«Тени черного леса»

Алексей Щербаков. Тени черного леса. Роман

«Великий Сталин учит нас не кичиться успехами, не зазнаваться, высоко держать революционную бдительность и воинскую дисциплину. Эти указания вождя особенно относятся к нам, работникам военной комендатуры города, бывшего колыбелью реакционного пруссачества. Враг — подл и коварен. Разгромленные на поле брани гитлеровцы уходят в подполье и насаждают всякие шпионские, террористические и диверсионные группы для подрывной работы. Своевременно разоблачить и обезвредить эти группы можно только тогда, когда каждый боец и офицер военной комендатуры будет бдителен и дисциплинирован, будет с честью и достоинством выполнять возложенные на него задачи».

Из приказа военного коменданта Кенигсберга от 1 мая 1945 года.

Пролог. ПОЕЗД В НИКУДА

20 января 1945 г., Линк, Восточная Пруссия

— Что за черт? — Начальник разведывательного отдела армии еще раз посмотрел на результаты сегодняшней аэрофотосъемки. Ему захотелось протереть глаза. В самом деле — пахло какой-то чертовщиной. На двух снимках, в районе озера Спирдинг-зее, где по всем возможным данным были одни леса да болота, — бодро шел паровоз с тремя вагонами. Именно шел, а не стоял. В конце концов, при желании можно приволочь и подводную лодку в степи Украины. А уж тем более — паровоз в лес. Но на фотографиях, которые запечатлела бесстрастная камера самолета-разведчика, из паровозной трубы шел косой линией дым. Получалось так, что в местности, где не было ни жилья, ни дорог — как обычных, так и железных, — каким-то образом ходили поезда.

Это были гиблые места. В густо населенной Восточной Пруссии окрестности озера Спирдинг-зее поражали своей пустотой. Болота и леса. Леса и болота. И в Германии эдакое случается. Тут, в этой глухомани, не имелось ни городов, ни деревень. Ничего тут не было.

За такую местность немцы не цеплялись, да и наши предпочли обойти ее стороной. Так было и прошлую войну, когда русские войска ринулись в Восточную Пруссию, чтобы спасти Париж. Так было и на этот раз. Восточно-Прусская операция развивалась по другим направлениям. В район Спирдинг-зее не совались. Нечего там было делать.

А вот получалось — в, казалось бы, безлюдной местности возникает поезд, который идет из ниоткуда в никуда. Потому что на тех же самых снимках никаких признаков железной дороги не имелось. И понимайте это чудо как хотите — лес, а посреди него паровозик с тремя крытыми товарными вагонами…

— Что там было по данным предыдущих аэрофотосъемок? — Резко бросил начальник разведотдела.

Его помощник замялся. Дело в том, что вообще-то в эти пустые места самолеты-разведчики как-то особо не залетали. Им хватало дела и на более оживленных участках фронта. Но все-таки он вытащил какой-то давний снимок. Все точно. Не было там ничего. Всего-навсего один только еловый лес. Причем снимок был не такой давний, чтобы за период, прошедший с того времени, как он был сделан, немцы успели бы соорудить в лесу «железку».

Главный разведчик нахмурился. Железные дороги не грибы, чтобы расти, где не попадя. Если уж по рельсам пыхтят паровозы — значит это кому-нибудь нужно. Такие сюрпризы на левом фланге его армии были ну совершенно ни к чему. Поэтому начальник разведотдела бросил:

— Выбросить разведгруппу в район, где замечен поезд. О результатах разведки доложить!

Высадка прошла хуже некуда. Двое ребят напоролись на мины уже при приземлении. Да и командир группы, лейтенант Никитин, едва избежал той же участи. Когда его ноги коснулись почвы, он обнаружил, что коснулся земли-матушки в полуметре от не слишком хорошо замаскированной мины… Но это бы ладно. Мины, торопливо и небрежно поставленные, виделись повсюду — насколько хватало взгляда — по всему пространству угрюмого елового леса. Это был, что называется, черный лес. Тот, который состоит из огромных елей. Их лапы полностью закрывают землю от солнца — а потому в таком лесу не бывает никакого подлеска. Только в подобных российских лесах всегда полно бурелома — и здесь все было чисто. Зато… Зато были мины. Много. Очень много. Одни были поставлены кое-как, другие — грамотно и основательно. Но главное — их тут было видимо-невидимо. Нашпигованы — чуть ли две мины на квадратный метр. Ни охнуть, ни вздохнуть.

— Под ноги гляди, мать вашу! — заорал Никифоров своим бойцам.

К счастью, при приземлении не повезло только двоим. Остальные умели сесть нормально. Но радости от этого было немного. Разведгруппа находилась посреди леса, нашпигованного минами под самую завязку. Такую плотность постановки смертоносных железок Никифорову приходилось встречать нечасто. А он много чего успел повидать.

Но мины или не мины — а задание нужно выполнять. Надо было искать… Только вот что? Паровоз в чаще елового леса. Никифоров прикинул по карте. Это должно быть где-то недалеко, на юго-востоке.

— Двинули, — мрачно скомандовал он.

Переход по минному полю — занятие мучительное и крайне медленное. Каждую встреченную на пути смертоносную железку приходилось обезвреживать. Обойти просто возможности не было. Поэтому продвигались со скоростью параличной черепахи.

Но и это не помогло. Через полчаса погиб еще один боец. А они продолжали продираться через этот жуткий лес, где под елками царили вечные сумерки, где не были ничего — ни травы, ни кустов — только лишь многочисленная смерть, спрятавшаяся в земле.

— Товарищ лейтенант, вот она — железная дорога! — Внезапно крикнул идущий впереди боец.

И в самом деле. Через лес тянулась полоса узкоколейки, искусно закамуфлированная сверху маскировочной сеткой. В общем-то, заурядная штука, но очень эффективная. С самолета, сколько ни смотри — внизу видится один только лесной массив. То, что смогли обнаружить паровоз… Видимо, сетка где-то оказалась попорченной. А так бы — ничего и не усмотрели.

— Едрить твою… Да что ж там такое в конце железки, если она так замаскирована? Да и на полотне мины… Сенчин, разворачивай свою музыку! — приказал Никифоров радисту.

Когда аппаратуру наладили, лейтенант доложил об обстановке и сообщил, что командир принял решение продвигаться вдоль железной дороги… После сеанса радиосвязи остатки разведгруппы стали все с той же убийственной медлительностью продвигаться по линии «железки»…

И все. Это был первый и последний выход в эфир разведывательной группы. Она исчезла. Видимо, так и не смогла пройти минные поля. А может — наших бойцов ждали там еще какие-нибудь сюрпризы…

Тем временем наступление стремительно катилось дальше. И ничего не случилось. Из загадочного леса во фланг армии не ударили вражеские танки, оттуда не вылетело «чудо-оружие», которое обещал немцам Геббельс в виде последнего шанса на спасение. Лес стоял так, как будто в него никогда человеческие существа не заглядывали. Потом, правда, когда немцев в Восточной Пруссии добили, пробовали еще искать начало той самой «железки» — но и ее не обнаружили. И, как это часто случалось, — плюнули и забыли. Победа была близка — но ее еще предстояло вырвать. А после Победы тоже хватило других дел. Тем более что армию, разведотдел которой обнаружил эту железную дорогу, стали перебрасывать на Дальний Восток, где предстояла новая война. Что же касается леса… Он так и остался стоять, как стоял. Разве что кое-где на опушке понатыкали табличек с надписью «Мины». Мало ли чего осталось после великих боев! О странном объекте не забыли лишь в одном учреждении, которому забывать ничего не положено — Народном комиссариате государственной безопасности. Но и там было работы выше крыши…

Глава 1. ПОСЛЕ ВОЙНЫ — ВОЙНА

5 июля 1945 года, Зенебург, Восточная Пруссия

Было раннее утро. Лейтенант Сергей Мельников вразвалочку спустился с крыльца уютного немецкого особнячка на окраине города, имея вид человека, который хорошо провел время. Он потянулся, достал портсигар, украшенный чьим-то баронским гербом, вынул оттуда «Казбек», закурил и не спеша двинулся вдоль по улице сонного городка, похожего на иллюстрацию к какой-нибудь доброй детской сказке. Он двигался по сонным улицам к центральной площади — туда, где рядом с ратушей в брошенном богатым коммерсантом доме располагалась комендатура и обитал приставленный к ней комендантский взвод.

Мельников был парнем очень внушительным — из тех, при виде которых сразу пропадает желание невежливо разговаривать. Недаром в родной разведроте его звали Зверобоем. Не по имени героя романа Фенимора Купера, и уж конечно — не по названию пахучего лекарственного цветочка. Так прозвал его один танкист-самоходчик. Как-то Мельников помог ему починить гусеницу. Глядя на играющего кувалдой здоровяка, механик-водитель пошутил:

— Если вас, товарищ лейтенант, в строй к нашим машинам поставить, никто и разницы не заметит!

Так и пошло — по ассоциации Сергей получил то же прозвище, что и ИС-122, грозный укротитель «тигров» и прочего бронированного фашистского зверья. Мельников в чем-то и в самом деле напоминал эту громадную, угловатую, не слишком эстетичную машину, чей огонь сметал все на своем пути, при виде которой враги понимали: сейчас начнется самое интересное. К крупной фигуре Зверобоя прибавлялись резкие и грубые черты лица. Однако походка лейтенанта ничем не напоминала его «тезку» — грозную, но достаточно тяжелую и неповоротливую самоходку. Если уж сравнивать с бронетехникой, то его движения скорее напоминали элегантный «Т-34». Впрочем, шел Мельников чуть-чуть расхлябанно-развинченно — как двигаются по земле разведчики и прочие представители армейской элиты, которые знают себе цену.

Форма лейтенанта была щегольской — но это было щегольство особого рода. Поветрие выглядеть как можно более красиво в конце войны захватило многих молодых младших офицеров. Они подкладывали под погоны жестяные полосы. Добивались того, чтобы края фуражки были острые — хоть хлеб режь… Особым шиком считалось носить на кобуре с трофейным пистолетом немецкий шомпол-цепочку.

Так вот, Мельников выглядел совсем не так. Он был в гимнастерке — но она, как пилотка, пошита из самого лучшего материала. Да и цвет формы был не блекло зеленый, а более яркий, насыщенный и праздничный.

Головной убор, разумеется, был залихватски сдвинут на правую бровь. На ногах ослепительно сверкали на утреннем солнце хромовые сапоги, которые звякали о дорожные камушки подковами. На груди красовался набор наград: «Красное знамя» и две «Красные звезды» и медаль «За отвагу». Плюс — золотая и красная нашивки за ранения[1]. Одну из них он явно получил не так давно, потому что слегка приволакивал левую ногу. Словом — типичный вид разведчика, который понимает — есть все, а есть он. Без которого начальству обойтись трудно.

Шомпола-цепочки у него на кобуре не было. Разведчики считали это дешевым пижонством. Но в большой треугольной кобуре, разумеется, примостился не «ТТ», а парабеллум. На другом боку имелась немецкая егерская финка с костяной резной рукояткой — отличная вещь, которая метко кидается в цель из любого положения.

Война кончилась — и опасаться в городке было некого — но лейтенант так привык. С шестнадцати лет он только и делал, что воевал, — и никак не мог приспособиться к тому, что больше ни в кого стрелять не надо.

Мельников шел, курил и лениво размышлял: чем бы ему заняться? Особых дел у него на сегодня не было. Лейтенант был прикомандирован к военному коменданту этого городка, майору Щербине. Мельников оказался здесь после госпиталя, куда угодил из-за сущей случайности. Когда под Кенигсбергом брали очередного «языка», нарвались на немецкий патруль — и какой-то зеленый немчик попытался кинуть гранату. Но, видно, его, как и наших в сорок первом, послали на фронт, толком ничему не научив. Граната взорвалась в руках у незадачливого фрица. Ну и хрен бы с ним, но и Мельникову тоже досталось. День Победы он встретил в госпитале. А когда вышел, его и пихнули в этот городок.

Впрочем, теперь он был доволен. Поначалу Мельников был кем-то вроде переводчика да и вообще — помогал майору Щербине контактировать с местным населением. Майор-то на языке бывшего врага знал только «хенде хох». А Сергей немецкий знал с детства — в Саратове жило много немцев — а в партизанском лесу эти знания Мельников довел до совершенства. Как с завистью говорила его здешняя подружка Марта, у него был настоящий берлинский выговор. Местные говорили хуже.

Но переводить в последнее время было особо нечего. Его начальник майор Щербина большей частью маялся дурью, пустив все на самотек. И все как-то работало. Поначалу майор, выдернутый из артиллерийского полка и кинутый заведовать немецким городом, очень переживал. До войны он был каким-то мелким хозяйственником — потому-то его сюда и послали. Но ведь Германия — особое дело. Черт их знает, фрицев, все-таки враги. Вчера ты по ним лупил из шестидюймовок, а теперь налаживай им нормальную жизнь… Однако в первый же день пребывания Щербины в новой должности к нему в кабинет проник почтенный седовласый мужчина.

— Герр комендант, я бургомистр этого города, — переводил Мельников, — мы все приступили к работе и ждем ваших распоряжений!

— Кто «мы»? К какой работе? — не понял Щербина.

Тут уже настала пора удивляться немцу.

— Мы — это сотрудники городского управления.

— Так вы все пришли на работу?

— А как же! Ведь уже девять часов.

В самом деле, в ратуше сидели клерки и чем-то там занимались. И все пошло как по маслу. Городок был практически целым. Немцы драпали через него без боя. Американским «летающим крепостям» бомбить его было ни к чему — они летали долбить Кенигсберг. Наши прошли стороной. Так что даже мародеров тут особо не видали. Ни наших, ни немецких… Даже беженцы сюда почти не забредали. Тем более что Зенебург был пуст больше чем наполовину. При приближении советских войск многие ринулись в бегство. Зря это они. Потому что немцам тогда было уже не до своего гражданского населения. Гражданские бежали, кто куда — путаясь под ногами у отступавших в беспорядке частей вермахта. А бомбы — они ведь не разбирают… Словом, все было как у нас в сорок первом. Только хуже. Потому что в результате податься беженцам оказалось уже некуда. Кольцо окружения замкнулось. И многие потом вернулись обратно. Кто, конечно, жив остался.

На севере, где шли жестокие бои, говорят, было куда веселее. Ходили слухи, что многих немцев депортировали, да и вообще поразвлекались там наши изрядно.

А тут, конечно, тоже побывали ребята из Смерш[2] и прихватили кое-кого, кто отличился при Гитлере. Но, в общем, жизнь наладилась вроде как сама собой. Майор долго не мог понять этого. Как же так? Конечно, не все немцы — фашисты. Но ведь они воевали против нас. И как воевали! Щербина это хорошо знал — он начинал со Сталинграда. А тут — живут тише воды, ниже травы. Мельников, пообщавшись с местным населением, понял причину.

— Дело в том, товарищ майор, — объяснял он своему начальнику, — что немец не может жить без начальства. Когда никто не приказывает, немец начинает тосковать, озираться вокруг в поисках командира. Немецкое начальство сбежало, пришли мы. Какая-никакая, но власть. Вот они и подчиняются существующей власти.

Лейтенант эту особенность знал хорошо. В белорусских лесах нагляделся. Немцы совершенно искренне считали всех партизан бандитами. Именно потому, что они воевали против существующей власти. Мотивы поведения партизан немцам были абсолютно непонятны. Долгое время они искренне полагали, что партизанские отряды состоят исключительно из комиссаров, евреев и прочих «коммунистических фанатиков». Такая вот разница национальных психологий.

Впрочем, в этом городке никакая психология не мешала Мельникову жить достаточно приятно. Ему здесь нравилось. Другие рвались домой — а ему куда? Мать попала под бомбежку в самом начале войны в Белоруссии — куда они ездили к родственникам… Отец, капитан войск НКВД, погиб под Волоколамском. Куда спешить? А тут — немцы ужасно боялись, что им придется ответить за все, что они натворили. Тем более что на севере, как рассказывали вернувшиеся беженцы, пришлось ответить. Там наши особо не церемонились. Поэтому для «герра лейтенанта» всегда находились пиво и колбаса. А девчонки… Что с них взять? Их камрады лежали «под снегом холодной России, под знойным песком пирамид», как писал классик. А Мельников был здесь.

Честно говоря, если бы дали приказ — то от Германии он и ему подобные оставили бы лишь выжженную землю. На которую бы лет сто даже вороны боялись бы залетать. Но раз такого приказа не было, а был другой, совершенно противоположный — который грозил очень суровыми карами за насилие над мирным населением. А раз так — пусть живут…

Мельников наворачивал по городку уже второй круг. Делать было решительно нечего. Сходить искупаться, что ли, на местную чахлую речку… И тут, в момент наибольшего расслабления, началось…

Вдали из переулка вынырнула фрау Эрна — сухощавая старушка, с ее лица обычно не сходило такое выражение, будто она идет с похорон. Это была местная достопримечательность — профессиональная стукачка. Есть люди, которые пишут доносы на соседей из корысти или из зависти. Есть те, кто «сигналит» по идеологическим причинам. А для фрау Эрны это было образом жизни. Говорят, при фашистах от нее прятался начальник местного гестапо — потому как каждую неделю она регулярно приносила доносы на всех соседей. Фашисты были, конечно, звери — но все население в концлагеря не пересажаешь. То, что после прихода наших ее не тронули, объясняется исключительно тем, что по ее доносам нацисты так никого и не загребли. Уж больно они, эти доносы, были абсурдными. Мельников это хорошо знал — потому как после прихода советской власти фрау Эрна тут же стала строчить доносы на тех же самых соседей — уже майору Щербине. Бог ведает, что она писала в гестапо, но согласно ее нынешним доносам чуть ли не все жители городка ходили в личных друзьях Гитлера и состояли в НСДАП[3] с момента ее основания. А уж чего она понаписала про местный гитлерюгенд… Так что теперь от фрау Эрны прятался майор Щербина.

Мельников мысленно выругался — сейчас ему заложат очередного скрытого фашиста. Любимым занятием фрау было бегать по городу и поглядывать за всеми. Так что свежей информации у нее всегда был вагон и маленькая тележка.

Но когда старушка приблизилась, Мельников увидел, что с ее лица пропало обычное выражение скорбной торжественности, с которым она обычно сигнализировала «герру коменданту». Фрау была в откровенном ужасе.

— Герр лейтенант! Герр лейтенант! Убили!

— Кого!

— Этого… Феликса Йорка…

Мельников в этом городке был представителем власти — а потому, откинув расслабленность, двинулся следом за фрау Эльзой.

Вот ведь забавно получается, думал он по дороге. Два месяца назад слово «убили» было абсолютно обыденным. И не только на войне. Наши, придя сюда, не успели как следует развернуться — и сполна отомстить немцам за все. Тут же посыпались свирепые приказы, имеющие цель пресечь на корню это развлечение. Может, оно и правильно. А то и в самом деле тут одни головешки бы остались. Но кое-кому ответить пришлось…

Как-то, незадолго до ранения, Мельников во главе отряда разведчиков двигался впереди наступающих частей по дороге возле какого-то городка. И вот внезапно из кустов выскочили три девушки. Две оказались украинками, одна полькой. Из тех, кого немцы угоняли в Германию и предоставляли в виде батраков — то бишь рабов — местным крестьянам и помещикам. Так вот, они кое-что рассказали про свою помещицу, которая имела милую привычку всячески издеваться над своей дармовой рабочей силой. Услышав некоторые подробности, ребята были готовы тут же отправиться и разобраться. Но — приказ не велел. Есть ли смысл идти под трибунал из-за какой-то суки? Да и война — не та работа, где можно отвлекаться. Но Мельников не зря провел три года в белорусских лесах. Где никаких трибуналов не было.

— Девушки, мы сейчас на боевом задании. Но вечером мы заглянем. ТОЛЬКО ВЕЧЕРОМ. Вы поняли?

Девушки поняли. Конечно, заглянуть на эту ферму служба не позволила. Но потом лейтенант узнал, что там случилась досадная неприятность. Помещица зачем-то пошла в сарай — а он возьми и сгори. Вместе с ней. Такая вот вышла незадача. Что ж поделать? Превратности войны.

А если прибавить еще и американские бомбы — да и наши ведь тоже падали не всегда точно на цель… Обычное дело, когда поврежденные бомбардировщики скидывали бомбы куда ни попадя. Смерть ходила по Германии — и косила не разбирая. Как до этого — по России. Но за полтора месяца, которые провел Мельников в этом городке, тут не случилось ничего. В окрестностях было очень тихо.

— Сюда, сюда, — бормотала фрау Эльза.

Феликс Йорк жил в небольшом чистеньком двухэтажном домике. Мельникова сразу же поразило в жилье нечто странное. Но он не понял — что. Да и не было времени понимать. В гостиной стояла старушка в крахмальном переднике.

— Это она нашла убитого, — пояснила фрау. — Она ходила к нему убирать комнаты. А он лежит. Только она испугалась…

Вот ведь тоже! Неужели есть еще люди, которые боятся мертвых?

— Туда, — сказала старушка, кинув на лестницу.

Лейтенант поднялся по дубовой добротной лестнице на второй этаж. Одна из дверей была открыта. Заглянув туда, Мельников увидел пожилого, но крепкого мужчину. Он лежал на спине возле массивного письменного стола с ножками в виде львиных лап. На трупе зияла рана в области сердца. В комнате царил беспорядок. Ящики письменного стола были выкинуты на пол, бумаги валялись по всей комнате. Та же участь постигала и книжный шкаф. Что-то искали.

Мельников понятия не имел, как вести себя в таких случаях[4]. А потому он повел себя как принято у немцев — решил переложить необходимость принимать решения на начальника.

— Фрау, бегите за комендантом!

Майор Щербина пришел непроспавшийся — а потому злой как черт. Вчера он ездил в гости в соседний городок к тамошнему коменданту — и осталось непонятным, как он сумел довести обратно мотоцикл. Сейчас комендант тусклым взором осмотрел местность.

— Убили?

— Так точно. — Мельников пригляделся. — Финкой, видимо. Или кинжалом. Грамотно сработано. Умелый человек делал. Прямо в сердце.

— Ну а нам-то что? — раздраженно бросил майор. — У них в Германии бандитов нет, что ли? Когда из концлагерей выпускали, особо не разбирались, кто там и за что. А у них за решеткой и уголовники сидели. Вон, гляди, все перевернуто. Золото, наверно, искали. Ладно. Я ребятам скажу, чтобы повнимательнее были.

— А этого?

— Что этого? Пусть их бургомистр необходимые документы выписывает. Родственники у него есть? — спросил майор фрау Эльзу, которая упорно просовывала нос в открытую дверь. Она убитых не боялась.

— Не знаю. Он чужой. Приехал уже после того, как Гитлер пришел. А я вас предупреждала…

Майор, почувствовав, что на него сейчас выльется очередная порция сплетен, которыми фрау начиняла свои доносы, лишь махнул рукой.

— Нет родственников — тогда ну его. Что там у них положено? Священник? Пусть и делает, что надо. В землю зароем — и все дела.

Вроде бы на том дело и кончилось. В самом деле, что разводить церемонии? Пастор прочел молитву, потом несколько местных жителей отнесли тело на кладбище и зарыли в каком-то дальнем его углу.

Середина того же дня

Мельников занимался культурным досугом — стучал костяшками домино в компании со своим корешем — старшим сержантом Копеляном. На столе стояла бутылка вина. Его, этого вина, нашли огромное количество в одном из богатых домов, хозяин которого бесследно исчез еще до прихода наших. Он был каким-то местным партийным фюрером — и понимал, что ничего хорошего его при русских не ждет. Большинство солдат это вино не любили — кисло и слабо. Но армянин (да еще и недоучившийся студент-историк) Копелян уверял, что это самое лучше вино, которое пьют разные там аристократы.

Старший сержант сделал большой глоток, врезал об стол костью и задал вопрос на тему, которую от скуки обсуждали все:

— А все ж, лейтенант, как думаешь, кто мог этого фрица прирезать?

Ответить Мельников не успел. На пороге возник рядовой Егоров, молодой, из последнего призыва:

— Товарищ лейтенант, вас срочно требует товарищ майор.

Мельников вышел из дома, где располагался комендантский взвод, перешел улицу и вошел комендатуру.

— Слушай, Мельников, кажется, пошли серьезные дела. Мне только что звонили откуда надо. Недалеко от нашего городка, на главной дороге, было нападение на нашу машину. Мне там знакомые по секрету сообщили все подробности. Машина была из службы снабжения. Шла с каким-то грузом— вино откуда-то везла для начальства. А эти, значит, подкараулили ее из кустов и врубили… В машине был один водитель, из последнего призыва, не воевавший. Он в штаны наложил, машину бросил, дернул прочь, как заяц… Эти его не преследовали. Он до наших добрался… Подъехали где-то через два часа. Машину по следам нашли. Ее отогнали в сторону от дороги. Машину сожгли.

— Разгрузили, видимо, раз отогнали. Думаете, товарищ майор, все-таки началось?

Майор его понял. Дело в том, что среди солдат и офицеров одно время ходили смутные слухи о подпольной нацисткой организации, которая не собирается складывать оружие и после капитуляции. И это были не просто слухи. Майор Щербина, который имел бесчисленное количество знакомых в самых разных армейских структурах, рассказывал (тоже по секрету) — в одном из таких же вот тихих городков среди бела дня убили коменданта. И ведь не из какого-нибудь вульгарного «MP-40»[5] или «Вальтера». Это мог сделать и какой-нибудь особо сумасшедший пацан из «Гитлерюгенда». Таких Мельников видал. Его ребята как-то взяли в плен двух четырнадцатилетних волчат, которые дрались за единственный фаустпатрон… Но в этом случае коменданта застрелили из очень своеобразного оружия — однозарядного ружья, замаскированного под трость. Уж какого только оружия Зверобой за войну не видел, а о таком даже слышать не приходилось. Явно какая-то специальная штука для диверсантов. Такую кому попало не дадут.

Но после этого ни о чем подобном ничего слышно не было. Все решили, что Смерш хорошо поработал. Но, видимо, не совсем хорошо…

— Я ничего не думаю, — ворчливо сказал майор. — Но есть приказ. Повысить бдительность и, что самое главное, — принять меры к ликвидации. Для начала надо попытаться добыть максимум сведений об этих фрицах-партизанах. Ты у нас разведчик, к тому же с населением кумишься. Вот и действуй.

На улице Мельников закурил и начал думать, с чего начать. Он хорошо изучил, как воюют с партизанами. На собственной шкуре. Поразмышляв, он пробормотал:

— Надо переть к одноногому.

Речь шла о немецком солдате-инвалиде. Он потерял ногу где-то под Сталинградом. Отморозил. Чему искренне радовался — потому что успел вырваться до того, как там началось самое веселье. Из его роты в живых не осталось никого. Но из России он привез умение гнать самогон. Чем и занимался. Кроме того, оттуда же он привез отвращение к нацизму. Впрочем, возможно, оно было и до этого. Фридрих до прихода был то ли социал-демократом, то ли христианским демократом… Мельников в таких вещах не разбирался. Но нацисты его сочли неблагонадежным и выперли с «волчьим билетом из школы», где он преподавал астрономию. Он с самого начала активно сотрудничал с нашими. Его, кстати, активно проверяли смершевцы — но оставили в покое.

Фридрих сидел на лавочке возле своего довольно-таки неказистого (по немецким меркам) дома и мирно курил трубку. Увидев Мельникова, он помахал рукой:

— Привет, Фридрих, дело к тебе есть.

— Это ты насчет убийства?

— Тут хуже все. Дело очень нехорошее. Партизаны у нас в округе завелись. Немецкие. А я, поверь, хорошо знаю, КАК борются с партизанами. Тут такое начнется, что мало никому не покажется.

— Вот сволочи! — покачал головой Фридрих. — Мало им. Ты знаешь, я кое-что про это слышал, еще при нацистах, когда ваши были на подходе. Геббельс постоянно речи говорил на эту тему. И, ходили слухи, какие-то партийные деятели тоже говорили какие-то речи на этот счет. Но эти партийные деятели первые сбежали, когда еще никто не знал, чем дело кончится… Но чем я могу помочь?

— Надо попытаться вычислить, где они могут скрываться. Тут у вас не наши леса, особо не разгуляешься.

— Может, в этом загадочном Черном лесу?

— Тогда дело безнадежное. Но чутье мне говорит, что нет. Есть еще места?

Фридрих задумался и наконец изрек:

— К Хеньшелю надо идти. Может видел, сидел такой седой худой господин с тростью. Я до войны с ним в школе работал. Он был этим… натуралистом. Бабочек всяких собирал.

— А при чем тут бабочки?

— Так он всю округу знает, как свои пять пальцев. Вечно бродил по округе.

— Он будет сотрудничать?

— Никуда не денется. Он сам ко мне недавно приходил, обиняками просил замолвить за него словечко…

— А что, нацист?

— Да нет, просто трус. Он же биологию преподавал. А при Гитлере биология была… своеобразная. Обоснование расовых законов, обоснование социал-дарвинизма. Боится, что вы ему это дело припомните. А ему в Сибирь не хочется.

Герр Хеньшель и в самом деле сильно испугался визита, а услышав о цели, сразу замахал руками и начал многословно уверять, что он тут ни при чем. Видимо, решил, что его пришли арестовывать. Мельникову в партизанском отряде очень много приходилось допрашивать людей — так уж вышло, что в небольшом отряде он выполнял роль разведывательного и особого отделов. Поэтому он решил сыграть как раз на панике учителя.

— Герр Хеньшель, мы все можем забыть. Но и вы должны доказать, что лояльны к новой власти.

— Конечно, конечно… Но я ничего не понимаю в военном деле. Чем я могу помочь?

— Вы хорошо знаете край. Где они могут скрываться? Местные жители вряд ли станут их укрывать. Про Черный лес забудем. Значит — меня интересует довольно обширный лесной массив, где могут укрыться несколько человек.

Учитель задумался. Судя по его виду, когда речь пошла о знакомой ему теме, он несколько успокоился.

— Да, да. У нас, не как у вас в России, больших лесов мало. Вот есть сосновый лес. В трех километрах западнее.

— Карту умеете читать? — Мельников развернул заранее прихваченный у майора лист карты. Это была немецкая пятикилометровка. Крупновато, но понять можно.

— Вот тут. Правда, рядом ферма. Но она скорее всего, пустая. Ее хозяин последний в городе был… до вас. Он говорил о своем желании уйти. А больше никто его не видел.

Лейтенант отметил про себя, что лес как раз находился между дорогой, на которой произошло нападение, и их городком. А Черный лес был далеко на юго-востоке. Правда, не давала покоя одна странность. На месте этих нацистских партизан Мельников, если б уж полез в город, первым делом ликвидировал бы Фридриха. Как приспешника оккупантов. Хотя бы чтоб другим неповадно было. Или он все-таки является их человеком? Но тогда надо действовать быстро, а не размышлять.

Прихватив из комендатуры автомат, Мельников отправился на разведку. Лес он нашел быстро — это был довольно крупный сосновый массив, располагавшийся на холме. Впрочем, «лесом» такое назвать можно в Германии. У нас он сошел бы за парк — разве что без дорожек и скамеек. Тут в лесах старательно вычищали не только бурелом, но и убирали подлесок и хворост. На краю леса и в самом деле имелась ферма, судя по всему, довольно богатая и, совершенно очевидно, пустая. В наступающих сумерках лейтенант заметил поднимающийся под деревьями дымок… Во дают! Они б еще указатель поставили.

Собственно, основную информацию он узнал, но раз пошел, надо доводить дело до конца. Он заметил заросли кустов возле опушки и осторожно двинулся к ним. От них уже проник в лес. Маскироваться в этом сосняке было трудно, но лейтенант и не такое проходил. Тут хоть росла довольно высокая трава. К этому времени уже совсем стемнело. Продвинувшись вглубь, он увидел вдалеке пламя костра, на фоне которого выделялся силуэт человека, стоявшего с винтовкой. Впрочем, стоял — это было громко сказано. Человек привалился к дереву в расслабленной позе. Обойти его труда не составило. В пламени костра он увидел еще четверых. Судя по доносившемуся оттуда шуму, все были изрядно пьяны. Можно было уходить.

— Товарищ майор, как партизаны они ничего не стоят. К тому же они сейчас пьяны. А пока мы будем докладывать по начальству, пока они там раскачаются, эти люди уйдут на другое место. К тому же любители любителями, но у них могут быть люди в окрестных населенных пунктах. Может, они и этого немца убили, что, допустим, у него были какие-то обязательства, а он потом отказался. Да и видел я, как немцы с партизанами боролись, пока не научились. Шума было до неба, толку — куда меньше.

— Было б на войне… А теперь — людей в мирное время станем класть? Я на себя ответственности не возьму.

Майор взялся за телефон. Доложив обстановку, он упомянул и об инициативе Мельникова.

— Он, товарищ полковник, фронтовой разведчик, а еще раньше — партизан…

Выслушав ответ, Щербина повернулся к Мельникову:

— Спрашивают, живым хоть одного взять сможешь?

— Так точно.

— Говорит, сможет. Есть.

Щербина опустил трубку на рычаг.

— Приказ такой: вести наблюдение, если «языка» взять не можете, не лезьте. Если возьмете — действуйте по обстановке. Но брать только добровольцев!

В добровольцы вызвалось много народу. Почти все. Но Мельников решительно отсеял тех, кто не воевал, или воевал вдали от фронта. К лесу они вышли уже перед утром.

— Есть те, кому в разведку приходилось ходить? — спросил он.

— Мне приходилось, товарищ лейтенант, — отозвался усатый ефрейтор средних лет с двумя медалями «За отвагу».

— Тогда, Никифоров, возьмешь семь человек, скрытно обойдете лагерь сзади. Близко не подходите. Я возьму «языка», потом начнем работать. Услышите выстрелы, лупите по всему, что движется. Мы их будем гнать на вас. Остальные — так: прикрываете меня, я беру часового. Если что не выйдет — потом начинаем концерт.

Уже знакомой дорогой Мельников прополз к часовому. Теперь он стоял достаточно прямо. Но лейтенант подкрался к нему сзади, прыгнул, одной рукой пережал горло, другой ударил по затылку. Тот обмяк в руках у лейтенанта. Мельников достал из кармана припасенный шнур с петлей, стянул ему руки и потащил прочь. Первое дело было сделано.

Свои находились метрах в двадцати. Мельников тронул одного за плечо и одними губами произнес:

— Ты с ним. И чтобы живой и не рыпнулся!

Отряд двинулся вперед. Стала видна поляна с костром. Честно говоря, лейтенант надеялся, что они спят, но ведь нет — двое сидели вокруг костра.

Он поманил Копеляна и показал знаком: ты левого, я правого.

Они дали очередь почти одновременно. Мельников попал, а вот старший сержант мазанул. Второй вскочил, но тут другие бойцы стали стрелять из винтовок. В пламени костра метнулись еще две-три тени. Один метнулся прямо на отряд Мельникова — и почти тут же свалился. Но двое, дав по очереди из автомата, пригибаясь, двинули в темноту. Но там тоже раздались звуки «ППШ» и винтовочные выстрелы. Послышалась очередь из «MP-40». Потом все стихло.

Лейтенант осторожно приблизился к поляне. Тут было все ясно — трое мертвых, один живой, но явно долго не протянет.

— Никифоров, у тебя там что?

— Порядок. Двое готовы. Потерь нет.

— Можете выходить!

Подошли остальные из отряда лейтенанта, из темноты показались люди Никифорова.

— Ну как? — спросись Копелян.

— Хреново. Их оказалось не пятеро, а семеро. Двоих проглядел. Разведчик, блин.

— Ладно тебе… Хорошо кончилось — и ладно.

Тем временем Мельников нагнулся над убитым, лежащим возле костра. Это был молодой парень с многодневной небритостью, в донельзя изорванной одежде без погон и петлиц. Только на рукаве видна была нашивка обер-ефрейтора[6]. Или ротенфюрера. Разбери тут.

Нечто похожее Мельников видел. В сорок первом — наших солдат в таком виде, в сорок четвертом в Белоруссии — немецких. Типичный окруженец. Второй был примерно в таком же грязном и драном виде. Но у него была черная танкистская форма и знаки различия шарфюрера[7] СС.

— Что-то не похожи они на партизан, — словно прочел его мысль Копелян.

— Знаешь, когда окруженцы в отряд приходили, у них и похуже видок был. Но ты прав в том смысле, что это точно люди, посланные неким действующим Центром. Ладно, поговорим с тем, кто живой… Никифоров! Вы соберите с людьми оружие. Копелян! Иди туда, помоги клиента доставить.

Вскоре старший сержант и другой боец появились, подталкивая стволами пленного.

— Товарищ сержант, а этот — он наш! — обратился к лейтенанту боец, карауливший «языка».

— Русский, что ли?

— Никак нет. Я сам с Украины, так он, когда очухался, по-нашему, по-украински, ругался. То есть, не совсем по-украински…

Мельников оглядел пленного. Он был такой же грязный и небритый, от него на три шага пахло немытым телом.

— Розповидай, сволоту, звидки ти такий взявся…[8] — спросил Мельников, переходя на язык Шевченко. — Ты знаешь, я в партизанах воевал, умею с такими разговаривать. К тому ж ты кто? Просто бандит.

Судя по тому, как пленный напрягся, ему доводилось кое-что слышать о партизанах и об их своеобразных методах — особенно по отношению к тем, кто поступил к немцам на службу.

— Ну так как? — поднапер лейтенант.

— Так все равно ж расстреляете… — наконец ответил он.

— Так тебя еще судить будут, а суд у нас гуманный. А если тебя я сейчас допрашивать буду, ты сам будешь смерть звать.

Пленный вздохнул. Похоже, смерти он не боялся. По той причине, что человек смертельно устал. Не физической, а моральной усталостью, когда человеку уже все равно. Но мучиться-то все одно не хотелось.

— Ладно, раз поймали. Данила Басюк, штурман[9], дивизия СС «Галичина». Сам из-под Львова.

— Что по лесам бегал?

— А куда мне? Все одно расстреляете. Ваши наших в плен не брали.

— Теперь война кончилась, дела другие. Кто остальные?

— Двое, кроме меня, — наши. Трое — добровольцы из СС. Двое эстонцев. А один то ли швед, то ли норвежец. В общем, откуда-то с севера. Командир, танкист, — немец. Он говорил, я, дескать, никогда не сдамся.

— И что вы собирались делать?

— А бис его знает. Иногда думали — на Запад прорваться. И в общем, так получалось…

— А немца зачем в городе убили?

— Немца? Это не мы!

— И машину подбили не вы?

— Машину — мы. Жрать-то что-то надо. А там одно вино оказалось. Никто из нас тут и не знает никого и ничего. Немец-то — он из Баварии.

— Ладно, двинулись в обратный путь. Пленного не потеряйте!

На обратном пути Копелян подошел к Мельникову.

— Лейтенант, как думаешь, он правду говорит?

— Похоже на то. На машину напасть или, допустим, ферму ограбить — в их стиле. Но устраивать такую уголовщину… Что-то не похоже. Я вот только не пойму. Эти украинцы и эстонцы — они предатели. Их и в самом деле не очень-то в плен брали. Но вот немец? Такой нацист, что ли? Или этот, который швед или норвежец.

— Могу тебе сказать как историк, хоть и недоучившийся. После любой войны такие остаются, которые остановиться не могут. А скандинав, так он по международному праву считается не пленным, а наемником. Швеция ведь не воевала. А раз наемник… Тоже в Сибирь не хотел. Слушай, ты вот немецкий знаешь, украинский знаешь… А какие еще?

— Белорусский, понятное дело. Польский неплохо. Сербский.

— А этот-то откуда?

— А были у нас в соседнем отряде сербы. Их фрицы в армию призвали. А им воевать за них не хотелось. Вот они к нам и перебежали. Немцы, кстати, к нам тоже перебегали. Поглядели, что их соотечественники у нас вытворяют, кое-кто и не выдерживал. А с сербами я так, болтал время от времени, вот и научился.

— Везет кое-кому, — вздохнул армянин. — Я вот и русскому-то с трудом выучился. А немецкий так и не осилил.

— Это уж не моя заслуга. Кто-то поет хорошо, кто-то стихи пишет. А у меня, один студент говорил, как это… врожденный лингвистический талант. Ладно, самое главное, что никаких партизан в округе нет. Хотя, кто же того немца убил?

Глава 2. СМЕРТЬ НЕ ПРИХОДИТ ОДНА

Вечером в комендантском взводе разговоры, разумеется, крутились вокруг ночного боя.

— А что, лейтенант, как думаешь, дадут тебе за это медаль? — спросил Копелян.

— Было б за что. Если б в отряде нам за каждый такой случай медали давали, мы б сейчас ходили вроде древних богатырей — вся грудь в железе. Те, кто жив, конечно, остался. Меня-то раненым вывезли, когда все более-менее хорошо было. А потом, я слыхал, круто нашим досталось. Перед самым нашим наступлением немцы вообще озверели. А вот стреляешь ты, Оганес, косовато. Сразу видно — артиллерия, привык к более серьезным калибрам. Надеюсь, что больше стрелять не понадобится. Хотя… Черт его знает. Наверняка ведь много всяких недобитков осталось, по которым веревка плачет. Для них-то война не кончилась. Не все ж драпануть успели. Да и некуда тут было особо драпать. Где-то ведь отсиживаются.

— Да, всякие бывают случаи, — подал голос Никифоров. — Вон ребята-шоферы рассказывали. Под Оршей одного такого нашего поймали. В лесу сидел три месяца. Ему жена еду носила. Старостой был. Так он на коленях перед ними стоял — только через деревню его не ведите.

— И что?

— Повели… А дальше вести уже некого было. И даже особо хоронить было нечего. Если только по кусочкам собирать…

— Нет, бабам нельзя давать на расправу, — покачал головой Мельников. — Жуткие они вещи делают… Мы вот в отряде были против жестокости. Полицаев мы просто вешали. Ну разве что какой-нибудь волостной староста попадался или повыше. Тогда-то конечно. Такие петлей не отделывались. Но потом другая установка вышла — кто из полицаев сам перебегал, того брали в отряды. Мы, правда, не брали. Но мы вообще мало кого брали.

— Элита, — усмехнулся Копелян.

— Вроде того. У нас командиром был пограничник, у него не забалуешь. Зато и воевали мы… Пленные немцы говорили — они были убеждены, что мы — это заброшенная из Москвы элитная диверсионная часть.

— А немцы? Пленные? Что с ними делали, товарищ лейтенант? — спросил молодой рядовой Егоров, который сидел в сторонке и жадно слушал рассказы про войну, на которой он не успел побывать. Парень даже не представлял, насколько ему повезло…

— Какие пленные, парень? У нас, знаешь, тыла не имелось, отправлять пленных было некуда. Обычных солдат мы просто ставили к стенке. А вот каратели… Кто в руки к партизанам попадался — тот сто раз проклинал, что родился на свет.

Мельников потянулся к бутылке с вином, но передумал.

— Надоело мне эту кислятину пить. Рядовой Егоров!

— Я! — вытянулся солдат.

— К одноногому бегом марш!

— Я по-немецки…

— На слова «цвай шнапс» тебя хватит. И скажи еще «лейтенант». Он поймет, что для меня. Бегом, я сказал!

Но выпить не удалось. Молодой, выскочив, вскоре ворвался с вытаращенными глазами.

— Товарищ старший сержант! Там стреляют!

— Из чего?

— Да… — замялся Егоров. В самом деле, где б он умел научиться различать звуки выстрелов?

— Мать твою! Сколько раз стреляли?

— Два…

Мельников схватил автомат.

— Копелян, Никифоров, за мной! Егоров, показывай, где и что.

Они выскочили на ночную улицу.

— Где?

— Вон откуда-то оттуда.

— Егоров, не маячь посреди улицы, прижмись к домам, идиот! И бегом обратно в дом! — прикрикнул Сергей на салагу.

Трое бывалых солдат двинулись по разным сторонам улицы. Вокруг висела глубокая провинциальная тишина, которую нарушал только треск кузнечиков. Городок спал. Луна с неба таращилась на зрелище, казалось бы, уже ушедшее в прошлое — на трех людей с «ППШ», крадущихся вдоль стен. Никакого движения в домах не наблюдалось. Глухомань глухоманью — но война все-таки наложила свой отпечаток на местных обывателей. При звуках выстрелов люди старались не высовывать носа.

…Впереди показалась тень. Мельников вскинул автомат, но в последнюю минуту удержал палец, уже готовый нажать на курок. Он разглядел одноногий силуэт того самого инвалида, к которому не добежал Егоров.

— Фридрих, чтоб тебя… — Мельников загнул чрезвычайно многосложное немецкое ругательство. — Под Сталинградом тебя не убили, так хочешь, дома пулю получить?

— Я слышал — стреляли. Из нашей… Из маузеровской винтовки. Откуда-то оттуда, где развалины пивоварни, — Франц показал рукой в темноту в сторону низкого холма.

— Куда стреляли, не понял? — спросил между тем лейтенант.

— Я думаю, вон по тому дому. — Немец кивнул на строение, стоящее на краю городка. — Я слышал звон стекла…

— Поглядим, по кому это ведут огонь. Оганес, двигаем. Никифоров, прикрой.

Вряд ли, конечно, стоило ждать от этого дома каких-нибудь неожиданностей, но лучше уж перебдеть, чем недобдеть. Они перебежали к небольшому дому, похожему, как и все остальные, на красивую игрушку. Добежали до крыльца и прижались к стене. Следом подтянулся ефрейтор.

— Я думаю, оттуда стрелять не станут, — сказал он.

— Мне тоже так кажется.

Мельников резко дернул дверь. Она была заперта, но со второго раза что-то треснуло, а с третьего щеколда слетела. Сергей проскочил в прихожую и оказался в гостиной. На большом круглом столе горела керосиновая лампа. В деревянном кресле с высокой спинкой сидел человек — тоже немолодой, как и вчерашний убитый. У него была аккуратно прострелена голова. Оконное стекло было разбито.

— Дела… — покачал головой появившийся Копелян. — Еще один убитый старый немец…

— Посмотри лучше в стене, может найдешь вторую пулю.

Мельников взял лампу и принялся осматривать стену.

— Есть! Дай-ка твою финку.

Он поковырялся и достал пулю.

— Одноногий правильно сказал. От немецкой винтовки.

— Слушай, а я ведь помню этот холмик, возле города, где какие-то развалины. — Мельников по привычке изучил все подходы к городку. — Далековато. Разве что из снайперской… Да и то — удачный выстрел.

— Никифоров! За майором! Только поглядывай!

Ефрейтор выбежал, а Мельников закурил.

— Слушай, лейтенант, а ведь это уже становится интересным. Кто-то, похоже, начал планомерную ликвидацию пожилых герров, — подал голос армянин.

Между тем Мельников оглядывался. Что-то его беспокоило, но он не мог ухватить, что именно.

— Странный дом какой-то, — заявил между тем Копелян. — Как в гостинице.

О! Вот оно что! А ведь тот дом тоже производил подобное впечатление. Старший сержант огляделся получше. В самом деле, обычно в доме, где человек жил длительное время, есть какая-то «обжитость» — разные мелочи, безделушки, фотографии на стене, в конце концов. Даже в землянки солдаты старались внести какой-то уют. Что наши, что немецкие. А тут, в самом деле, было как в гостинице. То есть все чисто, по-немецки аккуратно — но никаких признаков индивидуальности. И ведь в том доме, Копелян прав, тоже пожилой герр… Интересно выходит. Мельников повернулся к старшему сержанту.

— Слушай, посмотри на улицу — там Фридрих не околачивается? Если да — тащи сюда.

Копелян вышел и вскоре вернулся с солдатом разбитой вражеской армии.

Он увидел труп и покачал головой.

— Ты знаешь этого человека? — спросил Мельников.

— Зовут Август Шахт. Он приехал, когда я был на фронте.

Оба оно как! И этот «чужак». В таких городках, что в России, что в Германии, новые жители появляются нечасто.

— Кто он?

— Чем он занимался, никто не знает. Но он, когда ваши пришли, снова исчез на некоторое время. Тогда многие в беженцы подались. Но он вернулся. И… Ведь вернулся-то он, когда ваша контрразведка уже основную работу сделала.

В коридоре раздались шаги, и появился заспанный майор. Выслушав доклад о случившемся, он коротко ругнулся.

— А я как чувствовал, что здесь дело непростое. Перед выходом позвонил в Линк. И мне сказали — пока, мол, сами разбирайтесь. Вот ты и разбирайся.

— Почему я, товарищ майор?

— А кто? Ты у нас разведчик? Да и если тебя немцы по лесам не поймали за три года, значит, голова есть на плечах. Вот и работай этой самой головой. А там, может, приедут откуда надо…

Отдав приказание, майор удалился, сердито гремя сапогами.

— Как всегда в армии, — съехидничал Копелян. — Начальство спихнуло головную боль на подчиненного. Теперь тебе останется приказать заниматься этим мне. А я прикажу Егорову…

— Да уж ладно. Только ты мне помогай. Ты хоть школу закончил. С чего надо начинать-то?

— Как написано в книжках про Шерлока Холмса, с осмотра места преступления. Пулю мы уже нашли…

Между тем Мельников приблизил лампу к убитому. Один карман в его широком домашнем халате нехорошо оттопыривался…

Зверобой залез в карман и достал оттуда «Вальтер».

— Что бы нас всех!

Дело было серьезное. Для немца иметь в доме оружие — даже охотничье — значило нарываться на очень большие неприятности. Вплоть до расстрела. Война закончилась, но законы военного времени продолжали действовать. А уж таскать в кармане армейский пистолет…

— Слушай, лейтенант, на кой черт ему эта игрушка? Он всегда ее таскал в кармане?

— Да нет, Оганес. Я думаю, только с сегодняшнего утра.

— То есть…

— А что? Вот смотри — два «чужака». Одного убивают. Так, может, второй знал, за что? И решил, что помирать ему рановато? Достал припрятанный где-то пистолет…

— Стоп! Фридрих, еще «чужаки» есть?

— Еще один. Отто Хансен. Через две улицы. Найти просто… — Бывший солдат вермахта по-военному коротко и точно объяснил дорогу.

— Бегом!

Мельников, Копелян ринулись туда. Следом топал Никифоров. Он вернулся вместе с майором и остался, хотя ему никто не приказывал.

— А ты куда? — обернулся Зверобой. — Вернуться назад, охранять дом. Не пускать никого!

Никифоров двинулся назад, а остальные продолжили путь. Тем временем луна скрылась за облаками, стало совсем темно. А вон этот дом, на углу небольшой площади. И тут послышались выстрелы. Три штуки — из окна того самого здания.

— А, гад! — закричал армянин, и воздух рассекла резкая короткая автоматная очередь.

— Кончай палить! Может, он принял нас за тех… Кто за ними пришел… — И Мельников закричал: — Эй, Хансен! Я лейтенант Мельников! Прекратите огонь и выходите с поднятыми руками!

Он повторил фразу еще раз, в ответ грохнул один выстрел.

— Так, сдаваться он не собирается. Ну что ж, не хочет по-хорошему…

— Слушай, лейтенант, может, дождемся наших? Они наверняка слышали стрельбу…

— Ага, и заодно вызовем для поддержки штурмовиков. Проще надо быть. Прикрывай меня, если будет стрелять, лупи по верху окна, чтобы не задеть. И ори что-нибудь по-немецки. Хоть «хенде хох».

Мельников сделал рывок вдоль площади и оказался возле дома, вплотную примыкавшему к тому, где засел беспокойный герр. Он прокрутил в мозгу задачу. Интересно получалось. В своей жизни Зверобой взял множество «языков» — но почти всегда действовал внезапно, со спины. Домов ему пришлось штурмовать еще больше — но в этом случае обычно брать в плен там было уже некого. К тому времени, как он попал в регулярную армию, наши солдаты давным-давно переняли у немцев прием: сперва в помещение дают очередь или бросают гранату, а потом уже входят. Быстро, выгодно, надежно. Тем временем Копелян орал приказание сдаваться. С армянским акцентом, но в общем-то грамотно. Мельников запомнил окно, из которого стреляли. Он подобрался к соседнему. К счастью, дом стоял на низком фундаменте, задача упрощалась. Зверобой прикладом «ППШ» выбил окно и, подпрыгнув, довольно-таки неуклюже перевалился внутрь. Потерял форму в госпитале… Перекатился, вскочил на ноги. В темноте угадывались очертания кухонных предметов. И тут стало светлее. Снова показалась луна. Мельников взял автомат наизготовку и крадучись вышел в коридор. В темноте легко подкараулить. Но старший сержант положился на свое чутье. Он не то чтобы видел в темноте — человек не может видеть во мраке. Но ощущал присутствие опасности — как и мог спокойно находить дорогу без света. А как же! Побегайте три года по лесам и болотам, поиграйте в прятки с егерями[10]. И не тому научитесь. Так вон, видимо, дверь в помещение, откуда стреляли. Открывается внутрь. Мельников ударил ее ногой и кувырком бросился следом. Уже падая, он различил у окна лежащий силуэт.

— Оганес! Топай сюда! Мы весь цирк устроили ради покойника, — заорал он в окно.

Мельников огляделся, увидел керосиновую лампу, зажег ее; потом нашел входную дверь и впустил товарища. Между тем на другом конце площади стало людно. Показались силуэты осторожно, но быстро продвигающихся солдат.

— Во, всех ребят разбудили, — усмехнулся Зверобой и закричал: — Ребята, все нормально, это Мельников! Можете идти спать.

Появился майор Щербина.

— Что, еще один?

Мельников осмотрел тело.

— Этот сам. Вон, пистолет — а вон дырка в виске.

— Что за черт! Ладно, я еще раз доложу в Линк, а пока повторяю приказ: разбирайтесь сами!

Майор оказался на улице, откуда послышался его бас:

— Все, а ну пошли назад. Нечего тут… Там Мельников. Его сейчас беспокоить запрещаю. Что? Вот его и спросишь завтра… Разговорчики!

Вообще-то сладить с фронтовиками, разболтавшимися за несколько месяцев бездельной жизни, было непросто. Но стрельба, видимо, настроила солдат на серьезный лад. Из окна было видно, что им очень хочется расспросить лейтенанта и Копеляна, но, тем не менее, вскоре площадь опустела. А в окрестных домах не произошло никаких перемен — никакого шевеления, никакого звука. А ведь до войны после такого наверняка все бы носы высунули. Впрочем, до войны вряд ли тут такое случалось.

Мельников снова посмотрел на труп. Этот был моложе, лет сорока пяти. То есть, таких немцы стали призывать уже в самом конце войны.

— Я как его увидел, так сперва подумал, его ты, Оганес, зацепил. Что он, уже умирая, дал последний выстрел. А все получается не так. А какой мы цирк вокруг покойника устроили… Смех, да и только. А я… Плюхнулся, как мешок с известным веществом. Отяжелел. Много жру и пива пью много.

— Погоди. Что получается? Не слышать он тебя не мог. Ты ревел, как сирена. Выходит — он тебя услышал и покончил счеты с жизнью? Значит, он все-таки нас боялся? — размышлял Копелян.

Мельников задумался.

— Нет, не выходит. Тогда ему сразу имело смысл пускать себе пулю в башку. Зачем было отстреливаться? Нас в городке тридцать человек. Уж лучше в лес податься. Хотя долго по лесам побегаешь? Немцы — они ведь такие… Кормить и укрывать не будут. Сдадут нашим без колебаний.

Это было верно. Жители германских населенных пунктов активно помогали в отлове всяких субъектов, шатающихся по местным лесам. Опять же — порядок есть порядок. Война закончилась. А значит, нечего тут…

— Лейтенант, я думаю, он просто совсем дурной стал? Испугался, да?

Вообще-то Оганес отлично говорил по-русски, лишь слегка разбавляя великий и могучий кавказским акцентом. Но когда он был возбужден или задумывался, то начинал говорить неправильно.

— Да уж, наверное, испугался. Иначе хотя бы поближе подпустил. И так стал садить в белый свет. Слушай, а я что думаю. Он ведь мог всех бояться. И этих, которые устроили тут войну после войны. И нас. Слышал ведь, что одноногий сказал. Они занимались чем-то непонятным. Может, таким, что к нашим лучше не попадать.

— И спокойно так вот сидели? И наши смершевцы их пропустили?

— Эти-то как раз могли. В нашей округе, сам знаешь, они как-то вообще вяло работали. Но вообще-то, самый лучший способ скрыться — во время войны — отсидеться в глуши. Вон мы в Белоруссии встретили двух окруженцев. Они до весны сорок второго отсиживались в деревне. Она была среди болот, туда немцы и полицаи вообще ни разу не совались. Эти-то ребята в отряд ушли, а ведь могли бы там и всю войну пересидеть. И эти немцы… Посидели бы, как мыши, еще немного. Огляделись бы. А потом выбрались потихоньку. Да вот не сложилось. Ладно, ты лучше скажи — что этот твой Шерлок Холмс дальше делал?

Копелян засмеялся.

— Это ведь не учебник для милиционеров. Это художественная литература. Но дай-ка вспомню… Знаешь, этот Шерлок Холмс был шибко глазастый, все подмечал. Следы, пепел от сигары… И делал выводы. Ты разведчик, ты должен понимать.

— Это он правильно. Только какие тут следы…

— Ах, да. Расспросить надо всех, кто мог что-то знать.

— И то правда. Они ж не призраки. А начнем-ка мы с официальных лиц. Бургомистр ведь должен знать, кто живет в его городе? Должен. Вроде как наши всем немцам выдавали документы. Вот и пойдем к нему.

— Так ведь ночь.

— Встанет! Мы, советские солдаты, не спим из-за каких-то дохлых фрицев. Я, может, к Марте под бочок хотел бы сейчас забраться. А тут бегай, как проклятый.

Мельников врал. На самом-то деле ему стало интересно. Задача увлекла. Честно говоря, полутора месяца ничегонеделания ему вполне хватило. Снова хотелось дела. Так что по большому счету он был рад, что так все обернулось. И в первый раз пришла в голову мысль о дальнейшей жизни. До этого старший сержант как-то об этом не задумывался. В армии ему оставаться не слишком хотелось. Даже если бы оставили. Что-то ему подсказывало: в мирной армии таким, как он, делать нечего. Характер слишком беспокойный. Разведка — это да. А тянуть служебную лямку как-то не хотелось. Но с другой стороны — больше он ничего не умел. А вот, может, в милицию попроситься? Ловить воров и бандитов. Оганес как-то сказал, ссылаясь на исторический опыт, — после войны их будет пруд пруди.

Между тем они дошли до дома бургомистра, который жил рядом с ратушей — забавным старым кирпичным зданием со шпилем и часами, которые, несмотря на все перипетии войны, точно шли и исправно отбивали время. Вот и теперь, когда они вышли на главную городскую площадь, часы гулко пробили три раза.

Лейтенант постучался в крепкую дубовую дверь дома городского головы. Против ожидания, она быстро распахнулась, оттуда даже не спросили кто. Впрочем, возможно, их видели идущими через площадь.

Бургомистр был слегка полным представительным круглолицым мужчиной. Разумеется, пожилым. Молодые, конечно, те из них, кто остался жив, сидели по лагерям военнопленных.

Несмотря на глухой час, бургомистр был одет как полагается: строгий добротный костюм и даже галстук. Впрочем, это понятно. Комендатура располагалась рядом — так что он не мог не видеть суету. И стрельбу, разумеется, слышал. А потому был готов исполнять обязанности главы города. Нет, что ни говори, в немецкой добросовестности есть свои преимущества.

— Добрый вечер, господа. Или, скорее, уже доброе утро. Проходите, я всецело к вашим услугам.

Дома у городского головы Мельникову еще не приходилось бывать. Гостиная оказалась просторной, обставленной старинной тяжелой мебелью, вызывающей ассоциации с готическими соборами, которых лейтенант насмотрелся в Литве. На стенах висели картины — какие-то пейзажи.

— Чаю?

— Да нет…

Мельников так и не мог привыкнуть к немецкой манере угощать гостей — когда к чашке чая прилагаются печенья по числу посетителей. Как объясняла ему подружка Марта, это происходило не от жадности, а от экономности. Для русского человека такие обычаи выглядели диковато. А уж тем более — для друга Мельникова — широкого тбилисского армянина. Так что уж лучше не связываться с этим чаепитием.

— Герр бургомистр, сегодня ночью случились большие неприятности. Август Шахт был убит, а Отто Хансен покончил с собой, когда увидел, что мы хотим с ним побеседовать. По приказанию военного коменданта до прибытия соответствующего представителя властей я занимаюсь этим делом.

— Господи, когда же это кончится, — вздохнул городской голова. — Долго еще нам, немцам, придется переживать последствия того, что натворил Гитлер.

Так нечего было за него голосовать в тридцать третьем — чуть не брякнул Мельников. Но, конечно, сдержался.

— Вы как глава города должны были знать о том, что из себя представляли убитые. Кто они были такие? Чем занимались? Откуда они здесь взялись? Но начнем с самого главного. Они ведь должны иметь соответствующие документы, выданные нашими властями?

— Все документы у них были в порядке. Они были выписаны в Алленштайне, в тамошней комендатуре. И это были какие-то особые документы… А сами эти люди — они тут редко бывали. При старой власти они были какими-то мелкими служащими. Вроде бы в Алленштайне. Ваши контрразведчики ими не заинтересовались…

— Но они появились тут только в сорок третьем году?

— Да, но тогда, вы знаете, людей часто переводили с места на место. Про них никто ничего не знает — они ни с кем не общались…

Мельников чувствовал: бургомистр чего-то боится. Сильно боится. И явно недоговаривает. Он решил пойти напролом.

— Господин бургомистр, вы знаете, у нас в России есть такое прекрасное место — Сибирь. И у вас есть все шансы там очутиться. Ведь если я сообщу в нашу контрразведку, что вы упорно скрываете правду, они снова приедут с вами побеседовать… А они люди обидчивые. Когда узнают, что в первый раз вы их обманули…

— Но, господа, я сказал все, что знаю!

— Вот им и расскажите. Так я посылаю фельдфебеля в комендатуру, чтобы он вызвал контрразведку? Вы там у них расскажете про вашу связь с партизанской бандой, которую мы уничтожили…

На бургомистра жалко было смотреть, он чуть ли не позеленел от страха. Мельников почувствовал, что попал в точку. Точно ведь, гад, что-то знал! Интересно, а почему его смершевцы не раскололи?

Мельников уже начал опасаться, что бургомистра хватит удар. Наконец он несколько пришел в себя. Но дело решила его жена. Она вошла в комнату и сказала с порога:

— Гюнтер, скажи им все!

— Господа, никакой связи с этими бандитами у меня не было! Я клянусь! Я про тех трех людей… Я точно ничего не знаю, я только догадываюсь. А ваши контрразведчики про это даже не спрашивали. Я так думал — если они получили документы, значит, ваши люди и так узнали все, что нужно. Поймите, я мирный человек, я никогда не сочувствовал нацистам, я всегда старался держаться подальше от этих игр. Я просто выполнял свою работу. Я так же выполняю ее и при новой власти…

— Так о чем вы догадывались?

— Эти люди работали не в Алленштайне. Они были как-то связаны с секретным объектом на востоке.

— В России?

— Нет, я имею в виду окрестности. Восточнее нашего городка, точнее, юго-восточнее, была запретная зона.

— Туда ведь нет дорог!

— Туда есть дорога. Ее нет на карте.

— Что было на объекте?

— Это никто не знает. Запрещено было даже туда приближаться. Жители нашего города вообще боялись ходить в ту сторону.

Мельников усмехнулся. Дело знакомое. Из разговоров с немцами он понимал, что многие из них, если не большинство, старательно закрывали глаза на то, что происходило при нацистах. Старались этого не видеть и об этом не думать. Знаете, как это бывает: пьяный хулиган дебоширит в трамвае, а люди сидят и смотрят в окна. Делают вид, что ничего не происходит. Так получалось и в Германии: никто ничего не знал! Конечно, нацисты обожали всякую секретность, но для того, чтобы не видеть очевидное, надо постараться. Что-то я отвлекся, оборвал себя Мельников. Если там был военный объект, то тогда, конечно…

— А когда там все перекрыли? В смысле — устроили запретную зону?

— В конце сорок третьего. Но, видите ли, туда всегда ходило мало людей. Там нечего делать. Лес и болота. Безлюдные места… До войны окрестности озера посещали исключительно любители утиной охоты.

Вот те на! Мельников, конечно, не особо знал Восточную Пруссию, но кое-что повидал. Ему казалось, что здесь всюду население кишмя кишит. А оказывается, не все так просто. Но бог с ним, с этим объектом. Не нашего это ума дело. Вернемся к убитым и самоубийцам.

— Господин бургомистр, кто были эти люди? Они были военные или «черные». Я хотел сказать — эсэсовцы.

— Этого я не знаю. У одного была выправка явно военная. Двое остальных на военных не были похожи.

Больше ничего путного добиться не удалось. Мельников долго думал, брать бургомистра под арест или нет? Но потом решил ограничиться полумерами. Послал Копеляна, тот привел еще одного бойца, которого и поставили охранять дом. Так сказать, домашний арест. Приедут серьезные люди, пусть они и решают.

Когда они наконец расправились с делами, уже рассветало. Мельников пересказал товарищу содержание беседы.

— А то, что, все это мне сильно не нравится, — подвел итог старший сержант.

— Да уж чего хорошего…

— Я не о том, я об этом объекте. Немцы, конечно, любили создавать всякие запретные зоны. Но сам посуди. Война кончилась, а людей убивают. Зачем?

— Постой, в первом случае же все вывернули, а во втором…

— Может, они и хотели замаскировать все под ограбление? Мы ведь и поверили. А второй раз не вышло. Этот самый Шахт был начеку. А убить его было надо.

— Получается, мы помогли каким-то гадам, сами того не желая?

— Выходит, так. Слушай, а как это ты его так мастерски разговорил? Я, конечно, по-немецки через пень колоду понимаю, но интонации-то чувствуются…

— Видал я в партизанах, как наши особисты работают. Да и у фрицев тоже учился. Были у нас люди, которые попадались к фрицам, а потом им удавалось уйти. Их всегда подробно расспрашивали, как говорили, да что им говорили…

— А я-то думал, в гестапо сразу пытать начинали.

— Не сразу. К тому же чаще нашими не гестапо занималось, а тайная полевая полиция[11]. И они не всегда сразу с мордобоя и пыток начинали. Но что мы узнали? Да, в общем, ничего. Хотя… Поняли, что дело действительно серьезное. Нам остается для начала — доложить о результатах.

Глава 3. О ПОЛЬЗЕ СТУКАЧЕЙ

6 июля 1945 года, Зенебург

— Слушай, может, закончим эту нашу самодеятельность? — спросил Оганес, прихлебывая чай. — Тут явно должны разбираться серьезные люди, которым это по службе положено.

— Это верно. Но только понимаешь… Вдруг эти люди крутятся где-то рядом. Уйдут — и с концами. Я же не предлагаю лезть искать тот самый объект. И даже знаю, кто нам поможет. Фрау Эрна. Что она не знает, я думаю, в этом городке не знает никто.

И ведь как накликали. Городская стукачка появилась сама, как из-под земли. На этот раз выражение было не скорбно-торжественным, а просто гордым — как у кошки, несущей в зубах мышь.

— Доброе утро, герр лейтенант. Я к вам. Вы ведь расследуете убийства?

Оба оно как! Тетка уже все знала. Впрочем, деревня есть деревня. Что наша, что немецкая. Копеляна фрау совершенно игнорировала. Что, в общем, понятно. В немецкой армии была иная иерархия, нежели в советской, — и офицер стоял неизмеримо выше какого-то там обер-фельдфебеля. Офицер — это была уже совсем иная каста. И перепрыгнуть через эту разделительную черту было весьма непросто. Это не в Красной Армии, где Мельников после трех месяцев курсов надел офицерские погоны. Немцы любят и понимают чины и звания. У них с этим строго.

— Доброе утро, фрау Эрна, — приветливо улыбнулся Мельников. При желании он умел быть чрезвычайно обаятельным. — Я как раз хотел расспросить вас об убитых.

Удивительно, но на этот раз фрау Эрна сделала нетерпеливый жест. Но противоречить не стала.

— Эти… Они работали в Черном лесу. Это секретный объект. Там вот, — фрау показала на восток. — Его строили пленные. А эти — эсэсы. Инженеры-строители. Они занимали там какие-то большие должности…

Вот вам и сверхсекретность! Простая стервозная тетка знает больше, чем бургомистр. А чем черт не шутит — может, она знает, и что там такое строили? Так и спросил. Фрау Эрна сделала еще более нетерпеливое движение. Да что с ней такое? Понос разобрал?

— Там возводили какие-то подземные сооружения. Но, герр лейтенант, я могу сообщить вам нечто гораздо более интересное. Я знаю, где скрываются люди, которые натворили безобразий вчера и ночью. Или, по крайней мере, скрывались.

Мельников аж поперхнулся чаем.

— И где?

Стукачка показала на юго-восток.

— Там есть домик лесничего. Последние несколько лет он пустует. Сегодня с утра на рынок приезжали фермеры. Я слышала, дети говорили, что в этом домике кто-то живет.

— А где эти дети?

— Они, наверное, уже уехали. Но родителям они вряд ли скажут. Я слушала, как они об этом договаривались. Но если и скажут — крестьяне будут держать язык за зубами. Они и прежним властям никогда ничего не говорили. И вам не будут. Такой уж они народ…

Это точно. Как и белорусские. Лучше помалкивать — целее будешь. Честно говоря, партизанам сочувствовали далеко не все. Хотя бы потому, что где партизаны — там каратели, которые расправляются, не разбираясь, кто прав, кто виноват. Но крестьяне все равно молчали. Так, наверное, и здесь. Вот горожане — они из другого теста.

— Благодарю вас, фрау Эрна.

— Я только исполнила свой долг. Я всегда на стороне порядка и против тех, кто его нарушает.

С этими словами фрау Эрна гордо удалилась.

Вот ведь кремень тетка! И ведь ей и в самом деле ничего не надо. Ни денег, ни славы. Как говорят, она и у нацистов никогда ничего не просила. Чудо германской природы.

Но размышлять об особенностях немецкого национального характера времени не оставалось. Мельников кинулся к майору. Тот выслушал хмуро.

— Слушай, что-то много у нас войны пошло. Начальство, говорят, скоро будет. Пусть оно и решает. Но я доложу в Линк.

Майор позвонил, у него вытянулось лицо и он даже встал по стойке «смирно».

— Есть! — гаркнул он уставным голосом. — Ну и дела! Там на меня аж наорали. Говорят, примите срочно все меры. Желательно взять живыми, но если не удастся — уничтожить. Уйти они не должны! — Майор задумался и наконец распорядился: — Вот что. Бери десять человек из тех, кто вчера с тобой был, и дуй со всех ног к этой чертовой избушке лесника. Займите вокруг огневые точки. Ничего не предпринимайте. Я с остальными подойду вслед за тобой. Тогда посмотрим, что делать.

— Так точно! Разрешите выполнять?

— Валяй.

Через пять минут десять бойцов выстроились перед особняком.

— Товарищ старший сержант, возьмите меня! — подбежал Егоров.

— Отставить. Там могут и стрелять.

— Но…

— Кругом марш! Выполнять!

Только еще не хватало, чтобы пацан остался в этой Восточной Пруссии. Мельников знал, что более всего людей гибнет в первом бою. Или во втором. Нет уж. Пусть радуется, что ему воевать не довелось.

Отряд двинулся на юго-восток.

Отряд шел по довольно жидкому сосновому лесу, по узкой тропке. Мельников двигался впереди и внимательно смотрел на дорогу. Внезапно он поднял руку. Солдаты замерли, держа оружие наизготовку. Зверобой привел и внимательно осмотрел тропку там, где она проходила через сырое место.

— А ведь не зря гуляем. Несколько часов назад тут проходили двое. В подкованных австрийских ботинках[12]. Не грибы же они тут собирали. Внимание! Смотреть в оба!

Дальше шли уже гораздо осторожнее. Мельников выдвинулся еще дальше от основного отряда. Солдаты комендантского взвода в большинстве были артиллеристами. Хоть с ним сейчас шли лишь опытные фронтовики, все-таки это были не разведчики. А судя по тому, как неизвестный обращался со снайперской винтовкой, это был совсем не новичок. Получить пулю из чащи очень не хотелось. Поэтому Мельников внимательно оглядывал местность. Но пока ничего подозрительного не наблюдалось.

Впереди замаячил просвет. Знаком Зверобой дал команду оставаться на месте, а сам пополз вперед — и вскоре достиг опушки. Вот и домик лесника. Он стал посредине большой поляны, на противоположной стороне которой возвышался более серьезный лес, чем тот, в котором они сейчас находились.

Когда-то дом, видимо, был миленьким строением, но несколько лет жилище явно пустовало. Немцам было уже не до лесов. Мельников порадовался, что догадался прихватить у майора артиллерийский бинокль. Он не спеша стал осматривать дом. Возле двери что-то валялось. О! Ярко-красная бумажка от шоколада. Значит, там точно кто-то есть. И этот «кто-то» жрет армейский немецкий шоколад. Но дело-то выходило гнусное. Домик был кирпичный — и вокруг простиралась открытая местность. Такой не очень-то возьмешь. Мельников вернулся к своим:

— Значит, так, окружаем его со всех сторон. Потом посмотрим. Без команды — огонь не открывать!

Солдаты, перебегая между чахлыми сосенками, стали занимать удобные для обстрела места. Все шло как надо — и тут… Из домика раздалась автоматная очередь. Огонь вели из «MP-40». Откуда-то справа ответили. Мельников бросился туда.

— В чем дело?

Лежащий за кочкой усатый украинец Коваленко доложил:

— Они не нас засекли, они пацанов засекли. Вон там, в ельнике.

Что за пацаны? Мельников навел бинокль на островок из нескольких елок. Там и в самом деле сидели какие-то мальчишки. Что за черт? Ах, да. Наверное, это те самые, кто обнаружил, что в избушке кто-то живет. Мальчишки — они всюду одинаковы. Полезли поглядеть. Вот там, в доме, и заметили их наивные попытки прятаться…

Так все и было. Огонь шел по ельнику, где наших не сидело.

— Коваленко! Лупи по окну! Чтобы не одна рожа не высунулась.

Солдат добросовестно стал выполнять приказание, а Мельников преодолел короткое открытое пространство и плюхнулся в ельник. Поверху прошло несколько пуль — но украинец дело свое знал. Высунуть нос тому, кто в доме, было сложно. Под одной из елок и в самом деле лежали двое пацанов лет восьми. Они, конечно, плохо представляли, что происходит, но — вот ведь поколение, выросшее в войну, — лежали смирно.

— Вниз! Туда! — заорал Мельников, указывая на небольшую яму.

Нет, все-таки немецкое воспитание имеет свои плюсы. Услышав лейтенантское рявканье, дети, как автоматы, полезли туда, куда он указал. А Мельников ударил длинной очередью по окну.

С другой стороны из дома стрелял еще один автомат. Ему отвечали наши из леса. В общем, шла довольно бестолковая перестрелка.

В ельник вломился Копелян и рухнул рядом.

— Что будем делать?

Вот в том-то и вопрос. Если у тех, в доме, есть мозги, зацепить их трудно. Но и им высунуть нос не легче. Три месяца назад Мельников попробовал бы пойти на штурм. Но… Оттуда стреляют. Он представил, что кому-то из родственников наших ребят завтра отправится похоронка. После Победы. Нет уж, лучше пусть все идет по правилам.

Пусть теперь походят остальные. Такими силами мы их дожмем в любом случае. Ведь когда-то у них кончатся патроны. Вряд ли у них там арсенал. Но с другой стороны… Приказано-то взять живыми. А вдруг эти типы будут действовать по принципу — «последний патрон в себя»? И вдруг ему в голову пришла дикая мысль. Он вспомнил, что Копелян подобрал где-то ракетницу. И зачем-то постоянно таскал ее с собой. Впрочем, что только не таскали солдаты комендантского взвода

— Оганес, ты свою ракетницу не прихватил?

— Так точно.

— Ракеты есть?

— Пара штук.

— Давай сюда!

— Оганес! Вот ты лично паси окно.

— А ты?

— Я попытаюсь заняться иллюминацией.

Мельников выскочил из леса, по нему из дома врезал автомат. Но Копелян и Коваленко знали свое дело. Из окна стреляли как-то неуверенно. До дома оставалось метров двадцать. Мало — но только если у тех, в доме, нет гранат. Мельников залег за какую-то кочку, достал из-за пояса ракетницу, старательно прицелился в окно и нажал на курок. Тихо хлопнул выстрел — и через секунду Мельников убедился, что не промахнулся. Ракета, оставляя дымный шлейф, влетела в окно. Было слышно, как из дома послышался какой-то шум и гром.

— Оганес! Вперед!

Мельников вскочил и бросился к дому. Оттуда уже не стреляли. Судя по звукам, внутри происходило черт-те что. Он добежал до двери, которая так и осталась полуоткрыта. За ней был небольшой тамбур, а дальше — проход внутрь. Мельников всунулся туда — и тут же отпрянул назад. Лезть туда не имело смысла. То, что он мельком увидел, свидетельствовало, что он все рассчитал правильно.

…Из комнаты валил густой белый дым и тянуло резким пороховым запахом. Мельников представлял, что там происходит. Ракета, угодив в замкнутое пространство, стала метаться по комнате, отскакивая от стен. Зрелище это жуткое — особенно когда находишься внутри помещения. Тут уж ни о какой обороне речь не идет. Лейтенант, подняв автомат, ждал — если кто-нибудь, ошалев от тамошней невеселой обстановки, попробует вырваться наружу. Таких не было.

Тут подоспели Копелян и Никифоров.

— Что там?

— Фейерверк в отдельно взятом помещении. О! Кажется, наступила тишина. Порох в ракете прогорел. Добро пожаловать!

Они проникли в помещение, состоящее из одной большой комнаты. Сильно пахло пороховой гарью. Едкий дым мешал разглядеть подробности и отчаянно щипал глаза. Мельников увидел, что возле одного из окон спиной вверх лежит человек — судя по всему, мертвый. Он упорно пытался нащупать левой рукой рукоятку валяющегося рядом автомата.

Он был не ранен, но сильно пострадал от ракеты.

Зверобой с ходу отбросил ногой руку раненого.

— Хватит, приятель, постреляли.

И только тут посмотрел в лицо своего противника. Это был человек, заросший многодневной щетиной, которая, тем не менее, не могла скрыть его впалых щек. На голове у незнакомца было немецкое кепи, форма же — без знаков различия, какая-то серо-бурая. Впрочем, в последний период войны немцы одевали своих солдат во все, что находилось на складах. В ход шла даже советская зеленая материя, которую тогда еще победоносные части вермахта захватили в сорок первом. На ногах — подкованные австрийские ботинки. Но этот тип выглядел совсем не так, как те доходяги из леса. Все на нем было целым и достаточно чистым. Мельников перевернул второго. С причиной смерти все ясно — его достали с улицы. Форма была такой же невнятной, как и у первого. А вот на ногах были немецкие солдатские сапоги… Убитый тоже был давно не брит, но обмундирован чисто.

— Серега, что это он? — отвлек Мельникова от размышлений голос Копеляна.

Оганес стоял возле раненого. Тот судорожно выхаркивал какие-то отрывочные слова.

— Слушай, может, я чего-то не понимаю, но это не по-немецки… — сказал армянин.

Мельников прислушался. В самом деле, плохо различимые обрывки слов не походили на немецкую речь. И уж тем более — ни на что славянское. Зверобой хорошо говорил по-белорусски, мог объясниться на украинском и на польском. Это все было не то… Но — смутно знакомое. И вот тут он сообразил… Вашу мать! Это же литовский! В Литве они пробыли слишком мало, чтобы Мельников успел чему-то всерьез научиться. Но кое-что понимал. С десяток фраз. Хотя понимать было особо нечего. Что говорит русский мужик, если, забивая гвоздь, попадет молотком по пальцу? Вот примерно тоже говорил и этот тип…

— Оганес, это литовец.

— Откуда он тут?

— А что, до границы с Литвой верст пятьдесят, не больше.

— Нет, я о другом…

— Потом объясню! Что там с ним?

— Ожоги вроде. Серьезные. Но жить будет.

Между тем к дому подошли остальные бойцы. Никого не задело.

— Коваленко, как там немецкие пацаны?

— Ремня им всыпал и домой послал. Ох, ну тут и дымище…

— Перевяжите этого…

На опушке замелькали зеленые гимнастерки. Это подходил майор Щербина. Мельников стал собирать мысли в кучу для рапорта, но тут его отвлек Копелян.

— Слушай, лейтенант, а ведь тут трое были. Вон на столе три кружки.

— Да, я уже заметил, что один из них в сапогах. Значит, имелся еще один, в ботинках. Уйти он никак не мог.

— Получается, смылся раньше. О! А вот и винтовка.

Майор зашел как раз в тот момент, когда Мельников рассматривал вынутый из угла карабин KAR, снабженный оптическим прицелом. Хорошая штука, особенно в умелых руках.

— Из этого, что ли, стреляли в немца? — спросил майор, после того как зашел в помещение.

— Похоже. А вот хозяина, сдается мне, и нету.

— Почему ты так думаешь?

— Как вам сказать… Почерк не тот. Эти — так себе бойцы. На войне я бы их с двумя людьми успокоил. Просто рисковать ребятами не хотелось. А в городе был кто-то посерьезнее. Здесь вообще один, по крайней мере, — литовец, а не немец. А второго — поди спроси…

— А как вы его взяли?

— Из ракетницы в окно.

— Это мы в Сталинграде проходили. В самом деле — после такого уже не до сопротивления. Да, теперь я верю байкам про то, как ты «Красную звезду получил».

— Все. Транспортируем этого гаденыша. Ранение плевое, выживет. Теперь уже пора всерьез вызывать кого надо. Такие дела закрутились.

— Слушай, лейтенант, а что говорил майор про твою «Красную звезду»? Я ж историк все-таки…

— А, так это в самом деле весело вышло. Я ведь эту «звезду», по сути, за лень получил. Дело было так. Перед наступлением надо было установить контакт с партизанами, которые базировались в прифронтовой полосе. Меня по старой памяти и послали. Сходили. Установили. Все бы хорошо — но обратно надо двадцать верст на своих двоих пилить. Дождь, слякоть… Лень. Ну, мы и угнали немецкий штабной бронетранспортер. А в нем оказался не менее штабной майор. Майора мы успокоили, толстый был, чтобы его переть через линию фронта. А портфель с документами прихватили. Передали куда надо. И все. А потом — нам всем награды. Ребятам — «За отвагу», мне как старшему по званию — «Красную звезду». Ребята мне потом говорили, я случайно нарвался на сведения, за которыми фронтовая разведка гонялась две недели. Три группы положили. А нам вот повезло. Может, если бы не поленились майора того тащить, чего-нибудь и повыше схватили бы…

— Так это ты был? Слышал я эту историю. Только рассказывали, что ты «Тигр» угнал. Я, честно говоря, думал, это байка.

— Вот так и становишься героем легенды, — усмехнулся Мельников. — Еще бы рассказали, что я на «королевском тигре» генерала Рейнхарда[13] вывез.

— А ты видел «королевских тигров»? — спросил Оганес.

Эти танки были фронтовой легендой. О них все слыхали, но мало кому довелось увидеть их «живьем». Да и подбитых находилось — по пальцам можно пересчитать.

— Было дело. Я одного такого зверя даже искупал. Это уже тут было, в Восточной Пруссии. Были в разведке, по дороге взрывчаткой разжились. При помощи фугаса, который мы заложили на переправе. Вот и не вынесла душа старого партизана. Откуда ни возьмись, «королевский тигр» как раз на ней появился…

— И что?

— Да ничего. Мощная машина, аж страшно. Но все равно — как рванули, нырнул этот зверь, только пузыри пошли. А говорят — представители семейства кошачьих хорошо плавают. Этот, допустим, не выплыл[14]. Ну ладно, поговорили и хватит. Пора делом заниматься.

Тот же день, Зенебург

Когда солнце начало уползать за горизонт, у здания комендатуры остановился «виллис». В нем были двое — водитель с погонами сержанта и невысокий, но очень крепкий офицер лет тридцати пяти в форме капитана — с саперными топориками на погонах. На заднем сиденье лежал автомат. Капитан был не из щеголей. Он был неважно выбрит. Вместо фуражки носил пилотку. Так многие поступали на фронте, но после войны большинство офицеров предпочитали щеголять в командирских головных уборах. Мельников, подымаясь с крыльца, на котором сидел, и, прикладывая руку к козырьку, успел оценить незнакомца.

Как же, сапер. Знаем мы таких саперов. Сразу видно — особист. Только вот интересно — откуда он? Смерш или кто-нибудь еще из подобных служб? Все эти товарищи, как правило, носили самые разнообразные знаки различия — но все равно их было видно за версту. К тому же он заметил, что за заднем сиденье джипа лежал автомат «ППС».

…Капитан ответил на приветствие и оглядел Зверобоя с головы до ног.

— Вы, как я понимаю, лейтенант Мельников?

— Так точно!

— Да уж вас ни с кем не спутаешь. Мне говорили в Линке, в штабе: есть, мол, у нас такая достопримечательность… Ждите меня тут. Да, пригласите старшего сержанта Копеляна. Разговор у нас будет серьезный.

Офицер двинулся к майору. Пробыл он там недолго, примерно через полчаса он снова показался на крыльце.

— Оба тут? Пойдемте, поговорим. Разговор будет серьезный. Куда тут можно, чтобы лишние люди не слышали?

Помещений в особняке было много. Солдаты по долгой фронтовой привычке теснились все вместе, превратив гостиную в некое подобие землянки. А другие комнаты стояли пустыми. Вот они и прошли в какую-то из них, которая была то ли будуаром, то ли чем-то подобным. Там стояли маленький столик на гнутых ножках и три столь же манерных стула. А на стене висело громадное старинное зеркало, как уверял Оганес, неимоверной цены. Мельников мельком рефлекторно глянул в него, чтобы проверить, правильно ли сидит на голове пилотка. И усмехнулся про себя. Два офицера и сержант смотрелись в этой кокетливой комнате весьма забавно.

— Садитесь, ребята. Курите, — предложил офицер дружелюбным тоном.

Мельников несколько напрягся. Он настороженно относился, когда незнакомые старшие офицеры заговаривали вот так, панибратски. Нет, одно дело, когда ты со своим командиром день и ночь ползаешь на пузе и ешь из одного котелка. Тогда понятно — субординация несколько отступает на второй план. Но незнакомый капитан, да еще «оттуда»… Мельников не вполне разделял всеобщую нелюбовь фронтовиков к особистам и прочим «органам». Хотя, конечно, никому не нравится, когда вокруг тебя вертятся товарищи, которые вечно что-то вынюхивают. Их бы в окопы — полагали фронтовики. Но знал Мельников и другую правду. Он видел, как сражались эти люди в тылу врага. И как умирали. Да и что бы делали партизаны без присланных с Большой земли диверсантов, специалистов по подрывному делу и прочих подобных товарищей? Так бы и остались плохо вооруженными бандами. И что такое вражеский агент в отряде — Сергей знал. Значит, нужны люди, которые таких гнид ловят. Но все-таки неофициальный тон капитана ему не понравился.

Тот, видимо, это почувствовал — и поспешил рассеять возникшую легкую напряженность.

— Мельников, не переживай. Нам с тобой много придется обсудить. И старшине Копеляну — тоже.

— Старшему сержанту.

— Будет старшиной. Представление, по моим сведениям, уже пошло. Но сначала поговорим о серьезном. Я — капитан НКГБ Константин Еляков.

Ого! Серьезно. Чекисты в армию совались редко. Тут хватало собственных особых служб.

— Мы тут про твои недавние подвиги, лейтенант, уже слыхали. Вот я и приехал кое-что уточнить…

— Про ликвидацию банды мародеров?

— Это меня не волнует. Товарищем, которого ты взял, занимаются те, кому положено. Там ничего интересного. Все, что ты у него узнал на допросе, подтверждается. Обычный предатель. И ведь он даже не убежденный украинский националист, а так — полез по дури не в ту степь. Меня куда больше занимает вся эта история с убийствами немцев. Расскажи-ка все подробно. С самого начала. Да излагай не только факты. Мне интересны и твои наблюдения и мнения.

Слушал он внешне небрежно, покачивая ногой в видавшем виды сапоге, покуривая вонючую немецкую сигарету. Но Мельников, докладывая, все больше проникался уважением к этому чекисту. Лейтенант следил за его глазами — и видел: чекист слушает очень внимательно. И не просто слушает, а сопоставляет то, что слышит, с тем, что знает… Становилось понятно, что его развязность и веселость — только поза. Глаза были очень умные и внимательные.

— Понял, — кивнул Еляков, когда Мельников закончил. — Где теперь этот недостреленный тип?

— В местной больнице. Доктор сейчас ему помощь оказывает… Да что с ним случится? Выживет, не помрет. Этот доктор, конечно, не военный… Но, говорят, дело свое знает.

— Тогда черт с ним. Пока. Так ты говоришь — литовец?

— Не ручаюсь. Но что не немец, точно. В таком положении человек обычно говорит на родном языке. По крайней мере — ругается. А этот именно ругался. Я изучение любого языка начинаю с ругательств. И как послать по-литовски — знаю… Только что он тут делает?

— Это как раз просто. Вы слышали что-нибудь о «лесных братьях»?

Мельников подумал.

— Что-то в госпитале приходилось. Это вроде «партизанки»?

— А тут уж я не понял.

— Местные жители их так назвали… Сталкивались мы с отрядами на западе Белоруссии. Не поймешь, за кого они были. За свободную Белоруссию, в общем. Вроде бандиты, а вроде и не совсем… Но против наших. Не знаю как с немцами, по-моему, они больше с мирными поляками воевали. И с евреями, до которых немцы случайно не добрались. Да и вообще — со всеми, у кого добра побольше.

— Здесь дело серьезнее. Это литовские националисты. На самом-то деле, конечно, — немецкие прихвостни. Кого-то из них обманом втравили в это дело, а другим просто деваться некуда. Под немцами они, как и ваша «партизанка», очень активно истребляли поляков и евреев. Так что теперь им деваться особо некуда. Либо в Сибирь, либо в лес. К ним пристали и кое-кто из немцев, кто так и не понял, что война закончилась.

— Но что им делать на территории Восточной Пруссии? И к тому же… Допустим, кто-то ненавидит Советскую власть. Ладно. Берет ружье и сражается против Советской власти и тех, кто ей помогает. Понятно. Но при чем тут немцы, которых они уложили? Эти господа в любви к нам не замечены… И даже, судя по всему, наоборот, — занимались чем-то очень секретным.

— Вот с этим и будем разбираться. Я думаю, вам не стоит напоминать: все, что вы здесь услышите, — государственная тайна. В случае чего и до трибунала не доживете.

— Не вчера родились, товарищ капитан…

— Не обижайтесь, это я на всякий случай. Эти люди, как вы выяснили, имеют отношение вот к этому…

Еляков достал карту и ткнул пальцем в обширный лесной массив восточнее Зенебурга.

— Черный лес?

— Именно. А ты еще серьезней, чем мне о тебе говорили. Про лес пронюхал… Так вот, об этом самом объекте. Вот именно этим я и занимаюсь. Что там — черт его знает. Потому что проникнуть сквозь тамошние мины пока что не удалось. Нагородили столько… Сплошь мины. Лезть туда по дури не получается. А у нас — как всегда. Забыли про это дело. Но тут началось вокруг этого леса какое-то нехорошее шевеление. А тут вообще — убивать начали. Вот наше руководство и решило попытаться разузнать об этом месте побольше. Поручили это дело мне. А тут как раз у вас началась эта милая история. И раз уж вы вляпались в это дело, то будете мне помогать. На тебя, Мельников, мы давно имеем виды…

Еляков сказал не все. На самом-то деле все было не так просто. В послевоенной Германии дел было выше крыши. Столько, что глаза разбегались, а руки не знали, за что взяться. Ловить военных преступников, искать спрятанные ценности, вывозить технологии… Всего не перечислить. Если бы не начался этот дурдом в Зенебурге, то и на Черный лес махнули бы рукой. Точнее — отложили бы на неопределенное потом. Да теперь хоть и взялись, но как-то спустя рукава. Послали одного Елякова — и велели искать помощников прямо на местности. Благо тут оказался этот разведчик. Нет, так только у нас в России бывает. Смерш из Кенигсберга чуть ли не каждую неделю шлет слезницы наверх — людей не хватает. А у себя под носом пошарить — не хватает мозгов… Ценнейший человек сидит в комендантском взводе и дурью мается. Только потому, что какой-то идиот испугался: он был на оккупированной территории, значит, в чем-то сомнительный[15]. А где еще бывают партизаны? Еляков, прежде чем приехать сюда, собрал сведения о Мельникове. И схватился за голову. Это что же получается! Вроде как приспособили танк, чтобы картошку возить. А в «органах» каждый человек на счету. Разбрасываться такими кадрами — преступление. Он так сказал какому-то начальнику в штабе. Слово «преступление» из уст капитана НКГБ звучало для всяких мелких начальников, как для фронтовика — вой пикирующего «Юнкерса». Так что Еляков мигом получил право брать себе в помощники кого угодно из военнослужащих.

— Товарищ капитан, можно вопрос? — сказал Мельников.

— Конечно.

— Я все не могу понять. Почему люди из Смерш не вычислили этих троих немцев? Только потому, что у них какие-то там специальные документы были?

— Да какие специальные документы? В них сказано, что они были инженерами на мелкой гражданской стройке в Алленштайне. Скорее всего — липа. С этим мы еще будем разбираться, кто там липу делает. А не вычислили этих герров — потому что раздолбаи, мягко говоря. Они как работали? Эсэсов искали, членов нацисткой партии, людей призывного возраста. А особо глупые — и членов «Гитлерюгенда» шерстили. А у них поголовно вся молодежь была в «Гитлерюгенде»… Ну, и в итоге столько себе на голову работы навалили, что на тех, кто за пределами этих рамок, они уже не обращали внимания. Не призывного возраста человек? Нет сведений о членстве в нацисткой партии? Свободен. К тому же им все больше Кенигсберг и вообще север интересен. А южная часть Восточной Пруссии по определенным причинам — не очень.

— Товарищ капитан, а почему просто не взглянуть, что в этом лесу?

— Ага. Ты думаешь, что если я капитан НКГБ, то я царь и бог? Я вот приду к армейскому начальству и скажу — дайте мне два батальона саперов, любопытно мне, что там в этом лесу. Таких полномочий мне никто не давал. Ты в Кенигсберге бывал?

— Два километра не дошел.

— Может, и побываем. Там столько мин… И я буду просить саперов. К тому же пока что нам интересен не сам объект, а те, кто вокруг него возятся. На «Вервольф» это как-то не очень похоже.

— Простите, товарищ капитан, я — это кто?

— Это та самая подпольная организация, о которой по всей армии слухи ходят. Но они ориентированы скорее на терроризм. Да и жиденькая это контора. А эти… Вот как ты думаешь, зачем они убили этих немцев?

— Возможно, убирают свидетелей? Тех, кто что то знает об этом объекте. Пока наши до них не добрались.

— Ну, Мельников… И как же это мы тебя упустили после того, как тебя на Большую землю вывезли? У нас людей не хватает, а тут такой кадр…

— Так я, товарищ капитан, сбежал из госпиталя и в офицерскую школу попросился.

Внезапно на пороге возникла молоденькая немка в белом халате — медсестра из больницы.

— Герр лейтенант, доктор просил передать: раненому оказана необходимая помощь и пришел в себя.

— Ну что, пообщаемся с нашим литовским другом…

В госпиталь отправились всей командой.

Больница в городке была небольшой, всего на десяток коек. Впрочем, больше тут и не требовалось. Горожане предпочитали болеть дома. Сейчас, к примеру, тут был только один больной — тот самый. Возле палаты, где он лежал, стоял часовой с автоматом. Это был Егоров. Конечно, на нудную работу пихнули самого молодого… Так всегда бывает. Егоров прямо-таки изнывал от чувства ответственности. Хотя даже при большом желании человек с такими ожогами, как сказала по дороге сестра, бежать бы не сумел. И если бы попытался — далеко бы не утек.

На входе в больницу часового они увидели суетливого седенького немца-доктора.

— Доктор, как он?

— А что с ним будет? Ожоги, конечно, сильные, но от такого не умирают. Выживет. Я таких столько видал… А вы, молодой человек, не усмехайтесь, — повернулся он к Мельникову. — Да, я деревенский врач. Но я был полевым хирургом на прошлой войне. На Марне. Так что ожогами разной степени тяжести меня удивить трудно. Это чем его так? Осветительной ракетой?

— И как там было, на Марне? — спросил Мельников неожиданно для себя. О той войне он знал очень мало. В школе он ее пройти не успел — началась новая. А для тех людей старшего поколения, кто побывал, все заслонила Гражданская. Даже сосед дядя Саша, большой любитель батальных историй, почерпнутых из собственной жизни, о своих двух «Георгиях» рассказывал как-то смазано.

— Как там было? Плохо там было. Гора трупов. А я — лечи… Да ведь и тут, в окрестностях, была тогда война, — доктор махнул рукой и пошел по своим делам.

Они прошли в идеально чистенькую палату. На койке лежал раненый, вся правая половина его тела была замотана бинтами. Он повернул голову в сторону вошедших. Мельников вгляделся в лицо этого человека. Интересно было. Он видел множество разных врагов. Немцев и их разномастных приспешников. Но вот чужих, вражеских партизан так вот, вблизи, наблюдать не довелось. Было любопытно: что это за птица и как он будет себя вести? Еляков не спешил начать разговор, изучая клиента.

Пленные немцы вели себя по-разному. Попадались непроходимые фанатики. Особенно среди солдат Войск СС. Эти горели ненавистью к врагу до последнего — до автоматной очереди, проводящей черту под их жизнью. А вот у других солдат и унтер-офицеров войск СС нередко находились аккуратно упакованные знаки различия. Они твердили — меня, дескать, в СС насильно из Вермахта пихнули, я к ним никакого отношения не имею. Были те, кто держал себя с достоинством: мы, мол, солдаты, мы честно исполняли приказ. Многие, особенно в конце войны, откровенно радовались, что теперь для них все кончилось. Были и те, кто в ногах валялся, умолял их не расстреливать. Им ведь объясняли ихние пропагандисты, что большевики никого в живых не оставляют.

Среди предателей фанатиков было мало. Большинство — откровенная сволочь и склизкая мразь. Кто-то принимал смерть достойно, кто-то ползал в ногах и умолял о пощаде. Но «Смерть Сталину!» или «Да здравствует Гитлер!» у стенки или на эшафоте не кричал никто. А этот… Зверобой не так много был в Литве, но достаточно, чтобы понять: к Красной Армии там относились очень по-разному… Одни встречали с цветами, другие… Другие не встречали.

Но ничего особо нового для себя Мельников, разглядывая раненого, не усмотрел. В парне чувствовались подавленность и бесконечное одиночество. В чем-то он был похож на того пленного украинца. Хотя этот выглядел куда приличнее.

— Ну, здравствуй, лесной брат, — нарушил молчание Еляков. Говорил он по-немецки. Как отметил старший сержант, у чекиста был сильный акцент, но, в общем, сойдет. Интересно, ответит он или сделает вид, что не понимает. Однако раненый не прикидывался не понимающим. Но все же молчал, ожидая, что ему скажут еще.

— Не повезло тебе, — продолжал капитан. — Ты думаешь, что являешься борцом за независимость? А вот и нет. Ты — обыкновенный уголовник. Потому что город Зенебург литовской землей не был никогда. Выходит — ты с твоими дружками совершил самое обыкновенное убийство. И ладно, я бы понял, если бы вы убили нашего военнослужащего. Но вы грохнули двух немцев, которые к нам никакой любви не испытывали. И ограбили дом одного из них. Мало того, что бы вы там не говорили, но Литва сегодня — часть СССР. И там действуют советские законы. Попадись ты там в наши руки — тебя бы по ним и судили. А тут, понимаешь ли, пока что оккупационная зона, где с такими, как ты, разбираются по законам военного времени. И уж мы разберемся по полной программе. Хотя бы для примера. Чтобы немецкое население знало: мы в состоянии обеспечить порядок. Ну, как говорить будем?

Раненый разлепил губы:

— Я есть плохо говорю по-немецки, — ответил он на очень плохом русском языке.

— Да, а по-русски лучше, — усмехнулся Еляков.

— Товарищ капитан, я могу по-польски, — вмешался Мельников.

— По-польски понимаешь? — обратился он к «лесному брату». Этот язык, как замечал Мельников, в Литве понимали если не все, то очень многие. Особенно в городах. Поляков там жило во множестве .

— Я понимаю по-польски. Я буду говорить. Но я не убивал… Я даже не знаю, куда и зачем ходил Черный с этим немцем… Я оставался в доме…

Мельников перевел ответ капитану.

— Слушай, веди допрос сам. Ты ведь допрашивал пленных? И бургомистра раскрутил. Вот и валяй. Главное — нам интересен этот, как он говорит, немец.

Раненый отвечал медленно, но достаточно подробно. Как оказалось, звали его Пранас Лацис. По профессии данный товарищ являлся обыкновенным мелким уголовником. В момент прихода немецких войск он находился в КПЗ славного города Каунаса. Во время неимоверного бардака, сопутствующего нашему отступлению, ему удалось удрать. Но при немцах воровать не получилось — он снова попался, и ему сделали предложение, от которого невозможно отказаться — вступить в какую-то вспомогательную охранную структуру. Как уверял Пранас, евреев и коммунистов он не отлавливал и уж тем более — не расстреливал, а что-то там охранял. Мельников в этом сильно сомневался, поскольку хорошо знал, что представляли из себя такие вот «охранные части» в России и Белоруссии. Но сделал вид, что поверил.

Так вот, когда немцы ушли, с собой его они, понятное дело, не позвали. Пранас понимал, что Советская власть не погладит его по головке за дружбу с немцами — а потому с группой сослуживцев подался в леса. На «свободную Литву» им было наплевать. Но в Сибирь очень не хотелось.

— А потом появился этот немец… Не знаю, откуда. У нас был маленький отряд, пять человек. Но у командира были связи с другими отрядами. Его, немца, звали Барон. Он — пришел откуда-то издалека. Очень серьезный человек. Мы все городские, в лесу ориентировались плохо. А он как будто в нем родился. Хотя выглядел как аристократ. Я думаю, он какой-то специалист по партизанской войне. Барон уверял нас, что скоро будет много оружия и всего остального снаряжения. И вот… Он взял нас двоих с собой. Обещал много денег. Я даже не знал, что мы дошли до Германии…

— Вы же были в городе…

— Мы не были в городе! Мы прошли по лесам. И я никуда не выходил из этого домика. Черный ходил два раза куда-то с командиром. Во второй раз Барон брал снайперскую винтовку. А потом немец ушел один. Сказал, что вернется через день. Велел ждать. Я уже потом, здесь, понял: он нас предал. Подставил вам.

— Почему?

— Мы заметили детей, которые видели нас с опушки леса. А Барон запретил их трогать. И даже выходил на улицу, чтобы они заметили. Я только тут, в больнице, сообразил: он рассчитал, что дети расскажут вам. Да, я обо всем догадался. Потому что нам он велел держаться до последнего. Сказал — если русские узнают, что вы литовцы, они с вас живыми кожу сдерут. А больше я ничего не знаю…

Выслушав пересказ показаний раненого, Еляков усмехнулся.

— Все правильно. Грамотно сработано. Если бы не ты — живыми бы никого не взяли. И концы в воду. Что ж, я думаю, тут нам делать нечего.

— А этот?

— Перевезут в Линк, к особистам, они там уж с ним разберутся. Пошли отсюда.

— Товарищ капитан, а вы думаете, это Барон знал о той банде, которую мы ликвидировали? — спросил Мельников, когда они выехали за пределы городка и двинулись на юг по узкой, но довольно приличной грунтовке.

— Мог. Они, как показал этот Басюк, сидели там несколько дней. Возможно, он так их хотел подставить. Совершили бы они эти убийства, потом он бы каким-нибудь образом дал вам об этом знать. Нашел бы способ. Мы бы устроили облаву и положили бы их всех. А если бы даже не положили — стали бы их крутить по всем делам. Сам понимаешь — словам «это не я» в Смерше не очень верят. А те бы трое спокойно ушли. Кто ж мог подумать, что ты, Мельников, так активно сработаешь. Вот ему и пришлось своих товарищей подставлять. Что лишний раз подтверждает — цели у человека о-очень серьезные.

— Да, товарищ капитан, я возле дома бургомистра поставил часового. Вы или кто-то еще будете его брать?

— Да, в общем, стоило, конечно же… Хотя, я думаю, он… Даже не трус. Просто мелкий усердный чиновник. Он рассуждает так: мало ли как дело повернется. Ведь понимает, что наши комендатуры и все такое — это временно. А что дальше будет? Какая тут будет власть? Вот он и думает: я, дескать, всегда был в стороне. Я делал свое дело и все тут. И ведь, как я понял из разговора с майором, дело он свое делает. Да и в Линке им довольны. Но так просто, конечно, бросать дело нельзя. Непорядок это. Вот что, Копелян, ты покури, подыши воздухом. А мы с тобой, лейтенант, двинемся к нему. Заодно поглядишь, как поют натуральные бандиты.

— Простите, не понял?

— Есть такая одесская блатная песня. Но это не важно. Увидишь. Давай-ка с шиком, на «виллисе»!

Герра бургомистра они застали, что называется, в полуразобранном состоянии. Он, видимо, уже успел себе представить сибирские снега, где капитаны ГПУ[16] с бутылкой водки в руках ездят на тройках, запряженных белыми медведями. Так что, увидев Мельникова в компании с незнакомым офицером, он только попытался слабо приподняться с кресла.

— Вы за мной? — вяло произнес он.

— Нет, пока что мы к вам, — сказал Еляков. — Я капитан службы государственной безопасности. Чтобы вы поняли — это нечто вроде вашего СД[17]. Арестовывают у нас другие структуры. И они вполне смогут вас арестовать. Вы скрыли от новой власти секреты государственной важности. Вы прикрывали опасных военных преступников. Это — очень серьезное дело. Погодите! — повысил голос Еляков, увидев, что бургомистр хочет что-то сказать. — Я лично понимаю, что вы это делали по неведению. Но, понимаете, время нынче тяжелое, особо разбираться никто не будет. Скажу вам по секрету, многие люди из-под Кенигсберга поехали в Сибирь за куда меньшие проступки. — Капитан сделал эффектную паузу и продолжал: — Впрочем, я могу вам помочь. Но и от вас кое-что потребуется…

— Что от меня нужно?

— Сотрудничество.

— Я готов, — без колебаний выдохнул бургомистр.

Еляков извлек из своего планшета лист бумаги.

— Пишите расписку. Я продиктую…

— Вот и все, вербовка проведена, — сказал капитан, усаживаясь в джип. — Тебе в партизанах что-либо подобное приходилось делать?

— Нет, я работал только с теми агентами, кто нам изначально сочувствовал. А особисты в бригаде — наверное… А он вам нужен?

— Лишних агентов не бывает. Но самое главное — он теперь повязан. В дальнейшем ведь могут быть разные варианты. Он теперь по-любому наш. Ладно, поехали. Для начала — к вам в особняк. Думать будем, что дальше делать, как искать хвосты.

Они расположились в той же комнате.

— Что ж, ребята, вы эти места знаете лучше, чем я.

— Товарищ капитан! — Мельников вдруг аж подпрыгнул в кресле. — Когда у нас зашел разговор о всяких немецких секретных объектах — и я вот что вдруг подумал. Если в этом Черном лесу шло какое-то строительство, то должны ведь туда идти грузы? Если строили военнопленные, то ведь их надо кормить? И охрану тоже… Я понимаю, гражданские немцы не любили видеть всю эту мерзость, в сторону рыло воротили… Но через Зенебург эти грузы точно не проходили… Мне бы рассказали. Есть тут одна фрау — она бы сообщила.

— Не сомневаюсь. Я ехал по дороге сюда и видел — почти нетронутая грунтовка. Ее грузовики, если бы регулярно ходили, раскатали бы так, что замаскировать никак невозможно. Значит, подъезд был с другой стороны…

Мельников вспомнил карту.

— Так… По карте — ближайшая железнодорожная ветка — от Ортельсбурга на Биаллу.

— Вот поедем в эти места и начнем искать. Выезжаем завтра с утра. Берите манатки и запас еды. Потому что, когда вернемся, неизвестно. Автоматы тоже захватите. Этот товарищ Барон — он не шутки шутит.

6 июля 1945 года, дорога на Биаллу

«Виллис» двигался по узкой малоезженой грунтовке на юг. Как и положено по неписаному армейскому правилу, Еляков, как старший по званию, сидел рядом с водителем, Мельников и Копелян — на заднем сиденье.

— Слушай, Оганес, ты историк, вот доктор сказал, что в прошлую войну тут тоже воевали… — заговорил Зверобой.

— Так ты не знаешь? Тут-то все началось…

Как рассказал Оганес, в 1914 году Германия, начав войну, обрушилась на Францию — примерно там же, где и в 1940-м. Все выглядело до отвращения похоже — ломанулись через Бельгию. Французы удара не ждали — и вскоре возникла угроза того, что немцы возьмут Париж. Выручили наши. Они ударили как раз в этих местах — в районе Мазурских озер. Все начиналось хорошо, но русских подвело бездарное командование. Пока армия Самсонова наступала, его «смежник» щелкал клювом[18]. В результате русская армия попала в «котел». Командующий застрелился. Но Париж русские все-таки спасли. Немцы сняли войска с французского фронта и бросили сюда.

— Знаешь, как писал поэт Асеев: «Но снятые с фронта пятнадцать дивизий позволили Франции уцелеть»… Вот так всегда, — подвел итог Копелян, — мы их из дерьма вытаскиваем.

— «Котел» — это очень гнусно, — вдруг сказал Еляков каким-то странным голосом и вдруг повернулся: — Сергей, я знаю, что у тебя, скажем так, не очень обычная судьба. Я вот, знаешь, особо твою биографию не изучал. Но необычно, знаешь. Шестнадцатилетний парень, необученный, а стал у партизан таким разведчиком… Я понимаю, был бы ты пограничником… У нас, знаешь, органы… Командир должен все знать.

8 июля 1941 года, за четыре года до описываемых событий, где-то возле Слонима, Белоруссия

Ненависть! Юным уродует лица. Ненависть! Вышла из берегов. Ненависть — жаждет — и хочет напиться Теплою кровью врагов! (В. Высоцкий)

Сергей Мельников брел по дороге — и сам не знал куда. Но надо было куда-то идти, потому что ничего другого не оставалось. Он был один, совершенно один. В прошлом осталась невероятная суета эвакуации, безумная поездка в поезде, который шел на восток. А дальше… Горящие вагоны, пикирующие с неба немецкие самолеты — и бегущие кто куда пассажиры. Мать убили там. Все оказалось очень просто — прошел сверху самолет — вот и нет ее…

А потом, откуда ни возьмись, появились немецкие танки. Они перли вперед — и стреляли по всему, что движется. Эдакие бронированные чудовища, которым все позволено.

А он что? Да, как и все остальные, — бежал, куда глаза глядят. Схоронился в какой-то рощице — пока танки уехали. А вот теперь Сергей был абсолютно один. Он брел по какой-то дороге, которая неизвестно куда ведет. То там, то здесь попадались следы поспешного отступления — брошенные машины со старательно изрезанными покрышками — какие-то ящики и коробки… Дорога была покрыта многочисленными следами машин и сапог — но следы подошв вели только в восточном направлении. Где-то вдалеке слышались выстрелы. А люди не попадались. Казалось — что уже все кончено. Нет армии, нет ничего — и немецкие танки безнаказанно катаются на нашей земле. Все это походило на какой-то кошмар, в котором, к сожалению, — невозможно проснуться…

Плюх! Сергей вступил в какую-то лужу — и тут откуда-то, черт их поймет откуда, появились двое солдат. Кто они такие — сомневаться не приходилось. Эти двое были одеты в непривычную серо-зеленую форму и каски столь же непривычной формы. Первые немцы, которых довелось увидеть Сергею. Танки в счет не шли — потому как не верилось, что в этих бронированных машинах сидели живые люди. Они походили на какие-то чудовищные заводные механизмы.

А эти — эти были живые и даже очень. Их мундиры были полурасстегнуты, рукава закатаны, обнажая волосатые руки — и у каждого на левой виднелись часы[19]. В руках немцы держали винтовки. Солдаты вражеской армии, несколько пошатываясь, приближались к Сергею.

Уже гораздо позже Мельников понял, что столкнулся с обыкновенными мародерами. В первые дни войны в немецкой армии их было множество. Это потом немцы уже боялись шататься малыми группами вне населенных пунктов. А тогда — доблестные бойцы Вермахта чувствовали себя победителями, которым все дозволено.

Эти двое солдат были молодыми мордатыми парнями, немногим старше его. Один из немцев передернул затвор винтовки.

— Ты есть русский? Ты есть комсомолец? Сейчас мы тебя будем пиф-паф…

Сергей очнулся от апатии — теперь он воспринимал ситуацию предельно четко. И видел — они не хотят его убивать. Просто — солдатам хочется покуражиться. Они наслаждались ситуацией — тем, что могут всё. Хотят — убьют, хотят — отпустят. И тут Сергей неожиданно для себя понял, что надо делать. Будто кто-то изнутри ему подсказывал правильную линию поведения. Он прикинулся смертельно испуганным. Хотя на самом-то деле Мельников, шатаясь два дня по пустым дорогам, уже дошел до того состояния, когда все равно — умрешь или жить будешь. В душе не осталось ничего. Но при виде этих двоих Сергей понял — неизвестно, откуда пришла ему эта мысль, но он осознал ее предельно четко: хватит! Довольно он драпал по кустам. Мигом вспомнилось все: паническая неразбериха эвакуации, а точнее бегства, мертвая мать, пикирующие немецкие воющие самолеты с ломаными крыльями, заячий бег от танков… Нет уж, довольно! Побегал! На смену апатии в душе поднялась бешеная ненависть. Ну подойдите, подойдите, гады… Посмотрим, кто кого.

Немцы, видя испуганного русского парня в гражданском пиджаке, забрызганном грязью, без опасения приблизились. Да и в самом деле — чего им бояться? Гражданский парень в костюме, по колено забрызганном грязью. Солдаты подошли почти вплотную. От них густо пахло спиртным и потом. На ногах они стояли не слишком уверенно. Один из вражеских солдат упер ствол винтовки в грудь Сергею, криво и пьяно ухмыльнулся. Второй держал винтовку дулом вниз и с тупым любопытством наблюдал за происходящим. Они просто развлекались, не ожидая никаких неприятностей. Немцы уже встречали на пути многих — и штатских и военных. Наблюдали длинные колонны наших пленных, которых гнали на запад. Все эти русские были подавлены и растеряны, они делали, что прикажут. Как, впрочем, до этого и поляки, и французы. Но Сергей уже знал твердо: эти двое должны умереть. Почему они должны ходить по этой земле, а не он?

И тут-то пригодились уроки дяди Саши. Это был кумир двора. Он воевал в Первую мировую, сражался в Гражданскую — сначала в отряде анархистов, а потом и в Красной Армии. Затем служил в Китае, на КВЖД, откуда вынес знание странных, но очень действенных приемов самообороны. Своим знанием дядя Саша с удовольствием делился — обучал всех соседских ребят. Потому-то против парней с его двора никто с соседних улиц и слова сказать не смел. А в придачу Сергей занимался боксом. В общем, расслабленный пьяный немец, уперший ему в грудь ствол винтовки, был подарком судьбы. А ну!

Сергей стремительно подался назад и влево, схватил винтовку за дуло и рванул вперед, одновременно подставив солдату ногу. Немец, выпустив оружие из рук, грохнулся на землю. Винтовка оказалась в руках Сергея. Второй еще даже не понял, что происходит, — он все так же тупо стоял рядом. Мельникова по-настоящему не учили ружейным приемам — но тут у него руки сработали сами. Перехватив винтовку двумя руками, он нанес мощный удар прикладом второму в переносицу немцу, который, как в замедленном кино, лишь только начал приподнимать дуло винтовки. Раздался мерзкий хряск — и солдат стал оседать на землю. Между тем первый начал приподниматься. Мельников, обернувшись, навел на солдата винтовку и нажал на курок. Грохнул выстрел — на кителе немца расплылось кровавое пятно.

Некоторое время он стоял, тупо глядя на два тела. Уже много позже, повидав много смертей, Мельников понял: убить первого человека всегда непросто. Даже в горячке боя. Редкий солдат, впервые убив врага в рукопашной, хорошо себя чувствует. Это потом привыкаешь…

Вот и Мельникову стало нехорошо, когда он осознал, что превратил стоящего перед ним человека в труп. Но это прошло довольно быстро. Через некоторое время у него в мозгу закрутились совершенно житейские соображения. Он два дня не ел — и голод давал о себе знать. А ведь у этих немцев должно что-то быть… К тому же в памяти всплыли рассказы дяди Саши, который, выпив на каком-нибудь празднике, любил обстоятельно, во всех подробностях, рассказывать какой-нибудь эпизод из своей боевой жизни.

— Убил я его, гада. Ну что, взял обойму, сухари…

Вот так и надо делать. Но для начала Мельников прислушался. Все было тихо. И он стал действовать. При этом Сергей смотрел на себя словно со стороны и действовал как автомат — строго по рассказам дяди Саши. В самом деле — нужно взять запасные обоймы. А то — сколько там осталось в этой немецкой винтовке?

Переворачивать и обыскивать трупы было неприятно, но что ж тут делать? Отвращение быстро прошло. Оказалось — нужно преодолеть только первое чувство — а дальше все пойдет веселей. У одного немца оказалось две обоймы, у другого — три. Заодно Сергей прихватил нож, зажигалку и взвалил на плечо ранец одного из немцев. Там ведь должна быть еда… Потом, подумав, стащил с убитого сапоги, скинул свои размокшие городские ботиночки, натянул сапоги на себя. И направился в лес.

Он отошел километров на пять, оглядываясь и прислушиваясь. Нет, никто за ним не гнался. Вокруг все продолжало оставаться так же, как и до встречи с немцами. Теперь нужно было изучить трофеи. Найдя уютную поляну, Сергей стал разбираться с добычей. Есть очень хотелось, но оружие — это главное. Мельников занимался в Школе снайперов[20]. А потому умел обращаться с трехлинейкой и ручным пулеметом Дегтярева. Немецкая винтовка, конечно, отличалась от знакомых систем. Но ведь мозги для чего нам даны? Не такие уж сложные механизмы все эти стреляющие железки. Вскоре, немного поломав голову, он уже освоился с попавшимся к нему оружием — собирал и разбирал его совершенно спокойно. В конце-то концов, человек способен и не то сообразить, если припрет. Оружие ему не очень понравилось. Родная трехлинейка была лучше. Но выбирать не приходилось. Главное — винтовка стреляла. Теперь он уже ощущал себя не беспомощным беглецом. У него в руках было оружие. Тем более что стрелял Сергей очень даже неплохо. И имеющиеся в запасе тридцать пять патронов были не пустяком.

В захваченном рюкзаке оказались, кроме всего прочего, какие-то немецкие консервы, нечто вроде печенья — и три бутылки с надписью «Армянский коньяк». А, то-то они были такие пьяные. Наверное, набрели на какой-нибудь брошенный магазин… Есть не хотелось. Но Сергей вскрыл ножом одну из банок и съел половину. А потом задумался. Ну и что дальше делать? Возбуждение проходило, на смену ему снова стали наползать сомнения. В самом деле, он сидит один посреди незнакомого леса. Что происходит? «Непобедимая и легендарная» армия бежит. Немецкие самолеты летают так, как им вздумается, — и расстреливают кого хотят. Их танки появляются там, где, казалось бы, был глубокий тыл. В школе им рассказывали совсем не про такую войну. Они-то думали — наши сразу двинут — и будут сплошные победы. А где теперь эти «наши»? Никто не знает. Зато по дорогам шатаются самоуверенные немецкие солдаты, которые полагают, что им все можно.

По дороге из Гродно, откуда они с матерью пытались уехать, Сергей видел одно: сплошную бестолковщину. На запад, где грохотало, шли войска, на восток бежали гражданские люди. Никто ничего не понимал. Потом и войска пошли на восток…

Сергей открыл одну из бутылок и сделал большой глоток… До этого он почти не пил спиртного. А уж коньяк — никогда не пробовал. Поэтому, глотнув, он некоторое время сидел, выпучив глаза и судорожно хватая воздух. Но… Потом все улеглось. И — что самое главное — в мозгу, наконец, образовалась полная ясность. Сергей коснулся рукой немецкой винтовки. И это было ответом. У него есть оружие. В Школе снайперов он был одним из лучших. Получается — еще не все потеряно. «Когда нас не будет — все ваше будет», — всплыла из памяти фраза, которую он слышал на уроке истории. Но он-то пока еще живой!

— Сколько встречу немцев, столько убью, — сказал Сергей вслух, упаковал ранец, взял винтовку — и двинулся по лесной дороге.

Собственно говоря, он снова шел наугад. Вскоре он выбрался на какую-то раздолбанную дорогу и двинулся по ней. Звуки стрельбы доносились где-то очень далеко, а дорога, как назло, постоянно сворачивала не туда. У Мельникова хватало ума, чтобы не лезть напрямик через чащу. В конце концов, куда-нибудь эта лесная дорога приведет. Либо там наши — либо немцы. В любом случае, имеет смысли идти.

Путь был невеселым. Судя по всему, по этой дороге отступали наши части. Вся дорога — а больше всего обочина — была усыпана разным хламом. Валялись шинели, пилотки, котелки, сапоги, подсумки, рулоны бинтов, какое-то тряпье. В кустах виднелась брошенная полевая кухня. В другом месте — чуть ли не на километр пути протянулся густой след рассыпанного риса. Попадались и наши винтовки — но все они были лишены затворов.

Несколько раз на пути встречалась брошенная техника — полуторки со старательно изрезанными протекторами, броневичок, грустно глядящий на дорогу уже бесполезным пулеметом, орудие без затвора. Полевая кухня рядом с мертвой лошадью, «эмка», вокруг которой ветер шевелил разбросанные бумажные листы с печатями… Попался один раз и танк «Т-26» — как раз тот, о которых пели, что «броня крепка и танки наши быстры». Но этому ни красоваться на парадах, ни ходить в бой уже никогда не придется. Его, судя по развороченной моторной части, взорвали свои же. Жуть брала от того, что большинство этой техники было в целости. Ее не подбили и не сожгли. Ее наши солдаты бросили. А сами ушли на восток.

…Более всего угнетала тишина. Точнее, не совсем тишина. За горизонтом постоянно стреляли. Но слух скоро привык к далеким звукам взрывов — они воспринимались уже как нечто само собой разумеющееся, как писк комаров. Тишина была тут, вокруг. Непробиваемая тишина и безлюдье. Не слышно даже птиц.

Зрелище дороги, усеянной следами поспешного отступления, производило донельзя гнетущее впечатление. Но Сергей довольно быстро освоился. Он уже не обращал на окружающий печальный пейзаж особого внимания. Да, армия разбита. Да, отступает. Но он был жив! У него в руках имелась винтовка. Вот и все. Теперь Сергей шел не как потерянный беженец. Он держал оружие наперевес, озираясь вокруг. Но все равно, встреча произошла совершенно неожиданно.

— Эй, парень, а ну стой! — раздалось из придорожных зарослей.

Сергей оглянулся, но никого не увидел.

— Подними руки и стой спокойно, а то пулю получишь в башку, — сообщил все тот же неведомый голос. Это говорил явно русский.

Мельников решил, что тут нарываться не стоит, и поднял руки. Вскоре из кустов показались двое. Они были в зеленых пограничных фуражках. В руках пограничники держали трехлинейки. Форма их, весьма потертая и обтрепанная, все же выглядела достаточно прилично. Отступавшие солдаты, которых ему доводилось встречать во время поспешной эвакуации, выглядели куда хуже. Чаще всего они были небриты, грязны и оборваны. А эти… Даже лица у обоих бойцов были гладко выбриты. Сергей понимал в этом толк — у него отец был офицером. Здесь было видно, что люди, несмотря ни на что, стараются сохранить достойный вид.

— Ты кто? — спросил один из них, у которого на петлицах виднелись два треугольника[21].

— Сергей Мельников, ученик девятого класса.

— А откуда ты взялся, ученик? С какого рожна ты с немецким винтарем по дороге бегаешь? — недружелюбно спросил сержант.

— А что мне еще делать? Наш поезд разбомбило. А потом немцы на дороге меня хотели пристрелить, да я был против! Пришлось мне их пристрелить! — озлился Сергей. Он по-разному представлял встречу со своими, но только не так.

— Что-то ты врешь…

— Погоди, Борисов! — из зарослей появился еще один военный-пограничник. Это был невысокий стройный человек. Под лаковым козырьком зеленой фуражки недобро сверкали нерусские раскосые глаза. Двигался он как тигр —легко и уверенно. Почему-то Сергей при его виде сразу понял: он попал куда надо. Перед ним был прирожденный воин.

Командир был так же, как и его солдаты, в обтрепанной форме, но подтянут — и даже сапоги начищены. На петлицах у военного имелось два кубика[22], в руках он держал непонятную железную машинку, которая, как потом узнал Мельников, именовалась немецким автоматом MP-40. Старший лейтенант обратился к Сергею:

— Положи винтовку. И отойди на два шага. Отошел? А теперь рассказывай: кто ты и откуда. — Говорил он очень правильно, с каким-то еле заметным мягким акцентом.

Мельников повторил свою историю. Сержант только покачал головой:

— Товарищ старший лейтенант, что-то не верится. Этот… Необученный — и двух немцев положил?

— А что? Вон сколько людей бросили оружие и по лесам бегают. А вот ты — воюешь! Может, и он стал воевать. Ладно. Борисов! Оставайся, следи за дорогой, а мы с этим еще побеседуем. Да, Князев, винтовку-то его прихвати, она нам не лишняя.

Они отправились таким порядком. Впереди шел Сергей, сзади солдат с винтовкой короткими приказаниями направлял путь. Замыкал шествие старший лейтенант.

Шли они недолго. Вскоре их окликнул часовой, старший лейтенант назвал пароль, услышал отзыв — а после они вышли на маленькую полянку, на которой находилось около тридцати бойцов. Большинство из них были в пограничных фуражках, но Сергей заметил у некоторых солдат и черные, и красные петлицы. Оружие у них было самое разное. Трехлинейки, немецкие винтовки. Были и автоматы. Тоже немецкие.

Старший лейтенант отвел его в центр поляны, где были постланы несколько плащ-палаток.

— Ну, Сергей, присядь и расскажи мне все еще раз.

Тот повторил. Когда он заканчивал рассказ, старший лейтенант вдруг ударил слева. Сергей поставил блок — противник попытался нанести удар правой — но Мельников, упав на спину, ударил его ногами. Тот отлетел на несколько шагов.

— Спокойно! — крикнул он солдатам, которые тут же направили на Сергея винтовки и автоматы. И прибавил: — Да, парень, теперь я вижу, как ты с немцами сладил. Блин, и откуда ты такому научился? — пробормотал он, поглаживая руку, ушибленную блоком Сергея.

— У нас был сосед, он работал в Китае. Научил…

— А… Эти китайские штучки… Слышал. Ребята рассказывали. Но давай снова пойдем с начала. Ты уж не обижайся. Тут по лесу разные люди бегают. Мы никому не верим. Да и твоя история — не самая заурядная…

Сергей не знал — да и знать не мог, скольких людей встретил лейтенант на этой дороге. И многие из них были в военной форме, и даже имели в петлицах треугольники, кубари, а некоторые и «шпалы» — но не отняли оружие у врага, а бросили свое. Таких он гнал.

— Найди винтовку, потом возвращайся, — брезгливо говорил он.

Попадались и другие — солдаты разных частей присоединялись к его отряду. А вот гражданские, добывшие с бою вражеское оружие, ему не встречались. А шел он издали — от самой границы. Но, может, пока не встречались?

…Сергей повторил свою историю по третьему кругу. Кажется, на этот раз у старшего лейтенанта вопросов не возникло.

— Значит, ты решил сражаться?

— Так точно! — ответил Мельников, вспомнив, что так положено отвечать командиру.

— Сражаться — это правильно. Вон, видишь — бегут, мрази! — Глаза старшего лейтенанта бешено сверкнули. — А я буду сражаться! И они не пройдут. Они никогда не пройдут. Если мы пробьемся к своим — хорошо. Не пробьемся — будем сражаться здесь. Мы будем уничтожать их, как бешеных собак! И они сто раз проклянут тот день, когда сюда полезли…

— Когда нас не будет, все ваше будет, — повторил Сергей фразу, которая у него стучала в голове.

— Нет, парень! Ты не понял самого главного. То, что ИХ НЕ БУДЕТ. Умирать легко. Но мы должны не умирать, а побеждать! Я со своими иду от границы. Вот собрал еще по лесам… Двадцать шесть человек. Или… Двадцать семь? — Старший лейтенант внимательно посмотрел на Сергея. — Пока еще гражданские ко мне в отряд не попадались. Но я вижу — в тебе есть нужное. В тебе есть ненависть — а значит из тебя будет толк. И ты ведь не один такой… Будешь первым. Только учти — у меня за невыполнение приказа — расстрел на месте.

— Так точно, товарищ лейтенант!

— Ну, вот, значит, у меня уже двадцать семь бойцов. Князев! Объясни парню, что и как…

Первый бой случился еще до заката. Разведчики сообщили: по дороге идут мотоцикл и три немецкие машины. Фургоны с каким-то грузом.

Фрицы двигались весело. Из одной кабины доносились чужие песни. Они еще чувствовали себя победителями. Не знали особенностей белорусской природы — где каждый куст является огневой точкой. Солдаты залегли в зарослях, ожидая, когда колонна подойдет поближе.

— Огонь! — заорал старший лейтенант.

Первый залп был удачным. Идущий впереди колонны мотоцикл кувыркнулся в кювет. Следующий за ним грузовик «Опель-Блиц» свернул в другую канаву. Второй грузовик остановился — и третий ударил его в корму.

Немцы стали выскакивать из машин — и попадали под огонь. Сергей поймал на мушку одного — толстый фриц бежал куда-то вдоль замерших грузовиков. Не добежал. Мельников, как учили в Школе снайперов, плавно нажал на курок. Выстрел. Ружье отдало в плечо — и немец повалился. Сергей поймал на прицел другого. Это был тощий веснушчатый парень, который несся, сам не понимая куда. Но тут его путь кончился. Выстрел — и немца отшвырнуло на кузов машины.

Все заняло пять минут. Солдаты выбрались из зарослей и двинулись к машинам. Тявкнул выстрел. Это старший лейтенант пристрелил кого-то из раненых немцев.

Между тем солдаты потрошили начинку грузовиков.

— Какой груз? — спросил командир.

— Товарищ старший лейтенант, тут какие-то консервы. Вроде мясные…

— Взять по двадцать килограммов. Остальное — бензином и поджечь!

Это был, конечно, не тот бой, который определяет судьбу войны. Обычная мелкая стычка — сколько их было за эти годы? Но Сергей понял в этом бою главное — немцев можно бить! Они не смогут победить. Хотя бы потому, что есть отряд вот этого лейтенанта. А значит — пробьемся!

Глава 4. ЭХ, ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА!

6 июля, Биалла

— К нашим мы так и не вышли. Остались воевать в тылу… Я уже потом узнал: лейтенант Аганбеков три дня на границе сдерживал немецкие танки. Там они так и не прошли. Вся его семья погибла на заставе… А сам он погиб в сорок третьем — когда на нас насели каратели, он прикрывал отход.

— Повезло тебе с первым командиром, — покачал головой Еляков. — Если бы все так воевали… Не случилось бы то, что случилось. Я ведь тоже нахлебался. Перед самой войной из Питера послали в командировку на Западную Украину. Кадры укреплять… Укрепил, мать их. Потом много довелось побегать по лесам. Сколько нам пришлось людей расстрелять, чтобы остальных в чувство привести. Но ведь вышли все-таки…

Еляков закурил папиросу и надолго замолчал. У каждого была война. И свои тени в прошлом.

Константин Еляков в жизни мог предположить что угодно. Но только не то, что он окажется в НКВД[23]. Скорее, он поверил бы в то, что окажется по другую сторону — отправится в Сибирь. Потому как в те лихие времена работа журналиста была уважаемой, но весьма рискованной. Сегодня ты пишешь, а завтра за тобой приходят — и ты сидишь. В лучшем случае. Но человек предполагает, а Советская власть располагает. Толчком к этому, как догадывался Еляков, послужил один его фельетон, в котором он самостоятельно вышел на веселую компанию торговых работников, которые со свистом воровали продукты из ленинградских столовых[24]. Дело вышло громкое. Упомянутый фельетон читатели так и не увидели, зато его внимательно прочитали в Большом Доме. В результате, как говорили, кое-кто с Дворцовой площади[25] отправился на Дальний Восток. Правда, не в лагерном бушлате — их попросту законопатили куда-то в глухомань — за то, что прошляпили. А Елякова по партийной мобилизации двинули в НКВД.

Там было весело. Шел тридцать девятый год. Берия разгребал авгиевы конюшни, в которые превратил НКВД товарищ Ежов. При нем чекисты отлично научились стряпать липовые дела. Чем в основном и занимались. Вся остальная работа шла через пень-колоду. А если уж совсем честно — то вообще не шла. Поэтому, когда сгорел Ежов, взялись и за воспитанные им его приспешниками кадры. Чекисты, поднаторевшие в том, что умели находить политику даже в обыкновенном хулиганстве, поехали под конвоем на Колыму. В итоге требовались не просто люди, чтобы занять многочисленные освободившиеся вакансии, но и способные вывести НКВД из того тупика, в котором «органы» оказались. Потому что реальных, а не придуманных шпионов и прочих врагов власти было до черта. Вот Еляков и угодил на новую работу.

У него было большое преимущество — высшее образование[26]. Потому-то Еляков и попал в весьма специфическую структуру, которая занималась весьма деликатными операциями. Такими, где требовались прежде всего мозги. Почти сразу же Еляков угодил в кашу, заварившуюся на новых землях, присоединенных к Советскому Союзу. Там творилось черт-те что. Прибывшие вслед за войсками чекисты ежовского розлива начали сажать всех без разбору. Убирать наломанные ими дрова пришлось Елякову и другим людям бериевского призыва. Там-то его и застала война. Пришлось вдоволь побегать по лесам. А потом — ловить шпионов. Лишь только когда наши двинули в обратную сторону, Еляков вновь принялся заниматься разными тайнами, оставшимися после немцев. Их хватало. Вот он и крутился теперь вокруг этого озера и Черного леса, будь он неладен. Никто не думал, что вот так, с ходу, придется вступать в бой. Хорошо, что хоть у Елякова был опыт боев в окружении — да и повезло на помощника… Все-таки почему этот Мельников просквозил мимо внимания разведки?

— Слушай, лейтенант, из твоего дела я все-таки не очень понял, как твоя жизнь складывалась после того, как ты попал на Большую землю?

— Да я вам правду сказал. Странно все вышло, товарищ капитан. Из меня немцы, можно сказать, дуршлаг сделали. После госпиталя вроде бы полагалось долечиваться в отпуске. А я сбежал на офицерские курсы. А оттуда меня и еще одного, разведчика, буквально выдернули. Можно сказать — похитили. Как надел погоны с просветами — так меня чуть ли не в охапку. Фронту разведчики были нужны позарез. Вот начальник разведотдела одной из армий и постарался. Он меня буквально похитил, как невесту в восточных странах… Сначала меня увезли, а потом, задним числом, оформляли все документы.

Тем временем «виллис» вкатился в Биаллу. Городок почти ничем не отличался от Зенебурга. Правда, здесь остались некоторые следы минувших боев. На въезде в город притулился сгоревший немецкий танк «Т-IV», грустно глядящий на мир покосившейся башней с никому уже не нужной длинной пушкой. Рядом отдыхали два бронетранспортера. Похоже, они шли походным порядком, но нарвались на наши танки. В самом городке разрушений не было заметно. Значит — тут тоже не происходило особенных боев. Оно и понятно — все основные события Восточно-Прусской операции проходили далеко на севере и далеко на западе.

— А вот и вокзал, — показал Еляков на красное кирпичное здание. — Тут явно повоевали.

И в самом деле, на вокзале виднелись следы от попаданий снарядов, в окнах не было стекол. Недалеко от станции притулился паровозик, изрядно покорябанный пулями. Два пассажирских вагона, стоящих впритык к нему, напоминали дуршлаг. Еляков и солдаты вышли на перрон. Как оказалось, разбитый поезд находился на запасном пути — а главный путь вроде как был в исправности. Капитан внимательно оглядел окрестности.

— Эй, разведка, ничего не замечаешь необычного?

Мельников пригляделся. На первый взгляд это была обычная провинциальная станция. Этакая немецкая Чухлома. Тихое место, куда раз в день по узкоколейке приходил поезд, вроде этого, разнесенного из танковых пулеметов, на котором добропорядочные немецкие бюргеры ехали на рынок в Алленштайн. Или зачем там они ездили.

Но… Чуть в стороне от станции виднелись запасные пути. Один, два, три… Оба! Четыре ветки! Мельников вспомнил карту. Это была конечная станция типичной провинциальной мелкой дороги. Дальше от этой станции путей не было. А городок ведь — дай бог пять тысяч человек. Подобные чудеса видать приходилось… Знакомое дело.

— Товарищ капитан, пути… Многовато тут запасных путей для эдакой дыры.

— Вот именно. Я-то сразу сообразил — у меня отец и все родственники на железной дороге работали. В этом деле я толк понимаю. Получается, что грузооборот на данной станции был весьма немаленьким. Что ж, пойдем в комендатуру.

Однако там ничего путного им узнать не довелось. Сидевший за столом старший лейтенант только развел руками:

— Товарищ капитан, я только три дня как сюда из Алленштайна назначен. Прежнего коменданта с язвой увезли. А я вот в этом вообще ничего не понимаю. Но вот что. Идите к бургомистру. Он свой человек. Мне это компетентные люди сказали перед тем, как я сюда отбыл.

В ратуше их встретил — на удивление — достаточно молодой человек. А то Мельников уже привык видеть в Германии лишь пожилых чиновников.

— Добрый день, товарищ капитан, — приветствовал он на русском, в котором кроме немецкого акцента чувствовалось еще и типично волжское «оканье».

— Здравствуйте, господин бургомистр. Мы говорим по-немецки. Нас интересуют транспортные железнодорожные перевозки через ваш город в последние годы.

— К сожалению, я на этой должности недавно. В последние годы я находился в русском тылу. Я — был членом комитета «Свободная Германия», — пояснил городской голова. И работал на… зву-ков-ках[27], — произнес он трудное русское слово. А теперь вот — нахожусь тут. Прошлый бургомистр был убежденным нацистом, его ваши товарищи арестовали. Но, думаю, я могу вам помочь. Я слыхал, что тут происходили какие-то грандиозные темные дела. Мне об этом рассказывал Феликс Шахт, мой главный помощник. Этот человек работал на железной дороге. В свое время сидел в лагере. Если бы нацистам не понадобились железнодорожники — так бы там и остался. А сейчас он помогает мне с ремонтом. Война и ратушу не обошла… Но сейчас его нет. Я его отпустил до обеда к каким-то его родственникам. Тут, в окрестности. Сами понимаете, с продуктами плохо, а у фермеров все же побольше.

Городской голова усмехнулся.

— Как он говорил, они его раньше и знать не хотели. Рабочий! А теперь перед ним заискивают. Они хоть и небогатые фермеры, но боятся новой власти. Так что он для всех продовольствие добывает…

— К обеду, это часа два еще ждать. А не съездить ли нам к этому самому лесу? — сказал Еляков. — Но для начала давайте-ка поищем железную дорогу, которая исчезла.

— То есть, как исчезла, товарищ капитан? — не понял Копелян.

— А вот так. Шла в этот лес железка. А когда наши пришли — ее не обнаружили. Растаяла. Правда, ее у леса искали, а не тут. Но, судя по всему, начиналась она отсюда… Пойдемте-ка за станцию к запасным. Стрелка-то должна быть.

Они спустились с низкого перрона и двинулись по шпалам туда, где метрах в двустах виднелся тупик. Еляков внимательно осматривал рельсы. Но стрелки не было. Дальше тупиком виднелись мощные липы. И тут подал голос несколько отставший Мельников:

— Товарищ капитан! Я нашел, вон куда она уходила.

— И в самом деле. Все просто…

Вдоль железнодорожного пути с противоположной от города стороны были высажены какие-то невысокие деревья. В их зеленой шеренге четко выделялись несколько сухих.

— Точно! Все просто. Они убрали пути и копали сюда несколько деревьев. Маскировка известная. Но это ж было зимой. Тогда все деревья были голые. Что ж, подгоняем машину, поехали.

На той стороне виднелся кустарник, тоже сухой. А потом показалась достаточно четкая железнодорожная насыпь, по которой свободно шла машина.

Местность вокруг была пустынной, напоминающая Западную Белоруссию. Деревьев вокруг виднелось немного, все какие-то пустоши. Впрочем, от Биаллы до советской границы было рукой подать. А природа — она государственных границ не знает. Слева показалось озеро с берегами, заросшими камышом.

А впереди показался мрачный еловый лес. Из тех, которых в России называют «черными» — где ели растут так плотно, что солнечный свет слабо доходит до земли, а поэтому никакого подлеска в них нет.

— Вот, вроде как и он, — прокомментировал Еляков.

Когда приблизились, убедились, что опушку леса сплошь закрывают густые заросли кустарника — и по пути следования виднелась все та же полоса сухих растений.

— Все правильно. И тут натыкали лесонасаждения. Не нашли! — проворчал капитан. — Доложили бы честно: особо не искали. Тогда, конечно, все под снегом было, но захотели бы — нашли.

Перед зарослями кустарника красовалась деревянная табличка с надписью «Мины».

— Что ж, дальше мы не полезем, — подвел итог капитан. — Как говорится, на месте определились.

— Товарищ капитан, а минное поле так с опушки и начинается? — спросил Копелян.

— Нет, дальше, в глубине леса. Но кто ж определял его границы? Вот понатыкали этих столбиков и успокоились.

— Значит, возможно, где-то есть и проход?

Тут встрял Мельников.

— Оганес, если проход и оставляют, то его делают отнюдь не прямым как стрела, а наоборот — извилистым. И там должны быть либо метки, либо схема. Да и этот проход ведь могли в последний момент закупорить на входе. В самом деле, тыкаться наобум — дело дохлое. А разминировать — это работа не на один месяц.

— Все, поглядели и ладно. Разворачиваемся! У нас дел по горло.

Когда они вернулись в ратушу, в кабинете у бургомистра сидел седой человек, не уступающий по комплекции Мельникову. Более всего он напоминал сознательных рабочих из советских фильмов про дореволюционное время. В том, что он принадлежал к немецкому пролетариату, сомневаться не приходилось — об этом говорили огромные натруженные руки. Впрочем, такие же пролетарии в сорок первом увлеченно перли «нах остен» — и никакая классовая солидарность их не останавливала.

— Товарищи, вот это и есть тот человек, о котором я вам говорил, — сказал бургомистр.

— Герр Феликс, русские товарищи интересуются перевозками в последние годы войны…

— А я все жду, когда вы за это приметесь, — неторопливо сказал железнодорожник. — Я два года ломал голову — что это там коричневые строят, в районе Спирдинг-зее? Движение по дороге было сильное. Эшелоны шли в основном по ночам. В начале везли людей. Наверное, заключенных. Или пленных. Точно не знаю, к вагонам старались никого не подпускать. Потом повезли разные грузы в закрытых вагонах. Но военной техники — танков и прочего — я не заметил. А вот бензиновые цистерны были… Какую-то крупную железную арматуру везли. Все это продолжалось до начала сорок пятого. А вот людей оттуда обратно не вывозили. Это точно. Я специально устроился ночью работать. Мне ж, сами понимаете, наци любить не за что.

— Простите, а за что вас посадили?

— Я был профсоюзным активистом. Когда Гитлер пришел к власти, в профсоюзах стали говорить о всеобщей забастовке. Наши-то лидеры в итоге струсили. А я агитировал за нее. Не дурак ведь, понимал, что добром все это не кончится. Вот и посадили меня… До тридцать восьмого года сидел, а там им люди понадобились по случаю войны.

— Но вернемся к делу. Куда все это везли?

— На северо-восток от города кинули временную ветку. Она шла в сторону болот…

— К Черному лесу?

— Возможно. Гражданских туда не пускали. Вообще запретили ходить в ту сторону. Да и никто и не стремился туда ходить. Временная ветка была ненадежная, поэтому часто прибывшие вагоны скапливались на запасных путях. Тогда там всегда стояла охрана — одни эсэсы. А в начале года… Ветку разобрали солдаты железнодорожных частей. Но… Оттуда, из леса, выходили машины. Не здесь. Они выходили на грунтовую дорогу, западнее Биаллы. Это было, когда уже ваши войска подходили. Уже канонаду было вовсю слышно. Их видел соседский мальчик. Так вот — из леса выехали штабной легковой автомобиль и два грузовика. Но только им не повезло… Я их тоже потом видел. Они там, на дороге на Линк, и сейчас стоят.

— Как?!

— Им не повезло, — усмехнулся Феликс. — Мимо пролетал самолет, тот, который наши солдаты называли «черная смерть»[28]. Я, когда увидел то, что осталось от машин, понял, почему его так прозвали. Там были лишь обгорелые обломки и выжженная земля. И трупы. Одни эсэсы. Но если вас интересует этот чертов лес, я знаю, кто вам может все рассказать. Начальник станции. Точнее, бывший начальник. Поезда-то сейчас не ходят. Он отвечал за бесперебойное движение поездов. Я вот давно ему говорил, — он кивнул на бургомистра, — что надо этого типа сдать в фильтрационный лагерь. Хоть он не немец, а поляк — но с нацистами сотрудничал не за страх, а за совесть. И теперь тут зачем-то сидит. Хотя все поляки, которые тут работали, давно уже уехали к себе. Как только ваши пришли, так им сразу документы выписали — они домой и отбыли.

— А что, наши им не интересовались? — спросил капитан.

— Был бы немец, наверное, сидел бы в лагере. Но он же поляк. Наверно, рассказал, что его заставили, что под угрозой смерти…

— Вполне возможно, — подтвердил Еляков. — Ты думаешь, когда наши пришли, они особо разбирались, кто как сюда попал? Русский или поляк — значит жертва фашистов. Да и что нам с поляками разбираться? У нас бы со своими управиться… Пусть сами поляки и возятся. У них там есть кому. Кстати, может, он тут и околачивается, что подозревает: к нему там в Польше как раз накопились разные вопросы. Герр Феликс, а чем он теперь-то занимается? Насколько я знаю, наши власти даром никого не содержат, пусть бы хоть и в самом деле был хоть трижды жертвой нацистов.

— А вот это — понять трудно. Он занял один из домов, их тут, пустых, множество. Все его боятся. Про его усердную работу на немцев — это ж я один знаю, все остальные железнодорожники разбежались еще до подхода ваших войск. А остальные… Боятся, что он на них донесет. У нас же вашего НКВД боятся как огня. Так что я думаю, что он занимается мелким вымогательством.

— Замечательный тип! — усмехнулся Еляков. — А где он живет?

— Возле железной дороги дом стоит. Пойдемте, я покажу.

Они опоздали на несколько минут. Когда подходили к дому, то Мельников глянул на железнодорожное полотно — и протер глаза. По железнодорожному полотну, примерно в километре, удалялась вдаль легковая машина.

— Это… что?

— Мототрисса из Ортельсбурга, — сказал железнодорожник. — Только что она тут делала?

— Это род дрезины. Автомобиль, поставленный на железнодорожные шасси, — пояснил Еляков. — Только что-то мне говорит, что не к добру тут отиралась эта помесь зайца с мотоциклом…

Он был прав. Дом оказался пустым. Соседка пояснила:

— Только что приезжали двое каких-то людей, они увезли его с собой.

— Военные?

— Один военный… Другой в штатском. Последний — явно немец. Я думала — они вроде нашего бургомистра, представители новой немецкой власти.

Еляков матерно выругался. Если верить карте, обычная дорога делала огромный крюк — и догнать чертову дрезину на «виллисе» было непросто.

— Так это не ваши его увезли? — спросил Феликс.

— Скорее, друзья тех, кто вас в лагерь запихал, — зло бросил Мельников.

— Ах, так! Они все не уймутся. Герр гауптман, если у вас есть бензин, мы их догоним. Я эту развалюху знаю, у нее ход плохой. Гоните к станции.

Машина подлетела к станционному зданию — и, следуя указанию железнодорожника, свернула к небольшому невзрачному сараю, к которому от основного пути вела ржавая рельсовая колея. Феликс извлек из кармана большой ключ и отомкнул замок. Внутри обнаружилась небольшая моторная дрезина.

— Железнодорожные войска бросили при отступлении, а я подобрал, — пояснил Феликс. — Я бургомистра на ней вожу в Алленштайн. По шоссе на машине — много бензина уходит. А сейчас он у нас совсем кончился.

Не теряя времени, шофер и Оганес притащили из «виллиса» канистру с горючим. Благо бензина было полно. Еляков много катался по восточнопрусской глухомани и прекрасно знал, что бензина там не найдешь днем с огнем. Горючее в Германии можно было достать только у наших шоферов. Гражданскому населению приходилось обходиться велосипедами или по-старинке — лошадьми. Да и тех осталось немного. Когда наши наступали, они не особо церемонились с имуществом населения. Это потом вышли всякие приказы…

Бензин перелили в дрезину. Железнодорожник, поднатужившись, перевел стрелку, раскочегарил мотор — и железнодорожный транспорт покатил по путям. Шофер получил приказ сообщить в ближайший городок, расположенный по «железке», и добираться туда в обход — потому как прямого пути просто не имелось.

Мимо проплыло здание вокзала, мелькнули какие-то станционные сооружения типа «сарай», потом домишки городка — и вокруг пути замелькали кусты, чахлые деревья, иногда сменяющиеся болотными камышами. Местность особо не радовала глаз. Мельников воевал севернее — там восточнопрусские пейзажи были слегка повеселее. Правда, и война на них шла посерьезнее.

— Догоним? — спросил Еляков у железнодорожника.

— Должны. Да к тому же деваться ей некуда.

Мельникову пришлось многое повидать — но вот на дрезине он ехал впервые. Сооружение, которое со стороны смотрелось неказисто, оказалось достаточно резвым. Ревел мотор, стучали колеса, площадку довольно сильно мотало из стороны в сторону. Дрезина бодро шла вперед.

— Что же, какие-то неизвестные просто так приехали в город и забрали этого типа? — спросил Мельников капитана. — И откуда они взяли хреновину, за которой мы теперь гонимся?

— Откуда взяли? Я думаю, попросту угнали. Знаешь, как в Америке бандиты работают? Угоняют чужую машину, совершают на ней преступление, а потом бросают. А могли и что-нибудь наплести. Какие-нибудь документы показать. Вон ведь у тех убитых немцев тоже была какая-то липа. Так же, наверное, и этого забрали… Ты ведь видишь, что делается. Немцы всегда трепетно относились к порядку, еще у них гестапо порезвилось. Да и небось им про НКВД все уши прожужжали. Приехали какие-то люди, говорят: поехали. Он и поехал. А этот тип, возможно, ждал, что за ним придут…

Погоня продолжалась.

— Товарищ капитан, вон… — крикнул Копелян, который всю дорогу пристально всматривался вдаль. Дорога на этом участке была прямая, как стрела, — километра на два. Далеко впереди и в самом деле виднелся серый силуэт автомашины.

— Машинист! Нельзя прибавить ходу?

— Никак нет, герр гауптман. Идем на пределе. Но вы не беспокойтесь, мы их догоним.

Напряжение росло. Оно росло быстрее, чем сокращалось расстояние. А мототрисса приближалась мучительно медленно. Но все-таки приближалась! Когда расстояние сократилось примерно вдвое — автодрезина пропала из виду — железная дорога делала поворот.

— Товарищ капитан, они могут, если не дураки, подстеречь нас за поворотом. Пригнитесь. И вы, Феликс, тоже. Оганес, оружие к бою!

Мельников подумал, что, находись он на той колымаге, так бы и сделал — подкараулил бы преследователей. Все равно ведь понятно, что не уйдешь. А так — прекрасное место, чтобы дать отпор. Интересно, что у них имеется стреляющего?

Дрезина вылетела за поворот, но ожидаемой засады не было. Мототрисса снова виднелась впереди. Но потом снова начался поворот.

— Дальше дорога будет петлять, — крикнул железнодорожник.

— На что они надеются? Оторваться у них не выйдет… — недоуменно пробормотал Еляков.

И тут Мельникову пришло нечто в голову… Он вспомнил белорусские леса.

— Оганес! Смотри не вперед, смотри на рельсы во все глаза! Машинист! Готовьтесь тормозить по первому сигналу!

Лейтенант как в воду глядел. Когда дрезина в очередной раз поворачивала, Копелян закричал:

— Стой!

Раздался душераздирающий визг тормозов. Было видно, как из-под колес летят крупные рыжие искры. Успели. На одном рельсе лежала довольно крупная железяка.

Зверобой подбежал и скинул ее с пути.

— Не затормозили — на такой скорости могли бы с песнями под откос полететь. Эти штуки мы проходили.

— Что, и поезд так можно? — с любопытством спросил армянин.

— Поезд — вряд ли. Паровоз слишком тяжелый. Он железку скинет. А дрезины с железнодорожной охраной мы так под откос пускали. В первое время. Пока они не поняли, что в лесу их смерть завелась. Тогда они стали осторожнее.

— Теперь смотрим в оба!

Еще один поворот — и раздалась ругань железнодорожника. Неизвестно точно, по каким причинам он бросился помогать русским, но азарт погони — он захватывает. Да и если он сидел в лагере, то у него наверняка имелись серьезные претензии к нацистской власти.

— Я забыл… Вон ветка. Она уходит на старый завод.

В самом деле, виднелось заросшее полотно, уходившее куда-то среди кустов.

Стрелка была с той стороны. Поэтому пришлось потратить время, чтобы перевести ее сначала в одну сторону, проехать, а потом переводить назад. Теперь понятно, зачем те люди на мототриссе положили на рельсы железку. Они, возможно, не рассчитывали сбросить преследователей с рельсов. Просто им требовалось время перевести стрелку.

— Далеко идет ветка? — спросил Еляков.

— Не очень. Но там тупик.

Однако погоня кончилась быстрее, чем колея. За поворотом они наткнулись на мототриссу. Она стояла скособочившись. Все ясно. Путь здесь был не чиненный непонятное время — так что бандура просто сошла с рельсов.

Мельников соскочил и осмотрел следы. На траве ничего не осталось — но поломанные ветки в кустарнике свидетельствовали: кто-то продирался в ту сторону.

— Феликс! Что там за местность?

— Камыши. Болото.

— Ясно. Возвращайтесь на главный путь и ждите нас, — приказал Еляков немцу, доставая из кобуры «ТТ».

Трое бойцов углубились в лес. Местность понижалась — и вскоре под ногами захлюпало. На смену крупным кустам пришла какая-то чахлая мелочь, потом начались камыши.

Зверобой поглядел на небо, высматривая птиц. Любой человек, повоевавший в лесах, знает: пернатые — лучшие часовые. Их обмануть непросто. Только очень опытный лесной боец сможет передвигаться так, чтобы их не спугнуть. А спугнули птиц — все становится ясно. Если ты увидел, что над лесом или полем с криками кружатся пернатые, — значит там движутся люди. У этих, которые удирают, нет времени прятаться…

Мельников пригляделся. Вот, так и есть. Прямо впереди происходил большой птичий шухер. Сергей знаком Показал направление движения, и все трое, держа оружие наготове, двинулись в ту сторону.

Лейтенант на болоте почувствовал себя как дома. Здесь он играл на своем поле. Кто бы там ни был — но уж точно они не побегали по болотам столько, сколько он. Поэтому Мельников двигался вперед очень уверенно. Продолжая, тем не менее, внимательно следить за камышами. С них станется — притаиться, да врезать в упор. Зато дорога теперь была видна — лучше некуда. В камышах оставалась широкая тропинка, оставленная теми, кто от них бежал. Никуда они теперь не денутся, гады.

Камыши несколько раздались, идти стало труднее, иногда ноги проваливали по колено. Но этим-то, кто удирает, тоже не сладко. Через некоторое время впереди что-то мелькнуло. И тут же послышалась автоматная очередь — сухой треск «шмайссера». Справа ответил Копелян из «ППШ».

— Осторожнее! Хотя бы один нам нужен живой! Старайся целить по ногам! — крикнул Еляков.

— А я вижу, где у них ноги, да? — от возбуждения старший сержант опять заговорил с акцентом.

Оттуда снова стреляли. Выстрелы переместились влево. Мельников, пригнувшись, метнулся от одной камышовой заросли к другой. Дал небольшую очередь. Он не слишком видел, куда. Но просто — чтобы жизнь тем типам медом не казалась. Откуда-то из камышей снова ответили. И почти с того же места. Так, стреляет один. Либо у них имеется единственный автомат, либо один прикрывает отход. Что ж, поиграем… Мельников дал знак Копеляну, чтобы он заходил левее. Конечно, бесшумно передвигаться по болоту невозможно. И уже тем более — не разведчику. Но Зверобой на это и рассчитывал. Только бы Оганес не вылез под пули… Еляков понял мысль Сергея. Еще бы. Он вроде бы из окружения выходил. Значит — тоже по болотам побегал досыта. Капитан двинулся прямо в лоб. Сам же Мельников стал обходить с другой стороны. Неожиданно местность стала подниматься. Зверобой набрел на какой-то островок суши среди болот. Он раздвинул очередные камыши — и метрах в пятнадцати вдруг увидел двух человек в «гражданке», в цивильных костюмах, которые на болоте смотрелись нелепо. Больше ничего Мельников разглядеть не успел. Один поднял руку, в которой была немецкая граната на длинной ручке… Реакция Мельникова была мгновенной. Тут уже не было времени думать, куда и как стрелять. Его автомат коротко тявкнул, человек стал тяжело оседать, выронив гранату. Второй бросился бежать. Сергей заметил, что он без оружия. Видимо, это и был похищенный.

— Ложись, придурок! — заорал Мельников и бросился на землю.

Раздался мощный «Бам!». Над головой свистнули осколки… Бегущего человека швырнуло вперед и кинуло на землю. С ним все было ясно. После такого не выживают.

А где-то сбоку снова послышалось тявканье «шмайссера». Ах, да у нас имеется еще третий товарищ. Мельников стал осторожно приближаться к месту, откуда стреляли. И чуть не нарвался. Очередь прошла над самым ухом. Стреляли из кустов. Сергей выстрелил в ответ — но шум и хлюпанье раздавались уже чуть в стороне. Он двинулся в ту сторону. Между тем шаги удалялись. Видимо этот, с автоматом, решил больше не играть в кошки-мышки. Справа раздался звук «ППШ». Так, Копелян, видимо, что-то увидел. Снова беглец дал очередь из «шмайссера». Выстрелы доносились уже откуда-то с опушки, где виднелись кривые деревья. Мельников двинулся следом. В лесу можно двигаться бесшумно, но зато там не укроешься, как в камышах.

Игра в прятки продолжалась. Несколько раз Мельников видел мелькающий впереди силуэт. И в самом деле — советская военная форма. Тот отстреливался — но явно только, чтобы оттянуть время. Он явно не просто тупо убегал, а куда-то тянул. Но чего? Ну, не на засаду же он вел Сергея. Именно его — потому что остальные отстали. Еще одна очередь… Метко стреляет, сволочь. Снова совсем рядом посыпались ветки, срезанные пулями. Перебежка. Еще перебежка. Впереди просветлело. Лес кончался. Сергей сделал еще один рывок — и увидел валяющийся автомат. Значит, запасных рожков у беглеца не имелось. Это уже радовало. Еще перебежка и… Все стало ясно. Этот гад знал, куда тянуть. Лес кончился, но впереди простиралась огромная лесопосадка — ряды елок высотой метра в два, за которой виднелись какие-то здания. Это было все. Почва тут плотная, следов нет. А отыскать человека в таком ельнике — для подобного дела потребуется рота. И лучше с собаками. Если без собак, все равно можно уйти — даже от роты. Сергей бы ушел.

Сзади послышались шаги. Это приближались Копелян и Еляков.

— Все, товарищ капитан. Амба. Тут его искать — как иголку в стоге сена. Парень он очень подготовленный для войны в лесу. Если у него, допустим, есть еще хотя бы пистолет — он нас преспокойно пощелкает. Мы и мяукнуть не успеем.

Еляков развернул карту.

— Да, впереди в километре дорога. В городе, конечно, есть блок-пост. Но, судя по его наглости, этого типа такие мелочи не тревожат. Нет, ну и нахал…

— Мне кажется, дело куда хуже. Он не просто нахал. Он очень опытный человек. В лесу умеет воевать не хуже меня. Товарищ капитан! А помните, этот литовский «лесной брат» говорил про немца, специалиста по партизанской войне? Все сходится…

— Похоже на то, — задумчиво сказал Еляков. — И ведь вот еще. Разгуливать в нашей форме… Значит, он должен не просто владеть русским, но и понимать что у нас к чему. У нас, конечно, все разболтались за последнее время, но ведь не до такой же степени… Или у него очень серьезные документы, такие, что все по стойке «смирно» встают. Вроде моих. Но это в любом случае уже пахнет разведкой. Ладно, что там с остальными? Я вроде слышал, как немецкая граната рванула?

— Готовы, я думаю. Одного я шлепнул, а второй — как раз от этой гранаты. Вот тот точно не фронтовик.

Они двинулись в обратный путь.

— Товарищ капитан, что-то это мне напоминает, — нарушил тишину Мельников. — В сорок третьем, когда немцам от партизан не стало житья, они стали создавать ложные отряды. Поначалу они просто грабили и убивали население — чтобы подорвать к нам доверие. А потом стали и более серьезные дела пытаться делать. Внедряться в партизанские соединения, толкать на самоубийственные операции. Наши кое-кого отловили. Конечно, основную массу этих деятелей составляло всякое отребье — предатели, уголовники. Но имелись среди них и немцы. Чаще всего, конечно, прибалтийские немцы.

— Эти-то как раз и были самыми упертыми нацистами. Альфред Розенберг — слышал о таком? Главный фашистский идеолог. Тоже родом из Прибалтики. Да и скажу тебе по секрету. Были среди немцев и русские, которые начали фрицам служить с самого начала. Белоэмигранты. Вот эти — не ваши полицаи! Они так ненавидели большевиков, что готовы вместе с ними уничтожить и Россию… Что ж, если ты в чем-то прав, то противник у нас серьезный. И — мне кажется, мое начальство недооценило серьезности дела. Ведь что получается? Какие-то люди настойчиво лезут в этот самый Черный лес. И не просто лезут. А сжигают за собой мосты, чтобы мы следом не прошли.

— Что там может быть, товарищ капитан? Ведь война закончилась… — спросил Копелян.

— Ну, во-первых, кое-кому может казаться, что не закончилась. Что все можно будет начать по новой… Но мне сдается, все проще. Недобитые фашисты спасают свою шкуру. Кто как может. Но ведь согласитесь — если скрываться, то богатым быть лучше, чем бедным. И там, в этом Черном лесу, может быть все, что угодно. Награбленные ценности, к примеру. Или какие-то очень ценные документы. Но что гадать на кофейной гуще!

Они вернулись на болото и осмотрели убитых. Про одного можно было лишь понять, что это — немолодой человек. Вернее — был немолодым человеком. Осколки гранаты его практически изрешетили. Скорее всего, это и был тот самый заместитель начальника станции. А вот второй. Это был рослый парень лет двадцати пяти.

Еляков его обыскал. В одном кармане обнаружился «Вальтер», в другом — запасная обойма и какие-то документы. Их капитан положил в карман.

— Потом разберемся. Все равно наверняка — липа. А вот что я хочу поглядеть.

Капитан расстегнул на трупе рубашку и обнажил плечо. Мельников примерно представлял, что он ищет — и увидел именно это. Подмышкой виднелась татуировка — две синие молнии и шестизначный номер.

— Что это? — спросил Копелян.

— Никогда не видел? СС. У них у всех наколки — ихние поганые руны и личный номер. Так сказать, партбилет на теле. Эти эсэсовцы любили всякую чертовщину и людоедскую романтику. Вот и клеймили себя. И видишь, как клеймили? Даже если руку, допустим, оторвет — татуировка все равно останется.

— Прямо как уголовники. А впрочем, воры и бандиты перед ними — просто ангелы, — покачал головой армянин. — Только, товарищ капитан… Видал я дохлых эсэсовцев. И пленных видал. У них такого не было.

— Ты видел солдат Войск СС. Это другое. Те — как бы их сторожевые псы. А это элита. Орден. Вроде Тевтонского. Ты ж в историки готовился, про псов рыцарей должен знать.

— Еще бы мне не знать. Я главную штаб-квартиру этих рыцарей[29] брал!

— Тем более. Пойдем к дрезине. Если, конечно, наш немецкий камрад не удрал.

— А с этими что?

— Не барское это дело — с мертвыми фрицами возиться. Кто-нибудь уберет.

Феликс не уехал — он сидел, тревожно вглядываясь в сторону, откуда слышались выстрелы.

— На сегодня повоевали. Поехали в Ортельсбург.

На въезде в город их встретило около двух взводов солдат. Тут же находился и шофер с машиной, а также старший лейтенант, чем-то сильно напоминающий Елякова.

— Мне о вас уже сообщили, товарищ капитан. Что там случилось?

— Повоевали немного. Да, пошлите команду, трупы надо прибрать. А что у вас тут за бардак? Появляются какие-то люди, угоняют дрезину…

— Они появились в депо, предъявили документы. Эта дрезина — она была у немцев. Они наши порядки понимают плохо. Не разобрались…

— Вот, Сергей, видишь, почему они именно мототриссу схватили? Машину так просто им угнать бы не удалось. Что же, отправимся в депо, разговаривать.

Ортельсбург был куда более крупным городом, чем те, откуда они только что приехали. Его можно было бы сравнить с нашим райцентром. На главных улицах имелись дома в четыре-пять этажей. Это была уже не глухая провинция. Впрочем, и до культурных центров отсюда было не близко. Война тут побывала серьезнее. Но тоже не особенно. Как-то так получалось, что группа Елякова все находилась на бывшем стыке двух фронтов. Справа наступал третий Белорусский, слева — второй. А здесь воевали не очень. Тем не менее многие дома носили следы снарядов, а от некоторых зданий остались одни руины. Их разбирали немецкие пленные под охраной наших солдат. Конвоиры откровенно скучали. Куда немцам бежать? Никто их укрывать не станет. На улице попадались воронки, в каком-то скверике стояла подбитая немецкая зенитная самоходка.

Как водится, более всего пострадал вокзал. Транспортные узлы всегда упорнее всего обороняют. На запасных путях виделись какие-то сгоревшие цистерны и груды обломков, по которым вообще трудно было определить, что же это было. Судя по всему, во время боев на вокзал нанесли визит вежливости наши бомбардировщики — потому как запасные пути были изрядно перепаханы бомбами.

Возле депо стоял пехотный старший лейтенант, а рядом с ним испуганный солдатик.

— Вот он стоял на посту возле вокзала.

— Товарищ капитан, мне никто не приказывал охранять эту немецкую технику, — испуганно оправдывался он.

— Вас никто и не обвиняет. Вы видели офицера, который уехал на этой дрезине?

— Так точно. Он был с каким-то немцем. А офицер — высокий худой майор. Он подошел ко мне, показал документы, спросил, как найти начальника вокзала.

— Как он выглядел?

— Погоны пехотные. Довольно молодой. Лицо у него такое… Узкое, неприятное. И главное… Неподвижное. Говорит, а на лице никакого выражения. Прямо как маска. Губы тонкие. Если бы я увидел — сразу бы узнал…

— А как он говорил? Я имею в виду, по-русски правильно говорил?

— Так точно. Нормально говорил. Только вот… По-интеллигентски. Как диктор на радио. И еще… Заикался немного. У нас так один после контузии разговаривал.

Начальник вокзала, немец, выглядел совсем испуганным.

— Эти двое предъявили документы. Спутник майора показал удостоверение члена комитета «Свободная Германия». Они сказали, что им нужно осмотреть какой-то объект, оставшийся с войны. С ними отправился ваш солдат…

— Интересно, где теперь этот солдат? — спросил Мельников.

— Где, где? Лежит где-нибудь в кустах с пулей в голове. Я смотрю, эти ребята не шутки шутят, — зло бросил Еляков. И обратился к начальнику станции: — А у вас не сложилось впечатления, что офицер — не русский, а ваш соотечественник?

Немец несколько обалдело уставился на капитана.

— Герр гауптман, я бы никогда не подумал. Но теперь, когда вы сказали… Вы знаете, у меня мелькнула мысль: он очень похож на немецкого офицера. Что-то в нем было даже юнкерское. Но, герр гауптман, я ведь не слишком хорошо знаю, какие у вас бывают офицеры. И не мое это дело…

— Все ясно, пойдемте, ребята. Опять двадцать пять. Как только они видят форму и погоны, они все становятся по стойке «смирно» и больше ни о чем не думают.

— А юнкер — это как у нас до революции? Это которые за белых воевали? — спросил Мельников.

— Юнкер — это прусский помещик, — пояснил Копелян. — Ихний дворянин.

— Вот уж странно. Кого в СС почти не было, по крайней мере, среди младших и средних офицеров, — так это дворян. Там, наоборот, больше разная шпана, набранная из-под всех германских заборов, — покачал головой Еляков.

— А заикание — это ведь серьезная примета… — предположил Зверобой.

— Ага. Это скорее всего маскировка, чтобы скрыть дефекты произношения, если они есть. Нет, на разведку это не тянет. Там все-таки у немцев были более подготовленные люди. А это отдает какой-то самодеятельностью. Но самодеятельностью талантливой. Но давайте лучше посмотрим документы нашего «свободного германца».

Еляков внимательно осмотрел документ с разных сторон.

— Так. Если липа, то очень грамотная липа. Но ведь что интересно — пропуск выписан в Алленштайне всего несколько дней назад. Так что, я думаю, документик-то подлинный. Хотя бы потому, что надо четко знать, как и что писать. А тут все грамотно.

— То есть получается, он и в самом деле член этого комитета? — спросил Мельников.

— Вряд ли. «Свободная Германия» — это организация антифашистки настроенных немецких военнопленных. А уж у нас, разумеется, их проверяли на всю катушку. Все гораздо проще. В канцелярии в Алленштайне сидит кто-то, кто имеет доступ к бланкам документов. И этот кто-то щедро снабжает ими наших друзей. Вряд ли, конечно, это русский. Но там ведь наверняка работают и немцы. Или те же поляки. Так что нам теперь стоит наведаться в этот славный город и разобраться — откуда идет утечка.

— Товарищ капитан, но ведь тогда все их игры — это уже не самодеятельность. Это получается — подпольная организация.

— А ты что думал? СС была очень серьезной структурой. Если бы было по-другому, разве они сумели бы устроить то, что устроили? И нам придется долго еще ее выкорчевывать. И к тому же скажу вам одну тайну, которая, правда, уже тайной не является. В конце войны Геббельс вовсю призывал немецкий народ к партизанской войне. Он надеялся, что в Германии повторится то, что было в СССР.

— Про это я слыхал, мне в Зенебурге об этом рассказывали. Но немцы на это не способны, — покачал головой Мельников.

— Он прав, товарищ капитан. Вон во времена Наполеона. В России были партизаны. В Испании их было еще больше, чем у нас. А в Германии — можно сказать, и не было. Никто против Наполеона не воевал, — подтвердил Копелян.

— А кто спорит? О немецких партизанах я и в самом деле тут не слыхал. Только о всяких бродягах, вроде тех, которых вы успокоили. Но ведь базовые структуры немцы подготовить могли? Создать подпольную сеть — могли? Вполне! А теперь кто-то эти структуры использует… И тут опять мы вспоминаем нашего специалиста по партизанской войне… Что получается? Некто якшается с литовскими националистами. Причем он не просто якшается, но фактически ими командует. Этот некто знает русский. Имеет доступ к фашистскому подполью. При этом он либо очень рисковый парень, либо ему очень что-то нужно. Он ведь играет ва-банк. Ведь стоит хоть кому из наших что-то заподозрить — и все. Это у вас в глубинке все живут как на курорте. А в Аленнштайне «Смерш» работает… А они уж если вцепятся, то просто так не выпустят. Нет, в самом деле, какой интересный человек. Так и хочется познакомиться…

Глава 5. ДЬЯВОЛ ВСЕГДА ОБМАНЕТ

6 июля, Алленштайн

Чем ближе к Кенигсбергу — тем больше руин. А может, чем больше города, тем более были видны следы железного веника войны, который обратным ходом прошелся и по этой земле. В Алленштайне явно шли бои — и бои серьезные. Тут уж разрушенных домов, воронок и прочих следов жестоких сражений было хоть завались. Немцы в этом городе пытались всерьез удержаться — и наши их вышибали не по-детски. На одном углу ребята увидели даже редкое зрелище — сгоревшую советскую самоходку СУ-100. Редкое — потому что свою подбитую технику наши старались сразу же вытащить. Но тут вытаскивать уже было нечего — груда покореженного металла. Чуть дальше виднелся и виновник гибели бронированной машины — вдавленные в землю ошметки немецкой зенитки «Флак», проклятья наших танков. Видно, фашистские артиллеристы подкараулили, когда самоходка высунется из-за дома — и вдарили… Но следующая машина все-таки смешала пушку с землей.

…Мельников, Копелян и шофер «виллиса» сидели на машине на одной из площадей и перекуривали. Капитан велел ждать и куда-то ушел — а они наблюдали за происходящим. Было на что посмотреть. Угол площади загромоздили красные кирпичи из наполовину обрушенного здания. От него осталась всего лишь стена — и на одном из окон даже сохранились занавески. Теперь этот завал разгребали немецкие пленные. Это были, судя по всему, люди самого последнего призыва — совсем молодые парни и, наоборот, дяди в возрасте — с седой щетиной на лицах. В другом углу площади стояла полевая кухня. К ней змеилась длинная очередь гражданских — в основном, конечно, женщин и стариков. Все держали в руках миски, котелки и прочую посуду. Толстый повар метал в подставляемые емкости суп.

— Вот ведь, ребята, кто бы знал, что немцев кормить придется, — бросил водитель.

— А что тут делать? Мы ж не фашисты. Если б сразу всех… С ходу. А так — вон женщины стоят, а мы с женщинами не воюем, — отозвался Копелян.

Но тут началась какая-то суета. За углом раздался пистолетный выстрел. Били из «ТТ». Потом оттуда появились несколько женщин, несущихся в панике.

А потом появился и главный виновник переполоха. Это был русский офицер. Он, держа пистолет наперевес, пер на пленных, которые застыли при виде такого зрелища. Конвоиры — они тоже оцепенели — явно не понимали, что предпринять. Защищать каких-то немцев, против своего — да еще офицера… А офицер тем временем прицеливался в одного, стоявшего с краю — ярко-рыжего парня. Тот стоял и тупо глядел на приближающуюся смерть.

Мельников тоже не слишком любил вражеских пленных. Но… Как он осознал уже потом, ему было жалко не пленных, хрен бы с ними. Жалко стало этого самого офицера, на груди которого успел разглядеть несколько наград. То есть ничего подумать Мельников не успел, но как-то в один миг ярко представил все, что будет дальше. Пленного офицер застрелит. В центре города, на виду у всех. И отправится за это под трибунал. Чтоб другим неповадно было. О таких вещах он не только слышал — о подобных случаях командование специально сообщало всему личному составу.

Мельников направился неспешной походкой наперерез офицеру. Тот повернулся к нему, соответственно, нацелив «ТТ». Дуло смотрело прямо Сергею в грудь. «Вот ведь связался, — мелькнула мысль,. — помирать из-за каких-то немцев». Но деваться было уже некуда.

— Ты! Я тебя… — заорал офицер. У него были какие-то совершенно бессмысленные глаза. Не пьяные — а совсем непонятые…

И тут вдруг Мельников ощутил задницей — сейчас офицер будет стрелять. Сергей бросился на землю как раз, когда грохнул выстрел. Перекатился. Под рукой оказался какой-то обломок кирпича, который Сергей кинул в офицера. Вышло косо. Кирпич только задел руку противника, тот даже не выронил пистолет. Но дуло ушло в сторону. И тогда Мельников показал класс. С положения «лежа» он прыгнул — и засветил ногой офицеру в грудь.

Дальше уже было делом техники. Подбежали Копелян и шофер, конвоиры… Офицера стянули его же ремнем.

— Что тут происходит? — загремел невесть откуда возникший Еляков.

— Да, товарищ капитан, вот этот безобразничал… На пленных лез с пистолетом… — докладывал водитель.

Между тем Мельников разглядывал офицера. Майор-артиллерист. А если судить по наградам и нашивкам за ранения… Видимо, противотанковый. Тогда ясно. Это были, по сути, смертники. Противотанковые артиллеристы долго не жили. Потому что немецкие танкисты тоже умели воевать. И пядидесятисемимиллиметровку накрывали быстро. Так что разные выходки тех, кто остался жив, можно было понять.

— А ведь на белую горячку не похоже, — изрек Еляков тоном специалиста. Он в этом деле немного разбирался. В Восточной Пруссии время от времени такие вещи случались. В брошенных домах и замках остались запасы вина, коньяков и прочих напитков. Некоторые офицеры срывались. Но это было что-то другое.

— Вы его взяли? — подбежал какой-то сержант. — А я уже думал — придется мне с ним под трибунал идти.

— Вы кто? — Грозно рявкнул Еляков.

— Я его денщик. Простите, не уследил…

— Так что случилось?

— Понимаете, в марте «тигры» прорвались на наш дивизион. Товарищ майор получил контузию. Плохо спал после этого. А потом — в брошенном немецком штабе нашел какие-то таблетки, будь они прокляты. И ведь какая-то сволочь объяснила ему, как ими пользоваться! С тех пор и пошло. Вечером съест одни — спит, как убитый. А утром другие глотает. И бегает бодро…

— Понятно. В госпиталь! В дурдом! — заявил Еляков непререкаемым тоном. И обратился непосредственно к сержанту: — Вот вы лично проследите, чтобы его заперли в отдельной палате. И никого туда не пускали. А не то он хрен знает что натворит.

— Он что, с ума сошел? — спросил Мельников.

— Почти. Но это и тебе урок. А то знаю я вас… Про наркотики что-нибудь когда-нибудь слышал?

— Как кокаин на Гражданской нюхали — слышал. Дядя Саша, сосед наш, рассказывал, как пил спирт с кокаином, чтобы от усталости не свалиться. Так он, этот майор, что, наркотики употреблял?

— Не совсем. Но что-то вроде того. Таблетки он жрал, которые бодрят, понял? Мне кое-что об этом приходилось слышать. Перветин или бензедрин… На Гражданской кокаином пробавлялись, а у немцев были хорошие химики. Когда совсем разваливаешься от усталости, съешь такую штуку — и прыгаешь, как новенький. Пилоты немецких дальних бомбардировщиков, к примеру, эти штуки жрали.

— Так ведь это же здорово! — воскликнул Копелян. — Съел таблетку, и снова в поход.

— На войне, может, и здорово, — согласился Еляков. — Когда припрет и выхода другого нет. Тогда понятно — пусть хоть что жри, лишь бы задание выполнить. Но все хорошо в нужном месте и в нужный час. А так… Тем более, если на ночь после таких таблеток снотворным успокаиваться. А он, видимо, так и делал. Кончается это… Вот тем, чем ты видел, и кончается. Человек — не машина. Да и машины ломаются, если с ними так обращаться. Кстати, знал бы ты, сколько народу с кокаина после Гражданской мозгами примерно так же повредились. Милиция их потом утомилась ловить, а порой и просто отстреливать…

И тут… Откуда-то из переулка появилось нечто рыжее. Никто сначала не понял, что это такое — а лишь потом сообразили, что это просто девушка небольшого роста с огромной копной рыжих волос. Она стремительно промчалась мимо компании, стоявшей вокруг поверженного майора и, отпихнув конвоира, кинулась на шею рыжему пленному — тому, в которого тот целился.

— Клаус! Тебя не убили… А то вокруг уже кричат, что русские собрались тебя расстрелять…

— Никто меня не хотел расстрелять…

Эти двое выглядели забавно. Двое таких рыжих, что аж глаза болели. Но пленный немец был явно какой-то туповатый. На вид парню было лет пятнадцать. А вот девушка постарше — и как ртуть.

— Меня вот этот русский спас, — меланхолично продолжал рыжий немец. И показал на Мельникова.

Девушка кинулась к нему.

— Вы спасли моего брата… Он ведь ни в чем не виноват. Его призвали в фолькштурм, только когда ваши подходили к городу. Он даже не стрелял. Он сразу же хотел сдаться…

Сергей посмотрел на девушку. Она была очень не похожа на немок, которых он знал. Более всего она походила на мальчишку, который зачем-то отрастил себе такую вот шевелюру. И — светили огромные зеленые глаза.

Мельников поперхнулся, но все-таки выдавил банальную фразу, которая в Германии катила на все случаи жизни:

— Фройлян, я выполнял свой долг…

Девушка присмотрелась — и вдруг напряглась, как кошка перед прыжком.

— Можно я вас поцелую?

Не дождавшись ответа, она прыгнула на грудь Мельникова. Ее губы пахли ячменным кофе, которое теперь пили немцы — за неимением другого. Пока девушка висела у него не шее, Сергей провел руками по ее платью. Одни кости… Девушка, почувствовав его руки, прижалась еще крепче, но потом отскочила, как мячик.

— До свиданья, я уверена — мы еще встретимся!

— Все, инцидент исчерпан! Все остальное решат те, кому положено. А мы — едем! — скомандовал Еляков.

Они выехали за городскую черту и вкатились во двор особняка. Это было двухэтажное здание, не пострадавшее от боев. Все, как и положено, — перед фасадом — клумбочки с цветочками (когда хозяева успели их посадить?), все окна — чистенькие, а перед входом их встречала милая седая фрау в белом переднике.

— Добро пожаловать, господа офицеры!

Они прошли по широкой дубовой лестнице в большой зал. За огромным столом уже сидели Копелян и шофер.

— Господа офицеры! Ваш ужин!

Женщина, встречавшая их на входе, теперь подавала некое блюдо — оно, конечно, было изготовлено из обычных американских консервов, которые отдал хозяйке водитель, — но изготовлено было как-то хитро… Запах стоял до неба.

— Господа офицеры не хотят вина?

Мельников обернулся на голос. И — обомлел. Это была та самая рыжая девушка.

— Знакомьтесь, господа, моя племянница, Инга. Впрочем, простите. Я так привыкла врать нацистам… Это моя воспитанница. Их родителей — ее и брата — нацисты забрали… А я объявила детей своими родственниками. Их не трогали. Только брата все равно забрали в фолькштурм.

— Я его сегодня видела! И вот он его спас… — показала рыжая на Мельникова.

— Вот, Сергей, посмотри на фрау Фольк, — кивнул Еляков на пожилую женщину. — Ты видишь редкий случай в Германии, когда человек по-настоящему боролся с нацистами.

— Бросьте, герр гауптман. Я не боролась против них, я просто их очень не любила. Мой муж был знаменитый инженер-строитель, он много работал в двадцатых годах в СССР, а потом работал в Англии. Он говорил: эти страны нам не победить. Мой муж говорил так: эти люди будут сражаться до последнего человека и до последнего патрона. А уж если эти две страны объединились — тогда это — непреодолимая сила… Ему, наверное, повезло, что он умер от сердечного приступа. Он так много говорил, что мог бы тоже попасть в концлагерь. У нас не любили, когда много болтают. А он не мог сдержаться.

И тут у Мельникова зародилась шальная мысль… Любые профессионалы — мирок достаточно узкий. Вот, к примеру, в их армии все хорошие разведчики — слыхали друг о друге. Так, может, и строители…

— Фрау Фольк, а вы, случайно, не слышали о таких людях: Феликс Йорк, Август Шахт, Отто Хансен…

— Почему же не слышала? Йорка я хорошо знала. Хансена хуже. Хорошие строители. Специалисты по подземным коммуникациям. С Йорком мой муж даже дружил. Но потом пришли к власти нацисты. Мой муж — он не боролся против них, но он старался держаться в стороне. Он стал строить дороги. Говорил — гитлеры приходят и уходят, а дороги останутся. А эти чуть ли не вприпрыжку побежали к той власти. Не из-за убеждений. Я помню, как в тридцать втором тот самый Йорк высмеивал гитлеровцев, потешался над их арийской теорией. Но… Строитель рожден для того, чтобы строить. Новая власть нуждалась в подобных специалистах. До этого ведь ничего в Германии толком не строили. А тут были перспективы. Большие перспективы. Так что, честно говоря, мне трудно их осуждать. Они стали рыть что-то под Кенигсбергом. Но дальше я о них ничего не знаю.

— Их убили. Уже после войны.

— За все надо платить… — покачала головой фрау. — Сделка с дьяволом не сулит добра. Он все равно обманет.

Обед прошел весело. Пожилая фрау, узнав, что Сергей говорит по-английски, перешла на этот язык и стала рассказывать разные английские анекдоты. Вина выпили достаточно. В конце концов Мельников вышел во двор, присел на какие-то камни, которые раньше, наверное, выполняли тут эстетическую функцию, — и закурил.

— Можно у тебя попросить сигарету?

Сергей обернулся — возле него стояла рыжая девушка Инга.

— Только у меня не ваши, а русские. Они крепкие. — Сергей протянул ей «Казбек».

— Ничего, — девушка уселась рядом и задымила.

Сергей смотрел на нее с некоторым удивлением. Курящие женщины ассоциировались у него с военной формой. До войны женщины не дымили. Да и немки тоже как-то не общались с никотиновыми палочками. А эта вот курила крепкую папиросу и морщилась.

— Я хочу еще раз тебя поблагодарить. Брат — единственный, кто у меня остался из родных. Тетя… Она очень хороший человек. Она при нацистах взяла двух русских девушек. Якобы в батрачки. Но мы жили все вместе — так уж получилось. Она считала — каждый должен сделать то, что он может, чтобы противостоять злу.

— А за что забрали ваших родителей?

— Я не знаю. Я была еще слишком маленькая. Помню только офицеров в черной форме — и дом, перевернутый вверх дном. Тетя, она, наверное, это знает. Но тогда она молчала, чтобы я не проболталась в школе.

— А теперь?

— Сейчас слишком многие кричат, что боролись с нацистами. Она не хочет быть в их числе. Она считает, что просто делала, что положено честному человеку.

Девушка подняла голову и посмотрела на Сергея своими бездонными зелеными глазами.

— Я представляю, как вы должны нас ненавидеть…

Мельников задумчиво посмотрел на собеседницу и прикурил новую папиросу. Ненависть? Была она, конечно. Без нее бы победить не сумели. Когда-то, в самом начале, казалось — вот придем в Германию и всех истребим. Но потом все оказалось сложнее. В конце-то концов, в одном из отрядов сражался взвод немцев. Не каких-нибудь наших, поволжских, а самых настоящих — из Германии. Их двинули на карательную операцию — жечь дома и расстреливать всех, кто подвернется под руку. А они не захотели. Пристрелили своего лейтенанта и ушли в лес. И такие попадались.

— Когда я был в партизанах… — начал Мельников.

— Ты был в партизанах! Ой, как интересно! — оживилась немка.

Мельников посмотрел на девушку внимательнее. Она все более и более его интересовала. В самом деле. За время своей службы в комендантском взводе Сергей успел пообщаться с немцами, которые теперь больше не являлись врагами. С мужчинами он выпивал и закусывал. С женщинами спал. У них у всех был в глазах страх. Чувствовалось — они боялись, что этот русский солдат в любой момент может перестать быть мирным — взять автомат и заставить ответить за все. А вот эта девушка не боялась. Она смотрела на Мельникова как на какого-нибудь дракона, который почему-то в данный момент не пышет огнем — но при этом его не боялась.

— Я слышала про партизан. Брат моей одноклассницы пришел в отпуск после ранения. Он не мог спать. Просыпался с криком «партизаны»! Но я думала — партизаны — это все огромные бородатые мужики…

Мельников лишь усмехнулся. С бородами у партизан было по-всякому. В некоторых отрядах и в самом деле пошла мода отращивать себе растительность на лице. Но «казахи», как называли себя ребята Аганбекова, всегда считали себя воинской частью. А потому брились и стриглись как положено по уставу. Но разве дело в бороде? Мельников вспомнил Славу из Ленинграда. Этакий хлипкий сутулый очкарик. Посмотришь — вроде соплей перешибешь. Но вот эшелон с «тиграми» грохнул все-таки он. Поезд застрял на мосту. Взрыв не получился — что-то в этих адских машинках, заложенных под фермами моста, не заладилось. Пути впереди были разобраны, но сзади, черт его поймет откуда, подоспел немецкий бронепоезд. Из грузных железных башен торчали зенитные двадцатимиллиметровки, которые мигом отогнали отряд от полотна. А Слава все-таки пролез — что-там исправил — и крутанул машинку. Взрыв грохнул — мост грузно осел — и с него повалился эшелон. Огонь был в половину неба. В реку, которая уже пылала от рухнувших туда цистерн с горючим, валились платформы с танками. А вот Слава так там и остался. Никто не знал, что с ним произошло — бронепоезд все еще торчал возле моста. Пришлось быстро убираться, пока эти поганые пушки не оставили от отряда одно воспоминание. И ничего от него не осталось. О тех, кто погиб на фронте, хоть похоронки писали. И представляли посмертно к наградам. Но какие в партизанском лесу похоронки?

Вот кто их победил. А она говорит — здоровенные бородатые мужики… Но зачем об этом рассказывать?

— Не все у нас были такие большие, как я, — только и сказал Мельников, — но страха на того солдата нагнали мы все вместе.

— Не в том дело. Война в лесу… Мы, немцы, так бы не сумели.

И вдруг немка резко свернула в сторону. Она внезапно положила голову на плечо Сергею.

— Слушай, у меня никогда не было мужчин. Мне очень хочется, чтобы ты был первым.

Дело было обычным. У немцев тоже «немногие вернулись с поля».

Мельников обнял девушку, она повела его куда-то по лестнице. Комната производила впечатление маложилой. Имелось много книг — но вообще-то ее вид, как и других помещений, порождал мысли, что нынешние обитатели особняка — люди тут временные.

Инга заколебалась — но потом решительно стащила с себя платье и женскую амуницию. Впечатление от нее было странным. В Саратове таких называли «пацанками». В раздетом виде девушка еще больше напоминала парня-подростка. Худое, жилистое тело, маленькая грудь — а главное, чисто мужской силуэт фигуры. Но худоба ее была, так сказать, здоровой. Сергей видел исхудавших от голода — они смотрелись совсем по-другому.

Обычно Сергей с женщинами особо не стеснялся. Весь его подобный опыт был приобретен на войне. А на войне все — в том числе и отношения между полами, проще и грубей. Но эту было откровенно жалко. Сергей осторожно приподнял ее, поцеловал и осторожно положил на кровать. В постели она была откровенно забавна. Она вела себя как актер, который не знает роли. Да и роль-то была из дурного спектакля. Инга явно для образования читала какие-то книги. А издания «про это», как знал Мельников, были в Германии двух сортов: либо огромные толстенные фолианты, написанные невероятно занудным наукобезобразным языком, либо откровенная порнография. С последней в Третьем рейхе было все хорошо[30].

Она пыталась судорожно прижиматься к Сергею и вообще изображать африканские чувства.

Мельников входил в нее осторожно, ему вообще странно было спать с этой девчонкой — она казалась ему какой-то слишком маленькой. Постепенно Инга перестала кривляться. Видимо, дело пошло всерьез.

— Я очень худая? — вдруг спросила она, когда все закончилось и она долго лежала неподвижно. — А то надо мной в школе все смеялись.

«Да уж, ручной пулемет ты не потаскаешь», — подумал про себя Мельников.

— Ты теперь совсем другой человек.

— Не похож на зверя? — спросил с иронией Сергей.

— Днем ты похож не на зверя. Ты похож на эти ваши огромные танки, — вдруг сказала девушка. Немцы великолепно понимали толк в наших погонах. Но мало найдется гражданских женщин любой национальности, которые смогут отличить танк от самоходки. Тем более в таком возрасте. И, кстати, насчет возраста…

— А сколько тебе лет?

— Я уже закончила школу. Год назад. — Инга поняла его вопрос по-своему. Да уж, развращение малолетних нигде не одобряется. — Я теперь работаю в канцелярии магистрата.

Сергей сдержался, чтобы не выругаться. Это ж надо… Именно в канцелярии. Но у него не возникло мысли, что девушка может быть причастна к нехорошим делам, которые там творились. Дочь «врагов народа»… Немцы были не дураки. Таких людей можно использовать при крепкой власти. Но при оккупантах они ненадежны. Видали. Ведь кому в первую очередь немцы предлагали сотрудничество? Тому, кто сидел или у кого сидели родственники. И чаще всего те работали на оккупантов не за страх, а за совесть.

И Мельников решил действовать напрямую.

— Слушай, кто-то из ваших коллег работает на нацистов. На тех из них, кто не успокоился.

— И я даже знаю, точнее догадываюсь, кто это может быть. Лизелотта. Я с ней в школе училась, но она старше меня на год. Она была безнадежно влюблена в Шторха, парня из бана[31]. Он был такой видный парень, истинный ариец — будто с плаката, призывающего вступать в Ваффен-СС. А она… Так себе. Вот она и старалась как-то к нему приблизиться. А этот Шторх был редкой сволочью. Мне кажется, был просто карьеристом. Бан — это были хорошие пайки и, что главное, — безнаказанность. А ведь он-то сам в Ваффен-СС не попал, да и в армию тоже. Они вот все были такие — сумели пристроиться в тылу. Так он все кричал «победа или смерть» — и агитировал школьников записываться в фолькштурм. А сам так и отсиделся в тылу. А Лизелотту он подкладывал всем своим дружкам. Они любили, чтобы так… всей своей бандой по кругу. Теперь этот парень сидит под городом, в фильтрационном лагере… А почему я думаю, что это она? По отношению. Она в школе меня откровенно недолюбливала. А теперь просто лучится доброжелательностью.

— Как же она к нам на работу попала?

— Ходили слухи, что она сама пришла проситься, рассказала душераздирающую историю, как ее эти, из бана, коллективно изнасиловали и как она их после этого ненавидит… И к тому же это мало кто знал. А кто знал, так почти никого в городе не осталось. Моему брату один его приятель по фолькштурму проболтался. А ты и твой капитан работаете в чем-то вроде русского СД?

— А мы что, похожи?

— Ты — нет. А он очень. И те, из СД, тоже любили носить чужую форму. Он ведь явно не сапер.

Да уж, подумал Мельников, всякие разные эсэсы из всяких секретных служб в конце войны не любили носить черную форму. Особенно близко к фронту. И не только из соображений секретности. В плен их старались не брать. А если и брали, то относились не как к пленным, а как к уголовникам. Да и свои, немцы, смотрели на «угольщиков»[32] как на тыловых крыс. Мы, мол, на фронте воюем, а эти сволочи морду отъедают в тылу. А что же касается «русского СД»… Что-то подсказывало Мельникову, что ему долго придется работать в этой славной структуре.

7 июля, Алленштайн

Еляков выслушал Мельникова и рассмеялся.

— Из тебя выйдет толк, Серега. Разведчик должен уметь добывать сведения разными методами.

— В тылу немцев ты тоже так добывал информацию? — спросил Копелян. В его тоне слышалась откровенная зависть. Оганес, несмотря на свое армянское происхождение, с женщинами был робок. А уж тем более с этими немками, которых не поймешь.

— Там я так порой добывал еду. А потом, на фронте, — самогон. Да и вообще… Надо же было поддерживать местное население.

— Я вот только не понимаю — куда наши смотрели?

— Опять же — по верхам. Да и то сказать. Они что, будут ходить по немцам и собирать сплетни о том, кто с кем спал? Беда только в другом, — капитан резко переменил тон. — Что с этой сучкой из гитлерюгенда делать?

— Брать за жабры! И обстоятельно и душевно с ней побеседовать. Я и не таких умел разговорить, — предложил Мельников.

— Насчет того, кого ты умел разговорить… Знаешь, в немецком учебнике по криминалистике сказано: «женщины никогда не сознаются». Так оно и есть. Особенно если там и в самом деле замешана любовь. Девка уйдет в отказ. Да и что ты будешь делать? Махать у нее перед носом наганом? Стращать Сибирью? А она станет твердить, как попугай: ничего не знаю, ничего не знаю, ничего не делала. Бабы — они такие. Они за своего мужика и в Сибирь могут. Тем более что в нашу задачу не входит борьба с нацистским подпольем. С ним пусть потом разбираются те, кому положено. У нас есть конкретная задача. А ведь что может случиться — мы ее прихватим, ну, допустим, она кого-то сдаст. А цепочка может быть из нескольких звеньев. Пока мы ее и остальных будем крутить — мало ли, сколько на это уйдет времени! А этот наш друг будет продолжать действовать. И потом, ее могли использовать один раз. Есть такие агенты, так сказать, одноразового применения. Нет, тут кавалерийским наскоком ничего не сделаешь. Надо придумать что-то оригинальное.

— А что? Переубедить ее, что ли? — спросил Оганес.

— Переубедишь ее! Снова, что ли, лейтенанта напускать с его кобелиными методами?

— Товарищ капитан… — вдруг сказал Мельников. — Кажется, у меня есть идея.

— Хочешь все-таки и ты с ней переспать?

— Это, пожалуй, чересчур. Но вот что я думаю… А если мы зайдем с другой стороны? Мне почему-то кажется, что этот ее любимый герр из гитлерюгенда — тот еще тип. Что-то в рассказе Инги мне уж больно знакомым показалось. Видели мы таких русских в немецком тылу. Они были очень смелые и патриотичные при советской власти, на собраниях громко кричали. А потом как-то быстро к немцам пошли работать.

— Хм, но надо поглядеть на этого типа. Посмотрим.

Еляков отправился в лагерь и возвратился очень довольным.

— Серега, чем больше я с тобой работаю, тем больше понимаю, что ты, кажется, нашел свое место в жизни. Прав ты оказался! На все сто! Он там, в лагере, первый активист! Бегает с красной повязкой на побегушках у конвоя. Перевоспитывается прямо-таки с невероятной скоростью. Да этот Шторх маму родную продаст. Он теперь с радостью обрезание сделает и в еврейскую веру перейдет, чтобы выкрутиться! Сейчас мой шофер за ним поехал, ждем.

— И он не убежит?

— Такие не бегут. Я думаю, он и в бега не подался, когда мы подходили, потому что кишка тонка.

Шторх, доставленный в особняк, производил и в самом деле не самое лучшее впечатление. Это был белокурый стройный парень эдакого нордического вида. Он был в гражданке, а на рукаве и в самом деле виделась красная повязка с какой-то немецкой аббревиатурой. Видимо, повязка являлась знаком какой-нибудь структуры содействия администрации. Судя по его морде, парень в лагере не голодал, да и вообще не испытывал особых лишений. Но вот выражение лица… Мельников перевидал немало немцев. Их солдаты были кем угодно, но не слабаками. Были среди них, особенно в начале войны, и упертые. Не только фанатики-нацисты, а и просто солдаты, не желающие сдаваться — и даже, угодив плен, не признающие поражения. Многие, конечно, и кричали «Гитлер капут». Но для того, чтобы прийти к такому выводу, им пришлось хорошо посидеть под нашими бомбежками и близко пообщаться с русскими танками. Но этот-то не знал, что такое Восточный фронт. И даже, что такое Западный. А вот выражение лица у него было как у трактирного лакея из фильма про дореволюционные времена. Типа «чего изволите»? Такое Сергею приходилось видеть у наших полицаев, когда он, в форме унтер-офицера полевой жандармерии, устраивал «проверку на дорогах». Мельников, благодаря своему знанию языка врага, часто изображал немца. Так вот, эти полицаи — не все, но многие — тоже смотрели на «господина офицера» с такой вот собачьей преданностью.

…Шторх глядел откровенно заискивающе. Но он был явно не дурак и понимал, что перед ним серьезные люди.

— Мы привезли вас, чтобы побеседовать о некоторых ваших знакомых, — начал Еляков суровым тоном.

— Я не имею и не желаю иметь с ними ничего общего, — торопливо замолотил языком парень. — Я полностью раскаялся в своих ошибках. Меня, как и других, обманули. Но поверьте, я не имел никакого отношения к тому, что делало гестапо. Я сугубо мирный человек. Я ведь не пытался скрыться…

«В этом тебе повезло, — подумал Еляков. — Если бы попробовал, сидел три месяца назад бы в каком-нибудь подвале Кенигсберга — и слушал бы, как над головой рушатся дома. Или лежал бы на дне Балтийского моря — после встречи твоего корабля с нашей подводной лодкой».

Но, несмотря на лакейское поведение Шторха, чувствовалось, что он — отнюдь не трус. Он просто-напросто был законченным, совершенно беспросветным подонком. Мотивы поведения бывшего местного фюрера гитлеровской молодежи читались у него на истинно арийской роже. Как и у наших полицаев. Все просто — люди старались хорошо устроиться при любых властях. Ошиблись — думали, немец пришел надолго. Вот и этого немца волновало исключительно собственное благополучие.

— Вот мы и предлагаем вам нам помочь.

— Я готов!

— Вы явитесь к Лизелотте Йорн и попросите ее достать вам бланки документов. Второе — попросите ее свести вас с теми людьми, для которых она также брала эти бланки. Расскажите ей что хотите. Что вы убежали из лагеря. Что вы обманули русских. Но только не пытайтесь обмануть нас. Вы, наверное, догадываетесь, из какой мы организации. Про НКВД, надеюсь, слыхали?

— Какая мне выгода вас обманывать? Я ведь вижу, что игра закончена. Продолжать играть в игры с подпольем я не собираюсь.

— А, кстати, что вы знаете о подполье?

— Знаю только, что оно создавалось. Да, нам приказывали агитировать за то, чтобы, когда вы придете, продолжать войну. Мы и агитировали. Но ничего больше я не знаю. Этим занималось СД. А я… Все же знали, кем я был при прежней власти.

— Да уж, из такого подпольщик… Хорошо. Тогда завтра мы вас привезем из лагеря…

— Товарищ капитан, я вот что подумал. Я если эти люди — не идейные борцы? — спросил Мельников, когда Копелян и шофер увезли Шторха. — Если эти ребята, за которыми мы гоняемся, ищут там, допустим, какие-нибудь награбленные бриллианты. Не могут они Шторха просто перекупить? К примеру, скажут: ценности заберем и двинем куда-нибудь в другое полушарие…

— А зачем он им нужен? Мы его знаем, а их нет. Да не тот человек этот парень. Он не трус. Но в такие игры играют люди иного склада. На месте этих наших клиентов такому, как ты, я бы это, может быть, и предложил бы. А ему — овчинка выделки не стоит. Но следить мы за ним станем тщательно.

8 июля, Алленштайн

Одно из главных качеств разведчика — это умение ждать. Более терпеливым приходится быть разве что снайперу. Другое важное качество — умение быть незаметным. Но если в лесу или в поле для этого необходимо умение грамотно скрываться в складках местности, то в городе нужно другое — чтобы на тебя не обращали внимания. Мельников это умел — несмотря на свою, скажем так, неординарную внешность. В Белоруссии он не раз разгуливал среди немцев — и никто не обращал внимания на рослого лейтенанта. Ни разу за время этих рискованных рейдов он не привлекал внимания патрулей или солдат полевой жандармерии.

Вот и теперь, никто из проходивших мимо немцев и наших военных не удостаивал вниманием лейтенанта, возящегося со своим мотоциклом. Экая невидаль.

Между тем Сергей поглядывал на парадную ратуши. Мог бы и не смотреть. Было без пяти минут шесть, а немцы тут, как всюду, жили и работали с внушающей ужас педантичностью. До шести никто из служащих с работы не уйдет. Так что Инга, показавшаяся из дверей на две минуты раньше, совершила, по их понятиям, чуть ли не преступление. Но так и было задумано.

После шести из дверей повалили служащие. Большей частью это были пожилые мужчины. Но имелись и женщины — тоже большей частью не первой молодости. Но вот Инга вдруг закашлялась, достала платок и приложила к губам. Это был знак. Из высоких дубовых дверей выходила девица лет семнадцати. Она была не то чтобы особо некрасивая, но какая-то блеклая. Нескладная фигура. Жидкие волосы. Лицо широкое, какое-то квадратное. Но когда Лизелотта проходила достаточно близко, Сергей увидел ее глаза и выражение лица… М-да. Такие не бросаются под танки и не пробираются в тыл врага. Но и не сознаются.

Девушка свернула в один из переулков. Мельников, выждав, двинулся следом.

Вчера, когда обсуждали подробности операции, Сергей никак не мог понять:

— Товарищ капитан, зачем такие сложности? Привезли бы просто к ней этого Шторха, приставили бы пистолет к его башке… Либо колись, либо мы его кончаем.

— Слушай, бабская психология — вещь заковыристая. Если бы так поступить с ее ребенком — тогда гарантия была бы на сто процентов. А так… К тому же это мы всегда сделать успеем. И вообще, запомни ты наконец — мы не на войне. И это не к вопросу о гуманизме. Но на войне сойдут и топорные методы. А в мирное время, как меня учили, — надо действовать тоньше. Так надежнее выходит. А то в свое время таких дров наломали…

…Еще одно обязательное умение разведчика — способность бесшумно двигаться. Сергей сейчас передвигался, как кошка. Собственно, особо стараться ему не пришлось. Переулок был достаточно оживлен. Судя по всему, тут находилось какое-то сомнительное толковище. То ли черный рынок, то ли что-то вроде этого. Во всяком случае, несколько десятков разновозрастных личностей обоего пола паслись тут без видимой цели. Ничего открыто они не предлагали — при немцах с этим делом было строго — за нелегальную торговлю можно было и в концлагерь угодить. А может, они торговали чем-то более серьезным, чем фамильные золотые украшения и американская тушенка.

Да и Лизелотта двигалась, совершенно не оглядываясь вокруг. Походка у нее была совсем не женская. Она вбивала каблуки своих стареньких туфель в булыжную мостовую, словно солдат на марше. А как же! Инга между делом рассказала, что эта звезда гитлерюгенда принципиально никогда не пользовалась никаким черным рынком. Это было против ее убеждений. Хотя таковых персонажей среди немцев — даже при их истошной приверженности «орднунгу»[33], было немного.

Ага, вот оно. Откуда-то из-за угла скользнул Шторх. Теперь он был одет погрязнее, чем когда его привезли из лагеря. Еляков постарался придать парню вид скрывающегося беглеца.

Шторх подошел с Лизелотте сзади и что-то ей прошептал. Мельников видел, как вздрогнула ее спина. Но она быстро справилась с собой. Да, непростая девушка. Мельников прижался к стене, и вовремя — девица судорожно обернулась. Но вокруг — как ей должно было показаться — все оставалось спокойным. Они куда-то свернули. Наверное, в тот чахлый, разбитый бомбардировкой садик. Где-то поблизости должен находиться Еляков. Он пасет Шторха. Неожиданностей быть не должно. Немцу велено ни в коем случае не идти с ней, а договориться на потом. Вряд ли он попробует обмануть. Да и если попробует… Далеко они не убегут.

Разговор продолжался минут десять. Потом Лизелотта одна снова появилась на улице. Задачей Сергея было следовать за ней. Как пояснил капитан, никто ведь не знает, куда она ринется теперь. Может, у нее есть какая-нибудь связь на экстренный случай.

Дальше следовать за Лизелоттой стало труднее. Улица была безлюдней, к тому же девица теперь двигалась гораздо быстрее, почти бежала. И время от времени судорожно оглядывалась. Сергей вспомнил карту города. Так, она идет все же домой.

Этот район производил более мрачное впечатление. Здесь многие дома носили следы войны — попадались и просто развалины. Зато почему-то чаще стали встречаться наши солдаты и машины. Ах, да, тут недалеко склады, которые немцы не успели ни вывезти, ни уничтожить. Вот и копошатся в этом районе трофейные команды[34]. Судя по тому, что Сергею попались навстречу уже два крепко подвыпивших солдата, копошились они там не зря — и дисциплина в этих командах опустилась ниже планки.

Лизелотта свернула в боковой переулок. Глянув из-за угла, Сергей увидел, что он упирается в тупик. Вокруг узкой мощеной улицы громоздились мрачные двухэтажные дома из темно-красного кирпича. Пока все идет нормально — если, конечно, тут нет проходного двора, дырки в заборе или чего-нибудь вроде этого. Но нет, она свернула в один из домов. Сергей взглянул на сохранившуюся на углу табличку. Кирпичный переулок, меткое название, черт бы их взял. Если верить Инге и Шторху, тут эта девица и жила с матерью и старшей сестрой. Да уж, не подпольная квартира. «Беглеца» сюда не потащишь. К тому же, услышав цоканье каблуков по булыжнику, откуда-то из щелей тут же высунулись две старушечьи физиономии. Деревня, блин. О любом появившемся здесь новом человеке, а уж тем более — парне призывного возраста, через час будут знать все.

Мельников облокотился на угол и закурил. Сзади послышалось урчанье мотоцикла. А, это катил BMW, который он «чинил». На нем восседал Копелян.

— Товарищ лейтенант, закурить не будет? — спросил он у Мельникова. Старшему сержанту явно нравилось играть в конспирацию.

Сергей протянул ему портсигар.

— Вот спасибо, товарищ лейтенант, у вас хоть наши папиросы, а не ихняя труха, — и прибавил вполголоса: — Капитан приказал передать: эта стерва обещала Шторху сделать все за сутки. Достать документы и свести с нужными людьми. Они встречаются завтра на том же месте в тот же час. Капитан велел пасти ее дальше.

Мельников снова приготовился долго ждать. Что ж, Еляков рассудил правильно. Городская телефонная связь не работает, только армейская. Значит, чтобы разыскать кого-то, ей придется выйти из дома.

Особо долго ждать не пришлось. Примерно через час Лизелотта выскочила снова. Теперь она снова двигалась решительно и целенаправленно, ничего вокруг не замечая. Она прошла мимо Мельникова, который успел перескочить на другую сторону улицы, — и двинулась в сторону центра. Снова началась игра в прятки.

Сергей, конечно, не был большим специалистом по конспиративной работе, но все же читал книги про революционеров и понимал: подпольщики себя не ведут так, как эта девица. Но думать об этом было некогда. Тут откуда-то, словно черт из шкатулки, возник Еляков.

— Хорошо работаешь, партизан, — шепнул он на ухо Сергею. — Отстань, дальше я пойду один.

Мельников остановился, делая вид, что оправляет на себе снаряжение — а капитан тут же как растворился. Да, подумал. Сергей, надо еще учиться и учиться, чтобы достигнуть уровня своего начальника. Но теперь можно было возвращаться на базу — и заняться более приятными делами, чем выслеживание нацисткой стервы.

Чтобы пройти к особняку, нужно было снова пройти через центр. Мельников направился уже, не спеша, разглядывая окружающий пейзаж. Странное впечатление производят такие вот города, которых коснулась война. Именно коснулась, а не прошлась коваными сапогами. Пушки отгремели, власть сменилась, в городе чужие солдаты… Но жизнь начинает налаживаться. Когда немцы осознали, что их тут же и всех убивать не будут — они сразу же начали обустраиваться по новой. И крутиться, как у кого выходит. В приемных военных комендантов и прочих начальников выросли здоровенные очереди. Толпы людей себе что-то требовали. Оказывается, все «активно боролись с нацизмом». Становилось непонятным, с кем же мы тогда воевали? У кого ни спросишь — у всех сын или муж воевал санитаром или, на худой конец, зенитчиком. А кто тогда был в карательных отрядах?

…Сомнительные личности продолжали толкаться. Вокруг них отиралась пара солдат, которые, заметив офицерские погоны Сергея, поспешили смыться. На ратушной площади скучал Копелян на мотоцикле.

— Садитесь, товарищ лейтенант. Капитан велел ехать на базу.

Мельников взгромоздился в коляску — и Оганес стал разворачивать свою машину. И тут откуда-то сбоку раздались выстрелы. Три раза из «ТТ».

— Гони на звук быстро!

Как-то сразу у Сергея сложилось убеждение, что эта пальба связана с их делом. Потому что с конца войны он слышал стрельбу только по этому поводу.

BMW рванул в незнакомую часть города. Тут почти не было людей, а солдат — и того меньше. Услышав знакомые звуки, они нервно озирались — но все были без оружия. Мотоцикл несся по незнакомым улицам, а Мельников нервно соображал, откуда могли стрелять. Разгадка пришла сама. Из-за угла выскочил крытый грузовик «Опель-блиц» и стал уходить по той же улице. Он был еще недалеко. Мельников поднял «парабеллум» и прицелился в заднее колесо. И только потом понял, что это бесполезная затея. На мотоцикле трясло. Но даже если удастся попасть в один скат… У «Опеля» они сдвоенные. Опытный водитель уйдет. Из кабины со стороны пассажира резанула очередь из «шмайссера».

— Догнать сможешь? Тогда заходи в упор! — скомандовал Мельников.

Копелян прибавил газу — вскоре они оказались в мертвой зоне, прикрытые высоким кузовом. Теперь опасность была в том, что водитель грузовика резко затормозит — и от мотоцикла останется лепешка.

— Гляди в оба, тормози мигом в случае чего…

Теперь-то в шины попасть можно — да что толку? Уйдет и на ободах. И тут Мельникову пришла дикая мысль. Он крикнул Копеляну:

— Подойди к нему вплотную… Я прыгаю — тут же тормози.

Сергей выбрался на край коляски и, балансируя на ней, сильно оттолкнулся ногами. Мельников повис на крае борта, подтянулся — и перевалился внутрь. Кузов оказался совершенно пустым. Из кабины по нему еще раз врезали из автомата. Но били наугад, заднее стекло в «опеле» маленькое. Сергей перекатился ближе — и тут в его голове возникла картинка кабины этой машины. Он навел пистолет и стал стрелять по кабине — так, чтобы прошить ее всю — справа налево. Выпустив обойму, он тут же перезарядил пистолет — и начал все снова…

«Опель» резко завилял, теряя скорость. От резкого торможения Мельникова бросило на пол, а машина, судя по всему, стукнулась в стенку какого-то дома. Сергей мигом бросился назад и перелетел через борт. Тут его в любом случае не достанут. Он осторожно выглянул из-под кузова вдоль грузовика. Правая пассажирская дверь от удара открылась. Оттуда медленно, мешком вывалился человек. Он шмякнулся на землю и застыл в нелепой позе. Так лежат только мертвые. Значит, готовы оба. Копелян на своем мотоцикле подкатил и грамотно встал под кузовом. Он вытащил из кармана пистолет. Автоматы-то они оставили в особняке.

Сергей подбежал к кабине и, будучи готов в любой момент броситься на землю, заглянул внутрь. Автомат валялся возле сиденья. Второй сидел, уронив голову на руль. Голова его была залита кровью, но он издавал какие-то звуки.

— Оганес, помогай.

Общими усилиями они вытащили водителя из машины. Это был ничем не примечательный тип, одетый в рабочий комбинезон с какими-то непонятными нашивками.

— Ничего такого с ним не случилось, — подвел итог Копелян, осмотрев раненого. — Касательное. Кожу содрало. Скоро очухается.

Между тем подлетел «виллис», откуда-то выскочил Еляков и трое солдат с автоматами.

— Что тут, лейтенант?

— Один дохлый, другого взяли.

— Ну, слава богу, а то у меня все вышло хуже…

Мельников проследил Лизелотту, которая, совсем немного и неумело попетляв по улицам, в конце концов вошла в какой-то дом, который если и был обитаем, то лишь на некоторую часть. Пробыла она там с полчаса, затем вышла. Двигалась она куда бодрей. Видимо, ей сказали что-то хорошее. Идти следом за ней смысла не было. Надо было срочно вламываться внутрь — и брать тамошних людей за жабры. Хватит играть в сыщиков! Но не одному же это делать! Кто знает, сколько их там и чем вооружены? Необходимо было идти к коменданту за подмогой. Но он ничего не успел. Из соседнего двора выехал тот самый «опель». Он набрал скорость и ринулся вслед уходящей девушке. Послышался сдавленный крик — и машина стала удаляться. От бессилия Еляков пальнул вслед три раза. Дальше оставалось лишь материться. Он поспешно бросился в сторону ратушной площади, где располагалась комендатура. Но навстречу ему уже катили два «виллиса» с автоматиками. Видимо, они поехали на выстрелы.

— Капитан Еляков, МГБ! — бросился он к ним. — Половине людей — оцепить дом и никого не пускать! Остальные — поехали!

Случайные свидетели указали дорогу, куда ушла машина. Конечно, если у них есть мозги, далеко они на ней не поедут. Но могут хотя бы попытаться вырваться за город. И тут услышал перестрелку…

— Хоть одного-то прихватили, — вздохнул капитан. — Будем ждать, пока очухается. Мельников, глянь, что там с ним.

Лейтенант склонился над лежащим.

— Фигня, товарищ капитан. Кожа на лбу рассечена. Крови много, а вреда никакого. Не попал я в него, оказывается.

Мельников достал индивидуальный пакет и перевязал голову раненого. Потом оглядел захваченную добычу.

— А вот интересно, что это у него за нашивки на комбинезоне? Что-то для меня новое…

Ответил один из автоматчиков:

— Это, товарищ лейтенант, знаки заключенных. Некоторым из них, не нашим конечно, а своим, немцы за хорошее поведение позволяли работать шоферами и прочими. А этот надо же — с автоматом… Но у них в концлагерях и уголовники сидели. Но странно, обычно они их спарывали, как только из-за решетки выходили. А этот вот носил…

— Да нет, — махнул рукой капитан, — скорее всего, просто маскировка. А что? Жертва фашизма, все вопросы побоку. Но этот — он фашист, ребята! Настоящий. Которого и наша победа не успокоила.

— Вот сволочь, — сплюнул один из автоматчиков.

Между тем раненый зашевелился, а вскоре и открыл глаза.

— Товарищ капитан, можно я теперь, по-нашему, по-простому? — сказал Мельников.

— Вот теперь давай. А то заигрался я в казаки-разбойники. Шерлок Холмс, блин.

— Оганес, посмотри, нет в кузове ведра и шланга? — спросил Мельников.

Все необходимое нашлось. Сергей сцедил из бака бензин. Запахло немецким синтетиком. Впрочем, что удивляться? Немцы при отступлении много чего побросали. Всюду стояли и брошенные машины, и другое имущество, до которого у наших пока что просто руки не дошли.

— Ребята, вон какой-то пустой дом, тащите его туда.

Шофера затащили в какое-то здание, напоминающее брошенный склад. Он уже вполне очухался.

— Начнем, пожалуй. — Мельников плеснул на него бензином из ведра. Потом медленно достал из кармана зажигалку. — Итак, друг. Пленным ты уже не являешься, потому что война закончилась. А являешься ты, сволочь, уголовником, фашистом недобитым. У меня — и вот у всех у них, к таким, как ты, есть собственный счетец. Поэтому сейчас мы устроим небольшой костерок…

Сергей стал медленно приближать зажигалку. В глазах шофера заметался ужас.

— Не надо! — закричал он.

— А что надо? Ждать, когда ты будешь наших ребят из-за угла убивать?

— Я… Никого не убил… — Он осекся… — Из ваших — никого. А эта…

— Слушай, ты! Мы — такие же милые люди, как ваш СД. Мы с ней как раз хотели кое о чем поговорить. А теперь вот не с кем. Вот и выбирай. Либо ты нам все расскажешь вместо нее, либо… Сам понимаешь.

— Я буду говорить!…

Еляков видел, что этот тип дозрел. И он вступил в беседу.

— Имя?

— Ян Лентовский.

— Так ты не немец?

— Нет. Поляк.

— Снова поляк! Кто такой?

— Я был офицером польской армии. В тридцать девятом попал в плен. Согласился на сотрудничество с немцами. Работал у них на разных должностях.

— Дальше!

— А дальше выхода уже не было. Пришлось делать что велят. Нас оставили тут для организации подполья. Этот, который был со мной, — оберштумфюрер[35] СС Ланц. Сейчас — один из лидеров «Вервольф». Из какой-то их элитной, особо засекреченной структуры. По документам, которые мне дали эти люди, я бежал из лагеря. Ланц тоже имел какие-то похожие документы. Но я не хотел воевать…

— Много в городе людей из «Вервольф»?

— Нет. Вы слишком быстро пришли. Да и до этого многие разбежались. Никто не хотел участвовать в безнадежном деле. А потом появился этот…

— Длинный, с неподвижным лицом?

— Он. Это очень опасный человек. Очень большой, хотя всего лишь гауптштурмфюрер.

— Барон?

— Так точно.

— Что ему было надо? Он только требовал документы?

— Да, в Ортельсбург.

— А эту девицу вы убили по его приказу?

— Отчасти. Он приказал заметать следы. Но не только он. Ланц, когда она сегодня пришла, услышав ее историю, сказал мне: нам не нужен беглый сопляк из гитлерюгенда, тем более что русские будут его искать. А если мы откажем, эта сумасшедшая станет неуправляемой. Поэтому он наобещал ей всего и тут же велел заводить машину. Она всегда стояла наготове, только я свечи вывинчивал. Русские несколько раз пробовали ее забрать, но она не заводилась — и они уходили…

— Что было нужно Барону?

— Я думаю, он ищет проход в тот объект на востоке.

— Черный лес?

— Не знаю. Раньше, еще когда вы не пришли, я слышал, что нашей главной задачей будет поддержка деятельности этого объекта.

— А этот человек… Барон… Он убежденный нацист?

— Не знаю. Он не говорил громких слов. Он видел, что мы… Тоже не хотим с вами сражаться, а мечтаем спасти свою шкуру. Этот человек давал понять, что, возможно, мы ему пригодимся, — и тогда он поможет нам выбраться отсюда и стать обеспеченными людьми.

Неудавшегося партизана повезли в дом, где отсиживались подпольщики. Он добросовестно все показывал. Но там ничего особо интересного не нашли. В тайнике было еще два автомата, пистолет и патроны. Немецкие паспорта и наши удостоверения на разные имена — и прочие подобные документы — куча пропагандистской литературы, включая речь Геббельса с призывом к тотальной партизанской войне, а также обстоятельные инструкции по ее ведению. Это была уже макулатура. Или, как сказал Копелян, исторические документы.

— Все. Ребята, забирайте его. Тащите в комендатуру. Сдадим его вместе с находками — и пусть с ним разбираются, как положено.

— Так, выходит, этот тип, за которым мы гоняемся, все-таки ищет какой-то клад? — спросил Мельников по дороге.

— Не факт. Он мог просто видеть, что помощнички у него ненадежные. Вот и удерживал их, чем мог. Согласись — на серьезную подпольную структуру все это не похоже. Так, осколки. Но что-то стоит за подобным упорством, с каким этот тип лезет в Черный лес. Да вот только где теперь искать этого майора? И поди пойми — за каким чертом его туда понесло…

Глава 6. НАМ НИКОГДА НЕ ВЕРНУТЬСЯ С ВОЙНЫ

8 июля, Алленштайн

Но судьба не оставила Елякова и его команду. Когда они вошли в комендатуру — симпатичный богатый особняк, комендант вышел им навстречу. Подполковнику уже доложили о веселых делах этого вечера — и он смотрел на Елякова несколько странно. Но, как оказалось, все дело не в ночной пальбе.

— Товарищ капитан, вас ждут двое товарищей… — многозначительно сказал он.

В комнате, которая, судя по обилию книжных полок с томами в тяжелых золоченых переплетах, была библиотекой, Еляков увидел двух офицеров. Один был в форме пехотного майора, но сразу было видно, что он другого поля ягода. Другой — в форме надхорунжего Войска Польского. Эта форма, с одной стороны, похожа на нашу — но в то же время немного другая. Особенно непривычно выглядит четырехклинная фуражка-«конфедератка». Но вот ордена на его груди были наши — две «Красные звезды».

— Здравствуйте, товарищ Еляков. Мы давно вас ждем. Я — майор Смерш Судейкин. А это — мой коллега надхорунжий[36] Мысловский из ОРМО[37].

Оба оно как! Еляков имел очень специфические задания — а потому работал совершенно автономно от армейских секретных подразделений. К тому же Смерш принадлежал совсем к иному ведомству, с которым у МГБ были, мягко говоря, не самые радужные отношения. Поэтому он было подумал, что сейчас начнется «наезд» по поводу того, что он слишком много берет на себя, занимаясь разной самодеятельностью. Но тут же сообразил: дело не в этом. Иначе, зачем тут поляк?

Судейкин, казалось, понял его мысли.

— Товарищ капитан, от нашего руководства мы получили указания всячески вам содействовать. Пан Мысловский, как я понимаю, также получил соответствующий приказ.

Поляк кивнул.

— Может, я позову своего человека? Он свободно говорит по-польски, — предложил Еляков.

— Не стоит, пан капитан, я отлично говорю по-русски, я много лет провел в СССР. Наше довоенное правительство сильно меня не любило. Я их, впрочем, тоже. Правительство глядело на Запад, я смотрел на Восток, — сказал поляк. Говорил он правильно, правда, немного с характерным «пшеканьем».

— Тогда перейдем к делу, — взял вожжи майор. — Начнем с самого начала. Предупреждаю — я сообщаю вам совершенно секретную информацию. В руководстве нашей страны решался вопрос о судьбе Восточной Пруссии. И решили его следующим образом.

Судейкин выложил на стол до слез знакомую карту данной немецкой области. Только на ней плавной дугой протянулась красная черта. Кенигсберг был по одну ее сторону, Алленштайн, в котором они сейчас сидели, — по другую.

— То, что севернее этой линии, отойдет к Советскому Союзу. То, что южнее, — Польше. Пока официальных решений не принято. Но это всего вопрос пары месяцев. Советские войска отсюда будут выведены. Так вот. Складывается довольно неприятная ситуация. Наши люди из Смерш в этих местах, как говорится, сидят на чемоданах. Потому что слухи все-таки носятся. И, сами понимаете, никому не хочется всерьез работать, если скоро все равно уходить. Дальше, когда наши войска уйдут, будет хуже. Польских структур тут пока нет и неизвестно, когда они будут. Да и, не в обиду пану Мысловскому, они и в Польше действуют не слишком-то эффективно. Их ведь пришлось создавать буквально с пустого места. И получится вот что. Как мы, так и люди НКВД, которые прибудут, окажемся по одну сторону границы, поляки — по другую. А этим недобитым нацистам — им ведь плевать на наши разграничения. А вот ваше ведомство… Насколько я понимаю, вы такими рамками не связаны. Я правильно понимаю?

— Так точно. Я имею право действовать всюду, где потребует обстановка.

— Поэтому вам целесообразнее действовать совместно с поляками. Вы поможете им, они окажут посильное содействие вам.

— Я скажу больше, — присоединился Мысловский. — В Польше очень сложная обстановка. Не буду скрывать, многие поляки, мягко говоря, не слишком любят русских. А потому смотрят на Запад. На тех… — поляк сказал общеславянское матерное слово, означающее легкомысленную женщину, — которые в Англии жопу просиживали, когда мы воевали. Некоторые из них не заинтересованы в стабилизации обстановки. Поэтому я опасаюсь, что после ухода советских войск порядка на этих землях не будет. Но что бы там не случилось, я не желаю, чтобы по нашему новому воеводству бегала всякая недобитая фашистская сволочь. Особенно — в преддверии больших событий…

Снова заговорил Судейкин.

— Вот теперь переходим к главному. После присоединения Восточной Пруссии соответственно — к СССР и к Польше, немецкому населению будет предложено покинуть эту территорию.

Еляков про себя усмехнулся. Он прекрасно понял, что значит «будет предложено». Станет кто-то из наших после этой жуткой войны чикаться с немцами! Погрузят в вагоны и вывезут. Да и у поляков есть к ним серьезный счет. Хотя бы за разрушенную Варшаву. И за Краков, который спасли только благодаря мужеству советских разведчиков. Что ж — оно и правильно. За все надо отвечать. Хотели немцы быть хозяевами мира, а остальными владеть, как рабами? Не вышло. Так уж не обижайтесь, что с вами поступят не слишком мягко.

— Так вот, — продолжал майор, — мы опасаемся, что эти созданные немцами структуры, вроде «Вервольф», способны нанести очень серьезный вред. К сожалению, буду откровенен, мы недооценили серьезность проблемы. Попытки немцев организовать партизанскую войну провалились. Вот мы и решили, что все это само собой сойдет на нет. И слишком поздно поняли, что в новой ситуации это представляет огромную опасность.

Ну, еще бы! Снова про себя усмехнулся Еляков. Привыкли, что немцы спокойно воспринимают перемену власти. Это все хорошо, когда один городской начальник меняется на другого. Тогда и в самом деле они особо не возмущаются. А вот когда их будут выгонять из собственных домов… В этом случае могут возникнуть и совсем другие варианты. И тут «Вервольф» вполне может сыграть роль чеховского ружья на стене.

— Так что требуется от меня? — спросил он.

— Мы ничего не можем от вас требовать. Вы выполняете свое задание. Но получается, что оно каким-то образом увязывается с нашими вопросами. Я еще раз повторяю — у вас по сравнению с нами исключительное положение. Вы можете действовать у нас — и у них. Тем более, насколько я понимаю, у польских товарищей есть сведения, которые могут быть вам полезны.

Вступил поляк.

— Пан Еляков, я всего не знаю, но мне кажется, вы находитесь на очень правильном пути… Я побеседовал с тем типом, Яном Лентовским, которого вы взяли. Позвольте узнать, что он вам сказал? Разумеется, в тех пределах, в которых вы имеете право.

— Что служил в польской армии и был завербован гитлеровцами.

— А мне, как земляку, — Надхорунжий жестко ухмыльнулся, — он поведал еще кое-что. Что он окончил разведшколу абвера. А когда адмирал Канарис[38] вышел из игры, Лентовский угодил в лапы СД и стал работать на них. Так что, он не так прост. Это — очень хороший агент. Немцев уберут — а он останется.

— Вот как… — протянул Еляков. — А мне все казалось, что это плохая самодеятельность. Тогда пойдем по порядку. Вы имеете сведения об этом Бароне?

— Имеем. — Поляк вынул из кармана и подал несколько фотографий. — Знакомьтесь — Франц фон Шварцхельм, гауптштурмфюрер СС. Специалист по партизанской и антипартизанской войне. Большой специалист. Получил специальную подготовку в какой-то из спецшкол СД. Он умеет многое, очень многое. Когда Лентовский стал его описывать, я заподозрил, о ком идет речь. И показал ему фотографии. Он его узнал. Это точно Шварцхельм. Такие люди не будут зря мельтешить. Дело в том, что, по нашим сведениям, он появлялся и на территории Польши, где вел какие-то странные игры с нашим прозападным подпольем. Но мы до сих пор никак не можем понять — на кого он работает и каковы его цели…

И тут майор сделал ход конем. Для начала он подал Елякову большой официальный пакет:

— Это тебе от твоих начальников. — А затем он сменил свой суховатый официальный тон на домашне-добродушный: — Панове и товарищи! А может, нам стоит продолжить обсуждение наших бед и вопросов за обедом? А то я, честно говоря, со вчерашнего вечера ничего не ел… Эй, Стефаненко!

В комнату влез пожилой сержант.

— Так ведь все давно готово, товарищ майор. Простынет уже скоро.

Они прошли в соседнюю комнату, где был уже накрыт стол. Майор, судя по всему, был приверженцем фронтового стиля. В том смысле, что в этом городе, среди десятков брошенных домов, он мог бы найти нормальную посуду. Но тут стояли армейские кружки и миски. Угощение состояло из консервированной ветчины и вареной картошки. Выпивка, правда, была все-таки местная — что обнаружили в брошенных домах. Коньяк и разнообразные вина.

— Капитан и пан Мысловский, прошу к столу.

Когда сели и устроились, майор поднял кружку:

— Что ж, первый тост давайте за Победу.

Как водилось, за это выпили молча. Набивая рот американской колбасой, поляк бросил:

— Надеюсь, я смогу вас тоже вскоре принять на этой нашей земле. Только давайте сейчас поговорим о том, что мешает, чтобы эта земля стала нашей, а та, на севере, — вашей.

Вот так — люди не могли оторваться от того, что более всего занимало их головы. А занимало их простое соображение: по земле — немецкой ли, русской ли, польской ли — бродит недобитая сволочь. Которую надо добить.

— Пан Мысловский, а что вы знаете про Черный лес? — спросил Еляков.

Поляк аж вздрогнул.

— Вы имеете в виду, что Шварцхельм имеет к этому отношение?

— Не могу утверждать, но что-то очень похоже. Я-то лично про Черный лес ничего не знаю. Что там кругом мины — и соваться туда не стоит. Но почему-то наш любимый Шварцхельм все время крутится вокруг этого объекта как кот вокруг сметаны.

— Так, я знаю не больше вашего. Я об этом загадочном лесе слышал. Но знаете — как о страшной земле, где живет дракон. Не ходи туда… И все.

Поляк глотнул из кружки коньяка. И — хлопнул себя по лбу.

— Вот я дурак! Есть такие люди. Или хотя бы один человек. Видел я такого в Варшаве. Нам, значит, придется ехать туда… Вы, товарищ майор, не против?

— А кого этот капитан будет спрашивать? Он сам по себе. А я рад одному — что мы все договорились, что теперь эту нечисть вылавливать будет проще. Давайте еще по одной…

Тем временем Мельников, Копелян и присоединившийся в ним шофер сидели у себя на «базе», в особняке, и тоже мирно выпивали. Хозяйки куда-то ушли — а потому за столом текла нормальная мужская беседа, посвященная сегодняшним событиям.

— Матерого гада мы ищем, — говорил Мельников. Специалист по антипартизанской войне… Знавали.

— А это как, товарищ лейтенант, — спросил шофер.

— Понимаешь, партизаны — это ведь не фронт. Там все по-другому. И обычные фронтовые навыки там не действуют. И у тех, кто воюет в лесу, и у тех, кто с ними воюет. Вот в начале войны как немцы пытались с нами бороться? Собрали войска и поперлись в лес. А мы уходим. Нам-то фронт держать не надо. А окружить лес в Белоруссии — это знаешь, сколько надо людей? Но немцы-то не дураки. Они тоже учиться умели. И появились у них специалисты, которые такие операции умели проводить. Но если только в этом было дело — у нас там была бы не жизнь, сплошной санаторий. Дело в том, что немцы в лесу воевать не умели. Не учили их, наверное. Боялись они леса. Поначалу. Но потом у них появились специальные подразделения. Охотники за партизанами. Вот эти нам дали прикурить. Они воевали с нами на равных. А порой — куда получше, чем мы…

23 июля 1943 года, за три года до описываемых событий

Уже неделю Серега Мельников пытался выследить егеря. Раньше он и слов-то таких не знал. Да, были каратели, которые в отместку за атаки партизан жгли деревни и убивали мирных жителей. Когда ловили этих карателей… Ох, лучше бы не вспоминать, что с ними делали. Самые счастливые отделались тем, что, облитые на морозе холодной водой, служили на дорогах ледяными указательными знаками другим проезжающим немцам.

Да, были специальные команды, патрулировавшие опушки лесов, устраивавшие засады у деревень, на дорогах.

Но егерь — это было что-то новое. Он выслеживал. Не ломился в ближайшую деревню с криками:

— Где партизаны?

Нет, он честно их выслеживал. Если, конечно, партизанская война может быть честной…

Отряд о появлении охотников за партизанами предупредили подпольщики из города. Сидел там человечек в городской управе. Он и сообщил: появились, мол, у немцев суперспециалисты.

Это оказалось правдой. Появились у немцев люди, которые отлично ориентировались в лесу. Они выслеживали партизанские тропы и устраивали на них засады. Несколько раз в соседних отрядах случались такие неприятности — люди шли на задание и вдруг в глуши, посреди лесной чащи, по ним открывали огонь. Раньше немцы устраивали засады где угодно — но только не в глубине леса. И тут пошло дело.

И ведь грамотно, гады, работали. Огневой налет длился пару минут — то есть примерно столько, сколько нужно, чтобы отстрелять одну обойму. Потом эти охотники отходили под прикрытием ручного пулемета. Обычно действовал еще и снайпер, который вел огонь по командирам.

Результаты впечатляли. Разумеется, всю партизанскую группу немцы уничтожить не успевали. Но своего-то они добивались! Как пойдешь на задание, когда у тебя на руках раненые? Приходилось возвращаться.

И вот, по некоторым признакам, подобный лесной разведчик появился и возле их соединения.

Этот, мать его, специалист не жег деревни — да и вообще никого не трогал. Его никто не видел. Но присутствие этого гада ощутили все. Он умел следить. Он выслеживал самое главное — партизанские тропы, расположение пикетов, тайники, с помощью которых партизаны общались со своими агентами в деревнях… Именно по его вине один отряд накрыли. Не каратели, а обычные солдаты вермахта, которым просто показали, куда идти. Два других отряда вынуждены были убраться в такую глушь, где ни о каких операциях говорить не приходилось. Один раз он все-таки лопухнулся — и его видели. Мальчишки из деревни, издали. Тип в пятнистой одежде — мелькнул на опушке леса, а потом как растворился в чаще.

Итак, Серега искал егеря. Первые наивные попытки найти его следы на тропинках кончились провалом. Он был не такой дурак, чтобы оставлять следы. Серега к этому времени тоже был не пальцем деланный. Он прошел всю жуткую школу отступательных лесных боев и научился веселой науке лесных схваток. Он был теперь замечательным разведчиком — умел маскироваться так, что о его присутствии вражеский часовой догадывается только тогда, когда финка врезается ему в глотку. Словом, Сергей научился многому из суровой науки войны. Но вот явление егеря его озадачило. Тут он первоначально почувствовал себя как голым.

Ведь в чем преимущество партизана? В том, что лес укроет тебя от врага. А если уж и лес не укрывает… Нет, так быть не должно.

По его предложению десяток партизан стали набивать новую тропу. Ходили туда-сюда по направлению к одному очень важному стратегическому мосту. Конечно, «партизанская тропа» не имеет ничего общего с обычной тропинкой. Лесные бойцы всегда ходят, стараясь не оставлять следов. Но опытный человек поймет…

Долгое время он думал, что все это зря. Но вдруг, в очередной раз проверяя ложную тропу, — обнаружил возле нее кленовый лист. Вокруг были березы — и такому сочному кленовому листку упасть было неоткуда. Оба на! Кленовая роща была ближе по тропе. Может, конечно, лист зацепили на сапогах партизаны — но для этого он был слишком свежим…

Сергей приблизился к кленовой рощице со стороны мохового болота. По мху мог ходить так, что никто не услышит. Сергей залег на краю болотины и стал наблюдать. Долгое время все было тихо. Но! Когда солнце склонялось к вечеру, одна из кочек, на которой рост небольшой клен, зашевелилась. Мельников, не теряя времени, тут же всадил в эту кучку всю обойму. Перезарядив винтовку, Сергей подошел к этому месту.

Все оказалось правильным. В яме, искусно прикрытой ветками — так что создавалась иллюзия куста, лежал мертвый парень. Две винтовочные пули его настигли в голову, одна в шею. Парень был одет в необычный маскировочный комбинезон. В нем были специальные ячейки, в которые егерь воткнул веточки, листья и прочую лесную мишуру. Эдакое лесное чудище. Мельников глянул на убитого — мускулистого блондинистого парня, который теперь лежал в яме, истекая кровью, — и почувствовал к убитому им немцу большое уважение. Грамотно парень воевал…

Потом с такими охотниками приходилось не раз сталкиваться. Собственно, именно один из них влепил Сергею пулю в грудь, из-за которой он временно вышел из игры и был вывезен в тыл. После чего воевал уже как и все — с погонами на плечах.

9 июля, Алленштайн

В комнату вошел Еляков.

— Ребята, кончай гулять, у меня сейчас будет серьезный разговор с лейтенантом.

Дождавшись, когда Копелян и шофер выйдут, капитан начал без предисловий:

— Дело, в которое мы ввязались, обещает быть очень ответственным. Гораздо серьезнее, чем мы думали. Но я получил приказ продолжать работу, раз уж взялся. Но вопрос не обо мне, а о тебе. Честно говоря, мы давно к тебе, лейтенант, присматривались. Я уже говорил — у нас после войны с кадрами очень непросто. Слишком многие с нее не вернулись. Но мы думали — куда торопиться? Дождемся, пока тебя демобилизуют, потом привлечем. А тут вот вышло — очень даже есть куда спешить… В общем, если ты был пока к нам прикомандирован, то теперь я предлагаю тебе у нас работать. Я не хочу тянуть тебя силком, по приказу. Хотя бы и мог такого приказа добиться. Но — теперь не война. А у нас не просто «государственная безопасность». Я занимаюсь, скажем так, очень тонкими делами. Это не просто «ловить и догонять». Это куда интереснее. Так вот, ты хочешь и дальше работать со мной? Скажу честно — скоро вашу армию отведут в тыл и полностью демобилизуют. Ты в кадрах не останешься. Поверь. Такие лихие разведчики нужны на войне. В мирное время им в армии делать нечего… А что ты еще умеешь, кроме как воевать?

Мельников усмехнулся. Это уж точно. Есть люди, которых ценят потому, что без них никак, но которых начальство при этом сильно не любит за особенности характера. Мельников был как раз из тех. Его постоянно упрекали в «партизанских привычках».

Что было, то было. Разведчик живет по принципу «дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут». Плевать он хотел на всех. Как-то Мельников взашей вытолкал с позиций какого-то шустрого товарища, который раскручивал «дело» на одного из его ребят. Тот для практики в немецком читал найденные немецкие газеты. Вот какая-то сука и стукнула. А этот, тыловая морда, явился копать на предмет «распространения вражеской пропаганды». В результате летел дальше, чем видел, подгоняемый смачными ударами сапог. Идти бы Мельникову за это под трибунал, да того типа тоже на чем-то прихватили. Но Сергею было понятно, что после общей демобилизации сохранить погоны ему не светило. Да и не особо ему хотелось служить в мирной армии. Шестое чувство подсказывали, что там все будет совсем иначе. И капитан тут полностью прав. Куда ему идти? Семья погибла, толком он ничего делать не умеет. Только воевать.

Тем временем Еляков продолжал:

— Ты пойми, лейтенант, после войны люди оказываются по двум основным вариантам. Одни стараются как можно скорее оставить ее в прошлом и заняться мирным делом. А другие, те, кто с войны никогда вернуться так и не смогут. Им в мирной жизни будет скучно. Так вот, ты — из вторых.

— Что ж, я согласен. Что нужно?

— Пока ничего. Пока ты ко мне по-прежнему официально прикомандирован. Сейчас нам надо это задание дожать. А там уж все сделаем как положено.

— А Копелян?

— С ним сложнее. Он не офицер. Да и у него явно нет склонности к нашей работе. Но он уже чересчур влез в это дело. Так что до демобилизации ему придется быть прикомандированным к нам.

…Оганес выслушал новость о своем новом назначении без энтузиазма. Ему явно хотелось тихо и спокойно дослужить до демобилизации в тихом и спокойном городке.

— Но, если подумать, не бросать же мне своего лейтенанта на произвол судьбы, — жизнерадостно сказал он. — Наше дело солдатское. Куда пошлют, туда и пойдем!

10 июля, окрестности Пшасныша, Польша

Дорога была, как водится, разбита, но не очень, поскольку шла поперек линии, по которой двигались войска при наступлении. Но все-таки штабному трофейному «опелю», на котором ехали поляк и пересевший к нему Еляков, было тяжело передвигаться по этой раздолбанной дороге, носившей гордое название шоссе. Шедшему сзади «виллису» приходилось куда как полегче. Да уж, что сказать… Конечно, танки у американцев были плохие — видали их «Шерманы», которые наши танкисты прозвали «гусеничными гробами». Они не шли ни в какое сравнение ни с нашими, ни с немецкими. Но вот машины — это да! Их «студики» и «виллисы» на голову превосходили как советские, так и вражеские транспортные средства. Вот и теперь шофер «виллиса» маялся от скуки, плетясь вслед за немецким «штабником».

Пейзаж вокруг был достаточно пустынный. Вокруг стояли редкие, не внушающие уважения леса, перемежающиеся с полями, которые в этом году вроде бы не засеивались. Но вообще-то местность сильно напоминала Белоруссию. А чего удивляться? До нее тут было всего ничего. Мелькающие за окном деревни были достаточно убогими, отличаясь этим от населенных пунктов в Восточной Пруссии, границу которой миновали недавно. Людей в этих населенных пунктах почти не наблюдалось. Немцы во время оккупации выселяли отсюда поляков, собираясь пристроить своих поселенцев. Поселенцы, те, которые успели приехать в начале войны, благоразумно сбежали еще до подхода наших. А теперь никого не было.

Граница с Польшей оказалась всего лишь линией, проведенной на карте. Никаких пограничников не было и в помине. Да и вообще… В Мышинце стояли наши войска. Что же касается дороги, то она была под стать окружающей местности — такой же пустынной. Каких-либо патрулей и прочего заметно не было. Как и движения. Лишь пару раз попались идущие навстречу грузовики с какой-то поклажей. Глухомань…

Еляков, понятное дело, не рассказал своим людям все, что услышал от Мысловского. Но он поведал, что нынешнее положение в Польше очень невеселое. В Варшаве сидит Временное правительство, члены которого все никак не могут договориться между собой. Оно и понятно. Туда вошли многие — и те, кто боролся с немцами, — и те, кто не очень. Да и боролись-то они по-разному, два самых крупных антифашистских объединения без всякой симпатии относились друг к другу. И, что самое главное, люди в этом правительстве несколько по-разному видели то, как жить дальше. Конечно, у просоветски настроенных товарищей был мощный аргумент — наши танки, которые продолжали стоять в Польше. Но для таких веских доводов пока еще время не пришло.

Так или иначе, но в стороне от больших городов был полный бардак. Надпоручик Мысловский сразу предупредил, что «в дороге может случиться всякое». Поэтому Мельников с Копеляном не только захватили автоматы, но и припасли гранат. И теперь не расслаблялись, а внимательно смотрели за лесными массивами. Особенно там, где они подходили к дороге. Судя по всему, при немцах местные партизаны были тут не особо активны. Потому что недалеко на востоке, в Белоруссии, вокруг всех основных магистралей фрицы вырубили лес метров на сто по сторонам. Что их, впрочем, не особо спасало.

Время близилось к полудню, было жарко, вокруг стояла вполне мирная тишина, которая действовала расслабляющее. Трудно было поверить, что среди такой идиллии может угрожать какая-нибудь опасность. Но Мельников-то прекрасно знал обманчивость тишины на войне. Войне? Вроде бы она закончилась. Но, как оказалась, не совсем. Или прав был Копелян, который любил повторять:

— Конец любой войны — это начало подготовки к новой.

Об этом думать не хотелось. Но, наверное, так оно и есть.

— Черт, еще и половины не проехали! — ругнулся Оганес и закурил. — Еще до этой польской столицы нам трястись и трястись… Тоска.

— Лучше уж тоска, чем всякие дорожные приключения, — буркнул шофер.

И ведь как накликал! Тишину разорвала сухая дробь «шмайссера».

Шофер, не дожидаясь приказа, резко тормознул машину. Шедший впереди «опель» также остановился. Выстрелы продолжались. Теперь стреляли из немецких маузеровских винтовок. Выстрелы доносились из лежащей впереди рощи. Там дорога уходила под пышные кроны деревьев — очень подходящее место для нежелательных встреч.

Из передней машины выскочили Еляков, Мысловский и польский шофер. Оба поляка держали в руках «ППШ». Видимо, такие моменты были тут если не обычным делом, то и не являлись ЧП. Между тем выстрелы замолкли.

— Надо посмотреть, что там происходит, — бросил поляк. — В самом деле, не поворачивать же назад.

— Лейтенант! Давай вперед, посмотри, что там, — скомандовал Еляков.

Мельников, слегка пригибаясь, двинулся в роще, до которой было метров триста. Он прошел примерно половину расстояния и залег. Подтянулись остальные. Он сделал еще одну перебежку — и достиг опушки. Дальше двинулся ползком, хоронясь в кустах и подлеске. Вскоре он заметил человека, стоявшего на дороге. Он был в цивильном пиджаке, подпоясанным армейским ремнем. В руках неизвестный держал немецкую винтовку. Судя по многодневной небритости и по грязи, покрывавшей одежду, это был человек, долгое время проведший в лесу. Незнакомец стоял, беспечно покуривая. Он явно не ждал, что на него могут напасть.

Сергей вернулся и доложил обстановку.

— Кого-то грабят, судя по всему. Вы можете тихо снять этого типа? — спросил поляк.

— Легко, — кивнул Мельников и посмотрел на капитана. Приказы все-таки тут отдает он.

А Еляков быстро соображал. Лезть в драку вообще-то не с руки. Есть и другие дела. Но ехать-то вперед все равно надо! К тому же Мысловский явно рвался в бой. Оно и понятно. Это была его страна, где ему хотелось навести порядок. Что ж, примем бой.

— Двигаем, только тихо. Мельников, обеспечь нам свободный проход.

Сергей двинулся тем же порядком, за ним, несколько отстав, остальные. Подобравшись снова, он увидел все ту же картину. Небритый тип с винтовкой все так же стоял и скучал. Мельников неслышно зашел к нему со спины и вынул из ножен финку. Уж часовых-то в своей жизни он снял множество. А этот походил на непуганого немца начала войны — которые в своем тылу ничего не боялись. Потом-то они стали поосторожнее.

Выскочив как черт из шкатулки, Мельников прыгнул на неизвестного. Тот, услышав шорох за спиной, попытался повернуться. Но не успел. Левой рукой Сергей обхватил его за шею, намертво пережав дыхание, а потом ударил его ножом в сердце. Грамотно вышло. Клиент, даже не осознав, откуда пришла к нему смерть, уже улетал на небеса.

Мельников махнул рукой остальным, снова растворился в траве и пополз вдоль дороги. За поворотом стала понятна причина шума. Грузовой «опель» стоял, ударившись радиатором в дерево. Ветровое стекло было в многочисленных пулевых пробоинах. Вокруг него суетились люди, человек пятнадцать. Они сгружали из кузова какие-то ящики и мешки. Все ясно — подстерегли в засаде машину, а теперь грабят. Картина — знакомая до слез. Только вот что за люди?

Вооружены они были по-разному, но по большей части — немецкими винтовками и автоматами. Снаряжение их было еще более пестрым. Кое-кто ходил в гражданской одежде, некоторые в польской военной форме — как старой, так и новой. Несколько человек щеголяли в немецких мундирах без знаков различия. Все были грязны и небриты. В общем, эдакий лесной сброд. Если заменить польские мундиры на советские зеленые гимнастерки, то они очень походили на наших партизан первого периода войны. Конечно, не на «казахов» Аганбекова, а на многочисленную шелупонь, которая болталась по немецкому тылу без определенных целей — и грабила все, до чего могла дотянуться. Вот и эти, похоже, занимались все тем же увлекательным занятием.

Мельников в таких делах был самый опытный, а потому как-то получилось, что командование перешло к нему. Он жестом послал людей в обход, чтобы обойти бандитов полукругом, и достал гранату. Те, у машины, продолжали суетиться, ничего не замечая. Многовато их, конечно, но фактор неожиданности — великая вещь.

Выждав, Сергей кинул гранату под колеса «опеля» и одновременно открыл огонь из автомата по ближайшим лесным людям. Тут же к нему присоединились остальные. Несколько человек повались сразу же, а потом жахнул взрыв. Эх, удачно он кинул — прямо под мотор. Над машиной взметнулось рыжее пламя. Кто-то, заорав, прыгнул из кузова, но не долетел — Сергей снял его в полете.

Тем временем русские и поляки продолжали огонь. Быстро оказалось, что бойцы из этих грабителей вшивенькие. Они заметались — один за другим падая под пулями. Иные бросились в лес, в противоположную сторону — но кто-то из наших метко их клал. Два или три человека залегли на той стороне дороги и попытались отстреливаться. Но они явно не очень понимали, откуда на них свалилась такая напасть… Возле них грохнул разрыв. Кто-то из ребят тоже решил использовать гранаты. Один из лежащих рядом с дорогой с диким воем бросился прочь — но тоже попал под огонь. Оставались еще сколько-то человек, которые укрылись за машиной. Мельников вскочил, в прыжке перемахнул дорогу и очутился в каком-то подобии кювета на той стороне. По нему стреляли — но эти теперь были как на ладони. Первую очередь он сделал неудачно, а вот вторая попала грамотно. Двое повалились, один метнулся назад, но угодил под огонь остальных наших — его буквально отшвырнуло от просекшей грудь автоматной очереди. Раздалось шевеление в кустах, это кто-то уцелевший пытался уйти. Мельников повернул автомат на звук. Метрах в двадцати беглец не выдержал напряжения — он вскочил и попытался спастись бегством, но тут же получил в спину свою долю свинца. И тут из кузова машины выскочило еще двое. Видимо, они пытались там отсидеться, но «опель» горел. Один упал, лишь коснувшись земли, другой успел отбежать шагов на десять.

— Ребята! Концерт окончен! — закричал Сергей.

Приближались они осторожно, но все были мертвы.

И тут снова раздалось шевеление в кустах.

Мельников обернулся, держа автомат наизготовку.

— Паны! Паны! Я сдаюсь! — послышалось оттуда.

— Выходи с поднятыми руками! И без шуток! — бросил Мельников.

Из кустов вылез довольно оборванный тип. Он был одет в донельзя драную и замасленную кожанку, какие-то бриджи цвета хаки и высокие ботинки — наподобие американских. В одной из поднятых рук он держал немецкую винтовку.

— Оганес, обыщи его! — Продолжал командовать Мельников.

Армянин подошел к «партизану», забрал у него оружие и старательно обшарил карманы.

— Две запасные обоймы, табак спички. Какая-то фотография. Документов нет.

Между тем Мысловский подошел к Мельникову.

— Пан надхорунжий, это кто? Бандиты? — спросил лейтенант.

— Аковцы[39], судя по всему. Но между ними и бандитами нет четкой разницы.

Такой ответ ничего Сергею не говорил, но он решил не торопить события.

— Кто такие? — рявкнул он на пленного.

— Отряд поручика Сидзиловского, «Вольносць и неподлеглосць»[40].

— Вот как? — очень нехорошо ухмыльнулся поляк. — Численность отряда? Где базируетесь?

— Это все, кто тут лежит… Были. Поручик — вон он лежит, — кивнул аковец на лежащего в кювете человека в добротном снаряжении — одного из тех, кто пытались организовать сопротивление.

— Что тут делали? Быстро! А то у меня времени с вами разговаривать нет! У меня разговор простой с такими, как вы, псами! — Мысловский передернул затвор автомата.

Если это и были партизаны, то довольно хлипкие. На лице пленного читался откровенный ужас. Его глаза бегали, осматривая лежащие трупы. Да уж, видимо, этот отряд если и сражался — то либо с мирными жителями, либо когда десятеро на одного.

— Мы шли на северо-восток. В район озера Спирдинг-зее.

Так! Подошедший Мельников отметил — снова всплывает это чертово озеро. Да что там, медом, что ли, намазано?

— Цель движения?

— Я ничего не знаю! Знал наш поручик. Он имел связи с Варшавой. Оттуда велели идти к озеру. А цели, клянусь, я не знаю…

— А это? — Мысловский кивнул на машину.

Несмотря на животный страх, читавшийся на лице пленного, в его глазах мелькнула злость.

— Эти, из Варшавы, умеют только обещать. У нас кончились припасы. Вот мы и решили пополнить их экспроприацией.

— Только это вы и умеете… Обычное дело, — повернулся Мысловский к Мельникову. — Эти политиканы, их друзья из Варшавы, тайком поддерживают вот таких. Но в случае чего сразу же от них открещиваются.

— Вяжи руки этому гаду, — приказал он шоферу. — Капитан, не дадите мне одного из своих людей? Я бы лично его тут пристрелил, но нужно доставить его в Цеханув, в местное управление народной милиции. Пускай они там с ним разбираются.

Копелян сел в кабину «опеля», а Еляков взобрался на «виллис». Процессия тронулась. Теперь Мельников смотрел вокруг уже без дураков. Что, впрочем, не мешало ему вести разговор, который начал капитан.

— Ну, вот, вляпались в польские разборки, — вздохнул Еляков.

— Товарищ капитан, а что это за организация?

По словам Елякова, дело обстояло так. «Армия Крайова» была военизированной структурой, которая, по идее, собиралась сопротивляться немцам. При этом организацией она была очень своеобразной. Более чем немцев, аковцы ненавидели Советский Союз. Они смотрели на Запад. Точнее — на берега туманного Альбиона, где в это время отсиживалось эмигрантское «правительство» и «руководило» борьбой. С немцами они воевать не спешили. Главным их лозунгом было «держать оружие у ноги». То есть готовиться подняться в любой момент. Впрочем, иногда они даже боролись. Правда, чаще всего совсем не с немцами.

Более всего аковцы развернулись неподалеку, на Волыни, где испокон века обитало смешанное украинско-польское население. Вот с ним, с мирными украинцами, и стали бороться аковцы всеми доступными им средствами. Правда, с той стороны был «парный сапог» для этой структуры — бандеровцы, которые столь же героически сражались с мирными поляками. До боев с немцами у «Армии Крайовой» руки большей частью не доходили. А фрицы, понятное дело, очень радовались, что две партизанские группировки с увлечением выполняют за них грязную работу. Вся эта возня их и сгубила. В начале войны большинство поляков смотрели на своего восточного соседа без особой симпатии. И соответственно — на появившихся прокоммунистических партизан. Но, мягко говоря, странное поведение АК толкало тех поляков, кто хотел сражаться с фашистами, в ряды Армии Людовой — которая была «за красных». Потому что ребята из АЛ воевали всерьез.

В конце концов товарищи из АК перед подходом наших войск подняли Варшавское восстание. Оно, как известно, было подавлено. Но потом пришли наши. Польшу все-таки освободили. Аковцы претендовали на то, чтобы играть самостоятельную роль. Но с Красной Армией и подошедшим Войском Польским спорить было трудно. В итоге разнообразные группировки снова ушли в леса и принялись бороться «за демократию».

— Вот такие милые люди, — подвел итог Еляков.

— Так что, они совсем не воевали с фрицами?

— Почему? Иногда воевали. Так же, как ты видел. Может, и ограбили пару-тройки немецких машин со шнапсом. Нет, в Варшаве-то они сражались мужественно. Да только все это не имело смысла.

— Ну, в Белоруссии таких тоже было полно. А теперь они, значит, против нас?

— В том-то и дело. Теперь они сражаются с «москалями». И со своими, которые «продались москалям». И кто-то из этого гребаного Временного правительства их поддерживает.

— А не проще ли это правительство разогнать, как у нас в семнадцатом было?

— Я тоже бы разогнал. Да только это не нашего с тобой ума дело. Это называется — большая политика. И если товарищ Сталин их терпит — значит так оно и нужно… Ему виднее. Но вот что удивительно. Вся эта публика кишмя кишит на юго-востоке Польши. А сюда они суются редко. И ведь снова всплывает это чертово озеро. И мне почему-то кажется, что снова не обошлось без Черного леса. Вот ведь… Лезут туда и лезут!

Пленного они сдали в Цехануве — небольшом полуразрушенном городке. За ним пришли люди в форме Войска Польского. Затем десятка три человек с винтовками — в форме и в гражданском, погрузились в «студебекер» и отправились к месту перестрелки — разбираться с трупами. Начальник милиции, пожилой поляк в форме майора, ругался на польском, вкрапляя сюда и русский мат.

— Не было печали! Теперь эти аковцы объявились и у нас… И это ведь уже не первые…

— То есть? — насторожился Мысловский.

— Несколько дней назад мы перехватили одну группу. Двенадцать человек. Тоже двигались на север. К сожалению, ребята у меня неопытные, живым никого не взяли, всех уничтожили. Никаких документов при них не нашли. Так что о целях этой группы нам ничего не известно.

— Глядите-ка, капитан, — обратился надпоручик к Елякову, пересказав ему беседу, — а ведь в самом деле: прут и прут на север. Прямо, миграция какая-то…

Глава 7. НА РУИНАХ СТОЛИЦЫ

11 июля, Варшава

Столица Польши производила странное впечатление. Она была очень сильно разрушена — куда ни глянь, всюду руины. Особенно пострадал центр. От некоторых улиц остались лишь груды битого кирпича. Восстание длилось три месяца, и бои тут шли серьезные. К тому же, как сказал Мысловский, немцы при отступлении нарочно взорвали многие здания. Чтобы, так сказать, победителям жизнь медом не казалась.

Но все таки город жил. Достаточно большое количество домов остались целыми. Иногда странно смотрелся практически неповрежденный дом, среди пустыря, заваленного кирпичом. И что самое главное — по улицам ходили люди, проезжали велосипеды, иногда даже — машины. В большинстве, конечно, автомобили были военные — наши или польские. Но попадались и такие, где за рулем сидели паны, одетые в «гражданку». Кое-где виднелись ожившие магазинчики и даже — крохотные кафе. Порядок в Варшаве поддерживался объединенными силами советских частей и различных польских формирований. Довольно часто на перекрестках виднелась фигура милиционера — либо в форме Войска Польского, либо просто в гражданской одежде с повязкой на руке.

Но что самое главное — правительство и другие учреждения нового польского государства располагались в Варшаве. А ведь в Польше имелись большие города, которые были разрушены куда меньше. Взять тот же Краков — древнюю польскую столицу. Однако новая власть предпочитала ютиться здесь.

— Ничего, отстроим, — сказал Мысловский. — Главное, что немцев выгнали, а дальше уж как-нибудь разберемся.

Их путь лежал к большому дому на окраине, над которым развевался красно-белый польский флаг. Возле него стояла стайка машин, в подъезд входили и выходили люди.

Мысловский, отставив Оганеса вместе с шоферами, уверенно вел Елякова и Мельникова по коридорам. Из комнат доносился треск пишущих машинок, мимо пробегали озабоченные паны и пани. В общем, если бы не мрачный пейзаж за окнами, — это была бы самая заурядная большая контора, набитая бюрократами.

Поляк подвел офицеров к одному из кабинетов, возле которого теснилась довольно большая очередь, состоящая из желающих попасть за дверь. А оттуда раздавался крик:

— Да вы поймите, нет у меня их, нет! Откуда я возьму?

…В кабинете за столом сидел седой пан с лицом, украшенным косым шрамом. Перед ним мялся пан, помоложе. Увидев входящих офицеров, пан за столом вздохнул с облегчением и новой силой заорал на стоящего:

— Все! Зайдите позже! У меня есть дела поважнее!

Когда дверь за посетителем закрылась с той стороны, столовладелец устало бросил как бы сам себе:

— Вот ведь не угомонятся. Всем телефон нужен. А у меня только то, что русские провели. Своего телефона в Варшаве нет…

Тут он обратил свой взгляд на вошедших:

— Добрый день, пан Мысловский, добрый день, паны. Извините, я тут немного закрутился. Понимаете, никто не соображает, что у нас сейчас нет ничего своего. Чем русские товарищи поделятся — тем и богаты. А эти все требуют, требуют… Впрочем, простите. У вас наверняка более серьезные дела, чем выслушивание моих жалоб.

— Да уж, пан Пинский. Вот эти паны — мои коллеги. Они с севера. И очень интересуются Черным лесом. Как и я. Так что, я прошу вас рассказать все, что вы знаете.

Пан помрачнел. Видимо, этот вопрос пробудил в нем не самые лучшие воспоминания. Однако он стал говорить:

— Я, как многие, попал в плен в тридцать девятом, когда немцы разбили нашу армию. Дальше — понятно. Лагеря военнопленных, работа в немецком лагере. Честно говоря, я не выдержал, устал катать тачку на подземном заводе в Кенигсберге. А тут… Немцы тщательно отбирали специалистов — им предоставляли лучшие условия и лучший паек. Я по специальности инженер-строитель. Стыдно, но я пошел к ним работать по специальности… Я много чего строил. А в конце сорок третьего года нас привезли в этот проклятый Черный лес. Мы строили там какие-то подземные сооружения. Я лично принимал участие в сооружении длинного тоннеля. Широкого, автомашина может пройти. Он тянулся аж до опушки этого чертова места.

Еляков напрягся. Он вспомнил о машинах, которые появились ниоткуда. Что-то начинает вырисовываться… Беда только, что по-польски Еляков не говорил — приходилось воспринимать все в пересказе Мельникова.

Поляк продолжал:

— Там, на строительстве, было много людей. В основном военнопленные. Поляки, русские. Охраняли нас исключительно эсэсовцы. Как я понимаю, никого из них за пределы объекта никогда не выпускали… Кроме больших начальников. Все было очень секретно. Но это явно был не какой-нибудь подземный завод. Заводы-то мне видеть приходилось. Это было нечто другое. Что — я так и не понял. Но вот что интересно — при строительстве старались максимально сохранить деревья. А это ведь не нужно для простой маскировки от самолетов. Закрыли бы сверху сеткой — и все. Такое впечатление, что все там возводили на долгий срок.

— Пан Пинский, вы не слыхали о таких людях: Феликс Йорк, Август Шахт, Отто Хансен? — спросил Еляков.

— С Йорком я встречался. Он был добрым человеком. Конечно, как может быть добрым немец-нацист. Хотя, наверное, он и не был нацистом. По крайней мере, он старался облегчить жизнь заключенных. Хотя бы специалистов. Всегда ругался с охраной, говорил, что ему нужны нормальные работники, а не ходячие трупы. Правду сказать, он меня и спас. Невольно. Однажды явился на работу очень пьяный. И вдруг мне сказал:

— Никто из вас отсюда живым не уйдет.

И я ему поверил. Уж больно все было секретно. Я подумал — а ведь он прав. Я до того уже насмотрелся, во что немцы ценят нашу жизнь. Мы были для них просто мусор под ногами. Теперь-то, когда я знаю больше про лагеря смерти и прочие ужасы, полагаю, что не ошибся. Всех рабочих скорее всего уничтожили после завершения строительства. А я… Я решился бежать. До этого, честно говоря, трусил. Но тогда решил: все равно помирать! Нас было четверо — трое поляков и двое русских. Но уйти удалось лишь мне одному… Остальные погибли. Мне же потом удалось встретить красных партизан.

— Но все-таки вы строитель. На что мог быть похож этот объект?

— На многое. Возможно — на какое-нибудь тайное хранилище. Кто-то мрачно шутил: немцы метро строят… Я ушел, когда строительство только начиналось. Да, я же вам не сказал очень важной вещи! Ведь ко мне приходили недавно люди и спрашивали о том же.

— Кто? — подался вперед Мысловский.

— Люди из Национальной партии.

— Это такая партия у нас, — пояснил Мысловский, — как раз те, кто пристальнее всего смотрит на Запад. Политические покровители тех, с кем мы вчера встречались. — И обратился к Пинскому: — Они спрашивали вас непосредственно про Черный лес?

— Не совсем. Они знали, что я бежал с севера, вот и расспрашивали, что и как. Причину, почему спрашивают, объяснили очень туманно. Но льстили, говорили, какой я герой. Они, мол, планируют широкую помощь людям, побывавшим в нацистских лагерях. А какой из меня герой? Жить хотел — вот и бежал… И ведь что удивительно — эти люди знают, что я сочувствую коммунистам, что я сторонник дружбы с СССР — а все равно ведь пришли… Хотя таких, как я, кто сотрудничает с русскими, они обычно клеймят, как предателей. Так вот. Я им ничего не сказал. Не понравились они мне. Сказал: работал на строительстве железной дороги в Восточной Пруссии. Только они явно не поверили.

— Интересное получается кино, — размышлял вслух Еляков, когда они, распрощавшись с паном Пинским, шли по коридорам учреждения. — Эти бандиты из НСЗ идут к озеру. Они поддерживают связь с кем-то из столицы. И, как я понимаю, весьма возможно, именно с этой партией, пан Мысловский?

— Скорее всего. Именно эти люди поддерживают контакты с теми из вооруженных формирований, кто не сложил оружия. А НСЗ — это самые крайние националисты. По ним — пусть Польша огнем горит, но главное, чтобы с СССР не дружила.

— И теперь они тоже ищут дорогу в этот загадочный лес…

Они вышли на улицу — и тут Еляков наметанным взглядом даже не заметил, а ощутил хвост. Он достал из кармана носовой платок, уронил его. Нагнувшись за куском материи, он огляделся вокруг. В самом деле, какой-то невзрачный человек явно интересовался их дальнейшими действиями. Так, приехали!

Когда машины отваливали от здания, Еляков увидел, что следом за ними двинулся американский военный «Харлей», на котором восседал все тот же тип.

— Пан Мысловский, у меня такое впечатление, что нас пасут… Причем очень грубо. Это, часом, не ваши коллеги?

Между тем «опель» вывернул на более целую улицу какого-то предместья. Мотоцикл на перекрестке отстал.

— Может, показалось, — прокомментировал Еляков.

— Может быть. Но… Возможно, это и в самом деле мои коллеги. Только дело не в том, о чем вы, наверное, подумали. Среди наших людей тоже наверняка есть те, кто работает на наших политических противников. Что делать — издержки переходного периода. К тому же не знаю, как у НСЗ, но у Армии Крайовой была установка — всеми силами внедряться во властные, а главное — в силовые структуры. Отследить это сложно. Во время войны руководство АК и АЛ так и не смогло договориться. Но в провинции все было сложнее. Многие подпольные группы и отряды плохо понимали: за кого именно они сражаются. Так что у наших противников имеется возможность не просто внедриться, но поступить в ОРМО, имея героический послужной список… Если так, то понятно, почему он отстал. Я везу вас на ночлег в достаточно известное в нашей организации место. Они просто убедились, что мы следуем именно туда.

Место, где русским предстояло ночевать, представляло собой небольшой целенький особняк в предместье. А вот напротив виделось какое-то крупное полуразрушенное сооружение, глядевшее на мир пустыми окнами. На четверых полагалось две комнаты, обстановка в которых напоминала гостиницу средней руки и нечто вроде гостиной, в которой имелся ветхий круглый стол и несколько стульев, собранных с бору по сосенке. Рядом находилась какая-то советская воинская часть — а потому имелся даже электрический свет от их дизельного движка. В гостиной они и собрались.

— Что ж, пан Мысловский, пока мы ничего особенного не достигли. Только лишь убедились: этот Черный лес и в самом деле очень серьезное место, — сказал Еляков. — Надо решать, что делать дальше…

Еляков за разговором шагал по комнате, и вдруг, проходя мимо окна, выходящего на улицу, аж замедлил шаг. Напротив снова кто-то маячил. Получается — поляк прав. Убедились, что они прибыли куда надо — и стали пасти снова.

— Пан Мысловский, похоже, наши друзья снова тут.

— Интересно, что им надо?

— Это как раз можно узнать. Но тут — ваша территория. Вы не против, если мы применим достаточно жесткие меры?

— В демократию и гуманизм будем играть потом, когда будут для этого возможности. А пока надо использовать те средства, которые мы имеем. С советскими специальными службами в сегодняшней Варшаве спорить никто не станет.

— Тогда все проще. Мельников, тряхни стариной: доставь-ка нам «языка». Посмотри осторожно в окно. Вот видишь того, который загорает возле разрушенного дома? Нам с паном надхорунжим очень хочется с ним побеседовать.

— «Язык»? Это мы всегда…

Мельников спустился по лестнице в прихожую и прошел в помещение, которое когда-то, видимо, было кухней. Он открыл окно и выскочил во двор, заваленный каким-то хламом. До соседнего дома было метров двадцать. Он перебежал к нему и прижался к стене. Осторожно выглянул на улицу. Объект медленно прохаживался туда-сюда. Дождавшись, пока он в очередной раз повернется спиной, лейтенант стремительно перескочил узкую улицу и вскоре оказался возле боковой стены разрушенного строения на той стороне. Там он залез в одно из окон. Внутри дом был абсолютно пустой и, как положено, завален разнообразной гадостью. Пробираясь по первому этажу, Сергей вскоре вышел к главному входу. Притаившись в дверном проеме, он выглянул наружу. Тип ходил совсем близко. Так, еще немного… Мельников решил особо не изощряться. Даже если у этого типа в кармане имеется оружие, он просто не успеет его достать. Поэтому, дождавшись, когда цель охоты поравнялась с парадной, Сергей выскочил на улицу. До клиента было несколько хороших прыжков.

Увидев несущегося на него невесть откуда взявшегося здоровенного русского, тип повернулся и попытался бежать. Это еще облегчило дело. Соглядатай не успел набрать хорошего хода — но зато подставил спину. Дальше все было очень просто. Тут уже требовалась не подготовка разведчика — вполне хватало навыков, полученных во время драк в родном Саратове. Мельников прибавил газу, прыгнул — и впечатал сапог в спину беглецу. Тот рухнул на битый асфальт, проехавшись по нему носом. Через секунду Сергей уже сидел верхом на незнакомце и заламывал ему руку. Придерживая заломленную руку левой рукой, Мельников быстро его обыскал правой. Оружия не было. Только какие-то бумажки.

— Что ж, приятель, поднимайся. Тут мой командир так хочет с тобой поговорить… — бросил Сергей с иронией по-польски, а про себя подумал: интересно, как он будет себя вести?

На войне — там все понятно. Когда берешь «языка», то если он понимает, что рыпаться бесполезно, тихо идет в плен. А тут… Завопит еще. Сергей уже приготовился в этом случае успокоить его нажатием на болевую точку, которую ему показал все тот же дворовый учитель дядя Саша. Легкое движение пальцем — и человек уйдет в отключку.

Но этот вел себя тихо. Возможно, он слишком сильно грохнулся мордой об асфальт, чтобы выступать. Во всяком случае незнакомец покорно позволил поставить себя на ноги и, когда его подтолкнули, стал переставлять ноги по направлению к особняку. Из окна смотрели на эту сцену Еляков и Мысловский. Мельников показал «рот-фронт». Все шло как надо.

Капитан встретил его в дверях.

— Пан надхорунжий говорит, что тут есть очень душевный подвал. Как раз для таких разговоров.

Подвал был и в самом деле что надо. Глубокий, добротный, с бетонным полом. Два забранных решеткой узких окошка располагались где-то под самым потолком. В углу стояли две ржавые бочки.

«Языка» втолкнули в подземелье — и Еляков внимательно осмотрел добычу. Это был молодой парень, как сказали бы у нас, допризывного возраста. Одет он был, в отличие от большинства жителей Варшавы, которых они видели на улицах, довольно прилично. Парень явно еще толком не понимал, что происходит.

— Ну, рассказывай, — сказал Еляков зловещим голосом, а Мельников еще более зловеще перевел.

— Что… Я ничего не знаю…

— Ты не понял, куда попал, видимо. Я капитан НКВД. Слышал про такое учреждение? Здесь нет подвалов Лубянки, но и этот сойдет…

Еляков вообще-то принадлежал другому ведомству. Но о НКВД были наслышаны все. На то и был расчет.

— Я… Я ничего не сделал.

— Конечно, совсем ничего. Следил за нами. Кто тебе приказал? Говори, сука!

Тут перевода уже не требовалось. Парень начинал понимать, что с ним не в игрушки играют.

Но он мялся. Явно кого-то он то ли боялся, то ли просто не хотел закладывать.

— Я еще раз повторяю вопрос, — это встрял Мысловский и кивнул на Мельникова: — Видишь вот этого парня? У него здоровенные эсэсовцы плакали и просили, чтобы им ускорили смерть. Так ты думаешь — мы тебя не заставим заговорить?

Мельников, подыгрывая, постарался напустить на свою морду самый свирепый вид.

Мальчик все еще пытался играть в героя.

— Я не буду разговаривать с предателем Польши…

— Это я предатель? — тихим, шипящим голосом сказал надхорунжий. — Я предатель? Который с оружием в руках свою страну освобождал вместе с русскими товарищами? А твои дружки сидели в Лондоне и интриги плели? Которые теперь согласны, чтобы жители Варшавы с голоду подохли — лишь бы не брать помощи от русских? А теперь вы сюда приперлись и поддерживаете бандитов, которые убивают женщин и детей. Это ваша борьба за свободу Польши? В общем, так. Мне с тобой разговаривать некогда. Я оставлю тебя наедине с русскими товарищами — а уж они большие мастера развязывать языки. Только потом уже дорога тебе будет одна — в Россию поедешь. В Сибирь. — И Мысловский сделал вид, что уходит.

Это было сильно. Все-таки надхорунжий для этого парня был своим, поляком. А остаться наедине с двумя жуткими русскими из не менее жуткой организации — это шпику явно не улыбалось. Тем более что Мельников всеми силами изображал из себя тупое свирепое чудовище, которому человека на куски разодрать — что клопа раздавить.

— Не надо… Я все скажу…

— Итак, по порядку. Кто тебя послал?

— Ковалевский.

— Это один из деятелей Национальной партии. Не на первых ролях, но имеет сильное влияние. Мы давно подозреваем, что он занимается чем-то темным. Но пока что брать его за жабры не велено. Политика… — пояснил Мысловский русским товарищам.

— Ты — член Национальной партии?

— Да… Люди из АК меня прятали при немцах, когда ребят моего возраста стали угонять на работу в Германию.

— Ты просто член этой партии?

— Нет. У нас есть группа. Ковалевский объяснил, что нужна более решительная борьба. Тогда за нас вступятся англичане и русские уйдут.

— Уже лучше. Что нужно было сегодня делать?

— Нужно было узнать, кто к вам может прийти.

— Конкретно?

— Мне Ковалевский называл пана Пинского. Мне его показали.

— Ваша группа связана с партизанами?

Парень снова замялся.

— Давай-давай. Начал говорить, так не останавливайся!

— Да, я несколько раз встречался с их людьми. Но я ничего больше не знаю. Мне говорили, куда идти и что передать. И все.

— И ты все это делала из чистой идеи? Тебе ничего не давали?

— У Ковалевского есть продукты и вещи. Он нам их дает.

— А, то-то ты одет, словно вчера из Лондона. Что с этим будем делать? — спросил Мысловский.

— Что? Отпустим. Сергей, скажи ему, чтобы валил отсюда на все четыре стороны. Будут твои руководители спрашивать — расскажи все как было. Понял? Ты уж прости, парень, мы ошиблись. Ваша политика — это ваша политика. Нам руководство лезть в нее запретило. Так что разбирайтесь сами со своей Польшей.

Еляков говорил как можно добродушнее. Можно было подумать, что ему и в самом деле больше ничего от этого парня не нужно. А в самом деле — что с него взять?

— Ну, не понял? Пошел отсюда!

Сообразив, что его отпускают, парень исчез за дверью. Слышно было, как бегом помчался по улице.

— Пан надхорунжий, вы сможете обеспечить наблюдение за этим самым Ковалевским?

— Я думаю, это возможно. А вы полагаете, то, что вы сделали, разумно?

— А какой смысл брать к вам и трясти этого парня? Куда он денется? А так — у нас есть надежда, что этот Ковалевский задергается. Что он за человек?

— Политикан. Убеждений, по-моему, никаких. Скорее всего, он связан с английской разведкой.

— Политиканы — народ нервный. В любом случае, других способов быстро распутать этот клубок я пока не вижу. Но получается, эти люди знают про Черный лес, но, по-видимому, знают очень мало. Все ищут вход и никто не может его найти.

— Хорошо. Я пойду распоряжусь, чтобы за Ковалевским установили наблюдение.

Они снова поднялись в гостиную. Надхорунжий достал откуда-то бутылку коньяка и кружки и разлили жидкость.

— За успех. — Когда выпили, он внезапно выругался, путая русские и польские ругательства: — Вот ведь сволочи! Просто зла на них не хватает. Эмигрантское правительство, мать их. Которое в тридцать девятом сбежало, когда солдаты на фронте еще сражались. А уж что в Варшаве творилось в сорок четвертом, когда эти умники из АК подняли восстание…

— Пан надхорунжий, а вы там были? — заинтересовался Мельников.

— Пришлось. Меня туда направили от командования Войска Польского для координации действий. И такая координация получилась…

Август 1944 года, за год до описываемых событий, Варшава

Ситуация с восстанием с самого начала отдавала абсурдом. Мысловский служил в разведотделе одной из дивизий Войска Польского. И он знал, что лидеры АК, начав восстание, даже не соизволили сообщить о готовящемся выступлении командованию Красной Армии. Так что, посылая Мысловского в Варшаву, начальник разведотдела матерился на польском и русском. Потому что никто не понимал — что там происходит и что повстанцы намерены делать.

Надхорунжий попал в Варшаву 4 августа, то есть на четвертый день восстания. С ним был радист и пятеро автоматчиков.

Город произвел на него странное впечатление. Восставших было вроде бы и много. Но впечатление они производили странное. Некоторые из них вообще не имели оружия. А те, кто имели, — держали винтовки, как палки. Оно и понятно. АК призывало своих людей «держать оружие у ноги». Но ведь в тылу врага боевой подготовкой заниматься нелегко. Советские партизаны учились воевать в боях. А эти… Где им было учиться?

Еще хуже было с дисциплиной. Складывалось впечатление, что большинство повстанцев вообще не знают, что это такое. Они подчинялись своим командирам, когда хотели. Когда не хотели — не подчинялись. По большому счету, отряды повстанцев были просто толпами вооруженных людей, которые, нацепив на рукава красно-белые повязки, шлялись без особого толка по улицам. Более дисциплинированными выглядели отряды Гвардии Людовой, которые, несмотря на идейные расхождения, присоединились к повстанцам. Но на них откровенно косились. Чужаки.

Зато чего было много — так это эйфории. Хотя если честно, то даже центр восставшие полностью захватить не сумели. Немцы держали оборону во многих важных точках — и выкурить их оттуда не удавалось — хоть ты тресни.

Тем не менее в главном штабе царила полная уверенность в победе. Хотя, честно говоря, штабом это бестолковое сборище можно было назвать только с большой натяжкой. Тут царила совершенная бестолковщина. Множество людей металось туда-сюда без видимой цели. Составлялись какие-то приказы. Хотя, как заметил надпоручик, командование восстания не очень хорошо представляло, что творится в городе. Время от времени врывались командиры подразделений, которые начинали требовать то одного, то другого — боеприпасов, медикаментов, продовольствия. Разговор с ними часто переходил в обыкновенную перепалку.

— Вы дадите нам винтовки? У меня триста человек без оружия! И еще подходят. А у тех, у кого есть оружие, — по две обоймы. Как мы можем так воевать?

— Нам их неоткуда взять! Берите у немцев. Больше мы вам ничем помочь не можем!

Зато командир, «Монтер»[41] принял Мысловского с величавой надменностью победителя.

— Как видите, город мы взяли и без помощи вашей армии. Им теперь останется только подойти.

Уже много позже Мысловский узнал подоплеку событий. Руководитель АК Тадеуш Комаровский более всего думал о том, чтобы Польша сохранила западную ориентацию. В этом-то и был смысл восстания: взять власть, чтобы встречать Красную Армию в позе хозяев. Первого августа по подполью разнесся невесть откуда появившийся слух, что русские танки уже появились в предместьях Варшавы. Именно поэтому в пожарном порядке было принято решение выступать. Хотя вообще-то все это выглядело чистой воды авантюрой. Аковцы, хоть и держали четыре года «оружие у ноги», ничего-то, как оказалось, у них не было готово. Немцев, правда, удалось застать врасплох, но вся эта затея могла иметь успех только в одном случае — если бы вскоре после начала восстания в Варшаву и в самом деле вошли бы советские танки. Но в том-то и беда, что никаких русских танков вблизи не оказалось — это был просто очередной слух, на которые так щедра война. Мысловский уже успел достаточно послужить в разведотделе, чтобы убедиться — мало ли кто и что видел. Информацию надо проверять и перепроверять. Но Комаровский этого делать не стал — он тут же дал сигнал к атаке…

Тем не менее повстанцы праздновали свою победу. Между ними мелькали и какие-то совершенно невменяемые типы. Мысловский запомнил одного. Размахивая винтовкой, этот парень ораторствовал перед кучкой сторонников:

— Теперь Польша свободна! И никаких москалей мы не пустим за Вислу! Будем держаться до подхода англичан!

Начались трения между аковцами и людьми из Гарди Людовой, которых обвиняли, что они «прислужники москалей». До боевых столкновений дело не дошло, но мордобои случались. По городу ходили упорные слухи, что какие-то люди их АК начали расстреливать освобожденных из концлагеря евреев. А как же! Вольная Польша без жидов и москалей. Про Красную Армию как-то вообще мало говорили. По какой-то причине все надежды возлагались на Лондон. Дескать, Англия нам поможет. Мысловский никак не мог понять — каким же образом она сможет помочь повстанцам — но спорить с людьми, находящимися в состоянии эйфории, — дело безнадежное.

А Красная Армия не подходила. Черт ее поймет, почему. То ли завязла и не смогла прорвать немецкую оборону, то ли еще по каким причинам. Но ведь война — она на то и война. Наступление останавливается тогда, когда нет больше сил наступать.

А потом началось немецкое наступление. И тут сразу выяснилась цена командованию АК. Собственно, никакого руководства действиями повстанцев и не было. Да и быть не могло при таком уровне организации. В штабе понятия не имели — кем руководить и как руководить. Речь не шла о каких-то продуманных действиях — все получалось, как получалось. Надо держаться — и все тут. Теперь уже «Монтер» не цедил надменно слова, когда разговаривал с Мысловским. Чем дальше, тем больше в его голосе было отчаяния.

— Так когда подойдут ваши войска?

А войска не шли. Севернее Варшавы части Войска Польского на голом героизме сумели форсировать Вислу и захватить два плацдарма. Но сил развить наступление у них так и не оказалось. Впрочем, вскоре рация была разбита и связи не стало.

А немцы давили не спеша, но грамотно и упорно. Они не торопились. Видимо, знали, что опасаться удара русских им не нужно. По улицам ползли танки, вслед за которыми двигались пехота и огнеметчики, которые заливали горящим бензином дома, из которых повстанцы вели огонь. А у аковцев практически не было никаких противотанковых средств. Да и если б были — немногие умели ими пользоваться. Ведь кто они были, эти повстанцы. Среди них имелось очень немного людей, имеющих военный опыт. Большинство же только во время восстания впервые участвовали в бою.

Через несколько дней (это было уже в начале сентября) повстанцы как единое целое уже перестали существовать. Сражались отдельные группы, не имеющие связи друг с другом. Сражались упорно — но ведь это на войне еще не все.

Мысловский и остатки его группы оказались в составе одного из отрядов Гвардии Людовой, которая пыталась удержаться в одном из районов на северо-западе города. Их атаковали какие-то эсэсовцы. Одного даже удалось взять в плен — и обнаружилось, что поляки воюют… с русскими[42]. С теми, кто облачился в эсэсовские мундиры. Эти люди воевали плохо, но зато свирепо, расстреливая всех, кто попадался им на пути — не разбираясь — был ли то повстанец или мирный житель.

Десятого сентября командир их группы сказал:

— Товарищи, мы сидим в мышеловке и ждем, пока нас прихлопнут. Надо попытаться вырваться из города.

Они пошли на прорыв ночью. Немцы (или их приспешники) этого явно не ожидали. После короткого, но яростного боя среди горящих домов половине из тех, кто пошел на прорыв, удалось вырваться за город и уйти в лес.

— Вот так было дело… В лесу я и сидел, пока не подошли части Красной Армии, — закончил Мысловский. — К сожалению, есть у нас, поляков, такая черта — не можем оценить свои реальные силы. И вот видите — вот эти, которые демократы, — снова на те же грабли наступают.

И тут зазвонил телефон. От товарищей поступило нечто такое интересное, что в пору было выезжать…

Глава 8. СУМРАК ПОДПОЛЬЯ

11 июля, окрестности Варшавы

Ковалевский, сволочь такая, выбрал себе очень подходящее место для проживания. Он жил в небольшом домике с мезонином в поселке, расположенном в двадцати километрах от Варшавы. Глядя на улицу, на которой располагалось его жилье, можно было подумать, что никакой Второй мировой войны и в помине не было — так все тут было мирно и благостно. Хотя добраться сюда пришлось через временный мост, наведенный рядом с уродливыми обломками бетонных быков. Да и дорога была такая же, как и всюду в Восточной Европе — одно воспоминание от асфальта, которым она была когда-то покрыта. А вот на данной улице даже росли цветочки на клумбах. Видимо, в этих местах проживало какое-то нацистское начальство — больно уж тут было все ухожено.

Команда Мельникова была сюда вызвана людьми Мысловского, которые сообщили: Ковалевский прибыл до дому, до хаты, а, кроме того, к нему подъехал гость.

Теперь Еляков стоял на главном наблюдательном пункте. Из его мансарды жилище Ковалевского великолепно просматривалось.

Команда подъехала переулком к наблюдательному пункту — дому, находящемуся неподалеку от объекта. Дом был расположен чуть выше по склону, так обзор отсюда должен быть великолепный. Копеляна и шоферов расположили внизу — осуществлять ближнее наблюдение. Еляков, Мельников и Мысловский забрались по крутой и ворчливой лестнице в мансарду. Там находился еще один товарищ — угрюмый дядя лет сорока с квадратной челюстью. Габариты пана были настолько внушительны, что даже Сергей на его фоне смотрелся весьма скромно. Еляков только лишь глянул на этого человека, сразу почувствовал нечто родное. Судя по некоторым признакам, этот тип — явно был один из тех поляков, которые, в отличие от большинства местных товарищей, собранных с бору по сосенке, проходил обучение на родине Октября в одной из спецшкол НКВД.

Человек внимательно глядел на объект в морской бинокль устрашающих размеров.

— Посмотрите, товарищ капитан. — Он протянул свой зрительный аппарат Елякову. Незнакомый польский чекист явно демонстрировал, что он — не то что эти салаги из ОРМО.

Капитан обозрел окрестности в бинокль. Да уж, лучшего места для наблюдения было просто не придумать. С холма нужное здание было как на ладони. И в то же время — оно было расположено достаточно далеко, чтобы суета на наблюдательном пункте не привлекала внимания клиентов.

Итак, Еляков оглядел местность. Картина наблюдалась следующая. Возле объекта притулился «опель-кадет». Как уже было известно капитану, на нем ездил Ковалевский. Рядом с ним находилось нечто посолиднее — тоже «опель», но уже в капитанском[43] чине. Окно гостиной ярко горело — и, к счастью, никаких признаков штор не имелось и в помине. Так что внутренность большой комнаты, обставленной как дурная пародия на охотничью хижину — со множеством оленьих рогов и прочими подобными атрибутами — просматривалась великолепно. Внутри за большим круглым столом расположились двое. Один был низенький, толстенький и лысоватый, одетый в добротный английский костюм. Другой — среднего роста альбинос с невыразительными лицом.

— Кто второй? — бросил Еляков через плечо.

— Один из работников нашей конторы, Станислав Клаха. Мы на него давно косо смотрели. Понабрали в органы безопасности всякой сволочи… — доложил сквозь зубы по-русски могучий дядька. Ему явно было стыдно за провинциальный уровень своей спецслужбы. Он-то не знал, что когда после революции создавалось наше ЧК — так оттуда разнообразную мразь вообще можно было сачком вылавливать. Сколько лет пришлось наводить порядок и скольких отстрелить…

Наблюдаемая парочка в комнате явно вела между собой весьма эмоциональный диалог.

— Интересно, о чем у них такая бурная дискуссия? — пробормотал Еляков.

— Разрешите, я попробую подобраться под окна! — загорелся Мельников.

Капитан хотел уже на него цыкнуть за излишнюю самодеятельность, но не успел. Подал голос могучий поляк:

— Это лишнее. Разрешите бинокль, товарищ капитан. Меня учили читать по губам по системе глухонемых.

Да, это был не просто серьезный, а очень серьезный товарищ. Понятно, что в польских «органах» он чувствовал себя как профессор среди первокурсников.

Капитан протянул поляку бинокль и достал свой, артиллерийский. Мощность у него была поменьше, нежели у морского монстра, — но достаточная, чтобы видеть происходящее во всех подробностях. Теперь Еляков наблюдал нечто вроде кино с синхронным переводом.

Собеседники говорили с большим воодушевлением. Ковалевский явно нервничал. Он тряс своей плешивой головой, постоянно сучил руками, часто закуривал, затягивался пару раз — и тут же судорожно комкал сигареты в пепельнице. Его собеседник сидел, напряженно навалившись грудью на столешницу. В процессе разговора он несколько раз обвиняюще тыкал пальцем чуть ли не лицо собеседнику. Могучий поляк комментировал ровным бесстрастным голосом.

— Послушайте, Ковалевский! Нам всем уже до смерти надоели ваши авантюры! В которые к тому же вы упорно не желаете никого посвящать. Вы используете наших людей и наши структуры для собственных целей. Тратите силы на непонятные игры с немцами!

— Позвольте вам заметить, что эти структуры — настолько же мои, насколько и ваши. Все эти ваши руководители лишь давали нам ценные указания из Лондона! А структуры здесь создавал я! И то, что немцы делали вид, что их не замечают — тоже моя заслуга! Да к тому же бросьте вы эти сопли! Сейчас наша главная задача — борьба против Советов. И если наши цели в данный момент совпадают с немцами — отлично. Это ведь альфа и омега политики! К тому же игра немцев проиграна навсегда. Это ясно и ребенку. Так почему бы нам не использовать их структуры? Они заинтересованы в дестабилизации обстановки в Восточной Пруссии. Мы — тоже. Пускай коммунисты ломают на этом зубы.

— Не пытайтесь меня обмануть, Ковалевский! Не пытайтесь разводить тут демагогию! Я насквозь вижу вашу так называемую политику. Вы преследуете исключительно собственные интересы. Не думайте, что я такой идиот. Вам нужны материалы института «Норд». Видите, я тоже кое-что знаю. Вот и все, что вам нужно. А заполучив их, вы побежите к вашим английским друзьям — предлагать эти материалы в обмен на крупную сумму и британский паспорт. И плевать вам станет на нашу борьбу и на Польшу. К тому же, знаете, — я совсем не удивлюсь, если узнаю, что такие же предложения вы делали и Советам!

— За кого вы меня принимаете! — Ковалевский аж вскочил, уронив тяжелый стул.

— Я вас принимаю за человека, у которого нет даже намека на какие-либо принципы. Вы заботитесь только о собственном благополучии. А остальное вас не волнует. Конечно, к русским вы не побежите. Хотя бы потому, что вы им не доверяете. Опасаетесь, что они вытрясут из вас все сведения, а вас отправят рубить лес в Сибири. Но — повторяю — мне надоела ваша игра втемную. Вы знаете куда больше, чем говорите. И теперь — не сходя с этого места, вы мне передадите эту информацию. У вас нет выбора. Своей бездарной работой вы провалили все, что только могли. Красные сядут вам на хвост завтра-послезавтра. И не думайте, что вам удаться укрыться в британской миссии. Так что, повторяю, выбор у вас очень невелик…

Тут Ковалевский повернулся спиной и бросился в угол. Клаха ринулся за ним. Вскоре они скрылись из виду, оказавшись в мертвой зоне для наблюдения.

— Черт, самого интересного нам услышать не доведется, — выругался Еляков. — Что-то мне все это не нравится. Мельников! Вон видишь, возле входа живая изгородь? Давай туда!

Сергей скатился по лестнице, выскочил из домика и вышел на оперативный простор. Еляков продолжал наблюдение.

Как оказалось, предчувствие его не обмануло. Мельников еще не успел достичь указанной точки, как вдруг капитан снова увидел Ковалевского. Он отлетел откуда-то из-за угла и повалился на пол одновременно с тихим, смягченным толстыми стенами выстрелом «ТТ». Из мансарды было видно, как Мельников кинулся прямо ко входной двери.

Наблюдатель-поляк тоже не мешкал. Стекол в мансарде не было — так что ничего не помешало ему сигануть прямо в окно. Он грузно приземлился на газон под окнами — и ринулся в обход дома. Между тем Сергей в прыжке выбил дверь и ввалился внутрь. Поляк скрылся за углом — и оттуда послышались очереди автомата. Откуда мерно затявкал немецкий ручной пулемет…

Из кустов по направлению к дому пошли «трассеры». Это явно бил Копелян, который был неравнодушен к огненным штрихам, которые рисовали в ночи трассирующие пули — и при любой возможности заряжал свой автомат патронами этого типа.

Еляков скатился по лестнице и ринулся огибать дом с другой стороны, отметив, что пулемет уже смолк.

Между тем Мельников, вломившись, как слон в посудную лавку, в дом, увидел маленькую комнатку, нечто вроде прихожей, в которой на него ринулись двое мужиков с комплекцией цирковых борцов. Разворачивать автомат было уже поздно. Сергей успел лишь нанести одному удар прикладом в челюсть, другому врезал сапогом между ног. Второй удар был удачным — бугай скрючился и повалился на пол. А вот с первым вышло хуже. После удара автоматом послышался омерзительный хряск, свидетельствовавший, что жевательный аппарат этого типа превратился в крошево. Но тот все равно успел нанести удар. Мельников уклонился, можно сказать, наполовину. Потому то хоть вкось — но мах мощного кулака его все же настиг. Этого хватило, чтобы Сергея швырнуло к стенке, к которой он приложился всем скелетом. В глазах на мгновение потемнело, автомат выпал из рук… А бугай ринулся на него. К счастью, быстротой эта гора мышц не обладала. А может, амбал полагал, что спешить ему особо некуда — все равно добьет. Эта медлительность противника спасла Сергея. В последний миг ему отчаянным рывком удалось уйти из-под удара — и нанести нападавшему прямой в уже разбитую челюсть. Свалить эдакого кабана такой удар не смог бы. Но кулак врезался в уже раскрошенную кость. Боль от этого должна быть настолько адской, что ослепит и парализует хотя бы на мгновение. Так оно и вышло. Послышался дикий рык — и на мгновенье бугай застыл. Но все-таки в итоге по большому счету Сергея спасла фронтовая привычка — ринувшись в бой, он еще на улице машинально расстегивал кобуру. Так что секундного замешательства противника ему было достаточно, чтобы выхватить пистолет и выпустить половину обоймы в лоб бугаю. Не дожидаясь, пока тот завалится, Мельников хотел броситься внутрь дома, но получилось это несколько замедленно — потому что после удара об стенку ноги как-то не очень хорошо слушались — Сергей был вынужден прислониться к стенке, чтобы несколько прийти в себя.

…Тем временем Еляков, обежав дом, почти в упор столкнулся с выскочившим из окна человеком. Тот махнул ножом, но капитан, уклонившись, ударил сапогом под колено. Незнакомец сделал шаг, завыл от боли и повалился на траву. И тут в спину беглеца ударил автомат. Очередь толкнула врага вперед. Он упал, а на его спине стало расплываться кровавое пятно.

— Это я, товарищ капитан, — донесся откуда-то из зарослей крик Копеляна.

— Мать твою, да что ж ты стрелял! — бросил в сердцах Еляков.

— Да кто ж его знал, товарищ капитан, — виновато сказал армянин, вылезая на открытую местность. — Вы ведь нам никаких приказов не отдавали.

— Да ладно, — Еляков наклонился над телом. Точнее, это было еще не тело. Клаха был жив. Было слышно хриплое дыхание, после каждого вздоха на кителе проступали красные пузыри.

— Бегом за медициной! Найди их, где хочешь, но этот ублюдок сейчас подохнуть не должен!

Оганес умчался куда-то вдаль.

12 июля, Варшава

Результат операции был не то чтобы очень. Ковалевский был мертвее некуда. В кухне был обнаружен еще один мертвый деятель с пулеметом, которого успокоил здоровый поляк. Оставшийся в живых амбал оказался и в самом деле цирковым борцом, а по сути — грудой мяса. Ковалевский использовал этих типов то ли как привратников, то ли как охранников.

С Клахой вышло получше. Он получил две пули навылет в легкие, а удар Елякова раздробил ему колено. Хотя бы можно было рассчитывать, что он никуда не убежит.

— Товарищ капитан, — предложил Мельников, — давайте, пока вы будете возиться с этим, я попробую проверить одну идею, она у меня возникла, когда мы сюда ехали. Хочу я снова съездить к тому поляку, который нарезал из Черного леса. Я в жизни много слышал про побеги из подобных мест. Общался со многими, кто оттуда бежал. Всерьез общался. К нам приходили люди, бежавшие из лагерей военнопленных. Мы их очень серьезно проверяли. Так вот — что-то в той истории выглядит странно. Сдается мне — мы упустили нечто существенное…

— Я не против. Если есть версия — езжай и отрабатывай, — согласился капитан.

Было еще раннее утро, но учреждение уже функционировало на полную катушку. Интересно, почему всегда так случается? Разные так канцелярии первыми драпают при приближении врага и первыми же заводятся на освобожденной территории? Мельников умирать будет — не забудет, как вприпрыжку, бросая все, что можно и что нельзя, бежали из Минска на восток разные государственные и партийные люди. Только пятки сверкали. Наверное, и польские чиновники в тридцать девятом побили все рекорды по бегу из Варшавы. Если уж правительство сбежало, бросив свою армию на произвол судьбы, — какие могли быть претензии к более мелким деятелям? А сейчас вон — город лежит в руинах, но зато здесь вовсю кипит жизнь.

…Теперь Сергей уже знал, что контора, куда он направлялся, — очень серьезное место. Тут распределялась помощь, поступающая в столицу Польши из Советского Союза. Как всегда бывает, желающих ее получить было куда больше, чем самой помощи.

Так или иначе, в коридорах и даже на улице толпились многочисленные паны и пани. Как по опыту догадывался Мельников, каждый из них наверняка имел историю про то, как он самоотверженно боролся с оккупантами. Это ему тоже довелось повидать на родной стороне. Если бы все, кто после прихода наших войск записывал себя в помощники партизан, хоть что-то делали в реальности — немцы вылетели бы из Белоруссии как пробка из бутылки… Как-то, когда он уже наступал по Белоруссии в составе 3-го Белорусского фронта, на него и его разведчиков вышла группа партизан. Все бы хорошо, но Сергею, опытному в этих делах, что-то в облике народных мстителей показалось не соответствовало их виду и рассказам. Рожи какие-то были не те… О своих сомнениях Зверобой доложил куда надо. И ведь не ошибся. Как оказалось, один тип, работавший на немцев старостой в соседнем районе, при приближении наших собрал из своих полицаев и их дружков «партизанский отряд» и двинул в лес. И ладно бы он просто отсиживался в чаще и ждал подхода Красной Армии. Так ведь нет! Он еще принялся грабить других немецких приспешников, полагая, что это дело прибыльное и безопасное. Возможно, многие из местных героев тоже примерно так же боролись с нацизмом.

…В дверь пана Пинского, как и в прошлый раз, змеилась мощная очередь — и Мельникову пришлось изрядно попотеть, прежде чем он пробился к двери. Оттеснив какую-то пани в шляпке, которая — как и сама пани — несла на себе грустные следы глубокой старости, — Мельников вошел в кабинет. Все повторялось. Пан Пинский вновь испытал при виде человека в советской форме огромное облегчение — появился повод хоть на время отвязаться от назойливых просителей. Он тут же всех выпроводил из кабинета и обратился к Мельникову со всевозможным радушием:

— Добрый день, пан лейтенант!

— Пан Пинский, я хочу продолжить наш разговор. Дело в том, что начались очень серьезные события, связанные с тем местом, откуда вы бежали. Поэтому мне необходимо узнать подробности вашего побега. Насколько я помню, бежало вас четверо. И вы разделились. Почему?

— Стас, поляк, который окончательно склонил меня к побегу, настаивал на том, что двумя малыми группами уходить легче. Мы ведь находились на немецкой территории — поэтому рассчитывать на помощь населения не могли. Не скажу, чтобы у нас в Польше все привечали беглых. Тоже были разные люди. Но большинство людей если активно не помогали, так хоть не выдавали. А в Германии… Сами понимаете. Приходилось бояться абсолютно всех… К тому же Стас полагал, что дальше нам не по пути. Видите ли, он был ярый националист. А мы ведь бежали с двумя русскими. Так вот, Стас говорил: я всегда ненавидел и буду ненавидеть москалей и общаться с ними не желаю, для меня что немцы, что русские — все одно. А потому вы в одну сторону идите, а я пойду в другую.

— Что-то я не понимаю. Ненавидел русских — ладно. Не хотел с ними дальше идти — понятно. Но почему тогда он не взял вас? Насколько я понимаю, коммунистом вы не были.

— Вы знаете, я вот тоже часто задумываюсь над этим вопросом. Получилось так, что вскоре после побега мы поссорились. Насмерть. И чем дальше, тем больше мне кажется, что в нашем побеге многое нечисто. Этот Стас — он был шофером, возил кого-то из людей, подчиненных Йорку. Эдакий мелкий прихлебатель. Холуй. Я еще только раскачивался, все никак не мог решиться на побег, а он подошел ко мне и предложил уйти вместе. Поначалу я принял его за провокатора. Но — потом, знаете ли, поверил. Если бы он организовывал массовый побег, или, допустим, пытался выйти на какие-нибудь структуры Сопротивления — тогда это походило бы на предательство. Но суетиться так ради четырех человек… Немцы при желании могли бы нас просто расстрелять без всякого повода. К тому же он не мог не понимать — я тоже был вроде как привилегированный. Если группа сопротивления и была у нас на объекте — эти люди в любом случае мне не доверяли. Но потом я поразмышлял — и мне показалось: как раз то, что Стас холуй, в данном случае говорит за него. Ведь почему человек идет в холуи к врагу? По той же причине, что я стал работать на немцев по специальности. Слаб человек. Все хотят устроиться получше. Жить поспокойнее, кушать посытнее… Вот я и подумал: а если он что-то знает или догадывается? Про то, про что мне сказал Йорк? Что в скором времени придется за все расплачиваться жизнью? А значит, как мне показалось: этот парень решил, что пора удирать, пока есть возможность. Да, еще одна интересная деталь: путь побега указал он. Мы залезли в ящик под пустым вагоном, который отправляли с объекта. Обычно солдаты осматривают такие места, но Стас предложил рискнуть. Нам повезло — вагоны не проверяли… В общем, мы выбрались из запретной зоны и разделились. Этот Стас в результате пошел один. Да! Теперь-то я понимаю, что он специально спровоцировал конфликт по какому-то пустячному поводу, который привел к разрыву. Да-да… Он намеренно стал обижать русских, а когда я попытался потушить ссору, обрушился и на меня. В итоге он сказал: «Наши пути расходятся, мне туда, вам — туда». Мы пошли втроем, куда он показал. Стас уверял, что видел карту, — и показал нам дорогу. Да только он ее, как оказалось, знал плохо. Мы влезли в трясину — а на берегу оказался немецкий блок-пост. Хорошее немцам вышло развлечение. Они упражнялись в стрельбе по нам из пулемета. Загоняли нас в трясину. И загнали. Русские там и остались. Одного убили, другой на глазах немцев утонул в болоте. Я выбрался только чудом.

— А немцы видели, что вы ушли?

— Я думаю, они были уверены в обратном. Дело было так: я нырнул в очередной бочажок — и с трудом выбрался за кусты. А болото как раз в этот момент рыгнуло. Знаете, как это бывает — на поверхности появляется такой водяной пузырь. И немцы прекратили стрелять. Должно быть, они решили, что я тоже утонул.

— Что ж, можно сказать, ваш католический Бог вас спас. Потому что, как мне представляется, вы должны быть покойником при всех вариантах. Похоже, он просто вами прикрывался. И на болото послал именно с этой целью. Все утонули. Искать больше никого не станут.

— Вот сволочь, — покачал головой пан Пинский. — И как таких гадов земля носит?…

Мельников был вполне удовлетворен. Теперь все складывалось. Йорк, видимо, решил попробовать сыграть в какую-то свою собственную игру. Оно понятно. Крысы в конце войны побежали с корабля. Тем более что нацистом-то он и не был. Хотя, конечно, рискованный путь — делать что-то через беглого заключенного. Но, возможно, выхода у него другого не было. Может, его немецкие особисты в чем-то подозревали?

Клаха находился в советском военном госпитале, который располагался на территории нашей военной части. Елякову странно было видеть военное медицинское учреждение, не переполненное ранеными, как это было все годы войны, — а полупустым. Здесь не царила вечная суета и нервозность, не метались санитары с носилками, не перекуривали торопливо хирурги с окровавленными руками, не выносили в ведрах заскорузлые от крови бинты, не стонали раненые… В этом заведении с красным крестом по большей части лежали даже и не раненые, а разнообразные больные. В том числе страдающие такими хворями, которые три месяца назад и болезнями-то не считались. На фронте и в голову бы никому не пришло подавать рапорт о болезни, если ты заболел, к примеру, ангиной. Да и не болели почему-то — несмотря на то что спали на снегу, да и вообще — бытовые условия были не самые лучшие. А теперь вот — все пошло по-другому. Мирная жизнь, в общем. Хотя пара палат и была занята саперами, пострадавшими при разминировании Варшавы.

Весь персонал госпиталя состоял из советских медиков — а потому можно было не опасаться, что здесь имеются люди из польского националистического подполья, которые заодно с арестованным. Или пленным?

Клаха находился в самом дальнем углу коридора, возле дверей палаты стоял часовой с автоматом — молодой солдатик, явно из последнего призыва, так и не успевший понюхать пороху. Он просто изнемогал от чувства ответственности — и свирепо смотрел даже на мельтешащих в другом конце коридора санитарок.

В коридоре Елякова, Мысловского и Мельникова поджидал хирург, вчера оперировал раненого.

— Доктор, как он?

— А что с ним случится? — махнул рукой человек в белом халате, которого невозможно было удивить никакими огнестрельными ранами. — Я и не таких вытаскивал. Две пули в грудь навылет, колено сломано… В общем, ничего примечательного, жить будет. Правда, скорее всего, стометровку бегать ему уже не придется. Хромать будет.

— Он в сознании? Может говорить?

— А куда он денется? Все не навоевался, сволочь… — зло бросил доктор. До войны он являлся детским врачом — и люди, которые не могли никак остановиться и продолжали воевать, были ему отвратительны.

Клаха был один в довольно просторной палате, в которой было мало специфически больничного — госпиталь располагался в бывшей школе. Раненый лежал на обыкновенной складной койке, его грудь покрывал толстый слой бинтов, на правую ногу была положена шина. Он безразлично глядел в потолок. Услышав шум отворяемой двери и глянув на вошедших, он слабо и вымученно улыбнулся.

— Добрый день, паны, я все ждал, когда вы придете по мою душу.

— Если ждали, это хорошо. Тогда, наверное, не будете играть в молчанку.

— А какой смысл? Раз проиграл — так уж проиграл.

— Тогда начнем… — заговорил Мысловский. — Итак, вы надхорунжий народной милиции Янош Клаха. Член «Армии Крайовой», участник Варшавского восстания. В ОРМО попали по настоянию людей из Национальной партии. И, насколько я понимаю, теперь работающий на нелегальные структуры этого же пана. Демократии вам, значит, мало…

— Бросьте вы о демократии, мы же серьезные люди. Мы ж не на митинге. У вас свои цели, у нас — свои. Ваш главный аргумент — это русские танки и вооруженные русским же оружием люди из Войска Польского. Мы надеемся найти достойный ответ, чтобы свести эти ваши веские аргументы к нулю или хотя бы максимально ослабить… Например, с помощью англичан. Политика. Каждый играет теми картами, которые есть у него на руках. Но, я думаю, вы пришли не дискутировать о политике. А я не собираюсь играть в героя-партизана. И раз проиграл — готов отвечать на ваши вопросы.

— Прежде всего, нас интересует: почему вы убили Ковалевского?

— Потому что он стал чересчур опасен. Он должен был кончить тем, чем и кончил: к нему в гости приедут люди из НКВД. Он так и не понял разницы между польскими соответствующими службами и русскими. Думал — с русскими можно играть в те же игры, что и с соотечественниками. Вот и доигрался. А если конкретно — во время последний встречи у нас вышла ссора. Он стал мне угрожать. Видите ли… В наших структурах нет единства. В этом и есть главная беда демократии. Они и во время немецкой оккупации, находясь в подполье, бесконечно дискутировали. Вот так и мы с ним… Слово за слово… И закончилось все стрельбой. Но если правду сказать, я вас тоже недооценил. Думал, день-два у нас все-таки есть. А за ошибки в нашем деле приходится платить очень дорого.

— Ковалевский, что это был за человек?

— Темный. Во время немецкой оккупации он занимал довольно высокий пост в германском отделе, занимавшемся трудовыми ресурсами. Он утверждал потом, что это было прикрытие. Так или нет — никто не знает. Все, на кого он ссылался, попались в лапы гестапо. С нашими он стал сотрудничать в сорок третьем, уже после Сталинграда. Он и в самом деле спасал молодых людей от угона в Германию. Вернее — обеспечивал им работу на подконтрольных ему предприятиях. По моему мнению, прежде всего он думал о личной выгоде. И только о ней. Я — ваш убежденный противник, и скрывать этого не собираюсь. А Ковалевский — он мне, кажется, просто жулик.

— Но все-таки, в чем причина такого резкого обострения ваших взаимоотношений?

— Я понял, что его игры приведут к провалу всех.

— Что это за игры?

— Тут я могу только догадываться. Насколько я понимаю, во время войны Ковалевский или кто-то из его людей связался с немцами. Или, точнее, они с ним связались. Речь шла о так называемом Черном лесе. И когда все покатилось с востока на запад, кто-то из тамошнего начальства, из этого самого леса, хотел через Ковалевского выйти на англичан. Тут, повторюсь, я опять могу лишь догадываться. Но складывается впечатление: Ковалевский хотел продать британцам некий секрет. Который и сам не знал. То есть, он торговал воздухом, а тем временем искал дорогу к этому секрету. В общем, обманывал всех. Для своих личных целей он использовал структуры нашей организации. И в результате вывел на нее вас… Молодым людям он кружил голову мыслью о предстоящем вооруженном выступлении против русских и коммунистов. Щеголял своим участием в Варшавском восстании. Хотя на самом-то деле он ушел из города пятого или шестого августа — когда стало ясно, что с ходу нам овладеть городом не удалось… И он прав. Потому, даже если русские все же подошли, — что мы им могли предъявить? Да и наплевали бы они на все эти «правительства». Сила всегда права. А сейчас… Кто всерьез может рассчитывать на успех восстания, пока Польша набита русскими войсками? Мы все это терпели, но когда увидели, что он пошел в разнос…

Еляков подумал про себя: да и Варшавское восстание-то было глупейшей, отвратительно организованной авантюрой — последней отчаянной попыткой АК утвердить свое влияние в Польше. Эти паны отлично понимали: когда в страну войдут советские танки, возразить им будет нечего. И к тому же это восстание попахивало немецкой провокацией. Впрочем, мало кто точно знал — как там было. Живых его участников осталось немного.

— А вы хотите победить мирным демократическим путем? На выборах? — с иронией спросил Мысловский.

— Мы рассчитываем, что Запад нас не оставит. Что англичане и американцы вынудят русских оставить Польшу в покое.

— Я могу вам только посочувствовать, — с усмешкой вставил Еляков. — Запад уже не раз предавал Польшу — а вы все верите в его благородство.

— Причем тут благородство? Я ни в чье благородство не верю. Я верю в политические реалии, — усмехнулся Клаха.

— Но, в конце концов, нас рассудит история. Пан надхорунжий, спросите его: что он может еще сказать о Ковалевском?

— Я могу дать вам важные сведения, если вы гарантируете мне жизнь, — ответил поляк, не задумываясь.

Елякову приходилось довольно много сталкивался с лидерами польских националистов. И в сороковом, и в сорок четвертом. Как он успел заметить, этих паны говорили много громких слов о Родине и о долге перед ней. Но это было слова для других. А среди них мало встречалось беззаветных героев. Как только опасность нависала над их шкурой, они тут же сдавали всех.

Капитан повернулся к Мысловскому:

— Мы можем дать ему такое обещание?

Поляк изобразил на лице работу мысли. Это, конечно же, была игра. А вот Клаха, кажется, не хитрил. Он явно не был фанатиком идеи — и теперь отлично понимал: если бы он угодил в лапы своих собственных органов безопасности, у него, может быть, имелся бы шанс отвертеться. Тут была опять же политика, многопартийное Временное правительство — а потому имелись и разные возможности выкрутиться. Но про железные объятья НКВД были наслышаны все.

Наконец Мысловский прервал молчание:

— Пан капитан, мы со своей стороны можем дать такие гарантии. Если же вы…

— Мы тоже можем — но только в том случае, если пан Клаха не сражался с оружием в руках против Красной Армии.

— Я не сражался с оружием руках. Но каковы ваши гарантии?

— Придется поверить нам на слово.

— Хорошо, — со вздохом ответил Клаха. — Придется вам поверить. Другого выхода у меня ведь все равно нет… Так вот, в восьмидесяти километрах на северо-восток есть то ли маленький городок, то ли большой поселок. Он расположен в очень глухом и очень своеобразном месте. С одной стороны недалеко граница с Восточной Пруссией, с другой — с СССР. Туда и немцы не заходили со времени начала войны с Советами. А с тех пор были лишь польские полицейские формирования. Так вот — в этом месте — база Ковалевского и его людей.

Еляков вспомнил карту. Так-так. Опять подуло холодным ветром со стороны озера Спирдинг-зее.

— Чем занимаются эти формирования?

— Я не знаю. Они никому не подчиняются, кроме Ковалевского. Но это не мальчишки, которые бегают по городу с выпученными глазами и кричат о свободной Польше. Но, по нашим сведениям, — это хорошо вооруженные боевики. Ковалевский отказывался поставить эти структуры под наш контроль…

— Почему?

— Он хотел сохранить свое исключительное положение. У нас на севере людей почти нет. А у него — есть. К тому же там маячат какие-то немецкие группы — судя по всему, это очень хорошо подготовленные профессионалы.

— Кто они такие?

— Это никто не знает. Знал Ковалевский — но его вы уже спросить не сможете, — сказал Клаха с некоторым ехидством.

— И последнее. Что такое институт «Норд»?

— А-а, вы и об этом знаете. Но я знаю очень немного. Это была немецкая исследовательская группа при одном из небольших концлагерей в Польше. Они занимались экспериментами над людьми. Потом попытались эвакуироваться в Кенигсберг. Но по какой-то причине не успели. Как я догадываюсь, результаты их работы оказались в этом проклятом Черном лесу. Я полагаю, за ними и охотился Ковалевский…

— Товарищи, я думаю, вы узнали что хотели? — спросил Мысловский. — А у меня к нему еще достаточно вопросов, связанных с его деятельностью в нашей структуре…

— Как вы думаете, товарищ капитан, ему можно верить? — спросил Мельников, когда капитан сообщил ему о результатах допроса.

— А почему нет? Война закончилась, началась политика. А в политике под танки с громкими лозунгами не кидаются. К тому же… Насколько я знаю, когда Мысловский стал беседовать с ним об интересующих его вещах, не связанных с нашим делом, — Клаха стал куда менее красноречивым. По сути дела, он сдал нам конкурентов. В этой польской каше все обстоит очень непросто. Не так — или с нами, или с ними. Тут много всяких тонкостей.

— А на что все-таки рассчитывают все эти подпольщики? Что они могут. Неужели рассчитывают, что одолеют Войско Польское, регулярные части? За которыми еще и вся огромная наша страна, которая их поддержит…

— Они рассчитывают на то, что мы после победы передеремся с союзниками. Или, по крайней мере, перессоримся. Знаешь, у польских националистов в мозгах есть какой-то вывих. Им почему-то кажется, что вся Европа думает только лишь об их интересах. Тридцать девятый год их ничему не научил. Это у них вечное. Ты расспроси Копеляна — как они бегали вокруг Наполеона. Тоже почему-то думали: французский император возвратит им независимость. Наполеон очень смеялся. И в итоге поляки таскали Бонапарту каштаны из огня… Сражались с испанскими партизанами. Так и теперь. У нас, конечно, есть — и будет еще больше — противоречий с союзниками. Но уж о Польше мы с ними как-нибудь договоримся.

Сергей в ответ рассказал о беседе с паном Пинским. И выдал свое заключение:

— Товарищ капитан, ведь что получается? Складывается такое впечатление, что Йорк специально спровоцировал, если не сказать — организовал, побег. Послал своего человека, а для отвода глаз двинул с ним еще троих. И ведь, обратите внимание — этот Стас послал товарищей на верную смерть в трясину. В которой потом тела не найти….

— Вообще-то, все сходится. Йорк не был нацистом. Он пошел на сотрудничество с гитлеровцами потому, что ему нравилось много строить. А потом сообразил, что дело пахнет керосином и скоро придется за все отвечать. И что главное — узнал нечто, что можно выгодно продать английской разведке. Попытался завязать контакты. Дай-ка карту… Тебе не кажется, что этот порученец Йорк ушел именно в сторону той самой базы, о которой говорил Клаха?

— Но почему тогда они пытаются что-то вытянуть из Пинского, который предназначался на роль жертвы?

— Тут может быть много вариантов. Посланец по каким-то причинам сказал не все. Или не так. Возможно, Пинский знает гораздо больше, чем говорит. Во всяком случае, надавить напрямую они на него не решаются. А мы… Мы попытаемся поглядеть: что это там за деревенька? Мельников, я уже понял, что ты отлично владеешь польским. А за поляка ты смог бы себя выдать?

— Если не приглядываться, то вполне. Тем более, как я понял, в тех краях говорят на специфическом диалекте. Так что, думаю, сойдет.

— Так вот, как ты насчет того, чтобы тряхнуть стариной и отправиться в разведку? А то если мы нагрянем с большой облавой, то в лучшем случае получим перестрелку и десяток трупов; а в худшем — пустые дома и следы, уходящие в лес.

— Я готов, товарищ капитан! Забавно все же получается — в тыл врага в собственном тылу!

Глава 9. НЕ ВЕЗЕТ — ТАК НЕ ВЕЗЕТ

13 июля, Липно

— Так где этот лагерь?

— Погодите, сейчас проедем городок, пересечем железную дорогу, там и будет…

«Виллис», в котором находились Еляков, Копелян и Мысловский, ехал по небольшому городку Липно, примерно в 100 километрах на северо-запад от Варшавы. Тут-то как раз и расположился тот небольшой лагерь, о котором упоминал Клаха в связи с институтом «Норд». Еляков считался хорошим оперативником. А хороший чекист — это тот, кто отрабатывает все возможные источники информации. Тем более что, пока Мельников ушел на разведку, делать им было особо нечего. Вот они и решили прокатиться до этого лагеря — вдруг кое-что удастся узнать?

Впрочем, «прокатиться» не получилось. Тут в феврале шло наше наступление. Правда, не самый главный, а вспомогательный удар — но дорогам этого хватило. Конечно, их кое-как подлатали тыловики, но это была, понятное дело, совсем не автострада. Ну а что касается окружающих пейзажей… Особых следов особо свирепых разрушений заметно не было, но разрушенных домов и сгоревших деревень — сколько угодно. А по канавам вдоль дороги виднелись следы отступления немцев. А они, эти следы, всегда одинаковы, какая бы армия не отступала. Сгоревшая и взорванная бронетехника, разбитые автомобили и пушки… Разумеется, все, что было можно отремонтировать, — уже давно вытащили и отремонтировали. Не наши — так поляки. Так что вдоль дороги лежал металлолом, до которого пока что ни у кого руки не доходили.

В Липно в «виллис» сел поручик, начальник местного отдела ОРМО, который теперь и показывал дорогу.

…Машина миновала изрядно разрушенный город, перебралась через железную дорогу возле станции, от которой остался один обгорелый каркас. Судя по всему, наши бомбардировщики изрядно тут порезвились. Дальше машина пошла вдоль железнодорожной ветки, отходящей от главной магистрали. Потом дорога взобралась на небольшой холм.

— А вот и лагерь! — показал рукой вниз местный поручик Дубицкий.

Еляков, которому в жизни пришлось много повидать лагерей не только немецких, но и наших, сразу оценил: лагерь был и в самом деле небольшой. Примерно полтора десятка бараков, выстроенных, как это положено у немцев, аккуратными рядами. Вышек уже не было, равно как и колючей проволоки. Но… Лагерь был обитаем! Недалеко от распахнутых ворот, странно смотревшихся при отсутствующем заборе, дымили две немецкие полевые кухни, а около них суетились повара. Да и между ними виднелись люди.

— А… Это кто? — растерянно спросил Копелян.

Мысловский, не менее удивленный, задал этот вопрос своему местному коллеге.

— Заключенные, — совершенно спокойно ответил Дубицкий.

— Какие?…

— Разумеется, бывшие заключенные. Те, которые тут сидели при немцах. Дело-то ведь в чем? Когда их освободили, то большинство, понятно, ушли. Но кое-кто — да и не так мало — остались. Мало того! Некоторые ушли, а потом вернулись. Я так понимаю — потому что идти им просто некуда. Есть тут люди с Украины и Белоруссии, есть из Вильнюса. Это теперь другие страны. А некоторые даже из Варшавы. А что? Все разрушено, все родные погибли. А тут вроде знакомые люди. Да и завод, на котором они работали, немцы не успели толком разрушить. Так что работа у нас есть. Восстановить то, что немцы раскурочили, а там посмотрим. К тому же есть еще одно обстоятельство. В воздухе слухи носятся. Про Восточную Пруссию. Люди надеются перебраться на новые земли. Логика проста — у кого ничего нет, тот первый и получит право туда ехать.

Еляков рассмеялся.

— Нет, мы, славяне, все одинаковы! Секрет называется. А его скоро все вороны знать будут.

— А кто тут сидел? Евреи? — спросил Копелян.

— Евреев тут было немного. В основном наши пленные. Те, кого еще в тридцать девятом немцы взяли. Имелись еще разные люди, которых немцы считали опасным оставлять на свободе. Но это ведь не лагерь уничтожения. Люди работали на военном заводе. Конечно, это не курорт, но и не Аушвиц.

— Пан поручик, а с кем тут можно поговорить? Есть сведения, куда делись люди из лагерной охраны? Или кто еще может нам дать сведения?

— Про охрану сведения точные, — усмехнулся Дубицкий. — Русские танки вышли в Липно совершенно неожиданно. Охрана сбежать не успела… Сами понимаете.

— Да уж, это мы знаем. Выстроили наши солдаты охранников вдоль стеночки — и из пулемета… — отозвался Еляков. — Обычное дело. Вот на ТАКИЕ вещи начальство глаза всегда закрывало. Тем более… А кто лагерь охранял?

— Эсэсы. «Тотенкомпф»[44]. А поговорить можно с Владиславом. Он тут сидел аж с тридцать девятого. У них было нечто вроде подпольной организации. Этот человек ее возглавлял. А теперь он вроде как местный староста.

«Виллис» миновал ворота и остановился на бывшем лагерном плацу. Никто из находившихся вокруг особого внимания на приехавших не обратил. Приехали и приехали. Кому какое дело?

— Сейчас поищем Владислава… — начал Дубицкий. — А! Вот он идет к нам. Все-таки местный начальник…

К машине двигался высокий, очень худой человек. Трудно было сказать, сколько ему лет. Голова почти полностью седая, по лицу тоже не поймешь… Может, тридцать, а может, и пятьдесят. Обычное дело для бывших заключенных, несколько лет живших практически впроголодь — в не самых гуманных условиях. Но двигался он уверенно.

— Добрый день, пан Дубицкий! — сказал он, приблизившись.

— Добрый день, пан Владислав. Вот это наши товарищи, им надо с вами кое о чем побеседовать…

— Надо так надо, — пожал плечами староста. — Пойдемте в контору.

Они пересекли плац и вошли в барак размером поменьше, чем остальные. Судя по всему, тут располагалось лагерное начальство. Они вошли в одну из комнат, обставленную обычной канцелярской мебелью. Тут имелся обширный стол, несколько стульев и все такое прочее. На столе виднелись какие-то бумаги. Видимо, Владислав ответственно относился к своим руководящим обязанностям.

— Прошу вас, паны. Итак, какое у вас ко мне дело? — заговорил Мысловский.

— А дело такое. Есть у нас сведения, что вокруг вашего лагеря шла какая-то не очень понятная нацистская возня. Пан Дубицкий сказал, что вы были руководителем подполья. Может, что-нибудь вам известно по этому поводу?

Владислав помрачнел. Оно и понятно. Вспоминать лагерь — вещь не самая приятная. Но он пересилил себя.

— Ну, подполье — это громко. Мы занимались немного саботажем. Но это так… Уже в сорок пятом начали подумывать о восстании, но пока думали — русские пришли. Но вы правы — кое-что я знаю. Вы, наверное, имеет в виду того, кого мы звали Черным Доктором?

— Вот о нем можно?

— Это наш местный ужас. Да, он появлялся время от времени в лагере. То есть, постоянно он тут не обитал, а уж где — я не знаю. Это, похоже, и в самом деле был доктор. Или ученый. По крайней мере, внешность у него была интеллигентская. Время от времени он отбирал людей и их куда-то увозили. Никто не вернулся. Так что, сами понимаете, как люди смотрели на его. визиты… Но тут вот что интересно. Людей он отбирал по каким-то совершенно непонятным признакам. У меня есть достоверные сведения — он подолгу беседовал с блокфюрерами[45]. Расспрашивал о поведении, о характере. Со стукачами из заключенных тоже разговаривал. А потом являлся с солдатами в барак, показывал пальцем на того или другого… Их и забирали.

Мысловский перевел это Елякову. Что ж, все подтверждалось, но толку-то в этом? И тут капитану пришла в голову одна мысль…

— Пан надпоручик, покажите ему фотографии Барона.

Тот вытащил снимки.

— А вот этого человека вы не видели?

Староста присмотрелся.

— Видел. Несколько раз. Но это совсем другой случай. Бывал он в лагере. Но давно, в сорок втором, в сорок третьем… Всегда в штатском, но понятно, что офицер. С ним еще приезжали люди. Тоже либо в штатском, либо в немецкой форме без знаков различия. Но он был главным. Эти вроде бы все честно говорили. Они людей вербовали.

— Куда?

— Известно куда. Немцам служить. Уверяли, что не на фронт. Может, и не на фронт. Может, с партизанами воевать. А может, в шпионы, к русским в тыл. Но по-любому, это не простой вербовщик. К нам ведь приезжали и другие. И в полицию вербовали, и в другие места… Но тем явно численность была важна. Чем больше, тем лучше. А этот — он по одному отбирал… Ему не все были нужны, а только здоровые. Точнее, нас тогда всех от ветра шатало, но оно ж видно — кто, если откормить, снова будет сильным. Кое-кто из наших на его уговоры поддался…

Машина двигалась в обратном направлении. Пан Дубицкий пребывал в глубокой задумчивости. И вдруг оживился.

— Паны! Я, кажется, кое-что могу добавить. Так вот. Я много беседовал с местными жителями. И вспомнил, что в двух километрах отсюда есть поместье, принадлежавшее одному магнату. Немцы его заняли и превратили в какой-то секретный объект. Обнесли все колючей проволокой, поставили серьезную охрану. А в конце сорок четвертого немцы все это взорвали.

— Похоже на то, что это именно тот самый объект. Но все-таки… И что ж мы от этого получили, товарищ капитан? — спросил Мысловский.

— Немного, но кое-что. Получается, Барон, вербовавший людей, скорее всего, для каких-то антипартизанских отрядов, получил каким-то образом сведения о ведущихся в лагере исследованиях. Или даже был с ними связан. Но это неважно. Допустим, он знает, что материалы этих исследований находятся в Черном лесу, и представляют определенную ценность. Он хочет их добыть. Но как попасть в лес, не знает. По крайней мере, нам понятна его мотивация. А это уже много.

— Товарищ капитан, а что ж может быть там такого, что он не просто за ними гоняется, но и убивает направо и налево? Да и свою жизнь не особо бережет… — недоуменно спросил Копелян.

— Если это был и в самом деле ученый, то скорее всего он проводил какие-то эксперименты над заключенными. А ведь это серьезно. Раньше-то над людьми экспериментов не ставили. Так что этот Черный Доктор вполне мог нарваться на какое-нибудь большое открытие. Такое, что его либо можно как-то использовать, либо — попросту продать тому, кто больше заплатит. Правда, с этим не стыкуется, зачем он толкает туда банды аковцев. Но с этим будем разбираться…

13 июля, 10 километров от Мышенца

От ближайшего воеводского центра они шли пешком. Они — это Мельников и Мирослав — товарищ, из тех же поляков, что и амбал, помогавший задержать Клаху. Он тоже готовился в каком-то спеццентре на территории Советского Союза — и учили его там, понятное дело, не цветочки собирать. Потом его забросили в Польшу, в какой-то отряд Гвардии Людовой, где он и воевал до подхода Красной Армии.

Плохая грунтовая дорога вилась между кое-как обработанных полей, перемежающихся сосновыми рощами. Война тут прокатилась зимой, так что крестьяне худо-бедно — но сумели отсеяться. Впрочем, мирно-идиллическим пейзаж казался только на первый взгляд. Все эти леса и перелески были перепаханы и перекорежены побывавшими тут многочисленными войсками, техникой и различными службами. Под деревья то и дело вели в колеи, в самих лесах не повернуться было от блиндажей — целых и разрушенных, а также от разных банок и прочего хлама. И самый главный признак длительного пребывания большого количества солдат — это стойкий запах экскрементов, веющий из лесов. Неподалеку немцы создали мощные линии обороны, но серьезных боев в этих местах не было. Наши прорвались в другом месте — южнее и севернее. Так что фрицы вынуждены были бросить свои сооружения без боя. Обычное дело на войне. Сперва строишь, потом отходишь, так и не сделав из окопов и блиндажей ни одного выстрела.

Дорога была пустынна. Один раз навстречу попался крестьянин с подводой, опасливо покосившийся на двоих топавших по дороге мужчин.

Мельников и Мирослав были в солдатских сапогах, шерстяных фуфайках и кепках, которые тут носят крестьяне среднего пошиба. Сергею пришлось припомнить свои артистические способности, чтобы скрыть военную выправку. Хорошо, что когда-то в школе он занимался в драмкружке. Руководитель говорил, что у него талант…

А вот Мирослава, видимо, учили на совесть. Он выглядел вполне по рабоче-крестьянски. Поглядишь — обычный мужичок из захолустья. Все это напоминало не слишком уж давние партизанские времена.

Как и задание, данное Мельникову и Мирославу, которое трудно было назвать особо конкретным. Сходить в деревню и выяснить: что же там происходит? По большому счету они перли в белый свет, совершенно не представляя, что их может ожидать. Хотя на всякий случай они имели письмо от Клахи к тамошним ребятам. Но только вот что оно стоило тут — это письмо? Вопрос тоже непростой. Уж больно заковыристыми были отношения между различными вождями оппозиции.

По дороге Мирослав просвещал Сергея о некоторых местных тонкостях. Мельников, честно говоря, не так уж много видел в жизни «польских» поляков — живущих на исторической родине. Но Сергей имел некоторое представление об их национальном характере. Мирослав продолжал его образовывать в том же духе. Причем этот парень крепко проварился в советских структурах, а потому, в отличие от большинства соотечественников, был способен говорить о своем народе с юмором.

— Ты понимаешь, мы, поляки, народ своеобразный. Гонору в нас много. Знаешь, как в старину в Польше выбирали короля? Стоило одному пьяному шляхтичу сказать, что он против, — и все! Выборы считались недействительными. Вот и доигрались до того, до чего доигрались. В тридцать девятом многие думали, что Гитлер в союзе с Польшей пойдет на СССР. Ха! Нужен был немцам такой союзник! Он накормил наше славное правительство обещаниями — и, разумеется, обманул. Вот и теперь… Набежали из Лондона всякие болтуны — и снова начинают старую песню. Игры в политику… — Мирослав сплюнул. — Кому-то наврать, кому-то польстить, кому-то что-то пообещать — и все политиканы надеются получить с этого выгоду. А мне политика, за которой русские танки, нравится больше.

Между тем быстро темнело, небо заволокло тучами, стал накрапывать дождь. До нужного пункта было еще километра полтора. Оглядевшись вокруг, Мирослав заметил стоящую в отдалении на пригорке хату.

— Слушай, давай начнем разведку с того дома. Заодно и переночуем.

Оставив Сергея возле ворот, Мирослав постучался в двери. Когда ответили, обменялся через дверь несколькими словами. Как ни странно, открыли довольно быстро. После коротких переговоров поляк пригласил Мельникова внутрь. Двор свидетельствовал о бедности. Из домашней скотины по двору бродили две или три голенастых курицы. Хата тоже была не то чтобы очень. Она совсем не походила на деревенские дома в соседней Пруссии, а вот на белорусские хаты — особенно с территории бывшей Польши — куда больше. Население состояло из бабки, деда и большого рыжего кота, который равнодушно глядел на гостей.

Но бедность была какой-то демонстративной. Обстановка прямо-таки кричала: брать у нас нечего, сами с голоду пухнем. Хм. Это тоже видали. Рядом не так давно стояли немецкие войска, а доблестные солдаты Вермахта, как известно, не стеснялись изымать у славянских недочеловеков все, что не прибито гвоздями. Да и теперь вряд ли околачивающиеся по соседству ребята из АК с большим уважением относились к чужой собственности.

Дед выглядел непростым человеком — из тех, которые себе на уме. Скорее всего, на самом-то деле он был куда зажиточней, чем это казалось на первый взгляд. Но все добро наверняка было надежно спрятано. Такое Сергей видел в Белоруссии множество раз. Когда фрицы и даже полицаи, которых обмануть куда сложнее, — видели в хатах лишь вошь на аркане — а для партизан кое-что находилось… Впрочем, иногда бывало еще веселее. Как-то партизаны нагрянули к одному старосте. Он, собирая продовольственный налог для немцев, разумеется, не забывал и себя. Поэтому у него во дворе нашли закопанные в землю бочки с соленым мясом, муку, сахар и другие продукты. Их изъяли. Но старосту не стали пускать в расход, ограничившись тем, что набили ему морду. Потому что теперь знали, куда ходить за продуктами. И ходили.

Пока Сергей здоровался с хозяевами, Мирослав достал из своего вещмешка небольшой мешочек и высыпал на стол горку крупной сероватой соли. Хозяева сразу перешли от настороженности к радушию. Так уж случается во все времена — во время войн и прочих катаклизмов у гражданского сельского населения в первую очередь возникают проблемы с солью. Впрочем, не только у гражданского населения. К сорок четвертому году партизаны контролировали в Белоруссии целые районы. А вот соли не было. Часто случалось — лопали кашу с минеральными удобрениями.

— Марыся, собирай на стол! — скрипучим голосом крикнула старуха. И тут откуда-то из-за занавески появилась еще одна обитательница избы. Это была девушка лет, наверное, двадцати. Роста она была небольшого, но очень крепенькая, ее грудь вызывающе поднималась под стираным-перестираным платьем. Волосы у девушки русые, странно сочетающиеся с глубокими карими глазами.

Она начала выставлять на стол кое-какую снедь, к которой Сергей и Мирослав прибавили консервированную американскую колбасу. Девушка откровенно улыбнулась сначала Сергею, потом и Мирославу.

Между тем дед достал бутыль какой-то мутной цветной жидкости. Это был польский вариант фруктового самогона.

— Ну, за знакомство! — поднял дед первый стаканчик. Нет, все же чувствовалось, что Польша ближе к Европе. Тут пили уже не стаканами, а чем-то вроде стопок. (В Германии под это дело шли микроскопические рюмки.)

И тут же дед поинтересовался:

— А вы откуда будете?

— Из-под Варшавы.

— И как жизнь?

— Как-как, плохо, — ответил Мирослав. — Все разрушено, заводы стоят, работать негде. Вот ходим, меняем соль на продукты. Правда, говорят, собираются Варшаву восстанавливать. Да только когда это будет… Люди кормятся, чем Бог послал. Кто-то, конечно, сумел устроиться. Но не всем же везет…

Они заранее договорились, что будут изображать эдаких мелких спекулянтов, которые шатаются по глубинке в поисках чем поживиться. Как объяснил Мирослав, поляки такое вполне понимали.

— Кто-то и при немцах умел устроиться. А власть-то чья? — поинтересовался старик.

— Кто ж его поймет? Считается — у нас теперь временное правительство. А с другой стороны — русская армия. И та польская армия, которая была с русскими.

Мирослав старался говорить как можно более округло. Потому что взгляды на происходящее у хозяев могли быть совершенно неожиданные. По дороге Мирослав просветил Мельникова по поводу заковыристости ситуации в Польше. Дело ведь не только в том, что, с одной стороны, поляки терпеть не могли немцев — не только как оккупантов, но по жизни — а с другой — к русским тоже не питали особой симпатии. Но ведь новые власти-то кроме всего прочего были коммунистами! Что нравилось далеко не всем. Так что, на послевоенный бардак накладывалось еще нечто, напоминающее Россию в 1918 году — то есть различные классовые противоречия.

— Опять москали, — загундела старуха. — Нет житья. Немцы ушли, русские пришли.

— Да лучше уж русские, чем ваши борцы за свободу! — резко сказала вдруг Марыся.

До этого девушка занималась делами несколько иного свойства, далекими от политики. Она внедрилась между Мельниковым и Мирославом и некоторое время явно колебалась в отношении дальнейших действий. Но в конце концов Сергей почувствовал, как к нему прижалось теплое плотное девичье бедро.

Все было, в общем, ясно, и реплика девушки прозвучала как доклад о международном положении на танцплощадке.

— Ты, хохлушка, молчи! — цыкнула на нее старуха.

Но девушка, судя по всему, была из тех, кого непросто заставить замолчать, раз уж она открыла рот.

— А что мне молчать, если я правду говорю. Эти борцы за свободу убили моего отца и мою мать! Отец был украинцем, да на Волыни таких смешанных пар несчитано! А мать за что убили? А за то, что с хохлом живет! Тем и спаслась, что тетка меня оттуда вытащила к родне. Да сама недолго протянула. Снасильничали ее стадом эти борцы за свободную Польшу. Сколько они так людей побили! Чем они лучше немцев? Да и с немцами эти партизаны что-то особо не воевали. Все больше по пущам отсиживались, а ночью в деревни за самогоном шастали. Пока русские танки стоят — никто хотя бы грабить не будет… — С этими словами Марыся выскочила из горницы.

— Бедовая она у нас, — покачала головой старуха. — Оно, конечно, понятно. Там, на Волыни, у нее отца и мать убили. А кто убил — поди пойми. Моя вторая дочь привела ее сюда. Сама вскоре померла. Мы думали — и Марыся помрет, но ничего. Может, оно и к лучшему. Когда немцы молодых стали угонять в Германию, ей, как дурочкой, побрезговали. Вот только как распустит язык при чужих людях…

— Не беспокойтесь, мамаша. Мы люди не болтливые. В одно ухо влетело, в другое вылетело. Правда, Стась, — обратился Мирослав к Мельникову.

— Оно, конечно. Доносить не побежим.

Выпили по второй. Тут стало видно, что дедок лелеет под сердцем какой-то заветный вопрос — но все никак не решается его задать.

Решился он после третьей.

— Вот… Вы, ребята, к столице поближе живете. А слышно что-нибудь про землю на севере?

— Какую такую землю?

— Да вот ходят слухи, что Восточную Пруссию будут делить. Немцев оттуда выгонят. Половину отдадут москалям, половину — нам.

Вот те здравствуй, жопа, Новый год, — выругался про себя Мельников. Оказывается, о сверхсекретных планах советского руководства знают в глухом закоулке Польши.

— Мы ни о чем таком не слыхали, — осторожно начал Мирослав. — Да это и вряд ли. Куда там! Вы бы видели, что в Варшаве творится. Порядок — только там, где русские. Куда уж нам какие-то там земли заселять! — Помолчав, он осторожно задал вопрос: — А кто ж такие сказки рассказывает?

— Ходят такие слухи. И эти вот, в городке, примерно о том же разговоры разговаривают.

— А «эти» — они кто?

— Кто ж их поймет? Они называют себя местной самообороной. Говорят, что подчиняются Временному правительству. Но мне почему-то кажется — никому они не подчиняются. Да и местных среди них — раз-два и обчелся. Все больше какие-то пришлые. Многие, говорят, с Волыни.

— А ведут себя как?

— В общем, ничего. Иногда проводят реквизиции — забирают скотину. Но платят — золотом. Людей не обижают.

— А что ты удивляешься? — вполголоса спросил Мирослав Сергея. — Умная лиса — и та не ворует кур в ближайшем курятнике. Что ж, завтра пойдем знакомиться с этим местным самоуправлением…

Сергей вышел на крыльцо покурить. Вокруг сгустилась уже полная темнота, в которой белело платье Марыси. Девушка сидела на ступеньках, и плечи ее тряслись от рыданий.

— Что плачешь? — спросил Мельников, усаживаясь рядом с нею.

— Да так, родителей вспомнила. У нас была такая дружная семья. И кому мешало, что они говорили на разных языках… А ведь знаешь что? — Марыся схватила Сергея за руку. — Ведь те, что звали «бить хохлов», или те, другие, кто орал, что «надо истребить всех ляхов», — они точно яйца из одного лукошка. И все какая-то пьянь и рвань.

Марыся была несколько чересчур образованной для крестьянки. Заметив это, Мельников насторожился.

Девушка это, похоже, почувствовала.

— Я хотела быть учительницей. Стала вот, как же… Туда, на Волынь, я уже никогда не смогу вернуться. Да и тут трудно увидеть людей с нормальными лицами. Такими, как у тебя… — Она взяла руку Сергея и положила себе на грудь. — Мне тут очень одиноко… — сказала она, будто бы извиняясь.

Марыся взяла Сергея за руку и повлекла в глубь двора в одну из пристроек, где оказался сеновал. Девушка торопливо стянула с себя платье и сбросила туфли. Видно было, что она очень стесняется, но решила идти до конца. Она торопливо раздела Сергея и легла рядом с ним. Тело Марыси и в самом деле было крепеньким, с вызывающе торчащими грудями. Она старательно, но неумело обнимала Мельникова.

Марыся наивно предлагала себя всю — чем старый солдат Мельников не преминул воспользоваться…

— Как хорошо… Стась, а ведь ты не поляк, — внезапно переменила она тему разговора.

— С чего ты взяла? — изумился Мельников.

— Не знаю, но видно. Но ты не опасайся, я никому не скажу.

В эту ночь Мельников усвоил один из уроков, который запомнил потом на всю жизнь. Позиция «в постели с женщиной». — одна из самых слабых позиций разведчика. Здесь горят не часто, а очень часто.

— Ты похож на тех, с востока, — продолжала Марыся. — Там и украинцы другие, и белорусы другие, чем на польской земле. До войны нам внушали, что на востоке — царство мрака, а оказалось — железные земли, о которые немцы сломали зубы. Я поняла это, когда увидела русских солдат. Твой товарищ — он поляк, но в его глазах тоже что-то оттуда, с востока.

— А твои домашние?

— Они вообще не болтливые. Тем более — дед не любит этих, которые в городке. Он умный. Он так говорит: это не власть, это черт-те что. Значит, от них надо держаться подальше. Эти земли в Пруссии точно не дадут. А коммунисты — они, может, и дадут…

— Марыся, а кто они? Те, кто в городке?

— Как тебе сказать? Это те же люди, что были на Волыни. Убийцы. Они тогда были наглые, ходили, увешенные оружием, — и расстреливали всех, кто им не нравился. Не только украинцев, но и поляков, которых подозревали в том, что те, дескать, изменники. Хоть и бегали быстрее ветра от единственного немецкого солдата. А теперь они какие-то… Увядшие, то ли. И ведут себя тихо. Никого не обижают. У них есть какое-то официальное положение. Какие-то документы… Впрочем, я в этом не разбираюсь. А вообще-то, кажется, — они чего-то ждут. И до тех пор сидят тихо. Но знаешь, — Марыся прижалась к Сергею, — я боюсь, они снова примутся за старое. Будут какого-то выгонять из домов и расстреливать… Такие люди не могут делать ничего хорошего.

Откуда-то от дверей послышался голос Мирослава:

— Слышь, Стась, кончай там нежничать, надо поговорить.

Они устроились на той стороне амбара, где ветер отгонял комаров, и закурили.

— Давай-ка пораскинем мозгами над нашими делами, — предложил поляк.

— Что ж, дело хорошее…

— Что мы тут видим? — начал Мирослав. — Кто-то из представителей прозападных партий на всякий случай держит вооруженные формирования. А если учесть заселение Восточной Пруссии… Да не делай такое лицо, это скоро будут знать все бабки на рынках. Так вот, эти партии с помощью таких вот формирований будут пытаться поставить новые воеводства под свой контроль. Наша задача — постараться разузнать о них как можно больше. А значит — хотелось бы подобраться поближе. Вопрос в том — как?

— Может, сунуться по нахалке. Ну, спекулянты и есть спекулянты. Соль на продукты меняем. Пошляемся, да поглядим. Я вот в немецкой форме к немцам ходил, все нормально, — предложил Мельников.

Мирослав внимательно поглядел на Мельникова и покачал головой:

— Мало шансов на успех. То ж были немцы. У них на форму понятно какая реакция. А тут… Они ведь наверняка на чужаков внимание обращают. Да и ты, знаешь ли, все-таки не поляк. Вдруг они заподозрят чего-нибудь и начнут для проверки тебя выспрашивать — где жил, и все такое прочее? Сгорим. Конечно, у нас есть письмо Клахи, а ты можешь сойти за немца. Но тоже все это мне не нравится. Давай тогда по-простому. С темнотой отправимся туда залезть, да и пригласим кого-нибудь из начальников для личной беседы. Ты ж разведчик. «Языков» брал? Значит, вытащим…

— Это дело привычное. Я «языков» столько взял, что если одним больше, — ничего не изменится. Ну что, дождемся темноты в доме, а потом двинем? Только лезть-то придется непонятно куда. Кого и где брать…

— Но если подумать, что нам еще остается? Делаем! — решил Мирослав.

Но все решилось гораздо проще. Когда бойцы вернулись в избу, к ним метнулась Марыся.

— С вами дедушка хочет поговорить.

Старый пан глядел на них очень хитрым взглядом. Без сомнений, он уже понял, какого рода гости к нему пожаловали. И теперь на его лице светилось предвкушение выгодной сделки.

Вообще, из всех славянских народов поляки, пожалуй, — самые тороватые. Выгоду они чуют за версту и всегда пытаются использовать ситуацию к своей пользе.

Мельников прокрутил в мозгу ситуацию. Добродушная улыбочка не говорила ни о чем. Что он мог предложить? Банальный шантаж? Хотя, похоже, не таким он был дураком. Но на всякий случай Сергей проверил лежащий в кармане парабеллум.

Наконец, старик начал речь:

— Я вижу, молодые паны пришли сюда с особой целью. И я готов вам помочь. Потому что, если вы просто придете в поселок, на вас сразу обратят внимание. Здесь почти не бывает чужаков. И здесь не любят чужаков. Вам станут задавать много вопросов. Я не спрашиваю, зачем вы сюда пришли и от кого. Я во все эти дела не лезу. Но помочь — могу. Если, конечно, договоримся…

Мирослав долго молчал, сосредоточенно глядя на деда, и наконец решился:

— Да, нам нужно попасть в поселок. И лучше бы так, чтобы нас при этом никто не видел.

Старый пан изобразил задумчивость, хотя было очевидно, что ответ у него уже имеется.

Сделав вид, что на него нашло озарение, старик воскликнул:

— Так ведь я вот уже три дня обещал пану коменданту отвезти воз сена! Почему бы молодым панам не укрыться внутри? Я заведу подводу в тупичок — там стоит брошенное здание почты. В нем вы можете отсидеться до темноты. А там уж не мое дело.

Мельников отреагировал на предложение с сомнением. Он не слишком доверял спонтанным предложениям чужих людей. Особенно в этой стране, где никак не поймешь: кто и за кого сражается. Что стоит этому деду сдать их тамошним хлопцам и поиметь с этого какую-нибудь выгоду?

Но Мирослав гораздо лучше понимал психологию соотечественника. Он-то видел, что перед ним не тупой жадный жлоб, готовый за лишний грош на что угодно. Дедушка был хитрый. Да и то, что он приютил внучку, полуукраинку, выдав ее за чистокровную полячку, свидетельствовало — не такая уж он сволочь… Или догадывался, за кем настоящая сила.

— А как мы вас сможем отблагодарить? — спросил Мирослав, вызвав на лице деда явное облегчение. Тот, видимо, как раз обдумывал — как бы поделикатнее перейти к этой части разговора.

— Я человек скромный, мне много не надо. Если вы скажете кому надо, что помогал в вашей работе, — мне это очень поможет, если я соберусь на новые земли… Если вы мне напишете какую-нибудь бумагу… Я не знаю, как это положено. Про то, что я оказал помощь новой власти….

— Это мы сделаем! — согласился Мирослав.

А, теперь все становилось ясно. Старый пан был твердо убежден, что поляки будут заселять Восточную Пруссию. Что ж, все логично. На новых местах он будет козырять своими заслугами, чтобы нарезать себе кусочек пожирнее.

Мирослав написал некую бумаженцию, которую дед тут же куда-то спрятал.

После этого русский и поляк снова вышли на перекур. К ним подошла девушка.

— Можете ему верить, — зашептала Марыся Мельникову. — Он не слишком любит русских, он даже в двадцатом воевал против вас. Добровольцем. Но он очень умный человек. Дед видел, как ваши войска входили в центр воеводства. Тогда он сказал: с этими не поспоришь! Лучше уж с ними дружить. Он даже евреев прятал в сарае. Правда, недолго.

— Но ведь это было смертельно опасно! — изумился Сергей. — В Белоруссии за это немцы расстреливали. Не думаю, что у вас они были гуманнее.

— Зато крайне выгодно. Он ведь не даром это делал. Да, опасно. Но ведь евреи обычно имели с собой золото и другие ценности. Так что дед неплохо на этом заработал.

— Да, взаимоотношения поляков с евреями во время оккупации, признаться, были своеобразные, — подтвердил Мирослав. — Одни их с радостью выдавали нацистам, а кое-кто укрывал на коммерческой основе. Теперь, после войны, они наверняка не забудут представить еще один счет.

Между тем Марыся снова потянула Мельникова в сторону сеновала…

14 июля, 10 километров от Мышенца

Было раннее утро, когда Мельников вылез с сеновала, где провел очень бурную ночь. Дед уже топтался во дворе.

— Ну, я запрягаю…

— Вот, говорят, что поляки — галантные кавалеры. А гляжу, ты любого моего соотечественника за пояс заткнешь, — с иронией бросил Мирослав, пока они шагали к повозке с сеном.

— Да они сами ко мне лезут, — смущенно бросил Мельников. — Да и жалко мне их. И опять же — на пользу делу.

Они добросовестно зарылись в одуряюще пахнущее сено. Воз медленно двинулся. А Сергей вдруг задумался над поставленным вопросом. Честно говоря, он, несмотря на бешеный огонь войны, все еще оставался романтиком. И мечтал о большой любви. Да только откуда она, эта самая большая любовь, возьмется у армейского разведчика? Не причислять же к таковой госпитальные романы с санитарками? Плохо было на фронте с романтическими чувствами. Для того же, чтобы завести себе ППЖ — походно-полевую жену, у него звездочек на погонах было маловато. Да и какая это любовь? Так — совместная жизнь до Победы.

В Саратове, до войны, он дружил с веснушчатой девушкой Аней из их театральной студии. Собственно, из-за нее он и стал в эту студию ходить, выкраивая время между занятиями боксом и парашютным спортом. Они с Аней даже начали целоваться — и всерьез собирались пожениться, когда достигнут положенного возраста. А дальше? Все рухнуло — и не только у них, а у всех — 22 июня. Потом, оказавшись уже в армии, по нашу сторону линии фронта, он несколько раз писал в Саратов. Но — Ани там не было. Она закончила школу снайперов и воевала в Армии Чуйкова в Сталинграде. Оттуда немногие вернулись живыми. Вот и Аня пропала без вести. Сергей точно знал, что это значит — одна из бесчисленных могил без памятника.

Но вообще-то все, что было до войны, казалось Мельникову какой-то неправдоподобной сказкой. Будто это происходило и не с ним. Сергею казалось — его жизнь началась на том разбитом шоссе, где он впервые вступил в бой с врагом. Все, что было до этого, вспоминалось как-то смутно. Другие ребята мечтали, как они вернутся домой, пройдут по знакомым улицам, надеялись обнять жен и невест, встретить старых друзей-товарищей. А вот у него даже с мыслях не было, сняв погоны, ехать с Саратов. Как отрезало. Видимо, капитан Еляков был прав: Сергей из тех людей, кому с войны вернуться не суждено. Да так ведь оно и получалось. Война закончилась — а он все продолжал стрелять и убивать. И, как догадывался Мельников, конца-края этому развлечению не предвиделось…

Между тем телега стала подскакивать на том, что тут, наверное, изображало мостовую.

— Эй, дед, самогонки нет на продажу? — послышался голос человека, судя по интонациям, державшего в руках оружие…

— А чем платить будешь? Немецкие марки мне ни к чему. А советских у тебя уж точно нету…

В Польше, как и во всех государствах во времена смуты, ходили самые разные денежные единицы. Поляки вроде бы уже успели напечатать новые деньги, но до такой глухомани они еще не дошли. А в основном товарообмен шел как в древние времена — натуральный.

— Зачем советские. Золотую десятку возьмешь?

Мельников буквально видел старого пана — как он берет золотую монету, пробует на зуб… Да явно этот дед далеко не такой бедный, каким выглядят его двор и хата… И не менее явственно Сергей представлял досаду неизвестного человека с ружьем, вынужденного расплачиваться за выпивку. Грабить, видимо, им строго-настрого запретили.

— Ладно, беру, — послышался голос старика. — Держи. Как слеза. Для себя гнал.

Телега, подскакивая на булыжниках, двинулась дальше. Вскоре она куда-то свернула — и деревянные колеса зашуршали по траве.

— Выбирайтесь, — послышался шепот старого пана. — Прямо перед вами — кирпичное здание. Вам туда.

Мельников вылез первым и огляделся. В самом деле, зад телеги находился в нескольких метрах от входа в небольшое низенькое строение, глядящее на белый свет пустыми окнами. Оно не было разрушено. Скорее — заброшено сразу после окончания строительства. Прокравшись к двери, Мельников проник в здание — и очутился в довольно просторном помещении, разделенном по центру перегородкой. Судя по всему, здание уже было готово «под ключ», но наступившие лихие времена не дали возможности использовать его по назначению. Как ни странно, новостройка была не загажена — только в одном из углов виднелись остатки каких-то детских игр, да в другом имелся след от костра. Кто-то все-таки тут пытался укрываться от капризов погоды.

Вскоре в помещение ввалился Мирослав.

— Ну, как?

— Порядок.

Мельников осторожно выглянул в окно. Метрах в пятидесяти была местная управа — одноэтажный кирпичный дом, возле которого топтался часовой. «Казармой» служило здание школы, расположенное по ту сторону большой площади, рядом с костелом. Тут же имелось и нечто вроде продуктовой лавки, совмещенной с трактиром. На площади располагался вялотекущий базар, где больше толкались и приценивались, чем продавали и покупали. На площади околачивалось довольно много партизан, или как их там назвать… Вид у них был своеобразный. Большей частью они были облечены в какую-то мешковатую серую форму без знаков различия. Оружия на бойцах висело много, его обладатели служили прямо-таки иллюстрацией к термину «партизанщина» — были расхристаны, небриты — и так далее. Словом, дисциплинка была здесь та еще.

— Ну что, располагаемся поудобнее и ждем темноты и наблюдаем. Что нам еще остается! — подвел итог Мельников.

К вечеру площадь полностью опустела. К зданию управы, которая являлась штабом, подкатил уставший и запыленный велосипедист. Видимо, он накрутил сегодня немало километров и, судя по его взмыленному виду, жал на педали изо всех сил. Через некоторое время в штаб прошли несколько человек. На втором этаже замаячили тени. Сергей оценил ситуацию. Возле дверей стоял в небрежной позе парень с немецким автоматом. Здание располагалось отдельно, в сторону от площади от него вела узкая улочка, вдоль которой тянулись домики, окруженные густыми садами.

— Самое лучшее время для захвата, до темноты ждать не будем. Сейчас мы знаем, где их начальство, ищи потом… — подвел итог Мирослав.

— Рискованно. Как-то все на живую нитку получается.

— Да брось ты! Лучшего момента не будет! Сколько нам тут загорать. Не забывай, что нас могут в любой момент обнаружить.

Мельникову не нравился предлагаемый план — как-то он уж очень отдавал авантюрой. Однако Мирослав, видимо, был из той, старой школы спецагентов НКВД, которым был сам черт не брат. Что ж, можно и рискнуть. В любом случае, есть возможность уйти садами-огородами.

— Ну, пошли…

Когда они двинулись, хоронясь в плотных предвечерних тенях, Сергей оценил класс своего напарника. Мельников и сам был не пальцем деланный, но Мирослав двигался как призрак. Здания управы они достигли благополучно. Мирослав выглянул из-за угла. До входа, возле которого стоял часовой, было примерно два окна. Поляк не стал выдумывать чего-то оригинального. Он подобрал с земли камешек и кинул его наискосок от стоящего у двери человека. Раздался мягкий шлепок — и часовой обернулся в сторону, откуда шел звук, подставив спину разведчикам. Мирослав, как черт из табакерки, выскочил из-за угла и сделал два гигантских и совершенно бесшумных прыжка. Часовой почувствовал присутствие чужого за спиной лишь в самый последний момент. Он даже начал оборачиваться — но не успел. Лезвие стилета вонзилось ему точно в печень — сверху, чуть повыше ремня. Сергей оценил чистоту работы. Да, это была другая школа. Мельников все-таки являлся разведчиком — а это был почерк профессионального убийцы. Такой зарежет в толпе народа — и никто из окружающих ничего не заметит. Класс…

Мельников тут же подбежал к напарнику и захватил автомат часового. Они открыли дверь и бесшумно затащили убитого в темный коридор, который вел вдоль всего первого этажа. Чуть дальше виднелась лестница наверх — откуда и раздавались голоса.

Мирослав двинулся вперед. Он не просто поставил ногу на первую ступеньку — а как бы исследовал ее ногой. Еще бы! Лестница была деревянной. Только скрипа не хватало. Сергей двинулся следом. Из общего гула голосов стали выделяться отдельные фразы:

— И что вы теперь предлагаете?

— Ковалевский убит, надо уходить в лес!

— И провалить все дело? Нужно налаживать связь с другими его людьми.

— Ковалевского убили не люди из милиции, а мертвый ничего не расскажет…

— И все же я думаю…

Пока длился этот спор, разведчики поднялись по лестнице. На втором этаже была небольшая площадка, на которой находились две двери. Одна — небольшая, напоминала ход в какую-нибудь кладовку. Из-за другой, большой и двустворчатой, были слышны голоса.

Напарники заняли позицию по обе ее стороны — Мирослав рывком отворил дверь — и разведчики вломились внутрь.

— Руки вверх всем! Два шага от стола! — рявкнул Мельников, поводя стволом автомата.

Сергей между тем огляделся. В большом помещении с окнами на три стороны, с висящими под потолком двумя керосиновыми лампами, за столом сидели четыре человека. Трое из них были в какой-то полувоенной форме, один — в гражданском пиджаке. Увидев ворвавшихся, они на миг оторопели.

— Плохо слышали?! Быстро выполнять! — снова крикнул Сергей.

Собравшиеся сообразили, что от них требуется, вскочили со своих мест и подняли руки и отошли в сторону. Мирослав тем временем прихватил висящий в углу автомат.

И — тут все пошло наперекосяк. Тот, что был в гражданском, очевидно, прибывший велосипедист — у него одна брючина была прихвачена бельевой прищепкой, — сделал глупость. Он резко махнул правой рукой — и в ней откуда-то оказался браунинг. Грянул выстрел — и тут же в ответ рявкнул автомат Сергея. Велосипедиста отшвырнуло, на его груди обозначились три раны.

Все, приплыли. Теперь без шума уйти не выйдет.

— Одного! — крикнул поляк.

Сергей понял правильно. Его автомат два раза дернулся — и еще двое повались на пол. Остался один — которого шестым чувством Сергей определил как самого главного.

Не теряя ни секунды, Мирослав подскочил к оставшемуся в живых, вырвал из кармана моток киперной ленты, с ловкостью фокусника скрутил руки за спиной пленного и подтолкнул его автоматом к выходу. Сергей меж тем выскочил на площадку и ударом ноги отрыл дверь в кладовку. Там никого не было, зато поблескивала оружейная сталь, а на полу стояли какие-то длинные ящики. Но думать об этом времени не было. Они спустились по лестнице и оказались на площади. Из здания школы, находившейся наискосок, на другом конце площади, кто-то выскакивал.

Мельников дал по ним очередь из автомата — не целясь, просто для того, чтобы сбить с них энтузиазм. Разведчики выскочили в боковую улочку и… поняли, что Фортуна окончательно повернулась к ним задом. Как раз не пути отхода навстречу им двигалась группа человек в десять. Двое или трое из них были в немецком камуфляже. Неизвестные открыли огонь, не раздумывая. Мирослав с пленным лишь успел отскочить за угол. А со стороны школы выбегали люди и палили как бешеные.

— Уходим обратно в дом! — скомандовал Мельников.

Если подкрадываться и незаметно убивать его напарник явно умел лучше, то уж что касалось боя… Тут с Сергеем потягаться было трудно. Путь к отходу был отрезан. Значит — нужно было занимать оборону. Он дал еще одну очередь в сторону школы — пока Мирослав тащил пленного обратно вверх по лестнице. Они снова оказались в комнате на втором этаже. За первый можно было не беспокоиться — как Сергей успел заметить, на окнах там были плотные ставни — с ходу не вскочишь.

Поляк дал пленному подножку — и тот брякнулся носом в пол. Тем временем Сергей выглянул из окна в сторону, откуда их атаковала неизвестная компания. Те рассредоточились, укрывшись за заборами. Вот трое попытались сделать перебежку — Мельников дал очередь. Один ткнулся носом в землю, остальные сдали назад. А вот Мирославу, взявшему под контроль площадь, скучать не пришлось. Со стороны школы противник предпринял попытку атаки. Около пятнадцати человек побежали через площадь. Правда, нарвавшись на автоматный огонь, энтузиазма у них сильно поубавилось. Оставив на земле троих, один из которых был только ранен, они укрылись в школе, откуда начался сильный, но беспорядочный огонь. Стреляли и с другой стороны. Мельников демонстративно ответил — но те как-то не особо рвались на штурм.

— Мирослав, я видел что-то ценное в кладовке! Удержишь один две стороны?

— Постараюсь.

Мельников побежал в кладовку. Да… Тут было кое-что. Три автомата, немецкие гранаты с длинными ручками, рожки… И — что самое главное — четыре фаустпатрона. Сунув за пояс три гранаты, Мельников прихватил два фауста.

— Порядок! Теперь можем и против танков держаться!

— Будем надеяться, танков у них все-таки нет…

Между тем со стороны школы раздалось солидное тявканье ручного пулемета. Находящиеся там люди, видимо, пришли в себя от неожиданности. Они стали плотно обстреливать окна, и снова предприняли атаку. С другой стороны тоже постреливали, но вяло.

— Эй, ты, — обратился Сергей к пленному. — Скажи им, что ты у нас, чтобы перестали палить.

— Безнадежно, — с горькой иронией отозвался тот. — Живыми они вас все равно не выпустят. Да и там мой заместитель, он давно рвался в командиры.

— Е-т! — крикнул Мирослав, прибавив пару польских ругательств, в которых прослушивались общеславянские корни. Пуля из крупнокалиберного пулемета отбила кусок кирпича, угодив поляку в лоб. Теперь его лицо заливала кровь.

— Ну, все! Прикрой!

Сергей, добив обойму в свою сторону, заменил рожок, перебежал через комнату и хлестнул очередью по людям из школы, которые снова попытались высунуться.

Тем временем Мирослав взял фаустпатрон и, выждав паузу в огне противника, высунул эту дуру в окно в сторону, откуда бил пулемет, и нажал курок. В одном из окон школы взметнулось пламя, полетели обломки, а пулемет затих.

— Так их!… — Мирослав потянулся за автоматом — и вдруг скрючился и стал оседать на землю. Какая-то пуля его все-таки достала.

— Ну, все, я отпрыгался… — пробормотал он. — Держись, сколько можешь… — и уткнулся лицом в пол почти рядом с пленным. Последний лежал и не рыпался. То ли слишком ценил свою жизнь, то ли надеялся, что и Сергея прикончат — и он выкрутится.

Мельников сообразил: положение его стало совсем не из веселых. Его атаковали с двух сторон. Хорошо, что хоть хватало патронов. Теперь ему оставалось метаться ошпаренным веником между двумя сторонами комнаты и пытаться не давать противнику высунуться. Да ведь и они будут пытаться делать то же самое. Он кинулся к окнам, ведущим в сторону улочки — выпустил гранату из фауста наугад — в заросли кустов, откуда вели довольно редкий огонь. Над кустами взметнулось пламя, послышался чей-то вскрик.

Мельников кинулся к другой стене. Десяток человек бежали вдоль площади, собираясь зайти с фланга. Им нужно было пересечь пустое пространство, чтобы добраться до церкви. Не пересекли. Угодив под очередь, они залегли и стали отползать обратно. Не все, впрочем, один остался. А из школы снова начали плотно стрелять — и под прикрытием огня противник опять двинулся перебежками через площадь. Сергей не стал высовываться. Прижавшись к стене, он выждал время, за которое, по его расчетам, атакующие должны достичь середины площади. И почти не высовываясь, кинул в том направлении одну за другой две гранаты. Потом, перескочив к другому окну, почти вслепую дал еще одну очередь, успев заметить, что атакующие отползают. И только тут сообразил, что с другой стороны стрельбы больше не слышно. Что за черт! Сергей для проверки применил старый как мир, но, тем не менее, действенный прием — насадил кепку на дуло автомата — и слегка высунул из окна. Выстрелов не было. Так. Если это не какая-нибудь хитрость, то положение становилось веселее. Приходилось держать лишь одну сторону. А что же те? Убрались, что ли? А ведь могли. Опыт подсказывал Мельникову, что отряд, помешавший им смыться, вел себя несколько иначе, чем те, что в школе. Это были куда более грамотные бойцы. Но при том — они явно не стремились лезть под пули. Гости, что ли? Что ж, возможно, нарвавшись на такой серьезный аргумент, как фаустпатрон, они решили, что им тут делать нечего.

С той стороны тоже все вроде бы несколько утихомирилось. Из школы изредка постреливали. Возможно, они хотели дождаться темноты.

У Сергея появилось время оглядеться. Мирослав затих, и, кажется, навсегда. Пленный лежал все так же тихо. Тут взгляд Сергея упал на велосипедиста, с которого начались все приключения. Да уж, ничего в мире не ново. Этот тип использовал древний прием — браунинг, прикрепленный к кисти, резинкой. Один взмах — и оружие в руке. Да и при поверхностном обыске обычно шарят по телу, а в рукава неопытный патруль может и не заглянуть. Все правильно — только вот, к счастью, стрелять этот тип не умел. Хотя… Сергей скосил глаза на свою фуфайку. Там была дырка явно от браунинговской пули.

…Со стороны школы вяло постреливали. Между тем накатывалась ночь. И тут судьба, которая только что показала Мельникову — а особенно его напарнику — большую фигу, — снова ему улыбнулась. Прошлая ночь была дождливая и безлунная — хоть глаз выколи. А тут на небо вползла луна. Да какая! Как прожектор. И она высветила тени, ползущие со стороны церкви. На этот раз огневого прикрытия не было. Решили, видимо, скрытно подойти. Так что у Мельникова вполне хватило времени тщательно прицелиться, отрыть огонь — и тут же перескочить к другому окну. Еще очередь — и снова пришлось укрываться. А внизу послышался топот. Кто-то успел добежать до дома. Будут ломать ставни? Нет, ринулись в дверь. Ну что ж. Сергей из-за двери кинул вниз еще одну гранату. Все так же — грохот, удушливый дым, заполнивший все помещения. И секунду спустя — снова грохот. Это рухнула лестница. Со стороны школы опять стали стрелять — но это уже напоминало бессильную ярость. Потому что положение было, говоря шахматным языком, патовым. У Мельникова было полно боеприпасов, и подобраться к нему было непросто. Поджечь кирпичный дом не выйдет. Значит — без артиллерии его отсюда не выцарапать. Но и ему было некуда податься. Теперь скрытно из этой халупы не уйдешь. Ну что ж, утро вечера мудренее.

Но через час наползли-таки облака — и все началось сначала. Атакующим Сергей был, видимо, как заноза в заднице. На этот раз они сумели пробраться к двери — и бой начался уже внутри помещения. Укрывшись за входной дверью, враги вели огонь снизу вверх. Пока их удерживала рухнувшая лестница — но Сергей понимал: рано или поздно они преодолеют это препятствие. К тому же от огня его укрывала теперь не кирпичная стена, а деревянная перегородка, которая прошивалась пулями. Садили и со стороны школы. Сергей пока еще держался, но понимал, что дело его кислое. Рано или поздно его достанут.

…В окно влетела граната — Сергей успел выкинуть ее обратно — и она рванула в воздухе. Он почувствовал, что ему обожгло плечо. Почти одновременно автоматная очередь пробила пол прямо рядом с ним — кто-то догадался стрелять снизу, сквозь потолок.

— Кажись, ситуация из серии «прощай, Родина», — пробормотал Сергей. — Теперь скорее всего наградят. Посмертно.

И в этот момент откуда-то со стороны раздались очереди наших «ППШ». Атакующие, находящиеся в доме, тут же прекратили огонь и стали быстро отступать в сторону школы. Сергей глянул в окно. Огонь по его укрытию прекратился. Те, что из школы поддерживали атакующих огнем, теперь палили куда-то в сторону дороги к городу. Именно там мелькали огоньки очередей из русских автоматов. Мельников подумал: теперь нашим придется так же корячиться, штурмуя здание, столь же кирпичное, как и то, где он укрывался.

Но все решилось гораздо проще. Со стороны, откуда наступали наши, внезапно послышался дробный гулкий стук нескольких немецких легких пушек. Они били часто — почти как пулемет, методично исхлестывая фасад школы. Там творилось черт-те что. Взрывы шли один за другим — во все стороны летели осколки кирпича. Снаряды стали рваться и внутри здания. То и дело там вспыхивали вспышки пламени. Из окон попер дым…

До Мельникова даже не сразу дошло, что происходит. Но он вспомнил монстра, который способен устроить подобный цирк: немецкая штучка — счетверенные двадцатимиллиметровые зенитки «флаквирлинг», установленные на автомобильном шасси. Мощная вещь — особенно против пехоты. Этих железок немцы побросали в Польше и Восточной Пруссии множество. Видимо, какие-то местные польские товарищи подобрали одну из них и использовали в хозяйстве. И даже догадались приволочь сюда. А что? Это колесно-гусеничная бандура движется почти с такой же скоростью, как автомобиль.

На серьезном поле боя такой штуке делать было нечего — с броней у нее слабовато. Но в данном случае, когда у врага не было ни артиллерии, ни крупнокалиберных пулеметов, она была в самый раз.

Сеанс продолжался полминуты, не больше. После этого в воздухе повисла звенящая тишина. Но даже этого краткого огневого налета хватило. Из школы раздался отчаянный вопль:

— Не стреляйте! Мы сдаемся!

Как по приказу, снова показалась луна. В ее свете Сергей увидел, как из здания стали выходить с поднятыми руками люди. Они бросали оружие около входа и проходили дальше, к центру площади. Откуда-то появились силуэты в конфедератках, с автоматами «ППШ». Солдаты Войска Польского быстро и деловито окружали пленных.

— Эй, ребята! Я свой! — заорал Мельников.

На площади появились две фигуры — в наших пилотках.

— Мельников, ты, что ли? — раздался голос Елякова.

— Я!

— Ну и устроил ты тут потеху. Что там у тебя?

— Мирослав убит, я прихватил их главного. Вот они и пытались меня выковырять.

Сергей ткнул стволом автомата под ребра пленному. Он был жив.

— Поднимайся, пан. Пошли на прогулку.

Тот встал, потоптался, разминая затекшие ноги, и злобно огляделся.

— Черт! Знал ведь, что этим кончится… Теоретики, — выругал он неизвестно кого.

— Эй, там внизу, принимайте клиента, а то тут с лестницей немного напряженно, — заорал Сергей вниз.

Когда он пробрался через бесформенную дыру, в которую превратился вход в здание, перешагнул через несколько валяющихся тут трупов, то увидел Елякова, глядевшего на Сергея с большим интересом:

— Ну, лейтенант, у тебя, как у кошки, — девять жизней. Мы-то ведь этой ночью сюда лезть не собирались. Когда вы с Мирославом уже убыли, мы смотались кое-куда. А тем временем люди из ОРМО все-таки раскололи этого Клаху. Он назвал кое-кого из своих дружков. Их прихватили — и такое выяснилось, что впору за голову хвататься. Вот, мы ринулись в Мышенец, в центр воеводства, подняли армейскую часть. Думали ждать, пока вы вернетесь. А тут прилетает какая-то девка верхом на лошади. Прет в комендатуру, как «ИС-2» на фашистские окопы. И кричит на смеси польского и украинского: мол, там, в городке, огонь до неба, война и немцы. И ведь сообразительная оказалась девка. Сказала, что у этих клиентов казарма в кирпичной школе. Вот польские ребята и прихватили этого трофейного Змея Горыныча… Ладно, иди пока отдыхай. С этим, которого ты взял, сейчас Мысловский ведет душевную беседу. Нам до рассвета делать нечего.

Тем временем солдаты Войска Польского деловито загоняли пленных в ту же школу и заняли круговую оборону вокруг городка. Мельников успел лишь глотнуть спирта, перевязать рваную, но неглубокую рану на плече — и отправился спать в крытый кузов «студебеккера», на котором прибыли польские солдаты. Только устроился, как услышал крик часового:

— Эй, девка, ты куда?

— Пошел ты… — раздался голос Марыси.

— Оставь ее, она большое дело сделала, — сказал кто-то незнакомый, но, судя по тону, имеющий звездочки на погонах.

В кузов ввалилась девушка.

— Ты жив? — Девчонка обняла Сергея, да так, что резанула боль в раненом плече.

— Только твоими усилиями. Еще немного, — и стал бы я героем, погибшим за братскую Польшу, — усмехнулся Мельников.

— Я ведь знала, что мы еще встретимся… Иди ко мне…

Когда он, наконец, устало отвалился, то почувствовал боль в раненом плече. А девушка долго лежала неподвижно. Наконец она поднялась и положила голову на колени Мельникову.

После долгого молчания она сказала:

— Знаешь, я знала довольно много парней. Но теперь я поняла, что такое русский солдат…

Глава 10. ВОТ И ЗАКОНЧИЛСЯ КРУГ

12 июля, 10 километров от Мышенца

Разбудило Сергея рассветное солнце, плеснувшее первыми лучами ему в лицо. Марыси рядом не было. Мельников потянулся и ругнулся — плечо болело, да и вообще состояние организма было какое-то квелое. Хотелось поваляться на плащ-палатке. Но Сергей вскочил на ноги. Его подняло любопытство, плотно засевшее где-то в мозгу. Все не давал ему покоя тот отряд, помешавший ему тихо уйти. Как только он принял вертикальное положение и нащупал рукой автомат, глупости вроде раны — а точнее царапины, а также ночных любовных приключений — все отступило за пределы сознания. Нужно делать дело — а остальное — мелочи.

Мельников вылез из кузова грузовика и первое, что увидел — наделавшую ночью шороха немецкую зенитку, стоявшую неподалеку, охраняемую сонным солдатом. Это, как он и ожидал, был полугусеничный тягач с брезентовой кабиной. На месте кузова располагалась площадка с орудийной установкой — в пространство пялились четыре тонких и длинных пушечных жерла, снабженные броневым щитом.

На площади солдаты Войска Польского занимались рутинным делом — собирали в кучу разбросанное оружие. Где-то в отделении уже маячили наиболее любопытные местные жители. Они пока еще не решались приблизиться, не слишком понимая, что произошло и кто в кого стрелял. Ожидали дальнейшего развития событий.

— Ну, лейтенант, порядочно вы тут народа накрошили, — подал голос возникший откуда-то Еляков.

— А что было делать? Я, в общем, воевать не рвался. Мы хотели тихо и интеллигентно прихватить их начальника и уйти себе. Но вышло по-другому, поднялась стрельба. А они полезли, как мухи на дерьмо.

— Да не на дерьмо… Уж скорее на мед. Мы там, где ты оборону держал, кое-что нашли. Золото, серебро там было! Цацки всякие… Кстати, полно вещей, явно утащенных из синагоги… Своеобразные здесь сидели ребята. Борцы за свободную Польшу, будь они неладны.

— Тогда понятна их пламенная страсть. Выходит так, что я их кладовую захватил! А вы их допрашивали?

— Погоди, сейчас там Мысловский развлекается. Все-таки наше-то дело частное по сравнению с тем, что он там накопал. Ему и карты в руки. Да оно и к лучшему. Я на этого надпоручика уже посмотрел. После него нам будет разговаривать легче.

— Что, сурово он там действует?

— А ты думал? В конце-то концов, мы что? Наши в Польше постоят, да и когда-нибудь уйдут. А ему в этой стране жить! Я разобрался немного. Эти друзья, с которыми тебе довелось повоевать, да и тот же Ковалевский… Знаешь, если их сила возьмет, то Мысловскому останется только в СССР сматываться. Как твой товарищ Мирослав, который чуть ли не всю жизнь сидел у нас. А если бывал на родине — то нелегально… Эти демократы — они нашим друзьям не простят…

— Жаль мужика. Так и не пожил в своей Польше…

Мельников не стал упоминать, что, собственно, поляк-то и затеял весь этот бардак. Что ж, с мертвых спрос короткий.

— Товарищ капитан, тут есть одно интересное обстоятельство… — Сергей доложил о странном отряде.

— Забавно. Пойдем-ка, поглядим. Может, кто-то и остался лежать. Если они, конечно, мертвых с собой не утащили.

Они прошли по той самой улочке, по которой им не удалось уйти ночью. Возле кустов, из которых вели по Мельникову огонь, уже топтались солдаты Войска Польского.

В кустах лежали двое. Оба они были в немецком камуфляже, без знаков различия. Сапоги на ногах — тоже немецкие.

При виде Елякова, польские солдаты вытянулись.

— Пан капитан, документов не обнаружили, но вот что мы нашли у одного.

Солдат протянул Елякову бумажник. Обычное такое потертое изделие из искусственной кожи. Внутри лежала монетка в два пфеннига. Старая, 1914 года чеканки. Это ладно. Солдаты всех стран часто таскают в карманах разные подобные штуки — вроде как талисманы. Более заинтересовала Елякова и Мельникова хранившаяся тут же фотография — на которой были сняты какая-то миловидная молодая женщина и мальчик лет пяти. Вроде бы ничего необычного. Изрядно потрескавшаяся карточка, с потертыми углами. Таких Сергей видел сотни — и своих, и чужих. А вот надпись на обороте… «Ждем и любим» — было написано по-немецки.

— О как… — протянул Сергей. В самом деле, трудно представить, чтобы даже не солдат, а то ли бандит, то ли партизан таскал чужой снимок. Значит, немец?

— Пан капитан, а вот еще… Это мы нашли в другом кармане. — Солдат протянул Елякову достаточно плотную пачку купюр. Это были советские сотенные. Причем новенькие и хрустящие, судя по их виду, не бывавшие в употреблении.

— Интересный набор, — подвел итог Еляков. — Так ты говоришь, Мельников, постреляли и убрались?

— Так точно. Те вон, что со школы, они перли, как на буфет. А эти увидели, что каша заварилась серьезная, — так и отошли.

— И вот ведь что интересно. Гляди, куда улочка ведет. Не понял? Они пришли с восточной стороны…

Сергей тут же вспомнил начало этой истории — литовцев, очутившихся в Восточной Пруссии. А ведь из этого городка до границы с СССР — рукой подать. Да и до Литвы — один переход. Круг начинал смыкаться.

— Ну что, лейтенант, пошли теперь беседовать с твоим другом.

В коридорах школы пахло пороховой гарью. Как оказалось, особых разрушений немецкий зенитный громобой зданию не нанес. Все-таки кирпич — он и есть кирпич. Из двадцати миллиметров его не особо разнесешь. Так что огневой налет был удачным скорее в психологическом плане — сломал волю к сопротивлению. На втором этаже, возле одной из дверей стоял польский автоматчик. Увидев подходивших Елякова и Мельникова, он посторонился. Видимо, Мысловский отдал приказ пускать их без всяких вопросов.

Помещение за дверью было чем-то вроде учительской. Тут сохранилось несколько столов и стенные шкафы — в некоторых виднелись даже кое-какие книги. Окна кабинета выходили на противоположную площади сторону — поэтому даже стекла уцелели. В углу сидел Мысловский. Судя по его темным кругам вокруг глаз, он не спал уже несколько суток. Стоявшая на столе банка из-под американской колбасы была полна окурков. Да и табачный дым в помещении, казалось, не клубился, а прессовался слоем на слой.

Отравлять воздух пану надхорунжему помогал пленный. Он сидел напротив Мысловского, сгорбившись, держа в пальцах дымящуюся папиросу. Только теперь Сергей его по-настоящему разглядел — раньше не до того было.

Пленный был полноватым, но довольно крепким человеком с одутловатым желтоватым лицом. У него тоже под глазами имелись синеватые мешки. Но происхождение они имели явно несколько иное, нежели у сотрудника польских «органов». Если принять во внимание красный нос, можно было заключить: пан в последнее время явно много и часто прикладывался к бутылке.

— Ну, лейтенант, я могу тебя поздравить, — обратился Мысловский к Мельникову. Несмотря на крайне усталый вид, поляк выглядел очень довольным. — Советских орденов у тебя хватает, теперь, глядишь, прибавится и польский. Вы, конечно, наделали глупостей… Да не оправдывайся, — махнул он рукой. — Я знаю, кто все это затеял. Мирослав. Его методы. Да, ему теперь все равно. Наградят посмертно. Но ведь все-таки важен результат… Сташевский!

На крик явился автоматчик.

— Отведи клиента куда-нибудь передохнуть. И глаз с него не спускай! А то кто знает, что ему в башку взбредет. А мы пока с русскими товарищами посовещаемся.

Когда пленного увели, надхорунжий рассказал, что имел право рассказать о результатах затеянной Сергеем и Мирославом заварухи, которая в результате переросла в операцию по ликвидации. Мельников часто сталкивался с такими делами на фронте. Как-то, уйдя в рейд, они крепко вляпались. По собственной глупости потеряли троих и, что самое гнусное, немцы отсекли им путь отступления. От безысходности разведчики захватили какой-то блиндаж и заняли там круговую оборону. Наши подошли через несколько часов. Блиндаж оказался очень важным узлом немецкого укрепрайона. Потом, в рапортах начальству, начальство обрисовало дело таким образом, будто так оно и было задумано с самого начала. Впрочем, Копелян уверял, что множество великих исторических битв на самом деле разворачивалось примерно по такой же схеме…

Вот и здесь. Авантюра в духе батьки Махно вылилась в блестящую операцию польских спецслужб. Деревенька-то эта оказалась веселым местом. Командир всей этой братии Кшиштоф Лисовский был своеобразной личностью. При немцах он занимал какую-то не слишком высокую, но и не низкую должность в польских формированиях, чего-то вроде полицаев. В этой должности плотно контачил с паном Ковалевским. Как и тот, Лисовский, с помощью своих политических друзей после освобождения Польши выдал свою службу немцам за агентурную работу на все ту же милую структуру — НСЗ. Хотя, как уверял Мысловский, он работал по принципу «и нашим, и вашим». Впрочем, вся суть НСЗ в этом-то и состояла. Русских, а уж тем более украинцев, эти деятели ненавидели куда больше, чем немецких оккупантов.

Стараниями своих друзей Лисовский в послевоенном бардаке и сел в этой деревне. Формально это были «силы самообороны» числом в пятнадцать человек. На самом-то деле их было около пятидесяти. Но главное — Лисовский осуществлял координацию с несколькими такими же структурами в окрестностях — с шатающимися по лесам вовсе нелегальными отрядами.

Все это замешивали самые крайние польские националисты, которые были намерены любыми способами не допустить установления в Польше власти ППР[46] — то есть просоветской силы. Весь расчет был на конфликт между союзниками. Националисты полагали, что западники Польшу Сталину уж никак не отдадут. Так вот, Лисовский и такие, как он, должны были создать нелегальные боевые структуры, которые после передачи Польше части Восточной Пруссии внедрятся туда. А дальше — все просто. Дождаться вывода советских войск — и тогда начать всерьез разбираться со своими политическими противниками и дожидаться помощи Запада.

— Но теперь всем этим будут заниматься более серьезные наши люди. А у вас, как я понял, есть вопросы по нашему конкретному делу…

— А он как, разговорчивый? — спросил Еляков.

— Да, я с ним уже хорошо поработал. Он такое сообщил, что наши с вами тайны — это мелочь.

Лисовского снова доставили в кабинет. Еляков поглядел на него серьезным взглядом и сразу взял быка за рога:

— Я — сотрудник народного комиссариата государственной безопасности СССР капитан Еляков. И дело обстоит так, пан Лисовский. Ваши игры в политику — это дело Польши. Но вы пошли и поперек наших интересов. Вы понимаете, что это значит? Тут, у вас на родине, может произойти то, а может другое. Не мое дело рассуждать о политике. Но я вас уверяю — из Сибири все польские дела будут вам совершенно безразличны. Там вам уже никто не поможет. Так что у меня такое предложение. Вы нам рассказываете, что нас интересует, — и русские оставляют вас в покое. А нет — продолжим наши разговоры за нашей границей. Благо вас взял в плен наш человек, а до границы близко. Как вы догадываетесь, заступаться здесь за вас никто не станет.

Лисовский слегка побледнел. Дело для него оборачивалось и вовсе плохо. Он понимал: угодить в зубы русским — то же, что в пасть крокодилу. Тут еще была надежда, что политические друзья выручат. Там, за недалекими полосатыми столбами с надписью «СССР», такой надежды уже не было.

— Я готов сказать все что знаю, — сказал он.

— Меня интересуют ваши немецкие друзья. Не прошлые, а нынешние. Те, которые к вам вчера в гости на огонек хотели заглянуть, но не дошли.

— Они все-таки были…

— Да уж, кое-кто в кустах до сих пор валяется.

— А Барон?

— А вот теперь поподробнее.

— Я не знаю настоящего имени этого человека. Он называет себя Бароном. Да он и выглядит, как аристократ. Хотя, по-моему, он из СС. Из какой-то их специальной команды.

— Высокий, с неподвижным лицом?

— Это он.

— Кто он теперь, чем занимается?

— Я точно не могу сказать. Я контактировал с ним по приказу Ковалевского. Знаю, что он и его группа базируется где-то в Литве, возле границы. Его поддерживают люди из литовского сопротивления. Мне было приказано координировать с ним усилия. Насколько я понимаю, он собирался что-то делать в Восточной Пруссии, на севере.

— Более всего нас интересует Черный лес.

— Барон все стремится туда попасть. Он уверял, что там есть оружие и боеприпасы. Много. Под его нажимом мы посылали туда два отряда. Один нарвался на мины. Не решился идти дальше. Второй пропал без вести… Так вот, Ковалевский тоже очень хотел проникнуть в Черный лес. Но они с Бароном друг другу не доверяли. В чем дело — тут я могу только догадываться. Барон стремился выйти на англичан. Но не просто на их разведку, а как-то с краю. У него были свои интересы. Ковалевский не хотел давать ему этих выходов…

— Это все?

— Оба искали людей, которые бежали с того объекта.

— Цель его несостоявшегося визита?

— Ему нужны были документы. На трех человек. Как я понимаю, Барон собирался в Восточную Пруссию.

— Где эти документы?

— Их должен был привезти курьер. Тот идиот, который начал стрельбу. Но он их не привез. Сообщил, что Ковалевский убит.

— Кто его убил? Как он сообщил?

— Он сказал, что это внутренние разногласия в руководстве. Не все там, наверху, придерживаются крайних взглядов.

— А вы?

— А мне давно уже наплевать. Я плыл по течению. И чувствовал, что добром это не кончится. Англия далеко, вы, русские, — близко. Я понимаю — чем бы все ни кончилось, такие, как мы, до победы не доживут. Если даже будет эта победа. Но куда мне было деваться?

— Вы имеете представление, где находится база Барона?

— Недалеко от границы. Не более, чем в двух переходах отсюда. А, вот, вспомнил… Кто-то из них, из литовцев, которые в прошлый раз говорили с Бароном, произносил слово «замок».

— Что это значит?

— Я не знаю. Но возле границы с Пруссией находится множество развалин старых замков.

…Когда арестованного увели, Еляков, закурил и задумался.

— Вот такие дела, Мельников. Этот тип кружит вокруг Черного леса. И мне кажется, не зря кружит. Он знает явно больше, чем мы. И собирает по крупицам информацию. И почему-то мне кажется, что он может нас опередить. Кажется, придется нам двигаться на родную сторону. В Литву. У меня есть еще одна идея… Пошарить еще раз там, где мы начинали, в Зенебурге. Но начинать все равно придется с Каунаса.

— Почему? Можно разделиться…

— А мы и разделимся. Только ты со своими погонами многого в Литве не добьешься. Да и рыть носом в Пруссии должен я — ты пока, извини, еще любитель. Так что поедем на Родину вместе. А там — поглядим, что к чему.

16 июля, Каунас

За время войны Сергею Мельникову много где пришлось побывать — но вот с большими городами ему как-то не особенно везло. Все как-то судьба проносила его мимо них. Вот ведь даже до Кенигсберга не дошел нескольких километров. Если, конечно, не считать руин Варшавы, где смотреть было особо не на что. Да и времени не нашлось. Так случилось и с Литвой. Все время, пока Сергей находился тут во время войны, он болтался по каким-то глухим углам.

В бывшую литовскую столицу[47] Мельников попал впервые. Она его не впечатлила. Каунас производил впечатление зачуханной провинции, по сравнению с которой его родной Саратов был центром цивилизации. Большинство улиц представляли собой унылый ряд двухэтажных кирпичных и кирпично-деревянных построек. Сами улицы были плохо замощены — и «виллис» прыгал на горбатой мостовой, как горный козел. Соборы производили впечатление таких же сараев — только чуть побольше и со шпилями. Бывший дворец президента тоже не впечатлял. В общем, все было как-то убого, отовсюду веяло захолустьем. Впечатление Мельникова дополнил шофер:

— Да уж, товарищ лейтенант, это не город, а черт-те что… Мне в Кракове довелось побывать — вот это город! Сказка! А тут… — Машину тряхнуло на очередной колдобине и шофер сплюнул.

— Задворки Европы, — развил мысль шофера Еляков. — Ты, Мельников, на другое обрати внимание — ни одного нового дома!

— То есть…

— А то и есть. Сколько в наших городах, да хоть в твоем же Саратове, построено со времени, когда окончилась Гражданская война? А в Москве? А в Ленинграде? А тут за двадцать лет ничего не соорудили! Не сумели. Вот такая у них была независимость.

— Да уж, я догадываюсь. Мне один литовский парень рассказывал: они со своей деревни даже в этот убогий Каунас приезжали, как в чужой город. Тут все больше жили поляки. Так что невесело было в этой самой Литовской Республике…

К представителям родного ведомства Еляков не стал даже наносить визита вежливости. Он знал по своим каналам, что в данном районе НКГБ работало как танцор из поговорки, которому всегда известно что мешает. К тому же местные чекисты наглухо запутались в местных непростых проблемах, да еще влезли в вялотекущую склоку со «смежниками». А вот ребята из внутренних дел как раз мышей ловили. Поэтому двинулись сразу к ним.

Здание НКВД помещалось в большом унылом трехэтажном доме, неподалеку от бывшего президентского дворца, в котором теперь располагалась и районная управа, и развевался флаг Литовской ССР — красный с зеленой полосой по низу. Здесь все участники команды чувствовали себя почти как дома. Хотя формально они находились на территории родного государства, но… Литва, по крайней мере пока, — была чужой страной. Слишком многое тут оставалось иностранным — и скрыто враждебным. Но все-таки порядка в Литве наблюдалось куда больше, чем на территориях, откуда они приехали — которые вообще непонятно кем и как управлялись. Тут все-таки была четкая Советская власть.

Мельникова вместе с Оганесом и шофером Еляков отправил в полуподвал, где находилась местная столовая, а сам двинулся разговаривать с местным начальством.

Встреча, как он и ожидал, была кислой. Его принимал подполковник НКВД, на лице которого застыло привычное выражение безнадежной усталости. Несмотря на то что визит капитана согласовывался аж через Москву, чекист смотрел на Елякова, как на рвотное. К этому капитан, вот уже почти год выполнявший особые задания, вдоволь нашатавшийся по территориям, недавно освобожденным от врага, успел привыкнуть. Дело было, конечно, не в том, что он представлял другое ведомство. Или, точнее, не только в этом. Просто земли после немцев доставались в таком состоянии, что «органам» работы было выше крыши. Особенно здесь, в таких вот краях, с чудовищной мешаниной национальностей, полным набором сложнейших социальных противоречий и заковыристой новейшей историей… В результате тут приходилось вести сложнейшую политику, а к такой деятельности многие люди из «органов» оказались просто не готовы. В 1939 году уже наломали столько дров… Впоследствии кое-кто поехал сторожить зэков на Колыму — но кому приходилось работать сейчас, от этого было не легче.

Поэтому что удивляться, что визитера, который приносил дополнительные проблемы, встречали отнюдь не хлебом-солью.

Правда, на этот раз Елякову было проще вести переговоры с местным начальством. В принципе, он не наваливал дополнительного бремени на плечи здешних ребят. Наоборот. Он брал на себя какую-то часть их забот. Ему было нужно нащупать одну из местных банд, которые мешали всем. Но все равно подполковник слушал Елякова с очень невеселым выражением лица.

— Капитан, как говорится, гладко на бумаге, да забыли про овраги, — заговорил он, выслушав Елякова. — Да, мне из Вильнюса приказали всячески вам содействовать. И я бы рад. Только вот не очень представляю — чем я могу вам помочь? Вы человек, облеченный доверием, поэтому я буду с вами откровенен. Обстановка в районе сложная. Очень сложная. Значительная часть населения против нас. Или, по крайней мере, помогать нам не расположена. В этом во многом мы сами виноваты. Кое-кто из наших коллег в тридцать девятом наломал тут дров. Хотели побыстрее отчитаться, что полностью установили Советскую власть… Вот и допустили перегибы. Тех деятелей привлекли к ответственности — да что толку-то? Этим дела не поправишь. Прибавьте сюда еврейский вопрос. Многие литовцы и поляки, как немцы пришли, бросились с евреями сводить счеты. Возможно, вы знаете, что немецкая оккупация Вильнюса началась с грандиозного еврейского погрома, который по собственной инициативе устроили местные жители. В Каунасе было поменьше, но тоже… Случилось кое-что.

С немцами сотрудничали если не все, то очень и очень многие. Теперь вот по лесам бегают многочисленные банды. И ведь тут вам не белорусские леса и болота. Территория небольшая, населенность плотная. Если мы не можем эти банды обезвредить — значит они пользуются поддержкой населения.

Что касается приграничной зоны… Я вам честно скажу — днем там худо-бедно Советская власть, а ночью… Непонятно чья власть там ночью. Прибавьте к этому следующее, — подполковник наклонился к Елякову и понизил голос, — кое-кто из тех, — он кивнул в сторону местной управы, — по нашим сведениям, тоже свою политику гнет.

— Что же, в руководстве Литовской Республики окопались националисты?

— Не совсем, конечно. Они за Советскую власть. Других бы терпеть не стали. Но… В рамках Советской власти им, видите ли, хочется иметь именно ЛИТОВСКУЮ ССР. А многочисленные поляки этой политике не слишком соответствуют. Исторически сложилось, что в городах чиновники, интеллигенция — во многом поляки. Независимость положения не изменила. А при Советской власти, сами понимаете, невозможно открыто проводить националистическую политику. Тем более что наверху литовцам не слишком-то доверяют. Но позиция местных властей очевидна: не мытьем, так катаньем вытеснить поляков из республики. Тут все очень сложно. У литовцев много претензий к полякам. Справедливых и несправедливых. Взять тот же Вильнюс… В этой связи действия бандитов где-то выгодны литовскому руководству. Оно полагает: пусть «лесные братья» немного надавят на живущих тут поляков, подтолкнут их к эмиграции[48]. Так что, наши действия против бандитов не только блокируются агрессивно настроенными националистами и их сочувствующими — они наталкиваются и на глухой саботаж местных властей… В пограничной же зоне, где население перемешано, где границы за последние двадцать лет то и дело двигали туда-сюда… Все это — вдвойне… А что у меня? Куцая армейская часть, пехота. Большей частью — последний призыв. Надежной агентуры почти нет. Специалистов тоже нет. И что делать без них? Получаем сигнал о вылазке банды. Погружаемся в машины, едем туда. И что? Как только мы выехали, эти «братья» уже обо всем знают. Они успевают закончить обед, собрать вещи и не спеша перейти в другое место. А леса здесь, конечно, не белорусские, но тоже густые…

Еляков все это понимал. Борьба с партизанами, если население даже не за них, а просто держится в стороне, — дело безнадежное. В самом деле, не применять же методы немцев, которые сжигали целые деревни по одному подозрению в сотрудничестве с партизанами. Да и такими свирепыми методами они добились лишь обратного результата.

— Товарищ подполковник, — встрял Еляков, когда собеседник несколько выдохся, — я все понимаю, но задание выполнять мне надо. Давайте хотя бы теоретически прикинем, где это может быть. Возможных ориентиров у нас два. Предположительно, рядом с нужной нам базой находятся развалины какого-то замка. Где-то на юго-западе. И еще. В последнее время не происходило ограблений инкассаторов или чего-то подобного?

— Так, проверим, — неохотно согласился подполковник. Он снял трубку телефона. — Князев! Сводку по происшествиям!

Вскоре лейтенант принес пачку бумаг. Подполковник бегло их просмотрел.

— Ого! А ведь вы правы, капитан. Неделю назад было дело. Везли довольно большую сумму денег в Лозьдзее. Кассир и шофер убиты. Деньги похищены. Но я-то думал — это обычный бандитизм. Такого у нас, к сожалению, тоже хватает.

— Дело в том, что у одного из членов банды, очень серьезной банды, которая пришла в Польшу из Литвы, найдена большая сумма советских денег. Новеньких. Только из-под печатного станка.

— Тогда посмотрим на карту. Да, в окрестностях есть два замка, вернее — развалин. Один — просто груда камней. От второго вроде бы башня сохранилась. Район подходит. Да только что это нам дает? Это — самое глухое место. Да, я знаю, там действует очень серьезная группа. Или группы. Но выйти на них пока мы не можем. Рыскать по этим местам у меня нет сил. Да и безнадежно тыкаться вслепую. А чтобы проводить серьезную операцию, нужны, по крайней мере, два полка. Да не пехоты, а войск НКВД[49]. Где их взять?

— А если не вслепую? Товарищ подполковник, вы говорите — у вас нет специалистов. Но среди моих людей имеется специалист. Он был три года разведчиком-диверсантом в Белоруссии.

Подполковник оживился, его лицо утратило кислое выражение. Его можно было понять. В самом деле, нелегко сидеть в своем кабинете — и сознавать, что ничего не можешь сделать. И вдобавок — получать втыки от начальства. А тут появился шанс сделать что-то серьезное.

— Он с вами?

— Так точно.

— Зовите. Князев! — снова крикнул подполковник в телефон.

Вновь появился лейтенант.

— Слушайте распоряжение капитана, — приказал подполковник.

— Внизу, в столовой, сидит лейтенант Мельников. Не перепутаете, он очень крупных габаритов. Передайте ему приказ капитана Елякова подняться в этот кабинет.

— Есть! — козырнул лейтенант и бросился исполнять приказание.

Вскоре Мельников находился в кабинете.

— Товарищ подполковник…

— Кончай эти строевые штуки, не до них, — отмахнулся чекист. — Садись. Твой капитан говорил, что ты партизанский разведчик? А ПРОТИВ партизанских отрядов тебе приходилось работать?

— Так точно! Были лжепартизанские отряды, которые организовывали немцы. Были бандиты. Были всякие националисты… Их приходилось выслеживать и уничтожать.

— Вот и выслеживай. Мы с капитаном примерно определили место, где могут скрываться ваши друзья. Твоя задача — выяснить все точно. Чтобы мы накрыли. Что тебе для этого нужно?

— Радист. И два человека для его охраны. Далее. Маскировочные халаты, хороший сухой паек и спирт. Один человек у нас есть. Я имею в виду Копеляна, — пояснил Мельников капитану.

— Что ж, это я тебе все обеспечу. А свою задачу ты знаешь сам.

— Я найду этих гадов, товарищ подполковник.

— Вот и отлично. А я тогда выезжаю в Пруссию. Там от меня будет больше пользы, — подвел итог Еляков.

Когда Мельников вышел, капитан обратился к чекисту:

— Товарищ подполковник, а ведь банда, за которой мы охотимся, сотрудничает с польскими националистами. Причем с самыми мерзкими из всех возможных. Поэтому если местная власть заинтересована в уменьшении польского влияния в Литве, то в данном случае наши интересы совпадают. Может, поэтому, если вы организуете мне встречу с кем-нибудь из литовских руководителей, они найдут способ нам помочь?

— А ведь это мысль… — задумчиво протянул энкеведешник.

Глава 11. ЛЮДИ С ЗАМКОВОЙ ГОРЫ

19 июля, Зенебург

Джип, в котором находились капитан Еляков и Мысловский, вновь въезжал в город, в котором началась эта история. Хотя на самом-то деле Черным лесом капитану приказали заняться несколько ранее. Но до того его работа заключалась в простом сборе предварительных сведений. По-настоящему все закрутилось лишь после эти трех убийств-самоубийств и первого появления Барона на сцене.

Еляков был недоволен ходом событий. Потому что до сих пор он следовал за стремительно раскручивающимися событиями, не успевая толком отдышаться. Погоня не дает времени подумать. А капитан такого положения вещей очень не любил. Получалось, что враг навязывает ему свою игру. К тому же Еляков чутьем догадывался: они многое упустили. Бросились по горячему следу, оставив за спиной много недовыясненного. Теперь необходимо было исправлять положение. Начать сначала. Даже если Мельников сможет взять этого Барона живым… Возможно, они получат какой-то след. Хотя, судя по всему, этот немец сам не слишком много знал. Надо было начинать с другой стороны. Прошерстить этого Йорка до самого донышка. Возможно, зацепка найдется здесь. Если он искал контакта с англичанами таким оригинальным способом, то, может, он оставил и другие следы в этом направлении…

Домик, где располагалась комендатура и комендантский взвод, представлял из себя своеобразное зрелище. Прямо возле входа стоял откровенно непроспавшийся солдат, с глазами, как у вареного поросенка. Над ним гневно нависал майор Щербина.

— Слушай, Сенченков, ну что это за безобразие! Ладно литр выпил, ладно два, ладно три… Но нажираться-то зачем?

За десять дней, прошедших с последнего посещения Зенебурга капитаном, дисциплина в этом городе, видимо, резко пошла вниз.

— Здравия желаю, товарищ майор!

— Здорово, капитан. Как там мои парни?

— Они уже не ваши парни. Они теперь наши. А что у вас тут происходит?

Щербина попытался изобразить смущение, но у него не очень получилось.

— Пошел вон, под арест, доложи Коваленко, что я тебя посадил на семь суток, — пнул он в плечо солдата.

Тот чуть не упал, но все-таки строевым шагом отправился куда-то в дебри комендатуры.

— Бардак у нас происходит, капитан. С тех пор, как приезжали поляки…

— Поляки?! — тут же вскинулся Еляков.

— Да нет, эти приехали с представителями нашего штаба, из Литцена. Как я понял, они придут на наше место. А нас, по слухам, отводят в Белоруссию на расформирование. Сами понимаете, что происходит. Приказа-то нет, точно ничего не известно, а слухи ходят. Вот и творится черт-те что. Те из моих, кто фронтовики, пошли в полный разнос. Ну в самом деле, капитан, не под трибунал же их отдавать. Все одно — какая служба, когда сидим не чемоданах?

Еляков улыбнулся. Он уже заметил по пути нечто похожее. В Литцене, который тоже должен отойти к полякам, он поджидал Мысловского. Так вот, и там дело обстояло очень весело. Даже еще веселее — потому как в Литцене уже крутились какие-то польские военнослужащие, которые бурно братались с нашими. А как могут брататься славяне? Вот именно. Все наши уже были мыслями в России — и служба шла по инерции, шатаясь и спотыкаясь.

По дороге Мысловский был мрачен и неразговорчив. Хотя, казалось бы, дела его шли вполне хорошо. Совместными усилиями удалось накрыть крупное осиное гнездо, которое могло был принести еще невесть сколько неприятностей. Но, тем не менее…

— Майор, давайте о деле. Мы тут так заигрались в казаки разбойники, что упустили очень многое. Теперь хотим пошарить в доме Йорка. Он, надеюсь, стоит не нараспашку?

— Никак нет! Я даже часового держу возле него. Честно говоря, больше для того, чтобы хоть чем-нибудь солдат занять. А то они от безделья уже совсем обалдели…

— Мы там хотим пошарить…

— Кто там сейчас стоит? — задумался майор. — Коньков? Вы к нему обратитесь, если будут трудности, он вам, возможно, сумеет помочь.

Часовой вел себя совсем не по уставу. Он сидел на крыльце дома и лениво покуривал. Но это Еляков увидел лишь краем глаза — как только машина вырулила из-за угла. Заметив, что едут командиры, солдат в один миг принял положенную позу. Когда «виллис» подкатил к дому, капитан разглядел Конькова. Это был очень смуглый чернявый парень лет тридцати. Среднего роста, неширокий в плечах, но по виду — очень мускулистый. На груди висели две медали «За отвагу» и две золотых нашивки, а на поясе красовалась затейливая финка. Руки часового покрывали татуировки. Еляков показал ему подписанный майором Щербиной приказ. Коньков посторонился, пропуская офицеров к двери.

— Все в порядке, товарищ капитан, печати целы! — отрапортовал он. Говорил он бодро, но как-то несколько развязно растягивая слова. А в его рту сверкнула фикса. В общем, от парня густо пахло блатной закваской. Но прошлой закваской, на которую наложилась война.

Еляков достал ключ и отпер двери.

— Какие будут приказания? — спросил Коньков.

— Пока покури тут.

Офицеры прошли внутрь и для начала обошли помещения с кабинета. Здесь было по-гостиничному голо. На какую-то индивидуальность указывала лишь небольшая книжная полка в гостиной, да и та уставлена книгами, судя по их заглавиям, относящимся к легкому чтению. Еляков стал осознавать, что задача-то у него стоит непростая. Собственно говоря, он не знал, что искать. Капитану, разумеется, приходилось проводить обыски. Чаще всего это доводилось делать в присутствии хозяина. Тогда — совсем другое дело. Человек, если он, конечно, не хорошо подготовленный профессионал, невольно начинает нервничать, когда приближается к заветному месту. Или если искали без хозяина — представляли, что ищут. А тут… Ни того ни другого. К тому же обысками Еляков занимался в основном в самом начале своей чекистской работы — когда рядом были более опытные товарищи.

Для начала Еляков подошел к письменному столу, стоявшему в спальне, и просмотрел все ящики. Нельзя сказать, чтобы там было много содержимого. На первый взгляд, тут скопился разный хлам. Какие-то канцелярские принадлежности, несколько немецких газет, бумаги неряшливого вида, исписанные мелким почерком с многочисленными помарками — судя по всему черновики. Там были расчеты, формулы, какие-то наброски строительных конструкций. Еляков вздохнул. Он ощутил недостаточность своей подготовки.

— Пан Мысловский, вы что-нибудь смыслите в деле поиска в чужом доме? У меня, откровенно говоря, в этом деле опыта немного.

— Я думаю, меньше, чем вы. Я ведь сначала был фронтовым офицером, потом работал в разведотделе дивизии. В ОРМО меня направили по одной простой причине — потому что с людьми у нас плохо. Вернее, опытных людей у нас почти что и нет. В чем-то наша ситуация похожа на вашу в восемнадцатом году. Одни люди — ненадежные, другие — неопытные…

— Что ж, придется переворачивать весь дом… — вздохнул капитан.

Примерно через полчаса Елякову стало скучно. Дом был большой, и разных закоулков и в нем было сколько угодно. А ведь есть еще чердак и подвал. Да и в саду можно зарыть. Ситуация начинала казаться совершенно беспросветной.

И тут Еляков вспомнил слова майора. Не зря ведь Щербина о нем упомянул…

Его мысли прочел надхорунжий:

— Пан капитан, пан майор говорил о часовом. Я думаю, он не зря обратил на него внимание. Судя по виду того парня, он, возможно, имеет богатый опыт осмотра чужих квартир. Куда больший, чем мы…

Капитан высунулся в окно:

— Коньков!

— Я!

— Подойдите сюда.

Солдат вошел и с любопытством огляделся вокруг. Капитан заметил его взгляд, которым он обшаривал комнату — прямо прожектор.

— Майор сказал, что вы можете нам помочь отыскать тут кое-что спрятанное…

Тот оглядел раскрытые ящики, поднятый матрас, выпотрошенные книги.

— Понятно. Что ищете, товарищ капитан?

— Не деньги и не ценности. Да я и не уверен, что то, что мы ищем, тут есть. Но если есть, ЭТО человек должен хорошо спрятать.

— Тогда легче. Товарищ капитан, — парень замялся. — А этот, хозяин, он, простите, какой масти? То есть, я хотел спросить — он шпион или вроде этого?

— Нет, вроде не шпион. По крайней мере, не профессиональный шпион.

— Понятно, фрайер. Вы, товарищ капитан, правильно сделали, что меня позвали. Время сэкономите. Эх, что ради Отчизны не сделаешь! Вспомним мрачное прошлое, искупленное кровью… Товарищи офицеры, вы посидите в сторонке.

— Пан боец, а фрайер это… — начал Мысловский.

— Ну… Не вор и не мусор. То есть, не милиционер.

— А, понятно. Тогда деньги и ценности тоже ищите, — неожиданно предложил надхорунжий.

— Это ж совсем другое дело! — оживился солдат.

Коньков вышел на середину комнаты — и Еляков поразился произошедшей с ним перемене. Теперь это был не солдат. Более всего парень походил на собаку-ищейку, которая вынюхивает след. Только если пес шевелит носом, то Коньков работал глазами. Казалось, его взгляд проникал сквозь стены, шкафы и прочие препятствия. Да и двигался он теперь по-другому — крадучись, словно кот. Какой-то системы в его поиске не было. Он вдруг прошел в один угол и внимательно осмотрел пол. Потом переместился к стенке и стукнул по ней в нескольких местах. Тщательно осмотрел ящики стола. Потом вышел в другую комнату. Раздался звук открываемого буфета, зазвякала стоящая там посуда. Потом послышался какой-то скрип…

— Товарищи офицеры! — раздался радостный голос Конькова. — Есть контакт!

Они поспешили в гостиную. Вычурной буфет, покрытый черным лаком, обильно украшенный деревянными резными финтифлюшками, был слегка отодвинут. Боец с довольным видом держал в руках небольшой пакет, завернутый в пергамент и перевязанный бечевкой.

— Хорошо, что вы сказали — рыжее[50] искать. Вот тут рыжевье точно есть.

— А как вы его нашли? Не поделитесь опытом? — с любопытством спросил Еляков.

— Да я сам точно не знаю, товарищ капитан. У меня на него вроде как чутье. — Парень помолчал и добавил: — Я до того, как в сорок втором стали из лагерей посылать в штрафбаты, был домушником. С одиннадцати лет… Четыре судимости. И учили меня та-акие мастера… Они еще нэпманов шерстили. А нэпманы-то хорошо свои денежки прятали. Не только от нас, но и от ваших товарищей… Но это дело прошлое.

— Да уж по твоим медалям и нашивкам вижу, что прошлое[51].

— Это точно. Вор — не вор, а Родина все-таки одна. Да к тому же я наполовину цыган. А эти гансы цыган за людей не держали. Убивали всех. Так что пусть с Советской властью у меня были конфликты, но немцев мне любить уж точно не за что.

— А все-таки чутье — это как? Какой-то мистикой отдает.

— Никакой мистики. Опыт. Товарищ капитан, я ведь вас не из любопытства спросил — шпион он или нет. Хотя, понятное дело, шпионов я только в кино видел. Но так понимаю — кого попало к врагу не посылают. А значит, они люди хитрые и их специально учили. Не то бы ваши люди их сразу бы переловили. А фрайер — он и есть фрайер. Уж вы поверьте моему большому опыту: соображалки у обычного человека мало… Он действует по нескольким обычным схемам. Вот, к примеру, куда чаще всего прячет деньги обычный человек? В белье. Если интеллигент — то в книги. Это сложнее, но тоже почти всегда можно догадаться — в какую из них. Да и в других случаях — всегда верные приметы имеются…

Парень оживился. У Елякова мелькнула мысль, что советской милиции, возможно, еще придется не раз с ним встретиться после того, как Коньков поменяет погоны на цивильный пиджачок. Уж больно шустрый. И уж больно увлеченно он заговорил о своей довоенной «профессии». Но кому какое дело! Пусть потом у милиции голова болит.

Между тем Коньков продолжал «лекцию»:

— Глядите, товарищ капитан, видите, на стене картина висит? Я за ней первым делом посмотрел. Потом — буфет. Ценности прячут в посуде, в белье, под коврами, в книгах, в полу делают тайники… Этот думал, что самый хитрый. Да только тоже ничего нового он не придумал.

Коньков подошел к буфету.

— Вон, видите, царапины на полу? И буфет стоял слегка косо. Вот и все. Он эту бандуру отодвинул — засунул туда пакет, да и придвинул обратно. Детский сад. Но вы бы полдня искали.

— Только боюсь, не то это. Хотя…

Еляков подошел к стоящему посреди гостиной большому круглому столу.

— Дай-ка нож, — обратился он к солдату.

Капитан взял пакет, оказавшийся довольно тяжелым, разрезал веревку и развернул пергамент. Ярко сверкнул желтый металл и какие-то камешки. И в самом деле — золото. Но разочароваться он не успел. Потому что тут же, под цацками, лежал бумажный пакет из плотной бумаги в половину листа. Еляков открыл его и увидел какую-то схему.

— Пан Мысловский, а почему вы велели ему искать ценности?

— Да потому, что этот Йорк, как выражается пан солдат, фрайер. В Польше воры говорят «цвель». Я вырос на окраине Варшавы, в рабочем районе. Среди людей, живших на нашей улице, далеко не все были сознательными пролетариями. И хулиганов, и воров было полно. У нас многие мальчишки мечтали стать ворами. Выбор-то был небольшой. Либо на завод, либо воровать… Так что я кое-что видел и слышал… И вот я подумал: такой человек, «цвель», все, что у него ценного, положит вместе. А этот Йорк, он ведь был еще и интеллигентом. Да не просто интеллигентом, а привилегированным, который жил при нацистах на особом положении. Такие люди обычно не слишком практичны. К тому же он ведь, как я понимаю, не собирался тут поселяться надолго. Значит, легче в случае чего проще забрать, если все вместе сложено. Когда из Варшавы в сорок четвертом обыватели бежали — уж я-то насмотрелся, как и что с собой хватают.

— Товарищ капитан, а можно мне за отличную службу вон из того шкафа кое-что прихватить?

Еляков открыл дверцы и увидел несколько бутылок — с французским коньяком, какие-то ликеры и вина.

— Да ты ведь и так прихватил? — Еляков кивнул на подозрительно оттопыривавшийся карман галифе Конькова.

— Есть грех, — не смутился Коньков. — Все равно ведь добро пропадает.

— Бери остальное. Черт с тобой. А то бы без тебя тут хрен знает сколько бы ковырялись.

Дурной пример заразителен. Еляков и Мысловский остались ночевать в Зенебурге и выгребли все винные запасы, которые не сумел утащить Коньков. Сдав ценности майору, уединились и, попивая вино, стали рассматривать находку.

Это были две очень аккуратно вычерченные схемы. Чувствовалось, что делал их профессионал. Одна из них изображала план какого-то строения, вернее, его части, поскольку несколько нарисованных проходов или коридоров уходили в никуда. Здесь же были обозначены мины, сквозь которые пунктиром был указан, видимо, путь проникновения внутрь. В правом верхнем углу заковыристым почерком было написано: «бункер XZ-217», а чуть ниже — «Клаус Дикс, оберст-лейтенант, 25.04.44». Что ж, все тут нарисованное могло быть и каким-нибудь большим бункером. Другая схема. Она изображала план некоего здания, из которого, надо полагать, вел ход в тот самый бункер. Но смущало то, что оно, это самое здание, судя по схеме, находилось явно не в Черном лесу. И даже не в белом поле. А в городе! Вот улица, вот другой дом… Третья схема изображала город, точнее его часть. Южнее объекта — помеченного крестом дома, находилась большая река и какой-то остров.

Дверь распахнулась, и на пороге возник майор Щербина. Он был несколько грустен. Дело в том, что коменданту в последнее время было тяжело. Он было пристрастился коротать вечера за уничтожением найденной в каком-то богатом брошенном доме коллекции вин. Но лейтенант Мельников уехал. В одиночку русскому человеку пить как-то непривычно. А больше офицеров в городке не имелось. Не с рядовым и сержантским составом же выпивать! Это уже вовсе ни в какие рамки не лезет. Вот теперь он зашел, чтобы пригласить гостей на дружеские посиделки. Увидев, что они заняты, он было подался назад, но его острый взгляд артиллериста заметил карту города, которой Еляков прикрыл остальные документы. Карту-то что секретить?

— Родные места, — бросил он.

— Какие места? — не понял Еляков.

— Да вон у вас карта лежит.

— Вы знаете, какой это город?

— Мне-то его не знать! — рассмеялся Щербина. — Да я эту карту до смерти буду помнить. Вон там, на берегу Прейгеля, стоял наш дивизион… А вон тут мы через Прейгель переправлялись. И наступали в сторону вокзала. Ладно, я пошел, когда освободитесь, заходите ко мне…

Дверь захлопнулась — и капитан разразился матерной тирадой.

— Это ж надо так поглупеть! Сидим и думаем, какой это город… Идиот моя фамилия.

— Прейгель… Это Кенигсберг?

— Да уж не Чухлома. Мог бы я и сообразить. Да только что-то непонятно. Далековато что-то от нашего объекта. Кенигсберг расположен совсем в другой стороне. И что это за герр Клаус Дикс? Похоже, рано мы радовались. Нашли какую-то тайну, да не ту…

— А может, все-таки ту? — предположил Мысловский.

— Что ж, попробуем покумекать.

Еляков выложил на стол бумаги, которые он нашел в ящике стола — он их на всякий случай захватил с собой. И теперь решил глянуть — может, найдутся какие-нибудь параллели.

Но черновики изображали что-то другое. Совсем непохожее.

— Да, какие-либо выводы из этого сделать сложно.

— Нет, кое-что можно, — сказал Мысловский, разглядывая бумаги.

— Да? И какие?

— Ну, например, что надписи на схемах и черновики сделаны разными людьми.

— Ты уверен? Ох, я на «ты» перешел незаметно.

— Так давай и перейдем. Давно пора… Так вот, послушай, капитан, я когда-то работал учителем. Так что в почерках я разбираюсь. И могу поклясться — это писали совершенно разные люди.

Еляков присмотрелся — и убедился: поляк был прав. В глаза различие почерков не бросалось, потому что черновики были написаны небрежно и размашисто — а надписи на схемах — подчеркнуто аккуратно. Но человек, привыкший иметь дело с тетрадями учеников, к тому же привычный к латинскому шрифту, тут же заметил эту особенность.

— Вот только что это нам дает? — покачал головой Мысловский.

Еляков закурил и задумался. Что-то тут не срасталось. Некий эсэсовец Барон бродит вокруг городка, пытается что-то найти, видимо, не находит и начинает убивать возможных свидетелей вместо того, чтобы попытаться получить от них сведения. У строителя, работавшего в Черном лесу, который пытался играть в непонятные игры с англичанами, обнаруживается карта какого-то подземелья Кенигсберга… Черт-те что… Закручено посильнее, чем в романе про пиратские клады.

А ведь все может быть так…

Капитан налил себе вина и одними глотком отхлебнул половину стакана.

— Слушай, надхорунжий, у меня есть идея. Ты послушай и оцени, она не совсем безумная? Смотри. Этот Йорк пытается договориться о чем-то с англичанами. Мы знаем только об одной попытке. Но может, были и еще? Вообще-то, это называется изменой. Он мог опасаться какого-нибудь их особого отдела. Тем более, насколько мне известно, после покушения на Гитлера люди Гиммлера стали сильно лютовать, в гестапо тащили по малейшему подозрению в нелояльности. И всплыви в тот момент эти забавы Йорка, он мог бы радоваться, если его просто расстреляли бы… Так вот. Допустим, обладая какой-то тайной, Йорк решил ее спрятать понадежнее. Отдал кому-то некие документы — тот их и схоронил в Кенигсберге. И это было тогда, когда до нашего наступления было еще далеко. Немецкая пропаганда ведь заверяла, что Восточную Пруссию они не отдадут ни при каких обстоятельствах. И этому верили не только рядовые граждане, но даже военные и партийные функционеры. Вот он и отдал кому-то документы для сохранения. Этот «кто-то» отдал ему план, с указанием, где они спрятаны. А потом начался бардак, эвакуация, наше наступление… И Йорк, поболтавшись где-то, остался сидеть, где сидел. Решил подождать, пока все устаканится. А! Кстати, у него и его дружков были липовые документы из Алленштайна. Значит, они имели какую-то связь с нацистским подпольем. Но предпочли играть в свои игры. Таких вещей не прощают. Они, или по крайней мере Йорк, были не просто лишними свидетелями, но еще и непредсказуемыми свидетелями. Если он отказался иметь дело со вчерашними товарищами, кто знает, может, он завтра попытался бы с нами сторговаться. Логично?

— Но только ведь и эту схему могли у него найти гестаповцы, или кто там у них еще был…

— А вспомни, что ты сам говорил про ценности. Он мог хранить эту схему зарытой, хотя бы в саду на клумбе. А когда наши пришли, сложил все поближе. Чтобы можно было драпать в любой момент…

— Похоже на правду. Значит, тебе придется пилить в Кенигсберг. Мне-то это уже за пределами полномочий. Слушай, пойдем к майору, тошно у меня что-то на душе, — неожиданно предложил поляк.

Посиделки получились странные. Мысловский пил много — и становился все мрачней и мрачней.

— Послушай, что ты такой смурной? — не выдержал Еляков. — Ты раскрутил большое дело. Сейчас, Бог даст, и второе раскрутим.

— Да вот то дело мне и не дает покоя? Вот скажи, капитан, тебе никогда не было стыдно за свой народ?

— Честно? Было. Особенно в сорок первом. Когда я по тылам выбирался — и видел, сколько народа побежало фрицам задницу лизать.

— Вот именно. А я видел, как наши правители в тридцать девятом без памяти бежали, бросив армию, бросив всех. Потом сидели, вякали из Лондона. Теперь бы им сидеть и не высовываться. Так нет же! Набежали. И собирают вот такую сволочь, которую ты видел. В той деревне ты только с главарем разговаривал — а я со всеми ними! Ты понимаешь, это ж навоз, а не люди! Шесть лет одни из них немцам задницу лизали, другие вроде бы как в подполье сидели. Только вот так глубоко в подполье, что до немцев им было не добраться. А сейчас, когда вы все сделали — зашевелились, суки! Один раз Польшу продали — но хотят снова руководить. Знаешь, стыдно просто за своих соотечественников…

— Но ты-то от пуль не бегал. И твои товарищи не бегали.

— А кричат-то они. Про русских оккупантов. Ты знаешь, что мне один сказал? Они, видишь ли, уже готовятся к походу на Киев! Запад, дескать, им поможет. В стране бардак, столица в руинах, а они раскручивают новую гражданскую войну. Потому что прибывшим из эмиграции панам хочется руководить. Они ведь все продадут. Им ведь на народ наплевать. Им на всех наплевать, кроме себя…

— Ничего, пробьетесь.

Мысловский осушил еще стакан — и взгляд его стал более осмысленным. — А вообще-то, ты прав. Пробьемся. И эти гады — не пройдут. Всех выловим.

17 июля, за два дня до описываемых событий, окрестности Лозьдзее, граница Литвы

Мельников осторожно выглянул из-за зарослей малины и на всякий случай повел полукругом дулом автомата. Он находился на склоне невысокого холма, проросшего старыми корявыми соснами. Внизу открывался вид на широкую прогалину, за которой снова стоял сосновый лес. Малина, кстати, как мельком отметил Сергей, была не дикой, а одичавшей. Все правильно — на прогалине виделась до отвращения знакомая картина — остатки брошенного хутора. Он строений остались лишь груды головешек и торчащая посреди закопченная печная труба.

Сколько он видел таких картин за четыре года. Русских, белорусских, польских, немецких… Впрочем, эти руины относились не к войне. Существовавшее здесь человеческое жилье, если судить по виду нескольких уцелевших бревен, разнесли давно — когда о войне говорили только дипломаты. Чертова земля, которую не могут поделить два народа.

Согласно карте, там, за прогалиной, за небольшим ручьем, начиналась территория, которая была, по сути, ничейной. Точнее — никто толком не понимал, кому она теперь принадлежала. Вообще-то это была Литва. Но в 1920 году этот кусочек земли вместе с Виленской волостью захапала себе Польша. В тридцать девятом Советская власть снова вернула ее Литве. А теперь, ходили слухи, собирались обратно отдать польским друзьям… Понятно, такие места всегда не особенно людные — а во время послевоенного неустройства никакого порядка на них нет и быть не может. Нашим, сидящим в Литве, уже не до них. А полякам — еще не до них. В общем, хорошее место выбрал себе Барон для гнезда. Впрочем, может, это и к лучшему. В спокойном месте — партизаны беспечнее. Это Сергей по себе знал.

Мельников еще раз внимательно оглядел окрестности — и двинулся краем леса, обходя прогалину. Вокруг было тихо — пригревало солнце и беззаботно щебетали птицы. Сергей поймал себя на посторонней мысли — смешно все-таки. Столько времени провел в лесах, а различать птичьи голоса так и не научился. Он знал все съедобные и лечебные растения, умел ориентироваться в лесу днем и ночью, не замерз бы в чаще и в лютый мороз — а вот про птичьи голоса ничего не знал. Партизану это без надобности. Но все-таки странное это ощущение — вести тайную войну на территории, где, если верить карте, — Советская власть.

…Высадка группы была своеобразной. Они высаживались… из поезда. Идея принадлежала Мельникову. Он, расспросив местных чекистов о подробностях проведенных ими антипартизанских операций, сделал вывод, что они в точности повторяли ошибки немцев в первый период войны. Они тогда тоже, собираясь расправиться с каким-нибудь отрядом, грузились в машины — а то и топали пешком в районе сосредоточения. Разумеется, об этом становилось известно очень быстро. Вот и сейчас — пробираться машиной в эти глухие места было бы неблагоразумно — тут все на виду. А кому сочувствует и кому помогает местное население — толком понять невозможно. Тут была такая мешанина взаимных болей бед и обид, что сам черт ногу сломит. Кого-то обидели поляки, кого-то литовцы. Одних прижала Советская власть, других немцы, третьих партизаны или бандиты. Вот и пойми — кому побежит сообщать какой-нибудь хуторянин о проехавшей мимо машине с военными?

Размышляя о предстоящей операции, лейтенант вспомнил свой богатый опыт борьбы с ягдкомандами, охотниками за партизанами. Будучи дотошным парнем, он тщательно изучил методы противника. Одним из козырей этих команд было то, что они появлялись там, где их никто не ждал. Егеря быстро сообразили, что в России, несмотря на огромные безлюдные пространства, не так-то просто укрыться от глаз партизанской агентуры. Обычно каратели прибывали в какую-нибудь деревню и начинали операцию из нее. В этом случае чаще всего партизан успевали предупредить.

А вот ягдкоманды действовали совершенно иначе. К нужному месту они прибывали в закрытых машинах, имевших, по возможности, самый безобидный вид. Так вот, охотники за партизанами высаживались из них на ходу. Причем выбирали какой-нибудь участок дороги, где по краям имелись густые заросли, да еще и крутой поворот дороги скрывал бы десант от наблюдателей. Бойцы прыгали из машин по одному — и тут же растворялись в складках местности. А машины шли дальше как ни в чем не бывало. Результат был — да еще какой! Партизаны порой даже и не знали, что к ним в лес пожаловали очень неприятные гости…

Мельников эту схему лишь слегка видоизменил. Как ему сообщили, «лесные братья» не нападали на поезда. То ли у них здоровья на это не хватало, то ли имелись какие-то тактические соображения. Вообще-то, борцы за независимую Литву не стремились связываться с солдатами и даже с милицией. Основную свою активность они сосредоточили на «предателях». То есть на литовцах, которые так или иначе сотрудничали с Советской властью. Причем если кто-то платил налоги — он уже являлся предателем…

Как бы то ни было, Мельников решил высаживаться из поезда — и там уже добираться через леса. В итоге группу, в которой были Мельников, Копелян, радист и еще один солдат-литовец, посадили на какой-то состав из нескольких вагонов, идущий по узкоколейке в сторону Польши. Километрах в десяти от места, где теперь находился Сергей, состав замедлил ход — бойцы по одному вывалились в густые кусты. Собрались уже в лесу, примерно в километре от места высадки, — и двигались дальше своим ходом. Хорошо, что шли не в белый свет. Вечером Еляков встретился с кем-то из местных партийных шишек. Неизвестно, о чем они там говорили, — но тот дал наводку — присоветовал одного своего человечка. Им оказался старик лесник, живущий в дубраве под Лозьдзее в обществе двух собак. Лесник оказался очень своеобразным типом. На русских и немцев ему было глубоко наплевать. Ни те, ни другие не нарушили его многолетнего уединения. А какая там власть в городе — его совершенно не волновало. Потому что к любой он относился с презрительным пренебрежением.

Но вот поляков лесник ненавидел до судорог. Хорошо, что в группе был литовец. Русского дед не знал, а на польском ни о чем бы с ним не договорились. Старика тошнило от одного звука этого языка. Что там такого сделали поляки этому лесному человеку — непонятно. Лесник был не слишком разговорчив, да его, разумеется, и не расспрашивали. На этой пламенной ненависти к соседнему народу и сыграли. Лесник рассказал, что группы неизвестных людей шастают время от времени с «ничейной» территории. У них там явно несколько баз. И, что ценно, где-то там имелись и развалины замка.

Теперь Мельников, одетый в немецкий камуфляж, шел один. Остальных он оставил в заброшенном хуторе, в котором, как показало тщательное изучение следов, давным-давно никто не бывал. Оганесу, как старшему но званию, он сказал на прощание:

— Задача ваша проста. Охраняйте радиста. Хоть бы небо свалилось на землю, хоть бы тут немецкие танки появились — но, когда я вернусь, рация должна быть в рабочем состоянии. Вопросы есть?

— Ты б, может, взял бы кого с собой? — неуверенно спросил Копелян.

— Ты не понял? Главное — рация. А там, в лесу, вы будете только под ногами у меня путаться.

…Лейтенант осторожно спустился к ручью и оглядел противоположный берег из-за лап ельника. Кажется, все тихо. Он перешел узкий прозрачный поток и начал двигаться наискосок по склону крутого холма, огибая гребень. Если где-то поблизости сидит секрет — то точно там. Однако осторожность оказалась излишней. Обогнув холм, Сергей увидел, что люди давно на нем не бывали. Поэтому он сам влез на вершину, достал бинокль и стал озирать окрестности. Первое, что он увидел, — это торчащий на северо-западе темно-серый донжон[52]. Он располагался на вершине лесистого холма, высовываясь из веселой зелени, упершись в синее небо своей полуразрушенной, словно кем-то обгрызенной верхушкой. Развалины находились километрах в двух — холмистая равнина между наблюдательным пунктом Мельникова и замком была сплошь покрыта лесом. Только где-то справа виднелся хутор, стоящий посреди небольшого расчищенного кусочка земли. Дом и строения были, на первый взгляд, целенькими. Но поле не носило никаких следов обработки, и во дворе было пусто. Сергей решил слегка уклониться — и посмотреть, что происходит в этих строениях.

Лес были густой, поэтому передвигаться можно было, не дергаясь, без перебежек. Главное — смотреть в оба. Для этого через каждые несколько метров Сергей внимательно обшаривал взглядом окрестности. Тут работало шестое чувство. Именно это качество и делает разведчика — разведчиком. Шестое чувство не купишь и, не приобретешь на теоретических занятиях. Главное, конечно, это опыт, но говорят, есть тут еще и что-то вроде таланта. Им, талантом, и отличается хороший разведчик от очень хорошего.

…Если бы кто-нибудь спросил: по каким признакам Мельников почувствовал близость чужаков — он бы не сумел ответить. Сергей просто в какой-то миг напрягся до предела. Почувствовал, что враг рядом. Он нашел удобное место и снова пригляделся. На этот раз — смотрел долго и очень внимательно. Что-то в местности ему не нравилось. Там было нечто неправильное. А! Один из невысоких кустиков как-то неестественно дрогнул. Мельников сосредоточил взгляд на нем. Оба! Еще раз. Вот вам и передовой секрет.

Что ж, погуляли, придется теперь и поползать. Мельников двинулся по-пластунски в обход. Отметив по дороге: а ведь серьезные ребята тут болтаются. Для того чтобы заставить партизана сидеть в секрете — всерьез видеть, а не топтаться как возле пивной — надо очень постараться. Проходили все это. Сергей помнил эпопею под названием «наведение дисциплины», которая продолжалась в отрядах чуть ли не до конца сорок второго года. Партизаны — это ведь не армия, тут своя специфика. Армейские методы муштры в лесу не работают. И ведь сколько отрядов погибли по той причине, что их командиры так и не сумели установить нормальную дисциплину… Но, судя по всему, у «этих лесных» братьев командир был что надо. Пожалуй, будь на его месте обычный фронтовик — тут бы его разведка и кончилась. Поднялась бы стрельба — и предупрежденный лесной отряд не спеша отвалил бы на новые места.

…Мельников сделал на брюхе длинный полукруг — и в итоге оказался за спиной залегших часовых. Их было двое — в камуфляжной одежде. Но имелось в них что-то неправильное. А! Вот оно что. Камуфляж был не тот. Не для этой листвы. Вот эта-то легкая дисгармония и привлекла его внимание. Но вообще-то лежали ребята довольно беззаботно. Даже по их спинам было видно, что они не особо внимательно ведут наблюдение. Мельников подавил в себе желание подкрасться — и с помощью ножа поставить точку в земном существовании этих двоих. Они бы даже не заметили. Но — это лишнее. У него была иная задача.

Дальше было уже проще. По пути к хутору заметны были следы, свидетельствующие, что тут нередко ходили. Сергей снова встал на ноги. И стал пробираться к окраине поля: надо хоть издали взглянуть — кто там на хуторе околачивается. Но не пришлось. Впереди раздался шум шагов — и Сергей мгновенно метнулся в сторону и утонул в подлеске. Шли двое — и даже не особо маскировались. Они двигались от хутора в сторону секрета. Очевидно, смена.

— Черт, как мне все это надоело… — сказал кто-то по-немецки. — Опять Барон собирает на рассвете людей у замка. Хоть когда меняем базу, увидим светлый лик его сиятельства. А командир опять куда-то прется с Голландцем и остальными. Черт побери! Так хорошо тут обосновались. А теперь опять будем шататься по лесам, как бродяги.

— Он ведь обещал: скоро переместимся на нормальную базу. И вообще — поменьше болтай!

Двое прошли мимо совсем рядом. Через некоторое время сменившиеся протопали обратно. Но эти шли молча. Только было слышно, как один из них отдувается и вытирает пот под одеждой. Запарился, сердешный, лежа в засаде…

До замка Мельников добрался довольно быстро. Вблизи оказалось, что, кроме башни, все остальное — сплошные развалины. От когда-то мощного сооружения остались две полуразрушенные стены, сложенные из грубо отесанных камней, и донжон — с виду почти целенький, только с обвалившейся верхушкой и, конечно, без перекрытий. Внутри башни обнаружилась довольно утоптанная площадка, пошарив, Сергей обнаружил в траве несколько довольно свеженьких окурков. Отсюда вело несколько троп. Едва видных, нетренированный человек их бы и не заметил. Мельников для начала выбрал одну их них. Далеко идти не пришлось. С другой стороны, под холмом, он увидел то, что и ожидал: под соснами расположилось с десяток блиндажей. Хороших таких, добротно построенных. Возле них шла какая-то будничная партизанская жизнь. Тут находилось самое меньшее человек тридцать. Это явно был главный лагерь. Что ж, теперь оставалось только возвращаться к радисту. Если «лесные братья» назначили встречу на рассвете, то есть шанс прихватить всех местных лесных обитателей…

…За два часа до рассвета Сергей пробирался уже знакомой дорогой. Теперь вместе с ним шли трое крепких и очень серьезных камуфлированных парней с автоматами Судаева. Эти автоматы — хорошая штука. Конечно, магазин вдвое меньше, чем у «ППШ», — всего на тридцать пять патронов. Но для разведчика куда ценнее откидывающийся приклад и рожок вместо громоздкого диска. А уж для парашютиста…

Мельникову множество раз приходилось встречать «людей с неба» — забрасываемых в партизанские отряды радистов, врачей, специалистов-подрывников и диверсантов. Но впервые он видел, что такое большой воздушный десант. Вернувшись из разведки к заброшенной ферме, где его благополучно дожидалась группа, Мельников тут же приказал выйти на связь. И в ответ услышал приказ: готовьте ориентиры для высадки десанта. Честно говоря, лейтенант слегка обалдел. Он-то думал, все будет проще — погрузится в «студебеккеры» какая-нибудь пехотная рота — и ломанется по ночным дорогам. А тут аж из Белоруссии высылали две роты парашютистов…

Впечатляющее это зрелище — когда в ночном небе над твоими кострами кружится множество белых куполов. Такое Мельников видел только до войны, в кино. Но все, что говорилось о тогдашней армии, — вспоминать не хотелось. Сорок первый год перечеркнул все эти бодрые победные репортажи. Но вот теперь уже не в кино, а в реальности в черном небе виднелись купола парашютов — а на траву один за другим приземляются и гасят парашюты вооруженные до зубов крепкие парни.

Командир, суровый полковник с огромным шрамом через всю щеку, тут же послал Мельникова вперед в сопровождении своих разведчиков.

— Ребята, с чего бы это вас-то подняли? — спросил Сергей между делом.

— А а, это чтобы жизнь медом не казалась. В порядке боевой подготовки. У нас командир полка убежден, что вскоре на Лондон прыгать доведется… Нам-то не слишком много довелось попрыгать. Все больше на земле воевали. А тут вы подвернулись со своей ликвидацией. Вон видал — сам командир полка командует десантом. Боевой мужик… Теперь уж ликвидируем кого надо — будь уверен…

Секрет «лесных братьев» успокоили без шума и пыли. Ребята были грамотные — четверка подползла сзади — и когда они навалились — ловить часовым было уже нечего. Одного сержант-десантник полоснул финкой по сонной артерии. А Мельников просто ударил второго, который не успел даже обернуться, прикладом по шейным позвонкам. Хряк — и все было кончено. Можно было двигаться дальше. О блокаде хутора, где сидела смена, позаботятся оставшиеся.

К замку основные силы десантников выбрались примерно за полтора часа до рассвета. Часть группы отправилась блокировать большой лагерь, остальные расположились среди развалин, держа все окрестности под прицелом. Когда уже на востоке воздух стал чуть-чуть светлеть, со стороны базы послышался шум шагов. Партизаны двигались небрежно, не заботясь о предосторожности. Видимо, были уверены в своей безопасности. Довольно нестройной колонной на площадку вышло около тридцати человек. В утренних сумерках было видно их пестрое вооружение. Винтовки, немецкие автоматы, виднелись и несколько наших «ППШ». Особо выделялись две длинных дубины в начале и хвосте колонны — ручные пулеметы, которые бойцы несли на плечах. Десантников было примерно столько же — но они-то сидели в укрытии — и на их стороне был фактор внезапности.

Капитан, лежащий рядом с Сергеем, вопросительно посмотрел на него. Но Мельников отрицательно кивнул головой. Как он понял, командир «лесных братьев» располагался где-то отдельно. Надо было ждать. И вот, когда уже стало почти совсем светло, с запада появились три фигуры. В отличие от предыдущих, они шли грамотно и тихо. Сергей тем временем прикидывал, как взять Барона живым. Но… не вышло провести все гладко.

Все вдруг внезапно изменилось. Так и осталось непонятным, что было тому виной. То ли кто-то из десантников проявил небрежность, то ли немецкий командир был прирожденным лесным бойцом, тоже обладавшим шестым чувством на опасность… Так или иначе, он совершенно неожиданно сделал три огромных скачка в сторону, потом прыгнул рыбкой куда-то вниз — в кусты и исчез.

— Огонь! — заорал капитан.

На собравшихся на площадке партизан обрушился шквал огня. Этих-то жалеть было нечего. Многие из «лесных братьев» повалились сразу — другие пытались отстреливаться. Но это был дохлый номер. Десантники были в укрытии, а они — на виду, к тому же не очень понимали — откуда по ним ведут огонь. Да большинство из них не были опытными бойцами. Так — вооруженная шпана.

В общем, случилось то, что и должно было. Началась паника. «Лесные братья» метались туда-сюда, падая под огнем. Один из пулеметчиков, сохраняя присутствие духа, дал полукругом с рук длинную очередь в сторону развалин. Но попасть куда-то, стреляя из ручного пулемета с рук, — дело дохлое. Мельников поймал пулеметчика в прицел и плавно нажал спуск. Тот выронил оружие и схватился за живот, упал на колени, а потом на бок. Другой пулеметчик оказался умнее — он сразу бросил свой «машингевер» и поднял руки. Это послужило чем-то вроде сигнала. Его примеру последовали многие другие. Кое-кто, правда, опоздал — и все равно попал под пули. Десантники — это ведь не войска НКВД, привычные к ликвидации банд. Там-то подробно объясняют, что если враг поднимает руки, его надо брать живым. Дело тут, понятно, не в гуманизме и, тем более, не во всяких Женевских конвенциях. Просто особистам нужны люди для разработки и других ихних игр.

А вот десантники были незамысловатыми ребятами. Их обучали войне на уничтожение. В тылу врага пленных ведь брать бессмысленно — куда их потом девать. Поэтому, хоть перед выходом капитан настойчиво вдалбливал бойцам, что, если противник начнет прекращать сопротивление, нужно брать в плен, — остановить бойню было не так просто. Но, в конце концов, огонь стал утихать. «Лесные братья» сообразили: ловить в таком положении нечего и стали складывать оружие.

Но Сергей этого не видел. Вместе с сержантом-десантником Копеляном, который шел с основной группой — и еще с двумя людьми, Мельников, как только увидел бегство главаря, ринулся ему вслед. Времени было потеряно много — пришлось огибать развалины по довольно большой дуге. Добравшись, наконец, до места, где исчез Барон, Сергей только присвистнул. Вниз вел очень крутой песчаный обрыв, по которому тот, видимо, скатился кубарем. Сергей чертыхнулся. Ну, что у него — проклятье судьбы, что ли, — бегать за этим прытким типом?

Между тем красные лучи свирепого солнца показались из-за лежащих на горизонте облаков.

— Вон он! — крикнул десантник, показав рукой за юго-запад. Примерно в километре в той стороне виднелся длинный пологий песчаный склон. И вот на нем-то и мелькнули три камуфляжных костюма. Значит, еще кто-то ушел. Преследователи повались вниз по обрыву.

Преследовать противника было легко, К счастью для Мельникова и его товарищей, дорога шла через редкий сосняк, в котором между деревьев росла густая трава, обильно покрытая утренней росой. По такой местности след двух уходивших людей отлично просматривался. К тому же по пути стали попадаться капли крови. Сначала немного — потом все больше. Кого-то из беглецов зацепило.

Преследователи двигались вперед на всех порах, когда вдруг впереди, примерно в полукилометре, послышались два одиночных автоматных выстрела. Стреляли из «шмайссера». Мельников и десантники прибавили ходу.

Через несколько минут он увидели причину стрельбы. На земле, возле большой старой сосны, лежал лицом вниз давно небритый парень в немецком кепи, с ранцем на спине. Его голова была разворочена, и даже издали виднелась еще одна рана — в плече. Все ясно. Симпатичный парень Барон добил раненого. А след тянулся дальше — но и там были видны капли крови, правда, реже. Значит, этого тоже задели. Потом местность изменилась. Трава стала ниже и реже — в которой отыскивать следы было совсем трудно. И вот, наконец, след совсем пропал.

— Кажется, приплыли, — сплюнул сержант. — Что будем делать?

— Разворачиваемся в цепь и ищем следы дальше. Эх, сейчас бы собаку — вроде тех, с которыми за нами немцы по лесам бегали, — распорядился Мельников.

Они шли еще некоторое время, внимательно осматривая землю. Но следов не находилось. И тут вдруг Сергей увидел кое-что…

Днем он, возможно, прошел бы мимо, но косой свет утреннего солнца высветил небольшое пятно в очередном холме, которое имело немного иной цвет, чем окружающая трава.

— Стоп! — скомандовал он громким шепотом и показал на это место.

— Что такое?

— Берлога, только для людей. Видел я такое у «лесных братьев» в Белоруссии. Подземное убежище, в общем.

— И что с ним делать будем?

— Окружаем и осторожно шарим вокруг. Где-то должна быть замаскированная отдушина.

— А… Он нам нужен живым?

— Хотелось бы.

— Возьмем живым. — Сержант извлек из кармана дымовую шашку.

Это было очень удачно. Мельников знал, что представляет из себя такая вот «берлога». Советские партизаны такие убежища не строили, у них была иная тактика. Но вот некоторые белорусские националисты, вяло воевавшие против немцев и куда более активно — против «красных» партизан, — сооружали нечто подобное. Так что конструкцию убежища Мельников представлял. Обычно это была глубокая яма, а если точнее — нора, построенная наподобие блиндажа. С той разницей, что вход, узкий лаз, тщательно маскировался. Можно было пройти в двух шагах — и не заметить. Внутри обычно стены обкладывали бревнами — и сооружали нечто вроде нар. И уж конечно — где-то обязательно должна быть отдушина для вентиляции. Потому что в таких местах люди порой сидели неделями. «Берлоги», как правило, были очень маленькими и тесными. Если в вентиляцию сунуть дымовую шашку, долго они там не высидят.

Но искать отдушину не пришлось. Внезапно откуда-то из-под земли раздался винтовочный выстрел, а потом — длинная автоматная очередь. Мельников и десантники автоматически упали на землю — но ни одной пули не вылетело наружу. Они лежали чуть ли не минуту, соображая, что происходит, когда из-под земли, как из могилы, послышался крик. Орали на русском, с жутким акцентом.

— Эй, русский, стрелять не надо. Гранаты кидать не надо. Я поднимай руки, если вы мне обещайт жизнь!

— На месте не пристрелим. Вылезай, только без шуток! Сперва выкидываешь оружие, потом выходишь сам! — крикнул Сергей по-немецки.

На всякий случай они окружили подозрительное пятно, направив на него автоматы. Вскоре послышались глухие звуки — и полоска дерна поднялась и отодвинулась в сторону, обнажив черную узкую дыру. Оттуда вылетел автомат, потом «Вальтер», финка, подсумки с гранатами и обоймами. Затем показались две руки, покрытые рыжеватым редким волосом, — потом высунулась голова, и, наконец, человек вылез полностью. Лез он с трудом. Когда человек из подземелья оказался на поверхности, стало видно, что одна его нога окровавлена. Тем не менее он встал на ноги — и даже ухмыльнулся. Это был плотный, даже несколько рыхловатый светло-рыжий парень с широким лицом и носом картошкой. Одет он был в довольно потрепанный серо-зеленый мундир — какие носили офицеры войск СС. Конечно, без знаков различия. Глаза парня смотрели весело.

— Ваша взяла, — сказал он по-немецки, но с каким-то легким непонятным акцентом. — Впрочем, с русскими воевать было большой глупостью…

— Где Барон?

— Мы его ждали здесь. Даже когда начали стрелять. Думали — он укроется тут.

— …мать! Опять упустили, — выругался Мельников. — Но на безрыбье и сам раком встанешь. Будем разбираться с этим. Копелян! Погляди, что у него с ногой.

Оганес усадил пленного.

— Касательное. — Он вытащил индивидуальный пакет и стал бинтовать рану. — Эй, ребята, раздобудьте какую-нибудь дубину ему вместо костыля. А то на плечах этого типа мне тащить скучно. Чай не барин. Сам попрыгает. Да и вообще…

Старшина-десантник достал ракетницу и пустил в небо красную ракету.

— Пусть к нам подкрепление топает, — пояснил он.

— Что там была за стрельба внутри? — спросил Сергей пленного.

— Те двое, кто со были со мной, они идиоты. Фанатики. Решили взорвать гранату, как услышали, что вы рядом. Хотели умереть, но не сдаться. А я подумал: лучше я в Сибирь поеду. Там тоже солнце светит. Я ведь в карательных операциях не участвовал. И вообще — сидел в штабе…

— Имя?

— Пауль Ван Вейден. Штурмфюрер[53] Войск СС.

Мельников слегка удивился. Обычно пленные эсэсовцы, если у них была такая возможность, всячески старались изобразить военнослужащих вермахта. Некоторые эсэсовские офицеры даже носили с собой в карманах армейские знаки различия. Мол, меня в Войска СС послали в приказном порядке. А этот…

Сергей поглядел на него внимательно. Пленный морщился от боли, которую доставлял Копелян, перевязывая рану, но выглядел бодро. Видимо, он сейчас придерживался русской пословицы: семь бед — один ответ.

— Ты не немец? — спросил Сергей. Ему не давал покоя странный акцент. Да и имя было не арийское.

— Голландец. Понесло меня за приключениями в Войска СС. Вот теперь и увидел, чем приключения кончаются. Я так и думал, что Барону его затеи не удадутся.

— Имя Барона?

— Франц фон Шварцхельм. Гауптштурмфюрер СС. Не войск СС, а тех, настоящих. Большой оригинал. Говорят, он родом из семьи потомственных военных. А вот Барон пошел не в Вермахт, а в эсэсы. Вроде меня авантюрист. Только калибром побольше.

— Так это тебя в отряде звали Голландцем?

— Все-то вы знаете… И что мы могли сделать, раз вы нас знаете даже по именам? Да, меня так звали. Барон постоянно в последнее время где-то пропадал. Я был его заместителем. По мере сил поддерживал дисциплину среди этих литовских свиней.

— Ты должен был идти с Бароном? Куда?

— В Германию. В Восточную Пруссию. Должны были заглянуть к каким-то людям из «Вервольф». А потом мы должны были идти в Кенигсберг.

— Вы состояли в «Вервольф»?

— Нет. И Шварцхельм не имел к ним прямого отношения. То есть, у него были какие-то контакты с ними. Но он их не уважал. Говорил, что ничего путного у «Вервольфа» не получится. Но все-таки Барон имел на них множество выходов. Он должен что-то уточнить у людей из их агентуры… Речь шла о каком-то госпитале. Это он узнал от своих польских друзей. Но все было как-то неопределенно. Он в Кенигсберге должен был уточнить — о каком именно госпитале идет речь. А сюда Барон вернулся, чтобы забрать кое-какие документы. То есть, это он так сказал. Барон — темный человек. Одним он говорит одно, другим другое… А затем выясняется, что правда — третья… Что у него на уме, никто не знает, кроме него самого.

— Шварцхельм интересовался Черным лесом?

— Нет, вы в самом деле все знаете. Так точно, его интересовал этот объект. Он все собирал сведения, как туда попасть. Что-то собрал по крупицам. Он как будто складывал мозаику. Тут что-то услышит, там… Барон много знал. Но и не знал — тоже много. А почему нужно идти в Кенигсберг ради Черного леса — я не знаю. Кстати, вы могли бы этот отряд разгромить гораздо легче, если бы немного подождали. Шварцхельм нашел бы способ вам его сдать, чтобы замести следы. Эти литовцы больше ему не нужны.

— Тебе известно, что там, в Черном лесу?

— База. Стационарная база для партизанской войны. Там должно быть оружие, продовольствие и все такое прочее. Насколько я понимаю, ее готовили, чтобы развернуть серьезные действия, когда вы придете. Но что-то у немцев не заладилось. Шварцхельм имел к этому отношение…

— Так почему он не знал туда дорогу?

Голландец усмехнулся.

— Потому что нацисты обожали секреты. Их принцип — каждый знает только то, что должен знать. И получалось — никто, кроме больших шишек, не владел общей картиной. А как говорил Барон, те, кто все знал, слишком быстро побежали, когда вы пошли в наступление. Но далеко они не убежали. Шварцхельм сказал, что корабль, на котором пыталось сбежать начальство, лежит теперь на дне Балтийского моря. У вас хорошие подводники… Барон искал строителей этого объекта, еще кого-то, кто мог что-то знать.

— Его цели? Развернуть партизанскую войну?

— Шварцхельм не такой дурак. И не фанатик. Он прекрасно понимал: дело проиграно. На этом этапе, по крайней мере. Он так полагал: какой смысл в том, чтобы убить еще несколько десятков русских? Сила на вашей стороне. Он обманывал всех этих идиотов. Обещал им оружие и снаряжение. Хотя, может, он бы им их и отдал. Хотя бы для того, чтобы они подняли шум и отвлекли бы ваших от его особы. Но ему были нужны материалы института «Норд». И только.

— Что это такое?

— Вот этого я не знаю. Но это нечто очень важное. План его заключался вот в чем. Взять нужные ему материалы, потом пробраться в большую Германию. Там у него есть связи. А оттуда — вместе со мной и теми, кто вон там в укрытии лежит, — двинуться в нейтральные страны. Шварцхельм уверял меня, что жалеть об этом мне не придется. Будущее мое будет обеспечено. Но это он так мне говорил. Может, у него имелись еще какие-нибудь варианты. Я ж говорю — темный человек. Но мне-то все одно — надо было как-то выкручиваться. Эти, которые литовцы, у них есть повод с вами воевать. Но мне-то какое дело до их разборок с русскими и с коммунистами? Я ж не идиот, чтобы умирать ради «священной защиты европейской культуры от большевистских варваров». — Последние слова Голландец произнес, подражая пафосу армейских пропагандистов.

— Хотел податься к англичанам или американцам? — спросил Сергей, вспомнив игры Ковалевского.

— Нет, там есть какая-то структура, которая собирается продолжать их дело. Вот к ним он и лез.

— Какие у него могут быть дальнейшие планы? Один полезет?

Голландец пожал плечами.

— Если вы его не изловите, возьмет людей из «Вервольф». Я говорю, он с ними не любил иметь дела. Но Барон такой человек — использует в своих интересах все и всех. Я думаю, если будет такая необходимость, он и с вашим НКВД попробует договориться. Две недели назад, когда он ходил к этому Черному лесу, Барон специально взял двух литовцев. Потому что их было не жалко. Он прекрасно знал заранее, что его спутники обратно не вернутся. Я тоже его опасался. Но другого выхода не было.

— А зачем нужно было грабить инкассатора?

— Все просто. Литовцы вас, русских, не любят. Но они совсем не против ваших денег, пусть на них и Ленин изображен. Шварцхельм не верил в идейные мотивы. Он предпочитал платить. Может быть, тут были и другие соображения. Но это мои догадки. Вам же, в конце концов, весь этот цирк надоел бы. И вы бросились бы гоняться за отрядом. Рано или поздно загнали бы… Все были бы довольны. Ваши начальники получили бы ордена, или чем там у вас награждают? Мы бы ушли. Кто ж знал, что вы так быстро нас накроете…

Оставив пленного под присмотром десантников, Мельников спустился в «берлогу». Это и на самом деле оказалось именно такое сооружение, каким он его и представлял. Размером оно было не больше вагонного купе, только гораздо ниже. Сергей стоял, упираясь головой в потолок. На полу лежали два человека. Один в камуфляже, другой — в мундире Ваффен-СС без знаков различия. В одном углу валялись консервные банки, в другом были сложены четыре собранных рюкзака.

Дух был страшно тяжелый — запах немытого тела, спиртного, разбавленного пороховой гарью. Но и без нее атмосфера была — хоть топор вешай. Гнусное местечко. Сергей поспешно вылез.

Вскоре послышались голоса. Из леса вышел капитан — и с ним еще несколько человек. Выслушав доклад, он хмуро кивнул.

— Командир ушел-таки. Нехорошо. Но банду мы накрыли, а это главное. Более двух десятков человек взяли. Кроме тех, кто у замка, имелись еще люди в лагере. Но они даже стрелять не стали, сразу подняли лапки… Радист уже наладил связь. Сюда выходят машины за пленными. Будем считать, что операция — не совсем успешно — но завершена.

— А моя все продолжается и продолжается, — вздохнул Мельников.

Глава 12. ГОРОД, КОТОРОГО НЕТ

22 июля, Кенигсберг

«Виллис» катился по асфальтовому шоссе, разбитому в клочья. Вокруг были следы уже настоящей, нешуточной войны — бесконечные воронки, обломки и, конечно, груды самого разнообразного металлолома.

Вчера вечером Мельников и Копелян прибыли в Инстербург на какой-то попутной «эмке», которая прихватила их в Сувалди, куда Сергея и Оганеса доставили прямо от развалин замка. Впервые в жизни Мельников почувствовал себя большим человеком. Потому как ради него, лейтенанта, разыскивали Елякова по специальной связи. И когда выяснили, что они находятся в штабе дивизии, в Инстербурге, специально нашли для него попутную машину. И теперь хозяин транспортного средства, какой-то интендантский капитан, сидел молча, опасливо поглядывая на попутчиков, а если и заговаривал — то каким-то льстивым голосом, совершенно не соответствующим субординации. Капитан явно опасался, что младший офицер, о котором так заботились «органы», посажен к нему не просто так. А интендант — это уж такая служба… Какого ее представителя ни возьми — всегда углубленное изучение его деятельности попахивает трибуналом. По словам недоучившегося историка Копеляна, великий русский полководец Суворов утверждал: любого. Любого, кто прослужил два года интендантом, можно со спокойной совестью расстреливать.

И уж что говорить о Германии, где столько всяких хороших вещей валялось без присмотра. Кто, что и как оттуда тащил — дело темное. В общем, Мельников ощущал себя персонажем комедии Гоголя «К нам едет ревизор».

Свое непосредственное начальство Мельникову даже не пришлось искать. На КПП перед въездом начальник караула, убедившись, что перед ним и в самом деле лейтенант Мельников, послал сопровождающим солдата, который привез Сергея в находившееся под городом поместье, которое уцелело от войны — и было почти не разграблено. Тут стояли какие-то люди из НКВД, выполнявшие некую секретную работу — и здесь же ожидал его Еляков. Поляк отправился в Варшаву — докладывать о ситуации.

При встрече выяснилось, что столь нежная забота о Мельникове и его спутнике имела и обратную сторону. Большая часть советских войск готовилась выходить на расформирование. Поэтому во всех армейских структурах царила жуткая суета. Смерш уже ничего не делал. НКВД пока ничего не делал. С поляками, на будущей территории которых находился объект, пока не могли толком договориться, поскольку у них был еще больший бардак. У них у в Варшаве-то порядка не было, что уж тут говорить о будущих новых территориях…

В общем, все были готовы помогать, но непосредственно дело предстояло заканчивать все той же бригаде. У остальных находились дела поважнее. К примеру, те ребята, у которых гостил Еляков, уже укладывали чемоданы. В смысле — бродили по особняку и выбирали предметы обстановки и прочие вещи, которые неплохо было бы прихватить с собой.

Теперь «виллис» с бригадой в полном составе двигался по трассе, следуя в столицу Восточной Пруссии. Пейзаж вокруг был безлюдный и унылый. До этого времени Еляков и его команда крутились в местах, которые война коснулась лишь боком, слегка опалив их своим огненным дыханием. А теперь они ехали по пути нашего наступления. Поэтому даже сохранившиеся населенные пункты были совершенно пустынны — в том смысле, что гражданского населения не наблюдалось. Хотя, судя по частоте мелькающего по сторонам брошенного жилья, сейчас они находились в самой населенной части Восточной Пруссии. Когда-то самой населенной.

— Оно и к лучшему, — прокомментировал капитан окружающую пустыню. — Эта территория будет нашей, меньше будет возни с местным населением. Хотя, — усмехнулся Еляков, — это секрет…

Ну да, секрет — о предстоящем разделе Восточной Пруссии теперь знали даже вороны. Об этом говорили и солдаты, и офицеры. Все рассуждали о том, кто же и как будет ее заселять.

— Как всегда в России, — отозвался Копелян, — самые важные тайны известны всем.

Когда наконец, после муторной езды, приблизились к городу, пейзаж вокруг, и до того безрадостный, стал и вовсе мрачным. Проехали окопы, обращенные на запад — явно бывшие нашей линией фронта. А впереди, справа от дороги, показались развалины какого-то мощного сооружения из красного кирпича. Оно было большим, одноэтажным, сплошь усеянным то ли узкими окнами, то ли большими бойницами. Вокруг снова потянулись окопы, но теперь уже обращенные на восток. Земля вокруг них, казалось, была перепахана. Снарядов и бомб явно не жалели. Кое-где виделись бетонные купола дотов, напоминавшие какие-то чудовищные грибы-поганки.

— Форт, — пояснил Копелян, кивнув на кирпичное здание. — Первая линия их обороны. А ты, лейтенант, до них дошел?

— Наша дивизия наступала с южной стороны города. Эти форты — последнее, что я видел в Кенигсберге. А потом на моем пути попался придурочный немец с гранатой. На этом мое участие во Второй мировой войне закончилось. Пошел я за «языком», получил три осколка и вышел из игры.

— Значит, самого интересного ты не видел, — подвел итог Копелян. — Я-то наступал с севера, в составе 43-й армии. Там было самое интересное…

Через некоторое время дорога, от которой тут было одно воспоминание, приблизилась ко второй полосе обороны — которая тоже выглядела размолоченной вдребезги. Далеко виднелся квартал, когда-то состоявший из унылых темно-серых четырехэтажных домов. Некоторые почти уцелели. И тут вдруг шоссе сменилось дорогой из белого диабаза — а «виллис» покатил, виляя между красных коробок из красного кирпича без перекрытий, зияющих пустыми окнами, а также просто груд кирпича. Еляков насмотрелся развалин городов. В конце концов, он только недавно побывал в разрушенной Варшаве. Но это было куда сильнее. Мертвый город. Разрушенный сплошь — на сто процентов. И как разрушенный! Здесь не шутки шутили. Ни одного дома с уцелевшими перекрытиями!

Справа, километрах в двух, над этим полем смерти маячил мрачный силуэт замка. Он впечатлял. По сравнению с тем сооружением, возле которого он ловил банду Барона, эта цитадель смотрелась «тигром» по сравнению с каким-нибудь Pz-II[54]. Дело даже не в том, что замок отлично сохранился. Мрачная каменная громада выглядела тяжеловесно и величественно. Именно так Сергей и представлял замки псов-рыцарей. Это выглядело и в самом деле как гнездо тех, кто семьсот лет назад первый раз попробовал лезть на восток. Да только они кончили, как и эти. Замок, по крайней мере, издали, смотрелся как целый. Только одна из его мощных высоких стен была полностью обрушена.

Во всем этом мертвом городе не было видно никого — ни штатских, ни военных. Заходящее красное солнце, высвечивая пустые окна, придавала картине и вовсе мрачный вид.

— Едрить твою! — выругался шофер и пояснил: — Мне довелось побывать в Сталинграде — уже после того, как немцы сдались. Там тоже развалин хватает. Но даже в Сталинграде осталось хоть что-то целое. Здесь же — подчистую… А ведь немцы на Волге несколько месяцев долбились. А тут наши, как газеты писали, в три дня уложились. Слушай, старший сержант, как вам это удалось?

— Расскажи ему, Копелян, — улыбнулся Еляков.

Апрель 1945 года, за три месяца до описываемых событий, Кенигсберг

К наступлению готовились очень серьезно. По ночам к линии фронта тянулись оружия, реактивные минометы и бесчисленные машины с боеприпасами. И какие это были орудия! Кроме привычных гаубиц на позиции становились 203-миллиметровые орудия, а вслед за ними тащили и каких-то уже совершенных монстров огромных калибров, которых Копеляну до этого и видеть-то не приходилось. На фоне этих чудовищ шестидюймовки из полка Копеляна выглядели просто «сорокопятками».

1 апреля Копеляна откомандировали на артиллерийский наблюдательный пункт в одну из дивизий. Так что, в отличие от большинства артиллеристов, которые во время наступления только и делают, что стреляют неизвестно куда, он видел все очень хорошо.

…Огонь начался 2 апреля. Стреляли по всему фронту, боеприпасов не жалели. Щедро разбрасывали снаряды по всей линии немецкой обороны. Это была, так сказать, разминка. Подготовка к артиллерийской подготовке. Немцы серьезно подготовились к обороне. Они тщательно замаскировали свои доты и другие огневые точки слоем земли, дерном, кустарниками и даже деревьями. И теперь наши артиллерийским огнем срывали всю эту маскировку — чтобы не лупить из крупных калибров в белый свет.

Капитан-наблюдатель оказался душевным мужиком. Время от времени, когда позволяла обстановка, он давал поглядеть в стереотрубу и бойцам. Так что Копелян видел, как после взрывов проседали холмы — и на божий свет вылезали бетонные или кирпичные верхние перекрытия укреплений. В воздухе от взрывов поднималась то красная кирпичная, то серая бетонная пыль. Время от времени немцы пытались огрызаться из своих дальнобоек, но силы были явно неравны. Вражеские орудия просто-напросто давили шквалом огня.

— Вот так и с нами было в сорок первом, — бросил Оганесу капитан. — По нам лупили из всех калибров, а мы сидели как идиоты. Но теперь-то они за все ответят!

Но все это оказалось только первым актом. Настоящий концерт начался на следующий день. Тяжелая артиллерия грохнула так, что небу стало жарко, земля задрожала и уши заложило. Копелян хорошо успел повоевать, но такого грохота он не слыхал. Оборону немцев методично сравнивали с землей. Правда, как узнал потом Копелян, форты даже чудовищным 350-миллиметровым мортирам оказались не по зубам. Но от попаданий в стены фрицы выбывали из строя по причине контузии.

Канонада стала смолкать к вечеру 5 апреля. И в наступившей тишине послышался ровный гул. Это шли самолеты. Их тоже было много, очень много. На малой высоте шли горбатые штурмовики, выше — звенья пикировщиков-«пешек». И понеслось… Бомбежка шла непрерывно. Одни уходили отбомбившись, на смену приходили другие. Наши самолеты действовали практически безнаказанно. На территории окруженного Кенигсберга не было ни одного аэродрома, с которого могли бы взлететь немецкие истребители. Вскоре послышались страшные взрывы. Это что-то рвалось на заводах и на складах. К ночи в городе начался пожар. Вот этого зрелища Копелян не забудет никогда. Пламя стояло до неба. В буквальном смысле — километра на полтора стоял над городом красно-желтый огненный столб, а выше него — клубились тучи из пепла и еще какой-то дряни. Пепел еще долго потом оседал на окрестности — все даже привыкли, что после дождя оставались черные потеки…

Но все-таки древний город, где у домов были толстенные стены, оказался крепким орешком. Да и защищали его отнюдь не слабые ребята. Сдаваться они не хотели, а отступать фрицам было просто некуда. В итоге, когда начался штурм, наша пехота крепко завязла в старом городе. Хотя использовали чуть ли не все достижения военной техники. Копелян увидел, как работает огнемет — как струя горящего бензина вливалась в амбразуры дотов и в первые этажи домов — после этого стрелять из укреплений было уже некому…

Но в городе засело около 150 тысяч немцев — то есть укрепились практически в каждом доме — за толстенными средневековыми стенами домов, построенных так крепко, как сейчас уже строить разучились. И тогда начальство додумалось до идеи, которая даже в этой безумной войне выглядела необычно. К этому времени Копелян вернулся в свою родную батарею.

…Долгое время они не могли понять, что происходит. «Студебекеры» с прицепленными пушками доставили батарею чуть ли не на передовую — вблизи слышалась пулеметная стрельба. К командиру батареи подбежал пехотный офицер:

— Товарищ капитан, наша рота поступила в ваше распоряжение.

— Вот и отлично, — ответил артиллерист. — Так вот, славяне, беремся за наши пушечки — и катим их вперед. А то, говорят, дивизионки не справляются с этим чертовым городом. Попробуем нашими.

Так и сделали. При поддержке матушки-пехоты 152-миллиметровые гаубицы-пушки покатили вручную по узким улицам центра. Если из дома стреляли — то по нему без долгих разговоров лупили прямой наводкой. Шестидюймовый снаряд — это вам не огурец.

Копелян хорошо запомнил первый выстрел прямой наводкой в Кенигсберге. Это было на какой-то улице, в конце которой виднелся красный кирпичный четырехэтажный дом, откуда вели огонь, кажется, из всех окон. Посреди улицы стоял «Т-34», который время от времени палил по зданию. Но дому от этого было ни жарко ни холодно. Пехота жалась по стенкам, не высказывая особого желания двинуться вперед. И вот тут-то подтащили их пушку.

…Орудие, наведенное на нижний этаж, рявкнуло. Потом еще раз. Вслед за вторым разрывом со стороны дома раздался грохот и поднялось огромное облако пыли. Больше оттуда не стреляли. Пехота, осмелев, двинулась вперед. Ни одного выстрела из того дома так и не раздалось. Позже Копелян понял причину — от двух снарядов в доме попросту рухнули перекрытия, похоронив под собой защитников. Вот так и пошло дело. Обратной стороной было то, что по артиллеристам тоже стреляли. За три дня штурма батарея потеряла больше людей, чем за весь предыдущий год.

Потом говорили и писали в армейских газетах, что командующий немецким гарнизоном генерал Отто Лаш вдохновлял своих бойцов примером Севастополя, который держался 250 дней, хотя город был укреплен куда слабее. Дескать, доблестные солдаты Вермахта продержатся не меньше. Но тут ситуация была иная. Немцы отчаянно сопротивлялись два дня. Потом… Потом что-то у них сломалось. Фрицы начали сдаваться. Не все, впрочем. Некоторые пытались прорваться при поддержки танков и самоходок. Безнадежное это было дело — только прибавилось на улицах горелых танков.

В конце концов на домах стали появляться белые флаги, хотя Лаш все еще отказывался капитулировать. Именно тогда командир приказал Копеляну, дав ему под начало двух бойцов, конвоировать в тыл пленных фрицев. Их было ни много ни мало — а двести человек, которых надо было прогнать через разрушенный город, в котором продолжали стрелять. Сержант на верил, что кого-то доведет. Скрыться среди развалин не представляло никакого труда. Однако он привел… Пятьсот человек. Пока колонна шла через город, к ней присоединялись немцы, вылезавшие из развалин и подвалов. И их можно понять. Боеприпасов у них не было, еды не было, медикаментов тоже не имелось. Что им еще оставалось. Не все горели желанием помереть за родину, за фюрера.

Оганесу запомнилось, как они, уже выйдя за городскую черту, гнали пленных вдоль шоссе, на котором стояли многочисленные танки и самоходки, которые так и не вступили в бой. Один из немцев, немолодой фельдфебель с перевязанной головой, долго и ошеломленно смотрел на этот грандиозный парад техники.

— И мы хотели с этим сражаться… — наконец пробормотал он.

* * *

— Вот так оно было, — закончил рассказ Копелян. — Говорили — на это Гитлер и рассчитывал — что мы с этим городом будем долго возиться, отвлекать силы от Берлина. Да только хрен там! Надоело всем воевать, хотелось побыстрее закончить. Но города после всех этих дел, можно сказать, и нет больше. Все снесли, к чертовой матери.

…Машина ползла с черепашьей скоростью, пробираясь вдоль плохо убранных завалов. То и дело попадалась горелая немецкая техника. Иногда — мелкими стаями.

— Это они пытались прорываться, — кивнул Копелян.

Еляков добавил:

— Это еще что! Километров в пятидесяти отсюда, возле Пиллау, есть такая коса Фрише-Нерунг, узкая полоска земли, выдающаяся в море километра на два, на три. Немцы с нее пытались эвакуировать свою бронетехнику водным путем, на транспортах. Да только наши самолеты им сильно жить мешали. Тоже кружились не переставая. Вот там, я вам скажу, зрелище… Вся эта коса просто забита битой и просто брошенной техникой. Вот буквально — слева море, справа море, посредине — сплошная свалка металлолома протяженностью в пару километров.

— Тому, кто не попал на корабли, не повезло. Как белым во время эвакуации из Новороссийска. Кто не попал, тому пришлось невесело. Красные тоже злые были… — усмехнулся Мельников.

Капитан покачал головой:

— Это как сказать. Во время Гражданской войны — там да. Кто успел сесть на корабль, те благополучно отбыли в эмиграцию. А в Восточной Пруссии были немного иные дела. У красных подводных лодок не было. А вот теперь-то… Балтийский флот, считай, чуть не всю войну был заперт в Финском заливе. Корабли играли всего лишь роль дальнобойных батарей, да морячки шли на берег, в морскую пехоту. Но в сорок четвертом они вырвались — да и как пошли топить все, что плавало под немецким флагом. Так что многие их тех, кто успел сесть на корабли в Пиллау, теперь рыб кормят. Я то, по специфике нашей работы, вот о чем думаю. Немцы ведь и разные документы вывозили. И вот сколько тайн Третьего рейха оказалось теперь на дне Балтийского моря… Может, там лежит и разгадка нашей тайны…

…Но вот пейзажи вокруг машины стали получше. Опять показались все те же темно-серые четырехэтажные дома. Некоторые были даже почти целыми. Стали появляться гражданские люди. Их вид сильно отличался от жителей тех немецких городов, в которых Мельников бывал в последние два месяца. Те как-то освоились, а эти… В глазах жителей Кенигсберга стояла безнадежность. Услышав звук машины, они отступали на обочину и, застыв, провожали глазами «виллис». Такое Мельников тоже видел. Жители мертвого города. И, судя по их виду, обреченные жители.

— Товарищ капитан, а где они живут?

— Где-то… В подвалах, наверное. К тому же на окраинах кое-какие дома остались целыми. Гражданских тут много. Бежать-то было некуда. Пока до них у наших руки дойдут, перемрут, наверное, в большинстве. Заниматься Кенигсбергом всерьез пока что никто не собирается. Не до этого.

— И то верно. Делать нам больше нечего. Нам бы свои города восстановить, — согласился Мельников[55]. — На нашем участке фронта еще задолго до начала наступления был приказ: выпускать гражданских из города — тех, кто захочет уйти. Кое-кто успел убраться. Смешные случались эпизоды. Немцы-то шли в основном налегке, но среди беженцев попадались люди с подводами, груженными всякими вещами. Это были либо наши, либо поляки. Те, кого угнали на работу в Восточную Пруссию, набрали себе, что смогли прихватить — в виде платы за дармовую работу.

А немцев мы даже подкармливали. Они вокруг наших кухонь крутились. Да только все равно — куда им было деваться зимой в пустой стране? Тоже, наверное, многие по краям дорог так и остались…

Тем временем пейзаж еще более повеселел. Вдоль дороги потянулись виллы, многие из которых были совсем целенькие. Судя по стоявшим вокруг домам, это раньше был район, в котором проживали богатые люди. Здесь жизни было побольше. Чувствовалось присутствие армии. У домов стояли «виллисы» и «студебекеры», на улицах и во дворах то и дело мелькали солдаты и офицеры.

…Комендатуру Мельников узнал издалека, хотя никогда до этого в Кенигсберге не был. В этом не было ничего необычного. Армейские порядки всюду одинаковы. На фронте при наступлении начальство занимает себе самую лучшую захваченную землянку, в занятом городе — самый хороший дом. Так что Мельников не удивился, когда «виллис» причалил к большой и очень красивой вилле, которая даже осколками была не покорябана.

Комендант послал их сразу к своему заместителю по интересующей части — сухощавому немолодому очкастому майору, который напомнил Мельникову учителя математики. Хотя — может, он до войны и был учителем?

— Слушаю вас, товарищ капитан, — ответил он строго по уставу в ответ на приветствие Елякова.

Сергей за время службы успел подметить: интеллигенты, занесенные войной в армию, почти четко делились на два типа. Одни никак не могли привыкнуть к особенностям армейской службы и специфических отношений. Они могли отлично воевать и совершали подвиги — но все равно выглядели штатскими, случайно одевшими военную форму. Многие так до конца войны и не выучились командному голосу, тому непререкаемому приказному тону, без которого армия немыслима. Ведь что есть субординация: я начальник — ты дурак. Ты начальник — я дурак. Но попробуй, повоюй иначе. В Гражданскую, говорят, попробовали строить отношения в армии по-иному, да после того как белые изрядно намяли холку красным отрядам, — все вернулось на круги своя.

Другие же попавшие в армию интеллигенты быстро входили во вкус внешней стороны армейской эстетики — китель без складочки, четкие фразы, стройная красота устава. Все эти армейские особенности такие люди порой доводили до крайности.

Так вот, майор был, видимо, из второй категории. Выглядел он безупречно — идеально выбрит, китель сидел как влитой — хоть ставь в пример новобранцам.

Однако, услышав суть дела, майор тут же сменил свой «уставный» тон на более штатский. Не дослушав, он махнул рукой:

— Товарищ капитан, вы понимаете, о чем говорите? Да, у меня есть приказ всячески вам содействовать. Но ведь есть границы возможного! Бункер! Да вы хоть представляете, что творится в этом городе? Вернее, под этим городом? Да тут, куда ни сунься — всюду бункеры! Я пленных расспрашивал и местных жителей… Картина получается — здесь под землей такого нагорожено, что сам черт не то что ногу, голову сломит! Подземные склады, подземные убежища, подземные заводы, подземные лазареты… На много этажей под землю. Кенигсберг ведь всегда был крепостью. Тут не один десяток лет всю эту чертовщину сооружали. Многие объекты заминированы. И, что самое главное, никакой документации на это нет. Пока нет, по крайней мере. Немцы все с собой утащили. Или припрятали. Может, в Берлине найдут… А может, и не найдут. Вы форты видели? Так все они соединены подземными ходами. И в городе… Лабиринт. Притом — все заминировано. Да мы туда и соваться боимся[56]. У меня не хватает людей, чтобы разминировать хотя бы порт, вокзал и другие стратегически важные объекты…

Майор замолчал и снова безнадежно махнул рукой. Так разговаривать с представителем «органов», как правило, не решались и генералы. Но то ли сапер расслабился при виде «своей» саперной формы, в которую был облачен Еляков, то ли у человека и в самом деле наболело. Действительно, неудобно как-то жить, сознавая, что под твоей задницей накопано черт знает что, где может храниться все, что угодно. И ты ничего поделать не можешь.

— Товарищ майор, я ведь пришел не с пустыми руками. Мы сумели добыть некую схему.

— Схему подземных сооружений?! — Майор аж подпрыгнул на стуле.

У него был вид человека, которому сообщили, что он вдруг выиграл главный приз в лотерею.

— К сожалению, нет. Точнее — не всех поземных сооружений. Только интересующего нас объекта.

Капитан положил перед майором документы, обнаруженные в доме Йорка.

Майор подался вперед, у него аж очки засветились. Мельников решил, что перед ними все-таки не учитель, а, наверное, какой-нибудь ученый. Настолько главный сапер загорелся при виде хоть и частичной — но разгадки тайны.

— Где вы ее взяли? — возбужденно спросил он и тут же себя одернул: — Ох, простите, это, наверное, тайна…

— Особой тайны тут нет. Мы нашли ее у одного немецкого военного строителя. Но он убит.

— Но значит, могут найтись и другие…

Изучив со всех сторон схему, майор достал из ящика стола большую немецкую карту города, испещренную какими-то пометками, сделанными цветными карандашами.

— Так, это примерно где-то здесь. А, вон и дом, указанный в документе. Товарищ капитан, вам, возможно, и повезет. Этот дом по каким-то причинам уцелел. Таких в центре — всего два или три. Так что… Есть надежда, что вам не придется разгребать развалины, чтобы добраться до шахты. Я дам вам четверых саперов. Больше никак не могу. Но это очень опытные люди.

— А если все-таки потребуется рабочая сила?

— Тут все дело в питании. Я могу привлечь местных жителей, они охотно пойдут, если с ними расплатиться продовольствием. Или, по крайней мере, обедом. Немцы бедствуют, так что трудностей не будет. Но у нас лишних продуктов нет. Кормить местных жителей как-то никто не рассчитывал…

— За пару сотен дневных рационов я сумею отчитаться.

— Тогда нет вопросов. Если на ваше дело можно списать выданные пайки — то я нагоню сколько угодно людей.

Мельников не очень понял, о чем разговор, но капитан ему потом объяснил. Не так-то много было у армии лишнего продовольствия. Поэтому местное население снабжали не то чтобы очень. Исключение было лишь для тех немцев, кто работал. Их кормили по армейской норме. Так что если капитан имел соответствующие полномочия, чтобы расходовать тушенку из армейских запасов — то «негров» арийского происхождения ему могли обеспечить сколько угодно. Местные жители голодали — и, задрав штаны, бежали, когда им предлагали работу.

11 июля, Кенигсберг

Четырехэтажное здание из обычного тут темно-красного кирпича, казарменного вида, находилось недалеко от левого русла Прейгеля. Это был, можно сказать, самый что ни на есть центр. На берегу реки когда-то была шикарная набережная, от которой теперь остались лишь груды гранитных глыб, размолоченных многочисленными снарядами, бомбами и минами. Наискосок виднелся остров, на который раньше вели мосты, — но теперь от них остались лишь мощные каменные быки, нелепо торчащие из воды посреди реки. Мосты взорвали сами немцы — но это им не помогло. Зато на острове одно сооружение сохранилось практически полностью. Это был огромные мрачный и унылый собор. Видимо, он имел такие толстые стены, что его не брали ни снаряды, ни бомбы — поскольку на нем видно было множество следов от попаданий. Окрестным домам повезло меньше — тут, как и всюду в центре, были сплошная разруха и запустение.

А вот нужное им здание уцелело примерно наполовину. Одно его крыло рухнуло, видимо, от попадания тяжелой авиабомбы или снаряда мортиры. Но другое выглядело, по сравнению с окрестными зданиями, вполне пристойно. Несколько дырок от снарядов не в счет.

— В этом районе немцы держались дольше всего. Они досидели до 9 апреля, когда генерал Лаш отдал приказ о сдаче. Этим домом наши всерьез заняться не успели. Так что те, кто тут сидел, благополучно сдались в плен, — объяснил Мельников столь целый — по местным меркам — вид дома.

«Виллис» подъехал к нужному зданию. Вслед за ним подкатил «студебекер», из которого выпрыгнули трое бравых саперов под командой не менее бравого веселого лейтенанта, у которого из-под расстегнутого ворота солдатской гимнастерки виднелась тельняшка. Он лихо подбежал к Елякову и отдал честь:

— Товарищ капитан! Лейтенант Свойкин прибыл в ваше распоряжение.

— Вольно, лейтенант. А задание у вас будет такое. Вот схема. Мы должны найти указанную здесь дорогу и хорошо бы при этом не напороться на мины и вообще — вернуться живым.

Сапер со скучающим видом взял схему, но чем дольше он ее рассматривал, тем более оживлялся. В глазах Свойкина явно загорелся азарт.

— Приказ ясен. Разрешите выполнять?

Не дожидаясь ответа, он крикнул своим:

— Братва, сгружай имущество.

Саперы бодро стали выгружать из кузова миноискатели и прочий саперный реквизит.

…Внутрь пошли капитан со своими ребятами — и лейтенант с двумя саперами. Одного своего он оставил вместе с шоферами. Они прошли в раздолбанный вход и углубились внутрь. Здание впечатляло. Стены у него были толстенные, пол первого этажа вымощен кирпичом. Переходы — сводчатые, низкие и гулкие. В комнатах, или, скорее, казематах, были заметны признаки того, что тут сражались всерьез. Валялись автоматные и пулеметные гильзы, разбитые ящики, обрывки бинтов, консервные банки, какие-то тряпки.

Как быстро выяснилось, схема была вычерчена очень точно. Через положенное количество метров группа спустилась в подвальную галерею. Судя по большому количеству бинтов и пятнам засохшей крови, сюда во время обороны немцы оттаскивали раненых.

— Товарищ капитан, давайте вашу схему и пропустите нас вперед, — сказал сапер.

Капитан и его люди посторонились. Все правильно. Тут командиром был лейтенант в тельняшке. Он выполнял главную работу. А группа Елякова пока что лишь присутствовала.

Саперы достали мощные фонари и стали обшаривать стены. Двигались очень медленно. Видимо, они все-таки не слишком доверяли схеме. Такая уж у них работа — на ней можно полностью доверять только себе. Все знают, сколько раз в жизни ошибается сапер.

Шли долго. И тут движение, напоминающее похоронную процессию, замерло.

— Товарищ капитан, — послышался голос саперного командира, — мы можем иметь здесь много интересного…

Еляков протиснулся внутрь — и посмотрел на кусок стены, освещенный фонарем Свойкина.

— Кирпич вроде бы другой. Похоже, свежая кладка?

— Именно. Точно по схеме. — Лейтенант постучал в нее рукояткой саперного ножа.

— Слышите? Кладка в один кирпич. А вокруг толстенные стены. Здесь же за кладкой — пустота.

Еляков внимательно осмотрел эту кирпичную затычку. Если присмотреться, ее контуры были видны очень явно. Новая кладка шла от земли шириной примерно в метр и высотой метра в полтора.

— Командир, а может, ее гранатой? — подал голос один из саперов.

— Ага. А ты знаешь, что там лежит? Может так рвануть, что весь этот дом взлетит на небеса. На схеме мин на входе не обозначено, но это не значит, что их там нет. Нет уж, я еще хочу по Дерибасовской погулять. Дуй к Нестеренко за ломами.

Саперы были здоровыми ребятами — и с кладкой они расправились быстро. Благо кирпич был современный. С таким, из которого возведены дома Кенигсберга, а уж тем более — форты — они бы так легко не разделались. Наконец, они одолели кладку — и в стене обнаружилась черная дыра.

Свойкин посветил фонарем внутрь и жестом подозвал взглянуть Елякова. За перегородкой была видна сводчатая галерея, полого уходящая вниз. Судя по виду, проход был ровесником этого дома. Сапер еще раз поглядел на схему.

— На ней я вижу четыре мины. Значит, так. Вы все ждите тут, я пойду один. В случае чего, эти стенки ни одна мина не прошибет. Эй, там сзади, пригасите фонари! Кто знает, сколько мы тут еще будем гулять. Батарейки надо экономить.

Во тьме теперь был виден только отсвет фонаря Свойкина, который шел по галерее. Время текло очень медленно. Точнее — оно вообще будто остановилось. Все ждали. И вот, наконец, из глубины донесся крик:

— Проход свободен!

Группа протиснулась внутрь. Лейтенант находился недалеко, метрах в десяти.

— Ну что?

— Схема не врет, товарищ капитан. Где были указаны мины, таки там мины и обнаружились. Только вот что странно… Мины-то ставил неграмотный человек. То есть, конечно, если кто совсем без понятия, полез бы как на буфет в антракте, то мог бы и напороться. Особливо в темноте. Но любой бывалый человек найдет. Что будем дальше делать?

— Идти по схеме.

— Есть идти по схеме! — В голосе Свойкина слышался искренний энтузиазм.

А вот Елякову, честно говоря, было как-то не по себе от этих гулких сводов. Как в могиле.

— Лейтенант, чему ты так радуешься?

— А я, товарищ капитан, из Одессы. Я с детства любил лазить по катакомбам. Вот меня и тянет во всякие подземелья. Я бы и сам попробовал сунуться под землю — да товарищ майор запретил всякую такую самодеятельность под угрозой трибунала… Эй, ребята, давай-ка за мной, — приказал он своим.

Снова двинулись с похоронной скоростью. Свойкин, несмотря на то что схема вроде бы говорила правду, продолжал верить лишь себе. Путь вскоре стал горизонтальным. Тут снова донесся крик сапера:

— Вижу справа ход. И растяжку вижу. Все идет по плану. Сдавайте все назад.

Снова пошли томительные минуты. Наконец, спереди послышался сигнал, что путь свободен.

— Товарищ капитан, если до этого мы видели интересное, то теперь это еще интереснее, глядите… — заявил сапер, когда Еляков подошел к нему.

Капитан оглядел место, на которое ему указывали. В стене был проход — уже нормальный, почти во всю высоту коридора. Его рубили явно позже — поскольку кирпичи облицовки были хоть и тщательно, но грубо сколоты. Но самое интересное было дальше. Там был проход, облицованный бетоном. Нормальным современным бетоном. Новая галерея уводила в сторону — но недалеко. Пройдя пару десятков метров, команда достигла какого-то подобия колодца диаметром метра в два. Вниз вела вертикальная железная лестница, даже снабженная поручнями.

Внизу, как было видно в свете фонарика, имелось какое-то достаточно обширное помещение.

— Ну, славяне, не поминайте лихом. — Лейтенант стал спускаться, и вскоре снизу донесся его голос: — Стою внизу. Все нормально. Можете двигать.

Они по одному слезли вниз — и оказались на краю длинного и широкого коридора. Это был и в самом деле бетонный бункер. Только очень большой — конца-края ему видно не было. Но и по схеме требовалось двигаться дальше.

— Вот те на… Хоромы дай боже, — протянул Мельников, оглядев помещение. — Но только что-то не похожа та дыра, сквозь которую мы просочились, на главный вход.

— Это уж скорее был аварийный выход, — согласился Копелян.

Они уже смелее двинулись вперед. По сторонам стали попадаться двери — обычные, деревянные, как в любом казенном учреждении.

— Направо уходит коридор, но нам надо вперед, — доложил идущий впереди Свойкин.

…Вокруг был все тот же пейзаж. Увидев, что одна из дверей приоткрыта, солдат-сапер посветил туда. Мельников заглянул следом — и увидел обычную комнату с четырьмя кроватями казенного вида и таким же количеством тумбочек.

— Что ж это за чертовщина? Подземное общежитие, что ли? Или казарма?

— Все проще! — раздался голос Свойкина, который уже успел уйти вперед. — Глядите!

Он высветил фонариком нечто громоздящееся в коридоре. Это были обычные носилки на колесах, какие можно увидеть в любой больнице.

— Подземный госпиталь! — Мельников матерно выругался. — Голландец что-то говорил о госпитале. Значит, правильной дорогой идем, дорогие товарищи…

— Глядим схему. Нам дальше, — деловито сказал Свойкин. Было видно, что прогулки по подземному Кенигсбергу его всерьез захватили. Может быть, парень в детстве любил читать книги про пиратские клады. Теперь вот он явно горел желанием этот самый клад найти…

Они миновали еще ряд дверей — и, наконец, вошли в одну из комнат, которая на схеме была отмечена крестом. Она была гораздо больше. Все ее пространство занимали ряды стеллажей с папками. Свойкин и Еляков долго и сосредоточенно елозили огнем фонарика по помещению.

— А это нечто вроде регистратуры, как я понимаю. Или больничного архива, — подвел он итог осмотра. — И где здесь искать? Или выгребать все? — Мельников взял наугад одну из папок. — Фриц Линген, оберст, дата прибытия: 12 марта 1945 года…

Тут вмешался Мельников:

— Так все очень просто, товарищ капитан! В углу схемы есть подпись: «Клаус Дикс, оберст-лейтенант». Мы-то думали, что это автор указал имя в силу своей немецкой педантичности… Но скорее всего — это просто указание на то, в каком из этих больничных дел спрятаны документы.

Мельников метнулся вдоль шкафов. Они были распределены по годам, а внутри — по алфавиту. Найдя 1944 год, Сергей стал высматривать литеру «Д». К счастью, госпиталь был маленький, очевидно, предназначенный только для старших офицеров. А то могли бы искать и искать.

Найдя фамилии, начинающиеся на указанную букву, он лихорадочно принялся скидывать папки с историями болезней. И…

— Молодец, соображаешь! Тогда ищи этого чертового Лингена! — скомандовал Еляков.

Дело оказалось не таким простым. Папки были расставлены по алфавиту, на корешке каждой была написана фамилия пациента. Но когда лейтенант пошел до литеры «Л», то никакого Лингена не обнаружилось. Мельников почесал в затылке. Если ее изъяли или, допустим, перепрятали — то где искать.

— Что, лейтенант, нету? — спросил подошедший к нему сапер. Видимо, парня всерьез замучила сыскная лихорадка.

— Нету, мать ее так!

— Погоди-ка… У меня у одноклассника мама работала в регистратуре в больнице. Там было примерно то же самое, что и тут. Так вот что… В той больнице все дела раскладывали не только по фамилиям, но и по годам — когда больной поступил. Может, тут такая же система? Если вдуматься — так оно куда удобней искать…

А ведь точно! На схеме ведь под фамилией стояла дата!

Мельников вернулся к началу — и обнаружил на полке надпись, на которую он сгоряча не обратил внимание: «1943, февраль». Видимо, именно тогда подземный госпиталь и стал функционировать.

Дальше все было просто — оставалось поблагодарить немецких врачей за их знаменитую педантичность. Мельников нашел табличку «1945, март» и начал проглядывать полки. Благо Линген — это не какой-нибудь Мюллер или Шульц. Фамилия достаточно редкая. И наконец…

— Товарищ капитан, вот она!

Капитан извлек папку, деловито ее просмотрел и довольно быстро убедился: это то, что они ищут.

В самом деле. Несколько первых страниц выглядели обычно — написанные корявым медицинским почерком строчки с обилием латинских терминов. Но дальше шло совеем другое — аккуратный текст, какие-то технические схемы и колонки со столбцами цифр.

— Похоже, она, — подвел итог Еляков, проглядев находку. — Ну, вот и хорошо. Делать нам тут больше нечего. Уходим.

Они вышли их регистратуры, Свойкин по привычке двинулся вперед… И вдруг из бокового коридора раздалась автоматная очередь. Звякнуло стекло фонаря, а лейтенант яростно зарычал. Мельников, сорвав с плеча автомат, ринулся вперед и дал веером очередь в темноту. Послышалось падение чего-то тяжелого, падающего с некоторой высоты. И тут…

Внезапно вспыхнул свет. Тусклый, мертвенно-зеленоватый. Но этого хватало. Теперь можно было воевать не на ощупь. Мельников побежал по коридору, за ним двинулись саперы, срывая свои «ППС». К счастью, они захватили их по фронтовой привычке. Шли-то ведь на задание. А как идти на задание без оружия?

Коридор заканчивался небольшой отвесной металлической лесенкой, там внизу, ниже уровнем метра на два, галерея продолжалась, делая крутой поворот. В углу лежал тот, кто стрелял в лейтенанта. Видимо, падая, он задел какой-то рубильник — вот свет и вспыхнул. Аварийное автономное освещение… Да уж, немцы умели устраиваться.

Мельников прыгнул вниз, дал из-за угла очередь, потом выскочил сам. Дальше был еще один поворот. Он повторил тот же трюк и увидел, что путь лежал по решетчатому мосту, висевшему над каким-то обширным залом, в котором аккуратно были сложены обычные дерюжные мешки. Но главное — на мосту, ближе к тому краю, стоял человек. Даже в неверном свете он был хорошо заметен — длинный, одетый в кожаное пальто тип с узким неподвижным лицом. Он обернулся и вскинул автомат. Мельников нырнул под выстрел — но тот явно ожидал такого приема, очередь шваркнула совсем рядом. Сергей вскинул автомат и нажал на курок… Но оружие молчало. Вот и все — мелькнула мысль. Но молодой организм, видимо, полагал, что помирать ему рановато. И он, организм, все решил сам, без вмешательства мозга.

Перила на мосту представляли из себя единственный железный прут где-то на уровне пояса. Тело само метнулось вниз, проскочив под этим самым брусом. Вторая очередь прошла мимо. Барон, а это явно был он, — уходил.

…К счастью, падать было недалеко, метра три. Мельников успел сгруппироваться и даже мелькнула мысль: а что там, в мешках? Если что-то железное, то он все ребра себе переломает… Но Сергей плюхнулся на нечто более-менее мягкое. И успел услышать, как по мосту прогрохотали его товарищи. Его полета они, кажется, не заметили. Видимо, решили, что он двинул вперед. Откуда-то снова раздались выстрелы.

Сергей поднялся, поглядел, на что он упал… Мешок разорвался — из него сыпались самые обыкновенные мирные макароны. Он поднял автомат — да, теперь это уже не оружие. Одна из пуль Барона превратила «ППШ» в никому не нужную железку.

Надо выбираться. Мельников огляделся. Стены были бетонные, гладкие, но если навалить побольше мешков… Вдруг он заметил, что возле противоположной стены, рядом с ведущим куда-то проходом, в котором не было света, тянется вверх рядом с мостом что-то вроде трубы. По ней выбраться будет проще.

Он уже собрался начать подъем, как вдруг там, в темном проходе, услышал шаги. Шли двое.

— Мы правильно идем? — спросил кто-то по-немецки.

— Там хоть что-то светится. Надо разобраться. Я устал бродить по этим чертовым коридорам.

Мысль снова заработала. Так, если у них автоматы… Нет, взять кого-то живым сложно. Хотя…

Сергей достал пистолет и взял его в левую руку. Он неплохо стрелял с обеих. Правой рукой Мельников достал из голенища финку и присел слева от двери. Обычно человек начинает стрелять веером справа налево. Поэтому у него будет в запасе лишняя секунда. Почти сразу показался первый из тех, кто шел по коридору. Сергей снизу ударил его ножом в подвздошье, и прикрываясь им, пока он не упал, стал стрелять в полутьму, где смутно виделся второй силуэт… Раздалась автоматная очередь — но она явно шла мимо. Зато Мельников явно задел второго. Послышался звук падающего тела.

А откуда-то издали снова стреляли… Сергей решил рискнуть — подхватив автомат, оказавшийся немецким «MG-38», двинулся вперед. Он прошел недолго, пока не услышал в одном из боковых коридоров какой-то короткий шум. Мельников двинулся туда — и тут одна его рука уперлась в рубильник. Память тут же подкинула зафиксированную картинку — такой же был там, где случайно убитый включил свет. Сергей рванул выключатель — и в коридоре вспыхнуло все то же зеленоватое освещение. Только оно еще и мигало.

Мельников увидел, что стоит посредине длинного коридора, который, похоже, упирался в тупик. В конце его виднелась металлическая лестница, похожая на ту, по которой они пришли в подземный госпиталь. Только здесь из шахты, в которую эта лестница уходила, слабо брезжил дневной свет.

Но все это он разглядел в подробностях позже, а сначала заметил, что какая-то тень метнулась за угол. Нет, это был не угол, а небольшой выступ, или ниша, или что-то еще вроде этого. То есть выход был лишь один — наверх. Сергею укрыться было некуда, он нажал на гашетку, но сегодня был явно не его день. В немецкой машинке перекосило патрон.

Вот уж… Это было главной бедой немецких автоматов. У них слишком слабая пружина в рожке, которая подает патроны. А потому, если в снаряженном виде оружие не стреляет пару дней — а потом его не проверить, — часто бывает перекос. Вот тот идиот, который теперь валялся мертвым, явно не проверил…

— Эй, товарищ русский чекист, не стоит стрелять. У меня в руках граната без чеки. Если она рванет, похоронят обоих, — раздался из-за укрытия спокойный, слегка насмешливый голос. Неизвестный говорил на русском — очень чисто и правильно.

Мельников обернулся. Тот, в конце коридора, был прав. До угла Сергей добежать не успеет.

— Я выхожу на свет — убедись, что я не вру, — продолжал невидимый собеседник.

Сперва вылетел пистолет, который шлепнулся на бетон, потом показался человек. Это был тот самый, кто недавно чуть не угробил Сергея. Теперь было видно — человек был одет в расстегнутый кожаный реглан, под которым виднелась польская офицерская форма. В правой руке он держал зажатую в кулаке «лимонку».

— Я думаю, нам имеет смысл договориться. Я уйду наверх. Захочешь меня пристрелить, оба сдохнем. Лучше расстанемся. Вы все равно этот кон выиграли. Карту вы если не нашли, то найдете. Я вас знаю и уважаю как достойных противников. Вы — ребята упорные, весь этот поганый госпиталь переберете, но все равно отыщете. Так вот, зачем тебе помирать, убив еще одного нациста? Да я и не нацист… Я против вас ничего не имею, просто так сложилось. Родись я в России, я бы был твоим коллегой. Тем более, вы выбили у меня из рук оружие…

А ведь он прав, подумал Мельников. Пытаться достать пистолет — Барон успеет кинуть гранату. И главное — у немца есть хоть какое-то укрытие, а у Мельникова не было ничего. Он отскочит за угол — и, может быть, даже уцелеет. Впрочем, Мельникову уже приходилось вести подобные переговоры с врагом. Как-то в Белоруссии во время карательной операции немцы тоже предложили группе, которая прикрывала отход отряда, разойтись мирно. Там была такая ситуация, что в случае схватки никто не смог бы уйти живым — ни партизаны, ни немцы. И они разошлись.

— Ладно, уходи, — наконец, сказал он.

Барон, держа в одной руке гранату, схватился другой за лестницу и с невероятной быстротой полез наверх. А Мельников метнулся назад. Он запоздало сообразил, что, выбравшись, Шварцхельм может кинуть гранату в шахту. Но этого не произошло. Вскоре наверху раздался взрыв, а потом еще один, гораздо более мощный — и вслед за ним отчаянный крик, полный предсмертного ужаса и жуткий грохот…

Сзади послышался топот. Это явно были свои.

— Эй, ребята, меня не пристрелите! — заорал Мельников.

Появилась фигура одного из саперов.

— Лейтенант, это ты? Что тут произошло?

— Потом! Вперед!

Они бросились к лестнице, и Сергей выбрался наверх. Он увидел, что находится возле набережной, прямо напротив собора. В двух шагах от люка виднелась дымящаяся груда кирпичей, от которой поднимался столб пыли. Она явно обрушилась минуту назад. Все было ясно. Шварцхельм попытался избавиться от гранаты — и кинул ее куда-то в сторону. И неудачно — сдетонировала какая-то неразорвавшаяся мина — или просто ближайшая стена держалась на соплях после всех обстрелов, бомбежек и боев. В общем, стена рухнула. Гауптштурмфюреру не повезло, он оказался как раз под ней. Мельников спустился обратно.

Внизу находился Еляков.

— Все, товарищ капитан. Шварцхельм, судя по всему, отбегался.

— Оно и к лучшему. Да мне почему-то кажется, что этот тип живым бы все равно не дался. К тому же одного мы все-таки взяли. Его Копелян с одним из саперов потащил к исходной точке. Жаль, я не знал, что тут есть выход, вылезли бы все тут. Впрочем, все равно место встречи — там, в госпитале…

Они прошли по каким-то коридорам, поднялись по наклонной железной лестнице, прошли уже знакомый балкон — и вскоре снова оказались в подземном госпитале. Все уже были в сборе. Копелян держал на мушке понурого немца средних лет, имевшего далеко не бравый вид. Как по дороге пояснил капитан, он, по сути, сдался сам. Когда началась стрельба, особого желания бегать не высказывал. Схоронился в какой-то дырке, отстал от своих — а потом с поднятыми руками вышел на наших саперов. Что же касается Свойкина, то у него оказалось перевязано плечо.

— Задело?

— Ерунда, в руку, навылет. Кость цела. Но мать их всех! Какая чертовщина творится под этим поганым Кенигсбергом!

— Ты, лейтенант, не все еще видел, — покачал головой Еляков. — Мы пока за этими гонялись, такого нагляделись… Они разбежались, как блохи, — по всему бункеру. Так вот, там еще и вниз имеется шахта. И, кроме того, мы нашли наглухо заделанную железную дверь. Только чует мое сердце, что она минирована.

— Товарищ капитан, но должен же быть сюда, в госпиталь какой-нибудь нормальный вход! Не через шахты же таскали сюда раненых!

— Где-то есть. Да только нам искать его недосуг. К тому же он наверняка закрыт намертво и мин там, как грязи. Хватит на сегодня. Мы свою задачу выполнили. Пусть кто-нибудь другой исследует эти чертовы подземелья. Выходим назад тем же путем, что и пришли.

…Приятно было увидеть солнце после всей этой подземной чертовщины. Двое водителей и оставшийся сапер сидели, тревожно поглядывая на часы. В самом деле. Начали поход на рассвете, а сейчас время уже было далеко за полдень.

— Эй, Семенов! — крикнул Еляков водителю. — Срочно отвези лейтенанта в госпиталь. А нам пора к майору — докладывать о том, как мы тут развлекались. Но все-таки хотя бы половину дела мы сделали…

— Товарищ капитан, — спросил Мельников, когда они, решив немного передохнуть, закурили. — Я все-таки никак не могу понять всех этих сложностей. Тут получается, как в сказке про Кащея Бессмертного. Игла в яйце, яйцо еще в чем-то там… Зачем этому Йорку было прятать документы в Кенигсберге, а у себя хранить план, как сюда попасть?

— Пока ты по Литве бегал, мы кое-что откопали, кроме плана этого чертова подземелья. Навели некоторые справки, поговорили кое с кем… Так вот, Йорк был на подозрении. Там была целая группа тех, кто хотел договориться с англичанами. Вот они и закрутили какую-то хитрую комбинацию. Да и какое нам до этого дело… Разберутся те, кому положено. А мы оперативники, мы свою задачу выполнили.

Но, конечно, капитан не удержался и снял с пойманного немца первый допрос, не отходя, так сказать, от кассы.

— Имя? — привычно начал капитан с места в карьер.

— В городе я зарегистрирован[57] как Генрих Вольф. Но на самом деле мое имя Фриц Линген.

— Оба на… — только и протянул Еляков. — Получается, это ваши документы? В смысле больничная карта, в которую документы были спрятаны?

— Так точно, герр гауптман. За ними и шел Шварцхельм. Но сегодня я полез в бункер не по своей воле…

И Линген, торопливо стал давать показания. Из его слов получалось следующее.

Он и в самом деле был оберст-лейтенантом, то есть подполковником. Но реально он был строителем. Точнее, занимал какую-то крупную административную должность в ведомстве, занимавшемся военным строительством. В том числе — он участвовал в постройке объекта в Черном лесу. Причем был одним из тех, кто слишком много знал. В Черном лесу и в самом деле возводилась стационарная партизанская база, рассчитанная на очень длинный срок эксплуатации. Там были подземные бункеры, склады оружия и продовольствия и даже автомобили, которые могли выходить наружу через замаскированные тоннели. (Капитан вспомнил историю об автомобильной колонне, которая появилась возле Биаллы непонятно откуда.)

— В политику я не лез, но, как я понимаю, план был такой. В нашем руководстве многие верили, что удастся добиться не капитуляции, а какого-то мира. А потом неизбежен конфликт между русскими и союзниками. То есть полагали, что был шанс продержаться. Вот для этого и строили базу…

Все бы хорошо, но постройка объекта происходила в обстановке полного бардака. Особенно на последней стадии. Дело в том, что в сорок четвертом году было не очень понятно — кто, собственно, является начальством в Восточной Пруссии. Были гражданские власти, были военные власти, были люди разных служб Гиммлера, снабженные чрезвычайными полномочиями. И все рвались командовать.

Бардак у каждого народа имеет свои особенности. Бардак по-немецки — тоже. Всем известна немецкая педантичность. Что они работают, как часы. Так вот, когда с организацией плохо — то немецкие структуры работают, как часы, сошедшие с ума. Прибавьте к этому страсть нацистов к секретности. «Каждый должен знать только то, что входит в его компетенцию». В итоге никто ничего уже ни в чем не разбирался.

Так было и тут. Партия (в данном случае — национал-социалистическая) сказала — надо! В Кенигсберге ответили «есть». Хотя никто особо не понимал: каким образом все это сооружение будут использовать — и можно ли его использовать вообще. Мельников, внимательно слушавший показания, про себя отметил, что вся эта немецкая затея отдавала бредом. Создавать стационарную партизанскую базу можно в бескрайних белорусских лесах. Да и то она может существовать только в условиях большой войны — когда у противника нет ни сил, ни времени, чтобы ее ликвидировать. А тут к тому же не те были природные условия. Ну, предположим, стала бы она функционировать. Даже если б не было возможности брать ее штурмом. Обложили бы Черный лес плотным кольцом — и сидели бы там эти ребята, пока продукты бы не закончились… Да и энтузиазма вести партизанскую войну в немецком народе не наблюдалось. Но, видимо, и в самом деле запущенный кем-то и когда-то механизм работал уже сам по себе — никто его не пытался остановить. В результате немцы со свойственной им педантичностью занимались мартышкиным трудом.

Пока строили, обнаружилась еще одна тонкость. Далеко не все из тех, кто был к этому причастен, горели отдать жизнь за фюрера. Тот же Линген имел некоторое отношение к заговору немецких генералов, которые попытались в 1944 году взорвать любимого фюрера. Правда, очень отдаленное отношение. Но все же имел. Что же касается Феликса Йорка, то он ни в каких заговорах не участвовал, глядел налево самостоятельно. В контакт с ним вошли в самый последний момент. Равно как и еще с несколькими людьми, которые тоже хотели выйти из войны с максимальными удобствами.

Немецкая любовь к секретности привела к тому, что все те, кто работал на строительстве, имели только небольшой кусок информации. Линген как раз был из тех, кто по роду своей работу собирал ее в кучу и имел некоторое представление обо всем проекте в целом. Заговорщики, как и польские националисты, были уверены, что Польшу русским союзники не отдадут. Так что всю информацию они рассчитывали преподнести на блюдечке англичанам. А уж они пусть решают, как ей воспользоваться. Потом в Черный лес попали материалы института «Норд» — и прибавился коммерческий интерес… Тот самый Черный Доктор, которого звали Генрих Фукс, тоже глядел налево. Он уверял, что материалы имеют огромную ценность. Сам он увезти их никуда не мог. Не только потому, что у нацистов все друг друга контролировали — но и потому, что объем был солидный — пара грузовиков.

Что же касается теплой компании, у них все пошло наперекосяк еще во время войны, после провала генеральского заговора. Гестапо и прочие немецкие службы стали рыть носом землю. Йорк оказался под сильным подозрением — но его трясти не стали. Линген очень боялся ареста, поэтому он поспешил заболеть и попытался укрыться в госпитале. А потом не придумал ничего умнее, как попросить начальника госпиталя, который тоже сочувствовал заговору, спрятать документы прямо у себя. Это была ошибка. Доктора куда-то срочно перевели, забрать материалы не удалось. Осталось только начертить две схемы — и одну из них переправить Йорку.

— Вы так ему доверяли? — спросил Еляков.

— У меня не было другого выхода.

При приближении наших войск Линген пытался бежать — и даже сел в Пиллау на корабль, идущий в «большую» Германию. Но не повезло. Транспорт отошел от порта всего на милю — а потом в небе появились наши пикировщики. Для летчиков всех стран судно посреди глади моря, которое не может ни залечь ни спрятаться, даже не способное огрызаться зенитным огнем, — лакомая добыча. Никто и нигде не разбирается — везет оно военные грузы или мирное население. Всякие там «законы войны» всерьез воспринимают только в мирное время. Как только начинается война — про них тут же забывают. Да и разве сверху видно летчику — кто там на судне?

«Юнкерсы» с удовольствием топили наши корабли при эвакуации Таллина и Ханко, а также союзные конвои. Теперь «пешки»[58] сводили счеты. В общем, корабль отправился на дно — и Дикс спасся только чудом. После этого он сидел в Кенигсберге, не зная, на что решиться. И тут появился Шварцхельм.

Барон не имел отношения к возведению Черного леса. Его непосредственные начальники были против этой затеи — и в результате оказались вне игры. Да и Барон, неплохо знавший законы партизанской войны, отзывался об этой затее с откровенным презрением. Но, тем не менее, он многое знал. В том числе — и про институт «Норд».

— Я не знаю, как он на меня вышел, но этот человек способен и не на такое. Они явились ко мне — и выбора у меня не оставалось. Пришлось их вести.

— А почему вы повели их другой дорогой?

— Я кое-что знал о Шварцхельме. И догадывался — он человек, который не любит оставлять свидетелей. Зачем я ему был нужен, когда документы будут в его руках. Я хорошо знаю этот бункер — и повел их длинной дорогой. И надеялся уйти. Собственно, так я и сделал… Я бы все равно вам сдался. Нельзя, чтобы материалы попали в руки таким, как он.

— Вот мы и перешли к самому интересному. Что было в материалах этого самого института «Норд»? — спросил Еляков.

— Я не очень хорошо понимаю, поскольку не специалист. В одном из небольших лагерей ученые экспериментировали на заключенных. Насколько я понял, это очень ценные исследования. Йорк хотел передать их англичанам. А Шварцхельм, как я понял, разыскивал их для тех, кто хочет продолжать нацистские игры. Насколько я понимаю, это — революция в практической психологии. Технология манипуляции сознанием — на физиологическим уровне. Шварцхельм говорил, что в будущих конфликтах это будет самым главным оружием…

Оставалась еще одна деталь, которая не укладывалась в мозаику. В общем-то, это было все равно. Но — любопытно. И потому Еляков спросил:

— Август Шахт покончил с собой, когда мы пытались его взять. А Отто Хансена убил Шварцхельм. Причины?

— Хансен ничего не знал о проходе на объект. Но он прекрасно знал Шварцхельма. А Шахт, насколько я знаю, непосредственно отдавал приказ об уничтожении пленных после завершения объекта. Он понимал, что от вас ему хорошего ждать нечего.

— Ну что же, дело мы сделали. Теперь остается — убедить начальство, что эту чертову базу надо вскрывать как можно быстрее. А то кто знает — кто еще ищет туда вход? — подвел итог Еляков.

Эпилог. КОНЕЦ ОСИНОГО ГНЕЗДА

17 июля, окрестности озера Спирдинг-зее

То, что взяли Лингена, оказалось большой удачей. Теперь Еляков мог предъявить начальству уже не догадки и чьи-то домыслы, а реальные показания, которые сделали свое дело. Оно и понятно. В преддверии больших событий, связанных с перекройкой границ и «переселением народов», иметь под боком партизанскую базу, набитую оружием… Такое не улыбалось никому. Так что решение было принято быстро. В итоге Еляков и Мельников сидели в своем «виллисе» в десяти километрах от Биаллы. Копеляна уже не было. Он вернулся в распоряжение майора Щербины. Теперь уже точно было известно, что вот-вот их двинут на расформирование — так что у Оганеса появилась перспектива в скором времени попасть в родной Тбилиси. И даже, возможно, с еще одной боевой наградой, полученной в мирное время. По крайней мере, Еляков написал представление на орден Красной Звезды. А Мельников уже числился в МГБ. Пока он был лишь прикомандирован, но Сергей вступил на дорогу, которая, как сказал капитан, будет вести его до могилы. Потому что бывших чекистов не бывает.

Теперь они сидели в своем «виллисе» и рассматривали Черный лес. С виду — обычный еловый лесной массив. Правда, возле опушки были понатыканы таблички «Мины». Но такими надписями было никого не удивить.

Вокруг суетилось много народа. Из Польши прибыла рота русских саперов. Кроме того, имелся еще батальон пехоты Войска Польского — и даже два броневичка. Подъехал взвод каких-то угрюмых и очень крупных русских ребят, которых прислало Елякову его начальство. Их задачей было — вынуть эти самые материалы института «Норд». В общем, в обычно пустынном месте теперь скопились разномастные легковушки — в том числе и «эмка» Мысловского и несколько грузовиков. А два броневика взяли под контроль окрестности.

— Ну что, капитан, начинаем? — спросил подошедший командир польского батальона. Формально операцией руководил он, но без Елякова тут ничего не решали.

— Двинули.

— Что ж, начнем, благословясь, — сказал саперный командир и дал команду своим. Они, сверяясь с копией одной из схем, двинулись в лес.

— Нам долго еще предстоит загорать, пока эти ребята отметят тропу, — обратился польский офицер к Елякову.

Говорил он по-русски с характерным волжским оканьем — и Мельников почувствовал близость земляка.

— Раз загорать, тогда закурим, — кивнул Еляков и обратился к польскому офицеру: — Слушай, майор Успенский, сдается мне, что ты такой же поляк, как я китаец.

— Так оно и есть. Я всю жизнь прожил в Горьком. И более русского, чем я, найти трудно. В Войске Польском, когда оно формировалось, было плохо с опытными офицерами. Туда много наших направили. Как у нас шутят — всех, у кого фамилия кончилась на «-ский». Вот и я в суматохе угодил. Хотя в моей-то фамилии уж точно ничего польского[59]. Но что с того? Куда послали, там и служу.

— Это точно, — заявил подошедший Мысловский, — у нас русских было много…

«Загорать» пришлось меньше, чем предполагалось. Видимо, схема, на которой был указан проход в минных полях, была точной. Через пару часов командир саперов доложил, что вышли на какую-то поляну и не знают, что делать дальше.

Захватив на всякий случай взвод пехоты, Еляков, Мельников и присоединившийся к ним Мысловский двинулись в лес. Саперы поработали на совесть. Путь указывали вешки, понатыканные чуть ли не через десять шагов. Тропа прихотливо извивалась между угрюмыми деревьями. А вокруг, насколько хватало взгляда, притаилась смерть. Идти пришлось гораздо меньше, чем рассчитывал Мельников. Вскоре они вышли на крошечную полянку. Поляна как поляна — высокая трава — и никаких признаков пребывания человека.

— Товарищ капитан, по схеме мин тут нет. Мы проверили поляну — и в самом деле нет, — доложил лейтенант Свойкин. Одессит в виде награды за приключения в Кенигсберге выпросил у Елякова разрешение работать тут. Непоседливый был парень. Он взглянул на схему: — Если я что-либо понимаю, дальше должен быть проход под землю.

— Вот и ищите.

Искали недолго. Через некоторое время удалось обнаружить хорошо замаскированную чугунную крышку, до слез напоминающую обычные городские канализационные люки. Да и внутренность, когда ее подняли, оказалась похожей: бетонная шахта и железная лестница.

— Вот это да! Чем дальше, тем интереснее, — присвистнул Мельников, когда они спустились вниз.

Было чему изумляться. Они стояли в бетонном тоннеле — широком и высоком.

— Похоже на московское метро, — сказал Еляков.

Остальным пришлось верить ему на слово — они метро не видали.

— Слушай, Мельников, засеки-ка азимут — куда ведет эта дорога в сторону опушки?

Сергей назвал координаты, капитан сверился с картой.

— Все правильно. Именно в том направлении были замечены неизвестно откуда взявшиеся машины. Вот нагородили…

Тоннель тянулся довольно далеко. Но в его конце… Да, это было что-то. Офицеры и солдаты оказались в большом бункере, который более всего был похож на гараж. В нем стояли несколько легковых и грузовых автомобилей, в углу нашлись запчасти. Причем машины были наши. Две полуторки, ЗИС-5, и две «эмки». А если поискать, наверняка где-то имелся и бензин. Из гаража был выход наверх. Тут же не было мин. Видимо, авторы этой чертовщины надеялись на недоступность этого места. В общем, они были правы. Если не знать тропы и скрытого входа, то на разминирование ушел бы не один месяц.

В нескольких десятках метрах от выхода из подземного гаража находился хорошо замаскированный дот. Оттуда подземный переход привел в весьма комфортабельный жилой бункер. Судя по всему, немцы не собирались подобно нашим партизанам жить в сырых землянках.

Беглый осмотр показал, что объект не был цельным сооружением. Это было скопление бункеров разного назначения. Некоторые были соединены между собой подземными переходами, другие стояли отдельно. Впрочем, чтобы все исследовать досконально, требовался не один день. Но один из оружейных складов обнаружили. Там имелись даже минометы и горные пушки. А уж прочего стреляющего добра…

— Да уж, если бы до всего этого дорвалась наша оппозиция… — покачал головой Мысловский. — Страшно подумать, что бы они натворили. Сейчас в Польше готовится амнистия[60]. Мы надеемся, многие выйдут. В лесах им плохо — жрать нечего, нет патронов и оружия… А с таким местом — многие бы остались. Слишком уж велико искушение.

Впрочем, детальное исследование оставили на потом. Русско-польская группа продвигалась к самому сердцу базы — к командному пункту. Там было на что посмотреть! За мощной железной дверью находился целый комплекс — с длинными бетонированными коридорами и многочисленными помещениями. Тут нашлась мощная радиостанция, антенны которой были грамотно выведены на деревья, дизельный движок, призванный обеспечивать всю эту музыку электричеством, жилые помещения — уже не с нарами, а скорее, похожие на гостиничные номера, что-то вроде столовой, и даже кухня. В конце концов Еляков, Мельников и Мысловский проникли в большую комнату, в центре которой имелся длинный стол со стульями, а на одной из стен — подробная карта Восточной Пруссии и прилегающих литовских и польских районов. Сергею доводилось бывать в немецких штабных бункерах — и он мог ответственно утверждать: тут все было сделано по высшему разряду.

— Ну, вот мы и пришли к нашей цели. Как утверждал Линген, тут должна быть комната-сейф. Скорее всего, материалы там…

Железная дверь нашлась за картой, которая была закреплена на большом деревянном панно и отодвигалась.

Свойкин, который присутствовал при этом, осмотрел дверь и изрек:

— Дверь смешная. Одного заряда хватит…

— А там не может быть что-нибудь вроде самоликвидатора? — засомневался Мысловский.

— Не похоже, — заявил Свойкин.

Еляков его поддержал:

— В самом деле — вряд ли тут есть что-либо подобное. Линген утверждает: немцы так и не решили, кто пойдет на эту базу, как и откуда. То ли войска, которые останутся в вашем тылу, то ли «Вервольф».

— Товарищи командиры, прошу на выход! — скомандовал Свойкин.

Все выскочили в коридор, а сапер стал устанавливать заряд.

— Товарищ капитан, а все-таки я не понял, а как эти люди собрались туда попасть, если никто не знал дорогу? — удивился Мельников.

— Кое-кто знал. Насколько я понял из допросов Дикса, к примеру, проход был известен тому типу из Биаллы, которого похитил Барон. Видимо, схема у него была в каком-то тайнике. Так что Шварцхельм был очень близок к цели. Только ты помешал…

Тут из комнаты выскочил Свойкин — а вскоре грохнул взрыв.

Теперь, когда они вошли в комнату, заполненную дымом, увидели, что железная дверь наполовину вынесена. За ней и в самом деле имелось нечто вроде комнаты-сейфа. Первое, что там увидел Мельников, были ящики с «железными крестами». Да уж, немцы предусмотрели все. А в углу громоздились ящики иного вида. Вскрыв один из них, Еляков увидел, что он набит папками с бумагами.

— Мельников! Зови моих ребят. Пускай берут все это под охрану и начинают перетаскивать к гаражу. Свойкин! Бери людей и двигайся по тоннелю до противоположного конца. Твоя задача — найти замаскированный выход.

— А что там все-таки было? — как бы про себя сказал Мельников.

— Влад, можешь ему рассказать. Все равно, чует мое сердце, нам придется заниматься этим и дальше. Потому как у дружков Шварцхельма широкий размах. Слишком многие остались на свободе.

Мысловский закурил и начал:

— Мы не теряли времени. В фильтрационных лагерях и тюрьмах кое-кого нашли. Конечно, я не ученый. Но, насколько я понял, это были опыты над психикой. Вы слышали про бензидрин и перветин?

— «Таблетки бодрости», — доводилось, — отозвался Мельников.

Ему довелось с этим сталкиваться. У егерей, к примеру, были эти препараты. Если совсем устал, глотаешь таблеточку — и снова прыгаешь, как новенький.

— Эти препараты используют скрытые резервы организма. В том числе и интеллектуальные. А этот институт изобрел что-то еще боле ядреное. Колоссально увеличивающее способность к обучению. Там же пробовали способы быстро наращивать физическую форму с помощью разной химии. Это первое. Второе — то, что американцы называют «промывкой мозгов». Целенаправленное воздействие на психику. Фактически — программирование человека на определенные действия. В общем — создание сверхчеловека, полностью подконтрольного тому, кто его, так сказать, заряжает.

— Да уж эту штуку можно было с успехом продать любой разведке. А Шварцхельм, выходит, все-таки работал на недобитых наци… — протянул Мельников.

— А что? Тихих уголков в мире много. И, к сожалению, многие нацисты успели скрыться. Возможно, они мечтают где-нибудь наладить производство белокурых бестий… Но хуже другое. Кое-какие материалы, насколько я понимаю, успели уплыть на Запад. Работы подобного рода велись не только в Польше. Так что, боюсь, наша работа только начинается…

Примечания

1

Золотую нашивку давали за тяжелое ранение, красную — за легкое.

(обратно)

2

Смерш — военная контрразведка.

(обратно)

3

Национал-социалистическая рабочая партия. Основная масса ее членов вступила в нее в начале тридцатых. У нацистов был даже особый значок для членов партии до 1929 года.

(обратно)

4

До войны детективов не печатали и не снимали. Так что невежество героя вполне понятно.

(обратно)

5

Основной немецкий автомат, известный у нас как «шмайссер».

(обратно)

6

Старшего ефрейтора. В Вермахте было пять солдатских званий, в Ваффен-СС — три. Солдаты Войск СС носили не черную, а тоже серо-зеленую форму, только слегка отличающуюся по тону.

(обратно)

7

Старшего сержанта.

(обратно)

8

«Говори, сволочь, откуда ты взялся?» (укр.) Чтобы не утяжелять текст, далее все диалоги будут на русском.

(обратно)

9

Ефрейтор.

(обратно)

10

Егеря — солдаты, обученные для скрытных действий в лесу. Немцы использовали егерей для выслеживания партизанских баз.

(обратно)

11

Тайная полевая полиция (ГФП) — структура, подчиненная Абверу. Иногда ее называют «гестапо Вермахта». В задачу ГФП входило поддержание безопасности в немецких войсках и борьба против партизан. В первый период войны основные антипартизанские операции организовались именно ГФП.

(обратно)

12

До 1938 года солдаты австрийской армии носили не сапоги, как немцы, а высокие ботинки. Потом перешли на форму вермахта. Но в конце войны использовались все запасы снаряжения.

(обратно)

13

Командующий немецкой группировкой в Восточной Пруссии. Герои воевали в составе 3-го Белорусского фронта, это их специфический юмор.

(обратно)

14

Это реальная история. Тот самый целенький «королевский тигр» калининградские поисковики подняли со дна болота в 1998 году.

(обратно)

15

Такое отношение капитана НКГБ к коллегам объясняется тем, что Смерш, военная контрразведка, являлась конкурирующей организацией.

(обратно)

16

Почему-то геббельсовская пропаганда пугала немцев именно ГПУ, которого давно уже не существовало, а не реальным и не менее страшным НКВД. Звучало, что ли, страшнее?

(обратно)

17

СД — в нацистской Германии — политическая разведка и контрразведка. Именно в ней работал штандартенфюрер фон Штирлиц.

(обратно)

18

На самом деле все было не совсем так, но Копелян излагает принятую тогда версию.

(обратно)

19

В довоенном СССР наручные часы были относительной редкостью. В армии их носили в основном командиры.

(обратно)

20

До войны в СССР существовало много структур, где допризывники могли заниматься военно-прикладными видами спорта.

(обратно)

21

Сержант.

(обратно)

22

Лейтенант.

(обратно)

23

НКГБ отделилась от НКВД в январе 1941 года. Потом эти ведомства снова были слиты, затем, в 1944 году, опять разделились.

(обратно)

24

В общепринятом представлении газеты тридцатых годов — это сплошной официоз. На самом же деле они были куда острей сегодняшних. Исключая, конечно, политику.

(обратно)

25

Уголовный розыск помещался до войны в здании Генерального штаба.

(обратно)

26

В тридцатых годах только около 5,5 процентов чекистов имели высшее образование.

(обратно)

27

«Свободная Германия» — организация немецких военнопленных, возникшая в 1943 году. Ее активисты с помощью громкоговорителей агитировали немецких солдат, особенно попавших в окружение — прекращать сопротивление и сдаваться в плен.

(обратно)

28

Штурмовик ИЛ-2.

(обратно)

29

Кенигсберг был резиденцией магистра Тевтонского ордена.

(обратно)

30

Придя к власти, нацисты озаботились падением рождаемости. Поэтому порнография всячески поощрялась. Да и вообще, нравы в Третьем Рейхе были совсем не пуританскими.

(обратно)

31

Нечто вроде райкома комсомола.

(обратно)

32

Фронтовые части Войск СС носили серо-зеленую форму (кроме танкистов). Черный мундир был признаком принадлежности ко всяким сомнительным структурам — охране концлагерей, гестапо, СД и так далее.

(обратно)

33

Буквально слово переводится как «порядок», но имеет более глубокое значение, нежели в русском языке. Орднунг — это то, чего нарушать нельзя ни в коем случае.

(обратно)

34

Трофейная команда — армейское подразделение, в задачу которого входит сбор и учет захваченного вражеского оружия, техники и разных припасов.

(обратно)

35

Старший лейтенант. Гауптштурмфюрер соответствует капитану.

(обратно)

36

Старший лейтенант в Войске Польском.

(обратно)

37

Спецслужба в послевоенной Польше. По большей части в ней служили просоветски настроенные поляки, воевавшие в составе Войска Польского.

(обратно)

38

Руководитель Абвера, немецкой армейской разведки. Канарис имел отношение к покушению на Гитлера и попытке переворота в 1944 году — за что был казнен. После этого все структуры Абвера перешли в ведение Генриха Гиммлера.

(обратно)

39

АК, «Армия Крайова» — партизанские формирования, занимавшие антикоммунистические позиции, действовавшие на территории Польши, Западной Украины и Западной Белоруссии. Воевали с немцами и бандеровцами, а позже — с новыми польскими властями.

(обратно)

40

Вольносць и неподлеглосць — свобода и независимость. Одно из движений, на которые раскололась АК в 1945 году.

(обратно)

41

Руководитель восстания, комендант варшавской области (должность в АК) полковник Антонего Хрустель.

(обратно)

42

Так называемая РОНА или Армия Каминского.

(обратно)

43

Легковые гражданские машины «опель» различались по классам — «кадет», «капитан» и «адмирал». «Кадет» отличался от «капитана» примерно так же, как «жигули» от «волги».

(обратно)

44

Структура СС, занимавшаяся охраной концентрационных лагерей.

(обратно)

45

Надзиратель, отвечающий за конкретный барак. Мог быть как из числа охранников, так и из числа заключенных.

(обратно)

46

Польская партия рабочих. Тамошние коммунисты, ориентировавшиеся, понятное дело, на СССР.

(обратно)

47

В 1920 году Польша под шумок внаглую захватила принадлежащие Литве Вильнюс и Виленскую волость. Литве их вернули лишь в 1939 году «русские оккупанты». Поэтому столицей довоенной Литвы являлся Каунас.

(обратно)

48

В первые годы после войны все жившие в Литве поляки могли, если хотели, совершенно свободно выехать в Польшу. Мало того. Желающим эмигрировать литовские власти всячески помогали в этом начинании.

(обратно)

49

Подразделения войск НКВД к концу войны имели специальную подготовку для борьбы с партизанскими формированиями.

(обратно)

50

Рыжее, рыжевье (блат.) — золото.

(обратно)

51

Солдаты штрафных батальонов, получившие ранение, считались искупившими вину кровью и служили дальше как обычные военнослужащие.

(обратно)

52

Донжон — главная башня замка.

(обратно)

53

Лейтенант.

(обратно)

54

Pz II (T-II) — легкий немецкий танк. На сегодняшний язык это сравнение можно перевести — как «Мерседес» по сравнению с «Запорожцем».

(обратно)

55

Кенигсберг так и не был восстановлен. В 1953 году развалины снесли — и центр города долгое время представлял из себя один большой пустырь. В начале 60-х его засыпали землей и устроили парк. Выросший вокруг Калининград к Кенигсбергу не имеет никакого отношения. Это другой город.

(обратно)

56

Это чистая правда. Именно поэтому старый город и сравняли с землей. Большинство подземелий Кенигсберга не исследовано до сих пор.

(обратно)

57

На оккупированных немецких землях все местные жители подлежали регистрации.

(обратно)

58

Пикирующий бомбардировщик Пе-2.

(обратно)

59

Фамилии типа Успенский, Вознесенский, Рождественский имеют православное церковное происхождение. Как правило, их обладатели имеют в своем роду священника или диакона.

(обратно)

60

Она была объявлена 2 августа 1945 года. Из польских лесов вышло около 45 тысяч человек. Правда, кое-кто остался и продолжал войну «за демократию», используя уже откровенно террористические методы.

(обратно)

Оглавление

Пролог. ПОЕЗД В НИКУДА

Глава 1. ПОСЛЕ ВОЙНЫ — ВОЙНА

Глава 2. СМЕРТЬ НЕ ПРИХОДИТ ОДНА

Глава 3. О ПОЛЬЗЕ СТУКАЧЕЙ

Глава 4. ЭХ, ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА!

Глава 5. ДЬЯВОЛ ВСЕГДА ОБМАНЕТ

Глава 6. НАМ НИКОГДА НЕ ВЕРНУТЬСЯ С ВОЙНЫ

Глава 7. НА РУИНАХ СТОЛИЦЫ

Глава 8. СУМРАК ПОДПОЛЬЯ

Глава 9. НЕ ВЕЗЕТ — ТАК НЕ ВЕЗЕТ

Глава 10. ВОТ И ЗАКОНЧИЛСЯ КРУГ

Глава 11. ЛЮДИ С ЗАМКОВОЙ ГОРЫ

Глава 12. ГОРОД, КОТОРОГО НЕТ

Эпилог. КОНЕЦ ОСИНОГО ГНЕЗДА X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?