«Домик в прерии»

Домик в прерии (fb2) - Домик в прерии (пер. Мэри Иосифовна Беккер) (Лора - 2) 507K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Лора Инглз Уайлдер

Лора Инглз Уайлдер Домик в прерии

На Запад

Много лет назад, когда все нынешние дедушки и бабушки были маленькими мальчиками и девочками, или грудными младенцами, или даже совсем еще не родились на свет, папа, мама, Мэри с Лорой и Крошка Кэрри покинули свой домик в Больших Лесах штата Висконсин. Они уехали, а их домик, пустой и одинокий, остался на лужайке под высокими деревьями, и они никогда его больше не видели.

Они отправились на Индейскую Территорию.

Папа сказал, что в Больших Лесах стало слишком много народу. Лора часто слышала звонкий стук топора, но топор был чужой, а не папин. Иногда до нее доносилось эхо ружейного выстрела, но и ружье было тоже не папино. Тропинка, что проходила мимо их дома превратилась в большую дорогу. Чуть ли не каждый день, заслышав скрип колес. Мэри с Лорой переставали играть и с любопытством смотрели, как по ней проезжает какой-нибудь фургон.

Дикие животные не хотели оставаться в краю, где живет так много людей. Папа тоже не хотел здесь оставаться. Ему нравились места, где дикие звери никого не боятся. Он любил наблюдать, как оленихи с оленятами подглядывают за ним из тенистых зарослей, а ленивые жирные медведи лакомятся ягодами на лесных опушках.

Долгими зимними вечерами он рассказывал маме про дальний Запад. Там совсем нет деревьев, а на гладких равнинах растут высокие густые травы. Дикие животные свободно пасутся на огромных пастбищах, которые простираются намного дальше, чем видит человеческий глаз. Белых поселенцев на Западе нет, там живут одни лишь индейцы.

Однажды, когда зима уже подходила к концу, папа сказал маме:

— Если ты не против, я решил отправиться посмотреть Запад. Я нашел хорошего покупателя на наш дом. Больше мне никто не даст, а этих денег как раз хватит, чтобы устроиться на новом месте.

— Как, Чарльз, разве уже пора? — спросила мама. На дворе было еще так холодно, а в теплом домике так уютно.

— Если мы хотим ехать в нынешнем году, надо отправляться сейчас, — отвечал папа. — Когда вскроется лед, нам уже не перебраться через Миссисипи.

И папа продал дом. Корову с теленком он тоже продал, Из ветвей орешника-гикори он изготовил большие дуги и прикрепил их к бортам фургона, а мама помогла ему обтянуть их белой парусиной.

Ранним утром мама тихонько разбудила Мэри и Лору. Было еще темно. В комнате горел очаг и мерцали свечи. Мама умыла, причесала девочек и надела им все теплое — длинные рубашки из красной фланели, шерстяные нижние юбки, шерстяные платья и длинные шерстяные чулки. Кроме того, они надели еще теплые пальтишки с капюшонами из заячьего меха и красные вязаные рукавички.

Все домашние вещи были уложены в фургон. В доме остались только столы, стулья и кровати. Брать их с собой было незачем — на новом месте папа- всегда сможет сделать новые.

Землю припорошил редкий снежок. Было тихо, темно и холодно. Сквозь голые ветви деревьев проглядывали звезды. Но на востоке морозное небо уже посветлело, а в темном лесу замелькали фонари. Это приехали на фургонах дедушка с бабушкой, дяди и тети со своими детьми.

Мэри и Лора прижимали к груди своих тряпичных кукол. Двоюродные братишки и сестренки, молча глядя на девочек, стояли вокруг. Бабушка и все тети без конца целовали Мэри и Лору и желали им счастливого пути.

Ружье папа повесил над самым сиденьем, чтобы оно всегда было под рукой. Мешочек с пулями и рог с порохом висели пониже. Футляр со скрипкой папа засунул в подушки, чтобы тряска ей не повредила.

Дяди помогли папе запрячь лошадей. Тети велели детям поцеловать на прощанье Мэри и Лору. Папа взял девочек на руки, посадил на узлы с постелью в задней части фургона и помог маме забраться на сиденье, а бабушка протянула ей Крошку Кэрри. Папа уселся рядом с мамой, а пятнистый бульдог Джек побежал за фургоном.

Семья тронулась в путь, оставив свой маленький бревенчатый домик позади. Его окна были закрыты ставнями, и потому он не видел, как они уезжают. Он остался за бревенчатым забором, на лужайке, где росли два высоких дуба, в тени которых Мэри и Лора любили играть летом.

Папа обещал Лоре, что на Западе она увидит индейчонка.

— Что такое «индейчонок»? — спросила Лора, и папа сказал, что это маленький краснокожий индеец.

Они долго ехали по заснеженным лесам и наконец добрались до города Пепин. Мэри с Лорой один раз там уже были, но тогда город выглядел совсем не так, как теперь. Двери лавки и всех других домов были заперты. Раньше на улицах играли дети, но теперь их нигде не было видно. Пни были покрыты снегом. Между ними стояли аккуратно сложенные поленницы дров. На улицах им повстречалось всего двое или трое мужчин в высоких сапогах, меховых шапках и куртках в разноцветную клетку.

Пока мама и Мэри с Лорой, сидя в фургоне, ели хлеб с патокой, а лошади жевали кукурузу из торб, папа сходил в лавку и выменял на шкурки разные вещи, которые могли понадобиться в дороге. Долго задерживаться в городе было нельзя, потому что в этот день им предстояло непременно переправиться через озеро.

Огромное белое озеро простиралось до самого края серого неба. Следы от колес тянулись по ровному снегу и исчезали где-то вдали.

Папа направил фургон прямо на лед и поехал по этим следам. Снег заглушал стук подков и хрустел под колесами фургона.

Оставшийся позади город становился все меньше и меньше, и наконец даже высокая лавка превратилась в смутную серую точку. Вокруг не было ничего, кроме безмолвной белой пустыни. Лоре она совсем не нравилась. Но на облучке сидел папа, за фургоном бежал Джек, а раз папа с Джеком здесь, значит, с ней ничего не может случиться.

Наконец фургон снова поднялся на высокий берег и впереди снова показались деревья. Среди них стоял маленький бревенчатый домик, и Лоре сразу стало легче.

В домике никто не жил: это было место, где путники могли передохнуть. Домик был крошечный и совсем непохожий на другие дома. В нем был большой очаг, по стенам стояли голые скамейки, но когда папа развел огонь, в домике стало тепло. Мэри, Лора и Крошка Кэрри вместе с мамой легли спать на полу перед очагом, а папа пошел ночевать в фургон, чтобы караулить лошадей и вещи.

Ночью Лору разбудили какие-то странные звуки. Они напоминали выстрелы, но были более долгие и пронзительные. Звуки повторялись снова и снова. Мэри и Крошка Кэрри спали, но Лора никак не могла уснуть. Наконец в темноте раздался голос мамы.

— Спи, Лора. — прошептала она. — Это лед трещит.

Утром папа сказал:

— Хорошо, что вчера мы успели переправиться. Я не удивлюсь, если сегодня лед вскроется. Нам повезло, что он не вскрылся, когда мы были на самой середине.

— Я вчера только об этом и думала, Чарльз, — тихо проговорила мама.

Лоре это раньше не приходило в голову, но теперь она ясно представила себе, как лед под колесами трескается и все они проваливаются в холодную воду посреди этого огромного озера.

— Тише, Чарльз, ты кого-то напугал,— заметила мама.

Папа подхватил Лору на руки, обнял и весело воскликнул:

— Мы перебрались через Миссисипи! Не бойся, глупышка! Ты же хотела поехать на Запад, где живут индейцы!

— Хотела,— согласилась Лора.— А разве здесь уже живут индейцы?

— Нет, мы пока еще только и Миннесоте,— отвечал папа.

До индейской Территории было еще очень-очень далеко. Почти каждый день лошади проходили столько, сколько у них хватало сил, и почти каждый день папа с мамой разбивали новый лагерь. Иногда им приходилось задерживаться по нескольку дней в одном месте, потому что впереди разливалась река, и, пока вода не спадала, через нее нельзя было переправиться. Рек было так много, что Лора давно потеряла им счет.

По дороге они видели необыкновенные холмы и леса и еще более необыкновенные места, где совсем ничего не росло. Через реки они переезжали по длинным деревянным мостам, но однажды впереди показалась широкая желтая река, а моста через нее не было.

Это была река Миссури. Папа въехал на паром, и все тихо сидели в фургоне, пока паром, раскачиваясь, отходил от берега и медленно переплывал мутный, желтый от глины поток.

Еще через несколько дней они снова очутились среди холмов. Проезжая по одной из долин, фургон увяз в глубокой черной грязи. Шел проливной дождь, гремел гром, сверкали молнии. Разбить лагерь и разжечь костер было негде. В фургоне все отсырело, стало зябко и неуютно, но пришлось сидеть внутри и есть холодные остатки припасов.

Утром папа нашел на склоне одного холма подходящее место для лагеря. Дождь перестал, но еще целую неделю пришлось ждать, пока вода в реке спадет, а грязь высохнет. Только после этого папе удалось вытащить увязшие в грязи колеса, и можно было ехать дальше.

Однажды, когда они сидели и ждали хорошей погоды, из леса верхом на черном пони выехал высокий худой человек. Он поговорил с папой, а потом они вместе отправились в лес и вскоре вернулись обратно, оба верхом на черных пони, которых папа обменял на своих усталых гнедых лошадей.

Маленькие лошадки были очень красивые. Папа сказал, что это вовсе не пони, а западные мустанги. Они сильны, как мулы, и ласковы, как котята. У лошадок были большие добрые глаза, длинные хвосты и гривы, а их стройные ноги были короче и проворнее, чем у лошадей Больших Лесов.

Когда Лора спросила, как зовут этих мустангов, папа сказал, чтобы они с Мэри сами дали им имена. Мэри назвала одну лошадку Пэт, а другой Лора дала имя Пэтти.

Когда разлившаяся река перестала шуметь, а земля подсохла, папа вытащил фургон из грязи, запряг в него Пэт и Пэтти, и они поехали дальше.

В своем крытом фургоне они проделали весь долгий путь из Больших Лесов Висконсина через Миннесоту, Айову и Миссури. И всю дорогу Джек бежал за фургоном. Теперь им надо было пересечь Канзас.

Канзас был бесконечной плоской равниной, поросшей высокими травами, которые непрерывно колыхались на ветру. День за днем путники ехали по Канзасу и не видели ничего, кроме волнующихся трав и огромного неба. Ровный круг неба опускался на плоскую землю, и фургон все время оставался в самом центре этого круга.

Пэт и Пэтти целыми днями то бежали рысью, то шли шагом, то опять переходили на рысь, но выбраться из центра круга все никак не могли. Когда солнце клонилось к закату, край неба розовел, а фургон все равно оставался в центре. Потом земля постепенно чернела. В траве уныло завывал ветер. Огонек костра был как искорка, затерянная в огромной пустыне. Но небо усыпали крупные звезды, Они мерцали совсем близко, и Лоре казалось, что ей ничего не стоит достать их рукой.

Наутро земля была такой же, небо было таким же, и круг тоже ничуть не менялся. Лоре и Мэри все это надоело. Делать им было нечего и смотреть тоже не на что. Они сидели в задней части фургона на постели, аккуратно застланной серым одеялом. Края парусины, натянутой поверх фургона, с боков были скатаны и привязаны к дугам, так что ветер с прерии свободно трепал гладкие темные волосы Лоры и золотистые локоны Мэри, а яркий свет больно бил им в глаза.

Временами по волнистой траве длинными скачками проносился большой заяц, Джек не обращал на него ни малейшего внимания. Бедняга Джек тоже устал, лапы у него стерлись и болели от долгого пути. Фургон все трясся и трясся, парусина все хлопала и хлопала на ветру. Еле заметная колея все так же тянулась вслед за фургоном, постепенно исчезая вдали.

Папа сгорбился, отпустил поводья, и ветер трепал его бороду. Мама сидела спокойно и прямо, сложив руки на коленях. Крошка Кэрри спала среди мягких узлов.

— А-а-х‚— зевнула Мэри, а Лора сказала:

— Мама, можно, мы слезем и побежим за фургоном? У меня ноги устали сидеть.

— Нет, Лора, нельзя,— ответила мама.

— А лагерь мы скоро разобьем? — спросила Лора. Ей казалось, что прошло уже очень много времени после полудня, когда они пообедали, сидя в тени фургона.

— Нет, не скоро. Еще слишком рано,— отозвался папа.

— А я хочу сейчас! Я устала!

— Лора! — Мама больше ничего не сказала, но Лора поняла, что жаловаться нельзя. Поэтому вслух она больше не жаловалась, но про себя придумывала всякие жалобы и ворчала.

Ноги у нее болели, волосы беспрестанно трепал ветер. Трава колыхалась, фургон трясся, н очень долго конца всему этому не было видно.

— Впереди ручей или река, — вдруг сказал папа. — Видите там деревья?

Лора поднялась, ухватилась за дугу и увидела далеко впереди смутное темное пятнышко.

— Это деревья, — пояснил папа. — По теням видно. В этих краях деревья растут только у воды. Там мы сегодня и разобьем лагерь.

Переправа через реку

Пэт и Пэтти побежали быстрее, словно они тоже обрадовались. Лора встала, крепко держась за дугу. Фургон сильно трясло. Через папино плечо, далеко за волнующейся травой она разглядела деревья, но они были совсем не похожи на те, какие она видела раньше. Они были не выше кустов.

— Ай-ай-ай! — вдруг сказал папа.— Куда ж нам теперь ехать?

Дорога в этом месте разветвлялась. По еле заметным следам колес в траве нельзя было разобрать, какая колея наезжена больше. Одна вела на запад, вторая, спускаясь под уклон, уходила к югу, и обе вскоре исчезали в высокой волнующейся траве.

— Я думаю, лучше ехать вниз. Там течет река. Эта дорога, наверное, ведет к броду,— решил папа и повернул на юг.

Дорога то опускалась, то снова поднималась по склонам невысоких холмов. Деревья теперь стали ближе, но по-прежнему были очень низкими. Вдруг Лора вскрикнула и изо всех сил вцепилась в дугу. Почти под самым носом у Пэт и Пэтти уже не колыхалась трава, да и земли тоже не было. Лора увидела край обрыва и верхушки деревьев.

В этом месте дорога поворачивала. Некоторое время она тянулась по самому краю обрыва, а потом резко пошла вниз. Папа дернул вожжи, Пэт и Пэтти осадили назад и почти присели. Колеса заскользили, и фургон стал медленно спускаться вниз по крутому склону. По обеим сторонам вздымались рыжие земляные уступы. На их зубчатых краях колыхалась трава, но на крутых, покрытых трещинами склонах совсем ничего не росло. Они были такие горячие, что Лоре пахнуло жаром в лицо. Наверху по-прежнему дул ветер, но в глубокой расщелине было тихо. Тишина казалась пустой и непонятной. Потом фургон снова выбрался на ровное место, узкое ущелье расширилось и перешло в долину. Здесь росли высокие деревья. верхушки которых Лора видела сверху из прерии. На холмах тут и там зеленели тенистые рощи. Под деревьями отдыхали олени. В густой тени их едва можно было разглядеть, Олени повернули головы к фургону, а любопытные оленята поднялись на ноги, чтобы получше его разглядеть.

Лора удивлялась, что все еще не видно никакой речки, Низина была очень широкая. Здесь внизу, среди небольших пологих холмов и солнечных лужаек, было жарко и тихо. Земля под колесами фургона была мягкая, трава на лужайках короткая и редкая, потому что ее объели олени.

Некоторое время позади фургона еще поднимались рыжие уступы. Но когда Пэт и Пэтти остановились, чтобы напиться из речки, уступы почти совсем скрылись за деревьями и холмами.

В тишине было слышно, как журчит река. Деревья, росшие по берегам, наклонились к воде, окутали ее глубокой тенью, и только на середине быстрые голубые волны сверкали серебряными бликами.

— Вода в речке сильно поднялась, но, по-моему, мы сможем переправиться. По старым следам видно, что здесь брод. Как ты думаешь, Каролина?

— Решай сам, Чарльз‚— ответила мама.

Пэт и Пэтти подняли мокрые носы, навострили уши и, казалось, слушали, что говорит папа. Потом вздохнули, сдвинули носы и о чем-то зашептались. Чуть выше по течению Джек длинным красным языком лакал воду.

— Надо опустить крышу, — сказал папа.

Он слез с сиденья, размотал скатанную парусину и крепко привязал ее края к бортам фургона. Потом дернул за веревку и так сильно стянул края парусины, что сзади осталось совсем маленькое отверстие, через которое почти ничего не было видно.

Мэри зарылась в постель. Она боялась сильного течения, и поэтому ей совсем не хотелось переправляться вброд. А Лоре нравился шум и плеск воды. Папа снова взобрался на сиденье и сказал:

— На середине реки лошадям, наверное, придется плыть, но все будет в порядке, Каролина.

Тут Лора вспомнила про Джека и спросила:

— Можно, мы возьмем Джека в фургон, папа?

Папа ничего не ответил. Он натянул вожжи, а мама сказала:

— Джек умеет плавать, Лора. С ним ничего не случится.

Фургон медленно двинулся по мягкой земле. У колес заплескалась вода. Плеск становился все громче и громче. Фургон затрясся, потом всплыл и закачался на волнах, Лоре стало очень весело.

Вдруг плеск прекратился, и мама крикнула:

— Ложитесь, девочки!

Мэри и Лора с быстротой молнии бросились на постель. Когда мама говорила так строго, они не смели ее ослушаться. Мама укрыла их с головой одеялом.

— Лежите тихо и не шевелитесь! — приказала она.

Мэри лежала тихо и дрожала всем телом, а Лора все-таки вертелась. Ей очень хотелось посмотреть, что творится кругом. Фургон качался, поворачивался туда и сюда, плеск опять стал громче, потом опять затих. Вдруг папа сказал:

— Возьми вожжи, Каролина!

Он сказал это таким голосом, что Лора испугалась.

Фургон накренился, рядом вдруг послышался громкий плеск. Лора села и сбросила с головы одеяло.

Папа исчез. На сиденье осталась одна мама, Обеими руками она крепко держала вожжи. Мэри опять спряталась под одеяло, а Лора приподнялась повыше. Берега не было видно. Перед фургоном не было видно ничего, кроме воды. А из воды торчали три головы — голова Пэт, голова Пэтти и маленькая мокрая голова папы. В правой руке папа крепко держал уздечку Пэт.

Сквозь шум воды до Лоры едва доносился папин голос. Он звучал весело и спокойно, но слов она разобрать не могла. Папа разговаривал с лошадьми. Мама сидела бледная и испуганная.

— Ложись, Лора! — сказала она.

Лора легла. Ее знобило и тошнило. Она крепко закрыла глаза, но все равно видела страшную воду, а в воде папину темную бороду. Фургон долго качался и вертелся. Мэри беззвучно плакала, а Лору все сильнее тошнило. Вдруг передние колеса во что-то ударились и заскрежетали, а папа что-то крикнул. Фургон дернулся, затрясся, накренился назад, но колеса уже коснулись дна. Лора опять встала, ухватилась за сиденье и увидела мокрые спины Пэт и Пэтти, взбиравшихся на крутой берег. Папа бежал рядом с ними и кричал:

— Но-о, Пэт, но-о-о, Пэтти! Вверх, вверх! Гоп-ля! Умницы!

На берегу лошади остановились. Они тяжело дышали, и с них ручьем текла вода. Фургон, благополучно поднявшись на берег, тоже остановился.

Папа стоял рядом, Он тоже задыхался, и с него тоже ручьем стекала вода.

Мама только и могла вымолвить:

— Ах, Чарльз!

— Полно, Каролина! Опасность миновала. Фургон у нас оказался очень крепкий. Правда, я еще в жизни не видел, чтобы вода так быстро поднималась. Пэт и Пэтти отлично плавают, но если б я им не помог, они бы навряд ли справились.

Если бы папа растерялся, если бы мама от страха не смогла править лошадьми, если бы Мэри с Лорой ее не послушались и стали ей мешать, то все они наверняка бы утонули. Вода бы накрыла их с головой, и их бы унесло течением, Все они пошли бы ко дну, и никто б никогда не узнал, куда они все подевались. Ведь еще много недель по этой дороге может никто не проехать.

— Ну что ж,— сказал папа‚— Все хорошо, что хорошо кончается.

А мама заметила:

— Ты же промок до нитки.

Не успел папа ей ответить, как Лора спросила:

— А где Джек?

Они совсем забыли про Джека. Он остался на том берегу страшной реки, и его нигде не было видно. Он, наверно, попытался поплыть вслед за ними, но и в воде его тоже не было.

Лора изо всех сил старалась не заплакать. Хоть она и понимала, что плакать стыдно, но внутри у нее все плакало. Весь долгий путь из Висконсина бедный Джек терпеливо бежал за фургоном, а они его бросили, и теперь он утонул, Он стоял на берегу, видел, как фургон уезжает, и думал, что до него никому нет дела. И теперь он уже никогда не узнает, как они его любили.

Папа сказал, что он даже и за миллион долларов не поступил бы так с Джеком. Если б он только знал, что вода так высоко поднимется именно в ту самую минуту, когда они доберутся до середины реки, он ни за что не позволил бы Джеку оставаться в воде. Но теперь ничего не поделаешь, сказал папа и стал ходить взад-вперед по берегу, подзывая Джека криками и свистом.

Но все было напрасно. Джек исчез.

Оставалось только ехать дальше. Пэт и Пэтти отдохнули. Пока папа искал Джека, одежда на нем высохла, он снова взялся за вожжи, и фургон стал подниматься вверх из поймы реки.

Всю дорогу Лора смотрела назад. Она понимала, что уже никогда не увидит Джека, но ей очень хотелось, чтобы он нашелся. Однако кроме низких холмов и тех странных рыжих уступов, которые возвышались на другом берегу реки, она ничего не увидела.

Вскоре перед фургоном выросли другие, такие же крутые обрывы. Они напоминали высокие земляные стены, а в расщелине между ними тянулись еле заметные следы колес. Пэт и Пэттн поднимались вверх, и узкая расщелина постепенно перешла в небольшую травянистую долину, а долина снова превратилась в бескрайнюю прерию.

Ни дороги, ни хотя бы еле заметных следов от колес или конских копыт нигде не было видно.

Казалось, здесь никогда не ступала нога человека. Высокие дикие травы покрывали эту бесконечную пустую землю, а над ней простиралось огромное пустое небо. Где-то далеко-далеко ободок солнца коснулся края земли. Солнце было очень большое, оно переливалось и вспыхивало ярким светом. По всему краю неба разлилось бледно-розовое сиянье, а над ним протянулась сначала желтая, а потом голубая полоса. Над голубой полосой все краски постепенно исчезали. Землю окутали густые лиловые тени, и в траве печально загудел ветер.

Папа остановил мустангов. Потом они с мамой вылезли из фургона и принялись разбивать лагерь. Мэри с Лорой тоже вылезли из фургона.

— Мама, ведь правда, Джек улетел на небо? — жалобно спросила Лора, — Он был такой хороший пес. Неужели его туда не пустят?

Мама не нашлась что ответить, а папа сказал:

— Конечно пустят, Лора. Раз Господь не забывает даже воробушка, он не позволит, чтобы такой хороший пес замерз в прерии.

Лоре стало чуточку полегче, но все равно было очень грустно. Папа работал молча, он даже не насвистывал, а через некоторое время сказал:

— Право, не знаю, что мы будем делать в этом диком краю без сторожевой собаки.

Лагерь в большой прерии

Папа разбил лагерь как всегда. Сначала он распряг Пэт и Пэтти, потом вбил в землю железный колышек, прикрепил к нему длинные веревки и привязал мустангов. Теперь они могли щипать траву на таком расстоянии от колышка, какое позволяли веревки. Когда Пэт и Пэтти распрягали и привязывали к колышку, они первым делом ложились и начинали кататься по траве, чтобы стало легче их спинам, уставшим от сбруи.

Пока Пэт и Пэтти валялись и кувыркались, папа вырвал всю траву на большом круглом участке земли для костра. У корней зеленой травы оставалась высохшая прошлогодняя трава, а папа не хотел, чтобы в прерии начался пожар. Ведь если сухая трава загорится, все вокруг выгорит дотла.

— Лучше сразу сделать все как следует, чтобы потом не попасть в беду, — сказал папа.

Расчистив землю, он собрал сухую траву в кучку посередине участка, принес из поймы ручья охапку хвороста, уложил на нее мелкие ветки, потом сучья побольше, потом поленья и разжег костер.

Огонь весело затрещал в кольце голой земли, но вырваться оттуда не мог.

Потом папа сходил к ручью за водой, а Мэри с Лорой тем временем помогали маме готовить ужин. Мама отмерила в ручную мельницу кофейных зерен, и Мэри их смолола. Лора налила в кофейник воды, а мама поставила на горячие угли кофейник и железную духовку.

Пока духовка нагревалась, мама размешала в воде кукурузную муку, добавила соли, замесила тесто, наделала небольших лепешек, потом смазала духовку кожицей от свиного сала, положила в нее кукурузные лепешки и закрыла железной крышкой. Папа подсыпал на крышку горячих углей. Потом мама нарезала солонины и положила ломти жариться в таганок-паучок. Чтобы паучок стоял на угольях, к нему были приделаны коротенькие ножки, без ножек это был бы не паучок, а просто сковородка.

Кофейник кипел, лепешки пеклись, мясо жарилось, и все это так вкусно пахло, что Лоре страшно захотелось есть.

Папа снял с фургона сиденье и поставил у костра. Они с мамой сели на сиденье, а Мэри с Лорой — на дышло фургона. Кроме жестяной тарелки каждый получил вилку и нож с белыми костяными ручками. Мама с папой пили кофе из жестяных кружек, у Крошки Кэрри была своя отдельная кружечка, а у Мэри и Лоры — одна кружка на двоих. Они пили воду. Когда они вырастут, им тоже можно будет пить кофе.

Пока они ужинали, вокруг костра сгустились лиловые тени. В бескрайней прерии стало темно и тихо. Только ветер шелестел в траве, а на огромном небе мерцали огромные звезды.

У горящего в прохладной тьме костра было тепло и уютно. Жирная свинина хрустела на зубах, лепешки были очень вкусные. В темноте за фургоном паслись Пэт и Пэтти. Они щипали траву и с хрустом ее пережевывали.

— Побудем здесь денек-другой, а может, и совсем останемся. Земля тут хорошая, в пойме ручья отличный лес, и кругом полно дичи, Чего еще человеку надо? Как по-твоему, Каролина?

— Тут очень хорошо, а дальше может оказаться хуже‚— согласилась мама.

— Ладно, завтра я еще осмотрюсь. Возьму ружье и принесу свежей дичи.

Папа достал из костра горящий уголек, раскурил трубку и с удовольствием вытянул ноги. В теплом воздухе вокруг костра разлился густой запах табака. Мэри зевнула и соскользнула на траву. Лора тоже зевнула. Мама быстро вымыла тарелки, кружки, ножи и вилки, вычистила духовку и таганок и выполоскала кухонное полотенце.

Вдруг она оставила работу и прислушалась. Из прерии донесся пронзительный вой. Все знали, что это за звук. У Лоры от него мороз всегда пробегал по спинному хребту и застревал где-то в затылке.

Мама выжгла полотенце и положила его сушиться на высокую траву подальше от костра. Когда она вернулась, папа сказал:

— Это волки. Они примерно в полумиле отсюда. Раз тут есть олени, значит, будут и волки. Жалко, что...

Он не сказал, чего ему жалко, но Лора и так догадалась. Ему было жалко, что с ними нет Джека. Когда в Больших Лесах выли волки, Лора знала, что Джек не даст ее в обиду. В горле у нее застрял комок, нос зачесался, она быстро замигала, но все-таки не заплакала. Тот самый, а может, другой волк опять завыл.

— Маленьким девочкам пора спать! — весело сказала мама.

Мэри встала и повернулась спиной, чтобы мама расстегнула ей платье, а Лора вдруг вскочила и застыла на месте. Она что-то увидела. В темноте за костром почти у самой земли светились два зеленых огонька. Это были чьи-то глаза.

Холод опять пробежал у нее по спине, кожа на затылке сжалась, волосы встали дыбом. Зеленые огоньки зашевелились, сначала погас один, потом другой, потом оба опять загорелись ровным светом и двинулись к костру. Они двигались очень быстро.

— Папа! Папа! Смотри! Волк! — закричала Лора.

Казалось, что папа не спешит, но на самом деле он очень быстро выхватил из фургона ружье и прицелился. Глаза застыли на месте, но по-прежнему смотрели на него из тьмы.

— Что-то не похоже на волка. Разве только он бешеный,— сказал папа.— Но и на это не похоже. Слышите, как ведут себя лошади?

Пэт и Пэтти спокойно щипали траву. Мама подсадила Мэри в фургон.

— Может, это рысь, — сказала она.

— Или койот, — отозвался папа, схватил палку, громко закричал и швырнул ее туда, где горели глаза. Зеленые огоньки спустились к самой земле, словно зверь присел, готовясь к прыжку. Папа держал ружье наготове. Зверь не шевелился.

— Не надо, Чарльз, — проговорила мама, но папа медленно пошел туда, где горели глаза, а глаза медленно стали подползать к нему. Когда зверь приблизился к свету, Лора увидела, что он рыжевато-коричневый и пятнистый! Тут папа закричал, а Лора взвизгнула.

В тот же миг она уже гладила Джека, а он подпрыгивал, тяжело дышал и теплым мокрым языком лизал ей лицо и руки. Потом он вырвался, бросился к маме и папе, а от них снова прыгнул к ней.

— Уму непостижимо! — воскликнул папа.

— Да, но зачем же будить ребенка? — сказала мама и принялась снова укачивать Крошку Кэрри.

Джек был цел и невредим. Он улегся рядом с Лорой и глубоко вздохнул. Глаза у него покраснели от усталости, на животе налипли комья грязи. Мама дала ему кукурузную лепешку, он ее полизал, вежливо виляя обрубком хвоста, но есть не мог. Он слишком устал.

— Мы ведь не знаем, сколько времени он проплыл и куда его отнесло течением, прежде чем он вылез на берег, — сказал папа.

А когда он наконец добрался до них, Лора приняла его за волка, а папа чуть его не застрелил.

Но Джек знал, что они этого совсем не хотели.

— Ты ведь знал, что мы этого совсем не хотели, правда, Джек? — спросила Лора.

Джек в ответ завилял обрубком хвоста. Конечно знал.

Было уже очень поздно. Папа привязал Пэт и Пэтти к кормушке, прикрепленной к задку фургона, и насыпал им туда кукурузы. Крошка Кэрри опять уснула, а Лоре и Мэри мама помогла раздеться, надела им через голову длинные ночные рубашки, а они засунули руки в рукава и сами завязали тесемки на вороте и ленточки ночных чепчиков. Джек три раза повернулся кругом и лег спать под фургоном.

Мэри с Лорой прочитали молитву и забрались в постель. Мама их поцеловала и пожелала им спокойной ночи.

За парусиновым навесом жевали кукурузу Пэт и Пэтти. Когда Пэт совала голову в кормушку, у Лоры под самым ухом раздавался хруст. В траве что-то шуршало, на деревьях, росших у ручья, раздавались крики сов. «У-у-у-у!» — ухала одна; «О-о-о-о!» — вторила ей другая. Где-то далеко в прерии выли волки, под фургоном глухо ворчал Джек, но внутри было уютно и спокойно.

В откинутый верх заглядывали большие блестящие звезды. Они висели очень низко, и Лора подумала, что папа может достать их рукой. Хорошо, если б он сорвал самую большую звезду с веревочки, на которой она висит, и подарил бы ей! Спать ей ничуть не хотелось, она никак не могла уснуть и вдруг ужасно удивилась. Большая звезда ей подмигнула!

Когда она проснулась, уже настало утро.

День в прерии

Над самым ухом Лоры раздавалось фырканье, а в кормушку с шумом посыпалось зерно. Папа кормил завтраком Пэт и Пэтти.

Отойди, Пэт! Не жадничай! Ты же знаешь, что сейчас очередь Пэтти, — говорил папа.

Пэт топнула копытом и заржала.

А ты, Пэтти, не лезь. Там место Пэт.

Потом заржала Пэтти.

Ну что, получила по носу? Так тебе и надо. Я же тебе говорил, чтобы ты не хватала чужой корм.

Мэри и Лора поглядели друг на друга и рассмеялись. Пахло ветчиной и кофе, на сковородке что-то шипело. Девочки вылезли из-под одеяла.

Мэри надевала платье сама, только еще не могла застегнуть среднюю пуговицу у себя на спине. Лора застегнула ей эту пуговицу, а потом Мэри застегнула все пуговицы Лоре. Они вымыли лицо и руки в жестяном тазу, который стоял на ступеньке фургона. Мама расчесала им волосы, а папа тем временем принес из ручья свежей воды.

Потом все уселись на чистую траву, положили на колени жестяные тарелки и позавтракали ветчиной и оладьями с патокой.

Всходило солнце, и по траве вокруг фургона колыхались тени. Луговые жаворонки пели песни, взлетая из травы к ясному небу. В бесконечной синеве проплывали жемчужные облачка. На каждой травинке качалась и щебетала крошечная птичка. Папа сказал, что это овсянки. Лора стала им подпевать, но мама сказала:

Сиди спокойно, Лора. Даже за тысячу миль от города нельзя забывать про хорошие манеры.

Отсюда всего сорок миль до города Индепенденс, Каролина,— мягко возразил папа, — да и поблизости наверняка найдутся соседи.

Сорок так сорок. Но все равно неприлично петь за столом. Или за едой, — добавила мама, потому что никакого стола у них не было.

Вокруг простиралась огромная пустая прерия; по траве, сменяя друг друга, пробегали волны света и тени, высоко над головой сияло голубое небо, в небе порхали птицы, радостными песнями приветствуя восход солнца. И нигде во всей этой огромной прерии не было никаких признаков того, что здесь когда-либо ступала нога человека.

Посреди этого бесконечного пространства земли и неба одиноко стоял маленький крытый фургон. Возле него завтракали папа, мама, Лора, Мэри и Крошка Кэрри. Мустанги жевали кукурузу, а Джек сидел смирно, изо всех сил стараясь ничего не выпрашивать. Лоре не разрешали во время еды кормить Джека, но она приберегала для него лакомые кусочки. А мама спекла ему большую оладью из оставшегося теста.

В траве было множество зайцев и степных куропаток. Но Джек в этот день не пошел с папой на охоту добывать себе дичь на обед. Он остался сторожить лагерь.

Папа привязал мустангов к колышкам, снял с борта фургона деревянную бадью и наполнил ее водой из ручья, потому что мама собиралась стирать.

Потом он заткнул за пояс острый топорик, повесил рядом рог с порохом, положил в карман мешочек с дробью, коробок спичек, взял ружье, сказал маме:

— Не торопись, Каролина. Мы не тронемся с места, пока не захотим. Времени у нас хоть отбавляй, — и с этими словами ушел.

Некоторое время над высокой травой еще виднелись его голова и плечи, они становились все меньше и меньше, пока наконец совсем не скрылись из виду, и в прерии стало пусто.

Пока мама убирала в фургоне постели, Мэри с Лорой вымыли посуду, уложили чистые тарелки в посудный ящик, собрали оставшийся хворост, бросили его в костер, а толстые сучья прислонили к колесу. В лагере стало чисто.

Мама принесла из фургона деревянную коробочку с мягким мылом. Подоткнув юбки и засучив рукава, она встала на колени перед бадьёй, выстирала простыни, наволочки, белое белье, платья и рубашки, потом выполоскала все в свежей воде и разложила на чистой траве сушиться.

Мэри с Лорой решили осмотреть места, где они остановились. Уходить далеко от фургона мама им не велела, но они с удовольствием бегали по высокой траве, радуясь ветру и солнцу. Прямо у них из-под ног выскакивали большие зайцы, вспархивали и снова садились птицы. Кругом было множество овсянок. Их крошечные гнезда прятались в высоких стеблях. И повсюду прыгали маленькие полосатые суслики.

Эти коричневые зверьки были на вид мягкие, как бархат. Выскочив из норки, суслик застывал на своих коротеньких ножках, поводил морщинистым носом и круглыми блестящими глазенками смотрел на Мэри и Лору. Потом садился на задние лапки, передние складывал на груди, и если бы не блестящие глазки, можно было подумать, что это не живое существо, а торчащий из земли сучок.

Мэри и Лоре очень хотелось поймать суслика, чтоб показать его маме. Суслик стоял неподвижно, но когда девочкам казалось, что они вот-вот его схватят, он неожиданно исчезал в своей круглой норке.

Лора носилась взад-вперед, но ни одного суслика поймать не могла. Мэри спокойно сидела над норкой, ожидая, пока оттуда вылезет суслик. Суслики весело скакали вокруг, потом садились и смотрели на нее, но из норки так никто и не появлялся.

Вдруг по траве проплыла тень, и все суслики дружно исчезли. Над прерией парил ястреб. Он летел очень низко и круглым злобным глазом смотрел прямо на Лору, а его острый клюв и кривые длинные когти готовы были обрушиться на добычу. Но кроме Лоры, Мэри и пустых норок в земле ястреб ничего не увидел, и пришлось ему убраться и искать себе обед где-нибудь в другом месте, а все суслики тотчас же снова выскочили из норок.

Близился полдень. Солнце стояло почти в зените. Мэри с Лорой нарвали в траве цветов, чтобы отнести их маме вместо суслика.

Мама уже складывала высохшее белье. Нижние юбочки и панталончики стали белее снега. От них веяло солнечным теплом и запахом свежей травы. Мама убрала белье в фургон, взяла цветы, налила в кружку воды, поставила букет на ступеньку фургона, и в лагере стало красиво.

На обед мама дала Мэри и Лоре холодных лепешек с патокой. Обед был очень вкусный.

— Мама, а где индейчонок? — спросила Лора.

— Не разговаривай с полным ртом, — заметила мама.

Лора быстро прожевала, проглотила остатки лепешки и сказала:

— Я хочу посмотреть на индейчонка.

— Не понимаю, зачем тебе индейцы? Подожди, скоро мы увидим их столько, что ты больше не захочешь.

— Но они ведь нас не обидят? — спросила Мэри. Она всегда хорошо себя вела и никогда не разговаривала с полным ртом.

— Конечно нет! С чего ты это взяла?

— За что ты не любишь индейцев, мама? — спросила Лора, слизывая с пальца патоку.

— Просто не люблю, и все. Не облизывай пальцы, Лора! — отозвалась мама.

— Но ведь здесь Страна индейцев. Если ты их не любишь, зачем мы тогда приехали в их страну?

Мама ответила, что не знает, где начинается Страна индейцев и где проходит граница Канзаса. Но все равно, индейцы здесь надолго не останутся. Один человек из Вашингтона говорил папе, что Индейскую Территорию скоро откроют для поселенцев. Может, ее уже открыли, а они об этом просто еще не знают, потому что Вашингтон отсюда очень далеко.

Затем мама вынула из фургона утюг и поставила его греться на костер. На сиденье фургона она постелила одеяло и простыню, побрызгала водой платье Мэри, платье Лоры, платьице Крошки Кэрри и свое узорчатое ситцевое платье и погладила их горячим утюгом.

Крошка Кэрри спала в фургоне. Мэри с Лорой и Джеком улеглись в тени на траве, потому что на солнце стало очень жарко. Джек открыл пасть, высунул длинный красный язык и моргал сонными глазами.

Мама тихонько напевала, аккуратно разглаживая все морщинки на платьях.

Вокруг до самого края земли колыхалась под ветром трава, а высоко в голубом небе изредка проплывали легкие облачка.

Лоре было очень хорошо. Ветер, шелестя в траве, пел свою заунывную песню. По всей прерии стрекотали кузнечики. С деревьев, росших в пойме ручья, доносилось еле слышное жужжание. Но все эти звуки сливались в бесконечную теплую радостную тишину. Лора никогда еще не бывала в таком прекрасном месте.

Она незаметно уснула, а когда проснулась, Джек был уже возле нее и вилял своим обрубленным хвостиком. Солнце стояло низко, а по прерии шагал папа. Лора вскочила, побежала к нему, и по волнистой траве навстречу ей двинулась длинная папина тень.

Папа показал ей свою добычу. Такого огромного зайца и таких жирных куропаток Лора еще в жизни не видела. Она радостно захлопала в ладоши и с веселым визгом, ухватившись за папин рукав, вприпрыжку побежала рядом с ним по высокой траве.

— Дичи здесь видимо-невидимо. Мне попалось не меньше полсотни оленей, антилоп, белок, зайцев и разных птиц. В ручье полным-полно рыбы. Здесь есть все, что душе угодно. Каролина! Мы заживем по-царски!

Ужин был чудесный. Сидя у костра, все вдоволь поели сочного, нежного, ароматного мяса. Отставив наконец свою тарелку, Лора вздохнула и подумала, что больше ей на свете ничего не надо.

На огромном небе таяли последние краски, и ровная земля погружалась в тень. В воздухе повеяло ночной прохладой, но у костра было тепло и уютно. Из леса в пойме ручья доносились печальные крики чибисов. Ненадолго запел пересмешник, потом загорелись звезды, и птицы умолкли.

Папа тихо заиграл на скрипке. Временами он напевал, а временами скрипка пела одна, тонким голосом выводя свою песенку:

Кто узнает тебя, тот полюбит навек. Дорогая, ты в сердце моем!

В небе висели большие яркие звезды. Они опускались все ниже и ниже, мерцая в такт музыке. Лора вдруг охнула, и мама быстро подбежала к ней:

— Что с тобой, Лора?

— Я слушаю, как поют звезды, — прошептала Лора.

— Ты, наверное, уснула, — отозвалась мама. — Это поет скрипка. Маленьким девочкам давно пора спать.

Мама переодела Лору в ночную рубашку, завязала ей тесемки чепчика и уложила в постель.

Скрипка все еще пела, звездная ночь полнилась музыкой, и Лора была уверена, что вместе со скрипкой поют огромные яркие звезды, что качаются в небе над прерией.

Дом в прерии

На следующий день Мэри с Лорой поднялись задолго до восхода солнца. Они позавтракали кукурузным пюре с подливкой из степной куропатки и помогли маме поскорее вымыть посуду. Папа тем временем складывал в фургон вещи и запрягал Пэт и Пэтти.

Когда солнце взошло, фургон уже катился по прерии. Дороги теперь не было. Пэт и Пэтти бежали прямо по траве, и за фургоном тянулся след колес. Незадолго до полудня папа остановил лошадей и сказал:

— Вот мы и приехали, Каролина. Здесь мы построим себе дом.

Мэри с Лорой торопливо перелезли через кормушку и спрыгнули на землю. Вокруг до самого края неба простиралась поросшая травою степь.

Рядом, к северу от них тянулась лощина, по дну которой протекал ручей. Над неровными краями обрыва поднимались темно-зеленые верхушки деревьев, а за ними торчали пучки степной травы. Далеко-далеко к востоку вилась неровная линия более светлой зелени. Папа сказал, что это река Вердигрис.

Они с мамой сразу же принялись разгружать фургон. Сложив все вещи на землю, они накрыли их парусиной, которую сняли с фургона вместе с дугами. Потом сняли с него даже кузов. Лора с Мэри и Джеком смотрели, как от фургона, который так долго служил для них домом, осталось только днище да четыре колеса на осях. Пэт и Пэтти папа не выпряг. Он взял ведро, топор, уселся на остов фургона, направился в глубь прерии и вскоре скрылся из виду.

— Куда папа поехал? — спросила Лора, и мама ответила:

— Он поехал к руслу ручья рубить бревна.

Было как-то непривычно и даже жутко остаться без фургона посреди огромной прерии. Земля и небо казались слишком большими. Лора почувствовала себя маленькой, как степная куропатка, и ей захотелось притаиться в высокой траве, но вместо этого она принялась помогать маме, а Мэри села на траву нянчить Крошку Кэрри.

Сначала мама с Лорой постлали под парусиновой палаткой постели.

Потом мама расставила ящики, разложила узлы, а Лора вырвала траву с небольшой площадки, чтобы расчистить место для костра. Когда папа привезет дров, они разведут огонь.

Больше делать было нечего, и Лора стала осматриваться. Неподалеку от палатки она нашла в траве какой-то странный туннель. Если смотреть на колышущиеся верхушки трав, он был не виден, но если подойти поближе, между стеблями травы можно было различить узкую, прямую, плотно утоптанную тропинку, которая уходила в бесконечную даль прерии.

Лора немножко прошла по тропинке. Она шла все медленней и медленней, потом остановилась, и ее охватил страх. Она повернулась и быстро пошла назад, потом поглядела через плечо, ничего не увидела, но бегом кинулась к палатке.

Когда папа, сидя на бревнах, вернулся с ручья, Лора рассказала ему про туннель.

— Там какая-то старая тропа, я ее еще вчера заметил,— сказал папа.

Вечером все сидели у костра, и Лора опять спросила папу, когда она увидит индейчонка, но папа и сам этого не знал. Он объяснил ей, что индейцев никто не может увидеть, пока они сами не захотят, чтобы их увидели. Когда он мальчиком жил в штате Нью-Йорк, ему приходилось встречать индейцев. А Лора их еще ни разу не видела, Она знала только, что это краснокожие дикари и что их топоры называются томагавками.

Раз папа знает все про диких зверей, он должен знать и про диких людей. Лора надеялась, что папа когда-нибудь покажет ей индейчонка. Ведь показывал же он ей оленят, медвежат и волчат.

Несколько дней папа возил бревна. Он сложил их в две кучи — одну для дома, а вторую для конюшни. То место, по которому папа ездил к ручью и обратно, стало похоже на дорогу. По ночам папа привязывал мустангов на веревки возле кучи бревен, и постепенно они общипали там всю траву до самых корней.

Первым делом папа начал строить дом. Он отмерил шагами место, где будет стоять дом, и по обе стороны этого места вырыл лопатой две мелкие канавки. В канавки он уложил два самых больших бревна. Бревна были толстые и крепкие, потому что на них должен держаться весь дом. Назывались они лежнями.

Потом папа выбрал еще два больших крепких бревна и вкатил их на концы лежней. Получился пустой прямоугольник. Папа взял топор и на концах поперечных бревен вырубил широкие глубокие выемки, потом перевернул поперечные бревна так, чтобы выемки плотно охватили лежни. Лежни были наполовину врыты в землю. Выемки были глубиной в полбревна, и поэтому поперечины тоже легли на землю и получился фундамент в одно бревно высотой. Концы бревен за выемками торчали наружу.

На следующий день папа начал складывать стены. К каждой стороне фундамента он подкатил по бревну и сделал в них выемки, которые охватывали нижние бревна. Получилась стена высотой в два бревна.

Бревна крепко держались по углам. Но совершенно ровных бревен не бывает, и у каждого бревна один конец толще другого. Поэтому в стенах оставались щели, но папа сказал, что он их потом законопатит.

Стену высотой в три бревна он сложил сам, а дальше ему стала помогать мама, Папа поднимал на стену один конец бревна, а мама держала бревно, чтобы он мог поднять второй конец. Потом папа, стоя на стене, делал в бревне выемку, а мама помогала ему перекатывать и поддерживать бревно, пока он укладывал его так, чтобы углы получались ровными.

И вот бревно за бревном они складывали стены, и постепенно стены поднялись так высоко, что Лора уже не могла через них перелезть. В конце концов ей надоело смотреть, как папа с мамой строят дом, и она пошла побродить по высокой траве, но вдруг услышала голос папы,

— Бросай! Отойди в сторону! — кричал он,

Большое тяжелое бревно съезжало со стены! Папа изо всех сил старался его удержать, чтобы оно не свалилось на маму, но не смог. Бревно рухнуло вниз, и Лора увидела, что мама, скорчившись, лежит на земле.

Она подбежала к маме почти одновременно с папой.

Бревно свалилось ей прямо на ногу. Папа приподнял бревно и, когда мама вытащила из-под бревна ушибленную ногу, стал проверять, целы ли кости.

Он страшным голосом звал маму, а мама, задыхаясь, лепетала:

— Ничего, ничего, Чарльз.

— Подвигай руками, — сказал он. — Спина не болит? Голову поднять можешь?

Мама подвигала руками, повернула голову в одну сторону, потом в другую.

— Слава Богу, — сказал папа. Он помог маме сесть.

— Ничего, Чарльз, — повторяла мама. — Мне только ногу ушибло.

Папа снял у мамы с ноги ботинок и чулок, прощупал все кости, подвигал лодыжку, подъем и пальцы.

— Очень больно? — спросил он.

у мамы стало совсем серое, губы были плотно сжаты.

— Не очень,— отозвалась она.

— Все кости целы. Просто сильный ушиб,— успокоил ее папа.

— Ушиб скоро пройдет. Не огорчайся так, Чарльз,— бодро твердила мама.

— Это я виноват. Надо было скаты сделать, — сказал папа.

Он довел маму до палатки, разжег костер, согрел воды, а когда вода стала такой горячей, какую только можно было терпеть, мама опустила в нее распухшую ногу.

Ногу маме не раздробило каким-то чудом, лишь потому, что она попала в маленькую ямку.

Папа все время подливал в бадью горячую воду. Нога у мамы покраснела, лодыжка распухла и стала багровой. Мама вынула ногу из воды и плотно перевязала лодыжку чистым лоскутом.

— Ну вот, теперь все в порядке,— сказала мама.

Однако ботинок ей на ногу не налез. Тогда она обвязала ногу еще одним лоскутом и, прихрамывая, добралась до костра. Ужин она сготовила, только медленнее, чем всегда. Папа сказал, что пока нога не заживет, помогать ему мама не будет.

Он сделал скаты. Это были два длинных горбыля. Одним концом они упирались в землю, а второй лежал на стене. Поднимать бревна теперь будет не нужно, они с мамой смогут вкатывать их наверх по горбылям.

Лодыжка у мамы все еще болела. Вечером, когда мама развязывала ногу, чтобы погреть ее в горячей воде, лодыжка была багровая, черная, зеленая и желтая. Значит, дому придется подождать...

Однажды папа вернулся с охоты раньше, чем его ожидали. Весело насвистывая, он появился на тропинке, ведущей вверх от ручья.

— Хорошие новости! — крикнул он еще издали.

Оказалось, что у них есть сосед, всего в двух милях отсюда на другом берегу ручья. Папа встретил его в лесу, и они решили помочь друг другу строить дома.

— Он холостяк, — сказал папа. — Говорит, что ему легче обойтись без дома, чем тебе и девочкам. Поэтому сначала он поможет мне, а когда он нарубит себе бревна, я пойду помогать ему.

Теперь не придется долго ждать, пока дом будет готов, и маме не придется больше помогать папе.

— Что ты на это скажешь, Каролина? — весело спросил папа, а мама сказала, что это очень хорошо и она очень рада.

На следующее утро к ним пришел мистер Эдвардс. Он был высокий, худой и загорелый. Маме он отвесил поклон и учтиво назвал ее «мэм», а Лоре сказал, что он — бродяга из Теннесси. На нем была рваная рубаха, высокие сапоги и енотовая шапка.

Лора никогда не видела никого, кто умел бы так далеко плеваться табачной жвачкой, да еще и попадать точно в цель. Лора изо всех сил старалась плюнуть так же далеко и так же метко, как мистер Эдвардс, но у нее ни разу ничего не получилось.

Работал он очень быстро. Всего за один день они с папой сложили стены. За работой они шутили, пели песни, а из-под топоров у них только щепки летели.

На стенах они установили стропила — прямые тонкие жерди для крыши. В южной стене дома прорубили высокое отверстие для двери, а в западной и восточной стенах -— прямоугольные отверстия для окон.

Лоре не терпелось заглянуть внутрь дома. Как только в стене прорезали высокое отверстие, она вбежала в дом. Там все было полосатое. Полосы солнечного света проходили сквозь щели в западной стене, а сверху падали тени от стропил. Руки, плечи и босые ноги Лоры покрылись полосками света и тени. Сквозь щели в стенах полосами виднелась прерия. Аромат степных трав смешивался с ароматом свежеоструганного дерева.

Когда папа начал прорубать в западной стене отверстие для окна, внутри дома засветились яркие квадратики, а когда окно было готово, на землю лег большой солнечный прямоугольник.

По бокам отверстий для окон и двери папа с мистером Эдвардсом прибили к обрубленным концам бревен тонкие доски, и дом был готов. Не хватало только крыши. Стены были крепкие, дом был большой — гораздо больше палатки — и очень красивый.

Мистер Эдвардс сказал, что ему пора домой, но папа с мамой пригласили его поужинать. Ради гостя мама приготовила особенно вкусный ужин — тушеную зайчатину с клецками из белой муки и много-много подливки. Толстую горячую кукурузную лепешку, испеченную на свином сале, намазывали сверху патокой. Кофе всегда пили с патокой, но сегодня у них был гость, и поэтому мама достала маленький бумажный кулек со светло-коричневым покупным сахаром.

Мистер Эдвардс поблагодарил маму за прекрасный ужин.

Потом папа достал скрипку. Мистер Эдвардс растянулся на земле и приготовился слушать. Но сначала папа сыграл и спел песню для Мэри и Лоры, Лора любила эту песню больше всех, потому что, когда ее пел папа, голос у него звучал все ниже, ниже и ниже.

Я цыган, я цыган, я цыганский барон, в жизни я грусти не знаю. Я прихожу и ухожу, когда и куда пожелаю!

Потом голос стал еще ниже — ниже, чем кваканье старой-престарой лягушки.

Я – цы- ган- ский ба- рон!

Все засмеялись, а Лора хохотала громче и дольше всех.

— Еще раз, папа! Пожалуйста, еще раз! — кричала она, пока не вспомнила, что детей должно быть видно, но не слышно, и только после этого умолкла.

Папа заиграл снова, и все пустились в пляс. Мистер Эдвардс сначала оперся на локоть, потом сел, а потом вскочил и тоже заплясал. Он скакал и подпрыгивал так, словно кто-то дергал его за веревочку. Папина скрипка все пела и пела, сам он отбивал ногой такт, а Лора с Мэри хлопали в ладоши и притоптывали.

— Вот это скрипач так скрипач! — восторженно воскликнул мистер Эдвардс.

Он все плясал, а папа все играл и играл.

От музыки Крошка Кэрри никак не могла заснуть. Сидя у мамы на коленях, она большими круглыми глазенками смотрела на мистера Эдвардса, хлопала в ладоши и весело смеялась.

Пламя костра тоже плясало, а вокруг него плясали черные тени. Только новый дом тихо и мирно стоял в темноте, а потом большая луна. поднявшись, осветила его серые стены и рассыпанные вокруг желтые щепки.

Мистер Эдвардс сказал, что ему пора. До его лагеря за лесом на другом берегу ручья очень далеко. Он взял свое ружье, пожелал спокойной ночи маме, Мэри и Лоре. Он сказал, что холостяку порой бывает очень одиноко и что он с удовольствием провел вечер в их семейном кругу.

— Сыграйте еще, Инглз,— попросил он папу.- Поиграйте, чтобы мне веселей было идти.

Мистер Эдвардс зашагал вниз по дороге к ручью, и, пока он не скрылся из виду, папа все играл и играл, и все трое — он, мистер Эдвардс и Лора — во весь голос пели:

Старый Дэн Таккер был славный старик: Мыться в кастрюле Дэн Таккер привык, Кудри колесной расчесывал спицей, Помер от боли зубной в пояснице. Освободите для Дэна дорогу, К ужину Дэн припозднился немного — Может достаться из-за проволочек Только обгрызанной дыни кусочек! Старый Дэн Таккер трясется на муле, Мчится собака за Таккером пулей...

Далеко по прерии разносились густой папин бас и тонкий голосок Лоры, а внизу, в русле ручья, им еле слышно вторил мистер Эдвардс:

Освободите для Дэна дорогу, К ужину Дэн припозднился немного!

Когда скрипка умолкла, голоса мистера Эдвардса уже совсем не стало слышно. Только ветер шелестел в степной траве. Высоко над головой плыл огромный желтый шар луны. Небо было такое светлое, что на нем не мерцало ни единой звездочки, а прерию окутывала мягкая тень.

Потом в лесу у ручья запел соловей. Все кругом умолкло, а он все пел и пел. Легкий ветерок пролетел над прерией, и чистые трели разливались над шорохом степных трав. Небо, словно чаша яркого света, опрокинулось на плоскую черную землю.

Песня кончилась. Никто не шевельнулся, никто не произнес ни слова. Девочки притихли, папа и мама сидели неподвижно. Только травы вздыхали под прохладным дуновеньем ветерка. Потом папа поднял к плечу скрипку и легонько коснулся смычком струн. Редкие звуки каплями чистой воды упали в тишину. Папа сделал паузу, а потом сыграл песню соловья. Соловей ему ответил. Скрипка запела снова. И соловей пел под звуки папиной скрипки.

Когда струны умолкли, соловей все еще пел. Когда он остановился, заиграла скрипка, и он снова завел свою песню.

Птица и скрипка говорили друг с другом в прохладной ночи под луной.

Переезд в дом

Утром папа сказал маме:

— Стены готовы. Пора перебираться в дом. Поживем пока без пола и без всего прочего. Мне надо скорее построить конюшню, чтобы Пэт и Пэтти тоже были за надежными стенами. Вчера ночью я слышал вой волков — со всех сторон и очень близко.

— Раз у тебя есть ружье, я ничего не боюсь- сказала мама

— Так-то оно так, и у нас есть Джек. Но мне будет спокойней на душе, когда ты с девочками переберешься под защиту хороших, крепких стен.

— Как ты думаешь, почему мы до сих пор не видели ни одного индейца? — спросила мама.

— Не знаю, — небрежно отозвался папа. — Я видел их стоянки среди утесов. Они наверняка ушли на охоту.

Потом мама крикнула:

— Девочки! Солнце встало!

Лора и Мэри вскочили и быстро оделись.

— Ешьте побыстрее,— сказала мама, раскладывая по жестяным тарелкам остатки вчерашней тушеной зайчатины.— Сегодня мы переселяемся в новый дом, и надо убрать оттуда щепки.

Девочки торопливо позавтракали и побежали выносить щепки. Они складывали их в подолы платьев, а потом сбрасывали в кучу возле костра. Но когда мама взялась за ивовую метлу, на земле внутри дома все еще валялось много щепок.

Мама слегка прихрамывала, хотя ушиб ее почти прошел. Она быстро вымела земляной пол и с помощью Мэри и Лоры принялась вносить в дом вещи.

Папа сидел на стене и натягивал на стропила парусину, снятую с фургона. Парусину раздувало ветром, борода у папы растрепалась, а волосы топорщились так, словно хотели вылезти из головы. Он изо всех сил держался за парусину, а она вырывалась у него из рук. Один раз парусина очень сильно дернулась, и Лоре показалось, что, если папа ее сейчас же не выпустит, он улетит на небо, словно птица. Но папа крепко охватил ногами верхнее бревно, обеими руками вцепился в край парусины и привязал ее к стене.

— Давно бы так! Не лезь, куда не надо, а не то я тебе покажу... — начал он, обращаясь к упрямой парусине, но тут мама укоризненно на него посмотрела, и он закончил: — как себя вести. А по-твоему, Каролина, я что-то другое хотел сказать?

— Не знаю, Чарльз, — улыбнулась мама, — Ты ведь сквернослов известный.

Папа спустился по торцам бревен, как по лестнице, потом провел рукой по волосам, растрепал их еще больше, и они встали дыбом. Мама расхохоталась, а он весело схватил ее в охапку вместе с одеялами, которые были у нее в руках.

Все смотрели на дом, и папа воскликнул:

— Вот это дом так дом!

— Спасибо, — сказала мама. — Здесь нам будет хорошо.

В доме не было ни окон, ни дверей. Полом служила земля, а крышей — парусина. Но зато у дома хорошие крепкие стены, и он останется там, где папа его поставил. Не то что фургон, который каждое утро едет на новое место.

— Мы славно заживем здесь, Каролина,— сказал папа.— Это прекрасная страна, и я охотно останусь здесь на всю жизнь.

— Даже если ее заселят? — спросила мама.

— Даже если ее заселят. На этой земле никому не будет тесно. Ты только взгляни на это небо!

Лора поняла, что хотел сказать папа. Ей тоже здесь нравилось. Ей нравилось огромное небо, нравился ветер и земля, конца которой не было видно. Все было такое свежее, чистое, большое и красивое.

К обеду в доме навели порядок. Постели аккуратно постлали на полу. Вместо стульев поставили сиденье из фургона и два чурбака. Папино ружье положили на деревянные крючки, вбитые над дверным проемом, узлы и ящики расставили вдоль стен. В доме сделалось уютно. Сквозь парусиновую крышу пробивался мягкий свет, солнце и ветер проникали в окна, а щелки во всех четырех стенах поблескивали, потому что солнце стояло прямо над головой.

Только костер остался на прежнем месте. Папа сказал, что постарается как можно скорее сложить очаг. До зимы надо натесать крепких досок для крыши, уложить бревенчатый пол, сделать кровати, столы и стулья. Но со всем этим придется подождать — сначала он должен помочь мистеру Эдвардсу и построить конюшню для Пэт и Пэтти.

— Когда все будет сделано, мне еще понадобится веревка для сушки белья,— заметила мама.

— А мне колодец,— засмеялся папа.

После обеда он запряг в фургон Пэт и Пэтти и привез маме воды для стирки,

— Ты могла бы стирать в ручье, как индейская женщина, — заметил папа.

— Если мы хотим жить как индейцы, то давай разводить костер посреди дома на полу, а дым пусть выходит через дырку в крыше, как у индейцев.

Днем мама выстирала белье в бадье и разложила его сушиться на траве.

После ужина все немножко посидели у огня. Сегодня они будут спать в доме! Им больше не придется ночевать у костра. Папа с мамой поговорили о родне, оставшейся в Висконсине, и мама сказала, что хочет послать туда письмо. Но до Индепенденса целых сорок миль, и письмо нельзя отправить, пока папа не поедет туда и не зайдет в почтовую контору.

Далеко в Больших Лесах бабушка с дедушкой, тети, дяди и их дети не знают, где теперь папа с мамой, Мэри, Лора и Крошка Кэрри. А они сидят у костра и тоже не знают, что творится в Больших Лесах, и им никак про это не узнать.

— Пора ложиться,— сказала мама.

Крошка Кэррн давно уже спала. Мама отнесла ее в дом и раздела. А Мэри расстегнула Лоре платье на спине. Папа завесил дверь одеялом. Одеяло все же лучше, чем открытая дверь. Потом папа пошел привязать Пэт и Пэтти поближе к дому.

— Поди сюда, Каролина,— тихонько позвал он маму.— Посмотри, какая луна.

Мэри с Лорой лежали на своей постели в новом доме и сквозь дыру в восточной стене глядели на небо, У нижнего края окна ярко блестел краешек большой яркой луны. Лора села на постели и стала смотреть, как огромная луна тихо плывет по ясному небу.

Лунный свет серебристыми полосками пробивался сквозь щели в восточной стене, а на том месте, куда падали лучи из оконного проема, мягко светился большой прямоугольник. Было так светло, что Лора ясно увидела, как мама приподнимает одеяло, которое висит на двери, и входит в дом.

Лора испугалась, что мама заметит, какая она непослушная, и проворно нырнула в постель. До нее донеслось тихое ржанье. Это Пэт и Пэтти разговаривали с папой. Потом Лора услышала глухой топот. Папа вел лошадей к дому и напевал:

Свети, серебряная луна, Разливай по небу мерцающий свет!

Голос его казался частью ночи, лунного света и молчания прерии. Подойдя к двери, папа продолжал петь:

Под бледным серебряным светом луны...

— Тише, Чарльз. Ты разбудишь детей, — прошептала мама.

Папа тихонько вошел в дом. Джек прибежал следом за ним и растянулся на пороге. Теперь вся семья собралась в уютном новом доме под надежной защитой крепких толстых стен. Откуда-то издалека до Лоры донесся протяжный волчий вой, по спине ее пробежал холодок, но она сразу уснула.

Стая волков

Папа с мистером Эдвардсом всего за один день построили конюшню для Пэт и Пэтти. Они даже успели покрыть ее крышей, но работали допоздна, так что маме пришлось разогревать им ужин.

У конюшни не было двери. При свете луны папа взял два толстых бревна и вбил их в землю по обе стороны дверного проема. Потом завел Пэт и Пэтти в конюшню, а между столбами уложил друг на друга несколько небольших горбылей. Получилась прочная стенка.

— Теперь волки могут выть сколько влезет, а я сегодня буду спать спокойно,— сказал папа.

Утром, когда папа убрал горбыли, Лора с изумлением увидела, что рядом с Пэт стоит длинноногий жеребенок. Он был такой слабенький, что еле держался на своих тоненьких ножках.

Лора кинулась к нему, но обычно добродушная Пэт навострила уши и злобно оскалила на нее зубы.

— Отойди, Лора! -— крикнул папа и, обращаясь к Пэт, сказал: — Ты же знаешь, Пэт, что мы твоего жеребеночка не обидим.

Лошадь тихонько заржала ему в ответ. Погладить жеребеночка она позволила только папе, а Лору с Мэри и близко к нему не подпустила. Стоило им заглянуть в конюшню сквозь щелку в стене, Пэт сразу начинала таращить глаза и скалить зубы. Девочки никогда еще не видели жеребенка с таким длинными ушами. Папа объяснил им, что это маленький мул, но Лора сказала, что он больше похож на зайчонка, и поэтому его назвали Зайка.

Когда Пэт паслась на привязи, а Зайка вертелся рядом и с любопытством разглядывал окружающий его большой мир, Лора должна была во все глаза следить за Крошкой Кэрри. Если хоть одна из них приближалась к Зайке, Пэт взвизгивала от ярости и бросалась к девочке, норовя ее укусить.

В воскресенье утром папа оседлал Пэтти и поехал в прерию посмотреть, что творится по соседству. Мяса в доме было вдоволь, и ружья он с собой не взял.

Папа ехал по высокой траве вдоль обрыва. Птицы вспархивали из зарослей и, сделав над ним несколько кругов, снова садились в траву. Папа всматривался сверху в русло ручья. Может, он хотел увидеть там задремавшего оленя? Потом Пэтти поскакала галопом, и их фигурки стали уменьшатся. Вскоре они совсем скрылись из виду, а там, где они были, не осталось ничего, кроме колыхавшейся травы.

Наступал вечер, а папа все не возвращался. Мама размещала тлеющие угли, подбросила в костер щепок и начала готовить ужин. Мэри оставалась в доме с Крошкой Кэрри, а Лора спросила:

— Мама, что такое с Джеком?

Джек с озабоченным видом ходил взад-вперед. Он принюхивался к ветру, шерсть у него на загривке то начинала топорщиться, то снова опускалась на место. Вдруг послышался стук копыт. Пэт обежала вокруг колышка, к которому ее привязали, остановилась и тихонько заржала. Зайка не отходил от нее ни на шаг.

— Что с тобой, Джек? — спросила мама. Джек поднял на нее глаза, но сказать ничего не мог. Мама оглядела все пространство между землей и небом, но нигде ничего особенного не заметила.

— По-моему, он это просто так, Лора‚— сказала мама. Она разворошила угли вокруг кофейника и паучка и забросила их на крышку духовки. В паучке шипела куропатка, а из духовки вкусно запахло кукурузными лепешками. Мама все время поглядывала на прерию. Джек беспокойно бродил вокруг дома, а Пэт перестала щипать траву. Она смотрела на северо-запад, в ту сторону, куда уехал папа, и ни на шаг не отпускала от себя жеребенка.

Вдруг посреди прерии показалась Пэтти. Она вытянулась и неслась во весь опор, а папа не сидел, а лежал у нее на спине.

Пэтти так быстро промчалась мимо конюшни, что папа не успел ее остановить, а когда он резко натянул поводья, она чуть не села на задние ноги. Она дрожала всем телом, а по ее черной коже струйками стекала пена. Папа, тяжело дыша, соскочил на землю.

— Что случилось, Чарльз? — спросила мама.

Папа смотрел в сторону ручья. Мама с Лорой тоже посмотрели туда, но увидели только небо над обрывистым берегом, редкие верхушки деревьев да поросшие степными травами далекие утесы.

— Что случилось? — повторила мама. — Почему ты так загнал Пэтти?

— Я боялся, что меня опередят волки, но к счастью, у вас тут все в порядке, — с облегчением вздохнул папа.

— Какие волки? — вскричала мама,

— Все в порядке, Каролина, дай человеку отдышаться.

Отдышавшись, папа сказал:

— Я вовсе не загонял Пэтти. Я изо всех сил старался ее удержать. Полсотни волков. Таких больших я еще в жизни не видывал. Не хотел бы я еще раз попасть в такую переделку. Ни за какие деньги.

Тем временем солнце село, и прерия погрузилась в темноту.

— Я потом все расскажу,— сказал папа.

— Давай поужинаем в доме,— предложила мама.

— Незачем‚— возразил он ей. — Джек успеет нас предупредить.

Папа отвязал Пэт и жеребенка, но не повел лошадей на водопой к ручью, а дал им напиться из бадьи, в которой была приготовлена вода для завтрашней стирки. Он вытер вспотевшие бока и ноги Пэтти и запер ее в конюшне вместе с Пэт и Зайкой.

Тем временем поспел ужин. Пламя костра отбрасывало на землю круг яркого света. Мэри и Лора с Крошкой Кэрри сидели у самого костра. Чувствуя, как тьма подступает к ним со всех сторон, они оглядывались назад, туда, где на границе тьмы и света, словно живые, шевелились тени.

Джек сидел возле Лоры и, навострив уши, вслушивался в темноту. Он то и дело вставал, заходил в тень, обегал вокруг костра, а потом возвращался и опять подсаживался к Лоре. Шерсть у него на загривке лежала ровно, и он не ворчал. Правда, зубы он немножко скалил, но это потому, что он был бульдогом.

Лора с Мэри ели кукурузные лепешки и ножки степных куропаток и слушали, как папа рассказывает маме про волков.

Он нашел еще несколько соседей. Люди приезжали и селились по обоим берегам ручья. Милях в трех отсюда, в небольшой лощине строят себе дом очень славные люди — муж и жена Скотт, а еще миль на шесть дальше живут два холостяка. Они взяли два участка земли и построили себе дом на границе между ними. Один холостяк приставил свою койку к одной стене дома, а второй — к стене напротив. Вот и получилось, что каждый спит на своей ферме, хотя оба занимают один дом, а дом всего только восемь футов шириной. А стряпают и едят они оба вместе посреди дома.

Про волков папа все еще не сказал ни слова, но, хотя Лоре не терпелось про них услышать, она знала, что перебивать папу нельзя.

По словам папы, холостяки понятия не имели, что поблизости от них живет еще кто-то. Они не встречали никого, кроме индейцев. Поэтому они очень обрадовались папе, и он задержался у них дольше, чем предполагал.

Потом он поехал дальше, и с невысокого холма заметил внизу, в русле ручья, какое-то белое пятно. Он подумал, что это, наверное, крытый фургон. Так и оказалось, В фургоне жили муж, жена и пятеро детей. Они приехали из Айовы, но у них занемогла лошадь, и им пришлось остановиться в низине у самого ручья. Лошадь уже поправляется, но от ночной сырости все они заболели лихорадкой. Отец с матерью и с тремя старшими детьми так ослабели, что даже встать не могут, а мальчик с девочкой — ровесники Мэри и Лоры — за ними ухаживают.

Папа сделал для них все, что мог, а затем вернулся к холостякам рассказать про эту семью. Один из них сразу же поехал вывозить их наверх в прерию, где на сухом здоровом воздухе они быстро понравятся.

Из-за всех этих дел папа двинулся обратно домой позже, чем собирался. Чтобы сократить путь, он поскакал прямо через прерию. Вдруг из маленькой лощинки вышла стая волков, и не успел он оглянуться, как волки со всех сторон его обступили.

— Стая была огромная, — рассказывал папа. — Полсотни большущих волков —— я таких еще в жизни не видел. Их вожак — страшный серый зверюга — был не меньше трех футов ростом. У меня от страха волосы встали дыбом.

— А ружья у тебя не было,— сказала мама.

— Да, про ружье я сразу подумал, да только ружье мне бы тут ничуть не помогло. Одним ружьем от стаи волков не отобьешься. А обогнать их у Пэтти силенок не хватало.

— И что же ты сделал? — спросила мама.

— Ничего, — ответил папа. — Пэтти попыталась удирать, да и я больше всего на свете хотел оттуда убраться. Но я знал, что стоит Пэтти пуститься вскачь, волки тут же нас догонят и собьют с ног. Вот я и заставил Пэтти идти шагом.

— Какой ужас, Чарльз! — прошептала мама.

— Да, не хотел бы я снова попасть в такую переделку. Мне таких волков никогда не приходилось видеть. Один громадный волчище шел прямо у моего стремени. Я мог бы пнуть его ногой прямо в бок. Волки не обращали на меня никакого внимания, наверняка только что кого-то зарезали и нажрались до отвала.

Да, Каролина, волки попросту окружили нас с Пэтти и шли вместе с нами. Средь бела дня. Прямо как свора собак за лошадью. Они шли рядом, прыгали, резвились, скалились друг на друга — ни дать ни взять собаки.

— Какой ужас, Чарльз,— снова прошептала мама.

Сердце у Лоры бешено колотилось Она даже рот открыла и во все глаза смотрела на папу.

— Пэтти вся дрожала. Она закусила удила и обливалась потом от страха. Я тоже вспотел,— продолжал папа. — Я заставлял ее идти шагом, и так мы двигались среди всех этих волков. Они шли за нами примерно с четверть мили. Огромный вожак все время шел рядом, словно решил никогда со мной не расставаться.

Наконец мы подошли к краю лощины, которая спускалась к ручью. Серый вожак повернул вниз, и вся стая двинулась за ним. Как только последний волк скрылся из виду, я пустил Пэтти рысью.

Она понеслась по прерии прямо к дому. Если бы я даже хлестал ее кожаной плеткой, она б не могла бежать быстрее. Я всю дорогу просто помирал от страха. Боялся, что волки пойдут сюда и меня обгонят. Хорошо, что ружье осталось здесь и что дом уже готов, Каролина.

Я знал, что в дом ты их не пустишь, но ведь Пэт и Зайка паслись на дворе.

— Напрасно ты тревожился, Чарльз,— сказала мама.—— Думаю, я сумела бы спасти лошадей.

— Я в то время был немного не в себе,— сказал папа.— Я, конечно, знал, что ты спасешь лошадей, Каролина. И потом, эти волки не причинили бы тебе вреда. Вот если б они были голодные, тогда бы я тут сейчас не был, и тогда…

— У маленьких ведерок большие ушки, — заметила мама. Она хотела сказать папе, чтобы он не пугал Мэри и Лору.

— Ладно, все хорошо, что хорошо кончается, — отозвался папа.— Эти волки теперь наверняка ушли за много миль отсюда.

— А почему они себя так вели? — спросила Лора.

— Не знаю, Лора, — отвечал папа. — Наверное, они наелись досыта и шли на водопой к ручью. А может, просто так носились по прерии, резвились, и им ни до чего не было дела. Маленькие девочки тоже иногда так поступают. Может, они поняли, что раз у меня нет ружья, значит, я не могу причинить нм вреда. Может, они просто никогда не видели людей и не знали, что те могут их обидеть. А про меня они совсем не думали.

Пэт и Пэтти беспокойно кружили по конюшне. Джек бегал вокруг костра. Иногда он останавливался, нюхал воздух и прислушивался, а шерсть у него на загривке вставала дыбом.

— Детям пора спать! — весело воскликнула мама.

Даже Крошка Кэрри еще не хотела спать, но мама отвела всех троих в дом, велела Мэры с Лорой укладываться, надела Крошке Кэрри ночную рубашку, уложила ее в большую постель, а сама вернулась к костру мыть посуду. Мэри и Лоре хотелось, чтобы пана с мамой поскорее пришли домой. Им казалось, что они где-то очень далеко.

Мэри и Лора, как полагается хорошим девочкам. тихо лежали в постели, а Крошка Кэрри села и стала играть сама с собой. В темноте из-за одеяла, закрывавшего дверь, показалась папина рука. Он осторожно взял ружье. У костра бренчали жестяные тарелки, а потом мама стала скрести ножом паучок. Они с папой разговаривали, и Лора слышала запах табачного дыма.

Даже в доме, за надежными стенами, Лора все равно беспокоилась, потому что над дверью не было папиного ружья, да и двери тоже не было, а было только одеяло.

Прошло много времени. Крошка Кэрри уже уснула, мама подняла одеяло, и они с папой, стараясь не шуметь, вошли в дом и легли спать. Джек растянулся у двери, но голову на лапы он не положил, а поднял ее кверху и к чему-то прислушивался. Лора слышала легкое мамино дыхание и тяжелое дыхание папы. Мэри тоже спала, но Лора всматривалась во тьму, наблюдая за Джеком, она никак не могла разглядеть стоят у него на загривке волосы торчком или нет.

Вдруг она села в постели. Наверное, она все-таки уснула. В доме было светло. Лунный свет лился в проем окна и пробивался сквозь каждую щелку в стене. Папа с ружьем в руках стоял у окна. В лунном свете его фигура казалась совсем черной.

Вдруг над самым ухом у Лоры завыл волк, Она отпрянула от стены. Волк был совсем рядом, за стеной. От страха Лора не могла произнести ни звука. Она вся похолодела. Мэри закрылась с головой одеялом. Джек зарычал и оскалился на одеяло, закрывавшее дверь.

— Тихо, Джек,— приказал ему папа.

Жуткий вой заполнил весь дома, и Лора вскочила с постели. Ей хотелось броситься к папе, но она поняла, что сейчас нельзя ему мешать. Папа обернулся и увидел, что она в одной рубашке стоит на полу.

— Хочешь на них посмотреть? — тихо спросил он.

Лора не могла вымолвить ни слова, но кивнула и подошла к папе. Он прислонил ружье к стене и поднял Лору к окну.

Под луной полукругом сидели волки. Они сидели и смотрели прямо в окно на Лору, а она смотрела на них. Лора никогда не видела таких больших волков. Самый большой был ростом выше Лоры. Он был даже выше Мэри. Сидел он посередине, прямо напротив окна. Все у него было большое — заостренные уши, заостренная пасть, из которой свисал длинный язык, могучие плечи и лапы и даже хвост, обвивавший колечком широкий зад, на котором он сидел. Шкура у него была серая и косматая, а глаза светились зеленым светом.

Лора всунула пальцы ног в щель стены, оперлась локтями о доску на краю окна и, не отрываясь, смотрела на этого волка. Но голову из окна она не высовывала, потому что волки сидели совсем рядом. Они переступали с одной передней лапы на другую и облизывались. Папа стоял позади Лоры и крепко держал ее за талию.

— Какой он большой,— прошептала Лора,

— Да. Посмотри, какая у него блестящая шкура, — шепнул ей в затылок папа.

Торчащие во все стороны космы поблескивали в лунном свете, и от этого весь огромный волк был окружен сиянием,

— Они сидят вокруг дома кольцом,— прошептал папа. Вместе с Лорой он перешел к противоположной стене, прислонил к ней ружье и опять поднял Лору к окну. И правда — под вторым окном таким же полукругом сидели остальные волки, В тени дома все их глаза светились зеленым светом. Увидев папу с Лорой, те волки, что сидели ближе к середине, немножко отодвинулись назад.

Пэт и Пэтти бегали взад-вперед по конюшне и беспокоино ржали. Их подковы глухо стучали по земле и ударялись о стены.

Папа вернулся к первому окну, и Лора пошла вслед за папой. Как раз в эту минуту самый большой волк задрал нос прямо в небо, разинул пасть и долгим протяжным воем завыл на луну,

Все волки, сидевшие вокруг дома, тоже задрали носы к небу и завыли в ответ. Их вой эхом отдался в доме и разнесся по залитым луной молчаливым степным просторам.

— А теперь ложись, Бочонок с сидром, — сказал папа. — Спи спокойно. Мы с Джеком вас в обиду не дадим.

Лора улеглась в постель, но еще долго не могла уснуть. Она прислушивалась к дыханию волков за бревенчатой стеной. Иногда кто-нибудь из них скреб когтями землю или, просунув нос в щель между бревнами, громко фыркал. Большой серый волк опять завыл, и вся стая ответила ему противным протяжным воем.

Папа спокойно переходил от одного окна к другому, а Джек без устали ходил взад-вперед у одеяла, висевшего на двери, Волки могут выть сколько влезет, но, пока здесь папа и Джек, они сюда не заберутся. И Лора наконец уснула.

Две крепкие двери

Лора почувствовала на своем лице теплые лучи и открыла глаза навстречу утреннему солнцу. Мэри с мамой разговаривали у костра. Лора в одной рубашке выбежала из дома, Волков уже не было, но вокруг дома и конюшни они оставили множество следов.

Папа, насвистывая, пришел снизу от ручья. Он положил ружье на деревянные крючки над дверью и, как всегда, повел Пэт и Пэтти на водопой. Он долго шел за волками и убедился, что они преследуют стадо оленей и сейчас находятся далеко отсюда.

Завидев волчьи следы, мустанги отшатывались и бес покойно прядали ушами, Пэт старался не отпускать от себя Зайку. Но все трое послушно шли за папой, а он знал, что теперь им нечего бояться.

Когда папа вернулся с ручья, все уселись у костра и позавтракали жареной кукурузной кашей и рагу из куропатки. Папа сказал, что сегодня сделает дверь. В следующий раз между ними и волками должно быть что-то понадежней одеяла.

— У меня кончились гвозди, но я не хочу ждать, пока можно будет съездить в Индепенденс. Построить дом и сделать дверь можно и без гвоздей,— сказал папа.

После завтрака папа запряг в фургон Пэт и Пэтти, взял топор и поехал за бревнами. Лора помогла маме вымыть посуду, а Мэри нянчила Крошку Кэрри. Потом Лора помогала папе делать дверь. Она подавала ему инструменты, а Мэри смотрела, как они работают.

Папа распилил бревна на куски: одни — такой длины, какой должна быть дверь, другие —— покороче, для поперечин. Потом взял топор, расколол эти куски и гладко их обтесал. Получились доски. Длинные доски он уложил на землю, а короткие поместил сверху поперек длинных. Потом просверлил сверлом дырки в поперечных и продольных досках и вместо гвоздя плотно забил в каждую дырку деревянную шпильку.

Получилась крепкая дубовая дверь.

Потом папа вырезал три кожаных ремня для петель. Одна петля будет в верхней части двери, вторая — в нижней, а третья — посередине.

Сначала папа прикрепил петли к двери. Он положил на дверь кусок дерева и просверлил дырку в нем и в двери. Потом обернул деревяшку ремнем и вырезал ножом круглые отверстия на обоих концах ремня. Затем снова положил обернутую ремнем деревяшку на дверь, но так, чтобы все дырки совпали друг с другом и получилось одно сплошное отверстие. Шпилька прошла сквозь ремень, сквозь деревяшку, потом сквозь другой конец ремня и наконец попала в дверь. Теперь ремень крепко держался на двери.

— Вот видишь — можно обойтись и без гвоздей! — сказал папа Лоре.

Прикрепив к двери все три петли, он проверил, входит ли дверь в проем. Она встала точно на место. К тем горбылям, которые были с самого начала приделаны к обеим сторонам проема, он прибил по длинному куску дерева, чтобы дверь не открывалась наружу. После этого папа снова поставил дверь на место, и, пока он прибивал к раме петли. Лора помогала ему поддерживать дверь.

Но еще до того, как папа окончательно закрепил дверь, он приделал к ней задвижку, потому что дверь должна запираться,

Задвижку папа изготовил так: сначала вытесал топором толстую дубовую планку, потом вырезал в ней широкую и глубокую выемку. Планку он прибил выемкой вниз к самому краю внутренней стороны двери, так что между дверью и планкой образовалась щель.

Потом папа вырезал и обстругал ножом палочку потоньше и подлиннее, чтобы она могла легко входить в щель между планкой и дверью. Это и будет задвижка. Один конец задвижки папа прибил к двери деревянной шпилькой. Шпилька плотно вошла в дверь, но отверстие в задвижке было больше шпильки, и поэтому она легко поворачивалась на шпильке, а другой ее конец мог свободно ходить вверх и вниз по щели. Этот свободный конец был достаточно длинным для того, чтобы перекрыть зазор между дверью и стеной, и, когда дверь закрывали, он прижимался к стене.

Когда папа с помощью Лоры вставлял дверь в проем, он отметил на стене то место, до которого доходил конец задвижки. Над этим местом он прибил к стене толстую дубовую деревяшку. Верхняя часть этой деревяшки была вырезана так, чтобы задвижка могла опускаться между нею и стеной.

Теперь Лора закрыла дверь, При этом она подняла конец задвижки, чтобы он попал в выемку, а потом отпустила его, и он лег на свое место за толстой деревяшкой. Задвижка плотно прижалась к стене, и открыть дверь снаружи стало невозможно. Если кто-нибудь попробует залезть в дом, ему придется сломать задвижку, а это будет нелегко — она ведь дубовая и очень крепкая.

Но как войти в дом снаружи, если дверь закрыта? Для этого папа вырезал из крепкой кожи длинный ремешок. Один конец ремешка он привязал к задвижке между шпилькой, на которой она висела, и щелью, в которой она ходила вверх и вниз. В стене над задвижкой он просверлил дырочку и просунул в нее другой конец ремешка.

Лора стояла за дверью, и, когда папа просунул наружу ремешок, она потянула за него, задвижка поднялась, дверь открылась, и девочка смогла войти в дом.

Дверь была готова. Она была сделана из крепких дубовых досок с такими же дубовыми поперечинами, они были скреплены деревянными шпильками. Ремешок от задвижки висел снаружи. Если кто-нибудь захочет войти, ему надо только дернуть ремешок, и дверь откроется. Но если кто-то сидит в доме и не хочет никого туда пускать, он втянет ремешок внутрь, и никто к нему войти не сможет. На двери не было ни ручки, ни замка с ключом. Но это была очень надежная дверь.

— Славно я сегодня поработал! — воскликнул папа. — И помощница у меня была славная!

Он потрепал Лору по макушке, собрал инструменты, положил на место, отвязал Пэт и Пэтти и, насвистывая, повел их на водопой. Солнце уже клонилось к закату, ветерок стал прохладнее. На костре варился ужин, а запах от него шел самый вкусный на свете.

На ужин мама приготовила последний кусок солонины. Мяса в доме больше не было, и поэтому на следующий день папа отправился на охоту. А еще через день они с Лорой сделали дверь для конюшни. Она была точно такая же, как и в доме, только без задвижки. Пэт и Пэтти не разбираются в задвижках и не могут по ночам втаскивать в конюшню ремешок. Поэтому вместо задвижки папа просверлил в двери конюшни дырку и продел в нее цепь.

На ночь он просовывал второй конец цепи в щель между бревнами в стене и запирал цепь висячим замком, чтобы в конюшню никто не мог войти.

— Теперь нам всем будет тепло и уютно! — сказал папа.

Когда начинают приезжать соседи, на ночь лошадей лучше запирать, потому что там, где есть олени, будут волки, а там, где есть лошади, будут конокрады.

В этот вечер за ужином папа сказал маме

— Как только мы закончим дом для Эдвардса, я сложу тебе очаг, Каролина. Ты сможешь стряпать в доме, и ни ветры, ни бури тебе не помешают. Правда, я никогда еще не видел такого солнечного края, но наверняка когда-нибудь пойдет дождь.

— Конечно, Чарльз, — согласилась мама.— Хорошая погода не может длиться вечно на этом свете.

Огонь в очаге

Возле стены дома, расположенной напротив двери, папа срезал траву и разровнял землю. Он готовил место для очага.

Потом они с мамой поставили кузов фургона обратно на колеса, и папа запряг в него Пэт и Пэтти.

Всходило солнце, и тени становились короче. Из травы выпорхнули стаи жаворонков. Все выше и выше взмывая в большое ясное небо, они пели свою песню, и ее мелодичные звуки, словно капли дождя, падали на землю. По всей прерии, где, колыхаясь под ветром, шептались травы, тысячи крохотных пичужек распевали тысячи песенок, цепко держась коготками за цветущие травинки.

Пэт и Пэтти потянули носами воздух и радостно заржали. Выгнув шеи, они нетерпеливо скребли копытами землю — им хотелось поскорее пуститься рысью. Папа, посвистывая, взобрался на сиденье, взял в руки вожжи, потом глянул на Лору, перестал свистеть и сказал:

— Хочешь, поедем со мной? И Мэри с собой возьмем.

Мама разрешила девочкам ехать. Цепляясь пальцами босых ног за спицы колес. они залезли в фургон и уселись рядом с папой. Пэт и Пэтти рывком тронулись с места, и фургон затрясся по дороге, ведущей к ручью.

Он быстро катился вниз между голыми рыжими глинистыми утесами. Давно забытые дожди когда-то избороздили их трещинами и морщинами. Пойма ручья была холмистой. Невысокие округлые холмы поросли лесом. Кое-где среди деревьев зеленели большие лужайки. Олени отдыхали в тени деревьев или паслись на траве под солнцем. Завидев фургон, они поднимали головы, поводили ушами и, продолжая жевать, следили за ним большими добрыми глазами.

Трава пестрела голубыми, белыми и розовыми цветами дикого шпорника, на желтых кистях золотарника качались птицы, вокруг порхали стаи бабочек. Под деревьями сверкали звездочки маргариток, высоко в ветвях лопотали белки, вдоль дороги скакали белохвостые зайцы, а змеи, заслышав стук колес, старались переползти колею, суетливо извиваясь.

Ручей протекал на дне самой глубокой лощины в тени глинистых утесов. Когда Лора смотрела вверх, травы над утесами совсем не было видно. На крутых склонах, в тех местах, где еще сохранилась земля, росли деревья, а там, где утесы поднимались еще круче, деревьев уже не было и за остатки почвы отчаянно цеплялись кусты, Их наполовину голые корни торчали прямо над головой у Лоры.

— Папа, а где же стоянки индейцев? — спросила Лора.

Папа видел среди утесов брошенные стоянки, но сейчас ему было не до них. Нужно набрать камней для очага.

— Можете поиграть,— сказал он девочкам,— но так, чтобы я вас видел, и в воду не заходите. Не трогайте змей, здесь попадаются ядовитые.

Мэри с Лорой стали играть у ручья, а папа выкапывал камни и складывал их в фургон.

Девочки наблюдали, как по гладкой прозрачной воде скользили длинноногие водяные жуки; потом носились по берегу, распугивая зеленых лягушек с белыми манишками и со смехом смотрели, как они плюхаются в воду. В деревьях кричали лесные голуби и пели коричневые дрозды. На мелких местах плавали стайки крошечных рыбешек. В искрящейся воде они казались тонкими серыми тенями, и лишь изредка какая-нибудь рыбка поблескивала на солнце серебристым брюшком.

Возле ручья ветра не было. Неподвижный теплый воздух навевал дрему. Пахло илом и сырыми корнями, слышался тихий шелест листьев да журчанье быстрой воды.

Над илистым берегом, где все было истоптало оленями и в следе каждого копыта стояла лужица, роились тучи пронзительно жужжащих комаров. Пытаясь их отогнать, девочки шлепали себя по лицу, по голым ногам и рукам. Им хотелось побродить по воде. Было так жарко, а вода казалась такой прохладной. Лора подумала, что, если чуть-чуть окунуть одну ногу, ничего дурного не случится, но не успела она ступить в ручеек, как ее позвал папа, и ей пришлось быстро отдернуть непослушную ногу.

— Если хотите, можете побродить по воде на мелком месте‚— сказал папа.— Но выше щиколотки не заходите.

Мэри совсем немножко побродила по воде. Она сказала, что ей больно ходить по камням, уселась на корягу и принялась терпеливо отгонять комаров. Лора тоже их отгоняла. Когда она делала шаг, камешки больно впивались ей в ноги, но стоило остановиться, как мелкие рыбешки щекотали ей пальцы. Сколько она ни старалась поймать хоть одну рыбку, ничего из этого не вышло, и она только замочила себе платье.

Наконец папа уложил камни в фургон, позвал девочек, они залезли на сиденье, и фургон стал выбираться через леса по холмам наверх в прерию, где всегда дуют ветры, где поют, шепчутся и смеются травы.

Девочкам было очень весело в пойме ручья. Но Лоре больше нравилась прерия. Она была такая просторная, чистая и свежая.

После обеда мама уселась в тени дома с шитьем. Крошка Кэрри играла на одеяле рядом с ней, а Лора и Мэри стали смотреть, как папа складывает очаг.

Сначала он замешал глину с водой в бадье, из которой поил лошадей, Лоре он позволил размешивать глину, а сам стал укладывать камни с трех сторон площадки, которую накануне расчистил возле стены дома. Потом взял деревянную лопатку, покрыл камни слоем глины, уложил на нее еще один ряд камней, а потом обмазал их сверху и изнутри глиной.

Вплотную к дому, прямо на земле, у папы получился каменный ящик. Три его стенки были сделаны из обмазанных глиной камней, а четвертой служила бревенчатая стена дома.

Из нескольких рядов камней и глины постепенно выросли стенки, которые доходили Лоре до подбородка. Потом папа положил на них бревно так, чтобы оно плотно прилегало к стене дома, и со всех сторон обмазал его глиной.

После этого он стал накладывать на это бревно обмазанные глиной камни, чтобы получилась труба. Кверху труба постепенно сужалась.

Ему пришлось еще раз съездить за камнями к ручью. Девочек мама с ним не пустила. Она сказала, что от сырости они могут заболеть лихорадкой, Мэри уселась рядом с мамой и начала сшивать новый квадрат для своего лоскутного одеяла, а Лора размешивала в бадье новую порцию глины.

На следующий день папа довел трубу до крыши. После этого он постоял, посмотрел на трубу и взъерошил себе волосы,

— Ты похож на дикаря, Чарльз,— заметила мама. — У тебя все волосы стоят торчком.

— Да они же у меня вечно стоят торчком, Каролина,— ответил ей папа.— Когда я за тобой ухаживал, сколько я их медвежьим салом ни мазал, все равно никак пригладить не мог.

Он растянулся на траве возле мамы и сказал:

— Я до смерти устал, поднимая наверх камни.

— Ты хорошо поработал — один сложил такую высокую трубу,— сказала мама. Она пригладила папе волосы, но от этого они еще больше взъерошились. - Почему бы тебе не сделать верхушку трубы из прутьев?

— Да, пожалуй, я так и сделаю,— согласился папа и тут же вскочил.

— Полежи в тени, отдохни немножко,— сказала мама, но папа только головой покачал.

— Нечего бездельничать. Дело не ждет. Чем скорее я сложу очаг, тем скорей ты сможешь стряпать в доме, а не на холодном ветру.

Он съездил в лес за жердями, напилил их, вырезал в них выемки, сложил точно так же. как складывал стены дома, и закрепил на верхушке каменной кладки. Каждую жердь он хорошенько обмазал глиной, и труба была готова.

Потом папа пошел в дом, топором прорубил в стене, примыкавшей к трубе, проем и вынул куски бревен, чтобы нижняя часть трубы соединилась с комнатой. Получился очаг.

Очаг был такой большой, что в нем могли сидеть Мэри, Лора и Крошка Кэрри, Дном очага была земляная площадка, очищенная от травы, а верхом — обмазанное глиной толстое бревно.

С боков по обе стороны проема папа прибил к торцам бревен дубовые доски. В верхних углах очага он приделал к стене толстые дубовые чурбаки, уложил на них еще одну дубовую доску и крепко ее прибил. Получилась каминная полка.

Как только папа закончил работу, мама поставила на середину полки маленькую фарфоровую пастушку, которую она привезла из Больших Лесов. Пастушка проделала с ними весь далекий путь и не разбилась. А ведь вся она была фарфоровая. Ее туфельки, широкая юбка, корсаж, розовые щеки, голубые глаза и золотистые волосы — все было сделано из фарфора.

Папа, мама, Мэри и Лора постояли и полюбовались новым очагом. Одной только Крошке Кэрри не было до него дела. Она показывала пальчиком на пастушку, а когда Мэри и Лора сказали, что трогать ее можно только маме, громко заплакала.

— Будь осторожна с огнем, Каролина - предупредил папа.— Следи, чтобы в трубу не попали искры. От них может загореться крыша. Парусина очень хорошо горит. Я постараюсь поскорей нарезать досок и сделать деревянную крышу. Тогда ты сможешь не беспокоиться.

Мама осторожно развела в новом очаге огонь и поджарила степную куропатку. В этот вечер они ужинали дома.

Все уселись за стол под окном, выходившим на запад. Стол папа наскоро сколотил из двух дубовых досок. Одним концом он засунул их в щель между бревнами стены, а другой укрепил на коротких чурбаках. Доски он обтесал топором, и, когда мама накрыла стол скатертью, получилось очень красиво.

Стульями служили чурбаки из толстых бревен. Земляной пол мама чисто вымела ивовой метлой. Постели, уложенные по углам на полу, были аккуратно застелены лоскутными одеялами. Лучи заходящего солнца лились в окно и наполняли дом золотистым светом.

Далеко-далеко у алого края неба колыхались под ветром дикие травы.

В доме было уютно. Лицо и руки у Лоры были чисто вымыты, волосы причесаны, на шее повязана салфетка. Она сидела прямо и старательно управляясь с ножом и вилкой, как учила ее мама, с удовольствием ела сочную жареную куропатку. Она ничего не говорила, потому что за столом дети должны молчать, пока взрослые к ним не обратятся. Но Лора смотрела на папу и маму, на Мэри и Крошку Кэрри, сидевшую на коленях у мамы, и радовалась. Это чудесно — снова жить в доме!

Пол и крыша

Лора и Мэри Целыми днями были заняты. Когда посуда была вымыта и постели застелены, всегда находилось чем заняться, на что посмотреть и к чему прислушаться.

Пробираясь по густым зарослям травы, они часто находили птичьи гнезда. Стоило девочкам легонько коснуться гнезда, как из пуха, который его устилал, вдруг с пронзительным писком высовывались широко раскрытые голодные клювики. Птица-мама сердито бранила Мэри и Лору, и они тихонько уходили, чтобы она успокоилась.

Притаившись в высокой траве. девочки наблюдали, как птенцы степной куропатки бегают вокруг своих озабоченно квохчуших коричневых мам. Полосатые змеи, мелькая, проползали между стеблями трав или лежали так тихо, что лишь по дрожащим язычкам да по ярко блестящим глазкам можно было догадаться, что это живые существа. Это были безвредные ужи, но Мэри и Лора их не трогали. Мама сказала, что некоторые змеи могут ужалить и потому лучше держаться от них подальше.

В густых зарослях, где свет мешался с тенью, можно было неожиданно наткнуться на большого серого зайца. Пока не подойдешь к нему вплотную, его и вовсе не заметишь, но если стоять не шевелясь, можно долго смотреть, как он бессмысленно таращит свои круглые глазенки. Заяц поводил носом, на солнце его длинные уши казались розовыми, в них просвечивали тонкие жилки, а снаружи их покрывал короткий нежный пушок. Шкурка у зайца была такая густая и мягкая, что невольно хотелось тихонько ее погладить.

Потом заяц вскакивал и удирал, а на том месте, где он сидел, оставалась лишь примятая теплая ямка.

Мэри или Лора все время присматривали за Крошкой Кэрри. Однажды, когда она спала после обеда, а девочки сидели на ветру, греясь в солнечных лучах, Лора, совсем позабыв о сестренке, вскочила и принялась с криками носиться вокруг дома. Вышла мама и сказала ей:

— Чего ты раскричалась? Боюсь, вы скоро станете совсем как дикие индейцы. Когда я научу вас надевать капоры от солнца?

Папа в это время сидел на стене и собирался делать крышу. Он посмотрел вниз и рассмеялся.

— Один индейчонок, два индейчонка, три индейчонка! — тихонько пропел он. — Да нет, всего только два,

— А с тобой будет три. Ты ведь и сам краснокожий,— сказала ему Мэри.

— Только ты большой, — вмешалась Лора. — Папа, а когда мы увидим индейчонка?

— Не понимаю, зачем тебе индейчонок? — воскликнула мама. — Надевайте капоры и забудьте эту чепуху,

Лорин капор висел за спиной. Она дернула тесемки и натянула его на голову. Когда у нее на голове был капор, она видела только то, что было прямо перед ней. Поэтому она все время отбрасывала его назад, и он висел на тесемках, обвязанных вокруг шеи. Лоре пришлось послушаться маму и надеть капор, но про индейчонка она не забыла.

Здесь была Страна индейцев, и Лора никак не могла понять, почему их нигде не видно. Конечно, она знала, что когда-нибудь они ей непременно встретятся. Так сказал папа, но ждать ей уже надоело.

Папа снял парусину со стропил и приготовился крыть крышу досками. Он уже много дней подряд привозил с поймы ручья бревна, расщеплял их на длинные тонкие доски и складывал вокруг дома или прислонял к стенам!

— Выйди из дома, Каролина, а то смотри, как бы что-нибудь не рухнуло на тебя или на Кэрри, — сказал он маме.

— Подожди, Чарльз, я сейчас уберу фарфоровую пастушку,— ответила мама и минуту спустя вышла из дома, захватив с собой свое шитье, одеяло и Крошку Кэрри. Расстелив одеяло на траве в тени конюшни, она села чинить белье и присматривать за Крошкой Кэрри.

Папа втащил на крышу доску и положил ее поперек стропил, сделанных из жердей. Концы доски нависали над стеной. Потом папа набрал в рот гвоздей, вынул из-за пояса молоток и стал приколачивать доску к стропилам.

Гвозди ему дал в долг мистер Эдвардс. Они встретились в лесу, где оба рубили деревья, и мистер Эдвардс уговорил папу взять у него гвоздей для крыши,

— Вот что значит хороший сосед,— сказал папа, когда принес гвозди.

— Верно,— согласилась мама,— да только я не люблю одалживаться ни у кого, даже у самого лучшего соседа.

— Я тоже, — сказал папа. — Я еще никогда не был никому обязан и никогда не буду. Но наш сосед — совсем другое дело, и я отдам ему все гвозди до последнего, как только смогу съездить в Индепенденс.

Папа осторожно вынимал изо рта гвозди и, звонко стуча молотком, заколачивал их в доски. Так было гораздо быстрее, чем сверлить дырки, вырезать деревянные шпильки и загонять их в эти дырки. Но время от времени гвоздь отскакивал от крепкого дуба и, если папа не мог его удержать, падал на землю.

Мэри с Лорой замечали, куда он упал, обшаривали траву и в конце концов его отыскивали. Некоторые гвозди сгибались, и папа аккуратно их выпрямлял. Он старался не потерять и не испортить ни одного гвоздя.

Когда папа прибил две нижние доски, он залез на них. Затем он укладывал доски снизу вверх и прибивал их друг к другу так, чтобы край каждой следующей доски немного нависал над краем предыдущей.

Добравшись до самого верха, папа стал крыть крышу с другой стороны, а когда дошел до верха, между самыми верхними досками во всю длину дома осталась узкая длинная щель. Он сделал из двух досок такой же длины корытце и прибил его над этой щелью дном кверху.

Крыша была готова. В доме стало темнее, чем раньше, потому что доски не пропускали свет, но зато между ними не было ни единой щели, сквозь которую мог бы капать дождь.

— Ты хорошо поработал, Чарльз, — сказала мама. — Я очень рада, что у нас теперь крепкая крыша над головой.

— И мебель у нас тоже будет. Уж тут я постараюсь, — ответил папа. — Как только настелю пол, сделаю тебе кровать.

Папа снова стал возить бревна. Возил он их каждый день. Он даже перестал ходить на охоту, Отправляясь за бревнами, он брал с собой ружье и вечером возвращался с дичью, которую ему удавалось подстрелить по дороге прямо с фургона.

Когда для пола набралось достаточно бревен, папа начал их расщеплять. Каждое бревно он расщеплял посередине, Лоре очень нравилось сидеть на куче бревен и смотреть, как папа это делает.

Сначала сильным ударом топора он расщеплял комель бревна. В щель загонял узкий конец железного клина, потом выталкивал из щели топор и забивал клин все глубже и глубже. Крепкое дерево расщеплялось дальше.

Папа с большим трудом продвигался вдоль бревна. Он вбивал в щель топор. Потом заколачивал в нее толстые куски дерева и проталкивал железный клин все дальше и дальше. Щель в бревне постепенно увеличивалась.

Высоко подняв топор, папа с размаху забивал его в бревно и громко ухал. Топор со свистом и звоном ударял по дереву — всегда точно в то место, куда метил папа.

Наконец бревно со скрипом и треском раскалывалось надвое, обе половинки распадались. Внутри ствол был светлым с темной полоской посередине. Папа вытирал со лба пот, снова брался за топор и разделывался со следующим бревном.

В один прекрасный день он расколол последнее бревно и начал настилать пол. Он втащил в дом все бревна и уложил их рядом плоской стороной наверх. Перед этим он лопатой разгреб под ними землю, так что круглая сторона бревна плотно входила в грунт. Топором папа срезал кору и обтесал края бревен так, чтобы они плотно прилегали друг к другу и между ними не оставалось ни единой щели.

Потом папа лезвием топора тщательно выровнял пол. Прищурив глаз, он следил, чтобы поверхность получилась совсем ровной, потом срезал оставшиеся кое-где неровности, проводил ладонью по гладкой поверхности и кивал головой.

— Ни единой занозы! Теперь маленьким ножкам можно спокойно бегать тут босиком,

Ближе к очагу папа уложил бревна покороче, а впереди оставил земляную площадку. Теперь, если из огня вылетит искра, пол не загорится.

Наконец настал день, когда пол был готов. Он получился гладкий, твердый и прочный — хороший пол из крепкого дуба. Такой пол, сказал папа, будет стоять вечно.

— Нет ничего лучше добротного бревенчатого пола, — сказал он, а мама заметила, что хорошо наконец ходить по деревянному полу, а не по земле. Она поставила на каминную полку фарфоровую пастушку, накрыла стол скатертью в красную клетку и сказала:

— Теперь мы снова станем жить, как подобает порядочным людям.

Затем папа принялся конопатить стены. Он затыкал щели щепками и хорошенько промазывал глиной.

— Чудесно, — сказала мама. — Теперь нам никакой ветер не страшен.

Папа перестал насвистывать и улыбнулся ей в ответ. Он замазал последнюю щель, аккуратно разровнял глину и поставил ведро на пол. Дом наконец был готов.

— Жаль, что у нас нет оконного стекла, — сказал он,

— Не надо нам никаких стекол, Чарльз, — сказала мама.

— Как хочешь, но если я настреляю и наловлю побольше дичи, то весной привезу стекла из Индепенденса,— сказал папа. — Я за ценой не постою!

— Конечно, хорошо иметь стекла в окнах, если можно их себе позволить, — заметила мама, — Но всему свое время,

В этот вечер все были счастливы. От горящего очага веяло приятным теплом — ведь в прерии даже летними ночами прохладно. На столе лежала скатерть в красную клетку, на каминной полке поблескивала маленькая фарфоровая пастушка, а на новом полу золотились отблески огня. В бесконечном ночном небе мерцали звезды. Папа долго сидел на пороге, играл на скрипке и пел для мамы, Лоры и Мэри, которые были в доме, и для звездной ночи в прерии.

Индейцы в доме

Однажды рано утром папа взял ружье и отправился на охоту. В этот день он собирался сделать кровать и принес в дом доски, но мама сказала, что у нее нет мяса на обед. Поэтому он прислонил доски к стене и снял висевшее над дверью ружье.

Джек тоже хотел пойти на охоту. Он смотрел на папу умоляющими глазами и тихонько подвывал, Лора от жалости чуть не заплакала вместе с ним. Но папа посадил его на цепь, прикрепленную к стене конюшни.

— Нет, Джек! Ты должен остаться здесь и охранять дом,— сказал он, а Мэри и Лоре велел не спускать его с цепи.

Бедняга Джек улегся на землю. Сидеть на цепи — это позор, и он глубоко страдал. Он отвернулся от папы и не стал смотреть, как тот уходит с ружьем на плече.

Папа уходил все дальше и дальше, пока прерия не поглотила его и он не исчез из виду.

Сколько Лора ни утешала Джека, все было напрасно. Чем больше он думал про цепь, тем обиднее ему становилось. Чтобы его развеселить, Лора хотела с ним поиграть, но он еще больше надулся.

Мэри с Лорой чувствовали, что нельзя оставлять Джека одного, когда он так горюет. Поэтому они все утро оставались возле конюшни. Они гладили Джека по пятнистой голове, чесали у него за ушами и говорили, как им грустно, что он должен сидеть на цепи. Он немножко полизал им руки, но все равно был очень печальный и сердитый,

Лора положила голову Джека себе на колени и тихонько с ним разговаривала, как вдруг он вскочил и злобно зарычал. Волоски у него на загривке встали дыбом, а глаза загорелись красным огнем.

Лора испугалась, Джек еще ни разу на нее не рычал. Потом она обернулась, посмотрела в ту сторону, куда смотрел Джек, и увидела, что к ним приближаются два голых дикаря. Они шли друг за другом след в след.

— Мэри! Смотри! — закричала она.

Мэри тоже подняла глаза и тоже увидела индейцев.

Индейцы были высокие, худые и на вид очень свирепые. Кожа у них была красновато-коричневая, головы как бы сужались кверху, а на макушке торчал пучок волос, в который были воткнуты перья. Неподвижные черные глаза блестели, как у змеи.

Индейцы подходили все ближе и ближе, а потом скрылись за домом.

— Индейцы! — прошептала Мэри.

Лора дрожала, ноги у нее подкашивались. Ей захотелось сесть, но она стояла, смотрела и ждала, когда индейцы выйдут из-за дома, а они все не выходили.

Джек все время рычал, потом умолк и начал рваться с цепи. Глаза у него покраснели, зубы оскалились, шерсть на спине поднялась дыбом. Он беспрерывно подпрыгивал, пытаясь вырваться на свободу. Лора радовалась, что цепь удерживает его на месте рядом с ней.

— Джек не даст нас в обиду. Если мы останемся с Джеком, они нас не тронут, —— прошептала она.

— Они вошли в дом‚— шепотом отозвалась Мэри. — Они там с мамой и с Крошкой Кэрри!

Лора задрожала всем телом. Она должна что-то сделать! Она не знала, что делают индейцы с мамой и Крошкой Кэрри. Из дома не доносилось ни звука.

— Ой, что будет с мамой! — шепотом вырвалось у нее.

— Не знаю, — прошептала Мэри.

— Я спущу Джека,— хриплым шепотом сказала Лора. — Джек их убьет.

— Папа не велел,— возразила Мэри.

От страха девочки не смели говорить громко. При- жавшись друг к другу, они шептались, не сводя глаз с дома.

— Папа не знал, что придут индейцы,— сказала Лора.

— Он не велел спускать Джека‚— твердила Мэри, чуть не плача.

Лора подумала про маму и Крошку Кэрри, которые сидят в доме с индейцами, и сказала:

— Я должна помочь маме!

Два шага она пробежала, еще один прошла медленно, потом повернула обратно, кинулась к Джеку и вцепилась в его сильную, раздувшуюся шею. Джек не даст ее в обиду.

— Нельзя оставлять маму одну в доме,— прошептала Мэри. Она стояла на месте и дрожала. От страха Мэри всегда теряла способность двигаться.

Лора прижалась лицом к Джеку и крепко в него вцепилась. Потом отпустила, сжала кулаки, зажмурилась и со всех ног помчалась к дому, но по дороге споткнулась, упала, и глаза у нее открылись. Не успев ни о чем подумать, она снова кинулась бежать. Мэри, не отставая, мчалась вслед за ней, Они подбежали к двери. Дверь была открыта, и они бесшумно проскользнули в дом.

Голые дикари стояли у очага. Мама, наклонившись над огнем, что-то стряпала. Кэрри обеими ручонками вцепилась в мамину юбку, зарывшись лицом в складки.

Лора ринулась к маме, но, когда она приблизилась к очагу, в нос ей ударил какой-то отвратительных запах, она подняла глаза на индейцев и с быстротой молнии спряталась за длинную доску, которая была прислонена к стене.

Ширины доски хватало ровно настолько, чтобы закрыть ей оба глаза. Если не вертеть головой и прижиматься носом к доске, индейцев не будет видно. Так ей казалось спокойнее. Но она все-таки чуть-чуть повернула голову, чтоб хоть одним глазком глянуть на дикарей.

Сначала она увидела их кожаные мокасины. Потом жилистые голые красновато-коричневые ноги. Каждый индеец был подпоясан ремнем, а впереди с ремня свисала мохнатая шкурка какого-то зверька. Шкурка была полосатая — белая с черным, и Лора догадалась, откуда идет этот противный запах. Это были свежие шкурки скунса.

У каждого индейца был заткнут за пояс охотничий нож — точь-в-точь такой же, как папин, и топорик — точь-в-точь такой же, как папин.

На голых боках индейцев торчали ребра. Руки они сложили на груди. Напоследок Лора глянула на их лица и быстро юркнула обратно за доску.

Лица у индейцев были дерзкие, свирепые и страшные. Черные глаза сверкали. Надо лбом и над ушами, где у всех людей растут волосы, у этих дикарей волос не было, но зато на макушке торчали пучки волос. Они были перевязаны веревочкой, и в них были воткнуты перья.

Когда Лора еще раз выглянула из-за доски, индейцы смотрели ей в лицо. Сердце у нее застучало так сильно, что она чуть не задохнулась. Два блестящих черных глаза уставились ей прямо в глаза. Индеец не шевелился, ни один мускул на его лице не дрогнул. Одни только блестящие глаза, сверкая, смотрели на Лору. Лора тоже не шевелилась. Она и дышать перестала.

Индеец издал два коротких хриплых звука. Второй индеец издал только один звук: «Ха!» Лора снова спрятала глаза за доску.

Вскоре она услышала, как мама снимает крышку с духовки и как индейцы садятся на корточки у очага. Потом она услышала, как они едят.

Лора то выглядывала из-за доски. то пряталась, то опять выглядывала, а индейцы тем временем поедали кукурузные лепешки, которые испекла мама. Они съели все до последнего кусочка и даже крошки с земли подобрали. Мама стояла, смотрела на них и гладила по головке Крошку Кэрри. Мэри не отходила от мамы и держалась за ее рукав.

Лора услышала, как гремит цепь. Джек все еще пытался вырваться на свободу.

Покончив с лепешками, индейцы встали. Когда они двигались, запах скунса усиливался. Один индеец снова издал хриплый гортанный звук. Мама смотрела на него большими глазами и молчала, Индеец повернулся, второй тоже повернулся, они прошли через комнату и вышли в дверь. Шагов их совсем не было слышно.

Мама глубоко-глубоко вздохнула. Одной рукой она крепко обняла Лору, другой — Мэри, и все они смотрели в окно, как индейцы друг за другом по еле заметной тропинке уходят на запад, Мама села на постель, еще крепче обняла Лору и Мэри и задрожала. Вид у нее был совсем больной.

— Тебе плохо, мама? — спросила Мэри.

— Нет,— отвечала мама. — Я рада, что они ушли.

Лора сморщила нос и сказала:

— От них очень плохо пахнет.

— Это пахнет от скунсовых шкурок, которые на них надеты.

Мэри и Лора рассказали маме, как они оставили Джека и прибежали домой, потому что боялись, как бы индейцы не обидели ее и Крошку Кэрри. Мама сказала, что они храбрые девочки.

— А теперь пора готовить обед. Скоро придет папа, и обед должен его ждать. Мэри, принеси мне дров, а ты, Лора, накрывай на стол.

Мама засучила рукава, вымыла руки и замесила тесто для кукурузных лепешек. Пока Мэри ходила за дровами, Лора накрывала стол. Папе и маме она поставила по жестяной тарелке и кружке, положила им ножи и вилки, а рядом с маминой тарелкой поставила маленькую жестяную кружечку для Крошки Кэрри.

Себе и Мэри она тоже поставила тарелки, положила ножи и вилки, но кружка у них была одна на двоих, и поэтому она поставила ее посередине между двумя тарелками.

Мама замесила муку с водой и сделала из теста две тонкие полукруглые лепешки. Она уложила их в духовку и придавила сверху рукой. Папа всегда говорил, что если на лепешке отпечаталась мамина рука, то ничего сладкого ему уже больше не надо,

Не успела Лора накрыть на стол, как папа вернулся с охоты. Он оставил за дверью большого зайца и двух куропаток, вошел в дом и положил на место ружье, Лора с Мэри бросились к нему, крепко в него вцепились и принялись наперебой рассказывать про индейцев.

— Что такое? Что случилось? — спросил папа, потрепав их по макушке. — Индейцы? Значит, ты наконец увидела индейцев, Лора! Я заметил их стоянку в маленькой долине к западу отсюда. Они зашли в дом, Каролина?

— Да, Чарльз, их было двое,— сказала мама,- Мне очень жаль, но они унесли весь твой табак и съели несколько лепешек. Они показали мне на муку и объяснили знаками. чтобы я им испекла лепешки, Я очень испугалась, Чарльз. Я боялась их ослушаться.

— Ты правильно поступила, — сказал папа. — Нам не надо враждовать с индейцами. Ой, какой тут противный запах!

— На них были свежие скунсовые шкурки,— сказала мама.— И больше ничего на них не было.

— Вот, уж наверно, в доме стало душно, — заметил папа.

— Да, Чарльз, И муки у нас осталось мало.

— Ничего, пока хватит, А мясо бегает кругом. Не тревожься, Каролина.

— Но ведь они унесли весь твой табак.

— Ничего, — ответил папа. — Обойдусь без табака до поездки в Индепенденс. Главное — не ссориться с индейцами. А то в одно прекрасное утро мы можем проснуться и увидеть, что в доме полно вопящих дья...

Папа умолк, Лоре очень хотелось узнать, что он хотел сказать, но мама плотно сжала губы и покачала головой.

— Пошли со мной, девочки! Пока пекутся лепешки, надо освежевать зайца и почистить куропаток. Поторапливайтесь! Я голоден, как волк!— сказал папа.

На дворе ярко светило солнце и дул ветер. Усевшись на кучу дров, Мэри с Лорой смотрели, как папа орудует своим охотничьим ножом. Зайцу пуля попала между глаз, а куропаткам начисто снесло головы. Они не успели понять, что с ними случилось, сказал папа.

Лора держала край заячьей шкуры, а папа острым ножом отделял ее от мяса.

— Я ее посолю и прибью к стене сушиться, — сказал папа.— А зимой одной девочке сошью теплую шапку.

Но Лора все никак не могла забыть про индейцев.

Она сказала папе, что, если б они спустили Джека, он бы этих индейцев сразу же съел. Папа положил на землю нож.

— Разве вы хотели спустить Джека? — страшным голосом спросил он.

Лора опустила голову и прошептала:

— Да, папа.

— После того, как я вам запретил? — еще более страшным голосом спросил папа.

Лора не могла произнести ни слова, а Мэри, запинаясь, пролепетала:

— Да, папа.

Папа помолчал, потом глубоко вздохнул — точь-в-точь как мама после ухода индейцев — и строго сказал:

— Запомните раз и навсегда — делайте так, как вам велят. Даже и думать не смейте, что можно меня ослушаться. Поняли?

— Да, папа,— прошептали Мэри с Лорой.

— Вы знаете, что бы с вами было, если б вы спустили Джека?

— Нет, папа.

— Он бы искусал этих индейцев, а потом случилась бы беда. Большая беда. Поняли?

— Да, папа, — отвечали девочки, хотя на самом деле они ничего не поняли.

— Они бы убили Джека? — спросила Лора.

— Да. И это еще не все. Запомните: что бы ни случилось, всегда поступайте так, как вам велят.

— Да, папа,— сказала Лора, и Мэри тоже сказала: — Да, папа,

Они были очень рады, что не спустили Джека.

— Поступайте, как вам велят, и ничего плохого с вами не случится,— сказал папа.

Вода для питья

Папа смастерил кровать.

Он обтесал дубовые доски так тщательно, что на них не осталось ни одной зазубрины. Потом плотно сбил их деревянными шпильками, Из четырех досок получился ящик для тюфяка. Дно этого ящика папа сделал из веревок — натянул веревки зигзагом от одной стенки ящика к другой и крепко привязал.

Изголовье кровати папа прибил к стене в углу. Над кроватью он укрепил широкую деревянную полку.

— Получай кровать, Каролина!

— Да, я уже жду не дождусь, когда все будет готово. Помоги мне принести тюфяк.

Тюфяк мама набила еще утром. Соломы в прерии не было, и поэтому она набрала для него чистой сухой травы. Трава была теплая от солнца и сладко пахла. Папа помог маме внести тюфяк в дом и уложить его на кровать. Мама постелила простыни и накрыла их самым красивым лоскутным одеялом. В изголовье она положила две подушки из гусиных перьев с белыми накидками, на которых красными нитками были вышиты две маленькие птички.

Затем папа, мама, Мэри и Лора постояли и полюбовались новой кроватью. На веревочной сетке спать будет мягче, чем на полу. От пышного тюфяка сладко пахло сухой травой, На одеяле не было не единой складочки, а на подушках красовались накрахмаленные накидки. На полку можно было положить множество разных вещей. С такой кроватью дом стал выглядеть совсем по-другому.

Вечером мама присела на похрустывавший мягкий тюфяк и сказала:

— Здесь так удобно, что это даже грешно!

Мэри с Лорой все еще спали на полу, но папа сказал, что, как только выберет время, он сделает кровать и для них, а пока смастерил прочный буфет и запер его на висячий замок — если к ним еще раз придут индейцы, они уже не смогут забрать всю кукурузную муку. Теперь он должен вырыть колодец, и тогда можно будет съездить в город. Колодец надо сделать до его отъезда, чтобы мама могла сама доставать воду.

На следующее утро папа начертил на траве недалеко от дома большой круг, внутри него вырезал лопатой дерн и сложил его в стороне. Потом начал копать яму, все глубже и глубже зарываясь в землю.

Когда папа копал яму, он велел Мэри и Лоре не подходить к ней близко. Даже когда папина голова уже скрывалась в яме, оттуда все еще вылетали полные лопаты земли. Наконец и сама лопата вылетела из ямы и упала на траву. Папа подпрыгнул, ухватился руками за дерн, оперся на один локоть, потом на другой и вылез наверх.

— Там уже так глубоко, что я больше не смогу выбрасывать оттуда землю, — сказал он.

Теперь ему требовался помощник. Папа взял ружье и уехал верхом на Пэтти. Вечером он привез жирного зайца и сказал, что сговорился с мистером Скоттом. Сначала мистер Скотт поможет ему, а потом они вместе выроют колодец мистеру Скотту.

Мама, Лора и Мэри еще ни разу не видели мистера и миссис Скотт. Их дом прятался где-то среди небольшой долины в прерии. Лора видела только, как оттуда поднимался дымок.

Назавтра еще до восхода солнца пришел мистер Скотт. Он был низенький и толстенький. Волосы у него выгорели на солнце, кожа покраснела и шелушилась. Он не загорал, а лупился.

— Это все проклятущее солнце да ветер, — сказал он. — Прошу прощенья, мэм, но от них и святой сквернословить начнет. Я как змея — теряю тут кожу.

Лоре мистер Скотт очень понравился. Каждое утро, когда посуда была вымыта и постели убраны, она выбегала из дома смотреть, как папа с мистером Скоттом работают в колодце. Солнце пекло, даже ветер стал горячим, степные травы пожелтели. Мэри предпочитала сидеть дома и шить свое лоскутное одеяло. Но Лора любила яркий свет, солнце и ветер и ни за что не отходила от колодца, хотя приближаться к его краю ей не позволяли.

Папа с мистером Скоттом сделали прочный ворот, поставили его над колодцем, намотали на него веревку и к обоим ее концам привязали по ведру. Когда ворот поворачивался, одно ведро опускалось в колодец, а другое поднималось наверх. Утром мистер Скотт опустил веревку вниз и начал копать. Он так быстро наполнял ведра землей, что папа едва успевал их вытаскивать и высыпать из них землю. После обеда в колодец залез по веревке папа, а ведра вытаскивал мистер Скотт.

Каждое утро, прежде чем спускать мистера Скотта в колодец, папа ставил в ведро свечку, зажигал ее и опускал ведро на дно. Один раз Лора заглянула вниз и увидела, как эта свечка ярко горит в глубине темной ямы.

Опустив свечку в яму, папа говорил:

— Ну, как будто все в порядке.

Потом вытаскивал ведро и гасил свечку.

— Глупости все это, Инглз, — сказал однажды мистер Скотт. — Вчера все было в порядке.

— Никогда не знаешь, что там может быть. Лучше перестараться, чем попасть в беду, — возразил папа.

Лора не знала, чего опасается папа и при чем тут свечка. Она не спросила, потому что папа с мистером Скоттом были очень заняты. Она хотела спросить попозже, но забыла.

Однажды мистер Скотт пришел, когда папа завтракал. Подходя к дому, он крикнул:

— Эй, Инглз! Солнце уже встало! Пора!

Папа допил кофе и вышел из дома.

Ворот скрипел, папа насвистывал, Лора с Мэри мыли посуду, мама стелила постели, как вдруг папа перестал свистеть. Потом он сказал:

— Скотт! — Потом крикнул: — Скотт! Скотт! — А потом громко позвал маму: — Каролина! Скорей сюда!

Мама выскочила из дома. Лора кинулась за ней.

— Скотт потерял сознание, или с ним что-то случилось, — сказал папа. — Я полезу за ним.

— Ты опускал свечку? — спросила мама.

— Нет. Я думал, он опустит. Я спросил у него, все ли в порядке, и он сказал, что да.

Папа снял с веревки пустое ведро и крепко привязал веревку к вороту.

— Не лезь туда, Чарльз. Тебе нельзя туда лезть, — сказала мама.

— Я должен, Каролина.

— Нет, Чарльз! Не надо!

— Все будет в порядке. Я наберу воздуха и не буду дышать, пока не вылезу. Мы не можем оставить его внизу. Он умрет.

Мама сердито крикнула:

— Отойди, Лора!

Лора отошла и, дрожа от страха, прислонилась к стене дома.

— Нет, Чарльз! Я ни за что тебя не пущу. Садись на Пэтти и позови людей на помощь.

— Я просто не успею.

— Чарльз, если я не смогу тебя вытащить... Вдруг ты там упадешь, а я не смогу тебя вытащить...

— Каролина, я должен туда спуститься.

Папа полез в колодец по веревке, и голова его скрылась из виду.

Мама наклонилась и, прикрыв глаза руками, смотрела в яму.

Жаворонки, взлетая в небо над прерией, выводили свою песню.

Дул теплый ветерок, но Лоре было холодно.

Вдруг мама вскочила, схватила рукоятку ворота и стала изо всех сил его поворачивать. Веревка натянулась, и ворот заскрипел. Лора подумала: наверное, папа упал на темное дно колодца, а мама не может его вытащить. Но ворот немножко повернулся, потом повернулся еще.

Показалась папина рука, она держалась за веревку. Потом показалась вторая рука, и папа перехватил веревку выше. Потом показалась папина голова. Он ухватился рукой за ворот, выбрался из ямы и сел на землю.

Ворот со свистом закрутился, и внизу, на дне колодца, что-то глухо стукнуло. Папа попытался подняться на ноги, но мама крикнула:

— Сиди спокойно, Чарльз! Лора, принеси воды! Скорей!

Лора кинулась в дом. Когда она вернулась с ведерком воды, папа с мамой вдвоем поворачивали ворот. Веревка медленно наматывалась. Из колодца показалось ведро. К нему был привязан мистер Скотт. Его ноги, руки и голова свисали вниз и болтались из стороны в сторону, рот был приоткрыт, а глаза наполовину закрыты.

Папа вытащил его на траву, перевернул, и он безжизненно плюхнулся на землю. Папа пощупал ему пульс, приложил к груди ухо и лег с ним рядом.

— Дышит, — сказал папа. — На воздухе он очнется. Со мной все в порядке, Каролина. Я только совсем выдохся.

— Еще бы! — сердито воскликнула мама. — Умней он ничего не мог придумать! Напугал людей до смерти!

Тут мама умолкла, закрыла лицо фартуком и заплакала.

Это был ужасный день.

— Не надо мне никакого колодца, — всхлипывала мама. — Он весь того не стоит. Я не хочу, чтобы ты из-за него так рисковал!

Мистер Скотт надышался ядовитого газа, который находится глубоко под землей. Этот газ тяжелее воздуха и поэтому скапливается на дне колодца. Он не имеет ни цвета, ни запаха, но если им долго дышать, то можно умереть. Папа полез туда, где скопился газ, чтобы привязать мистера Скотта к веревке и вытащить его на свежий воздух.

Когда мистеру Скотту стало лучше, он пошел домой. Перед уходом он сказал папе:

— Вы были правы насчет этой свечки, Инглз. Я думал, что все это глупости, и не хотел с ней возиться, но теперь я понял, что ошибался.

— Да, — сказал папа. — Там, где не может гореть свеча, там и человеку дышать нечем. А я не люблю рисковать понапрасну. Но все хорошо, что хорошо кончается.

Папа надышался ядовитого газа, и ему надо было немножко отдохнуть. Но уже после обеда он вытащил из мешковины толстую нитку, взял из рога немного пороха, насыпал его в тряпку, один конец нитки положил в порох, а другим концом плотно перевязал тряпку.

— Иди сюда, Лора! — позвал он. — Я тебе что-то покажу.

Они пошли к колодцу. Папа поджег конец нитки, подождал, пока огонек пополз по нитке, и бросил сверток в колодец.

Раздался глухой грохот, и из колодца поднялся дымок.

— Это горит газ, — сказал папа.

Когда дым рассеялся, папа позволил Лоре зажечь свечку и постоять рядом с ним, пока он спускал свечку в колодец. Всю дорогу вниз в черную яму свечка горела, словно яркая звездочка.

На следующий день папа с мистером Скоттом продолжали копать. Но теперь они каждое утро опускали в колодец свечку.

В колодце появилась вода, но ее было еще очень мало. Ведра поднимали наверх полные мокрой грязи. И с каждым днем папа и мистер Скотт работали, стоя все глубже в грязи. По утрам свечка освещала липкие мокрые стены колодца, а когда ведро касалось дна, по воде расходились тусклые круги света.

Папа стоял по колено в воде, и, прежде чем копать дальше, ему приходилось отправлять наверх полные ведра мокрой земли.

Однажды, когда он был в колодце, оттуда послышался громкий вопль. Мама выбежала из дома, Лора помчалась за ней.

— Тащите, Скотт! Тащите! — кричал папа.

Внизу что-то свистело и урчало. Мистер Скотт быстро поворачивал ворот, а папа лез наверх, перебирая руками веревку.

— Провалиться мне на этом месте, если это не зыбучие пески! — воскликнул папа, вылезая на землю. Он был весь мокрый, и с него капала грязь. — Я нажал на лопату, и вдруг она по рукоятку ушла в землю. И вокруг меня со всех сторон стала подниматься вода.

— Веревка мокрая на добрых шесть футов, — сказал мистер Скотт, наматывая ее на ворот. Ведро было полно воды. — Хорошо, что вы догадались вылезти по канату, Инглз. Вода поднималась так быстро, что я бы не успел вас вытащить. — Мистер Скотт хлопнул себя по бокам и воскликнул: — Будь я неладен! Вы даже и лопату прихватили!

Папа и впрямь спас свою лопату.

Вскоре колодец почти до краев наполнился водой. На воде лежал круг синего неба, и когда Лора смотрела в колодец, снизу на нее тоже смотрела девочка. Когда она махала девочке рукой, девочка с поверхности махала ей в ответ.

Вода была прозрачная, холодная и чистая. Лора никогда еще не пила такой вкусной воды. Папе не придется больше таскать теплую илистую воду из ручья. Он построил над колодцем дощатый настил, вырезал в нем отверстие для ведра и закрыл тяжелой крышкой. Лоре велено было никогда не трогать эту крышку. Если ей или Мэри захочется пить, мама поднимет крышку и вытащит из колодца полное ведро свежей холодной воды.

Длиннорогие техасские коровы

Однажды вечером Лора сидела с папой на пороге. Над темной прерией светила луна, ветер утих, и папа еле слышно играл на скрипке.

Последняя нота задрожала и растаяла далеко-далеко в лунном свете. Кругом была такая красота, что Лоре не хотелось уходить в дом. Но папа сказал, что маленьким девочкам пора спать.

Вдруг издали донесся какой-то странный низкий звук.

— Что это? — спросила Лора.

Папа прислушался.

— Наверное, это ковбои перегоняют стада на север в Форт-Додж, — сказал он.

Лора надела ночную рубашку и подошла к окну. Было очень тихо, даже трава не шелестела, и издали до нее опять еле слышно донесся тот же звук — не то рокот, не то песня.

— Они поют? — спросила Лора.

— Да, — отвечал папа. — Ковбои так убаюкивают коров. А теперь мигом в постель, маленькая разбойница!

Лора легла и стала думать о коровах, которые лежат на черной земле под луной, и о ковбоях, которые тихонько поют им колыбельную песню.

Утром Лора выбежала из дома и увидела возле конюшни двух незнакомых людей верхом на лошадях. Они разговаривали с папой. Кожа у незнакомцев была красновато-коричневой, как у индейцев, а глаза раскосые и узкие, словно щелки. У них были кожаные штаны, шпоры и широкополые шляпы. Шеи были повязаны большими носовыми платками, а за пояс заткнуты пистолеты.

Они попрощались с папой, пришпорили лошадей и ускакали.

— Нам очень повезло, — сказал папа.

Это были ковбои. Они попросили папу помочь им перегнать коров через ручей, чтобы они не застряли в ущелье между утесами. Денег папа брать с них не хотел, но сказал, что от куска говядины не откажется.

— Хочешь хороший кусок говядины, Каролина? — спросил папа.

— Ах, Чарльз! — только и могла выговорить мама. Глаза у нее сияли.

Папа повязал на шею самый большой носовой платок, какой только нашелся в доме, и объяснил Лоре, как можно натянуть его на нос и рот, чтобы не наглотаться пыли. Потом сел на Пэтти, поехал по индейской тропе на запад и вскоре скрылся из виду.

Весь день палило жаркое солнце, дул жаркий ветер, и Лора все яснее слышала глухое заунывное мычанье. К полудню весь горизонт застлало пылью. Мама сказала, что скот истоптал всю траву и с прерии поднялась пыль.

Солнце уже садилось, когда папа, весь в пыли, вернулся домой. Пыль была у него в бороде, в волосах, на ресницах и на всей одежде. Мяса он не привез, потому что стадо еще не перешло через ручей. Коровы передвигаются очень медленно и по дороге щиплют траву. Им надо вдоволь наесться травы, чтобы разжиреть к приходу в город.

В этот вечер папа говорил мало, не играл на скрипке и сразу после ужина лег спать.

Стада теперь подошли совсем близко, и заунывное мычанье разносилось по всей прерии. Когда стемнело, скотина успокоилась, а ковбои запели. Их песни совсем не были похожи на колыбельные. Высокие, протяжные, скорбные звуки скорей напоминали вой волков.

Слушая эти тоскливые ночные песни, Лора никак не могла уснуть. Где-то вдалеке выли настоящие волки. Иногда мычали коровы. Но песни ковбоев не умолкали.

Они звучали то тише, то громче, жалобно замирая под луной. Когда все уснули, Лора тихонько подкралась к окну и увидела, что у темного края земли, словно три красных глаза, горят три костра, а над ними в лунном свете сияет огромное ясное небо. Тоскливые песни, казалось, жаловались на что-то луне. У Лоры подступил комок к горлу.

Назавтра Лора и Мэри целый день поглядывали на запад. Они слышали далекое мычание скота, видели густые клубы пыли. Временами до них доносился короткий пронзительный крик.

Вдруг неподалеку от конюшни из прерии выскочило с десяток длиннорогих коров. Задрав хвосты, они свирепо трясли рогами и топали копытами. Ковбой на пятнистом мустанге бешено пронесся мимо, стараясь их обогнать. Он размахивал шляпой и пронзительно вопил:

— Эй-ий-йи-йи! Эй!

Коровы повернулись, закружились на месте, сталкиваясь длинными рогами. Потом задрали хвосты и, спотыкаясь, кинулись прочь, а за ними, сгоняя их в кучу, вихрем несся мустанг. Потом все они скрылись за невысоким холмом.

Лора бегала взад-вперед, размахивала капором и вопила:

— Эй! Ий-йи-йи!

Наконец мама велела ей успокоиться, потому что молодым леди неприлично так кричать. Но Лоре хотелось быть не молодой леди, а ковбоем.

К вечеру на западе показались три всадника, которые вели за собой корову. Один из всадников был папа верхом на Пэтти. Всадники медленно приблизились, и Лора увидела, что рядом с коровой плетется маленький пятнистый теленок.

Корова двигалась неуклюжими рывками, словно ныряла. Два ковбоя скакали впереди на порядочном расстоянии друг от друга. К седлам ковбоев были привязаны веревки, а другие концы веревки были намотаны на рога коровы. Когда корова хотела боднуть одного ковбоя, другой натягивал веревку и останавливал ее. Корова ревела, а теленок тихонько мычал.

Мама смотрела из окна, а Лора с Мэри, широко раскрыв глаза, наблюдали за ними, стоя в дверях.

Пока папа привязывал корову к стене конюшни, ковбои держали ее за веревки. Потом попрощались с папой и уехали.

Мама никак не могла поверить, что папа привел домой корову. Но эта корова и вправду теперь принадлежала им. Папа сказал, что теленок слишком слаб для такого длинного перехода, а корова слишком тощая для продажи, и поэтому ковбои подарили их папе. Говядины ему тоже дали — большой кусок мяса был привязан к седлу.

Папа, мама, Мэри, Лора и даже Крошка Кэрри смеялись от радости. Папа всегда смеялся очень громко, и смех его звучал словно звон больших колоколов. Когда мама чему-нибудь радовалась, она улыбалась нежной улыбкой, от которой Лоре становилось тепло. Но теперь мама тоже смеялась, потому что у них появилась собственная корова.

- Дай мне ведро, Каролина, — сказал папа. — Я ее сейчас же подою.

Он взял ведро, сдвинул на затылок шляпу и присел на корточки рядом с коровой. Но корова пригнулась, лягнула папу, и он упал навзничь.

Папа вскочил. Лицо у него покраснело, а глаза метали голубые молнии.

— Ах ты, чудовище рогатое! Ты от меня не уйдешь! — воскликнул он.

Он взял топор, заострил две толстые дубовые доски, потом припер корову к стене конюшни и забил доски в землю рядом с ней. Корова ревела, теленок мычал. Папа взял несколько жердей, привязал их концами к столбам, а другие концы просунул в щели в стене конюшни. Получилась изгородь.

Теперь корова не могла двинуться ни вперед, ни назад, ни в сторону, но теленок мог спрятаться между стеной и матерью Поэтому он почувствовал себя в безопасности и перестал мычать. Он стоял по одну сторону коровы и ужинал молоком, а папа просунул руку за изгородь и доил корову с другой стороны. Ему удалось надоить почти полную жестяную кружку.

— Завтра утром попробуем еще раз,— сказал папа. — Эта несчастная тварь совсем дикая, прямо как олениха. Но мы ее приручим.

Смеркалось. Козодои гонялись за насекомыми. В русле ручья квакали лягушки. «Уип, уип, уилл», — кричали ночные птицы. «Угу-гу-гу», -— бормотала сова. Где-то вдалеке выли волки. Джек сердито рычал.

— Эти волки идут вслед за стадом‚— объяснил папа.— Завтра я построю корове хорошую крепкую загородку, чтобы волки не могли к ней подобраться.

Все пошли домой, захватив с собой говядину, а молоко папа, мама, Мэри и Лора решили отдать Крошке Кэрри и стали смотреть, как она его пьет.

Жестяная кружка закрывала ей лицо, но Лоре было видно, как глотки спускаются у нее по горлу. Постепенно Крошка Кэрри глоток за глотком выпила все молоко, потом красным язычком облизала губы и засмеялась.

Лора никак не могла дождаться, когда наконец испекутся лепешки и поджарятся бифштексы. Она никогда не ела ничего вкусней этой сочной говядины. И все радовались, что у них теперь будет молоко, а может, даже и масло, чтобы мазать на лепешки.

Мычание теперь еле-еле доносилось издалека, и ковбойских песен почти не было слышно. Все стада уже перебрались на ту строну ручья, в Канзас. Завтра они медленно двинутся дальше на север к Форт-Доджу‚ где стоят солдаты.

Лагерь индейцев

С каждым днем становилось все жарче и жарче. Ветер тоже был жаркий — как из печки, говорила мама.

Трава пожелтела. Птицы умолкли. Было до того тихо, что Лора слышала, как на деревьях у ручья лопочут белки. Иногда над головой с громким хриплым карканьем проносилась стая черных ворон. Потом опять все стихало.

Мама сказала, что наступило летнее солнцестояние.

Папа не мог понять, куда подевались индейцы. Он сказал, что со своей маленькой стоянки в прерии они ушли, и однажды предложил девочкам пойти посмотреть на эту стоянку.

Лора от радости запрыгала и захлопала в ладоши, но мама не хотела их отпускать.

— Это слишком далеко, Чарльз,— сказала она.- Да еще по такой жаре.

Папины голубые глаза сверкнули.

— Индейцы этой жары не боятся, значит, и нам она не повредит,— отвечал он. — Пошли, девочки!

— Можно, Джек тоже с нами пойдет? — спросила Лора.

Папа взял было ружье, но посмотрел на Лору, посмотрел на Джека, посмотрел на маму и положил ружье на место.

— Ладно, Лора. Мы возьмем Джека, а ружье оставим маме.

Джек прыгал вокруг, виляя обрубком хвоста. Когда он понял, в какую сторону они собираются идти, он побежал впереди. За ним шагал папа, потом шла Мэри, а потом Лора. Мэри надела капор, а Лорин капор болтался у нее на спине.

От горячей земли было жарко босым ногам. Солнце проникало сквозь вылинявшие платьица девочек и жгло им руки и спины. Воздух и вправду был жарким, как в печке, и даже попахивал печеным хлебом. Папа сказал, что это пахнут семена травы, пропеченные солнцем.

Они уходили все дальше и дальше в огромную прерию. Лоре казалось, будто она становится все меньше и меньше. Даже папа не казался таким большим, как на самом деле. Наконец они спустились в маленькую впадину, где находилась стоянка индейцев.

Джек вспугнул большого зайца. Когда заяц выскочил из травы, Лора даже подпрыгнула от неожиданности.

— Не тронь его, Джек! — быстро сказал папа.- У нас и так мяса хватает.

Джек сел и стал смотреть, как заяц длинными скачками удирает по лощине.

Лора и Мэри оглянулись вокруг. Они старались держаться поближе к папе. По краям впадины росли низкие кусты — снежноягодник с розовыми ягодами и сумах. Шишки у сумаха были зеленые, но листья уже кое-где покраснели. Кисточки золотарника стали серыми, а желтые лепестки большеглазых ромашек поникли и свисали с чашечек.

И все это пряталось в незаметной впадине. Если стоять возле дома, не было видно ничего, кроме травы, а из этой впадины не было видно дома. Прерия казалась ровной, но на самом деле ровной она не была.

Лора спросила у папы, много ли в прерии впадин, и он сказал, что много.

— И во всех впадинах индейцы? — шепотом спросила Лора, но папа сказал, что не знает, может, они там есть, а может, и нет.

Лора крепко держала папу за руку, Мэри держала его за вторую руку, и все трое смотрели на стоянку индейцев. Там, где индейцы разводили костры, остались кучи золы. Там, где они забивали в землю столбы для своих шатров, в земле остались ямки. Повсюду валялись кости, обглоданные индейскими собаками. По краям впадины индейские лошадки общипали всю траву.

Везде были следы больших и маленьких мокасинов и следы маленьких босых ног. А поверх этих следов виднелись следы зайцев, птиц и волков.

Папа объяснил Мэри и Лоре, как читать следы. Он показал им следы небольших мокасинов возле остатков костра. Здесь сидела на корточках индианка. На ней была кожаная юбка с бахромой — в золе остались легкие следы бахромы. Следы носков были глубже, чем следы пяток, потому что она мешала что-то в горшке, который висел на огне, и для этого наклонялась вперед,

Потом папа подобрал с земли закоптелую раздвоенную палку и сказал, что горшок висел на перекладине между двумя такими палками, воткнутыми в землю. Он показал девочкам ямки, куда были вбиты эти раздвоенные палки. Потом велел посмотреть на кости, валявшиеся вокруг костра, и угадать, что варилось в горшке.

Девочки посмотрели и сказали: зайчатина.

И правда, кости были заячьи.

— Смотрите! Смотрите! — закричала вдруг Лора.

В пыли ярко блестело что-то голубое. Лора подняла красивую голубую бусинку и закричала от радости.

Потом Мэри нашла красную бусинку, а Лора — зеленую, и они забыли обо всем, кроме бусинок. Папа помогал им искать. Они нашли белые, коричневые бусинки и еще много-много красных и голубых. До самого вечера они искали в пыли индейской стоянки разноцветные бусинки. Время от времени папа подходил к краю впадины и смотрел в сторону дома, потом возвращался и помогал девочкам искать. Они тщательно осмотрели всю землю.

Когда бусинок больше не осталось, солнце уже клонилось к закату. И у Лоры, и у Мэри набралось по целой горсти бусинок. Папа аккуратно завязал в один угол носового платка Лорины бусы, а в другой — Мэрины, Платок он положил себе в карман, и все отправились домой.

Когда они вышли из впадины, солнце у них за спиной стояло уже совсем низко. Дом издали казался очень маленьким. Путь предстоял неблизкий. а у папы не было ружья.

Папа так торопился, что Лора едва за ним поспевала. Она бежала очень быстро, но солнце садилось еще быстрее. Дом, казалось, не приближался, а все удалялся. Прерия казалась бесконечной, и ветер, проносясь над нею, нашептывал что-то жуткое. Вся трава дрожала словно от страха.

Папа обернулся, сверкнул на Лору голубыми глазами и спросил:

— Устал, Бочоночек? Слишком долгая дорога для маленьких ножек?

Он поднял ее и посадил себе на плечи, взял за руку Мэри, и так они все трое пришли домой.

В очаге варился ужин, мама накрывала на стол. Крошка Кэрри играла на полу деревяшками. Папа отдал маме носовой платок.

— Мы немного задержались, Каролина. Но ты посмотри, что девочки нашли,— сказал папа, захватил молочное ведро и пошел ставить в конюшню Пэт и Пэтти и доить корову.

Мама развязала платок и ахнула от изумления. Бусинки оказались даже красивее, чем на стоянке индейцев. Лора перемешивала свои бусинки на ладони и смотрела, как они переливаются и сверкают.

— Это мои,— заявила она.

И тут Мэри сказала:

— А я свои подарю Кэрри.

Мама ждала, что скажет Лора. Но Лора ничего не хотела говорить. Она так хотела оставить эти красивые бусинки себе! Ей даже жарко стало. Почему Мэри всегда такая хорошая? Однако позволить, чтобы Мэри была лучше ее, она никак не могла и поэтому медленно выговорила:

— Я тоже свои подарю Кэрри.

— Я всегда знала, что вы хорошие добрые девочки! — воскликнула мама.

Она пересыпала Мэрнны бусинки в руки Мэри, а Лорины — в руки Лоре и сказала, что даст им толстую нитку, чтобы нанизать на нее бусинки. Из бусинок получится красивое ожерелье для Кэрри.

Мэри с Лорой уселись рядышком на кровати и стали нанизывать бусинки на нитку, которую дала им мама. Каждая сунула свой конец нитки в рот, послюнила его и крепко-накрепко скрутила. В каждой бусинке была дырочка. Мэри продевала в дырочки свой конец нитки и одну за другой нанизывала на нее свои бусинки. Лора тоже нанизывала свои бусинки на нитку.

Обе молчали. Может, Мэри про себя и думала, какая она хорошая и добрая, но Лора ничего такого не думала. Стоило ей глянуть на Мэри, как возникало желание ее стукнуть. И поэтому Лора старалась на нее вообще не глядеть.

Из бусинок получилось очень красивое ожерелье. При виде его Кэрри захлопала в ладошки и засмеялась. Мама надела ожерелье ей на шею, и оно ярко заблестело. Лоре стало немного легче. Ее бусинок все равно не хватило бы на целое ожерелье, да и Мэриных бусинок тоже не хватило бы, а из всех вместе получилось целое ожерелье для Крошки Кэрри.

Когда Кэрри надели на шею ожерелье, она схватила его и начала дергать. Она была слишком маленькая и могла порвать нитку. Мама сняла с нее ожерелье и спрятала. Пусть полежит, пока Кэрри подрастет и сможет его носить. Лора часто вспоминала о разноцветных бусинках и, как плохая девочка, жалела, что не оставила их себе.

Но день все равно был чудесный. Она всегда будет вспоминать об этой долгой прогулке по прерии и обо всем, что они видели на стоянке индейцев.

Лихорадка

Поспела ежевика, и мама с Лорой в жаркие дни ходили ее собирать. Большие черные сочные ягоды росли на кустах в русле ручья. Некоторые кусты были в тени деревьев, другие — на солнце, но солнце пекло так сильно, что мама с Лорой старались не выходить из тени. Ягод было очень много.

В тенистых зарослях лежали олени. Они смотрели на Лору и маму. Синие сойки летали вокруг и сердито бранили пришельцев, обрывающих ягоды. Змеи быстро от них уползали, а на деревьях просыпались белки и что-то лопотали. Когда мама и Лора продирались сквозь колючие кусты, оттуда взмывали тучи жужжащих комаров.

Комары густо облепляли крупные спелые ягоды и высасывали из них сладкий сок, но кусать маму и Лору им нравилось ничуть не меньше.

Пальцы и губы у Лоры стали лиловыми от сока. Лицо, руки и босые ноги были исцарапаны колючками и искусаны комарами. В тех местах, где Лора ухитрялась раздавить комаров, тоже оставались темно-лиловые пятна. Но зато они с мамой каждый день приносили домой полные ведра ягод, и мама раскладывала их сушиться на солнце.

Каждый день они вдоволь наедались ягод, а из сушеной ежевики мама будет зимой варить компот.

Мэри ни разу не ходила собирать ягоды. Она была старшая и поэтому оставалась с Крошкой Кэрри.

Пока было светло, в дом залетало не больше двух-трех комаров, но по ночам, особенно когда не было сильного ветра, комары роились тучами. В тихие ночи папа жег вокруг дома и конюшни сырую траву. Густые клубы дыма отгоняли комаров, но они все равно ухитрялись забираться в дом.

Из-за комаров папа вечером не мог играть на скрипке. Мистер Эдвардс больше не приходил в гости после ужина, потому что в пойме ручья было несметное множество комаров. Пэт, Пэтти, Зайка и корова с теленком ночи напролет топали ногами и махали хвостами в конюшне. А по утрам у Лоры было искусано все лицо.

— Это продлится недолго,— утешал их папа. — Скоро осень, и первый же холодный ветер их разгонит.

Лоре было как-то не по себе. Однажды ей стало холодно на солнце, и даже у горящего очага она никак не могла согреться.

Мама спросила, почему они с Мэри не выходят во двор поиграть, и Лора сказала, что играть ей совсем не хочется. Она устала, и у нее все болит.

— Где у тебя болит? — отложив работу, спросила мама.

— Сама не знаю, — ответила Лора. — Болит везде. Ноги болят.

— У меня тоже все болит,— сказала Мэри.

Мама посмотрела на них и сказала, что вид у них совершенно здоровый, но раз они сидят тихо, значит, с ними что-то не в порядке.

Лору вдруг охватила такая дрожь, что у нее даже зубы застучали.

— Не понимаю, почему тебе холодно,— сказала мама, приложив руку в Лориной щеке.— У тебя все лицо горит.

Лоре хотелось заплакать, но она, конечно, не заплакала. Плачут только маленькие дети.

— А теперь мне стало жарко,— сказала она. — И спина заболела.

Мама позвала папу.

— Посмотри на девочек, Чарльз, — сказала мама. — По-моему, они заболели.

— Я и сам неважно себя чувствую,— сказал папа. — Меня то в жар бросает, то в холод, и все у меня болит. И у вас то же самое, девочки? У вас тоже все кости болят?

Девочки ответили, что у них тоже все болит. Папа с мамой переглянулись, и мама сказала:

— Ложитесь-ка вы обе в постель,

Было так непривычно ложиться днем в постель! От жара Лоре казалось, будто все кругом колышется. Пока мама ее раздевала, она держалась за мамину шею и спрашивала:

— Что со мной случилось?

— Ничего, все обойдется, ты только не беспокойся,— весело сказала мама.

Лора забралась в постель, и мама укрыла ее одеялом. В постели ей стало лучше. Мягкой прохладной рукой мама погладила ей лоб и сказала:

— А теперь постарайся уснуть,

Лора, казалось, не спала, а просто долго-долго не могла как следует проснуться. Ей чудилось, будто кругом творится что-то непонятное. Среди ночи она увидела, что папа скорчившись сидит у очага, потом вдруг ни с того ни с сего солнечный свет больно ударил ей прямо в глаза, а мама принялась кормить ее с ложечки бульоном. Все было словно в тумане. Вещи то съеживались, то вдруг начинали раздуваться и постепенно заполнять собой весь дом. Два голоса, перебивая друг друга, что-то бормотали, потом вдруг послышался третий. Он так медленно растягивал слова, что Лоре стало совсем невмоготу. Слов она не понимала и слышала только голоса.

Мэри лежала рядом. Она была такая горячая, что все время сбрасывала с себя одеяло, и Лора начинала плакать от холода. Потом жарко стало ей, и папина дрожащая рука протянула ей кружку с водой. Вода пролилась Лоре на шею. Жестяная кружка так стучала о зубы, что она почти совсем не могла пить. Потом мама укрыла ее одеялом. Ее горячая рука обожгла Лоре щеку. Вдруг она услышала голос папы:

— Ложись в постель, Каролина.

— Но ведь тебе еще хуже, чем мне, Чарльз, — отозвалась мама.

Лора открыла глаза. В окно светило солнце.

— Пить хочу! Пить хочу! Пить хочу!— всхлипывала Мэри.

Джек метался от большой кровати к маленькой.

Вдруг Лора увидела, что папа лежит на полу около кровати. Джек трогал его лапой и скулил. Он вцепился зубами в папин рукав и стал его трясти. Папа чуть-чуть приподнял голову и пробормотал:

— Я должен встать. Должен. Каролине и девочкам очень плохо.

Потом голова у него снова упала на пол, и он затих. Джек поднял кверху морду и завыл. Лора попыталась встать, но у нее совсем не было сил. Вдруг она увидела на краю большой кровати мамино красное лицо. Мэри все время плакала и просила пить. Мама посмотрела на Мэри, потом на Лору и прошептала:

— Ты можешь встать, Лора?

— Могу,— ответила Лора.

На этот раз ей удалось слезть с кровати, но когда она попробовала встать, пол у нее под ногами закачался, и она упала. Джек лизал ей лицо и все время дрожал и скулил, но едва Лора схватилась за него, чтобы подняться, он неподвижно застыл на месте. Лора села и прислонилась к нему.

Лора понимала: она должна принести воды, чтобы напоить Мэри, и она поползла по полу к ведру. Воды в ведре было совсем немножко. Лора так дрожала от холода, что едва не выронила из рук черпак, но все-таки набрала воды и поползла назад по огромному, бесконечному полу. Джек всю дорогу шел рядом с ней.

Мэри даже не открыла глаз. Обеими руками она вцепилась в черпак, выпила всю воду и лишь после этого перестала плакать. Черпак упал на пол, а Лора залезла под одеяло. Прошло очень много времени, пока она согрелась.

Иногда она слышала, как всхлипывает Джек. Иногда он выл, и ей казалось, что это волк, но ей совсем не было страшно. Потом она опять услышала, как два голоса что-то бормочут, а третий что-то медленно тянет, и тогда она открыла глаза и увидела, что над ней наклонилось незнакомое черное лицо.

Лицо было блестящее и черное как уголь. Глаза тоже были черные, но добрые. Между толстыми губами блестели белые зубы. Лицо улыбнулось, и густой низкий голос тихо сказал:

— Выпей это, девочка.

Незнакомец приподнял Лору за плечи и своей черной рукой поднес к ее губам кружку. Лора проглотила что-то горькое и хотела отвернуться, но кружка снова приблизилась к ее рту. Мягкий низкий голос снова сказал:

— Выпей, и ты поправишься.

Лора проглотила всю горькую жидкость.

Когда она проснулась, какая-то толстая женщина помешивала уголья в очаге. Лора внимательно на нее посмотрела и убедилась, что она не черная, а загорелая, как мама.

— Пожалуйста, дайте мне попить, — попросила Лора,

Толстуха тотчас принесла ей воды. От вкусной холодной воды Лоре сразу стало легче. Она увидела, что рядом с ней спит Мэри, в большой кровати спят мама с папой, а на полу дремлет Джек. Лора снова глянула на толстую женщину и спросила:

— Кто вы?

— Я миссис Скотт,— с улыбкой ответила толстуха. — Ну как, тебе уже лучше?

— Да, спасибо‚— вежливо ответила Лора.

Толстуха принесла ей кружку горячего бульона из степной куропатки.

— Выпей все, будь умницей,— сказала она.

Лора выпила весь бульон до последней капли.

— А теперь спи,— сказала миссис Скотт.— Я останусь здесь, пока вы все не понравитесь.

На следующее утро Лора почувствовала себя гораздо лучше, и ей захотелось встать, но миссис Скотт велела ей дождаться доктора. Она лежала и смотрела, как миссис Скотт прибирает в доме и дает лекарство папе, маме и Мэри. Потом пришла очередь Лоры. Она открыла рот, и миссис Скотт насыпала ей на язык что-то ужасно горькое из сложенной бумажки. Лора проглотила порошок, запила его водой, но сколько она ни пила, горечь во рту не проходила.

Потом пришел доктор Тэн. Он был чернокожий. Лора еще никогда не видела чернокожих и потому не сводила с него глаз. Он был такой черный, что если бы он ей так не понравился, она бы его испугалась. Он улыбался ей всеми своими зубами. Он разговаривал с папой и мамой и весело, раскатисто смеялся. Все хотели, чтобы он остался с ними подольше, но он очень торопился.

Миссис Скотт сказала, что все соседи выше и ниже по ручью заболели лихорадкой. Здоровых осталось так мало, что они не успевали ухаживать за больными, и поэтому миссис Скотт ходила из дома в дом, работая день и ночь.

— Просто чудо, что вы остались в живых. Надо же свалиться всем сразу! — сказала она. — Не знаю, что бы с вами было, если б доктор Тэн вас не нашел.

Доктор Тэн лечил индейцев. По пути на север, в Индепенденс он случайно наткнулся на их дом. Самое удивительное, что Джек, который терпеть не мог чужих и не подпускал никого к дому без разрешения папы или мамы, вышел навстречу доктору Тэну и сам потащил его в дом.

— И тут-то он вас и нашел, Все вы были еле живые,— сказала миссис Скотт.

Доктор Тэн пробыл с ними весь день и всю ночь, пока не пришла миссис Скотт. Теперь он лечит всех заболевших соседей.

Миссис Скотт сказала, что все это от арбузов.

— Я им сто раз говорила, что эти арбузы...

— Арбузы? Какие арбузы? — воскликнул папа.- У кого есть арбузы?

Миссис Скотт сказала, что один поселенец посадил в пойме ручья арбузы, и у каждого, кто их попробовал, тотчас начиналась лихорадка.

— Я их предупреждала,— сказала она‚— Но они меня не слушали, наелись арбузов, и вот теперь за это расплачиваются.

— Я уже забыл, когда я в последний раз ел арбуз, — сказал папа.

На следующий день папа встал с постели. Потом встала Лора, а вслед за ней мама и Мэри. Все они похудели и едва держались на ногах, но могли теперь позаботиться о себе сами, и поэтому миссис Скотт отправилась домой.

Мама сказала миссис Скотт, что не знает, как ее отблагодарить, но та ответила:

— Глупости! Соседи для того и существуют, чтобы помогать друг другу.

У папы ввалились щеки, и он ходил очень медленно. Мама то и дело садилась отдохнуть. Лоре и Мэри совсем не хотелось играть. По утрам все глотали горькие порошки. Но мама, как всегда, улыбалась своей ласковой улыбкой, а папа весело насвистывал.

— Нет худа без добра, —— заметил он. — Работать я сейчас не могу, но зато у меня есть время сделать тебе кресло-качалку, Каролина.

Он принес из поймы ручья ивовых прутьев и принялся за дело. Работал он дома и поэтому мог в любое время подбросить в очаг дров или помочь маме снять с огня кастрюлю.

Сначала папа сделал четыре толстых ножки и крепко соединил их поперечинами. Потом нарезал тонких ивовых прутьев, очистил их от коры и сплел из них сиденье.

Потом взял длинный ровный ствол молодой ивы, расщепил пополам, одну половинку изогнул и прикрепил обоими концами к сиденью. Получилась высокая изогнутая спинка. Спинку он хорошенько укрепил, а потом переплел тонкими прутьями — вверх, вниз, вдоль и поперек, чтобы она стала сплошной.

Из другой половинки расщепленного ствола папа сделал два подлокотника. Их он тоже согнул, а потом прикрепил к передней стороне сиденья и к спинке и оплел тонкими прутьями.

После этого папа расщепил толстый кривой ивовый ствол, перевернул кресло вверх ножками и прибил обе половинки к ножкам. Теперь кресло могло качаться.

Это событие решили отпраздновать. Мама сняла фартук, пригладила свои темные волосы и заколола воротничок золотой булавкой. Мэри надела Крошке Кэрри ожерелье. Папа снял с кровати девочек подушки, одну положил на сиденье кресла, вторую прислонил к спинке и накрыл обе подушки одеялом. Потом взял маму за руку, подвел ее к креслу, усадил и дал ей на руки Крошку Кэрри.

Мама откинулась на мягкую спинку. Ее впалые щеки порозовели, в глазах засверкали слезы, но она улыбнулась своей прекрасной улыбкой. Кресло легонько покачивалось, и мама сказала:

— Ах, Чарльз! Я уж и не припомню, когда мне было так удобно!

В очаге горел огонь. Папа играл на скрипке и пел для мамы. Мама качалась в кресле, Крошка Кэрри уснула у нее на руках, а Мэри с Лорой сидели на скамейке и радовались.

Утром папа оседлал Пэтти и, не сказав никому ни слова, ускакал. Мама не знала, куда он мог поехать. Когда папа вернулся, на седле впереди него лежал арбуз.

Арбуз был такой большой, что папа с трудом втащил его в дом, положил на пол и уселся рядом с ним.

— Я боялся, что мне его не дотащить,— сказал папа. — Весу в нем фунтов сорок, не меньше, а я совсем ослабел. Дай мне большой мясной нож.

— Нет, Чарльз! — воскликнула мама.— Ведь миссис Скотт говорила...

Папа расхохотался.

— Все это чушь, - сказал он. — Это превосходный арбуз. При чем тут лихорадка? Всем известно, что лихорадка бывает от сырого ночного воздуха.

— Этот арбуз как раз и вырос на сыром ночном воздухе,-— возразила мама.

— Чепуха! -—- сказал папа.— Давай сюда нож. Я съем этот арбуз, даже если от него у меня опять начнется лихорадка.

— Да уж, это на тебя похоже,— сказала мама, подавая ему нож.

Нож с треском погрузился в арбуз.

Зеленая корка лопнула, и показалась красная мякоть, испещренная черными семечками. Красное нутро арбуза, казалось, было подернуто льдом. Перед этим арбузом, да еще в такую жару и впрямь трудно было устоять.

Мама наотрез отказалась попробовать арбуз и не позволила девочкам съесть ни кусочка. Зато папа поглощал один кусок за другим, а под конец вздохнул и сказал, что остатки пусть доедает корова.

Назавтра его опять слегка знобило и лихорадило. Мама считала, что в этом виноват арбуз, но на следующий день ее тоже слегка знобило и лихорадило, и теперь они уж совсем не могли понять, от чего все они заболели лихорадкой.

В те дни никто еще не знал, что это была не лихорадка, а малярия и что она передается людям через комариные укусы.

Огонь в трубе

Прерия изменилась. Теперь она стала темно-желтой, почти коричневой, и лишь кое-где на ней виднелись редкие полоски красного сумаха. Ветер завывал в высоких травах и жалобно скулил в короткой траве. По ночам казалось, будто кто-то плачет.

Папа еще раз сказал, что места здесь просто замечательные. В Больших Лесах ему приходилось косить траву, сушить сено, складывать в стога, а потом убирать в сарай на зиму. А здесь, в прерии, солнце высушивает траву на корню, и всю зиму лошади и коровы могут сами добывать себе сено, И только на случай непогоды надо заготовить маленький стожок.

Стало прохладней, и теперь папа мог съездить в город. Летом Пэт и Пэтти слишком устали бы от жары. Чтобы добраться до города за два дня, они должны пройти по двадцать миль в день, а уезжать надолго из дома папе не хотелось.

Он поставил у сарая маленький стог сена, нарубил на зиму дров и сложил их длинным штабелем вдоль стены дома. Теперь осталось только заготовить мясо на то время, что его не будет дома, и поэтому он взял ружье и отправился на охоту.

Лора с Мэри играли во дворе. Когда в лесу у ручья раздавалось эхо выстрела, они знали, что папа подстрелил какую-нибудь дичь.

Ветер теперь стал прохладнее, и в пойме ручья взлетали и садились большие стаи диких уток. В небо поднимались длинные вереницы диких гусей. Они выстраивались в треугольник и отправлялись в далекий путь на юг. «Хонк!» — кричал вожак. «Хонк! Хонк!» — один за другим отзывались остальные гуси. «Хонк!» — снова кричал вожак. «Хонк! Хонк! Хонк!» — раздавалось в ответ, и тогда, взмахнув сильными крыльями, вожак направлялся прямо на юг, а за ним ровной линией летела вся стая.

Верхушки деревьев вдоль ручья окрасились теперь в разные цвета. Дубы стали красными, желтыми, коричневыми и зелеными, а тополя, платаны и орех — золотистыми, как солнечный свет. Голубое небо потускнело, ветер сделался порывистым и резким.

В этот день дул сильный ветер и было холодно. Мама позвала Мэри и Лору домой, развела огонь в очаге, пододвинула к нему кресло и села укачивать Крошку Кэрри, тихонько напевая ей песенку:

Спи, мой птенчик, баю-бай! Быстро глазки закрывай! Скоро папа придет, Нам с охоты принесет Заячью шкурку Птенчику на шубку.

Вдруг Лора услышала в трубе какой-то треск. Мама умолкла, нагнулась вперед и заглянула в трубу. Потом спокойно встала, усадила в кресло Мэри, положила ей на колени Крошку Кэрри и быстро вышла из дома. Лора помчалась за ней.

Вся верхушка трубы была охвачена огнем. Прутья, из которых она была сложена, горели. Огонь ревел на ветру, и языки пламени подбирались к беззащитной крыше. Мама схватила длинную жердь и принялась колотить по горящей трубе. Со всех сторон вокруг нее посыпались горящие прутья,

Лора не знала, что делать. Она тоже схватила жердь, но мама велела ей отойти подальше. Огонь страшно ревел. Он мог охватить весь дом, а Лора не могла ничего сделать.

Она кинулась в дом. Горящие прутья и угли вылетали из трубы и падали на дно очага. Дом наполнился дымом. Одна большая головешка выкатилась на пол прямо под ноги Мэри. Мэри от страха застыла.

Лора так испугалась, что думать ей было некогда. Она схватила тяжелое кресло за спинку и изо всех сил потащила его на себя. Кресло с Мэри и Крошкой Кэрри отъехало по полу назад, а Лора схватила горящую головешку и швырнула ее обратно в очаг. В эту минуту в дом вошла мама.

— Ты умница, Лора, — сказала мама, — Запомнила, что нельзя оставлять огонь на полу.

Она взяла ведро с водой и принялась заливать огонь. Из очага повалили клубы дыма. Потом мама спросила:

— А руки ты не обожгла?

Она посмотрела на Лорины руки, но они была целы и невредимы, потому что Лора бросила головешку в очаг очень быстро.

Лора не плакала. Большие девочки не плачут. Правда, из каждого глаза у нее выкатилось по слезинке, в горле запершило, но она не заплакала. Она крепко прижалась к маме. Хорошо, что мама не обожглась.

— Не плачь, Лора. — Мама погладила Лору по голове. — Ты очень испугалась?

— Да. Я боялась, что Мэри с Крошкой Кэрри сгорят. Я боялась, что весь дом сгорит и нам негде будет жить. Я... я и теперь боюсь.

Мэри наконец смогла заговорить. Она рассказала маме, как Лора оттащила кресло от огня. Лора была такая маленькая, а кресло, в котором сидела Мзри с Крошкой Кэрри, было такое тяжелое, что мама удивилась. Она не могла понять, как у Лоры хватило на это сил.

— Ты храбрая девочка, Лора, — сказала мама.

Но на самом деле Лора чуть не умерла от страха.

— И ничего страшного не случилось, — продолжала мама. — Дом не сгорел, юбка у Мэри не загорелась и не обожгла ее и Кэрри. Значит, все у нас в порядке.

Когда папа вернулся, огонь в очаге погас. Ветер ревел над низкой каменной верхушкой трубы, и в доме было холодно. Папа сказал, что он сложит новую трубу из зеленых жердей и так густо обмажет свежей глиной, что она больше никогда не загорится.

Он принес четырех жирных уток и сказал, что мог подстрелить хоть сотню. Но им и четырех хватит.

— Собери все гусиные и утиные перья, — сказал он маме, — и я набью тебе перину.

Он мог подстрелить и оленя, но было еще слишком тепло, мясо не замерзнет и испортится, прежде чем они успеют его съесть, А еще он нашел место, где ночуют

дикие индюки и индейки.

— Мы зажарим их в День Благодарения и на Рождество‚— сказал он.— Они большие и очень жирные. Когда придет время, я их подстрелю.

Насвистывая, папа отправился за зелеными жердями и свежей глиной для новой трубы, а мама принялась чистить уток. Потом в очаге снова весело затрещал огонь. На огне шипела жирная утка, в духовке пеклись лепешки, и в доме опять стало тепло и уютно.

После ужина папа сказал, что завтра рано утром отправится в город.

— Надо поскорей с этим делом покончить,— сказал он.

— Да, Чарльз, пора уже съездить,— согласилась мама.

— Конечно, мы бы и так обошлись,— заметил папа. — Нет нужды за каждой мелочью мчаться в город. Я курил табак получше того, что вырастил Скотт в Индиане, но и такой сгодится. Летом мы вырастим хороший табак, и я верну ему долг. Зря я брал у Эдвардса гвозди.

— Но все равно их надо отдать, Чарльз, — заметил мама.— И табак тоже. Лучше не брать в долг. Нам нужен хинин. Я экономила муку, но она почти кончилась, и сахар тоже. Ты можешь найти дерево с пчелами, но я что-то не слыхала, чтобы кукурузная мука росла на деревьях, а до осени у нас своей кукурузы не будет. И солонина после всей этой дичи нам тоже пришлась бы кстати. А потом я хочу послать письмо родным в Висконсин. Если ты его сейчас отправишь, они смогут еще зимой нам ответить, и тогда к весне мы всё про них узнаем.

— Ты права, Каролина. Ты всегда права.

С этими словами папа повернулся к девочкам и велел им ложиться спать. Завтра ему рано ехать, и надо как следует выспаться.

Пока Лора и Мэри надевали ночные рубашки, он стянул с себя сапоги, а когда они легли, взял скрипку, заиграл и тихонько запел:

И рута увянет, И лавры склонятся. Когда мне с любимой Придется расстаться.

Мама улыбнулась и сказала:

— Поезжай спокойно, Чарльз. У нас все будет хорошо.

Папа едет в город

Папа выехал еще до восхода солнца. Когда Лора и Мэри проснулись, его уже не было, и дом сразу опустел. Папа не просто ушел на охоту. Он уехал в город, и целых четыре дня его не будет!

Жеребенка заперли в конюшне, чтоб ему не вздумалось побежать за матерью Путешествие было слишком долгим для маленького Зайки. Он жалобно скулил, Лора и Мэри сидели дома с мамой. Когда папа уехал, в огромной прерии стало слишком пустынно, и играть там совсем не хотелось. Джек тоже беспокоился и все время посматривал вокруг.

В полдень Лора пошла с мамой напоить Зайку и передвинуть колышек, к которому была привязана корова, чтобы она могла достать свежую траву. Корова стала теперь совсем домашней. Она послушно ходила за мамой и даже позволяла ей себя доить.

Когда подошло время дойки, мама стала надевать капор; вдруг у Джека на спине и на шее шерсть встала дыбом, он выскочил из дома и залаял. Со двора раздался отчаянный вопль:

— Уберите собаку! Уберите собаку!

Мистер Эдвардс сидел на куче дров, а Джек лез за ним.

— Он меня сюда загнал, — сказал мистер Эдвардс.

Мама с трудом оттащила Джека. Он злобно скалил зубы, глаза у него покраснели. Он позволил мистеру Эдвардсу слезть на землю, но ни на минуту не спускал с него глаз.

— Он как будто понимает, что мистер Инглз уехал,— с удивлением сказала мама.

Мистер Эдвардс сказал, что собаки понимают гораздо больше, чем люди думают.

Утром по дороге в город папа заехал к мистеру Эдвардсу и попросил его приходить каждый день посмотреть, все ли у них в порядке. А мистер Эдвардс был таким хорошим соседом, что пришел пораньше помочь маме по хозяйству. Но Джек решил, пока папа не вернется, не подпускать ни к корове, ни к Зайке никого, кроме мамы, и поэтому на то время, что мистер Эдвардс помогал маме, Джека пришлось запереть в доме.

Уходя, мистер Эдвардс сказал маме:

— Ночью держите собаку при себе, и с вами ничего не случится.

Тьма медленно подползала к дому. Ветер жалобно плакал, а совы кричали: «У-у-у-у! У-у-у-у!‚› где“, завыл волк, и Джек хрипло заворчал. Мэри и Лора сидели у очага рядом с мамой. Они знали, что дома они в безопасности, — ведь с ними Джек, а ремешок от задвижки мама втащила внутрь.

Следующий день был такой же пустой, как вчерашний. Джек бегал вокруг дома, вокруг конюшни, снова возвращался и не обращал никакого внимания на Лору.

Днем к маме пришла в гости миссис Скотт. Мэри с Лорой, как полагается воспитанным девочкам, сидели и молчали. Миссис Скотт очень понравилось кресло-качалка. Чем больше она в нем качалась, тем больше оно ей нравилось, и она сказала, что дом у них красивый и уютный.

— До мистера Скотта дошли слухи о неприятностях с индейцами, но я надеюсь, что здесь неприятностей не будет,— сказала миссис Скотт.— Они сами с этой землей никогда ничего не сделают. Они только и знают, что бродить туда-сюда, словно дикие звери. Договоры договорами, а земля должна принадлежать тем, кто ее обрабатывает. Это разумно и справедливо.

Она сказала, что не понимает, зачем правительство заключает договоры с индейцами. Хороший индеец — это мертвый индеец. От одной мысли об индейцах у нее кровь стынет в жилах.

— Я никак не забуду резню в Миннесоте, — сказала она. — Мой отец, мои братья и все остальные поселенцы вышли и остановили их всего в пятнадцати милях к западу от нас. Отец не раз говорил, что они...

Мама кашлянула, и миссис Скотт умолкла. Взрослым не следует говорить об этом при детях.

Когда миссис Скотт ушла, Лора спросила маму, что такое резня. Мама ответила, что сейчас объяснить ей это она не может. Когда Лора подрастет, она сама все узнает.

Вечером мистер Эдвардс снова пришел помогать маме, и Джек снова загнал его на кучу дров. Мама оттащила Джека и сказала мистеру Эдвардсу, что не понимает, какая муха его укусила. Может, он из-за ветра беспокоится.

Ветер теперь дико выл. Он продувал Лору насквозь, словно на ней ничего не было надето. Когда они с Мэри таскали в дом охапки дров, у них просто зуб на зуб не попадал.

Вечером они думали про папу. Он, наверное, уже добрался до Индепенденса и заночевал там среди домов, где живут люди. Завтра он пойдет в лавку за покупками, и если сможет выехать пораньше, то к вечеру проедет часть пути и будет ночевать в прерии, а послезавтра вечером, может быть, вернется домой.

Утром опять подул сильный ветер и стало так холодно, что мама все время держала дверь закрытой.

Мэри с Лорой сидели у очага и слушали, как ветер завывает вокруг дома и гудит в трубе. Сможет ли папа при таком ветре выехать из Индепенденса и вернуться домой?

Позже, когда стемнело, девочки стали гадать, где папа мог остановиться на ночлег. Ледяной ветер забирался даже в их уютный теплый домик, и, сидя у очага, они чувствовали, как по спине пробегает холодная дрожь, а лицо горит от жары. И на таком ветру папа расположился на ночлег где-то посреди большой, темной, пустынной прерии.

Следующий день тянулся очень долго. Утром папа еще не мог приехать, и они стали ждать вечера, когда он, может быть, вернется. После обеда девочки начали поглядывать на дорогу, ведущую к ручью. Джек тоже смотрел в ту сторону. Он попросился во двор, обошел дом и конюшню, остановился, повернул голову к руслу ручья и оскалил зубы. Ветер чуть не сбил его с ног.

Вернувшись в дом, Джек ни за что не хотел ложиться. Он беспокойно ходил взад-вперед, шерсть у него на затылке вставала торчком, опускалась и опять вставала торчком. Он пытался выглянуть из окна, потом подошел к двери и заскулил. Мама открыла ему дверь, но он передумал и остался в доме.

— Джек чего-то боится, — сказала Мэри.

— Джек никогда ничего не боится! — возразила Лора.

— Лора, Лора, — остановила ее мама. — Воспитанные девочки не спорят.

Через минуту Джек все-таки решил выйти. Он, верно, хотел узнать, не грозит ли какая-нибудь опасность корове, теленку и Зайке, запертым в конюшне. Лору так и подмывало сказать Мэри: «Вот видишь, я же тебе говорила»,— но она ничего не сказала.

Незадолго до прихода мистера Эдвардса мама заперла Джека в доме, чтобы он не смог загнать его на кучу дров. Папа еще не приехал. Мистера Эдвардса буквально вдуло ветром в дверь. Он задыхался и очень замерз. Он погрелся у очага, помог маме с работой, а когда все было сделано, снова присел к очагу погреться.

Он рассказал маме, что индейцы укрылись от холода в утесах. Проходя по руслу ручья, он видел дым от их костров. Он спросил маму, есть ли у нее ружье. Мама ответила, что папа оставил ей пистолет, и тогда мистер Эдвардс сказал:

— Я думаю, что в такую ночь они из лагеря и носа не высунут.

— Конечно,— согласилась мама.

Мистер Эдвардс сказал, что, если мама хочет, он может остаться на ночь и спать на сене в конюшне. Мама вежливо его поблагодарила и сказала, что не хотела бы его беспокоить. С ними Джек, и им ничто не угрожает.

— Я ожидаю мистера Инглза с минуты на минуту, — сказала она.

Мистер Эдвардс надел куртку, шапку, рукавицы и шарф, взял свое ружье и сказал, что никаких неприятностей не ожидает. Мама тоже так думала.

Закрыв за мистером Эдвардсом дверь, мама втащила в дом ремешок задвижки, хотя еще не стемнело. Лора с Мэри ясно видели дорогу к ручью и, пока она не скрылась во тьме, не сводили с нее глаз. Потом мама закрыла и заперла деревянные ставни на окнах. Папа не приехал.

Они поужинали, убрали посуду, вымели очаг, а папы все не было. В темноте, где он находился, завывал, скулил и ревел ветер. От ветра стучала задвижка на двери и тряслись ставни. Ветер гудел в трубе, и в очаге метались и полыхали языки огня.

Мэри с Лорой все время напрягали слух, надеясь услышать скрип колес. Они знали, что мама тоже прислушивается, хотя она качала и убаюкивала Крошку Кэрри.

Кэрри уснула, но мама все еще потихоньку качалась в кресле. Потом она раздела Кэрри и уложила ее в постель. Лора и Мэри поглядели друг на друга. Спать им совсем не хотелось.

— Пора ложиться, девочки! — сказала мама, но Лора и Мэри стали просить маму позволить им дождаться папы, и мама согласилась.

Девочки долго-долго сидели на скамейке. Наконец Мэри зевнула, вслед за ней зевнула Лора, а потом они зевнули обе вместе. Лора увидела, как все вещи сначала выросли, потом съежились. Иногда вместо одной Мэри она видела сразу двух, иногда не видела совсем ничего, но все равно не хотела ложиться, пока не приедет папа. Вдруг ее испугал страшный грохот — она упала со скамейки на пол, и мама ее подняла. Она попыталась объяснить маме, что ничуть не хочет спать, но зевнула так сильно, что голова у нее чуть не треснула пополам.

Посреди ночи она вдруг села на постели. Мама спокойно сидела в кресле у очага. Задвижка на двери стучала, ставни тряслись, ветер громко выл. Мэри лежала с открытыми глазами, а Джек ходил взад-вперед по дому. Потом снова раздался дикий вой. Он то утихал, то снова усиливался.

— Ложись, Лора, и попытайся уснуть,— тихонько сказала мама.

— Что это так воет? — спросила Лора.

— Это ветер, — отвечала мама. — Слушай, что тебе говорят.

Лора легла, но глаза у нее никак не закрывались. Ведь папа едет по темной прерии, где раздается этот страшный вой. В утесах у ручья сидят дикари, а папа должен в темноте там ехать. Джек зарычал.

Мама тихонько качалась в кресле. Огонь пробегал вверх и вниз, вверх и вниз по стволу папиного пистолета, который лежал у мамы на коленях, а мама тихим нежным голосом пела:

За далью земных просторов и дней Чудесные есть края, Страна, где святые во славе своей Светлы, как сиянье дня, Где ангельский хор с небесных высот Всевышнему славу поет...

Лора и не заметила, как уснула. Ей казалось, что светлые ангелы поют вместе с мамой. Она лежала и слушала их неземное пение, а потом глаза у нее вдруг открылись, и она увидела, что у очага стоит папа.

Лора вскочила и с криком бросилась к нему.

Сапоги у папы были облеплены замерзшей грязью, нос покраснел от холода, а волосы торчком стояли на макушке. Он был такой холодный, что когда Лора к нему подбежала, ей тоже стало холодно.

— Постой! — крикнул папа, завернул Лору в мамину шаль и прижал ее к себе. Теперь все в порядке. В доме уютно горит очаг, вкусно пахнет горячим кофе, мама улыбается, а папа наконец дома.

Шаль была большая, и Мэри тоже в нее закуталась. Папа стащил затвердевшие сапоги и протянул к огню замерзшие руки. Потом уселся на скамейку, посадил на одно колено Лору, на другое Мэри и прижал их к себе. Они были плотно закутаны в шаль, а их босые ноги согревались на огне.

— Я уж думал, что никогда не доберусь до дому, — сказал папа.

Мама разобрала кульки, которые он привез, и насыпала в кружку коричневый сахар. Сахар папа купил в Индепенденсе.

— Подожди минутку, Чарльз,— сказала мама.- Сейчас сварится кофе.

— Когда я ехал в Индепенденс, всю дорогу шел дождь, — рассказывал папа. — А на обратном пути грязь стала примерзать к спицам, колеса сплошь залепило, и мне приходилось то и дело слезать и выбивать из них грязь, чтобы лошади могли тащить фургон. Не успевали мы проехать и шагу, как приходилось опять вылезать, и все начиналось сначала. Пэт и Пэтти с трудом тащились против ветра. Они так обессилели, что еле ноги волочили. Я еще в жизни такого ветра не видывал. Прямо ножом режет.

Ветер начался, еще когда он был в городе. Люди советовали ему дождаться, пока ветер стихнет, но папа торопился домой.

— Никак не пойму, отчего они называют южный ветер северным и как ветер с юга может быть таким ледяным. Я никогда ничего подобного не видел. Здесь, в этих краях, самый холодный ветер дует с юга.

Папа выпил кофе, вытер усы и сказал:

— Ну, Каролина, ты в самую точку попала! Теперь я начал оттаивать.

Потом он подмигнул маме и велел ей развернуть квадратный пакет, который лежал на столе.

— Только осторожно, смотри не урони.

— Ах, Чарльз! Не может быть! — воскликнула мама, развертывая пакет.

— Разворачивай, не бойся‚— сказал папа.

В квадратном пакете лежало восемь маленьких квадратиков оконного стекла. Теперь у них в доме будут окна со стеклами.

Ни один из квадратиков не разбился. Папа в целости и сохранности довез их до дому. Мама покачала головой и сказала, что не надо было тратить столько денег, но на лице у нее сияла улыбка, а папа смеялся от радости, Все были очень довольны. Теперь можно всю зиму смотреть из окон, и в окна будет светить солнце.

Папа знал, что маму и Мэри с Лорой стекло порадует больше любого другого подарка. Все трое были счастливы. Но это еще не все. Он привез бумажный пакетик чистого белого сахара! Мама развернула пакетик, девочки полюбовались блестящими песчинками, а потом им дали попробовать по ложечке. Потом мама тщательно завязала пакетик. Сахаром будут угощать гостей.

Но лучше всего было то, что папа благополучно вернулся домой.

Мэри с Лорой легли спать, Они были очень довольны. Раз папа дома, значит, все в порядке. Теперь у них есть гвозди, кукурузная мука, свиное сало, соль и прочее. Папе еще долго не надо будет ездить в город.

Высокий индеец

Три дня подряд над прерией выл и ревел северный ветер, Наконец он утих, пригрело солнце, подул теплый ветерок, но в воздухе уже запахло осенью.

На тропе, проходившей рядом с домом, появилось несколько индейцев, Они ехали мимо дома, словно его там и вовсе не было.

Тощие коричневые голые индейцы ехали верхом на своих низеньких лошадках без седла и уздечки. Они сидели очень прямо, не глядя ни направо, ни налево. Их черные глаза ярко блестели.

Мэри с Лорой прислонились к стене и смотрели на индейцев. красновато-коричневая кожа индейцев ярко выделялась на фоне голубого неба, пучки волос были переплетены разноцветными ленточками, а перья качались на ветру. Лица у индейцев были такого же красновато-коричневого цвета, как дерево, из которого папа вырезал маме полочку.

— Я думал, что по этой тропе давным-давно никто не ездит,— сказал папа.— Если б я знал, что это проезжая дорога, я бы не построил дом так близко,

Джек терпеть не мог индейцев, и мама сказала, что она его за это не осуждает,

— Здесь развелось столько индейцев, что оглянуться не успеешь, а они уж тут как тут.

Не успела она это сказать, как перед ней и впрямь вырос индеец. Он стоял в дверях и молча смотрел на них, а они даже не слышали, как он подошел к дому.

— О Боже! — вырвалось у мамы.

Вдруг Джек бросился к индейцу. Папа едва успел схватить его за ошейник. Индеец даже не шевельнулся, словно Джека тут и не было.

— Хау! — сказал индеец.

Папа, не выпуская ошейника, ответил: «Хау!» — оттащил Джека и привязал его к кровати, а индеец тем временем вошел в дом и уселся на корточках у очага.

Папа уселся рядом с ним, и оба молчали, но дружелюбно сидели, пока мама готовила обед.

Лора с Мэри, прижавшись друг к другу, забились в угол на своей кровати. Они не сводили глаз с индейца. Он сидел так тихо, что красивые орлиные перья у него на макушке неподвижно застыли. Только тощая грудь и ребра слегка шевелились от его дыхания. На ногах у него были кожаные гамаши с бахромой, а на мокасинах блестели бусинки.

Мама подала папе и индейцу еду на жестяных тарелках, и они молча пообедали. Потом папа дал индейцу табака для трубки. Они набили трубки, зажгли их угольниками из очага и молча курили, пока в трубках не кончился табак.

За все это время никто не проронил ни слова. Наконец индеец что-то сказал папе. Папа покачал головой и ответил: «Не понимай».

Они еще немножко посидели , продолжая молчать. Потом индеец встал и беззвучно вышел из дома.

- Силы небесные! – вздохнула мама.

Лора и Мэри подбежали к окну. Они увидели прямую спину индейца, уезжавшего верхом на лошадке. На коленях он держал ружье, и концы ружья торчали по обе стороны от него.

Папа сказал, что это был не простой индеец. Судя по пучку волос у него на макушке, это был индеец из племени осейдж.

— Я думаю, он говорил по-французски, — сказал папа. — Жаль, что я не знаю ни слова на этом языке.

— Пускай эти индейцы держатся друг друга, — заметила мама,— и мы будем поступать так же. Мне совсем не нравится, когда они здесь бродят.

Папа сказал, чтоб она не беспокоилась.

— Этот индеец был вполне дружелюбно настроен, — объяснил он.— Те племена, что живут здесь среди утесов, совершенно мирные. Если мы будем с ними хорошо обращаться и присматривать за Джеком, они не причинят нам зла.

На следующее утро, когда папа открыл дверь и хотел пойти в конюшню, Лора увидела, что на индейской тропе стоит Джек. Он стоял как вкопанный, шерсть у него на спине торчала дыбом, зубы оскалились. Перед ним на тропе верхом на своей лошадке сидел тот самый высокий индеец.

Индеец и лошадка словно застыли. Джек ясно говорил, что стоит им двинуться с места, как он на них прыгнет. Одни только орлиные перья на голове у индейца качались и развевались на ветру.

Увидев папу, индеец поднял ружье и направил его на Джека. Лора кинулась к Джеку. но папа ее опередил. Он встал между Джеком и ружьем. нагнулся, схватил Джека за ошейник, убрал его с дороги, и индеец поехал по тропе дальше.

Папа широко расставил ноги, засунул руки в карманы и смотрел, как индеец все дальше и дальше уезжает в прерию.

— Еще минута — и Джеку был бы конец! — воскликнул папа,— Ничего не поделаешь, это их тропа. Индейцы пробили ее задолго до нашего приезда.

Папа приделал к стене дома железное кольцо и посадил Джека на цепь. С этого дня Джек все время сидел на цепи. Днем он сидел возле дома, а по ночам — у двери конюшни, потому что в округе появились конокрады. Они украли лошадей у мистера Эдвардса.

Оттого что Джек сидел на цепи, он с каждым днем становился все злее и злее. Но делать было нечего. Он ни за что не хотел признать, что тропа принадлежит не папе, а индейцам. Лора понимала: если Джек обидит индейца, случится ужасное несчастье.

Под блеклым небом поблекла трава, ветер выл так, словно искал что-то и не мог найти. Дикие звери нарядились в густые зимние меха, и папа поставил в русле ручья капканы. Каждый день он их проверял и каждый день ходил на охоту. Теперь, когда ночи стали морозными, он добывал оленей на мясо, а лис и волков — на шкуры. В капканы попадались бобры, ондатры и норки.

Папа растягивал шкурки и аккуратно прибивал их к наружным стенам дома для просушки. По вечерам он разминал руками просохшие шкурки, чтобы они стали мягче, связывал их и складывал в угол. С каждым днем связка шкурок все увеличивалась.

Лора любила гладить густой лисий мех, мягкие коричневые шкурки бобров и лохматые волчьи шкуры, Но больше всего ей нравился шелковистый мех норки. Все эти шкурки папа весной отвезет в Индепенденс и там обменяет на провизию. У Лоры с Мэри теперь были шапки из кроличьего меха, а у папы — из меха ондатры.

Однажды, когда папа был на охоте, явились два индейца. Они вошли в дом, потому что Джек сидел на цепи.

Индейцы были грязные, противные и злые. Они вели себя так, словно пришли к себе домой. Один залез в мамин буфет и вытащил все лепешки, второй взял папин кисет с табаком. Индейцы посмотрели на крючки, где всегда лежало папино ружье. Потом один из них схватил связку шкурок.

Мама держала Крошку Кэрри на руках, а Мэри с Лорой стояли рядом. Они смотрели, как индеец забирает папины шкурки, но помешать ему не могли.

Индеец донес шкурки до двери. Потом второй индеец что-то сказал ему, и они стали переговариваться хриплыми гортанными голосами, Потом первый индеец бросил шкурки, и оба ушли.

Мама села на кровать, прижала к себе Лору с Мэри, и Лора услышала, как у мамы громко стучит сердце.

— Ничего,—— улыбаясь. сказала мама.— Спасибо, что они не забрали семена.

— Какие семена? — удивленно спросила Лора.

— Все семена на будущий год, они завернутые в связку со шкурками, — объяснила мама.

Когда папа вернулся домой, они рассказали ему про индейцев. Папа огорчился, но сказал: «Все хорошо, что хорошо кончается».

Вечером, когда Мэри с Лорой уже легли спать, папа заиграл на скрипке. Мама сидела в кресле, укачивая Крошку Кэрри. Прижав ее к груди, она тихонько запела:

Кто не видел, кто не знает Индианки Альфараты, Кто не слышал грустной песни Над волнами Джуниаты? «Где ты, милый? Что с тобою? Возвратись скорей ко мне, Как стрела лети в каноэ По неверной быстрине! У тебя огонь во взоре, О любимый Альфараты, Перья на твоем уборе — Словно волны Джуниаты. Ты тропой войны шагаешь Вдоль далеких берегов: Нежный друг — для Альфараты, Грозный воин — для врагов!» Вот какую песню пела Индианка Альфарата Там, где быстро катит волны Голубая Джуниата, Унесли ветра и время Звонкий голос Альфараты, Но течет, течет, как прежде, Голубая Джуниата.

Голос мамы и звуки скрипки потихоньку замерли, и Лора спросила:

— Мама, а куда девался голос Альфараты?

— Как! — воскликнула мама. — Ты еще не спишь?

— Я сейчас усну.— сказала Лора.— Но пожалуйста, скажи мне, куда девался голос Альфараты?

— Я думаю, что Альфарата ушла на запад, — ответила ей мама.— Индейцы всегда уходят на запад.

— Почему они всегда уходят на запад? — не унималась Лора,

— Они должны туда уходить.

— Должны? Почему?

— Потому что так им велит правительство, — сказал папа. — А теперь спи.

Он немного поиграл на скрипке, но очень тихо, Лора сказала:

— Папа, я хочу еще тебя спросить...

— Не «хочу», а «можно».— поправила ее мама

— Можно мне...

— Что, Лора? — перебил ее папа.

Девочкам нельзя перебивать взрослых, потому что это невежливо, но папе, конечно, можно.

— А этим индейцам правительство тоже велит уйти на запад?

— Да,— сказал папа.— Когда белые поселенцы приезжают в какое-нибудь место, правительство велит индейцам оттуда уходить. Этим индейцам правительство тоже со дня на день прикажет уходить на запад. Поэтому мы тут и поселились. Белые люди скоро заселят всю эту округу, а мы приехали первыми и поэтому заняли самую лучшую землю. Теперь ты поняла?

— Да, папа‚— сказала Лора. - Но я думала, что здесь Индейская Территория. Разве эти индейцы не рассердятся, если...

— Хватит задавать вопросы, Лора,— остановил ее папа. — Тебе давно пора спать.

Мистер Эдвардс встречает Санта-Клауса

Дни стали короткие и холодные, ветер выл и ревел, но снега все не было, Шли холодные дожди. Они лили день за днем, капли стучали по крыше и скатывались на землю по стрехам.

Мэри с Лорой сидели у очага, шили лоскутные одеяла, вырезали из оберточной бумаги человечков и слушали шум дождя. По ночам было так холодно, что каждое утро все ожидали увидеть снег, но из окон виднелась только жалкая сырая трава.

Девочки прижимали носы к стеклянным квадратикам, которые папа вставил в окна, и радовались, что могут выглянуть во двор. Они ждали снега, но его все не было.

Лора беспокоилась — ведь приближалось Рождество, а Санта-Клаус со своим оленем может приехать только по снегу. Мэри боялась, что, если даже снег и выпадет, Санта-Клаус все равно не найдет их в такой глуши на Индейской Территории. Они спросили об этом маму, но она ничего не могла им ответить, потому что и сама не знала.

— Какой сегодня день? — озабоченно спрашивали девочки. — Сколько еще дней до Рождества?

Они все время считали дни, и наконец остался всего один день.

В то утро все еще шел дождь. На сером небе не было ни единой светлой полоски. Мэри и Лора почти не сомневались, что Рождества нынче не будет, но все-таки надеялись.

Незадолго до полудня вдруг стало светлеть. Тучи рассеялись, и по голубому небу поплыли белые облака.

Засияло солнце, запели птицы, в траве засверкали тысячи водяных капель. Но когда мама открыла дверь, чтобы впустить свежий воздух, они услышали, как ревет ручей.

Девочки совсем забыли про ручей. Теперь они окончательно поняли, что Рождества не будет. Ручей так сильно ревет, что Санта-Клаус не сможет через него переправиться.

В дом вошел папа с жирной индейкой в руках. Если эта индейка весит меньше двадцати фунтов, он готов съесть ее вместе со всеми перьями и потрохами, сказал он и спросил Лору:

— Нравится тебе такой рождественский обед? Как ты думаешь, ты с такой ножкой справишься?

Конечно, справится, сказала Лора. но радости в ее голосе не слышалось. Потом Мэри спросила папу, не спала ли вода в ручье, но он ответил, что вода все еще поднимается.

Маму это очень огорчило. Ей было жаль мистера Эдвардса, который на Рождество должен сидеть один и есть свою холостяцкую стряпню. Мистер Эдвардс был приглашен к ним на рождественский обед, но папа сказал, что каждый, кто теперь попробует переправиться через ручей, рискует своей жизнью.

— Куда там, — сказал он. — Течение слишком сильное. Придется нам смириться с мыслью, что Эдвардс завтра не придет.

А раз так, то и Санта-Клаус тоже к ним не приедет.

Лора с Мэри старались об этом не думать. Они смотрели, как мама готовит дикую индейку. Индейка была очень жирная. Им очень повезло — они живут в хорошем доме, сидят у теплого очага, а на рождественский обед у них будет такая прекрасная индейка. Так сказала мама, и так оно и есть на самом деле. Очень жаль, что Санта-Клаус не мог приехать в этом году, но они такие хорошие девочки, что он их не забудет и на следующее Рождество обязательно приедет.

Но им все равно было грустно.

После ужина девочки умылись, застегнули красные фланелевые ночные рубашки, завязали ночные чепчики и старательно прочитали молитвы. Потом улеглись в постель и накрылись одеялами. Все это ничуть не напоминало Рождество.

Папа и мама молча сидели у очага. Потом мама спросила папу, почему он не хочет поиграть на скрипке, а он ответил, что у него нет настроения.

Прошло еще много времени. Вдруг мама встала и сказала:

— Я все-таки вывешу ваши чулки, девочки. Может, что-нибудь и случится.

У Лоры екнуло сердце. Но она вспомнила про ручей и поняла, что ничего хорошего случиться не может.

Мама взяла чистый Лорин чулок, чистый Мэрин чулок и подвесила к каминной полке по обе стороны очага. Лора и Мэри следили за ней из-под одеяла.

— А теперь — спать‚— сказала мама, целуя девочек.— Чем скорее вы уснете, тем скорей наступит утро.

Она снова села возле очага, и Лора задремала. Вдруг ее разбудил голос папы:

— Ты еще хуже сделала, Каролина.

Лоре показалась, будто мама говорит:

— Да нет же, Чарльз. Ведь у нас есть белый сахар.

Но может быть, ей это приснилось.

Потом она услышала свирепое рычанье Джека. Задвижка на двери громко застучала, и чей-то голос произнес: «Инглз! Инглз!»‚

Папа как раз укладывал в очаге поленья, и, когда он открыл дверь, Лора увидела, что уже утро. На дворе все было серо.

— Вот чудеса, Эдвардс! — воскликнул папа. — Заходите! Что случилось?

Лора увидела свисающие с полки пустые чулки, закрыла глаза и зарылась лицом в подушку. Она услышала, как папа подбрасывает в очаг дрова и как мистер Эдвардс говорит, что, переплывая ручей, держал одежду на голове. Зубы у него стучали, и он весь дрожал. Это ничего, сказал он, надо только согреться.

— Вы слишком сильно рисковали, Эдвардс,— сказал папа.— Мы очень рады, что вы пришли, но рождественский обед, право, того не стоит.

— Вашим девочкам нужно веселое Рождество,- отвечал мистер Эдвардс‚— Я привез им подарки из Индепенденса, и никакой ручей не мог меня остановить.

Лора быстро села в кровати.

— Вы видели Санта-Клауса? — воскликнула она.

— Конечно видел,—— отвечал мистер Эдвардс.

— Где? Когда? Какой он из себя? Что он сказал? Он правда дал вам для нас подарки? — вскричали обе девочки разом.

— Подождите, подождите минутку, — засмеялся мистер Эдвардс.

Мама сказала, что Санта-Клаус велел ей положить подарки в чулки. Пусть они только закроют глаза,

Мистер Эдвардс уселся на пол возле их кровати и стал отвечать на все их вопросы. Они честно старались не смотреть на маму и не видели, что она делает.

Увидев, как сильно разлился ручей, сказал мистер Эдвардс, он понял, что Санта-Клаусу через него не переправиться.

— Но вы же переправились,— возразила Лора.

— Да,— отвечал мистер Эдвардс, — но ведь Санта-Клаус очень старый и толстый. Ему не под силу то, что может сделать длинный тощий человек вроде меня.

И тогда мистер Эдвардс рассудил, что раз Санта-Клаус не сможет переправиться через ручей, значит, на юг ему дальше Индепенденса не добраться. Зачем ему ехать сорок миль по прерии, если все равно придется поворачивать назад? Ясно, что он не станет этого делать!

Поэтому мистер Эдвардс пошел пешком в Индепенденс.

— В такой дождь? — спросила Мэри, и мистер Эдвардс ответил, что на нем был резиновый плащ. Проходя по Индспенденсу, он повстречал на улице Санта- Клауса.

— Средь белого дня? — спросила Лора. Она не могла поверить, что кто-то мог увидеть Санта-Клауса днем.

— Да нет же,— возразил мистер Эдвардс,— на дворе стояла ночь, но из окон трактнров лился свет.

«Здорово, Эдвардс», — сказал ему Санта-Клаус.

— Разве он вас знает? — изумилась Лора, а Мэри спросила, откуда он узнал, что это был настоящий Санта-Клаус.

Мистер Эдвардс ответил, что Санта-Клаус знает всех. А он узнал Санта-Клауса по бороде. Западнее реки Миссисипи ни у кого нет такой длинной, густой белой бороды.

Итак, Санта-Клаус сказал:

«Здорово, Эдвардс! Прошлый раз, когда я вас видел, вы ночевали на мешке мякины в Теннесси».

И правда, мистер Эдвардс вспомнил, что тогда Санта-Клаус подарил ему пару красных вязаных рукавиц.

Потом Санта-Клаус сказал:

«Насколько мне известно, вы теперь живете где-то неподалеку от реки Вердигрис. Не встречались ли вам в тех краях две девочки, Мэри и Лора?»

«Разумеется, я с ними знаком»,— отвечал ему на это мистер Эдвардс.

«Меня ужасно огорчает, что эти милые, славные, послушные девочки меня ждут, а я должен их разочаровать. Но вода так высоко поднялась, что я не смогу переправиться через этот противный ручей. Я просто ума не приложу, как мне добраться до их хижины на нынешнее Рождество, Эдвардс, - продолжал Санта-Клаус.— Не могли бы вы оказать мне любезность и отнести им подарки?»

«Конечно, с превеликим удовольствием,- сказал ему мистер Эдвардс.

Потом Санта-Клаус с мистером Эдвардсом перешли улицу и направились к столбу, к которому Санта-Клаус привязал своего навьюченного мула.

— Разве он не на олене приехал? — удивилась Лора.

— Неужели ты не понимаешь.— вмешалась Мэри. — Снега-то ведь нет.

— Вот именно, — подтвердил мистер Эдвардс. — По юго-западу Санта-Клаус путешествует на муле.

Санта-Клаус отвязал мешок, покопался в нем и вытащил подарки для Мэри и Лоры.

— Где же они? — вскричала Лора, а Мэри спросила:

— А что он сделал дальше?

Потом он пожал руку мистеру Эдвардсу и сел на свою прекрасную гнедую лошадку. Для человека такого веса и крепкого сложения Санта-Клаус прекрасно держится в седле. Он завязал свою длинную седую бороду платком, сказал: «Будьте здоровы, Эдвардс» — и, насвистывая, поехал по дороге, ведущей к Форт-Доджу, за ним шел навьюченный мул.

Лора и Мэри на минутку умолкли, раздумывая о том, что они услышали. Потом мама сказала:

— А теперь вы можете посмотреть свои подарки.

В Лорином чулке что-то ярко блестело. Она с визгом вскочила с постели. Мэри побежала вслед за ней, но Лора ее обогнала. Блестящим предметом оказалась новенькая жестяная кружка.

В Мэрином чулке лежала точно такая же. Теперь у каждой из них будет по собственной кружке. Лора прыгала по дому, кричала и смеялась, а Мэри сияющими глазами молча смотрела на свою новую кружку.

Потом Мэри и Лора снова засунули руки в чулки. Сначала они вытащили оттуда две длинные-предлинные конфеты. Конфеты были мятные, с красными и белыми полосками. Девочки долго не могли оторвать глаз от этих прекрасных конфет, а Лора свою даже разочек лизнула. Мэри не была такой нетерпеливой и свою конфету лизать не стала.

Но чулки еще не опустели! Девочки вытащили оттуда по бумажному кульку. В каждом кульке лежал пряник в форме сердечка. Сверху коричневые пряники были обсыпаны белым сахаром. Крупинки сахара блестели, как снежинки.

Разве можно съесть такие красивые пряники? Мэри и Лора долго на них глядели. Наконец Лора перевернула свой пряник и откусила кусочек снизу — чтоб никто ничего не заметил. Внутри пряник оказался белый! Он был испечен из чистейшей белой муки с белым сахаром.

Мэри с Лорой даже и в голову не пришло посмотреть, нет ли в чулках чего-нибудь еще. Кружки, конфеты, пряники — это и так слишком много. От счастья они просто онемели. Но мама спросила:

— А вы уверены, что чулки уже пусты?

Тогда они засунули руки в чулки и в каждом носке нашли по новенькой блестящей монетке. Им никогда и во сне не снилось, что у них может быть такая вещь, как целый цент. Подумать только — у них теперь есть по кружке, по прянику и конфете да еще и по целому центу!

Такого Рождества еще ни разу не бывало!

Теперь, наверное, настало время поблагодарить мистера Эдвардса за то, что он привез им из Индепенденса такие замечательные подарки. Но Мэри с Лорой совсем забыли про мистера Эдвардса. Они позабыли даже и про Санта-Клауса. Конечно, через минуту они наверняка бы сами про них вспомнили, но не успели они что-нибудь сказать, как мама ласково заметила:

— Разве вы не хотите поблагодарить мистера Эдвардса?

— Ах, спасибо, мистер Эдвардс, большое вам спасибо! — от всего сердца воскликнули девочки, а папа крепко пожал мистеру Эдвардсу руку.

Папа, мама и мистер Эдвардс прямо чуть не плакали.

Лора никак не могла понять почему и снова стала смотреть на свои прекрасные подарки.

Вдруг мама ахнула, Лора подняла глаза и увидела, что мистер Эдвардс вынимает из карманов бататы. Он сказал, что они помогли ему уравновесить на голове узел с одеждой, когда он переплывал ручей. Он думает, что они будут хорошим гарниром к рождественской индейке.

Бататов было всего девять штук. Их мистер Эдвардс тоже принес из города.

— Это уж слишком, Эдвардс, — сказал папа. — Нам никогда вас не отблагодарить.

Мэри с Лорой так разволновались, что даже не стали завтракать. Они напились молока из новых блестящих кружек, но рагу из кролика и кукурузную кашу есть так и не смогли.

— Не заставляй их, Чарльз, — сказала мама. — Мы скоро будем обедать.

По случаю Рождества мама зажарила на обед сочную нежную индейку, Бататы испекли в золе и тщательно вытерли, чтобы их можно было есть прямо с вкусной кожурой. К обеду мама припасла каравай хлеба из остатков белой муки, а на сладкое сварила компот из сушеной ежевики и испекла маленькие прянички, но не с белым сахаром, а с коричневым.

Потом папа с мамой и мистер Эдвардс сидели у очага и вспоминали о том, как они проводили Рождество в Теннесси и на севере, в Висконсине, а Мэри с Лорой тем временем любовались своими замечательными пряниками, играли с монетками и пили воду из новых кружек. Потом стали потихоньку лизать свои конфеты и лизали их до тех пор, пока каждая палочка не заострилась.

Да, это было поистине счастливое Рождество.

Крик в ночи

Дни теперь стали короткие и серые, а ночи очень холодные и темные. Тучи низко висели над домиком и окутывали всю унылую прерию. Шел дождь, а иногда ветер приносил с собою снег. Твердые снежинки кружились в воздухе над грустно поникшими стеблями травы. А на следующий день от снега не оставалось и следа.

Папа каждый день ходил на охоту и расставлял капканы. Мэри и Лора помогали маме по хозяйству, а потом садились у очага и шили лоскутные одеяла или играли с Крошкой Кэрри.

Иногда они вязали корзинки из веревочки или садились друг против друга, хлопали в ладоши и весело пели в такт:

Бобовая каши. Чудесная каша, Горячая каша, Холодная каша — Любимая наша! Хотите ли кашу, Бобовую кашу, Горячую кашу. Холодную кашу — Любимую нашу? Несите нам кашу. Бобовую кашу, Горячую кашу. Холодную кашу — Любимую нашу!

И правда, на ужин нет ничего вкусней бобовой каши, Когда папа, замерзший и усталый, возвращался домой с охоты, мама клала в тарелки с кашей по кусочку сала. Лора любила кашу и горячей, и холодной. Каша всегда оставалась вкусной.

Ветер дул день и ночь. Он выл, ревел, свистел, скулил и жалобно всхлипывал. К вечному вою ветра все постепенно привыкли. Он выл весь день, всю ночь, и даже сквозь сон его было слышно. Но однажды ночью раздался такой страшный крик, что все проснулись.

Папа вскочил с кровати.

— Что это, Чарльз? — спросила мама.

— Это кричит какая-то женщина,— быстро одеваясь, сказал папа. — Крик шел с той стороны, где живут Скотты.

— Неужели с ними что-нибудь случилось? — испуганно воскликнула мама.

Папа надевал сапоги. Он всунул в сапог ногу, зацепил пальцами рук петли, пришитые к краю высокого голенища, изо всех сил дернул и затопал ногой в пол, пока сапог не наделся,

— Может, Скотт заболел,— сказал он, натягивая второй сапог.

— А вдруг это… — прошептала мама.

— Нет,— ответил папа.— Я же тебе все время толкую, что они ничего дурного делать не собираются. Они тихо и мирно живут в своих лагерях среди утесов.

Лора тоже хотела встать, но мама велела ей лежать спокойно, и она снова улеглась в постель.

Папа надел теплую клетчатую куртку, меховую шапку и шарф, зажег в фонаре свечку, взял ружье и торопливо вышел из дома.

Когда он закрывал за собой дверь, Лора увидела, как темно на дворе. Ночь была совершенно черная, на небе ни звездочки. Лора никогда не видела такой сплошной тьмы.

— Почему так темно, мама? — спросила она.

— Собирается буря,— ответила ей мама. Она втащила внутрь ремешок от задвижки, подбросила в огонь полено и легла. — Постарайтесь уснуть, девочки.

Но мама не спала, да и Лора с Мэри тоже не спали.

Они лежали и прислушивались, но ничего, кроме ветра, не слышали.

Мэри спрятала голову под одеяло и прошептала:

— Скорей бы папа вернулся.

Лора кивнула, но сказать ничего не могла. Ей казалось, будто она видит, как папа шагает среди утесов по тропинке, ведущей к дому мистера Скотта. Яркие вспышки света мелькают сквозь дырочки в жестяном фонаре, а потом дрожащие огоньки теряются в черной тьме.

Прошло очень много времени, и Лора прошептала:

— Наверно, уже утро.

Мэри в ответ кивнула. Все это время они лежали, прислушиваясь к ветру, а папы все не было.

И вдруг, заглушая вой ветра, тот же страшный крик раздался снова. Казалось, кто›то кричит совсем рядом.

Лора вскрикнула и вскочила с кровати. Мэри нырнула под одеяло. Мама встала и начала быстро одеваться. Она подбросила в очаг еще одно полено и велела Лоре спать. Но Лора так жалобно упрашивала маму, что та сжалилась и велела ей только закутаться в шаль.

Они стояли у очага и прислушивались, но, кроме ветра, ничего не слышали. Сделать они тоже ничего не могли, но зато по крайней мере не спали.

Вдруг папа застучал кулаками в дверь и крикнул:

— Открой мне. Каролина! Скорей!

Мама открыла дверь, папа вошел и быстро захлопнул дверь за собой. Он сильно запыхался. Сдвинув шапку на затылок, он сказал:

— Ух! Мне до сих пор страшно!

— Кто это кричал? — спросила мама.

— Пума,— ответил папа.

Он рассказал, что чуть ли не бегом добежал до дома мистера Скотта. В доме было темно и тихо. Он обошел дом со всех сторон, послушал, посветил фонарем, но ничего особенного не заметил. Только такой дурак, как он, мог вскочить среди ночи и пробежать две мили лишь из-за того, что услышал вой ветра, подумал он.

Ему не хотелось, чтобы мистер и миссис Скотт про это узнали, и потому он не стал их будить, а как можно быстрее побежал обратно, Холод был лютый. Когда папа проходил по тропе в том месте, где она вьется по краю утесов, крик раздался прямо у него под ногами.

— У меня волосы встали дыбом, да так, что чуть шапку с головы не сбросили,— сказал папа.— Я с перепугу кинулся домой, как трусливый заяц.

— А где же пума? — спросила мама.

— На верхушке дерева. На верхушке того высокого тополя, что растет у края утесов.

— Папа, а она за тобой не погналась? — спросила Лора. Папа ответил, что не знает.

— Ладно, теперь ты вне опасности, — сказала мама.

— Да, и очень этому рад. В такую темную ночь нельзя гоняться за пумами, Послушай-ка, Лора, где моя снималка для сапог?

Снималку для сапог папа сделал из куска дубовой доски, на одном конце которой была выемка, а посередине прибита поперечная планка. Когда Лора положила доску на пол планкой вниз, конец доски с выемкой поднялся кверху. Папа поставил ногу на доску, засунул каблук сапога другой ноги в выемку, и, пока он вытаскивал ногу из сапога, выемка держала сапог на месте. Потом папа точно так же стащил второй сапог. Сапоги были тесные, и снять их без снималки было очень трудно.

Когда папа стащил сапоги, Лора спросила:

— А девочку пума утащить может?

— Конечно может. Она может ее убить и съесть. Вы с Мэри не выходите из дома, пока я ее не застрелю. Как только рассветет, я возьму ружье и пойду ее искать.

Весь день папа искал пуму. И завтра, и послезавтра тоже. Он нашел следы пумы, нашел шкуру и кости антилопы, которую она сожрала, но самой пумы нигде не было. Она удирала по верхушкам деревьев и не оставляла никаких следов.

Папа сказал, что не успокоится, покуда ее не убьет. Нельзя оставлять пум на свободе там, где живут маленькие девочки. Но эту пуму он так и не убил и вскоре перестал ее разыскивать, Однажды он повстречал в лесу индейца. Они с индейцем стояли в холодном мокром лесу, смотрели друг на друга и молчали, потому что каждый умел говорить только на своем языке. Но индеец показал папе следы пумы, направил ружье на верхушку дерева, потом на землю, и папа понял, что он подстрелил ее на дереве. Потом индеец показал на небо, на запад и на восток. Это означало, что убил он ее вчера.

Все кончилось благополучно, Пума была мертва.

Лора спросила, может ли пума утащить маленького индейчонка, убить его и съесть, и папа сказал, что может. Наверное, поэтому индеец ее и застрелил.

Праздник индейцев

Зима наконец кончилась, Ветер уже не дул так сильно, и стало теплее, Однажды папа сказал, что видел стаю диких гусей, летевших на север. Настало время везти шкуры в Индепенденс.

— Но ведь индейцы так близко! — сказала мама.

— Это дружественные индейцы,— возразил папа. Он часто встречал их в лесу, когда ходил на охоту. Бояться их совсем не нужно.

— Да, конечно, — согласилась мама. Но Лора знала, что мама их боится. — Поезжай. Чарльз, — продолжала мама. — И поскорее возвращайся,

На следующее утро еще до восхода солнца папа запряг в фургон Пэт и Пэтти, уложил все шкуры и уехал.

Лора и Мэри считали долгие скучные дни. Один, два, три, четыре, а папа все не возвращался. На утро пятого дня девочки уже не сводили глаз с дороги.

День выдался солнечный. Ветер был еще холодным, но в воздухе уже запахло весной. В огромном голубом небе раздавалось кряканье диких уток и крики диких гусей. Построившись длинной черной цепочкой, они улетали на север.

Лора и Мэри играли во дворе. Стояла прекрасная погода. Бедняга Джек смотрел на них и вздыхал. Он не мог ни бегать, ни играть, потому что сидел на цепи. Мэри и Лора пытались его утешить, но он не хотел. чтоб его утешали. Он хотел быть свободным.

Ни утром, ни днем папа не приехал. Мама сказала, что он, наверное, не смог быстро обменять шкуры.

После обеда Лора и Мэри стали играть в классы. Палкой они провели полосы на сырой земле, Мэри не очень хотелось скакать. Ей скоро исполнится восемь лет, а игра в классы не подходит для молодой леди. Лора долго ее уговаривала, дразнила, а потом сказала, что если они останутся во дворе, то сразу увидят. как папа поднимется от ручья, Поэтому Мэри тоже скакала.

Вдруг она остановилась на одной ноге и спросила:

— Что это?

Лора еще раньше услышала какой-то странный звук и тоже остановилась.

— Это индейцы,— сказала она.

Мэри поставила на землю вторую ногу и неподвижно застыла. Она очень испугалась. Лора не испугалась, но от этого звука ей стало как-то не по себе. Он напоминал стук топора или лай собак. Казалось, будто множество голосов поет песню, совсем не похожую на те песни, какие Лора слышала раньше. Звуки были дикие, грубые, но не злобные.

Звуки доносились не очень ясно, потому что их заглушали холмы, деревья и ветер да вдобавок еще сердитое рычание Джека.

Мама вышла из дома и с минуту прислушивалась. Она велела девочкам идти домой. увела в дом Джека, закрыла дверь и втащила внутрь ремешок от задвижки.

Девочки больше не играли. Они смотрели в окно и прислушивались, В доме звук был едва слышен. Иногда он совсем замолкал, но потом раздавался снова.

Мама с Лорой в этот день постарались закончить всю домашнюю работу пораньше. Они заперли корову, теленка и Зайку в конюшню, Молоко мама взяла домой, процедила и убрала. Она достала из колодца ведро свежей воды, а Мэри с Лорой принесли дров. Звук все не замолкал. Он стал даже громче. У Лоры от него громко и часто стучало сердце.

Все собрались в доме, и мама заперла дверь изнутри. Теперь они не выйдут из дома до утра.

Солнце медленно садилось. Небо по краям прерии порозовело. В доме стало сумрачно, в очаге трепетали огоньки, мама готовила ужин, а Мэри с Лорой молча глядели в окно, Все кругом померкло, Земля окуталась тенью, а прозрачное небо стало светло-серым. И все время с ручья доносился этот звук — все громче и громче, все чаще и чаще, а у Лоры все громче и чаше стучало сердце.

Какими криками она встретила стук колес фургона! Она бросилась к двери, но открыть ее не могла. Мамане велела ей выходить, а сама вышла помочь папе внести в дом покупки.

Он вошел в дом с полными руками, а девочки вцепились ему в рукава и повисли у него на шее.

— Тише, тише! Вы собьете меня с ног! — с веселым смехом восклицал он. — Я ведь не дерево, чтоб на меня лезть!

Он положил свертки на стол, обнял Лору, подбросил ее в воздух, а другой рукой прижал к себе Мэри.

— Послушай, папа, — сказала Лора. — Почему индейцы так странно кричат?

— У них, наверное, какой-нибудь праздник, — ответил папа.— Я слышал эти звуки, когда проезжал по руслу ручья.

Потом папа пошел распрячь лошадей и взять оставшиеся вещи. Он привез плуг, но оставил его в конюшне, а семена на всякий случай захватил домой. Он купил сахар, на этот раз не белый, а коричневый. Белый сахар слишком дорог. Но зато он привез немного белой муки, Еще он привез кукурузную муку, соль, кофе и все необходимые семена. Он привез даже семенной картофель. Лоре очень хотелось отведать картофеля, но его надо сохранить для посадки.

Потом папа улыбнулся, развернул бумажный кулек с печеньем, положил его на стол, а рядом поставил стеклянную банку с зелеными маринованными огурчиками.

— Я решил, что нам пора чем-то полакомиться,- сказал папа.

У Лоры прямо слюнки потекли, а мама сияющими глазами взглянула на папу. Он не забыл, как ей хотелось маринованных огурцов.

Но и это было не все. Папа вручил маме пакет и стал смотреть, как она его разворачивает. В пакете лежал красный ситец ей на платье,

— Ах. Чарльз! Зачем ты его купил? Это уж слишком! — воскликнула мама, но глаза у нее сияли, а папа радостно улыбался.

Папа повесил шляпу и куртку на колышки, подмигнул Мэри с Лорой. уселся и вытянул ноги к огню.

Мэри тоже села и сложила руки на коленях, а Лора забралась на колени к папе и стала колотить его по груди кулачками.

— Где он? Где он? Где мой подарок? — кричала она.

Папа засмеялся — словно колокол зазвонил — и сказал:

— Кажется, у меня что-то лежит в кармане рубашки.

Он вытащил маленький пакетик какой-то странной формы и стал очень, очень медленно его разворачивать.

— Сначала тебе, Мэри, — за то, что ты так терпеливо ждешь. — Он протянул Мэри гребенку для волос. — А это тебе, непоседа,— сказал он Лоре.

Гребенки были совершенно одинаковые. Они были сделаны из черного каучука и изогнуты так, чтобы их можно было плотно надеть на голову. В верхней части гребенок были вырезаны изогнутые щелки, а на самой серединке — пятиконечная звездочка. Сквозь эти отверстия были продернуты яркие ленточки.

У Мэри ленточка была голубая, а у Лоры — красная.

Мама пригладила девочкам волосы и надела им гребенки. В золотистых волосах Мэри прямо надо лбом засверкала голубая звездочка, а в темных волосах Лоры прямо надо лбом зажглась красная.

Лора посмотрела на Мэрину звездочку, а Мэри — на Лорину‚ и от радости обе засмеялись. У них еще никогда не было таких красивых вещей.

— А себе ты совсем ничего не привез. Чарльз, - укоризненно заметила мама.

— Себе я привез плуг, — возразил папа.— Скоро потеплеет, и я начну пахать.

Такого веселого и счастливого ужина у них давно уже не было. Папа благополучно вернулся домой. После надоевших за долгие месяцы уток, гусей, оленины и индеек жареная солонина казалась особенно вкусной. А вкусней печенья и маринованных огурчиков они ни- чего не едали.

Папа рассказал им, какие он привез семена. Они посеют репу, морковку, лук и капусту. Еще у них будут бобы и горох. Он привез кукурузу, пшеницу, табак и семенной картофель. И даже арбузные семечки,

— Когда мы соберем урожай с этой плодородной земли, мы заживем по-царски! — сказал он маме.

Они совсем позабыли о шуме, доносившемся из лагеря индейцев. Ставни на окнах были закрыты, ветер гудел в трубе и завывал вокруг дома. Они так привыкли к ветру, что перестали его замечать. Но стоило ему хоть на минутку стихнуть, как Лора снова слышала дикие, пронзительные, частые звуки из лагеря индейцев.

Потом папа рассказал маме о чем-то, что заставило Лору тихо сидеть и внимательно слушать. В Индепенденсе он узнал, что правительство хочет убрать с Индейской Территории всех белых поселенцев. Индейцы пожаловались на белых правительству и получили такой ответ из Вашингтона.

— Не может быть! — воскликнула мама. — После того как мы столько здесь сделали!

Папа сказал, что он этому не верит,

— Правительство всегда разрешало поселенцам оставлять себе землю, на которой они живут. Оно прикажет индейцам уйти подальше. Мне ведь прямо из Вашингтона передали, что эта земля вот-вот откроется для заселения.

— Пора бы им уладить это дело и перестать об этом говорить,— заметила мама.

Лора и Мэри долго не могли уснуть. Папа с мамой сидели у очага, и при свете свечи папа читал маме вслух газету, которую он привез из Канзаса. Газета подтверждала то, что он сказал,— правительство не обидит белых поселенцев.

Когда ветер стихал, до Лоры глухо доносился шум дикого праздника в лагере индейцев. Порой ей даже казалось, что эти свирепые ликующие звуки заглушают шум ветра. Сердце у нее стучало все чаще и чаще.

— Хай-юю! Хай-юю! Хай-юю! — вопили индейцы.

Пожар в прерии

Наступила весна, Теплый ветер приносил сладкие ароматы, и кругом опять стало просторно, ясно и весело. Высоко в чистом небе проплывали сияющие белые облака, Их тени проносились над прерией. Тени были прозрачные и светло-коричневые, а вся прерия была окрашена мягкими, бледными тонами мертвой травы.

Папа запряг в плуг Пэт и Пэтти и начал распахивать дерн. Острый плуг, который изо всех сил тащили Пэт и Пэтти. выворачивал из земли большие плотные комья, в которых густо переплелись корни травы. Позади оставалась сплошная ровная полоса перевернутых пластов.

Мертвая прошлогодняя трава была такая высокая и густая, что ее длинные стебли оставались внизу, а корни торчали из-под пластов.

Но папа, Пэт и Пэтти продолжали работать. Папа сказал, что в этом году картофель и кукуруза вырастут на дерне, в будущем году вся старая трава сгниет, а года через два или три получится аккуратно вспаханное поле. Папе нравилась эта земля — она была очень плодородная, и на ней не было ни единого камня, дерева или пня.

Теперь по индейской тропе проезжало множество индейцев. Индейцы были повсюду. Эхо их выстрелов доносилось с русла ручья, где они охотились. Никто не знал, сколько индейцев скрывается в прерии. Прерия только казалась ровной, но на самом деле на ней было много впадин и возвышений, и поэтому Лора вдруг замечала индейца там. где еще минуту назад никого не было.

Индейцы часто приходили к дому. Некоторые вели себя дружественно, другие были грубые и злые. Всем нужны были еда и табак, и мама давала им все, чего они хотели. Она их боялась. Если индеец показывал на что-нибудь и начинал бормотать, мама сразу отдавала ему то, что он просил. Но большую часть провизии она прятала и запирала.

Джек все время злился — даже на Лору. Его не спускали с цепи, он все время лежал и ненавидел индейцев. Лора с Мэри постепенно к ним привыкли и перестали удивляться. Однако они чувствовали себя спокойнее, когда рядом был папа или Джек.

Однажды Мэри с Лорой помогали маме готовить обед, а Крошка Кэрри играла на солнце. Вдруг солнце померкло.

— Собирается буря,— сказала мама, выглянув в окно. Лора тоже посмотрела в окно и увидела, что на юге густые черные тучи заволакивают солнце,

Пэт и Пэтти стремглав бежали с поля. Папа мчался за ними, едва удерживая тяжелый плуг.

— Прерия горит! — крикнул он. — Набери полную бадью воды! Положи в нее мешки! Скорей!

Мама кинулась к колодцу. Лора побежала за бадьей, Папа привязал Пэт и Пэтти к стене дома, а корову с теленком запер в конюшне. Потом поймал Зайку и крепко привязал его к северному углу дома. Мама быстро вытаскивала из колодца ведра с водой. Лора побежала за мешками, которые папа выбросил из конюшни.

Небо почернело, стало темно, как после захода солнца. Папа, подгоняя криками Пэт и Пэтти, пропахивал вокруг дома длинные борозды — одну с западной стороны, другую с южной, третью с восточной. Мимо длинными скачками проносились зайцы. Папу они не замечали, словно его тут и не было.

Пэт и Пэтти галопом вернулись к дому. Папа с плугом, подпрыгивая, примчался вслед за ними и привязал их ко второму северному углу. Бадья была полна воды. Лора помогала маме класть мешки в воду, чтобы они хорошенько намокли.

— Я смог пропахать только одну борозду. - сказал папа‚— Слишком мало времени. Поторапливайся. Каролина. Огонь бежит быстрее лошади.

Когда папа с мамой поднимали бадью, через нее перепрыгнул огромный заяц. Лоре мама велела не отходить от дома, Они с папой схватили бадью и бегом потащили ее к борозде.

Лора осталась возле дома. Ей было видно, как надвигается красный огонь, над которым клубится дым.

Мимо пробегали все новые и новые зайцы. Они не обращали внимания на Джека, да и он их тоже не замечал. Он не сводил глаз с красных отблесков, пробивавшихся из-под тучи дыма, дрожал, скулил и прижимался к Лоре.

Ветер крепчал и бешено выл. Спасаясь от наступавшего огня, к руслу ручья летели тысячи птиц, бежали тысячи зайцев.

Папа шел вдоль борозды, поджигая траву на той стороне, откуда надвигался пожар, Мама шла следом, сбивая мокрым мешком языки огня, норовившие перебраться через борозду. Прерия кишмя кишела скачущими зайцами. По двору торопливо проползали змеи; вытянув шеи и распустив веером крылья, молча метались степные куропатки. Вой ветра мешался с пронзительными криками птиц.

Огонек, который разжег папа, теперь со всех сторон окружил дом. Папа помогал маме сбивать его мокрыми мешками.

Огонь разгорался все сильнее, пожирая сухую траву в борозде. Папа с мамой бегали взад-вперед в туче дыма, хлестали огонь мешками, а когда он перебирался через полосу, затаптывали ногами.

Степной пожар ревел все громче и громче, ветер выл и раздувал его все сильнее. Длинные языки огня, вспыхивая и извиваясь. с ревом заметались вверх. Из сплошной стены огня вырывались большие искры. Ветер гнал их вперед, они ярко вспыхивали и лизали траву. Над клубами дыма полыхали красные отблески.

Девочки прислонились к стене дома. Они держались за руки и дрожали. Крошка Кэрри сидела в доме, Лора хотела что-нибудь сделать, но в голове у нее все кружилось и ревело‚ словно и там бушевал пожар. Глаза покраснели, из них катились слезы. От дыма першило в носу и в горле.

Джек выл. Пэт, Пэтти и Зайка дергали веревки и дико ревели.

Страшные оранжевые и желтые языки огня неслись быстрее лошадей, дрожащим жутким светом освещая все кругом.

Папин огонек прожег узкую черную полосу. Двигаясь навстречу ветру, он медленно подползал к яростно бушевавшему большому огню, и вдруг большой огонь поглотил маленький.

Ветер неистово заревел, затрещал, жутко завыл. пламя взмыло в расколовшийся воздух. Огонь окружил весь дом.

Потом все кончилось. Огненная стена с ревом пронеслась мимо и исчезла.

Папа с мамой все еще продолжали сбивать тлевшие тут и там огоньки. Когда все они погасли, мама пошла домой умываться. Она вся дрожала, по ее лицу струился пот, перемешанный с копотью.

— Теперь можно не беспокоиться, — сказала она, — Благодаря встречному огню мы спасены. Все хорошо, что хорошо кончается.

В воздухе стоял запах гари. Вся прерия до самого края неба выгорела дочерна. С земли поднимались струйки дыма, ветер разносил повсюду хлопья сажи. Все казалось чужим и жалким. Но папа с мамой не унывали — ведь пожар кончился и огонь не причинил им вреда.

Папа сказал, что их дом чуть не сгорел, но чуть не считается, и спросил маму:

— Что бы ты сделала, если бы пожар случился, когда я был в Индепенденсе?

— Как что? Побежала бы к ручью вместе с птицами и зайцами, — ответила мама.

Все птицы и дикие звери знали, что надо делать. Спасаясь от огня, они бежали, летели, скакали и ползли к воде. Одни только маленькие полосатые суслики нырнули в глубь своих норок. Теперь они первыми вылезли наверх и разглядывали дымящуюся голую прерию. Потом с русла ручья вылетели птицы, а за ними, осторожно оглядываясь, прискакал один заяц, Прошло очень много времени, пока оттуда выползли змеи и проковыляли куропатки.

Огонь угас среди утесов. Ни до русла ручья, ни до лагеря индейцев он не добрался.

Вечером к папе пришли мистер Эдвардс и мистер Скотт. Они были очень встревожены — уж не индейцы ли подожгли прерию, чтобы сжечь всех белых поселенцев.

Папа так не думал. Он сказал, что индейцы всегда поджигают прерию, чтобы быстрее росла зеленая трава и чтобы по прерии легче было ездить. Их лошадки не могут быстро бегать по густой, высокой мертвой траве. А теперь земля расчищена, и он этому очень рад, потому что легче будет пахать.

Пока они разговаривали, из лагеря индейцев доносились крики и бой барабанов. Лора тихонько сидела на пороге, прислушиваясь к разговору и к шуму в лагере индейцев. Большие звезды низко висели в небе, мерцая над обгоревшей прерией, и ветер ласково раздувал Лоре волосы.

Мистер Эдвардс сказал, что в лагере собралось слишком много индейцев и ему это не нравится. Мистер Скотт сказал, что раз здесь собралось столько дикарей, они наверняка задумали недоброе.

— Хороший индеец — это мертвый индеец,— сказал он,

Папа сказал, что он об этом ничего не знает, но думает, что если индейцев оставить в покое, они никого не тронут. С другой стороны, их столько раз оттеснили на запад, что они, естественно, возненавидели белых. Но индейцы должны понимать, что белых им не одолеть. В Форт-Гибсоне и Форт-Додже столько солдат, что эти индейцы ничего худого не затеют.

— Я знаю, зачем они тут собираются, Скотт, — сказал папа. — Они готовятся к весенней охоте на бизонов.

Он сказал, что в лагерях собралось с полдюжины разных племен. Обычно эти племена воюют друг с другом, но весной заключают мир и все вместе собираются на большую охоту.

— Они заключили мир и теперь думают только про охоту на бизонов. Вряд ли они вступят на тропу войны против нас. Они поговорят друг с другом, отпразднуют свои праздники, а потом поедут по следам бизонов. Стада бизонов скоро двинутся на север за зеленой травой. Я и сам не прочь отправиться на такую охоту! Там будет на что посмотреть

— Может, вы и правы, Инглз, - протянул мистер Скотт‚— Я обязательно передам ваши слова миссис Скотт, а то она никак не может выбросить из головы резню в Миннесоте.

Военный клич индейцев

На следующее утро папа, насвистывая, отправился пахать. В полдень он вернулся домой весь черный от копоти, оставшейся после пожара. но очень довольный, потому что высокая трава ему теперь не мешала.

Однако из-за индейцев на душе было тревожно.

В русле ручья их собиралось все больше и больше. Днем Мэри с Лорой видели дым от костров, а по ночам до них доносились жуткие крики.

Вернувшись с поля, папа пораньше окончил все дела и запер в конюшню Пэт и Пэтти‚ Зайку и корову с теленком.

Когда над прерией стали сгущаться тени и утих ветер, шум из лагеря стал доноситься все громче и громче. Папа привел домой Джека, запер дверь, втащил внутрь ремешок задвижки и не велел никому до утра выходить из дома.

К домику подползла ночь, и темнота наводила ужас. Индейцы пронзительно кричали и били в барабаны.

Сквозь сон Лора все время слышала эти дикие вопли и дробный бой барабанов. Джек царапал когтями пол и глухо рычал. Папа то и дело поднимался с постели и прислушивался.

Однажды вечером он вытащил из-под кровати форму для отливки пуль, Сидя у очага, он плавил свинец и отливал пули, пока не израсходовал весь свинец до последнего кусочка.

Девочки не спали и смотрели на папу. Он еще никогда не отливал столько пуль зараз.

— Зачем ты с ними возишься, папа? — спросила Лора.

— От нечего делать,— весело насвистывая, ответил папа. Но ведь он весь день пахал и так устал, что даже на скрипке играть не мог. Вместо того чтобы допоздна сидеть и отливать пули, ему бы лучше выспаться.

Индейцы у них больше не появлялись, и Лора уже много дней не видела ни одного индейца. Мэри ни за что не хотела выходить из дома. Лора играла во дворе одна, но ей все время казалось, что кто-то, притаившись в прерии, за нею следит и незаметно подползает к ней сзади. Она быстро оборачивалась, но нигде никого не было.

Мистер Скотт и мистер Эдвардс с ружьями пришли к папе в поле, поговорили с ним о чем-то и ушли. Лора огорчилась, что мистер Эдвардс даже не зашел в дом.

За обедом папа рассказал маме, что некоторые поселенцы предлагают построить укрепление. Лора не знала, что такое укрепление. Папа сказал мистеру Скотту и мистеру Эдвардсу, что это глупо.

— Если даже укрепление нам понадобится, мы все равно не успеем его построить, — объяснил он маме. — Нельзя показывать индейцам, что мы их боимся.

Мэри и Лора переглянулись. Они знали, что задавать вопросы бесполезно. Им скажут, что за столом дети должны молчать, пока их не спросят, или что детей должно быть видно, но не слышно.

После обеда Лора спросила маму, что такое укрепление, но мама ответила, что это не ее ума дело. Лора убедилась, что от взрослых все равно толку не добьешься. А Мэри глянула на Лору с таким видом, словно хотела сказать: «Я же тебе говорила».

Почему папа не должен показывать, будто он чего-то боится? Папа никогда ничего не боялся. Лора не хотела показывать, будто она боится, но на самом деле очень боялась. Она боялась индейцев. Джек теперь не опускал уши и не улыбался Лоре. Даже когда Лора его гладила, уши у него торчали кверху, волоски на шее топорщились, а зубы были оскалены. Глаза у него были злые. С каждой ночью он рычал все свирепей, барабаны индейцев били все чаще и чаще. а дикий вой становился все пронзительней и громче.

Однажды посреди ночи Лора проснулась от какого-то жуткого звука, она села в кровати и закричала.

Мама быстро подбежала к ней и ласково сказала:

— Успокойся, Лора. Ты напугаешь Крошку Кэрри.

Лора прижалась к маме и увидела, что на ней не рубашка, а платье. Очаг погас, в доме было темно, но мама еще не ложилась. В окно лился лунный свет.

Ставни были открыты, папа стоял в темноте у окна. В руках он держал ружье.

Из тьмы доносились бой барабанов и жуткие вопли индейцев. Потом опять раздался тот же страшный звук. Лоре показалось, будто она куда-то падает и вокруг нет ничего, за что можно ухватиться. Прошло много времени, прежде чем к ней вернулась способность видеть, думать или разговаривать.

— Что это! — вскричала Лора. — папа, что это?

Она вся дрожала, ее даже затошнило. Она слышала бой барабанов и дикие, пронзительные вопли. Мама крепко прижала ее к себе, а папа сказал:

— Это боевой клич индейцев.

Мама что-то ему шепнула, но папа возразил:

— Пусть знают, Каролина.

Он объяснил Лоре, что индейцы таким способом говорят про войну. Только говорят, и при этом пляшут вокруг костров. Лоре и Мэри нечего бояться, потому что папа с ними, и Джек тоже с ними, а в Форт-Гибсоне и Форт-Додже — солдаты.

— Поэтому не бойтесь, девочки,— повторил папа.

Лора, вздохнув, сказала:

— Хорошо, папа, — но все равно до смерти боялась.

Мэри ни слова не могла сказать, она спряталась под одеяло и вся дрожала.

Потом Кэрри заплакала, мама взяла ее на руки, села в кресло и стала укачивать. Лора слезла с кровати, подошла к маме и уткнулась ей в колени. Мэри последовала ее примеру и тоже прижалась к маме. Дикие вопли были страшнее воя волков. Сейчас начнется что- то ужасное, подумала Лора. И оно началось — раздался боевой клич индейцев,

Эта ночь была страшнее всякого кошмара. Кошмар — это всего лишь сон, и когда он становится невыносимым, человек просыпается. Но это происходило наяву, и проснуться Лора не могла. Она не могла никуда от этого уйти.

Когда боевой клич смолк, Лора поняла, что индейцы до нее еще не добрались. Она все еще сидит в темном доме около мамы. Мама дрожала всем телом. Джек долго рычал, а под конец жалобно завыл. Кэрри опять заплакала, а папа вытер со лба пот и сказал:

— У-у-у-х! Я еще в жизни такого не слыхивал. Интересно, как они этому научились? — спросил он, но никто ему не ответил. — Им и ружей не надо. Этот рев хоть кого до смерти напугает,— продолжал папа.- У меня во рту так пересохло, что я, хоть убей, даже свистнуть не могу. Подай мне воды, Лора.

От этих слов Лоре сразу стало легче. Она принесла папе полный черпак воды. Он взял у нее черпак, улыбнулся, и она повеселела. Папа отпил немножко воды, еще раз улыбнулся, сказал:

— Ну вот, теперь я хоть посвистеть могу! — и стал насвистывать, показывая Лоре, что все в порядке.

Потом он прислушался. Лора тоже прислушалась.

Издалека донесся глухой топот лошадиных копыт — пит-пэт-пэт, пит-пэт-пэт. Топот приближался.

С одной стороны дома слышался бой барабанов и частые пронзительные вопли, а с другой — стук копыт мчащейся галопом лошадки.

Топот приближался, копыта стучали все громче, а потом всадник промчался мимо, и топот постепенно стих где-то на дороге к ручью.

В свете луны Лора разглядела черную индейскую лошадку и сидевшего на ней индейца. Он был закутан в одеяло, над бритой головой качались перья, а на стволе ружья мерцали отблески лунного света. Потом все исчезло и не осталось ничего, кроме пустынной прерии.

Папа сказал, что ничего не понимает. Это был тот самый осейдж, который пытался говорить с ним по-французски.

— И куда его несет среди ночи? — спросил папа, но никто ему не ответил, потому что никто ничего не знал.

Барабаны стучали, индейцы продолжали вопить. Жуткий боевой клич раздавался снова и снова.

Прошло очень много времени, и мало-помалу крики начали стихать. Крошка Кэрри наконец перестала плакать и уснула, а Мэри с Лорой мама велела ложиться спать.

На следующее утро никто не выходил из дома. Папа никуда не отлучался. Из лагеря индейцев не доносилось ни звука. Вся огромная прерия затихла. Лишь ветер, свистя, проносился над почерневшей землей. Нигде не шуршало ни единой травинки. Пролетая мимо дома, ветер ревел, словно бурный поток.

В эту ночь шум в лагере индейцев был еще страшней, чем накануне. Боевые кличи были хуже самого ужасного кошмара. Мэри с Лорой прижались к маме, бедняжка Кэрри плакала, папа с ружьем в руках караулил у окна. Джек всю ночь напролет бродил из угла в угол, а заслышав боевой клич, рычал и завывал в ответ.

С каждой ночью становилось все хуже и хуже. Мэри с Лорой так устали, что засыпали даже под бой барабанов и под вопли индейцев, но как только раздавался боевой клич, вздрагивали и в ужасе просыпались.

А тихие дни были даже страшнее ночей. Папа все время наблюдал и прислушивался. Плуг валялся в поле, где папа его бросил, Пэт, Пэтти, Зайка и корова с теленком были заперты в конюшне. Девочек не выпускали из дома. А папа ни на минуту не сводил глаз с прерии и при малейшем звуке тотчас оборачивался. За обедом он почти ничего не ел, то и дело вскакивал, выходил из дома и оглядывал прерию.

Однажды он уронил голову на стол и заснул. Мама, Мэри и Лора молчали, боясь его разбудить. Он ведь очень устал. Но не прошло и минуты, как он проснулся, вскочил и сердито крикнул маме:

— Смотри, чтобы я опять не заснул!

— Но ведь Джек все время настороже,— ласково успокоила его мама.

Третья ночь была хуже всех. Барабаны стучали все чаще, индейцы вопили все громче и яростней. Вверх и вниз по ручью им вторили другие индейцы, и в утесах гремело эхо. Не было ни минуты покоя. У Лоры все болело, но сильнее всего болело что-то внутри.

Не отходя от окна, папа сказал:

— Они ссорятся между собой. Наверно, скоро подерутся.

— Ох, Чарльз, хоть бы они и вправду подрались! — воскликнула мама.

Шум продолжался всю ночь. Незадолго до зари прозвучал последний боевой клич, и Лора уснула, прислонившись к маминому колену,

Проснулась она в кровати. Рядом спала Мэри. Дверь была открыта, и по солнечному свету, который лился из открытой двери, Лора поняла, что уже полдень. Мама готовила обед. Папа сидел на пороге.

— Еще одна большая партия уходит на юг, - сказал он маме.

Лора в ночной рубашке подошла к двери и увидела вдали длинную вереницу индейцев, Они выезжали из черной прерии и направлялись к югу. Издали индейцы на маленьких лошадках казались немногим крупнее муравьев,

Папа сказал, что утром две большие партии индейцев уехали на запад. А эта партия уходит на юг. Это значит, что индейцы повздорили между собой. Они уезжают из своих лагерей в русле ручья. Охотиться вместе на бизонов они теперь не будут.

Ночь началась спокойно. Сгустилась тьма, но, кроме посвиста ветра, из прерии не доносилось ни звука.

— Наконец-то мы выспимся! — воскликнул папа, и был прав.

Всю ночь они спали так крепко, что даже не видели снов. А утром Лора заметила, что Джек в изнеможении спит на том же самом месте, где он лежал, когда она укладывалась в постель.

Следующая ночь тоже прошла спокойно, и опять все крепко спали. Утром папа сказал, что чувствует себя как нельзя лучше и пойдет посмотреть, что творится у ручья.

Он посадил Джека на цепь, привязанную к кольцу, вбитому в стену дома, взял ружье, спустился по тропе к ручью и вскоре исчез из виду.

Мама, Лора и Мэри с нетерпением ждали его возвращения. Солнечный свет никогда еще не двигался по полу так медленно, как в этот день.

К обеду папа вернулся. Оказалось, что все в порядке. Он прошел далеко вверх и вниз по ручью и увидел много брошенных индейских лагерей. Все индейцы, кроме племени осейджей, покинули эти края.

В лесу папа встретил одного осейджа, который мог с ним поговорить, Индеец рассказал папе что все племена, кроме осейджей, решили убить всех белых, которые пришли на их землю. И когда одинокий индеец приехал на их совет, они как раз к этому готовились.

Этот индеец прискакал из очень далеких краев. Он очень торопился, потому что не хотел, чтобы они убивали белых людей. Он был осейджем и звался именем которое означает, что он великий воин.

Его зовут Свирепый Дуб,— сказал папа.— Он спорил с ними день и ночь, пока все осейджи с ним не согласились, — сказал папа, — Тогда он встал и объявил другим племенам, что если они начнут нас убивать, осейджи пойдут на них войной. Поэтому-то прошлой ночью в лагере индейцев и стоял такой ужасный шум. Другие племена кричали на осейджей, а осейджи кричали на них. Другие племена не посмели воевать со Свирепым Дубом и со всеми его осейджами и на следующий день ушли.

— Вот что такое хороший индеец! — сказал папа.— Пусть мистер Скотт говорит что хочет, а я все равно не поверю, что хороший индеец — это мертвый индеец.

Индейцы уезжают

Наступила еще одна долгая тихая ночь. Было так славно лежать в постели и крепко спать. Кругом царили мир и покой. «У-у-у-х», — ухали совы у ручья, а по небу над бесконечной прерией медленно проплывала огромная луна.

Утром пригрело солнце. «Ква-ква-ква!» — заквакали лягушки на берегу ручья и по краям больших луж. Дверь была открыта, и в дом вливался теплый весенний воздух. После завтрака папа, весело насвистывая, пошел запрягать в плуг Пэт и Пэтти. Но вдруг свист умолк, Папа подошел к двери и остановился, глядя на восток.

— Поди сюда, Каролина, — позвал он. — И вы тоже, девочки,

Лора первой подбежала к папе и в изумлении остановилась на пороге. Она увидела индейцев.

Они выезжали из русла ручья, но не в том месте, куда вела дорога, а совсем с другой стороны, далеко на востоке. Первым появился тот высокий индеец, который проехал мимо дома в свете луны. Джек заворчал, а у Лоры часто забилось сердце. Хорошо, что рядом был папа. Но она знала, что это хороший индеец, вождь осейджей. Это он остановил жуткий боевой клич.

Его черная лошадка весело бежала рысью, принюхиваясь к ветерку, который раздувал ей хвост и длинную гриву. Голова лошадки была свободна, на ней не было ни уздечки, ни единой постромки или ремешка. Ничего, что могло бы заставить ее поступать так, как она не хочет. Но она охотно бежала по старой индейской тропе, словно ей нравилось нести у себя на спине этого индейца.

Джек яростно рычал и рвался с цепи. Он вспомнил, что этот индеец целился в него из ружья.

— Тихо, Джек,— сказал ему папа, но Джек опять зарычал, и папа в первый раз в жизни его ударил. — Лежать! Тихо!

Джек скорчился и затих.

Лошадка теперь подошла совсем близко, и сердце Лоры забилось еще сильней. Она увидела расшитый бусами мокасин индейца и бахрому гамаши, прижатой к голому боку лошади. Индеец был закутан в яркое, разноцветное одеяло. Голой красновато-коричневой рукой он придерживал ружье, лежавшее на плечах у лошадки. Потом Лора подняла глаза и посмотрела в свирепое неподвижное коричневое лицо.

Лицо было спокойное и гордое, Судя по всему, оно всегда остается таким. Ничто не в силах его изменить. Живыми на этом неподвижном лице были только глаза, и они не отрываясь смотрели вдаль на запад. Они не двигались. Ничто не изменялось и не двигалось, кроме орлиных перьев, торчавших из пучка волос на макушке бритой головы. Эти длинные перья поднимались и опускались, качаясь и развеваясь на ветру.

Высокий индеец на черной лошадке проехал мимо и исчез вдали.

— Это сам Свирепый Дуб,— прошептал папа и в знак привета помахал ему рукой.

Но резвая лошадка и неподвижный индеец проехали мимо. Они проехали мимо, словно тут не было ни дома, ни конюшни, ни папы с мамой, ни Мэри с Лорой.

Папа, мама, Мэри и Лора медленно повернулись и посмотрели на гордую прямую спину индейца. Потом появились другие лошадки, другие одеяла, другие бритые головы и орлиные перья. Вслед за Свирепым Дубом по тропе один за другим проезжали все новые и новые дикие воины. Одно коричневое лицо сменялось другим.

Гривы и хвосты лошадок развевались на ветру, бусинки блестели, бахрома хлопала лошадок по бокам, орлиные перья качались на бритых головах, и по всей линии поблескивали ружья, лежавшие на плечах лошадей.

Лоре очень понравились лошадки. Они были черные, гнедые, серые и пятнистые. Тииппети-тип, ти-иппети-тип, тииппети-тип — топали по индейской тропе их маленькие копытца. Завидев Джека, лошадки раздували ноздри, прядали ушами и отшатывались, но храбро шли вперед. ясными глазами глядя на Лору.

— Ой, какие красивые лошадки! Посмотрите, какие чудесные лошадки! — кричала Лора, хлопая в ладоши.— Посмотрите вон на ту, пятнистую!

Лоре казалось, что ей никогда не надоест любоваться этими лошадками, но через некоторое время она стала разглядывать женщин и детей, которые на них сидели.

Женщины и дети ехали вслед за мужчинами. Коричневые голые ребятишки, ничуть не больше Лоры и Мэри, сидели верхом на красивых лошадках. На лошадках не было ни седел, ни уздечек, а маленьким индейцам не надо было никакой одежды. Вся их кожа была открыта свежему воздуху и солнцу. Их прямые черные волосы развевались на ветру. а черные глазенки радостно блестели. Они сидели на лошадках прямо и неподвижно, как взрослые.

Лора все смотрела и смотрела на индейских ребятишек, а они смотрели на нее. Хорошо бы стать маленькой индейской девочкой. Конечно, не по-настоящему. Ей только хотелось покататься на такой же лошадке под солнцем и ветром.

Матери этих детишек тоже ехали верхом на лошадках. На ногах у них висела бахрома, они были закутаны в одеяла, а на голове не было ничего, кроме гладких черных волос. Лица у них были коричневые и безмятежные. У некоторых за спиной висели узкие свертки, из свертков выглядывали детские головки. А некоторые совсем маленькие дети ехали в корзинах, висевших на боках лошадок.

Мимо проезжало все больше и больше лошадок, все больше и больше маленьких и совсем крошечных ребятишек за спиной у индианок и в корзинах, Потом проехала женщина с двумя корзинами, и в каждой сидело по малышу.

Лора посмотрела прямо в ясные глаза тому малышу, который был к ней поближе, Из корзины выглядывала только его головка. Волосы у маленького индейца были черные, как воронье крыло, а глаза черные, как беззвездная ночь.

Эти черные глаза смотрели прямо в глаза Лоре, а она смотрела в черную глубину этих детских глаз, и ей захотелось взять себе этого малыша.

— Папа! — воскликнула Лора.— Дай мне этого индейчонка!

— Тише, Лора‚— строго сказал папа.

Маленький индеец проезжал мимо Он повернул го- лову и не отрываясь смотрел прямо в глаза Лоре.

— Я хочу взять этого индейчонка! Я хочу взять его себе! — умоляла Лора.

Малыш уезжал все дальше и дальше, но не сводил глаз с Лоры.

— Он хочет остаться со мной! — кричала Лора. — Пожалуйста, возьми его, папа!

— Замолчи, Лора! — сказал папа. — Индианка никому не отдаст своего ребенка.

— Папа, папа! — умоляла Лора, а потом горько заплакала. Плакать было стыдно, но она никак не могла успокоиться. Маленький индеец уехал, и Лора знала, что больше никогда его не увидит.

Мама сказала, что еще в жизни ничего подобного не слыхивала.

— Как тебе не стыдно, Лора,— говорила она, но Лора все плакала и плакала. — Не понимаю, зачем тебе понадобился этот малыш.

— У него такие черные глазки‚— плача ответила Лора. Она не могла объяснить словами, зачем он ей так нужен.

— Зачем тебе чужой малыш, Лора? — уговаривала ее мама.— Ведь у нас есть своя крошка, малышка Кэрри.

— Я его тоже хочу! — громко всхлипывала Лора.

— Ну что тут скажешь! — воскликнула мама.

— Посмотри на индейцев, Лора,— сказал папа. — Посмотри сначала на запад, потом на восток. Посмотри внимательно — что ты там видишь?

Сначала Лора ничего не могла разглядеть. Глаза у нее были полны слез, она всхлипывала и все никак не могла успокоиться. Но она постаралась послушаться папу и вскоре перестала плакать. На западе, сколько видел глаз, и на востоке, сколько видел глаз‚— везде были индейцы. Их длинной-предлинной веренице, казалось, не было конца.

— Видимо-невидимо индейцев,— сказал папа.

Индейцы все ехали и ехали мимо. Крошке Кэрри надоело смотреть на индейцев. Ее усадили на пол, и она стала играть сама с собой. Но Лора все сидела на ступеньке. Папа стоял рядом, а мама и Мэри стояли за ними в дверях, и все неотрывно смотрели на проезжавших индейцев.

Настало время обеда, но про обед никто и не вспомнил. Индейские лошадки, нагруженные связками шкурок, столбами от шатров, корзинами и горшками, все еще проходили мимо. Проехало еще несколько женщин и несколько голых индейских ребятишек. Потом прошла самая последняя лошадка. Но папа, мама, Мэри и Лора все еще не отходили от дверей и смотрели до тех пор, пока длинная вереница индейцев не перевалила за край земли, И тогда не осталось ничего, кроме тишины и пустоты. И весь мир показался очень спокойным и унылым.

Мама сказала, что ей не по себе и она ничего не может делать. Папа посоветовал ей отдохнуть.

— Поешь чего-нибудь, Чарльз,— сказала мама,

— Спасибо, мне что-то не хочется,— сказал папа.

Он запряг Пэт и Пэтти и начал снова распахивать дерн.

Лора тоже не могла ничего есть. Она долго сидела на пороге, глядя на запад, в пустоту, куда ушли индейцы. Ей казалось, что она все еще видит развевающиеся перья, черные глаза и слышит топот маленьких копыт.

Солдаты

Когда индейцы уехали, в прерии воцарился великий покой. А в одно прекрасное утро вся земля зазеленела.

— Когда эта трава успела вырасти? — в изумлении спросила мама.— Все было черное, а теперь кругом, сколько видит глаз, нет ничего, кроме зеленой травы.

По всему небу протянулись линии диких гусей и диких уток, улетавших на север. Над деревьями в русле ручья каркали вороны Ветер шелестел в траве, принося с собой запахи земли и молодых всходов.

По утрам в небо с песнями взмывали стаи жаворонков, В русле ручья целыми днями чирикали и пели кроншнеп, кулики и ржанки. Под вечер часто слышалось пенье пересмешников.

Однажды вечером папа, мама, Мэри и Лора сидели на пороге и смотрели, как в траве под звездами резвятся маленькие зайчата. Три вислоухие зайчихи прыгали вокруг своих детенышей и тоже смотрели, как они резвятся.

Днем все были заняты своими делами. Папа торопился поскорее вспахать поле, а Мэри с Лорой помогали маме сеять ранние овощи. Мама брала мотыгу, вырывала в густо оплетенных корнями комьях земли маленькие ямки, а девочки осторожно бросали в них семена.

Потом мама хорошенько присыпала их землей. Так они посеяли лук, морковь, горох, бобы и репу. Все радовались тому, что пришла весна и скоро можно будет полакомиться овощами. Всем ужасно надоело каждый день есть мясо с хлебом.

Однажды папа вернулся с поля еще до захода солнца и помог маме высадить рассаду капусты и бататов. Мама уже давно посеяла в плоском ящике капусту. Ящик она держала в доме, каждый день поливала рассаду и переносила ящик от одного окна к другому, чтобы на него попадало и утреннее, и вечернее солнце. Батат, который остался от рождественского ужина, она посадила в отдельный ящик.

Семена капусты теперь превратились в маленькие серовато-зеленые ростки, а из каждого глазка батата вылез стебелек с зелеными листочками.

Папа и мама осторожно брали в руки каждый росток и сажали его в отдельную ямку, потом поливали, присыпали землей и плотно прижимали. Когда последний росток занял свое место, уже стемнело, и папа с мамой очень устали. Но они были довольны, потому что в этом году у них вырастут бататы и капуста.

Каждый день все смотрели на огород. Он был неровный и зарос травой, потому что был разбит на дерне, но все ростки росли и зеленели. На горохе появились сморщенные листочки, лук выбросил тонкие перья, а бобы вылезли из земли. Желтые стебельки, сложенные колечками в виде пружинки, вытолкнули их наверх. Потом каждый боб лопнул, и два маленьких листочка, которые прятались внутри, распрямились и раскрылись навстречу солнцу.

Скоро семья Инглзов заживет по-царски!

Каждое утро папа, весело насвистывая, отправлялся в поле. Он посадил немного раннего картофеля, а несколько картофелин приберег, чтобы посадить их попозже. Однажды он привязал к поясу мешок кукурузы и, распахивая поле, бросал кукурузу в борозду. Потом плуг переворачивал куски дерна и прикрывал ими семена кукурузы. Семена пробьются сквозь густо переплетенные корни травы, и получится кукурузное поле.

Скоро на обед мама подаст зеленую кукурузу, а к зиме у Пэт и Пэтти будет вдоволь спелой кукурузы.

Однажды утром Мэри с Лорой мыли посуду, а мама убирала постели. Она тихонько напевала про себя, а девочки говорили об огороде. Лоре больше всего нравился горох, а Мэри — бобы. Вдруг они услышали громкий сердитый голос папы.

Мама быстро подошла к двери, а Лора с Мэри встали у нее по бокам и выглянули во двор.

Папа подгонял Пэт и Пэтти, которые тащили плуг с поля. Рядом с папой шли мистер Скотт и мистер Эдвардс. Мистер Эдвардс что-то горячо доказывал папе.

— Нет! — отвечал ему папа.— Я не стану сидеть тут и дожидаться, пока солдаты выгонят меня отсюда, словно я какой-нибудь разбойник! Если б эти безмозглые вашингтонские политиканы не пустили слух, что здесь можно селиться, я бы не поселился за три мили от границы Индейской Территории. Но я не стану дожидаться солдат, которые выгонят нас отсюда. Мы немедленно едем!

— Что случилось, Чарльз! — спросила мама. — Куда мы едем?

— Провалиться мне на этом месте, если я сам знаю!

Но мы все равно едем. Мы здесь ни за что не останемся! — кричал папа.— Скотт и Эдвардс говорят, что правительство уже отправило солдат выгонять всех белых с индейской Территории.

Лицо у папы покраснело, глаза горели голубым огнем. Лора испугалась. Она никогда еще не видела папу таким сердитым. Она прижалась к маме и молча на него глядела.

Мистер Скотт хотел что-то сказать, но папа его остановил:

— Ни слова больше, Скотт. Не тратьте понапрасну время. Если вам нравится, вы можете оставаться и ждать, когда придут солдаты. А я немедленно уезжаю.

Мистер Эдвардс сказал, что он тоже уходит. Он не желает, чтоб его выгнали вон, как шелудивого пса,

— Поедемте с нами до Индепенденса, Эдвардс,- предложил папа, но мистер Эдвардс ответил, что не хочет ехать на север. Он построит себе лодку и спустится вниз по реке в какой-нибудь поселок дальше на юг.

— Вам лучше ехать с нами,— уговаривал его папа.— Потом вы сможете пойти пешком через штат Миссури. Одному очень рискованно плыть вниз по реке Вердигрис, где столько диких индейских племен.

Но мистер Эдвардс сказал, что в Миссури он уже побывал, а пороху и пуль у него хватит.

После этого папа сказал мистеру Скотту, чтобы он взял себе корову и теленка.

— Мы не можем захватить их с собой. Вы были добрыми соседями. Скотт, и мне очень жаль расставаться с вами. Но утром мы уезжаем,— сказал папа.

Лора все это слышала, но никак не могла поверить, что это правда, пока не увидела, как мистер Скотт уводит корову. Он обвязал ей веревкой рога, и смирное животное покорно поплелось за новым хозяином, а сзади скакал теленок. С ними ушло все молоко и масло.

Мистер Эдвардс сказал, что у него много дела и он не сможет больше с ними повидаться. Он пожал руку папе и сказал: «Прощайте, Инглз. Желаю вам удачи». Маме он тоже пожал руку со словами: «Прощайте, мэм. Я вас никогда больше не увижу, но я никогда не забуду вашей доброты».

Повернувшись к Мэри и Лоре, мистер Эдвардс пожал им руки, словно они были взрослыми, и сказал им «до свидания».

— До свидания, мистер Эдвардс,— вежливо ответила Мэри.

Но Лора, забыв про вежливость, воскликнула:

— Ах, мистер Эдвардс, оставайтесь с нами! Ах, мистер Эдвардс, спасибо, большое вам спасибо за то, что вы ходили в Индепенденс и нашли для нас Санта-Клауса!

У мистера Эдвардса ярко заблестели глаза, и, не проронив больше ни слова, он ушел.

Не дожидаясь полудня, папа стал распрягать Пэт и Пэтти, и Лора с Мэри поняли, что все это правда: они и вправду отсюда уезжают. Мама ничего не сказала. Она вошла в дом, оглянулась вокруг, посмотрела на немытую посуду и неубранные постели, всплеснула руками и села.

Мэри и Лора принялись домывать посуду. Они изо всех сил старались не шуметь. Вошел папа, и они быстро обернулись.

Вид у папы снова был такой же, как всегда. В руках он держал мешок с картофелем.

— Возьми, Каролина, и свари побольше на обед, — сказал он своим обычным голосом. — Мы берегли его на семена, а теперь съедим все до последней картофелины.

Поэтому на обед у них был отборный картофель. Он был очень вкусный, и Лора согласилась с папой, когда он сказал, что нет худа без добра.

После обеда папа снял со стены конюшни висевшие там дуги от фургона. Концы дуг он вставил в железные скобы на бортах фургона. Когда все дуги оказались на своих местах, папа с мамой натянули на них парусину и крепко ее привязали. Потом папа затянул веревку в конце парусины. На парусные образовались складки, а сзади осталась только маленькая дырочка.

Теперь фургон был накрыт парусиной, и утром его можно будет нагружать.

В этот вечер все сидели притихшие. Даже Джек почуял что-то неладное и улегся поближе к Лоре.

Было очень тепло, и поэтому папа с мамой не разжигали огня, Они сидели у очага, молча глядя на холодную золу.

Наконец мама тихонько вздохнула и сказала:

— Вот и целый год прошел, Чарльз.

На что папа весело ответил:

— Что значит один год, Каролина? У нас ведь вся жизнь впереди.

Снова в путь

На следующее утро, сразу после завтрака, папа с мамой стали укладывать в фургон вещи.

Сначала они сложили в задней части фургона все постельные принадлежности и аккуратно накрыли их красивым пледом. Днем Мэри с Лорой и Крошкой Кэрри будут на них ехать, а вечером верхнюю постель положат в переднюю часть фургона для папы с мамой, а Мэри и Лора будут спать на нижней постели, сзади.

Потом папа снял со стены маленький буфет, и мама упаковала в него посуду и провизию. Папа спрятал буфет под сиденье, а перед сиденьем положил мешок кукурузы для лошадей. Теперь ногам будет мягко и удобно.

Одежду мама сложила в два саквояжа, и папа подвесил их к дугам внутри фургона. Напротив он повесил на ремне ружье, а под ним — рог с порохом и мешочек с пулями. Футляр со скрипкой он положил на край постели, где его не будет трясти.

Мама завернула в мешки черный железный паучок, духовку и кофейник и уложила их на дно фургона. Кресло-качалку и бадью папа привязал снаружи, а ведро, из которого пьют лошади, и ведра для воды повесил под фургон. Жестяной фонарь он осторожно поставил в передний угол, где его будет поддерживать мешок с кукурузой.

Теперь фургон был готов, Единственное, что они не смогли взять с собой, был плуг. Ничего не поделаешь — укладывать его было некуда. Когда они приедут на новое место, папа добудет побольше шкурок и обменяет их на новый плуг.

Лора с Мэри залезли в фургон и уселись на постель, а Крошку Кэрри мама посадила между ними. Все трое были умыты и причесаны. Папа сказал, что они теперь чистые, как стеклышко, а мама добавила, что они блестят, как зеркало.

Папа запряг в фургон Пэт и Пэтти. Мама взобралась на сиденье и взяла в руки вожжи. Лоре вдруг захотелось еще раз посмотреть на дом. Она попросила папу разрешить ей выглянуть наружу. Папа распустил веревку в задней части парусинового тента, и в нем образовалось большое круглое отверстие. Лора и Мэри могли оттуда выглянуть, но парусина все равно была натянута так высоко, чтобы Крошка Кэрри не упала из фургона в кормушку для лошадей.

Хорошенький бревенчатый домик на вид ничуть не изменился. Казалось, он не понимал, что они уезжают. Папа постоял на пороге, обвел глазами комнату, посмотрел на кровати, на очаг и на застекленные окна. Потом плотно закрыл дверь, а ремешок от задвижки оставил висеть снаружи.

— Может, кому-нибудь понадобится кров, — сказал он, забрался на сиденье рядом с мамой, взял в руки вожжи и прикрикнул на Пэт и Пэтти.

Джек занял свое место под фургоном. Пэт заржала, подзывая к себе Зайку, и семья двинулась в путь.

Там, где дорога начинала спускаться к ручью, папа остановил мустангов, и все оглянулись назад.

На востоке, на юге и на западе, сколько видел глаз, — на всей огромной прерии ничто не шевелилось. Лишь зеленые травы колыхались под ветром, да белые облака проплывали по высокому ясному небу.

— Это прекрасная страна, Каролина,— сказал папа.— Но здесь еще долго не будет никого, кроме волков и диких индейцев.

Маленький бревенчатый домик и маленькая конюшня остались одиноко стоять в тишине.

Потом Пэт и Пэтти резво побежали вперед. Когда фургон спускался с обрыва в поросшее лесом русло ручья, где-то на верхушке дерева запел пересмешник.

— Я еще ни разу не слыхала, чтобы пересмешник пел в такую рань, — заметила мама, а папа тихонько сказал:

— Он хочет с нами проститься.

Меж высоких холмов они спустились к ручью. Вода стояла низко, фургон легко переехал вброд и двинулся дальше низиной, где на них смотрели рогатые олени, а оленихи с оленятами прятались в тень под деревья.

Потом по крутым рыжим откосам фургон снова поднялся в прерию.

Пэт и Пэтти весело бежали вперед. Мягкая земля в низине заглушала топот их копыт. Когда фургон снова поднялся наверх, копыта гулко застучали по твердому степному грунту, а встречный ветер со свистом надул парусину, натянутую на передние обручи фургона.

Папа с мамой сидели молча. Лора с Мэри тоже притихли. Но про себя Лора все равно волновалась. Когда путешествуешь в крытом фургоне, никогда не знаешь, что тебя ждет впереди и где ты очутишься завтра.

В полдень папа остановился у маленького ручейка, чтобы дать мустангам отдохнуть, поесть и напиться. Ручеек скоро пересохнет от летнего зноя, но пока воды в нем было вдоволь.

Мама достала из ящика холодное мясо и кукурузные лепешки, и, сидя на свежей травке в тени фургона, все пообедали и напились воды из ручейка. Пока мама приводила в порядок ящик с провизией, папа запрягал Пэт и Пэтти‚ а девочки бегали по траве, собирая цветы.

Потом они очень долго ехали по прерии. Нигде не было видно ничего, кроме волнистой травы, неба и бесконечных следов от фургона. Время от времени откуда ни возьмись выскакивал заяц или скрывалась в траву куропатка с выводком цыплят. Крошка Кэрри спала, Мэри с Лорой тоже задремали, как вдруг их разбудил голос папы:

— Смотри, там что-то случилось.

Лора вскочила и далеко, на самом краю прерии, увидела какой-то светлый бугорок. Больше ничего особенного она не заметила.

— Где? — спросила она.

— Вон там‚— Папа показал рукой на этот бугорок. — Он не двигается.

Лора замолчала. Она не сводила глаз с бугорка и вскоре увидела крытый фургон. Фургон постепенно становился все больше и больше. Лошадей возле него не было. Вокруг ничего не шевелилось. Потом она разглядела перед фургоном что-то темное.

На дышле фургона сидели два человека — мужчина и женщина. Они смотрели себе под ноги и подняли глаза только тогда, когда Пэт и Пэтти остановились прямо против них.

— Что случилось? Где ваши лошади? — спросил папа.

— Не знаю‚— отвечал незнакомец.— Вчера вечером я привязал их к фургону, а сегодня утром они исчезли. Ночью кто-то развязал веревки и увел лошадей.

— А где была ваша собака? — спросил папа.

— У нас нет собаки,— ответил мужчина.

Джек не выходил из-под фургона. Он не рычал и оставался на месте. Он был умный пес и понимал, как надо вести себя при чужих.

— Ваши лошади пропали,— сказал папа.— Вы их больше не увидите. Этих конокрадов повесить мало.

— Да,— согласился незнакомец.

Папа взглянул на маму, и она еле заметно кивнула.

Папа сказал:

— Поедемте с нами в Индепенденс.

— Нет‚— отозвался мужчина.— Все, что у нас есть, в этом фургоне. Мы его не бросим.

— Послушайте, что вам тут делать? — воскликнул папа. — Может пройти еще много дней и даже недель, пока тут кто-нибудь проедет. Вам нельзя тут оставаться.

— Не знаю‚— повторил мужчина,

— Мы останемся со своим фургоном, — сказала женщина, Она смотрела вниз, на свои руки, сложенные на коленях. Лица ее не было видно, и Лора смогла разглядеть только край ее капора.

— Поедемте лучше,— сказал им папа.— Вы сможете потом вернуться за своим фургоном,

— Нет‚— повторила женщина.

Они ни за что не хотели расставаться с фургоном, ведь в нем находилось все их достояние. В конце концов папа поехал дальше, а они остались сидеть на дышле — одни среди пустой прерии,

— Ну и дурачье! — бормотал про себя папа — Все их пожитки, а сторожевой собаки нет. И сам не караулил. Да еще лошадей веревками привязал! Дурачье! — фыркнул он. — Таких нельзя пускать на запад от Миссисипи!

— Да что ты говоришь, Чарльз! Что с ними теперь будет? — спросила мама.

— В Индепенденсе стоят солдаты. Я скажу капитану, и он вышлет за ними людей. Они тут долго не выдержат. Им страшно повезло, что мы проехали мимо. Если б не мы, еще неизвестно, когда бы их тут нашли.

Лора до тех пор смотрела на фургон, пока он опять не превратился в маленький бугорок посреди прерии.

Потом от него осталось только пятнышко, а потом и оно исчезло.

Весь день они ехали вперед. Больше никого они не видели.

Когда солнце стало клониться к закату, папа остановился у какого-то колодца. Когда-то здесь стоял дом, но он сгорел. Колодец был полон хорошей воды, и, пока папа распрягал и поил лошадей, Мэри с Лорой набрали обгорелых головешек для костра. Папа привязал лошадей, вынул из фургона сиденье и вытащил ящик с провизией. Огонь весело затрещал, и мама быстро приготовила ужин.

Все было так, как в то время, когда они еще не построили дом. Папа с мамой и Крошка Кэрри сидели на сиденье, Мэри с Лорой — на дышле. Они ели вкусный горячий ужин прямо с костра. Пэт, Пэтти и Зайка щипали свежую траву. Лора приберегала лакомые кусочек для Джека: ему нельзя выпрашивать еду, но после ужина он наестся до отвала.

Далеко на западе зашло солнце, и наступила пора готовиться ко сну.

Папа привязал Пэт и Пэтти цепями к задку фургона. Зайку он привязал на цепь сбоку, Он накормил лошадей кукурузой, уселся у костра, закурил трубку, а мама тем временем укладывала Мэри с Лорой. Крошку Кэрри она уложила в постель рядом с ними.

Потом мама подсела к папе, папа вынул из футляра скрипку и заиграл.

«О Сюзанна, не плачь и не рыдай!», —жалобно пела скрипка, и папа стал тихонько ей подпевать:

Вдвоем с промывочным лотком Уехал я, покинув дом, В далекие края. С тех пор, как вспомню отчий дом, Жалею каждый раз о том, Что я, к несчастью,— я.

— Знаешь, о чем я сейчас подумал, Каролина? — спросил папа.— То-то зайцы порадуются, когда будут лакомиться овощами с нашего огорода.

— Перестань, Чарльз, — сказала мама.

— Не горюй, Каролина! — утешил ее папа. — Мы посадим другой огород, еще лучше этого, К тому же мы увозим с Индейской Территории больше, чем туда привезли.

— Не понимаю, о чем ты говоришь,— удивилась мама, а папа сказал:

— Как о чем? Ведь у нас теперь есть мул!

Мама засмеялась, а папа и скрипка снова запели:

Нашел я тут себе приют! А где? Конечно в Дикси! Так вот: вперед, вперед, вперед, На юг — и будешь в Дикси!

Они пели в таком бешеном ритме, что Лора чуть не выскочила из постели, хотя ей следовало лежать тихо, чтоб не разбудить Крошку Кэрри. Мэри тоже спала, но Лоре спать нисколько не хотелось.

Она услышала, как Джек готовит себе постель под фургоном. Он крутился на месте, вытаптывая траву, потом свернулся клубочком, плюхнулся в свое круглое гнездышко и с удовольствием вздохнул.

Пэт и Пэтти дожевывали остатки кукурузы и гремели цепями. Зайка улегся возле фургона.

Вся семья была вместе, все уютно устроились на ночь под широким звездным небом. Крытый фургон снова стал их домом.

Скрипка заиграла марш, и чистый низкий голос папы загудел, как большой колокол:

Эй, ребята, все под флаг! Как в былые годы! Только вместе! Только так! Нас зовет Свобода!

Лоре тоже захотелось громко запеть. Но тут в круглое отверстие в парусине тихонько заглянула мама:

— Чарльз, Лора не спит. Под такую музыку ей не уснуть.

Папа ничего не ответил, но скрипка запела совсем по-другому. Тихо и протяжно она перешла на такой ритм, который, казалось, ласково укачивал Лору.

Оглавление

На Запад

Переправа через реку

Лагерь в большой прерии

День в прерии

Дом в прерии

Переезд в дом

Стая волков

Две крепкие двери

Огонь в очаге

Пол и крыша

Индейцы в доме

Вода для питья

Длиннорогие техасские коровы

Лагерь индейцев

Лихорадка

Огонь в трубе

Папа едет в город

Высокий индеец

Мистер Эдвардс встречает Санта-Клауса

Крик в ночи

Праздник индейцев

Пожар в прерии

Военный клич индейцев

Индейцы уезжают

Солдаты

Снова в путь Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg