«Отечество»

Пак Ун Голь. Отечество

Предисловие

Пак Ун Голь принадлежит к плеяде корейских писателей, чей творческий путь начался уже в условиях народной власти в Северной Корее. Ныне имя Пак Ун Голя стоит в одном ряду с именами таких виднейших представителей современной корейской литературы, как Ли Ги Ен, Сон Ен, Ли Бук Мен и другие.

Популярность талантливого писателя завоевана им плодотворной творческой и общественной деятельностью. Каждое произведение Пак Ун Голя — это плод его тесного общения с простыми людьми, из среды которых он и сам вышел, чьими невзгодами и бедами страдал и чьей радостью радовался. Учителем и наставником Пак Ун Голя явилась жизнь, трудная и суровая, выпавшая на долю будущего писателя; она закалила его волю, его характер.

* * *

Пак Ун Голь родился в 1923 году в бедной крестьянской семье. Едва окончил школу, как пришлось вместе с отцом работать по колено в холодной воде рисового поля. И все-таки жажда учебы томила юношу, хотя средств для продолжения его образования бедняцкая семья не имела.

Пак Ун Голь отправился на заработки в Сеул: ведь крохотное поле арендатора не могло прокормить всю семью.

Кем только не перебывал он! Грузчиком, разносчиком товаров, потом чернорабочим на электромеханическом заводе. Наконец, судьба улыбнулась — он поступил в техникум и окончил его, превозмогая постоянный голод и нужду. Днем сидел за книгами, вечером шел на улицу в поисках заработка…

И вот августовским днем 1945 года над Кореей занялась заря свободы. Сбросив колониальные цепи, корейцы распрямили плечи. Пак Ун Голь вступил в ряды Трудовой партии Кореи, весь жар своего сердца отдавал созиданию нового общества. Тогда же он попробовал силы на поприще журналистики. Его страстные публицистические выступления в печати помогали ковать нового человека, рушить старое, прогнившее, что еще оставалось от долгого господства колонизаторов.

Во всю ширь большой талант писателя раскрылся в суровое время Отечественной войны корейского народа против империалистических агрессоров. Пак Ун Голь, солдат и военный корреспондент, вместе с другими патриотами сражался на фронтах, не раз смерть витала над его головой. В момент затишья он откладывал в сторону винтовку, чтобы написать гневную, пламенную статью. Вскоре в печати появились и его первые произведения — повести «Река Амноккан», «Переправа», «Старший связист», целый ряд рассказов. В них писатель ярко, сжато и поэтично повествовал о боевых буднях защитников Народной Кореи, об их подвигах.

Отгремели военные раскаты, и Пак Ун Голь целиком отдается литературному творчеству. Товарищи по перу избирают его заместителем председателя Союза корейских писателей, главным редактором журнала «Чосон Мунхак» («Корейская литература»). В 1957 году Пак Ун Голь заканчивает работу над романом «Отечество», задуманным им еще во фронтовых окопах войны против агрессоров.

* * *

Роман «Отечество» воскрешает в памяти тревожные годы, когда на Корейском полуострове загорелось пламя войны — Соединенные Штаты и продажные марионетки Ли Сын Мана совершили на рассвете 25 июня 1950 года вероломное нападение на молодую Корейскую Народно-Демократическую Республику. Империалистические агрессоры обрушили на свободолюбивый корейский народ всю мощь своей военной машины, торопились бронированным кулаком раздавить народный режим на севере Кореи.

Писатель Пак Ун Голь, раскрывая в романе страницы титанической борьбы патриотов за свободу родины и ее честь, помогает глубже, отчетливее осознать все величие подвига корейского народа, который не склонил головы перед варварами XX века, не испугался ни напалма, ни диких, неописуемых по своей жестокости «тотальных» бомбардировок, целью которых было превращение всей Северной Кореи в «зону выжженной пустыни». Зверства агрессоров лишь удесятерили волю к победе, всколыхнули весь народ на защиту социалистической родины. Несгибаемый дух народа оказался сильнее вооруженных до зубов оккупантов, и они были вынуждены отступить.

Писатель переносит нас в небольшой уезд Ковон на восточном побережье Кореи. Герои романа — рабочие шахты, которые под руководством местных партийных вожаков организуют в тылу оккупантов партизанский отряд, мстят врагу за его преступления. Роман «Отечество» охватывает небольшой отрезок времени — менее года, но этот период был решающим, переломным в ходе освободительной войны корейского народа. Хотя действие романа ограничено одним лишь уездом Ковон, мы видим, что так же героически сражались все патриоты Кореи. Ни один клочок захваченной оккупантами корейской земли не стал для них спокойным тылом.

С первых страниц роман повествует о тяжелых испытаниях, выпавших на долю трудящихся КНДР. Враг остервенело рвется на Север. Народная армия вынуждена отступать, бойцы измотаны непрерывными боями. Горит уездный центр — город Ковон. «Языки пламени, вырываясь из клубов черного дыма, полыхали над домами. Ветер гнал дым и пепел над городом. Мутный солнечный диск, похожий на голову подсолнечника, еле проглядывал сквозь застилавшую небо пелену. Словно огромные стога сена, пылали здания универмага и школы…»

А на шахте, расположенной в горных районах, еще не знают о надвигающейся беде. Горячо обсуждают, как дать больше угля, столь необходимого сейчас. И вдруг… страшная весть — надо взорвать шахту, уходить из родных мест, все бросить. Директор Хак Пин не в силах в это поверить. «Взорвать?!—повторил он, прохаживаясь по комнате. Дрожащими руками вытащил трубку, табак не слушался и сыпался на пол. — Ты можешь перерезать себе горло? Можешь?»

И все-таки пришлось уходить. Начался тяжелый Долгий путь отступления. Враг свирепствовал, безжалостно, расстреливал колонны мирных жителей.

Так в нечеловеческих испытаниях мужали люди, росла их решимость дать отпор врагу. Рабочие-щахтеры создали партизанский отряд и приступили к активным действиям в тылу врага. Писатель рассказывает о первых шагах народных мстителей, об их неудачах и успехах. В последних главах мы вместе с автором радуемся их победе.

Перед читателем проходит галерея ярких, жизненно правдивых образов. Вот главный герой — молодой шахтер Тхэ Ха. Еще при японцах, почти с детских лет, познал он тяжесть шахтерского труда. На этой шахте погиб его отец. Может быть, такая же участь ждала и Тхэ Ха, если бы не освобождение страны. Но прошло всего пять лет безоблачной жизни, как грянула война. Тхэ Ха мечтает о подвиге. Ему поручают важное задание — взорвать железнодорожный мост, однако, малоопытный, еще не искушенный в боевых операциях, он попадает в лапы врага.

Западают в память главы романа, где рассказывается, как почти чудом Тхэ Ха спасается от расстрела и попадает в новую ловушку — в штольни заброшенной шахты, оказавшись заживо погребенным. Именно здесь читатель впервые чувствует волю и характер Тхэ Ха. Автор избегает лобовой схемы в обрисовке своего героя. Юноша допускает ошибки, горько их переживает, на них учится и мужает. Суровые испытания не смогли убить в нем пылкой, мечтательной души. Любовь к подруге детства Чон Ок умножает его жажду борьбы за грядущее счастье.

Любимицей автора является и Чон Ок, хрупкая, мечтательная девушка. Бывало, в детстве собирает ли цветы в горах или у дома сидит под развесистой ивой — всегда на губах задумчивая улыбка, взгляд далеко-далеко. Чон Ок, как и ее возлюбленного, не баловала судьба. Она рано осталась круглой сиротой. Потом жизнь в Доме противного богача на положении домашней прислуги.

И вот мы встречаемся с Чон Ок в суровые для страны дни. Вместе с другими рабочими девушка уходит в партизаны. Сердечная, застенчивая, она совершает подвиг, спасая малыша от вражеских бомб, становится для него второй матерью.

Такая же заботливая и отчаянная Чои Ок в бою, готовая, рискуя собственной жизнью, помочь раненому товарищу. Шаг за шагом, день за днем богатая душа этой девушки раскрывается перед читателем. Командир партизанского отряда поручает ей сложное задание в самом логове врагов. Глухой ночью уходит девушка в море волнистых снежных сугробов, в тревожную неизвестность. Уходит одна, гордая доверием, хотя и знает, что будет трудно, очень трудно и опасно. Читатель верит в еще один подвиг Чон Ок, он подготовлен к этому.

С вожаком партизан, секретарем уездного комитета партии Хи Соном, автор знакомит с первых страниц романа. Мы понимаем состояние партийного руководителя, когда на его глазах пламя пожирает родной город, рушатся плоды труда тысяч людей, развеиваются мечты, которые он лелеял долгими бессонными ночами. Понимаем, что перед Хи Соном только один путь — вооруженное сопротивление оккупантам.

Война создает самые сложные ситуации, решить которые нельзя без трезвого ума, большого опыта, без чуткой души организатора. Жизнь сталкивает Хи Сона с различными людьми — с вспыльчивым и своенравным, но преданным делу партии и народа Чор Чуном, с охваченными тревогой крестьянами, с шахтерской молодежью. И для каждого у Хи Сона находится мудрое, порой жесткое и суровое, а чаще заботливое, по-отцовски теплое слово.

За плечами Хи Сона большой опыт партийной, организаторской работы. И тем не менее перед нами отнюдь не руководитель, который «все знает и все умеет». Хи Сону чужд ложный стыд учиться у других, он прислушивается к мнению и советам. Он познает партизанскую науку бить врагов по советской книге «Подпольный обком действует». В минуты короткого отдыха вместе с товарищами предается веселью, готов спеть полюбившуюся им песню, не боится тем самым «уронить свой авторитет». И удивительно ли, что для бойцов отряда их командир — свой человек! Образ Хи Сона — еще одна несомненная удача писателя. В нем мы видим тип нового руководителя, человека и партийца Народной Кореи наших дней.

На фоне всенародной борьбы жалким, духовно убогим выглядит отщепенец Док Ки — один из персонажей романа. Док Ки становится предателем, переходит на службу к оккупантам, которые делают его начальником полиции. Американский советник Уоттон обещает Док Ки передать ему шахту, подогревая усердие предателя. Но вскоре Док Ки подстерегает жестокое разочарование — оккупанты продали шахту богатому промышленнику из Сеула. И вдруг новая беда: оккупанты под напором партизан бегут. Док Ки оказался «в положении мыши, попавшей в глиняный кувшин»,—оккупанты бросили его, как ненужный хлам. На этом заканчивается роман. Писатель как бы говорит, что неминуемая расплата и моральный кризис ожидают каждого, кто пошел другой дорогой, не с народом, а против него.

Роман «Отечество» написан рукой талантливого художника, страстного патриота. Такую книгу мог написать только человек, сам прошедший школу суровых испытаний войны, сражавшийся бок о бок с героями, о которых он рассказал. К достоинствам романа следует отнести колоритный, образный язык. Легенда о Млечном Пути сильнее подчеркивает невысказанную любовь Чон Ок к Тхэ Ха. Тревожная ночь на партизанской базе. Где-то рядом враг. И вдруг старый партизан Хён Ман залюбовался беспечной белкой.

Можно привести десятки примеров, когда автор умело прибегает к описанию природы родной Кореи, чтобы сильнее, контрастнее передать настроение своих героев.

…Партизаны и мирные жители с трудом продираются через чащу и колючие заросли. Казалось, что в этой глухомани еще никогда не ступала нога человека, но и здесь печать войны. «У края тропинки склонился к земле перебитый пополам ствол березки. Вниз стекала смола, удивительно напоминая слезы. Вот и березу поранило…»

Роман «Отечество» знакомит нас с одной из героических страниц истории братского народа, с ее людьми, горячими и мужественными патриотами своей родины. В то же время этот роман — страстный призыв к миру, к тому, чтобы никогда больше не полыхал военный пожар на корейской земле.

Т. Семушкин

Глава 1

Измотанные тяжелыми боями, части Народной армии откатывались с рубежей на реке Нактонган все дальше и дальше на север.

Шоссе Ковон — Хамхын было забито отступавшими войсками. И только один человек не спеша продвигался против течения. Погруженный в свои думы, он, казалось, не замечал никого и ничего вокруг. Все — и солдаты, и мирные жители — устремлялись на север, и только он один шагал на юг. Его провожали косыми, подозрительными взглядами.

На окраине Ковона возле моста дорогу ему преградил часовой.

— Куда?

Человек остановился и посмотрел на часового. Маскировочный плащ солдата в нескольких местах порван. Наверное, он совсем недавно тоже был там, в самом пекле боев.

— В город…

— Нельзя! — отрезал часовой и жестом приказал вернуться.

— Мне необходимо…

— Сказано, нельзя!

— У меня там дело…

— Нельзя! Город эвакуируется. Поворачивайте! — часовой слегка подтолкнул неизвестного автоматом. Но тот не двинулся с места и только внимательно посмотрел вдаль.

Ковон горел. Языки пламени, вырываясь из клубов черного дыма, полыхали над домами. Ветер гнал дым и пепел над городом. Мутный солнечный диск, похожий на голову подсолнечника, еле проглядывал сквозь застилавшую небо пелену. Словно огромные стога сена, пылали здания универмага и школы.

— Я это знаю… Но мне необходимо, — человек в упор взглянул на часового. Он, видимо, не собирался отступать. На его скулах перекатывались желваки, в глазах возникли злые искорки.

— Да вы рехнулись! Что вам делать на пустых улицах?!

— Товарищ, ведь я хозяин этого города. Понимаете, хо-зя-я-ин!… Вы не имеете права меня задерживать.

— Нечего шуметь. В городе вам делать нечего. Там пожары, — часового все больше и больше раздражало упрямство этого человека. «Наверное, у него свой домишко в городе. Поэтому и считает себя хозяином… Должно быть, хочет спасти кое-что из барахла…» — подумал часовой. Он не мог даже предположить, что перед ним был секретарь уездного комитета партии Чо Хи Сон.

Последние слова народноармейца больно задели Хи Сона. Он не сразу нашелся, что ответить. Часовой, конечно, по-своему прав: на то он здесь и поставлен, чтобы не пропускать жителей в горящий город. Но ведь он партийный руководитель этого города.

— Поймите, товарищ, я был хозяином Ковона. Знаю вашего командира… — неожиданно мягко проговорил Хи Сон.

— Это не имеет значения.

— Как не имеет значения?—секретарь полез во внутренний карман пиджака и нащупал удостоверение, но не вытащил его.

— Где ваш командир?

Часовой не ответил, а подозвал второго солдата. Хи Сон последовал за ним в караульное помещение, устроенное в небольшом сарае внизу под мостом.

«А часовой устав знает… хотя в армии, должно быть, совсем недавно», — шагая к мосту, подумал Хи Сон и невольно улыбнулся. Секретарь поздоровался за руку с вышедшим навстречу командиром роты и поднялся на мост через реку Токчиган.

Обида прошла. Теперь Хи Сона волновало другое. Накануне он вместе с работниками парторганизации, не зная и минуты отдыха, руководил эвакуацией города, стараясь предусмотреть все до мелочей. Секретарь покинул город, когда уходили последние жители. Теперь Хи Сон возвращался. Он испытывал такое чувство, будто покинул родной дом, позабыв что-то очень нужное. Ему хотелось еще раз пройти по улицам, заглянуть в самые глухие уголки. Ковон не такой уж большой город, но он расположен на пересечении важных дорог. Угольные шахты и рудник Ковона известны далеко за его пределами. Хи Сон считал свой уезд одним из самых значительных в стране и гордился им. И вот теперь плоды многолетнего труда пошли прахом, город разрушен вражескими бомбежками, превращен в руины… Что он может теперь сделать? Да и нужен ли он теперь городу?

На пустынных улицах бушевал огонь, воздух был насыщен парами бензина и гарью, дышать становилось все труднее. Двухэтажное здание, где раньше размещались Женский союз и Минчхон[1], представляло собой огромный костер. Слева высоко поднялся столб огня, здание вздрогнуло и накренилось. А через секунду оно рухнуло, и ветер разнес над городом еще одно огромное облако пепла и дыма. Все вокруг горело. Пожару никто не мешал. На улицах не было видно ни души. Хи Сон с горечью вспомнил, как до войны он отчитывал своих сотрудников, если где-либо случался хотя бы незначительный пожар. А теперь горел весь город, буквально на глазах он превращался в ничто. Погибал город, который строили не месяц и не год, у которого прошлое уходит в глубь веков, который рос и ширился, впитывая в себя пот и слезы многих поколений. Войне же потребовалось всего несколько дней, чтобы стереть его с лица земли.

Хи Сон не верил своим глазам. Он брел по городу, и на каждом шагу путь ему преграждали оборванные провода, упавшие телеграфные столбы… Теперь в городе всем распоряжался огонь. Точно ненасытный зверь, он пожирал одно строение за другим, ничего не щадил…

— Все пошло прахом… — Хи Сону хотелось как-то остановить этот шквал разрушения, но что он мог поделать против бушующей стихии? Хи Сон с трудом дошел до уездного комитета партии. Это большое двухэтажное здание было одним из самых красивых в Ковоне. Его построили партийные активисты методом общественной стройки.

С первых же дней войны комитет партии переехал в блиндажи на склонах окрестных сопок. С тех пор здание пустовало. Каким-то чудом оно уцелело от бомбежек, Да и огонь по счастливой случайности его не тронул. Хи Сон нажал плечом на массивную дверь, но она не поддалась. «Заколочена гвоздями», — догадался он и заглянул в окно — стекла были покрыты толстым слоем пепла. Хи Сон решил войти в здание со двора. Завернув за угол, он увидел, что огонь уже перекинулся на сарай во дворе и подбирается к зданию. Хи Сон схватил пожарный багор и стал срывать с крыши сарая горящие доски, ногами тушить огонь. Через несколько минут ему удалось сбить пламя.

За его спиной раздались шаги.

— Что вы здесь делаете?—строго спросил офицер.

Чо Хи Сон ничего не ответил и, прикладывая платок к ссадинам на руке, направился к подъезду. Офицер последовал за ним.

— Что вам здесь нужно?

— Допустим, узнаете, а дальше что?—устало проговорил Хи Сон и присел на лестнице. Он вынул сигарету, но спичек не оказалось.

— Зачем вы тушили огонь?

— Он подступал к зданию комитета партии. Вот я и не вытерпел…

— Весь город в огне, а у вас какой-то особый интерес к этому зданию.

— Да, правда… А вы, должно быть, не здешний?

— Мне некогда с вами разговаривать. Предъявите документы!…

— Пожалуйста. — Хи Сон вынул из кармана красную книжечку. Офицер внимательно прочел удостоверение и дружелюбно протянул секретарю зажигалку.

— Советую вам быстрее уходить. Здесь оставаться опасно. Вот-вот начнется бой.

Офицер козырнул и удалился. Хи Сон глубоко затянулся сигаретой, стряхнул пепел и огляделся вокруг. Отсюда хорошо была видна сопка «Рассвет». Хи Сон любил в короткие минуты отдыха смотреть на нее из окна своего кабинета. Но грянула война, на секретаря комитета партии обрушилась лавина забот и тревог. Не стало и этих свободных минут. Чем только не приходилось заниматься ему в первые дни войны: сиротами, беженцами, строительством убежищ. Словом и делом помогал он людям нести страшное бремя, имя которому «война». Но самое тяжелое только еще начиналось. Он должен будет организовать партизанскую борьбу в тылу противника.

В эту минуту Хи Сону вспомнилось недавнее прошлое: как тяжела была жизнь в годы японской оккупации, как после освобождения страны он был избран парторгом своего цеха, затем секретарем волостной партийной организации. Конечно, эти годы не прошли даром. Он накопил опыт. Но то, что предстояло ему теперь, было неизвестным, неизведанным. Справится ли он с этими новыми трудными задачами?

Хи Сон бросил на землю давно потухший окурок и машинально придавил его ногой. Снова поглядел на свою любимую сопку.

«Посмотрим, долго ли им удастся хозяйничать на нашей земле?» — подумал Хи Сон и твердой походкой зашагал к мосту.

Глава 2

Бюро комитета партии возложило на заведующего отделом труда Ким Чор Чуна эвакуацию Ковонской шахты. Он отправился туда за два дня до того, как начали покидать город учреждения. Ему повезло: на вокзале он застал последний эшелон. Все вагоны были уже забиты До отказа ранеными, солдатами, семьями эвакуирующихся, их пожитками. Даже на открытых платформах оказалось так тесно, что, как говорится, негде шило воткнуть.

Чор Чун кое-как примостился с краю на тендере. Здесь уже находились по меньшей мере двадцать солдат. Паровоз кряхтел, отдувался, словно дряхлый старик. Несколько раз резко дергал, пытаясь сдвинуть с места перегруженный состав. А над эшелоном в ночном небе кружил вражеский самолет. Наконец старенький паровоз тихо пополз вперед, постепенно прибавляя скорость. Самолет то круто снижался, то уходил далеко вперед. Он, казалось, играл со своей жертвой. Надрывно захлебывались зенитки. Пассажиры, боясь пошевельнуться, в ужасе замерли на своих местах.

Однако солдаты на тендере не проявляли никакой тревоги. Казалось, единственное, что их беспокоит, — это снопы искр и дым из трубы.

Для Чор Чуна было счастьем очутиться в поезде. Тем более что он видел, сколько испытаний выпало на долю жителей, эвакуировавшихся из Ковона. Вот уже две недели каждый день, каждый час и минуту эти люди чувствовали себя на краю пропасти. Подобно водам реки, они неслись по течению и не знали, что их ожидает завтра.

С тендера виднелась уходящая в темноту цепочка платформ, нагруженных подбитыми танками и орудиями. Не оставлять же все это неприятелю! В первые минуты Чор Чуну показалось, что его соседи — необстрелянные и не нюхавшие пороха новобранцы. Он даже посмотрел на них с неприязнью. Но вот одна, другая вскользь брошенная кем-то фраза… Гимнастерки, пропитанные потом, в грязи и пыли. Обветренные, исхудавшие лица. Серо-бурые бинты. И Чор Чун понял — он ошибся. Неужели эти солдаты из самого пекла боя, с берегов Нактонгана? А они совсем спокойны. Что это — мужество, выдержка или безразличие отчаяния? Чор Чун представил себе, как много было у них таких бессонных, тревожных ночей, как приходилось им вглядываться в лица погибших товарищей, выносить их с поля боя и наспех хоронить…

Длинные лучи прожекторов разрезали небо. Земля, казалось, дрожала нервной дрожью. Рядом по шоссе мчались грузовики с войсками. Часто попадались санитарные машины. И все это двигалось в одном направлении — на север, к Хамхыну.

Состав медленно остановился у вокзала. К вагонам, на крышах и стенах которого были выведены большие красные кресты, подбежали женщины; они несли ведра с кипятком и узелки с едой. Через несколько минут от поезда в темноту ночи потянулась вереница носилок.

Только на рассвете эшелон прибыл на станцию Чандон. Отсюда было недалеко до Ковонской шахты, и Чор Чун спрыгнул с тендера. Он торопливо зашагал по проселочной дороге, забыв про усталость и тревоги этой ночи. Из-за гор выглянуло солнце, придав долине какой-то празднично-торжественный вид. Будто впервые видел Чор Чун такое синее-синее небо. Трава, поля, деревья казались чисто умытыми. Пьянил утренний воздух. Было прохладно. Впереди по склону горы стлалась пелена тумана и таяла на глазах. Земля просыпалась.

Дорога шла лесом. Справа и слева шептались с ветром золотистые акации. Красно-желтые клены клонились под порывами ветра. Чор Чуну чудилось, что лес ожил и пристально за ним наблюдает.

Вокруг все было до боли знакомое. Здесь он родился и вырос, работал. На шахте по сей день трудится его отец. Показалась узкоколейка. Она на шестьдесят ли[2] тянется от шахты к железнодорожной станции. Чор Чун остановился на развилке дорог. Только сейчас он почувствовал сильную усталость. Вдруг откуда-то издалека ветер принес звуки аккордеона. Чор Чун прислушался. Да, впереди по дороге кто-то беззаботно наигрывал веселый танец. Неужели этот человек не знает, сколько горя и мук кругом: на дорогах, в домах, на фронте? Музыка доносилась из большого дома в долине (местные жители прозвали бывшего хозяина этого дома «старым боровом»). Чор Чун вошел во двор, поднялся по ступенькам и заглянул в приоткрытую дверь. Девушка в белой кофточке и черной юбке разучивала с малышами какой-то танец.

— Попробуем еще раз! Все становитесь налево. Теперь два шага направо. Так, так… — девушка сделала несколько па и слегка наклонила голову, прихлопывая в такт ладонями. Малыши старательно подражали своей учительнице. Она вышла вперед и встала рядом с самым маленьким. Он комично притоптывал ножкой. Девушка вдруг рассмеялась, схватила его на руки и поцеловала. В эту минуту она заметила постороннего и смутилась.

— Вам кого?

— Извините… Я просто так, посмотреть… — улыбнулся Чор Чун и отошел от двери. Да, все-таки остался уголок на земле, где не знают ужасов войны, — уголок мирной жизни. И ему вдруг стало до боли жаль эту девушку: «Она не может и подумать, что я принес приговор, который нарушит безмятежное спокойствие и этого дома и этих малышей».

Ребятишки высыпали во двор. Они с любопытством разглядывали Чор Чуна. А он, словно был в чем-то виноват перед ними, прятал глаза.

Нельзя было терять времени, и Чор Чун направился по направлению к шахте. Шахта жила, работала, работала, казалось, с удесятеренной, почти бешеной энергией. Во дворе сновали вагонетки, тяжело ухал копер, слышались крики людей. Бурая пыль висела в воздухе.

В забое Чор Чун разыскал парторга Хан Чун О — коренастого с узким, как у европейца, лицом. Хан Чун О вопросительно посмотрел на вошедшего. Чор Чун кивком поздоровался и в изнеможении опустился на землю. Снаружи доносились скрежет лебедки, тупые удары парового. молота, а в голове Чор Чуна еще звучала мелодия танца, который разучивали ребятишки со своей учительницей. Парторг с тревогой следил за лицом Чор Чуна, поняв, что тот чем-то взволнован. Он боялся услышать от Чор Чуна неприятные вести. Они были друзьями; их молодость прошла здесь на шахте, где они оба вели партийную работу. Парторг хорошо знал Чор Чуна, но впервые сегодня видел его таким.

— К отцу заходил?—Чун О не выдержал гнетущего молчания.

Вместо ответа Чор Чун покачал головой, но глаза его по-прежнему оставались закрытыми.

— У нас только что было производственное совещание. Молодежь ушла на фронт, не хватает людей, план срывается. Решили привлечь всех работоспособных. Это предложил твой отец. Знаешь, какой план нам установили на год? То-то… А как с ним справиться, ума не приложу…

Чор Чун словно очнулся от забытья. Он резко встал, усталость пропала.

— Прошло время говорить о планах… Какие участки шахты можно вывести из строя, чтобы их подольше нельзя было восстановить? Забои, двигатели, копер, электростанции, еще…

Лицо Чун О исказилось гримасой отчаяния. Он удивленно смотрел на товарища и наконец проронил:

— Тебе лучше знать…

Парторг бессильно опустил руки.

— Созови партийное собрание. Впрочем, сначала пойдем к директору. Он на месте?—спросил Чор Чун.

— Иди один, я не могу.

— Это еще что?! Ты же парторг!…

Хан Чун О нерешительно поднялся.

— Директора убедить — не сложное дело, — будто про себя буркнул парторг. Они пошли вместе.

Кабинет директора Хо Хак Пина был недалеко. Тут же помещался и главный инженер. С первых же дней войны, когда шахту стали бомбить, они оба перебрались под землю. Директор, моложавый человек лет сорока, разговаривал по телефону и не обратил внимания на вошедших. Он улыбался: видимо, собеседник сказал что-то смешное.

Положив телефонную трубку, директор поднял глаза на вошедших и протянул Чор Чуну руку.

— Рад гостю. Хотя бы и в этой мышиной норе. Как вам здесь нравится? Ничего не поделаешь… Тут у меня теперь штаб отряда самообороны. А охрана не задержала вас, не удивилась гостю? — он повернулся к телефону, вызвал пост и тем же, как могло показаться, шутливым тоном проговорил:

— …Допустим, вы узнали заведующего отделом труда и не спросили документов… А ведь к нам могут пожаловать и диверсанты с юга. Нежеланные гости. Друзья, не зевать! Договорились? То-то! — и он, рассмеявшись, положил трубку.

Чор Чун не выдержал затянувшихся шуток директора и подчеркнуто официальным тоном начал:

— Товарищ директор, обстановка изменилась. Надеюсь, вы знакомы с обращением Председателя Кабинета Министров? Так вот, не позднее завтрашнего вечера шахту нужно взорвать.

Хо Хак Пин с силой пнул ногой стол и вскочил с места, весь побагровев.

— Взорвать?! — повторил он, прохаживаясь по комнате. — Но в обращении говорится о районах, которые находятся под угрозой вражеской оккупации. Там — да, надо взрывать предприятия… Нет, таких указаний я не получал ни из министерства, ни от Военного совета.

Хо Хак Пин дрожащими руками вынул трубку. Ему с трудом удалось зажечь спичку. Хак Пин глубоко затянулся и тут же закашлялся. Парторг никогда еще не видел директора таким. Распахнулась дверь, вошел главный инженер в толстых роговых очках. В одной руке он держал пивную бутылку, в другой — какой-то тяжелый сверток.

— Эта штучка, пожалуй, вас обрадует больше, чем бутылка, — и главный инженер положил на стол самодельную ручную гранату.

Но директор внезапно оборвал его:

— Ты можешь собственными руками перерезать себе горло? Можешь?

Главный инженер не понял слов директора и в растерянности огляделся вокруг. Только теперь он заметил сидевших с поникшим видом Чор Чуна и парторга. Понял, что случилось несчастье.

— Товарищ директор, садитесь. И вы тоже, — Чор Чун потянул за руку главного инженера и усадил его на стул рядом с собой. Главный инженер осторожно поставил на пол бутылку. Директор продолжал ходить вдоль комнаты, жадно глотая табачный дым. — Из города эвакуировался уездный комитет партии. Все учреждения. И только одна Ковонская шахта по-прежнему будет добывать уголь?—Чор Чун едва сдерживался, но старался говорить спокойно.

— Вот как… Что, испугались? Один останусь рубить уголь. Рабочие и отряд самообороны сумеют постоять за себя. Мы не можем бросить шахту. Да вы поймите, что от нас требуете!—Хо Хак Пин зло бросил на пол потухшую трубку.

— Товарищ директор… Тут все понятно. Положение на фронте ухудшилось. Как же мы будем работать, когда здесь скоро может быть враг? — вступил в разговор Чун О.

Директор внезапно остановился и в упор посмотрел на парторга.

— И ты с ними заодно?

— Дело не во мне; это указание партии, — твердо ответил Чун О.

— Мы передаем вам директиву свыше. В нашей провинции находится заместитель Председателя Кабинета Министров, он облечен чрезвычайными полномочиями и руководит эвакуацией, — поддержал парторга Чор Чун.

— Заместитель Председателя?

— Да.

— Тогда это приказ из центра?

— Конечно.

— Другие предприятия… тоже?

— Разумеется.

— Значит, взрывать?—в голосе Хак Пина не было ни злости, ни раздражения, только какая-то обреченность. Он вернулся за стол, скорее упал, чем сел, на стул, снова закурил.

Молчавший до сих пор главный инженер резко встал и выбежал, захлопнув за собой дверь. В комнате воцарилась тишина. Снаружи по-прежнему доносился тягучий скрип лебедок, ухающие удары копра, лязг ударяющихся друг о друга вагонеток. Глухо ударил где-то в шахте взрыв. Директор вздрогнул, но не поднялся со своего места, будто не было сил оторваться от стула. На его юношески свежем лице четко проступили морщины. На лбу заблестели капельки пота. Теперь он казался постаревшим лет на десять.

Чор Чун видел, как сильно переживает директор, понимал его состояние. Конечно, другого выхода не было. Надо выполнить приказ партии. И эта тяжелая задача выпала на долю его, Чор Чуна, и директора. Такова война — безжалостная, жестокая. Размышляя об этом, Чор Чун пытался приободрить себя, найти силы для предстоящих нелегких разговоров с людьми.

— Надо сейчас же вызвать начальников участков и бригадиров, — сказал Чор Чун. Но Хак Пин, казалось, не слышал.

— Товарищ директор, поймите, время не ждет, надо действовать быстро, — нетерпеливо повторил Чор Чун.

Директор повернулся на крутящемся стуле к телефону.

— Извините меня. Все произошло так неожиданно… Голова пошла кругом… Легко ли расстаться с тем, что создано вот этими руками и куда вложена половина жизни? Взорвать шахту трудней, чем полоснуть себя по горлу ножом.

Он взял трубку.

— Начальникам участков, мастерам забоев, начальникам подвижного состава и механических мастерских, всем бригадирам… Немедленно прекратить работы. Не позднее чем через двадцать минут явиться ко мне. Всем… в строго обязательном порядке…

Секретарь Сон Хи вслух прочла написанное. Что бы это значило? Что? Смутное предчувствие нахлынувшей беды подступило к сердцу.

Убедившись, что все записано правильно, директор бросил в трубку: «Хорошо» — и повесил ее. А через секунду девушка диктовала приказ тем, кому он предназначался.

Хак Пин вынул платок, вытер лоб.

— Здорово вы приспособились к военному времени. Немало пришлось похлопотать, директор?—Чор Чун показал на ручную гранату. Пока Хак Пин говорил по телефону, он успел внимательно ее осмотреть.

— Может, и не так хорошо подготовились, но, откровенно говоря, надеялись собственными силами оборонять шахту, вооружили небольшой отряд. А гранаты — затея главного инженера.

— Хороша штучка. Много успели наделать?

— Две-три сотни есть.

— Будем уходить, прихватим с собой. Они еще пригодятся. Не лишний груз.

— Уходить, говорите… Надо бы договориться о том, кто и что скажет людям. Они сейчас сюда подойдут. Что надо вывести из строя? По-моему… — Теперь директор не был похож на того бушевавшего человека, который и слышать не хотел о том, что шахту надо взорвать. Вернулось обычное деловое спокойствие, словно речь шла о каких-то текущих производственных трудностях.

— Говорите, — кивнул Чор Чун.

— В первую очередь надо взорвать забои и подъемные клети. Это — самые важные участки. Согласны?

— Это, конечно, так. А железнодорожная ветка полностью достроена?

— Почти что да. Если бы не война — давно бы работала…

— Надо и ее повредить. Она может быть полезной оккупантам.

— Что толку, если будет взорвано несколько метров полотна. Может, снимем рельсы? — предложил Чун О, до того казавшийся безучастным.

— Нет, если взрывать, так в первую очередь мост, — возразил Хак Пин.

Чор Чун тоже собирался это сказать, но его опередил директор.

— Итак, кого пошлем? Надо выделить лучшего подрывника. Далековато, да и небезопасно, — обратился Чор Чун к парторгу.

— Лучшего подрывника? Тогда посоветуюсь с начальником шестого участка, — Чун О крутнул ручку телефона и вызвал шестой участок.

Глава 3

Совещание кончилось быстро. Определили, что нужно уничтожить перед эвакуацией. Дали задание подорвать забои и подъемные устройства, подготовить оборудование для отправки в тыл.

Чор Чун последовал за начальником шестого участка. Всю дорогу старый мастер молчал, изредка глухо покашливая. Вид старика говорил о крайней усталости. Глаза ввалились, лицо исчерчено черными от пыли морщинами. Клеть стремительно падала вниз. На подъемной площадке стояла очередная вагонетка с углем. Она быстро поползла вверх. Сопровождавшая ее работница беззаботно напевала какую-то песенку.

— Пок Сир, кончайте работу и идите в контору, — распорядился на ходу начальник шестого участка.

Блеснула белозубая улыбка девушки.

— Это зачем? Опять собрание? — Звонкое эхо голоса отдалось далеко вверху.

— Да, собрание, — ответил мастер. Девушка вряд ли услышала его. Вагонетка стрелой взмыла вверх и скрылась в темном коридоре.

— Что я должен сказать рабочим, товарищ заведующий? — старый мастер будто искал сочувствия у Чор Чуна, но тот промолчал. — Для них шахта — сама жизнь. Родной дом. Уголь их одевает, кормит, дает кров — все. Понимаете ли вы меня? Я всю свою жизнь провел в штреке. И теперь я сам должен предложить им уйти.

Начальник участка глубоко вздохнул.

— Вот он, сверкает, наш уголек! Переливается красками при свете лампы. Настоящие изумруды. Его пласты ох как далеко тянутся. Враги обрадуются, если побывают здесь. Эх!…

В конторе участка уже собрались рабочие, поджидая своего начальника. Стоял приглушенный гул.

— Собрание в рабочее время не положено!—крикнул кто-то, обращаясь к начальнику участка. — Забыли про решение шахтеров…

— Все собрались? — спросил мастер и снял фуражку.

— Еще нет Пок Сир и Цоя, — ответил за всех приземистый крепильщик средних лет. На его рабочей спецовке поблескивал значок отличника труда.

— Пор Сир сейчас поднимается. А где товарищ Цой? В это время снова послышался приглушенный взрыв.

— Что это? В забое остались люди?—начальник с тревогой оглядел окружающих.

— Товарищ Ки Бок, кто не вернулся из штрека? — строго спросил крепильщик Ток Чун здоровенного парня с пневматическим молотком на плече.

— Ли Тхэ Ха. Он там, — недовольным голосом ответил Ки Бок.

— Почему? Не знает о собрании?

— Знает… Оставалось несколько метров пройти, запал уже подложили. Подорвет и быстро здесь будет.

Снова послышался взрыв, на этот раз большей силы…

— Что это значит?! Почему всех не оповестили, немедленно не вызвали сюда?—мастер вопросительно посмотрел на молоденького диспетчера.

— Не смогли сразу со всеми связаться…

Все с тревогой следили за начальником участка. Тишину нарушали отзвуки ударов парового молота.

— Товарищи… Друзья… — выдавил из себя старый мастер, но дальше не смог говорить. Вынул платок и вытер набежавшие слезы.

— Ну, говорите, говорите же, что случилось?—не выдержал один из шахтеров.

Начальник участка повернулся к рабочим, не поднимая головы.

— Товарищи, надо взорвать шахту… — Он произнес эти слова почти шепотом, но они громом отдались в комнате. — Враги уже в Мунчхоне. Значит, конец нашей шахте, ее надо взорвать, а самим уйти, — почти прошептал старик.

— Пусть в Мунчхоне. Ну и что? — раздалось сразу несколько голосов.

— Мунчхон около Ковона. Понимаете?

— Верно. Сегодня Мунчхон, завтра Ковон. Обстановка на фронте сложилась не в нашу пользу. Здесь заведующий отделом труда уездного комитета партии. Он вам расскажет… — старик отвернулся в сторону, считая, что с него уже достаточно.

Шахтеры в упор смотрели на Чор Чуна. Так ли на самом деле?

Чор Чун вышел вперед и привычно уверенным голосом начал:

— Шахта должна быть немедленно взорвана. Пусть врагу не останется ни одной вагонетки угля… Предстоит эвакуация…

Чор Чун кончил говорить, и сразу же вся комната пришла в движение, зашумела.

— Один вопрос. Сколько нужно взять с собой продовольствия?

— Как быть семьям тех, кто ушел в армию?

Ки Бок — молодой парень с пневматическим молотком на плече — категорически заявил:

— Я не пойду. Не могу. Зачем же тогда организовывали отряд самообороны? Чтобы защищать нашу шахту, поселок, ее жителей, Мы ведь поклялись! Значит, отступить от клятвы?

Пожилой шахтер положил ему руку на плечо.

— Паровой котел (это было прозвищем Ки Бока), сядь на свое место. Не лезь вперед и не кричи. Не ты один. Уважай других.

— Но я еще не все сказал… — Ки Бок пытался доказать свою правоту, но уже не так рьяно.

Рабочие еще долго не расходились, задавали вопросы, шумели.

Тем временем старый мастер разбил всех на группы, каждой дал задание на взрывные работы. Чор Чун не вмешивался.

Солнце скрывалось за горами. Дул прохладный осенний ветер, поднимая клубы пыли, играя желтыми листьями. Долина притихла. Замерла узкоколейка. По ней к конторе спешили двое рабочих. Впереди — приземистый крепыш, диспетчер шестого участка. Следом за ним — круглолицый парень. Круглолицый, размахивая с самым беззаботным видом шахтерской лампочкой, подошел к Ки Боку.

— Здорово маханули, проход расчистился, хоть танцы устраивай!—сказал он и громко рассмеялся. Окружающие с удивлением переглянулись, но парень не обратил на это никакого внимания.

— Сколько метров осталось?—спросил Ки Бок, поддавшись его веселому настроению. Видно было, что они большие приятели.

— Не больше четырех. Взрыв удался.

— Удался… Теперь все это ни к чему, — вставил стоявший рядом пожилой шахтер.

— Да, брат Тхэ Ха, ни к чему! Враг уже в Мунчхоне, наверное, сегодня будет и в Ковоне, — вдруг неожиданно каким-то незнакомым голосом проговорил Ки Бок.

Тхэ Ха беспомощно смотрел на начальника участка и других людей, стоявших рядом. В их глазах он видел тоску и уныние.

Кто-то громко выругался:

— Эх, сволочи!

— Что будем делать?—спросил Ки Бок товарища.

— Подамся в армию, — ответил тот и плотно сжал губы. Лицо его вдруг стало совсем детским.

Тхэ Ха направился к мастеру. Чор Чун задумчиво смотрел ему вслед. В памяти возникли картины прошлого… На шахте взрыв газа. Свыше трехсот шахтеров ранены. Жены и дети всю ночь не покидали двора шахты. Плач, слезы. Вместе с матерью рыдает мальчик Тхэ Ха о своем погибшем отце. Потом вспомнились дни, когда Чор Чун работал механиком на шахте. Это было пять лет назад. Окончив работу, Чор Чун шел по штреку и вдруг увидел двух плачущих подростков. Расспросил, в чем дело. Оказалось, что их побил начальник хозотдела Сон Док Ки. В тот день было очень холодно, и ребята пошли погреться. Сон Док Ки застал их у печки и избил.

Начальник участка подвел Тхэ Ха к Чор Чуну.

— Вот этот парень справится со взрывом моста. Не подведет.

— Мы, кажется, уже знакомы. Правда, давно это было… А тот тип все еще работает на шахте? — спросил Чор Чун.

— Да, работает. И сейчас он в хозяйственном отделе заведующим.

— Ну рад встрече. Тем более в такое время, — он положил руку на плечо Тхэ Ха, рассматривая юношу. Те же большие глаза, ровный ряд белоснежных зубов, застенчивая улыбка. Но теперь перед ним стоял рослый, крепко сбитый шахтер.

— Значит, в забое работаешь. Не женился?

— Нет еще, — Тхэ Ха смутился.

— Трудно подобрать?

Тхэ Ха улыбнулся вместо ответа.

— В партии?

— С сорок седьмого.

— Молодец. Очень хорошо, что встретились, — повторил Чор Чун.

— Как же мы теперь будем? Ничего путного в голову не приходит. Наверное, лучше уйти в армию?—спросил Тхэ Ха.

— Самое главное — поступать, как подсказывает совесть. Можно и в армию… Но сейчас не так важно, в военной форме ты или нет. Сражаться можно и без мундира. Вот тебе предстоит важное боевое задание…

— Какое?

— Трудное. О нем тебе расскажет парторг.

Тхэ Ха невольно обернулся и посмотрел на контору, где находился парторг.

Глава 4

Жизнь на шахте замерла. Груженные углем вагонетки застыли на полдороге, бадьи безжизненно повисли в воздухе. Казалось, что составы вагонеток с углем застыли лишь на минуту, но вот-вот снова вздрогнут и потянутся вперед, оглашая привычным лязгом окрестности. Но они не двигались. Смолкли ритмичные вздохи компрессорной установки. Подача воздуха в шахту прекратилась.

Тень умершей шахты легла и на поселок. Хан Чон Ок, обучавшая на школьном дворе детей танцам, распустила их по домам.

Другая учительница, Сук Хи, уложила в футляр аккордеон и вместе с Чон Ок пошла в здание школы. Они принялись торопливо переносить в подвал школы учебные пособия, приборы — все, что представляло ценность. Туда же снесли и музыкальные инструменты.

Сиротливо теперь выглядели классные комнаты. Только парты остались на своих местах — сплошь все в чернилах, усердно поцарапанные и исписанные каракулями своих маленьких хозяев. Чон Ок долгим взглядом обвела комнату. Бросились в глаза диаграммы и рисунки на стене. Она стала срывать их и относить во двор к цветочной клумбе. Вскоре большой костер пожирал работы школьников. Обе учительницы как бы в забытьи наблюдали за догорающим костром. Сколько вечеров потратили они вместе с ребятами, рисовали, вырезали картинки, готовили диаграммы!

Непривычная тишина угнетала. Над клумбой кружили пчелы, и сейчас их жужжание слышалось особенно отчетливо. Вдруг вдалеке, за сопками, два раза что-то глухо ухнуло, заставив девушек вздрогнуть. Трудно было разобрать, что это за взрывы — началась ли бомбежка или обстрел из орудий.

— Вот и конец! — грустно вздохнула Сук Хи, затаптывая ногами огонь. Розовощекая, с необычно большими глазами, словно темно-лиловой амурский виноград, всегда такая жизнерадостная, Сук Хи сейчас как-то присмирела.

— Да. Враги и сюда, наверное, заявятся, — согласилась Чон Ок. Она с тревогой всматривалась в сторону сопки, склоны которой пылали желто-красным убором осенних кленов.

— Говорят, все уходят… А как нам быть? Чон Ок, ты что решила?

На людях и в присутствии учеников обе девушки старались держаться солидно, как и подобает учителям, а оставшись наедине, они по-прежнему чувствовали себя просто школьными подругами. Они дружили давно, вместе прошло их детство.

— Не знаю… Не думала еще… Посмотрим, как дальше будет… — задумчиво проговорила Чон Ок.

— Все-таки придется уходить…

Но Чон Ок ничего не ответила, устремив взгляд в сторону сопок. В памяти всплыли последние дни, работа в школе, детство. Тревога все глубже закрадывалась в сердце девушки: как же дальше?

— Сук Хи, а ты? Надумала?

— Как скажет отец… Если ты уедешь, то и мне придется с отцом… Ведь он начальник участка, ему оставаться нельзя…

Ан Сын Хун, отец Сук Хи, работал на шестом участке. Чон Ок хорошо знала его. Он добрый человек. Но сейчас Чон Ок не хотела бы, чтобы ее подруга говорила о своем отце. Одно упоминание о нем вызвало волну горьких размышлений. Нет у Чон Ок более близкого человека, чем подруга. От Сук Хи у нее не было никаких секретов. Сук Хи тоже очень привязалась к ней. Бывало, ей первой, а не отцу поведает она свою самую сокровенную тайну. А тут… Когда и без того щемит грудь от свалившихся бед, Сук Хи оставляет Чон Ок. От этого на душе Чон Ок стало еще тоскливей.

— Мне раз пришлось уехать ненадолго в Ковон, — сказала она, — и то все время я считала дни и мечтала о возвращении. Скучала вот по этим кленам. Среди них как дома, они охраняют от всех горестей и бед. У нас так много чиндалле[3], и все такие пахучие, что голова кружится. А сопки и берег моря — все здесь просто чудесно. За той вон сопкой похоронена моя мама…

Сук Хи не раз слышала об этом, знала, что подруга снова готова расплакаться.

— Не надо вспоминать, а то и я разревусь, глядя на тебя, — тихо проговорила Сук Хи и присела на скамейку.

Скрипнула калитка, и вошел Тхэ Ха. Чон Ок вздрогнула, повернулась и не смогла сдержать радости. Словно из-за тучи выглянуло солнце и осветило ее лицо. Сук Хи с удивлением заметила, как ее подруга взволнована и обрадована.

— Ну как? Управились?—спросил Тхэ Ха. Он выглядел очень усталым. В руках у него был ящик с динамитом.

— Закончили, — ответила Чон Ок.

— Садитесь, — предложила Сук Хи, указав на скамейку.

Тхэ Ха осторожно опустил ящик на землю, вытер платком лицо.

— Что слышно? Говорят, все эвакуируются… — негромко сказала Чон Ок.

— Да, поэтому к вам и зашел. Раз кончили свою работу, ступайте в комитет партии.

— А куда эвакуируются?—Чон Ок виновато посмотрела на Тхэ Ха, как бы извиняясь за свою назойливость.

— Одни в горы, другие — в тыл, — нехотя ответил он и затянулся сигаретой. Трудно было понять, то ли Тхэ Ха рассержен этим вопросом, то ли устал.

— А нам можно в горы? — не унималась Чон Ок.

— Пожалуйста, только не советую. Лучше в тыл. — Тхэ Ха не мог ответить иначе: он любил Чон Ок, боясь даже себе в этом признаться.

— Почему же всем нам не уйти в горы?

— Женщинам там будет трудновато, вот почему.

— Ничего, я выдержу. Пусть другие эвакуируются в тыл, а я останусь здесь.

— Комитет партии не разрешит.

— Нет, разрешит, — не сдавалась Чон Ок.

— Ну и упрямая! По-моему, тебе в горах делать нечего.

Он понимал, что напрасно убеждать Чон Ок, все равно она пойдет к парторгу и будет добиваться своего.

Сильный взрыв где-то совсем недалеко потряс воздух. Девушки невольно пригнулись к скамейке. Тхэ Ха встал. Долина и окрестные сопки содрогались от набегавших волн глухого эха.

— Ничего страшного, — сказал Тхэ Ха, отвечая на немые вопросы девушек. Они побледнели и испуганно оглядывались по сторонам.

— Взорван первый участок шахты. За ним будет третий… — со злостью пояснил Тхэ Ха, поднимая с земли ящик.

Чон Ок встала, с опаской поглядывая на необычную ношу.

— Я зашел сюда по дороге из шахтоуправления. Завтра отправляемся. При всех вариантах советую готовиться, — голос его вдруг погас, и он, согнувшись под тяжестью ящика, медленно побрел за калитку.

— Куда ты? — крикнула ему вслед Чон Ок.

— Взрывать… Кстати, если нравится эта работа, вам помогут в комитете партии, — на ходу кинул Тхэ Ха, не задумываясь, слышат ли его слова девушки. Вскоре сгорбленная фигура Тхэ Ха исчезла за поворотом.

Глава 5

Когда девушки остались одни, Чон Ок попросила подругу побыть еще немного в школе, присмотреть за помещением, а сама вышла на улицу. Ей бросилось в глаза, что многие дома очень старые. Некоторые едва держались на подпорках. Правда, рядом лежал строительный материал, свежеобструганные бревна, но теперь все это стало никому не нужно. Не до ремонта.

На воротах некоторых чиби[4] все еще были заметны облезлые и кое-где замазанные старые вывески, напоминавшие, что когда-то тут был постоялый двор, там лавка, а здесь мастерская. Эта улица несколько лет назад называлась Улицей трактиров. По вечерам она оглашалась пьяными криками шахтеров, бранью.

Чон Ок вспомнила август 1945 года. Тогда страна освободилась от колониального ига. Поселок понемногу стал преображаться, появились новые дома, столовые и магазин. Сами собой исчезали мелкие лавчонки и трактиры. Но остались добротные дома под черепичной крышей. Эти дома и их хозяева врезались в память Чон Ок на всю жизнь.

…Шахта их была построена много лет назад, когда Чон Ок бегала босоногой девочкой. Деревня в долине жила своей привычной жизнью — сеяли рис, занимались рыболовством. Крестьяне не имели и понятия о каких-то машинах. Окрестные сопки сплошь были одеты густым лесом. Только кое-где лес расступался и на полянке можно было увидеть хижину хваденмина[5].

Этот нетронутый край и привлек внимание дельца с Юга. Он нанял людей, которые ковыряли сопки, искали и нашли уголь, руду и золото. Но жила оказалась бедной, добыча золота не окупала и десятой доли вложенных капиталов. На рудниках дело тоже не клеилось, и вскоре хозяин их забросил, сосредоточив все внимание на угольных шахтах. К тому времени японские власти проложили дорогу от морского порта Вонсан к Пхеньяну. Потребовалось много топлива для новой железной дороги.

Девочка Чон Ок не раз с ужасом глядела на нескончаемые вереницы тележек и тачек с углем. Босые, все в угольной пыли, люди, обливаясь потом, тянули груз вверх по горной дороге до ближайшей станции. В ушах и до сих пор, как протяжный стон, звучит «Э-хе-я!», повторяемое с тупой настойчивостью измотанными рабочими. И за все это — только гроши в конце недели, их едва хватало на миску чумизы. Скрипят повозки с углем мимо богатого дома с черепичной крышей, и рабочие зло сплевывают: «Будь ты проклят, старый боров!» Иначе они и не называли хозяина шахты, как «старым боровом».

Потом дела у «старого борова» пошли все хуже и хуже. По соседству обосновалась японская акционерная компания «Тэдон». Она тоже приступила к добыче угля и повела дело с размахом — возникла подвесная дорога, электрифицированная узкоколейка, прибыли экскаваторы и другие машины. И уголь потоком хлынул с шахт компании. «Старый боров» разорился, и его шахты перешли к японским хозяевам. В доме с черепичной крышей теперь поселилась семья старика акционера. Он-то и взял к себе в дом маленькую Чон Ок, когда ее родители умерли. В присутствии гостей он нередко подзывал девочку к себе и говорил:

— Вот, полюбуйтесь, моя приемная дочь. Бедняжка — круглая сирота, натерпелась она, как тут было не сжалиться. Правда, у меня самого пятеро сыновей. Родственников у нее не осталось, и вся забота на мне — подрастет, глядишь надо подумать о ее замужестве. И обо всех-то у меня болит сердце. А ведь кругом не люди, а истые звери… Им не понять моих чувств. Теперь у меня лишний едок прибавился, шесть ребят ходят в школу… Сами подумайте, забот не оберешься.

Но гости уходили, и Чон Ок превращалась из «дочери» в судомойку и прислугу. Особенно доставалось девочке от жены акционера, хитрой и двуличной женщины, в прошлом гейши. Она заставляла Чон Ок топить печь, носить из колодца воду, мыть полы. А «нареченные» братья любили издеваться над Чон Ок, дрались и дергали ее за волосы.

Так, однако, продолжалось недолго. Когда Чон Ок исполнилось тринадцать лет, скончался хозяин дома. Бывшая гейша отдалась своему прежнему занятию. Двое сыновей старика от первой жены, а также Чон Ок оказались на улице. Мальчики нашли прибежище у родственников своего отца, но Чон Ок некуда было податься. Несколько дней она скиталась по поселку, пока наконец добрые люди не помогли найти ей давнего друга отца — хваденмина. Старик и взял к себе Чон Ок. А через несколько дней помолвил со своим сыном, болезненным и горбатым мальчиком, на два года моложе Чон Ок. Деревенские мальчишки не преминули поиздеваться над девочкой: «Вот невеста горбатого!» Сама же Чон Ок не знала о помолвке и недоумевала, почему ее так дразнят.

Как-то спустя год жена старика послала девочку веять чумизу. Чон Ок не справилась, она едва доставала до веялки, и зерно просыпалось на землю. «Ну и послал нам бог сноху, — возмутилась старуха, — белоручка, привыкла чужой хлеб есть, а ты работай за нее!» Она с неприязнью смотрела на девочку, как будто та виновата в том, что мала ростом и слаба здоровьем. Но в глухой деревушке были свои законы. Невеста должна быть сильной и ловкой, иначе зачем брать ее в дом? Маленькая, щуплая Чон Ок со слезами на глазах слушала брань будущей свекрови.

Настал день освобождения страны от колониального режима. У людей появилась надежда на перемены. Воспрянула духом и Чон Ок. Она подросла, легко теперь управлялась у веялки, и свекровь больше не бранилась. Тем более что осенью Чон Ок должна была повенчаться с ее сыном. Но накануне свадьбы девушка, собрав свои нехитрые пожитки, покинула дом. Ушла на рассвете, не отдавая себе отчета куда, ушла лишь бы избежать ненавистного брака. Как говорят, ушла «куда ноги вели» и очутилась невдалеке от шахтерского поселка. Свирепствовала метель. Тревожно завывал ветер в низкорослых японских сосенках. Закутавшись в платок, Чон Ок медленно брела по дороге с маленьким узелком в руках — в нем было все, что ей принадлежало.

На дороге ее повстречал какой-то солдат и отвел в детский дом. Здесь Чон Ок впервые взяла в руки учебник, в нем увидела не японские иероглифы, а родную корейскую азбуку. Время понеслось незаметно, стали стираться в памяти невзгоды.

На шахту попала Чон Ок уже взрослой девушкой.

Все изменилось в поселке. Он был не тот, каким его помнила Чон Ок по детским годам. Вроде и прежняя улица, по которой она идет сейчас, и не та. Остался деревянный настил по обочине дороги, сохранились многие старые домишки. Но рядом с ними новые — длинные, из кирпича и под черепичной крышей. И названия у них новые — «Дом шахтера». В палисадниках цветы, совсем как у «старого борова». Только жители здесь иные. А Вот дом акционера. Теперь и здесь иные хозяева. В прежней конторе компании разместилось шахтоуправление. Невдалеке новые здания — «Дом культуры» и бани.

…Чон Ок, предавшись воспоминаниям, не заметила, как подошла к подножию сопки, где протекал ручей. В нем, как и раньше, вода была мутной от угольной пыли. Мостика не видно. Он бесполезен сколько раз здесь укладывали камни, но весной в половодье их уносило. Обходились без моста — кто мог, перепрыгивал ручей, другим приходилось разуваться и переходить вброд.

Чон Ок выбрала камень, на который удобнее было бы ступить, как вдруг заметила на другом берегу мужчину и остановилась. Она пригляделась и узнала в нем начальника хозотдела шахты Сон Док Ки. Тот, подняв над головой толстый портфель, осматривал берег, выбирая, где бы удобнее перебраться через ручей.

— Пожалуйста, вы первым, — кивнула ему головой Чон Ок в знак приветствия и уступая дорогу.

— Вот уж ни за что!—он отступил назад, стараясь не смотреть на нее.

— Нет, нет! — вежливо запротестовала девушка.

— Чон Ок, вам дорога, я потом, — Док Ки сильно покраснел. Но Чон Ок оставалась на берегу. — Ну ладно.

С этими словами он, балансируя, перебрался по камням через ручей и протянул руку Чон Ок.

— Как ваши дела? — спросила она, видя, что Док Ки чем-то взволнован. К тому же он почему-то не на работе.

— Спасибо, вроде ничего, — скороговоркой ответил он и попрощался, заспешив вниз по дороге.

«Странно!» — подумала Чон Ок, наблюдая за качающейся сутулой фигурой Док Ки. Она все еще испытывала неприятное чувство от пожатия его потной и пухлой руки.

Она перепрыгнула через ручей, поднялась вверх по крутому откосу и за поворотом увидела доску объявлений. Встреча с Док Ки тут же забылась. На доске висела карта Кореи, пересеченная пополам жирной линией 38-й параллели. Южнее этой линии у черных точек городов красными флажками обозначено положение на фронте. Цепочка флажков ушла на самый юг и опоясывала лишь небольшой кружок полуострова. Его можно было закрыть ладонью. Все это напомнило Чон Ок недавнее время, когда она сама рисовала вот такую карту и каждый день, слушая радио, наносила на бумагу данные сводки Верховного главнокомандования Народной армии, жила мечтой о скором конце войны.

Чон Ок миновала скалу, нависшую над дорогой, и увидела впереди, внизу, шахтерские строения. Около входа в шахтоуправление сгрудилась толпа. У многих на плечах были какие-то ноши, другие, вооружившись шестами и ломиками, взваливали на вагонетки ящики. Возле домов суетились женщины. У них свои заботы — громко звали ребятишек домой, кого-то жестоко бранили, иные шепотом сообщали соседке слухи. У одного дома группа рабочих возилась у тяжелого мотора. Заметив девушку, они не сказали ни слова приветствия, только грустно усмехнулись и отвернулись. Они не ответили и на ее приветливое «здравствуйте!». Наконец мотор взгромоздили на носилки и шесть рабочих подняли его с земли. Сбоку груз подхватили еще несколько человек. Сгибаясь под тяжестью, рабочие направились в сторону шахты.

— Ну и жирен ты, братец! Смотри, как бы из тебя сало не потекло, пока дойдешь до шахты, — с укором проговорил какой-то старик.

— Не твоя забота, отец, — угрюмо ответил ему высокий тучный шахтер.

— Еще раз, взяли! Еще раз!

— Еще ра-аз!

Рабочие убыстряли шаги под мерное «Еще раз!». Встречные провожали необычную процессию тревожными, вопрошающими взглядами.

— Унесли… Только лет через пять опять пригодится эта машина… К тому времени ржавчина ее изъест…

— Сказал тоже, через пять… — Ничего, не заржавеет…

Чон Ок слушала Эти слова, а у самой все больнее сжималось сердце. Она поубавила шаг и теперь шла следом за рабочими, несшими мотор. Ей было по дороге — как раз рядом с шахтой и размещался партком. Так она дошла до деревянного барака, без стука шагнула через порог комнаты. И тут же пожалела, поняв, что пришла не вовремя и помешала. Впрочем, и здесь все было необычно, не соответствовало заведенному порядку. Никто не обратил на вошедшую никакого внимания. Всегда такой спокойный и внимательный парторг выглядел хмурым, озабоченным. Рядом с ним склонился над столом человек с бледным лицом, тот самый, который приходил на школьный двор, когда она учила ребят танцевать. Парторг говорил по телефону, человек тихо беседовал с пожилым шахтером. В нем Чон Ок узнала Ан Сын Хуна. Когда парторг заметил вошедшую девушку, он посмотрел на нее внимательным, строгим взглядом.

— Садитесь, придется немного подождать, — тихо сказал он и глазами указал на диван около стены. На нем уже сидело человек пять-шесть рабочих — одни курили, другие безучастно разглядывали половицы. Чон Ок присела рядышком с Чор Чуном.

— Нет, друг, так не пойдет. Хоть уже в годах, да силенка есть. Рановато торчать у кастрюли, ходить за ребятишками. Шалишь… — упрямо крутил головой АН Сын Хун, отвечая Чор Чуну.

— Лучше бы, отец, не упорствовал. В такое время каждый выбирает дело по своим силам, — старался убедить Чор Чун старого шахтера.

Старик молчал, потом взял узелок с едой и поднялся.

— Ладно, подумаю… Все-таки не пришла пора сдавать Ан Сын Хуна в архив. Рано… — с этими словами он, не прощаясь, вышел.

Уже уходя, Ан Сын Хун столкнулся на пороге с другим стариком, Мун Чем Ди, и вместо приветствия крепко его обругал. Ничего не поделаешь — у людей, проведших вместе бок о бок много лет, свои привычки, и приятеля ничуть не обидели слова старого шахтера. Оба привыкли к такой беззлобной ругани, она порой для них звучала лучше, чем приветливые слова.

Мун Чем Ди подошел к Чор Чуну.

— У меня к вам дело… — негромко проговорил он, будто сообщал большую тайну. Чон Ок очень хотелось узнать, что скажет дальше Мун Чем Ди. Ведь он не был членом партии и никогда раньше не приходил в партком. Значит, привело его сюда что-то особо важное, срочное. Пожалуй, нет такого человека в шахтерском поселке, кто бы не знал Мун Чем Ди.

Когда-то еще во времена японской акционерной компании Мун Чем Ди был откатчиком вагонеток, попал под колеса и лишился одной ноги. После освобождения страны работал кладовщиком на шахте, затем ушел на пенсию. С тех пор целиком отдал себя заботам по благоустройству поселка и помощи жителям. На традиционных праздниках он больше других хлопочет по хозяйству, сам вместе с женщинами, бывало, и тесто замесит. Заболеет какой-нибудь старый шахтер — и Мун Чем Ди уже в этом доме.

Поэтому так хорошо знали старого Мун Чем Ди женщины поселка, уважали его за отзывчивую душу. Чуть что стрясется, возникает какая-либо трудность — бегут первым делом к нему, и не было случая, чтобы он отказал. На шахте же над Мун Чем Ди посмеивались, считали человеком со странностями, чуть ли не выжившим из ума.

— Что у вас, говорите, пожалуйста, — вежливо осведомился Чор Чун.

Мун Чем Ди, волнуясь, поглаживал жиденькую бородку и, наконец, с трудом выдавил:

— Дайте и мне какое-нибудь поручение.

— Поручение?…

— Любое. Все заняты своими делами, а тут сидишь сложа руки. Вроде бы никому не нужен, выходит, зря хлеб ем. Прошу дать задание.

Чор Чун окинул его пристальным, долгим взглядом и задумался. Затем тяжело вздохнул и наклонился к Чун О. О чем они говорили, Мун Чем Ди не слышал, только заметил, как Чун О кивнул головой.

— Хорошо, дадим поручение,—наконец сказал Чор Чун, повернувшись к старику. Он встал и пригласил Мун Чем Ди в соседнюю комнату, где недавно помещалась бухгалтерия. Минут пять из-за двери доносились приглушенные слова, смысл которых нельзя было разобрать. Вернулся Мун Чем Ди совершенно неузнаваемым, до смешного серьезный и решительный. Он крепко пожал руку заведующему отделом труда и заковылял к выходу.

После него к столу Чор Чуна подсел Ток Чун. Заведующий скользнул взглядом по лежавшей на столе анкете.

Еще минуту назад, во время беседы с Мун Чем Ди, заведующий выглядел строгим и официальным, а теперь спросил дружелюбно, запросто, как своего давнего приятеля:

— Итак, куда? В тыл или в горы?

— Конечно, в горы,—по-будничному просто сказал Ток Чун, будто речь шла о привычной работе на шахте.

«Как все просто!»—Чон Ок не верила своим ушам. Чор Чун поинтересовался семьей шахтера — сколько в ней человек, куда они направятся. Задребезжал телефонный звонок. Парторг поднял трубку, послушал и затем повернулся к Чор Чуну.

— Третий забой подготовлен к взрыву. Начинать?

— Все оборудование спрятано?

— Все.

— Пусть начальник участка лично убедится, все ли в порядке… тогда взрывайте, — сказал Чор Чун и вернулся к беседе с шахтером.

Чон Ок наблюдала за деловой обстановкой в парткоме и понемногу успокаивалась. Ей показалось, будто она на палубе могучего крейсера. За бортом бушует шторм, огромные волны с силой бьются о бронированную обшивку корабля, но он несется вперед, к своей цели. Парторг и Чор Чун ведут корабль точно по курсу, спокойно и уверенно. Теперь эти люди взяли в свои руки судьбу шахты, все повинуется их воле.

— Значит, взрывать?

— Эти документы сжечь?

— Во сколько собираемся?

Телефон звонил без передышки, засыпая вопросами парторга и Чор Чуна. Два человека отвечали, ни секунды не колеблясь. И Чон Ок это ободряло и радовало. Неожиданно вспомнились строчки Маяковского, заученные еще в школьные дни:

Партия —

спинной хребет рабочего класса,

Партия —

бессмертие нашего дела.

Партия — единственное,

что мне не изменит.

Сегодня приказчик,

а завтра

царства стираю в карте я.

Мозг класса,

дело класса,

сила класса,

слава класса —

вот что такое партия.

«Как это верно, — подумала она. — Да, именно «мозг», который управляет всеми движениями». Эта мысль заслонила собой все, заставила Чон Ок устыдиться того, что еще недавно, на пути в партком, ею владело чувство растерянности. «Ну и глупая же я! А еще называю себя партийцем…»

Неожиданно страшный удар потряс землю. Прислонившаяся к стене Чон Ок вздрогнула всем телом, сердце заколотилось. Разговор в комнате тотчас смолк, по лицам людей скользнула тень. А эхо взрыва волнами накатывалось на поселок и терялось в сопках.

Входили и уходили рабочие. Большинство из них были знакомы Чон Ок. Проводив Ток Чуна, заведующий отделом повернулся к девушке.

— Преподаватель Чон Ок? — в его голосе послышались чуть иронические нотки. Зато взгляд умных проницательных глаз вызывал доверие, как бы говорил, что вот мы, старые знакомые, и вновь встретились. И девушке стало как-то свободно на душе, чувство стеснения улетучилось. Заведующий отделом труда показался ей добрым человеком. — Всех научили танцевать? — глаза Чор Чуна светились доброй улыбкой.

— Завтра должны были давать концерт для раненых бойцов, вот и репетировали…

— Да, намечали… Но ничего… Придет день, когда будем… будем танцевать.

— Итак, что мы намерены делать? — спросил Чор Чун, роясь в стопке бумаг на столе.

— Я — как скажет партия, — Чон Ок старалась держаться спокойно.

— Хорошо. Надо эвакуироваться в тыл.

— Нет. В тыл не поеду,—возразила она.

— Выходит, останетесь здесь?—притворно нахмурился Чор Чун.

— Не здесь, а в горах.

— Только в горы и не иначе?

— Да. Только,—проговорила девушка.

Чор Чун изучающе смотрел на Чон Ок, как бы оценивал, на что она способна. Миловидное лицо, стройная, хрупкая фигура… Нет, он не мог представить себе эту молоденькую учительницу партизанкой. Никак не мог. Чор Чун еще раз углубился в анкетные данные. Читал и не верил тому, что написано. Не может быть ничего общего между Чон Ок и той девушкой, которой пришлось хлебнуть столько невзгод, столько выстрадать.

— Партизаны не танцами занимаются. Хорошенько подумайте.

— Я уже думала. В тыл ехать не могу…

В это время зазвонил телефон. Парторг передал трубку Чор Чуну. С первых же слов лицо Чор Чуна стало тревожным. Он приподнялся со стула и говорил стоя.

— Енхын?… Сегодня к вечеру… Понятно… — Положив трубку, Чор Чун обвел присутствующих взглядом и обратился к парторгу: — Сегодня вечером нужно уходить. Я останусь здесь и продолжу работу, а вас, товарищ парторг, прошу срочно отправиться с директором на шахту, чтобы скорее все закончить.

— Сегодня вечером? Не может быть!… Чье это указание? — парторг привстал.

— Звонил секретарь партийного комитета волости, — ответил Чор Чун. Он вернулся на свое место и продолжил разговор с Чон Ок.

— Ну хорошо. Согласен, можете идти домой и собираться. — Он энергично пожал руку Чон Ок, затем повернулся к остальным.—Все проверьте еще раз. Секретари ячеек должны лично убедиться, что все сделано как надо.

Чор Чун сдвинул бумаги на столе в кучу, попросил товарищей присесть поближе и принялся объяснять им порядок эвакуации.

Глава 6

С заходом солнца шахтерский поселок вдруг забурлил, зашумел. В каждом доме люди спешно собирались в путь, слышался плач женщин. Горела подстанция. Дым длинной полосой стелился над поселком. Мун Чем Ди сновал от одного дома к другому. Там подсобит упаковать, тут возьмет в руки лопату и вместе с хозяйкой дома закопает в землю ее семейные ценности. Придет, сделает, что его попросят, и уходит молча, не принимая благодарностей. Мол, это его долг, партийное поручение. Уходит с приподнятым настроением, строгий и важный. Люди его не узнавали. Бывало, Мун Чем Ди такой разговорчивый, сам все расспросит, поинтересуется, как идут дела, теперь старик отмалчивался. Никому и не заикнулся, что утром был в парткоме и получил задание. Никто об этом не догадывался.

— Все это теперь уже ненужный хлам. А бросать жаль, может, спрятать?… Вы, отец Чем Ди, сами посмотрите, — просили женщины, завидя старика в своем дворе.

— Врагам ничего нельзя оставлять, — отвечал Мун Чем Ди и принимался за работу.

Так он дошел до подножия сопки, где находился дом директора шахты. Дом старый, остался еще со времен японской оккупации. Штукатурка облезла, двери покосились, зато двор дома был просторней, чем у соседей, сзади — большой огород. Чем Ди помнил, как не раз помогал тучной жене директора ухаживать за огородом. Двое сыновей директора стояли в растерянности, не зная, чем они будут кормить кролика.

— Я соберу капусту, — вдруг решительно заявил карапуз лет семи. — Не хочу, чтобы кролик голодал.

— Я, я,—передразнил его мальчишка в школьной фуражке. — Много ты с собой возьмешь? Лучше отнесем его дедушке Чем Ди.

— Нет, возьмем его с собой.

— Надо маму спросить. Разрешит, тогда и возьмем, — миролюбиво согласился старший брат.

Жена директора просунула в дверь чулана вспотевшее красное лицо. Она занималась упаковкой вещей.

— Мама, можно нам взять с собой кролика?—спросил мальчуган. Но женщина не ответила, увидев у калитки Мун Чем Ди.

— О, отец Мун Чем Ди пришел!

Старик по ее заплаканным глазам, усталому виду понял, что здесь рады его приходу и ждут помощи. Он вошел в палисадник.

— Собраться — собрались, да ума не приложу, как дверь заколотить.

— Не велика беда… Давайте я. Гвозди и молоток есть? Если нет, принесу, — с этими словами Мун Чем Ди проковылял на улицу.

— Мама, а мама, возьмем кролика?… — не унимался мальчик.

— Чем мешать мне, лучше бы поискали гвозди, — она сняла с головы платок и вытерла им лицо.

— Оставить его в клетке — с голоду умрет, — сказал серьезно старший сын.

— А вы выпустите его.

Мальчик распахнул дверцы клетки, просунул руку, ласково потрепал кролика и за уши вытянул наружу.

— Ступай, глупый, ступай гулять. В горы… Там хорошо…

Кролик сделал несколько прыжков и остановился, красными, как вишни, глазами уставишись на своего хозяина. Он привык к мальчику, который кормил его, и не хотел с ним расставаться. Оба мальчика с озабоченным видом наблюдали за своим питомцем.

Вскоре Мун Чем Ди вернулся с молотком в руках. Жена директора вытащила узлы с вещами на двор и закрыла дверь.

— Пожалуйста, поосторожней. Как бы стекла в окнах не побились, — говорила она Мун Чем Ди и даже попросила не заколачивать накрепко, чтобы можно было потом легко вытащить гвозди. Наконец все окна и двери оказались забитыми. И тут хозяйка дома села на крыльцо и по-детски навзрыд заплакала.

В это время во двор дома почти вбежал Хак Пин.

— Вы здесь, товарищ Мун?… Спасибо, спасибо. Знал бы, сам не приходил. Времени в обрез, едва вырвал минутку, — он будто не заметил слез жены и широко улыбался.

— Тебе вот все нипочем. А кто знает: может быть, уже и не увидимся… — сквозь слезы проговорила жена.

— Эх, голубушка, кончится война, под ручку будем гулять в Моранбонском парке[6],—он по-прежнему говорил в шутливом тоне, но на этот раз в его словах прозвучала грусть.

Послышался какой-то шорох, все обернулись и увидели кролика. Большими прыжками он приблизился к людям и смотрел, часто моргая. Старший мальчик ласково отогнал его обратно к лесу, но кролик обежал вокруг дома и снова возвратился.

— Оставь его. Каждый знает свой дом, даже животное, — женщина вытерла слезы и пошла к узлам.

— Вот накрутили!… Бабы всегда остаются сами собой — и старые пеленки не оставят, все заберут. Только тогда успокоятся… — рассердился Хак Пин.

— Вы, товарищ директор, зря так. Женщине пеленки дороже шелковых нарядов, — возразил до этого молчавший Мун Чем Ди.

— Хо-хо! Может быть… Но зачем так много набирать? — Хак Пин посмотрел на свой скромный рюкзак.

…Трое медленно вышли на улицу и двинулись по дороге. Они несколько раз оглядывались, пока не перебрались через ручей и стали подниматься к перевалу.

Хак Пин долго провожал взглядом жену и детей, пока они не скрылись за поворотом, затем устало обошел вокруг опустевшего дома. Окна забиты, на дверях замок. Он приподнялся на цыпочки и заглянул внутрь. Все прибрано, разложено по своим местам. Будто семья ушла ненадолго и вот-вот вернется.

Хак Пин отсутствующим взглядом обвел постройки. И вдруг отчетливо услышал рыдания жены, плач маленького сынишки. Сердце защемило. Он вспомнил, как вошел сюда, шутил, подгонял их скорее уходить. От этого стало еще тяжелей на душе. Когда-то он теперь увидит их, прижмет к своей груди?… Как они будут одни, без него?… Не хотелось, чтобы сейчас Мун Чем Ди увидел его расстроенным. Хак Пин вытащил платок, вытер повлажневшие глаза и вернулся к дверям дома. Погладил сидевшего на пороге кролика, поднял с земли рюкзак и быстро зашагал в сторону шахты…

Навстречу тянулись группы людей — женщины с ребятишками за спиной и узлами на голове, старики, дети. Им в сторону перевала, к Яндоку. Попадались шахтеры в рабочей одежде.

На дворах догорали костры: сжигалось все ненужное теперь — школьные учебники, книги, бумаги. У перекрестка дорог толпились люди. Они окружили десятка три беженцев из Ковона. Расспрашивали их, перебивая друг друга, кого-то бранили. Ответы беженцев были самыми противоречивыми. Одни говорили, что уже нельзя добраться до перевала Пурэсан, другие уверяли, что вчера высажен десант в тылу, чуть ли не в Хамхыне. Всех еще больше взволновали эти слухи.

Пройдя дома четыре, Мун Чем Ди остановился у калитки. Здесь жил Тхэ Ха. Он без стука толкнул дверь.

— Чем Ди?—донесся из глубины комнаты голос матери Тхэ Ха.

— Тхэ Ха еще не вернулся?

— Нет. Ну что слышно? — с тревогой спросила старая женщина.

— Поговаривают, надо быстрее уходить. Опоздаете, придется ночью добираться.

В свое время Мун Чем Ди и отец Тхэ Ха были близкими друзьями. Мун Чем Ди любил Тхэ Ха, как родного сына.

— Над чем хлопочешь? Зачем тебе два?—Мун Чем поднял с пола уже готовый рюкзак.

— Чон Ок просила.

— Хорошая девушка. Женился бы сын на ней, да и дело с концом.

— Не то время, чтобы о женитьбе думать… Дай бог вернулся бы целым… Кто знает, что завтра будет? — мать Тхэ Ха силилась проткнуть наперстком иголку, но руки не слушались ее.

В прихожей скрипнула дверь. Вошла Чон Ок с узлом в руках.

— Я ухожу раньше из поселка, — грустно сказала она. — В парткоме говорят, что женщинам здесь делать уже нечего, только будут лишним грузом… Вот, мама, передайте это Тхэ Ха, если он заглянет, — она протянула конверт. Затем посмотрела на рюкзак. — Какой мне взять?

— Любой. Уж не маловат ли?

Мать Тхэ Ха кончила шить и воткнула иглу в подушечку. Девушка развязала узел и принялась из него перекладывать в рюкзак вещи.

— Схожу посмотрю, что на улице, — сказал Мун Чем Ди. Взяв в руки палку, он захромал к двери. В комнате наступила тишина.

— Мама, вам тоже надо уходить, — почти шепотом проговорила Чон Ок.

— Э, что обо мне печалиться? Таких старых никто не тронет.

— Нет, нет! Они и старых людей не щадят. Совсем озверели. Надо уходить… обязательно!

— Обо мне не горюй. Придет Тхэ Ха, поможет перебраться хотя бы в Яндок к моему брату.

На улице не утихал людской шум. Все спешили, суетились. Чон Ок упаковала зимнее белье, чулки, мыло, зубную щетку, зеркало, иголку с нитками засунула в карман рюкзака. В узле остались фотографии, тетради да несколько книг. Чон Ок стала перебирать бумаги. Взгляд упал на вырезанную из советского журнала картинку. С нее улыбались двое молодых людей — муж и жена. Перед ними, раскинув ручонки, стоял курчавый белокурый малыш. Он едва только научился ходить. У молодой матери в волосах заколот цветок. Мальчуган тянется к этому цветку.

Чон Ок очень нравилась эта картинка. И сегодня днем она взяла ее с собой, не уничтожила вместе с другими бумагами. Но сейчас, упаковывая вещи, она вдруг поняла, что эта картинка теперь не нужна. На дне свертка лежали еще нарядная кофточка и чхима[7]. И это теперь не потребуется.

— А Тхэ Ха все нет, мама… — печально проговорила Чон Ок.

Мать раскрыла окно, выглянула на улицу. У крыльца с вещевыми мешками стояли Ки Бок и огромный, стройный Ки Хо. Рядом с ними еще несколько молодых людей из Минчхона.

— Уже уходите? А где же Тхэ Ха?

— Раньше полуночи не ждите, мать, — громко сказал Ки Бок.

— Чон Ок здесь? Вот здорово! А мы заходили и застали только крошки на твоем столе, — засмеялся Ки Хо.

— Ну и копаешься ты!… Как черепаха. Враг под носом, а она прихорашивается, — съязвила из задних рядов Сук Хи.

Все они когда-то состояли в одной организации Минчхона, хорошо знали друг друга. Потом одни вступили в партию, другие еще работали в Минчхоне, но дружба не потерялась.

— Итак, мамаша, скажите Тхэ Ха, что мы ждем его. Американцы в Ковоне. Пусть поторопится.

— Мы еще вернемся!

Молодежь попрощалась и отправилась своей дорогой. Для них все было ясно. Знали, куда идут; знали, что будет трудно, очень трудно; знали, ради чего решили идти, и не испытывали страха.

Чон Ок взвалила на плечи рюкзак и вышла. Мать Тхэ Ха пошла ее проводить. Солнце уже скрылось за вершинами сопок. Догорала подстанция, устало дымя затухающим пепелищем. Над поселком висел запах гари. У шахтоуправления собралась последняя группа эвакуирующихся шахтеров с женами и ребятишками. А те, кто шел в горы, заходили сюда проститься с близкими, просто со знакомыми. Здесь были и те, кто никуда не собирался, а пришел ради любопытства. Вся площадь перед конторой шахты оказалась запруженной людьми.

У входа в шахтоуправление Чор Чун, Чун О и Хак Пин ожидали, когда соберутся все эвакуирующиеся. Директор шахты в синих галифе, сапогах и «ленинке» — кепи с приподнятым козырьком — выглядел молодцеватым и подтянутым. Чун О лихо сдвинул шапку набекрень. Смуглый, в рабочей спецовке, он ничем не выделялся из среды шахтеров.

Мать Тхэ Ха пристально всматривалась в толпу, надеясь разыскать сына. Но его здесь не было видно. К Чон Ок подбежали дети, окружили ее, самые маленькие уцепились за юбку.

— Сонсэним[8], скорее возвращайтесь!

Дети верили, что их учительница уходит ненадолго и скоро опять начнутся занятия.

— Будьте здоровы и счастливы, мои дорогие! Кончится война — я посвящу вам всю свою жизнь, — прошептала Чон Ок, обнимая детей, гладя их черные жесткие волосы.

— Товарищ Чон Ок, не задерживайтесь. Все ждут, — сказал Ки Хо. Девушка покорно кивнула головой и направилась к шахтоуправлению, где Сук Хи прощалась с родственниками. Отец подруги — Ан Сын Хун снял с плеча вещевой мешок, чтобы обнять дочь. Мать стояла рядом с красными от слез глазами. Только Сук Хи была сдержанной, спокойной, поглядывала по сторонам, кого-то разыскивая.

— Идите с сестренкой Чон Сук в деревню, мама. Глядишь, и мы поможем! Ждать придется недолго.

— Ты лучше о себе подумай. В горах будет тяжело. Смотри не простудись!… Больницы там нет…

— Больницы нет — это правда, но она будет. Лекарства мы с собой везем. Найдутся и доктора. Обо всем позаботились, мама.

Чон Ок подошла к подруге, та крепко пожала ее руку. — Знаешь, так боязно оставлять маму одну… Что, если я не пойду с вами, а?

Чон Ок знала, что ее подруга думает совсем не так, — просто сказала глупость, жалея своих родителей; наверное, уже ругает себя за эти слова. Но такие вещи сейчас прощать нельзя.

— Вот не ожидала от тебя! Ты что?

В это время с крыльца в толпу сошел Чун О и начал выкрикивать фамилии, заглушая общий шум:

— Товарищ Сон Док Ки!… Начальник хозотдела!…

Но ответа не последовало.

— Я сегодня видела Сон Док Ки, — крикнула Чон Ок.

— Когда?

— Когда шла в партком.

— И я видел. Он стоял с портфелем в руках у дома «старого борова». «Куда вы?» — спросил я, а он только и ответил: «Ухожу», — сказал из толпы Мун Чем Ди и подошел к Чун О.

— Вот гадина! Струсил!—донеслось до всех громкое крепкое слово Ки Бока. Он стоял рядом со своей молодой женой. Чун О больше не спрашивал. А народ зашумел еще сильней, кто-то громко плакал. Мун Чем Ди проковылял к крыльцу, обменялся прощальными рукопожатиями с тремя руководителями партизан. Он жал руки всем своим подопечным, успокаивал их. Затем Мун Чем Ди подошел к Ки Боку, хотел что-то сказать, но раздумал — решил не мешать молодоженам. Жена Ки Бока только что приехала из деревни. Она не скрывала своих слез, вытирая их подолом розовой юбки-чхимы.

— Успокойся, иди домой, все будет в полном порядке. А там я вернусь. Недолго ждать, слышишь? — упрашивал Ки Бок жену, но та не слушала его, продолжая рыдать. Парень безнадежно махнул рукой.

— Да, дела… — тяжело вздохнул Мун Чем Ди и отошел в сторону.

Вдруг воздух потряс сильный взрыв. Где-то совсем рядом. Люди утихли и, втянув головы в плечи, с испугом глядели на небо. Оно было чистым. Никаких вражеских самолетов.

— Бросают бомбы? — всполошилась мать Тхэ Ха. — Уже не попал ли в беду сын… — От одной этой мысли сердце старой женщины больно сжалось. Чон Ок молчала, сурово нахмурясь и не спуская глаз с неба. Было ясно, что бомбят поблизости. Но где именно и какие объекты? В толпе поползли слухи, люди взбудорожились, зашумели. Одни высказывали догадку, что бомбили железную дорогу, другие добавляли, что сами видели днем, как в небе кружил неприятельский разведчик. Но никто ничего не мог сказать определенно.

Бомбежка продолжалась. Теперь для Чор Чуна приобрело особый смысл внезапное указание уездного комитета партии о том, что эвакуацию надо производить сегодня днем и не позже. Было над чем призадуматься. Поэтому Чор Чун не согласился с предложением Хак Пина дождаться всех эвакуирующихся и лишь потом трогаться в путь. Чор Чун настаивал на немедленном отходе.

— Постройтесь в колонны и отправляйтесь сейчас же! — громко отдал команду Чун О. Но люди были как во сне, они ничего не слышали или не хотели слышать. Никто не двинулся с места. Наконец, толпа медленно пришла в движение. Обменивались рукопожатиями, обнимались на прощание. И вот постепенно на площади выстроилась длинная колонна. Чон Ок крепко пожала руку матери Тхэ Ха.

— Мама, и вам пора уходить. Берегите себя,—растроганно проговорила девушка.

Старая женщина молчала, по ее смуглому морщинистому лицу катились два ручейка слез. Она провела ладонью по лицу, отгоняя слезы. Щеки стали мокрыми.

— С богом, дочка! Возвращайся скорей. И чтобы все было благополучно…—гладила она шершавой рукой гладко причесанные волосы Чон Ок. Чон Ок простилась и побежала к колонне. Мать Тхэ Ха видела, как она заняла свое место в ряду.

И вот колонна вздрогнула, двинулась вперед. А рядом потянулись те, кто оставался, провожая в неизвестность своих близких и знакомых. Потом они отстали, колонна все убыстряла шаг. Вслед ей неслись последние напутственные слова, громкий плач. Казалось, вся долина рыдала, прощаясь с покидавшими ее жителями. Мать Тхэ Ха, стараясь не потерять из вида Чон Ок, стояла на обочине дороги вместе с Мун Чем Ди, жалкая и одинокая.

Колонна поднималась по дороге к сопке и вскоре скрылась за поворотом. А в ушах старой женщины все еще звенел, больно жалил сердце плач многих и многих людей.

Последние ряды колонны эвакуировавшихся скрылись за склоном сопки, а люди на площади не хотели расходиться, громко обсуждая происходившее. Наконец, и они постепенно разошлись по своим домам.

На поселок быстро опустилась темнота, принеся с собой страх и предчувствия неминуемой гибели. В своем доме мать Тхэ Ха не могла найти покоя. За окном на ветру протяжно плакала ива, наводя ужас на старую женщину. Она до утра не могла уснуть. Не зажигая огня, сидела в темноте, прислушиваясь к каждому шороху. Не слышно было глухих вздохов копра, скрежета вагонеток с углем, мерного постукивания моторов электростанции. Все замерло. Шахта перестала жить, осталась от нее одна пустая скорлупа. И только.

Глава 7

Тхэ Ха шел к ремонтным мастерским шахты. Навстречу часто попадались группы беженцев. Они двигались маленькими группами, усталые и угрюмые. Казалось, силы их совсем оставляли. На всем пути их сопровождал глухой голос войны, преследовало далекое эхо не прекращавшейся ни на минуту канонады.

Тхэ Ха пытался представить себе, как он будет выполнять задание. Заложит под массивные бетонные быки моста динамит, зажжет шнур, огонь тонкой струйкой потечет к цели — и страшный взрыв потрясет небо, разнося на куски громадину моста. А он, Тхэ Ха, герой-партизан, совершив подвиг, благополучно вернется назад… Потом с винтовкой в руках будет пробираться сквозь чащу леса, подстерегая врага. Он будет бороться бесстрашно, не жалея себя… И однажды ворвется в штаб противника, захватит важного «языка». Он свяжет ему руки и поведет в расположение партизанского отряда. Товарищи будут качать его как героя!… Картины будущей борьбы сменялись одна другой. Трепетно и радостно замирало сердце от предчувствия чего-то большого, настоящего… И Тхэ Ха не боялся.

— Сынок, далеко ли отсюда до шахты?—спросила старуха из встречной группы беженцев, и Тхэ Ха очнулся от своих мечтаний. На голове и в руках старуха держала узлы с вещами. За ее юбку ухватилась маленькая девочка.

— Около сорока ли. Вы издалека?

— Бог мой, еще сорок ли? — со вздохом переспросила она и устало огляделась вокруг. — С Ковона мы. Вчера утром вышли. У девочки нога болит, совсем не может идти. Вот и плетемся. — А враги за нами по пятам, — за всех сказал старик с тяжелой ношей на спине.

— Где сейчас американцы? Далеко?

— Не знаю. Подходили они к нашему городу, и мы двинулись… По дороге все деревни горят, кругом пепелища. Жителей осталось немного, почти все покинули дома. Теперь остались мы без крова. Как зимовать будем? С малыми детьми… — сквозь слезы проговорила старуха и, поманив к себе девочку, снова медленно зашагала по дороге. Тхэ Ха живо представил свою мать на месте этой женщины. Всплыл в памяти ее образ — голова в инее седины, морщинистое лицо женщины, которая никогда и ничего не жалела для своего единственного сына, была готова ради него на любые страдания… В детстве Тхэ Ха не задумывался, сколь горестна была жизнь его матери. Она рано овдовела, потом вышла замуж за «мондуна»—такого же нищего, как и сама. Бывало, месяцами приходилось голодать, проводить ночи в слезах. Однажды, когда Тхэ Ха было лет десять, отец сказал, что сын их будет более счастливым, чем они сами, и уж во всяком случае не станет «мондуном». Одно упоминание этого слова заставляло мать густо краснеть. Видимо, она стыдилась своего прошлого. Каторжный труд на шахте рано свел в могилу отца. Его и похоронить по-человечески не на что было — положили на две угольные тачки и отвезли на кладбище. Через несколько дней мать вынуждена была спуститься в шахту, заняв место покойного мужа. В двенадцать лет Тхэ Ха уже помогал своей матери толкать тяжелые вагонетки с углем. А на следующий год ушел добывать пропитание на золотых приисках. Но больнее всего жгло сердце воспоминание о том, как жалки были гроши, которые он и его мать приносили домой, как тяжело, впроголодь жили, хотя работали с утра до вечера. Те годы остались в памяти как сплошной нескончаемый кошмар. Мать еле держалась на ногах, но последнюю миску чумизы отдавала Тхэ Ха, чтобы сохранить его здоровье. И вот сейчас ей снова придется терпеть нужду и голод. Война…

До ремонтных мастерских оставалось десять ли, когда в небе послышался гул мотора. Самолеты развернулись и пошли на снижение прямо над головой Тхэ Ха. В стороне мастерских послышались глухие разрывы, из-за сопки в небо поднялся столб черного дыма. Что бы это значило? Ведь там нет никаких военных объектов — удивился Тхэ Ха.

Самолеты скрылись из вида, и юноша поднялся с земли, вышел на дорогу. Смеркалось. Едва он сделал несколько шагов, как отчетливо различил сухой треск винтовочной и пулеметной стрельбы. Он прислушался. Стрельба доносилась со стороны завода. Тхэ Ха не допускал даже мысли, что противник уже так близко. Неожиданно из кустов на дорогу выбежали несколько человек. Они были в рваной, запачканной землей одежде, с узелками в руках. У некоторых на спине привязаны дети. Они испуганно озирались по сторонам, тяжело дышали.

— Что случилось? Американцы?—Тхэ Ха схватил за плечо одного мужчину.

— Враги прорываются сюда. Быстрей уходи!—ответил тот; и не успел Тхэ Ха снова открыть рот, как мужчина уже бежал по дороге, догоняя остальных.

Тхэ Ха стоял в растерянности, озадаченный этой новостью. «Неужели они так быстро смогли сюда прорваться?» Но стрельба говорила сама за себя. Не хотелось в это верить. Тхэ Ха остановил женщину с грудным ребенком за спиной, но и она ответила ему то же самое.

«А как же с мостом? Успею ли подорвать?» Тхэ Ха не двигался с места, глядя вслед уходившим крестьянам, и не знал, что предпринять. Стрельба продолжалась, и казалось, она приблизилась. Ничего определенно не решив, Тхэ Ха медленно побрел назад по дороге, но остановился, раздумывая. Ему поручили взорвать мост, почему же он уходит? Тхэ Ха снова прислушался. Пальба как будто стихала. Надо бы обождать, выяснить обстановку, и тогда станет ясно, что делать. Он взобрался на склон сопки и спрятался в зарослях молодых кленов. Прошло немало времени, стрельба не возобновлялась, и никто не появлялся.

«А может, враги не вошли в долину, а направились прямо к Яндоку? — успокаивал себя Тхэ Ха. Он спустился на дорогу, взвалил на плечо ящик с динамитом и осторожно пошел вперед. — Мост должен быть взорван во что бы то ни стало. Это партийное задание. Да и Чор Чуну как потом в глаза смотреть?»

К Тхэ Ха вернулась уверенность, и он бодрее зашагал по дороге. Стемнело. Когда оставалось совсем недалеко до мастерских, вдруг снова затрещала пулеметная очередь. На этот раз никаких сомнений не могло быть — там враг. Тхэ Ха свернул с дороги в кусты. Вскоре в темноте он увидел белевшее на холме здание конторы завода. Оттуда доносились громкие крики и брань. Резнули ухо незнакомые квакающие слова. Да, там враги! Но в темноте нельзя было разобрать, много ли их. Сердце бешено колотилось. Тхэ Ха затаил дыхание. «Как же взорвать мост?» — мучила его мысль. Единственное, что облегчало задачу, — это ночь. Она помогала укрыться. Мост находился прямо за конторой. Тхэ Ха обдумывал план действий — подползти незаметно к насыпи, заложить мину под бык моста, зажечь шнур и скрыться той же дорогой, которой пришел. Он присел на камень, отдышался и еще раз прикинул план во всех мелочах. Видимо, другого выхода не было, надо добираться.

Он заскользил по мокрой траве, часто замирая, чтобы осмотреться. И снова в путь. С непривычки ныла спина, пальцы были сбиты о камни в кровь. Минуты тянулись как вечность. Но вот и мост. Голоса вражеских солдат звучали так отчетливо, словно над ухом. Но ни единой человеческой тени не видно. Тхэ Ха тщательно ощупывал бетонированную грудь быка, пытаясь найти удобную нишу для ящика с динамитом, и не мог найти. Возможно, наверху у сочленения быка с фермой найдется подходящее место. Тхэ Ха осторожно полез по насыпи к железнодорожному полотну, волоча ящик с взрывчаткой. Для верности захватил с собой и самодельную гранату. Вот и рельсы. Медлить некогда. Тхэ Ха установил свой груз в удобной ямке, вытащил спички и чиркнул. Огонь вспыхнул, но тут же погас на ветру. Он еще раз чиркнул — и в это мгновение сзади послышалось испуганное и громкое:

— Кто здесь?

Вторая спичка тоже погасла.

— Кто здесь! — заорали еще громче.

Тхэ Ха припал к шпалам между рельсов и замер. Часовой еще раз окликнул и, не получив ответа, выстрелил.

Пуля просвистела над головой Тхэ Ха. Он продолжал лежать, не двигаясь.

— Эй, что там такое? — раздалось сразу несколько голосов, а затем ясно донесся тяжелый топот ног.

Оставаться на мосту уже нельзя было, и Тхэ Ха скатился вниз по насыпи. Ему вслед грянуло несколько выстрелов. Тхэ Ха побежал по мелководью через реку, два-три раза падал, споткнувшись о камни. Шаги преследователей были все ближе. Вскоре несколько теней преградили дорогу. Из темноты выросла фигура солдата, блеснула каска.

— Стой, сволочь!…

— Допрыгался!—К Тхэ Ха приблизился один из солдат. Тхэ Ха резко отскочил в сторону и с размаху ударил его в лицо. Солдат завопил и упал навзничь. Каска откатилась в сторону, зазвенела о камни. Сбоку к Тхэ Ха подскочил еще один солдат. Он был щуплый, и Тхэ Ха легко бросил его наземь, придавил горло к земле так, что тот захрипел. Но в это время кто-то ударил Тхэ Ха по голове прикладом. Земля закачалась, поплыла перед глазами. Тхэ Ха почти потерял сознание, тупо ныла голова. Спустя некоторое время он понял, что его куда-то волокут, скрутив руки. Попытался было упираться, но сил не было, и тело казалось безжизненным. Он едва уловил слова вражеских солдат: «Стопроцентный красный», «склад»… Скрипнула дверь. Тхэ Ха бросили на пол.

Вскоре вернулось сознание. Кругом непроглядная темь.

— Товарищ, откуда? — шепотом спросил кто-то из темноты.

Тхэ Ха понял, что он здесь не один.

— Что случилось, как попал? — спросил все тот же голос, и он почудился Тхэ Ха знакомым, но кто именно говорил, вспомнить было трудно.

— Я с шахты… — Тхэ Ха был так слаб, что отвечал с трудом. Он приподнялся на локтях и с минуту всматривался в темноту, но она молчала. В голове не было никаких мыслей, притупилось сознание. Он никак не мог осмыслить, что же случилось. Думал, что враги еще далеко, и ошибся. Хотел их встретить в открытом бою, а попал в плен.

С разных сторон посыпались вопросы:

— Какие новости?

— Шахтеры ушли или еще нет?

— Наверное, еще нет. Впрочем, точно не могу сказать, — упавшим голосом ответил Тхэ Ха.

— Плохи дела.

— Можно было заранее людей поднять. А теперь вот расхлебывай.

С разных концов заговорили люди. Кто-то подошел к Тхэ Ха, нагнулся к его лицу так близко, что чуть не коснулся, нащупал руку и крепко ее пожал.

— Я Ен Хен. Где зацепило?—тихо спросил он, и Тхэ Ха почувствовал его дыхание. Это был тот, первый голос.

— Товарищ Ен Хен? — в свою очередь спросил он, узнавая парторга мастерских. Тхэ Ха очень обрадовался этой встрече и даже приподнялся, но тут же рухнул на пол от страшной боли в голове.

— Как эти гады так быстро сумели прорваться сюда?

— Странно, что шахтеры чего-то дожидаются и не уходят. Не слышал, когда намечали эвакуацию?

— Говорили, что завтра. Сегодня все готовились, сам видел.

— Завтра? Ну и ну, беда!… Завтра враги, наверное, и туда нагрянут.

— Сомневаюсь, — Тхэ Ха вспомнил щуплого лисынмановца.

— Американцы бросили все свои резервы, Ли Сын Ман провел тотальную мобилизацию. Эти из их гестапо. Прямо звери, а не люди.

— Да, тяжело.

— А ты по какому делу шел? — отпуская руку Тхэ Ха, спросил Ен Хен.

— Должен был мост подорвать, — упавшим голосом ответил юноша.

— Ну и как?

— Заложил взрывчатку, хотел поджечь — и тут сцапали, — глухо проговорил Тхэ Ха, а про себя подумал: «Значит, не взорвал. Эх ты, герой!… А теперь отсюда как выкарабкаешься?» Потом вслух добавил:—Что они собираются с нами делать?

— Кто их знает… Ведут себя нагло, как дома, подлецы. — Ен Хен сплюнул от злости.

— Попытаемся отсюда выбраться?—Тхэ Ха огляделся по сторонам. Но кругом была одна безнадежная темнота.

— Может, помогут партизаны… Налет… Больше надеяться не на что. Поблизости склады. Если бы наши догадались… — проговорил кто-то с надеждой.

Глава 8

Ночью Тхэ Ха, превозмогая боль, принялся ощупывать стены склада. Другие заключенные уверяли, что это — напрасная затея. Стены толстые, все наглухо заделано, ни единой щелки. И подкопать стены трудно. Но Тхэ Ха не терял надежды. Наверное, где-нибудь есть вентиляционное отверстие и утром оно обнаружится. Во время обвалов шахты бывало и похуже, а выход находили.

Сверлили мозг слова Ен Хена о том, что завтра враги доберутся до шахты, войдут в поселок. Любыми средствами надо вырваться. Но как?

Тхэ Ха не сомкнул глаз до утра. Малейший шорох снаружи — и он припадал к стене. Отчетливо доносились мерные шаги солдат. Несколько раз раздавались выстрелы, и тогда с радостью и надеждой он замирал у стены: «А вдруг наши?» Но стрельба затихала. Регулярно курсировали патрули, иногда урчал мотор автомобиля. Но по этим отдельным, отрывочным звукам трудно было составить полную картину происходившего за стенами склада. Он усиленно охранялся. Да и случись малейшее происшествие — рядом контора завода, забитая вражескими солдатами.

До рассвета Тхэ Ха не сомкнул глаз, прикидывая в уме, как бы выбраться на волю. Под утро в склад привели еще двух арестованных, рабочих шестой мастерской, расположенной на полпути от шахты к заводу. Они услышали стрельбу в районе завода и захотели посмотреть, что там творится. Здесь их схватили.

— В каком направлении они наступают?—спросил их Тхэ Ха.

— К шахте. Их около двухсот человек. Впереди шел лисынмановец из службы безопасности, за ним несколько здоровенных верзил. По всей видимости, американцы.

— Где они тебя встретили?

— Мы не успели пройти и пять ли от мастерской. А теперь они уже далеко…

— …Неважно получается, — в тяжелом раздумье Тхэ Ха опустил голову. — Несомненно, отряду самообороны не справиться с двумястами врагов, если они атакуют поселок. У рабочих не то оружие. Всего одна винтовка, да и та старая, японская, образца 1938 года. А остальное — ручные самодельные гранаты.

— Не стоит унывать. В поселке есть кое-какие силенки. Наши просто так не дадутся в руки,—Ен Хену хотелось подбодрить Тхэ Ха.

— Силенки? Что можно сделать самодельными гранатами?…

— Не так мало. Как говорится, даже если небо обрушится, и то можно найти пути к спасению. У нас не такое безнадежное положение, будем держаться. Не забывай, что мы — члены партии, — продолжал Ен Хен.

«Да, — с горечью подумал Тхэ Ха, — надо было отправляться пораньше, тогда бы успел. Эх!…»

Рассвело, и слабый луч солнца пробился через вентиляционное отверстие. Оно слишком мало. Тхэ Ха потерял последнюю надежду. Солнечный луч все ниже скользил по бетонированной стене, упал на пол, а враги все еще никак не давали о себе знать. Зашло солнце.

На следующее утро в склад вошел щуплый солдат, уже знакомый Тхэ Ха, и стал по одиночке выкликать арестованных. Тхэ Ха вызвали пятым. Солдат сразу узнал его, долго оглядывал диким взглядом, затем приставил дуло винтовки к его спине. Двое лисынмановцев схватили Тхэ Ха и крепко связали ему руки. Так поступали с каждым арестованным. На дворе светило ослепительное солнце. Назойливо жужжала стрекоза над головами людей со скрученными назад руками, точно выбирала место, где бы ей сесть, но вдруг испуганно взмывала вверх.

— Пошли!—приказал наконец щуплый солдат, когда последнего арестованного — рабочего мастерской — вывели из склада и скрутили ему руки. Солдат шел впереди, двое лисынмановцев с винтовками наперевес замыкали колонну. По дороге никто не проронил ни слова, будто воды в рот набрали. Только щуплый вояка пронзительно орал иногда, подгоняя арестованных.

Когда они достигли дома «старого борова», было уже за полдень. Из-за поворота был виден дом Тхэ Ха. От этого еще сильнее защемило сердце, он до рези в глазах всматривался в дом. Ворота распахнуты настежь, но ни одного человека во дворе не было видно. Нельзя понять, что же стало с жителями шахтерского поселка. Лишь гулкое эхо винтовочной пальбы отдавалось в душе Тхэ Ха приятной мелодией.

На бывшем посту отряда самообороны поселка теперь стояли лисынмановцы в касках и с винтовками наперевес. Когда перебрались по камням через ручей и обогнули скалу, взору открылись до боли привычные строения шахты. Тхэ Ха заметил брошенные в беспорядке инструменты, вагонетки. Будто над поселком и шахтой пронесся ураган, все расшвырял, покорежил. Ни одного рабочего, ни женщины или ребенка не видно на улице, дома заколочены. Только кое-где истошно лаяли собаки, напоминая, что здесь еще недавно жизнь текла своим чередом. Вдруг послышался громкий плач женщины. Тхэ Ха подумал о матери и невольно оглянулся в сторону своего дома. Отсюда можно было различить, что дверь закрыта. «Что с матерью? Ушла? Хотя бы все было благополучно…» — и он еще раз оглянулся на дверь родного дома, но там по-прежнему было тихо — никаких признаков жизни.

Навстречу по шоссе двигалось с полсотни вражеских солдат. Издали они производили внушительное впечатление, поблескивая касками. Но когда поравнялись, то Тхэ Ха обратил внимание на их разношерстное обмундирование. Некоторые в новых гимнастерках цвета хаки, другие — в старых, линялых, кто в сапогах, кто в ботинках с обмотками. Иные даже в деревенских комусинах. Даже оружие неодинаково — карабины, автоматы, а то и простые винтовки старого образца. Никак не скажешь, что это отряд регулярной армии. Скорее всего, это кучка солдат, измотанных боями, собранных вместе из разбитых подразделений. И только каски у солдат одинаковые, новенькие.

Тхэ Ха впервые увидел южнокорейских солдат. Ну разве же это вояки?

Около рабочей столовой отряд остановился, и солдаты поспешили внутрь помещения. Столовая и шахтерский магазин, продовольственный склад и здание поликлиники — все превратилось в казармы. Рамы без стекол, многие двери сорваны с петель. У входа — горы пустых консервных банок. Ветер носил по земле птичьи перья. На помойных ямах чернели стаи ворон. Да и весь поселок напоминал двор бойни или поле сражения.

Арестованных подвели к помещению столовой. Из окон высунулись солдаты, злорадно посмеиваясь.

— Уже пожаловали?—жуя бутерброд, спросил офицер.

— Немного задержались, господин лейтенант, — поспешно ответил щуплый солдат-конвоир и снял фуражку. Лицо его тут же расплылось в виноватой улыбке.

— Никто не удрал? И этот здесь, что хотел взорвать мост? Красный ублюдок! — со злобой проговорил лейтенант, засовывая в рот остаток бутерброда. Он скрылся и вскоре пинком ноги распахнул дверь столовой.

— Вот он,—щуплый конвоир указал на Тхэ Ха.

Лейтенант подскочил к Тхэ Ха, с размаху ударил его в лицо. Юноша едва удержался на ногах. Тогда лисынмановец вытащил из кобуры пистолет и стал тыкать им в грудь Тхэ Ха. Тот отступил несколько шагов назад, стиснул зубы и в упор ненавидящим взглядом смотрел на своего мучителя. Мелькнула мысль, что лейтенант как раз и есть тот, которого позавчера вечером он столь удачно угостил кулаком.

— Я покажу тебе, как поднимать на нас руку! — С этими словами лисынмановский офицер в приступе ярости сильно пнул юношу кованым сапогом. Черные круги поплыли перед глазами, вдруг закачалась земля, и все же Тхэ Ха устоял.

— А вы что разинули рты!—закричал лейтенант на двух солдат. Один из них щелкнул затвором, но офицер выхватил у него винтовку и принялся прикладом избивать Тхэ Ха. Юноша упал, а озверевший лейтенант все не оставлял свою жертву.

— Ублюдок!… Если бы тебя не захотел допросить господин Уоттон, ты бы отсюда отправился к праотцам, — сквозь зубы процедил лейтенант, направляясь в столовую. Конвоиры подхватили Тхэ Ха с земли и поставили на ноги.

— Ну-ну, нечего притворяться!—проворчал один из солдат.

Тхэ Ха поволокли к зданию бывшей поликлиники.

Дверь хирургического кабинета раскрыта настежь, но там ни больных, ни сестер, ни врачей. По полу разбросаны пачки ваты, бинты, инструменты. Стекла шкафов разбиты. Пол и операционный стол в кровавых пятнах.

В кабинете было трое: два лисынмановца и один иностранец в новеньком обмундировании, с тоненькими усиками. Словно уличный торговец, он показывал на оборудование кабинета, с ухмылкой что-то говорил.

Лисынмановцы удобно расположились в операционных креслах.

— Честь имею… — низко поклонился щуплый конвоир.

Тхэ Ха вздрогнул, когда из кабинета в коридор вышел высокий мужчина в черных роговых очках, чуть-чуть сутулый. Незнакомец играл пистолетом, точно ожидал нападения. Можно было подумать, что это занятие ему доставляет огромное удовольствие. Тхэ Ха показалось, что это как раз и есть тот американский советник, о котором говорил только что лейтенант. И он не ошибся. Уоттон был цветущего здоровья, хотя уже в годах, на пальцах блестели перстни. «Вот раздеть этого долговязого, точь-в-точь был бы похож на мокрого гуся», — мелькнула озорная мысль у Тхэ Ха. Пахнул ветерок, и из открытой двери донесся запах гари.

— Сколько коммунистов схватили?—хлопнув по плечу конвоира, спросил американец.

— Это я организовал засаду, господин старший лейтенант, — поклонился щуплый солдат.

— О, ты храбрец!

— Среди них есть опасный красный, — откозырял солдат.

— Те, кто с севера, — все опасные коммунисты, — снова снисходительно потрепал солдата по плечу американец. Он произнес эти слова как бы невзначай, но они заставили насторожиться солдата. Он был тоже с севера, но искал случая заслужить доверие американского офицера, старался угодить ему с первого дня, когда тот появился в их подразделении. У американского советника был всегда свой взгляд на вещи, и это беспокоило солдата. Уж что он для него ни делал, чтобы не прослыть красным, заслужить доверие. «Мистеру» нравились ценные вещи, и он доставал их ему. Но все напрасно. Советник был слишком подозрительным и недоверчивым и чуть что не упускал случая намекнуть солдату о его прошлом, пригрозить. Щуплый конвоир побаивался американца и в душе недолюбливал его.

— Лови побольше красных, — и советник снова удалился в свою комнату.

«Легко сказать, лови… Сам бы попробовал… Другие и того не умеют…» — подумал солдат.

Из кабинета вышел человек с лихо сдвинутой набок фуражкой, загадочно улыбаясь. Тхэ Ха узнал в нем счетовода шахты и невольно вздрогнул. На рукаве счетовода белела повязка с надписью «охрана». Он тоже узнал Тхэ Ха, на мгновение смутился, вдруг посерьезнел и опустил вниз глаза. А Тхэ Ха не опускал с него взгляда, точно кошка, увидевшая прямо перед собой мышь. Но тот осмелел и неожиданно нагло посмотрел на Тхэ Ха.

— Что на меня уставился, сукин сын?—а у самого голос задрожал от волнения, как у мелкого воришки. Лицо покрылось красными пятнами. Он не дождался ответа и быстро зашагал по коридору.

Терапевтический кабинет, аптека слева, еще кабинеты — и всюду полно людей. Щуплый солдат и счетовод шли впереди, за ними Тхэ Ха и Ен Хын, потом другие арестованные. Их распихивали по двое в комнаты. Тхэ Ха и его товарищи оказались в бывшем кабинете физиотерапии. Здесь уже находилось человек десять, и сесть было негде. Разговорились. Это были в основном рабочие из мастерских и больные шахтеры, не успевшие эвакуироваться. От них Тхэ Ха узнал, что из поселка благополучно ушли почти все, кто хотел, и ему сразу стало легче. Но как с матерью и Чон Ок, удалось ли им тоже покинуть поселок вместе с другими? Никто ничего не знал. Обескураживало и известие, что во главе поселковой полиции стал Сон Док Ки.

Глава 9

Сон Док Ки не успел доесть жаркое, как услышал свое имя. Его требовал к себе американский советник Чарльз Уоттон. Сон Док Ки выбежал из столовой и поспешно направился к зданию бывшей поликлиники. Сегодня «работы» было много, и он опоздал к обеду. А кормили сытно. Еще бы! На ферме при шахте на славу выходили свиней. Теперь они пригодились. Сон Док Ки на ходу дожевывал кусок мяса, пухлые губы поблескивали от сала.

Все эти дни Сон Док Ки даже поесть толком некогда было. Уоттон и южнокорейские офицеры буквально засыпали приказами и поручениями. Он все аккуратно заносил в блокнот, чтобы не забыть. Там значилось несколько фамилий. Этих людей надо разыскать. Но не так-то просто выполнить такое поручение. А не выполнить нельзя. Сон Док Ки потерял голову в бесполезных поисках. Такая работа ему была не нова, еще при японцах приходилось заниматься подобными «канцелярскими делами». Он умел отличить важное поручение от второстепенного, которое может и обождать, умел угадывать верный и наиболее легкий способ исполнить то или иное поручение. Он сразу понял, что для завоевания доверия американца и офицеров нужно во что бы то ни стало разыскать людей, которых они требовали.

Он уже успел проявить и рвение и находчивость. Приятно удивил начальство, пригнав с подсобного хозяйства шахты стадо свиней. Преподнес «в знак уважения» подарочек американскому советнику. Все же не это делает погоду. Надо по списку, который дал ему американец, найти шахтеров — активистов и красных.

Сон Док Ки вытащил записную книжку и заглянул в нее, затем снова положил в карман с довольной ухмылкой. Он несколько раз взмахнул руками, как бы делая на ходу гимнастику. И впрямь за последние дни Сон Док Ки переменился на глазах, выглядел молодцеватым. Куда девались недавняя хворь и постоянное недомогание! Казалось, и золотой зуб в углу рта теперь светился ярче обычного.

Навстречу шли несколько лисынмановских солдат. Сон Док Ки на мгновение замедлил шаг, опустив в низком поклоне свою большую голову, и широко заулыбался. «В доме господина и жеребенку надо воздавать почести». В этом убедился Сон Док Ки давно, еще при японцах. Но потом это золотое правило никто не стал соблюдать. То ли было раньше! Какой-нибудь босяк или рабочий не смел повысить голос на уважаемого гражданина.

Одно время, в 1946 году, Сон Док Ки был заместителем директора шахты. Тогда ценили его способности, и казалось, он пойдет в гору. Были все основания к тому: он окончил колледж по специальности экономиста, работал на административных постах. Но настоящего размаха не чувствовал. Подумаешь, простой экономист! Разве о такой работе он мечтал студентом колледжа! Не такой судьбы желал отец, который служил агентом в японской железнодорожной компании. Особенно доходны были операции с поставками пиломатериалов компании. Отцу не совсем дозволенным путем удалось помаленьку скопить денег и отдать Сон Док Ки в колледж. Получив образование, он подумывал пойти по стопам отца и открыть свое дело. Однако для этого нужно было сколотить некоторый капитал. К тому же он еще не располагал влиятельными связями в деловом мире. Поразмыслив, Сон Док Ки решил сначала поступить на службу в какую-нибудь акционерную японскую компанию. Там легче продвинуться.

Так Сон Док Ки очутился на шахте. И не ошибся. Не прошло и двух лет, как он, завоевав расположение хозяина, уселся в кресло начальника хозяйственного отдела. Но тут случилось непредвиденное. Отец попался на одной незаконной коммерции, обанкротился, и пришлось распродать все состояние. И у Док Ки дела шли плоховато. Он застрял на одном месте.

С началом «Великой Восточноазиатской войны»[9] усилился контроль властей за частнопредпринимательской деятельностью. Надеждам Сон Док Ки открыть свое предприятие не суждено было сбыться. Он долго оставался на том же месте в японской горнорудной компании. На шахте Сон Док Ки был единственным корейцем, занимавшим пост начальника отдела. Многие и не подозревали, что он кореец. Сон Док Ки во всем подражал японцам: носил японскую одежду и обувь «гета», даже дома говорил только по-японски, научился их национальным привычкам. Детям дал японские имена Таро, Тиро, Сабуро. Чай пил на японский манер, а в рисовую кашу обязательно добавлял «меспицы» — специальный соус, как это делают японцы.

Однако и такая жизнь продолжалась недолго. Однажды солнечным утром за окном послышался гул самолетов. Они, как стая голубей в лазурном небе, устремились на юг. Самолеты не были обычными, японскими, которые привык видеть Сон Док Ки. Сидевший рядом с ним японский инженер высунулся в окно и мгновенно побледнел. Губы нервно задрожали. На следующий день инженер тайком позвал к себе домой Сиракки-сан, как величали Сон Док Ки японцы.

— Господин Сиракки-сан, отныне шахту поручаем вам. Мы скоро уйдем. Насчет вас распоряжение уже дано, — угрюмо сказал японец. Из-под роговой оправы очков по щекам побежали две мокрые дорожки.

— Возможно ли? — искренне удивился Док Ки.

— Советы вступили в войну… Японию хотят задушить… Ямадо Тамассии[10] увянет, как еще не до конца распустившийся цветок. Вам, как никому другому, известно, что самураи имеют чистую, добрую душу. Вы, господин Сиракки-сан, тот самый человек, кому можно доверить шахту. Помните о дне, когда мы вернемся. Вам передадим все важные и необходимые документы, и мы надеемся на содействие господина Сиракки. Просьба нам помочь, чтобы обошлось без бунта рабочих… — С этими словами японец отдал Сон Док Ки карты и чертежи шахты, бухгалтерские книги и другие бумаги. Они, стоя, выпили по рюмке вина. В уголках глаз Сон Док Ки заблестели слезы. Так неожиданно и жестоко все рушится, уходит прежний мир, а с ним и мечты о благополучии. Но спустя некоторое время у Сон Док Ки пробудилась слабая надежда, что не все потеряно. Во всяком случае, японцам трудно будет вернуться, шахта пока в его руках, возможно, и навсегда останется. А вдруг то, о чем он грезил долгие годы, может столь счастливо осуществиться?

Японские администраторы покинули поселок в тот же день ночью. Сон Док Ки проводил их до окраины и вернулся домой, а уснуть так и не удалось — мешало разыгравшееся воображение.

Однако все произошло вопреки ожиданиям Сон Док Ки. Спустя четыре-пять дней рабочие без его ведома организовали административный комитет шахты. Сон Док Ки демонстративно при всех сжег на огне свою японскую куртку, но члены комитета даже не посмотрели в его сторону. Сон Док Ки не падал духом. Среди рабочих нет такого человека, кто бы осмелился взять дела шахты в свои руки. К тому же вся техническая документация находится у него, Сон Док Ки.

— Хм, посмотрим, получится ли что у вас без меня! — тайно злорадствовал Сон Док Ки и отсиживался дома, ожидая момента, когда его позовут.

Всю зиму на дверях шахты висели замки. В то время не легко было восстанавливать заводы, разрушенные японцами при уходе с Корейского полуострова. А без угля тем более не наладишь работу предприятий. Старые рабочие помаленьку начинали разбредаться, шахтерский комитет действовал лишь на бумаге.

Сон Док Ки хорошо понимал, что счастье, о котором он мечтал, само собой не приходит. Надо действовать. И он в Народном комитете провинции излагает свой план в отношении шахты. Неопытные местные руководители пришли в восторг от его плана. Их поразило, что Сон Док Ки так хорошо разбирается в делах шахты. В результате в 1946 году Док Ки становится заместителем директора шахты. Хотя шахта и не полностью перешла в его руки, жажда карьеры немного была утолена. Однако успокоение не пришло: ведь пока он не полновластный хозяин, над ним есть еще директор. Сон Док Ки верил в свои знания и способности, с помощью которых мечтал выжить директора и заручиться поддержкой вышестоящих руководителей. Почувствовав свою силу, он покрикивал на шахтеров, самолично решал вопросы производства. Но странное дело: рабочие стали другими. Окрики не помогали. Больше того, рабочие недовольно морщились, выслушивая его приказы.

Ли Тхэ Ха первым на общем собрании осмелился критиковать заместителя директора. Молодой человек назвал Сон Док Ки бюрократом и утверждал, что таким методам руководства тот выучился при японцах. Сон Док Ки долго не мог забыть этого, негодовал в душе, считая, что подобному позору он не подвергался никогда за всю свою жизнь: «Видано ли, чтобы всякие голоштанники срамили своего начальника!» И, затаив злобу, Сон Док Ки не упускал случая отомстить людям, которые выступали против него. План третьего квартала оказался сорванным. Из департамента промышленности нагрянули контролеры, потом собрали совещание актива.

Выступая на совещании, Сон Док Ки говорил: «Ответственность за срыв плана лежит и на нас, но я считаю, что немалая вина в этом и самих рабочих. Они, честно говоря, распустились, стали своевольничать. Занятия по самообразованию, собрания по линии профсоюза, Минчхона, Женского союза, собрания и совещания по всякому поводу и без повода, а работать нет времени. Рабочие возомнили себя хозяевами, чуть что противятся указаниям».

Но против своего ожидания Сон Док Ки не встретил понимания. Сразу же поднялось несколько рук. Многие упрекали Док Ки за неправильные методы руководства. К такому же выводу пришла и комиссия департамента промышленности. Вскоре на шахту прибыл новый заместитель директора, а Сон Док Ки вернулся на свое прежнее место начальника административно-хозяйственного отдела. И сразу с его лица исчезло надменное неприступное выражение, а где-то глубоко-глубоко притаилась обида. Теперь на всех собраниях он отмалчивался, выглядел безразличным. Случись большое несчастье на шахте, и то он бы и тогда не промолвил ни единого слова.

Малейшая неудача на шахте радовала его. К своему неудовольствию, он не находил единомышленников. Никто не хотел сближаться с ним, и это вызывало еще большее озлобление и отчужденность. Он начал раскаиваться, что сразу же после освобождения Кореи не подался на Юг.

Оставалось ждать. Может быть, и не стоит стремиться на Юг. Оттуда само собой придет спасение, на Севере установятся те же желанные для Док Ки порядки, какие ныне существуют в Южной Корее?… Мысленно всплывали радужные картины. Он верил в свою «счастливую звезду». Услышав, что Народная армия отступает, Сон Док Ки, сославшись на недомогание, заспешил домой, стал готовиться к встрече со своим счастьем…

…Сон Док Ки, войдя в помещение поликлиники, остановился за дверью, поправил одежду, слегка волнуясь перед встречей с ожидавшим его Уоттоном. Из хирургического кабинета доносились гулкие удары и сердитая брань. Он дернул за ручку двери и вошел. В комнате шел допрос. Следователь службы безопасности, солдат-карлик, пришедший из Ковона вместе с американцами, и счетовод пытали старика Кима, отца Чор Чуна. Старого забойщика на шахте звали «Могилой предков» — крупный, широкоплечий и всегда молчаливый, он выделялся среди остальных рабочих. Чор Чун по сравнению с ним выглядел щуплым парнишкой. Продолговатое, мясистое лицо, широкие скулы и нос — все говорило о недюжинном здоровье человека, который всю жизнь трудился. И двоим бы не свалить на землю такого здоровяка.

— Куда скрылся сын? Так-так, значит, отец не знает… Ах ты, старый черт!… — нервно стучал пальцами по столу следователь. Он громко кричал, но все же держался на расстоянии, как бы побаиваясь старика.

— Не знаю. Он же не трехлетний младенец, ходит на своих ногах. Почем же мне знать, куда его понесло? — угрюмо ответил старик.

— Поддать ему еще, да погорячей!—приказал следователь. Солдат и счетовод снова принялись бить рукояткой заступа по обнаженной спине забойщика. После каждого удара на коже ложилась темно-багровая полоса. Из плеча сочилась кровь. Старик наконец не выдержал и застонал.

— Гады! Кровопийцы проклятые! За что мучаете? — голос старика срывался, стекла дрожали от его крика. Счетовод, щупленький человек, навалился всем телом на старика, стараясь коленкой придавить его голову к лавке.

«Эх ты, и бить-то толком не научились!» — подумал Сон Док Ки, молча наблюдавший за истязанием.

— Дай-ка я попробую! — Сон Док Ки отстранил счетовода, взял у него из рук заступ. Бил остервенело.

— Гады, гады! Нет на вас управы. Побойтесь бога, гады!… — кричал старик, но силы его оставляли, и последние слова прозвучали слабым шепотом.

— Хватит. Пройдите в ту комнату. Там красный с ремонтных мастерских, — проговорил следователь.

— С умением надо бить, как подлую собаку, — Сон Док Ки приветливо кивнул головой солдату-карлику и направился к боковой двери. В комнате находились Уоттон и усатый переводчик-кореец. Они сидели усталые, с видом людей, утомленных тяжелой работой. В углу дымила печка. Рядом на полу без чувств лежал молодой парень. Черные мокрые волосы были взлохмачены. На лбу — большое фиолетовое пятно и кровь. На круглом добродушном лице мертвенно-бледная краска, без единой кровинки. Овальные упругие плечи, мускулистая грудь как-то не вязались с серым лицом парня. Сон Док Ки сразу узнал Тхэ Ха. Уоттон курил длинную морскую трубку, глубоко затягиваясь дымом. Он встал и стал медленно прохаживаться по комнате. Сон Док Ки почувствовал, что американец не в духе. Уоттон даже не посмотрел на вошедшего, продолжая расхаживать в глубоком раздумье. Сон Док Ки, боясь помешать, скромно остановился в дверях. Наконец, Уоттон, все еще не поворачиваясь в сторону Док Ки, промолвил:

— Господин Док Ки, вы, кажется, северянин?

Уоттон спросил на английском языке. Усатый кореец тут же перевел вопрос. Американец говорил мягко, добродушно. Но именно это и насторожило Док Ки.

— Электрическая пытка не помогает. Молчит. Попробуем еще огнем припарочку сделать. Кажется, он не красный, не похоже. Вы не знаете? — Уоттон снял темные очки. Усатый переводчик переводил быстро и с какой-то злобой. Док Ки не ожидал подобного вопроса, молчал, в растерянности потирая ладонь руки. Ведь американец хорошо знал, что Сон Док Ки жил в Северной Корее. С какой стати он снова об этом спрашивает? Зачем?

— Значит, вы жили на Севере?—только теперь Уоттон окинул Сон Док Ки пристальным взглядом.

— Да, по стечению обстоятельств пришлось немного жить на Севере, — попробовал он ответить по-английски. Уоттон не понял, и ответ Сон Док Ки вызвал у него приступ ярости.

— Северокорейские красные очень опасны. Они варвары. Посмотрите. Красный сдох. Он не сказал ни слова! — Уоттон тонкой рукой, на каждом пальце которой красовались перстни, указал на тело Тхэ Ха. И вдруг снова заговорил мягко, дружелюбно: — Вы должны понести ответственность. Все, кто с Севера, — коммунисты. Вы сами разве не красный?

— Никак нет, боже упаси! Я предан республике. — Сон Док Ки вытер рукавом вспотевший лоб.

— Тогда докажите, что вы не красный.—Уоттон длинной рукой резко отбросил назад свисавшую прядь волос. Этот жест заставил Док Ки вздрогнуть. Куда девалось любезное выражение на лице американца? Никогда раньше Док Ки не видел его таким злым, с горящими свирепыми глазами, как у разъяренного медведя. Не дождавшись ответа, Уоттон усмехнулся. Док Ки стало страшно. Он вдруг вспомнил газеты, где писалось о зверствах американцев в Южной Корее. Тогда он не верил: мол, басни все это, но теперь… Док Ки стоял, убитый словами Уоттона.

— Господин Сон Док Ки… Куда же скрылись здешние коммунисты? Вы в самом деле не знаете?

— Почему вы так обо мне думаете?

— Хорошо. Тогда выполняйте мой приказ. К завтрашнему дню вы должны разузнать, где скрываются красные. Тех, кто откажется вам сообщить нужные сведения, наказывайте. Ясно? — американец многозначительно усмехнулся и вышел. За ним направился и переводчик. Сон Док Ки застыл на месте, не смея пошевелиться. Он чувствовал себя попавшим в западню. Трудно было понять, почему угрожал Уоттон, в чем провинился он сам. Прошло несколько минут. Взгляд Сон Док Ки упал на безжизненное тело Тхэ Ха. Подошел поближе, взял его за волосы и потянул вверх. Тхэ Ха приоткрыл глаза — мутные, измученные, ничего не понимающие.

— Ожил… Что за беда случилась? Весь в крови… — с сочувствием проговорил Док Ки и вытащил платок из кармана. Но Тхэ Ха отстранил его руку, приподнялся и сел на пол.

— Честное слово, жаль тебя. Чуть ведь не забили до смерти… Верно говорят: хочешь жить на этом свете — иди по ветру. Добрый ветер — лучший друг паруса, — понизив голос, продолжал Сон Док Ки, а у самого все еще дрожали от страха руки.—Упрямством не поможешь. Лучше быть откровенным. Если скажешь, куда ушли директор шахты с секретарем парткома, да назовешь кое-кого из шахтеров, вот и все… Себя не опорочишь, а только спасешься. Не надо всего говорить. Зато будешь жить. Американцы умеют прощать. Потом вернешься на шахту! Теперь я там буду управляющим.

Постепенно взгляд Тхэ Ха оживал. Тхэ Ха по-прежнему смотрел в одну точку, раздумывая над словами Сон Док Ки. «Как хочется жить! Неужто они хотят убить меня? Ведь не такая уж я важная птица… Смогу ли я остаться в живых, если послушаюсь Сон Док Ки? Насчет базы партизан можно и соврать. Притвориться, что покорился им, а там и удрать? Только бы жить…»

Над ухом шелестели полные участия слова. Тхэ Ха их почти не слышал. Мозг сверлила только одна мысль — жить, но какой ценой?

— Ты слушаешь меня? Я обещаю… Согласишься — не прогадаешь. Понял? — прошептал доверительно Сон Док Ки и ближе притянул к себе Тхэ Ха за плечи. Тхэ Ха весь передернулся от прикосновения его руки и отпрянул назад. Сон Док Ки обиделся, лицо залила краска.

— Значит, против? Ну посмотрим! Хорошенько обдумай. Упустишь момент, тогда никого тебе не видать. Ни Чон Ок, ни черта лысого на этом свете. Помни, ты у меня вот здесь! — Он сильно потряс кулаком в воздухе. Кровь бросилась в лицо Тхэ Ха. Он теперь не владел собой, вспыхнув как порох. «Я раньше тебя убью!» В один миг он вскочил с пола и опрокинул железную печку на Сон Док Ки. Горящие угли рассыпались на полу, в воздух поднялись клубы пепла. Сон Док Ки, обхватив голову руками, истошно завопил. Из соседней комнаты вбежали лисынмановцы. Они повалили Тхэ Ха и начали избивать.

Глава 10

Назойливо моросил дождь. На перевале сгущался туман. Горы, окутанные свинцовыми облаками, почернели, насупились. Только узкоколейка, ведущая к шахте, блестела двумя серебристыми линиями.

Тхэ Ха и старик Ким брели, с трудом передвигая ноги. Взявшись за руки, они помогали друг другу. Ен Хен выглядел бодрее других, но у него ныла левая нога. Она почти не сгибалась. Арестованные шли, скользя и спотыкаясь, кто-нибудь из них то и дело падал в жидкую грязь. Одежда вконец промокла и прилипла к телу, но никто не чувствовал холода.

Зато американцы в легкой летней форме зябко поеживались. Уоттон несколько раз обкрутил свой толстый шарф вокруг шеи и низко надвинул каску. У Тхэ Ха, наоборот, все тело пылало огнем. По лицу его стекали струйки дождя, к щекам прилипли сухие листья, губы горели, но он ничего не чувствовал — казалось, даже раны перестали болеть.

«Подумаешь, дождь!—говорил себе Тхэ Ха. — Он идет везде на нашей земле. Хак Пин, Чун О, Чон Ок — все товарищи пробираются где-нибудь по горам под таким дождем и не замечают его. Эх, если бы быть сейчас вместе с ними!» Тхэ Ха огляделся. Сквозь туман проступали неясные очертания скал, деревья покорно склонили отяжелевшие кроны к дороге, сбоку в лощине тускло поблескивал шифер крыш. Все было таким знакомым, таким до боли родным, что невольно напоминало о недавних радостных днях. Но вот опустилась плотная стена тумана и как бы заслонила от Тхэ Ха прошлое. Он почувствовал, что каждый шаг отдаляет его от этого счастливого времени. Неужели, подумал Тхэ Ха, все кончилось и никогда не вернется, неужели ушли в безвозвратное прошлое мечты, которыми он жил? Думал что-то изобрести, хотел поступить учиться в горный техникум и… конечно же, жениться на Чон Ок. Об этом он мечтал даже во сне. Но вот все оказалось несбыточным. И потому, что он отчетливо сознавал несбыточность всего этого, еще сильнее хотелось встретиться вновь со своим прошлым, повидать прежних друзей. «Хотя бы разок, всего лишь на минутку увидеть их, а там и умирать не страшно».

Тхэ Ха безумно хотелось жить. Страстное желание выжить наперекор всему захватило его целиком. В памяти неожиданно всплыли слова Док Ки: «Ты можешь сохранить себе жизнь. Американцы великодушны… Согласишься, снова будешь работать на шахте…»

Тхэ Ха споткнулся и навзничь упал в грязь. Солдаты сзади грубо схватили его за плечи. Боль сразу прояснила ум. «Нет, рабом я не стану. Вам, гадам, никогда этого не дождаться». Он резко оттолкнул державших его лисынмановцев.

— Пустите, пойду один.

«Умирать, так с чистой душой, — подумал он, — придет время, и люди, вспоминая Ли Тхэ Ха, скажут: «Он не испугался смерти и не опозорил звание члена партии».

Впереди колонны шагал Док Ки. Они миновали шестой участок и подошли к давно заброшенной шахте — к «старой дыре», как называли ее в поселке. Тропинка заросла бурьяном, идти было трудно, ноги то и дело путались в густой траве. Дождь все усиливался. Косой ветер бил в лицо, обдавая людей потоками воды.

«Лей-ка, дождь, посильней — может быть, ты спасешь меня», — сказал себе Тхэ Ха и с надеждой посмотрел на тяжелые, темные тучи, которые сплошь заволокли небо. Вдруг страшный грохот потряс воздух. На мгновение вспышка молнии озарила все вокруг. Затем стало еще темнее. Еще бы, еще бы раз!

Док Ки, дойдя до «старой дыры», замедлил шаг, ожидая команды. Тхэ Ха понял, что здесь его ждет смерть. Юноша посмотрел вокруг. В его сознании мелькнула страшная, гнетущая мысль, что он не первый и не последний, кто должен погибнуть в пасти этой шахты. Там внизу — могила. Там погибли уже многие. Что ж, враги выбрали удобное место — не надо копать землю. Бросили туда людей, и дело с концом, — никто не узнает, кто там похоронен заживо и сколько их. Все до ужаса просто. Динамит сделает свое дело. Два ствола шахты забиты полностью. Это — третий.

Пока их шестеро. Шесть смертников. Первых трех солдаты уже приволокли к краю зияющей черной ямы. Когда их выстроили в ряд, Док Ки подошел к Уоттону. Американец что-то говорил, энергично жестикулируя, а Док Ки слушал его с покорным видом. Трудно было уловить, о чем они говорили, можно было только догадываться. И вдруг ветер донес обрывки фраз:

— Господин Док Ки! Стрелять будете вы — вам пора потренироваться.

Это говорил усатый переводчик, который, как тень, следовал за Уоттоном. Следующие слова невозможно было разобрать. Затем что-то закричал Уоттон. Ему ответил Док Ки, и его слова снова донес порыв ветра:

— Нет, двух остальных прикончите вы сами. Тогда я согласен. Только вы начинайте первым…

Американец ничего не ответил; прищурив глаза, он внимательно рассматривал Док Ки, как бы раздумывая, верить ему или нет. Похоже, что можно поверить. Уже несколько дней американец присматривался к Док Ки, он изучал каждое его слово, движение и все-таки…

Док Ки подошел к трем смертникам. Его глаза пугливо бегали. Это не ускользнуло от внимания Тхэ Ха. Он, не отрываясь, смотрел на карабин Док Ки. Тхэ Ха вдруг подумал, что через несколько минут этот карабин оборвет его жизнь и его тело полетит в зияющую пропасть шахты.

Тем временем разразился настоящий ливень. Небо стало совсем черным. Взбухший ручеек лился под ногами. Док Ки щелкнул затвором и нацелился в Тхэ Ха.

— Закрой глаза! Слышишь! Бью в лицо! — закричал Док Ки. Его голос дрожал и срывался на визг. Но Тхэ Ха смотрел в упор. Твердым, решительным взглядом он сверлил убийцу. Док Ки, стиснув зубы и прищурившись, нажал курок. Грохнул выстрел.

Док Ки открыл глаза и к своему ужасу увидел Тхэ Ха по-прежнему стоящим на краю обрыва. Тхэ Ха с прежней ненавистью смотрел на убийцу. Пуля пролетела выше головы и врезалась в скалу.

— Ду-у-рак! Еще раз стреляй! — заорал сзади Уоттон. Док Ки опять вскинул карабин. И вдруг ему почудилось, что это в него собираются стрелять. Кровь прилила к вискам. Внезапно Док Ки вспомнил, что еще во время пытки Тхэ Ха он почувствовал то же самое, но побоялся признаться себе в этом. Острое чувство неприязни к американцу захлестнуло на мгновение Док Ки. Но только на мгновение. Ему вспомнились слова Уоттона о том, что ему, Док Ки, доверяют, что теперь начнется новая жизнь, что будет новая «Великая Корея», в которой смогут осуществиться самые дерзкие планы. Док Ки верил этому и не верил. Не верил потому, что знал таких, как Тхэ Ха, жил с ними бок о бок и чувствовал силу партии. Он боялся Тхэ Ха. Десять лет они проработали на одной шахте. Конечно, дружки Тхэ Ха отомстят… Но что поделаешь? Охотник не рассуждает, когда ему попадается добыча. Он просто-напросто стреляет. И Док Ки вскинул свой карабин. Но руки дрожали.

— Сказано, закрывай лицо! — Приказ Док Ки звучал неуверенно. Он скорее походил на мольбу. Еще бы! Вместо глаз Тхэ Ха он видел две черные, ненавидящие точки. В отчаянии Док Ки надавил на курок, но напрасно. Пуля взвизгнула у самых ног Тхэ Ха. Док Ки устало опустил карабин и отвернулся.

— Господин капитан, трудно стрелять в такой обстановке, — промямлил Док Ки. — У меня больное сердце. Нельзя ли их повернуть спиной, вот тогда…

Следователь поморщился и уставился на Уоттона, ожидая распоряжения. Капитан презрительно усмехнулся. Было ясно, что Док Ки не сможет стрелять в лицо. Следователь подошел к Уоттону и высказал свое мнение. Тот, злорадно усмехаясь, молча согласился.

Бывший счетовод повернул троих смертников спиной. Док Ки щелкнул затвором. Первым его выстрелом был сбит Ен Хен. Тхэ Ха вздрогнул, почувствовал, что товарищ упал. Нет, он не будет покорно ждать своей очереди! И он прыгнул в черную пасть шахты. Одновременно хлопнули два выстрела, но они не попали в цель. Слишком внезапно все произошло. Тхэ Ха исчез в темноте. Вслед ему затрещала автоматная очередь. Док Ки подбежал к самому краю ямы и остервенело палил. Он никак не мог смириться с тем, что жертва так внезапно ускользнула.

Настала очередь старика Кима. Грянул залп. Старик вздрогнул, качнулся и камнем полетел в шахту. Через минуту глухое эхо донеслось снизу. Лисынмановцы наклонились над пропастью и сделали еще несколько автоматных очередей «для верности». Прислушались. Снизу не доносилось ни единого звука — ни шороха, ни стонов. Уоттон еще раз прошелся по краю шахты, держа наготове автомат, а потом ленивой походкой побрел прочь, догнал Док Ки и положил ему руку на плечо.

— Мистер Док Ки… Ловите больше красных, — процедил он.

Док Ки испуганно вздрогнул и пообещал к трем часам дня доставить ему еще двух «красных». Сейчас он был уверен, что выполнит и это поручение.

С этой целью Док Ки, прихватив с собой счетовода, направился к подъемникам шахты. Там, как ему казалось, должны были скрываться партизаны-шахтеры. Однако Док Ки уже десять лет не спускался под землю, и его нервы не выдержали. Он предложил вернуться.

— Коммунисты, — объяснил он, — могли устроить здесь завалы и другие сюрпризы, мы отсюда не выберемся.

Им ничего лучшего не пришло в голову, как разжечь костер у входа в шахту для того, чтобы задушить дымом мнимых партизан. Так предложил счетовод. Они притащили к входу бревна и разожгли большой костер. Дым быстро заполнил вход в шахту, но внизу по-прежнему не было признаков жизни. Принесли взрывчатку. Док Ки поджег запал. Взрыв потряс поселок. Вход в шахту засыпало.

Глава 11

Хи Сон вместе с другими работниками уездного комитета и группой крестьян направлялся на сборный пункт в район Чандина. Шли несколько дней.

По дороге тянулись вереницы беженцев и скрипучие повозки, груженные доверху домашним скарбом. Иногда встречались колонны отступавших войск. Навстречу проносились, поднимая клубы пыли, военные грузовики.

Усталые, измученные вконец люди с трудом переносили дорогу, они едва держались на ногах. У каждого была тяжелая ноша. Особенно доставалось женщинам. У большинства из них за спиной были дети, на голове — тяжеленный узел и такие же узлы в руках. Пот лил с них ручьями. Иногда беженцев обгоняли солдаты с вязанками веток. Они спешили к переправе.

Канонада сотрясала землю и воздух, с каждым днем становясь все ближе и ближе. Теперь она слышалась не только позади, но и где-то сбоку. Люди терялись в догадках. Одни уверяли, что враги уже захватили Хамхын, другие говорили о десанте в Мунчене, утверждая, что войска противника, двигаясь на Ковон, берут их в кольцо. О том, что творилось за спиной отступавших, еще можно было узнать кое-что достоверное, но из Хамхына не было никаких известий вообще.

Между тем враг следовал по пятам, угрожая настигнуть эвакуировавшиеся колонны. Тревога росла с каждым часом, подгоняя людей. Первое время при появлении вражеских самолетов они бросались врассыпную, прячась в кюветы и придорожные кусты; теперь же никто и не думал укрываться — нельзя было терять драгоценного времени. Только вперед — подальше от врага.

Хи Сон глубоко вздохнул и отвернулся, чтобы не видеть шедшую впереди женщину, еле передвигавшую ноги. На голове ее был огромный узел, за спиной покачивался младенец, а рядом, уцепившись за юбку, шагал мальчуган лет пяти. Хи Сону показалось, что однажды он уже видел эту женщину. Он еще раз посмотрел в ее сторону. В юности она, наверное, была очень красивой. Она не утратила своей привлекательности и сейчас, хотя первые морщинки уже легли под глазами и лицо осунулось от крайней усталости.

— Ножка болит, мама, ножка!… — всхлипнул мальчуган и присел на обочине дороги.

— Американцы придут. Пошли скорей! Посмотри, они уже там… Нагонят, тогда что? Пошли, пошли скорей!

Малыш, растирая грязным кулачком слезы на щеках, с трудом поднялся с земли и медленно поплелся вперед. Но не сделал и нескольких шагов, как снова остановился и заплакал. Теперь на него не действовали слова матери о том, что близко американцы и что там, впереди, его ждет отец. Мать тоже заплакала от бессилия что-нибудь предпринять.

Хи Сон подошел к мальчику и поднял его на руки.

— Ну-ну, не реви! Пошли. А то скоро американцы сюда придут, — уговаривал он мальчика.

— Товарищ секретарь?! — воскликнула мать ребенка, широко раскрыв глаза. Ее взгляд говорил сам за себя. Женщина обрадовалась, встретив человека, который мог ей помочь. А Чо Хи Сону почему-то вдруг вспомнилось одно из собраний Женского союза. Тогда обсуждался вопрос о разведении шелкопряда. Именно там впервые он увидел эту женщину. Она застеснялась слез, будто была виновата в своих горестях и бедах.

— О, да ты молодец! Не всякий сможет так долго идти… — полушутя-полусерьезно сказал Хи Сон мальчугану.

— Бедненький, ногу стер… — тихо сказала женщина.

— И дети страдают, — грустно заметил председатель уездного народного комитета Хен Ман, подойдя к Хи Сону. Ему было около шестидесяти, но выглядел он гораздо старше своих лет — его усы и борода были совсем седыми, на голове большие залысины, частая сетка морщин избороздила щеки. В уезде его иначе и не называли, как «Наш дедушка». Ему бы сидеть на завалинке, курить трубочку да играть с внуками, — так нет же! Неугомонный… А люди к нему прислушиваются, верят.

— Туго вам всем приходится, — продолжал старик, ни к кому не обращаясь.

— Ну, пошли. Скоро дяди поймают американцев. Хочешь на это посмотреть? Хочешь! Ну вот и хорошо, — Хи Сон ласково потрепал мальчика по щечке, точно это был его родной сын. У него действительно был такой же мальчуган. Но раньше как-то не хватало времени для сына — работы всегда по горло, некогда, домой приходил поздно. И вот теперь он расстался с сыном, не зная, доведется ли встретиться.

— Наш папа тоже ушел ловить американцев, — с серьезным видом сказал мальчик.

— Да ну? И много наловил?

— Много-премного.

— Сколько же?

Мальчик поочередно загнул все пальцы на правой и левой руках, потом схватил ручонку сестренки и сделал то же самое.

— Так много? Наверно, он герой, твой папа.

— Мама тоже говорит, что папе много орденов дадут.

— А ты, когда подрастешь, тоже пойдешь воевать, как отец?

— Угу, — мальчуган кивнул в знак согласия.

— Ха-ха! Как бы к тому времени их всех не переловили! — сказал Хён Ман, и все рассмеялись. В этот момент эхо донесло гулкую орудийную канонаду, напоминая, что нельзя ни на секунду забывать о войне. Тотчас же все снова стали серьезными и молча зашагали по дороге, прислушиваясь, откуда доносятся залпы. Земля дрожала при каждом новом раскате.

— Возьмите меня в горы, — умоляюще попросила мать мальчика. Хи Сон медлил с ответом: он не знал, что сказать.

— Вам бы лучше пробираться в Чандин, — наконец проговорил он.

— Там нет никого из знакомых. Пропаду с ребятишками, — едва выдавила из себя женщина, не в силах скрыть отчаяния.

— Ладно, пойдемте вместе, — сказал Хи Сон.

В самом деле, куда же ей деться с детьми? Хи Сон разделял тревогу этой женщины. Он решил, что будет заботиться о ней.

В эти дни войны на голову Хи Сона свалился целый ворох хлопот. Нужно было сформировать партизанские отряды, подумать об эвакуации беженцев и о помощи тем, кто сможет эвакуироваться, нужно было позаботиться о промышленных предприятиях и, наконец, сохранить и вовремя переправить в надежные места запасы продовольствия. Вопросы, один труднее другого, мучили Хи Сона всю дорогу, не оставляя его в покое ни на минуту.

* * *

Группа беженцев медленно продвигалась по дороге. Вскоре их нагнала длинная армейская колонна. Солдаты шли молча, измотанные, вспотевшие. Видно, не один день и не один десяток километров им пришлось прошагать. Они шли, обвешанные гранатами, с карабинами, автоматами и винтовками за плечами. Тянули за собой тяжелые пулеметы и минометы, тележки со снарядами. Тут же, в колонне, находились повозки со снаряжением и легкие орудия.

Какова же была радость Хи Сона, когда в политруке отряда он вдруг узнал своего приятеля. До войны они вместе работали в комитете одной из провинций. Политрук был моложе Хи Сона, но сейчас он выглядел гораздо старше своих лет.

— Вот никак не ожидал!… Какая встреча!—политрук крепко пожал руку Хи Сона и долго не выпускал ее.

— Издалека?

— Да можно сказать с самой границы. Взгляни на ботинки, видишь, вконец разбил. — Политрук посмотрел на свои ноги. Ботинки покрывал толстый слой грязи, отставшие подошвы кое-как держались, прикрученные бечевкой. — Им крепко досталось. Нам четыре раза пришлось переправляться через Нактонган и карабкаться по горам Тхэбэксан, пока мы вышли на эту дорогу.

— А как идут дела там, впереди? — с беспокойством спросил Хи Сон.

— Да так же, как и здесь, — политрук сразу помрачнел. — Враг наступает быстро, обстановка меняется каждый час, но в какую сторону — кто его знает? Ясно одно — надо спешить. С самого Нактонгана мы не отдыхали — ни днем, ни ночью. Макартур заявил, что дойдет до сороковой параллели.

Хи Сон нахмурился, шагая рядом с политруком. Он и сам догадывался о создавшемся положении, но слова его друга солдата говорили сами за себя: настоящие тяготы ждали их впереди. Выдержат ли они?

— Пришло время каждому взяться за оружие, — сказал Хи Сон.

— Враг совсем озверел. Американцы высадили десант в Инчоне, собрали все свои силы и бросили их сюда, — после некоторого молчания продолжал политрук. — Они решили нас запугать для того, чтобы скорее сломить. Недаром они подтянули к берегу военные корабли и не жалеют самолетов. Сам понимаешь, что это значит. Предстоят тяжелые бои — жарко будет… Но ничего — мы их одолеем. Еще посмотрим, кто кого!

В это время с ними поравнялось несколько офицеров на лошадях. Впереди ехал генерал. Хи Сон догадался, что это командир дивизии. Проезжая вдоль шеренги солдат, он пристально всматривался в их лица. Когда генерал подъехал, политрук остановился и взял под козырек.

— Товарищ политрук, почему ваши солдаты идут вразвалку, словно на прогулке? Почему у них такой неряшливый вид?—генерал говорил с сильным акцентом, выдававшим уроженца провинции Хамгён.

— Солдаты идут вольным шагом, товарищ генерал.

— Вот-вот, с вас пример берут. Почему вы так заросли, что, нет бритвы? Могу вам дать свою. Нельзя так распускаться. Не вижу боевого духа. Каждый должен быть готов в любую минуту перейти в контрнаступление. Где командир полка?

— Впереди колонны, — ответил политрук и велел связному позвать командира полка.

— Не надо. Сам подъеду, — генерал пришпорил коня.

— Вы в самом деле готовитесь к контрнаступлению? — спросил Хи Сон.

— Конечно. В первые дни, правда, некогда было. А когда прошли тридцать восьмую параллель, то волей-неволей пришлось заняться военной подготовкой. Людей надо учить. Далеко не все из тех, кто здесь, — кадровые солдаты. Такие занятия, кроме пользы, ничего не принесут. Главное — это дисциплина и душевное состояние солдат. А вытерпеть пришлось немало. Пожалуй, не все смогли бы это выдержать. Но наш генерал — молодец, можно сказать, свое дело знает, в три счета подтянул ребят.

Вдруг политрук обратил внимание, что его колонна задержалась. Одна из повозок застряла в грязи. На дороге образовалась пробка.

— Ну, пока, приятель. Еще встретимся. Впереди река, на переправе будет время поговорить, — и политрук побежал вперед.

Мимо еще долго тянулась военная колонна. Хи Сон и другие подождали, пока она пройдет, и тронулись следом за ней. Вскоре подошли к реке. Берег был забит людьми, повозками, автомашинами. Кроме солдат той самой дивизии, здесь скопилось много жителей из ближайших волостей и уездов. Мост через реку был узким и шатким — по нему нельзя было переправиться скоро. Поэтому войска проходили первыми, а все остальные ожидали своей очереди. Наконец последнее подразделение дивизии вступило на мост, и следом за ним потянулись грузовики. Из-за сопок послышался гул моторов. С каждой минутой он нарастал. В небе появились бомбардировщики. Все произошло в какое-то мгновение. Люди в страхе шарахнулись кто куда. Только счастливчикам удалось спрятаться в ближайших окопах, другие попадали в кюветы и ямы.

Послышался режущий, противный свист. Пламя вспыхнуло совсем рядом. Удар, казалось, разорвал барабанные перепонки. Больше Хи Сон ничего не видел и не слышал. Только почувствовал, как его подбросило в воздухе. Он отлетел на несколько метров. Первое, о чем он вспомнил, когда очнулся, — это мост, дивизия. Хи Сон приподнялся и посмотрел в ту сторону. Над рекой кружили тяжелые облака пыли, трудно было что-либо разобрать. Казалось, туман опустился и накрыл своей серой пеленой и солнце и землю. Рядом слышались крики — кого-то разыскивали, звали на помощь…

— Реактивные! — испуганно вскрикнул кто-то.

Сзади затрещал пулемет: «Та-та-та-та…» Четыре самолета кружили над мостом и как бы нехотя швыряли бомбы. Пулеметы трещали без передышки.

Постепенно пыль улеглась, горизонт прояснился, и уже можно было различить очертания ближних сопок. Повсюду зияли свежие воронки. Невдалеке валялась разбитая, перевернутая вверх колесами повозка, чуть поодаль горел грузовик. Рядом закричал ребенок. Увидев, что прямо на него летит самолет, он поднялся с земли и засеменил к яме, но не успел сделать и нескольких шагов — упал как подкошенный на пыльную дорогу.

Хи Сон вскочил и побежал к ребенку. Но его опередила какая-то девушка. Она выскочила из-за камней и стремглав побежала к тому месту, где лежал мальчик. С самолета ударил крупнокалиберный пулемет. «Ложись!», «Прячься!» — закричали ей со всех сторон. Но она словно не слышала этих криков. Девушка подбежала к малышу, схватила его обеими руками, прижала к груди и снова помчалась к камням. Хи Сон невольно позавидовал быстроте и ловкости, с какой она все это проделала. Хи Сону показалось, что он где-то видел ее раньше, но он не мог вспомнить, где именно.

— Наверно, его мать убили, — тихо сказал лежавший рядом с ним председатель народного комитета.

Хи Сон снова посмотрел в ту сторону, где недавно стоял малыш. Но поблизости никого не было. Горела автомашина, ревел вол, мотая окровавленной головой.

Самолет покружил-покружил и скрылся за макушками сопок. Люди поднялись с земли, облепленные грязью.

Хи Сон пошел к своей группе. Завидев его, беженцы начали выходить из своих укрытий. На берегу собралось несколько крестьян.

— Все целы? — спросил Хи Сон.

— Вот ему руку поранило, — сказал старик крестьянин, показывая на стоявшего рядом с ним мужчину, из левой руки которого сочилась кровь.

— Надо остановить кровотечение. Сумеешь?

Стали искать бинт, но не нашли. Пожилая женщина оторвала от края кофточки полоску ткани. Быстро забинтовала руку.

Остальные не пострадали от бомбежки и обстрела. Солдаты, успевшие переправиться на другой берег, приводили себя в порядок. Все пришло в движение, ожило. Где-то слышалась ругань, кто-то искал потерявшегося, женщины плакали. Хи Сон снова вспомнил о матери ребенка, только что спасенного неизвестной девушкой, и поспешил на песчаный откос к горевшему грузовику. Но ни здесь, ни поблизости ему никого не удалось обнаружить.

И тут Хи Сон неожиданно столкнулся с группой, выходившей из-за скал. Хи Сона поразило спокойствие этих людей; подтянутые, энергичные, они шли так, будто никакой бомбежки не было. Группу возглавляли директор Ковонской шахты Хак Пин, плотный мужчина в сером кителе, и смуглолицый заместитель секретаря парткома шахты. В человеке, шедшем рядом с ним, Хи Сон узнал заведующего отделом труда из уездного комитета Чор Чуна.

— О, и вы здесь! — воскликнул он, здороваясь с Хи Соном.

— Товарищ директор, в нашей группе пока все благополучно. — Хи Сон подошел к Хак Пину и протянул ему руку.

— Так и должно быть. Пули нас боятся, мимо летят, — верный себе, пошутил директор.

— Как дела на шахте?—поинтересовался Хи Сон.

Лицо директора, который всегда говорил даже о самых серьезных вещах с улыбкой, сразу стало грустным и усталым.

— Все взлетело на воздух, нет теперь шахты, — с горечью сказал он. Секретарь понял Хак Пина и постарался переменить тему разговора.

— Организационная сторона, надеюсь, в порядке? — Хи Сон повернулся к заведующему отделом труда.

— В общем да, — ответил Чор Чун, решив, что надо сейчас же, не теряя времени, доложить о положении дел. — Мне сказали, что вы звонили, товарищ Хи Сон. Мы собрали партизанский отряд. Люди здесь. Скоро подойдет еще пополнение.

— Здесь я вижу всех передовиков.

Хи Сон посмотрел на шахтеров и улыбнулся.

— Одного нет — Пак Пен Хуна. Но он обязательно придет.

Чор Чун вдруг осекся, вспомнив про Тхэ Ха. Сказать о нем или лучше умолчать?

— Кто, вы говорите, должен еще подойти?—переспросил Хи Сон.

— Товарищ, которому было поручено взорвать ремонтные мастерские. Он не сумел прибыть вовремя.

— Не со всем вы справились, товарищи, — нахмурился Хи Сон.

— Но другого выхода не было, — тихо проговорил стоявший рядом Чун О.

— Не было другого выхода? Но разве можно бросать товарища?

Хи Сон чиркнул спичкой, зажег сигарету и глубоко затянулся, стараясь подавить в себе раздражение. Затем, немного успокоившись, справился об эвакуации остальных районов уезда. Но так как этим вопросом занимались другие работники комитета, никто не смог сказать ему ничего определенного.

В это время в толпе послышался взволнованный женский голос:

— Как у тебя язык поворачивается говорить такое? Оставить здесь ребенка одного?… Я сама понесу его. На спине…

— Ты говоришь так, потому что не нюхала войны. На войне жизнь одного человека ничего не значит. Люди гибнут тысячами, — отвечал рослый, в охотничьих сапогах парень лет двадцати четырех. Хи Сон хорошо помнил его. Он работал в уездной прокуратуре и нередко заходил в комитет.

— Пусть, как ты говоришь, я не нюхала войны, но я его здесь не брошу. Как-нибудь сама управлюсь, а в твоей помощи я не нуждаюсь.

— Раз пошла со всеми, должна считаться не только со своими желаниями и капризами! Ты в коллективе. Я не о себе пекусь, а обо всех нас, — запальчиво возражал парень.

— Хватит, запомни: я скорее умру, чем брошу ребенка! — решительно сказала девушка.

— Чон Ок, не нашли мать мальчика?—спросил Хак Пин.

— Она погибла. Ее нигде нет. Ки Хо тоже так считает, и он искал…

— Бомба упала как раз на том месте, где была она. Я сам это видел, — сказал Ки Хо.

— Ну и что решили? С собой взять — не такое сейчас время, и бросить здесь — тоже нельзя…

— Ничего. Я понесу его, — сказала девушка.

— Она спасла малыша во время обстрела. Мать так и не нашли, — пояснил директор Хи Сону.

— Помню, помню. Эта женщина пришла сюда вместе с нами. Просилась в горы, к партизанам. Мальчугана не задело?—Хи Сону стало тяжело, когда он вспомнил, как несчастная женщина упрашивала взять ее в горы. Перед глазами встало лицо мальчика, плачущего на обочине дороги.

— Просто чудом спасся. Ни единой царапины. Штанишки в нескольких местах пробиты, а ноги целы.

— Всегда так — на войне больше всего достается матерям и детям. Сколько малышей уже стало сиротами… — заметил Хен Ман.

Тем временем были включены моторы грузовиков. Рабочие заняли места в кузовах. Самые нетерпеливые пешком перебрались через мост и там поджидали остальных.

И вдруг со стороны реки послышалась беспорядочная стрельба. Люди в изумлении обернулись, недоумевая, в чем дело. Не было видно, кто и откуда стрелял. Выстрелы походили на треск каштанов или бобов, жарящихся на большой сковороде. Хи Сон вглядывался до рези в глазах, но ничего не понимал. Дорога уходила от реки за сопку. Исчезли куда-то и солдаты, только что переправившиеся через реку.

Между тем пальба усиливалась. Трудно было даже представить, что враг подошел уже вплотную и что где-то совсем рядом завязался бой. Люди заволновались.

К Хи Сону подбежало несколько рабочих.

— Товарищ секретарь, враг!

— Откуда вы это знаете?

— Слышите, стреляют? Это уж точно враг.

— Лучше бы подняться на гору, товарищ секретарь, — предложил Чор Чун.

— Подожди. Надо все точно выяснить,—спокойно ответил Хи Сон.

В это время из-за поворота показалось несколько беженцев. Они бежали к мосту, бросая на ходу вещи.

— Что случилось?! Да говорите же!—стали засыпать их вопросами. Но никто не мог ничего объяснить.

— Бой там, — наконец выдавила пожилая женщина.

Хи Сон попытался собраться с мыслями. «Как там товарищи из дивизии?—с тревогой подумал он. — Они ведь тоже не ожидали нападения». Хи Сон не мог заставить себя пошевельнуться, он неподвижно стоял, уставившись на дорогу за рекой.

— Товарищ секретарь! Надо немедленно действовать, — услышал он над самым ухом голос Чор Чуна. Эти слова вывели его из оцепенения, и он тотчас же повернулся к шахтерам.

— Товарищи! Без паники. Вперед ушли наши солдаты, враг не так-то скоро доберется сюда… — стараясь казаться как можно более спокойным, проговорил Хи Сон и вдруг увидел политрука полка, с которым недавно расстался. Тот бежал к ним через мост.

— Что случилось? В чем дело? — поспешил ему навстречу Хи Сон. Но политрук не ответил, он подошел к шахтерам, обвел всех взглядом и знаком попросил тишины. Затем медленно заговорил.

— Ничего страшного. Противник задумал провести разведку боем. Меня прислал командир дивизии. Короче говоря, по дороге идти сейчас нельзя… Советую взять вправо, через сопки, там есть тропинки. — И потом, обращаясь к Хи Сону, добавил: — Не дождался я тебя на переправе, видишь, некогда было. Но вот — и опять встретились.

Хи Сон слушал его, стараясь уловить то, чего тот не мог или не хотел сказать.

— Откуда же они свалились сюда? Откуда?

— Высадились с моря.

— И вы заранее знали?—снова спросил Хи Сон.

— Конечно. Нам было приказано задержать противника, чтобы мирные жители смогли вовремя уйти. Все в порядке. Береги себя…

Друзья крепко обнялись. Политрук еще раз пожал руку Хи Сону и направился обратно, к мосту. Хи Сон долго смотрел ему вслед. Он вдруг понял причину вражеской бомбежки и необычной строгости командира дивизии во время перехода воинов. Вот, оказывается, почему так спешила дивизия. Враг намеревался смять ее неожиданным нападением. Едва политрук скрылся за поворотом, как на другом берегу реки со свистом упал снаряд. Секретарь комитета приказал быстро двигаться к сопкам, а сам тяжело зашагал сзади.

Глава 12

Снаряд упал вблизи моста, подняв огромный столб воды и песка. Когда первая группа людей миновала гребень сопки, артиллерийский обстрел усилился. Трудно было разобрать, кому предназначались снаряды — воинам Народной армии или мирным жителям. Стреляли бегло, попадая в кусты, в прибрежный песок, в воду. Вот склонилось к земле молодое деревце, надломленное осколком снаряда. Среди лужайки образовалась желтая яма, вокруг нее траву усыпали комья земли.

Мужчины, как только стихал обстрел, продолжали подниматься в гору. Женщинам и это было не под силу. Они отставали — у многих тяжелая ноша. Пожилые женщины буквально ползли по камням. То и дело их длинные юбки-чхимы цеплялись за кусты и колючки, то одна, то другая, оступившись, падала. Хи Сону и Чор Чуну, шедшим сзади, поочередно приходилось тащить их за руки.

Когда последняя группа добралась до гребня, остальные уже успели немного передохнуть, устроившись прямо на земле или на камнях. Удалось уйти из-под носа противника, но как быть дальше? Женщины сгрудились около Хи Сона. Испуганные только что происшедшим около переправы, они готовы были молиться на него, только бы он спас их, вывел отсюда. Но он и сам не знал, что делать дальше, куда идти.

— Возьмите нас с собой, не бросайте! Пропадем ведь, — говорила пожилая женщина, заглядывая в глаза Хи Сону.

— Вы откуда? — спросил Хен Ман, присевший прямо на землю.

— С Енхына. Пробираемся в Хамхын.

— Нам надо сейчас же уходить. Разыскивайте своих, — вмешался Чор Чун.

— Бросить их здесь — и правда пропадут. Во время войны всего труднее женщинам и детям, — проговорил Хен Ман и огляделся по сторонам, ища поддержки. — Давайте возьмем с собой…

— Я против. Вы видите, что делается? Из-за них мы и так уже потеряли столько ценного времени.

— Ну и пусть. Ради кого мы идем сражаться? Ради них, ради таких, как они.

— У меня нет времени спорить! — нервно возразил Чор Чун и повернулся к женщинам. — Вы бы пошли поискали своих. Поняли? Идите обратно в Енхын.

Беженцы опять заволновались. Эхо доносило винтовочную и пулеметную стрельбу.

— Хватит, пошли! Все пошли! — сказал Хи Сон и поднялся с камня.

— Идти-то куда? Я вот не знаю, — озабоченно проговорил Хен Ман.

— А чего здесь сидеть и ждать? Не природой же пришли сюда любоваться.

Все снова тронулись в путь. За полянкой тропинка скользнула-в густую, непроходимую чащу. Вспугнутые внезапными гостями, из кустов вылетали птицы и кружили над головами. Колючки ранили лица, цеплялись за одежду.

Шли молча, повинуясь своему вожаку, шли, не зная, что ждет впереди. Не знал этого и Хи Сон, но старался не показывать своей тревоги.

— Может быть, немного передохнем? — едва слышно спросил шагавший сзади него Хен Ман. Он устал, дышал с трудом. Хи Сон остановился, сделал знак всем отдыхать. Люди повалились на траву от усталости.

— Товарищ, дайте мне винтовку, — обратился Хи Сон к офицеру милиции. Перекинув винтовку через плечо, он один направился в лес, бросив на ходу:

— Чор Чун, пусть пока все отдыхают.

— Вы далеко?

— Посмотреть, что впереди.

— Посмотреть, что впереди? — переспросил Чор Чун удивленно. Хи Сон уверенно вел людей, казалось, он знал дорогу. А тут… И только теперь Чон Чун понял, что секретарь шел наугад.

— Зачем вам самому? Пошлем в разведку несколько товарищей.

— Я пойду, — вызвался Чун О. Он взял из рук Хи Сона винтовку. Вместе с ним в чащу углубились Ки Бок и парень в охотничьих сапогах.

Трое двинулись на северо-запад. Они ушли, и снова все вокруг стало тихо, только издалека слышались настойчивые удары дятла о сухой ствол дерева.

— Эти женщины так и будут за нами тащиться? Такими темпами мы не скоро доберемся до места, — шепотом сказал Чор Чун секретарю.

— Другого выхода нет. Мы не можем бросить их одних… Сам понимаешь… Ну на сутки опоздаем… — устало ответил Хи Сон.

— Мы выполняем боевое задание, товарищ секретарь. — Чор Чун старался сдержаться, чтобы не вспылить.

— Да, боевое задание. Но во имя кого? Во имя вот таких, как они — эти женщины. Во имя народа, — сердито возразил Хен Ман.

— Как хотите. По-моему, надо делать конкретное, порученное вам дело. А если этому что-либо помешает… без колебаний отбросить в сторону. Не понимаю вас. Во всяком случае, я не несу за это ответственности, — Чор Чун резко встал и отошел в сторону.

— Палку перегибает. Вспыхивает, как сухой лист, — с озабоченным видом проговорил ему вслед Хен Ман.

Под огромным кленом невдалеке полукругом сидели рабочие с шахты. Все курили. Хи Сон и Хен Ман подошли к ним. Как и раньше, все смотрели в их сторону с доверием.

Хи Сон сел рядом с директором шахты, положив руку ему на плечо. Хен Ман опустился на траву рядом.

— Устал, товарищ директор? Знаю, знаю…

— Одним разом махнули тридцать ли. Поневоле кости заломит, — Хак Пин слабо улыбнулся.

Хи Сону не хотелось продолжать разговор. Оба помолчали. Хен Ман смотрел куда-то в одну точку, сквозь кустарник.

— Отец, что ты там увидел? — нарушил молчание Хак Пин.

— Смотри… Вот туда, — осторожно показал Хен Ман. Невдалеке разгуливала белка. Сделает шаг и прислушается. А то встанет на задние лапки и смотрит — только пушистый хвостик нервно вздрагивает. В следующее мгновение она прыгнула, уцепилась за дерево и взбежала вверх на ветки. Там что-то схватила, соскользнула вниз и скрылась в сухих листьях. «Заготавливает к зиме провиант», — подумал Хен Ман и с болью вспомнил, как мало взято в лес продовольствия. А сколько всего осталось в поселке. Вот порадуется враг!…

— Молодец, белка. Поумнее нас — запасается, — вдруг со вздохом проговорил он.

— Отец, вы прямо-таки буржуй, все вам мало, — попробовал пошутить Хак Пин.

— Попробуй в этих кустах прокормиться.

— И прокормимся. Жить везде можно. Тем более здесь — смотрите, приволье какое! — вдруг очнулся от раздумий Хи Сон.

— Так-то так… но вот захочу есть и скажу, давай лепешку, кормите меня. Кормите и все.

Он и не подозревал, что будет гораздо труднее, чем кто-либо мог сказать.

* * *

— Давайте рассредоточимся, так лучше будет, — предложил парень в охотничьих сапогах, когда они углубились в лес.

— Рассредоточимся? Как это?—не понял Ки Бок.

— Ну пойдем на некотором расстоянии друг от друга.

Парень вынул пистолет и решительно двинулся вперед. Трое долго блуждали по лесу. Прошли заросли шиповника, потом попали в сосновый бор, миновали чащу молодых кленов и акаций, еще каких-то колючих кустарников. Оттуда вдруг выскочила горная коза, испуганно уставилась на людей и, помедлив секунду, одним прыжком снова исчезла в кустах. Чем дальше они шли, тем круче становились склоны. Кругом густой колючий кустарник. Неожиданно под ногами возникла узкая, как нитка, тропинка. Но и она вскоре исчезла среди густой травы.

— Она куда-то нас все-таки приведет, — сказал парень в сапогах. Они уже блуждали по лесу около часа.

Наконец кустарник кончился. Впереди лежала долина. Ввизу змеей извивалась лента шоссе. По нему двигались похожие на маленьких куколок люди. Автомашин не было видно. За шоссе опять начинался лес.

— Спустимся поближе к шоссе. Там поля, наверно, есть и жилье, — предложил Чун О.

— Но не дальше. Зачем спускаться вниз? Попадем прямо в лапы к лисынмановцам. Надо поосторожней, — возразил парень в сапогах.

— Нас послали все разузнать. Вот и разузнаем. Чего бояться? — ответил Чун О.

— Хорошо, — неохотно согласился тот. — Но только я не пойду впереди.

Когда они подобрались к крестьянским чиби у шоссе, Кван Хо — так звали парня в охотничьих сапогах — вытащил пистолет и поставил его на взвод. Чун О пробежал по огороду, оглядываясь вокруг: нет ли где-либо поблизости хозяина. Из двери выглянуло заросшее щетиной лицо старого крестьянина. Он приоткрыл дверь, с любопытством и опаской наблюдая за незнакомцем.

— Есть в деревне лисынмановцы, отец?—спросил Чун О.

Старик пробормотал что-то невразумительное и захлопнул дверь. Ки Бок рассердился за такой прием.

— Эй, ты чего это? — он подбежал к двери и постучал.

— Не могу знать, — последовал ответ.

— Выходи, старик, — Кван Хо, державшийся до этого за изгородью, вдруг осмелев, подошел и сильно постучал в дверь кулаком.

Чун О сделал ему знак отойти. Но Кван Хо уже дернул за ручку и сорвал дверь. Все трое стояли в растерянности перед неожиданно открывшейся картиной. В коридоре лежали трое раненых народноармейцев. В руках у них были топоры. Когда открылась дверь, все трое попытались подняться.

— Простите, товарищи. Не вставайте… — сказал изумленный Чун О. Он хотел было притворить дверь, но на порог выбежал хозяин.

Поняв, что перед ним свои, он охотно ответил на все вопросы.

— Понимаете, у меня раненые. Боялся. Не знал, что вы…

Когда они вернулись обратно, солнце уже клонилось к закату. Хи Сон сразу же дал команду выступать. Дороги были каждый час, каждая минута. Группа растянулась в длинную цепочку.

Шли в полной темноте.

Глава 13

Тхэ Ха лежал, не двигаясь. Как отсюда выбраться, он не имел ни малейшего представления. Сделал два шага и наткнулся на стену. Снова замер. Наверху наконец стихли шаги. И вдруг снова выстрелы. Пули просвистели где-то рядом. Потом мертвая тишина. Он приподнялся, шагнул вперед. Все дальше и дальше. Сзади послышался слабый стон, но Тхэ Ха не остановился, шагнул вперед в темноту, поскользнулся и свалился в жидкую грязь. На мгновение мелькнула догадка — не старик ли Ким звал его на помощь? Может быть, он лежит, истекая кровью, а ты спасаешься бегством? Да, это был Ким.

Он взглянул вверх. У края шахты вырисовывались две темные фигуры. Неожиданно они исчезли. Внизу тускло поблескивала вода. Тхэ Ха пристально вгляделся в темноту.

Наверху все стихло. Враги сюда уже не придут. Побоятся спуститься в черную пропасть. Но как самим им отсюда выбраться? Вход в шахту очень далеко, может быть, и штольни завалены. Тогда совсем плохо. Заживо погребены среди черного мрака шахты.

— Отец, скорее иди сюда, скорее! — шепотом позвал Тхэ Ха.

Старик пошевельнулся, встал на колени и пополз вперед.

— Куда тебя ранило? — спросил Тхэ Ха, когда Ким приблизился.

— В живот… Господи, умираю… В живот, — слабеющим голосом ответил старик и едва слышно застонал. Если бы не скрученные за спиной руки… Но теперь Тхэ Ха не мог ничем помочь старику, поддержать его. Он медленно побрел впереди, нащупывая дорогу. А Ким полз за ним следом. Через несколько метров путь им преградила отвалившаяся стойка крепления. Обвал. Тхэ Ха лег, уперся головой о стенку и попытался ногами сдвинуть землю. После нескольких невероятных усилий земля подалась, отступила. Тхэ Ха работал ногами, стараясь расширить образовавшуюся дыру. Если бы руки были свободны… Вскоре ему удалось протиснуться сквозь отверстие. Ким попробовал тоже преодолеть препятствие. Но силы покидали старика. Наконец и он оказался на другой стороне завала.

— Ты ступай вперед. Там скоро должен быть поворот направо, есть дорога к выходу. Попробуй, — прошептал Ким.

Тхэ Ха последовал его совету и вскоре обнаружил проход, ведущий в другой забой. Подождал старика. Казалось, дальше ему идти не под силу. Первым делом Тхэ Ха попробовал зубами перегрызть веревки, которыми были скручены руки Кима. Веревки не поддавались. Только песок скрипел на зубах — веревки, как и все тело Кима, были перемазаны грязью и угольной пылью. Старик в изнеможении лежал лицом вниз. Видимо, рана у него была тяжелая.

— Потерпи немного. Никак не получается… крепкая… черт!—Тхэ Ха снова принялся за веревку. Наконец старик с облегчением вздохнул и развел в сторону затекшие руки. Через некоторое время оказались свободными и руки Тхэ Ха. Старик довольно быстро распутал узел.

Тхэ Ха ощупал живот Кима. Его ладонь покрылась липкой теплой кровью.

— Наверно, умру… Дышать тяжело, — грустно сказал Ким. И никто сейчас бы не узнал в нем того шахтера, богатырскому здоровью которого еще недавно завидовали его товарищи.

— Крепись, отец. Ты ведь не из слабых.

Кромешная тьма и жуткая тишина угнетали. Отчетливо слышно было падение каждой капли воды, сочившейся с потолка и стен. Здесь, в этих забоях и штреках провели они оба не один час и не один год. И вот теперь эти черные стены превратились для них в западню. Многое видели эти черные стены. И радость и слезы. Ким помнит: раньше нередки были случаи обвалов. Многие товарищи нашли здесь могилу. «Неужели и я? — подумал старик. — Но ведь не все погибали. Иным удавалось выбраться». Мелькнула слабая надежда. Боль утихала. Главное — спастись, выбраться наверх любой ценой.

— А ведь говорят, что даже если небо обрушится, и то можно спастись, — задумчиво сказал старик и нащупал руку товарища.

— Конечно, — поспешил поддержать его Тхэ Ха, — выкарабкаемся, вот увидишь! Отведу тебя в больницу.

Тхэ Ха понимал, что это не так-то просто, но ничего другого не мог сказать.

— В больницу, говоришь? Где там! Весь мир перевернулся вверх дном, теперь не до лечения… Что же сталось с Ен Хеном?—вдруг вспомнил он о товарище.

— Убили…

— Ты видел точно?

— Видел. Упал и больше не шелохнулся.

Откуда-то потянуло дымом. И тут сразу же старик оживился, заговорил возбужденно:

— Хм, вот дураки… Думают, отсюда выкурить нас дымом — деваться, мол будет некуда. Разве не знает человек, проведший всю жизнь в этой яме, выхода из нее?! Они совсем ошалели. Мы по дыму и пойдем. Он нас выведет из этой ямы. Пойдем скорей.

Он первым приподнялся и пополз. Тхэ Ха догнал старика, помог ему встать, и они пошли вместе, держась за руки. Этот забой совсем был незнаком Тхэ Ха.

— Прошли сто шагов? — спросил Ким и остановился.

— Вроде бы…

— Тогда здесь начинается дуга. Слева, — с трудом проговорил старик, превозмогая усилившуюся боль в животе. И действительно, скоро они обнаружили поворот. — Ну вот, что я говорил? Значит, верно идем. Пройдем дугу, а там еще шагов семьдесят.

Они без труда нашли узкий лаз в конце забоя. Тхэ Ха подсадил старика, и тот, подобно мыши, скользнул в небольшое отверстие. Тхэ Ха не представлял себе, как оно образовалось и для чего служило раньше. Скорей всего осталось после обвала. Он вспомнил, что несколько лет назад здесь погибло пять шахтеров. С каждым движением все учащенней становилось дыхание старика. Наконец он со стоном упал на бревно. Тхэ Ха прилег рядом, тоже не имея сил двигаться дальше. Нестерпимо хотелось пить.

Сознание притупилось. Разом навалился сон.

Они спали долго. Их разбудил глухой звук взрыва. Сердце тревожно сжалось.

— Где это, отец?—испуганно шепнул Тхэ Ха над самым ухом Кима.

— Наверное, у входа в штольню. Порази их молния, гадов!

Оба прислушались. По-прежнему мерно капала вода с потолка, внизу журчал ручеек. Шум где-то совсем рядом заставил вздрогнуть. Это от стены отвалилась после взрыва глыба породы и упала в лужу. Сколько же прошло времени?

— Пойдем, отец.

— Надо идти… Все тело будто свинцовое… Сдохну — не велика беда… Ты должен жить. Бери влево, — старик попробовал встать, но не устоял и повалился. Где-то опять грохнул взрыв. На этот раз одновременно в нескольких направлениях понеслось эхо. Земля задрожала, как испуганный олень, попавший в западню. Посыпались вниз глыбы земли и угля, с гулом ударяясь о пол забоя. С шумом грохнулось что-то невдалеке.

— Вот тебе и выход, завалили, сволочи!

Тхэ Ха и старик пробрались в четвертый забой. Обшарив его, они увидели, что оправдались их самые худшие предположения. Он тоже завален. Тхэ Ха впал в отчаяние. «Неужели так и придется погибать в этом подземелье? Нет, этого не может, не должно быть. Я еще слишком молод, чтобы умирать». Тхэ Ха заставил старика подняться. Снова тронулись в путь. Все повторялось — грязь, острые выступы угля, беспроглядная темень. Пятый забой тоже был заброшенным. Здесь уж лет семь-восемь не ступала нога человека. А что сейчас там, наверху? День или ночь? Старик слабел, теряя веру в спасение. Тхэ Ха чувствовал безумную усталость. Но с еще большим упорством тащил Кима вперед.

— И что ты за человек, Тхэ Ха? Брось меня, ступай один, — просил Ким, едва передвигаясь. Ты должен жить. И выберешься. Ведь устанешь ты из-за меня. Мне уже пришел конец… Не спеши. Хорошо обдумай… Может быть, и седьмой забой завален, но все-таки выход должен быть… Должен.

— Найдем, отец… Потерпи… Не падай духом… Давай ко мне на спину… — Тхэ Ха не договорил и сам упал в изнеможении.

— Судьба, сынок! — вздохнул старик и огляделся вокруг. — Здесь схоронен и твой отец.

— Здесь?! — изумился Тхэ Ха, и вдруг страшные воспоминания встряхнули его. «Да ведь и в самом деле отца засыпало в пятом забое».

— Да, здесь… Я был рядом, тоже думал о смерти, но, видишь, бог спас… Просто чудом уцелел…

Старик дальше не мог говорить. Нахлынули воспоминания. Вспомнилась вся жизнь, самое главное — это было здесь, в шахте, в поселке…

— Твой отец был упрямым… Работал как вол. А жили кое-как. Едва перебивались. А потом… Обвал…

— Пойдем скорее, скорее!—Тхэ Ха стало не по себе от его рассказа. Старик лежал без движения. Тхэ Ха с силой поднял его, поставил на ноги. Но он едва держался и опять сполз на землю. Тхэ Ха ничего не мог поделать. Жизнь покидала старика. Он дернулся всем телом и затих. Теперь уже навсегда.

Тхэ Ха продолжал путь один. Кругом жуткая, пугающая темнота. Только монотонный звук падающих капель. Нестерпимая боль сдавила грудь. Тхэ Ха вернулся, обнял тело старика и зарыдал. «Теперь очередь за мной», — подумал он, и слезы с новой силой полились по щекам. Страх вдруг цепко схватил его за горло. Он не понял, что с ним было дальше. То ли во сне, то ли наяву неожиданно вспыхнул пучок света. Обезумев, он закричал:

— Мама!

Тхэ Ха бежал вперед, падал, вставал и снова бежал. Потом споткнулся о бревно, упал и больно ударился лбом. В полузабытьи он долго звал:

— Товарищ Чун О!

— Товарищ директор!

Глава 14

Чон Ок проснулась от холода, сковавшего все тело.

Солнце еще не взошло — очевидно, она не проспала и двух часов. Из зарослей смородины и молодого ельника доносился мужской храп. Чон Ок попыталась снова уснуть, натянула одеяло на голову, подложила ладонь под щеку. Кругом стояла тишина — война шла где-то стороной. Заплакала тоскливо кукушка. Ей откликнулась другая. Мальчик обнял ручонками шею Чон Ок и приник к ней, как к матери. Только сейчас она вспомнила, что рядом малыш-сирота, и заботливо укрыла его одеялом. Тоскливые крики кукушек вернули Чон Ок к грустным мыслям, от которых она все время пыталась уйти. Ей вдруг почудилось, что это ее зовет Тхэ Ха. Воспоминания овладели девушкой. Сердце забилось учащенно, точно у маленькой птички, попавшей в когти орлу. Тревога за Тхэ Ха росла с каждым днем, а теперь она стала просто нестерпимой. Захотелось «уда-то бежать, искать его. Но где? Чон Ок отбросила от лица одеяло. С неба глядели звезды тысячами блестящих глаз. Подобно слабой пелене тумана, пролегла полоса Млечного Пути.

Когда-то в седьмой вечер июля мать рассказывала ей о Млечном Пути историю. «На небе жили юноша, по имени Кен У, и девушка Чик Нё. Они любили друг друга. Но об этом узнал злой демон. Он бросил их обоих в темницу. Они все равно были рядом и могли встречаться. Тогда злой демон образовал широкую и глубокую реку — Млечный Путь, по одну сторону поместил Кен У, а по другую — его любимую девушку. Теперь они, казалось, были разлучены навсегда. Увидев их горе, сорока и галка решили им помочь. Они каждый седьмой вечер июля перекидывали мост через Млечный Путь, и возлюбленные снова могли встречаться. Но только раз в год, в этот день. Они долго тосковали, а когда встречались, то плакали, и оттого на земле лил дождь. Поэтому в седьмой день июля всегда шел дождь, даже если до этого была ясная погода».

— А почему злился демон?—спрашивала Чон Ок, подперев подбородок рукой и внимательно слушая рассказ матери.

— Злился потому, что Кен У и Чик Нё любили друг друга.

— А это плохо, что любили?

— Злой демон боялся любви и потому сердился, старался помешать.

И Чон Ок невзлюбила злого демона. Когда ее взяли в дом «младшей невесткой», она частенько уходила на опушку леса и оттуда смотрела на Млечный Путь. В такие минуты она представляла себя на месте несчастной девушки Чик Нё. И как той девушке помогали сорока и галка, перекидывая мост к ее любимому, так и для самой Чон Ок таким мостиком казался путь на шахту. Об этом она всегда вспоминала, когда ей доводилось идти на шахту по каким-либо делам. С годами она поняла, что рассказ матери всего-навсего легенда, но навсегда в ее сознании Млечный Путь остался связанным с разлукой и невысказанной любовью.

С тех пор как Чон Ок полюбила Тхэ Ха, полюбила в первый раз в своей жизни, она стала еще чаще смотреть на Млечный Путь… Как сейчас помнит она тот день, когда собирала пахучие цветы чиндалле, а из окон шахтерского клуба доносились возбужденные молодые голоса. Шло собрание членов Минчхона. И она пришла на это собрание. В первый раз. Выступал парень с добродушным открытым лицом. Он рассказывал о своей работе. Говорил горячо, с задором, то и дело ослепляя Чон Ок белозубой улыбкой. Это был Тхэ Ха. Она узнала в нем того мальчика, с которым в детстве не раз собирала чиндалле, делала из песка лепешки, бегала наперегонки и потому-то вдруг покраснела. После собрания Тхэ Ха подошел к ней.

— Я Тхэ Ха, помните?—приветливо представился он.

Чон Ок обрадовалась встрече и протянула ему руку.

— Вы очень изменились. Просто не узнать, — с улыбкой продолжал он.

— Вы тоже, — улыбнулась Чон Ок и по обычаю прикрыла ладонью рот.

Она растерялась, не зная, о чем говорить дальше. Они вышли на улицу, миновали дом Тхэ Ха, подошли к ручью, но он и не думал возвращаться. Перебрались по камням через ручей и молча пошли дорогой среди поля. Весь поселок уже погрузился в темноту, свет горел только в бывшем доме «старого борова».

— Помните, как мы этой дорогой бегали в школу? Вы были на один класс моложе, верно?—спросил он, когда они подошли к зданию Народного комитета поселка.

— Почему же не помню? Там, на склоне сопки, много цветов…

Так шли они, вспоминая свое детство.

— Вам пора. Уже поздно. Я теперь живу вот здесь, — сказала она, когда они подошли к дому директора школы.

В тот день Чон Ок долго не могла заснуть. А потом они стали часто встречаться в клубе Минчхона. И с каждым днем все сильнее привязывались друг к другу. И Чон Ок поняла, что это не просто товарищеская дружба, а какое-то новое, незнакомое чувство, заставлявшее ее страдать, если она долго не виделась с Тхэ Ха. То же самое испытывал и он, боясь даже наедине с собой быть до конца откровенным, признаться, что это любовь.

Так миновала весна, пришло лето. Как-то вечером они возвращались с собрания молодежи уезда. До дома было далеко, а они не прошли и половины пути. Тхэ Ха предложил отдохнуть. Присели, усталые, на берегу небольшой речушки.

— Чон Ок!—нарушил молчание Тхэ Ха.

Чон Ок почувствовала, как учащенно забилось ее сердце.

— Да…

— Чон Ок! — снова проговорил взволнованный голос.

— Говорите, я вас слушаю… — едва слышно ответила она, предчувствуя, что сейчас произойдет что-то очень важное.

— Я давно собирался сказать… но не решался… не мог. Честное слово… Я люблю тебя!—вдруг выпалил он. Последние слова прозвучали не как нежное признание, а скорее напоминали долго сдерживаемую обиду.

Чон Ок молчала, задумчиво глядя на журчащую по камням воду. Она, казалось, ничего не слышала.

— Как же мне быть, Чон Ок?

— Я не могу вас любить… Я этого недостойна.

— Нет, это я недостоин… недостоин тебя, — с жаром возразил Тхэ Ха и тут понял, что вдруг перешел на «ты». — Я рабочий, а ты… Но мне трудно без тебя… так трудно… — и он крепче сжал ее руку.

— Не надо таких слов. Мы ведь друзья с детства, хорошо знаем друг друга. Но потом я стала… «невесткой»… Самой было противно так называться… Убежала… Но достойна ли я после этого быть твоей женой?—Чон Ок уронила голову на колени, готовая разрыдаться.

— Разве твоя вина?…

— Конечно, но люди будут говорить…

— Но это же предрассудки… предрассудки!… — как в бреду повторял Тхэ Ха.

— Нет, ты подумай…

— Я думаю о тебе все время. С той минуты, помнишь, когда мы встретились… И больше ничего не хочу знать. Я буду любить тебя всю жизнь!

— Тогда, значит, я очень счастливая, — тихо проговорила Чон Ок.

— Верь мне… Всю жизнь…—он нежно поцеловал ее.

Чон Ок смотрела на Млечный Путь глазами, полными счастливых слез. Звезды, которые ей казались холодными и жестокими, теперь улыбались… Так, сплетя руки, они сидели еще долго, забыв о времени, обо всем… Мечта о счастье, о новой жизни унесла их далеко-далеко.

А потом дни полетели с невероятной быстротой, заполненные счастьем и надеждами. В поселке знали об их дружбе. Товарищи нет-нет, да и отпустят колкую шутку, заставляя Чон Ок краснеть до кончиков ушей. Но каждый раз она успокаивала себя тем, что на всей шахте нет никого счастливее ее…

И вот теперь Чон Ок казалось, что Млечный Путь разделяет не Кен У и Чик Нё, а ее и Тхэ Ха. Кукушка куковала то где-то далеко, то совсем рядом. О чем она хочет сказать Чон Ок своей печальной песней? Неужели с Тхэ Ха случилась беда? Нет, этого быть не может.

Но тревожное чувство не покидало ее. Все эти дни Чон Ок мысленно не расставалась с Тхэ Ха. Взбиралась ли по горным кручам, обдирая руки в кровь, переправлялась ли вброд через реку, она думала о возлюбленном, — как ему тоже приходится трудно, сколько опасностей его ждет на каждом шагу. Но больше всего Чон Ок мучила мысль, что дороги перерезаны и сюда добраться будет очень нелегко. Враг всюду.

На каждом привале Чон Ок всматривалась в лица, ждала, искала Тхэ Ха, но не находила. Отряд спешил, короткие передышки и снова в путь. Все приходило в движение. Все держались и шли вместе… А как он там, один?

Заплакал малыш, и Чон Ок оторвалась от своих мыслей.

— Не плачь мой мальчик… — она обняла сиротку, укутала одеялом. — Не плачь, мама завтра придет.

Проснулась Сон Хи:

— Не надо, а то тигр услышит и придет. Скажет, кто это здесь шумит, не дает мне спать.

— Слезами горю не поможешь, мой милый, — Чон Ок вытерла мальчику мокрые щеки.

Вскоре все стихло. Только не умолкали кукушки, продолжая свой грустный перепев. Чон Ок смотрела на мальчика, и по щекам покатились крупные слезы. Вот и ему приходится терпеть то, что не под силу взрослым. Холод, непомерно тяжелый путь, где на каждом шагу подстерегает смерть. И он в свои пять лет понимает всю опасность. Смолк, съежился в комочек. Тигр… Если бы только он… тогда нечего было бы бояться… Чон Ок вспомнила, как мальчик попросился на руки к «другому дяде», видя, что тот, кто его нес, устал. Нежность к этому маленькому комочку жизни захватила ее всю… Людям было нелегко самим, но они несли мальчугана. Он напоминал им о покинутых семьях, вот о таких же маленьких сыновьях и братьях, и они несли его заботливо, с неистощимой любовью в сердце.

Глава 15

Сколько он лежал в грязи и воде, Тхэ Ха не помнил. Постепенно улеглось отчаяние. Вспомнились последние слова старика Кима о том, что нужно взять себя в руки, действовать обдуманно, не горячиться. Надо во что бы то ни стало выжить. Тхэ Ха встал и медленно побрел вперед.

Тело дрожало, как в лихорадке. Ноги едва слушались. Что же произошло? Позади черная темнота. Впереди — тоже. Мозг сверлила мысль: «Только вперед, здесь смерть, гибель, надо идти, двигаться».

Но куда? Ведь он все время шел, но конца не видно. Где же спасительный выход? Шахта стала ловушкой, это он хорошо понимал. Может быть, он идет не в том направлении? Вернуться или идти только вперед? Что же делать?

Надо попытаться найти шестой забой и там лазейку наверх. Он снова пожалел, что рядом нет старика Кима. «А что, если пойти на запах взрывчатки?» — молнией сверкнула догадка. В шестом забое продолжались работы до самого последнего дня, когда началась эвакуация шахты.

Тхэ Ха решительно тронулся в путь. Шел долго и наконец уперся в стену. Повернул назад, ощупывая каждый уступ. Но скоро опять наткнулся на препятствие.

Сколько же вот так придется блуждать? И тут в спертом смердящем гнилью воздухе он неожиданно уловил какой-то знакомый запах. Да, здесь недавно был взрыв. Тхэ Ха вскоре обнаружил небольшую лазейку. Вот он, путь в шестой забой! Подобно лучу утреннего солнца, сверкнула надежда. «Там спасение!» — радостно заколотилось сердце. В шестом забое ему все знакомо. Ведь он сам там работал и в последний день взрывал.

Отдохнув и собравшись с силами, Тхэ Ха полез в узкую щель, которая вела в забой. Спрыгнул вниз, прошел несколько шагов и наткнулся на вагонетку, полную угля.

Взял комок, подбросил в руке. Тяжелый. «Вагонетка Ки Хо, — с радостью подумал он. — Вот если бы он был сейчас здесь, тогда бы!… Что тогда бы?» Он присел на вагонетку, задумался. Думал о людях, с которыми здесь работал, шутил, иногда и ссорился…

Заросший щетиной, всегда задыхающийся от кашля, знакомый с каждым уголком шахты старый мастер… Он чем-то напоминал Тхэ Ха его отца… Ки Бок, с сердитым видом вгрызавшийся отбойным молотком в сверкающую стену угля… Ки Хо, который, весело насвистывая, мчался вниз с вереницей своих вагонеток… А вот всегда сосредоточенный и задумчивый Док Чун, словно дятел, долбит своим топориком стойки креплений. Вот богатырь Сок… Бывало, сойдет с рельс вагонетка, он не зовет на помощь товарища, сам упрется в стену и один взгромоздит тяжелую вагонетку на место, да еще подтолкнет, чтобы догнала остальные.

Где они все, эти дорогие сердцу люди? Пробираются горными тропами или готовятся к грядущим боям? А Чон Ок? Где она? О чем сейчас думает? Уж не плачет ли о нем, как об ушедшем из жизни?… Пусть он умрет, но она должна быть счастлива.

— Нет, и я должен жить. Должен. Мы еще будем вместе, Чон Ок!

Он стиснул зубы и упорно зашагал вперед.

Тхэ Ха шел напрямик, высоко поднимая ноги, чтобы не споткнуться о куски угля. До поворота было не больше ста метров. Но они тянулись, как тысяча ли. Силы покидали его. Еще один метр. Потом еще. Почудилось, что где-то ухнул взрыв. Тхэ Ха припал к земле ухом. Тело не повиновалось, отяжелело.

Что это? Пение птиц или чей-то свист? Тхэ Ха не мог различить. Только сейчас он почувствовал боль в голове и озноб во всем теле. Он открыл глаза и осмотрелся. Опять слепая темнота. Перед глазами его вдруг мелькнули жуткие картины: дуло карабина, нацеленное ему в лоб… Вот он ползет черным коридором по зловонным лужам и липкой грязи. Потом, казалось, бесконечные блуждания под землей. И все-таки он еще не вырвался из страшных объятий подземелья.

— И не выберусь… Погибну здесь… Бедная мать, она ничего не узнает обо мне… Чон Ок станет женой другого. Друзья… Вспомнят ли они обо мне добрым словом?

И тут память столкнула его лицом к лицу с американцем, командовавшим расстрелом… А это кто?… Предатель Док Ки… Вот он подошел к долговязому американцу… Докладывает ему: «Трех красных поймали. Одного около шахты, другого — когда пытался войти в нее, третьего в шестом забое схватили…»

— Схватили в шестом?… Ах ты гад. Сам вперед сдохнешь! — Тхэ Ха встал, желваки играли на скулах. Он снова пополз вперед. Тело по-прежнему едва слушалось. Но помогала ненависть.

Он полз все дальше и дальше, хотя руки и ноги сковывали железные цепи усталости. И вдруг… до слуха донесся какой-то мерный стук. Вода или еще что-то? Компрессор взорван… Тогда что это? Он замер, прислушиваясь. Вроде бы подул ветерок… Откуда? Газ взорвался? Он принюхался несколько раз, но ничего подобного не обнаружил. Наоборот, воздух был чистый и свежий. Такой воздух мог быть только там, наверху, на поверхности, — в горах, в поселке. Неужели заработала воздуходувка? Он собрал все силы и пополз вперед. Вот и место, где он закладывал динамит. А ветерок все усиливался.

«Где-то есть выход», — с бьющимся сердцем подумал Тхэ Ха. Он напрягал зрение, надеясь увидеть хоть маленькое светлое пятно, лучик солнца, но кругом темнота. «Галлюцинация», — наконец решил он и весь обмяк. Но пополз дальше, и неожиданно впереди что-то забелело. Показалось? Может быть, и ничего не было? Он прищурился и снова начал вглядываться в темноту. Странно, но теперь стало немного светлей. С прибавившимися внезапно силами он потянулся вперед, к светлому пятну.

Звезды?… Совсем непохожие. И потом, почему они отсюда видны? Он снова присмотрелся. И все-таки звезды. Конечно, они. Их целое море…

Когда Тхэ Ха выбрался на поверхность, небо на востоке еще чуть начинало алеть. Пахло сыростью. Белесые полосы тумана медленно взбирались вверх по склонам сопок, плыли над землей, точно облака. Причудливо поблескивали, переливаясь, снежинки на деревьях. Белел сказочным узором иней. И странно желтели еще уцелевшие на ветвях деревьев листья.

Тхэ Ха, как зачарованный, долго смотрел на родные места. Свежий ветерок ласкал щеки, пьянил. «Как хорошо! Жизнь-то какова? Значит, увижу их, моих товарищей! И Чон Ок, мое счастье, мою жизнь!…»

Радостное чувство овладело Тхэ Ха. Пусть враги сейчас злобствуют, пусть будет очень-очень трудно, но счастье они не затмят, не смогут. Он осторожно встал с земли и спустился в ложбину. У родника вдоволь напился и прилег под деревом отдохнуть.

Начинало светать. Тхэ Ха почувствовал прилив новых сил. Прячась в кустарнике, он пошел вдоль подножия горы к своему дому. Где-то стреляли. Стрельба то затихала, то вновь становилась ожесточенной. Тхэ Ха знал, что появляться в поселке опасно, но не мог совладать с собой. Там мать. Что с ней? Ему надо во что бы то ни стало ее повидать. А если нужно, то и помочь.

Тхэ Ха осторожно вышел из кустов и незаметно приблизился к домам. Вот и огороды… В домах не было света, и они выглядели нежилыми. Ни единого признака жизни, окна заколочены, ставни закрыты наглухо. И только собаки лаяли истошно, эхо глухо отдавалось в горах.

Тхэ Ха тихо полз вперед. Скоро и его дом. Там тоже нет признаков жизни, ни единого огонька. Он вскочил, пробежал несколько шагов. Подкрался к крыльцу. Ни единого шороха. Дом пустой. Где же мать? Тхэ Ха хотелось рвануть дверь, но он удержался. Нельзя, а вдруг там враги? Он отполз в огород и стал ждать. Из дома — ни звука. Тогда он прокрался к черному выходу. Прислушался. Неужели мать ушла? Осторожно дернул за ручку, дверь подалась.

— Мама!—тихо позвал он.

Где-то в глубине дома раздались торопливые шаги. Он прислонился к стене, скрываясь в темноте.

— Кто там? — с тревогой спросил женский голос. И Тхэ Ха рванулся вперед, узнав этот голос.

— Это я, твой сын…

Дверь распахнулась, и сухие жилистые руки обхватили шею Тхэ Ха. Мать плакала, ощупывая лицо сына. Она уже знала, что Тхэ Ха повели к шахте на расстрел. Думала, нашел там смерть, как и его отец. И вот явился с того света.

— Не нужно, мама, плакать. Слезами не поможешь… Как наши?

— Они ушли в горы.

— Все ушли?

— Те, которые смогли. Чон Ок тоже там.

Тхэ Ха обрадовался этим словам. Мать вынула из-под подушки письмо.

— От кого?

— От парторга. Пишет, что и Чон Ок пришла с ними. Тебя ждут не дождутся.

— Хорошо бы узнать, где они сейчас.

— Ушли к Чандину. Так ведь договорились?

— К Чандину?—Тхэ Ха взял в руки письмо. Ровный четкий почерк Чун О. Он просил мать скорее выбираться из поселка и идти на Чандин. Там ее встретят.

— И почему же ты осталась? Надо уходить.

— Куда мне старухе!…

Тхэ Ха пробыл дома два дня. И вот настал час расставания. Сын подошел к матери и горячо обнял ее. — Пора мне, мама.

На улице захлопали выстрелы.

— И ты, мама, поскорей уходи, — Тхэ Ха вскинул на плечи рюкзак.

— Обо мне не беспокойся. Я уйду.

— Знаешь, пойдем вместе?

— Глупенький ты, нельзя нам вместе. Завтра утром пойду в Яндок, родственники приютят. А не приютят — и то не беда! Кто тронет старуху?

Тхэ Ха мало успокоили ее слова. Но он понимал, что мать права. Действительно, трудно ей будет лазать по горным тропам, да еще под вражескими пулями. Может, и правда не тронут ее, старая ведь.

— Ну, иди, сынок. Пока все тихо. Да хранит тебя бог. А я завтра уже в Яндоке буду. Там Мун Чем Ди.

Тхэ Ха вышел из дому. Ночь была тихая, на звездном небе ярко мерцала Венера. Вот в такие вечера он когда-то возвращался со смены, и ему совсем не хотелось идти домой…

Тхэ Ха решительно шагнул в темноту, его путь лежал к горам.

Глава 16

Горная тропинка бежала все дальше и дальше на север. Кончился сосновый бор, за ним потянулись настоящие дебри. Группа жителей уезда Ковон, которую Хи Сон уводил от врага, углублялась все дальше в лес, где и днем царил полумрак: пышные кроны деревьев не пропускали свет. Страшно оказаться здесь в одиночестве. Кругом девственная, не тронутая рукой человека природа. Гордо взирали на усталых людей могучие кедры. Как заговорщики, шептались на ветру пихты. А может быть, они рассказывали старинную легенду… И как-то сиротливо выглядели березки, печальные и оголенные. Под ногами шелестели опавшие сухие листья.

И все-таки здесь тоже чувствовалось злобное дыхание войны. Она ворвалась и сюда, в царство вечного спокойствия. Поблескивала вода, заполнившая свежие воронки от бомб. Торчали вывороченные корни и разбитые в щепки стволы израненных деревьев. Они неожиданно преграждали дорогу, и люди останавливались в нерешительности. Что там дальше? Свернув в сторону и снова продираясь сквозь колючие заросли, они продолжали путь. Вот у края тропинки склонился к земле перебитый пополам ствол березки. Вниз стекла смола, удивительно напоминая слезы… Вот и березу поранило…

Над лесом кружили вспугнутые птицы. Горные козы шарахались в сторону, ломая кусты.

Быстро опустилась ночь, беспроглядная, тревожная и холодная. Лес разноголосо гудел, точно в боли и страхе. Люди дрожали от озноба, туман пропитал их одежду влагой. Пора было остановиться на привал. Быстро набрали коры, попытались развести костер, но долго ничего не получалось. Густой, едкий дым лез в глаза. Док Чун собрал смолистые ветки, и костер ожил. Из желтоватого дыма выбилось первое пламя.

Поверх деревьев проглянул строгий и суровый диск луны, залив окрестности мертвенно-бледным светом. Воцарилась тишина. Только потрескивал костер. Вокруг него тесным кольцом сгрудились люди.

Кто сушил одежду, кто занялся приготовлением пищи. Но больше всего хотелось спать. Устроились прямо у костра — постелили на сырую землю кое-какие вещи и прилегли на них.

Группой сидели работники комитета партии. Они впервые собрались поговорить после того, как вышли из уезда. Хи Сон выглядел злым, глаза его глубоко запали. Он молча обвел собравшихся долгим взглядом, подождал, пока все усядутся, затем вынул из кармана записную книжку. Его «речь» и одновременно «доклад» были предельно лаконичны.

— Товарищи, завтра доберемся до назначенного пункта. Прошли тяжелый, опасный путь. Однако пока еще сделаны только первые попытки собрать наши силы, сформировать партизанский отряд. Прежде всего — надо создать штаб, разбить людей на подразделения. Начать боевую подготовку. Вот давайте об этом сейчас и поговорим. Пока предварительно. У каждого из нас нет достаточного опыта, поэтому прошу не стесняться и выкладывать все откровенно.

Хи Сон говорил тихо и не спеша, но в словах чувствовалась твердость и решимость. Он так и не заглянул в записную книжку. Все молчали. Каждый понимал серьезность и важность предстоящего разговора.

— У нас опыта нет, пусть первым выскажется товарищ военный, — проговорил старик Хен Ман, смущенно поглаживая ладонью седую бороду.

— Я ведь тоже не был партизаном, — ответил офицер милиции — он просушивал над огнем фуражку.

— Никто не знает, как организован штаб в армии? — спросил Хак Пин.

— Мало ли что в армии, нам надо по-другому, — вставил Чун О.

Сзади кто-то переговаривался между собой.

— Тише! — не вытерпел Чор Чун и встал. — Не такое время, чтобы заниматься разговорами и дебатами. Решать надо по-военному. Товарищ секретарь, изложите ваше мнение. Нужен план, давайте его обсудим.

— Можно и так, — согласился Хак Пин.

План предварительно обсудили между собой секретарь комитета, Чор Чун и Хен Ман. Хи Сон раскрыл блокнот, повернул его к свету и стал излагать свои предложения. Прежде всего необходимо разбить отряд на боевые группы. Выбрать командира отряда, его заместителя по тылу и начальника штаба. В штаб войдут еще три человека, они будут отвечать за планирование операций и разведку.

— Это только первоначальные наметки. Поэтому жду вашего мнения, — закончил Хи Сон, посмотрев на сидевших вокруг товарищей.

— Самое главное упустили. Нужен комиссар и, я бы сказал, даже политический отдел. Вспомните опыт советских партизан. Или чапаевскую дивизию, там комиссар играл большую роль, — сказал Хак Пин.

— Верно, комиссар очень нужен, — подтвердил офицер. Но другие промолчали.

— Товарищ секретарь, я буду говорить прямо… — запальчиво начал Чор Чун. — Без политработы, конечно, нельзя. Но кто будет у нас комиссаром? Ведь вы возглавите отряд. Нет, мы не должны цепляться за какую-то схему. Надо исходить из реального положения вещей.

— Ну и как? Говорите, товарищи, — Хи Сон как бы извинялся за несдержанный тон Чор Чуна. — Если нужен комиссар, человека найдем.

— Чор Чун прав, — проговорил с заднего ряда секретарь волостного комитета партии, и его тут же поддержало несколько товарищей. Все с этим согласились.

— Если так, то перейдем к следующему вопросу, — секретарь уездного комитета перевернул страницу в блокноте.

— Теперь о руководстве. Это, пожалуй, самый важный вопрос — хорошенько подумайте.

Костер стал затухать. Хен Ман бросил в него охапку хвороста. Поднялся сноп искр, и повалил густой дым. Старик закашлялся. Пепел, подобно первому снегу, полетел над головами людей, посеребрил их. Но никто на это не обратил ни малейшего внимания. Люди сидели в задумчивости.

— Я уже говорил, что надо действовать соответственно военному времени, — снова заговорил Чор Чун. В раздумьях участников совещания он увидел ненужную рутину. — Все яснее ясного. Командиром назначить секретаря Чо Хи Сона. Другой подходящей кандидатуры я не вижу. В заместители по тылу вполне подходит председатель уездного народного комитета. А начальником штаба… — тут Чор Чун запнулся и предложил пока обсудить две кандидатуры.

— Можно мне? — раздался голос директора мельницы.

— Пожалуйста, — повернулся Хи Сон в его сторону.

— Считаю, что начальником штаба может быть начальник уездного отделения милиции.

Не успел он закончить, как хранивший до этого молчание Хен Ман неожиданно встал, поднял руку, требуя слова.

— Я категорически против, — сказал он. — Начальник милиции плохо показал себя во время эвакуации. Многие жители еще оставались, а в милиции уже не было ни души — поспешили первыми уйти… Это непорядок. Я предлагаю Ким Чор Чуна — заведующего отделом труда комитета.

— Еще какие мнения? — Хи Сон посмотрел на директора мельницы. Но тот предпочел промолчать.

— Хорошо. Подведем черту. Проголосуем…

Все единодушно высказались за Хи Сона, старика Хен Мана и Чор Чуна.

* * *

Было уже за полночь. У костра остались Хи Сон и Хен Ман. Старик задремал, опустив голову на колени. Секретарь комитета партии листал какую-то книжку. Хен Ман раза два пробовал сидеть прямо, но голова безвольно падала вниз, на колени. По ту сторону землянки чей-то молодой голос тихо затянул песню. Бледный свет луны, проглядывая сквозь ветви, освещали лицо Хи Сона.

Хен Ман открыл глаза, посмотрел на Хи Сона. Он понимал, что беспокоило сейчас секретаря. Он лучше других знал Хи Сона, знал его сильные и слабые стороны. Не один год пришлось им работать вместе. В глазах других Хи Сон представлялся человеком непоколебимой твердости. Если скажет «да», значит, так и будет, а возразит, тут и спорить с ним не имеет смысла. Секретарь всегда оказывался правым. И никто не догадывался, что этот человек тоже может страдать, переживать, сомневаться.

— Обойдется, — негромко сказал Хен Ман, наблюдая за секретарем. — Мы ведь уже партизанили в лесах, били и неплохо били японских оккупантов. Он вытащил табакерку, стал набивать трубку. Сейчас Хен Ман не думал, что он сам является одним из командиров отряда, председателем народного комитета и вместе с Хи Соном отвечает за судьбу людей. Ему просто хотелось ободрить товарища.

— С нами партия, народ, — продолжал старик. — Не в первый раз так приходится тяжело. Справлялись и теперь справимся…

Хи Сон молча слушал старика.

— Я вот о себе сейчас думаю. Хватит ли сил — такая сложная обстановка. Это ведь не из кабинета руководить… Далеко мне до настоящего вожака, далеко. И что я знаю о партизанской войне? Был шофером, потом призвали в армию, потом — на партийной работе…

— Партийный работник все должен уметь… Вот русские товарищи тоже не сразу все умели. А совершили чудо. Победила воля. Такая воля и у нас есть. Она поможет все одолеть, всему научиться.

Подул ветер, и пламя разгорелось сильней. Хи Сон вынул из рюкзака какую-то книгу.

— Что за книга?—спросил Хен Ман.

— «Подпольный обком действует»… Написал ее командир советского партизанского отряда. Воспоминания.

Оба некоторое время в задумчивости слушали песню, которую тихо пели несколько голосов.

— Видишь? Не унывают. Разве с такими ребятами пропадем? — добродушно улыбнулся старик. Хи Сон поднялся и пошел к землянке. В темноте сидело тремя группками несколько крестьян и пожилых рабочих. Светлячками мерцали огоньки сигарет. Двое стариков крестьян жевали кукурузные початки.

— Не кукуруза у нас в этом году уродилась, а сущее железо. Не угрызешь. Только молодым по зубам, — крестьянин с обросшим лицом зло швырнул початок на угли.

— Хорошо, если бы хоть молодые досыта наелись, — горько усмехнулся его сосед, с жестким ежиком на голове, короткими усиками. Ему было не больше сорока. Выглядел он слабым и щуплым человечком.

Хи Сон молча постоял в темноте. Песня стихла. Его Тоже внезапно охватила злость. Он уже видел этих двух крестьян, всегда ворчавших и недовольных. Хи Сон резко повернулся, ему хотелось бежать отсюда.

Прислонившись к стволу дерева, человек с короткими усиками молчал. Воображение рисовало ему стол с сытной едой, желтое море рисовых колосьев, мягкое одеяло, расстеленное на теплом кане[11].

— И за что такие муки… — он тяжело вздохнул.

— Сами виноваты, — пробурчал старик Цой.

Собеседник ничего не ответил. Его в который раз мучила одна и та же невеселая дума: «И зачем, дурак, бросил дом? Что, пришельцы с Юга отняли бы мое поле? Или я член партии? Подумаешь, выбрали заместителем председателя совета деревни. И то был всего несколько месяцев. Красным не назовешь… Надо вернуться, пока не поздно…»

Другой внутренний голос возражал: «У человека должна быть совесть. Враги пришли в деревню. Что ж, поклониться? Милостиво угощать рисом? Забраться в норку и отсиживаться, как мышь? Да и разве оставили бы они меня в покое? Наверняка как активиста прикончили бы… Все равно хозяйство пошло бы прахом…»

Однако сомнения не рассеивались. «Вот старик Цой. Был голодранцем, а получил хорошее поле. Сделался активистом, хотя и беспартийный. Сын на фронте, командует ротой. Такому есть причина бояться американцев. А мне с какой стати? Я не получал от властей лишней земли, дом тоже свой, вола приобрел на собственные денежки. За что меня убивать? Они ведь тоже люди!»

— В этом году одного риса Столько собрал, что до нового урожая хватило бы. Ешь — не хочу! А теперь бросил все, пусть враги обжираются, — задумчиво проговорил старик Цой. Он сердито сплюнул, угли зашипели.

— У тебя хорошая земля, — в голосе усатого крестьянина сквозила зависть. На языке вертелось обидное слово, но он сдержался.

— Верно, хорошая. Признаться, Кым Сун, жалко ее…

— Да, потерять такую землю.

— Без землицы, сам знаешь, туго…

— Чем все это кончится… Как бы не перевернулось все наоборот…

Старик Цой удивленно посмотрел на Кым Суна, болезненно поморщился. Он и сам не раз размышлял о том же, а тут другой еще бередит душу…

— Ты так думаешь?

— Посчитай, сколько потеряли.

— И не жди, они ничего не вернут… Все прахом…

— Почему не вернут? Земля ведь моя, — Кым Сун сделал ударение на слове «моя». И странное дело — старик Цой тоже считал землю своей, но почему-то почувствовал неприязнь к Кым Суну. Он и сам этого не мог объяснить. Вспомнилось, как в былые годы односельчане называли его «голодранцем». И действительно, старик Цой не имел ни кола, ни двора. Работал у «старого борова» на огородах и лишь при народной власти получил надел из угодий своего бывшего хозяина. Тогда и почувствовал себя человеком, равным с другими.

— Я ведь тоже не украл землю, не выпросил, — рассердился Цой. — Дали сами. Чего ж ты завидуешь? Конечно, она лучше, чем у тебя. Но ты не мог иметь раньше хорошее поле, не по силенкам. А «старый боров» мог. Мне повезло, вот и все.

— Кто говорит, что ты украл? Я просто говорю, что бесполезно сидеть здесь и ждать, пока нам вернут землю.

— Думаешь, мы так и будем сидеть? Кончится отступление, а там… Слышал, что говорили по радио? «Временное отступление». Советский Союз и Китай помогут, другие тоже… Верно я говорю?…

Цой говорил запальчиво и смотрел в сторону старого рабочего, ища поддержки.

— Верно, отец, — обязательно победим. Друзья не оставят в беде, — ответил Сын Хун.

— Советский Союз, Китай и мы все равно что одна родная деревня. Если на маленький дом нападут грабители, жильцы больших домов придут на выручку, — продолжал Цой.

— Правильно, правильно он говорит, — богатырь Сок толкнул ногой в бок лежавшего рядом Док Чуна.

— Ну и сапожище у тебя, буйвол! Ребро переломил, наверное!—громко обругал его Док Чун.

— Что орешь, не в шахте ведь! А ты тоже хорош, человека ногой в бок, — вмешался в разговор Сын Хун.

Старик Цой, ободренный поддержкой рабочих, продолжал раздумывать над словами Ким Суна. С ним он больше уже не заговаривал. Двое крестьян сидели с удрученным видом. В темнеете снова запели, теперь уже многие подхватили песню. Больше всех старался верзила Сок.

— И чего горло дерет! — с неудовольствием проворчал старик Цой.

— Ты бы тоже поддержал, — сказал ему Сын Хун, — или не умеешь петь? Замерз?

— Наши не мерзнут. Ко всему привычны. С ранней весны босые бегаем, — ответил Цой.

— Что верно, то верно. В молодости приходилось работать в деревне, сам видел, — проговорил Сын Хун.

На песню потянулось к костру еще несколько человек.

— Что бы вернуть так годков двадцать… В молодости все бывало нипочем, — размечтался Сын Хун.

— Что ушло, того не вернешь, — ответил Цой.

— Оно-то так… Состарился, остается вспоминать, как глупо жил. Не я один, все шахтеры. Вот уже шесть десятков стукнуло, а подумаешь и не насчитаешь даже нескольких хороших дней в жизни. Честное слово. С утра перехватишь на ходу что-нибудь — и под землю. И так день за днем. Солнце не видели, как кроты, — Сын Хун замолчал, давясь от приступа кашля.

Разговор оборвался. Оба старика молча слушали песню. Только Кым Сун морщил по-детски маленькое лицо, уставившись на тлевшие угли костра.

Протяжная мелодичная песня западала в душу, согревала в эту темную неприветливую ночь. Верхушки деревьев таяли в белесой пелене опускавшегося тумана. От луны осталось большое светлое пятно.

— Наверно к утру повалит снег. Это хорошо, к урожаю, — едва слышно проговорил старик Цой.

* * *

Когда старик Цой подошел к костру, где расположилась молодежь, он ничего не мог понять. Одна песня сменяла другую. Не слышно смеха. Но не было заметно и печали на лицах.

— Ребята, не пора ли перейти на соло? Пусть кто-нибудь споет один, а?—предложил Ки Хо, когда хор смолк. Он смахнул рукавом пот со лба.

— И-дет! — сразу откликнулось несколько голосов. И всем показалось, что это происходит не в лесу, а в шахтерском клубе на вечере самодеятельности.

— В военное время не стоит заниматься дискуссиями. Я буду конферансье, согласны?

— Да-а-а! — кто-то выкрикнул, сложив руки наподобие рупора.

— Тогда первым выступает наш пулеметчик и лучший певец Пак Ки Бок!

Ки Бок вышел вперед с серьезным, сосредоточенным видом. Пригладил волосы на голове, будто перед выходом на сцену, и это вызвало взрыв смеха. Ки Бок откашлялся, протянул «О-а-а!», готовясь к выступлению. Голос был чистым, переливался, подобно журчанию весеннего ручья. Все же неудовлетворенный. первой пробой, он снова затянул: «О-а-а!»

— Ты что поешь?—спросили его.

— Вариации на темы ночной совы, — пошутил кто-то.

Но вот Ки Бок запел о советском солдате на фронте, о его тоске по родной семье. Слушатели затихли. Песня овладела людьми, заполнила собой окружающую темноту и лес.

Цой тоже слушал, застыв в недоумении. «Ишь как здорово! И где только научился?…» И тут он ясно почувствовал, как он стар. Сколько в них жизни, в Ки Боке и его друзьях! Откуда все это? Старик Цой любил поучать молодых, приводил примеры из своей жизни, думал, что это пойдет им на пользу. И вдруг увидел, что ему самому у них надо многому поучиться. Как зачарованный, продолжал наблюдать он за весельем молодежи.

Ки Бока сменила Чон Ок. Старик Цой видел ее впервые. Все в ней понравилось старику — скромность, опрятный вид, добрая улыбка.

Девушка запела старинную песню о Цветке-Недотроге, распустившемся около колодца. Тонкий, нежный голос взволнованно дрожал. Казалось, что Чон Ок поет о самой себе, о своем счастье, о пробудившейся первой любви.

Она кончила петь, и один из рабочих поднялся с места.

— Внимание!—«Публика» затихла. — Попросим теперь секретаря комитета партии. Как?

И тут же со всех концов послышалось:

— Просим!—Согласны!

Старик Цой боялся шелохнуться. Он точно прирос к стволу дерева, наблюдая за необычным концертом. А на другом конце в тени стоял улыбающийся Хи Сон.

— Что вы хотели бы услышать?—запросто обратился он и вышел вперед.

— «Восемнадцать раз»!

Хи Сон весело подмигнул и сделал движение, будто крутит баранку автомобиля.

Все засмеялись шутке. А Хи Сон тем временем затянул:

Круты горы Сингосан,

Долог путь к тебе, родная.

Верю, встретимся мы там,

На вершине счастья… Знаю.

Он жестикулировал, прищуренные глаза смеялись. Старик Цой слушал с изумлением и недоумением: «Не к лицу так паясничать секретарю, уронит уважение к себе. Эх!…»

Но, вопреки всему, люди шумно зааплодировали.

Когда Хи Сон кончил петь, его попросили еще раз. Всеобщее веселое настроение невольно передалось и Цою.

После секретаря выступили другие.

Стоявшие рядом со стариком Цоем крестьяне исполнили дуэтом две песни. Наконец, вышел в круг Ки Бок, поднял руку вверх, призывая к тишине.

— Товарищи! Закончим концерт. Есть дела посерьезней. Предлагаю послушать, что скажет секретарь комитета.

Вокруг одобрительно зашумели.

— Товарищ Хи Сон, можно обратиться к вам с вопросом?

— Пожалуйста, — продолжая улыбаться, ответил Хи Сон. Все с напряженным вниманием повернулись в его сторону и слушали, стараясь не пропустить ни единого слова.

— Всю дорогу сюда люди спрашивали друг друга, когда же будет организован боевой отряд. Никто ничего не знает. Вот об этом… — Теперь Ки Бока не узнать было. Его беззаботное настроение песенника как рукой сняло.

— Боишься, что пулеметы заржавеют?—пошутил Хи Сон, вспомнив, что теперь у Ки Бока новое прозвище «пулеметчик». Он вышел немного вперед. Старик Цой снова увидел перед собой секретаря комитета партии, удивился столь разительной перемене в облике этого человека. — Что же тебя беспокоит?

— Как что?! С первого дня, как ушли из шахты, только об этом и думали… Если не собираетесь создавать отряд, подамся в армию. Чего здесь зря болтаться! — вспылил Ки Бок.

— И я такого же мнения. Можно подумать, что мы просто удираем, — сказал рабочий в железнодорожной форме.

— Завтра достигнем пункта нашего сбора. Там подождем остальных и тогда… перейдем к действиям, — тщательно подбирая слова, ответил Хи Сон.

В костре потрескивали сучья. Старик Цой огляделся вокруг. Куда девалось беззаботное настроение людей, только что распевавших песни? Лица сосредоточенные, посерьезневшие.

Секретарю задали еще несколько вопросов. Больше всего интересовались, есть ли оружие. Хи Сон отвечал обстоятельно, по-деловому. Когда вопросы иссякли, секретарь, повеселевший, направился к землянке. Теперь у него была одна дума: на нем, Хи Соне, лежит ответственность за отряд, за его боеспособность. Все остальное отошло на задний план. «Надо увлечь людей за собой. Конечно, есть среди них и малосознательные. Но опереться надо на таких, как Ки Бок и другие. Чор Чун вспыльчив, горяч, но многое говорит правильно, верно поступает. А ты, секретарь, не отстаешь ли?»

Лес молчал. Хи Сон шел вперед, осматривая окрестности, прикидывая в голове план на завтра…

Глава 17

С той минуты как Тхэ Ха покинул родной дом, прошло трое суток. За это время линия фронта продвинулась далеко на север. Большой тракт и близлежащие деревни полностью контролировались противником. То и дело, рассекая голубое небо, стремительно проносились вражеские самолеты, держа курс на север, откуда доносились глухие раскаты канонады. Со стороны населенных пунктов и шоссе, вплетаясь в захлебывающийся лай пулеметов, раздавалась непривычная для слуха стрельба из карабинов.

Три ночи и три дня пробирался Тхэ Ха через лесные дебри. Трудным и изнурительным был путь. Тхэ Ха карабкался по отвесным скалам, спотыкался, падал, с трудом преодолевая очередной подъем, надеясь, что это последняя преграда. Но Дальше его снова встречало непролазное ущелье, а за ущельем — еще сопка. И так до бесконечности.

Сколько раз он был на волоске от гибели. Оступившись, повисал над пропастью, цепляясь за скользкий выступ скалы или за корни деревьев, извивающихся змеями по голому телу камня. Несколько раз он срывался и, упав с высоты, подолгу лежал без сознания.

Положение усложнялось еще и тем, что, впервые очутившись в глуши, Тхэ Ха с трудом ориентировался. Чаще он двигался наугад. Его мучили голод и жажда. Несколько раз он принимался жевать горькую хвою и терпкие желуди, но от этого лишь усиливалась боль в желудке да еще больше мучила жажда. От сухого осеннего ветра потрескались губы. Лицо и руки, исхлестанные до крови цепкими ветками кустарников, горели, как в огне.

Ночью идти было много труднее. Ущербленный месяц почти не освещал путь, скрытый густыми кронами деревьев, темнота усиливала чувство одиночества и щемящей тоски. Он шел до тех пор, пока последние силы не покидали его; тогда он падал под первый попавшийся куст и тут же засыпал. Но вскоре просыпался и снова продолжал путь. И так трое суток прошли в неустанной борьбе с голодом, сном, усталостью, холодом.

Четвертую ночь Тхэ Ха провел совершенно без сна. Он шел, не останавливаясь. Сколько за одну эту ночь преодолел он острых, как зубья пилы, скал! Ему казалось, что в этот раз он прошел особенно большое расстояние. После захода месяца в лесной чащобе стало так темно, что каждый неосторожный шаг грозил опасностью. К утру, совершенно обессиленный, Тхэ Ха несколько раз скатывался по отвесному склону сопок, не в силах удержаться на ногах… Вконец измученный, он, постелив себе охапку листьев, решил немного отдохнуть.

Солнце было уже довольно высоко, когда Тхэ Ха открыл глаза. Его мучила нестерпимая жажда. Он огляделся. Тщетно: нигде не было видно даже намека на спасительный родник. К счастью, за ночь листья кустарников покрылись крупными каплями ледяной росы. Он припал губами к листьям и Жадно стал слизывать с них влагу. В косых лучах солнца капли поблескивали всеми цветами радуги, вызывая боль в глазах. При малейшем неосторожном движении они скатывались вниз, на землю. Пересохший, одеревеневший язык, получив живительную влагу, стал мягче, но в горло не попала ни одна капелька. Чтобы собрать хоть глоток воды, ему пришлось облизать не одну и не две сотни листьев. До этого момента он никогда не думал, что капля воды так много может значить для человека! В прошлом, когда фронтовые ребята рассказывали ему о том, как на безводной высоте, окруженной со всех сторон врагом, им приходилось набивать рот муравьями и высасывать из них сок, чтобы хоть немного утолить жажду, он только улыбался: «Врите, мол, больше». Сейчас, очутившись в подобном положении, он понял, что такое вода для человека.

Наконец, жажда была немного утолена. В пересохшем рту появилась терпкая солоноватая слюна. Теперь Тхэ Ха ощутил приступ голода. Вчера, проходя через поле, он набил себе карманы зелеными стручками гороха. Вынув из бокового кармана остатки, он быстро доел их.

Чтобы определить, какое расстояние он прошел за ночь, и наметить дальнейший путь, Тхэ Ха поднялся на ближайший перевал. Перед глазами раскинулась небольшая равнина, в центре которой виднелся маленький, всего из нескольких покривившихся крестьянских хижин хуторок, насквозь пронизанный, точно мечом, серой лентой шоссейной дороги. Равнину полукругом огибали горные хребты, и по их расположению нетрудно было догадаться, что ночью он прошел именно через эти горы. Знай он сюда дорогу, ему пришлось бы пройти всего ли двадцать, а вместо этого он сделал большой крюк, покрыв за ночь огромное расстояние: семьдесят-восемьдесят ли. Тхэ Ха даже пал духом.

— Когда я доберусь до своих, если буду идти таким черепашьим шагом? — вырвалось у него из груди.

В сухих ветвях подвывал ветер, срывая с них пожелтевшие, звенящие, как жесть, листья.

«Где теперь товарищи и Чон Ок? До какого места дошли они?» — с горечью подумал он, присаживаясь на покрытый бархатным мхом валун. Он уже начал терять надежду, что когда-нибудь ему удастся догнать ушедших вперед шахтеров.

По шоссе длинной вереницей двигалась колонна автомашин. Отсюда они казались маленькими, медлительными муравьями, копошившимися в пыли. Машины двигались в сопровождении усиленной охраны. Над колонной беспрестанно кружили самолеты. Это был, наверное, какой-то важный военный транспорт.

— Вот сволочи, повадились ходить по чужой земле! — скрипнул зубами Тхэ Ха.

В этой земле покоятся останки его предков. Он сам родился и вырос на ней, но сейчас ему нельзя открыто ходить по этой земле, он должен скрываться, как вор. «Откуда же такая напасть, неужели наши люди могут смириться с этим?» — возмущенно воскликнул он в душе.

В ослепительно чистом небе появились два самолета. Они сделали несколько кругов над лесом, а затем, описав длинную кривую, взяли курс на юг. После них в небе рассыпалось множество маленьких листочков, которые, точно снежинки, поблескивая на солнце, медленно падали на землю.

— Да это же листовки! Какого дьявола понадобилось разбрасывать их в безлюдных местах?!

Тхэ Ха поднял упавшую недалеко от него листовку. На белом квадратике бумаги красным шрифтом было напечатано, что народноармейцам нечего изнывать в горах от голода; им следует явиться с этими листовками к американцам, если они хотят получить свободу, питание и лечение. Тхэ Ха невольно вспомнил ужасную драму, которая несколько дней назад разыгралась там, на шахте. — Вот проклятое племя, обманом хотят взять!—он так сильно стиснул зубы, что под смуглой кожей заходили желваки. — Вот вам!—Тхэ Ха разорвал на мелкие клочки листовку и швырнул на землю. Но этого ему показалось мало, и он, как одержимый, бросился собирать листовки. — Эх, устроить бы из этого хлама хороший костер!…

Вдруг его тихо окликнул чей-то голос:

— Слышишь, парень, чем это ты здесь занимаешься?

Перед Тхэ Ха стоял седой старик с вязанкой дров на спине и гневно смотрел из-под насупленных бровей.

— Здравствуйте, дедушка! Вы живете в этом хуторе? — Тхэ Ха хотел улыбнуться, но лицо точно окаменело, да и язык с трудом выговаривал слова.

Не ответив на вопрос, старик продолжал строго смотреть на Тхэ Ха, словно желая угадать, что это за человек и зачем он собирает листовки. Загорелое, измученное лицо, глубоко запавшие черные глаза с острым стальным блеском и, наконец, странное поведение с листовками — все это говорило не в пользу Тхэ Ха.

— Листовки-то зачем собираешь?—спросил старик.

— А-а это? Я их собираю, чтобы разорвать, — тогда только Тхэ Ха обратил внимание, с каким осуждением смотрит на него старик.

— На что тебе рвать их, пусть себе лежат здесь. Так надежнее, — с непонятной ухмылкой сказал старик.

— Попадись они кое-кому, могут воспользоваться. Лучше уничтожить.

— Пустое болтаешь, сынок… Из тех, кто эвакуируется на север, вряд ли найдется хоть один, который клюнул бы на эту приманку. Скажи прямо, сам к американцам хочешь податься? — старик снова вперил в него подозрительный взгляд.

— О, дедушка, как вы можете так плохо думать обо мне, — Тхэ Ха никак не мог найти те нужные слова, которые устранили бы сомнения старика.

— Откуда путь держишь?

— Я с угольной шахты. Вот видишь, дедушка, как я их разорвал, — Тхэ Ха показал рукой на бумажные клочья, которые трепетали в кустах, подхваченные порывом ветра.

— Разорвал, значит, — старик поглядывал на него все еще с недоверием.

— А как же? Только что разорвал…

Старик, переваливаясь с ноги на ногу под тяжестью ноши, медленно подошел к Тхэ Ха.

— У тебя, сынок, такой вид, точно ты побывал в какой-то перепалке, — голос старика заметно потеплел. Сняв ношу и поставив ее у ног, он опустился на землю, жестом руки приглашая Тхэ Ха последовать его примеру.

— Не говорите. Чуть на тот свет не отправился.

— Они и здесь учинили настоящую бойню, — старик, тяжело вздохнув, вынул кисет с самосадом. Набив трубку, он предложил угоститься табаком и Тхэ Ха. Тот не заставил себя просить дважды и, свернув себе козью ножку, с удовольствием сделал две-три глубокие затяжки.

— Они что, сцапали тебя?

Тхэ Ха рассказал старику о том, что ему пришлось перетерпеть в последнее время.

Старик слушал с глубоким волнением и участием.

Когда Тхэ Ха умолк, он поднял свою жилистую руку и, показывая на новую вереницу машин, ползущих по шоссе на север, с ненавистью бросил:

— Видишь, сынок, все идут, идут, окаянные!—с минуту помолчав, он продолжал: — Мне уже перевалило за шестьдесят. Многое пришлось повидать, а вот такого еще никогда не видел. Детей убивают… Говорят «красные змееныши»… Все хуторские колодцы трупиками закиданы… Чтобы плод убить, животы вспарывают беременным женщинам. Таких извергов еще ни разу не видела наша земля. Падет на их головы небесная кара. Обязательно падет!

— Кара сама собой на них вряд ли падет. Надо бороться. Из двух одно: либо они нас, либо мы их! — В глазах Тхэ Ха вновь появился острый стальной блеск.

— Тебе здесь задерживаться нечего… Того и гляди опять начнут прочесывать лес. Ты, наверно, проголодался. Потерпи немного, я живо обернусь, — с этими словами старик поднялся и взвалил на спину тяжелую вязанку хвороста.

Старик не обманул. Вскоре он вернулся, неся на перекинутом через плечо рогатом чиге[12], что-то покрытое грубой мешковиной. В руках он держал серп.

— Идем туда, поедим вместе. Там народноармейцы, — старик показал серпом на густые заросли в стороне от лесной поляны.

— Народноармейцы?! Сколько же их?—Тхэ Ха радостно вскочил с места.

— Двое. Тебе бы вместе с ними… Все лучше, чем одному.

Войдя в заросли, они неожиданно натолкнулись на выставленные вперед автоматы. Народноармейцы, услышав чьи-то шаги, выскочили из своего укрытия, готовые ко всему.

— Дедушка, кто это с тобой?—спросил грубоватым голосом старший.

— Хороший человек, с шахты. Ешьте вот вместе, — старик виновато улыбнулся, словно извиняясь за то, что без разрешения привел сюда незнакомца.

— Здравствуйте, товарищи!—Тхэ Ха, не обращая внимания на насупленные лица, радостно бросился к народноармейцам, все еще крепко сжимавшим в руках автоматы. Он схватил за руку старшего солдата — хотел сказать что-то теплое, радостное, но слова застряли в горле, глаза затуманились от набежавших вдруг слез. Народноармеец, окинув его с головы до ног, нехотя пригласил сесть.

— Почему ты один?

— Не дай бог кому другому попасть в такую перепалку. Чудом уцелел парень!—опередив Тхэ Ха, заговорил старик.

Когда Тхэ Ха рассказал, что с ним произошло, старший солдат извлек из своей дорожной сумки индивидуальный пакет и перевязал Тхэ Ха голову.

— Разве можно рану так оставлять! — с участием сказал он.

Эти два солдата были отставшими от своей части разведчиками. Они шли на север от самой реки Нактонган.

— Товарищи, примите в свою компанию. Мне одному трудновато, — попросил Тхэ Ха.

— Ну что ж, можно. Втроем лучше, чем вдвоем… Я до армии работал на Сендинском сталелитейном, — старший солдат протянул широкую, как лопата, ладонь, шершавую, всю в мозолях.

Все трое, поудобнее расположившись, принялись с аппетитом за чумизовую кашу.

— Значит, сегодня перемахнете через шоссе? — спросил старик, до этого молча покуривавший свою трубку.

— Да, когда совсем стемнеет.

— Доброго пути. Не могу задерживать, только без вас тоскливо мне будет. Один в этом аду с ними. …Живы будем, может, встретимся, — голос старика дрогнул.

— Что так, дедушка? Встретимся обязательно. Жди нас. Нам ли забыть твое доброе дело?

— Ладно уж. Возвращайтесь, да только поскорей. Буду ждать, — старик взвалил на спину чиге и торопливо зашагал прочь.

Отойдя несколько шагов, он повернулся и еще раз предупредил:

— Дорогу переходите там, где я сказал. Не забудьте.

— Где он говорит дорогу надо перейти?—спросил Тхэ Ха.

— Отсюда десять ли еще. Здесь идти не годится. Машины часто снуют. Спешат вывезти награбленное из Пхеньяна.

— Из Пхеньяна! Неужели и там враги?

Собственно говоря, удивляться было нечему. Но Тхэ Ха не хотелось верить, что этот город также взят врагом. Пока жил и трудился Пхеньян, пока в нем находились ЦК партии и правительство республики, Тхэ Ха, да и тысячи таких же, как он, держались бодро даже в самые трудные дни. Сколько раз спокойный, уверенный голос Пхеньяна придавал силы жителям деревень и городов, истекающим кровью под пятой оккупантов. А сейчас спазмы сжали Тхэ Ха горло, сердце точно облилось кровью. В эту минуту ему почудилось, что он вновь стоит у ствола шахты и смотрит на черное дуло карабина, на ненавистного Док Ки, который, прищурившись, тщательно целится.

Увидев побледневшее лицо и широко раскрытые глаза Тхэ Ха, солдат решил, что «новенький» порядком перетрусил, и успокаивающе заговорил:

— Ничего, всякое бывало. Мы еще их не так тряхнем, — он сделал ударение на слове тряхнем.

— Оружие-то у тебя есть?—спросил старший солдат.

— Оружие?… Нет…

— Как же ты добрался сюда без оружия?

Тхэ Ха было странно слушать, что у него, шахтера, должно быть оружие, а солдату было не менее странно встретиться с человеком, у которого оружия нет. Ведь им предстоял опасный путь.

— Для начала возьми хотя бы это, а винтовку по дороге достанем, — старший солдат отцепил от пояса ручную гранату и протянул ее Тхэ Ха.

У Тхэ Ха загорелись глаза. Он жадно схватил исчерчернную, как черепаший панцирь, гранату. Маленькая, величиной с куриное яйцо, она сразу же, словно по волшебству, придала ему необычайную силу. Тхэ Ха весь просиял.

— Раз ты так радуешься этой игрушке, то что же будет, когда мы достанем тебе настоящее оружие?—рассмеялся солдат.

— Правда достанете? — усомнился Тхэ Ха.

— Даже с боем, — в глазах солдата вспыхнул озорной огонек.

Перед этими ребятами Тхэ Ха чувствовал себя маленьким и беспомощным, ему вдруг стало почему-то стыдно. Угадав настроение Тхэ Ха, старший солдат добродушно улыбнулся и стал учить его, как обращаться с гранатой.

Солнце, похожее на багряный кленовый лист, неожиданно упало за горизонт. Быстро сгущались сумерки. Набежавший ветер разметал по лесной поляне сухие звенящие листья и, словно наигравшись ими, помчался дальше, в ущелье. Запоздалая ворона, покружившись над лесом, раз-другой каркнула и скрылась в темноте.

Трое вышли из леса. Под ногами трещали сухие ветки, заставляя невольно вздрагивать. Шли крадучись, выверенными, осторожными шагами. Особенно опасные места преодолевали ползком или короткими перебежками. Со стороны шоссе непрестанно доносился рокот моторов, пронзительные гудки, захлебывающийся лай пулеметов, одиночные выстрелы карабинов.

— Теперь они прямо на машинах устанавливают пулеметы. Видел, как заладили, сволочи! — выругался старший солдат.

Время близилось к полуночи, когда они добрались до большого шоссе. Отсюда, с высоты, казалось, что внизу двигаются цепочками светлячки: одни идут вперед, другие возвращаются назад. Заполночь движение машин заметно утихло. Трое начали спускаться вниз, осторожно ступая по крутому склону ущелья. Они прошли уже половину пути, когда их неожиданно выхватил из ночной темноты ослепительный луч фар и, будто подержав на ладони несколько секунд, отпустил. Так повторялось несколько раз, и каждый раз все трое припадали к земле, неподвижно лежали минуту-другую.

Вдруг сквозь шум моторов до их слуха донеслась неясная песня. Пело несколько голосов, монотонно повторяя один и тот же мотив какой-то модненькой песни. Когда немного утихал шум моторов, можно было с трудом разобрать некоторые слова:

Цветы, цветы полевые…

Родной дом, тоскую я,

Тоскую я по тебе…

У самой дороги возвышался большой бугор, на который натыкались лучи фар. Голоса будто раздавались оттуда. Немного погодя вместе с песней послышались и удары молотков о что-то металлическое.

— Что это?! Очень странно… — повел плечами старший солдат.

— Можно я взгляну?… — предложил его товарищ.

— Хорошо. Только быстро.

Солдат скрылся в кустах можжевельника. Минуты две-три опытный глаз мог бы заметить, как змеей извивается в кустах человек, но потом его поглотила ночная тьма. Встревоженный за товарища, Тхэ Ха припал к земле, стараясь уловить малейший шорох. Несколько раз, прощупывая придорожные кусты, пробегали лучи автомобильных фар и вновь наплывала темнота.

— Что это он так долго? — забеспокоился Тхэ Ха.

— Придет, — уверенно ответил старший солдат, усаживаясь на выступе скалы. Тхэ Ха казалось, что прошло часа два. На самом же деле — всего тридцать минут. Тхэ Ха невольно вздрогнул, когда рядом с ним раздвинулись кусты и из них появился разведчик.

— Ремонтируются, сволочи. Что-то с машиной неладно, — солдат снял фуражку и вытер взмокший лоб.

— Сколько машин?

— Две.

— А их?

— Четверо. Офицер и три солдата. Давайте пристукнем?

— Далеко от бугра?—после минутного молчания спросил старший солдат.

— Гранатой можно достать.

Время приближалось к рассвету. На черном бархате неба одиноко поеживался месяц. Машины теперь проходили еще реже и уже не целыми колоннами, а группами по две, по три, временами вспарывая ночь пулеметными очередями и навешивая над ущельем осветительные ракеты с синими змеиными языками.

Низко пригибаясь к земле, все двинулись вперед. Тхэ Ха замыкал маленький отряд. Он старался Держаться спокойно, но против воли движения были неуверенны, то и дело из-под ног срывались камни и с шумом скатывались вниз, увлекая за собой другие. Тогда идущие впереди солдаты останавливались и выжидали, пока не умолкал шум. Так добрались до бугра. Перед глазами Тхэ Ха неожиданно выросли две машины. «Не слишком ли близко подкрались, не заметят ли?» — встревожился Тхэ Ха.

Старший солдат подал сигнал проползти вперед еще несколько метров. Теперь, очутившись почти на самом гребне бугра, они как бы повисли над вражескими автомашинами. Казалось, стоит только протянуть руку — и ты достанешь до них.

У передней поднят капот, солдат, посвечивая карманным фонариком, копался в моторе. На задней машине кто-то пиликал на губной гармонике.

Тхэ Ха, чувствуя в руке холодеющую сталь, ждал команды. Но старший солдат не торопился, продолжая Наблюдать за врагом. Прошло еще несколько томительных минут. Рука устала держать гранату.

Из-за облаков вынырнул месяц, и Тхэ Ха увидел, что передняя машина доверху нагружена какими-то тюками, а в кузове второй копошатся два лисынмановца.

Старший солдат вдруг припал к земле и жестом приказал пригнуться. Ничего не понимая, Тхэ Ха низко опустил голову и плотно прижался к земле. Минуту спустя полосы фар, как гончие собаки, взметнулись на противоположный склон, и вслед за ними начал нарастать рокот моторов — шла новая колонна автомашин.

Когда Тхэ Ха вновь поднял голову, машины были уже далеко. Он увидел, как над головой командира взметнулась граната, и тотчас же почти инстинктивно кинул свою.

Бух… Бух… Бух…

От грохота уши будто заложило ватой. Синие вспышки разрывов выхватывали из темноты близлежащие деревья и склоны. Вслед за этим застрочили автоматы: та-та-та-та-та-та. В первое время Тхэ Ха не мог понять, кто это стреляет — свои или враги. Придя в себя, он оглянулся вокруг и, не увидев никого, испуганно вскочил на ноги.

— Эй, друг, спускайся сюда скорей!—старший солдат стоял в кузове передней машины и весело махал ему рукой.

Тхэ Ха уже подошел к машине, когда неожиданно открылась дверца кабины и оттуда выскочил человек, щелкнул зажигалкой, пытаясь поджечь что-то. Тогда Тхэ Ха, не раздумывая, бросился на него и крепкими, как клещи, шахтерскими руками стал душить. Подбежал молодой солдат и в упор выстрелил в лисынмановца из автомата.

— Готов, сволочь!

Тхэ Ха снял с убитого американский карабин и пояс с запасными обоймами.

Через несколько минут они уже были в лесных зарослях на противоположном склоне горы.

— Ты прямо-таки молодец, вовремя схватил его. А то бы он мог много беды нам натворить. Значит, их было не четверо, а пятеро… — похвалил Тхэ Ха старший солдат. — Ну как — не страшно было?

— Граната что-то очень быстро рвется… Вот у нас на шахте подожжешь запал и беги целых сто метров. А тут не успеешь и глазом моргнуть… — ответил Тхэ Ха.

— Граната — не динамит. Здесь с боевым оружием имеешь дело, понятно? Если кинул, то лежи, иначе самого стукнет… Ну, что, закурим, братцы?—Старший солдат открыл пачку американских сигарет. — Тоже трофей! А вот это одевай, а то скоро холодновато будет, — он протянул Тхэ Ха трофейную телогрейку.

Глава 18

Прошло несколько дней с тех пор, как Тхэ Ха примкнул к народноармейцам. Все больше людей встречалось на их пути, которые так же, как они, пробирались на север. Дорога проходила через горный хребет Нанним. Раньше здесь редко можно было встретить человека, — разве что охотника или заблудившегося крестьянина. Местность дикая, хозяйничали звери — лоси, косули, кабаны. До войны это была настолько глухая сторона, что голодные волчицы со своими выводками даже среди белого дня выходили на промысел. Но теперь тут пролегла дорога со свежими ссадинами от тяжелых гусениц тягачей и военной техники.

На этой дороге встречались самые различные люди. Среди них были и солдаты, отставшие от своих частей; и административно-хозяйственные работники, которые, эвакуируя свое хозяйство, не успели уехать вместе с другими; были и простые жители, которые покидали родные места. Неумолимый закон войны собирал их по каплям, и они, стекаясь сюда по трудным военным тропам, образовали широкое половодье, движение которого уже ничем нельзя было остановить. Время от времени здесь проходили части действующей армии, отряды местной самообороны. Враг хорошо знал, что эта свежепроторенная дорога полна всяких неприятных сюрпризов. По этой или по какой другой причине вражеские солдаты, видимо, обходили эти места, оставляя беженцев в сравнительном спокойствии. На всем пути не было населенных пунктов. Правда, изредка встречались бог весть как забившиеся в эту лесную глушь одинокие чиби крестьян, которых в мирное время еще не успели переселить, но они не в силах были обеспечить продовольствием такой огромный поток беженцев.

Разных людей встречали по дороге Тхэ Ха и его товарищи, но не было среди них ни шахтеров, знакомых Тхэ Ха, ни однополчан его товарищей. Они шли только втроем.

Однажды утром перегородил им дорогу довольно широкий плес горной реки.

— Кажется, что там, внизу, должен быть какой-то населенный пункт… — высказал предположение старший солдат.

По ту сторону реки, прямо под высокими крутыми обрывами, извивалась проселочная дорога.

— Может, до вечера переждать здесь?—обратился Тхэ Ха к своему вожаку.

— Посмотрим. Дальше видно будет.

Они, присев в прибрежных кустах, наблюдали за дорогой. Но она была безлюдна.

— Наверное, сюда еще не вступили враги, — сказал солдат.

— Не торопись, слышал пушечную пальбу?—ответил его старший товарищ.

И действительно, стреляли где-то на северо-востоке. А сегодня почему-то тихо. Неужели близлежащие районы уже захвачены и враг продвинулся дальше на север? Одно было ясно: проселочная дорога по ту сторону реки пока не контролируется врагом.

К полудню они спустились к реке. Судя по тому, как быстрины местами взметывали седые космы, ударяясь о невидимые камни, река не глубокая, ее можно перейти вброд. Линия берега была уже оторочена белыми кружевами тонкого льда. Нащупав мелководье, они прямо в одежде вошли в воду. Вода доходила чуть выше колена. Вот и другой берег. Кругом настороженная тишина. Тонкий лед на лужицах снова растаял под полуденным солнцем. К ногам прилипали пудовые комья грязи, затрудняя ходьбу. Но все трое находились в отличном настроении — в последнее время им редко приходилось шагать так открыто по дороге. Они шли против течения, к верховью реки.

— Ну, что я говорил? Ведь нет противника, — заметил солдат, как бы подчеркивая правильность своего предположения.

— По такой дороге никогда не устанешь идти, — Тхэ Ха шагал легко, будто обрел крылья. После всего пережитого мир казался ему совсем иным. И багряный диск солнца, и валуны на обочинах дороги, и даже сухие листья, которые под порывами набегавшего ветра вели между собой неторопливый разговор, — все это теперь бесконечно радовало Тхэ Ха.

Вскоре обрыв кончился, и они вышли на широкую опушку, окаймленную с одной стороны молодым ельником, с другой — неубранным овсяным полем. Перед ними было две тропинки: одна углублялась в ельник в сторону глухого ущелья; другая пролегала через овсяное поле. Они выбрали вторую. «Зачем скрываться, словно разбойники в ночи, на своей свободной территории?»—подумали они.

Они уже прошли почти все поле, когда их неожиданно окликнул чей-то голос. Перед ними стояла женщина средних лет. Голова ее была наглухо повязана платком, как это делают здешние крестьянки, в одной руке она держала серп, в другой — пучок срезанных стеблей овса.

— Стойте… Возвращайтесь обратно. Идите по той тропинке, что ведет в лес, — торопливо заговорила она низким грудным голосом, беспокойно оглядываясь по сторонам.

— В чем дело?—спросил Тхэ Ха.

— Туда нельзя. Вы как раз выйдете на волостной центр. — От волнения женщина говорила с сильным местным акцентом.

— Ну и что же? Разве там враги?—удивился Тхэ Ха.

— Потому сюда и пришла. Вот только сейчас людей погнали на митинг, чтобы приветствовать окаянных.

Они только сейчас сообразили, что эта женщина здесь совсем не на уборке овса, а по чьему-то поручению.

— Много народноармейцев приходило?—обратился к женщине старший солдат.

— Да, бывали и такие, — голос ее неожиданно дрогнул. Она подняла голову. Лицо ее было переплетено густой сетью морщинок, а доверчивый, бесхитростный взгляд полон глубокой печали.

— А рабочие? — спросил Тхэ Ха.

— Рабочие тоже, — тихо ответила женщина, видимо углубленная в какие-то свои невеселые мысли.

— Вы, может быть, видели наших ребят, рабочих с шахты!

— Не помню. Их было так много, разве всех упомнишь! — нехотя ответила она.

Не обращая на это внимания, Тхэ Ха уцепился за последнюю надежду узнать о своих потерянных товарищах и с большим жаром стал описывать их.

— Может, вы помните таких? — он почти с мольбой смотрел на женщину.

— Как бы не соврать вам… будто позавчера проходили здесь. Их много, а я одна…—она виновато улыбнулась.

Тхэ Ха прекратил расспросы, удовлетворенный тем, что здесь уже прошли какие-то рабочие.

— Уходите скорей! А то еще увидят. Все они прошли по той тропинке… Здесь опасно, а там, бог даст. — Вдруг она повернулась в сторону и с тревогой закричала: — Эй, куда вы идете?! Поворачивайте назад! Чен Дор, где ты? Скорей, скорей!

Пока она была занята разговорами с Тхэ Ха, новая группа солдат, миновав их стороной, направилась в сторону волостного центра.

Из ельника выскочил вихрастый парнишка и, на ходу низко нахлобучив засаленную грязную кепку, быстро побежал за удаляющимися солдатами.

— Спасибо вам, дорогая.

Поблагодарив, Тхэ Ха и его товарищи тронулись в путь. Они долго еще вспоминали женщину, которая стоит на опасном перепутье и указывает беженцам безопасную дорогу.

Чем дальше, тем больше беженцев встречала группа Тхэ Ха. И каждый раз Тхэ Ха не упускал случая расспросить о своих товарищах шахтерах. Никто ничего не знал. Правда, некоторые рассказывали, что, мол, видели каких-то шахтеров, но попробуй найди иголку в стоге сена.

* * *

Густой мрак окутал лес. Там, внизу, по склону горы, ползли клочья тумана, закрывая ребристые борозды забытого хозяевами поля, и стекали в черную пасть ущелья. Деревья и трава, покрытые белым инеем, создавали сказочный мир причудливых белых цветов. Трое товарищей долго шли сквозь пелену тумана по извилистой тропке, пока неожиданно не наткнулись на несколько глиняных домиков, затерявшихся, точно грибы в густой траве.

У входа в хутор с автоматом в руках расхаживал коренастый парень. Широкогрудый, крепко сбитый, с упругой пружинистой походкой, он был, видимо, очень силен. Казалось, ударь молотом, и то не сдвинешь с места. Услышав шаги, он рывком повернулся в сторону неизвестных пришельцев и, вперив острый взгляд в туман, зычным голосом крикнул:

— Стой! Кто идет?

В туманной полутьме мелькнули подозрительные тени.

— Стой! Стреляю!—часовой дал короткую очередь.

«Конечно, это вражеские разведчики. Дьяволы, куда же они подевались? Только что здесь прошли…» Ки Бок метался из стороны в сторону, надеясь напасть на след. Автоматная очередь, вспоров утреннюю тишину, отдавалась многоголосым эхом в глубоких ущельях.

Услышав выстрелы, из дома высыпали люди.

— Что случилось?

— В чем дело?

— Кажется, вражеские разведчики. Скрылись вон в том направлении, — Ки Бок показал рукой, куда только что метнулись тени.

— Пойдем посмотрим, — предложил Сок.

— Не опасно ли?

Но Сок Дян Гун двинулся вперед, увлекая других за собой. Туман был так густ, что трудно было отличить, где деревья и где люди. Продвигались осторожно. Сделают несколько шагов и поливают кусты автоматными очередями. «Если они действительно здесь скрываются, то непременно обнаружат себя», — думал Сок. Но кругом было тихо, ни единого шороха. Только испуганные выстрелами лесные птицы с шумом вылетали из гнезд.

— А ты и правда видел их?—усомнился Сок.

— Конечно. Даже один, кажется, был в американской куртке, — Ки Бок вдруг услышал за собой в кустах подозрительный шорох. Он повернулся.

— Ки Бок, это ты?—произнес чей-то тихий голос.

Ки Бок, спустив предохранитель, решительно окликнул:

— Стой! Кто там?

— Ну конечно! Да это же Ки Бок!

— Кто ты? Отвечай!—строго приказал Ки Бок. — А то буду стрелять.

— Это я — Тхэ Ха. Неужели не узнал?

Ки Бок и Сок Дян Гун недоуменно взглянули друг на друга, как бы спрашивая: «Что ты на это окажешь, а?»

Из-за сосны вышел человек с забинтованной головой, в телогрейке цвета хаки, с перекинутым через плечо американским карабином. Глубоко запавшие глаза, осунувшееся лицо с острыми скулами. Не удивительно, что Ки Бок не сразу узнал в нем своего друга.

— Друг!… Брат!…—чувствуя, как судорожно сдавила горло спазма, с трудом выдавил Тхэ Ха.

Только тут Ки Бок бросился к нему и крепко схватил в объятия.

— Тхэ Ха!… Жив и целехонек! А мы-то уж думали…

Нервы мгновенно сдали. Тхэ Ха, не обращая внимания на окружающих, опустился на покрытую инеем траву и зарыдал, как ребенок. Слишком сильной была перенесенная боль и велика радость.

— Да что ты, спятил!… Эх, в каких только передрягах не бывает наш брат, — вздохнул Ки Бок, с жалостью разглядывая худое заострившееся лицо друга.

Тхэ Ха все еще не мог выговорить ни слова. Подобно плохо смонтированным кинокадрам, замелькали воспоминания. Заживо погребенный в подземном лабиринте шахты… Опасности, поджидавшие на каждом шагу… И до последнего момента ни на одну минуту не покидала мысль о товарищах. Даже у черной пасти шахты, когда в его грудь смотрели дула карабинов, даже тогда мучительно хотелось увидеть их, хоть один-единственный раз.

— Где они тебя зацапали?… Как сейчас там, на шахте? — спросил Сок.

— Какая там шахта! Ее больше нет, есть только Кладбище — обронил Тхэ Ха.

С минуту помолчав, он яростно проговорил:

— Мы должны сражаться не на жизнь, а на смерть. Пока эти проклятые американцы останутся на нашей земле, нам жизни не будет.

Лицо Ки Бока потемнело, будто небо перед грозой.

— Неужели и семью…

— Об этом поговорим потом, Ки Бок. Где секретарь партийного комитета?

— Пойдем с нами, — один из товарищей вызвался проводить Тхэ Ха.

Они вошли в небольшой, крытый соломой дом. Навстречу им поднялся Чун О и после приветствия спросил:

— Ты наше письмо получил? А что случилось потом? Должно быть, немало горя хлебнул…

— Получил, но поздно…

— Ругал нас, что оставили тебя одного? Так сложились обстоятельства, ничего нельзя было поделать.

— Что вы! Я об этом даже не думал.

Тхэ Ха не мог умолчать о том, что мучило его… Перед эвакуацией партийный комитет поручил ему взорвать железнодорожный мост, но ему не удалось выполнить это задание: его арестовали лисынмановцы именно тогда, когда он закладывал динамит.

— Может быть, я виноват в том, что замешкался, и потому не сумел вовремя поджечь фитиль… — в словах Тхэ Ха чувствовалось неподдельное горе.

— Об этом после… Лучше расскажи по порядку, что с тобой было после ареста. Как тебе удалось спастись? — с нетерпением спросил Чор Чун.

«С чего начать? — подумал Тхэ Ха. — Разве можно сейчас поведать страшную правду о старике Киме ничего еще не подозревающему Чор Чуну?»

Узнав, что Тхэ Ха вернулся, со всех сторон сюда стекались люди. Каждому хотелось узнать, что происходит на родной шахте, какая судьба постигла не успевших эвакуироваться товарищей. Рассказ Тхэ Ха потряс всех; в глазах у многих стояли слезы.

Тхэ Ха решил пока не говорить о смерти старика Кима. Но когда он стал рассказывать, как его и Кима вели на расстрел, уже никакая сила не могла удержать юношу, в сердце запылал огонь, спазмы сжали горло:

— Дядя Чор Чун, простите, что я вас так называю: привык с детства. Что поделать?… Мы все отомстим за вашего отца! — И на глаза Тхэ Ха навернулись крупные слезы. Лицо Чор Чуна покрылось бледностью, он весь словно окаменел, только мелко-мелко дрожали губы. — Отец просил передать, что умирает честной смертью. «Шахта наша, и никто ее у нас не отберет. Здесь я и приму свою смерть», — говорил он.

Чор Чун медленно поднялся и молча вышел. Из окна было видно, как он нетвердой походкой шел по полю.

— Такая смерть достойна шахтера, — нарушил молчание Сын Хун.

— Это все дело рук Док Ки. Если бы он не донес, откуда враги узнали бы, что Ким — отец Чор Чуна?

— Ух, гад!—скрипнул зубами богатырь Сок. — Попадись он только мне в руки!

— Что можно ждать от предателя Док Ки?

— Поскорей бы вернуться туда. Руки чешутся, — произнес Хак Пин.

Чун О спросил у Тхэ Ха, сколько шахтеров арестовано и что происходит в поселке. Всегда веселый, любитель шутки, Чун О вдруг стал серьезным.

Услышав, что в здании партийного комитета теперь разместилась военная полиция, Чун О только крепче сжал побелевшие губы.

Вернулся Чор Чун. Ему уступили место. Каждый понимал, как тяжело товарищу. Ведь только недавно осколком бомбы был убит его ребенок, а теперь расстреляли отца. Несчастья преследовали Чор Чуна; горе надломило его, он потерял душевное спокойствие, стал угрюмым и раздражительнным. В этот день после обеда началась проверка кандидатов в партизанский отряд. Чор Чун придирчиво расспрашивал их, а всем беспартийным сразу же отказал в зачислении, считая, что им доверять нельзя.

* * *

Чон Ок узнала о возвращении Тхэ Ха позже всех. Ей сказала об этом попрыгунья Сон Хи. Юркая, подвижная, Сон Хи всегда знала, что происходит вокруг, всегда весело щебетала. Недаром ее ласково прозвали «наш воробушек».

Здесь в глухой деревушке нашли временный приют эвакуировавшиеся женщины. Все они трудились, стараясь чем могут помочь своим мужьям, братьям и сыновьям.

Хотя временами до деревни доносились глухие раскаты канонады, тут было сравнительно спокойно.

Трудный путь отступления не надломил жизнерадостных девушек. Как только они здесь остановились, сразу взялись за стирку накопившегося белья. Потом вымылись сами и переоделись. Причесываясь, они с улыбкой заглядывали в случайно оказавшийся осколок зеркальца.

Мальчика, которого спасли во время бомбежки у переправы, у Чон Ок забрала Сук Хи и вместе с беженцами ушла дальше к Чандину.

У Чон Ок было много забот и не оставалось свободной минуты: то она разрезала на бинты домотканную бязь, то зашивала порвавшиеся вещевые мешки, то мастерила кому-то матерчатый патронташ, то штопала носки. Глядя на постоянно занятую Чон Ок, ее подруги тоже не сидели без дела. Однако кое-кто из них попрекал Чон Ок за непоседливый характер.

— Сидела бы на месте — всем было бы спокойнее, — вздохнула одна женщина лет тридцати.

— Что только не взбредет этой Чон Ок в голову? Как она ухаживала за чужим ребенком, будто это ее собственный, — откликнулась другая.

— Да это же репетиция. Неужели не догадываетесь? Вот придет ее Тхэ Ха, она и сама матерью станет, — рассмеялась машинистка шахтоуправления, вышивавшая кому-то патронташ.

Чон Ок, опустив глаза, отмалчивалась и наматывала на катушку самодельный бинт. Только иногда у нее дрожали веки, словно трепетные бабочки. Ее чистые, доверчивые глаза были печальны.

Когда речь заходила о Тхэ Ха, сердце ее охватывала тревога. «Где он? Что с ним?» — думала Чон Ок.

Она гордилась своим Тхэ Ха. Чон Ок часто вспоминала недавние счастливые дни, и тогда еще сильнее становилась боль. Только теперь она доняла, как сильно любит его и как мало ценила прежде счастливые минуты: из-за пустяков ссорилась, неделями не разговаривала… Раньше, когда грубые шершавые ладони Тхэ Ха касались ее руки, Чон Ок коробила грубоватая простота парня… А теперь до чего дороги стали ей эти мозолистые шахтерские руки!

Вдруг дверь распахнулась настежь и в комнату вбежала раскрасневшаяся Сон Хи.

— Ой, Чон Ок, что я тебе скажу!-—Она запыхалась, хотела поскорей рассказать подруге приятную новость.

— Что с тобой? Ты вся сияешь!—Чон Ок на время отложила работу.

— Радуйся! Вернулся Тхэ Ха! — выпалила взволнованная, готовая расплакаться от радости Сон Хи.

— Что ты выдумала?—спокойно произнесла Чон Ок, но у нее побелели губы, и она чуть не упала. А может быть, это очередная выдумка Сон Хи?

Уловив настороженный, взгляд подруги, в котором было и сомнение и надежда, Сон Хи взволнованным голосом повторила:

— Чон Ок, клянусь тебе! Он вернулся.

— Где же он? — с трудом проговорила Чон Ок.

— У директора шахты. Секретарь парткома велел тебе сейчас же прийти и захватить бинт. Его схватили лисынмановцы и повели на расстрел. Чудом спасся.

Всех подруг Чон Ок взволновало это известие. Только она сама все еще не верила своему неожиданному счастью.

— Почему просят прийти меня?—допытывалась она у подруги.

— Я откуда знаю? Так велел секретарь.

— Иди же скорей, она говорит правду, — уговаривали ее подруги.

— Как хочешь, я передала, а там твое дело, — проговорила обиженная недоверием к ее словам Сон Хи.

Наконец Чон Ок решилась и, захватив бинты, выбежала из дома.

«Правда ли это? Мой любимый Тхэ Ха! Неужели вернулся?» Ей хотелось полететь на крыльях, чтобы скорее увидеть Тхэ Ха. Дорога казалась бесконечно долгой. Ее пестрая косынка мелькала среди изумрудного вереска. Уже смеркалось, когда, запыхавшись от быстрого бега, она влетела в комнату.

Навстречу ей поднялся какой-то человек и сурово посмотрел на нее. Чон Ок оторопела. И вдруг его глаза потеплели, по изможденному скуластому лицу расплылась радостная улыбка. Такая улыбка и такие глаза были только у одного Тхэ Ха. Она подбежала к Тхэ Ха и взяла его за руки. Ее счастливые глаза застлали слезы.

— Не плачь, дорогая!… Видишь, все хорошо. — Он ласково посмотрел на Чон Ок и сильной рукой притянул ее к себе.

— Не плачь, Чон Ок, — повторил он. — Успокойся.

— Что с тобой было, Тхэ Ха? Ты ранен?—взволнованно спросила Чон Ок.

— Откуда тебе это известно?…—Тхэ Ха горько усмехнулся и отвернулся, чтобы не встретиться с глазами Чон Ок. Он мечтал вернуться к любимой героем, а с трудом добрался сюда едва живой, весь в лохмотьях, так и не совершив ничего геройского. Чем ему похвалиться перед ней?

— Ты ранен?—снова спросила она.

— Пустяки. Слегка царапнуло голову, — ответил Тхэ Ха и опустился на кан.

В выражении его лица, манере держаться и в непривычно резких движениях было что-то новое, чего раньше Чон Ок никогда не замечала. Будто подменили его; он стал неразговорчив, мрачен и казался постаревшим лет на пять.

— Какой у тебя измученный вид! Это правда, что ты спасся чудом? — спросила Чон Ок, бережно снимая с его головы грязный бинт.

— Что было, то прошло. Лучше об этом не вспоминать, — Тхэ Ха горько усмехнулся.

— А как мама? Она ушла?

— Наверное.

— Разве ты ее не видел?

— Видел, но, когда ушел, она еще оставалась.

Чон Ок, промывая теплой водой рану на голове, засыпала его вопросами. Тхэ Ха отделывался немногословными ответами.

— Где же тебя ранили? Я должна знать, говори! — настаивала Чон Ок.

— Там, на шахте… — и Тхэ Ха нехотя поведал ей о том, что с ним произошло. Время от времени он сжимал кулаки, и глаза его блестели, точно сталь штыка.

— Раньше мы жили, ни о чем не задумываясь, — продолжал Тхэ Ха. — Знали, что есть враг, но не представляли себе, каков он на самом деле. Теперь я понял, что на этой земле нам с ним не ужиться: или мы должны уничтожить его, или он — нас. Третьего пути нет.

И он снова погрузился в свои думы. Чон Ок тщетно пыталась отвлечь его от них. Должно быть, что-то в его сердце оттеснило Чон Ок, — а ведь раньше только она безраздельно занимала все его мысли. Бывало, увидит ее — и весь просияет. О, как она любила его в такие минуты! А теперь он стал каким-то другим. Сколько он, бедный, выстрадал!…

— Так и думала, что Док Ки окажется предателем…

На этом разговор оборвался. Рана на голове Тхэ Ха все еще болела. Спина была в страшных ожогах от пыток каленым железом. Чон Ок, осторожно промыла и забинтовала раны на спине.

Вошел Чун О.

— Ну, как себя чувствуешь?

— Хорошо. Мне надо только как следует выспаться.

— А ты не шути: раны могут нагноиться. Хорошо, что у нас нет недостатка в медикаментах. Чон Ок тебя подлечит, — проговорил Чун О, следя за проворными руками Чон Ок. — А ты, как настоящий доктор, — похвалил ее Чун О. — Хоть сейчас назначай тебя начальником санчасти.

— Куда мне? Я лучше пойду бойцом в отряд.

Эти слова Чон Ок не были случайными. Как только зашла речь о создании партизанского отряда, она поделилась своими мыслями с Хи Соном. А теперь, когда вернулся Тхэ Ха, твердо решила, что ее место только в отряде, рядом с ним.

— Об этом поговорим после. А ты, Тхэ Ха, отдыхай. Хи Сон придет еще не скоро. Тогда и решим, куда тебя определить. Где тебе лучше отдыхать? Может, у Чон Ок?—Чун О широко улыбнулся, заставив покраснеть невесту Тхэ Ха.

— Я останусь здесь, — поспешил ей на выручку Тхэ Ха.

Чон Ок простилась с женихом и пошла домой. Порывами набегал пронизывающий ветер. Рваные клочья туч низко нависли над землей.

Она шла и думала о Тхэ Ха. «Да, я непременно буду рядом с ним, всегда и везде!»—сказала себе она и ускорила шаг.

Глава 19

Когда Хи Сон и старик Хен Ман с трудом добрались до провинциального комитета партии, была уже глубокая ночь. Комитет временно разместился в конторе электростанции в глухом ущелье реки Чандинган. В мирное время каждую ночь здесь зажигались гирлянды электрических огней и окрестность оглашалась гулом машин, но сейчас кругом стояла мертвая тишина, словно ущелье притаилось в напряженном ожидании завтрашнего дня.

Раздвинув маскировочный тент, Хи Сон и Хен Ман проскользнули в помещение партийного комитета. В приемной, освещенной керосиновой лампой, было много людей. Кто в рабочей одежде с винтовкой через плечо, кто в турумаги[13], с котомкой за плечами, кто в новенькой с погонами военной форме — и все эти люди пришли сюда посоветоваться в этот трудный час с партийными руководителями.

Пробираясь вперед, Хи Сон со стариком Хен Маном случайно увидели знакомого им заведующего орготделом провинциального комитета и спросили, где найти секретаря. Он кивком головы указал на соседнюю комнату.

Хи Сон открыл дверь. Секретарь сидел за столом и беседовал с тремя крестьянами.

Рядом с ним сидел пожилой человек и, склонив лысую голову, что-то старательно записывал. Крестьяне волновались и порой путались. Тогда секретарь наводящими вопросами уточнял нужные ему факты. На его плечи было накинуто старое зимнее пальто с меховым воротником. Неторопливые движения, тихий уверенный голос секретаря — все это, казалось, говорило о большом внутреннем спокойствии и глубокой вере в правоту своего дела.

Хи Сон хорошо знал этого энергичного и умного руководителя. В мирное время Хи Сон долго и мучительно раздумывал над каким-нибудь сложным вопросом и, не найдя решения, наконец отправлялся в провинциальный комитет. Секретарь встречал его как старый товарищ, помогал дельными советами. С ним всегда было легко и просто работать.

— Здравствуйте, — подойдя к столу, проговорил Хи Сон.

Секретарь, прикрыв ладонью глаза от света лампы, взглянул на Хи Сона и сказал:

— Вижу, не один, здесь и Хен Ман… Здравствуйте, дорогие товарищи! — Он крепко пожал им руки.

Все выглядело до удивления буднично, будто старые знакомые в мирное время собрались для обсуждения очередного вопроса. Секретарь повернулся к человеку с лысиной и представил:

— Чо Хи Сон, секретарь Ковонского уездного партийного комитета. Хен Ман, председатель Народного комитета.

Теперь Хи Сон мог разглядеть представителя Центра. Он и раньше несколько раз видел его в провинциальном комитете, да и встречал его фотографии в газетах и хорошо знал, кто сейчас перед ними сидит.

— Познакомьтесь. Уполномоченный ЦК по нашей провинции.

— Здравствуйте! Не устали с дороги?—Представитель ЦК поднялся из-за стола и, чуть прищурясь, поздоровался с новыми посетителями. — Ну, как у вас дела? Не жалуетесь на трудности? — спросил он, больше обращаясь к Хен Ману, словно к старому знакомому.

— Немного подождите в приемной. Вот закончим с ними, — секретарь комитета указал на крестьян, — тогда и поговорим.

Хи Сон и Хен Ман вышли из комнаты и сели на свободную скамью. Все посетители, занятые своими мыслями, молчали. В приемной стоял полумрак. То там, то здесь изредка вспыхивали цигарки. Несколько человек начали разговор о войне.

— Кажется, они дошли до Хванчорена. Беженцы рассказывают, что уже обстреливается перевал.

— Недаром они рвутся туда. Это очень важный стратегический пункт.

— Как ни говорите, дальше их пускать нельзя. Здесь и нужно задержать.

— Видимо, развернутся жаркие бои. Оттуда уже эвакуируют жителей.

— Спросим у товарища: он должен это хорошо знать, — один из собеседников жестом показал на сидящего рядом офицера. — Скажите, мы удержим Хванчорен? Правда?

Взоры всех присутствующих обратились к молодому полковнику в серой шинели. Разглядывая красные погоны с золотыми полосками и фуражку с округлым верхом, Хи Сон решил, что это офицер связи командования франта.

— Перевал они не пройдут. Там сильный заслон, — успокоил полковник.

— Говорят, что линия Западного фронта теперь Откатилась до Синыйчжу. Правда? — спросил кто-то с тревогой.

— Этого я не знаю, — офицер вынул из кармана портсигар и закурил.

— Да и Центральный фронт почти у Канге. По крайней мере так толкуют люди, — проговорил тот самый старик, который первым сообщил, что перевал Хванчорен находится под артиллерийским обстрелом.

— Об этих фронтах ничего не могу сказать. Лучше помолчать, если сами точно не знаете, — заметил офицер.

Разговор еще продолжался, но Хи Сон уже не вслушивался, а стал обдумывать свой доклад.

Вскоре из кабинета вышли трое крестьян. Сразу поднялись несколько человек, чтобы пройти туда, но один из крестьян сказал, что просят секретаря Ковонского уездного комитета.

— Годы не молодые, а какую даль прошли… Как самочувствие? — обратился уполномоченный ЦК к старику Хен Ману, когда тот и Хи Сон заняли места у стола секретаря.

— Нам не привыкать, — и Хен Ман улыбнулся. — Вам ведь тоже не легче.

— Мне-то что. Я на машине… — тяжело вздохнул уполномоченный, точно в этом коротком вздохе воплощалась вся тяжесть невзгод, свалившихся на плечи людей. Он зажег спичку и закурил.

— Сколько вам лет?

— Не такой уж я старик. Пятьдесят семь.

— Только на год старше меня. Время, конечно, трудное, но не забывайте и о себе. Берегите здоровье.

После минутной паузы секретарь обратился к Хи Сону:

— Ну что ж, давайте начнем. Раньше всего объясните, почему вы перевели уездный центр в такую глушь и почему первыми эвакуировались сотрудники милиции? Это вызвало панику среди населения.

Хи Сон удивился, что секретарь так осведомлен о делах его уезда. Это озадачило и сбило его с толку; он растерял заранее приготовленные слова. Правда, Хи Сон предвидел такой разговор и знал, что получит нагоняй, но никак не ожидал, что дело сразу же примет такой оборот.

— Первое время мы хотели перебазироваться в Унгок, но враг так стремительно наступал… — растерянно пробормотал старик Хен Ман.

Неожиданно их выручил уполномоченный ЦК.

— Давайте перейдем к вопросу об организации партизанского отряда, — и, повернувшись к секретарю, добавил: — Времени очень мало, лучше сначала поговорить о том, что надо сделать.

— Хорошо. А с этим как обстоит дело? Рассказывайте, — предложил секретарь.

Но Хи Сону и здесь нечем было похвалиться. Видимо, товарищи хотели узнать о том, что уже сделано.

— Пока еще отряд не организован, но все уже подготовлено. И вот мы пришли за указаниями.

— Что именно подготовлено?

Хи Сон вынул блокнот и, перелистывая страницы, в немногих словах сообщил о положении дел. Уполномоченный ЦК, не перебивая, внимательно слушал. Секретарь изредка задавал вопросы.

В это время до их слуха донесся скрадывающийся расстоянием рокот ночного бомбардировщика. И тут же один за другим раздались раскаты взрывов. В комнате замигала лампа. Кто-то открыл дверь, крикнул:

— Воздушная тревога!

— Отведите людей в укрытие, — распорядился секретарь. Затем, повернувшись к посетителям, добавил: — И нам, товарищи, надо идти в бомбоубежище.

— Лучше вы идите одни. А я останусь здесь. Раз в Пхеньяне, где бомбы падают с неба, словно ливень, не убили, то здесь тем более, — и уполномоченный улыбнулся своим мыслям.

Было слышно, как из соседней комнаты люди шумно устремились к выходу.

— Все же лучше, если вы уйдете, — Хи Сон с беспокойством посмотрел на уполномоченного ЦК.

Но тот категорически отказался. Воздушный пират кружил где-то над самой электростанцией. Гул мотора то удалялся, то приближался. И каждый раз, когда особенно бывал нестерпим рокот и все строение дрожало, как в приступе лихорадки, секретарь с беспокойством поглядывал на уполномоченного.

Наконец самолет стал удаляться. И уполномоченный ЦК как ни в чем не бывало сказал:

— Ну, товарищи, продолжим наш разговор.

Подождав, пока Хи Сон и его спутник приготовили себе бумагу и карандаши, он неторопливо начал говорить, отчеканивая каждое слово:

— Операции вашего отряда должны развертываться в вашем уезде, значит, следует немедленно перебазироваться туда. Это стратегически важный опорный пункт. — Он медленно поднялся из-за стола и подошел к висевшей на стене карте. С минуту молча постояв перед ней, остро отточенным карандашом указал на железную дорогу и шоссе, которыми соединены Пхеньян и Ковон. — Вот смотрите. Если нам удастся перерезать эти коммуникации, то в известной степени будет парализовано взаимодействие Восточного и Западного фронтов врага. А это принесет огромную пользу нашему контрнаступлению и укрепит у населения веру в победу. Да и людей мы сбережем…

Заложив руки за спину, уполномоченный ЦК прохаживался по комнате, от стола к карте и обратно, и коротко, но очень понятно растолковывал задачи создаваемого отряда.

Затем перешли к практическим вопросам. Секретарь подробно инструктировал, как лучше сформировать отряд и как наладить политико-воспитательную работу среди партизан.

— Отряд надо расширить и сделать это быстро, — говорил он. — Кроме того, следует создать партизанскую базу хорошей маневренности,—это дело первостепенной важности. На мой взгляд, было бы неплохо первым боевым заданием поставить перед собой освобождение Ковонской шахты. Как вы думаете? — Этими словами он как бы подчеркнул, что доверяет Хи Сону, как командиру нового партизанского отряда.

— А как с кадрами? Наши наметки не вызывают возражений? — спросил Хи Сон.

— Вам виднее. Отряд ваш, вы и хозяин.

— Где лучше всего создать базу?

— Это опять-таки вам лучше знать. В горах Ковона легко вести партизанскую войну. Мне кажется, что следует держаться поближе к шахте. В общем вам предоставляется полная свобода действий.

— Видимо, каждую нашу операцию нужно согласовывать с провинциальным комитетом?—спросил до сих пор молчавший Хен Ман.

— А как вы рассчитываете эти сделать?—улыбнулся секретарь комитета.

— Очевидно, по радио…

— К сожалению, пока у нас нет ни радиопередатчиков, ни другой техники связи. Со временем, возможно, будут. Но сейчас дорога каждая минута. Сами подумайте, пока ваш связист доберется до нас, а потом обратно, утечет много драгоценного времени.

— Помогите нам, подбросьте немного оружия, — не унимался Хен Ман. Он погасил сигарету, придавив ее о край стола, и провел рукой по лысине, словно приглаживая густую шевелюру.

Сон Хи и Хен Ман вышли из кабинета с запиской к заведующему военным складом: «Предъявителям сего выдать из оружейного фонда провинции 10 винтовок и автоматов и необходимые к ним комплекты боеприпасов».

Беседа в провинциальном комитете заставила Хи Сона задуматься. Раньше он полагался на указания свыше. «Им видней. Лучше подождать до новой директивы», — думал Хи Сон. Но теперь понял, что партизаны должны действовать смело и самостоятельно, не дожидаясь указаний и директив.

Небо обложили низко нависшие тучи. Дул холодный ветер. К утру разыгралась метель. Хи Сон и Хен Ман возвращались в глубоком раздумье. Вскоре в снежной пелене исчезли черные контуры электростанции и все потонуло в снежной буре.

Глава 20

Всю ночь падал снег. Пушистый, как хлопья ваты, он разукрасил деревья большими белыми цветами. Идти было трудно, ноги глубоко утопали в снегу. Только на Другой день к вечеру Хи Сон и Хен Ман вернулись на базу отряда. На окраине деревни их с сияющей улыбкой встретил Чун О. Чуть поодаль за кустами маячили фигуры партизан.

— Боевые учения, — пояснил он, перекидывая на плечо винтовку и не переставая улыбаться.

— Пополнение еще не пришло? — спросил Хи Сон.

— Прибыли двадцать товарищей с Унсанокой шахты.

И вот тот парень объявился… — Последние слова Чун О произнес с нескрываемой радостью: ведь за Тхэ Ха он получил взбучку.

— Это ты о ком?

— …Помните, посылали на ремонтный завод… Ли Тхэ Ха.

— Вот молодец, все-таки прорвался!

— Его поймали лисынмановцы. Чудом спасся… А отец Чор Чуна расстрелян.

— Негодяи, они уже принялись за свое черное дело, — сдавленным голосом проговорил Хен Ман.

— Отец Чор Чуна? А другие?—спросил Хи Сон.

— Точных сведений нет… Многие арестованы, судьба их неизвестна. Да вы сами расспросите Тхэ Ха, — Чун О собрался уходить, но Хи Сон не отпустил его.

— Надо собрать товарищей, поговорить, посоветоваться… — сказал он. — Поручаю тебе оповестить всех командиров подразделений, парторгов и членов партизанского совета… — и Хи Сон зашагал к казарме. Он понимал, что от врага нельзя ждать пощады, но, когда сам услышал о зверствах захватчиков, сердце его закипело ненавистью. Он ускорил шаг, почти побежал, забыв, что старику Хен Ману за ним не поспеть.

Когда он вошел в казарму, за ним ввалились двое крестьян. Хи Сон сразу узнал их: это они сидели у костра в беспокойную, тревожную ночь перед последним переходом к партизанской базе.

— Целый день ждем вас, — возбужденно сказал один из них, старик Цой.

— Измучились, — добавил крестьянин с короткими усиками, Кым Сун.

— Вы по какому делу?

— Хотим спросить, товарищ начальник, кого вы принимаете в партизаны?—спросил Цой, не глядя на Хи Сона. Тот не ожидал такого вопроса и не знал, что ответить. Цой прятал глаза, сердито попыхивал трубкой. Хи Сон понял, что это не праздный вопрос для старика, и задумался.

— Каждого, кто готов биться с врагом и изгнать интервентов с нашей земли. Больше от партизана ничего не требуется, — наконец сказал он.

— Ясно… Раньше так же набирали в добровольческую армию против японских оккупантов, — поспешно согласился Кым Сун, внимательно следивший за командиром отряда.

— Вот-вот, как и в былые годы, — подтвердил Хен Ман, которому пришлось по душе напоминание о добровольческой армии, и продолжал:—А потом наш народ участвовал в вооруженной партизанской борьбе под водительством Ким Ир Сена. Помните бои возле Пэктусана?

— А как же… — кивнул Кым Сун.

— Но, товарищ, сейчас не время для воспоминаний. Итак, что же вы хотите? — прервал его Хи Сон.

— Мы потому и добирались сюда вместе со всеми. Правда, годы у нас немолодые, но и мы хотим драться. Почему же нас отстраняют? Я мог бы вернуться в родную деревню, там у меня земля… получил от народной власти. А нет… грудь жжет. После того как услышал, что творится на шахте, просто жить не хочется…

— И мне тоже. Давно бы пора домой, да нельзя, пока не изгоним врагов, — вмешался в разговор Кым Сун.

А старик Цой продолжал:

— …Я в своей деревне председатель крестьянского союза. Сын на фронте, служит командиром роты. Стыдно от него отставать. В каждом письме пишет, что бьют они врагов. А почему же мне не попробовать? Если я не стану партизаном, как же отомщу захватчикам? — с жаром проговорил Цой.

Но тут его перебил Кым Сун:

— Я тоже был активистом, заместителем председателя совета деревни. Меня проверяли.

— Так вы к кому, собственно говоря, пришли?—улучив минуту, спросил Хи Сон.

— В партийный комитет, к заведующему отделом труда товарищу Чор Чуну, — в один голос ответили оба.

— Он сейчас занят. Ну ладно, я скажу ему, только знайте, времени у нас в обрез.

Когда оба крестьянина вышли, старик Хен Ман не на шутку рассердился и принялся ругать Чор Чуна.

— Чего он играет в прятки? Сам куда-то скрылся, прячется от людей…

Он с самого начала был против жесткого подхода Чор Чуна к зачислению людей в отряд и злился, что тот действовал самолично, не советуясь с ним.

А в это время Чор Чун и Тхэ Ха шли полем к казарме. Неожиданно они заметили двух крестьян, выходивших от командира отряда, и сразу догадались, в чем дело. Чор Чун прошел к командиру первым. За ним — юноша с перевязанной головой. Хи Сон понял, что это Тхэ Ха, оглядел его с ног до головы и остался доволен. «Молодец, держится хорошо».

— Ну-ка, рассказывай, Тхэ Ха, — Хи Сон дружески потрепал его по плечу. — Крепкий парень, — обратился он к Чор Чуну, но тот промолчал, грея руки над железной печкой.

— Ты не горюй, — продолжал Хи Сон.

— Сейчас некогда горевать. Да и слез нет, высохли. Только злость осталась, — тихо проговорил Чор Чун.

— Верно. Некогда, — согласился Хи Сон. Он вытащил из портфеля бумаги и стал их перебирать. — Созываем товарищей. Ты не против? Кандидатов в отряд проверили? — командир перешел на деловой тон.

— Да. Отобрали сто сорок пять человек.

— Это все?

— Остальные беспартийные, им доверять нельзя.

— Не включили? Ни одного беспартийного?

— Ни одного.

— Это идет вразрез с решением собрания. Разве там говорили, чтобы не принимать в отряд беспартийных? — спросил Хи Сон.

— Я и тогда настаивал, чтобы в отряд включать только членов партии.

— Тебе поручили проверить людей и составить списки, а ты это поручение не выполнил. Хоть бы посоветовался с парторгами! — голос Хи Сона прозвучал необычно резко.

— К чему разводить говорильню? Враг с нами не советуется, зверствует, пытает, истязает наших людей. Месяц назад я своими глазами видел, как в бомбежке погиб мальчонка. Мой отец завещал жечь этих подлецов каленым железом. Это Тхэ Ха рассказывал… А мы все обсуждаем, советуемся… Теперь настало время действовать, бороться…—Чор Чун ладонью вытер заблестевшие глаза.

— Ты сейчас расстроен, и я тебя понимаю. Но это не должно отражаться на деле. Мыслить надо всегда трезво, не поддаваться чувствам. И беспартийных зря обижать не следует. Ты им не веришь?

— Я и раньше был против. С беспартийными нам не по пути: с них не спросишь.

— В партизанском отряде, как в армии, приказ командира — закон для всех. Приказываю включать в отряд всех активных товарищей, которые хотят к нам примкнуть. Нам полезен каждый человек. Те, кто не сумеет принять участие в боевых действиях, пригодятся для работы с населением, помогут крестьянам на полевых работах. Да мало ли где еще? Короче говоря, раз они шли с нами сюда, в горы, значит, мы должны им доверять, — Хи Сон говорил тоном, не допускающим никаких возражений. Стоявший в стороне Хен Ман никогда не видел его таким строгим. Чор Чун молчал. Дрожащей рукой он вынул сигарету и закурил.

— Кстати, много ли вражеских солдат на шахте? — Хи Сон повернулся к Тхэ Ха. Он хотел знать все подробно, его интересовало, сколько там лисынмановцев, сколько американцев, есть ли отряды безопасности, много ли арестовано шахтеров и жителей поселка. Ответы Тхэ Ха он записал в блокнот и задумался, как бы взвешивая их.

Тхэ Ха принялся было описывать обстановку в оккупированном поселке.

— Подробней поговорим в другой раз, — прервал его Хи Сон.

Тхэ Ха понял, что сейчас командира отряда мало занимает его рассказ: видимо, есть более срочное, более важное дело. Хи Сон, казалось, не слушал его, а что-то прикидывал в уме.

Вскоре собрались и все вызванные на совещание. Они явились в чем были — в промокших ботинках, в перемазанной грязью одежде, но с полным боевым снаряжением, — видимо, пришли прямо с боевой подготовки, усталые и возбужденные. Совсем недолго пробыли они в горах, но как изменились за это время: исхудали, обросли бородами. Даже Хак Пин, всегда подтянутый и чисто выбритый, и тот отпустил бороду. Весь промокший, он выглядел усталым, ссутулившимся и очень постаревшим. Впрочем, не он один, все казались гораздо старше своих лет.

Небольшая комната оказалась забитой до отказа. Тхэ Ха встал, почувствовал, что он здесь, пожалуй, лишний и лучше уступить место другим.

— Ты куда? Сиди, сиди!—оторвавшись от блокнота, бросил Хи Сон. Тхэ Ха присел, а командир отряда продолжал:—Итак, начнем. Все собрались? — он вынул карандаш, приготовившись записывать.

— Все!—выкрикнул из угла Чун О.

Впервые собралось так много народу. Успели уже порядком накурить, и дым сизыми струйками тянулся к потолку. В комнате воцарилась тишина, даже кашляли сдержанно. Все взгляды были устремлены на Хи Сона, все предвещало важный разговор.

Хи Сон рассказал о положении на шахте и о судьбе арестованных товарищей. Его ровный, спокойный голос вселял чувство уверенности. Можно было подумать, что идет обычное совещание в уездном комитете партии и докладывает не командир партизанского отряда, а секретарь комитета.

— Товарищи, мне хочется сообщить вам радостную весть, — Хи Сон повысил голос. — Трудности не сломили нашу партию, все члены ЦК на местах, они руководят нашей борьбой, помнят и заботятся о каждом из нас.

В комнате радостно зашумели, многие аплодировали. Вырвалось громкое и неожиданное «Мансе!»[14]. Всех охватило неистовое возбуждение. На глаза Тхэ Ха навернулись слезы. Ему почему-то вспомнились бурные демонстрации во время революционных праздников, когда люди, проходя по площади, так же радостно шумели.

— Тише, друзья!—несколько раз повторил Хи Сон. — Давайте продолжать… Партия и правительство справились с эвакуацией важнейших промышленных объектов и государственных учреждений на север, в провинцию Чаган, и оттуда, как и в мирное время, осуществляют руководство. Не оставлен без внимания и наш уезд, к нам послан представитель центра. Он хочет знать наши нужды и от имени Верховного Главнокомандования обещает помочь…

Снова раздались аплодисменты. Наконец возбуждение улеглось… Теперь слово взял Чор Чун. Он доложил о формировании партизанского отряда из трех рот и взвода разведчиков, назвал командиров и сообщил, что будет создано специальное подразделение для работы в тылу и помощи населению оккупированных районов. После него выступил Хак Пин, назначенный командиром первой роты.

— На шахте имелся отряд самообороны, о котором по непонятной причине Чор Чун умолчал. Руководство отрядом было поручено мне. Мы намеревались оборонять шахту собственными силами. Я предлагаю включить в мою работу оставшихся на шахте товарищей. Тем более что наша ближайшая задача — освободить шахтерский поселок. — Хак Пин говорил кратко и безапелляционно, словно на производственной летучке, не допуская и мысли, что кто-то будет ему возражать.

— Нет, так не пойдет!—неожиданно выкрикнул с места командир второй роты, заведующий мельницей в Унгоке. — Если директор шахты будет ориентироваться только на своих шахтеров, его примеру могут последовать и другие командиры — и мы располземся, будем воевать разрозненно, бить врагов ладонью с растопыренными пальцами, а не единым кулаком. Я против.

— И я, — не вытерпел секретарь волостного комитета Судон, теперь ставший командиром третьей роты. — Директор отправится на свою шахту, я к себе, другие тоже… Нет, так у нас ничего не получится.

— Вы неправы, руководитель не имеет права оставлять своих подчиненных на произвол судьбы. Возьмем, к примеру, меня. Я ушел в горы, а свой отряд оставил. Что скажут люди? Убежал!—Хак Пин говорил запальчиво и раздраженно. Повернувшись к товарищу из Унгока, он продолжал:

— Свою шахту я буду освобождать сам, не хотите нам помогать, обойдемся и так. Но прежде всего надо помочь нашим людям влиться в отряд.

— Ишь заговорил в нем администратор… — возразили ему с мест сразу несколько человек. — Надо подчиняться приказам штаба отряда!

— Значит, выходит, Ковонскую шахту будет освобождать первая рота?—спросил Хи Сон, до этого не вмешивавшийся в спор.

— Каждый любит свой дом и хочет туда вернуться, — ответил Хак Пин.

— Хорошо. Кого еще вы собираетесь включить в свою роту?

Хак Пин предложил назначить своим заместителем Чун О и попросил откомандировать к нему Ки Бока, Цоя, богатыря Сока и, наконец, Тхэ Ха.

Тут не вытерпел Чор Чун, вспылил.

— Ты бы лучше позаботился о Док Ки, его бы выручил… Ведь он тоже был твоим кадровым работником? Не так ли?

Не ожидавший такого поворота, Хак Пин растерялся и не знал, что ответить.

— Док Ки? И до него доберемся. Под землей найдем. И веревку для него припасем…

Но никто не улыбнулся этой шутке. Хотя Хак Пин видел, что с ним не согласны, он упрямо стоял на своем.

— Товарищ директор, не думайте только о себе. Если вы заберете лучших людей, как же быть другим ротам? Вы их этим ослабите. А что касается меня, я хотел бы пойти в разведчики. Там я буду полезнее, — проговорил Тхэ Ха.

Хак Пин низко склонил голову. Хи Сон недовольно посмотрел на него и поднял руку, призывая к тишине.

— Давайте послушаем, где кто хочет быть. Значит, первым высказался Тхэ Ха? Не хочет ли он что-нибудь добавить?

Тхэ Ха, смущенный общим вниманием, приподнялся со стула.

— Говори с места,—остановил его Хи Сон.

— Хочу разведчиком, но где сочтете нужным, там и буду.

— Вот это деловой разговор! — одобрил Хи Сон.

Между тем каждый командир старался перетянуть к себе лучших людей. В комнате стоял гул.

— Пора кончать, — предложил Хи Сон, — к вечеру окончательно согласуем списки. Возражений нет?

Все молчали.

— Ну как же? Говорите!

Но никто не промолвил ни слова. Хи Сон вопросительно посмотрел на Чор Чуна.

— Я-то, конечно, согласен. По мне, хоть сейчас бы за дело. Вы командир, как скажете, так и будет, и нечего спрашивать.

— Непривычно еще, — рассмеялся Хи Сон.

— Итак, можно подбирать людей?—спросил кто-то.

— Да, и построже. Пусть присягу дадут.

— Многие уже давали партизанскую клятву. Стоит ли еще раз, — попробовал возразить Хак Пин.

— Будем выступать ночью или отложим на завтра? Снегу-то сколько намело, — сказал Хи Сон.

— Лучше бы денек обождать, подготовиться… — заметил кто-то с задних рядов.

— Можно мне сказать?—обратился Тхэ Ха.

— Почему нет, говори.

— Вот что я хочу сказать… На шахте и в деревнях льется кровь, а мы сидим здесь и только митингуем. На моих глазах погиб отец Чор Чуна. И не он один… Людей истязают, подвергают пыткам. Родные принимают смерть, не зная, что мы здесь. Сил нет спокойно отсиживаться в лесу и ждать. Не ночью, сейчас же надо трогаться в путь, бить проклятых! Так я думаю… — и Тхэ Ха тяжело опустился на свое место.

— А как другие? — спросил командир.

— Мы готовы. Но под силу ли вам, товарищ командир, сейчас снова идти в дальний путь? Мы сидели сложа руки, а вам и отдохнуть не пришлось.

— Обо мне не беспокойтесь. А насчет нашего дедушки…—Хи Сон замялся и хитро посмотрел на Хен Мана.

— Надоело слушать, «дед» да «дед». Вроде и за человека меня не считаете. Я хоть сейчас готов. Вот именно, хоть сейчас, — с силой повторил Хен Ман.

Кругом заулыбались.

Снегопад прекратился. Окрестные сопки, деревья — все преобразилось. Будто кто-то расстелил на земле белоснежное турумаги, заботливо укрыл его полами горы и долину. Комья пушистого снега повисли на ветках, напоминая цветы грушевого дерева в пору цветения. Стало гораздо светлей. Лес притих. Изредка в нем вспорхнет птица, изумленная необычной картиной, — и ком снега полетит вниз, увлекая за собой другие.

Иногда издалека, со стороны Чандина, донесется гулкое орудийное эхо, деревья испуганно встрепенутся, осыпая землю снежной пылью, да небо на востоке озарится заревом. Но проходит мгновение — и снова воцаряется тишина.

Тхэ Ха направился к месту сбора. Шел легко. За спиной рюкзак — память о матери, в руке карабин. Над дверью сборного пункта развевался самодельный красно-синий флаг. В доме не было ни души; Тхэ Ха явился первым. Он снял рюкзак, положил в угол, подошел к окну. Перед ним, придавленный толстым слоем снега, белел кустарник. Узкая, только пробитая тропка убегала вдаль, к полю.

Постепенно начали собираться партизаны. Входили молча, присаживались на свободные места и сразу же начинали дымить цигарками. Никто ни о чем не спрашивал: вроде и так все ясно. Слабо горел фитиль в пузырьке с керосином. В полутьме с трудом различались лица; лишь седая борода Хен Мана белела в полумраке. Кто-то тихо затянул песню.

Появился Чун О. Вслед за ним подошли Хи Сон и Хен Ман.

— Товарищи!—Хи Сон постучал сухощавой ладонью по столу. Сразу все смолкли. — Ну вот, отряд организован. Настал наш черед сражаться. Вы, наверное, и без меня знаете, что в одном только районе Ковонской шахты погибло больше ста человек. Мы должны мстить, беспощадно и смело. Поклянемся же, что не пожалеем жизни ради нашей борьбы и победы.

Жалобно скрипнула половица. Слышалось чье-то тяжелое дыхание.

— Начнем с меня,—Хи Сон вышел на середину комнаты.

— …Я, член Трудовой партии, Чо Хи Сон, торжественно клянусь перед лицом партии, родины и народа… что отдам жизнь ради полного изгнания империалистических хищников с родной земли… Не отступлю ни перед какими испытаниями… Если же струшу, испугаюсь врагов или разглашу военную тайну, то получу справедливое возмездие от народа и партии…

Затем, сняв шапку, вышел Хен Ман. Он неуклюже вытянулся по швам.

— …Я, Ю Хен Ман, вступая в партизанский отряд, клянусь… — старик закашлялся, но лицо оставалось строгим и суровым.

Вызывали по списку. Каждый, услышав свою фамилию, давал клятву. Слова были разными, но смысл один. Глухой бас сменялся почти мальчишеским тенором, простуженный сиплый голос — взволнованным и срывающимся.

После принятия присяги все вышли на улицу и разбились по своим подразделениям.

— Смирно! На-а-пра-во! — послышалась команда.

Тхэ Ха шел следом за Кван Хо, командиром взвода разведчиков. Он только вчера впервые встретил своего командира, которого по военной выправке принял за бывшего солдата. Тхэ Ха еще тогда обратил внимание, как он выхватил из кобуры пистолет и резко скомандовал. Точь-в-точь как на поле боя. Он подумал, что Кван Хо — командир целой партизанской роты, а оказывается, этот, по всему видать, бывалый вояка будет его непосредственным начальником. Тхэ Ха обрадовался.

— Ты, парень, кажется, прошел боевую закалку. Как зовут? — спросил Кван Хо.

— Ли Тхэ Ха.

Кван Хо опросил всех и сверил со списком. В нем значились Тхэ Ха и Ки Бок, старик Цой, двое бывших работников по технике безопасности и учитель.

В сборах прошло немало времени. Было уже за полночь. С востока по-прежнему доносился тяжелый орудийный гул, небо то и дело озарялось вспышками. Колонна тронулась в путь. Шли, разгребая ногами глубокий снег. Исчезла усталость. Шли легко, точно обрели крылья. Тихо зазвучала партизанская песня.

Впереди — родные места. Колонна углубилась в кустарник. Потом началась чаща. Приходилось низко пригибаться, отстранять морозные, в снегу, ветки.

Двигались все время на юг, пока не стало светать.

Глава 21

Первыми получили боевое крещение разведчики. Им приходилось выходить с базы за сорок-пятьдесят ли, изучать местность, выяснять обстановку, держать связь с отрядом. Партизаны не могли шагу ступить, не имея точных сведений от разведки. От них зависело, будет ли отряд двигаться вперед, остановится ли на привал или отступит. Как и в армии, подразделение разведчиков было глазами и ушами отряда. Больше того, в условиях партизанской войны, когда кругом враги, в десять раз превосходящие силы партизан, значение разведки особенно возрастало: она должна была уберечь отряд от внезапного нападения, нащупать слабые места у противника, каждую минуту неослабно следить за ним, суметь вовремя разгадать его замыслы. Но в первое время ни командир взвода, ни Тхэ Ха или кто-либо другой из разведчиков ясно себе этого не представляли: еще не было опыта, не было схваток с врагом.

Услышав от Чор Чуна о своем назначении, Кван Хо сразу согласился, но не потому, что понимал важность разведки, а просто из любопытства. В кино и в театре он неоднократно видел, как интересно и заманчиво быть разведчиком, как часто он должен идти на риск, совершать смелые, отчаянные поступки, и потому не стал возражать.

«Командир взвода разведчиков! Здорово звучит. Командир смельчаков!» — не без гордости думал Кван Хо, рисуя в своем воображении картины внезапного нападения на штаб противника. Вот он, раненый, с пистолетом в руке, врывается в логово врагов и бьет, не целясь… От одной этой мысли у него распрямлялись плечи.

Довольный своим назначением, Кван Хо сразу же усердно приступил к делу. С несколькими разведчиками он прокрадывался в крестьянские дома, расспрашивал людей. Если в глухом месте встречался случайный путник, приставлял к его груди пистолет и, напугав до смерти, узнавал все, что нужно. Товарищи робко пробовали возражать, но Кван Хо отвечал, что в разведке хороши любые средства. «Главное — добыть информацию!» — говорил он.

Каждый человек казался ему подозрительным. Иногда на дорогах встречались лисынмановцы. Кван Хо или вступал в бой один, или звал на помощь товарищей, но никогда не упускал случая напасть первым. Бывало, что он приносил с собой трофейное оружие. Особенно доставалось от него полицейским, которые сдавались после первого же выстрела. Кван Хо без труда разоружал их и доставлял на партизанскую базу.

И все-таки командование партизан не было довольно разведчиками. Они не доставляли нужных сведений, действовали в отрыве от отряда. Случалось, что взвод пропадал по целым неделям. Приходилось из штаба посылать бойцов на розыски. А Кван Хо с разведчиками появлялся с другой стороны, откуда его и не ждали, приволакивал гору оружия и воинского снаряжения.

— Как это понимать? — спрашивали его в штабе.

— Полицейские подарили, — невозмутимо отвечал Кван Хо, — пугливы, как зайцы. Добро валяется, почему не подобрать.

— Послушай, товарищ Кван Хо, мы должны как можно быстрее достичь уездного центра. Не ищи ненужных столкновений, избегай их. У нас впереди будет столько боев, что надоест.

— Понятно, — быстро соглашался Кван Хо. Однако обещания не сдерживал.

Зачастую отряд выступал поздно ночью и, немного пройдя, неожиданно сталкивался с противником. Начиналась суматоха. В штабе верили только докладам разведки; приходилось дважды и трижды проверять данные, чтобы быть уверенными в их правильности. Все это тормозило продвижение отряда к намеченной цели — в Ковонский уезд. Кван Хо нервничал, сам совершал дерзкие вылазки и требовал от своих разведчиков такой же смелости и находчивости.

Только через десять дней отряд добрался до границ уезда. По дороге произошло несколько небольших стычек с противником, по пути в селах партизаны нападали на полицейских и разоружали их. За это время отряд добыл немалые трофеи.

Первые успехи воодушевили партизан. Несмотря на продолжительные ночные переходы, бойцы выглядели бодрыми. Даже Сок ни разу не пожаловался на больную ногу. На другой день после прибытия на новую базу штаб решил дать первый настоящий бой противнику.

Кван Хо получил приказ ночью разведать местность в двух направлениях. С наступлением темноты Тхэ Ха и еще двое бойцов направились в Унгок, а Кван Хо вместе со стариком Цоем и сельским учителем пошел в Судон. Безлунная ночь, темное, словно выкрашенное черной тушью, небо — все благоприятствовало разведчикам. Несколько часов ходьбы — и группа Кван Хо достигла сопки на окраине волостного центра. Здесь проходила железнодорожная линия Пхеньян — Вонсан. Поселок был небольшой: всего несколько приличных зданий — школа, почта, комитет партии, большой магазин — и около трехсот крестьянских чиби. Весь поселок протянулся узкой полоской вдоль долины. Дальше шла дорога на Ковонскую шахту. Узкоколейка с шахты подходила к железнодорожной станции Соннэ.

Кван Хо и его товарищи пробирались вдоль подножия сопки, как вдруг услышали стрельбу из карабинов. Долина была погружена в темноту, и только кое-где слабо догорали костры. Заслышав стрельбу, собаки подняли истошный лай. Он гулко отдавался в морозном воздухе.

Но кругом не было ни души, и разведчики не могли понять, кто здесь хозяйничает — лисынмановцы, американцы или просто местные полицейские. Трое партизан, тщательно заметая свои следы на снегу еловыми ветками, медленно двигались вперед. Кван Хо прислушался и пошел в сторону, откуда доносился лай. Действительно, вскоре у подножия скалы они наткнулись на два дома. В одном завешанном окне пробивалась полоска света. Почуяв чужих, всполошилась собака. Кван Хо притаился, укрывшись ветками. Но, кроме лая, не было слышно ни единого шороха.

— И чего она лает, проклятая! Весь поселок поднимает на ноги, — сердито проворчал старик Цой.

— Я пойду разузнаю, а вы оставайтесь, — шепнул Кван Хо и спустил на пистолете предохранитель.

— Похоже, что здесь живут крестьяне. Может, лучше я пойду?—сказал Цой. Он старик, сам крестьянин и, если даже встретится с противником, не вызовет особых подозрений. Ведь именно поэтому его и включили в разведывательный взвод.

— Нет, у тебя ничего не получится, — ответил Кван Хо и посмотрел на учителя, как бы спрашивая его мнение. Но тот молчал, испуганно озираясь по сторонам. Командир процедил сквозь зубы: — Эх, интеллигентик…

— С какой стороны думаешь зайти?—шепнул Цой. Он не на шутку тревожился, зная безрассудный нрав Кван Хо.

— Не беспокойся. Если что, выдам себя за полицейского…

— А полицейский от местных не вытянет ни слова.

— Увидеть, все будет в порядке. Не захотят говорить — я им помогу, — и Кван Хо, усмехнувшись, подкинул в руке пистолет, — перед такой штучкой никто не устоит…

— Слышишь?… Варят что-то, в котле булькает… А?

Кван Хо в темноте заметил тропинку и бесшумно прокрался к самому дому. Обычное чиби, солома низко свисает с крыши. Тихо. Спят или никого нет? Заглянул в щель. На кухне дымилась печь. Значит, кто-то есть… От соседнего дома к самому плетню, заливаясь лаем, подбежала собака…

— У, проклятая! — выругался Кван Хо, крепко стиснув в руке пистолет. «Впрочем, пожалуй, и неплохо, что она лает на соседнем дворе, а не здесь», — подумал он. Деревенские собаки пугливы и глупы: упадет камешек из-под лап зверька на склоне сопки — и они уже заливаются.

Нельзя было терять ни минуты. Кван Хо осторожно приоткрыл дверь. В комнате сидели старик со старухой. Увидев неизвестного, оба застыли в испуге. Из рук старика выпал котелок с варевом.

Кван Хо огляделся. В доме больше никого не было. В углу стоял раскрытый кованый сундук. На полу валялась мужская и женская одежда. Очевидно, здесь жили и молодые, но их сейчас не было дома. Кван Хо как можно спокойнее обратился к старику:

— Вы, папаша, не пугайтесь.

Он спрятал в карман оружие и постарался улыбнуться. Старик оправился от испуга и с ног до головы осматривал непрошеного гостя. Затем недоверчиво спросил:

— По какому делу?

— Я из уездной полиции, — Кван Хо старался быть важным и одновременно развязным, настоящим полицейским, и он без стеснения, прямо в обуви, шагнул на кан[15]. Старик смотрел на него с презрением. Это не ускользнуло от внимания Кван Хо.

— Что вам надо? Зачем пришли?

Кван Хо небрежно сунул руку в карман, хотел было вытянуть пистолет, но раздумал.

— Хочу узнать, сколько в поселке моих сослуживцев и как они борются с красными. Местные полицейские часто дают неверные сведения, потому я и прибыл сюда лично все проверить.

И чтобы старик ему поверил, Кван Хо вынул блокнот и карандаш.

— Чем больше убьете красных, тем лучше. А сколько здесь ваших — не знаю. Чем больше, тем лучше, — раздраженно ответил старик и стал набивать трубку табаком.

«Ишь какая гадюка! У самого, видать, сынок служит в полиции. Это точно», — разозлился Кван Хо.

— А точнее нельзя? Вы должны знать, сколько в поселке полицейских. Среди них ведь и ваш сын… — сказал он с таким видом, будто ему все известно и нужно только кое-что уточнить.

— Вам лучше знать… Спросите в волостной полиции… Чего вы ко мне заявились?… Ведь шли мимо. Или, может быть, заблудились?

— Мы все знаем и все видим. К вам же я пришел, чтобы проверить сведения у местных жителей.

— Я человек темный, мне не разобрать, где красный, а где желтый. Из дома не выхожу, разве что во двор. Откуда мне знать? — старик совсем успокоился, иронически улыбнулся.

Это окончательно взбесило Кван Хо.

— Издеваться?! Не знаете, кто такие красные? Почему не знаете?

— На старика грех кричать. Вы сами прежде всего честно скажите, кто вы и откуда? Тогда разговор будет другой.

— Что?… Ну ладно, считайте меня красным. Я не из уездной полиции.

— И сам вижу. Вы не из уезда и даже не из полиции. Таких там нет.

Кван Хо от неожиданности растерялся. А старик хитро прищурил глаза и покатился со смеху.

Кван Хо, не зная, как поступить, решил стоять на своем.

— Так я красный? — притворно возмутился он. — Вы будете отвечать за свои слова. Говорю вам, что я из полиции.

— Ну-ну, зря прикидываешься. Между тигром и шакалом есть разница. Таких, как моя бабка, обманешь, а меня вряд ли. Шестьдесят лет по земле хожу, разных людей перевидал. Нашего человека сразу признашь, он — как изумруд среди песка. А вот ты еще не научился различать своих и чужих. Садись, чего стоишь?…

Старик направился к плите.

— Не надо, отец, — пытался возразить Кван Хо, но вдруг почувствовал, что голоден.

— Ждали вас, ох как ждали!… — старик усадил Кван Хо за стол. — Не могли прийти раньше? Хоть бы денька на четыре. Тогда бы и невестка осталась в живых, — две слезы скользнули по морщинистым щекам старика.

Теперь у Кван Хо не было сомнений.

— Прости, отец.

— Не за что. Так должно было случиться… Днем раньше, днем позже…

— А что у вас случилось?

— Ворвались позавчера, схватили ее с двумя ребятишками и увели. На картофельном поле закопали бедняжек. Вся вина ее в том, что состояла в Женском союзе. Родственники эвакуировались, а она не успела. Мне забили горло рисом, чуть не задохнулся… Сущие звери.

— Мы отомстим,—взволнованно проговорил Кван Хо.

— Ешь, сынок, ешь! Провизии малость осталось. Припрятал, — старик повернулся к жене, которая не спускала глаз с Кван Хо. — Может, рис принесешь?

Она поспешно вышла.

— Вот старая башка! — оправдывался старик. — Сразу надо было послать ее… У вас ведь время в обрез… Трудно сейчас в горах, верно?

Жена вернулась с котелком и поставила на плиту подогреть рис.

— Ты не торопись, — продолжал старик. — Ночь темная, эти подлюги побоятся вылезть из своих нор.

Но Кван Хо забеспокоился.

— Дедушка, возле дома двое товарищей. Пойду скажу им. А?

— Конечно. Но будь осторожен. Лучше я с тобой пойду, — хозяин поднялся, надел теплую шапку, стал натягивать турумаги. Кван Хо тоже встал, взял в руки фуражку. Старик вдруг увидел его покрасневшие уши.

— На дворе мороз. Возьми-ка, сынок, мою. В ней сподручней, — и он отдал Кван Хо шапку. Тот отказывался, но старик настоял на своем. Они вместе вышли из дома и огородом направились к подножию сопки.

Цой, притаившийся в кустах, все время следил за домом. Вдруг они увидели, как в дверях показались две тени. По приглушенному кашлю Цой узнал Кван Хо. Но кто с ним? Куда они идут?

— Есть у тебя веревка?—спросил он учителя.

— Не взял… А зачем?

— Командир ведет полицейского. Разве так можно? Надо его связать, а то еще удерет, гад…

Но вот двое приблизились. Кван Хо тихо назвал пароль. Цой остолбенел, не веря своим глазам. Рядом с командиром стоял старик в длиннополом турумаги. Руки его не были связаны, да и держался он непринужденно, будто давний приятель Кван Хо. Больше того, он протянул руку Цою.

— Ну, дедушка, здорово! Заждался?

Цой совсем растерялся и даже обиделся. Какой-то старик так непочтительно разговаривает с ним, партизаном.

— Кто этот человек, товарищ командир?—не обращая внимания на приветствие старика, спросил Цой.

— В том доме живет, вместе пришли к вам.

Цой не знал, что и подумать; Кван Хо толком ничего не разъяснил. Тем временем старик, почувствовав в Цое крестьянина, продолжал, дружелюбно улыбаясь:

— Ты, пожалуй, годками мне в ровесники годишься. На старости воевать нелегко, а?

— Воевать? Попробуй — увидишь. Я вот не захотел отсиживаться у печки, — со злостью ответил Цой.

— Таким, как я, только у печки и место. Давай знакомиться. Меня Ким Ха Гыном зовут.

— А меня Цоем.

— А имя?

— Секрет. Тоже вздумал меня пытать! Нас не спрашивают, мы должны спрашивать. Вот!—назидательно проговорил Цой.

Кван Хо только покачивал головой, давясь от смеха.

— Ну, разошлись, как синсонно[16]. Зря горячитесь. Лучше послушаем, что происходит в поселке, — прекратил он спор.

Старик подробно ответил на все вопросы разведчиков. По его словам, в поселке около сорока лисынмановцев и американцев, они расквартированы в здании школы, охраняемом часовыми. Кроме того, в волостной канцелярии обосновались двадцать полицейских.

— Нет ли где еще полицейских?

— Больше нет. Вчера я ходил в лес за намури[17], прошел через весь поселок. Нигде их не видел, кроме как у волостной канцелярии, — с уверенностью ответил старик.

Кван Хо остался доволен полученной информацией. Разведчики вернулись в дом Ким Ха Гына, поели и отправились в обратный путь.

На базе отряда Кван Хо доложил штабу, что все это он видел собственными глазами. Цой и учитель промолчали.

Глава 22

Тхэ Ха и его товарищи обнаружили в Унгоке лишь пять-шесть полицейских, да и те, узнав о появлении партизан, разбежались. Местные жители только однажды видели на станции вражескую воинскую часть, которая проследовала дальше, не задерживаясь в Унгоке.

Поэтому на следующий день вторая рота без сопротивления овладела Унгоком. Сюда же перебазировался штаб отряда. Две другие роты партизан под командованием Чор Чуна получили задание.

С наступлением сумерек партизаны покинули базу, без происшествий миновали перевал и спустились к дороге. Шли молча, возбужденные ожиданием первого боя, охваченные тревогой перед неизвестностью. Дорога скользнула в долину.

Чон Ок едва поспевала за остальными. Тяжелый мешок с медикаментами давил плечи. Она не думала о предстоящем бое; тревога за Тхэ Ха не оставляла ее. Он ведь такой горячий, такой неосторожный… Только недавно еле спасся от смерти, а теперь, конечно, рвется в бой. Он совсем не бережет себя. Сколько раз говорил ей — либо победит врагов, либо погибнет сам. «Вернись с победой, дорогой», — шептала она.

Накануне Чон Ок упрашивала командира зачислить ее бойцом-разведчиком. Тогда она была бы рядом с любимым и охраняла его от опасностей. Однако Хи Сон отказал наотрез.

В узком ущелье отчетливо слышался каждый шорох. Вдали лаяли собаки. Партизаны, затаив дыхание, осторожно пробирались вперед. Чон Ок старалась не думать о своем женихе, но тревожные мысли не оставляли ее.

— Эй, там, сзади, не отставать! Подтянуться!

— Держаться на расстоянии пяти шагов.

Эти приказы партизаны шепотом передавали друг другу. Чон Ок на секунду остановилась и передала команду следовавшему сзади товарищу.

Цепочку возглавлял Кван Хо; он вел отряд к дому старика Кым Ха Гына. Как и вчера, светилась щель в окне, на соседнем дворе истошно лаяла собака. Казалось, она лаяла громче прежнего, почуяв ночных гостей.

— Позови старика, — Чор Чун наклонился к самому уху Кван Хо, затем подал знак остальным остановиться.

— Нужно ли? Больше он ничего не скажет, — Кван Хо подумал, что начальник штаба не очень-то доверяет его вчерашнему сообщению, и обиделся.

— За сутки кое-что могло измениться; лучше разузнать еще раз. Старику можно верить?

— Вполне.

— А все-таки надо проверить. Недаром говорят: «Хоть и знаешь дорогу, все равно десять раз спроси». Прихвати с собой Цоя.

— Это еще зачем?

— Приведи старика! И без лишних разговоров… Понял? — строго приказал Чор Чун.

Кван Хо быстро исчез в темноте. За ним последовал старик Цой.

— Ну и бюрократ!—ворчал Кван Хо, пробираясь кустами вдоль склона сопки. Неистово заливалась собака. Кван Хо и Цой остановились, прислушались. Вдруг Кван Хо тронул Цоя за рукав, потащил его обратно. Пройдя несколько шагов, удивленный Цой спросил:

— Почему?

— Пошли. Зачем зря тревожить старика. Глупая затея.

— Начальник штаба приказал привести…

— Обойдемся и так. Скажем, что его нет, — и дело с концом.

Цой понял, что Кван Хо заупрямился, но не стал ему возражать.

— Старика нет дома. Наверное, ушел к родственникам, — доложил Кван Хо по возвращении и вложил пистолет в кобуру.

— Нет ли поблизости другой хижины?—спросил Чор Чун.

— Нет.

— Ну что ж, ничего не поделаешь… — Чор Чун решил действовать по плану, разработанному в штабе отряда. Командиры рот согласились.

— Итак, разделимся на две группы. Я пойду с первой ротой в центр поселка, вторая рота двинется в обход, по полотну железной дороги, к станции. По моему сигналу начнем атаку. Без приказа не стрелять.

Обо всем этом каждому бойцу было известно и раньше, но Чор Чун счел необходимым еще раз разъяснить боевое задание. Обе группы начали продвижение к намеченным пунктам. Чор Чун не мог отделаться от чувства тревоги — ведь опыта руководства боевыми операциями у него не было.

Его группа обошла сопку и по льду переправилась через ручей. Но тонкий лед ломался, и партизаны проваливались в воду. То и дело люди, поскользнувшись о камни, падали. Однако это их не пугало, вода не доходила даже до колен. Вскоре они вошли в ущелье. Вдруг невдалеке послышалась автоматная очередь. Неужели часовой уловил подозрительный шорох? Несколько трассирующих пуль прорезали темноту ночи и погасли на противоположной стороне долины. При каждом постороннем звуке приходилось замирать, выжидать. Прекратится стрельба — и снова вперед.

До холма за школой продвигались не меньше часа. Не успели занять исходную позицию, как снова началась пальба. В первое мгновение Чор Чун подумал, что часовой стреляет просто так, для острастки, но приказал бойцам остановиться. Однако стрельба усиливалась. Вся долина встрепенулась, ожила. Теперь перестрелка доносилась со стороны железнодорожной станции, где должна была находиться третья рота партизан. В чем же дело? Ведь разведка донесла, что в районе железной дороги противника нет, Чор Чун растерялся.

Вдруг все вокруг осветилось. Можно было отчетливо различить здание школы, дома, склоны сопок. Одна за другой взлетали в небо ракеты. По двору школы метались тени. Затрещали выстрелы около школы и здания волостного управления.

«Обнаружили!» — молнией пронеслось в мозгу Чор Чуна. Лицо командира мгновенно побледнело, точно его посыпали пудрой, только глаза блестели в темноте.

— Увидели нас…

Изумление сменилось испугом. Партизаны прижались к земле, притаились. Беспорядочная стрельба усиливалась с каждой минутой. Кажется, врагов больше, чем предполагали. Огонь сосредоточивался на станции: третья рота в опасности. Чор Чун раскаивался, что сейчас он не там. «Что же делать?» — напряженно думал он.

— Беда, надо немедленно отходить, — громко сказал Хак Пин, — иначе пропадем.

— Ребятам приходится туго, — Чор Чун не знал, что делать, но отступать не соглашался.

— Вступать в бой безрассудно.

— Что же ты предлагаешь? Смотреть, как гибнут товарищи?

— У нас другого выхода нет. Нам с регулярными войсками не тягаться. Идти в лобовую атаку глупо. Раз обнаружили, надо отступать, — голос Хак Пина срывался.

— Ты в своем уме?!—вскипел Чор Чун. — Разве можно оставить товарищей в беде?

— …Кто хочет бросить третью роту на произвол судьбы, пусть уходит. Товарищи! К бою! Вперед, в атаку! — закричал Чор Чун и дал короткую очередь. Остальные тоже открыли огонь.

Вскоре завязалась жаркая перестрелка. Ки Бок первым бросился вперед, стреляя на ходу. За ним бежали остальные партизаны. Но вскоре им пришлось залечь; свист пуль прижимал к земле.

Еще одна ракета осветила долину как раз в том месте, где залегла первая рота. Только ракета погасла, как Чор Чун снова скомандовал:

— В а-та-ку! — и бросился вперед. За ним — Ки Бок. С криками «Мансе!» кинулись еще несколько человек. Пули свистели над их головами всюду, но они не обращали на это внимания. Ки Бок старался не отстать от Чор Чуна, готовый своим телом прикрыть командира. Так они добежали до школы, которую заметили раньше при вспышке ракеты. Ки Бок подбежал к зданию и швырнул гранату. Сразу раздались три взрыва: еще кто-то бросил гранаты. И следом грянуло громовое «Мансе!», заглушившее треск выстрелов. Стрельба из школьного двора прекратилась. Размахивая автоматом, Ки Бок вбежал во двор. Школа казалась вымершей — неужели враги бежали? Струсили? Ки Бок распахнул дверь, шагнул и споткнулся о мертвое тело. Он оглянулся назад, увидел мелькнувшую во дворе тень и бросился вдогонку. Однако тень внезапно исчезла в темноте и потом появилась уже далеко, около ручья.

— Стой, гад! — он прыгнул вперед, дал очередь из автомата. Убегавший снова скрылся в темноте. Ки Бок остановился. Стрельба прекратилась и на улице. Сзади послышались шаги.

— Кто идет? — крикнул Ки Бок, вскинув автомат.

— Я, Сок, — ответил голос.

— Сбежали, гады!

— Они проворные, шей даром не подставят, — засмеялся Сок.

— Где все наши, где начальник штаба?

— Пойдем поищем.

Они стали взбираться вверх по тропинке к черневшему в темноте зданию. Оба понимали, что бой в любую минуту может возобновиться: очевидно, противник отступил, чтобы собраться с силами.

Вдруг у железнодорожной станции снова началась перестрелка. Захлебываясь, трещал станковый пулемет. Пули снова засвистели над их головами. Ки Бок и Сок втянули шеи, пригнулись и залегли в кювет. Стрельба усилилась, теперь она слышалась с разных сторон — внизу, на берегу ручья и по ту сторону школы. Перекрестный огонь сосредоточился на главной улице поселка. Ки Бок понял, что их окружают. Мимо по направлению к холму, откуда начала атаку первая рота, метнулись какие-то тени. Ки Бок с товарищем выскочили из кювета и побежали следом.

Партизаны собрались на холме. Ки Бок залег рядом с ними. Чор Чун выглядел удрученным: было ясно, что наступление партизан выдохлось. Хак Пин тронул его за плечо.

— Надо уходить… Той же дорогой…

— Выхода нет… Надо отступать… к месту первого сбора…—глухо выдавил из себя Чор Чун, продолжая наблюдать за улицей. Он готов был разрыдаться от обиды за неудачу, за допущенные им промахи.

Партизаны группами отходили. Колонну замыкал Чор Чун. Шли, понурив головы, спотыкаясь о камни. На сборном пункте их уже поджидали партизаны из третьей роты.

— Где командир разведчиков?—первым делом строго спросил начальник штаба.

— Он ранен.

— Что же получается? Разведчики сообщили, что противника нет, а на самом деле… — обратился Чор Чун к командиру третьей роты.

— Вранье! У них даже пулеметы, огневые точки, дзоты… Кван Хо нельзя верить, он там и не был.

— Кто приказал открыть огонь?

— Мы двигались спокойно, не подозревая, что попадем под огонь противника. Пришлось отвечать…

В это время подошли еще несколько партизан, неся двух раненых. Один был без движения, будто уснул, другой беспрерывно стонал.

Чор Чун подошел ближе и узнал в одном из раненых Кван Хо. Он долго молча смотрел на него, затем повернулся и спросил:

— А это кто?

— Сон Хи, тяжелое ранение, — ответила Чон Ок и продолжала бинтовать голову раненой подруги…

Рядом продолжал стонать Кван Хо.

— Помогите, умираю…

— Чон Ок, пойдем к нему, — сказал Чун О, поддерживавший вместе с ней Сон Хи. Они опустили раненую на землю и подошли к Кван Хо. Чон Ок быстро осмотрела его рану и сердито проговорила:

— Терпи! Чего кричишь? Тебя только слегка задело!

Пуля пробила Кван Хо мякоть бедра; рана была не тяжелая. Чон Ок перевязала ногу и вернулась к подруге. Партизаны столпились вокруг, с сочувствием всматривались в лицо раненой, ожидая, когда она придет в сознание.

Наконец Сон Хи открыла глаза и увидела склонившихся над ней боевых товарищей. Щеки ее были без единой кровинки, белые, как лепестки чиндалле. Слабая, виноватая улыбка тронула губы.

— Узнаешь меня, Сон Хи?—держа ее ладонь в своих руках, спросил Хак Пин.

— Не тревожьтесь за меня, — с трудом проговорила Сон Хи и попыталась улыбнуться.

Стоявший рядом старик Цой потянул Чор Чуна за рукав.

— Виноват я, бессовестный подлец! Должен был сказать, но струсил. Из-за меня и Сон Хи умирает…

Чор Чун с недоумением уставился на старика.

— Ничего не понимаю.

— Все расскажу. Кван Хо не выполнил задания, так до старика мы и не дошли, вернулись с дороги. Мне он велел молчать, а сам доложил, будто мы были и на станции, и возле школы… А я, старый дурак, чуть не покатывался со смеху. В голову не приходило, что все так обернется… Верьте мне. Сейчас точно нож в горле застрял, а тогда не понимал…

— Правда, мы на станции не были, но старик накануне сказал, что там войск нет, — неожиданно заговорил Кван Хо.

— Рассказывай, Цой, только говори все без утайки, — приказал Чор Чун.

— Ты, — обращаясь к Кван Хо, продолжал Цой, — обманул командование. А может, тот старик сказал неправду? А может, за сутки все изменилось? Почему ты накануне боя не пошел к нему еще раз проверить обстановку, а вернулся с дороги и солгал, будто не застал старика дома? Почему?—настаивал Цой.

Кван Хо молчал, а затем снова застонал. Стало ясно, что он притворяется.

С трудом сдерживая негодование против Кван Хо, Чор Чун приказал трогаться в путь.

Двое партизан поднесли носилки и положили на них раненую Сон Хи. Никто не хотел нести Кван Хо, но пришлось; сам он, конечно, идти не мог.

* * *

Хотя первая операция партизан и закончилась неудачей по вине командира разведчиков, она немало напугала оккупантов. И уже это само по себе было успехом. Противник со страхом ждал нового нападения партизан. Основные вражеские силы ушли на север, к реке Амноккан; в тылу оставались только мелкие подразделения. Надеяться на подкрепления они не могли, тем более что ближайшая воинская часть была только на Ковонской шахте, даже на грузовиках она не могла бы поспеть вовремя из-за плохой дороги. От шахты до железнодорожной станции она петляет в горах, в пути много завалов, пешком по ней и то не легко пробраться. А напрямик, через сопки, надо продираться сквозь колючий кустарник — это отнимет еще больше времени.

Поэтому командование оккупантов решило перевести отряд из поселка на шахту, чтобы сконцентрировать силы там.

Спустя три дня, когда партизаны Хи Сона снова напали на поселок, они не встретили сколько-нибудь серьезного сопротивления. Несколько полицейских разбежались при первых же выстрелах.

Таким образом, партизаны овладели двумя волостями Ковонского уезда. Создали там отряды самообороны, стали восстанавливать прежний порядок и готовиться к наступлению на Ковон. Партизаны захватили много трофеев: оружия и боеприпасов, особенно пригодилась взрывчатка. На партизанской базе организовали полевой госпиталь, куда поместили Кван Хо и Сон Хи. Их поручили заботам Чон Ок; она была и врачом, и медицинской сестрой, и санитаркой. Девушка по-прежнему настаивала на зачислении ее разведчицей, чтобы быть рядом с Тхэ Ха, но Хи Сон решил, что она гораздо нужнее здесь, в госпитале, и снова отказал в ее просьбе.

Глава 23

Проводив Тхэ Ха, мать на следующий день, как и обещала ему, ушла из дому, к дальним родственникам в Яндоке. Она могла бы и остаться: в эти годы уже не страшны лишения или даже смерть. Но ей хотелось жить ради единственного сына, ради его будущего. Хотелось увидеть, как разгромят захватчиков. Она вышла с узелком в руках и уже подходила к окраине поселка, как вдруг дорогу загородил солдат в стальной каске.

— Куда идешь, старуха?

— А тебе что? Ноги мои, куда надо, туда и идут…

— Ишь, старая ведьма! «Ноги мои»! А если я тебя сволоку куда следует?

— Разве людям нельзя ходить по земле?

— Лю-ю-дям! А ты слыхала про красных? Советник Уоттон сегодня утром объявил, что никто не имеет права покидать поселок, а после пяти вечера вообще не разрешается выходить из дому. Поняла? — Он приставил дуло винтовки к лицу матери Тхэ Ха.

Пришлось подчиниться. С того дня старуха жила как в тюрьме. Хуже того: как в забое при обвале. Она отчаялась когда-либо увидеть сына.

Особенно жутко было по ночам. Со всех сторон выли собаки. То и дело слышалась пальба, крики, за окном проносились черные тени, то вдруг раздавались душераздирающие вопли женщин и плач детей. И матери Тхэ Ха хотелось заткнуть уши, ничего не слышать.

Полицейские сновали от дома к дому, шарили по всем углам. Всюду вели себя как хозяева…

На шахте появился взвод оккупантов. Сразу же были расстреляны десять рабочих. Словно черное воронье, лисынмановцы разлетелись по поселку, хватали людей и уводили их. В дом Тхэ Ха тоже пожаловали незваные гости — офицер с двумя солдатами, без спроса принялись хозяйничать, рыться в вещах. Подошли к библиотечке, которую так любил Тхэ Ха.

— В этом доме жил красный начальник… Эй, старуха, чем занимался твой сын?—спросил офицер со сморщенным, похожим на прошлогоднюю картофелину лицом. Солдаты называли его младшим лейтенантом.

— Сын не начальник, он — шахтер, — ответила мать Тхэ Ха.

— Врешь, старая ведьма! Боишься сказать? Знаешь, чем это пахнет? — офицер строго посмотрел на старуху, затем скривил рот в улыбке, словно хотел показать, что хотя и обладает всей полнотой власти, но проявляет великодушие.

— Он с десяти лет работал на шахте.

— Неправда! Сам раньше служил в компании «Торисима» и знаю, как живут рабочие. Такой дом не для простого шахтера, — обозлился лисынмановский офицер, вспомнив, как нелегко приходилось ему самому в компании «Торисима». Только после ухода японцев ему чуть улыбнулось счастье: он вступил в молодежную организацию Ли Сын Мана, старался выслужиться перед начальством. Еще с юношеских лет он твердо усвоил, что знатных и богатых надо уважать, а над бедняками и несчастными можно безнаказанно измываться. «У сильного ищи защиты, слабого бей», — часто вспоминал он слова своего отца. И всегда следовал этому правилу.

Мать Тхэ Ха промолчала.

— Не годится, старуха, говорить неправду лейтенанту… Разве рабочий будет читать такие книжки? Твой сын — красный офицер… — зло проговорил солдат с одутловатым лицом, снимая с полки томик в красивом переплете. Он повертел его в руках, впился круглыми глазами в заголовок, как обезьяна в газету.

— Хм, «Как закалялась сталь»,—по складам прочитал он заголовок романа.—Что такое «закалялась»?

Мать хотя и не читала этой книги, но со слов Тхэ Ха знала, что в ней рассказывается о русском парне, по имени Павел. Она вспомнила, что Тхэ Ха в разговорах с товарищами упоминал его имя: «Павел так сказал. Павел поступил бы так…» Павел был для него образцом. Вот почему мать невольно полюбила этого молодого русского.

— А, понял!… Это о том, как делают сталь. Наверное, учебник, — и солдат отбросил книгу прочь. — Господин младший лейтенант, ее сын — инженер, занимался сталью. Это точно.

— А ну-ка принеси книжку! — офицер взял ее и прочел заголовок. М-да… Красный инженер… ясно… Так, старуха? — И, взглянув на женщину, коварно усмехнулся. Но она ничего не ответила, хотя тоже загадочно усмехнулась.

— Гляди-ка, заулыбалась… Нас обмануть трудно. Все знаем, — продолжал офицер.

— Мы получше профессоров. Сразу разобрались в чем дело, — не удержался низкорослый солдат с едва пробившимся пушком на губах.

— «Профессор», а это что такое? — протягивая ему другую книгу, спросил второй солдат.

— Это? Какое-то мудреное название, — задумчиво проговорил «профессор».

На душе матери отлегло — они рылись на полке учебников Тхэ Ха. Солдат вертел в руках загадочную книгу, листал ее и все больше удивлялся.

— Дай-ка сюда! — офицер выхватил книжку и раскрыл ее. Бегло стал читать, делая вид, что ему все понятно.

— Эй вы, червяки! Это же роман… О каком-то господине Струве…

Он принялся было снова за чтение, но не мог понять, о чем идет речь, и отшвырнул книгу.

— Какая-то бестолковщина! Коммунисты не могут даже запятые правильно расставить.

— А помните, мы поймали в Вонсане коммуниста. На вид ничем не отличается от всех людей. Да и одет просто… — проговорил солдат. Он был новобранец, пришел из деревни и верил, что так называемые «красные» — это дикари, жестокие и необразованные, их надо бояться, против них надо воевать. Да и внешне они не похожи на обычных людей. Так говорил солдату деревенский староста и полицейские, то же самое повторяли офицеры.

— Дурак ты набитый! Тот красный переоделся, чтобы мы его не узнали.

— Но и лицо у него было обыкновенное.

— Видел бы ты его на воле: сущий дьявол. Понял, дурак? — и лисынмановский офицер погрозил кулаком. Солдат нахмурил брови и задумался.

— Старуха, а где сын? — спустя некоторое время спросил офицер.

— Откуда мне знать, — она не успела сразу придумать что-нибудь похожее на правду.

— Скрываешь?! Ты тоже красная… Не бойся, мы его не тронем! Нам тоже нужны специалисты. Если он одумается и будет честно нам служить, в обиде не останется. Скажи ему, пусть приходит, — офицер улыбнулся, пытаясь завоевать расположение старухи. — С сегодняшнего дня я буду жить в этой комнате. Не возражаешь? Сама можешь остаться в соседней. Не пугайся — ты для меня стара. Приготовь постель да прибери комнату.

— Хорошо.

Офицер направился к двери. Вслед ему солдат спросил:

— А где взять белье и одеяло?

Младший лейтенант резко обернулся. На скулах заиграли желваки.

— Тебе, крыса деревенская, сколько раз надо повторять? Найди, разыщи! Смотри, на этот раз не отделаешься карцером, расстреляю! — он погрозил пистолетом и скрылся в дверях.

Не успел офицер уйти, как «профессор» вслед ему скорчил гримасу и высунул язык.

— Ночью опять приснилась жена… — задумчиво проговорил солдат. — К ней приставал староста, она плакала и отбивалась…

— Адова жизнь!… Кругом скоты. Капитан — вор, а наш лейтенант — бабник… Да еще все они тычут в нос кулаком при каждом удобном случае.

— Лишь бы нас не трогали, пусть воруют, может, когда-нибудь попадутся.

— Ну и дурень!… Попадутся? Вряд ли. Живут припеваючи. То им сделай, то подай, то приготовь. Как янбани[18]… А у нас жзнь горькая, незавидная: кого убьют в бою, кого расстреляют. Да и жрать нечего, приходится животы подтягивать. Вообще не армия, а скотный двор.

Ты и я — скоты, а они — хозяева, — и «профессор» добавил крепкое словцо.

— У нас в деревне свиньям жилось лучше…

— А тут еще убьют…

— Красные смерти не боятся.

— Не болтай. Еще услышат, за такие разговоры каштаном будешь жариться на сковородке.

— Нашему брату смерти не миновать… не сегодня — завтра, — молодой солдат совсем расчувствовался.

Вдруг «профессор» поднялся, что-то вспомнил и пошел на кухню, бросив на ходу:

— Я сейчас.

Он подошел к старухе. Та держала свернутое в несколько раз одеяло — им когда-то укрывался Тхэ Ха. Матери казалось, что оно еще хранило тепло ее сына. Где он теперь? Холодно ему в горах?

— Мамаша, давай сюда одеяло твоего инженера!

— Не дам.

— Как это «не дам»? Понимаешь, что говоришь? Другая сама бы предложила одеяло офицеру. Ну и ведьма! — солдат оттолкнул ее и выдернул одеяло.

— Отдайте. Это сына! — старуха потянула одеяло к себе, но вырвать не могла.

— Пошла прочь, старая! — солдат толкнул мать Тхэ Ха. Она упала.

Солдат ушел, приказав принести уголь и затопить на ночь печку. Мать не тронулась с места. Солдаты унесли в другую комнату шерстяное одеяло, подушки, часы, даже пепельницу. Таково было распоряжение офицера.

Поздно ночью явился пьяный младший лейтенант. Его почти на руках приволок Док Ки. Он помог лисынмановцу снять ботинки уложил его в постель. Затем прошел в соседнюю комнату к матери Тхэ Ха.

— Наш дорогой гость уснул… Утром приготовь ему поесть. Тыква есть? Вот-вот, тыкву… Ха-ха!… Офицера хорошо принимай… — продолжал Док Ки. — Поняла? Будет что-нибудь требовать, тут же исполняй… Он зол на красных, очень зол… И не знает, что ты такая же, как твой сын. Несколько раз у меня спрашивал, но я отмалчивался… Узнал бы он правду, не миновать тебе виселицы… Но я решил тебе помочь… Я твой благодетель. Знай же!—Он уставился мутными глазами на мать Тхэ Ха, но та молчала. Док Ки ухмыльнулся.

На следующий день мать Тхэ Ха уже выполняла роль служанки. Стирала грязное белье, готовила пищу, убирала комнату, мыла посуду. Покорно исполняла любые распоряжения лисынмановцев, не переставала думать о сыне, ради него терпела унижения.

Так началась ее новая подневольная жизнь…

В одну из ночей мать Тхэ Ха никак не могла заснуть. В комнате офицера часы пробили два удара. Мать еще не сомкнула глаз и немигающим взглядом смотрела на темный потолок. Обычно в это время после третьей смены возвращался Тхэ Ха. Она согревала ему суп и рис, и все ждала, ждала… Это вошло у нее в привычку. Задержится сын, она сидит до рассвета, при малейшем стуке вскакивает — не идет ли сын? За окном всегда слышался скрип лебедок, доносились глухие вздохи копра и перезвон вагонеток. Она привыкла к размеренному ритму шахты. И знала — там ее сын.

Но теперь шахта безмолвствовала. На улице тьма, черная, как уголь, который добывал Тхэ Ха. Чужие люди оскорбляют жителей, издеваются над ними. Стреляют, если кому-нибудь вздумается выйти во двор. Мать Тхэ Ха отсиживалась дома. Выйдет на крыльцо — и вслушивается в винтовочную стрельбу и собачий лай. И к этому она уже привыкла. Иногда ей чудились приближающиеся к дому шаги, и каждый раз она ловила себя на мысли — а что, если это Тхэ Ха.

Для нее сын был единственной радостью и утешением в жизни. Она гордилась им, когда он выступал перед жителями поселка, и хотела, чтобы все верили его словам. Сына уважали и на шахте и в поселке, но для матери он по-прежнему оставался малым ребенком, о котором надо заботиться. Да и одна ли она такая мать?

И вот теперь из комнаты Тхэ Ха доносится чужой храп. Там — лисынмановский офицер… Сегодня, как и обычно, он пришел пьяный и сразу же залег спать. Часы пробили четыре. Мать так и не заснула в эту ночь. Она поднялась с постели и раздвинула занавеску — небо на востоке посерело, — затем осторожно заглянула в приоткрытую дверь. Офицер распластался на кровати, одеяло съехало набок.

Вдруг она услышала шорох. Солдат-часовой неслышно, как кошка, вошел в дом и, заметив мать Тхэ Ха, замер.

— Ты что здесь делаешь? — шепотом спросил он.

Она вздрогнула, не знала, что ответить.

— Офицер стонал, подумала — не заболел ли…

Ответ не удовлетворил солдата.

— Заходить к нему в спальню не положено. Ясно? А то… — и он жестом показал, что за это могут вздернуть на виселице.

Солдат взглядом велел старухе уйти и, поторапливая, дружелюбно похлопал ее по плечу. Армия Ли Сын Мана еще не успела сделать из этого деревенского парня жестокого карателя, не убила в нем человеческую совесть. Всего несколько месяцев назад он жил в глухом горном селении провинции Кенсан; с детства он знал, что такое лишения. Ему нетрудно было простоять всю ночь на посту. Сонные глаза слипаются, ноги затекли, озябли руки, но держится он бодро. Ему отчаянно хочется спать, но служба есть служба… Солдат с завистью посмотрел на офицера. Из-за него приходится недосыпать, терпеть оскорбления и угрозы. И все-таки это лучше, чем на передовой…

Однако всякому терпению наступает предел. Вместе с другими солдатами он негодовал, видя, как офицер без видимой причины придирается к ним, глумится над подчиненными. «Ни одна пуля не возьмет негодяя… С бабами воевать он храбрый, на фронт бы такого! Или хоть бы его партизаны прикончили!…» — не раз подумывал солдат.

Так же неслышно он вышел из комнаты. Не дай бог, заявится начальник караула, а на посту никого. Солдат присел на крыльце. Мысли его убегали далеко, в горы, к родному дому. Вот где было тепло, уютно…

И странное дело — после той ночи между старой женщиной и молодым солдатом возникли какие-то новые, почти дружеские отношения. Мать видела, что хоть он и враг, но тоже страдает, не по своей воле выгнан из дома на войну. Она то украдкой принесет ему несколько картофелин, то вызовется заштопать его носки. А тот благодарно улыбнется. Эта старуха напоминала ему мать, добрую и отзывчивую. Когда не было младшего лейтенанта, солдат помогал растопить печь, рассказывал о своей деревне. Не раз говорил, что служба в армии хуже смерти. Он даже жаловался на офицера, ругал его. Мать Тхэ Ха соглашалась: «Если бы не эти негодяи, разве такие молодые, в расцвете сил люди страдали бы?»

С каждым днем их дружба крепла. Солдат привязался к матери Тхэ Ха, рассказывал ей о своих горестях.

— Жизнь наша незавидная. Того и гляди прикончат, — горестно говорил он после очередной взбучки от офицера.

А однажды, вернувшись в дом встревоженным, он вдруг заявил:

— Бабушка, в наших краях появились партизаны!

Она удивилась новости, сердце радостно заколотилось, но не высказала своих чувств.

— Пустые слухи…

— Нет. Офицер зря говорить не станет. Партизаны напали на Соннэ, всю ночь шел бой. Наши солдаты сбежали.

Внезапно вспомнилось, что утром в поселок прибыли какие-то новые солдаты. Так вот откуда они появились… Подобно морскому приливу, нахлынули радостные предчувствия. С трудом верилось, что где-то близко находятся партизаны, среди них может быть и Тхэ Ха.

— Беда, если они нагрянут сюда…

— Поэтому с сегодняшнего дня по приказу капитана объявлен комендантский час.

«Откуда придут партизаны? А если их обнаружат?» — Тревога с новой силой овладела матерью Тхэ Ха. И не вздумает ли сын прийти через черный ход? Что тогда? Она искоса посмотрела на солдата. И как в первые дни, вдруг опять возникла неприязнь к нему. Мысли о родном сыне заслонили собой все остальное.

— Партизаны хороших людей не трогают, — неожиданно вырвалось у нее.

Солдат с сомнением покачал головой.

— Они не разбирают, кто хороший, кто плохой. Откуда им знать?…

— Знают, все знают.

— Раз мы пришли вместе с американцами, значит — все мы враги. Так считают партизаны. Но американцы им покажут!—И он в страхе огляделся по сторонам.

С тех пор мать Тхэ Ха не закрывала дверь черного хода, по ночам вздрагивала при каждом шорохе, прислушивалась к завыванию ветра. Однако своего отношения к солдату не изменила. Тот по-прежнему рассказывал о всех происшествиях в поселке… Приехал из Ковона американский советник… Расстреляли несколько рабочих — членов Трудовой партии… Все боятся партизан… Местный начальник полиции получил повышение, теперь он возглавляет полицию уезда… И неожиданно зашептал ей в ухо:

— Только не проговорись, бабушка… Если узнает младший лейтенант, мне худо будет… — он полоснул ладонью себя по горлу.

— Мне некому рассказывать.

Однако слухи, подобно воде, проникающей через песок, просачивались к жителям поселка. И никто не знал, откуда они возникли.

* * *

Когда шахтеры эвакуировались, Мун Чем Ди и оставшиеся в поселке женщины приуныли. Старик перестал навещать соседей, помогать им по хозяйству. Да и кому нужно теперь его участие — все окопались в своих домах, отгородились от внешнего мира, боялись проронить слово. Даже боялись заикнуться соседу о своих трудностях и горестях. Сам Чем Ди не выходил на улицу, забился в угол, как еж зимой, сидел у печки. Дети задыхались от чада, но он боялся приоткрыть дверь — будто вместе со свежим ветром могли налететь лисынмановцы.

Выбежит на двор ребенок, а Чем Ди велит жене вернуть его обратно. Снаружи доносилась стрельба — Чем Ди ежился от испуга: ему чудилось, что это стреляют в него. Дома голодали. Попробуй прокормить пятерых едоков. В мирное время шахтоуправление помогало нуждающимся из своего соцбытового фонда. Кроме того, по карточкам выдавали рис. Хватало. А кому теперь нужен Чем Ди? Уже через несколько дней жена подобрала последние остатки риса.

— Хорошо медведю, тот всю зиму лапу сосет. А людям каково? К соседям не пойдешь — у них тоже ничего нет. Сиди и смотри, как ребятишки с голоду пухнут, — Чем Ди, сворачивая цигарку, глубоко вздыхал. На что его жена терпеливая и покорная, и та начала роптать. Шаря по пустым котелкам и кастрюлям, она частенько заливалась слезами. Чем Ди не мог выносить ее плач, у самого душа разрывалась на части.

Однажды ночью, когда старик Чем Ди спал, жена незаметно выскользнула на улицу и направилась к сопке. Надеялась нарыть на брошенных полях соседей прошлогодних бобов. Но не так-то просто их найти. Земля здесь, в горном районе, никудышная, да и хозяева участков, эвакуируясь на север, постарались собрать весь урожай. В мерзлой земле много не наковыряешь. Она провела в поле всю ночь, но собрала только горстку бобов. Узнал бы Чем Ди, какого это ей стоило труда, наверняка обругал бы. И все-таки делать нечего — для голодных ребятишек и похлебка — радость.

Чем Ди облегченно вздохнул, обнаружив наутро в котелке бобовую похлебку. А потом и сам вечерами уходил в поле на промысел.

За время хозяйничания лисынмановцев поселок изменился до неузнаваемости. Двери кооперативного магазина распахнуты настежь, стекла выбиты, полки пусты. Рядом стоит часовой в стальной каске, близко не подпускает. То и дело снуют вооруженные солдаты, озираются по сторонам, словно звери в лесу.

Старик решил навестить мать Тхэ Ха и заковылял мимо шахтерского клуба. По дороге встретил Док Ки.

— О, кого я вижу! А я-то думал, что ты со своей хромой ногой побежал следом за красными, — зло рассмеялся Док Ки.

Чем Ди смолчал.

— Хорошо, что увиделись. Как живешь? Хочешь, могу устроить на хорошее местечко? Пойдем!—и, не дожидаясь ответа, потянул старика за рукав.

— Некогда! Без твоей помощи обойдусь.

— Брось упрямиться! Что у тебя за срочные дела? — улыбка не сходила с лица Док Ки, и он, как бульдог, вцепился в старика. Так они дошли до помещения полиции. Чем Ди увидел возле дома двух знакомых стариков. Док Ки приказал Чем Ди вместе с ними наколоть дров для офицерской столовой.

— Ноги болят, не пойду. Разве ты забыл, что я был на пенсии?—сказал Чем Ди.

— Довольно болтать! Пора забыть о прошлом. Коммунисты кормили бездельников. Республика Тэхан[19] кормит тех, кто работает. Понял?—обозлился Док Ки.

Пришлось подчиниться. Конвоир повел стариков к лесу. Чем Ди еле волочил больную ногу; взбираясь по горной тропинке, несколько раз падал. Наконец они пришли. Вскоре с вязанками дров стали спускаться обратно. У столовой конвоир выдал каждому по банке консервов с заграничными этикетками. Возвращаясь домой, Чем Ди размахнулся и швырнул банку в ручей. Больше в полицию он не пошел.

На рассвете следующего дня Чем Ди с женой уже рылся на поле, ища бобы. Они избороздили участок поля с конца в конец, но с большим трудом, содрав в кровь пальцы, едва нарыли в мерзлой земле несколько горстей. Однако другого выхода у них не было, и супруги каждую ночь шли на покрытое снегом поле.

Это случилось однажды ночью. Чем Ди по обыкновению копался в мерзлой земле. Дул резкий северный ветер, гнал поземку, больно обжигал лицо и руки. В поселке постреливали. Супруги знали, что действует комендантский час и если их обнаружат, то не избежать расстрела. Шли с особой осторожностью.

— Вернемся домой, старик, — предложила жена.

— Котелок пустой, чем накормишь ребят?—возразил ей Чем Ди.

— Пошли, не дай бог увидят… Да вот они…

— Где?—Чем Ди, прикрыв ладонью глаза, всматривался в темноту, куда показала жена. Вдалеке что-то белело. Как будто мелькнула тень. Разобрать лучше мешала пурга. Тень больше не двигалась, застыла на месте. Что это может быть? Позвать нельзя, услышат. Уж не следит ли, как они перекапывают поле?

— Пошли, старик, скорей!—жена дрожащими руками подняла с земли котелок и потащила за собой Чем Ди. Он повиновался. Но дома его обуяли сомнения. Чем Ди лег, не раздеваясь. «Кто мог следить за нами?—думал он. — И зачем? Хотят, чтобы старики умерли с голоду?» Он курил цигарку за цигаркой, стараясь отогнать тревожные мысли.

Вдруг почудился слабый стук в дверь. Чем Ди вскочил, присел на кровати. Неужели проследили и пришли за ним? Что им сказать? Чем Ди боялся пошелохнуться. Снова стук. «Чем виноват человек, что он не хочет умереть с голоду? Ведь я никогда не воровал…» — уже с каким-то безразличием подумал старик.

— Отец… — тихо позвали за дверью. Чем Ди изумился, вслушался.

— Открой…

Голос показался знакомым.

— Кто там?

— Я, Тхэ Ха.

Чем Ди спрыгнул, подбежал к двери, раскрыл ее. На пороге стоял человек во всем белом, за ним еще один. Они шагнули в комнату.

— Отец, не узнал меня?—спросил Тхэ Ха взволнованным шепотом. Старик будто спятил, заграбастал Тхэ Ха и Ки Хо в свои объятия и долго не отпускал их; на глазах его выступили слезы.

— Знал, что придешь, знал!… Люди болтали, будто ты убит, но я не верил.

Тхэ Ха по-детски улыбался, смущенный лаской старика.

— Твоя мать думала обмануть меня, старого дурака. А я и через оконное стекло вижу ее насквозь!

— Как она живет?—сердце Тхэ Ха сжалось.

— Пока бог оберегал. Сейчас не знаю. Лисынмановцы рыскают по поселку, расстреливают родственников партийцев. В твоем доме поселился лисынмановский офицер. Она у них служанкой…

Тхэ Ха стоял не в силах перевести дыхание. На мгновение его лицо исказилось болью.

Чем Ди стал рассказывать о родственниках Ки Хо, о расстрелянных жителях, о диких оргиях в помещении шахтерского клуба. Старик говорил без устали, речь его лилась, как ручей в половодье.

— В поселке кровавая баня, ад кромешный. Нет на них кары небесной. Около полусотни людей загубили… Да что я все говорю? Скажи, куда путь держите? Домой не вздумай показываться. Хочешь увидеться с матерью, сам схожу за ней…

— Мы к вам пришли.

— Тогда присаживайтесь. Похлебаем бобовую похлебку. Вы, должно быть, голодные.

Однако Тхэ Ха не намеревался долго задерживаться. Они уже побывали около бывшей конторы шахты и разведали обстановку. По дороге заглянули к Чем Ди, чтобы подробнее у него разузнать, что происходит в поселке.

— Сколько в поселке солдат, что за оружие у них? Сколько полицейских? Можешь сказать?

— Попробую. Полицейских с десяток, не больше. Около сотни военных… Кажется, так…

— А точнее? Помнишь, перед нашим уходом тебе давали поручение?—Тхэ Ха, до этого обращавшийся к старику, как к родственнику, неожиданно перешел на официальный тон.

Чем Ди смутился. В душе досадовал на себя. Как выполнишь партийное поручение, если сам подыхаешь с голоду и о других думать недосуг? И потом, честно говоря, с трудом верилось, что свои скоро вернутся.

— Простите. Признаюсь, провалил я задание. Столько бед свалилось, не до этого было. Отсиживался дома, теперь вижу свою ошибку. Дайте время, все исправлю… Можете проверить, — Мун Чем Ди сидел с виноватым видом.

— Док Ки все еще начальник полиции?

— Конечно. Отъявленный негодяй!

— Знаем.

— Живет там же?

— Там. В одну ночь разбогател. Говорят, дом ломится от барахла. Закрома — что тебе склад.

— И это известно.

— Американский офицер Уоттон и курносый лейтенант тоже все еще здесь?

— Самому не довелось видеть. Говорят, здесь и зверствуют по-прежнему.

Тхэ Ха вспомнил зияющую яму шахты, дула винтовок, направленные ему в грудь. В памяти всплыли колючие глаза Уоттона, краснощекое, курносое лицо младшего лейтенанта. Юноша так сжал кулаки, что ногти впились в ладони.

— …Если хочешь повидаться с матерью, позову ее, — предложил Чем Ди, полагая, что Тхэ Ха сейчас задумался о ней.

Слова старика разбередили душу молодого партизана. Как она там? Страдает, бедняжка, в логове врагов?… С новой силой нахлынули воспоминания, хотелось броситься к матери, прижаться к ее щеке, погладить волосы. Жгло обидное слово «служанка». «Нет, только не теперь. Разве другие тоже не мучаются? Пусть мы больше и не увидимся, но она поймет, что так было надо».

— Нам нельзя встретиться. Ты матери лишнего не говори. Только успокой и все.

— Понятно, будет сделано, — ответил Чем Ди.

— Помни про партийное поручение.

— Не беспокойся, — старик крепко пожал руки Тхэ Ха и Ки Хо.

Оба партизана мгновенно исчезли в темноте ночи. Чем Ди терялся в догадках, куда они могли так неожиданно скрыться. Он постоял во дворе, озираясь по сторонам. Стрельбы не было слышно. Успокоившись, старик вернулся в дом.

На другой день Чем Ди, будто обретя крылья, без устали колесил по поселку. Он зашел и в полицию, пообещав, что отныне ежедневно будет заготавливать для столовой дрова. Приветливо здоровался с встречными, особенно с офицерами. Старался им во всем угодить.

— Ух, как у вас холодно. Пойду-ка принесу угля. Добавлю антрацита, мне не трудно, а польза будет…

— Далеко ходили, господин начальник? Много красных наловили?

— Не угостите ли меня, господин офицер, сигареткой?

Чем Ди не упускал случая помозолить глаза оккупантам. А те только посмеивались над «дураком Чем Ди». Старик частенько появлялся в доме Тхэ Ха, помогал его матери прибираться, топил печь в офицерской спальне. Однажды, когда младшего лейтенанта не было, Чем Ди будто невзначай сказал:

— О сыне не волнуйся. Целехонек…

Старуха застыла от неожиданности, бросив мыть рис в котелке.

— Что с Тхэ Ха?—быстро спросила она, забыв, что сама недавно рассказывала Чем Ди о его гибели.

— Ха-ха! Ничего особенного с мертвым не стрясется. Или не так?—старик хитро улыбался, подкидывая уголь в топку.

— Не мучь, говори!—на лице матери отразилась тревога.

— Зря тревожишься, зря. Вот и все!

Мать Тхэ Ха осторожно огляделась по сторонам, ее молящие глаза остановились на старике.

— А еще что? Говори, ведь мать я…

— Зачем раньше неправду говорила?

— Думала, узнают, что сына нет в живых, отстанут от меня…

— Ясно… Тебе нет причины волноваться за Тхэ Ха.

И он шепотом поведал матери всю правду. — Вот такие дела… И у тебя будет работенка, — тихо проговорил Чем Ди.

— Какая?

— Все, что говорят в комнате младшего лейтенанта, передавай мне. Поняла?

— Зачем?

— Так надо, — строго сказал старик.

Отныне мать Тхэ Ха еще больше сдружилась с молодым солдатом. Старалась помогать ему. Чем Ди ежедневно появлялся в доме, приносил антрацит. Частенько наведывался он и в офицерскую столовую.

Но в душу старика закралась тревога: он ловил на себе косые взгляды женщин поселка. Завидев Чем Ди, они брезгливо отворачивались, а вслед ему неслось: «Поганый калека!», «Притворяется хромым, а тащит кладь не хуже лошади!» Старик проходил мимо, будто не слыша оскорблений. Обидней всего было то, что теперь его не пускали ни в один дом. Появится Чем Ди у калитки, тут же хозяйка замахает руками, точно отгоняет опасное насекомое, и исчезнет в доме.

Глава 24

Мать Тхэ Ха услышала приглушенные голоса и проснулась. В щель между створками двери из соседней комнаты пробивался слабый свет.

— Молчать! Иначе застрелю! — послышался чей-то резкий окрик. И тут же хриплый задыхающийся голос:

— Красные!… Кра-красные!… Помогите!…

Ну конечно, это офицер бредит во сне. Но вот он умолк. Стало тихо. И все-таки в комнате, кроме офицера, находился еще кто-то. «Нет, это не бред во сне», — подумала мать Тхэ Ха. Что-то с грохотом упало. Уж не собираются ли солдаты задушить своего мучителя? Эта мысль обрадовала старуху.

— Молчать! — повторил чей-то до странности знакомый голос. — Если хочешь остаться в живых, молчи!

Голос умолк. Офицер по-прежнему хрипел. На улице хлопали выстрелы часовых. В комнате погас свет. Скрипнула открываемая дверь. Послышались шаги. Они удалялись и затем стихли. Но мать Тхэ Ха все еще не решалась заглянуть в соседнюю комнату.

«Неужели это Тхэ Ха? — подумала мать. — Но он бы не ушел, не простившись со мной… Теперь поздно, в комнате никого нет. Кто же там был?…»

В ее ушах снова и снова звучал этот до странности знакомый голос, напоминавший ей голос сына. И все-таки она сомневалась. Сердце говорило «да», разум «нет».

Начало светать, на стеклах окон обрисовался причудливый зимний узор. Поселок еще спал: нигде не поднимался ни один дымок. Мать Тхэ Ха так и не сомкнула глаз.

Рассеялся туман, с южной стороны чуть оттаяли стекла; стали видны неясные очертания сопок. Мать Тхэ Ха приоткрыла дверь на улицу. Ослепил снег. Она вышла на крыльцо и в ужасе отпрянула. На снегу что-то темнело. Подошла ближе. Перед ней, уткнувшись в снег, лежал мертвый солдат. Это был солдат, которого в шутку называли «профессор». Он ночью стоял на посту. Сейчас на его спине алело кровавое пятно.

Дверь в комнату офицера была распахнута настежь. Свежие следы на снегу со двора тянулись к сопке.

«И все-таки это Тхэ Ха», — подумала мать. Ее охватила тревога, но в душе она гордилась своим сыном…

Через несколько часов начались повальные обыски во всем поселке; полиция, лисынмановские солдаты и американцы рыскали из дома в дом. Большой отряд отправился на грузовиках в погоню за партизанами.

Спустя некоторое время каратели вернулись, так никого и не обнаружив. Полицейские арестовали всех оставшихся в поселке мужчин, даже четырнадцатилетних подростков.

Мать Тхэ Ха сразу же доставили в полицейский участок. Начальник полиции свирепо посмотрел на нее, но не отважился подойти ближе к матери расстрелянного им красного.

Док Ки не мог выдержать ее взгляда и отвернулся. Вот так же смотрел на него Тхэ Ха перед расстрелом.

Начальник полиции старался сохранить спокойствие. Ведь за его спиной стоят американцы, которым он уже не раз доказывал свою преданность. Однако Док Ки не мог преодолеть своего смятения и старался не встретиться взглядом с матерью Тхэ Ха. Чтобы успокоиться, он сел за стол и закурил.

— Кто приходил к вам ночью?—обратился он к матери Тхэ Ха.

— Не знаю…

— Кто похитил младшего лейтенанта?

— Понятия не имею. Откуда мне знать?

— В соседней комнате украли офицера, на дворе убили часового, а вы смеете утверждать, будто ничего не слыхали? Отвечайте, кто приходил ночью?—Док Ки начинал злиться.

— Вы, господин заместитель директора, сами, наверное, все знаете, а я человек старый. Случись это и в моей комнате, я бы ничего не услышала и не поняла.

— Молчать!!!—услышав напоминание о своей прежней должности, Док Ки ударил кулаком по столу. Он боялся, что американцам станет известно его прошлое. Именно поэтому он выдал оккупационным властям немало членов Трудовой партии и беспартийных, которые его хорошо знали. Но всем рот не заткнешь.

— Ври, ври, старая! Дожила до шестидесяти лет, ум потеряла. Надеешься обвести нас вокруг пальца?

— Я по простоте думала, что начальник полиции будет чином пониже заместителя директора… — насмешливо ответила мать Тхэ Ха.

Док Ки чувствовал, что ничего не может поделать с этой женщиной и только теряет свой авторитет в глазах подчиненных. Ему пришлось допрашивать немало людей, но с этой старухой он не знал, как себя вести.

— Я не заместитель директора, а начальник полиции. Слышишь? Еще раз назовешь заместителем директора, язык вырву! — в бешенстве орал Док Ки.

— Простите меня, глупую, не поняла сразу, что начальник полиции чином повыше, потому и сболтнула. Вы уж не сердитесь.

Док Ки вскочил из-за стола, подбежал к матери Тхэ Ха и бросил ей прямо в лицо:

— Закрой свою пасть! Красной ведьмой стала, глотку дерешь. Проучим!…

Он совсем потерял самообладание. Еще бы! На слова старой женщины могли обратить внимание американские офицеры. Это так и будет.

— Вы вызвали меня на допрос, а сами рот затыкаете. Дайте сказать. Почему я потеряла сына и осталась одинокой? — по-прежнему спокойно и насмешливо спросила мать Тхэ Ха.

Не отвечая ей, Док Ки подошел к двери смежной комнаты и крикнул:

— Следователя!

Тут же появился невысокого роста полицейский в фуражке набекрень — бывший счетовод шестого участка шахты. Сейчас он работал начальником следственного отдела.

— Заберите старую ведьму. С ней надо разобраться особо. Грязное дело.

Следователь увел мать Тхэ Ха. Док Ки, взволнованно прохаживаясь по кабинету, выкурил одну за другой три сигареты. Перед глазами возникло видение: в непролазной грязи барахтается человек, хочет выбраться, но глубже увязает. Док Ки показалось, что этот человек — он сам.

Все запуталось в жизни Док Ки. Он не мог и мечтать, что займет высокий пост начальника полиции. Когда по поселку разнесся слух о предстоящей оккупации уезда американцами, Док Ки решил во что бы то ни стало прибрать шахту к своим рукам. Стать ее владельцем и разбогатеть. В этом заключалась теперь его мечта, в этом оказался весь смысл его жизни. На первых порах он решил припрятать часть оборудования шахты и постарался — правда, тщетно — привлечь на свою сторону рабочих. Пришли оккупанты, и Док Ки помогал американскому командованию и, веря в его силу, взялся за организацию местной полиции. С помощью оккупантов он и надеялся осуществить свой план.

Вначале как будто все шло гладко, но вскоре стало возникать одно препятствие за другим. Первым на его пути встал Тхэ Ха. Он, опытный шахтер-подрывник, мог оказаться полезным. Док Ки пообещал ему хорошую должность, но тот отверг это предложение. Пришлось сообщить Уоттону, что Тхэ Ха — коммунист, и в конце концов расстрелять его.

Потребовалось немало времени, чтобы убедиться в том, что не один Тхэ Ха враждебно относится к Док Ки. Даже люди, ранее находившиеся в подчинении у Док Ки, в особенности женщины и подростки, при встрече убегали от него, как от ядовитой змеи. И о чем эти глупцы думали, на что надеялись?

Начальнику полиции приходилось выставлять у дома часовых, класть под подушку пистолет. Когда по ночам за окном завывал ветер или слышался лай собак, Док Ки не мог уснуть до рассвета. А днем новые заботы — рыскай из дома в дом, хватай каждого недовольного.

— Если оправдаете наше доверие, шахта может достаться вам, — не раз обещал ему Уоттон. Американец говорил, что ему приятно встретить в этом захолустье человека, немного знающего английский язык, поэтому он хорошо относится к Док Ки. И тот привязался к американскому советнику, готов был молиться на него.

Сначала Док Ки поручили арестовать всех оставшихся в поселке членов Трудовой партии. Он выдержал этот экзамен. Каждого, кто прежде работал на шахте с огоньком, числился активистом, Док Ки выдал Уоттону. Из штаба оккупационной дивизии в Ковоне поступали новые распоряжения об усилении репрессий против «подрывных элементов». Док Ки проявлял максимум усердия. Власти отмечали это с удовольствием. В их списке Док Ки числился первым с пометкой «очень полезный начальник полиции».

Однажды на шахте появился некий джентльмен, тучный, черноусый, с американской сигарой в зубах. Он прошел в кабинет Уоттона и долго непринужденно беседовал с ним без помощи переводчика. Затем позвали Док Ки. Уоттон притворно улыбался, с интересом рассматривал Док Ки, точно обезьянку в зоопарке.

— Мистер Сон, покажите шахту президенту компании мистеру Киму. Он представляет горнопромышленную акционерную компанию «Тонбан»[20], созданную совместно американцами и деловыми людьми Кореи. Помогите ему. Прошу вас…

Поняв, о чем идет речь. Док Ки мгновенно побледнел и не двинулся с места. Уоттон усмехнулся и продолжал:

— Ну-ну, не надо падать духом. Если есть деньги, всегда можно стать акционером… но пока вы начальник полиции, имеющий особые заслуги в ликвидации коммунистов. Мы это ценим. Если и впредь будете стараться, получите новое повышение по службе.

Насмешливое выражение лица Уоттона сменилось сочувствием, желанием приободрить Док Ки.

После осмотра шахты ее новым владельцем Док Ки вернулся домой совершенно разбитым. Чтобы стать акционером, нужны деньги, а их нет. Эти грустные размышления раздражали его, словно назойливые комары над ухом. Док Ки стало жаль себя. Он понимал, что другого выхода нет: остается послушаться совета Уоттона и работать с ним рука об руку.

Американец сдержал свое обещание. Вскоре Док Ки получил назначение на должность начальника полиции уезда. И вдруг новый удар обрушился на него. Партизаны совершили нападение на Соннэ, а прошлой ночью похитили младшего лейтенанта. Что скажут американцы, узнав об этом? Лопнет его карьера и, наверное, навсегда… Док Ки не знал, куда себя девать. Пробовал ходить по комнате, устало бросался в кресло, а волнение все усиливалось. Он раздавил ботинком тлевший на полу окурок, облокотился на стол и в тяжелом раздумье почесывал ногтем жиденькую бородку.

Глава 25

В горах погода не отличается постоянством. Вот неожиданно ударил мороз. Резкий ветер бросал в лицо колючий снег, гнул молодые деревца, тревожно завывал среди оголенных, беспомощных ветвей. Только лысые скалы стояли, как исполины, сопротивляясь разбушевавшейся стихии. Волнами накатывался на них буран и смирялся, разбиваясь о неприступные камни. Здесь ему негде было вволю разгуляться, зато в долине он свирепствовал вовсю. Снежные заносы завалили дороги, на деревенских улицах ветер намел сугробы, скрыл по самые крыши ветхие крестьянские чиби.

Чор Чун, увязая по колено в снегу, пробирался к маленькому домику. Щеки его разрумянились от мороза, уши стали малиновыми, легкая, почти летняя одежда покрылась ледяной коркой, серебристый иней опушил спину. Каждый метр пути давался ему с трудом; глаза впали, еще резче выделялись скулы, он шел, сгибая спину.

Чор Чун осторожно постучал по оконной раме. Никакого ответа. Тогда он изо всех сил забарабанил в дверь. Дверь распахнулась, и Чор Чун шагнул внутрь. В доме был только Хи Сон.

Чор Чун подошел к столу. На нем лежала самодельная карта уезда; красным карандашом были набросаны линии обороны, образующие треугольник. Кружками очерчены освобожденные районы уезда, как островки в море. Против двух железнодорожных станций и нескольких тоннелей стояли галочки.

— Рассказывай!—Хи Сон поднял усталые глаза на товарища.

— Плоховато. Противник собирается с силами. Наше наиболее уязвимое место, пожалуй, Соннэ. Сегодня выдержали четыре атаки. Видимо, подошло подкрепление. Враги намерены любой ценой удержать железнодорожную линию, — он покосился на свой левый рукав. Из-под одежды проглядывал окровавленный бинт.

Чор Чун руководил обороной Соннэ; сейчас он пришел в штаб, чтобы узнать, как обстоят дела у товарищей, и получить новые распоряжения.

Хи Сона обеспокоило сообщение Чор Чуна.

— Сегодня мы отразили атаки, — рассматривая карту, продолжал Чор Чун. — По-моему, надо приказать стоять насмерть. Я и пришел за таким приказом.

— Мы кто — партизаны или регулярная армия? — спросил Хи Сон. — В армии свои порядки, свои правила. Для армии отступление — крайность. У нас по-другому. Нам важен каждый боец. Если это необходимо, мы можем отступить, а потом неожиданно снова появиться уже с Другой стороны. В этой маневренности наша сила. Если не можешь удержать позиции, веди людей сюда.—Хи Сон карандашом показал пункт на карте.

— Дело не в партизанской или армейской тактике. Беда в нашей неповоротливости, медлительности. Надо было сразу перейти в наступление на Ковон… У нас ведь теперь триста бойцов, чего же бояться? Да к тому же у нас верный помощник — зима!—возбужденно возразил Чор Чун.

— Горячишься! Отдохни немного, — Хи Сон, стараясь сохранять спокойствие, вынул спички и поднес огонь к потухшей сигарете Чор Чуна. Сам тоже не спеша закурил, взял со стола полную пепельницу и выбросил окурки в ведро. Нарочито медлительные движения командира отряда были для Чор Чуна как холодный душ. Он угрюмо посмотрел на разложенные учебники, книги и блокноты Хи Сона. Воцарилось тягостное молчание.

— В каждом деле нужен трезвый расчет и план, — наконец проговорил Хи Сон, — нужен учет конкретной обстановки. От кулачного боя пользы мало. Проиграем. Война — штука сложная. Все приходится принимать во внимание. Ты думаешь, что я против освобождения Ковона. Ошибаешься. Рановато, следует хорошенько подготовить силы. Бой — не игра в шахматы. Там, если ошибся, передвинешь фигуру назад. А здесь — будет поздно…

— Все поучаете. Подготовить силы. Они есть. Если не до Ковона, то до горы Пурэ мы добрались бы сразу. А ты против такого плана. Топчемся на месте, петляем по одним и тем же следам.

— Опять ты неправ. Допустим, пойдем на Ковон или Пурэ. А они нам отрежут дорогу назад. Тогда что? Поэтому сначала освободим шахту, пополним отряд. Народ воодушевится. Затем…

— Твой план осуществим только в будущем году, — упирался Чор Чун. В душе он уже согласился с мнением Хи Сона, но признаться в этом мешало самолюбие. Уж не раз случалось — вскипит начальник штаба, наговорит глупостей, но пыл его быстро проходит, наталкиваясь на невозмутимый характер командира.

— Почему ты так думаешь? — рассмеялся Хи Сон. — Ты вспыхиваешь, как порох, а я человек другого склада. Шахту освободим в ближайшие дни. Разведчики трижды все проверили.

Хи Сон, попыхивая сигаретой, отгонял ладонью едкий дым. Опыт партийной работы выработал в нем привычку никогда не поддаваться первым впечатлениям и настроению. Но сегодня Чор Чун слишком его взбудоражил. Нервы сдали, сказались недосыпание и постоянная тревога за судьбу отряда. Враг повсюду, с четырех сторон, надо суметь отразить его напор, организовать оборону. Больше того, этим дело не ограничивается: перед партизанами поставлена задача перерезать вражеские коммуникации по железнодорожной линии Пхеньян — Вонсан и разорвать связь между Восточным и Западным фронтами. Понимая этот замысел, противник ожесточенно сопротивлялся его осуществлению.

Командир отряда отвечал за жизнь своих бойцов. Когда партизаны овладели двумя волостями, Хи Сон, заботясь о безопасности отряда, создал ряд опорных пунктов и перевел штаб в глухое место. Он пешком исходил окрестные сопки, выбирая наиболее выгодные в боевых условиях позиции. И все-таки месторасположение штаба вызывало сомнения. Правда, с воздуха штаб обнаружить трудно, зато в таком районе он подвергался опасности неожиданного нападения даже немногочисленного вражеского подразделения. Это и беспокоило Хи Сона.

— Я уже несколько раз предлагал послать разведку в Ковон. Или ты вообще отказываешься от этой операции? — миролюбиво спросил Чор Чун.

— Думал об этом. Но не сейчас, разведка потребуется потом, сейчас важно удержать отряд на нынешних позициях. Да и сразу не подберешь для этого подходящего человека. Нужен такой, кто долгое время жил бы в городе.

Чор Чун с этим согласился. В самом деле, кого послать? Он предложил обсудить вопрос в штабе, но Хи Сон только поморщился. Раньше всего нужно было установить связь с местными жителями — членами партии, ушедшими в подполье. Как это сделать? Где их найти? Если бы они сами пришли на партизанскую базу, тогда… К сожалению, вряд ли на это можно было рассчитывать.

Дверь распахнулась и на пороге появился молодой партизан — недавно назначенный начальник отдела по культурной работе среди бойцов. Не поздоровавшись, он подошел к столу. Суровая обстановка в горах избавила партизан от традиционных приветствий.

— Наконец-то! Садись.

— Вернулся Тхэ Ха! Приволок офицера,—доложил партизан.

— Лисынмановца или американца?—спросил обрадованный Чор Чун.

— Кто приказал взять языка? — холодно спросил Хи Сон.

— Тхэ Ха сам так решил, — оробел партизан.

— Ну и порядки! Что захотят, то и делают. Сам… Не партизаны, а какая-то недисциплинированная толпа, — глубокие складки пролегли на лбу командира.

Чор Чун знал, что это первый признак приступа гнева, и вступился:

— Ничего плохого здесь для партизана нет… Очень смелый поступок… Подвиг.

— Ничего плохого? Не удивительно, что ты так считаешь. И Тхэ Ха заболел твоей болезнью. Ухарством. Заразная болезнь. Забыли, что у нас должна быть железная воинская дисциплина, — он резко отодвинул карту и продолжал: — Как же ты собираешься брать Ковонскую шахту? Там ведь больше сотни солдат, есть полицейские. Много оружия. А у нас во всем нехватка. Следовательно, надо выискивать слабые места противника и выбрать удобный момент для внезапного нападения. А вы вздумали щекотать ноздри спящего тигра. Вот он и проснется…

— Ага, понял…—Чор Чун обратился к молодому партизану. — Когда схватили офицера?

— Вчера на рассвете, — ответил тот.

— Как же быть с языком? Раз уж поймали, надо бы использовать его,—Чор Чун с опаской посмотрел на командира.

— Теперь от него пользы мало. Они не дураки, изменят свои планы, — глухо проговорил Хи Сон.

— Тхэ Ха успел много выпытать по дороге. Офицер перепуган. Уверяет, будто население в деревнях считает секретаря комитета партии и председателя Народного комитета уезда погибшими. Он и сам в это верит…

— Значит, долго проживем, — улыбнувшись, заметил Хи Сон.

— Пленный рассказывал, что их армия переправилась через Ялуцзян, — продолжал партизан.

— Пусть придет Тхэ Ха, — распорядился командир и, склонившись над столом, сделал какую-то пометку на карте.

— Давайте обсудим вопрос о Ковоне, — он повернулся к начальнику отдела по культурной работе с бойцами. — Вы как-то говорили о человеке, который может проникнуть в город… Помните? Там, по вашим словам, живет один товарищ, — правда, он не партийный, но свой, верить ему можно… Кого бы к нему послать?

— Лучше бы посоветоваться с остальными товарищами, — предложил партизан.

— Это не обязательно. Сами выберем и предложим, — откликнулся Чор Чун.

Они стали перебирать кандидатуры. Назвали имена бухгалтера уездного комитета, молодого человека из Минчхона, еще некоторых товарищей, но у Хи Сона против каждого находились возражения — одного он плохо знал, у другого обнаруживал недостатки.

— Можно и женщину, — сказал Хи Сон, отряхивая пепел с сигареты.

— Будет ли ей под силу? Впрочем, одна подойдет — Чон Ок…

— По-твоему, подойдет? Она здорово танцует, — некстати заметил Чор Чун.

— Ты хорошо ее знаешь? — спросил Хи Сон.

— Она — невеста Тхэ Ха.

— Это и мне известно. Сможет ли она обосноваться в Ковоне?

— Пожалуй, да. Она там училась.

— Это хорошо. В городе у нее найдутся друзья. Она ведь сирота? Устроится в каком-нибудь семейном доме. Самое главное, чтобы человек не на словах, а на деле всем сердцем был за нас. Она трижды просилась в бой, но я не разрешал. Ей можно доверять…

Хи Сон вспомнил о первой встрече с миловидной девушкой у переправы.

— Таких подробностей о ней не знаю, — проговорил партизан.

Он и Чор Чун промолчали, видя, что командир уже принял решение. Разговор перешел на другие темы — о посылке подкрепления в Соннэ, о восстановлении партийных ячеек в освобожденных деревнях, о пополнении продовольственных запасов отряда. Чор Чун собрался уже уходить, но в дверях столкнулся с Тхэ Ха. Тхэ Ха вошел в комнату, по-военному щелкнул каблуками и отрапортовал:

— Командир взвода разведчиков Ли Тхэ Ха явился по вашему приказанию!

Тхэ Ха выглядел совсем иначе, чем в первый день появления на партизанской базе, — на голове не было бинтов, лицо свежее, весь он стройный, подтянутый, молодцеватый. Хи Сон оглядел его с ног до головы и удовлетворенно улыбнулся. Если бы все партизаны были похожи на Тхэ Ха!…

— Ты взял в плен офицера?—спросил Хи Сон.

— Так точно, — Тхэ Ха хотелось доложить подробности, но он сдержался.

— По чьему приказанию?

— Сам решил, — Тхэ Ха растерялся от такого неожиданного вопроса.

— Думал, что это принесет пользу партизанам?

— Конечно.

— Объясни, почему так думал?

Тхэ Ха надеялся услышать похвалу — и вдруг… такие вопросы. Потупив глаза, он молчал.

— Не хочешь?… Хорошо… — улыбнулся Хи Сон и неожиданно переменил тему. — Винтовка у тебя славная. Дай-ка.

Тхэ Ха отдал. Командир, не взглянув, поставил ее в угол.

— Пока не явишься с объяснениями, можешь гулять или помогать крестьянам по хозяйству… Тоже польза. А теперь ступай.

Тхэ Ха никак не ожидал такого оборота, стоял, подавленный случившимся. Больше того, он возмутился словами командира: ведь накануне он жертвовал жизнью во имя общего дела.

— Всё. Ступай!—Хи Сон подошел к двери, открыл ее и слегка подтолкнул в плечо Тхэ Ха. Тот ушел.

— Слишком жестоко. Он не щадил жизни, а ты… — сердито буркнул Чор Чун, провожая сочувственным взглядом юношу.

— «Любишь ребенка — не балуй его». Так, кажется, говорят в народе. Нарушил дисциплину — получай…

Тхэ Ха шагал, понурив голову. Ослабевшие ноги еле двигались. Позади — трудные бессонные ночи отступления, опасность при выполнении боевых заданий. Никогда раньше он не был таким разбитым, обескураженным. Враги расстреливали его на краю черной пропасти. Едва живой выполз он на животе из могилы, с трудом пробирался к своим, черпая силы в мыслях о товарищах… Разве не о них он думал в самые тяжелые минуты? Разве хоть раз отказался он от трудных и опасных поручений, которые давала партия? Он рылся в самых отдаленных уголках своей памяти, искал примеры, когда бы поступился партийной совестью, и не находил. Ему дали задание взорвать мост, но враги помешали. Ради выполнения задания он готов был на все. Его схватили. Если он в чем и ошибся, то искупил вину, бежав из плена, дрался, как мог…

Где же его проступки? Почему его наказывают? И кто? Секретарь уездного комитета партии! Рядом находились Чор Чун и начальник отдела по культработе, но они молчали. Неужели и они согласны с этим наказанием?!

Тхэ Ха не решился вернуться в свой взвод. Пошел, куда глаза глядят. Свирепый ветер точно иголками колол щеки. Заныла затянувшаяся рана на лбу. Низкие свинцовые облака предвещали большой снегопад. За спиной послышались шаги, Тхэ Ха боялся обернуться.

— Все еще не осознал? — поравнявшись с ним, спросил Чор Чун. Тхэ Ха обрадовался, собирался было излить душу, но встретил взгляд, напоминавший ему неприятный разговор у командира отряда.

— Трудно сказать… Разве я когда-нибудь струсил? Или обманул партию?… Ради нее пошел на риск, поймал языка… Почему же меня прогнали?

— А кто из партизан пренебрегает указаниями партии и печется только о себе? Одной храбрости мало, Тхэ Ха. Ты думал, что принесешь нам пользу? Так ведь? Мы собирались атаковать Ковонскую шахту. А ты своим необдуманным поступком раскрыл противнику наши планы. Теперь они будут настороже. — Чор Чун вытянул забинтованную руку и продолжал: — Личный героизм не всегда помогает делу. Пойми это. Пойми же!—он дружески похлопал Тхэ Ха по плечу и свернул в сторону.

Тхэ Ха долго смотрел ему вслед. Позвать?… Нет, не надо, решил он.

Неужели Чор Чун получил ранение из-за него? В конце концов, разве пленный оказался лишним? Офицер многое рассказал. Ради этого Тхэ Ха пошел на опасный риск. Нет, не заслужил он такого пренебрежительного отношения.

Размышляя обо всем этом, Тхэ Ха незаметно поднялся по тропинке в гору, остановился на вершине и прислонился к старому дубу. Время бежало. Тхэ Ха не замечал, как хлещет по щекам колючий снег. Вернуться бы во взвод, рассказать ребятам… Не стоит. Стемнеет — спустится в долину, переночует у крестьян. Так лучше. А если его изгнали из отряда навсегда, то, пожалуй, самый верный выход — обвязаться динамитом и броситься в ствол шахты.

Прошла ночь и следующий день. Тхэ Ха слонялся без дела. Больше всего волновало, что он безоружен и никто не вспоминает о бывшем командире разведчиков. Другие сражаются, проливают кровь, а он — посторонний наблюдатель. Это было невыносимо. Тхэ Ха впервые почувствовал себя никому не нужным, бесполезным человеком. Мысли, словно рой комаров, кружились вокруг одного и того же…

К вечеру следующего дня его нашел Чун О. Тхэ Ха был рад ему, но в то же время чувствовал себя неловко. Он видел, что парторг понимает его состояние, и покорно пошел за ним, продираясь сквозь кустарник. Тхэ Ха всегда доверял парторгу, от Чун О у него не было никаких секретов.

Чун О знал, что у Тхэ Ха неприятности, но не подал вида, только спросил, как он себя чувствует. Тхэ Ха рассказал все начистоту.

— Не вижу за собой вины. Я сделал это, рискуя жизнью. Так почему меня наказали? Почему, парторг?…

Чун О не прерывал Тхэ Ха, пока тот горячо говорил.

— Это все, что ты хотел сказать?

— Все, — ответил юноша и почувствовал облегчение.

— Скажи, тебя в детстве родители драли? — вдруг спросил его Чун О.

— Было дело, — нехотя ответил Тхэ Ха.

— А как ты думаешь, почему они драли тебя? Из ненависти, что ли?

— Нет. Хотели человеком сделать.

— Вот видишь? Теперь ты понимаешь, почему командир наказал тебя?

— Но что я сделал плохого?

— У тебя были самые лучшие намерения. Но подумал ли ты, чем это может обернуться? — по-отцовски строго спросил Чун О.

Тхэ Ха ничего не смог на это ответить. Он в самом деле не подумал тогда о последствиях. Решил захватить языка — и захватил. А зачем? Крайней необходимости в этом не было. Лисынмановец хозяйничал в доме Тхэ Ха, издевался над его матерью. Вот он и не выдержал, ненависть взяла верх над благоразумием.

Чун О продолжал:

— …Знаешь, к чему привел твой необдуманный поступок? Враг разгадал наш замысел. Сорвался наш план внезапного нападения — нас опередили. И все по твоей вине. Надо уметь прикинуть что к чему… Боец должен быть выдержанным, дисциплинированным. Запомни, чтобы разбить врага, одной ненависти мало. Мой тебе совет: ступай сейчас к командиру и дай ему слово, что впредь такое с тобой не повторится. Ну пока, надеюсь, что ты все понял.

Чун О ушел, оставив Тхэ Ха в раздумье. Тхэ Ха сожалел, что поступил так легкомысленно. Он и не подозревал, чем все это может закончиться. «Неужели я принес только вред вместо пользы? Выходит — так оно и есть», — сказал он себе и медленно побрел по дороге к штабу.

Снег мягко падал на землю, ложился на шапку, на лицо, на плечи и тут же таял… У самого штаба Тхэ Ха остановил часовой.

— Что слышно нового? — спросил он разведчика.

— Да вроде ничего. Вот, зашел повидать командира… Тхэ Ха поправил одежду и осторожно постучался в дверь.

— Войдите! — послышалось из комнаты.

Тхэ Ха слегка приоткрыл дверь.

Он увидел, что лицо у командира хмурое; казалось, что и все остальные, сидевшие за столом, чем-то сильно удручены. Тхэ Ха остановился в дверях.

— Кто там?—спросил Хи Сон.

Тхэ Ха сделал несколько шагов вперед.

— А, это ты! Ну, говори, осознал свою ошибку или нет? — командир строго взглянул на Тхэ Ха.

— Осознал. Я поступил неправильно, — не поднимая глаз, ответил Тхэ Ха. Хи Сон молча разглядывал Тхэ Ха с ног до головы.

— Говоришь — осознал? А как ты осознал, может быть, только на словах?

— Нет, не на словах. Накажите меня так, как сочтете нужным. Приму как должное. И еще я хотел сказать — не гожусь я в командиры… Прошу вас, пошлите меня в Соннэ — я кровью искуплю свою вину. Пойду, куда прикажете…

— Ты нужен здесь, а не в другом месте. Понял? — Хи Сон встал и подал Тхэ Ха винтовку.

— Все понял?

— Все,—тихо проговорил юноша, принимая оружие. Краска стыда залила его щеки.

— Сядь. Сейчас мы вот что обсуждаем — кого бы послать на разведку в Ковон? У тебя есть кто-нибудь на примете? — поинтересовался Хи Сон. Он сожалел, что своевременно не рассказал Тхэ Ха о вчерашнем разговоре, но война от каждого требует выдержки.

— На разведку в Ковон? — переспросил Тхэ Ха, в этот момент он думал больше о трудностях предстоящей разведки, чем о человеке, которого можно послать.

— Да, этот разведчик должен обосноваться в городе… Наладить связь с подпольем. Ответственнейшее задание. — Хи Сон зажег сигарету. — Как, по-твоему, Чон Ок справится?

— Кто? — изумился Тхэ Ха.

— Всегда тяжело посылать близкого человека на заведомый риск. Но информация из Ковона нам нужна как воздух. Чон Ок сможет обосноваться в городе. Никто не подумает, что она разведчица. Женщине будет легче справиться с таким заданием.

Тхэ Ха молчал, не зная, что ответить. Ему хотелось спокойно и твердо посмотреть в лицо командира, но он боялся выдать свое волнение.

— Товарищ командир, поступайте так, как считаете нужным, — наконец с трудом проговорил Тхэ Ха.

— Может быть, есть более подходящая кандидатура?

— Пожалуй, нет.

— Тогда будем считать, что вопрос решен. Я думаю, что Чон Ок справится с заданием. В штабе распорядятся о ее переводе в разведвзвод. Приходите вечером вместе. А сейчас ты свободен.

Командир крепко пожал руку Тхэ Ха. Когда разведчик ушел, Хи Сон глубоко вздохнул и тихо сказал:

— Хорошие ребята! Душа — шире, чем море.

Глава 26

Стемнело. С серого неба повалил снег. Окна штаба слабо засветились. Растопили печь. Дым сизыми струйками вился около керосиновой лампы.

Хи Сон внимательно смотрел на сидевших по другую сторону стола Тхэ Ха и Чон Ок.

— …Враг мечется, как загнанный в ловушку зверь. Он хорошо понимает, что если нам удастся перерезать железнодорожную линию, то от этого удара ему уже не оправиться. Если мы перережем эту главную артерию, то фронт американцев будет разорван и создадутся помехи в снабжении. Они, конечно, захотят соединить эту артерию. Бросят сюда все силы… Положение сразу осложнится. Вы понимаете, что произойдет, если им удастся прорваться на нашем участке? Как видите, речь идет о жизни и смерти отряда…

Командир, как бы ища подтверждения своим словам, посмотрел на начальника отдела культработы, затем продолжал:

— Вражеские атаки становятся все более настойчивыми. Сегодня мне доложили, что враг бросил на наш участок силы, в пять раз превышающие прежние. Несомненно, сюда стянуты войска с Ковонской шахты. Сейчас мы должны решить вопрос — стоит ли нам принимать бой с превосходящими силами? Надо найти прорехи во вражеской обороне. Это дело разведчиков. Это очень трудное задание поручается тебе, Чон Ок.

Чон Ок слушала, стараясь запомнить каждое слово командира, а сама чувствовала, что все нервы натянулись уже до предела.

— Ну, что ты на это скажешь? — спросил Хи Сон девушку.

— Не знаю, справлюсь ли я… — голос Чон Ок дрожал от волнения.

— Конечно, справишься. Ты член партии, ты должна справиться.

— Постараюсь, товарищ командир, — тихо, но уверенно ответила Чон Ок.

Хи Сон двумя своими широкими ладонями взял ее руку и крепко сжал.

— Самое главное — находчивость и выдержка, Чон Ок. Но не слишком рискуй, слышишь? Хорошенько обдумывай каждый шаг. В городе есть наш товарищ, найдешь его. Думаю, что он там… Прежде всего необходимо наладить с нами регулярную связь.

Командир стал объяснять Чон Ок, как найти подпольщика, как держать связь с партизанами; он сказал, что надо отправиться сегодня же ночью, и пообещал дать проводника.

* * *

Когда Чон Ок и Тхэ Ха вышли из штаба, на улице бушевала пурга. Снег замел дорогу, приходилось с трудом вытаскивать ноги из сугробов. До дома, где расположился взвод разведчиков, было не более трехсот метров. Шли молча. За ворот набился снег, но Чон Ок и Тхэ Ха не замечали этого.

Каждый из них вспоминал в эти минуты, как они гуляли раньше по окрестностям поселка. Уйдут в сопки и бродят там, но тогда впереди светилось счастье, — они мечтали о том дне, когда у них будет общий дом. Особенно любила мечтать Чон Ок. Собирала ли она цветы в горах, или сидела у своего дама под тенистой ивой — всегда на ее тонких губах блуждала задумчивая улыбка, а взгляд был устремлен куда-то далеко-далеко.

Что бы ни делала Чон Ок — она спрашивала себя: одобрит это Тхэ Ха или нет. И если отвечала «нет» — невольно краснела. Но никогда не говорила об этом возлюбленному. Теперь судьба бросает их в разные стороны. Разве думала она, что однажды придется расстаться, что ей придется идти далеко, в логово ненавистных врагов!

— Ты видел мать?—неожиданно спросила Чон Ок и заглянула в лицо Тхэ Ха.

— Когда? — он был явно озадачен.

— Во время последней разведки.

— Нет, не видел.

— Кашель у нее не стал сильней?

— Нужно ли об этом сейчас говорить…—тихо проговорил Тхэ Ха. — Ведь через несколько часов нам придется расстаться и, может быть, навсегда.

— Я так о ней беспокоюсь…

— Ты бы о себе сейчас побеспокоилась. Ведь ты идешь на такое трудное дело…. Командир тоже хорош!… Справится, мол… — Тхэ Ха жалел, что не возразил Хи Сону, когда тот возложил на девушку это опасное поручение.

— Конечно, справлюсь! — Чон Ок остановилась.

Ее черные глаза смотрели в лицо Тхэ Ха.

— Если бы не этот дурацкий случай с лисынмановцем — тебе бы, наверное, не пришлось идти, в этом не было бы необходимости, — сказал Тхэ Ха, он тоже остановился, но стоял, не подымая глаз на девушку. На душе у него было тревожно.

— Лисынмановец здесь ни при чем. Разведка в тыл врага необходима… Может быть, ты считаешь меня недостойной?

— Совсем нет. Но ты женщина, и тебе не по плечу…

Чон Ок бросила шапку в снег и заплакала от обиды. Она подошла к Тхэ Ха, голос ее срывался:

— Спасибо тебе, нечего сказать!… Я-то обрадовалась! Я думала, что ты от души согласился с командиром, когда он сказал, что хочет послать меня в разведку. А оказывается, ты считаешь, что мне это не по плечу. Ну, конечно, куда я гожусь! Слабая, забитая, выросла на чужом дворе вместе с хозяйским щенком. Пинали как собаку… А вот мне доверили задание, какое тебе и не снилось! Доверили мне, а не тебе, ясно?

— Что ты говоришь! Чон Ок, дорогая, я люблю тебя. Твоя боль — моя боль. Мы с тобой одна душа и одно тело, вот я и думаю, как тебе помочь….

— Ты только одним можешь мне помочь.

— Как?

— Быстрее освобождай Ковон.

— Я пойду вместе со всеми, когда наши пойдут.

— Да, но ты должен войти в Ковон первым. Я буду ждать тебя там, — Чон Ок порывисто схватила руку Тхэ Ха и прижала ее к своей груди.

Так, тесно прижавшись друг к другу, и пошли они, разгребая ногами снег.

Соломенная крыша дома, где разместился взвод разведчиков, наполовину скрылась в сугробах. Едва удалось открыть дверь. В комнате спали два партизана, которым ночью предстояло идти в горы. На плите дымился котелок, пахло жареной свининой.

У Чон Ок еще оставалось время, и она решила прилечь. Девушка так и не смогла сомкнуть глаз. Но нервы ее были напряжены до предела, казалось, что тело резали острым ножом. В усталой голове вспыхивали искры множества мыслей, они гасли так же внезапно, как появлялись. Девушка встала, подошла к Тхэ Ха. Он сидел неподалеку от ее койки, на коленях у него была книга. Читал он или думал о чем-то своем — трудно было разобрать.

Чон Ок снова прилегла, она долго пыталась уснуть, но так и не уснула. Наконец она поднялась и стала укладывать вещи в рюкзак.

…Миновала полночь. Тем временем ветер усилился, он заунывно выл и бросал в оконные стекла пригоршни снега. С первыми петухами в комнату вошел весь заиндевевший связной. Он стоял на пороге, отряхивая снег с сапог.

— Пойдемте, пока не рассвело, — он снял ушанку из собачьего меха, сметнул с нее снег и широко улыбнулся.

— Тхэ Ха, не провожай меня, тебе надо поберечь силы… Когда будешь в поселке, помоги маме, — сказала Чон Ок, направляясь к двери.

— Хорошо. Не беспокойся, — Тхэ Ха поднялся с пола.

На дворе громко запел хозяйский петух. Ему дружно ответили петухи с других дворов, но их кукареканье тут же потонуло в завывании пурги.

Трое вышли на улицу. Ветер сбивал с ног. Чон Ок зашаталась и упала в снег. Тхэ Ха помог ей встать. Но вот кончилась тропинка, петлявшая по склону горы, и вдали показалось железнодорожное полотно. Чон Ок остановилась.

— Возвращайся, — она взяла его руки в свои.

Так они стояли с минуту. Тхэ Ха мягко отстранил руки Чон Ок, заглянув ей в глаза. Они сверкали в темноте, как два маленьких золотых луча, в них была тревога и мольба…

— Ты обо мне не беспокойся, — Тхэ Ха прижался щекой к ее щеке, и ему показалось, что по его лицу бегут ее слезы. Он крепко сжал ее маленькую руку — она дрожала.

— Я так боюсь за тебя, ты такой отчаянный, обещай мне не рисковать собой. Помни обо мне, — улыбнулась Чон Ок грустно. Ее улыбка сказала все лучше слов. Девушка прильнула к Тхэ Ха и провела рукой по его волосам. — Будешь в поселке, сделай что-нибудь для мамы. Обещаешь?

— Ну вот опять за свое!… Конечно, обещаю, — в эту минуту ему хотелось сказать ей самые нежные слова на свете, но он не смог их найти.

Невдалеке в полоборота к ним стоял проводник. Он два раза кашлянул. Они не обратили на это внимания. Наконец, Чон Ок обернулась в его сторону, кивнула головой: «Сейчас иду».

Чон Ок выскользнула из объятий Тхэ Ха, помахала ему на прощание рукой и пошла вперед.

— Тоже мне расставание устроили, — беззлобно проворчал проводник, когда Чон Ок подошла ближе.

— Чо-он Ок!—услышала девушка голос Тхэ Ха. Она обернулась. Тхэ Ха приложил руку ко рту.

— Я забыл сказать… Жди меня, как договорились. Обязательно! Не забудь!—Он хотел еще что-то добавить, но ничего не сказал и только махнул рукой.

— Хорошо! Буду ждать!—крикнула Чон Ок и побежала догонять ушедшего вперед проводника.

В молочной пелене пурги две фигуры растаяли внезапно. Тхэ Ха хотел побежать за ними и узнать, не случилось ли что, но утонул по колено в снегу. Он снова громко позвал Чон Ок, но теперь его голос слышали лишь черные кусты и море волнистых сугробов.

Глава 27

Среди ночи в американский штаб доставили приказ.

Капитану Уоттону пришлось проснуться. Ему были поручены коммуникации оккупационных войск на протяжении от шахты до Яндока. Весь день, с утра до вечера, Уоттон работал в поте лица: он должен был руководить карательными операциями против партизан, отправлять сводки командованию, устраивать личные дела. Отдыхать было некогда. Но Уоттон — «бывалый военный», его отличительной чертой была пунктуальность — он обедал строго по расписанию и ухитрялся выкраивать час на послеобеденный сон. Каждая минута у него была на учете.

Умел Уоттон устроиться с комфортом и в захолустье. Но все же порой ему приходилось трудно — сказывалось ежедневное перенапряжение. В последнее время он часто просыпался в холодном поту, и перед глазами еще долго плыли неприятные сновидения.

Ему часто снился один и тот же сон — будто он приехал в отпуск в свой город Окленд. Его встречают жена и дочь. И вдруг «красные» нападают на город, и он явственно слышит грохот взрывов. Его дом обрушился, жена ранена. Он тащит ее на руках, и наконец они укрываются под аркой моста. Уоттон кладет жену на землю, укрывает ее и вдруг замечает, что это вовсе не жена, а кореянка, погибшая во время бомбежки.

Уж не та ли эта кореянка, которую он видел однажды? За два дня женщина опухла, он пробовал снять кольцо с ее пальца — и не мог. Оно врезалось в кожу. Уоттон решил отрубить палец. Но только прикоснулся к нему ножом, как лицо ожило и, оскалив зубы, искривилось от боли. Рука мертвой поднялась и отстранила капитана. И вдруг он увидел это кольцо на своем мизинце…

Капитан вытер пот с лица и поднялся с кровати. Ветер неистово стучался в окно, срывал черепицу с крыши, расшатывал телеграфные столбы… Где-то зазвенело разбитое оконное стекло. Уоттон задрожал всем телом. Ему почудились шаги за окном.

Неужели снова? Недавно было нападение на Соннэ. Вчера похитили офицера, такого старательного младшего лейтенанта… Партизаны кругом, их сотни, они заняли всю долину. Есть от чего сойти с ума! А тут еще где-то рядом разбилось стекло… Попробуй справиться с этими партизанами. Их прячут окрестные сопки. Туда не доберешься на виллисах и доджах!

На душе у Уоттона было неспокойно. Он поежился, словно от озноба.

Уоттон взглянул на стол и снова увидел приказ. Он неумолимо требовал во что бы то ни стало удержать железнодорожную магистраль и шахтерский поселок. Отступать запрещалось. Больше всего Уоттона беспокоило то, что в случае нападения партизан отходить было некуда и ждать помощи — тоже неоткуда. Шоссе проходит вдалеке от железнодорожного полотна. Следовательно, подкрепление придет не скоро, да и сообщение сейчас ненадежное — на линиях повсюду завалы.

Главное командование бросило все силы на фронт для того, чтобы армия могла выйти к реке Амноккан. Тыл оказался оголенным. В этой обстановке просить подкрепления — бесполезно. Правда, получена партия оружия — станковые пулеметы, легкая артиллерия, боеприпасы. Но это не принесло успокоения. На ночь капитан удвоил караул у дверей своей спальни, расставил часовых по всему поселку, вооружил их пулеметами, однако спалось плохо…

За окном то и дело постреливал из карабина часовой — вроде бы обычные меры предосторожности. Капитан зевнул и снова прилег на кровать. Неожиданно в памяти всплыло лицо приснившейся женщины, и мысли его полетели в далекие Штаты, к жене. Он привстал, порылся в кармане брюк, вытащил бумажник. Медленно пересчитал зеленые ассигнации, потом вынул из бокового отделения небольшую фотографию и посмотрел на нее. Со снимка на капитана глядела миловидная белокурая женщина. Затем он повертел в руках пачку других фотографий. На душе сделалось немного веселей. Япония, Корея — где только не довелось побывать!…

Вот этот снимок запечатлел его прощание с женой. На нем новенький офицерский мундир. Жена стоит рядом. Ей не дашь и двадцати — приятная пара. Потом было многое. Приходилось убивать, часто приходилось. Так велел «долг службы». Капитан часто смотрел на эту фотографию, она успокаивала совесть.

Вот еще один снимок — улыбающийся офицер оккупационной армии сфотографирован на улице южнокорейского города. А вот Уоттон в Японии. А эта фотография снова возвращает его в Корею. Фронт. У артиллерийского орудия — капитан в полевой форме. На груди — первый орден. Их много, этих фотографий. По «им можно составить послужной список Уоттона, можно написать его биографию. Капитан командует расстрелом «мятежников», здесь пытает девочку-кореянку, там — улыбаясь, стоит около дерева, на котором повешено несколько крестьян в белой одежде.

И все же некоторые моменты жизни Уоттона не запечатлены по фотографиям. Не засняты ночные кабаре Токио, оргии с гейшами, игорные дома и многое, многое другое. Весела и разнообразна жизнь офицера оккупационной армии. Разве ее можно сравнить с прозябанием здесь, в этой проклятой дыре. Правда, до войны и тут было неплохо. Американец чувствовал себя здесь хозяином, которому все разрешено.

Рассматривая фотографии, капитан то расплывался в улыбке, то морщил лоб; иные снимки пробегал с безразличным выражением лица.

Он вспомнил, что не успел вчера отправить письмо жене. Он достал из нагрудного кармана свернутый вдвое лист бумаги, стал читать:

— «Мэри! Если бы ты знала, как я люблю тебя. Верь мне и жди, ты сама понимаешь, что писать часто мне трудно. Гоним красных на Север от 38-й параллели. Генерал Макартур обещал кончить войну до рождества, скоро мы должны выйти к китайской границе, тогда я вернусь домой. Но мне трудно поверить, что скоро всему этому конец. Поговаривают, что после Кореи мы пойдем на Китай, а потом, может быть, и на Россию… Наши парни недовольны — они сыты войной по горло. В любой момент война может превратиться в мировую — нам всем так кажется. Жду отпуска. Привезу тебе с десяток сувениров, каких не сыщешь во всей Америке. Ценные вещички! Коммунисты не знают цены золоту и драгоценностям. Мне удалось добыть несколько слитков…»

На этом письмо обрывалось. Капитан хотел было дописать его, но раздумал; болела голова. С улицы доносится шум, послышались выстрелы. Уоттон прислушался — ничего особенного. Однако тревожное состояние не проходило. «Если бы ты знала, Мэри, как здесь тяжело… Каждую минуту ждешь смерти… Уж лучше при случае в плен сдаться… Ради тебя я бы сдался. Это не трусость, это благоразумие». Капитан повторил вслух два специально выученных корейских слова:

— Ханбок… Тхухан…[21]

«Пожалуй, ханбок — легче произнести, — подумал Уоттон. — А все-таки как же утихомирить этих партизан?»

* * *

Утром капитан присутствовал при допросе матери Тхэ Ха. Он считал, что не стоит доверять корейцам ведений допросов. Лисынмановцы и партизаны враждебны друг другу, но в их жилах течет одна кровь, и цвет кожи у них одинаковый и язык, поэтому им ничего не стоит столковаться между собой.

Камера пыток находилась в помещении бывшего угольного склада. С приходом оккупантов отсюда вместо привычного скрипа вагонеток доносились отчаянные вопли и ругательства, приводившие в ужас население поселка.

Уоттон в сопровождении переводчика вошел внутрь. Солдаты ввели двух вместе связанных женщин. В углу комнаты толстыми веревками были подвязаны за руки к потолку двое мужчин, обнаженные до пояса. Под ними на полу темнели пятна запекшейся крови. Чуть дальше, на доске лежало без движения еще одно тело. Мать Тхэ Ха узнала в лежавшем Пак Пен Хуна, рослого, молчаливого забойщика, работавшего на шахте со дня ее открытия. Накануне эвакуации Пен Хун поранил ногу. Это помешало ему уйти из поселка вместе с другими товарищами.

Когда оккупанты заняли поселок, Пен Хун все еще лежал в постели. Вчера утром его приволокли сюда вместе с женой и ребенком в связи с «делом» о похищении младшего лейтенанта. Мать Тхэ Ха увидела на спине забойщика извилистые, как змеи, красно-фиолетовые полосы и кровь на его запекшихся губах.

При появлении капитана двое лисынмановцев принялись старательно избивать подвешенных к потолку. Били по животу, по груди, по плечам. Безжизненные тела раскачивались на веревках. Глаза несчастных были закрыты, губы плотно сжаты. Палачи окатили их водой из ведра и, усталые, отошли в сторону.

Один из них, адъютант капитана, умел с первого взгляда угадывать настроение Уоттона. Сегодня капитан выглядел особенно раздраженным и взвинченным. Адъютанту передалось его состояние. Он подскочил к печке, вытащил оттуда раскаленный железный прут и поднес его к спине Пен Хуна. Шахтер открыл глаза, хрипло простонал:

— Сволочи… Бешеные собаки!…

Мать Тхэ Ха впервые слышала, как ругался шахтер. Палач, окончательно озверев, прикладывал прут то к груди, то к рукам своей жертвы. Запах паленого вызывал тошноту. У женщины закружилась голова. Пен Хун в изнеможении хрипел.

— Грудь жги, слюнтяй!—выругался по-английски Уоттон.

Адъютант растерялся.

— Поворачивайся живей! Показать тебе, как это делается?!

— Господин капитан, он все время молчит, — оправдывался адъютант.

— …Все эти коммунисты молчат. Они упрямы, как бараны.

— Я все перепробовал. Хрипит, мотает головой, но молчит.

— Грудь жги! Тогда заговорит — или заговорит, или сдохнет.

Услужливый адъютант последовал его приказу, но и это не помогло — Пен Хун не заговорил; видя, что все его старания бесполезны, палач остановился в нерешительности.

— Чего стоишь, растяпа?! Неси электробатарею! — заорал капитан. Джентльменские манеры Уоттона моментально исчезли. Теперь он напоминал разъяренного атамана бандитской шайки. Адъютант исполнил приказание, внес батарею и поставил ее на стол, затем толкнул мать Тхэ Ха на стул, прикрутил ее веревкой. Капитан подошел к столу и нервно забарабанил пальцами, рассматривая женщину. Адъютант и другие отошли в сторону.

Уоттон взял руки женщины и привязал к пальцам две медные проволоки, затем уселся в кресло у стола. Он сам проверил исправность батареи. Мать Тхэ Ха невольно задрожала всем телом, предчувствуя, что сейчас ее подвергнут электрической пытке. Капитан уставился на женщину голубыми глазами и с минуту помолчал.

— Где скрываются красные? Кто выкрал нашего офицера? — спросил он и повернулся к усатому переводчику. Тот повторил его вопросы слово в слово.

— Я не знаю. Лучше сразу убивайте, — задыхаясь, проговорила мать Тхэ Ха. Уоттон, поняв без перевода смысл ее ответа, подключил батарею. Старая женщина содрогалась в конвульсиях, она прерывисто дышала, падала набок. Адъютант снова ее усаживал, а сам то и дело смотрел на капитана. Он решил, что раз Уоттон лично взялся пытать, значит, он хочет добиться важных признаний.

— Спроси снова! — приказал Уоттон переводчику. Тот повторил вопросы капитана.

— Я не знаю! Ничего не знаю… Звери… Нет на вас божьей кары… — простонала мать Тхэ Ха, повиснув на веревках. Перед глазами все закружилось в дикой пляске, земля поплыла. Пот катился градом по лицу. Вдруг показалось, что на пороге стоит ее сын.

— Тхэ Ха… Сын… Быстрее приходи… Отомсти этим разбойникам… Отомсти!…

Стул зашатался и упал. Старуха ударилась головой об пол, но не почувствовала удара, ей показалось, что она видит окровавленное лицо сына. В следующее мгновение она потеряла сознание.

В подвале было душно, людей набили в маленькую комнату, как кимчи в чан[22]. Люди сбились в кучу поодаль от окна. Тоненький пучок солнечного света падал на цементный пол и освещал неровными бликами посиневшее Лицо матери Тхэ Ха.

Подвал превратили в тюрьму совсем недавно. Сначала арестованных помещали в здании больницы. Но потом их число резко возросло. Тут оккупационным властям и понадобился этот подвал. Он был надежной тюрьмой — толстые стены, двери прочные, убежать отсюда было невозможно.

Мать Тхэ Ха лежала без движения. Ее только что приволокли сюда после допроса и бросили на пол. В лицо ей пахнуло чьим-то теплым дыханием. Женщина почувствовала, что лежит у кого-то на коленях. Нервная дрожь все еще пробегала по ее телу. В памяти всплыли окровавленные тела двух человек, подвешенных к потолку. До нее доносились стоны женщин и детский плач. Неподалеку от нее кто-то тихо разговаривал.

— Смотри, она очнулась…

— Такая старая, сколько она вытерпела, бедняжка!

— Хорошо бы дать ей глоток воды…

Мать Тхэ Ха открыла глаза и попробовала пошевельнуться. Превозмогая боль во всем теле, она посмотрела на склонившихся к ней людей. Но в темноте их лица разобрать было трудно.

— Ну вот… она пришла в сознание… значит, будет жить.

Женщина услышала над собой глухой бас и узнала Пак Пен Хуна.

— Ты жив?… — Эта неожиданная радость заставила ее забыть о собственной боли.

— Им со мной не справиться… Пен Хун любую пытку выдержит. Меня не так-то просто отправить на тот свет, — забойщик склонился над матерью Тхэ Ха.

— Ты молодец!… — Она попробовала улыбнуться.

— Ну, раз уж ты очнулась, расскажи, как увели того офицера… — попросил Пен Хун.

— Интересно, кто тот смельчак? Ты знаешь? — спросил кто-то.

— Не знаю… Я не помню, как это было…

— А ты вспомни.

— Так уж и быть…—почувствовав, что силы возвращаются к ней, мать Тхэ Ха начала шепотом рассказывать. Ее слушали, затаив дыхание.

— Это случилось на рассвете… Я встала рано и стала готовить завтрак, вдруг слышу чей-то голос за стеной, потом слышу — скрипнула дверь. Я думала, это часовой зашел погреться. Потом слышу чей-то голос: «Молчать», «Не двигаться!». Как сейчас слышу этот голос…

— А как вел себя офицер?

— Точно мышонок. Даже не пискнул. Потом я пошла посмотреть — в комнате пусто.

— Кто же его утащил? Как ты думаешь?

— Ты любопытен, голубчик. Я сама не знаю. Фазана схватили — и все тут.

— Тс-с!… Тише, — Пен Хун посмотрел на дверь. Но сквозь толстые стены подвала нельзя было услышать их разговор.

— Скоро всем этим гадам худо придется, — Пен Хун понизил голос до шепота. — Унывать не стоит, не сегодня-завтра наши нагрянут.

— Народная армия?

— Может быть, и она.

Все новые люди вступали в разговор.

— Партизаны в горах помнят о нас. Они посылают сюда разведчиков и всё знают, — предположил кто-то.

В углах шептались, обсуждая рассказ матери Тхэ Ха. Даже те, кто еще недавно стонал от боли, приподнялись на локтях и внимательно слушали.

— Стыдно сидеть сложа руки и терпеть издевательства, — сказал Пен Хун.

— Зря мы растерялись, когда эти мерзавцы ворвались в поселок. Надо было раньше уходить, да и потом время было. О чем только думали…

— Ишь, быстрый какой… С ребятишками и скарбом далеко не убежишь. Все равно бы сцапали…

— Разве мы знали, что они как лютые звери… Считали их за людей. А они волки в человеческом облике.

Большинство узников подвала были рабочие ремонтного завода. Они не смогли вовремя эвакуироваться по разным причинам: одни собирались уходить к партизанам, другие надеялись переждать «смутное время» в окрестностях поселка, у третьих была большая семья — эти были накрепко привязаны к поселку, к собственному дому, к земельному участку и не решились тронуться в путь. Наконец, некоторые, подобно Пен Хуну, остались в родном поселке из-за болезни, нашлись и такие, кому не нравились порядки в Северной Корее. Они говорили себе: мы не активисты, нам бояться нечего, нас оккупанты встретят с распростертыми объятиями. Но очень скоро и эти люди поняли, что такое оккупационный режим, и теперь раскаивались в своей опрометчивости.

Снаружи послышались тяжелые шаги. С улицы доносились громкие крики и брань. Звякнула железная щеколда, со скрипом отворилась дверь. Как стадо овец, в подвал загнали человек двадцать женщин. Они спотыкались в темноте и падали на сидящих. Пронзительно кричали дети, сыпались крепкие слова; арестованные подвигались, уступая место новичкам.

Сквозь узкое оконце проглядывало черное небо, усыпанное звездами. Снова открылась дверь, и на пороге появилась корзина с тюремной едой. Сидевшие около двери разделили слипшиеся куски каши (это были бобы, перемешанные с чумизой) и по очереди передавали маленькие порции. Получила свою долю и мать Тхэ Ха, но она настолько ослабела, что не могла есть, да ей и не хотелось.

Пен Хун принял из рук жены плачущего ребенка, усадил его на колени. Затем разжевал комок мерзлой каши и дал его ребенку. Пен Хун десять лет жил на шахте бобылем, а потом женился на молоденькой девушке. Она родила ему сына, которого отец нянчил не хуже матери. Люди говорили, что теперь он самый счастливый человек в поселке. Да и сам он так считал; всю душу вкладывал Пен Хун в семью. Вот и сейчас свою долю он отдал сынишке. Тот скоро уснул.

С наступлением ночи подвал затих, люди молча сидели на полу, измученные голодом и болью, продрогшие от холода. Всякий раз, когда на улице начиналась стрельба, они вздрагивали и с опаской смотрели на дверь, потом снова впадали в оцепенение.

Но вот совсем рядом послышались шаги. Заскрежетала дверь. Два пучка яркого света прорезали мрак подвала. Две тени шагнули внутрь, одна — высокая, другая — поменьше. Луч карманного фонарика скользил по лицам, ища кого-то. Он задержался на молодой женщине, сидевшей в углу. Это была жена Ки Бока, она вышла замуж несколько месяцев назад и выглядела совсем девочкой.

— О, вери гуд герл, вери гуд![23] — проговорил тот, что был поменьше ростом. В подвале запахло винным перегаром. Вошедшие заговорили по-английски.

— Девушка хорош, выходи! — заплетающимся языком проговорил высокий американец. Видимо, это были единственные корейские слова, которые он знал, поэтому он снова повторил: — Девушка хорош, выходи!

Они настойчиво звали, но жена Ки Бока сидела без движения, она только плотнее прильнула к соседке. Тогда высокий американец направился к ней, расталкивая сидящих. Он добрался до нее и потянул за руку. Жена Ки Бока упиралась. Американец с силой рванул ее за руку, на ней лопнула кофточка, разорвалась юбка, высоко оголив ноги. Американец впился в них жадными глазами.

Спустя минуту он, изловчившись, схватил девушку за волосы и поволок ее к выходу. Все поняли, куда и зачем ее волокут. Даже на расстрел так не забирали. Гнев охватил каждого сидевшего в подвале. Сзади мелькнула чья-то тень, кто-то с силой ударил американца по голове. Тот вскрикнул и повалился на пол. Никто не видел лица напавшего, но все догадались, что это Пак Пен Хун. Американец поднялся с пола, выпустил из рук волосы девушки и полез в карман. Грохнул выстрел. В это время Пак собирался нанести второй удар, но промахнулся. Это и спасло его. Пуля попала в бедро девушки. Пен Хун наотмашь ударил американца. Все повскакали со своих мест, сразу несколько человек навалились на американца.

— Бей его!

— Прикончить гада! — кричали вокруг.

Подвал шумел, как встревоженный улей. Фонарь американца погас, стало совсем темно. Пак восседал верхом на американце, другие помогали ему.

— Товарищи, еще один американец там, у двери! — закричал Пен Хун, но его голос потонул в общем гуле. Пен Хун ринулся к двери, расталкивая толпу.

— Где американец?

— На полу…

— Тащите его сюда!

Обезумевшие люди кричали, перебивая друг друга.

— Открывай дверь, открывай!

— Пошли!

Группа мужчин двинулась к выходу. Там никого не было. Заключенные выходили из подвала, Пен Хун смешался с толпой.

На улице стреляли. Пули щелкали над головой, но сначала этого никто не замечал. Но вот затрещала автоматная очередь, били по закрытым воротам. В первом ряду кто-то упал, за ним — другой.

— Ломай ворота!

Люди ринулись к воротам, но скоро поняли, что голыми руками их не высадить. Крики смолкли, люди отпрянули назад в подвал. Туда пули не попадали, зато они изрешетили ворота, как пчелиные соты. Громко стонали раненые. Стрельба продолжалась минут десять.

Наконец все стихло, но американцы не показывались. Узники поднялись с пола. Пен Хун снова почувствовал резкую боль в ноге. Осмотрели раненых. К счастью, их оказалось всего пять человек. Пен Хун нашел американца, которого он хотел задушить. Тот лежал бездыханным. У входа в подвал нашли второго — он тоже был мертв. Кто его убил — неизвестно.

— Дорогая, возьми себя в руки, — ласково успокаивала мать Тхэ Ха жену Ки Бока.

— Не беспокойтесь за меня…

— Подожди, скоро вернется Ки Бок, — взволнованно проговорила старая женщина.

— Я верю в это.

Мать Тхэ Ха уложила поудобнее жену Ки Бока, ощупала ее рану. Кровь шла сильно. Она выдернула клочок ваты из своей чогори[24], заткнула рану. Девушка молча сносила боль.

Всеобщее возбуждение не проходило долго. Наконец под утро измученные, голодные и продрогшие люди задремали. В разбитое окно ветер задувал снег, мерные шаги часового гулко отдавались на замерзшей земле.

Старая женщина прислонилась к стене. Ее мысли неотступно витали вокруг Тхэ Ха и Чон Ок. Ушли в летней, легкой одежде, а на дворе вьюга! Простудятся!

Время от времени тишину нарушал треск пулемета. Он то почти умолкал, то снова усиливался.

— Пугают.

— Потеряв вола, строят скотный двор[25]. Мы отправили на тот свет двух их молодчиков, теперь они потребуют кровавый выкуп.

— Ничего! Мы им тоже отплатим, — проговорил все еще взволнованный Пен Хун.

— Завтра туго нам придется… Если бы партизаны напали сегодня ночью, может, и обошлось бы… — заметил тот же голос, что говорил о кровавом выкупе.

— Нам уже туго. Загнали сюда, как стадо овец, и издеваются. Нет житья все равно, — сердито ответил Пен Хун.

— Таких, как ты, и мытарят. Бывало, наш Пен Хун боялся худое слово вымолвить. Тебя тихоней считали в поселке.

— Раз работал не покладая рук, значит, виновен. Так они считают! И еще виноват, что раньше перед японцами ползал на животе, голодал и терпел все. Эх, гады!… Если бы не жена и ребенок… Жалко их! А так и помирать не обидно…

Мальчик, проснувшись, заплакал. Наверное, замерз. Ветер за окном гудел сильнее прежнего. Ночь казалась черной и бесконечной.

Глава 28

Гибель двух американских солдат привела Уоттона в бешенство. Он решил как следует проучить арестованных. Приказал окружить подвал усиленной охраной и поставить станковый пулемет; взвод карателей расположился неподалеку от ворот. Все утро поодиночке вызывали заключенных и подвергали их истязаниям. Во второй половине дня было решено расстрелять нескольких человек — для острастки другим.

Этот день выдался особенно холодным. Над поселком низко нависли серые, словно из грязной ваты, облака. Ветер сушил слезы на лицах женщин. Одежда людей покрылась ледяной коркой, одеревенела.

Арестованные шагали к месту казни в тягостном молчании. Если кто и открывал рот, то только для того, чтобы проклясть своих мучителей. Впереди колонны шли человек десять рабочих. Руки их были скручены за спиной, на лицах запеклась кровь и темнели синяки — следы недавних истязаний. Они шли, плотно сжав зубы и устремив отсутствующий взгляд на склоны сопок, шли, еле передвигая ноги. Тех, которые не могли двигаться самостоятельно, поддерживали товарищи. Одни держали голову высоко, гордо, другие поникли в отчаянии, предчувствуя скорый конец.

Следом за рабочими шли четыре женщины, они держались вместе. За спиной жены Пен Хуна был привязан полотенцем ребенок. Сам Пен Хун шел посредине. Его семья в полном составе готовилась встретить смерть от рук палачей.

Спереди, сзади и по бокам колонну смертников оцепили военные жандармы в черных касках «милитари полис». Они подгоняли отстающих ударами прикладов, заставляя их идти дальше. Несколько лисынмановцев смешались с толпой, не давая заключенным разговаривать между собой. Это была очередная выдумка капитана Уоттона.

Впервые в массовом расстреле участвовал взвод американских солдат. Обычно американцы перепоручали это лисынмановцам, а сами лишь наблюдали со стороны за расстрелом. Но сегодня Уоттон хотел подчеркнуть важность происходящего, потому он и вызвал взвод американцев. Они были в полном боевом снаряжении. Поодаль шла группа офицеров. Особенно старался адъютант Уоттона. Он сновал из стороны в сторону, подбегал к солдатам, давал указания.

Колонна арестантов подошла к заброшенной шахте. Уоттон приказал остановиться. Капитан сильно осунулся за прошедшую ночь, нос заострился, выдаваясь на сухощавом лице, голубые глаза светились странным блеском.

Мать Тхэ Ха вспомнила, каким увидела Уоттона впервые. Тогда капитан выглядел совсем иначе. Созвав жителей поселка, Уоттон обратился к ним с речью; это были красивые обещания вперемежку с туманными угрозами. Док Ки и другие полицейские приказали кричать «Мансе!» Но только несколько трусов пропищали комариными голосами приветствие. И вдруг кто-то из толпы выкрикнул: «Будьте прокляты!» Уоттон переменился в лице. Негодующий, он сел в машину и укатил, а Док Ки вместе с другими полицейскими шарил в толпе, разыскивая «бунтовщика».

Док Ки и теперь подозрительно осматривал толпу смертников; боясь подвоха, он то и дело оглядывался на Уоттона, стараясь предупредить каждое его желание. С багрового потного лица Док Ки не сходила угодливая улыбка, обнажавшая золотые коронки. Матери Тхэ Ха хотелось плюнуть ему в глаза, так ей было противно смотреть на его холуйскую физиономию.

Адъютант с несколькими офицерами повел десять рабочих и группу женщин к заранее выкопанной яме. Затем переводчик по его приказанию стал выкликать фамилии из списка. Но вызываемые хмуро молчали. Док Ки, знавший многих в лицо, подходил к обреченным и тыкал пальцем каждому в грудь.

Перекличка закончилась, и адъютант приказал солдатам приблизиться. Они прошли стройным шагом вперед и выстроились в цепочку. Адъютант вынул из кармана вчетверть сложенный лист бумаги и принялся читать, переводчик повторял каждую фразу по-корейски. Все это напоминало урок в начальной школе. Гнев переполнил сердце матери Тхэ Ха. Между тем переводчик говорил:

— Пак Пен Хун и другие четырнадцать человек были активистами на шахте, они сторонники северокорейского режима, поэтому работали на коммунистов. Они развернули коммунистическую агитацию, открыто выступали против оккупационных властей, а вчера убили двух солдат войск ООН, явившихся в тюрьму в целях проверки. Поэтому они подлежат расстрелу. Зачинщик бунта Пак Пен Хун будет наказан особо. Он будет казнен вместе с женой Цой Кым Сун и ребенком. Трое других женщин — ее сообщницы, и они тоже будут расстреляны.

Адъютант бесстрастно закончил чтение «обвинительного заключения» и, повернувшись к Уоттону, отдал под козырек. Тот махнул рукой. Док Ки надулся, видя, что капитан игнорирует его. Он первым подбежал к четырем женщинам, подталкивая их кулаками в спину, приказал выстроиться в ряд около ямы. Женщины упирались, громко причитая. Док Ки в растерянности развел руками. Уоттон и адъютант наблюдали за этой картиной, не пытаясь вмешиваться. Начальник полиции понял, в какое смешное положение он попал, и начал избивать женщин. Одна из них чуть не свалилась в яму. Док Ки свирепо взглянул на нее, схватил за шиворот и снова поставил на край ямы.

Грянул залп. Женщины упали. Жена Пен Хуна, раненая, повернулась спиной, чтобы защитить ребенка от пуль. Так и упала, крепко прижав сына к груди. Пятеро американских солдат подошли к краю ямы и выстрелили еще раз, затем взяли в руки лопаты. Жена Пен Хуна, все еще прижимая ребенка к груди, попыталась было выбраться из ямы. Она подняла мальчика на руках, ком земли ударил ему в лицо.

Малыш заплакал. Земля засыпала женщину по грудь. Она глубоко вздохнула, собрала последние силы и еще выше подняла на руках маленького сына. Но комья мерзлой земли неумолимо летали вниз. Руки женщины бессильно опустились. Мальчуган стоял на сырой земле, протирая глазенки. Его голова едва виднелась из ямы.

Вдруг душераздирающий вопль потряс воздух. Пен Хун крикнул сыну:

— Ен Сик! Смотри душегубам прямо в лицо, слышишь!

Он было ринулся к сыну, но упал, подкосились ноги. Подошел американский солдат и ткнул его штыком. Пен Хуна поволокли обратно. Уоттон закричал, чтобы прикончили ребенка. Но солдаты не двинулись с места, так как они не знали, к кому из них относится приказ. Тогда капитан выхватил пистолет и сам подбежал к яме. Раздался сухой выстрел. Обезумевший от отчаяния Пен Хун закричал:

— Сволочи! Убийцы! Вам осталось жить несколько дней!

— В грудь бейте, в грудь! — закричал Уоттон, приказав стрелять по рабочим. Солдаты Дали залп. Несколько человек упало. Пен Хун вздрогнул, но удержался на ногах. В его глазах пылала ненависть. Пен Хун нашел в толпе мать Тхэ Ха и слабо кивнул ей. Она поняла, что это — его безмолвное прощание. Раздались новые выстрелы. Пен Хун покачнулся и рухнул в яму. Туман застлал глаза матери Тхэ Ха. Падая, Пен Хун прокричал:

— Ура Народной республике! Ура Трудовой партии! Смерть вам, палачи!

Мать Тхэ Ха открыла глаза, полные слез, она все еще видела перед собой Пак Пен Хуна. «Как вол гнул спину. Ползал на животе перед японцами. Голодал и терпел…» — вспомнила она вчерашние слова Пака. Почему же ты терпел? Слепой был? Нет, пусть поздно, но ты прозрел!

Ветер гнал тучи над самой землей. Душераздирающие крики чередовались с винтовочными залпами. И долго еще в домах поселка слышался плач по погибшим.

Глава 29

После того как Тхэ Ха доставил языка — лисынмановского офицера, командир партизанского отряда решил, что медлить больше нельзя. Обдумав создавшееся положение, Хи Сон решил, что сейчас самый благоприятный момент и надо выступить немедленно. Сейчас оккупанты прежде всего стремятся ликвидировать партизанский очаг в Соннэ, поэтому оборона самой Ковонской шахты сильно ослабла. Командир понимал, что если отряд сумеет вовремя захватить шахтерский поселок, то войска противника будут отрезаны от основной базы.

Хи Сон снова послал разведку на шахту, чтобы узнать о передвижении войск противника. После этого была устроена ложная атака в Соннэ для того, чтобы отвлечь внимание противника. На следующий день Хи Сон принял окончательное решение. Он не сомневался в том, что неприятель переправил из Ковона в Соннэ свои лучшие подразделения, об этом свидетельствовали все более ожесточенные атаки противника. Недавняя расправа врага над заключенными также ускорила решение партизан выступить немедленно.

Вечером накануне выступления Хи Сон созвал совещание и изложил план операции. Этот план все одобрили; отдельные возражения были лишь у Хен Мана и еще у двух-трех человек. В атаку должны были пойти две роты отряда под командой самого Хи Сона. Тхэ Ха неожиданно попросил слова и признал, что совершил ошибку, так как в захвате лисынмановского офицера не было особой необходимости. Он дал слово, что впредь будет строго следовать приказу.

План предстоящего боя в основном опирался на сведения последней разведки, то есть на сообщение Тхэ Ха. Поэтому Тхэ Ха особенно волновался, чувствуя большую ответственность перед товарищами. А вдруг операция не оправдает себя — он бы этого не пережил.

Тхэ Ха с тревогой думал о своей матери — ее могли расстрелять еще до прихода партизан.

Позавчера ночью во время разведки он едва удержался, чтобы не зайти домой. Задняя дверь была распахнута настежь. Дом, по всей вероятности, был разграблен до последнего глиняного чана и теперь пустовал. Ветер врывался в раскрытые окна. Тхэ Ха стоял около родного дома и смотрел на него невидящим взглядом. Но уже через минуту он взял себя в руки.

На следующее утро Тхэ Ха прочистил пистолет, перезарядил его. Проверил винтовку, запихал в карманы гранаты. Другие бойцы тоже поднялись раньше обычного и стали готовиться. Собирались молча, без обычных шуток. Потом наскоро позавтракали. Есть не хотелось.

В предрассветной мгле Тхэ Ха повел свой взвод на место сбора, к штабу. Здесь он встретился с Ки Боком, который молча пожал ему руку. Тхэ Ха заметил, что друг чем-то озабочен. Ки Бок волновался за жену и хотел расспросить о ней Тхэ Ха, но не решался.

— Боишься опоздать? Успеем, — улыбнулся Тхэ Ха. Он еще не знал о том, что произошло с женой Ки Бока. Все были готовы, но командир медлил с приказом о выступлении. К полудню подошел Хен Ман со своим отрядом «дедов». Он возглавлял группу партизан пожилого возраста, которым поручалась в основном хозяйственная работа. На Хен Мане была новая телогрейка. Другие тоже приоделись, как на праздник. Еще до организации партизанского отряда проходившая через поселок воинская часть раздала населению излишки обмундирования. Видимо, одну из гимнастерок старуха Хен Мана и переделала в телогрейку для мужа.

— Да ты совсем как боец Народной армии! — весело окликнул Цой Хен Мана. — Если бы у тебя еще все пуговицы были, никто бы не подумал, что ты партизан!

Но пуговиц не хватало, поэтому внизу полы телогрейки были завязаны тесемками.

— Подумаешь, пуговицы!… Тепло, и то ладно, — продолжал Цой. Цой всегда улыбался, казалось, он носил улыбку в кармане вместе с кисетом, и стоило ее только вытащить…

— Дело не в том, что тепло. Ты на телогрейку погляди, — хитро прищурился Хен Ман.

Старик Цой стал не спеша рассматривать телогрейку.

— Так себе, в горах сойдет.

— Так себе… а сам небось пальто наденешь. Чтобы тебя сразу распознали!

— Где там пальто! Шьется… Вот если в поселке кто подарит, надену, — отпарировал Цой.

Остальные не поддержали разговора: все были заняты своими делами. И тут Хен Ман всех удивил. Его «деды» стали раздавать бойцам наспех сшитые телогрейки. На все вопросы Хен Ман отвечал односложно: мол, о вас позаботилось население. Пошили, как могли, не обессудьте. Наконец, очередь дошла до старика Цоя. Хен Ман, вручая телогрейку, пожал ему руку.

— Доволен обмундированием?

— Доволен. Конечно, это не пальто, но что же поделаешь…

— Ну, не болтай зря! Одевайся, иначе заберу телогрейку обратно.

Хен Ман сам помог ему переодеться, завязал тесемки на телогрейке. Сюрприз Хен Мана вызвал всеобщее оживление, один Кым Сун остался безучастным. Он не пожелал переодеваться и, надутый, сидел в стороне, сердито попыхивая длинной трубкой. На его маленьком лице застыло выражение озабоченности и тревоги. Цой, посмотрев на приятеля, не удержался:

— Что это с тобой, Сун? Уж не о старухе ли грустишь?

Кым Сун пропустил мимо ушей шутку старика, будто она относилась к кому-то другому.

— Тебе какая разница, о чем я думаю? — неожиданно обернулся он к Цою. Все привыкли к стычкам стариков и с интересом наблюдали, во что выльется их спор.

Цой не унимался:

— Напялил тулуп и думает, что он умней всех. А сам на цыпленка в нем похож. В курятник бы тебя.

— Зубы ты скалить мастер. Лучше на себя погляди. Тебя будто в ручье выстирали да забыли погладить, — обозлился Кым Сун, он не любил, когда Цой высмеивал его на людях.

— Как бы самому не пришлось стирать — только не телогрейку, а штаны. Мы тебе стирать не будем, так и знай!

Замечание Цоя, видимо, сильно задело Кым Суна. Он отвернулся и ничего не ответил.

— Смотри, как рассердился! Домой захотелось? Ясно, там уютно, тепло… Там и в войну хорошо поиграть. Выхватил пистолет — и на старуху…

Кым Сун по-прежнему молчал. Цой понял, что он не на шутку рассердился и что малейшая искра может вызвать ссору. Старик махнул рукой и отошел от него.

Вскоре подошли Хи Сон и Хак Пин. Лицо командира заросло давно небритой щетиной, глаза глубоко запали, на нем был легкий пиджачок, на поясе — пистолет. Несмотря на штатскую одежду, утомленный командир выглядел подтянутым. Хи Сон, окидывая придирчивым взглядом каждого бойца, проверял, в порядке ли оружие, если видел, что нет — заставлял тут же его почистить. Затем он велел всем пойти отдохнуть, так как оставалось еще несколько часов до выступления.

…Бойцы улеглись, где пришлось, прямо в одежде. Старик Цой примостился в расположении одного из взводов.

Уснуть, конечно, никто и не пытался, просто дремали. Каждый думал о своем, о семье, о предстоящем бое. Цой, подтрунивая над Кым Суном, забыл было о своих тревогах, но сейчас все всплыло снова. Цой забывался на людях, но лишь стоило ему остаться наедине с самим собой, как мысли неумолимо возвращались в поселок и сердце начинало учащенно биться. Старику так хотелось скорее повидать свою семью! Но хватит ли у него сил наравне с молодыми сражаться в предстоящем бою?

Его забытье нарушил осторожный толчок в плечо. Цой открыл глаза. Рядом с ним стоял Кым Сун, взгляд у него был озабоченный, беспокойный.

— Уже пора?—вскочил Цой.

— Нет. Отдыхай, — успокоил его Кым Сун. Он приложил к губам указательный палец, о чем-то раздумывая. Затем положил руку на плечо Цою, привлек его к себе и нагнулся к самому уху. Казалось, он хочет сообщить что-то важное. Старик заглянул в лицо Кым Суна, быстро поднялся и вышел вместе с ним на улицу.

. Солнце склонилось к гребню сопок, окрасив небо в багряный цвет. Вороны, громко каркая, кружили над домами. Кым Сун осмотрелся по сторонам и, прячась от пронизывающего ветра, шагнул через сугроб, к стене.

«Чего он хочет?» — вопросительно посмотрел на него Цой и терпеливо последовал за Кым Суном. У стены низко нависали ветки березы. Кым Сун остановился и еще раз огляделся.

— Хочу с тобой посоветоваться, — заговорщически произнес он, стараясь избежать взгляда старика. — Дело очень важное. Кроме тебя, не с кем поговорить. Ты — мой сосед, мы с тобой, как говорится, из одной кастрюли сою ели. В общем я на тебя целиком полагаюсь, потому и решился…

— В чем дело?—Цою тоже передалось его возбуждение.

— Давай покурим — расскажу,—он вытащил кисет, размял сухие листья и угостил Цоя. Старик свернул козью ножку. Кым Сун долго чиркал кремнем, пока зажегся фитиль.

— Ну говори, какое у тебя дело!—торопил Цой.

— А не будешь потом смеяться?

— Не буду.

— Что ты думаешь о предстоящем бое?

— Как это «что думаешь»?—удивился Цой.

— Думаешь, мы победим? А?—он круглыми глазами уставился на старика.

— Что-то я не пойму тебя, Сун.

— Неужели ты веришь в эту безрассудную затею? С их стороны — свыше ста человек, настоящие солдаты, не нам чета, да и оружие их не сравнить с нашим, а у нас только винтовки да самодельные гранаты. Это все равно, что с палкой на тигра идти. — Кым Сун тяжело вздохнул.

— …?

Цой молчал, выжидая. Тем временем Кым Сун, решив, что и старик сомневается в успехе операции, продолжал:

— И потом… Есть ли нужда освобождать поселок?… Риса хватает, собрали с окрестных крестьян налоги… Мясо тоже есть. Обуты, одеты. Что еще нужно? Зиму проживем, а там видно будет. Если освободим шахту, придется рабочих взять на паек. Ну скажи, разве я не прав? И кроме того, обозлим американцев, они тогда уж совсем озвереют. Ума не приложу, почему командир решился на это безрассудство? Пусть воюют рабочие. Им все равно есть нечего. У них там семьи… Но нам, крестьянам, зачем класть голову ради них?! В нашей деревне все останется по-прежнему, поверь мне…

Старик Цой продолжал молча слушать, только желваки выдавали его волнение.

— …Всю прошлую ночь думал, прикидывал. Боялся кому-нибудь другому сказать такое… Только тебе и решился…

— Ну, все у тебя? — сурово спросил Цой.

— Все. Ты как думаешь? Я ошибаюсь?

— Что ж ты предлагаешь?

— Давай пойдем к председателю уездного комитета. Он свой, поймет. Давай попросим его, чтобы крестьянам разрешили не участвовать в атаке на шахту. Мы скажем ему, что когда настанет очередь освобождать нашу деревню, то и мы будем сражаться. В конце концов, зачем мы вступили в отряд — чтобы выжить или чтобы умереть? Я хочу вернуться домой живым.

— Кто тебя этому научил? — повысил голос Цой.

— Жизнь… Била и учила… По-твоему, я ошибаюсь? Нисколько. Вот и командир разведчиков тоже говорит, что американцы просто так не уйдут.

Терпение у старика Цоя начало лопаться.

— Поступай, как знаешь, — глухо проговорил он, — жалкий ты человек, — борода старика дрожала от гнева. Кым Сун растерянно озирался по сторонам.

— Зря ты злишься. Еще кто-нибудь услышит, беды не оберешься!—Он схватил старика за рукав.

— Ясно… Значит, ты только прикинулся партизаном! Знаешь, что делают с бобом, примешавшимся к кандяну[26]? Выкидывают прочь!—Он отбросил руку Кым Суна. Цой, как никто другой, знал этого человека. В деревне он жил отдельной личинкой, всегда в стороне, дрожал за свой домик и свое хозяйство. Сегодня Кым Сун раскрылся до конца. Вот он, весь на ладони!

— Ты уж сразу сердиться… выходит, с тобой поговорить ни о чем нельзя. А я-то верил тебе! Как-никак соседи. Одной ложкой сою черпали…

— Одной ложкой говоришь?! Разные у нас с тобой были ложки, Сун. У тебя — поле свое, я же весь век гнул спину на чужих, ковырял киркой каменистый склон. — Цой говорил тихо, но все вены надулись у него на висках, глаза сверкали ненавистью.

— Хватит! Брось сердиться! На вот — закури, — Кым Сун снова протянул старику свой кисет.

— Не хочу,—отстранил Цой руку Кым Суна.

— Тогда пошли обратно. Считай, что этого разговора не было. Хорошо? — просил Кым Сун. Он еще раз предложил покурить, нервно чиркнул кремень, поднес огонь Цою и украдкой заглянул ему в лицо.

— Ты обещаешь, что никому не расскажешь?

— Пошли скорей. Там ждут, — Цой ускорил шаги.

— Я очень тебя прошу, не рассказывай.

— Ладно, не расскажу.

В лагерь они вернулись молча. Цой раздумывал — сказать обо всем командиру взвода или не стоит. «Слово дал… А если потом раскаиваться придется…» Над самыми их головами пролетела ворона, испуганно каркнула и скрылась в ближайших кустах. Щеки щипал мороз. «Скажу — его выгонят с позором, — вроде бы сосед, жалко… Но ведь он не достоин быть среди нас…» Два чувства боролись в душе старика. Так он ничего и не решил.

Когда они вернулись, бойцы ужинали.

— Где это ты пропадал, Цой? Садись, ешь скорее.

— Дела у меня были… — старик смущенно опустил глаза. «Так как же? Говорить или нет?» — мучительно спрашивал он себя.

…С партизанской базы вышли, когда совсем стемнело. Тхэ Ха шагал впереди, дорогу он знал хорошо. Это была скорее не дорога, а горная тропа. Она вилась среди леса. Приходилось низко пригибаться, подлезая под ветками и продираясь сквозь колючие кустарники, цепляться за острые камни, чтобы не полететь вниз, в ущелье. Внезапно опустился густой мрак. За три часа прошли каких-нибудь десять ли (четыре километра). Если бы не тень идущего впереди товарища, дороги бы и вовсе не разобрать. Цепочка заметно растянулась. Передним приходилось поджидать, пока подойдут остальные.

Мороз крепчал, зато спины людей взмокли, по лицам обильными ручьями тек пот. Испуганные птицы то и дело взлетали из-под самых ног.

Начало светать, когда всего несколько ли осталось до шахтерского поселка. Остановились в кустарнике передохнуть. Хи Сон решил переждать здесь до вечера, а с темнотой начать атаку.

С утра бойцы разбрелись по лесу собирать хворост. Кым Сун уверял, что кустарник «сари» горит бездымно. Бойцы наломали веток, разожгли костер. Вскипятили воду, приготовили пищу. Стало теплей.

Командир отправил Хак Пина, Тхэ Ха и Ки Хо осмотреть сопку на окраине поселка. Под ее прикрытием можно было подтянуться поближе к шахте еще до сумерек.

Хак Пин с трудом пробирался сквозь густые заросли молодых берез. Ветки больно хлестали по лицу, цеплялись за одежду. Однако страстное желание хотя бы мельком взглянуть на родной поселок и шахту подгоняло его вперед. Кустарник кончился. Они вошли в дубовую рощу. Сухие стволы скрипели под натиском ветра. Бойцы взобрались на гребень сопки. У Хак Пина захватило дыхание; как зачарованный, смотрел он на родные места. Он никак не мог оправиться от волнения. Перед глазами Хак Пина открылась панорама родной шахты. Он увидел дома поселка, полуразрушенное здание клуба, складские помещения.

По улице лениво шли какие-то люди в желтом. Хак Пин догадался, что это американцы. Он заметил, что одни из них направились к бараку, где раньше размещался партийный комитет, а другие скрылись в дверях бывшей больницы. На плечах у американцев были винтовки. Значит, солдаты. Шагают с прохладцей, свободно, точно у себя дома. В шахтерских чиби тихо. Во дворах ни души. Поселок будто вымер. А раньше столько народа было на улицах, особенно в центре, что быстро и не пройдешь. Интересно, ждут здесь партизан или уже и ждать некому? Хак Пин смотрел на поселок и все больше удивлялся: чужой он какой-то… Заныло сердце.

— Скоты, расхаживают, как по своей земле, — Хак Пин присел на снег, дрожащей рукой достал сигарету.

Хак Пину вспомнились дни, когда он впервые пришел на шахту. Республика только что приняла народнохозяйственный план. Хак Пин работал председателем городского комитета. Начальник департамента промышленности позвонил из Пхеньяна, он был недоволен тем, что Ковонская шахта выполнила всего пятнадцать процентов квартального плана, и назначил Хак Пина директором шахты. Тогда это было обычным явлением — на административные посты назначали партийных работников. Технических кадров не хватало. Сам Хак Пин мало смыслил в шахтерском деле, на душе у него тогда было так же неспокойно, как сейчас, перед боем. Пришлось начинать с азов, изучать производство, методы руководства. Большую часть времени он проводил не в своем кабинете, а в забоях. Домой возвращался весь в угольной пыли.

Скоро Хак Пин разобрался в неполадках шахты. Выработка велась бессистемно, без учета потребностей завтрашнего дня. Основные забои и штреки были разрушены при бегстве японских инженеров. Без их восстановления нельзя было и думать об увеличении добычи угля. Несмотря на возражения других руководителей шахты, Хак Пин дал указание приостановить работы в забоях и всецело заняться расчисткой богатых пластов на заброшенных участках. Его обвинили в том, что он хочет сорвать еще один квартальный план. В ответ Хак Пин говорил: «Погодите, к концу года мы наверстаем упущенное, и план будет выполнен».

И план действительно был выполнен. Потом дело пошло куда лучше. Упрямцы в шахтоуправлении присмирели. Хак Пин провел узкоколейку от шахты к станции, устранив таким образом еще одно препятствие в работе Шахтерского коллектива. Потом… потом тоже было немало разных событий, но почему-то сейчас директор вспомнил именно первые дни своей работы на шахте. Руки ныли от безделья, хотелось снова спуститься в забой, поговорить с шахтерами.

— Мне бы крылья — слетал бы на шахту, — мечтательно проговорил Хак Пин.

— Зачем крылья? Достаточно бинокля. Все бы рассмотрели, — ответил Тхэ Ха.

— Мой бинокль у этого негодяя Док Ки. Да что бинокль!… Нам бы сейчас языка поймать. Уж он бы выложил все.

— Сейчас не время об этом думать!—резко сказал Тхэ Ха.

— Я сейчас вернусь и приведу сюда отряд, — сказал Хак Пин, — а вы вдвоем останетесь здесь и будете наблюдать. Запоминайте все, что увидите, вплоть до мелочей.

— Хорошо, запомним, поскорее возвращайтесь, — сказал Тхэ Ха.

Они проводили Хак Пина и снова укрылись в кустах, наблюдая за обстановкой в поселке. Время тянулось мучительно долго. Тело затекало от неподвижного лежания на снегу.

— Табак есть? Я здорово продрог. Хорошо бы покурить, — Тхэ Ха толкнул в бок товарища.

— Вроде был табак, — ответил Ки Хо, шаря по карманам. Он был в подчинении Тхэ Ха, но по-прежнему считал его своим закадычным другом.

— Вот, возьми, всего несколько крошек осталось.

Тхэ Ха вывернул карман, и вместе они наскребли горстку табака. Ее хватило на одну козью ножку. Курили поочередно, жадно затягиваясь. К табаку примешались хлебные крошки и пыль. Тхэ Ха закашлялся. Это курение напомнило им детство, когда они потихоньку от взрослых так же делили пополам одну бог весть где раздобытую сигарету. Подростками они с Ки Хо частенько сидели, примостившись где-нибудь на задворках ремонтного завода, и курили самодельные сигареты, набитые сухой травой.

Первым стал курить Ки Хо, за ним потянулся и Тхэ Ха. Оба они тогда работали учениками в слесарном цехе. В то время курение было, пожалуй, их единственным развлечением, заполнявшим минуты короткого отдыха после изнурительного труда. Иногда им удавалось раздобыть табачной пыли. Вот было радости! Подражая старшим, они неторопливо пускали дым, смакуя каждую затяжку. Все это сблизило их, и со временем мальчишеская привязанность переросла в крепкую дружбу.

— Ты помнишь, Ки Хо, как мы однажды стянули у мастера табак и курили за оградой?

— Как же!… Он так ругался, обнаружив пропажу… Ки Хо хитро прищурил глаза, вспоминая что-то…

— И сейчас становится смешно, когда вспоминаешь все это… Помнишь, как из-за нас Чор Чуна чуть было не прогнали с завода?

— Да, немало было забавных историй — есть что вспомнить! — Тхэ Ха улыбнулся.

— Табак сдружил нас. Ты помнишь, сколько сигарет давали по карточкам сразу же после освобождения? Мы могли курить сколько душе угодно!… Только это не очень-то хочется вспоминать. Потом ты стал от меня отдаляться, — с укоризной проговорил Ки Хо.

— Ну, не сказал бы!—Тхэ Ха отрицательно покачал головой.—По-моему, как раз наоборот. Разве мы с тобой не вместе вступали в Минчхон вскоре после освобождения? Конечно, потом у каждого прибавилось своих забот. Да и курить украдкой отпала необходимость. Мы тогда завели много новых друзей…

— Это все так, Тхэ Ха, но лучший друг — все-таки один, и только ему ты можешь все доверить. Я об этом сейчас говорю…

— Ты не прав. В Минчхоне нельзя было одним доверять, а другим нет, там все жили одной семьей.

— А как ты сейчас относишься ко мне? — вдруг спросил Ки Хо.

Командир взвода пожал плечами, удивившись вопросу Ки Хо.

— Как ты думаешь, сохранилась наша старая дружба, не стала ли она для нас только воспоминанием?—Ки Хо заглянул в лицо Тхэ Ха, ища ответа.

— Что ты говоришь, Ки Хо! Разве ты сам не знаешь, что с каждым годом наша дружба становится все крепче? — Тхэ Ха рассердил вопрос друга.

— А я вот иначе думаю. Переменился ты с тех пор. Я ясно это понял на последнем собрании, когда ты критиковал меня…

Теперь Тхэ Ха начал кое о чем догадываться.

— Интересно ты рассуждаешь! Ты что же, думаешь, что я говорил так во вред тебе? Ведь это касалось такого важного вопроса, как дисциплина бойцов. Я же с дружеских позиций говорил о наших недостатках и промахах. А как ты понимаешь дружбу?

— Между нами слишком большая разница. Я ощутил это явственно только здесь, в горах. Если говорить по-честному, то раньше я не так завидовал, что ты вступил в партию. Я думал, что партийная работа отнимает много времени, думал — начнутся бесконечные собрания, и тогда — прощайте, танцы в клубе, прощайте, девушки… А вот сейчас я понял, что приношу гораздо меньше пользы, чем ты. Я понял это, глядя на тебя…

— Ки Хо!—Тхэ Ха обнял друга. — Ты ошибаешься насчет меня… Я не изменил своего отношения к тебе, я так рад, что ты многое понял.

Со стороны шахты хлопнули два винтовочных выстрела. Разведчики разом обернулись. Но кто и в кого стрелял, было непонятно.

— Ки Хо, сегодня мы можем проявить себя в бою, слышишь?

Тхэ Ха взял друга за плечи, и они снова стали наблюдать за шахтерским поселком.

Глава 30

Солнце скользнуло последними лучами по сопкам и скрылось за лесом. Внезапно стемнело. Подтаявший за день снег быстро покрылся коркой. Ветер больно обжигал щеки. Птицы, издавая протяжные крики, стайками разлетались по склонам в поисках убежища. Оголенные ветви деревьев низко клонились к земле. Начиналась буря. Порывистый ветер обдавал колонну партизан волнами холода, он налетал внезапно и так же быстро уносился вверх, к гребню сопки.

— Товарищи, хочу снова вам напомнить, — сказал Хи Сон, — первая рота уберет часовых, затем окружает полицейский участок и штаб оккупантов, вторая рота заходит с запада и атакует казармы, третья — захватывает склады с оружием. Наш штаб будет находиться за крайней сопкой. Начинайте, как только будет дан выстрел — это наш условный сигнал…

Командир говорил медленно, чеканя каждое слово, для того чтобы бойцы все запомнили. Они внимательно слушали, застыв, как изваяния. Напряженную тишину нарушал лишь заунывный вой ветра. После речи Хи Сона из колонны на два шага вперед вышел Чун О, командир первой роты. Он говорил так просто и непринужденно, словно стоял не перед строем бойцов, а находился дома, среди приятелей.

— Друзья, вы все понимаете важность этой операции. Здесь, в поселке, — наши родные. Их надо спасти. Нам удастся это сделать, если все мы будем храбро сражаться. Иначе нашим семьям грозит неминуемая смерть. Вот и выбирайте… И еще я хотел спросить… Кым Сун здесь? Выйди!…

Чун О обвел взглядом строй партизан, разыскивая старика. Тот неуверенно шагнул вперед.

— Я здесь.

Чун О потянул его на середину, повернул лицом к строю. Старик нехотя повиновался, он вспомнил о вчерашнем разговоре с Цоем, и сердце тревожно екнуло в груди.

— Прочти письмо, — сказал Чун О старику, и все замерли. Кым Сун вынул из кармана листок бумаги. На ней чернели каракули, начертанные послюнявленным карандашом. Кым Сун несколько раз провел рукой по жидким усам и принялся читать:

«Товарищам партизанам.

Простите, что у меня не нашлось ничего другого, кроме старой чогори, но я все равно решила послать ее вам. Может, она вам пригодится. Мой муж и сыновья убиты врагами, как коммунисты. Дорогие товарищи, мне самой хочется взять в руки винтовку и сражаться вместе с вами. Но мешают больные ноги. Я не знаю, кто оденет мою чогори, но пусть он отомстит за наши страдания. На этой чогори есть дырки от пуль. Я их заштопала. Желаю тому, кто оденет мою чогори, стать крепким и сокрушить врага. Извините, что больше ничем не могу вам помочь.

Волость Унгок, деревня Кымсан, Ким Пон Чу».

Старик Кым Сун кончил читать и теперь стоял в нерешительности.

— Письмо было вложено в чогори, которую сегодня получил Кым Сун. Товарищи, разве мы можем остаться глухими к этим строчкам, разве мы можем забыть людей, бедствующих в тылу врага?—воскликнул Чун О, обращаясь к партизанам.

И словно звезды в ночном небе, заблестели глаза бойцов. Раздалась команда Хи Сона. Партизаны тремя группами растеклись в ночной темноте.

Тхэ Ха повел свой взвод по восточному склону горы. Вскоре удалось обнаружить подвесную дорогу. Внизу под ней вилась знакомая тропинка, она вела к шахте. Но в глубоком снегу тропинку легко потерять. Разведчикам несколько раз приходилось расчищать ботинками снег, чтобы убедиться, правильно ли они взяли направление, не сбились ли с пути.

Из поселка доносилась привычная стрельба. Однако Тхэ Ха показалось, что противник чувствует себя настороженно. Уж не ждут ли американцы партизан? Впереди горели два костра. Группа Тхэ Ха направилась к ним, — каждый шаг требовал особой осторожности.

Местность была знакома Тхэ Ха как собственная ладонь, но внезапно у него закралось сомнение, уже не заблудились ли они в темноте?

Слишком долго тянется тропинка. Да и вообще здесь как-то все по-другому. Эта поляна слишком широкая, значительно шире, чем она показалась Тхэ Ха днем. Но вот, наконец, картофельное поле. Командир разведчиков успокоился — это был его ориентир. Но странно — костры горели совсем близко. Днем их пламя виднелось гораздо дальше. В красном отсвете мелькали человеческие тени. Людей было двое — один сидел у костра, другой расхаживал около; сидевший дремал. Кругом раскинулась непроницаемая, чернильная мгла.

Разведчики шагнули в сторону и тут же растворились во мраке. Тхэ Ха с опаской огляделся по сторонам. Тихо. «Вдруг опоздаем, — подумал он, — и другие роты подойдут к своим объектам быстрее?» Самое правильное — держаться белой каменной ограды и ждать сигнала командира.

В поселке по-прежнему время от времени постреливали. Как только стрельба кончалась — все снова замирало. В небе ярко мерцал Млечный Путь. Его звезды ободряли. Вдруг Тхэ Ха вспомнилась Чон Ок. Это она смотрела на него с неба. Вон та самая яркая звезда — это она. Тхэ Ха как бы на мгновение увидел рядом с собой нежные губы Чон Ок, ее блестящие глаза. Во мраке ночи на него смотрела любимая. Ему казалось, что она шепчет: «Будь смелым, Тхэ Ха. Слышишь? Я верю тебе и люблю…»

«Где она теперь?—с грустью подумал Тхэ Ха, — может быть, одиноко бредет по ночному городу… Может быть… Неужели, мертвая, она лежит на снегу?»

Тхэ Ха, на мгновение забывшись, изо всей силы толкнул ограду плечом. Посыпались камни. Испуганный Ки Хо появился из темноты и схватил Тхэ Ха за руку. К счастью, сугробы приглушили грохот падающих камней. Но тут случилось непредвиденное. Сидевший возле костра лисынмановец вскочил и испуганно посмотрел в их сторону. Снова издалека послышалось несколько очередей. Били тяжело, резко, точно барабанили по фанерному столу. Где-то у вершины сопки ночное небо прорезали светящиеся строчки трассирующих пуль. Они указывали направление — к горам. Стреляли со двора шахтоуправления. Тхэ Ха и Ки Хо притаились.

— Что это?—спросил удивленный Тхэ Ха, когда пуля шлепнулась неподалеку от каменной стены.

— Там пулемет, — ответил Ки Хо.

— Станковый?—еще тише спросил Тхэ Ха и пригнулся. Его товарищ молча кивнул головой. Тхэ Ха и сам понял, что где-то рядом установлен тяжелый пулемет, и подумал: «Почему же мы не обнаружили его во время дневной разведки?»

Лисынмановец у костра что-то выкрикнул. Ему ответил гул ветра. Пули начали свистеть над самой головой. Спасала каменная ограда. Стало ясно, что враг почувствовал приближение опасности. Партизаны затаили дыхание. Ки Хо крепко стиснул руку командира. Ему не терпелось броситься вперед и пристрелить этих двух лисынмановцев. Но Тхэ Ха удерживал его. Пулемет смолк. Прошло несколько минут тягостного ожидания. Тишина давила. Часовой у костра снова окликнул их. Вдруг Тхэ Ха вздрогнул и прошептал срывающимся голосом:

— Беда… Я понял, в чем дело — в отряде не знают, что нас обнаружили… Враг пустил в ход пулемет…

— Что же нам делать? — спросил встревоженный Ки Хо.

Тхэ Ха ничего не ответил, только стиснул зубы.

— Может быть, послать связного? — снова спросил Ки Хо.

— Постой…

Тхэ Ха рванулся вперед, чувствуя, что дальнейшее промедление будет стоить дорого.

— Подожди, командир. Я хочу тебе что-то сказать! — последние слова Ки Хо почти выкрикнул.

— Говори, но мы можем сделать только одно… Надо немедленно послать кого-нибудь к нашим с сообщением. Кажется, там завязывается настоящая свалка…

— Командир, пошли меня, — Ки Хо вытянулся в струнку. Он боялся отстать от Тхэ Ха, решившегося на рискованный шаг.

— Спасибо, — Тхэ Ха крепко пожал руку друга, — но тогда поспеши!

— Не беспокойся. Успею.

— Смотри, это опасно.

— Ничего. Все будет в порядке, — ответил Ки Хо.

Спуститься в поселок было нелегко. Тхэ Ха знал, что Ки Хо идет на риск, но у него не было другого выбора, и поэтому он согласился.

— Не пропусти сигнала. Атака должна начаться через полчаса. Я справлюсь один. Думаю, что пулемет скоро замолкнет. Возвращайся поскорее, жду тебя.

Друзья крепко обнялись, и каждый направился в свою сторону. Тхэ Ха осторожно пополз по снегу, время от времени ему приходилось пробираться на четвереньках. Наконец он достиг подножия сопки и вышел на картофельное поле. По обе стороны его чернел кустарник. Тхэ Ха наломал веток и замаскировался ими. Пополз дальше. Он заметил, что часовой у костра снова задремал. Тхэ Ха добрался до ручья. Вода слабо журчала подо льдом. Он попробовал кромку — ломается. Нащупал камни и по ним перебрался ползком на другой берег.

Совсем близко застрекотал пулемет. Тхэ Ха пригнулся. Наверное, пулемет был установлен около шахтоуправления. Но во дворе он не увидел ни души. Где же часовой? Он знал, что контора шахты находится рядом. В двух шагах от него что-то неясно чернело. Тхэ Ха протянул руки и наткнулся на вагонетку. Разведчику повезло! За ней можно было надежно укрыться. Тхэ Ха прислонился к вагонетке и огляделся вокруг, но пулеметчика он так и не увидел. Тхэ Ха, затаив дыхание, вслушивался в темноту. До него донеслась музыка. «Странно, — подумал Тхэ Ха, — откуда же все-таки стреляют?» Он знал, что надо тщательно осмотреть двор конторы, но как пробраться вперед? Слева мешает стена постройки, идти прямо — опасно, наткнешься на засаду. «Пожалуй, — решил он, — самое верное — обойти двор справа». Внезапно в одном из окон конторы вспыхнул свет. Тхэ Ха услышал приглушенный смех, музыку. Боковая дверь с шумом распахнулась, на снег упали блики электрического фонарика. Тхэ Ха увидел две тени.

Тхэ Ха спрятался за большим камнем. Он увидел, как по двору шел человек и вполголоса бранился. До Тхэ Ха явственно донеслось несколько английских слов. Затем из темноты появилась тень его спутника, и оба, ощупывая снег фонарем, побрели в сторону ручья.

В окне конторы метнулось два силуэта. Тхэ Ха стал присматриваться. На одном из военных он увидел пилотку. «Американец», — подумал разведчик. Другой сидел, уткнувшись в стол, и была видна только его спина. Послышался чей-то смех. В это время к окну подошел еще один американец, долговязый и тоже в пилотке. Он обнял за плечи того, кто сидел у окна, и привлек его к себе. Внезапно Тхэ Ха увидал чогори и миловидное нежное лицо — он понял, что это женщина. Она вскочила со стула, вырвалась из рук американца и подбежала к окну. Американец пытался повалить ее на пол и зажать рот. Женщина изо всех сил вырывалась и билась, как пойманная птица. Другой мужчина громко смеялся.

Тхэ Ха закрыл руками лицо, он не мог далее наблюдать эту сцену. Тхэ Ха представил, как эти нежные, чистые щеки будут осквернены жирными пьяными губами. В нем закипела ярость. Рука потянулась к карману, где лежала граната. Но Тхэ Ха отдернул ее назад, вспомнив о своем долге разведчика. «Посмотрим, как вы, гады, запоете минут через десять!» — мысленно сказал он себе.

Тхэ Ха заметил, что возле конторы пулемета нет, часового тоже не было, наверное, он пошел в дом поглазеть, как развлекаются «союзники». Тхэ Ха пробрался на другой конец двора, к водосточной канаве. И здесь он не обнаружил ничего похожего на пулеметное гнездо. Юноша пополз дальше, миновал кузницу и спустился к ручью. Невдалеке засветился огонек. Два человека вышли из помещения склада. Тхэ Ха замер, дожидаясь, когда они пройдут мимо. Судя по одежде, это не были американцы. Эти двое, разговаривая вполголоса, прошли по тонкому льду ручья, поднялись на противоположный берег и вскоре скрылись из виду.

Тхэ Ха быстро заглянул в дверь склада. Пусто. Никого нет. Тхэ Ха вернулся на прежнее место. Он уже обшарил почти все кругом, но так и не обнаружил вражеского пулеметчика. Оставался только клуб. Может быть, пулемет находится около него? Тхэ Ха знал, что в помещении склада и в прилегающем к нему подвале оккупанты устраивали допросы и пытали жителей поселка; здесь постоянно расхаживали лисынмановцы. Вот и сейчас прошли двое. Тхэ Ха решился на отчаянный шаг.

Он поднялся со снега, встал в полный рост и смело зашагал по той же дороге, по которой только что прошли два солдата. Он нарочито кашлянул, ожидая окрика часового, спрятанного в засаде. Но никто его не окликнул. Тхэ Ха почувствовал, как по спине забегали мурашки. Ему хотелось бежать отсюда, хотелось оглянуться назад, но он удерживал себя. Дойдя до деревянного моста, Тхэ Ха услышал выстрел со стороны конторы. Он вылез из укрытия, смахнул рукавом пот со лба и огляделся по сторонам. Никого. Кругом кромешная тьма. Может, он напрасно теряет время?

«Время, время, время…»—стучало в мозгу. Даже легкий шелест ветвей не мог ускользнуть от напряженного слуха Тхэ Ха. Порывы ветра донесли до него завывающие звуки радиоприемника. В одном из окон мерцал слабый свет, он манил к себе, как маяк манит в ненастную ночь моряка. Где-то вдалеке черноту неба прорезала ракета и медленно опустилась по другую сторону сопок. Вот так, однажды возвращаясь домой после вечерней смены, наблюдал Тхэ Ха падающую звезду.

Однако пулемет по-прежнему молчал, внизу дремала долина. Тхэ Ха почувствовал, что терпение покидает его. «Где же он все-таки, этот вражеский пулемет?»

Командир отряда стоял на вершине поседевшей от инея скалы, боясь упустить самую, казалось бы, незначительную перемену на улицах шахтерского поселка.

Каждую случайную вспышку света, боясь упустить малейшую деталь. Все его мускулы напряглись, как крылья птицы во время бури, они напряглись, подобно струнам комунго[27].

Хи Сон пытался понять причину выстрелов в поселке.

— Вы говорите, сегодня ночью меньше обычного стреляют? А в другое время как?—обратился он к стоявшим рядом с ним Хак Пину и Чун О.

— Да примерно так же, — ответил Хан Пин.

— Ручей глубокий?

— Нет, мелководье! — вступил в разговор Чун О.

— Мост есть?

— Конечно, нет.

Командира интересовали все подробности предстоящей операции. Хак Пин и Чун О заспорили между собой насчет горевших в поселке костров. Слушавший их Хи Сон тоже не мог сказать что-либо достоверное. Эти костры и у него вызывали беспокойство. Но внешне он выглядел невозмутимым.

Внезапно возле клуба послышалось несколько пулеметных очередей. Хи Сон удивился, различив ритмичный треск станкового пулемета. Пули ложились туда, где сейчас должен был находиться взвод разведчиков. Хи Сон нервно дернул рукой кожаный ремень на телогрейке.

— Опять эти разведчики! — воскликнул Хак Пин. — Как бы мы не прогорели из-за них!

Хак Пину вспомнилась неудача разведчиков в Соннэ, и он с тревогой посмотрел на командира. Но Хи Сон не реагировал на его слова; прислонившись к скале, он наблюдал за ситуацией в поселке. Его волновало одно: откуда и кто стреляет. Трассирующие пули ложились веером у противоположного склона сопки. У командира возник план, который он сейчас напряженно обдумывал.

— Надо продумать все хорошенько… В прошлый раз командир разведчиков был ранен, как бы и сейчас… — заволновался Хак Пин.

Пулемет захлебнулся и смолк после резкой вспышки. Донеслись протяжные крики.

— Кажется, разведчики вступили в перестрелку, — заметил Чун О.

— Может быть, ты и прав. Мне тоже кажется, что с ними что-то случилось. Хорошо бы знать наверняка, — взволнованно проговорил Хи Сон, — его тревожила горячность Тхэ Ха. Снова застрекотал пулемет. Его огненный язык, как змеиное жало, лизал темноту, поднимая белые облака снега на склоне сопки. Чуть поодаль поднялась суматоха. Там были позиции второго взвода разведчиков.

— Наверное, пора давать сигнал к атаке. Иначе наши разбегутся в панике, — гневно закричал Хак Пин. Но командир молчал, он смотрел, не отрываясь, на противоположный склон сопки. Наконец он медленно проговорил:

— Повторяется Соннэ… Тогда вы советовали отступать, а Чор Чун — начать атаку…

Хак Пин передернулся от этих слов, но покорно согласился:

— Да, это было так…

Он еще не вник в смысл слов командира, но краска стыда уже успела залить его щеки.

— И оказалось, что Чор Чун был прав.

— Да, он был прав. Поэтому я и предлагаю сейчас же дать приказ начинать атаку, обстановка повторяется, — виновато сказал Хак Пин и повернулся к Чун О, ища у него поддержки. Но тот куда-то исчез.

— Однако вряд ли сейчас стоит опираться на опыт прошлого. Враги стали вести себя по-другому, все чаще они трусят… Видите, лисынмановцы разбежались подальше от костров? И потом, как бьет пулеметчик? Вслепую. Просто прочесывает местность. Враг теперь не тот, что прежде, — повторил Хи Сон.

Пулемет снова умолк. Воцарилась тишина. Лисынмановцы что-то кричали, махая руками в сторону гор.

Сопки безмолвствовали. Разведчики, словно мыши, ушли в свои норы. Снова остервенело затрещал пулемет.

— Видимо, разведчики допустили какой-то промах. Тхэ Ха — порох, от него всегда ждешь беды,—сказал Хак Пин.

— А я думаю, что Тхэ Ха выдержит. У него есть закалка, справится с заданием, — ответил Хи Сон.

Однако от разведки по-прежнему не поступало сообщений. В это время неожиданно появился Чун О, за ним Ки Бок и богатырь Сок.

— Пошлите нас троих в ударную группу!—взволнованно сказал Чун О.

Командир отряда строго осмотрел бойцов с ног до головы и спросил:

— Вы откуда?

— Из второго отделения. Разведчики.

— Ах, так?… Тогда возвращайтесь туда, где были. Готовьтесь к бою, — приказал Хи Сон.

Чун О пожал плечами. Откуда такая перемена? То он, командир, мешкал, тянул время, и вдруг, — «готовьтесь к бою». Оба бойца без разговоров повернулись кругом, бросив недоуменный взгляд на Чун О.

— Обойдемся без ударной группы, — сухо продолжал Хи Сон, — Видите, и пулемет заглох. Я думаю, что надо усилить вторую роту, от нее зависит основной натиск.

Хи Сон крепко сжал кулаки. Его голос стал резким, решительным.

— На моих часах — десять минут двенадцатого. Думаю, что враги давно разошлись по казармам и спят.

— Вряд ли они заснули. До отбоя еще минут двадцать, — возразил Чун О, посмотрев на свои часы.

— Я думаю, мне незачем оставаться здесь, пойду со вторым взводом, — вдруг вступил в разговор Хак Пин.

— Директор, вы останетесь здесь. А вот Чун О, пожалуй, действительно стоит пойти со вторым взводом, — остановил командир Хак Пина.

— Зря вы беспокоитесь обо мне… Вот возьмем шахту, тогда я приду в себя, а пока… — и Хак Пин зашагал вниз по горной тропинке. Он уже было вошел в кустарник, как вдруг наткнулся на черную тень.

— Товарищ директор…

Хак Пин вздрогнул от неожиданности. Неужели это Кл Хо, один из разведчиков? Да, это он! Ки Хо улыбался, довольный тем, что испугал директора.

— Мы разделились. Тхэ Ха скоро вернется…

Ки Хо вышел из кустов, подошел к командиру и вытянулся по стойке смирно.

— Тхэ Ха сообщил вам, что начать операцию можно только по сигналу отсюда? — строго спросил командир.

— Так точно. Думаю, что уже пора дать команду. Тхэ Ха где-то здесь, на подходе.

— Понятно… Ручей глубокий?—вдруг спросил командир.

— Ручей?… Так себе…

Чун О вскоре ушел, а Ки Хо остался при командире, Хи Сон то и дело посматривал на часы. Для Ки Хо эти последние минуты казались вечностью. Он часто вскакивал, подбегал к уступу скалы, потом возвращался на место.

Ровно в половине двенадцатого Хи Сон выстрелил из пистолета. Кругом было тихо. Будто ничего и не случилось. За первым выстрелом последовал второй, третий. Эхо понеслось над долиной. Она вдруг в изумлении и испуге очнулась.

* * *

Тхэ Ха выскочил из-под моста в тот самый момент, когда выстрел возвестил начало атаки. В эту минуту он забыл, что находится в тылу противника. Где-то внизу, на другом конце долины, послышались крики «Мансе!». С противоположной стороны, совсем рядом, донеслась команда «Вперед, в атаку!». Застрекотали автоматы. А враг притаился и молча ждал. Вдруг со всех сторон загремело многоголосое «Мансе!». Послышались ружейные залпы. Все смешалось: крики, выстрелы, топот множества ног.

Остервенело застучал пулемет. Он бил с огорода, находившегося метрах в ста от рабочего клуба. Его огонь захватывал склон сопки и ближнее поле. Слева послышались крики, и пулемет немедленно повернулся в ту сторону, потом он бил туда, откуда только что раздалась команда. Пулеметчик вертелся волчком и не мог нащупать цели.

Тхэ Ха выхватил гранату и побежал к тому месту, где сверкнуло огненное жало пулемета. В пылу перестрелки противник не заметил приближения партизана. Тхэ Ха что есть силы швырнул гранату. Раздался взрыв, над огородом взметнулась вспышка пламени. Послышались крики. Но граната не достигла цели, она упала где-то поблизости. Пулемет замолчал. Разведчик пополз к пулеметному гнезду. Он увидел яму, из нее метнулась в сторону черная тень. Душераздирающие вопли огласили воздух. Тхэ Ха прыгнул на край ямы и стрелял из автомата, пока крик не стих. Молнией сверкнула мысль, что надо догнать убегавшего. Тхэ Ха обернулся и послал очередь ему вслед, но тень исчезла в ночи.

Внизу тоже ухали гранатные взрывы. Выстрелы хлопали, напоминая лопающиеся на сковороде бобы. Шахтерский поселок отступил куда-то далеко-далеко и погрузился в кромешную темноту. Воздух наполнился невообразимым шумом. Самая ожесточенная схватка завязалась у шахтоуправления. Туда и поспешил Тхэ Ха. Выстрелам неприятеля вторили автоматные очереди. «Неужели там разведчики?» — подумал он, ведь из всего отряда только взвод Тхэ Ха имел автоматы.

Но раздумывать было некогда. Тхэ Ха ползком добрался до линии узкоколейки. Отсюда он дал очередь по окнам шахтоуправления. Послышался звон разбитых стекол. Противник продолжал бешено отстреливаться. От неожиданности Гхэ Ха растерялся. Где же засел враг? И почему мешкают разведчики? Он обогнул здание и громко крикнул:

— Взвод, в а-та-ку! Вперед, в атаку!

Тхэ Ха побежал обратно, но споткнулся и распластался на снегу. Падая, он задел колючую проволоку. Тхэ Ха попробовал перелезть через нее, но в это время из окон здания обрушился шквал огня. Теперь Тхэ Ха стал мишенью. Пули свистели над самой его головой. Он почувствовал, как щеки его нервно вздрагивают. Тхэ Ха скатился вниз, к полотну узкоколейки, и там укрылся за разбитым электровозом. Пули барабанили по железу, как дождь по оконным стеклам. Тхэ Ха выждал момент и осмотрелся вокруг, определяя по вспышкам огня расположение противника. Казалось, перестрелка затянется надолго. Тхэ Ха перезарядил автомат. А стрельба тем временем продолжалась…

* * *

Второй взвод по сигнальному выстрелу бросился на штурм американской казармы. В нее было превращено здание бывшей столовой потребительского кооператива. Вражеские солдаты уже спали, они лежали на нарах, прямо в одежде, не снимая оружия. На дощатом столе валялись жестянки из-под консервов, пустые бутылки. Слабо горел свет.

Еще до сигнального выстрела крепильщик Цой Док Чун незаметно приблизился к зданию. У него не было при себе оружия, потому что до этого он числился в саперном взводе, а саперам винтовок не досталось — их оружием были лопаты и топоры. Сегодня вечером Док Чуну поручили первое боевое задание, но он по привычке взял с собой топорик, отказавшись от оружия. «Сам его добуду», — ответил он на недоуменный вопрос командира.

Док Чун по-кошачьи бесшумно полз вперед. Миновал ручей, затем немного переждал в водосточной канаве, оценивая обстановку, и снова двинулся к американской казарме. Приблизившись, он заметил, что часовой куда-то исчез. Во дворе казармы не было слышно ни единого шороха.

Время неумолимо бежало, С минуты на минуту надо было ждать команды, возвещавшей начало атаки. Док Чун осторожно приподнялся из канавы, прислонился к стене и стал неподвижно, как столб. Вдруг на тропинке послышались чьи-то шаги, сверкнул тоненький луч электрического фонарика. Док Чун замер. Фонарик шарил по снегу, нащупывая дорогу. Человек подошел к казарме, бормоча про себя какие-то ругательства. Док Чун снова метнулся к стене, внимательно оглядывая двор. Пучок света вырвал из темноты силуэт часового, стоявшего неподвижно у самого входа в казарму. Его заспанные глаза испуганно моргали. Казалось, часовой как следует выспался на своем посту.

Подошедший офицер отпустил крепкое словечко в его адрес и скрылся в дверях. Солдат медленно зашагал по двору, держа наперевес винтовку, дошел до берега ручья и затем повернул обратно. Вдруг, как бы забавляясь, пальнул в воздух. И снова начал монотонно вышагивать из угла в угол. Док Чун заметил, как нехотя он передвигает ноги, — пройдет несколько шагов и возвращается назад, к крыльцу. Боец поджидал, когда часовой подойдет поближе. Когда солдат был в двух шагах от него, Док Чун выскочил из засады и ударил его сзади топором. Часовой упал как подкошенный. Док Чун взял его за ноги и оттащил в канаву. До начала атаки оставалось каких-нибудь пять минут. Док Чуну казалось, что он поседел от ожидания и пережитых тревог.

Второй взвод мог теперь почти беспрепятственно атаковать казарму. Услышав сигнал, возвещавший начало атаки, Док Чун больше не думал о вражеском часовом, оставленном в канаве. Увидев партизана в дверях казармы, несколько заспанных американцев повскакали с постелей, остальное продолжали спать. В первое мгновение враги не поняли, что случилось. Один из них даже выругался — почему шумят, мешают, спать — и повернулся на другой бок. Док Чун нажал на курок автомата. Послышались крики. Свет погас, и комната погрузилась в темноту. Док Чун продолжал давать автоматные очереди. Кто-то, громко крича, пронесся мимо него во двор. Он швырнул ему вдогонку гранату и сам выскочил на улицу.

К зданию уже бежали несколько партизан. Над самым ухом просвистела пуля. Стреляли из окон казармы. Док Чун дал длинную очередь по окнам. Зазвенели стекла. Повалил густой дым, показались языки пламени. Это с другой стороны бросил бутылку с бензином партизан-железнодорожник. Ветер помогал огню, и вскоре пламя уже лизало стены, подбираясь к крыше. От зарева стало светло, как днем. Противник метался в панике; солдаты один за другим выскакивали из окна и падали на снег. Некоторые из них были в нижнем белье, они даже не успели захватить с собой оружие. Встреченные градом пуль, враги оставались лежать на снегу.

Стрельба и крики слились в один невообразимый гул.

— Хватай вон того!—услышал Док Чун за спиной голос Хак Пина. Партизан оглянулся и увидел длинную тень, крадущуюся вдоль стены. Внезапно долговязая фигура юркнула за угол и бросилась через огороды к дому «старого борова». Док Чун поспешил вслед за убегавшим. Вскоре он его настиг — американец беспомощно барахтался, запутавшись в кустарнике.

— Сдаюсь! Сдаюсь!… — Высокий американец поднялся со снега и с поднятыми вверх руками подошел к партизану. Док Чун приказал ему идти обратно. Американец, не опуская рук, затрусил по дороге. Док Чун шел сзади, держа автомат наготове.

Около горевшей казармы стрельба утихла, зато вокруг шахтоуправления трещали выстрелы. Подойдя к казарме, Док Чун встретил Сын Хуна, бывшего начальника шестого участка шахты. Рядом с ним шли пять обезоруженных американских солдат. Один из них шел в подштанниках и хныкал. Видимо, он был ранен.

— Сторожишь? — зло бросил Док Чун. — Неужели другого дела нет?

— Это тоже дело. Мне командир приказал. Говорит, не убивай этих, они еще пригодятся, — ответил старик Сын Хун.

— А где он сам?

— Там… С первым взводом. Пошел на подмогу…

Док Чун смахнул рукавом пот со лба и бросился к шахтоуправлению. Минут через пять партизаны ворвались в здание. Живых там было только двое — полицейский и раненая женщина, которую накануне видел Тхэ Ха в американской казарме. Молодая женщина лежала на полу, из раны на плече струилась кровь. Очевидно, ее задела партизанская пуля.

* * *

Кым Сун вел себя иначе, чем все другие партизаны. Услышав сигнал к атаке, он двинулся в противоположную сторону, в глубь сопок. Во всеобщей суматохе никто этого и не заметил. Кым Сун украдкой обогнул скалу, где находился штаб партизан, и пошел по дороге, ведущей на север. Он с трудом продирался через густой кустарник и наконец остановился перевести дух на вершине одной из скал. Отсюда был хорошо виден шахтерский поселок.

— И в самом деле горит… Пожар… Огненных бабочек выпустили… Ничего, эти простаки вроде Цоя потом пожалеют… А все-таки здорово я выкарабкался, — Кым Сун усмехнулся, довольный тем, что ему удалось избежать боя, и принялся отряхивать снег с пальто. Тем временем со стороны поселка донеслись стрельба и крики. Кым Сун посмотрел вниз на долину, и глаза его стали круглыми от страха. — А там началась настоящая свалка!… — тихо сказал он. Кым Сун положил винтовку рядом с собой, подул на застывшие руки и полез в карман жилетки. Это было письмо, которое он читал днем. «Ишь баба что написала…» Он хотел было порвать письмо, но раздумал — в горах пригодится на закурку каждый клочок бумаги. Письмо напомнило ему о собственной семье. «Может, их уже и в живых нет. Кван Хо говорил, что американцы все равно что звери лютые, никого не щадят… Но бог даст — обойдется…»

На душе стало тоскливо. Мучило одиночество. В это время, как бы успокаивая Кым Суна, из-за туч выглянула луна. Небо очистилось, звезды казались ярче обычного. Старику показалось, что само небо подбадривает партизан в их тяжелом бою на земле.

«Какая тишина, благодать в горах. И зачем люди дерутся между собой, жили бы себе мирно да тихо». Кым Сун совсем было размечтался, но усилившаяся стрельба в шахтерском поселке вернула его к действительности. Он не мог понять, где стреляют и что вообще происходит в долине. Вдруг он заметил слабую вспышку огня в ближних кустах, заметил силуэты людей. Кым Сун упал на снег и замер в тревожном ожидании. Хруст ломаемых веток приближался. Из кустов показался человек в одной нижней рубашке, без фуражки.

«Что за чертовщина, неужто ограбили?» — подумал испуганный Кым Сун. А незнакомец, с трудом переводя дыхание, остановился невдалеке и сел прямо на снег около выступа скалы. В кустах снова послышался шорох, и через минуту появился еще один человек.

— Господин лейтенант! — позвал вновь подошедший.

Кым Сун, все еще плохо соображая, в чем дело, задрожал всем телом.

— Я здесь. А ты, скотина, почему едва плетешься?

— Вас не ранило?

— Мою одежду принес?

— Едва за вами успел…

— Значит, нет?

Тот промолчал.

— Ну я тебе покажу! Ах, подлая харя!… Что, красных испугался?—Лейтенант дважды ударил солдата по лицу. Тот по-прежнему отмалчивался. Лейтенант разразился площадной бранью, рванул солдата за ворот гимнастерки.

— Снимай!

— Она же солдатская, — почти заплакал он.

— Молчать! Сказано, снимай!

Солдат нехотя стал расстегивать пуговицы, снял гимнастерку. Офицер тут же натянул ее на себя.

— Оружие?

— Там осталось…

Офицер ударил солдата кулаком в лицо.

«Ну и балбес, стоит и терпит… Развернулся бы да надавал ему хорошенько». В Кым Суне проснулась злость к этому лейтенанту. Но что делать дальше?

Конечно, американцы и лисынмановцы разбежались. «Может быть, и мне, — подумал Кым Сун, — спуститься к своим? Но меня сочтут дезертиром». И тут у него мелькнула мысль о том, что хорошо бы сейчас захватить этих двух и привести к партизанам. Все-таки какое-то оправдание. Кым Сун скинул винтовку и нацелился в лейтенанта.

— Руки вверх, гадина! — заорал он, что есть мочи. Но оба лисынмановца мигом скрылись в кустах. Только он их и видел.

— Стой, стрелять буду!—Кым Сун побежал за ними следом. Лисынмановцы будто сквозь землю провалились.

«Эх, надо было стрелять сразу, упустил!…» — с опаской поглядывая по сторонам, Кым Сун медленно побрел назад, к шахтерскому поселку.

Когда он вернулся, бой уже кончился. Около горящего дома собралась большая толпа людей. Слышались слова команды, чьи-то крики. В этом нестройном гуле тонули хриплые голоса стариков, плач ребятишек. На крыше горевшего дома неистово трещала лопавшаяся черепица. Вокруг них столпились люди. Бойцов обнимали.

Кым Сун понял, что их окружили жители поселка, которых партизаны освободили из заключения.

Восторгам, буйной радости не было предела. Какой-то старик сграбастал Кым Суна.

— Спасибо, товарищ, если бы ты немного запоздал, лежать бы мне в могиле. Они собирались завтра меня расстрелять… — по щекам старика текли слезы.

— Не надо, не стоит! — Кым Сун попытался отстранить его руки, испытывая угрызения совести.

— По самый гроб буду благодарить вас. Раз вы спасли мне жизнь, пойду вместе с партизанами. Может быть, хоть для мелких поручений пригожусь…

Старый шахтер хотел еще что-то сказать, но Кым Сун поспешил уйти от него. Он подошел к толпе, собравшейся около шахтоуправления. Здесь в окружении партизан стояло одиннадцать пленных, среди них двое американцев, щуплый солдат-лисынмановец из отряда «безопасности», солдат, карауливший дом матери Тхэ Ха, и молодая женщина с забинтованным плечом. Ее рану перевязала партизанская медсестра.

— Товарищи, потише, лучше послушаем их! — громко крикнул Тхэ Ха.

— Днем, когда я была дома, вдруг к нам ворвался американец, а с ним вот этот, — женщина с ненавистью указала на карлика-лисынмановца, — приставили к груди дуло винтовки и увели меня. Я не знаю, за что и почему. Они начали измываться надо мной, вот эти четверо американцев… Потом били…

— Точно этот?—спросил один из партизан, штыком указывая на щуплого лисынмановца.

— Он, он самый, — подтвердил Сын Хун.

— А верно он говорит, — Тхэ Ха кивнул в сторону карлика, — будто подлюга Док Ки ушел в уездную полицию?

— Да, правда. Он ушел вечером. Отправился недовольных ловить. Он сейчас в начальники выбился, всеми полицейскими командует. Просто зверь, а не человек, — женщина болезненно поморщилась, дотронувшись рукой до плеча.

— Жаль, что тех двоих упустили, — сердито заметил партизан из заднего ряда. Тхэ Ха молчал, занятый своими мыслями.

С другого конца долины послышался гул голосов. Третий партизанский взвод вместе с освобожденными из подвала шумной толпой приближался к центральной площади. Над всем отрядом возвышалась богатырская фигура Сока. Он нес на руках мертвенно-бледную девушку. Волосы ее были распущены. Лихорадочно блестевшие глаза искали кого-то в толпе. Рядом, опираясь на палку и едва поспевая за Соком, ковыляла изможденная старуха.

Тхэ Ха обернулся и увидел ее. В следующее мгновение он ринулся вперед и, как малый ребенок, уткнулся в грудь матери. Она прильнула щекой к его плечу и разрыдалась.

Минуту спустя мать спросила Тхэ Ха:

— Тебя не ранило? Где Чон Ок?

— Она жива, все в порядке… Но сегодня она не сможет прийти… есть одно дело, — юноша замялся и опустил глаза.

Кым Сун, услышав ответ Тхэ Ха, понял, что тот говорит заведомую ложь. Наверно, так надо. Вдруг из толпы пленных вырвался солдат и подбежал к матери Тхэ Ха.

— Вы меня помните? Госпожа, спасите меня, пусть они меня не убивают!—Солдат, бывший часовым в ее доме, сейчас был готов расплакаться.

Старуха сразу узнала его.

— И тебя сцапали, голубчик? — с усмешкой спросила мать Тхэ Ха.

— Скажите им правду про меня! Я же совсем не виноват, — умолял он и, хотя старик Сын Хун пытался оттащить его назад, продолжал цепляться за руки матери Тхэ Ха.

— Партизаны зря никого не убивают. И для тебя откроется путь в новую жизнь, — ответила старуха и повернулась к сыну.

Молодая женщина, которую нес на руках Сок, завидев Ки Бока, вдруг спрыгнула на землю и, сделав несколько шагов, упала как подкошенная. Ки Бок поднял жену с земли и обнял ее, она обвила его шею руками и разрыдалась, как малый ребенок.

— Ну что ты на людях плачешь? — сердито проговорил Ки Бок, вместо того чтобы ее успокоить. — Сама виновата, я говорил тебе: уходи к родственникам, — если бы ты меня послушалась, все бы обошлось благополучно…

— Я так и хотела сделать. Но по дороге меня схватили, — ответила она, все еще всхлипывая.

А кругом люди шумно радовались освобождению, радовались встрече с родными и друзьями. Только Кым Сун одиноко стоял в стороне, его грудь щемило, когда он думал о своей семье. Стараясь избегать взглядов людей, он грустно побрел в тень, туда, куда не попадали отсветы пожара. Кым Сун присел на камень и задумался.

«Наверное, Кым Доль спит в эту минуту», — вспомнил он своего шестилетнего сынишку, в котором души не чаял. Он просил отца купить ему новые комусины[28], старые жмут — вырос парнишка. Но в доме никогда гроша нет лишнего, сын и по сей день бегает босиком. «Если я вернусь, — подумал Кым Сун, — не то что комусины, кожаные ботинки ему куплю. Только бы жив он остался…»

Но воображение вдруг нарисовало совершенно иную картину. Двери раскрыты настежь, плетень покосился, дом заброшен… Даже старые глиняные чаны у сарая разбиты на мелкие осколки. От этих мыслей тревога в груди росла, как снежный ком, катившийся по склону сопки. Кым Сун встал, хотел было смешаться с толпой, прошел несколько шагов, но тут же повернул назад, совершенно разбитый. Кто его здесь поймет, кто посочувствует?

— Граждане!… За это время… вы многое вытерпели от ненавистного врага, — донесся громкий голос командира отряда. Толпа затихла, слушая его. Эхо повторило слова Хи Сона. Кым Сун поднялся с камня, прислушался.

— …Мы вернулись на шахту и увидели страшные разрушения, увидели ваше горе. Эти звери живьем закапывали беззащитных женщин и детей, многих честных людей они подвергали варварским пыткам, а потом убивали. И такое творится всюду, куда ступает враг. Эти негодяи давят стариков гусеницами танков, вспарывают животы беременным женщинам, бросают младенцев в колодцы… Но наш народ нельзя покорить, нельзя поставить его на колени, мы верим в свою родину, верим в ее силу. Эта вера крепче вражеских танков!

Друзья! Настала пора отомстить за все наши страдания. Освобождение шахты — только первый шаг. Начинается настоящая партизанская война в тылу врага. Теперь настала очередь Ковона. Мы выгоним врага из всех сел нашего уезда…

Кым Сун старался уловить каждое слово командира. «Неужели так и будет? Вот хорошо бы!…» Всю жизнь он считал себя неглупым человеком, а тут вдруг засомневался, так ли это.

Глава 31

Утро следующего дня выдалось на редкость ясным, безоблачным. По-весеннему светило солнце. Сверкающий своей белизной снег слепил глаза. Под лучами солнца заструились первые ручейки в канавах.

Чон Ок шла четвертые сутки, пробираясь в Ковон. Остались позади горные перевалы, скалистые утесы, дикие заросли. Алмазные горы в это время года неприветливы и суровы. Путника здесь на каждом шагу подстерегает опасность — снежные обвалы, хищные звери. А самое страшное — встреча с вражеским дозором. Приходилось подолгу петлять, чтобы избежать такой встречи. Ноги увязали по колено в рыхлом, влажном снегу, лицо царапали колючие ветви кустарника.

Первый день после выхода с партизанской базы Чон Ок еще шла по горной дороге, но, начиная от Соннэ, пришлось пробираться между сопками. Вражеские посты и заставы встречались здесь на каждом шагу. Чон Ок углубилась в чащобу, чтобы не попасться на глаза врагу. Больше всего она боялась заблудиться, поэтому изредка спускалась в долину, ориентируясь по направлению дороги.

Миновав оккупированный район, Чон Ок подошла к горе Пурэ. Невдалеке виднелась железнодорожная станция. Здесь у нее не было другого выхода, как спуститься на дорогу.

Чон Ок присела передохнуть на выступ скалы, раздумывая, как быть дальше. На душе было тревожно. Чон Ок привела в порядок одежду, причесалась, потом снова посмотрела на черневшие внизу строения вокзала.

«Интересно, тетя живет там или нет? А как быть, если она эвакуировалась вместе с мужем?» Еще на партизанской базе Чон Ок знала, что дядя наверняка ушел в тыл вместе с другими рабочими, а вот насчет его жены она сомневалась. Вряд ли на старости лет тетка отважится покинуть насиженное место. Однако чем ближе подходила Чон Ок к Ковону, тем сильнее росла ее тревога. На всякий случай она вспомнила имена товарищей по школе. Хе Сук… Кен Нан… Ок Сом. Она рассталась с ними несколько лет назад. Может быть, и их уже нет в городе?

Резкий автомобильный гудок оборвал мысли Чон Ок. Три грузовика, поднимая тучи снежной пыли, неслись из Ковона к железнодорожной станции Пурэ. Их кузова были битком набиты американскими и южнокорейскими солдатами. Видимо, что-то стряслось. Моторы натруженно гудели, когда грузовики взбирались на подъем.

«Куда же их несет? Шоссе дальше расположения американской части не проложено… Неужели наши освободили Ковонскую шахту? Иначе почему вдруг такой переполох, такая спешка? Да, наверное, это так».

Девушка вспомнила, что Тхэ Ха должен был идти в разведку на шахту. Значит, все обошлось удачно. Сердце радостно заколотилось, ей захотелось поделиться своими чувствами, но с кем? Она была одна в горах. «Интересно, поймали подлеца Док Ки или нет? А где сейчас Тхэ Ха?» Ее мысли опять вернулись к любимому; конечно, при взятии шахты он, как всегда, лез напролом. Чем же все это кончилось? Хоть бы коротенькую весточку получить…

В душе она молилась, чтобы все обошлось благополучно. Ноги отдохнули, и Чон Ок решила продолжать путь. Она нащупала гранату, спрятанную на груди под кофточкой, вытащила ее, повертела, осматривая, и снова засунула обратно. Через минуту она осторожно стала спускаться вниз, к дороге.

* * *

Преодолев горный перевал, грузовики подъезжали к расположению американской части. Здесь автомашины нагнали Док Ки, возвращавшегося пешком из Ковона. Он шел бодрой походкой, насвистывая где-то услышанную мелодию. Свежевыпавший снег казался золотистым. Док Ки хотелось думать о будущей карьере, которая обещала деньги, вино, развлечения. Теперь все это представлялось близким и легко осуществимым. Встречая офицеров, он низко кланялся, а крестьянина или женщину окидывал высокомерным, презрительным взглядом.

«При красных меня и за человека не считали, — думал он, шагая по дороге, — но теперь я себя покажу». В это время на ветхий мост въезжал первый грузовик. Док Ки посторонился, прижавшись к перилам. Автомашина миновала мост и остановилась: колеса буксовали в грязи, мотор чихнул и заглох. Из кузова высыпали солдаты в полном боевом снаряжении. Открылась дверь кабины, и показался рослый детина. На левом плече младшего лейтенанта едва держался погон.

— Здравствуйте! — поспешил ему навстречу Док Ки и низко поклонился.

— А, начальник полиции Ковонской шахты. Так-так… Ты, трусливая собака, уже сюда удрал? А как же с красными? — неожиданно заорал он.

— Я не убежал. Вы, конечно, знаете, что меня повысили в должности и сделали начальником уездной полиции. Я хочу вас попросить подвезти меня. Я могу сесть в кузов. — Док Ки немного обиделся столь холодному приему со стороны офицера.

— Вы посмотрите на этого типа! Обежал да еще повышение получил… Почему ты, сукин сын, вместо того, чтобы ловить красных, здесь околачиваешься?

— Красных? О, мы с ними справляемся, — настроение у Док Ки окончательно испортилось. Он кисло улыбнулся, невольно вытянувшись в струнку на военный манер.

— Ну и гадина же! Врет прямо в глаза. Справляется с красными! А почему же нам приходится отсюда убираться? Ты что же, думаешь и дальше так «справляться»?

— Простите, я вас не понял, как вы сказали — «приходится убираться…» — сбивчиво залепетал Док Ки.

— Ах, ты и этого не знаешь, чем же у тебя голова набита? А еще начальник полиции… Наших разбили на шахте. Там теперь партизаны. А ты!… — с этими словами лейтенант дал Док Ки звонкую пощечину, затем повернулся и заспешил к реке догонять ушедших солдат.

Ошеломленный Док Ки прислонился к стволу дерева и только смотрел ему вслед. Солдаты перебирались через ручей, и тонкий лед под их коваными ботинками с хрустом ломался. Недалеко отсюда находился железнодорожный мост, можно было бы и по нему переправиться через реку, но солдаты спешили, очень спешили — по колено в воде, они почти бегом переходили реку вброд. Наверное, для такой спешки была причина!

«Шахта в руках партизан. Слава богу, что я вовремя оттуда ноги унес. Иначе бы крышка! Интересно, капитан Уоттон успел уйти или нет? Да, скверные дела. Пожалуй, после этого командование не утвердит моего назначения. Кажется, лопнула карьера…»

Мысли одна тревожнее другой овладели Док Ки. Он понимал, что при любых обстоятельствах ему не миновать беды. «Правда, есть маленькое оправдание, что это случилось в мое отсутствие. Но тем не менее…» Док Ки тронулся в путь, шлепая по вязкой дороге. Мимо, обдав его грязью, промчался грузовик.

Примечания

1

Минчхон — сокр. «Союз демократической молодежи Кореи».

(обратно)

2

Ли — мера длины, равная приблизительно четыремстам метрам.

(обратно)

3

Чиндалле — распространенные в Корее цветы.

(обратно)

4

Чиби — корейские дома типа мазанки.

(обратно)

5

Хваденмин — букв. «житель выжженных полей». Разорившиеся крестьяне, вынужденные уйти в лес, чтобы заниматься подсечным земледелием.

(обратно)

6

Парк в Пхеньяне.

(обратно)

7

Чхима — юбка национального покроя.

(обратно)

8

Сонсэним — почтительное обращение к старшим.

(обратно)

9

Речь идет об агрессии Японии против Китая.

(обратно)

10

Ямадо Тамасии — в переносном значении «Великая японская империя».

(обратно)

11

Кан — пол с нижним обогревом (в корейских домах).

(обратно)

12

Чиге — приспособление для переноса тяжести.

(обратно)

13

Турумаги — национальная одежда, напоминающая халат.

(обратно)

14

Мансе! — Ура!

(обратно)

15

Входя в дом, корейцы снимают обувь.

(обратно)

16

Синсонно — сосуд для приготовления специального национального блюда. Он подается на стол с горящими углями.

(обратно)

17

Намури — съедобные травы.

(обратно)

18

Янбань — аристократическое сословие в феодальной Корее.

(обратно)

19

Республика Тэхан — официальное название южнокорейского режима.

(обратно)

20

«Тонбан» — «Восток».

(обратно)

21

Ханбок — «сдаюсь», тхухан — «капитуляция».

(обратно)

22

Кимчи — национальное кушанье. Обычно готовится в большом чане.

(обратно)

23

Очень хорошая девушка, очень хорошая!

(обратно)

24

Чогори — вид стёганой куртки.

(обратно)

25

Корейская поговорка.

(обратно)

26

Кандян — соевый соус.

(обратно)

27

Комунго — национальный музыкальный инструмент.

(обратно)

28

Комусин — национальная резиновая обувь.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте