«Договор трех держав»

1940


Настроики
A

Фон текста:

  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Аа

    Roboto

  • Аа

    Garamond

  • Аа

    Fira Sans

  • Аа

    Times

ДОГОВОР ТРЕХ ДЕРЖАВ

Год тридцать девятый двадцатого столетия, положивший начало второй мировой войне, изобиловал сложными дипломатическими переговорами. «Кузнецкий мост», как называли на Западе советский Наркомат иностранных дел, прилагал напряженные усилия, чтобы предотвратить или хотя бы отдалить надвигающуюся войну.

Фашистская Германия, затратившая на вооружение астрономическую сумму – девяносто миллиардов марок, открыто продолжала совершенствовать свою военную машину и шантажировать соседние страны. Гитлеру многое удалось сделать. После удачи в испанской войне он осмелел, стал действовать решительно и дерзко. Нельзя сказать, что нацистская Германия Гитлера обрела вдруг силу, способную покорить мир, но Гитлеру удалось нащупать слабое звено в дипломатической линии западных держав. Англия, Америка и Франция очень недвусмысленно подсказывали ему: на Восток, на Советскую Россию, должна Германия направлять свое внимание. Устремившись на Восток, полагали они, он оставит в покое Запад. Гитлера, его дипломатов и нацистских генералов не нужно было убеждать в этом. Они готовы возглавить крестовый поход против большевистской России, но – платите за это! Идите на уступки!.. Нацистам уступали: глядели сквозь пальцы на захват Австрии, подписали мюнхенское соглашение, отдали на растерзание Чехословацкую республику. Платили, лишь бы Гитлер оставил в покое Запад...

А в Кремле и на Кузнецком мосту делалось все, чтобы нарушить зарождавшийся сговор против Советской страны, чтобы изолировать фашистскую Германию, обуздать ее воинственные намерения, отвести нарастающую угрозу. Для этого прежде всего требовалось найти общий язык с политиками и дипломатами Запада. Но они вели скрытую, двойную игру. Для Советов не было секретом, что американцы, англичане, французы торговались одновременно с Москвой и Берлином, с Римом и Токио. В закулисном торге предусматривались не мелкие выгоды, а конечные результаты – кто окажется в изоляции: Советская ли Россия или фашистская Германия. Разве могло ненасторожить Москву хотя бы такое обстоятельство: правительственная англо-французская делегация, направленная в Советский Союз для переговоров и подписания антигерманского пакта, добиралась три недели до Ленинграда, плыла на грузовом корабле, который совершал обычный коммерческий рейс. А когда делегаты наконец приехали, то на первом же заседалии в Кремле обнаружилось, что у них нет полномочий от своих правительств вести переговоры, подписывать соглашения... Все было сделано для того, чтобы затянуть время!

Что же касается нацистской Германии, она не ослабляла своих дипломатических усилий, искала союзников, и это тоже было известно Советскому правительству.

Из Токио группа Рамзая непрестанно сообщала в Москву о секретных переговорах Берлина и Токио, о военном пакте этих двух стран, договоре против Советского Союза. Подписание договора задерживалось, японцы тоже что-то себе выторговывали, боялись продешевить. Конечно, следовало воспользоваться этим обстоятельством и помешать Германии заключить военный договор с Японией.

Нацисты, раздосадованные упорством Токио и двойной игрой западных держав, круто изменили вдруг свои позиции и, будто бы отказавшись от давней вражды к Советской России, предложили Кремлю подписать договор о ненападении. Предложения Берлина отодвигали назревавший военный конфликт с фашистской Германией, разрушали плотину изоляции, воздвигаемую вокруг Советского Союза. В Москве решили принять германское предложение. В конце августа 1939 года пакт о ненападении был подписан.

Двойной удар на военном и дипломатическом поприще – неудачи под Номонганом и договор Германии с Россией, – обрушившийся на кабинет Хиранума, потряс всю страну. Правительство было вынуждено уйти в отставку. Ушел в отставку военный министр Итагаки, сместили командующего Квантунской армией генерала Уэда, произошли изменения в генеральном штабе, ушел со своего поста фашиствующий премьер-министр Хиранума и многие другие военные и политические лидеры.

Дела у германского посла в Токио тоже шли не блестяще. Отт не смог убедить японцев принять германские предложения, хотя поначалу они как будто поддерживали идею военного союза, потом заколебались, стали тянуть время, и вот в результате – договор с Россией!..

Сообщение о поездке фон Риббентропа в Москву вызвало в Токио тягостное настроение. Первым информировал об этом посол Осима. 20 августа ему позвонил фон Риббентроп из своего замка в Фушле и сообщил о предстоящем договоре с Россией. Осима был ошеломлен. Он не нашелся даже что ответить, и трубка долго молчала.

– Но... Но, быть может, для этого разговора нам лучше встретиться лично? – неуверенно произнес он.

Министр сказал, что это невозможно, он вылетает завтра в Москву, а перед отъездом у него много дел. Пусть господин посол извинит, что такое сообщение приходится делать по телефону.

– В таком случае, – Осима взял себя в руки, – я вынужден вам заявить, господин министр, что действия германского правительства находятся в противоречии с антикоминтерновским пактом. В моем понимании это является нечестным актом со стороны Германии...

– Ну, зачем же... Зачем так резко... Вам изменяет обычная сдержанность, господин Осима... Уверяю вас, мы останемся друзьями, ведь ничего существенного не произошло, – голос фон Риббентропа зазвучал совсем мягко, но Осима понял – министр золотит пилюлю. По телефону всегда легче сообщить неприятное, поэтому он и отклонил встречу.

– Для себя лично, – продолжал Осима, – я делаю вывод, что мне необходимо подать в отставку. Я сегодня же это сделаю!..

– Не советую! Не советую вам этого делать... Желаю всего наилучшего! – В аппарате что-то щелкнуло, голос министра исчез, но посол Осима долго еще стоял с телефонной трубкой в руке. Все рушилось! Осима подумал о харакири, но сразу отбросил эту мысль. Надо бороться!..

Посол императорской Японии в Риме господин Сиратори подал в отставку. Из Берлина Риббентроп настойчиво просил его заехать в Германию – надо поговорить, но Сиратори отказался, сказал, что уже заказал билеты на пароход в Токио, и выехал через Геную на Сингапур. Он был глубоко уязвлен происшедшим.

А Хироси Осима в глубине души надеялся, что не все еще потеряно – не стоит раньше времени сжигать за собой мосты...

В день, когда он собирался покинуть Берлин, из Токио пришло указание – заявить официальный протест по поводу германского договора с Россией. Однако Эйген Отт, опередив нерасторопных чиновников из министерства иностранных дел, первым проинформировал об этом Риббентропа.

«Очень важно! Секретно. Шифром посла. Вручить немедленно! – писал он, едва узнав важную новость. – Мне только что стало известно об инструкции, которую сегодня направляют в Берлин послу Осима. Ему поручили заявить, что подписание советско-германского пакта аннулирует теперешние германо-японские переговоры о военном союзе. Японское правительство расценивает заключение Германией пакта о ненападении с Россией как серьезное нарушение секретного соглашения, приложенного к антикоминтерновскому пакту. По этому поводу послу Осима поручено заявить строгий протест. Отт ».

На свой страх и риск Осима отказался выполнить инструкцию министерства иностранных дел и не заявил протеста германскому правительству. Прецедент неслыханный в дипломатии! Но действия Осима одобрил Итагаки. Генеральный штаб тоже одобрил. Военные на что-то надеялись – не надо сжигать мосты!

Рихарду Зорге удалось сфотографировать донесение Отта. Но группе Рамзая все труднее становилось переправлять в Центр информацию с помощью курьеров – микропленку, отчеты, большие донесения, все, что невозможно было передать с помощью радио. Война в Китае захватила громадную территорию, нарушили линию связи через Шанхай. Следовало придумывать что-то новое, открывать другие пути, и Рихард решил использовать для этого... немецкую дипломатическую почту. Идея была фантастическая, но почему не попытаться. Как-то посол Эйген Отт сказал ему сам за послеобеденным кофе:

– Ты не хотел бы, Ики, слетать в Гонконг с дипломатической почтой? Тебе следовало бы немного проветриться.

Зорге тогда отказался. У него ничего не было под руками – свою почту он только что не совсем обычным путем переправил через Клаузена в Москву. За документами приезжал из Союза тайный курьер. Они встретились в театре на представлении. Макс и Анна пошли на спектакль, получив по почте два билета. Доктор Зорге проинструктировал Клаузена, как вести себя на явке в театре. Он оказался рядом с курьером, и в темноте, когда шло представление, они обменялись пакетами. Но часто пользоваться такой формой связи было рискованно, ведь самые опытные разведчики не раз проваливались именно на связи. Здесь нужна особая изобретательность.

И вот через несколько месяцев Отт предложил Зорге сделаться на время дипломатическим курьером.

Накануне отъезда Рихард приехал в посольство со своим чемоданом, прошел в шифровальную комнату к шифровальщику Эрнсту, который кроме своей работы занимался тем, что подготавливал дипломатическую почту.

– Хелло, Эрнст, ты опечатал чемодан с почтой? Нет еще?.. Очень хорошо! Будь добр, опечатай заодно и мой чемодан. Иначе я не оберусь хлопот с японскими таможенниками...

Все было логично – дипломатический багаж не подлежит таможенному досмотру, и, конечно, очень удобно иметь на чемодане посольскую печать, чтобы не тратить времени на таможенные формальности. Дипломатические курьеры часто так делают... Эрнст поставил сургучные печати на оба чемодана, подготовил опись, сопроводительное письмо, снабдил их посольскими лиловыми печатями, и материалы советского разведчика обрели дипломатическую неприкосновенность.

В Гонконге на аэродроме «дипломатического курьера» встретил сотрудник немецкого консульства. Он помог вынести чемоданы, положил их в машину. В консульстве Рихард, выполнил все формальности по доставке секретной почты, получил расписку в сдаче дипломатического багажа и поехал в гостиницу. В руке у него был клетчатый чемодан, на котором все еще висела охраняющая его печать германского посольства.

Номер в отеле Зорге заказал из Токио. Вечером к нему раздался звонок, кто-то спрашивал мисс Агнесс, Рихард шутливо ответил:

– К сожалению, я не могу ее заменить... Вы, вероятно, ошиблись.

Это был пароль. Зорге погасил свет, лег на тахту и стал ждать. Через несколько минут в дверь постучали, и человек, свободно говоривший по-английски, спросил:

– Могу я получить сверток?

– Возьмите на столе рядом с вешалкой, – сказал Зорге, и человек ушел. Они друг друга не видели. Рихард был опытным разведчиком и ничем не хотел рисковать без нужды.

В Токио он снова погрузился в свою повседневную, опасную работу. Временами Зорге испытывал гнетущую усталость, но не поддавался и поражал окружающих своим кипучим темпераментом.

Прошло более шести лет, как Рихард Зорге почти безвыездно жил в Токио. Он мечтал о возвращении в Москву, тосковал по родным березам, друзьям. Он уже несколько раз писал, спрашивал, когда ему разрешат вернуться, но ответ был один – надо повременить. Вот и на этот раз, когда Рихард ездил в Гонконг, он отправил письмо, в котором писал:

«...Вопрос обо мне. Я уже сообщал вам, что до тех пор, пока продолжается европейская война, останусь на посту. Но поскольку здешние немцы говорят, что война продлится недолго, я должен знать, какова будет моя дальнейшая судьба. Могу ли я рассчитывать, что по окончании войны смогу вернуться домой?.. Пора мне осесть, покончить с кочевым образом жизни и использовать тот огромный опыт, который накоплен. Прошу вас не забывать, что живу здесь безвыездно и в отличие от других «порядочных иностранцев» не отправляюсь каждые три-четыре года отдыхать. Этот факт может показаться подозрительным.

Остаемся, правда, несколько ослабленные здоровьем, тем не менее всегда ваши верные товарищи и сотрудники. Рамзай».

Прошло много недель, и на свой запрос Зорге снова получил отрицательный ответ. Ему писали, что существующая обстановка не позволяет отозвать его в распоряжение Центра. Надо повременить хотя бы еще год. Зорге ответил:

«Дорогой мой товарищ. Получив ваше указание остаться еще на год, как бы мы не стремились домой, мы выполним полностью и будем продолжать здесь свою тяжелую работу».

«Само собой разумеется, что в связи с современным военным положением мы отодвигаем свои сроки возвращения домой. Еще раз заверяем вас, что сейчас не время ставить вопрос об этом».

И вот прошел еще год напряженной работы в подполье.

Людям Зорге порой казалось, что они балансируют на непрочном канате над глубокой пропастью. Но разведчики работали, несмотря на опасность, вопреки усталости и нечеловеческому напряжению нервов. Иногда возникала мысль, что враг уже напал на их след, что группа обложена, окружена. Агенты кемпейтай действительно крутились вокруг да около, но ничего не могли обнаружить. Только все больше разбухала папка с копиями перехваченных нерасшифрованных донесений – цифры, цифры, цифры... В беспорядочном нагромождении цифр ничего нельзя было разобрать. Каждая радиограмма передавалась своим шифром, это тоже сбивало с толку – какой аппарат, какую технику имеет таинственная организация?! И пеленгация тоже ничего не давала существенного. Старая аппаратура позволяла определять действующий передатчик только в радиусе трех километров. Радиостанция внезапно умолкала, потом снова начинала работать, но уже на другой волне, в другом месте. Время передач тоже всегда было разным. И в этой бессистемности явно ощущалась своя нераскрываемая система...

Однажды на приеме в германском посольстве, когда Зорге был распорядителем вечера, он подошел к группе немецких военных атташе, собравшихся в буфете. Рихард застал самый конец разговора. Подполковник Крейчмер – новый сотрудник посольства, изучавший вооружение и техническое оснащение японской армии, отвечая кому-то, сказал:

– Без нас они не обходятся... Наши радиопеленгаторы дают точнейшую наводку. Эти пеленгаторы прибыли неделю назад по просьбе японского генерального штаба.

Зорге мгновенно понял, о чем разговор, почуял, какая смертельная опасность нависла над его группой с получением немецких радиопеленгаторов. Но он ничем не выразил своей тревоги.

– Господа, – воскликнул он, – может быть, хоть сегодня мы не станем говорить о делах!.. Дамы скучают... Паульхен, ты рискуешь потерять расположение фрау Моор!..

Офицеры прошли в зал, где начинались танцы...

Рихард Зорге приказал Клаузену максимально сократить теперь время передач и в течение сеанса ограничиваться всего несколькими короткими фразами. Центр, поставленный в известность о происходящем, рекомендовал на какое-то время вообще прекратить передачи, но Зорге не мог этого сделать: события бурно развивались, и Москва должна была получать нужную информацию.

Начальником контрразведки в Токио был полковник Осака, ставленник Тодзио, – он работал с ним еще в полевой жандармерии Квантунской армии. Осака без конца ломал голову над загадочной историей с нераскрываемым шифром и наконец решил действовать обходным путем. Через разведывательный отдел генерального штаба японские военные атташе за границей получили задание внимательно следить за информацией, поступающей из Японии. Кроме того, Осака распорядился подготовить ему список всех, кто мог быть в какой-либо степени причастен к утечке секретной информации из Японии. Список получился огромный – сюда вошли все иностранные журналисты, аккредитованные в Токио, коммерсанты, советники, служащие правительственных учреждений, военные... Окончательный список Осака составил сам лично, включив туда имена людей, которые сами могли быть источником информации. Он ужасался тому, что получилось: в этом секретнейшем списке оказались фамилии бывших премьеров, военных советников, членов Тайного императорского совета, генерального штаба, министры, их окружение – секретари, стенографы, курьеры. Из месяца в месяц полковник сокращал список путем отсечения фамилий людей, которые никак уже не могли вызвать подозрения. И все же этот усеченный список содержал сотни фамилий, которые полковник продолжал проверять и процеживать сквозь фильтр агентурных донесений, поступавших к нему отовсюду.

Иногда контрразведчик выпускал «меченую» секретную информацию и следил, где она появится. Но пока ни один хитроумный метод, в том числе и радиопеленгация с помощью новейшей немецкой аппаратуры, не давал никаких результатов. Все это раздражало полковника. Разоблачение неизвестной организации становилось для него делом служебного престижа. В неуловимых разведчиках он видел теперь своих личных врагов, хотя знал, что и его предшественники тоже не могли ничего сделать. Ведь первые ушедшие в эфир неразгаданные шифрограммы были зафиксированы в кемпейтай еще семь лет назад...

Группа «Рамзай» продолжала работать... Япония торжественно отмечала юбилей – 2600-летие существования империи. Были парады, торжественные приемы, народные гулянья, отовсюду наехали делегации... Делегацию германского рейха возглавлял герцог Кобург-ский. А при нем находился мало кому известный, державшийся в тени Генрих Штаммер – пожилой, уравновешенный человек, умеющий держать язык за зубами. Он занимал в Берлине скромную должность связного между Риббентропом и японским послом в Германии. Вообще-то Штаммер был старым разведчиком, специалистом по Дальнему Востоку, но об этом никто не должен был знать. Генрих Штаммер поддерживал дружеские отношения с генералом Осима, и поэтому не было ничего удивительного, что, приехав в Токио, он в первые же дни посетил бывшего посла. Штаммер передал ему привет от Риббентропа и напомнил Осима последний телефонный разговор в Берлине перед заключением советско-германского пакта. Министр сказал тогда: «Уверяю вас, мы останемся друзьями, ничего существенного не произошло...» Теперь Риббентроп просил господина Осима выяснить, не пришло ли время снова вернуться к переговорам о военном союзе.

Осима подумал – как он был прав, отказавшись заявить протест германскому правительству! Это осложнило бы сейчас дело.

Штаммеру он сказал:

– Нужны сильные и решительные люди, чтобы заключить военный союз между нашими странами. Я думаю, что понадобится сменить еще два-три кабинета, пока не изменится курс японской правительственной политики. Мы стремимся к этому. В Берлине должны нас понять и не торопить.

Эйген Отт почти дословно передал в Берлин содержание разговора Штаммера с генералом Осима. «При существующем кабинете, – писал Отт, – нельзя ожидать присоединения Японии к какой-либо группировке европейских держав... Осима и Сиратори всеми средствами добиваются падения кабинета, но понадобится смена двух-трех кабинетов, прежде чем возникнет нужный нам курс японской политики».

После того как в Токио помпезно отпраздновали юбилей – 2600-летие империи, герцог Кобургский поехал в Соединенные Штаты, а на обратном пути снова остановился в японской столице. Генрих Штаммер еще раз посетил Хироси Осима. Бывший посол сообщил ему, что в военных кругах новое германское предложение встречено с удовлетворением.

Шли месяцы, и вот Генрих Штаммер снова в Токио. Он приехал один, его никто не встречал в Иокогаме из официальных лиц, не было ни фотографов, ни репортеров. В день приезда Штаммера редакции токийских газет и телеграфные агентства получили секретное полицейское распоряжение, о котором узнал Бранко Вукелич. Через неделю после приезда таинственного посланника Бранко на память изложил Зорге полицейское распоряжение:

«В печати не должно упоминаться о прибытии в Японию, а также о деятельности германского посланника Генриха Штаммера, который будет находится в германском посольстве с особым поручением».

– Ну, что ты об этом скажешь? – спросил Вукелич.

– А то, что вот уже несколько дней, как я, ваш покорный слуга, вместе с генералом Оттом и упомянутым берлинским посланником Штаммером готовим текст военного договора между Японией и Германией!.. Я консультирую Отта. – Рихард рассмеялся, глядя на изумленное лицо своего товарища. – Да, да! – воскликнул он. – И ничего не поделаешь! Уж лучше я, чем кто-то другой... Но чем объяснить поведение Гитлера? Год назад он подписал пакт о ненападении с Россией, а теперь снова меняет позиции. Почему?

Личный представитель Риббентропа Генрих Штаммер приехал в Токио в начале сентября 1940 года и незамедлительно приступил к осуществлению возложенной на него особой миссии. В газетах об этом не говорилось ни слова. Переговоры проходили в атмосфере непроницаемой тайны. Обе стороны шли навстречу друг другу, почва для этого была подготовлена. Потребовалось всего семнадцать дней, чтобы закончить переговоры, которые раньше тянулись месяцами и не давали результатов.

В середине лета Отт получил указание из Берлина – осторожно подсказать японцам мысль, что сейчас для них самое удобное время захватить французский Индокитай. Такая акция вызовет одобрение в Германии. Риббентроп был себе на уме: продвижение Японии на юг обострит ее отношения с англосаксами, устранит опасность какого бы то ни было соглашения между ними... Берлин подзуживал, подогревал страсти. Но в Токио ухватились за эту идею, только считали, что лучше начать с захвата Гонконга...

Вскоре Отт мог сообщить в Берлин:

«Все симптомы указывают на то, что японское наступление на Индокитай теперь неизбежно. По меньшей мере три дивизии предназначаются для того, чтобы захватить самые важные города, включая Сайгон.

В связи с переменой кабинета, которую требовала армия, можно ожидать, что Япония скоро перейдет к более активным действиям. Я имею строго конфиденциальную информацию от генерального штаба, что осадные орудия для нападения на Гонконг уже подготовлены».

Близилось время, о котором говорил Осима при первой встрече со Штаммером, – кабинеты менялись, и политика их становилась с каждым разом все более агрессивной.

К этому времени и подгадал Штаммер приехать в Токио.

Эйген Отт то и дело консультировался с Зорге. Штаммер сначала держался с Рихардом отчужденно, однако вскоре охотно стал прибегать к помощи хорошо эрудированного журналиста.

– Накануне подписания пакта в приемной императорского дворца собрался Тайный совет. Докладывал новый министр иностранных дел Мацуока, коротконогий, нестарый человек с маленькими, подстриженными усиками и широко расставленными хитроватыми глазами, похожий на расторопного коммивояжера.

– Все мы родились в эру Мейдзи, – сказал он и обвел глазами сидящих за столами членов Тайного совета. И действительно, он был в кругу сверстников, людей, рожденных в предпоследнем десятилетии прошлого века. Исключение составлял только принц Сайондзи – древний старец с пергаментным лицом, иссеченным глубокими морщинами, с опущенными углами запавшего рта. Это было последнее заседание Тайного совета, на котором присутствовал последний член Генро. Принц Сайондзи вскоре умер в возрасте девяносто двух лет. – Мы родились в эру Мейдзи, – повторил Мацуока, – и несем в себе идеи, внушенные нам божественным императором – дедом ныне царствующего сына неба. Пусть осенит нас мудрость веков при обсуждении этого документа, наиважнейшего в истории Японии. Мы должны одобрить или отклонить военный союз с дружественными нам странами – с Италией Бенито Муссолини и Германией Адольфа Гитлера... На первый взгляд может показаться, что существующий советско-германский договор о ненападении находится в противоречии с проектом трехстороннего пакта, который предложен высокому вниманию Тайного совета. Но мы уверены, что в случае русско-японской войны Германия окажет нам помощь и Япония ответит ей тем же, если возникнет вооруженный конфликт между Германией и Советской Россией...

Мацуока прочитал проект договора, поклонился и вышел. Члены Тайного совета, как всегда, остались одни, и первым заговорил советник императора – осторожнейший Кидо. Он добился своего – стал лордом хранителем печати, а на его бывшем месте, позади императорского трона, сидел теперь генерал Хондзио – адъютант благословенного императора. Кидо повторил свою заповедь:

– В большой политике не имеет значения, справедливы наши действия или нет, главное – отсутствие риска в задуманном деле... Мы не можем поверить, что Германия долгое время останется преданным другом Японии. Германии и Италии не следует доверять полностью. И тем не менее сегодня Гитлера можно назвать нашим воистину бесценным союзником. Наша цель – строить с ним новый порядок в Европе и Азии. Германия согласна оставить за нами право свободных действий в Восточной Азии. Мы будем поддерживать ее политику в Европе и Африке. Господин Риббентроп предлагает нам занять французский Индокитай, высадить японский десант в Сайгоне. Надо брать то, что нам посылает судьба. В компенсацию за свободу рук в Индокитае мы можем предложить Германии каучук, вольфрам, олово...

Что же касается России, то для наших стран, вступающих в военный союз, сейчас выгодно поддерживать нейтральные отношения с русскими. Но такие отношения вряд ли долго продержатся... Для нас должно остаться в силе секретное дополнение к антикоминтерновскому пакту, касающееся России.

Генералы, сидевшие рядком на заседании Тайного совета, дружно кивали головами, одобряя мысли лорда хранителя печати.

Вернувшись из Берлина, генерал Осима тоже стал членом Тайного совета. Властный, самонадеянный, он говорил с закрытыми глазами, чтобы ничто не могло его отвлечь от мыслей, которые он хотел изложить.

– Мы наблюдаем смягчение русско-японских отношений, – изрекал он, – но пусть это обстоятельство не смущает членов совета. Сносные отношения вряд ли продлятся более трех лет. К этому времени, а может, и раньше Германия начнет воевать с Россией. Империя должна быть готова использовать выгодную ситуацию, которая сложится тогда в Европе...

Когда дискуссия закончилась, председатель Тайного совета, по обычаю, предложил встать тем, кто согласен с предлагаемым пактом. Тайный совет одобрил военный союз с Германией. По поводу России было записано:

«Принять меры для улучшения наших отношений с Советским Союзом и не медлить с подготовкой к серьезным событиям».

Под «серьезными событиями» подразумевалась война с Россией в момент, наиболее выгодный для империи.

На другой день после заседания Тайного совета в Берлине подписали трехсторонний пакт между Германией, Италией и Японией. Посол Эйген Отт и дипломатический представитель Генрих Штаммер за усердие в подготовке пакта были представлены к высшей японской награде – ордену «Восходящего солнца».

Ходзуми Одзаки, конечно, не присутствовал на заседании Тайного совета, но в тот же вечер он получил подробную информацию о том, что происходило в императорском дворце. Несколькими часами позже об этом уже знали в Москве...

Шел восьмой год, как Рихард Зорге работал в Японии. Все эти годы он непрестанно убеждался в том, что милитаристские круги Страны восходящего солнца вынашивают антисоветские идеи, проявляют постоянную враждебность к своему ближайшему соседу на Дальнем Востоке. Впрочем, это касалось не только России. Как-то раз на дипломатическом приеме Хироси Осима сам подошел к доктору Зорге и сказал ему:

– В Японии больше ста лет зрела идея Великой Восточной Азии, или, как мы называем, «сферы взаимного процветания». Она распространится далеко на юг и на север. С помощью союзной Германии мы осуществим нашу многовековую идею.

Он вежливо поклонился, втянув сквозь зубы воздух, и сдержанно улыбнулся.

– Теперь мы вместе с вами, вы в Европе, мы в Азии, создаем новый порядок, – закончил Хироси.

Но никто не мог знать, что таится за бесстрастной улыбкой японского дипломата. На дипломатическом приеме Осима появился в генеральском мундире. Почему? Это тоже вызывало раздумья доктора Зорге.

Рихард отметил для себя эту деталь – к руководству политикой пришли военные. Генерал Тодзио из главного квантунского жандарма сделался военным министром, Доихара Кендези стал главным военным советником правительства, Итагаки работал в генеральном штабе... Что же касается принца Коноэ, снова возглавившего кабинет, и министра иностранных дел Мацуока, то они отличались крайне националистическими взглядами, были сторонниками самых тесных связей с фашистской Германией.

Эйген Отт тоже отметил это в своем донесении Риббентропу: «С возвращением к власти принца Коноэ отмечается усиление прогерманской ориентации японского кабинета».

Пока внешне ничто будто бы не давало повода для излишней тревоги, но доктор Зорге всем своим существом ощущал напряженность политической атмосферы, как перед близкой грозой, когда начинают ныть старые раны и непонятная тяжесть затрудняет дыхание. Теперь Рихард хорошо разбирался почти во всем, что его окружало, он знал, о чем говорили на секретных заседаниях Тайного совета, ему были известны доверительные разговоры в генеральном штабе, настроения в правительстве, в германском посольстве. Ему доверяли настолько, что предложили стать руководителем нацистской партийной организации в районе Токио – Иокогама и даже... просили наблюдать за послом германского рейха – генерал-майором Эйгеном Оттом.

Такое предложение сделал Рихарду новый полицейский атташе германского посольства оберштурмбаннфюрер СС Йозеф Майзингер, с которым Зорге иногда встречался за карточным столом. Рихард сумел расположить к себе эсэсовца-контрразведчика, войти к нему в доверие, – правда, для этого приходилось иногда проигрывать Майзингеру в покер...

Как-то вечером они играли в карты в посольстве. Майзингеру бешено везло. На радостях оберштурмбаннфюрер крепко выпил. После игры, когда встали из-за стола, Майзингер пошел было провожать Рихарда к машине, но по дороге предложил на минуту завернуть к нему в кабинет – есть разговор.

Гестаповец поставил перед Зорге бутылку кюммеля и сказал:

– Послушай, Ики, что я тебе скажу... Послушай и забудь... будто ничего не слышал... Ты хорошо знаешь нашего посла генерала Отта?.. Знаешь! И то, что он путался с генералом Шлейхером, тоже знаешь?.. Верно! А Шлейхер участвовал в путче против нашего фюрера, и его застрелили, как собаку... Ты, оказывается, все знаешь. Послушай, иди к нам в гестапо!.. Не согласен. Жаль!

Новая бутылка водки сделала свое дело, Майзингер заговорил громко, отрывисто, язык его заплетался, и он без причины смеялся.

– Ты что, думаешь, я пьянее тебя! Нисколько! – Майзингер потянулся к бутылке и опрокинул ее. – Давай поговорим о деле... Так вот, ты должен следить за Оттом, другой этого не сумеет. Здесь я тебе одному доверяю... Наблюдай, понял!..

Йозеф Майзингер, человек двухметрового роста, с кулачищами-кувалдами, внушал страх всем сотрудникам посольства. Женатый на секретарше Гиммлера, друживший с начальником гестапо Мюллером, с руководителем шпионско-диверсионной работой за границей Гейдрихом, Йозеф Майзингер приехал в Токио по их заданию, чтобы возглавить полицейскую слежку в посольстве, установить связь с японской контрразведкой[1]. И вот с этим человеком оказался сдружен» Рихард Зорге.

– Я не люблю кого? – пьяно бормотал Майзингер. – Интеллигентов, евреев и коммунистов... Вот кого! – Он забыл, о чем только что говорил, и перешел на другое. – Ну, а ты согласен стать нашим руководителем? Каким? Гаулейтером национал-социалистской партии в Японии. Вот каким! Всех надо держать вот здесь, – поднял он кулак. – Отказался?! А почему отказался?

– Да так, не хочу!.. Я предложил им устраивать собрания в кабаке «Фледермаус» и чтобы у каждого нациста сидело на коленях но две японки, а они не согласились. Ну я и отказался...

Майзингер захохотал:

– Правильно! На каждого по две японки – вот это собрание национал-социалистской партии!.. Зря ты не пошел!

С течением времени сотрудник всесильного управления имперской безопасности оберштурмбаннфюрер Майзингер проникся к доктору Зорге полнейшим доверием, он называл его покергеноссе, приятель по карточному столу.

ТАЙНА ТАЙН ЯПОНСКОЙ ИМПЕРИИ

В германском посольстве генерала Умедзу Иосидзиро называли Кайзером VI Маньчжурским... После Хондзио, нынешнего адъютанта императора, он, начиная от мукденского инцидента, был шестым командующим Квантунской армией. Шестым правителем Маньчжоу-го.

Новый командующий прибыл в Маньчжурию в разгар номонганской битвы, когда уже все было потеряно и ничего нельзя было поправить. Он ужаснулся тому, что произошло под Номонганом. Как русским удалось провести такого опытного, расчетливого генерала, как Уэда! Оказалось, что в течение двух месяцев они накапливали силы, делая вид, что готовятся к длительной обороне. Им удалось создать трехкратное превосходство над силами Шестой армии, тогда как считалось, что императорские войска численно превосходят русских в четыре-пять раз... Какие ужасающие потери: 23-я дивизия окружена в номонганскпх холмах и полностью уничтожена; 7-я дивизия понесла меньшие потери, но тоже практически перестала существовать. Не помогли даже современные мощные железобетонные укрепления, которые возвели инженерные войска Квантунской армии с расчетом на будущее – номонганский укрепленный район должен был стать исходным рубежом для плана «Кан Току-эн», стратегического удара по Забайкалью. К тому же русские применили какое-то новое, неизвестное оружие – реактивную артиллерию: ракеты-снаряды обрушили ливень грохочущего огня...

Единственное, что удалось сделать новому командующему, – осуществить ночной контрудар по тылам противника. Уничтожили два десятка русских машин с боеприпасами – и это все! Для подкрепления Квантунской армии в район боевых действий дополнительно направили три дивизии – две из них сняли с китайского фронта. Но не хватало главного – времени. Императорская ставка отдала приказ: не расширяя конфликта, нанести тяжелый ответный удар всеми наличными войсками Квантунской армии, чтобы восстановить пошатнувшийся военный престиж Японии, и после этого начать переговоры об урегулировании инцидента (бои под Номонганом все еще называли «инцидентом»). Но было поздно. Японские войска продолжали нести потери. 16 сентября японское командование подписало перемирие с русскими.

А потом произошло еще одно, казалось бы, незначительное событие, но очень сильно уязвившее самолюбие командующего армией генерала Умедзу. Седьмого ноября, в день русского национального праздника, на Красной Площади в Москве проходил военный парад. Нарком Ворошилов сошел вниз с трибуны Мавзолея, чтобы поздороваться с иностранными военными атташе. Он подходил к каждому, а когда дошла очередь до генерала Татабана, Ворошилов протянул руку, поздоровался, а потом при всех, улыбаясь, погрозил ему пальцем... Когда Умедзу прочитал об этом в донесении из Москвы, ему показалось, будто его, командующего Квантунской армией, потомка древнего самурайского рода, так гордившегося своим происхождением, всенародно высекли, как мальчишку... Такого позора никогда не бывало в роду самураев Умедзу. Командующий расплачивался за промахи и ошибки других – ведь теперь он отвечал за Квантунскую армию.

Генерал Умедзу, получив назначение, проследовал из Тяньцзиня прямо в район боевых действий, минуя столицу Маньчжоу-го, где размещался штаб Квантунской армии. Он здесь, прямо в блиндаже командного пункта, принял армию от своего подавленного неудачами предшественника. Закончив передачу дел, Уэда протянул генералу Умедзу замысловатый никелированный ключ.

– Это от секретного сейфа, – сказал он, – я всегда держал его при себе.

Прошло немало времени, прежде чем Умедзу раскрыл тяжелую дверцу и заглянул в сейф, куда имел доступ только командующий Квантунской армией. Здесь лежала сверхсекретная переписка с генеральным штабом, указания императорской ставки, последний вариант разработанного во всех деталях плана «Кан Току-эн» – наступления на советский Дальний Восток... Перебирая папки, он увидел одну, которая остановила его внимание несколькими предупреждающими надписями: «Только для избранного круга высшего командования!», «Хранить только в сейфе!», «При опасности сжечь!». Посередине стоял иероглиф: «Кио ку мицу!»

Содержимое этой папки удивило генерала Умедзу, хотя он, прослуживший столько лет в генеральном штабе, должен был бы, казалось, знать все военные тайны Японской империи. Он читал:

«Дело отряда № 731. Научно-исследовательский институт Квантунской армии. Бактериологическая война!»

Научно-исследовательский институт располагался в военном городке на станции Пинфань, в двадцати километрах от Харбина, а его филиал – отряд № 100 – вблизи Синьцзина. Во главе института стоял профессор Исии Сиро, в ведении которого находилось три тысячи сотрудников.

Научно-исследовательский бактериологический институт Квантунской армии располагал новейшими лабораториями, испытательным полигоном, собственным аэродромом на станции Аньда. Весь район Пинфаня на десятки километров в диаметре объявлен запретной зоной. Над ним запрещается пролетать даже самолетам японских авиационных частей, расположенных в Маньчжурии...

Все это было ново для генерала Умедзу. Он перелистывал страницы секретнейшей папки, и перед ним раскрывалась тайна тайн Японской империи.

Институт возник пять лет назад по указу императора и превратился в солидное военно-медицинское учреждение. Во главе каждого из восьми отделов стояли научные работники, занимавшиеся исследованиями в своей области или подготовкой бактериологического оружия. И только один – третий отдел, называющийся «Управлением по водоснабжению и профилактике частей Квантунской армии», открыто размещался в центре Харбина, маскируя деятельность всего института. Остальные отделы именовались только порядковыми номерами.

Новый командующий заинтересовался работой четвертого отдела, который занимался массовым изготовлением бактерий чумы, холеры, сибирской язвы, тифа... Справки, донесения и отчеты изобиловали цифрами, теоретическими выкладками по поводу использования бактериологического оружия, обсуждениями принципов технологических процессов.

Четвертый отдел имел восемь котлов, приготовляющих питательную среду для бактерий, емкостью по тысяче килограммов каждый, четырнадцать автоклавов для стерилизации и выращивания чистой культуры болезнетворных бацилл, холодильные установки для хранения готовой продукции, специальные помещения для грызунов с десятками тысяч крыс и мышей, на которых выращивали чумных блох. Впрочем, выращиванием блох занимался второй отдел – его отчет, вероятно, ошибочно оказался среди документов четвертого бактериологического отдела.

Готовая продукция исчислялась астрономическими цифрами – миллиардами бактерий. В течение одного производственного цикла, продолжавшегося несколько дней, лаборатория изготовляла тридцать миллионов миллиардов бактерий чумы. В переводе на общеупотребительный язык это составляло тридцать килограммов бактериологической массы. За месяц в отряде № 731 изготовляли триста килограммов бактерий чумы, до шестисот килограммов сибирской язвы и около тонны бактерий холеры.

Чумные блохи тоже мерились на килограммы. За один производственный цикл, как сообщалось в отчете, с каждого инкубатора снимали около десяти граммов блох – примерно 130 тысяч насекомых. А в институте было четыре с половиной тысячи инкубаторов! Таким образом, один производственный цикл давал сорок пять килограммов – сотни миллионов блох.

Пятым отделом называлась тюрьма для подопытных заключенных, на которых проводили медицинские эксперименты, изучали степень восприимчивости человеческого организма к заразным заболеваниям. Людей для опытов поставляли полевые жандармерии, военные миссии – это были арестованные партизаны или лица, настроенные против японской политики в Маньчжоу-го либо заподозренные в симпатиях к Советской России. Это называлось «особыми поставками». В отряд № 731 заключенных привозили для уничтожения, живыми они отсюда не выходили.

В инструкции об «особых поставках» было сказано: «В контингент для особых поставок должны направляться лица не только настроенные просоветски или антияпонски, но вообще все заподозренные жандармерией в антиправительственной деятельности и настроениях, а также во всех тех случаях, когда, состав преступления подозреваемых дает основание полагать, что суд не накажет их достаточно строго».

Новый командующий Квантунской армией невозмутимо перелистывал страницы документов, подшитых к секретной папке. Умедзу привык подчиняться и добросовестно входить в детали любого порученного ему дела. Сейчас он знакомился с кругом вопросов, входящих в его компетенцию. С материалами второго – экспериментального – отдела, занимавшегося проверкой и испытаниями бактериологического оружия, Умедзу ознакомился бегло, но не потому, что это его не интересовало. Он решил сам побывать в институте, чтобы иметь более полное представление о действенности нового оружия, поставленного на вооружение его армии. Тем более что в приказе начальника генерального штаба подчеркивалось; отряд № 731 находится в прямом подчинении командующего Квантунской армией.

В научном институте заранее знали о прибытии командующего, и генерал медицинской службы Исии Сиро, для конспирации называвший себя Тогоми, ждал приезда гостя в вестибюле главного здания института. Его окружали ближайшие сотрудники, офицеры медицинской службы. Все они, как и профессор Исии Сиро, носили общевойсковую форму. Тоже для конспирации.

Из Синьцзина командующий прилетел самолетом в Харбин, где его ждала черная лакированная машина, длинная, как щука, с бронированными бортами и непроницаемыми для пуль стеклами. В Пинфань ехали по закаменевшей коричневатой дороге. Мела поземка, и в розово-лиловой морозной дымке только что наступившего дня тянулись пустынные поля с одиноко торчащими стеблями сухого гаоляна. Умедзу зябко кутался в мешковатую шубу на теплом меху. В вестибюле он сбросил ее на руки адъютанта и предстал перед сотрудниками института в полной генеральской форме – с аксельбантами и орденом «Солнца», не умещавшимся на груди и поэтому прикрепленным на животе, чуть ниже нагрудного кармана. Высший орден империи изображал священное зеркало богини Аматэрасу, обрамленное лепестками цветущего лотоса. Старинный меч, гордость самурайского рода, висел у его пояса. Командующий отстегнул меч и тоже отдал адъютанту. На голову выше всех офицеров, собравшихся в вестибюле, подтянутый, строгий, с гладко выбритым лицом и черепом, с неулыбающимися, крепко поджатыми губами и гордо вскинутой головой, он походил на древнего самурая.

Сначала прошли в кабинет профессора – командующий впереди, за ним остальные. Ковровые дорожки приглушали топот шагов. После традиционного чая начали осмотр учреждения, вверенного заботам профессора Сиро. Пошли только начальники отделов и генерал Умедзу с начальником разведки Квантунской армии. Даже адъютант командующего не был допущен к осмотру. Забегая вперед, профессор давал пояснения и непрестанно протирал пенсне, снова и снова быстро водружая его на тонкую переносицу.

Лаборатории, аппаратура сияли стерильной чистотой. Рядом высились цилиндрические котлы, источавшие приятную теплоту. Командующего попросили отойти подальше, и лаборант, в белом подкрахмаленном халате, в маске и резиновых медицинских перчатках, прошел за стеклянную перегородку. Он переключил какие-то краны, поднялась крышка котла, и в подставленный квадратный термос потекла серая сметанообразная масса...

– Сибирская язва, – услужливо пояснил профессор, – мы снимаем ее с поверхности питательной среды... Важно иметь абсолютно чистую культуру бактерий. В течение месяца мы можем дать семьсот килограммов активной бактериологической массы...

Через лабораторию пастеурелла пестис – легочной чумы – прошли не останавливаясь. Здесь тоже все было абсолютно стерильно, но профессор Сиро не решился открывать котел в присутствии командующего. Он ограничился пояснениями, произнесенными на ходу.

– Бактерии чумы являются наиболее действенным бактериологическим оружием, – говорил он. – Если разрешите, мы познакомим вас, господин генерал, с фарфоровыми бомбами для доставки бацилл в тыл противника. Они уже прошли предварительные испытания...

Профессор Исии Сиро до своего назначения руководителем института работал в военно-медицинской академии, возглавлял санитарное управление военного министерства Японии; он был убежденным сторонником бактериологической войны. В Маньчжурии Сиро начал с небольшой лаборатории, которая выросла теперь в крупный бактериологический центр Квантунской армии. Профессор был горд, что его многолетняя научная работа увенчалась столь значительными результатами – императорская армия получила тайное оружие, невиданной силы.

– Стратегическое значение бактериологической войны, – излагал свои идеи профессор, – заключается также и в том, что бациллы уничтожают лишь живую силу врага, они не разрушат зданий, как это делают огнеметы, артиллерия или бомбы. В этом огромное преимущество нового оружия. Материальные ценности в полной сохранности перейдут в наши руки...

Из производственного отдела узким, длинным тоннелем перешли в отдел экспериментальной медицины, расположенный в помещении тюрьмы. В дверях их встретил начальник тюрьмы. Профессор представил его:

– Мой старший брат, майор Сиро... В его ведении находятся особые поставки для опытов.

В железных клетках на циновках лежали больные, иные бредили, но даже сейчас они лежали закованные в ножные кандалы. Сырой, спертый воздух пропах медикаментами. В одной из клеток, прислонившись к решетке, стояла молодая женщина с изможденным лицом и запавшими, пылающими глазами. Она встретилась взглядом с генералом Умедзу и отвернулась. Умедзу спросил:

– Это кто?

– Русская... Мы не интересуемся, господин генерал, кого присылают к нам для опытов. Особыми поставками занимается жандармерия. В данном случае мы имеем дело с редким случаем многостороннего иммунитета. Получила смертельные дозы заражения тифом, холерой, перенесла другие инфекционные заболевания и выжила. Сейчас ухаживает за больными. Имеет медицинское образование.

В подвалы с грызунами и инкубаторами для разведения насекомых командующий не пошел – это не представляло для него интереса. Поднялись к застекленной вышке, откуда можно было обозреть весь городок. Внизу виднелись клумбы, запорошенные снегом.

– Вот там, – указал профессор, – находится испытательный полигон, дальше – служебный аэродром. Мы можем туда проехать.

Но Умедзу не располагал временем, он рассчитывал к вечеру возвратиться в Синьцзин.

– В таком случае мы покажем вам учебный фильм, чтобы вы имели о нас полное представление, – сказал профессор.

В просмотровом зале с двумя десятками мягких кресел на мерцающем экране появились первые кадры: профессор Сиро в лаборатории разглядывает на свет колбу с мутной жидкостью, потом низенькое каменное здание, обнесенное проволочным заграждением, и вооруженный солдат у входа. Снова профессор, сидящий за столом, но уже в военной форме, он, жестикулируя, что-то рассказывает генералу Хондзио – первому командующему Квантунской армией. Потом, склонившись над чертежом, они вместе рассматривают какую-то схему.

– Это первый вариант фарфоровой бомбы, – пояснил профессор Сиро.

Строительство военного городка – рабочие копают траншею, забивают колья, поднимается высокий сплошной забор из железобетона, глубокий котлован, кладка фундамента... и вдруг уже построенное главное здание с цветущими клумбами у входа, группа военных подымается по лестнице, входит в вестибюль. Их встречает профессор, кланяется, пропускает вперед. Среди прибывших Умедзу узнал своих знакомых – начальника генерального штаба Койсо, усатого, с печальным лицом командующего Квантунской армией Уэда, которого сменил он, генерал-лейтенант Умедзу. Придерживая саблю, поднимается по ступеням принц Токада, двоюродный брат императора, офицер стратегического отдела генштаба... Новый командующий лично знал каждого, встречался с ними, работал, с некоторыми дружил, но никогда никто из них словом не обмолвился о таинственном институте, в котором он сейчас находился. Мелькнула ревнивая мысль: почему же он не был посвящен в тайну...

А на экране все сменялись кадры... Ряды котлов, как генераторы на электростанции, крупным планом пульт управления, рука, поворачивающая вентиль, и медленная струя сметанообразной бактериологической массы, стекающая в квадратный термос... Клетки с кишащими в них крысами, пожирающими свой корм... Врачи в белых халатах, наблюдающие больных...

И все это без единого звука, без титров. Если смотреть эти немые кадры без пояснений, невозможно предположить, что все это имеет какое-то отношение к бактериологической войне, – показывается обычная работа обычного научно-исследовательского института... Но профессор пояснял фильм.

– Для изучения боевых действий бактериологического оружия, – слышался его голос, – применяются осколочные фарфоровые бомбы, наполненные бактериологической массой. Чтобы предохранить испытуемых от преждевременной смерти, вызванной осколками разорвавшейся бомбы, применялись стальные щиты, прикрывающие голову и туловище, открытыми оставались только конечности... Испытания на газовую гангрену дали положительные результаты. Все подопытные лица умерли с диагнозом заражения крови... Для испытания других видов бактерий применялись фарфоровые бомбы, которые пригодны также и для распыления чумных блох.

Спокойный и размеренный голос профессора сопровождал каждый кадр. На экране железные столбы с висящими на них цепями, стальные щиты, похожие на поясные мишени, за щитами люди, прикованные к столбам, видны только ноги и руки до плеч... Взрыв... Врачи оказывают раненым первую помощь, санитары уносят их на носилках...

По поводу крыс, копошащихся в клетках, будто готовых выскочить из экрана, Сиро сказал:

– Количество крыс мы намерены довести до трех миллионов... Для этого нам нужны дополнительные ассигнования на заготовку кормов...

И снова на экране улыбающийся профессор с фарфоровым сосудом, похожим на китайскую вазу. Профессор держит его в руках, на глянцевитой поверхности две буквы: «П. П.»

– Пастеурелла пестис, – слышен из темноты голос профессора Сиро.

В зале загорается люстра, все поднимаются, жмурясь от яркого света.

Профессор Сиро выжидающе ждал, что скажет командующий.

– Поздравляю вас с успехом, – сказал Умедзу. – Я поражен размахом работ вашего отряда и перспективами, которые даст применение нового оружия... Зайдемте к вам...

В кабинете Умедзу спросил:

– Не пора ли проверить ваше оружие в боевой обстановке?

– О да! Я уверен, что испытания дадут отличные результаты...

– Вы получите мой приказ по этому поводу... С генеральным штабом я все согласую сам... Вам нужна моя помощь?..

– Нам хотелось бы открыть филиалы для использования бактериологического оружия на главных направлениях в случае войны с Россией, а именно в направлении Хабаровска, Ворошилова, Читы и Благовещенска.

– Согласен! Определите точные пункты, где, по вашему мнению, следует открыть филиалы отряда.

– Мы уже обсуждали это, господин генерал... Прежде всего в Хайларе, Суньсу, Хайлине и Линькоу – вдоль северной границы Маньчжоу-го.

– Очень хорошо... Мы вернемся к этому разговору после испытаний в боевых условиях.

– И еще одна просьба, господин командующий, – заискивающе сказал Сиро, – под Номонганом действовала группа из моего отряда. Все они дали клятву камикадзе и скрепили ее кровью. Камикадзе моего отряда последними отошли с берегов Халхин-Гола, заразили реку бактериями сибирской язвы. Я ходатайствую о представлении к награде участников операции.

– Пришлите наградные реляции... Ну, мне пора ехать. Желаю вам успеха. Готовьтесь к экспедиции на китайский фронт. Я думаю, что группу надо возглавить вам лично.

– Об этом я хотел вас просить...

Генерал Умедзу покинул бактериологический институт, носивший наименование: отряд № 731 Квантунской армии.

После длительных обсуждений решено было взять пять килограммов чумных блох и достаточный запас фарфоровых бомб. Для дополнительного эксперимента профессор Сиро распорядился захватить пятьдесят килограммов бактериологической массы холеры и семьдесят килограммов брюшного тифа.

В институте начали готовиться к экспедиции. Вскоре Сиро получил подтверждающий приказ командующего Квантунской армией: для выполнения специального задания отряду № 731 выделить группу и направить ее в район военных действий в Китае. Место назначения – Шанхай.

Профессор уточнил в штабе Квантунской армии: бактериологической группе отводили район действия в Нимбо – южнее Шанхая. Непредвиденные события внутри института едва не нарушили срока отъезда экспедиции генерала Тогоми, как за пределами института именовали профессора Сиро.

Оксану Орлик доставили в институт из харбинской полевой жандармерии и в первые же дни заразили брюшным тифом, подмешав в пищу подслащенную воду с огромной дозой активных бактерий. Из двенадцати заключенных, над которыми производили опыты, выжила только она. Это заинтересовало японских медиков. Едва она начала поправляться, как решили проверить на ней холеру, а через месяц – сибирскую язву, но заключенная № 937 продолжала жить. Ее собирались передать в группу пастеурелла пестис, отправить на аэродром Аньда для испытания фарфоровых бомб, но профессор отменил распоряжение – редкий подопытный экземпляр представлял несомненный научный интерес. Женщина была подобна мифической живущей в огне саламандре. Он распорядился подвергнуть экземпляр дополнительным исследованиям и наблюдениям. К тому же выяснилось, что в прошлом она была медицинским работником. Номер 937 приставили наблюдать за «бревнами», подвергавшимися медицинским экспериментам.

Оксана давно потеряла счет времени. С тех пор как ее привезли сюда, она не видела ни неба, ни солнца – только тусклый свет в окне, отраженный от глухой стены какого-то высокого здания. Но, судя по сменявшимся временам года, она определяла, что скоро будет год ее непрестанных мучений. Человека, в котором для нее аккумулировалось мировое Зло, больше не было, но Зло продолжало существовать, окружало ее, как в аду... Оксана понимала, где она очутилась, примечая взаимосвязь тюремных событий: в санчасть уводили группу заключенных, через несколько дней они заболевали и вскоре умирали в изоляторе, но некоторые выживали – те, которым заранее делались прививки. Тюремные врачи вели при ней медицинские разговоры, употребляли латинские термины, не остерегаясь быть понятыми. Речь шла о сибирской язве, холере и даже чуме. Пастеурелла пестис! «Вот выпустить бы на вас пастеурелла пестис!» – ожесточенно думала Оксана.

В камеры привозили заключенных с отмороженными руками, омертвевшие ткани отпадали, и обнажались кости, фаланги пальцев... Приводили обожженных кислотами, огнем, зараженных газовой гангреной... Оксана, как могла, облегчала их страдания, просиживала ночами у изголовья. Врачи одобрительно ей кивали, но, как только больным становилось легче, их снова уводили, и больше они уже не возвращались. На их место привозили других, здоровых, и все начиналось сначала... Оксана сосчитала – за неделю исчезали десять, пятнадцать, иногда двадцать пять заключенных. Получалось, что за год погибало человек шестьсот – все, кого привозили в тюрьму. В живых осталось несколько человек, и среди них она – Оксана Орлик.

Среди обреченных появлялись и русские из Харбина, Хайлара. Иногда удавалось с ними перекинуться словом: в жандармерии их допрашивали, пытали, потом привозили сюда... Осенью в тюрьму доставили трех монгольских пириков. С ними Оксана проговорила всю ночь. Их захватили в плен в бою на заставе за рекой Халхин-Гол... Оксана узнала, что японцы начали войну с Монголией. Монголам помогают русские...

В это же время – в начале зимы – в тюрьме появился молодой красноармеец в изорванной гимнастерке, избитый, в кровоподтеках... Он лежал на циновке в углу камеры, глухо стонал во сне. Оксана всю ночь провела возле него. Наутро ему полегчало. Как он обрадовался, услыхав русскую речь! Раненого Степана Демченко тоже взяли в плен на Халхин-Голе.

– Как меня били! – шептал он. – Жандармы... когда допрашивали... Заложат карандаши между пальцев и жмут... Я им все равно ничего не сказал, где служил, в какой части, сколько войск. Это военная тайна.

Недели через две Степа стал подниматься...

– Скажи, Оксанка, а бежать отсюда как-нибудь можно?

– Нет, отсюда никто не уходил.

– А если поднять всех? Сломать двери и вырваться...

– Невозможно это Степа... Двери железные и стены... Но Степан продолжал думать, присматриваться – что в камере может подойти для холодного оружия...

Вскоре дежурный врач вызвал пятнадцать номеров, отделил из них пять, приготовил шприц. Оксана подтолкнула Степана, шепнула:

– Стань к этим...

Врач не заметил, что в группе был лишний.

Оксана прожила еще один страшный день... Она знала, куда повезли Степу. Знала, что их, связанных, будут бомбить с самолета заразными осколочными бомбами. А потом, как уже бывало не раз, привезут вечером, помертвевших, с наскоро забинтованными ногами...

Через два дня у всех началась гангрена, четырнадцать скоро умерли, шесть остались в живых. Степана взяли под особое наблюдение – редкий случай, когда при газовой гангрене человек выздоравливает без профилактического укола.

– Врачи не знают, что тебя кололи, смотри не признавайся, – предупредила Оксана. Раненые, иссеченные осколками ноги и руки у Степы постепенно заживали, и он снова по-мальчишески фантазировал:

– В другой раз, как поведут куда, наброшусь в дверях на часового – и вперед... Чтобы только другие поддержали... Ты по-ихнему скажи им – ведь все равно здесь умирать... А может, мы вырвемся... За ворота и в степь!..

– Но ведь палаты заперты, Степа... – Она называла палатами камеры, отгороженные от коридора частоколом железных прутьев.

– Тебе ж открывают камеры, – возразил он, – когда заходишь к больным. Сделай как-нибудь, чтобы двери не заперли... Еще бы на верхних этажах предупредить...

Но все получилось иначе...

В тюрьме военного городка служил молодой солдат Терасима. Он нес конвойную службу – дежурил у входных дверей на этажах или сопровождал заключенных. Оксана часто видела в тюрьме этого солдата и замечала, что он как-то особенно на нее смотрит. Это здесь-то... Конвойным не разрешалось разговаривать с заключенными. Но раз, когда солдат вел ее из санчасти, он торопливо сунул ей в руку лепешку. Оксана удивленно посмотрела на него и сказала:

– Аригато[2]...

– Ты говоришь по-японски?

– Немного.

– Почему ты здесь? Тебя убьют...

– Я знаю...

Они шли длинным коридором, соединявшим тюрьму с санитарной частью.

– Спрячь омоти, – сказал солдат, когда они приблизились к тюремной двери. – Мать прислала... новогодние лепешки...

Они встречались еще несколько раз. Однажды долго стояли перед запертым кабинетом врача. Кругом никого не было.

– Спасибо тебе за омоти, – едва слышно сказала Оксана.

– У нас их дарят на Новый год, на счастье.

– Какого же счастья можно желать в тюрьме?

– За что ты здесь? – снова спросил Герасима.

– Не знаю...

– Как тебя зовут?

– Звали Оксана, теперь только номер...

– Оксана... У меня есть сестра Юри, она ловит жемчуг на море.

– Значит, она богатая.

– Нет! Она ныряльщица, помогает отцу, потому что мы с братом в армии. Юри красивая, как ты. Я всегда на тебя смотрю... Я хочу, чтобы ты жила.

– И охраняешь, чтобы не сбежала.

– Я солдат, что я могу сделать...

– Хотя бы не желать умирающим счастья... Или помоги...

– Как?

– Выпусти людей, открой камеры.

– Нет! Этого нельзя! Ведь я солдат... Я спас бы... только тебя.

И все же Оксана уговорила Дзиро Терасима отпереть камеры...

С последней партией «особых поставок» в тюрьму привезли русского старика железнодорожника из Харбина. Оксана долго присматривалась и наконец решилась с ним поговорить. Старик рассказал, что в партии, с которой его привезли, были партизаны, захваченные карательным отрядом, – может, удастся предупредить их. Через день он сказал:

– Выйдет не выйдет, дочка, давай попробуем... Говорил с партизанами, терять нам нечего!..

Он предложил другой план: начать вечером, когда раздают пищу. В это время все двери открыты – снять часовых и пробиваться дальше...

Шли дни. И вот в руках у Оксаны ключ, отданный ей Терасимо. О дне восстания неведомыми путями передали на другие этажи тюрьмы. В притихших камерах ждали срока. Но утром врачи увели Оксану в санитарную часть и оставили там для каких-то исследований. Вечером она услышала шум, топот множества ног, выстрелы, завывание сирены... Она бросилась в двери палаты, но они были заперты...

А в тюрьме едва конвойные распахнули двери, как на них бросились узники, отняли оружие и коридором побежали в главное здание. Верхние этажи конвойным удалось запереть, и на улицу через вестибюль вырвалось только несколько десятков заключенных. Люди бежали к воротам, но их ослепили вспыхнувшие прожекторы, косили пули солдат, поднятых по тревоге. Кто-то пытался перелезть через забор, преодолеть колючую проволоку, но их сбивали пулеметным огнем. Под утро все было кончено.

Профессор, доктор медицинских наук Исии Сиро пережил тревожную ночь. Он с ужасом представил, что могло быть, если бы восставшим удалось прорваться в лаборатории, выпустить чумных крыс, разлить бактериологическую массу... Профессор распорядился усилить охрану лаборатории и подвалов института.

Солдат Терасима охранял в тот день подвалы и не участвовал в подавлении мятежа. Когда дали отбой, он вышел наружу. У ворот и перед главным корпусом лежали убитые. Он уже знал, что ни один заключенный не вырвался за пределы городка. Терасима прошел в тюрьму – на этаже, где жила Оксана, камеры были пусты, двери распахнуты. Значит, и она погибла... Солдат не хотел больше стеречь людей, которые должны умереть.

Он вышел на улицу, поднялся в вестибюль главного здания, прошел к кабинету профессора и, обнажив живот, с размаху вонзил в него солдатский нож...

Урну, маленький ящичек с пеплом солдата, переслали в деревню, где жил старый Сабуро Терасима с женой и дочерью. Урну принес в дом полицейский. Жена Инеко, обезумев от горя, не выпускала ее из рук, гладила, как живого сына, разговаривала с ней и запоздало молилась богу Фудонону – защитнику от нечистой силы, чтобы он оградил ее Дзиро от всяких напастей... Сабуро, стоя перед домашним алтарем, читал молитву...

Через месяц профессор Сиро возвратился в Пинфань. Доктор медицинских наук был доволен результатами экспедиции. Летчики его отряда сбросили фарфоровые бомбы с чумными блохами в тылу китайских войск в районе Нимбо, что южнее Шанхая. Осенью, когда за окном медленно падали на землю первые снежинки, профессор отдыхал, сидя перед хибачи, наполненным пылающими углями, с китайским медицинским журналом в руках. Он снова и снова перечитывал статью, где неизвестный бактериолог описывал сильную вспышку эпидемии чумы в районе города Нимбо и отмечал необычный характер эпидемии – болезнь поражала людей, но не сопровождалась, как обычно, эпизоотией среди грызунов, разносчиков заразы. Причины этого были непонятны китайскому бактериологу. И совершенно ясны профессору Сиро. Он вскочил и зашагал по ковру, удовлетворенно потирая руки. Недоумение китайского врача подтверждало успех его бактериологической атаки...

ГИТЛЕР БРОСАЕТСЯ НА РОССИЮ

Как сохранила память немногих свидетелей и официальные записи, 29 июля 1940 года на станцию Рейхенгалле в Баварии, где располагались штабные отделы верховного главнокомандования, прибыл специальный поезд военного советника Гитлера генерал-полковника Йодля. Уже само по себе появление Йодля в Рейхенгалле было огромным событием. Старожилы-штабники не помнили случая, чтобы столь высокая персона снисходила до посещения места их службы. Йодль вызвал начальников отделов, их было четыре, и без предисловий, лаконично сказал, что фюрер решил подготовить войну против России. Йодль сказал еще, что рано или поздно война с Советским Союзом обязательно вспыхнет и поэтому Гитлер решил провести ее заодно с начавшейся войной на Западе, тем более что Франция побеждена, а судьба Британии предрешена. Генерал Йодль именем фюрера распорядился начать подготовку к Восточной кампании.

В тот же день начальник штаба сухопутных войск генерал Гальдер сделал запись в своем рабочем дневнике, первую запись о подготовке войны на Востоке:

«Для доклада явился генерал Маркс, начальник штаба 18-й армии, командированный сюда для специальной разработки планов операции на Востоке. После соответствующего инструктажа о поставленных перед ним задачах я пригласил его на завтрак».

Будущая операция еще не имела своего названия, и Гальдеру приходилось называть вещи своими именами. Несколькими днями позже Гальдер записал в своем дневнике:

«Совещание в ставке фюрера. Россия должна быть ликвидирована... Срок – весна 1941 года. Чем скорее мы разобьем Россию, тем лучше. Операция будет иметь смысл только в том случае, если одним стремительным ударом мы разгромим государство».

В кабинете начальника штаба появляются всё новые представители германского командования, в его дневнике – новые записи. Обсуждаются детали войны. Гальдер стоит в центре событий, к нему сходятся все нити подготовки войны. Но нити тайные, и ни одна душа, кроме приобщенных к тайне мрачного заговора, не должна знать о том, что происходит за стенами военных кабинетов, что спрятано в сейфах и папках с предупреждающей надписью «Гехайме Фершлюсзахе» – тайное дело под замком. Это высшая степень секретности, строжайшая государственная тайна.

В конце ноября Гальдер записывает: «Россия остается главной проблемой в Европе. Надо сделать все, чтобы с ней рассчитаться».

И в это самое время, еще за месяц до того как Гитлер утвердил план «Барбаросса», когда план нападения на Советский Союз еще разрабатывался и носил условное название «Фриц», из Японии в Москву поступило первое предупреждение, что фашистская Германия начала подготовку к войне против Советского Союза. Шифрованное донесение было датировано восемнадцатым ноября 1940 года. Клаузен передавал его лежа в постели. Сердечный приступ вывел радиста из строя, но он не сдавался.

Этот далеко идущий вывод об угрозе нападения на Страну Советов Рихард сделал из отрывочных, много раз перепроверенных фактов. В Токио постоянно кто-то приезжал из Европы – дипломатические курьеры, сотрудники посольства, возвращались из отпуска деловые люди. Отдельные их замечания вряд ли могли иметь значение для разведчика, но, сопоставив их, можно было сделать некоторые выводы. Дочь привратника папаши Ридела писала, что сын, слава богу, вернулся домой, их распустили после похода во Францию. Ну и что из этого? Однако Анита Моор, веселая, беззаботная щебетунья, тоже побывавшая в фатерланде, рассказала иное: ее племянник тоже вернулся из Франции, но домой его отпустили временно, взяли подписку, что он вернется в свой полк по первому требованию.

Помощник военного атташе сказал Рихарду по секрету, что в Лейпциге формируют новую резервную армию в составе сорока дивизий.

Кое-что выбалтывали японцы, пытаясь узнать новости у хорошо информированного и приближенного к германскому послу журналиста Зорге.

Трезвый анализ, сопоставление фактов, их проверка, подтверждающая, что на восток Германии, в Польшу движутся воинские эшелоны, что двадцать дивизий, участвовавших в походе на Францию, оставлены фактически под ружьем, – все это дало основание Рихарду Зорге сделать Москве одно из важнейших своих предупреждений.

Подготовка к войне с Советской Россией проходила в глубочайшей тайне, Гитлер дал строжайшее распоряжение не посвящать в нее даже своих ближайших союзников – Италию и Японию: могут проболтаться!

3 марта 1941 года, в дополнение к плану «Барбаросса», который он утвердил в конце декабря, Гитлер подписал директиву, получившую номер 24, специально посвященную отношениям с японским союзником.

«Целью сотрудничества, основанного на пакте трех держав, – говорилось в директиве, – является желание заставить Японию возможно быстрее начать активные действия на Дальнем Востоке, в результате чего мощные силы Англии будут скованы, а интересы Соединенных Штатов будут сосредоточены на Тихом океане...

План «Барбаросса» в этом отношении создает особенно благоприятные политические и военные предпосылки.

Следует подчеркнуть, что общей целью воины является стремление заставить Англию капитулировать как можно скорее и этим удержать Америку от вступления в войну...

О плане «Барбаросса» японцы не должны ничего знать».

Однако через две недели Гитлер несколько изменил свое мнение. В Берлине ожидали приезда японского министра иностранных дел Мацуока, и его нелишне было предупредить о германских намерениях. Но сделать это следовало осторожно, не раскрывая всех карт. Поводом к пересмотру подписанной директивы был доклад адмирала Деница, командующего военно-морскими силами третьего рейха. Дениц писал фюреру:

«Япония должна действовать возможно быстрее, чтобы захватить Сингапур, так как обстоятельства никогда не будут столь благоприятны, как сейчас. Япония готовится к таким операциям, но, согласно утверждениям японских представителей, она осуществит нападение только в том случае, если Германия проведет высадку в Англии. Следовательно, мы должны сосредоточить все усилия, чтобы принудить Японию действовать немедленно. Если Сингапур будет в японских руках, все другие восточноазиатские проблемы, связанные с Соединенными Штатами и Англией, будут разрешены.

Согласно заявлению адмирала Номура, министр иностранных дел Мацуока находится в затруднительном положении в связи с решением русского вопроса и намерен по этому поводу сделать запрос во время предстоящих переговоров в Берлине. В этих условиях было бы целесообразным осведомить Мацуока о наших планах в отношении России».

Это было в марте, когда Мацуока уже ехал через Сибирь в Берлин. Японский генеральный штаб рассчитывал нанести удар по Сингапуру в тот момент, когда германские вооруженные силы начнут вторжение в Англию.

Японцы принимали за чистую монету демонстративную подготовку немецких войск к вторжению на английское побережье. Но это была лишь большая игра. Германское командование знало – никакого вторжения не будет.

Но Япония ждет, а время не терпит. Японии долго придется ждать. Военный инцидент в Сингапуре связал бы англо-американские силы на Тихом океане, и Германия могла бы сосредоточить все свое внимание на предстоящей войне с Россией...

В Берлине ждали приезда Мацуока, надеялись его убедить, что надо немедленно напасть на Сингапур.

В доме Оттов, которые жили на территории посольства, стало традицией, что «онкель Рихард» рано утром завтракал вместе с послом, а иногда к ним присоединялась и Хельма. Бывалый разведчик, работавший с полковником Николай еще во времена рейхсвера, Эйген Отт не держал у себя в доме японской прислуги. Он был уверен, и Рихард полностью с ним соглашался, что японский повар, прачка, садовник обязательно имеют отношение к кемпейтай либо к разведывательному отделу какого-либо штаба. Поэтому посол держал в доме только немецкую прислугу. Когда они завтракали слишком рано, мужчины сами готовили себе кофе.

Получив тревожную информацию с Запада, Рихард сосредоточил внимание всей своей группы на дальнейших исследованиях, наблюдениях именно в этом направлении. «Теперь нельзя отрываться от стереотрубы ни на одну минуту», – сказал он товарищам, когда удалось ненадолго встретиться в каком-то ресторане. Но самые тщательные наблюдения не давали результатов. Отт, видимо, тоже ничего не знал, только в конце зимы он сказал однажды за завтраком:

– Мацуока намерен поехать в Берлин, просил выяснить нашу точку зрения. Вчера вечером получен ответ от Риббентропа – он охотно поддерживает японскую инициативу. Японцы сами мечтают о Сингапуре, хотят заручиться нашей поддержкой. Мы тоже заинтересованы в этом. Смотри, что написал мне по этому поводу господин Риббентроп.

Он показал Рихарду последнюю шифровку из Берлина.

«Прошу вас принять все возможные меры, – писал Риббентроп, – чтобы Япония захватила как можно скорее Сингапур. Остальное узнаете из информационной телеграммы, посылаемой одновременно».

– Я думаю, – сказал Зорге, – что этот вопрос будет действительно основным в Берлине. Когда же предстоит эта встреча?

– Вероятно, уже скоро, может быть через месяц.

У Зорге на ходу родилась идея – вот где оба союзника неминуемо заговорят о взаимных планах, вот откуда надо черпать информацию! Там должен быть свой человек.

– Скажи, Эйген, а ты не собираешься поехать в Берлин вместе с Мацуока?

– Что мне там делать? А вообще я просто об этом не думал.

– Напрасно... Японо-американские переговоры могут прояснить многое.

Отт с Зорге принялись обсуждать возникшую идею. Посол согласился с доводами Рихарда. Действовать решили немедленно. Отт продиктовал секретарше телеграмму Риббентропу, в которой просил разрешения приехать в Берлин одновременно с господином министром иностранных дел Мацуока.

В начале марта Отт выехал в Берлин вместе с Мацуока. Дорога предстояла долгая – через Сибирь и Москву. Зорге с нетерпением ждал возвращения генерала Отта из этой поездки. Однако Рихард не сидел сложа руки, пока его основной информатор был в отъезде. В итоге одного из посещений ресторана Ламайера, где среди других на пирушке был полковник Крейчмер, Зорге отправил в Центр очень короткую радиограмму:

«Военный атташе Германии в Токио заявил, что сразу после окончания войны в Европе начнется война против Советского Союза».

С возвращением Отта из Германии Зорге рассчитывал получить более точную информацию.

По пути в Берлин Мацуока на несколько дней задержался в Москве. Он имел инструкции японского кабинета – выяснить настроения русских. Осведомленные донесениями группы Рамзая, в Москве тоже ожидали встречи с японским министром – следовало сделать все, чтобы хотя бы отдалить более тесный военный союз между Японией и Германией.

В Москве на перроне Северного вокзала выстроился почетный караул – встречать японскую делегацию приехал Сталин. Это было неожиданно. Мацуока расплылся в улыбке, – видимо, русские действительно намерены поддерживать добрые отношения со своим дальневосточным соседом...

В тот же день Мацуока пригласили в Кремль. Сначала с ним полчаса беседовал нарком иностранных дел Молотов. Потом они вместе прошли в кабинет к Сталину.

Сидели, как полагается, за большим длинным столом – японцы с одной стороны, русские – с другой, но Сталин часто поднимался из-за стола, прохаживался по кабинету, курил, старался создать непринужденную обстановку. Говорил мало, больше слушал приехавшего японского гостя.

Мацуока всячески старался убедить русских, что Япония не имеет враждебных намерений по отношению к России, что главное зло в мире – англосаксы, их колониальная политика. Даже в Китае Япония ведет борьбу не с китайцами, уверял Мацуока, но с Великобританией, которая поддерживает китайскую буржуазию, капиталистический строй...

Что же касается настроений Японии, мы являемся, так сказать, морально коммунистической страной, говорил Мацуока, страной пролетариев, которая борется с капиталистическими странами. Это в значительной степени идеологическая борьба...

Мацуока намекнул: русские ведь тоже против капитализма, – значит, у них с японцами есть общие интересы. Он напомнил о давних переговорах в Москве, когда к Сталину приезжал доверенный человек японского правительства господин Кухура Фусонасукэ. Это было очень давно, тогда премьер-министром был еще генерал Танака. Японская сторона предложила создать неукрепленное буферное государство в составе Восточной Сибири, Маньчжурии и Кореи. В новом государстве осуществлялась бы политика открытых дверей... Жаль, что не удалось тогда договориться. Это устранило бы трения между Японией и Россией...

Действительно, в двадцатых годах, вскоре после ликвидации военной интервенции на Дальнем Востоке, японцы пытались вести такие переговоры. В Москву приезжал Кухура Фусонасукэ, но приезжал он в сопровождении Сайго Хироси, японского посла в Соединенных Штатах, – американцы тоже были заинтересованы в создании буферного государства... Потом выяснилось, что в состав нового дальневосточного государства, по японским соображениям, должны войти только Восточная Сибирь, Приморье и Забайкалье. Переговоры так ничем и не кончились, русские возражали с самого начала. Вскоре был убит Чжан Цзо-лин, – японцы отказались от своей дипломатической затеи, стали искать новые пути вторжения на континент.

Теперь Мацуока вспомнил о несостоявшихся переговорах, но Сталин отвел этот разговор.

– Не будем говорить о старом, – раскуривая трубку, сказал он. – Как вы смотрите на наше предложение заключить пакт о ненападении?

Мацуока сказал, что должен проинформировать свое правительство о состоявшейся беседе, и выразил надежду, что на обратном пути из Берлина сможет дать конкретный ответ.

В Берлине Мацуока только в общих словах рассказал о разговоре со Сталиным. Он был себе на уме...

Пока шли его переговоры в Берлине с Гитлером и Риббентропом, Мацуока получил новые инструкции из Токио – правительство уполномочивало министра иностранных дел подписать с Советской Россией договор о ненападении.

Эйген Отт был в отъезде несколько недель и вернулся в Токио лишь в середине апреля. Рихарду он привез великолепный подарок – пальто на меху, из настоящей кожи, мягкой, упругой. Такую в Германии сейчас трудно найти. Отт специально ездил в Оффенбах к своему старому приятелю Людвигу Круму, хозяину фирмы, достал у него из последних запасов. Отт был очень доволен, что может сделать своему другу такой подарок. Но Зорге ждал другого подарка и, когда они остались одни, спросил:

– Ну, как выглядит наша Германия?..

Разговор затянулся до позднего вечера...

Старый привратник уж сколько раз нетерпеливо поглядывал на освещенные окна господина посла. Конечно, он не выражает недовольства, упаси бог, но порядок есть порядок. Папаша Ридел думал, что давно бы пора запереть ворота и идти отдыхать. Но доктор Зорге все еще сидел у посла.

Свет, приглушенный шторами, падал на землю, где неясно повторялись переплеты оконных рам. Временами на светлых шторах возникала расплывчатая тень и вновь исчезала, – вероятно, господин Зорге, по своей привычке, расхаживал по кабинету. Он всегда ходит, когда разговаривает. Папаша Ридел давно это заметил.

И машина доктора стоит во дворе. Собственно говоря, из-за этой машины и приходится папаше Риделу торчать у ворот, чтоб проводить запоздалого гостя. А уж машина-то доброго слова не стоит, просто срам! Ну кто ездит теперь на таких машинах! Обшарпанная, грязная. Папаша Ридел уверен, что ее ни разу не мыли с тех пор, как господин Зорге купил ее по случаю несколько лет назад. Она уже тогда была сильно подержанной. Вот уж чего старый служитель никак не мог понять. Такой уважаемый человек – и такая машина! Хозяин самого что ни на есть захудалого трактира ездит на рыбный базар в лучшем автомобиле. Правда, машина сильная – зверь, а не машина, и скорость... Что правда, то правда... Но вид!.. Про господина Зорге ничего не скажешь – обходительный, веселый, всегда здоровается, не то что этот верзила и грубиян Майзингер. Не успел приехать и уже задается, ходит важный, будто индюк. Вот с кем надо поосторожнее. В посольстве его все боятся, боится и он, папаша Ридел. А как же? Майзингер все может – арестовать, отправить в Германию. Заставит доносить на другого – и станешь доносить. Что поделаешь – иначе нельзя. Папаша Ридел каждый день докладывает ему, кто где был, когда уехал, на какой машине. Оберштурмбаннфюрер всех заставляет так делать.

Папаша Ридел не хуже и не лучше других. Он исправно выполняет задания эсэсовца – так же добросовестно, как дежурит в воротах, как встречает и провожает гостей посольства. Завтра, конечно, он сообщит Майзингеру, что доктор Зорге до глубокой ночи сидел у господина Отта. Так уж заведено в посольстве, и папаша Ридел не может ничего изменить. Но против самого доктора Зорге папаша Ридел ничего не имеет, даже наоборот...

Привратник еще раз поглядел на окна, подумал и, махнув рукой, пошел запирать ворота. Порядок есть порядок. Доктор Зорге постучит, разбудит, если он задремлет. Папаша Ридел выпустит его из посольства, проводит как надо. А ворота надо закрыть... не полагается...

Эйген Отт в продолжение нескольких часов рассказывал Зорге о том, что узнал в Берлине.

Посол Отт присутствовал на всех встречах Мацуока с Гитлером и Риббентропом и все то, что он слышал своими ушами, передал Рихарду. Все это было необычайно важно.

Сначала была встреча у Гитлера. Разговаривали в имперской канцелярии в кабинете фюрера, который сказал, что для Японии сейчас самый выгодный момент захватить Сингапур. Россия, Англия, Америка помешать не смогут. Такой случай может представиться раз в тысячу лет.

Мацуока согласился и ответил, что нерешительные всегда колеблются, таков их удел. Но кто хочет иметь тигрят, должен войти в пещеру к тигру. Проблему Южных морей Японии не разрешит без того, чтобы не захватить Сингапура. Ведь Сингапур в переводе – «город льва». Мацуока рассмеялся, довольный собственным каламбуром...

Посол Отт записывал после бесед все наиболее важное. Теперь он перелистывал свою записную книжку, восстанавливая в памяти то, что говорилось в имперской канцелярии на Вильгельмштрассе – в германском министерстве иностранных дел. И Рихард Зорге, руководитель разведывательной группы «Рамзай», был самым подробным образом проинформирован о секретнейшем совещании представителей двух наиболее вероятных противников Советской страны.

В итоге своей поездки Эйген Отт сделал вывод, что фюрер заинтересован, чтобы Япония вступила в войну. Но против кого? Говоря о Сингапуре, о Южных морях, фюрер непрестанно возвращался к России. Гитлер всячески уверял Мацуока, что им нечего опасаться за свой тыл, – Россия не посмеет вмешаться. Если нужно, он, Гитлер, готов дать любые гарантии. В случае чего Германия немедленно нападет на Россию, если та что-то предпримет против Японии. Поэтому фюрер считал, что тыл у Японии обеспечен. И снова Гитлер говорил, что надо немедленно напасть на Сингапур. Англия не в состоянии вести борьбу и в Азии и в Европе. Фюрер готов оказать японской армии также и техническую помощь – может дать торпеды, «штукасы» – пикирующие бомбардировщики вместе с немецкими пилотами.

Фон Риббентроп высказывался еще откровеннее: «Япония может спокойно продвигаться на юг, захватывать Сингапур, не опасаясь России. Германия способна выставить 240 дивизий; в том числе двадцать танковых. Основные вооруженные силы расположены на восточных границах. Они готовы к наступлению в любой момент. Если Россия займет позиции, враждебные Германии, фюрер разобьет ее в несколько месяцев».

Этот отрывок Отт дословно прочитал из своей записной книжки. Рихард запоминал. У него была отличнейшая память, и хотя на этот раз нагрузка оказалась громадной, Зорге с ней справился.

В многодневных беседах, происходивших в Берлине, важны были также, казалось бы, незначительные детали. Отт обратил внимание: Геринг и Риббентроп, каждый в отдельности, советовали Мацуока не рассчитывать на Сибирскую железную дорогу. Геринг сказал так: «Транспортные связи Германии и Японии нельзя ставить в зависимость от Сибирской железной дороги». Риббентроп повторил это почти в тех же выражениях.

– Как ты думаешь, Ики, не придется ли нам воевать с Россией? – спросил Отт, откладывая в сторону записную книжку.

– Не знаю. Но если это случится, война с Россией будет актом величайшего безумия. Я в этом уверен.

– Но что мы с тобой можем поделать?

– Что? Убедить, чтобы они не делали глупостей! – Зорге вскочил и зашагал по кабинету.

Эйген Отт в тот вечер рассказал еще о заключительном разговоре Мацуока с Гитлером. Когда прощались, Мацуока сказал фюреру:

– В дальнейшем я бы не хотел связываться телеграфом по затронутым здесь проблемам. Это рискованно. Я опасаюсь, что наши тайны будут раскрыты. Лучше всего посылайте к нам специальных курьеров.

Гитлер ответил:

– Вы можете положиться на германское умение хранить тайны.

На это Мацуока сказал:

– Я верю вам, господин Гитлер, но, к сожалению, не могу сказать того же самого о Японии.

Зорге усмехнулся:

– Мацуока просто делает нам комплименты... Помнишь, как мы с тобой чуть не влипли на побережье... Японцы умеют хранить свои тайны, но мы умеем их раскрывать. Не так ли?

– Не всегда, – уклончиво ответил Отт, – тот же Мацуока казался нам предельно откровенным в Берлине, а по дороге домой он заехал в Москву и подписал там договор о нейтралитете. Смотри, что пишет мне Риббентроп, он возмущен поведением Мацуока.

Отт показал телеграмму, отпечатанную на служебном бланке с грифом «Шифром посла». Риббентроп поручал Отту высказать японскому министру иностранных дел свое недоумение по поводу советско-японского пакта о нейтралитете. Риббентроп не понимает, как Мацуока мог заключить такой договор с той самой страной, с которой Германия в недалеком будущем может начать войну...

Было уже совсем поздно, когда Рихард, разбудив спящего сторожа, уехал домой.

Что же касается папаши Ридела, то наутро он явился к оберштурмбаннфюреру Майзингеру и сообщил полицейскому атташе о своих наблюдениях: с утра в посольство возили уголь, шифровальщик Эрнст в полдень ушел куда-то с машинисткой Урсулой. Эрнст сначала ждал ее за углом... Когда доносы папаши Ридела подошли к концу, он понизил голос и сказал:

– Вечером доктор Зорге допоздна сидел у господина Отта. Уехал в четверть одиннадцатого...

Майзингер скучающе записывал никчемные сообщения привратника, и в нем закипало раздражение против этого услужливого глухого старика. Майзингер взорвался при упоминании о Зорге. Он медленно поднял глаза на папашу Ридела, лицо его побагровело.

– Послушай, ты! Идиот... Может, ты станешь шпионить и за рейхсфюрером Гиммлером?! У тебя ума хватит!.. Чтобы о Зорге я больше не слышал ни слова. Зорге здесь то же, что я. Понятно?..

– Яволь! – вытянувшись по-военному, растерянно ответил старик.

Для Рихарда Зорге не требовалось больше никаких подтверждений тому, что нацисты готовят войну против Советской России. Он отправил в Центр донесение о тайных переговорах в Берлине, о подготовке Германии к войне против Советского Союза. Шифрограмму передавали частями, из разных мест, чтобы сбить с толку агентов из кемпейтай.

Первого мая, в день интернациональной солидарности революционных борцов всех континентов, Зорге начал свое донесение Центру такими словами: «Всеми своими мыслями мы проходим вместе с вами через Красную площадь».

Дальше Рамзай передавал, что Гитлер решительно настроен начать поход против Советского Союза. Он намерен это сделать после того, как русские закончат сев на своих полях. Урожай хотят собирать немцы. Источником этой информации Зорге называл Отта – немецкого посла в Японии.

«Гитлер решительно настроен начать войну, – радировал Зорге, – и разгромить СССР, чтобы использовать европейскую часть Союза в качестве сырьевой и зерновой базы. Критические сроки возможного начала войны:

а) завершение разгрома Югославии,

б) окончание сева,

в) окончание переговоров Германии и Турции.

Решение о начале войны будет принято Гитлером в мае. Рамзай».

Один за другим Рихард Зорге посылал в Москву сигналы тревоги.

В начале мая 1941 года он передал:

«Ряд германских представителей возвращаются в Берлин. Они полагают, что война с СССР начнется в конце мая».

19 мая, за месяц до начала войны, Зорге радирует в Москву:

«Против Советского Союза будет сосредоточено 9 армий, 150 дивизий».

1 июня 1941 года:

«Следует ожидать со стороны немцев фланговых и обходных маневров и стремления окружить и изолировать отдельные группы».

Зорге раскрывает Центру наисекретнейший стратегический замысел германского верховного командования, изложенный в плане «Барбаросса». Но Сталин не придает этой информации должного значения. Он верит договору с Гитлером.

А коммунист-разведчик этого не знает. Он продолжает бить тревогу, уверенный, что его сигналы достигают цели. Он торжествует – Россию не застигнут врасплох.

Рихард располагает точнейшей информацией.

Еще в мае Зорге прочел указание Риббентропа своему послу в Токио:

«Нужно при случае напомнить Мацуока его заверения о том, что «никакой японский премьер или министр иностранных дел не сумеет заставить Японию оставаться нейтральной, если между Германией и Советским Союзом возникнет конфликт». В этом случае Япония, естественно, должна будет вступить в войну на стороне Германии. Тут не поможет никакой пакт о нейтралитете».

Японцы не придавали значения договору о нейтралитете, подписанному с Советским Союзом.

Мияги передал содержание речи командующего Квантунской армией генерала Умедзу:

«Договор о нейтралитете с Россией – только дипломатический шаг. Армия ни в коем случае не должна допускать ни малейшего ослабления подготовки к военным действиям. В подготовку к войне с Россией договор не вносит никаких изменений, необходимо лишь усилить разведывательную и подрывную работу. Надо расширять подготовку войны против Советского Союза, которая в решительный момент принесет победу Японии».

Генерал Умедзу говорил это на совещании офицеров Квантунской армии через две недели после возвращения Мацуока из Москвы.

Доктор Зорге не мог ни на один день отлучиться теперь из Токио. Но ему нужна была достоверная информация из Маньчжурии, он должен был знать, что происходит на дальневосточных границах Советского Союза. И Рихард убедил поехать в Маньчжурию князя Ураха, корреспондента центральной нацистской газеты «Фелькишер беобахтер», двоюродного брата бельгийского короля. Урах поехал и подтвердил многие прогнозы Зорге.

Рихард рассказал Отту о журналистской поездке князя Ураха, о беседе, которую тот имел с генералом Умедзу. По этому поводу посол Отт телеграфировал в Берлин:

«Князь Урах сообщил нам о беседе с командующим Квантунской армией генералом Умедзу в Синьцзине. Умедзу подчеркнул, что он приветствует пакт о нейтралитете Японии и России, однако тройственный пакт служит неизменной основой японской политики, и отношение к нейтралитету с Россией должно измениться, как только изменятся отношения между Германией и Советской Россией».

Для группы Рамзая теперь было совершенно очевидно, что Германия вскоре нападет на Советский Союз. Шестого июня Гитлер беседовал в Берхтесгадене, в своей резиденции, с послом Осима и сообщил ему, что Германия окончательно решила напасть на Россию. Гитлер намекнул – Германия желала бы, чтобы и Япония тоже включилась в эту войну.

Новость была сенсационной. О ней немедленно сообщили премьер-министру принцу Коноэ. Ходзуми Одзаки по-прежнему был вхож к премьеру и в тот же день узнал содержание телеграммы посла Осима. Вечером он разыскал Зорге и взволнованно рассказал о случившемся. Ночью в эфир ушла еще одна шифрограмма.

А четырнадцатого июня Рихард Зорге прочитал опровержение ТАСС, в котором говорилось, что Телеграфное агентство Советского Союза уполномочено заявить: слухи о намерении Германии напасть на СССР лишены всякой почвы... Зорге не поверил – как же так?! Ведь в продолжение многих месяцев он информировал Центр о противоположном. Но, может быть, это ход для дезинформации противника...

Рихард дочитал до конца опровержение, распространенное по всему миру:

«По данным СССР, Германия так же неуклонно соблюдает советско-германский пакт, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на Советский Союз лишены всякой почвы...»

– Как же так, как же так, – запершись в своем бюро, повторял Зорге и стискивал до боли виски. Он был уязвлен последней фразой – «слухи о намерении Германии напасть на Советский Союз лишены всякой почвы». Может быть, ему не доверяют?! – молнией пронеслось в голове. Но Рихард отбросил нелепую мысль. Уж этого-то не может быть! Командование в Центре не может в нем сомневаться. Иначе его не оставили бы в Токио. Однако почему же такое успокоительное, демобилизующее народ опровержение ТАСС?

Рихард Зорге не нашел ответа на свои недоуменные вопросы. Но в тот же день, когда он прочитал опровержение ТАСС, Рихард отправил еще одно, последнее свое донесение перед войной:

«Нападение произойдет на широком фронте на рассвете 22 июня 1941 года. Рамзай».

Рихард вложил в это категорическое утверждение свой протест, свое несогласие с опровержением ТАСС, все упорство коммуниста-разведчика, отстаивающего свою правоту. Но и эта телеграмма не возымела нужного действия.

И вот наступил день 22 июня. По токийскому времени война в России началась в десять часов утра, но здесь стало известно, что Германия напала на Советский Союз, только в полдень.

Нервы Рихарда были напряжены до предела, он ходил подавленный, мрачный, ждал сообщения из Европы. Известий не было, и появилась надежда, что, может быть, Гитлер все-таки не осмелился напасть на Россию. Но в полдень призрачная надежда оборвалась. Было воскресенье, и в доме Мооров собралась большая компания. О новости сообщили, когда все еще сидели за столом. Посол Осима телеграфировал из Берлина, что война началась.

Напряженное молчание сменилось горячими спорами. Гости перебивали друг друга. Анита Моор, сидевшая против Зорге, тоже что-то говорила, но Рихард не разобрал, что именно. Наконец до его сознания дошли слова хозяйки.

– Очень хорошо, что фюрер решил проучить русских, – щебетала она. Лицо ее было розово от возбуждения и выпитого вина. – Сколько раз он говорил о побережье Черного моря, о нефти, которые нам так нужны. Русские не пошли нам навстречу, пусть отвечают сами, мы все возьмем силой. Говорят, на Черном море так красиво!..

Рихард не выдержал, сдали нервы. Он всей пятерней ударил по столу и в наступившей тишине гневно бросил:

– Ну, вы, человеки!.. Да знаете ли вы, что такое Россия! Она сотрет нас в порошок, и правильно сделает!

Зорге поднялся из-за стола и, покачиваясь, зашагал к выходу. В тот день он, вероятно, действительно был пьян.

Перед вечером его видели в «Империале», он сидел за столом и говорил невидимому собеседнику:

– Эта война меня доконает... Доконает!.. А все эти свиньи будут плакать...

Ужинать Зорге приехал к Оттам. Там снова говорили о войне с Россией. Зорге опять не вытерпел.

– А я говорю, что Гитлер сломает себе зубы в России! – громко крикнул он через стол кому-то из тех, кто рассуждал о скором разгроме русских. – Россия – единственная страна, которая имеет будущее. Только она. И я, если хотите знать, хотел бы жить в России, потому что здесь мне все надоело...

В разговор вынужден был вмешаться Отт. Он хорошо знал неумеренный характер своего друга, но это было уже слишком. Послу и самому могли быть неприятности из-за таких разговоров в его доме. Снисходительно улыбаясь, Отт сказал:

– Ики, ну перестань строить из себя русского, это тебе не к лицу.

Зорге громко захохотал:

– А я правду говорю, что хочу жить в России! Не верите? Как хотите!..

Разговор стал более сдержанным. Слова Зорге восприняли как неуместную шутку.

А ночью, в первый день войны, Рихард Зорге от имени своей подпольной группы послал в Центр шифрованную радиограмму:

«Выражаем наши лучшие пожелания на трудные времена. Мы все здесь будем упорно выполнять нашу работу».

КАРТИНА РЕМБРАНДТА

Чудак хозяин не признавал современной цивилизации, любил японскую старину, и в его ресторане не было электрического освещения – только свечи. Может быть, потому и собирались здесь спокойные, уравновешенные люди, предпочитавшие живой огонь неоновым светильникам, феодальную тишину старого ресторана крикливым заведениям с джазовой музыкой, мешавшей сосредоточиться. Даже пение гейш под аккомпанемент сямисенов в отдельных кабинетах на противоположной стороне здания доносилось сюда приглушенно, создавая своеобразный фон для царящей здесь тишины. Причуды хозяина не оставляли его в накладе, у него был обширный круг посетителей.

Наступил вечер. В раздвинутые окна проникало легкое дуновение ветра, которое колебало пламя свечей, стоявших на столе в тяжелых литых канделябрах. Пламя озаряло середину зала, матово поблескивающие циновки, лица людей за столом да золоченую статую Будды в дальнем углу. Будда в обрамлении мрака, в неярком сиянии огня приобретал особую красоту, так же как и висящая рядом картина, изображающая скалистый берег моря, выписанная двумя красками – золотом и чернотой.

– Рембрандт, – сказал Зорге.

– Нет, это японский культ тени, – возразил Миягн. – Вы обратили внимание: золото днем выглядит сусально, но в темноте, освещенное живым огнем, приобретает очарование и красоту.

– Я люблю Рембрандта, его манеру высвечивать главное, на чем он хочет сосредоточить внимание, остальное пребывает в тени... – Одзаки усмехнулся родившейся ассоциации: – Разве мы с вами не высвечиваем главное...

Порыв ветра пригнул листки пламени, Будда перестал светиться. Одзаки ударил в ладоши. Вошла молодая женщина с высокой прической, остановилась в дверях.

Одзаки попросил закрыть окна. Когда японка ушла, Ходзуми сказал:

– Теперь давайте поговорим.

Их было трое – Одзаки, Мияги и Зорге. В Киото они приехали разными поездами, встретились во дворце, в чудесном саду камней. В каждый свой приезд Рихард готов был часами созерцать это чудо, сотворенное древними японскими художниками. Это неповторимое зрелище! За высокой стеной – большая, как теннисный корт, площадка, ровно засыпанная мелкой галькой. Через весь сад тянутся легкие, едва заметные бороздки, оставленные граблями. А посредине, в классическом совершенстве, – пять камней, пять островков в сером океане гальки. Удивительное чувство гармонии подсказало художникам это единственное решение, этот внутренний ритм каменного сада. Здесь, как на море, можно без конца смотреть, забывая обо всем.

В саду камней лишь условились о вечерней встрече. С началом европейской войны немецкий корреспондент доктор Зорге держался с русскими подчеркнуто вызывающе, с англичанами перестал здороваться, с Вукеличем – французским корреспондентом – говорил свысока, как с представителем побежденной нации. По-старому он мог общаться только с японцами – просто и дружелюбно. Теперь уже нельзя было, как раньше, открыто сидеть с Вукеличем в ресторане Ламайера. Для тайных явок Рихард стал использовать и свою квартиру на улице Нагасаки, но это не всегда удавалось, и на этот раз Зорге предпочел встретиться со своими друзьями в Киото.

В самые первые дни войны Рихард Зорге получил категорическое указание Центра установить, намерена ли Япония использовать представившуюся ей выгодную возможность и нанести Советскому Союзу удар с тыла на Дальнем Востоке. Знать это было особенно важно. Германское правительство всячески стремилось вовлечь Японию в войну с Советской Россией. Центр приказывал группе Рамзая оставить всю иную разведывательную работу и сосредоточить усилия на решении главной проблемы. По этому поводу Зорге и решил посоветоваться с ведущими членами своей группы. Помимо всего прочего, нужно было продумать и обсудить все аргументы, которые можно будет привести в защиту японского нейтралитета в сложившейся обстановке.

Рихард писал об этом позже:

«Советский Союз не собирается нападать на Японию, и даже если последняя вторгнется в Сибирь, он будет просто обороняться. Война с русскими явится близоруким и ошибочным шагом, так как империя не получит от нее каких-либо существенных политических или экономических выгод, если, не считать неосвоенных просторов Восточной Сибири. С другой стороны, Великобритания и Соедиценные Штаты будут только рады, если Япония ввяжется в войну, и не упустят возможности нанести свой мощный удар после того, как ее запасы нефти и стали истощатся в борьбе с русскими. Если же Гитлер одержит победу, то Сибирь и Дальний Восток и так достанутся Японии, причем для этого ей не придется шевельнуть даже пальцем».

Одзаки одобрил доводы Рихарда и только добавил:

– Я думаю, что с различными людьми надо говорить в разных аспектах... Я поясню свою мысль: если я, предположим, буду внушать принцу Коноэ, что мы недооцениваем силы России, то в штабе военно-морских сил надо предупреждать адмиралов об опасности, которая грозит в Тихом океане со стороны той же Англии или Соединенных Штатов, убеждать их в том, что эти страны, несомненно, ввяжутся в войну с Японией, как только императорская армия застрянет в России...

В тот вечер наметили имена политических, военных деятелей, с которыми нужно вести разговоры в первую очередь. Прежде всего – это премьер-министр принц Коноэ и участники сред – представители «мозгового треста» Японии. Назвали имя принца Кинкадзу, внука покойного члена Генро Сайондзи. Принц Кинкадзу работал консультантом в японском министерстве иностранных дел и пользовался большим авторитетом среди дипломатов.

Назвали также Кадзами Акика, правительственного секретаря в кабинете Коноэ, некоторых работников управления Южно-Маньчжурской железной дороги, связанных с промышленными магнатами страны, с адмиралами из главного штаба военно-морских сил. Мияги назвал еще нескольких сотрудников генерального штаба, которые занимали особенно агрессивную позицию и являлись сторонниками нападения на советский Дальний Восток.

– А вы знаете, кого я недавно встретил? – сказал Мияги, когда все вопросы были уже решены. – Тетушку Катабаяси из Сан-Франциско, она была хозяйкой пансиона, где я жил. Она теперь тоже в Токио. Не привлечь ли ее к нашей работе?

– Это кто такая? – настороженно спросил Зорге. Он очень неохотно привлекал в организацию новых людей, тем более теперь, когда группа была сформирована.

– В Сан-Франциско она помогала нам.

– Лучше не надо, – возразил Зорге. – У нас и без того достаточно решительных и смелых людей.

На том и закончился разговор о Катабаяси.

Берлин начал оказывать давление на Японию сразу же после того, как Германия напала на Советский Союз. Гитлеру пришлось срочно перестраиваться – ведь последние месяцы он всячески направлял японскую агрессию на Сингапур, желая заполучить действующего военного союзника против англичан. Теперь ситуация изменилась, и громоздкую военную машину Японии приходилось поворачивать в другую сторону – на Россию. Занимался этим фон Риббентроп, всячески изощряясь, чтобы быстрее достичь своей цели. Он то выступал в роли змия-искусителя – обманывал, шантажировал, обещал быструю победу, то уговаривал, то начинал торопить, словно дело было уже решено.

Риббентроп действовал через Эйгена Отта, и поэтому Зорге – ближайший друг посла – оказался в центре секретных закулисных дел. Чтобы добиться цели, не допустить сговора двух агрессивнейших государств, Рихард умело опровергал в разговорах доводы фашистских дипломатов, стремился посеять недоверие и рознь между Японией и Германией. Шла напряженная борьба умов, о которой Рихард Зорге потом говорил:

«Конечно, я вовсе не думаю, что мирные отношения между Японией и СССР были сохранены на долгие годы только благодаря деятельности нашей группы, но остается фактом, что она способствовала этому. Именно эта идеологическая основа отличает нас от тех, кого обычно называют шпионами...»

В первый день войны фон Риббентроп пригласил к себе в Берлине японского посла генерала Осима. Министр был притворно вежлив, он заявил генералу:

«Продвижение Японии к Южным морям имеет, конечно, громадное значение, но, учитывая неполную готовность к такой операции, вы могли бы пока решить русский вопрос и присоединиться к Германии в ее войне против Советского Союза. После быстрого краха России Япония обеспечит свой тыл и тогда совершенно свободно двинется на юг».

Осима сообщил об этом в Токио, и содержание беседы стало известно Одзаки. Как бы мимоходом он сказал принцу Коноэ:

– Господин Гитлер теперь говорит нашему министру иностранных дел совершенно иное. Немцы все время уверяли, что наш тыл на севере давно обеспечен. Не хотят ли они, чтобы мы доставали для них тигрят из пещеры?..

Вскоре Эйген Отт получил из Берлина шифрованную телеграмму, как обычно совершенно секретную, не подлежащую оглашению нигде, кроме как в узком кругу доверенных лиц.

«Я достиг соглашения с послом Осима, – писал Риббентроп, – о том, что он повлияет на свое правительство, чтобы последнее предприняло быстрые действия против Советской России, и прошу вас со своей стороны использовать все возможности, чтобы повлиять в этом направлении на правительство Японии и влиятельные круги страны.

Учитывая быстрое развитие событий, Япония должна не колеблясь прийти к решению о военных действиях против Советской России. Укажите в своих беседах, что действия против России после того, как она будет разбита, лишь пошатнули бы моральное и политическое положение Японии. Риббентроп».

– Что они делают! – воскликнул Зорге, прочитав телеграмму министра фон Риббентропа. – То они так, то эдак! То Сингапур, то Благовещенск. Есть у нашего министерства какая-то линия?..

Возмущаясь непоследовательностью германского министерства иностранных дел, Зорге стремился прежде всего вызвать у Отта сомнение в правильности поведения Берлина. Но пока события развивались не в пользу Зорге. Япония совершенно определенно готовилась к войне против Советского Союза. Сигналом к войне должно быть падение Москвы. Зорге радировал в Центр: «Япония вступит в войну, если будет взята Москва...»

Однажды Отт поехал побеседовать с Мацуока. Вернулся он в приподнятом настроении и пригласил Рихарда в кабинет.

– Ты знаешь, что сказал Мацуока? – Эйген Отт удовлетворенно потирал руки. – «Япония не может долго занимать нейтральную позицию в этом конфликте». Так он сказал... А во время нашей беседы министру принесли телеграмму Осима: фон Риббентроп предупредил, что русские отводят свои войска с Дальнего Востока. Мацуока прочитал мне вслух эту телеграмму.

– И ты веришь в подобную глупость?

– Не совсем. Но какое все это имеет значение?! Главное – заставить Японию воевать... Между прочим, русский посол Сметанин приезжал к Мацуока зондировать почву. Знаешь, что ему ответил Мацуока? Он сказал, что японо-советский пакт о нейтралитете был заключен в то время, когда отношения между Москвой и Берлином были другими... Основой японской политики служит тройственный договор, и поэтому советско-японский пакт может потерять свою силу. Ты представляешь, Ики, что это значит! Я немедленно сообщу Риббентропу...

Посол Отт телеграфировал в Берлин:

«Я имею удовольствие сообщить вам, что Япония готовится ко всяким случайностям в отношении СССР, для того, чтобы объединить свои силы с Германией для борьбы с коммунистическим злом. Япония пристально следит за развитием обстановки в Восточной Сибири, будучи полна решимости уничтожить существующий там коммунистический режим».

Потом еще сообщение, на этот раз из Берлина в Токио. Риббентроп информировал своего посла в Токио:

«Японский военный атташе полковник Ямада посетил начальника имперской контрразведки генерала Лахузена и сообщил ему, что японский генеральный штаб готов проводить подрывную работу против Советского Союза на Дальнем Востоке, и в первую очередь в районах, прилегающих к озеру Байкал».

Настроение подпольщиков было тревожным. Военный сговор начинал обретать конкретные формы. Мияги подтвердил это. Окольными путями, через шифровальщика какого-то штаба, оп установил, что командующему войсками в Чахаре генералу Амаками даны указания готовиться к войне с Россией и впоследствии нанести удар через Внешнюю Монголию на Улан-Батор, Байкал... А военный министр Тодзио бросил многозначительную фразу: «Слива уже созрела и сама упадет к нашим ногам...»

Теперь каждую ночь, а иногда и среди дня Макс Клаузен выходил в эфир и передавал шифровки. Донесения были неутешительные, но вот, будто призрачный луч света во мраке, мелькнула надежда, – Одзаки сказал, что японские правительственные круги начинают высказывать сомнение: следует ли особенно торопиться?..

Каждое утро Зорге просыпался с мыслью – а вдруг сегодня японские войска нападут на Россию. И тут сигнал Одзаки – нужна срочная встреча. Одзаки приехал к Рихарду на улицу Нагасаки. Сначала задержался в такси, будто вспоминая адрес, увидел на веранде букет цветов – добрый сигнал, все спокойно. Рихард заранее отпустил работницу Омаху, которой не доверял. Ходзуми и Рихард остались одни во всем доме.

Одзаки начал с того, что рассказал, как в продолжение недели изо дня в день заседал военно-координационный кабинет и все эти совещания закончились второго июля заседанием Тайного императорского совета. На заседании присутствовали принц Коноэ, военный министр Тодзио, начальник генерального штаба Сугияма, от морского флота адмирал Нагано и многие другие. Даже император, несмотря на жестокий зной, специально приехал из своей загородной резиденции. По существу, это была тайная конференция, которая началась в десять часов утра во дворце императора.

Одзаки рассказывал кратко, излагал главное из того, что ему удалось узнать. Он на память перечислял решения, принятые во дворце императора.

«Япония остается верна принципу установления сферы взаимного сопроцветания в Великой Азии...»

«Хотя наши отношения в германо-советской войне определяются духом оси Рим – Берлин – Токио, мы некоторое время по своей инициативе не станем вмешиваться в эту войну, но примем меры, чтобы тайно вооружиться для войны против Советского Союза. Тем временем будем вести дипломатические переговоры с большими предосторожностями, и, если ход германо-советской войны примет благоприятный для Японии оборот, Япония применит оружие для разрешения северных проблем...»

«Тайный совет высказывает мнение, что пока следует уклониться от немедленных решительных действий против России с востока, как это предлагает Германия...»

Свою информацию Одзаки закончил тем, что на Тайном совете упоминали про Номонган – поражение на Халхин-Голе заставляет военных вести себя с русскими более осторожно. В то же время решено провести тайную мобилизацию миллиона резервистов для пополнения армии.

Зорге заторопился – надо немедленно передать в Центр добытую информацию. Они сделали вывод: Япония выжидает и не собирается нападать немедленно. Многое будет зависеть от исхода боев на советско-германском фронте.

О заседании Тайного совета в присутствии императора Рихард узнал гораздо раньше, чем это стало известно в германском посольстве. Посол Отт, располагая лишь старой информацией, писал в Берлин: «Прилагаю все усилия к тому, чтобы вступление Японии в войну произошло как можно быстрее. Как показывают военные приготовления, это произойдет очень скоро».

Однако в посольстве вскоре тоже произошло некоторое протрезвление.

«В течение последних дней, – доносил Отт в Берлин, – в японском кабинете происходят частые совещания в присутствии начальника штаба, но определенного решения по поводу русско-германской войны не принято. Сообщения из армии подтверждают, что началась энергичная подготовка к нападению на Россию, однако она займет по меньшей мере шесть недель, если не произойдет решающего ослабления России на Дальнем Востоке. Согласно достоверным секретным сообщениям, премьер Коноэ и большинство членов кабинета стоят на том, что не следует предпринимать ничего такого, что ухудшит военное положение в Китае. Все это может помешать действиям Японии на севере».

Рихард охотно выполнил просьбу Отта, когда тот попросил его отредактировать эту телеграмму в Берлин. Информация Отта подтверждала данные, которыми располагал Зорге.

– Я же тебе говорил, – сказал он, возвращая послу текст телеграммы, – что наш оптимизм был несколько преждевременным: одно дело – пустить пыль в глаза, пообещать войну сегодня или завтра, а другое – практические действия. Здесь решающее слово всегда принадлежит военным. Им, вероятно, виднее. Мы должны смириться с тем, что раньше чем через шесть недель война на Дальнем Востоке не начнется...

Через два дня эта информация находилась уже в Москве.

И тем не менее напряжение на советских дальневосточных границах не ослабевало. По разным каналам к Рамзаю поступала информация, что японская военщина продолжает подготовку к войне с Россией.

Полковник Крейчмер подготовил доклад в Берлин и, прежде чем передать его послу Отту, показал Рихарду Зорге. Военный атташе докладывал начальнику генерального штаба сухопутных войск генерал-полковнику Гальдеру:

«Призыв резервистов в японскую армию, начинавшийся медленно и секретно, принял теперь широкий размах и уже не поддается маскировке. До середины августа должно быть призвано около 900 тысяч человек в возрасте от 25 до 45 лет. Особое внимание уделяется призыву лиц, знающих русский язык. Происходит мобилизация лошадей, повозок и автомашин. После завершения мобилизации первой очереди будет, вероятно, призвано в армию еще полмиллиона резервистов.

С 10 июня началась отправка призванных резервистов в Тяньцзинь и Шанхай. По сведениям, заслуживающим доверия, для участия в военных действиях против Советского Союза, очевидно, предназначаются японские части, дислоцированные в Северном Китае.

В отношении японского оперативного плана на основе «Кан Току-эн» – срочной подготовки войск против Советского Союза – ясности пока нет. Японцы, вероятно, ограничатся наступлением в районе Владивостока и севернее его. Одновременно будет предпринято наступление в направлении Байкала вдоль железной дороги Маньчжурия – Чита, а из района Калгана через Внешнюю Монголию, строго на север.

Время выступления пока неизвестно. Можно предположить, что развертывание войск продлится до середины августа. Генерал Окомота многократно говорил, что Япония выступит лишь после того, как германские войска возьмут Москву».

Зорге сказал Крейчмеру:

– На вашем месте я изложил бы подробнее содержание «Кан Току-эн», в Берлине едва ли знают, как он осуществляется. Ну, например, то, что в Квантунской группировке создаются самостоятельные фронты. Это нужно генералу Гальдеру, прежде всего.

– Вы правы, доктор Зорге, и, конечно, надо показать задачи каждого фронта. Они любопытно придумали. Вот смотрите...

Полковник Крейчмер достал штабную карту дальневосточных районов Советского Союза.

О плане «Кан Току-эн», так же как и об ОЦУ – постоянно действующем плане войны с Советским Союзом, Рихарду удалось получить довольно подробную информацию. Автором нового варианта «Кан Току-эн» был генерал-лейтенант Томинага из японского генерального штаба. Ему поручили срочно разработать всесторонний план нападения на Советский Союз с учетом уже происходящей советско-германской войны. И мобилизация резервистов, и переход Квантунской армии на штаты военного времени – все это было частью плана «Кан Току-эн». Рихарду не было известно лишь направление ударов отдельных армий, теперь Крейчмер посвятил его в стратегические тайны японского генерального штаба.

План «Кан Току-эн», утвержденный императором, хранился в оперативном отделе генерального штаба. Во исполнение его на маньчжурской границе накапливались японские войска. И все это было направлено против Советского Союза.

Однако план, в общих чертах известный Рихарду Зорге, в действительности нес в себе еще большую угрозу, чем можно было представить по отрывочным сведениям, добытым группой Рамзая. И начальник генерального штаба японской армии готов был в любую минуту достать этот план из бронированного сейфа и превратить его в военно-стратегический путеводитель Кондо – движения миллионных армий по императорскому пути....

План «Кан Току-эн» предусматривал:

«Для внезапного наступления на противника сосредоточить в Восточной Маньчжурии главные вооруженные силы империи в составе тридцати пехотных дивизий...

Первый фронт, в составе 3-й, 5-й и 20-й армий, наносит главный удар в направлении на Ворошилов.

Второй фронт, в составе 4-й и 8-й армий, наносит удар на Свободный, Куйбышевка.

На западном направлении отвлекающие действия ведете 6-я армия.

Этапы боевых действий:

Первый этап. 4-я армия Второго фронта с приданными ей частями демонстративно обстреливает советскую территорию, создавая видимость подготовки к наступлению на участке Суньу – Хейхэ.

6-я армия удерживает позиции у Хайлара.

В это время армии Первого фронта переходят в решительное наступление в Приморье.

Первый этап боевых действий заканчивается захватом Ворошилова, Владивостока, всего Приморья. Обеспечивается безопасность Японии и Маньчжоу-го с воздуха, моря и суши.

Второй этап. При успешном осуществлении первого этапа Первый фронт поворачивает на север вдоль железной дороги на Хабаровск. Второй фронт форсирует Амур, захватывает Благовещенск, Куйбышевку, Свободный, перерезает Сибирскую железную дорогу. Одна армия остается для прикрытия, а главные силы наступают на Хабаровск. Здесь войска Первого и Второго фронтов сжимают части Красной Армии, окружают и уничтожают их, захватывая Хабаровск.

Третий этап. Армии Второго фронта поворачивают на запад. 6-я армия, взаимодействуя с войсками Второго фронта, начинает наступление от Хайлара на запад вдоль Сибирской железной дороги. Границу переходят в районе станции Маньчжурия – Трехречье. Захватывается Чита.

На том же этапе осуществляется наступление через Баин-Тумень на Читу. Мотомеханизированные части идут от Калгана на Улан-Батор.

Четвертый этап – захват Забайкалья.

Действия военно-морского флота:

Военно-морской флот империи имеет три задачи: осуществить десант в Петропавловске-на-Камчатке и Северном Сахалине; нанести удар по Тихоокеанскому флоту противника; блокировать с моря Владивосток и охранять Цусимский пролив».

Действия отряда № 731, включенные в стратегический план «Кан Току-эн»,– использование бактериологического оружия – планировались самостоятельно. Тайну тайн Японской империи не раскрывали даже в секретнейшем плане «Кан Току-эн». Генеральный штаб дал указания усилить подготовку бактериологической войны. В развитие стратегического плана генерал Умедзу приказал расширить изготовление бактериологических препаратов. Профессор Сиро пообещал командующему: вместо шестидесяти килограммов чумных блох – максимум, что удавалось получить в продолжение трех-четырех месяцев, теперь можно производить до двухсот килограммов. Приготовление бактериологической массы также может быть увеличено. Нужно только расширить производственную мощность отряда.

– Имейте в виду, профессор, – сказал командующий Квантунской армией, – это особенно необходимо сделать, учитывая начавшуюся войну Германии с Советской Россией...

– Заверяю вас, господин командующий! – воскликнул Сиро. – Как только начнется война, мы обрушим на голову противника огромные массы смертоносных бактерий! Мы изготовим их.

Умедзу подписал приказ о создании четырех новых филиалов бактериологического центра и увеличил штат отряда № 731 еще на тысячу человек...

Над советским Дальним Востоком нависла угроза эпидемии чумы. Она должна была уничтожить жителей и оставить в целости материальные ценности. Это было частью стратегического плана «Кан Току-эн».

Но планы, как бы ни были они жестоко и хитроумно задуманы, оставались пока только планами. Не все еще зная, Рамзай ставил перед своими людьми задачу – сделать все, чтобы не допустить осуществления планов японской военщины. По мере развития событий Зорге все больше убеждался, что самоотверженная борьба советских людей на германо-советском фронте срывает замыслы японской военной клики, путает все расчеты.

В августе к послу Отту приехал с визитом военный министр Тодзио, чтобы прощупать, как обстоят военные дела в Европе. Лысый генерал с широко поставленными бегающими глазами приехал к послу в штатском и походил сейчас на осмотрительного дельца, который, прежде чем вложить капитал в дело, с пристрастием выясняет, не прогорают ли его компаньоны.

Рихард был переводчиком. Во время беседы он подробно переводил слова Отта, который из кожи лез, чтобы убедить генерала Тодзио, что будто на фронте дела идут отлично, судьба Москвы предрешена... Неуверенность ли в интонации Зорге, которую уловил Тодзио, или, быть может, чрезмерное бахвальство успехами, чему тоже немало способствовал своим переводом Рихард, но что-то насторожило Тодзио. Блицкриг-то у Гитлера не получился! Тодзио, видимо, усомнился в словах генерала Отта и уехал неудовлетворенным. Вскоре военный министр поручил Осима пообстоятельнее все разузнать в Берлине, что называется, из первых рук.

Осима довольно быстро прислал ответ. Японский посол радировал из Берлина:

«В начале августа мне стало известно о замедлении темпов наступления германских войск в России. Намеченные сроки наступления не выдерживаются. Москва и Ленинград не были взяты в намеченные сроки. По вашему поручению я обратился к господину министру фон Риббентропу, который пригласил на беседу господина фельдмаршала Кейтеля, начальника штаба верховного командования. Господин фельдмаршал разъяснил, что замедление темпов наступления вызвано растянутыми коммуникациями и отставанием тылов от передовых частей. Разрыв между планом и фактическим развитием операций составляет три недели, что в такой большой кампании не имеет существенного значения».

Рихард понимал: судьба нашего Дальнего Востока, как и всей страны, решалась теперь на советско-германском фронте, на полях Подмосковья. Все зависело от стойкости советских войск, от способности совершить почти невозможное: остановить нацистские полчища, не допустить их в глубь Советской России. И вместе с тем он понимал, что судьба Москвы зависит от того, удастся ли советскому военному командованию снять какую-то часть войск с Дальнего Востока и перебросить их на запад. Но для этого в Советском Союзе должны были знать, намерена ли Япония начать войну с Россией в этой году.

Намерения японской военщины прояснились в начале сентября. Сначала Рихард получил сигнал Одзаки – нужна встреча. Встретились днем в кафе «Империал». Одзаки уже сидел за столиком, когда Рихард появился в дверях. На улице было душно, но толстые стены сохраняли в кафе прохладу. Узкие окна-бойницы, закрытые оранжевыми шторами, скупо пропускали свет, и в помещении стоял приятный сумрак.

Пили прохладный сок с джином, болтали о пустяках, вспомнили почему-то древних японских поэтов, и Одзаки стал на память читать элегии Хитомара:

Опали листья алые у клена,

И с веткой яшмовой гонец передо мной.

Взглянул я на него –

И снова вспомнил

Те дни, когда я был еще с тобой!..

Рихард попросил огня, склонился над зажигалкой, Одзаки, будто продолжая декламировать, сказал вполголоса:

– Тайный совет в присутствии императора определил направление экспансии. Слушайте...

Одзаки начал приводить выдержки из решения Тайного совета. Он не пользовался записной книжкой – неоценимое качество разведчика!

– «Япония сохраняет свою политику продвижения на юг». Это первое, – Ходзуми Одзаки громко прочел несколько стихотворных строк, потом заговорил снова, будто подчеркивая движением руки ударные слоги стихотворения. – Второе: «Если во второй половине октября мы лишимся надежды, что наши требования будут удовлетворены Соединенными Штатами, мы должны быть готовы к войне против Америки, Англии и Нидерландов». Третье: «Планы ОЦУ и «Кан Току-эн» соответственно отодвигаются». У меня все. Мияги подтверждает сведения о предстоящих действиях флота в направлении Южных морей. Я видел его вчера.

Зорге закурил сигарету и распрощался. Информация шла вразрез с прежними сообщениями, поступавшими из военных и промышленных кругов, она нуждалась в тщательной перепроверке. Рихард неторопливо прошел через холл, рядом с подъездом на автомобильной стоянке взял у швейцара ключ от своей машины, втиснулся в старенький «опель» и поехал в посольство.

– Ты слышал новость? – спросил он у Отта, входя без предупреждения в кабинет посла. – Японский флот меняет направление, он не будет высаживать десант на Камчатке...

Посол Отт все уже знал.

– На этот раз ты меня не опередил, – улыбнулся он. – Вот просмотри, что я написал в Берлин.

Эйген Отт доносил фон Риббентропу:

«Кабинет принца Коноэ решил провести широкую мобилизацию против Советского Союза. Вместе с тем премьер Коноэ значительно усилил в своем кабинете так называемые трезвые элементы, которые склонны поддержать точку зрения военно-морского флота – прежде всего решать проблему Южных морей. Это создает большие трудности для продвижения на север. Командование армии тоже не проявляет охоты к немедленному разрыву с СССР. Приводят доводы, что японская армия, занятая и ослабленная войной в Китае, не выдержит зимней кампании против Советской России. Учитывая стойкое сопротивление русских такой сильной армии, как германская, японский генеральный штаб сомневается, что можно достичь решающих успехов в России до наступления зимы.

На мнение генерального штаба влияют также тяжелые воспоминания о номонганских событиях 1939 года, которые до сих пор живут в памяти Квантунской армии.

Преувеличенный взгляд на мощь русской армии подкрепляют еще и тем, что даже в условиях разгрома Украинского фронта Советский Союз оказался способным бросить свои войска на Кавказский фронт для наступления на Иран[3].

Из достоверных источников я узнал, что императорская ставка в последнее время пришла к решению отложить на время действия против Советской России при условии, если не изменится военная ситуация и Россия не потерпит поражения на западе».

Посол придавал этой телеграмме столь важное значение, что попросил Крейчмера также подписать ее. Рихарду тоже нельзя было медлить с такой информацией.

Уже вечерело, когда Зорге приехал к себе на улицу Нагасаки и принялся за работу. Прежде всего он включил на своем столе лампу под абажуром с оранжевыми драконами, придвинул ее к окну – знак того, что нужна срочная связь. Это на тот случай, если Клаузен появится где-то рядом в своей машине. Возвращаясь к себе, Макс обычно проезжал мимо домика Рихарда.

Зорге достал с полки изрядно потрепанный статистический справочник по Германии – «Ярбух – 1935 год», взглянул на календарь: 14 сентября 1941 года, перелистал, нашел нужную страницу. Старый справочник продолжал служить Зорге верой и правдой. Это был ключ к шифрованным передачам, совершенно оригинальный и безотказный, каждый раз новый и поэтому нераскрываемый. Такие же справочники были у радиста Клаузена, у Бранко Вукелича и, конечно, у дешифровалыциков в Хабаровске и Владивостоке. Нужно было только раскрыть страницу, соответствующую числу календаря. Дальнейшая зашифровка не составляла значительного труда, тем более что последние месяцы Рихард не посылал в эфир длинных телеграмм. Вот и сейчас всю массу важнейших информационных сведений он должен был сформулировать всего в нескольких строках. На листке бумаги появились пятизначные группы цифр. Зорге зашифровал важнейшую свою информацию:

«Японское правительство решило не выступать против СССР. Однако вооруженные силы будут оставлены в Маньчжурии. Военные действия могут начаться весной будущего года, если произойдет поражение России. Рамзай».

Зорге не дождался звонка и сам поехал к Максу Клаузену. Предварительно Рихард позвонил ему из автомата. Макс был на месте. У него все в порядке. Радиограмма Рамзая ушла в эфир раньше, чем посольские шифровальщики успели зашифровать пространную телеграмму генерала Отта и передать ее в Берлин министру иностранных дел фон Риббентропу.

После сеанса Рихард возвратился на улицу Нагасаки. Настроение было приподнятое. Рихард вспомнил слова Одзакн о голландском художнике. Рембрандт... японские тени... Сегодня друзья хорошо поработали: они тоже высвечивают главное в тайных событиях...

ПОСЛЕДНЕЕ ДОНЕСЕНИЕ РИХАРДА ЗОРГЕ

Все последнее время Рамзай был внешне спокоен, но подсознательным чутьем опытного разведчика он все явственнее ощущал нарастающую опасность.

Полковник Осака в бесплодных поисках обнаружить неуловимую радиостанцию, людей, посылающих нераскрываемые таинственные шифрограммы, уже готов был признать себя побежденным, но неожиданный случай помог ему восстановить душевное равновесие.

В результате кропотливого многомесячного процеживания в списках потенциально подозреваемых лиц осталось несколько десятков фамилий. Среди них фамилия доктора Рихарда Зорге – помощника германского посла в Токио – и Ходзуми Одзаки – советника премьер-министра принца Коноэ, занимающего к тому же высокий пост в правлении Южно-Маньчжурской железной дороги.

Были в списке полковника Осака еще Бранко Вукелич – руководитель французского телеграфного агентства Гавас, художник Мияги и еще несколько известных и уважаемых лиц. Но из этого никак не следовало, что можно было в чем-то подозревать такого человека, как доктор Зорге, того же Одзаки или принца Кинкадзу – внука недавно ушедшего в вечность императорского советника Сайондзи... От всех этих раздумий голова шла кругом!

Полковник доложил о своих размышлениях шефу всеяпонской военной контрразведки генералу Накамура, который согласился с Осака и распорядился прекратить эту ненужную затею с процеживанием списков. Но случилось так, что в эти самые дни полковнику доложили: токкоко – секретная полиция – взяла под наблюдение Томо Катабаяси, подозреваемую в связях с левыми элементами. В Токио она содержала школу кройки и шитья для молодых хозяек. На предварительном допросе назвала среди своих знакомых художника Мияги, которого знала еще по Сан-Франциско. Там она содержала пансион, в котором жили японцы левых убеждений, в том числе и Мияги.

Чиновник из секретной полиции сам не придавал никакого значения тому, о чем докладывал, – просто служба есть служба. Подвернулась какая-то портниха... Но полковник Осака вдруг насторожился, услышав фамилию Мияги. «Мияги... Мияги – знакомая фамилия, – вспоминал полковник, – кажется, он фигурирует в списке?»

Осака открыл папку. Так и есть: «Иотоку Мияги, художник, встречается с офицерами генерального штаба...»

На всякий случай арестовали портниху Томо Катабаяси. Она не отрицала, что раньше действительно жила в Сан-Франциско, содержала пансион и потом вместе с мужем вернулась в Японию. Из старых своих постояльцев связи ни с кем не поддерживает. Единственно, кого она случайно встретила, – художник Мияги, который жил когда-то в ее пансионе.

Полковник приказал доставить к нему арестованную Катабаяси, сам допросил ее и распорядился установить негласное наблюдение за художником Мияги и всеми другими лицами, с которыми он общается. Наблюдение за художником еще больше насторожило руководителя кемпейтай – выяснилось, что Мияги встречается с Ходзуми Одзаки, знаком с немецким журналистом доктором Зорге, с другими людьми, занесенными в секретный список...

Это было как раз в то самое время, когда японская контрразведка активизировала свою работу по наблюдению за иностранцами, живущими в Японии. Приближались большие события, империя готовилась к войне, и военные стремились обеспечить свой тыл от возможных ударов. Начались превентивные аресты. Среди иностранцев, подвергшихся усиленной слежке, оказались Вукелич и доктор Зорге и еще английский корреспондент Джемс Кокс, часто встречавшийся с французским журналистом Бранко Вукеличем. Наблюдение за доктором Зорге поручили полицейскому агенту Хирано. За минувшие годы Хирано «выбился в люди», стал опытным осведомителем, и судьба снова свела его с Рихардом Зорге.

Сначала осведомитель токкоко установил, где бывает Зорге: с утра, очень рано, он уезжает в посольство и проводит там весь день. Вечером едет в «Империал», оттуда в ресторанчик «Рейнгольд» на Гинзе, а иногда заглядывает ненадолго в «Фледермаус». Дольше всего Зорге задерживается в «Империале». Сидит всегда на одном и том же месте – у стены, в глубоком кресле, с кем-то разговаривает или просто дремлет.

В полиции донесению филера не придали значения, но все же доложили полковнику в кемпейтай, и Осака распорядился установить в стене, возле которой садится Зорге, микрофон для записи его разговоров.

Обычная слежка на улице, подслушивание телефонных разговоров не давали результатов, и Хирано решил проникнуть в дом на улице Нагасаки. Это было не слишком трудно сделать, так как днем в доме никого не бывало. Сначала Хирано устроился под верандой, потом под домом, чтобы узнать, кто бывает у Зорге, что здесь делают, о чем говорят. Хирано три дня и три ночи не вылезал из-под веранды, но ничего не добился. Гости у Зорге не появлялись, приходила только дважды молодая женщина, прибирала в доме и уходила снова.

На третьи сутки Хирано проник в дом, все осмотрел и тоже не обнаружил ничего подозрительного. Магнитофонная запись в «Империале» тоже ничего не дала, – Зорге болтал с приятелями о какой-то чепухе, не было даже намека на какую-либо секретную информацию.

Шел октябрь с затяжными моросящими дождями.

Последнее время Рихарду часто нездоровилось, и он с трудом заставлял себя подниматься с постели. Ночью его мучили кошмары, и чаще один и тот же – снова, теряя последние силы, висел он на проволоке под Верденом. Потом он в госпитале, и кто-то склоняется над ним. Низко, низко...

– Сестра! – зовет он и открывает глаза.

С пробуждением исчезают кошмары прошлого. Нет ни Вердена, ни госпиталя. Рихард лежит на тахте в своей комнате на улице Нагасаки. Вдоль стен книги, древние манускрипты и восточные статуэтки, которые он собирает годами. Это комната ученого-ориентолога.

Над ним склонилась преданная ему Митико. На ней нарядное кимоно, расшитое нежными оранжево-желтыми хризантемами, и широкий яркий пояс. Рихард знает – Митико оделась так для него. Он улыбается ей. Но почему она здесь? И лицо такое встревоженное.

– Ики-сан, вы говорили что-то во сне и стонали, – говорит вполголоса Митико. – Вам нездоровится, Ики-сан? Я приготовила чай. Выпейте!..

У Рихарда страшно болит голова, – видно, опять начинается грипп. Он потянулся за сигаретой. Митико взяла настольную зажигалку, высекла огонь и протянула Зорге.

– Аригато, Митико!.. Спасибо! – Рихард глубоко затянулся сладковатым дымом, откинул плед и спустил ноги с тахты. Митико развела огонь. В хибачи горячо пылали угли, распространяя тепло. И все же поверх пижамы Зорге накинул халат, его знобило.

Приятно, что Митико здесь... Но почему она нарушила их уговор?

Исии Ханако жила теперь у матери и редко появлялась у Рихарда. Большую часть времени она проводила в пресс-центре – на Гинзе. Так решил Зорге после того, как Исии вызывали в полицию. Полицейский инспектор господин Мацунаги очень строго предупредил – она не должна общаться с «лохматыми». Мацунаги называл так всех европейцев, и еще он называл их стеблями, выросшими в темноте, – за белый цвет кожи. Инспектор выспрашивал у Исии – что делает Зорге, где он бывает, с кем встречается, просил, чтобы она принесла его рукописи. Митико сказала – она ничего не знает. Мацунаги предупредил, что об этом разговоре в полиции – немцу ни слова.

Исии робко спросила, как же ей быть, ведь она служит у господина Зорге. Полицейский инспектор ничего не ответил, только пробормотал себе под нос: «Знаем мы вашу службу...»

Конечно, Митико в тот же вечер рассказала обо всем Ики-сан. Он сумрачно выслушал рассказ Митико и вдруг взорвался. Вот когда он походил на древнего японского божка из храма в Камакура, олицетворяющего ярость! Вскинутые брови, горящие глаза и жесткие складки около рта.

– Хорошо!.. Если они запретят тебе бывать у меня, я отвечу им тем же! Добьюсь, что ни один японец в Германии не сможет встречаться с немками. Пусть это будет хотя бы сам посол Хироси Осима!.. Так и скажи им. Ты поняла меня?

– Да, Ики-сан, я поняла, но какое это имеет значение, если мне запретят здесь работать...

Зорге, прихрамывая, расхаживал по комнате, натыкаясь на книжные полки, и, зажигая одну за другой, без конца курил сигареты.

– Видно, тебе все-таки придется уехать отсюда, Митико... – немного успокоившись, сказал Рихард. – Скажи, ну что бы ты стала делать, если бы я, предположим, умер, разбившись тогда на мотоцикле?.. Это же могло случиться.

За последнее время Рихард не раз заводил такие разговоры. Может быть, он просто хотел подготовить Исии к тому, что могло произойти. Он много думал о том, как оградить от опасности женщину, судьба которой не была ему безразлична.

– Послушай, Митико, – сказал он в раздумье, – ты должна выйти замуж...

– Нет, нет!.. Не надо так говорить, Ики-сан. – Митико вскинула руки, будто защищаясь. Глаза ее наполнились слезами. – Уж лучше на Михара...

Михара – заснувший вулкан, в кратер которого бросаются женщины, отвергнутые любимым человеком. У Исии это сорвалось неожиданно. Она смутилась, потупилась.

– При чем здесь вулкан Михара, Митико?.. Уж лучше поезжай на остров Миядшима. Ты слышала про этот остров, там, говорят, нет ни рождений, ни смерти. Только счастье. Там не рождаются, не умирают ни птицы, ни олени, ни единое существо... Об этом заботятся монахи, которые живут при храме в тени криптомерии... Жизнь – сказка, поедем туда! – Рихард заговорил о священном острове Миядшима, стараясь вызвать хотя бы улыбку на лице Ханако. Этого не получилось. Он заговорил снова: – Я думаю о твоем счастье, Митико... Если не хочешь на Миядшима, поезжай в Шанхай, поживи там, тем более что мне нужно кого-то послать туда по делам. Я тоже приеду, покажу тебе город, мы вместе поплывем по реке.

– Но у меня нет паспорта, – возразила Исии. – Кто меня пустит в Шанхай? Потом... потом, я не хочу уезжать отсюда. Ведь вы не приедете в Шанхай, Ики-сан. Шанхай такая же сказка, как остров счастья Миядшима...

– Но, понимаешь, здесь тебе нельзя оставаться...

Этот разговор происходил в августе – два месяца назад. Теперь она редко бывала на улице Нагасаки. Но почему же сегодня?..

– Что-нибудь случилось, Митико? – спросил он.

– Не знаю, Ики-сан, возможно, все это пустяки, но у меня тревожно на сердце... Вчера опять вызывали в полицию. Я пришла рассказать... Здесь кто-то был, посмотрите... – указала Митико на деревянную стремянку, которой пользовался Зорге, доставая сверху нужные книги. На ступеньке виднелся неясный след резиновой подошвы. Такой обуви Зорге никогда не носил...

Митико сказала, что такой же след она видела во дворе возле веранды. Что надо этому человеку от Ики-сан?!

Рихард постарался успокоить встревоженную Исии: пустяки, вероятно, приходил электрик, это было на прошлой неделе. Конечно, он брал лестницу, чтобы дотянуться до проводов. Исии знала: в пятницу, когда она убирала комнату, этих следов не было... Но она не стала возражать Зорге, сделала вид, будто его слова успокоили ее. Зачем огорчать Ики-сан? У него и без того много забот. Ики-сан сам знает, что ему делать. Она только хотела предупредить его.

Обстановка действительно была тревожной. Зорге чувствовал, что кольцо вокруг него смыкается. Но сейчас он думал лишь об одном – только бы ничего не случилось сегодня. Сегодня – решающий день, который стоит многих лет труда разведчика. Несколько строк информации, которую он передаст вечером в Москву, окончательно подтвердят его категорический вывод: Квантунская армия в этом году не нападет на советский Дальний Восток, японская агрессия устремляется в сторону Южных морей. Япония, конечно, не сможет воевать на два фронта. Стойкость России умерила пыл японских милитаристов. Об этом сегодня надо сообщить в Центр. Именно сегодня! Сейчас дорог каждый день, каждый час. Радио из Берлина, захлебываясь, вопит о победах немецкой армии. Но, может быть, войска из Сибири успеют прийти на помощь Москве. Как бы Рихард хотел очутиться сейчас там, в Подмосковье, чтобы драться открыто, не таясь!.. Рихарда давно обещали отозвать из Японии. Теперь уже пора, Зорге считает свою работу законченной. Сегодня он передаст сообщение, ради которого, собственно говоря, провел здесь столько опасных и трудных лет. Надо еще раз напомнить в шифровке – пусть его группу отзывают, главное сделано.

К огорчению Исии, Рихард отказался от завтрака, выпил только чашку крепкого чая. Сказал, что поест позже, в посольстве. Вечером сговорились встретиться в «Рейнгольде» – в сутолоке дел Рихард так и не отметил дня своего рождения и годовщину их знакомства – уже шесть лет... А теперь Митико пусть извинит, у него очень срочное дело...

Зорге попросил еще Исии убрать цветы на веранде, они уже завяли. Нет, нет, свежих тоже не нужно. Пусть ваза останется пустой – та, что висит со стороны улицы...

Рихард Зорге делал это, чтобы предупредить товарищей – он объявляет в своем доме «карантин»...

Исии ушла, он слышал, как в передней она надевала свои гета, как захлопнулась дверь и уже за окном деревянно простучали подошвы ее башмаков. Рихард сел за работу – надо было зашифровать последнее сообщение Одзаки.

На днях Одзаки рассказал о заседании в резиденции премьер-министра. Собрались в воскресенье совершенно секретно, принц Коноэ заранее распорядился отпустить всех слуг. Ходзуми Одзаки пришлось самому устраивать чай. Поэтому он несколько раз выходил из кабинета.

На совещании военно-морской министр сказал:

– Мы стоим на перекрестке дорог и должны решить вопрос в пользу мира или войны.

Все высказались в пользу войны. Только Коноэ несколько заколебался.

– Я несу очень большую ответственность за войну в Китае, – медленно произнес он, – война эта и сегодня, через четыре года, не дала результатов. Мне трудно решиться на новую большую войну...

Премьеру резко возражал военный министр генерал Тодзио. Он сказал, что война нужна хотя бы для поддержания боевого духа армии. Военный министр напомнил чьи-то слова, сказанные в начале века перед нападением на Россию: «Начните стрелять, и выстрелы объединят нацию...»

Разговор был острый, но вопрос об отставке кабинета Коноэ не возникал.

На совещании пяти министров решили: Япония наступает на юг. По отношению к России сохраняется враждебный нейтралитет.

Одзаки обещал Рихарду сообщить на другой день дальнейшие новости, однако почему-то не пришел вчера на условленную встречу.

Зорге зашифровал телеграмму, в которой изложил сложившуюся политическую обстановку. Из-под его карандаша, строка за строкой, торопливо бежали вереницы цифр. Группы цифр говорили:

«...В течение первых недель подготовки выступления против СССР командование Квантунской армии распорядилось призвать три тысячи опытных железнодорожников для установления военного сообщения по Сибирской магистрали. Мобилизовали всех переводчиков, знающих русский язык. Но теперь это уже отменено».

Свое донесение Зорге закончил фразой:

«Все это означает, что в текущем году войны побудет».

Шифрограмма и так получалась несколько больше обычной, но Зорге, подумав, приписал:

«Наша миссия в Японии выполнена. Войны между Японией и СССР удалось избежать. Верните нас в Москву или направьте в Германию. Я хотел бы стать рядовым солдатом, чтобы сражаться за свое отечество – Советский Союз, или продолжать свою разведывательную деятельность в фашистской Германии. Жду указаний. Рамзай».

А накануне того дня, когда Зорге шифровал свою последнюю телеграмму, в личной резиденции принца Коноэ в Огикуба, близ Токио, происходили бурные события. Военный министр Тодзио потребовал созвать экстренное совещание. Его назначили рано утром. В правительстве никто еще не знал о разоблачении группы Рамзая, и принц Копоэ не был еще осведомлен об аресте своего доверенного советника Ходзуми Одзаки. Пока об этом знал только лорд хранитель печати Кидо и его единомышленник Тодзио. Военный министр решил действовать безотлагательно – нанести внезапный удар, свалить кабинет и самому встать у власти.

Начал он издалека.

– Я бы хотел снова вернуться к вопросу, не решенному на последнем заседании, – сказал Тодзио. – Нельзя уступать того, что нами уже завоевано. Мы ни в чем не должны сдавать своих позиций ни России, ни Соединенным Штатам, мы должны продолжать войну в Китае, чего бы нам это ни стоило. Принц Коноэ настроен слишком пассивно, чтобы оставаться в этих условиях во главе кабинета... Возникает опасение, что армия может выйти из повиновения, в империи вспыхнут беспорядки. Мы не вправе рисковать.

Неожиданно резкое выступление Тодзио вызвало всеобщее недоумение. Военный министр грозил беспорядками, требовал отставки кабинета... Но принц Коноэ вовсе не намеревался уступать кому-то власть. Вспыхнули яростные споры. И вот тогда-то генерал Тодзио бросил на столовой главный козырь – органы контрразведки раскрыли большую разведывательную организацию русских, ее члены проникли в самые высшие сферы японского государства. Среди арестованных – личный советник премьер-министра Ходзуми Одзаки....

Лорд хранитель печати Кидо подтвердил сообщение военного министра.

– В таком случае... – растерянно произнес принц Коноэ, – в таком случае я должен подать в отставку... Мне лучше уйти с политической арены, я уже давно думал посвятить себя в монахи...

Заседание прервали, и лорд хранитель печати направился во дворец, чтобы сообщить о случившемся императору. Теперь нужно было действовать стремительно. Вечером Кидо позвонил принцу Коноэ и сообщил ему, что волей императора новый кабинет будет формировать генерал Тодзио...

После смерти последнего члена Генро Кидо добился императорского рескрипта, по которому рекомендации состава правительственных кабинетов давал совет дзусинов – бывших премьер-министров Японии, но главную роль играл здесь лорд хранитель печати.

Генерал Тодзио получил императорский указ принять на себя формирование нового кабинета. Он с нетерпением ждал этого пакета с императорской печатью. Его привез министр двора Мацудайра. Тодзио стоя прочитал рескрипт.

– Сообщите его величеству о моих верноподданнических чувствах, – сказал он министру двора. – Мне ничего не остается, как обратиться к божественной воле, чтобы она руководила моими действиями.

Тодзио отправился в храм Мейдзи и оттуда в храм Ясукуни, чтоб оповестить предков о своем назначении.

Конец дня и всю ночь Тодзио провел в переговорах с будущими членами кабинета. Дело было настолько безотлагательно, что кого-то пришлось вызывать с представления из театра Кабуки, кого-то вернули с вокзала перед самым отходом поезда.

Среди ночи подняли с постели и господина Того. Тодзио предложил Того портфель министра иностранных дел, пообещав проводить сдержанную политику и заверив его, что не намеревается прерывать переговоры с Соединенными Штатами.

– Главное – обеспечить мир, – повторял Тодзио.

Господин Того согласился стать министром иностранных дел.

К утру кабинет был сформирован. Совет дзусинов одобрил предложенные кандидатуры, об этом постарался маркиз Кидо. Оставалось получить одобрение императора.

Было около семи утра, когда Зорге поднялся из-за стола. Голова продолжала болеть, тело ломило. Конечно, начинается грипп. Как это не вовремя! Рихард рассеянно взглянул на часы и заторопился – посол Отт уже ждет его к завтраку.

Он вывел из гаража свой потрепанный «опель» и отправился в посольство. Но по дороге завернул к парку Хибия, где напротив «Империала» стоял цветочный магазин, подобрал букет хризантем для фрау Хельмы и около восьми был в посольстве.

Он прошел на веранду, примыкавшую к квартире Оттов. Стол был накрыт, но посла еще не было. Зорге положил цветы рядом с прибором Хельмы и отправился в шифровальную комнату.

В это помещение, святая святых германского посольства, могли свободно входить только четверо: посол Отт, военный атташе Крейчмер, особый уполномоченный имперского управления безопасности Майзингер и... Рихард Зорге. Рихард даже не позвонил в шифровальную комнату. Он достал из кармана связку ключей, нашел нужный ему замысловатый ключ и вставил в замочную скважину. Вошел и плотно притворил за собой тяжелую дверь, облицованную старым дубом. Зорге всегда проверял, хорошо ли заперты двери... Так советовал Отт.

В стороне от окна, затянутого стальной решеткой, стояла шифровальная машина. Было еще рано, но за машиной уже сидел шифровальщик Эрнст. Зорге поздоровался.

– Доброе утро, господин Зорге!.. – радушно ответил Эрнст.

Рихард небрежно глянул через плечо шифровальщика: как раз то, что нужно, – телеграмма о последних событиях. Взял, пробежал глазами:

«Срочно. Секретно. Шифром посла. Хранить только в сейфе. 15 октября 1941 года.

Военных действий японцев против все еще сильной в боевом отношении Дальневосточной советской армии нельзя ожидать раньше будущей весны, если не произойдет падения коммунистического режима. Упорство, которое показал Советский Союз в борьбе с Германией, заставляет предположить, что японское нападение, если бы его начать в августе или в сентябре, не открыло бы в этом году дороги через Сибирь».

– Это я уже знаю! – Зорге положил шифровку обратно. – Нового ничего нет?

– Нет, господин Зорге, пока ничего. Может быть, принесут позже...

Посол Отт и его жена фрау Хельма уже сидели за столом, когда Зорге снова поднялся на веранду.

– По какому поводу сегодня цветы? – протягивая руку для поцелуя, спросила Хельма. – Ради какого события?

Зорге склонился перед фрау Отт, чуть дольше обычного задержал ее руку в своей большущей ладони.

– Какое событие? – переспросил он. – То, что вы снизошли позавтракать с нами...

– Но это бывает почти каждый день...

– И каждый раз для нас это бывает событием... Разве не так, Эйген?

– Конечно, конечно! – шутливо подтвердил посол.

Завтракали втроем. На столе стоял четвертый прибор – ждали полковника Крейчмера.

Заговорили о Тэо Кордте, советнике посла, которого еще весной прислали из Берлина. Это был неприятный субъект, всюду совавший нос. Посол не любил его.

– Уверен, что его прислали подсматривать за мной, – раздраженно сказал Отт. – Он следует за мной всюду, как тень...

– Ты знаешь, Эйген, – рассмеялся Зорге, – я должен тебе признаться, меня тоже просили охранять германского посла...

– Ну, Ики, – воскликнул посол, – мне бы доставило большое удовольствие, если бы ты, а не кто-то другой сделался моим «телохранителем»...

Крейчмер опоздал к завтраку и появился на веранде, когда пили кофе.

– Извините за опоздание, – пробасил Крейчмер, – но в городе происходит что-то непонятное. Говорят, принц Коноэ подал в отставку.

Отт удивленно вскинул брови:

– По какому поводу?

Крейчмер замялся, бросил взгляд на фрау Хельму. Хельма поняла.

– Господа, – сказала она, – я покидаю вас, вы уже начали свой рабочий день... Спасибо за цветы, Ики.

Она вышла, метнув сердитый взгляд в сторону Крейчмера.

В кабинете посла, куда мужчины перешли после завтрака, военный атташе сказал:

– Тодзио и его партия требует немедленно начать военные действия на юге.

– Но ведь Коноэ тоже за «дранг нах Зюйд», – возразил Зорге, – он бредит Сингапуром. Это не повод для отставки. Может быть, из-за России?

Рихард Зорге не подозревал, что именно он сам был виновником падения кабинета Коноэ. Несколько дней назад кемпейтай, так и не заполучив улик, все же арестовала художника Мияги.

Его доставили в полицейский участок района Цукидзи. На первом же допросе он выбросился из окна, но самоубийство не удалось, художник упал на ветви густого дерева, пытался бежать, однако полиция его снова арестовала. При обыске в доме Мияги нашли какое-то странное письмо о Маньчжурской железной дороге, о запасах угля, бензина, стали. Часть материалов была написана по-английски.

Еще арестовали Джемса Кокса, английского корреспондента из агентства Рейтер. Он тоже выбросился из окна и погиб.

– Из-за пустяков не станут бросаться из окон, – решил полковник Осака.

Японская контрразведка насторожилась.

Через три дня был арестован советник и секретарь «премьер-министра Ходзуми Одзаки.

В кругах правительства арест Одзаки произвел впечатление разорвавшейся бомбы: советник и личный секретарь принца Коноэ – советский агент!.. Нарастал грандиозный политический скандал. Генерал Тодзио не преминул воспользоваться выгодной ситуацией и столкнул нерешительного премьера. Вместе со всем кабинетом принц Коноэ подал в отставку.

Два года назад такое же потрясение страны и падение правительственного кабинета было вызвано двойной неудачей – поражением японской армии на Халхин-Голе и внезапным заключением советско-германского договора. Теперь это случилось в результате ареста членов группы Зорге. Это имело такое же значение, как военная или дипломатическая неудача...

Даже дзусины – члены Тайного совета старейших государственных деятелей Японии – не могли знать о всех происходящих событиях. Премьер Тодзио попросил императорского адъютанта Сигеру Хондзио ограничить информацию престарелых дзусинов – всех бывших премьер-министров. Даже им не следует доверять некоторых тайн, в том числе и причину отставки кабинета Коноэ. Хондзио выполнил просьбу нового премьера, с которым его связывали десятилетия совместной военной службы.

Это осталось их тайной, хотя адъютант императора брал на себя громадную ответственность, нарушая придворные обычаи Страны восходящего солнца. Члены совета взбунтовались, потребовали представить им все секретные документы, недоумевали по поводу отставки Коноэ, но ничего не могли сделать. Пожаловались императору. Однако адъютант генерал-лейтенант Хондзио успел заранее поговорить с сыном неба. Император молча выслушал дзусинов и ничего им не ответил.

Что же касается принца Коноэ, то ему предложили экстренно заболеть и лечь в госпиталь при университете Васеда. Это был негласный арест, и следователь по особо важным делам явился к нему в палату для допроса по делу его личного советника Одзаки и немецкого журналиста Зорге.

Но все это происходило несколькими днями позже...

Беседа в кабинете посла Отта продолжалась.

Военный атташе Крейчмер сообщил еще одну новость. Полковник Мацамура из разведывательного отдела генерального штаба сказал, что на советско-германском фронте отмечено появление сибирских частей. Об этом телеграфировал посол Осима. По другим данным, советские дивизии покидают Дальний Восток и воинские эшелоны движутся по Транссибирской магистрали в сторону Москвы. Такие же сведения поступили из немецкого генерального штаба.

Тот же Мацамура сказал Крейчмеру: по данным японской разведки, перед началом русско-германской войны на Дальнем Востоке насчитывалось тридцать советских дивизий, две с половиной тысячи самолетов и столько же танков. Сейчас там осталось двадцать три пехотных дивизии, тысяча танков и тысяча самолетов. Русские продолжают перебрасывать свои войска на советско-германский фронт.

– Теперь русским ничто не поможет, – уверенно сказал Крейчмер. – Смотрите, что говорят об этом американские генералы. – Он показал статью из последнего номера «Нью-Йорк таймс», очерченную красным карандашом. Какой-то чин из военного министерства писал:

«Потребуется чудо – такое, какого не было со времени библии, чтобы спасти красных от полного разгрома в течение очень короткого срока...»

Зорге прикинул: прошел месяц, как он передал в Москву первое сообщение об изменении путей японской агрессии.

Вслух он сказал:

– Этого не может быть, Крейчмер! Русские физически не смогут так быстро перебросить войска из Сибири. Это сразу выключит единственную их дорогу в Сибирь. Транссибирская магистраль не рассчитана на подобные экстренные перевозки. Нужна по меньшей мере неделя, чтобы перевезти на фронт даже одну дивизию.

– Согласен, но факт остается фактом, – настаивал Крейчмер. – Все происходит так, будто русские сидят в японском генеральном штабе и прекрасно знают, что на востоке им теперь не грозит опасность.

– Вот это возможно, – согласился Зорге с военным атташе. – У русских неплохая разведка... Впрочем, это по его части, – Зорге кивнул на вошедшего Майзингера, который сразу заполнил собой кабинет посла. – Ты слышал, Йозеф, – шутливо продолжал Зорге, – говорят, русские агенты проникли в японский генеральный штаб... Чего же ты смотришь?..

– Если бы я работал в кемпейтай, этого бы не случилось, – отпарировал эсэсовец. – Ты, вижу, все не можешь простить мне свой проигрыш в покер... Скажи лучше, когда ты намерен отыграться?..

Но доктор Зорге уже перешел на серьезный тон:

– Не рано ли ты, Эйген, сообщаешь в Берлин, что японцы не ударят теперь по советскому Дальнему Востоку? Я сегодня читал шифровку.

– К сожалению, нет, – ответил Отт, – надежды привлечь Японию на нашу сторону не оправдались.

– Японцы просто оказались дальновиднее, чем думали в Берлине, – сказал Зорге.

– То есть? – спросил Крейчмер.

– Номонганские события, или Халхин-Гол, как называют русские, показали упорство советских войск. И нынешняя война тоже. В оценке событий нужна трезвость, и, по-моему, японцы проявили ее. Они не хотят очертя голову лезть на север, имея в Квантунской армии семнадцать дивизий против тридцати советских.

– Теперь их двадцать три, – уточнил Крейчмер. – К тому же японские дивизии удвоенного состава, – значит, их тридцать четыре.

– Согласен, – продолжал спорить Зорге. – Эти цифры были верны к началу войны. Теперь на советской границе стоит миллионная Квантунская армия, и все же Япония не станет воевать на два фронта – в Южных морях и на севере. Она будет воевать там, где что-то плохо лежит. Вот смотрите последние данные...

Зорге достал листок из записной книжки и прочитал несколько цифр.

– Откуда у вас такие сведения? – спросил Крейчмер.

– Из самых достоверных источников – полковник Сугияма из оперативного отдела генштаба.

– Дайте их мне...

– Пожалуйста!.. Не стану же я публиковать эти цифры в своих корреспонденциях. Меня сразу вышлют за разглашение военной тайны. Берите, я добрый, – Рихард небрежно протянул листок Крейчмеру. – Однако извините, господа, я должен покинуть вас... Эйген, я заеду попозже, если не разболеюсь.

Рихарду во что бы то ни стало нужно было теперь увидеться с Вукеличем. Где бы он мог сейчас быть? В агентстве, дома? Набрав номер, услышал его голос. Спросил, что нового, вставил условную фразу: нужна срочная встреча. Условились съехаться в пресс-центре.

Вукелич ждал. Столкнулись на лестнице, поздоровались и разошлись. Листок с шифрованной записью остался в руке Бранко.

– Очень срочно. Обязательно сегодня, – тихо сказал Рихард. – Пусть Макс держится осторожнее. Ко мне не заходить. Подозреваю слежку...

После полудня Макс Клаузен вернулся со взморья. Он поставил свою машину перед конторой мотором к двери – знак того, что задание выполнено, – и пошел заниматься коммерческими делами.

Вечер того дня Рихард провел вместе с Исии в «Рейнгольде» у папаши Кетсля. Он был грустен и молчалив. Задумавшись, пристально смотрел на молодую женщину.

– Почему вы так на меня смотрите, Ики-сан? Я плохо выгляжу?

– Нет, Митико... Сегодня я буду тебя называть Агнесс... Мы будто вчера только с тобой познакомились. Помнишь, вон у того столика... Но теперь нам не надо встречаться. Уезжай лучше из Токио.

– Я же сказала, Ики-сан, я никуда не поеду... Я хочу дышать тем же воздухом, что Ики-сан, ходить по той же земле, видеть это же небо... Почему же... – Исии отвернулась, скрывая слезы.

– Послушай, Митико, не будем сегодня говорить о грустном...

Зорге сделал над собой усилие и, казалось, повеселел. Но из головы Рихарда не уходила мысль – почему Одзаки сегодня не пришел на встречу?

Через час они вышли из ресторанчика, и Зорге подозвал такси. Они простились на улице. Рихард помог Исии сесть в машину, нежно поцеловал руку и долго еще стоял посреди улицы под фонарем, глядя вслед удаляющейся машине, – большой, широкоплечий, с копной непослушных волос. Таким и запомнился он Исии. Накрапывал дождь. Это была их последняя встреча. Исии Ханако никогда больше не видела Рихарда.

Перед тем как вернуться домой, Зорге проехал мимо конторы Клаузена. Машина стояла мотором к двери, – значит, все в порядке, шифровка ушла в эфир.

Он так и не справился с гриппом и лежал в постели. Через день к нему все же заехал Клаузен, вопреки «карантину». Решили, что посещение больного не вызовет подозрений. Они гадали: почему Одзаки и Мияги не явились на встречу? Рихард высказал предположение: отставка кабинета вызвала много дел у Одзаки.

– Ну, а Мияги? – спросил Клаузен.

Ответа не было. Тревога не покидала разведчиков. Клаузен вспомнил, как он был моряком. В двадцать пятом году перегонял шхуну из Бремена в Мурманск. Первый раз попал в Союз.

Рихард спросил:

– Значит, ты передал донесение? – Вероятно, он не слушал, что говорил Клаузен.

– Передал, но не все. Закончил тем, что войны не будет. Не хватило времени. Об отзыве нашей группы передам завтра. Теперь можно паковать чемоданы.

А назавтра Клаузена арестовали. И его жену Анну. Арестовали Бранко Вукелича и еще многих других. Среди арестованных были Джозеф Ньюмен, корреспондент американской газеты «Нью-Йорк геральд трибюн», британский экономист сэр Джордж Сэнс – оба предположительно из группы Вукелича.

Министр юстиции Ивамура подписал ордер на арест принца Кинкадзу из министерства иностранных дел. По распоряжению министра юстиции арестовали сына бывшего премьер министра Японии Инукаи. Но министр Ивамура так и не решился на арест сотрудника германского посольства Рихарда Зорге. Требовалась подпись более важного лица. Ордер об аресте Зорге подписал сам Тодзио – новый премьер-министр японского кабинета.

Вызывало сомнение и поведение бывшего премьер-министра Японии принца Коноэ, а также германского посла Эйгена Отта. Но решение такого вопроса было вне компетенции министра юстиции Ивамура...

Позже арестовали еще врача Ясуда. Среди арестованных оказались люди девяти национальностей. Выходило, что обнаружена широкая международная организация.

Когда рано утром агенты кемпейтай явились арестовывать Зорге, вместе с ними был государственный прокурор Мицусада Ёсикава, руководивший заключительной операцией. Он прежде всего бросился в комнату советского разведчика и удивился: это была комната ученого. Прокурор ни у кого не видел в доме так много книг. На столе лежал раскрытый томик стихов Ранрана – древнего поэта Японии. Ёсикава прочитал старинную хокку:

Осенний дождь во мгле!

Нет, не ко мне – к соседу

Зонт прошелестел...

Рядом с Ранраном лежал толстый немецкий ежегодник «Ярбух – 1935 год».

Обыск был очень тщательный, но он не дал против Зорге никаких улик.

Следователь Ёсикава руководил обыском и у других арестованных. У германского коммерсанта Макса Клаузена нашли за деревянной панелью коротковолновый передатчик, у французского журналиста Вукелича обнаружили микропленку с негативами секретных документов, но у доктора Зорге – ничего. И только позже Ёсикава обратил внимание на то, что у Клаузена и у Вукелича были такие же немецкие справочники, как и у Рихарда Зорге. Что бы это могло значить? Может быть, шифр?

Ключ к таинственным передачам, уходившим много лет из Японии в эфир, был найден.

Известие об аресте Рихарда Зорге произвело в германском посольстве ошеломляющее впечатление. Генерал Отт, обычно говоривший тихим ровным голосом, так не соответствовавшим его огромному росту, сейчас просто гремел в своем кабинете. Лицо его было совершенно багровым.

– Они хотят поссорить нас с Японией! – кричал он. – Пусть для этого избирают другие способы... Мы не потерпим! Я добьюсь, что Берлин порвет дипломатические отношения с Токио... Они дождутся!.. Это же чудовищно, неслыханно – обвинить Зорге в том, что он советский агент! Сегодня они арестовали Зорге, завтра арестуют меня. Это оскорбление нации... Послушайте, Майзингер, немедленно езжайте в кемпейтай к генералу Накамура и потребуйте освободить Зорге. Пусть не валяют дурака. Эта их работа – сплошная шпиономания!..

Полковник Майзингер стоял набычившись, уперев в бока свои тяжелые кулачищи.

– Я сам готов, господин посол, разгромить всю японскую контрразведку. Это дело чести эсэсовца! Я до конца буду партнером Зорге.

– Да, да! Действуйте от своего и от моего имени! Я поеду сейчас в министерство иностранных дел. Я знаю, что им сказать! Заготовьте телеграмму в Берлин, в самых решительных тонах. Это же черт знает что! Надо информировать фюрера...

В министерстве иностранных дел германского посла принял новый министр, господин Того. Он был вежлив, предупредителен, но непреклонен и решительно отказался выполнить требование генерала Отта.

– Господин посол, – сказал Того, – я огорчен вместе с вами, но это очень серьезно... Распоряжение об аресте доктора Зорге подписал новый премьер-министр генерал Тодзио. Вероятно, это первый документ, который подписал премьер на новом высоком посту. Доказательства неотвратимы – Рихард Зорге обвиняется в шпионаже в пользу Советской России... Примите мои уверения, господин посол...

– Да вы с ума все сошли! – нарушая дипломатический такт, воскликнул Отт.

– Я полагаю, что господин посол слишком взволнован, допуская такие выражения... Я охотно его извиняю. – Того, сквозь зубы шумно вдохнув воздух, поднялся со своего кресла. Министр давал понять, что аудиенция окончена.

Единственно, чего смог добиться Отт, – согласия на встречу с Зорге в тюрьме Сугамо. Того пообещал договориться об этом с полицейскими властями. Генерал-майор Эйген Отт ни на секунду не мог поверить, что его лучший друг доктор Зорге, который вытащил его из японской казармы в Нагая, работает на советскую разведку. Этого просто не может быть! Отт сам не новичок в разведке и умеет разбираться в людях. Отт знает Рихарда добрый десяток лет и в какой-то мере именно ему обязан своим назначением на должность германского посла в Японии.

Даже потом, через много лет, после того как генерала Отта убрали с занимаемого поста в результате этой непостижимой для него истории, Отт так ни во что и не поверил.

– Зорге – советский разведчик?! Да вы с ума сошли! – восклицал он. – Этого не могло быть. Я его прекрасно знал.

ПЁРЛ-ХАРБОР - В ТОКИО И ВАШИНГТОНЕ

Военный клан пришел наконец к власти...

Новый премьер-министр генерал Тодзио почтительно склонился перед троном и возложил к стопам императора список членов сформированного им кабинета. Лорд хранитель печати Кидо торжественно поднял свиток и передал его сыну неба. В тронном зале воцарилась благоговейная тишина. Император развернул упругий свиток, медленно перечел фамилии министров и одобрительно кивнул. Церемония формирования кабинета была закончена. Отныне власть в государстве переходила к военным. Вершителями политики Японской империи становились разведчики и диверсанты, столь долго этого добивавшиеся.

Бывший главный жандарм Квантунской армии Хидеки Тодзио был возведен в высший государственный ранг шинина, и в тот же день ему присвоили звание полного генерала. Чтобы сосредоточить в своих руках военную и гражданскую власть, премьер Тодзио оставил за собой портфели военного министра и министра внутренних дел.

Министром военно-морского флота стал прославивший себя в Китае адмирал Симада. Только месяц назад он возвратился в Токио, и его приезд превратился в демонстрацию могущества военно-морского флота империи. Ему оказывали всяческие почести, прославляли подвиги адмирала. Газеты писали:

«Адмирал Симада, бывший командующий флотом китайского фронта, известный своими выдающимися заслугами, с триумфом вернулся в Токио. На вокзале он услышал милостивые слова императора, переданные адъютантом Его Величества. Генерал Хондзио был послан Троном для встречи адмирала Симада.

С вокзала, в сопровождении кавалерийского эскорта, адмирал Симада отбыл на аудиенцию к Его Величеству в экипаже, присланном за ним министром императорского двора. Во дворец адмирал проследовал через главные ворота как почетный гость императора.

Адмирал Симада с достоинством приблизился к Трону, сделал подробный доклад о военном положении за полтора года службы, о блокаде китайского побережья и действиях орлов-летчиков, бомбивших с авианосцев внутренние районы Китая.

Его Величество внимательно выслушал доклад, милостиво даровал адмиралу Симада благодарственную императорскую грамоту за заслуги».

Обласканный императором, Симада ныне стал министром военно-морского флота. Его назначение не обошлось без стараний лорда хранителя печати маркиза Кидо. Маркиз был человеком крайних взглядов, разделял точку зрения военных кругов и подсказал императору решение, угодное военному клану.

Кроме министерских портфелей военные завладели всеми ключевыми позициями в государстве: адъютантом императора был квантунец Хондзио, главным военным советником императорской ставки – генерал Доихара; бывший разведчик адмирал Ямамото командовал объединенным военным флотом империи; председателем планового управления, занимавшегося планированием военной экономики, стал генерал Судзуки. В прошлом он возглавлял отдел разведки в генеральном штабе. Маркиз Кито добился влиятельного поста главного императорского советника. За ним, не ограничивающим себя никакими моральными устоями в управлении государством, укрепилось прозвище «токийского Макиавелли».

И только министр иностранных дел господин Того, со своим наивным либерализмом, оставался белой вороной среди воинствующих японских политиков. Военному клану он служил отличной ширмой, за которой до поры до времени удобно было скрывать свои действительные намерения. Однако его влияние и роль были ограничены тем, что советником в министерстве иностранных дел поставили Сиратори, а кроме того провели профилактическую чистку дипломатического аппарата. Из Европы и других стран отозвали больше двадцати недостаточно надежных послов, советников. Среди них оказался и сам Того, вызванный из Москвы.

Ко всему прочему, в канун назревающих событий в Токио учредили «Ассоциацию помощи Трону» – массовую национальную партию, построенную по германо-фашистскому образцу. Одним из создателей партии был все тот же маркиз Кидо. Теперь можно было приступить к действиям. Главное – не упустить удобный момент для начала войны.

Прошло всего пять дней с того часа, как Тодзио стал премьером. В храме Ясукуни предстояло молебствие в память погибших в войне за империю. Все эти дни Тодзио не мог выбрать время, чтобы встретиться с Кидо; он позвонил ему по телефону:

– Кидо-сан, я прошу вас приехать в храм Ясукуни на четверть часа раньше...

Была пора хризантем. Светило уже нежаркое солнце. У храма толпились женщины, одетые в разноцветные кимоно, но в дальнем притворе храма было сумрачно и безлюдно.

– Пора начинать, Кидо-сан, нельзя дольше испытывать судьбу, столь благосклонную к нам, – сказал премьер. – Переговоры с Америкой ничего не дают.

– Я уже разговаривал с императором, – ответил Кидо. – Его величество согласился – пора вытаскивать тигренка из пещеры... Я предложил заранее подготовить рескрипт о войне. Но пока переговоры пусть продолжаются. Не послать ли вам в Штаты посла Курусу – в помощь Номура.

– Я согласен... Но пусть флот начнет готовить операцию «Ямато». Теперь ничто не сможет изменить решений Тайного совета...

Храм постепенно заполнялся людьми. Священник ударил в гонг, призывая богов внять молитве собравшихся. Премьер и лорд хранитель печати прошли на свои места и стали молиться о душах павших в последней войне...

Заседание Тайного совета, о котором упомянул Тодзио, происходило в сентябре, там решили: войны с Россией не начинать и сосредоточить внимание на Южных морях.

«Члены Тайного совета, – говорилось в секретном протоколе, – считают, что необходимо использовать все дипломатические возможности, чтобы принудить Англию и Соединенные Штаты принять требования Японии. Если будет установлено, что до конца октября дипломатические переговоры не принесли успеха, начать военные действия против Америки, Великобритании и Нидерландов».

Переговоры затягивались, и конца им не было видно. Американцы стояли на своем – требовали отвести японские войска из французского Индокитая и континентального Китая. Принц Коноэ намеревался сам поехать в Соединенные Штаты, чтобы лично встретиться с Рузвельтом. Коноэ считал, что надо для видимости согласиться отвести войска. Принять решение – еще не значит его выполнить. Как поступить дальше, будет видно, – с отводом войск можно тянуть годами... Но военный министр Тодзио думал иначе: американцы делают все, чтобы затянуть переговоры, а сами тем временем что-то предпринимают. Тодзио считал: лучше обмануть самому, чем быть обманутым, – надо начинать войну, начинать внезапным нападением.

Отношения Тодзио с принцем Коноэ так обострились, что они перестали даже здороваться. Но ведь теперь все было иначе. Теперь Тодзио сам мог решать – мир или война. Он предпочитал войну. У него не было ни малейшего желания ехать за океан к Рузвельту. Для видимости пусть в Вашингтон поедет бывший посол в Берлине Курусу. Надо создать впечатление, будто Япония заинтересована в переговорах, а тем временем...

Премьер Тодзио пригласил в свою резиденцию адмирала Симада, чтобы поговорить о плане «Ямато». План «Ямато» – нападение на американскую военно-морскую базу в Пёрл-Харборе на Гавайских островах – хранился в личном сейфе начальника генерального штаба и был настолько секретен, что о нем не знали даже члены правительственного кабинета. Автором плана был адмирал Ямамото, нынешний главнокомандующий объединенного имперского флота. Кому, как не ему, следовало осуществить теперь удар по тихоокеанской базе американского военно-морского флота...

Ямамото слыл искуснейшим игроком в покер, а человек, как известно, за карточным столом выявляет свой настоящий характер. Ямамото играл азартно, напористо, умело... Тремя своими оставшимися на правой руке пальцами он, как фокусник, жонглировал картами, блефовал и срывал банк, располагая весьма средними картами.

Американская разведка, давно наблюдавшая за Ямамото, сделала для себя определенный вывод. В досье, заведенном на Ямамото, значилось: «Человек волевой, решительный, увлекающийся и азартный, с задатками авантюриста...»

Всю свою жизнь адмирал посвятил военному флоту. Ямамото не было двадцати лет, когда он принял участие в Цусимском сражении во время русско-японской войны. Он служил лейтенантом на флагманском корабле «Микаса-мару», где и лишился пальцев во время морского сражения. Теперь это был пожилой, коренастый человек с густыми, сросшимися бровями и снисходительной улыбкой. У Ямамото была своя точка зрения на предстоящие военные события. Американцы год назад перевели на Гавайские острова большую часть своего флота, постоянно угрожая Японии. Поэтому, прежде чем решиться на проникновение в Южные моря, с его точки зрения, следовало избавиться от этой опасности. Приняв командование объединенным флотом, адмирал прежде всего задумался о Пёрл-Харборе. Конечно, операция предстояла рискованная, но при соответствующей подготовке могла принести успех. Стоило пойти на этот риск – с разгромом американского Тихоокеанского флота дорога к Южным морям будет открыта.

Посвятив в свои планы лишь узкий круг лиц, адмирал начал тренировать морских летчиков. Для этого он избрал уединенный островок Сикоку, очень похожий своими очертаниями на остров Оаху, где базировались американские военно-морские силы. Адмирал приказал построить на острове точно такие же портовые сооружения, как и на американской базе, и превратил Сикоку в учебный полигон. Затея адмирала Ямамото дорого стоила японской морской авиации. За два года обучения летчиков потеряли около трехсот самолетов. Но это не смущало напористого адмирала – со временем все окупится! Ямамото требовал проводить тренировки в самых неблагоприятных атмосферных условиях – в шторм и туманы любого времени года.

Но что действительно вызывало огорчение адмирала – это отсутствие торпед, безотказно действующих на мелководье. Торпеды, имевшиеся на вооружении, могли взрываться только на глубине в двадцать пять метров, не меньше. В гавани же Пёрл-Харбора в самых глубоких местах уровень воды не превышал пятнадцати метров. При испытаниях на мелководье торпеды неизменно вздымали фонтаны ила, грязи и застревали на дне. Нужна была новая система взрывателей, стабилизаторов. Над этим бились долго, несли потери, и все без каких бы то ни было обнадеживающих результатов. Но в самые последние недели перед днем «Икс» – сроком нападения на Пёрл-Харбор – вдруг нашли удивительно простой выход – кто-то предложил применить деревянные тормозящие стабилизаторы, давшие неожиданный эффект.

В августе Ямамото посвятил в планы начальника главного морского штаба адмирала Нагано. Нагано молча читал записку командующего объединенным флотом, склонив над бумагой свои дремучие короткие брови, кончиками пальцев, будто массируя, непрестанно потирая лоб. На мгновение отрываясь от чтения, он взглядывал из-под припухших век на командующего, словно вопрошая: как это он мог придумать такое, и снова углублялся в бумагу.

– Что я могу вам сказать, Ямамото-сан? – закончив чтение, сказал Нагано. – Вы достойный потомок вашего древнего рода! Я не преувеличу, если скажу – это гениально! Поздравляю! Но прежде чем приносить план к стопам его величества, нужно все же еще раз проверить его на штабных учениях...

Он был осторожен и нетороплив, этот человек с тяжелой челюстью и дремучими бровями.

Штабные учения провели в сентябре. Атаку на Пёрл-Харбор разыграли на большом макете в морской академии, и участники штабных учений пришли к выводу, что атака американской базы может стоить одной трети кораблей, участвующих в нападении. Такой вывод поколебал уверенность даже адмирала Нагано. В главном морском штабе возникли сомнения – не лучше ли отказаться от этой операции, не рисковать. Заседание военно-морского совета приняло бурный характер, сыпались взаимные упреки и оскорбления. Разъяренный Ямамото пригрозил отставкой, если план его не будет принят. Вместе с адмиралом уйдут в отставку штабные офицеры действующего флота...

Тогда в план «Ямато» решили посвятить генерала Тодзио, чтобы выяснить мнение армии. Тодзио пришел в восторг. Это как раз то, что надо! Одновременно с ударом на Пёрл-Харбор начать продвижение на юг. А после этого можно будет вернуться к северному варианту императорского пути – к России...

Третье ноября 1941 года главный морской штаб утвердил план «Ямато». Не дожидаясь высочайшего соизволения императора, адмирал Ямамото отдал приказ кораблям объединенного флота:

«Флагманский корабль «Ногато-мару», залив Хиросита. 7 ноября 1941 года. Приказ Исороку Ямамото – главнокомандующего объединенным флотом. Всем кораблям закончить боевую подготовку к 20 ноября сего года. К указанному сроку кораблям Первого и Второго флотов сосредоточиться в заливе Хитокапу в группе Курильского архипелага.

Соблюдать крайнюю осторожность для сохранения операции в тайне.

Ямамото».

Для маскировки предстоящих действий в тот же день из Иокогамы к берегам Соединенных Штатов вышел эскадронный миноносец «Тацуту-мару», он имел на борту единственного пассажира – посла для особых поручений господина Курусу, человека опытного в дипломатических делах. Год назад Курусу от имени японского правительства подписал в Берлине пакт о военном союзе с Германией. Он в совершенстве владел английским языком, был женат на американке и слыл на Западе дипломатов проамериканской ориентации. Курусу плыл в Америку, не подозревая, что императорский флот уже получил приказ сосредоточиться у Курильской гряды для выполнения боевых заданий.

До этого времени, вот уже полгода, в Вашингтоне находился Номура, бывший министр иностранных дел. Он вел переговоры с американцами. И чем дольше тянулись переговоры, тем отчетливее понимал Номура, что его используют в качестве подставного лица. Наконец, не выдержав двойственности своего положения, он прислал в Токио шифрограмму с просьбой об отставке.

«Я не хочу вести эту лицемерную политику и обманывать другой народ, – писал он министру Того. – Пожалуйста, не думайте, что я хочу бежать с поля боя, но, как честный человек, считаю, что это единственный путь, открытый для меня. Пожалуйста, пришлите мне разрешение вернуться в Японию. Я покорнейше прошу вашего прощения, если затронул ваше достоинство, я падаю ниц перед вами, прося вашего снисхождения».

Того показал эту телеграмму Тодзио.

– В таком случае пусть он сделает себе харакири, это лучшее, что он может предпринять, – сказал премьер. У его рта появилась жесткая складка. – Предупредите его, что Курусу выехал ему на помощь. Дальнейшие инструкции я буду давать сам.

Он взял лист бумаги и написал:

«Пурпур! Послу Номура. В помощь вам из Токио в Вашингтон на быстроходном эсминце отбыл Курусу. Вам оставаться на месте. Обеспечьте его встречу с Рузвельтом, как только посол прибудет в Вашингтон. Деятельность Курусу сохранять в тайне».

Премьер Тодзио перечитал телеграмму и поставил подпись: Того.

Теперь вся наиболее срочная и ответственная переписка шла под грифом «Пурпур», что означало «Очень важно».

Пока Курусу пересекал океан, на его имя в Вашингтон день за днем шли дополнительные инструкции посольским шифром с неизменной пометкой «Пурпур!».

Шестнадцатого ноября 1941 года Курусу приехал в Вашингтон, а на другой день в Белом доме встретился с Рузвельтом и государственным секретарем Хеллом.

Разговор был предельно учтив. Курусу передал новые предложения: в Юго-Восточной Азии сохраняется существующее положение, обе стороны обязуются не предпринимать здесь никаких действий и не расширять зоны своего влияния в Южных морях и Тихом океане. После того как Япония заключит мир с китайским правительством, она выведет свои войска из Индокитая... Рузвельт пообещал внимательно рассмотреть новые предложения.

Когда японцы покинули Белый дом, Рузвельт спросил государственного секретаря:

– Что будем делать?

Карделл Хелл тяжело поднялся с кресла, прошелся по кабинету, разминая затекшие больные ноги.

– Япония, несомненно, решила идти ва-банк... Неясно только одно: где она собирается нанести удар – на Филиппинах, в голландской Индии, в Сингапуре... Японцы только оттягивают время, чтобы выбрать момент для броска. Совершенно очевидно, что Япония идет к войне...

– Надеюсь, им не удастся нас провести, – сказал Рузвельт. – Они сами лезут в расставленную западню.

Хелл ответил японской пословицей:

– Если раздразнить тигра, он от бешенства теряет рассудок.

– Если бы это так было... Но мы не можем начинать первыми. Моральный перевес должен быть на нашей стороне, – возразил Рузвельт.

Когда в Вашингтоне узнали, что к власти в Японии пришел Тодзио, Рузвельт отменил заседание правительства и два часа в узком кругу обсуждал проблемы, возникшие в связи с отставкой принца Коноэ. На совещание президент пригласил всего нескольких человек. Был, прежде всего, негласный советник Рузвельта Гарри Гопкинс. Он не занимал никаких постов, и в то же время без его участия не проходило ни одного мало-мальски важного совещания. Были начальники штабов генерал Маршалл и адмирал Старк, военный министр Нокс и министр военно-морского флота Стимсон. Ну и, конечно, правая рука президента – государственный секретарь Хелл.

Все пришли к выводу, что новое японское правительство, вероятнее всего, будет проводить крайне националистическую, антиамериканскую политику. Япония прежде всего, вероятно, нападет на Россию, но не исключено, что удары ее обрушатся на Великобританию и Соединенные Штаты. Тогда Рузвельт высказал такую мысль:

– Мы стоим, господа, перед деликатной проблемой – вести дипломатические дела так, чтобы Япония оказалась неправой, чтобы она первая совершила дурное – сделала бы первый открытый шаг.

С президентом согласились – пусть начинают японцы, и тогда Соединенные Штаты обрушат всю мощь своего оружия на островную империю. В этом случае моральное превосходство останется на стороне Штатов, конгресс, несомненно, поддержит объявление войны. Иначе будет трудно добиться в конгрессе согласия на войну.

Общественное мнение будет на стороне правительства. Лишь бы раньше времени не раскрылись замыслы, родившиеся на совещании в Белом доме. Это тоже было «оранжевой тайной», такой же глубокой, как тайна атомной бомбы. Секретную переписку о новом оружии вели только на бумаге оранжевого цвета, чтобы эти документы сразу можно было отличить в кипах бумаг, представляемых на рассмотрение президенту.

Теперь, в разговоре с государственным секретарем Рузвельт снова вернулся к волновавшей его теме.

– Историки подсчитали, – сказал президент, – что за два минувших века на земле было около ста двадцати войн и только в десяти случаях им предшествовало официальное объявление войны. Японцы не станут нарушать вероломных традиций. Они могут напасть в любой день, атаковать без предупреждения. Что делать? Проблема сводится к тому, как нам сманеврировать, чтобы заставить Японию сделать первый выстрел и в то же время не допустить большой опасности для нас самих... Это трудная задача.

– Будем дразнить тигра, – сказал Карделл Хелл. – Сегодня я получил новый радиоперехват.

Государственный секретарь показал президенту японскую шифрограмму, доставленную ему из криптографического управления генерального штаба. Из Токио предупреждали своих послов за границей:

«В случае чрезвычайных обстоятельств, – говорилось в секретной телеграфной инструкции, – а именно в случае разрыва наших дипломатических отношений или нарушения международной системы связи, будут даны следующие кодированные предостережения, включенные в ежедневные радиобюллетени о состоянии погоды, передаваемые из Токио.

1. В случае опасности в японо-американских отношениях: «восточный ветер, дождь».

2. При нарушении японо-советских отношений: «северный ветер, облачно».

3. На случай разрыва японо-английских отношений: «западный ветер, ясно».

– Это не что иное, как сигнал о начале военных действий, – заключил Хелл.

Полгода назад американские криптографы после долгой и кропотливой работы разгадали наконец шифр японских радиограмм. Криптографы сумели расшифровать более семисот японских секретных радиограмм. Государственный департамент и военные власти Соединенных Штатов были теперь постоянно в курсе секретных радиопереговоров японских дипломатов с Токио.

– Ну что ж, события назревают, не станем мешать им лезть в западню... – сказал Рузвельт. – Какие еще новости на Бейнбридж Айленд?

На Бейнбридж Айленд в Вашингтоне находилась центральная станция радиоперехвата.

– Снова повторяется все та же дата – двадцать пятое ноября... Сначала в инструкции послу Номура – добиться к этому сроку успеха в переговорах. Теперь более определенно передают из Ханоя.

Карделл Хелл порылся в папке и достал копию радиодонесения японского посла из Ханоя.

«Военные круги, – сообщал он в Токио, – известили нас, что ответ Соединенных Штатов мы должны получить не позже 25 ноября. Если это верно, не остается сомнений, что кабинет решится на мир или войну в течение одного-двух дней. Если переговоры в США закончатся неудачей, наши войска выступят в тот же день»,

Рузвельт перекинул листки настольного календаря.

– Война может начаться в понедельник, – сказал он. – Подготовьте ответ на японские предложения, чтобы у Токио не возникло сомнений в неизменности наших позиций...

26 ноября государственный секретарь Соединенных Штатов Америки Карделл Хелл пригласил японских послов и передал им ответную ноту. Она выглядела как ультиматум. Американское правительство требовало вывести японские войска из Китая, признать гоминдановское правительство Чан Кай-ши и отказаться от оккупации Индокитая. Только на этой основе можно заключить пакт о ненападении.

В Токио ответ Хелла так и восприняли – ультиматум! Американцы требуют восстановить то положение на Континенте, какое было до мукденского инцидента.

Обе стороны не были заинтересованы в продолжении переговоров, предпочитали решать спорные вопросы силой. Еще за четыре дня до того, как в Токио получили американский ответ, адмирал Нагано отдал приказ объединенному флоту – покинуть Курильский архипелаг и сосредоточиться в открытом океане на полпути между Аляской и Гавайскими островами. Нагано указал координаты: выйти в район 40° северной широты и 170° западной долготы. К указанному месту прибыть третьего декабря и произвести заправку горючим.

До Гавайских островов кораблям флота предстояло совершить переход в пять тысяч морских миль. Американская разведка потеряла из виду японскую военную армаду. Одновременно, почти открыто, из японских портов на юг вышли транспортные корабли с десантными войсками.

Военному командованию Соединенных Штатов было ясно, что основные боевые действия Японии намерена вести в районе Южных морей.

Из японского министерства иностранных дел в Вашингтон позвонил по тихоокеанскому подводному кабелю руководитель американского отдела. Содержание кодированного разговора также стало известно американским криптографам.

К телефону подошел посол Курусу.

– Извините, что я беспокою вас так часто, – донесся голос из Токио. (Это означало: «Каково положение с переговорами?»)

– Разве вы не получили телеграмму? – спросил Курусу. – Ничего нет нового, кроме того, что вчера сказала мисс Умеку. (Мисс Умеку – государственный секретарь Хелл.) – А как дела у вас? Ребенок родился? (Близок ли кризис?)

– Да, роды неизбежны, – ответили из Токио.

– В каком направлении... – забывшись, спросил взволнованный Курусу и тотчас поправился: – Ждут мальчика или девочку? (На юге или на севере предстоит кризис?) Мы очень взволнованы предстоящими родами, но больше всего волнуется Токугава. Не правда ли? (Токугава – японская армия.) Мисс Кимоко сегодня уезжает на три дня в деревню. Вернется в среду. (Президент уезжает на трое суток из Вашингтона.)

Президент делал вид, что его не тревожат переговоры. Он уехал отдыхать в Гайд-парк, в свое имение.

Из Токио в Вашингтон послу Курусу шли все новые указания, и криптографы старательно их расшифровывали...

«Пурпур. Государственная тайна. Содержание нового предложения США для нас абсолютно неприемлемо. В настоящее время мы должны заботиться главным образом о том, чтобы не были раскрыты истинные намерения империи. Вы должны заявить в государственном департаменте, что запросили центральные японские власти и ждете ответа. Продолжайте вести переговоры со всей искренностью...»

И еще одна телеграмма, направленная следом:

«Через два-три дня после того, как будет принято решение императорского правительства по поводу американской ноты, возникнет такое положение, при котором придется отказаться от дальнейших переговоров. Мы хотим, чтобы вы пока не давали понять правительству Соединенных Штатов, что переговоры прекращаются».

Речь шла о предстоящем заседании кабинета в присутствии императора, назначенном на первое декабря. Император восседал на троне, одетый на этот раз в военную генеральскую форму. Председательствовал премьер-министр генерал Тодзио. Он сказал, что американская нота – вызов стране Ямато. Так разговаривают только с побежденными. Штаты требуют от Японии уйти с континента. Переговоры тянутся полгода и не привели ни к чему. Судьбу империи надо решать вооруженной силой.

Адмирал Нагано доложил императору, что флот подготовлен к боевым операциям, ждет сигнала. Кто-то спросил о планах командования – когда, где, какими силами намерены осуществлять операции. Снова вмешался Тодзио: это военная тайна. Из членов кабинета о Пёрл-Харборе знали только два человека – премьер-министр Тодзио и министр военно-морского флота Симада.

Министр финансов сообщил, что государственный банк отпечатал оккупационные деньги для стран Южных морей: для Филиппин – пезо, для голландской Индии – гульдены, для британской Малайи – доллары. Каждая денежная единица приравнивается к одной иене.

Империя к войне была готова. Кабинет принял решение:

«Переговоры с Америкой в отношении нашей национальной политики провалились. Япония объявит войну Соединенным Штатам, Англии и Голландии».

Когда это сделать – объявить войну, решит генеральный штаб. Может быть, одновременно с началом боевых действий, а может, позже, но никак не раньше. День «Икс» – начало войны – назначили на седьмое декабря по местному времени тех широт, где произойдут события. В Японии это будет на рассвете восьмого декабря 1941 года.

Император соизволил утвердить решение кабинета. Он изрек:

– Мы переступаем порог войны...

Японская армада приближалась к Гавайским островам.

На другой день в Вашингтон ушла секретная радиограмма. Ее также составил премьер Тодзио и подписал фамилией Того.

«Будьте крайне осторожны, чтобы содержание этой телеграммы не стало известно в Соединенных Штатах. Немедленно примите следующие меры: уничтожьте все шифровальные машины, сожгите телеграфные шифры, за исключением одной копии шифра «О-а» и «Л-б». Сожгите все секретные документы и черновики расшифровки настоящей телеграммы. Как только выполните наши указания, телеграфируйте одно слово: «Харуна!»

Все это связано с подготовкой к критическим обстоятельствам и передается только для вашего личного сведения. Сохраняйте спокойствие. Того».

Как только президент Соединенных Штатов вернулся в Вашингтон, Карделл Хелл доложил ему об этой телеграмме, а также о том, что южнее японских островов вдоль китайского побережья отмечено большое движение транспортных кораблей с войсками.

Рузвельт попросил узнать – подтверждается ли телеграфное распоряжение об уничтожении шифров. Вскоре ему сообщили: во дворе японского посольства жгут документы...

На запрос государственного департамента: почему идет непрестанное передвижение японских войск на Дальнем Востоке – посол Курусу сослался на информацию, полученную из Токио: это мера предосторожности против китайских войск...

Пятого декабря японские радиостанции в информации о погоде передали кодированную фразу: «Западный ветер, ясно... Восточный ветер, дождь...» Это был сигнал о предстоящем разрыве дипломатических отношений с Англией и Соединенными Штатами.

Сложившуюся ситуацию обсуждали на заседании высшего военного совета Соединенных Штатов. Начальник морского генерального штаба Старк разъяснил стратегическую задачу американского флота: с началом военных действий корабли Тихоокеанского флота, базирующиеся в Пёрл-Харборе, выдвигаются к Маршалловым островам и в скоротечных морских боях уничтожают японские десантные войска в районе Южных морей. Для этого в водах Тихого океана сосредоточена большая часть всего американского флота. Это и была та самая западня, которую американские морские силы готовили своему дальневосточному противнику.

В Вашингтоне с нетерпением ждали, когда японцы начнут воевать в Южных морях.

Начальник генерального штаба Маршалл передал войскам директиву: «Наши переговоры с Японией фактически прекращены. Надежды на то, что Япония будет их продолжать, не существует... Если возникновения войны нельзя избежать... Повторяю, – если войны нельзя избежать, то Соединенные Штаты хотят, чтобы Япония сделала первый шаг...»

Директиву Маршалла подкрепил адмирал Старк.

«Это послание рассматривайте как предупреждение о войне, – радировал он командующему Тихоокеанским флотом. – Агрессивные действия Японии ожидаются в ближайшие дни... С началом войны ваш флот выдвигается к Маршалловым островам. Не предпринимайте никаких наступательных действий, пока Япония не нападет».

В субботу шестого декабря посол Курусу получил последнюю шифрограмму из Токио:

«Хотя вас не нужно предупреждать об этом, но мы все же напоминаем, что вы должны сохранить передаваемый вам меморандум в строжайшей тайне. При расшифровке откажитесь от услуг машинисток. Наш ответ вручите американскому правительству, желательно лично государственному секретарю, завтра в час дня по вашингтонскому времени.

После того как расшифруете последний, четырнадцатый раздел ноты, немедленно уничтожьте оставшиеся шифровальные машины».

Затем стали передавать ноту, часть за частью – тринадцать телеграмм. Расшифровку их закончили только в полночь. Секретарь посольства сам печатал на машинке, но он был неопытен, делал много ошибок, приходилось перепечатывать заново.

А последнего раздела все не было. В ожидании конца меморандума принялись доламывать шифровальные машины. Четырнадцатую часть текста получили только утром, а срок вручения ноты близился. Курусу позвонил в госдепартамент и попросил перенести встречу на два часа дня. Оба посла в нетерпении шагали по вестибюлю. Наконец секретарь посольства выбежал из шифровальной комнаты и передал Курусу готовый текст ноты. Это было в час двадцать минут дня по вашингтонскому времени.

Американские криптографы ухитрились быстрее японцев расшифровать телеграмму из Токио. Еще накануне вечером тринадцать разделов японского меморандума лежали на столе Карделла Хелла. Прочитав их, он направился в кабинет Рузвельта.

– Предпримем еще один шаг, – сказал президент, – подготовьте мое послание к императору. Пусть посол Грю немедленно отвезет его во дворец... О моем послании сообщите журналистам, пусть завтра же об этом будет известно в стране.

Заключительный раздел ноты поступил из Токио в восемь часов утра, а в девять, то есть через час, расшифрованный текст был уже в государственном департаменте. Его привез начальник американского разведывательного управления генерал Майлз. Рузвельт лежал еще в постели, когда государственный секретарь постучался к нему в спальню.

Японский меморандум заканчивался словами.

«Настоящим правительство Японии с сожалением должно уведомить Соединенные Штаты о том, что ввиду позиции, занятой американским правительством, мы вынуждены считать невозможным прийти к соглашению путем дальнейших переговоров».

Президент машинально положил на туалетный столик конец расшифрованной ноты.

– Это война! – сказал он.

Но дипломатическая игра продолжалась. Президент распорядился не вызывать его к телефону.

Начальник разведки Майлз поехал искать начальника генерального штаба Маршалла. Дома его не оказалось, генерал совершал утреннюю конную прогулку. Когда Маршалл приехал в штаб, Майлз доложил ему о расшифрованной ноте, высказав предположение, что противник начнет военные действия в момент вручения ноты. Надо предупредить войска. Маршалл неопределенно пожал плечами, но все же позвонил Старку. Начальник морского штаба ответил:

– Пока действующий флот предупреждать незачем. – Он оборвал разговор, повесил трубку.

Майлз продолжал настаивать. Маршалл неохотно согласился.

– Ну хорошо... Подготовьте радиограммы... Прежде всего в Манилу на Филиппины, затем в Сан-Франциско... В Пёрл-Харбор в последнюю очередь, там никаких событий произойти не может... Не тратьте времени.

Весь этот день президент провел в обществе Гарри Гопкинса. Рузвельт распорядился не звать его к телефону. Он не хочет нарушать свой воскресный отдых. Пусть события развиваются сами по себе. Президент занялся своим любимым делом – начал разбирать коллекцию почтовых марок. Рузвельт был заядлым филателистом. Гопкинс валялся на тахте, играл с собакой президента – веселым псом Фалом.

Около часа сели за ленч. Когда подали сладкое, раздался продолжительный телефонный звонок. Президент, недовольно поморщившись, снял трубку. Звонил военно-морской министр.

– Господин президент, – взволнованно говорил он, – похоже, что японцы атаковали Пёрл-Харбор...

– Что?.. Не может быть! – воскликнул Рузвельт.

Через несколько минут об этом уже знали все члены высшего военного совета. Маршалл приказал соединить его с Пёрл-Харбором по радиотелефону. Он говорил с командующим гарнизоном. В телефонной трубке глухо слышались отдаленные разрывы бомб.

Но японские послы еще не знали, что война началась. Карделл Хелл заставил их полчаса ждать в приемной, потом пригласил к себе. Он сделал вид, что внимательно читает врученную послами давно известную ему ноту. Потом отложил листки и гневно взглянул на послов:

– За пятьдесят лет моей государственной службы я не видал документа, исполненного столь гнусной лжи!.. Ни одно правительство на земном шаре не способно на подобный шаг!..

Заранее отрепетированным жестом он указал послам на дверь. Номура и Курусу смущенно вышли из кабинета...

Обращение американского президента в тот день так и не дошло до императора, хотя в Вашингтоне предприняли все, чтобы срочно его доставить. Карделл Холл заранее предупредил посла Грю, что ему передадут телеграфом важнейший документ. Послание зашифровали наиболее простым, так называемым серым шифром, чтобы не тратить лишнего времени на его расшифровку. Но обращение президента целый день пролежало в экспедиции токийского центрального телеграфа... Таково было указание главного цензора генерального штаба. Он распорядился задерживать доставкой все иностранные телеграммы, кроме немецких и итальянских. Посол Джозеф Грю получил шифровку ночью и тотчас позвонил господину Того, просил немедленно его принять – получено личное послание президента Соединенных Штатов японскому императору. Послу даны указания вручить послание лично.

Министр иностранных дел не мог самостоятельно решить, что делать. Он, в свою очередь, сообщил новость лорду хранителю печати и спросил, как быть. Кидо уже спал, сонным голосом он ответил:

– Примите посла, возьмите копию послания и приезжайте во дворец, я тоже там буду.

В Токио уже наступил рассвет. Лорд хранитель печати ехал по опустевшим, затихшим улицам города. Машина вырулила на Коми Акасака, начала подниматься вверх, и Кидо увидел перед, собой восходящее солнце... Он, прикрыв глаза, стал молиться за успех морских летчиков, которые, вероятно, сейчас летят уже к Пёрл-Харбору... Какое значение имело теперь послание Рузвельта императору!

Кидо прочитал текст и решил не тревожить покой его величества.

Утром, когда уже шла война, Джозефу Грю позвонили из министерства иностранных дел. Его принял Того.

– Меморандум президента мы сами передали его величеству... Президент уже получил ответ...

– Когда? – недоуменно спросил Грю.

– Еще вчера вечером.

– Но я передал меморандум ночью...

– Другого ответа не будет.

Того проводил американского посла до дверей кабинета, вежливо с ним распрощался. Он уже знал, что японские летчики атаковали Пёрл-Харбор, но ничего не сказал об этом послу Грю.

Либеральный Того до конца хранил тайну, как ему было это приказано. Дипломаты должны узнать о войне в самую последнюю очередь. Ради этого в канун атаки Пёрл-Харбора министерство иностранных дел устроило для дипломатов, аккредитованных в Токио, пышную загородную прогулку. Обратно в город их доставили поздно ночью. Те, кто не участвовал в прогулке, были приглашены в театр Кабуки. А после представления – на банкет... Того продумал все, чтобы отвлечь внимание дипломатов.

Джозеф Грю вернулся в посольство и включил радио. Передавали рескрипт императора. Он начинался словами:

«Мы, милостью бога, император Японии, сидящий на престоле предков, династическая линия которых не прерывалась в течение веков, предписываем вам, моим храбрым подданным, взять оружие... Настоящим мы объявляем войну Соединенным Штатам Америки и Британской империи.

...Священный дух наших порфироносных предков охраняет нацию Ямато, и мы полагаемся на преданность и храбрость наших подданных. Мы твердо уверены, что цели, завещанные нашими предками, будут выполнены.

8 декабря, шестнадцатого года эры Сева.

Хирохито»

Полились звуки национального гимна, существующего больше тысячи лет...

Потом снова зазвучало радио:

«Будет передана особая новость! Будет передана особая новость! – Голос диктора звучал взволнованно. – Передаем важное сообщение! Слушайте! Слушайте!

Императорская верховная ставка, генеральный штаб и штаб военно-морского флота передают совместное сообщение! Сегодня на рассвете императорская армия и военно-морской флот начали военные действия против американских и английских вооруженных сил в западной части Тихого океана. До восхода солнца наши войска начали атаку Гонконга. Наши войска высадились на Малайском полуострове и быстро расширяют занятые позиции. Происходят массовые атаки на стратегические пункты врага на Филиппинах...»

И снова гимн тысячелетней давности... Гремели литавры. Сквозь победные звуки торжественных маршей в эфир прорывались возгласы диктора:

– Хакко Итио!.. Хакко Итио!..

Казалось, все подтверждало прогнозы премьера Тодзио – следовало сделать лишь первый выстрел, чтобы объединилась вся нация. Война началась.

«НАЧИНАЙТЕ ВОСХОЖДЕНИЕ НА ГОРУ НИИТАКА!»

В семейном альбоме Флемингов хранилась памятная фотография: Джейн в подвенечном платье на пристани Сан-Франциско. Фотография обошла все газеты, и некоторые из них тоже хранились в альбоме, который Флеминги любили показывать своим гостям.

Флеминги были уверены, что фотография эта принесла им счастье. Когда Пит благополучно вернулся из рекламного рейса, директор отдела перевозок подошел к нему, сам протянул руку:

– Ваша супруга сделала нам такую рекламу! Я вижу, вы человек деловой.

Пит не понял сначала, за что его превозносит директор. Он не видел еще газет с фотографией Джейн. Директор передал Питу конверт, в котором лежало несколько двадцатидолларовых зеленых бумажек, и предложил ему работу в фирме.

Пит стал вторым пилотом на авиалинии. Но Джейн продолжала нервничать, тревожилась и не находила себе места каждый раз, когда Пит улетал в рейс.

– Глупая, – убеждал ее Пит, – я вожу пассажиров, как обычный шофер. Ты же сама мечтала об этом, я ведь не испытываю больше самолетов.

– Все равно, Пит! Я ужасно боюсь войны, и еще когда тебя нет, когда ты в воздухе... Мало ли что может случиться.

Разговоры эти изрядно надоедали Питеру Флемингу. Он ничего не мог поделать с женой и, когда подвернулась другая работа, охотно согласился поехать на Гавайские острова.

Теперь он почти не летал, работал в диспетчерской на аэродроме в Гонолулу, и Джейн была счастлива, во всяком случае совершенно спокойна.

Они поселились в маленьком коттедже на островке Оаху, у самого океана, который уходил в бесконечность и там сливался с таким же лазурным небом. Коттеджи стояли в горах, и скалы уступами спускались к берегу. Пит всего два раза в неделю отправлялся в Гонолулу на суточные дежурства, остальное время проводил дома. Климат в горах был значительно лучше, не сравнишь с оранжерейной духотой Гонолулу, и детям здесь жилось хорошо.

Их было двое, белокурых маленьких Флемингов, – Питер, которому недавно исполнилось шесть лет, и сероглазая четырехлетняя Дэзи. С утра и до вечера они заполняли дом беззаботно-веселым щебетанием.

Когда Пит и Джейн, поселившись в этом коттедже, в первый раз вышли вечером погулять, Пит шутливо сказал жене:

– Ты, Джейн, достигла все-таки своего. Посмотри вокруг – тысячи миль открытого океана. Вот уж куда не дойдет никакая война – самое отдаленное место в мире...

Им нравилось новое жилище. Удобный коттедж прижимался спиной к склону потухшего вулкана, из широкого окна гостиной открывался вид на зеленую долину, изрезанную банановыми плантациями, зарослями дикой гуайявы. Правее в океан вдавался полуостров Канэохе с расположенным на нем военным аэродромом. За хребтом, надвое перегораживающим остров, находилась морская база, но отсюда ее, конечно, не было видно.

В Канэохе Пит встретил старых приятелей, с которыми учился в летной школе, иногда к ним заглядывал.

В тот вечер Джейн уложила детей и вышла проводить Пита. Дежурить ему предстояло с утра, но Пит решил навестить друзей в Канэохе. Там он заночует, а утром поедет в аэропорт.

Пит вывел машину из гаража, поцеловал жену и уехал.

Джейн рано улеглась спать. Конечно, лучше бы Пит был дома, но что поделаешь, мужчина должен немного развлечься. Джейн отлично это понимала. Нельзя держать Пита на привязи. Он ее любит, заботится о детях. Джейн не испытывает больше страха за его судьбу...

Молодая американка считала себя счастливой – у нее прекрасная семья, удобная квартира. Пит хорошо зарабатывает, куда больше, чем в те годы, когда получал деньги за страх... Последнее время поговаривали о войне, но какое это имеет к ним отношение. Им всегда будет хорошо в этом далеком, благословенном уголке земли на Гавайях!

Джейн заснула в ту ночь с этими успокаивающими мыслями, не подозревая, что война, казавшаяся ей такой отдаленной, приближалась к домику Флемингов... Японские авианосцы, начиненные четырьмя сотнями бомбардировщиков, полным ходом шли к островам, выкатывали из преисподней трюмов на взлетную палубу самолеты, подвешивали торпеды, приспособленные для мелководья...

Прошло уже две недели, как флот особого назначения под командованием контр-адмирала Чугуи Нагано бороздил воды Тихого океана. Океан будто в насмешку назвали Тихим – все эти дни эскадра продвигалась в сплошных штормах, свинцовые валы, высокие, как горы, дымились и пенились, гонимые свирепым ветром.

25 ноября Нагано получил приказ, радист принес его в адмиральскую каюту.

«Оперативному соединению, – приказывал Ямамото, – продвигаясь скрытно и осуществляя охранение против самолетов и подводных лодок, выйти в гавайские воды и в момент объявления военных действий атаковать главные силы американского флота, нанести ему смертельный удар».

Флот стоял у Курильской гряды, в глухих местах, забытых самим господом богом. Залив окружали унылые, покрытые снегом горы. На берегу виднелось несколько рыбачьих хижин, баркасы, опрокинутые вверх днищами, радиомачта. А дальше на сотни миль вокруг ни единого человеческого жилья.

Нагано был старым и опытным моряком. Даже здесь, в холодных безжизненных водах, в местах, недосягаемых для чужого глаза, Нагано, оберегая сокровенность тайны, запретил матросам и офицерам сходить на берег, запретил даже мусор выбрасывать за борт, чтоб не оставить следов пребывания армады.

От Курильской гряды ушли на исходе ночи с погашенными огнями. Нагано стоял на капитанском мостике флагмана-авианосца «Акаги-мару» и вглядывался в неясные силуэты плывущих кораблей. На палубе трижды прокричали «Банзай» в честь императора, выпили священную саке за его здоровье. В распоряжении Нагано было тридцать два вымпела, среди них шесть авианосцев и силы прикрытия – три крейсера, эскадренные миноносцы, подводные лодки и десять танкеров для пополнения топлива кораблям.

Дул пронизывающий шквальный ветер, и адмирал спустился в боевую рубку. Начальник штаба спросил:

– Какие будут указания на случай встречи с нейтральными пароходами? В этих широтах могут появиться русские корабли.

– Потопить и забыть, – ответил Нагано.

Приказ командующего выполнить не пришлось – шли стороной от морской дороги и не встретили ни одного судна. Шторм смыл с палубы нескольких матросов, спасать их не было времени, лишь помолились за упокой душ...

Несколько дней шли на восток, затем повернули на юг. С каждым днем становилось теплее. До Гавайских островов оставалось около тысячи миль, когда адмирал Ямамото передал условный сигнал: «Начинайте восхождение на гору Ниитака». Это значило: атаковать Пёрл-Харбор!..

Только теперь личному составу объявили, куда и зачем идут корабли. На палубу вынесли большой макет Пёрл-Харбора, Нагано прочитал боевой приказ, хранившийся в секретном пакете:

– «Час пробил. На карту поставлена жизнь или смерть нашей империи...»

Над флагманом подняли боевой флаг, тот самый флаг, который развевался над броненосцем «Микаса-мару» тридцать семь лет назад, в Цусимском сражении с русским флотом.

До Гавайских островов оставалось двести тридцать миль. Прозвучал сигнал: «Летчики, сбор!» Ослепительно ярко вспыхнули прожекторы, взревели моторы, авианосцы развернулись против ветра и пошли навстречу еще не взошедшему солнцу. Летчики в отутюженной форме, с белыми повязками самураев на головах, распространяя аромат одеколона, который забивал все другие запахи, разошлись по машинам.

В шесть утра в воздух поднялась первая волна самолетов, через час вторая. В трюмах осталось в резерве сорок истребителей на всякий непредвиденный случай.

Первую волну возглавил капитан Футида. Только ему одному было разрешено пользоваться радио, остальным запретили прикасаться к передатчикам до момента атаки.

Футида шел по приборам, ведя за собой почти двести машин. Он включил радио, настроил аппарат на станцию в Гонолулу. Передавали гавайскую музыку. Летели на высоте трех тысяч метров, над густым слоем облаков, закрывавшим просторы океана. Диктор из Гонолулу передал сводку погоды: «Видимость хорошая... Рваные облака, главным образом над горами на высоте полутора тысяч метров...» Это сообщение было как нельзя кстати... На островах было спокойно...

Перед тем как ринуться вниз, Футида передал на флагманский корабль условный сигнал: «Тора!» – внезапная атака удалась! – «Тора!».

Было семь часов пятьдесят три минуты по гонолулскому времени.

В гавани Пёрл-Харбор стояли девяносто шесть военных кораблей, и среди них восемь линейных – гордость и мощь американского флота. На палубах только что закончились воскресные молебствия, духовые оркестры исполняли государственный гимн... Грохот взрывающихся торпед оборвал звуки музыки...

Линкор «Оклахома» опрокинулся вверх килем и затонул. Вместе с ним – полторы тысячи моряков. Взорвались пороховые погреба на «Аризоне». Столб дыма, пронизанный языками пламени, взметнулся в небо на триста метров. В одно мгновение погибло 1102 человека. Загорелась «Вирджиния», затонула у пирсов «Калифорния» «Невада» выбросилась на отмель...

Подошла вторая волна торпедоносцев.

Пять линкоров было потоплено, три получили тяжелые повреждения. Горели крейсеры, эскадренные миноносцы, вспомогательные корабли... Тихоокеанский военный флот Соединенных Штатов потерял свою боевую мощь.

Эти глухие, тяжелые, словно подземные, взрывы услышала сквозь сон Джейн. Она села на кровати и ничего не понимала. Взрывы доносились со стороны Пёрл-Харбора, расположенного за хребтом гор, в десятке миль от Канэохе. В той стороне над океаном расплывалась пелена черного дыма. «Опять учения», – подумала Джейн и снова улеглась в нагретую постель. Было воскресенье, дети еще спали...

Но серия новых взрывов, теперь уже со стороны аэродрома, заставила ее вскочить и поспешно одеться. Низко над островом проносились незнакомые самолеты, красные, короткие, как недокуренные сигары. Но и это пока не встревожило Джейн, только удивило. Что бы это могло быть?

Она разбудила детей, начала готовить завтрак. Взрывы прекратились, затем послышались снова... Джейн включила радиолу. Обычно в этот час из Гонолулу передавали последние новости, но сейчас звучала музыка. Потом музыка оборвалась, и диктор очень взволнованным голосом почти прокричал: «Не выходите на улицу! Это опасно! Не выходите на улицу!» И снова музыка.

Почему не выходить на улицу?!.. Джейн старалась поймать какую-нибудь американскую станцию. Наконец она поймала Нью-Йорк, захватила конец передачи:

«...Налет на Гавайские острова. Гонолулу под бомбами, город в огне...»

Зеленый зрачок радиоприемника то расширялся, то суживался, холодный и равнодушный. У Джейн перехватило дыхание. И первая мысль о Пите: где он, что с ним?!..

Было начало одиннадцатого, уже третий час шла война. Джейн ощутила себя беспомощной и одинокой. Но тут же вытерла слезы – дети не должны ничего знать. Она торопливо собрала одеяла, пледы и отнесла их в сад, там у скалы была глубокая расщелина, где они часто разводили костер. Джейн снова вернулась в дом, распахнула холодильник, торопливо побросала в корзину продукты, все, что там было, схватила детей и увела их к расщелине. Дети радовались неожиданному развлечению.

– Мами, – спрашивал Пит-младший, – мы будем жить, как индейцы?..

– Да, да... Только не выходите отсюда...

Джейн еще раз сбегала в кухню, принесла желтое пластмассовое ведерко воды. Словно женщина пещерного века, она спасала от опасности своих детенышей, укрывая их в скалах...

Пит приехал после полудня, грязный, оборванный и небритый. У машины были разбиты стекла, рассечена крыша, снаружи торчали клочья обшивки. Переднее колесо осело, изжеванная покрышка едва держалась на ободе...

Джейн бросилась к Питу, приникла к его груди.

– Что случилось, Пит?.. Что случилось?..

– Война... Японцы разбомбили Пёрл-Харбор... Ожидают их десанта. Дай мне помыться... Я приехал всего на час.

– Что же нам делать?

– Не знаю, Джейн... Все так неожиданно. Тебе с детьми надо ехать в Штаты... Если японцы не высадят десанта...

Пит торопливо поел, надел комбинезон и пошел чинить машину.

– Я оставлю ее тебе, – сказал он.

– А ты?

– Пройду пешком до Канэохе, оттуда как-нибудь доберусь...

– Но куда, куда ты пойдешь, Пит?!.. Я ни за что не останусь одна...

– В Уиллер, на аэродром... Я приписан к авиационному полку и сегодня должен быть там.

Пит вынес из гаража запасное колесо. Джейн помогала мужу.

– Мы засиделись долго за картами, – рассказывал Пит, – когда собрались спать, почти совсем рассвело. Но тут ввалились еще двое, ты их не знаешь – Уэлч и Тейлор, два лейтенанта – летчики из истребительного полка. Оба навеселе. Зашли поздравить Бернарда с днем рождения. Все спрашивали, не осталось ли чего-нибудь выпить. Полезли в бар, в холодильник, но ничего не нашли. Тогда предложили ехать купаться. Я согласился. Сели в мою машину и поехали. Я рассчитывал, что, освежившись, успею еще часок поспать, перед тем как отправиться в аэропорт... Но Тейлору взбрело в голову забежать на радиолокационную станцию. Он уверял, что всего на одну минуту, – его приятель Джозеф Локкард кончает сейчас дежурство, может, и он поедет купаться. Локкард висел на телефоне и кому-то докладывал, что на индикаторе появились неизвестные цели. По его мнению, в ста пятидесяти милях отсюда летит большая группа самолетов, они приближаются к острову. Из информационного пункта ответили – вероятно, это бомбардировщики «Б-17», их перегоняют из Сан-Франциско.

«Но я никогда не видел такой большой цели», – настаивал Локкард.

«Не беспокойтесь об этом», – ответили из центра.

«Нет так нет», – сказал Локкард, вешая трубку. Радиолокационную аппаратуру в американской авиации только начинали осваивать, и Джозеф не был уверен, что он прав. Он еще раз глянул на индикатор, импульсы двоились, и крохотные искорки медленно перемещались по экрану радиолокатора. По воскресеньям дежурство заканчивалось раньше. Локкард запер станцию и вышел вместе с летчиками. Купаться он не захотел. Поехали втроем, а когда возвращались обратно, тут все и началось.

Никто не понял, откуда свалились японские самолеты. Сначала подумали, что прилетели «Б-17». Они совершали четырнадцатичасовой перелет через океан из Сан-Франциско, их ждали с минуты на минуту. Тейлор высунулся из окна кабины и увидел красные круги на крыльях, желтые полосы на хвосте.

«Это не наши!» – успел крикнуть он. Треск и грохот тут же обрушились на землю. Японские истребители пикировали над островом, с ревом пролетали на бреющем полете и снова взмывали вверх. Посыпались бомбы. Загорелся ангар, вспыхнули самолеты... Все было в огне. Горела радиолокационная станция, куда они заходили всего полчаса назад, горели гидросамолеты...

И все же Уэлч и Тейлор сумели в этом аду подняться в воздух. Из трех сотен самолетов едва ли десяток принял бой с японцами, остальные сгорели на аэродромах. Выскочив из автомашины, летчики бросились на землю. Переждав первый налет, они вскочили и побежали к взлетной дорожке. Несколько самолетов не были повреждены. Взлетали, когда новая волна атакующих обрушилась на Канэохе. Ребята дрались как черти. Молодцы парии! Уэлч и Тэйлор вернулись на аэродром, когда японцы, отбомбив, ушли на север в открытый океан. Они уверяют, что сбили семь самолетов. У американцев потери страшные – уничтожена вся авиация, которая была на аэродромах.

В разгар налета появились те двенадцать бомбардировщиков «Б-17» – их ждали из Сан-Франциско. Летчики подумали – маневры, сначала не заметили, что сзади к ним пристроились японские истребители. Принять бой они не могли – летели из Сан-Франциско без вооружения, его сняли, чтобы облегчить перелет. Так и летели в огненном кольце, японцы стреляли в них, как в учебные мишени...

Пит был подавлен всем происшедшим. Но держался, скрывая от жены тревогу. И все же сказал:

– Ходят слухи, что японцы выбросили парашютный десант. Это не исключено. Они должны воспользоваться своей удачей...

– Но что же тогда делать? – воскликнула Джейн. – Они ведь не пощадят детей.

– Не знаю, Джейн... Не знаю... – Пит стиснул руками голову, теряя самообладание. Ему вдруг представилось, что произойдет здесь, без него, если сюда ворвутся японцы, разнузданная солдатня.

– Знаешь что, – с глухой решимостью выдавил он. – Я оставлю тебе морфий, для тебя и детей. Уж лучше... Пит протянул жене белый пакетик.

– Сколько нужно, чтобы... – Джейн не смогла докончить фразу.

– Полграна... три таблетки будет достаточно.

И вдруг Джейн почувствовала удивительное спокойствие...

Питу пора было уходить.

– Я оставляю тебе машину, – повторил он. – Теперь она исправна.

Он не захотел затягивать прощанье, это слишком тяжело для Джейн. Пит обнял жену, поцеловал детей и начал быстро спускаться вниз по дороге, ведущей к аэродрому Конэохе. Стал накрапывать дождь. У аэродрома дождь шел, вероятно, сильнее – в той стороне дым пожарища побелел и не поднимался так высоко, как прежде...

Джейн вошла в кухню, загудел компрессор холодильника. Джейн вздрогнула: «Самолеты!» – и бросила беспокойный взгляд в сторону расщелины у скалы, где дети играли в индейцев... Но самолеты больше не прилетали. Не было и десанта...

Адмирал Нагано все еще вел корабли к Гавайским островам, когда летчики атаковали Пёрл-Харбор. Около десяти утра наблюдатели сообщили: возвращаются самолеты первой волны. Через час вернулись остальные. Начальник штаба доложил: из первой волны не вернулись девять машин, из второй – двадцать. Большинство сбито зенитным огнем.

Сопротивление американцев нарастало. Нагано решил не испытывать судьбу. Он был расчетлив и осторожен. Его убеждали: удар надо закончить высадкой десанта. Нагано твердо сказал:

– Восхождение на гору Ниитака закончено... Теперь мы можем заключить, что ожидающиеся результаты достигнуты.

Адмирал приказал повернуть корабли назад, к берегам Японии.

Нерешительность осторожного Нагано избавила американцев от еще больших потерь. И этого ему никогда не могли простить.

Джейн Флеминг смогла возвратиться в Штаты, сохранив, как еще одну семейную реликвию, пакетик с морфием, который оставил ей Пит.

Но «восхождение на гору Ниитака» – наступательные действия японских вооруженных сил – продолжалось. Удар по Пёрл-Харбору только обезопасил экспедиционные войска, наступавшие в Южных морях. Именно здесь развивались главные события. Одновременно с нападением на Гавайские острова японский флот, поддерживая высадку пехотных частей, нанес удары по Сингапуру, Гонконгу, американскому острову Гуам, по Филиппинам...

За две недели до вторжения в южных портах империи, в бухтах оккупированного китайского побережья сосредоточились десятки транспортных кораблей, ожидавших сигнала начать «восхождение на гору Ниитака». Из пятидесяти усиленных дивизий, которыми располагала японская сухопутная армия, двадцать три дивизии бросили для наступления в Южных морях.

Из солдат, отлично проявивших себя в войне с Китаем, сформировали «вишневые войска» – императорскую гвардейскую дивизию. На левой стороне, ближе к сердцу, солдаты носили знак – ветка цветущей вишни на белом фоне.

Солдат Терасима, начавший войну на мосту Лугоуцяо, служил теперь в этой дивизии. Он научился воевать, Терасима Ичиро, его сделали капралом, и война стала его профессией.

Было 17 ноября 1941 года. Капрал Терасима в этот день начал вести дневник, потому что это занятие приличествует каждому уважающему себя человеку. Когда-то Ичиро пропускал мимо ушей рассказы отца о том, что род их идет от сотсу – наемных солдат, служивших в давние времена дайомиосам – поместным дворянам. Теперь это стало иметь для него значение, он кичился своими предками. В его роду были даже камикадзе, люди священного ветра... Не у каждого в жилах течет такая кровь! Как же ему не писать дневник для прославления фамилии Терасима...

Ичиро раздобыл прекрасной бумаги «хоосё», из которой сделал записную книжечку по размеру своего кармана. На первой странице появилась запись:

«17 ноября шестнадцатого года эры Сева. Сегодня была церемония в честь нашей отправки. Командир дал последние указания, зачитал письменную клятву императору. Потом ходили в храм молиться за нашу победу, за императора. Пили священную саке, кричали «Банзай!»

«20 ноября. Грузились на «Хиросима-мару». Сначала отбыли командир, авангард и знамена. Мы вышли в море после захода солнца».

«21 ноября. Утром прибыли в Осака. Весь день стояли на якоре. На берег никого не пускают. Всем нам дали листовки. Они начинаются так: «Только прочитай это, и война будет выиграна». Все радуются, как дети. Наши винтовки для нас самодзи, которыми мы будем черпать рис из котла победы.

Еще я получил памятки, которые мне приказали раздать моим солдатам. Одну я оставил себе, сохраню ее во славу императорского пути. На обложке карта Южных морей, указаны страны, которые будут нашими. Оставлю на память, чтобы знать, где мы побывали»

В солдатской памятке говорилось:

«Почему мы должны воевать? Согласно воле императора, мы должны воевать за мир на Востоке. Японии поручена великая миссия спасти Маньчжурию от покушения на нее Советской России, освободить Китай от эксплуатации англичан и американцев, помочь Филиппинам и другим странам добиться независимости, принести счастье жителям Южных морей.

Главное для нас сейчас – сохранить военную тайну.

Что представляет собой южный район военных действий? Это сокровищница Востока, которую захватили белые люди – англичане, американцы, голландцы, французы. Это источник мировых запасов нефти, каучука, олова и других ценностей. Южные страны – самые богатые страны Востока. Это области вечного лета. Бананы и апельсины зреют здесь весь год. Но есть и москиты и джунгли...

Европейцы – это люди изнеженные и трусливые. Больше всего они не любят дождей, туманов и ночных атак. Для них ночь только для танцев, но не для сражений. Воспользуемся этим!

Нас охраняет дух ста тысяч воинов, павших в боях. Мы победоносно окончим эту войну молебствием в память наших погибших товарищей.

Осуществим императорскую волю, возложенную на нас!»

«27 ноября. Из Осака вышли вечером того же дня. Пять дней плыли в южном направлении. Наши транспорты шли под охраной военных кораблей. Вблизи нас шел «Судзуки-мару», но когда подошли к острову Хахадзима, его название закрасили. То же самое сделали и на других кораблях.

Вероятно, нам придется воевать в жарких странах – для нас делают сетки от москитов.

У острова Хахадзима становится тесно. Корабли подходят один за одним, они заполняют бухту. От нечего делать ловили рыбу с борта парохода, но ничего не поймали. В Хахадзима погрузили лошадей и собак, собаки поднимают страшный шум. На острове, говорят, красивые девки. На берег нас не пускают».

«4 декабря шестнадцатого года эры Сева. Уже две недели живем на кораблях. Сегодня наконец выходим к месту назначения. Пока с нами военный флот, бояться нам нечего. Нам объявили приказ о начале боевых действий, ждем, когда начнется война».

«6 декабря. Нам сказали, что завтра мы атакуем побережье врага. Роздали патроны по 150 штук на каждого. Теперь мы можем убивать. Патроны тяжелые, но, кажется, взял бы еще. Прощаемся с кораблем. Вечером подготовили все для десанта. Я упаковал продукты на три раза, положил вместе с патронами. Ранец чертовски тяжел. Ничего, найду кого-нибудь, кто будет таскать, как в Китае».

«7 декабря. Высадились почти в полной темноте. Ожидаемого огня противника не было. Высадка прошла успешно.

Капитан Тахамари объявил о войне, сказал, что наша авиация бомбит Гавайские острова. То же на Филиппинах и в Гонконге. Мы залпами салютовали императору»

«Новый, семнадцатый год эры Сева встречаем на Филиппинских островах. 2 января наша дивизия взяла Манилу. Войскам дали отдых, живем в казармах. За эти три недели, после того как высадились на побережье, мы неплохо поработали. Американцев прижали на Баатане. Теперь им оттуда деться некуда.

Живем весело, берем что хотим. Капитан Тахамари взял себе двух белых девчонок – они сестры. Младшей не больше четырнадцати, вторая постарше. Старшая искусала, исцарапала капитана Тахамари. Он ничего не мог с ней сделать, рассердился и отдал сестер нашему взводу. Они опять хотели кусаться, но весь взвод не перекусаешь. На день их запирали в подвале, а на ночь притаскивали в казарму. Младшая рехнулась, и ее пришлось застрелить. Вторая живет вот уже неделю, привыкла, ходит в казарму, не упирается. Белые – наши враги, то же, что дикие животные, с ними можно делать что угодно»

«8 января семнадцатого года Сева. Месяц идет война... Пользуясь темнотой, пошли убивать туземцев. Говорят, они против императорского пути и помогают белым. Мне не хотелось их убивать, потому что они казались хорошими людьми, но я должен был выполнять приказ капитана Тахамари. Я рассудил так: слова Тахамари приказ императора. Если ослушаюсь, меня казнят. Женщины и дети очень кричали. Многие убежали в джунгли, но не все. Я сам зарубил нескольких человек. Деревню сожгли, главарей увели с собой.

Начальник полиции приказал нам расправиться с захваченными партизанами. Ночью мы вырыли яму в кокосовой роще и закололи пленных. Некоторые были маленькие, как дети. Стояли перед ямой, будто не зная, что их хотят убивать. Зарыли их и сверху забросали кокосовыми ветвями. Нам достались двое. Одного заколол Судзуки, другого – я. Вернулись в полк, распевая военные песни»

«4 февраля. Меня перевели в штаб полка. Командир сказал, что ценит мою работу и послушание, сообщил, что представляет меня к унтер-офицерскому званию. Я ответил: готов умереть за императора.

Наша вишневая, дивизия делает чудеса, продолжаем вести боевые действия, очищаем острова от американских солдат. Слышал, что их командующий генерал Макартур первым бежал с островов, бросил войска и улетел за океан. Против нас никто не выдерживает.

Действуем в пустынных местах, снабжение ухудшилось. В штаб полка приезжал генерал Тачибана. Он сказал придется есть мясо врагов. Враги – животные, животных едят.

Вчера захватили большой самолет, он потерпел аварию, когда пытался сесть в долине реки на берегу, чтобы вывезти окруженных американцев. Не знаю, сколько человек было в экипаже, взяли троих. Двое старались вытащить кого-то из обломков самолета. Не заметили, как мы подошли. Третьего мы вытаскивать не стали, его придавило приборной доской, не хотелось возиться. Оставили под самолетом. По дороге в штаб один убежал, прыгнул с кручи и скрылся в джунглях. Стреляли, но не попали. Третьего привели к начальнику штаба. Начальник ему сказал:

«Ты совершил преступление, и если оставить тебя в живых, это не послужит благу мира. Ты умрешь перед рассветом, как предписывает закон Бусидо. Ты найдешь счастье на том свете. Когда душа твоя перевоплотится в другое тело и ты снова родишься на свет, ты станешь миролюбивым человеком».

Пленному перевели слова начальника штаба, он заплакал, как женщина.

Начальник штаба оказал, что выражает ему сочувствие и даже готов, следуя предписаниям кодекса Бусидо, совершить казнь собственным мечом, но, к сожалению, он занят, и казнить будут другие.

Летчику дали выпить последний глоток воды и посадили в грузовик. В наступающих сумерках мы быстро ехали по дороге. Раскаленное солнце скрылось за холмом, огромная туча затянула догорающее небо. Быстро наступила темнота. Мы проехали мимо того места, где недавно кремировали тело капитана Тахамари. Его убили в перестрелке с американцами. Я закрыл глаза и стал молиться за упокой души капитана.

Вскоре выехали на открытое место, где совершались казни.

Адъютант командира полка сказал:

«Сейчас мы убьем тебя самурайским мечом, как предписывает закон Бусидо. Тебе остается три минуты для покаяния».

Адъютант вытащил из ножен меч, блеснувший при лунном свете. Холодная дрожь пробежала по моей спине, сердце мое усиленно билось. Я ощутил сочувствие к пленному, как требует Бусидо.

Летчика подвели к воронке от бомбы, залитой водой, поставили на колени. Он просил убить его одним ударом. Адъютант тупой стороной меча слегка ударил его по шее, примериваясь, как нанести удар, замахнулся двумя руками и с размаху опустил меч на голову пленного. Голова свалилась в воду. Адъютант сказал: «Теперь его душа летит в нирвану», – и засмеялся.

Он перевернул убитого на спину и одним взмахом рассек ему живот. «Какие толстокожие эти кето, – сказал он, – у них даже на животе толстая кожа».

Адъютант вырезал печень убитого, завернул в лист банана и положил в кузов.

«Командир приказал привезти ему печень», – пояснил он.

Мы забрались на грузовик и поехали обратно. Если вернемся живыми, будет что рассказать. Поэтому я все и написал так подробно.

Теперь я опытный убийца. Мой меч всегда в крови. Хотя это делается во имя моей страны, все же мы очень жестоки. Да простит мне бог, да простит мне моя мать!..»

Американский летчик, которому удалось бежать в джунгли из-под охраны японского капрала Ичиро Терасима, был испытатель Питер Флеминг, который с началом войны снова вернулся к штурвалу воздушного корабля.

1

В Токио Майзингер приехал в 1940 году из Варшавы, где работал в городской комендатуре и «прославился» жестокими расправами с польскими патриотами. После войны его судили и повесили в Варшаве как военного преступника.

(обратно)

2

Спасибо...

(обратно)

3

В августе 1941 года, чтобы пресечь опасную деятельность гитлеровской агентуры, угрожавшую интересам Советской России и ее союзников в Иране, на иранскую территорию были введены советские, а также английские войска.

(обратно)

Оглавление

  • ДОГОВОР ТРЕХ ДЕРЖАВ . . .
  • Реклама на сайте

    Комментарии к книге «Договор трех держав», Юрий Михайлович Корольков

    Всего 0 комментариев

    Комментариев к этой книге пока нет, будьте первым!

    РЕКОМЕНДУЕМ К ПРОЧТЕНИЮ

    Популярные и начинающие авторы, крупнейшие и нишевые издательства