««Батарея, огонь!». На самоходках против «тигров»»

Часть первая. Сталинградский фронт 

Глава первая. Вчерашние школьники  

22 июня 1941–1 июля 1942 

Так начиналась война...

Прошло уже больше полвека, как отгремели последние залпы войны, войны самой беспощадной, жестокой, кровавой; многие миллионы наших воинов полегли на полях сражений на своей земле и в чужеземных странах; реки слез были пролиты в семьях погибших, плакали матери, жены, дети, сестры, невесты, но разве можно утешить убитых горем родных и близких?!!

А мы воевали...

Мне довелось участвовать в боях под Сталинградом, в Курской битве, в битве за Днепр, освобождать Украину, Литву, Польшу и Восточную Пруссию. Сначала я был командиром тяжелого танка KB-1C, затем командовал взводом и батареей самоходных артиллерийских установок СУ-122, их сменили самоходки СУ-85, и закончил я войну командиром роты танков Т-34–85.

А начиналось все так.

Выпускной вечер в нашей Истобенской средней школе Оричевского района Кировской области проходил в канун войны — 21 июня 1941 года. Хотя ходили упорные слухи, что вот-вот начнется война, но об этом как-то не думалось, взволнованные окончанием школы, расставанием с друзьями, веселые, жизнерадостные, беззаботные, мы до утра танцевали, гуляли по высокому берегу  Вятки. Не хотелось расходиться, все ощущали, что момент этот уже никогда не повторится. А в полдень яркого воскресного дня 22 июня мы узнали, что началась война. Уже на следующий день в девять часов утра все ребята нашего класса осаждали двери райвоенкомата. Группа из тридцати выпускников Истобенской и Оричевской средних школ получила направление в Челябинское танковое училище. Ехали счастливые и гордые, с песнями, ведь все мы — без исключения! — были уверены, что Красная Армия всех сильней и наши границы на замке, воевать будем только на чужой территории! То есть думали так, как много лет учили нас партия и правительство. Можно ли было даже предположить, что в это время на нашу западную границу уже обрушилась армада из 170 отборных дивизий, четырех танковых групп и четырех воздушных флотов, что они уже движутся по нашей земле, нанося сокрушительные удары по войскам Красной Армии, которым, как оказалось, было запрещено даже принимать боеготовность номер один.

В Челябинском танковом училище

В Челябинское танковое училище мы прибыли в середине июля сорок первого года. Курсантский состав оказался очень разнородным и по образованию, и по возрасту. Более половины нашего курса составляли люди с высшим образованием: инженеры, преподаватели, директора школ, артисты, агрономы, а также сержанты, уже участвовавшие в боях, и курсанты второго курса Казанского танкотехнического училища.

Распорядок дня был очень напряженный. Трехлетняя программа обучения была сжата до одного года, так как Кировский завод в Челябинске начал серийный выпуск тяжелых танков KB-1C, а танкистов, которые могли бы на них воевать, не хватало. Изучали боевую технику, вооружение, средства связи, топографию, тактику, правила стрельбы и многое другое. Мы, вчерашние школьники,  и курсанты с высшим образованием учились на равных, так что на учениях и занятиях приходилось изо всех сил состязаться с остальными сокурсниками. Мы брали упорством и цепкой молодой памятью. Но и те, и другие занимались, что называется, в поте лица.

Военное время сказывалось во всем. Кормили нас очень скромно. Вроде хороший паек был по тому времени, и норма нам выдавалась, но мы ведь еще росли и нам не хватало, мы все время добавки просили.

Форма курсанта была простая. Тогда погоны еще не ввели, на воротниках гимнастерок у нас были петлицы продолговатые из черного сукна и маленькие металлические эмблемы танков. На ногах — ботинки с обмотками. Вот команда: «Подъем!» За три минуты тебе нужно одеться, намотать обмотки и встать в строй. А нары в казарме двухъярусные, а еще темно, а обмотки, каждая два метра длиной — и должен успеть!

Физически нас хорошо закаляли. В ту зиму морозы стояли до сорока — сорока пяти градусов, а мы в нательном белье на зарядку бежали — и не болели!

Среди преподавателей были фронтовики, но они мало что рассказывали, а подходить специально с этим вопросом, расспрашивать мы стеснялись. Думаю, они не рассказывали потому, что нельзя было рассказывать. Скажи не то слово — контрразведчики тут сразу.

Вначале командиром взвода был лейтенант Максимов Иван Гурьевич, командиром роты — Горшков, лейтенант тоже. Командир батальона — Бойко. Толковый был мужик, молодец, требовательный. Присказка у него была, когда видел, что устали мы или приуныли: «Ест солдат солому, а хвост трубой!»

Зато не облегчал нашу жизнь ротный старшина Толкачев. Это был очень несправедливый, грубый, непорядочный человек. Маленький, ниже среднего роста, конопатый, а злые глаза, казалось, прожигали ненавистью. Грубость его граничила с издевательством. Такие, прикрываясь  воинской дисциплиной, не знают удержу в глумлении над подчиненными, но, чуть что, празднуют труса. Что и доказал Толкачев, не явившись на выпускной вечер: видимо, опасался, что бывшие курсанты его изобьют, а назавтра уедут на фронт, и тогда ищи-свищи виноватого. Может, так и случилось бы, но в тот вечер Бог миловал нас от встречи с этой отвратительной особью рода человеческого. Удивительно, но этот никчемный тип молниеносно рос в званиях: в 1946-м я оказался в Челябинске и, естественно, зашел в училище, где встретил этого вояку уже майором.

Изучали мы KB — тяжелый танк, тогда уже вышел КВ-1С. Но параллельно касались «тридцатьчетверки». Лазили и в трофейные танки T-lll, T-IV. На все училище у нас было два KB и две «тридцатьчетверки», поэтому вождением мы в основном на тракторе занимались. Практики было мало, потому что не было такой возможности, за год учебы, суммарно, практики вождения у меня было не более пары часов — 120 мотоминут.

Стреляли мы тоже не боевыми снарядами, а через вкладной ствол пулями или из спаренного пулемета ДТ по пушечной шкале.

Обучение тактике, например, так проходило. Выходит взвод на учения. Взводный командует флагами:

— Пешим по танковому! — и пошли в поле.

А почему «пешим»? Во взводе — три танка. Но танков-то нет! Вот и делится взвод на три экипажа, взводный дает команды флагами, и мы вместо танков боевые порядки принимаем: «линия», «уступом вправо», «уступом влево», «углом назад», «углом вперед».

Учили тактике борьбы с немецкими танками. Главное: определять дистанцию правильно и вести огонь — сразу на поражение! В артиллерии — там «широкая вилка», «узкая вилка», а у танков боекомплект небольшой был, поэтому учили нас сразу на поражение бить и, конечно, соображать, куда бить: в борт корпуса, в тыл башни — если башню у танка заклинит, то он уже небоеспособен.  А чтобы быстрее вывести из строя вражеский танк, то огонь «в обрез», то есть по гусенице фугасным снарядом, и «в лоб» — бронебойным по башне.

Надо сказать, что стрелял я на «отлично» и закончил училище с круглыми пятерками. Тогда, правда, это преимуществ никаких не давало, не до того было. Нас готовили на командира танка. Тогда нужно было как можно больше командиров, потеряли ведь командный состав в первые же дни, недели войны, а до того Сталин постарался.

За все время учебы не было ни одного увольнения в город, гражданского населения мы, по существу, не видели. Такова была ситуация сорок первого — сорок второго годов и наше к ней отношение: чем больше немцы продвигались, тем интенсивнее относились к занятиям. Знали, что надо Родину спасать.

О поражениях, больших потерях сорок первого года мы не знали, это было сокрыто, как и то, что немцы имеют преимущество в живой силе и боевой технике. Знали, что заняли такой-то город, и то не обо всем нам говорили. Был у нас комиссар батальона старший политрук Пепеляев, он политинформации проводил, называл тех, кто отступал: «Паникеры! Трусы!» Погиб он потом, этот Пепеляев. И комбат наш Бойко погиб.

Чем труднее складывалась обстановка на фронтах, тем усерднее постигали военную науку курсанты. Занимались по 14–16 часов в сутки, спали мало, но зато через полгода учебы мы могли самостоятельно водить танки и научились стрелять из пушек и пулеметов. Неимоверно трудно давалась стрельба с ходу! Танк мчится на больших скоростях по пересеченной местности, его подбрасывает на кочках, ухабах, в прицеле видно то землю, то небо, а нужно быстро отыскать цель, взять ее на вертикальный волосок шкалы прицела, уловить момент подхода угольника прицельной марки к цели — и именно в это мгновение нажать на спуск! 

Я и теперь с большой благодарностью вспоминаю командиров и комиссаров училища, которые дали нам хорошую боевую выучку, физическую и моральную закалку.

«Поздравляю, товарищ лейтенант!»

20 июня начались выпускные экзамены по всем предметам, включая строевую подготовку и даже штыковой бой. Но, естественно, первым сдавали «марксизм-ленинизм». На этом экзамене мне запомнился нестандартностью ответов курсант нашего взвода Иван Никифорович Жолудев. В мирной жизни он был кандидатом лесотехнических наук, даже имел печатные труды, но был еще и смелым человеком. На экзамене он поспорил со старшим полковым комиссаром по поводу Брестского мира и позиции левых коммунистов.

— Откуда вы это знаете? — спросил комиссар.

— Не обязательно быть в Париже, чтобы знать, что Париж существует.

Нас его свободные высказывания всегда удивляли, не принято да и небезопасно было возражать начальству, особенно по политическим вопросам.

Еще мне хорошо запомнился курсант Шумилин, бывший артист Казанского драмтеатра. Даже на экзамене по строевой подготовке поворот кругом он делал непременно через правое плечо, а движение вперед начинал исключительно с правой ноги. Шумилин и на других занятиях и экзаменах не блистал, вечно все путал. Возможно, он делал это умышленно, не хотел быть командиром, чего и добился — на выпуске получил «старшего сержанта».

Наконец настал долгожданный день выпуска. Утром 1 июля, сразу после завтрака, ротный каптенармус (помощник старшины) ефрейтор Рябков выдал нам новое командирское обмундирование: ремни, пилотки и кирзовые сапоги. 

В 12.00 в новеньких командирских формах мы выстроились на плацу. На торжественном построении присутствовало все руководство и командование батальонов во главе с начальником училища полковником Наумовым, он возглавил училище после ранения, на фронте ему оторвало правую руку. Начальник огневого цикла майор Казиевский зачитал приказ наркома обороны о присвоении курсантам офицерских званий и пофамильные списки распределения выпускников по фронтам. В итоге напряженной военной учебы половина курсантов получила воинское звание «лейтенант», сорок пять процентов — звание «младший лейтенант», остальные — «старших сержантов». Я получил звание лейтенанта и в должности командира тяжелого танка KB-1C направлялся на Юго-Восточный фронт, позднее переименованный в Сталинградский.

Церемония присвоения офицерского звания происходила очень торжественно. Называлась фамилия. Духовой оркестр играл туш, и курсант, чеканя шаг, выходил из строя и останавливался перед начальником училища. Оркестр смолкал. Майор Казиевский зачитывал строки из приказа наркома обороны о присвоении такому-то такого-то воинского звания и впервые, вместо привычного обращения «курсант», звучали сладостные для каждого из нас слова:

— Поздравляю, товарищ лейтенант, с присвоением первого офицерского звания! — и пожимал руку.

После чего полковник Наумов вручал новообращенному командирское удостоверение личности и тоже говорил:

— Поздравляю, товарищ лейтенант! — и мы понимали, что сейчас, перед отправкой на фронт, этим командирским удостоверением он, фронтовик, участвовавший в боях, как бы передает нам, еще не обстрелянным, вчерашним школьникам, эстафету и свое благословение, каждый чувствовал это очень остро. 

Четко исполнив поворот кругом, молодой командир, опять под туш духового оркестра, возвращался в строй.

Получившие звание лейтенанта возвращались радостные, остальные — унылыми, вроде обиженными, мол, несправедливо их обошли. Зато курсанты 4-го взвода нашей роты все поголовно стали лейтенантами, экзамены они сдали лучше всех, так как до Челябинска закончили два курса военного училища в Казани.

До отправки на фронт нам предоставили сутки отпуска и выдали по 600 рублей — первую авансовую получку! Радостные и гордые, мы отправились в город фотографироваться и, по возможности, купить что-нибудь на выпускной вечер. Буханка хлеба на рынке стоила 200 рублей, так что особенно не разбежишься. Затем писали письма домой, друзьям, девушкам.

В восемь часов собрались в столовой на прощальный ужин. Естественно, в меру выпили, отмечая выпуск, командирские звания и расставание с сокурсниками — все разъезжались по разным фронтам; а потом в клубе смотрели концерт.

Через день наша группа из пятидесяти человек пассажирским поездом выехала на Саратов.

На пути к фронту

В Саратове мы сразу столкнулись с неприятностями. Во-первых, немцы начали бомбить город и мост через Волгу, соединяющий Саратов с Энгельсом. В городе началась паника! Бежали кто куда, и тут, воспользовавшись общей сумятицей, какой-то диверсант на ходу выстрелил из толпы ракетами в направлении моста, дав целеуказание вражеским летчикам. Попасть в мост люфтваффовцам все же не удалось, но одну баржу возле моста они потопили.

После бомбежки мы пошли обедать в гарнизонную столовую, и тут выяснилась вторая неприятность. Кормить нас отказались, так как старший группы — сопровождавший нас лейтенант из штата училища, забыл  взять продовольственный аттестат и тем обрек нас на голодное существование. Некоторые предлагали обыскать лейтенанта, говоря, что не мог он забыть аттестат, мы отлично помнили, что на вокзале Челябинска провожавшее нас руководство училища справлялось у лейтенанта, все ли документы взяты. Большинство сочло обыск унизительным для себя, и пришлось нам до самого Сталинграда выкручиваться самим: продавали и обменивали на хлеб у кого что имелось — мыло, новое нательное белье, часы.

До Камышина ехали товарным поездом, часто останавливаясь из-за разбомбленных железнодорожных путей. На станции Паницкая поезд простоял долго. Здесь нас поразила преступная дикость властей. Рядом горел очень большой элеватор, но часовой не подпускал полуголодных жителей к горевшему зерну. Так распорядились власти: пусть сгорит, но жителям не дадим! Мы всей группой пошли к элеватору и набрали в полы шинелей много пшеницы. По командирам часовой стрелять побоялся. Уже в пути раздобыли ведра и варили добытую пшеницу, получалось нечто вроде каши, ею и питались до самого Камышина.

В Камышин прибыли ночью. В наш освободившийся эшелон сразу начали грузить раненых. Мы прошли через весь город. Увиденное всех потрясло. Город часто бомбили, и он был переполнен ранеными, а тела умерших валялись прямо на улицах. В промежутках между разрывами бомб слышались слабые голоса моливших о помощи. Медперсонала было мало, раненые сутками лежали на земле без перевязки, даже напоить их было некому. Перед нами впервые открылось истинное лицо войны, и впечатление это произвело очень сильное.

К рассвету мы вышли на южную окраину города и двинулись в заданном направлении. Тогда еще не было железной дороги Камышин — Сталинград, и шли мы пешком, через казачьи станицы и села бывшей республики  немцев Поволжья. Поражали благоустройство, чистота, рациональность хозпостроек и полей. Первая ночевка была в селе Гусенбах, там мы хорошо, без бомбежки, поспали.

Шли мы очень быстро, останавливаясь только возле ключей, чтобы напиться. Вражеские истребители начали нас преследовать, поэтому мы заблаговременно высматривали места для укрытия. В станицах нас встречали по-разному, но неукоснительно, если просились переночевать, требовали справку от коменданта, а комендатуры, как правило, находились километрах в пятнадцати. Поэтому мы шли в поле и укладывались в стогах сена или скирдах соломы. Но в поле поспать как следует не удавалось. Тем летом было настоящее нашествие крыс и мышей! Видимо, их будоражил гром бомбежек. Всю ночь приходилось сбрасывать с себя этих назойливых тварей и еще нужно было сберечь остатки «пшеничной каши», чтобы грызуны не проникли под доски, которыми мы закрывали ведра. Последние дни питались семечками, набирая полные карманы из арб, едущих на пункты сдачи. Казачки были очень ласковы и не ругались, может, потому, что многие командиры были симпатичными, а может, жалели нас, понимая, что идем мы на смертный бой и многим не суждено вернуться.

От Камышина до Сталинграда мы прошли за шесть суток и без потерь, хотя обстрелы и бомбежки настигали нас по нескольку раз на день.

Глава вторая. В боях под Сталинградом

Август 1942 — январь 1943

Командир тяжелого танка

В отделе кадров Юго-Восточного фронта нас, новичков, быстро распределили по частям и соединениям. Николай Давыдов, Миша Мардер и я — в училище мы  были в одной роте, попали в 158-ю отдельную тяжелую танковую бригаду. Ко времени нашего прибытия бригада находилась на станции Кривомузгинская недалеко от Калача-на-Дону. Бригада уже участвовала в боях, отступая от Волчанска, где вела тяжелые бои с танковым корпусом, потеряв 41 танк и половину личного состава, зато 40-й немецкий танковый корпус потерял 85 танков и много живой силы.

Мы с Мардером оказались в одном взводе. Экипаж хорошо нас встретил. Командовал взводом опытный фронтовик младший лейтенант Матвей Серов. В то время в экипаже тяжелого танка было два офицера, в моем танке вторым офицером был механик-водитель младший лейтенант Талаш Сафин, по национальности башкир. Мы его звали просто Толя. Толя, как и я, прошел ускоренный годовой курс в Челябинском танковом училище (их выпустили чуть раньше), поэтому за механика-водителя можно было не беспокоиться. Наводчиком был сержант Виктор Белов, заряжающим — младший сержант Михаил Творогов, он же мог быть и вторым водителем; радистом-пулеметчиком был младший сержант Николай Орлов. Все члены экипажа — молодые, сильные ребята, но все из последнего пополнения, еще не участвовали в боях. Младший, сержантский, состав экипажа прошел только трехмесячную подготовку в учебном танковом полку в том же Челябинске, имел явно недостаточно практики вождения танка, как и опыта в стрельбе.

Танки нам дали KB-1C, прошедшие капитальный ремонт на Сталинградском тракторном заводе. Танки КВ-1С имели 75-мм лобовую броню и 50-мм бортовую, мы уже знали, что немцы, используя подкалиберные и кумулятивные снаряды, пробивают броню KB с расстояния 1000 метров. В мае, к концу обучения, к нашему училищу привезли два сгоревших KB, мы тогда внимательно осмотрели пробитые отверстия и поняли: в бою экипаж должен действовать молниеносно, автоматически,  чтобы первым же выстрелом упредить врага. Поэтому сейчас, в оставшееся до боев время, экипаж отрабатывал взаимозаменяемость, проштудировал все регулировки и способы устранения неисправностей, действия при орудии во время боя, ведение огня при движении и с коротких остановок.

24 июля танки уже стояли в хорошо замаскированных окопах на южной окраине Калача-на-Дону. Немцы постоянно бомбили район расположения корпуса, бомбили безнаказанно, единственная зенитная батарея не могла прикрыть все войска и главную переправу через Дон. За июль-август в небе не появилось ни единого нашего истребителя, мы видели в воздухе только У-2, солдаты называли их «кукурузниками», а немцы бросали издевательские листовки: «Вчера обер-ефрейтор Ганс Мюллер сбил кирпичом русский самолет». От проходивших мимо подразделений мы знали, что наши войска отступают по всему фронту, только что был оставлен Ростов-на-Дону, и опять с неба на нас посыпались листовки с виршами от ведомства Геббельса: «Ростов — на Дону, Саратов — на Волге, я тебя не догоню — у тебя ноги долги». Издевались, мерзавцы, не зная, какое грядет возмездие.

Чтобы не дать немцам захватить главную переправу в большой излучине Дона и тем создать самый близкий к Сталинграду плацдарм, командование Красной Армии решило нанести мощный контрудар вдоль правого берега Дона на север. На базе 38-й армии за одни сутки была создана 1-я танковая армия под командованием генерал-лейтенанта Москаленко, в которую вошла и наша 158-я бригада.

На рассвете 25 июля наши войска перешли в наступление. С ходу атаковали разведотряд противника и отбросили его от переправы. Немцы поспешно отступили в рощу, чтобы оторваться от наших войск. Танки бригады рассредоточились на небольшой высоте и замаскировались. Через приборы наблюдения хорошо просматривалось  поле боя. Но команды переходить в наступление не поступало.

Минут через десять фашистская авиация начала наносить бомбовые удары. Порядка трех десятков бомб было сброшено и на нашу бригаду. Группы по 40–50 самолетов сбрасывали 250-килограммовые авиабомбы и уходили на очередной круговой заход. Наших самолетов в небе опять не было. Мощные взрывы сотрясали землю, выбрасывая с пламенем взрыва целые гейзеры грунта. На северной окраине Калача горели дома и машины. Танки корпуса с мотопехотой вели бои уже вблизи от рощи. У противника в этой роще были хорошо оборудованные позиции, а наши наступали по открытой местности. Но тут с фланга в рощу воткнулся батальон наших танков Т-70 с батальоном мотострелков. Сгорело по нескольку танков с той и другой стороны, но перевес сил качнулся в нашу пользу. Однако полностью овладеть рощей наши смогли только к исходу дня: по вражеским позициям нанесла массированный удар артиллерия 1-й танковой армии, и немцы отошли на север.

В результате ожесточенного боя в районе рощи противник потерял 12 танков сгоревшими и 20 подбитыми; было уничтожено большое количество орудий и пулеметов, много полегло и живой силы от штыкового удара 32-й мехбригады. Наши потери тоже были очень велики.

На рассвете 26 июля наши войска завязали бои на рубеже высота 174.9 — село Ложки — совхоз «10 лет Октября». Здесь у противника сосредоточилась крупная группировка, и за ночь они успели хорошо оборудовать оборонительные позиции, к тому же по нашим наступающим войскам наносила мощные бомбоштурмовые удары авиация, применяя авиапушки и противотанковые бомбы. Сгорели два танка Т-70. Наступление затормозилось.

Наша танковая бригада в боеготовности номер один продвигалась в полутора километрах за боевыми порядками  корпуса и в бой все еще не вступала. За нами шли малочисленные похоронные команды, не успевая рыть братские могилы и хоронить погибших. Июльская жара делала свое дело, сильно ощущался трупный запах. В башне было душно даже с включенными вентиляторами и открытыми люками, только при движении вентилятор двигателя слегка продувал боевое отделение. Людей мучила жажда, при любом удобном случае экипаж заполнял фляжки холодной водой. Нервы у всех было напряжены до предела! Второй день мы лишь наблюдали через бинокли и приборы, как на ровной придонской степи наши товарищи ведут сражение с врагом! Поле боя часто закрывалось разрывами бомб и снарядов, дымом горевших хлебов, но было видно, как то здесь, то там вспыхивают наши танки, замирают подбитые машины, превращаясь в лакомые для врага неподвижные мишени! А мы все ждали своей очереди вступить в схватку с врагом! Ведь для каждого из нас предстоял его ПЕРВЫЙ БОЙ! Для тренировки и чтобы как-то отвлечь людей, дал команду:

— Отыскивать цели и докладывать по ТПУ всему экипажу!

Войска понесли большие потери, но село Ложки и совхоз взять не смогли. Позднее мы узнали, что 56-я и 55-я танковые бригады потеряли 57 танков. Около половины сгоревших и подбитых танков были «тридцатьчетверки».

На рассвете 27 июля услышали в наушниках голос комбрига: «Буря 333!» — код атаки! В небо взвилась серия зеленых ракет! Взревел мотор, и наш KB двинулся на врага. В атаке были задействованы две танковые бригады, стрелковый полк, мехбригада и наша тяжелая танковая бригада, наступающая в центре боевого порядка.  Еще не развиднелось, поэтому нас не бомбили, и танки медленно, опасаясь минных полей, продвигались на север. Левее, метрах в тридцати, шли машины командира взвода Матвея Серова и Миши Мардера, справа наступал танк лейтенанта Назарова. Огонь пока не вели, рассчитывая на внезапность удара. За нами, держа винтовки на изготовку, продвигался стрелковый полк.

До вражеских позиций оставалось километра полтора, начинало светать, и мы уже могли рассмотреть контуры деревьев и домов совхоза. Немцы огонь тоже не открывали, видимо, экономили боеприпасы. Экипаж волновался в ожидании боя, хотелось скорее ударить по врагу, прервать тягостную неопределенность, вот уж правда: хуже нет — ждать да догонять! Люди жадно припали к приборам наблюдения, наводчик Витя Белов и заряжающий Миша Творогов закурили «козьи ножки» — быстро же научились у «стариков» ловко, через мизинец, закручивать курево. По машине поплыл запах махорки. От врага нас отделяло уже около километра, и немцы, разглядев, что наступает множество танков, открыли шквальный огонь: одновременно ударили танковые, противотанковые, полевые и даже зенитные орудия! Перед фронтом наступления мгновенно взметнулись сотни разрывов, загремела канонада, заколебалась донская земля! Стреляли немцы очень метко! Еще бы — их экипажи и орудийные расчеты имели многолетний боевой опыт, начиная с боев в Испании в тридцать шестом, а затем захватывая страны Европы и Африки. Один снаряд взорвался метрах в двадцати впереди танка! Почти сразу рикошетом по левому борту ударил второй, нашу 47-тонную машину тряхнуло, пламя разрыва осветило боевое отделение — казалось, танк горит! Но члены экипажа не двинулись со своих мест, никто не хотел показать, что испугался, все с напряжением ждали моей команды. Я видел пламя выстрела орудия, но саму хорошо  замаскированную пушку не разглядел, потому дал команду водителю:

— Толя! Давай зигзагами! — И наводчику с радистом: — Виктор, Николай! Пулеметами, по орудийной прислуге! Огонь!

Танк увеличил скорость и начал рыскать по полю, резко маневрируя, не давая вражеским наводчикам произвести прицельные выстрелы. Рикошетные удары продолжали сыпаться по правому и левому борту, не причиняя, однако, серьезных повреждений корпусу, машина продолжала мчаться на вражеские пушки! Все наши танки вели огонь из пушек и пулеметов с ходу и с коротких остановок, огненные языки вырывались из стволов орудий, прочерчивали поле боя трассирующие пулеметные очереди. Немцы почувствовали себя не совсем уютно при виде надвигающейся лавины танков, меткость их стрельбы значительно упала, и мы реже чувствовали рикошетные удары. До села осталось метров пятьсот, скомандовал экипажу:

— Толя, за холмом стой! Виктор! Прямо поддеревом пушка! Осколочным, прицел шесть! Огонь!

— Осколочным готово! — отозвался заряжающий.

Снаряд взорвался чуть ближе цели.

— Прицел семь! Огонь! — скорректировал наводку.

Фашистское орудие смолкло и, видно, навечно!

— Толя! Зигзагами, на максимальной! Вперед!

Чтобы осмотреться, мгновенно крутанул головку перископа. Справа горело два танка. Слева встал танк взводного Серова, я понял, что он подорвался на мине, так как командир открыл люк и бросил вперед дымовую гранату, имитируя горение машины. Танк Миши Мардера, как и наш, зигзагами летел на пушки врага. По нашему танку уже било второе орудие, замаскированное в сарае. Пока мы дошли до вражеских траншей, немцы успели нанести нам три рикошетных удара. Один снаряд попал в запасной 90-литровый масляный бак, прикрепленный стяжками на левом подкрылке. Пламя охватило  всю левую часть моторно-трансмиссионного отделения.

— Толя, дави пушку! — скомандовал механику, а сам схватил огнетушитель и, высунувшись в люк, задавил пламя. До сарая с пушкой оставалось каких-то пятьдесят метров! — Виктор, поверни пушку назад! — скомандовал наводчику.

Меньше чем через минуту танк сильно качнуло, и под днищем раздался сильный металлический скрежет раздавленного орудия. Разбрасывая бревна и доски, наш танк протаранил сарай насквозь!

— Толя! Развернуть кругом! — приказал водителю. — Прикроем танк взводного!

С громовым: «Урр-а-а!» — уже шла в штыковую наша пехота. И немцы дрогнули, не приняв штыкового боя, стали отходить на северную окраину села по ходам сообщения, бросая гранаты с длинными деревянными ручками и прикрываясь пулеметным огнем. Навсегда запомнилось, как шли цепи наших атакующих солдат: штыки винтовок тускло блестели в лучах утреннего солнца, в рядах атакующих были и автоматчики — короткими очередями они били по вражеским окопам, приближаясь к траншее. Когда наша пехота подошла к вражеской позиции, из окопа с поднятыми руками вылезло лишь трое солдат.

Немцы, хотя и оборонялись, потери понесли очень значительные, больше, чем наши. Но и для нас атака стоила дорого: несколько десятков пехотинцев было убито и не менее ста человек получили ранения.

Только затих бой, к нам подошел танк командира взвода Серова. Они действительно подорвались на мине, но быстро восстановили разорванную гусеницу с помощью запасных траков и простого приспособления с биологическим названием «паук». Следом подошел и танк комбрига, остановился за кирпичным домом. Из  танка вылез полковник Егоров. Увидев пленных, комбриг решил допросить их:

— Давайте этих в дом и вызовите сюда лейтенантов Мардера и Крысова.

Пленных завели в избу. Явились и мы с Михаилом. С полковником мы были уже знакомы. Когда мы прибыли в бригаду, он беседовал с нами, хотел разобраться, насколько мы знаем техчасть и вооружение танка, правила стрельбы. Удовлетворенный нашими ответами, неожиданно спросил:

— Лейтенант Мардер, скажите, насколько схожи немецкий и еврейский?

— Почти ничего общего, товарищ полковник, но многие слова близки по произношению. В училище мы с лейтенантом Крысовым самостоятельно изучали немецкий, считая, что может пригодиться на фронте при допросе пленных. — Миша, конечно, поскромничал, по-немецки он говорил вполне свободно, с легким грассированием, характерным, как он пояснил, для берлинского диалекта.

Теперь, увидев пленных, полковник, видно, вспомнил тот разговор.

Из троих сдавшихся старшим по возрасту и воинскому званию был ефрейтор Шульц, он сразу сказал:

— Господин полковник, мы сами сдались. Я из Саксонии, не хочу воевать. Это мои земляки, крестьяне, они тоже не хотят воевать за фюрера. Господин полковник, если мы будем говорить правду, вы сохраните нам жизнь? У нас дома жены и дети.

Комбриг получил от пленных много ценных сведений, так как Шульц был связным командира батальона и, находясь при штабе, многое знал. Затем их отправили под конвоем в штаб корпус с сопроводительной запиской, в которой Егоров просил начштаба Пошкуса сохранить этим пленным жизнь.

Противник меж тем усилил артиллерийский огонь. Налетела и авиация. С водонапорной башни прямо по  нашему взводу били три вражеских пулемета. Серов дал команду на уничтожение. Мы произвели по одному выстрелу бронебойными снарядами, и пулеметы смолкли.

Вскоре вражеская авиация приостановила бомбардировку, так как наши части вплотную подошли к немецкой обороне. Командование корпуса, произведя перегруппировку, нацелило нашу бригаду на совхозную ферму, в которой находилась главная танковая группировка противника. А 55-я танковая бригада с пулеметным батальоном начала обходить совхоз с востока. Бой был ожесточенный, но скоротечный. У немцев были легкие танки T-III и средние T-IV, у нас — KB, T-34 и, еще треть, — Т-70, последние своими слабыми 45-мм пушками могли успешно действовать только против пехоты и артиллерии. В нашем направлении быстро приближался танк T-IV.

— Бронебойным! По танку в створе трубы! Прицел постоянный! С короткой остановки! Огонь! — скомандовал одновременно заряжающему, наводчику и водителю.

— Бронебойным готово! — доложил Михаил.

— Дорожка — выкрикнул Толя и остановил танк.

— Выстрел! — доложил наводчик и нажал на спуск.

Лишь на долю секунды немец-наводчик опередил нас, и его снаряд ударил в лоб нашего танка. Машину тряхнуло, полыхнул пламенем взрыв, яркой вспышкой осветив боевое отделение.

— Смотрите за разрывом нашего снаряда! — скомандовал по ТПУ, чтобы отвлечь экипаж от неприятного ощущения, будто мы горим, а в душе низко кланяясь конструкторам и рабочим Челябинского танкового завода: они экранировали лоб нашего танка до 105 мм, а то бы гореть нам синим огнем! 

Я чувствовал себя так, будто я на учениях! Пока не врезали первый, второй раз! Но немецкие пушки не пробивали нашу 75-мм броню — и мы использовали это сполна!

Экипаж Серова тоже сжег танк. Миша Мардер расправился с бронетранспортером. Тем временем наша пехота дом за домом овладевала совхозным поселком. Затем, уже общей решительной атакой, не давая противнику опомниться, захватили и село Ложки.

28 июля развернулись ожесточенные бои возле населенного пункта Липологово. Здесь сконцентрировалась крупная группировка врага, к тому же занимавшая очень выгодные позиции: на гряде небольших высот, разделенных глубокими, недоступными для танков оврагами. Взятие этого рубежа досталось нам большими потерями. В корпусе осталось порядка тридцати танков, наша бригада тоже потеряла половину состава. Командование корпуса приняло экстренные меры: прибыло большое пополнение танков, а также стрелковая дивизия и два полка реактивных минометов «катюша».

29 июля соединения корпуса, отбивая несколько контратак, готовились к нанесению ответного удара.

Перед началом наступления дали два полковых залпа «катюши». Многие экипажи впервые видели стрельбу «катюш», и восхищению нашему этим летящим на врага смертоносным смерчам не было предела! Мы понимали, что они наносят большие потери врагу, хотя тогда и не знали, что один залп полка бросает 576 мин весом 18,4 килограмма. От такого огненного урагана в стане врага началось всеобщее, поголовное бегство! Побросав всю боевую технику, немцы кинулись в укрытия! Чем мы не замедлили воспользоваться! Рванулись вперед и беспрепятственно захватили порядка 30 целехоньких танков T-IV — машины стояли без экипажей, с работающими двигателями! Было взято и много орудий, минометов, бронетранспортеров, автомашин. Всю эту технику мы перетащили в село Ложки. 

Спохватившись, противник открыл сильный огонь из орудий и минометов со второй и третьей линий обороны. Подключились и «юнкерсы»: накатывая волнами по 20–30 самолетов, начали бомбить наши порядки.

Бои на Липологовском рубеже продолжались еще целую неделю, до 5 августа. В этот день 1-я танковая армия была расформирована: свою задачу она выполнила, не допустив противника к излучине Дона — Калачу-на-Дону.

Остановили танковую армию Гота!

Под давлением превосходящих сил противника Красная Армия отходила по всему фронту. Все лето и осень наша бригада, приданная 64-й армии, оборонялась на левом фланге Юго-Восточного фронта, 28 сентября переименованного в Сталинградский фронт. Раз за разом, атаку за атакой, с запада и с юга отбивали мы натиск танковых армий противника. 23 ноября наши войска окружили 6-ю армию генерала Паулюса.

Для деблокирования 6-й армии немцы создали группу армий «Дон» под командованием фельдмаршала Манштейна. По замыслу немецкого командования, навстречу группировке Манштейна должен был выступить со своей армией генерал Паулюс. Эта операция по разблокированию окруженной группы войск имела кодовое название «Удар грома». Из этой группы армий на нашем направлении действовала 4-я танковая армия генерала Гота, усиленная пехотными и артиллерийскими частями. Дислоцировалась она в Котельниково.

12 декабря армия Гота перешла в наступление.

Наша историография утверждает, что армию Гота задержала армия Малиновского. В прежние времена иначе и быть не могло: как провидел товарищ Сталин, так все и было — точка! Но ведь и теперь историки лукавят, не говорят истины. А было так. 

Когда группировку Паулюса окружили, когда в Советском встретились две бригады: 36-я мехбригада Юго-Восточного фронта и 45-я бригада Юго-Западного фронта, то кольцо мы замкнули. Это правда. Но внешнего-то кольца окружения не было! Немцы могли прорвать блокаду в любом месте! Мы орудия держали на Паулюса, а спина-то была голая!

4-я танковая армия Гота наступала по такому маршруту: хутор Верхне-Кумский, потом через реку Аксай Эсауловский и к реке Мышкова. За сутки она преодолела порядка сорока километров, форсировала приток Дона реку Аксай Эсауловский и дошла до хутора Верхне-Кумский. Оставалось пройти еще километров пятьдесят, и они достигли бы реки Мышкова. Наших войск там не было, а до Сталинграда — рукой подать! Сталин отдал приказ 2-й гвардейской армии генерала Малиновского занять оборону на реке Мышкова. Но 2-я армия находилась от реки в 180 километрах, нужно было время, чтобы преодолеть это немалое расстояние пешим порядком да еще по бездорожью.

Немцы уже не сомневались в быстром выходе к Мышкове и деблокировании армии Паулюса, Но в хуторе Верхне-Кумском их встретила 51-я армия генерала Труфанова, собранная Василевским и Еременко с бору по сосенке, из разных частей и соединений. Главной ударной силой этой армии стал 4-й мехкорпус генерала Вольского, объединивший остатки танковых бригад. Всего набралось около сотни танков, 147 орудий и минометов и 34 тысячи пехотинцев.

Немцы, когда сунулись в Верхне-Кумский, думали, что там никого нет, а по ним открыли огонь! Они остановились. Естественно, это была только разведка, она впереди шла.

Подошли главные силы, немцы заняли позиции и открыли ответный огонь. В состав армии Гота, на момент начала сражения, входили 2 полнокровные танковые дивизии — это порядка 350 танков и штурмовых орудий;  340 орудий и минометов, 76 тысяч стрелков. То есть они превосходили нас по танкам в 3,5 раза, по артиллерии — в 2 раза и по пехоте — тоже в 2 раза. И на подходе, как выяснилось из допросов пленных, находилась еще одна, 17-я танковая дивизия, то есть еще 150 единиц тяжелой боевой техники.

Началось ожесточенное сражение! Шесть суток мы дрались, не пропуская армию Гота к Мышкове! Хутор Верхне-Кумский несколько раз переходил из рук в руки. Дрались без сна и отдыха, можно сказать — и без еды. За хутором в амбаре развернули полевой медсанбат корпуса, туда направляли раненых, но раненые не уходили с огневых позиций, продолжали сражаться — под приказом не уходили!

В этой неравной битве талантливым полководцем проявил себя комкор генерал Василий Тимофеевич Вольский. Из своих скудных ресурсов он исхитрился выделить 30 танков, полк стрелков и отправил нас за Аксай Эсауловский, в тыл немцам, чтобы создать видимость окружения и вынудить противника занять круговую оборону. В эту группировку частично вошли танки нашей 158-й бригады, ее комбриг полковник Егоров возглавил десант в тыл врага.

Там, за рекой, мы первым делом вырыли окопы для танков, а пехотинцы нарыли щелей, спасаясь от пуль, осколков и ледяного пронизывающего ветра. Река Аксай Эсауловский по ширине небольшая, всего 25 метров, поэтому мы постоянно терроризировали противника огнем из пушек и пулеметов, а пехотинцы — из автоматов и винтовок.

За шесть суток боев группа уничтожила 32 вражеских танка, потеряв 15 из своих тридцати. И это при том, что приходилось считать каждый снаряд — экономили, как могли, зная, что на подвоз рассчитывать не приходится. С питанием было и того хуже, ели сухари, запивая холодной водой. 

17 декабря израсходовали последние боеприпасы, нечем стало драться. Комбриг Егоров собрал офицеров:

— Объявляю благодарность всем экипажам за боевые действия. Поставленная задача группировкой выполнена: продвижение противника остановлено. Противник не посмел двигаться на Мышкову, считая, что мы ударим по нему с тыла. Помянем наших погибших товарищей... — полковник и все мы обнажили головы. — Сегодня ночью, — продолжил комбриг, — будем выходить к своим. Аксай форсируем по понтонам противника. Добытый «язык» показал, что немцы не убрали переправу, так как ожидают подхода последнего батальона танковой дивизии.

Дождавшись темноты, двинулись к переправе. Мы с Мардером двумя танками прикрывали отход. На понтоны вышли последними и уже проскочили опасную полосу, как в спину нам ударил сильный орудийный огонь. Успел по радио сказать Мише:

— Мы горим!

И услышал в ответ:

— Мы тоже горим!

Это был подходивший к Готу танковый батальон 17-й дивизии! И мы наткнулись на него! Они увидели нас и открыли огонь подкалиберными снарядами с малого расстояния! У немцев подкалиберные снаряды были уже в сорок первом году, а у нас они появились только в сорок третьем, перед Курской битвой.

Немцам удалось поджечь оба наших танка попаданием в кормовую часть. У нас снаряд попал в трансмиссию, двигатель загорелся. Переправу и берег тотчас осветили ракеты! Шквальный огонь! Через башню не выскочишь, всех скосит! Выскользнули, открыв аварийный люк — люк-лаз в середине боевого отделения, прихватив самое необходимое, автоматы, диски, гранаты, пулемет сняли, забрали аптечку, маскхалаты — и залегли под танком. В моем экипаже все остались живы, даже  не ранены. Но как там у Михаила?! В свете ракет разглядел, как выбирается из танка, тоже через аварийный люк, экипаж Мардера, значит, и там люди живы. Затаившись, мы пережидали: когда же надоест им пускать ракеты?! Вскоре показалась группа вражеских разведчиков. Мы вжались в землю. Но немцы, не останавливаясь, прошли мимо. Наконец все успокоилось. Сползлись с экипажем Мардера. Миша рассказал, что слышал, как разведчики говорили: «Десять Иванов сгорели».

Нужно было выбираться к своим. Посмотрели при карманном фонаре карту, наметили маршрут выхода и пошли. Перед рассветом наткнулись на каньон, в нем решили передневать. Устроили убежище, чтобы укрыться от ветра, и, схоронившись, коченея от холода, просидели в укрытии целый день.

Когда стемнело, опять двинулись в путь. Дул северовосточный ветер, неся метель с поземкой. Впереди шел Миша Мардер, чтобы при надобности заговорить с немцами, мы шли чуть поодаль, разминая замерзшие ноги. За день неподвижного ожидания темноты мы здорово промерзли, хотя на всех была зимняя амуниция — валенки, ватные брюки, телогрейки под шинелями, а на головах меховые танкошлемы. Впереди заметили поднимавшийся от земли столбик дыма. Приблизившись, разглядели целый ряд землянок, прохаживался часовой. Немец сначала испугался, но Мардер вскинул руку в фашистском приветствии:

— Свои!

Караульный только начал в ответ поднимать руку, как мой заряжающий Миша Творогов сильно ударил его автоматом по голове, немец упал. Гранат бросать не стали, чтобы не поднимать тревогу.

Пошли дальше и внезапно наткнулись на полевое охранение. Тут уж выбирать не приходилось, забросали караульных гранатами и уже открыто бросились к своим. За какие-то минуты немцы поняли что к чему и открыли  пулеметный, а потом и минометный огонь. Многие из нас получили ранения, но мы уже добежали до своих окопов. Мишу Мардера тяжело ранило в спину, мы сразу же отправили его в медсанбат. У меня осколок застрял в правом предплечье, но от медсанбата я отказался.

К своим мы добирались больше суток, и, можно сказать, нам повезло, все остались живы, хотя и получили ранения.

Дальнейшей судьбы Миши Мардера я не знаю. Полное имя его Моисей Борькович. Однополчане долго его разыскивали, но безуспешно, не знаем даже, остался ли он живым после ранения. В училище Михаил учился легко, талантливый, одаренный был человек, светлая голова; мягкий, но с хитрецой; говорить с ним можно было на любые темы; он был и художником, в училище плакаты писал. В бою действовал всегда решительно, за спины не прятался. Короче, молодец, действительно хороший человек, настоящий товарищ и храбрый солдат.

Мы вернулись на хутор, в свой полк.

В Верхне-Кумском немцы все еще боялись идти напролом: танки стоят, пушки направлены. У нас потери были очень большие, весь в крови был тот хутор. И тогда командир корпуса приказал отходить на Мышкову. Той же ночью, что мы вернулись из-за Аксая, наши войска под прикрытием танков стали отходить к Мышкове и там заняли оборону. Подошли мы к реке в ночь с 18 на 19 декабря. Утром 19 декабря к нам прибыли войска армии Малиновского и 2-го мехкорпуса.

Пешим порядком они шесть суток шли до Мышковы, где и начали занимать оборону 19 декабря. Тогда только! А у нас во всех военных источниках написано, будто армия Малиновского как-то оказалась на Мышкове 12 декабря. Не было ее там! Пусто было, могли немцы пройти! Вот мы танковую армию Гота и держали! 

Заняв оборону, армия Малиновского сразу же включилась в бои. И уже вместе мы отразили все атаки подошедших войск Манштейна.

Так было окончательно остановлено продвижение группы армий «Дон» к Сталинграду.

Я восхищаюсь нашими генералами-танкистами! Научились-таки воевать к этому времени! Только к этому времени! До этого всё были промахи, сплошные промахи! И тут они себя показали! 19 декабря 17-й танковый корпус генерала Полубоярова в глубоком тылу противника, совершив бросок в 100 километров, захватил Кантемировку. 4-й танковый корпус, им командовал генерал Баданов, тоже в глубоком тылу, взял Тацинскую и Морозовскую и захватил там 300 самолетов — все самолеты немецкого 8-го корпуса 4-го воздушного флота! Бадановцы доложили в Москву: захвачены самолеты, а как с ними расправиться, не знаем. Ночью из Ставки позвонили конструктору Яковлеву, подняли его из постели, чтобы спросить, как разбить эти самолеты. Он сказал: «Пусть рубят хвосты!» И поотрубали люфтваффе хвосты! С этого времени снабжение по воздуху окруженной группировки прекратилось. Они съели всех собак, кошек, крыс — всё съели, сапоги варили! Корпус Баданова получил наименование 2-го гвардейского Тацинского танкового корпуса, а самому генералу Баданову был вручен первый орден Суворова II степени.

29 декабря 7-й танковый корпус Ротмистрова прорвался в глубокий тыл немцев и захватил Котельниково. Но Ротмистрова не наградили. Хотя Сталин был очень доволен, потому что успех-то был под Новый год.

На этом, по существу, и закончилось. Полегче там стало. Донской фронт Рокоссовского уже добивал группировку Паулюса.

Немецкий генерал Меллентин, бывший начальник штаба 48-го танкового корпуса, вспоминая декабрь сорок второго, констатировал: «Судьба рейха решалась  не в Сталинграде, а в кровопролитном бою на небольшой, но глубокой реке Аксай Эсауловский».

Теперь в Верхне-Кумском стоит девятиметровый стальной факел. На пьедестале памятника перечислены соединения и части, которые выиграли это сражение, а может, и войну в целом. А надо бы написать на памятнике имена всех погибших героев, не пропустивших группу танковых армий Манштейна к Сталинграду.

Часть вторая. Центральный фронт 

Глава третья. На Курской дуге. Командую взводом самоходок

 Январь — июль 1943 

Из танкистов — в самоходчики

В тяжелых боях под Сталинградом мой танк получил много вмятин, уничтожил немало боевой техники и живой силы врага, но потом в декабре сорок второго и сам сгорел. От госпиталя я отказался, и вместе с другими командирами, оставшимися без танков, был направлен в резерв и оказался в Свердловске, в отделе кадров Уральского военного округа. Здесь я получил новое назначение — командиром взвода самоходок СУ-122 в 1454-й САП.

САПы — самоходные артиллерийские полки, начали создаваться как раз в это время, в начале 1943 года, специально для борьбы с новыми немецкими тяжелыми танками и самоходными орудиями и для уничтожения дотов и дзотов, мешающих продвижению наших танков. Полки эти находились в резерве Верховного Главнокомандования и, по мере надобности, придавались танковым и механизированным корпусам.

В состав САПа входило четыре батареи по пять самоходок плюс танк командира полка, а также рота автоматчиков, взвод разведки и вспомогательные подразделения — боепитания, техслужбы, связи, медслужбы, службы тыла и др. Компактные по численности, самоходные  артполки были очень мобильны, за считаные часы, даже минуты выбрасывались к месту прорыва вражеских танков, уничтожая противника огнем с места, а в наступлении поддерживая танковые атаки. Забегая вперед, могу засвидетельствовать, что трудно или почти невозможно было прорваться вражеским танкам через наши боевые порядки там, где в обороне стояли средние или тяжелые самоходки.

В Свердловске располагался 5-й запасной танковый полк, в составе которого и формировались четыре батареи самоходок — подвижная часть 1454-го самоходного артполка. Командование должно было присоединиться к полку позднее.

В свою 3-ю батарею, которой командовал старший лейтенант Владимир Шевченко, я прибыл последним, все уже были переучены с танкистов на самоходчиков, и мне пришлось осваивать боевую технику и вооружение за одну неделю. Это была премудрая артиллерийская наука: изучить панораму, правила стрельбы с закрытых позиций; уметь быстро готовить все установки для стрельбы по сокращенным данным; разбивать параллельный веер и корректировать огонь с выводом разрывов на линию наблюдения.

Кроме того, теперь мне предстояло командовать взводом — двумя самоходками СУ-122 со 122-мм гаубицами. СУ-122 были созданы на базе танка Т-34, имели почти ту же лобовую и боковую броню — 45 мм (у «тридцатьчетверки» лоб толще всего на 5 мм) и ту же максимальную скорость — 55 км/час. В отличие от танка башня самоходки была сделана замонолит с корпусом и не вращалась, орудие имело повороты по 7,5 градуса влево и вправо, а если цель находилась за этими пределами, приходилось поворачивать всю машину. 122-мм гаубица имела небольшую начальную скорость полета снаряда — 515 м/сек, но ее тяжелый снаряд весом 21,76 кг за 500 метров мог пробить броню немецких  танков, а на большее расстояние его ударом и взрывом оглушался и выводился из строя вражеский экипаж.

В последнюю ночь перед отъездом из Свердловска я так и не смог заснуть. Не из-за того, что волновался или было жестко спать на туго набитых соломой матрацах, настеленных вплотную один к другому на втором ярусе деревянных нар, просто нахлынули воспоминания о танковом училище, боях под Сталинградом да немного беспокоила раненая рука. А может, это было предчувствие. Не знали мы тогда, что вскоре из Подмосковья, куда мы направлялись на окончательное формирование, проляжет наш путь прямиком на Курскую дугу...

— Подъем! — раздалась команда, прервав мои беспокойные размышления.

За час успели побриться, помыться, поесть и, еще затемно, побатарейно двинулись в сторону завода Уралмаш. Под сапогами поскрипывал снег, миновали поле, небольшой перелесок и вскоре оказались на заводском дворе, где в предрассветных сумерках увидели свой эшелон с самоходками под брезентом. По обе стороны платформ прохаживались в овчинных тулупах и валенках часовые специального караула. Не более получаса ушло на погрузку имущества батарей и посадку личного состава в вагоны-теплушки, после чего наш эшелон, ведомый двумя паровозами цугом, вышел на основную магистраль и двинулся на запад. Ехали с большой скоростью, по «зеленой улице». Помню только две остановки на станциях: менялись паровозные бригады.

Каждое подразделение занимало двухосную теплушку, оборудованную нарами и железной печкой-буржуйкой, которую мы сразу же и затопили. Сквозь белую пелену падающего снега в проеме полуоткрытых застопоренных дверей мелькали платформы станций, глаз не успевал разобрать названий, отмечая лишь редких прохожих на стылых перронах. Всю дорогу пели популярные тогда песни — «Темную ночь», «В землянке», «Священную  войну», «Огонек». В нашей батарее запевал обычно наводчик из комбатовского экипажа старший сержант Саша Чекменов, а когда пели украинские песни, вел сам командир батареи старший лейтенант Шевченко.

Драгоценны для молодых, еще не обстрелянных, были и рассказы бывалых фронтовиков. Командиру 1-го взвода лейтенанту Петру Фомичеву уже довелось участвовать в освобождении Западной Украины, Бессарабии, воевать с белофиннами да и о нынешней войне было что рассказать, воевал он с июля сорок второго. Механик-водитель из моего экипажа старший сержант Виктор Олейник сражался с японцами на Халхин-Голе, а зампотех батареи техник-лейтенант Василий Васильевич Ишкин рассказывал о боях на Ленинградском фронте, где получил тяжелое ранение, вывезли его из блокадного Ленинграда самолетом. С особенным интересом все слушали и расспрашивали о начальном периоде войны — боях на границе, под Москвой и Сталинградом.

Уже на вторые сутки наш эшелон прибыл на станцию Пушкино под Москвой. Здесь нас встретили командование полка и офицеры управления. В тусклом свете станционных фонарей разгрузили самоходки и перегнали в лес, километров на двадцать пять от железной дороги.

Разместившись в каком-то дачном поселке, мы приступили к боевой учебе и окончательному сколачиванию экипажей и подразделений в условиях, максимально приближенных к боевой обстановке.

Учения под Москвой 

К июлю 1943 года — времени предстоящей Курской битвы, Красная Армия имела уже достаточно вооружения и опыта ведения боевых действий. Командование Вермахта, разрабатывая наступательную операцию «Цитадель»  с целью разгромить наши войска на Курском выступе и нанести сокрушительный удар в направлении Курск — Москва, делало ставку на новые самолеты: истребители «Фокке-вульф-190» и штурмовики «Хейнкель-129», но, конечно, прежде всего — на новую тяжелую боевую технику: танки «тигр» и «пантера» и мощные самоходные орудия «насхорн» (носорог) и «элефант» (слон), последнее у нас часто называли — и устно, и в печати — «Фердинандом», по имени его конструктора доктора Фердинанда Порше.

Штаб полка уже располагал некоторыми тактико-техническими данными о новых немецких танках и штурмовых орудиях, однако нам тогда об этих данных не говорили: было запрещено доводить такого рода сведения до личного состава, чтобы не подрывать моральный дух экипажей. Но когда раздали инструкции по борьбе с вражескими танками, в которых на рисунках красными стрелками были указаны их уязвимые места, мы поняли, что нашими 122-мм гаубицами лобовая броня всех этих «зверей», кроме «насхорна» (броня 10–30 мм), не пробивается.

К тому же на всех немецких танках и самоходных орудиях, в отличие от наших, имелись дальномеры, что обеспечивало точность стрельбы. Наши экипажи танков и самоходок определяли расстояния до целей в обороне по формуле «тысячных», используя шкалы прицелов, а в наступлении целиться приходилось на глаз. К тому же с одной остановки можно было сделать только один, в крайнем случае два выстрела, иначе не избежать попадания вражеского снаряда. Не радовало и то, что, по сравнению с нашими боевыми машинами, немецкие располагали очень большими боекомплектами снарядов. Нам оставалось рассчитывать на преимущества в скорости и маневренности наших самоходок, большой запас хода и хорошее преодоление препятствий. Преимуществом были и значительно меньшие габариты  самоходок, особенно по высоте. Против наших СУ-122 весом в 29 тонн и скорости 55 км/час «тигр» имел вес 55 тонн и скорость всего 38 км/час; «пантера» весила 44,8 тонны, развивая скорость до 48 км/час; самоходное орудие «элефант» имело боевой вес 68 тонн.

Исходя из этих сравнительных данных командование полка, проводя занятия с подразделениями, особое внимание уделяло тактике будущих боев. Да мы и сами понимали, что в обороне нас будет спасать земля — самоходки будут находиться в окопах; а в наступлении следует использовать складки местности и скорость машин.

Главный упор при сколачивании экипажей делался на вождении машин по сложным препятствиям, ведении огня с коротких остановок, особенно по движущимся целям, и на полную взаимозаменяемость членов экипажа. Даже рядовой Емельян Иванович Бессчетнов (мы называли его «старина», ему было уже за сорок), будучи замковым, хорошо водил самоходку и метко стрелял, хотя до этого в танковых войсках не служил, правда, прежде работал в колхозе трактористом.

Учеба наша закончилась тактическими учениями с боевой стрельбой.

В ночь с 14 на 15 июня полк был поднят по боевой тревоге и в спешном порядке, по железной дороге, переброшен под Курск. Прибыли мы на правый, северный фланг Центрального фронта, где оборонялась 48-я армия. Полку отвели участок обороны напротив Змиевки.

Готовимся к обороне 

За двое суток после прибытия экипажи оборудовали основные огневые позиции и по две запасных позиции для каждой самоходки. Эту адскую работу мы совершили почти без отдыха, в любую минуту ожидая начала наступления противника. От нестерпимой жары гимнастерки на всех взмокли, мучила жажда; поочередно отдыхающий пятый член экипажа — не хватило на всех  лопат, не успевал подтаскивать питьевую воду. Замаскировав последнюю позицию, удовлетворенные, сели наконец отдохнуть. На руках вздулись мозоли, но на душе стало радостнее — теперь не захватят нас немцы врасплох! Проворно окопались все подразделения полка, но и потом совершенствовали огневые позиции, до самого 5 июля, когда началось наступление немцев под Курском.

Целыми днями экипажи занимались подготовкой системы огня и тренировками по его ведению. Одновременно все это время я изучал собственный экипаж и взвод, незаметно присматривался к людям, а ситуации возникали разные — то бомбежка, то артналет, особенно когда ведут огонь шести — и десятиствольные реактивные минометы, своим воем способные любого вывести из равновесия. Больше всего наблюдал я за своим наводчиком, от которого в бою зависело очень многое. Но старшина Валерий Королев, будучи самым молодым в экипаже, вел себя спокойно, от взрывов не вздрагивал, без надобности не прятался. Вообще, этот внешне хрупкий, худенький парнишка из южноуральской деревни подкупал искренностью, непосредственностью и простотой, а затем, скажем это забегая вперед, и вызвал всеобщее уважение надежностью и мужеством в боях. Остальные члены экипажа имели боевой опыт, поэтому за них я был более спокоен.

Ночь с 4 на 5 июля, перед Курской битвой, была отличной, впрочем, как и все предшествовавшие. Обе стороны периодически вели огонь из пулеметов трассирующими пулями, и темноту вдруг пронизывали их яркие огненные строчки. Нет-нет, с шипящим воем пролетала над нами мина, глухо взрываясь где-то в глубине обороны. В боевых машинах дежурили по одному члену экипажа, остальной личный состав спал в блиндажах. Дежурил и один из офицеров батареи, другие чутко дремали, приткнувшись на земляной скамейке или с  солдатами на полу, устланном ветками и плащ-палатками.

В нашем блиндаже в ту ночь особенно долго не спали, усевшись вокруг длинного самодельного стола из грубых нетесаных досок. Комбат Шевченко сидел с торца и при свете «люстры» — сплюснутой сверху 76-мм гильзы, внимательно рассматривал только что принесенную из штаба полка новую инструкцию по борьбе с тяжелыми немецкими танками и самоходными орудиями.

Поясню, у самоходчиков комбат — это командир батареи, а у танкистов и в пехоте комбат — командир батальона. Добавлю здесь же, что офицеров у нас принято было называть по имени-отчеству — без звания и фамилии; конечно, за исключением критических моментов в бою, когда счет шел на секунды. Младший состав называли только по имени — без звания и фамилии. Другое дело, начальство, у них в ход шел весь спектр родного языка, от просто имени до мата.

В ту ночь наш комбат старший лейтенант Шевченко сосредоточенно вычислял по формуле «живой силы» бронепробиваемость танковых пушек немцев, делая расчеты на оборотной стороне карты и озвучивая для нас свои выводы:

— У нас лобовая и боковая броня — 45 мм, получается, что 88-мм пушки «тигров» и «Фердинандов», как и 75-мм орудия «пантер», пробивают наши самоходки на дальности до 2000 метров. Не стоит сбрасывать со счетов и «насхорн» с его 88-мм пушкой. Вот такая, братцы, арифметика, — глянул на нас комбат.

— А как же мы их можем пробить, Владимир Степанович? — не удержался командир самоходки лейтенант Порфирий Горшков.

— По моим подсчетам, лоб «тигра» и «пантеры» наша 122-мм гаубица может пробить с расстояния 500 метров, борт «пантеры» пробьем на 1000 метров, а «насхорна» — на 2000 метров и в лоб, и в борт. Уязвимые  места всех указаны те же, что и на старой инструкции. Кроме того, от удара и разрыва нашего тяжелого снаряда немецкий экипаж, даже «фердинанда», может быть ранен осколками от своей же брони. Это с закрытой позиции. А вот в наступлении...

В блиндаж вбежал старший радист штаба, запыхавшись, доложил:

— Товарищ комбат! Вас срочно вызывает комполка!

Шевченко, взяв замкового своего экипажа рядового Сашу Кибизова, ушел на КП полка. Кибизов у комбата был одновременно и связным, и личной охраной, для этой роли он был незаменим. Осетин по национальности, был он высокого роста, обладал хорошей физической силой, стремительностью горца и ловко владел кинжалом.

Мы, конечно, сразу догадались, зачем так срочно, среди ночи, вызвали комбата: видимо, начинается!

День первый обороны

Вернулся Шевченко минут через пятнадцать, собрал возле своей самоходки офицеров и предельно кратко поставил перед нами боевую задачу. Экипажи начали готовиться к бою. В полной темноте, до рассвета было еще далеко, снимали чехлы со стволов орудий, частично убирали маскировку, где она помешает вести огонь, протирали оптику. В боевом отделении самоходки запахло табачным дымом, это почти одновременно закурили махорочные самокрутки механик-водитель Виктор Олейник и заряжающий Василий Плаксин, оба заметно волновались, у обоих дома остались жены, у каждого двое детей, а у Виктора еще и старые родители. Кто может предсказать, что ожидает нас, чем закончится бой? Зато все твердо знали, с каким сильным противником мы вступаем в схватку. Наводчик Валерий Королев молча протирал панораму, а замковый Емельян Иванович  Бессчетнов, которому в этот день исполнилось сорок шесть, крестясь, приговаривал:

— Слава богу, скоро начнется, покажем им «кузькину мать», это им не сорок первый.

Оглушительный грохот взорвал тишину ночи! Началась артподготовка. Тысячи орудий и минометов одновременно ударили по изготовившемуся к наступлению врагу. Машинально глянул на светящийся циферблат, вмонтированный в щиток приборов механика-водителя: часы показывали 2 часа 20 минут. Через открытый люк и поднятые панорамные створки были хорошо видны залповые удары «катюш» — огненными серпантинами с ревом неслись они в сторону врага.

Через несколько минут по циркулярному радиосигналу комполка мы присоединились к артподготовке по заранее намеченным и пристрелянным целям. Здесь, на Курском выступе, мне впервые пришлось стрелять с закрытых огневых позиций. Оба экипажа взвода вели огонь с заранее определенными установками прицела, и, судя по командам с НП батареи, снаряды ложились в заданный район.

Целых полчаса продолжалось артиллерийское избиение вражеских войск, а потом стрельба прекратилась и воцарилась странная напряженная тишина.

К четырем тридцати немцы смогли привести себя в порядок и начали артподготовку наступления. Однако уже через пять минут наша артиллерия ответила врагу мощной контрартподготовкой, в которую опять включился и наш полк. Над нейтральной полосой воцарился смертоносный хаос! Тысячи снарядов и мин летели навстречу друг другу, неся противной стороне разрушения и смерть! В самоходке сделалось жарко и душно, от порохового дыма першило в горле, резало глаза, хотя все люки были открыты и на полную мощность работали вентиляторы; заряжающий и замковый действовали возле орудия в мокрых от пота комбинезонах, то и дело прикладываясь к фляге, оба были физически сильными,  выносливыми, но в башне не хватало кислорода, а тяжелые снаряды — их еле успевали подвозить артснабженцы — выматывали силы. Снаряды стали рваться все ближе, крупные осколки ударяли по крышке люка и башне, высекая брызги расплавленного металла, пришлось позакрывать люки, и теперь только через приборы можно было видеть разрывы, от которых 29-тонную самоходку качало, как на волнах, засыпало землей и обдавало пламенем.

Не успели взорваться последние вражеские снаряды, как налетели пикирующие бомбардировщики! Группами по 20–30 машин они волнами шли через передний край, сбрасывали, низко пикируя, свой смертоносный груз на линию обороны и поднимались на новый заход. Бомбы падали с ужасающим воем сирен, сотрясали и перепахивали землю, рушили окопы, траншеи, ходы сообщения, блиндажи! Но самое жуткое впечатление производил рев самих самолетов, когда они, пикируя, проносились прямо над башней: меньше думалось о прямом попадании, больше — что летчик не сможет вывести самолет из пике и врежется в нашу машину.

— Слава богу, пронесло, товарищ лейтенант, а ведь бомба-то была наша, — невозмутимо сказал Емельян Иванович, как бы успокаивая экипаж.

— Это они тебя поздравляют с днем рождения, Емельян Иваныч, потому сегодня прямых пикирований не будет, — пошутил Вася Плаксин и тут же целым каскадом картинных выражений принялся костить, поносить вражеских летчиков, и в следующее мгновение, откинув верхний люк, вдруг ударил из автомата по пикирующему «юнкерсу». Сразу же по его примеру застрочили автоматы из других самоходок, вступили и пулеметы из стрелковых окопов, высекая пулями искры из бронировки бомбардировщиков.

Будучи весельчаком и балагуром, Василий не унывал в любой обстановке, даже критической, но если долго  не было писем от жены из Москвы, его будто подменяли, улыбка исчезала с лица. В финскую Василий был пулеметчиком, его тяжело ранило и он долго пролежал на снегу в сильный мороз, мимо проходили санитары, но он не смог подать знак, даже открыть глаза. «Этот уже готов», — бросил один из санитаров. Слова его громом с молнией ударили в голову замерзающего, и Василий открыл глаза. Что и спасло ему жизнь тогда, зимой сорокового на Карельском перешейке.

* * *

Около шести утра немцы перешли в наступление. За разрывами снарядов и мин показались из-за холмов танки. Предельно напрягая зрение, я пытался в бинокль определить тип идущих на нас вражеских машин — но дистанция была слишком велика! Члены экипажа, все как один, тоже впились в налобники приборов, жадно рассматривая поле боя, пытаясь распознать танки первого эшелона. Фашистская артиллерия и минометы усилили огонь. Били и по нашей батарее, но неприцельно, так как у нас были очень удобные позиции — по скатам долины реки Неручь, покрытым кустарником и мелколесьем, растительность укрывала нас от прямых попаданий. Используя складки местности, танки медленно приближались к нашей обороне, ведя огонь с ходу и с коротких остановок. Стальные гусеничные ленты тускловато поблескивали в лучах восходящего солнца. До боли в глазах всматриваясь в контуры наступающих танков, я мысленно сравнивал их с картинками из инструкций: вертикальные борта корпусов и стенок башен, длинная пушка с дульным тормозом говорят о том, что это «тигры», как и камуфляж корпусов и башен, окрашенных желтыми, зелеными и коричневыми пятнами, что неплохо вписывалось в окружающую местность. Да, это были они! Перед фронтом обороны нашей батареи наступало шесть «тигров»! За ними, из-за гребня высоты, перевернутым клином уже выползали менее габаритные  танки и бронетранспортеры с пехотой, мы разглядели средние танки T-IV и штурмовые орудия «насхорн».

Командир моей второй самоходки младший лейтенант Леванов красным сигнальным флагом, поднятым над башней, доложил о готовности к открытию огня. Я таким же образом доложил комбату Шевченко о готовности взвода.

До вражеских танков оставалось не более километра, а команды от командира полка на открытие огня все не было! «Тигр» имел лобовую и бортовую броню 100 мм и своей мощной пушкой пробивал броню до 70-мм на 1500 метров. Тогда как даже тяжелый снаряд нашей 122-мм гаубицы мог пробить броню «тигра», лишь подпустив его на 500 метров. Через приборы стрельбы и наблюдения мы уже отчетливо видели, как «тигры», немного рыская по хлебному полю, жерлами пушек обшаривают наши позиции, выискивая цели. Дав команду наводчику держать на прицеле танк, что выдвинулся немного вперед и шел прямо на нашу самоходку, я окинул взглядом ребят своего экипажа: Валера Королев вроде не теряет самообладания, правую руку держит на спуске орудия; Плаксин и Емельян Иванович через свои триплексы не спускают глаз с вражеских танков и заметно волнуются; механик Витя Олейник в сильном возбуждении без надобности перехватывает рычаги бортовых фрикционов, но в такой напряженный момент это естественное состояние. Что касается меня — да, я тоже волновался, хотя уже имел опыт схваток с немецкими танками, но то были легкие T-III и средние T-IV, а тут — «тигры», «пантеры», «фердинанды» с очень мощными пушками! В этом первом на Курской дуге неравном бою с тяжелыми вражескими танками мне очень хотелось во что бы то ни стало победить врага, но и сохранить жизнь членов экипажей, и я расчетливо подумал, что немцы, уверовав в неуязвимость своих танков, будут лезть напролом,  открыто, а мы-то находимся в окопах, под защитой родной земли, — в этом наше большое преимущество! Но сейчас мне, командиру, нужно думать об одном: чтобы никто не подвел в бою.

— Не так страшен черт, как его малюют, — воодушевлял я свой экипаж, — подпустим их поближе...

Расстояние сокращалось. До танков уже осталось девятьсот метров... Восемьсот... «Тигры» вплотную приближались к нашей передовой, оборудованной в семистах метрах от первой траншеи, — а команды на открытие огня все не было! Вдруг по траншеям пехоты многоголосо загудело:

— «Тигры», «тигры»! Идут! — Теперь танки рассмотрели все.

Танки ползли медленно, по-черепашьи, понятна была их тактика: рассчитывают, что нервы у нас не выдержат, что кто-то откроет огонь, и тогда они смогут легко, с безопасного расстояния, расправиться с нашими танками, самоходками и артиллерией. Однако комполка майор Самыко проявил крепкую выдержку. Он получил отличную боевую выучку в Московской Пролетарской дивизии, сражаясь за Москву командиром артдивизиона, так что неплохо усвоил немецкую тактику.

И вот танки вышли на передовую позицию. Завязался жестокий бой, сопровождаемый взрывами гранат, ружейно-пулеметным огнем и яркими вспышками пламени на танках — наши пехотинцы вели смертельный бой, применяя против танков гранаты и бутылки с зажигательной жидкостью «КС», немцы называли ее «коктейль Молотова», а мы — «горючкой». «КС» была очень опасна: разбиваясь, бутылка освобождала компоненты — белый фосфор, серу и углеводород, которые, вступая в реакцию, разбрасывали брызги температурой до 1000 градусов и неминуемо воспламеняли объект, на который попадали. Но одной горючкой против танков не выстоишь! Силы были неравные, и наконец пехота получила приказ на отход. Внезапно мы услышали два  мощных взрыва, и два танка остановились, но продолжали вести огонь с места — вероятно, подорвались на минах или подбиты противотанковыми гранатами. Пулеметные и автоматные очереди становились все более слышимыми — это бойцы, отходившие по ходам сообщений, отбивались от наседающего врага. Нагрудный переключатель моего шлемофона находился на положении «внешняя связь», в наушниках стоял сплошной шум, сквозь потрескивание звучали обрывки фраз открытого радиообмена на немецком и русском, в последнем случае с весьма доходчивыми двух-, трехэтажными выражениями. Но наконец я услышал голос комполка:

— По танкам! Огонь!

Тут же продублировал команду наводчику:

— Валерий! По танкам! Огонь!

Одна за другой, подтверждая приказ, взвились в небо три красные ракеты, и, не успела первая достичь зенита, как Королев, так же, как манны небесной, ждавший сигнала, нажал на спуск. Прогремел выстрел! Рядом бухнули гаубицы Леванова и комбата! Взрывной волной взвихрило, перемешало пыль с дымом, на несколько секунд скрыв поле боя, но я все-таки разглядел пламя на башне вражеского танка! И второй сполох — от прямого попадания снаряда, выпущенного наводчиком Леванова Лешей Кузиным! Алексей, наверное, выпустил этот снаряд с особым ожесточением: всего в восьмидесяти километрах отсюда жили на оккупированной территории его родители и с начала войны он не имел о них никаких сведений. Слева один танк значительно выдвинулся вперед.

— Валерий! По второму слева! Огонь! — скомандовал наводчику.

Снаряд взорвался в верхней части башни. Но танк не только продолжал двигаться — еще и вел огонь из пушки и двух пулеметов! 

— По гусеницам! Огонь! — уточнил Королеву точку прицеливания.

Тяжелый снаряд разбил гусеницу! Танк развернуло влево, подставив нам правый борт! Опытный наводчик экипажа Горшкова Василий Цыбин, до того не стрелявший, только и ждал такого случая — в одно мгновение запустил снаряд в борт вражеского танка и поджег его! Королев тоже успел выстрелить, но взрыв обозначился на секунду позже.

— Жаль снаряда! — горестно чертыхнулся Валерий.

Но весь экипаж радовался, видя первый горящий вражеский танк!

Танки противника, потеряв две машины, приостановили наступление, заерзали на месте, отыскивая удобные позиции. Но вот, выждав, тяжелые танки возобновили наступление, на некоторых участках вплотную приблизились к переднему краю. Напряженность боя на участке обороны полка нарастала. Поле сражения накрывал сплошной грохот канонады пушечных выстрелов, взрывов снарядов, мин! Между разрывами слышались пулеметные очереди! Было видно, как из ближайших окопов и траншей наши бойцы ведут огонь из винтовок и автоматов — но звуки отдельных выстрелов не различались, все сливалось в единый мощный гул боя! Артиллерия врага усилила огонь! В поле зрения появились и уже открыли огонь танки второго эшелона! Соотношение сил становилось опасным. Враг наседал на нашу батарею, в других батареях положение так же делалось все тяжелее. Взрывами тяжелых снарядов выбрасывало вверх колья проволочных заграждений! В клочья разлетались «спирали Бруно»! Рушились опалубка траншей, потолки блиндажей, заживо погребая людей! Выбравшиеся из-под завалов под артиллерийским и пулеметным огнем бросались спасать своих товарищей! Сильная задымленность поля боя не позволяла через оптику как следует рассмотреть наступающего  противника. Глянув из-за крышки люка невооруженным глазом, увидел за танками второй линии три цепи вражеской пехоты! Через приоткрытый передний люк рассмотрел цепи и Олейник, его, видно, ошеломило увиденное, закрыв люк, он закурил, но не стал пугать товарищей, ничего не сказал.

— Валерий, без команды не стрелять! — приказал наводчику. — Надо экономить снаряды, теперь их не подвезти, а пропустить танки нам нельзя. Пехоту задержат стрелки, да и мы им поможем.

— Батарея! По головному танку! Целиться под башню! Сосредоточенным! Огонь! — раздалась в шлемофоне команда Шевченко сразу всем экипажам.

От залпового удара у «тигра» сорвало башню! Очертив пушкой полукруг в воздухе, она слетела на землю! И тут же полыхнула багрово-черным пламенем вся машина! «Тигр» горел!

— По третьему слева! Сосредоточенным! Огонь! — вдохновленный успехом, опять скомандовал комбат.

У второго танка приподнялась вместе с пушкой передняя часть башни, из образовавшейся пасти высунулся язык синего пламени! Вслед за нашей батареей перешли на сосредоточенный огонь и другие подразделения. Одновременно по наступающим танкам вела интенсивный огонь артиллерия, стоящая на прямой наводке. И около полудня наступление противника захлебнулось! Оставив на поле боя немало сгоревших танков, бронетранспортеров, убитых солдат, немцы начали отходить, отстреливаясь из пушек и пулеметов.

Как только стих бой, мы открыли люки, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Но не успели выйти из машин, как поступил приказ о переходе на запасные позиции. В окопах остались лишь муляжи самоходок.

Минут через пятнадцать налетели около пятидесяти бомбардировщиков с воющими сиренами и начали бомбить наши основные позиции, принимая оставленный  камуфляж за боевые машины. Сделав несколько круговых заходов, они сровняли наши окопы с землей.

Больше на нашем участке в тот день немцы атак не предпринимали.

* * *

После боя первое дело для экипажа — обслужить технику. И тут я вспомнил про свой офицерский доппаек. Выдавался доппаек раз в месяц, в него входило немного сливочного масла, пачка печенья, сахар и пачка легкого табака. Воспользовавшись относительным затишьем, решил послать на продсклад Плаксина:

— Вася, попроси кладовщика, чтобы вместо сахара дал плитку шоколада, отметим день рождения Емельяна Ивановича.

Обедал экипаж в торжественной обстановке. Причин было две: успешно проведенный первый бой и именинник. Я вручил Емельяну Ивановичу подарки — складной ножик, он сохранился у меня еще из дома, и сладкий гостинец. Наш старина умильно прослезился и в знак признательности каждому пожал руку.

Вечером на построении майор Самыко объявил благодарность всему личному составу полка от себя и передал похвалу и благодарность от командующего Центральным фронтом генерала Рокоссовского, и тут же приказал начштаба майору Фетисову оформить наградные документы на отличившихся в бою. Потом сделал детальный разбор и подвел итоги первого дня обороны:

— Полк сегодня подбил и уничтожил восемь вражеских танков, несколько бронетранспортеров, убиты десятки вражеских солдат и офицеров. Наши потери: пять раненых, две подбитые самоходки и одна сгоревшая автомашина. Это хорошо, что мы понесли наименьшие потери и с честью выдержали бой с «тиграми». Надо отдать должное комбату третьей батареи старшему лейтенанту Шевченко, он первым своей батареей применил сосредоточенный огонь по одному танку. 

В заключение комполка сообщил, что приказом командующего фронтом полк перебрасывается в район Понырей, где намечается главный удар немцев. Начштаба немедля развернул карту и показал исходный рубеж, рубежи регулирования, районы привалов и сосредоточения, указав, где и когда должен быть полк и его тылы в период передислокации. Затем личный состав разошелся на ужин, а мы, офицеры, в штабном блиндаже принялись наносить обстановку на свои карты, фиксируя рубежи, районы, сроки.

Когда мы вышли из блиндажа, солнце уже клонилось к закату, багряный диск вплавлялся в полосу горизонта, но легкий ветерок разносил по окопам не ароматы летнего вечера, а запах порохового дыма и смрад горевших трупов и техники. Между воюющими сторонами продолжалась обычная артиллерийско-минометная перестрелка на всю глубину оборонительных полос, что не мешало командиру отделения боепитания старшему сержанту Марьясову с шофером рядовым Аксеновым развозить боеприпасы по самоходкам, забирая у экипажей стреляные гильзы. В санитарной палатке, установленной в глубоком овраге, оказывали помощь раненым старший врач полка старший лейтенант медслужбы Роза Муратова и старший санинструктор Валя Воробьева, обе совсем молодые и обе с Урала. Невысокая симпатичная Роза с черными, как маслины, глазами и такими же угольно-черными волосами ушла в армию из Башкирии; Валя — высокая, стройная симпатичная блондинка с голубыми глазами, вступила в ополчение в Свердловске. Первой в ту пору был двадцать один год, второй — восемнадцать. К лету сорок третьего обе уже получили хорошую боевую закалку, Роза — в медсанбате первого эшелона, Валя — в лыжном батальоне Калининского фронта.

На этих симпатичных девиц ласково посматривали молодые воины полка, но близко старались не подходить,  так как Роза считалась женой комполка Самыко, а Валя — женой его заместителя майора Мельникова. На самом деле обе они состояли с этими офицерами во «фронтовом браке». В нашей безбожной стране в это время венчание в храме было запрещено, а ЗАГСы на фронт не выезжали, поэтому свидетельство о браке выдавалось вышестоящим штабом. Обе эти дамы родили по сыну и нарекли их фамилиями фронтовых «мужей», у которых уже были семьи, о чем ни Роза, ни Валя не подозревали. Третья девочка в полку, красивая Аня с карими глазами, назовем ее Ивановой, жила в гражданском браке со многими симпатичными офицерами. За многомужество Самыко и отчислил ее из полка в ноябре сорок третьего.

Освободившись от штабных дел, я собрал взвод. Экипаж ждал меня, не ужинал. Я объявил всем благодарность за отличное ведение боя и каждому крепко пожал руку. На удивление, все были спокойны, будто и не было только что минувшего боя. Вася Плаксин, когда шел от кухни с котелками каши, уже распевал веселые песенки, а во время ужина подтрунивал над Емельяном Ивановичем:

— Старина, держи голову выше или котелок ниже, не замочи усы — это ж гордость всего экипажа!

Быстро поели и стали готовиться к маршу.

Передислокация

Команда «По машинам!» встрепенула весь полк. Взревели моторы, самоходки начали вытягиваться в походную колонну.

Ночь уже спустилась на землю, шли на малых скоростях, в облаках густой пыли от гусениц, только включенные на всех машинах задние красные фонари предотвращали наезды на впередиидущих. Периодически в небе над колонной появлялись вражеские бомбардировщики, но полк надежно маскировали темнота, дорожная  пыль и кроны деревьев. Лишь однажды, поблизости от Луковца, преодолевая болото по гати, кто-то из водителей по ошибке на мгновение включил полные фары, на что летчики противника отреагировали столь же мгновенно — получасовой бомбежкой! Но обошлось без потерь.

Перед самым рассветом случилась вынужденная остановка: одна самоходка застряла в глубоком грязном кювете, перегородив дорогу колонне. Вел ее самый опытный в полку механик-водитель Михаил Гречук. Машину быстро вытащили двумя самоходками, но в полку это стало большой сенсацией: застрял «сам Гречук!», который мог переключать передачи, не выжимая педаль главного фрикциона. Михаил сильно переживал, нервничал и, наверное, от такого конфуза целую неделю потом избегал встреч с товарищами.

Большой привал сделали в лесу, надежно укрыв самоходки под деревьями, засыпав землей и заровняв ветками гусеничные следы. Сначала привели в порядок машины, потом в темпе поели и взялись за письма, кто-то писал домой, а те, кому повезло, читали письма, только что привезенные двумя неразлучными друзьями, почтальоном Антоном Некрасовым и мотоциклистом Наумом Андреевым.

Летние вечера длинные, светлые, кто постарше, сразу улеглись спать под деревьями, а молодые собрались под развесистой елью вокруг наводчика Васи Цыбина послушать его истории, реальные и выдуманные, бойцы полка любили байки этого высокого симпатичного парня. В тот день он получил письмо от матери из деревни Двойня Калининской области и теперь радостно делился с друзьями:

— Матушка моя, Афима Андреевна, пишет, что в этом году медосбор хороший, и самой ладно, и в фонд обороны половину сдаст. — И вдруг добавил: — Ребята, приезжайте в гости после войны! Всех угощу медом,  медовухой! Ешьте, пейте, сколько захотите! Медом-то можно вылечиться от всех болезней, даже старики от него молодеют.

— Ну, кажется, ты, Василек, перехватил, — поддел энтузиаста Кибизов.

— Ничего, Саша, не перехватил! Если тебе в девяносто лет будет нездоровиться или под старость жениться захочешь, обязательно приезжай, помогу!

— Ты лучше скажи, почему твоя деревня Двойней называется?

— Опять же — от меда! Как занялись этим промыслом, наши женщины двойняшек стали рожать. Вот жители соседних деревень и перекрестили нашу деревню из Молошно в Двойню.

Забегая вперед, скажу, что наводчик старший сержант Цыбин был очень храбрым воином. Во многих боях сражался с немцами отважно, уничтожил из своего орудия несколько танков и самоходных орудий, а однажды, когда загорелась его самоходка, он из автомата и гранатами истребил десятка три наседавших на подбитую машину немцев и тем спас жизнь остальным членам экипажа, получившим тяжелые ранения. Но была у Васи странность: он панически боялся бомбежек и при налете авиации всегда выскакивал из самоходки, прятался в кюветах, ровиках. Много раз мы говорили, внушали ему, что самое надежное укрытие от бомб — броня самоходки, прямых попаданий в машины единицы. Но такова, видно, была его судьба. Позднее, уже после Курской дуги, он во время налета, как всегда, выскочил из самоходки в ровик, где и был смертельно ранен. Очень жаль, что всей батареей не смогли мы его переубедить.

За два часа до выхода из района дневки собрались в овраге, под плотными темно-зелеными кронами елей коммунисты и комсомольцы для обсуждения текущего момента. Крепко сложенный, подтянутый замполит майор Гриценко вышел на середину и, окинув взглядом присутствующих, начал негромко, но внушительно: 

— Вчера полк успешно прошел боевое крещение. Но обстановка на Курской дуге все еще очень тяжелая. Завтра нам придется вступить в бой на направлении главного удара противника. Бои будут трудные. Коммунисты и комсомольцы должны показать железную волю к победе, не отступать ни на шаг.

Говорили и другие. Запомнились слова командира взвода лейтенанта Фомичева:

— Если коммунист для улучшения позиции своей самоходки немного отступил, то потом должен продвинуться вперед в два раза дальше!

Из леса вышли во второй половине дня. Продвигались быстро, но в основном колонными путями — через кустарники и перелески, минуя шоссейные и полевые дороги. На подходе к Гнилой Плате колонна была обстреляна из пулеметов с небольшого заросшего кустарником холма на противоположном берегу заболоченной речки. Главные силы полка уже прошли это место, огонь пришелся по тыловым подразделениям. Немцы не знали, что за тылами в качестве арьергарда двигалась наша батарея. Шевченко, не раздумывая, скомандовал:

— Развернуть батарею к бою! Из орудий огонь не открывать!

Через несколько минут огнем из автоматов и гранатами были убиты три фрица-пулеметчика. Остановили самоходки, вышли посмотреть. В окопе рядом с убитыми увидели два пулемета и коробки с пулеметными лентами, здесь же валялись каски со свастикой, противогазные коробки цилиндрической формы из гофрированного железа и радиостанция.

— Товарищ лейтенант, давайте заберем оба пулемета и коробки с патронами, пригодятся, — обратился ко мне Бессчетнов.

— Забирай, Емельян Иваныч, пулеметы, а про коробки скажи Королеву и Плаксину, они возьмут. 

Сам я, возможно, и не догадался бы взять трофеи, спасибо, старина подсказал. Как вскоре пригодились нам эти пулеметы!

— Не могу сообразить: ну выбросили их сюда, но зачем? — проговорил Шевченко, рассматривая стоявшую в окопчике радиостанцию.

— Наверное, докладывать о продвижении наших войск, — заметил взводный Фомичев.

— Тогда зачем стреляли?

— Они, наверное, думали, что их войска уже прорвали нашу оборону и через час-другой здесь будут, — предположил зампотех Ишкин.

— Возможно, и так, — согласился комбат и приказал двигаться.

Стоим насмерть. День второй в обороне  

Первая атака.

Вместо полутора суток, по приказу командующего фронтом, в назначенный район действий 13-й армии полк прибыл за сутки, в одиннадцать ночи 6 июля. Это был район обороны 307-й стрелковой дивизии генерала Еншина. Здесь наш полк поступил в оперативное подчинение командира 129-й танковой бригады полковника Петрушина, хотя по своей огневой мощи полк был сильнее, так как бригада в большинстве состояла из танков Т-70 с 45-мм пушками.

При свете луны, временами выходившей из-за облаков, комбриг с командованием полка и подразделений уточнил на местности наши позиции. Рельеф на участке обороны был почти ровный, с небольшим отлогим скатом в сторону противника, слева проходила гряда холмов, здесь комполка и решил поставить нашу батарею в засаду, на случай вклинивания немцев в глубину первой позиции.

Не теряя времени, взялись рыть окопы, понимая, что работу нужно завершить до рассвета. Работали раздетыми  до пояса, почти без перерывов, иногда нагибаясь от пулеметной очереди или пластаясь на землю от низколетящей мины, их мы уже научились распознавать по звуку и успевали прятаться. К рассвету все выбились из сил, но окопы были готовы и хорошо замаскированы, заделали под местность и следы от гусениц. Удовлетворенные завершением титанической работы, сделали маленькую передышку. За ночь вместе с аппарелями и щелями для личного состава каждый экипаж выбросил около сорока кубов не совсем легкого грунта. Грешным делом думал, не вытянут такой нагрузки худенький Валерий и немолодой Емельян Иванович, но, оказалось, больше всех выдохся Плаксин, Олейник над ним подшучивал:

— Так-то, Вася, окопы под пулями копать — это тебе не любовные песенки на Малой Бронной распевать.

Комбат, вернувшись с КП полка, собрал офицеров батареи:

— Главный удар на Центральном фронте противник наносит в направлении Понырей. Нам предстоит действовать совместно с танковой бригадой. Большинство танков у них легкие: Т-60 и Т-70, со слабой броней и 45-мм пушками. Что касается «тридцатьчетверок», то их мало и в боекомплектах у них всего по пять подкалиберных снарядов, а, как вы знаете, только подкалиберным можно пробить броню «тигров» и «пантер». Так что главная задача по уничтожению вражеских танков ложится на нас, — заключил Шевченко.

Едва успели вернуться к машинам, как появились вражеские бомбардировщики, сбрасывая 500– и 1000-килограммовые бомбы; эти авиационные бомбы мы определяли по силе взрыва, от их мощных ударов и сокрушающих разрывов содрогалась земля, рушились оборонительные сооружения, самоходки покачивало  будто на волнах. А тут еще начался артобстрел! Экипажи сидели на своих местах, люки задраили, но иногда разрывы были настолько близко, что в приборах наблюдения на несколько мгновений задерживалось пламя — казалось, самоходка горит! И следом нас оглушала жуткая дробь рушащихся на броню камней и грунта из выброшенных взрывами высоко в небо султанов земли! Оседая, они накрывали машину толстым непроницаемым слоем, в башне становилось темно, как ночью, но мы, боясь прозевать начало атаки противника, часто открывали верхний люк, чтобы получше осмотреться и протереть приборы. В очередной раз выглянув наружу, увидел страшную картину: окутанные шапками черного дыма горели три близлежащих села, а впереди сквозь дымы и разрывы виднелись окопы нашей пехоты, там, пренебрегая смертельной опасностью, люди разгребали землю, вытаскивали придавленных из-под завалов земли, бревен, обвалившихся блиндажей и крепей траншей.

— Товарищ лейтенант, влезайте в машину, — тащил меня за ремень Емельян Иванович, опасаясь за мою жизнь.

Через приоткрытый люк мы услышали артиллерийскую канонаду, разразившуюся у нас в тылу, — сотни наших орудий и минометов открыли ответный огонь по врагу! Потом послышался гул низколетящих самолетов, и мы с радостью увидели девятки наших штурмовиков Ил-2, волнами шедших в сторону немцев!

Спустя полчаса все стихло. Только высоко-высоко в небе слышалось четкое отстукивание автоматических скорострельных авиационных пушек и пулеметов — там, в небе, продолжали ожесточенный воздушный бой наши летчики.

Минутное затишье сменила канонада интенсивного обстрела со стороны противника! С характерным воем неслись снаряды шести — и десятиствольных минометов — это артиллерия противника прикрывала выдвижение  своих войск. Наступление началось! Через командирскую панораму я осматривал фронт обороны бригады — и повсюду видел вражескую боевую технику! В первом эшелоне, выползая из кустарников, обрамляющих истоки Оки и Неручи, медленно двигались танки, за ними — штурмовые орудия и мотопехота на бронетранспортерах. Продвигались они клином, как в старину крестоносцы, и во главе, по всем признакам, шли «Фердинанды», защищенные 200-мм броней, подумал: сегодня потрудней нам придется, тяжело будет отбить такую мощную атаку. В самоходке царила напряженная тишина, видно, не к месту были слова. Валера Королев замер у прицела, периодически протирая запотевавшие линзы окуляра, остальные тоже прильнули к приборам, молча наблюдая за грозно надвигающимся противником. Все, наверное, думали об одном: устоим или не устоим? — ведь сегодня танков и штурмовых орудий наступает в несколько раз больше, чем у Змиевки. И все-таки, я чувствовал, на этот раз люди волновались меньше, чем перед первым боем.

— Немец, пока не получил по зубам, лезет нахрапом, — заговорил я, стараясь подбодрить свой экипаж. — Подпустим головной танк метров на пятьсот, подожжем, а там и за другие возьмемся. — А сам мучительно думал: а если «фердинанд» напрямую попрет? Это мощнейшее тяжелое штурмовое орудие, он ведь и протаранить может боевые порядки.

Перед вражескими танками первой линии по всему фронту наступления появились дымчато-черные шапки разрывов и огненные вспышки, если снаряд ударял в танк, — это наша артиллерия поставила заградительный огонь. Часть снарядов, угодив в броню, рикошетом уходила в глубь боевого порядка наступающих, оставляя за собой огненный конус. Но ни один танк пока не загорелся! Стальная армада продолжала движение, приближаясь к нашей обороне. По радио я предупредил  Леванова, командира моей второй самоходки, чтобы до нашего выстрела огонь не открывал, но сейчас, перед самым боем, решил побывать в его экипаже. Пригибаясь, под свист пуль, вой мин подбежал к машине младшего лейтенанта, постучал по крышке люка и влез в башню. Встретили меня с удивлением, и в настроении людей не ощущалось особого мужества, что меня раздосадовало:

— Чего приуныли?! Ваша гаубица за пятьсот метров пробьет и «тигра», и «пантеру»! Да и укрыты вы надежно, окопались как следует! Будем насмерть стоять! Главное — выдержка, никаких поспешных действий! Бить только наверняка! Это и просьба, и приказ!

Подбодрив, как смог, приунывший экипаж, я умчался к своей самоходке и, уже влезая в люк, увидел, как машина Фомичева, командира 1-го взвода, вышла из окопа и, маскируясь задымлением переднего края, на большой скорости проскочила в заросший кустарником овраг метрах в двухстах от позиции батареи. Этот маневр был сделан, как видно, по решению комбата с тактической целью: в решающий момент нанести внезапный огневой удар по флангу наступающего противника.

Расстояние до фашистских танков все еще было велико, поэтому экипажи легких танков бригады не стреляли. Молчали и наши самоходки, но наводчики наверняка, как наш Королев, держали головные машины противника на угольниках прицелов. Напряжение нарастало от минуты к минуте. В утренних лучах солнца мы уже отчетливо могли разглядеть среди различных танков противника прямоугольные корпуса и вертикальную бронировку «тигров», их характерный коричнево-желтый камуфляж. В направлении нашего взвода двигалась громадина тоже с большой пушкой, имеющей дульный тормоз, башня этого монстра не вращалась — мы поняли, что это «фердинанд». У меня выступил холодный пот — чего я опасался, то и произошло! Как с ним бороться?! Что делать?! А времени на размышления  нет, вот-вот раздастся команда на поражение! Стоп! Стоп! Есть решение! И пошли мои команды наводчикам взвода:

— Королев, как дам команду, бей по правой гусенице! Кузин, ударишь по левой!

Немцы уже открыли огонь, но стрельба велась неприцельно, наугад, и снаряды, ударяясь о бруствер окопа или рикошетом о броню, с шипением уходили по касательной дальше. Противник явно пытался спровоцировать нас, вызвать огонь, чтобы загодя обнаружить и подавить наши огневые точки. Как видно, их командование не знало о появлении в обороне 13-й армии самоходного полка и вело наступление самоуверенно, лобовой психической атакой.

— Хорошо им, боекомплект в два раза больше нашего! — вознегодовал, будто прочитав мои мысли, Королев.

— Крепись, Валера, хладнокровие — залог победы, — успокоил начавшего нервничать наводчика.

До вражеских танков оставалось уже метров шестьсот, когда с КП полка наконец последовала команда. Орудие было уже заряжено, и Валерий, уточнив наводку, нажал на рычаг спуска, прокричав, как положено:

— Выстрел!

Все с напряжением следили — куда упадет снаряд?! Снаряд взорвался на правой стороне лобовой брони! Точно сработано! Но «фердинанд» продолжал идти как ни в чем не бывало!

— Валерий, бей вниз, по гусенице, когда пойдет на подъем!

Только с третьего снаряда Королев разбил гусеницу. На одной гусенице «фердинанд» пошел медленнее и с отклонением влево, но не успел пройти и несколько десятков метров, как Леша Кузин из экипажа Леванова перебил ему вторую гусеницу! И уже по стоящему «фердинанду» оба экипажа дали еще по три выстрела. Пять  снарядов из шести попали в башню, и так оглушили экипаж, что немцы, выскакивая из башни, обеими руками держались за головы. Все это время самоходки комбата и Горшкова тоже вели огонь по танкам, медленно продолжавшим наступление. Самоходка Фомичева пока молчала. С момента открытия огня экипажам разрешалось работать на радиостанциях открытым текстом, я связался с Левановым, он доложил:

— Было рикошетное попадание бронебойным, но никто не пострадал.

И тут же я услышал переговоры комбата с Фомичевым:

— Петр, почему не стреляешь?!

— Владимир Степанович, еще рано.

— Я на тебя надеюсь! Но, смотри, не упусти момент!

Тем временем вражеские танки двух первых линий слились в единый боевой порядок, и к ним уже подходили танки третьей линии. Судя по тонким пушкам одних и коротким гаубицам других, это были легкие танки T-III с 50-мм пушками и штурмовые орудия «фольксштурм», вооруженные 105-мм гаубицами. Для нас особой опасности они не представляли, но за их счет танковая лавина противника значительно возросла в количестве и мощи, своим навесным огнем они сильно досаждали пехотинцам в траншеях. Королев с ожесточением запустил подряд три снаряда в ближайший танк! Танк вспыхнул! И никто из него не выскочил! (Когда на этом участке закончились бои, мы узнали, что это был средний танк T-IV, но с очень толстой, усиленной, броней). Не успели выразить свой восторг, как по нашему окопу почти одновременно ударило несколько бронебойных снарядов! Как метлой, смело левый и правый брустверы, сшибло перископ заряжающего! Нижняя часть перископа, находящаяся внутри башни, упала на пол боевого отделения. 

— Слава богу, легко отделались, только перископом по ноге досталось, — морщась от боли, ворчал Бессчетнов и уже открывал затвор для очередного заряжания.

Внезапно один из «Фердинандов», наступавший в центре боевого порядка, остановился и закрутился на месте. Мы поняли, что сработала противотанковая мина или фугас. Еще два танка подорвались на минах. Но остальные безостановочно продолжали наступление. Экипажи вражеских танков остервенело били из пушек и пулеметов по траншеям и окопам пехоты, каждая «пантера» так хлестала из трех пулеметов, что наши бойцы не могли не только стрелять, даже высунуть головы из укрытий! А за танками несколькими цепями наступала пехота, обстреливая наши траншеи длинными очередями из автоматов и пулеметов. Чем ближе надвигался противник, тем сильнее била по нашим позициям вражеская артиллерия. От разрывов тяжелых снарядов, мин дыбилась и колебалась земля, нас вместе с самоходкой то подбрасывало, то заваливало землей, отчего мы не видели друг друга и становились слепыми в стрельбе, приходилось под огнем выбираться наружу и протирать приборы. Один снаряд, разорвавшийся у самой башни, так осветил всю самоходку, что решили — всё! горим! Но это не вызвало растерянности у экипажа, Плаксин и Бессчетнов схватились за огнетушители и тут увидели, что левановцы и комбат подожгли каждый по танку — лица у моих буквально просветлели! Из обоих горевших танков выскакивали экипажи — двое из одного, трое из другого, все в черных майках и черных беретах, но тут же попадали под пулеметный огонь танков бригады.

— Товарищ лейтенант, разве им разрешается покидать подбитые танки? — вопросил Олейник, видевший через триплекс, как немцы выпрыгивали из башни.

— Не знаю, Витя, но если покидают, значит, разрешается. 

Удивление его было понятно, у нас танк оставляли, только если он загорелся или так разбит, что ни стрелять не может, ни двинуться с места, — тогда, с опаской, покидали машину, а то могут и трусость приписать. Тут многое срабатывало, некоторые по своему патриотизму не бросали, до последнего оставались, а некоторые из-за боязни последствий. Но, как правило, у нас, если танк не загорелся, может стрелять — он должен стрелять. А немцы бросали свои, даже когда танк не загорелся, только сильно ударило по нему. У нас технику ценили выше, чем людей, так мы были воспитаны.

Хотя наши войска находились в обороне, зарывшись в землю, но все — бригада, полк, не говоря уже о стрелковой дивизии, несли потери. Перед фронтом батареи загорелся танк Т-70, правее горели еще два танка и самоходка.

В грохоте боя я не услышал, а увидел его: большой язык пламени, выскочивший из ствола пушки в овраге! Спустя секунды охватило пламенем крайний с правого фланга немецкий танк! Это сработал Фомичев, когда танк оказался метрах в трехстах от его самоходки. Буквально через мгновение машина его исчезла — скатилась в овраг, и вскоре вышла в другом месте: замаскировавшись в кустах, продолжала вести огонь.

Из штаба полка пришло предупреждение:

— Подготовиться к уничтожению противотанковых торпед на гусеничном ходу. По виду они похожи на танкетки, но начинены взрывчаткой и предназначены для уничтожения танков и самоходок. Обезвредить их можно только снарядом или противотанковой гранатой.

Такое сообщение нас не обрадовало, в нашем боекомплекте были только гранаты Ф-1. Значит, вся надежда на Королева и нашу гаубицу.

— Валера, по этим адским машинам будешь бить осколочными снарядами, — предупредил Королева. — Если  не будет прямого попадания, ее может перевернуть вверх гусеницами или положить на бок.

— Понял, товарищ лейтенант! Отнюдь не промажем! — «отнюдь» было любимым его словцом.

Но немцы, потеряв много танков и живой силы, начали отходить.

* * *

Вторая атака.

Остановившись на выгодных позициях, противник приступил к подготовке новой атаки. Около шестидесяти самолетов в течение получаса наносили бомбовые удары по нашей обороне! Следом артиллерия и минометы перепахали всю передовую! — выкорчевало почти все проволочные заграждения, засыпало грунтом окопы, траншеи, ходы сообщения пехоты; сильно пострадала и артиллерия, стоящая на прямой наводке; были частично разрушены и наши окопы.

Едва смолкла артиллерийская канонада, перестали рваться снаряды и мины, сразу повыскакивали из машин экипажи самоходок и танков, стараясь как можно быстрее привести в боеготовность свои машины. Из порушенных стрелковых окопов неслись стоны, крики о помощи — там уцелевшие после бомбежки и артподготовки лихорадочно разгребали завалы, вытаскивая из-под земли и бревен живых и мертвых, и, будто тоже из-под земли, возникли три молоденькие санитарки, склонились над ранеными. В эти напряженные минуты кратковременного затишья я старался не думать о танкетках, но тревожные мысли назойливо лезли в голову: как с ними бороться? А пока изучали экипажем трофейные пулеметы МГ-34 и МГ-42. Первый был станковый, второй — ручной, оба калибра 7,92 мм, пулеметные ленты тоже одинаковые, оба достаточно легкие и с воздушным охлаждением. Я всегда сочувствовал нашим бедолагам-пулеметчикам с их четырехпудовыми «максимами», которые приходилось таскать на себе по бездорожью  в жару и мороз, по глубокому снегу и по колено в грязи, мы, как могли, старались помочь им, десантируя на самоходки при попутных передвижениях.

Недолгое затишье закончилось новым наступлением вражеских войск. Теперь их танки и самоходки шли за дымовой завесой, вынудив нас вести огонь почти вслепую. А тут еще из-за дыма вынырнула треклятая танкетка — и ползла она прямо на нас! Черная, приземистая, примерно метровой высоты коробка на гусеницах ловко маневрировала в складках местности, поскольку она обходила препятствия, мы поняли, что управляет ею оператор, но не знали как, с помощью проводной связи или по радио. По обе стороны от первой появилось еще две! По всем трем танкеткам сразу открыли огонь из орудий, Королев и Кузин били по той, что шла на машину Леванова. В это время я услышал по радио, как Фомичев из своего оврага просит Шевченко: «Помогите автоматчиками! Фрицы наседают, а у меня заклинило гусеницу! Нужны ремонтники с автогеном!». Вскоре к нам пробрался зампотех Ишкин, он должен возглавить группу ремонтников и на всякий случай решил взять у нас трофейный пулемет. Мы дали ему ручной МГ-42 с двумя лентами патронов по 250 штук в каждой, показав, как действовать при пулемете. Через минуты я увидел, как в сторону оврага выдвинулись по-пластунски рота автоматчиков и бригада ремонтников.

Пока большинство экипажей были заняты борьбой с танкетками, немцы подожгли еще три легких танка бригады и один Т-34, сгорела и одна самоходка полка. Но пылали и три танка противника. Теперь во главу клина выдвинулись «фердинанды». Несмотря на точные попадания в лоб наших снарядов, они безостановочно шли вперед, приближаясь к передовой. Чуть опережая их, ползли танкетки со своим смертоносным грузом — целые веера трассирующих пуль отскакивали от их корпусов, не нанося им никакого вреда, а от прямых попаданий орудий, минометов и противотанковых ружей их  спасали операторы хитроумным маневрированием на местности. По взрывоопасным танкеткам открыли огонь и скорострельные зенитные пушки с ближайших огневых позиций — но тоже пока безрезультатно! Эта неуязвимость стала пугать экипажи, все понимали: еще несколько минут промедления — и наши танки и самоходки начнут взлетать на воздух! Наконец, всем на радость, с оглушительным взрывом исчезла одна страшная танкетка, подошедшая ближе других к переднему краю, вероятно, ее все-таки подбили зенитчики. Но еще две торпеды, обходя сгоревшие танки, продолжали свое жуткое движение! Одна по-прежнему шла на машину Леванова, другая — на экипаж уральцев старшины Саши Минина.

Приказав наводчику бить по «тигру», стрелявшему из-за холма, я пытался выйти на связь с Левановым. В эфире, как всегда, творился невообразимый хаос, мешались обрывки немецких фраз, резкие разговоры, команды наших командиров. С большим трудом установил наконец связь и, дав команду перейти на запасную волну, передал Леванову короткое распоряжение:

— Иван, бей только по танкетке! И проверь готовность машины на случай выхода из окопа!

— Понял, выполняю!

Его наводчик израсходовал на танкетку уже три снаряда, но не добился прямого попадания, окаянная подползала все ближе и ближе! Мы же никак не могли ему помочь, продолжая дуэль с «тигром» — он избрал нас своей мишенью, и в этом единоборстве сила была не наша, мы сражались в разных весовых категориях: в любую минуту он мог зажечь нас, и если бы не маскировка дымовыми гранатами... Очередным выстрелом Королев всадил наконец снаряд под самую башню «тигра», заклинил ее — пушка вражеского танка потеряла возможность поворачиваться! Прикрывшись дымовой шашкой, «тигр» развернулся и в облаке дыма начал отходить,  в этот момент Валерий выстрелил ему вдогонку — и попал! Экипаж выскакивал из башни и падал плашмя на землю. Длинная очередь из трофейного пулемета, выпущенная заряжающим Плаксиным, прошла над башней — мимо черномаечников! Промазал наш Вася! Уязвленный Василий поносил фрицев вместе с их фюрером, пока его не притормозил Олейник:

— Вася, ты хоть и поднаторевший пулеметчик, но не умеешь стрелять по прыгающим фрицам — целился в головы, а попал в белый свет, как в копеечку. Вот если б ты целился в мягкое место, попал бы как раз в головы.

— Тоже мне, инструктор нашелся, — обиделся Василий, — не понимаешь, что пулемет-то не наш, пристреляться надо.

— Точно! — вступил Валерий. — Отнюдь не хочет он по своим бить!

— Валерий! Цель — ближайший танк! — скомандовал Королеву, прервав перепалку. В то же мгновение самоходку сильно тряхнуло и разом охватило пламенем моторное отделение. Экипаж заволновался, заживо сгореть никому не хочется!

— Виктор, сбивай пламя двигателем! — приказал Олейнику.

Взревел мотор, с визгом крутанув мощный вентилятор, и пламя, оседая, уменьшаясь в размерах, упало вниз. Но, как только завели мотор, вновь появился сначала дымок, потом тоненькие блики огня. Схватив огнетушитель, я выскочил на крышу моторного отделения. Пенистая струя из раструба упорно боролась с бело-синим пламенем горевшего масла и наконец свела его на нет. Влезая обратно в башню, окинул взглядом поле боя и с холодящим сердце изумлением увидел, что примерно на полпути к оврагу отбивают атаку фашистов недавно ушедшая рота автоматчиков и ремонтники, а на самоходке Фомичева во весь рост стоят немцы в темных эсэсовских мундирах! Сомнений не было, экипаж Фомичева попал в ужасное положение! 

— Плаксин! По фашистам на самоходке Фомичева! Из пулемета! Огонь! — скомандовал заряжающему.

Под длинными очередями опытного пулеметчика эсэсовцы, как подкошенные, валились кто на броню, кто на землю; а я уже докладывал комбату о ситуации в овраге.

Напряженность боя на главном направлении нарастала. Особо напирали «фердинанды», непробиваемость этих монстров начинала вызывать дрожь. Наконец экипажу старшины Завьялова удалось сначала разбить гусеницу, а затем ударом в борт и поджечь головное орудие. Это охладило пыл всех вражеских экипажей, и темп наступления заметно снизился. Но мощная танковая лавина по-прежнему своим клином давила на нашу оборону, силы обороняющихся были уже на пределе, а немцы вместо подбитых и сгоревших танков выдвигали все новые и новые — из второго, третьего эшелонов.

По самоходке Порфирия Горшкова, она находилась в пятидесяти метрах от левановской, почти одновременно ударило несколько снарядов, машину сильно тряхнуло, и она загорелась. Из башни никто не выскочил! Леванов с замковым Халиловым под сильным артиллерийским и пулеметным огнем бросились спасать экипаж! Пытались открыть люки, но оба люка — и командирский, и водителя, перекосило и заклинило! Кричали замурованным, чтобы открыли аварийный люк, но, видно, в грохоте разрывов их не услышали, хотя сами они уловили внутри какой-то стук. Со спазмами в горле ползли ребята к своей самоходке, горько переживая гибель экипажа, свое бессилие помочь товарищам.

Между тем две танкетки, оставшиеся нетронутыми, продолжали упорно идти вперед, хотя густой дым от горящих танков, видно, сказался на механизмах, управление ими ухудшилось: теперь они шли только прямо, перестав маневрировать. Но та, зловещая, нацеленная на самоходку Леванова, продолжала ползти к своей цели,  оставалось несколько метров, через считаные минуты или оператор нажмет на кнопку, или от столкновения произойдет взрыв!

— Леванов! Бросай дымовую гранату и выводи машину! — дал команду на пределе времени.

— Понял, выполняю! — сразу отозвался командир.

В одно мгновение перед самоходкой образовалось облако коптящего дыма, и машина, фыркнув двигателем, выскочила из окопа! Танкетка же с ходу вскарабкалась на бруствер, скатилась вниз и с такой мощью взрыва рванула в пустом окопе, что окоп превратился в огромную воронку, а разлетевшиеся с дикой силой куски разорванного корпуса этой «ходячей бомбы» все-таки догнали машину Леванова, повредив бронировку гаубицы! Однако людей и машину удалось сохранить!

Последнюю танкетку, шедшую на самоходку Минина, наводчику Павлову удалось близко разорвавшимся снарядом перевернуть вверх гусеницами, гусеницы еще продолжали вращаться, но уже вхолостую, когда второй фугасный снаряд слегка подбросил танкетку, и в то же мгновение она озарилась мощным огненным взрывом, от которого содрогнулся и остановился поврежденный осколками шедший рядом вражеский танк.

В этот, наверное, самый трудный переломный момент боя мы увидели, как мимо нас навстречу вражеским танкам пробежала большая чепрачная овчарка с грузом и штырем на спине — обошла левановскую самоходку и бросилась прямо под «тигра», идущего впереди наступающих. Раздался оглушительный взрыв с взметнувшимся языком пламени — и 55-тонный стальной «зверь» развалился на две горящие части! Правее и левее послышалось еще несколько взрывов такой же силы. После боя мы узнали, что на нашем направлении было пущено десять собак, специально обученных для подрыва танков, и все сработали результативно — истребили 10 танков. 

Уничтожение танков собаками сбило наступательный порыв немцев, но они не хотели смириться, продолжали решительно и агрессивно сражаться. Еще с полчаса шла ожесточенная битва, и наконец, не добившись успеха, немцы вынуждены были отойти на исходные позиции.

И тут мы узнали, что экипаж Порфирия Горшкова чудом остался жив! После боя мы бросились к его самоходке, там сгрудились батарейцы, и горшковцы наперебой рассказывали, как все было. Люди уже задыхались, закупоренные в машине, пламя перебиралось из моторного в боевое отделение, все люки оказались намертво замурованы; надежда оставалась только на аварийный выход в днище машины, его тоже заклинило, но по нему удобнее было бить. Задыхаясь от гари, сменяя друг друга, экипаж тяжеленной кувалдой долбил перекошенный люк, все уже выбились из сил, каждый мысленно прощался с жизнью.

— Но лейтенант наш оказался покрепче, — рассказывал наводчик Вася Цыбин, похожий на вылезшего из топки кочегара, — на втором заходе так шибанул, что сбил шарнир, люк чуть подался вниз, еще два раза саданул — и люк вертикально повис над землей! Командир наш вылез последним в уже загоревшемся комбинезоне, но с двумя огнетушителями и сразу же бросился тушить пламя, сначала через жалюзи, потом через люк моторного отделения. Мы тоже начали гасить пламя, кто землей, кто брезентом. Потом сумели открыть верхний люк, не дав загореться боеприпасам, тем и спасли машину...

На броне лежала кувалда, которой они пробивали себе путь к жизни из «крематория», а весь экипаж все еще кашлял и учащенно дышал, стараясь побольше вдохнуть кислорода. Мы с радостью всматривались в их черные лица. Удивительный это был экипаж! Интернациональный! Командир Порфирий Горшков — удмурт,  наводчик Вася Цыбин — русский, механик-водитель Качкун Мукубаев — казах, заряжающий Назар Кушбеков — узбек, замковый Егор Гордиенко — украинец. Надо сказать, в танковые войска из других национальностей, кроме русских, украинцев и белорусов, призывали только хорошо образованных и знающих русский язык, так как все команды в бою должны выполняться мгновенно и правильно, стало быть, все члены экипажа должны даже думать по-русски, чтобы не терять время на перевод на свой язык. Таким и был этот экипаж.

* * *

Третья атака.

Судя по тому, как шли дела, рассчитывать на сколько-то длительную передышку не приходилось. И ко всему, хотя время уже перевалило за полдень, жара стояла несусветная, пот ручьями стекал по лицу, очень хотелось пить, но обе наши фляги давно опустели, нужно было терпеть до позднего вечера, когда прервутся бои. Был соблазн набрать воды из системы охлаждения двигателя, но мы на это не пошли, сберегая мотор.

Около четырех часов дня до сотни бомбардировщиков снова нанесли удар по нашей обороне, и следом артиллерия и минометы в течение сорока минут вели непрерывный массированный огонь по участку первого эшелона стрелковой дивизии. Только что восстановленные оборонительные сооружения были снова разрушены и перемешаны с землей. Центр этих бомбардировок находился в стороне от нашей батареи, но и нас колыхало больше часа.

И началась новая атака немцев! И опять крупными силами! На батарею шли три вражеских танка при поддержке штурмовых орудий и пехоты. Комбат Шевченко мастерски управлял огнем батареи, нанося сосредоточенные удары по идущим впереди танкам. Батарея смогла один танк поджечь и один подбить, остальные танки и штурмовые орудия вынуждены были сдвинуться к центру  боевого порядка. И все-таки на этот раз врагу удалось вклиниться в нашу оборону, правда, не на нашем участке. Мы это поняли по напряжению боя правее нас. Повернув командирскую панораму, я неожиданно увидел, как наш комбат с ловкостью кошки мгновенно выскочил из башни самоходки и исчез в траншее; через пару минут он уже полз по-пластунски в нашем направлении. Прыгнув на самоходку и укрывшись за башней, комбат через целлюлозную пленку командирской планшетки показал мне по карте, а потом рукой на местности рубежи и населенные пункты, которые с трудом просматривались сквозь дымы и марево горящих изб и строений:

— Вася, ты со своим взводом пойдешь в контратаку, надо выбить противника, вклинившегося на северовосточную окраину Понырей. В контратаке будут участвовать по одному взводу от каждой батареи полка, рота «тридцатьчетверок» бригады и стрелковый полк. Исходный рубеж — роща северо-западнее совхоза имени 1 Мая. Выход — немедленно!

Передав сигнальными флагами Леванову приказ «делай, как я», дал команду механику:

— Виктор, на максимальной проскакиваем в рощу!

Через четверть часа взвод был на исходной позиции. Сюда же прибыли и остальные подразделения. Замкомполка майор Мельников на опушке рощи ставил экипажам задачу:

— Нам нужно вклиниться в боевые порядки немцев и соединиться с танковым полком, наступающим с запада. В ходе атаки к нам присоединится пехота, через позиции которой мы будем проходить. Ближайшая задача: как можно быстрее пройти открытую местность и навязать противнику уличный бой на коротких дистанциях. Сигнал к атаке: три красные ракеты.

Командиры быстро разошлись по местам. И уже взвились в небо ракеты. 

— Идем на максимальных скоростях зигзагами! — приказал Олейнику, и самоходка рванулась вперед.

Немцы незамедлительно открыли по нам огонь. Хотя я был уверен в своем экипаже, но периодически посматривал на сосредоточенные лица людей. Мотор ревел от перенапряжения, самоходку подбрасывало на воронках, все крепко держались за ручки на сиденьях, чтобы не набить синяков, хотя на головах у всех были шлемы. Снаряды рвались в нескольких десятках метров то по сторонам машины, то сковыривали землю перед нами и пролетали дальше, означая свою траекторию чуть заметной трассой. Получили и несколько рикошетных ударов по корпусу и башне, иногда за этим следовал разрыв снаряда с пламенем, ослепляя экипаж; два раза казалось, что самоходка горит, так, видно, думали и немцы, потому что на несколько минут вдруг прекращали обстрел, но затем возобновляли с новой силой. Танки бригады тоже на предельных скоростях шли на сближение с противником, маневрируя в складках рельефа, ведя огонь с ходу из пушек и пулеметов. Атака получалась слаженной, решительной и внезапной для немцев, но контратаковать под таким огнем на открытом пространстве — очень тяжело! Танкисты и самоходчики дымовыми гранатами неплохо имитировали горение своих машин, и все-таки где-то на середине нейтральной полосы немцам удалось поджечь два танка. По идущей впереди нас «тридцатьчетверке» бил из пушки спрятавшийся в саду танк. 

— Виктор, за холмом стой! — дал команду Олейнику. И тут же наводчику: — Валерий! По танку! В створе трубы, прицел постоянный! Огонь!

Прогремел выстрел. Перед самым вражеским танком взметнуло землю.

— Целиться по центру! Огонь! — скорректировал прицел.

От второго выстрела на лобовой броне танка вспыхнуло пламя, и машина задним ходом скрылась в глубину сада.

Вращая командирскую панораму, бегло осмотрел поле боя. Кругом пылала неубранная перезревшая рожь. Экипаж Леванова вел огонь, укрыв самоходку в воронке от авиабомбы. Горели уже три наших танка и одна самоходка, но атака продолжалась в том же высоком темпе. Пехота наступала вместе с самоходками, прячась от огня за корпусами боевых машин, командиры берегли бойцов для решительной схватки в траншеях. За нашей самоходкой наступал взвод из тридцати человек под командованием младшего лейтенанта, к сожалению, не запомнил его имени, до атаки мы успели перекинуться лишь несколькими фразами. Это был русский богатырь из Сибири, воевал с первого дня войны, за исключением двухмесячного лечения в госпитале и еще три месяца учился в Рязани на курсах младших лейтенантов. Короткое фронтовое знакомство, но тогда больше и не требовалось, чтобы почувствовать человека, понять, что на такого командира можно положиться в любом бою. Почему-то запомнились его огромные ботинки из свиной кожи с обмотками, накрученными чуть ли не до колен, совсем не подходившие его симпатичному мужественному облику и богатырскому росту.

После расправы с танком наша самоходка снова шла вперед. Чуть впереди слева загорелся еще один танк бригады, из башни выскочили только двое. В поселке горело уже с десяток домов, скрывая дымовой завесой  обзор немцам, их танкам и самоходкам приходилось вести огонь почти вслепую, и рикошетные удары по нашей броне стали реже. Но теперь нависла угроза пострадать от огня собственной артиллерии, мы входили в зону ее огня, у нас в таких случаях говорили: «Бей по своим, чтоб чужие боялись», — такое случалось, когда мы молниеносно продвигались в полосу, где только что были немцы, а наши артиллеристы этого не знали и продолжали бить уже по своим. На этот раз, слава богу, Мельникову, он следовал на командирском танке за батареей, удалось своевременно связаться с артиллеристами и предупредить о необходимости переноса огня в глубь вражеской обороны. Бой достиг предельной напряженности! Теперь все зависело от быстроты и решительности действий обеих сторон! На некоторых участках немцы переходили в контратаки, завязывались невиданной жестокости смертельные рукопашные, в ход шли автоматы, гранаты, штыки!

— Виктор! В створе полуразрушенного здания врывайся в поселок! — приказал Олейнику.

— Понял! Иду на траншеи!

На нашем направлении немцы тоже выскакивали из траншей, бросаясь в контратаку, я успел метнуть в траншею две гранаты, пока самоходка, подмяв под себя несколько вражеских солдат, перемахивала через окоп.

Подскочили к большому кирпичному зданию, сзади с характерным воющим шипением пролетела болванка — едва-едва успели избежать попадания!

— Поставь машину справа от дома! — мгновенно отдал команду Олейнику.

Теперь нас с немецким танком разделяло всего полсотни метров — проще говоря, два дома. Такое соседство не обещало ничего хорошего. Экипажу Леванова я помахал шлемом над головой, что означало «начать радиообмен». 

— Иван, за вторым домом от нас стоит танк. Разверни самоходку и держи на прицеле оба угла дома! Не допусти его отхода!

Мы молча ждали, когда экипаж танка начнет движение, а сами приготовились уничтожать истребителей танков: я стоял в проеме люка с гранатами, рядом — Вася Плаксин с пулеметом. Что-то заставило меня обернуться, и внезапно я оказался свидетелем наскока бежавших за нами пехотинцев на вражескую траншею: мгновенно завязалась ожесточенная рукопашная, мой знакомый сибиряк, подхватив винтовку у падающего бойца, в мгновение ока сильными штыковыми ударами проколол двух немецких солдат, пытавшихся вести огонь из автоматов, затем молниеносно прыгнул в траншею и уже орудовал штыком и прикладом в гуще опешивших фрицев! Мы с Плаксиным с перехваченным дыханием наблюдали за происходящим и вдохнули, только когда все было кончено.

— Товарищ лейтенант, разрешите пробраться к танку, подкину им связку гранат, — услышал голос Бессчетнова.

— Нет, Емельян Иваныч, нельзя, там наверняка рядом их автоматчики. Надо выждать, не выдержат фрицы, начнут отходить, инициатива-то в наших руках.

Прошло еще две-три минуты томительного ожидания, а немцы за домом зловеще молчали, хотя рядом шел сильный бой. Сколько еще нам ждать?! Решаюсь послать на разведку Плаксина, надо посмотреть, что делают немцы — то ли к атаке готовятся или, может, танк ремонтируют? Василий выбрался через аварийный люк и пополз сквозь кустарник к углу дома. Вскоре мы услышали сильный взрыв, и тут же прибежал Василий, забрался в башню и, охая, прижимая ладони к ушам, громким голосом стал рассказывать:

— Только дополз до траншеи, хотел спуститься, вдруг из окопа рука высунулась со связкой гранат! Думать  некогда, стрелять вроде ни к чему, я и саданул по руке стволом автомата! Связку-то и выбило из руки, взорвалась у них же, в траншее! Меня отбросило аж метров на пять! До сих пор звенит в голове! Товарищ лейтенант, ведь он, фриц этот, точно хотел те гранаты под нашу самоходку бросить!

Вдруг завелся мотор вражеского танка, и, судя по усиливающемуся реву, немцы начали движение. Через несколько секунд со стороны, где стояла машина Леванова, прогремел орудийный выстрел. Я выскочил из машины и глянул из-за угла дома на танк. Танк стоял недвижимо! Левая гусеница сбита, экипажа не видно! Стало быть, бросили немцы свой танк!

— Молодцы левановцы! Продолжать наступление! — последовала моя команда по радио, и мы, вместе с танками и подошедшей пехотой, стали медленно продвигаться от рубежа к рубежу, ведя огонь с коротких остановок.

Немцы свирепо отстреливались, но отступали, чтобы не оказаться в кольце. Свои боевые порядки они задымляли из какой-то мощной дымовой установки. Увидев сквозь пелену силуэт движущегося на нас танка, скомандовал наводчику:

— Валерий! По танку, прицел постоянный. Огонь!

Пока наводчик искал в дыму цель, я выглянул из люка и невооруженным глазом рассмотрел, что на нас движется... «тридцатьчетверка»!

— Отставить огонь!!! — выкрикнул не своим голосом и, выстрелив зеленой ракетой, означающей «свои войска», обтер рукавом холодный пот.

Так мы встретились с наступающими с запада танками, и враг был выбит из Понырей. Потом мы узнали, что это были танки 27-го гвардейского танкового полка.

Солнце только начинало клониться к закату, но немцы прекратили наступление и отошли на исходные рубежи,  оставив на поле боя побитую и сгоревшую технику, погибших солдат.

На этом и закончились в тот день атаки противника.

Стрелковые подразделения занимали отбитые у врага позиции. Вспотевшие от жары и физической нагрузки санитары проворно уносили к санитарным машинам наших раненых, как и раненых немцев, брошенных своими при поспешном отступлении. Одновременно собирали погибших, складывали тела в кузов грузовика; среди убитых были и погибшие в предыдущих боях, их находили на нейтральной полосе, от нестерпимой жары тела уже начали разлагаться.

После боя 

Возвращались мы на основные позиции тем же путем, что наступали, дабы не напороться на немецкую или свою противотанковую мину. Поставив самоходки в окопы, экипажи набросились на только что привезенный хозяйственниками бак с холодной водой! Взахлеб, крупными глотками пили живительную влагу, утоляя многочасовую жажду! Потом, приведя в готовность и замаскировав самоходки, с полчаса выбивали пыль и въедливый, проникший в каждую пору лесс, пропитавший шлемы, комбинезоны, обмундирование, даже кирзовые сапоги. С трудом отмывали чумазые лица и шеи, экономно поливая друг другу на руки из танковых фляг. Одновременно наперебой обменивались подробностями боев здесь и в Понырях.

Самоходчики Фомичева рассказали об ожесточенной схватке в овраге. Очень они мешали наступлению немцев, занимая, можно сказать, стратегическую позицию, вот и решили немцы с ними расправиться. Первую атаку фомичевцы отбили, и фрицы отошли, оставив сгоревший танк и десятка два убитых. Перед второй атакой немцы решили провести артподготовку: минут пятнадцать-двадцать били по оврагу из орудий и минометов. 

Одним прямым попаданием самоходку сильно тряхнуло. Водитель Гриша Викулов вылез из своего люка и увидел, что между резиновыми бандажами второго и третьего катков застрял, не взорвавшись, снаряд крупного калибра, это означало, что самоходка не может даже тронуться с места, не то что двигаться. И тут, сразу с трех сторон, поднялась в атаку вражеская пехота с истребителями танков. Фомичев доложил комбату о ситуации, Шевченко обещал помочь (этот разговор я слышал по рации). Наводчик Коля Лапшин успел сделать несколько выстрелов из гаубицы, пока неприятель был в секторе обстрела, затем экипажу пришлось отбиваться автоматами и гранатами. Но вскоре закончились и эти боеприпасы. Оставалось только закрыть люки и ждать помощи от своих.

Немцы, поняв, что самоходка беззащитна, приблизились вплотную. Офицер с группой солдат взобрался на машину, стучал пистолетом по крышке люка и на коверканном, но понятном русском, произнося отдельно каждое слово, предложил экипажу сдаться. Фомичев ответил, что ни он сам, ни его солдаты сдаваться не собираются. Им дали десять минут на размышление. В этот момент и ударил с нашей самоходки пулемет Плаксина. Большинство немцев, стоявших на самоходке Фомичева, были убиты, остальные растерялись, забегали, что-то кричали друг другу. И тут послышалось русское «ура» — подоспевшие автоматчики и ремонтники атаковали врага. Схватка была короткой. Немцы поспешно отступили, оставив убитых. Зампотех лейтенант Ишкин расцеловал спасенный экипаж, потом попросил всех отойти в укрытие и сам, один, каждую секунду рискуя жизнью, прикрепил к застрявшему снаряду тонкий трос. Тянули трос из-за угла оврага несколько человек, и снаряд наконец подался, вышел из зацепления, стукнувшись о гусеницу... и не взорвался. Все-таки, от греха, его осторожно выволокли из оврага и затянули в воронку. Потом искривленную ленту гусеницы разрезали  автогеном и, заменив пару траков, быстро одели заново. Они еще регулировали натяжение гусеницы, как началась новая атака противника! Впереди двигались три легких танка T-III, следом шла пехота, стараясь держаться с тыльной стороны нашей самоходки, считая ее неисправной. Когда пехоту немцев на минуты скрыл рельеф и они не могли видеть самоходку, Гриша Викулов мгновенно развернул машину на 180 градусов и поставил в кустарник у противоположного ската оврага. Подпустили танки поближе, и Коля Лапшин, наводчик Фомичева, точными выстрелами поджег два из них; третий, маскируясь дымом, ушел восвояси. Однако вражеская пехота наступала на широком фронте, с большим численным преимуществом, и не устоять бы взводу наших автоматчиков, но внезапно из небольшого каньона в скате оврага застрочил пулемет — это Ишкин и его ремонтник Леша Суслов длинными очередями из трофейного пулемета косили наступающих фрицев! Немцы, потеряв с десяток человек, сначала залегли, а потом и принялись отползать назад.

Узнали мы также, что во время нашей контратаки на Поныри противнику удалось вклиниться между полками первого эшелона дивизии, и две «пантеры» подошли к основным артиллерийским позициям. Здесь с ними вступили в бой три наших самоходки. Дрались на близком расстоянии. Самоходки выскочили внезапно и во фланг танков, тем получив большое преимущество. Бой был скоротечный и бескомпромиссный. Одну «пантеру» подожгла самоходка Савушкина. Вторую удалось подбить экипажам Самойлова и Завьялова, у нее заклинило башню, но до этого она успела зажечь машину Завьялова, а потом сумела отойти. Досталось и машинам Самойлова и Савушкина, ремонтировать их пришлось всю ночь. Оставшиеся в живых три члена экипажа сгоревшей «пантеры», несмотря на сильное сопротивление,  были схвачены нашими разведчиками во главе с начальником разведки капитаном Солдатовым.

Многих в полку удивлял и восхищал этот поистине железный человек. Родом он был из города Верхняя Салда Свердловской области. Выше среднего роста, крепкого телосложения, отличной физической закалки. Человек большой силы воли, мужества и беспредельной преданности Родине. Иван Павлович постоянно учил своих подчиненных нелегкому мастерству войсковой разведки. Днем они изучали различные приемы захвата «языка», особые приемы борьбы с вражескими разведчиками, а также их язык — по русско-немецкому военному разговорнику. В расположении взвода разведки часто слышались стук и грохот, это отрабатывались приемы захватов, и уже ночью эти приемы применялись на практике. Мы все удивлялись: когда и спит ли начальник разведки?! Кроме данных, полученных из штабов бригады, дивизии, корпуса, Солдатов всегда имел что-то свое, уточненное, ценное.

Вечерело, казалось бы, можно и передохнуть, но меня да и других офицеров батареи подмывало желание сползать посмотреть на ближайшего подбитого, но не сгоревшего «тигра», хотя противник держал его под постоянным минометным огнем. Стали мы у комбата отпрашиваться. Шевченко, подумав, разрешил:

— Отпускаю двоих, Ишкина и Крысова. Танк мощный, надо оценить его сильные и слабые стороны. Но предупреждаю: ни в коем случае не вещать всем и каждому о преимуществах над нашими танками, а то можно и в штрафбат загреметь. И будьте предельно осторожны. Зайдите к командиру стрелковой роты, пусть выделит в проводники и для охраны двух автоматчиков.

К танку пробирались по частично уцелевшему ходу сообщения. На «тигра» выползали из-за башни и, чтобы не маячить вверху, спустились вниз головой в узкий круглый люк командирской башни. Больше всего поразили нас оптика и боеприпасы. Через оптический прицел  с голубым оттенком ошеломляюще четко просматривалась вся местность — в том числе и наши позиции! На шкале прицеливания у них был дальномер, тогда как нам приходилось пользоваться формулой «тысячных» или просто глазомером; в обороне, конечно, можно определять расстояние по формуле и то не всегда, а в наступлении на это нет времени и оставалось нам полагаться «на глазок». Поразили нас и снаряды — тип и количество! Унитарные патроны и, надо сказать, очень большой длины, наверное, не меньше метра. В боеукладке для снарядов насчитали 92 гнезда, это большой боекомплект для такой мощной 88-мм пушки. Пока я осматривал вооружение и радиостанцию, Ишкин бегло изучал рычаги управления, приборы, тяги, педали.

Вернулись мы как раз к сбору офицеров. Комполка Самыко подводил итоги:

— За день боев подразделениями полка уничтожено пять танков и шесть подбито. Живой силы убито и ранено свыше ста человек. Наши потери: семь погибших и двадцать раненых. Сгорели две самоходки, еще пять подбито. Самый главный итог: свой участок обороны мы удержали! Более того, выбили противника из Понырей, за что командующий фронтом генерал армии Константин Константинович Рокоссовский объявляет полку благодарность. Поздравляю весь личный состав! Большая честь получить одобрение от такого полководца!

Заканчивался напряженный боевой день, теплый ветерок шевелил вершины деревьев, волнами клонил высокую рожь, кое-где уцелевшую от боев и пожаров, багряно-красный закат словно напоминал, но и завершал, уводил в прошлое адское, кровавое дело уходящего дня.

Тяжелые оборонительные бои на Курском выступе мы вели еще долгие дни и ночи, продолжая отбивать по нескольку массированных атак ежедневно.  

12 июля, по приказу командующего фронтом, мы покинули позиции у Понырей, обагренные кровью наших однополчан. В тот день полк перешел в подчинение 9-го отдельного танкового корпуса генерал-лейтенанта Богданова и был придан 95-й танковой бригаде.

Начинался второй, наступательный, этап Курской битвы, обозначенный как план «Кутузов».

Глава четвертая. Идем в наступление по плану «Кутузов» 

12 июля — 23 августа 1943

Бой за Глазуновку

Двое суток наш 1454-й самоходный полк, ведя скоротечные бои, продвигался на северо-запад в первом эшелоне танкового корпуса. Для выполнения главной задачи — овладения поселком и железнодорожной станцией Глазуновка сосредоточились в лесу возле населенного пункта Куначь на западном берегу реки Неручь.

Примерно в полдень над самым лесом прошли в сторону немцев штурмовики Ил-2 и бомбовыми ударами проутюжили немецкую оборону. Затем в течение четверти часа массированным сосредоточенным огнем била по врагу артиллерия. С ее последними залпами устремились в атаку наши танки, самоходки и пехота. Преодолевая сильный заградительный огонь артиллерии, мы подошли к железной дороге Курск — Орел и здесь попали под сильный обстрел танков и самоходных орудий. Загорелись два наших танка. Атака затормозилась. Источник огня просматривался из рощи, примыкавшей к железнодорожной станции, и большинство наших танков и самоходок, наступавших на левом фланге, сосредоточили огонь на этой роще. Открытая местность ставила наши войска в очень невыгодное положение, и в  пору было отступить, чтобы спасти боевые машины. Неожиданно с фланга на больших скоростях, рыская по полю, рванулись две наши самоходки: они мчались к южной опушке рощи, откуда стреляли вражеские танки. Продолжая вести огонь и медленно продвигаясь вперед, мы внимательно наблюдали за летящими в сторону врага самоходками. Корпуса боевых машин были буквально опоясаны черными шапками разрывов, освещавшихся пламенем при рикошетных ударах о броню, — а они шли как заколдованные сквозь целый рой смертоносных снарядов! Но радость наша вскоре омрачилась, одна из самоходок вспыхнула возле самой рощи, из горящей машины, сколько мог рассмотреть, выскочил только один человек.

Когда вторая самоходка заскочила в рощу и ослабел огонь противника, танки и самоходки на максимальных скоростях, ведя непрерывный огонь из пушек и пулеметов, ринулись на вражескую оборону и с ходу овладели восточной окраиной поселка. В первой траншее и отдельных домах разгорелись рукопашные схватки стрелков с вражеской пехотой. Некоторые дома по нескольку раз переходили из рук в руки. Немцы снова и снова поднимались в контратаки. Упорный бой длился уже больше часа, когда противник начал контратаку пехотой с танками в правый фланг наших наступающих войск.

В этой сложной обстановке командование в срочном порядке создало сводный отряд из танковой роты, двух батарей нашего полка, взвода огнеметных танков и двух рот мотострелков — с целью нанесения внезапного удара во фланг и тыл противника. Командовать соединением назначили начштаба полка майора Фетисова. Операция началась с нанесения сильного огневого удара. В это время отряд скрытно, в предбоевых порядках — готовности отразить атаки слева и справа, продвигался в тылы неприятеля. Майор Фетисов двигался за самоходками во взводе огнеметных танков, состоявшем  из двух тяжелых танков КВ-1 с автоматическими танковыми огнеметами АТО-41, которые могли выбрасывать горящую жидкость на расстояние до двухсот метров. Кроме огнеметов каждый танк имел 76-мм пушку и два ДТ — дегтяревских танковых пулемета калибра 7,62.

Благодаря внезапным решительным действиям нашему отряду, который по своему боевому назначению нельзя было назвать ни передовым, ни разведывательным, удалось прорваться в тылы, всполошив и заставив противника быстро перестраивать боевые порядки. Чем мы и воспользовались! Сразу подожгли четыре самоходных орудия и танк! Отряд же потерял один танк Т-34 и была подбита самоходка лейтенанта Мирошникова, сам командир был тяжело ранен, но не покинул боя, эвакуировали его уже потерявшим сознание.

Противнику удалось восстановить систему огня и повернуть ее против отряда. Наше продвижение сразу затормозилось. Все экипажи вели огонь с места, укрываясь, по ситуации, за домами, в усадебных садах, за брустверами отвоеванных траншей. Вскоре вызванная Фетисовым артиллерия ударила по второй позиции немцев, и наступление отряда возобновилось. Хотя и медленно, но шаг за шагом мы продвигались вперед. Как раз по центру наступления отряда находилось полуразрушенное, без крыши, красное кирпичное здание. Никто и предположить не мог, что немцы так быстро сумеют оборудовать его под пушечный дот! Из этого дота и ударили залпом несколько орудий! Сразу же загорелся головной танк, еще один и две самоходки были подбиты.

— Виктор! Машину в кустарник! — только успел скомандовать, как вражеский снаряд сковырнул бруствер нашей траншеи! В бою все решают секунды — и гореть бы нам заживо, задержись я с командой хотя бы на миг! 

С радостью увидел, что и левановская машина успела спрятаться, однако их теперь взял на прицел «насхорн». Схоронился «носорог» в кустарнике возле траншеи, и прицельный огонь по нему был практически невозможен. Но тут, обойдя левановцев, промчалась вперед самоходка комбата 4-й батареи Васи Поршнева! Узнавалась она по трем звездам на левом борту башни — знак трех уничтоженных экипажем танков. Трудно было догадаться о намерениях командира, но Поршнев был, пожалуй, самым опытным в полку офицером, а за рычагами его самоходки сидел Афанасий Захаров, один из лучших водителей, с железным уральским характером. Я не мог оторвать глаз от несущейся самоходки, а она на предельной скорости, с ходу ударила по «носорогу» и таранным толчком отбросила его на несколько метров! Одна гусеница «зверя» свалилась в траншею, и он уже не мог вести прицельный огонь — на то и был расчет Поршнева! Командир вышел из схватки победителем! Это был первый таран в полку! Но подвиг Поршнева как-то не получил должной огласки, видимо, из-за скромности самого героя. А мне тогда подумалось, что очень кстати на наших самоходках стоят гаубицы с их короткими стволами: если бы при таране ствол стукнул по броне вражеской машины, то всю гаубицу вбило бы в боевое отделение.

Дальнейшему наступлению отряда по-прежнему препятствовало кирпичное здание, наши снаряды, ударяясь о его толстые, старинной кладки стены, не наносили существенных повреждений, оставляя лишь небольшие воронки. Тогда как фашисты вели настолько интенсивный огонь из превращенных в амбразуры окон первого этажа, что о продвижении не могло быть и речи. В этот критический момент начштаба Фетисов и двинул грозные огнеметные танки KB на вражескую цитадель. Шли они по следу самоходки Поршнева и, остановившись в кустарнике метрах в ста пятидесяти от торца здания,  произвели залп. Два вулкана огня обрушились сверху на незащищенных крышей вражеских артиллеристов! Второй залп полыхнул в амбразуры, из которых торчали стволы орудий! Стрельба сразу прекратилась. Из здания доносились душераздирающие крики горящей орудийной прислуги и глухие взрывы снарядов с выбросами огня и черного дыма.

Миновав злополучное здание, танки и самоходки ворвались на рубеж вражеской обороны и начали утюжить пехоту. Наша батарея вышла на артиллерийские позиции. Появились мы внезапно! Орудийная прислуга заметалась возле пушек, многие сразу обратились в бегство! Но не расчет орудия, на которое шла наша самоходка! Эти оказались фанатиками — не побежали, как другие, решили произвести выстрел в упор и уже разворачивали орудие в нашу сторону!

— Виктор, дави пушку! — скомандовал механику.

Виктор выжал полный газ и включил педаль главного фрикциона. Настал момент — кто кого!! Судьбу нашего экипажа и расчета орудия решали секунды! Или они нас сожгут! Или мы их раздавим! Нельзя дать противнику произвести выстрел! Самоходка летела на врага с такой скоростью, что мы не успевали фиксировать окружающее, не ощущали толчков, я понимал, если теперь вмешаться командой, это неминуемо замедлит действия водителя, потому полностью положился на его опытность. Разогнанная машина силой инерции обрушила в сторону пушки высокое дерево! Но расчет успел произвести выстрел! Однако рухнувшее дерево качнуло ствол орудия — и снаряд прошел мимо! А у нас сначала сильно задрало нос машины, затем мы почувствовали металлический удар по днищу, скрежет, большой крен, еще подброс — и самоходка выскочила из капонира! 

Олейник без моей команды, с ходу, пока враг не успел опомниться, перевернул и вторую пушку, оставшуюся без расчета! Затем, лихо свернув, поставил машину в садик возле дома — нужно было сориентироваться.

Открыв люк, я осмотрелся. Экипажи комбата и взводного Фомичева в дыму и густых облаках пыли от гусениц уничтожали живую силу и пушки неприятеля. Экипажи Леванова и Горшкова почти одновременно произведенными выстрелами зажгли самоходное орудие. Пехотинцы двигались следом за танками и самоходками вдоль немецких траншей, обстреливая из винтовок и автоматов уже начавшую отступать пехоту, а когда немцы бросались в контратаки, в ход шли штыки и приклады — большинство наших стрелков в ту пору были вооружены винтовками-трехлинейками с трехгранными штыками.

Двухчасовой бой накалил стволы орудий, в боевом отделении было жарко и душно, хотя мы периодически открывали люки, а вентиляторы работали на всю мощь. Но стрелять теперь приходилось реже, снаряды были на исходе, оставалась четверть боекомплекта, которую нельзя было расходовать без разрешения комполка, и ожидать пополнения не приходилось. Переключившись на внешнюю связь, только хотел доложить комбату о нехватке снарядов, как услышал в эфире голос Фетисова, открытым текстом он просил комполка подбросить «огурцов», как мы кодировали снаряды. И тут же сзади послышался шум мотора, оглянулся — это подходил «студебекер» со снарядными ящиками в кузове. За рулем сидел шофер из взвода боепитания Борис Пушков, рядом — старший санинструктор Валя Воробьева. Проскочили они буквально под жерлами немецких танков, доставив снаряды в самый нужный момент! Валя, выскочив из кабины, сразу побежала к раненым, а Борис развез снаряды, сначала к самоходкам, затем к танкам. Надо отдать должное мужеству этих ребят, 18-летнего  парня из Верхнего Волочка и 19-летней девушки из Свердловска: они выполнили практически смертельный приказ! На машине были десятки метин от пуль и осколков! За этот подвиг оба по праву были награждены медалями «За боевые заслуги».

После пятнадцатиминутного огневого налета нашей артиллерии отряд, заправившись боеприпасами и уже совместно с главными силами, возобновил наступление. Не выдержав решительной атаки с фронта и фланга, противник оставил Глазуновку.

Люди обнимались! Поздравляли друг друга! Это была первая существенная победа после перехода в наступление! Все мы были до того чумазые, что узнавались только по глазам и походке! Зубы на черных лицах блистали такой белизной, что в наступающих сумерках нас можно было принять за негров!

Первое дело после боя — привести в боеготовность машину!

Свою самоходку мы берегли, как невесту, заботились, обслуживали — и, естественно, привыкали к ней. Своевременно заправить топливом, отрегулировать, почистить, посмотреть контакты — это был закон. Мотор должен быть чистым, без подтеканий, пыли и грязи! Щупом регулярно проверяли уровень масла. Если подтекало на днище — протереть, приубрать, но обязательно старались находить место, откуда подтекает, или, может, пролилось при заправке.

Пеклись и об орудии. После боя ствол неукоснительно чистили. Использовали для этого толстый деревянный пыж, обматывая его тряпкой, и банник — специальный прочный деревянный шест. Дело это было тяжелое. Вставляли пыж с дульной части и всем экипажем брались за банник, пробивали ствол от пороховых заусениц. Чистили тщательно, добиваясь внутри зеркального блеска. И обязательно зачехляли дуло! Не дай бог, попадет в ствол песок или камушек — «лилия» обеспечена! От помех снаряд мог сработать уже в стволе, и тогда  взрывом разносило пушку, ствол «расцветал» острыми рваными «лепестками» наподобие цветка.

Трофейный пулемет тоже в любую минуту должен быть в рабочем состоянии. Это была вотчина заряжающего, и пулемет всегда был ухожен и смазан; не забывали и прихватить у немцев боезапас для верного помощника в бою. Можно добавить, что в вооружение самоходки входили два автомата ППШ, и все члены экипажа имели личное оружие, у меня всегда был пистолет, у остальных — револьверы системы «наган», и я следил, чтобы не забывали ребята их чистить и проверять.

После машин привели и себя в божеский вид, долго вытряхивали темно-бурую пыль из одежды, обуви, шлемов, отмывались от пота и грязи.

Затем последовал совмещенный с обедом ужин, но и тут никто не разошелся, бурно обсуждались подробности минувшего боя. В первую очередь всех интересовало, чьи были самоходки, что вырвались вперед на открытом фланге и одна из них сгорела. Экипажи окружили раненого наводчика Леню Зыкова, он рассказывал, как все происходило.

Комбат 1-й батареи старший лейтенант Белоусов решил на максимальных скоростях заскочить в рощу южнее Глазуновки и приказал экипажам поддержать его действия. Сергей Скуратов повел самоходку на предельной скорости, рыская по полю, чтобы избежать прямого попадания. Левее с той же скоростью мчалась машина лейтенанта Томина, его водитель Тимофей Поролов даже сумел обогнать комбатовскую самоходку. И тут вдруг экипажи увидели, что сарай, по которому комбат корректировал направление атаки, приподнялся и сразу осел — из сарая выполз «тигр»! Мгновенным выстрелом в упор он поджег вырвавшуюся вперед машину Белоусова. За прицелом его самоходки в тот момент находился лейтенант Кеньшинский, так как Зыкова  ранило. Кеньшинский быстро развернул самоходку в сторону вражеского танка и произвел точный выстрел. Но одновременно выстрелил и немецкий танк. Обе машины загорелись. Николай Кеньшинский и Сергей Скуратов погибли. Комбат Белоусов был тяжело ранен.

— Еле-еле успел его вытащить, машина горела... — закончил свое горькое повествование Зыков, голос его сорвался, на глазах были слезы, он снял шлем и опустил голову.

Немцы были мастера на обман! Случай с сараем был не первым, и комбат Шевченко, собрав батарейцев, предупредил:

— Сегодня после боя погибли два солдата. Один поднял аккордеон, другой — часы в серебряном корпусе с позолоченной цепочкой. Так что не прельщайтесь на оставленное немцами, даже если это соблазнительные или дорогие вещи.

После этого случая мы взяли за правило строго предупреждать всех новичков, прибывающих на пополнение, об опасности «обманок», а зачастую, если хватало времени, ставили указки с надписью: «Мины!»

Между боями 

Продолжая наступление, части корпуса освободили сотни населенных пунктов в Орловской, Брянской и Курской областях, и 19 августа сосредоточились в лесу в трех километрах юго-западнее населенного пункта Ивановское, где остановились надолго, готовясь к предстоящим боям.

Первым делом хорошо врылись в землю и надежно замаскировались. Затем смогли немного привести себя в порядок. На второй день помылись в палаточной бане.

Помывка — это блаженство! Бои непрерывные месяц, второй — какая тут баня?! А ведь лето, жара! Ну, и  вши тут как тут. У нас, самоходчиков и танкистов, это не так было распространено, как в пехоте, но иногда, нечасто, были такие случаи. Мы тогда меры принимали, свое белье сбрасывали и надевали трофейное. У немцев белье было французское, шелковое и ячеи в нем: вошь с наружной стороны находится, скатывается по шелку, цепляется за ячеи и через них кусает. Даже и сейчас противно вспоминать. Так что предпочитали мы свое белье.

При первой же остановке, если на несколько дней встаем, интенданты стараются баню делать. Чаще под помывку палатки оборудовали, но если какой-нибудь сарай найдется, то в него камней натаскают, сделают каменку, разожгут, воду согреют — хоть как-то, а людей помоют. И белье, слава богу, заменят. Белье выдавали наше, у них-то трофейного не было. Танкисты да самоходчики, по отношению к другим родам войск, как кум королю жили. А почему! Трофеи всегда есть! А что бедняга-солдат?! Обмотки, шинель, винтовка, каска, противогаз, сумка с боеприпасами — всё на себе, еле-еле идет! А у нас на заднем броневом листе между выхлопными трубами печка была металлическая, крепилась она на четырех болтах, была довольно объемна и имела дверцу, которая плотно закрывалась. Эту печку мы использовали как вещевой и продовольственный склад, не в башню же все потребное класть. Правда, печкой как складом пользовались только зимой, но зимой и вшей было меньше.

К вечеру помывочного дня в расположение полка прибыл командир корпуса генерал-лейтенант танковых войск Богданов со своим начштаба полковником Рудченко. С комбригом танковой бригады и нашим комполка они обошли все подразделения, детально интересуясь состоянием боевых машин и настроением экипажей. В войсках корпуса ходили легенды о храбрости генерала Богданова. Несколько раз он на своем танке  ночью ходил в тыл к немцам — громил штабы, захватывал знамена, секретные документы. Легенды подтверждались рассказами офицеров, знающих генерала близко. Да и богатырская, много больше двух метров, фигура генерала, решительное выражение лица внушали уверенность в успехе под началом такого командира. Той ночью я был дежурным по полку и услышал в штабе, что генерал Богданов передает свою должность комкора полковнику Рудченко, а сам принимает командование 2-й танковой армией. Этой армией он командовал до конца войны, с ним она получила звание гвардейской, а сам генерал стал маршалом бронетанковых войск и дважды Героем Советского Союза. Мне посчастливилось еще раз, в середине пятидесятых, встретиться с этим талантливым военачальником в Москве, в стенах Военной академии бронетанковых войск, где я тогда учился, а маршал Богданов был начальником академии. Тогда я и узнал о его боевом пути.

А в ту августовскую ночь сорок третьего после первого дня отдыха и помывки люди крепко спали, только часовые бдительно несли службу охраны да в поте лица трудились офицеры в полковом штабе, чередуясь в отдыхе. Замначштаба старший лейтенант Архипов кропотливо оформлял оперативные документы. Помощник начштаба старший лейтенант Степанов клеил карты и сильно ругался, когда по ошибке обрезал не ту рамку или приклеивал не тот лист, — нервничал, часто курил да и не стеснялся материться по-русски, хотя по национальности был украинцем, только с русской фамилией. За соседним столом помначштаба по строевой старший лейтенант Глуховцев и старший писарь старшина Петр Сенных оформляли наградные документы и писали извещения во все концы страны родным погибших. Не спал и начальник разведки Солдатов, составлял разведсводку.

Меня уже у выхода из блиндажа остановил Глуховцев: 

— Теперь видишь, лейтенант, какая у нас тяжелая служба. А вы бездельниками нас считаете, «штабными крысами» называете. Вот как написать жене начштаба, что вчера его тяжело ранило? Дело деликатное. Конечно, напишу: майор Сергей Савинович Фетисов, храбро сражаясь с немецко-фашистскими захватчиками, в последнем бою возглавил три самоходки, уничтожил два вражеских танка и был ранен. Но если ранен, то надо написать, куда ранен, тяжело ли, легко. А вдруг у него руку отнимут, тогда мы окажемся злостными обманщиками. Вот ведь в чем загвоздка, — он почесал за ухом. — А каково писать родителям, женам погибших?.. Так-то вот, дорогой товарищ, — завершил он свой монолог, глянув с горькой улыбкой мне в глаза.

Уже под утро, проходя мимо самоходки Леванова, я увидел, что на посту почему-то стоит сам командир. Но не стал ничего говорить. Потом около полудня вызывают офицеров в штаб полка на совещание по подготовке к бою. Идем, и я вижу, что он спотыкается на ровном месте, чуть не упал, — спит мой командир на ходу.

— Иван Петрович, ты разве ночью не спал? — спрашиваю.

— Так точно, не спал.

— А чего?

— Самоходку охранял.

— Как же, у тебя четыре человека в экипаже, почему ты-то охранял?

— У них у всех куриная слепота.

— В санчасть-то ходили?

— Ходили, а там ничего нет, даже пивных дрожжей.

— Сегодня же всех вылечу! — закруглил я разговор.

Сходили, совещание прошло. Когда совсем стемнело, разбудил Плаксина:

— Вася, сходи к левановцам, скажи экипажу тихонько, по секрету, что к нашей самоходке трофейный мед привезли, пусть идут с котелками. 

Плаксин ушел, я посмотрел на светящийся циферблат, стрелки показывали начало первого. Моросил теплый дождик, небо закрылось темными-темными тучами, темень стояла такая, что, казалось, один ты остался во всем свете, всколыхнулась скорбь о погибших товарищах... От тяжких размышлений оторвал меня приближавшийся с большой скоростью треск сучьев и грохот котелков — ага, бегут голубчики! В кромешной темноте, не видно ни зги да еще бурелом там сплошной, а они мчатся, сломя голову, без труда перепрыгивая ухабы, коряги! Подскочили к самоходке — и вдруг узрели меня! Растерялись, остановились обескураженные.

— Вот вам, а не мед! — показал им кулак. — Я вам такой мед покажу, такую куриную слепоту! Правнукам закажете, чтоб никогда ее не было!

Они головы повесили. Я резко добавил:

— Идите и несите службу!

Вот так и вылечил!

На этом инцидент был исчерпан. А с Левановым после поговорили наедине насчет доппайка, и он стал делиться с экипажем.

Доппаек выдавали офицерам в качестве компенсации больших физических нагрузок. В боевой обстановке командир несет двойную, тройную нагрузку: это и ночные дежурства, и постоянные проверки службы охранения, и рекогносцировки, связанные зачастую с выползанием на наблюдательные пункты. И все это помимо каждодневных забот и тягостей, которые офицеры несут наравне с солдатами и сержантами.

Но на передовой, где мы все, бойцы и офицеры, вместе переносили холод, голод, страх, ранения, смерти, — здесь все ясно просматривалось, действия всех командиров, всех степеней. Здесь все качества человека проявлялись с беспощадной отчетливостью и столь же беспощадно, без скидок, оценивались. В том числе и скупость. А Леванов был скупой, по натуре скупой. Он  свой паек сам втихаря ел, экипажу не давал. Я своего пайка не видел. Экипаж получал и вместе ели. Там и было-то всего ничего, один раз чай попили — и нет того доппайка.

Спрашивается: справедливо ли было такое отношение экипажа к командиру? Должен ли командир делиться тем, что полагается ему по праву? Вроде бы несправедливо и не должен. Но, повторюсь, на передовой — свои законы. Тут правит не воинская иерархия, а человеческая. Значит, отношение экипажа было справедливо. В дальнейшем экипаж Леванова стал одним из самых дружных в полку.

Вот говорят «фронтовое братство». По существу-то, братство это зарождалось после войны: когда встречаются после войны однополчане — вот это фронтовые братья. На фронте были боевые друзья. Что это значит? Это значит: один должен выручать другого в бою, не прятаться за спину товарища, совместными усилиями побеждать врага. Спасать друг друга. У нас, в танковых войсках и САПе, машина горит — мы бежим к ней и, пока снаряды не начинают рваться, помогаем выскакивать экипажу. Вслух об этом, взаимовыручке, не говорилось, не обсуждалось, но в полку каждый знал, что бороться за него будут до последнего. И каждый знал — кто есть кто. Был у нас один командир самоходки из Ивановской области — учитель, а трусоват. Додумался так воевать: люк открыт, у него длинная палка, сам за башней сидит и этой палкой механику командует: по голове стукнет — значит, «стой», толкнет в спину — «вперед», в левое плечо — «поворот налево», в правое — «поворот направо». Абрамов его фамилия была, учитель. Конечно, не все об этом знали — бой идет, кто там особо смотреть будет. Но кто рядом был, те видели. К таким относились недоброжелательно.

В один из дней перед обедом к Валерию Королеву подошел рядовой Ларченко, шофер оперуполномоченного  Смерша, и что-то шепнул на ухо. Потом Валерий исчез. Появился он только часа через два, и я, улучив момент, спросил, зачем его вызывал лейтенант госбезопасности. Валера поежился:

— Да позавчера рассказал я ребятам, как у нас в колхозе женщины поинтересовались у односельчанки Дарьи, на кого учится ее сын Николай в Кургане, а она им ответила: «Не знаю, не то на Ленина, не то на Сталина». Ребята посмеялись, и все. А тут получилась вон какая кутерьма, лейтенант сказал: «Еще брякнешь подобное, быть тебе в штрафниках».

В лесу возле Ивановского мы простояли около двух недель, тщательно готовясь к предстоящим боям. Особое внимание уделяли ночным атакам, трижды проигрывали на ночных учениях совместные действия с танками и пехотой.

В свободное время пели песни, танцевали. Посмотрели несколько кинофильмов. Такое, фильмы, очень редко случалось, только когда стояли в лесу, обстановка позволяла. Тогда привозили киноустановку и, всем на радость, показывали кино. Помню, «Машеньку» смотрели, «Подвиг разведчика», «Возвращение Максима» — такие фильмы. А вот концертную бригаду, о них сейчас много говорят, всего один раз за всю войну видел — из Туркмении, а больше-то и не было. Но нам в эти немногие дни между боями казалось, что война отодвинулась куда-то далеко-далеко, хотя враг был совсем близко. Молодость брала свое даже в условиях смертельной опасности, ведь было мне тогда двадцать.

Глава пятая. Чернигово-Припятская наступательная операция 

23 августа — 23 сентября 1943

Гибель комбата Шевченко

Не успели заснуть после ночных учений, как прозвучал сигнал боевой тревоги. За какую-то четверть часа самоходки вытянулись вдоль опушек леса в походную колонну и, поднимая густые облака пыли, двинулись в юго-западном направлении.

Переход оказался тяжелым. Во тьме ночи и густой завесе пыли почти невозможно было рассмотреть два красных фонарика стоп-сигналов впередиидущей машины, так что и механикам, и командирам постоянно приходилось быть в предельном напряжении. Под утро полк сосредоточился в лесу возле населенного пункта Старшее Мельничище, сразу приняв боевой порядок для наступления. Наступать предстояло на село Посадка, расположенное на стыке Курской, Брянской и Сумской областей, поэтому противник оборонял село крупными силами.

Собрав командиров на опушке леса, комполка Самыко отдавал боевой приказ. С последними его словами загрохотали орудия — началась артподготовка атаки. Уже стоя в люке самоходки, я с волнением сравнивал карту с местностью. Впереди простиралось почти двухкилометровое ровное хлебное поле, наполовину убранное, заставленное грудами снопов. По левую его сторону находилось шесть сел, занятых немцами. За Посадкой — на доминирующей высоте располагалось село Сальное. Из трех сел вражеская артиллерия могла бить по нашему левому флангу прямой наводкой, и как раз там, крайним на левом фланге, предстояло наступать моему взводу. То есть обстановка для нас и в огневом, и в тактическом отношении была самая невыгодная.  

— Товарищ лейтенант, почему так: две недели тренировались на ночные условия, а сегодня пойдем в атаку днем да по открытой местности? Отнюдь не хорошее это дело, — высказался обычно выдержанный Королев.

— Значит, Валерий, так надо, — ответил я коротко. Приказ есть приказ. Я был бессилен что-то изменить.

— Емельян Иваныч, Василий, давайте быстро в артвооружение! — дал команду замковому и заряжающему. — Тащите пятьдесят дымовых гранат ручных, по двадцать пять на экипаж.

И наступление началось! Первыми рванулись в бой танки бригады, следом — наши самоходки и пехота! Грозное и устрашающее это было зрелище для обороняющегося противника! На узком участке фронта устремилось в атаку около сотни танков и самоходок, с десяток броневиков! И не менее тысячи бегущих за нами пехотинцев оглашали поле боя громоподобными незатухающими криками: «Урра-а-а! Урра-а-а!..»

И все-таки ошеломленный враг приходил в себя. Мы успели проскочить только около половины поля, а по атакующим уже била вражеская артиллерия! Била из самого села Посадка! Била из Сального — через головы своих войск! Особенно тревожил меня сильный огонь из Таборища и Березняка — по левому борту машин, что грозило большими потерями в технике. Но хуже всего приходилось пехотинцам, наступающим по огромному открытому полю! Ни холмика, ни кустарника, где хоть как-то можно укрыться! А били сотни пулеметов и автоматов, заставляя атакующих прятаться за идущими впереди танками и самоходками. Без всяких команд танки и самоходки резко увеличили скорость и пошли зигзагами, не давая вражеским наводчикам поймать себя на перекрестье прицела. Снаряды рвались все ближе и ближе, окутывая боевые машины шапками дыма! Несколько танков уже загорелось! Болью отозвалось это в наших душах, каждый представлял, каково это — гореть  раненому или выскакивать обожженному в горящем комбинезоне! Но помочь попавшим в беду мы не могли! В атаке остановить машину — значит, погубить и себя, и дело! Неподвижная цель — неминуемая добыча врага!

Снаряды рвались впереди и за кормой, зачастую ударяя рикошетом о башню и корпус. Когда загорелись два танка на нашем фланге, дал команду Леванову «делай, как я!». Обе самоходки на максимальных скоростях выскочили на высоту и развернулись фронтом на Таборище, откуда вражеская артиллерия била прямой наводкой. Кустарник укрыл нас, и экипажи, быстро определив установки для стрельбы, незамедлительно открыли огонь. По пять выстрелов произвели наводчики Королев и Кузин — и вражеская артиллерия в Таборище прекратила огонь!

Взвод вернулся на основное направление наступления. Вражеская артиллерия по-прежнему сильно била из сел Сальное и Доброе Поле, на поле боя горело уже пять наших танков и одна самоходка! Еще пять машин, подбитые, стояли без движения! Но передовые подразделения уже зацепились за сады на восточной окраине Посадки! «Юнкерсы» с бреющего полета бросали на нас малокалиберные бомбы — видимо, противотанковые, и обстреливали из автоматических пушек, показывая свои зловещие черные кресты. Вася Плаксин из трофейного пулемета обстрелял несколько самолетов, выбивая искры из бронировки корпусов, отчего фашистские летчики вынуждены были прерывать атаку — раньше выходить из пикирования, а потом и вовсе стали обходить нашу самоходку да и другие машины батареи.

Маскируя машины, экипаж Леванова уже израсходовал все дымовые гранаты, и, когда мы начали утюжить на окраине сада немецкие траншеи, вражеский снаряд угодил в левый борт левановской самоходки. Машина загорелась. Первым из башни выскочил командир, успев дать команду: «К машине!» — то есть покинуть ее, и  тут же упал без сознания. Мой экипаж гранатами, автоматами, длинными пулеметными очередями прикрыл левановский экипаж, на который уже стали наседать из глубины сада автоматчики. Наводчик и заряжающий Леванова бросились к командиру, водитель с замковым затушили пламя, охватившее боевое отделение. По гусеничному следу подползли под градом пуль санинструкторы Алексей Волобуев и Николай Петров, подхватили и перенесли Ивана в траншею, стали накладывать жгут, чтобы остановить сильное кровотечение из перебитой ноги, нога оказалась полностью оторвана, держалась только на комбинезоне. Я тоже под пулями автоматчиков, выскочив из башни, спрыгнул в траншею, чтобы проститься с боевым другом. Ваня несколько раз приходил в себя, однако опять терял сознание, но руку мне слегка пожал, а я в этот момент думал, каково ему будет вернуться домой без ноги, где его ждут жена, трое детей...

Пора было возвращаться, но тут подошла самоходка комбата, он тоже хотел попрощаться с Левановым. Открылся люк, Шевченко начал вылезать из башни и вдруг пошатнулся — пуля попала ему точно в глаз. Пришлось нам уже двух наших товарищей на подошедшей самоходке Фомичева отправить в армейский госпиталь.

К большой нашей печали, комбат старший лейтенант Владимир Степанович Шевченко через два часа скончался, не приходя в сознание. Младшего лейтенанта Ивана Петровича Леванова эвакуировали в тыл. К сожалению, дальнейшей его судьбы я не знаю.

Ранены были все члены экипажа Леванова — осколками собственной брони, отбитой той самой болванкой, что лишила ноги их командира. Но никто не покинул машины. Как только скрылась, затерявшись в пелене дыма, самоходка Фомичева, мы продолжили ожесточенный бой с танками и артиллерией врага. Пехота и автоматчики уже вели рукопашный бой: в окопах, траншеях, ходах сообщения, дзотах — повсюду гремели пулеметные  и автоматные очереди! Поле боя превратилось в какой-то адский котел! Земля дыбилась взрывами, клубами ядовитой гари! Грохотали орудийные выстрелы! Рвались гранаты, снаряды! Тысячи раскаленных осколков с визгом пронизывали пространство! В секундные промежутки сплошного гула внезапно становились слышны истошные вопли раненых, треск горящих машин! Танкам и самоходкам наконец удалось прорваться на артиллерийские позиции. Одним из первых начал утюжить вражеские пушки левановский экипаж — давил ожесточенно и беспощадно! Не щадя! Вместе с прислугой! Справа от нас выскочила вперед самоходка лейтенанта Хлусова из 2-й батареи и с ходу раздавила пушку! Но сама машина одной гусеницей завалилась в траншею, превратившись в неподвижную мишень! Нужно было спасать попавший в беду экипаж, расчеты двух уцелевших орудий уже разворачивали стволы в сторону накренившейся самоходки! Но тут с примкнутыми ножевыми штыками пошла в контратаку оставшаяся за нами вражеская пехота! На том участке противостояли им молоденькие новобранцы, впервые участвующие в бою, — отстреливаясь, они начали отходить, что грозило потерей отбитых дзотов и огнем с тыла. Но сначала надо разделаться с пушками!

— Валерий! Осколочным! По пушке! Огонь! — мгновенно скомандовал наводчику.

Снаряд лег точно, всего на несколько секунд опередив выстрел фашистов! Я сразу же бросил дымовую гранату, так как мы не успевали ни произвести выстрел, ни отойти, прежде чем вторая пушка выстрелит по нам почти в упор! В этот момент откуда-то выскочила «тридцатьчетверка» — и с ходу выстрелила по второй пушке, перевернув ее вверх колесами! В голове промелькнуло: спасибо, друг, хоть и не знаю тебя, выручил!

— Вася! По пехоте, из пулемета! Огонь! — скомандовал заряжающему, и фашистская пехота залегла.  

Под покровом дымовой завесы мы вытащили самоходку Хлусова и вместе продолжили наступление.

Танковый бой в центре боевого порядка начал стихать. Вражеские танки, отстреливаясь, отходили на Сальное, за ними пятилась и пехота. Когда мы выскочили на западную окраину села, немцы уже перевалили через высоту, разделяющую Сальное и Посадку.

Не успели экипажи поставить машины на новые огневые позиции, как произошел курьез, не удививший только бывалых фронтовиков. Из-за высоты со стороны противника вдруг показался танк! Он шел на нас на большой скорости, ведя огонь с ходу из пушки и двух пулеметов! Экипажи танков и самоходок мгновенно позаскакивали в башни и развернули пушки. День клонился к вечеру, но видимость еще позволяла вести прицельный огонь, смотрим в прицелы: что за черт! атакует-то «тридцатьчетверка»! Тут все закричали по радио шальному экипажу: «Прекратить огонь по своим!» Танк огонь прекратил. Подошел ближе и остановился. Из башни вылез сильно сконфуженный очень молоденький младший лейтенант, лицо покрыто красными пятнами, из-под шлема катятся по щекам крупные капли пота. Оказалось, все члены его экипажа первый раз участвуют в бою и во время атаки потеряли ориентировку. По правде сказать, такое нередко случалось и с более опытными экипажами. В танке легко сбиться с курса атаки: мчится танк на большой скорости в одну сторону, а его башня с пушкой может быть повернута совершенно в другую, и, если нет ярко выраженного ориентира, теряется основное направление движения.

Вечером мы узнали, что самоходки 4-й батареи Поршнева и 1-й батареи Поливоды разгромили в центре села немецкие тылы, уничтожив много автомашин, 6 орудий, 14 повозок и несколько десятков солдат и унтер-офицеров, оказавших сопротивление.

В наступивших сумерках на нашу батарею со стороны Сального выполз худенький чумазый мальчик лет  двенадцати и, назвавшись Ваней, с детской поспешностью рассказал, что немцы убили его родных. Слезы на его глазах высохли уже давно, теперь они излучали ненависть — видно, все эти долгие три недели после гибели родных он искал случая, как отомстить врагу. Экипажи сначала накормили мальчика, затем вместе с ним выползли на высоту, откуда Ваня показал большие здания, в которых размещались у немцев склады с боеприпасами. Старший лейтенант Степанов, принявший командование нашей батареей, сразу сообщил эти сведения командиру полка и получил приказ уничтожить склады. Экипажи батареи скрытно подтянули самоходки к гребню высоты и, включив подсветку шкал, произвели по два прицельных выстрела. Затем спокойно вернулись на свои позиции.

Почти всю ночь горели вражеские склады! Ухали глухие взрывы рвавшихся мин, снарядов, гранат, а над высотой ярким фейерверком вздымались высоко в небо прыгающие языки пламени и целая гамма разноцветных ракет.

В отместку немецкие гаубицы и минометы всю ночь навесным огнем обстреливали из-за высоты наши позиции, и около двух часов ночи предприняли контратаку с двух направлений: пехотой и средними танками — из Сального, и тяжелыми танками с пехотой — из Поздняковки. Однако обе группировки попали в зону заградительного огня артиллерии, несколько танков подорвались на наших минных полях — и контратака противника захлебнулась.

А Ваня прожил у нас почти неделю, подкормили его, чтобы набрался сил, и переправили в тыл.

Удар в обход

Ночь была темной и тревожной. По всему фронту рыскали вражеские разведчики, выискивая слабые места в нашей обороне. Не дремала и наша разведка. Солдатову  с лучшими разведчиками полка — старшим сержантом Егоровым и сержантом Потемкиным, удалось проникнуть в расположение войск противника и притащить «языка». На основании полученных разведданных командованием было принято решение продолжить наступление в обход Сального с севера.

Всю ночь саперный взвод полка старшины Воронцова и саперная рота бригады занимались разминированием проходов в минных полях, одновременно отбиваясь от наседавших фашистов. На рассвете, проходя мимо нашей батареи, Воронцов сказал, что они обезвредили и извлекли 245 противотанковых и противопехотных мин.

Утром 28 августа после короткой артподготовки соединенные силы бригады, полка и пехоты перешли в наступление. Внезапным ударом с ходу удалось прорвать единственную линию обороны противника, и наши войска устремились на Веселую Калину! И тут, уже на подходе к селу, мы были контратакованы выдвинувшимися из-за высоты танками и пехотой! На узком участке фронта и на короткой дистанции завязался ожесточенный встречный бой! С первых минут загорелись танки и самоходные орудия с той и другой стороны! Поле боя покрылось плотным гаревым туманом, лишь иногда через прощелины от сильных взрывов приоткрывалась на мгновение картина неимоверно жестокого сражения — столкновения лоб в лоб двух группировок! Обогнавшая нас «тридцатьчетверка» столкнулась с «пантерой»! Оба экипажа выстрелили одновременно, и оба сгорели вместе с танками! Перед нашей самоходкой из дыма появился танк T-IV, орудие у нас было заряжено, и Валерий сразу нажал на спуск! Вражеский танк вспыхнул двумя синими языками над башней! Из экипажа никто не выскочил.

— Заслужили крематорий, гады! И патроны сэкономим! — услышали мы злорадную реплику Плаксина.  

Отовсюду гремели выстрелы, из-за дыма вражеские танки не были видны, но по удаляющимся звукам выстрелов мы поняли, что немцы начали отходить. В этот момент самоходка лейтенанта Стебляева неожиданно столкнулась с «тигром». Гречин, водитель Стебляева, не ожидая команды, ринулся на таран и сильным ударом сбил гусеницу у «тигра»! Тут же добавил «хищнику» и другой экипаж, выстрелив в башню, — и немцы не выдержали, бросили танк, хотя он и не загорелся.

Накал боя постепенно спадал, а когда командование ввело в бой вторые эшелоны пехотных полков и батальон танков, противник, не имея резервов, начал отходить по всему фронту. Побежала в сторону Веселой Калины и вражеская пехота, и мы уже могли расслышать вдали громогласное наше родное «Ур-р-а-а-а!» — радующее и воодушевляющее на окончательную победу.

Бой за Веселую Калину длился не больше часа, и немцы отступили к югу, через примыкающий к селу лес.

* * *

Однако радоваться было рано. Прорываясь, мы обошли два села — Полянку и Доброе Поле, и оказались у немцев в тылу, в кольце вражеских соединений. Под лучами яркого августовского солнца мы отчетливо видели, как фашистские танки и несколько цепей пехоты лавиной спускаются с доминирующей высоты от Сального. Такие же лавины танков и пехоты сползали по западным скатам холмов от Полянки и от сараев на северо-западной окраине Доброго Поля. Одновременно развернулись фронтом на север и части, отступившие к югу, тем замкнув кольцо окружения. Было ясно, что противник не смирился с потерей Веселой Калины, имеющей важное тактическое значение, и теперь готовится к контрнаступлению с целью восстановить положение.

Веселая Калина делалась для нас не очень веселой. Наши подразделения поспешно занимали круговую оборону.  

Целый час вражеская авиация группами по 50–60 самолетов наносила бомбовые удары по нашим войскам. Затем при поддержке артиллерии одновременно с трех сторон началось наступление противника на Веселую Калину. Это была психическая атака! Пехотные цепи шли в полный рост под шквальным встречным огнем! Мне впервые пришлось видеть такое. С трех сторон, с каждой — по три цепи, не пригибаясь и не торопясь, надвигались на нас лавины живой силы! Настолько смело они принимали смерть, что подумалось, то ли это штрафбаты (у немцев тоже были такие), то ли перед атакой они сильно хлебнули шнапса. А впереди пехотинцев ползли танки, поливали нас с ходу огнем из пушек и пулеметов.

Наша батарея вместе с пехотинцами и мотострелками держала оборону на краю фруктового сада фронтом на восток. С высоты, от Доброго Поля, на нас надвигались пятнадцать танков и цепи пехоты, поддержанные массированным огнем артиллерии и минометов. Снаряды рвались совсем рядом, от осколков при рикошетных ударах по самоходкам больше всего страдали не успевшие глубоко окопаться пехотинцы. Батарея била залповым сосредоточенным огнем по отдельным танкам. Две вражеские машины удалось подбить. Остальные сразу значительно снизили темп наступления. Внезапно позади батареи один за другим раздались три оглушительных взрыва! Высоко в небо взметнулись три огромных языка пламени, от них во все стороны стремительно растекалась горящая жидкость! Взорвались нефтехранилища немцев! Взрывы, конечно, поддержали нас морально, но одновременно стали сигналом для начала контратаки южной группировки противника, со стороны села Сороковые Бальчики. Тотчас комполка приказал нашей батарее выйти из боя и с ротой автоматчиков занять оборону на южной окраине.

Едва успели занять новый рубеж на краю села, как на опушку перед нами выдвинулось, быстро разворачиваясь  в боевой порядок, с десяток фашистских танков в сопровождении пехоты. Завязалась перестрелка. Но атаковать через большую поляну, отделяющую село от леса, немецкие экипажи побоялись. Наши автоматчики кричали через поляну прятавшейся за танками пехоте:

— Ганс, переходи на нашу сторону, а то тебе вместе с Гитлером будет капут!

Сзади справа мы услышали гул моторов, а затем и увидели наши танки. Подходили части второго эшелона корпуса!

Контратака противника захлебнулась на всех направлениях, и немцы начали отходить в исходное положение.

Во внезапно наступившей тишине стали выбираться из своих укрытий обрадованные освобождению жители. Первыми к танкам и самоходкам мчались дети, за ними уцелевшие от угона в Германию парни и девушки, следом поспешал средний возраст, и последними степенно подходили старики с седыми головами, держа на руках внуков. Со слезами радости бросались люди в наши объятия, угощали яблоками, грушами, огурцами, помидорами, вареной картошкой, некоторые несли в кувшинах молоко и квас, а экипажи, растроганные таким радушием, раздавали детишкам свои скудные запасы сахара и печенья.

Встреча была короткой, расставание грустным, как со старыми добрыми друзьями. Скоротечны фронтовые встречи.

В результате боев за Веселую Калину было уничтожено несколько сотен живой силы противника, 10 танков, захвачено 18 орудий, 15 минометов и много боеприпасов.

Перед заходом солнца главные силы под прикрытием сильного авангарда покинули село. Девственным, густым, как таежные дебри, лесом мы двинулись на юг.  

Решительными боевыми действиями в течение ночи и следующего насыщенного боями дня бригада с ходу овладела Красной Поляной, Сороковыми Бальчиками, Вольной Слободой и Эсаманью. Последняя запомнилась больше всего. Одно название — «Эсамань» имели железнодорожная станция и поселок городского типа, там было захвачено много боевой техники, автомашин, военного имущества и даже работающий крупный маслозавод. В паническом бегстве немцы ничего не успели ни поджечь, ни взорвать. Наши самоходки остановились у самого завода и стояли долго, ожидая, когда подвезут горючее. Мы зашли на завод посмотреть. Там было несколько рабочих, действовало оборудование, поражала стерильная чистота повсюду. Рабочие радостно угощали нас сметаной, сливками, творогом, маслом, а чтобы мы не сомневались — не отравлено ли? — при нас сами пробовали все продукты. Экипажи от души поели забытого молочного да и в котелки, про запас, набрали сметаны и сливок.

К исходу дня дивизия сосредоточилась в лесу в районе Орлова Яра. Впереди был город Глухов. Мы вышли на границу с Украиной и всю ночь без сна и отдыха готовились к наступлению.

Взятие Глухова

На рассвете танки и самоходки во взаимодействии с пехотой и автоматчиками начали наступление на Радионовку — окраину Глухова, от города ее отделяло лишь конопляное поле. Впереди слева слышался сильный бой, мы знали, что там бьются за освобождение города 23-я танковая бригада полковника Демидова и 70-я стрелковая дивизия полковника Гусева. Внезапной решительной атакой бригаде удалось выбить противника из Радионовки. Не снижая темпа, наши части продолжили наступление в направлении Глухова. Но внезапно оказались под ударом такого мощного авианалета пикирующих  бомбардировщиков, применявших противотанковые бомбы, что были вынуждены спрятаться в спасительном конопляном поле. По счастью, конопля была очень высокой и под цвет наших боевых машин. Но один танк, не успевший спрятаться, немцам все-таки удалось поджечь.

Только скрылись бомбардировщики, наступление сразу продолжилось. Но теперь противник обрушил на нас огонь артиллерии, танковых орудий, пулеметов и автоматов! Били из окон и с чердаков, превращая каждый дом в дот! Из сада, расположенного между двумя кирпичными домами, как раз в зоне наступления танковой роты и нашей батареи, вел свирепый огонь «фердинанд» из своей скорострельной пушки, остановив наступление на этом участке. Мы знали: попадешь под его снаряд — сгоришь неминуемо! Но как до него добраться и уничтожить?! Слева был неглубокий овраг, скорее узкая лощина, по дну ее протекал ручей, прикинул: если лощиной проскочить сектор обстрела орудия и вклиниться в оборону немцев, можно выйти к «слону» с тыла — тогда уж ему от нас не поздоровится. Подал команду сигнальным флагом «делай, как я» Алексею Кузину, он остался за командира левановской самоходки, и передал по переговорному устройству Олейнику:

— Взять влево и по оврагу вперед!

Обе самоходки медленно двинулись по заболоченной пойме ручья, готовясь сделать быстрый рывок перед самым передним краем вражеской обороны. Три или четыре пулемета длинными очередями простреливали овраг, не давая скапливаться в нем нашей пехоте. На подмогу нам спустились в овраг два танка бригады, видимо, заметив маневр самоходок по движущимся антеннам.

Приблизившись, самоходки и танки на больших скоростях буквально выскочили из оврага, внезапно для врага оказавшись прямо напротив его артиллерийских  позиций! Заметалась орудийная прислуга! Не выйдет! Большую часть расчетов мы тут же рассеяли и перебили, остальные, при виде танков, разбежались сами. Самоходка уже вышла на первую траншею вражеской обороны, и тут мы ощутили два сильных удара и качок вниз. Машина резко остановилась! Двигатель работал на полных оборотах, но машина не двигалась! Ясно: стоим над траншеей и гусеницы сбиты! Приоткрыв люк, я обрадовался: в соседнем саду два наших танка и самоходка утюжили немецкие пушки! Но, взглянув вдоль траншеи вправо, на мгновение обмер: немцы пристраивали противотанковое ружье, направленное в нашу сторону, — я хорошо знал эти ружья, мы даже стреляли из такого, захватив как-то в качестве трофея.

— Вася! Тремя гранатами, вправо по траншее, огонь! — выкрикнул заряжающему, не успев даже осознать леденящего ощущения.

От первой гранаты все вражеские солдаты распростерлись на землю. После второй — гурьбой скрылись за изгибом траншеи, оставив одного убитого и валявшееся рядом ружье. Но о ремонте самоходки не могло быть и речи! Из ближайшего дома по нам били по крайней мере три пулемета из окон первого этажа и еще один, похоже, крупнокалиберный, строчил с чердака. Приказал замковому открыть аварийный люк, а сам осмотрелся через командирскую панораму. В саду горела «тридцатьчетверка», другой танк и самоходка Кузина, развернувшись, вели сильный огонь из орудий в сторону «фердинанда». С надеждой подумал: может, смогут его поджечь, пока эта 68-тонная громадина будет разворачиваться в их сторону? Снова глянул вправо и аж задохнулся: теперь два факельщика со всех ног бежали к нам по траншее!

— Вася! Вправо по траншее, двумя гранатами, огонь! — скомандовал Плаксину, а в голове промелькнуло: если долетят до нас эти увесистые горящие кугели, полыхнем мы, как миленькие, над проклятой траншеей,  уж поджигать-то они умеют! — отступая, поджигают все, что может гореть, может, и эти из спецкоманды для поджога техники.

Услышал глухой звук выстрела слева, ощутил металлический удар по левому борту и, глянув в сторону выстрела, опять увидел вражеских бронебойщиков с ружьем! Молниеносно схватил одну из выложенных Валерием гранат и, дернув чеку, швырнул в сторону бегущих! В траншее по обе стороны от самоходки все наконец смолкло, лишь справа на дне горели факельщики. Экипаж немного успокоился, хотя продолжал оставаться в небоеспособном, буквально подвешенном состоянии. Из аварийного люка видны были обе гусеничные ленты, лежащие поперек траншеи, но шквальный автоматно-пулеметный огонь вдоль траншеи и сверху, с чердака, замуровал нас в машине, даже подступиться к натяжению не было никакой возможности.

— Валерий, режь по чердаку! Осколочным! Огонь! — скомандовал наводчику.

— Не хватает угла подъема пушки, товарищ лейтенант! — доложил Королев.

— Бей в подчердачный простенок! Взрыватель замедленный! Огонь!

И вражеский пулемет смолк. А мы вдруг услышали через приоткрытый люк: «Ур-р-а-а! Ур-р-а-а!» — это стрелковые подразделения дивизии Гусева продолжили наступление.

Вскоре в окопах и траншеях завязалась рукопашная схватка, сопровождаемая короткими автоматными очередями и взрывами гранат. Решительной скоротечной атакой мотострелки и автоматчики выбили неприятеля из двух первых траншей, и бои переместились в город.

Дрались за каждый дом! Гитлеровцы превратили их в настоящие бастионы, используя толстые, старинной кладки кирпичные стены как щит, а оконные проемы — в качестве бойниц. Но наши танки и самоходки огнем орудий  и пулеметов уничтожали эти огневые точки, тем прокладывая дорогу стрелковым подразделениям. В направлении нашей обездвиженной машины шли три танка и две самоходки — Степанова и Фомичева, за ними бежали разведчики и почти весь взвод управления во главе со своим командиром лейтенантом Матвеевым, с ними увязался и сын полка Рема Чугунов.

Рему нашли разведчики в сгоревшей деревне — худого, голодного, грязного, дрожавшего от холода в какой-то погребной яме. Старые солдаты Михаил Шихирин и Сергей Рассоха умыли и накормили, переодели парнишку, и этот двенадцатилетний мальчик стал у нас первым сыном полка — очень смышленым и храбрым сыном! Вообще-то звали его Рем; более мягкое ласковое имя Рема дали ему разведчики. В нынешнем бою он участвовал уже с автоматом, и, когда разведчики, выбив противника из дома, вынудили его отступить, Рема из засады автоматной очередью почти в упор уложил пробегавшего поблизости немца — тем открыв личный счет возмездия за расстрелянных родителей.

Еще продолжались бои за ближайшие к нам дома, а к самоходке уже подкатила ремлетучка с бригадой Ишкина, и мы сразу же приступили к ремонту.

— Повезло вам, Василий Семеныч! — с радостью сказал Ишкин.

— Повезло, да не очень, Василий Василич, с час уже висим над траншеей, почти не принимали участия в бою.

Подошел танковый тягач и стащил самоходку с траншеи. Вокруг не переставая рвались снаряды, часто заставляя нас бросаться на землю, но через час общими усилиями ремонтников и экипажа машина была восстановлена. С большой радостью мы двинулись догонять батарею. Ишкин, всегда предпочитавший находиться в гуще боя, примостился с трофейным пулеметом за башней.  

Подоспели мы в боевые порядки, как раз когда наши отбивали контратаку. Подтянулось еще несколько танков, самоходок, и контратака врага захлебнулась. Противник начал общее отступление.

К полудню исторический город Глухов — с его триумфальной аркой, белокаменными надгробиями гетмана Скоропадского и его супруги, со старинными церквами, соборами и монастырями, с колоколен которых только что оккупанты вели пулеметный огонь, был освобожден.

Хотя главными освободителями были воины стрелковой дивизии и экипажи танковой бригады, но всем нам бросали цветы из окон и с балконов, с тротуаров! Букеты падали на броню, в открытые люки! Трудно описать чувства, охватившие нас тогда! Мы испытывали тройную радость! Был освобожден старинный русский город! Радовало, что частично была в том и наша заслуга! И конечно — счастье встречи с ликующими, счастливыми жителями! Люди сбросили с себя фашистское рабство, а мы как бы воплощали собой их волнующую радость.

Как погиб лейтенант Порфирий Горшков

К вечеру, окопавшись на северо-западной окраине города, мы заняли прочную оборону на случай отражения контратаки.

Ночь прошла спокойно. Но с рассвета и до полудня нам пришлось отразить три контратаки танков и пехоты противника, проводившиеся крупными силами при массированной поддержке артиллерии и авиации. Все контратаки были отбиты, немцы понесли большие потери в живой силе и боевой технике. Однако радость успеха была омрачена тяжелейшим ранением командира корпуса генерал-майора танковых войск Рудченко, звание генерала ему было присвоено буквально перед началом боя. Через несколько часов после ранения Рудченко  скончался. Эта печальная весть мгновенно облетела все части корпуса, о комкоре скорбели все — от солдата до генерала.

Во второй половине дня наши войска вновь перешли в наступление. Разворачивалось оно настолько стремительно, что противник не успевал организовывать оборону даже на выгодных рубежах. В течение пяти часов были освобождены населенные пункты Полошки, Ярославец — здесь наша самоходка была подбита и мы остались при машине, а наши войска продолжили наступление, освободив далее Соломашин, Дмитриевку, к исходу дня форсировали реку Реть, разгромили крупную группировку противника и освободили город Кролевец, перерезав железную дорогу Михайловский — Конотоп.

В Кролевце были захвачены склады с продовольствием и горюче-смазочными материалами, взято в плен 50 солдат и офицеров, в том числе командир 168-го пехотного полка подполковник Мастмаллер, который высказал большое удивление, как русским удалось за пять часов пройти с боями от Глухова до Кролевца да еще с форсированием двух рек.

А наша самоходка по-прежнему стояла в центре Ярославца, на месте, где была подбита в бою, когда мы уже ворвались в село. Хорошо еще, что из экипажа никто не пострадал. Больше суток экипаж под руководством Ишкина без сна и отдыха ремонтировал машину, чтобы быстрее догнать полк. Стояли мы между хатой и большим прудом, готовила нам из наших концентратов и своих овощей хозяйка хаты. Звали хозяйку Ганна, было ей лет тридцать: высокая, стройная, с красивым смуглым лицом. В сорок первом немцы чуть не расстреляли ее, приняв за цыганку, и ей долго, со слезами пришлось доказывать коменданту, что она украинка, пока он не разорвал у нее платье на груди и не увидел православный крест, только тогда и отпустил. Разговаривая с нами, Ганна очень удивлялась:  

— Наши — такие молоденькие, маленькие, а гонят таких рослых немцев!

Это было правдой. После Курской битвы в стрелковые полки поступило большое пополнение 17-летних парней из освобожденных районов — худеньких, небольшого роста, на полштыка ниже своих винтовок, на маршах они еле-еле тащили личное оружие. Танкисты и самоходчики старались брать их десантом, подбрасывая по ходу наступления, но каждый раз приходилось опасаться: они быстро засыпали и падали на землю, могли и под гусеницы попасть. Такой случай был. Мы двигались ночью по лесу, я сидел на крышке люка водителя и, заметив, что кроны деревьев впереди будут задевать за башню, крикнул: «Держись крепче!» — оглянулся и не увидел на броне ни единого человека! Их, как огромной метлой, уже смело ветками на землю. Хорошо, что падение увидел следовавший за нами водитель и вовремя остановил машину.

В Кролевец мы прибыли ночью. Разыскав свою батарею, поставили самоходку на огневую позицию. Нас обрадованно встречали батарейцы, с каждым здоровались за руку. При слабом свете луны мы всматривались в их бледные лица, и они показались нам хмурыми, даже печальными. Это меня насторожило. Не выдержав тягостного молчания, обратился к взводному Фомичеву:

— Петр Ильич, что-нибудь случилось?

— Да, случилось. Нет в живых Порфирия Горшкова.

И тут же мы узнали, что накануне днем его убили два больших командира. Не хотелось бы мне называть имена этих двух, обоих уже нет в живых, но все-таки придется, потому что и дальше о них будет речь. А произошло вот что. В Кролевце мы захватили большие склады, в том числе с вином и водкой, командование полка понапивалось, среди дня были крепко пьяны. А тут Порфирий выступил против наших интендантов, во всеуслышание  лейтенант высказал претензии капитану Тумакову и старшему лейтенанту Ахтямову:

— Ни хрена не делаете! Вши людей заели! Что ни день, срываете подвоз пищи! А белье! Когда его меняли последний раз?!

Мельников, замкомполка, шел мимо и, спьяна, выхватив пистолет, выстрелил Горшкову в живот. А комполка дострелил.

Вот так расстреляли по пьянке боевого офицера.

Потом высокие командиры оправдывались, мол, лейтенант Горшков вел агитацию против Советской власти. Потаскали их за самоуправство, но позже спустили дело на тормозах. Самыко вскоре погиб, а другой и Героя Советского Союза получил.

Мало пишется о пьянке на фронте, но это было. Было и у нас, и у немцев. Но немцы пили французские вина, коньяки, свой шнапс. Было у них что пить, мы тогда удивлялись качеству трофейных напитков. Это теперь стало известно, что в 1940 году Гитлер наложил контрибуцию на оккупированную Францию: 140 млн. декалитров вин. Выдавали немецким войскам спиртное круглый год, видимо, чтобы меньше боялись смерти.

У нас тоже выдавали водку или спирт сорокаградусной крепости, из расчета 100 грамм на брата в сутки, но только с 1 октября по 1 мая, то есть в холодное время года, вроде для согрева. Ввели эти «фронтовые сто грамм» в сорок втором. На складах полков, дивизий, отдельных подразделений всегда скапливалось большое количество спиртного. Дело вот в чем. Пошел полк в атаку, пехотный полк, скажем, и после боя осталась половина полка. А старшины получают спиртное по штатному расписанию — значит, уже можно по 200 грамм выдавать или сохранить, припрятать для какой-то надобности. Наш брат — младшие офицеры и экипажи тоже могли иметь свои запасы вин из захваченных немецких складов, так как мы первыми врывались в города и населенные пункты, но мы, как правило, этого не делали.  Немцы ведь иногда умышленно оставляли большие винные склады с добротными, неотравленными, винами и водкой в надежде, что русские перепьются и потеряют боеспособность. Наше командование к таким складам сразу же ставило часовых. Но себе, конечно, не отказывало. Этим пользовались командиры, имеющие склонность к питию. Вполне понятно, какие решения иногда принимались в подобном состоянии. Кто не был склонен к спиртному, кто мог уразуметь, что пьяным и ошибиться можно, попасть без надобности под обстрел, те воздерживались. Кто был склонен — так тут ураза такая! Что ни пойдет к старшине — тот ему даст. И погибали многие. Храбрости добавлялось, естественно. Может, на то расчет и делался, так сказать, параллельно с «сугревом». Ведь водка-то не греет!

Только рассвело, мой экипаж и горшковцы пришли к могиле на местном кладбище почтить память нашего сгинувшего боевого товарища. Сняли шлемы. Долго стояли в траурном молчании. Один из храбрейших офицеров полка! В любом бою всегда там, где наибольшее напряжение, никогда не прятался за спины других, напротив — подставлял собственную грудь; в огне не сгорел — сумел выбить люк, сберечь свой экипаж, машину, а вот себя не сберег... И до сих пор у всех оставшихся в живых однополчан в памяти этот невысокого роста, крепкого телосложения двадцатисемилетний командир, наш боевой товарищ, доблестный воин. Царство ему Небесное, земля пухом.

Когда возвращались к машинам, немецкая авиация нанесла по Кролевцу бомбовый удар. К обычным бомбежкам мы уже как-то привыкли, но на этот раз впервые попали под кассетные бомбы, при ударе о землю они делятся на сотни бомбочек (а может, гранат) с большим полем поражения осколками. Спасли нас случайно оказавшиеся поблизости ровики.  

Удивительно, но в 70–80-е годы Мельников — уже генералом, Героем Советского Союза! — регулярно приезжал из Ульяновска, где он жил, на встречи однополчан. Приезжал и его выкормыш Кибизов из Владикавказа. Стыд глаза не ест, вот и приезжали, не смущались. А ведь в полку все знали, как Мельников Героем заделался.

Когда после гибели Самыко он стал командиром полка, но его долго в чине не повышали, не прощали — убить боевого офицера! Однажды в полк приехал командующий артиллерией 1-й гвардейской танковой армии генерал-лейтенант Фролов Иван Федорович. Фролов увидел Глуховцева, помначштаба по кадрам:

— О, здравствуй, Петр Андреевич! — обнял его.

Этот — старший лейтенант, а тот — генерал-лейтенант! Оказалось, Глуховцев — кандидат математических наук, готовил Фролова к поступлению в академию и подготовил удачно. Фролов оборачивается к комдиву:

— Ты направь Глуховцева дня на три ко мне.

Мельников не растерялся, поехал с Глуховцевым и Фроловым в армию, прихватив богатые трофеи, и вручил дары командующему артиллерией.

Второй раз поехал Глуховцев к Фролову, и опять Мельников напросился с ним и снова отвез богатейшие трофеи. Так Мельников получил Героя — будучи под следствием! Получил он и орден Суворова III степени. И полку его присвоили два наименования: «Перемышленско-Лодзенский» — а полк ни одного из этих городов не брал. Дали полку и ордена Кутузова и Суворова. Так что рука руку моет, личные отношения и на фронте играли большую роль.

Мельников и Кибизова к Герою представил. Тот все угождал шефу, Мельников и написал в реляции, что Кибизов, который стал уже командиром самоходки, ночью своей самоходкой пристроился в хвост танковой колонны и сжег два танка. Но однополчане этого не подтверждают.  

В передовом отряде. Взятие Конотопа

На южной окраине Кролевца наши войска держали оборону несколько дней и одновременно восстанавливали танки и самоходки, имевшие повреждения, да и остальные машины не проходили техобслуживания почти десять дней.

Только 5 сентября вечером прекратились вражеские атаки, и нам удалось бегло осмотреть старинный украинский город. При Богдане Хмельницком Кролевец был сотенным городом Нежинского полка. С интересом осмотрели и пострадавшие от боев и бомбежек фабрики — багетную и художественного ткачества.

На рассвете 6 сентября наши войска снова перешли в наступление.

Передовой отряд бригады в составе мотострелкового батальона, роты танков и нашей батареи, имеющей четыре самоходки, вышел к реке Сейм километрах в трех восточнее железной дороги Кролевец — Конотоп. Сразу же начали искать брод и наткнулись на немецкий указатель: «Мост для тракторов и танков. 800 метров». Вперед была выслана пешая разведка. Технику на всякий случай замаскировали в прибрежном кустарнике. Разведчики, вернувшись, доложили командиру отряда:

— Действительно, мост имеется. Наплавной, добротный, в несколько слоев толстых бревен. Противник засел на другом берегу, охраняет переправу пехотой и артиллерией.

Капитан собрал офицеров и объявил свое решение:

— Форсировать Сейм будем по мосту. Первыми пойдут танки. За ними — самоходки и мотострелки.

Наш комбат старший лейтенант Степанов сразу предложил:

— Давайте, для обмана, нанесем на передний танк черные кресты.

Так и сделали. Сотворили кресты буквально за десять минут: вырезали из нательной рубашки два белых  круга и намалевали на них консталиновой смазкой черные перекрестия.

Форсирование началось.

Подставной танк открыто шел по дороге, остальная техника двигалась поодаль кустарником. Когда танк дошел до середины моста, немцы поняли что к чему — всполошились, забегали, открыли огонь из пулеметов, расчеты бросились к орудиям! Но мы с исходного берега накрыли их огнем из пушек и пулеметов, а головной танк тем временем вышел на левый берег и проутюжил огневые точки и зенитные орудия врага.

Пока подходили наши главные силы, передовой отряд отразил две атаки противника, стремившегося вернуть важную в тактическом отношении переправу.

К вечеру мы с ходу овладели населенным пунктом Подлипное возле Конотопа, обеспечив развертывание в боевой порядок главных сил не только бригады, но и корпуса. Ожесточенный двухчасовой бой за город совместно с другими соединениями 60-й армии завершился взятием Конотопа. Немцы настолько панически покидали город, что не успели взорвать даже узел связи и железнодорожный вокзал, не говоря о водокачке и городских коммуникациях. Однако все оказалось не совсем так, все эти пункты, как выяснилось, были заминированы, о чем мы узнали весьма необычно. Спустя полчаса после взятия города в штаб бригады привели трех сдавшихся немецких солдат, которые настаивали, чтобы о них сообщили командованию. В штабе солдаты доложили, что им было приказано взорвать заминированные объекты, но они этого не сделали. С пленными сразу же направили наших саперов, и все было благополучно разминировано.

Началось оборудование огневых позиций на северозападной окраине города. Наша батарея расположилась на опушке парка с задачей прикрыть дорогу Конотоп — Красное. В этом старинном парке мы обнаружили немецкое военное кладбище. Я пошел посмотреть. Аккуратными  рядами стояли деревянные кресты: каждый солдат похоронен отдельно, над каждой могилой стоит крест с именем и фамилией захороненного, написано: «Ганс Мюллер» — и каска его одета сверху на крест. Ко мне подошел зампотех 2-й батареи Кезен, в сердцах бросил:

— И хоронит-то немец по линейке! А фюрер все-таки здорово их обманул, вместо обещанной русской вотчины получили всего-то по два метра да и то не на вечное пользование.

Так-то оно так...

О! тяжелое, тяжелое это дело война, и отношение у меня к ней тяжелое. Я согласен с догмой: если о войне не сказана правда, то следующая война будет проиграна. Это мы показали на Афганистане, откуда ушли с позором. Врать не надо! Немцы точно, до человека, вели учет погибших и за обман строжайше наказывали. А у нас?! Братские могилы! Бросят двадцать, а то и тридцать человек и даже фамилий-то не запишут! В таком отношении к павшим я и тогда, и сейчас вижу бездушие руководства страны. Восемьсот тысяч было не захоронено! Я работал с Книгами Памяти, в них — 40 процентов без вести пропавших!!! Как это так?!! У нас всегда подразумевалось: раз без вести — значит, мог и сдаться, к немцам сбежать. Как может быть столько без вести пропавших? 800 000!!! Вот именно, сплошные нули! Разве можно так относиться к людям?!

В ночном дозоре

В обороне мы простояли трое суток, отстояв Конотоп — важнейший узел железных и шоссейных дорог.

Вечером третьего дня комполка собрал офицеров на командном пункте, расположенном в просторном подвале кирпичного здания. Когда мы вошли, командование полка было уже на месте, а комполка Самыко учинял  выволочку начальнику тыла Тумакову за срыв питания личного состава между Кролевцом и Конотопом:

— Так тебя бомбежки, обстрелы страшат?! А полк, по-твоему, по Невскому шел?!! Я смотрю, ты, Тумаков, давно по-пластунски не ползал!.. — увидев нас, майор резко оборвал гневный разнос, но таким взглядом немигающих карих глаз вцепился в лицо начтыла, что даже нам стало не по себе, а у самого капитана выступил холодный пот на лбу и весь он как-то осел, стал ниже ростом.

Историю ползания по-пластунски мы все хорошо знали. Тогда, под Понырями, комполка приказал Тумакову лично, под огнем противника, возглавить доставку пищи на передовую.

Все командиры были в сборе, и майор коротко проинформировал:

— Товарищи офицеры, в полку осталось восемь самоходок и мой танк. В бригаде боеспособны только пятнадцать танков. В сложившейся ситуации боевые действия будем вести ночью. Днем — лишь в исключительных случаях. Сегодня ночью мы должны овладеть пунктами Беловежи-1, Григоровка, Гайворон. Выступаем в 22.00. Боевую задачу уточню на рубеже развертывания.

Решительными ночными действиями мы за ночь выбили противника из всех трех населенных пунктов, после чего бригада и полк сосредоточились в лесу в районе Гайворон, где, хорошо замаскировавшись, притаились под покровом леса и весь день боевых действий не вели.

С наступлением темноты в направлении населенного пункта Голенки вышел разведывательный дозор во главе с начразведки Солдатовым, в составе: разведчики, танк комполка, моя самоходка и броневик старшины Мартыненко. По выходе из леса пришлось пересекать низинный луг, на котором бронеавтомобиль БА-64 провалился до днища и стал двигаться очень медленно  с сильным ревом мотора. Танк и моя самоходка ушли вперед и остановились в кустарнике метрах в пятистах от Голенков. Солдатов, лейтенант Шишков — командир танка Самыко и я сразу же направились в сторону села, за нами шли разведчики. Передвигаться пришлось в тени деревьев, дожидаясь, когда луна пряталась за тучи. Слева от дороги увидели небольшую высоту, и Солдатов приказал далее следовать за ним по-пластунски. С вершины холма перед нами открылось ночное село. Скопление вражеских войск в нем просматривалось значительное. По контурам можно было различить десятки орудий, большое количество тракторов и автомобилей, в садах было рассредоточено много танков. Солдатов отдал приказ разведчикам:

— Танки надо сосчитать. Это сделает красноармеец Чугунов. Сержанту Кочеткову и красноармейцу Тюленеву — прикрыть его выход. На выполнение задачи даю час. Сержанту Потемкину и ефрейтору Рассохе вернуться на стоянку машин и организовать там засаду.

Худенький Рема Чугунов, наш сын полка, одетый в штатское, пополз первым, за ним Кочетков и Тюленев. Уползли и Потемкин с Рассохой, сообщив нам зеленым огнем карманного фонаря, что на стоянке все спокойно.

Время тянулось мучительно долго. Мы лежали молча. Был отчетливо слышен каждый шорох, вскрикивали ночные птицы, слабый ветерок временами доносил отдаленный собачий лай из соседних сел.

Вернулась группа минут через сорок.

— В селе тридцать два танка, — с гордостью доложил Рема начальнику разведки и назвал их марки.

Солдатов тут же, на месте, объявил ему благодарность и поздравил с первой удачей в разведке.

Чуть позже Ваня Тюленев рассказал, что Рема действовал бесстрашно и очень дерзко. Незаметно добрался до плетня и дальше крался в его тени, периодически подтягиваясь на руках, — считал танки. Оставалось до  крайнего сада совсем немного, когда послышались голоса патрулей.

— У нас замерло сердце, пальцы на спусковых крючках, — рассказывал Тюленев, — а этот пацан мигом спрыгнул с плетня и залег в здоровых лопухах вдоль изгороди. Караульные, услышав шорох, подбежали почти к самой изгороди, светят фонариками, но, слава богу, ничего не заметили, пошли дальше. Но пацан-то! Не шелохнулся! Ждал, пока отойдут подальше. Вот это выдержка! Настоящий разведчик! Даже нам это время показалось вечностью! Когда он подполз, мы не удержались, обняли, расцеловали его.

Дозор без происшествий возвратился в лес к боевым машинам. Вскоре подошел и остававшийся на лугу броневик старшины Мартыненко — но броневик явился без башни! Мартыненко доложил Солдатову, что башню сорвало взрывной волной от разорвавшейся рядом бомбы. Мы с Шишковым переглянулись, ведь никакой бомбежки не было! Солдатов тоже ничего не сказал.

Истину о башне и якобы бомбе мы узнали лишь через сорок один год. Поведал ее однополчанам на встрече ветеранов в Москве сам ныне капитан в отставке Николай Поликарпович Мартыненко.

— Из-за малой скорости, особенно по бездорожью, мы на своем броневике часто опаздывали с выполнением задачи, за что приходилось мне постоянно получать нахлобучки и выговоры, — рассказывал бывший старшина. — Вот мы с водителем Колей Кожушко и решили той ночью облегчить машину. Открутили болты, крепящие погоны башни, привязали башню тросом к толстому дереву, благо лес был рядом, и, разогнав машину, разом сдернули эту тяжеленную «бородавку» на землю. Машина полегчала на треть, и с тех пор стала ходить с большой скоростью, да и боеспособность наша увеличилась, так как из пулемета я стал стрелять с корпуса, имея круговой обзор. Мы успешно стали выполнять боевые и разведывательные задачи — зарабатывать не  выговоры, а благодарности! Правда, до конца войны пришлось надежно прятать свою урезанную машину от командования. Особенно мы боялись Мельникова, он, сами знаете, иногда не владел собой, не знаешь, чего от такого ждать, а он ведь потом командовал полком.

Опытный водитель старшина Кожушко на облегченном броневике с большой скоростью увез Солдатова в полк. А мы — танк Шишкова, моя самоходка и разведчики, остались в лесу поджидать подхода своих. Вскоре мы услышали тихий рокот моторов, а потом и увидели темные силуэты танков и самоходок. Выходя из леса, они с минимальным шумом разворачивались в боевой порядок на западных скатах высоты, отделяющей нас от Голенков. Все происходило тихо и скрытно в расчете на внезапность атаки, а судя по тому, что мы видели в дозоре, противник не ожидал ночного нападения да еще с запада.

Ночное побоище в Голенках

Радиостанции всех экипажей работали на прием и, получив сигнал «Буря 333», мы двинулись на Голенки. За боевыми машинами шли мотострелки и автоматчики, но огонь пока никто не открывал. Стоя в открытом люке, так как через приборы ничего не было видно, я наблюдал, как сначала начали проявляться более высокие контуры деревьев, затем домов и, по мере приближения к селу, стал различать силуэты танков, автомашин и орудий. С легким качком самоходка преодолела канаву, уронив изгородь, за которой внезапно открылся вражеский танк! На фоне белой хаты его темный силуэт выделялся ясно, как на экране кинематографа! Но было не до кино, нужно было использовать золотые минуты внезапности, пока не проснулись экипажи!

— Виктор, разворачивай на тридцать влево и стой! — скомандовал Олейнику.  

По обе стороны от нас уже гремели пушечные выстрелы, разверзая грохотом и яркими языками пламени тишину летней ночи.

— Валерий! По танку, огонь!

Королев только успел выкрикнуть свое: «Выстрел!» — как вражеский танк вспыхнул ярким синеватым огнем, осветив сады, огороды и бегущий к танку экипаж! Мы, как завороженные, смотрели на горящий танк — это был средний танк T-IV, теперь он был виден, как на ладони, во всех деталях! И жерло его длинноствольного 75-мм орудия смотрело прямо на нас!

— Товарищ лейтенант, хорошо мы их первыми стукнули, а то бы эта пушка насквозь нас прошила! — радостно вскрикнул Королев.

— Прав, Валерий! Но надо искать другую цель, пока немец в себя не пришел.

Слева и справа от нас загорелись еще два танка — это экипажи Кузина и Поливоды, тоже в упор, расстреляли обнаруженные бронированные цели. И уже застрочили пулеметы и автоматы наших пехотинцев, то тут, то там рвались их гранаты! А боевые машины уже добрались до центра села — танкисты бригады и танк Шишкова давили автомашины, повозки, фуры! В зареве горящих домов и машин было хорошо видно, как немцы в нательном белье выскакивают из домов! На выходе из села их артиллеристы пытались завести тягачи, чтобы утащить пушки! Королев тотчас метким выстрелом зажег головной тягач, крикнув:

— Фриц! Тебе этот снаряд на завтрак!

Однако немцы быстро приходили в себя, их танки уже открыли ответный огонь и отходили в неосвещенную часть села. Но одному экипажу не удалось проскочить через освещенную полосу, танк попал под прицельный выстрел Шишкова — все произошло мгновенно, на наших глазах: танк Шишкова промчался мимо наших самоходок, сделал короткую остановку, развернул  пушку и произвел выстрел в борт уходящего вражеского танка!

— Виктор, на максимальной пересекай улицу! — скомандовал Олейнику.

— Понял! Действую!

Самоходка, проскочив освещенный участок, вошла в сад, и, пока мы выбирали удобную позицию, у меня над головой пролетели два снаряда — по характерному дребезжанию я узнал снаряды «фердинанда», его скорострельной пушки. Следующий снаряд угодил в самоходку Кузина. Она не загорелась, но в отблесках пламени горящего села был виден стлавшийся по земле шлейф дыма. На мой запрос Кузин доложил:

— Весь экипаж ранен, машина подбита.

Приказал Кузину:

— Всему экипажу покинуть самоходку через аварийный и передний люки! — И сразу Васе Плаксину: — Прикрыть экипаж огнем из пулемета!

Только экипаж покинул машину, как в нее ударил второй снаряд! Машина вспыхнула, и через минуту в ней начал рваться боезапас!

Почти одновременно с экипажем Кузина к нашей самоходке подошли санинструкторы Валя Воробьева и Алексей Волобуев. С ранеными, укрытыми в погребной яме, остались медики, а мы с автоматчиками продолжили наступление.

Немцы вели хотя и не прицельный, но сильный огонь, и шквал светящихся во тьме трасс от снарядов и пуль был настолько плотным, что дальнейшее наступление стало невозможным. Слева от нас, так же скачками от укрытия к укрытию, наступала самоходка комбата 1-й батареи Поливоды, справа — нашего комбата Степанова. В саду мы догнали танк Шишкова, с остановки он вел огонь из пушки и пулеметов по вражеским орудиям, но огонь был малоэффективен — темно и мешали деревья,  и внезапно, будто сговорившись, все экипажи рванулись вперед!

— Дави! — успел дать команду Виктору.

В темноте, мастерски маневрируя между деревьями и постройками, Олейник бросал самоходку то в одну, то в другую сторону — и давил, плющил вражеские орудия! Машина со скрежетом лезла вверх, потом кренилась так, что, казалось, вот-вот перевернется на бок, и под конец, подбросив носовую часть высоко над лафетом, плюхалась на землю! И уже вновь мчалась к цели — на очередную вражескую пушку! В этом накале боя водитель действовал по своему усмотрению, давать команды было бы бесполезно, я только успевал следить, чтобы машина не слишком сблизилась с другой самоходкой или танком да иногда в ракетных вспышках мог разглядеть панически разбегавшихся от орудий вражеских артиллеристов! Но и это их не спасало — большинство попадало под огонь автоматчиков, наступавших следом за нами! В этом сумасшедшем натиске мы еле удерживались на сиденьях, вцепившись в скобы! По тряске и скрежетам я вычислил, что Виктор раздавил уже четыре пушки.

Соседние экипажи тоже давили пушки и пулеметы, и все самоходки батареи почти одновременно подошли к северо-восточной окраине села. Но тут противник встретил нас мощнейшим артиллерийским и пулеметным огнем! Здесь, на краю села, в результате отхода сконцентрировалось на малой площади около двадцати танков и самоходных орудий, пехота и артиллерия — и все это скопление, ощетинившись, одновременно ударило по нашей подошедшей батарее! Наступление на нашем участке остановилось. Экипажи, маневрируя, вынуждены были искать удобные огневые позиции, чтобы продолжить бой. Слава богу, наши автоматчики успели залечь, найдя какой-то ров, и уже вели огонь! По обе стороны от нас грохотали артиллерийские выстрелы! Разрывая тьму ночи, выскакивали из стволов длинные  языки пламени, на мгновение освещая стальные махины, что породили этот адский огонь! Между канонадными ударами орудий улавливались трели автоматных и пулеметных очередей! Но внезапно гром боя, который с начала атаки слышался позади нашей группы, стал стихать. Меня это сильно обеспокоило, я, грешным делом, подумал: неужели все-таки захлебнулась так хорошо начатая атака, неужели провалился весь расчет командования на внезапность и темноту?! До рассвета, пока мы могли использовать эти преимущества, оставалось не более часа! Как бы в подтверждение моих мыслей короткими перебежками начала приближаться немецкая пехота, стараясь обойти участок, освещенный пламенем горевшей хаты. Усилили огонь вражеские танки и самоходки — да так, что, казалось, вот-вот они сорвутся в контратаку! Хотя снаряды и пули летели над самой башней, я все-таки решил открыть люк, чтобы лучше сориентироваться в происходящем. Едва клацнула защелка, с силой прихватив крышку люка, как я увидел в небе десятки разноцветных сигнальных ракет, затухая, они падали на восточную окраину села... И внезапно оттуда раздалась такая мощная артиллерийская канонада, что, казалось, подпрыгнуло и заколыхалось все село! Мы с радостью поняли, что в бой включились главные силы бригады, нанося удар по флангу противника! Прошло всего несколько минут, и характер боя начал меняться. Наши приближались, и сквозь сплошной гул орудийных выстрелов и взрывов уже доносилось громогласное «ура» нашей пехоты. Огонь противника по нашей группе стал заметно ослабевать, а вскоре и совсем прекратился. Мы вновь рванулись в атаку, преследуя и нанося удары по отступающему противнику. Используя последние минуты темной сентябрьской ночи, немцы поспешно покидали село.

Для отступления у неприятеля было только одно направление — на север, в сторону Бахмача. Выражаясь  по-шахматному, у них был вынужденный ход, цугцванг, и, отходя цугцвангом, они вышли на собственные минные поля, понеся новые большие потери в живой силе и технике.

Не хочу называть цифры потерь противника в ночном бою за Голенки, указанные в отчете боевых действий 108-й танковой бригады, тогда во всех донесениях была тенденция к преувеличению вражеских потерь. Но в тот раз потери были действительно очень велики! За один ночной бой было уничтожено и захвачено большое количество танков, орудий, автомашин, тракторов, минометов и пулеметов, радиостанций, боеприпасов и военного снаряжения. Сам же бой в отчете охарактеризован весьма сухо и скупо: «108-я танковая бригада вместе с 1454-м самоходным артиллерийским полком, совершив 40-километровый марш, вышла на тылы 183-й пехотной дивизии. Ночной бой за Голенки характерен внезапностью боевых действий. Уничтожено много техники и живой силы противника».

В дальнейшем с рубежа Григоровка — Голенки — Малый Самбур мы несколько суток подряд отбивали яростные контратаки врага. Но взять реванш за ночное побоище в Голенках фашисты так и не смогли. Пришлось им отступить в «заданном» нами — юго-западном направлении.

Только после этого наше командование сумело собрать офицеров и произвести разбор ночного боя в Голенках. Перед нами выступил полковник Кузнецов:

— Я как командир бригады удовлетворен действиями подразделений и частей. Но, должен сказать, для меня и, видимо, для вас реакция противника оказалась неожиданной. Трудно предположить, что немцы ожидали атаки, тем более ночью и с запада. Казалось бы, при такой внезапности враг побросает оружие, технику и  будет спасаться бегством. А он в считаные минуты привел свои части в боеготовность и смог оказать организованное сопротивление. Это обстоятельство, товарищи офицеры, всем нам нужно учесть в будущих боях. Всегда, в любой обстановке следует быть начеку, рассчитывать возможные намерения врага и держать экипажи в готовности отразить даже внезапный удар. Противник преподал нам урок. И мы должны его усвоить.

* * *

В бригаде осталось десять танков, в полку — четыре самоходки и танк комполка. Вот этими малыми силами мы дерзкими ночными боевыми атаками и продвинулись еще на 60 километров, освободив десятки населенных пунктов Черниговщины, в том числе Вердер, Фастовцы, Ивангород, Крупичполь, Вишневку, Сваричевку, Володко-Одевицу, и к исходу дня 20 сентября сосредоточились в Безугловке, в 18 километрах южнее Нежина.

Здесь полк простоял двое суток. Была возможность побриться, помыться и немного поспать после многих бессонных ночей, оглянуться на прошедшие бои. В том числе и последний. Хотя нас и было мало, однако тактическая инициатива была за нами — мы были нападающей стороной. В этом бою сгорели две самоходки, наша и Самойлова, но оба экипажа остались живы.

Под Нежином, он был уже освобожден, 22 сентября полк и получил приказ командующего Центральным фронтом: 24 сентября прибыть, без самоходок, на станцию Мытищи под Москвой в распоряжение Ставки Верховного Главнокомандующего.

В целях маскировки полк прибыл в Нежин затемно, грузились в эшелон в железнодорожном тупике. Об этом можно было бы и не рассказывать, как и о том, что грузиться пришлось под бомбежкой, к ним мы уже попривыкли. Но на этот раз бомбили город зажигательными бомбами, начиненными какой-то адской жидкостью, напоминающей  современный напалм. Картина была ужасающая! Разом вспыхивали целые дома, в том числе и кирпичные! Скручивались в пламени даже железные крыши! Охваченные огнем стены падали целиком, не успевая разрушиться! Вертикальные огненные столбы, обдавая жаром, не давая приблизиться! Под ногами желтым пламенем вспучивались расплавленные мостовые! Всюду, куда попадала эта пожирающая жидкость, она разливалась с какой-то невероятной текучестью, поглощая уничтожающим огнем целые кварталы города!

Около полуночи, когда улетела вражеская авиация, наш эшелон вышел на основную магистраль и, пройдя полыхающий город, взял курс на восток. Грязные, взмокшие на тушении пожара, только за городом мы открыли дверь своего вагона-теплушки, чтобы остудиться прохладой осенней украинской ночи, прийти в себя... А эшелон, набрав скорость, все мчался «зеленой улицей» указанным свыше маршрутом.

Часть третья. 1-й Украинский фронт 

Глава шестая. В боях за Киев

 Сентябрь — ноябрь 1943 

На переформировании под Москвой

Поздней ночью 24 сентября 1943 года полк прибыл вместо первоначально назначенных Мытищ на уже знакомую нам железнодорожную станцию Пушкино. Разгружались при полном освещении, даже не верилось, что можно не опасаться налетов авиации. Разместились в том же сосновом бору, на тех же наркоматовских дачах. В первый же день все после долгого перерыва помылись в настоящей бане и крепко уснули в отведенных нам деревянных коттеджах.

Следующим утром сразу после завтрака мы уже получали новые самоходно-артиллерийские установки СУ-85, созданные, как и СУ-122, на базе среднего танка Т-34. В первую очередь нас интересовали тактико-технические данные новой машины сравнительно с СУ-122. По весу, скорости, маневренности, проходимости, запасу хода и броневой защите самоходки почти не отличались, но в вооружении разница была значительной. 85-мм пушка по сравнению с гаубицей на СУ-122 имела начальную скорость полета снаряда 792 м/сек, вместо 515. Дальность прямого выстрела составляла 800–900 метров по танку и 600 — по орудию, то есть более низкой цели. Скорострельность новой пушки, имеющей унитарные патроны, была в три раза выше,  чем у гаубицы, имеющей раздельное заряжание, а боекомплект увеличился с 40 до 48 снарядов. Изменился и внешний вид самоходки: новые машины благодаря длинному стволу орудия выглядели более внушительно.

Произошло пополнение личного состава. Не теряя времени, штаб полка оперативно произвел перераспределение членов экипажей, включив в каждый экипаж опытных фронтовиков. В нашей батарее экипажи обновились почти наполовину, прибыли и три новых офицера. Вместо погибшего на Курской дуге комбата Шевченко был назначен старший лейтенант Погорельченко. В 1-й взвод на место Порфирия Горшкова прибыл младший лейтенант Русаков, а в наш взвод вместо Леванова, раненного в Посадках, прибыл младший лейтенант Макаров.

Знакомство с новичками произошло быстро, по-фронтовому. Комбат Погорельченко был на год старше меня, брюнет с темно-карими глазами, взгляд проницательный, волевой, правильные черты лица; стройная, выше среднего роста фигура с чуть заметной сутулостью. Взводный Русаков — блондин с голубыми глазами и орлиным носом, производил приятное впечатление; высокий, худой, с еще не оформившейся фигурой, он был, наверное, самым молодым офицером в полку, ему только минуло восемнадцать. Макаров, командир моей второй самоходки, был старше меня ровно на десять лет; садовод по прежней специальности, он не имел военной выправки, но был хорошего телосложения, чуть ниже среднего роста, гармонично сочетались античный нос, рыжие волосы и карие, с искорками юмора глаза, в сочетании с простодушным характером все это импонировало батарейцам.

На новых самоходках экипаж состоял из четырех человек, поэтому у нас забрали старину Емельяна Ивановича Бессчетного, его перевели заряжающим в экипаж Хлусова. Механиком-водителем вместо Олейника назначили  младшего сержанта Счетникова, 19-летнего юношу из Саратовской области, он прошел трехмесячную подготовку в учебном танковом полку.

С первого же дня штаб полка организовал занятия по изучению орудия, боеприпасов и телескопического прицела. Одновременно изучались приемы действий при орудии и устранение в бою возможных неисправностей. Занятия побатарейно проводил начальник артвооружения полка капитан Михаил Петрович Проявкин — кадровый офицер-артиллерист, отлично знающий свое дело. Высокий стройный капитан с указкой в руке по памяти четко докладывал нам характеристики, устройства орудия и его систем, приборов стрельбы и наблюдения. Сложную маркировку снарядов он излагал, даже не глядя на сами снаряды. Занятия по материальной части самой машины и правилам ее эксплуатации вел новый заместитель комполка по техчасти инженер-капитан Васильев, назначенный вместо выбывшего по ранению Комиссарова. В его методике изложения чувствовалась академическая подготовка, особенно по риторике.

На том и другом занятиях экипажи слушали очень внимательно и сосредоточенно, понимая, что все эти познания пригодятся в бою, к тому же сказанное нужно было запоминать, так как делать какие-либо записи категорически запрещалось.

Сколачивание подразделений было уложено в три недели и завершилось тактическими учениями с боевой стрельбой в сложных условиях как местности, так и боевой обстановки. После чего полк погрузился в два эшелона и двинулся, опять «зеленой улицей», на запад, к фронту, каждый состав тащили два паровоза.

На пути следования особых происшествий не было, если не считать случая на станции Льгов-2, когда к нашему первому эшелону, в нем находились техника с экипажами и командование, пристала отставшая от санитарного  поезда очень молоденькая и очень симпатичная медсестра Валя, видимо, ею двигали чувства патриотизма и романтики, желание принять непосредственное участие в боях; так она и осталась в полку.

Форсируем Днепр

Эшелон с машинами и командованием разгрузился на станции Бобрик; второй эшелон, с тыловыми подразделениями, на станции Лебежки, поблизости от Дарницы, тогдашнего левобережного предместья Киева. 3-я гвардейская танковая армия генерала Рыбалко, в состав которой влился наш полк, в это время уже заканчивала скрытную переброску войск с Букринского плацдарма, расположенного южнее Киева, на Лютежский плацдарм — севернее украинской столицы. Передислокация на север происходила только по ночам, боевая техника — танки, самоходки, машины, двигалась с выключенными фарами; тогда как на юг шли трактора с ярко горящими в ночи включенными фарами, создавая впечатление у врага, что наступление готовится на юге. Эта «длинная рокировка» танковой армии, как и задумывал командарм Рыбалко, ввела в заблуждение немецкое командование, которое сочло, что русские усиливают Букринский плацдарм.

Вместе с армией полк совершил ночной марш на север, сосредоточившись в сосновом лесу между селами Лебедовка и Новоселки, и уже следующей ночью на 30-тонных паромах начал переправу на правый берег Днепра.

Участок переправы обстреливала тяжелая артиллерия противника, вражеская авиация наносила бомбовые удары, непрерывно освещая берег подвешенными на парашютиках осветительными ракетами. По радиосигналу зампотеха Васильева очередная самоходка выходила из леса и во мгле ноябрьской ночи, не включая фары и подфарники, ориентируясь только по зеленым  огонькам карманных фонарей регулировщиков, двигалась к берегу. Надрывно ревели моторы, опытные механики-водители Олейник, Гречук, Гречин, Амелечкин, Зеленский, Борисовский, Захаров, Творогов и Мукумбаев по песчаной толще берега, бороздя днищем грунт, подгоняли свои самоходки, сноровисто ставили на паром и вылезали из машин, на период форсирования попадая в распоряжение командира буксирного катера. Мы, находясь на исходном берегу, с содроганием сердца переживали переправу каждой самоходки, в свете подвешенных над рекою ракет было хорошо видно, что река кипит водоворотами и вздымающимися фонтанами воды — катера тащили паромы сквозь сплошные разрывы снарядов и бомб! От близких разрывов паромы бросало и кренило, самоходки опасно скользили по настилу, хотя были намертво закреплены тросами и скобами.

Нашу батарею перетаскивал катер, которым командовал одетый в штормовку рыжебородый старшина богатырского телосложения — настоящий «морской волк» по внешности и твердости действий! Используя возникавшие тени, он смело и решительно, на большой скорости раз за разом протаскивал паром через бурлящую разгневанную взрывами и ветром черную пучину реки. И все шло хорошо, хотя мы и натерпелись страха за свои машины. Но уже перед самым рассветом метрах в десяти от искомого правого берега сильным близким разрывом паром так качнуло, что самоходка Васи Русакова, порвав тросы, оказалась в воде вместе с разгильдяем-водителем Шалагиновым. Из глубины выступал только штырь антенны! Но исключительно четко сработала служба эвакуации! По команде старшего техника-лейтенанта Сапко слесари-ремонтники Дронов и Шимраенко сразу же нырнули в ледяную темную воду и на ощупь одели «серьги» тросов на передние буксирные крюки затонувшей самоходки. Шалагинов уже было  приготовился покинуть самоходку, находясь на своем сиденье по пояс в воде, но, услышав удары по машине, понял, что ее цепляют, и от выхода воздержался. Танковый тягач быстро вытащил машину из водяного плена.

Самоходка стояла на берегу, вода из нее текла малыми водопадами, открылся верхний люк и из башни вылез Петька Шалагинов в хлюпающем комбинезоне. При свете ракет было видно, как он дрожит, лицо побелело от холода да, наверное, и от испугу. Первым к нему подошел зампотех Васильев и крепко отругал нарушителя: не разрешалось при переправе находиться в машине! Но тут же сменил гнев на милость, достал фляжку, налил стакан водки (у него всегда имелся в кармане стеклянный стакан) и поднес провинившемуся:

— Выпей, а то заболеешь!

Быстро притащили белье, обмундирование, телогрейку, Шалагинов, все еще клацая зубами, сразу переоделся в сухое и с экипажем пошел сливать воду и приводить в порядок свою машину.

Уже на рассвете паром в последний раз причалил к правому берегу, и хвостовая самоходка, проворно выскочив на крутояр, юркнула в кустарник.

Полк, прибывший в распоряжение командира 9-го механизированного корпуса генерала Малыгина, расположился в девственном хвойном лесу, надежно укрывшись от авианалетов под кронами деревьев. Тяжелые снаряды дальнобойной артиллерии изредка ударяли в толстые стволы деревьев, расщепляя их с сильными глухими разрывами, крупные осколки снаряда, разлетаясь большим перевернутым конусом, свистели над нашими головами и падали в расположение батареи.

Экипажи тщательно готовились к предстоящим боям, понимая, что противник приложит максимум усилий, чтобы удержать Киев.  

Переходим в наступление

На рассвете 3 ноября тысячи орудий и минометов открыли массированный огонь по вражеской обороне. Огненными серпантинами неслись реактивные мины знаменитых «катюш», наносила бомбовые удары авиация, затем перешли в наступление наши соседи слева — войска 38-й армии генерала Москаленко и 5-го гвардейского танкового корпуса генерала Кравченко.

Мы же целый день провели в томительном ожидании приказа на наступление. Но его так и не последовало. Лишь около трех часов ночи нашего комбата вызвали в штаб полка. Вернувшись, Погорельченко собрал офицеров и объявил задачу:

— Утром полк переходит в наступление в первом эшелоне 3-й танковой армии в направлении: дачи Пуща-Водица — Пильник — Беличи — Святошино. В голове эшелона пойдут войска 23-го стрелкового корпуса.

Сон у всех как рукой сняло! В темноте экипажи складывали и убирали за башни большие танковые брезенты, снимали чехлы со стволов, укрепляли шанцевый инструмент и тщательно проверяли, вновь протирая, прицелы и приборы наблюдения, средства связи, автоматы, пистолеты, ЗИП — запасные инструменты и принадлежности к машине и пушке.

Канонада южнее и левее нас не смолкала со вчерашнего утра, время в ожидании наступления тянулось мучительно. Только в девять утра полк походной колонной начал выдвижение в южном направлении. Миновав населенный пункт Яблонка и высоту 132.0, мы вышли на край леса и здесь заняли исходное положение.

Внезапно раздалась команда на построение. Перед стоящими в линию с интервалами в десять метров самоходками выстроился личный состав при развернутом Боевом Знамени. Рапорт командиру полка отдал начштаба майор Авдиевич. Поздоровавшись с полком, майор Самыко открыл митинг, что для нас явилось  большой неожиданностью, так как раньше в бой вступали всегда с ходу или в конце артподготовки — без всяких напутствий, да и боевой приказ иногда отдавался на ходу по радио. А тут вдруг целый митинг!

Первым выступил замполит полка Гриценко, зачитал «Обращение» Военного совета 1-го Украинского фронта к войскам. В «Обращении» говорилось, что нам выпала великая честь участвовать в освобождении столицы Украины, что борьба за Киев — это борьба за всю Украину, за окончательный разгром немецких оккупантов и изгнание их с советской земли. Люди слушали слова «Обращения», затаив дыхание, торжественную тишину не могли нарушить привычные звуки передовой — артиллерийская канонада, изредка пролетающие с вибрирующим шипением снаряды, глухо рвавшиеся где-то в лесном массиве, да высоко за облаками слышался гул самолетов. Зачитав «Обращение», Гриценко добавил несколько слов от себя:

— Товарищи! Нам выпала поистине историческая миссия! Освободить великий древний Киев! Так освободим же его к двадцать шестой годовщине Великого Октября!

За Гриценко выступили комвзвода лейтенант Хлусов, командир самоходки лейтенант Некрасов и комсорг нашей батареи наводчик моего экипажа старший сержант Валерий Королев. Каждый от имени комсомольцев полка выразил решимость разгромить врага. И все выступающие клялись к празднику Великой Октябрьской революции освободить Киев и отомстить немцам за погибших товарищей, за погубленных советских людей, за сожженные города и села.

После короткого напутствия комполка войска перешли в наступление. Артподготовки атаки на нашем участке не было, видимо, для достижения наибольшей внезапности. Впереди самоходок в предбоевых порядках шли по лесу танки 47-го гвардейского танкового полка подполковника Лаптева, за ними — стрелки 70-й мотострелковой  бригады полковника Сиянина, левее наступала 1-я отдельная чехословацкая бригада полковника Людвига Свободы.

Немцы заминировали все танкодоступные лесные дороги, просеки, поляны и, кроме того, смонтировали на них противобашенные барьеры: горизонтальные толстые бревна, прикрепленные к стволам деревьев тросами и скобами на высоте башни. При ударе с ходу о такое препятствие слетала со своих погонов башня, выворачивалась из лафета пушка. Из-за этих барьеров нам приходилось двигаться лесом, при необходимости ломая и выворачивая деревья. Люки самоходки были закрыты, но было хорошо слышно, как по всему лесу ревели танковые моторы, с треском и грохотом падали деревья, иногда ударяя по машинам. Наш молодой водитель Виктор Счетников старался не уступать более опытным однополчанам, самоходку вел уверенно, перед ударом о дерево своевременно выключал педаль главного фрикциона, чтобы не вывести из строя агрегаты трансмиссии, и, по возможности, избегал губить деревья, проводя машину впритирку между стволами.

Вплотную приблизившись к комплексу дачных поселков Пуща-Водица, мы на скоростях ворвались в расположения противника. Внезапное появление из леса танков и самоходок застало немцев врасплох, они готовились обедать. Всех как ветром сдуло от походных кухонь! И уже через несколько минут грянул ответный огонь из автоматов, пулеметов, артиллерии, танков! Удивительная панорама дачных поселков с их парками, аллеями, беседками и ротондами, сказочно сверкающим разноцветьем ярких осенних листьев, стала закрываться пороховым дымом и черными шапками разрывов. Раскаты сильного боя доносились и со стороны детского санатория, и вскоре мы увидели, что находившиеся впереди стрелковые части начали отступать, теснимые танками и пехотой врага. И все-таки внезапность  появления армады танков и самоходок, стрелков, автоматчиков, решительность нашей атаки, сопровождаемой ревом моторов, сильным пушечным, пулеметным и автоматным огнем, громовым «ура», вызывавшим трепет даже у самих наступающих, ошеломили немцев — они попятились, и наши начавшие отступление стрелковые подразделения снова развернулись в атаку. По всей линии фронта завязались бои за каждый дом, каждый квартал поселка.

Наша самоходка подошла к полукирпичному зданию и остановилась в кустах акаций, нужно было сориентироваться. Приоткрыв люк, я увидел три дома, охваченных черно-багровым пламенем, за ними, скрытые дымом, отходили к южной окраине немцы. Справа, тоже в акациях, стояла самоходка Макарова, в скверике слева — комбатовская, и чуть впереди «тридцатьчетверка» сразу из двух пулеметов вела непрерывный огонь вдоль аллеи по отступающему противнику. Вражеские танки и самоходные орудия простреливали улицы и переулки. С водокачки в сторону батареи хлестал свинцовым ливнем крупнокалиберный пулемет, прижав к земле наших автоматчиков. Подумал: если ударить осколочным, можно вывести из строя всю водокачку, но, пожалуй, побережем снаряд.

— Вася! Из пулемета, длинными очередями по куполу башни! Огонь! — скомандовал Плаксину и с благодарностью вспомнил Емельяна Иваныча, мы по-братски поделились трофейными пулеметами с хлусовским экипажем.

Круглое облачко красной пыли обозначилось на башне — и вражеский пулемет замолчал!

— Дело мастера боится, товарищ лейтенант! — радостно похвалился заряжающий Плаксин.

— Спасибо тебе за меткую стрельбу! — поблагодарил Василия, он больше любил похвалу от командира и товарищей, чем от лица службы.  

Наша пехота мало-помалу стала продвигаться вперед, одновременно прочесывая каждое здание от чердака до подвала.

Все танкодоступные проходы и улицы коварный противник заминировал при отступлении, рассчитывая, что мы не захотим ломать дома, губить фруктовые деревья. На оставленных минах уже подорвались три танка и две самоходки, одна из них — Васи Русакова. Продвижение техники затормозилось. Но, к счастью, подошли танки-тральщики. Под огневым прикрытием танков и самоходок они начали делать проходы в минных полях. По этим ходам батарея продвинулась в центр поселка.

Короткий ноябрьский день клонился к закату, и с вечером канонада стала стихать. Внимательно рассматривая через командирскую панораму южную окраину, заметил, что вдоль фронта немцев движется, прячась за деревьями, грузовой автомобиль и периодически останавливается. Ага, снаряды развозит, ни к чему это нам!

— Валерий! Впереди в створе ротонды автомобиль! Огонь! — отдал приказ.

— Понял, уничтожить автомобиль! Фугасным, заряжай! — скомандовал Королев, наводя пушку на цель. И через минуту выкрикнул: — Выстрел!

Прогремел взрыв! Автомобиль будто запнулся, запылал, и в его кузове начали рваться снаряды, озаряя яркими вспышками деревья и постройки вокруг.

— Молодец, Валерий, не дал фашистам пополнить боезапас! — похвалил я наводчика.

— Как упустить такую цель, товарищ лейтенант?!

На наш выстрел отреагировало сразу несколько немецких экипажей. Один снаряд ковырнул землю прямо перед самоходкой! Второй ударил в дерево рядом, разорвавшись большим огненным шаром! Третий, напугав сильным скрежетом по броне, рикошетом прошелся по правому борту, сбив ящик с запчастями и инструментом! От прямого попадания нас спасли только наступившие  сумерки, но пламенем взрыва осветило все боевое отделение!

— Горим! — непроизвольно вскрикнул Витя Счетников.

Не переместимся — и вправду сгорим! Пора улепетывать!

— Виктор, заводи! Вперед влево и встать в кустарнике! — скомандовал Счетникову.

И вовремя! На прежнее место нашей стоянки одна за другой шли огненные трассы бронебойных снарядов! Да, гореть бы нам как миленьким! Не успел осмыслить и порадоваться, что удалось уйти от расправы немецких наводчиков, как что-то тяжелое ударило мне по голове! В глазах потемнело, засветились россыпью искры, как сквозь сон услышал за башней взрыв и стал медленно оседать в боевое отделение. Плаксин, почувствовав неладное, мгновенно закрыл люк. Сознание вернулось, когда прямо возле самоходки раздались взрывы и застрочили автоматные очереди! Превозмогая боль и шум в голове, приоткрыл люк: наши автоматчики стреляли по чердаку и бросали гранаты в слуховое окно стоящего рядом двухэтажного дома.

Когда все стихло, к самоходке подбежал зампотех Ишкин, прыгнул на гусеницу и подал мне руку, затем пожал руки Королеву, Плаксину и Счетникову.

— Граната, мои дорогие, была ваша! — взволнованно сказал зампотех.

— Ты о какой гранате говоришь, Василий Василич?

— Да о той, что летела в ваш люк, да, стукнувшись о твою стойкую голову, пролетела дальше и взорвалась справа от самоходки! Фрицы бросили ее в люк здорово метко, но она ударилась о ребро твоего танкового шлема и отлетела! Что вас и спасло! А с метателями теми хорошо расправился взвод лейтенанта Трубина! — облегченно вздохнув, закончил свое потрясающее сообщение Ишкин.

Ну не чудо ли?! Головой «отбить» гранату!  

Были, конечно, чудеса на фронте. Человек должен был погибнуть, а спасся, такие случаи были. Когда мы заняли Посадку и вышли на западную окраину, немцы с высоты, из соседнего села, начали нас обстреливать тяжелыми минометами. Мина медленно летит, звук от ее полета быстрее идет. Возле меня стояли два пехотинца. Один успел прыгнуть в траншею, а другой не успел. Который не успел, того взрывной волной метров на 10–15 отбросило, но он все-таки вскочил, за голову схватился и в тыл побежал. А который успел, его контузило смертельно: волной к земле — и все. Вот и спрашивается: кто же из них «успел»?

Случайность это или чудо, что один человек волшебным образом спасся, а тот, что уже вроде бы избежал беды, погиб? Меня это поразило.

И много было таких случаев.

Меня иногда спрашивают, изменилось ли на войне мое отношение к религии, богу? Могу сказать так. Для меня ничего не менялось — во время войны верил, до войны верил и теперь верю. На войне, конечно, открыто не молился, только про себя. Было запрещено преклоняться перед религией.

Были приметы, я наблюдал. Перед боем, например, мы брились, погибнуть — так побритым. Теперь удивляюсь, бритвы-то были опасные, оселков не было, на ремне бритвы правили; сейчас, наверно, я так и не побреюсь, не смогу опасной.

Еще примета: перед боем обычно обнимались три раза. Не только экипаж, и друзья подходили. Без слов, молча обнимались. Если кто о чем и думал — боялся там или предчувствовал, то про себя. И многие из боя не возвращались.

Верили люди. И в бога верили, и в сны — дурные и хорошие, и в приметы. Если подумать, у нас перед войной восемьдесят процентов населения были крестьяне  или из крестьян, а у крестьян приметы, религиозные убеждения, как их ни выбивали, все-таки сохранились.

Я сам, например, вижу такой-то сон. А меня еще бабушка учила что к чему. Скажем, приснилось мне сырое мясо или огонь, головешки. Утром говорю экипажу: «Меня сегодня убьют или ранят». И точно — ранение. Это было как предчувствие.

Моя мама прислала мне крестик, когда я учился в училище. Я его положил в карманчик гимнастерки, потому что нельзя было показывать. После ранения заменяли мне обмундирование, и крестика не стало. Очень жалел, конечно. Не хватало мне этого крестика. А мама, когда я ненадолго заехал домой в сорок шестом, сказала мне: «Вася, ты остался жив, потому что я за тебя богу молилась». Вот так.

На подступах к Киеву!

Ночь почти незаметно спустилась на землю, окутав дачные поселки и парк крепкими объятиями темноты, скобка месяца скупо освещала отдельные деревья и белые стены ближайших хат. Огонь врага стал стихать. Мимо нашей батареи в сторону немцев прошли полковые разведчики во главе с лейтенантом Григорием Матвеевым. Через четверть часа они уже возвращались, по пути сообщив нам, что на южной окраине немцев нет. Известие и порадовало, и насторожило. Но гадать да размышлять не пришлось, по радио прозвучал циркулярный приказ начштаба Авдиевича: «Всем вперед!»

В темноте самоходки медленно шли на юг, рядом, тоже на малых оборотах, двигались танки. Впереди под прикрытием автоматчиков действовали саперы и танки-тральщики. Миновали центральную аллею, и взводный саперов Воронцов помахал нам красным фонарем, что означало «минное поле». Оказалось, отступая, немцы наскоро набросали на дорогу противотанковых мин, присыпав их землей и листьями.  

Почти без боя мы заняли южную часть Пущи-Водицы. Здесь танки и самоходки остановились в боевом порядке, как наступали, пока стрелки и автоматчики прочесывали сады, скверы, проверяли дома и постройки. Больше двух часов мы простояли на месте, ожидая приказа на дальнейшее продвижение. Пушечная и пулеметная стрельба доносилась издалека, и немцев нигде не обнаружили, но мы были начеку, от противника можно было ожидать любых каверзных действий.

— Товарищ лейтенант, а пробьет наша новая пушка лобовую броню «тигров» и «пантер»? — нарушил молчание Валерий Королев.

— На дальность до тысячи метров пробьет и у того, и у другого.

— А почему гаубица не пробивала, хотя замполит Гриценко говорил, что пробьет?

— Он говорил по табличным данным, а практика показала другое.

Вспомнился мне этот разговор только сейчас, когда пишу эти строки. В то время была тенденция, не всегда обоснованная, восхвалять наше оружие и принижать качество вооружения немцев. Было немало случаев, когда за сравнение в пользу противника каких-то видов оружия, техники, даже отдельного агрегата люди попадали в тюрьму или в штрафбат.

К сожалению, военные историки и до настоящего времени болеют квасным патриотизмом, чем унижают заслуги наших экипажей, дравшихся в неравных условиях. В Военно-историческом журнале № 1 за 1977 год профессор доктор военных наук генерал-майор Н. Попов в таблице на с. 29 дает бронепробиваемость 122-мм гаубицы, стоявшей на СУ-122: на 1000 м — 120 мм, на 1500 м — 110 мм. И тут же пишет совсем другое: «В январе 1943 года в ходе прорыва блокады Ленинграда танкисты 86-й танковой бригады захватили первый гитлеровский тяжелый танк Т-VI «тигр». Специально проведенные  по нему стрельбы из орудий различных калибров показали, что огонь 76-миллиметровых пушек и 122-миллиметровых гаубиц на дальности 1000 метров малоэффективен. Лучшие результаты были получены при стрельбе по танку из 85-миллиметровой зенитной, 122-миллиметровой зенитной и 122-миллиметровой корпусной пушек». Если лобовая броня «тигра» была 100 мм, то как же понять, что огонь 122-мм гаубицы, пробивающей на 1000 метров 120 мм, малоэффективен? На практике в боях с «тиграми» на СУ-122 мы вынуждены были бить их по уязвимым местам: корма, гусеница, каток, бронировка пушки; тогда как они нас на 1000 метров пробивали насквозь и в борт, и в лоб.

Вернемся, однако, к событиям ночи с 4 на 5 ноября 1943 года.

Около полуночи по поселку забегали, засуетились большие командиры. Мы подумали, что где-то прорвались немцы или, может, наносят контрудар крупными силами, но вскоре узнали, что приезжал командарм генерал Рыбалко и, минуя командира корпуса, поставил боевую задачу непосредственно командиру 70-й мехбригады полковнику Сиянину: наступать вдоль трамвайной линии в направлении Пильник — станция Беличи — Святошино.

Через полчаса наши части начали выдвижение на рубеж развертывания. Но одному экипажу «тридцатьчетверки» не удалось принять участие в атаке. Двигались мы с выключенными фарами, этот танк шел впереди нашей батареи — и вдруг исчез, будто сквозь землю провалился! Остановив самоходки, мы подбежали к месту исчезновения машины. Погорельченко посветил карманным фонарем, и мы еле-еле разглядели огромную пропажу на дне глубочайшего оврага: многотонный танк соскользнул по скату крутизной до 60 градусов, но, к счастью, не перевернулся. Прикинули: чтобы вытащить такую махину, надо сцепить не менее десяти буксирных тросов да и времени потеряем минимум три часа — и  Погорельченко принял решение Двигаться дальше, в обход опасного оврага. Тем временем к нам выкарабкался командир экипажа, бедняга-танкист так и остался на краю оврага в ожидании подхода ремонтников.

В наступление одновременно двинулись все соединения армии. Зрелище было грандиозное и поражающее! На очень широком фронте на врага ринулась танковая лавина с включенными фарами, воем сирен и ревом моторов! Все смешалось! Канонада пушечных выстрелов! Изрыгали языки пламени орудийные стволы! Пулеметные очереди сотнями огненных трасс прочерчивали ночной туман! В междуречье Днепра и Ирпени создалась доселе невиданная картина ночного боя! И в этом грозном ночном движении танковой армии волнами по всему фронту разносилось громоподобное: «Урр-а-а! Урр-а-а!..» Устрашающий звуковой и световой эффект напора нескольких сотен боевых машин деморализовал обороняющегося противника! Враг поспешно отступал, бросая материальные запасы и технику! На рассвете наши части ворвалась в Пильник, захватив врасплох тылы немецких частей, и, не останавливаясь, продолжили наступление. Решительной атакой овладели станцией Беличи и перерезали железную дорогу и шоссе Киев — Житомир.

Бой за Святошино

Оставив часть сил для отражения возможных атак противника с запада, части бригады развернулись на девяносто градусов и начали наступление на западную окраину Киева — Святошино. Враг оказывал упорное сопротивление, авиация буквально висела над полем боя, непрерывно бомбила и обстреливала боевые порядки атакующих, значительно замедляя темп наступления. Однако нашу батарею вражеские самолеты старались обходить, так как Вася Плаксин весьма метко  бил из пулемета, высекая искры из фюзеляжей бомбардировщиков.

При столь массированной поддержке авиации сопротивление врага значительно возросло. Бой становился все более ожесточенным. И в этот момент прямо в боевые порядки подошла хозяйственная машина с двумя походными кухнями на прицепе, схоронившись в маленькой лощине от прямых попаданий. Все обрадовались! Мы были зверски голодны! Плаксин, передав мне пулемет, вылез из машины через нижний люк и, пригнувшись, прикрытый самоходкой, моментально проскочил к кухне и обратно.

— Товарищ лейтенант, красноармеец Плаксин задачу по доставке пищи выполнил! — с улыбкой доложил заряжающий. — Принес полное ведро мяса с кашей — а не каши с мясом! Кажется, из фрицевских кухонь! Выдачу обеда сегодня возглавляет сам начтыла капитан Тумаков и заставляет повара Яранцева всем экипажам накладывать полные ведра!

Ели по очереди, продолжая вести бой. Уплетали проворно, менее чем за полчаса почти полное 12-литровое ведро опустело. Трудно в это поверить, но мы уже трое суток ничего не ели, если не считать котелка каши на весь экипаж, доставленного с кухни бригады в ночь перед наступлением. И это не было чем-то исключительным. Особенно часто страдали от такого невнимания начальства пехотинцы. Узбеки в таких ситуациях, например, если наши войска долго не могли взять высоту, кричали из своих окопов: «Командир, дай нам по котелок каша и сопка будет наша!» У нас, самоходчиков и танкистов, в машине имелся трехсуточный НЗ, но его разрешалось использовать только в случае окружения, да и то требовалось специальное разрешение комполка. Позднее мы узнали, что на этот раз капитан Тумаков накормил нас трофейным, захваченным у немцев, обедом. Хотя пища и была тщательно проверена, но взбучки от комполка Тумаков не избежал.  

Продвижение происходило медленно, и все-таки уже стали видны пригороды Киева: задымленное Святошино, очертания Станкозавода, завода «Красный экскаватор». Но тут противник переключил против наших танков и самоходок еще и огонь зенитной артиллерии. Наступление вовсе затормозилось. Положение усугублялось еще и тем, что местность была открытая, только задымленность поля боя спасала от точных попаданий вражеских снарядов. Огненные конусы от рикошетных ударов появлялись то на одной, то на другой машине! Загорелся танк в самом центре боевого порядка! Несколько раз тряхнуло и нашу самоходку! Я заволновался за судьбу экипажей и машин — наступать в зоне хорошо подготовленного плотного заградительного огня да еще по совершенно открытой местности было безумием! И тут, в этот критический момент боя, грянули несколькими залпами спасительницы-»катюши», перемешав оборону неприятеля! Следом мощные удары нанесли бомбардировщики и штурмовики Ил-2! Воспользовавшись замешательством врага, роты и батареи совершили стремительный рывок и зацепились за окраину поселка, что позволяло укрываться от огня за домами и строениями.

Немцы, оправившись от удара, частично восстановили систему огня. Завязались упорные уличные бои. Наша батарея вместе с танками и пехотой приблизилась к большому кирпичному зданию. Тотчас из окон и амбразур открыли огонь десятка два пулеметов и несколько пушек и минометов. Залегли наши стрелки; танки и самоходки, не прекращая огня, укрылись за уцелевшими постройками, в садах и развалинах домов. Толстые стены кирпичного здания, в котором засел противник, спокойно выдерживали удары наших бронебойных снарядов, и немцы, надежно защищенные, наращивали силу огня, умножая количество огневых точек.  

— Валерий, бей по бойницам! — скомандовал наводчику и продублировал команду экипажу Макарова.

Первый снаряд разорвался ниже амбразуры, второй влетел в окно — и одно вражеское орудие смолкло. Несколькими выстрелами удалось заглушить еще одну амбразуру с орудием. Экипаж Макарова и другие батарейцы тоже подавили по нескольку огневых точек. Спустя час фашисты могли вести огонь только из нескольких орудий и пулеметов. Продвигаясь с позиции на позицию, три танка и пять самоходок обошли здание со стороны, где орудия были уже подавлены. Отсюда под прикрытием дымовых гранат к дому подобрались рота автоматчиков Мудрака и трое разведчиков во главе с сержантом Потемкиным. На наших глазах разведчики Комаров и Рассоха забрались по обрушившимся деревянным конструкциям на второй этаж и гранатами забросали немецких пулеметчиков, расчистив путь автоматчикам. Рота Мудрака ворвалась в подвал, уничтожила там несколько пулеметов и не менее двух десятков немцев, захватив еще и тридцать шесть пленных. В самой же роте было ранено семь человек.

Святошино было уже в наших руках, но бой не стихал...

Один день в селе Хотово

Во второй половине дня, когда мы овладели Святошином и 70-я мехбригада заняла прочную оборону, чтобы не выпустить немцев из Киева, командование корпуса вывело наш полк из боя и переподчинило командиру 71-й гвардейской механизированной бригады Герою Советского Союза гвардии полковнику Луппову.

Выйдя из Святошина, уже в сумерках мы продолжили наступление в юго-западном направлении. В авангарде бригады Луппова действовал мотострелковый батальон, его-то и усилили танковой ротой и двумя батареями нашего полка, так как самоходки СУ-85 были главной ударной силой наступления.  

Сильный по составу, мобильный по скорости и маневренности, авангард решительными атаками выбивал из населенных пунктов оставленные для прикрытия подразделения врага. Да так стремительно, что немцы не успевали поджечь брошенные села, спасаясь бегством под покровом ночи. Но село Гатное, в котором скопились значительные силы отошедшего противника, наскоком мы взять не смогли. Тогда комбриг Луппов с ходу развернул главные силы и продолжил атаку сразу с трех сторон. И враг не выдержал! Это было не отступление, а паническое бегство! В страхе немцы бросали орудия и автомашины, повозки и кухни, боеприпасы и военное имущество! Только танки отходили организованно, арьергардными стычками задерживая наше продвижение на выгодных для себя либо освещенных пожарами рубежах. За ночь им удалось поджечь два танка и еще один подбить, застопорили и две наши самоходки. Но и для противника не обошлись даром эти скоротечные бои, немцы потеряли два танка сгоревшими и один застрял в заболоченной пойме речки. На сем танковый арьергард неприятеля прекратил бои на промежуточных рубежах, присоединившись к отступающим войскам.

Противник бежал по всем возможным дорогам и с такой поспешностью, что нередко возникали пробки из застрявших машин. Наш авангард настигал и громил эти автоколонны, усеяв разбитой техникой дорогу от села Чабаны до Хотова.

* * *

Крупным населенным пунктом Хотово мы овладели на рассвете 6 ноября одновременной атакой авангарда с севера и главных сил бригады с запада. Неприятель не ожидал столь внезапного появления наших войск. Бой был короткий, но яростный. Немцам удалось поджечь два наших танка, первыми проникших в центр села. Но в целом враг не смог оказать серьезного сопротивления и вынужден был отойти.  

Самым радостным оказалось освобождение нескольких тысяч киевлян, которых мы отбили у немцев, их угоняли на запад. Не меньше радовались избавлению от оккупации и жители этого большого села. Яркое утреннее солнце освещало освобожденное село, жителей и киевлян, высыпавших на улицы, как только прекратилась стрельба. Люди со слезами бросались нам в объятия, а часть жителей, вооружившись топорами, ружьями, вилами, помогала автоматчикам вылавливать вражеских солдат и доставлять их к штабу бригады.

События в тот день сменялись с калейдоскопической быстротой! Части бригады занимали круговую оборону: нельзя допустить выхода противника из Киева, как и подхода резервов к осажденному городу. Наша батарея зарывалась в землю на юго-западной окраине села, и экипажи уже готовили данные для ведения огня. Остальные части тоже в срочном порядке выбирали и занимали удобные огневые позиции. Мотострелки и автоматчики окапывались на скатах высот. Саперы ставили мины к западу от села. Один батальон бригады прочесывал прилегающий лес.

В Хотове было захвачено большое количество пленных, почему-то разных национальностей. Помимо немцев были и румыны, и итальянцы, венгры и украинцы. Солдат, который их охранял, заметил, что один пленный очень похож на командира роты. Спросил фамилию, тот ответил, кажется, Ткаченко, точно не помню. Солдат пошел к ротному, доложил:

— Товарищ капитан, ваш брат среди пленных!

А ротный мужик был большой, уже седой, лет под сорок. Пошел с бойцом к пленным, вытащил того парня:

— Ти мий брат?

— Нема у мини братьев.

Ротный — к комбригу, просит:

— Отдайте мне брата! Клянусь, искупит свою вину кровью!

Луппов, без долгих слов:  

— Бери!

Капитан отвел парня в сторонку:

— Снимай с себя все немецкое!

Догола его раздел, старшина притащил наше белье, обмундирование, дали ему и оружие. Так он потом с этой ротой и пошел.

* * *

Нас, комбата Погорельченко, взводных Фомичева и меня, вызвал в штаб командир полка. В селе стоял невообразимый шум! Ликующий народ одаривал освободителей молоком, овощами, фруктами! Дети, истосковавшись по отцам, не сходили с рук наших солдат!

Штаб разместился в одноэтажном деревянном здании школы. Подходим мы и что видим: к школе подкатывает... штабной немецкий автобус с офицерами! Тут же их пленили! Человек двадцать офицеров без единого выстрела взяли в плен! Оказалось, они ехали к своему штабу — в эту самую школу, которая только что стала нашим штабом. Старшим по званию был подполковник, он сказал, что, по его данным, в Киеве еще продолжаются бои.

Но тут мы отвлеклись, увидев очередную удивительную картину! Со стороны леса двигалась странная процессия: очень интересная молоденькая девушка — старшина с орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу» вела под автоматом пятерых здоровенных немецких солдат! Девушка шла метрах в десяти за ними, держа автомат на изготовку, кобура ее пистолета на ремне была расстегнута и придвинута к пряжке, на левом плече — еще четыре автомата пленных. Значит, этих недотеп она конвоировала под их же собственным автоматом! Пленные шли медленным шагом, правые руки у всех подняты вверх, левыми штаны придерживают — плетутся, понурив головы, под презрительными и одновременно восхищенно-одобряющими взглядами бойцов и жителей.  

— Довоевались, «победители», — со смехом бросил кто-то из селян.

Немецкие офицеры, стоявшие возле автобуса, заметно сконфузились.

— Файглинген! — бросил один в адрес своих солдат.

Я понял, что он обозвал их трусами.

Наши солдаты покатились со смеху, разглядев, — штаны-то у немцев расстегнуты! Смех был и грех!

Как нам рассказали потом мотострелки, это была их Аннушка, так они называли старшину-санинструктора. Захватила она фрицев, когда те сели оправляться в лесу. Подкралась, забрала оставленные возле кустов автоматы и не разрешила застегнуться, вот и пришлось им одной рукой штаны держать, — и она в таком виде провела фрицев по всему селу!

Вернулись в батарею. Обстановка была спокойной, только авиация бомбила соседний лес, но там наших войск не было. Воспользовавшись передышкой, экипаж пошел завтракать в ближайшую к самоходке хату. В Хотове немцы сосредоточили 800 голов крупного рогатого скота, подготовленного к отправке в Германию, мы этот скот перехватили, и наши интенданты тут быстро сработали — каждому экипажу дали по теленку, уже разделанному. Мы этого теленка хозяйке отдали, но, так как времени было в обрез, дали и мясную тушенку, чтобы не возиться ей с тушей, и попросили сготовить украинский борщ. Хозяйка, звали ее Мария, добавила разных овощей, зелени и такой вкусный украинский борщ приготовила, что от одного вида и запаха у нас потекли слюнки — никому прежде не доводилось вкушать такого борща. Василий Васильевич Ишкин открыл к завтраку ночной трофей, бутылку рома французского — большую бутылку, литра два, наверное. Чашечки нам поставила хозяйка, мы ром разлили, выпили за здоровье хозяйки и боевые успехи. Угостили и завтракавших рядом в горнице трех офицеров из мотострелкового батальона, и ту  самую героическую москвичку Аню, которая пленила громил-немцев. По всей хате хохот стоит!

— Как же ты немцев прихватила?!

— Это ж надо, застукать в «лесном туалете»!

— Точно! Да в самый «час пик»!

Несколько раз пришлось рассказывать девушке, как удалось ей совершить этот подвиг — одной против пяти верзил! Аня смущалась, краснела, особенно когда объясняла, что нельзя было дать им застегнуться, могли ведь сбежать. Только взялись за борщ, в хату вбежал капитан, комбат мотострелков, крикнул с порога:

— Немцы!

Какая тут еда! Все молниеносно выскочили из хаты, не успев поблагодарить гостеприимную хозяйку.

* * *

Выскочив раньше экипажа, я сел на место механика и вывел самоходку на огневую позицию. Со стороны Ходоровки, расположенной южнее Хотова, на пригорок с редкой лиственной рощей выползала большая колонна пехоты и артиллерии противника. Они были уже километрах в двух от батареи, растянувшись в походном порядке, и, судя по всему, не догадывались, что в глубоком тылу их встретят приветственным огнем русские. Прибежал экипаж. Мы все еще под косарем были, ром-то оказался очень крепким! Но столько уже за плечами накопилось, что действовали все как часы. Решили подпустить немцев поближе. Когда расстояние сократилось вдвое и колонна оказалась на открытой местности, батарея открыла огонь. Застрочили и пулеметы из окопов. Снаряды ложились кучно и точно по целям. Немцы быстро развернулись в боевой порядок и начали зарываться в землю, ставить пушки на огневые позиции. Нельзя дать им окопаться! Комбат принял решение тремя самоходками атаковать противника. Из люка командирской машины последовал сигнал «делай, как я!»

— Вперед! — отдал я команду Счетникову.  

Через минуту три самоходки — комбатовская в центре, моя и Фомичева по сторонам, на максимальных скоростях неслись на врага, а экипажи Макарова и Русакова били из орудий по вражеской артиллерии, не давая возможности занять огневые позиции. В перископ было хорошо видно, как их расчеты и орудия накрывались шапками земли и черного дыма. Из брони нашей тройки пулями пулеметов высекались целые снопы искр! Но экипажи поддержки хорошо делали свое дело, и фашистские артиллеристы не смогли добиться ни одного прямого попадания ни в одну из самоходок, а рикошетные удары не причинили нам существенных повреждений. Все три самоходки почти одновременно вышли на вражеские позиции! В считаные минуты орудия были перевернуты, лафеты деформированы! А в дымовом мареве просматривалось пламя восьми горевших тягачей — постарались наши батарейцы! Пока комбатовская самоходка утюжила последнюю пушку, наводчики Лапшин и Королев подожгли каждый по бронетранспортеру — из четырех, удиравших в сторону Ходоровки.

— Если б не пыль, отнюдь не ушли бы гады живыми! — сокрушался Королев.

Действительно, поднятая взрывами взвесь не хотела оседать, скрывая обращенного в бегство противника. По башне самоходки снова ударило несколько пулеметных очередей! Обозначились искры и на других машинах! Это пехота противника вела огонь из-за высоты, заставив залечь наших идущих к месту боя мотострелков. Самоходки комбата и Фомичева пошли в обход высоты, моя — с фронта. Надрывно ревя мотором, машина медленно ползла на подъем по глубокой сыпучей толще песка. Оставалась сотня метров до гребня, где окопались немцы, — и вдруг у нас заглох двигатель! Счетников неопытный был водитель, молодой мальчишка, всего девятнадцать... Господи! да и мне-то ведь было 20, только сейчас и сообразил, а я перед ним стариком себя ощущал — по опыту, командирской должности. Заглох  двигатель, а он не знает, в чем дело! А немцы — вот они! Выглядывают, смотрят на нас из-за гребня! Приказал:

— Давай, устраняй неисправность! — А сам открыл люк, из башни с пулеметом трофейным МГ-42 высунулся и на немецком крикнул: — Ergebt euch! Сдавайтесь! Гарантируем жизнь!

Стрельба уменьшилась.

— Сдавайтесь! Гарантируем жизнь! — повторил обращение.

Стрельба стихла. И немцы стали медленно выходить. Их было около сотни!

Вынимая на всякий случай гранаты, глянул на Счетникова, у того холодный пот проступил на лбу. Говорю:

— Виктор, действуй спокойнее, попробуй заводить с выключенными бортовыми фрикционами.

Сдавшиеся подошли ближе. Приказал:

— Waffe hinlegen! Сложите оружие!

Они положили на землю винтовки и автоматы.

— Wer hat die Uhr? Кто имеет часы? — думаю, тыловики все равно заберут, лучше мы возьмем, нам они действительно нужны.

Вася Плаксин с танковым шлемом обошел пленных. Часов набралось с верхом.

Потом я показал немцам, куда идти, где полк, и они пошли — сами, одни, некого мне было послать сопровождающим.

До сих пор не знаю, что заставило немцев сдаться. То ли предложение гарантировать жизнь? То ли их испугали самоходки, обходившие высоту?

После этого, не двигаясь с места, мы взяли еще две группы пленных. Всего получилось 375 человек. Позже мы сосчитали и оружие: 75 процентов было автоматов и 25 процентов — винтовок. У наших пехотинцев было наоборот — больше винтовок; и так было до конца войны.  

Василий Васильевич, наш храбрый зампотех, приполз к самоходке, еще когда немцы вели сильный пулеметный огонь, на расстоянии поняв, что машина поломалась. Теперь, после отправки пленных, вдвоем со Счетниковым они быстро устранили неисправность, и только тут мои ребята заметили разорванный комбинезон и кровавое пятно на правой лопатке Ишкина.

Вскоре появились самоходки Погорельченко и Фомичева, идущие на самой малой скорости: впереди каждой шла группа из двадцати-тридцати сдавшихся. Пленные шли с пасмурными лицами, стараясь держать равнение, их недавно бившее по нам оружие грудами лежало на самоходках. Этих тоже отправили в Хотово, но уже под конвоем автоматчиков.

Вообще-то Петя Фомичев, командир 1-го взвода, пленных не брал, всех давил гусеницами. У него семья под немцем осталась, с начала войны вестей от нее не было, и Петя считал, что немцы расстреляли его родных. Петр был шестнадцатого года рождения, до войны председательствовал в колхозе в селе Белый Верх Орловской области.

Немцы. В бою я был к ним беспощаден. Тут формула была такая: или он тебя, или ты его. Но пленных я не расстреливал. А зачем? Есть органы, разберутся. Среди них может оказаться крестьянин — вовсе не нацист, или француз — погнали его драться за фюрера, а на кой ему хрен этот фюрер? Потому я не расстреливал, не считал для себя возможным.

Можно добавить, что ни меня, ни экипаж за это пленение никак не отметили — ни благодарности, ни медали, ничего. Глухи были большие командиры, глухи.

* * *

Отправили пленных, и на нашем участке вдруг стало совсем тихо. Но слева слышалась сильная пальба! Видимо, главные силы бригады отбивали очередную контратаку. Погорельченко сходил посоветоваться с комбатом  мотострелков и дал сигнал экипажам Макарова и Русакова, находившимся в отдалении, присоединиться к батарее. Затем собрал офицеров и объявил свое решение:

— С командованием полка по радио связаться не удается, поэтому мы с командиром мотострелкового батальона решили совместно помочь главным силам бригады: нанести удар в левый, открытый фланг противника. Атака начнется по сигналу командира батальона — серии красных ракет. Боевой порядок: линия.

Тут из оврага выскочил танк комполка и подошел к самоходке комбата. Из люка высунулся командир танка Шишков, передал приказ комполка:

— Батарее и батальону немедленно контратаковать противника в левый фланг!

— Понял, Володя! Атаковать немедленно! — подтвердил Погорельченко и пошел к своей самоходке.

Танк комполка крутанул на месте и, взвихрив столб пыли, скрылся в овраге.

Батарея развернулась в сторону боя и, дождавшись красных ракет, начала атаку. Хотя наши силы были малочисленны по количеству машин и стрелков, но атака была решительной и внезапной, по неприкрытому уязвимому флангу противника. Не сговариваясь, наши экипажи открыли огонь по двум ближайшим к нам танкам — и оба подожгли!

Мы и тогда не знали, не знают и оставшиеся в живых участники той атаки 6 ноября 1943 года, кто из наводчиков поджег эти танки. Но факт, что, потеряв два танка, противник прекратил контратаку и начал отходить.

Как определить, кто подбил танк? Сначала было так: артиллеристы докладывают, что уничтожили, танкисты докладывают — «уничтожили», пехота тоже докладывает, что уничтожили. Вот и получалось: один уничтоженный танк превращается в три. Потом вышел приказ: создавать после боя комиссию из представителей всех  родов войск, воюющих на данном участке, и составлять акт, устанавливающий кто, что именно и сколько истребил. Но как определяли, кто был в этих комиссиях? Штабные да замполиты. Как было дело в бою, они зачастую просто не знали, договорятся между собой: кому что написать — и вся недолга. А как в бою было, им дела нет!

Когда мы, радостные, возбужденные, вернулись в полк, на село уже спускались сумерки. По пути на минутку заскочили с Ишкиным в хату хозяйки. Мария сокрушалась:

— Как же так, не успели поесть, убежали голодными! Сейчас хоть поужинайте!

Но мы, поблагодарив добрую женщину, распрощались и отбыли.

На улицах Хотова царило праздничное оживление! Возле полковой санитарной машины солдаты танцевали с киевлянками и местными девушками под гармошку шофера Бори Запруднова. Где-то кричали «ура», где-то пели, а лупповцы высоко подбрасывали храбрую Аню и бережно принимали ее на руки. Спросили у зампотеха полка Васильева, по какому поводу такая радость, он, довольный, возвестил:

— Во-первых, успешно отбили три контратаки крупных сил — не допустили прорыва противника ни к Киеву, ни из Киева! Во-вторых, освобожден Киев! А в-третьих, всем войскам, участвовавшим в освобождении, приказом Верховного Главнокомандующего объявлена благодарность! Значит, и нашему полку!

К ночи, готовясь к маршу, боевые подразделения начали вытягиваться в походные колонны...

В этом памятном для нас селе через сорок пять лет удалось побывать Павлу Павловичу Погорельченко, Владимиру Николаевичу Шишкову и автору этих строк. Изменилось Хотово до неузнаваемости! Вместо хат — каменные дома. Вместо прежней деревянной школы — кирпичная, большая, светлая, со всеми необходимыми  классами. Не нашли мы и хаты Марии, как и ее самой. Из свидетелей тех дней в селе осталось лишь несколько человек преклонного возраста. Но в центре села установлен памятник погибшим за него воинам. В новой школе создан музей Боевой Славы, в нем есть и материалы об освобождении села.

Жаль, что не нашли Марии, было бы хорошо повидаться...

Погиб комполка

Темной ноябрьской ночью мы продвигались в сторону Фастова. На подходе к городу Василькову по танковой радиостанции мне удалось поймать Москву, внезапно услышал: «...Во славу доблестных воинов 1-го Украинского фронта! В честь освобождения столицы Украины! Приказываю! Произвести праздничный артиллерийский салют 24 залпами из 324 орудий!» Это был первый салют, произведенный таким огромным количеством орудий.

К Фастову подошли перед рассветом. В городе еще шли уличные бои. Из приказа комполка, отданного перед выходом из Хотова, мы знали, что здесь действуют части 6-го гвардейского танкового корпуса генерала Панфилова и 91-я отдельная танковая бригада полковника Якубовского. Хотя мы и подошли к шапочному разбору, но возле нефтебазы противник еще оказывал упорное сопротивление. Решающую роль в исходе боя сыграли экипажи комбата 4-й батареи старшего лейтенанта Поршнева — лейтенантов Самойлова, Стебляева, Томина и Савушкина. Поршневцы зашли в тыл немцам и подбили четыре танка, что и решило дело. Противник панически-поспешно оставил нефтебазу, свой последний оплот, даже не успев его поджечь.

Когда рассвело и город был полностью освобожден, мы подъехали к нефтебазе, хотели заправить самоходки дизельным топливом, но, к нашему удивлению, во  всех емкостях базы оказался бензин красно-синего цвета! Мы тут впервые столкнулись с синтетическим топливом.

Без промедления войска перешли в наступление в юго-западном направлении вдоль реки Унавы. Наша батарея со 2-м батальоном 70-й мехбригады, десантированным на самоходки, действовала в составе арьергардного отряда с задачей не допустить внезапного удара противника с тыла. Что и было выполнено.

Как действовали главные силы бригады, мне рассказал командир танка комполка Володя Шишков.

С ходу уничтожая подразделения прикрытия и выходящие из окружения группы противника, бригада к двум часам дня заняла Пивни, Дмитриевку и железнодорожную станцию Волица, захватив на последней два эшелона с тракторами. Около пяти часов вечера в районе села Жидовцы был разбит пехотный батальон противника. Когда полк въехал в село, к Шишкову, вся запыхавшись, подбежала женщина:

— У нас в хате спит пьяный немец!

Взяв с собой трех автоматчиков, Шишков поспешил к хате. Вместе они вытащили на улицу еле державшегося на ногах длинного обросшего щетиной солдата. Не успели с ним разобраться, как увидели группу немцев, убегавших за реку, в лес. Доложили начштаба Авдиевичу. Майор приказал Шишкову перехватить, не дать беглецам уйти, и сам сел на танк вместе с автоматчиками. Удиравших оказалось шестнадцать человек во главе с пожилым капитаном-медиком в пенсне, он первым и поднял руки. Капитан оказался словоохотливым и сносно говорил по-русски.

— Вы, такой молодой, и уже майор, — польстил немец Авдиевичу.

— В Красной Армии звания присваивают не по возрасту, а за успешное выполнение служебных обязанностей и за боевые подвиги, — не без гордости ответил майор и приказал сдать пленных на сборный пункт.  

— Разобравшись в селе Жидовцы, — продолжал свой рассказ Шишков, — двинулись в направлении Попельни. Вперед ушел авангард из шести танков и мотострелкового батальона во главе с комбригом. Они-то 8 ноября и ворвались первыми в город. Завязали бой. Наш полк шел в голове главных сил бригады. На подходе к переезду на 96-м километре железной дороги Киев — Попельня комполка, зная, что в город уже вошли наши войска, на своем «виллисе», обогнав самоходки, помчался в сторону железной дороги. И тут, в нескольких десятках метров от будки стрелочника, машину комполка обстреляли из пулеметов и автоматов. Филатов, шофер Самыко, успел сдать назад на несколько метров, но, смертельно раненный второй пулей, упал на командира полка. Был убит и адъютант комполка младший лейтенант Владимир Иванов. Тяжелораненые Самыко, замполит Гриценко и старший врач полка Муратова выбрались из машины и, отстреливаясь из пистолетов, залегли в кювете. Немцы, вероятно, хотели взять их живыми и уже начали окружать, — рассказывал Шишков, — но я, услышав внезапно возникшую перестрелку, приказал Гречину мчаться к переезду на максимальных скоростях. За моим танком, тоже предчувствуя что-то неладное, к переезду мчались самоходки Поливоды. Мы с ходу развернулись в боевой порядок и, обходя раненых, атаковали немцев, подавив гусеницами десятка два пулеметов и много солдат; пытавшихся убежать почти до единого уничтожили из пулеметов, а было их не менее роты.

После этого вернулись к месту расправы. Картина была ужасающая. Майор лежал скорчившись, с сильно разбитой головой, без сознания. Гриценко — тоже без сознания, весь окровавленный, ему почти оторвало руку. У Розы Муратовой юбка пробита не менее как десятком пуль, она лежала лицом вниз в луже крови. «Виллис» на дороге весь был изрешечен пулями, на переднем  сиденье лежал убитый Филатов, сзади — Володя Иванов. Вскоре подошла санитарная машина, Валя Воробьева с Петровым взялись перевязывать Самыко, но видно было... Троих на санитарной машине и самоходке Самойлова увезли в Фастов. Филатова и Володю Иванова мы похоронили там же, на 96-м километре, у кирпичного здания, — закончил свой горький рассказ Володя Шишков.

Позднее полк узнал, что гвардии майор Евдоким Мефодьевич Самыко на второй день в пять часов утра скончался в госпитале Фастова. Похоронили его на городском кладбище со всеми воинскими почестями.

В ночном дозоре

Наш арьергардный отряд продвигался по маршруту движения бригады. Почти во всех населенных пунктах мы видели следы боев, а в Романовке и сами столкнулись с немцами, только что вошедшими в село с другой стороны. Неприятель был застигнут врасплох и не смог оказать организованного сопротивления. За четверть часа было уничтожено несколько десятков вражеских солдат, раздавлено гусеницами пять автомашин и три орудия, остальным удалось скрыться в прилегающем лесу.

На улице было уже темно, моросил холодный дождь, и в селе Жидовцы решили сделать продолжительную остановку. Три самоходки поставили на боевые позиции, мотострелковые подразделения заняли рубежи возле школы, церкви и по скатам долины Унавы. Две самоходки, мою и Фомичева, отрядили в разведку. Задачу нам ставил комбат Погорельченко, расположился он в хате Ивана Мельника напротив школы. Приветливая хозяйка, звали ее Мария Федотовна, предложила поужинать, но комбат, поблагодарив, отказался:

— Спасибо вам, но ужинать, это позднее, — и расстелил на столе карту.  

Обеим самоходкам с приданным каждой отделением автоматчиков предстояло действовать в качестве разведывательных дозоров, Фомичеву — в западном направлении, на Лозовик и Киловку, мне — в северном, на Корнин.

Сначала наша самоходка шла по большаку между полями. Ветер сменился на северный, надвинулись грозовые тучи. Густо падающие крупные хлопья мокрого снега вперемежку с холодным дождем сильно ограничивали видимость. Автоматчики ежились от промозглой погоды, плотнее прижимаясь друг к другу, но автоматы держали в готовности. Пройдя около трети пути, мы услышали в отдалении, будто из-под земли, глухие раскаты пулеметно-автоматных очередей и короткие разрывы гранат. Зная, что наших войск там не должно быть, мы терялись в догадках: кто и с кем ведет бой? Ускорив движение, вскоре достигли насыпи железной дороги. Остановились на рельсах, заглушили мотор и стали цепко просматривать участок за полотном. За насыпью царила мертвая тишина, ветром доносило потрескивание огня, даже на расстоянии было трудно дышать от смрада горелого мяса, едкого дыма.

Приблизившись, увидели картину недавно прошедшего боя. Горели перевернутые автомашины и повозки, отсветы огня освещали обугленные трупы немцев, еще тлела одежда, валялись изуродованные мертвые лошади, а чуть поодаль возле воронок от разорвавшихся снарядов лежали в неестественных позах тела погибших партизан, их можно было отличить по одежде и наискось нашитым на шапки красным лентам.

Обошли полем место схватки, и наш путь пересекла река Ирпень. Был и мост. Но мы предпочли переправиться вброд, мост мог быть и заминирован. Когда подошли к Корнину, была уже глухая ночь. Тишина стояла такая, что поселок казался необитаемым, при неопределенности обстановки это всегда особенно настораживало.  Мы с сержантом, командиром автоматчиков, крадучись — не напороться бы на часовых! — подошли к крайней хате, за нами следовали два молоденьких автоматчика, в сравнении с богатырской фигурой сержанта они казались мальчиками. Прислушались. Никаких признаков жизни. Тихонько постучали в окно. Опять ни звука. Но один из автоматчиков услышал шепот в погребе. Встав сбоку от замаскированной двери, я тихонько сказал:

— Всем выйти из погреба.

Первым вышел старик. Следом вылезла наверх бабка. Обрадованные встречей со своими, они рассказали, что под конец дня возле моста партизаны напали на немецкую колонну, оттуда около часа был слышен сильный бой, потом немцы били из пушек и совсем недавно разгуливали по селу, потому старики и упрятались.

— Есть сейчас немцы в селе? — спросил тихо у деда.

— Трудно сказать, может, и есть.

Нужно было выяснить, здесь ли еще немцы. Дед согласился провести сержанта с двумя автоматчиками садами и огородами, и все четверо исчезли в ночной темноте. Я вернулся к самоходке. Ждали мы возвращения группы целых сорок минут, каждую секунду готовые броситься на выручку. Но все обошлось, немцы покинули село.

Поблагодарив деда за помощь, мы тем же маршрутом вернулись в Жидовцы.

Разведдозору Фомичева повезло больше. В лощине возле Лозовика самоходка почти лоб в лоб столкнулась с немецкой колонной из трех грузовиков и одной легковой машины. Немцы первыми заметили грозящую опасность, бросили машины и убежали в село. Фомичев, приблизившись к брошенной колонне, приказал заряжающему Ване Черевскому прострелить автоматом шины всех машин, и самоходка на большой скорости пошла к селу. А в Лозовике уже царила паника, там находились какие-то тыловые подразделения. Наши подскочили  к небольшому мосту через Унаву как раз, когда немцы рванулись из села. В паническом бегстве с моста сорвался в реку штабной автобус, русло оказалось заиленным, и шофер, не справившись, бросил машину. Фомичевцы изъяли из салона автобуса карты, документы, ордена, радиостанцию, пишущую машинку, меховую доху и большой запас деликатесных продуктов. Выяснив у жителей сведения о немцах в близлежащих селах, разведчики вернулись в Жидовцы минут через пятнадцать после нас.

Ночной переход

Не успели поесть — то ли поужинать, то ли позавтракать, как к школе подошли три грузовика. Мотострелковый батальон по приказу командира 70-й мехбригады Сиянина, погрузившись на машины, отбыл в Фастов.

Погорельченко не удалось связаться со штабом полка, и батарея за час до рассвета двинулась на Попельню. Шли мы по грунтовой дороге, через густой хвойный лес. Нависавшие над башнями увесистые лапы елей и сосен сплошным плотным шатром закрывали небо, лишь изредка позволяя увидеть облака и проблески звезд. В кромешной темноте двигались медленно, включив задние красные фонари, чтобы избежать наездов. Соблюдали осторожность — без десанта, ночью да еще в лесу была реальна опасность столкнуться с истребителями танков, они и в дневное-то время, не только ночью, на такой лесистой местности представляли для нас большую угрозу. Периодически делали остановки и прислушивались. Иногда доносились приглушенные шумом леса пулеметные очереди и разрывы снарядов.

Моя самоходка, на которой имелся трофейный пулемет, шла в голове колонны, за нами — комбатовская. Примерно на половине маршрута мне показалось, что  впереди кто-то движется. Не стал терять время на доклад комбату:

— Виктор, включи полные фары, — скомандовал Счетникову.

Это оказалась колонна двуколок, но из-за большого расстояния трудно было определить, чья она.

— Виктор, догнать повозки! Вася, пулемет к бою! — приказал экипажу, и самоходка с полным светом помчалась на сближение, ослепляя обозников.

— Товарищ лейтенант, это же немцы! — крикнул по переговорному устройству Счетников.

— Вижу! Обойди их слева и остановись! — приказал механику, а сам доложил ситуацию комбату.

Остальные самоходки тоже с включенными фарами подошли к повозкам и остановились по обе стороны. Это был обоз тыловиков. Солдаты, по нашим тогдашним понятиям, все старые, хотя, наверное, не было ни одного старше сорока. Везли они всякое хозяйственное барахло и чистое нательное белье, которое мы тут же конфисковали, будет нам смена, а то давно уже не меняли. Пленные дрожали, вероятно, больше от страха, чем от холода. В предрассветной полумгле их лица казались темно-синими, глаза — большими и неподвижными. Мы с Погорельченко растолковали им, что ехать надо за первой самоходкой и если хотя бы один попытается бежать, то будут расстреляны все.

— В случае боя ты знаешь, как поступить, так что пулемет и гранаты держи наготове, — сказал мне комбат, и мы продолжили движение по маршруту.

Уже рассвело, но колонна, имея в составе шесть двуконных повозок, по-прежнему шла на малой скорости. Двуколки мелкой рысью тащила дюжина откормленных коней, подпираемая комбатовской самоходкой, на облучках, понурив головы, сидели одиннадцать пленных солдат, боязливо посматривали на пулемет, ствол его недвусмысленно был направлен прямо на обоз. У переезда наткнулись на место боя, валялись десятки трупов  немцев. Наши пленные встрепенулись, но бежать все-таки побоялись, хотя лес подступал вплотную к дороге.

Впереди справа, в районе Попельни, слышался бой с несмолкающими автоматными и пулеметными очередями. У первых же домов нас встретил замначштаба старший лейтенант Архипов и показал позиции батареи. Пока экипажи расставляли самоходки, Архипов успел рассказать, что главные силы противника были разбиты еще ночью передовым отрядом во главе с комбригом Лупповым, истреблено до батальона пехоты, взято 60 пленных, сейчас подошедшая бригада уничтожает последние очаги сопротивления. В поселке оказались большие склады с продовольствием, боеприпасами и ГСМ, захвачено много тракторов, повозок, лошадей и набитый марками сейф, да еще на позициях немцев полно брошенного оружия и боеприпасов.

Мы тоже сдали пленных и трофейный обоз на сборный пункт и немедленно приступили к оборудованию окопов для самоходок.

В течение всего дня полк окапывался и маскировался. Наши экипажи делали это с особой тщательностью, так как позиция батареи — на перекрестке двух основных дорог, оказалась на направлении предполагаемого главного удара противника.

Командованию полка требовались срочные и точные данные о противнике. По слухам, исходящим от местных жителей, к Попельне двигалась танковая дивизия, нужно было проверить данные. Начразведки Солдатов организовал поиск и разведку с вылазками за нейтральную зону и в расположение войск противника. В выполнении тяжелой задачи, пожалуй, главную роль играли сыны полка — тринадцатилетние Рема Чугунов и Митя Медин. У обоих была нелегкая судьба. О горькой судьбе Ремы уже говорилось, у Мити она сложилась не легче.  

Родился он в городе Артемовске в Донбассе. Когда ему исполнилось два года, умерла мать, и до самой войны ему пришлось жить с мачехой, не очень-то дарившей пасынка материнской лаской. Началась война, отец ушел воевать на Балтийский флот и вскоре погиб. Мите стало совсем плохо, а тут еще пришли немцы, оккупировали город. И тогда Митя решил перейти линию фронта. Как ему это удалось?! Пристал он к первой попавшейся части Красной Армии, откуда его направили в Ростовское артиллерийское училище, оно тогда находилось в Перми. В училище Митя служил воспитанником во взводе музыкантов, играл на трубе, и сдружился с двумя офицерами-танкистами — Статновым и Погорельченко, которые проходили в училище переподготовку на самоходчиков. Когда им пришло время отбывать на фронт, Митя заявил, что не останется в училище, поедет с ними. Как его ни отговаривали, пугая фронтовыми трудностями, ранениями, смертью, он твердил одно:

— Все равно поеду! Не возьмете, сам сбегу на фронт!

Пришлось Погорельченко идти к начальнику училища и, представив парнишку своим двоюродным братом по матери, просить отпустить воспитанника.

Так появился у нас второй сын полка — Митя Медин. Был он не по годам серьезным, в деле — волевым и сообразительным. Оба сына полка отличались храбростью, оба ненавидели врага и всегда напрашивались на трудные задания. Переодетые в штатское платье, с котомками за плечами побывали они во многих селах. Митя при встрече с немцами вынимал губную гармошку и играл что-нибудь популярное из Баха, Бетховена. Это нравилось немцам. Видимо, ребята сходили у них за бродячих музыкантов, а нам они приносили очень ценные сведения.

В районе сел Каменка и Красногорка Митя и Рема насчитали около двухсот стожков сена, находившихся  под усиленной охраной, и в штабе полка окончательно уверились, что это замаскированные танки. Из разных источников мы уже знали, что не сегодня-завтра на Попельню пойдет в наступление танковая дивизия эсэсовцев «Адольф Гитлер».

Глава седьмая. Особое задание 

10–12 ноября 1943 

Разгром автоколонны

8 и 9 ноября стояла хорошая солнечная погода, и фашистская авиация не оставляла нас в покое. По три-четыре раза в день «юнкерсы» и «мессеры», налетая небольшими группами, бомбили наши позиции. Тылы потеряли несколько грузовых автомобилей, что лишало полк возможности одноразово поднять все материальные резервы на автотранспорт, а в случае отступления грозило потерей части запасов. Сгорела и машина с офицерским обмундированием, мы оказались без амуниции, нечем стало заменить каждодневную полевую форму.

На рассвете 10 ноября мы услышали гул танковых моторов, и напряжение в ротах и батареях, давно уже принявших боеготовность номер один, стало возрастать. Вскоре с передовой сообщили, что со стороны Каменки к Попельне движется пять танков. Экипажи самоходок и танков, стоящие на этом направлении, с волнением ждали их приближения у орудий и прицелов.

И вот первая стальная громадина выплыла из мелколесья и остановилась метрах в восьмистах от переднего края. Это была «пантера»! За несколько секунд на лобовой броне вражеского танка обозначились четыре разрыва — экипажи нашей батареи залпом ударили по «хищнику»! Хотя танк и не загорелся, но оглушенный  экипаж, хватаясь за головы, выскакивал из башни, все пять танкистов. Автоматчики передовой тотчас открыли по ним шквальный огонь. Остальные танки отошли назад.

К подбитому танку побежали зампотехи Лобанов, Ишкин и Сапко. За четверть часа они сумели завести мотор, и 46-тонный танк с ревом семисотсильного мотора пошел в сторону нашей батареи. Его поставили на огневую позицию, развернув в сторону противника. Тут уж все мы получили возможность рассмотреть его и пощупать руками! На 100-мм лобовой броне «пантеры» оказалось четыре глубоких вмятины — и ни одной пробоины! Это еще раз поколебало во мне суждение наших замполитов о плохом качестве немецкой стали. Но своими мыслями по этому поводу я ни с кем не стал делиться, хорошо зная, чем это может закончиться. Танк был вручен «безлошадному» экипажу лейтенанта Толи Савушкина, который сразу же приступил к изучению машины — ее мотора, вооружения, прицелов, чтобы в полной мере использовать боевую и огневую мощь трофейного танка.

Противник отступил только на время. Начались массированные удары авиацией и артиллерией по нашей обороне. Заколебалась земля! Запылали дома! Множились людские жертвы! Были ранены начштаба Авдиевич и зампотех Васильев, пропал без вести начтыла Тумаков. Произошли потери и в экипажах. Из командования полка остался один замкомполка майор Мельников, который и принял на себя командование, хотя все еще находился под следствием за убийство Порфирия Горшкова. Вот в такой обстановке, когда немецкие танки и пехота уже перешли в наступление, нас с Ишкиным вызвал на КП Мельников. На компункте находился и комбриг мехбригады полковник Луппов.

— Обстановка сложилась очень тяжелая, — начал Мельников. — В полку всего двенадцать самоходок и танк, и в бригаде осталось только двадцать машин. Нам  необходимо продержаться до подхода главных сил корпуса. Даю вам особое задание. Нужно прорваться к немцам в район Лозовика и Киловки и поднять в тылах панику. Возможно, они снимут часть танков из наступающей группировки или приостановят наступление. Даю вам отделение автоматчиков и трех шоферов на случай захвата трофейных машин. Выходить нужно немедленно. Докладывать по радио будете каждый час, — закончил установку майор и пожал нам с Ишкиным руки.

Рукопожатию я был несколько удивлен. Мельников был суховат и обычно руки никому не подавал. Но тут, видимо, посчитал, что живыми нам не вернуться.

Как я понял из разговора комбрига с Мельниковым, это была идея Луппова: одним экипажем прорваться в тылы немцев, спутать им карты и, дождавшись подхода главных сил корпуса, разблокировать окружение. Возглавить операцию должен был новоиспеченный комполка, но Мельников не пошел с нами, забоялся.

Уходили мы с КП полка озабоченными такой невероятной боевой задачей, в голове крутились варианты планов и маршрутов захода во вражеский тыл. Автоматчики и трое шоферов уже собрались возле самоходки. Доложили Погорельченко о полученном задании и распрощались с экипажами.

Шли мы на северо-восток по лесной малонаезженной дороге. Двигатель самоходки работал на малых оборотах почти бесшумно, не громче шумевшего леса. Люди были насторожены до предела, каждый понимал: немцы где-то рядом! Знакомое село Жидовцы долго рассматривали, не выходя из леса, и, убедившись, что немцев нет, обошли окраиной. У водяной мельницы переправились через Унаву. Погода нахмурилась, стала промозглой, пошел дождь с мокрым снегом, видимость снизилась. Когда подошли к Лозовику, дождь, слава богу, прекратился, и село хорошо просматривалось. Немцев там вроде не наблюдалось, но в лощине у села стояли  три грузовика, возле них сгрудились какие-то люди. Самоходка на максимальных скоростях пошла на сближение. Толпа бросилась врассыпную, но, заметив, что на самоходке нет черных крестов, люди остановились. Оказалось, это были крестьяне, они сливали из машин масло и бензин, их смесь селяне использовали в керосиновых лампах.

Оставив самоходку в лощине, выбрались с Ишкиным на высоту и увидели огромный табун вороных лошадей. Шесть всадников-немцев гнали табун на запад. Дали сигнал самоходке, что будет стрельба, и залегли в кювет. Когда конники приблизились на пистолетный выстрел, открыли с Ишкиным огонь. Конокрады ответили нам автоматными очередями, но, увидев самоходку, развернулись и ускакали. Мы самоходкой обошли табун с головы и повернули бег лошадей в противоположную сторону — на восток, а самоходка, развернувшись, продолжила движение по маршруту.

Западнее Киловки мы вдруг увидели целый автомобильный поезд спасавшихся бегством немцев! Впереди шла группа из семи легковых автомобилей, за ними бензовоз, и дальше растянулась неисчислимая колонна грузовиков! Голова каравана подходила к Киловке, а хвост был почти у самой Котлярки, находящейся в пяти километрах. Я мгновенно остановил самоходку:

— Валерий! По легковым машинам! Осколочным! Огонь!

За два километра легковушки казались спичечными коробками, но со второго выстрела Валерий одну разметал. Остальные легковушки скрылись в лесу.

— По головной машине! Огонь! — последовала новая команда, и, спустя секунды, бензовоз — мишень покрупнее — вспыхнул ярким синим пламенем.

Паника молниеносно прошла по всей колонне, через каждого шофера! Водители выскакивали из грузовиков и бежали в лес, не успев заглушить моторы! В хвосте грузовики начали пятиться, пытаясь уйти задним ходом!  

Самоходка пошла на сближение! Вася Плаксин бил по убегающим из пулемета! Автоматчики — из ППШ! Вскоре все было кончено! Оставив технику на дороге, немцы бежали.

Мы приблизились к колонне. Это были огромные чешские «татры», до верха загруженные имуществом и продуктами. Педантичные немцы — заботливые хозяева, рассортировали все с образцовым порядком: в одних машинах были аккуратно уложены военное имущество, снаряжение, подушки и одеяла, обувь, в других — продукты: сыр, колбаса, хлеб длительного хранения, масло; в следующих — живность: куры, утки, кролики и пр.

Через несколько минут из Киловки прибежала группа подростков с винтовками, карабинами, автоматами разных стран и марок, отрекомендовались они как партизаны. Я попросил:

— Ребята, бегите быстро в село! Передайте людям, чтобы все шоферы, трактористы немедленно шли к нам! — И добавил: — Оружие пока спрячьте, а то, если наткнетесь на немцев, могут вас расстрелять.

Быстро подошли девять шоферов и еще набежало много народу. Я объявил:

— Берите из машин кому что надо и быстро уходите! Вскоре здесь могут объявиться немцы!

Ишкин выбирал «татры» с грузом пополезнее и сажал в них водителей: формировал колонну из двенадцати машин, чтобы отправить в полк. Вдруг со стороны леса прогремел выстрел из орудия! Снаряд разорвался возле самоходки. Осколками были смертельно ранены Виктор Счетников и Вася Плаксин. Я успел засечь, откуда била пушка, вскочил в башню и двумя снарядами заставил ее умолкнуть. Селян как ветром сдуло, все бегом устремились в село с трофеями, кто вещи тащит, подушки, одеяла, обувь, кто продовольствие.

Виктора и Василия уложили на дохи в одну из «татр», перевязали. Но было видно, что они не выживут. Ишкин  выстроил в колонну двенадцать «татр» и под охраной автоматчиков повел к своим.

Мы с наводчиком Валерием Королевым остались вдвоем в тылу врага у поверженной автоколонны. Кругом стояла настораживающая тишина. Постукивали от ветра дверцы открытых кабин.

— Товарищ лейтенант, и что теперь? — спросил Валерий.

Я окинул взглядом трехкилометровую колонну огромных машин — каждая сравнима с двухосным вагоном и каждая загружена под завязку! Не оставлять же немцам такое добро!

— Садись на свое место, — приказал единственному члену экипажа, — будешь круговое наблюдение вести. Но сначала подними пушку до предела, чтобы не стукнулась о машины. Будем давить!

Сам сел за рычаги — и пошел крушить грузовики гусеницами! От ударов передней бронебалки помятые «татры» опрокидывались и грузно перекатывались в кюветы! Самоходку бросало, как при большом шторме! Кренило то на левый, то на правый борт! Носовую часть то подбрасывало вверх, то мы клевали носом шоссе! Колошматили вражескую колонну до последней машины! И на ней, этой последней «татре», самоходка так треснулась о грунт, что заглох двигатель! И не заводится! Оглядевшись, мы увидели, что со стороны Попельни спускаются по склону немецкие танки. А из Котлярки уже начала пристрелку по нам артиллерия.

— Что будем делать, товарищ лейтенант? — озабоченно спросил Валерий, рассматривая танки в бинокль.

— Садись на место водителя, — говорю, а сам быстро снял моторную перегородку. — Нажми кнопку стартера.

Валерий крутанул маховик двигателя, я посмотрел: поломалась трубка низкого давления, соединяющая ручной подкачивающий насос и фильтр тонкой очистки, из трубки фонтаном бил газойль. Отлегло от сердца,  можно устранить! За какую-то минуту сомкнул обломанные концы, замотал черной изолентой (такие же черные круги изоленты у нас были, как теперь). Выкачали воздух из системы питания — и двигатель завелся! Лицо Валеры посветлело, поспокойнее стал реагировать на разрывы. Я тоже облегченно вздохнул и огляделся вокруг. По полю бегали тысячи кур, уток, гусей, кроликов, выскочивших из разбитых «татр».

— Куда будем отходить, товарищ лейтенант? — возбужденно вопросил Валерий. — Немцы кругом!

— В любом случае будем драться! А теперь заводи двигатель и вперед! В тыл к немцам!

Вдвоем на самоходке в тылу врага

Когда самоходка вошла в лощину и немцы потеряли нас из вида, мы повернули на девяносто градусов и пошли на Лозовик. Остановились в километре от села в кустарнике. Уже вечерело, но мы рассмотрели больше двадцати танков в садах на западном краю села.

— Как себя ведет мотор? — спрашиваю.

— Почти нормально. Только по полю не тянет на четвертой скорости.

— Сиди на месте, я сползаю на холм.

С возвышенности определил ближайший танк — по нему-то первым выстрелом и ударим. Это был тяжелый танк, но мы зайдем сбоку.

Самоходка подошла к заросшему кустарником холму и остановилась. Двумя бронебойными снарядами в правый борт Валерий зажег танк. Тотчас открыли огонь все остальные!

— Товарищ лейтенант, а что будем делать, если они пойдут на нас? — с опаской спросил Королев.

— Наверняка не пойдут! Мы их обстреляли, обстановка для них неясная — забоятся, как бы не попасть в тактическую ловушку или на засаду напороться. Заводи мотор. Будем выходить из «треугольника смерти». Двигаемся  на Жидовцы! — А сам подумал: бог его знает, кто там сейчас — наши, немцы?

Уже было совсем темно, когда мы, оторвавшись от артобстрела, остановились у моста водяной мельницы перед Жидовцами. Прислушались. В селе было тихо, даже собачьего лая не слышно. Опасно было проводить самоходку по деревянному настилу. Затаив дыхание, я медленно вел тяжелую боевую машину, и все время перехода то под одной, то под другой гусеницей потрескивали доски, хотя рычаги бортовых фрикционов были неподвижны. Валерий тоже волновался, стоял в проеме люка с пулеметом в готовности открыть огонь.

Наконец мост остался позади, я облегченно вздохнул и остановил самоходку у первой же хаты. Вылез из машины и тихонько постучал в окно. Скрипнула дверь, вышел хозяин, нас оглядел с опаской.

— Есть в селе немцы? — без предисловий спрашиваю.

— Днем не было, а теперь не знаю, — ответил старик.

Поблагодарили и распрощались.

— А теперь, Валера, садись за механика и четко выполняй мои команды. От этого зависит наша с тобой жизнь, если на немцев напоремся.

Тихо, на малых оборотах, самоходка пошла по селу. Хаты уже окутало ночной мглой, но их белые стены хорошо просматривались на темном фоне окружения. Остановились возле знакомой школы, в отличие от белых хат плохо видимой в темноте. Услышав шум мотора, на улицу вышли Иван Мельник и жена его Мария Федотовна, подбежали к нам. Оказалось, немцев в селе нет. Нас сразу пригласили в хату. Пока мы разговаривали, к самоходке подошла группа вооруженных селян, возглавлял их Василий Белокур, он представился и назвал членов своей группы: Иван Ярый, Василий Шимченко, братья — Владимир, Михаил и Николай Аксененко, еще несколько человек. Это были крепкие ребята, все вооружены  нашими автоматами ППШ, припрятанными с сорок первого. Они уже знали о нашем рейде по немецким тылам. Мы им дали две коробки немецких пистолетных патронов по 360 в каждой, а их попросили достать дизельного топлива, горючего у нас оставалось всего километров на тридцать. Мы с Валерием сразу же взялись ремонтировать двигатель, а парни Белокура заняли круговую оборону возле церкви, школы и по берегу Унавы.

Около полуночи над люком появилась голова Белокура:

— Товарищ лейтенант, за Унавой возле дороги от Корнина залегли какие-то люди и молчат, видно, заметили нас.

— Получше замаскируйтесь и внимательно следите за их действиями. Если услышите немецкую речь, стреляйте без предупреждения, — посоветовал командиру группы.

Минут через тридцать неизвестные исчезли, не предприняв никаких действий. Мы так и не узнали, кто там был, но решили, что это вражеские разведчики наблюдали за селом.

Перед рассветом с того же направления подошло несколько бронетранспортеров с пехотой. Остановились на другом берегу. Мы дали в их сторону три осветительные ракеты. Там засуетились, забегали, послышались приказы на немецком. Это послужило командой автоматчикам Белокура, они открыли огонь. Мы с Валерием тоже произвели два выстрела фугасными снарядами. Хотя в темноте прямых попаданий по бронетранспортерам не получилось, но у немцев началась паника, они поспешно отступили, даже не забрав убитых. Мы тоже боялись, что нам не поздоровится, если гитлеровцы такой оравой — бронетранспортерами и пехотой, ворвутся в ночное село, в селе ведь не применишь пушку, пришлось бы рассчитывать только на трофейный  пулемет, с которым мы не расставались с Курской дуги. Но, к счастью, немцы, не зная обстановки, решили отойти, и все обернулось в нашу пользу.

На рассвете послышался скрип телеги, и вскоре мы с Валерием увидели Ярыго и Шимченко, на конной повозке они везли бочку. Сразу на сердце полегчало: заправим самоходку топливом. Методом сифона, через шланг, вставленный в горловину бочки, аккуратно залили в систему питания все двести литров дизельного топлива, не пролив ни единой капли мимо баков. Вроде бы все было не так плохо, двигатель исправен, половина баков заполнена топливом, но на душе было неспокойно. И вчера за весь день, и этой ночью я так и не смог связаться с полком. Вчера, наверное, не хватало радиуса действия радиостанции, но ведь сегодня мы находились значительно ближе. Оставалось предположить, что полк или ведет тяжелый ночной бой, или уже оставил Попельню. Приняли решение перекусить за вчерашние завтрак, обед и ужин, а потом прорываться через немцев к полку в Попельню.

Ребята Белокура по-прежнему дежурили на своих местах, и мы с Валерой зашли в хату Мельника. Мария Федотовна поставила на стол целое блюдо разваристой картошки, соленые огурцы и свежие красные помидоры, а мы открыли две банки американской тушенки и с большим аппетитом закусили вместе с хозяевами. Насыщались мы в весьма высоком темпе, одновременно посматривая в окно, выходившее в сторону перекрестка четырех дорог. Внезапно обостренный слух уловил гул танкового мотора. Все выскочили на улицу. Прислушались. Это был гул дизельного мотора — значит, нашего! Доносился он со стороны Попельни — и все явственнее! Мы с Валерием, оставив у калитки добрых хозяев, побежали к самоходке.

Через несколько минут из-за церкви выскочила комбатовская самоходка, на ходу развернулась и остановилась возле нашей машины. Погорельченко быстро  спрыгнул на землю, поздоровался с нами за руки и бегло проинформировал о ситуации:

— Кольцо окружения прорвали. Сейчас с боями отходим в юго-восточном направлении, на Парипсы и Саверцы. Но у нас ранило Фомичева, тяжело, надо спасать. Экипажем пробиваемся через немцев в Фастов, спасти можно только в тамошнем госпитале. Уже трижды столкнулись почти нос к носу с немецкими танками, — закончил Погорельченко и глянул наверх.

Я вскочил на комбатовскую самоходку! За башней, на танковом брезенте, вытянувшись во весь свой богатырский рост, лежал без сознания мой боевой товарищ командир 1-го взвода Петя Фомичев — голова вся в бинтах, оставлены только щелочки для глаз, носа и рта. Подавляя слезы, с трудом нащупал пульс и с надеждой подумал, возможно, выживет Петр благодаря своему могучему организму. К несчастью, надежды наши не оправдались, позже мы узнали, что он так и не пришел в сознание, скончался в госпитале 31 января 1944 года.

У нас оставалось мало снарядов, Погорельченко дал нам семь штук из своего боекомплекта и заторопился в дорогу, взяв проводником Володю Аксененко из группы Белокура, а меня напутствовал:

— Ты пока держись на этом рубеже, возможно, придется, когда наши будут выходить из окружения, прикрыть их действия, а потом действуй по обстановке.

Трижды крепко обнялись, как у нас было принято перед боем, и комбат забрался в машину. Самоходка устремилась в сторону Фастова.

Около двух часов дня из леса со стороны Попельни внезапно галопом выскочили две пароконные повозки с нашими солдатами. Выяснилось: в районе аэродрома произошел тяжелый бой с немецкими танками, наши части понесли большие потери; этой оставшейся от взвода группе из двенадцати бойцов во главе с сержантом удалось поджечь бутылками с горючкой два танка и вырваться  из окружения; на лесной дороге они еще и атаковали немецкий обоз, завладев конным транспортом.

В нашем «войске» прибыло, теперь нас стало четырнадцать — это уже сила! Да еще Вася Шимченко из группы Белокура попросился к нам в экипаж водителем. Значит, уже пятнадцать! После короткого инструктажа Василий, будучи трактористом, сразу же хорошо повел боевую машину.

Когда стало ясно, что из Попельни больше никто не подойдет, мы двинулись в восточном направлении, на село Ерчики, оставив группе Белокура захваченных бойцами лошадей с повозками. Покидая ставшие нам родными Жидовцы, мы заметили высоко за облаками самолет-разведчик «фокке-вульф» — всегда он был предвестником бомбардировок! Так и на этот раз. Только успел заменить Шимченко за рычагами, как нас настигли четыре пикирующих бомбардировщика. При первом заходе самоходка шла на большой скорости с резкими зигзагами влево вправо — и все четыре бомбы взорвались за кормой! При втором заходе я резко остановил самоходку и дал задний ход — бомбы взорвались там, откуда машина пошла назад! Пока самолеты ушли на разворот, мы успели заскочить в село и встать под крону явора. Люфтваффовцы нас потеряли! Они, конечно, догадывались, что мы упрятались под дерево, но не знали, под какое, а их в селе много. И пришлось им уйти несолоно хлебавши, на этот раз даже не сбросив бомбы. Дуэль одной самоходки с четырьмя «юнкерсами» мы выиграли! Мои десантники, когда ушли самолеты, приподнялись от брони и заметно повеселели, заговорили, даже шутили, помогая друг другу стряхивать землю от взрывов.

* * *

В Ерчиках мы встретили только артиллерийский расчет с 76-мм пушкой, было их пять человек во главе с сержантом. От жителей узнали, что, если двигаться в  прежнем направлении, попадем к немцам, и Жидовцы уже в их руках. Решили до наступления темноты занять оборону, а потом выходить в сторону Фастова.

Пока стрелки и артиллеристы окапывались, пошли с Шимченко посмотреть дефиле — перешеек между двумя прудами, через которое нам предстояло пройти, так как другого пути не было. В селе не увидели ни единой живой души, все попрятались, предчувствуя близость боевых действий. Шимченко шел рядом и угрюмо молчал, видно, переживал за семью в Жидовцах, у него было пятеро детей. Осмотрели дефиле, оно оставляло желать лучшего, но выбирать не приходилось. Мы вернулись к своим.

Около четырех часов услышали гул моторов со стороны села Чернавка, и вскоре из ближнего леса в сторону Ерчиков выдвинулась немецкая колонна. В голове ее с небольшой скоростью шли танк и два бронетранспортера, за ними несколько автомашин с пехотой.

Дали им оторваться от леса и выйти из низины.

— По танку, огонь! — скомандовал расчету пушки в окопе и Валерию, сидевшему у прицела.

Почти одновременно прогремели два выстрела. Оба взрыва обозначились возле самого танка. Танк встал. Внезапность удара застопорила и других. Змеевидная колонна судорожно дернулась и стала распадаться на части. Однако немцы молниеносно оправились от испуга. Первым ударил танк! За ним оба бронетранспортера разразились огнем из крупнокалиберных пулеметов с их чеканно-дробным резким металлическим стуком! И уже вступили автоматы и пулеметы пехоты! Но от второго нашего залпа танк загорелся синеватым огнем! В сизом дыму черными силуэтами промелькнули двое выскочивших из башни. Короткими очередями наперебой заговорили наши автоматы! С башни самоходки косил вражескую пехоту из трофейного пулемета пожилой усатый сержант! Танк горел, и противник начал отходить  к лесу. Отступая, бронетранспортеры обдавали свинцовым ливнем своих мощных пулеметов окопы нашей малочисленной пехоты. Снаряд Валерия разорвался возле самого бронетранспортера, уже заходящего в лес. Второй тоже не успел спрятаться, не отведав выстрела Валерия, и загорелся. Но обоим удалось скрыться в чаще деревьев.

Как только немцы исчезли в лесу, стрельба стихла. В наступившей тишине стали слышны стоны раненых. Приказав экипажу и пулеметчику находиться на своих местах, я пошел к артиллеристам и стрелкам выяснить обстановку. Метрах в десяти от орудия увидел воронку от снаряда, осколком этого снаряда сбило панораму пушки; из расчета оказались ранены трое и контужен командир. У стрелков тоже трое получили легкие ранения. Солдаты спешно перевязывали друг друга. Тяжелораненых уложили на брезент за башню самоходки, там было теплее от моторной брони. В этой суматохе неожиданно появилась двенадцатилетняя Аня, дочка Мельника, ее послал отец предупредить, что к селу подходят крупные силы немцев. Я поблагодарил девочку и, от беды, отослал поскорее домой. Бесполезную без панорамы и снарядов пушку, вынув затвор, столкнули в яму, присыпали землей и замаскировали соломой и ветками.

Уже в сумерках самоходка подошла к затопленному грязной водой дефиле. Рискованно было лезть в это сильно заболоченное, разбитое колесами и гусеницами месиво. Пришлось натаскать толстых бревен и уложить их поперек трассы через каждые полтора метра. Получилось что-то вроде гати, и по моей команде Шимченко медленно повел по ней самоходку. В проеме люка стоял Валерий, по ларингофону командуя водителю, а я и все остальные, кроме раненых, стояли на другом берегу в готовности подтаскивать бревна и, если что, огнем прикрыть переправу. Подминая гусеницами бревна, машина ползла по черной вязкой грязи, колыша землю между  водоемами, все больше погружаясь и постепенно утопая в трясине. Дойдя до середины, самоходка погрузилась уже по башню! И тут мы услышали стрекотание мотоциклетных моторов!

— К бою! — мгновенно отдал команду.

Через минуты из-за углового дома выскочили два мотоциклиста. Попав под огонь стрелков, немцы стали с ходу разворачиваться. Один был сразу убит. Другому, наверняка раненому, чудом удалось скрыться за дом и умчаться. Но теперь следовало ожидать появления танков! А у нас самоходка сидит на днище и гусеницы ее вращаются вхолостую, выбрасывая фонтаны грязи! Решили подложить самое большое бревно. Тащили его волоком, двигаясь по грудь в ледяной грязной жиже. До самоходки оставалось еще метра три, когда в село опять въехали немцы, уже на трех мотоциклах — а в колясках в боевом положении угнездились пулеметчики!

— Валерий! Из пулемета! Огонь!

Валерий открыл огонь сразу по всем мотоциклам, полосуя их длинными очередями! Немцы залегли за бугор — и сразу заговорили все три их пулемета! Началась перестрелка! В нее сразу включились наши солдаты с другого берега! А мы сидели в болоте! Пули били по самоходке, заставляя нас прятаться за корпус, от студеной воды цепенело тело, не слушались руки и ноги, но я больше волновался за раненых на броне — как бы не попали под пулеметные очереди! Положение сделалось тяжелое: я понимал, когда стемнеет, немцы смогут обойти нас и тогда уж ни за что не дадут нам вырваться из этой трясины! Скомандовал:

— Валерий! Давай из орудия! Огонь!

Раненый артиллерист тяжело перевалился в башню и одной рукой зарядил пушку. Прогремел выстрел! Затем еще два! И наконец мы услышали шум удаляющегося мотоцикла — одного мотоцикла!  

С большим трудом бревно было уложено впереди машины и зацеплено запасными пальцами траков. Взревел мотор! Гусеницы затянули под себя бревно, приподнявшее нос машины, и самоходка с силой выскочила на твердый берег!

Еще около часа наша группа находилась возле крайних хат, готовясь к ночному марш-броску, хотя мы точно и не знали, где сейчас наши войска. Радиосвязи с полком по-прежнему не было.

Прорываемся к своим

Стемнело, и самоходка по полевым дорогам, хорошо знакомым Василию Шимченко, медленно двинулась на северо-восток, к Фастову. Раненые лежали за башней, остальные разместились возле десантных скоб, а мы с Валерием, высунувшись из люка, стояли на сиденьях командира и заряжающего, он — с пулеметом, я держал под рукой десять оставшихся гранат.

Два населенных пункта, занятых немцами, проскочили на максимальной скорости с ураганным огнем из всех автоматов и пулемета. Немцы оба раза не успели среагировать, открывали огонь, когда мы были уже далеко.

День тихо простояли в лесу. Едой делились, у кого что было. Когда стемнело, двинулись дальше. Населенные пункты и большие дороги обходили, чтобы не столкнуться с танками. Драться с ними нам было нечем, в запасе сиротливо стояли три последних снаряда. И все-таки, как ни остерегались, при подходе к дороге между Кожанкой и Дмитриевкой мы почти столкнулись с большой танковой колонной, шедшей точно поперек нашего курса. Ночь спасла, они, слава богу, нас не заметили, и мы, схоронившись в кустарнике метрах в двухстах от дороги, наблюдали, как двигается с включенными фарами длинный караван немецкой техники — танки, самоходные орудия, автомашины с пехотой, артиллерийские  тягачи с орудиями, бронетранспортеры. В двух-трех километрах за колонной могли следовать подразделения тыльного прикрытия, состояли они, как правило, из танков и моторизованной пехоты, нам нужно было успеть проскочить через дорогу до их подхода. Времени в обрез!

— Всем подготовится к бою! Механик, вперед! — отдал команду, и самоходка пошла на сближение с хвостом вражеской колонны.

Выскочив на шоссе, самоходка развернулась в конце колонны, отрезав хвост из пяти-шести машин с пехотой! Немцы не ждали угрозы! Шквал пулеметно-автоматного огня, разрывы гранат, удары по машинам самой самоходки — ошеломили противника! За эти несколько трагических для врага минут по нашей группе не было сделано ни одного выстрела! Часть идущих впереди машин остановилась, но и оттуда огня не открыли, вероятно, не разобравшись в происходящем сзади. Но вот в небо взвились ракеты — сигнал к бою! Поздно! Буквально за две минуты мы скрылись в лесу, стали недосягаемы для врага!

Метров через пятьдесят самоходка вышла на лесную дорогу и остановилась. В лесу было темно и тихо... А мы все не могли отдышаться, сердце колотилось где-то под горлом, в ушах еще звучали крики раненых, скрежет металла, автоматные очереди, разрывы гранат!.. Все разговаривали шепотом, оружие держали в готовности ударить огнем — враг был рядом и наткнуться на него можно было в любую минуту.

Я опустился в боевое отделение и при свете карманного фонаря сориентировался по карте. Мы оказались в большом лесном массиве западнее Фастова, лесная дорога вела к населенному пункту Веприк. Решил двигаться по ней до выяснения обстановки.

От самого села Ерчики, где мы узнали, что немцы заняли Жидовцы, у меня щемило сердце за судьбу семьи  Василия Шимченко, немцы, узнав о его уходе с Красной Армией, могли всех расстрелять. Поблагодарив за помощь, сказал Василию, чтобы он шел домой.

Лишь в 1970 году, будучи в Попельне и Жовтневом (бывшие Жидовцы), я узнал от Ивана Афанасьевича Мельника и заместителя редактора газеты «Перемога» Виктора Васильевича Романенко, что Василий тогда благополучно добрался до дома. К сожалению, с самим Василием встретиться мне не удалось.

А в ту далекую ноябрьскую ночь сорок третьего самоходка шла по темному незнакомому лесу, без света, за все часы не встретив ни единой живой души. Шли мы на север, не зная, ни где находятся наши войска, ни в чьих руках этот лесной массив, по которому мы движемся. Эта неизвестность в ночном лесу действовала на людей угнетающе, все напряженно вглядывались во тьму, хватаясь за оружие от криков совы или филина — удивительно, как по-человечески они звучат.

Только на рассвете мы вышли на опушку леса у села Веприк. В нем оказались наши войска! В передовом КП корпуса мы и узнали, что наш полк находится в районе населенного пункта Трилесы, километрах в пятнадцати от Фастова.

В Фастове передали в госпиталь раненых, и около полудня вместе с десантом прибыли в полк.

Нашему неожиданному возвращению обрадовались и друзья, и командование. Оказалось, наш экипаж по истечении этих трех дней уже включили в список безвозвратных потерь.

Так закончился рейд нашей самоходки в тыл врага.

Рассказ зампотеха Ишкина

С Василием Васильевичем Ишкиным мы не спали всю ночь, от него я узнал о тяжелых боях в Попельне и как выходили из окружения.  

От Киловки до Попельни колонне «татр» с трофеями удалось лесными дорогами добраться без происшествий. Но кольцо окружения вокруг поселка почти замкнулось, наши части вели кровопролитные бои.

— Счетникова и Васю Плаксина, мы, как вернулись в полк, сразу перенесли в госпиталь. Оба они скончались в Попельне на второй день, — рассказывал Василий Васильевич. — Утром одиннадцатого немцы начали подготовку очередного наступления. С восьми до девяти сильно бомбила авиация, потом били реактивные минометы и артиллерия — сотрясало весь поселок, горели дома! Наши все укрылись в щелях, окопах, машинах, блиндажах, только у стереотруб, перископов и прицелов дежурили офицеры и наводчики. В десять, как всегда точно, за огневым валом артиллерии, одновременно с трех сторон, несколькими эшелонами пошли в атаку танки с пехотой. Это была бронированная лавина! А в полку, как помнишь, осталось всего двенадцать самоходок да танк комполка. Когда они подошли метров на восемьсот, экипажи открыли огонь. Начался неравный бой. Долбим их по лобовой броне, вспыхивают разрывы, а им хоть бы что! Идут! Я уже начал было волноваться, но тут Савушкин из своей «пантеры» поджег головной танк! Они сразу задергались, темп наступления снизился. Потом с близкого расстояния сумели поджечь по одному танку Валя Макаров и Поршнев. И фрицы застопорились, вовсе остановили наступление. Но, оказалось, они ждали подхода второго эшелона! И снова пошли напролом! Наши, уже в ближней схватке, успели поджечь по одному танку — я рассмотрел, не промахнулись экипажи Коли Стебляева и комбата Леонтьева. Еще два танка подбили Поливода и Петя Колесников. Но и у нас горели две самоходки — Хлусова и Томина. Экипаж нашей «пантеры» успел спалить трех своих «сестриц», пока немцы поняли, что мы используем их оставленный танк. И тут уж взялись! Сосредоточили  по «пантере» огонь не менее десяти танков и таки сожгли ее.

На взвод Фомичева шли пять танков! Экипаж самого Пети бился с тремя «тиграми»: маневрировал, атаковал из-за домов, построек — и поджег два танка буквально в упор! Но потом самоходка загорелась, Фомичева тяжело ранило. Ну, ты его видел, мне комбат рассказал, как на тебя вышел, когда Петра в госпиталь вез.

Мы бы еще дрались, хотя положение сложилось очень тяжелое, но из северной части поселка, не выдержав давления, начали отступать бригадовцы. Они оказались еще в худшем положении, чем полк. Да и танки у них английские, со слабой броневой защитой и 40-мм пушками, не могли они противостоять «пантерам» и «тиграм». Тогда комбриг приказал отступить и нашему полку.

Когда оставляли Попельню, прорываясь к Северцам, в центре поселка еще слышался танковый бой, но Мельников почему-то не принял никаких мер по деблокированию. Лишь на второй день от партизан мы узнали, что в полном окружении, в одиночестве билась с танками наша самоходка. Когда машина сгорела, людям — все были ранены, истекали кровью — удалось перебраться в погреб сгоревшего дома, оттуда отбивались от наседающих немцев автоматами и гранатами. На предложение сдаться ответили стрельбой. В общем, героически погибли. Все. Выяснилось, что это был экипаж Коли Стебляева.

К ночи того дня, когда вырвались из Попельни, заняли Северцы. Утром 12 ноября выбили немцев со станции Кожанка, там, на станции, и получили по радио приказ комкора на выход из окружения. Остановились в районе сахарного завода, надо было подготовиться к прорыву.

Немцы уплотнили кольцо окружения, и первые две попытки прорваться не удались, потеряли на этом два танка и самоходку. Положение стало критическим. Комбриг Луппов установил связь с партизанским отрядом  Шамиля Мугакова и одновременно подготовил донесение командиру корпуса с просьбой оказать помощь авиацией. Но как доставить донесение?! Выделили самоходку Васи Русакова, за старшего поехал помначштаба Степанов. Они не только доставили донесение, еще и два танка сожгли, когда прорывались через порядки немцев. Так что в третий раз бросок поддерживал полк штурмовиков Ил-2, бились и партизаны. Прорвались мы почти без потерь. — Василий Васильевич замолчал, опустил голову, я видел, что-то его мучает, и он заговорил: — Ты, Вася, не думай, я за тебя все время переживал: как вы там, вдвоем, в тылу у немцев... Никто не знает, как я ругал себя, что не оставил вам ни одного автоматчика!

Вот так повинился мой друг. Я, в свою очередь, рассказал ему о нашем рейде по тылам.

За разговорами уснули мы только под утро. А в шесть наш Митя Медин, сын полка, затрубил подъем.

Мы уже заканчивали завтрак и собирались идти на построение, когда меня перехватил особист-контрразведчик лейтенант Шваб Исаак Гиллевич, поздравил с возвращением и рассказал о радиоперехвате во время нашего рейда. Когда мы Попельню захватили, то захватили там и радиостанции немецкие, и Шваб в эфире работал, ловил разговоры противника, он владел немецким.

Как оказалось, в кортеже из семи легковых машин, который шел во главе колонны «татр», ехал начальник тыла танковой дивизии СС «Адольф Гитлер». Мы ведь тогда одну легковушку разбили вдребезги, но остальные-то успели в лес заскочить. И вот Шваб такой разговор перехватил.

Немец-начтыла докладывает командиру дивизии Дитриху:

— Господин генерал, у нас тут русские танки! Громят наши тылы!  

Тот спрашивает:

— Сколько их?

Начтыла отвечает:

— Не знаю сколько, но много! Бьют наши машины!

По этому докладу генерал Дитрих и направил, сняв от Попельни, большую группу танков в район сел Лозовик, Киловка, Котлярка. Это против одной-то самоходки! Чем и воспользовался Луппов. Так что задание мы выполнили! У меня ведь задача была — панику поднять и отвлечь силы немцев, чтобы приостановить их наступление на Попельню. Что нам и удалось: полк и бригада вырвались из окружения. Не зря погибли Виктор Счетников и Вася Плаксин! Получается, большое дело мы сделали! Только Луппов мог додуматься до такого! Умный был мужик — командир 71-й мехбригады, которую поддерживал наш 1454-й полк.

Доскажу здесь о лейтенанте Швабе. После войны мне рассказали, как он погиб. Чуждый мне был человек, но, отдаю должное, храбрости у него не отнимешь. 13 февраля 1945 года в штаб полка поступил сигнал, что в населенном пункте Мариеншпринг появились нацисты. Швабу его начальство приказало выехать туда и разобраться. Когда его «виллис» подошел к селу, навстречу выскочило человек 50 эсэсовцев и сразу же открыли огонь по машине. Шваб, поняв, что отступать бесполезно, открыл ответный огонь из автомата. Открыл огонь и его водитель Ларченко. Оба стреляли, пока не погибли. Эту картину боя видели наши фельдъегеря Некрасов и Андреев, незаметно подъехавшие на мотоцикле под треск автоматных очередей. Они слышали, как Шваб, отстреливаясь, кричал на немецком — проклинал фашистов! Почтальоны, развернув мотоцикл, быстро доложили в полку о случившемся. По боевой тревоге в район происшествия вышла батарея Коли Поливоды с ротой автоматчиков. При подходе к населенному пункту группа разделилась на две части, чтобы не допустить отхода фашистов. Эсэсовцы оказали упорное сопротивление  и были уничтожены огнем самоходок вместе с домами, из которых вели огонь. Вечером похоронили Шваба и Ларченко со всеми воинскими почестями.

* * *

Тем утром, на следующий день после нашего возвращения из рейда, перед развернутым строем полка с развевающимся на ветру Боевым Знаменем выступил майор Мельников. Сделал детальный разбор прошедших боев, указав на наши успехи и промахи, а также на сильные и слабые стороны немецких танков и самоходок:

— В Попельне мы сожгли и подбили порядка двадцати танков. Наши потери: четыре самоходки. Поздравляю личный состав с боевыми успехами. Мне поручено также передать благодарность нашему полку за успешные действия от командующего 3-й гвардейской танковой армии генерала Рыбалко и командира мехкорпуса генерала Малыгина.

В 1976 году нам с Василием Васильевичем Ишкиным довелось побывать в День Победы в Лозовике и Киловке, после войны эти села были объединены в одно — Миролюбовку. Пожилые селяне хорошо помнили драматические события сорок третьего и рассказали, что о рейде нашей самоходки до сих пор ходят легенды. Оказывается, мы с Валерием чуть ли не месяц орудовали по немецким тылам, терроризируя оккупантов: днем прятались в лесах, а ночами выходили и громили врага! А уж сколько немчуры погубили да техники их сокрушили — не счесть!

Вспомнили с сельчанами и тех ребят с винтовками, что собирали нам шоферов для колонны «татр». Судьба одного из них, Модеста Мицерука, была мне известна, он окончил Харьковское танковое училище и в звании лейтенанта прибыл к нам в полк в Николаевск-на-Амуре. Просмотрев его данные, я спросил:  

— Помнишь ты события ноября сорок третьего у своего села?

— Конечно, помню!

— А почему пошел в танковое училище?

— Потому что мы с ребятами взобрались тогда на водокачку и наблюдали, как одна самоходка крушит целую колонну. Я и уверовал в мощь брони. Вот, выучился на танкиста, — ответил он с гордостью.

Глава восьмая. Освобождая Украину 

Ноябрь — декабрь 1943 

«Спасибо вам, братцы, за такой бой!» 

В сосновом лесу возле одноименных поселка и железнодорожной станции Кожанка мы простояли несколько дней. Ремонтировали машины, готовились к боям. В тот же день, когда мы вернулись из рейда, экипаж получил пополнение, заменили нам погибших Витю Счетникова и Васю Плаксина. Механиком-водителем был назначен сержант Иван Герасимов, заряжающим — рядовой Николай Свиридов, и мы, не теряя времени, вместе начали ремонт; парни проявили себя хорошо, к вечеру общими усилиями привели самоходку в полную боевую готовность. Теперь, во время передышки, мне удалось в какой-то степени изучить новых членов экипажа. Иван был из Ярославской области, Николай — из Курской; обоим по девятнадцать, образование — неполное среднее, оба комсомольцы. Я до тонкостей спрашивал с них знания материальной части машины, умения заменить других членов экипажа, пользоваться приборами стрельбы и наблюдения, средствами связи. Давал самые различные вводные ситуации, устраивал простейшие неисправности, пока не убедился, что все это, крайне необходимое в бою, они усвоили твердо.  

Ваня Герасимов при такой интенсивной учебе волновался, на веснушчатом носу появлялись мелкие капли пота. Свиридов нагрузки переносил легче. Он был выше среднего роста, обладал большой физической силой и закалкой, спокойно мог перетаскивать траки гусениц, снаряды и четырехпудовые аккумуляторы. Проще говоря, это был богатырь, а проницательный взгляд голубых глаз говорил об уме и волевых качествах. Механик-водитель Ваня был среднего роста, с правильными чертами лица, карие глаза его светились юмором, но и под бомбежкой страха в них не было — для солдата это главное качество. На нас с Валерием новички произвели хорошее впечатление. И мы не ошиблись, вскоре наш вывод был подтвержден в бою.

В ночь с 19 на 20 ноября полк вместе с 70-й мехбригадой полковника Сиянина был переброшен в район Брусилова — райцентра Житомирской области, с задачей остановить наступление крупной танковой группировки противника: своим клином она уже достигла Краковщины и рвалась в сторону Киева.

К Брусилову мы вышли ночью. Замначштаба капитан Архипов показал нам позиции батареи, и в темноте, не ожидая рассвета, мы начали занимать оборону. Мой взвод, состоящий из двух самоходок СУ-85, был поставлен на опушку леса двумя километрами южнее Брусилова, фронтом на Морозовку, занятую немцами. С Погорельченко выбирали позицию для каждой самоходки, ночь была очень темной, изредка сквозь свинцовые тучи проглядывали клочки темно-синего ночного неба с блестками звезд и яркой луной, на мгновение освещая высоту, прикрывающую Морозовку и Краковщину.

Правее сзади нас оборудовалась рота 120-мм минометов; впереди, тоже правее, обустраивался взвод 45-мм противотанковых пушек. Самоходки комбата и Русакова окапывались юго-западнее. Главные силы полка укреплялись на западной опушке леса, у окраины  Брусилова. И вдоль опушки леса занимали широкие участки обороны малочисленные подразделения мотобригады. Подумалось: ожидается контрудар, а полк разбросали повзводно. Для довольно широкого участка обороны сил было явно мало, даже с учетом пехотинцев 70-й дивизии на переднем крае.

В предутренней заре восточный ветерок доносил отовсюду солдатский говор и стук лопат. Оба мои экипажа почти без отдыха работали всю ночь, иногда падая на дно котлована от обстрела — со стороны хутора бил миномет и от Морозовки огибали высоту трассирующих очереди крупнокалиберного пулемета. Грунт, к счастью, оказался супесчаным, легким, и к рассвету мы успели отрыть и замаскировать окопы на основных и запасных позициях, правда, без щелей для экипажей. Лица у всех стали лилово-красными, от комбинезонов шло интенсивное испарение, но никто не признавался в усталости. Только загнали самоходки в окопы и хотели отдохнуть, как появились шофер ефрейтор Устин Кириллов и повар рядовой Алексей Яранцев — привезли завтрак. Ели молча, каждый думал о своем. Меня волновал один вопрос: бой предполагался неравный, тяжелый, как выдержат испытание первым боем Иван и Николай? Последний, правда, получил уже некоторый боевой опыт в разведдозоре помначштаба Степанова.

Экипаж второй моей самоходки — младшего лейтенанта Макарова, был настроен по-боевому. Наводчик Коваленко, механик-водитель Гречук и заряжающий Тюленев выглядели молодцевато, будто и не рыли всю ночь окопы и не предстоял нам смертельный бой. Их командир, Валентин Петрович, человек был сугубо штатский, но мужества и решительности ему было не занимать, я видел его в боях: он не оборонялся, а налетал и обрушивался на врага! Уточнил Валентину сектор ведения огня, порядок поддержания радиосвязи и предупредил:  

— Следи за мной! Основное взаимодействие: «делай, как я».

Не успел дойти до своей самоходки, как немцы начали артподготовку, в небе появилась авиация. Несколько бомб разорвались на нашем участке, сокрушая деревья за позициями. Когда, пригибаясь, добежал до самоходки и сел в башню, снаряды рвались уже часто и по всему фронту обороны — пехоте, позициям артиллерии и самоходчиков. Пыльная буря накрыла весь район расположения, не видно было ни траншей передовой, ни безымянной высоты, отделявшей нас от Морозовки, ни даже взвода противотанковых пушек. Приборы стрельбы и наблюдения покрылись толстым слоем пыли, в башне стало темно, мы боялись, что не сможем прицельно стрелять, и, как только начала стихать канонада, бросились протирать оптику. То же делал и экипаж Макарова. А в стрелковых подразделениях солдаты раскапывали друг друга, перевязывали раненых, восстанавливали разрушенные траншеи. Сомнений не было: после такой интенсивной и продолжительной бомбардировки противник перейдет в наступление.

Около десяти со стороны Морозовки и Краковщины послышался гул моторов. Вскоре на высоту стали выползать танки, на ходу ведя огонь из пушек и пулеметов. Они уже приближались к передовой позиции, оборудованной пехотинцами в километре от переднего края, когда из-за высоты одна за другой показались три цепи фашистской пехоты. Обстановка стала ухудшаться с каждой минутой. «Сорокапятки» слишком рано открыли огонь по «тиграм», и противник не преминул этим воспользоваться! Наши не успели произвести и десяти выстрелов, как танки перенесли на них огонь своих пушек и за считаные минуты в клочья разнесли обе пушки — мы видели, как взлетают колеса и лафеты того, что было орудиями. Из двух расчетов в живых осталось двое, мы занесли их в окопы минометной роты и оказали первую  помощь. Я тогда с горечью подумал: вот она, роль командира! Рано открыл огонь! И врагу не нанес урона, и сами почти все погибли!

Сзади справа зачастили минометные выстрелы, это соседняя рота ударила по наступающей за танками пехоте. Ротный с НП мастерски корректировал огонь минометов, заставляя немцев падать — отлеживаться в воронках и ямах. Почти остановили наступление и танки, пехота стала прятаться за их стальные корпуса.

Открывать огонь с такого большого расстояния по «тиграм», да еще под острым углом не имело никакого смысла. Но и подпускать немцев к лесу — тоже нельзя. Принял решение сблизиться с вражескими танками и ударить им в левый фланг, по бортам. Сигнальными флагами дал команду Макарову «делай, как я!» и сразу же приказал своему механику:

— Иван! Вперед!

Герасимов, не мешкая, задним ходом вывел машину аппарелью из котлована и помчался вперед! От самого леса в сторону Морозовки тянулась гряда деревьев с кустарником, миновали разбитые «сорокапятки» и на большой скорости устремились вдоль зеленой гряды навстречу врагу. Слева мелькали лесные заросли, укрывая наши самоходки от глаз вражеских экипажей.

— Ваня, стой! — скомандовал, когда самоходка вышла на уровень головного танка. — Развернуть машину влево на девяносто градусов! По головному танку, бронебойным! Целиться под башню! Прицел постоянный! Огонь! — последовала команда всему экипажу по ТПУ.

Внутри башни в сложном комплексе ходов началось энергичное движение — рычагов, педалей, маховиков и ручек, слышались металлические удары гильз о лапки экстрактора и наконец стук закрываемого затвора! Экипаж действовал! И очень слаженно! Вихрем исполнялись команды, четко докладывалось исполнение каждой, пришлось даже унять лихорадку:

— Действовать спокойнее!  

— Бронебойным готово! — выкрикнул заряжающий.

— Выстрел! — отозвался Королев, тут же нажав на спуск.

Через мгновение из «тигра» взметнулась шапка черно-сизого дыма, и следом — два языка синего пламени!

— По ближнему танку! Целиться так же! Огонь!

Вспыхнул и второй танк! Экипаж Макарова зажег левофланговый танк клина. Остальные танки закрылись дымовой пеленой. За дымом мы различали только темные силуэты, по которым и пришлось вести огонь. И все же нам удалось поджечь еще три «тигра»! Столько же заполыхало и от снарядов экипажа Макарова! Оставшиеся танки стали наконец отходить. Отходили они задним ходом и, уже выйдя из дымовой завесы, открыли по нам огонь из своих мощных 88-мм пушек. Валерий успел выпустить вдогонку еще снаряд! И в этот момент нашу машину сильно тряхнуло со стуком внутри боевого отделения! Я сразу бросил дымовую гранату впереди самоходки, чтобы немцы подумали, что мы горим. По самоходке Макарова тоже нанесли два рикошетных удара, и оба снаряда взорвались возле башни. Оставшиеся немецкие танки скрылись за высотой.

Когда прекратился обстрел, я выскочил из самоходки и, оглядев ее, ахнул! На лобовой броне зияла пробоина! Мало того! Сбиты два запасных топливных бака, стакан антенны, бревно-самовытаскиватель, покорежен правый подкрылок! Сразу бросился в башню и сквозь задымление боевого отделения увидел — неразорвавшийся снаряд! К нашему счастью, это оказалась болванка без взрывателя! Но если бы она, пробив броню, попала в боезапас, самоходка превратилась бы в металлолом, а от экипажа вообще ничего бы не осталось! С облегчением вышвырнул ее вон из башни!

Дав сигнал Макарову «делай, как я», приказал Ивану возвращаться на свои позиции.  

На опушке леса нас встречали Ишкин, помначштаба полка Степанов и корреспондент газеты «Вперед, на запад!» старший лейтенант Панов. Все они крепко жали нам руки, а Василий Васильевич и расцеловал оба экипажа. Подошли и ротный минометчиков с ординарцем — и вот ведь! — принесли нашим двум экипажам очень вкусный обед.

— Спасибо вам, братцы, за такой бой! — воскликнул комроты, подняв руку с алюминиевой фляжкой. — Откровенно говоря, думал, сомнут нас «тигры»! Подумать не мог, что две самоходки рванут в контратаку против десятка тяжелых танков! А когда вы выровнялись с ними, да крутанулись, вдарили по ним огнем — тут уж и глазам своим не поверил! А потом вижу! Один танк горит! Следом второй! Третий!.. Восемь «тигров» спалили! Вот мы и прихватили для вас обед. Да и по чарке за такой бой не грешно выпить!

Звали старшего лейтенанта Юрий Степанович Смирнов. Долго после войны я искал его — через минометчиков, через совет ветеранов 70-й мехбригады, но так и не нашел, а очень хотелось бы вспомнить с ним тот невероятный бой.

Внезапно по району расположения полка по цепочке передался радостный возглас: «Антон едет!». Это означало приезд нашего почтальона Антона Дмитриевича Некрасова. Послышалось тарахтенье мотоцикла со стороны Брусилова.

— Точно! Фельдъегеря едут! — радостно воскликнул Валерий.

Вел мотоцикл, мчавшийся на большой скорости по ухабам и воронкам, Наум Андреев — 19-летний солдат из Чувашии, за ним сидел наш связист и экспедитор уралец Антон Некрасов, а в коляске — сыны полка Митя и Рема.

Некрасову было сорок три, но выглядел он, как всегда, молодцевато и подтянуто. Несмотря на разницу в возрасте, Антон и Наум дружили и не расставались всю  войну, если не считать краткосрочных пребываний в медсанбатах. Из переплетов тоже выходили вместе, а попадать им случалось в опасные ситуации. То с секретными документами на засаду наткнутся, то под обстрел самолета угодят; случалось, по ошибке заскакивали в населенные пункты, занятые немцами. Но духом друзья никогда не падали! Действуя смело и решительно, отстреливались из автоматов и, как завороженные, уходили к своим.

У многих в полку на душе было тяжело из-за потери в последних боях друзей, другие не знали о своих родных, попавшись под оккупацию немцев, поэтому приезд почтальона всегда был праздником.

Вручив нам письма, егеря, невзирая на сильный минометный обстрел, поехали дальше. А Рема и Митя остались во взводе: «посмотреть на сожженные «тигры».

* * *

Часто спрашивают, какое событие на войне вспоминается сейчас как самое страшное? Думаю, тут скорее подразумеваются самые опасные моменты, пережитые на фронте, в боях.

Должен сказать, в бою страха я, по существу, не чувствовал — в экстазе каком-то был. Соображал, как нанести удар, выполнить задачу, не подвести экипажи, они ведь на меня надеялись. А пехотинцы, танкисты или артиллерия на закрытых позициях — они ведь тоже рассчитывали, что мы преградим, не дадим прорваться вражеским танкам через наши боевые порядки. Страх — это опасное дело. Кто боится, тот примет неправильное решение. Страх был — в плен попасть! Это хуже, чем погибнуть! И, второе, — не прослыть трусом. Потому надо было драться бескомпромиссно. Я в этом был убежден, поэтому не думал. Раздумывать, переживать в бою... Творилось такое, что думать было некогда.

В моей фронтовой жизни одним из таких самых опасных моментов был бой с «тиграми», когда на наш  взвод шло порядка 20 танков. Вот они уже надвигаются на нас, я должен открыть огонь! — и думал я тогда об одном: только бы быстрее выровняться, развернуть пушку влево на девяносто — и огонь! Кустарник там, между прочим, мог немцами и просматриваться. Но как они допустили это?! Я сам до сих пор удивляюсь! Допустили две самоходки! И мы начали их колошматить! Когда они открыли огонь, мы уже подбили один танк, и сразу — второй! третий! Дым кругом! Они нас не видят — у их наводчиков наблюдение закрылось, а мы их силуэты видим, хотя и в чистом поле стоим! Били безошибочно! Силуэты видно — так какая разница! Дистанция стрельбы была не более трехсот метров! Они сразу вспыхивали, так как борт подставили. Обидно было, когда мне рассказали, что в книге И. Г. Кордубайло «Краснознаменная гвардейская бригада наша», вышедшей вскоре после войны, про тот наш бой было написано, будто это бойцы 70-й бригады уничтожили из ПТР восемь «тигров». Действительная картина тех боев описана в моей книге «Залп по имперской» (Кишинев, самиздат, 2000). Я послал ее только друзьям, не стал никуда давать, презентации делать — от них-то какая благодарность?

К слову сказать, за эти восемь «тигров» не дали нам даже медалей. Правда, моим родителям прислали переводом 4000 рублей — по 500 за каждого «тигра».

* * *

В течение двух дней мы отбивали вражеские атаки, а главные силы полка и бригады днем и ночью вели оборонительные бои на западной окраине Брусилова.

Нам очень мешала батарея тяжелых минометов противника: беспрерывно била по нашему району из хутора Эдуардовка, мы не успевали прятаться, копаем окопы — нас обстреливают. Я забрался на высокое дерево и посмотрел, откуда они бьют. Определил расстояние: разделяло нас большое поле, величиной, мне показалось, километра четыре. Но там чернозём был, черное  поле, а черный цвет зрительно скрадывает расстояние. Я этого не знал.

Вывели самоходку на позицию и начали пристрелку. И тут глазомер впервые сильно меня подвел. Даю команду Королеву:

— Прицел 40! — это значит на 4 километра.

Смотрю, недолет. Командую:

— Прицел 44! Огонь! — Опять недолет!

— 48!.. — уже во все глаза смотрю! И опять недолет!

Да что же это такое! Скомандовал на предельную дальность:

— Прицел 56! — И точно!

Только четвертым выстрелом с предельным прицелом на 5600 метров снаряды достигли цели, и батарея была уничтожена. Так, с дерева, я корректировал огонь.

Вот в газете фронтовой и написали: «Уничтожил 8 «тигров» и артиллерийскую батарею».

* * *

На второй день главный удар противник нанес со стороны Романовки. Немцам удалось форсировать реку Здвиж и вклиниться между стрелковыми полками 70-й дивизии, создав угрозу выхода на основные позиции 137-го артполка. Комдив организовал контратаку всеми возможными силами. Наш экипаж все еще восстанавливал свою самоходку, и от полка в атаку пошли две батареи — Поливоды и Леонтьева, а также танк комполка и тыловые подразделения в составе не менее ста человек во главе с начальником артвооружения капитаном Проявкиным.

Сначала от такой внезапной и решительной контратаки немцы попятились и начали отступать. Но с появлением из-за высоты танков, которые пулеметным и пушечным огнем заставили наших залечь по берегу Здвижа, они снова перешли в наступление. Опять нависла угроза прорыва противника. Но в это время, используя выгодные позиции, по танкам, сползающим с высоты,  открыли огонь наши танкисты и самоходчики, и с колокольни церкви неожиданно для нас и для немцев ударил пулемет, принудивший вражескую пехоту залечь. Первый танк загорелся от прямого попадания наводчика танка комполка Чокогуна. Немцы замешкались, и в это время значительно выдвинулась вперед самоходка Леши Рябикова. По ней тут же открыли огонь сразу из нескольких танков, но машина успела проскочить в распадок, и немцы потеряли ее из виду. А самоходка внезапно выскочила из оврага и почти в упор зажгла ближайший немецкий танк! Однако скрыться не успела, ее подожгли, но экипаж, истекая кровью, сумел выползти к своим.

Наши подразделения и части снова перешли в контратаку, но продвинулись очень мало и потеряли два танка. Атака захлебнулась. И тут внезапный удар по левому флангу противника нанесла батарея Поливоды, уничтожив сразу три танка! Танкистам бригады удалось зажечь еще два. И немцы начали отступать.

В засаде под Ястребенькой

В районе Брусилова бригада и наш 1454-й полк трое суток вели ожесточенные бои, отбивая по нескольку атак в день. Как всегда неожиданно, в ночь с 21 на 22 ноября, полк был переброшен в Ястребеньку, расположенную километрах в десяти восточнее Брусилова. Сюда противник перенес направление главного удара, сосредоточив большое количество танков и пехоты в районе Дивин и Вильшки.

В село Ястребенька, растянувшееся километра на два с севера на юг, мы вошли на рассвете с северной стороны. Белые хаты делали предутреннюю мглу более прозрачной, но дым из печных труб еще казался почти черным. Голова колонны остановилась недалеко от южной окраины села. Заглушили двигатели. И внезапно вместо чада сгорающего дизельного топлива мы ощутили  несказанно родной запах только что испеченного хлеба, разбудивший острое чувство радости и одновременно тоски по домашнему очагу, близким.

Перекур длился всего несколько минут, но за эти минуты солдаты успели разыскать Антона Некрасова, Наума Андреева, Митю и Рему — качали их, подбрасывали на руках, скандируя:

— Мо-лод-цы! Мо-лод-цы!..

Они действительно заслужили почестей! Это они с колокольни поливали очередями из двух пулеметов атакующих немцев! Отличная была работа!

— Офицерам к командиру полка! — выкрикнул замначштаба Архипов.

Командир полка майор Мельников поставил подразделениям боевую задачу:

— Противник крупными силами танков и пехоты при массированной поддержке авиации и артиллерии перешел в наступление в двух направлениях: Дивин — Хомутец и Дивин — Вильшка. На обоих направлениях наши части вынуждены начать отступление. Полк должен занять оборону на южной и юго-западной окраинах Ястребеньки с целью не допустить прорыва противника в северном направлении.

— А тебе, лейтенант Крысов, — подозвал меня комполка, — выйти взводом вон в ту южную рощу на высоте 187,7 и организовать там засаду.

В поисках позиции мы с Макаровым внезапно наткнулись на старые танковые окопы, уже заросшие травой и мелким кустарником, — это была удача! Не мешкая, поставили в них самоходки. Обрадовались не только мы, но и экипажи, избавленные от тяжелых земляных работ, да и времени, по существу, у нас не оставалось, противник мог объявиться в любой момент.

На небольшой высоте в сосновой роще уже находился в обороне стрелковый батальон 70-й мехбригады, командовал батальоном наш знакомый — тот самый  старший лейтенант Юрий Смирнов, что благодарил нас за бой с танками. Мы с Макаровым поздоровались с комбатом за руку, и я доложил о полученной задаче. Комбат производил хорошее впечатление, высок, мужественное загорелое лицо с большим шрамом. Два ордена на груди говорили о немалом боевом опыте. Людей в его батальоне осталось мало, не более тридцати человек, зато — около десятка пулеметов, и у всех, включая комбата, — автоматы, а в нишах окопов я заметил порядочно противопехотных и противотанковых гранат. Комбат рассказал, что батальон занял здесь оборону прошлым вечером, чтобы прикрыть отход 47-го танкового полка и 1-го батальона мехбригады, которые вели тяжелые бои с превосходящими силами противника и, понеся большие потери, начали отходить.

Согласовали действия со стрелками и пулеметчиками, а потом с Макаровым и наводчиками провели тщательную подготовку данных для ведения огня из засады.

— Товарищ лейтенант, вы не почувствовали в селе запах жареной картошки и свежа-а-йшего хлеба? — вопросил Королев.

— Открывай-ка тушенку! — унял мечтателя. — Поедим ее, родимую, и нежареной да с сухарями и запьем водичкою.

Завтракали на казеннике пушки, периодически поглядывая на вражеские танки, стоявшие в боевых порядках на северной окраине села Вильшки. От нас тяжелые танки казались маленькими коробочками землистого цвета, только через бинокль мне удалось рассмотреть, что развернуты они фронтом на Ястребеньку — то есть прямо на нас.

* * *

Первая атака врага.

Как всегда, авиация противника вначале нанесла бомбовые удары по Ястребеньке, а потом долбанула — бомб пятнадцать! — и по нашей роще. Заколыхалась  земля! С корнями вырывало могучие сосны! Слава богу, зенитчикам бригады удалось сбить один бомбардировщик, и вражеским асам пришлось сразу повысить потолок, а значит, уменьшилась точность бомбометания.

Не успели ликвидировать последствия бомбежки, как принялись за дело артиллерия и реактивные минометы — открыли массированный огонь по позициям полка и бригады, а мимоходом и по нашей высоте, видимо, полагая, что в роще тоже есть войска. Очень меня волновало положение там, в полку, так как они не успели вырыть окопы, а тут удар за ударом да еще такие, что от сплошных разрывов даже села не видно! По нам били значительно меньше, но и в батальоне были тяжело ранены три бойца.

Около десяти, не давая нашим войскам времени привести в готовность боевые порядки, противник перешел в наступление. В батальоне к этому времени добавилось еще двое раненых и один погибший. Жалко было всем этого погибшего молодого высокого парня! И было-то ему, может, лет двадцать! Со слезами на глазах друзья его рыли могилу, а затем под залповый огонь из автоматов, поставленных на стрельбу одиночными, бросили в захоронение по горсти земли.

От самой Волги до Западного Буга вся родная земля дважды покрывалась такими одиночными и братскими могилами! И многие из тех могил уже никогда не смогут отыскать родные погибших, так и не узнав, где принял свой последний бой и был похоронен их отец, брат, сын, муж...

С нашей высоты хорошо просматривалась местность за Ястребенькой до Вильшки и Дивина, откуда наступал противник. Впереди шли танки, за ними — самоходные орудия, бронетранспортеры и черными точками обозначилась пехота. Такая лавина фашистских войск не радовала, экипаж как-то притих, насторожился, а веснушчатое лицо Вани Герасимова усеяли бусинки пота.  Хотя я был уверен, что экипаж Макарова не откроет огонь преждевременно, все же решил еще раз предупредить командира. Выглянув из люка, с удивлением увидел, что Ваня Тюленев, бывший партизан-разведчик, а теперь заряжающий Макарова, спускается с дерева. Подозвал его к себе:

— Зачем лазил на дерево?

— Я — с разрешения командира! Считал немецкие танки!

— И что насчитал?

— Шестьдесят танков! Двадцать самоходных орудий! Около тридцати бронетранспортеров! А пехоты, наверно, два полка наберется!

— Молодец ты, Иван Григорьевич! А Макарову передай, чтобы до нашего выстрела огонь не открывал.

— Понял, товарищ лейтенант! — ответил заряжающий и под канонаду вражеских танковых пушек ловко юркнул в свою самоходку.

Не мог я в тот момент и подумать, что с этим храбрым сильным молодым парнем говорю в последний раз, что вскоре его не будет в живых.

В нашем направлении шли пять правофланговых танков, периодически стреляя из пушек и пулеметов. За ними — до роты пехотинцев. Мы упорно молчали, не давая себя обнаружить до поры до времени. Молчали и стрелки батальона. С содроганием сердца мы слышали залпы шести — и десятиствольных вражеских минометов, с воющим металлическим скрежетом несли они смерть нашим товарищам. Но вот грянули ответным огнем по танкам наши противотанковые, полевые и зенитные орудия, собранные, видно, из всех бригад корпуса! И завязался бой! Загрохотали и самоходки нашего полка — они составляли главную силу обороняющихся! Из тринадцати самоходок, вступивших в бой в Брусилове, в полку осталось только восемь, но и это была грозная сила!  

Вражеские танки медленно приближались к нашей роще, подставляя нам свои правые борта. Я с трудом сдерживал порыв Валерия нажать на спуск. Макаровцев от преждевременного выстрела удерживал мой запрет первыми произвести выстрел. Танки приблизились уже метров на четыреста! И наконец борта их оказались под прямым углом к нашим пушкам!

— Давай! — приказал Королеву.

— Выстрел! — тут же отозвался Валерий.

Через мгновение ударил и Коваленко! Затаив дыхание, мы замерли, следя за снарядами! И не успел еще стукнуть накат орудия, как загорелся ближайший к нам танк! За ним второй! Пока экипажи остальных разворачивались в нашу сторону, загорелся еще один танк! — видно, от одновременного попадания обоих наводчиков. Два оставшихся танка, маскируясь дымами от горевших машин, начали отползать назад. Разгоряченные боем наводчики успели вдогонку обоим нанести несколько рикошетных ударов, обозначившихся большими огненными вспышками-конусами на корпусах танков. Бойцы батальона тем временем пулеметным и автоматным огнем прижали к земле и не давали подняться вражеской пехоте, вынуждая ее по-пластунски отползать следом за танками.

Возле Ястребеньки бой тоже стал постепенно стихать.

— Отходят, гады! Четыре танка горят перед селом и три на минных полях! — кричал нам с дерева Ваня Тюленев.

— Ваня, сползай с дерева! Пристукнут, дождешься! — кричал ему из люка Макаров.

Настроение у всех было радостное! Еще бы — отбить эдакую лавину танков да пехоты! Такое нечасто бывает! Сегодняшних именинников — наводчиков Валерия и Гришу самоходчики и пехотинцы хвалили за меткую стрельбу, жали им руки и дружески обнимали! А ведь до  этого бойцы батальона даже и не знали их! Но мы с Макаровым, разделяя общую радость, беспокоились за наш еще не окопавшийся полк, предполагая, какие потери понес он от вражеских реактивных минометов, авиации и артиллерии.

* * *

Вторая атака.

Оценив с комбатом сложившуюся обстановку, пришли к выводу, что командование противника предпримет новое наступление либо сегодня, предварительно с помощью авиации или артиллерии разрушив наши минные поля; либо перенесет атаку на завтра, чтобы за ночь произвести разминирование. Вероятнее был первый вариант, поэтому мы приняли решение получше упрятать людей на время авиа — или артподготовки.

Сразу отрыли щели под углом к окопам для дежурных стрелков, для остальных — щели под самоходками, которые своим корпусом могли надежно защитить от снарядов, мин и даже от авиабомб. Работали все споро, с полной отдачей, хотя никто никого не торопил. И не напрасно! Еще не закончили со щелями, как противник начал артподготовку к следующей атаке! На минных полях вздыбилась земля! Рвались снаряды и мины! В течение получаса фашисты перелопачивали украинскую землю! А затем перенесли огонь на позиции бригады и полка, включая и нашу рощу. Мы еле успели спрятаться и упрятать стрелков, как вокруг загудела земля от сплошных разрывов! Затрещали, ломаясь, деревья, с грохотом падая на жухлую осеннюю траву! Комбат пехотинцев, находившийся в нашей самоходке, чувствовал себя не совсем уютно, машину то начинало качать, когда снаряды и мины рвались рядом, то близкий взрыв освещал боевое отделение — казалось, что мы горим, и комбат то и дело спрашивал через днище своих бойцов, как они, нет ли раненых?  

И вот через командирский ПТК я увидел вражеские танки! Шли они в боевых порядках, следуя за гусеничными бронетранспортерами, видимо, пущенными вперед для проверки минных полей. Наводчики обеих моих машин тоже увидели танки и без команды бросились протирать прицелы. Вскоре на башне машины Макарова появился красный флаг, означавший готовность к бою. К этому времени артиллерийский обстрел наших позиций стал стихать, хотя все еще оставался достаточно интенсивным. На этот раз на нашу группу, состоящую из двух самоходок и двух десятков солдат, наступало, отделившись от главных сил, восемь танков и до роты пехоты. Превосходство врага почти пятикратное! Шли они осторожно и километрах в полутора от рощи начали разделяться на две равные группы, одна из которых пошла к югу, в обход. Если противник зацепится за высоту, нам не поздоровится! Стрелки побежали занимать свои позиции. Нужно было что-то придумать! Приказал Макарову обороняться на прежней позиции, а сам попросил у комбата десять человек с тремя пулеметами. Своей самоходкой с группой стрелков мы вышли на южный край рощи — подготовить приятную встречу четверке отделившихся танков!

Пока неприятель перестраивал за холмами боевые порядки, видимо, рассчитывая на внезапность атаки с юга, мы срочно выбрали по одной основной и две запасных позиции для самоходки и пулеметов. Успели мы вовремя! Вскоре послышался рокот моторов. Из-за холмов показались танки. Шли они самоуверенно, открыто, без мер предосторожности.

— Товарищ лейтенант, отнюдь я уйти им не дам! — с какой-то загадочной улыбкой выдал Валерий свое любимое словцо.

— По правому танку, огонь!  

Прогремел выстрел! Сквозь шаровидное облако пыли мы увидели, как на ближайшем к нам танке вспухла черная шапка дыма — а затем и языки пламени! Остальные три танка попятились и скрылись за холмами, не произведя ни единого выстрела! Мы же тем временем сменили позицию и ждали «гостей» уже в другом месте! Экипаж сидел молча, изготовившись к выстрелу. Со стороны Ястребеньки слышался сильный бой, на его отдаленном фоне более четко звучали орудийные выстрелы макаровцев и пулеметные очереди на северной опушке рощи. Это нас успокаивало: значит, бьются бескомпромиссно, не отходят.

Все три оставшихся танка вышли одновременно, но с другого направления. Пока они шарили жерлами пушек, ища нас на старом месте, Валерий саданул по среднему танку! Танк вспыхнул, и тут же сильно тряхнуло нашу самоходку, обдав ярким пламенем с правой стороны! В голове промелькнуло: в машине нет дыма, значит, не горим! — и, поднимая дух экипажа, твердым голосом скомандовал:

— По левому танку! Огонь!

Снаряд прошел рикошетом и взорвался за башней. Но вражеский экипаж уразумел, что самоходка сохранила боеспособность, и стал отходить задним ходом, маскируясь дымами. Я сразу же спрыгнул на землю глянуть на машину — и ужаснулся! Самоходка была разбита до предела! Беспомощно стояла без правой гусеницы, без ленивца и балансира, без переднего опорного катка! Удар такой силы мог получиться от трех, в крайнем случае, двух снарядов. Чутьем ощутив неладное, ко мне выскочили из машины все ребята. В их глазах в тот  момент я увидел испуг и растерянность, а у механика Вани Герасимова еще и отчаяние:

— Сволочи, так изуродовать машину! — с жалостью и гневом сквозь зубы выдавил он проклятье.

— Не тужи, отремонтируем, — успокоил парня. — Еще повоюем на ней, родной!

И тут мы увидели идущего к нам Макарова. За ним, опустив головы, шли водитель Миша Гречук и наводчик Гриша Коваленко. От предчувствия недоброго екнуло сердце.

— Товарищ лейтенант, экипаж боевую задачу выполнил. Атака отбита, уничтожено два тяжелых танка противника. Самоходка наша сгорела. Погиб заряжающий рядовой Иван Тюленев. Похоронили его возле сгоревшей самоходки, — доложил Валентин Петрович и, не стесняясь, вытер слезы.

Экипаж сильно переживал гибель товарища, удручила всех и потеря самоходки. Я не стал ребят ни о чем расспрашивать, отправил сразу в полк, поручив командиру прислать тягач для эвакуации нашей самоходки.

— Товарищ лейтенант, хотя мы и на одной гусенице, но, отнюдь, врага не пропустим, — возбужденно сказал Королев, протирая прицел.

— Только так, Валерий! — поддержал я своего наводчика.

* * *

Третья атака.

После неудачной второй атаки прошло около часа. Немцы зловеще молчали, упрятавшись за гребнем высоты, ничем не выдавали себя. За это время подошел тягач и отбуксировал самоходку в тыл, поставив ее на яму возле ветряной мельницы между Ястребенькой и Ястребней.

Только ушел тягач, как противник начал очередную массированную артподготовку атаки. С высоты нам хорошо  была видна лавина наступающих танков, шли они тремя эшелонами. На этот раз наши не выдержат, подумал, и помчался за траками, которые мы перетаскивали с подбитой «тридцатьчетверки», находящейся примерно в двухстах метрах. Тяжело было бегом таскать стальные траки, каждая пара их весила более полутора пудов. Оттуда же перетащили каток, ленивец и балансир. В бригаде ремонтников было трое: сержант Алексей Суслов, рядовые Николай Дронов и Федор Шимраенко, все трое имели большой опыт ремонта в полевых условиях, но самое главное: Дронов мог в одиночку снять и надеть десятипудовый каток, за который и ухватиться-то нелегко.

Когда в Ястребеньке стихла артиллерийская стрельба, мы уже успели перетащить и одеть все семьдесят два трака, оставалось соединить верхнюю и нижнюю части гусеничной ленты. Было понятно, что бой закончился и как он закончился. Наши оставили Ястребеньку и отходили на север, за Ястребню! Вскоре мимо нас проскакала кавалерия. За ней отошли, отстреливаясь, мотострелковые части. Следом, прикрывая отход, отошел и наш полк. Вот-вот должны появиться немцы, преследующие наши части! А мы все еще не на ходу! Только наступавшие сумерки давали нам шанс остаться незамеченными и закончить ремонт машины. Как видно, в суматохе отхода о нас забыли, и теперь мы могли рассчитывать только на себя. Угрюмые лица ремонтников и экипажа говорили о понимании серьезности положения. Быстро отвернули бронепробку, вставили торцевой ключ и подготовили «паука» — приспособление для стягивания крайних траков гусеничной ленты. Работали молча, на пределе сил и скорости — только бы успеть закончить натяжение гусеницы, пока не подошли немцы! И тут, очень ясно по вечерней заре, мы услышали крики и автоматные очереди — немецкая пехота приближались  к самоходке! Работу пришлось прекратить. Мгновенно приняли меры к защите. Приказал:

— Пушку опустить до предела! Открыть все люки! — нужно было создать впечатление подбитой машины, покинутой экипажем. — Запрещаю всем без моей команды открывать огонь из любого оружия и бросать гранаты!

Ремонтники с автоматами и гранатами залегли в яму под самоходкой, а экипаж занял свои места в машине.

Притаились. Вначале мимо нас метрах в ста прошли танки. За ними, уже метрах в пятидесяти от нас, шла пехота, на ходу стреляя из автоматов. Поравнявшись с самоходкой, автоматчики дали несколько очередей по башне. Из их громкого разговора я понял, что нашу машину они считают подбитой и пустой. Но на душе отлегло, только когда они начали отдаляться. Собираясь выйти из машины, я выглянул из-за люка и тут же юркнул вниз: к самоходке возвращался автоматчик. Стук подкованных сапог немца, когда он прыгнул на правый подкрылок машины, показался нам очень резким. Ночь была лунной, и на полике башни возле сиденья наводчика появилась тень головы фрица. Валерий прижался к мотору поворота башни, а Николай показал мне руки со сцепленными ладонями. Я кивнул, а сам подумал: а если фриц сунет в люк дуло автомата?! Но немец сунулся в люк головой. Николай тут же мертвой хваткой сжал ему горло, не дав и пикнуть. Теперь, до того, как немцы бросятся искать пропавшего, у нас было минут десять, чтобы закончить натяжение и провести регулировку гусеницы. С трудом, вдвоем с Валерием, разжали пальцы Николая, сбросили немца с машины, и все вместе взялись отлаживать гусеницу. И самоходка наконец стала на ход!

Но уйти незамеченным нам не удалось. Только заработал двигатель и машина сдвинулась с места, немцы всполошились, начали освещать участок и, заметив  нас, сразу открыли огонь из танковых пушек. Но мы, взяв курсом резко вправо, чтобы выйти на гусеничный след полка, на максимальных скоростях пошли через боевые порядки, ведя огонь из пулемета и автоматов, бомбардируя фрицев гранатами Ф-1.

Прошли мы без потерь и счастливо присоединились к своим.

Первым подбежал к самоходке Василий Васильевич:

— Дорогие мои! Я уж и не знал, что делать, узнав, что ремонтируете самоходку у немцев в тылу! Доложил Погорельченко, вместе пошли к Мельникову, просили послать на выручку хотя бы две самоходки с автоматчиками! Он обещал: «Если через полчаса не появятся, тогда и пошлем!» — с волнением объяснял все еще не остывший от переживаний Ишкин.

— Спасибо тебе, Василий Васильевич!

Подошли комбат Погорельченко, за ним Макаров и Русаков с экипажами.

— Вася, я ведь при отходе искал твою самоходку, но не обнаружил. Видно, уже темнеть начало, да и отходили поспешно, — откровенно сказал комбат. — А ты молодец, за десять дней дважды из немецких лап вырвался!

Когда спрашивают, какой день на войне был для меня самым страшным, я вспоминаю Ястребеньки. Страшно было, когда наши оставили село и откатились за Ястребню — а наша самоходка стоит на яме! Сейчас-то можно и усмехнуться, а тогда жутковато было. Кавалерия проскакала, пехота пробежала, полк прошел, а мы стоим и немецкие танки идут в наступление в сотне метров. Вот и пришлось нам создать вид, что самоходка подбита и нет в ней никого живого. Да, не очень приятное было ощущение. А бедняги ремонтники, что в яме под самоходкой лежали?! Они-то, наверное, больше нашего перетрусили, каково это — видеть немцев сквозь колеса в полусотне метров!  

Ночная контратака

Четыре танка бригады, пять полковых самоходок и танк комполка сосредоточились на опушке леса в километре за Ястребней. Поставили и мы свою самоходку, вдвинув ее задним ходом в кустарник, понемногу успокаивались, переводили дух после переплета, из которого едва удалось вырваться. Со стороны Ястребни, отстоявшей от Ястребеньки на полтора километра к северу, слышался глухой гул танковых моторов. Ночь внезапно нахмурилась, холодный ветер нагнал тяжелые тучи, зарядил мелкий, как водяная пыль, дождь. Наши малочисленные подразделения строго соблюдали световую и звуковую маскировку, оставляя за собой надежду на внезапность как главный козырь дальнейших действий. Полк и бригада понесли большие потери, особенно от реактивных минометов. Но немцы, наступая по открытой местности через минное поле, получили значительно больший урон, оставив на поле боя одних только танков около тридцати. И теперь, не зная реальной обстановки, дальнейшее наступление остановили, но периодически трассирующими пулями вели огонь из пулеметов в сторону нашего леса да иногда выстреливали осветительные патроны над восточной окраиной Ястребни.

Часов в десять вечера командир мехбригады полковник Луппов Владимир Васильевич собрал за стогами сена всех офицеров бригады, полка и отдал короткий приказ:

— Товарищи офицеры, в двенадцать ночи атакуем! Необходимо вернуть Ястребню, оставленную практически без боя! Действуем объединенными силами бригады и полка. — И расписал, куда какие танки пойдут на фронте шириной два километра. Заключив: — Повторяю, начало контратаки назначаю на двадцать четыре ноль-ноль.  

Начштаба бригады капитан Крылов в течение пяти минут дал указания по взаимодействию и радиодезинформации.

К комбригу подошел начразведки нашего полка капитан Солдатов с высоким худым мужчиной лет сорока пяти, это был местный житель Мирон Репецкий, под покровом ночи ему удалось незамеченным выскользнуть из села, и в поле он встретил наших разведчиков. Мирон Гаврилович рассказал, что в Ястребне примерно двадцать танков с пехотой, располагаются они на окраине села в садах и огородах. Комбриг поблагодарил Репецкого за ценные сведения.

Мы загрузили в самоходки по три боекомплекта: один в машине и два в ящиках за башней. Исходные позиции занимали в кромешной темноте, под сводом плотных тяжелых туч, из которых сыпал холодный косой дождь вперемежку со снегом. Командиры шли впереди своих машин с белыми сигнальными флагами, механики-водители с трудом вели самоходки, напряженно высматривая белизну флага через открытые люки.

По прибытии вся боевая техника развернулась на двухкилометровом фронте, укрывшись за стогами сена, в оврагах, складках местности. За каждой машиной сосредоточился только что сформированный условный пехотный взвод из штабных и тыловых подразделений: в боевые порядки были поставлены все, за исключением караула знамен. За нашей самоходкой занял позиции «безлошадный» экипаж Макарова и поредевший взвод автоматчиков Ивана Трубина; за самоходкой комбата — хозяйственный взвод; за машиной старшего лейтенанта Статнова, стоявшей левее нас, — разведчики и Митя с Ремой, вооруженные автоматами. Наши четыре самоходки оказались в центре боевого порядка, правее — танки бригады, слева — танк комполка и остальные самоходки. Во втором эшелоне сосредоточили все бронемашины.  

Ровно в полночь в небо взвились три зеленые ракеты, и все наступающие подразделения одновременно открыли огонь из пушек, минометов, зениток, пулеметов, автоматов, карабинов, трехлинейных винтовок! Загромыхал центр боевого порядка! Загрохотали фланги! И вся эта огненная масса двинулась на Ястребню!. Снарядов мы не жалели. Ишкин, сидя за башней нашей самоходки, подавал заряжающему снаряды из ящиков, уложенных на верхней забашенной броне, и восклицал мне в ухо:

— Грандиозное наступление! Грандиозно! Грандиозно!

Действительно, картина наступления потрясала! Казалось, наступает крупное танковое соединение — даже армия! Противник был настолько обескуражен неожиданностью и силой удара, что даже прекратил освещение переднего края, как всегда это делал, и отвечал лишь беспорядочной стрельбой — скорее от страха, чем по приказу.

Медленно продвигаясь вперед, мы часто меняли позиции, стараясь каждый выстрел произвести с нового направления, левее или правее прежнего курса. По всему фронту атаки с надрывом разрезали ночную мглу люминесцентные прочерки пулеметных очередей, дополняя световым эффектом грозную звуковую канонаду танковых и самоходных орудий! Включив радиостанцию на прием, а все радиостанции по приказу комбрига работали на одной волне, я услышал голос самого Луппова, открытым текстом он отдавал приказы несуществующим частям:

— Выполняйте задачу: корпусом обходите с севера! Комбат, не мешкайте! Соединение, обойти село с юга! Не дайте противнику отойти на Ястребеньку!..

А мы в это время вели огонь: в одном месте один-два выстрела и передвигаемся на другое — там стреляешь, создавая впечатление огромной численности боевых  машин. Не меняя темпа наступления, мы продолжали медленно продвигаться вперед. А правофланговые танки и левофланговые самоходки начали огибать село, создавая видимость угрозы окружения. Огонь противника стал ослабевать. На подходе мы слышали лишь отдельные орудийные выстрелы и редкие пулеметные очереди. Противник явно перехватывал радиообмен — клюнул на дезинформацию! Немцы покидали село! Радиоперехват врага сыграл в нашу пользу! После пленные говорили: «Мы думали, что целая танковая армия подошла».

В два часа ночи мы уже вошли в село.

* * *

Сразу же приступили к оборудованию основных и запасных позиций, хотя от многих бессонных ночей люди еле держались на ногах. Работали под постоянным обстрелом артиллерии и минометов, но к утру окопы были готовы. Перед самым рассветом к позициям подошла полковая санитарная машина, и мы отправили в госпиталь раненого комбата 3-й батареи старшего лейтенанта Павла Павловича Погорельченко. Следом за машиной прибежал Митя Медин, доложил, что меня вызывает командир полка. Шли мы с Дмитрием быстро, в тумане брезжившего рассвета часто спотыкаясь о тела убитых немцев.

В хорошо оборудованном блиндаже КП уже собрались командиры подразделений и начальники служб полка. Майор Мельников довел до нас приказ командира корпуса: «Ни шагу назад!» Вопросов не последовало, и все разошлись по своим местам. На обратном пути я попал под сильный огневой налет, до батареи пришлось добираться короткими перебежками.

Только успел проинформировать экипаж, как из села Бандуровка, расположенного километрах в двух западнее Ястребни, двинулись в атаку пять самоходных орудий  «фердинанд» с пехотой. Дал им приблизиться примерно на километр и приказал наводчикам Королеву и Лапшину из экипажа Русакова открыть огонь. За считаные секунды на двух «фердинандах» слева и двух справа обозначились большие огни! Мы радовались такой меткой стрельбе своих наводчиков, пехотинцы из окопов кричали нам: «Ура! Ура!» — даже подбрасывали шапки. К сожалению, радовались мы преждевременно: «фердинанды» смогли отойти своим ходом, хотя отходить им пришлось пятясь, разворачиваться экипажи не решились, боясь, что их сожгут ударами в борт. Но и наступать дальше не стали, видно, наши попадания в лоб крепко их оглушили, несмотря на толстую броневую защиту. За «фердинандами» ретировалась и пехота.

Сразу же после отхода противника я выстрелил белой ракетой, что означало переход на запасные позиции. Герасимов завел двигатель, машина тронулась, и тут метрах в тридцати впереди вражеский снаряд ковырнул землю и рикошетом ушел в сторону!

— Выжать правый! — мгновенно выдал команду.

Машина резко свернула, и в то же мгновение рядом на высоте башни пронесся снаряд! Но врезался он уже не в нас, а в вековой явор за нашим окопом. Удар был такой силы, что отщепил почти половину ствола могучего дерева.

— Наш был снаряд, — невесело пошутил заряжающий Коля Свиридов.

Только успели поставить самоходку на запасную позицию, как, запыхавшись, прибежал замначштаба Архипов, передал приказ Мельникова: батареей срочно выйти на северо-западную окраину села и отразить атаку танков, рвущихся в сторону полкового КП.

Через несколько минут обе самоходки были на указанном месте. А там уже полыхал «тигр»! Но горела и самоходка Статнова! Однако четыре вражеских танка продолжали продвигаться к КП полка, и противостоял им в  единоборстве лишь экипаж командирского танка лейтенанта Шишкова! Наши две самоходки почти одновременно ударили по головному «тигру»! Танк загорелся, полыхнув черным дымом с огнем! Остальные, отстреливаясь, начали отходить. За ними отползала и пехота, прижатая к земле огнем взвода управления и разведчиков, оборонявших штаб.

Атаки на слабые места нашей обороны, обстрелы командных пунктов и тылов насторожили наше командование. Разведчики Солдатова прочесали все село и на звоннице церкви обнаружили двух вражеских радистов-разведчиков, оставленных немцами при отходе. Долго они не сдавались, полагая, что подойдут свои и освободят их. Но когда подогнали танк и предъявили последний ультиматум, пришлось им спуститься и выйти с поднятыми руками. Это были эсэсовцы. На допросе они показали, что ночную атаку командование противника восприняло как удар танковой армии.

* * *

В течение 23 ноября бригада и полк отбили еще три атаки танков и пехоты противника. Ястребню удалось удержать. Только к ночи все успокоилось, и мы смогли немного передохнуть, поговорить, обсудить прошедшие бои. Василий Васильевич рассказал о тяжелых боях в Ястребеньке.

— По танкам они превосходили нас примерно в пять раз, по пехоте — в три. Да еще от бомбардировки и артналета мы понесли большие потери; сам знаешь, не успели мы оборудовать окопы ни для людей, ни для машин. А бомбить налетело около тридцати «юнкерсов»! Много погибло, многие были ранены. От командира самоходки Паракатика, он всего два дня как прибыл в полк, после обстрела шестиствольными минометами ничего не осталось, даже клочка шлема не нашли. Отражая последнюю атаку, погиб механик-водитель командирского  танка Коля Гречин. Да что там говорить, все дрались насмерть! Когда 69-я мехбригада наносила удар по частям, вклинившимся между Ястребенькой и Дубровкой, контратаку поддерживали наши экипажи — Погорельченко (я был в его машине), Статнова и Колесникова. Пришли ребята на помощь — и сами попали в тяжелое положение! Самоходка Колесникова сгорела, сражаясь с «пантерой», экипаж, слава богу, спасла пехота, а то быть бы им в лапах немцев, те уже начали окружать машину. Экипаж Статнова подбил два танка, но тут им самим досталось, еле-еле ребята на неисправной самоходке, задним ходом выбрались из смыкавшихся клещей. Погорельченко, прикрывая отход Статнова, один танк смог уничтожить, но сами мы попали под фланговый огонь танков. Машина загорелась, трое были ранены, истекали кровью, но все как-то выбрались через аварийный люк и чудом смогли доползти к своим. Да и вам, как я понял, в этой роще на высоте тяжело досталось, — закончил свой рассказ Василий Васильевич.

О себе, как всегда, зампотех ничего не сказал, но от других мы уже знали, что он, когда был убит Коля Гречин, заменил водителя, а потом помогал выползать с поля боя раненым.

В боях за Ястребеньку погибла и санинструктор семнадцатилетняя Валя, та самая Валя, которая пристала к нашему эшелону на станции Льгов-ll. Мы даже не знали ее фамилии и была ли она зачислена в полк приказом. Не удалось мне уточнить это и после войны в архиве Министерства обороны, так как все документы 1454-го полка за 1943 год оказались уничтожены. Но мы знали, что соблазнителем, выманившим девушку из санпоезда, был замполит полка майор Гриценко. Валю разыскивали отец, какой-то высокопоставленный генерал, и руководство санпоезда, так как она числилась дезертиром. Гриценко до ранения (ему оторвало руку) был от  этого в страхе. Как видно, опасения не покидали его и все годы после войны. Мы его разыскали и много раз приглашали на встречи однополчан, но он ни разу не приехал.

Около полуночи, обходя позиции, мы с Ишкиным вдруг услышали автоматную стрельбу и собачий лай. Прибежав на край села, увидели капитана Солдатова с разведчиками, они поджидали возвращения группы Миши Потемкина, ушедшей в занятую немцами Ястребеньку, и теперь бросились к месту стрельбы, которая уже приближалась к селу. Побежали и мы. Из темноты навстречу нам двигалась группа потемкинцев, на плащ-палатке они несли раненого и вели плененного фельдфебеля с кляпом во рту и связанными руками. Как рассказал Потемкин, им удалось в темноте незамеченными войти в село и спрятаться на чердаке хаты Дмитрия Литвинчука; на вторую ночь тихо взяли «языка», но немцы вскоре спохватились: пропал фельдфебель! По следу пустили собак. Около ветряной мельницы завязался бой. Кочетков, прикрывая отход разведчиков с «языком», автоматным огнем и гранатами уничтожил трех преследователей и двух собак.

Ранение Кочеткова оказалось тяжелым, и он вскоре скончался. Погиб он как герой, дав время своим товарищам оторваться от преследования врага. Похоронили разведчика на местном кладбище со всеми воинскими почестями.

От неудачных атак враг свирепел и непрестанно обстреливал наш участок обороны. На моих глазах 24 ноября от разрыва тяжелого снаряда погиб командир самоходки Георгий Глухов.

Почти до середины декабря мы малыми силами с незначительным пополнением стрелковых подразделений отбивали многочисленные атаки немцев, зачастую наступавших сразу с трех сторон. Приходилось оперативно перебрасывать самоходки и танки с одной позиции на другую.  

Вечером перед уходом из села в батарею зашел уточнить потери помначштаба полка по строевой Глуховцев. Передал ему данные и спросил:

— Петр Андреевич, какие у нас потери за последнее время?

— Если начиная с Попельни, то бригада и полк потеряли больше ста человек. А в технике: из тринадцати самоходок полка, вошедших в Брусилов 19 ноября, осталось только три.

Тяжело мне стало...

В прифронтовом лесу

В Левоновку прибыли к полудню — грязные, усталые, насквозь промокшие, даже в сапогах хлюпала грязь. Разместились по хатам и — чудо! — до конца дня успели просушить и одежду, и обувь, еще и помыться и хорошенько обогреться! И все благодаря доброте и гостеприимству жителей этого украинского села. За несколько часов в каком-то сарае соорудили нам баню с парилкой из раскаленных камней — да такую, что помыться смог весь полк! Грустно было прощаться с добрыми, радушными жителями, до сих пор с благодарностью вспоминаю теплоту и заботу, подаренные нам селянами в то суровое время.

В Левоновке мы получили от маршевых батарей, прибывавших на фронт, новые самоходки СУ-85. Теперь в батарее было, как и положено, пять машин. Жалко нам было расставаться со старой самоходкой, была она нашим верным другом в тяжких кровопролитных боях. Больше всех переживал водитель Ваня Герасимов, он трижды обошел вокруг самоходки, гладил ее броню. А Валера Королев долго не сводил глаз с пушки — прощался. Не хватало нам на новой машине восьми красных звезд за каждый уничтоженный «тигр», и еще не было на ней боевых шрамов — заваренных пробоин, выбитых рикошетом полос и вмятин, памятных  обстоятельствами боев, в которых они были получены. Но исподволь мы стали привыкать к новой машине и чувство утраты постепенно улеглось.

Произошло и пополнение личного состава. Командирами самоходок прибыли младшие лейтенанты Николай Ванечкин и Владимир Кленин. Первый был из Москвы, второй — из Калининграда Московской области, где его ждали родители, сестренка и братишка. Николай обладал артистическими данными, хотел поступать в театральный институт, а Владимир успел окончить кулинарное училище. За год учебы в училище самоходной артиллерии оба получили необходимые военные и технические знания.

Были перемены и в составах экипажей. Младшие лейтенанты Макаров и Русаков в нашей же батарее стали командирами взводов. Наш заряжающий Николай Свиридов был переведен в экипаж Ванечкина, к нам вместо него перевели Ивана Черевского, мы уже знали его по прошедшим боям как смелого воина.

Оказавшись в тылу километрах в двадцати от фронта, получив новую технику и пополнение, мы догадывались, что вот-вот, со дня на день начнется наступление, и использовали каждый час для подготовки к предстоящим боям. Занимались боевой учебой, переводили машины на зимнюю эксплуатацию и красили самоходки в белый цвет, чтобы они сливались со снегом.

В эти последние дни перед наступлением мы жили в прифронтовом лесу, можно сказать, с комфортом. Сделали хорошие окопы, отрыли в них широкие щели, накрыли каждую щель накатом из стволов деревьев и сверху поставили на накаты самоходки. Внутри щелей установили железные танковые печи с выведенными наружу дымоходными трубами, светили «люстры». А люстры-то у нас были какие! Сплюснутая гильза снаряда, фитиль из чего-то суконного и дырочка с пробкой: наливаем туда или газойля, или бензина и закрываем — светло! Голь на выдумку хитра! Еще и земляные лавки в  стенах вырезали! В общем, жили, как кум королю, — тепло, светло и уютно. Такое бывало очень редко, чтобы экипажи, находясь рядом с противником, жили с такими удобствами, особенно, когда мороз на улице и руку к броне приложить нельзя, прилипает.

Зима, конечно, для самоходчика и танкиста — самое тяжелое время. Потому что холод. Обмундирование у нас было хлопчатобумажное, летом пилотка, в бою шлем. Зимой выдавали ватные брюки, телогрейку, в бою надевали на все это комбинезон. Иногда давали валенки и шубы, но не всем хватало. Это было, как правило, в обороне, когда долго стояли на одном месте. Формы хватало до госпиталя, а там меняли все.

Некоторые думают, что в броне тепло, а у нас так: вентилятор двигателя за минуту прогоняет 2000 кубов холодного воздуха, и весь этот поток через башню идет, вот и сидишь: вроде ты и одетый, а как голый. К броне прикоснулся — пальцы белые. Плохо. Если двигатель заглушили, то, чтобы его завести, нужна тройная проливка горячей водой. А где, как? Потому обычно и не глушили, постоянно на малых оборотах моторы работали. Тратили моточасы, жалко было. А что делать? Где есть вода поблизости, то можно согреть, а если нет, то как? Запрещай, не запрещай, а машину в боевой готовности держать надо.

В один из вечеров к ужину в наш экипаж пришли гости: ремонтник Николай Дронов и его друг рядовой Устинов, заряжающий из экипажа Самойлова. Устинов был уже в возрасте, но пользовался общим признанием как отличный солдат, поэтому в полку его с почтением называли не иначе, как Иван Платонович, как и Емельяна Ивановича Бессчетнова.

— Ребята, сегодня я угощаю по случаю дня рождения моего отца! — торжественно объявил Дронов, вынимая из кармана алюминиевую фляжку. — Для этого дня я целую неделю сберегал свои фронтовые сто грамм!  

— Поздравляем заочно твоего отца и тебя, Коля, за то, что ты так чтишь своего родителя, — ответил за всех Василий Васильевич Ишкин и пожал своему подчиненному руку.

Мы тоже по очереди пожали богатырскую руку Николая и выпили по полкружки, закусив кашей и запив чаем. Помолчали. Первым заговорил Иван Платонович:

— Николай, твой отец, наверное, такой же крепкий, как ты. Но слыхал ли ты когда про богатыря земли вятской Григория Кощеева?

— Нет, Иван Платонович, не слыхал.

— Тот, пожалуй, посильнее тебя был. Родился он по соседству с моей деревней, недалеко от станции Коса. Уже десяти лет, в обиде на кого из детей, мог приподнять угол дома и заложить под него шапку обидчика. Двенадцати лет, когда вытаскивал из погреба завалившуюся туда корову, по неосторожности обломал у нее рога, за что был наказан матерью деревянной лопатой по заднице. Восемнадцати лет уехал из деревни в старинный вятский город Слободской и устроился там работать грузчиком на спиртоводочный завод. Там он однажды поспорил с завскладом за четверть водки, что пронесет вокруг склада на шее двенадцать двухпудовых гирь, связанных цепью. И пронес! Но кладовщик слово свое не сдержал. Тогда Григорий эти гири повесил на высокий столб, откуда кладовщику свое имущество пришлось спасать целой бригадой грузчиков.

Рост у Григория был сажень и пять вершков, или, по-теперешнему, два метра двадцать два сантиметра. Ходил он в лаптях и самотканом армяке. Однажды на представлении в цирке, вызванный из публики померяться силами, вышел Григорий и так бросил немецкого борца, что того еле-еле врачи откачали. Узнал про то знаменитый силач Иван Поддубный: мол, есть на вятской земле такой богатырь, — и уговорил Кощеева работать вместе. Между собой боролись они почти на равных, и много лет ездили по разным городам и странам.  

Как-то гастролировали они втроем по Франции: Иван Поддубный, Иван Заикин и Гриша Кощеев, и в Париже положили на лопатки лучших борцов всей Франции, а можно сказать, и мира. Разозлились французские болельщики, хотели избить русских богатырей. Тогда Гриша выломал в цирке деревянную колонну и, размахивая ею как дубиной, погнал по парижским улицам ретивых болельщиков, обиженных за своих мастеров, у них, видишь, своя — «французская классическая школа». Но дубинушки кощеевой-то никто отведать не захотел, все по домам разбежались. Жаль только, рано Григорий опочил. Как возвратился в свою деревню, вскоре и помер. Слухи ходили, что отравили его. По злобе. Говорили, что связано это с историей выхода его из публики к немецкому борцу в Слободском. А уж что там, как?.. — закончил свой рассказ Иван Платонович, которому все мы завороженно внимали.

И тут в нашу подземную комнату спрыгнул капитан Павел Васильевич Голубев.

— Роскошно вы тут устроились! Тепло, светло, просторно, даже и стол есть! О! и лавки устроили. А не провалится ли самоходка в вашу такую широкую резиденцию? — здороваясь со всеми за руки, спросил капитан.

— Устроились мы и правда очень хорошо, наверно, впервые за всю войну, — ответил я за всех. — А самоходка не провалится, мы для подстраховки положили поперек окопа пять длинных толстенных бревен.

Очень мне хотелось под наш ужин налить чарку и капитану, но постеснялся при рядовых угощать зама комполка. Отделом кадров фронта он был направлен командиром в нашу 3-ю батарею, но его сразу же поставили на вакантную должность заместителя командира части. Из разных источников мы уже немало знали о нем. Родился он в Перми, жил в Свердловске, там и начал служить. 22 июня сорок первого капитан Голубев командовал артдивизионом 99-й стрелковой дивизии, которая  сразу же нанесла по немцам контрудар, отбросив фашистов на тридцать с лишним километров в глубину польской территории, и тем на несколько суток задержала продвижение противника в районе Перемышля. Был он выше среднего роста, стройный, подтянутый, выглядел моложе своих тридцати шести лет. Правильные черты лица, голубые глаза, доброжелательный взгляд притягивали к нему многих, но наша батарея была ему как-то ближе, наверное, потому, что некоторые из батарейцев учились у него в учебном дивизионе в Свердловске. Потому он и заглянул к нам «на огонек».

* * *

На рассвете 22 декабря сосредоточились в лесу севернее села Хомовка, где завершили последние приготовления к наступлению: оборудование окопов для самоходок и щелей для экипажей.

Вечером состоялось партийное собрание полка, на котором многих приняли в партию. Присутствовал заместитель начальника политотдела корпуса подполковник Мещеряков. Сначала принимали тех, кто лучше себя показал в боях. Первым выделили наш экипаж. Выступил комсорг полка Михаил Гуменный. Он не стал много говорить, а вытащил из кармана свежий номер газеты 9-го мехкорпуса «Вперед, на запад!» за 20 декабря и зачитал статью, где было написано, что 20 ноября мой экипаж уничтожил восемь «тигров» и артиллерийскую батарею. Называлась статья: «Валерий Королев воюет по-сталински». Короче, весь мой экипаж приняли в партию без кандидатского стажа и, без лишних слов, поздравили:

— Теперь каждый из вас — коммунист! Значит, воевать должны еще лучше!

Потом принимали в партию, тоже экипажем, макаровцев, в последних боях они уничтожили пять «тигров»! За ними — наводчиков Николая Лапшина, Петра Мурзинцева и других. Правда, партбилеты нам вручить не  успели, мы пошли в атаку, меня ранило, госпиталь — и все. Я остался беспартийным.

Потом я долго писал во все инстанции, чтобы мне выдали партбилет, но, видимо, меня считали погибшим, так и затерялся где-то мой партбилет. А на письма, как говорят, ни ответа, ни привета. И пришлось мне в партию вступать вторично, уже после войны. Получилось это так. В пятьдесят втором году сдавал я в Москве экзамены в Академию бронетанковых войск. Подготовился я капитально, все сдавал на отлично... и меня не приняли! Нашли зацепку какую: мол, училище по сокращенной программе закончил и приказ № 0125 не позволяет принять. Я все же понял, какая была причина — я был беспартийный. Вот, в пятьдесят четвертом я и вступил заново — и поступил в академию. Тогда все анкеты, в том числе и представления к наградам, включали: «член ВКП(б) с такого-то года».

В тот вечер, 22 декабря сорок третьего, состоялось в прифронтовом лесу и комсомольское собрание, на нем были приняты в комсомол Рема Чугунов и Митя Медин. После собрания оба юноши ликовали: вчера им вручили медали «За боевые заслуги», а сегодня приняли в комсомол! Все мы радовались счастью ребят.

Декабрьское наступление

На рассвете 24 декабря, мы еще занимали исходный рубеж на опушке леса восточнее села Раевка Радомышльского района Житомирской области, началась мощная артподготовка, длившаяся целый час, которая ознаменовала начало Житомирско-Бердичевской наступательной операции 1-го Украинского фронта.

По снежному полю, раскинувшемуся по холмам и высотам, устремились в наступление одновременно танки, самоходки и пехота. Решительной атакой удалось с ходу прорвать оборону противника. А укрепляли они рубеж — больше месяца! Двигались мы на больших скоростях,  взвихривая гусеницами высокие фонтаны снежной пыли, и солдатам, бежавшим за боевыми машинами, приходилось преодолевать настоящую пургу. Приближаясь к селам Раевка и Забелочье, мы видели, как испуганные полураздетые немцы выскакивают из хат и устремляются в сторону леса, силясь на бегу натянуть одежду, лишь немногие отстреливались из автоматов и пулеметов, пытаясь прикрыть паническое бегство остальных.

— Ваня! Из пулемета, по убегающим фрицам! Огонь! — скомандовал Черевскому, который уже неплохо овладел стрельбой из трофейного пулемета.

Обойдя Раевку и Забелочье с запада, батарея вышла к высоте, прикрывавшей шоссе Киев — Житомир. Со стороны села Кочерово противник вел сильный заградительный артиллерийский огонь, от сплошных разрывов снарядов и мин высота была окутана дымом, напоминая разгневанный вулкан. Доложив свои соображения капитану Голубеву, который находился в нашей самоходке, я повел батарею в обход высоты с востока, туда, немного обогнав нас, уже вырвались вперед три танка 59-го гвардейского танкового полка.

Обошли высоту, и перед нами простерлись черная лента Киевского шоссе и большой населенный пункт, это было село Кочерово, в котором противник сосредоточил артиллерию. Заметив нас, немцы усилили орудийный огонь. Голубев, который прежде лишь наблюдал за нашими действиями, не вмешиваясь в мои команды, теперь приказал:

— Форсируйте атаку!

Я понимал его, противник бил по нам из десятков орудий! — нужно было как можно быстрее зацепиться за село, укрыть машины от прямых попаданий. Сигнальными флагами подал команду всем экипажам: «Ускорить атаку!» Рыская по полю, на максимальных скоростях самоходки мчались на врага! Прислуга вражеских  орудий задергалась! От страха, угрозы неминуемой гибели стреляли они уже почти бесприцельно, поэтому подбить им удалось только один танк. Атакуя, наша батарея раздавила несколько орудий и уничтожила два бронетранспортера.

Нашим войскам удалось закрепиться в восточной части села. Противник отошел в его западную половину, за линию прудов, разделявших Кочерово на две части.

Во второй половине дня комбриг 69-й мехбригады полковник Дербинян ввел в бой второй эшелон, и немцы начали отходить в юго-западном направлении. Но уличные бои продолжались до вечера.

Пока мы вели перестрелку с немецкими танками, на восточной окраине села произошел курьезный эпизод. Возле дома, который Луппов и Мельников превратили в штаб, стоял танк Шишкова. Санинструктор Валя Воробьева решила понаблюдать за боем через приборы, забралась в танк, села на место наводчика и, пристроившись к окуляру прицела, стала вращать подъемный и поворотный механизмы пушки. И вдруг видит: в село входят три немецких танка! С испугу она вскрикнула: «Шишков!», автоматически продолжала вращать пушку. Экипаж головного танка, видя, что на него наводят орудие, стал отходить задним ходом, остальные принялись разворачиваться для отступления. Такую ситуацию и увидел экипаж Шишкова, который в это время обедал во дворе и, почуяв неладное, стремглав бросился к танку. Все мгновенно заняли свои места, однако успели произвести только один выстрел — по замешкавшемуся третьему танку. Танк загорелся, но экипаж успел выскочить и скрыться за домами.

Перед отходом из села противник нанес сильный огневой удар по нашим войскам. Во время этого артналета погиб один из лучших разведчиков полка сержант Сергей Карпович Рассоха. Долго мы переживали его гибель, сострадая страшному горю, которое обрушится  на его семью, старожилы полка знали, что в селе Родина Алтайского края его возвращения ждали жена и пятеро детей.

* * *

Отступая по шоссе Киев — Житомир, противник на каждом удобном рубеже оказывал нам упорное сопротивление, и продвижение наше замедлилось. Для мобильного преследования отступающего противника, чтобы не дать ему закрепиться, комбриг приказал срочно сформировать и выслать вперед передовой отряд, включив в него мотострелковый батальон, саперный взвод, две танковые роты и две батареи самоходок, в том числе и нашу.

У реки Царевка мы внезапно для себя настигли крупную группировку противника, насчитывающую около полусотни танков и штурмовых орудий. Развернулся сильный ночной бой. Вражеские танки с пехотой оказались на выгодных позициях — на краю леса, отделенного от шоссе огромной, метров двести, поляной. Перестраиваться из походного положения в боевое нам пришлось под огнем противника да еще с переходом за очень глубокий кювет, и вначале немцам удалось поджечь один танк и подбить две самоходки и «тридцатьчетверку».

Приспособившись к местности и воспользовавшись освещением поля боя, которое устроили немцы, мы открыли сильный ответный огонь. Капитан Голубев, видя, что своими силами нам не разбить такую группировку, приказал Самойлову своим экипажем незаметно, лесом, подобраться к левому флангу противника и поджечь несколько танков, чтобы создать впечатление обхода противника и с другой стороны.

Как было дело, рассказал потом сам Коля Самойлов:

— К танкам мы подобрались незамеченными. Но у нас случилась беда, наводчику попала в глаза пороховая гарь, он не мог стрелять, заменил его у прицела Иван  Платонович. И оказался справным наводчиком! Правда, и стреляли мы метров со ста. Но факт! — от первого же выстрела Ивана ближайший танк загорелся. На скорости сменили позицию и удачно подобрались ко второму. Зажгли и второй! Потом третий! Немцы не понимают, откуда их бьют, так как наши выстрелы сливаются с общей канонадой боя. Но когда мы зажгли четвертый танк, нас застукали! Видно, кто-то заметил нашу самоходку. Сам знаешь, подача, исполнение приказов у них завидные: через какие-то секунды на нас направило пушки не меньше десятка танков! Задним ходом мы успели вдвинуться в лес, но все-таки нас зажгли. Сразу же набежали, окружили машину автоматчики, истребители танков. А машина горит! Мы незаметно через аварийный люк вылезли, лежим под днищем, не дышим, не подаем признаков жизни. И дождались, ушли фрицы, решили, что весь экипаж сгорел с танком. В темноте, за дымами удалось нам отойти к реке, и тут, уже на мосту, напоролись на группу саперов, они минировали опоры. К счастью, Петя Мурзинцев в самый последний момент прихватил из машины сумку с гранатами и в тот момент не растерялся, сразу швырнул в минеров одну за другой три гранаты. Потом ползли по кювету, нас заметили — пулеметно-автоматный огонь открыли сильнейший! И все-таки вырвались! — закончил свой рассказ командир.

Всю ночь у Царевки продолжался сильный бой. Снаряды и пули летели с той и с другой стороны, горели танки, гибли люди. Очень много было ранено пехотинцев, занявших оборону в кювете. Я и теперь будто слышу крики раненых: «Сестра, сестра, помоги!..»

Под утро подошли наши главные силы, и противник начал отходить на Коростышев.

* * *

Тяжелые бои продолжались в районе села Кол. Городецкая. Здесь 25 и 26 декабря нам пришлось отражать яростные контратаки врага. Но к вечеру подошла 70-я  мехбригада, мы снова перешли в наступление и к полуночи смогли овладеть восточной окраиной Коростышева.

На рассвете 27 декабря 69-ю бригаду и наш полк контратаковали крупные силы противника, и нам пришлось отойти в район Козиевки. Только силами всех частей и соединений корпуса, форсировав реку Тетерев — не забыть ее обледенелые берега! — был освобожден город Коростышев. Произошло это 28 декабря.

Но и после этого продолжались тяжелые бои. Населенные пункты Пилипы, Рачки и Демчин несколько раз переходили из рук в руки. Потери были большие с той и с другой стороны. В боях за Рачки погиб один из храбрейших офицеров Красной Армии командир 71-й механизированной бригады Герой Советского Союза гвардии полковник Владимир Васильевич Луппов. Очень смелый был! Пошел с танкистами на укрепленный рубеж в первом эшелоне, и немцы сожгли его танк, весь экипаж сгорел заживо.

В село Пилипы наша батарея вошла первой, действуя в авангарде бригады. Была ночь, в лунном свете хорошо просматривались ровные ряды белых хат. Продвигались мы с мерами предосторожности, зная, что впереди наших войск нет. В селе стояла тишина, видимо, местные жители уже спали, лишь немногие трубы еще струили запоздалый дымок. Не было никаких признаков присутствия немцев. Вдруг с южной окраины села послышался гул моторов и русское «ура». Мы с Ишкиным в недоумении переглянулись: свои-то свои, подумалось, а подстраховаться не мешает. И дал команду:

— Подготовиться к бою! Без команды не стрелять!

В сторону нашей самоходки шла «пантера» с хорошо видимыми черными крестами. Остановилась возле хаты. Правее остановились еще три танка с крестами. В голове роились разные мысли. А если наши войска используют трофейные танки? Но тогда почему нас не предупредили? Так можно побить и своих! Хорошо, что  мы могли несколько минут подумать, так как наши самоходки, имея белый цвет, хорошо сливались с хатами. Затаив дыхание, следили мы за действиями танков, к которым уже приблизилась пехота с криками «ура». Вдруг из люка ближайшего к нам танка высунулся командир и что-то крикнул по-немецки. В тот же момент мой полуоцепеневший от холода указательный палец нажал на спуск ракетницы! Красная ракета чиркнула ввысь — и загремели пушечные выстрелы! Первым же выстрелом Королев зажег «пантеру»! Из полыхнувшей пламенем машины успел выскочить только командир в горящем комбинезоне. Растерявшись, он сначала побежал в нашу сторону, сразу развернулся, пламя на бегущем раздувалось ветром и уже охватило его с ног до головы, немец упал на снег и начал кататься горящим факелом, пока не потерял силы. От метких выстрелов других экипажей загорелись и остальные танки. Бандеровцы — это они нас попутали, прекратили кричать «ура» и вместо атаки обратились в бегство.

31 декабря, перед самым Новым, 1944 годом, в мой день рождения, в ожесточенном встречном ночном бою под Коростышевом на Житомирщине моя самоходка сгорела, и я был ранен. Очнулся я только в госпитале...

Судьбы однополчан 

После ранения вернуться в свой 1454-й полк мне уже не пришлось, расскажу вкратце о его дальнейшем боевом пути. В боях на Житомирщине полк понес большие потери и в конце февраля 1944 года был направлен в Бердичев на пополнение, после чего переведен в резерв командования 1-го Украинского фронта. Приведу боевую характеристику полка, данную командиром 9-го мехкорпуса и тогда же зачитанную перед строем:

«1454-й самоходный артиллерийский полк резерва Главного командования за время действия в 9-м механизированном корпусе 3-й гвардейской танковой армии  с 4 ноября 1943 по 21 февраля 1944 года проявил себя на поле боя как в высшей степени сколоченная часть, личный состав которой храбро и мужественно дрался с врагом, нанося последнему тяжелые потери, содействуя корпусу в успешном завершении всех наступательных и оборонительных операций.

Участник прорыва обороны противника, форсирования Днепра, освобождения Киева, полк в жестоких оборонительных боях самостоятельно удерживал важные участки, стойко отражал все атаки превосходящих сил противника. Прекрасное знание личным составом боевой техники, дисциплинированность, стремительность атак — отличительные черты полка.

За мужество и отвагу, проявленные в боях с врагом Родины, и нанесенные ему большие потери полк представлен к званию «Гвардейский» и награжден орденом Красное Знамя.

Объявляю благодарность всему личному составу полка за мужество и храбрость, проявленные в боях с врагом Родины в войсках корпуса.

Командир 9-го механизированного Житомирского корпуса гвардии генерал-майор Герой Советского Союза Малыгин.

Командующий артиллерией 9-го механизированного корпуса полковник Стояков.

21 февраля 1944 года».

Документы 1454-го полка оказались уничтожены, и автору стоило больших трудов разыскать своих однополчан по скудным данным, сохранившимся в памяти с фронтовых лет. На передовой, в череде событий у меня не раз возникало желание вести записи, но я знал, чем  это пахнет: если найдут дневник, где все по правде написано, штрафбат точнехонько меня ожидает. Сколько же раз за послевоенные годы, разыскивая эту правду, я сожалел об ушедших из памяти именах, названиях сел, рек и речушек, забытых датах!

Встречаться с однополчанами, сопоставлять события, их участников мы стали только в начале семидесятых. Встречи эти чаще проходили в Москве. На них приезжали Николаи Поливода из Харькова, Василий Васильевич Ишкин из Днепропетровска, Вася Поршнев из Ногинска Московской области, наш бывший ремонтник Коля Дронов из Тамбовской области и многие другие.

Однажды по окончании встречи Петр Андреевич Глуховцев, бывший помначштаба полка по кадрам и строевой, пригласил нас в гости. Поехали мы, такси взяли «волгу-пикап», набились нас человек восемь, наверное, в том числе Ишкин и Вася Поршнев, бывший комбат 4-й батареи. Жил Петр Андреевич в Ивантеевке, недалеко от Москвы. Его милая супруга Софья Николаевна накрыла стол. Выпили по чарке, другой коньяку. Пели. А потом Поршнев и говорит:

— Ребята, держитесь, чтоб не упасть! Что я вам сейчас расскажу! Это я поджег «татру» с ценными трофеями Мельникова и Рудовского!

Долго мы смеялись, хватаясь за животы. Вот, выплывали и такие подробности.

А история была такая. Происходило дело в Германии, меня тогда в полку уже не было и рассказал мне эту историю сам Вася Поршнев, но не назвал тогда имени «мстителя».

Не любили и не уважали в полку ни Мельникова, особенно после истории с Порфирием Горшковым, ни его замполита Рудовского. Хапали оба трофеи — ковры, сервизы, картины, аккордеоны, коллекционное оружие, и прятали «конфискованное» в «татру», она ведь огромная, как вагон. Люди воюют, бьются в пекле боя, а они в  это самое время пьянками, бабами, грабежом развлекаются. Короче, не делом занимаются. Обидно, оскорбительно было такое видеть, вот и совершил кто-то поджог — так сказать, выразил общее мнение по поводу их «деятельности». Да так тонко все проделал, что даже контрразведчика подключали, но отыскать поджигателя так и не смогли. И вот, оказывается, это был Вася Поршнев! Тут он нам откровенно все рассказал, а что, времени много прошло, чего бояться-то. Отчаянный — не зря первым в полку совершил таран танка!

Похохотали мы по поводу сожженного добра Мельникова, тут кто-то из ребят и говорит:

— Ты, Вася, не думай, Мельников-то догадывался, кто это сделал, так он тебе и мстил все время. Вот ты как два ордена имел, он больше ничего тебе и не дал — ни медали, ни ордена. Помнишь, форсировали Пилицу в Польше? Речушка-то вроде маленькая, но ледоход — льдины там шли. Твоя-то машина первая ее форсировала. А Героя, вместо тебя, дали механику-водителю. Мельников ведь на тебя давно зуб держал, с той поры, как ты остановить их пытался, когда они с Самыко над Порфирием Горшковым расправу учинили.

— Ну, Самыко-то бог наказал, — отозвался кто-то из однополчан, — недолго он после того живым оставался. И замполит Гриценко, который на станции Льгов санитарку соблазнил, тоже от кары не ушел, ему под Попельней руку оторвало. Так больше в полк и не вернулся. И Рудовский, не к ночи будет помянут, который над девочками нашими издевался, тоже свое получил. Все знали: вызывает к себе и принуждает к сожительству. А они-то — секретарши, телефонистки — все девочки совсем! Он ведь замполитом в полк где-то с середины Польши прибыл, но до конца войны не дотянул. У этого ногу оторвало, может, хоть тогда что-то понял.

И тут Василий Васильевич вдруг говорит:

— А знаете вы что-нибудь о Викторе Олейнике, с которым воевали мы на Курской дуге? Я-то Виктора считаю  лучшим в полку механиком-водителем. Долго я его разыскивал, но удалось мне найти только его племянника Владимира Федоровича Олейника, живет он в Павлодаре. И вот что я узнал. Родные последнее письмо от Виктора получили осенью сорок третьего. А в марте сорок четвертого через Павлодар проходил санитарный поезд, из него попросили передать письмо семье Олейников. В этом письме было написано: «Если вы хотите видеть Виктора, то приезжайте на станцию Чистоозерное». Поехал туда его брат Семен, инвалид войны. Когда он вернулся, все спрашивали: «Что с Виктором?». «Об этом знаем Виктор и я», — ответил Семен. Вскоре Семен умер от тифа. Дальнейшие мои поиски Виктора через военкоматы, собесы, другие организации результатов не дали. Жена и родные считали, что его, наверное, сильно искалечило. Вот Семен, сам инвалид, и сохранил тайну брата, унес с собой в могилу, видно, боялся близким удар нанести. Супруга Виктора, Марина Терентьева, несколько лет ждала его, а потом вышла замуж. Теперь у нее четверо детей, двое от Виктора и двое от второго мужа.

Долго я приходил в себя после услышанного. Не зря при увечных ранениях, ожогах ребята просили: «Пристрелите, братцы!» Это ведь не только от боли, человек в муках как бы дальше видел, как жить потом, домой вернуться обузой — слепым, без руки или ноги, обезображенным.

А Петр Андреевич, не удержав слезы, рассказал, как в самом конце войны погиб в Германии наш сын полка Рема Чугунов, 13-летний русский мальчик. Погиб он во внезапной стычке в лесу с немецкими разведчиками. Он первым из наших разведчиков бросился на врага с криком: «За Родину, вперед!». И автоматная очередь срезала такого золотого юношу.

Наступило тяжелое молчание.  

— Так и командир его погиб, начразведки Солдатов, — заговорил Василий Васильевич. — Вступил в единоборство со взводом эсэсовцев в городе Ландсберге. Очень обидно нам было за Ивана Павловича, две недели не дожил до Берлинской операции. Похоронили мы его в Ландсберге, со всеми воинскими почестями. Но как бы хорошо было, если бы он с нами вошел в Берлин, ведь он заслужил это более чем кто-либо.

Чтобы как-то разрядить обстановку, я спросил у Ишкина, откуда взялась у него прядь белых волос, которая заметно выделялась даже среди его теперь уже седых волос. И Василий Васильевич рассказал.

— Дело было 4 марта сорок пятого, уже в Германии. Пришлось мне в тот день столкнуться с выходящими из окружения немцами. Рембригады двое суток без сна и отдыха ремонтировали две самоходки и, отремонтировав, продвигались в полк. На хуторе решили немного обогреться и отдохнуть. На двух машинах были два офицера и, соответственно, два бригадира. Будучи старшим, я остановил машину. Справа по полю на том же уровне остановился немецкий бронетранспортер, на них часто ездили наши офицеры и разведчики, подумал, что и сейчас так. Но! Открылся люк, и из него вдруг высунулся немец-офицер! Успел крикнуть своим: «Ребята, ложись!», водителю Махмутову: «Прыгай!» — и сам прыгнул! Не поверите, но за то мгновение, что я летел с подножки до кювета, всю жизнь свою вспомнил! И отца — балтийского матроса, штурмовавшего Зимний, и полуголодное свое детство, и добрую матушку, и бабушку, и каждого из своих пятерых братьев и трех сестер, и даже блокадный Ленинград, как лежал там в госпитале с тяжелым ранением, и гибель брата! И не то чтобы только лица их промелькнули, а увидел я все в подробностях, картинами! Но как только смолк на секунду крупнокалиберный пулемет, меня будто подбросило! Вскочил, кинулся за угол дома, успел только увидеть, как очередь вдогонку два кирпича из стены вышибла. А за  углом дома — стоит «тридцатьчетверка»! На крыльце — сидят обедают танкисты! Кричу им: «Немцы!» Они не верят: «Шутишь, впереди наши танки, продвинулись уже на сотню километров». Когда тут объяснять?! Заскочил я в их танк и давай скорей на дорогу! Успел увидеть бронетранспортер — он уже в лес заходил! В башню ко мне запрыгнул Суржиков, мой ремонтник, быстро зарядил пушку! Но выстрелить мы не успели, БТР уже скрылся в лесу. Поставил я танк на место. Отругал, конечно, танкистов за беспечность. Определили мы ремлетучки во двор, зашли в дом, немного обогрелись, поели. Позже, когда после этого переполоха пришли в себя, осмотрелись, то у меня на комбинезоне обнаружили много пробоин и одна была на шлеме. Тогда Суржиков и заметил в волосах у меня эту седую прядь. Осталась она мне памятью, как летел в канаву и с жизнью прощался. А комбинезон с пробоинами и шлем я двадцать пять лет хранил — как реликвии фортуны, знак благосклонности судьбы.

Проговорили мы до позднего вечера. Утром договорились связь не терять и разъехались по домам.

Часть четвертая.

1-й Белорусский фронт

Глава девятая. Роковая высота 

Январь — июль 1944 

Из боя в госпиталь и снова на фронт

Итак, 31 декабря 1943 года, в тот день мне исполнился 21 год, моя самоходка сгорела, я был ранен и очнулся уже в киевском госпитале возле Бессарабского рынка.

Только здесь я почувствовал, что ранения мои в плечо и ногу не пустяковые, так как из-за них во время бомбежек приходилось мне оставаться в палате. А бомбили нас нещадно! И днем, и ночью! Хотя на территории госпиталя бомбы не рвались, но лечебные корпуса при каждом налете трясло, как при землетрясении. Ходячим-то хорошо, они убегали в укрытия, подвалы, щели, а мы, кто не мог ходить, тряслись вместе с корпусом на своих пружинных железных кроватях. Причиной налетов, как мы вскоре узнали, был деревянный мост через Днепр, его-то и старалась разбомбить вражеская авиация: проложенный под толстым слоем воды, он не просматривался с воздуха. Разбомбить этот стратегический объект противнику так и не удалось.

Через несколько дней нас сгруппировали по характеру ранений и санитарным поездом перевезли сначала в Курск, где мы пробыли двое суток, а затем «зеленой улицей» эвакуировали на Южный Урал. Разгрузили санпоезд ночью на станции Аргояш, километрах в пятидесяти от Челябинска. Госпиталь размещался в деревянной  двухэтажной школе. Здесь мы попали в руки хороших врачей и медсестер, были окружены заботой жителей поселка, учителей и учеников школы, которые ежедневно навещали нас и даже выступали в спортзале школы с художественной самодеятельностью. Здоровье мое быстро шло на поправку, и уже в конце февраля я попросился на медкомиссию, хотя боль в плече и ноге чувствовалась довольно ощутимо.

Лечащий врач, Александра Васильевна, была женщина очень порядочная и умная, она мне говорит:

— Какая выписка, если вы еще хромаете? Оставайтесь командиром роты выздоравливающих.

— Александра Васильевна, лучше я воевать поеду, — не согласился я на такую должность. — И потом, я же не хромаю, а прихрамываю!

— Выписывайте его! — поддержала меня начальник госпиталя капитан медслужбы Копылова. — Напишем ему «легкое ранение», и пусть едет на фронт! С такой настойчивостью он и себе навредит, и нам житья не даст!

Ранение у меня было в плечо левое, кость задело, но написали «легкое» — а мне что?

Тепло распрощавшись с врачами и медсестрами, товарищами по госпиталю, я в тот же день прибыл в Свердловск.

* * *

В Свердловске повторилось то же, что было здесь же со мной год назад: отдел кадров бронетанкового управления Уральского военного округа, 5-й запасной танковый полк и получение самоходок; с той лишь разницей, что на этот раз пришлось получать самоходки не СУ-122, а СУ-85. И опять два паровоза цугом притащили наш эшелон на станцию Пушкино под Москвой, где к концу вторых суток мы и разгрузились, а потом, совершив небольшой марш, сосредоточились в лесу возле станции Правда. Здесь и началось переформирование  225-го отдельного танко-самоходного полка (ОТСП) в 1295-й самоходный артиллерийский полк резерва Верховного Главнокомандования, в состав которого вошли танкисты расформированного полка и самоходчики, прибывшие из Свердловска.

225-й отдельный танковый полк имел свою — героическую! — историю. Сформирован он был под Москвой летом 1942 года и, когда определилось главное направление наступления немцев на юге, его перебросили через Среднюю Азию и Каспийское море на Северный Кавказ под Моздок. Там в тяжелых оборонительных боях полк получил боевое крещение. В конце октября сорок третьего полк был выведен на доукомплектование из-под Курска в Подмосковье, где его пополнили двумя батареями самоходок СУ-85. С этого времени он стал называться «танко-самоходным», сохранив свой номер, и в новом качестве принял участие в освобождении Киева. Таким образом, к моменту переформирования полк участвовал в трех крупнейших битвах — за Кавказ, на Курской дуге и в битве за Днепр.

Командиром вновь сформированного 1295-го полка был назначен майор Либман, замполитом — подполковник Рудаков, зампотехом — майор Базилевич, начальником тыла — майор Черняк. Офицеры штаба и начальники служб в основном перешли из 225-го ОТСП.

Меня назначили командиром 1-го взвода в 3-ю батарею, хотя перед ранением я командовал батареей. Объяснялось это просто, и произошло это со мной уже не в первый раз. Приехал я после первого ранения в другой полк, и что там мне в личное дело штабные записали или не записали, я не знал. Записано, что командир взвода, — меня на взвод и ставят. Второй раз попал в госпиталь — опять так же. Даже смешно. Не удосужился я в свое время сходить в штаб 1454-го полка произвести запись должности командира батареи в удостоверение личности. Тогда не до того было да и сейчас не беспокоило это меня, ведь командиром взвода можно  даже более толково использовать боевую мощь каждой самоходки.

Между прочим, так у меня и со званием получилось, больше двух лет провоевал я в чине лейтенанта. Правда, я и не гнался за званиями, меня это не очень интересовало. Интересовало меня — лучше воевать. А звание — это уже вторично. Для полевых офицеров такая ситуация была обычным явлением.

Командир нашей 3-й батареи, тридцатипятилетний сибиряк старший лейтенант Михаил Андреевич Ворошилов, был призван из запаса, но уже имел боевой опыт, в том числе и в 225-м ОТСП. Чуть выше среднего роста, широкоплечий, выразительное лицо, голубые глаза; старили комбата три глубокие морщины, пролегающие вдоль лба. По характеру это был волевой спокойный человек, с подчиненными всегда обращался просто и с уважением.

Зампотех батареи, тоже сибиряк, старший техник-лейтенант Силантий Журбенко, был на четыре года моложе комбата. Среднего роста, полноватого телосложения, с карими со смешинкой глазами и почти не сходящей с лица улыбкой — производил он впечатление человека флегматичного. Но только на первый взгляд! На самом деле зампотех наш был энергичен, быстр в решениях и действиях. До войны Силантий Иванович был председателем небольшого сибирского колхоза, что прослеживалось в его хозяйском отношении к имуществу и строгом контроле за содержанием боевых машин.

Бараки возле станции Правда, в которых мы жили, были летнего типа, слабо утепленные дополнительной обшивкой, поэтому спали мы на нарах вповалку, и согреться под изношенными солдатскими одеялами удавалось только к утру. Вставали в 6.00, в течение часа успевали побриться, помыться, позавтракать и потом целый день занимались боевой подготовкой и тактическим сколачиванием подразделений. Очень большое  внимание уделялось взаимозаменяемости членов экипажа. Штаб так распределил личный состав на самоходках, чтобы в каждом экипаже были участники боев и хотя бы один самоходчик. Мне в этом отношении повезло больше всех, так как все в экипаже оказались опытными фронтовиками. Механик-водитель старшина Яков Петрович Михайлов 1910 года рождения до войны работал машинистом паровоза в Петропавловске; к началу сорок четвертого успел повоевать на Калининском, Брянском и 1-м Украинском фронтах; имел ранение и два ордена, а также две тысячи моточасов практики вождения танков и самоходок — такая практика была бесценной!

Наводчиком у нас стал старшина Сергей Быков со станции Шаля Свердловской области — шатен с карими глазами, выше среднего роста, крепкого телосложения. Ранее воевал в десантных и танковых войсках, знал хорошо самоходку и умел водить ее в сложных условиях местности, имел большой опыт стрельбы из пушки.

Под стать ему был и заряжающий старшина Сергей Мозалевский из села Ступино Воронежской области, человек крепкой физической закалки, имеющий солидный боевой опыт, начиная с финской войны; он мог свободно заменять наводчика, механика-водителя да и командира самоходки.

Командиром второй машины моего взвода был лейтенант Павел Ревуцкий. Замечательный человек и командир! Чуть выше среднего роста, с правильными чертами лица, жгучими карими глазами и богатой шевелюрой из мелких кудрей — он сразу привлекал к себе особым обаянием. Но самыми главными его чертами, ценимыми во взводе и батарее, были человечность и личная храбрость. В военном отношении подготовлен он был отлично, в совершенстве знал материальную часть боевой машины и вооружения. В свои двадцать имел уже весьма богатый боевой опыт.

Ребята в его экипаже подобрались тоже хорошие и получившие боевой опыт. Все они оказались из Горьковской  области. Правда, заряжающего Хухарева вскорости пришлось заменить, он был настолько щуплым, худым и малосильным, что не мог поднимать весившие около пуда унитарные снаряды. Заряжающим вместо него определили старшего сержанта Алексея Бессонова из Богородского района. Алексей мог заменять любую должность в экипаже, приобрел большой боевой опыт в 225-м полку, за бои был награжден орденом Красной Звезды и повышен в чине. Механиком-водителем у Ревуцкого был сержант Иван Пятаев, наводчиком — старший сержант Федор Беляшкин из села Коверино, где остался его младший брат, которого он вырастил без родителей. Федор был очень трудолюбив и свое дело знал отлично.

Вторым взводом нашей 3-й батареи командовал ростовчанин лейтенант Сергей Бакуров, второй самоходкой его взвода — кировчанин лейтенант Юрий Ветошкин. Командиром комбатовской самоходки назначили старшину Ивана Сидорина.

Перезнакомились все быстро. За пять дней, что комполка тренировал нас в построении, а себя — в отдаче рапорта представителю Наркомата обороны при вручении Боевого Знамени полка, мы узнали почти всех офицеров подразделений, штаба и полковых служб. Самым молодым офицером в полку был девятнадцатилетний командир самоходки лейтенант Илья Горелик, а самым сильным — тоже командир самоходки младший лейтенант Петр Терехов родом из Архангельской области. Петр где-то отыскал две гири-двухпудовки и утром, до завтрака, играл ими, как мячиками. Самым «старым» по возрасту был тридцатисемилетний комполка майор Либман, выглядел он еще старше; к тому же, чуть ниже среднего роста, он как-то не смотрелся среди рослых самоходчиков.

Хотя мы за день и уставали, но часть батарейцев вечерами уходила в клуб на танцы. Инициаторами этих  «культпоходов» были полковой комсорг старший лейтенант Павел Кочейшвили и Илья Горелик. А мы, прибывшие из Свердловска, не воевавшие в 225-м, больше интересовались историей полка, изучали его боевой путь. В полку была хорошо оформленная ленинская комната, для нашей батареи экскурсоводами-рассказчиками по ее фотопортретам и экспонатам стали Павел Ревуцкий и старший врач полка капитан медслужбы Григоров, который служил в 225-м со дня его формирования.

После вручения Боевого Знамени мы еще две недели усиленно занимались боевой подготовкой. Самоходки ежедневно выходили то на вождение по сложным препятствиям, то на стрельбы, то на тактические учения с боевой стрельбой.

Время учений пролетело быстро. В конце марта 1944 года полк на станции Пушкино погрузился в два эшелона и взял курс на запад. В вагонах-теплушках было по-солдатски уютно и немного жарко от железных печек-буржуек; много пели, рассказывали о случаях в боях; на остановках в нашу батарею часто приходили пропагандист полка майор Кузюткин и парторг лейтенант Некрытый, знакомили нас с последними событиями на фронтах и в стране, с международным положением.

На станции Клинцы оба эшелона сделали длительную остановку. Разворотливый начтыла Черняк плодотворно использовал это время — организовал помывку всего полка в хорошей бане с парилкой. Мы смогли постирать обмундирование, портянки и носовые платки, погладить брюки и гимнастерки. К концу дня все предстали в наилучшем виде — свежими, чисто выбритыми и подстриженными! В начищенной обуви, с блестящими пуговицами и белоснежными подворотничками! Любо посмотреть на таких справных, бравых ребят! А девушки наши выглядели еще лучше, успев подогнать по себе новенькое обмундирование! Наверное, большинство из нас впервые за всю войну почувствовало блаженство. Здесь же, на площадке у бани, стихийно возникли танцы.  Танцующих разогнал внезапный воздушный налет. К счастью, он был коротким и никто не пострадал. Не зацепило и хорошо замаскированные в лесу эшелоны.

Держим оборону в районе Ковеля

К месту назначения мы прибыли 30 марта ночью, разгрузились на какой-то маленькой станции и, совершив небольшой ночной марш, сосредоточились в лесу несколькими километрами северо-восточнее занятого немцами Ковеля, райцентра Волынской области Западной Украины.

Под прикрытием леса сразу же оборудовали добротные укрытия для боевых и колесных машин, щели и блиндажи для личного состава. Все было так надежно замаскировано, что вражеская авиация длительное время не могла обнаружить наш полк. Только на четвертую неделю, видимо, получив данные от агентурной разведки, немцы начали бомбардировать наш лес. Полк оказался в зоне активных действий националистов-бандеровцев. В районе расположения мы находили листовки на русском языке, адресованные нашим солдатам. Запомнилась одна, в ней было перечислено семь способов освобождения от воинской службы и заканчивалась она призывом: «Переходите на нашу сторону! Пропуск — штык в землю». Напрасные старания, перебежчиков у нас не было. Смешно, но наши агитаторы сочиняли точно такие же листовки, только с другим адресатом и на немецком: «Немецкие солдаты! Переходите на нашу сторону! Пропуск — штык в землю!» Кто у кого позаимствовал?!.. Несколько раз наши подразделения вместе с солдатами 165-й стрелковой дивизии прочесывали весь лес и село Несухоежо, расположенное километрах в четырех от нас, удалось выловить шестерых бандитов, в том числе какого-то начальника.

В этом районе полк находился до 5 июля сорок четвертого — начала Ковельской наступательной операции.  Сначала, до 15 апреля, занимались боевой и политической подготовкой, затем — до 4 июля включительно, обороняли район возле Ковеля. Выявляли цели в обороне противника и, выходя на основные и запасные позиции, подавляли обнаруженные объекты. Появилась новая батарея у немцев — мы тут как тут. И нет батареи! Один раз даже вели залповый огонь по командно-наблюдательному пункту немцев, расположенному в куполе костела: старались бить по окнам и проемам, чтобы не разрушить архитектурный памятник. От партизан мы узнали, что немцы оставили компункт, — значит, задача была выполнена успешно. Руководил этими стрельбами опытный артиллерист, заместитель комполка по артиллерии подполковник Петр Савельевич Пригожин. Метод у него был такой: одной самоходкой очень быстро произвести пристрелку и лишь затем включать весь полк в стрельбу на поражение. Только добившись подавления или уничтожения целей, полк уходил в свой район, где, возбужденные и радостные, довольные результатами, мы приводили в порядок свои самоходки.

Однажды после стрельб неожиданно объявили сбор личного состава полка:

— Всем на политинформацию!

Собрал нас замполит Рудаков. Очень хороший был человек, высокообразованный, культурный, порядочный — одним словом, ленинградец. И новость Алексей Николаевич объявил долгожданную:

— Товарищи бойцы и офицеры! Сегодня, 6 июня, союзные войска высадились в Нормандии, на севере Франции! Второй фронт открыт!

Мы все обрадовались, теперь полегче нам станет! Замполит нас утихомирил и провел политинформацию, разъяснил значение для наших войск высадки десанта союзников.

Все мы желали, чтобы союзники скорее Второй фронт открывали. Но мы немного были информированы:  знали, что наше руководство настаивает открывать, а они ссылаются, мол, не готовы. Вот и все.

Сейчас-то это просто расшифровывается. Черчилль не любил фашистов, но не любил и сталинистов, для него, по существу, они были одинаковы. Он считал так: пусть они друг друга уничтожают, а мы потом будем диктовать свою политику. И американцы к этому были склонны; хотя когда Рузвельту них был, то он более благоприятно к нам относился. Помогал Красной Армии, чем мог, подводные лодки, бронекатера из Америки получали.

Союзники десант высадили на Сицилии, потом занимались с итальянскими войсками, заключали договор. А что касается Европы, ее севера — полуострова Нормандии, тут они не спешили. Во-первых, из-за того, что не заинтересованы были. Во-вторых, и побаивались. Они помнили Арденны, как немцы там дали им в зубы. Зато потом-то они такую армаду подготовили! Кораблей там было, самолетов — видимо-невидимо! Много, очень много.

Но самое главное, что у нас теперь отрицается и даже непорядочно отрицается — это то, что они нам здорово помогли по ленд-лизу. Я назову несколько цифр. Они нам дали 14 тысяч танков, 17 тысяч самолетов. Может, это было не так много, но в моменты, когда наша судьба висела на волоске, это было весомо. Не сразу все давали, но тысячу танков подбросят, все-таки что-то уже есть; танки, правда, были у них неважные. Или 1000 самолетов перегонят, а самолеты были хорошие — «аэрокобры», они лучше «мессершмиттов». А 400 тысяч грузовых автомобилей, «студебекеров» и «доджей», — это что-то значит, когда у нас весь транспорт был потерян. 351 800 «виллисов» — пикапов полулегковых, которые таскали по нашему бездорожью 45-мм противотанковые пушки и на прицепе еще расчет с боекомплектом, а боекомплект — это 200 снарядов! Это  разве не помощь? Металл стратегический цветной, мы же оставили все на Украине — Никополь, у нас поэтому не было подкалиберных снарядов, не из чего было делать, там для сердечника нужна хромоникелевая, вольфрамовая сталь. Резину давали, обуви много, где-то порядка 400 млн. пар ботинок. 14 млн. тонн продуктов.

В цифрах мы, конечно, ничего этого тогда не знали, но «студебекеры», «виллисы» у всех на глазах были, и тушенку американскую интенданты нам доставляли. Мы еще и в сорок шестом эту тушенку ели и сало «лярд», обыкновенное было сало, только в необычной упаковке: в банках или в виде колбасы.

Я это все к чему говорю? А к тому, что не хочется неблагодарным быть.

Но я отвлекся.

Под Ковелем, находясь в обороне, мы, между вылазками на огневые позиции, немногие свободные часы использовали для отдыха. Тут уж молодость брала свое, играли в городки, волейбол, шахматы, устраивали соревнования по борьбе, а вечерами пели, танцевали; изредка привозили нам кинофильмы. В борьбе и городках и близко не было равных архангельскому богатырю Петру Терехову, он в момент и без большого труда любого клал на лопатки, а городошная бита, запущенная его мощной рукой, летела со свистом, как болванка из пушки «элефанта».

Забавы у нас были, конечно, наивно-примитивные, исходя из подручных средств. В один из погожих дней в полку проводилась командирская учеба. Занимались офицеры всех подразделений и служб, но из командования полка никто не присутствовал. Занятия по инженерной подготовке подходили к концу, когда мы обнаружили хорошо замаскированную в колее дороги учебную противотанковую мину. И надо же было именно в это время показаться на спуске горы машине начтыла майора Черняка. Не помню кто, но кто-то из командиров  подразделений, предложил проверить майора на храбрость. Быстро вложили в гнездо взрыватель МУВ-5, запорошили мину землею, ветками и залегли в кустах возле дороги, притаились, ожидая машину. «Виллис» правым колесом наехал-таки на мину, и взрыв произошел довольно сильный. Небольшое облачко дыма окутало вставшую машину. Шофер, видно, сильно испугался и, растерявшись, никак не мог включить заднюю передачу. Майор тоже малость припугнулся, сразу выскочил на обочину — лицо багрово-красное, остановился в недоумении, широко расставив ноги в хромовых сапогах. А мы из кустов: «Ха-ха-ха!» — и вскочили на ноги. Он тут понял, погрозил кулаком и захохотал вместе с нами, подрагивая солидным животом. Экзамен на храбрость Антон Парамонович выдержал успешно.

Через день начальник артвооружения полка капитан Дектярев проводил с офицерами занятия по стрельбе с закрытых позиций. Мы все сидели на теплой земле, борясь с дремотой, а он рассказывал про буссоль, стоявшую на треноге перед слушателями. В это время вернулся из корпуса начфин полка старший лейтенант Горпенчук, увидел, что офицеров «фотографируют», подхватился бегом и уселся в первый ряд, поставил рядышком свой портфель с деньгами. Капитан, сообразив в чем дело, быстро перевоплотился из преподавателя в «фотографа»: всех поправляет, как лучше сесть, кому куда встать. Мы тоже включились в игру, подтянулись поближе, прихорашиваемся. «Фотограф» трижды предупреждал, что снимает, закрывая и открывая объектив ладонью. Офицеры смеялись, посматривали на начфина, и Аркадий Ануфриевич все-таки заподозрил, что над ним подшутили. Но только дня через три признался:

— Да ведь буссоль-то я видел впервые, потому и принял за фотоаппарат. А сфотографироваться и послать своим до того хотелось!

Вот так мы развлекались, шутили. Смешно, конечно.  

Со второй половины июня немцы стали ежедневно наносить по району расположения полка бомбоштурмовые удары, иногда по нескольку налетов за день, применяя и 1000-килограммовые бомбы. Надежно укрытые и хорошо замаскированные машины от этих налетов не пострадали, не пострадали и люди, все своевременно уходили в добротно оборудованные укрытия, так как о налетах люфтваффе нас загодя предупреждала служба ВНОС — воздушного наблюдения, оповещения и связи.

В один из таких налетов я сидел на башне самоходки, писал письмо домой, а экипаж спрятался в окопе под машиной. Настроение у меня, вроде беспричинно, было наисквернейшее, обычно это бывало перед какой-нибудь неприятностью, и я безучастно воспринял бомбежку, не спешил прятаться в башне или окопе, продолжал свое письмо. Буквально за секунды взорвалось три бомбы в нескольких десятках метров от самоходки, и тут же по кронам деревьев над батареей ударили пулеметные очереди. Конечно, немцы бомбили и стреляли наугад, бесприцельно, так как не могли видеть наши отлично замаскированные машины. Но три пули все-таки угодили в запасной топливный бак, закрепленный на левом надкрылке. Быстро заделав отверстия деревянными пробками, я закончил письмо. Через несколько минут все стихло, люди опять без опаски ходили по расположению полка.

Как оказалось, это было только предвестием беды.

Вскоре мимо меня в глубь леса прошли командир 2-й батареи лейтенант Миша Зотов и старший писарь штаба полка, а проще говоря, машинистка Аня Майорова, я смотрю, они мишень самодельную понесли, хотели потренироваться в стрельбе. Аня была очень интересная, да, что там, — просто красавица, я мало таких женщин встречал. Все мужчины полка смотрели на нее с восхищением. А Либман был некрасивый, маленький, страшный, вдобавок еще и тупой, но в офицерском кругу ходили настойчивые слухи, что Либман имеет на нее какие-то  виды, и уже не просто виды, хотя человек он был семейный, имел двоих детей.

Из глубины леса послышалось несколько выстрелов. А минут через двадцать мимо самоходки на носилках пронесли раненую Аню. Все недоумевали, как это могло случиться?! Потом Миша нам рассказал, что он стрелял первым, сбил мишень, отдал пистолет Ане и пошел поправлять, внезапно сзади раздался выстрел — она в себя стрельнула! Старший врач Григоров оказал Ане первую помощь и отправил в медсанбат дивизии. Все мы переживали и сокрушались из-за случившегося, но, конечно, больше всех горевал Михаил. А тут еще раз за разом его стал вызывать оперуполномоченный Смерша лейтенант Белоглазов, заставлял писать объяснения. Михаилу и так было нелегко, эта девушка из села Красновидово в Татарии была изумительной красоты, кроткого нрава, и Миша испытывал к ней самые нежные и серьезные чувства. Через два дня в полку стало известно, что операция по удалению пули прошла нормально, самочувствие раненой удовлетворительное. Аня осталась жива. Позже Григоров рассказал мне, что вырезали пулю со спины; пуля прошла мимо сердца, не задев его, так что девушке повезло. Все радовались такому исходу, по инициативе Михаила большая группа офицеров даже написала Ане воодушевляющее письмо.

Мы все думали-гадали, почему она это сделала, и сошлись на одном: видно, невтерпеж ей стало в штабе.

И вот, через годы... В общем, промашка у меня случилась! Ездил я в Горький (еще не Нижний Новгород) на профсоюзную конференцию, обедали мы в ресторане — и что-то мне померещилось, когда взглянул я на буфетчицу. Только потом, уже мы уехали, я вдруг понял: это была Аня. Как же я жалел! Подошел бы поговорить, расспросить, я ведь тогда материалы для книги собирал, а она много интересного могла рассказать...  

Через день в полк утром прибыли командиры частей и соединений 47-й армии во главе с командармом генералом Гусевым. Прибыли они на однодневные сборы по изучению наших самоходок, с которыми им предстояло взаимодействовать в предстоящих боях. Командование полка направило генералитет в мой взвод. Сначала Павел Ревуцкий провел для них двухчасовое занятие: на примере своей самоходки рассказывал и показывал генералам и полковникам тактико-технические параметры и устройство машины. Потом мой экипаж демонстрировал вождение — как самоходка берет сложные препятствия, стрельбу с коротких остановок. Старшина Михайлов, мой механик-водитель, удивил всех мастерством в преодолении противотанкового рва, крутого подъема, глубокого брода, эскарпа и контрэскарпа. Наводчик старшина Быков тоже не подвел наш экипаж, взвод да и всю батарею с полком: поразил две цели с первого выстрела и одну со второго, хотя цели были в кустарнике и широком секторе.

В конце занятий большие командиры выразили полное удовлетворение проведенными сборами, убедившись в немалых боевых возможностях и высоких технических данных самоходок. Командарм объявил благодарность обоим экипажам нашего 1-го взвода — за мастерство, а замам комполка Пригожину и Базилевичу — за организацию занятий.

Пообедав, начальство отбыло. Но перед его отъездом мы с Ревуцким оказались невольными свидетелями нелицеприятного разговора командующего бронетанковыми войсками 47-й армии генерала Кретова с зампотехом полка майором Базилевичем.

— Товарищ Базилевич, вы почему не выполнили июньский план по металлолому?!

— Товарищ генерал! Да где ж я, в п.., возьму сто тонн лома, если мы не подбили ни одного танка?!

— Товарищ Базилевич, вы не материтесь, а выполняйте план! — сердито обрезал генерал.  

— Чего не материтесь, товарищ генерал! Откуда мне этот чертов план взять?!.. Самоходки, что ли, свои сжигать? — стоял на своем зампотех.

— Не зарывайтесь, майор! Все сдают, а вам что, закон не писан?!

Так и разошлись оба злые. Смелый оказался мужик наш зампотех!

Роковая высота. День первый

Наступил вечер 5 июля. Комполка Либман собрал на своем КП офицеров. В просторном, добротно оборудованном блиндаже было тесновато и душно, но стало совсем не по себе, когда майор в присутствии всех офицеров взялся читать нравоучение своему заместителю Базилевичу.

— Ты почему матерился, разговаривая с генералом Кретовым?!

— А что мне оставалось делать, если армия спустила полку непосильный план по металлолому?! Мы ведь еще ни одного танка не подбили! Не сдавать же свои самоходки!.. — опять выматерился зампотех.

— Тебя же за это снимут!

— Пусть снимают за ругательство, чем судить будут за невыполнение приказа! — с присущим ему достоинством ответил Базилевич и уселся на табурет.

На том и закончился неприятный диалог, и в блиндаже воцарилась тишина, офицеры молча укладывали на планшеты топографические карты.

К нашему большому удивлению, свой первый боевой приказ комполка поручил отдать начальнику штаба. Майор Шулико встал, выпрямился, на голову превысив командира полка, и грозным взглядом обвел присутствующих, отчего даже шелестение картами прекратилось. По памяти, глядя на карту, четким командирским голосом начштаба отдал приказ:  

— Завтра, на рассвете, во взаимодействии с 68-й отдельной Калининской танковой бригадой и частями 165-й стрелковой дивизии переходим в наступление в направлении Дубова — Мощона — Кругель — Парадубы. Задача: к исходу дня овладеть рубежом Кругель — роща двумя километрами восточнее Кругеля. В дальнейшем наступать в направлении Парадубы — Забужье.

В ночной темноте, в густых облаках пыли, с выключенными фарами полк на малых скоростях выходил на исходные позиции. Водители ориентировались только по задним габаритным фонарям впередиидущей самоходки. На привале, когда заглушили двигатели, стал слышен гул идущих на восток вражеских ночных бомбардировщиков. Нас они не заметили, и на рассвете, когда наша артиллерия уже вела артподготовку, мы без происшествий вышли на рубеж развертывания.

Артподготовка длилась тридцать минут. Затем авиация нанесла бомбоштурмовые удары по вражеским позициям. И началось наступление. В атаку одновременно двинулись тяжелая техника и пехота. Завязались упорные бои за первую позицию, видимо, главную в обороне противника. Танки, самоходки, пехотинцы медленно, за огневым артиллерийским валом продвигались вперед. К полудню вражеская оборона была прорвана, и мы подошли к населенным пунктам Дубова и Мощона. Здесь противник оказал очень упорное сопротивление. Сгорели два наших танка и немало полегло пехоты. Но к исходу дня мы овладели этими населенными пунктами, которые, по существу, входили в систему обороны Ковеля. Весь экипаж в бою проявил себя очень хорошо, действовал слаженно, а заряжающий Мозалевский, по моей подсказке, даже разжился трофейным пулеметом МГ-42, когда выбили немцев из первой позиции.

Преследуя отходящего противника ночными боевыми действиями, к рассвету 7 июля мы вышли на рубеж Кругель — лес двумя километрами восточнее Кругеля. Дальнейшее наступление было остановлено мощным  огнем артиллерии, танков и штурмовых орудий с опорного пункта врага на высоте 197.2.

Быстро поставили танки и самоходки в ямы и за складки местности, как следует замаскировали. Немцы обстреливали наш лес, но неприцельно, наугад. Было так душно и жарко, что даже ночной лес не спасал от июльского зноя, у нас и танкистов были мокрые комбинезоны, а сами мы — чумазые, как кочегары.

Едва первые лучи солнца скользнули по темно-зеленой кайме леса, офицеры полка уже собрались в кустарнике перед исходным рубежом. Отсюда майор Шулико уточнил командирам подразделений элементы и огневые точки вражеской обороны, поставил боевые задачи и дал указания по взаимодействию с танками и пехотой по рубежам. Затем начальник полковой разведки капитан Марченко показал нам, где стоят «элефанты» и «тигры», и пояснил:

— Самая сильная оборона создана противником на высоте 197.2. На вершине высоты находится большое кладбище с каменными надгробиями, мраморными плитами и гранитными часовнями. Все это служит противнику надежным укрытием не только для пехоты, но и для танков и штурмовых орудий.

В нескольких десятках метров от нас возвращались, также с рекогносцировки, офицеры танковой бригады во главе с комбригом подполковником Тимченко. Подумалось, грозная сила сосредоточилась в этом лесу: танковая бригада, два самоходных артполка, три полка пехоты и несколько дивизионов артиллерии! И это понятно: перед фронтом наступления была прочная долговременная оборона противника, первая позиция которой проходила по трем господствующим высотам: 185.7–181.1–197.2.

На двухкилометровом хлебном поле, отделявшем нас от неприятеля, колыхалась под ветром высокая переспевшая рожь. В наступившей предгрозовой тишине  казались громкими даже переговоры между собой экипажей, уже занявших места в боевых машинах. Тихо было и в лагере противника, не считая изредка стрекотавших сквозь марево хлебного поля пулеметных очередей.

И вот раздался грохот наших орудий! С воем проносились снаряды и мины над головами, взрываясь фонтанами земли и осколков на вершине и скатах высоты 197.2. Еще не закончилась артподготовка, как к нам прибежал комбат Ворошилов:

— Пойду в атаку на вашей машине! — и прыгнул в башню.

В небо взвились три зеленые ракеты, выпущенные комдивом 165-й стрелковой дивизии полковником Каладзе. Тотчас взревели десятки танковых моторов! Боевые машины грозно двинулись на врага! За танками шли самоходки и пехота! Во втором эшелоне продвигался 1821-й самоходный артполк тяжелых самоходок СУ-152 майора Громова как резерв командира 129-го стрелкового корпуса генерала Анашкина.

Судя по выражению лиц членов экипажа и переговорам других самоходчиков, настроение у всех было приподнятое, сомнений в успехе наступления ни у кого не было. Видно, лишь мне показалось, что артналет для столь прочной обороны противника был слишком коротким и немассированным, а авиационной подготовки почему-то и вовсе не было.

Только танки и самоходки оторвались от леса, как ожила, зашевелилась, ощерилась огнем вражеская оборона! Совсем рядом начали рваться снаряды! Пронизывали пространство пулеметные очереди! Заполыхала пересохшая рожь — сначала местами, но огонь быстро распространялся, и ветер гнал в нашу сторону красные языки пламени с длинными шлейфами гари. От жары и дыма в самоходке стало невыносимо душно, хотя работали все вытяжные вентиляторы и мощный вентилятор маховика двигателя. Трудно было дышать, но еще труднее  — рассмотреть танки и пушки врага. Даже языки пламени из орудийных стволов едва просматривались сквозь задымление, огонь приходилось вести по слабо видимым контурам целей. Наша самоходка шла курсом на вершину высоты метрах в тридцати за танками, в интервале между ними. Правее двигалась машина Ревуцкого. Остальные самоходки продвигались по левую от нас сторону.

Я выглянул из люка, чтобы лучше рассмотреть поле боя и сориентироваться в обстановке. По всему фронту наступления навстречу горящему с треском житу медленно продвигались «тридцатьчетверки», ведя огонь с ходу из пушек и пулеметов — как спаренных с пушкой, так и курсовых. Сзади в интервалах между танками наступали самоходки, периодически замирая на несколько секунд, чтобы с остановки произвести выстрел. Вражеские снаряды и мины рвались по всему фронту наступления и на всю глубину наших порядков! Рикошеты ударяли то в стальные корпуса машин, высекая конусное белое пламя, то почти горизонтальным веером взрыхляли землю возле гусениц! Вражеские пулеметы многослойным свинцовым ливнем так поливали поле боя, что наши пехотинцы не могли продвигаться даже по-пластунски, вынужденные наступать исключительно в створе танков и самоходок, под прикрытием корпусов.

Миновали широкую полосу дыма, и впереди слева я увидел два горящих танка, с горечью подумал о сгоревших экипажах и что ждет остальных на этом открытом всем ветрам полыхающем поле, пожравшем уже на первом часе боя два танка. Немало погибших и раненых было и в пехоте. Пристально вглядываясь в зловещую оборону немцев, мне удалось заметить, откуда  бьет по самоходке пушка, тут же скомандовал по ТПУ наводчику:

— Сергей! По пушке возле трех берез! Прицел пятнадцать! Огонь!

— Дорожка! — последовал доклад механика, и самоходка плавно остановилась.

Сквозь дымовую завесу с большим трудом разглядел разрыв нашего снаряда чуть ближе пушки и уточнил наводку:

— Прицел шестнадцать! Огонь!

— Товарищ лейтенант, пушка исчезла! — доложил Сергей Быков.

— Ищи влево и вправо от прежней позиции!

Но уже блеснул язык пламени от левой березы! Мы почувствовали удар по корпусу и услышали взрыв! Пламенем осветило левую часть машины!

— Короткая! Огонь! — скомандовал Сергей и произвел выстрел.

Мгновенно за выстрелом услышали в наушниках доклад Быкова:

— Цель поражена!

Комбат Ворошилов периодически высовывался из люка, просматривал поле боя и, переводя нагрудный выключатель шлемофона на «внешнюю связь», по радио давал команды командирам. Когда он выглянул в очередной раз, по нашей самоходке рикошетом ударил снаряд и разорвался у правого борта — одним из осколков Ворошилов был ранен в грудь. Ранение было тяжелое, но комбат сознание не потерял. Быков и заряжающий Мозалевский бросились делать перевязку, уложив комбата за башню на телогрейки. Я дал команду механику двигаться задним ходом и связался по радио с командиром 2-го взвода Бакуровым, быстро проинформировал:

— Сергей, ранен комбат, везу его на медпункт. До моего возвращения командуй батареей.

— Понял. Выполняю, — принял Бакуров.  

Комбат был в сознании и сильно переживал, что не вовремя его ранило, говорил он очень слабым голосом, приходилось прислонять ухо к его побелевшим губам.

— Очень жаль... не удалось участвовать... пересечь госграницу... Высота... тебе приказываю командовать батареей, — совсем ослабевшим голосом отдал свой последний приказ комбат и притих.

На опушке леса самоходку остановил незнакомый капитан, грубо крикнул:

— Что, удираешь с поля боя?! — и положил руку на кобуру пистолета.

— Я везу тяжелораненого комбата на полковой медпункт, товарищ капитан, а вам советую выбирать выражения и не хвататься за оружие, его и в самоходке вполне достаточно, — урезонил я капитана, догадываясь, что это оперсмерш бригады.

— Ладно, поезжай! Но я прослежу твое возвращение! — стоял на своем контрразведчик.

С Михаилом Андреевичем Ворошиловым мы тепло распрощались, передав его с рук на руки старшему врачу Григорову и санинструктору Наде Наумовой. Но тогда же я понял, что прощаюсь с комбатом навсегда.

К медпункту на «виллисе» подъехал начштаба Шулико и, узнав в чем дело, приказал мне принять командование батареей.

Вернувшись в боевые порядки, мы увидели, что наши части почти не продвинулись. Пылали еще три танка бригады. На душе от потери комбата было тяжело. Тут в чем-то была и моя вина: он пересел на мою самоходку как к самому опытному офицеру батареи, имевшему за плечами Сталинград, Курск, битву за Днепр, Левобережную и Правобережную Украину, и теперь я нещадно ругал себя, что не предупредил комбата об особенностях ведения боя на самоходках — в отличие от танков, на которых он воевал прежде. Там ходили в атаку с закрытыми люками, а на самоходках мы чаще наступали с  открытыми, за исключением случаев, когда действовали в боевых порядках противника. И еще: не догадался я подсказать комбату, что больше пяти секунд выглядывать из-за люка нельзя — сразит снайпер или достанет шальная пуля, а если услышишь, что летит снаряд или мина, убирайся в башню.

Бой к этому времени достиг максимального накала. Продвижение наше почти остановилось, на исходе были и боеприпасы. По запросам командиров батарей комполка Либман приказал командиру транспортного взвода Лопухину подвозить снаряды прямо в боевые порядки. В той обстановке приказ это был, мягко говоря, неразумный. Выполняя его, техник-лейтенант Филипп Лопухин успел заправить только две самоходки, на подходе к третьей вражеским снарядом разнесло и махину «студебекера» со всеми боеприпасами, и команду заправщиков, далеко разбросав останки людей и машины. После этого стали заправляться боеприпасами в лесу, выводя из боя по одной самоходке.

Вспыхнул еще один танк. За ним — самоходка лейтенанта Алексея Прокофьева, наступавшая левее нас, и никто из машины не выскочил, видимо, все погибли. Я помчался к самоходке. Оказалось, снаряд попал в открытую башню. Если уж в башнях начали рваться снаряды!.. Спазмы давили горло от бессилия чем-то помочь! Пришлось мне под градом пуль ни с чем бежать к своей самоходке. Возвращаясь, увидел, как загорелись еще два танка и самоходка. Сразу же дал команду всем экипажам батареи:

— Маскировать машины дымовыми гранатами и шашками! — Заодно спросил взводного-два Бакурова: — Чья самоходка сгорела?

— Младшего лейтенанта Чубарова. Вместе с экипажем.

Час от часу наше положение становилось все трагичнее. Подумал: и сгорим все, и задачу не выполним! В это время в эфире прозвучала циркулярная команда:  

— Я «Сокол»! Всем вперед! — Это был позывной командира танковой бригады подполковника Тимченко.

Мимо нас на большой скорости прошел танк комбрига! Сразу рванулись вперед все танки и самоходки! Уже наметился захват высоты! И туту подножия высоты разом подорвались три танка! Неожиданно для нас там оказалось минное поле! Правильно оценив обстановку, комбриг отдал приказ:

— Всем отойти на исходные позиции!

Отходили, прикрывая друг друга и пехотинцев огнем орудий.

* * *

Пока расставляли самоходки на прежние позиции, приводили их в боевую готовность, в полковых походных кухнях подвезли еду, сразу обед и ужин. Начинало темнеть, самоходчики и танкисты, освободившись от дел, собирались группами, в деталях обсуждая закончившийся бой, с болью называли имена погибших и раненых. Ребята из экипажа младшего лейтенанта Саши Грабовского рассказали, что их командир, тяжело раненный в глаз, находится в медсанбате и до сих пор не пришел в сознание. К сожалению, из-за непрерывных боев мы так и не узнали дальнейшей судьбы Александра Даниловича, а был он отличным товарищем и интересным рассказчиком: плавая на торговых судах Рижского морского торгового флота, ему удалось побывать во многих странах. Отличали его и культура поведения, душевность и личная храбрость.

В экипаже младшего лейтенанта Петра Терехова произошла еще более трагическая история. Их командир стоял за крышкой открытого люка, и на последних минутах боя снаряд ударил прямо в крышку, вместе с ней отсекло и голову человеку.

— Вот так! От какого-то поганого фрица погиб наш архангельский богатырь! Такой сильный человек, а не стало в одно мгновение... — тяжко потупился лейтенант  Николай Трошев, его самоходка шла в атаку рядом с машиной Терехова.

Вспомнили и Филиппа Лопухина, от которого ничего не осталось — и похоронить-то человека оказалось невозможно! И многие еще погибли. Проклятая высота!

Через час после ужина офицеров собрал начштаба и произвел разбор боя, указав на допущенные ошибки, связанные с трудностями местности, невыгодными для нас в тактическом отношении: на сильно укрепленную оборону противника наступать приходилось по открытому полю, без единого дерева и каких-либо складок рельефа. Прибывшие с начштаба его заместители капитаны Корольков и Марченко подходили к командирам подразделений и тихонько, чтобы не мешать работе, спрашивали и записывали потери. Начштаба подвел итоги:

— На завтра, товарищи офицеры, боевая задача остается прежней: овладеть господствующей высотой 197.2. Это ключ всей обороны противника. Другого приказа не будет. Выход в атаку в семь ноль-ноль. Поддерживаем по-прежнему 68-ю танковую бригаду и 165-ю стрелковую дивизию.

Подъехал полковой экспедитор с письмами. Одно письмо было на имя лейтенанта Алексея Прокофьева. Прошли считаные часы после его гибели! Несколько человек, друзей Алексея, собрались в кустарнике овражка и при свете карманного фонаря вскрыли конверт. Письмо оказалось от девушки. Мы, словно перед ней, сняли шлемы. Письмо прочитали вслух. Оно было трогательным и нежным, с думами о будущем. Читали поочередно, спазмы давили горло, лишая голоса, было обидно до слез за судьбу Алексея и его девушки. Ответ писали тоже сообща. Не запомнилось ее имя, но Алексей был самым интересным офицером в полку, стало быть, и девушка была красивой, под стать ему. И вот один снаряд, выпущенный каким-то немцем, сжег счастье двух влюбленных. Мы сначала описали мужество и героизм Алексея,  что он погиб за Родину, что он навсегда останется в наших сердцах другом и боевым товарищем. В конце письма попросили ее подготовить родителей Алексея к трагической вести. Обратный адрес списали с письма девушки: «Ивановская область. Макарьевский район. Село Юрово». Некоторые из ребят, писавших это письмо, погибли уже на следующий день.

Было совсем темно, когда к оврагу, где стояли кухни и ужинали последние подразделения, пришедшие после ремонта самоходок, подкатил «виллис». Приехали комполка Либман, замполит Рудаков и телефонистка, очень симпатичная девушка Удодова Валя, жена начальника связи полка капитана Омельченко; недавно комполка откомандировал капитана якобы на операцию аппендицита. Майор тут же, в овраге, собрал офицеров и коротко приказал:

— Завтра во что бы то не стало следует овладеть высотой 197.2! — И тут же невнятно намекнул, что сегодня мы действовали нерешительно. — Это приказ командующего армией и мой приказ! — закончил повелительным тоном из темноты комполка.

Потом с нами долго и душевно разговаривал подполковник Рудаков. О погибших ребятах говорил чуть ли не со слезами на глазах. Когда мы прочитали ему письмо к девушке Леши Прокофьева, Алексей Николаевич сильно разволновался и попросил добавить, что за мужество и героизм, проявленные в боях с немецко-фашистскими захватчиками, Алексей Прокофьев представлен к ордену.

На прощание Алексей Николаевич с какой-то особой значительностью произнес:

— Завтра надо одолеть врага и овладеть высотой. Я прошу всех вас хорошо подумать, каким образом можно добиться этого.

Машина с командованием ушла в тыл.  

Только позднее понял я смысл его последних слов, оказалось, кто-то из командования загодя доложил наверх, что высота взята.

* * *

Чтобы немного успокоиться, я прошелся по расположению батареи, заодно проверив несение службы непосредственного охранения. На обратном пути встретил разведчиков и саперов во главе с начразведки Марченко, одетые в маскхалаты, они несли миноискатели и щупы, прошли они в сторону немцев.

Улегся рядом с ребятами на теплую броню моторного отделения, но заснуть не мог, хотя уже две ночи не спал. Думал о завтрашнем бое. Как овладеть высотой в такой неблагоприятной для нас обстановке?! Если будем наступать так же, как сегодня, сожгут все наши танки и самоходки, а высоту не возьмем, значит, эту треклятую высоту нужно как-то обойти, подобраться с тыла, тогда немцы сами ее оставят. И пришло решение: наступать надо левее высоты! Там, в лесу, по данным нашей разведки, нет ни танков, ни штурмовых орудий! Там у немцев находится только артиллерия, а прислуга пушек не защищена броней да и скорострельность полевых пушек ниже танковых! Значит, там легче будет вклиниться в оборону врага! Но что скажут на это ребята?! Согласятся ли с моими соображениями? Никто в экипаже не спал, вероятно, думая о предстоящем бое, каждый понимал: для любого из нас он может оказаться последним.

— Вот что я надумал, — начал я, приготовившись к длинной дискуссии. — Давайте первыми выйдем на артиллерийские позиции немцев между высотой и Кругелем — раздавим их орудия!

И неожиданно все сразу согласились! Рассчитав, что лучше рискнуть, мчась на пушки каких-то пять-десять минут, чем целый день находиться под ударами множества  артиллерийских орудий, танковых пушек и штурмовых орудий.

— Яков Петрович, ты же имеешь большой опыт, — обратился я к механику-водителю Михайлову, — знаешь, как наступать на пушки зигзагами, избегая прямых попаданий. Думаю, и на сей раз выдюжишь.

— Что ж, знакомы с этим. Наверно, нынче это лучший вариант, — спокойно ответил старый опытный танкист без сомнений в голосе.

Все смолкли. Я посоветовал:

— А теперь поспите хотя бы час.

Я был восхищен патриотизмом людей, готовых к самопожертвованию, и подумал: уж больно мы расхвалили нашу «тридцатьчетверку» — мол, лучший танк в мире, равных ему нет! А за один сегодняшний день их сгорело, наверное, десятка полтора да плюс три наших самоходки, созданные на базе этого танка. У немцев же, я видел, горело два или три танка, и то это были легкий T-III и средний T-IV, а не тяжелые танки или штурмовые орудия. И это логично, ведь у «пантер» и «тигров» броня в два раза толще, чем у «тридцатьчетверки», и пушки значительно мощнее, не говоря уж об «элефанте», у которого броня лобовой части достигает 200 мм, а пушка на 1000 метров пробивает броню 165 мм.

Тенденция считать Т-34 лучшим танком Второй мировой войны сохранилась и поныне. Хвалят все — конструкторы, инженеры и техники, рабочие-танкостроители и генералы, народ, школьники, даже немецкие генералы после войны в журнале «Милитертехник» писали, что они войну проиграли лишь потому, что у русских было очень много танков Т-34.

На самом деле «тридцатьчетверка» была самым сильным танком, кроме KB, до апреля 1942 года, а к апрелю 1942 года немцы модернизировали танк T-IV: увеличили его лобовую броню до 70 мм и поставили на него длинноствольную 75-мм пушку, которая на 1000 метров  пробивала броню 111 мм, и танк стал называться T-IVФ.

Танк Т-34, безусловно, хороший танк, особенно когда на него была установлена 85-мм пушка. Машина имела отличную скорость, большой запас хода, высокую проходимость и надежный двигатель. Используя эти качества, можно было без потерь сближаться с немецкими танками примерно на 500 метров и тогда драться на равных, так как, по существу, мы убирали огневое преимущество немцев. А вот наступать фронтально два километра по открытому полю было не только неразумно, но даже преступно. Но в те времена об этом мы могли думать только про себя, и, не дай бог, кто похвалит вражескую технику или даже какую-то деталь ее — штрафбат обеспечен.

«Высота должна быть взята!» День второй

Начало светать, люди еще спали, и я решил побриться: перед такой схваткой выглядеть надо опрятно.

За час до атаки офицеров опять собрал на рекогносцировку начальник штаба. Каждому подразделению, взводу, экипажу уточнялась на местности боевая задача. Когда подошла очередь нашей 3-й батареи, я предложил план прорыва в тыл противника между высотой 197.2 и Кругелем. Майор Шулико согласился и переместил нашу батарею на левый фланг полка, придав нам взвод автоматчиков младшего лейтенанта Журова.

И вот наступление началось! Артиллерия уже заканчивала огневую подготовку атаки. Танки, ревя моторами, выходили из леса, на ходу разворачиваясь в боевой порядок. Наша самоходка пока стояла на месте, нужно было выждать, пока разгорится бой, чтобы проскочить незаметнее. Командиры взводов Ревуцкий и Бакуров еще на исходных позициях получили указание поддержать огнем с места действия нашей самоходки, а потом,  после выхода ее на позиции вражеской артиллерии, атаковать в том же направлении.

Противник, как и вчера, открыл сильнейший огонь по атакующим танкам и самоходкам. Наши экипажи тоже вели огонь из пушек и пулеметов, медленно продвигаясь вперед, маскируя машины дымовыми гранатами. Но уже в первые минуты боя немцы подожгли танк и самоходку, которой после ранения Саши Грабовского командовал Илья Горелик. Объятая пламенем, самоходка остановилась, из башни выскочил в горящем комбинезоне только командир и бросился бежать. От ветра и бега он сразу превратился в бегущий факел, на голове его не было шлемофона, горели волосы. Закрывшись пеленой дымовой гранаты, остановилась самоходка, шедшая рядом с машиной Горелика. Из башни выскочили двое, кинулись наперерез горящему, нужно было уронить его на землю, чтобы справиться с огнем. Ребята были метрах в десяти, когда он рухнул на землю. Подбежав, они сорвали с Ильи горящий комбинезон, одновременно катая его по земле, и потушили пламя. Я видел, как они склонились над лежащим, а потом сняли шлемы. Илья был мертв. Наш экипаж тоже обнажил головы. Перед глазами промелькнул Илья, каким я видел его в последний раз перед атакой: его высокий рост как-то стушевался, красивое молодое лицо осунулось, постарело, на глазах — росинки слез, наверное, он предчувствовал свою гибель, — и стало так мучительно жалко этого парня, погибшего в восемнадцать лет! В первой же своей атаке! После боя мы узнали, что бегали спасать Илью лейтенант Коля Трошев и его заряжающий Кафий Юнисов. Обратно к самоходке они добирались по-пластунски под сильным огнем крупнокалиберных пулеметов и минометов, бивших с этой зловещей высоты.

Повторил батарейцам задачу:  

— Мы одной самоходкой идем в атаку, а вы нас поддерживаете с места. Все понятно?

— Понятно.

Я обратился к экипажу:

— Ребята! Семи смертям не бывать, а одной не миновать! Яша, зигзагами, пошел! — скомандовал механику, вглядываясь в темно-зеленую опушку на западных скатах высоты.

Самоходка с легкостью взяла старт, прыгнув через окопы пехоты. И понеслись мы по полю! Яша столько часов вождения имел, он самоходку, как игрушку, водил! Противник ощетинился на атакующих жерлами многих орудий, но пока молчал, и машина шла почти ровно, слегка маневрируя, чтобы не допустить попадания с первого выстрела. Метров через пятьсот Яков начал мастерски рыскать, не снижая скорости, Вражеские артиллеристы по-прежнему молчали. Прошли еще метров триста, слыша только выстрелы сзади, — это экипажи батареи вели огневую поддержку нашей самоходки. Внезапно фонтанами земли взметнулись разрывы, окольцевав самоходку со всех сторон! Но мы продолжали на максимальных скоростях нестись вперед! Я в тот момент почему-то не думал о прямом попадании, боялся одного: только бы мы не остановились! Первый рикошетный удар пришелся по левому борту, заставив содрогнуться машину, пламенем взрыва осветило всю самоходку, что, видимо, создало у немецких артиллеристов уверенность, что мы горим. Если мы продолжаем мчаться — значит, не горим! — подумал радостно и не стал отвлекать экипаж командами. До леса оставалась самая малость — всего метров триста! И тут мы почувствовали один за другим пять рикошетных ударов — они не только сотрясали, даже слегка разворачивали мчавшуюся с уменьшенным сцеплением с грунтом самоходку! Зато мы уже могли рассмотреть, что половина, а возможно, и больше прислуги вражеских орудий разбежалась, а остальные нервно суетились  возле казенников и панорам, огонь их сделался малоприцельным.

— Сергей! Из пулемета, по артиллеристам! Огонь! — скомандовал заряжающему Мозалевскому, благо позавчера он прихватил трофейный пулемет.

Пока Сергей еще не очень умело и уверенно, но все-таки обстреливал последние расчеты, разбегавшиеся от орудий, немцы успели нанести по нам еще два рикошетных удара. И тут мы наскочили на них! Давить орудия Яша не стал, просто сковырнул и опрокинул пушек пять, нанося удары резкими поворотам самоходки, — это была его месть фрицам, пытавшимся нас сжечь! Самоходку Яков Петрович остановил только за огневыми позициями осиротевших и уже не опасных Для нас орудий, нужно было дать остыть сильно перегретому двигателю. Но Сергей, не прерываясь, продолжал бить длинными очередями по убегающим артиллеристам из уже освоенного им пулемета.

Выйдя из самоходки, чтобы осмотреть ее, мы все в первую очередь обняли Якова Петровича! Каждый подошел обнять и крепко пожать руку боевому другу — человеку, протащившему всех нас через горнило смерти!

Дал сигнал — три желтых ракеты, и в нашу сторону сразу двинулись самоходки и танки. Затем связался с КП полка, доложил:

— Задача номер один: выход на огневые позиции артиллерии противника, выполнена. Как действовать дальше?

— Продолжайте наступление! — был ответ комполка.

Самоходка пошла на Малую Смедынь. Позади нас уже шел бой — быстро же подошли танкисты и батарейцы!

А мы опять оказались под огнем! Из хутора ударили по самоходке сразу два крупнокалиберных пулемета! Пока мы занимались ими, справа нас обошли три самоходки из 2-й батареи Миши Зотова и несколько танков с десантами. Наша же батарея почему-то не подходила.  

Я и предположить не мог, что в этот момент батарейцы вместе с танкистами отражают контратаку противника, потому решил продолжить наступление, а батарея подойдет.

Миновав Малую Смедынь, самоходка вышла на плато, несколько возвышавшееся над окружающей местностью. Впереди мы увидели утопавшее в зелени село, и метрах в двухстах перед ним, в боевом порядке «линия» стояли на зеленом лугу три самоходки Зотова. Мы подошли поближе. Боевые машины стояли неподвижно, не подавая признаков жизни. Интуитивно я почувствовал недоброе, какую-то беду с экипажами всех трех самоходок, и на ходу принял решение: подавить пушки! Надо выручать ребят!

— Яша, бери левее самоходок! — отдал приказ. — Врывайся в село!

Только вышли на уровень батареи Зотова, как самоходку сильным ударом качнуло, подбросило, она озарилась пламенем и послышался глухой взрыв где-то внизу башни! Внутри все мгновенно заполнилось едким дымом и, ко всему, заглох двигатель.

— Все живы?

— Живы! — ответили мне в один голос.

— Яша, заводи! Кругом, в укрытие! К лесу!

Взревел мотор, и самоходка небольшим полукругом развернулась на обратный курс. Чуть увязая в травянистой трясине, с небольшими разворотами пошли на ближайший кустарник — там можно хоть как-то укрыться! Нас подгоняли удары в корпус машины! Невольно я насчитал девятнадцать рикошетных скребков брони по корме и бортам! Но самоходка с натужным воем буквально летела в спасательное укрытие! Вот и лес! Вроде бы хорошо, что спаслись, но на душе саднило за экипажи и автоматчиков. Что же произошло? Почему молчат экипажи? Первое, что пришло в голову, пока механик разворачивал самоходку пушкой в сторону противника: болото, на котором застряли самоходки, — откуда оно?!  

В памяти возник квадрат карты с селом: ни одного синего штриха, обозначающего заболоченность! Откуда же болото? Случайно глянув в правую нишу башни, я остолбенел: сквозь рассеивающийся дым за разбитой радиостанцией проступил неразорвавшийся снаряд! Меня передернуло, как от озноба, прошиб холодный пот.

— Экипаж, к машине! — скомандовал непререкаемым голосом. — Всем в укрытие!

Ребят как ветром сдуло. Затаив дыхание, осторожно взял снаряд и развернулся к люку, боясь задеть обо что-то, споткнуться, снаряд был еще теплый, но холодил и руки, и сердце, он был столь же опасен, сколь и тяжел — а мне нужно было, не выпуская из рук, выбраться с ним на башню! Когда я встал на свое сиденье и выдвинулся из люка, снаряд стал хорошо виден. Вперив в него напряженный взгляд, я не увидел головного взрывателя! Метнулся взглядом на донную часть — но и там не оказалось ничего, кроме выемки для трассера!

— Ребята, выходи! Это болванка! — с радостью крикнул экипажу и сбросил снаряд на землю.

Перевели самоходку на другую позицию, откуда просматривалось село, и открыли огонь по предполагаемым позициям вражеской артиллерии. Немцы незамедлительно открыли ответный огонь, вынуждая нас менять позиции после каждых двух-трех выстрелов. Около часа мы вели интенсивный огонь по артпозициям, чтобы как-то поддержать экипажи застрявших самоходок, мы ничего не знали о них и не могли связаться по радио, наша радиостанция была разбита. Неожиданно по-над лесом прошла девятка наших штурмовиков Ил-2. Несколькими заходами они нанесли бомбоштурмовые удары по немцам в Парадубах. И тут от самоходок выполз к нам автоматчик из десанта батареи Зотова Петя Кузнецов, раненный двумя пулями в ноги.

— Я один остался живой, — почти прошептал нам измученный боец.  

Семнадцатилетний Петя Кузнецов из Калининской области был симпатичным, храбрым солдатом, но сейчас он со слезами на глазах рассказывал нам, как немцы достреливали наших, а он притворился погибшим и вот, благодаря налету, выполз к нам. Мы перевязали его и уложили на днище в башне. Потом повернулись к самоходкам погибших, сняли шлемы и произвели в ту сторону по три выстрела из автоматов и пистолетов.

Печально было думать, что за какие-то полчаса не стало ДЕСЯТИ АВТОМАТЧИКОВ И ДВЕНАДЦАТИ САМОХОДЧИКОВ — Миши Зотова, Ивана Загвоздина, Николая Трошева, Кафия Юнисова... Не более двух часов назад они бегали спасать горевшего Илью Горелика. Видно, у каждого своя судьба, и никому еще не удавалось уйти от нее.

Сквозь рубежи врага 

В боеукладке у нас осталось только семь снарядов. Стрельбу пришлось прекратить. Внимательно осмотрели самоходку. На лобовой части зияли две пробоины, один снаряд небольшого калибра взорвался в правом переднем топливном баке, но, по удаче, пламя разрыва погасила жидкость, зажатая стальными стенками емкости; другим снарядом, на наше счастье, оказалась болванка, но и она наделала бед: пробила запасные траки, прикрепленные к лобовой броне, с внутренней стенки правого борта сняла фаску, снесла умформеры, радиостанцию и, потеряв силу, упала в нише башни.

— Выходит, все мы родились в рубашках, — невесело пошутил Мозалевский, накладывая себе повязку на правое бедро.

Вокруг нас опять начали рваться снаряды — артиллерия, как только ушли наши самолеты, возобновила  огонь. Теперь били не только из Парадубов, но и из Большой Смедыни. С запада слышалась стрельба из автоматов и пулеметов, и, нет-нет, раздавались артиллерийские выстрелы. В небольшое затишье Петя рассказал более подробно, как погибли батарейцы и автоматчики. Вырисовывалась такая картина.

Наступала батарея успешно, и Парадубы решили захватить с ходу. Но перед самым селом оказался заболоченный участок, и самоходки, идущие на больших скоростях, сели в болоте на днище, застряли. Немцы сразу же открыли огонь из пушек и пулеметов. Экипажи, обреченные на гибель, не покинули боевых машин, открыли сильный ответный огонь. С трудом доворачивая пушки до целей, они все же сумели поджечь один танк, один подбили и подавили огнем несколько пушек. А потом одна за другой все самоходки были подбиты. Часть экипажей погибла, остальные, будучи ранеными, залегли с автоматами и гранатами возле самоходок и с десантниками отбивали атаки врага. Видя их малочисленность, немцы наседали с двух сторон, намереваясь оставшихся взять живыми. Все дрались мужественно, на предложение сдаться Зотов метнул в них последнюю гранату. Немцы еще почти в упор постреляли по ним и ушли в село. Пете добавилась еще одна пуля, но он не шевельнулся, не выдал себя. Когда подходила наша самоходка, в живых, кроме него, уже никого не было. Во время воздушного налета он передвинулся от машин подальше и по гусеничному следу пополз, теряя по дороге сознание, к нашей самоходке.

— Меня будто что толкало: ползи, ползи, хотя я уже совсем не мог...

Так закончил свой рассказ о трагедии чудом уцелевший Петя Кузнецов.

Не ровен час, можем оказаться в кольце окружения, вдруг пришло в голову, и, словно в подтверждение, недалеко от нас начали рваться снаряды, летящие откуда-то  из нашего тыла. Защищать нам было уже некого, наступать нечем, нужно было отходить к своим.

Достал карту, посмотрел еще раз район Парадубы: возле села не было ни одной синей черточки, обозначавшей заболоченность. Правда, карта была съемки 1897 года и рекогносцирована в 1911-м — но все равно не могло за такое время на сухом месте появиться болото! О чем только думало Главное топографическое управление Генштаба?! За два года после присоединения Западной Украины не удосужилось произвести рекогносцировку карт! А вот немцы успели составить очень точные карты нашей территории, которыми мы охотно пользовались, когда они попадали нам в руки в качестве трофеев. И вот по чьей-то ошибке или безответственности погибло два десятка солдат — храбрых воинов, молодых, от семнадцати до двадцати четырех лет, лишь Кафию Юнисову было двадцать девять и Загвоздину Ивану тридцать четыре — тоже не возраст! Им бы жить и жить!

Самоходка по кустарнику пошла в юго-восточном направлении, чтобы выйти из зоны обстрела со стороны Большой Смедыни и приблизиться к своим войскам. На опушке леса мы наткнулись на немецкую траншею. Из окопов выглядывали солдаты в касках, держа наготове направленные в нас фаустпатроны. Коварное оружие! Для танкистов и самоходчиков это было самое опасное оружие ближнего боя! Фаустпатрон — ручное реактивное противотанковое ружье одноразового действия. Немцы их называли «панцерфауст» и «панцертод». Ружье представляло собой полую открытую с обоих концов трубу с механизмом стрельбы, пороховым зарядом и прицельной планкой. В переднюю часть планки вставлялась кумулятивная граната с хвостовым оперением. Гранаты были двух видов и с расстояния 30 метров пробивали броню, соответственно, 140 и 200 мм. Особую опасность для нас они представляли в лесу — как сейчас, и в населенных пунктах, то есть там, где выстрел  можно произвести, подкравшись незаметно — из-за куста или из любого окна, проема. Сейчас, днем, прорваться через лес самоходке, имея в противниках фаустников, — было крайне маловероятно! Но и отходить просто так не хотелось! Пошли команды экипажу!

— Сергей! По фашистам, из пулемета! Огонь! — это Мозалевскому.

— Сергей — второй (так я называл Быкова, так как он был 1923 года рождения, а Мозалевский 1918-го)! Вверни запалы в пять гранат! — и одну за другой бросил гранаты к окопам.

— Яша! Разворачивай кругом, отходи по кустарнику!

Пока проскакивали окопы, у меня созрело решение: уходить к своим надо через высоту, мимо триангуляционной вышки. Не успел дать команду, как услышал с западной стороны ближний бой! Самоходка помчалась к месту сражения! Подошли мы незамеченные противником. Не сразу заметил нас и экипаж «тридцатьчетверки»: с небольшой группой автоматчиков они вели бой с наступающим неприятелем. На хлебном поле впереди уже горели два вражеских бронетранспортера и один легкий танк — результат засады, устроенной танкистами. Но остальные танки с пехотой продолжали наступление.

— Сергей! По головному танку! Прицел десять, с места! Огонь!

С первого попадания танк встал. Со второго — загорелся! Противник, видя, что подошло подкрепление, отошел назад и укрылся за гребнем высоты с триангуляционной вышкой.

Наша самоходка подошла ближе к танку. Из башни вылез лейтенант-командир. Поздоровались, оценили обстановку и приняли решение идти на прорыв вместе. Медлить было нельзя, кольцо окружения быстро сжималось. Решили прорываться в южном направлении, по восточным скатам высоты с вышкой, на карте эта вышка  не была отмечена, но в память мне врезалась так, что я и до сих пор ее помню, была она деревянная и вверху почему-то закруглена. Посадили на танк и самоходку автоматчиков, по восемь человек на машину, и наша группа, сохраняя интервал в 50–100 метров, быстро двинулась в сторону своих.

* * *

Идя на подъем по склону высоты, водители выжимали из двигателей все, а приходилось еще и маневрировать, так как высота укрывала нас с запада — но не со стороны Большой Смедыни и Парадубов! Разрывы шедших оттуда снарядов буквально опоясывали обе машины! Рикошетные удары по бортам и корме заставляли вздрагивать самоходку всем корпусом! Но вот интенсивность огня артиллерии значительно снизилась из-за опасения поразить своих. Открыв люк, я стоял в проеме, когда самоходка подходила к немецким траншеям. Развернувшись фронтом на 180 градусов, немцы открыли по нам густой огонь из пулеметов, автоматов, противотанковых ружей! Летели гранаты! Но я как-то даже обрадовался — фаустников во вражеских окопах не было! У немцев было еще мало фаустпатронов, их только начали производить в массовом масштабе. Для экипажей огонь из окопов был не страшен, автоматчики же мгновенно попрыгали на землю и укрылись за корпусами самоходки и танка. Но двое из десантников уже получили ранения. И вот мы надвинулись на окопы! Самоходка начала утюжить траншеи! Автоматчики, опережая нас, рванулись через линию вражеской обороны, ведя на ходу автоматный огонь и забрасывая окопы гранатами! А экипаж танка, проходя вдоль траншей, еще и поливал перепуганных фрицев из двух пулеметов! Наш Сергей Мозалевский тоже длинными очередями из пулемета палил по фашистам, убегающим в лес! Воспользовавшись паникой в обороне противника, проскочившие  вперед автоматчики скрылись за холмами. За ними пошли и боевые машины.

Как только мы покинули вражескую позицию, вновь открыла ураганный огонь артиллерия из Парадубов и Большой Смедыни. На подъеме к гребню моторы ревели с каким-то приглушенным визгом, готовые сорваться с подмоторных рам! Обе машины шли на пределе возможностей — не могли развить ни большую скорость, ни тем более маневрировать! Неимоверными усилиями механики-водители все же заставляли их хотя бы чуть-чуть рыскать по полю, что и спасло экипажи от прямых попаданий. Оставалось всего несколько десятков метров, чтобы перевалить через гребень, когда танк внезапно остановился и тут же загорелся! Из командирского люка башни выскочил охваченный багровым пламенем человек! Только один! Немцы сразу же открыли огонь из автоматов и пулеметов! Секущие очереди косили рожь вокруг ползущего по-пластунски танкиста.

— Яша, за гребнем останови машину!

Укрывшись от артиллерии, самоходка сразу остановилась.

— Сергей, бери пулемет, пойдем спасать танкиста! — приказал Мозалевскому, и мы двинулись в сторону горящего танка; к нам присоединились автоматчики, повылезавшие из каких-то ровиков и воронок.

Приблизившись, я узнал в ползущем командира танка. К раненому лейтенанту уже бежало с десяток немцев — решили взять его живым! Однако командир, отстреливаясь из пистолета, упорно полз в нашу сторону! Но когда заговорил пулемет Мозалевского и возле преследователей полыхнули взрывами и осколками две брошенные мной гранаты, немцы залегли, а затем и вовсе развернулись вспять и, отстреливаясь, поползли назад.

Лейтенант от потери крови и ран сильно ослабел, пришлось нести его до самоходки на плащ-палатке.  

Сделали перевязку и, подостлав телогрейку, уложили его на днище башни рядом с Петей.

И вот наконец мы прошли позиции немецкой обороны! Мы на нейтральной полосе! Когда вышли из зоны обстрела фашистской артиллерии, я достал карту и стал прикидывать, как лучше пройти к полку, не подставляясь под выстрелы артиллерии и минуя болота и шоссе, которое простреливалось противником. Вдруг из кустарника послышался стон, а потом слабый, будто из-под земли, крик:

— Братцы, спасите! — Видимо, услышав русскую речь, человек из последних сил взывал о помощи.

Наученный изощренными провокациями немцев, я взял с собой двух солдат с автоматами и, держа пистолет наготове, кинулся с ними в кусты. В нескольких шагах мы увидели страшную картину. В тени большого ивового куста, скорчившись, лежал на траве сержант-пехотинец, у него был распорот живот, внутренности выпали на окровавленную гимнастерку. Сержант был худенький, лет тридцати и, на удивление, находился в полном сознании. Я осторожно взял его на руки, донес до самоходки и уложил на танковый коврик на подмоторную броню.

— Братцы, дайте попить, — бледными спекшимися губами полушепотом выдавил сержант.

Быков, схватив танковую флягу, быстро налил воды и поднес кружку раненому, тот с жадностью осушил одну, затем еще две кружки подряд, на лице его, прозрачно-бледном от потери крови, выступили крупные капли пота. Санинструктор из десантников обтер руки спиртом, разрезал на раненом гимнастерку, рубаху и аккуратно заложил в живот вылезшие внутренности, затем забинтовал и укрыл раненого шинелью. Боль и муки его были страшны, даже видеть их было нестерпимо тяжело.

— Братцы, дострелите! — из последних сил кричал сержант, начавший терять сознание.  

Но у меня все-таки теплилась надежда: довезем, а вдруг да и выживет человек, хотя видел, что шансов на спасение нет почти никаких, слишком долго пролежал он с открытой раной под палящим солнцем, в пыли, под угрозой смерти, каждую минуту ожидая, что на него наткнутся немцы.

Уложив раненых, посадили десантом уцелевших автоматчиков, и самоходка пошла к своим через большую нейтральную полосу, образовавшуюся с захватом нашими частями трех господствующих высот.

Еще два раза попадали мы под обстрел артиллерии, но сохранили всех людей. За исключением подобранного сержанта, он скончался перед самым нашим выходом к своим.

* * *

К командному пункту полка, разместившемуся на той самой зловещей высоте 197.2, самоходка подошла уже в сумерках. Сразу разыскали медпункт и перенесли раненых. Первыми, с немалым удивлением и радостью, встретили нас майор Шулико и его заместитель капитан Корольков.

— А мы вас уже считали погибшими! С утра ведь исчезла связь! — крепко обнимая меня, взволнованно говорил Иван Георгиевич.

— Радиостанцию у нас почти сразу разбило, потому и молчали целый день, товарищ майор, — ответил я и доложил о наших действиях у Малой Смедыни и Парадубов, о гибели батареи Зотова и отделения автоматчиков.

— Жалко ребят, — с горечью сказал начштаба. — Но тут и не знаешь, кого винить за неточность карты, Волынь ведь до тридцать девятого была в составе Польши. И нам поддержать вас было нечем, все главные силы, в том числе и ваша 3-я батарея, были втянуты в дело, чтобы взять растреклятую высоту. Трудный, долгий был бой, роковой стала эта высота, столько здесь положили людей.  

Подошел ближе и Корольков, тоже обнял всех поочередно, крепко жал нам руки.

До сих пор жалею, что не запомнил имени лейтенанта-танкиста, с которым вместе прорывались из окружения, навсегда запомнился этот молодой высокий парень, симпатичный голубоглазый блондин с твердым мужественным лицом.

— Ну и здорово же вас фрицы разделали! Вы только посмотрите, живого места на самоходке нет! — восклицал подошедший зампотех батареи Силантий Журбенко и уже обхватил меня обеими руками, сжимая в объятиях.

Примчался обрадованный Паша Ревуцкий, крепко обнял, расцеловал меня:

— Дорогой Василий Семенович, видно, ты и твои ребята родились под счастливой звездой, коли при двух таких пробоинах на лбу живы остались! — Тут же обнял и расцеловал обоих Сергеев и Якова Петровича.

Прибежали от своих самоходок, уже стоявших в окопах, экипажи нашей и других батарей, все расспрашивали о бое, батарее Зотова, погибших автоматчиках, одновременно рассматривая пробоины и вмятины на нашей машине. Я рассказал про снаряд, как увидел его и вытаскивал. Сначала лица у всех были сосредоточенными, печально-суровыми, а когда дошел до того места, что не обнаружил ни головного, ни донного взрывателя, лица у всех просветлели, напряжение сменилось шутками, хохотом, вздохами облегчения. Паша Ревуцкий тут же рассказал, как утром немцы ударом одновременно с двух сторон прервали наступление и наши вырвавшиеся вперед танки и самоходки с десантами оказались в окружении.

После короткой возбужденной встречи поставили самоходку на огневую позицию в центре боевого порядка батареи, и до рассвета экипаж без отдыха оборудовал окоп, а ремонтники заваривали пробоины и шрамы на корпусе самоходки.  

На другой день, немного поспав, осмотрели с офицерами-батарейцами бывшие позиции немцев на высоте и всю систему их обороны. Это была поистине неприступная крепость! Для каждого танка и самоходного орудия — капонир. Для каждой пушки — полукапонир. И все это из гранита и валунов! Разрушить такой бастион можно только артиллерией особой мощности или прямыми попаданиями авиационных бомб. Пехота тоже была укрыта так, что достать ее можно было только с воздуха или огнеметами. И все-таки высота взята! Сейчас внизу и на скатах саперы разминировали минные поля. Здесь мы впервые увидели, как выглядит противотанковая шаровая мина, до этого мы сталкивались только с губительными последствиями ее действия: когда на нее наезжала гусеница танка или самоходки, она выбрасывала на 40 метров горящую жидкость и машина сгорала.

Переходим в оборону

Около полудня командир полка собрал офицеров на своем КП, расположенном в бывшем командно-наблюдательном пункте немцев; отступление противника было столь поспешным, что немцы не успели ни заминировать, ни взорвать свои траншеи. Внутреннее обустройство компункта поражало прочностью инженерных конструкций и комфортабельностью: электрическое освещение от аккумуляторов, нормальная мебель, даже походный бар с винами. Мы посчитали все это слишком роскошным по военному времени. Через амбразуры, даже без оптических приборов, отлично просматривалась местность до самого леса — наших исходных позиций, а уж через стереотрубу немцам была видна и вся  полоса нашей обороны, от Кругеля до высоты 185.7 включительно.

Майор Либман встал, взглядом обвел всех присутствующих и начал размеренно излагать, периодически поглядывая в свои записи:

— Задачу командования армии мы выполнили, овладев высотой 197.2 и другими доминирующими высотами, с которых противник преграждал нам выход к Западному Бугу. Отбиты все контратаки противника, пытавшегося вернуть эти опорные позиции. Однако потери мы понесли большие. В полку семь самоходок сгорело и почти все повреждены, требуют серьезных восстановительных работ. Потери в личном составе составили около сорока человек. Бригада потеряла почти все танки и завтра уходит на пополнение. Значит, наступать мы пока не имеем возможности. Необходимо за неделю привести в боевую готовность все оставшиеся самоходки и одновременно оборонять занимаемый полком участок. Это означает, что все ремонтно-восстановительные работы придется проводить на огневых позициях, в окопах.

Затем выступил начштаба:

— Товарищи офицеры, каждая батарея придается стрелковому батальону первого эшелона и во взаимодействии с ним удерживает узел обороны батальона. Работать на радиостанциях на весь период оборонительных боев запрещаю. До двенадцати ноль-ноль десятого июля каждому экипажу следует оборудовать, помимо основной, по две запасных огневых позиции. Саперному взводу совместно с саперами стрелковых частей к этому времени создать перед фронтом обороны полка смешанные минные поля.

— Базилевич, ты теперь с успехом можешь выполнять план сдачи металлолома и немецкими танками, и своими сгоревшими самоходками, — пошутил своим хрипловатым голосом комполка, глядя на своего заместителя по техчасти.  

Меня передернуло, думаю, и остальных поразила легкость упоминания трагедии последних боев. Не выдержал и Базилевич:

— Не радует меня такая возможность, товарищ майор. Лучше бы сдавать металлолом только немецкими танками или совсем не сдавать, пусть уж меня ругают и наказывают.

На том и закончилась постановка боевых задач командованием полка. С неприятным осадком в душе от последнего диалога.

Закипела бурная работа по восстановлению боевых машин. Без сна и отдыха, круглыми сутками в поте лица трудились специалисты ремонтной базы армии, солдаты и сержанты ремвзвода вместе с офицерами техслужбы и экипажами самоходок. Работали зампотехи батарей и их помощники — механики-регулировщики, в нашей батарее на этой должности был старшина Шпота, который при любой поломке на самоходках — на марше или на поле боя — всегда оказывался тут как тут и своим хитрым набором инструментов и запчастей быстро устранял неисправности, постоянно опережая своего начальника старшего лейтенанта Журбенко.

Целыми днями не уходили с передовой заместитель командира полка по артиллерии подполковник Пригожий и начальник артвооружения капитан Дектярев: тщательно контролировали ремонт орудий и выверку нулевых линий прицеливания, добиваясь точного совмещения осей канала ствола и прицела на дальность восемьсот метров, что обеспечивало попадание снаряда по танку без изменения установки прицела.

«Со всеми воинскими почестями»

Наступило долгожданное утро 17 июля. Наша артиллерия, в отличие от прошлого раза, провела сильную 50-минутную артподготовку, под конец по нескольку залпов сделали реактивные установки «катюша».  

Хорошо отремонтированные, словно помолодевшие самоходки легко и бойко пошли в атаку вместе с самоходками СУ-152 тяжелого артполка майора Громова и частями 165-й стрелковой дивизии. Наступали в том же направлении, что 8 июля, — на Парадубы. Но на этот раз пошли на село не фронтально, а обходом с двух сторон. Противник, несмотря на потери, нанесенные нашей артиллерией и авиацией, оказал упорное сопротивление. Из орудий, поставленных в километре за селом, создал плотный заградительный огонь, что заставило нас приостановить атаку и вести огонь с места. Только после двух залпов «катюш» мы смогли продолжить наступление. Воспользовавшись замешательством после залпа, самоходки совершили большой рывок и зацепились за село. Наша батарея со стрелковым батальоном первого эшелона ворвалась на западную окраину. Завязались упорные уличные бои с переменным успехом, переходя на некоторых участках в рукопашные схватки. Но вот в бой вступили батальоны второго эшелона, и немцы стали отходить — частью сил к центру села, остальные — на северную окраину.

Самоходки наступали в боевом порядке уступом вправо, продвигаясь к расположенным на холмах за селом артиллерийским позициям противника, оттуда сильно били по атакующим орудиям, нанося большие потери пехоте. На подходе к центральной улице наше наступление остановили два танка, которые вели огонь вдоль улицы, простреливая ее насквозь. Завязался бой. Вражеские танки имели заранее подготовленные позиции, прямой атакой до них было не добраться.

— Ревуцкому! Взводом обойти танки справа и уничтожить! — отдал команду по радио открытым текстом.

Остальные самоходки, прикрываясь домами и садами, медленно продвигались вперед, делая по одному выстрелу с коротких остановок. Танки неприятеля скрытно, оставаясь невидимыми, каким-то образом периодически перемещались, не продвигаясь при этом ни назад,  ни вперед. Однако их экипажи так увлеклись боем с нашими тремя самоходками, что не заметили, как во фланг им вышел взвод Ревуцкого. От прямых попаданий в борта оба танка почти одновременно вспыхнули синим пламенем, и сразу же загрохотали взрывами их боезапасы, выбрасывая багрово-черные шлейфы дыма. Выйдя на уровень горящих танков, прикрываясь их дымом, мы развернули самоходки к холмам и из садов ударили осколочными снарядами по артиллерийским позициям — да так неожиданно для врага, что прислуга орудий, понеся большие потери, панически устремилась к лесу!

На восточной окраине села немецкое командование бросило в бой все свои резервы, и не известно, чем бы закончилось дело, если бы не подошел из второго эшелона полк Громова. Из своих 152-мм пушек-гаубиц трехпудовыми снарядами его самоходчики буквально за полчаса подожгли три тяжелых танка, остальные, не выдержав такого побоища, стали отходить.

Наступил перелом в боевой обстановке.

Замолчали и пулеметы немецких дзотов. В сущности, оказавшись у нас в тылу, они попали в окружение, и, поняв это, их обитатели стали выходить из своих убежищ: бросая оружие и поднимая руки, сдавались на милость победителей.

Наступила непривычная тишина. Сразу же повыползали из своих убежищ жители. С радостью бросались они нам в объятия и одновременно со слезами наперебой рассказывали, как девять дней назад, 8 июля, немцы добивали наших раненых, — я сразу понял, что они говорят о группе Зотова.

Пленные, понурив головы, стояли возле крайнего дзота развернутым строем в две шеренги, лишь некоторые с видимым сожалением посматривали на свое брошенное оружие. Мальчишки из крайних хат, видевшие расправу на болоте, вглядывались в лица пленных,  и один узнал троих, которые достреливали наших, а теперь прятались за спины первой шеренги. Командир роты автоматчиков старший лейтенант Виктор Пермяков приказал вывести этих троих из строя. Заодно прихватили и офицера, на которого они сослались: это он приказал им расстрелять раненых русских солдат и офицеров.

Тут же, на околице села, в присутствии жителей и перепуганных пленных Пермяков коротко объявил приговор:

— За расправу над ранеными! Расстрелять!

Автоматчики подняли оружие.

И настигло проклятых убийц возмездие!

Время поджимало, нужно было, не мешкая, продолжать преследование отступавшего противника, но командование дивизии разрешило полку захоронить погибших.

Мы вышли на то зловещее болото, где застряли самоходки, и увидели дорогих нам однополчан. Они лежали друг подле друга так, как их настигла смерть. Ордена и медали немцы не тронули. По почерневшим лицам погибших уже ползали муравьи. Содрогнулось сердце...

Похоронили мы своих боевых товарищей со всеми воинскими почестями.

За неимением времени с краткой прощальной речью выступил только замполит подполковник Рудаков:

— Товарищи воины! Уважаемые селяне! Мы хороним доблестных воинов нашего полка! Многие, большинство из них, уже долгое время героически сражались с гитлеровскими захватчиками за свободу и независимость нашей Родины и в 225-м танковом полку, и в нашем полку, и в других частях Красной Армии! Их боевые подвиги будут золотыми буквами запечатлены на скрижалях истории Великой Отечественной войны! Их образы — бойцов-освободителей, боевых друзей! — навсегда останутся в наших сердцах! Вечная слава героям!  

Прогремели три ружейных залпа, и ребят, обернутых в плащ-палатки, опустили в братскую могилу.

Полк и селяне стояли молча, с непокрытыми головами, вытирая набегавшие слезы.

Глава десятая. Государственная граница 

Июль 1944 

Готовимся к переправе 

Через час после освобождения села Парадубы полк продолжил наступление в составе 165-й стрелковой дивизии, которая действовала в качестве авангарда 129-го стрелкового корпуса генерала Анашкина.

В авангарде соединенных сил дивизии и полка действовал передовой отряд, состоявший из батальона пехоты и самоходок 1-й батареи старшего лейтенанта Сергея Дворникова из нашего полка. Первый бой у них завязался у реки Выжевка, правого притока Припяти. Два моста обороняли с противоположного берега танки и пехота противника. Песчаный желто-коричнево-зеленый камуфляж «пантер» и «тигров» отчетливо выделялся на темно-зеленом фоне леса, тогда как самоходки нашего полка и полка Громова сливались по цвету с зеленью, что позволило экипажам незамеченными подойти на близкое расстояние и внезапно ударить по танкам. Встречная перестрелка через реку была настолько интенсивной, что нашим уже через сорок минут пришлось дозаправлять самоходки боеприпасами. Немцы железно держали оба моста, а форсировать вброд такую глубокую реку и думать было нечего. Наступление затормозилось, похоже, надолго. Бой длился уже два часа — и никакого продвижения. И все-таки экипаж младшего лейтенанта Остапенко сумел поджечь «пантеру» у правого моста и вместе с пехотинцами захватить переправу.  Тотчас на противоположный берег устремился весь авангард, и противник вынужден был начать отступление в прежнем, северо-западном, направлении, так как другого пути отхода у него не было: справа был лесисто-болотистый массив, слева — Западный Буг.

Около трех часов дня передовой отряд завязал бой у села Головно, что дало возможность главным силам с ходу развернуться в боевой порядок и решительной атакой выбить противника из села.

После этого скоротечного боя авангард продолжил преследование врага и к исходу дня вышел к Забужью — крупному населенному пункту, расположенному на противоположном берегу Западного Буга — уже на территории Польши! Здесь нашей подошедшей дивизии предстояло форсировать водную преграду и перейти Государственную границу, что вызывало немалое волнение у бойцов и командиров.

На исходном берегу немецких войск не оказалось. Наши подразделения остановились в лесу примерно в километре от предполагаемого участка переправы и рассредоточились, приняв построение, в котором предстояло с боем преодолеть многоводную реку. Противник не заметил наших войск, вовремя ушедших в глубину леса, и продолжил отступление уже на север, в сторону Мулемецкого и Свитязского озер.

Мы начали тщательно, но скрытно готовиться к форсированию. До наступления темноты выход из леса был запрещен. Для отвлечения внимания от места переправы продолжалось преследование арьергарда противника.

Пока не смерклось, я забрался на высокую ель на краю леса и в бинокль долго рассматривал русло и расположенные на польском берегу оборонительные сооружения. Сразу бросилось в глаза, что на нашем берегу были только дзоты, большинство из которых было  разрушено, тогда как у немцев по всему берегу, насколько хватало взгляда, стояли железобетонные доты с башнями, сильно напоминающими танковые, из которых торчали пушки с дульными тормозами, тоже очень смахивающими на орудия «тигров» и «элефантов». Стало ясно, что немцы, поспешно укрепляя оборону, установили на доты башни с подбитых танков и самоходных орудий! Тщательно рассматривая эти доты, я заметил, что земляной покров на них уже зарос кустами и мелколесьем, следовательно, построены они были очень давно, возможно, еще до нападения на СССР. Всего я насчитал тринадцать дотов — это был настоящий укрепрайон! Не теряя времени, доложил об увиденном командованию полка. А сам долго не мог успокоиться, все думал, когда же немцы успели создать такие мощные оборонительные сооружения, если по «плану Барбаросса» они хотели захватить нашу страну до Урала в течение трех месяцев?

Разведчикам и саперам полка в течение ночи предстояло разведать и обозначить броды для самоходок. Задача была тяжелая и опасная. В месте переправы ширина реки достигала ста метров и течение имела быстрое, найти брод, да не один, будет нелегко. К тому же поиски придется осуществлять в непосредственной близости от противника. Брод должен быть в таком месте, чтобы на другом берегу самоходки не попали, во-первых, в зону обстрела из дотов, во-вторых, имели достаточно места, чтобы развернуться в боевой порядок и сразу вступить в сражение, и, в-третьих, грунт в месте выхода должен быть достаточно водостойким, чтобы выдержать не только многотонный вес самих самоходок, но и слив воды, которой наверняка немало черпнут машины, преодолевая столь глубокую реку.  

В сводную группу начразведки Марченко включил три взвода — разведки, взвод автоматчиков лейтенанта Гуляева и саперный. Когда группа проходили мимо батареи, я заметил, что все саперы несут резиновые трубки с деревянными поплавками и камни с веревками, видимо, как грузила для ног. Я заинтересовался:

— Иван Петрович, что это у вас за странное снаряжение?

— На сей раз разведку будем вести под водой, а дышать-то как-то надо, вот и придумали ребята оснащение вместо водолазных костюмов. Видишь, поплавок-то с дыркой, в нее вставляем конец трубки, а через нижний дышим.

Часа в два ночи разведчики вернулись радостные и возбужденные, отлично выполнив задание командования — нашли броды и скрытную лощину на выходе, не потеряв при этом ни одного человека, хотя немцы всю ночь освещали реку ракетами, даже прожекторами и на всякий случай обстреливали из пулеметов русло и наш берег.

В ночь перед форсированием не спал, наверное, весь полк. Замкомполка подполковник Пригожин готовил вместе с подполковником Филипповым, командующим артиллерией стрелковой дивизии, данные для стрельбы с закрытых позиций для артиллерии и самоходок. Экипажи боевых машин совместно с техслужбами готовили самоходки к форсированию многоводной широкой реки вброд: заделывали щели, закрывали жалюзи от попадания воды сверху, ставили доски-волноотражатели. Зампотех Базилевич обходил по порядку все самоходки, придирчиво проверяя герметизацию, давал советы, показывал, как нужно делать, а кого и ругал за плохую работу.

— Кто же так заделывает боковые жалюзи?! — нарочито громко, чтобы слышали другие экипажи, ругал он экипаж лейтенанта Волкова. — Ведь засосете в двигатель  воду, а это гидравлический удар! И расшлепает вас немец на середине реки!

Отругал и другой экипаж, у них молодой заряжающий законопатил выхлопные коллекторы.

Форсируем Западный Буг

Утро 18 июля было солнечным. В немецкой обороне на другом берегу шла размеренная жизнь, да и жители Забужья спали мирным сном, не догадываясь, что утром грянет бой в их родном селе, до нас доносилось лишь утреннее пение петухов да изредка взлаивали собаки. Мне тогда подумалось, что сегодня, бог даст, устроим мы немцам на нашей границе 22 июня сорок первого — только с переменой ролей!

Примерно за час до наступления комполка собрал офицеров у края леса на рекогносцировку. Начразведки Марченко показал нам маршруты выхода к реке и участки форсирования. Начштаба Шулико дал указания по взаимодействию при переправе, захвате плацдарма и в бою за овладение Забужьем, вводные были четко расписаны по времени и рубежам. Особое внимание Шулико обратил на слив воды из машин в лощине между дотами и рекой. Определил сигналы для вызова огня артиллерии и переноса его в глубину обороны противника.

С волнением подходили мы к своим самоходкам. За время рекогносцировки экипажи уже выставили машины на огневые позиции, ближе к участку переправы, и подготовили к открытию огня. Каждый экипаж сверх боекомплекта имел снаряды для артподготовки.

И артподготовка началась! Командовал подполковник Пригожин:

— Отомстим врагу за сорок первый! Отомстим за слезы советского народа! По фашистским извергам, огонь! — и одновременно со взмахом руки старого артиллериста раздался грохот полкового залпа.  

Через секунды по противнику била уже вся артиллерия дивизии и тяжелые самоходки Громова! Левый берег Буга окутался густым черным дымом сплошных разрывов! Взлетали колья проволочных заграждений! Кувыркались в воздухе деревянные надстройки дзотов, куски металла разбитой техники! Только израсходовали снаряды артподготовки, как взвился в небо сигнал к атаке — серия красных ракет. Ошеломленный противник словно оцепенел и несколько минут не стрелял. А мы в эти минуты на максимальных скоростях мчались к реке! Впереди — самоходки с самыми опытными механиками-водителями! К правому броду первой неслась наша самоходка! К левому — комбата 1-й батареи Сергея Дворникова! Надеясь, что вода не дойдет до башни, я стоял в открытом проеме люка, чтобы лучше видеть и сразу реагировать на стремительно менявшуюся обстановку. Яков Петрович вихрем подвел самоходку к реке и, не сбавляя скорости, днищем плюхнул ее в воду. В этот момент, когда самоходка летела в реку, возле крышки люка пролетел первый фашистский снаряд! Пришлось мгновенно упрятать голову в башню. Боевая машина шла по дну, как торпедный катер, оголяя русло за кормой и создавая впереди себя высокую базисную волну, доходившую аж до пушки. В нескольких метрах за кормой, по оголенному песчаному руслу, бежали автоматчики, стараясь не отстать от машины, чтобы не замочить ноги. Задние жалюзи были закрыты, но мощный вентилятор двигателя действовал как водомет, создавая большой круговой веер водяных брызг, выхлопные трубы со стуком выбрасывали темно-сизый дым, который, перемешиваясь с брызгами от двигателя, создавал парообразное облако, сквозь которое трудно было рассмотреть бегущих за нами солдат. Когда самоходка достигла середины реки, на днище башни и отделения управления появилась вода, это меня насторожило, но и обрадовало: при таком незначительном  проникновении сможем без проблем дойти до польского берега.

— «Орел-один»! «Орел-два»! Я «Орел», как слышно? Прием! — запросил Ревуцкого и Бакурова.

— «Орел»! Я «Орел-один». Слышу хорошо. Прием.

— «Орел»! Я «Орел-два». Слышу хорошо. Прием.

— «Орел-один», «Орел-два»! По выходе из реки проскочить через бугор и остановиться в лощине для приведения машин в боеготовность!

Немцы к этому времени окончательно пришли в себя и открыли сильный артиллерийский и пулеметный огонь. Но самоходки, одна за другой, уже выбрасывались на берег, проскакивали в лощину и разворачивались в боевой порядок. За ними, прикрываясь корпусами боевых машин, спешили автоматчики. Ко мне подошел радостный Пермяков, ротный автоматчиков:

— Это ведь небывалая история, чтобы форсировать такую реку, не потеряв ни одного солдата и даже не замочив ноги!

— Точно, Витя! Осталась «малость» — взять Забужье! — Вой пролетающих над головами снарядов подтвердил, что бой предстоит тяжелый.

Минут десять потребовалось на слив воды, разгерметизацию жалюзи, щелей — и мы уже были в полной боевой готовности! Надо отдать должное нашим разведчикам! Успех форсирования обеспечили их умелые действия! Под носом врага, в ночной водяной пучине, с примитивным снаряжением — резиновыми трубками во рту и камнями, привязанными к ногам, они сумели найти и лучшие участки переправ, и эту маленькую лощину, которая не простреливалась из дотов.

Автоматчики быстро заняли позиции на западных скатах лощины, здесь же начали концентрироваться и подразделения из полков дивизии. Когда я прибыл на позиции взвода автоматчиков Журова, там уже находились комбат 1-й батареи Дворников и комбат 4-й батареи Истомин. Отсюда мы имели возможность близко  рассмотреть доты. Их пушки и множество пулеметов изрыгали непрерывный смертоносный огонь — и нам предстояло в лоб наступать на эти доты! Невозможно было ни обойти их, ни подавить, но и атаковать — равносильно самоубийству! Связались по радио с подполковником Пригожиным, и Дворников от всех нас попросил обстрелять доты дымовыми снарядами, чтобы ослепить гарнизоны укреплений.

Через минуты пространство перед дотами окуталось густым задымлением — и самоходки двинулись в атаку! За нами — пехота и автоматчики! Вражеские доты продолжали вести массированный огонь из орудий и пулеметов, но теперь вслепую. Прорвались мы через линию дотов, не потеряв ни одной машины! И уже через минуты — без единого выстрела! — наскочили на первую траншею обороны противника. Перед самым наступлением мы видели, как подходили к этому рубежу машины, останавливались у самых траншей и с них спрыгивали солдаты, как видно, срочно переброшенные с другого участка фронта. И теперь, нагрянув на противника, наши самоходки утюжили эти окопы! Стрелки и автоматчики бросались врукопашную! Несмотря на внезапность, большинство вражеских солдат сопротивлялось упорно, фанатично — до конца! Лишь десятка два, побросав оружие, сдались в плен.

Если на первой траншее мы расправились с противником относительно легко, то, как только вышли из дымовой завесы и двинулись ко второй траншее, по самоходкам открыли огонь и артиллерия, и танки. Приходилось маневрировать, прятаться от прямых попаданий в садах, за домами, менять позиции после каждого выстрела. И все-таки очень медленно, но мы продвигались, расширяя захваченный плацдарм. С неимоверными трудностями, значительными потерями отвоевывали мы дом за домом, и один за другим они переходили в наши руки! По всему фронту первого эшелона дивизии то на одном, то на другом участке наступления слышалось  родное раскатистое: «Урр-а-а! Урр-а-а!» Наша батарея ворвалась в сад, раздавила два орудия и несколько станковых пулеметов, которые не давали продвигаться пехоте и автоматчикам! Однако очень скоро вражеская артиллерия открыла такой огонь по этому саду, что пришлось оставить его и срочно переместиться в другое прикрытие. И тут я увидел, как в боевые порядки противника подошло до двадцати танков! Они сразу двинулись в нашем направлении, и с ними не меньше полка пехоты! Противник перешел в контрнаступление!

— Ревуцкому, Бакурову! По садам продвинуться к группе домов и закрепиться! — приказал по радио командирам своих взводов.

Танкисты противника рассчитывали, как всегда, на непробиваемость брони своих тяжелых танков и нагло, не торопясь, шли напролом.

— Батарея! По головному танку! Огонь! — вспомнив аналогичную ситуацию на Курской дуге, скомандовал своим самоходчикам.

От одновременного удара пяти бронебойных снарядов башня «тигра», взмахнув длинной пушкой, опрокинулась на корму и рухнула на землю! Из корпуса вырвался высокий язык пламени с шапкой сизого дыма!

— По второму танку справа! Огонь! — не медля, отдал новый приказ.

Загорелся и второй танк! Другие заерзали по полю, стараясь под прикрытием дыма уйти на более скрытные позиции. В их действиях теперь проявлялись нервозность и неуверенность! Левее загорелся еще один танк — сработала батарея Истомина! По обе стороны от нас грохотали пушки самоходок! Вместе с пехотой мы медленно продвигались вперед, вклиниваясь в глубину вражеской обороны. Не выдерживая напора, враг отступал — и плацдарм продолжал расширяться. Обостренным слухом уловил, что позади нас перестали вести огонь 152-мм гаубицы полка Громова, наступавшие во втором эшелоне, — значит, им удалось подавить вражеские  доты! Пушки и пулеметы тоже замолчали. Невольно оглянувшись, я с радостью увидел, что к нам подходят тяжелые самоходки, и в душе похвалил тактическую прозорливость комдива Каладзе: смог рассчитать и ввести тяжелый полк в самый критический момент боя!

Громовцы своими мощными орудиями очень скоро подожгли два танка, но и немцы к этому времени спалили две самоходки — нашего и тяжелого полков. Однако, признав перевес сил за нами, немецкое командование отказалось от проведения контратаки, и танки противника начали отходить.

Воспользовавшись тактическим успехом, наши части заняли весь населенный пункт и всю оборонительную позицию немцев. Наша батарея оказалась на западной окраине Забужья, и мы сразу, на всякий случай, заняли удобные позиции для ведения боя.

Только сейчас выпало нам немного времени, чтобы умыться, утолить жажду, и колодец был рядом — манил обещанием обильной прохладной влаги. Но я все-таки приказал батарейцам пить и умываться из ключа, что бил из-под земли в распадке рядом. Странное было чувство... Вокруг остывающих самоходок благоухали созревшими фруктами сады! Сияли в зелени листьев яблоки — пунцовые, желтые, зеленые, розовые! Груши разных сортов с набравшими сока лимонными, янтарными боками маняще-тяжело свисали с веток! Радовали глаз кусты вишен, унизанные лилово-красными ягодами. И все это было чужое, не наше. И село было чужое, не похожее на наши деревни, а сейчас и безлюдное, все жители схоронились в убежища. Никто не запрещал, но бойцы не срывали фруктов, экипажи брали только то, что во время боя попадало на машины, а пехотинцы подбирали и лакомились падалицей — и офицеры их не ругали, понимали, что в основном они еще дети и многие фруктов в таком изобилии до фронта в глаза не видели. Да и все мы на какой-то момент словно выключились  из войны — бои боями, а природа делает свое доброе дело даже тогда, когда люди убивают друг друга.

К вечеру наш плацдарм значительно увеличился. И всю ночь подходили главные силы корпуса, ночными атаками они дополнительно расширили отвоеванные позиции на польской земле.

Поляки постепенно стали выходить из своих убежищ, благожелательно разговаривали с нашими солдатами и офицерами. Некоторые разыскивали медиков, чтобы оказать помощь заболевшим родственникам, другие просили препараты на всякий случай. И всех интересовала дальнейшая судьба Польши. На такие вопросы обычно отвечали наши политработники, и говорили они всегда одно: «Сами будете решать, какой быть Польше после окончания войны, а наша задача — освободить вашу страну от фашистов». Многие спрашивали, будут ли в Польше колхозы. Как мы поняли, поляки их очень боялись. Но и на этот вопрос наши агитаторы отвечали так же: «Решать вам самим». В целом встречи были очень теплые и дружественные, жители угощали нас фруктами, и беседы затянулись почти до утра.

В последующие дни мы продолжили наступление в северо-западном направлении, уже по польской территории.

Глава одиннадцатая. На польской земле 

Июль 1944 

Под угрозой расстрела 

Пять дней дивизия наступала без танков, и самоходчикам приходилось действовать и за танкистов, и за себя, а сопротивление враг оказывал упорное, особенно при обороне городов и крупных населенных пунктов. Наступление продолжалось, приказы гнали войска:  вперед, быстрее вперед! Часто мы совершали ночные марш-броски. Продвигались без сна и отдыха. Люди выбились из сил, засыпали на ходу. Механикам-водителям перед ночными переходами выдавали сто грамм для стимуляции бодрости, чтобы не уснули за рычагами управления, а по прибытии давали время поспать. Стрелков и автоматчиков десантировали на самоходки. Но что это был за десант! Мы инструктировали пехотинцев, за что держаться, как заскакивать: обязательно сзади, с борта нельзя, сразу под гусеницу попадет, и соскакивать так же, и всякий раз убеждали: «Ни в коем случае не спать! Держитесь за поручни!» Но это мало помогало. Люди, измученные, не спавшие несколько дней, как только садились на прохладную броню, так сразу и засыпали. В одну из ночей в точности повторилось то, что случалось с новобранцами в наступлении под Курском. Мы двигались с десантом по шоссе где-то между Забужьем и Кумаровкой, и, когда я посмотрел назад, на самоходке не оказалось ни одного человека. Я остановил батарею, и мы стали искать пропавших солдат. Нашли их недалеко. Оказалось, все они позасыпали и их смело ветками вековых лип, которыми обсажены все польские шоссе. Хорошо еще, никто не попал под гусеницы!

На шестой день дивизию усилили 20-й танковой бригадой полковника Константинова, и наш полк был придан этой бригаде.

Очень тяжелые бои развернулись за Кумаровку. Начштаба Шулико находился в боевых порядках на командирском танке и, увидев, что наступление затормозилось, взял нашу 3-ю батарею, роту автоматчиков и с этой группой лесом зашел в тыл немцам. Не ожидавший удара с тыла противник отступил. Так мы овладели очень крупным населенным пунктом Кумаровкой.

Через два дня решительной атакой захватили уездный центр Радзинь и закрепились на взятом рубеже. Чтобы удержать его, пришлось отбить три контратаки  крупных сил противника, но обошлось без больших потерь.

С танковой бригадой нам стало полегче, но чем ближе мы подходили к Варшаве, тем ожесточеннее становились бои и тем чаще немцы стали переходить в контратаки.

На подходе к городу Лукув мы преследовали отходящего противника в походных колоннах, имея десанты на каждой боевой машине. Впереди действовал разведдозор в составе танкового взвода с десантом автоматчиков. За ним, в двух-трех километрах, шел авангардный батальон танков, усиленный нашей 3-й батареей и десантом из двух стрелковых рот; далее — в трех-пяти километрах за нами двигались главные силы бригады. Таким образом, наш полк шел во главе основных сил бригады. Обстановка на марше была спокойная и на редкость мирная — ни тебе обстрелов, ни бомбежек. Шли мы со средней скоростью и уже довольно долго продвигались вдоль опушки леса, поднимая столбы пыли чуть не до вершин деревьев. Потом большак свернул в лесной массив и вывел нас на очень большую поляну, усеянную сложенными в копны снопами ржи. Поляна тянулась на несколько километров, разделяя лес на две части, и, в свою очередь, была разделена надвое перелеском. В этом перелеске комбриг и решил остановить авангард, чтобы дождаться возвращения разведдозора: нужно было выяснить обстановку, чтобы не попасть в тактическую ловушку фашистов, на которые они были большие мастера.

Всегда меня настораживала фронтовая тишина! Молчат немцы — значит, что-то замышляют, какое-то коварство, подвох! Мы хорошо замаскировались и притаились, лишь иногда, в силу необходимости, экипажи, нарушая тишину, немногословно переговаривались между собой. Самоходки батареи и танки стояли в линию, фронтом по ходу движения. Из люка я внимательно вел  круговое наблюдение через трофейный бинокль десятикратного увеличения. Внезапно будто что-то подтолкнуло меня оглянуться, и от неожиданности я ахнул, насторожив экипаж: с противоположной стороны на поляну выходило несколько сот вражеских солдат в темном обмундировании, с автоматами на изготовку и у некоторых... — да! я ясно видел фаустпатроны! Докладывать не было времени, пока найду комбата или комбрига, немцы перейдут поляну и скроются в лесу!

— Батарея! Развернуться кругом! По фашистам, бризантными! Огонь! — мгновенно отдал команду всем экипажам, уже находящимся в боеготовности номер один. — Трубка двадцать! — добавил, определив расстояние.

Устрашенные внезапным огнем, гитлеровцы заметались по поляне — часть побежала назад, другие бросились врассыпную! Но повсюду над их головами рвались снаряды, конусными веерами рассыпая смертоносные осколки, вырывая из массы бегущих убитых и раненых! Нет более массово поражающих пехоту снарядов, чем бризантные! Радуясь вместе со всеми экипажами такому удачному бою, я и предположить не мог, что для меня этот бой мог оказаться последним. Не успели мы после расправы с гитлеровцами развернуть машины в прежнее положение, как к моей самоходке с пистолетом в руке подбежал разъяренный комбриг танкистов с неистовым криком:

— Кто стрелял?! Я спрашиваю! Доложить, кто стрелял!!

Всякое может быть. Всем нам хорошо запомнилось, как недавно, не разобравшись по существу, заместитель командира 76-й стрелковой дивизии полковник Белоусов расстрелял командира самоходки-лейтенанта Мишу Воронцова. И сейчас, во избежание подобного, я решил принять меры.

— Всем экипажам закрыть люки! — прокричал приказ.  

Раза три обежал полковник вокруг самоходки, потрясая пистолетом! Через командирскую панораму я наблюдал за его действиями и отчетливо видел взбешенное лицо Константинова. В чем моя вина?! Понять этого я не мог и сильно волновался таким неожиданным оборотом дела.

Минут через пятнадцать комбриг успокоился. Я вылез из самоходки и доложил:

— По моей команде батарея стреляла по фашистам, наступающим на нас с тыла.

— А вы знаете, что мог завязаться бой с нашими главными силами или арьергардным батальоном?!! Чем вы думали?! Вы что, не понимаете, что они уже на подходе как раз в этом направлении?! — раздраженно вопрошал комбриг.

— Товарищ полковник, батарея вела огонь по пехоте и только бризантными снарядами, они рвались над головами фашистов и никак не могли угрожать танкам бригады, а вот фаустники могли спалить нас всех, — ответил я уже спокойно.

— Ну хорошо, лейтенант, поедем посмотрим, каких это фаустников вы били.

Полковник сел рядом со мной в командирский люк, и самоходка, развернувшись на месте, помчалась по поляне, резко остановив у места побоища.

Обозревая участок, покрытый трупами, комбриг не мог сдержать довольной улыбки:

— Молодцы, самоходчики, вы их тут с сотню наколотили!

А вернувшись назад, мы узнали, что из трех танков разведдозора возвратился только один, да и в этом экипаже в живых остался лишь механик-водитель, остальные все погибли. Мы с полковником бросились к уцелевшей машине! Старшина уже вылез из танка, у него были обожжены обе ноги, в гнетущей тишине, срывающимся голосом он докладывал своему комбату:  

— Разведка проходила нормально. Головной танк шел метрах в двухстах впереди. Было тихо, мы несколько раз останавливались, прислушивались, никаких признаков присутствия немцев не было. И вдруг сразу три пушечных выстрела в упор! Били из копен, стоявших по сторонам дороги. Два танка загорелись, а наш — нет, хотя снаряд разорвался внутри машины. По тишине в башне понял, что все погибли или без сознания. Я, от злости, рванул машину на орудие, подавил его вместе с прислугой. Увидел, что другие пушки из-за упавшей соломы прицельно стрелять не могут, подавил со зла и их тоже, и прислуге их уже не встать. Потом положил своих ребят за башню и повернул назад, — закончил свой трагический рапорт старшина, с тоской взглядывая на танк, там лежали тела его погибших товарищей.

Он их не бросил. Всех уложил на танк за броню и привез в надежде: вдруг хоть кого-то еще можно спасти...

Комбриг после случившегося приказал авангарду продвигаться в предбоевых порядках, а подозрительные копны обстреливать из пулеметов.

Бой за село Стулино

Где-то на подходе к Лукуву 20-я танковая бригада ушла из 165-й дивизии в свой 11-й танковый корпус, и нам опять пришлось действовать вместо танков.

В ночь с 27 на 28 июля мы остановились в лесу. Несколько суток подряд люди не спали, ожесточенные бои за каждый населенный пункт так всех вымотали, что мы засыпали на ходу, и все-таки прежде всего, как всегда, обслужили и дозаправили машины топливом, маслом, боеприпасами. За это время начтыла Черняк организовал вкусный горячий ужин. Все с большим аппетитом поели, но от сытости стало еще больше клонить ко сну. Проверив непосредственное охранение и установив дежурство офицеров, я присел на надмоторный люк и на прохладной броне сразу же задремал. Однако поспать мне опять не удалось.  

Около часа ночи меня вызвал в штабную машину начштаба, здесь в большой тесноте ютились его заместители и помощники, колдуя над картами на полках-столах, закрепленных на стенках кузова. Выслушав мой доклад о прибытии, майор Шулико разложил на походном столике карту и при тусклом свете гильзовой «люстры» показал цветным карандашом рубеж, куда должна выйти батарея:

— Нужно захватить населенный пункт Стулино. Действовать будете совместно с батальоном стрелков. По данным воздушной разведки, в селе находится до батальона пехоты, усиленной артиллерией, поэтому атаковать будете на рассвете, успех вам даст только внезапность и решительность атаки. Капитану, комбату стрелков, задачу ставит его комдив. Докладывать мне по радио в начале каждого часа. Желаю успеха, лейтенант, — добавил майор и пожал мне руку.

Когда я вернулся в батарею, там меня уже поджидал комбат, на самоходках десантом расположился его батальон. Поздоровались, при свете карманного фонаря сверили часы и карты с нанесенной на них обстановкой и боевой задачей. Время поджимало, за пять минут ознакомили офицеров с задачей, они, в свою очередь, довели ее до экипажей.

Около двух часов ночи наша колонна двинулась по темной лесной дороге. Мы с капитаном сидели рядом за крышкой командирского люка. Самоходка медленно продвигалась в голове колонны, впереди в качестве головного дозора действовала самоходка Ревуцкого с десантом — взводом стрелков, вооруженных ручными пулеметами, автоматами, гранатами и двумя ранцевыми огнеметами, что придавало десанту большую огневую мощь. Задача передовой заставы — своевременно предупредить внезапное нападение противника слева или справа, а с фронта мы поддерживали связь сигналами карманных фонарей с самоходкой Ревуцкого. Лес усиливал  ночную темень, дороги практически не было видно, лишь изредка между клочьями бегущих облаков проглядывали кусочки темно-синего неба с яркими звездами и перевернутым серпом луны, на мгновение освещая наш путь. Двигатели самоходок работали мерно, на малых оборотах, и таким тихим был их рокот, что иногда мы слышали крик филина или шумный перелет охотившейся совы. Напрасно мы с комбатом напрягали зрение, всматриваясь в темноту, — ни зги не было видно. Успокаивало, что мы не слышали ни одного выстрела, значит, с этой стороны немцы не ждут нас. Но у каждого поворота дороги командир разведгруппы давал нам знать зеленым огнем карманного фонаря, что путь свободен.

Перед рассветом заметили световую прогалину, это было как сигнал: впереди опушка, дальше двигаться нельзя! Колонна тихо подошла к самоходке Ревуцкого, возле которой залегли, рассредоточившись вдоль опушки, разведчики батальона. Я заметил, что все находятся в боеготовности номер один, то есть в любую минуту готовы открыть огонь, хотя ни разведдозор, ни разведгруппа противника не встретили, и мысленно порадовался выучке командиров.

Стулино находилось впереди справа. Бесшумно колонна двинулась по лесной дороге, готовая принять боевой порядок напротив села.

— Слава богу, до рассвета развернуться успели, — в самое ухо сказал мне комбат и спрыгнул с самоходки.

На широком фронте взлетели в небо красные ракеты! Грянуло русское: «Урр-а-аа! Урр-а-аа!..» В такт загрохотали орудия самоходок, нанося удары по обороне противника фугасными снарядами! Было еще так темно, что огненные разрывы наших снарядов с трудом просматривались сквозь предрассветную мглу, однако паника в стане врага, поднятого такой внезапной побудкой, угадывалась страшная! В промежутках между орудийными выстрелами слышались надрывные крики,  команды, вопли раненых! Но вот, относительно быстро, ударил встречный огонь из пушек и пулеметов! Самоходки, ведя огонь с коротких остановок, приближались к вражеской обороне широким фронтом, что создавало впечатление большого количества боевых машин, и в темноте немцы наверняка принимали их за танки. Когда до окопов первого рубежа оставалось метров восемьсот, самоходки начали рыскать по полю боя, избегая прямых попаданий. Пехотинцы старались не отставать от машин, на ходу ведя сильный пулеметно-автоматный огонь, продолжая терроризировать противника громогласным «Урр-а-а! Урр-а-а!» — клич их перекатами разносился по всему фронту наступления!

— Батарея! С коротких остановок, прикрываясь дымовыми гранатами! По пушкам! Огонь! — скомандовал по радио экипажам.

— Короткая! — сразу отдал команду наводчик, и в то же мгновение я швырнул дымовую гранату.

Через секунды наш снаряд достиг вражеской пушки, выбросив черный шар взрыва! Орудие перестало существовать!

Грохот выстрелов наших пушек несся, казалось, отовсюду! Подавлено было уже несколько пушек, но огонь вражеской артиллерии все еще оставался достаточно массированным! То на одной, то на другой самоходке показывались всполохи разрывов! Доставалось и нашей самоходке — раз за разом рикошетом ударяли по нам вражеские снаряды, сотрясая и освещая машину пламенем взрывов! Но все ближе надвигались мы на передний край и позиции артиллерии! И немцы наконец дрогнули! От страха прислуга орудий стреляла теперь почти бесприцельно, рикошетные удары стали редкими, хотя уцелевшие орудия продолжали интенсивный огонь. До окопов оставалось метров пятьсот — казалось, еще рывок, и мы начнем давить пушки, схоронившиеся сразу за окопами пехоты! Но, глянув на мчавшиеся  в атаку самоходки, я с болью увидел, как, дернувшись, остановилась самоходка Сергея Бакурова! И еще две — Вани Сидорина и Ветошкина! Все три машины были подбиты, но все три продолжали вести огонь с места, поддерживая наше наступление! Перевел взгляд по курсу — и возликовал! Артрасчеты врага, побросав пушки, панически разбегались кто куда — уносили ноги! Тут уж, без всякой команды, наш Яков Петрович и Ваня Пятаев с утроенной скоростью бросили свои машины на вражеские окопы! И пошла смертоносная пляска! Многотонные боевые машины давили, утюжили окопы проклятых фрицев! Мозалевский из пулемета косил бегущих свинцовым ливнем! Наводчики, оставив свои прицелы, забрасывали вражескую пехоту гранатами! Наши стрелки фланкирующим огнем пулеметных взводов не давали окопникам ни высунуться, ни ударить огнем! Били, не давая уйти, и по обращенным в бегство! Так была сорвана в самом начале попытка контратаки врага! Не подвели, подмогли самоходчики матушке-пехоте! А мы уже ворвались на позиции артиллерии! Пятый раз сильно тряхнуло самоходку — значит, уже на пятое орудие взгромоздил машину наш Яков Петрович! И не меньше расплющил Пятаев — в атаках Иван действовал дерзко до безрассудства! Конечно, очень нам повезло, что у противника не оказалось в Стулино ни одного танка, ни одного штурмового орудия! Не было и фаустников! Вот почему наш победный бой длился всего около часа!

Часть гитлеровцев после поражения в контратаке сдалась в плен. Остальные засели в двух кирпичных зданиях и еще долго отбивались из пулеметов и автоматов; нашелся у них и какой-то метатель гранат недюжинной силы: брошенные им гранаты летели чуть не на сто метров, то и дело заставляя пехотинцев падать на землю и прятаться за постройки. Но когда к этим двум домам подошли наши самоходки и произвели по амбразурам только по одному выстрелу фугасными снарядами, немцы сразу прекратили стрельбу и выкинули в  окна белые полотнища, прикрепленные к штыкам карабинов. А затем стали выходить с поднятыми руками и сдаваться. Выходя, каждый бросал свое оружие. Бросали коробки и диски с патронами, пулеметы, винтовки, автоматы. Гора оружия росла на глазах. Потом, без команды, каждый вставал в шеренгу пленных.

Пленных я насчитал сорок три человека. Убитых было значительно больше. У нас потери были тоже ощутимые, но значительно меньшие, хотя мы наступали.

Среди живых оказался лишь один офицер, это нас удивило, поэтому я спросил его:

— А где остальные офицеры?

— Ихь вайс нихьт, я не знать, — стереотипно ответил немец.

Оказалось, он немного говорит по-русски, и я не удержался, задал наболевший, давно мучивший меня вопрос:

— Как же вы, немцы, могли додуматься написать на пряжках ремней «Гот мит унс»?! Какой же это бог, какой религии может быть с вами, если вы убиваете детей и стариков, губите ни в чем не повинных мирных жителей?! А еще считаете себя верующими!

— Я этого не знаю, — робко ответил пленный. — Я всего-навсего лейтенант, раньше — я учитель.

Пока мы разбирались с пленными, начали подходить селяне, здоровались с нами. Но тут прибежала молодая полька, скороговоркой выпалила:

— Меня зовут Люцина Ущимяк, я видела, в погреб прятались два немецких офицера!

Быстро доложил по радио начальнику штаба о результатах боя и попросил выслать ремонтников и снаряды. Потом взял трех автоматчиков, пленного офицера в качестве переводчика и с капитаном и Люциной пошли к погребу. Открыв дверь и попросив всех отойти в стороны, через пленного офицера потребовал:

— Всем выйти из погреба и сдаться!  

Внизу прозвучал глухой выстрел. Потом вышел один офицер с поднятыми руками, остановился и, кивнув головой в сторону погреба, сказал, что офицер СС застрелился. Мы поблагодарили Люцину и ушли к своим.

Не теряя времени, батальон и две самоходки заняли оборону, распределив секторы ведения огня для отражения наступления противника.

До сеанса радиосвязи у меня оставалось около получаса. Оставил за себя Ревуцкого, попросил у комбата автоматчика для сопровождения и мимо раздавленных вражеских орудий пошел к подбитым самоходкам. Все три оказались сильно повреждены, на машинах Сидорина и Бакурова были даже пробоины — лишь по счастью они не загорелись! Для восстановления одной самоходки, у нее были разбиты обе гусеницы и поврежден балансир, требовалось часа два, для других — не менее пяти часов.

Не прошло и часа после моего доклада начальнику штаба, а уже подошла ремлетучка с бригадой во главе с механиком-регулировщиком старшиной Шпотой. Следом подъехал сержант Иван Костылев на своем «студебекере», привез снаряды. Ивана в полку все знали и уважали, зачастую он доставлял нам снаряды прямо во время боя. Ремонтники сразу же приступили к делу, к ним присоединились экипажи поврежденных машин.

Добежать до своей самоходки к началу радиосвязи я не успевал, поэтому связался с Шулико с самоходки Ветошкина. Начштаба по переговорной таблице и кодированной карте приказал мне батареей срочно, к 14.30, выйти в район леса тремя километрами южнее шоссе Лукув — Брест, в расположение 165-й стрелковой дивизии полковника Каладзе, моя батарея передавалась в поддержку дивизии пехотинцев.

Наметив на карте маршрут движения, показал командирам подбитых машин место, куда им следует прибыть по окончании ремонта, они перенесли маршрут на  свои карты; Бакурову, командиру 2-го взвода, приказал выходить на связь в начале каждого часа.

Не ожидая окончания ремонта, забрались с Ревуцким в машины, и моторы взревели. Проходя мимо стрелкового батальона, на минуту остановились. Пехотинцы уже вовсю оборудовали позиции, сполна используя бывшие немецкие окопы и траншеи, на флангах стояло по два «максима». Известил комбата о полученном приказе, распрощались с ним, его бойцами и двинулись к месту назначения.

Побоище в польском лесу

Западнее Стулино подошли к небольшой речке с илистым руслом и заболоченными берегами. Остановились, нужно было осмотреть переправу. Возле переходящей в брод дороги увидели обломки разорванной фугасом легкой самоходки СУ-76 и останки членов экипажа. Видно было, что произошло все совсем недавно, еще горело разлитое по земле масло, чадила резина на бандажах катков, а от экипажа и вовсе ничего не осталось, даже хоронить было нечего. Это зрелище, как всегда, произвело на всех тягостное впечатление, подумал, насколько жестока война, за одну секунду поглотила четырех молодых мужчин, и никто из родных не узнает, что их разорвало в клочья на какой-то илистой польской речонке.

Инженерную разведку производить было некогда да и нечем. Чтобы не нарваться на очередной фугас, дал команду Якову Петровичу взять вправо метров на пятьдесят и там переправляться. Ревуцкому приказал идти точно по нашему следу. Злосчастную речку оба экипажа преодолели благополучно, так и не узнав, что за экипаж погиб здесь.

Километров пятнадцать мы двигались по грунтовым дорогам, в основном лесом, лишь один раз пройдя вблизи населенного пункта. К передовому командно-наблюдательному  пункту подошли около двух часов дня, упредив назначенный срок на целых полчаса. Доложил комдиву Каладзе о прибытии в его распоряжение.

— Я ждал батарею, а вас только двое. Почему не пять? — спросил полковник, здороваясь за руку со мной и Ревуцким.

— Третья машина будет через два часа, остальные — через пять. Все еще на ремонте после боя.

— Если так, сделаем пока следующее. Вы со взводом станковых пулеметов выйдете на шоссе Лукув — Брест и займете там оборону. Немцев там пока нет. Ваша задача: не дать противнику производить переброску войск и военных грузов в ту и другую сторону. Шоссе оседлать намертво и удерживать до подхода стрелковых частей, — закончил короткое распоряжение Каладзе.

Посадили десантом на самоходки младшего лейтенанта, его пулеметный взвод с двумя «максимами» и медленно двинулись по хвойному мелколесью просеки. Трех-четырехметровые ели и сосны полностью укрывали машины, их разлапистые ветки часто и чувствительно хлестали по лицу, приходилось прятать голову за крышку люка, стараясь не терять при этом обозрения маршрута. Странно, но почему-то каждый раз, когда я прятался за люк, чтобы избежать очередной «пощечины», невольно всплывали в памяти слова полковника Каладзе: «Немцев там нет». И в какой-то момент седьмым, обостренным на фронте чувством я вдруг четко ощутил: они где-то здесь, совсем близко! — и остановил самоходку. Покинув машины, мы, трое офицеров и двое механиков-водителей, вооружившись автоматами и гранатами, бесшумно двинулись в сторону шоссе и вскоре явственно услышали шум моторов и громыхание движущейся тяжелой техники. Судя по звуку, до трассы оставалось метров сто. Прошли дальше и чуть не попятились от неожиданности: по шоссе на полной скорости  мчались вражеские бронетранспортеры, тягачи артиллерию тянут с артрасчетами в кузовах машин, грузовики с мотопехотой, другие транспорты! Не менее как моторизованный полк спешил на усиление неведомой нам группировки! Длина такого эшелона техники могла достигать тридцати километров! Идут полным ходом, безнаказанно! Я принял решение атаковать. Здесь же, возле шоссе, в двух словах поставил задачу экипажам и пулеметчикам:

— Врезаемся в колонну двумя машинами. Моя самоходка разворачивается влево и давит фашистов при встречном движении. Ревуцкий наседает вдогонку, по ходу движения колонны. Каждую самоходку поддерживает огнем один пулемет. Действовать до полного уничтожения всех машин и боевой техники!

Нам пришлось подойти почти к самому шоссе, чтобы оценить характер кюветов, которые предстояло преодолеть самоходкам. Кюветы оказались примерно метровой глубины и очень широкие. Я уточнил приказ:

— Кювет будем перескакивать с ходу под прямым углом.

Обратно мы не шли, а бежали, чтобы не упустить такой благоприятный момент для нанесения внезапного удара.

Самоходки двигались к шоссе бесшумно, но быстро. Метрах в тридцати от трассы остановились сдесантировать пулеметчиков и сразу же на максимальных скоростях рванулись к шоссе. За эти считаные метры Яков Петрович сумел так разогнать самоходку, что кювет она почти перелетела и, развернувшись на месте, сразу ударила левым краем лобовой брони по головному бронетранспортеру, отправив его в канаву вверх колесами! А мы уже тараном устремились навстречу вражеской колонне — на скорости, броней и тяжестью принялись давить и опрокидывать технику! От такого зрелища шоферы передних машин, запаниковав, пытались уйти в  сторону, другие разворачивались, третьи безуспешно пытались преодолеть кюветы, чтобы скрыться в лесу; остальные, побросав машины, спасались бегством, устремляясь к лесу! Но большинство машин по инерции продолжало двигаться вперед, от чего транспорты сталкивались, наезжали один на другой! И движение наконец застопорилось! На шоссе царили полный хаос и паника! А Яков Петрович с точным расчетом продолжал наносить удары, опрокидывая машины в глубокие кюветы! Пулеметчики из леса длинными очередями били по уцелевшим фашистам, не давая им ускользнуть в чащу! Пулеметные очереди настигали и тех, кто выкарабкивался из деформированных кузовов и кабин! На мгновение я открыл люк, посмотреть, как действует самоходка Ревуцкого, и увидел только корму его машины, сильно дымящую выхлопными трубами: давя одной гусеницей грузовик вместе с пушкой, самоходка, волоча за собой полураздавленную машину, продолжала надвигаться на ближайший транспорт! Там, у Павла, был тоже полный переполох! Можно себе представить состояние немцев! Мощная бронированная самоходка гонит колонну! Из леса заливались оба «максима», от их очередей превращались в щепки доски кузовных ограждений, немцы сыпались с машин и врассыпную кидались к лесу! Кто-то успевал спрыгнуть на сторону, те спаслись, остальных давили или их настигали пулеметные очереди «максимов». Опять высоко вскинулся нос самоходки и резко опустился на шоссе, взметнув крышку люка и поставив ее на защелку — раздавлена очередная вражеская машина! Скрытый лесом «максим» бил настолько интенсивно, что иногда пули попадали даже в броню самоходки, пришлось закрыть верхний люк. Но перед этим я успел еще раз посмотреть в сторону самоходки Ревуцкого: она мчалась по шоссе на подъем, догоняя очередную машину, и повсюду за ней, от просеки до вершины увала, на обочинах и в кюветах бесполезным железом валялись, горели десятки машин, орудий — одни, сброшенные,  лежали завалившись на бок, другие перевернуло вверх колесами.

Нисколько не сомневаясь, что Павел со своим экипажем задачу выполнит успешно, не допустит безнаказанного ухода транспортов, я все же связался с ним:

— Как дела?

— Идем со скоростью пятьдесят пять. Подавили до полсотни машин, часть были с пушками. Живую силу бьем гранатами и автоматами. Двигатель начал перегреваться, а немцы удирают очень быстро. Бросают вставшую технику. От страха сопротивление не оказывают, бегут в лес, — скороговоркой доложил Ревуцкий.

Пока я разговаривал, Яков Петрович продолжал утюжить колонну, давя, опрокидывая, сталкивая направо и налево в кюветы бронетранспортеры, машины, прицепы. Уцелевшие фрицы спасаются бегством, бросая погибших и раненых возле разбитых машин.

Не могу не повторять снова и снова! Яков Петрович Михайлов был механиком высочайшего класса, наверное, самым опытным в Вооруженных Силах! Больно думать, что потом, после меня, уже в другом экипаже, он погиб. Все годы не могу отделаться от мысли, что, если бы мы продолжали действовать вместе, возможно, он остался бы живым.

Примерно в десяти километрах от просеки мы раздавили последнюю машину. На этом колонна оборвалась. Машины Ревуцкого не было видно, она ушла далеко, продолжая догонять пытавшиеся уйти транспорты.

* * *

Предполагая, что могут объявиться и другие колонны, я приказал продвинуть самоходку вперед, в кустарник, и нужно было дать остыть перегретому двигателю. Как только самоходка остановилась, связался по радио с Бакуровым и предупредил:

— Реку западнее Стулина форсируйте правее дороги по нашему следу, а то можете напороться на фугас.  

И сразу же снова связался с Ревуцким.

— Разбил еще машин двадцать! — доложил Павел. — Жаль, упустил два легковых автомобиля, ушли на большой скорости!

Слушая сообщение взводного, я не отрывал глаз от бинокля и внезапно увидел, что на дорогу втягивается новая колонна из пяти бронетранспортеров-вездеходов на колесно-гусеничном ходу и двух десятков автомобилей. Был ли это арьергард разгромленного полка?

— Будем драться, — обратился я к экипажу. — Дадим подойти им метров на сто пятьдесят и бьем по бронетранспортерам. Потом, на шоссе, займемся машинами.

Мозалевский с трофейным пулеметом примостился на правой стороне верхнего люка в готовности открыть огонь по тем, кто попытается сбежать. В самоходке царила мертвая тишина. Впереди слышался шум моторов. В эти напряженные минуты каждый пристально вглядывался в приближающиеся на большой скорости стальные корпуса машин.

— По головному бронетранспортеру, бронебойным! Огонь! — скомандовал Быкову.

Взрывной волной взвихрило пыль, сухую хвою, скрыв шоссе, но не успела осесть поднятая пыль, как мы увидели горящий бронетранспортер! В следующее мгновение в его задымленный хвост по инерции врезался идущий следом. Пятый вездеход начал пятиться, пока не столкнулся с идущим сзади грузовиком. Третий и четвертый поспешно разворачивались, стараясь разойтись в стороны. В колонне автомашин тоже возникли паника и неразбериха, в передней части машины наскакивали друг на друга, а в хвосте пытались отходить задним ходом, стараясь спастись бегством!

— Товарищ лейтенант, пора давить! — видимо, потеряв свое обычное спокойствие, предложил Яков Петрович, нетерпеливо перехватывая рычаги управления.  

— Сергей-второй! По левому бронетранспортеру! Огонь! — скомандовал наводчику, одновременно показывая Сергею-первому (Мозалевскому), по каким автомашинам бить из пулемета.

— Товарищ лейтенант, вездеход горит! — доложил Яков Петрович, зорко наблюдавший за боем через свой перископ, вмонтированный в крышку люка водителя, и в тот же момент по крышке верхнего люка ударила очередь крупнокалиберного пулемета, выкресав яркие искры и заставив нас с Мозалевским нырнуть в башню.

Стрелял пятый вездеход! И тут же ударил из орудия и двух пулеметов ушедший вправо!

— Сергей-второй, по правому! Огонь!

— Есть по правому огонь! — задублировал наводчик. И тут же нажал на спуск: — Выстрел!

И как только клацнул, выбрасывая гильзу, затвор пушки, задымил третий вездеход! Оставалось еще два!

— Сергей-два, бей по остальным!

Но Быков, быстрый в действиях опытный наводчик, не успел их настичь — один упрятался за горящими машинами, другой сумел перескочить через кювет, используя какой-то настил, и скрылся в лесу.

— Получайте, проклятые фрицы! — со злостью крикнул Сергей и запустил снаряд в следовавший за вездеходом транспорт.

В это время задняя автомашина, сдав метров пятьдесят, начала разворачиваться возле мостика к проселочной дороге. Мозалевский дал по ней несколько очередей, но шофер продолжал движение, копошился с разворотом, пытаясь скрыться в суматохе боя.

Немцы наконец опомнились, видимо, кульминация страха миновала, и, поняв, что от русского орудия не уйти, стали выскакивать из кузовов машин и занимать оборону в кюветах, сразу же открывая огонь из автоматов и пулеметов. Два артиллерийских расчета начали отцеплять пушки от тягачей и поворачивать в нашу сторону. Пора!  

— Яша, настал твой черед, давай!

Самоходка легко взяла с места и, как застоявшийся конь, понеслась на сближение с вражеской колонной.

— Сергей, убери пулемет, переходим на гранаты! — скомандовал Мозалевскому.

Одну сумку с гранатами он подал мне, другую взял себе, и мы, не мешкая, начали действовать «карманной артиллерией». Одна за другой летели гранаты, взрываясь в скоплениях гитлеровцев, залегших в кюветах! Я метал в левый кювет, Сергей — в правый! После каждого броска приходилось прятаться в броню, нагибая голову под воем пуль, летящих из рвов с обеих сторон. Разрывы гранат заглушали автоматно-пулеметную стрекотню, зато отчетливо слышалось цоканье пуль о броню самоходки! А Яков Петрович тем временем делал свое дело: мастерски, поворотом корпуса, вбивал вражеские автомобили в кюветы, подталкивая до опрокидывания. Самоходку два раза сильно тряхнуло при большом крене — так Яков давил пушки, наезжая на них одной гусеницей. Уцелевшие расчеты и пехота, теряя способность к сопротивлению, обращались в бегство, отстреливаясь на бегу.

— Сергей, переходи на пулемет! — приказал заряжающему.

И тут услышал в наушниках голос Ревуцкого:

— Машин больше нет. Нахожусь на подступах к Бяла-Подляскам, немцы открыли оттуда артиллерийский огонь. Принял решение отходить, — доложил командир.

— Решение правильное, отходи к хвойной просеке!

Глянув на планшет с картой, прикинул, что Павел со своим экипажем очень далеко угнал немцев, он-то прошел километров двадцать, так как догонял. Когда Яков Петрович доутюжил последнюю не успевшую скрыться машину, я высунулся из люка. Теперь, уже без «препятствий», самоходка легко неслась по асфальту шоссе! Мелькали по сторонам такие же, как дома, деревья: сосны, ели, березы, осины — такой знакомый смешанный  лес, сплошной стеной он подступал почти к самым кюветам! Яков Петрович, наш опытный механик-водитель, не допускал перегрева двигателя, ведя машину на умеренной скорости при больших оборотах. Мы уже подошли к западной опушке леса, не встретив больше ни одной машины. Созревало решение разворачиваться и отходить назад, но перед этим я еще раз осмотрел подступы к лесу. И, глядя вниз по пологому уклону шоссе, заметил грузовик, идущий в нашу сторону. Вдруг он остановился, шофер, открыв дверцу кабины, встал на крыло и замахал руками над головой, что по нашей сигнализации означало «глуши мотор», а в данном случае: «не стреляй».

— Товарищ лейтенант, давайте я вдарю! Это фриц! — загорячился Сергей-второй (Быков).

— Наверняка фриц! — поддержал его Сергей-первый (Мозалевский).

— Возможно, и фриц, знающий наши сигналы. Возможно, и власовец. Но, возможно, и наш заблудившийся шофер. А потому уж лучше упустить фашиста, чем расстрелять своего, — высказал свое мнение умудренный опытом Яков Петрович.

Я был того же мнения, поэтому по машине стрелять не стали, и она пошла в нашу сторону, но внезапно резко свернула в лес и скрылась. Так что один немец нас все-таки обманул. Километра за два он понял, в чем дело, и решил схитрить.

Особо не переживая за удравшего немца, дал команду разворачиваться назад.

Меньше чем через полчаса самоходка была уже возле хвойной просеки, от которой мы начали боевые действия. Там нас поджидала самоходка Паши. Поздравил и поблагодарил оба экипажа и пулеметчиков за успешные действия, и тут заметил у Пятаева, механика-водителя Ревуцкого, повязку на шее.

— Ваня, что это у тебя?  

— Так, слегка зацепило, — ответил старший сержант, но его бледное осунувшееся лицо выдавало последствия болевого шока и потери крови, и за рычаги управления, я заметил, Павел уже посадил наводчика.

Это был наш единственный раненый за всю операцию.

Потом Павел рассказал мне, что Иван неосторожно открыл люк, когда молотили немцев на шоссе, и его зацепило осколком.

На смену нашей батарее для удержания этого важного в тактическом отношении участка шоссе пришел стрелковый батальон, усиленный артиллерией, минометами и пулеметной ротой. Капитан, командир батальона, подошел к нам с Ревуцким, поздоровался, поздравил с большим успехом и передал, что нас ждет на своем КП командир дивизии.

Полковник Каладзе встретил нас радостно и тоже поздравил, он, оказалось, уже побывал на шоссе, посмотрел нашу работу. Пока мы докладывали и разговаривали с комдивом, подошла самоходка Ветошкина. Полковник пригласил комбата стрелков и офицеров-самоходчиков пообедать с ним. Отказываться от любезного приглашения большого начальника мы не стали, тем более со вчерашнего дня ни у кого крошки во рту не было. Остальных членов экипажей старшина интендантской службы повел обедать на полевую кухню.

За обедом, налив всем по полстакана водки, комдив поднял свою чарку:

— Давайте выпьем за ваш боевой успех! Большое дело вы сделали! Передайте майору Либману, чтобы наградил всех членов экипажей орденами! И не ниже как орденом боевого Красного Знамени!

Выпили и за комбата, как раз в этот день ему присвоили звание майора.

После обеда комдив подозвал к себе комбата с новенькими погонами, меня и поставил нам новую боевую задачу:  

— Необходимо захватить плацдарм на реке Кшна и удержать его до подхода главных сил дивизии, — и далее определил на карте маршрут движения к рубежу, перечислив десятка два населенных пунктов.

Мы с комбатом перенесли на свои карты маршруты и на оборотной стороне карт записали в строгой последовательности указанные нам хутора, фольварки и населенные пункты.

К вечеру того же дня, дождавшись прихода самоходок Бакурова и Сидорина, мы вышли на новый маршрут.

От рубежа до рубежа

Наш передовой отряд был малочисленным, зато мобильным, имел большую скорость передвижения и немалую огневую мощь. Но первое препятствие оказалось мирным: за ближайшим населенным пунктом нам предстояло преодолеть реку, название ее не сохранилось в памяти, помню лишь, что это был правый приток Кшны. Прикинули с майором, он находился в моей самоходке: если самим делать переправу да еще мостовую, это займет слишком много времени, не сможем своевременно выполнить приказ. Пока двигались по селу, навстречу попался пожилой поляк. Я остановил самоходку:

— Здравствуйте. Не подскажете, пане, есть ли мост через реку?

— Есть, примерно в километре отсюда.

— Прошу вас, пан, показать нам этот мост, — вежливо попросил майор.

Старик стал отговариваться:

— Да у меня зрение плохое...

Мы настаивали:

— Рассмотреть мы вам поможем, а дорогу показать надо.

Поляк вынужден был согласиться. Я тогда, грешным делом, подумал, что старик не хотел показывать нам  мост, полагая, что мы его разрушим. «Ушли немцы, уйдут русские, а нам без моста беда, через реку ездить надо», — примерно так, наверное, думал старый крестьянин, но все-таки решил помочь, может, для быстрейшего изгнания врага с родной земли.

Повел он нас по лесной дороге, и вскоре колонна подошла к мосту свайно-ригельной конструкции с деревянным настилом. Поблагодарили крестьянина и отпустили восвояси.

Река была не очень широкая, но глубокая и с быстрым течением, были хорошо слышны бег течения и плеск воды о почерневшие от времени деревянные сваи, в тени настила они отливали вороненым глянцем. Наверное, когда-то мост был рассчитан и на грузовые автомобили, но теперь явно состарился и наполовину потерял от первоначальных возможностей. Быстро прокрутил в голове формулу расчета грузоподъемности, но понял, что она тут теряет смысл, так как все конструкции подгнили, в том числе ригели, настил и подкосы. Оставалось одно: определять на глаз. У меня глаз-то уже был набит на мосты, определение грузоподъемности, и ни разу пока глазомер не подводил, но на этот раз определенного мнения у меня не было. Выдержит или не выдержит? Долго смотрел я на этот мост, а солдаты и офицеры, в свою очередь, смотрели на меня. Да, ничего не поделаешь, придется рисковать, ибо времени не было даже на подстраховку, скомандовал:

— Яша, садись!

Сдесантировались стрелки. Вышел из самоходки экипаж. Яков Петрович открыл свой люк и осторожно, на малых оборотах, повел тяжелую машину к мосту. Комбат и все мы стояли сбоку и с тревогой следили, как тридцатитонная самоходка медленно, словно крадучись,  приближается к переправе. Первые траки со звонким отзвуком легли на сухие доски настила... За ними вторые... Третьи траки легли уже в метре от берега. И вот уже самоходка всей своей тяжестью налегла на деревянные конструкции. Раздался скрип, затем легкий треск, но Яков Петрович продолжал медленно продвигаться вперед. Вот уже гусеницы зацепились за грунт... Еще несколько метров... И самоходка наконец выбралась на противоположный берег! Мост при этом слегка качнулся и чуть осел. Но все облегченно вздохнули, радуясь благополучной переправе.

Итак, одну самоходку Яша потихонечку-потихонечку провел. Однако мы с Ревуцким не очень разделяли чувства остальных, прекрасно понимая, что еще четырех самоходок перенапряженные конструкции не выдержат. Тем не менее приходилось рисковать.

Кивнул механику, и за рычаги управления самоходки Павла опять сел Яков Петрович. Вторую самоходку он вел еще более осторожно, так как с первых же метров мост начал трещать, а когда самоходка вышла на середину, еще и закачался. Все замерли в ожидании: пройдет или не пройдет, рухнет вместе с мостом?! Страшно было подумать, что произойдет, если самоходка обрушится в такую глубину. Но тяжелая боевая машина медленно ползла к заветному берегу, все сильнее раскачивая мост из стороны в сторону, и когда машина зацепилась за землю и центр тяжести перевалил на берег — мост рухнул вместе с настилом в воду, оголив верхние концы свай с торчащими в них нагелями и металлическими скобами.

Мы не знали, то ли радоваться, то ли печалиться? Две самоходки благополучно переправлены — а как с остальными?! Заволновался и майор, подошел ко мне:  

— Что будем делать?

Настил упал, думаю, — но ригели-то остались!

— Будем пилить деревья по обоим берегам и валить их прямо на сваи и балки, — ответил майору и дал команду достать пилы, они всегда были при нас как раз на такие случаи, крепились на правом борту каждой самоходки.

Бойко заскрипели пилы, с визгом разрезая толстые стволы деревьев. Пилили без остановок, на ходу сменяя друг друга. Деревья со скрипом и треском валились с берегов, с нахлестом перекрывая друг друга и сваи. В результате получился надежный зеленый мост, по которому свободно прошли остальные самоходки.

На выходе из леса я остановил самоходку. Внимательно осмотрели с майором местность. Слева в облаке пыли двигался в нашу сторону танк, за ним, на расстоянии, еще два. Отделяло нас километра полтора. Дал команду батарее развернуться в боевой порядок, не выходя из леса. Стрелки попрыгали с самоходок и залегли между машинами. Мы с майором жадно разглядывали головной танк, пытаясь через бинокли быстрее распознать его марку, а главное, принадлежность — наш или немецкий?! Танк быстро приближался, уже можно было рассмотреть, что башня у него овальная, а не с вертикальными бронелистами, и пушка без дульного тормоза — значит наша «тридцатьчетверка». По цепочке передал, чтобы без моей команды огонь не открывали, а сам неистово выискивал на его бортах черные кресты. К счастью, их не оказалось, но нужно было так же тщательно осмотреть и другие танки — немцы могли пустить вперед и трофейный танк. Убедившись, что танки наши, двинулись им навстречу.

Остановились оба отряда полукругом в сторону немцев, нужно было обменяться сведениями о противнике и боевой обстановке. Офицеры, как принято при встречах разведывательных и передовых групп, собрались возле командира стрелкового батальона как старшего  по званию. Фигура одного офицера показалась мне очень знакомой, он опередил меня, вскрикнул:

— Вася! — и бросился мне навстречу.

— Толька! Неужели ты?! — я узнал его только по голосу и походке, танкисты были настолько плотно и с головы до ног покрыты пылью, что на землисто-серых лицах выделялись лишь белки глаз и зубы.

Обнялись! Бывают же такие чудеса — встретиться на фронте протяженностью в тысячи километров! А мы ведь с Анатолием Мамаевым вместе учились не только в одном классе, но и в одной роте танкового училища. Теперь мой одноклассник стал командиром танка. Но поговорить нам выпало всего-то с четверть часа.

Оказалось, что и на Сталинградском фронте, и здесь мы были где-то рядом. При освобождении Ковеля их танковый взвод действовал в качестве отдельного разведывательного дозора от 65-й танковой бригады 11-го танкового корпуса, с которым взаимодействовал наш полк. Я рассказал Толе о боях за высоту 197.2 и Парадубы, что мы понесли там очень большие потери.

— А мы в это время в составе танкового корпуса наступали на Торговище и Мациюф, — как-то сдержанно сказал Анатолий, — и тоже тяжелое было дело. Перед атакой митинг был, замполит вещал: «Вшивый немец в панике бежит, бросил Ковель, драпает дальше на запад! Сегодня мы выйдем на Государственную границу!..» А пошли в наступление, так три с половиной часа две бригады пытались прорвать оборону немцев, но так и не смогли. «Вшивый немец» так нам дал, что две наши бригады оставили на поле боя 90 новеньких 85-х «тридцатьчетверок», мы только-только их получили. Ну а я вот живой, видно, в рубашке родился. Комкора генерал-майора Рудкина за такие потери вызвали в Москву и сняли с должности. Потом опять нас пополнили новыми танками... Давай, Вася, на всякий случай, распрощаемся, может, больше и не увидимся.  

Мой школьный товарищ! Мы крепко обнялись.

Толя, к счастью, ошибся. Оба мы остались живыми, хотя встретились и не скоро, только в 1955 году, в стенах Бронетанковой академии.

Обменявшись сведениями, танкисты повернули в сторону Лукува, а мы двинулись дальше по своему маршруту.

* * *

Уже смеркалось, когда мы, проходя через большое польское село, впереди вдруг увидели движущийся к центру села большой конный обоз. Естественно, мы приняли его за немецкий, так как шли в авангарде и, по имевшимся у нас данным, впереди наших войск не было. Решили было открыть по обозу огонь, но майор вовремя остановил своих бойцов. Мы с ним на самоходке догнали заднюю подводу и увидели на двуколке двух наших пожилых солдат, куривших самокрутки.

— Из какой вы части, куда едете? — спросил майор.

— Мы из тылов, догоняем свою 185-ю стрелковую дивизию, — ответил усатый ефрейтор.

Вот тыловики! Чуть к немцам не забурили! Майор им:

— Какую же вы догоняете дивизию, если впереди нет наших войск?!

Ефрейтор резво, прямо в повозке, вскочил на ноги:

— Стой! Стой! — прокричал по обозу, сложив руки рупором.

От повозки к повозке передалась команда, и весь караван остановился. Самоходки стали обходить обозников слева. Близилась ночь, видимость была уже плохая, вдруг позади гвалт поднялся, оглянувшись на крик, я все-таки рассмотрел, что от обоза стали откатываться колеса, и остановил самоходку. Спрыгнув на землю, пошел навстречу машине Ревуцкого и с удивлением увидел, что наводчик Федя Беляшкин, действующий за механика, гусеницей наступает на оси колес, срывая с них  гайки, отчего, естественно, колеса сбегали со своих осей. Вот обозники и подняли крик, ехать-то нельзя. Просигналив Павлу, остановил его самоходку и подозвал к себе Беляшкина:

— Федя, ты уже у пяти подвод срезал колеса. В чем дело?

Федор, опешив, покраснел до ушей:

— Товарищ лейтенант, тарахтит что-то, я думал, что забор задеваю.

Приказал ему:

— Держись левее, — и не стал ругать, понимая, каково парню, не имея опыта, вести тяжелую машину в темноте, да и люк водителя расположен не по центру, а левее.

К майору подошел старший лейтенант интендантской службы, доложил:

— Старший данного тылового подразделения.

Майор ему:

— Куда вы прете? Там немцы! Прекратить движение! Займете оборону на западной окраине села.

Простились, и наш отряд продолжил движение.

* * *

В большое село на берегу Кшны мы вошли уже ночью. Немецкое подразделение, охранявшее мостовую автомобильную переправу, отступило на другой берег, не оказав нам почти никакого сопротивления.

Батальон и самоходки заняли оборону, и мы с майором зашли в ближайший дом. Хозяева ужинали при свете керосиновой лампы. Узнав, что мы русские, встретили нас и радостно, и настороженно. Все-таки предложили разделить с ними трапезу. Но мы отказались, вежливо сославшись на нехватку времени.

Надо сказать, в Польше отношение к нам было двоякое. Встречали нас, конечно, как освободителей, обнимали, целовали. Наши солдаты — добросердечные, чем могли, помогали людям, а то детишки прискакивают,  им кто сахарку даст, кто чего. Когда в города входили, встречали с цветами. Приятные, конечно, встречи были. С другой стороны, в Польше ведь было две армии — Армия Людова и Армия Крайова. Последняя не была заинтересована помогать Красной Армии, мы для них были такие же враги, как немцы, но в открытую в бой с нами они боялись вступать. Тогда как Армия Людова нам помогала. Жители тоже относились по-разному. Немцы ведь не дремали. Когда повернулся ход войны, в крестьянской, по существу, Польше была проведена хорошая агитация, мол, если войдут советские войска, у вас тоже будут колхозы. И вот, первый вопрос нам был, когда заходишь в село: «Будут ли у нас колхозки?» Да люди и без немцев наслышались от «западенцев», что значат колхозы: все отбирают да еще репрессируют. В тридцать девятом, когда освобождали западных украинцев и западных белорусов, то сразу расстрелы начались, репрессии. Разве это дело? В общем, Берия здорово помог немцам и всем нашим противникам. Наши политруки отвечали полякам: «Сами будете решать». А что потом вышло, всем известно. Но разве солдат в этом виноват?

А тогда, в той хате на берегу Кшны, комбат разложил карту на столе и попросил хозяина показать, где есть брод через реку. Крестьянин указал два брода, но оба находились километрах в десяти от села.

Не успели с майором обсудить ситуацию, как прискакал офицер связи полка лейтенант Николай Волков, передал мне устный приказ майора Либмана: через два часа прибыть батареей на КП полка. Комбат пехотинцев заволновался, было очень небезопасно оставаться без самоходок, когда в батальоне осталось всего-то шестьдесят два человека и ни одного орудия и даже миномета, а приказ его комдива требовал еще и форсировать водную преграду, захватить плацдарм и удерживать его до подхода главных сил дивизии. Майор оказался в тяжелейшем положении! Как же ему, с кучкой людей, захватить  и удержать рубеж?! Но сделать ни он, ни я ничего не могли. Мы подумали, что, наверное, где-то прорвались немцы и над тылами и компунктом полка нависла смертельная угроза.

Для острастки немцам и поднятия настроения майора дали по фашистам на другом берегу по три выстрела из каждой самоходки и, произведя этот прощальный салют батальону, распрощались с майором. Я дал команду на вытягивание колонны.

Впереди моей самоходки ехал на коне лейтенант Волков, показывая дорогу. Я сидел на застопоренной крышке люка водителя и думал: как все-таки должность меняет человека! Вот Коля Волков. Командуя самоходкой, вечно ходил в замызганном комбинезоне, часто небритый, словом, имел далеко не бравый вид. Если просто сказать, Волков был трусом. У нас, танкистов и самоходчиков, таких были единицы. Волков ведь так исхитрился устроить, что ни в одном бою не участвовал: то у него двигатель заглох, то коробка передач вышла из строя. И вот, видно, сам напросился офицером связи к командиру полка. То был весь грязный, на кочегара похож, а тут, смотри, явился франтом — в наглаженном обмундировании, новой фуражке, обтянутый новенькой портупеей, с отличной офицерской планшеткой! И на лошади сидит заправским кавалеристом — героем на коне выступает! Прямо-таки лейб-гвардеец! И вся эта метаморфоза произошла за каких-то два дня!

— Товарищ лейтенант, Волков-то — настоящий щеголь! — будто подслушав мои мысли, сказал по переговорному устройству Быков, сидевший на башне.

Конь Волкова шел рысью, то и дело скрываясь из вида. Как быстро забыл новоявленный штабной, что самоходка — это не «виллис» комполка. Якову Петровичу приходилось вести машину на второй и даже третьей передаче, чтобы не отстать, оставаться хотя бы на пределе видимости.  

В штабе полка

Около полуночи мы были уже в районе расположения полка. Командный пункт и штаб разместились в большом панском поместье, утопавшем в огромном фруктовом саду. Старинное палаццо, увитое декоративными и виноградными лианами, казалось угрюмым и нежилым, окна, закрытые изнутри светомаскировкой, отражали холодный свет луны, что придавало зданию еще более мрачный вид. По всему периметру усадьбу ограждала высокая кирпичная стена на манер крепостной — с деревянным надстроем; в стене двое ворот: парадные и служебные.

Мы въехали во двор. Первое, что меня поразило: ничто не свидетельствовало о какой-то чрезвычайной ситуации. Но самоходки мы все-таки поставили в боевой порядок и сразу же занялись дозаправкой боеприпасами и горюче-смазочными материалами. Обслуживая технику, мы слышали, как часовые у ворот вполголоса спрашивали пароль и давали отзыв. Неподалеку от нас стояли штабные машины, и, отдельно от всех, рядом с командирским танком возвышалась огромная «татра», оборудованная под передвижной компункт командира полка. И над всем этим парком наших и трофейных машин в ярком свете луны буйствовал сад, в темноте угадывались тяжелые гирлянды вишен, светились крупными плодами яблони, груши. И я вдруг подумал: а может, Либман просто испугался, он был трусливый, ночевать на господском дворе? Немцы могут нагрянуть, захватить, разгромят его штаб — они ведь рядом. И ради этого мы вернулись, оставили беззащитной пехоту?!..

Попросив разрешения, я вошел в командирский салон и опять поразился его великолепной благоустроенности! Посередине стоял длинный стол, над ним висела электрическая лампочка с питанием от аккумулятора. По бортам машины стояли две кровати, стулья и шкаф. Но меня охватило не чувство радости, а, пожалуй, негодования  от этого очень уж кричащего, в сравнении с бытом на передовой, комфорта. Комполка Либман сидел за маленьким столиком, вкушая с большим аппетитом, перед ним стояла недопитая бутылка. В противоположном углу у радиостанции работала с надетыми наушниками телефонистка Валя Удодова. Я начал докладывать об успешном выполнении боевой задачи:

— Поступив в распоряжение командира дивизии полковника Каладзе, батарея... — хотел доложить о ходе боя на шоссе, о приказе комдива наградить два экипажа.

Либман перебил, махнув рукой:

— Потом доложишь. Через час выступишь батареей со взводом полковых автоматчиков и стрелковым батальоном в качестве передового отряда. К завтрашнему утру надо захватить населенный пункт Выгляндувка, предместье города Седльце. Свободен, иди.

Даже не стал слушать! Что мне оставалось?!

— Есть! — отчеканил. — На рассвете овладеть Выгляндувкой! — повернулся кругом и вышел, нарочито сильно стукнув дверью, только тем и выразив свой протест против такого бездушного отношения! Не поинтересовался комполка ни тем, все ли живы в батарее, ни есть ли раненые, ни самочувствием людей — когда спали, накормлены ли? По существу, выгнал меня, отдал приказ — и с глаз долой. И времени дал на все про все, для всех дел, один час. А что ему?! Сидит себе ужинает, на столе бутылка, под боком любовница — нужно ли ему чего?

Взять хотя бы тех же походно-полевых жен. ППЖ на фронте было сплошное. И начиналось это с должности ротного командира. Во взводах-то этого не было, а в роте уже могут быть санинструктор, связистка. Казалось бы, я очень уважаю Рокоссовского как самого талантливого полководца, и, оказывается, у него тоже была ППЖ. И так у всех — у Жукова, у Конева, у Еременко.  

Я был знаком с сыном Еременко Евгением, он у нас преподавал в академии, так он рассказывал, что жена Еременко, мачеха Жени, даже в квартиру его не пускала.

Лев Абрамович Либман был невысокого роста, бестолковый, некрасивый, но бабами занимался успешно. Вызовет — и все! Попробуй не подчинись! Жена Либмана каким-то образом узнала, что он с Валей живет, и на фронт приезжала: явилась, скандал учинила, в общем, дала разгон, — мне об этом Григоров, старший врач полка, в письме рассказал. Либман после этого вроде остепенился. Валя ведь не единственная у него была, многих он через свой компункт пропускал.

У нас в полку женщин немного было, и доля их была незавидная. Вот Люба, молоденькая семнадцатилетняя девчушка. Либман и ее вызывал. Она мне, по секрету, сказала, раньше позор был: незамужняя родила; теперь-то это в порядке вещей. Вот она мне и говорит: «Не хочу от него родить». Она уже почувствовала, что забеременела. Ее вскоре ранило, в тыл переправили. Такие вот дела были на фронте у женщин.

Не женское это дело война. К ним ведь приставали все штабные, от ротных, и выше, выше... А меняли как?! Приехал командующий фронтом в армию — о, машинистка красавица! Он сразу адъютанту приказ, ее переводят туда в штаб. Вот так передавали из рук в руки. Это нехорошо, конечно, было. Но мы ведь знаем и другое. В целом женщины большую роль сыграли и в тылу, и на фронте. Четыре женских авиационных полка было. В танковых войсках десять женщин механиками-водителями были, пять — командирами танков, и четыре — командирами подразделений.

Конечно, не все были такими, как Либман, но в целом штабным не до нас, полевых офицеров, было, их больше занимали карьерные игры, главное — результат, чтобы наверх доложить, а какой кровью, какими потерями — это уже не столь важно, да они зачастую этого и не знали. Мне, к примеру, за три к тому времени подвига  даже медали никакой не дали, да что там — слова доброго не сказали. Колонна громадная «татр» возле Попельни — ничего. Восемь «тигров» — ничего. Разгром на Брестском шоссе моторизованного полка — тоже ничего, хотя даже чужой — не свой командир, нам сказал: «Не менее как орденом Красного Знамени! Заслужили! Так и передайте Либману».

При награждениях много значили личные отношения — с командиром полка, с замполитом, комбатом, с политруком батальона. Да еще трофеи хорошие преподнесут, это тоже имело значение. Нам, полевым офицерам, недосуг было такими делами заниматься, потому-то и вышли мы из войны, кто остался живым, с двумя-тремя орденами. У меня за всю войну три ордена — два Красной Звезды и Отечественной войны II степени. Звезда — за серию боев: в одном бою две пушки раздавил, в другом три танка подбил. Всего-то я подбил 19 танков и сжег 12, в том числе восемь «тигров» и одну «пантеру». За «комплекс боев» дали и вторую Звезду, и третий орден — Отечественной войны II степени.

Смешно сказать, но самый старший орден мне Горбачев дал — Отечественной войны I-й степени, это за ранение.

* * *

Вернулся я от Либмана к своим. Здесь меня ждали. Экипажи накоротке поужинали. Потом я встретился с комбатом и взводным автоматчиком Ваней Журовым, с ними нам предстояло взаимодействовать. Детально согласовали все вопросы на случай встречи с противником при движении к рубежу, прикинули вводные атаки на Выгляндувку, остальное будем уточнять на месте. Затем я забежал в экспедиторскую, для меня было два письма: одно из дома, другое от Василия Васильевича Ишкина из мельниковского полка, в котором я воевал до ранения. Прочесть весточки времени не было, сунул в карман. По пути к самоходке встретил командира 1-й  батареи Сергея Дворникова, перебросились несколькими фразами о последних боях, я в двух словах рассказал о бое за Стулино и побоище на шоссе, он поразился:

— Вася, у тебя батарея заколдованная! 2-я батарея вся сгорела, у меня осталось три самоходки, у Истомина — две, а твоя — целехонька!

— Не болтай, Сергей, лишнего! Под Парадубами меня хорошенько хлестануло, вчера крепко потрепали и Бакурова с Ветошкиным, да и Сидорину досталось. А что сегодня у Выгляндувки ждет — одному богу известно. Разведданных еще не взял. Как-то оно все будет?

— Что ж, держитесь. Успеха тебе!

Мы обменялись крепким рукопожатием.

Поручив своему зампотеху Журбенко проверку готовности батареи и инструктаж десантников, я выкроил время прочитать письма. Дома было без изменений. От Ишкина последнее письмо я получил перед выпиской из госпиталя, прошло уже целых четыре месяца. С волнением я вскрыл конверт со штампом «проверено военной цензурой». Судя по тому, что письмо дошло за два дня, мельниковский полк был где-то рядом, тоже в Польше.

Первое, что сообщал Василий Васильевич: командиру взвода нашей батареи Пете Фомичеву посмертно присвоили звание Героя Советского Союза. Чувство у меня от этой новости было двойное, высокое звание это хорошо, но что посмертно... Вспомнил, как лежал он без сознания за башней самоходки с обмотанной бинтами головой, только и видны в щелочки закрытые глаза. Значит, все-таки смертельным было то ранение. Стало так тяжело на сердце, хотя еще тогда я понял, что будет чудом, если он выживет. Также узнал из письма, что наш 1454-й полк награжден еще одним орденом — Суворова III степени. Но были и горькие новости. Погибли ребята из моего экипажа, наводчик Валера Королев, механик-водитель Ваня Герасимов и заряжающий Коля  Свиридов. Погибли командиры самоходок: Саша Минин, умер от ран в госпитале Ваня Томин, убит и Николай Самойлов, и многих не стало. «В общем, из тех наших, что участвовали на Курской дуге, в живых осталось очень мало», — сообщал Василий Васильевич. Он еще о чем-то писал, но цензура замазала черной тушью чуть ли не треть письма. Может, зная спаянность нашего экипажа, он писал о подробностях боя, в котором погиб Королев?

Как же тяжко и горько было читать мне это письмо! Эх, Королев, Королев! Лучший мой наводчик!

Немногое удалось узнать и после войны. Погиб Валерий 26 июля 1944 года. Бригада вела тяжелые бои на подходе к Пшемыслу в районе Орлы — Мальковице, но вначале нужно было овладеть городком Журавице. Ночной атакой Журавице было взято. В этом ночном бою и погибли Королев, Герасимов и Свиридов. Самоходка их сгорела, наткнувшись на засаду двух «фердинандов». Но как, почему это случилось? Кто был рядом?..

Родных Валерия мне отыскать не удалось, хотя я искал их много лет. А вот родных Коли Свиридова нашел и получил письмо, очень горестное, от его сестры Александры Михеевны. Вот выдержки из этого письма:

«...Мать Николая умерла уже давно, отец погиб на фронте. Выслать вам ничего не можем, так как письма не сохранились, а фотографий не было. Просили его выслать фотографии, но он отвечал, что некогда, нахожусь все время на поле боя.

...Письма он писал часто. Были присланы две звездочки, одна как бы с позолоченными уголками, а другая простая. Получили на него похоронку, но я уже ничего не помню, что там было написано. Помню, как кричала мама и три дня пролежала, не пила, не ела и залазила от нас в погреб, чтобы не видели, как она плачет. После войны приходил его товарищ с нашей деревни Переверзев  Николай Васильевич. Он рассказывал, как погиб Николай. Якобы их начальник неправильно дал команду, танк загорелся, и они нашли Николая согнувшимся около танка, обгоревшего всего. Похоронили их, шесть человек, в братской могиле, завернули в плащ-палатку. А где это, тоже не помню. Похоронили его с наградами. Но этот Николай Васильевич сразу уехал в Луганск, и ничего о нем мы не знаем. Больше ничего вам не можем написать, так как ничего не сохранилось. Может, вы что узнаете, то напишите. Будем ждать с нетерпением.

С уважением к вам сестра, брат, племянники и внуки Николая Михеевича. 2.04.86 г.»

Письмо это я читал с болью, перед глазами стоял Николай, каким я видел его в бою — 19-летний русский богатырь, смелый, решительный, умный, преданный товарищам. А горе матери!..

Но из письма этого так и осталось непонятным, как погибли Валерий и Николай, хотя стало ясно, что хоронили их в спешке и с наградами. Николая похоронили с двумя орденами Красной Звезды, а два ордена Отечественной войны I и II степени были отправлены родным, так как в полк они пришли после гибели Николая. У Валерия на груди были два ордена: орден Славы III степени и орден Отечественной войны II степени.

Это были золотые воины! Несравненные боевые товарищи! На счету их десятки уничтоженных фашистов и немало боевой техники. Но в тяжелой боевой обстановке похоронили их без воинских почестей.

Эту братскую могилу в Польше у маленького городка Журавице родные Валерия и Николая никогда не найдут,  а таким героям надо бы памятник поставить или уж просто христианский крест.

Пока вытягивалась, готовясь к маршу, колонна, я на две минуты заскочил к начразведки капитану Марченко. Он мне сказал, что Седльце находится недалеко от Варшавы, поэтому немцы на этом направлении будут драться ожесточенно:

— Выгляндувка — крупный населенный пункт, немцы укрепились там добротно, так что тяжело вам придется. Постарайтесь подойти к селу незамеченными — это ваш шанс. Только внезапностью и решительностью натиска сможете покончить с делом. А главное, имейте в виду: на этом направлении действуют власовцы из русских и украинских подразделений, сам знаешь, что это означает, малой кровью с ними не обойдется.

Власовцы

Наш передовой отряд отошел от панского поместья ровно в два часа ночи. Головным дозором ушла вперед самоходка Ревуцкого с десантом. Моя машина двигалась следом во главе колонны, за ней — остальные самоходки и «студебекер» с солдатами, не уместившимися на самоходках. Замыкала колонну ремлетучка с бригадой ремонтников во главе с механиком-регулировщиком Шпотой. Хотелось мне, чтобы ехал с нами и старший техник Журбенко, пригодился бы он и на марше — для технической стабильности батареи, и в бою — для быстрейшего восстановления поврежденных машин. Но Журбенко, как всегда, перед самым выходом куда-то исчез.

Колонна шла на малых скоростях, почти бесшумно, фары всех машин были выключены, горели красным светом только задние габаритные фонари, предотвращая наезды. В этой спокойной обстановке я собрался с мыслями подумать о власовцах. Бой нас ожидал смертельный, так как выбора у них нет: либо победить, либо  расстрел, попади они в плен. Не зря немцы последнее время в прорывах и крупных наступлениях используют власовские части в заградотрядах, не доверяя собственным деморализованным войскам. До сих пор с власовцами мы не встречались, хотя наслышаны о них были достаточно, и отношение к ним было плохое. Еще бы! Они против нас воевали! Но судьба их была незавидная. Их, если в плен брали, то большинство расстреливали, хотя никаких приказов на этот счет не было. Я, правда, эти расстрелы пленных — любых пленных, осуждал. Некоторые у нас расстреливали, чтобы свой героизм показать. Надо было его в бою показывать! А с пленными контрразведчики разберутся, кто он такой, как во власовцы попал. Были фильтрационные лагеря, там делали проверку.

У нас ведь все, кто в плен попал, считались предателями: раз был в плену — значит, изменник. Из гитлеровского плена — в сталинский ГУЛАГ! Из концлагеря — в концлагерь!

А пленных много было категорий. Которые попали в плен без сознания, тяжелораненые — их упрекать ни в чем нельзя. Даже не раненый, даже в сознании, но если в плен попал целый полк, целая дивизия, целый корпус, бывало, и целая армия — как их осуждать? Их окружили, они боеприпасы израсходовали и драться ничем не могут. Сталин лично 11-й армии на Юго-Западном фронте не разрешал прорывать кольцо окружения. Приказал — и все! И когда они остались без боеприпасов, их немцы взяли. Понеделина потом, по возвращении, расстрелял, а Музыченко не тронул. Другое дело, те, кто сам перешел, в плен сдался, в обстановке, когда нужно было воевать, таких я осуждаю.

* * *

Расстояние от КП полка до Выгляндувки, с учетом всех обходов и поисков брода, сложилось в сорок километров, мы прошли их за два с половиной часа. Населенные  пункты, занятые противником, обходили, не вступая в бой.

Перед самым рассветом сосредоточились в кустарнике километром южнее села, сразу приняв боевой порядок для наступления. В Выгляндувке стояла тишина, нарушаемая лишь редким лаем собак да звуками граммофона, видно, немецкие офицеры засиделись до рассвета, крутят все одну и ту же лирическую песенку «Im eine Sommer Nacht» («В одну летнюю ночь»). И хорошо, что крутят, — значит, подход наш прошел незамеченным. До атаки, если начинать ее на рассвете, оставалось минут сорок. В башне самоходки при закрытых люках, подсвечивая фонариком, еще раз посмотрели с майором карту района предстоящих действий, оценили обстановку и решили, что атаку следует начать еще затемно.

Нагрянули мы на немцев, как снег на голову! Многих вражеских солдат наши стрелки и автоматчики перебили еще спящими! Повсюду в окопах и траншеях рвались наши гранаты, раздавались короткие автоматные очереди! Немцы, спросонья, пытались отстреливаться, но беспорядочно. И тут начали рваться наши снаряды и загудели танковые моторы! В животном страхе метались немцы по селу! И все же, даже в паническом отступлении, не отказались от своего вандализма — поджигали дома и хозпостройки! Наши бойцы пытались уничтожать поджигателей, но — лето, сушь, огонь распространялся слишком быстро! Поселок пылал! В отсветах пожара мы увидели в центре села пять вражеских танков, стоящих в колонне, возле них суетились танкисты. Это были средние танки T-IV.

— Батарея! По танкам, огонь! — скомандовал сразу всем экипажам.

Мы успели произвести только по три выстрела и зажечь два танка, остальным удалось скрыться, прикрываясь задымленностью села.  

За всю войну проклятые фашисты не оставили ни одного города, ни одного населенного пункта, чтобы не совершить там какого-нибудь преступления! Перед отходом они расстреливали и вешали мирных жителей, минировали дома и школы, общественные здания, коммунальные объекты. И всегда поджигали! Для чего у них были даже специально подготовленные команды! На этот раз они успели только поджечь — но полыхала чуть ли не половина села! Когда мы вышли на северную окраину, заняли там оборону и смогли оглянуться, картина перед нами предстала страшная! Обезумевшие от беды жители бегали по селу с ведрами, стараясь потушить горящие дома и дворовые постройки! Спасали домашних животных, открывая хлевы, стойла, птичники! Выскочившие из пекла животные, заживо горевшие коровы, овцы, козы, куры, индюки, гуси, зачастую с горящей шерстью, перьями, душераздирающе ревели! Особенно коровы! Невыносимо визжали метавшиеся свиньи! Наши солдаты по возможности помогали тушить пожары, выпускали на улицу живность.

Только к концу ночи пожар стал утихать, превратив половину села в пепелище, возвышались лишь черные остовы недогоревших строений и обугленные печные трубы. Но этого немцам показалось мало! С рассветом они открыли по догоравшему селу артиллерийский и минометный огонь! Люди бросали уцелевшие дома, успевая прихватить лишь самое необходимое, и бежали на восточную окраину, в бункер, рассчитывая на нашу защиту.

Ожидалась контратака противника, немцы наверняка захотят вернуть оставленные позиции, и пока еще не совсем рассвело, мы с Мозалевским сбегали в бункер, посоветовали испуганным, плачущим от горя жителям уйти подальше в тыл, объяснив, что предстоит бой, немцы попытаются прорваться в село и тогда, в злобе, не пощадят и бункер с его обитателями. Слава богу, люди прислушались к совету и покинули село, на сердце стало полегче, меньше будет напрасных жертв.  

Примерно в полутора километрах от нас тянулась цепь небольших высот, по которым проходила вторая линия обороны немцев. Левее, километрах в двух севернее села, располагались на краю леса позиции их артиллерии, которая периодически обстреливала Выгляндувку и наши расположения. С рассветом я начал пристрелку одним орудием позиций, расположенных на ближайшей высоте. У нас в боекомплекте были бризантные снаряды, они вроде шрапнельных, только в шрапнельных снарядах заложены шарики, а в бризантных — осколки. Бить бризантным нужно, регулируя установку дистанционной трубки снаряда таким образом, чтобы снаряд взорвался точно над окопом или траншеей, только в этом случае снаряд, взрываясь, осколками, идущими сверху вниз, поражает живую силу в траншее. Одно деление трубки соответствует пятидесяти метрам, а попасть нужно в траншею шириной до метра! Работа ювелирная, мало кто у нас и у немцев умел вести стрельбу этими снарядами. Примерившись, дал команду Быкову:

— Бризантным! Трубка пять! Огонь!

И промазали! Разве сразу определишь расстояние с точностью до метра?! После первых двух перелетов мы вдруг отчетливо услышали выкрики из окопов на чистом русском, с одновременной угрозой кулаками:

— Коммунисты! Сволочи! Плохо стреляете!

Начразведки был прав, перед нами во вражеских окопах находились то ли власовцы, то ли бандеровцы. Скорректировал дистанцию — и третий снаряд разорвался точно над траншеей! На чем пристрелка и завершилась. Теперь, с точной установкой прицела, ударила уже вся батарея! И злобные выкрики сразу прекратились. Перезаряжая орудия, мы слышали доносившиеся из траншей на высоте вопли раненых. Батарея дала еще несколько залпов бризантными, и в обороне противника воцарилась мертвая тишина.  

Окопники замолчали, но снайперы продолжали вести прицельный огонь со своих удаленных позиций. Вскоре усилила огонь по батарее и вражеская артиллерия. Вокруг рвутся снаряды и мины, а назойливые снайперы не дают высунуть головы из люка, пули уже несколько раз просвистели возле моего уха — как тут вести наблюдение?! Пришлось закрыть люк и следить за боем через щель между крышкой люка и верхним броневым листом башни. Перестрелка продолжалась уже больше двух часов, за это время мы приспособились к манере стрельбы противника, укрывались от очередного огневого налета, а затем наносили ответные удары.

В один из интервалов между налетами из окопа выскочила к раненому девушка-санинструктор из стрелковой роты, и была мгновенно убита пулей снайпера. Я даже не успел ей крикнуть «Ложись!», как она упала сраженная и на гимнастерке появилось алое пятно. Вмиг с Мозалевским оказались возле; снайпер и единожды не успел выстрелить, как мы занесли ее в ближайший окоп. Но пульс уже не прощупывался. Мозалевский достал из кармана ее гимнастерки пробитый пулей комсомольский билет, пуля снайпера угодила ей прямо в сердце. Подбежал ротный, Сергей передал ему билет. Больно было смотреть на эту миловидную, лет восемнадцати девушку, сердце разрывалось от жалости, несправедливости случившегося — сама не успев пожить, она отдала свою жизнь за освобождение чужой для нее земли. Особенно обидно сейчас, когда мы узнаем, что неблагодарные поляки громят памятники и рушат могилы наших павших воинов, которые погибали ради свободы и будущего этих самых поляков.

Безрассудство комбата

С минуты на минуту мы ожидали контратаки противника. Но время шло, а немцы не наступали. Зато их артиллерия нещадно била с опушки леса по нашим порядкам,  нанося значительный урон пехоте. Командир батальона, видно спьяна, решил атаковать и прислал ко мне своего начштаба:

— Комбат приказал наступать! Начало атаки назначил на тринадцать ноль-ноль!

Наступать два километра по открытому полю! Да среди дня! Я считал это безрассудством, чреватым огромными потерями, что и высказал старшему лейтенанту для передачи комбату, добавив:

— Передайте майору, что я ему не подчиняюсь и наступать самоходки не будут!

Я надеялся, что майор прислушается к моему мнению, но все же собрал командиров взводов и машин — добираться к моей самоходке им пришлось по-пластунски — нужно было сказать им несколько слов на случай наступления:

— Сигналом к атаке будет красная ракета с моей самоходки. После этого производим по пять выстрелов по артиллерийским позициям немцев и на максимальных скоростях, зигзагами, переходим в наступление.

И комбат все-таки бросил батальон в атаку! Я вынужден был тоже наступать, поддержать пехоту. Дал красную ракету. Загрохотали выстрелы из всех орудий батареи, и самоходки понеслись в атаку. Обгоняя цепи наступающего батальона, мы видели, что все поле усеяно трупами: в первые же минуты боя пехота стала нести страшные потери, в открытом поле ее буквально косили взрывы, осколки снарядов, пулеметные очереди. Вглядываясь в затененную опушку противостоящего леса, я понимал, какую опасность представляют затаившиеся в ней жерла вражеских орудий. Не меньшую опасность являл и противник справа, так как наш правый фланг оставался открытым. Просигналил флажками Ревуцкому: «уступом вправо», и его взвод немного приотстал, прикрыв фланг батареи. Самоходки летели на максимальных скоростях, рыская по полю, лишая вражеских наводчиков  возможности прицельной стрельбы! Наверное, уже в сотый раз за время войны мне пришлось идти в атаку зигзагами, без стрельбы, и все как-то обходилось, хотя всегда машина получала много рикошетных ударов. Но на этот раз поле было чистое — без единого деревца, кустика! А до кромки леса еще так далеко! Казалось, эти два километра растягивались, как резина, — никто не знал, дойдет ли его самоходка до вражеских пушек или сгорит на подходе! Больше всего я боялся, чтобы хоть одна машина остановилась, превратившись в неподвижную мишень: остановка хотя бы на секунды — это погибель экипажу! Поворачивая командирскую панораму, я видел, как решительно, не отставая от нашей, мчатся на врага все боевые машины! У нас мотор стонал и ревел! Повинуясь воле механика, самоходка неслась к лесу! Никаких команд Якову я не давал, чтобы не отвлекать, не сорвать темп атаки! То на одной, то на другой самоходке появлялись языки пламени от рикошетных разрывов, но они мчались, не сбавляя скорости! Несколько раз тряхнуло и наш экипаж от скользящих ударов по корпусу, что было опасно — из-за большой скорости машина имела наименьшее сцепление с грунтом. Атака наша была чисто психическая, рассчитанная на то, что у вражеских артиллеристов сдадут нервы при виде надвигающейся с бешеной скоростью русской брони, — другого варианта одолеть врага в данной обстановке у нас не было! Пехотинцы все дальше и дальше отставали от самоходок, так как из-за сильного минометного и пулеметного огня продвигаться могли только короткими перебежками. От противника нас отделяло уже метров четыреста! Как видно, это и был рубеж — кто кого?!! Когда до края леса, откуда сверкали огненные языки выстрелов, осталось метров триста, разрывы вдруг сделались реже, а при двухстах — и вовсе прекратились! Но мы, не сбавляя скорости, продолжали нестись на сближение с пушками, полагая, что разбежались, возможно, не все расчеты.  

— Сергей-первый! По убегающим артиллеристам, из пулемета! Огонь! — скомандовал Мозалевскому, уже державшему пулемет наготове.

Самоходки с ходу подавили пушки и пошли в сторону конных повозок, на которых немцы подвозили снаряды. Успел предупредить, чтобы коней не губили, и сразу же подал сигнал «делай, как я!» Быстро развернувшись, мы устремились к месту боя взвода Ревуцкого, там, судя по взрывам, наши экипажи сражались с вражескими танками. Застали мы тяжелую картину: горела самоходка Ревуцкого, метрах в ста от нее дымилась «пантера». Еще две «пантеры» наседали на самоходку Ветошкина, экипаж которого стрелял через панораму, так как телескопический прицел был выведен из строя.

— Батарея! По головной «пантере», огонь! — скомандовал всем экипажам.

Прогремел залп. Ближайший к нам вражеский танк потерял башню! Второй поспешно отступил и успел скрыться за гребнем высоты.

Самоходка Ревуцкого уже пылала ярким огнем, в башне рвались снаряды и гранаты. Экипаж, водитель Ваня Пятаев, заряжающий Леша Бессонов и сам командир стояли невдалеке, все смотрели в сторону трагического костра, словно ожидая чего-то, не в силах примириться с происходящим, Ваня и Алексей без стеснения плакали навзрыд. Я подошел к Паше. Подбежали и остальные экипажи батареи. С трудом сдерживая себя, Павел показал рукой на горящую машину, и мы поняли, что погибли, сгорели заживо наводчик Федя Беляшкин и командир взвода автоматчиков Иван Журов, он находился в самоходке вместе с экипажем. Молча мы сняли шлемы.

Позднее работники штаба полка напишут извещение родным: «29 июля 1944 года ваш сын гвардии младший лейтенант Иван Никифорович Журов погиб смертью храбрых в бою с фашистами в одном километре севернее  с. Выгляндувка Седлецкого уезда Варшавского воеводства». И отправят похоронку матери Ивана Ульяне Федоровне в город Харьков. Убитая горем мать Вани не поверит извещению и будет ждать сына до последнего своего часа.

Такое же извещение было написано и на старшего сержанта Федора Александровича Беляшкина, отправили похоронку в село Каверино Горьковской области его брату Петру, так как у бедного Федора и родителей-то не было, они с братом воспитывались в детдоме.

А тогда мы постояли в молчании, я сказал Павлику, чтобы шел с экипажем в тыл.

Остальные экипажи батареи, состоящей теперь из четырех самоходок, вернулись к лесу. Как раз подошли и пехотинцы, осталась их, в лучшем случае, половина. Развернули самоходки фронтом на север и продолжили наступление.

Танковая атака у Седльце!

Двинулись мы в глубину леса, мимо пароконных повозок, запряженных мощными битюгами-тяжеловозами, теперь привязанными к деревьям возле штабелей ящиков со снарядами. Вскоре немцы открыли по нашим боевым порядкам массированный артиллерийско-минометный огонь. Взрывами тяжелых снарядов и мин на башни самоходок валило целые деревья, своими кронами они закрывали приборы стрельбы и наблюдения, отчего в башне становилось темно, как ночью, пока самоходка в движении не сбрасывала с себя стволы и ветки. Но вновь взрывались снаряды, эхом грома разверзая минутную тишину лесного массива, и вновь с треском обрушивались на самоходку деревья, грохоча по броне, погружая экипаж в затемнение. В эти моменты я с состраданием думал о стрелках и автоматчиках, которые шли за самоходками, но не были ничем прикрыты от страшного «бурелома», от осколков снарядов и мин.  

Лишь часть пехотинцев экипажи, по возможности, посадили в башни своих машин.

Наконец мы вышли из зоны сплошного огня и завалов, оказавшись на северной кромке леса, обращенной в сторону города Седльце, и картина перед нами предстала ошеломляющая! Всего в километре расположилась, упрятавшись в роще, большая группировка вражеских танков! Стояли они в предбоевых порядках, наполовину прикрывая собой город с его фабричными корпусами и дымящимися трубами. На наших глазах около двадцати танков отделились от группировки и пошли в направлении леса, не подозревая о присутствии в нем нашей батареи.

— Всем стоять! Огонь открывать после выстрела моей самоходки! — открытым текстом отдал команду экипажам.

В это время в лесу появилась конная разведка. Оказалось, на подходе к городу находятся два корпуса: 11-й танковый генерала Ющука и 2-й кавалерийский — генерала Крюкова. Обстановка складывалась сложная. Немцы пока не обнаружили наши самоходки, хорошо замаскировавшиеся в зеленом кустарнике, и я решил, сколько будет возможно, не открывать себя, чтобы выиграть время, дать возможность танкистам подойти и развернуться в боевой порядок.

Гудели танковые моторы немецких танков с севера. Гудели и моторы наших танков с юга. А мы — притаились и ждали. Бронированная армада врага быстро приближалась. Подпустили мы вражеские танки метров на пятьсот. Больше медлить было нельзя!

— По танкам врага! Огонь! — скомандовал экипажу и батарее.

Прогремел выстрел Сергея Быкова! Сразу за ним — еще из трех орудий! Вспыхнули четыре танка противника! Остальные от неожиданности остановились. Но тут же опомнились и ударили ответным залпом! Теперь,  уже без моей команды, каждый экипаж самостоятельно вел огонь. Успел увидеть, как самоходка Ветошкина зажгла еще один танк, и тут сильно тряхнуло, опоясав пламенем, нашу самоходку, я почувствовал сильный удар в голову и потерял сознание...

* * *

Первый раз после ранения я на мгновение пришел в себя на окраине Выгляндувки, меня перекладывали из конной повозки в санитарную машину. Помню, что видел Шулико, врача Григорова, санинструктора Надю Наумову, и опять потерял сознание.

Окончательно я очнулся лишь утром следующего дня. Кто-то тронул меня, и я открыл глаза: лежу на соломе в каком-то сарае, вокруг раненые и рядом сидит, улыбается Павлик Ревуцкий, это он прикоснулся ко мне. Пожали друг другу руки, но сказать я ничего не мог, так как рот у меня не открывался.

— А я тоже в этом госпитале, я тебя не мог найти, — начал рассказывать Паша, — только с помощью медсестры по номеру в списках тебя отыскали. Слава богу, экипаж тебя успел вытащить. Очень рад, что ты живой!..

Я достал из кармана зеркало, посмотрел, нижняя челюсть пробита осколком, и контузия большая, из-за чего сильно опухло лицо, глаза стали красными от кровоизлияний. Понятно, почему Павлик не нашел меня, действительно, трудно было такого узнать!

— Этот комбат или самодур, или пьян был, если бросил батальон на верную гибель! — с гневом продолжал Павлик, тоже получивший несколько осколочных ран. — Новоиспеченный майор! Видно, в генералы метит! Это ж надо, потерять больше половины батальона! И две наших самоходки из-за него сгорели! Если б это не первый у него раз, могли бы привлечь за такое!

Возмущение друга взволновало меня, и я зашамкал сквозь разбитые зубы, заставляя напрягаться своего собеседника:  

— Так, Павлик, так! Если б не батарея, потерял бы весь батальон. Вот тогда бы его привлекли к ответственности... да заодно и нас, мол, плохо атаку поддержали.

Примерно через час мы расстались, записав друг другу адреса, меня эвакуировали дальше в тыл. И удалось нам встретиться с Павлом Даниловичем ровно через двадцать лет.

Я и сейчас скажу: на его совести, на совести этого комбата, и страшные потери в его батальоне, и гибель Феди Беляшкина, и сгоревшая самоходка Паши. Жаль, не запомнил тогда его фамилии. Разве мы думали об этом?!..

* * *

В свой полк, как это случилось и после первого ранения, я уже не вернулся, поэтому скажу несколько слов о его дальнейшем боевом пути и судьбах однополчан.

После моего ранения полк продолжил освобождение Польши, а затем и Германии. В августе-сентябре сорок четвертого участвовал в боях за Польскую Прагу, после чего был переведен из 47-й армии в 9-й мехкорпус 3-й гвардейской танковой армии. В составе 9-го мехкорпуса полк и провоевал до конца войны: в январе сорок пятого сражался за Намыслув, в феврале — за Гейнау и Явор, в апреле сорок пятого — за Берлин.

Собирая материал для книги, я работал в архиве Министерства обороны, но там по 1295-му Ковельскому Краснознаменному полку не оказалось почти никаких документов. Сохранились в основном финансовые отчеты и несколько рапортов. Те материалы, которые мне удалось прочесть, вызвали у меня сомнения в достоверности приведенных в них данных. В отзыве о боевых действиях 1295-го самоходного артиллерийского полка (сап) в составе 129-го стрелкового корпуса (ск) 47-й армии говорится:  

«...За период боев с 16 июля по 6 сентября 1944 года 1295-й сап нанес следующий урон противнику: уничтожено танков противника 20, самоходных орудий 14, орудий разного калибра 45, орудий 152-мм (у немцев были орудия 150-мм — В.К.) и 87-мм (у немцев были 88-мм — В. К.) 12, пулеметов 61, минометов 8, уничтожено до 800 человек гитлеровцев, автомашин с грузами 74, повозок с грузами 50, мотоциклов 10. Кроме того, личным составом полка взято в плен 14 немецких солдат и один офицер.

Командир 129-го ск гв. генерал-майор Аношкин.

Начальник штаба полковник Горшенин».

Потери противника преувеличены здесь в несколько раз, особенно по танкам и самоходным орудиям, дабы отрапортовать о собственных боевых успехах и тем увеличить количество награждений и рост в чинах. Да и зачем достоверные данные тем, кто сочинял реляции, схоронившись в землянках в три наката.

Если за бои в составе 129-го стрелкового корпуса полк получил почетное наименование «Ковельский» и был награжден орденом боевого Красного Знамени, то за бои в составе 9-го мехкорпуса получал только благодарности, хотя воины полка дрались мужественно и полк нес большие потери.

Был тяжело ранен замполит подполковник Рудаков Николай Алексеевич, 21 декабря 1944 года он скончался в госпитале.

Погиб в бою за город Пасек легендарный механик-водитель моего экипажа Яков Петрович Михайлов. К тому времени он имел уже четыре боевых ордена.

Очень тяжело был ранен заряжающий нашего экипажа старшина Сергей Мозалевский и, видимо, вскоре скончался, так как на письма не отвечал.

Наводчик старшина Сергей Быков тоже получил тяжелое ранение, но выжил. После увольнения из армии долгие годы работал машинистом тепловоза. Мне удалось с ним повидаться. А в 1990 году хоронили мы Сергея  Григорьевича Быкова на станции Шаля Свердловской области под паровозные гудки.

Многие годы я упорно разыскивал боевых друзей, но зачастую найденный наконец адрес приносил известие, что твоего товарища уже нет в живых. В разное время ушли из жизни зампотех полка Базилевич, начтыла Черняк, Сергей Бакуров — командир 2-го взвода, зампотех батареи Силантий Журбенко, Ваня Пятаев — механик-водитель Ревуцкого.

Полковник медслужбы в отставке Григоров живет сейчас в Солнечногорске. Некоторые однополчане ныне оказались в других странах. Полковник в отставке Шулико живет в Киеве. Полковник в отставке Павел Данилович Ревуцкий жил в городе Белая Церковь, но 2 мая 1998 года его не стало. Бывший начразведки полка Марченко живет в Харькове, сейчас он подполковник в отставке. Судьба разбросала однополчан, и на встречу надеяться не приходится.

Часть пятая. 3-й Белорусский фронт 

Глава двенадцатая. Направление — Восточная Пруссия! 

Август 1944 — февраль 1945 

Новое назначение

Из Выгляндувки раненых эвакуировали подальше в тыл, и вскоре мы опять оказались в импровизированном госпитале, на сей раз в каком-то панском поместье. Тут тоже использовались под лазареты постройки всех видов, но спали мы уже не на соломе, а на железных кроватях. Вокруг был большой сад, кто мог, ели яблоки, груши, вишню, черешню, а мне оставалось только наблюдать и по-доброму завидовать. Еще в Выгляндувке, когда мы уже сидели в санитарной машине, нам принесли завтрак, состоявший из каши и чая с сухарями, я, конечно, отказался, так как есть не мог, и до сих пор терпеливо переносил голодание.

Моим соседом по палате оказался замкомполка по артиллерии подполковник Петр Савельевич Пригожин, раненный в горло. Встреча была неожиданной и приятной, вот только оба мы с трудом могли разговаривать.

Поток раненых все нарастал. Не стало хватать не только помещений, но и медперсонала, поэтому санитарками работали молодые польки, которые плоховато понимали по-русски, иногда возникали курьезы.

— Соня, принеси, пожалуйста, пить, — попросил сестру Петр Савельевич.

— Зараз!  

Ходила, ходила Соня и принесла утку. Мы слегка улыбнулись, но так, чтобы не обидеть зардевшуюся от смущения девушку. А когда ей показали рукой ко рту, она поняла и принесла воды.

Здесь, в этом промежуточном лазарете, опять сделали попытку, более успешную, меня накормить, и контузия начала отходить. С ранением было хуже.

Потом был Гомель, где меня стали кормить бульоном через рожок, и силы начали постепенно восстанавливаться. После Гомеля была Москва, эвакогоспиталь № 4641 на улице Усачева.

Ранение у меня было тяжелое, но еще тяжелее были последствия контузии. Лечащим врачом была Мария Семеновна. Она мне как-то сделала замечание, что у меня температура прыгает, намекая, что я с градусником мухлюю, чтобы подольше на фронт не ехать. Оскорбился я сильно, говорю:

— Мария Семеновна, вы меня извините, но я не из трусливого десятка! Может, вы по себе судите?!

— Вы меня оскорбляете! Мы вас выпишем!

— Вот и отлично! Завтра ставьте мне зубы и завтра выписывайте!

Вставили мне назавтра зубы и в тот же день выписали. Всем после тяжелого ранения давали месяц отпуска, мне не дали. А так бы хотелось своих повидать, я, конечно, домой бы поехал.

И снова — фронт.

После госпиталя, в начале октября 1944 года, я был направлен на 3-й Белорусский фронт в 1435-й САП РГК — самоходный артиллерийский полк резерва Главного командования. До места назначения пришлось добираться на перекладных, сначала поездами: подолгу ехать на подножках, держась за поручни, мест не было не только в вагонах, но и в тамбурах; от Каунаса до штаба фронта, затем в полк добирался попутными машинами. Запомнился щит с плакатом на одной из фронтовых дорог:  

ПЕХОТЕ — ЦАРИЦЕ ПОЛЕЙ — СЛАВА!

СТАЛИНСКИМ СОКОЛАМ — СЛАВА!

АРТИЛЛЕРИИ — БОГУ ВОЙНЫ — СЛАВА!

ДОБЛЕСТНЫМ ТАНКИСТАМ — СЛАВА!

ЗА АВАРИЮ — ПОД СУД!

Полк располагался в лесу в районе Вилковишкиса, приводил себя в боеготовность после тяжелых боев. Личный состав размещался в землянках, а кто не успел оборудоваться, жили в палатках, укрываясь от холодного осеннего дождя. Весь район расположения был хорошо замаскирован от воздушного и наземного наблюдения.

О своем прибытии доложил командиру полка, он размещался в штабном автобусе. Полковнику Хачеву было под сорок, стройный, выше среднего роста, с начавшей седеть головой, выглядел весьма интеллигентно. Родом он был из Москвы, но армейская служба много лет мотала его по стране. Полковник подробно рассказал о полке и назначил меня командиром 3-й батареи самоходок СУ-85. В батарее было только три самоходки, а всего в полку — тринадцать вместо положенных двадцати.

В штабной землянке я представился начальнику штаба майору Красногирю и его заместителю майору Лебедеву, а также ПНШ по кадрам капитану Тарасу Романовичу Ракше. Тарас Романович был очень скромным офицером, хотя имел высшее образование. Забегая вперед, скажу, что в 1984 году мы с женой летали к нему в Днепропетровск на 70-летний юбилей. Ракша был славен по всей Украине своими творениями, это был очень талантливый художник многогранной направленности — и портретист, и маринист, и баталист, пейзажист, писал он и красивые натюрморты. Но в Союзе художников  Украины не состоял. Когда я спросил его почему, он ответил:

— А на что он мне нужен, этот союз?! Да еще за обмывание, как вступаешь, платить две тысячи! Пусть мазилы в него вступают, а мне незачем!

Из штаба пошел знакомиться с батарейцами. Командирами взводов были москвич Толя Новиков и саратовец Федор Климов. После боев у них осталось по одной самоходке. В моем экипаже механиком-водителем был старшина Александр Мамаев, наводчиком — старший сержант Закий Гитьятуллин, заряжающим — Павел Серегин, того же звания.

Быстро перезнакомился и с офицерами полка. 1-й батареей командовал капитан Мариев, 2-й — капитан Николаев, 4-й — старший лейтенант, как и я, Миша Гринь. Комбатам 1-й и 2-й батарей было под тридцать.

У ремонтников и самоходчиков кипела работа, ремонтники заваривали полученные в последнем бою трещины и пробоины, экипажи приводили в порядок вооружение, приборы, связь, регулировали приводы управления. Как мне рассказали, выкраивали время и для тренировок при орудиях. Я тоже сразу включился в работу.

В лесу в районе Вилковишкиса мы простояли около трех недель, до 20 октября.

От Эндкунена до Шталлупенена

На рассвете 20 октября наш полк вместе с частями 28-й армии перешел в наступление. Приказ был: с ходу овладеть крупным литовским населенным пунктом Эндкунен и продолжить наступление на приграничный с Германией город Кибартай. Заслушав приказ, все заволновались — еще бы, вскоре мы перейдем границу Восточной Пруссии!

Затемно раздалась канонада нашей артиллерии. Началась артподготовка. За огневым валом двинулись в  атаку танки, самоходки и пехота. Меня беспокоила мысль о «фаустпатронах». Предупредил экипажи бдительно просматривать кусты, любые заграждения, где мог затаиться фаустник, а сам думал, как бы быстрее разжиться у немцев пулеметами МГ-42, я уже привык к ним, всегда пользовался на других фронтах: ими хорошо прочесывать местность и уничтожать пехоту и фаустников.

Бой за Эндкунен был скоротечен: растерявшиеся от неожиданности расчеты орудий не успели открыть прицельный огонь, и мы гусеницами подавили пушки, а наша батарея захватила еще и четыре пулемета МГ-42. По пулемету дали своим экипажам и один отдали в батарею Миши Гриня.

Кибартай с ходу взять не удалось. Пришлось отойти в исходное положение. Целый час наши штурмовики Ил-2 крушили вражескую оборону бомбоштурмовыми ударами по дотам и дзотам. Подготовку новой атаки закончили залпом реактивных минометов М-30 — «андрюш»: дивизион бросил на врага 384 300-мм ракеты, каждая из которых весила 91,5 кг. Деморализованный противник не смог сдержать столь решительного натиска, и мы взяли город.

На западной окраине Кибартая самоходки прошли мимо большого двухэтажного кирпичного здания, я подумал, что, наверное, до войны здесь располагался погранотряд, и опять меня охватило волнение, как у Западного Буга, второй раз нам предстоит пересечь границу — но теперь с Германией! И, в подтверждение этому, мы вскоре увидели накренившийся, но не упавший металлический пограничный столб, на нем сохранились черно-белые полосы и доска с надписью: «ГРАНИЦА. СССР — ГЕРМАНИЯ».

На ночь наступление приостановили. Самоходки в окопы поставили. Немцы находились от нас примерно в восьмистах метрах.  

В ту ночь, будучи дежурным по полку, пришлось мне иметь неприятный разговор с замполитом полка, новоиспеченным подполковником Васильевым Архипом Архиповичем. Пошел я проверять посты, смотрю, старший сержант Монин сидит. На посту — сидит! И на каком посту! Там Боевое Знамя полка, другие знамена, документы — все! Я его предупредил:

— Смотри, накажу.

Второй раз проверяю — он курит на посту. Второй раз предупредил.

Уже под утро третий раз проверяю, как раз хозяйственная машина с хлебом пришла, и этот Монин помогает хлеб воровать! Получают-то хлеб обычно повара, а он-то какое отношение имеет?! Я его снял с поста, приказал начальнику караула заменить часового и предупредил:

— Больше не ставьте старшего сержанта Монина в караул. — А сам, до доклада командиру полка, посадил провинившегося на импровизированную гауптвахту в сарай, под замок.

Вызывает меня утром замполит Васильев. Ну какой из него замполит?! Неграмотный, пьющий, он из ленинградских рабочих был. Но вот как-то исхитрился, недавно уже и подполковника ему присвоили. Вызвал он меня и спрашивает:

— Вы Монина посадили?

— Я посадил.

— Почему?

Объясняю, было так и так:

— Сами знаете, уставом караульной службы запрещается сидеть на посту, как и курить.

Он на меня напустился:

— Вы что, не знаете, что он секретарь парторганизации батареи?! А вы знаете, что партийная организация батареи подчиняется полковой организации? Полковая — корпусной, корпусная — армейской? А армейская  — ЦК! Знаете вы, что товарищ Сталин — генеральный секретарь ЦК партии и ВКП(б)?!! — В общем, всю партийную иерархию мне перечислил.

— Я это все знаю, — говорю. — Но если вы считаете, что секретарю парторганизации зазорно нести караульную службу и соблюдать устав, то не ставьте его в караул. А я не могу допустить, чтобы немцы вырезали полк.

Он взорвался:

— Немедленно выпустите Монина! Я приказываю выпустить!

На что я с удовольствием ответил:

— Ваш приказ не выполняю. Я вам сегодня не подчиняюсь. Как дежурный я подчиняюсь только командиру полка и выпускать арестованного не буду.

На этом не закончилось. Замполит пошел нажаловался командиру полка. С минуты на минуту наступление начнется, а тут Хачев меня вызывает. Присутствовал и Васильев. Я доложил суть дела. Хачев со мною согласился:

— Ты правильно все сделал. Но Монина надо выпустить. Я тебя очень прошу, открой, выпусти его.

Я выпустил. Такие дела, смех да и только.

Васильев проглотил пилюлю и, к чести его, злобы на меня не затаил. А вообще-то, никчемный был человек. И пропойца. Без «зеленого змия» часа прожить не мог. Как-то ехал я с ним на «виллисе», он говорит:

— А все-таки она большую роль сыграла!

— Кто?

— Партия!

Сам машину остановит, за куст зайдет, из горлышка тяпнет, едет, опять партию хвалит.

Вообще, за все время больше замполитов было таких, что трудно разобраться. Вот он выступает, призывает — вроде все правильно говорит, людей понимает. Но когда реляции для награждения составляет, то тут уж не упустит: членов партии, комсомольцев — в первую очередь. Партийность для таких — это всё! А как там на  поле боя было, чья кровь лилась, жилы рвались, — это все не с ними и не про них.

А командиры?! Все три командира самоходных полков, в которых я воевал, пили страшно. В полку Хачева, когда война кончилась, ревизию сделали. 17 полковых суткодач не хватило водки! К нему ведь еще и соседи в гости наведывались из соседнего полка, из бригады, дивизии, он всех и угощал. Воровать не воровал, а как бы всегда резерв имел. Он выкрутился как: спиртозавод немецкий был недалеко, пополнили быстро всю недостачу — и все сошло.

Хачев, как напьется, Машу-повара к себе требует:

— Харитонов, веди Машу!

Харитонов, адъютант его конопатый, тоже москвич, ведет ее, тащит, а она не хочет идти, кричит:

— Майор Матеборский, меня к Хачеву потащили!

Матеборский был начальником тыла, ему плевать — что ему эта повариха? И замполит не заступался, сам пьяницей был.

Однако отвлекся я. В тот день, утром 23 октября, не сбавляя темпа, мы продолжили наступление. Все боевые машины увеличили скорость — еще бы, ведь впереди маячил первый немецкий город! Взяли мы город Шталлупенен тем же днем! После этого 28-я армия и наш 1435-й полк до 13 января 1945 года находились в обороне.

Встречаем Новый, 1945 год

На всю жизнь запомнилось мне, как встречали Новый, 1945 год. Это была лучшая встреча Нового года за всю войну!

Располагался полк в господском дворе Маулен возле Шталлупенена. В центре усадьбы находилось трехэтажное кирпичное здание, и множество деревянных  построек вокруг. Вот в столовой господского дома и организовали шикарный по тому времени стол для всех воинов полка. Комполка, как уже говорилось, любил выпить, накрутил интендантов, и они развернулись на славу — такой ужин сготовили! Достали спирт, достали огурцов соленых и помидоров, капусты квашеной. Нажарили картошки с мясом. По банке американской тушенки на двоих выдали. А к чаю были даже пирожки с капустой! И всем по стакану водки! Офицеры, конечно, втихаря от солдат, выпили больше. В общем, накрыли хорошо. И главное, всю ночь небо освещали разноцветные ракеты и с нашей, и с немецкой стороны — и ни одного выстрела за всю ночь!

Подвыпили мы, надо сказать, как следует! И приключилось из этого вот что.

Вскоре после меня к нам в полк на должность начальника разведки прибыл капитан Сахаров, а следом за ним — старший лейтенант Пилуй, назначенный командиром роты автоматчиков. Оба всю войну прослужили в учебном танковом полку и не сразу нашли общий язык с фронтовиками, вечно по мелочам придирались к младшим по званию. Пилуй смотрит на березу кривую и говорит: «Все, она к строевой службе негодная», — такое понятие у человека было.

На новогоднем вечере Пилуй с офицерами не общался, сидел с ротой автоматчиков — у своих замаскировался, подальше от офицерского стола, чтобы не третировали его фашистским генералом, не разыгрывали.

А с генералом дело было так.

Пилуй был дежурным по полку. Мы только Кибертай прошли, литовскую границу, и полк остановился в лесу. Пилуй ночью обходит расположения с двумя автоматчиками, они вроде охраны при нем. Смотрят, идет легковой автомобиль по лесу, а в лесу-то уже темно: сидит кто-то в фуражке да на машине — значит, генерал. Пилуй автоматчиков оставил и пошел строевым шагом к  машине, чтобы с блеском отрапортоваться. Машина остановилась, старший лейтенант отдает рапорт:

— Товарищ генерал, такой-то полк занимает оборону на таком-то рубеже! Личный состав, кроме бодрствующей смены у боевого оружия, отдыхает!

Громко звучал его голос в ночном лесу, слышно было не только автоматчикам, но и экипажам дежурных самоходок. А генерал слушал-слушал да ка-а-ак альпенштоком врезал ему по башке! Тот и упал. А генерал развернулся кругом и уехал восвояси — поминай, как звали! Автоматчики подбежали, отнесли командира в медсанбат, и до рассвета он пролежал без сознания. Парни его доложили, конечно, о происшествии. Утром протекторы-то от колес посмотрели — он немцу рапорт отдавал!

Этот курьезный случай стал известен всему полку! Такой служака и вдруг отдал рапорт фашистскому генералу! И как же мы над ним издевались!

— Ты это как, Иван, фашисту рапорт отдаешь?! Да еще полк называешь?!

Вот так погорел человек на чинопочитании.

Сахаров Илья, что почти одновременно с ним прибыл в полк, был такой же. Тоже всю войну в учебном полку. Помешан был на субординации:

— Почему не по уставу приветствуете?! — строевой шаг ему подавай.

— Почему воротничок расстегнут?!

Фронтовики расценивали это как солдафонство, какой тут, на хрен, воротничок да строевой шаг, когда рядом снаряды рвутся! Это все мы и запомнили.

И вот, в новогодний вечер, захмелев крепко, решили мы с Ильей поквитаться. Сидя за офицерским столом, единодушно постановили:

— Давно пора из этого павлина тыловую спесь выбить!

— А потому!..

— Сбросить капитана с балкона второго этажа!  

И уже затащили его и только хотели обронить за ограду, как майор Красногирь прибежал и остановил экзекуцию. На том дело и кончилось, никого никуда не вызывали, никого не допрашивали, хотя могли и дело приписать.

А капитан-то после перестал придираться!

Продолжаем наступать

13 января 1945 года началась Восточно-Прусская наступательная операция, и наш полк перешел в наступление в составе 128-го стрелкового корпуса 28-й армии.

20 января мощным ударом овладели городом Гумбинен (в 1946-м переименован в Гусев). В этих тяжелых шестидневных боях моя батарея поддерживала пехоту 55-й гвардейской стрелковой дивизии. Экипаж лейтенанта Новикова уничтожил три орудия и два танка, сам командир получил ранение, но не покинул боя, пока не отразили танковую контратаку во фланг дивизии. Экипаж лейтенанта Климова из трофейного пулемета уничтожил целую группу залегших в кустарнике фаустников. Мой экипаж подбил два вражеских танка и вывел из боя зенитную батарею, поставленную на прямую наводку, о ней мы узнали от пленного солдата-зенитчика. Однако все три самоходки батареи были серьезно повреждены.

Как только закончился бой, к батарее подъехал зампотех полка майор Сема с ремонтниками. Часа за четыре они восстановили все боевые машины. Майор сам руководил сварочными работами. Этот человек весьма полного телосложения действовал удивительно энергично и быстро! Того же требовал и от своих подчиненных, считал делом чести ремонтников, чтобы в полку не было ни одной неисправной боевой машины.

Наступление наших войск продолжалось. 22 января был освобожден город Инстенбург (ныне Черняховск). В боях за Инстенбург участвовал и наш полк, но уже в  составе 11-й гвардейской армии генерал-лейтенанта Галицкого. Здесь фашисты не только оказывали упорное сопротивление, но и два раза наносили контрудары. Имея удобные позиции, наш полк вместе с гвардейцами отразил оба удара, не потеряв ни одной самоходки.

Без оперативной паузы, уже на следующий день, мы продолжили наступление и в тяжелом, но скоротечном бою овладели городом Гроссоттихаген. В этом бою полк потерял одну боевую машину, самоходка Коли Полякова сгорела вместе с экипажем. Еще две самоходки были подбиты, но за ночь восстановлены.

29 января разгорелся сильный бой за крупную железнодорожную станцию Тарау. Вражеская артиллерия и штурмовые орудия типа «насхорн» остановили наступление наших войск. Моя батарея наступала на левом фланге ударной группировки. Впереди горел большой деревянный дом, образовалось сильное задымление. Скомандовал командирам:

— Делай, как я! — и через дымовую завесу вывел батарею за станционный кирпичный корпус.

Отсюда самоходки открыли сильный огонь во фланг оборонявшегося противника. Опытные немецкие расчеты начали быстро разворачивать стволы в нашу сторону, но, потеряв несколько орудий, стали отходить, успев все-таки подбить самоходку Федора Климова. Но и у них на позициях остались две разбитые пушки и одно штурмовое орудие.

Станцию Тарау мы взяли. Но в полку осталось восемь самоходок. Командующий армией приказал полку оставаться на рубеже и ждать пополнения. Войска продолжили наступление вдоль реки Прегель, но уже без нас.

Вечером в просторном здании паровозного депо комполка собрал офицеров:

— Здесь, на станции Тарау, нам предстоит находиться до получения боевых машин. Всем соблюдать высочайшую  бдительность! Не исключены столкновения с частями, выходящими из окружения. Начальнику штаба организовать разведку в прилегающих районах и патрулирование внутри и вокруг расположения полка. Соблюдать высокую дисциплину и не допускать негативного отношения к населению. Помните сами и объясните бойцам: это не фашисты, а мирные жители. Замполиту Васильеву провести в этом плане работу с личным составом и с населением.

Глава тринадцатая. Командую танковой ротой 

Февраль — сентябрь 1945 

С самоходки — снова на танк

Около месяца ждали мы поступления боевых машин и были немало удивлены, когда два паровоза притащили на станцию эшелон, на платформах которого стояли Т-34–85. 21 танк — вместо ожидаемых самоходок! И тут оказалось, что у комполка уже был приказ командующего фронтом маршала Василевского: передать прибывший эшелон с танками в 1435-й САП. По существу наш самоходный артиллерийский полк превращался в танко-самоходный полк, так как у нас еще оставалось и восемь самоходок.

Началась бурная работа штаба по формированию экипажей и подразделений — с расчетом, чтобы во всех экипажах были хотя бы один-два опытных фронтовика. Оставшиеся самоходки объединили в две батареи, по четыре машины в каждой, командиры батарей остались прежние. А меня и Гриня, теперь «безлошадных», назначили командирами 1-й и 2-й танковых рот.

Командиром танка у меня стал старший лейтенант Мугин Муфлиханов, человек с интересной биографией, до войны он занимал должность министра коммунальной  службы Татарской республики. На фронт он пошел добровольцем, воевал замполитом танковой роты, а когда эту должность в ротах и батареях устранили, его назначили командиром танка. Механик-водитель сержант Александр Нестеров был с Орловщины, командир орудия сержант Ананий Марков — из Ненецкого национального округа. Заряжающим был сержант Федор Тарденов из Омской области, радистом-пулеметчиком — ефрейтор Иван Лесовой из Сумской области.

В один из дней, готовясь к передислокации, начштаба Красногирь послал на разведку переправы через Прегель двух капитанов — начразведки Сахарова и начхима Козырева, выделив им для поездки «виллис». Часа через три они вернулись и доложили:

— Наводится понтонная переправа для танков. Будет готова дня через два, как только подвезут остальные понтоны.

Козырев был весь мокрый и дрожал на морозе. Его сразу же завели в дом, где топилась печка. Капитан переоделся в сухое, выпил стакан водки и, сразу повеселев, рассказал, что с ним произошло:

— Возвращался я с того берега по пешеходному мостику, а он еще не достроен, я и оборвался в воду. Здоровенный сапер, работавший тут же, меня приподнял за воротник шинели, спрашивает: «Ты кто — ротный, комбат?» Отвечаю: «Начхим полка». Он меня сразу и отпустил, сказал: «Раз начхим, так тони, хрен с тобой». Я кое-как доплыл до берега, а выбраться помог Сахаров.

Да, хорошо, что все обошлось, а могла из-за неприязни солдата произойти трагедия. Козырев был очень маленького роста, менее 160 сантиметров, а на нем было зимнее обмундирование: ватные брюки, телогрейка, поверх нее шинель да еще ремень с пистолетом и противогаз — и все это намокло, тянуло на дно, а стоял февраль месяц и вода была ледяная.  

Начхимов не любили за то, что в бою их никто никогда не видел. Вечно они в тылах да при кухнях ошивались, а от нас требовали круглосуточно носить весьма тяжелый противогаз. Из чувства протеста да и по необходимости многие умудрялись вынимать фильтрующую коробку и загружать сумку патронами или гранатами, считая, что это важнее.

Примерно в середине марта наш полк прибыл в район расположения 16-го гвардейского стрелкового корпуса 11-й гвардейской армии и был придан 11-й гвардейской стрелковой дивизии генерал-майора Максимова.

В течение марта, наступая в сторону Понарта, мы преодолели пять линий дотов. Стены этих дотов были настолько мощными, что их не могли пробить даже пушки танков и самоходок. Поэтому тактика была такая: в первом эшелоне наступающих шли переводчики и группы подрывников, дот обходили танками, через переводчика предлагали гарнизону сдаться и отказавшихся подрывали. Наступление получалось медленным, но надежным, без контратак. Конечно, нам повезло, что в этих укрепрайонах не было ни танков, ни штурмовых орудий.

В конце марта овладели городком Годринен и продолжили наступление, приближаясь к Кенигсбергу. Начались кровопролитные бои.

Нужно было преодолеть две мощные оборонительные полосы, дополнительно усиленные танками, штурмовыми орудиями и большим количеством артиллерии. Офицеров собрал у себя комполка:

— Идите напролом и не разворачивайтесь! Подставите бока — сожгут все машины! По данным разведки, на нашем направлении где-то замаскированы два «тигра», они могут находиться в сараях или даже в домах. Поэтому сжигайте и сараи, и дома. А главное: не подпускайте близко фаустников! Все подозрительные места расстреливайте пулеметами на расстоянии.  

Выслушав указания комполка, я собрал экипажи, проинформировал о тактике боя, скрытых «тиграх» и добавил рекомендации, исходя из собственного опыта:

— С ходу из пушек не стрелять, так как вероятность попадания нулевая, а снаряды надо экономить. Стреляем с коротких остановок и остановок по команде наводчика, когда он схватил цель на прицел. Про лимб на погоне башни лучше забыть: пока наводчик его прочитает и вернется к прицелу, цель может значительно сдвинуться. На танк и орудие идем на максимальных скоростях, зигзагами. Скорость действует на прислугу орудия, у нее сдают нервы; маневр не даст наводчику произвести прицельный выстрел, а рикошетные удары танку не опасны.

* * *

5 апреля утром началась артподготовка, в которой участвовали реактивные минометы «катюши» и знаменитые «андрюши». Тут произошел курьез. Дал залп дивизион «андрюш» — и одна рама улетела вместе с миной! Немцы по радио кричат:

— Русь с ума сошла — сараями бросается!

После сильнейшей артподготовки мы пошли в наступление. Танк комполка следовал за боевыми порядками танков и самоходок, и он периодически давал подразделениям команды открытом текстом: использовать переговорные таблицы в динамике боя просто невозможно. Моя рота шла на левом фланге. Танки мчались на больших скоростях, слегка рыская по полю! Вокруг рвались снаряды и мины! Рикошетные удары один за другим сотрясали боевую машину, и пламя взрыва охватывало башню, заставляя сжиматься! Но, слава богу, паники у боевых соратников я не замечал — а это главное для успеха в бою! Проскочив вражеские окопы, мы мчались  теперь на артиллерийские позиции! Пехота за нами уже вступила в яростную рукопашную с врагом — у кого были винтовки, действовали штыком и прикладом, другие бросали гранаты, автоматчики, когда заканчивались патроны, били стволами автоматов по головам. Не выдержав такого яростного натиска, немцы начали отходить по ходам сообщения.

Пелена дыма горящих домов прикрыла танки от противотанковой артиллерии, и я дал команду:

— Рота! С остановки у забора! По сараю, залпом! Огонь!

Сарай сразу вспыхнул, вспыхнул и скрытый в нем танк — дернулся назад, но, объятый пламенем, встал! Но это был не «тигр», а «насхорн»! Из шести членов его экипажа никто не выскочил.

В результате двухчасового боя орудия были подавлены, хотя противник успел подбить три наших танка и самоходку. Но первую полосу обороны мы взяли!

Мне долгое время довелось воевать на самоходках СУ-122, а потом СУ-85, и могу сказать, что самоходка была для меня предпочтительнее танка Т-34–85, так как была на 30 см ниже и на тонну легче. Некоторые говорили: зато у танка есть пулеметы. На это отвечу: для борьбы с вражеской пехотой и истребителями танков экипаж самоходки имел 2 пистолета-пулемета (ППШ) и 25 гранат Ф1; кроме того, в нашем экипаже всегда был трофейный пулемет МГ-42 ленточного питания, в каждой металлической коробке которого укладывалась лента на 250 патронов. В общем, самоходка была для меня дороже, чем танк.

Танки и пехотные части заняли выгодные для боя рубежи и здесь остановились. Часа через два после боя приехали наши ремонтники на двух ремлетучках, с ними, как всегда, прибыл майор Сема со своим заместителем капитаном Куломзиным. В течение ночи все подбитые машины были восстановлены. А экипажи всю ночь рыли окопы для боевых машин. Адская работа! Но  ребята моего нового экипажа показали себя отлично! Каменистый грунт плохо поддавался лопатам, а выбросить надо десятки кубометров земли, иначе не укроешь машину от артиллерии и авиации. У танкистов и самоходчиков всю войну не сходили мозоли с рук.

Только к рассвету поставили мы боевые машины в окопы. И вовремя! Тут же явились «юнкерсы». Бомбардировали расположение полка мощно. Но ни одного прямого попадания не было.

* * *

На следующий день дивизия и полк пошли в наступление на Понарт — южное предместье Кенигсберга. Предстояло преодолеть вторую, еще более мощную оборонительную полосу. Авиационная и артиллерийская подготовка длилась полтора часа, даже мы, находясь в исходном положении, чувствовали колебания земли. Преодолев оборонительную позицию, вышли на южную окраину Понарта. Начались тяжелые уличные бои — нам противостояли танки и штурмовые орудия, а пехота вела сильный автоматный и пулеметный огонь по чердакам, подвалам и окнам первых этажей, где могли засесть истребители танков.

Стрелковая дивизия, действовавшая на главном направлении, была усилена десятью танками ИС-2, которые успешно вели встречный бой с «тиграми», а мы своими танками и самоходками прикрывали их фланги и развивали успех наступления в глубину Понарта. Вражеская артиллерия и танки вели сильнейший огонь, и рота остановилась, отстреливаясь из-за укрытий. Наступление затормозилось. Я решил по лощине и кустарнику выскочить во фланг немецким танкам, чтобы поджечь несколько машин и двинуть роту вперед. Наш экипаж успел поджечь только один танк, как откуда-то с тыла появились два танка T-IV и подожгли мой танк.

— К машине! — скомандовал экипажу и сразу бросил дымовую гранату.  

Когда мы выскакивали, немцы открыли пулеметный огонь, хотя и неприцельный, но одна пуля пробила мне левое плечо. К своим выбирались по-пластунски, в лощине приостановились, и Саша Нестеров, мой механик-водитель, быстро перевязал меня.

К ночи, когда закончился бой, я разыскал Ирину Красногирь — старшего врача полка, и она уже обработала рану и сделала плотную перевязку. Я упросил ее не говорить своему мужу, начштаба Красногирю, и командиру полка о моем ранении, чтобы не отправили в госпиталь. Так они и не узнали об этом.

Три дня мы вели бои на южной окраине Понарта! Весь город горел, рушились многоэтажные дома, падали деревья, но немцы продолжали упорно сопротивляться и отклонили предложенный ультиматум. Однако на нашем участке во второй половине дня 8 апреля из каземата все-таки вышла большая группа с белым флагом. Когда они подошли близко, я начал с ними разговор по-немецки, но оказалось, это французы, они мне сказали: «Мы из Эльзаса и Лотарингии». Повели мы их в плен, рассказал им об обстановке, они обрадовались, что скоро Берлин возьмем. Конечно, воевали они на стороне немцев, но по принуждению, не хотели за немцев драться да еще и погибать. Они симпатизировали нам, но сделать ничего не могли. Немцы жестокие — если что не так, могли сразу расстрелять.

9 апреля гарнизон города-крепости Кенигсберг капитулировал. Было взято 92 тысячи пленных. Москва салютовала войскам 3-го Белорусского фронта 24 залпами из 324 орудий.

* * *

После взятия Кенигсберга наш полк был переброшен в район города Пилькален и разместился в господском дворе Дуляк. Приходилось держать боеготовность номер один, так как по Восточной Пруссии пробивались из  окружения к побережью Балтики целые полки и батальоны противника, надеясь спастись морским путем. Кроме того немцы морем подбрасывали свежие силы для разблокирования окруженных частей. В общем, ухо надо было держать востро!

Поданным разведки, противник планировал высадку морского десанта Курляндской группировки в районе города Раушен на Балтийском побережье. 7 мая, когда поступил этот сигнал, комполка приказал мне выйти с десантом стрелкового батальона и занять город.

Мы ночью проскочили к Раушену. Город оборонял гарнизон, и с моря караулили бронекатера и небольшие суда, видимо, корабли-разведчики. Берег был высоченный, метров сто, наверное. Мы вырыли окопы для основных позиций и запасных, в общем, подготовились.

Атаковали мы внезапно, без артподготовки. Гарнизон оказал упорное сопротивление. Два часа длился бой. Три танка у нас сожгли. И немцы отступили. Мы вошли в город. Много было убитых, и в плен взяли 200 солдат и офицеров.

Вышли к берегу, и тут в дело вступили морские силы противника. Пришлось нам отбивать атаку бронекатеров. Два катера потопили, и остальные отошли, скрылись в море.

Город казался вымершим — ни одного жителя! Мертвый город! Видимо, всех эвакуировали на кораблях.

В других городах так же было. Население было очень напугано. Вначале, когда входили в Восточную Пруссию, немецкие листовки, лозунги были такие: «Смерть или Сибирь!» — Сибири боялись, ее лютых морозов. А дальше, когда мы к Одеру подошли и немцы поголовную мобилизацию проводили, пропаганда их уже другие лозунги насаждала, повсюду висели плакаты с нарисованным по пояс красноармейцем в каске со звездой, ниже — скрещенные кости и лозунг: «Победа или  смерть!» В результате большинство населения уходило, редко кто оставался.

Мы прогулялись по улицам, посмотрели. Это был чисто курортный город, благоустроенный для отдыха. С высокого берега к морю змейками спускались асфальтированные дорожки. В центре города, как сейчас помню, — большой квадратный водоем, может, он и сейчас сохранился. Теперь этот город называется Светлогорск.

Вернулись мы в свое расположение вечером 8 мая. А проснулись рано утром 9 мая от крика, в комнату командиров вбежал начштаба Красногирь, кричит:

— Ребята, война кончилась!!! Конец!!! Войне конец!!! Все!!! Кончилась!!!

Мы повыскакивали во двор! А там уже трудно описать, что творится! Все палят вверх, из чего кто может! Пляски! Танцы! Гармошки играют!

Комполка приказал приготовить победный обед. Наши интенданты проявили рвение, и два полковых повара — Маша из Мичуринска и Федор Ямшанов из вятских краев смогли приготовить щедрую трапезу. Всеми уважаемая Маша расстаралась и сготовила роскошный украинский борщ и холодные закуски. Федор, используя наши продукты — мясо, картошку и американскую тушенку, приготовил аж два вторых блюда! Федора, всем на радость, копировал наш артист сержант Шохин из Подмосковья:

— Робята, подходите, получайте, уходите и не обижайтесь!

Начтыла Матеборский с замом Гулевым и выпить обеспечили, всем выдали не по сто грамм фронтовых, а по полновесному стакану.

Только позднее я осознал, что 8 мая в Раушене отгремел последний для нашего полка орудийный выстрел уже минувшей войны.  

Начались мирные дни...

Начались мирные дни. Но были и хлопоты, и события.

Поступил приказ питаться на местных ресурсах. И помчались машины по всей Восточной Пруссии, собирая кур и гусей, поросят, телят, крупу, горох и вообще все съедобное, что еще недавно приказами из Москвы было настрого запрещено, с предупреждением: ничего местного есть нельзя, все отравлено. Конечно, все местные источники подчистили очень быстро. Пришлось как-то исхитряться. Начали создавать рыболовецкие бригады, и мы охотно стали есть камбалу. Хуже всего было с хлебом, особенно когда за отсутствием масла формы на хлебозаводах смазывали автолом.

А тут еще вклинилось в эти неурядицы чепэ. Три наших сержанта изнасиловали двенадцатилетнюю немецкую девочку по имени Кристаль.

Должен сказать, было это, эти изнасилования. Позорно это так, что говорить не хочется. Был у нас Жора Киричев, москвич, командир самоходки. Когда вошли в Гросоттенхаген, войска ушли вперед, а нам пришлось остановиться, чтобы заправить машины и боеприпасы взять. Какой-то старшина ведет по улице сотни три немок, Жорж стоит, пялится. Старшина ему:

— Выбирай самую красивую!

Жора не отказался, выбрал. И увел в дом. А через несколько дней у него закапало. Тогда действовал приказ: прихватил болезнь, отправляют в штрафной батальон. Жору этого врач выручил, записал, что у него старая болезнь открылась. А то бы не миновать ему штрафбата. Над Жоржем долго еще издевались:

— Дурак ты! Выбирать-то надо было самую некрасивую, может, тогда бы и обошлось!

Так что прикасаться к немкам было опасно. Я-то насиловать не мог нравственно.  

Когда случилось такое в нашем полку, меня вызвал Хачев и приказал провести расследование. Ну как это можно?! Ведь у меня даже словаря нет!

Пришел я, поздоровался с Анной, матерью девочки. И потом беседовал я больше с ней. Пожалуй, дня три там провел, чтобы расспросить, трудно было без словаря разговаривать, слово не знаешь, так в обход, все равно что в Берлин — через Владивосток!

Провел я это расследование и поинтересовался, как у них жизнь-то идет. Анна рассказала, что знакомятся у них так же, как у нас, — на вечеринке там, туда-сюда, а потом и женятся. Но если муж уяснил для себя, что надо разводиться, то не имеет права развестись до тех пор, пока не найдет жене другого мужа.

Анна курит папиросы, спрашиваю:

— Warum Sie rauchen? Почему вы курите?

Она объяснила:

— Начала после смерти мужа, а теперь не могу бросить.

Показали мне церковную книгу (Kirschbouch) — такая большая, толстая, в ней родословные жителей уже несколько веков ведутся: такой-то родился тогда-то, женился, умер тогда-то; на каждом листе, удостоверяя сведения, стоит большущая церковная печать.

Крестьяне-то, в отличие от горожан, не сбежали — как от своего хозяйства, живности уйти? И мы с крестьянами общались. В целом что сказать? У них цивилизация выше. Во-первых, хозяйственность какая! И это в деревне! Везде у них чистота, порядок, все лежит на месте, не то что у нас — все разбросано, даже по городу, не говоря о селе, пройти позорно. А тут я в хлев заглянул, скот стоит ухоженный. Двигатель дизельный имеется в каждом хозяйстве, он все и делает — и молотит, и муку мелет, и корм для скота готовит. Все на двигателе! Хозяин разные приспособления включает — и пошел, пошел, пошел. Это первое — порядок, все организованно, налажено. Во-вторых, у нас Мичурина расписали  — чуть ли не бог какой! А у них там каждый крестьянин — мичуринец! Зерно пшеницы крупнейшее-крупнейшее. На чердак зайдешь, такая толща зерна насыпана! Вишню скрещивают со смородиной простые крестьяне. И еще: повсюду асфальтированные дороги! К любому населенному пункту — большому и самому малому — по асфальту можно доехать.

Наши солдаты ничего про их жизнь не говорили, предпочитали молчать, хвалить нельзя было ничего немецкого. И я помалкивал.

Написал я рапорт командиру полка о результатах расследования и устно доложил. Хачев этим трем сержантам объявил по пять суток гауптвахты — и все! Видно, пожалел их, памятуя, что немцы у нас тоже насиловали.

Где-то уже в сентябре мы сфотографировались на память, сдали танки и самоходки в части, которые оставались в Восточной Пруссии, и самоходчики уехали в Николаев, танкисты — в Слуцк, а меня направили в Ленинград, в Высшую офицерскую школу...

* * *

Вот и подошел к концу мой рассказ о минувшей войне, о боевых товарищах-однополчанах, живых и павших.

1454-й полк, в котором я начинал воевать, 2 мая 1945 года бурно торжествовал Победу в поверженном Берлине. Позднее ребята рассказывали, как в те дни осматривали главные учреждения рейха — гитлеровскую канцелярию и рейхстаг. Трое наших воинов, капитаны Николай Поливода, Василий Поршнев и Михаил Сапко, поставили свои подписи на рейхстаге.

И тоже трое моих однополчан: капитан Поливода, старшина Мерзлов и старшина Амелечкин участвовали в Параде Победы в Москве.

Большинство однополчан вскоре после войны уволились в запас, занялись мирными делами. А некоторые  еще долго продолжали службу в Советской Армии. Но все мы, наверное, первое время ощущали какую-то непривычную тишину, а по ночам часто вскакивали от своей же громкой команды или крика «ура».

Идут годы. С последних залпов Великой Отечественной прошло уже шестьдесят лет, за это время многое изменилось в стране, в жизни каждого. Судьба разбросала однополчан по разным уголкам нашей необъятной страны. Печально было констатировать, что на встречах однополчан мы год от года кого-нибудь не досчитывались. Но каждая встреча волновала, была заполнена новыми подробностями прошедших боев, открывались факты, детали, о которых мы не только не знали, но даже и предположить не могли. Последний день встречи всегда заканчивался прощальным ужином с незабываемыми «фронтовыми сто грамм». Теперь ушли в прошлое наши совместные поездки по местам боев, а лет пятнадцать назад прекратились и встречи однополчан в Москве. Печально, что 20 лет назад к Дню Победы я отправлял больше сотни поздравлений, а сейчас — только десять.

Но для меня все ушедшие живы. В моем сердце и в памяти. И книга эта написана в основном по памяти, которая сохранила облик однополчан такими, какими они были в «роковые сороковые» — их боевую доблесть и неописуемую фронтовую дружбу. До сих пор с трепетом в сердце, будто наяву, вижу в атаках своих боевых друзей. Перед павшими и живыми склоняю голову.

Приложение I.

— Как вы в целом оцениваете танк KB?

— Танки у нас были разные, даже Т-50, но в основном «тридцатьчетверки» и KB, потому что Сталинградский тракторный завод и ремонтировал танки, и новые делал. По-моему, 13 танков KB он изготовил.

Танк KB в свое время был король фронта! Лобовая броня — 75 мм! Еще и экранировку 105 мм сделали, но это уже позднее. У нас в корпусе только 75-мм были.

У KB было три пулемета: один спаренный с пушкой, один у радиста-пулеметчика в шаровой установке, и третий — тыльный.

— Как вы оцениваете эти три пулемета? Они одинаково ценны были?

— Они одинаковые, а лучше, конечно, у стрелка-радиста, он независимо от пушки мог в любое время стрелять. Многие говорят, что этот пулемет был бесполезен, потому что у него сектор обстрела был маленький. Но этак неправильно оценивать, он нормально, с пользой работал.  

— Как вы оцениваете приборы наблюдения в KB?

— Прибор наблюдения ПТК-4? Ну, нормально. Поворачивается, и командир дает команду. А в чем, по-моему, ошибка была, очередная: «Лимб такой-то! По такой-то цели огонь!» А что такое лимб? Это на погоне башни деления были, 360 делений, и наводчик должен стрелку навести на ту, которую командир дал в команде. Куда проще было: «Пушка справа! 800! Осколочным, огонь!» — вот и все.

— А «800» — это расстояние до цели?

— Нет, это дальность прямого выстрела пушки, не изменяя прицела.

— Самая эффективная дистанция стрельбы для KB какая была по дальности?

— Самая эффективная стрельба, когда прицельные установки не меняешь: 800 метров прямой выстрел по танкам противника. По пушкам меньше, конечно.

— Как вы оцениваете удобство рабочих мест в KB?

— Нормально. Размещались мы так: впереди слева сидел механик, справа — радист-пулеметчик; за их спинами, соответственно, наводчик и заряжающий. А командир с левой стороны в конце, у люка. Сиденья у всех были регулируемые. Не тесно было.

— Было ли такое понятие «боекомплект»? Какая норма была?

— Да. Боекомплект у KB был 100 снарядов и 101-й — вышибной.

— Что такое «вышибной»?

— Если снаряд застрял в стволе, вставляют этот вышибной снаряд и выстрелом выбивают.  

— Было ли понятие перерасхода боекомплекта?

— Нет.

— За это не наказывали?

— Нет, нет, мы сами экономили, экипаж сам заинтересован был зря не стрелять.

— Как вы оцениваете удобство вождения KB?

— Нормально. Выжимается сцепление, переключается скорость, а иногда на бортовых: выжимает бортовые и скорость переключает.

— Как вы оцениваете трансмиссию и двигатель KB?

— Двигатель был отличный! Дизельный В-2В, мощностью 500 лошадиных сил.

— А какой у него ресурс моточасов был в сорок втором году?

— Не считали. Пока ходит, и воевали. Профилактикой не занимались, но текущий ремонт — при первой возможности. Нет огня, остановились и сами обслуживаем. А эти нормы все техобслуживание: ТО-1, ТО-2, ТО-3 — мы все это в училище проходили, но не делали. Мы возмещали все это своей любовью к машине.

— То есть машину любили? А имена собственные машинам давали?

— Да нет, не давали. Но, может, в какой-то бригаде и давали.

— Наносили камуфляж на танк?

— Камуфляж? В зимнее время известью белой покрывали, под снег. Во всей бригаде и в корпусе.  

— А гусеницы чистили?

— Отбивали кувалдой, когда глина застряла между траками. Кувалдой били-били, выбивали, а потом немножко прошел — и всё, вся грязь опять на месте.

— Как часто это приходилось делать?

— Нечасто. Это когда проходили через болото или где-то глинистые, суглинистые почвы. А обычно: танк идет, все вылетает само собой.

— Когда вы начали воевать на KB, какие-то надписи на танках у вас в бригаде были?

— Нет, некогда было писать. Наша бригада отступала от Волчанска и до Калача, все с боями. А в тот период в Крыму было плохо, Севастополь висел на волоске. Потом его сдали 6 июля. Потом керченская трагедия, там около 300 тысяч потеряли. Не до этого было. Все время бои, авиация немцев не давала покоя, а наших самолетов вообще не было, кроме «кукурузников». Но наше командование догадалось, как использовать эти самолеты. Они преимущество имели: могли низко над землей лететь, и из них создали 46-й бомбардировочный авиационный полк — ночные бомбардировщики. Этот полк и гвардейское звание получил, и Краснознаменным стал, орден Суворова получил. 23 летчицы стали Героями Советского Союза в этом полку.

— А когда вы на самоходках воевали, то надписи на них не делали?

— Нет, как-то не до этого было. Это больше в кино показывают или на фотографиях: «За Родину!» А за кого же еще, за Отечество и воевали!

— Какие основные обязанности у вас были как у командира танка?

— Командир танка отвечал за весь танк: за его состояние, боевую готовность и за действия всех членов  экипажа. Кроме того, офицеры выезжали на рекогносцировку местности перед наступлением. Офицеры спали меньше, потому что нужно было ночью проверять охрану. Были случаи, могли и вырезать, диверсанты там и прочие. Поэтому офицерам давали даже доппаек для поддержания сил.

— Кто обязан следить за боекомплектом танка?

— Наводчик в первую очередь и командир.

— Как распределялись обязанности в экипаже?

— Механик-водитель отвечал за состояние техники: регулировка, свободный ход; он же следил за наличием смазки, топлива. Наводчик за пушкой следил, определял, когда ее чистить, смазывать; прицелы, приборы наблюдения тоже в его ведении. Заряжающий занимался боеукладкой, чтобы все снаряды находились в гнездах, очищал снаряды от смазки, если были смазаны. Радист-пулеметчик отвечал за радио.

— Кто был самым важным и ценным членом экипажа?

— Пожалуй, все. И должна быть взаимозаменяемость. На KB когда я воевал, то все могли друг друга заменить, неодинаково, конечно, но для боя готовы были. На самоходках так же. Если заряжающий не успел зарядить — выстрела нет! Наводчик не успел навести — выстрела нет или мимо! Механик не выполнил команду — и все под огонь попадают!

— Какие наиболее уязвимые места для поражения, кроме бортов, у танка?

— Прицельные приспособления и пушка. Вывести их из строя — значит, превратить танк в коробку. Но немцам не часто их удавалось поражать.  

— Какое качество для танка в ту войну было наиболее важно: броня и пушка или надежность самой машины?

— Во время боя — мощность огня и броневая защита, а скорость играла незначительную роль, от снаряда не убежишь.

— Использовали у нас немецкий бензин?

— Использовали, но у нас моторы были дизельные. В сорок втором его не использовали, так как мы отступали, бензина трофейного не захватывали.

— Были ли у вас в корпусе иностранные танки?

— Нет, видимо, они стали поступать немного позднее. В боях за город Попельню, это на Украине, в наших войсках были английские танки «Валентайн». Это слабые танки: броня 50 мм, пушка — 40-мм, скорость — 25 км/ч. Ну что это за танки! Они были в 71-й мехбригаде. Мы с танкистами не говорили про них, но видели, как эти «Валентайны» горят хорошо и ничего не могут сделать против немецких танков.

— Можете ли рассказать о хитростях, уловках, которые помогали выжить танкисту?

— Я считал так. Немцы — очень дисциплинированный и шаблонный народ, поэтому решение нужно принимать как бы абсурдное, чтобы не укладывалось в сознании нормального человека. Нестандартность решения — вот самый лучший козырь! Генерал-лейтенант Богданов (он потом маршалом стал) воспользовался этим методом — действовал нешаблонно, лез на рожон, и я тоже, когда попер вдоль кустарников немцам навстречу. Они могли нас заметить — и крышка! А мы тогда 8 «тигров» сожгли! Это единственно правильное было решение! Отступать полку было нельзя — свои расстреляют за трусость. Не идти на немцев — они тебя сожгут. Так что нужны были неожиданные решения.  

— Я знаю, что в «наставлениях» рекомендовалось уклоняться от встречного танкового боя. Вы следовали этой рекомендации?

— Нет, не уклонялись, даже понятия такого не было. А немцы уклонялись, они знали, где KB и «тридцатьчетверки», и старались не вступать с ними в бой. А у нас: пока Сталин в Москве решение принимает, пока командующий его передает, пока доходит оно до командира и корпус удар наносит по месту — немцы давно ушли с этого участка на сотню километров! И удар наносим — по пустому месту! 37-я танковая дивизия прошла 1500 километров пустых, 8-й мехкорпус прошел 500 пустых километров. Это на 2-м Белорусском фронте было у Рокоссовского.

— Приходилось ли вам воевать на танках в городах и как это происходило?

— Танки должны были действовать в составе штурмовых групп вместе с пехотой. Артиллерия может подойти, может не подойти — без нее можно. Задача пехоты: не допустить, загодя уничтожить противотанковые средства, которые из подвалов и окон стреляют. Вот пехота и мы и бьем из пулеметов вперед по тем местам, где могут находиться истребители танков.

— Где наиболее вероятные места их нахождения?

— Они могли бить из какого-то окна сверху, с верхних этажей, но больше-то — из подвалов. А иногда они маскировали бочку металлическую: ну, бочка и бочка, а там сидит истребитель с гранатой или фаустпатроном. А мы догадывались и даже снаряда не жалели.

— Насколько эффективен был фаустпатрон в борьбе с нашими танками?

— Здорово! Они пробивали до 240 мм броню.  

— У вас в полку какие были потери от фаустпатронщиков?

— Пожалуй, я что-то и не помню такого.

— Во время боев в городах закрывали верхние люки?

— Да, закрывали всегда. Открытыми их не держали. А вот на поле я всегда с открытым ходил.

— Не боялись?

— Нет, не то чтобы не боялись... Но так я лучше обозреваю. Прибор прибором, а тут я голову повернул и сразу все вижу. Прибор был хуже, так как он ограничивал поле зрения каким-то углом, еще и крутить его, а тут...

— Как вы можете сравнить наши приборы наблюдения и на «тиграх» и «пантерах»?

— У них цейсовская оптика была высшего класса! Потом, уже в конце войны, у них появились еще и приборы ночного виденья «филин» и ночной стрельбы. Вот Балатонское сражение, там у немцев была 6-я танковая армия фельдмаршала Зера Дитриха, у него все танки были снабжены этими «филинами» — так они шурнули за одну ночь наши войска на 60 километров. У нас нигде об этом не пишут. Потом, правда, подбросили туда войск. Будапешт брали около 100 частей и соединений! Это же был ужас! А можно было взять с ходу, через пару дней! Где-то 19 октября Сталин позвонил Малиновскому: «Товарищ Малиновский, когда вы думаете брать Будапешт?» Малиновский: «Товарищ Сталин, через два дня подойдут механизированные корпуса...» «Брать завтра!» — был приказ. Не взяли завтра! Освободили 13 марта — только 13 марта! И все подтягивали туда войска, много войск подтягивали.

— Как вы можете прокомментировать высказывание «танки воюют только вдоль дорог»?  

— В принципе-то для быстроты переброски танков дороги нужны. А воевать?.. Смотря куда движемся и где выбирают исходные позиции. Тут дороги ни при чем. Дороги и дороги. Дороги, как правило, все пристреляны, когда в обороне стоят. По ним даже опасно наступать. Значит, надо по бездорожью.

— Где вы любили во время марша находиться? Какое место танка выбирали?

— Я, как правило, сидел возле люка механика-водителя, на KB и на самоходках тоже, чтобы ему показывать.

— Он плохо видел?

— Нет, он видел хорошо, но нужно было решения принимать. Покажу вправо, и он плавно идет вправо. Во время марша меняется обстановка, то улизнуть надо, под кроны деревьев спрятаться, то еще что-то, я ему сразу даю команду.

— Вы в заправке танка участвовали?

— Нет, я следил только. Механик-водитель и заряжающий это делали. Заряжающий считался вторым механиком-водителем.

— И в окапывании танка тоже участия не принимали?

— Нет, вы что! Все работали, у меня мозоли не сходили с рук. Хорошо, когда мягкий грунт попадется. Да еще ведь как, только успели выкопать окопы, приказ: «Вперед!» И там, на новом месте, опять надо рыть. Это тридцать кубометров, да еще каменистый грунт попадет или глинистый. Это сверхтяжелая работа! А надо!

— Даже для KB, у которого 75-мм броня? Все равно его окапывали?  

— Окапывали. Это лобовая броня была 75, а бортовая порядка 45, кормовая еще меньше, а крыша — 25 мм.

— У KB что чаще ломалось, бортовой фрикцион или коробка передач?

— Ломаться-то почти ничего не ломалось. Добротно было сделано. Выходил из строя не главный фрикцион, а тяги управления. Вытянулась тяга управления — уже скорость не включишь. Механик педаль нажимает, а главный фрикцион не выключается полностью. Поэтому надо было сразу укоротить, отрегулировать тягу.

Что еще с двигателем могло быть. У дизельных моторов В-2 насос высокого давления МК-1 создавал давление 200 атмосфер, под которым топливо подавалось в цилиндры через форсунки: форсунки топливо распыляют, поршень его сжимает и происходит самовоспламенение. И вот могла быть сбита регулировка у этого насоса. Тогда приходилось регулировать регляжем верхнюю мертвую точку поршня, подгонять.

— На марше, на отдыхе какие ваши обязанности были?

— На марше — следить, как машины идут, выдерживать дистанцию, но и на небо смотреть все время. При необходимости давать флагами сигналы, так как работать на радиостанции на марше и в обороне часто запрещалось. А когда бой начинался, то радиостанции работали. Главный маршал бронетанковых войск Ротмистров Павел Алексеевич нам говорил: «Самое наилучшее средство управления войсками в бою — это мат. Так не понимают, а как матом запустишь — все всё понимают!» В эфире-то что творилось — жуть! Волны совпадали: один приказывает, другой, третий матерятся, пятый просит «огурцов» подбросить, то есть снарядов. Ну а на марше мне еще надо и маскировку соблюдать.  

Заметил, что «рама» пролетела — она же все фотографирует, видит и докладывает — значит, бомбежка будет, штурмовая авиация налетит. Даешь команду укрыться. Мы под кроны деревьев прятались.

— Тогда, в сорок втором, сколько километров проходили KB на марше за раз?

— Там не было такой обстановки, чтобы большие марши делать. Там все было вокруг. А в целом-то, конечно, у KB запас хода был порядка 150 километров, а у «тридцатьчетверки» — 300 километров без дозаправки топливом.

— Машины, на которых вы воевали, соответствовали этим показателям?

— Да, можно было сделать длинный марш. У нас были созданы три танковых корпуса по 500 танков.

В 1939 году эти неграмотные маршалы — Ворошилов, Буденный и Кулик, разработали военную доктрину: воевать только на чужой территории и главная ударная сила — кавалерия. Можете себе представить такой абсурд?! И три танковых корпуса расформировали, не стало их. А потом финская война, где опозорились — страшно опозорились! Показали, что Красная Армия вообще не готова к войне. Потери страшные! Ворошилова вынуждены были снять на пленуме, назначили Тимошенко. А что Тимошенко?! Тимошенко тоже неграмотный был, стал создавать корпуса численностью 1021 танк. Это махина! Это же ужас какой-то! На марше он растянется на 50 километров! А главная-то сила танковых войск — мобильность!! В каком-то месте противник прорвался, дают танковой бригаде приказ — и через полчаса она там! Вот вся соль-то в чем! И вот эти махины-корпуса Тимошенко так и не смог укомплектовать: из всех танковых корпусов в западных округах укомплектован был только один — 6-й мехкорпус. Остальные  не были укомплектованы, потеряли главное свое качество — мобильность! И немцы пользовались этим, бомбили безнаказанно!

— Про KB если еще говорить. По KB самые разные орудия стреляли. Вы ощущения от удара по броне различали, кто бьет: зенитка, гаубица, противотанковое орудие?

— Примерно одинаковые удары были, потому что немцы зря не стреляли такими слабыми пушками. Они знали, что не пробить, так зачем снаряды зря тратить? Примерно одинаковые удары. У них на T-IV до апреля сорок второго 75-мм короткоствольная пушка была. А в апреле сорок второго поставили на T-IV длинноствольную 75-мм пушку, она стала иметь начальную скорость полета снаряда 1120 м/с и пробивать бронебойным снарядом броню толщиной 111 мм, а подкалиберным снарядом на 1000 метров — 164 мм. Но в Сталинградской битве их немного было, их только начали выпускать.

— В сорок втором году для KB кто был самым опасным противником у немцев?

— Самым опасным противником была, наверно, авиация, ну и танки. Потому что даже эта короткоствольная 75-мм пушка имела подкалиберный снаряд.

— Как организовывалось взаимодействие с артиллерией? Когда вы шли в атаку, то вам выделялись орудия для поддержки?

— Впервые четкое взаимодействие реализовалось благодаря главкому артиллерии Воронову Николаю Николаевичу, который в то время находился на Донском фронте. Когда наши перешли в наступление, он разработал тактику огневого вала. На километр фронта там было 122 орудия, и они создавали огневой вал. Огневой вал катил впереди наступающих, уничтожал противника  массированным огнем, и следом шли танки. До этого, да и часто потом взаимодействия хорошего с артиллерией при наступлении не было, артиллерия, как правило, отставала. Вот самоходки-то и заменяли артиллерию для сопровождения танков в наступлении. Самоходки, во-первых, менее уязвимые были и, во-вторых, не отставали, никаких тягачей не надо было.

— Сколько на KB нужно было снарядов потратить, чтобы немецкий средний танк подбить?

— Одно правильное попадание. У нас никаких «вилок», как в артиллерии, не было, боекомплект был ограниченный. Мы вели огонь сразу на поражение. Как в училище нас учили поражать с первого выстрела, так мы и стреляли.

— Когда вы стояли в обороне на KB, обязательно было его окапывать?

— Обязательно. В сорок втором у немцев были не только подкалиберные снаряды, но и кумулятивные. Подкалиберный снаряд — пробивает броню, а кумулятивный — прожигает, но тоже и пробивает не меньше. Я видел удар кумулятивного снаряда по KB: снаряд ударяется, в нем срабатывает ударник и загорается взрывчатая смесь, которая фокусируется, как в рефлекторе, и прожигает броню в 200–240 мм. А если кумулятивный в башню танка попадет — ни экипажа, ни танка больше нет! Они могли даже на T-III с его 50-мм пушкой применять кумулятивный и подкалиберный снаряды.

— На вашем KB была пушка ЗИС-5?

— Нет, Ф-32.

— Как вы считаете, она для условий боя сорок второго года для такого танка, как KB, была достаточной?  

— Желательно бы посильнее. То, что позднее стало, — 85-мм, 100-мм пушки.

— Какие конкретно танки, пушки, самоходки были опасны для KB?

— 80-мм пушка, которая стояла на «тиграх», «королевских тиграх», «элефантах» и «насхорнах», а потом на «ягдпантерах». На этих пяти видах танков и штурмовых орудий. «Ягдпантеры» — охотники за танками, на них мощная 88-мм пушка стояла, а на «пантерах» — 75-мм.

У немцев был многофункциональный лафет, они его называли «кузнечик» (сейчас не помню, как это будет по-немецки), он позволял ставить разные виды гаубиц и пушек, в зависимости от обстановки.

— А чехословацкие танки?

— Немцы использовали их танки 35-Т и 38-Т. Чехословацкие танки были слабенькие, у них и броня нетолстая, и орудие маломощное.

— Вы с ними сталкивались в бою?

— Мы тогда не знали толком-то, кто нас колошматит. Но «тигры», «пантеры» и «элефанты» мы различали. У них штурмовых орудий было немало: 70-мм, 150-мм...

— Как покидать KB в случае, если его подбили?

— Покидать мне таки и пришлось. Два люка на крыше башни: командирский и заряжающего — сразу открыли и выскочили. Заряжающий выскочил, радист следом, командир выскочил, наводчик за ним, а механик — через свой люк. Механик, если не успел или его люк заклинило, то тоже выскакивает через командирский люк.

Я четыре раза горел, три раза сам успевал выскочить, а четвертый раз экипаж меня спас, вытащили из горящей самоходки.  

— Когда вас в первый раз подбили, все успели выскочить?

— Все, слава богу.

— А как это произошло?

— Вольский — гениальный военачальник! Это под Сталинградом было. Из сотни танков он группу, в том числе и нашу бригаду, забросил к немцам в тыл за реку Аксай Эсауловский, и немцы оказались вроде в окружении в этом хуторе. Мы, когда боеприпасы израсходовали, стали отходить к своим, два танка, мой в том числе, прикрывали отход. Пересекли мост понтонный. А тут как раз немецкая танковая дивизия к переправе подошла. Ударили по нам сзади, в корму. Сожгли оба танка.

— Никто не погиб тогда?

— Нет, слава богу, все обошлось. Я ранение получил правой руки, но в госпиталь не пошел.

— Вы попали в резерв корпуса?

— Нет. Собрали всех командиров, которые без танков остались, связь была со штабом фронта. Тогда мало было специалистов, и нас отправили в Свердловск, в 5-й запасной танковый полк. Там формировались и батареи, и роты. Там я начал служить на СУ-122, на них гаубицы стояли.

— Как вы отнеслись к тому, что перешли на самоходки воевать?

— А ничего. Стояли мы немного в обороне, и у нас два командира были, которые учились на самоходчиков, закончили самоходное училище. Они рассказывали, как с закрытых огневых позиций стрелять, как панорамой пользоваться, на самоходках артиллерийская панорама стояла. А так-то техника та же, что и на танке. Двигатель, коробка, фрикционы (главный и бортовые) — все было то же.  

— Как происходило формирование экипажей?

— Командиры назначались — батарей, взводов, самоходок. Затем выстраивали нас и знакомили с командованием полка. Начиналось боевое сколачивание подразделений: тут и вождение отрабатывали, и стрельбы, стреляли боевыми снарядами, по нескольку снарядов.

— Много ли в полку было фронтовиков?

— Нет, немного, большинство были новички.

— Как для вас началась Курская битва?

— Залпом наших орудий за час до наступления немцев. Мы радовались, конечно, артподготовке, что наши как следует бьют. А потом немцы себя в порядок привели — и по нам! Наши открыли контрбатарейную стрельбу, в которой наш полк не участвовал. У нас было 28 снарядов в боекомплекте, и мы стояли в первом эшелоне. Нас сразу включили в 9-й отдельный танковый корпус, он потом стал называться Бобруйско-Берлинским. Начиная с 5 июля на нашем участке отступления не было.

— Сколько вы тогда стояли в обороне?

— Оборону мы держали апрель, май, июнь и до 15 июля. Под Понырями, совхоз имени 1 Мая.

— У вас на участке что это означало «держать оборону»?

— Стояла 128-я бригада танковая рядом, но очень слабенькая, там один батальон был «тридцатьчетверок», а остальные — легкие танки Т-60, Т-50. Т-50 — что они могли своими «сорокапятками»? А у Т-60 — вообще 20-мм пушка. Ничего они не могли. Но оборону держали нормально. Правда, что было плохо: у нас на СУ-122 были гаубицы, для которых не только подкалиберных снарядов не было, но и бронебойных, только осколочно-фугасные. Мы ими стреляли по танкам с колпачком и полным зарядом: выводили из строя танк, не поджигали,  потому что не могли пробить броню. Гусеницы сбивали, по башне били. Снаряд-то был тяжелый — 21,76 килограмма! Бахнет, так чувствуется у них там, в башне!

— Что такое «колпачок»?

— Колпачок — это взрыватель, накрученный на головку снаряда раздельного заряжания, его еще называют «головной взрыватель».

— Когда ваш полк пошел в наступление? Как можете его описать?

— 15 июля мы от Понырей пошли в юго-западном направлении, занимали много пунктов с ходу, так как немец отступал. И все крупные населенные пункты — станцию Усмань, город Усмань, потом Посадку заняли, Ярославец, а 1 сентября взяли Кролевец.

— За это время боев вы почувствовали разницу между KB и самоходной установкой?

— Самоходка быстроходная — скорость 55 километров, а у KB — 35! Вот это мы почувствовали. А в основном бой есть бой.

— Какие цели были для самоходок наиболее частые?

— Когда в обороне стояли, то мы только по танкам огонь вели.

— А по пехоте запрещалось стрелять?

— Нет, не запрещалось, но мы экономили снаряды. А кстати, прихватили мы трофейный станковый пулемет МГ-42, и он нас здорово выручал: по пехоте стреляли. Отличный пулемет, по немцам отлично бил! У него ленточное заряжание, патроны в коробке металлической. Мы коробок десять прихватим — и бей не жалей! Все члены экипажа отлично владели им — лучше немцев!  

— Кто был главнее — командир отделения пехотинцев или вы?

— Я, конечно. Я — хозяин машины. Когда я батареей в Польше командовал, то так получилось, что комбатом стрелков был майор, а я — лейтенант. Но подчинения практически не было.

— Я знаю, что вы после СУ-122 воевали на СУ-85. Когда это произошло?

— Это в сентябре сорок третьего, мы до Нежина дошли, и нас по «зеленой улице» в тыл отправили по приказу наркома, опять на станцию Пушкино. И там мы получили новые самоходки СУ-85. Самоходки хорошие, прямо скажем. Я в конце войны воевал на Т-34–85, так самоходка эта лучше была, чем этот танк.

У нас все было засекречено: кто что может пробить. Но я лазил в трофейные «тигры» и «пантеры» и видел: у них броня вот такая — 100 мм! А у нас — 45. От нас скрывали это все и не очень поощряли любопытство насчет вражеской техники. Наша лучше, и никаких гвоздей!

— Как вы сейчас к этому относитесь?

— Вы выключите, так я вам скажу.

— Я — историк, мне нужна правда о войне, как оно было.

— Наши танки хуже были, чем эти новые немецкие. Вот я вам, в двух словах, скажу про Прохоровское сражение. У нас некоторые ретивые политики твердят: «Разгромили! Разгромили!..» Да ни хрена не разгромили! Остановили кое-как! У немцев-то было на Курской дуге всего 2700 танков и штурмовых орудий, а у нас — 10 400! Разница! 5-я гвардейская танковая армия Ротмистрова вышла в количестве 772 единицы: 554 «тридцатьчетверки» с пушкой Ф-34 76-мм и 218 танков Т-70. А что от нее осталось? Всего мы потеряли больше 6000 танков в этой операции.  

Сталин Ротмистрову Героя не дал: армию потерял! Но наши танки и не могли победить! Пушки маломощные, броня тонкая — против немецких! Хорошо хоть остановили! Сталин это тоже понимал. Но ни тогда, ни потом Героя Ротмистрову не дал. Под Корсунь-Шевченковским 5-я армия Ротмистрова принимала участие в разгроме крупнейшей группировки, и ему таки присвоили звание маршала бронетанковых войск, но Героя опять не дали.

Мы сидели в Георгиевском зале Кремля, выпускники Академии бронетанковых войск. Хрущев был у власти, он сидел рядом с Ротмистровым, вместе коньяк пили. А Хрущев был членом Военного совета фронта, вместе они под Курском воевали. Я думал, что хоть теперь-то Героя даст. Не дал! Дали ему Героя в 1965-м в связи с семидесятилетием.

— Можете рассказать, за что была у вас первая боевая награда?

— Первая была — орден Красной Звезды. На нашем участке наступало порядка сотни танков, но на широком фронте. На мою машину шел «элефант». Идет, а у него броня-то 200 мм! Я знал, что я своей пушчонкой ее не пробью, я тогда был на СУ-122, гаубица на ней стояла. А его пушка подкалиберным могла за километр пробивать 237 мм. Наш танк любой — насквозь! Ну, мы ухитрились, сбили «слону» этому гусеницу, и он остановился. Он как вожак у них в наступлении был. (Я разыскал данные, всего этих «элефантов» было выпущено 90 единиц.) Мне в Кролевце и вручили орден Красной Звезды — уже «за комплекс боев». Это было в сорок третьем, когда мы освободили Глухов, первый украинский город, потом Ярославец, после Кролевец...

— Насколько часто на самоходках стреляли с закрытых позиций?  

— За всю войну один раз, но тогда мы несколько дней вели огонь. Полк стоял возле Ковеля, крупного узла шоссейных и железнодорожных дорог — стратегический пункт. Его брали два раза. У нас в литературе уходят от этого: его первый раз освободили в марте сорок четвертого. Напились, заснули, а немцы бросили в контратаку один батальон и взяли. В центре города был костел, там у немцев был командно-наблюдательный пункт, вот по нему мы и били с закрытых огневых позиций.

— Как чаще всего применялись ваши самоходки?

— Чаще применялись вместо танков. Противник где-то прорвался, нам приказ: «Занять оборону!» — и мы останавливаем. А в целом в 50 процентах ходили в атаку вместе с танками. Танки немного впереди идут, и мы уничтожаем цели, которые мешают им продвигаться; главным образом, это были противотанковые пушки.

— Пока вы с фаустпатронщиками не встретились, кто был самым опасным противником?

— Наиболее опасны, конечно, «пантеры» и «тигры». Артиллерия менее опасна была, так как я учил механиков-водителей ходить в атаку зигзагами. В училище нас этому не учили. Никто нам это не рассказывал и не показывал. Жить захочешь — начнешь думать, как электронная машина, научишься. Наступали на высоту 197.2. Наверху там было кладбище. А когда мы подошли — «тигры», «пантеры», противотанковая артиллерия! Настоящая цитадель! Вся боевая техника — в капонирах, еще и укрепленных могильными плитами! И кому в голову взбрело взять эту высоту?! Первую атаку немцы отбили, мы потеряли много танков. Только заправили боеприпасы и во вторую атаку пошли. Я стихи написал о том бое — «Роковая высота». Место открытое, мы зигзагами атаковали...  

— Какая длина зигзага? Метров 60, 30?

— Зигзага-то? О, нет, наверное, метров двадцать зигзаг. Тут расчет времени: только успеет навести немецкий наводчик, ты сменил направление, увел самоходку.

— А немцы такую тактику применяли в наступлении?

— Нет. У них взаимодействие было высочайшего класса между родами войск. Сначала «рама» («фокке-вульф») — разведка авиационная пролетит, сфотографирует всю оборону, потом самолеты прилетят, начинают бомбить. Отбомбили, следом артподготовку проводят. Артподготовку капитальную сделали, и тогда уже идут танки. А у нас как было, особенно в сорок первом да и в сорок втором? Надо атаковать, наносят наши войска контрудар — бросают корпус. У немцев в обороне даже танков нет, но пушки-то стоят наготове! Немец уже знает, когда и где будет наш контрудар. В конце концов корпус окружают и уничтожают.

А почему у нас взаимодействие было слабое? Потому что связи-то не было! В бригаде, скажем, три батальона, в каждом свои танки и радиостанции разные. Командир бригады в результате может управлять только одним батальоном, а не тремя. Вот такая чехарда.

— Насколько эффективна была немецкая авиация в борьбе с нашими танками?

— Здорово! У них противотанковые бомбы были. Авиация, наверное, половину наших танков сожгла.

— Какие-то наиболее опасные типы самолетов вы выделяли?

— У них штурмовики были — «хейнкели». А «мессершмитты» — это истребители.  

— Как поддержку нашей авиации танкам оцениваете?

— Мы радовались, когда Ил-2 шли штурмовать, это мы очень приветствовали, аплодировали даже. Они хорошо работали, наносили большой урон. На них ведь «катюши» стояли, кроме бомб.

— В каких случаях стреляли с ходу и стреляли ли вообще с ходу?

— Редко с ходу стреляли и результат был плохой. Методика была такая. Я даю команду «с ходу огонь», наводчик цель выбирает и старается держать ее, механик видит, какая впереди местность, дает команду «дорожка», и наводчик в это время должен выстрелить. А иначе не успеть.

— Что запомнилось из встреч с местным населением, в Прибалтике например?

— Прибалтика сразу от нас отвернулась — стреляли в спину отходящим войскам. Хотя политруки нам говорили другое, я несколько раз лекции слушал: вот, обрадовались освобождению!.. Какой там хрен обрадовались! Вот и сейчас все памятники уничтожают. Я только одну литовскую дивизию встретил за всю войну, на правом фланге 48-й армии Романенко на Курской дуге. А больше-то они переходили целыми корпусами на сторону немцев.

— Вы сами это видели или слышали, что они сдавались немцам?

— Да, слышал. Видеть-то не видел.

— Когда вы служили на KB и на самоходках, какое у вас было обмундирование?

— Хлопчатобумажное, цвета хаки, летом — пилотка, в бою — танкошлем. Зимой давали ватные брюки, телогрейку, и на все это надевали комбинезон в бою.  

— На сколько времени хватало этой формы?

— До госпиталя, а там меняли все.

— Среди товарищей вы видели тех, кто верил в бога, говорили об этом с ними?

— Нет, ничего.

— Были такие случаи, когда молитва вас от смерти спасала?

— Нет, я хоть и верующий был, а молитв-то не знал. Я по разумению молился, своими словами и про себя.

— Что в то время для вас был бог? В какого бога вы верили?

— Обычный христианский бог.

— Что больше любили во время отдыха — поесть, поспать, песни попеть?

— Больше-то технику обслуживали.

— Какие письма вы писали домой?

— Ободряющие, но писал редко, чтобы родных подготовить на случай трагедии, чтобы они не думали, что мне легко. Вот Западный Буг форсировали — я им письмишко шлю. Кролевец взяли — опять им треугольничек. К Балтийскому морю вышли — письмишко домой. Жаль только, что они не сохранили эти письма.

— А вам какие письма писали из дома?

— Такие успокаивающие; даже бабушка умерла, так не написали, чтобы меня не расстраивать. Я уж потом узнал.

— Мучили вас военные сны, воспоминания после войны?

— Долго после войны сохранялось... Фильм про войну смотришь, где танки идут в атаку, так стул под тобой  ходуном ходит. Вроде как трясет. Сны часто снились с криками, командами, лет пять, наверно, после войны.

— Как повлияло участие в войне на вашу дальнейшую жизнь?

— Большого значения не имело. У нас к ветеранам относились бездушно и инвалидами признавали только тех, у кого руки или ноги нет. А ведь ранения другие еще есть. У моего зятя, покойного Уланова Ивана Ивановича, участника финской и этой войны, оторвало ногу вот так — по лодыжку. Он на култышках проходил до пенсии, ни копейки не получая: его не считали инвалидом. Хотел я ему помочь, писал письма, и «высокая медслужба» пришла к выводу, что левая нога отбита менее на один сантиметр от того, что написано в инструкции. Такое было отношение.

А потом был один период, когда к нам с ненавистью относились. Это когда получили право без очереди что-то купить. Крик такой поднимался: «Чего лезешь?! У меня вот отец погиб!» Понимаете как? Неприятно было. Горбачев фронтовиков приподнял, а остальные ничего — ни Хрущев ничего не сделал, ни Брежнев ничего не сделал, он только себе вешал ордена. Черненко, этот сам еле ходил. Андропов тоже ничего не успел. Андропов-то, может, чего и сделал, но, пока с жуликами расправлялся, и умер. Поэтому обидно было за такое отношение.

— Какое у вас отношение к советской власти, которая вела эту войну и использовала результаты Победы?

— Лозунгами занимались, а на самом деле подготовка к войне была очень плохой. Вы ведь в курсе, что Фрунзе зарезали. Сталин поставил приспешников. Своего друга Ворошилова, не имеющего ни одного класса  образования. Буденный стал заместителем по кавалерии. Кулик — заместителем по артиллерии. Все они были неграмотные, а как неграмотные могли пятимиллионной армией командовать?! Они и начали чушь пороть.

Что касается танков. Купили в 1930 году лицензию фирмы «Виккерс» и стали выпускать Т-26 с противопульной броней. В этом же году купили лицензию в США, назвали БТ и стали гнать эти танки. Сделали за десять лет, с 1931 по 1941-и, 9998 Т-26 всех модификаций и 7519 БТ тоже всех модификаций с противопульной броней. И что толку?! Никакого!

Потом делали эксперименты. 56 видов танков и самоходок было у нас, начиная с 1920 года, когда «Русский Рено» выпустили. Создали трехбашенные БТ и Т-28; Т-35 — пятибашенный. Зачем? Можно было сразу однобашенные делать. Эти умники упор делали на колесно-гусеничные танки — это по нашему бездорожью! А за время войны ни с одного танка гусеницу не сняли!

Итак, с танками опозорились.

Да и сколько их выпустили?! Только 1225 «тридцатьчетверок» и 626 КВ. Это ж капля в море! Да и те как использовать? Командиров-то перестреляли! Пехотинцев и кавалеристов ставили командирами — танковых полков, бригад, дивизий! Они разве знают танковое дело?! Вот и бросали в контрудары все танки, в атаках они и сгорели. А что нужно было? Нужно было занять, скажем, на Днепре, оборону — и ни шагу с места, раз немцы идут такой силой. Так нет, корпус пошел в контрудар — и корпуса нет! Корпус пошел — корпуса нет!

Теперь пулемет станковый «максим». Как был в гражданскую войну, так и остался. Новые станковые пулеметы только во время войны стали выпускать! Разведка должна была знать, что у немцев станковые и ручные пулеметы ленточного заряжания, а у нас дискового. Разница очень большая: ленту можно сделать на 50–100 зарядов, а диск — 63, 47. И самое главное: «катюши»  ведь были изготовлены в тридцать восьмом году! В тридцать девятом они уже стояли на самолетах И-15, И-16. После этого руководители наши, вместе с Берией, конечно, и Ежовым разгромили конструкторское бюро «катюш»: Лангемака, Сулейменова арестовали и через два месяца расстреляли, а выпуск «катюш» был остановлен. Когда война началась, то нашли где-то семь единиц для батареи Флерова. Потом уже, на Воронежском экскаваторном заводе, стали массово выпускать.

— Василий Семенович, надо ли вас так понимать, что по технике война была не в нашу пользу?

— Я с «катюшами» закончу. «Катюша» — это реактивный миномет, 16-ствольный, калибр 132 мм, стрелял на дальность до 8,5 километра. Полк «катюш» выбрасывал залпом 576 снарядов — таких-то снарядов! Обычный артиллерийский полк, если двухдивизионного состава — 24, трехдивизионного — 36 снарядов, редко четырехдивизионного — 48. Или 576! Разница есть?! И что, Берия с Ежовым не могли этого уразуметь?! Теперь «андрюши» — М-30 и М-31. У «катюш» вес снаряда 18,4 кг, а у «андрюш» — 91,5 кг. «Андрюши», правда, стреляли на два километра, но уж бухнет такой, так бухнет! Это ж бомба самая настоящая!

Если в целом технику сравнивать, то при данных условиях технику можно считать равной: и самолеты, и танки, и артиллерию. Но тяжелые танки немцев, которые в сорок третьем году появились, — конечно, были лучше наших. Т-34–85, который называют «легендарным», мог своей пушкой пробить «тигра» и «пантеру» только с расстояния 500 метров! А у нас его запускали за 2 километра по открытому полю! Это бездарность командования! Вот и горели «тридцатьчетверки»! Танк-то сам по себе хороший, скорость большая — 55, у «пантеры» — 50, но зато у «пантеры» мощнее пушка.  

ИС-2, конечно, был хуже, чем «королевский тигр», — по всем показателям, кроме скорости. Скорость у них одинаковая была, а мощность орудия у «королевского тигра» значительно выше. Но их немцы успели выпустить 489 единиц, а наших-то ИС выпустили 2250. Это уравновешивает. Обычных «тигров» немцы выпустили 1553 единицы, но у нас с «тигром» ни один танк нельзя сравнить, так как на ИС-1 пушка была 85-мм.

— Тогда надо ответить на один вопрос: почему мы победили в той войне?

— Победили количеством, а не умом!

Полководцы начали соображать только после Сталинградской битвы и Сталина наконец убедили. Он же был настроен, как Ватутин: наступать! Ему все-таки доказали, что надо оборону держать: перебить немцев, а потом наступать. Первый раз он послушался. А до этого все бестолковое, бездарное командование действовало как? С опозданием, без разведки, без организации взаимодействия. Давали команду вперед — без заправки боеприпасами, топливом! Люди не спали по трое суток, не ели десять суток — всё вперед! Количеством танков над качеством! Мы же потеряли, по моим подсчетам, 125 тысяч танков, а у немцев всего было 53 тысячи.

А людей-то! Немцы потеряли 6,5 миллиона, из них солдат и сержантов — 3 миллиона 50 тысяч. А мы?!!..

Воевать количеством — значит, не уважать жизнь человеческую! Что человек для наших правителей — «лагерная пыль», «пропал без вести», бесконечные нули в цифрах потерь, «нет человека — нет проблемы»... И еще удивляемся вымиранию народа! Да из каких же сил ему выжить! А теперь новая напасть — коррупция, взяточники! Что ж, еще не вечер. Прорвемся! Я-то вот как думаю:  

Чтоб этого врага разбить, коварнейшего из коварных, на бой пора благословить нам внуков, правнуков отважных. Вперед, орлы! На смертный бой с опаснейшим врагом! В том честь спасти Отчизну от лихих чинов, упрятавшихся в «пятую колонну»!

Приложение II.  Немного о себе

Когда наши войска отступали на всех фронтах, оставляя врагу город за городом, область за областью, мы в училище без роздыху изучали военные науки, не оставляла мысль, что в любую минуту нас могут досрочно выпустить: поступит приказ — и на фронт.

Но когда битва под Москвой окончилась поражением немцев и переходом в контрнаступление, у нас изменили распорядок дня, включив в него один час личного времени.

Я в этот час писал письма родным и друзьям, иногда играл в шахматы, а больше всего вспоминал о своей родной деревне Крысовы Оричевского района Кировской области, в которой я родился 31 декабря 1922 года. Можно было записать датой рождения 1 января 1923 года, но мой дальновидный отец посчитал, что так я быстрее отслужу в армии и поступлю в ВУЗ. Однако война перепутала все планы.

Мой отец Семен Васильевич Крысов работал директором Истобенского овощеперерабатывающего завода, хотя за плечами имел, как и мама, только церковноприходскую школу. Оба они окончили школу с отличием, и по окончании им вручили именные Евангелия.

Завод отца располагался в старинном селе Истобенске, которое появилось на карте Вятской губернии одновременно с губернским центром — городом Хлыновом, который потом дважды переименовывали, сначала в Вятку, затем в Киров.  

Расположен Истобенск живописно, на высоком берегу Вятки. За рекой раскинулись заливные луга с большой сетью красивых озер и богатейшей растительностью. Украшали село два храма — Никольский и Троицкий. Первый большевики закрыли, сбросили крест с главного купола, все колокола и превратили храм в склад всякого хлама. А Троицкий храм не закрывали. В нем по-прежнему крестили детей, проводили венчания молодых и отпевали усопших. Хотя те миряне, кто держался за должность, все эти таинства проводили тайно от властей.

Мне очень хорошо запомнилось венчание моей старшей сестры Таисии с Иваном Улановым, крестьянином из дальней деревни, километрах в двадцати от нас. Колхозов еще не было, и к нашему дому первыми на добрых конях приехали гости со стороны жениха. Потом подъехали гости и с нашей стороны — в расписных каретах, бляхи на конских сбруях начищены до золотого блеска, звенят на шеях коней бубенцы, под дугами колокольцы заливаются! Гостей, по обычаю, пригласили в избу выпить по большой кружке пива домашнего. А потом вся большая кавалькада помчалась в село к Троицкому храму; взяли и меня, десятилетнего мальчишку, правда, ехал я в конце праздничного поезда.

Трудно без восхищения вспоминать церемонию венчания молодых! Невесте и жениху надели на головы «царские короны». Они стояли у амвона со свечами в руках и повторяли за батюшкой клятву верности. Гости, тоже со свечами, стояли кругом, внимательно слушали батюшку и созерцали весь церемониал. Все было торжественно и благопристойно. Такое не забывается, и разводов тогда не знали.

В селе, кроме овощезавода, были еще несколько: маслобойный, небольшой хлебный и маленький конезавод, и еще была ферма племенных быков. Истобенская порода коров пошла от шведского быка Моти. Когда быки, наследники Моти, учиняли между собой драку, было  страшновато на них смотреть, и мы взбирались на крыши домов. Коровы в ту пору давали надои до 8500 литров молока в год от каждой, а потом племработа была заброшена и докатились до 1500 литров в год.

На ниве просвещения в Истобенске были средняя школа, сельскохозяйственный техникум и курсы маслоделия (2-годичные).

По воскресеньям, еще затемно, жители всех окрестных деревень слышали малиновый звон колоколов Троицкого храма, и с рассветом на центральной площади села начинался базар. Чего только там не продавали! И мясо, и рыбу, и птицу! Поросят, ягнят! Дары леса и лугов! А в дни народных праздников устраивались ярмарки, на которые съезжались не только из соседних сел и районов, но и из других городов. Продавали даже коней и скот! Везли на ярмарку арбузы, дыни, фрукты и даже цитрусовые! Особый ряд занимали кустари и умельцы, у них можно было купить валенки, лапти, сапоги — хромовые и попроще.

Матушка моя Афанасья Федоровна — урожденная Тупицына. Что поделаешь, вот такими нас наградило фамилиями; у нас, в вятском крае, и не такие фамилии-прозвища придумывали, одним словом, сквернословы были. Мама была из крестьян, работала сначала на своей земле, потом в колхозе. А ночами шила, по просьбе соседей, брюки, кофты, платья, пиджаки, костюмы, рубашки. Да и приусадебный участок был большой — 40 соток, требовал большого труда. Правда, полив в основном лег на мои плечи, так как все три сестры вышли замуж и разъехались из села, а младшие два брата были еще малы. Папа был всегда занят на работе, поэтому нам с братьями по осени, готовясь к зиме, приходилось еще и дрова пилить и колоть.

Моя чудесная бабушка Анастасия Трофимовна осталась вдовой с тремя малыми детьми, старшим из которых был мой папа, пяти лет. Муж бабушки, Василий  Петрович, мой дедушка, был моряком и утонул. Бабушка была глубоко верующим человеком, постоянной прихожанкой храма.

Я бесконечно благодарен маме и бабушке, что они привили мне трудолюбие, честность, доброту к людям, а главное, быть порядочным и справедливым.

Мое детство и юность прошли в тревожные годы, а я был очень впечатлительным. Я каждый раз сопровождал маму на собрания, когда шел процесс добровольно-принудительной коллективизации. Приезжали начальники из района да еще прихватывали для острастки пару милиционеров. Пугали раскулачиванием и хвалили колхозный рай. Но крестьянам жалко было сдавать коней и все имущество, накопленное многими поколениями семьи. Из 65 хозяйств деревни первыми записались беднейшие — 10 безлошадных семей. Потом уломали и всех остальных. Забрали и коров, но они от некормления, непоения и недоения подняли такой рев, что через три дня их вернули хозяевам.

По Сталину «жить стало лучше, жить стало веселее». Если раньше крестьянин в шесть часов был уже в поле, то теперь ударом железяки по рельсу, подвешенному у пожарной каланчи, только к девяти собирали колхозников. Зато по каждому поводу колхоз устраивал общие пьянки: закупали водки и резали то бычка, то коня.

Когда я узнал, что нашего коня Буланку поведут на мясобойню, пошел с ним прощаться, прихватив краюху хлеба. Увидев меня, он обрадовался, но хлеб ел без большой охоты, а по щекам у него катились слезы. Видимо, он предчувствовал свою смерть. Я обнял его и еле сдерживал слезы.

Только закончилась коллективизация и убрали плакаты о колхозном благе, как их место заняли плакаты, где фашиста со свастикой давят за горло ежовые рукавицы. Мы поняли, что у нас враг номер один — германский фашизм.  

У нас в школе преподавал немецкий язык Карл Петрович Крюгер. Он был из тех немцев, которых завезли еще при Екатерине Второй в XVIII веке. Ночью к их дому подъехал «черный ворон», и забрали бедного Карла Петровича, забрали с концами — как «врага народа», больше его не видели. Жена его Анна Васильевна была завучем школы. Ей не было еще тридцати. Утром она пришла на работу вся седая.

Следующее для меня потрясение было, когда нас заставили в учебниках истории замазывать чернилами портреты героев Гражданской войны — Блюхера, Тухачевского, Егорова, Якира, Уборевича и других. Под их командованием была одержана победа в Гражданской войне — и вдруг-то они оказались «врагами народа»! В душе я страшно возмущался! Но понял, что об этом говорить нельзя.

Потом вдруг фашистская Германия стала самой дружественной страной Советскому Союзу. И в то же время пропаганда стала превозносить силу и мощь Красной Армии: «Красная Армия — всех сильней!», «Наши границы на замке!», «Воевать будем только на чужой территории!» Даже в песнях превозносили как гениальных полководцев Сталина, Ворошилова, Буденного.

Мы верили в это бахвальство и войны не боялись.

Примерно за неделю до начала войны я получил письмо от двоюродного брата Павла, который служил в Кобрине, недалеко от Бреста. Он мне написал, что скоро начнется война с немцами. Удивительно, как проглядела это письмо военная цензура.

Еще в училище родители сообщили мне письмом, что Павел погиб. А потом написали, что погибли дядя Миша и дядя Коля, папины братья, а дядя Иван Никитович, муж папиной сестры, умер в запасном полку в Сернурских военных лагерях Марийской республики. Я, конечно, догадался, от чего он умер, но рассказывать никому не стал. Дело в том, что в этих лагерях, где  формировались части для фронта, люди могли находиться и месяц, и два, а питания практически никакого не было, и много, очень много новобранцев умерло от голода.

Я тяжело пережил гибель родных, но опасность за Отечество заглушала все личные боли.

К сожалению, и теперь никто не скажет, сколько погибло сынов и дочерей нашего Отечества. Сталин сказал, что мы потеряли 7 миллионов человек, а немцы, мол, вдвое больше — 13 миллионов 600 тысяч. Вряд ли кто верил в это кощунственное вранье, но политруки это выдавали за истину. Кто мог противоречить вождю — никто! И в учебниках так записали, школьникам говорили это вранье. Хрущев сказал, что потеряли 20 миллионов, а Горбачев, что 27. Все эти цифры потолочные.

Я не согласен с существующей оценкой потерь, я их досконально подсчитывал. Некоторые 44 миллиона называют, но без обоснования, а у меня обоснование есть. По моим расчетам, мы потеряли 32 912 тысяч человек. Я прочитал всех коллег, кто подсчитывал потери. Из военных специалистов только генерал-полковник Дмитрий Антонович Волкогонов имел доступ к документам потерь. Он дает цифру только за один 1942 год: 6 миллионов погибших.

Я при расчетах исходил из численности населения в стране до войны и после ее окончания. За время войны родилось 18 миллионов детей, но большинство их умерло. Или вот на Западном Буге строили доты 136 тысяч солдат, и Сталин запретил им давать оружие: приказом было отобрано и заперто под замок все оружие — и все они одним махом попали в плен. Подсчеты и обоснование потерь я привожу в своей книге «Зигзаги войны» (Кишинев, самиздат, 2001; тир. 20 экз.).

Во время войны я получил три ранения и тяжелую контузию. Был награжден тремя боевыми орденами. Закончил войну в звании старшего лейтенанта.  

После войны служил на командных и штабных должностях. В 1958 году с отличием окончил Военную академию бронетанковых и механизированных войск имени И.В. Сталина в Москве, но через три года в звании подполковника уволился в запас по состоянию здоровья, сказались ранения и тяжелая контузия в Польше. С 1961 года, находясь сначала в запасе, а потом в отставке, я до 70 лет работал, в основном в области механизации строительных работ. В 2000 году мне присвоили звание полковника.

С начала 70-х начал собирать материал для книги. Я очень благодарен однополчанам, которые своими воспоминаниями помогли мне восстановить в памяти некоторые картины боевых действий, это Павел Данилович Ревуцкий, Иван Георгиевич Шулико, Иван Петрович Марченко, Сергей Григорьевич Быков, Георгий Дмитриевич Истомин и другие.

Изучая документы, я трижды работал в архиве Министерства обороны в Подольске. Ездил и по местам боев. Разыскал многих однополчан, что давалось очень нелегко, так как адреса у всех изменились. Но какая это была радость для людей! Каждый радовался, что не забыли, вспомнили о нем. Написал я и много очерков о живых и погибших для региональных издательств тех областей, районов, где жили мои однополчане, — а то бы и не знали там, как их земляк воевал! Много раз мы всей семьей, с женой Розой Ивановной и сыном Григорием, ездили на встречи ветеранов и даже по боевым местам, встречались с жителями сел, деревень, где происходили бои.

Продолжаю писать и теперь, больше полагаясь на свою память и как-то думая, что если я не опишу наши бои, то уже и некому будет, так как все меньше остается тех, кому пришлось испить свою страшную чашу из чудовищного котла той войны. Но, часто выступая в школах, других учебных заведениях, я не стремлюсь к натурализму  изображения картин войны, это мало чему научит, я рассказываю о своих боевых друзьях, поименно, их жертвенности, о взаимовыручке в бою. В бою мы распознавали кто есть кто и познавали самих себя. Вот это мне кажется важным.

Сын наш Гриша тоже окончил Челябинское танковое училище, но до генерала не дослужился, да мы от него этого и не желали, больше ориентировали на нормальную службу и, главное, чтобы порядочным, достойным был человеком. Вроде получилось. Есть и продолжатели рода, у нас уже три внука.

Вот, пожалуй, и все. Такова вкратце моя биография. Думаю, этого достаточно для рядового воина.

Приложение III. От Сталинграда до последних дней... 

 Сталинград 

После победы под Москвой мы эйфорией приболели, и уже раннею весной фашистов разгромить хотели. В полках, дивизиях, бригадах людей и пушек не хватало, нуждались в танках и снарядах, сил к наступленью было мало. Но наступленье продолжали, не зная даже вражьих сил, и три сраженья проиграли! А кто с виновника спросил?! Наш фронт был прорван без труда, им фюрер сразу дал приказ: «Семь армий бросить! Все туда! На Сталинград! И на Кавказ!» Враг в силах нас превосходил по танкам, пушкам, самолетам и вновь, и вновь дивизии вводил румынской и своей пехоты. Японцы, турки дни считали, на нас немедля нападут (уже войскам приказ отдали), как немцы Сталинград возьмут. То отступленье волновало и армию, и весь народ — все это нам напоминало печальный сорок первый год. Тогда мы вынужденно отходили под превосходством вражьих сил, и в контратаки все ходили, кто мог оружие носить. И вот фашисты снова фронт прорвали, затем форсировали Дон и наступленье продолжали, помыслив: город обречен. «Нам Сталинград сдавать нельзя! Пусть он фашистам и не снится! Наш город, имени вождя, — он ключ и к нефти, и к столице!» — так думал каждый наш боец и каждый житель Сталинграда, что немцам будет здесь конец, сразим их грозную армаду! Для Гитлера он стал сюрпризом, не знал он нашей стойкости секрет, что мы сражались под девизом: «Для нас земли за Волгой — нет!» Солдат, и офицер, и генерал сражались тут и не щадили жизни! Потомкам нашим всем в пример, как надо защищать Отчизну! Дрались за улицу, за дом и за кварталы, за квартиры, где автоматом, где штыком плечом к плечу бойцы и командиры.   Валялись трупы вкривь и вкось, там, на Мамаевом кургане и высоте сто два и ноль, как в смертоносном урагане. Враг к «дому Павлова» все ближе! Там сотни полегли врагов — побольше, чем за штурм Парижа! — но взять тот дом все ж не смогли! У самой Волги — пятачок, бойцы Родимцева здесь за него сражались, они отбили сто атак и на плацдарме удержались! Но самый страшный встречный бой был в Верхне-Кумском у Аксая, где Вольский двинул корпус свой, от Гота Сталинград спасая! 600 стальных махин вел Гот! А Вольский только 100 собрал! Но всю неделю бой гремел — и помощь Паульсу сорвал! В руинах был весь Сталинград, но несть числа там немцев перебили — и в наступление перешли! Всю группировку разгромили! Наш героизм весь мир признал, не исключая битую армаду: Георг Шестой мечом их даровал, защитников-героев Сталинграда. Пусть битва эта будет всем уроком: кто прихватить чужое рад и сунется к нам «ненароком» — получит новый Сталинград!  

2000 г.  

На Курской огненной дуге 

Исполнилось полсотни лет той Курской огненной дуге, а Битве в битвах равных нет и не было в веках нигде. В ней свыше четырех мильонов людей с воюющих сторон сражались насмерть без законов, мильонный понеся урон. Тринадцать тысяч танков будет, да столько ж разных самолетов! И тысяч семьдесят орудий, эрэсов, пушек, минометов! Такой смертельный арсенал не для парада здесь собрали, а чтобы всех уничтожать — кто был наш враг и кто был с нами. Реванш решили они взять за поражение на Юге, к России центру много войск собрать фельдмаршалам Манштейну и Клюге. Назвали битву «Цитадель», чтоб Курский выступ окружить! И дали боевую цель: «Два наших фронта — разгромить!» Та ночь на пятое июля, казалось нам, пройдет без драки, но в сей зловещей тишине готовился наш враг к атаке. С рассветом вдруг раздался гром, у немцев вызвав удивленье, — мы их накрыли артогнем за час до времени их наступленья. Разрывы землю тряханули! Орудий канонада и бомбежек вой!   То было пятое июля, как грянул тот смертельный бой. Оправившись чуть от потерь и возродив свое стремленье, но с большей яростью теперь они рванули в наступленье! Три группы: «Юг», и «Центр», и «Кемпф», с поддержкой пушек, минометов с исходных взяли быстрый темп во след бомбежке самолетов! Шли грозно «тигры» и «пантеры»! И «элефанты» шли на флангах! «Насхорны» двигались и бэтээры! А тут — эсэсовцы в фалангах! Полсотни дней та битва длилась, мы дрались дни и ночи напролет, и всяк из тех, кто выжил, несет те дни в себе, пока живет. Рвались снаряды, бомбы, мины, стонала курская земля, горели зданья и овины, горели хлебные поля! Рвались фугасы, землю роя, взрывались минные поля, и на десятки верст от боя заколебались облака. Шли вражеские танки за дымами на Обоянь и Поныри! А высоко под облаками наши асы вели смертельные воздушные бои! И эти мощные армады мы не разбили, не сожгли — используя и все преграды, остановить их не смогли. Враг вклинился и там, и там, и, чтобы дать ему отпор,   тут смерть делили пополам и пехотинец, и сапер, артиллерист, танкист и летчик, связист, разведчик, самоходчик, и санитар, и минометчик, стрелок и снайпер, пулеметчик; шипят болванки и снаряды, сиреной воют бомбы, мины, «катюши» с скрежетом заряды метают, будто серпантины; строчат повсюду автоматы и пулеметы с разных мест, взрываются под танками гранаты, на танках — ампулы «КС»; пылают самоходки, танки, и экипажи в них горят — горят живые иль останки, все в адском пламени молчат; и летчик с дымовым хвостом падет с небесной высоты, подумать не успев о том: вот миг конца парения и красоты... Смерть — царствовала! Гибли люди от пуль, снарядов, взрывов мин, и смерть, не разбирая чина, гуляла об руку с судьбиной. Печально вспоминать судьбу в такой трагический содом, а тех, засыпанных землей, кто услыхал последний стон? Идет пехота в штыковую, но выносил ее не всяк, кто голову обрел седую, кто потерял себя и стал так-сяк. Стояла страшная жара, в которой смрадом мы дышали,   ведь много суток с поля боя погибших тел не убирали. Но чтобы немец отступал, мы храбро бились как один, и каждый мертвый там лежал лицом на запад, на Берлин. Июль двенадцатого дня! Во встречном танковом сраженье при превосходстве их огня мы все-таки добились продвиженья! Броня их танков толще вдвое, орудья их с двух тысяч напролет все наши танки пробивают, а мы их — только на пятьсот. Ротмистров под покровом пыли две армии соединил, чтоб наши немцев в упор били, и тем Манштейна победил. В тот день пошли мы в наступленье, спасая села, города! И битвы этой важное значенье мы не забудем никогда! Но ту историю святую правители давно забыли: за битву самую большую даже медаль не учредили. А документы надо бы поднять (они в архивах сохранились) — чтобы солдата подвиг показать и чтоб потомки им гордились!

Роковая высота

Кто уцелел в тот страшный бой, тот не забудет никогда, как шли к зловещей высоте сто девяносто семь и два. Ночной свершая марш-бросок, на бой шли батальоны, роты, бригада танков, самоходок полк и несколько полков пехоты. В ночи, без света, средь лесов, забыв еду и сон забыв, мы мчались в бой. И на рассвете вошли в указанный район. Граничил он с опушкой леса, был в двух верстах от высоты, здесь от врага были завесой — лишь кроны леса да кусты. Шел предпоследний год войны, но враг здесь был сильнее нас, а нам тщеславные чины на сборы к бою дали час. Бегом снаряды мы таскали, заправить баки чуть смогли, и кашу на ходу жевали, о письмах думать не могли. Комбриг построить приказал и кой-кому вручил награды. Потом пред нами выступал без шлема комиссар бригады. В лесу, в тиши волынской дали, примерно речь звучала так: «Уж если Ковель быстро взяли, то высота для нас — пустяк!» Но экипажи САУ, танков от речи той не ликовали, ведь мы итог от встреч с болванкой получше комиссара знали. Однако сотня боевых машин, да и немало матушки-пехоты — внушали шанс достичь вершин и раздавить там вражьи доты. Взвились зеленые ракеты, все экипажи обнялись, и, веря в добрые приметы, в атаку смело понеслись. Шли грозной силой на врага! Гул танков! Грохот пушек! Пулеметов! Все жерла их устремлены туда, откуда немец бьет — на амбразуры дотов! Залп самоходок грохнул громом, из пушек высунув огни, — и над немецкой обороной взметнулись гейзеры земли! Когда прошли мы с километр с мечтой: успех атаки будет! — взгремели залпы нам в ответ огнем из множества орудий! Враг в землю врылся, будто крот, создав повсюду башенные доты, и плиты кладбища сгодились им — укрытиями для пехоты. По нам хлестали пушки дотов! Огонь орудий полевых! Крошили сотни пулеметов стрелков — уж павших и живых! Нам было больно от досады, что Главковерх не принял мер: броне не устоять, когда снаряды летят из «тигров» и «пантер». Сгорел один наш танк! Сгорел другой! Мы отступили поневоле: абсурдно при такой броне лезть в бой на ровном и открытом поле! Мы отступили почти разом через горящие хлеба, пороховым дышали газом, пекла нас сильная жара, все мокрые от пота были и, с жаждой выпить хоть глоток, из лужи с кровью воду пили, припав к земле, сквозь носовой платок. Едва снаряды загрузили и не успели все понять, как тотчас нас оповестили: «Не медля, снова наступать!» В атаку шли мы осторожно, ведь немец — мастер воевать! Мы тоже били — исхитрялись как возможно, но как с их сверхбронею совладать?! Горели самоходки, танки! Боль в сердце трудно было превозмочь, когда огонь сжирал друзей останки — а ты ничем не мог помочь! Илья Горелик в первый бой шел с чувством страха, волею-неволей. Из башни выскочил горящий, но живой, и догорел на хлебном поле. А с Тереховым — силачом, случилось то, что не бывало: как будто рыцарским мечом, и люк, и голову сорвало! Прокофьев Алексей горел, и все ребята с ним горели, мой экипаж спасти хотел, но в башне взрывы загремели! И наши танки снова отступили, и самоходки, и стрелки, комбаты правильно решили: «Напрасные потери велики». И только мы снаряды загрузили, «Взять высоту!» — приказ был отдан вновь, что сильно всех нас рассердило — на немцев и своих чинов! Теперь атаковали мы с экстазом! На максимальных скоростях! Пренебреженье к смерти разом огнем бесстрашия зажглось в сердцах! Опять два наших танка подожгли! Горит и самоходка Чубарова! И горевали мы до глубины души — нет, не могла душа принять такого! Пытались взять крутые скаты, но в трех местах на минном поле взорвались танки и солдаты, и вновь мы отступили поневоле. Нас, остальных, лишь сумерки спасли, у немцев затемнив прицелы, а то бы всех они сожгли! Так, к счастью, мы остались целы. Мы возвращались в темноте, оставив сзади смертельный полигон, наполовину были рады, войдя в исходный свой район. В тот час нам привезли и ужин, но было всем не до еды, он был нам и не очень нужен от роковой друзьям беды. Обидно за погибших было, и мыслей не было других, и сердце горестно щемило у всех пока еще живых. Читая письма за погибших, не знавших счастья отродясь, от девушек, парней любивших, мы плакали все, не стыдясь. А к ночи прибыл комполка на «виллисе» с телефонисткой Валей, и упрекнул нас свысока: «А высоту-то вы не взяли». Лев Либман верен был себе, о чем мы знали наперед: трезв — «действовать по обстановке» а если пьян — «давай, вперед!» Не мог уснуть в ту ночь никак, сдавило сердце, как жгутом, и думал: если биться так, бессмысленно все пропадем. Мой был сильнейший экипаж: три старшины и опыт боевой — есть смысл идти на абордаж, рискуя всем и головой. Механик был умен и смел — наш Яков, он один из всех старшин три тысячи моточасов имел вожденья боевых машин. Сергея оба, я и Яша имели все один порыв: «На грань поставив жизни наши, идем с рассветом на прорыв!» Шла самоходка на врага меж Кругелем и высотою, неслась, как метеор, она, зигзагом рыская по полю! Фашист открыл огонь тотчас! Рвались снаряды — слева! справа! Все чаще встряхивало нас от рикошетного удара! А с ним и сполохи огня мы видели во все прицелы! Я насчитал их тридцать два! О Господи! А мы — всё целы! Как оставалось метров сто, нервишки-то у немца сдали, мы радовались как никто, что разбегаться они стали! Но тридцать третий был не рикошет он пробил в лоб, и самоходку так тряхнуло, что даже двигатель заглох и взрывом башню опахнуло! Снаряд взорвался в правом баке, я Яше крикнул: «Заводи! И темпа не сбавляй атаки! Прислугу с пушкою — дави!» С команды, отданной в экстазе, мотор наш, подчинясь, взревел, и Яша шел на полном газе — чтоб новый выстрел не успел! Пока мы пушки подавили — их, видно, был дивизион! — к нам самоходки подскочили и танков наших батальон. И с ходу мы продолжили атаку ударом группировке в тыл! Жестокою была та драка, враг, покорившись, отступил. Он потерял здесь двадцать танков! Мы — третью часть от их потерь. Так, дерзким штурмом спозаранку мы овладели высотой! Лишь тут, подмогой запоздалой, пришли бомбить Илы-вторые! И возвратились мы на огневые. И что ж увидели! Бригада вся почти сгорела, благодаря такой «заботе», — лишь с пол-полка тут уцелело и полк погибших был в пехоте! Гнетет меня тоска за жизни павших так предвзято: ведь кто-то же звонил в Москву, мол, высота давно уж взята. Пусть будут в грех обречены и поле с павшими им снится! И всей историей страны тот карьеризм им не простится! Ревуцкий Павел храбро бился, там был и Дворников Сергей, в той схватке отличился Юрий Ветушкин, вятских он кровей, — все мы, забыв себя, фашистов били! Но глухи, глухи были командиры, и за такой жестокий бой ведь никого не наградили. Нам бой забыть тот невозможно и павших боевых друзей, их вспоминаю часто-часто и горечь тех печальных дней. Спите, други. В земле Волыни. Такой уж выпал вам удел. Но мы фашистов победили! Мы победим и беспредел!

1995 г.

«За всех, за всё, как это было!»

Их не сочли и за полвека, не схоронили их тела. Грехом забвения себя мы осквернили — вот в чем реальные дела. Всяк бы поехал на могилы погибших дедов и отцов: они ведь в памяти все живы, как честь семьи в конце концов. От тех отписок роковых: «Такой-то без вести пропал» огнем горят сердца родных — как будто Родину продал! Солдата русского мы знаем, он, в раж входя, — непобедим!   Заслуг других не умаляем, они смелее шли за ним. Мы только часть имен героев знаем, на то есть веский аргумент, ведь в прессу всплыли, полагаем, лишь те, с кем говорил корреспондент. Вот свыше восьмисот ребят, увидев смерть перед глазами, чеку рванули из гранат — себя взорвав вместе с врагами! И где же видано такое: погибли все, но не сдались! Все — за Отечество святое, в котором к битве родились! Героям — смерть стала уделом, великим предкам в солидарность! Бойцы, по сути, закрывали телом верхов преступность и бездарность. Штабы взрывали и мосты! Взлетали в воздух эшелоны! Фашисты ставили кресты, как строем свечи на канунах. Наш героический народ, на удивленье всем народам, в глубокий тыл почти за год угнал три тысячи заводов. И возродил их все на пустырях, где ветер по цехам гулял, — в лесах сибирских и в степях бойцам оружие ковал. От стужи строили землянки, питались скудно, по талонам, но самолеты, пушки, танки на фронт летели эшелон за эшелоном. Ковали для фронтов «катюши», и пэтээры, и «андрюши», и пулеметы, и гранаты, снаряды, мины, автоматы. Достойно мира удивленью, как в тех условиях Востока народ нам дал вооруженья в два раза больше, чем врагу — аж вся Европа! Восток наш фронт одел и накормил, трудом спасаясь от недуга, детей-сирот всех приютил — во всем том женская заслуга! В госпиталях и медсанбатах они творили чудеса, пеклись о раненых солдатах, спав в сутки час иль два часа. Итак, с тех пор прошло полвека. Итог печален для страны: мы не дошли до человека, до каждого участника войны. На месте павших, их останков, с перечислением всех имен над их священными костями — пусть будет крест воодружен. Обидно и за тех ребят, кто уцелел ко Дню Победы, но уж теперь в земле лежат — их унесли мирские беды. Так вспомним юность боевую и, с одеванием всех наград, осушим чарку фронтовую за павших и живых солдат! Вторую — за героев тыла, с кем вместе одолели беды! За всех, за всё, как это было, — как героизм привел к Победе!

1995 г.

...Нам молодежь кричит ура

Победный май пришел к нам вновь уж в пятьдесят четвертый раз, с ним радость, горе и любовь, что каждый год волнуют нас. Идут в колоннах ветераны, идут все к Вечному Огню, хотя у многих ноют раны, — но как не помянуть нам павших в ту войну. Нас очень радостно встречают и взрослые, и детвора, старушки молча слезы утирают, а молодежь кричит ура. А в те чудесные моменты, когда приходит родный дед, гремят вовсю аплодисменты, и внуков радости предела нет! Печально, но сомнений нет, ряды фронтовиков редеют. Одни уходят на тот свет, другие тяжело болеют. В другом сомнений не дадим: дух боевой наш не умрет, из нас, останься хоть один, с цветами он к огню пойдет! Мы супостата победили, и тем Отечество спасли, и впредь врагов предупредили: не вздумайте на Русь идти! Друзья, забудем все невзгоды, угрозы будней роковых, капризы нынешней погоды, и пьем сто граммов фронтовых! За наших боевых друзей! За храбрых фронтовых ребят — за доблестных богатырей! За павших и живых солдат!

1999 г.

Победа иль поминовенье?.

Фронтовики, наденем ордена, и рядом пусть звенят медали, в них память о войне дана, как против немца воевали. Идите в День Победы гордо, браво, возьмите по букетику цветов и возложите к Памятнику Славы — он символ подвига и братьев, и отцов. Как правильно нам этот день считать? Иль праздником, иль днем поминовенья? Но так иль так, Победы нашей не дано отнять, добытой подвигом двух поколений. Для Родины — он только День Победы. Для полководцев тож — под блеск их орденов. Но вдовам как назвать те беды — с потерею мужей, с потерею сынов?.. Там гибла молодежь в расцвете лет, а рядом и отцы их пали, они-то и сломали Вермахту хребет, а мы фашистов только добивали. Народы мира геройству русских удивлялись, но нашим семьям было каково, когда они не досчитались кто мужа, кто отца, а кто сынов. Кровавая война сметала мильоны жизней в страшный век! Лишь редкая семья не знала родных погибших иль калек. Им снятся павшие поныне, им жаль, что это только сон, они во сне их видят молодыми, какими шли они на фронт. Проснувшись, видит над собою: на фото муж ее стоит: уж дети старше его вдвое, а сердце ноет и болит, и кажется, то был не сон, а радости души мгновение... Им слышится церковный звон победы иль поминовенья?.. Такой ценой мы победили! Была и радость, были беды, и этот майский день объединил поминовенье и победу. Победы и людское горе — они в войну шагали рядом, рождая слез и крови море. Но крах фашизма стал наградой. Победой нам нельзя хвалиться, мильоны потеряв. Но будем мы всегда гордиться ею, разбив войска восьми держав. Но всплыл сильней фашистов враг: коррупция — чиновник-бюрократ. Его пока не можем победить, и он опасней во сто крат. Чтоб этого врага разбить, коварнейшего из коварных, на бой пора благословить нам внуков, правнуков отважных. Вперед, орлы! На смертный бой с опаснейшим врагом! В том честь — спасти Отчизну от лихих чинов, упрятавшихся в «пятую колонну»! Так выпьем все по чарке фронтовой! За разгром наших тайных врагов! За девиз новый наш боевой: «За разгром всех хапуг и воров!»

2000 г.

Под оружейный залп солдат 

К 55-летию Победы Прошло полвека и пять лет, как мы Победу одержали, спасли народы от всех бед, что им фашисты причиняли. Итак, идет за годом год, из юношей мы стали деды, но в памяти хранит народ и горечи, и блеск победы. Все наносное время спишет, историки святого рода, и на скрижали златом впишут величье подвига народа. Друзей своих мы помним боевых, в одних атаках павших с нами, — красивых, храбрых, молодых, совсем не тронутых годами. В кровопролитнейших боях, в те дни, когда мы отступали, погибших воинов своих мы хоронить не успевали. С войны прошли десятки лет, но и в лесах, и средь болот, останков воинов, то не секрет, лежит без знака тысяч восемьсот. Лишь поисковые отряды из добровольцев-патриотов через чиновничьи преграды останки ищут на болотах. Найдя, в гробы их помещают, готовят крест с табличкой дат и с почестями погребают под оружейный залп солдат. Спасибо им от нас большое за благороднейший их труд! За их деяние святое они в историю войдут! Земля от горя содрогалась, от слез несчастных матерей, но это мало волновало бездушные сердца вождей. Что значит «без вести пропал» штабник сказать не потрудился — или к врагу он в плен сбежал, или от бомбы испарился? А их — пропавших без вести — мильоны! Особо в матушке-пехоте! Шли в бой полки и батальоны, а возвращались — только роты! Их окружили подозреньем, как будто сами они в плен сбежали, и относились к ним с презреньем — а люди храбро воевали! Волненья наши, радости и беды, потомок наш с трудом поймет, и этот грозный День Победы, как всё, в историю уйдет. Давайте выпьем мы за тех, кто смертью храброго погиб! Еще за тех, кто, выжив в схватке, в себе суть мудрости постиг! Еще за тех, кто помогал, — за них, кто, отметая беды, буквально всем войска снабжал! За нашу общую победу!

2000 г.

Не робей, ветеран!

Не робей, ветеран, не робей, хотя жизнь нелегка и сурова, сам себя никогда не жалей, тогда силу почувствуешь снова! Ты пережил и не сломался, а были голод, раны, смерти, беды! Однако ты не поддавался — и выдюжил до Дня Победы! Немало верст ты прошагал по трудным фронтовым дорогам, и на ходу-то засыпал, но шел и шел вперед ты, слава богу. Винтовку нес, само собой, а то тащил и пулемет, и смерть кружила над тобой и дни, и ночи напролет. Ты еле ноги выдирал из хлюпкой грязи в темноте, но от других не отставал, предчувствуя атаку на заре. А на рассвете грянул бой! Патроны кончились — есть штык! Ты радовался, что живой, хоть видеть смерть уже привык. И снова двигался вперед, где по-пластунски, где бегом, судьбы не зная наперед да и не думая о том. Кто уцелел, а кто и нет, еще и на чужой земле,   о том напишут, не секрет, холодный текст его семье. Ты пол-Европы победил, врага крошил сверх сил своих! И три медали получил за столько же и ран твоих. С зеленой торбой вещевой, с винтовкой старой на ремне ты по Европе шел пешком, гордясь победою в войне. В теплушке ехал ты домой, спокойно глядя в потолок; лишь радость встречи вез с собой да свой солдатский котелок. Теперь все это позади, как будто давний страшный сон. Так не сдавайся, а живи весне той майской в унисон! Побольше двигайся, ходи, зарядку делай каждый день и за здоровьем сам следи, не допускай к здоровью лень. К врачам дорожку позабудь, пилюли тоже позабудь, ты от природы все бери: листок, и травку, и цветок. По праздникам и водку пей, как те сто граммов фронтовых. Но в будни зря ты пить не смей при обстоятельствах любых. На праздниках будь веселей, и не чурайся плясок, танцев. А утром долг свой разумей: готовь из правнуков спартанцев. Завоевал ты право жить не меньше девяноста лет,   но надо ДОБЛЕСТЬ сохранить и вечной ДОБРОТЫ завет! Ты не завидуй богачам, которым миллиарды милы, и новым русским фирмачам, богатство им не взять в могилу. Ведь прежде русские-то меценаты приюты строили и храмы, хотя мильярдов не имели; и были вежливы, не хамы. Теперь себе лишь дачи строят и «мерседесы» покупают, по-дикому за рынки спорят, друг друга даже убивают. Святые чувства попирают, имея к доброте склероз, и блага с жадностью хватают, не видя горьких вдовьих слез. А ты веди себя спокойно, смотри без злобы на дельца: все рассосется произвольно и станет на свои места. Тебя мутит от хулиганства. А пьянство, воровство, разврат! Как следствие, повсюду хамство и уши режет русский мат. Не осуждай! Ведь те виновны, кто это чадо породил, потом забыл дитя родное и долг родительский пропил. Спроси себя когда-нибудь: жизнь повторил бы как прошел? Ты выбрал бы тот самый путь, который раз уже пролег! Будь добр ко всем возле себя, не злись, не помни оскорблений.   Ты лучше сохрани себя до девяноста! И беги без сомнений! Будь чисто выбрит и опрятен, держись как следует, следи за тем, чтоб внешний вид твой был приятен и импонировал другим. Под взглядом трепетным от них не удаляйся без оглядок, тогда ты нежных чувств своих жене добавишь на порядок! Не робей, ветеран, не робей и к обрыву коней не гони, ты в гостях на Земле, так живи веселей, бог дарует нам годы и дни! Не печалься, что нас забывают, нас закрыли две чуждых войны. В День Победы ведь нас вспоминают как защитников нашей страны. Давай выпьем по чарке, мой друг, за любовь к Нему, веру в людей, за природу святую вокруг, за девиз наш с тобой: «Не робей!»

Оглавление

Часть первая. Сталинградский фронт 

  Глава первая. Вчерашние школьники  

    Так начиналась война...

    А начиналось все так.

    В Челябинском танковом училище

    «Поздравляю, товарищ лейтенант!»

    На пути к фронту

  Глава вторая. В боях под Сталинградом

    Командир тяжелого танка

    Остановили танковую армию Гота!

    Мы вернулись на хутор, в свой полк.

Часть вторая. Центральный фронт 

  Глава третья. На Курской дуге. Командую взводом самоходок

    Из танкистов — в самоходчики

    Учения под Москвой 

    Готовимся к обороне 

    День первый обороны

    Передислокация

    Стоим насмерть. День второй в обороне  

      Первая атака.

      Вторая атака.

      Третья атака.

      После боя 

  Глава четвертая. Идем в наступление по плану «Кутузов» 

    Бой за Глазуновку

    Между боями 

  Глава пятая. Чернигово-Припятская наступательная операция 

    Гибель комбата Шевченко

    Удар в обход

    Взятие Глухова

    Как погиб лейтенант Порфирий Горшков

    В передовом отряде. Взятие Конотопа

    Форсирование началось.

    В ночном дозоре

    Ночное побоище в Голенках

Часть третья. 1-й Украинский фронт 

  Глава шестая. В боях за Киев

    На переформировании под Москвой

    Форсируем Днепр

    Переходим в наступление

    На подступах к Киеву!

    Бой за Святошино

    Один день в селе Хотово

    Погиб комполка

    В ночном дозоре

    Ночной переход

  Глава седьмая. Особое задание 

    Разгром автоколонны

    Вдвоем на самоходке в тылу врага

    Прорываемся к своим

    Рассказ зампотеха Ишкина

  Глава восьмая. Освобождая Украину 

    «Спасибо вам, братцы, за такой бой!» 

    В засаде под Ястребенькой

    Первая атака врага.

    Вторая атака.

    Третья атака.

    Ночная контратака

    В прифронтовом лесу

    Декабрьское наступление

    Судьбы однополчан 

  Глава девятая. Роковая высота 

    Из боя в госпиталь и снова на фронт

    Держим оборону в районе Ковеля

    Роковая высота. День первый

    «Высота должна быть взята!» День второй

    Сквозь рубежи врага 

    Переходим в оборону

  Глава десятая. Государственная граница 

    Готовимся к переправе 

    Форсируем Западный Буг

  Глава одиннадцатая. На польской земле 

    Под угрозой расстрела 

    Бой за село Стулино

    Побоище в польском лесу

    От рубежа до рубежа

    В штабе полка

    Власовцы

    Безрассудство комбата

    Танковая атака у Седльце!

Часть пятая. 3-й Белорусский фронт 

  Глава двенадцатая. Направление — Восточная Пруссия! 

    Новое назначение

    И снова — фронт.

    От Эндкунена до Шталлупенена

    Встречаем Новый, 1945 год

    Продолжаем наступать

  Глава тринадцатая. Командую танковой ротой 

    С самоходки — снова на танк

    Начались мирные дни...

  Приложение I.

  Приложение II.  Немного о себе

  Приложение III. От Сталинграда до последних дней... 

     Сталинград 

На Курской огненной дуге 

Роковая высота

«За всех, за всё, как это было!»

...Нам молодежь кричит ура

Победа иль поминовенье?.

Под оружейный залп солдат 

Не робей, ветеран!

Реклама на сайте