«12-15»

Анна Ремез 12-15

Библиотечный день

Ортопед сказала:

— Девочке надо укреплять мышечный корсет. Позвоночник кривой, потому что мышцы его не держат. Нету мышц. В бассейн запишитесь.

Мама ответила извиняющимся тоном:

— Вы знаете, бассейн далеко от дома, одну я ее не отпущу туда ездить, а сама работаю с утра до вечера.

— А на ЛФК ходите?

— Да, ходит, ходит, к вам же в поликлинику и ходит…

Кажется, мама хотела добавить: «Да все без толку». Но промолчала.

— Так, есть тут у меня один человек. Тренер в спорт-клубе, — сказала ортопед, — я ему позвоню. Может, что-нибудь получится.

Я от всей души пожелала, чтобы ничегошеньки не получилось. Чтобы ортопед случайно выбросила в мусорное ведро бумажку с нашим телефоном. Или чтобы «один человек» уехал по очень срочным делам в другой город. Или чтобы в клубе отключили свет… Не будут же люди в темноте заниматься физкультурой?

Но ортопед положила бумажку в сумочку, и уже на следующий вечер позвонила маме. Мы пошли в магазин и купили кроссовки. Не малиновые, как я хотела, а обычные, скучные.

И вот мы стояли перед железной дверью, глядя на плакат с потным квадратным мужчиной. Рельеф его живота напоминал черепаший панцирь, а руки были сплошь в бицепсах и трицератопсах… то есть трицепсах. Под мужчиной было написано: «Спорт-клуб «Геркулес».

— Нам сюда? — спросила я, надеясь, что мама ошиблась.

Но она не ошиблась.

Внутри клуба оказалось еще много квадратных мужчин и даже одна женщина, почти не квадратная. А вот тощих двенадцатилетних девочек в очках и скучных кроссовках там, увы, не было!

К нам подошел тот самый «один человек». Ему-то мама, сразу уменьшившись в размерах, объяснила, что насчет этой вот девочки Нади ему звонила Наталья Борисовна, и что у Нади нарушение осанки и совершенно нет в спине мышц. Я с ужасом смотрела на квадратного дядьку, не в силах поверить, что мама действительно оставит меня ему на растерзание. А он совсем не удивился. Как будто каждый день к нему приводили тощих двенадцатилетних девочек.

Наше появление не осталось незамеченным. На мгновение перестали стучать друг о друга железки, стих зубовный скрежет. А потом все поехало дальше. Напряглись трицератопсы, покраснели лица, послышались кряканья и кряхтенья.

С радостью утопающего я уцепилась взглядом за единственную женщину в зале, которая поднимала ногами какую-то штуку. Явно очень тяжёлую, потому что на лицо женщины нельзя было смотреть без сострадания.

— Ну, ладно, Наденька, я пошла, — сказала мама, — будь умницей. Дорогу запомнила?

— Да, — прошептала я. Голос мой провалился в живот.

— Меня зовут Сергей Макарыч, — представился тренер.

— Надя, — прошептала я, хотя уже и так было понятно, что я Надя.

— Ты, Надь, не стесняйся. Главное что? Главное — иметь четкий план тренировок. Когда есть план — это уже полдела!

И мы стали ходить от тренажера к тренажеру. В памяти всплыли пыточные орудия из фильма про средневековье, который я смотрела летом. Вернее, досмотрела я этот фильм как раз до появления в кадре пыточных орудий, а потом мне стало как-то неинтересно, и я ушла к себе в комнату. А надо было поинтересоваться!

— Садись, — вдруг сказал Сергей Макарыч.

Я послушно села на тот самый тренажер, где недавно занималась бедная женщина. Тренер снял несколько дисков, чтобы нагрузка соответствовала моей хлипкости.

— Так, ложись, и подними ногами перекладину. Тут работают верхние бедренные мышцы!

«Не обязана я иметь всякие такие мышцы», — подумала я и честно попыталась сделать, как он сказал. Ничего не получилось. Очки сползли на кончик носа. Тренер снова снял два диска, и лишь тогда ноги согласились приподнять железки на две секунды. А когда эти секунды прошли, диски тут же брякнулись обратно с позорным грохотом.

На каждом из пыточных агрегатов Сергею Макарычу пришлось ставить для меня минимальную нагрузку. Я поправляла очки, изо всех сил старалась не корчиться, и кое-как выжимала, поднимала, притягивала. По-моему, завсегдатаи «Геркулеса» ухмылялись. Уж те, что были на плакатах, висевших по стенам, ухмылялись совершенно точно. А вот Сергей Макарыч талантливо изображал энтузиазм. А ведь мог бы сразу сказать, что делать мне в его клубе нечего, потому что я совершенно безнадежна в мышечном смысле.

После обхода владений Геркулеса я потащилась мыть руки. В теле начинались возмущения. Я скрючилась, чтобы не видеть в зеркале над раковиной лицо — красное, мокрое и несчастное.

Тренер принес лист бумаги, на котором было расписано, что именно и по сколько раз я должна совершить на пыточных агрегатах.

— Вот, держи. В следующий раз начнешь. После занятий обязательно ешь творог. Мышцы у тебя будут расти, как на дрожжах, — сказал он и улыбнулся.

Все-таки не плохой человек, хоть и квадратный. Верит в меня.

Но домой я пришла в расстроенных чувствах.

— Ну что, как позанималась? — спросила мама, вернувшись с работы.

— Тяжеловато вообще, — ответила я.

— Сначала всегда так, а потом мышцы появятся, и будешь все эти гири поднимать, как пушинки.

— Мама, нет там никаких гирь, — сказала я, — там тренажеры.

На следующее утро я стала кряхтеть и крякать, как дядьки в клубе: болели все части тела, кроме головы. Мама сказала: «Это крепатура», намазала меня кремом с веселым названием «Бодяга» и отправила в школу, невзирая на страдания.

Когда я пришла заниматься в следующий раз, Сергея Макарыча не было. Значит, мне предстояло самой разбираться с тяжеленными дисками, регулирующими нагрузку. Женщина-страдалица тоже в этот день отсутствовала. Я тщетно попыталась сдернуть проклятые железяки со стойки. И пока я это делала, весь клуб на меня косился, это уж точно.

— Ладно! — сказала я вслух и подошла к мужчине, который, как заведенный, качал пресс неподалеку. Дождавшись, когда кончится завод, я попросила:

— А вы мне не поможете диски снять, пожалуйста?

Заводной мужчина посмотрел на меня не слишком радостно. Но все-таки сказал: «Сделаем» и одним мизинцем снял диски со стойки. Ну, это так говорится просто — «одним мизинцем». На самом деле-то, конечно, одной левой.

Кое-как справившись с первым упражнением, я перешла как раз к тому тренажеру, где до этого занимался мой помощник. Надо было сразу попросить его скинуть нагрузку. Позанимался сам — помоги тощим! Пришлось выбирать себе нового ассистента, потому что предыдущий ушел качать другую группу мышц.

— Извините, вы мне не поможете диски снять, пожалуйста? — обратилась я к огромной спине в синей футболке.

На обратной стороне спины оказалось такое лицо, что я тут же пожалела о своей просьбе. Оно тоже было оттуда — из средневековья, с впечатляющей биографией и затейливой географией. Повсюду на этом лице пролегали дороги шрамов, возвышались бугры шишек, а посередине торчала глыба не единожды сломанного носа.

— Как? — переспросил титан в синей футболке, и я поняла, что просто не могу повторить свою просьбу.

— Ничего, ничего, извините, — пробормотала я и попятилась на свое место.

К счастью, некоторые посетители клуба еще не оквадратились окончательно, и один из них все-таки помог мне укротить очередную камеру пыток.

— Ты как тут оказалась? — спросил он, подстраивая тренажер.

— Это все ортопед, — ответила я.

— Бывает же, — протянул он, — ладно, не стесняйся, зови, если что. Меня Иваном звать.

— Спасибо. Я Виолетта, — ответила я.

Иван усмехнулся и покачал головой. Наверное, не поверил. Да, Виолетта несомненно носила бы малиновые кроссовки. Да и вообще, вряд ли ей потребовались бы мышцы. С таким именем не живут, а царят!

Я сначала не хотела рассказывать о новом занятии Женьке, но потом не выдержала и выложила все. Мы раньше учились вместе, а потом Женьку перевели в «эстетический» класс. Я осталась в неэстетическом. На переменах мы, конечно, здоровались, но у Женьки там сразу появилась своя компания, и я к ним не лезла. Зато мы каждый день старались идти домой вместе, чтобы как раньше было. Только, конечно, как раньше, уже не было.

Женька так хохотала, представляя мои брожения среди квадратных мужчин, что я тоже улыбнулась.

— Надька, не грусти, зато с кучей спортсменов познакомилась! По каким дням страдаешь?

— В среду и в пятницу.

— Эх, жаль. В среду у меня бисероплетение, а в пятницу — хор. А то бы могла у меня посидеть в это время.

Бисероплетение, хор! Вот чем надлежит заниматься двенадцатилетним барышням. А я вместо этого поднимаю стопудовые диски.

Папе жаловаться было бесполезно. С тех пор, как они с мамой разошлись, все, что касалось меня, она решала сама.

— Держись, котёна, — сказал папа, и я услышала на том конце провода вздох, — прямая спина — это ведь действительно важно.

Прямая спина многим людям выдавалась вместе со свидетельством о рождении. А мне вот не повезло.

С мрачными мыслями я брела на очередную «тренировку», когда на глаза мне попались разноцветные буквы: «Библиотека № 2». Чуть ниже было приписано: «Детская».

Я поднялась на крыльцо, еще не зная, что это мое спасение, но чувствуя острую необходимость записаться в эту самую библиотеку. Уже через пятнадцать минут я уселась в читальном зале со стопкой книг. Два часа, отведенные на физическую культуру и дорогу домой, прошли быстро. Гораздо быстрее, чем в «Геркулесе». Там время тащилось, словно придавленное стопудовым диском.

С того знаменательного дня я уходила на тренировку с легким сердцем. Библиотека превратилась в мое тайное убежище. Я решила прочитать все книги из школьной программы за четверть — все-таки надо было извлечь из этой некрасивой ситуации пользу. Мешок с бестолковыми кроссовками и спортивным костюмом я оставляла в гардеробе вместе с угрызениями совести. Нет, разумеется, мне было стыдно. Но только после того, как я выходила из библиотеки. Я шла домой, отгоняя мысли о своей неблагодарности и лживости, а в мешке болтались кроссовки, здорово приплющенные книгами. Надо сказать, не так уж легко было нести этот мешок. Я постоянно перекладывала его из правой руки в левую. А дома тайно выгружала свои сокровища, как вор — награбленное добро.

Я очень радовалась, если мне удавалось занять зеленое кожаное кресло в углу читального зала. К сожалению, туда не разрешали забираться с ногами, но все равно чтение книги в этом кресле превращалось в настоящее удовольствие. Я брала в кресло «Трех мушкетеров» Дюма и «Миллион приключений» Булычева, «Собор парижской богоматери», сказки про муми-троллей, «Человека-амфибию», Жюля Верна и Джека Лондона. Библиотекари, наверное, очень радовались такой пунктуальной и верной читательнице.

Через некоторое время я заметила, что книжки стало носить легче. Я могла протащить сумку до остановки в правой руке, и только потом перемещала ее в левую. Значит, какие-то мышцы у меня все-таки появились!

Закончилась книжная идиллия неожиданно и нелепо. Мама, у которой вдруг случился выходной, решила проводить меня до «Геркулеса» и заодно оплатить следующий месяц тренировок. Я говорила ей, что сама в состоянии донести деньги до клуба, что дорога скользкая, и холодно, и что дома гораздо лучше. Мама, наверное, почуяв неладное, стала собираться еще более решительно. Я шла за ней, еле передвигая ноги, и представляла себе табличку «закрыто» на двери клуба. Только на силу мысли и оставалось надеяться. Или на чудо.

— Мам, а можно я туда больше не буду ходить? — выпалила я, когда мы уже подошли к дверям «Геркулеса», на которых, конечно, не оказалось никакой таблички.

— Почему?

— Ну… Мне там не нравится.

— Надюша, ты же знаешь, это полезно для спины. Ты же не хочешь всю жизнь ходить кривая, как… — она явно хотела сказать «как твой папа», — как вопросительный знак?

— Зато у меня уже две пятерки по литературе! — воскликнула я в отчаянии.

— Зато — за что?

Тут, как назло, дверь «Геркулеса» открылась, и оттуда вышел Сергей Макарыч, чей квадратный образ я уже начала забывать.

— О-па, Надя! Чего так долго не приходила? Болела?

После того, как Сергей Макарыч сморозил такую чудовищную глупость, мама со мной не разговаривала два дня. Ну, вернее два утра и два вечера, потому что днем мы не виделись.

На третий день я сидела в своей комнате и читала смешную книжку писателя со странным именем О. Просто О.Генри. Если бы между «О» и «Генри» стояла запятая, все было бы понятно. Но, собственно, с точкой было даже веселее. Мне никак не удавалось погрузиться в книгу, потому что О. не давал мне покоя: «Привет, О. Вы не видели О.? О. уже ушел. Расскажите нам про О.».

Тут пришла мама, села на кровать и сказала:

— Выпрями спину.

А потом спросила:

— И сколько ты книг за это время прочитала?

— Двадцать девять, — ответила я.

— Папина дочка, — сказала мама, — слушай, а если папа сможет тебя водить в бассейн, ты будешь ходить?

— Да, мам, буду. Прости меня, пожалуйста.

— Точно будешь? Или через два месяца я узнаю, что ты все это время рисовала картины при Академии Художеств?

— Мам, буду. Бассейн — это же не «Геркулес». Там не надо качать мышцы. Туда ходит одна девочка из нашего класса, Марина, я попрошусь с ней в одну группу.

— Тренер вернул мне деньги, и сказал, что не надо было тебя туда водить, — сказала мама тихо.

— Мама, я пока носила книги, стала реальной силачкой.

— Реальной силачкой, — смеясь, передразнила меня мама.

Мы обнялись и долго сидели, прижавшись друг к другу. Наконец-то вся эта история закончилась. И папа будет со мной три раза в неделю вместо одного. Может быть, получится… вечером… зайдет к нам…

— А что скажем ортопеду? — спросила я.

— Что ты прочитала двадцать девять книг, — улыбнулась мама.

Не смотри!

Ну почему Вера Петровна поставила меня рядом с этим ящиком? Зажмурившись, я тут же отвернулся. Вдруг кто-то толкнул меня, и я чуть не упал. В последнюю секунду удалось удержаться на ногах, и вот я завис, растопырив руки, над коричневым, высохшим египтянином. Всё. Я его увидел.

— Егор, как ты себя ведёшь? — тут же зашипела Вера Петровна.

Я буркнул: «А что сразу Егор?» и шмыгнул за спину Наташки Майской. Снова закрыл глаза, но было поздно. Я его увидел! Теперь этот мертвяк опять придёт ко мне во сне.

Кожа под рубашкой и свитером покрылось противными мурашками. Я огляделся в поисках Димона и наткнулся на взгляд Наташки.

— Что уставилась? — шепнул я. Она тут же покраснела и сердито отвернулась.

Экскурсовод, седая дама, завёрнутая в цветастый платок, продолжала, как ни в чём ни бывало:

— Этого жреца звали Петесе и жил он в десятом веке до нашей эры.

Я, как мог, спрятался за Наташкой, но он стоял перед моими глазами: темный, сухой как старая деревяшка. Как будто вывернутый наизнанку, страшный своею непостижимой древностью. В первый раз, когда мы приходили сюда, я не ожидал его увидеть… А главное, я просто не мог представить себе, что испугаюсь какого-то музейного экспоната.

Ночью после той экскурсии я проснулся, закричав: жрец лежал на моём одеяле и шарил по нему мертвой рукой.

Вот уже неделю я тайком включаю настольную лампу после того, как мама с папой ложатся спать. Всё потому, что этот кошмар успел присниться мне дважды! Я рассказал Димону, но так, в шутливом тоне, чтоб он не подумал, будто я трус. Димон посоветовал найти в Интернете фотографии сушёных фараонов и долго смотреть на них перед сном. Но мне стало дурно, как только я набрал слово «мумия» в поисковике.

Тогда я решил всеми правдами и неправдами избегать второй экскурсии в Египетский зал. Я себя знаю, у меня как засядет что-то в голове — пиши пропало. Как будто песня, от которой не можешь отвязаться, да ещё и с картинкой. Страшненькой египетской картинкой.

Конечно, Вере Петровне я об этом ничего не сказал.

— Руханов, что это за кружок, в который ты вдруг ходишь по средам?

— Я позавчера туда записался.

— Куда?

— В театральную студию.

— Вот как? Твоя мама забыла, что у нас каждую вторую среду — Эрмитаж? Я на родительском собрании говорила, чтобы этот день ничем не занимали.

— Ну… Это же важно — театр. Мама думает, что у меня есть актерские способности.

— Руханов, мне кажется, актерских способностей как раз и не хватает, Не верю! Ни в какой кружок ты не записался. Музейные занятия — обязательная часть нашей образовательной программы. Так что вопрос закрыт.

И ещё она повесила на меня «Практику-Гид». Нужно рассказывать малышне из второго класса про то, что мы видели в Эрмитаже. И не просто рассказывать, а наизусть учить, со всеми датами и Аменхотепами, будь они неладны… Терпеть не могу этого делать. А Вера Петровна как будто нарочно велела мне готовиться именно по теме «Погребальные обряды древних египтян». Тут уж от проклятого жреца деваться было некуда. Он ведь — главная достопримечательность Египетского зала.

В тот злосчастный день первой экскурсии все наши, как только вошли, сразу зашептали: «Мумия! Мумия!» Мне тоже сразу захотелось посмотреть на мумию. Но экскурсовод сначала полчаса мучила нас возле витрины со статуэтками, наверное, жреца держала на «сладкое».

Я его, собственно, тогда не очень-то испугался. Хотя перед глазами он у меня потом висел долго, как маячит цветное пятно после того, как на свет посмотришь… Потом, во сне мне показалось, будто он хочет мне что-то сказать…Только я не стал слушать и поскорее проснулся.

Был ещё вариант заболеть. Накануне второй экскурсии я натёр градусник и вручил маме. Мама, посмотрев на градусник, зачем-то потрогала мой лоб губами, а затем налила в чашку какао и сказала:

— Егор, ну потерпи, каникулы же через две недели.

Маму, если честно, очень трудно обмануть. У неё как будто детектор лжи в голове. А рассказать ей и папе про мои страхи — значит обречь себя на посещение Виктора Ивановича, нудного типа, которого родители почему-то считают психологом.

И вот тогда я решил: пойти в музей, но просто не смотреть на этого жуткого жреца. В зале ведь есть и другие экспонаты. Саркофаги, стела с этим… с Анубисом. Он мне, кстати, нравится, этот Анубис, что-то в нём есть… Другие боги, например, бог письма Тот с головой сокола, выглядит смешно, а этот, волчара Анубис, очень величественный и грозный. Ещё там есть забавные статуэтки с вытаращенными глазами. А на жреца этого не буду смотреть, вот и всё. Глаза закрою.

Таков был мой план. Но он не сработал, потому что как только мы вошли в Египетский зал, я тут же забыл, где подкарауливает меня коричневый жрец, справа или слева.

Я ткнул Димона в бок, а он почему-то свалился.

— Калинин! — рыкнула Вера Петровна.

Димон встал и возмутился:

— Я же египетскую позу тренировал! Ноги — в профиль, глаз — в фас.

И он снова попытался подражать египтянам. Я попробовал тоже. Мне как раз эта поза очень подходила: глаз в фас, значит — никаких гнилых жрецов в поле зрения.

— Димон, я на него смотреть не буду, — сказал я.

Тут пришла та самая дама в платке и возвестила:

— Сегодня мы с вами подробно поговорим о том, как древние египтяне делали мумии.

Все обрадовались. Я тоже, наверное, обрадовался бы, если бы мумия не повадилась валяться на моём одеяле. Все наши пошли налево, а я — направо, но Вера Петровна поймала меня и водворила прямо перед ящиком, в котором хранился злосчастный Петасе. Сегодня ночью жрец, конечно, начнёт мне рассказывать о том, как его бальзамировали. «Ну, в общем, вынули мне мозг, извините за физиологическую подробность, мой юный друг, через ноздри…». Я стоял с закрытыми глазами и всерьёз подумывал о том, чтобы заткнуть уши… И вот тут-то меня и толкнули.

Итак, план под названием «Не смотреть» провалился.

— Ты чего? — шепнул Димон, пробравшийся ко мне за спиной у Веры Петровны.

— Посмотрел, — вздохнул я.

Димон покачал головой.

— Вымещай его из сознания. Представляй себе кого-то другого.

К счастью, в этот момент экскурсовод повлекла нас от страшного ящика, пардон, стенда к другим, безобидным. А я принялся вымещать. На месте изуродованного временем лица с гнилыми зубами явились вдруг красные щёки Наташки Майской. Я глянул на неё. Она тут же отвела глазищи! Шпионит за мной, что ли? Я отвернулся, мысленно держа её образ перед собой. Но сквозь Наташкины глазищи проступал страшный оскал мумии. Я вызвал к себе в голову образ шпиона из фильма, на который ходил в прошлые выходные. Шпион был очень смелый и в подтяжках, он выдавал себя за другого шпиона, много бегал, собирал рацию под дулом пистолета и вылезал через канализацию… Такое лицо у него было, всё в царапинах… Кровь шла… Потом кровь у него в жилах застыла, и вылили её в колбочку, и промыли всё внутри пальмовым вином, и положили в ванну… тьфу… жрец опять пролез… Наташка Майская. Наташка Майская.

И снова — зелёный Наташкин взгляд… Шпионка, ну точно шпионка. Однако Наташкино лицо всё-таки лучше держалось в голове, чем лицо того киногероя.

Наташка в прошлой четверти три раза давала мне списать. Один раз поделилась шоколадкой. На физкультуре она здорово прыгает в длину, хорошо играет в футбол… Смеётся редко… На рюкзаке — наклеечки с какими-то девицами в стиле «анимэ». Пожалуй, нормальная девчонка. Хотя слишком тихая. И в какие-то кружки постоянно ходит. Как уроки кончились, сразу бежит в свои кружки. Нет, чтобы пообщаться, потусоваться. Я вот только на английский хожу, и то со скрипом. И после занятий мы ещё с парнями мяч гоняем в школьном дворе, или в игрушки на смартфонах рубимся.

Не помню, как я провёл остаток экскурсии. Ходил, как робот, и думал о Наташке. А Наташка всё на меня смотрела. Я видел, что смотрела, потому что сам иногда на неё посматривал. И чем больше смотрел, тем больше удивлялся. Потому что проучился с ней уже полгода, а ничего про неё не знаю. Вот так люди умудряются существовать рядом, и вовсе друг друга не замечать.

По пути домой я зашёл в аптеку за аскорбинкой. И тут мне на глаза попалась коробочка с чудной надписью «мумиё». Эх, мумиЁ моё… Жрец улыбнулся мне из окошечка кассы и протянул усохшую руку за деньгами.

Вечером я тянул время, чтобы не ложиться спать. Уроки делал с удовольствием, можно сказать, смаковал… Подбадривал себя, подбадривал. Почитал в журнале для юных техников (мама думает, что я такой) про космическую станцию, как там устроено всё. Постирал носки. Помыл посуду. Начистил ботинки. Вытер пыль с лампы и с компьютера. Старался всё время думать о Наташке. И думал, в общем-то, довольно много. Уже во время чистки ботинок мне пришла мысль поговорить с Наташкой о чём-нибудь. Только вот о чём?

Я включил комп и стал искать Наташкину страничку. Нашёл я её довольно быстро. Лицо на аватарке было узнаваемое, только с какой-то несусветной причёской. В интересах значились скучные девичьи темы, английский, сериал про анимэшных космических воинов, Миядзаки и… Древний Египет.

У меня аж экран потемнел перед глазами. И ты туда же, Майская! Ах, предательница. О чём же мне теперь думать?

— Пора бы тебе в постель, — в комнату зашла мама, — молока хочешь?

— Мама, — выпалил я, — мне снится мумия из Эрмитажа.

— Вот это да! Как интересно. Почему я во сне вижу только, как опаздываю на работу, и начальница швыряет в меня степлер?

Я улыбнулся. Мама погладила меня по голове.

— Давай-ка тебе вместо молока травяного чая с пустырником заварю.

И она заварила мне этот спасительный чай, и пришла почитать мне перед сном книгу про нанотехнологии, которую я одолжил у Димона. Мама читала, кажется, не особенно понимая, о чём идёт речь. А я лежал, затаив дыхание, как будто превратившись в себя маленького, того, который ждёт — не дождётся, чтобы узнать, что там дальше произошло с Буратино. Ведь мама уже давным-давно не читала мне на ночь. Я слушал её голос, и он опять, как в дошкольную старину, убаюкивал меня, размывал узоры на обоях, гасил свет, окружал мягким, ласковым покоем…

На следующий день перед первым уроком ко мне подошла Наташка.

— Вера Петровна сказала, что мы с тобой должны делать «Практику — Гид» вместе, — сказала она. В её глазищах почему-то светилась радость.

— И как мы будем это делать?

— Ну… Я могу слайды подобрать. А ты — текст. Я тебе пришлю ссылку на один сайт…

— Ладно. А презентацию потом кто будет ваять?

— Вместе будем. У информатички можно попроситься.

Я заметил вдруг, что у неё совсем белые брови, как будто выгоревшие на солнце. А может, она — альбинос?

— Не, давай у меня, — ляпнул я, и покраснел, прямо как Наташка тогда, в Египетском зале.

Накануне нашего выступления Наташка пришла ко мне домой. Открыл ей папа. Он очень галантно повесил Наташкино пальто на вешалку и предложил ей чаю. Я в этот момент пытался сделать так, чтобы мои руки не тряслись, касаясь клавиатуры. Но они немножко всё-таки тряслись, и оставляли на кнопках предательские влажные следы. Я жутко нервничал, но вовсе не из-за погребальных обрядов древних египтян. А из-за Наташки.

— Привет! Ну, как? Нашел всё? — спросила Наташка. Её брови почти светились на красном лице, и белобрысые виски немного блестели.

— Ага, — кивнул я, — садись.

И она села рядом со мной. Это было по-настоящему странно. Мы с Наташкой вдвоём в моей комнате! Она была совсем не такая, как в школе, может быть, потому, что свет здесь падал по-другому, а может, потому, что никто не маячил рядом, не швырялся рюкзаками, не орал «Буга-га!» и не говорил гнусавым голосом: «Ну ты и придурок!» Свободная от привычного школьного фона, Наташка показалась мне гораздо симпатичней. Видимо, поэтому я и не находил себе места, кружил по комнате и нёс какую-то ахинею.

Папа приготовил нам чай и спросил, не нужно ли ещё что-нибудь. Наташка ответила: «Спасибо большое, нет» и стала искать разъём для флэшки. Искала она его совершенно не с той стороны, и я подошёл, чтобы помочь ей. Она открыла папку с надписью «Презентация», и на экране материализовался не кто иной, как старина Петасе.

Однако моё сердце не ёкнуло, и коленки не подогнулись. Наверное, потому, что у меня было только одно сердце, один комплект коленок, и они уже успели наёкаться и наподгибаться в тот момент, когда Наташка позвонила в дверь.

— Как это всё-таки противно, — вдруг сказала Наташка, перетаскивая на страницу картинку с другой, незнакомой мне, мумией.

Я закрыл глаза и прошептал:

— А он мне снится…

— Что? — Наташка придвинулась поближе, и опять её бросило в красный цвет.

— Он мне снится, — ответил я.

— Кто?

— Да Петасе этот…

— Ух ты! — сказала Наташка, — и что он делает?

— Он хочет мне что-то сказать.

— Егор, так ведь это как в кино! Круто! Наверное, он хочет открыть тебе тайну своих сокровищ! Я читала, про такие случаи, когда мертвецы приходят во сне и предупреждают о чём-то.

— А знаешь, если показать его первоклашкам, они, наверное, перепугаются. Недавно Аня из первого «Б» плакала, потому что увидела в книге какую-то старушку нарисованную. Я посмотрел — ничего особенного. А она в истерике.

— А давай мы ему в Фотошопе нарисуем рожу смешную? — предложила Наташка, — И всем остальным мумиям тоже?

— Идея! — обрадовался я, — Не, давай лучше вообще нарисуем их всех в «Пэйнте», и будут у нас такие весёлые мумията, разноцветные.

Часа два мы переделывали презентацию, меняли все фотографии на забавные рисунки, и тексты тоже пришлось исправлять, потому что к радостным нашим мумиям совершенно не подходили статьи с указанного Наташкой сайта юных египтологов. Мы придумали целый комикс про то, как фараон хотел взять с собой в загробный мир всё свои вещички, и нарисовали огромный чемодан, из которого торчали кувшины, золотые блюда, книжки, бусы и зубная щётка. Процесс бальзамирования мы вообще изображать не стали, а просто нарисовали стол, на котором лежит забинтованный фараон, а рядом стоят два жреца и размахивают руками. Потом мы ещё придумали план эвакуации мумии из пирамиды. На всякий случай: вдруг фараону захочется погулять. Мы хохотали так, что папа несколько раз заглядывал в комнату и спрашивал, не налить ли нам ещё чаю…

Той ночью мне приснился такой сон. Наташка Майская раскрашивала гуашью огромную голову бога Анубиса, а голова хихикала и говорила, что ей щекотно. Позади Анубиса была дверь, и я точно знал, что если зайду туда, то увижу коричневого жреца. Я старался стоять как можно дальше, чтобы не увидеть его. А ноги мумии всё равно выпячивались из-за дверного косяка. И я вдруг понял, что ноги-то эти — нарисованные.

— Какой бред! — сказал я сам себе, проснулся и засмеялся.

Я включил компьютер и нашёл фотографию Петесе. Я смотрел на него во все глаза, но ничего не мог с собой поделать: сквозь оскал мумии проступали огромные Наташкины глазищи.

Маску долой

Вера сидела на крыльце и грызла ноготь на левой руке. Правой она набирала новое сообщение: «Ку-ку!» своей подруге Аньке. Ответного «ку-ку» не последовало: похоже, Аньке не до неё. Вера поднялась в дом, для порядка отправив ещё недоумевающий смайлик, и с неохотой взялась за приготовление ужина. Отчим приедет после работы, конечно же, голодный, а главное — без мамы, у неё срочный заказ. Вчера ей даже пришлось оставить Веру на даче одну, и вкус этой неожиданной свободы оказался удивительно сладок.

Но сегодня Вера опять превратится из взрослой, самостоятельной девушки в обычную поднадзорную девчонку. Да ещё придётся изображать из себя хозяйку. Так, что делать? Посуду помыть… нет, сначала макароны сварить, нет — в магазин! За сыром. Какие макароны без сыра?

Между тем, на вечер у Веры были планы. Светка из соседнего дома пригласила её смотреть очередную часть кино-эпопеи про вампиров. В Светкином щебете Вера уловила важное: Артур тоже приглашён. Артур, похожий на пажа из старинных сказок. Изящный, с длинными, спутанными волосами и тонкими руками. Этими руками только край мантии поддерживать или на мандолине играть. Хотя нет, он не паж, какое там! Принц! Принц Нарнии.

Ему, между прочим, уже четырнадцать. А Вере — почти тринадцать. Всего-то через какие-то жалкие полгода! Досадно, конечно, что Жанне тоже четырнадцать. И что она Светкина сестра. Если бы не Жанна, в дачной компании Вера могла бы стать авторитетом. Потому что она классно рисует вампиров и знает английский. А Жанна… Она просто красивая.

Обо всём этом Вера размышляла, пока шины её велосипеда шуршали по гладкому асфальту Луговой улицы. Немного саднило разбитое вчера колено. Кстати, надо не забыть сменить шорты на джинсы. Ведь отчим увидит, начнёт выпытывать, что случилось. Ему не понять, что коленку можно разбить, даже если ничего не случилось. На даче всякое бывает.

Вера влетела в поселковый магазин и тут же замерла: у прилавка, спиной к ней, стоял король Артур.

Она выскочила на улицу и принялась приглаживать волосы, глядя на своё отражение в слове «Бакалея». Чёрт, она в этой позорной линялой футболке и шортах с бантиками. Ах, если бы можно было, как в кино, моментально переоблачиться в модный наряд. Щелчок пальцами, и Вера — королева всех подиумов.

— Салют! — сказал Артур.

— А, привет, — едва глядя на него, ответила Вера.

— Идёшь сегодня к Жанке?

— Ага.

— Ну давай.

Вера постояла еще немного у дверей, глядя вслед уплывающей лохматой шевелюре. К Жанке! Почему не к Светке-то? Они же вместе живут. Понятно, почему. Светке-то одиннадцать. По сравнению с Артуром она вообще — только что из подгузника. Жанна его пригласила смотреть кино, не Светка.

Пошёл отсчёт Вериной второй недели в Тярлево. Они сняли дом у отчимова друга, который уехал в Испанию до сентября. Мама решила, что это лето Вера проведет, как записано в хороших детских книгах — на даче. Свежий воздух, овощи-фрукты, книжки. Через месяц должна была на неделю приехать Аня. А пока приходилось как-то жить без лучшей подруги и без Интернета, потому что нет-бук позарез был нужен маме в городе.

Телефонный Интернет Вере не нравился. В нём неудобно было грузить фотки. Да и чужие статусы читать — дело тоскливое. «Я в Египте!», «Оторвались по полной!», «Йоу! Кто со мной на пляж?», «Ещё по суши?» и так далее. А что Вера напишет? «Я на даче с отчимом». Супер! Так что даже хорошо, что нет-бук в городе.

Вернувшись, она поставила на плитку кастрюлю с водой и принялась за посуду. К счастью, год назад в доме установили водогрей. Соседи вон до сих пор таскают воду из колонки. И домишко у них — из тех немногих, которые дожили до сего дня, не ведая о том, что такое стеклопакет.

Там живёт Катя, ей уже, наверное, семнадцать. Вера видела её всего раз, в магазине. Она ни с кем с улицы не общается. Жанна и Светка назвали Катю «сушка с плесенью». Вере это сразу не понравилось. Вообще Жанна ей не понравилась сразу!

Вода забулькала, Вера метнула туда макаронные трубочки, тут же вспомнив, что забыла посолить.

Солонка досталась им от хозяев дома. Такой деревянный бочонок с дырой на крышке. Приспособление, подходящее только для того, чтобы съесть с кем-то на пару пуд соли.

— Ой! — Вера и глазом не успела моргнуть, как в макароны обрушилась белая лавина.

Что теперь делать? Слить воду? Или потом промыть макароны?

Вера задумчиво поболтала в кастрюле шумовкой. И тут же в кармане запрыгал мобильник.

— Вера, привет! Открой ворота.

Приехал! Макароны не доварены, посуда не домыта. Вера нажала кнопку в прихожей и сбежала с крыльца. Через минуту отчим уже выходил из автомобиля.

Чёрное колесо наехало на воланчик для бадминтона. Ажурный уголок съёжился под шиной, словно крыло мёртвой бабочки.

— Здрасьте, Виктор Сергеевич.

— Что с коленом?

Чёрт! Забыла надеть джинсы.

— Ничего особенного. Так, поцарапалась.

— Интересно, это как же можно так поцарапаться?

— С велосипеда навернулась.

— Когда?

— Вчера. Вечером. Ехала из парка…

Вера запнулась. Отчимова челюсть задвигалась вправо-влево.

— А что ты делала вечером в парке?

— Ну как… Гуляли мы. С девчонками.

— Вера, мама тебя просила одну не гулять.

— Так с девчонками!

— Вера, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Мало ли кто бродит в парке ночами.

Вера промолчала. Они поднялись в дом. На плитку с шипением выливалась вода из кастрюли.

После того, как отчим с непонятным выражением лица съел макароны (отказавшись от сыра), Вера решила поднять вопрос о сегодняшнем вечере.

— Эээ… Я скоро собираюсь в гости.

— Да? А кто пригласил?

— Девчонки.

— Те, с которыми ты гуляла ночью в парке?

— Не ночью, а вечером. Да, те. Они с Круговой улицы.

— Что, день рождения у кого-то?

— Нет, кино будем смотреть.

Виктор Сергеевич встал. Он был большой, грузный, с едва заметными, но многообещающими залысинами. Глаза — тёмные, с густыми, как щётка ресницами, умели смотреть так пристально, что становилось не по себе.

Вера не часто оставалась с ним наедине. Мама вышла замуж год назад. Виктор Сергеевич много работал, а по выходным почти всё время «выводил в свет маму». У Веры были свои дела, и её это вовсе не тяготило. Но в те редкие моменты, когда они оставались наедине, она чувствовала какое-то напряжение, скованность, как будто они не могли общаться, как все нормальные люди. Словно бы им нужно было разговаривать через резиновую маску.

— Во сколько?

— В девять.

— Вер, в половине одиннадцатого дома — как штык.

— Но…

— Вера, мама будет недовольна, что ты всё время где-то пропадаешь. Мальчики приглашены?

— Один.

— Ну вот, тем более.

«Виктор Сергеевич у нас строгих правил», — говорила мама. И еще про старую закалку, которая отчего-то гораздо лучше новой.

Вообще-то Вере нравилось, что у неё появился отчим. Мужчина в доме — это хорошо. Перемены — тоже хорошо. Но к ним, оказывается, очень непросто привыкнуть…

— Ладно. А завтра погуляем в парке? Во дворец сходим. С тебя — завтрак, с меня обед и ужин, — сказал Виктор Сергеевич.

— О-кей.

Вера ушла в свою комнату. Тут позвонила мама.

— Верунь, всё хорошо? Приехал Виктор Сергеич?

— Ага. Я уже его покормила.

— Молодец. Ты с ним…поласковей. Ладно?

— Ну как — поласковей?

— Слушайся его, не спорь, не бурчи.

— Угу.

— Я приеду послезавтра, может быть, получится даже днём, а не вечером.

— Угу.

— Вера, будь умницей. Слушай, он…ему трудно, он стесняется, учти.

Вера села на кровать. Стесняется? Что-то по нему не похоже. Привык на работе командовать, и дома продолжает…

Она посмотрела на экран телефона. Ой, чёрт! Уже столько времени! Пока она разбиралась в семейных отношениях, перевалило за восемь. Из-за того что летом над Петербургом и близкими к нему дачами небо не окрашивается в чёрный ночной цвет, без часов понять, когда наступает вечер, очень трудно.

Вера дёрнула на себя дверцу шкафа, и на неё тут же свалились ненужные майки. А нужная майка, как назло, торчала из корзины для грязного белья. Вера натянула джинсы, сняла с вешалки блузку в клеточку, зачесала волосы в хвостик. Потом избавилась от хвостика и от блузки, надела мятую тунику с надписью «Very cool» и вышла из своей комнаты. Телефон в кармане возвестил о прибытии смс-ки. «Как оно там? Приехал?» — спрашивала Анька.

— Ну надо же, вспомнила обо мне, наконец, — пробормотала Вера.

«Иду смотреть «Рассвет». Отчим отмокает», — написала она и сопроводила свои слова озорным смайликом. Смайлик подмигивал, давая неверной подруге понять, что Вера прекрасно справляется со всеми трудностями сама.

«Твой МЧ там?» — отвечала Аня, которая, конечно, была в курсе всех передвижений Артура по посёлку Тярлево.

«Если бы мой», — вздохнула Вера, в ответ посылая своё «Ага» и растерянный смайлик.

«Удачи!» — пришло в ответ.

— Вера! Ты что, уже уходишь? — в дверях возник Виктор Сергеевич.

— Ну да.

— Телефон с собой?

— Угу.

— Ну ты помнишь, как мы с тобой договорились?

— Угу.

Вера выскочила из дома, мгновенно взлетела на велосипед и поскорее вырулила с участка, пока отчим не придумал ещё чего-нибудь педагогическое. Ей захотелось проехаться вдоль парка, собраться с мыслями.

Летний вечер, такой, каким он должен быть, обнимал Веру со всех сторон. Ещё не остывший асфальт отдавал тепло воздуху, о щёки иногда хлопались неповоротливые насекомые, деревья едва двигали тяжёлыми от обилия листьев макушками. Над посёлком звенели кузнечики. Звон перекатывался волнами, становясь в разных уголках Тярлево то тише, то громче. Вера вдыхала запахи лета, и невольно забывала обо всём тревожном. Ведь для того-то и созданы белые ночи, чтобы успокаивать, отгонять страхи и сомнения.

Крайняя улица подступала к парку и тянулась вдоль ограды, а за ней таинственно темнели деревья. Казалось, что под ними находится путь в сказочное королевство… Вера остановилась у запертых ворот. Здесь они вчера перелезали через ограду, и она неудачно приземлилась на коленку. А всё из-за того, что Жанна зловещим шепотом сказала, что в парке, наверное, водятся вампиры. Светка завизжала, а Вера поторопилась, хотя и ежу было понятно, что вампиры в Павловском парке — это полная ерунда. Светка сорвала подорожник и приложила к Вериной коленке. А Жанна только посмеялась, сказав: «Бесполезняк».

Жаль, что с ними не было Артура. Он вчера не захотел идти гулять. Наверное, решил, что с ними скучно. Артур ведь — мозг, он ходит в какой-то дискуссионный клуб и ведёт свой блог. И правда, слушать про то, как Жанна отдыхала в турецком пятизвёздочном отеле, даже Вере было не очень интересно. Но зато они пробрались в закрытый парк! Вера совсем не расстроилась из-за коленки. Как здорово было гулять белой ночью и знать, что дома никто не психует и не считает минуты до её прихода.

Вера стояла у ворот, вглядываясь в густую темноту между деревьями. Вот бы очутиться здесь вдвоём с Артуром. Настоящее приключение, как у Беллы с Эдвардом из «Сумерек».

Вера снова оседлала велосипед и направилась на Круговую улицу. Светка, Жанна и Артур уже сидели на крыльце, из Жанниного телефона ритмично выталкивалась музыка, заглушая кузнечиков.

— Хелло! — поприветствовала Веру Жанна.

— Привет! — улыбнулась всеми брекетами Светка, а Артур всего лишь кивнул, на мгновение подняв глаза.

Вера почему-то сникла.

— А кто еще будет? — спросила она.

— Никто. Паша не приехал еще. Знаешь Пашу со Школьной?

Вера покачала головой.

— Он вообще крутой. У него группа своя, — сказала Жанна, — Мы с ним прошлым летом тусили.

Это она специально для Артура. Чтоб проверить, ревнует ли он. Но Артур, даже если и ревновал, то никак этого не обнаружил.

— А чего играют-то? — спросила Вера.

— Панк-рок. И всякую ещё неформальщину.

— А ты принесла что-нибудь? — спросила Светка.

— Чёрт, забыла, — спохватилась Вера.

— Эх, ты… Ну ладно, мы тебе не дадим с голоду умереть. Вон там чипсы, джин-тоник, кола.

Вера взяла баночку джин-тоника, холодную и влажную. Потом поставила обратно и открыла бутылку с колой. Артур поднял свою банку, приглашая всех чокнуться.

— За каникулы! — сказал он.

Светка тоже взяла джин-тоник, но Жанна заметила и сказала:

— Ты чего?

— А что? Тебе можно, а мне нет, да?

— Да, — Жанна отобрала джин-тоник и сунула Светке колу. Светка порывисто вскочила, ушла в дом.

— Глупое утятьице, — хмыкнула Жанна, прихлёбывая из банки, — ты не пьёшь, Вер?

— Не, у меня отчим приехал, — сказала Вера, хотя не пила она вовсе не из-за отчима, а просто потому, что ей это не нравилось.

Повисла пауза. Как нарочно, очередная песня из Жанкиного телефона тоже смолкла, и на мгновение их снова окружили уютные ночные трели.

— Что смотреть-то будем? — спросил Артур.

— Как — что? «Рассвет», — ответила Жанна.

— А больше ничего нет? — вздохнул Артур, — девчачье кино.

— Я же тебе по телефону сказала, что мы «Сумерки» смотреть собираемся!

— Ладно, — буркнул Артур, — чешуя это, конечно.

Светка показалась в дверях, всё ещё надутая, но уже не серьезно, а больше для вида.

— Ну, вы идёте, или как?

Они поднялись по старой лестнице с кособокими перилами на второй этаж. Комната Жанны была прямо под крышей, и казалась очень маленькой из-за скошенного потолка. На полу лежал матрас, рядом стоял стол с ноут-буком, а со стен на них утомленно взирали Роберты Паттинсоны в разных позах и костюмах. Один даже загибался на потолок, потому что был очень высоким, почти в натуральную человеческую величину.

Жанна с гордостью похлопала загнутого Паттинсона по коленке.

— Мне его в кинотеатре отдали после того, как фильм прошёл.

— Как это ты их упросила? — удивилась Вера.

— А вот, — загадочно повела плечом Жанна, намекая на какие-то могущественные связи и скрытые достоинства.

— Плюхайтесь, — распорядилась Светка.

Жанна подождала, пока все окажутся на матрасе, и села рядом с Артуром. С другой стороны его подпирала Светка, а Вере досталось место с краю.

— Так ты его уже смотрела? — спросила Вера Жанну.

— Конечно. Два раза. Артур, а ты же не видел?

— Нет. Я смотрел первую часть, так себе. Мне гораздо больше нравится «Интервью с вампиром».

— Это же старьё. Ты еще «Дракулу» вспомни, — усмехнулась Жанна. — А вот мы с Верой любим «Сумерки»!

Вера кивнула. Не то, чтобы она была фанаткой, как Жанна. Но все части саги о вампирах нашего времени собиралась смотреть исправно.

Начался фильм. Артур, как единственный представитель мужского пола, не мог не отпускать комментарии по ходу действия. Ведь только девчонки, помешанные на смазливых и накачанных звездах, могут принимать эту чешую всерьёз! Вера с Жанной прыскали со смеху. Вернее, Вера прыскала, а Жанна ещё каждый раз хлопала Артура по плечу. «Ну вот, музей восковых фигур ограбили», «да куда ты лезешь, кретин? Это же вам-пи-ры!», «папаша неслабых нервов», «не, ну это робот в юбке, вы уж меня извините, она замуж выходит, что такая кислая?» и так далее. Накануне первой брачной ночи Беллы и Эдварда Артур тактично удалился, так что Жанна, Светка и Вера смогли без помех насладиться нереальной красотой происходящего на экране.

Вернувшись, он почему-то шепнул Вере: «Двигайся» и сел рядом, почти вплотную. У Веры тут же вспотели ладони. А Жанна посмотрела на Веру совсем вампирскими глазами.

В конце фильма все плакали. Ну, кроме Артура, конечно. Он талантливо изображал храп. Поэтому качественно прослезиться у Веры не получилось.

— Супер, вообще! — сказала Жанна.

— Супер, — поддакнула Светка.

А Вера посмотрела на телефон и подскочила. Три непринятых вызова от отчима. Одиннадцать часов. Конечно, она же выключила звук, дурища!

— Я побегу, спасибки за все, — она рванула вниз по лестнице, даже не оглянувшись.

Хотя ей-то хотелось пройтись до Луговой в компании Артура! Ведь Жанку бы точно уже не отпустили из дома… Ну почему отчимы сваливаются на голову в самые важные жизненные моменты!

— Вера, это неправильное поведение, — сказал сухо Виктор Сергеевич, в которого Вера чуть не врезалась, выскочив за калитку Жанкиного забора.

— Простите, я звук выключила! — выдохнула Вера, покрываясь мурашками от макушки до пяток.

Непонятно, что он будет делать… Что ему можно и что ему следует делать? Ведь он ей не папа, как ни крути. Только папа имеет полное право накричать, лишить карманных денег или ещё как-нибудь наказать за проступок. И Виктор Сергеевич об этом догадывается. Он не кричит. Напротив, он просто перестаёт замечать тебя, будто ты не живой человек, а старая наклейка на стене. Однажды Вера уже превращалась в наклейку, и это было очень неприятно. Лучше бы уж кричал, как папа.

Папа, который давным-давно ни на кого не кричит.

Тихо-тихо шуршали шины по асфальту. Колесо крутилось рядом с Вериной разбитой коленкой, внизу вхолостую вращалась педаль, велосипед ехал медленно и понуро. Отчим шёл рядом. Вера сама не заметила, что вцепилась в руль изо всех сил.

— Вера, я тебе доверяю, считая тебя взрослой. Но ты ещё не выросла, видимо.

— Простите, если бы я не выключила звук, я бы успела!

— Но почему ты его выключила? Тебя важнее кино, чем наша договорённость?

— Нет…

Они снова говорили через резиновую маску. Виктор Сергеевич не сердился, он просто недоумевал. Но какой же уверенный был у него голос! Голос человека, чья правота никогда не подвергалась сомнению. Конечно, он же директор института.

Дома, когда Вера уже умылась и пришла буркнуть «спокойной ночи», отчим сказал:

— Вера, давай ты мне пообещаешь, что больше такого не будет.

Вера с радостью пообещала и поскорее убежала в свою комнату. Там она послала смс-ку Ане, ответа снова не дождалась и уснула в раздумьях о том, почему же Артур сел с ней рядом.

На следующее утро Вера встала пораньше, сделала горячие бутерброды и заварила чай в стареньком чайничке с треснутой крышкой. Из окна кухни она видела, как Виктор Сергеевич приседает и кланяется кусту шиповника. Он разводил свои большие руки в стороны, гнулся вправо-влево, и выглядело это почему-то очень смешно. Вера даже фыркнула в полотенце… Хотя что особенного в том, что люди делают зарядку? Ничего особенного. А смешно.

После завтрака отчим сказал:

— Ну, погодка сегодня — самое то. Едем в парк?

— Ага.

Вера повесила через плечо сумочку с фотоаппаратом, надела кепку и тёмные очки. Теперь она похожа на Беллу из «Сумерек», это уж точно!

В парк они въехали через боковые ворота, заплатив за билет, хотя Вера была убеждена, что для жителей Тярлево парк — вроде собственного сада. Кое-где в ограде были разомкнутые прутья, но этот путь, конечно, для другой компании. Виктор Сергеевич поехал первым, и Вера с чистой совестью включила музыку: когда едешь на велосипедах, можно и не разговаривать. Миновав Круг белых берёз, Виктор Сергеевич обернулся и открыл рот. А потом закрыл. И снова открыл. Вера сдёрнула правый наушник. В левом продолжала играть песня про несчастную любовь.

— Что? — крикнула она.

Виктор Сергеевич поравнялся с Верой и недовольно сказал:

— Вообще-то невежливо слушать музыку, когда ты с кем-то гуляешь.

— Но мы же не гуляем. Мы катаемся, — ответила Вера и покраснела.

— Я спросил, куда бы ты хотела поехать.

— Всё равно. К дворцу можно, — пожала плечами Вера.

Оказавшись сзади отчима, она стала снова слушать музыку. С ней всё вокруг преображалось и казалось исполненным тайного смысла. Того смысла, который делает жизнь небесполезной и увлекательной, даже когда тебе почти тринадцать.

Они проезжали мимо медленных пешеходов, детей в колясках и без, мужчин и женщин в сандалиях и панамах. Все они казались маленькими по сравнению со старыми деревьями, замершими вдоль аллей. Жёлтая футболка Виктора Сергеевича потемнела на спине: солнце переключилось на летний режим. Быстро-быстро мелькали его ноги на педалях, быстро-быстро стучали под колёсами мелкие камушки. Было хорошо, легко и свободно, и несчастная любовь звенела в ушах.

Проехали мостик с фигурами серых кентавров, сильно подточенных временем. Потом свернули у заводи, где плавали в обе стороны коричневые утки, миновали круглый Храм Дружбы (кого? с кем?), и вот уже на холме замаячили жёлтые стены, разграфлённые колоннами — Павловский дворец.

На подступах к дворцу Виктор Сергеевич спешился и снова открыл-закрыл рот. Поймав лунатичный взгляд Веры, он жестом показал ей на железную оградку. Вера выключила музыку. Велосипеды решено было оставить внизу, пристегнув замками к оградке. Потому что тащить их по лестнице со львами никому не хотелось.

Лестница со львами! Внизу стоят чёрные, чугунные, наверху сидят белые, мраморные. Белый через плечо оглядывается на чёрного. Вот на этом, правом, сидит пухлощёкая четырёхлетняя Вера, по-хозяйски хлопает его, говоря: «Хороший лёва». А лев тоскливо выглядывает из-под детской панамки в зелёный горошек. Голос мамы: «Ну зачем это, Слав?» Голос папы: «Ему идёт». Да, это видео она давно не смотрела. Папа, когда еще жил он на свете, стоял именно здесь, и на этого льва нахлобучил Верину панамку. Домашнее видео. А где, интересно, теперь камера? Они же перестали снимать с тех пор, как папа… Наверное, Верино самое первое сентября всё ещё хранится внутри камеры, на флэш-карте. Единственное первое сентября с папой.

Почему она забыла об этом и приехала сюда с Виктором Сергеевичем? Вера даже рассердилась. На себя, на него и на папу. Давно она уже не сердилась на него. Она забыла вообще, как это — на папу сердиться.

Вера стала взбираться наверх по каменному парапету, а не по лестнице. Тело вспоминало давно утраченные движения, неуклюжие, детские.

Отчим уже ушёл дальше, к дворцу. Он хотел посмотреть, какие там сейчас выставки.

Вера поднялась наверх и устало прислонилась к белому, в трещинах, льву. Старенький, беленький, сколько детей на тебя успело забраться за эти годы, века?

Виктор Сергеевич показался из-за угла, он оглядывался кругом: не видел её. Не заметил, что отстала. Она, сложив ладони раковиной, приготовилась крикнуть: «Эй!», потом подумала, что это неуважительно. Ну а кричать «Виктор Сергеевич» вообще страшно неудобно, даже рот не открывается на такие длинные, совсем не «кричальные» слова. Есть одно короткое, удобное для зова слово. На букву «п». Только Вера его давно не говорит, и забыла, как оно произносится. Сколько всего забыто, сколько еще забудется?

— А, вот ты где… Может, всё-таки зайдем? Посмотрим интерьеры. Давно не был. Так, понятно, по лицу вижу, что интерьеры — это не твоё. Тогда что — обратно?

Вера пожала плечами. Пусть поймёт, что ей не хочется больше с ним гулять.

— Я знаю, куда мы поедем. К Мавзолею супругу — благодетелю.

— А, это где кусты такие красные и готично так?

— Как, говоришь?

— Ну, мрачно. Красиво, в общем.

— Но сначала перекусим.

Вера улыбнулась. Действительно, в животе уже урчало. Виктор Сергеевич достал из сумки банан и протянул Вере. Пока она ела, он что-то рассказывал про парк, но Вера не слушала. Потом они выпили напополам бутылку минералки и закусили её шоколадкой. Вера засмотрелась на пьедестал статуи, стоявшей возле скамейки. С него на них злобно взирало рельефное лицо солнца. Неприятное такое лицо, хоть и с лучиками. Оно слегка напоминало Виктора Сергеевича, когда он не в духе.

— … вообще-то там всегда летом появлялись заросли, но тем летом они были просто какие-то невероятные, настоящие джунгли. Представляешь себе джунгли из таких вот цветов?

Вера заморгала, машинально повернувшись в ту сторону, куда показывала рука Виктор Сергеевича. Там, у ног белоснежной статуи пестрели не слишком-то высокие цветки. Она вдруг поняла, что отчим рассказывает ей про своё детство и навострила уши.

— Ну так вот, и вымахали они, значит, выше меня. Причём выше меня нынешнего. То есть настоящие такие джунгли. Мы с ребятами там протоптали ходы, как в лабиринте, и играли в индейцев. А один мальчик, Стёпа, из крайней парадной, был глухонемой. И он как-то раз за нами увязался и заблудился в этих зарослях. Сутки его искали.

— Сутки? Не может быть!

— Точно. Ну, может, и не сутки. Но помнится, что очень долго. Он там заснул. дозваться не могли — не слышал ведь.

— И что потом с ним стало?

— Да ничего. Джунгли наши, правда, сразу все скосили под корешок.

— А у нас на даче тоже раньше росли эти цветы. Там, где сейчас бочка стоит.

Вера обнаружила, что они уже спустились обратно и прошли мимо льва без панамки, а она и не заметила. Велосипеды послушно ждали их у оградки.

Дальше они ехали рядом, потому что Виктор Сергеевич стал ещё рассказывать про своё детство, про папу — военного, про первый полёт на самолёте, и Вере даже не хотелось заткнуть уши несчастной любовью. Речь как-то зашла о кружках, в которые маленький Виктор Сергеевич ходил в школе. К Вериному удивлению, он посещал театральный!

— Да ладно! — Вера даже затормозила.

— Один раз я даже играл главную роль. Маугли, — сказал Виктор Сергеевич с неподдельной гордостью в голосе.

— А фотки есть? — спросила Вера, силясь представить себе отчима в образе.

— Не знаю… Может быть, у моей мамы. Спрошу у неё, когда буду звонить.

Вера ещё не познакомилась со своей приёмной бабушкой. Честно говоря, ей вообще не приходило в голову, что у Виктора Сергеевича есть родители. Как будто он всегда был вот такой, грузный и с залысинами. Кажется, мама что-то рассказывала… Но, наверное, в тот момент Верины уши были заняты музыкой.

— А у папы… А папа… — спросила она и вдруг поняла, что не знает, как задать такой простой вопрос — есть ли у человека папа.

И ещё — что папы, видимо, нет.

Виктор Сергеевич покачал головой.

— Давно уже. Мне четырнадцать было. Ну что, едем?

Виктор Сергеевич резво крутил педали, Вера держалась сзади, в её голове ехали смутные мысли, не то печальные, не то ли радостные.

Так они добрались до той части парка, которая напоминала первозданный лес. Никаких статуй, гротов, каскадов, только ёлки, лопухи и стянутые ряской пруды.

Постояли на ступенях Мавзолея, Вера ухнула, чтобы послушать эхо за решёткой, где плакала мраморная женщина. Виктор Сергеевич не преминул сообщить, что на барельефе — дети Павла и императрицы Марии Фёдоровны. Плачущие дети. Ну понятно, чего же им радоваться, если папа умер. Виктор Сергеевич как-то вдруг поперхнулся, когда про детей сказал, и позвал Веру ехать дальше.

«Переживает», — подумала Вера.

Когда они проезжали мимо руин какого-то сооружения, сложенного из серых камней, Вера вдруг заметила наверху, там, где когда-то была крыша, знакомую фигуру. Затормозив, она крикнула:

— Светка!

Из-за каменного выступа появились Жанна и Артур. У Веры пересохло во рту. Гуляют! Без неё! В парке! Хорошо, что не вдвоём. Но Светка могла сама за ними увязаться…

— Привет! — крикнула она и подъехала поближе. Потом бросила взгляд на Виктора Сергеевича. Тот остановился, но был готов сию же минуту рвануть дальше.

Мгновение они смотрели друг на друга. А потом Виктор Сергеевич сказал:

— Вер, только не сильно задерживайся. Скоро обедать.

Вере показалось, что он улыбнулся. Она кивнула, соскочила с велосипеда, положила его на траву и стала спускаться вниз, по вытоптанной добрыми людьми тропинке, прямо к руинам. «Хорошо!» — подумала она про Виктора Сергеевича. «Плохо!» — подумала она про Жанну и Артура.

— А ты откуда? — спросила Жанна, даже не поздоровавшись.

— Мы катались по парку.

— Залезай, — махнул ей Артур.

И Вера тут же забралась наверх, очень быстро и ловко, чувствуя в себе необыкновенную лёгкость.

— Давайте я вас сфоткаю, — она достала фотоаппарат и поймала в экран всех троих.

«А потом скадрирую Артура и отправлю Аньке».

— Высоко здесь, — сказала Светка.

Она держалась за стену, тогда как Артур и Жанна стояли спокойно и обсуждали какого-то Петрова. Вере было немного страшновато: всё-таки высота, как на втором этаже жилого дома.

— Да нет, не высоко, — неожиданно для себя произнесла она.

Артур улыбнулся.

— Ты бы могла спрыгнуть? — вдруг спросила Жанна.

— А ты? — парировала Вера.

— Тут реально можно ногу сломать, — сказал Артур, — если неудачно приземлиться.

— Там песок внизу, — сказала Вера.

Девочки смотрели друг на друга, не отрываясь. Жанна вдруг подошла к самому краю.

— Жанка, не надо, ты что? — возмутился Артур.

— Не надо! — взвилась Светка.

«Что это творится?» — подумала Вера, и тут Жанна спрыгнула. Красиво так, легко. Приземлилась на ноги, а потом свалилась на бок. Но сейчас же задрала голову и крикнула:

— Тут же песок! Мягко!

— Больная! — выдохнул Артур.

Но не просто так, а с уважением.

Жанна встала, и Вере стало понятно, что она тоже должна спрыгнуть, иначе не видать ей Артура, как своих ушей. Ведь Жанка смелая, а Вера — трусиха. И он это сейчас же поймёт! Она положила фотоаппарат на камень и шагнула, быстро, чтоб не успеть подумать. Там песок. Там песок. Не страшно.

До чего же страшно!

Вера приземлилась на корточки, руками в этот самый песок. Что-то вонзилось в подбородок, и от боли стало на секунду нечем дышать. А ещё она прикусила язык. Но всё-таки, как и Жанна, подняла голову и крикнула:

— Да вообще не страшно.

То есть ей показалось, что крикнула. На самом деле просипела.

Подбородок потеплел. Вера схватилась за него, посмотрела на грязную руку. Ну вот, кровь… Откуда? Она села, пытаясь прийти в себя. Голова гудела, и сердце билось очень быстро.

И вот вокруг неё уже стоят все трое.

— Давай-ка домой, надо рану промыть, — сказал Артур.

Какую рану?

— А что там? — спросила она, глядя на него снизу вверх.

Артур помог ей встать. Он подал ей руку! И она не стала её отпускать, даже когда оказалась на ногах.

— У тебя язычок молнии, наверное, коленом к подбородку прижало. На, зажми, а то кровь течёт, — и он протянул ей бумажный платок.

— Ну и дуры вы, зачем прыгали? — заныла Светка.

А Жанна, наверное, кусала локти с досады. Ведь героиней в итоге оказалась Вера, а вовсе не она! Впрочем, Вера не видела Жанниных локтей, потому что Артур потащил её очень быстро наверх, усадил на багажник её же собственного велика, а сам сел за руль. И когда они тронулись, Вера со всей силы уцепилась за Артура левой рукой, ведь правой она прижимала к подбородку платок. Её трясло. Она была счастлива.

А вот Виктор Сергеевич, напротив, почернел, как туча, едва увидев Веру с кровавым платком. Самое интересное, что он не сказал: «Как это тебя угораздило?» или «Что это такое?», а почему-то спросил Артура: «Куда ты смотрел?», как будто Артур был взрослым и в его обязанности входил присмотр за маленькой девочкой Верочкой.

Артур что-то промычал и махнул Вере, а она пролепетала:

— Спасибо, что довёз.

— Где тут больница? — вскричал Виктор Сергеевич и тут же залез в машину.

Он был прямо сам на себя не похож. Куда вдруг девалась его уверенность?

— В Павловске, — ответил Артур.

Он присел и выдернул из-под колеса воланчик для бадминтона.

— Так, Вера, едем! Где твои документы?

— Не знаю.

— Слушайте, у вас же врач рядом живёт! — сказал Артур.

— Где?

Артур указал воланчиком на соседний участок. Тот самый, где обитала Катя.

— Сюда недавно моя мама ходила, — объяснил он, — когда соседке стало плохо.

— Пошли, — сказал Виктор Сергеевич.

И Вера послушно двинулась за ним. Странное дело, Артур — тоже. Наверное, потому что знал про врача, а они не знали. Вера прижимала к подбородку мокрую тряпку и думала: а что, если будет шрам? Из-за этой дурацкой Жанки она на всю жизнь останется уродиной со шрамом! Хотя при чём тут Жанка, никто же не заставлял Веру прыгать. На глазах тут же выступили слёзы. Очень-очень захотелось к маме.

Делегация вступила на территорию трухлявых и тут же распугала кур. Белые и пёстрые, они разбежались в разные стороны, чтобы укрыться в цветочных джунглях. Виктор Сергеевич постучал и вдруг понял, что он не знает, как зовут потенциального спасителя Веры. И повернулся к Артуру.

— Здравствуйте, — сказал Артур, потому что он тоже не знал, как зовут спасителя.

На крыльцо вышел широкий мужчина в спортивных штанах, похожий скорее на грузчика, чем на доктора. Виктор Сергеевич рассказал, что у Веры рана, документы непонятно где, и не мог бы любезный сосед её посмотреть.

— Где рана? — спросил Катин папа.

— На бороде, — ответил Виктор Сергеевич, — в смысле, на подбородке.

— Сейчас. Присядьте, — сказал хозяин вполне врачебным тоном и через секунду принёс железный чемоданчик, где нашлись бинты, пластыри, банки и склянки. Верина рана была обработана и найдена недостойной зашивания, но её нужно было заклеить, чтобы края соединились. Вера, задрав голову, как могла, скашивала глаза, чтобы увидеть, не ушёл ли уже её рыцарь, но видела только куриный хвост, торчавший из кустов.

Когда она опустила голову, то увидела, что Артур разглядывает большой ноут-бук, стоявший на раскладном столике возле дома. Рядом лежали планшет и журнал Biochemistry. Поймав заинтересованные взгляды, врач сказал:

— Это всё Катькино. Она пишет работу на конкурс. Мы её на дачу привезли, тут, на воздухе, думается лучше. Если выиграет, поедет на полгода в Германию.

— Ого! Молодец, — похвалил Виктор Сергеевич.

Непременно надо об этом Жанке рассказать. Пусть не называет Катю сушкой. Сама-то Жанка, небось, ни одной книги нормальной не прочла.

Потом Виктор Сергеевич долго тряс соседу руку и приглашал на шашлыки. А Вера смотрела на Артура. Эх, была не была…

— Пошли к нам обедать? — спросила она и почувствовала, что опять дрожит.

— Пошли, — ответил Артур.

Пришлось снова изображать хозяйку, но это оказалось совсем не так трудно, как вчера вечером. Вера делала салат и жарила яичницу, поминутно выглядывая в окно, где Виктор Сергеевич с Артуром собирали теннисный стол. Она, конечно, тут же пожалела о том, что до сих пор не научилась играть в настольный теннис. А то бы показала Артуру, какая она крутая.

Потом Виктор Сергеевич вытащил на улицу стулья, теннисный стол превратился в обеденный, и они сели есть прямо на улице, шурша ногами в траве. Артур рассказывал про дискуссионный клуб, в который он ходит, и про свой блог, и Вера забывала подносить ко рту вилку. Виктор Сергеевич, после того, как выяснилось, что Верина рана — не смертельная, как-то подобрел. Он общался с Артуром очень свободно, словно они были сверстники, и Вера чувствовала, что Артуру это нравится. А ей нравилось, что Артур сидит у них в саду, и пусть бы подгоревшая яичница никогда не кончалась, и одуванчики под столом оплели бы кроссовки Артура, чтобы он никуда не ушёл.

После обеда Виктор Сергеевич внимательно посмотрел на Веру и почему-то предложил:

— Может, в карты?

— А почему не в теннис? — спросила Вера.

— А я не умею в теннис, — сказал Артур.

Часа два они резались в «дурака» — король Артур, принцесса с заклеенным подбородком и совсем расслабившийся Виктор Сергеевич. Вера всё время проигрывала, Артур объяснял ей, что она делает не так. Вера смеялась.

— Ребята! Сюрприз! — послышался вдруг голос.

Вечером, лёжа в кровати, Вера написала Ане: «Супер-день! Мы с А. подружились. Я распорола себе бороду молнией. Отчим отмок. Мама приехала!!!».

Аня ответила: «Круто!» и три смайлика. Вера повернулась на бок и стала шёпотом тренироваться. Она говорила одно короткое слово на букву «п», которое давно отвыкла произносить.

Пятнадцать

Посвящается Нонне Колотовой

…О, там обиды велики, победы хрупки, но утешают пустяки: косынки, юбки. Там каждый взгляд, что бросил он, и вздох невнятный с подругами обговорен тысячекратно… Марина Бородицкая

До школы еще целых две с половиной недели! Восемнадцать дней свободы и безделья. Жаль, что каникулы уже почти закончились, а ничего выдающегося так и не произошло. Врал, должно быть, гороскоп, который перед отъездом на свою чудесную дачу прочитала Полине лучшая подруга Наташка. Гороскоп обещал лето, насыщенное событиями, и важную встречу, способную «изменить всю вашу дальнейшую жизнь». Укладывая чемодан, Полина говорила себе: «В гороскопы верят только наивные и недалекие люди». Но здравому смыслу вопреки, в голове таилась мысль о том, что обещанная встреча, конечно же, осталась на сладкое, и Полине будет, чем похвастаться Наташке первого сентября. Хотя Наташку все равно не переплюнешь, с её-то металлистами.

Полина ещё вчера составила список вещей, которые нельзя забыть, и теперь с удовольствием ставила в нём крестики. После самой важной вещи — дневника — в списке значилось Наташкино письмо. Его было категорически запрещено читать до того, как тронется поезд, о чем предупреждали надписи на конверте — «very important» и «ни в коем случае не читать до поезда!!!». Полине, конечно, ужасно не терпелось узнать, что в письме. Оно должно было содержать отчет о дне рождении Андроида. Полина даже посмотрела послание на свет, надеясь хоть что-нибудь разглядеть. Но, увы, Наташка, как обычно, сунула в конверт сложенный в многослойную гармошку лист миллиметровки (на даче был неиссякаемый запас розовой миллиметровки, служившей для разных целей, от заворачивания бутербродов до разжигания костра). Полина вздохнула и сунула письмо в рюкзак. Подумать только, она теперь целых две недели не сможет связаться с Наташкой. А за это время такое может произойти! Например, встреча судьбоносная.

На радио началась песня из фильма «Цвет ночи»[1]. Полина прибавила звук, схватила авторучку с деревянной кошачьей головой — микрофон — и вскочила на стул. Лишь в таком положении можно было отразиться в зеркале во весь рост. За сборами она совсем забыла про новую стрижку. Никто еще не видел, как Полина подстриглась, коротко-коротко, под мальчика. И сделала то, о чем мечтала почти полгода — осветлила несколько прядок на макушке. Полина радовалась своей прическе, и вместе с ней радовались тысячи её фанатов, они были в восторге от нового имиджа Полины, которая, пела, протягивая к ним руки: «Бат ю хайд бихайнд зе кала ов зе наАААйт!»

В тот самый миг, когда в зале был готов разразиться шквал аплодисментов, открылась дверь. В комнату заглянула бабушка и возопила:

— Полечка! Что ты с собой сделала?

Ладони фанатов застыли в сантиметре друг от друга. Полина не успела превратить микрофон в ручку и поэтому ответила прямо в него:

— По-моему, мне идет.

— А мать тебе разрешила? Когда ты успела?

— Сегодня. В Казахстане жарища, так что эта стрижка — оптимальный вариант. А маме я сделаю сюрприз, — Полина слезла со стула.

— Кондратий ее хватит от такого сюрприза. Теперь захочешь косы, будешь сто лет растить.

— Бабуля, какие косы? Я косы с третьего класса не ношу!

— Что ты споришь? Упрямая, как осел. Спросила бы умных людей, прежде чем стричься.

— Умные люди бы сказали, что надо заплетать на голове «баранку».

— Иди руки мой, — буркнула бабушка и ушла.

Полина скорчила зеркалу рожу. Настроение было испорчено. Волосы, как говорится, не уши, отрастут. Конечно, ждать придется долго. Но она же никуда не торопится. К тому же через месяц они будут длиннее. А может, зря постриглась? Ну вот, вечно бабушка всё портит!

За ужином Полина угрюмо молчала, демонстративно смотрела в окно и даже отказалась от беляшей. Правда, тут же раскаялась (бабушка вчера до поздней ночи на кухне возилась) и все-таки съела один, сочный и ароматный. Бабушка время от времени на нее поглядывала, качала головой и хмурилась. И даже пробормотала что-то насчет палаты ума. Полина быстро поела и убежала собираться дальше. Но перспектива поездки с бабушкой вдруг показалась не такой радужной, как утром. Лучше всего, конечно, путешествовать с мамой. Но театр, где мама работает помрежем (в детстве Полина была уверена, что помреж помогает резать, и недоумевала, как можно заниматься этим целый день) укатил на гастроли — и увидятся они только в конце месяца. Если бабушка не выдаст, до тех пор мама останется в неведении относительно утраченной шевелюры.

Далее по списку были плеер и кассеты, без них никуда, жаль, нельзя взять всю коллекцию, ведь глупо рассчитывать на то, что цивилизация дошла до Казахстана, и там слушают нормальную музыку. Какая там вообще музыка, интересно? Полине представились казахи в шелковых халатах, и войлочных тапочках, тренькающие на домбре. Домбру она видела на советской почтовой марке серии «Музыкальные инструменты», никогда не слышала, как эта штука звучит, но была уверена, что именно тренькает.

Полина выбрала пару записанных с радио сборников, кассету Мадонны, саундтрек к «Твин Пиксу»[2] и, конечно же, любимую Уитни Хьюстон. Потом положила фотоаппарат и пленку. Наверняка половина кадров пропадет зря: будет много желающих сняться за уставленным салатами и бутылками столом, а потом, по возвращении домой, окажется, что Полина везде с закрытыми глазами, пять кадров занимает розовый палец какого-нибудь мужа бабушкиной пятиюродной сестры, и все будут требовать, чтобы им прислали фотографии на память о салатно-водочном заседании. Лосьон и крем, расческа (хорошо, что подстриглась, теперь не надо тащить с собой тонну заколок и резинок), шампунь, так-с, а где же новый супер-сарафан? Ау?! Сарафан, а не ужасное платье, подаренное бабушкиной подругой, по мнению которой пятнадцатилетней девушке следует носить серый мешок. Никто, вы слышите, никто не заставит ее снова показаться людям в таком виде!

А вот и сарафан. Полина не удержалась от соблазна покрасоваться перед зеркалом и натянула обновку прямо поверх футболки. Сарафан был темно-зеленый, со шнуровкой на… как это называется, корсаже или лифе…короче, на животе, с потрясающим перламутровым мини-воланом, который, если покрутиться, отлично ложился на воздух, но главное, главное — с заклепками на лямках! Чудесный наряд мама привезла из Парижа. Найдется ли в захолустном городе У. хоть одна живая душа, способная оценить оригинальный фасон? Полина сняла парижскую модель и положила на джинсовые шорты со специально вырезанными дырками. Когда бабушка узнает, что шорты все-таки приехали, будет уже поздно.

В чемодан и рюкзак отправились также: пять шариковых ручек, темные очки (хотя Наташка и считала, что Полина в них похожа на Терминатора), новый, синий, в розовых ромбиках купальник, изможденный плюшевый бегемот по имени Заглот, маникюрный набор с настоящей алмазной пилочкой, кулончик «Инь Ян», футболка с надписью Kiss me (еще одна деталь гардероба, осужденная бабушкой), а также фотоальбом. Последний, прежде чем протиснуться между дневником и кассетами, ненадолго задержался у Полины в руках, но она устояла перед искушением открыть его, потому что это вызвало бы грустные мысли. В альбоме жили Кевин Костнер, звезда голливудская, и Лёша Локтюхов, одноклассник Полины. От соседства никто из них, как ни странно, не проигрывал.

Утомленная сборами, Полина поспешила в кровать. Она знала, что долго не сможет заснуть, как это всегда бывало перед отъездом. Сердце колотилось от приятного волнения, словно накануне дня рождения. Полина включила плеер, и голос Уитни Хьюстон[3] обволок ее с ног до головы. Она представила, что едет в поезде под бесконечный стук колес. Что ждет ее там, в неизвестном городе У.?

* * *

— Полюша, ты зубную щетку взяла?

Заядлых домоседов выдает отсутствие безусловного рефлекса на отъезд — мысли проверить, а не осталась ли зубная щетка коротать одинокие дни в ванной. У бабушек, правда, этот рефлекс присутствует независимо от количества совершенных ими путешествий. Полина сунула щетку в карман рюкзака. Она уезжала из дома надолго всего в третий раз.

И вот наступил этот момент — НАЧАЛО путешествия. Бабушка «на дорожку» села в мохнатое от старости кресло, а Полина — на свой чемодан. Никто точно не знает, сколько следует сидеть «на дорожку» и как это влияет на благосклонность путеводных звезд, но всем известно, что, сидя, надо молчать. Пока длились эти ритуальные секунды, Полина постукивала ногой от нетерпения.

Через несколько минут они с бабушкой уже ехали на такси, которое мчало их на Московский вокзал. Дневной поезд должен был доставить их в столицу, откуда вечером отходил состав до Алма-Аты. Полина, глядя в окно, мысленно прощалась с городом. Когда она вернется, на темно-зеленых деревьях уже покажутся золотистые пряди. С каждой секундой она удалялась от своего дома, думая о том, что эта поездка в такси — уже маленькая часть её приключений. Ведь приключения обязательно будут! Солнце вышло из-за облаков — добрый знак. Конечно, в качестве пункта назначения Полина предпочла бы уютный отель недалеко от Монмартра, а не дом родственников, которых она знала только по фотографиям да звонкам на Новый год и в день рождения. Но можно утешиться тем, что на свете полно людей, которые всю жизнь проводят там, где им довелось родиться, и положение их незавидно! Ведь они никогда не испытают сладкого восторга от сознания того, что через два дня будут совсем в другом месте.

Приехали они, конечно же, рано, потому что бабушка очень боялась опоздать.

— Молодой человек, не будете ли вы так любезны…У нас чемоданы тяжелые, — с чарующей улыбкой обратилась она к водителю. Полина мысленно поспорила сама с собой на щелбан, что тот не сможет отказать. Бабушка обладала чудесной способностью заставлять людей делать то, что ей нужно. Водитель, который значительно уступал бабушке в габаритах, посмотрел на неё довольно хмуро, но чарующая улыбка не дрогнула.

— Куда нести? — спросил он, и Полина влепила себе щелбан.

— Будьте добры, ко входу, если можно. Как замечательно, что у нас еще остались настоящие мужчины. Поля, пакеты!

И под предводительством бабушки они проследовали к вокзалу. Там настоящий мужчина получил за все свои услуги скромную плату вместе с новой порцией дифирамбов, после чего наверняка почувствовал себя рыцарем Поднесенного Чемодана и на обратном пути упивался собственным благородством.

Вокзал гудел. Двери, ведущие на платформу, постоянно распахивались, чтобы впустить или выпустить тех, кто приезжал, уезжал, встречал, провожал… Полина оставила бабушку в зале ожидания, а сама отправилась искать чтиво в дорогу. Покупка книг, специально предназначенных для прочтения на пути из пункта А в пункт Б, доставляла ей особое удовольствие, как, впрочем, и приобретение дорожных сумок, соломенных шляп, крема для загара — всего, что непременно должно пригодиться в путешествии.

У книжного лотка курила продавщица с шиньоном цвета пепла, слетевшего на глянцевые обложки. Под ними жгучие брюнетки обнимали графов, чья флегматичная внешность скрывала вулканы страстей. Хрупкие блондинки засыпали в объятиях доблестных капитанов, говоривших «пустяки, царапина» в ответ на удар шпагой. Рыжие бестии отдавались мускулистым мачо на кухне, сметая со стола только что приготовленный обед. Сначала все они противились чувствам, но, в конце концов, голос разума замолкал, дыхание становилось прерывистым, и они сливались в экстазе. Потом говорили «да» перед алтарем и… А что там бывает дальше, уже никому не интересно.

Полина купила роман под названием «Грезы любви». Дома, на лестничной площадке, уже пылилась пухлая стопка подобных книжонок. После десятой она поклялась себе больше их не покупать, но на этот раз оправдание было веское: чтение в дороге помогает убить время, а лучшего орудия убийства, чем «Грезы любви», не придумаешь.

Тут объявили поезд на Москву, и Полина побежала к бабушке, которая уже успела завести знакомство со странниками, желавшими прямо с вокзала отправиться в кабак. По неведомой причине они решили, что бабушка может посоветовать им подходящее заведение. К счастью, они не нашли в себе сил, чтобы двинуться дальше привокзального бара, иначе их утро пропало бы в поисках «чудного» кафе «Мимоза», закрывшегося семь лет назад.

Полина с бабушкой схватили вещи и поспешили на платформу.

* * *

Мальчик Петя оказался бы на последнем месте в рейтинге удачных попутчиков, если бы таковой существовал. Едва Полина устроилась в кресле, как тут же получила по коленке Ниндзя-черепашкой[4].

— Я не хочу, чтобы ты тут сидела, — заявил сосед, хмуро глядя на Полину мутно-зелеными глазенками без ресниц.

— Почему? — удивилась она.

— Это место Рафаэля, — мальчик погрозил ей черепашкой, незаслуженно награжденной именем великого художника.

— Петя! Ты что?! Извинись сейчас же, — сказала женщина с волосами, выжженными до полного отсутствия цвета, сидевшая напротив мальчика.

— Ничего страшного, — улыбнулась Полина.

Петя тоже так считал. Вместо извинений он взял нос Полины на мушку.

— Петя!

— Бдыш!

— Петя, дай сюда!

— Неа. Бдыш!

— Я что сказала! Дай сюда, а то я тебя оставлю на вокзале.

— А вот и не оставишь, а вот и не оставишь, а вот и не оставишь, не оставишь, бе-бе-бе…

— Петя, а Петя, маму надо слушаться, — решила вступить бабушка.

Петя посмотрел на нее исподлобья, но выстрелить не осмелился. Надувшись, он стал болтать ногами. Бабушка умела внушить робость. Даже водопроводчик, прибежавший требовать сатисфакции за ушибленную картофелиной голову (это был первый и последний раз, когда Полина кидалась корнеплодами с балкона), увидев бабушку, сник и начал извиняться за беспокойство. И даже, кажется, пришел на следующий день чинить кран. Полина всегда удивлялась и даже немного завидовала этой способности влиять на людей. Дело вряд ли было только во внушительности — бабушка была женщиной крупной, из тех, что «коня на скаку…» — а скорее, в силе, которую излучали ее насмешливые серые глаза. Сила эта могла достаться в наследство от какой-нибудь безвестной пра-пра-пра-бабки, изгнанной из родной деревни за использование приворотного зелья. Или это просто была непоколебимая уверенность в собственной правоте. Полине была больше по душе первая версия.

Как только поезд тронулся, Полина достала из рюкзака Наташкино послание. В конверте, кроме письма, оказалась фотография: Полина, еще не стриженная, с распущенными волосами до плеч, сидит на кровати, позади нее из-под подушки торчат Наташкины золотистые кудряшки, а с другой стороны болтаются Наташкины же ноги в красных щлёпанцах. Финал подушечного боя «Титанус против Циклопуса».

Развернув кусок миллиметровки, Полина загородилась им от Пети, который, строил ей рожи, ничуть не пугаясь перспективы «остаться таким навсегда».

«Здравствуй, милая моя и дорогая Жан-Поль! Большое тебе спасибо за то, что не забываешь меня. Читая твое письмо, я с трудом сдерживала смех, твое неизменное чувство юмора подняло мне настроение. Не обессудь, что мое послание будет несуразное, просто у меня слишком много мыслей в голове, столько всего происходит, не знаю, с чего начать. Ты, конечно, ждешь от меня горячих новостей про сама знаешь кого. А зря! Я решила, что моё письмо будет посвящено теме «Наташа-ударник». Я провожу столько времени на грядках, что скоро прорасту там сама (папе пришла в голову счастливая мысль расширить огород). Наверняка тебе также очень интересно будет узнать, как я езжу в магазин и мою посуду. Хе-хе-хе. Ну ладно, не буду тебя больше томить. На прошлой неделе случилось нечто очень важное. Мы с Андроидом гуляли до карьера, и по дороге зашли на наше место, помнишь, где мы всегда костер жжём. Думали, что там Вова-Ниндзя или Лаки (извини, я обещала тебе не говорить про него, хотя не понимаю, почему он так тебя взволновал, по-моему, урод редких кровей), но там никого не было. Мы сели на бревно, и тут он меня обнял за плечи и стал щекотать нос травинкой (мой нос, конечно, а не свой). Я смотрела на него и думала, что вот сейчас он меня поцелует. И точно. Жан-Поль, это так здорово! Ужасно приятно. Он сказал мне, что я хорошо целуюсь, наверное, не догадался, что это у меня в первый раз. «Пихаться языками» — помнишь это дурацкое выражение — с ними как-то само собой получается. Если бы это была единственная новость, которой я не могу не поделиться со своей дорогой подругой! Случилось такое, что я прямо не знаю, как моя голова это выдержит. На следующий день был его день рождения. Утром я пришла с поздравлениями, смотрю, во дворе стоит девушка, явно не с дачи, потому что местных я знаю всех. Выходит Андроид, расплывшись в мерзкой улыбочке. Я стою у забора, из-за куста жасмина меня не видно. И тут он обнимает ее, говорит: «Какие люди!» и тащит в дом. Жан-Поль, я там чуть не села в жасмин. Как выяснилось, это его «городская» девушка, однокурсница. И, представь себе, ее тоже зовут Наташа!!! Причем она просит называть себя Натали, что по-моему очень глупо, французского в ней не больше, чем в почтальоне Печкине…Не знаю, серьезно все у них или нет, но вечером, когда мы пришли на наше место, отмечать, он, бедняжка, чувствовал себя так неудобно, старался казаться абсолютно равнодушным к нам обеим, я прямо видела, как он шарахается то от нее, то от меня, и притворяется, что ему очень весело. Я делала вид, что мне плевать с высокой колокольни на все это безобразие, и в расстройстве съела два шашлыка. Понимаешь, я вполне могла подставить его, даже мысль была на глазах у Натали поцеловать его взасос. Но… Видимо, я не так устроена, или просто еще надеюсь на что-то… Хотя надеяться не стоит, потому что на кой мне нужен такой подлец? Еще странно, что он был так удивлен её приездом. Неужели не позвал на день рождения? А она решила ему сюрприз сделать, приехав ни с того, ни с сего, как в кино. Кстати, в кино такие затеи ничем хорошим не заканчиваются… И лучше, что она приехала, я ведь, честно говоря, уже подумала, что люблю его… Тут еще есть некий Рома, который явно в мою сторону неровно дышит, так что я решила отомстить. Ну вот, мне, к сожалению, пора закругляться, папа принес грибы, надо чистить. Больше всего меня расстраивает, что рядом нет тебя, и я не могу поплакаться в твою жилетку или хотя бы в футболку. И мы так долго не увидимся! Но ты, пожалуйста, не переживай, с твоей подругой всё будет хорошо, потому что где наша не пропадала. Не забывай меня, пожалуйста, и желаю тебе завести десять романов. Аста ла виста, бэби! Непобедимый Циклопус».

Полина сложила письмо и от злости стукнула себя по коленке. Бедная Наташка! Будь Полина там, уж она бы показала этому двуличному типу, как обижать её подругу! Она бы не постеснялась поднять за его здоровье стаканчик колы и сказать: «Давайте выпьем за Андрея — самого хитроумного парня на деревне, который умудряется встречаться с двумя девушками сразу. Нелегкое это дело!». Немая сцена. В горле у Андроида застревает кусок шашлыка, на заднем плане Натали, теряя сандалии, бежит собирать вещи. Можно было бы еще выкрасть его любимую футболку Metallica и пришить к ней портрет Киркорова или проколоть шины на мопеде. Нет, это, конечно, по-детски… Если Наташка сделает какую-нибудь глупость, Полина в жизни себе не простит, что уехала.

Андроид Полине никогда не нравился. Потому что в упор её не замечал.

Каждое лето Полина приезжала к Наташке в поселок Серебряный на пару дней — купаться, есть смородину, играть в бадминтон и разговаривать ночи напролет. В этом году, в июне, она тоже прожила там пять дней, причем значительную часть времени они проводили с Андроидом и его друзьями. Хотя было весело, Полина почему-то с тоской вспоминала тихие вечера, когда они с Наташкой болтали ногами на краю карьера, ели глазированные сырки, перемывали кости одноклассникам и строили планы на будущее. После ужина Наташка все время таскала ее взад-вперед по улице, каждый раз останавливаясь завязать шнурки под окнами Андроида. На третьем узле последний выплывал из дома с магнитофоном на плече, и они шли шататься по поселку, по дороге обрастая Дэном, Серым, Вовой-Ниндзей, Крокодилом, и Головой… Все они были страшно взрослые — семнадцати лет от роду, курили и пили пиво. Полине пиво не нравилось, от сигаретного дыма ее тошнило, но зато ей нравился рыжий Лаки. К несчастью, он гулял с ними всего один раз, и прокатил Полину на «Яве».

От грустных мыслей ее отвлекли контролёр, и Петя, который готовился к шпионской карьере и потому до последнего скрывал, что билеты находятся у него. Пока мама Пети гремела в сумке чем-то, по звуку напоминавшим кости, он сидел с отсутствующим видом, а потом вдруг улыбнулся и сам протянул билеты контролёру.

— Ну что вы будете делать, а? Вот такой вырос сынок, весь в папочку, — начала мамаша Пети, вроде бы ни к кому не обращаясь, но было понятно, что она рассчитывает найти участливого слушателя в бабушке. И, конечно, не ошиблась в расчетах.

— Что это он у вас такой шалопай? — спросила бабушка.

— А вот спросите его! Сил моих дамских с ним нет. Учителям грубит, с другими мальчиками не дружит, собаку соседа подстриг. Собака-то чем тебе виновата? Ну что улыбаешься, горе луковое? Ремня просишь?

— У тебя нету ремня, у тебя юбка.

— Поговори мне еще. А что будет, когда он вырастет? Я даже боюсь представить. Вам хорошо, у вас девочка, с ними-то никаких забот. Я тоже хотела девочку, а вышел вот … Петя.

«Неудивительно, что он такой, — подумала Полина, — наверное, она по десять раз на дню говорит: «лучше бы ты был девочкой».

— Витя мой в милиции работает, хулиганам спуску не дает, а этого приструнить никак не может. Мы когда с Витей расписывались, он такой рёв устроил, всю церемонию испортил. Ещё туфли мои белые, представьте себе, залил краской, еле оттерли. Отец-то его нас бросил, знаете, как бывает… А Витя с ним занимается, игрушки дарит, в зоопарке вот были…Но он такой неблагодарный, ужас…Мы ездили в Питер к родителям Витиным, он свекрови сказал, что она ему никто, и бабушкой он ее называть не будет. И бутерброды с икрой за батарею запихал!

Все купе уже смотрело на Петю. Ему, кажется, очень льстило, что его особа привлекает столько внимания. Полина надела наушники и лишила мамашу Пети права голоса. Выслушивать истории о деяниях маленького злодея ей совсем не хотелось. Полина смотрела, как мамаша двигает малиновыми губами, и думала о том, какая же свинья Андроид. Потом мысли, конечно, перескочили на Лешку Локтюхова, и незаметно вернулись в тот вечер, три месяца назад, когда он пригласил ее танцевать. Она запрещала своей голове прокручивать заново этот клип, но голова часто не слушалась, и когда Полина спохватывалась, чтобы нажать кнопку stop, было уже невыносимо тошно…

…Дискотека почти кончилась, все уже порядком поднабрались, без пяти минут выпускник ди-джей Лимон ставил медляк за медляком. Лучше пытки не придумаешь, если никто не берет за руку и не говорит: «Пошли?». Полина смотрела, как Наташка кружится с Борькой Репиным, давно и безнадежно в неё влюбленным, и ужасная зависть терзала ей душу. На прошлой дискотеке увалень Тёма Сигалов, который подтягивал их обеих по физике, вдруг пригласил Полину, и, держась на пионерском расстоянии, пять минут вращал ее по актовому залу. Кажется, им было взаимно наплевать друг на друга, потому что после танца ничего не последовало… В этот раз Тема на нее и не взглянул, хотя к концу вечера даже он стал казаться ей достойным партнером. Надежда, что кто-то еще с ней потанцует, таяла с каждой песней. И вот Полина стояла, скрестив руки на груди, чувствуя, как горло начинает сжимать глупая обида от сознания того, что она — у стены, одна из тех несчастных, вынужденных делать вид, что им всё равно, отпускать колкости в адрес танцующих, говорить: «Ни за что бы ни пошла с этим придурком», на самом деле думая: «Господи, почему он пригласил не меня?». Полина классно танцевала, на ней была новая джинсовая юбка и черный облегающий бадлон. Она казалась себе изящной парижанкой.

Парни кучками заходили в зал после распития пива или жуткой бодяги по имени «Красная шапочка», скапливались в углу, на сдвинутых скамейках, хохотали и орали друг другу в уши, и когда кто-то их них вставал, чтобы осчастливить одну из подпиравших стенку, остальные выли «Ооо!» и свистели. Он деланно смеялся, словно все еще оставаясь с ними, подходил к ней как-то бочком, вынимал руки из карманов и только тут, кажется, замирал его идиотский смех, она с тихим торжеством говорила подруге: «Подержишь сумку?», а потом они уже были только вдвоём посреди душного, шумного зала.

Когда из угла поднялся, пошатываясь, Лёшка, на которого она украдкой смотрела весь вечер, её сердце упало. Кого же он пригласит? Красавица Юлька Кипелова — кандидатка номер один — уже сверкала белоснежными зубками над плечом какого-то старшеклассника. Рыжая Мила Прохорова, популярности которой способствовала профессия ее папы (банкир) тоже была занята. Полина видела, что Лешка направляется в её сторону, но лишь когда он подошел и сказал «Потанцуем?», наконец, поверила, что это ей не снится. А ведь снилось уже не раз.

Конечно, она и виду не подала, что это приглашение для неё жизненно важно, и так уверенно обняла его за шею, словно танцевала с мальчиками каждый день. Отныне она знала, что «Still loving you»[5] — это их песня, и она всегда будет напоминать ей эти чудесные мгновения. Руки на ее талии были очень твердыми, в глазах, смотревших куда-то мимо нее, плясали оранжевые огоньки светомузыки, она придвинулась поближе, и почувствовала запах — смесь спирта, пота и почему-то бананов. Так приятно и в то же время тревожно ей не было еще никогда. Сквозь чуть влажную футболку она чувствовала острые грани его лопаток.

Лешка что-то сказал, но из-за надрывных скорпионских аккордов Полина не расслышала.

— Что? — переспросила она.

— Я говорю, прикольно двигаешься.

— Спасибо. Ты тоже.

Он усмехнулся. Полина совершенно не представляла себе, о чем с ним говорить, а молчать было нельзя, время утекало с каждой нотой. До этого они разговаривали всего три раза: «Где у нас химия? Дай мне, пожалуйста, конспект. Вообще-то здесь сидит моя сумка, если ты не заметил».

— Тебе эта песня нравится? — поинтересовалась она, придвигаясь поближе.

— Неа. Сопли.

— А-а… Угу. По-моему, ничего.

Пауза.

— Лимон сегодня что-то романтически настроен. Все одни медляки ставит, — сказала она, чтобы хоть что-нибудь сказать.

— Лучше бы «Алису» или «Г.О» врубил.

— Ага.

— Тебе что, нравится «Алиса»?

— Так, пара песен…

«Черт! Сейчас он спросит, какие».

— Какие?

— Ну…Знаешь, я плохо запоминаю названия, — в памяти шел процесс молниеносной обработки данных: по телевизору — обведенные черным глаза, кривая улыбка, чьи-то запястья в бинтах, визг складывается в слова, — кажется, «Красное на черном»!

— Да, это тема.

«Ура!»

— Я думал, ты попсу слушаешь.

— Я разную музыку люблю. По-моему, глупо быть фанатом только одной группы или стиля, зачем себя ограничивать?

— Просто надо различать, что настоящая музыка, а что дерьмо.

— Понятное дело, на концерт Алены Апиной[6] я бы не пошла.

— А на «Алису»?

— Приглашаешь?

«Ох! Зачем я спросила! Совсем с ума сошла».

— Тебе не понравится. Правильная слишком.

Она посмотрела на него исподлобья, придвинулась поближе и, словно бы случайно коснувшись грудью, прошептала:

— С чего ты взял?

— Наблюдательность, Этажерка, — сказал он и расхохотался.

Словно хлестнул по лицу мокрым полотенцем.

— Ну, спасибо. Давай вспомним, как тебя обзывали в пятом классе.

— Что? Меня никак не обзывали.

— Да ладно! Не обзывали!

— Серьезно, Колосова, я тебе так скажу, обзывают только таких, как ты…

«За что? Что я тебе сделала?»

— Ты всегда оскорбляешь тех, с кем танцуешь? — её голос задрожал.

— Эээ…Не обижайся, не обижайся, Полька, — и он запустил руку ей под бадлон.

Она, наконец, поняла, что он совершенно пьян.

К счастью, песня кончилась. Лёшины пальцы успели добраться только до застежки бюстгальтера. В зал вошла географичка и включила свет, ничуть не заботясь о том, что, возможно, тем самым не дала вылететь чьему-то признанию, разорвала поцелуй, сбросила кого-то с небес на землю. Леша выпустил Полину, даже не взглянув на неё. Она щурилась на свету, самая несчастная во всем зале, во всей школе, во всем мире!

Зачем он ее пригласил? Она мучалась этим вопросом три месяца. Старалась как можно чаще попадаться ему на глаза, но он вел себя так, будто ничего не было. А что, собственно, было? На следующей дискотеке, перед каникулами, на глазах у всего класса он целовался с Кипеловой. Полина рыдала в туалете, пришла зарёванная домой, и позвонила маме на работу. Мама стала говорить, что через пару лет мужчины будут лежать у её ног штабелями, что все эти страдания несерьезны, просто жажда впервые что-то испытать, а Полина ей не верила и рыдала еще пуще. А из-за маминого спокойного голоса летело признание в любви — по трансляции из зрительного зала …

…Перед её глазами возникла зеленая пластмассовая морда. Петино «Банзай!» было слышно даже сквозь оптимистичные прыгалки Ace of Base.

«Откушу Рафаэлю голову», — подумала она, и вышла в коридор. Бабушка что-то говорила мамаше, и было видно, что у той уже не такой несчастный вид.

Полина прижалась лбом к стеклу. Мимо проносились овраги, заросшие иван-чаем, грядки до горизонта, домишки, где на окнах сушились панталоны, заборы, крашеные кем-то, кого давно уж нет, белоснежные кивающие козы, пруды в ресницах камышей, полосатые шлагбаумы, еловые леса без единого просвета, унылые блочные дома и снова иван-чай…

— Молодой человек, подвиньтесь, пожалуйста.

Полина повернулась. Женщина в длинном платье, похожем на ночную сорочку, обращалась явно к ней.

— Я не молодой человек, — обиженно сказала Полина.

— Ой! Извините, у вас прическа такая…

Полина подвинулась. Сорочка, колыхаясь, проплыла по коридору и исчезла в соседнем купе. «Молодой человек»! Где у вас глаза, тетя? Полина вздохнула. Она-то полагала, что с этой стрижкой стала выглядеть гораздо женственнее.

Кто-то дернул за куртку.

Этот кто-то уже успел ей порядком надоесть.

— Как тебя зовут? — спросил Петя.

— Полина.

— Я тебя запишу в свою черную промокашку.

— Да, интересно, за что мне такое счастье?

— Я думаю, что тебя надо наказать.

— Вот как? Интересно, а чем ты пишешь на черной промокашке? На ней же ничего не видно!

Петя задумался.

— У меня специальная ручка, — наконец ответил он, подняв вверх палец, словно маленький жрец грозного бога, перед которым Полина провинилась.

— С невидимыми чернилами, да?

— Да. У тебя такой нет.

— А мне она и не нужна. У меня нет черной промокашки. Я не такая злюка, как ты.

— Сама злюка, — прошипел он и вдруг вцепился ногтями ей в руку.

— Ты чего? — она дернулась, но маленькая клешня держала крепко.

— Я тебе сейчас руку сломаю, — заявил он так злобно, что Полине стало по-настоящему страшно.

— Думаешь, я не смогу тебя стукнуть, потому что ты младше? — она потянула руку к себе, глядя в холодные зеленые глазки.

— Только попробуй. Я вызову ниндзя-черпашек, они тебя схватят и выкинут в окно.

— Ну-ну.

Она расслабила мышцы, сделав вид, что сдалась, а потом неожиданно дернула руку. Петя отлетел на полметра. Полина показала ему язык и демонстративно отвернулась к другому окну. Провода бежали за поездом, весело прыгая вверх-вниз, в ритм ее сердца, которое почему-то колотилось очень быстро. Неужели она действительно испугалась этого малявки?

Послышался странный звук — словно чихала маленькая собачка. Полина повернулась. Мальчик уткнулся лицом в занавеску, на его светлой голове вздрагивал хохолок. Слёзы? Меньше всего она ожидала этого от маленького чудовища. Чувствуя себя очень неловко, Полина подошла и осторожно положила руку на Петино худое плечо. Он вскинул голову. В глазах, ставших еще меньше, горела такая ненависть, что Полина отступила на шаг. Петя шмыгнул носом и просипел:

— Расскажешь — убью.

Полина вдруг отчетливо представила себе, как Петя прижимается лбом к двери, за которой его отец молча собирает вещи, иногда останавливаясь, чтобы отклеить от себя бьющуюся в истерике мамашу. Бац! Грохнула об пол бутылка с корабликом внутри — сувенир из эпохи недолгого счастья — и осколки брызнули в дверную щель. Мамаша всё визжала, а тот, тот не произнес ни слова. Перед уходом притянул к себе Петю, такого же угрюмого и непроницаемого. Бедный Петя, как, должно быть, неприятно вставать по утрам, зная, что тебя никто-никто не любит. Надо было сказать ему что-нибудь, простое и дружеское, но говорить так — редкий дар, которым, она, увы, не обладала. И понять его не могла: родители развелись, когда ей было три года, отец жил в другом городе с новой семьей, и Полина вспоминала о его существовании лишь по праздникам, когда от него приходили открытки, всегда одинаковые: «Учись хорошо, слушайся маму, желаю успехов». Никогда — «Дорогая доченька», только «Полина». В детстве она ломала голову над тем, зачем вообще нужен отец, когда есть мама и бабушка. Пришла к выводу, что не нужен. Просверлить дырку или подвинуть сервант можно всегда попросить соседа. Мама говорила, что свою главную функцию отец выполнил — подарил ей Полину…

Петя дождался, пока высохнут слезы, и вернулся в купе. Когда Полина отважилась вернуться, он спал, прижав к себе Рафаэля.

— Что ты так долго? — спросила бабушка.

— Надоело сидеть, — ответила Полина и посмотрела на мамашу Пети.

Углубившись в «Калейдоскоп», та довольно жевала булку с маком. Петя так и проспал до самой Москвы, чем несказанно осчастливил всех попутчиков

* * *

Московское небо, по обыкновению, казалось выше и ярче петербургского, но любоваться им не было времени: поезд в город У. отходил через пятнадцать минут. Перрон Казанского вокзала заливало море «бычков», раздавленных пластиковых бутылок и пивных пробок. Бабушка грудью пробивала дорогу в толпе, Полина тащила за ней на поводке чемодан, громыхавший об асфальт, и очень гордилась собственной мощью. Однако привокзальные паразиты этого во внимание не принимали, со всех сторон атакуя Полину предложениями помочь. Один, кривой, с жидкой рыжей бороденкой, не отставал дольше всех, бежал за ними и бубнил: «девушка, поднесу чемоданчик», не обращая внимания на «спасибо, я сама». Наконец, уже у вагона, он плюнул и сказал:

— Жадность вас погубит.

— А ну иди отсюда! — повернулась бабушка.

Мужичок остановился и как-то весь сжался, хлопая налитым кровью глазом.

— Я люблю тебя! — раздалось с другой стороны, — я не могу без тебя! Возвращайся скорее!

Полина умилилась. Взъерошенный молодой человек посылал воздушные поцелуи в окошко поезда, откуда ему махала хорошенькая ручка. Как, должно быть, грустно расставаться, когда любишь. Полина вздохнула. Её ещё никто ни разу не провожал. Ну, кроме мамы, конечно. Она представила себя на месте обладательницы хорошенькой ручки. Поезд трогается, оставляя на перроне Лёшку, со слезами на глазах он прижимает к сердцу фотографию Полины, ту, на которой, по словам мамы, у нее глаза как у Брижжит Бардо.

— Заходи, — сказала бабушка и отодвинула дверь купе.

Заходить было некуда. Перед ними возвышалась стена из свернутых ковров, занимавших всё пространство от пола до потолка. От запаха нафталина у Полины зачесалось в носу.

— Это что такое? — бабушка всплеснула руками и побежала к проводнице. Проводница, увидев ковры, схватилась за голову и стала вызывать по рации милицию. Полину затолкали в соседнее купе вместе с вещами, а бабушка осталась в коридоре. Через несколько минут дверь отодвинулась. На пороге стояли трое лысых.

Сначала Полина подумала, что они близнецы — из-за одинаковых оранжевых одеяний до пола. У того, что стоял посередине, на животе висел вытянутый, как яйцо, барабан.

— Харе Кришна! — сказал он.

— Я сейчас уйду. Я жду, пока из нашего купе ковры вытащат, — начала оправдываться Полина, на всякий случай подвинувшись к двери.

— Ковры? Ковры-ры-ры-ры, — запел вдруг второй лысый, а его товарищ принялся аккомпанировать ему на барабане. Третий достал из-под полы бубен. Полина прикрыла рот ладонью, чтобы не рассмеяться.

Лысые синхронно уселись на полку напротив и запели.

— Говинда харе гопала харе Говинда харе гопала харе Джайа джайа дева харе Джайа джайа дева харе.

Кришнаит с барабаном наклонился к Полине и сказал:

— Слушай, мальчик! Тот, кто родился, непременно умрет, а после смерти — родится вновь. У души нет ни начала, ни конца. Поэтому твоя душа будет оставаться в этом мире, пока не освободится из плена, пройдя через процесс очищения. Человек появляется на свет, чтобы познать науку о душе, и он будет пожинать плоды совершенных в прошлом действий. Познай себя и прими бесценный дар сознания Кришны. Вот книга, которая изменит твою жизнь, — и он достал из складок одеяния «Бхагават-Гиту» в яркой обложке.

Дверь отодвинулась, и в купе вплыли две пузатые клетчатые сумки, а за ними — полный мужчина в спортивном костюме. Увидев кришнаитов, он что-то крякнул под нос. Его встретили три одинаковые улыбки.

— Здравствуйте, приехали! Кто-то тут лишний, — пробасил новый пассажир, почему-то глядя на барабан.

— Извините, я сейчас уйду. Я жду, когда из нашего купе ковры уберут, — сказала Полина.

— Да там не только ковры. Там еще магнитолы и видаки под сиденьями. Казахский нелегальный бизнес. Накладочка вышла у них, думали, что в то купе билеты не проданы. Стоять будем, пока менты с ними не разберутся.

— Материальные блага! Всё это пустое. Как далека от истинной сущности жизни эта погоня за комфортом! Человеку достаточно крыши над головой, а ковры — это излишество, — строго сказал кришнаит с бубном.

— А я-то тут причем? — возмутился мужик, — я вообще одеждой торгую. Вот, джинсы есть, кстати, мужские, «Левайс». Для вас — десять тысяч. У девушки какой размер?

— У какой девушки?

— Да вот же девушка с вами!

— Я не с ними. Я из соседнего купе.

— Все равно. Джинсы будем смотреть? Американская классика. За ваши красивые глаза сделаю скидку.

— Лучше купите книжку. Она принесет вам настоящее счастье — счастье познания истины.

— Книжки… Книжки на задницу не натянешь, извиняюсь за выражение. Такая модная девушка, конечно, она купит джинсы. Правда, красавица?

— Протрутся твои джинсы, да и счастья от них — на секунду, а божественная истина останется с ним… с ней навсегда. И откроет ей путь к познанию через очищение.

— Вы извините, но я ничего покупать не буду, — Полина встала и отодвинула дверь купе.

Мимо проплыла чертыхающаяся башня из коробок. Лохматый романтик за окном уже явно не знал, куда себя деть. Все мыслимые прощальные слова были сказаны, а поезд не желал увозить возлюбленную, сводя на нет красоту момента. «Да уезжай ты, наконец», — наверное, думал парень, а обладательница хорошенькой ручки маялась: уйти в купе было неудобно, вдруг она не успеет выйти снова, чтобы помахать из окна удаляющегося поезда.

— Полина, иди сюда! — позвала бабушка, — все в порядке. Этот любезный молодой человек нас спас!

— А вы — молодчина, помогли задержать партию контрафактных товаров, — ответил на любезность довольный милиционер.

В купе по-прежнему пахло нафталином. Полина засунула чемодан под сиденье и пристроилась у окна. Похоже, им повезло — соседей не наблюдалось. Дверь в купе осталась полуоткрытой. Через несколько минут поезд дернулся, пассажиры высыпали в коридор и облепили окна, чтобы зачем-то еще раз окинуть взглядом толчею Казанского вокзала. Полина открыла «Грезы любви»: «Уже на пятый день съемок, рассчитанных на шесть недель, Джон оказался в постели с Кэтрин. Впрочем, ничего экстраординарного не произошло. Оба были взрослыми и знали, чего хотят. Однако Кэтрин все же обманулась: она не желала видеть, что роль Берни — всего лишь ширма, мираж и что настоящий Джон ее совсем не любит».

— Комбат, батяня, батяня, комбат![7] — забасил кто-то в коридоре, — ну что за вагон, одни женщины!

— А что вам не нравится? — ответил женский голос, на последнем слове игриво загнувшись кверху.

— Очень мне всё нравится. Гарем прямо какой-то! У вас, случайно, нет свободной полки?

— Так я вам и сказала.

— А что такого? Посидим, выпьем коньячку, поговорим за жизнь.

— Уж сразу и коньячку!

— Ну, можно не сразу. Можно чайку сперва.

— Знаем мы этот чаек!

— Я ведь не от хорошей жизни. У меня в купе… — тут бас стал потише, — какую-то пургу гонят. И молятся, молятся. Тоска! Я ведь не доеду так, спасите меня, пожалуйста. Какие у вас, девушка, красивые глаза!

Полина выглянула в коридор. Обладательница хорошенькой ручки улыбалась продавцу джинсов и смущенно заправляла за ушко рыжую прядь. Эти изящные пальчики, очевидно, страдали кинетической амнезией — то полное грусти движение, которому для совершенства не хватало только белого платка, было ими уже благополучно забыто.

* * *

«Итак, я уже второй день в доме тети Зины и дяди Гены. Родственные связи, наконец, установлены: тетя Зина — бабушкина двоюродная сестра, а дядя Гена — её муж. Они живут в одноэтажном доме с плющом на стенах, скрипучими полами и баней вместо ванной. Две недели без душа, эх! Туалет во дворе, магнитофона нет вообще, так что я не зря взяла плеер. Ехали от вокзала на машине, посреди дороги заглохли — пришлось толкать. На бампере до сих пор отпечатки моих ладоней. Меня поселили в «зале» (так тут называют гостиную), что, с одной стороны, хорошо, ведь это лучшая комната в доме. Ну, конечно, тут сервант с горами хрусталя и фарфоровыми слонами, искусственные цветы на окне, над диваном «Утро в сосновом лесу» неизвестного ткача… Если художника — говорят «кисти», а так, получается — «иглы неизвестного ткача»? Я облюбовала кресло у окна, и сейчас сижу в нём, потому что на улицу выйти сил нет, жуткая жара. В общем, условия сносные, но есть и минусы. Во-первых, за стенкой спальня тети Зины и дяди Гены, а тетя Зина, как выяснилось, храпит. Во-вторых, здесь стоит телик, и она вечером приходит смотреть сериалы — это святое. Вчера я легла спать, и мне стало так тоскливо, так захотелось домой! Потому что в этом захолустье вряд ли что-нибудь мне светит. Я заметила за собой такую странность: больше всего на свете хочется уехать, а как только приезжаешь на новое место, что-то начинает ныть внутри и зовет домой. В первую ночь я, конечно, положила под подушку расческу, чтобы приснился жених. Какое вранье, непонятно кому выгодное, все эти народные приметы! Мне снился Сталлоне. Оказывается, он весьма недурно говорит по-русски. И терпеть не может крабовые палочки.

Во дворе живет пес с оригинальным именем Шарик, несчастный и потрепанный жизнью. Его где-то подобрали. Стоило мне погладить Шарика, как он в меня влюбился. Каждый раз, как выхожу из дома, он бежит ко мне ластиться. Хочет, чтоб я чесала его за остатками ушей.

Тетя Зина и дядя Гена очень милые. Тетя Зина каждый день укладывает свои длинные волосы с помощью, наверное, сотни шпилек. Дядя Гена ниже её на голову, коричневый — загар не сходит, видимо, круглый год — и весь в морщинах. Он очень смешно произносит букву «ч» — как «тс». А вот сыновья у них явно не удались. Они вчера приходили, мои троюродные братья — Коля и Боря (еще есть Костя, но я его пока не видела), один сварщиком работает, второй машины гоняет из Тольятти. Коля выглядит так, словно его постоянно хранят в кладовке — похож на ворох старой одежды. Разговаривать с ним не о чем. Когда он услыхал, что я знаю английский, поверить не мог и попросил что-нибудь сказать. Детский сад какой-то! Я сказала: «I hate this room, I want to go home». Он: «И что это значит?». Я: «Мне очень нравится этот дом, я так рада, что к вам приехала». Молчит. Я испугалась, что он все понял, но напрасно. У него просто ненормальное благоговение перед всяким, кто способен сказать хоть пару фраз по-английски. Немудрено: Колина золотая мечта — уехать в Америку. Какая банальность! Со вчерашнего дня он смотрит на меня так, будто я — академик-лингвист. И просит переводить ему надписи с упаковок сигарет и банок с краской. Боря, старший… Меня от него просто тошнит. Мужчина рыночного типа. Когда мы приехали, было, понятное дело, застолье, ну, водка там, селедка, огурцы соленые — всё как обычно. Я поела салата «оливье» (куда же без него?) и ушла в комнату, читать. Приходит этот Боря, морда красная, начинает меня пытать: а как у тебя с мальчиками? «Не жалуюсь», — говорю. Сгребает в охапку, хлопает по мягкому месту и заявляет: «Куда ж ты с такой попой худосочной, а? Мужику и подержаться не за что». Кажется, хотел проверить, что я из себя представляю повыше, но я отодвинулась. Бабушка сказала, что его бросила жена, и он в депрессии. Но это же не повод хватать меня за причинные места! Смешное выражение — «причинные места». Причина чего? Так, меня зовут, сейчас дядя Гена повезет нас смотреть город».

Полина сунула дневник под подушку, взяла фотоаппарат и побежала во двор.

— Полина! Ты же не поедешь в этом? — бабушка скрестила руки на груди (знак абсолютной власти).

— А что?

— Срам какой! Подумают, что ты нищая, ходишь в рванье.

— Бабуля, это же панковские шорты. И дырок-то всего три.

— Нет слов, одни буквы. Ты знаешь, я это твое рванье видеть не могу. Сейчас же переоденься.

— Ну, бабуля!

— Никаких «бабуль». Надень уж лучше сарафан. И захвати подарок для Кости.

Полина, вздохнув, пошла переодеваться. С бабушкой спорить — дохлый номер. Но в сарафане ещё лучше показываться народу: ноги видны во всей красе. Мама любит рассказывать, что когда Полину, вернее то безымянное существо, розовое как гриб-волнушка, которое позднее превратилось в Полину, принесли на первое кормление, было сразу отмечено, что ноги у ребенка удались на славу — длинные и стройные.

Полина повертелась перед трюмо. Пожалуй, трюмо было единственной вещью в «зале», представлявшей для нее ценность. Раньше у Полины не было возможности подробно изучить себя в профиль. Свои боковые отражения она нашла весьма соблазнительными.

Полина взяла сумочку и побежала в бабушкину комнату. Там, на кресле с поролоновыми проплешинами, лежал тетрис — подарок для Кости. От встречи с Костей Полина, после общения с его братьями, уже ничего хорошего не ждала, но все-таки он — ровесник, так что, наверное, будет проще. Костя на два дня уезжал к другу на дачу и потому до сих пор не засвидетельствовал гостям свое почтение. Когда Полина спустилась по ступенькам крыльца, из кустов материализовался Шарик, и приткнулся к её коленке.

За сараем под наполовину разобранной «Окой» валялся Коля. Увидев Полину, он поднял голову и стукнулся головой о бампер. Полина прыснула в кулак.

— Ну, моя-то дивчинюшка — красавица! — сказала тетя Зина и оставила на Полиной щеке малиновую розочку помады.

— Давай, хорошая моя, на борт! — провозгласил дядя Гена, открывая дверь неразобранной машины.

Бабушка уже сидела на переднем сиденье и обмахивалась журналом «Здоровье» 86-го года выпуска.

— Ты знаешь что, у нас в У. Пушкин жил целых два дня? — гордо спросил дядя Гена.

— Нет.

— Как же! У нас ведь был Яицкий городок! С двадцать первого по двадцать третье сентября 1833 года! Есть и дом, где он останавливался. Он тут про Емельку Пугатсёва узнавал. У нас Пугатсёв женился, в Старой церкви. Туда тоже поедем, только вот заберем Костю.

— А где он?

— У вокзала болтается, двоетсник. А, так твою и растак! Клуша!

Переходившая дорогу курица с воплями скувырнулась в канаву.

Одноэтажные домики и заборы довольно быстро сменились обычной городской застройкой. Машина затряслась по буграм и ямам улиц, какие есть во всех городах бывшего СССР — прямых, уставленных бетонными коробками. Если бы не надписи на казахском — «Дәріхана», «Киім», «Дәмдеуішi» — могло бы показаться, что из России они и не выезжали. В центре, однако, оказалось много зелени, попадались симпатичные здания: «Краеведтсеский музей, областной акимат, управа балайская» и памятники — «это Тсяпаев, хотите анекдот про Тсяпаева? Прибегает Петька и критсит: «Василий Иванытсь, белые лезут!» — «Не до грибов сейтсяс, Петька, вот разобьем контру, тогда и пособираем!». Увидела Полина и главное украшение города — красно-коричневый Храм Христа-Спасителя с двумя треугольными башнями, похожими на шапки звездочетов. В остальном архитектура не радовала. Над скучными серыми домами все еще стояли слова-динозавры: «Слава великому советскому народу!», «Коммунизм женедi!», «Марксизм-Ленинизм». Прошлое нескромно напоминало о себе с фасадов, хотя Казахстан вот уже четыре года был страной независимой и демократической. Полина почему-то вспомнила кришнаитов из поезда. Воображение подкинуло нелепую картину: лысые братья лезут на крышу, чтобы составить из светящихся букв фразу «Харе Кришна!».

У вокзала, за кособокими ларьками, сидели казашки в платках, перед ними на столах пестрели красно-желтые горки помидоров и перцев. Рядом на бетонных блоках курили трое парней. Когда дядя Гена остановил машину, один, бритый, как кришнаит, быстро вынул изо рта сигарету и бросил ее в жидкую пыльную траву.

— Костя! Опять куришь, едритингедрит! Тсего тебя, выпороть, тсьто ли?

— Здорово, — сказал Костя, щурясь на солнце.

— Здрасьте, дядь Ген, — поддержали его товарищи.

Полина, изучив контингент из окна машины, решила, что самый симпатичный — стройный, загорелый казах с короткой стрижкой, явно старший. На нем были потертые джинсы и черная футболка. Второй мальчик, сутулый и конопатый, сидел, вытянув ноги в оранжевых шортах, и щупал свой бицепс, а вернее, его отсутствие.

— Поди поздоровайся, — велел Косте дядя Гена все ещё сердитым голосом.

Полина опустила стекло. Костя встал и вразвалочку подошел к машине. Глаза у него были прозрачные, как у Коли, но не пустые, а дерзкие, веселые. Поверх выгоревшей майки сверкал на цепочке крестик.

— Это тетя Оля, Ольга Ивановна. Помнишь, мы к ней в Ленинград приезжали, когда тебе пять лет было.

Костя наклонился к окошку и улыбнулся. От улыбки лицо его разъехалось во все стороны, и он стал похож на резинового утенка.

— Здрасьте, тетя Оля.

— А это Полина. Помнишь Полину?

— Привет.

— Привет.

Полина Костю совсем не помнила, но знала, что, гостя у них, он заперся в кладовке, и соседу пришлось выпиливать замок. Когда Костю открыли, он сидел в обнимку с «бабой на чайник», с которой ни за что не хотел расставаться, и маме пришлось согласиться на её переезд в город У.

— Садись, поедем к Старой церкви, — предложил дядя Гена.

— Да ну!

— Константин! Я показываю тете Оле с Полей город. Живенько, живенько.

— Давай ты оставишь нам Полю? Мы ей сами город покажем.

Дядя Гена повернулся к Полине.

«Почему бы и нет», — подумала она, открыла дверцу, и опустила ногу на асфальт движением кинозвезды, выходящей из лимузина на красную дорожку в Каннах.

Краем глаза она заметила, что нога не осталась незамеченной.

— Костя, смотри мне …Терез тсяс заеду, хорошая моя, на кладбище вас повезу.

— Куда вы пойдете? — поинтересовалась бабушка.

— В Краеведческий музей, — с серьезным видом ответил Костя.

Полина краеведческие музеи недолюбливала, но было приятно, что Костя добровольно взял на себя заботу о её досуге.

— Ещё раз с сигаретой увижу, будешь дома сидеть, — пригрозил дядя Гена и дал по газам.

Как только машина скрылась за поворотом, Костя достал из кармана пачку «Союза».

— Куришь?

— Нет.

— Не куришь?

— Нет.

— Надо же… Пошли, с пацанами познакомлю.

Сарафан Полины явно был очень смелым для города У. Она заметила, что все прохожие с удивлением косятся на неё. Когда она подошла, мальчики вскочили на ноги. Казах оказался выше Полины, а конопатый едва доставал ей до плеча.

— Это Вован, — представил казаха Костя, — Вован, это Полина, сеструха моя из Питера.

— Очень приятно, — раскосые глаза Вована скользнули по ее сарафану, снизу вверх.

— Это Колян. Колян-Полина, Полина-Колян.

— Надолго к нам? — спросил Колян недоломавшимся голосом.

— До конца августа.

— Ну что, пойдем? — сказал Костя.

— В музей?

— Да ты чего, какой музей! Просто пошляемся. Вован тебе экскурсию проведет.

— Значит так, — начал Вован, — у этого ларька Коляну однажды набили морду…

— Да не бил меня никто! — возмутился Колян.

— Направо у нас есть базар, но ты туда одна не ходи, бери Костяна.

— Почему?

Он усмехнулся, но ничего не сказал.

Полина подумала, что, хорошо бы ее сейчас увидел Лешка, как она идет в новом сарафане с тремя парнями, один из которых очень даже недурен собой. Они пошли смотреть какой-то мемориал, построенный в честь участников Войны. Полине было все равно, куда идти, она была рада, что, наконец, общается со сверстниками.

— Слушай, а ты ему какая сестра, двоюродная? — спросил Колян.

— Нет. Троюродная.

— Не слушайте ее. На самом деле, я ее дядя, а она моя племянница, — улыбнулся Костя.

— Что? Да уж скорее ты мой племянник.

— Никакого уважения к старшим.

— С чего это ты старший? Тебе же четырнадцать.

— А тебе? — спросил Вован.

— Мне — пятнадцать

По тому, какое положение приняли его брови, Полина поняла, что он считал ее более взрослой. Понятное дело, из-за роста. Как-то на Невском мужчина лет тридцати, пытаясь познакомиться с Полиной, спросил, на каком курсе она учится. Когда узнал, что в девятом классе, стал извиняться непонятно за что, а потом убежал. Тогда Полина подумала, что надо было соврать. Наверное, теперь Вован решит, что она мелюзга, и потеряет к ней всякий интерес. Если таковой вообще был…

— А тебе сколько? — спросила она, глядя снизу вверх на Вована.

— Восемнадцать будет.

— Вы в одной школе учитесь? — поинтересовалась Полина.

— Я не учусь в школе, — ответил Вован. Прозвучало это очень гордо.

— Вован у нас бизнесмен, — сказал Колян, — скоро он заработает кучу бабок и уедет жить в Москву.

— Помалкивай, — Вован ткнул Коляна кулаком в плечо.

— Что за бизнес? — спросила Полина.

— Ничего особенного, кручусь туда-сюда.

Разговор завис. Полина почувствовала, что тема запретная. Видимо, что-то нелегальное. Торгует травой, что ли? Боря рассказывал — в Казахстане анаша растет повсюду, как сорняки.

— Слушай, а как там, в Питере? — мечтательно спросил Колян.

— В Питере, как в Питере, — неожиданно резко ответил Вован, — что там такого, чего у нас нет? Музей у нас есть, театр есть, в Иркуле купаемся, на базаре одеваемся, и самогон у нас первоклассный, и арбузов завались. Питер, Питер… Вот Москва!

— Ты был в Москве?

— Был он в Москве, — заржал Колян, — одну ментуру-то на вокзале и видел.

— Захлопни пасть, — Вован тихонько толкнул Коляна плечом.

— Вот и пришли, — сказал Костя.

Пустынная площадь, затянутая в асфальт, с бетонной громадой посередине — два серых среза перпендикулярно друг другу, какая тоска! По обе стороны стелы белели три кочана — свадебные платья. Из открытой машины неслось: «Эй, красотка! Хорошая погодка! Была бы лодка, мы б уплыли с тобой!».

— Сюда свадьбы всегда приезжают, — пояснил Костя, — сначала по городу катаются, а потом сюда.

— Да, у нас тоже такое место есть. Марсово поле.

Раздался звон — один из женихов швырнул об асфальт бокал. Невеста помедлила секунду, наверное, жалко было разбивать, потом тоже бросила свой. Вокруг заорали «Горько!». Каблуки невесты хрустели по осколкам, сверкали вспышки фотоаппаратов… «Последнее место в мире, где хотелось бы сыграть свадьбу», — подумала Полина.

— Слышь, ты знаешь, что у нас Пушкин в городе целых два дня прожил? — спросил Колян.

Полина кивнула. Колян явно хотел произвести на неё впечатление, нес что-то про автомобили, но разговор буксовал, а Костя и Вован отошли в сторону и говорили вполголоса. Полина навострила уши, но ничего, кроме пары непечатных слов не услышала.

Полина терпеть не могла мат. Настроение слегка упало.

— Давайте сфотографируемся, — предложила она, чтобы хоть что-то сказать.

Вован подошел и с готовностью обнял её за талию. С другой стороны пристроился Колян. Здорово! Эта фотография может послужить основой для легенды на тему «Как я провела лето». Сарафан и Вован — сочетание, достойное того, чтобы снимок невзначай увидел Лёшка.

— Айда купаться, — сказал Костя после фотосессии.

На площади остановилась красная машина.

— Ну, в музей-то тсего не пошли? — закричал дядя Гена. — Коська, тсьто ты сюда Полю притащил? Сходили бы на Иркул уж тогда. Вот непутевая голова!

Маленький город У.

Нужно было ехать на кладбище, искать могилу бабушкиной мамы. Полина предпочла бы остаться, но бабушку обижать не хотелось.

— Ну ладно, приятно было познакомиться, — сказала она и помахала троице рукой.

— Увидимся, — сказал Вован.

— Коська, домой сегодня придешь?

— Не знаю.

— Совсем отбился от дома. Давай-ка, не балуй, приходи.

Когда они отъехали, Полина вспомнила про тетрис. Ну, ничего, еще будет возможность передать.

— Ну тсьто ты будешь делать, болтается так целыми днями с этим Вовотськой, — заворчал дядя Гена.

— И что? — спросила бабушка.

— Тсюрка он. Отец, правда, русский, а мать — балайка.

Бабушка обернулась и подмигнула Полине. «Чурками» и «балайками» дядя Гена называл казахов. У дяди Гены развал Союза был больной темой, он до сих пор не привык к мысли, что страну отдали казахам. При советской власти семья жила неплохо, потому что тетя Зина была «из магазина», то есть работала начальником сети универсамов. Теперь они существовали на свои тощие пенсии, да заработки Бори. Коля в последнее время не работал — стройки заглохли, в другое место надолго устроиться не мог, потому что пил, уволили уже с трех работ. Дядя Гена, всю жизнь крутивший баранку, подрабатывал, но достаток у семьи был уж совсем не тот, что раньше. Они стали нацменьшинством в городе, где прошла вся их жизнь, коммунистическое «русский с казахом — братья навек», больше не работало (собственно, оно не работало никогда), чтобы наняться куда-то, нужно было знать казахский язык. Так что семья Ирецких жила старыми связями, стараясь с казахами без особой нужды не общаться. Полине до настоящего момента никакого дела до всего этого не было, но теперь ее ни с того ни с сего покоробило слово «чурка». Должно быть, из-за красивого разреза глаз Вована.

— Бабуль, а тот, у кого мать — казашка, а отец русский — он тут казахом считается? — спросила Полина.

— Ну, кто как смотрит, — ответил за бабушку дядя Гена, — родня Вовкиной матери, когда она замуж вышла, от неё отвернулась. Они думают, он русский, Вовка. И даже ни разу бабка с дедом его не видели. Вроде и нет у них дочки, внука. Вот такие у них нравы.

— Да ну, Ген, что ты всех под одну гребёнку? А ей-то тяжело, небось. Без поддержки, без помощи. Я б на её месте в Россию бы уехала.

— А тьсто ей там делать? Дворы мести? Вован вот халтурит, хоть как-то их кормит, а Лёшка, муж ейный, работал со мной — пьянь, гиблый человек.

Непонятно почему Полина слушала этот разговор очень внимательно. Информация о семейной распре добавила шарма и без того симпатичному Вовану…

За старым кладбищем, очевидно, никто не присматривал. Могилы сгрудились так тесно друг к другу, что между ними иногда было не протиснуться даже худенькой Полине. Повсюду торчала сухая трава. Бабушка, увидев частокол косых крестов, сникла. Она не была здесь пятьдесят лет, но все равно надеялась, что найдет мамину могилу. Теперь всем, в том числе и бабушке, стало ясно, что это нереально. Они бродили втроем по кладбищу, разглядывая полустертые имена на табличках. В некоторых местах за ржавой оградкой было по три-четыре креста. Солнце шпарило, въедалось в кожу. Очень хотелось пить. Бабушка тихонько что-то бормотала под нос. Через полчаса блужданий дядя Гена подошел к ней, обнял за плечи и ласково, как ребенку, сказал:

— Ну, хорошая моя, будет. Поехали.

И бабушка, несгибаемая, сильная бабушка, которая всегда-всегда добивалась, чего хотела, вдруг положила ему голову на плечо и зарыдала в голос, от чего её огромная спина заходила, как колокол. Она всхлипывала и повторяла: «Мамочка моя, мамочка, чего же ты меня не пускаешь к себе?», а Полина стояла, не веря своим глазам, и не знала, что делать. Она чувствовала, что не нужно к бабушке подходить, потому что она, Полина утешить её не может, ведь она из совсем другой жизни, и как ни старайся, никаких чувств по отношению к давно умершей прабабке внутри себя не найдёт. Но как же больно было видеть большую трясущуюся спину, и то, как осторожно дядя Гена гладил бабушкино плечо…

* * *

Утро начиналось за столом, накрытым клеенкой, по которой бежали куда-то на лыжах Деды Морозы. Тетя Зина ставила на полотенце кастрюлю ненавистных кислых щей, в них плавали огромные куски картошки, похожие на голые колени, торчавшие из воды. Хлеб, который тетя пекла сама, был рыхлый и ноздреватый. Она приносила буханку к завтраку, и съедать ее нужно было сразу, потом хлеб превращался в клейкую развалину, а к следующему утру высыхал: мука была низкого качества. Щи Полина один раз кое-как проглотила, но при втором явлении кастрюли народу бабушка решительно надела фартук, и Полинины мучения прекратились благодаря тарелке ленивых вареников.

Единственное, что приводило Полину в восторг, так это сметана, густая и плотная, в ней стояли ложки, вилки и даже ножик с тяжелой красной рукояткой, на которой было написано «қолтырауын». Когда Полина спросила, что это значит, все очень удивились. Раньше никому и в голову не приходило этим поинтересоваться. Костя сказал, что узнает у Вована. Полине очень интересно было поучить новые сведения о Воване, но спросить она боялась, потому что обязательно покраснела бы. Костя после завтрака убегал из дома, приходил под вечер, чумазый и веселый. Иногда особенно веселый — смеялся абсолютно без повода. Один раз передал ей привет. Увы, от Коляна.

Три дня Полину возили на смотрины к престарелым родственницам — показать, кто будет носить по свету частичку их крови, когда они сами отправятся на тесное кладбище города У. Полина ныла, что хочет остаться дома, бабушка сердилась и говорила: «Дома можно насидишься в Питере!». Полина злилась, больше всего на свете ей хотелось, чтобы все ушли и оставили её в любимом кресле с «Консуэло» Жорж Санд, найденной в шкафу.

Жара стояла такая, что невыносимо было гладить Шарика, в его шерсти копилось солнце, оно обволакивало руки, так же, как духота — голову. Воду копили в баке, во дворе, её надо было экономить, но Полина по несколько раз на дню выливала на себя пару ковшей, не обращая внимания на неодобрительные взгляды тети Зины. В гостях у старушек терпеливо выслушивала все замечания в свой адрес — «в кого же ты так вымахала», «красавица-девица, вся в бабку», «кушаешь, чай, плохо, одни мослы торчат» — разглядывая вышитые половики, накрытые кружевами подушки, закопченные иконы, чьи-то лица на старых фотографиях, послушно пила чай с пирогами, и думала о том, какие страсти, небось, кипят сейчас у Наташки. Единственной отдушиной было купание. Почти каждый вечер дядя Гена командовал «на борт!», тетя Зина, бабушка и Полина залезали в машину и ехали на Иркул. Дно там было такое вязкое, что на берег Полина всякий раз выходила в гольфах из ила. Зато как приятно было, лежа на спине, глядеть из воды в темнеющее небо, и слушать плеск, плеск, плеск…

Перед сном она смотрела на фото Лешки, курившего у кирпичной стены. А Лешка, обрезанный по пояс, смотрел куда-то вправо, держа сигарету томно, словно скучающая рок-звезда. Полина водила пальцем по темным кучерявым волосам, по острому носу в веснушках, черным глазам, чуть прищуренным от дыма, тонким пальцам, по молнии кожаной куртки, по застежке часов, и представляла, что в этот самый миг Лешка тоже думает о ней.

Как-то после визита к одной из бабушкиных подруг дядя Гена заехал к знакомым, забрать домкрат. В доме, куда их пригласила хозяйка, толстая баба с коричневыми ногтями, под обеденным столом стояли помойные ведра, над ними бились в истерическом восторге мухи, все стулья были завалены хламом непонятного происхождения, а по углам висела явно обитаемая паутина. Баба позвала своих сыновей, огромных волосатых мужиков, которые синхронно почесывали свои большие животы и, говоря с дядей Геной, косились на Полину одинаковыми маленькими глазками. Она не знала, куда смотреть, от вида их волосатых рук и кислого запаха помоев её замутило… Извинившись, она выбежала во двор, к машине, и возблагодарила судьбу за то, что дедушка когда-то увёз бабушку отсюда в Ленинград. Ужасно захотелось домой, и чтобы ничего этого никогда больше не было…

Вечером тетя Зина пришла в «залу» и, включив телевизор, сказала:

— Полина, завтра на стол соберёшь? Мы с бабушкой к травнику поедем.

Полина кивнула и впала в уныние. Перед её взором возникла картина: голодные Костя и дядя Гена стучат ложками по тарелкам, как сироты в мюзикле «Оливер!». Это будет утро её позора! На кухне Полина выступала в роли потребителя или неквалифицированной рабочей силы, способной лишь повертеть ручку мясорубки, вымыть посуду или почистить картошку. Бабушка, истинная жрица домашнего очага, утверждала, что если Полина не научится готовить, её никто не возьмет замуж, но на кулинарные уроки терпения у нее не хватало, она предпочитала всё делать сама, наверное, оберегала внучку до поры до времени от кухонного чада и луковых слез. До сих пор Полине иногда являлся призрак шарлотки, летевшей по мусоропроводу, пока ветер разносил по улице одну из улик — запах гари, а в раковине отмокала другая — любимая бабушкина сковородка, покрытая коричневой рванью из остатков теста. И что теперь делать? Тебе уже пятнадцать лет, а все, что ты умеешь — это поджарить яичницу. Стыд какой! Бабушка, однако, сидела рядом и ничего не сказала тете Зине. Значит, хочет проверить, как Полина справится.

Полина грустно смотрела на Заглота. Заглоту на новом месте тоже не очень нравилось, он никак не мог составить гармоничное целое с ткаными медведями из «Утра в сосновом лесу», к которым его прислонили.

По телевизору женщина с челкой, похожей на крышку рояля, говорила: «Отец, как же ты мог скрывать от меня все эти годы, что Эмилиано — мой брат! Я никогда тебя не прощу!».

Полина взяла полотенце и вышла на улицу почистить зубы.

— Отец! Как же ты мог скрывать от меня все эти годы, что у меня есть три троюродных брата? — спросила она Шарика.

Шарик ласково тявкнул и прислонился мокрым носом к её голени.

Наутро Полина выпрыгнула из постели, едва закрылась дверь за бабушкой и тетей Зиной. Из соседней комнаты доносилось ровное сопение дяди Гены, в Костиной стояла тишина. Полина босиком прокралась на кухню. Солнце еще не жарило, но уже лезло в окно. Вокруг желтого абажура носились друг за дружкой мухи.

В холодильнике Полина нашла яйца и молоко, из прогнутой жестяной банки отсыпала муку. Решила испечь блины. В конце концов, что тут сложного? Она много раз видела, как это делает бабушка. Началось все неплохо, молоко с яйцами перемешалось легко. А вот мука… Сперва приклеилась к стенкам, а потом превратилась в комки-островки, не желавшие топиться. Они упрямо выныривали и прилипали к ложке. «Ну, погодите у меня!» Полина принялась мешать тесто так яростно, что из миски во все стороны полетели белые брызги. Она открыла шкаф, в надежде найти там венчик, но на полках стояли только многочисленные коробки из-под сока и маргарина, терпеливо ожидающие того звёздного часа, когда они «для чего-нибудь пригодятся». Дома этого добра тоже хватало, бабушка собирала еще упаковки из-под сметаны и йогуртов. Пригождалась всегда лишь сотая часть этой странной коллекции…

Полина продолжила мешать тесто ложкой, и в голове у нее все время вертелась фраза: «Плоха та хозяйка, что блинов растворить не умеет». Когда смесь в миске стала отдаленно напоминать блинное тесто, Полина зажгла огонь и потянулась за сковородкой. Однако местный домовой не собирался так просто сдавать позиции. Черная сковорода, давно забывшая, что означает слово «сиять», ловко вывернулась из рук и точно разбудила бы весь дом чугунным перезвоном, не подставь Полина своё колено.

Было очень больно. Полина стиснула зубы. Зажала в кулаке ручку окаянной сковороды. Постояла чуть-чуть, прислонившись к столу, дождалась, пока утих пульс в коленке.

Бабушка всегда накалывала на вилку картофелину и размазывала ею масло по сковороде, но Полина решила обойтись без этой мудрой приспособы. Как только зашкворчало, она зачерпнула белого теста, шлепнула на сковороду и наклонила её от себя, чтобы блин растекся. Блин получился бугристый, но это было ещё полбеды. Когда Полина взялась его переворачивать, оказалось, что он присосался к сковороде. «Чертов первый блин комом», — бурчала Полина, соскребая тесто в ведро. «Еще пара ложек муки — а-а-а-пчхи — плоха та хозяйка, что блинов растворить не умеет — ну и будут есть свои щи, обойдутся». Пока мучные острова сопротивлялись потоплению, остатки первого блина на сковороде почернели и начали чадить. Полина посмотрела на часы. Скоро встанет дядя Гена, выйдет на кухню и скажет: «Тсего у нас на завтрак?». А Костя потом сообщит Вовану, что питерская сестра — еще та хозяйка. Хотя при чем тут Вован?

Полина вытерла взмокший лоб хваталкой. Второй блин охотнее растекся по сковороде, но переворачиваться тоже не хотел. Полина в ярости швырнула хваталку на пол и поняла, что если сейчас ничего не получится, она похоронит тесто во дворе и будет варить овсянку-сэр. Кое-как поддев блин ножом, она перевернула его наполовину, и увидела, что половина эта уже пропеченная, с золотистыми разводами, как у всякого уважающего себя блина. Полина взяла его за другой край и, конечно же, обожглась. Этого ещё не хватало! Она схватилась за мочку уха, призывая на город У. что-нибудь большое из космоса. Блин, который уже официально считался годным, переместился на тарелку не без усилий. Но зато следующий отделяла от идеала только его форма — жестоко покусанной луны.

— Доброе утро, хорошая моя! Тсего это ты, блины петcешь? — дядя Гена, потягиваясь, вышел на кухню.

— Да, — гордо ответила Полина и вылила на сковороду следующую порцию теста. Тысячи фанатов рукоплескали её кулинарному таланту.

— Молодтсина моя! — дядя Гена чмокнул Полину в щеку.

Только поднеся ко рту вилку, хозяюшка вспомнила, что забыла положить в тесто сахар. Но дядя Гена и Костя этого не заметили, они радостно уписывали блины с чудесной сметаной.

— Ну вот, сегодня у нас такая богатая культурная программа! Мой друг, Николай, зовет на ихнюю фазенду. Едем в Лбищенск! — сказал после завтрака дядя Гена.

От этого названия у Полины блин встал поперек горла.

* * *

«Это глупо — обращаться к дневнику, мол, дорогой дневник! Но поговорить не с кем, так что «дорогой дневник», как я хочу домой! Если скажу бабушке, что мне здесь тошно, она рассердится. Потому что для неё это прозябание — одно удовольствие. Воспоминания юности и всё такое. Вчера я случайно услышала, как тетя Зина про меня говорит, что я приехала в Казахстан, чтобы сидеть в кресле. Мол, надо гулять, загорать и общаться. Костик меня больше никуда не звал, я забираюсь на кресло, с куском белого хлеба и книжкой Дюма «Сорок пять» (еще одна находка), и мне больше ничего не надо. Зачеркиваю дни в календаре, чтобы приблизить день отъезда. Вот уж не думала, что буду себя чувствовать настолько не в своей тарелке, странная я, оказывается, личность. Все время хочется остаться одной, залезть в свою скорлупку и просто наблюдать за тем, что происходит вокруг. Но ведь дома или в школе я не такая… Скорее всего, это издержки переходного возраста. А еще совершенно необходимо, чтобы в меня кто-нибудь влюбился. Хоть кто-нибудь! Ну ладно, пора ехать в Лбищенск, это, наверное, деревня Большие Зады, как говорит Наташка. И кто там живет? Лбищане? Лбищиняне? Если бы пришлось жить в городе с таким названьицем, я бы утопилась».

— Полина, ты готова? — бабушка в ярком крепдешиновом сарафане стояла на пороге и обмахивалась самодельным веером. Выглядела она как испанская матрона.

— Бабуль, а может, вы меня дома оставите? Такая жара, ехать неохота…

— Ты что, с ума сошла? Успеешь еще насидеться в четырех стенах. Давай-ка, не выдумывай.

И они поехали. По дороге дядя Гена возмущался — ходят слухи, что областной маслихат хочет переименовать город У. на свой балайский лад, недавно вот село Артемьево стало Килтуябеком, а Ленинский проспект хотят назвать Достык, («что за слово такое — как кадык доски»), у Коськи в школе учитель-чурка, на всех русских детей бочку катит, а сам, «мордоворот, до развала Союза русский язык преподавал, теперь — ихний». Вскоре Полина заткнула уши плейером. Сначала она исследовала синяк, оставленный сковородкой, а потом заснула с мерзким вкусом мыла во рту — от «Тархуна», нагревшегося в пластиковой бутылке.

Когда Полина открыла глаза, вокруг была выжженная степь цвета кофе с молоком. Кое-где в кофе попадались куски рафинада — белоснежные мазанки, и рядом с ними загорелые дочерна люди. Безразличные ко всему коровы и лошади топтались у дороги и щипали нечто, видимое им одним, потому что вокруг не было заметно ни травинки. Каждый встреченный кустик здесь казался достопримечательностью. Потом мазанки сменились древними казахскими курганами. Ровные ряды огромных, сложенных из камня пирамид тянулись на километры.

Полина опять задремала, убаюканная саундтреком «Твин Пикса», и проснулась, когда машина уже заворачивала во двор белоснежного дома. На пороге, прислонившись к дверному косяку, стояла загорелая женщина в малиновом сарафане, а прямо над ней, высоко-высоко в синем небе парил орел. Такую картину Полина видела только по телевизору.

— Это жена Николая, — сказал дядя Гена, — тсюдо, а не баба.

Полина вылезла из машины. Хозяйка улыбнулась и протянула ей руку.

— Ирина. Как я рада, что вы до нас добрались! А ты, наверное, Полина? Какая у тебя чудесная стрижка. Проходи в дом, не стесняйся.

Ирина была ладная, крепкая. Казалось, что её всю нарисовали одним движением руки, не отрывая пера от бумаги. Всё, что должно сводить с ума мужчин, было при ней. Черные волосы, перехваченные заколкой, пересекала лунная дорожка — широкая прядь, мерцавшая серебром.

Полина не ожидала такой теплой улыбки от незнакомого человека. Ирина, похоже, действительно была им рада. На душе у Полины вдруг стало легко и весело, в первый раз с тех пор, как она приехала в город У. Ирина расцеловалась с дядей Геной, настояла на том, чтобы донести до комнаты бабушкину сумку, и сразу же наполнила всех ощущением того, что они очень важные и желанные гости.

За порогом Полина ожидала увидеть ту же застывшую советскую обстановку, что и у тети Зины — вещи, которые пустили корни и превратились в безрадостный хлам. Но уже при входе стало ясно, что эта женщина не позволяет случайному и ненужному прирастать к дому. В прихожей, выложенной прохладной плиткой, стояли большие напольные вазы с сухими колосьями и ветками, черно-белые фотографии висели на стенах, а в гостиной за стеклами шкафов мерцали корешки книг, при виде которых Полина чуть не запрыгала от восторга. В библиотеке тети Зины имелось от силы двадцать книг, и половину Полина уже прочла, с ужасом думая о том, что скоро останется только «Наш колхоз» с конопатым, как Колян, мальчиком на обложке. А у окна стоял японский телевизор с видеомагнитофоном. Да тут, под Лбищенском — настоящий островок цивилизации, над которым нарезает круги орел. Ах, вот бы остаться здесь до конца поездки!

За чаем с вкусными душистыми булочками выяснилось, что ночевать они будут на берегу реки, а завтра спозаранку дядя Гена с Николаем отправятся на рыбалку.

— У вас очень уютно, — сказала Полина.

— Стараюсь, — улыбнулась Ирина.

— И не трудно вам одной управляться? — поинтересовалась бабушка, — Николай-то, наверное, работает целыми днями.

— Сейчас не трудно. Восемь лет все-таки здесь, уже обжились, устроились. Потом, я не одна, мне соседка помогает. Сейчас покажу вам наше хозяйство. Молоко пейте, это от Лариски моей.

— Вкусное, — похвалила бабушка.

Лариска, рыжая корова, тянула к Полине влажный нос. Она и еще две коровы лениво помахивали хвостами, будто бы специально для того, чтобы отогнать мух от теленка, лежавшего на соломе в углу. Полина просунула руку сквозь прутья загона, дотронулась до черного шелкового лба. Безрогий теленок, с ушками, прижатыми к голове, попытался проявить вежливость и встать, но ноги у него разъезжались, как циркуль. Ирина удивилась, когда Полина достала фотоаппарат.

— Ты что, коров не видала?

— Первый раз так близко. Где нам коров-то видеть, в Питере?

— А дачи нет?

— Нет.

— Ну и ну. Совсем оторвались от природы. Ольга Ивановна, вы-то, небось, коров доили?

— А как же! Коров, коз. Давненько правда, я была младше, чем Поля сейчас. Неплохое хозяйство у вас, Ира.

— Это всё муж.

В соседнем загоне толпились свиньи, похожие на грязные мешки с картошкой. Предводительствовала огромная, вся в складочках, Лорена. Куда бы она ни совала свое рыло, остальные — Даниэла, Марианна и Мария (названные в честь главных героинь мексиканских сериалов[8]) — поворачивались за ней. Увидев посетителей, свиньи открыли пасти и стали хватать желтыми зубами перила загона. Такие-то чудовища и сожрали младенца в «Кому на Руси жить хорошо», — вспомнилось Полине.

Ещё Ирина держала кур, они расхаживали, спазматически дергая шеями, в окружении цыплят-подростков. Появление горсти зерна — большое событие в курятнике — не на шутку переполошило мамаш, и они помчались есть чуть ли не по головам своих некрасивых детей. Полина задрала голову. Орел все еще был там, наверное, он видел суетливых птиц, летал себе и думал: «Нагуляете жирку, тут я вас и…».

До вечера Полина блаженствовала. Сначала она нашла на подоконнике книжку под названием «Жеребец» и, пока никто не видел, прочитала все эпизоды, содержавшие эротические сцены. Потом валялась на диване, болтала ногами и смотрела «Рокки»[9] — жемчужину местной коллекции. Когда бабушка велела собираться, Рокки как раз должен был драться с Иваном Драго. Полина, конечно, знала, что у Ивана Драго, не вызывавшего у нее никаких патриотических чувств, в бою против воплощения американской мечты нет шансов, но досмотреть все равно хотелось. Одеваясь, она неправильно застегнула кофту, потому что все ее внимание было поглощено ходом поединка. Каждый удар по физиономии Рокки она воспринимала, как личное оскорбление. Но тут пришла Ирина, в брюках и куртке, Полине стало неловко, и она отправила всех в нокаут, нажав на красную кнопку.

— Комбат, батяня, батяня, комбат! — раздался за дверью бас.

Полина вздрогнула.

— Ну, здрасьте, — в комнату вошел тот самый челнок, который в поезде пытался продать Полине джинсы, — Николай.

— Полина, — представилась она.

— Представь себе, ребенок сегодня в первый раз корову увидел, — доложила Ирина, смеясь.

— Не в какой не в первый. Разве я так сказала? — возмутилась Полина.

— Ну ладно, ладно. Во второй.

— А на рыбалке была? — спросил Николай.

— Ну…

— Ясно. Первое правило рыбалки — хорошенько подзаправиться. А то клева не будет.

— Коль, ну что ты говоришь, иди лучше шампура положи.

Николай Полину не узнал. Наверное, потому, что джинсы она у него так и не купила. Ирина предложила Полине ехать на их машине, отказаться было неудобно. Сидя на заднем сиденье малиновой «восьмерки», Полина вспомнила, как утром в поезде пошла умываться, и навстречу ей попался Николай, но попался он не из того купе, где мирно спали на рукавах своих одеяний отказавшиеся от белья кришнаиты, а из того, где по подушке разметались рыжие локоны. И это при такой красавице и умнице, как Ирина! Ведь ясно же, что та девица ей и в подметки не годится. Как он мог! И как он может сейчас так спокойно смотреть на Ирину, разговаривать с ней, будто ничего не случилось? Мерзкий тип. Полина решила, что ни словом с ним не обмолвится. Но стоит ли рассказать Ирине, что представляет собой ее муж? Нет, не надо, испортит всем выходные, да и не ее это дело.

Ирина оживленно расспрашивала супруга о поездке, рассказывала, как родился теленок, что нового было по телевизору, кто заходил. Николай чего-то бурчал и грыз травинку. Полина теперь разглядела его как следует. На вид ему было лет тридцать пять, волосы и усы темно-рыжие, чуть тронутые сединой, и голубые, со светлыми ресницами глаза. Он был на две головы выше Ирины, не то, чтобы толстый, а весь какой-то рыхлый, и почти без шеи. Полина переводила взгляд с него на красавицу Ирину, которой не коров бы доить, а восседать на троне в золоте и парче, и не могла понять, почему такая прелестная, теплая женщина, живет с этим, как сказала бы Наташка, «заурядом» в спортивном костюме, который, к тому же, изменяет ей с кем попало. От этих мыслей стало грустно и тревожно.

Они приехали на берег реки, когда солнце уже скатывалось за сине-черные деревья. Жара спала, и дышалось легко. У реки стоял бревенчатый навес, крытая шифером крыша на четырех столбах, а под ним — огромный деревянный стол, две высокие, словно для великанов, лавки, поленница и мангал. Автором проекта, как оказалось, был Николай — Ирина похвасталась. Полина с бабушкой принялись резать хлеб, помидоры, огурцы, и раскладывать все по бумажным тарелкам. Николай затянул свой «батянякомбат», и пока он возился с дровами, а Ирина нанизывала на шампуры ароматные куски свинины, Полина окончательно возненавидела эту песню.

— Николай ехал с нами в поезде, — сообщила она бабушке.

— Разве?

— Да, в том купе, где я сидела, пока ковры вытаскивали. Он джинсы продает.

— Гм… На джинсах-то много не заработаешь. Уж во всяком случае, не на такой дом. Ну, нам-то что. Мы гости, лишних вопросов задавать не будем.

Полина убедилась, что бабушка не помнит Николая.

— Солнце мое, положи водовку в реку, пускай зреет, — попросил Николай.

Ирина взяла пакет с бутылками. Судя по тому, как напряглись мышцы на ее загорелой руке, «водовки» закупили изрядно. Значит, бабушка будет хороша. Значит, Полина весь вечер будет пытаться подавить зудящую, как крапивный ожог, ярость. Пьяная бабушка, похожая на старую девочку, сначала пела советские песни, потом вспоминала дедушку и плакала, а потом куда-нибудь падала, а поднимать ее было примерно то же самое, что «из болота тащить бегемота». Полина всегда удивлялась тому, куда девается вся ее любовь к бабушке, когда та навеселе. Она старалась бороться с собой, но ничего не получалось. Делать в это время можно было все, что угодно, потому что на следующее утро бабушка совсем ничего не помнила. Но Полине пока не было нужды этим пользоваться.

— Комбат, батяня, батяня, комбат! Полина, а ты, небось, отличница? — спросил Николай. На его рыжих усах повисли капельки пота.

— Небось, нет, — отрезала она, и сама испугалась своей дерзости.

Любой здравомыслящий человек понял бы, что разговор завязать не удастся. Бабушка зашипела:

— Полина, как ты разговариваешь? Сейчас же ответь нормально.

— У меня тройки по физике и по геометрии, — добавила Полина, не глядя на Николая.

— Это ничего. Зачем женщине физика? Женщина должна знать, как обед сварить, да как мужа ублажить, верно я говорю?

Полина промолчала. Николай крякнул и отошел к мангалу.

— Что с тобой такое? — удивилась бабушка.

— Ничего. Домой хочу. Надоел мне твой У., скукотища.

— Полина! Давай-ка без выкрутасов. Вот барыня! Ее кормят, поют, развлекают, а ей, видите ли, скучно! Скоро поедешь домой, будешь там сидеть в четырех стенах, сколько хочешь. А пока кончай огрызаться. Нас в гости пригласили, носятся с нами, а ты себя так ведешь. Некультурно!

Рассердившись, Полина бросила нож и ушла. В машине она взяла дневник. На почти отвесном, изрытом ласточкиными гнездами берегу, под сутулой ивой, было очень подходящее место для того, чтобы предаться размышлениям о никчемности собственного существования. Полина села на краю. Под ногами ворочалась мутная желтая река, купаться в которой совсем не хотелось.

Более одинокого человека не было во всем мире! Хрупкое создание, заброшенное злой судьбой за тысячи километров от родного дома, некому излить душу, и никто не любит её, никто-никто на свете! Полина была на грани того, чтобы впасть в «мировую скорбь» (это выражение она вычитала однажды в детской книжке «Гномобиль» и присвоила без зазрения совести). Как хорошо было бы теперь оказаться в своей комнате, среди знакомых вещей, позвонить Наташке и болтать целый час!

Полина открыла дневник. «Почему почти всегда приходится делать то, что не хочется? Почему надо слушать всех, кроме себя? Путешествие мое обернулось только жарой и несуразицей. Глупо, ой глупо было ожидать чего-нибудь путного (смешное слово) от подобного захолустья. Какие могут быть приключения там, где одни старушки, щи и мексиканские сериалы по вечерам? Позавчера хотела съездить в город, дойти хотя бы до дома, где ПУШКИН ПРОЖИЛ ЦЕЛЫХ ДВА ДНЯ, но все замахали на меня руками — да как же ты одна, да вдруг что случится, подожди, вот придет Коля, свозит тебя. Только Коли мне и не хватало! К счастью, он так и не явился. Я открыла для него английский алфавит. Бедолага был уверен, что каждая буква переводится на русский. Сначала-то все более-менее укладывается в его систему, ну а как быть с W? Написала ему транскрипцию по-русски и велела выучить. Такие вот развлечения. Ну да ладно. Просто время великих страстей еще не пришло, а когда оно, наконец, придет, сегодняшние переживания над рекой покажутся мне просто смешными. В такие вот гнусные моменты только этим и остается утешаться. Помнится, я так убивалась насчет зря истраченного первого поцелуя! А сейчас мне абсолютно все равно…».

Тем не менее, эта мысль резанула сердце. И снова проклюнулись воспоминания, от которых ей долгое время было не по себе.

Поцелуй был истрачен на Харю — барабанщика группы «Свинцовые гробы». Харю в миру звали Федя, но об этом не помнил никто, даже он сам. На концерт Полину позвала Наташка, когда узнала, что там будет Андроид, она хотела «совершенно случайно» попасться ему на глаза, но одна идти побаивалась. Это было в прошлом году, они тогда встречались лишь в Наташкиных мечтах, дачный сезон недавно закончился отвальной вечеринкой, во время которой она и осознала, что до следующего лета еще очень-очень далеко. Родителям Наташка наврала, что идет с классом на «Три сестры». Полине в целях конспирации пришлось сделать то же самое (на сковороде потрескивают оладьи, Полина, чтобы не смотреть бабушке в глаза, кричит из комнаты: «Мы завтра в театр идем!», краснеет и мысленно уверяет кого-то, что это в последний раз).

Красить глаза черным-черно и переодеваться в рваные джинсы пришлось на лестнице. Казалось, все соседи припали к дверным глазкам. У метро они с Наташкой купили по эскимо, довольные, летели по улице, заглядываясь на свои отражения в витринах, которые показывали им очаровательных Беляночку и Розочку — 1994.

— Ты уверена, что мы его найдем? — спросила Полина.

Вопрос был не праздный. У входа в клуб «Табу»[10] скопилась изрядная толпа граждан, и все они, как один, были в косухах и с хаерами. На дверях висел плакат: сверху залитая кровью черепушка, а под ней надпись: Death wants a New Victim!

— Ой, мамочки, вот же он, — сказала Наташка и показала пальцем на одну из косух, — как я выгляжу?

— Тебе правду сказать?

— Что?! Что?!

— Хе-хе-хе. Ничего особенного. Ты похожа на свеклу.

— Ну, спасибо!

— Думай о высоком. А то он как увидит твои щеки алые, сразу поймет, что ты не «Свинцовые гробы» послушать пришла.

— О высоком? Андроид — метр восемьдесят три…

— Наташка! Ты стала похожа на свеклу в квадрате! Подумай про…физику. Закон Кулона — слабо?

— Жан-Поль! Не порти вечер!

Наташка, все с тем же свекольным лицом, подошла к Андроиду и робко похлопала его по кожаной спине. Увы! Спина оказалась чужая. Пока она объяснялась с человеком-ошибкой, не желавшим поверить, что он — не тот, кто нужен Наташке, охрана начала запускать народ. Полина стояла в неудачном месте, поток чёрных косух захватил её и отрезал от подруги; как водится, возникала давка, на которую с удовольствием взирал солист «Свинцовых гробов» из круглого окошечка над входом. Публика в ускоренном режиме допивала пиво, докуривала, бросая бутылки и бычки прямо под ноги. Полина решила, что разумнее будет поскорее оказаться внутри и там подождать Наташку, поэтому она, работая локтями, протиснулась между двумя серьезными мужчинами в балахонах Cannibal Corpse[11], не убоявшись шипастых браслетов, украшавших их мощные запястья. Мужчины поглядели на нее укоризненно, точь-в-точь оскорбленные старушки перед дверями Большого зала Филармонии. Полина махнула билетом (куплен он был за деньги, которые бабушка выдала ей на «Три сестры» и капитал, отложенный на новые джинсы) перед носом у охранника, и ввалилась в полутемный подвальчик «Табу», завешенный маскировочной сеткой.

У гардероба она наткнулась на Андроида.

— Привет! — удивленно сказал он, — ты что, на концерт пришла?

— Нет, мы тут уборщицами работаем! Конечно, на концерт.

— С Натахой, что ли?

— Угу. Она на входе с каким-то знакомым застряла.

«Знакомый» должен был навести Андроида на мысль, что они здесь не в первый раз.

— Не знал, что вам нравится «С.Г.».

«Представь себе, я тоже», — подумала Полина.

— Ничего, слушать можно. Ты раньше ходил на их концерты?

— В феврале был в «Джэме». Супер ребята зажигают! Хочешь пива?

— Ммм…Можно. Только Наташку дождемся, ладно?

Отказ от пива явился бы выпадением из роли. Итак, Наташка должна быть довольна: контакт с объектом установлен.

— Жан-Поль! — услышала Полина ее голос. — Ой, какие люди!

— Привет, — улыбнулся Андроид.

Дальше было пиво в баре, Наташкины с Андроидом воспоминания об отвальной, купаниях на карьере, ночной продразверстке на грядках Анжелы Тихоновны — Бабы Яги поселка Серебряный, байки о Вове-Ниндзе, всяческие дразнилки и вопилки, ну а потом все пошли в зал. Оказалось, что «Свинцовые гробы» уже жарят во всю. Концерт Полина помнила плохо, потому что изо всех сил старалась не обращать внимания на музыку. Это было довольно сложно, особенно в тот момент, когда море косух прибило ее прямо к динамику. Полина даже порадовалась выпитому пиву — временная эйфория помогала ей не думать о том, что собственно, она тут делает. Наташка, надо отдать ей должное, подготовилась на совесть — почти всегда открывала рот правильно, словно каждый вечер после школы слушала песни «С.Г.». Полине было достоверно известно, что death metal Наташке тоже не по нутру, но любовь, как известно, делает с людьми чудеса. На сцене рычали по-английски, трясли впечатляющими хаерами и рвали струны. Полина силилась отличить одну песню от другой, но у нее ничего не получалось: после паузы рычали, трясли и рвали точно также. Андроид явно блаженствовал, а Наташка делала вид, что с ним солидарна. Полина завидовала солисту — она бы не смогла рычать целый час — и старалась увернуться от радостных людей, стремившихся на нее навалиться. На бис «С.Г.» проревели свою самую знаменитую песню о Большой Заднице Вечности. Это выражение выкрикивалось довольно отчетливо, поэтому даже полуоглохшая Полина его расслышала.

После концерта, изрядно помятые, они выбрались в гардероб.

— Мощно! — сказал Андроид.

— Басы у них супер, — поддакнула Наташка.

— А уж тексты! — вставила Полина. — Подождите меня, я сейчас.

Пиво дало о себе знать.

На двери женского туалета скалился жизнерадостный скелет в известной позе Мэрилин Монро, не позволяющей задраться платью. Внутри было темно, горела одна-единственная тусклая лампочка под потолком. Полина толкнула дверцу первой кабинки. Занято. Она повернулась было к другой, но тут открылась первая и оттуда высунулась Харя.

Вернее, высунулся.

— Ой! — сказал он. — Это что, девчачье очко?

— Ну да, — неуверенно ответила Полина, сразу не смекнув, что это волосатое существо только что лупило по ударным на сцене.

— Эээ… Не туда попал. Привет!

— Привет.

— Ну и как тебе?

— Что?

— Концерт!

— Ну…Энергетика есть. А музыка…Могло быть и лучше.

— В смысле?

— Достаточно однообразно, песни одна на другую похожи. Несомненно, вторично. Но мощно.

— Вторично…Конечно, если Death были первыми, про всех остальных можно так говорить. Ну, ты послушай Obituary или Morbid angel, скажешь, у нас соло слабее или что?

Тут до Полины дошло, что она задела профессиональную гордость волосатого существа, и что существо имеет прямое отношение ко всему этому безобразию. К счастью, в свете одинокой лампочки было не видно, как она покраснела.

Вошла девица в кожаном плаще и колготках, вернее сказать, в дырках от колготок. На лице её лежала печать отрешенности от бренного мира, но при виде Хари печать эта сразу же стерлась.

— Вау, Харя! Супер! Автограф дашь?

Она уже протягивала ему маркер.

— Задирай! — без лишних слов скомандовал Харя.

С готовностью расстегнув плащ, девица подняла край футболки. Харя нетвердой рукой написал у нее над пупком «Свинцовые гробы» и нарисовал маленькую черепушку, похожую на пятачок. Фанатка, вне себя от восторга, обняла Харю за шею и сказала:

— Сегодня было круто!

Харя гордо ответил:

— Металл форева!

— Подожди си-и-икундочку, я сейчас!

Девушка нырнула в кабинку. Полина зашла в соседнюю, а когда вышла, Харя сказал «привет опять», схватил её за руку и потащил из туалета. От неожиданности она даже не сопротивлялась. Они свернули за угол. Здесь была ниша, расписанная в самых мрачных тонах, свет прожектора бил снизу, делая лица похожими на обтянутые кожей черепа. Полина оказалась в углу, и внезапно обнаружила, что ей не нравятся мужчины с длинными волосами и обильными татуировками…

— Поехали, посидим, — предложил он.

— Мне домой надо, — растерялась Полина.

— Что, к мамочке?

— Нет. К бабушке.

— На хрен бабушку! Ты должна остаться.

— Почему это?

— Тебя как зовут, чудо?

— Полина, но…

— Полина! Ты… Я сразу понял, что ты — это… да! Щас мы едем к Рыбососу, у него сегодня все наши. Зависнем на ночь. Пыхнем. Будет весело.

Полина покачала головой.

— Спасибо за приглашение, конечно, но я не могу.

— Хочешь — можешь! Не бойся, я тебя не съем. Услышишь полную версию Cold mouth of grave.

Это, видимо, был сильный аргумент, но рассчитанный на более подкованного оппонента, чем Полина. Она уже не знала куда деваться. В такой странной ситуации ей еще оказываться не доводилось.

— Слушай, ты что-то путаешь. Твое счастье ждет тебя в туалете, — прозвучало двусмысленно, — а я вообще тут случайно. Так что пусти, ладно?

— Случайностей не бывает, — сказал он и вдруг зарычал, отбивая ритм ладонью по стене:

— Body chemistry, linked spiritually right in time every time! Destiny! Tomorrow is tooooday!!!

Полина шагнула вперед, чтобы выйти из ниши, но была схвачена за руку, и так резко, что пребольно стукнулась лбом о подбородок Хари. От подобного удара у любого пропали бы всякие мысли о судьбе и химии тел, но Харе было все нипочем. Полина почувствовала знакомую смесь запахов — спирта, пота и почему-то бананов. Мелькнула мысль: «Неужели все мужчины пахнут одинаково?», но тут длинные волосы упали ей на лицо, и в следующую секунду язык Хари уже шарил у нее во рту. Как так получилось, она понять не успела. Длилось это каких-то два мгновения, два мокрых мгновения, от которых горло точно сжало огненным кольцом. Потом она вырвалась.

— Ты где была? — спросила Наташка, когда Полина вылетела из дверей «Табу», на ходу застегивая куртку.

— Обсуждала особенности death metal с ударником «СГ».

Андроид рассмеялся. Естественно, он посчитал это такой тематической шуткой. Наташку он на прощание по-дружески чмокнул в щечку, и заметил, что как-нибудь завалится на чай. Такие вот легко брошенные фразы могут свести человека с ума. Наташку потом целый месяц ежедневно терзало предчувствие, что чаепитие состоится именно сегодня, она даже гулять не ходила, чтобы не пропустить тот момент, когда явится Андроид с пирожными и цветами (явился он только под Новый год, с бутылкой пива и кактусом, похожим на кошачий хвост).

Полина после концерта даже всплакнула от досады. Ее бесценный первый поцелуй достался какому-то левому типу, да еще таким некультурным образом. «А ведь первый поцелуй бывает один раз в жизни! И надо же было этому монстру забраться в женский туалет! «Монстр в женском туалете» — хорошее название для фильма ужасов», — записала Полина в дневнике. Наташка, узнав обо всем, очень удивилась. События в «Табу» стали на долгое время главной темой разговоров. Подруги пришли к выводам, что для современных мужчин поцелуй ничего не значит, времена галантных кавалеров миновали навсегда, и нужно быть готовыми к тому, что романтика — это всего лишь устаревшее слово. Хотя ни Наташка, ни Полина в это, конечно же, не верили. Они сочинили целую историю, главными действующими лицами которой были Харя, Полина и Лешка. Начиналась она с того, что Харя приходил под школьные окна с букетом роз и рычал какую-нибудь балладу из репертуара «Свинцовых гробов», а в финале Лешка ставил ему насыщенный фингал…

— Эй, ты чего тут сидишь одна? Случилось что-нибудь?

Голос Ирины вытащил Полину из болота воспоминаний.

— Нет-нет, не беспокойтесь, — Полина почувствовала себя виноватой, — все хорошо. Спасибо.

— Ну, тогда пошли есть.

Полина встала и увидела, что во время путешествия в прошлое изрисовала всю землю вокруг своих сандалий Большими Задницами Вечности. Красная кайма солнца ещё торчала из-за горизонта, но небо над рекой уже почернело. Пока Полина дулась на мироустройство, дядя Гена и Николай успели воткнуть неподалеку от навеса жерди и натянуть на них марлевые пологи: ночевать предстояло на улице.

Мысли об одиночестве и собственной тяжкой доле не помешали Полине с аппетитом уплетать шашлык. Все расселись на высоких скамьях вокруг стола и, намазавшись комариной отравой, стали пировать. Комары на отраву чихали, поэтому приходилось постоянно обмахиваться ветками. Ирина предложила Полине попробовать вишневой наливки. Бабушка разрешила, и даже первый раз в жизни чокнулась с Полиной. Полина подумала, что это один из верстовых столбов на дороге во взрослую жизнь — когда человек, который до этого читал тебе лекции о вреде алкоголизма, признает твоё право на градус. Наливка была тягучая, как шиповниковый сироп, и приятно обжигала язык. После первой Полина, как и все, не закусывала, дядя Гена морщился, говорил «Хорошо пошла», бабушка вздыхала, Ирина улыбалась, а Николай крякал. Потом все ели ароматное мясо, с корочкой, пахнувшей дымом, и хрустели огурцами. Бабушка махала руками, говорила: «Стоп!», когда Николай наполнял ее рюмку, но он на это внимания не обращал, приговаривая: «Иначе клева не будет». Полина быстро объелась и цедила вкусную наливку, наслаждаясь забытым состоянием невесомости, которое появляется, когда ноги не достают до пола.

Но наслаждаться пришлось недолго: из всех, кто болтал ногами за столом, комары, кажется, находили аппетитной только Полину, её голые икры с бешеной скоростью покрывались волдырями. Она нехотя вылезла из-за стола и пошла к машине за джинсами.

Вокруг висела темнота, полная стрекота цикад и пересвиста ночных птиц. К двум фонарям над столом — единственным источникам света на берегу — уже слетелись нервные мотыльки.

Полина подняла глаза …и замерла. Оказывается, над казахстанской глухоманью по ночам включалось самое красивое небо, которое ей когда-либо доводилось видеть! Мириады сияющих глаз манили в неисчерпаемую высоту, одни светили ярко, другие прятались под вуалью туманностей. Здесь острые углы домов не раскалывали на части небесную инкрустацию, ее не закрывали дымные рукава, не перечеркивали линии проводов. Полина открыла дверь машины, надела джинсы и легла на заднее сиденье, запрокинув голову, чтобы насладиться неожиданным подарком. Все вокруг перестало существовать, и она почувствовала — это один из тех моментов, ради которых, собственно, и живут люди — моментов истинного счастья. Просто бессовестно грустить, когда на свете есть звезды, птицы и стрекот цикад. Полина подумала, что все, кто лежит так, глядя на звезды, воображают себя Андреями Болконскими под небом Аустерлица. То есть не все, конечно, а те, кто читал «Войну и Мир».

Неожиданно прямо у нее над головой сорвалась вниз серебряная слеза и упала, упала без толку: у Полины в голове не случилось ни одного желания, и этого хватило для того, чтобы нарушить душевную гармонию. Просто созерцать небесный свод стало уже недостаточно, нужно было обязательно извлечь из этого созерцания выгоду. Полина стала придумывать, что попросить у звезды. Мира во всем мире? Чтобы бабушка была здорова? Чтобы мама снова вышла замуж? Это все нужно, но в данный момент ей хочется больше всего, чтобы в нее влюбился Лешка!

И, о чудо, в тот миг, когда она подумала об этом, еще один метеорит сгорел в атмосфере, прошив небо жемчужной нитью. Ура!

Полина лежала так довольно долго, думая о будущем — о чудесной юбке из шотландки, которую она наденет на первое сентября, о том, как пойдет на курсы (и, конечно, обязательно поступит в Институт иностранных языков), что подарит на день рождения бабушке, чем успокоится сердце Наташки, как они по традиции пойдут есть мороженое в Baskin&Robbins на второй учебный день, и она закажет фисташковое, ах! За это время успело упасть еще три звезды, одна — ответственная за мамино замужество. Полина настолько зарылась в свои мысли о светлом будущем, что не заметила, как разговор за столом превратился в яростный спор. Неожиданно, словно из ушей кто-то выдернул затычки, она услышала голос дяди Гены:

— Нет, ты Иванна, послушай! Мы теперь побираться должны идти, тстобы кушать было тсто! Ты вот ругаешь советскую власть…А нынешняя плевать на нас хотела. Мы при Советах всю Прибалтику объездили. Мы могли себе заработать тсестным трудом, тсестным! Сейтсяс, тстоб в кармане звенело, надо воровать.

— Геннадий! Прекрати ты это! При советской власти тебе было хорошо из-за Зины. И потому что молодой был и здоровый. Воровали точно также, только при этом еще полстраны загубили в лагерях! И развалили все…

— Это Горбатсёв! Горбатсёв развалил, … такая!. Тсьто это — лекарства не купить, это полпенсии. А вратси? Мы тут узнавали, во тсто мне новая тселюсть встанет. На эти деньги месяц жить можно, яйца потсесывать и в потолок плевать. Теперь, тстоб нормальное летсение было, надо на лапу давать.

— А раньше ты не носил в больницу конфеты и коньяк, когда Зине операцию делали? Разницы нет никакой, только теперь не нужно это делать из-под полы. А уж какие дачи коммунисты на взятки строили…

— Ну, Ольга Иванна, вы тут-таки не правы, — подал голос Николай, — как человек, в прошлом близкий к райкому, могу сказать, что……

— Он мне будет говорить! Милый мой, я тридцать лет проработала бухгалтером, авось знаю, что, где и кому давали. Мне не за что их любить. Отца моего сдали, он в лагере погиб. Мать одна осталась, с тремя детьми на руках. Да что мы, людей целыми семьями вырезали, сыновья доносили на отцов. Не надо мне тут петь: «Ах, как хорошо было при советской власти». Сколько народу погубили, жизней искалечили, сколько городов на костях построено! Сволочи они, хуже фашистов.

— Ну, это, Ольга Иванна, ты загнула. Раньше б тебя за такие разговоры…

— То-то и оно, Коля, что раньше.

— Раньше люди как братья были! — закричал дядя Гена, — А сейчас?

— Гена, ядрена вошь, — бабушка хлопнула рукой по столу, — о чем ты говоришь? Все в один голос пели то, что им нужно было петь, а то бы расстреляли, посадили, с работы выгнали…

— Не кричите, — послышался голос Ирины.

Полину уже клонило в сон. Она вылезла из машины, взяла плейер, и пошла к пологу. Быстро заползла под марлю, чтобы не дать возможность комарам заночевать внутри, и легла на расстеленное одеяло, пропахшее нафталином. У нее зачесалось в носу, множество бугорков впились в спину: место для ночлега выбрали не самое мягкое. Она легла на бок, положила под голову куртку и включила «Телохранителя». Было бы здорово, проснувшись утром, снова увидеть глаза Кевина Костнера. Кевин Костнер сейчас висел дома, в пустой комнате, и было ему, наверное, также одиноко, как Полине.

— Эй, ты спишь? — спросил кто-то у нее над ухом.

Она повернулась на спину. Рядом сидела Ирина, с распущенными волосами, и…всхлипывала.

Полина выключила музыку.

— Ира, вы что? Что случилось? — спросила она.

— Ничего, ничего, прости Полюша. Спи, спи. Бабушка сейчас придет. Спи, спи.

— Но вы же плачете! Это… он вас обидел?

Ирина не спросила «кто?». Она опрокинулась на одеяло и нервно расхохоталась.

— Он…Он меня давно не способен обидеть, девочка моя. Это все водка. Держалась ведь, три недели… Я вообще-то не пью, Поль…Ты не думай. Спи, — и она опять всхлипнула, зажав рот кулаком.

— Ира, не плачьте, не плачьте, все будет хорошо, — Полина погладила ее по плечу, она знала, что эти слова ничего не значат, и помочь не могут, но все равно их нужно говорить, когда людям плохо.

— Ты хорошая девочка, П-поль, — Ирина пыталась не выпустить из себя слезы, но они рвали ей горло, — ты хорошая… Только глупая еще. Тебе кажется, что все в жизни идет по плану, что любовь случается раз и навсегда…

— Я знаю, что так не бывает.

— Да… Ты умница. Раз и навсегда случается только несчастная любовь. Человека, которого ты не получила, можно любить вечно, потому что он не рядом, ты не видишь, как он спит, ест… И кажется, тот, кто далеко — лучше. Мы так устроены криво, хотим того, кого не имеем. Нет, это не про меня, Поля, я выбрала его сама, потому что был богатый, хорошая должность, мне завидовали все… Любил меня так, что по утру ходить не могла. Я видела с ним звездное небо, вот такое, как сейчас… Ты ведь еще не спала ни с кем, да? Дай бог, чтобы тебе с этим повезло. Потому что если с мужиком ты не уносишься в небеса, какой бы он ни был хороший, рано или поздно ты начнешь искать замену. И променяешь надежного, умного и красивого на какого-нибудь чудика, только потому, что он будет знать, где и как тебя трогать… Очень просто и очень гадко мы устроены… Прости, девочка, я болтаю, пьяная вот и болтаю… С Николаем жили хорошо — права твоя бабушка, кормушка у нас была сытная… Только он не хотел, чтобы у нас детки были, все откладывали, а теперь не бу-у-дет уж-же никаких дето-о-к. А у тех, которых он на дороге находит, у них будут, а может, уже где-то растут, они, которые должны были быть мои! Мои, понимаешь?! Отнял он их у меня, а других дарит, как ему приспичит … Черт бы их всех подра-а-ал! Черт бы их всех подра-а-ал!

Полина гладила по волосам Царицу в ночи. А ночь была полна цикад, звезд и птиц. Это было похоже на страшный сон, где все не свое, неудобное, неродное, но приходится терпеть, потому что никак не получается проснуться. Через несколько минут Ирина затихла. Пришла бабушка, и, кряхтя, устроилась на одеяле. Много-много лет назад она, может быть, на этом самом месте стояла молодая, с гладкой кожей и пепельными локонами, глядела в небеса и гадала, как сложится ее судьба…Ах, если бы превратить ее снова в ту девушку, какое было бы счастье!

Полина еще долго лежала с открытыми глазами, пока ее не убаюкал какой-то монотонный журчащий звук — словно ворчало потревоженное животное.

Но все животные мирно спали, свернувшись клубочками. Это храпел дядя Гена.

И вот Полина стоит перед шкафом, глядя на торчащий из него меховой рукав, спасительное тепло шубы так близко, ее можно надеть и согреться, но дверца не открывается, и, замерзая, Полина сует пальцы в рукав, а позади нее, на кровати, кто-то бубнит: «Не-е-т, надо на мотыля, я ж тебе сто раз повторял». Полина хотела сказать этому умнику, что никакие мотыли в шубе не водятся, но едва она повернулась, руки выскользнули из меха, и стало очень холодно. Рассердившись, Полина открыла глаза и обнаружила, что ее пальцы зарылись в роскошные Иринины волосы. Рядом тихо-тихо посапывала бабушка, а чуть дальше, на фоне затянутого марлей солнца стоял в белой куртке с капюшоном Николай, похожий на куклуксклановца.

— Геннадий Трофимыч, вылазь, наконец. Жерих-то ждать нас не будет!

Накрывшись курткой, Полина нырнула в другой сон.

Жерих дождался, пока Николай и дядя Гена уткнулись удочками в мутную воду, и схватил аппетитного мотыля.

* * *

— Хау ду ю ду? — сказал Коля и расплылся в такой счастливой улыбке, что Полина почувствовала себя благодетельницей, — а я вам билеты взял.

Она не удержалась и подпрыгнула. Ура! Билеты! Совсем скоро они сядут в поезд и отправятся отсюда восвояси. Настроение поползло вверх. Коля явно жаждал пообщаться по-английски, и Полина, напустив на себя важный вид, спросила:

— Алфавит выучил?

— Эй, би, си, ди, и, эф, джи, аш…

— Эйч!

— Эйч, ай, джей, ка…

— Кей!

— Лэ, мэ, нэ…

— Ну, это грузинский какой-то, Коля! Так нельзя разговаривать. Как будет: это кошка?

— Зис ис э кэт.

— Забыл уже! Быстро проводим языком между зубами.

— Ззз…

— Нет, не «з» а «th»!

— Да я и говорю — «з»!

— Нет, ты слышишь, как я произношу?

— Да.

— Ну ведь не «з»?

— Не.

— Вот! Тренируйся.

— Здорово, племянница! — в залу вошел Костя, — вы когда уезжаете?

— Послезавтра вечером.

— Это самое, мы завтра на даче у Коляна собираемся, хочешь с нами?

— Хочу. А это далеко?

— Не, вечером батя тебя привезет, а послезавтра утром заберет.

— Я у бабушки отпрошусь…в смысле, скажу бабушке.

— Ну, лады! А Кольку ты не учи, он тупой, — Костя усмехнулся и убежал.

— Сам ты, блин, тупой, — обиженно сказал Коля.

Полина плюхнулась в кресло и демонстративно открыла давно прочитанные «Грезы любви». А Коля все стоял посреди комнаты, нескладный, в линялой старой футболке и потертых тренировочных, и смотрел тоскливо: ему больше не с кем было поговорить. «Эндрю Блэк был сломленным, опустившимся типом, — читала Полина, — вернувшимся в Южную Каролину после попытки добраться до Калифорнии. Ему ничего не оставалось, как вернуться на Восток и, постепенно спиваясь, доживать остаток жизни. Однако в один прекрасный день сестра его жены, которой исполнилось всего четырнадцать лет, огорошила его просьбой помочь переправить на Север фургон с беглыми рабами. Эта девчонка, Полли, оказывается одной из членов подполья, помогавшего беглым рабам, и ее мужество и бесстрашие вкупе с преданностью и дружбой, питаемыми к чернокожему юноше, мало-помалу заставляют Блэка пересмотреть свое отношение к жизни…».

— Коль?

— А?

— Что ты собираешься делать дальше?

— Пойду половик вытряхну.

— Нет, я имею в виду вообще, в жизни?

— Не знаю. Не думал как-то. А че?

— Ты не думал? Ну, чего тебе хочется? Учиться, жениться?

— Учиться…Скажешь тоже. Мне ведь скоро тридцатник, Полька. Жениться — нет, спасибо, уже там был, больше не хочется.

— У тебя жена была?

— Была да сплыла. Че, буду бате помогать, а еще у нас тут стройка новая скоро, пойду опять работать.

— А что, если бы ты поехал в Алмаату, выучил английский, а потом махнул на стройку за границу?

— На кой ляд я им там сдался? Своих нет, что ли?

— Все возможно! Надо только очень сильно чего-то захотеть. Подумай, ведь это твое самое-самое заветное желание. Я почему говорю — у моей знакомой брат так уехал.

— Если очень захотеть, можно круто залететь. В жизни, Полька, не так все просто. Жизнь, она как-то криво устроена, понимаешь? Нет, ты еще мелкая, не понимаешь ты ни хрена.

— Не знаю, мне кажется, ты мог бы что-то сделать… Вот скажи — «th»!

— Ну, «th»!

— Вот! Видишь? А две минуты назад это было позорное «з». Я вижу в тебе большой потенциал. Не сомневайся.

Коля улыбнулся и стал похож на резинового утенка.

— Спасибо, сеструха.

«Наконец-то Коля ушел. Конечно, он ни на что не годен, — уже вечером его пьяный язык будет не в состоянии произнести даже «эй, би, си», — ну да ладно. Хотя жаль его, конечно. Почему жизнь засасывает одних людей, как болото, а другие могут сделать рывок и всё изменить? Вот как мои бабушка и дедушка, они ведь остались в Ленинграде после войны. А могли бы вернуться и жить тут, в доме с баней… Еще утром ели жареную рыбу, которую поймал Николай, а на ужин опять будет какой-нибудь тетизинин суп. Вот тоска! Ирина, кажется, напрочь забыла о том, какая она была вчера, веселилась, подарила мне на память браслет, дутый, с зеленым камушком. Когда я садилась в машину, она поцеловала меня в щеку и сказала, что их дом всегда открыт для меня. Чудесная женщина. Зря вышла она за этого мерзкого Николая. Я никогда бы не стала связывать свою жизнь с человеком только из-за денег. Или из-за секса. Хотя, откуда мне знать, я ведь еще ни разу ни с кем… Жаль, что мы приехали не к Ирине. Были бы чудесные каникулы, доили бы коров, читали книжки и загорали. А тут опять скукотища.

Бабушка ушла в очередные гости. Удивительно, сколько народу ее до сих пор помнит! Они ведь, старушки эти, наверное, из города У. ни разу и носа не высунули, и бабушка для них — это такой пример success story. Получается, что мы с мамой совсем другие, на наших родственников не похожи ни внешностью, ни интересами. Может, конечно, у меня это, как называется… снобизм? Все-таки у нас Пушкин не два дня прожил… Хотя все это ерунда. Осталось потерпеть совсем чуть-чуть, и я обо всем этом думать перестану. Тем более что завтра я приглашена на дачу к Коляну, и там, конечно, будет Вован. Тьфу, почему я пишу «Вован»? Заразилась. Нет, я вообще не понимаю, зачем писать о нем, я через месяц и не вспомню, что был такой смазливый казахский…кто? Не мальчик же. Юноша — для него как-то выспренно. Guy. Cute Kazakh guy».

Вечером, когда тетя Зина пришла смотреть сериал, Полина отправилась в баню. В предбаннике висело зеркало, покрывшееся от старости бурым налетом. Вертясь перед ним в разные стороны, Полина изучала себя, и радовалась, что грудь у нее уже не такая маленькая, как еще два месяца назад. Пожалуй, такими темпами по размеру бюстгальтера она скоро обгонит Юльку Кипелову, и тогда Лешка…

В дверь постучала бабушка. Она пришла помочь Полине вымыть голову.

— Бабуль, а бабуль, — начала Полина из-под пенной шапки, — меня Костя позвал на дачу к его другу завтра. Отпустишь?

Бабушка не ответила.

— Бабуль! — позвала Полина.

— Что? Извини, я задумалась…

— На дачу. К Костиному другу. Завтра. Отпустишь?

— Это какой друг? Казах?

— Нет, мелкий такой, конопатый.

— А кто там будет?

— Ну, всякие другие друзья.

— Что, только мальчики?

— Нет, и девочки тоже, — сказала Полина, хотя не знала наверняка, и в рот тут же попало мыло — тьфу!

— А из взрослых кто? Глаза закрой.

Пока на Полину лилась вода, она прикидывала, что ответить.

— Ну, кто-то, — прошептала она.

— Полина, если там никого взрослых, на ночь я тебя не отпущу.

— Ну, бабуля! Все везде ходят давно, только я, как маленькая… Мне уже пятнадцать, между прочим. Пятнадцать!

— Да, это возраст! А что я матери скажу потом? Отпустила одну неизвестно с кем и без взрослых.

— Как неизвестно с кем? Ты что, Костю не знаешь?

— Костя такой же, как ты — без году неделя.

— Ага, но его почему-то отпускают. И не говори мне, что он мальчик. В наше время решен вопрос половой дискриминации.

— Упрямая ты, как осел. Я Геннадия спрошу, что там за компания, потом поговорим.

Полина рассердилась.

— Как по бабкам своим меня таскать, так «посмотрите, какая у меня внучка взрослая», — пробубнила она, — тьфу!

— Рот закрой, — усмехнулась бабушка, — а то пузыри до утра пускать будешь.

Костя с серьезным видом дал показания: на даче, конечно же, имеется взрослый человек — тетка Коляна. Подробности — что тетя эта целый день копается в огороде, не замечая ничего вокруг, а по вечерам уходит к соседке пить горькую и раскладывать пасьянсы — он опустил. Бабушка была вынуждена дать согласие, тем более, что тетя Зина, уверенная в благонадежности сына, высказалась за. Если бы Полина не была так занята мыслями о предстоящей поездке, она бы заметила, что бабушка ходит какая-то грустная…

Следующим вечером Полина стояла на берегу реки Жупарь и пробовала ногой воду. Загорелый мокрый Вован с сигаретой в зубах валялся рядом на берегу, она чувствовала, как его взгляд щекочет ей кожу. Кроме нее в компании, к сожалению, были еще две девочки — Костина одноклассница, стройная, смуглая брюнетка Марина, чья изящная тень чуть-чуть задевала Вована, — и Люда, сестра Коляна, рыженькая, пухлая, со сплюснутым, как у персидского кота, носом. Имелись и новые представители мужского населения города У., Вася и Саша, при виде которых у Полины случилось дежа-вю: они напоминали Лорену и Даниэлу из Лбищенска.

Полина уже успела два раза выиграть в «дурака» у всей компании, и была собой очень горда. Пока все шло довольно сносно: Вован встретил ее как хорошую знакомую. То есть спросил, как дела и чего нового. Полина, конечно, ответила, что дела нормально и нового нет ничего, потому что, когда второй раз встречаешься с человеком, очень трудно определить, что именно считать новым. Странное дело: Вован показался ей еще более симпатичным, и ей даже стало немного жаль, что она совсем скоро уезжает. Портило вечер одно — как только машина дяди Гены скрылась за поворотом, стало ясно, что кое-кто совсем не рад приезду питерской гостьи. Видимо, Вован представлял интерес не только для неё.

— Эй, племянница! Давай лезь! — крикнул ей мокрый Костя, стоя по пояс в воде. — Вода хорошая!

— Тут мелко! — пискнула чуть дальше голова Коляна.

— Мелко-то мелко, а Пиндюря утонул, — тихо сказала Люда.

— Кто? — переспросила Полина.

— Пиндюря, — ответил Вася, — в прошлом году. Хороший пацан был. Но ты не боись, это потому что он здорово тяпнул.

Нет, — сказала Люда, — он дунул.

А я тебе говорю, тяпнул! Петров сказал, они с ним пили.

Петрова слушай…Ты хорошо плаваешь? — повернулась Люда к Полине.

Нормально.

А вы в Питере в Неве купаетесь, да?

Людка, ты такая серая, молчи лучше, — сказала Марина, — Нева ж у них загаженная, там рыбы дохнут.

Мы на заливе купаемся. На Финском, — сказала Полина и медленно пошла в воду, нарочно прямо перед носом у Вована.

Киногеничность момента испортил Костя: с криком «Мочи!» он бросился на Полину, и потащил ее на дно. Началось водяное побоище. Колян, завизжав, радостно присоединился к потоплению Полины, причем руки его всякий раз оказывались в не самых важных, с точки зрения военно-морской стратегии, местах. Хотя численное преимущество было на стороне противника, Полине удалось ускользнуть — она набрала полный рот воды, от души плюнула Коляну в глаз, отпихнула Костю и поплыла на середину реки. Здесь вода была холоднее — видимо, проходило течение. По коже побежали мурашки, Полина вспомнила про несчастного Пиндюрю, и повернула к берегу. Колян только того и ждал.

Костян, лови ее! — пискнул он.

Да нехай живет, — ответил Костя.

Племянник, ты как с теткой обращаешься? — усмехнулась Полина.

Слышьте, она думает, что я ее племянник, — закричал он, — перегрелась сеструха на солнышке.

Полина ушла под воду, добралась до Кости, молниеносно выпрыгнула и шлепнула его на спину. Визжа и смеясь, поднимая фонтаны брызг, они топили друг друга, пока не выдохлись. Когда Полина, чувствуя в теле приятную тяжесть, вышла на берег, Марина протянула:

— Детский сад.

И посмотрела на Вована.

Полина села рядом на песок.

— Это любимое выражение нашей классной руководительницы, — сказала она.

Марина изящно изогнула бровь и оставила Полинино замечание висеть в воздухе.

— А сколько у вас пацанов в классе? — спросила Люда.

— Десять. И одиннадцать девчонок.

— Кому-то не повезло, — пошутил Вован.

— У нас пацанов пятнадцать, — сказала Люда, — и все такие придурки.

— Фильтруй базар, — сказал Костя.

— Ну ладно, не все. Ты, Костян, придурок в квадрате.

— Ой, ну сгорбила, ну смешно!

Полина украдкой смотрела на Марину, которая в своем купальнике с блестками напоминала танцовщицу с карнавала в Рио. Костя рассказывал, что в городе У. недавно открылось казино, и Марина почти уже туда устроилась. Полина подумала, что такой эффектной девице не место в этом захолустье. Наверняка, окончив школу, она рванет в какой-нибудь большой город.

— Мерзнешь? — неожиданно спросил Вован. Он смотрел ей на ноги, которые в этот самый неподходящий момент покрылись «гусиной кожей».

— Чуть-чуть.

— Хочешь, возьми мое полотенце, — предложил он.

— На нем сижу я, — сказала Марина, и это прозвучало как «только попробуй его взять, я вырву тебе все волосы».

— Пойду оденусь, — пробурчала Полина и пошла к дому.

На крыльце застегивала сандалии женщина в огромной белой панаме.

— Добрый вечер, — поздоровалась Полина.

Панама не ответила. Она никак не могла попасть железным язычком в дырочку на ремешке.

— Вам помочь? — Полина присела на корточки.

Под полями оказались веснушки и водянистые голубые глаза, удвоенные очками.

— Ты кто? — спросила женщина.

— Я Полина. Сестра Кости Ирецкого.

— Кого?

— Колиного друга. Дайте-ка, я вам застегну.

Женщина посмотрела на нее так удивленно, словно никто никогда не помогал ей застегивать сандалии.

— Ну, вот, — Полина улыбнулась и встала, — я в доме переоденусь, хорошо?

— Там на кухне пирог со смородой, — сказала тетя Коляна почти заговорщическим шепотом. Видимо, эту тайну она выдала неожиданно для себя.

Пирогу, конечно, было далеко до бабушкиных, но Полина все равно с удовольствием съела кусок: после водных баталий проснулся аппетит. Полина поднялась по лестнице в комнату, где оставила вещи, натянула джинсы и майку с надписью «Kiss me». На столе лежала книга, обернутая в газету. Полина открыла ее и увидела знакомое название: похоже, «Жеребец» стал в Казахстане бестселлером. Странное чтение для такой фанатичной огородницы, как тетя Коляна. Поскольку все эротические сцены были прочитаны еще в гостях у Ирины, Полина решила все-таки поинтересоваться сюжетом. Оказывается, в эротических сценах были заняты голливудская звезда Кейт и ее шофер Брайан. Полина готова была поклясться, что они занимались любовью точь-в-точь как главные персонажи «Грез любви». Дочитав до того момента, когда шофер вошел в трейлер к актрисе и сказал: «Машина подана», Полина обнаружила, что в ее воображении Брайан подозрительно напоминал Вована…

— Чего сидишь в темноте? — раздался вдруг голос прямо у неё над ухом.

Полина вздрогнула и быстро закрыла книгу.

— Ты меня напугал, — сказала она.

— И правильно. Бойся меня, — улыбнулся Вован.

— Ой, как страшно!

— Айда в «Комнату смеха».

— Куда?

— Направо. Иди, я сейчас подгребу.

Странный, чуть сладковатый запах стразу ударил Полине в нос, как только она вошла. Из мебели в комнате был только шкаф, обклеенный журнальными женщинами, на полу валялись продавленные полосатые матрацы. Все, кроме Марины, грызли семечки. Марина заплетала косу Люде. Полина села у двери, прислонившись к стене, и почувствовала, что хочет спать. На пороге появился Вован с пакетом в руках.

— А вот и наша фея-крестная! — сказала Марина.

— Пыхнем, товарищи, — улыбнулся Вован, — но право первой затяжки у нашей гостьи!

— Я, вообще-то, ни разу не пробовала, — Полина смутилась и тут же рассердилась на себя за это смущение.

Вася присвистнул.

Да ну? Что, серьезно?

Вы что там, в Питере, все такие? — спросил Саша.

Полина не нашла, что ответить.

Бросьте девушку смущать, — сказал Вован, — ты не переживай, мы тебя научим.

А зачем? — спросила она тихо. Очень тихо.

Но её услышали.

Что зачем? — ответил Вован.

Ну, покурю, и что дальше?

— Деточка, дурь для того и курят, чтоб не думать о том, что дальше, — снисходительно улыбнулась Марина.

Полина вспыхнула.

— Я тебя не деточка, — процедила она сквозь зубы.

— Ой, какая обидчивая, — Марина откровенно забавлялась.

— Ты на нее не обращай внимания, — сказал Колян, — Маринка у нас известная стерва.

— В общем, кто хочет кумарить, тот пусть кумарит, а кайфоломов просим сидеть тихо, — резюмировал Вован.

— Сеструха, попробуй, один раз — не страшно, — сказал Костя.

Полина покачала головой и встала.

— Спасибо, конечно, но я спать хочу. Всем спокойной ночи.

— Спокойной ночи?! Не, это нереально, — засмеялся Вася.

— Передумаешь, приходи, — сказал Вован.

Марина приподнялась на локте.

— Да не передумает она. Нам больше достанется. Спок ночь, бэбик.

Прав, прав был Лёшка, когда сказал про неё тогда: «правильная слишком».

Кусая губы от досады, Полина спустилась вниз, отрезала огромный кусок пирога и вышла на крыльцо. Звезды снова заполнили небеса, но сегодня их красота не способна была её утешить.

Может, стоило попробовать? Почему нет? Никто ведь не узнает. Хотела бы она быть другой, уметь выключать мозги, относиться к жизни проще. Никому не нужные принципы — вот главная трагедия её жизни. Самое подходящее одеяние для таких женщин — серый мешок, подаренный бабушкиной подругой. Ей бы следовало родиться в викторианской Англии.

Полина затолкала в рот пирог, вернулась в дом и плюхнулась на скрипучий диван в комнатке рядом с кухней. Из окна падал слабый свет на фотографию излишне кудрявой мексиканской актрисы Вероники Кастро[12]. Полина долго ворочалась с боку на бок. Ей до слез хотелось оказаться дома, в своей постели, и чтобы всего этого путешествия никогда не было. Сверху то и дело доносились взрывы смеха. Потом их заглушил немецкий речитатив «Eins, Zwei, Polizei»[13] — оказывается, хит школьных дискотек, надоевший еще месяц назад, добрался и сюда. Заснуть под такую музыку смог бы либо глухой, либо сильно пьяный. Полина изо всех сил сжала подушку. Ничего, успокаивала она себя, все это закончится уже завтра. При этом в ее голове, где-то в стороне от сознания, шел фильм: дверь открывалась, в комнату заходил Вован, он наклонялся к Полине и целовал ее, и она привстав, обнимала его за шею. Карканье немца, львиная грива мексиканки, рыла Саши и Васи, Маринина змеиная улыбка, персидский кот, Люда — весь этот нелепый зверинец чудом проваливался в черную дыру, и реальным оставалось лишь то, чего желала Полина…

Среди ночи она проснулась. Хотелось пить. Было тихо, только за дверью что-то странно шуршало. Полина слезла с кровати, на цыпочках вышла в кухню. Шорох доносился справа, из коридора. Полина присела на корточки и осторожно выглянула из-за угла. На полу, кряхтя и сопя, билась неясная масса. Когда глаза привыкли к темноте, Полина разглядела троих — девушка, хихикая, лежала на животе, лицом в пол, на ней туда-сюда дергался парень, еще один сидел в углу, скрючившись.

— Костян, давай быстрее, я тоже хочу, — услышала Полина Васин шепот.

Полина не поверила своим ушам. Она уставилась в темноту в надежде, что Вася оговорился.

— Да заткнись ты! — раздалось в ответ.

Девушка вдруг перестала смеяться, было слышно, как её ногти скребут пол. Пару раз она, видимо, пыталась сопротивляться: Костя рявкал что-то нечленораздельное. Полина сидела, зажав рот руками, по её лицу текли слезы. Потом тихонько отползла в комнату. Она слушала Костины хриплые стоны, вперемешку с матом, они били по нервам, словно разряды тока. Надо было что-то сделать, но Полина будто оцепенела. На каждый звук она стискивала зубы и все сильнее упиралась лбом в дверь. Когда всё закончилось, девушка в коридоре стала всхлипывать, и по этим звукам Полина узнала Люду.

Заскрипели лестничные ступеньки, потом всё стихло.

Полина вспомнила вдруг, как поправляла маленькому Косте одеяло. Почему, ну почему он превратился из бабочки в гусеницу?

Она долго сидела на полу, глядя на Веронику Кастро. Усмешка у той была нехорошая, как будто она знала, что видела Полина в коридоре, и зачем это было ей показано. Все придумала себе — хорошее лето, приключения, ах ты, дура! И ничего не сделала, не помогла Люде. А надо ли было? Ты не знаешь, потому что вообще не знаешь ничего о том, как устроены люди. Может быть, у тебя каменное сердце? Или ты просто трусиха? Как ты будешь жить дальше, если всё, и хорошее, и ужасное проходит мимо тебя?

* * *

Едва за окном посветлело, Полина оделась и вышла на крыльцо в полной готовности бежать отсюда, и как можно скорее. Она была уверена, что все участники вечеринки ещё видят свои весёлые сны, и потому вздрогнула, увидев чью-то спину.

И сразу узнала героя своих местных грёз.

— Доброе утро, — сказал Вован, протягивая ей сигарету. Потом, вспомнив, что перед ним — чудо праведности, опустил руку и стряхнул пепел на коврик, в незапамятные времена служивший кому-то полотенцем.

— Мне срочно надо домой, — сказала Полина.

— Первый автобус в восемь тридцать.

Полина пошла на кухню, посмотрела на сову с циферблатом в деревянном пузе, и поняла, что ждать ещё час. Тем временем, наверное, проснуться остальные, выползут сюда, начнут свои душные разговоры.

Видеть сейчас Костю она просто не могла. Полине казалось, что её стошнит, как только она взглянет в его прозрачные глаза.

— Как до остановки дойти? — спросила она.

Вован поднялся, бросил на землю бычок. Полина заметила, что земля вокруг крыльца усеяна окурками, хотя возле ступенек стояло треснутое помойное ведро.

— Пошли, провожу.

Ещё вчера Полина постаралась бы воспользоваться этой выгодной ситуацией, чтобы произвести на Вована впечатление. Но за ночь всё романтическое, вдохновляющее, — из «Грёз любви», — поистёрлось, уступив место унынию и раздражению. Полина пошла, даже не оглянувшись. Вован обогнал её, подошёл к забору и стал возиться со шпингалетом на калитке.

— Заедает… — сказал он, — смазать надо.

Полина молчала. Она не поблагодарила Вована, когда ржавый страж, скрипнув, выпустил её на свободу. Ей казалось, что произошедшее минувшей ночью в равной степени пятнает всех. И Вована в том числе. Кто знает, чем он вчера занимался с Мариной?

— Чего смурная такая? — неожиданно участливым тоном спросил подлый Вован.

«Почему бы тебе просто не идти рядом, молча», — подумала Полина. Она пожала плечами, стараясь не глядеть в его красивое лицо. Лицо восточного принца.

— Не понравилось у нас, да? Тут, конечно, не то, что в Питере…

— При чём тут Питер? — огрызнулась Полина. — Мне бы тут не понравилось, даже будь я из… из Большой Задницы Вечности.

Вован прыснул со смеху.

— Я тебя понимаю. Мне сюда после Москвы вообще возвращаться не хотелось. Тошно, прямо хоть на рельсы ложись. Надо как-нибудь в Питер к вам съездить. У вас там ночи белые. Красиво.

Полина усмехнулась.

— Ты будешь смотреть на ночи белые? Очень сомневаюсь, — сказала она, чувствуя острую необходимость наговорить Вовану гадостей. Злость прорывалась наружу, заставляя сердце биться быстро-быстро.

— Не понял, это наезд? — удивился Вован и даже остановился.

Полина, продолжая идти, бросила через плечо:

— Тебе ж крутиться надо, туда-сюда. Дела всякие делать. Бабло зашибать. Траву продавать.

— Эээ… ты чё это? — вскрикнул Вован.

Полина вдруг испугалась. Обвиняет, между прочим, человека в преступлении, бездоказательно, даже толком его не зная. Может, всё не так? Да нет, всё так. Просто для Вована, для Кости, Васи и прочих, такая жизнь, такие занятия — это нормально.

Она ускорила шаг, втянув голову в плечи. Через мгновение Вован её догнал и схватил за плечо. Пришлось остановиться. Полина моментально покраснела. «Ну давай, обругай меня матом, обзови, как вы все умеете», — зло думала она, сжимая кулаки в карманах куртки.

Но Вован стоял молча и не убирал руку. А потом легонько подтянул её к себе.

— Ты вообще какая-то другая, — вдруг еле слышно прошептал он. — Вы там, в Питере, все такие?

Казалось, что покраснеть больше уже невозможно, однако Полине это удалось. «Вот сейчас он попробует меня поцеловать» — подумала она, и почувствовала, что её злость отступает, роняя копья и щиты.

Но предчувствие её обмануло. Вован отпустил Полину, и она сразу двинулась дальше, уверенная, что он повернёт назад.

— Ты не туда идёшь! — послышался его насмешливый голос.

Полина остановилась.

— Конечно, если тебе охота в сельпо, то продолжай в том же духе.

— Сам ты сельпо, — пробубнила под нос Полина, — ну так куда?

— Поворачивай.

Он догнал её.

— Пропадёшь ведь, столичная девочка, в степях Казахстана.

— Да не беспокойся. Тебя, небось, Марина уже ищет.

Вован фыркнул, и это Полине хотелось бы истолковать так: «Да какая Марина, когда есть ты?».

— Давай направо.

Полина теперь сама увидела каменную коробку остановки, подпёртую безглазым фонарём.

— У тебя часы есть? — спросила она.

— Я сам себе часы! Ещё пятнадцать минут.

«Ну всё, сейчас он уйдёт» — решила Полина. Предчувствия её снова обманули. Вован уселся на железный остов скамьи и достал сигарету.

— Я приеду в Питер. Там работу проще найти.

Полине было ничего не известно о рынке труда в родном городе, поэтому она спросила:

— А здесь — что? Никак?

— Нормальной халтуры нет, или за неё платят копейки. Жить-то надо на что-то.

— Да, остаётся только анашой торговать… — язвительно заметила Полина.

Вован замолчал. Полине стало неловко. Она всё-таки прилетела с другой планеты, может быть, и нельзя судить его по тем, привычным ей, законам… Вспомнила, как дядя Гена рассказывал, что дедушка и бабушка отвернулись от мамы Вована, и даже не захотели познакомиться с внуком.

— Ну, я не так уж давно в этой теме… Вот денег подкоплю, уеду и — всё.

— Ага, так все говорят, — многоопытным тоном сказала Полина.

— Да и потом, это ж не наркота, а так…

«Зачем он передо мной оправдывается? Я сейчас уеду — и всё, толком и не говорили даже. Я вообще за всё время в городе У. ни разу ни с кем не говорила толком! Кроме собственного дневника».

— Дело твоё, только всё начинается именно так. И продолжается чем похуже.

— Ладно, ладно, столичная девочка. Не читай мне лекцию, — Вован нарочито зевнул, — хотя тебе… тебе это идёт.

— Что именно?

— То, что ты такая…

— Правильная?

— Строгая. Как учительница.

— Да ладно тебе. Просто я не делаю то, что мне не нравится.

— А что тебе нравится? — он подвинулся поближе и задорно подтолкнул её локтем. Так, будто они уже стали добрыми приятелями.

— Много чего. Музыка, я танцевать люблю, английский, читать, собирать чемодан, ехать куда-нибудь…

— Ну вот, тогда удовольствие прибыло, — Вован улыбнулся, встал, — вон твой автобус.

Полина поднялась и, наконец, посмотрела на него в упор.

— Пока не бросишь, не приезжай!

Он снова положил ей руку на плечо, потом легко, даже не овеяв её щёку дыханием, поцеловал, прошептал: «Ну, давай!», Полина залезла на подножку, плюхнулась на сиденье, изрезанное чужими признаниями в любви, и автобус поехал, медленно и неохотно отдаляя от себя худую темноволосую фигуру, остановку и фонарь.

Вот так случайный человек приоткрыл на секунду крышку над котлом другой, дикой, незнакомой жизни, откуда потянуло ароматом неизвестных пряностей, и — опять отпустил той же самой дорогой, в том же сарафане, с теми же песнями в ушах. Но только теперь эти песни звучали совсем по-другому.

* * *

Тётя Зина с дядей Геной собирали на стол, готовили «отвальную». Полина, увидев знакомые спины на кухне, подошла и обняла обе, в первый раз за всё время в городе У.

— Ну, моя красавица! — тётя Зина в ответ прижала её к себе, и на секунду Полине показалось, что её обнимает бабушка, — Костя позвонил и сказал, что ночевать не приедет. Пойдет с Васей халтурить — разгружать вагон с коврами, — сказала тётя Зина, — понравилось в гостях?

— Угу, — кивнула Полина.

— Сестра уезжает завтра, хоть бы проводить пришёл, — пробурчал дядя Гена. — Привет тебе передаёт. Оболтус.

Полина ничего не сказала им, но когда наутро Коля опять пришёл продемонстрировать своё идеальное произношение, она отвела его во двор и попросила приглядывать за младшим братом.

— А чего такое? — встрепенулся Коля. — Травой баловался?

— Ты про это знаешь, да? Неудивительно. Короче, он обидел кое-кого. И продолжит, наверное, в том же духе. Если вы оба не найдёте себе дело. Учи язык, Коль. Я тебе пришлю учебник, кассеты. И он пускай учит.

На пороге появилась бабушка.

— Полюш, ты зубную щётку положила? — спросила она, и Полина поняла, что их путешествие, наконец, закончилось.

* * *

Задворки города У. стремительно летели назад.

Полина взяла со стола кем-то забытую в купе газету. Этот кто-то и не подозревал, как угодил ей своею забывчивостью: в газете был Кевин Костнер. Оказывается, за время отсутствия Полины на родине в прокат вышел новый фильм с его участием — фантастический боевик «Водный мир». Хоть одно приятное известие. На последнюю страницу Полина заглянула в тайной надежде, что гороскопы отменили по причине их вредности для психики. «На этой неделе вы будете пользоваться успехом у противоположного пола. Случайная встреча может иметь неожиданные, но очень приятные последствия», — гласило предсказание. Полина яростно скомкала газету и швырнула под стол.

— Ты чего? — спросила бабушка.

Полина пожала плечами. Разговаривать не хотелось. Она включила перемотку пленки на фотоаппарате, и на катушку стали наматываться жаркие дни свободы и безделья — Полина на фоне плюща в обнимку с Шариком, виды Храма Христа-Спасителя, пара диванных портретов вместе с тетей Зиной и дядей Геной, оранжевый закат над городом У., тот снимок у монумента, где Полина радуется общесту Вована и Коляна, улыбка Ирины, печальные глаза рыжей коровы Лариски, её вежливый теленок, обрыв на реке в Лбищенске, Колины ноги, торчащие из-под «Оки», и дюжина салатно-водочных заседаний: фотоаппарат иногда оказывался в руках у Бори и тети Зины.

— Садись ко мне, я тебе что-то расскажу, — сказала бабушка.

Полина нехотя пересела.

— Когда я была молодая, ну, еще до того, как с дедушкой познакомилась, у меня был молодой человек. Да, да, что ты так удивленно смотришь? Звали его Лёва. Мы с ним встречались два месяца. Нет, конечно, ничего у нас не было, в моё время не то, что сейчас, встретились — и сразу спать вместе, нет, мы просто гуляли, ходили на свидания, он меня на мотоцикле катал. Ну вот, однажды я его ждала на перекрёстке, на нашем месте. Он был очень пунктуальный молодой человек, никогда не опаздывал. А в этот раз все нет и нет его. Что, думаю, такое? Полюша, мало было в жизни дней, когда я не вспоминала тот перекресток, и как я там стояла, и сердилась на него, а потом начала беспокоиться. Когда прошло сорок минут, я пошла к его дому, и пока шла, уже чувствовала, что никогда больше его не увижу. Он ехал ко мне, что-то случилось с тормозами — и разбился насмерть. Я позавчера случайно на улице встретила его сестру. Прошло столько лет, а я все равно ее узнала. У нее дома до сих пор висит фотография — мы с Левой стоим, взявшись за руки, а сзади мотоцикл. И вот я часто думаю, что если бы он жив остался, ни мамы твоей, ни тебя, мое золото, у меня бы не было. Так что ничуть я не жалею, что так жизнь сложилась. Только Левочку жаль. Ему ведь было всего девятнадцать.

— Бабуля, — прошептала пораженная Полина, — бабулечка, как же ты пережила это?

— А вот так и пережила, милая моя. Все ведь проходит. Сегодня так больно, что не прикоснутся, а через год — уже затянулось. Время-то и впрямь лечит.

Дверь отодвинулась, в купе вошли стройная женщина в льняном костюме, и парень лет семнадцати с длинными волосами, собранными в хвост.

— Чай, горячий чай! — послышался из коридора голос проводницы.

— Полина, иди скажи, чтобы нам принесли, — велела бабушка.

— Сидите, пожалуйста, я схожу, — сказал парень и улыбнулся Полине.

конец

Примечания

1

Американский психологический триллер 1994 г., в главной роли — Б. Уиллис.

(обратно)

2

Культовый американский детективный телесериал 1989 г., снятый режиссёром Дэвидом Линчем по сценарию Марка Фроста.

(обратно)

3

Знаменитая американская певица (1963–2012) в стилях поп, соул и ритм-энд-блюз певица. Сыграла главную женскую роль в фильме «Телохранитель» (1992).

(обратно)

4

Герои популярных американских комиксов (с 1984 г.), мультсериалов и фильмов (начиная с 1987 г.) — черепашки-мутанты, ставшие супергероями.

(обратно)

5

Лирическая песня группы «Scorpions», выпущенная в 1984 г.

(обратно)

6

Российская поп-певица, заслуженная артистка РФ.

(обратно)

7

Из песни гр. «Любэ» «Комбат» (1995 г.)

(обратно)

8

«Моя вторая мама» (трансляция в РФ в 1993 г.), «Богатые тоже плачут» (трансляция в бывшем СССР в 1991 г.), «Просто Мария» (трансляция в РФ в 1993 г.) соответственно.

(обратно)

9

Культовый американский спортивный боевик 1976 года, в главной роли — С. Сталлоне.

(обратно)

10

?

(обратно)

11

Американская брутальная метал-группа (с 1988 по сей день).

(обратно)

12

В бывшем СССР стала известна благодаря главным ролям в сериалах «Богатые тоже плачут» и «Дикая Роза».

(обратно)

13

Из одноименной танцевальной композиции 1995 г. итальянского певца Mo-Do.

(обратно)

Оглавление

Библиотечный день

Не смотри!

Маску долой

Пятнадцать Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg