«Звезды светят на потолке»

Звезды светят на потолке (fb2) - Звезды светят на потолке (пер. Лидия Владимировна Стародубцева) 940K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Юханна Тидель

Юханна Тидель Звезды светят на потолке

Спасибо Магнусу

Стихотворение Йенны Вильсон.

Предмет: шведский язык.

Класс: 7 «В».

«Мама должна кое-что тебе рассказать».

Так она и сказала, таким вот голосом — взрослым. Йенна стояла на пороге маминой спальни в носках с Микки-Маусом, зажав под мышкой пушистого зверя по имени Рагнар. Мама лежала на кровати, укрывшись мохнатым пледом, и серьезно смотрела на Йенну.

«Мама должна кое-что тебе рассказать».

Так она и сказала, и Йенна ответила: «Что?», или: «Ну, говори!», или что-то еще, уже и не вспомнить. Так давно это было.

Семь лет, четыре месяца и шестнадцать дней назад.

Наконец Йенна шагнула по скрипучим половицам. Осторожно ступая, она подошла к мягкой маминой кровати и села на самый край. Мама взяла Йенну за руку. За окном шел снег. Снежные хлопья разбивались о стекло. Йенна гадала, больно им или нет.

«Йенна, — сказала мама, поймав ее взгляд, блуждающий по большой комнате. — Йенна, ты слушаешь?»

Йенна кивнула и крепко-крепко обняла Рагнара.

«Понимаешь, Йенна, я заболела. Не так, как на прошлую Пасху, когда меня тошнило, помнишь? Нет, не так, а сильнее. Серьезно заболела. Сегодня ходила к врачу и…»

Мама замолчала.

Йенна молчала.

И Рагнар молчал.

А снежинки разбивались о стекло.

«Йенна, — сказала мама. — У меня рак. У меня в груди нашли рак».

Глава 1

— Погоди! — Йенна машет рукой. — Он идет! Пригнись!

Йенна и Сюсанна вместе с велосипедами спрятались за большим кустом. Они, конечно, понимают, что выглядят глупо и уж точно подозрительно, но все равно прячутся. Сюсанна ждет, когда они, наконец, вылезут из кустов и пойдут дальше, а Йенна ждет совсем другого!

Сюсанна опирается на руль велосипеда. Очки сползли на кончик носа, она сердито их поправляет.

— Достала ты, Йенна, — шипит она и случайно задевает звонок велосипеда. Дзин-н-нь!

— Тихо ты! — шипит Йенна в ответ и толкает Сюсанну. — Надо незаметно!

— Незаметно? То есть мы тут незаметно стоим, по-твоему? — фыркает Сюсанна.

Йенна не отвечает, она старается тихонько раздвинуть ветки, чтобы получилось окошко для обзора. Ветки капризно скрипят и ноют, листья сердито шуршат. Но вот и он. Он! Сакариас, Сакке из 9 «А», Сакке с двадцать второй страницы в школьном альбоме — второй слева в первом ряду. У Сакке черные волосы, толстовка с капюшоном и потертые джинсы. Йеннин Сакке.

Или почти.

Будущий Йеннин Сакке.

— Может, пойдем уже? — Сюсанна дергает руль велосипеда. Звонок снова дзинькает.

— Тише! — шикает Йенна.

Сакке разговаривает с парнями из своего класса: Тоббе, Никке и Этим-Как-Его-Там. Они смеются. Йенна не глядя может отличить смех Сакке от остальных. Из тысячи смеющихся голосов она узнает Сакке.

Из ста тысяч!

— Все, я пошла, — говорит Сюсанна.

В зазоре между ветвями (не очень-то маленьком, но Йенне плевать) видно, что парни громко смеются, что Никке хлопает Сакке по спине, тот улыбается в ответ, и улыбка его — краше всех, а волосы блестят в лучах солнца, и весь он СВЕТИТСЯ! — и блин, блин, какой он классный! Раз, два, три — парни вскочили на велосипеды. Тоббе, Никке и Этот-Как-Его-Там едут в одну сторону, Сакке — в другую.

В сторону Йенны.

— Все, — говорит она, — поехали.

— Не-ет, — ноет Сюсанна, — опять следить? Тебе сколько лет?

— Поехали. Все равно нам по пути.

— Чего? Только не говори, что сегодня прямо вот возьмешь и поздороваешься!

— Может быть.

— Да уж, верю…

— Что ты хочешь сказать? У тебя что ни слово — все поперек! Поехали, говорю.

Йенна вскакивает на велосипед и сердитым пинком убирает подножку. Сюсанна обнимает ее одной рукой.

— Вы уже сто лет живете в одном подъезде, — говорит она. — Или тысячу. И еще ни разу не говорили. С чего ты взяла, что что-то изменится?

— Поехали, говорю.

Йенне обидно: Сюсанна несет что попало, лучше бы думала головой. Говорит гадости и даже не замечает.

Сюсанна вздыхает и качает головой, и Йенна тоже вздыхает и тоже качает головой, и они принимаются крутить педали — быстро, быстро, но не слишком быстро, все-таки надо держаться на расстоянии от черноволосого Сакке. Чтобы он их не заметил. Хотя самая большая мечта Йенны — чтобы Сакке ее заметил (хотя нет, это почти самая большая мечта). Но для этого все-таки надо выбрать момент.

Иначе нельзя.

Когда говоришь, что у тебя отличные соседи, можно подумать, что ты и вправду их очень хорошо знаешь, прямо чуть ли руками не трогал. Но в Йеннином подъезде есть только один человек, которого ей хочется потрогать руками, — это Сакке, который живет на третьем этаже, напротив тетеньки с собакой.

Сюсанна еле-еле тащится, и Йенна, конечно, опять упускает момент — впрочем, как всегда. Момент, когда можно заговорить с Сакке, пристегивая велосипед у подъезда. Она давно мечтает о том, как они с Сакке одновременно подъедут к дому, может, несколько метров проедут рядом, а может, даже подведут велики к одной велосипедной стойке или даже столкнутся — хотя лучше нет, просто заденут друг друга. Может быть, засмеются. И даже заговорят друг с другом.

Но из-за Сюсанны, которая еле крутила педали, Сакке исчез в огромной пасти подъезда в ту самую секунду, когда Йенна въехала во двор. Момент снова упущен.

— Вот гадство! — Йенна обращается непонятно к кому и старается хотя бы велосипед свой пристегнуть рядом с велосипедом Сакке, но у нее ничего не выходит — слишком мало места. Рядом уже стоит самый ненавистный велик. Он принадлежит Уллис.

Уллис тоже живет в этом подъезде уже сто лет. Они вместе учились в начальных, потом в средних классах, и теперь — как Йенна ни молила судьбу о пощаде — им предстоит вместе мучиться в старших[1].

Седьмой «В».

Седьмой «Вонючий».

Уллис, которую Йенна ненавидит больше всех, встречается с парнем по имени Хенке из девятого класса. Он возит Уллис на своем мопеде. Шлем он всегда отдает ей, и Йенне это нравится — в шлеме Уллис хотя бы поуродливее. А на свою рыжую голову Хенке нахлобучивает бейсболку. Уллис и Хенке встречаются уже три недели. До этого Уллис встречалась с Калле. А до Калле — с Лукасом. А еще раньше — с Патриком. И Йонни. И Филиппом.

Парни обожают Уллис.

Уллис-Сиськуллис!

Да, все они как будто под гипнозом от ее крашеных светлых волос, длиннющих ресниц и белой пудры. Ее обожают за то, что у нее всегда блестящие ногти, что она поливается духами и вечно носит одежду в обтяжку. Даже уродливую щелку между зубами они обожают! Йенна считает, что это просто уродство. Это и было бы ужасно некрасиво, если бы щелка не принадлежала своей хозяйке, Уллис. А в Уллис нет ничего некрасивого.

Йенна с ненавистью пинает велосипед Уллис и идет домой.

— Привет! — кричит Йенна, оказавшись в холле, где сильно пахнет жареным луком.

— Привет, привет! — доносится из кухни мамин голос, и тут же — ужасный грохот.

— Мама! — Йенна, не разуваясь, бросается на кухню.

Но там не то, что она боялась увидеть. Мама просто пытается поднять с пола упавший костыль, тяжело дыша от напряжения.

Только и всего. Костыль. А больше ничего.

Мама улыбается Йенне, лицо раскраснелось от жары и лукового духа.

Йенна облегченно вздыхает.

— Я думала… что ты опять… — Йенна смотрит на пол.

Мамина улыбка немного бледнеет.

— Ну уж нет, больше тут падать никто не будет, — заявляет она. — Поможешь?

Йенна поднимает костыль. У него теплая потертая ручка, и Йенна вздрагивает, прикасаясь к нему, но мама берет костыль как ни в чем не бывало.

— Садись, — говорит Йенна, снимает кастрюлю с плиты и ставит на стол. Мама плюхается на стул и морщится.

— Больной день сегодня? — осторожно спрашивает Йенна, садясь напротив.

Мама кивает и отпивает воды из стакана. Йенна не хочет спрашивать дальше, не хочет слышать, отводит взгляд. Она быстро вываливает спагетти на тарелку и заливает их кетчупом.

— Как сегодня в школе? — спрашивает мама, ковыряя салат.

Она теперь не очень много ест.

— Как обычно, — отвечает Йенна.

— Как это — обычно, ведь школа новая?

Йенна кивает, жует, кетчуп брызжет на белую скатерть. Йенну тошнит от этой новой школы. Правда, тошнит. Ничего не изменилось.

— Может, новые друзья?

— У меня есть Сюсанна.

— Это я знаю. А другие? Йенна, может, надо разнообразить жизнь, а не общаться все время с одной и той же подружкой?

Йенна смотрит на маму и не может сдержать злобы.

В молодости мама была Крутой Девчонкой. Йенна об этом знает. Бабушка все время трещит про безумные юные годы Лив, про сотни поклонников, про то, как мама не ночевала дома. Да Йенна и сама имела удовольствие видеть фотографии в старых маминых фотоальбомах. Загорелая стройная мама на пляже, мама-старшеклассница с венком на шее, мамин первый парень Лассе, мама с подружками — Гуллан, Лайлой, Кикки, Викки и Гиттой, мамин второй парень Рогер, мама танцует на столе на какой-то вечеринке, мамин третий парень Бьерн, четвертый — Ингемар, пятый — Рольф.

Лассе, Рогер, Бьерн, Ингемар, Рольф.

Йенна знает всех!

«Хранить и помнить — это очень важно», — говорит мама, доставая камеру при каждом удобном случае. Хранить и помнить — это очень важно.

Да уж, да уж. Йенна не видит в своей жизни ничего особенного, чтобы это нужно было хранить и помнить. Йенна — не Крутая Девчонка, она не Уллис-Сиськуллис. Но ее, конечно, и не травят, как Малин-Уродку, так что грех жаловаться.

Йенна где-то посередине между Уллис и Малин.

— У меня есть Сюсанна, — повторяет она. — Мне хватает.

Мама кивает и больше ничего не говорит. Но Йенна знает — мама молча думает дальше, и это еще хуже.

— Кстати, — произносит Йенна, чтобы сбить маму с мысли, — нам дали листок, надо заполнить.

— Да? Что за листок? — спрашивает мама.

— Ну, Бритта, наша классная. Она все время говорит, что нам надо заработать денег на поездку всем классом в девятом. Я знаю, времени еще навалом, но она говорит, что надо откладывать заранее, так что у нас будет вечеринка для родителей и для нас тоже, скоро. С входными билетами. Так что надо как бы написать, придешь ты или нет.

Мама откашливается. Получается такой беспокойный звук, что у Йенны схватывает живот.

— Это когда? — спрашивает мама.

— Типа, через три недели.

— Это значит… когда… смотря как я буду чувствовать себя после…

Йенна понимает, но не хочет слышать, ей надоело об этом слушать.

— Знаю, — перебивает она и жует дальше.

— …курса облучения, — произносит мама.

— Я знаю! — повторяет Йенна, сердито глядя на маму, которая опускает глаза и смотрит на кусочки льда в стакане.

Курс. Курс облучения, после которого мама возвращается из больницы никакая и целыми днями спит. Облучение, после которого к ним приезжает бабушка, чтобы «поддерживать порядок», помогать маме и доставать Йенну. Облучение, после которого Йенна закрывается у себя в комнате и включает «Кент» на всю катушку.

Йенна ненавидит это облучение.

Это проклятое облучение!

Йенна доедает спагетти и ставит галочку в обеих клеточках: «Я приду» и «Я не приду» — на всякий случай.

Глава 2

Сразу после ужина Йенна едет на конюшню. В последний раз — о чем и сообщает Сюсанне, которая уже чистит лошадь в стойле.

— Я больше не буду ездить верхом.

Сюсанна оборачивается. Самый толстый конь в конюшне, Хуго, поднимает голову и смотрит на Йенну. Карие глаза, как у Сакке. Ну, не совсем, конечно. Но почти.

— Что ты говоришь? — переспрашивает Сюсанна. — Не будешь? Почему это?

Йенна пожимает плечами и водит сапогом по полу, усыпанному опилками, — получается узор.

— Просто не хочется. Больше не интересно. Тоска одна.

— Тоска? Да ты только что научила Дикси брать препятствия! Блин, да она теперь скачет как…

— Как лошадь.

Йенна смеется. Сюсанна невольно смеется в ответ.

— Да, — соглашается она и снова принимается чистить спину Хуго. — Как лошадь.

Йенна прислоняется к стене и делает глубокий вдох. Лошадиный запах пробирается глубоко внутрь, согревая все тело, — здесь спокойно и надежно. Здесь хорошо. Но все равно. Все равно она больше не будет.

— Потому что Уллис и Карро говорят, что это для лохов? — спрашивает Сюсанна.

Йенну передергивает. Она снова утыкается взглядом в опилки. Замечает, что нарисовала сердечко.

— А они так говорят? — спрашивает она.

— Ты сама знаешь, что говорят.

— Не знаю я! Да и вообще, не потому.

Сюсанна принимается тереть Хуго с новой силой, и тот закрывает глаза от удовольствия, а Йенна думает, что, если бы она терла или хотя бы чесала спину Сакке, он бы тоже вот так закрыл глаза.

И так же дышал бы покоем. И надежностью. И все было бы хорошо.

— Все равно, сегодня последний раз, — говорит Йенна. — И все.

— А зачем ты тогда вообще пришла?

У тебя даже занятия нет сегодня.

— Просто не хотелось сидеть дома.

— Что случилось?

— Ничего. Нет, ничего такого.

— Точно?

— Говорю — да!

Сюсанна — лучшая подруга Йенны с тех самых пор, как еще в садике подарила Йенне ластик с фруктовым ароматом. Если случилось что-нибудь хорошее, кому звонить, как не Сюсанне. К кому еще ходить в гости с ночевкой, с кем еще гулять под ручку, когда очень захочется, если не с Сюсанной.

С Сюсанной Фридой Эммой Нильсон можно много чего делать.

Но не все.

— Помочь? — Йенна делает шаг в сторону Хуго.

Сюсанна, похоже, все еще дуется, но пожимает плечами и бурчит:

— Можешь подковы почистить.

Йенна приходит домой, когда мама переодевается в пижаму. Маленький телевизор в ее комнате включен, идут новости — показывают всякие ужасы, которые произошли в мире за день. В другом, чужом мире.

— Как на конюшне? — спрашивает мама, снимая носки.

— Нормально.

Йенна вытягивается на маминой кровати, уставившись в потолок.

— Ездила верхом?

— Нет.

Йенна поворачивает голову, чтобы рассказать маме, что больше не будет заниматься верховой ездой, но в эту секунду мама стягивает с себя футболку, под которой нет лифчика. Видна только нежная розовая кожа. И синий шрам, похожий на застежку-молнию.

В тот день, когда у Йенны выпал передний молочный зуб, маме отрезали левую грудь. Йенна все гадала, что у мамы будет за вид, когда останется только одна грудь. Но все обошлось — маме сделали искусственную, которую можно подкладывать в лифчик.

— Вообще не заметно! — воскликнула Йенна, когда мама впервые примерила накладную грудь.

Мама согласно кивала, поворачиваясь перед зеркалом. Совсем не было заметно, что грудь справа — ненастоящая: обычная мама с двумя шариками. Но перед сном мама снимала левый шарик. «Жалко», — думала Йенна. Иногда, когда Йенне снились страшные сны, она пробиралась в мамину комнату и залезала в тепло маминой постели, где спокойно и надежно. И тогда, конечно, хотелось, чтобы мама была такой, как раньше, — мягкой и округлой, а не плоской наполовину.

Вначале Йенне было противно и страшно от этого шрама, но она ничего не говорила, чтобы не расстраивать маму.

И еще Йенна жалела правую грудь, которая осталась одна-одинешенька, и гадала, что же сделали с левой.

Выбросили прямо в больнице?

Может, там есть специальная мусорная корзина для грудей, больных раком?

А может, их засовывают в банки, как консервированные половинки персиков — такие склизкие и противные, которые бабушка дает на десерт?

Но об этом Йенна не спрашивала.

Время шло, и Йенна привыкла к «застежке-молнии». Ну, почти привыкла.

— Ну вот! — говорит мама, натянув на себя пижаму с Бетти Буп на груди.

Она забирается в кровать и укрывается теплым одеялом. Йенна ложится у мамы под боком и смотрит телевизор, а мама тем временем перебирает ее волосы, и Йенна засыпает.

Глава 3

В Херрелундской средней школе каждый нормальный человек должен блюсти закон. Точнее, четыре закона:

Пей пиво по выходным (или хотя бы сидр).

Имей большую грудь (если ты девчонка, конечно).

Не учи уроки.

Кури на каждой перемене (или хотя бы через перемену).

Йенна и Сюсанна, получается, не очень нормальные. Они не пьют, груди у них вовсе не большие (особенно у Йенны), а еще они учат уроки и никогда не пробовали курить. Йенна сигарет даже в руках не держала.

— Ты б хотела попробовать? — спрашивает она Сюсанну.

Они сидят на изрезанной и исписанной скамейке на школьном дворе. Сюсанна испуганно поднимает голову от учебника английского.

— С ума сошла? — говорит она, поправляя очки на переносице. — А ты что, хочешь?

— Нет-нет. Просто спросила.

— Курят только идиоты. Вроде моего папы.

— Нормальный у тебя папа.

— Но курит.

— Но он же нормальный!

Йенна бросает взгляд на кусты, за которыми прячутся Курильщики. Уллис, как всегда, тоже там, в обнимку со своим Хенке. Лучшая подружка, соратница и последовательница Уллис — Карро — стоит рядом. Кажется, она только что сказала что-то ужасно смешное: друзья Хенке ржут как ненормальные. «Гы-гы-гы» и «го-го-го». Еще за кустами тусуются Анна X., Анна К. и Лиселотта, которая вечно жует жвачку. Они не такие крутые, как Уллис и Карро, и это знают все. Но они стараются. Берут на затяжку то у Уллис, то у Карро. А если Уллис совсем добрая, то она велит Хенке достать еще одну сигарету для этих троих, которые пищат: «Блин, клево! Блин, классно, спасибо!» — и клянутся в следующий раз принести свои. А Уллис, такая: «Да ладно, девки, я угощаю».

— Идешь завтра на конюшню? — спрашивает Сюсанна.

— Я же бросила, — отвечает Йенна и видит, что к кустам направляется Сакке.

Уллис здоровается и обнимает его.

— Может, ты передумала, — нудит Сюсанна. — Ну, одумалась, вроде как.

— Нет, — отрезает Йенна, не сводя взгляда с Сакке. — И вообще, мне надо с мамой к бабушке и дедушке.

— Отстой.

— Угу.

Йенна вздрагивает от визга Карро:

— Бли-и-ин, какой он кле-е-евый! — пищит она снова и снова.

Она прыгает на месте и машет какой-то фотографией перед носом Хенке. Тот отпустил Уллис и стоит, набычившись.

— Что, конкурент у тебя, Хенке? — дразнит Карро.

— Кончай, Карро, больная, что ли? — отвечает тот.

— Что за базар, Хенке? Это моя подруга, между прочим! — шипит Уллис.

Хенке отступает назад.

— Ну, извиняюсь, — бормочет он.

— Ой-ой, обиделся, — Уллис бросает многозначительные взгляды на девчонок в кустах, а парни ухмыляются и тычут друг друга в бок, хлопают по плечам, делают «дай пять». Уллис что-то шепчет Сакке, тот смеется. Красивые белые зубы. Хенке что-то бормочет, Йенне не слышно.

— Блин, ну и дебилы, — говорит Йенна, но не очень громко — они все-таки недалеко.

— Она что, опять показывает фотографии с Кипра? — говорит Сюсанна, не отрываясь от словаря.

— Да, — отвечает Йенна. Как же они ей надоели.

Как же ей надоела эта пачка снимков с Айя-Напы: Уллис ездила туда со своей сестрой Лолой, которая живет в Лондоне. Эти фотографии Уллис хранит в своем шкафчике с позапрошлого века, они ходили по рукам на ста миллионах уроков, над ними хихикал весь класс на ста миллионах перемен.

На них сто миллионов Уллис!

Уллис в тесном бикини в прибрежном кафе. Уллис на роликах посреди уличного движения. Уллис перед дискотекой в компании парней («Это Чарли, ну, он англичанин, это Марио из Испании, а это Тим и Томек из Германии, а этот… кажется, Джон… или Дон… блин, не помню, я так напилась!»). Уллис ест мороженое, слизывает шоколадный соус. Уллис и продавец фруктов с огромной дыней-мутантом в руках. Уллис покупает на рынке браслет. Уллис на пляже без лифчика: именно эту фотографию — Фотографию! — парни из класса хотели скопировать и повесить на доску объявлений в одном кабинете.

«Нет уж, спасибо», — сказала тогда их классная, Бритта.

«Нет, только не это!» — хотела крикнуть Йенна.

Но не крикнула. Она так не умеет. Йенна из тех, кто, как говорится, тише воды, ниже травы.

И это всем известно.

Глава 4

Бэ-Дэ (так Йенна зовет бабушку и дедушку) живут в настоящей дыре, где есть только отделение банка, киоск и толпа бабок, которые здороваются с каждым встречным. Ехать туда двадцать минут на автобусе.

Но Йенна с мамой больше не ездят туда на автобусе. Они вызывают социальное такси.

Йенна ненавидит ездить на соцтакси, но она знает, как трудно маме забираться в автобус, а потом из него вылезать, а если еще и с пересадкой… Особенно трудно приходится, когда у мамы больные дни и ей приходится брать костыли. В самом начале она и сама не любила соцтакси, но ко всему можно привыкнуть.

Особенно если нет выбора.

Едва высунувшись из автомобиля, Йенна попадает в объятья бабушки, благоухающей кокосом.

— Добро пожаловать, дорогие мои! — квохчет бабушка, обнимая Йенну с мамой. — Ой, перемажу ведь вас маслом от загара!

— Ну, от этого не умирают, — со смехом отвечает мама.

— Надо, надо себя беречь! — восклицает бабушка и трясет рыжими кудрями, седыми у корней.

Она говорит об озоновых дырах и парниковом эффекте и о том, как же все меняется, и — «ох, надо же, как жарко, а уже ведь сентябрь, и ах, как же хорошо, что вы приехали!»

Бабушка распахивает дверь в дом и вопит так, что Йенна боится, как бы чистое, без единого пятнышка зеркало не разлетелось на куски:

— А-а-альби-и-ин! Они прие-е-ехали!

В гостиной раздается скрип и треск: дуэт шестидесятитрехлетнего деда и кожаного дивана.

— Ох-хо, добро пожаловать! — дед треплет по щеке сначала Йенну, потом маму. — Красотки мои! И как у вас дела? Хорошо ли добрались?

Дедушка отмечает, что мама без костылей, та отвечает торжествующей улыбкой. Дед склоняется к маме и шепотом спрашивает о следующем курсе лечения, и Йенна протискивается мимо его толстого пуза и спешит на кухню.

А на кухне все идеально, как всегда.

На полу — ни пылинки, на столе — ничего лишнего (все ненужные и нужные вещи — на полках), никаких забытых пакетов с мусором в прихожей. Бахрома на ковре приглажена. Посуду ополаскивают под краном так, что в посудомоечную машину она попадает уже почти чистой — и, конечно, аккуратными рядами.

Добро пожаловать к Бэ-Дэ!

— Пора пить кофе! — зовет бабушка маму и деда, которые, по ее мнению, слишком долго шушукаются в прихожей.

И все садятся за стол, хвалят потрясающей красоты сливочный узор, которым бабушка украсила торт, и пьют, пьют кофе до скончания века.

— Как школа, Йенна? — спрашивает бабушка, вдоволь наговорившись с мамой о карнизах для штор.

Бабушка всегда спрашивает про школу. И всегда хочет слышать один ответ: все хорошо! Поэтому Йенна и отвечает:

— Все хорошо.

— Ты умница, Йенна-Пенна, — говорит дедушка, отправляя в рот здоровенный кусок торта.

— Это точно! — поддакивает бабушка. — И маме ты, наверное, помогаешь? Заботишься о ней?

Бабушкины слова повисают в воздухе. За столом воцаряется тишина, только бой часов доносится из гостиной: бом-бом, бом-бом. Йенна представляет себе молоток, который стучит по бабушкиной голове.

Бабушка всегда нервничает, когда повисает такая тишина. Вот она уже теребит свои золотые браслеты, которые ей подарили на день рождения.

— Конечно, помогает, — произносит, наконец, мама и гладит Йенну по коленке. — И заботится.

Бабушка быстро кивает — да-да, помогает, да-да, заботится — и принимается рассказывать про соседку Гун, которая купила новую машину, и про Карлссонов, которые скоро переедут, и про дочку Лассе в Свэнгене, у которой скоро родится ребенок. Дедушка поддакивает, мама кивает. Положение спасено — они говорят о чужих проблемах вместо своих собственных.

Только Йенна не говорит.

Бабушку надо любить. Но иногда просто нет сил. «Надо помогать, Йенна». «Надо заботиться, Йенна». «Подумай о маме, Йенна». «Мама у тебя — стойкий оловянный солдатик, Йенна».

Как будто она не знает! Как будто она не видит, не понимает, не догадывается о том, как маме больно, трудно дышать, как ее мучает жажда, как она устает, как ее тошнит. Как будто Йенна живет где-то в космосе, а не в одной квартире с мамой.

Нет, Йенна живет не в космосе.

А жаль.

Глава 5

Сюсанна, как всегда, не хочет идти на физкультуру.

— Ну, что на этот раз? — раздраженно спрашивает физрук Йорген и вертит в руках мокрый свисток, который всегда висит у него на шее.

— Простыла, — Сюсанна нервно теребит прядку волос. — Кашляю, вот.

— Кашель баскетболу не помеха, — физрук так хлопает Сюсанну по спине, что та чуть не падает со скамейки для освобожденных от физкультуры.

— У меня и горло болит, — пищит Сюсанна и испуганно косится на толпу одноклассников, которые слушают, уставившись на нее и учителя.

Уллис, одетая в кожаные шортики и футболку с надписью «EAT ME RAW»[2], шумно вздыхает. Карро тоже вздыхает, а парни топчутся и подпрыгивают на месте — мол, начнем вообще или как? Йенна стоит среди остальных и старается ободряюще улыбаться. Сюсанна не улыбается в ответ.

Физрук Йорген пожимает плечами и подтягивает свои треники, которые вечно сползают.

— Команда «Один» против команды «Два», — бросает он, повернувшись спиной к Сюсанне, которая мгновенно смывается в вонючую раздевалку.

А Йенна выскакивает на игровое поле. Она, в отличие от Сюсанны, обожает физкультуру. И у нее все получается, правда. У Йенны хорошее чувство мяча, выносливость, сильный бросок, она быстро бегает. Мама тоже любила физкультуру в юности, бегала быстрее всех девчонок в классе. Йенна, правда, не быстрее других.

Но быстрее Уллис.

Ха!

Вернувшись в раздевалку после баскетбольного матча, Йенна и остальные застают Сюсанну сидящей с учебником под вешалкой.

— Победили? — спрашивает Сюсанна, пока Йенна утирает пот.

— Йес! — Йенна делает знак победы — еще бы, она закинула восемь мячей в финале, и физрук Йорген даже спросил, не хочет ли она всерьез заняться баскетболом.

Уллис протискивается мимо Йенны, отпихивая ее в сторону, и злобно смотрит. Качает головой и садится рядом с Карро.

— Блин, ненавижу баскетбол, — ноет Уллис. — У физрука фантазия не фонтан.

Карро поддакивает — не фонтан.

— Вечно баскетбол, — продолжает Уллис. — Как будто нельзя хоть раз поиграть во что-нибудь другое!

— Да уж, — снова поддакивает Карро.

Уллис протяжно вздыхает и снимает футболку. Йенна искоса бросает взгляд на черный спортивный лифчик. Ей самой лифчик не нужен. А вот Уллис пригодился бы дополнительный: грудь аж вылезает из-под трикотажной резинки, как сдобное тесто.

— Блин, жмет! — Уллис пытается стянуть с себя лифчик. — Опять новый покупать! Когда они перестанут расти, Карро?

Карро пожимает плечами.

Йенна поворачивается к ним спиной. Она обожает физкультуру, но терпеть не может эти минуты в раздевалке, когда надо раздеваться и показывать всем подряд, что вообще-то тебе показывать нечего.

Груди у Йенны как две изюмины, нулевой размер — и тот велик. И волос между ног нет, поэтому она не снимает полотенце с бедер до самой душевой. Стоя в очереди, тоже не снимает, как остальные, а когда наступает ее черед мыться, не вешает полотенце на крючок, который приделан слишком уж далеко от кабинки, а кладет на пол совсем рядом.

«Оно разве не намокает, когда на полу лежит?» — спросила как-то Лиселотта.

«Все равно намокнет, когда буду вытираться», — ответила Йенна и стала мыться, повернувшись спиной к придирчивой публике.

Йенна всегда моется спиной к остальным.

Уллис всегда моется лицом к остальным.

— В пятницу, де-е-евки! — распевает Уллис, без тени смущения приплясывая в душевой. — В пятницу вечери-и-инка!

— О, кру-у-уто! — подхватывает Карро. — Кто придет?

— Все придут, всех зову! — Уллис радостно смеется и скачет, и груди радостно прыгают вместе с ней.

Сюсанна смотрит на Йенну. Йенна смотрит на Сюсанну. Всех зовут. Но не все придут.

— Будет супер-мега-вечеринка! — Уллис, наконец, удается застегнуть лифчик. — И алкогольный тест на входе.

— Какой еще алкогольный тест? — спрашивает Карро. Ее мокрые каштановые волосы прилипли к щекам. Похоже на утопленного кокер-спаниеля.

На дохлого кокер-спаниеля.

— Какой еще алкогольный тест? — повторяет она. — Ты чего? Пить, что ли, нельзя будет?

Уллис смеется и трясет волосами.

— Карро-Сбарро, совсем дура, что ли?

Я же говорю — алкогольный тест! Надо выпить, а то не пустим.

Йенна старается не смотреть на них, остервенело запихивая спортивную форму в рюкзак.

— А что, Хенке найдет выпивку? — спрашивает Лиселотта и выдувает огромный пузырь из жвачки.

— Ноу проблемз, — отвечает Уллис. — Я ему скажу. Притащим сколько надо.

— Классно! — Карро в восторге. — Он такой клевый!

— Ну да. По крайней мере, выпивку достает, ха-ха.

Ха-ха-ха. Все девчонки в раздевалке смеются, кроме Йенны и Сюсанны, и еще Малин-Уродки, которой там вообще нет.

Глава 6

Черт. У Йенны и вправду невообразимо маленькая грудь.

Она стоит перед зеркалом в своей комнате. Четверг, за окном дождь, и у нее ужасно, ужасно маленькая грудь!

— Не понимаю, — говорит Йенна Сюсанне, которая лежит на полу и читает журнал «Фрида». — Может, со мной что-то не так? Как думаешь?

— Чего?

— Грудь! — Йенна тычет пальцем. — У меня совсем нет груди!

— Ну, немного есть… — говорит Сюсанна, которая недавно начала носить лифчик.

Йенна подходит к комоду и выдвигает верхний ящик. Достав пару свернутых клубком носков, запихивает их под рубашку. Сюсанна хохочет:

— Ну и видок у тебя!

— Чего? Классно смотрится! — смеется Йенна, кривляясь перед зеркалом. — Похоже ведь на грудь!

— Нет, похоже на свернутые носки!

Йенна вытряхивает носки из-под рубашки. Больно. Больно, потому что Сакке не любит ее и, наверное, никогда не полюбит. Потому что завтра вечеринка Уллис, а она не может пойти, хоть ей и хочется, ужасно хочется.

— Блин, я ненормальная.

— Ты нормальная. Просто медленно развиваешься.

— Это одно и то же, Сюсанна. Медленное развитие — это ненормально!

— Нет, неправда. Я читала статью про одну девчонку, которая хотела увеличить грудь, но врач сказал, что надо подождать лет до девятнадцати или до двадцати. Типа, только тогда грудь перестает расти сама по себе. Так что у тебя еще куча времени.

Йенна не отвечает. Она сердито смотрит на свое отражение в зеркале. Нормальная? Да уж. Ни фига. Или может быть. Или плевать вообще — лишь бы стать обычной, такой как все!

— Погоди, я сейчас приду! — вдруг говорит Йенна и выбегает из комнаты.

Зайдя в мамину спальню, Йенна открывает платяной шкаф — тихо-тихо — и достает коричневую коробку. В коробке лежат мамины запасные искусственные груди: две из ткани бежевого цвета и две из какого-то желеобразного материала цвета кожи, совсем как настоящие, даже с соском. Йенна хватает те, что из ткани, и еще берет — не насовсем, конечно! — мамин бюстгальтер.

Выйдя в прихожую, Йенна застегивает на себе бюстгальтер, запихивает в него искусственные груди и возвращается в свою комнату.

— Та-дам!

— Ого! — Сюсанна поднимается с пола. — Слушай, совсем как настоящие! Что это такое?

— Одна вещь! — загадочно отвечает Йенна, крутясь перед зеркалом.

— Ну что это, что это? — Сюсанна вытягивает руку, чтобы потрогать грудь.

— Дон’т лап-лап! Это мамины накладные груди.

В зеркале — совсем новая Йенна. Волосы все такие же бесцветные, лицо все такое же некрасивое, но под рубашкой — совсем другое дело! И это здорово.

— Ты что, правда будешь их носить? — спрашивает Сюсанна.

— Возьму на время, — Йенна раздвигает вырез рубашки: — Приве-е-ет, меня зовут У-у-уллис!

Сюсанна подходит к Йенне и тоже смотрит на кривляющееся отражение.

— Привет, я У-у-уллис! — повторяет Йенна. — Хенке, хочешь потрогать? Хочешь меня обнять? Может, переспать со мной хочешь?

Сюсанна хохочет, а Йенна все выпячивает свои новые груди.

— Ну, потрогай! — дразнит она отражение в зеркале. — Давай, потрогай! Меня зовут Уллис, по прозвищу Сиськуллис! Хо-хо, Уллис-Сиськуллис, Сиськуллис-Уллис! Хо-хо!

— Хватит! — Сюсанна задыхается от смеха. — Я сейчас умру!

И Йенна тоже хохочет так, что больше не может говорить. Она валится на пол рядом с Сюсанной, и они хохочут так, что тетка, которая живет со своей собакой этажом выше, принимается стучать шваброй о пол, чтобы они умолкли.

— Ой, ты чокнутая! — произносит наконец Сюсанна.

— Будь ты школьным психологом, ты бы таких слов не говорила, — еле отдышавшись, отвечает Йенна.

— Но я ж не психолог.

— И слава богу!

Вскоре Йенна вспоминает, что смеяться надо потише, потому что в соседней комнате спит мама. Ей надо спать, последнее время она часто спит, когда Йенна дома.

Глава 7

— Как я уже неоднократно повторяла, — говорит Бритта, перебирая свои скрепки, ручки и справки на столе, — собрать деньги на поездку — дело нелегкое. Начать нужно заранее. Вы принесли листовки с приглашением на праздник? Сегодня последний день.

Сюсанна роется в своей сумке. Йенна неподвижно сидит рядом. Бумажка с двумя отметками «Я приду» и «Я не приду», аккуратно сложенная, лежит в одном из удобных кармашков сумки, но Йенна не собирается ее сдавать. Потому что тогда придется объяснять Бритте, почему выбраны оба ответа, а класс будет пялиться, спрашивать и, может быть, потом шушукаться и шептаться.

Ведь они не знают.

И не узнают, НИКОГДА не узнают, потому что иначе они начнут жалеть и бросать на нее странные взгляды, как и все люди, которые вдруг узнают, что у мамы Йенны Вильсон рак.

Поэтому Йенна не собирается сдавать листок.

Поэтому она ничего не говорит.

Бритта ходит по рядам, собирает листки и говорит «спасибо», «убери жвачку» и «сними кепку». Когда Бритта подходит к Сюсанне и Йенне, Йенна опускает взгляд на парту с надписью «Olle wants to fuck»[3]. Бритта пахнет, как бабушка.

— У меня не все листки, — раздраженно говорит Бритта, забирая листок Сюсанны. — Больше никто не принес, точно?

Раздается сигнал мобильного — очень громкий и переливчатый. Уллис принимается рыться в своей сумке.

— И еще я прошу вас выключать мобильные телефоны на время урока, — произносит Бритта, сверля взглядом Уллис, которая сидит вместе с Карро за последней партой. — Сколько раз повторять, Ульрика?

Уллис шикает на Бритту, раздраженно машет рукой и отвечает на звонок. Карро восхищенно смотрит на подружку.

— Приве-е-ет, милая! — Уллис зажимает свободное ухо рукой, чтобы не слышать Бритту. — Как классно, что ты позвонила, но знаешь, я сейчас немного занята!

Бритта грозит пальцем, Уллис отвечает воздушным поцелуем.

— Короче, я тебе перезвоню, ладно? Угу, отлично, целую!

— Ульрика, — беспомощно вздыхает Бритта.

— Я уже выключила! — Уллис машет телефоном. — Вот, выключено, видите? Давайте дальше про ваши бумажки.

Класс смеется, во взгляде Бритты читается неуверенность.

— М-да, бумажки, — она оглядывается по сторонам, проверяя, не пропустила ли кого-нибудь, кто готов сдать листок.

Не пропустила.

Сдавать вовремя — это не круто.

— Ну что ж, даю вам еще одну неделю, — устало бормочет Бритта.

— Клево, Битте-Бритта, — говорит Уллис, раскачиваясь на стуле.

Карро хихикает и тоже раскачивается, чуть-чуть.

Бритта бросает взгляд на Уллис, садится за стол и собирает бумажки аккуратной стопкой, бормоча сквозь шелест и шуршание что-то про безответственность и лень, которые отразятся на будущем и так далее.

Безответственность.

У Йенны нет сил об этом думать.

И Бритта сидит за своим столом и до самого звонка проповедует о собраниях, запрете на курение, о профориентации, и дне спорта, и о библиотечном дне, и об опозданиях, и о жалобах учителей, и о том, как хорошо себя ведут другие классы, но никто ее не слушает, даже Йенна — особенно Йенна, потому что у Йенны болит живот.

— Твоя мама придет на праздник?

Урок окончен. И хотя Йенна изо всех сил спешила прочь из класса, Бритта умудрилась поймать ее, чтобы поговорить наедине.

Йенна не знает, что ответить. Бритта крепко держится за свой портфель и старается смотреть на Йенну спокойным взглядом, но волнение не скрыть. Йенна тоже волнуется, и больше всего ей хочется послать Бритту к черту, посоветовать пойти и утопиться, убиться об стену или запереться в шкафу вместе с чучелами птиц и сидеть там на жердочке. Не плевать ли ей, придет Йеннина мама на праздник или не придет? Какое ей вообще дело?

— Придет или не придет? — повторяет Бритта, не получив ответа. Она облизывает губы, и Йенна вдруг вспоминает слова бабушки о том, что певица Лилбабс ужасно часто облизывает губы.

— Наверное, — кратко отвечает Йенна и застегивает карман сумки, в котором хранятся ручки.

— Как она сейчас?

Бритта пытается изобразить добрый взгляд, это заметно, но Йенну просто бесит, что Бритта лезет туда, куда ее не звали!

Она не имеет права!

Оставьте меня в покое!

Все остальные уже вышли из класса, осталась только Уллис. Она прислушивается к разговору Бритты и Йенны, это видно. И присматривается к Бриттиной руке, которая лежит на Йеннином плече.

Йенна и Уллис на мгновение встречаются взглядами — но только на мгновение.

Иногда они сталкиваются на лестнице в подъезде, но никогда не здороваются.

— Да, давно мы с твоей мамой не говорили по телефону, — говорит Бритта, убирая руку.

— Ну да, — отвечает Йенна, стараясь говорить дружелюбно, но сил больше просто нет, и ноги сами несут прочь — подальше от Бритты и ее портфеля, и класса, в котором пахнет сухим мелом. Прочь отсюда, прочь от этих расспросов.

— Передавай ей привет, хорошо? — слышится за спиной голос Бритты.

Глава 8

Йеннину маму зовут Лив. Это значит «жизнь». У нее рак груди.

У Йенниной мамы нет волос на голове, только детский пушок. Иногда она ходит с костылями, утром и вечером принимает таблетки, а в душевой у них специальный стул, чтобы маме было легче мыться.

Она может умереть.

«Не надо об этом думать», — говорят Йенне. Все и всегда. «Йенна, Йенна, малышка, не думай об этом».

Но когда Йенна лежит под одеялом в своей постели, в холодной комнате, и за окном темно, то думает она именно об этом.

Об этом невозможно не думать.

Глава 9

Дома у Уллис вечеринка. С верхнего этажа доносится шум и грохот.

— Ничего себе, разошлись! — говорит мама, сидя на диване с Йенной.

Мама смотрит вверх, как будто боится, что потолок треснет и какой-нибудь весельчак свалится ей на голову.

— Это ведь у твоей одноклассницы, да?

Йенна кивает и одновременно пожимает плечами, не отрывая взгляда от развлекательной программы, которую она вообще-то не должна смотреть сегодня вечером. Вообще-то это позор — сидеть и смотреть телек вечером в пятницу.

— Наверное, у нее, — говорит мама. — Интересно, а мама ее дома?

Йенна снова пожимает плечами. На экране толстяк пытается преодолеть полосу препятствий, публика подзадоривает его криками, а ведущая — стройная красотка — смеется и смеется: замечательно, когда люди не стесняются смешить других!

Йенне все это кажется невыносимым.

— Хочешь чипсов? — спрашивает мама. — Я сделала твой любимый соус.

Мама пытается встать, но лицо искажает гримаса, перед глазами темнеет.

— Вот черт, — говорит она, трогая ноги, спину, бедра: последнее время ее беспокоят все, ВСЕ части тела.

— Я принесу, — говорит Йенна и спешит на кухню.

Там звуки вечеринки слышны еще лучше: музыка, смех, топот. Интересно, Сакке там? Конечно, там. Ясное дело, все там. Все, кого не надо искать в школьном каталоге, чтобы вспомнить, кто они вообще такие.

Йенна Вильсон.

Кто?

Ну, та, высокая, русые волосы. Довольно обычная внешность. Ходит в слишком коротких джинсах и невзрачных блузках.

Кто?

Ну, ты вспомнишь, если постараешься, — учится в одном классе с Уллис. Но они не дружат. Она все время ходит с такой темненькой, в очках. Она играет на пианино.

Йенна?

Да нет, та, темненькая! В столовке всегда сидят за отдельным столом, вдвоем. Около кадки с пальмой.

А, э-э-эта! Ну да, точно. Но в ней, вроде, ничего особенного?

Нет, ничего в ней особенного нет.

Совершенно ничего особенного.

Поэтому Йенна и не идет на вечеринку.

Йенна вздыхает, достает из холодильника соус, а чипсы берет в буфете, с полки, на которую их положила мама, не самой нижней и не самой верхней. Маме больно тянуться вверх и наклоняться вниз тоже больно.

— Вот, — Йенна со стуком ставит миску на журнальный столик, вернувшись в комнату.

Мама обеспокоенно смотрит на Йенну.

— А чем сегодня занята Сюсанна? — спрашивает она.

— Понятия не имею, — отвечает Йенна.

И это правда. Сюсанна предложила поиграть вечером в покер, но покер Йенне дико надоел. Играть в покер вечером в пятницу — еще позорнее, чем смотреть развлекательную передачу про людей, которые обливаются потом и ржут без причины.

Сюсанна предложила придумать что-нибудь другое, но Йенна не захотела и сказала, что плохо себя чувствует, что ее тошнит. Ей ничего не хочется. Даже с Сюсанной встречаться не хочется.

Сверху доносится громкий стук.

Йенна с мамой смотрят вверх, на потолок. Раздается громкий крик — но не страшный. Не такой, как однажды ночью, когда мама упала возле туалета и закричала во весь голос от жуткой боли, а Йенна подумала, что мама сейчас умрет, вот прямо сейчас, и тоже закричала.

Два страшных крика среди ночи.

Но этот крик сверху — не страшный. Он радостный, веселый, как будто кого-то щекочут. А Йенна не боится щекотки.

— А ты почему не с ними? — вдруг спрашивает мама.

— Чего?

— Ну, почему ты не у нее, не у Уллис? Там, кажется, весело. Может, тебе пойти?

— А может, и не пойти.

— Но тебе, наверное, не очень весело сидеть тут со мной? — говорит мама и улыбается Йенне.

Она, конечно, желает ей добра. Она думает, что Йенна и вправду могла бы пойти на эту вечеринку, что это лучше, чем сидеть дома. Она думает, что у Йенны есть выбор.

Йенна снова вспоминает фотоальбом и мамину развеселую юность с Гуллан, и Лайлой, и Кикки, и Викки, и Говникки. Вот им, наверное, было клево, уж они-то были звездами. На тех фотографиях мама красивая и здоровая.

А сейчас такая некрасивая.

Сил нет.

— Пойду спать, — говорит Йенна.

Она встает и уходит, оставив маму наедине с чипсами, соусом и искусственным смехом из телевизора.

Глава 10

— Хо-хо, и что, мне было клево? — гогочет Юхан, хлопая дверцей своего шкафчика.

— Ага, пока ты все не заблевал! — отвечает Уллис, глядя на себя в зеркало, которое она прикрепила к внутренней стороне дверцы.

— Да на тебя смотреть было тошно! — Карро шутя пихает Юхана кулаком в живот, тот быстро напрягает мышцы.

— Да уж, пить ты не умеешь, — фыркает Уллис. — Карро, что у нас сейчас?

Карро пожимает плечами и снова пихает Юхана в живот. Уллис со вздохом поворачивается к Йенне, которой, к несчастью, достался шкафчик по соседству с Уллис и которая, к несчастью, живет по соседству с Уллис. Этой Уллис прямо-таки многовато в ее жизни! Йенна делает вид, что оглохла, с самого утра: сегодня все только и треплются, что о потрясающей вечеринке Уллис. Все были там, все напились, соседи жаловались на шум, пришел патруль, в квартире перебиты стаканы, ковры в пятнах, двери слетели с петель.

«Вот это вечерина — да, вот это вечерина! У Уллис всегда самые крутые тусы!»

— Эй, Йенна! — окликает Уллис. — Что у нас сейчас?

— Шведский, — бормочет Йенна.

— Ага.

— Кажется… — добавляет Йенна, потому что знать, какой урок по расписанию, и носить с собой все учебники — это не круто.

Но Уллис уже отвернулась и не слышит.

— На выходные опять напьемся? — говорит Карро, оставив Юхана в покое.

— Ясное дело, — Уллис хлопает дверцей шкафчика так, что у Йенны чуть не лопается голова. — Милый друг, кури-бухай и меня не забывай! Так?

Карро гогочет, и они с Уллис, взявшись под ручку, уходят на урок. Йенна даже смотреть на них не хочет.

Кури-бухай…

Да пошли они!

Свен, учитель шведского, нацарапал на доске всего одно слово.

Поэзия.

— Отпустите на волю чувства! — говорит он, размахивая руками перед классом. — Отпустите эмоции, чувствуйте!

И пишите! Просто пишите, и все! Не мешайте словам литься наружу, не зажимайте их!

Свен подходит к музыкальному центру, который стоит в углу, нажимает на «Пуск», и классическая музыка струится над склоненными головами, щекочет тяжелые зеленые шторы на окнах.

— Что за нудятина! — кричит кто-то из компании парней, которые всегда сидят сзади. — Может, лучше кино посмотрим?

Свен мотает головой, седые космы торчат в разные стороны. Он закрывает глаза, шикает на класс и почти шепотом произносит:

— Пиши-и-ите. Просто пишите.

Но протесты не утихают, кто-то ноет: «Блин, тоска-а-а…» Другие подхватывают: «Нудятина!»

Тема — любовь. Самые разные виды любви, подчеркнул Свен. Сюсаннина ручка быстро бегает по бумаге.

— Что ты пишешь? — Йенна наклоняется к Сюсанне.

— Тихо, покажем друг другу, когда допишем! Пиши пока, — говорит умница Сюсанна таким же тоном, что и Свен.

Да пусть хоть замуж за него выходит.

Йенна думает. Пять минут, десять, может быть, пятнадцать. О любви, хм, написать о любви… Тогда, конечно, о Сакке. Хочется написать о его темных волосах, глазах, куртке с капюшоном, потертых джинсах, но не получается, не выходит, и Йенна кусает ручку и думает, думает, думает. Она долго, долго думает.

Любовь.

И, наконец, пишет.

За десять минут до конца урока Свен предлагает кому-нибудь прочитать то, что получилось: как он говорит — «поделиться плодами».

Звучит как-то… по-садоводчески.

— Но только если хотите, только если хотите, — повторяет Свен, подчеркивая, что словесное творчество не терпит принуждения.

Но никто не хочет ничего читать вслух, и Свен озадаченно чешет затылок, потом напоминает, что на следующей неделе контрольная, и сообщает, что на этом — раз так, раз так — урок окончен.

— Теперь давай читать! — нетерпеливо говорит Сюсанна, как только они с Йенной выходят в коридор. — Я прочитаю твое, а ты мое. Классное задание, мне понравилось!

Но Йенна качает головой.

— Я ничего не написала, — говорит она, пряча линованный листок в карман.

— Как это?

Сюсанна поправляет очки — знакомый жест, она всегда так делает, когда сердится. Йенну это раздражает.

— Как? — повторяет Сюсанна. — Я же видела, что ты писала. Покажи! Что тут такого? Я и так понимаю, что ты писала про Сакариаса!

— Тише! — шипит Йенна. Они уже совсем близко к шкафчикам, а у шкафчиков, как и у стен, есть уши.

— Ну, ясное же дело! — не унимается Сюсанна. — Дай посмотреть.

— Нет.

— Тогда я тоже не покажу.

— Ну и ладно.

Сюсанна устремляет на Йенну разочарованный, даже печальный взгляд. Они же всегда всем делятся. Но взгляд не помогает: листок остается лежать в Йеннином кармане.

И дрожит, как живой.

Глава 11

В комнате Йенны есть письменный стол, стул, кровать, два стеллажа, комод, зеркало в полный рост и уродливый ковер.

На стенах — фотографии (Йенна и мама, Йенна и Сюсанна), маленькая картина от Сюсанны, на которой написано «ТЫ НАСТОЯЩИЙ ДРУГ», три постера любимой группы «Кент» и журнальная полочка из «Икеа».

На потолке — светящиеся звезды.

Они просыпаются, когда становится темно. Йенна смотрит на них, лежа в постели, когда не может заснуть. Раньше мама лежала рядом с Йенной перед сном. Они шептались обо всем на свете, о каких-то мелочах и о важных вещах, и звезды светили над ними сквозь темноту.

Так было раньше. Теперь маме больно лежать на мягкой Йенниной кровати. Теперь Йенна смотрит на звезды в одиночку.

Под одну из этих звезд Йенна спрятала стихотворение, написанное на уроке шведского. Листок как раз уместился.

Глава 12

Маме было больно, но она все-таки пошла с Йенной в магазин.

Йенна ведет мамин велосипед, по обе стороны руля болтаются пакеты, к сиденью пристегнут еще один. Мама идет на костылях. Они цокают об асфальт.

Дверь подъезда открыта, на пороге стоят — блин, блин, блин! — Уллис и ее Модная Мамаша. Модная Мамаша упакована в короткую юбку и короткий топ, из-под которого выглядывает белый, как тесто, живот.

Йенне хочется повернуться и уйти.

Модная Мамаша орет на Уллис. Уллис курит. Модная Мамаша тоже.

— Не хватало только, чтобы нас выкинули на улицу! — кричит Мамаша. — Ульрика, ты вообще соображаешь?

Ты хоть раз можешь вести себя, как взрослая?

Уллис не отвечает. Она затягивается сигаретой и смотрит в землю. А на земле только гравий. Гравий и собачьи какашки.

— Мне даже уехать нельзя на день — ты тут же устраиваешь черт знает что!

Модная Мамаша злобно пихает Уллис в плечо, чтобы добиться ответа. Уллис пускает кольца дыма. Вдруг из кармана доносится писк мобильного: смс.

— И выключи свой проклятый мобильник! — орет Модная Мамаша. — Достал уже этот писк!

Йенна отворачивается, ставит мамин велосипед в стойку и берет пакеты. Мама сделала передышку и стоит, опершись на костыли. Йенна стыдится этих костылей, стыдится мамы, стыдится того, что стыдится.

Ну, зачем они там стоят? Зачем им надо видеть маму с серо-бледным лицом, когда она совсем не в форме и еле идет, хромая и с одышкой?

— Извините, — говорит мама, чтобы пробраться мимо Уллис и Модной Мамаши.

— Ульрика, черт побери, подвинься! — рявкает мамаша, дергая Уллис за руку. — У нее костыли, не видишь, что ли!

— Подвинусь! — шипит Уллис. — Вообще уйду!

Уллис бросает сигарету, тушит, наступив на нее, и быстро уходит.

— И куда ты собралась? — горланит Модная Мамаша, наступая на окурок, который и без того уже погас.

— К Хенке! Хотя какое тебе дело вообще!

— Тогда передай ему, пусть заплатит за разбитый бокал! И постирает коврик в ванной, который заблевал! Поняла?

— Катись к черту!

— Сама катись!

— Извините! — повторяет мама. Модная Мамаша разошлась и совсем заслонила собой вход в подъезд.

Ручки пакетов режут ладони Йенны.

— О черт, простите, — говорит Модная Мамаша и, шатаясь, отходит в сторону. Йенна чувствует запах алкоголя.

— Детки, блин… — бормочет Модная Мамаша, пока Йенна придерживает дверь, впуская маму.

Йенна пытается поторопить маму, ей не хочется стоять на виду и разговаривать.

Она ненавидит Модную Мамашу, ее накрашенное лицо, ее сигареты, ее одежду и ее здоровое тело.

— Ваша-то не такая, да? — Модная Мамаша кивает в сторону Йенны.

Мама останавливается и что-то бормочет. Модная Мамаша закуривает новую сигарету, и Йенна хочет скорее, скорее войти в квартиру, но ключ у мамы, а маме, кажется, захотелось поговорить. Сигаретный дым вьется над табличкой «Не курить!», которую прикрепили в подъезде по настоянию соседки с собакой.

— У нее тут на выходных была вечеринка, — продолжает Модная Мамаша. — А я только что вернулась домой и весь день просидела у телефона: звонят и жалуются, жалуются! И вы, наверное?

— Нет, — отвечает мама.

— Но слышали ведь? Да уж точно, слышали, их там человек семьдесят было, не меньше. В трехкомнатной квартире!

И музыку врубили, ночью. И пили.

— Ничего себе.

— Переломали кучу всего, наблевали. Боже мой.

Модная Мамаша опускается на корточки и вздыхает, держась за лоб.

— Ну да. Ну, я пойду, — говорит мама, ковыляя к лестнице.

— Да, не буду задерживать, — бормочет Модная Мамаша.

Мама начинает подниматься по лестнице: правая нога, потом левая — как маленький ребенок. Ступеней немного, но, поднявшись до последней, мама борется с одышкой.

— Слышите, вы поправляйтесь, кстати! — кричит Модная Мамаша, прежде чем мама успевает закрыть дверь за собой и за Йенной. — Пока!

Глава 13

Маме снова пора на облучение.

Йенне совсем не нужно, чтобы за ней присматривали — господи, ей же тринадцать, она не ребенок! — но бабушка все-таки приезжает. «Тебе же веселей, когда кто-то рядом», — говорят мама и бабушка с дедушкой. Йенна не в силах им противостоять.

— Давай-ка наведем порядок, — говорит бабушка, едва войдя в квартиру. Она протягивает свое пальто Йенне, чтобы та повесила на вешалку, и принимается носиться по всей квартире с тряпками, шваброй и средством для полировки. Вскоре вся квартира пахнет бабушкой.

Йенне это не нравится.

— Здесь бы все переделать… — говорит бабушка, стерев невидимые пятна с буфета. — Ей это не подходит.

— Что — это? — спрашивает Йенна, сидя с учебником за кухонным столом.

— Здесь все… не приспособлено, — отвечает бабушка, кивая на кухонные полки, и начинает переставлять миски, вазы и парадные тарелки с верхних полок на нижние. Йенна наблюдает за тем, как рыжая голова мелькает то тут, то там, заглядывая во все шкафы, чтобы проверить, обследовать, критически осмотреть: не дай бог чего упустить! Руки снуют над полками, звякая браслетами.

— Вот так вот! — самодовольно произносит бабушка, слезая со стула. — Это уже похоже на порядок.

Йенна ничего не отвечает. Она предпочитает не смотреть на приведенные в порядок шкафы — на приспособленные для больного человека шкафы.

В душевой — стул.

В стенном шкафу среди одежды — три парика.

На кухне у плиты — дозировочная коробочка с таблетками.

Запасной набор накладных грудей ждет в коробке.

В углу отдыхают костыли.

В квартире бабушка.

Среди всего этого — Йенна, которая идет в свою комнату, ложится на кровать, закрывает глаза, зажимает уши и говорит себе, что всего этого на самом деле нет.

Глава 14

Лучшую мамину подругу зовут Марита.

Иногда, если мама возвращается из больницы усталой и вялой, Марита приходит в гости и приносит собственного приготовления мармелад, варенье, желе, пироги и прочие вкусности.

Мама почти не ест Маритины гостинцы — ее может вырвать. Но это неважно, говорит Марита, можно ведь оставить на потом, когда станет лучше, или просто смотреть на еду, это тоже удовольствие, а можно и выбросить потом. Но приносить гостинцы я буду. Всегда приносила и буду приносить, говорит она.

От слов Мариты у мамы на глаза наворачиваются слезы, и она отвечает, что Марита просто чудо.

И у Мариты тоже наворачиваются слезы, и она говорит, что если кто и чудо, то это мама. И они обнимают друг друга. Долго.

Иногда Йенна почти ревнует маму к Марите, хотя и понимает, что это просто смешно. Ей же тринадцать, господи, в тринадцать лет уже не ревнуют маму к друзьям!

Иногда Йенне кажется, что мама это замечает и поэтому устраивает девичник для них троих, выбрав вечер, когда чувствует себя лучше. Хотя бы немного лучше. Тогда Марита оставляет детей со своим непутевым, как она говорит, мужем и, надушившись, спешит к маме и Йенне. Марита никогда не звонит в звонок, она трижды стучит, распахивает дверь и входит со словами: «Эй, девчонки!» — и Йенна с мамой радостно откликаются. Потом откупоривается бутылка вина, и разговоры «между нами, девочками» продолжаются чуть ли не до самого утра. Йенне вина, понятное дело, не наливают: для нее мама готовит специальный напиток с соломинкой и ломтиком лимона, а бокал, в который наливается этот коктейль, заранее охлаждается в морозилке и покрывается красивыми морозными узорами.

— За нас! — восклицает Марита, как только все усаживаются поуютнее, и они поднимают бокалы, и бокалы звенят, и всем весело, и это настоящий девичник!

Марита всегда остается надолго.

Когда у Йенны начинают слипаться глаза, она кладет голову маме на колени, и плевать, что ей уже тринадцать. А мама и Марита все говорят ночь напролет, и зажигают новые свечи, и смеются, и подливают вина, и тихонько чокаются бокалами, чтобы не разбудить Йенну, которая все равно то просыпается, то снова засыпает. А Йенна обожает так лежать — лишь бы не в тишине, лишь бы не в темноте.

Здесь ей не страшно.

Здесь она под защитой от ненужных мыслей.

Здесь она может спокойно спать.

Но на этот раз Марита не приходит.

У мамы нет сил.

— Я могу остаться еще на пару дней, — говорит бабушка. — Я уже отпросилась с работы.

— Может, хватит и меня? — возражает Йенна.

Мама лежит в постели, бледная и усталая. Бабушка и Йенна стоят по обе стороны от кровати, как стражи.

— Я останусь, — решает бабушка и утирает капли пота с маминого лба. — Хочешь чего-нибудь, Лив?

Мама просит немного воды, а больше ничего, ничего, надо только отдохнуть, отдых и покой — вот все, что ей нужно. Бабушка кивает и выходит из комнаты. Йенна садится рядом с мамой. Хочет обнять ее, но останавливается на полпути. Мама не похожа на саму себя.

— Тебе помочь чем-нибудь? — спрашивает Йенна.

— Нет, милая, — отвечает мама. — Не надо, спасибо.

Йенна не уходит, а смотрит на маму, которая лежит под одеялом. Ей хочется рассказать о том, что учительница французского Элис похвалила ее произношение, что физрук Йорген все твердит, что Йенне надо серьезно заняться баскетболом, что Сакке почти поздоровался с ней в подъезде пару дней назад — ну, по крайней мере, кивнул.

«Вы что, правда говорите о таких вещах?» — спросила однажды Сюсанна, имея в виду парней.

Да, правда, говорят. Точнее, говорили.

Йенна тоже гладит маму по лбу, и ей так хочется сказать, что ей не хочется, чтобы бабушка оставалась у них, что ей хочется быть наедине с мамой, что она справится. Но нельзя. Йенна смотрит на маму и понимает, что так говорить нельзя.

— Вот и водичка! — щебечет бабушка, влетая в комнату, которая тут же снова наполняется запахом ее духов.

Мама берет стакан и жадно пьет большими глотками.

— А теперь пусть мама отдохнет, — говорит бабушка, гладя Йенну по голове. — Зови меня, если что-нибудь понадобится, Лив.

— Или меня, — добавляет Йенна.

Но мама не отвечает. Она засыпает еще до того, как бабушка уводит Йенну из комнаты.

Глава 15

Йенна сбегает из квартиры, которая за последние дни слишком уж пропиталась бабушкиным запахом, и идет с Сюсанной в кафетерий «У Карин». Туда ходит весь город. Сегодня там почти нет свободных мест, и Йенне с Сюсанной достается шаткий столик у самого окна. Оттуда хорошо смотреть на дождь за окном.

— Отлично! — говорит Сюсанна, и они садятся.

Йенна ставит на стол свою чашку с кофе. Вообще-то она не любит кофе, но сидеть в кафе с чашкой кофе — это как-то правильно. Чашка чая — тоже ничего, но кофе круче.

— Фу, — Сюсанна смотрит, как Йенна делает глоток. — Это что, вкусно?

— Да, — отвечает Йенна и кладет еще один кусок сахару.

Сюсанна смотрит недоверчиво, но ничего больше не говорит.

— Дома все нормально? — спрашивает она чуть погодя.

— А почему я, по-твоему, сюда сбежала? — отвечает Йенна.

Сюсанна вздрагивает, удивленно смотрит на Йенну и не знает, что сказать. Йенна спешит оговориться:

— Ну, бабушка сидит с ней все время, — объясняет она, мельком улыбаясь. — Для мамы это, наверное, хорошо. Но меня бабушка достала.

— Вообще-то бабушка у тебя добрая.

— Коровы тоже добрые. Она старая.

— Не такая и старая! Сколько ей, шестьдесят? Моей вообще сто лет, типа.

— Все равно, слишком старая, чтобы жить в нашей квартире.

Сюсанна кивает и пьет какао. Йенна давится своим кофе. Горький вкус пленкой обволакивает десны.

Нет.

Невкусно.

В эту минуту из курящей части зала доносится гогот: только сейчас Йенна видит, что там сидят Уллис и Карро, и еще Лиселотта и Юхан плюс Хенке и какие-то его друзья. Гогочет, конечно, Уллис. Кто же еще. Хлопает себя по джинсовым коленкам и чуть не задыхается, с ума сойти как смешно! Хенке хлопает одного из друзей по спине: «Жесть, блин, жесть какая!»

— Кому-то тут явно очень весело, — фыркает Сюсанна.

— У нее мама, кажется, пьет, — говорит Йенна.

Сюсанна разевает рот от удивления, какао капает на подбородок:

— Да ну!

— Да, по-моему, так и есть. Мне и раньше казалось, но теперь я почти уверена. Несколько раз видела ее в подъезде пьяной.

— Вот блин, — у Сюсанны довольный вид. — Так ей и надо.

— Да уж.

Йенна искоса смотрит на курящий уголок. Уллис сидит в центре дивана, обитого тканью с огромными коричневыми розами, и хотя эти диваны задвинуты в самый угол кафе, кажется, что Уллис находится в центре зала.

Где бы Уллис ни была, она всегда в центре.

У двери раздается звон, кто-то входит.

— О не-е-ет, — выдыхает Йенна, чувствуя, как близится внутреннее цунами.

Сакке, Тоббе и Никке. Вот кто входит в кафе. Мокрые от дождя волосы, челка Сакке свисает на глаза.

— О не-е-ет, — повторяет Йенна.

— Упс, — говорит Сюсанна. — Но они нас здесь не увидят. Так что все в порядке.

Йенна надеется, что не увидят.

Точнее, надеется, что увидят.

Сакке, Тоббе и Никке оглядываются по сторонам. Карин кивает им из-за прилавка, они кивают в ответ. «Мест нет», — шевелятся губы Карин. Те снова кивают. Вот и курящий уголок заметил новых посетителей.

— Здорово! — орет Уллис, улыбаясь во весь рот и выпячивая грудь.

— Мы подвинемся! — Карро с надеждой смотрит на Тоббе.

— Да, садись ко мне на колени! — горланит Уллис.

— Не получится, — говорит Тоббе.

Йенна слышит его голос, но смотреть в их сторону не может. Сакке слишком близко. Смотреть нельзя. Смотреть можно только в окно, роясь в кармане в поисках гигиенической помады.

— Они нас увидели, — произносит вдруг Сюсанна. — Йенна, боже, они идут сюда!

— Как это — сюда? — шипит Йенна, нервно размазывая помаду по губам.

— Сделай красивый вид! — только и успевает пискнуть Сюсанна.

Йенна прячет помаду и принимается вертеть в руках чашку, рассматривая ее с таким увлечением, будто ничего более интересного в жизни не видела.

— Тут мест нет… Ничего, если мы с краю сядем?

Спрашивает Тоббе. Никке и Сакке-красавчик стоят прямо за ним, они стоят у столика Йенны и Сюсанны, они хотят сесть с ними!

— Конечно, конечно, — Сюсанна бросает слишком явные, слишком многозначительные взгляды на Йенну.

Йенне стыдно: Сюсанна ведет себя как дурочка, но парни, кажется, ничего не замечают, и, боже мой, вот Сакке садится рядом с Йенной и снимает куртку, и Йенну окатывает волной самого настоящего, неразбавленного аромата Сакке.

Она могла бы дышать этим ароматом вместо воздуха.

Эти трое заказывают кофе, и Йенна жутко радуется своему горькому пойлу. Сюсанна почти прячет свое какао. Та самая Сюсанна, которая утверждает, что ей все равно, что о ней думают другие. Ну-ну.

Все сняли свои мокрые куртки, перчатки, шарфы, со скрежетом придвинули стулья, и воцарилось молчание. Никто ничего не говорит.

Кто-то должен что-нибудь сказать!

Йенна прижимает коленку к Сюсанниной ноге, но та молчит и смотрит в чашку. Щеки красные, уголки рта подергиваются.

— Но фильм все-таки был хороший, — произносит Йенна и многозначительно смотрит на Сюсанну.

А Сюсанна, конечно, не понимает.

— Какой фильм? — спрашивает она, косясь на парней.

— Ну, фильм, — повторяет Йенна. — Который мы вчера смотрели. Он хороший.

Сюсанна делает удивленное лицо, и Йенне хочется пнуть ее под столом как следует, чтобы лучше соображала, но Тоббе, наконец, что-то говорит:

— Вы из нашей школы, да? — из-под губы ползет жевательный табак.

— Ага, точно, — отвечает Йенна и быстро отхлебывает кофе.

— Мы живем рядом, — говорит Сакке Тоббе и Никке, кивая в сторону Йенны. — В одном подъезде.

— О, — отзывается Тоббе, — где Уллис, что ли? Девушка Хенке?

— Да, — отвечает Йенна.

— Тогда ты, наверное, была на вечеринке, ну, недавно? — Никке склоняется над столом.

Он смотрит прямо на Йенну, не на Сюсанну, и он симпатичный. Не такой, конечно, как Сакке, на которого Йенна все еще не в силах посмотреть, но все-таки симпатичный.

— Нет, — отвечает Йенна, ненавидя себя за то, что приходится так отвечать. — Нет, не была.

— А ты? — Никке смотрит на Сюсанну, которая нервно откашливается.

— Нет, я не смогла прийти, — выдавливает она из себя наконец. — К сожалению.

«Не смогла прийти».

Йенна сидит, уставившись на Сюсанну. Что это еще за ответ? Как будто ее там ждали.

— Ну ладно, — Никке переводит взгляд на Тоббе и Сакке. — Но, блин, это была вечерина!

— Да, крутейшая… — соглашается Сакке. — Соседи жаловались, чуть в полицию не пошли.

«Мы не жаловались», — думает Йенна, но вслух ничего не говорит.

Кажется, что бы она ни сказала, все будет глупо, но если ничего не говорить — тоже глупо. Хотя то, что несет Сюсанна, еще глупее. Теперь вот она рассказывает Йенне, что произошло на конюшне. Как будто Йенне интересно.

— Я вообще-то больше не хожу на конюшню, — произносит Йенна в надежде, что парни услышат, но они по-прежнему заняты обсуждением вечеринки.

— Ой, ну прости, — говорит Сюсанна. — Я думала, что тебе все равно интересно, но раз так, то… ладно…

Она отхлебывает какао и умолкает с обиженным видом.

— А когда Хенке наблевал в ванной! — вдруг вспоминает Никке и поворачивается к курящему уголку. — Хенке! Ты помнишь, что делал в ванной, на вечеринке Уллис?

Дикое ржание из угла. Никке засовывает два пальца в рот и изображает звук рвоты.

— Ну, помнишь? — орет Никке.

— Заткнись! — бросает Хенке, ухмыляется и одной рукой обнимает Уллис, которая больше не гогочет, а смотрит туда, где сидят Йенна и Сюсанна, не отрываясь.

И Йенна знает почему. Вовсе не из-за какой-то там блевоты в ванной. Уллис-Сиськуллис таращится на парней из 9 «А», которые сидят за столиком Йенны и Сюсанны.

О, как это приятно.

Просто ужасно круто.

Глава 16

— Ты не видела открывалку? — спрашивает Йенна.

Бабушка стоит у кухонного стола и, гремя посудой, кивает на крючок, приклеенный к стене прямо у вытяжки.

— Я повесила ее туда, — отвечает она, — так лучше.

У Йенны внутри все прямо-таки закипает.

— У нас она хранится в четвертом ящике, — говорит она, срывая крышку с бутылки «Пепси» и бросая открывалку на место.

Бабушка поворачивается к Йенне.

Йенна упрямо смотрит на нее.

— Наконец-то Сюсанна ушла домой, — говорит бабушка, меняя тему.

— И что ты хочешь этим сказать? — спрашивает Йенна и сама удивляется своему дерзкому тону.

— Уже одиннадцатый час, Йенна!

Маме нужно поспать, неужели ты не понимаешь? Не так-то легко уснуть, когда по квартире табуном носятся твои гости!

— Табуном? Один человек?

— Нельзя думать только о себе, Йенна!

— Только о себе?!

А если мама умрет, а если мама умрет, мама может умереть, маме больно, мама может умереть, а если мама умрет, а если мама умрет!

— Только о себе?!

У Йенны на глазах слезы — она и сама не знает, откуда они взялись, просто навернулись на глаза, и все.

— Да что ты знаешь! — кричит она. — Ничего ты не понимаешь, так и не говори ничего, отстань от меня!

Йенна больше не крадется на цыпочках, Йенна не осторожничает, ей незачем сдерживать себя. Слова рвутся наружу, она вулкан: горячие слова несутся потоком. Бабушка не отвечает, она отворачивается, глаза блестят.

— Что там у вас? — доносится из гостиной.

Мама с бледным, опухшим лицом и больными ногами хочет покоя, она спала на диване и проснулась.

— Подумай хоть немного о маме! — шипит бабушка, и по ее накрашенной щеке стекает слеза.

Йенна запыхалась.

— Подумай о ней, она же больна, ей и так тяжело, не надо делать хуже! — продолжает бабушка.

Она расставляет посуду на полке, вытирает мокрый кухонный стол тряпкой.

— Ничего, Лив! — выкрикивает она, продолжая работу. — Ничего, не волнуйся!

— Йенна, о чем вы спорите? — спрашивает мама.

Бабушка бросает красноречивый взгляд на Йенну.

— Ни о чем, — отвечает та наконец.

Бабушка вешает тряпку на кран. Йенна отправляется в свою комнату. В свои владения.

— А открывалка все равно должна лежать в четвертом ящике, — говорит она, прежде чем закрыть дверь.

Глава 17

Красные салфетки, длинный стол, покрытый выглаженной скатертью, стулья из семнадцатого, девятнадцатого и двадцатого кабинетов плюс пара пластиковых цветков из кабинета изо.

Подготовкой классного вечера занимались Йенна и Сюсанна: только им не хватило смелости отказаться. Сюсанна надеется, что это прибавит ей баллов, а у Йенны просто нет сил сопротивляться.

Все остальные из класса пообещали прийти за полчаса до родителей. И вот на часах 18.33, Сюсанна и Йенна вносят последние термосы с кофе, а другие сидят, раскачиваясь на стульях, и вертят в руках салфетки и стаканы.

— Оставьте в покое приборы, — звучит сердитый голос Бритты, которая суетливо проверяет, все ли готово.

— Хорошо, очень хорошо, — говорит она Йенне и Сюсанне, помогая им расставлять блюда на столе, к которому можно будет подходить и накладывать себе еду.

Сегодня вечером Бритта смешлива и разговорчива.

— Ну что ж, Йенна и Сюсанна, — произносит она, — ваши родители придут?

Йенна ужасно занята термосом, крышка которого никак не хочет завинчиваться, но Сюсанна послушно кивает.

— Даже брат придет, — говорит она, — посмотреть показ мод. Пляжную моду.

Старшего брата Сюсанны зовут Стефан. Он учится в одном из старших классов, ходит на занятия по вождению, и у него есть девушка.

— Пляжную моду? — изумленно произносит Бритта, застывая на месте. — Сюсанна, дорогая, какая может быть пляжная мода в октябре?

Сюсанна пожимает плечами.

— Никакая, я просто так сказала. Иначе бы он не пришел, и мы продали бы на один билет меньше.

— А… да… — растерянно отвечает Бритта и, слава богу, забывает спросить Йенну, придет ли ее мама.

Один за другим появляются родители, осторожно заполняя зал. Лица расплываются в серьезных родительских улыбках. Бриттины откормленные бока тоже занимают немало места, да еще и шевелюра пышно уложена феном.

— Как мило, как мило! — повторяют родители, увидев накрытый стол и украшения на сцене.

— Очень приятно! — отвечает Бритта, протягивая каждому руку.

При каждом рукопожатии вздрагивает Бриттина брошь: то ли кошка, то ли осел. Кто бы это ни был, брошь уродливая. Йенне брошки никогда не нравились.

Постепенно все устаканивается, все на своих местах. Родители усаживаются на стулья, у каждого красная салфетка и белый стаканчик. Ученики за отдельным столом. Йенна и Сюсанна сидят вместе. Йенна то и дело оборачивается, глядя на дверь.

— Твоя мама придет? — шепчет Сюсанна.

— Говорила, что постарается, — отвечает Йенна, не сводя взгляда с дверей.

Сюсанна умолкает — вот и хорошо, Йенна занята своими собственными мыслями — своим собственным, привычным беспокойством.

Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, приди. Иначе все только и будут думать, что о Йенне.

Где Йеннина мать?

Не знаю. Наверное, не придет. Ее никто никогда не видел.

А отец?

Нет, он-то вообще сбежал. Когда она была маленькая.

Родителям наливают чай, кофе, угощают булочками.

А Йенниной мамы все нет.

— Можно здесь курить? — слышится чей-то голос.

Это Модная Мамаша. Сильно накрашенная, в красном платье, туфли на высоких каблуках.

— Ну, можно или нет? — продолжает она, с ухмылкой оглядываясь вокруг и размахивая незажженной сигаретой.

За ученическим столом раздаются взрывы хохота. Уллис смеется громче всех и говорит, что мать, наверное, совсем чокнутая, но Юхан и Пол возражают: ты чего, она крутая! Как и сама Уллис.

— Угостишь? — кричит Юхан Модной Мамаше, а Уллис фыркает: «Заткнись!»

Модная Мамаша встает из-за стола, покачивается и чуть не опрокидывает стул, но отец Юхана успевает схватиться за спинку и удерживает его на месте. Родители, сидящие рядом, облегченно вздыхают.

— Кто спросил? — ухмыляется Модная Мамаша, не замечая конфуза со стулом.

— Я, — отвечает Юхан, — мужчина в самом расцвете сил!

— Ну уж, не сказал бы! — дразнится отец Юхана.

Йенна видит, что все прислушиваются к происходящему, — а как же иначе? Раздается смех, но в глазах у всех странный блеск, и атмосфера какая-то неприятная. Как будто мысли просвечивают насквозь, вылезают наружу. Тут уж улыбкой не поможешь.

Бритта тоже смеется, но немного: чтобы сразу как можно вежливее объяснить, что в школе не курят, лучше выйти на свежий воздух. Модная Мамаша отмахивается и снова садится, еле удерживая равновесие: «Она что, пьяная?» — шепчет кто-то.

— Попозже, красавчик! — говорит Модная Мамаша, посылая Юхану воздушный поцелуй.

— I can’t wait![4] — отвечает Юхан, и Йенна не сомневается, что у него в штанах стоит.

У Юхана встает при слове «девчонка».

А когда они классом идут в бассейн (Йенна ненавидит бассейн, ненавидит, ненавидит бассейн!), где вокруг куча девчонок в мокрых купальниках, у него сразу же начинаются трудности. Плавки сильно жмут. Йенна находит это довольно мерзким. Он должен держать себя в руках.

И еще Йенна находит это довольно интересным.

Юхан-Стояк.

За всеми этими мыслями, этими словами Йенна почти забыла, что у нее болит живот: боль почти отпустила. Но вот отворяется дверь, и живот снова схватывает. До этой самой секунды она очень хотела, чтобы мама пришла. Но как только Йенна ее видит, желание пропадает — ей стыдно, ужасно стыдно, и вдобавок стыдно за то, что ей стыдно!

Мама.

У мамы на лбу капли пота: она с трудом поднялась по лестнице, и вот теперь она стоит, прислонив — блин, блин, блин! — костыли к двери. Блин, блин, блин! — ну зачем только Йенна уговорила ее, ну о чем она только думала?

Весь зал уставился на запыхавшуюся маму. На ней платье, хоть она и не любит платья. Но, кроме домашнего костюма и широкого платья, ей ничего не надеть. Все остальное слишком обтягивает отекшее от кортизона тело.

Мамин взгляд блуждает среди сидящих за столом, она старается сделать несколько шагов. Один из мужчин подбегает к ней: надо ли чем-то помочь? Йенна слышит — и все слышат, потому что в зале совершенно тихо, — что мама просит чаю. Конечно, сейчас он принесет чаю. «Нелегко вам приходится, пожалуй!»

Мама, наконец, добралась до родительского стола.

— Ты не собираешься здороваться? — Сюсанна дружелюбно толкает Йенну в бок.

— Попозже. Пусть спокойно выпьет чаю.

— Ну да… Но…

Сидящие за столами снова принимаются беседовать, Йенна пьет морс — очень много морса. Сюсанне не сидится на месте.

— Как хорошо, что она пришла, — заводит она, а Йенна и рада бы согласиться, но у нее не выходит.

Рада бы болтать, как все, но и это не получается.

Мысли только о том, как высидеть до конца и не сбежать.

К ужасу Йенны мамина соседка по столу вдруг произносит, указывая на костыли:

— Ох, и что же это с вами приключилось?

Мама делает глоток чая, ставит на место чашку и отвечает, глядя прямо в глаза соседке:

— У меня рак.

Спокойно, как ни в чем не бывало — красиво. Но для других рак — это не спокойно и не красиво. Рак — это слово, которого никто не хочет слышать, которого никто не в силах вынести, с которым никто не знает, что делать! А мама просто и честно отвечает на вопрос, она всегда отвечает просто и честно, она ничего плохого не имеет в виду, но Йенне от этого не легче! Ведь теперь все есть, как есть: соседка на мгновение замирает, потом внезапно краснеет и начинает извиняться и охать, стараясь скорее дожевать еду.

А Йенна.

Йенна сидит, уставившись в тарелку, и надеется, она так надеется, что никто за столом не слышал, что сказала мама.

Глава 18

Йенна больше не завтракает.

— Ты вообще ничего не будешь? — мамин голос доносится из спальни, где она теперь все чаще лежит.

— Ты вообще ничего не будешь? — бабушкин голос доносится из кухни, где она все чаще готовит.

— Нет, — отрезает Йенна.

Она выходит из квартиры, сбегает по лестнице, толкает дверь плечом и упирается в Сакке.

— Оу! — восклицает Йенна, уткнувшись ему в грудь.

— Ой, блин, — отвечает Сакке и не успевает увернуться от Йенниного хвостика, который хлещет его по лицу.

От ужаса Йенна роняет сумку. Случайно столкнуться с Сакке — об этом она только и мечтала. Но не сбить с ног!

Идиотка она, вот кто.

— Привет, — бормочет Сакке, пока Йенна собирает разлетевшиеся по полу бумаги, книги и ручки.

— Привет, — отвечает Йенна, чувствуя себя особенно мелкой и ничтожной — на корточках.

— Как дела? — спрашивает Сакке.

— Отлично, — отвечает Йенна. Неужели он и правда спросил, как дела? — А у тебя как?

Неужели она и правда решилась спросить? Сердце стучит, руки трясутся, ноги дрожат, а Сакке такой красивый, ужасно красивый — эти черные волосы и куртка с капюшоном. Даже чуть-чуть щетины на щеках. Йенна стоит так близко, что ей и это видно.

— Здорово, — говорит Сакке, нервно шаря в карманах. — Я забыл кое-что, только что вспомнил.

— С кем не бывает, — отвечает Йенна, чувствуя, что говорит, как бабушка. Да, от такой жизни умом тронешься.

— Точно, — соглашается Сакке, — с кем не бывает.

Он кивает, шарит в карманах, пожимает плечами, вздыхает.

— Ну ладно. А ты на дискотеку в пятницу идешь? — спрашивает Сакке.

— Дискотеку?

— Ну да. В доме культуры. Там в пятницу дискотека.

— Да? — неуверенно произносит Йенна, но тут же добавляет: — A-а, в эту пятницу? Я думала, в следующую.

— Нет, в эту, — ухмыляется Сакке — точнее, улыбается, и, боже мой, какой же он красивый.

— А, ну тогда я приду. Конечно.

— Здорово. Но сейчас мне надо забрать… ту вещь. Увидимся.

В кармане Сакке раздаются начальные аккорды какой-то рок-композиции, и он достает мобильный, бросает извиняющийся взгляд на Йенну и исчезает вверх по лестнице.

Но что-то остается: не только запах одеколона, не только мелодия мобильного, которая будет играть в голове у Йенны весь день, — что-то еще, более теплое.

Оно остается в теле Йенны.

Ему там хорошо.

— Поэтому нам надо, надо пойти на дискотеку в пятницу!

Йенна трясет Сюсанну так, что у той чуть очки не слетают с носа.

— Ну заче-ем, — ноет Сюсанна, надевая куртку. — Нам же не нравятся дискотеки.

— Да мы никогда и не были на дискотеке, на настоящей! Откуда нам знать, нравятся они нам или нет? Мне очень, очень надо пойти, неужели ты не понимаешь?

Йенна призывно глядит на Сюсанну.

— Можешь идти одна, — говорит Сюсанна. — Ты все равно будешь только с Сакке обниматься.

— Да уж, прямо!

Йенна иронически фыркает, чтобы не показать, как внутри у нее все пузырится и искрит.

Обниматься с Сакке.

Сначала говорить с Сакке.

Потом обниматься с Сакке.

— Да уж, конечно, — повторяет Йенна. — Ни с каким Сакке я не буду обниматься, ясное дело. Мы вообще не из-за него туда пойдем. Ну, не только из-за него. Может, будет просто весело. Ну, правда ведь?

— Не знаю, — отвечает Сюсанна. — Я хотела пойти на конюшню.

— На конюшню можно когда угодно пойти! Ну давай, Сюсанна, ну сделай хоть что-нибудь крутое!

— С каких это пор дискотека — «что-нибудь крутое»? — Сюсанна мрачно смотрит на Йенну.

Йенна не отвечает, а только наклоняет голову, сжимает ладонь Сюсанны.

— Миленькая, добренькая Сюсанночка, ну пожа-алуйста.

Сюсанна улыбается. Такие уговоры она слышит с тех самых детсадовских времен.

— Ладно, пойдем, — сдается она, вздохнув, — правда, не очень тяжко. — Но не потому, что это круто.

— Ура-а! — Йенна обнимает Сюсанну так крепко, что очки снова чуть не слетают с носа.

— Осторожно! — хихикает Сюсанна.

— Ты и правда моя лучшая подружка! Вот увидишь, будет ужасно весело!

— Может быть.

И мама, и бабушка так радуются, когда Йенна сообщает, что вечером в пятницу не будет сидеть с ними дома и есть пиццу, — даже жалко их. Вообще-то Йенне не хочется оставлять маму одну. Но мама и слышать ни о чем таком не хочет. Похоже, и она, и бабушка решили, что дискотека — это до того великое событие, что Йенне начинает надоедать их преувеличенная радость, и она чуть не решает остаться дома.

Но остаться дома нельзя, конечно.

Просто нельзя, и все.

В пятницу, вернувшись из школы, Йенна застает дома не маму с бабушкой, а маму с Маритой.

— Привет, Марита! — Йенна бежит обниматься. Марита пахнет шампунем и кофе. — А где бабушка?

— Бабушка уехала домой, — мама улыбается. — Дедушке нужна ее помощь.

— Или тебе больше не нужна помощь, — добавляет Йенна. — У тебя такой бодрый вид!

Это и правда, и неправда. Конечно, мама бледная, как обычно, на лбу выступает пот, она так же морщится при каждом движении, но все-таки сегодня у нее более живой взгляд, в глазах блеск. Йенна решает, что дело в Марите.

Спасибо, Марита.

— Ох, как я рада тебя видеть! — говорит Марита, сжимая руку Йенны. — Давно не встречались.

— Марита будет у меня весь вечер, — объясняет мама. — И еще, смотри!

Мама протягивает руку к конверту, который стоит, прислоненный к вазе на кухонном столе.

— Это тебе, Йенна.

— Что это?

— Ну, назовем это моим вкладом в твой дисковечер! — мама подмигивает Марите, Марита подмигивает маме.

— Пройдемся по магазинам, детка! — восклицает Марита, радостно хлопнув в ладоши.

— Правда?

— Для дискотеки нужно что-нибудь красивое, — говорит мама. — Из тех брюк, которые ты всегда носишь, ты уже выросла. Правда, Марита?

И Марита соглашается: красные вельветки коротковаты. Поэтому вскоре Йенна и Марита уже носятся по всем магазинам города, от одного к другому, и перебирают блузки, разворачивают брюки, мнут свитера.

В каждом магазине у Мариты есть знакомый продавец, у которого она спрашивает совета.

— Ну как, Йенна? — с надеждой в голосе спрашивает Марита у очередной — наверное, сотой — примерочной.

— Плохо, — отвечает Йенна.

И это правда. Плохо. Йенна злобно смотрит в зеркало. Платье, которое она только что надела, было таким красивым на вешалке, таким прекрасным в Маритиных придирчивых руках, таким чудесным на крючке в примерочной, а теперь… Теперь оно на Йенне, и это не прекрасно, не красиво и не чудесно.

Какая же ты страшная, Йенна.

Правда.

Какая ты уродина.

— Можно посмотреть? — спрашивает Марита из-за занавески, и Йенна уже собирается ответить, что платье не подходит, что пора уходить, как вдруг за занавеской возникает новый голос.

— Подошло? — спрашивает голос и беззастенчиво отодвигает занавеску.

Застукали.

Наштукатуренная продавщица осматривает Йеннино тело и все его отсутствующие округлости.

— Не очень, — произносит Йенна извиняющимся тоном. Щеки горят, и она старается не смотреть на уродливую фигуру в зеркале.

Зачем смотреть? Она все равно знает, что там. Длинное, угловатое тело, серые пряди волос, вечно завивающиеся не в ту сторону, бесцветное лицо и грудь — не грудь, а два прыщика. Из-под юбки торчат коленки — кривые, красные, с синяками и царапинами, потому что Йенна вечно обо что-нибудь ударится: шкаф заденет, или стол, или кровать, да что угодно.

«Это все переходный возраст, — говорит бабушка, словно помнит, что это такое. — В пубертатном возрасте иногда нарушается координация движений».

Да уж, как же, пубертатный возраст! Грудь у Йенны болит так, что, кажется, лопнет, а расти не хочет. Месячных нет. На лобке три волосинки. И на прекрасную юную деву Йенна совсем не похожа.

Она просто уродина.

Возвращаются они все же с пакетами в руках.

С пакетами из «Джей Си», «Олене» и «Прессбюро», в которых лежат коричневые брюки и блузка и еще косметика, которую Марита выбрала для Йенны, плюс газета и бутылка минералки, которые Йенна захватила по пути для мамы.

— Но я же почти не крашусь, — пыталась Йенна возразить в «Оленсе».

— Тушь тебе не повредит, — ответила Марита. — Тушь — это здорово. Это тебе от меня. И немного теней, ладно?

Маме приходится помочь Йенне наложить тени. Это ужасно глупо, но получается как бы… красиво. И еще приятно, когда за тобой ухаживают, да и маме явно нравится такое занятие. Она очень, очень аккуратно наносит золотистые тени на веки Йенны, а потом просит Мариту принести оттенок посветлее, коробочка лежит в шкафчике над ванной.

— Если использовать несколько оттенков, получится красивее, — объясняет мама.

— Господи, какая же ты у нас красавица! — восклицает Марита. Мама полностью соглашается и даже достает фотоаппарат («хранить и помнить — это очень важно»). Наконец Йенна садится на велосипед и едет к Сюсанне, которая живет совсем близко. Там они немного посидят, а потом пойдут на дискотеку.

Глава 19

— Ты что, накрасилась? — спрашивает Сюсанна.

Йенна пожимает плечами и быстро закрывает за собой дверь.

— Это Марита подарила, — отвечает она. — Как-то невежливо не накраситься, раз уж подарили.

— Ну да, правда.

Сюсанна окидывает Йенну таким взглядом, будто не может решить, что думать. Вообще-то она против всяких таких штук: никогда не делает причесок, которые отнимают больше двух минут, и даже блеском для губ никогда не пользуется.

Йенна прячет взгляд, но в конце концов слышит неуверенный комплимент:

— Тебе все-таки идет… Красиво.

Йенна бросает взгляд в зеркало, и мурашки бегут по коже — сначала немножко, а потом все больше, когда она вспоминает, как приятно было бегать по магазинам с Маритой. Марита всегда такая веселая и радостная и к тому же молодо выглядит и довольно… ну да, клевая. Она предложила зайти в кафе и, пока они там сидели, рассказывала разные истории про своих чудаковатых коллег, а потом спросила Йенну про мальчиков, и Йенна немного рассказала.

— Ясное дело, надо действовать, — сказала Марита. — Даже думать нечего. Просто надо пригласить его на танец, понимаешь? Ну что ты потеряешь, Йенна?

И Йенна согласилась, и все это было так приятно. Приятно идти нормальным шагом и слышать цоканье каблуков, а не костылей. Не встречать удивленных, любопытных и сочувствующих взглядов, а видеть лица людей, которые думают: «Мать и дочь, какие милые, как им хорошо вместе». Йенна могла бы быть Маритиной дочкой. Своей у Мариты нет, только четыре сына. Йенна могла бы быть Маритиной дочкой, а Марита — Йенниной мамой.

Обычной мамой.

Но.

Так думать нельзя.

— Стефан внизу с друзьями, — сообщает Сюсанна, вешая Йеннину куртку. — Они тоже пойдут. Он сказал, что мы можем посидеть с ними, ха-ха!

— А девушка его тоже там? — спрашивает Йенна.

Она никогда не видела девушку Стефана, которую зовут Катта. Они всегда запираются на замок в комнате Стефана и даже замочную скважину заклеивают скотчем. Йенна и Сюсанна прекрасно об этом осведомлены, так как пару раз пытались подсмотреть.

— Нет! — восклицает Сюсанна. — Потому что знаешь что? Потому что они расстались!

— Да ну!

— Представляешь! Стефан так решил. Мама сказала, что несколько дней назад Катта вышла из его комнаты с убитым видом.

— Бедная.

— Да, но Стефан, кажется, доволен.

Сюсанна тычет пальцем в пол: из подвала доносятся застольные выкрики, звон и прочие пацанские звуки.

— Они что, пьют?

Сюсанна кивает.

— А что родители? Они не дома?

— В гостях. По-моему, Стефановы друзья даже самогона притащили. Вообще больные. Пусть радуется, что я не жалуюсь родителям.

Вообще-то они не собирались.

Вообще-то Йенна и Сюсанна не собирались спускаться в подвал к Стефану и его друзьям. Вообще-то Йенна не собиралась пробовать пиво из бокала Стефана, когда он предложил. Вообще-то она не собиралась пить целый бокал. И второй тоже пить не собиралась.

Сюсанна сердится.

— Ведешь себя как дура, — шипит она. — Совсем как эти дуры Уллис и Карро, ты же сама так говоришь. Хватит уже!

Но Йенна продолжает. Она уже не может остановиться. Она сидит на коленях у Стефана, она уже довольно пьяная, они поют песни группы «Кент», им так клево, и Стефан перебирает волосы Йенны, и ей совсем не хочется, чтобы все это прекращалось.

— Девчонка любит «Кент»! — орет Стефан своим друзьям, которые играют в «змейку» на мобильных.

— Девчонка — малолетка! — кричат друзья, смеются и хлопают друг друга по спине.

— Все равно девчонка любит «Кент»! — орет Стефан.

Они сидят в подвале два с лишним часа. Йенне так нравится: Стефан и его друзья — такие милые. Одного зовут Маттиас, другого Фредрик, третьего Юнатан, а как зовут четвертого, Йенна забыла.

— Пора идти, — говорит четвертый и тычет Стефана кулаком.

— Сейчас, — обещает Стефан. — Только покажу Йенне диски. Пойдем, Йенна, они в моей комнате.

— Нам тоже скоро пора, Йенна! — недовольно говорит Сюсанна, съежившись в кресле.

— Я только диски посмотрю, — обещает Йенна и встает, чувствуя головокружение. Они идут, и Стефан придерживает ее за локоть, когда она шатается.

Комната довольно маленькая. Темно-красные обои, широкая кровать, кожаное кресло и письменный стол, на котором компьютер. Чисто и аккуратно, совсем как у Сюсанны.

— Диски здесь, — говорит Стефан, подходя к подвесной полке.

Йенна идет за ним. От Стефана приятно пахнет. Йенна надеется, что от нее тоже приятно пахнет.

— Узнаешь какие-нибудь? — спрашивает Стефан.

Йенна перебирает компакт-диски.

— Ну, у меня почти только «Кент»… — признается Йенна, представляя полку с дисками у себя дома, где не «почти только „Кент“», а только и только «Кент». Просто у Йенны не так много дисков: во-первых, дорого, а во-вторых, проигрыватель у нее появился совсем недавно.

Она копила деньги почти два года, а потом, когда мама в очередной раз лежала в больнице, бабушка с дедушкой решили добавить недостающее.

Ну и вышло так, что все диски, которые Йенна купила с тех пор, — одной группы.

«Кент».

Потому что они такие классные.

Потому что Йенна других почти и не знает.

Теперь Стефан тоже изучает то, что стоит на полке, нависая над Йенной. Она видит щетину на его щеках — грубее, чем у Сакке. Интересно, а если провести рукой, звук будет шершавый? Йенне хочется потрогать, проверить, но она не решается.

— У меня ничего особенного и нет, — говорит Стефан и чешет затылок.

Там звук вовсе не шершавый.

— Вот этот — лучший, — говорит Йенна, доставая с полки диск «Исола».

— М-м. Мне его Катта подарила.

— Ясно, — Йенна пытается запихнуть диск на место.

— Ты знаешь, что мы расстались, да?

— Ну да… — Йенна краснеет.

Стефан берет диск из ее руки, на мгновение коснувшись кожи. Он теплый.

— Давай его поставим, — говорит он. — Садись.

И Йенна садится на кровать — она мягкая, — а Стефан склоняется над проигрывателем, волосы свисают на лоб, темные, как у Сюсанны, — боже мой, это же Сюсаннин брат, ему шестнадцать, а Йенне тринадцать, — почему она вообще здесь сидит, им же пора идти, им надо идти, они должны идти.

— Ты сегодня красивая, — говорит Стефан.

— Спасибо, — отвечает Йенна, и Стефан садится рядом — может быть, слишком близко, эй, он сидит слишком, слишком близко, вообще, на этой широкой кровати полно места!

— Ты правда сегодня очень красивая, — повторяет Стефан и снова перебирает ее волосы.

И это так приятно. Йенна ничего не может с собой поделать, глаза закрываются сами собой.

— Потанцуем, — говорит Стефан. — Иди сюда.

И Йенна уже в чьих-то теплых объятьях, в чьей-то комнате с темно-красными обоями, кожаным креслом, письменным столом и компьютером, и полкой на стене, и с диском, который так хорошо ей знаком.

— Хорошо, что ты высокая, — говорит Стефан. — Спина не будет болеть.

Он смеется, и Йенна смеется и дрожит от всего этого.

— Тебе холодно? — спрашивает Стефан и слегка обнимает ее. — Я тебя согрею.

И Стефан притягивает к себе Йеннино тело, некрасивое тело, прижимает, и вот оно уже не такое уродливое — вблизи другого тела.

— Спасибо за танец, — говорит Стефан.

Внезапно все закончилось.

— Мне пора, — говорит он.

— Да, и мне, — отвечает Йенна, размыкая объятья.

И он с улыбкой открывает дверь. Йенна выходит, тут же натыкается на нетрезвую стайку Стефановых друзей и слышит: «Вы там обнимались, что ли?»

— Кончай болтать! — Стефан сбивает кепку с головы Юнатана.

Сюсанна вылезает из кресла и спешит к Йенне.

— Вы что, правда… обнимались? — шипит она.

— Кончай болтать! — отвечает Йенна и улыбается во весь рот. — Пойдем уже.

Перед входом на дискотеку народ толпится, как на базаре.

Один распевает пьяные песни, другой кричит, что кто-то там дурак, третий стреляет сигареты, четвертый ищет зажигалку, пятый и шестая готовятся стать предметом школьных сплетен, спрятавшись в кустах, сквозь которые видно гораздо больше, чем кажется спьяну.

— Ну что, напилась? — сурово вопрошает Сюсанна, пока они паркуют велосипеды.

— Нет, конечно, — отвечает Йенна. — Господи, Сюсанна, два пива! Тоже мне — «напилась»!

— Много ты понимаешь…

Сюсанна стоит, уставившись на Йенну, которая начинает злиться: выпила бы тоже и успокоилась! Сюсанна тем временем пристегивает велосипед тремя замками.

— Тут сухой закон, если не помнишь, — объясняет она. — Тебя могут выгнать.

— А ты что, собралась им рассказать?

Йенна резво подхватывает Сюсанну под локоть, тащит к входу, достает кошелек, отдает деньги в обмен на штамп и «добро пожаловать». Вот и все. Никаких проблем.

— Как много народу, — говорит Сюсанна, следуя строго за Йенной по темному залу, полному искусственного дыма и разноцветных огней. — Много незнакомых.

— Да какая разница! — Йенне совершенно наплевать на незнакомых. Среди скачущих и дергающихся голов она ищет одну — темноволосую.

«Увидимся».

«На дискотеке».

Увидимся.

— Давай танцевать! — Йенна вдруг принимается покачивать бедрами.

— Я не танцую! — возражает Сюсанна. — Я не умею!

— Я тоже не умею! Плевать!

— Ты танцуй, а я тут посижу.

Йенна вздыхает, оглядывается по сторонам, не находя того, кого ищет, снова вздыхает и садится рядом с Сюсанной.

Так они и сидят: Сюсанна, скрестив руки на груди, а рядом Йенна, в голове у которой все еще гуляют пивные пары, а в теле — тепло от объятий Стефана.

«Ты правда очень красивая».

Это Йенна-то! Наверное, это какой-то временный образ, который, может быть, — ну пожалуйста, пожалуйста! — может стать постоянным.

— Приве-ет!

Вот черт, Йенну окатывает волной прежней неуверенности: Уллис в обнимку с Карро, у которой во рту незажженная сигарета.

— И вы тут? Клево, — говорит Карро и фыркает. Уллис подхватывает, и Йенна сгорает со стыда, а в следующую секунду уже злится на себя за этот стыд.

— Нет, серьезно, — Уллис задыхается от смеха. — Клево встретить тут народ из класса.

Йенна не знает, куда смотреть: не на футболку же с надписью «Touch me»[5], не в вырез же этой футболки — там слишком много видно, не в глаза же Уллис — это просто невозможно.

— А чего не танцуете? — спрашивает Карро. У нее красные глаза.

— Мы танцевали, — врет Сюсанна. — Просто устали.

— Ясно, — отзывается Уллис, явно не веря.

— Ну да, у вас тут явно веселье, — говорит Карро и тычет Уллис в бок.

— Королевы вечеринок! — визжит Уллис, и Карро снова ржет как ненормальная, а потом эти двое, слава богу, уходят: чмоки-чмоки, пока-пока.

— Вот лохушки, — говорит Сюсанна.

Йенна не сразу понимает, кого она имеет в виду. Но через секунду думает уже о другом: где же, где же Сакке?

Йенна его не видит.

Нигде его нет.

— А теперь, друзья мои, последняя композиция, — сообщает диджей. — Так что ловите шанс, обнимайтесь как следует, а потом пора домой.

Микрофон потрескивает и гудит.

Вся дискотека потрескивает и гудит, двигаясь в такт.

«Ловите шанс».

В голове у Йенны звучат Маритины слова. Она должна пригласить Сакке на танец. Всю дискотеку они с Сюсанной просидели и проболтали, но вот последняя композиция — «ловите шанс». Она должна это сделать. Правда, должна.

— Вон он, — говорит вдруг Сюсанна, словно читая мысли. — Стоит рядом с диджеем.

— Все, я пошла, — решает Йенна.

И идет.

Встает с места, ныряет в толпу на танцполе, протискивается между горячих пульсирующих тел и ласкающих рук, «ай!» и «извини!» и все это время не сводит глаз с него. Она видит его лучше, чем остальных, и вот она рядом, и вот — вот — вот — вот — вот!

Вот.

Черт.

— Потанцуем? — не успевает сказать Йенна, потому что…

— Потанцуем? — говорит Сакке какая-то девятиклассница, и Сакке соглашается, и Йенна стоит, опустив руки.

Лишняя. Никчемная.

— Отойди, мешаешь, — кричит Уллис, извиваясь в обнимку с Хенке и засовывая язык ему в рот по самые гланды.

Огни дискотеки ослепляют, дразнят и мигают прямо перед глазами, и Уллис случайно попадает локтем по щеке Йенны, которая чувствует, как внутри сразу выступает кровь.

Да.

Внутри Йенна истекает кровью.

Глава 20

У Йенны был папа.

Йенне десять лет, и у нее есть папа, так-то вот! Просто он сейчас не здесь, слышали? Просто он не здесь.

Йенне десять лет, она заходит в гостиную. Мамы там нет. Весна — мама сидит на балконе. Она обожает там сидеть: ноги на табуретке, чашка кофе, книга писательницы Муа Мартинсон.

Йенна крадется в мамину комнату, прямиком к секретеру. Скрип, скрип — выдвигает нижний ящик. Бумаги, коробочки и прочая мелочевка. Йенна находит мамину шкатулку с украшениями. В шкатулке ждет красный бархатный мешочек. В мешочке лежит листочек.

На листочке — телефонный номер.

Тот самый телефонный номер.

Йенна знает, что у нее есть папа. Она знает, что папу зовут Конни, он живет в Стокгольме с двумя детьми и новой женой, у которой кривой нос. То есть не с новой женой, а… Йеннина мама и Конни не были женаты. Так что этот подлец сбежал в два счета (так однажды мама сказала по телефону Марите, не зная, что Йенна подслушивает у двери).

Конни переехал в Стокгольм, когда Йенна была совсем маленькой. Ей было года два. Йенна не помнит.

Йенна знает, что можно набрать этот номер. Мама сама говорила, что можно. «Хочешь позвонить — звони, — сказала она. — Я положу листок в шкатулку, чтобы ты знала, где он».

Но стоит только Йенне произнести имя Конни, как мама становится не похожей на саму себя, грустной. Появляются морщинки.

Взгляд становится задумчивым. Йенне так хочется, чтобы мама снова стала собой, что она больше ничего не говорит. Лучше не начинать. Йенна знает, где лежит листок, этого достаточно. Совсем необязательно задавать лишние вопросы и портить маме настроение.

Йенна никогда не думала, что ей захочется позвонить.

Но вот ей десять лет — и хочется.

Йенна разворачивает листок и несет в свою комнату. Осторожно садится на край кровати и берет трубку. Долгое гудение. Йенна медленно нажимает на кнопки. Одна. Другая. Она нажимает, нажимает, и вот уже скоро, скоро сигнал пойдет по проводам, скоро кто-то ответит!

Йенна кладет трубку.

Кладет трубку, не дав кому-то на том конце ответить — или не ответить.

Глава 21

— Ты влюбилась в Сакариаса?

Вопрос ударяет в спину, Йенна чуть не падает. Она резко оборачивается, взмах хвостика: позади нее стоит Уллис. Уллис, Карро и Лиселотта.

— Нет, а что?

Йенна не знает, на кого смотреть, — боится всех вместе и каждую по отдельности. Стоят стеной, твердой красной кирпичной стеной.

Красные накрашенные губы.

— Ты, кажется, хотела пригласить его в пятницу? — говорит Лиселотта. — Я видела.

— Я тоже видела, — поддакивает Карро.

— Совсем не собиралась, с чего вы взяли? — быстро, может быть, слишком быстро отвечает Йенна, перебирая свои книги.

— Ага, значит, не собиралась, — Уллис сверлит Йенну взглядом. — Ну, мы, значит, ошиблись.

— Наверно уж, ошиблись, — Йенна довольна своим непринужденным тоном. — А что?

— Да нам просто интересно! — Лиселотта прижимает ладонь к груди. — Знаешь, такие вещи как-то хочется знать.

— Ясно, — Йенна пожимает плечами. — Ну, теперь вы знаете, что ни в кого я не влюбилась.

— Да, теперь мы знаем, — глаза Уллис блестят. — Как щека, кстати? Хенке сказал, что я заехала локтем тебе по щеке.

Хенке сказал Уллис, что та заехала локтем Йенне по щеке.

Хенке знает, как зовут Йенну.

Уллис и Хенке говорили о Йенне.

«Ты заехала Йенне по щеке», — сказал Хенке.

Йенна существует.

— Да нет, все в порядке, все нормально, — отвечает она.

— Ну ладно, — говорит Уллис, кивает Карро, которая кивает Лиселотте, и они уходят.

— Ты же никому не говорила, что я влюбилась в Сакке? — спрашивает Йенна Сюсанну, которая только что вернулась с занятия по фортепиано.

— Конечно, нет! — остановившись, Сюсанна роняет нотный лист, поправляет очки. — С чего ты вдруг подумала? Что тебе в голову взбрело?

Йенна пожимает плечами. Вообще-то, она знает. Вообще-то она знает, что Сюсанна никогда в жизни никому не выдаст ее тайну. Она никогда так не делала и никогда не сделает. Ни за что. И все же Йенне хочется поддразнить Сюсанну, вывести ее из себя. Она сама не понимает почему.

— Просто странно, что они решили, будто я в него влюблена, — говорит Йенна, — только потому, что я просто шла в его сторону.

— Значит, было заметно! Ты не очень-то пряталась. А я ничего не говорила.

Ты же сама знаешь. Я с ними вообще не общаюсь.

Сюсанна поднимает листок с пола. Он угодил в чей-то плевок. Уголок листка уже грязный и мокрый.

— А еще я видела, что ты там говорила с Лиселоттой, — Йенна продолжает наступление. — Когда был последний танец.

— Ну да, говорила. Она подошла и попросила жвачку, а потом стала болтать. Ты вообще сама виновата — где ты была?

Сюсанна уже вовсю сердится. Она машет листком, пытаясь его высушить.

— Я что, должна была сидеть одна, пока ты бегаешь по своим делам? Ты такая странная, Йенна.

— Может, ты сама странная?

Сюсанна смотрит на Йенну. Йенна смотрит на Сюсанну. Все тепло между ними улетучилось. Может быть, не сию минуту, а уже давно. «С&Й» — что с ними случилось? Как может дружба просто взять и испариться? Но Йенне и вправду кажется, что Сюсанна последнее время ужасно занудная и скучная. Больше сил нет. Может быть, пора расстаться.

Расстаться? Разве с друзьями расстаются?

Наверное, расстаются. Но с кем тогда дружить?

Ни с кем.

Правда. Кроме Сюсанны, у Йенны никого нет. Что правда, то правда.

— Прости, — говорит наконец Йенна. — Я понимаю, что ты ничего никому не говорила.

Сюсанна кивает, но все еще злится.

— Стефан передавал привет, кстати, — говорит она, бросает ноты в ближайшую урну и уходит.

Глава 22

Мама не может встать.

Йенна с мамой пришли в гости к Марите. Маритиных детей дома нет, муж Уве возится на кухне, чтобы дамы могли поболтать наедине.

Мама, Марита и Йенна пили кофе, сидя на диване — очень мягком диване обычной высоты. Дома у Йенны «адаптированный» диван: он стоит на кубиках, чтобы маме было легче вставать.

А в нормальных домах никаких специальных кубиков из центра социальной помощи нет.

Поэтому мама не может встать.

— Боже ты мой! — мама почти смеется.

Она пытается — не получается, не выходит. Мама раскачивается назад — вперед, чтобы оттолкнуться. Диван скрипит, но маме не встать. Она сидит, где и сидела.

Марита зовет Уве. У Йенны быстро бьется сердце, ей стыдно, и, когда Уве появляется в комнате, она отходит в сторону.

— Диван слишком низкий, — одышливо объясняет мама, шевеля здоровой ногой. — У нас дома… кубики такие специальные, и под кроватью, и под диваном, а тут… тут я встать не могу, черт.

— Ой-ой! — Уве старается изобразить бодрый тон. — Сейчас все уладим!

Он смотрит на Мариту. У Мариты в глазах слезы.

— Давай-ка поднимем ее, Марита! — обращается Уве к жене. — С двух сторон!

— Да как же мы? Надо осторожно.

— Конечно, осторожно.

— Все получится, все получится, — успокаивает их мама. — Я и сама постараюсь, если вы только…

Йенна видит, как из-под парика стекают капли пота.

— Как взяться? — Марита прикасается к маме, трогает плечи, гладит по щеке, опускает руки, в конце концов не знает, куда себя девать. Уве встает по другую сторону:

— Все будет хорошо, Лив. Марита, ты тоже бери, поднимаем: раз, два, три…

Четыре, пять, шесть, семь.

Ничего не происходит.

Не получается.

— Нет, — обреченно вздыхает мама. — Не выходит. Господи, боже мой…

Йенну тошнит. Йенне хочется сбежать подальше.

Но нельзя.

Вот черт!

— Может, я лучше сзади подтолкну? — предлагает Уве.

Мама слабо кивает — что угодно, как угодно.

Девять минут, тридцать пять целых и тринадцать сотых секунды требуется, чтобы поднять маму с дивана. Йенне кажется, что прошли годы. Мама стоит посреди комнаты, как ребенок, которого достали из ванны, — стоит и дрожит, дожидаясь теплого полотенца.

— Вот так вот! — торжествует Уве.

— Не так все и страшно, — подбадривает Марита.

Мама отвечает еле заметной улыбкой. Она вспотела, тяжело дышит и прячет лицо. Марита гладит ее по спине.

— Соцтакси уже приехало, — говорит мама, глядя в окно. Йенна слышит, как тяжело ей говорить, борясь с одышкой. — Йенна?

Йенна кивает, пряча взгляд от мамы.

— Спасибо вам, — говорит мама, долго не отпуская руку Уве. — Сильный получился финал, ничего не скажешь!

Шутки, смех, снова шутки — а что еще делать?

— Оставалась бы ты на диване, встречались бы почаще! — шутит Марита.

— Прекрасная мысль! Может, и пирожные с кофе будут каждый день? Все, сажусь на место!

Уве смеется, Марита смеется, мама смеется: пока, спасибо, услышимся, конечно, до скорого!

Йенна не смеется.

Вы что, не понимаете?

Не смешно!

Глава 23

Та история со Стефаном, конечно, ничего не значила.

Так Йенна ее и запомнила: история, которая, конечно, ничего не значила. Поэтому и вздрагивает, столкнувшись с ним в магазине.

— Привет! — говорит Стефан. У него под мышкой пакет чипсов. У Йенны в руке корзинка, полная продуктов.

— Привет, — отвечает Йенна, и ей хочется спрятаться среди бутылок с кетчупом, чтобы красные щеки сливались с помидорами на этикетках.

— Как дела? — спрашивает Стефан.

— Спасибо, хорошо, — отвечает Йенна. — А у тебя?

— Тоже хорошо.

Стефан поправляет пакет.

— Что вечером будешь делать? — спрашивает он.

И не успевает Йенна ответить: «Ничего особенного, просто с мамой посижу, наверное» (хотя такого, она, конечно, не сказала бы ни за что), он продолжает:

— В ту пятницу, помнишь?

— Да, — Йенна очень хорошо помнит, но пытается не подать виду.

— В общем, прости. За пиво. У тебя потом проблемы были? Я дурак вообще.

Стефан нервно тараторит, и Йенне становится спокойнее. Она кладет бутылку кетчупа в корзину.

— Да нет, ничего, — она искренне улыбается.

— Да, дурак я, — не унимается Стефан. — Отец бы меня убил, если б узнал.

— Да ладно, правда, ничего, — снова говорит Йенна.

Пакет с чипсами хрустит под мышкой у Стефана. Он берет его и начинает подбрасывать в воздух, выглядит это совсем по-дурацки.

— Ладно, я пошел, — говорит наконец Стефан. — Увидимся у нас дома, да? Давно ты не заходила.

Йенна не отвечает. Честно говоря, она не помнит, давно это было или нет.

В школе они с Сюсанной все время вместе, но Йенна больше не ходит домой к Сюсанне. Раньше ей нравилось там бывать, у Сюсанны такие добрые родители.

Добрый-добрый папа. Добрая-добрая мама.

Всегда предлагают Йенне остаться на ужин, и, когда она соглашается, мама Сюсанны ставит на стол самую красивую посуду, а папа готовит настоящий праздничный ужин. Он повар. Потом они едят, всей семьей, а после ужина долго сидят и разговаривают, смеются, и нет у них никаких проблем. И Йенна сидит среди них, в кругу семьи, здесь она желанный гость, и она этому рада.

Так было раньше.

А потом родители Сюсанны стали смотреть на Йенну так же, как все остальные — те, кто знает. Йенна замечает, что они и рады бы что-нибудь спросить, да не смеют — они же понимают. Маме стало хуже. Поэтому они молчат, думают и сочувствуют.

Йенна этого не выносит. С другой стороны, того, как ведет себя Сюсанна, она тоже не выносит: Сюсанна не бросает сочувствующие взгляды, а задает вопросы — смело и честно.

Они желают тебе добра, Йенна, все желают тебе добра!

Йенна знает. Но все-таки.

— Увидимся, — говорит Стефан.

— Увидимся, — отвечает Йенна.

Глава 24

Он распространился.

Йенна долго верила, что маме станет лучше, что рак пройдет. Что волосы снова отрастут. Что костыли исчезнут. Что больная станет здоровой. Что все снова станет хорошо.

Долго Йенна верила в это, долго, но больше не верит.

Рак сделал то, чего не должен был делать.

Он распространился по телу.

Чертов рак.

У мамы метастазы.

Глава 25

В квартире, где живут Йенна с мамой, поселились ходунки.

— Какие хорошенькие! — бабушка опирается на них, чтобы испытать.

— Отличные, правда? — отзывается мама с дивана.

И бабушка щебечет, и мама соглашается, а Йенна только что пришла домой из школы и ничего не понимает.

Ходунки.

У соседки с собакой есть ходунки. Соседка с собакой — старая. Мама — не старая. И все равно.

— Если купишь что-нибудь по дороге — ну, к примеру, в ближайшем киоске, — можешь положить вот сюда, — бабушка хлопает ладонью по корзинке, приделанной спереди.

— Да, удобно, — соглашается мама, хотя она уже сто лет не выходила в магазин.

Такими делами занимается Йенна.

— Лучше, чем костыли, — говорит бабушка.

— Да, гораздо лучше.

— Йенна, хочешь попробовать?

Бабушка смотрит на Йенну, сверкая рыжими локонами. Она только что покрасила волосы — ей не нравится, когда видно седину. Ей не нравится казаться старой.

У Йенны есть мама, у мамы есть ходунки.

Еще у Йенны есть бабушка, которая не хочет казаться старой.

— Не хочу, — говорит Йенна.

Бабушка не сводит взгляда с Йенны.

Хочет, чтобы та показала, что все в порядке, что все как надо.

Хотя все не в порядке, все не так, как надо.

Поэтому Йенна встает, кладет ладони на ручки ходунков, делает несколько шагов. Колесики чуть скрипят, соприкасаясь с полом.

— Хорошие, — выдавливает она из себя.

А что еще можно сказать про ходунки?

Вот Йенна и говорит:

— Хорошие.

В ту же секунду хлопает входная дверь и раздается спасительный дедушкин клич:

— Эгей!

— Эгей! — отвечают голоса из гостиной.

— Вот и Дед Мороз! — дурачится дедушка. Йенна слышит, как он вешает свое элегантное пальто на вешалку в прихожей.

— А мы послушные детки! — дурачится мама в ответ, и дедушка заходит в комнату и целует ее в щеку.

— Ага, вот и они, — дедушка трогает ходунки. — Сегодня доставили?

Мама кивает. Дедушка принимается возить ходунки по полу. Они так ужасно скрипят, что Йенне приходится сесть на ладони, чтобы не зажать ими уши.

— Удобная штука, — хвалит дедушка.

— Очень удобная! — поддакивает бабушка. — Я и говорю — намного лучше, чем костыли, я же говорю!

— Точно, лучше, — дедушка чуть не врезается в стеллаж.

— Осторожно! — шипит бабушка.

— Садись-ка в корзинку, Йенна, прокачу с ветерком!

Дедушка ухмыляется, глядя на Йенну, и дергает ходунки, чтобы те «встали на дыбы», как велосипед.

«Господи, мне не три года!» — хочется закричать Йенне, но она молчит. Надо стараться, надо держать себя в руках — это она понимает.

— Она уже не маленькая, — говорит мама.

Дедушка со смехом ставит ходунки у телевизора, потом садится на диван рядом с Йенной и гладит ее по голове, взъерошивая волосы.

— Да, ты уже большая, Йенна-Пенна, — говорит он. — У тебя жених, наверное, есть — и все такое?

Чертов дедушка.

Чертовы ходунки.

Йенна не отвечает, встает с дивана. Вывозит ходунки в прихожую, ставит под вешалкой, поближе к дедову пальто. Ключи от машины жалобно звякают сквозь подкладку. Вернувшись в комнату, Йенна чувствует на себе три вопрошающих взгляда.

— Они заслоняли телевизор, — поясняет она.

В квартире появляются все новые и новые вещи.

Ходунки теперь стоят у маминой кровати. Туда же, в спальню, дедушка приносит вторую кровать — на случай, если бабушке придется пожить у них подольше, а не просто переночевать раз-другой, как раньше. В ванной селится бабушкина зубная щетка. В гардеробе — бабушкин халат.

И с этим Йенна ничего не может поделать.

Глава 26

Йенна собирается в школу.

Первым уроком — большая контрольная по истории. Йенна спешит, но как только открывает входную дверь, забывает о волнении. Буме! — за дверью кто-то стоит.

— Какого черта! — рявкает кто-то.

Это Модная Мамаша. Одной рукой она держится за щеку, в другой держит бутылку пива. От нее воняет.

— Какого черта! — снова вопит она, шатаясь на месте. По колготкам ползет стрелка.

— Ой, простите! — Йенна закрывает за собой дверь, чтобы не разбудить маму.

— Смотри, куда идешь! — Модная Мамаша еле шевелит языком, глаза красные, волосы лохматые и сальные.

Алкоголичка. Точно, мать Уллис — алкоголичка.

Так ей и надо! Вот что Йенна думает в таких случаях.

Так ей и надо, проклятой Модной Мамаше чертовой Уллис-Сиськуллис.

— Какого черта! — повторяет Модная Мамаша, обнаружив, что рукав ее кожаной куртки зацепился за ручку двери Вильсонов. — Я за… за… застряла!

— Сейчас отцепим, — Йенна помогает.

Когда дверная ручка, наконец, отпускает рукав, Модная Мамаша кренится так, что Йенна боится, как бы она не упала. Однако Мамаша находит равновесие и стоит, стараясь его сохранить. Судя по гримасам, это стоит ей большого труда.

— Ну, шпасибо, — шепелявит она. — Как тебя зовут, говоришь?

— Йенна.

— Да, точно. Jenna give те hope! Yea Jenna give me hope![6]

Сперва Йенна хочет сказать, что песня, которую распевает Модная Мамаша, называется Joanna give те hope, но потом передумывает. Какая разница?

— Слушай, — снова еле разборчиво бормочет Мамаша. — Ты в одном классе с Ульрикой, да?

— Да, — отвечает Йенна.

Модная Мамаша качает головой, поднимает указательный палец и крутит им у виска.

— Дура, — говорит она. — Дура она!

— Уллис?

Дура. Йеннина мама ни за что бы так не сказала. И Бэ-Дэ тоже. Слова гулко отскакивают от стен подъезда. Интересно, Сакке тоже слышал? А сама Уллис?

— То есть сейчас, — объясняет Модная Мамаша, часто моргая, будто пытаясь прогнать хмель. — Сейчас она дура. Ноет, достает… нудит. Ч-черт…

Кажется, Модная Мамаша хочет коснуться Йенны, обнять ее — но Йенна быстро отступает в сторону.

— Мне пора! — говорит она, глядя сначала на часы, потом на Модную Мамашу.

Та кивает и хлопает Йенну по спине. Потом, шатаясь, доходит до лестницы, спускается, соскальзывая на каблуках по последним ступенькам, и выходит на улицу.

Йенна Сюсанне в столовой.

— Да ну?

Сюсанна кладет в рот кусок рыбы и быстро жует.

— Да! Прямо с утра! Позор Уллис!

— Да уж… Интересно, кто-нибудь еще знает?

— Не думаю… Наверное, надо ей сказать. Ну, что мы знаем. Чтобы перестала говорить всякое… что я влюбилась в Сакке и все такое.

Сюсанна кивает.

— Хотя кому мы можем разболтать? — размышляет она.

Йенна пожимает плечами. Она не то чтоб всерьез. Просто подумала.

— Вот и Сакке, кстати, — Сюсанна тычет вилкой в воздух.

— Не тычь ты так! — шипит Йенна, съежившись на стуле и спрятав глаза под челкой.

Сакке. Сакке, которого она не пригласила на танец на дискотеке, с которым она не смогла потанцевать на дискотеке, которого она не видела с той самой дискотеки. Даже в коридоре. Или у велосипедной стойки. Или в подъезде.

Сакке, который ей нравится.

Нет, не так.

Сакке, которого она любит до смерти!

— Ты чего делаешь? — спрашивает Сюсанна, глядя на съежившуюся Йенну.

— Прячусь.

— Тебя все равно видно.

— Тс-с! Не смотри в его сторону!

— Тебя все равно видно, говорю!

Сюсанна вздыхает, качает головой и допивает молоко. Йенна исподтишка смотрит на Сакке, Никке, Тоббе и Этого-Как-Его-Там, сидящих за одним столом. Там же и другие девятиклассники со своими красными подносами. В том числе и Хенке, парень Уллис.

— Ты же сказала не смотреть, — упрекает Сюсанна.

— Нет, ты только погляди. Он же такой красивый!

Сюсанна пожимает плечами.

— По-моему, Никке симпатичнее.

— Да нет, ты посмотри! Хорошенько посмотри! Еще и в синем джемпере, и волосы такие черные… господи, какие у него черные волосы! Смотри! Такие черные волосы — редкость!

— Да что тут особенного? Он же иностранец. Черноволосый. Черномазый.

— Что ты сказала? — вздрагивает Йенна.

— Только не обижайся, — Сюсанна поднимает руки, словно защищаясь. — Ничего такого!

— Тогда и не говори ничего такого.

Сюсанна пожимает плечами.

— Папа говорит. Что тут такого.

— Не говори «черномазый»! Сакке из Сербии, он серб! Что, нельзя быть сербом?

— Я ничего такого не говорила.

— Зато много чего другого говорила. Ерунды всякой.

Йенна давит рыбные кости вилкой.

— Ну ты и неженка, — недовольно бурчит Сюсанна.

— Да ты меня достала просто! Что ты о нем знаешь? Ты разве знаешь, через что ему пришлось пройти — война, расисты и все такое? Может быть, у него была жутко трудная жизнь!

— А ты что о нем знаешь? — шипит Сюсанна. — Ты его знаешь не лучше, чем я, так что не надо!

— Зато я не говорю «черномазый» про серба! Кстати, ты так говоришь про всех местных иностранцев.

— Но их же ужасно много, Йенна! Откуда мне знать, из какой они страны?

— Ужасно много? Слишком много, что ли?

— Не передергивай! Я такого не говорила.

Йенна злобно уставилась на Сюсанну.

— Сакке не может быть слишком много, — говорит она наконец.

— Ну, извини тогда! Может, поговорим о другом? — вздыхает Сюсанна. — И я все-таки считаю, что Никке симпатичнее.

Она смотрит на свой поднос, скрывает недоеденную картофелину салфеткой и кладет рядом вилку.

— Тогда и смотри на своего Никке! — говорит Йенна. — Иди и поговори с ним, раз все время советуешь мне подойти и поговорить с Сакке! Иди, попробуй, если это так просто!

— Я реалист, — холодно отвечает Сюсанна.

— И что это значит?

— Такие, как они, не смотрят на таких, как мы, Йенна.

Йенна сжимает зубы, молчит.

— Такова жизнь, — добавляет Сюсанна. — Пойдем?

В это мгновение гул в столовой стихает. Кто-то звякает вилкой о стакан — дзинь-дзинь-дзинь! — один из парней за столом Сакке встает. Это друг Хенке. Все перестают жевать, говорить и смотрят только на него.

— Сегодня среди нас именинник! — кричит друг Хенке, и за столом, где сидят Уллис, Карро, Лиселотта, Анна X. и Анна К. тут же раздается хихиканье.

— Хватит! — визжит Уллис, выпячивая грудь. — Кончай, Тумас, сядь на место!

— Зовут именинницу Уллис, она учится в 7 «В» и более известна как Самая Красивая Девчонка в Школе! — продолжает оратор по имени Тумас.

Над серо-зелеными картофелинами, дряблыми кусками рыбы и красными подносами разносится шальной свист. Все взгляды обращены к Уллис, все взгляды всегда обращены к Уллис, проклятая Уллис, чертова Уллис!

— Серьезно, конча-ай! — блеет Уллис, а Карро висит у нее на плече, как сумка на ремешке, тоже пытаясь поймать луч славы.

— А еще она известна как щелка! — парень срывает овации мужской части аудитории. Хенке ударяет его в спину так, что бедняга чуть не падает.

Сюсанна фыркает:

— Так ей и надо!

— Ладно, ладно! — Тумас хватается за спину. — Но я попрошу всех встать и спеть для Уллис! А ты, Уллис, сиди красиво, как всегда, больше ничего от тебя не требуется!

Тумас посылает Уллис смешливый взгляд, народ хихикает, откашливается, отодвигает стулья:

«С днем рожде-енья тебя-я!!!» — поет вся столовая, включая поварих Сив, Стину и Соню — «Эс-Эс-Эс», как их прозвали. Толпа раскачивается, голоса сливаются воедино, Уллис трясет головой и повторяет: «Идите на фиг, идите на фиг!», ей совсем не нравится эта идиотская сцена, не нужно ей такое внимание, честно!

Йенна нарочно фальшивит. Сюсанна вообще не поет. Йенна искоса смотрит на Сакке, который, блин, горланит вовсю.

И смотрит на Уллис.

— Ура, ура, ура! — орет Тумас, дирижируя хором. — Но не забывай, что закон запрещает заниматься этим до пятнадцати лет!

— Опоздал! — кричит кто-то.

— Заткнись! — шипит Хенке и снова ударяет Тумаса по спине.

Уллис закатывает глаза и что-то шепчет Карро, а потом — так уж и быть — подпускает к себе Лиселотту и шепчется с ней. Анна X. и Анна К. тщетно тянутся через весь стол, чтобы поймать хоть слово.

— Вот позор, — Сюсанна встает из-за стола. — Надеюсь, на мой день рождения такого не устроят. Надеюсь, для меня петь не будут!

Йенна тоже встает, глядя на Сюсанну, потом на Уллис: результат сравнения очевиден — но ничего не говорит.

Все просто слишком плохо.

Все очень плохо.

Такие, как они, не смотрят на таких, как мы, Йенна.

Такова жизнь.

Глава 27

Йенна чует уже в прихожей: что-то не так.

Она опускает пакеты с продуктами на пол, один падает, два яйца разбиваются. Йенна бросается в мамину спальню, не разуваясь. Там пусто. Жалюзи подняты, в комнате чисто и — пусто.

— Ау! — кричит Йенна. — Мама, ау!

— Ау! — доносится из гостиной. — Мы здесь!

Это бабушка. Йенна бежит в гостиную. Дедушка и бабушка лежат на диванах с заспанными, помятыми лицами.

— Привет, Йенна-Пенна, — произносит дедушка совсем не шутливым тоном. — Как дела?

— Где мама? — спрашивает Йенна, оглядываясь по сторонам.

Ни ходунков, ни костылей, ни парика на подлокотнике кресла. Она бросает взгляд на балкон, хотя за окном холодный ноябрь и никто уже не сидит на балконах.

Секунды тянутся, как минуты. Вдруг дедушка начинает плакать. Бабушка неловко гладит его по коленке.

— Что случилось? — спрашивает Йенна, чувствуя, как в горле растет ком.

Йенна не понимает, она ли задает этот вопрос, или он задает себя сам, или просто в голове все перемешалось.

— Все не так страшно, — говорит бабушка, поднимаясь с дивана.

Дедушка всхлипывает. Видеть его слезы неприятно. Дедушка всегда такой веселый, собранный. А сейчас у него трясутся плечи, спина.

— Пойдем на кухню, — зовет бабушка. — Пусть дедушка побудет один.

НО ЧТО СЛУЧИЛОСЬ?

— Мама упала.

Бабушка берет Йенну за руку, гладит, но Йенна уворачивается.

— Да, вот так, — продолжает бабушка. — У меня накопилось много работы, и дедушка вызвался побыть здесь, и вот…

Бабушка откашливается, глаза блестят, но она не плачет. Бабушка не из тех, кто плачет. Плакать при людях стыдно. Стыдно быть слабым. Вот так вот.

Йенна плачет, почти не замечая слез, которые текут по щекам.

— Да, — объясняет бабушка. — Дедушка спустился в прачечную, а мама решила что-то тут сделать, и вышла на улицу, я не знаю, она такая упрямая… Все хочет делать сама, ну и, в общем, у нее не вышло, и она… упала и… ударилась. Довольно сильно, ногой, той, которая болит, а это опасно, ты знаешь. И она лежала на асфальте, звала, но дедушка не слышал, там внизу такой шум, ну ты знаешь. Но потом подошла девочка, ты, может быть, с ней знакома, она тут живет, — бабушка указывает вверх, — она помогла маме подняться и потом сидела с ней, пока не пришел дедушка. Потом они позвонили в больницу, и там сказали, что надо ехать, и вообще ей было плохо последнее время, ты, конечно, заметила?

Нет. Йенна не заметила.

Йенна научилась закрывать глаза.

— Так что теперь она в больнице, и с ногой все неплохо, а вот с остальным… она ужасно устала.

— Как обычно, — говорит Йенна сквозь слезы. — Ничего страшного. Она всегда устает. Ей просто надо выспаться.

— Конечно, конечно.

Бабушка пытается погладить Йенну по голове, но Йенна снова уворачивается.

Бабушка опускает руки на колени. Браслеты тихо звенят.

— Та девочка передавала тебе привет, — говорит бабушка наконец. — Марика или Ульрика. Или Улла, что-то такое.

Глава 28

Блин, блин, блин. Черт, черт, черт.

В Йенниной комнате идет дождь. Йенна стоит перед зеркалом, задрав рубашку, обнажив грудь. Груди набухли, болят и, кажется, немного подросли, если сравнить с прошлым разом, но какая теперь разница?

Какая теперь, к черту, разница?

— Это из-за вас! — всхлипывает Йенна. — Все из-за вас!

Йенна ходит по комнате кругами, слезы льются дождем, она крепко обнимает подушку, чтобы ее не вырвало, ходит, ходит по ковру, бросается на пол, ложится, как собака.

Мама умрет.

Конечно, не умрет, заткнись!

Глава 29

Бабушка меняет белье на маминой кровати.

Ты что, не понимаешь, Йенна? Твоя мама умрет!

Нет! Она просто упала, это из-за ноги, все из-за ноги.

А все остальное? Когда ее клали в больницу, облучали, делали химиотерапию? Дело не только в ноге, Йенна. Ей стало хуже, и ты это знаешь.

Нет! Только не моя мама! Моя мама не умрет, моя мама не может умереть, мамы не должны умирать!

Йенна. Посмотри правде в глаза.

И Йенна лежит на полу, в комнате, стены которой оклеены постерами «Кент», в комнате, полной журналов для девочек, школьных альбомов, звезд на потолке, которые светятся в темноте, а под одной из них — стихотворение.

В стихотворении — обещание.

Мама, если ты умрешь, я покончу с собой.

Йенна плачет, но ей надо держаться, надо быть сильной. Мама слабая, надо быть сильнее. Надо держать нос по ветру, грудь колесом и как там еще говорят.

Надо.

— Вот так! — восклицает она, разгладив самые мелкие морщинки на подушке. — В такой постели спать — одно удовольствие!

Теперь бабушка будет спать не в запасной кровати, а в маминой.

Йенна держит старое белье. Сжимает его, утыкается носом, оно пахнет. Йенна закрывает глаза, потом снова открывает: бабушкино постельное белье ей подмигивает.

Уродливое белье.

Йенна смотрит на чудовищные розовые цветочки, которыми теперь усыпана мамина кровать, и не понимает, почему бабушке обязательно надо спать у них.

Помощь нужна маме, а не Йенне, а Йенна справится сама, господи, ей не привыкать!

Разве ты умеешь делать уборку, Йенна?

Да, умею. Я всегда помогала маме убирать.

А стирать умеешь?

Конечно, умею. Кто, по-твоему, занимался стиркой — всей стиркой — последний год?

А покупать продукты? Где ты возьмешь деньги?

У нас есть карта универсама «Ика», и я знаю, где она лежит.

А еда? Ты умеешь готовить?

Я умею все, что нужно. Варить, жарить. Суп. Мама любит суп. Она только его и ест.

А оплачивать счета, Йенна? Этому надо учиться.

Я уже умею.

Стелить постели?

Я вас умоляю.

Выносить мусор? Поливать цветы?

Надо просто вовремя вспоминать об этом. Я буду оставлять себе записки.

Йенна. Сколько тебе вообще лет?

Говорят, тринадцать. Но я не верю.

Йенна не кладет старое белье, пахнущее мамой, мамой, мамой, в корзину для грязного белья. Она прячет его в свой платяной шкаф, когда бабушка не видит.

— Как дела?

Мамин голос в телефонной трубке кажется таким далеким. Усталым и густым от тоски.

— Нормально, — отвечает Йенна.

— Бабушка тебя запрягла? Окна мыть заставляет?

Йенна смеется и прижимает трубку к уху, чтобы мама была ближе.

— Пока нет, — отвечает она.

— Что они сейчас делают?

— Смотрят телевизор. Кажется. Не знаю, я сижу у себя в комнате.

— Одна?

— Да.

Да. Йенна одна. Йенна одна до чертиков, уже давно, нет у нее сил сидеть и мило болтать с Бэ-Дэ, нет сил быть дома, нет сил уйти из дома, нет сил.

«Ты нужна мне! — хочется ей крикнуть. — Я так не могу!»

— Когда ты вернешься домой? — спрашивает она, спрятав эмоции поглубже.

Что бы ни происходило, нельзя расстраивать маму.

— Пока не знаю, — отвечает мама.

В наступившей тишине Йенна слышит, как на том конце открывается дверь. Чей-то голос спрашивает, все ли в порядке (Ничего! Не! В порядке!) и не нужно ли маме чего-нибудь. Мама отвечает, что все в порядке, спасибо, и можно ли стакан воды.

И медсестра обещает принести стакан воды — тот стакан воды, который обычно приносила Йенна, положив в него кусочки льда в форме сердец.

— А чем ты занимаешься? — спрашивает Йенна, хотя более идиотского вопроса и придумать нельзя.

Мама лежит в больнице. Ей больно, она еле двигается и почти все время спит. Чем она может заниматься?

— Да ничем особенным, — отвечает мама. — Лежу в обнимку с Рагнаром. Он по тебе скучает.

Йенна закрывает глаза, прижимает к себе трубку.

Рагнар. Он у Йенны с незапамятных времен. Но несколько лет назад, когда Йенна решила, что уже слишком большая для мягких игрушек, что им больше нет места в ее комнате, Рагнар достался маме. С тех пор он ходил с ней на все осмотры, на все курсы химиотерапии, лежал во всех палатах.

Мама верит, что он приносит удачу.

— Все медсестры говорят, что он хорошенький, — мама смеется.

Йенна тоже смеется. Сначала кажется, что смеяться приятно, что смех раскрепощает, но все не так. Все совсем не так. Смех на расстоянии не дарит радости, расстояние становится только больше.

— Мне надо идти, — говорит Йенна. — Не объедайся там супом из спаржи.

В больнице маме всегда дают суп из спаржи. Однажды Йенна попробовала — похоже на какашку. «Ты что, пробовала какашки?» — пошутил тогда дедушка.

Очень смешно.

— Буду объедаться, пока не лопну, — говорит мама.

Глава 30

— Слушай, — говорит кто-то у нее за спиной, когда она пристегивает велосипед к стойке.

Этот голос ей знаком.

— Слушай, — повторяет голос.

— Слушаю, — отвечает Йенна, стараясь не выдать удивления, хоть это и непросто.

Обычно Уллис заговаривает с Йенной, только чтобы спросить, что у них по расписанию. Или если хочет выяснить, не влюбилась ли Йенна в Сакке, потому что такие вещи как-то хочется знать. А вообще они даже не здороваются друг с другом, не смотрят друг на друга за стенами школы.

Йенна всегда была просто «девчонкой из класса Уллис».

— Короче, сегодня у меня опять вечеринка, — говорит Уллис. — Может, хочешь прийти?

— Да? — Йенна растерянно трет подбородок, что-то смахивает со щеки и не знает, что еще сказать.

— Приходи, и все, — Уллис закуривает. — В девять или как-то так. Куча народу придет.

— Да?.. — повторяет Йенна.

— Да, — Уллис сплевывает на гравий и растирает каблуком. — Ты знаешь, где я живу.

И уходит. Просто уходит. Йенна берет велосипед за руль, садится на него и не понимает, что это было.

— Она что, опять издевается?

Сюсанна встает из-за пианино, которое стоит в углу ее большой комнаты, и сердито шагает взад-вперед. Тюль колышется от резких движений воздуха.

— Может, она зовет тебя, чтобы выставить дурой и посмеяться, как тогда, с Малин-Уродкой?

Йенна не отвечает. Она сидит за Сюсанниным столом и пишет на листочке: «Сакке. Сакке. Сакке. I love you»[7].

— Честно, с Малин-Уродкой они так и сделали! — повторяет Сюсанна.

Малин-Уродка — единственная, кто с самого начала ходит в тот же класс, что и Йенна с Сюсанной, и с кем они ни разу не разговаривали. Малин-Уродка вообще никогда не разговаривает. Сидит одна на уроках, выбирает пустой стол в столовой, на переменах бродит в одиночку. Йенна даже не знает, где она живет. Иногда Йенне жаль Малин-Уродку. Хотя чаще всего она радуется, что в классе есть кто-то еще хуже, чем она.

— Когда это они издевались над Малин-Уродкой? — спрашивает Йенна. — Она вообще хоть на одной вечеринке была?

— Ну, когда… — Сюсанна пожимает плечами. — Когда-то. Я знаю. Слышала.

— Понятно. Ну, я не знаю.

— Ты что, пойдешь?!

— Не знаю, правда…

— Йенна, это же Уллис! Уллис-Сиськуллис! И ты еще думаешь, идти или не идти! — Сюсанна сердито топает к письменному столу — посмотреть, что пишет Йенна.

— И что, он там будет? — вздыхает она, глядя на исписанные листки.

— Не знаю. Может быть.

Йенна кладет ручку, комкает листок и бросает его в корзину для мусора, украшенную лошадьми. У Сюсанны везде картинки с лошадьми. На стенах, на книгах, на блокнотах, на настольной подстилке, на коврике для мышки — не комната, а конюшня!

Раньше в Йенниной комнате было точно так же.

Но не теперь.

— Они же там пьют, Йенна, — увещевает Сюсанна. — Много! А ты еще думаешь, идти туда или нет.

Сюсанна подходит к зеркалу и принимается рассматривать и трогать свое лицо. Йенна ловит себя на мысли, что Сюсанна хорошенькая. Темненькая, маленькая и хорошенькая. А не бесцветная, длинная и уродливая.

— Это тебе не со Стефаном сидеть, — поясняет Сюсанна. — Не банка пива или две. А куча банок! И ты это знаешь.

— Не обязательно.

— Тебя вырвет.

Сюсанна теребит пуговицы на рубашке, раздвигает края, изображая декольте:

— Уллис-Сиськуллис, — говорит она отражению в зеркале. Вдруг, как будто о чем-то вспомнив, Сюсанна резко оборачивается: — А можешь показать тот прикол? Ну, как тогда, с накладной грудью?

Сюсанна смотрит глазами, полными надежды, но Йенна качает головой в ответ:

— Нет, не хочу.

Но Сюсанна не отстает, она сжимает свои бугорки — получается небольшая ложбинка.

— Ну давай! — повторяет она. — Давай, Йенна! Уллис-Сиськуллис! — Сюсанна не унимается, покачивает бедрами. — Ну покажи еще раз, было так смешно! Ой, были бы мы у тебя дома — взяли бы у твоей мамы накладную грудь, так еще смешнее!

Мамина накладная грудь, давай поиграем с маминой накладной грудью.

Уже тогда было глупо. Теперь — еще глупее.

Сюсанна скачет и кривляется перед зеркалом, у нее прекрасное настроение — и Йенна хочет кривляться вместе с ней, но не может. Правда, не может.

— Нет, Сюсанна, — говорит она. — Я не хочу. Это не смешно.

Сюсанна отводит взгляд и опускает руки. Она разочарована — не хотела ведь никого обидеть. Но у Йенны нет сил вникать в суть дела, нет сил, чтобы подойти и обнять Сюсанну, попросить прощения за резкие слова.

Они молчат. Из кухни доносится смех. Родители Сюсанны играют в настольную игру.

Дома у Йенны в этой игре не хватает одного кубика из двух.

Йенна берет новый листок.

— Ты бы писала «Сюсанна» через «з», — говорит она, пытаясь исправить положение. — Так красивее.

Сюсанна застегивает пуговицы и подходит к Йенне. Шагов почти не слышно, так легко она ступает по полу.

— Как это — через «з»?

— Ну, вот так. Так необычно. Круто. Тебе подходит.

Йенна показывает листок: «Сюзанна!» Сюсанна улыбается, думает.

— Что, правда, так можно?

— Конечно! Это круто. Ну, в хорошем смысле. Не по-идиотски круто.

Йенна кладет ручку в Сюсаннину ладонь, и та принимается писать. Вскоре весь листок исписан новым именем: «Сюзанна».

— Да, вроде красиво… — говорит Сюсанна.

— Конечно, красиво! И круто.

— То есть, в хорошем смысле?

— В самом лучшем.

И Сюсанна, которую никогда не интересовало, что круто, а что нет, закрывает ручку колпачком — не дай бог, чернила высохнут! — и крепит листок на доску, где висят самые важные бумажки.

Затем обе молча созерцают новое имя.

— Может, ты пойдешь со мной? — спрашивает, наконец, Йенна, имея в виду вечеринку Уллис-Сиськуллис. Она теребит мягкие пряди Сюсанниных волос.

— Нет, — Сюсанна мотает головой, Йенна отпускает прядки. — Я пойду на конюшню. А ты иди туда.

Глава 31

Надо же быть такой идиоткой.

Ну конечно, Йенна не может пойти на эту проклятую вечеринку. Ну конечно, Уллис позвала ее только для того, чтобы поиздеваться — Сюзанна права. Может быть, она планирует какую-нибудь шуточку с Сакке, может быть, она заранее придумала какую-то гадость, может быть, Малин-Уродку и вправду опозорили на той вечеринке.

Все это не по-настоящему.

Ясное дело.

Йенна сидит в своей комнате, на часах девять — начало вечеринки, на которую пригласили Йенну. Так она думает — то есть так она должна была думать, должна была поверить. Но она не верит.

Она просто не может туда пойти.

Что она должна — подняться по лестнице, позвонить в дверь и что? Кто-нибудь откроет и спросит: «Привет, ты кто?»

А Йенна просипит: «Э-э… Я… Йенна…»

И этот кто-то, такой: «А, ну проходи».

И Йенна войдет, пройдет в гостиную, и там все будут сидеть вразвалку на диванах, и пялиться, и шептать: «А она что тут делает?» И кто-нибудь из старшеклассников спросит: «Это вообще кто?» — «Да это одна, из класса Уллис…» — «А, что-то не видел ее никогда…» — «Да она думает, что ее позвали на вечеринку, это прикол!» — «А-а-а! Посмотрим, посмотрим, клево!»

Так клево, что дальше некуда.

Йенна делает музыку погромче. Йокке Берг из «Кента» шепчет о своих чувствах. Они оставляют след внутри у Йенны. Ее любимая песня называется «747», ее она и включает. Речь в ней об авиакатастрофе — или автомобильной аварии. Йенна толком не знает. Просто красивая песня. Стоит только вспомнить — уже чуть не плачешь. Странное дело музыка.

«За тебя можно жизнь отдать», — поет он.

Йенна достала записную книжку с замком, которая лежала в нижнем ящике стола. Вообще-то это ежедневник — на каждый день по пять пустых строчек. Его Йенне подарили на Рождество пару лет назад, но таких вещей всегда дарят слишком много, поэтому школьным дневником Йенны стал какой-то другой еженедельник, а этот остался лежать.

Чтобы стать Книгой Сакке.

В нее Йенна записывает все, что связано с Сакке: что она видела его в столовой, что он брал добавки, что у него были свежевымытые волосы. Что Йенна видела его в коридоре, что он смеялся с Тоббе, что он подогнул джинсы. В те дни, когда Йенне не удается увидеть Сакке, она рисует слезу в самом низу страницы. В дни, когда они встречаются взглядами, — сердечко.

Между страницами встречаются и аккуратно сложенные газетные вырезки. Сакке играет в футбол. Он нападающий и подает большие надежды, как пишут в газетах, он «растущая смена», он «яркая звездочка своей команды», он «лучший игрок матча».

Весной Йенна сходила на несколько матчей. И Сюзанну с собой притащила: они сидели на траве всего в нескольких метрах от белой линии, шептались и хихикали. Сакке бегал, пасовал, забивал голы. Ему хлопали. Йенна так гордилась, а Сюзанне было скучно: «Скоро закончится? Какой еще офсайд? Еще один тайм?»

Йенна листает книжку, из нее выпархивает черно-белая фотография в форме сердечка. Это портрет ученика 9 «А» класса Сакке из школьного альбома. Йенна скопировала его в библиотеке за две кроны, чтобы обвести сердечком и вырезать.

Блин.

Йенна знает, что книжка идиотская.

Если ее кто-нибудь найдет — она умрет со стыда.

— Йенна? — зовет бабушка. — Йенна, чем ты занимаешься?

— Ничем! — Йенна быстро прячет книгу обратно в ящик стола.

Дверь открывается, входит бабушка. Йенна знает, что та целый день бегала и убирала, чистила, готовила, но одета — как на выход. Юбка, блузка, аккуратный макияж — не слишком яркий, не слишком блеклый.

— Ты, может быть, проголодалась? — спрашивает бабушка.

— Нет, спасибо, — отвечает Йенна и подходит к музыкальному центру, заметив, что бабушка морщится от громкого звука.

Йенна выключает музыку. Бабушка окидывает комнату взглядом. Йенна мысленно следует за ним. Недовольный? Или просто любопытный? Неважно. Йенне не нравится, что этот взгляд гуляет по ее комнате. Не нравится, что бабушка в ее комнате.

Что не так на картинке? Бабушка. Долой!

— Я, наверное, прогуляюсь, — говорит Йенна и идет к двери, едва не выталкивая бабушку из комнаты.

— Ясно… — озадаченно произносит та. — Может, тебе нужна компания?

— Нет, я пойду к Сюзанне, — отвечает Йенна и идет одеваться. Бабушка следует за ней по пятам.

— Ну да, иди, конечно. Все веселее, чем сидеть дома со стариками!

Йенна не отвечает.

Не говорит: «Да вы не старые!»

Просто говорит: «До скорого», — и выходит. Бабушка стоит на пороге и теребит свои браслеты.

— Вот ты где!

Йенна испуганно оборачивается — она уже собралась войти в подъезд после короткой прогулки. Уллис схватила ее за куртку, выскочив откуда-то из темноты.

— Ты же обещала прийти на мою вечеринку! — Уллис почти кричит, у нее синеватые зубы.

— Блин, ну ты и напугала… — Йенна старается дышать ровнее.

— Сорри! — фыркает Уллис, пошатываясь. — Я тут писала, смотрю — Йенна!

— Писала? Прямо здесь?

Уллис довольно кивает.

— Да, тут, у шпалеры. Где собака той тетки все время метит, ну помнишь?

Йенна кивает. Уллис снова фыркает и кладет наманикюренную руку на плечо Йенне. Аж икает, до того ей смешно.

— А знаешь, как его зовут? Таксу эту проклятую?

Этого Йенна не знает. И как тетку зовут, тоже не знает.

— Шнуппе! — почти визжит Уллис.

— Да?

— Да! Это значит «писька» по-немецки! Член! Дошло? Баба ходит, член на поводке водит!

Уллис заходится смехом, прислонившись к стене.

— Член на поводке! — задыхается она.

— Да, бред… — Йенна неуверенно смеется.

— Да вообще маразм! Она больная! Да уж, блин…

Уллис делает несколько глубоких вдохов и утирает слезы. С одного глаза потекла краска. Йенна не знает, стоит ли говорить об этом: Уллис и Карро всегда сообщают друг другу об испорченном макияже, а потом, поплевав на палец, по-дружески подправляют черные полоски. Но Йенна и пальцем не шевелит. Она молчит.

— Я пойду, наверное, — говорит Йенна наконец.

Уллис машет руками — ни за что! — серебряные браслеты звенят даже громче, чем бабушкины.

— Нет, нет, нет! Пойдем-ка со мной, на вечеринку! Давай покурим. Ты куришь?

— Нет…

— Ой, ну ладно, тогда выпьешь, какая разница. Пойдем!

И Уллис берет Йенну под руку, опираясь на нее: ноги не держат. Они проходят мимо двери Вильсонов на первом этаже, и в голове у Йенны бьются мысли: может быть, все-таки домой? Может быть, лечь спать? Может, не надо притворяться?

Но она идет дальше.

Уллис и Компания побеждают.

Йенна дает им шанс поиздеваться над собой.

Йенна и Уллис входят в квартиру, Йенну оглушает, чуть не сбивает с ног музыка — на самой большой громкости, Йенна задыхается.

— Брось ботинки тут где-нибудь, — говорит Уллис, сбрасывая свои сапоги на каблуках. — Да, блин, ну и куча, ха-ха!

Йенна осторожно снимает кроссовки и старается как можно аккуратнее поставить их на грязный пол рядом с огромной кучей самой разной обуви: кожаных сапог, кед, кроссовок, ботинок.

— Пойдем! — машет Уллис. — Добро пожаловать в ля палаццо де Уллис!

Уллис берет Йенну за руку и ведет ее в квартиру — точно такой же планировки, как Йеннина с мамой, и все-таки совершенно другую. Особенно в этот момент.

Везде народ. Йенна почти никого не узнает и удивляется, что здесь так мало одноклассников. Она мельком видит Карро и Лиселотту, вовсю пляшущих в гостиной, а в углу кто-то целуется, а кто-то еще устроил конкурс с пивными крышками, а вот и ухмылка Юхана. Почти все остальные — старшеклассники. Хенке с друзьями устроились на кухне. Туда Уллис и ведет Йенну.

— Хенкис! — кричит Уллис и кладет руки на плечи Хенке. — Позвольте представить мою одноклассницу, это Йенна…

Уллис крутит указательным пальцем, пытаясь вспомнить фамилию.

— Вильсон, — бормочет Йенна и прячет руки в карманы, мучительно осознавая, что на ней обычная футболка и застиранные штаны.

Еще и слишком короткие.

— Здорово! — говорит Хенке.

Вид у него довольно приветливый. Йенна здоровается в ответ.

— Здорово! — доносится с другого конца стола. Йенна отвечает и им.

— Ну! — нетерпеливо выкрикивает Уллис. — Сейчас тебе нальют! Хенке, вино осталось?

— В холодильнике.

Уллис по-прежнему держит Йенну за руку, и, как ни смешно, это придает Йенне уверенности. Тепло руки и острые ногти Уллис, чуть впивающиеся в ладонь, помогают выдержать взгляды, устремленные на Йенну.

— Это жутко вкусно! — говорит Уллис, доставая штопор.

Йенне дают бокал. Уллис привычным жестом ввинчивает штопор в пробку и начинает вынимать. Йенна рада, что Уллис не попросила ее помочь. Йенна бы тут же опозорилась.

— За соседей! — кричит Уллис, чокаясь с Йенной.

Уллис делает большой глоток, Йенна осторожно пробует. Она, конечно, и раньше пробовала вино, но только совсем капельку и только вместе с мамой. А стоять вот так, с бокалом в руке — это по-взрослому.

— Вкусно, да? — Уллис облизывает губы. — Только зубы потом синие. У меня синие?

— Не очень, — отвечает Йенна.

— Хенке, у меня зубы синие?

Уллис поворачивается к Хенке. Он покорно изучает улыбку Уллис.

— Да, синие, — отвечает он наконец.

— Я ж говорю, — ухмыляется Уллис.

— Вкусно, — говорит Йенна и делает глоток побольше.

В горле приятно жжет.

— Классная футболка, кстати, — говорит Уллис, глядя на Йенну сквозь бокал. Йенна кладет ладонь на грудь, пряча рисунок — собаку. Уллис шутит?

— В стиле рок, — добавляет Уллис, кажется, вполне серьезно. — Ну, пойдем, надо поздороваться с остальными.

Уллис снова берет Йенну за руку и ведет мимо боксирующих в шутку парней, хихикающих девчонок и целующихся пар. Они заходят в гостиную, где несколько человек танцуют, а остальные сидят на диванах или стоят вдоль стен. Уллис тащит Йенну к Карро и Лиселотте, которые стоят вместе с двумя девчонками из восьмого класса, которых Йенна знает только в лицо.

— Здорово, — кричит Уллис. — Ну как, все клево?

— Суперклево, вечеринка зашибись! — отвечает Лиселотта, выдувая розовый пузырь и окидывая Йенну взглядом с ног до головы.

— Ну, Йенну вы знаете, — говорит Уллис, сжимая руку Йенны.

— Привет, — говорит Йенна, делая еще глоток вина — и вправду супервкусного.

— Здорово, — говорит Лиселотта, а Карро молча кивает.

Восьмиклассницы называют свои имена, спрашивают, не ходит ли Йенна в один класс с Уллис. Йенна кивает: да, конечно, а вы? Из восьмого?

— Приве-е-ет! — Уллис увидела кого-то в дверях, она свистит. — Блин, да проходите!

Это Сакке, Тоббе, Никке и Этот-Как-Его-Там. Уллис идет обниматься.

— Здорово, что пришли! — кричит она, трогая Сакке за руку. — Блин, круто, что пришли!

Через мгновение Сакке, Тоббе, Никке и Этот-Как-Его-Там уже стоят рядом с Карро, Лиселоттой, восьмиклассницами и Йенной (!). Парни смеются, шутят, обращаясь даже к Йенне, — им интересно, что она скажет! Хотя сказать ей особо нечего.

— Правда, у нее классная футболка? — говорит вдруг Уллис, тыча пальцем в собаку на груди у Йенны.

— Ужасно классная, — отвечает Никке.

— В стиле рок, — вставляет Карро, которая уже знает, что сказала Уллис.

— Спасибо, — почти шепчет Йенна, пряча пылающий румянец за бокалом.

— Танцуют все! — кричит вдруг Уллис.

Схватив Карро одной рукой, Йенну другой, она вытаскивает компанию на танцпол.

Вообще-то Йенна не умеет танцевать, но все равно идет. Она пьет вино, смеется и изображает буги-вуги на пару с Уллис и все думает, когда же начнутся издевательства. Или когда все остальные поймут, что на самом деле ей тут не место.

Но время идет, а издевательства все не начинаются. Народ улыбается и улыбается, весь вечер напролет.

— Ты идешь?

Это Сакке. Он смотрит на Йенну. Сакке. На Йенну. У него покраснели глаза, и еще он, кажется, с трудом фокусирует взгляд.

— Короче, мне надо отлить, — поясняет он, заметив недоумение Йенны. — А в туалет такая очередь. Идешь со мной?

Йенна сама не знает, что отвечает, — кажется, кивает. В общем, идет за ним в прихожую.

He найдя свои кроссовки в общей куче, они берут чужие. Йенне достаются здоровенные лапти.

— Погоди, — говорит Сакке у клумбы, глядя на которую тетка с собакой всегда качает головой: там вечно валяется разбитая бутылка, смятая пивная банка или даже забытые трусы — одиноким напоминанием о прошедшей вечеринке.

Йенна отходит в сторону, пока Сакке справляет нужду у стены. От журчания ей и самой хочется в туалет. Йенна отпивает еще вина из бокала, который предусмотрительно взяла с собой на улицу и который Уллис наполняла весь вечер по мере опустошения. Сколько раз? Йенна не имеет ни малейшего представления!

— Ну что, — говорит наконец Сакке, — сядем на ту скамейку?

Йенна кивает. Присесть ей сейчас не помешает.

— Ты красивая, — говорит Сакке, у него немного заплетается язык.

— Да нет, — Йенна отпивает еще вина.

— Не, я серьезно. Ты суперкрасивая. Правда. Ты сама не видишь, что ли?

— Нет…

Сакке придвигается к Йенне. Скамейка тихо поскрипывает. Колено Сакке обжигает ногу Йенны. Плечо касается плеча.

О господи, она сейчас описается — от у выпитого вина или, точнее, от волнения. Мурашки по коже, руки трясутся, ноги дрожат!

— Стесняешься, да? — улыбается Сакке.

— Нет, нет, — Йенна поднимает глаза, чтобы Сакке убедился: она уверена в себе как никогда!

Черные волосы, угольно-черная челка скрывает лоб (и пару прыщиков, но какая разница, боже мой!), карие глаза, россыпь веснушек, красивый прямой нос, под ним пушок, широкие губы.

— Ты же меня не боишься? — Сакке придвигается еще ближе.

— Конечно, нет! — фыркает Йенна.

Хотя на самом деле ужасно боится.

Черт, она жутко боится!

Йенна всего боится.

— Красивые у тебя волосы, — говорит Сакке и случайно рыгает, но сам не замечает.

Запустив пальцы в волосы Йенны, он распутывает прядки. Йенна закрывает глаза, наслаждается теплом, ничего не понимая.

— Ты… — еле выговаривает Сакке. — Ты…

— Что?

Йенна смотрит на Сакке, и он совсем близко, слишком близко, и он притягивает ее к себе, пробует ее губы, осторожно раздвигает их языком, который уже ищет ее язык, щекотно, его язык учит ее язык правильно двигаться, Сакке гладит Йенну по щеке, по волосам, по ноге, целует в щеку, возвращается к губам, наслаждается их теплом, целует ее, целует ее, целует ее.

Четырнадцатое ноября две тысячи первого года.

Это первый поцелуй Йенны Вильсон.

Глава 32

— Ну и где ты была?

Бабушка с бигуди в волосах, в старушечьей ночной рубашке, в мохнатых тапках встречает Йенну на пороге — подбоченившись, поджав губы.

— Где я была? — повторяет за ней Йенна, стараясь изобразить как можно более равнодушный тон, а главное — скрыть тот факт, что кое-кто за вечер выпил немало вина. — Просто гуляла, я же говорила.

— До половины второго ночи? — бабушка бросает взгляд на наручные часики, которые никогда не снимает. Йенне кажется, что от такого сердитого взгляда лопнет стекло.

— До часу тридцати пяти?! — уточняет бабушка. — Ты на часы смотрела?

Йенна сбрасывает кроссовки — не шататься! — вешает куртку на крючок — только не шататься! Бабушка тут же берет куртку и вешает снова — аккуратно. Йенна, понимаете ли, повесила не на петлю, а как попало.

— И где же ты гуляла? — спрашивает бабушка, стряхивая с куртки уличную пыль.

— Просто гуляла! Здесь, рядом. Я же предупредила.

— Почти пять часов? Да?! Пока я тут ворочалась с боку на бок и сходила с ума?

Йенна не отвечает.

— А вино! — продолжает бабушка. — От тебя воняет вином! Ты пила?

Йенна не отвечает.

— Там наверху такое творится, такой шум! — бабушка указывает на потолок. — Ты там была?

Йенна по-прежнему молчит.

— Там пьют вино, Йенна?

— А тебе какое дело?

— Это бог знает что!

Бабушка брызжет слюной от ярости, одно бигуди вот-вот соскользнет и упадет.

— Уму непостижимо, что ты творишь, Йенна! Дома такие дела! В газетах пишут, как девочек насилуют, про педофилов всяких и наркотики и еще бог знает что!

Бабушка умолкает. Йенна мрачно смотрит на нее. И вдруг бабушка сползает по стене, обхватывает колени руками, прячет лицо. Становится такой маленькой.

Йенне стыдно, хоть она и злится, хоть ей и хочется закричать: «Это нормально! Все так делают! Если человеку уже тринадцать лет, то можно!»

Но она не кричит.

Она молчит.

Она уходит, оставив растрепанную бабушку на полу в полумраке прихожей.

— Значит, ты туда ходила, — констатирует Сюзанна утром в воскресенье.

В ее голосе слышно разочарование, даже по телефону.

— Да, — Йенна грызет ноготь. — Ходила. Все равно делать было нечего. Ты ушла на конюшню.

— Ну да.

Сюзанна молчит. По телефону слышно, что в ее комнате играет классическая музыка. Моцарт, или Бах, или Шопен — в общем, что-то такое. Йенна в них не разбирается. Зато Сюзанна — мегаэксперт по классике.

— Весело хоть было? — спрашивает Сюзанна таким жалким тоном, что у Йенны внутри все сжимается.

— Да так… — спешно отвечает она. — Если б ты тоже пошла, было бы веселее.

— Да уж, конечно, — отзывается Сюзанна, но тон уже немного светлее.

— Я тут подумала, может, встретимся вечером… — больше Йенна ничего не успевает сказать — в дверь стучат.

Это бабушка. Не дожидаясь ответа, она приоткрывает дверь и заглядывает в комнату.

— Йенна, — говорит она, но умолкает, заметив телефонную трубку.

— Да? — Йенна прижимает трубку к плечу.

— Снова по телефону болтаешь?

Поджав губы, бабушка барабанит по дверному косяку.

— Я говорю с Сюзанной. Может, подождешь?

— С Сюсанной? Ты говоришь с Сюсанной? Милая ты моя, она живет в двух шагах. Могли бы и так поговорить.

— Не могла бы ты… — начинает Йенна.

— А когда вы с мамой тут вдвоем, ты тоже так много болтаешь по телефону? — перебивает бабушка. — Дороговато выходит, Йенна. Ты о маме подумала?

— Не могла бы ты подождать? — Йенна сердито уставилась на бабушку.

— В общем, ужинать пора, — так же сердито подытоживает бабушка и хлопает дверью.

— Тогда купи мне мобильник, и я буду платить сама! — кричит Йенна вслед и снова подносит трубку к уху. — Гр-р-р!

— Бабушка?

— Да! Старуха!

— Можно заказывать детализацию телефонного счета.

— Чего?

— Ну, вместо мобильного. У мобильного вредное излучение. Можно заказывать детализацию, и ты будешь платить за свои разговоры. Или можно заключить отдельный договор. Тогда у тебя будет свой номер.

Йенна вздыхает — сил нет с этой Сюзанной, с этой бабушкой, со всем этим!

— Если она не уедет, я сдохну! — Йенна чуть ли не кричит в трубку. — Бесит!

— Можешь переехать ко мне.

— Не получится. Я сдохну!

— Ну, на время! Поживешь тут немного. Ненадолго ведь можно?

Йенна знает повседневную жизнь Сюзанниной семьи: мама, папа, дочь и сын, кофе после ужина, приятные беседы. Обычная жизнь. Все как надо.

О, как она хочет такой жизни.

— Нет, — наконец вздыхает Йенна. — Не получится. Точно.

— Да, — соглашается Сюзанна. — Наверное, не получится.

— Ну ладно, потом увидимся. Мне надо идти.

— Ладно. Держись.

— Буду стараться.

Глава 33

Понедельник. Коридор. Вдоль стен коридора — ряды шкафчиков.

Из одного конца коридора, в направлении с севера на юг, вот-вот выйдет мальчик. Его зовут Сакариас. Ему пятнадцать лет.

Из другого конца коридора, в направлении с юга на север, вот-вот выйдет девочка. Ее зовут Йенна. Ей тринадцать лет.

В середине коридора они встретятся.

С ним — компания друзей.

С ней — всего одна подружка.

В середине они встретятся, она засияет, она будет лучиться, не зная наверняка, совсем ничего не зная, она улыбнется в надежде.

Но именно в ту секунду, когда они должны встретиться, он засмеется над словами друга, идущего позади, ему станет так смешно, что он повернется к другу, в то же время отвернувшись от нее, и не заметит. Нарочно не заметит.

В середине они встретятся.

И пройдут мимо друг друга.

Вот и все.

Глава 34

Ничего не вышло с Сакке. Все плохо.

И лучше не будет. Дело дрянь.

А вот с Уллис что-то произошло.

Несколько дней ее нет в школе. Говорят, она рассталась с Хенке, но никто точно не знает. Карро и Лиселотта с явным удовольствием отвечают на вопросы, греются под беспокойными, любопытствующими взглядами. Хотя, кажется, и они ничего не знают.

Наконец, Уллис возвращается и тут же попадает в свет прожекторов, она снова в центре, все как обычно. Или почти.

— Привет, Йенна.

Йенна достает учебники из шкафчика, Уллис заглядывает через плечо. Сюзанна косится на них, стоя у своего шкафчика чуть поодаль. Удивленные карие глаза.

И Йенна не знает, что сказать. Она не знает, что у Уллис на уме. На вечеринке они держались за руки, и это было даже здорово, но ведь Уллис была пьяной.

И еще было темно.

При свете дня, да еще и в школе — все по-другому.

Так что Йенна просто стоит и молчит, не зная, что ответить.

— Привет, — произносит она наконец.

Уллис заглядывает в шкафчик Йенны.

Учебники стоят аккуратными рядами, тетради лежат ровными стопками. Йенне вдруг хочется разгромить всю эту красоту.

— Красиво, — говорит Уллис. Вроде бы про шкафчики так не говорят — вроде бы они у всех одинаковые?

— Да ладно, — Йенна спешно закрывает дверцу, запирает на замок.

Сюзанна все смотрит. «Что это значит?» — спрашивает она одними губами. Йеннины губы плотно сжаты.

— Ну как, здорово было в те выходные? — спрашивает Уллис, прислонившись к шкафчику.

— Ну да… да, здорово, — отвечает Йенна вполне искренне.

— Правда ведь? — кажется, Уллис обрадовалась. — Мне дико понравилось! Правда. Дико круто. Столько народу пришло.

— Ну да.

— Надо повторить.

Уллис смотрит на Йенну с таким видом, что той приходится опустить взгляд. К такому она не привыкла. Она знает, как вести себя с Уллис, которая ее игнорирует, которая пялится на нее, которая требует ластик. Уллис-Сиськуллис. Но вот это — что это такое? Что все это значит?

Появляется Карро и берет Уллис под ручку.

— Перекур? — предлагает Карро Уллис, размахивая только что открытой пачкой «Мальборо лайтс».

Уллис смотрит на Йенну, смотрит на Карро, смотрит на сигареты.

— Перекур, — решает она.

Карро поправляет смешной завиток на лбу Уллис, та чмокает Карро вместо «спасибо».

— Увидимся! — говорит Уллис Йенне и уходит.

Как только компания удаляется, Сюзанна бросается к Йенне, прижав учебники к груди.

Глава 35

Йенна сидит за письменным столом, крутится на стуле, ей стыдно. Но она не хочет, правда.

— Так ты не пойдешь? — последний раз спрашивает бабушка.

Она стоит на пороге Йенниной комнаты. Старый дурацкий листок с надписью «Без стука не входить!» по-прежнему висит на двери. Лет пять уже висит.

— Нет, не пойду, — отвечает Йенна, склонившись над блокнотом и делая вид, что очень занята.

— Ты, конечно, не обязана, — за бабушкиной спиной вдруг вырастает дедушка.

— Нет, конечно, ты не обязана, — поддакивает бабушка.

И все-таки Йенне кажется, что слова произнесены колючим тоном.

Сегодня Йенна опять не пойдет с ними в больницу. С тех пор как маму туда положили, прошло уже несколько недель — несколько недель Йенна слышит мамин теплый голос только по телефону. Или уже сто тысяч лет?

Но Йенна все равно не пойдет с ними в больницу.

— Передавайте привет и обнимите от меня, — говорит она. — И скажите, что я позвоню вечером, как обычно.

— Конечно, скажем, — отвечает бабушка. — Удачи с уроками!

— Good luck![8] — восклицает дедушка, очень довольный своим остроумием: Йенна утверждает, что готовится к контрольной по английскому.

Бабушка смеется.

Дедушка смеется.

Йенна смеется.

Фальшиво.

Уходите!

И они уходят. И в квартире становится тихо. И Йенна знает, что она не права, что нельзя вот так прятаться. Раньше она никогда так не делала.

Йенна ездила в больницу при любой возможности, брала с собой яблоки и журналы, письма от Мариты, она сидела на твердом краешке маминой кровати, разговаривала, смеялась — в общем, старалась взбодрить маму как могла.

А когда бабушка и дедушка ездили вместе с ней, слушала их и соглашалась: да, сегодня мама выглядит гораздо лучше, чем в прошлый раз. Йенна смеялась, когда дедушка перешучивался с какой-нибудь медсестрой, улыбалась в ответ на мамины улыбки. Как робот. Так было проще.

Но теперь она больше не может.

Просто не может, и все.

— Блин, черт, фак! — бормочет она, уткнувшись в учебник английского.

Предательница. Вот она кто. Но к маме она больше ездить не хочет. Она не хочет видеть ее в больнице, с морщинами от постоянных болей, с бледным лицом. Не хочет видеть, как мама мерзнет под желтым больничным одеялом, как в нее втыкают иголки, кормят таблетками — круглыми, продолговатыми, в оболочке, без оболочки.

Йенна не хочет видеть, как мама исчезает.

Не хочет ее видеть.

Потому что это уже не мама.

Глава 36

Никогда ничего у нее не получится с Сакке. Ни сейчас, ни потом.

Он, конечно, снова с ней здоровается, даже спрашивает иногда, как дела, но больше ничего, разумеется, не происходит. На той вечеринке он, как и Уллис, просто напился и не понимал, что делает.

Йенна Вильсон и Сакариас Райкович — это просто not meant to be[9].

— Но вы же целовались! — уговаривает Сюзанна. — Ты пойми, это же твой первый поцелуй, и ты целовалась именно с ним. Целоваться — это уже кое-что, то есть… ну не может же не быть ничего?

— Может, — повторяет Йенна. — Ничего нет и не будет.

— Блин, странно.

Сюзанна отвлеклась от поисков подарка маме на день рождения. Они с Йенной пришли в маленький, тесный магазинчик под названием «Дом стекла». Самый обычный магазин подарков: на полках столько мелочей и безделушек, что просто невозможно не смахнуть что-нибудь ненароком. Особенно если на спине большой рюкзак.

— Ничего странного, — Йенна чувствует себя ужасно взрослой.

Она уже целовалась и кое-что понимает в жизни. Ну и что, что у Сюзанны грудь больше, ну и что, что у нее только что начались месячные, — целоваться важнее.

Даже если потом ничего не происходит.

— Ой, как тебе плохо, наверное, — говорит Сюзанна, беря в руки фаянсовую кошку и вопросительно глядя на Йенну.

— Нет, господи, поставь на место! — содрогается та. — Уродство!

Сюзанна ставит уродливую кошку на место и продолжает поиски. Наконец, она выбирает вазу и просит упаковать. Продавщица с видимым облегчением провожает взглядом их большие рюкзаки.

По дороге домой они молчат. То есть Сюзанна болтает о каких-то состязаниях, в которых она согласилась участвовать, и еще о том, что тренер на конюшне попросил ее помочь с теоретической подготовкой новичков. Йенна поддакивает и хмыкает — вполне к месту. Но вообще-то она не слушает.

«Ой, как тебе плохо, наверное».

Конечно, плохо. Конечно, грустно. Ее мечта растоптана, ее сердце разбито, ее подушка еще влажна от слез, которые Йенна пролила вечером после позорного поражения, когда Сакке не поздоровался и даже не посмотрел в ее сторону. Наутро она решила, что больше не хочет случайно встречаться с ним в подъезде, никогда. Ни за что!

Но едва выйдя из квартиры, Йенна передумала. Взглянув на лестницу, ведущую вверх, она сразу поняла, что надеется: он появится. Она даже немного подождала. Надежда умирает последней. Но надежда — тяжкая ноша.

Он не появился.

Конечно, мир рухнул. Конечно, Йенна втоптана в грязь. Но и в самой грязи с человеком может случиться что-то новое.

Уллис пригласила Йенну к себе домой. Сегодня вечером.

После физкультуры, которую Сюзанна, как всегда, прогуляла, Уллис спросила Йенну, не хочет ли та прийти к ней в гости, попить чаю.

— Заодно обсудим групповую работу, — добавила Уллис.

— Групповую работу? — не поняла Йенна.

— По религиоведению. Мы же в одной группе, я видела в списках.

— А…

— Приходи вечером, — решительно произнесла Уллис. — Ты же знаешь, где я живу.

Вот уже почти вечер, Йенна волнуется. Выбора нет, надо идти.

Поднимаясь по лестнице, Йенна слышит голос Сюзанны: «Что все это значит? Она опять решила поиздеваться? Что это за ерунда?»

Что это за ерунда? Йенна понятия не имеет.

Не успевает Йенна нажать на кнопку звонка, как Уллис открывает дверь.

— Я слышала, как ты поднимаешься, — объясняет она, жестом приглашая войти. — Тут такая слышимость. У вас внизу тоже?

«У вас». У тебя с мамой.

Нет. У вас — то есть у тебя с дедушкой и бабушкой.

— Да, слышимость неплохая, — отвечает Йенна.

— Поэтому соседи и жалуются после каждой вечеринки. По крайней мере, баба с собакой. Вот коза.

— Ну да…

Йенна сняла куртку и не знает толком, что с ней делать.

— Я повешу, — говорит Уллис, поддевая петлю пальцем. — А ты проходи на кухню. Я сделала блины. Любишь блины?

Йенна кивает, выдавливает из себя «да», потом добавляет «конечно, очень», совсем тушуется, потом начинает сердиться на себя. Ну почему она так стесняется Уллис? Ну что тут особенного, они же ровесницы! С Сюзанной ведь легко и просто говорить. Почему с Уллис не так?

Потому что это Уллис.

Потому что эта Уллис вешает ее куртку на хлипкий крючок, идет за ней в кухню, садится напротив, чтобы угостить блинами. Уллис — красивая, уверенная, всеми обожаемая.

— Бери еще, — говорит Уллис, когда Йенна доедает седьмой блин. — Или невкусно?

Уллис спрашивает с таким неуверенным видом, что Йенна спешит подтвердить: очень вкусно!

— Никогда не ела блинов вкуснее! — добавляет она, тут же чувствуя, что это уже перебор.

Наверное, в классе она все время говорит такие глупости, поэтому все и закатывают глаза, фыркают и перемигиваются, стоит ей открыть рот. Но Уллис, кажется, обрадовалась.

— Здорово! — говорит она. — Я всегда делаю блины. Мы тут только их и едим.

Уллис смеется и отхлебывает кофе.

— То есть как? Вместо еды? — Йенна вспоминает бабушкины наставления о том, что блины — это десерт, который прекрасно завершает обед из супа, но никак не может быть полноценным обедом или ужином, господи боже мой!

Уллис кивает.

— Ну да, блины или макароны.

— Твоя мама не любит готовить?

— Она не умеет.

Уллис качает головой.

— Она вообще не готовит, — добавляет она.

— Вообще?

Едва успев задать вопрос, Йенна жалеет, что заговорила о Модной Мамаше. Она алкоголичка. Алкоголики не готовят еду. У них и без этого полно дел: например, рыться в урнах для мусора и искать пустые бутылки.

И через секунду Уллис говорит то, о чем Йенна только что думала, будто поймав слова, повисшие над неряшливым кухонным столом, над остывающим в щербатых чашках кофе.

— Она алкоголичка, ты же знаешь, — говорит Уллис самым обыденным тоном.

Минуту назад они говорили о том, какая классная была вечеринка, о том, что физрук Йорген только что женился, о групповой работе, и вдруг Уллис сообщает, что ее мама — алкоголичка, как будто это самое обычное в мире дело.

Йенна не знает, что сказать, куда смотреть. И вдруг понимает, что это и есть то самое поведение, которое она так ненавидит.

— Почти все знают, — продолжает Уллис, размазывая варенье по блину.

— Тебе трудно? — осторожно спрашивает Йенна.

Уллис пожимает плечами.

— Из-за того, что все знают? — уточняет она. — Нет, это не так страшно, как жить вместе с ней.

Уллис широко разевает рот и откусывает от блина. Капля варенья оказывается на щеке, Уллис быстро слизывает ее, орудуя языком, как дворником на лобовом стекле машины. Йенна больше ничего не спрашивает. Хватит вопросов.

Когда Йенна собирается домой, Уллис предлагает встретиться снова.

Йенне тоже этого хочется.

Глава 37

— Она хочет, чтобы ее отпустили домой на Рождество, но врачи сомневаются, — вздыхает бабушка.

Они ужинают. Вареная картошка, мясной рулет, соус плюс вареная морковка и брокколи. Здоровое питание — это очень важно, подчеркивает бабушка, то и дело предлагая Йенне взять побольше овощей.

— Да уж, дело непростое, — задумчиво отвечает дедушка.

Бабушка качает головой, косясь на Йенну. Йенна ничего не говорит.

— Учитывая, какой мы видели ее в прошлый раз, — продолжает дедушка. — Совсем без сил.

— Здесь она, конечно, будет отдыхать, — говорит бабушка, — но вдруг что случится… взять на себя такую ответственность…

— Придется все время быть на связи с больницей, — добавляет дедушка.

— Конечно.

— Так что посмотрим. Времени еще много.

— Ну да.

— Где молоко? — спрашивает Йенна, опустив взгляд. Бабушка отвлекается от обсуждения:

— Ой, неужели я забыла?

— Надо забрать ее домой, Рождество все-таки, — дедушка улыбается, пытаясь поймать Йеннин взгляд. Безуспешно.

— Да, Рождество все-таки, — поддакивает бабушка.

Положив в рот большой вилок брокколи, она быстро жует. Йенна все так же молчит.

А что она может сказать?

Раньше Йенна обожала Рождество. Она любила рождественские подсвечники, скатерти, пластмассовых рождественских гномов на холодильнике, соломенных козлов, елку, слишком обильно усыпанную мишурой, рождественские открытки, рождественские фильмы по телевизору, имбирное печенье.

Особенно имбирное печенье.

Йенна всегда пекла его вместе с мамой. Они стояли рядом у разделочного стола, орудуя обсыпанными мукой скалками, а между ними — миска с формами для печенья и прочими принадлежностями. Они включали рождественскую музыку, делали погромче, открывали бутылку рождественского кваса, и в результате минимум один противень печенья пригорал. Срабатывала противопожарная сигнализация, мама ругалась, Йенна выбрасывала угольки. Вот что такое «рождественские традиции», по мнению Йенны. Или, точнее говоря, все это было традицией — до прошлого года.

В прошлом году Йенне впервые пришлось печь в одиночку.

Мама не смогла.

А в этом году?

В этом году мама, может быть, и не отведает печенья.

Поэтому в этом году Йенне плевать на Рождество.

— Мне плевать, отпустят маму домой или нет, — не говорит Йенна.

Но думает она, похоже, именно так. Думает, что она была бы рада не видеть маму, не видеть всего, что связано с этой проклятой болезнью. С этой треклятой болезнью, которая называется «рак» и от которой некоторые излечиваются, но не все. Кажется, Йенна уже забыла, стерла маму из памяти. Мама ведь больше здесь не живет. Она лежит в больнице, вот уже сто тысяч лет, она, может быть, не вернется. Теперь Йенна это понимает.

Мама, может быть, не вернется.

— Мне плевать, отпустят маму домой или нет, — не говорит Йенна.

Она просто жует овощи из пароварки, прикрыв глаза, и думает о другом.

Глава 38

Теперь Сюзанна избегает Йенну. Йенна протягивает руку, пытается вернуть все на свои места, но Сюзанна ее не принимает.

— Иди к своей Уллис, — говорит она. — Иди к Уллис.

Йенна не возражает. Йенна уходит. Против собственной воли она чувствует себя избранной, приближенной к той, которую они с Сюзанной всегда ненавидели, как им казалось. Сюзанна по-прежнему ненавидит. Может быть, даже больше, чем прежде. Но Йенна — она не может.

Ей и не снилось, что она, Йенна, вдруг будет ходить под ручку с Уллис.

Но вот — ходит.

Теперь — ходит.

Идти после уроков домой к Уллис, чтобы есть блины или хлеб, поджаренный в тостере, с заветрившимся сыром и комковатым маслом. И так приятно, такое облегчение: проходя мимо двери с табличкой «Вильсон», останавливаться на секунду, чтобы сделать выбор, — и шествовать дальше.

Уллис и Йенна сидят и долго разговаривают — не только о работе по религиоведению, но и о многом другом. Например, Уллис рассказывает, что собирается расстаться с Хенке. Йенна и не знает толком, что делать с этой информацией, не очень разбирается в парнях и всяком таком.

Йенна только целовалась однажды с человеком, который после исчез. Он был пьян. That’s it[10]. Но несмотря на это, несмотря на Йеннину неопытность, именно ей Уллис рассказывает о том, что скоро расстанется с парнем.

— Он слишком хороший для меня, — легко отвечает Уллис, когда Йенна спрашивает почему.

— Слишком хороший?

— Да. Слишком добрый. Ему нужна другая.

Иногда, когда они сидят вот так и разговаривают при ярком свете кухонной лампы, в квартиру врывается Модная Мамаша. Тогда Уллис быстро хватает свою и Йеннину чашки и прячется вместе с Йенной в своей комнате.

Это почти как когда кто-нибудь заходит в квартиру, а Йенна знает, что мама сидит без парика.

Они спокойненько садятся на кровать Уллис и продолжают разговор, слыша, как Модная Мамаша бродит по кухне и кричит, что все в крошках! А кофеварку кто оставил включенной! И почему даже кефира нет в доме!

Сначала Йенна боялась этого уродливого, визгливого голоса.

— Дело привычки, — успокоила Уллис.

Комната Уллис совсем не такая, как представляла себе Йенна. Здесь нет беспорядка, не пыльно, стены не увешаны постерами с полуголыми парнями из журналов. На стенах вообще ни одного постера, только картина, одиноко пытающаяся оживить голые бледные стены.

— Красивая, — сказала Йенна, увидев картину.

— Отец нарисовал, — ответила Уллис.

— А где он?

— Его больше нет.

Йенна вздрогнула и опустила руки, коснувшиеся было картины, однако решилась спросить:

— Он умер?

— Нет. Но его больше нет.

Глава 39

— Давно Сюсанна не заходила, — говорит бабушка, достав вместе с Йенной рождественские украшения с чердака.

Йенна берет гнома с дыркой в колпаке и что-то бормочет.

— Что? — переспрашивает бабушка. — Разве не давно?

— Может, и давно, — отвечает Йенна. — Этот порвался.

Бабушка берет в руки гнома, осматривает красную ткань и морщит нос.

— Хилый гномик, — она откладывает его в сторону. — Надо взять хороших украшений у нас дома.

Йенна хватает гнома.

— А чем тебе этот не нравится? — спрашивает она более сердитым тоном, чем собиралась.

— Он мне нравится, — спешно отвечает бабушка. Она перебирает содержимое коробки, браслеты звенят. — Но ты сама сказала, что он порвался. Зачем нам рваные гномы на полках?

— Я его заберу, — Йенна прижимает гнома к груди.

— Ты, кажется, говорила, что в этом году комнату украшать не будешь?

— Я передумала.

— Ясно.

Бабушка продолжает копаться в коробке, приглаживает соломенного козла, протирает лучи золотой звезды.

— Можно позвать Сюсанну на ужин, — говорит она. — Если хочешь. Может быть, завтра? Когда вернемся от мамы.

Йенна отводит глаза. Встает. Говорит, что ей нужно в туалет.

— Вы поссорились? — осторожно спрашивает бабушка у отвернувшейся Йенны.

— Нет, — отвечает Йенна и хлопает дверью туалета.

Она расстегивает джинсы, снимает трусы, садится на холодное сиденье унитаза и видит, что у нее начались месячные.

Глава 40

На следующий день Йенна идет в больницу вместе с бабушкой и дедушкой.

Проще было сдаться, чем сопротивляться. К тому же уже привычные сны о маме, которая зовет Йенну, стали совсем навязчивыми. Поэтому она идет с ними. В машине ее укачивает.

Едва Йенна чует запах, видит больничный линолеум, медсестер, пастели на стенах, как ее начинает тошнить еще сильнее, совсем как утром, когда она не может завтракать. Ей хочется повернуться и убежать, но так нельзя. Можно только идти вперед, вперед по длинному больничному коридору.

Мамина палата выглядит совсем как обычно, ничего не переменилось, в больнице вообще ничего не меняется. Время стоит на месте. Пока человек не выздоровеет или не умрет, пока другой не займет его палату и в вазу не поставят новые цветы.

— Йенна!

Бледная мама не ожидала увидеть Йенну на пороге палаты номер тринадцать. Бабушка гладит Йенну по спине:

— Да, смотри, кто пришел!

— Твоя умница дочка, — подхватывает дедушка.

Йенна чуть не бежит к маминой кровати, вдруг чувствуя, как сильно она соскучилась, и видя, как сильно мама изменилась. Сколько же они не виделись?

Как давно они говорили обо всем на свете, смеялись, вместе пекли пиццу, сидели на балконе и пили кофе, лежали в Йенниной постели и любовались звездами на потолке — звездами, которые светятся в темноте?

— Как хорошо, что ты пришла, — бормочет мама, уткнувшись в Йеннины волосы. Ее дыхание греет. — Как я рада, что ты здесь.

— Нам много задавали в школе, — начинает объяснять Йенна, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.

Она гладит впадинку на маминой шее, проводит пальцами по щеке, кладет руку на затылок. Вспоминает.

— Тс-с-с, — останавливает мама. На Йенну капает слеза. — Я знаю.

— Лив, нам так захотелось кофе, пока ехали, — говорит бабушка, все еще стоя у двери. — Не успели попить кофе дома, так что сходим, возьмем по чашечке. Тебе не нужно?

— Нет, спасибо.

— Мы скоро вернемся.

Мама кивает и сильнее гладит Йенну по голове. Дверь медленно закрывается, и Йенна ложится рядом с мамой и укрывается ее одеялом. Прижимается как можно крепче.

— Как хорошо, что ты не в больничной рубашке, — говорит Йенна, уткнувшись в мамину грудь.

Мама смеется, гладя шелковую пижаму, которую бабушка подарила ей на прошлое Рождество.

— Да уж, лучше в своем, — говорит она. — Тогда я как будто немного дома.

Мама тянется к столику, заставленному букетами цветов в разных уродливых больничных вазах. Все больше тюльпаны. Мама обожает тюльпаны. Йенна хочет, чтобы мама рассказала, кто прислал цветы, хочет прочитать надписи на открытках.

«Ты герой. Обнимаем, Марита и Уве. Привет от детей».

«Мы по тебе скучаем. Однокурсницы». (То есть девять женщин, которые учатся на тех же вечерних курсах сурдоперевода, что и мама.)

«Ты моя любимица, береги себя. Пер». (Мужчина из центра социальной помощи, который помог поставить дома сиденье в душе и поднял диван с помощью кубиков.)

«Думаю о тебе. Целую, обнимаю. У.».

— Кто это? — Йенна показывает маме открытку от «У.». Слова написаны красивым, по-детски округлым почерком.

В слове «целую» — сердечко вместо «у». Мама берет открытку.

— Один друг, — отвечает она.

— Мужчина?

— Нет, боже упаси! — смеется мама. — Вовсе никакой не мужчина.

Она все гладит Йенну по голове. Йенна понимает, что тема закрыта. Она тяжело опускает голову маме на грудь, вслушивается в биение сердца. Когда Йенна была маленькая, она очень любила так лежать и только слушать звук сердца и чувствовать мамину руку на спине. Все остальное в мире было неважно.

— Гляди, — мама показывает на потолок.

— Что? — Йенна почти задремала.

— Посмотри на потолок.

Йенна косится вверх. Сначала ничего не видно, глаза слипаются от полусна, но вскоре она различает звездочку. Такую же, как звезды в комнате Йенны. Мама уже давно решила взять с собой одну. Бедным медсестрам приходилось залезать на стулья, чтобы снимать и снова приклеивать звезду, когда мама переезжала из палаты в палату. Правда, в тринадцатой палате она лежит уже давно.

— Она со мной, — говорит мама.

— Ее почти не видно, — отвечает Йенна. — Она заметна только в темноте.

Йенна чувствует, как мама качает головой.

— Нет, — тихо произносит она. — Она со мной, даже когда светло. Есть вещи, которые остаются с тобой, даже когда их не видно.

Йенна смотрит на одинокую жалкую звездочку на потолке.

— Запомни, Йенна, — говорит мама. Проходит минута, Йенна поворачивается к маме: мама уснула.

Глава 41

— Блин, зимние каникулы — это круто! — говорит Уллис, потягиваясь, выгибаясь и выпячивая грудь.

— Да, блин! — поддакивает Карро.

Йенна сидит по другую руку от Уллис.

Они в школьной столовой, это последний обед перед Рождеством, и после еды дают какао и имбирное печенье. Йенна сидит за столом Уллис. Это правда, теперь она сидит за столом Уллис. Сюзанна обедает в нескольких столах от нее, в нескольких километрах от нее. Теперь она ходит с двумя девчонками, которых Йенна видела на конюшне. Их зовут Лина и Линда. Девятиклассницы.

— Ты что, не понимаешь, почему Уллис с тобой ходит?

Слова, которые Сюзанна произнесла, когда они с Йенной случайно встретились у школы, отзываются эхом внутри. Сюзанна говорила со слезами на глазах — и от злобы, и от разочарования, решила Йенна.

— Ты думаешь, она не знает про твою маму, и тебе это приятно — можно притворяться, что у тебя все хорошо, и вообще! Но она знает! Пойми! Это она помогла твоей маме, когда та упала около дома…

— Тихо, — сказала Йенна, но Сюзанна не умолкла. Будто накопившиеся за последнее время мысли и обиды потоком устремились наружу и застыли на земле, как лед, чтобы Йенна поскользнулась и ударилась.

— Да ты сама рассказывала! — злобно продолжила Сюзанна. — Вот почему она с тобой, а не потому, что ты ей нравишься, Йенна. Она ходит с тобой из жалости!

Йенна крепко сжала ключи, которые держала в руке, так что металл врезался в ладонь. Вдруг Сюзанна засмеялась, но не своим обычным теплым смехом.

— Может, ей даже кажется, что это круто, — фыркнула она. — Уллис, Уллис-Сиськуллис знает, что твоя мама умрет, и тогда все сразу обратят на тебя внимание, и ты будешь в центре, так и есть, Йенна!

Сюзанна разрыдалась, По-настоящему.

— Ты ей вообще не нравишься, хватит позориться, ты как ду-ура…

А потом Сюзанна выпрямилась, повернулась спиной к Йенне и пошла в школу. Она забыла пристегнуть Велосипед — Сюзанна, которая никогда Ничего не забывает, — и Йенна даже хотела ее окликнуть. Чтобы сказать про велосипед.

Но не окликнула.

— Блин, курить охота, Карро обнимает Уллис за шею, смотрит просящим взглядом.

— Идите, я не буду, — отвечает Уллис, сжимает руку Карро, ободряюще улыбается Лиселотте, коротко кивает Анне X. и Анне К. — Не хочется. Мы с Йенной посидим. Вот, возьмите.

Уллис роется в кармане, достает мятую пачку и раздает сигареты.

— Это «Лаки страйк», сгодится? — спрашивает она.

Карро хватает всю пачку, бросает мрачный взгляд на Йенну, встает. Лиселотта берет ее под руку, Анна К. и Анна X. следуют за ними как тени.

Уллис шумно вздыхает и опускает голову на стол.

— Как она меня достала, — бормочет она, уткнувшись лбом в дерево.

— Карро? — сглатывает Йенна.

— Да, такая противная стала. Да и остальные тоже. Тебе не кажется?

Уллис поднимает голову и смотрит на Йенну: глаза густо обведены черным, рот красный, щеки и лоб скрыты толстым слоем тонального крема.

— Ну, я их не очень хорошо знаю, — говорит Йенна, думая о том, что пора, наверное, и ей начать красить губы.

Тушью она уже красится, совсем по чуть-чуть, примерно месяц. Может быть, стоит купить помаду. Или взять мамину.

— Да ну, знаешь ты их, ты с нами ходишь уже… — Уллис замолкает, проводит ногтем по царапине на столе.

Уллис-Сиськуллис просто жалеет тебя, она знает, что твоя мама умрет, ей кажется, что это круто.

— В общем, давно, — добавляет Уллис. — Я тебе точно говорю, ты их знаешь не хуже, чем я.

— Но вы с Карро вроде как лучшие подружки? — осторожно спрашивает Йенна, в ту же секунду чувствуя, что завидует, и еще беспокоясь насчет «лучших подружек» — не идиотское ли выражение? Может, это «yesterday»[11], как говорит Уллис, надменно отмахиваясь?

Уллис вздыхает.

— Короче, Карро всегда будет моей малышкой, — говорит она. — Но мы разные. Такие разные, ужас.

— Правда?

Йенна удивляется. Карро и Уллис — это же сладкая парочка. Карро и Уллис, Бэтмен и Робин, Тинтин и Милу, Толстый и Тонкий, Сюзанна и Йенна.

Нет. Только не Сюзанна и Йенна.

Теперь уже нет.

— Да, — кивает Уллис. — Правда.

Глава 42

Еще не раз и не два Йенна встречает Сакке в подъезде. У него есть особая причина стоять там без дела. Он ждет. Он надеется.

— Ты знаешь, что Сакке влюбился в Уллис, да? — бросает Сюзанна, прежде чем отправиться домой на каникулы в обнимку с огромной стопкой учебников.

Больше она ничего не говорит. Только эти слова.

Сакке влюбился в Уллис.

Сакке никогда не влюбится в Йенну.

Потому что он уже любит Уллис.

Йенне наплевать, ей больше нет дела. Сакке — это прошлое. Давнишняя история. Сакке — это «yesterday». Йенна знает, что это все ерунда, что есть другие парни, и вообще, она уже ловила на себе взгляды с тех пор, как пересела за другой стол в столовой, с тех пор, как другая рука стала брать ее под руку. Уллис утверждает, будто минимум двое говорили, что Йенна симпатичная. Йенна спрашивает, кто это, но Уллис только мотает головой и говорит, что Йенна сама увидит, сама заметит. Йенна идет домой, ждет и думает, стоит ли верить словам Уллис: как это вообще, она же никогда никому не нравилась? Никогда.

Неужели все, наконец, переменится?

Когда Йенна возвращается домой после торжественного окончания семестра, бабушка угощает ее тортом: хочет отметить конец занятий в школе. Ради этого дедушка даже пораньше ушел с работы.

— Я сегодня купила этот, как его, сиди, — бабушка кивает в сторону музыкального центра на кухонном столе.

— Какое слово выучила! — дразнит дедушка.

— Да, выучила, в отличие от тебя! — парирует бабушка. — Там была распродажа рождественской музыки, я и подумала — надо купить, завтра ведь будем печь!

Йенна слизывает взбитые сливки с вилки.

— Ты ведь хочешь печь рождественское печенье? — бабушка достает диск, как бы показывая, как бы уговаривая.

Absolute Christmas.

Absolute Not[12].

— Конечно, хочет! — дедушка хлопает Йенну по спине, так что та чуть не натыкается на вилку.

Йенна смотрит на них, оглядывается по сторонам. Видит рождественские украшения, расставленные бабушкой. Видит повешенные бабушкой праздничные занавески. Видит рождественские подсвечники, в которых бабушка аккуратно зажигает свечи с наступлением темноты. Видит блестящий разделочный стол, который бабушка всегда вытирает. Видит чистый пол. Видит новые растения в горшках. Видит торт. Видит бабушку, видит дедушку, видит вдруг и себя, словно со стороны.

Вот они сидят в кухне — пожилой мужчина, пожилая женщина и девочка-подросток. Самая обычная семья. Может быть, Йенна — поздний ребенок.

Самая обычная семья.

Новая семья.

— Конечно, будем печь, — говорит Йенна, не выдерживая пристального дедушкиного взгляда и собственного отражения в зеркальной поверхности компакт-диска, который бабушка все еще держит в руках.

Бабушка с облегчением вздыхает.

— Да, скорей бы уже!

«Кент» орет на самой большой громкости, заглушая звук телевизора и смех Бэ-Дэ. Йенна сидит за письменным столом и держит Книгу Сакке. Не открывает. Не хочет туда, внутрь. И даже собирается ее выбросить.

Йенна проводит пальцами по обложке, обводит рисунок ногтем. Достает из ящика ножницы, примеривается к листам, но передумывает: на столе горит свеча. Сжечь? Сжечь Книгу Сакке. Это так драматично, так эффектно — как в кино. Там все жгут вещи, от которых надо избавиться. А вдруг комната загорится? Бэ-Дэ ворвутся в комнату, начнут выяснять, что горит, — и тогда уж точно увидят книгу.

И Йенна умрет со стыда.

Она снова берет ножницы и уже собирается резать, как вдруг звонит телефон.

Это Уллис. Предлагает посмотреть фильм или чем-нибудь еще заняться.

Возвращаясь к письменному столу, Йенна знает, что нужно делать.

«Хранить и помнить — это очень важно».

Она идет в прихожую, надевает тапки и поднимается на чердак. Там Йенна прячет Книгу Сакке в пыльную коробку. Закрывает крышкой и бежит домой к Уллис.

Глава 43

Накануне Рождества мама возвращается домой. На время. Не насовсем, хотя Йенна надеялась.

Утром сочельника у мамы нет сил завтракать за столом.

Бабушка накрывает на троих и спрашивает, подать ли маме кофе в постель.

Но Йенна не хочет, чтобы мама завтракала одна. Рождество же все-таки!

Так что вскоре Йенна, бабушка, дедушка и хлебные крошки перемещаются к маме в кровать.

У мамы мало сил, но она смеется, снова и снова говорит, как хорошо быть дома, как приятно сбежать на время из больницы, как вкусно бабушка готовит, как чудесно быть в кругу семьи. На глаза то и дело наворачиваются слезы: что-то с воздухом не то, говорит мама. Йенна приносит носовые платки.

Когда начинаются рождественские мультфильмы, мама перебирается в гостиную: не опираясь на ходунки, а сидя в инвалидном кресле. Дедушка везет маму, с трудом преодолевая пороги.

— Уж мультики я не пропущу! — говорит мама, с таким металлом во взгляде усаживаясь в инвалидное кресло, что Йенна почти пугается.

К началу мультика про быка Фердинанда мама спит.

Когда сверчок Бенджамин заводит песню, мама вздрагивает и начинает говорить о занавесках и разноцветных пластиковых банках. Никто из сидящих на диване ничего не понимает. Они переглядываются, надеясь, что кто-нибудь ответит маме.

Йенне кажется, что она молчит тише всех.

— Господи, что я болтаю, — говорит вдруг мама, очнувшись, и смеется. — Я, кажется, разговаривала во сне.

Но мама разговаривает не только во сне. Когда наступает пора вручать подарки и Йенна собирается обнять и поблагодарить маму за малиновый плед (который мама наверняка подарила по совету бабушки, знавшей, что хочет Йенна), мама начинает говорить о неровных рамках, кругах и краях.

— Что? — переспрашивает Йенна, поправляя мамин парик, съехавший набок. — Какие рамки?

Мама водит туманным взглядом, машет руками и снова пытается отшутиться, спрятаться за своим смехом.

— Да что ж я такое болтаю, что ж я болтаю! — бормочет она.

Йенна слегка обнимает маму и возвращается на место между бабушкой и дедушкой. Снова обмен беспокойными взглядами — и дедушка выходит из комнаты, прикрыв лицо рукой.

— Он куда? — шепчет Йенна.

Бабушка не отвечает.

— Ты устала, Лив? — спрашивает она маму, которая снова вот-вот задремлет.

— Немного, — мама вымученно улыбается.

— Уложить тебя? — спрашивает бабушка.

— Да, наверное, — отвечает мама. — Просто мультики не хотела пропускать.

И не пропустила.

— Нет, мультики мы посмотрели вместе, — соглашается бабушка.

Мама обнимает подарки, которые лежат у нее на коленях. Йенна видит испарину на шее, вдоль выреза платья, которое мама попросила бабушку купить к Рождеству. Правда, надела его мама с трудом: она располнела сильнее, чем бабушка предполагала, стоя в очереди в магазине «Каппаль». Поэтому бабушка предложила маме надеть что-нибудь поудобнее: боже мой, да все же свои, для кого тут наряжаться!

Но мама отказалась и упрямо натянула на себя тесное платье.

— Погоди, — сказала она, когда бабушка взялась за ручку кресла. — Мы забыли фотографию.

Бабушка гладит маму по голове и шепчет, что та, наверное, опять устала, — бабушка не понимает, о какой фотографии идет речь.

— Да не брежу я! — мама сердито сбрасывает на пол носки, подаренные бабушкой. Они беззвучно приземляются, но Йенна все равно зажимает уши. Мама сразу же извиняется, бабушка спешит поднять носки с пола.

— Фотография, снимок! — повторяет мама. У нее дрожат руки. — Я не брежу.

— Не понимаю, о чем ты говоришь, Лив, — бабушка косится на Йенну.

Йенна мерзнет, хотя и укрыла ноги пледом.

— На следующий год мы с Йенной будем делать собственные рождественские открытки, — теперь мамин голос звучит четче. — Я хочу, чтобы мы сделали собственные открытки, со своей фотографией. Можешь снять нас с Йенной у елки, мам? Такая красивая елка! Такая будет красивая открытка.

Бабушка с облегчением кивает — конечно, конечно, сейчас.

— Отлично получится, правда, Йенна? — говорит мама, сидя в инвалидном кресле перед елкой и Йенной. — Прекрасная будет открытка на следующее Рождество, правда ведь?

Глава 44

— С лифчиком будет лучше, — говорит Уллис.

Она сидит на полу. Между скрещенными ногами — бутылка вина.

— Возьми ее, — предлагает Уллис. — Тебе ужасно идет.

Йенна крутится перед зеркалом, улыбается, глядя на надпись «Cool Girl»[13] в зеркальном отражении, — получается смешно. Улыбается, когда Уллис предлагает надеть лифчик, улыбается, думая о своей груди, которая совсем набухла и последнее время постоянно болит, улыбается вину, которое приятно разливается по телу.

Новый год. Они дома у Уллис.

Бабушка спросила, что Йенна хочет на праздничный ужин, и немного расстроилась, когда та ответила, что не будет встречать Новый год с бабушкой и дедушкой (без мамы, потому что мама через день вернулась в больницу) и в больницу не поедет, а пойдет домой к Уллис и будет ужинать там.

Но это была не вся правда. Они с Уллис собрались на вечеринку. К Сакке. И вот они разогреваются, меряют одежду, Уллис только что накрасила Йенну. Получилось здорово!

— Да, возьми ее, — повторяет Уллис, подливая себе вина. — И еще мой серебристый ремень. Будет круто.

Йенна садится на пол рядом с Уллис. Удивляется, глядя, как Уллис наливает вино, — кажется, третий раз, а то и четвертый. Йенна только начала второй бокал. К тому же Уллис, кажется, выпила пива с Модной Мамашей еще до прихода Йенны.

Йенна делает глоток вина.

— Ну так что, — начинает Уллис и машет рукой. Йенна успевает подхватить бутылку, пока та не упала. Уллис встает и подходит к окну. Она закуривает, делает глубокую затяжку, выдыхает дым. Йенна садится на широкий подоконник рядом с ней.

— Ну так что, брать Сакке или нет? — продолжает Уллис. — Если говоришь, что он в меня влюбился. Брать или нет?

— Конечно, да! — отвечает Йенна, толком не зная, искренне или нет. Просто говорит. — Конечно, брать, чего тут думать.

— М-м. Ну да. Я уже как бы давно одна. А вдруг Хенке там будет?

Уллис театрально хватается за лоб, отхлебывает вина, облизывает губы.

— Блин, вот лажа будет.

— Почему? Думаешь, он тебя еще любит?

— Вряд ли.

— Ну и чего тогда?

Уллис качает головой, еще раз затягивается. Сует сигарету Йенне в руку, сцепляет руки за головой. Йенна смотрит, как сигарета медленно тает между ее неумелыми пальцами.

— Я люблю его, Йенна, — говорит наконец Уллис с улыбкой. — Люблю Хенке.

— То есть? — Йенна вдруг замечает, как стряхивает пепел в вечерний воздух за окном. — Ты же сама его бросила!

Уллис кивает.

— Знаю, — говорит она.

— Не понимаю.

— Никто не понимает.

На глаза Уллис наворачиваются слезы, и Йенне вдруг становится страшно. Она снова стряхивает пепел, хотя это не требуется, и сигарета нехотя роняет еще немного серой пыли. Словно серый снег, пепел летит к земле под окном, но не долетает — его подхватывает ветер.

— Ненавижу свою жизнь, — Уллис плачет, настоящими слезами.

Тушь течет, подводка расползается. По щекам Уллис бегут грустные тигровые полоски.

Уллис машет рукой, смотрит на небо.

Светят тысячи звезд. Йенна выбрасывает сигарету, хотя ее еще можно докурить. Уллис не замечает.

— Ненавижу свою жизнь, — повторяет она, запинаясь. — Я же знаю, как я над тобой издевалась, и над подружкой твоей, и над другими. Над Хенке и над другими парнями, с которыми трахалась.

Йенна вздрагивает.

— Прости, — Уллис трогает Йеннину коленку. — Ну, ты знаешь, какая я ужасная и шлюха, и все такое.

— Ты не ужасная, — говорит Йенна, волнуясь. Она совсем не уверена, что ей хочется говорить об этом.

Гораздо приятнее было ни о чем не думать, просто тусоваться вместе. Уллис стала общаться с Йенной, зачем выяснять причину, было так здорово просто тусоваться.

— Но раньше ты так думала! — настаивает Уллис. — Ты так думала, признайся. Я понимаю, что ты меня ненавидишь, я понимаю.

Уллис тянется за сигаретой, удивляется ее исчезновению, пожимает плечами.

— Я тебя не ненавижу, — твердо отвечает Йенна.

— А должна ненавидеть. Все должны меня ненавидеть.

— Я тебя не ненавижу.

Уллис вздыхает, прислоняется к стенке.

— А когда я увидела твою маму… — произносит она, и Йенна пугается, скрещивает руки на груди, словно готовясь к защите.

От чего?

От кого?

От всего, что происходит, происходит, и ничего с этим не поделать.

— Когда я увидела твою маму и помогла ей в тот раз, ну, ты поняла, что это была я, да? — продолжает Уллис. — Я даже привет передала. Черт его знает, с чего я решила, что тебе это нужно… Короче, она была такая добрая, мы сидели и говорили, пока не пришла твоя бабушка. Я рассказала ей про мать, и еще мой день рождения тогда был, а мать то ли забыла, то ли просто наплевала… и твоя мама все поняла, и она была такая добрая, как бы.

Уллис берет новую сигарету.

— И я вдруг подумала, что я дура. Что тебе тоже, как бы, живется не очень клево.

Уллис закуривает, руки дрожат.

— У всех что-то свое, — говорит она и всхлипывает. Слезы медленно текут по щекам, и Йенна смотрит на Уллис, самую красивую девчонку в школе, которая никогда не была красивее, чем сейчас.

— Мы с тобой, как бы, похожи, — продолжает Уллис, помолчав. — Странно.

Я тебя понимаю. Ты понимаешь меня. Тот вечер в классе, помнишь?

Йенна кивает. Не хочет вспоминать, но помнит. У нее схватывает живот.

— Короче, тебе же было плохо там, я понимаю, твоя мама говорила, и по тебе было видно, хотя я тогда еще ничего не знала.

— Что? Что мама говорила?

— Ну, мы об этом говорили, в общем, — Уллис раздраженно отмахивается от вопроса, как будто ей обязательно нужно выговориться, прямо сейчас: она так долго копила все в себе.

— Короче, мне на том вечере тоже было худо. Мать пришла пьяная.

— Всем было весело, — пробует возразить Йенна.

— Она пришла пьяная.

Уллис сидит, уставившись на Йенну, и взгляд у нее такой печальный, что хочется обнять, утешить. Но Йенна сидит смирно. Пока.

— Поэтому я иногда и сбегаю, — продолжает Уллис. — Ну, ты знаешь. В школе такой переполох начинается, когда я исчезаю.

— И куда ты сбегаешь?

— Куда-нибудь. Никуда.

Уллис молчит, курит. Она гладит Йенну по ноге, словно давая понять, что все хорошо, что все будет хорошо — и у нее самой, и у Йенны.

— Мы с тобой похожи, — задумчиво произносит Уллис, качая головой. — Но знаешь, в чем разница?

Йенна мотает головой.

Уллис смеется, это грубый смех. Допивает вино.

— Короче, ты, наверное, больше всего хочешь, чтобы твоя мама была жива?

Слова прозвучали, тяжко опустившись между Йенной и Уллис. Но ничего. Уллис можно так говорить. Йенна не сердится. Это ведь правда.

— Да, — отвечает она.

— Ну вот, — продолжает Уллис. — А я — знаешь, чего больше всего хочу?

— Чего?

— Чтобы моя мама умерла.

Глава 45

Домой Йенна приходит поздно.

Бабушка ее не ругает. Она даже не встает. Лежит рядом с дедушкой и тяжко вздыхает. Слышно, что она не спит.

Вечер удался. Йенне и Уллис было весело, по-настоящему весело, и чем больше Уллис пила, тем больше твердила, что так рада, так рада, что они подружились, она так благодарна, Йенна теперь так много для нее значит, что они еще повеселятся, ты подумай, скоро весна, а потом восьмой класс, а потом девятый, а поездка с классом, и мы с тобой, Йенна! Теперь Йенна ужасно много значит в жизни Уллис, и это я не по пьяни болтаю, не думай!

Йенна со всем соглашалась.

Сакке весь вечер играл роль гостеприимного хозяина. Убрал подальше хрупкие безделушки, подметал осколки разбитых бокалов, починил дверь ванной, которая вдруг отвалилась, следил за колонками, чтобы не лопнули от напряжения. Потом напился, осмелел и стал приставать к Уллис, а она разревелась, потому что в эту же минуту Хенке стал целоваться с Карро на диване. Уллис выбежала из квартиры, забыв обуться, Йенна погналась за ней, прихватив ее сапоги на каблуках.

Йенне нужен Сакке, которому нужна Уллис, которой нужен Хенке, которому нужна Карро.

Было бы смешно, если бы не было так грустно.

Когда они, шатаясь, прощались в подъезде, Уллис сказала, что завтра нужно устроить день похмелья: купить пиццу, лежать на диване и смотреть «Айвенго», и Йенне этот план очень понравился. Уллис поцеловала Йенну в щеку, как обычно целует Карро.

Или целовала раньше.

Йенна крепко обняла Уллис в ответ.

Но теперь Йенна лежит в постели. Комната слабо освещена — Йенна еще не выключила лампу у кровати. Она лежит и смотрит в потолок, на звезды — бледно-бледно-голубые в ожидании пробуждения. Прищурившись, Йенна видит, что одна из звезд — избранная — скрывает линованный листок.

Стихотворение.

Обещание.

«Мама, если ты умрешь, я покончу с собой».

Так там сказано.

Так и будет.

Йенна засыпает, забыв выключить лампу.

Глава 46

«Приезжайте в больницу».

Раздался звонок телефона, дедушка поднял трубку, бабушка в тревоге стояла рядом, дедушка кивнул, положил трубку. Ботинки, куртка, поезжайте в больницу.

Дела плохи.

Воскресенье. Завтра первый учебный день после каникул, но она не пойдет в школу. Не будет молча сидеть за одной партой с Сюзанной (пересаживаться они не стали, не хотелось выяснять отношения — игнорировать проще). Не будет смеяться, сидя за главным столом в столовой, не будет с любопытством ждать, поздоровается ли с ней Якоб (который на вечеринке Сакке бормотал заплетающимся языком, что она хорошенькая — блин, чуть не забыла!).

Кто отсутствует? Йенна Вильсон.

— Нам сказали, что уже пора сидеть у постели, — говорит бабушка, помогая Йенне быстро собрать необходимые вещи.

Йенна старается не видеть своего отражения в зеркале ванной.

Все как в гостинице. И совсем не как в гостинице: до прогулок по городу, шопинга, ужинов в ресторане, музеев, радостного отдыха — как до соседней галактики.

Йенне и Бэ-Дэ выделили целую отдельную палату — палату для родственников, каждому по кровати, два столика и сколько угодно желтых одеял. Йенне нисколько не угодно. Она сидит на краю кровати, на жестких простынях.

— В общем, если что-то понадобится, только скажите, — говорит медсестра по имени Ингрид и приветливо улыбается Йенне, и та улыбается в ответ. Правда, сразу думает, что, наверное, зря.

Наверное, сейчас она не должна улыбаться.

Наверное, сейчас неподходящий момент.

Наверное, улыбаться сейчас просто ужасно, ведь мама лежит в соседней палате номер тринадцать, в двадцати метрах отсюда, и умирает.

Скоро произойдет то, что не должно происходить.

Йеннина мама умирает.

Вот чего все ждут. Вот почему у каждого своя кровать, желтое одеяло, и даже сока можно попросить, если захочешь. Можно красного, можно желтого.

Первый день мама не реагирует на Йенну и Бэ-Дэ. Она лежит, тяжело дышит, не спит, не умирает, она просто… не здесь.

На второй день мама чуть шевелится, открывает глаза — красивые, голубые, о которых Пер из центра социальной помощи говорил комплименты.

Мама плачет.

Йенна и Бэ-Дэ стоят возле маминой больничной койки, Йенна ближе всех, и мама рыдает, обнимая Рагнара. Кто-то — медсестра или бабушка — зовет больничного пастора.

— Лив, милая, — говорит пастор, подойдя к маминой кровати, касаясь ее пухлой руки. Потом отходит в сторону, словно подпуская Йенну и Бэ-Дэ, чтобы те утешили маму.

— Ты видишь, Лив? — произносит пастор с темным спокойствием в голосе. — Вся семья с тобой. Видишь Йенну? Она сидит совсем близко. Она с тобой, Лив.

Мамин взгляд блуждает по комнате, пытаясь за что-нибудь зацепиться, но ей трудно. Йенне тоже трудно, она кусает губу, впивается изо всех сил, чтобы не заплакать. Плакать нельзя, нельзя показывать, что расстроена, маме и так тяжело, будь сильной, Йенна, ты должна быть сильной!

«Я слабая! — хочется закричать Йенне. — Я ужасно слабая!»

Мама слабее. Ты должна справиться.

— Все, кого ты любишь, с тобой, — продолжает пастор. — Они сидят с тобой, Лив. Они никуда не уйдут.

И мама мотает головой, кивает, вздрагивает, плачет, Йенна не понимает, слышит ли мама вообще эти слова. За окном темно, пастор зажигает лампу, в палату входит медсестра, чтобы проверить, как идут дела, как все катится к чертям. Наконец рыдания стихают, дыхание становится спокойнее, Йенна держит ее за руку, мама закрывает глаза, кажется, успокаивается, снова засыпает. Таким же тяжелым сном, как прежде. Так же напряженно дыша.

— Ну вот, она спит, — говорит пастор, положив руку бабушке на плечо.

Дедушка со скрежетом отодвигает стул и бросается вон из палаты.

— Я так не могу! — шепчет он бабушке и убегает. Бабушка пытается остановить его, но не успевает.

— Альбин! — шипит она, и пастор гладит ее по руке и говорит, что дедушку надо отпустить: может быть, ему надо побыть одному, наверное, он скоро вернется.

Пастор раздражает Йенну. Кажется, он добрый, понимающий, но что он может знать обо всем этом? Что он знает о чувствах того, кто видит, как самый любимый человек просто исчезает? А ты ничего не можешь сделать. Ни черта. А он стоит и утверждает, что на свете есть Бог.

Да какой там бог!

Дедушка сидит у палаты номер тринадцать, на полу, сжавшись в комок, плачет. Медсестра Ингрид опускается рядом, протягивает стакан воды, обнимает за плечи, вздрагивающие от рыданий.

Йенна уходит в другую сторону.

Глава 47

Они ждут, когда мама умрет. Когда мама умрет, они поедут домой. Сейчас они просто ждут. Когда же она умрет? Когда же все закончится?

Йенна лежит на больничной койке, холодной и жесткой, Йенна хочет, чтобы мама умерла.

Думая об этом, Йенна боится, что потолок — на котором нет звезд, здесь нет никаких звезд, никаких звезд больше нет, — упадет ей на голову. Так думать нельзя. Кто так думает, недостоин жить, что ты говоришь, гадкая девчонка?! Ты понимаешь, что это значит, мерзкая девчонка?! Всыпать бы тебе по первое число.

Поняла?

Йенна лежит, уставившись в потолок, провоцирует, дразнит его своими мыслями. Но потолок не падает. Бог недоглядел.

Слезы текут по щекам.

Опять.

Они текут уже сто тысяч лет, сколько Йенна себя помнит, они текли всегда — только не по щекам, а внутри, лились потоком.

Йенна хочет, чтобы все закончилось.

Ей все надоело.

Надоело грустить, надоело ездить с Бэ-Дэ в эту проклятую больницу, надоело возвращаться с Бэ-Дэ домой из этой проклятой больницы, надоело говорить по телефону с мамой, рассказывая, как прошел день, надоело, что мама спит не в своей постели, не ходит по квартире, не обнимает, не пахнет мамой, что ее нет с Йенной, когда Йенне это так нужно.

Будь сильной и помогай маме.

Но Йенна не хочет быть сильной! Слышите? Это нечестно! Это Йенна маленькая, младшая в семье, и это она должна болеть, к ней должны подходить, приносить воду с кубиками льда и журналы, спрашивать, как дела, и измерять температуру: давай еще разок, на всякий случай.

Йенна снова думает: хочу, чтобы мама умерла.

Смотрит в потолок, ждет, что он обрушится. Но потолок не обрушивается. Он пусто глазеет на Йенну в ночи.

Глава 48

Теперь Йенна стоит у маминой кровати одна.

Бэ-Дэ ушли к автомату за кофе, этажом ниже. Хочет ли Йенна пойти с ними?

Нет, не хочет. Она хочет остаться наедине с мамой.

Мама тяжело дышит, голова странно повернута, Йенна наклоняется и поправляет.

Мама. Помнишь весенний день, когда мы сидели на балконе? Ты перегнулась через перила, чтобы полить цветы, и раз! — твоя накладная грудь выскользнула через вырез рубашки! Ты засмеялась и побежала вниз, чтобы вернуть грудь на место. Ты испугалась, что она лопнула.

Но она осталась цела.

Мама. Помнишь, как мы пошли кататься на коньках? Положили дольки апельсина в пакет, который потом намок, и еще ты приготовила какао. Но, выйдя на лед, ты стала как Бэмби — забыла снять чехлы с лезвий. Какой-то мужчина засмеялся, когда ты упала, и ты тоже засмеялась. Ты сказала мне, что надо иметь самоиронию. Велела запомнить.

Мама. Помнишь, как я смотрела, как ты красишься? Я думала — какая же ты красивая! Я сидела на крышке унитаза и следила за каждым движением кисти и спонжа. Потом я помогала тебе выбирать одежду. Помнишь, что ты сказала однажды: «Йенна, когда ты вырастешь, мы будем меняться одеждой!»? Помнишь, как ты это сказала?

Мама?

Этого не будет?

Глава 49

Вот и все.

Мама умерла.

Глава 50

Они едут домой, идет дождь. Конечно же, идет дождь, слезы текут в машине и по машине. Бабушка за рулем. Йенна рядом с ней. Дедушка полулежит на заднем сиденье и плачет.

Момент смерти. Йенна и дедушка играли в карты в палате для родственников. Они не слышали последнего вздоха.

— Он был такой легкий, — всхлипывала бабушка. — Как будто вся боль, все страдания просто покинули ее. Она казалась такой спокойной. Такой спокойной.

Дедушка ударил кулаком по стене, когда ему сказали. Упала картина. Разбилось стекло, медсестры прибежали подметать осколки.

Йенна никогда не видела мертвого человека.

Бабушка осторожно спросила: хочешь ее увидеть? Скоро ее будут приводить в порядок, хочешь ее увидеть? Йенна не знала. Откуда ей знать, она вообще ничего не знает.

— Мне кажется, это поможет, — сказала бабушка. — Нам сказали, что лучше посмотреть.

Поэтому Йенна в последний раз вошла в тринадцатый зал, увидела маму, лежащую в белом саване. Кто-то зажег толстую свечу и поставил на столик. Кто-то вложил Рагнара в сложенные мамины руки. Кто-то хотел, чтобы все было красиво.

Йенна поцеловала маму в лоб. Он был холодным.

— Люблю тебя, — прошептала она, и дедушка разрыдался в углу.

Дедушку все трясло и трясло от плача, и сначала к нему подбежала медсестра Ингрид, а потом бабушка. Они обнимали и успокаивали его, говорили какие-то слова.

Люблю тебя.

Так сильно тебя люблю.

Я не смогу без тебя.

Вернись.

Блин, мама.

Не будь мертвой.

Я не справлюсь!

— Скоро будем дома, — говорит бабушка, поглаживая Йенну по коленке. — Нам всем нужен сон. Надо выспаться. Мы почти дома.

Дома. Йенна не хочет домой. Не хочет возвращаться в квартиру, не хочет обратно в школу, не хочет вереницы дней, протянувшейся перед ней. Не хочет новой жизни. Бедная Йенна. Теперь все так и будут думать.

Бедняжка Йенна,

Привет, меня зовут Йенна,

у меня нет мамы,

у нее только что умерла мама,

и папы тоже нет,

да, от рака, она долго

потому что он вот уже десять лет

живет в Стокгольме

болела, лет восемь, да,

со своими мерзкими близнецами

и кривоносой женой,

да, это ужасно! Такая молодая!

И теперь Йенна

за это время я ни разу с ним не говорила,

будет жить с бабушкой и дедушкой, говорят,

то есть с тех пор, как мне было два года,

они переедут, подыскивают новую квартиру, а пока живут то есть папы у меня вообще-то нет, но мне

в старой, знаешь, в том сером доме, на углу? Да,

наплевать, потому что он дурак. ужасная трагедия, просто ужасно… еще кофе?

Всю неделю до похорон Йенна не будет ходить в школу. Ей надо отдохнуть. Бэ-Дэ будут звонить по объявлениям, чтобы подыскать новую квартиру. Им кажется, что лучше всего переехать. Нет, не уехать из города — боже упаси, они не собираются разлучать Йенну с друзьями, — но теперь им нужна квартира побольше.

Они продадут свой дом.

Йенна боится похорон. Она никогда не была на похоронах, она не хочет на похороны, но у нее нет выбора. А после похорон — в школу, и этого Йенна тоже боится. В ее присутствии все будут чувствовать себя скованно, ходить, не решаясь смотреть на нее, глядя в пол. Никто не будет сметь заговорить с ней: что можно сказать, что тут скажешь, блин, у нее только что умерла мать, лучше уж заткнуться и молчать, чтобы не сморозить чего ненароком. И сама Йенна будет мало говорить, ведь она скорбит. Сколько-то дней подряд она будет молчаливее и мрачнее обычного, и каждый из учителей будет просить ее остаться после урока. Чтобы выразить соболезнования. Чтобы сказать, что они понимают. Чтобы протянуть ей листок с номером телефона — на всякий случай.

Йенна будет с благодарностью брать эти листочки, ценя их внимание.

Едва оказавшись за дверью, она будет в сердцах комкать их и бросать в мусорную корзину.

Ничего они не понимают.

Она будет идти по коридору, бесконечному, она будет видеть людей, которые раньше понятия не имели о том, кто такая Йенна, которым дела не было и которые все равно будут слать ей робкие улыбки, говорящие: «Я все знаю, мне тебя очень жаль», — по совету своих родителей, увидавших в газете некролог.

Теперь все будут знать, кто такая Йенна. Все.

Та самая Йенна. Йенна-у-которой-умерла-мама.

Глава 51

Тетка с собакой останавливается на лестнице, обращает к Йенне свое морщинистое лицо, собака садится у Йенниных ног.

— Соболезную утрате, — говорит тетка.

— А я соболезную вашей собаке, ее зовут «писька», — отвечает Йенна и закрывает за собой дверь квартиры.

Глава 52

Мама повсюду в квартире.

Когда Йенна берет теплый свитер в кладовой, мама там. Когда Йенна чистит зубы, мама лежит в ванне и слушает Баха. Когда Йенна смотрит телевизор, она поворачивает голову к маминому любимому месту, чтобы сказать, что рекламы хуже, чем эта, она в жизни не видела.

И вспоминает.

Что мамы нет.

Бэ-Дэ считают, что сейчас самое важное — звонить по объявлениям, спрашивать про квадратные метры и планировку. Йенна сбегает из дома и подолгу гуляет. Она не плачет. Она просто идет. Скоро похороны, скоро самое ужасное будет позади, говорит бабушка. Но она не понимает. Самое ужасное только началось.

Йенна проходит мимо дома Сюзанны. Не нарочно, просто так получается. Она не говорила с Сюзанной, не звонила ей. Вернувшись из больницы, она обнаружила открытку. «Думаю о тебе. Позвони, если будут силы». Но сил у Йенны нет. Не выйдет. Она не может.

Йенна гуляет, она гуляет не один час, не один день, не одну неделю, не один год. Однажды она возвращается домой, у подъезда курит Уллис. В животе все сжимается, Йенна хочет повернуть назад, но уже поздно. Уллис ее заметила.

Что сейчас будет, что произойдет, как отреагирует Уллис?

Но.

Иногда все просто хорошо.

Происходит лучшее, что только может произойти. Уллис не пугается. Она бросает сигарету, бросается к Йенне, обнимает, плачет, не прячет взгляд.

— Йенна, — бормочет она. — Блин, милая…

Йенна уже собирается сказать, что все в порядке, все о’кей, все хорошо, думает освободиться из объятий Уллис — не хочет беспокоить, не хочет быть обузой. Однако Йенна ничего не говорит. Она не плачет. Но стоит на месте.

— Йенна, я столько о тебе думала, блин, Йенна, мы сто лет не виделись.

Уллис плачет, уткнувшись в Йеннины волосы, ее плечи вздрагивают.

— Я звонила в вашу дверь, — говорит она. — И по телефону звонила, но никто не отвечал…

— Я… — Йенна не может ничего сказать, нет сил говорить.

— Мне так жаль, Йенна, мне так ужасно жаль…

Йенна кивает, кивает, не может плакать, не хочет, не хочет, не хочет плакать.

— Пойдем ко мне? — предлагает Уллис. — Пойдем, я сделаю для тебя блины.

Йенна не отвечает, и Уллис берет ее руку, целует.

— Пойдем ко мне, — повторяет она.

Йенна долго сидит дома у Уллис.

И это так хорошо, так прекрасно. Никогда еще они не были так близки. Уллис задает осторожные вопросы о Йенниной маме, и это хорошо, это нормально — немного поговорить о ней, это Йенне под силу, понемножку она может.

— Ты знала, что я ее навещала, твою маму? — спрашивает Уллис.

— Чего? Правда?

— Да. В больнице. Я принесла цветы.

Я подумала… что ей понравится. Мы же разговаривали и… все такое. Ну и вообще, она была… классная. Я подумала, что ей понравится.

«Думаю о тебе. Целую, обнимаю. У.».

У. Это Уллис.

Йенну обдает теплом.

Все блины съедены, Уллис печет еще. Они не хотят, чтобы вечер заканчивался. И посреди варенья, сливок, сахара и ванильного мороженого Уллис вдруг начинает рассказывать об отце. Об отце, который не умер, но которого нет. От которого Модная Мамаша забеременела, когда ей было всего шестнадцать, и который сбежал. Он был художником.

— Он, наверное, живет в Париже или типа того, — говорит Уллис и трет глаза.

Она смыла косметику. Теперь она выглядит иначе. Не уродливо, а просто по-другому. Йенне нравится слушать ее рассказ — приятно заглянуть в чужую жизнь, когда в своей не хватает места.

— А мой папа живет в Стокгольме.

Это произносит Йенна — и сама удивляется. Первый раз в жизни она говорит кому-то о своем папе.

Даже Сюзанна не знает, как часто Йенна думает о том телефонном номере, как она хочет позвонить, но не решается. Раньше Йенна не хотела об этом говорить. А теперь это вдруг стало важно. Столько всего происходит, столько всего уже произошло. Странно, но сейчас очень хочется показать все до конца.

— Мне часто хочется ему позвонить, — быстро добавляет Йенна, словно боясь, что голос сорвется. — Но я не звоню.

Уллис кивает. И Йенна знает — Уллис точно понимает. Уллис не как другие: те кивают и говорят, что понимают, хотя на самом деле им больше всего хочется сбежать подальше, чтобы не думать о грустном. Уллис не сбежит, она останется рядом.

— Может, когда-нибудь позвонишь, — Уллис допивает кофе. — Когда точно захочешь.

— Может быть, — отвечает Йенна.

— Может, я тоже.

— Может быть.

Уллис задумывается.

— Только во Франции — какой там телефонный код?

Глава 53

Они заходят последними.

Ближайшие родственники, как их называют. Они должны шествовать один за другим, как в День святой Люсии, только одетые в черное, пока все остальные сидят и смотрят на них. Как публика, которой не терпится захлопать.

Йенна идет рядом с бабушкой, бабушка держит Йенну за руку, и Йенна ей за это благодарна. Без поддержки она, наверное, упала бы — или сбежала.

В углу кто-то невидимый играет на органе. Йенна узнает мелодию. Она всегда доносилась из магнитофона, когда мама принимала ванну с пеной, ароматными маслами и солями. На краю ванны стояли маленькие зажженные свечи. «О, как хорошо», — говорила мама в такие минуты, запрокинув голову и закрыв глаза.

Бах.

«Воздух».

Воспоминания накатывают, проливаются слезами. Слезы капают на руки Йенны, на бабушкины руки, бабушка тоже плачет. Слезы смешиваются, становясь одним большим потоком тоски.

Нам тебя не хватает.

Черт, как нам тебя не хватает.

Пастор произносит какие-то слова. Йенна не слушает. Когда надо петь, она не поет. И ей не нравится, как женщина в черном платье поет «Люби меня как есть». Она поет некрасиво. Здесь вообще нет ничего красивого, похороны — это не красиво, смерть не красива.

— Теперь главное — вспоминать все хорошее, — сказала бабушка Йенне сразу после маминой смерти. — У нас столько хороших воспоминаний о Лив, Йенна. Теперь мы должны быть сильными и вспоминать самое хорошее.

Йенна не понимает. Ведь это от хорошего ей больно, от хорошего она плачет, именно хорошее она хочет вернуть! Как же она может радоваться?

Что толку в хорошем, если оно уже никогда не вернется?

Поминки проходят в ресторане у небольшого озера. Это место могло бы казаться красивым. Но не сейчас.

Половину из тех, кто всхлипывал на похоронах, Йенна не знает даже по имени. Тут и дальние родственники, которых Йенна знает лишь по почерку на открытках, бывшие коллеги, которых мама видела только на работе. Пока она еще работала.

Все сидят, все тоскуют.

Но не так сильно, как Йенна.

Совсем, совсем не так сильно, как Йенна.

Йенну сажают в конце длинного стола, вместе с «девочками». «Девочек» трое. Йенна, внучка бабушкиной сестры Эрика и еще одна — видимо, какая-то совсем дальняя странная родственница. Ее зовут Шарлотта, она вегетарианка.

Йенна рада повидаться с Эрикой. Раньше они иногда играли вместе на летних каникулах, когда бабушка устраивала большие праздники на даче и угощала летними тортами и домашним морсом.

Но потом наступала осень, и все заканчивалось. Теперь Эрика учится в школе на другом конце города.

Поначалу ни Йенна, ни Эрика, ни Шарлотта не знают, о чем говорить. Они молча жуют картошку, слизывая соус с вилок, официантки подливают воды. Но вскоре Эрика начинает игру «а помнишь?». Она улыбается до ушей, машет руками и сильно напоминает бабушкину сестру. Юная копия.

Йенна, помнишь, как мы в тот раз?

А помнишь то лето, когда?

Никогда не забуду день, когда мы…

Шарлотта молчит и вежливо улыбается. Йенна тоже улыбается — и правда, веселые воспоминания. Но смеяться не решается. Разве можно смеяться на похоронах?

Но тут Эрика начинает вспоминать, как они с Йенной одновременно встречались с соседским мальчиком. Маркус — так его звали. И его друзья заперли Йенну и Эрику в игровом домике. А потом друзья втолкнули туда и самого Маркуса и стали дышать на оконное стекло, чмокая запотевшую поверхность. Наконец, Маркус нехотя поцеловал обеих.

— Но когда он целовал меня, — задыхаясь от смеха, говорит Эрика, — он накрыл меня одеялом! Мне пришлось сидеть под… под одеялом! Он, наверное, меня стыдился!

Все это было довольно весело. За стенами избушки ликовали друзья. Чей-то младший брат забрался на крышу и свесился вниз, чтобы было лучше видно. Но когда все заверещали и заулюлюкали, он потерял равновесие и упал на землю. Вывихнул ногу. Об этом маме Маркуса доложили по телефону тем же вечером.

Эрика говорит и говорит, то ли от волнения, то ли от чего-то еще, выдает все новые истории из прошлого, пока мясо остывает на тарелке. Йенна не может сдержать смех. Когда от смеха уже болит живот, она бросает взгляд в бабушкину сторону. Та разговаривает со своей сестрой Виви, но оборачивается, почувствовав Йеннин взгляд. Бабушка улыбается. Виви тоже. Хорошо, что девочкам весело. Хорошо, что Йенна смеется, бедная, ей сейчас нелегко.

— Помнишь? — Эрика с трудом переводит дыхание и случайно прыскает слюной на Шарлотту. — Помнишь, Йенна?

Шарлотта берет салфетку и мрачно утирается.

Помнишь?

Йенна, помнишь?

Надо помнить хорошее, помнить прекрасное, надо, надо, надо помнить хорошее.

Что нам еще остается.

И Йенна смеется, панически, испуганно, до головокружения, и она знает, что смеяться можно, что она заслужила право смеяться, но все же смех отзывается неприятным эхом меж стен ресторана.

Глава 54

Странное чувство — ложиться в постель после всего этого.

Йенна толком не знает, что делать. Как себя вести. Плакать? Кричать? Просто уснуть? Что обычно делают? Что правильно? Что неправильно?

Вот все и закончилось, говорят вокруг. Все закончилось. Это конец: черная земля просыпалась на крышку гроба, скрыла его от глаз.

Йенна забирается под одеяло. От дыхания становится жарко. Йенна зажмуривается, крепко, впивается зубами в одеяло. Сильнее. Она тоже погребена.

Земляной покров.

— Йенна? Ты спишь?

За дверью стоит дедушка. Йенна откидывает одеяло.

— Нет, — отвечает она.

Дедушка осторожно открывает дверь, заглядывает внутрь. Он в халате — старом, застиранном, который бабушка ненавидит. Если дедушка его надевает, значит, он совсем-совсем дома.

— Так ты еще не спишь, — шепчет дедушка, проскальзывая в комнату.

— Нет еще, — отвечает Йенна, глядя на деда в полутьме.

У дедушки на голове почти не осталось волос. Йенна и не помнит, были они когда-нибудь или нет.

«У меня все волосы на груди!» — отвечал дедушка, когда маленькая Йенна ругала его лысину. Он задирал футболку и спрашивал, не завидует ли Йенна такому богатству.

Она совсем не завидовала.

Дедушка подходит к окну. Раздвигает жалюзи, хочет посмотреть, идет ли снег. Снег идет.

— Красиво, — говорит он.

— Да, со снегом красивее, — отзывается Йенна.

Дедушка оборачивается и смотрит на нее. Потом на кровать, будто собирается присесть. Йенна чуть двигается к стене, на всякий случай. Но дедушка не садится. Он поднимает взгляд к потолку.

— Красивые звезды, — говорит он. — Как они светятся.

И Йенна думает о звездах, думает о своем обещании, и внутри снова все сжимается. Плакать нельзя, не сейчас. Иначе дедушка расстроится, снова заплачет, а он и так весь день плакал, хватит уже. Йенна сдерживает слезы.

— Теперь, по крайней мере, все закончилось, — рассуждает дедушка. — Теперь надо смотреть в будущее, Йенна. Все будет хорошо, правда?

Нет.

Ничего не будет хорошо.

Ничего не хорошо, мамина смерть не закончилась.

Каждый день Йенна будет терять маму.

И сама она умрет.

Слышал?

Я умру!

— Конечно, — произносит Йенна и косится на вмятину на постели, где, как она думала, присядет дедушка.

— Ты точно сможешь пойти завтра в школу? — спрашивает дедушка. — Не хочешь побыть дома еще денек?

А можно, дедушка?

Можно остаться дома навсегда?

Чтобы ничего и никого не видеть?

Ты рассердишься, если я просто умру?

Пожалуйста, можно я просто умру?

— Конечно, смогу, — отвечает Йенна. — Так будет лучше.

— Да, выше голову, — говорит дедушка. — Ты такая умница. И вообще, снова встретиться с друзьями и прочее… — он гладит Йенну по щеке. — Давай-ка, спи хорошенько.

Йенна улыбается, чтобы порадовать дедушку, и даже в темноте видит, как его взгляд теплеет. Но потом, когда он выходит из комнаты, внутри у Йенны все холодеет. А когда она снова смотрит на звездное небо, холодеет еще сильнее.

Глава 55

Если твоя мама умерла, то ты все еще дочь, — или нет?

Глава 56

Странно. Но все нормально.

Йенна сталкивается с Сюзанной в гардеробе, среди мокрых шапок, курток и шарфов. Сюзанна робко обнимает Йенну. Они очень давно не говорили друг с другом, просто так получилось, и сейчас не особо говорят, но эти объятья согревают Йенну от макушки до пяток.

Сюзанна спрашивает, получила ли Йенна открытку, и Йенна отвечает — да, большое спасибо.

Миленькая, добренькая Сюзанна.

— Я просто как-то не собралась позвонить, — бормочет Йенна, чувствуя неловкость. — Прости!

Но Сюзанна понимает.

Все можно понять. Йеннина мама умерла. Это можно понять.

На урок Йенна и Сюзанна идут вместе. Молча. Как только появляется Уллис, Сюзанна исчезает. Йенна провожает ее взглядом, но Сюзанна не оборачивается. Она уже увидела Лину и Линду, которые стоят у своих шкафчиков.

— Как ты, Йенна? — спрашивает Уллис, заботливо убирая прядку с Йенниного лба. — Все в порядке, да?

Уллис улыбается Йенне. Она беспокоится. Йенна улыбается в ответ, чувствуя, что лицо вот-вот лопнет, но ничего такого не происходит. Улыбаться Йенна, видимо, не разучилась.

— Да, — отвечает она. — Все в порядке.

Потом она вспоминает, что забыла спросить, чем закончилась история с Хенке и Карро. На вечеринке. Сто тысяч лет назад.

Уллис пожимает плечами.

— Хенке пропал, — говорит она. — Не знаю, где он. Может, уехал. Они с семьей часто уезжают.

— А Карро? — тихо спрашивает Йенна, бросая косой взгляд на Лиселотту, Карро, Анну К. и Анну X., которые что-то обсуждают и хихикают. — Вы поссорились?

Уллис трясет головой.

— Ну нельзя же всю жизнь ходить вместе, — говорит она. — Нет, блин, так не бывает.

Йенна собирается спросить, чем закончилась история с Сакке, но тут приходит Свен с охапкой бумаг. Он отпирает дверь, и ученики вваливаются в класс.

Потом вываливаются из класса.

И вваливаются в другой класс.

И день проходит.

И конечно, Йенна замечает, что они смотрят на нее, что они знают, что они боятся сделать что-то не то, не знают, что сказать. Конечно, она замечает, что учителя не знают толком, как себя вести, что они ждут от Йенны меньшего прилежания, что они не имеют в виду Йенну, когда говорят, что домашнее задание нужно сделать сегодня.

Они ничего от нее не ждут.

А она все равно все делает.

И ей хочется закричать, видя все эти неуверенные лица и ловя сострадательные взгляды, что смерть не заразна! Слышали? Смерть не заразна!

Если бы Йенна могла стать кем-то другим и наблюдать за собой недели после маминой смерти, она ни за что не догадалась бы, что эта девочка, двигающаяся по школьным коридорам, только что потеряла маму.

Йенна ведет себя не как Девочка-у-которой-умерла-мама.

Она не хочет быть этой девочкой.

Наоборот, она старается больше смеяться, больше говорить, стать заметнее, стать больше самой себя. И все это принимают. Все с облегчением вступают в ее игру. Может быть, слегка удивленно. Может быть, им кажется, что она странная, то есть, ну — она как будто и не грустит совсем, да?

И все же они с облегчением вздыхают.

Хорошо, что она не портит всем настроение.

Не очень-то приятно, когда люди плачут.

И Йенна продолжает в том же духе.

Глава 57

Бэ-Дэ считают, что Йенне нужно сходить к школьному психологу.

Они считают, что профессионал лучше всех знает, как быть в таких жизненных ситуациях, что это поможет. Они беспокоятся за Йенну. Это о ней Бэ-Дэ шепчутся по ночам, лежа в маминой постели. Йенна слышит. Ей становится больно.

Это она виновата в том, что у бабушки все больше морщин, а у дедушки все меньше волос.

Как будто этой новой жизни, как она есть, недостаточно.

Поэтому Йенна соглашается пойти к психологу.

Поэтому она сидит здесь. Она одна, и на том спасибо. Йенне совсем не хочется, чтобы кто-то увидел, как она сидит на этом желтом, как моча, диване и понятно чего ждет.

Лампочка над дверью кабинета светится красным, это означает, что психолог прорабатывает какого-то другого несчастного ученика. Жестоко вытягивает из него все чувства, выдавливает ответы, рассматривает их на просвет и думает, что понимает. Потому что она — профессионал. А профессионалы все понимают.

Йенна не знает, какие вопросы будет задавать психолог. И каких ответов она будет ждать от Йенны. Наверняка в ответах должна быть какая-то система, как в журнальных тестах вроде «Проверь, насколько ты ленива!» или «Можешь ли ты стать кинозвездой?». Там всегда ясно, как нужно отвечать, чтобы получить лучший результат.

Может, тут так же.

Если Йенна правильно ответит на вопросы психолога, то ее, наверное, больше не позовут. Может, тогда психолог скажет, что Йенна совершенно нормальная, беги играй с другими детками, а сюда больше приходить не надо. Ты обычная девочка. Как все остальные. Вот чего хочет Йенна. Вот за что она боролась несколько дней, а то и несколько недель, а может быть, и всегда.

Йенна сидит и ждет своей очереди перед кабинетом психолога.

За пять минут до назначенного времени она уходит.

Глава 58

Они звонят. Звонят. И звонят.

И наконец.

— Посмотреть квартиру можно уже сегодня вечером!

Дедушка чуть ли не кричит, он что-то записывает на листке, облокотившись на барный стул возле кухонного телефона. Бабушка стоит позади, сверкая рыжей шевелюрой. Она вытирает руки полотенцем для посуды.

— Правда? — переспрашивает она. — Правда?

— Слышала, Йенна? — дедушка смотрит на Йенну, которая стоит в прихожей.

Йенна собирается выходить — она идет пить кофе с Уллис и Карро. Она волнуется. Карро вселяет в нее неуверенность. Последнее время Карро ходит с Лиселоттой, которая чуть не умирает от счастья, но зависть к Йенне и Уллис очевидна. Лиселотта не такая крутая, как Уллис. Никто никогда не будет таким же крутым, как Уллис.

— Слышишь, Йенна? — повторяет дедушка. — Наконец-то подходящая квартира! Посмотреть можно уже вечером.

— Господи, как хорошо! — восклицает бабушка.

— Правда же? Ты ведь вернешься домой до вечера?

Дедушкины добрые глаза так светятся надеждой, что Йенне становится больно.

— Конечно, вернется, — бабушка гладит дедушку по спине. — Это ведь нас всех касается.

Вообще-то Йенне хочется отказаться, крикнуть: «Сами смотрите свою идиотскую квартиру, а мне на нее наплевать, красивая, некрасивая — все равно мне не понравится, от прошлого не сбежишь, от горя не сбежишь, оно все равно у нас внутри и никогда — слышите? — никогда никуда не денется!»

Как раньше уже не будет!

— Да, наверное… — Йенна туго затягивает шнурок. Ботинок стонет.

— В половине четвертого, — говорит дедушка, прикрепляя листок на доску для записей.

Квартира вообще-то нормальная.

Бэ-Дэ и Йенне показывают просторную четырехкомнатную квартиру в приятном районе, где живет много семей с детьми. Много кустов, много заборов, много табличек с надписью «Осторожно, дети!».

— Как тебе, Йенна? — спрашивают дедушкины глаза в зеркале заднего вида.

Бабушка подкрашивает губы и чмокает пару раз, чтобы помада лучше легла. Она тоже пытается поймать Йеннин взгляд в маленьком зеркале.

— Очень хорошая, — отвечает Йенна, и она не врет.

Правда, очень хорошая квартира. Комната, которая станет Йенниной, куда больше ее старой, окна выходят на большую детскую площадку. Йенна долго стояла и смотрела на тепло укутанных детей, резво съезжающих с горки и раскачивающихся на качелях. Они играли, смеялись, скакали и визжали, как будто все было как обычно.

Для многих все так и есть — как обычно.

Для других — мир рухнул.

— Ты же любишь окна, — ободряюще прокомментировала бабушка. — По ночам она часто сидит на подоконнике и смотрит в окно, — объяснила она прежнему жильцу.

— Она любит звезды, наша Йенна-Пенна, — сказал дедушка, постучав по стене для проверки.

Йенне не понравилось, что они говорят о ней в третьем лице, как будто она маленький ребенок, но сил возражать и спорить не было.

— На этом озере всегда много уток, — сказал Прежний Жилец, которому совершенно не хотелось покидать такую прекрасную квартиру, но что поделать, если работа нашлась только в другом городе?

— Мне нравятся утки, — кивнула бабушка, и Йенна подумала, что это сказано только ради Прежнего Жильца. Ни о каких утках Йенна раньше не слышала.

Интересно, о чем думал Прежний Жилец?

Наверное, о том, что самая обычная семья пришла смотреть квартиру, только до чего ж старые у девочки родители.

А может, он догадался, что у них что-то не так?

— Да, очень хорошая квартира, — повторила бабушка в машине. — А какая ванная!

— Хорошо, что ванна есть, — добавил дедушка.

Едва дедушка произносит «ванна», перед глазами встают картины прошлого. Стоит кому-нибудь сказать «Бах» — то же самое. Кто-то говорит «тюльпаны» — воспоминания тут как тут. Суп, Ричард Гир, красный лак для ногтей, духи «Анаис Анаис», домашняя пицца, малиновые мармеладки, фотографии, балкон — все это воспоминания.

Мама повсюду.

И от этого так больно.

Глава 59

— Ну пойдем на вечеринку! — уговаривает Уллис, когда они вместе покупают одежду для Уллис.

— Не знаю… — отвечает Йенна.

Они зашли в «Джей Си». Уллис мерит одну майку за другой, но ничего не подходит. Йенна считает, что Уллис к лицу абсолютно все, но та только бранится, глядя в зеркало.

— Короче, мне кажется, Карро меня не любит, — говорит Йенна из-за занавески примерочной.

Уллис резко оборачивается. Наэлектризованные одеждой, которую она мерила, волосы торчат в разные стороны.

— Чего? — удивленно переспрашивает она. — С чего вдруг? Ты что говоришь?

— Короче, мне так кажется. Когда мы вместе пили кофе, ну, недавно, она говорила только с тобой и смотрела только на тебя. Все время.

— Да она стесняется, эта Карро-Сбарро. Вот и все.

— Мне кажется, она обиделась. За то, что ты ходишь со мной.

Уллис пожимает плечами.

— Ну и не трогай ее, — говорит она и берет с крючка голубую блестящую майку.

Не понравившуюся одежду Уллис оставляет в примерочной. Когда они стоят в очереди, Йенна видит, как недовольная продавщица ходит и развешивает примеренные Уллис майки.

— В общем, неважно, — продолжает Уллис. — Карро попросила меня позвать тебя на вечеринку. Значит, она хочет, чтобы ты пришла. — Уллис гладит Йенну по плечу. — А напиваться необязательно, если ты об этом.

Уллис так просто произносит эти слова. Как будто Йенне нечего стыдиться.

В школе все только и говорят, что о том, кто был самый пьяный на последней вечеринке, кто в каких кустах блевал, кого полиция отвезла домой. Йенне, конечно, все это нравилось: вино, танцы, хихиканье в туалете, все это было весело, но сейчас как-то не до того. Наверное, надо подождать, быть осторожнее.

Ей и так надо думать о двоих несчастных, которые тревожно шепчутся о ней по ночам в маминой спальне. Нет, не в маминой. Уже не в маминой!

Двое несчастных, на которых ей якобы наплевать.

Двое несчастных, кроме которых у нее никого нет.

— Можем спокойно потусить, — подытоживает Уллис.

Она протягивает парню за кассой бумажку в сто крон, дарит сияющую улыбку, шутит и хихикает. Бедняга нервно снимает с майки защитный магнит, говорит «ага, ага» и краснеет до корней волос.

Уллис принимает сдачу: на двадцать крон больше положенного.

Йенна не понимает, как Уллис удаются такие штуки.

— Ну, пойдем пить кофе, — решает Уллис. — Хочу еще бесплатных открыток.

В кафе «У Карин» есть свободные диваны, и Уллис бросает сумку на один из них, чтобы занять место. Потом сгребает несколько десятков открыток со стойки и покупает кофе себе и Йенне.

Йенна видит, что в дальнем углу сидит Малин-Уродка. Вид у нее одинокий, она смотрит в окно, робко съеживаясь, если кто-нибудь проходит мимо. Сначала Йенне хочется помахать рукой и поздороваться, но потом она спрашивает себя: зачем? Она ведь никогда не здоровалась с Малин-Уродкой. Никто не здоровается с Малин-Уродкой.

И Малин-Уродка словно читает мысли Йенны, их взгляды встречаются среди табачного дыма, банановых пирожных, чашек с горячим кофе.

Малин-Уродка не улыбается. Она смотрит ненавидящим взглядом. Но не на Йенну, а на Уллис. А Уллис сидит как ни в чем не бывало, выпячивает грудь, закинув ногу на ногу, посасывает сигаретку. Может, замечает. Может, нет.

Йенне знакома мысль, которую выражает взгляд Малин-Уродки.

Когда-то это была ее мысль.

Но иногда все меняется. Иногда мир переворачивается, иногда все становится не таким, как прежде.

Малин-Уродка рывком поднимается со своего места, пинком задвигает стул и спешит к двери, которая говорит «дзин-нь!», когда кто-нибудь выходит.

И когда кто-нибудь входит.

Дзин-нь!

Сакке, Тоббе, Никке и Этот-Как-Его-Там входят в кафе, и Малин-Уродка случайно толкает Тоббе в плечо.

— Ты чего, блин! — рявкает он.

Сакке, кажется, собирается повернуться и уйти, увидев диван в зоне для курильщиков, но трое его спутников не дают сбежать.

— Черт, ну и придурок, — говорит Уллис, пока парни еще далеко.

— Можно присесть? — спрашивает Тоббе, с ухмылкой пялясь на обтягивающую майку Уллис.

— Садитесь, — отвечает Уллис, дымя ему в лицо.

Когда Никке, Тоббе и очень смущенный Сакке уходят за кофе, Уллис склоняется к Йенне.

— Видала? — раздраженно шепчет она. — Ему все еще стыдно, что он ко мне клеился. А это было сто лет назад. Вот придурок! Блин! Я скучаю по Хенке. Ты знала, что у него новая девчонка?

— У Хенке? — переспрашивает Йенна.

— Нет, у Сакке, — Уллис снова откидывается на спинку дивана: парни идут к столику с чашками.

Йенна мотает головой. Нет, она не знала, что у Сакке новая девчонка. Она очень, очень давно не думала о Сакке, о Сакариасе. Она не видела его сто тысяч лет, а теперь увидела и вспомнила, какой он был пьяный, когда они целовались, как это было важно для нее, и как по-дурацки все закончилось, и как давно это было, и как он напился на собственной вечеринке, и как он приставал к Уллис, и как по-идиотски он себя вел, точно как Юхан и остальные дурацкие парни, и как он ведет себя сейчас — как придурок! Йенна не может понять, что она вообще в нем нашла.

Черные волосы.

So what?[14]

— Тебе надо пойти на вечеринку, — повторяет Уллис. — Ты это заслужила. Тем более что может прийти Якоб.

Уллис улыбается. Йенна улыбается в ответ, ей совершенно наплевать на Якоба, ей совершенно наплевать, что он сказал, будто Йенна хорошенькая. Но все-таки. Настроение улучшается.

— Ладно, — говорит она. — Приду.

Глава 60

Вещи из всей квартиры постепенно сползаются к ящикам и коробкам.

Бабушка бегает туда-сюда, в кладовую и обратно, на чердак, в подвал. Привозит из магазина коробки из-под бананов. Подписывает «Хрупкое!» или «Вещи Лив» или «Кухонная утварь».

— Может быть, и тебе начать собираться? — повторяет она, встречая Йенну, и морщит нос, недовольная громкостью музыки в ее комнате.

— Времени еще много, — отвечает Йенна.

— Не так уж и много! — фыркает бабушка. — Пора начинать.

Дедушка все больше возится с виллой, пытается навести порядок. Он нашел покупателя: семью с двумя детьми, «Вольво» и пуделем по кличке Черныш.

— Как пусто у вас в прихожей стало, — говорит Уллис в воскресенье, когда они с Йенной приходят домой к Вильсонам «делать уроки». Обе знают, что будут болтать о пустяках и пить кофе литрами. Наконец-то Йенна взаправду полюбила кофе.

— Знаю, — отвечает Йенна. — Ужасно пусто. Как в доме с привидениями.

— Ну да.

Уллис падает на кровать, поднимает руку — браслеты блестят.

— Гляди, — говорит она. — Хенке подарил.

Йенна берет Уллис за руку, чтобы разглядеть.

— Красивые, — говорит она. — У вас опять все хорошо?

Уллис кивает, она светится. Хенке пришел на вечеринку Карро две недели назад, пьяный в стельку, но не жалкий. Его не приглашали, он просто знал, пробрался сквозь толпу, как путешественник через заросли в джунглях, и, пошатываясь, но уверенно подошел к Уллис, которая сидела на диване с бокалом вина — единственным бокалом вина на той вечеринке, они с Йенной и вправду «спокойно тусили».

«Хочу быть с тобой, — только и сказал Хенке. — Понимаешь? Я хочу быть с тобой».

Получилось как в кино, народ даже зааплодировал, когда Хенке поцеловал Уллис, та уронила бокал, а Карро с ужасом стояла и смотрела на расползающееся по ковру пятно.

«Я его слишком сильно любила, понимаешь? — объясняла потом Уллис Йенне. — Жутко странно. Я его слишком сильно любила, потом испугалась и бросила его. Но он все понял. Он безумно хороший».

— И гляди, какие он мне слал вчера эсэмэски с вечеринки! — Уллис протягивает Йенне свой мобильный.

Йенна читает.

(20.03) Уллис. Хочу, чтоб ты была здесь. Будет веселее!! ПРИХОДИИИ

(21.15) Никке наблевал. Вообще дурак. Клеил Лиселотту (?!!) Скучаю по тебе, увидимся завтра?

(22.31) Увидимся СЕЙЧАС?? ДААА

(00.19) Уллис. Ты лчше всех. Любля теб!?!

(01.59) без тебя мня нет. Целу

(03.12) я, — Да, под конец он, конечно, набрался, — хихикает Уллис.

— Все равно мило, — отвечает Йенна. — Такой романтичный. «Без тебя меня нет»!

— «Мня»! — ухмыляется Уллис.

Их смех прерывает осторожный стук в дверь.

— Да? — отвечает Йенна.

— Йенна, слушай, — в комнату заглядывает бабушка. — А, Ульрика здесь.

Йенна догадывается, что бабушка недолюбливает Уллис — взгляд в обрамлении синих ресниц не выражает особого удовольствия при виде ее вызывающей одежды.

— Можешь подойти? — просит бабушка.

Йенна закрывает за собой дверь, и бабушка произносит всего одно слово — и не знает, как продолжать.

— Психолог.

— Да? — Йенна опускает взгляд.

— Да, — неуверенно продолжает бабушка. — Прости, что завожу разговор сейчас, но мне кажется, что лучше сразу разобраться… Ты ведь туда не ходила, да, Йенна? Правда?

Йенна хочет сказать «ходила», но голова сама крутится из стороны в сторону: нет.

— Ведь это давний разговор, я не хотела наседать, но может быть, все-таки лучше сходить, а, Йенна?

Бабушка что-то ищет в Йеннином взгляде — что-то, чего она никогда там не найдет, Йенна не позволит.

— Но может быть, так будет лучше? — упрямо продолжает бабушка. — Тебе же надо… Ты должна… в общем, нам с дедушкой кажется, что тебе станет лучше, если ты с кем-нибудь поговоришь… с профессионалом. Так что, может быть, подумаешь еще и сходишь все-таки? Ты можешь прийти в любое время, они же сказали.

Умоляет бабушка. Йенна все мотает головой. Пока бабушка говорила, она мотала головой.

— Нет, — говорит она. — Не сейчас.

Я туда не пойду.

— Но Йенна…

— Нет, говорю! Вешалка старая, слышишь меня? Я туда не пойду.

Йенна сама не понимает, откуда взялась «старая вешалка». Она никогда так не называла бабушку, она вообще никогда никого не обзывает, а сейчас вот вырвалось. Йенна убегает в свою комнату, чтобы не видеть расстроенную бабушку.

Уллис садится на постели. Вертит свои браслеты. Йенна садится рядом, потом встает, включает музыку с компакт-диска, возвращается к кровати.

— Психолог, — произносит Уллис, даже не пытаясь скрыть, что слышала разговор через дверь. — Не хочешь туда идти?

Йенна снова мотает головой.

— Почему?

— А зачем?

— Потому что это хорошо. Может быть.

— Вот именно — может быть.

Уллис все вертит браслеты. Они блестят в лучах солнца, пробравшихся в комнату.

— Я и сама думаю туда пойти, — говорит она. — Из-за матери.

— Правда?

— Ага. Давно уже думаю. И твоя… мама… тоже сказала, что надо.

Уллис вдруг становится робкой, молчит, прежде чем продолжить.

— Но я не хочу идти одна, это как-то… тупо.

Мама считала, что Уллис надо пойти к психологу, что ей надо с кем-то поговорить, что разговаривать — это хорошо.

— Может, вместе пойдем? — предлагает Уллис. — Ну, не разговаривать одновременно, конечно, а просто пойдем вместе? Может, так будет легче?

— Может быть.

— Ну правда, может, будет? Честно, я очень хочу. Может, так и сделаем? Ну давай сделаем? — с надеждой в голосе повторяет Уллис. — Ты поможешь мне, я помогу тебе.

— Ну да… можно.

— Будет очень клево.

Проводив Уллис до двери, поцеловав в щеку, попрощавшись до завтра, Йенна оказывается в прихожей рядом с бабушкой, которая стоит на четвереньках и роется в каком-то ящике, пакует, перекладывает, устраивает.

Йенна долго смотрит на нее, не зная, замечает ли бабушка ее. Работу та, во всяком случае, не прекращает.

На полу в квартире сидит бабушка, которая недавно потеряла дочь, а теперь убирает, собирает, складывает вещи в коробки, которые перевезут в другую квартиру. По лестницам дома, расположенного в нескольких десятках километров оттуда, носится дедушка, Карлсон и Бенгтсон помогают ему носить коробки, дедушка собирается с духом, чтобы выбросить как можно больше вещей, надо быть реалистом, в четырехкомнатной квартире не так много места.

Бабушка и дедушка старые, корни их уходят глубоко-глубоко в землю, и они долго боролись за то, чтобы так крепко держаться в земле.

А теперь.

Теперь Йенна выдергивает их из земли.

И Йенна вдруг бросается обнимать бабушку, которая укладывает вещи в коробки, бабушку, которая трудится, стоя на четвереньках.

— Прости, что вам приходится… — всхлипывает Йенна, ныряя в сильный аромат духов. — Прости, что вам приходится переезжать… и…

Йенна не знает, слышит ли бабушка слова, которые она выдавливает из себя, — они тонут в рыданиях, во всхлипываниях и вздохах. Йенна боится испачкать тушью бабушкин красивый джемпер, но бабушку, кажется, это не волнует. Ее руки тепло опускаются на Йеннину спину, обнимают, гладят и утешают.

— Маленькая моя, — приговаривает бабушка. — Не проси прощения, ради бога… Девочка моя…

Так они долго сидят, и Йенна почти засыпает в надежных объятьях и слышит бабушкины слова между сном и явью:

— Маленькая моя… ты же наше спасение…

Глава 61

Бабушка принесла завтрак Йенне в постель. Снова выходные.

— Ты так хорошо вчера собирала вещи, — говорит бабушка, ставя на постель поднос с какао и бутербродами с сыром. Бутерброды украшены виноградинами. На какао — шапка взбитых сливок.

Йенна сонно протирает глаза, радуется.

— Хорошее было кино? — спрашивает бабушка, присаживаясь на самый край кровати.

Йенна кивает и раскрывает газету, которую бабушка положила ей на живот.

— В газете написали про Сюзанну, — сообщает бабушка. — Она же теперь через «з» свое имя пишет, да? Районные соревнования, пятнадцатая страница.

Йенна быстро находит нужную страницу и видит Сюзаннину улыбку под заголовком «Звезды будущего в финале: любые преграды по плечу Сюзанне и Заппе».

— Она умница, — говорит бабушка. — А ты скучаешь по верховой езде?

Йенна внимательно рассматривает фотографию, водит пальцем по Сюзанниной улыбке, по мягкой морде Заппы.

Скучает ли она по верховой езде? Нет, вообще-то нет. Лошади — словно глава в книге, которую она уже прочла. Больше ей не интересно, книга отложена в сторону. Слишком много всего произошло на страницах после этой главы.

— Нет, — отвечает она. — Я, может быть, стану играть в баскетбол.

— Правда? — бабушка радуется.

— Ага, физрук советует, давно уже. Он говорил с каким-то тренером, который сказал, что я могу приходить на тренировку, как только соберусь.

— Но это же замечательно! Это же просто прекрасно, Йенна!

Бабушка просто в восторге, она потирает руки и улыбается так, что в зубах сверкают золотые пломбы.

— Ты и друзей там себе найдешь, — продолжает она.

— Да, — отвечает Йенна. — Посмотрим.

Бабушка снова бросает взгляд на белоснежную улыбку Сюзанны.

— Может быть, отправим Сюзанне цветы? — предлагает она.

Глава 62

Йенна сидит на полу. Почти все вещи собраны, коробки, обмотанные клейкой лентой, ждут, выстроившись вдоль стен.

Ну вот. Вот они и переезжают.

Йенна смотрит в окно. Бабушка старательно вымыла стекла. Ни отпечатка пальца, ни разводов от тряпки. Нигде нет ни малейшего напоминания о том, что в этой комнате тринадцать лет жила Йенна Вильсон.

Йенна слышит звяканье на кухне, где бабушка, дедушка и Марита заняты последними сборами. Марита помогала почти каждый день. Перебирала вместе с бабушкой вещи в кладовой и плакала, слишком глубоко вдыхая запах маминых вещей, помогала делать генеральную уборку, хоть бабушка и уверяла, что — господи боже мой! — справится сама, осторожно подходила к Йенне, чтобы проверить, не нужна ли той помощь. Йенна качала головой, вещей у нее немного, и еще Уллис помогала.

«Ладно, Йенна, ты только дай знать, если что-нибудь нужно», — сказала Марита, и, глядя в ее добрые глаза, Йенна поняла, что речь не только о переезде.

— Йенна? — дедушка стучит в дверь.

— Входи, — отвечает Йенна.

Вид у деда усталый, изможденный, но радостный. Он довольно оглядывает заклеенные коробки.

— Как хорошо, — говорит он. — И ты собралась.

Йенна кивает. У нее на коленях лежит футболка, которую упаковывать не надо. Она Сюзаннина. Йенна отдаст ее в школе, в понедельник. А может быть, и зайдет к Сюзанне домой. Там видно будет.

Дедушка долго сидит и смотрит на Йенну, которая сидит, скрестив длинные ноги, убрав волосы в небрежный хвост, в маминой старой кофте.

— Боже ж ты мой, — говорит он, — как ты на нее похожа.

И кажется, дедушка вот-вот заплачет — но он не плачет, а улыбается. Дедушка выходит из комнаты, а улыбка остается.

И согревает.

Йенна встает, оглядывается по сторонам. Теперь здесь пусто. Пустые стены, пустой пол. И вдруг она вспоминает.

Звезды.

Йенна раздвигает дедушкину стремянку и начинает снимать звезды — одну за другой. Они тоже переедут. Даже небо Йенна может забрать с собой. И тут она добирается до звезды, под которой прячется листок бумаги.

Стихотворение.

«Мама, если ты умрешь, я покончу с собой».

Йенна писала эти слова всерьез. Она думала, что ей не хватит сил жить дальше. И сейчас так думает. Но она должна жить.

Потолок опустел.

Они там, хоть их и не видно.

Я здесь, хоть меня и не видно.

Йенна слезает с лесенки, сжимая в руке листок. Она берет ручку, разворачивает листок и медленно зачеркивает строчку за строчкой.

Глава 63

В другой комнате, в другой квартире девочка скоро заберется на лесенку, чтобы приклеить на потолок звезды.

Звезды, которые светятся в темноте.

Девочка выберет одну — самую большую — и спрячет под нее листок. Это стихотворение, которое она написала в школе, когда им предложили написать о любви. Потом она переписала это стихотворение.

Осталось совсем мало слов.

Всего две строки.

Девочка спрячет листок под звездой, слезет с неба и опустит ноги на землю.

И каждый раз, надевая ночную рубашку, забираясь в постель и погружаясь в тепло, она будет думать и вспоминать, засыпать и просыпаться, встречая новый день.

Так и должно быть.

Она справится.

В память о Карине.

Примечания

1

В Швеции начальными классами называются 1–3, средними — 4–6, старшими — 7–9. Последующие два или три года обучения называются гимназическими. (Здесь и далее примечания переводчика.)

(обратно)

2

Съешь меня живьем (англ.).

(обратно)

3

Улле хочет трахаться (англ.).

(обратно)

4

Жду не дождусь! (англ.).

(обратно)

5

Прикоснись ко мне (англ.).

(обратно)

6

Йенна, дай мне надежду (англ.).

(обратно)

7

Я тебя люблю (англ.).

(обратно)

8

Удачи! (англ.).

(обратно)

9

Не суждено (англ.).

(обратно)

10

Вот и все (англ.).

(обратно)

11

Вчерашний день (англ.).

(обратно)

12

Стопроцентное Рождество. Стопроцентное нет (англ.).

(обратно)

13

Крутая девчонка (англ.).

(обратно)

14

И что с того? (англ.).

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

Глава 45

Глава 46

Глава 47

Глава 48

Глава 49

Глава 50

Глава 51

Глава 52

Глава 53

Глава 54

Глава 55

Глава 56

Глава 57

Глава 58

Глава 59

Глава 60

Глава 61

Глава 62

Глава 63 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg