«Время "Ч"»

Хулио Травьесо Время "Ч"

…высокие идеалы стоят того, чтобы умереть за них даже на чужбине.

Че Гевара

ОТ АВТОРА

В этой книге не ставилась цель воссоздания подробностей штурма казарм в Сантьяго-де-Куба и Баямо, ни тем более осуществления анализа истоков событий 26 июля 1953 года. Выполнение подобной задачи связано с необходимостью изучения огромнейшего количества документов и фактов и представляется делом чрезвычайно сложным, которое будет по плечу, пожалуй, лишь крупному авторскому коллективу.

Данное повествование основано на воспоминаниях девяти человек, непосредственно участвовавших в штурме казармы Монкада и его подготовке. Вот их имена: Флорентино Фернандес, Рейнальдо Бенитес, Хенеросо Льянес, Педро Триго, Оскар Кинтела, Эрнесто Гонсалес, Исраэль Тапанес, Рикардо Сантана и Габриэль Хиль.

У каждого из этих людей своя, неповторимая судьба. Их жизненные пути не пересекались ни до, ни после 26 июля. И в то же время многое их объединяет — участие в штурме Монкады, общий вклад в дело победы революции, общность социального происхождения. Автор стремился к тому, чтобы каждый его герой воплощал наиболее типические черты той или иной социальной группы трудящихся, участвовавших в штурме.[1] Таким образом, были отобраны трое рабочих-текстильщиков, двое крестьян, один санитар и трое служащих — выходцев из трудовой бедноты. Важно отметить, что социальное происхождение этих людей в значительной степени повлияло на их решение присоединиться к революционной борьбе.

Выбор наших героев обусловлен также и тем, что они, как и многие другие участники штурма, уроженцы разных городов и селений Кубы — Артемисы, Гаваны, Матансаса, Камагуэя, — которых свело вместе единое стремление сражаться за свободу своей родины. Каждый из девятерых проделал на машине неблизкий путь из Гаваны в Сантьяго. О чем они говорили в пути, как менялось их душевное состояние по мере того, как все ближе становилась цель их поездки, — все это представляло для нас значительный интерес.

Неоднократно беседуя с этими людьми, охотно делившимися воспоминаниями о своих разговорах, мыслях и переживаниях по дороге в Сантьяго, автор узнал, что в тот момент они были целиком поглощены желанием отдать себя без остатка борьбе против ненавистной тирании. Никого из них не терзали ни сомнения в успехе предстоящей операции, ни страх за собственную жизнь.

Можно было бы, наверное, рассказать и о судьбе других героев, штурмовавших Монкаду, однако автор сознательно отказался от этой мысли из опасения чрезмерно расширить рамки повествования.

При работе над книгой были использованы различные документальные источники. Основным, наиболее ценным, явились продолжительные беседы автора с участниками штурма, которые целиком записывались на магнитофон.

Привлекались и такие материалы, как неопубликованные интервью с некоторыми другими очевидцами событий 26 июля.

Это помогло нам расширить представление о многих эпизодах подготовки и осуществления штурма; часть этих материалов была включена в содержание повести.

В качестве второго по значимости источника следует назвать знаменитую речь Фиделя Кастро «История меня оправдает», а также выступления Фиделя и других руководителей кубинской революции в связи с 26 июля.

Наконец, третьим источником информации послужили монографии и сборники, в которых нашла отражение историческая хроника того периода. Хотелось бы упомянуть в первую очередь замечательный документальный сборник «Предыстория штурма Монкады», подготовленный архивным отделом министерства РВС Кубы, а также изданную этим министерством книгу «Монкада, 26 июля». Много полезного удалось почерпнуть из книги Марты Рохас «Поколение Монкады».

В повести неоднократно цитируются такие важные документы, как «Дневник Рауля Кастро», выступления на судебном процессе арестованных участников штурма Монкады, свидетельства революционеров Айдее и Мельбы и т. д. Дальнейшее перечисление использованных источников заняло бы слишком много места — ведь работа над книгой потребовала изучения внушительного объема материалов, касающихся не только самой Монкады, но и социально-экономической характеристики Кубы тех лет. Естественно, что без этого объективная оценка описываемых событий была бы просто невозможна.

Нами также тщательно изучена периодика тех лет, главным образом подшивки журналов «Фундаментос», «Боэмия» и газет «Эль-Мундо», «Информасьон» за 1951–1953 годы.

Повествование ведется от третьего лица; существует, следовательно, опасность того, что читатель заподозрит автора в литературном вымысле. Следует оговориться сразу же, что излагаемые в книге события целиком основаны на свидетельствах их очевидцев.

Так, инцидент с застрявшим в лифте Оскаром Кинтелой, пришедшим в отчаяние от мысли, что его заподозрят в дезертирстве, описание эмоционального состояния Исраэля Тапанеса в тот момент, когда он неожиданно ощутил движение звездного небосвода, курьезный случай с Хенеросо Льянесом, удиравшим от разъяренного быка, и другие — все эти эпизоды совершенно достоверны.

Документально точными являются также те фрагменты, в которых фигурируют Батиста и его приспешники. С этой целью были детально исследованы периодические издания тех дней и так называемые «мемуары» бывшего диктатора; наконец, многое стало известно из бесед с людьми, которые лично знали Батисту и его окружение.

Надеемся, что этот рассказ о штурме Монкады, увиденный глазами девяти кубинских революционеров, позволит пролить новый свет на исторические события 26 июля 1953 года.

Хулио ТРАВЬЕСО

Моим дочерям

Еве, Марии и Хулиете.

Моим родителям

Виолете и Эрнесто

посвящается

Наступало утро 24 июля 1953 года, обычное утро знойного тропического лета. Жители Гаваны изнывали от духоты, по привычке жалуясь на неслыханную жару, хотя столбик термометра показывал всего 32 градуса — среднюю для июля температуру. Была пятница, и мелкие буржуа, счастливые обладатели купленных в рассрочку автомобилей, уже постепенно начали выбираться из раскаленного скопища домов в сторону фешенебельных пляжей Тарара, Санта-Мария и Гуанабо к востоку от столицы — бархатных пляжей, освежаемых дыханием лазурных океанских вод. Выехав пораньше, можно было не только продлить время уик-энда, но и спастись от неизбежных к вечеру уличных пробок, когда тысячи семей стремятся поскорей вырваться из смрада городских улиц.

Кое-кого, однако, не устраивали песчаные пляжи Гуанабо и Санта-Марии. Пресыщенные толстосумы, крупная буржуазия, высокопоставленные правительственные чиновники, военная верхушка и семейство Батисты предпочитали отдыхать на Варадеро. Дорога к этому изысканному курорту ведет по центральной автостраде, пересекает поселок Мадруга, город Матансас и сворачивает затем на неширокое 34-километровое шоссе, тянущееся вдоль береговой кромки до самого Варадеро.

Если в выходные дни этим «важным птицам» случалось оставаться в Гаване, в их распоряжении всегда имелись закрытые клубы в Марьянао, откуда рукой подать до президентского дворца и военного городка «Колумбия».

Клубы богатой буржуазии, которым присваивались, как правило, английские названия (Biltmore Yacht club, Habana Yacht club, Country club), располагали собственными пляжами. Имелись пляжи и у клубов, где резвилась буржуазия помельче, таких, как клуб «Наутико» в Марьянао, клуб банковских служащих, клуб «Эль Ферретеро». По соседству с ними — поразительный факт! — притулился общегородской пляж «Конча», доступный любому гаванцу, будь он белого или черного цвета кожи. Плати 20 сентаво за тесный деревянный ящик, служащий раздевалкой, — и купайся на здоровье.

* * *

Однако пляжные увеселения приходились по карману далеко не всем жителям Гаваны. Служащий Исраэль Тапанес, рабочие-текстильщики Оскар Кинтела и Педро Триго, официант Габриэль Хиль относились к их числу. Никто из них даже не мечтал об отдыхе в Гуанабо, ни тем более на Варадеро. Но если бы в тот день, 24 июля 1953 года, им бесплатно предложили шикарный номер в самом фешенебельном отеле на побережье, они бы без колебаний отказались. Ни на что на свете не променяли бы они отнюдь не увеселительную поездку к стенам далекой казармы Монкада, ощетинившимся стволами тяжелых пулеметов, чтобы с охотничьими ружьями в руках бросить вызов нескольким сотням вооруженных до зубов солдат ненавистной тирании.

ЛЮДИ ФИДЕЛЯ

Эти молодые люди, так же как и я, хотят, чтобы их родина стала свободной… мне не нужно было их уговаривать. Я знал их убеждения, их решимость взяться за оружие сейчас, когда все возможности других форм борьбы исчерпали себя и нашему поколению грозила опасность стать пассивным созерцателем происходящих событий. Я изложил им свой план, с которым они согласились.

Почти все они принадлежали к Ортодоксальной партии. Мне мало известны цели и политическая платформа нынешних лидеров этой партии, однако я убежден, что 99 процентов молодежи, как и эти юноши, считают путь вооруженной борьбы единственно верным…

Из ответов Фиделя Кастро прокурору на процессе по обвинению участников штурма Монкады

1

Калабасар — поселок небольшой, едва наберется три тысячи жителей. Он расположился по обе стороны шоссе, что ведет в городок Бехукаль, неподалеку от столичного аэропорта Ранчо Бойерос. В прежние времена, когда из Гаваны в аэропорт можно было попасть только по этому шоссе, через поселок тянулся беспрерывный поток машин. Позже, при власти «аутентичного»[2] правительства, была проложена Авенида Ранчо Бойерос, и Калабасар оказался в стороне от дорожного шума и суеты.

Поселки вроде Калабасара встречаются на Кубе повсюду, и все они похожи друг на друга точно близнецы: главная улица, выходящая на обсаженную деревьями центральную площадь; на площади — церквушка, кинотеатр и здание местных властей.

Жизнь обитателей Калабасара протекала безрадостно. Единственным источником их существования служила текстильная фабрика ТЕДЕКА.[3] Работа на ней то и дело останавливалась — хозяевам фабрики оказывалось выгодней продавать сырье другим предприятиям, чем перерабатывать его самим.

Кому случалось в 1953 году проезжать через Калабасар по старому шоссе, вряд ли могло прийти в голову, сколь обманчива царившая здесь атмосфера безмятежности и покоя. Монотонную жизнь поселка то и дело будоражили забастовки текстильщиков. Требования выдвигались главным образом социально-экономические, но происходили и политические выступления. Так, ТЕДЕКА была в числе немногих фабрик, которые 10 марта 1952 года объявили забастовку, в знак протеста против устроенного Батистой военного переворота.

Вскоре после событий 10 марта в Калабасаре начала действовать созданная Фиделем Кастро подпольная ячейка. В нее вошли девять человек, в основном рабочие фабрики. Восемь из них после штурма Монкады возвратились домой; девятый навсегда остался в Ориенте,[4] сраженный вражеской пулей.

К членам подпольной ячейки — людям Фиделя, как они себя называли, — принадлежал и Оскар Кинтела. Он родился 11 марта 1922 года — на день позже даты переворота и на 30 лет раньше его. Такой возраст казался солидным для остальных членов ячейки да и большинства фиделистов. Тем, кто знал его в 1953 году, он запомнился сухощавым, среднего роста человеком с неторопливыми жестами и плавной, размеренной речью, придававшей ему сходство с учителем.

В двадцать лет, имея за плечами шесть классов, Кинтела устроился подмастерьем на только что открывшуюся фабрику ТЕДЕКА. Заработок — 5 песо в неделю. Позже, став механиком по эксплуатации, он зарабатывал — вернее, должен был зарабатывать — свыше ста песо в месяц. Такой суммы могло бы хватить для сносного существования многочисленного семейства Кинтелы: матери, жены, двоих детей, сестры и племянницы, «если бы фабрика не простаивала больше, чем работала». Уже в те годы Кинтела становится активным профсоюзным лидером; после очередной забастовки ему приходится всякий раз иметь дело с полицией. За десять лет — свыше тридцати арестов. Но были и победы. Летом сорок четвертого рабочие фабрики бастовали, требуя 10-процентной надбавки к жалованью. На пятидесятый день бастующие объявили голодовку. Пример подал Кинтела. Он потерял 15 фунтов из немногих 120, которые весил, зато хозяевам пришлось уступить. Кинтела был непоколебим. «Мы пришли в эту жизнь, чтобы бороться» — так сформулировал он свой главный жизненный принцип.

Семья Кинтелы снимала за 30 песо в месяц небольшой домишко в две комнаты. В одной ютились мать, сестра и племянница; в другой, поделенной фанерной перегородкой на две части, — Кинтела с женой и двумя детьми. Когда шел дождь, ветхая крыша жилища текла, как решето.

О чем он мечтал? «Мне хотелось, чтобы в моей стране все люди пользовались одинаковыми правами, чтобы все были равны». Это стремление приводит Кинтелу в ряды молодежной организации «Хувентуд аутентика», однако довольно скоро он ее покидает. В 1946 году он вступает в основанную Эдуарде Чибасом[5] Ортодоксальную партию, которую считает наиболее авторитетной и влиятельной политической силой в стране.

Во время предвыборной кампании, оборванной событиями 10 марта, Кинтела поддерживал кандидатуры Кончиты Фернандес и доктора Примельеса, Именно тогда он впервые встретил молодого адвоката, который наведывался в комитет Ортодоксальной партии на улице Прадо, 109. Этого адвоката звали Фидель Кастро. Кинтела сразу же проникся к нему глубокой симпатией, хотя ни разу с ним не общался.

2

В тот день, 24 июля 1953 года, Рейнальдо Бенитесу также было не до пляжных развлечений. Правда, он и не принадлежал к числу заядлых купальщиков. Прожив три года в Гаване, Бенитес купался всего пару раз, да и то в Хамайнитасе, где пляж — одно название: кругом острые камни, дно усеяно колючими морскими ежами, страшно в воду зайти.

Равнодушно относился Бенитес и к соблазнам ночных увеселений красавицы Гаваны, однако совсем не потому, что они были ему не по карману. Зарабатывал он 120 песо в месяц, вполне прилично для молодого парня, не обремененного семьей. Дело в том, что все свободное время он отдавал работе в комитете Ортодоксальной партии. Здесь Бенитес познакомился с Фиделем Кастро, который сразу же сумел вовлечь его в зарождавшееся революционное движение.

Среднего роста, поджарый, с широкими плечами, мощными бицепсами и крутым энергичным подбородком, выдававшим сильную волю, Бенитес вполне сошел бы за боксера-полутяжеловеса. Но боксером он никогда не был, а работал раскройщиком тканей, хотя имел профессию парикмахера. Да и кем только не перебывал Бенитес в свои 24 года: посыльным в гостинице, продавцом мороженого и лотерейных билетов, разносчиком газет, чистильщиком сапог, торговцем пивом и кока-колой, рекламным агентом винной фирмы «Боэмия», барменом, профсоюзным агитатором… Итого — 14 профессий за 14 лет. Тяжелая работа закалила его физически и пробудила в нем бунтарский дух.

Родился Бенитес в Баямо. Отец — гладильщик, в семье четверо детей. В одиннадцатилетнем возрасте нужда погнала на заработки. Через некоторое время он перебирается к матери в Камагуэй. Мать помещает сына в школьный интернат, откуда вскоре его исключают как зачинщика выступления против школьных порядков.

Бенитес возвращается в Баямо. Он снова работает: сперва чистильщиком сапог, затем устраивается торговать пивом с ручной тележки. Когда ему исполнилось восемнадцать, мать вновь забирает его в Камагуэй. Поначалу юноше приходится туго — кругом безработица, а у него ни образования, ни профессии. Какое-то время Бенитес подрабатывает официантом в кафе, затем с помощью родственников он получает место в заведении, потребность в котором всегда будет существовать, пока на голове у людей растут волосы. Бенитес становится парикмахером.

Не теряя времени, он активно включается в профсоюзную деятельность, избирается агитатором профсоюзного объединения парикмахеров. В ту пору его девиз — слова Чибаса: «Позор богачам!»

Провинциальная жизнь Камагуэя мало прельщает Бенитеса, и в 1950 году он вместе с приятелем, бывшим лидером профсоюза парикмахеров, приезжает в Гавану. «Я ехал с твердым намерением остаться там навсегда. Ночевать первое время приходилось на улице, где ночь заставала, питался чем бог пошлет». В поисках работы он исходил весь город. Наконец, удача — вакансия в столичном парикмахерском салоне. Бенитес ликует: судьба улыбнулась бездомному провинциалу, заявившемуся в столицу на свой страх и риск. Нет нужды думать о куске хлеба и крыше над головой — он живет теперь в довольно приличном пансионе на улице Сан-Рафаэль, 315.

Пансион, как оказалось, был одним из центров деятельности ортодоксов, ставших после переворота 10 марта заклятыми врагами диктатуры Батисты. Все пансионеры, включая самого хозяина и даже некоторых служащих соседних учреждений, которые здесь столовались, входили в оппозицию новому режиму.

Бежит время; Бенитес оставляет парикмахерскую и устраивается помощником раскройщика в модном столичном магазине «Эль Энканто». Заработок здесь выше, так что молодой человек может позволить себе одеваться вполне элегантно. Что ж, заветная цель — остаться в Гаване — достигнута и вообще он, как говорится, преуспел в жизни. Но, как ни странно, все это его мало радует. Бенитеса теперь волнуют другие проблемы — политические. Своими мыслями о происходящем в стране он делится с соседями по пансиону Исраэлем Тапанесом и Карлосом Гонсалесом. Приходит день, когда все трое принимают решение вступить в Ортодоксальную партию.

3

Как-то одним из летних вечеров 1951 года в поселок Канделариа завернул роскошный черный «кадиллак» с правительственным номерным знаком. У кафе «Ла Гран Виа» лимузин остановился, и из него в сопровождении трех телохранителей вышел сенатор Пако Прио, брат президента республики. Не успел он отойти от машины, как несколько человек загородили ему дорогу. Мгновенно спины телохранителей закрыли сенатора надежной стеной. В поведении людей, дерзнувших стать на пути сенатора, не было, однако, ничего угрожающего. Поношенная одежонка, в глазах испуг от собственной храбрости. Пако Прио усмехнулся — должно быть, идейные сторонники президента желают засвидетельствовать свою лояльность. Раздались робкие голоса:

— Господин сенатор, мы бы хотели поговорить с вами.

— Таксисты мы, из Артемисы, тут вот какое дело…

Пако Прио отстранил рукой телохранителей и шагнул навстречу таксистам.

Из кафе, спеша поглазеть на сенатора, высыпали на тротуар зеваки.

Состоялся обмен рукопожатиями, после чего таксисты принялись наперебой объяснять суть волновавшей их проблемы.

Их маршрут Артемиса — Канделариа, по которому ходил также автобус транспортной компании. Пассажиров немного, стоимость поездки на такси такая же, как на автобусе. Заработка едва хватает на бензин да на кусок хлеба.

— Так в чем, собственно, проблема? — нетерпеливо перебил сенатор.

Проблема заключалась в том, что автобусная компания считает перевозку пассажиров своим монопольным правом. Таксисты объявлены вне закона компанией и… лейтенантом сельской жандармерии Артемисы. Автобусные инспектора и жандармы организовали на них настоящую травлю: устраивают на дорогах засады, останавливают машины, силком высаживают пассажиров и запрещают им платить за проезд. Случается, таксистов отвозят в жандармерию, а машины отбирают на одну, а то и на две недели.

— Ну хорошо, а почему вам не попробовать возить в поселке?

— Да разве этим прокормишься? В поселке и сорока сентаво в неделю не заработаешь. На маршруте худо-бедно, но можно продержаться.

— Так и быть, утрясти это дело брату президента, надеюсь, окажется по силам, — шутливо улыбнулся Пако Прио. Таксисты тоже заулыбались, ухмыльнулись телохранители. Сенатор вернулся в свой «кадиллак» и велел ехать в Артемису. Следом потянулась вереница обшарпанных машин с шашечками. Когда таксисты добрались до поселка, черный лимузин уже стоял у дверей жандармского управления. Прошло минут двадцать тягостного ожидания; наконец, сенатор появился.

— Ну, ребята, — торжествующе оглядел сенатор сгрудившихся вокруг него таксистов, — все улажено.

Церемонно распрощавшись со всеми, довольный собой, Пако Прио уселся в машину.

— Смотрите, не забывайте на выборах брата президента! — крикнул напоследок сенатор, и «кадиллак» умчался.

Важное событие решено было незамедлительно спрыснуть. На следующий день Рикардо Сантана, один из тех, кто разговаривал с братом президента, отправился в первую поездку. На стоянке в машину сели пять пассажиров, все до Канделарии. Итого — полтора песо, прикинул Сантана в уме, совсем неплохо для начала. Пришлось, правда, помочь закинуть в багажник несколько тяжелых мешков с картошкой, так это ведь сущий пустяк для такого молодого, сильного парня, как он. Стараясь не перегружать мотор, Сантана медленно вел осевшее такси по проселочной дороге. Последний поворот перед выездом на шоссе, и тут он заметил на обочине двух человек, делавших знаки остановиться. Их фигуры были ему слишком хорошо знакомы: автобусный инспектор и капрал сельской жандармерии. Сантана затормозил. Инспектор просунул голову в окно к пассажирам:

— Ну-ка, все из машины.

— Так ведь есть разрешение, — начал было Сантана, но его резко оборвал капрал:

— Поедешь с нами.

Представ перед лейтенантом сельской жандармерии Артемисы, юноша вновь попытался протестовать:

— Вчера брат президента республики сказал, что получил для нас разрешение…

— Вчера это вчера, а сегодня это сегодня, — прорычал лейтенант. — Сенатор вчера говорил одно, а сегодня я говорю другое. На этот раз машину мы тебе оставляем, но в следующий отправишься домой на своих двоих.

4

До 17 лет Рикардо Сантана жил в дощатом крестьянском домишке с земляным полом. Семейство существовало благодаря участку тощей земли размером в одну кабальерию,[6] на котором отец возделывал картошку, помидоры, бовиато[7] и разные другие овощи. Бывали удачные годы, когда земля одаривала богатым урожаем, цены на рынке стояли высокие, ящик помидоров шел за песо тридцать сентаво. Случалось и так, что помидоры сгнивали на грядках недозрелыми, а на другие овощи цены падали столь низко, что оставалось лишь скармливать их свиньям. Тогда все домочадцы затягивали потуже пояса, а мужчины отправлялись на отхожий промысел.

Когда Сантане исполнилось 16 лет, он взял мачете и зашагал из родной деревни искать работу. Добравшись до побережья, решил попытать счастья на тростниковой плантации «Ла Кримэа». Услыхав, что Сантана просится рубщиком тростника — мачетеро, управляющий изумленно загоготал, широко раскрыв беззубый рот.

— Это ты, что ли, мачетеро? — махнул он в сторону жилистых, мокрых от пота рубщиков, Сантана вспыхнул; худосочный, он казался подростком.

— Вы меня хотя бы испытайте. Управляющий продолжал хохотать:

— Так и быть, посмотрим, на что ты способен, только ты ведь и трех дней не продержишься, это точно.

Сантана продержался и три дня, и всю сафру.[8] За сто арроб[9] срубленного и погруженного для отправки на сахарный завод тростника он получал 88 сентаво. Когда он стал срубать ежедневно 200 арроб, его дневной заработок достиг одного песо 76 сентаво.

Труд на плантации был изнурительным, да и платили за него гроши. Сантана решает вернуться домой. Он устраивается на соседней ферме трактористом; работа каторжная, зато удается хоть что-то заработать: за 24 вспаханных корделя[10] — по 70 сентаво.

Как-то в разговоре один его приятель из Артемисы расписал радужными красками работу таксиста. Без долгих колебаний Сантана продал упряжку волов и взял в рассрочку потрепанный «форд» 1938 года выпуска. Пройдя «обкатку», новоиспеченный таксист понял, что и на этом поприще его ждало разочарование. С пассажирами туго, выручки хватало только на бензин да на ремонт старенького «форда». Сантана принимает решение переселиться в поселок, поближе к месту работу. Он уговаривает отца продать земельный участок и приобрести домик в Артемисе. Все семейство покидает деревню и устраивается жить на 15-й улице. Сантане к этому времени исполняется 18 лет. В поселке он заводит себе новых друзей. Среди них — таксисты братья Галан и Хулио Диас, официант кафе Северино Росель, соседи Грегорио Кареага и Рамон Пэс. Он встречается с девушкой и подумывает о женитьбе. В общем, жизнь Сантаны течет спокойно, хотя и приходится много работать, да мало зарабатывать.

К политике Сантана относился с подозрением. Никто, даже члены его семейства — рьяные сторонники «аутентичного» правительства — не могли убедить его вступить в ту или иную политическую партию. Однако при всем своем равнодушии к политике он с уважением отзывался об Эдуарде Чибасе, хотя и не собирался стать ортодоксом. Газет Сантана не покупал, брал их почитать иногда у знакомых — тратить ежедневно 5 сентаво считал излишней роскошью. В то же время он всегда с интересом слушал по радио выступления Чибаса; слова лидера Ортодоксальной партии были ему близки и понятны.

5

Педро Триго возглавлял ячейку фиделистов в Калабасаре. Вместе с братом участвовал в штурме Монкады, назад вернулся один… Вплоть до прихода к власти президента Прио был профсоюзным лидером на текстильной фабрике КОЛАНА.[11] Триго поддерживал тесные контакты с коммунистами, основавшими на фабрике свою ячейку. На профсоюзных выборах 1948 года он даже зарегистрировался в бюллетене как член Народной социалистической партии (НСП).[12] Триго питал глубокую симпатию к коммунистам за их кристальную честность и высокую нравственность, но от вступления в их ряды пока воздерживался.

В конце 40-х — начале 50-х годов, в самый разгар пресловутой «охоты на ведьм» на Кубе, коммунисты были ошельмованы как «красные агенты», купленные на «золото Москвы». Против членов НСП была организована злобная пропагандистская кампания, умело направляемая чужой рукой. В нее включились практически все средства массовой информации, начиная с «беспристрастного демократического» журнала «Боэмия» и кончая махровой реакционной газетенкой «Диарио-де-ла-Марина». С их помощью фабриковались всякого рода фальшивки, способствовавшие разжиганию в стране антикоммунистической истерии.

Буржуазная пропаганда не брезговала никакими, даже самыми гнусными, методами. Как только на Кубе появилось телевидение, она поспешила использовать его в своих целях. На телевизионных экранах замелькали персонажи, олицетворяющие самые злобные и мрачные силы: Красная Угроза, Красный Балахон, Пожиратель детей и т. п. Разномастные «красные» пугала изобретались и в других латиноамериканских странах, все с той же целью — очернить коммунистов.

Противопоставить этому грязному потоку пропагандистской лжи кубинские коммунисты могли, помимо, прямо скажем, скромных возможностей своей печати, главным образом нравственные принципы, героизм борьбы и готовность к самопожертвованию. В свою очередь, власти предержащие любыми средствами стремились окружить коммунистов глухой стеной молчания. Всякий, кто становился «красным», обрекал себя на положение изгоя. Но отнюдь не этим объяснялось решение Педро Триго не вступать в НСП. «Рано или поздно, — говорил он, — я бы стал коммунистом; тогда же я был горячим сторонником Ортодоксальной партии».

Личность Эдуарде Чибаса и лозунг ортодоксов «Позор богачам!» обладали магнетической силой, притягательной для значительной части кубинской молодежи, видевшей в этой партии организацию нового типа, способную осуществить кардинальные изменения в стране. У Триго, кроме того, ортодоксы ассоциировались с такими близкими ему людьми, как его родной брат Хулио, друзья Рене Бедна и Оскар Кинтела, — основателями ячейки Ортодоксальной партии в Калабасаре. В 1950 году Педро Триго становится ее членом.[13]

Вскоре после событий 10 марта Педро Триго встретился с Фиделем Кастро. Между ними происходит разговор о политике. Фидель открыто говорит о необходимости насильственного свержения режима Батисты и предлагает Триго участвовать в борьбе. Триго без колебаний соглашается и в качестве первого поручения берется за создание в Калабасаре подпольной группы.

Много времени на подбор людей тратить не пришлось, «Мои близкие друзья с нетерпением ждали конкретного дела. Уговаривать их было не нужно; для получения согласия требовалось лишь назвать имя Фиделя и поставить задачу».

6

Флорентино Фернандес служил в армии фельдшером. Педро Триго познакомился с ним на свадьбе — Флорентино женился на двоюродной сестре его жены. Когда же Триго стало известно, что он горячо симпатизирует идеям Чибаса, между дальними родственниками завязалась тесная дружба.

Родился Флорентино в Пихиригуа, местечке между Артемисой и Канделарией. Хотел стать бухгалтером, строил планы поступления в коммерческую школу провинциального центра Пинар-дель-Рио. Прием туда был ограничен, и Флорентино потерпел неудачу. Пришлось временно устроиться рабочим на джутовой фабрике. Вскоре юноша загорелся новой идеей — стать пилотом. Летчиков готовили в летной школе кубинской авиакомпания «Кубана-дэ-Авиасион», а также в училище ВВС. Отец Фернандо был военным, имел чин лейтенанта; сын решил следовать по его стопам и завербовался в 1-ю роту 3-го пехотного батальона, дислоцировавшегося в военном городке «Колумбия». Теперь оставалось ждать разнарядки на прием в училище.

Прошло два года, а разнарядка все не приходила. Быть военным летчиком — удел избранных, заключает Флорентино, успевший тем временем приобрести специальность военного санитара; решив, что уж лучше синица в руке, чем журавль в небе, он поступает в школу военных фельдшеров. С казармой можно теперь покончить, ему разрешают жить в поселке при военном госпитале, где он стажировался. Флорентино вполне доволен: «Обстановка в госпитале резко отличалась от уставных порядков части; временами даже забывалось, что я военный».

1951 год оказался для Флорентино знаменательным: окончание учебы, женитьба. Он поселяется в доме своих новых родственников неподалеку от поселка Сан-Антонио-де-лос-Баньос, где его тесть арендовал земельный участок в одну кабальерию. В этом же году его назначают фельдшером солдатского клуба отдыха «Кабо Паррадо» в пляжном местечке Хамайвитас. Путь от Сан-Антонио-де-лос-Баньос до Хамайнитас неблизкий, и Флорентино обзаводится мотоциклом.

Переехав к родственникам жены, он как бы вновь вернулся к той жизни, с которой порвал, завербовавшись в армию. Все его родные, исключая отца, были крестьянами, так что подноготную убогой деревенской жизни Флорентино знал хорошо. И теперь он опять оказался в крестьянском доме, где, казалось, даже стены вопили о безысходной нищете. Снова вечные заботы о куске хлеба, долги, из которых как-то надо выкручиваться…

Постепенно Флорентино начинает понимать, что долго мириться со всем этим он не сможет.

Что касалось самого Флорентино, то его дела шли не так уж плохо. Жалованье — 60 песо в месяц, нетрудная работа, собственный мотоцикл. Как-то его спросили, счастлив ли он. В ответ Флорентино произнес чуть ли не целую обвинительную речь: «Военные у нас в стране находятся по сравнению с остальными в привилегированном положении. Посмотрите лучше, что происходит вокруг. Чиновники готовы плясать под дудку любого нового правителя, политиканы сыплют лживыми обещаниями об удовлетворении насущных потребностей народа, разглагольствуют об улучшении медицинского обслуживания и системы образования, аграрной реформе и тому подобное. А в итоге кучка негодяев совершенно безнаказанно прикарманивает суммы, которые на это выделяются». Флорентино все с большим интересом начинает прислушиваться к выступлениям по радио Чибаса и вскоре становится горячим почитателем лидера ортодоксов.

* * *

10 марта, 8 часов утра. Начало рабочего дня. Войдя в магазин «Эль Энканто», Рейнальдо Бенитес видит растерянные, посеревшие лица сослуживцев.

— Батиста устроил военный переворот, — слышит он произнесенные шепотом слова.

Спустя четыре часа Бенитес встречается с Исраэлем Тапанесом. Вдвоем они направляются к президентскому дворцу. «В такой момент мы не могли сидеть сложа руки, необходимо было что-то делать». Здание оцеплено вооруженными до зубов солдатами, но хозяина там уже нет — президент поспешил укрыться за стенами мексиканского посольства. Бенитес и Тапанес идут к университету, возле которого собрались отдельные группы тщетно протестующих людей. «Кто-то должен был взять на себя руководство сопротивлением батистовскому перевороту». Может быть, Роберто Аграмонте, кандидат в президенты, один из видных лидеров партии ортодоксов? Они разыскивают дом, где он живет, но их ждет разочарование — Аграмонте, спасая собственную шкуру, скрылся. Возглавить борьбу против Батисты пока некому, приходится выжидать.

* * *

10 марта фабрика ТЕДЕКА была открыта. Кинтела вышел в утреннюю смену и одним из первых узнал тревожные вести, принесенные жившими в Гаване; текстильщиками: в стране военный переворот, судьба президента Прио неизвестна. К 11 утра поступили сообщения, что зачинщик путча генерал Батиста находится в военном городке «Колумбия» и контролирует оттуда положение в стране. Президентский дворец окружен танками, известий о сопротивлении путчистам пока нет. Кинтела и его товарищи спешно оценивают ситуацию и принимают решение: объявить забастовку.

В 12 часов рабочие бросают станки и выходят на улицы поселка, бурно выражая свое негодование реакционным переворотом. Администрация фабрики бессильна сладить с бастующей массой и занимает позицию стороннего наблюдателя. Сельская жандармерия, для которой разгон демонстраций — дело привычное, на этот раз вмешиваться не решается. Прежняя власть свергнута, от новой указаний пока не поступало.

В Калабасаре делать больше нечего, и Кинтела вместе с Педро Триго едет в Гавану. Как члены Ортодоксальной партии, они считают своим первым долгом встретиться с Роберто Аграмонте, кандидатом в президенты от ортодоксов. Всего несколько дней назад в журнале «Боэмия» была помещена его фотография: левая рука покоится на Библии, правая церемонно поднята в клятвенном жесте. Огромная надпись на фоне: «Свято клянусь отстаивать идеи Эдуарде Чибаса». Сейчас, когда все вокруг пребывали в растерянности, Аграмонте наверняка должен знать, как ответить путчистам.

Уже темнело, когда они подошли к дому, где жил Аграмонте. Кинтела постучал в дверь; через несколько минут появился заспанный привратник.

— Нам необходимо видеть доктора Аграмонте.

— Кто его спрашивает?

— Товарищи по партии.

— Сожалею, но доктор уехал еще утром.

— Хорошо, тогда с кем можно поговорить?

Привратник недовольно поморщился:

— Я вам повторяю, доктор уехал, так и велел всем говорить. Дома никого нет, не считая меня и хозяйской собаки.

Кинтёла и Триго переглянулись и медленно вышли на улицу. Итак, Аграмонте предпочел исчезнуть, Прио укрылся в мексиканском посольстве, а Батиста между тем пишет во все концы распоряжения из военного городка. Время работало на противника, спасти положение некому.

7

1952 год

10 марта. Реакция на события этого дня:

Пио Муньос, могильщик: «Похороны стали реже. Раз так, подумал я, значит, Батиста сумел навести в стране порядок».

Херонимо Падрон, пенсионер: «Что будет теперь с пенсионерами? Кому-кому, а нам ничего хорошего от этой заварухи ждать не приходится».

Антонио Гонсалес, торговец: «Я, как всегда, занимался своим делом, продавал всякую всячину. Слышу — говорят, произошел переворот. Я поначалу малость струхнул, ну а потом решил, что, может, оно и к лучшему».

Оскар Вега, парикмахер: «Я убежден, что все это не иначе как совместные козни Прио и Батисты, уж поверьте мне».

Мигель Саис, рыбак: «Какое мне дело до этой заварухи? У меня своих забот полно, семеро голодранцев мал мала меньше, и всех прокормить надо. Новое правительство или старое — какая разница?»

Грау Сан Мартин, бывший президент: «Со мной бы такой номер не прошел, я никогда не спал в предрассветные часы. Бестолковость правительства и безответственное горлопанство ортодоксов — вот в чем я вижу главные причины переворота».

Хуана Лара, машинистка: «Я сразу же подумала, что возможна гражданская война, мне стало страшно. Еще пугает какая-то напряженная тишина, воцарившаяся в стране».[14]

Банковские воротилы Кубы не замедлили выразить новому диктатору генерал-майору Батисте свои верноподданнические чувства. Новый режим мог всецело рассчитывать на их помощь и поддержку.[15]

8

Узнав о военном перевороте, Габриэль Хиль поспешил вместе с товарищем к университету, где, говорили, можно было достать оружие. Они уже подходили к учебному корпусу, когда их остановила полиция. Путь дальше был перекрыт, ничего другого не оставалось, как вернуться домой.

1952 год

10 марта. Сотни возмущенных военным путчем людей собрались около университета. Многие пришли в надежде получить оружие, обещанное президентом Прио руководителям Федерации университетских студентов «для защиты демократии». Эти слова оказались пустым звуком, сам же президент бежал как последний трус.

Сгрудившаяся перед зданием университета толпа являла собой удивительно пестрый конгломерат. Кого здесь только не было! — от патриотически настроенных молодых людей, таких, как Тапанес и Бенитес, готовых без колебания ринуться на борьбу с Батистой, до преступных элементов вроде печально знаменитого гангстера Роландо Масферрера, который позже с потрохами продался диктатору. Педро Мирет, учившийся тогда в университете, годами позже дал следующую оценку этим событиям: «Переворот 10 марта прогремел взрывом, глубоко отозвавшимся в сознании молодежи; он заставил ее пересмотреть свое место и роль в обществе и осознать в конечном итоге необходимость объединения. Университетское студенчество охватил дух стихийного бунтарства. Стихийного потому, что молодежь протестовала, не видя конкретной цели.

Бросалась в глаза социальная и политическая пестрота людей, собравшихся в тот день около университета. С одной стороны, темные личности вроде Масферрера, с другой — Фидель и его соратники. Парадоксальные обстоятельства свели вместе идейно и духовно непримиримых между собой противников. Масферрер и прочие преступные элементы, как и следовало ожидать, вскоре откололись и поспешили исчезнуть».[16]

В связи с первой годовщиной смерти Чибаса подпольная газета «Обвинитель» опубликовала статью Фиделя Кастро, в которой он, анализируя ситуацию, сложившуюся в результате событий 10 марта, отмечал: «Переворот 10 марта оказался для всех неожиданностью. Можно было надеяться, что в такой момент партия ортодоксов сплотит свои ряды и сумеет избавиться от мелочных дрязг и пустозвонства.

Но что же произошло в действительности?

Члены партии с удивлением и возмущением узнают, что жажда сведения старых счетов и взаимные обиды возобладали над разумом. Обвиняя друг друга во всех смертных грехах, лидеры ортодоксов закрывали глаза на то, что диктатура широко распахнула страницы своей печати для внутрипартийных споров, но наглухо закрыла их для тех, кто критикует правящий режим. Нет нужды говорить о том, что все эти распри только на руку Батисте.

И сегодня, в день памяти Чибаса, необходимо наконец заявить во всеуслышание, что настало время, когда партийные массы уже не желают больше мириться с безответственностью вождей и жаждут решительных действий. В столь важный момент уместно задать вопрос: а где же те, кто рвался к почетным местам в ассамблеях и прочих государственных учреждениях, кто изрекал пышные фразы и красовался на трибунах всяких торжественных сборищ? Почему сейчас, в дни тяжких испытаний, они не спешат нести свой глас народу, не воспламеняют своим примером массы, не ищут себе почетных мест на переднем крае борьбы?

Обрисованная мною картина способна, пожалуй, навеять пессимизм на сторонников традиционной политической оппозиции. Что же касается подлинных революционеров, беззаветно преданных своему народу, то вряд ли преступная бездеятельность партийных вождей заставит их опустить руки и впасть в уныние. Опустевшие в боевом строю места уже занимаются без промедления надежными людьми. Наступает момент революционной, а не политической борьбы…»

ОРГАНИЗАЦИЯ

…План был разработан группой юношей, из которых никто не имел военного опыта. И я могу назвать их имена, за исключением имен тех двоих, которых нет ни среди пленных, ни среди убитых. Это — Абель Сантамария, Хосе Луис Тасенде, Ренато Гитарт Росель, Педро Мирет, Хесус Монтане и тот, речь которого вы сейчас слушаете…

…гораздо труднее было организовать, подготовить, подобрать людей и достать оружие в условиях террористического режима, который затрачивает миллионы песо на шпионаж, подкуп и доносы. Но названные мною молодые люди вместе со многими другими осуществили эти задачи с невероятной серьезностью, осторожностью и преданностью делу. И тем более выше всякой похвалы их готовность пожертвовать всем, даже жизнью, во имя идеала.

«История меня оправдает»

1

Прошло несколько месяцев. Рейнальдо Бенитеса и его единомышленников не покидала мысль организовать борьбу против ненавистной диктатуры. К сожалению, дальше разговоров дело пока не шло. Но вот как-то один из соседей Бенитеса по пансиону, убежденный ортодокс, предложил ему устроить встречу с человеком, имевшим конкретную программу действий. Имя этого человека было Фидель Кастро. «Мечтатель-утопист» — ярлык, который поспешили приклеить Фиделю его идейные противники. В первом же разговоре с Фиделем, продолжавшемся около часа, Бенитес быстро смог убедиться, насколько несправедлива подобная характеристика в отношении столь глубоко и трезво мыслящего революционера. Бенитес без колебаний согласился присоединиться к возглавляемому Фиделем движению, программа которого отвечала его убеждениям: свержение Батисты вооруженным путем, ликвидация погрязшего в коррупции режима, передача в руки народа всех природных богатств, борьба с нищетой.

Бенитес всецело подпадает под влияние не только идей, но и самой личности Фиделя, обладавшего удивительной притягательностью. Позже Бенитес сам признается в этом: «Фидель обладал невероятной способностью внушать людям безграничное доверие…мы верили в него, как в самих себя». Фидель поручает ему встретиться с Нико Лопесом, который, в свою очередь, ставит задачу отобрать для создания подпольной ячейки надежных людей. Непокорность духа в натуре Бенитеса удачно сочеталась с организаторскими способностями; вскоре ячейка в составе пятнадцати человек начинает действовать. Одними из первых в нее вошли друзья Бенитеса — Исраэль Тапанес и Карлос Гонсалес.

* * *

За каждым врачом и санитаром военного госпиталя Колумбии числилось оружие, хранившееся на складе госпитальной казармы. Однако никто и не подумал взяться за него, когда утром 10 марта пришло сообщение о перевороте, устроенном Батистой. Все продолжало оставаться так, будто ничего не произошло. Ошеломленный случившимся медицинский персонал пребывал в растерянности. Радио молчало. Флорентино попытался разыскать врача, который, как ему было известно, принадлежал к Ортодоксальной партии, но оказалось, что в этот день он не дежурил. Среди рядового состава имелись сочувствующие ортодоксам, однако они предпочитали отмалчиваться.

По правде говоря, Флорентино не очень-то симпатизировал правительству президента Прио. Ему всегда были ненавистны коррупция, гангстеризм и наркомания, процветавшие на Кубе; он даже смутно надеялся, что новое правительство проведет демократические выборы и ситуация в стране изменится к лучшему. Понадобилось совсем немного времени, чтобы иллюзии полностью развеялись. В те дни он знакомится с группой бывших военных, вынужденных уйти в отставку после событий 10 марта. Их соединило стремление свернуть шею диктатору. Устраивались тайные собрания, на которые приглашали и Флорентино. Шло время, собрания продолжались, но толку от них было мало. Отставники не оправдали надежд Флорентино. По его словам, «они занимались игрой в революцию; их политическая программа сводилась к элементарному: «Пусти меня на свое место».

2

Накануне 26 июля ничто как будто не предвещало неприятностей Фульхенсио Батисте. Близился конец недели, и диктатор пребывал в приятном предвкушении «заслуженного отдыха». Несколько дней тому назад он совещался в штабе военного городка «Колумбия» с особо приближенными к нему людьми — генералом Угальде Каррильо, возглавлявшим управление военной разведки, полковником Орландо Пьедра, директором бюро расследований, и бригадным генералом Рафаэлем Саласом Канисаресом, начальником национальной полиции. Обсуждался вопрос о политической ситуации в стране. Пришли к единому мнению, что после сорвавшегося вооруженного выступления НРД (Национального революционного движения) противники режима вряд ли решатся предпринять что-либо в ближайшее время. Что же касалось распространенного сторонниками Прио и Санчеса Аранго заявления о готовящемся вторжении на Кубу, то скорее всего его следовало рассматривать как рекламную политическую декларацию.

Батиста был вполне доволен тем, как складывались дела. В своем последнем интервью газете «Информасьон» он хвастливо посулил, что его правительство не пожалеет средств на развитие новых отраслей национальной промышленности. «Я обещаю, что в скором времени мы наладим на Кубе собственное производство радиоаппаратуры и телевизоров». Интервью должно было способствовать укреплению его престижа — по крайней мере так думал Батиста.

3

После батистовского переворота положение таксистов Артемисы стало совершенно невыносимым. «Пусть лучше эти голодранцы мне на глаза не попадаются, не то я за себя не отвечаю», — во всеуслышание заявил начальник сельской жандармерии. Несчастные таксисты не знали, куда деваться. И без того мизерный заработок сократился настолько, что даже на бензин теперь не хватало.

Сантана возвращался после удачной поездки в Канделариа, когда его машину задержал автобусный инспектор, сопровождаемый все тем же капралом. Без лишних церемоний Сантану препроводили в жандармское управление, где на него набросился с угрозами разъяренный лейтенант. Машину отобрали на пятнадцать дней. Проклиная на чем свет стоит шайку бандитов, называвшую себя правительством, Сантана поплелся домой. По дороге решил завернуть в кафе, где работал официантом его приятель Северино Росель. Тяжелая обида огнем жгла душу, и Сантана разразился гневной тирадой в адрес Батисты и его приспешников. Кто-то из посетителей сочувственно поддакнул. Тут же, как из-под земли, выросли двое жандармов. Дело принимало серьезный оборот. Сантана вступил с ними в ожесточенную перепалку, пытаясь доказать свое право свободы слова. Обстановка накалялась, один из жандармов с угрожающим видом двинулся к юноше. Не теряя времени, Росель схватил Сантану за руку и поспешно выволок на улицу. С трудом сдерживая душившую его ярость, Сантана глухо проговорил:

— Как мне хочется, чтобы всех их прикончили!

На следующее утро Сантана опять зашел в кафе. Подавая ему завтрак, Росель как бы между прочим спросил:

— Хотел бы я знать, сможешь ты повторить свои вчерашние слова?

Одинокий посетитель, сидевший за соседним столиком, допил кофе, расплатился и вышел.

— Могу хоть сейчас.

— Хочешь, сведу тебя кое с кем?

— Где и когда?

— Сегодня в восемь вечера здесь, в кафе.

* * *

Стоял жаркий, солнечный день. На текстильной фабрике нечем было дышать. Весь мокрый от пота, Педро Триго разыскал среди гудевших станков Кинтелу:

— Поговорить нужно.

— Хорошо, зайду к тебе в половине седьмого.

В доме было душно, и друзья расположились на крытой галерее, обдуваемой спасительным ветерком.

— Недавно я встречался в Гуанабо с Фиделем Кастро, — сказал Триго, вытирая со лба капельки пота. — Он организует повстанческое движение.

— Как ты сказал, повстанческое движение?

— Именно, и Фидель хочет, чтобы мы в него вошли.

— Кто это «мы»?

— Мы, члены подпольной ячейки Калабасара.

В ячейке, кроме Кинтелы и Педро Триго, состояли также Рене Бедна, Хулио Триго — брат Педро, Эрнесто Гонсалес, Хосе Луис Лопес, Педро Гутьеррес, Хуан Вильегас и Хулио Фернандес.[17] Кинтела согласился без колебаний. Триго предложил ему то, что уже давно занимало его мысли. «Батиста силой захватил власть, и необходимо силой отобрать ее у него».

Ячейку возглавил Триго, Кинтела стал его заместителем. Вскоре начались практические тренировки по военной подготовке. Сначала они устраивались на заброшенной ферме неподалеку от текстильной фабрики. Иногда сюда приезжали люди из других подпольных организаций. Оружием на первых порах служила палка от метлы. Крепко сжимая эту воображаемую винтовку, будущие бойцы революции часами ползали по выжженной солнцем траве. Позднее занятия были перенесены в другое место, палки заменили охотничьими двустволками и мелкокалиберными винтовками. Удалось даже раздобыть самозарядную винтовку М-1. Ее счастливым обладателем стал Педро Мирет — «оружейных дел мастер», как называл его Кинтела: он вечно возился с каким-нибудь оружием.

Шли дни, Кинтела постепенно налаживал контакты с близкими к Фиделю людьми: Нико Лопесом, Хосе Луисом Тасенде (инструктором по боевой подготовке, близким другом Рауля Кастро), Хесусом Монтане. Незабываемое впечатление произвела на него личность Абеля Сантамарии, второго после Фиделя человека в организации. Вспоминая об этом спустя годы, Кинтела так сказал об Абеле: «Он выделялся среди нас не только своей железной стойкостью и целеустремленностью, но и удивительным дружелюбием, способностью расположить к себе окружающих. При любой возможности он стремился объяснить людям, как нужно действовать, чтобы народ Кубы стал свободным, а страна обрела подлинную независимость. Думаю, трудно переоценить его вклад в дело идейной борьбы».

* * *

16 августа 1952 года, в день годовщины смерти Чибаса, фиделисты сошлись у его могилы почтить память выдающегося патриота кубинского народа. 28 января 1953 года, отмечая столетний юбилей Хосе Марти, члены революционного движения устроили факельное шествие по улицам Гаваны. Среди тех, кто принимал в этом участие, можно было увидеть и Кинтелу.

Боевая подготовка группы Бенитеса была хорошо налажена и тщательно законспирирована. Действовавшая в университете подпольная ячейка из семи человек готовилась под руководством Педро Мирета. Тренировки по стрельбе проходили в клубе общества охотников, в который они вступили по рекомендации Оскара Алькальде. Члены ячейки не упускали возможность пострелять даже по фанерным уткам в городских тирах. Уровень подготовки и организованности людей рос с каждым днем, укреплялся их боевой дух. Тем временем обстановка в стране накалялась. Оборвалась жизнь революционера Рубена Батисты, убитого военщиной; многие оппозиционно настроенные общественные деятели, уже давно причинявшие диктатору головную боль, были брошены в застенки, подверглись жестоким пыткам. Известия о злодеяниях так или иначе достигали слуха народных масс; революционно настроенные слои все больше убеждались в том, что «настала пора конкретных действий против захватившей власть шайки мошенников и палачей».

Структура движения держалась в полнейшей тайне, его участники не должны были знать друг друга. Тем не менее Бенитес, занимавшийся организацией конспиративной работы, в силу необходимости вступает в контакт с некоторыми членами руководства. В университете он знакомится с Лестером Родригесом, Хосе Луисом Тасенде и Раулем Кастро. Финансовые дела движения сводят его с Хесусом Монтане; наконец как-то вечером в доме Абеля Сантамарии по улице Прадо, 109, ему представляют Рауля Гомеса.

* * *

Ровно в восемь вечера, как было условлено, Сантана встретился в кафе с Роселем, который привел с собой невысокого коренастого юношу. Так Сантана познакомился с Хосе Суаресом Бланко — Пене Суаресом, как звали его друзья. Он возглавлял Национальную организацию ортодоксальной молодежи и являлся одновременно секретарем ее местного отделения в Артемисе. Оставшись наедине с Сантаной, Суарес спросил, действительно ли серьезно его желание бороться против диктатуры. Ответ был утвердительным, и Суарес перешел к сути дела. В стране идет процесс формирования революционного движения. Его главная цель — свержение режима Батисты путем вооруженной борьбы и осуществление коренных социальных преобразований. Разумеется, ничего общего с политическим заговором движение не имеет. Чтобы войти в него, необходимо отвечать двум требованиям: стоять выше личных амбиций и уметь хранить тайну.

Сантана обладал этими качествами и, заручившись рекомендацией Роселя, был принят в организацию.

Вскоре его пригласили на тайное собрание, устроенное в помещении одной масонской ложи. Среди собравшихся Сантана встретил несколько знакомых ему людей: Северино Роселя, Рамиро Вальдеса, Сиро Редондо, Рамона Пэс Серро, Хосе Понсе. Сантале было приятно узнать, что все они тоже входили в организацию, членом которой он теперь являлся. Внутри ее, однако, он мог контактировать только с Роселем и Пене Суаресом. С тех пор машина Сантаны нередко использовалась подпольщиками для различных поездок. Иногда с ним в Гавану ездил Суарес, и они подолгу беседовали в пути. Политически более подкованный, чем Сантана, Суарес с увлечением разъяснял ему сущность социальных проблем, стоявших перед страной.

— Взгляни вон туда, — указывал он рукой в сторону деревни, мимо которой они проезжали. — Тебе, наверно, известно, в каких условиях живут там люди.

Сантана невесело усмехался; да, уж ему-то убогая нищета крестьянской жизни была хорошо знакома.

— Так вот, когда революция даст крестьянину винтовку, он больше не пожелает гнуть спину на помещика, беззастенчиво крадущего чужой труд.

Сантана давно мечтал о таком дне, «когда будет покончено с бандой узурпировавших власть преступников и страданиям народа наступит конец». В беседах со своими новыми товарищами он все больше убеждался, «что члены подпольной организации именно те люди, которые способны свернуть шеи негодяям, издевающимся над народом, и сформировать правительство, искренне заботящееся о судьбах родины».

Через некоторое время руководство подпольной организации Артемисы, в которое входил и Рамиро Вальдес, поручает ему возглавить ячейку из пяти человек. Тогда же Сантана начинает регулярно заниматься стрельбой в университетском тире. Что касалось его работы таксистом, то здесь дела его шли совсем неважно. Старенький «форд» в конце концов не выдержал дальних поездок по заданию организации и окончательно сломался. Сантане пришлось продать его за бесценок фирме, скупавшей подержанные автомобили. Там же он взял в рассрочку «додж» 1940 года выпуска. Революционная деятельность, однако, настолько увлекла Сантапу, что у него почти совсем не оставалось времени на перевозку пассажиров. После очередной неуплаты месячного взноса фирма, забрала машину, и Сантана остался без работы. На выручку пришли друзья, которые помогли ему открыть мастерскую по ремонту колес. Работать приходилось в основном по ночам. Прикорнув немного в предрассветные часы, он утром вновь окунался с головой в революционную деятельность.

Члены артемисской организации тоже устраивали тренировки по стрельбе, выезжая для этого на заброшенные фермы. Нередко к ним присоединялись подпольщики из Пинар-дель-Рио и Гаваны. Сантана занимался стрельбой на ферме неподалеку от поселка Капелания. Затем удалось уговорить отца невесты отдать ему на время земельный участок за цементным заводом Артемисы.

Проходит несколько месяцев, и лишь тогда, Сантане становится известно имя руководителя движения, молодого адвоката Фиделя Кастро. Через некоторое время на одной из тренировок ему представляется возможность, познакомиться с Фиделем лично.

Особенно запомнился Сантане тот день, когда на ферму его будущего тестя приехали люди из Артемисы и Гаваны. Для стрельб решили выбрать отдаленный край участка, почти в километре от въезда на ферму. Стреляли с расстояния в сорок шагов из пистолета по круглой мишени, прикрепленной к закраине старого заброшенного колодца. Неожиданно небо заволокло свинцовыми тучами, подул приятно освежающий ветер, принесший с собой запахи дождя и мокрой земли.

Стрельбой руководил Фидель, по очереди вызывая людей на огневой рубеж. Небо тем временем совсем почернело, приближалась сильная гроза. Сантане до этого ни разу не приходилось стрелять из пистолета, и тем не менее он показал довольно неплохой результат, правда, похуже, чем у лучших стрелков группы Хулио Диаса, Кармело Ноа и Флореса Бетанкура. «Особенно здорово стрелял Флорес Бетанкур, обладавший совершенно феноменальными способностями». Он мог вести прицельный огонь из всех видов оружия, стреляя из любого положения. В тот день он вновь подтвердил славу непревзойденного стрелка, всаживая пулю за пулей в яблочко мишени размером с небольшую монету. Флорес был родом из Артемисы, с детства узнал, почем фунт лиха, перебиваясь с хлеба на воду вместе с кучей братьев и сестер мал мала меньше. Вспыльчивый по натуре, он совершенно не переносил обид, от малейшего оскорбления приходил в бешенство. Мятежный нрав Флореса приходился не по вкусу сельской жандармерии, которая постоянно третировала его по всякому поводу.

Как-то раз Флорес бродил в окрестностях Артемисы с охотничьим ружьем и наткнулся на двух жандармов, знавших, что лицензии на владение оружием у него не было. Один из жандармов требовательно протянул руку:

— Давай сюда винтовку.

Флорес не спеша вынул изо рта окурок сигареты и щелчком подбросил его в воздух. Раздался выстрел, и две половинки окурка упали на землю.

— Ну, берите, только спереди, за ствол. — Флорес медленно поднял ружье к плечу и прицелился в жандармов. Те переглянулись и, осторожно пятясь, поспешно ретировались.

Флорес как раз демонстрировал свое искусство перед товарищами, когда неожиданный раскат грома расколол небеса с оглушительным треском, и хлынул неистовый тропический ливень. Люди непроизвольно поспешили укрыться под деревьями, но Фидель вернул всех назад. Более удачного времени для стрельбы нельзя было и придумать: в такую погоду вряд ли кто-нибудь сунулся бы на ферму.

* * *

Донесения членов военной хунты о политической ситуации в стране звучали вполне оптимистически, и Батиста проникся уверенностью, что в ближайшее время никаких серьезных выступлений со стороны противников режима не последует. Что касалось Монреальского пакта,[18] то дальше слов дело здесь не шло. Безуспешной оказалась и попытка профессора Рафаэля Гарсии Барсенаса организовать вооруженный захват «Колумбии»; сам Барсенас был схвачен и посажен в тюрьму. Ортодоксальную партию, наиболее влиятельную политическую организацию на Кубе, раздирали внутренние противоречия. Лидеры ортодоксов, за редким исключением, погрязли в мелочных склоках и даже думать не хотели о разработке конкретного плана восстания. Такова была реальная обстановка на 24 июля 1953 года, поэтому Батиста рассчитывал на вполне безмятежный отдых в заманчивой тиши Варадеро. Правда, страну переполняли самые невероятные слухи о морских десантах и вооруженных восстаниях — их якобы готовили последователи Карлоса Прио и Аурелиано Санчеса Аранго. Например, американский журнал «Лук» опубликовал 26 июня 1953 года статью под заголовком «Подготовка вооруженного вторжения на Кубу», где предвозвещалась высадка на острове крупных военных сил. Никто, однако, в том числе и Батиста, не придавал серьезного значения подобным сенсационным сообщениям. В конечном итоге вся эта шумиха лишь способствовала дальнейшему ужесточению репрессий и служила поводом для увеличения расходов на армию.

* * *

Через несколько дней после переворота 10 марта, когда радостно возбужденная военщина все еще чествовала Батисту, Флорентино Фернандес решил навестить своего нового родственника Педро Триго. Заметив на ветровом стекле мотоцикла Флорентино пестрый флажок «4 сентября», Триго взорвался:

— Забудь дорогу в мой дом, я не желаю знаться с человеком, который выставляет напоказ эту мерзость, — ткнул он пальцем во флажок.

— А что здесь такого, — рассмеялся Флорентино, — ты же знаешь, я лицо военное, мне положено.

— Это же символ сторонников гнусного убийцы!

— Ладно, Педрито, успокойся и не мели чепуху, Я не меньше твоего ненавижу Батисту, а флажок, чтобы ты знал, нужен как пропуск для въезда в военный городок.

После этой маленькой стычки Триго и Флорентино расстались еще большими друзьями. Триго окончательно убедился, что армейскому фельдшеру можно всецело доверять.

В начале 1953 года Триго присутствовал при одном разговоре Фиделя с Абелем Сантамарией. Речь шла о том, как раздобыть для подпольной организации военное обмундирование. Раньше его удавалось доставать в Артемисе, однако в последнее время такая возможность пропала. Триго сразу же вспомнил о своем дальнем родственнике. «Мы могли бы получить обмундирование через Флорентино», — предложил он Фиделю.

Через несколько дней Триго разрешили связаться с Флорентино, чтобы выяснить, сможет ли он помочь. Разговор состоялся в доме Флорентино.

— Готовится одно дело, для которого необходимо достать военную форму. Можно рассчитывать на тебя?

— Сколько нужно?

— Чем больше, тем лучше.

Флорентино на какое-то мгновение задумался.

— Ты же знаешь, эти политики особого доверия мне не внушают.

Триго рассмеялся и похлопал товарища по плечу:

— На этот раз дело предстоит настоящее, так что не волнуйся.

4

Апрель 1953 года. Некоторые гаванцы уже начинали подумывать о планах на лето, истинные католики готовились торжественно праздновать пасху. Исраэль Тапанес отпросился на несколько дней у хозяина фотоателье — ему хотелось съездить в Матансас на могилу бабушки, скончавшейся совсем недавно. Вместе с отцом он молча постоял у каменной плиты, освещаемой багровыми лучами закатного солнца. Резкий ветер кружил над могилами сухие листья. Вид кладбища пробудил в нем мысль о близкой смерти, навязчиво преследовавшую Тапанеса. с того времени, как вместе с Рейнальдо Бенитесом он вступил в ряды движения, возглавляемого Фиделем Кастро. «Наше дело победит, но я погибну», — говорил себе Тапанес. Смерть не страшила его, он даже ощутимо представлял, как встретит ее — радостно, с чувством выполненного долга. «Отдать жизнь за родину, — думал он, вспоминая слова национального гимна, — что может быть прекраснее?»

— Если я умру, — сказал Тапанес, неподвижно глядя перед собой, — пусть меня похоронят здесь, рядом с бабушкой.

От этих неожиданных слов отец вздрогнул и обеспокоенно посмотрел на сына. Ему уже давно было тревожно на душе — с тех пор, как он заподозрил, что юноша ввязался в какое-то опасное дело, может быть, даже вступил в одну из подпольных организаций, действовавших в Гаване. Вспомнилось, как месяц назад, в последний приезд Исраэля, они отправились вместе поохотиться. Тропинка привела их к скалистому морскому побережью. Здесь, метрах в двадцати, они заметили двух гревшихся на солнце игуан. Серая окраска делала их почти незаметными среди прибрежных камней. Исраэль вскинул двустволку и не спеша прицелился. «Сейчас промажет», — подумал отец. Он всегда считал сына никудышным стрелком, умудрявшимся промахнуться даже с десяти шагов. Грохнул выстрел, и более крупная игуана неподвижно застыла с размозженной головой. Оставшаяся в живых метнулась к спасительной расщелине в скалах, однако вторая пуля настигла и ее. Удовлетворенно хмыкнув, Исраэль закинул ружье за плечо.

— Сынок, где это ты так научился стрелять? — изумился отец.

Исраэль молча улыбнулся.

«Пусть меня похоронят здесь, рядом с бабушкой» — эти зловещие слова лишний раз подтвердили, что опасения отца были не напрасны.

Исраэль родился и вырос в Матансасе, в 1948 году перебрался в столицу, где нанялся уборщиком в магазине фототоваров. Наделенный от природы острым умом, юноша жаждал получить настоящее образование. Он самостоятельно овладевает английским языком, берется за французский. «Больше всего я мечтал изучать иностранные языки, поступить в университет, но куда там — мне это было не по карману», — признавался позже Исраэль. Его трудолюбие и упорство в конце концов вознаграждаются; он добивается поощрительной поездки для языковой стажировки в Соединенные Штаты. По возвращении домой хозяин магазина повышает его в должности. Тапанес обзаводится семьей и переселяется в квартиру попросторнее. Жизнь его постепенно входит в размеренное русло. Дома он много читает, отдавая предпочтение книгам по истории, занимается иностранными языками. Однако такое безмятежное существование пришлось не по нраву Исраэлю. Годы, проведенные в Матансасе, на родине легендарного борца-революционера Антонио Гитераса, не прошли даром. В нем зреет внутренний протест против существующего режима, который, по его убеждению, необходимо радикально изменить. После событий 10 марта он приходит к университету выразить свое негодование военным переворотом. Когда несколько месяцев спустя Рейнальдо Бенитес предлагает Тапанесу вступить в революционную организацию, цель которой — борьба за свержение Батисты, — тот без колебаний соглашается.

Отец Хенеросо Льянеса, в прошлом солдат армии мамби,[19] после падения диктатуры Мачадо[20] — Хенеросо тогда уже исполнилось 18 лет — стал «земельным компаньоном», обрабатывал участок земли около двух кабальерий. Под эвфемизмом «земельный компаньон» подразумевалась замаскированная форма феодальной ренты, сохранившаяся на Кубе после провозглашения республики. Отец арендовал землю у помещика-рантье, возделывал ее и третью часть снятого урожая отдавал в качестве арендной платы. Помещик, как правило, держал в арендной кабале многих крестьян и мог жить припеваючи, не ударяя палец о палец. Крестьянину же приходилось трудиться в поте лица на куске земли, который ему не принадлежал.

Отец Хенеросо сажал сахарный тростник, овощи, табак, ананасы. Причитавшиеся ему две трети урожая он продавал тому же помещику, чтобы не тратиться на разорительную перевозку. Цены устанавливались смехотворные: дюжина отборных ананасов шла за 80–90 сентаво, кипа табаку — за 60 сентаво. Поэтому нечего было удивляться, что вся семья — отец, мать, пятеро детей — ютилась в крытой пальмовыми листьями хижине с земляным полом.[21] Отец грамоты не знал, такая же участь ожидала детей; образование Хенеросо ограничилось одним классом. На школу не хватало времени — дети работали в поле наравне со взрослыми — да и средств. «Какие уж тут занятия, когда ни обуви не было, ни рубашки приличной. Так и учились — через неделю в школу ходили», — вспоминал Хенеросо.

Арендная зависимость, как оказалось, представляла еще не самую тяжкую форму эксплуатации крестьянина, и отец Хенеросо смог убедиться в этом на собственной шкуре. После конфликта с хозяином ему отказали в аренде, пришлось устраиваться сельскохозяйственным рабочим. Теперь дневной заработок отца и четырех сыновей составлял 50 сентаво.

Семья попала в безвыходное положение, и Хенеросо не пожелал с ним мириться. «Жить так дальше я не хочу, тем более что рассчитывать на лучшее не приходится», — заявил он отцу и ушел из дома.[22]

Оказавшись в Гаване, он поселился у своего дяди, неподалеку от пляжа Хамайпитас. В душе Хенеросо. мечтал стать когда-нибудь моряком — и вот он на берегу моря, где, правда, пока занимается тем, что возит на тачке песок, которым засыпает камни на пляже.

В Гаване как раз завершалось строительство яхт-клуба «Билтмор», одного из наиболее фешенебельных клубов крупной буржуазии. Берег в этом месте был каменистый, и сюда в огромных количествах завозили песок, создавая искусственный пляж. Хенеросо работал не жалея сил и сумел понравиться хозяевам клуба. Его устраивают на должность спасателя с месячным окладом 36 песо. Хенеросо доволен; теперь он мог считать себя чуть ли не моряком. В первый же день его вызвал к себе администратор клуба мистер Фишер. Нездоровая бледность тщедушного американца резко контрастировала с бронзовым загаром, покрывавшим мускулистое тело Хенеросо, явившегося в офис в одних купальных трусах.

— Вы быть нанят на очень ответственный работа, вы должен спасать жизнь наших членов клуба. Now well, я хотел сразу предупреждать, что здесь, в Билтмор, вы должен быть слепой и глухой.

Быть слепым и глухим означало, что Хенеросо полагалось закрывать глаза я уши на все, что делалось и говорилось в стенах клуба. Таковым являлось первое неписаное правило для обслуживающего персонала. Вторым правилом запрещалось купаться на клубном пляже. Окунуться в воду Хенеросо разрешалось исключительно для выполнения своих прямых обязанностей — спасения утопающих. О том, чтобы поплавать в свое удовольствие, не могло быть и речи.

Хенеросо терпеливо выслушал назидательную речь мистера Фишера, уныло разглядывая свои загрубелые, разъеденные морской солью ручищи и невольно сравнивая их с мягкими, холеными руками патрона. Беседа закончилась, и Хенеросо медленно вышел из офиса, низко опустив голову. Позже, когда кто-то спросил его, как прошла его встреча с мистером Фишером, он сказал только: «Они относятся к нам, как к грязным свиньям».

Идет время; Хенеросо женится, появляются дети. Семья поселяется в тесной лачуге из пальмовых досок, сколоченной его собственными руками на краю заболоченной низины в окрестностях Хамайнитаса. Сосед его, как оказалось, контактировал с ортодоксами. Зайдя к нему как-то, Хенеросо познакомился с Фиделем, который сразу же предложил ему принять участие в предвыборной кампании в поддержку Ортодоксальной партии.

Хенеросо некоторое время молчал, обдумывая слова молодого адвоката. В комнате, заполненной едким дымом сигары, надсадно гудело комариное облако.

— Хорошо, — ответил наконец Хенеросо, — я согласен. Попробую помочь, чем смогу. Мне по душе программа вашей партии, и потом я люблю, когда со мной говорят начистоту, вот как вы.

Вечером в разговоре с женой Хенеросо сказал:

— Сразу видно, что Фидель сделан из другого теста, чем все эти политики, которым бы только голову людям морочить.

События 10 марта положили конец предвыборной деятельности Хенеросо, которому за короткое время удалось увеличить число приверженцев Ортодоксальной партии в Хамайнитасе с шестидесяти до четырехсот. И вдруг — военный переворот, выборы аннулированы, народ бессовестно обманут. Перечеркнуты все результаты кропотливых усилий Хенеросо. С болью в сердце ему приходилось видеть, как у народа отобрали победу перед самым носом. «В тот момент я был готов на самые отчаянные действия».

Через несколько дней к нему заглянул сосед:

— Ну, гуахиро,[23] как тебе все это нравится?

— Да что там говорить, и так все ясно. Переворот Батисте понадобился, чтобы вырвать из наших рук верную победу.

— Ничего, еще не все потеряно.

Хенеросо возбужденно заерзал на скамейке своим огромным телом.

— Ну и как мы с ними покончим — выборы устроим?

— Нет, возьмемся за оружие.

— Тогда нечего медлить, нужно действовать!

— Погоди, сначала мы должны создать организацию.

Вскоре в Хамайнитасе действовала подпольная ячейка в составе двадцати человек; лишь двое из них приняли участие в штурме Монкады. Начались регулярные занятия по военной подготовке, на которых Хенеросо случалось встречаться с Фиделем Кастро. По вечерам он увлеченно делился с женой своими впечатлениями от этих встреч: «Голодные дети в нашей стране попрошайничают на улицах, тогда как кучка мошенников утопает в роскоши. Мне непонятно это ненасытное стремление безраздельно владеть миллионами. Не пора ли народу взять национальное богатство в свои руки и распределить его по справедливости?»

Его приводили в бешенство плакаты с изображением Батисты, сопровождаемые надписью: «Вот человек, который нам нужен». Хенеросо высказался следующим образом по этому поводу: «Когда кто-нибудь показывает мне на улице — вон, идет падре, святой отец, я говорю: ошибаетесь, он мне никакой не отец. Так и Батиста — этот, с позволения сказать, человек ни мне, ни тебе не нужен».

* * *

Было два часа пополудни, когда вереница автомашин выехала из ворот президентского дворца и направилась в сторону Варадеро. В одной из них находился генерал Батиста. Первоначально затевалось морское путешествие на его личной яхте, однако в последний момент диктатор отдал Угальде Каррильо секретное распоряжение подготовить поездку на машинах. Яхта «10 марта» тем временем отдала швартовы в назначенный срок и пошла курсом на Варадеро — без хозяина на борту. Несмотря на безоблачность политических прогнозов, Батисту терзал страх возможного покушения. Военно-морские силы, не очищенные до конца от оппозиционно настроенных элементов, не внушали ему особого доверия. Связываться с авиацией он боялся — на самолете легко подстроить диверсию. Выбор в конце концов пал на путешествие по 140-километровому шоссе — вариант не самый удобный, зато наиболее безопасный.

Огромные створки тяжелых стальных ворот, придававших президентскому дворцу сходство с крепостью, распахнулись, и кортеж автомобилей вырвался на маленькую улочку, носящую имя Колумба, затем свернул на широкий проспект Авениду Мисьонес. Все примыкавшие к дворцу улицы и переулки были немедленно блокированы дорожной полицией. Случайные прохожие опасливо взирали на проносившиеся с визгом лимузины. Высокий, крепкого телосложения человек презрительно плюнул с обочины тротуара вслед процессии и неспешно направился к стоявшей неподалеку машине.

Военное обмундирование поступало теперь регулярно. Раз в несколько дней Флорентино Фернандес доставлял домой к Педро Триго очередную партию на своем «кросмобиле» — малолитражке, сменившей мотоцикл. Лишних вопросов Флорентино не задавал, ему было достаточно знать, что «предстоит настоящее дело».

Как-то вечером Педро Триго зашел к Флорентино в сопровождении двух человек. Это были Фидель Кастро и Абель Сантамария. Флорентино узнал Фиделя — он встречался с ним как-то у Триго, да и раньше видел несколько раз на политических митингах.

Начался дождь, крупные капли с силой забарабанили по железной крыше. Разговор состоялся в небольшой комнате, служившей гостиной. Триго представил Фиделя под именем Алехандро. сказав, что Алехандро и Абель его товарищи по Ортодоксальной партии. Флорентино предложил гостям сесть, сдержав ответную реплику.

Дождь усиливался, бурные потоки воды хлестали по окнам. Алехандро излагал программу будущего правительства Кубы, рассказывал, какие меры необходимы, чтобы покончить с существующим в стране положением. Его слова звучали набатом в ушах Флорентино, перемежаясь с раскатами грома, сотрясавшими стены дома.

— Хорошо, я со всем этим согласен, а теперь скажите, почему вы мне не доверяете?

— То есть?

— Вы зовете этого человека Алехандро, но я-то прекрасно знаю, что его имя Фидель Кастро.

Юношу удалось убедить, что небольшой обман с Алехандро объяснялся конспиративной необходимостью, а вовсе не отсутствием к нему доверия. Флорентино получил адрес Мельбы Эрнандес — теперь он должен был доставлять обмундирование к ней. Ему поручалось также раздобыть несколько пистолетов.

Дождь прекратился, и гости, распрощавшись, направились к машине. Глядя им вслед, Флорентино мысленно воспроизводил подробности состоявшегося разговора. Этим людям можно было всецело доверять, и он был готов выполнить любое их задание.

Несколькими днями позже, проходя по Галеано, узкой улочке в кварталах старой Гаваны, Флорентино заприметил впереди высоченного толстяка в солдатской форме; словно корабль в сильный шторм, его качало из стороны в сторону. На правом бедре подгулявшего вояки болтался сверкающий никелем «люггер», при виде которого у Флорентино сразу же разгорелись глаза. Не раздумывая, он ринулся вслед толстяку.

— Эй, приятель, откуда у тебя такая шикарная пушка?

Пьяно тараща глаза, верзила воззрился на него сверху вниз и, не удостоив ответом, двинулся дальше. Флорентино пристроился сбоку и повел натиск:

— Слушай, продай мне эту игрушку.

— Ишь чего захотел.

Флорентино не отступал, протискиваясь сквозь уличную сутолоку следом за лакомой добычей. Мало-помалу толстяк начал поддаваться на льстивые уговоры Флорентино, вовсю расхваливавшего его замечательный пистолет.

— Ну так что, может, все-таки договоримся?

— Черт с тобой, гони сто монет.

— Да это же настоящий грабеж, — возмутился Флорентино, — давай за шестьдесят.

— Восемьдесят.

— Так и быть, только со всей амуницией.

Бросив все дела, обрадованный Флорентино на всех парах примчался к Педро Триго. Тот похвалил пистолет и предложил поскорей отвезти его Фиделю. Из Калабасара до центра Гаваны они добрались, когда уже стемнело. Вошли в какой-то дом, и только тогда Флорентино узнал, что Триго привел его к Абелю Сантамарии, Во второй раз ему пришлось побывать здесь 24 июля, накануне отъезда в Ориенте.

Близилось лето. Рядовые члены организации с нетерпением ждали конкретных действий. Томимый неопределенностью положения, Хулио Триго разыскал своего старшего брата Педро.

— Когда начинаем? — с волнением спросил он его.

— Думаю, уже скоро, — ответил Педро.

На какое-то мгновение лицо Хулио помрачнело.

— Чего бы я не хотел, так это умереть в постели собственной смертью. Погибнуть за правое дело в бою — большего мне не надо.

Слова брата запали в душу Педро, однако он постарался не придавать им особого значения. Сам он в эти дни тоже пребывал в напряженном состоянии. Резко активизировавшаяся деятельность руководства движения, возросшие закупки военного обмундирования — все свидетельствовало о том, что час решающего выступления был недалек.

22 июля Фидель передал ему распоряжение объявить всем членам калабасарской ячейки состояние повышенной готовности. Никому без разрешения Педро Триго не позволялось отлучаться из доселка более чем на сутки.

24 июля Педро получил задание объездить вместе с Флорентино Фернандесом оружейные магазины и закупить как можно больше мелкокалиберных патронов. Педро недоумевал. Месяц назад на одной из тренировок по стрельбе Рене Бедна сказал ему: «Послушай, эти пульки такие малюсенькие, что ими только по птичкам стрелять. Вряд ли они сгодятся в настоящем деле, как ты думаешь?» — «Нет, конечно, — с уверенностью ответил Триго, — их только для стрельбы по мишени используют». Сейчас же он терялся в догадках, зачем могло понадобиться такое огромное их количество.

Вернувшись домой поздно вечером, Триго сразу лег спать, однако, несмотря на сильную усталость, долго не мог заснуть. Рано утром пришло сообщение: все члены подпольной ячейки должны собраться у него к двенадцати часам дня.

5

В тот момент, когда президентский кортеж выезжал на Авениду Мисьонес, Батиста заметил краешком глаза высокого человека, демонстративно пославшего плевок вслед машине. Батиста собрался было сказать что-то сидевшему рядом с ним лейтенанту — начальнику охраны, но раздумал — человек уже затерялся в уличной сутолоке. Диктатор откинулся на спинку сиденья и усмехнулся. Все-таки эта затея с поездкой по шоссе совсем неплохая. Пусть думают, что он сейчас в море, плывет на яхте. Он окинул взглядом салон и с удивлением обнаружил, что в машине не было его верного телохранителя Бебо Саласа, рекомендованного сыном Батисты Пало. На вопрос, где он, лейтенант сказал, что Бебо взял пятнадцатидневный отпуск.

— Почему я узнаю об этом только сейчас? — В голосе Батисты прозвучали резкие нотки.

— Я думал, что вы не придадите этому значения, мой генерал, — ответил, запинаясь, побелевший начальник охраны, судорожно стискивая приклад автомата.

Батиста намерился было выговорить лейтенанту за проявленную оплошность, но в это время его внимание отвлекли изящные очертания входившего в гаванскую бухту судна под американским флагом. Глядя на него, Батиста забыл о лейтенанте. «Хозяин сегодня в добром настроении», — облегченно вздохнул тот.

На полном ходу вереница машин свернула в сторону порта; согласно инструкции водителям в целях безопасности президента запрещалось снижать скорость на поворотах. Гладь бухты расстилалась теперь слева от шоссе, и корабль стал виден как на ладони. Это был белоснежный парусник, изрядно потрепанный в морских штормах, но сохранивший все же следы былой красы. Несколько матросов стояли у борта; они казались застывшими изваяниями, навечно превращенными в принадлежность корабля. Оставив за кормой лазурные океанские воды, парусник с ленивой неторопливостью входил в горловину коричневой от грязных стоков портовой бухты. Дорога приблизилась к самому берегу, и теперь парусник плыл совсем рядом; из окна машины можно было рассмотреть суровые лица матросов, дубленные солнцем и солеными ветрами.

Кортеж мчался дальше, оставив позади бухту вместе с парусником, и мысли Батисты вернулись к опубликованной недавно в журнале «Боэмия» статье, содержавшей, как ему казалось, оскорбительные выпады против его персоны. Начальник охраны меж тем прикидывал, удастся ли ему поразвлечься на Варадеро; новый телохранитель, сидевший впереди на месте Бебо Саласа, пробовал представить, что он будет делать в случае нападения на хозяина. Ну а водителю полагалось думать только об одном: как вести по городским улицам на скорости сто километров машину, в которой сидел диктатор Батиста.

6

По мере того как близилось лето, росло нетерпение Бенитеса. И вот наконец пришел долгожданный день решающего разговора с Фиделем в доме Исраэля Тапанеса. 24 июля — выезд. Из всех членов ячейки лишь трое — Бенитес, Исраэль Тапанес и Карлос Гонсалес — участвовали в предстоящем деле. Договорились встретиться на углу улиц Нептуно и Хервасио. Требования конспирации полагалось соблюдать до самого последнего момента; в девять вечера к назначенному месту должна подъехать машина и взять тех, кто будет держать в руке белый платок.

Разошлись поздно вечером. Бенитес возвращался домой пустынными ночными улицами, еще сохранявшими накопленное за горячий июльский день тепло. Радостное возбуждение переполняло его грудь; близился час, когда он целиком сможет отдать себя борьбе против ненавистной тирании.

Придя к себе, Бенитес какое-то время лежит с открытыми глазами. Что ждет их завтра? Куда они поедут? Фидель держал план операции в строжайшей тайне, известно было пока только одно — в девять вечера он должен ждать на углу улиц Нептуно и Хервасио. А что, если речь идет всего лишь об очередной проверке готовности людей, их решимости участвовать в конкретном действии? Однако необъяснимое чувство подсказывало Бенитесу, что на сей раз все будет серьезно. Только где? В конце концов, какая разница, главное, что это произойдет. Бенитес вздыхает и закрывает глаза. С улицы доносится шум проезжающих мимо автобусов, однако Бенитес ничего уже не слышит, погрузившись в безмятежный сон.

* * *

Белое семиэтажное здание с двумя выходами — на улицы 0 и 25 — имело соответственно номера 215 и 164. Два лифта, длинные молчаливые коридоры, похожие на больничные. Жильцы, предпочитающие не совать нос в дела соседей. Одним словом, идеальное место для подпольного центра. Квартиры, сдаваемые по обычным для Гаваны 1953 года ценам: холл, кухня, ванная и комната — 45 песо; холл и две комнаты — 60 песо; холл, три комнаты и балкон — 80 песо. Сияющие чистотой лестницы, ежедневно убираемые пятнадцатилетним парнишкой.

В шесть вечера Абель Сантамария вошел в дом с 25-й улицы. Уже находясь в лифте, он услышал, как кто-то его окликнул. Абель нажал кнопку «стоп», и в кабину вошел его сосед по дому Роландо Сантана, однофамилец фиделиста Рикардо. Абель приветственно улыбнулся, и Сантана с ним поздоровался:

— Добрый день.

— Добрый день, — ответил Абель и снова улыбнулся.

На четвертом этаже лифт остановился, и Сантана вышел. «Какой серьезный молодой человек, сразу видно, настоящий мужчина», — подумал Сантана, отпирая дверь своей квартиры номер 403.

Двумя этажами выше Абель достал из кармана ключ, открыл дверь и вошел в квартиру под номером 603: холя и комната. В холле, справа у стены — диван-кровать, слева, перед входной дверью — обеденный стол, книжный шкаф со стеклянными дверцами, на полках — произведения Хосе Марти, Ленина, «Дон Кихот», Энциклопедический словарь УТЭА, «Жизнь Энрике Бароны» Медардо Витьера, «Сесилия Вальдес», «Песнь о моем Сиде», «Происхождение современной Франции» Тэна. Почти в центре холла — небольшой письменный стол. Слева от стола — окно, из которого открывается вид на море. Рядом с письменным столом стоит складное кресло. Далее — кухня и жилая комната со стандартным мебельным гарнитуром. На письменном столе — статуэтка Хосе Марти, стоящего с поднятой рукой, на основании надпись: СТРАДАЮЩЕЙ КУБЕ.

* * *

29-летний Габриэль Хиль входил в состав комитета Ортодоксальной партии жилого района Лаутон. Судьба его оказалась во многом схожей с судьбой Хенеросо Льянеса. В 16 лет Габриэль в поисках работы перебрался в Гавану из местечка Харуко, где он жил, вернее, существовал кое-как вместе со стариком отцом, бывшим солдатом армии мамби, и двенадцатью братьями и сестрами, батрачившими на помещика. В Гаване ему удалось устроиться разнорабочим в кафетерии. Работа была не из легких. За 45 песо в месяц приходилось вкалывать по 12 часов в день — с трех дня до трех ночи. Все свободное время Габриэль отдавал работе в комитете. Его партийная деятельность имела совершенно конкретную направленность: «Борьба за насильственное свержение тирана».

Вскоре комитет в Лаутоне преобразуется в подпольную ячейку, входящую в состав Национального революционного движения. Габриэль Хиль становится ее руководителем. К июлю 1953 года в ней уже насчитывалось около двадцати человек, готовых с оружием в руках выступить на борьбу против тирании.

23 июля Хилю сообщили, что ему необходимо приехать по адресу: Консуладо, 109. Здесь он встретился с Фиделем Кастро, который поручил ему отобрать из состава возглавляемой им ячейки восемь человек и прибыть с ними 24 июля к двум часам дня в квартиру 603 дома, выходящего на две улицы — 0 и 25.

* * *

Расставаясь с женой вечером 24 июля, Исраэль Тапанес сказал, что вынужден отлучиться на несколько дней по служебным делам. «Выступление, по всей вероятности, произойдет этой же ночью», — решил он для себя.

На углу Нептуно и Хервасио Исраэль никого не встретил — было еще слишком рано. В ожидании товарищей он занялся предположениями о месте предстоящей операции. Судя по всему, планировался штурм какого-то военного объекта в районе Гаваны — ведь недаром их столько времени обучали захватывать военные укрепления.

* * *

Руководство Национального революционного движения организационно состояло из двух комитетов — гражданского и военного. Возглавлял движение Фидель Кастро, заместителем его был Абель Сантамария Квадрадо. В состав гражданского комитета входили: Фидель Кастро Рус, Абель Сантамария Квадрадо, Оскар Алькальде, Борис Луис Сайта Колома, Марио Муньос, Хесус Монтане; в состав военного: Фидель Кастро Рус, Абель Сантамария Квадрадо, Педро Мирет, Ренато Гитарт, Эрнесто Тисоль, Хосе Луис Тасенде.

* * *

Будильник прозвенел, как обычно, в семь утра. Бенитес вскочил с постели, умылся и принялся за свой незатейливый завтрак — чашка кофе с молоком и бутерброд. Мысль о предстоящей поездке не давала покоя. Итак, сегодня в девять вечера. Кто за ним заедет? А как быть с оружием? Когда его возьмут — сейчас или позднее?

Придя на работу, Бенитес не знает куда себя деть, мечется как в клетке. Время тянется невыносимо медленно, кажется, что вечер никогда не наступит.

По дороге домой Бенитес покупает у уличного газетчика вечерний выпуск «Эль-Мундо». Поднявшись к себе, он прочитывает газету от корки до корки и ловит себя на том, что бессознательно ищет среди пестроты сообщений символическое предзнаменование грядущих событий. То и дело он поглядывает на часы — как долго еще ждать! Чтобы как-то скоротать время, Бенитес ложится и пробует заснуть. «Только бы не уехали без меня…» Бенитес вскакивает словно от резкого толчка и протирает глаза. Стрелки часов показывают половину девятого. Он торопливо одевается и выбегает на улицу.

* * *

После встречи с Фиделем 23 июля Габриэль Хиль, не теряя времени, отправился оповещать членов ячейки, которым предстояло участвовать в вооруженном выступлении. Шестеро из них погибнут при штурме Монкады: Рамон Мендес Кабесон, Хуан Домингес, Мануэль Саис, Ремберто Абад Алеман, братья Орасио и Хосе Матеу.

2 часа дня. Дом между улицами 0 и 25. Люди Хиля явились с пунктуальной точностью. Отправление организовывалось небольшими партиями по четыре-пять человек. Хиль оказался в составе группы, возглавляемой Хесусом Монтане.

И вот наконец машина тронулась в путь. Хиль пребывал в полной уверенности, что они едут на очередную тренировку, быть может, на этот раз максимально приближенную к реальным условиям. До самого Сантьяго ему и в голову не приходило, что готовилось вооруженное восстание.

21 июля Педро Триго передал Кинтеле приказ руководства: всем членам ячейки Калабасара объявлялось состояние повышенной готовности.

Рано утром 24 июля пришло новое распоряжение: в час дня быть у Педро Триго в готовности к отъезду. Кинтела понял, что долгожданный час наконец настал.

В тот день обедали дома рано. Все семейство Кинтелы, включая его сестру и племянницу, собралось к полудню за обеденным столом. Кинтела не участвовал в общем разговоре, погрузившись в размышления о предстоящем деле. На душе у него было радостно и в то же время немного грустно.

— Да, кстати, — заметил он как бы между прочим, — я с друзьями собираюсь на Варадеро, там сейчас парусная регата.

Мать прекратила есть.

— И когда же ты отправляешься?

— Возможно, даже сегодня.

Жена молча уткнулась в тарелку, пытаясь скрыть тревогу.

— Я слышала, что на эти дни туда приезжает Батиста, — сказала сестра.

За столом воцарилось молчание.

После обеда Кинтела прошел в свою комнату переодеться. Белоснежная гуаябера, белые брюки, черно-белые туфли — вполне подходящий костюм для поездки на спортивный праздник в жаркий летний день. В комнату неслышно вошла мать.

— Сынок, только береги себя, ради бога; не забывай, ведь у тебя двое детей.

Кинтела молча поцеловал ее в морщинистую щеку и поспешно вышел на улицу.

Подпольщики уже были в полном сборе, когда Кинтела вошел в дом Триго, Педро Гутьеррес и Хулио Триго красовались, как и он, во всем белом. Кто-то пошутил, что они втроем сговорились сбежать на танцы. Особенно элегантно выглядел Хулио. Высокий, широкоплечий, с открытым улыбчивым лицом, бронзовым от загара, — кто бы мог подумать, что этот жизнерадостный весельчак страдал легочным кровотечением и еще совсем недавно лежал в туберкулезной больнице. Там он впервые для себя узнал, каких бешеных денег стоит лечение. «Цены на лекарства у нас по карману разве что богачам, — говорил он, выйдя из больницы, своим друзьям. — Кругом коррупция, сплошное надувательство, пора наконец покончить со всем этим». Не теряя времени, он решил сам взяться за борьбу со спекуляцией лекарствами. С этой целью он занялся оптовой скупкой медикаментов, которые перепродавал затем, обычно в кредит, неимущему люду по ценам, зачастую вдвое ниже рыночных. После гибели Хулио его матери еще долго приходили переводы на небольшие суммы от 5 до 10 песо. Нередко к ним прилагались письма с благодарностью за лекарства, полученные в кредит на неопределенный срок.

В углу комнаты молчаливо сидел Репе Бедна. Невольно бросалась в глаза бедная скромность его поношенной, кое-где латанной одежды. Маляр по профессии, он нередко был вынужден подрабатывать на стороне чем только придется. Человек он был немногословный, но это вовсе не мешало ему находить общий язык с окружающими. Говорил он всегда с расстановкой, как бы тщательно взвешивая каждое слово, и невольно заставлял собеседников с вниманием и почтением прислушиваться к себе. В 1953 году за его плечами было 30 лет жизни, для определения которой достаточно, пожалуй, одного слова — нищета. 26 июля Рене Бедиа принимал участие в штурме Монкады и остался в живых. Тремя годами позже он героически погиб при высадке экспедиции с яхты «Гранма».

Около часа дня у дома остановилась машина. Педро Триго вышел встретить человека, который в ней приехал. Это был Фидель Кастро. Когда он вошел, все встали, с нетерпением ожидая, что он скажет. Фидель без лишних слов сразу перешел к делу. Час решительных действий настал, тиран должен быть свергнут. Что касалось ячейки, ее следовало разбить на несколько групп, каждая из которых будет передвигаться самостоятельно.

Затем между Фиделем и Флорентино произошел разговор с глазу на глаз. «Вы полностью справились с ответственным поручением, сейчас придется какое-то время выждать, в нужный момент вас оповестят». Флорентино молча вытер платком струившийся по лицу пот, потом произнес с расстановкой, выговаривая каждое слово:

— Я хочу разделить общую судьбу с вами и со всеми подпольщиками Калабасара. Куда поедет Педро Триго, туда поеду и я.

Какое-то время Фидель колебался, затем уступил. Разделившись на небольшие группы, подпольщики направились на квартиру Абеля. Триго и Флорентино поехали в центр Гаваны — Фидель поручил им закупить как можно больше мелкокалиберных патронов. Патроны продавались лишь по предъявлению военного билета. Флорентино хорошо знал, что его начальству неизбежно станет известно об этих закупках — товарные квитанции пересылались из оружейных магазинов в часть, где он служил. Однако Флорентино решил махнуть на возможные дальнейшие неприятности рукой. «Восстание будет молниеносным, — считал он, — и быстро охватит весь остров с востока на запад. В самой Гаване сотни вооруженных бойцов лишь ждут сигнала, чтобы начать выступление».

Около трех часов дня они были у Абеля. Фидель подошел к Флорентино и положил ему руку на плечо: «Я слышал, вы мечтаете побывать в Ориенте, красивейшей, провинции на Кубе. Так вот, именно туда мы и направляемся». Фидель достал из кармана ключ и вручил его Флорентино вместе с листком бумаги, где был записан адрес: Сантьяго-де-Куба, Сельда, 8. В случае если Флорентино и Триго окажутся там первыми, им нужно будет позаботиться о встрече прибывающих.

По дороге в Гавану Кинтела испытывал необычайный эмоциональный подъем. В то же время его мучило множество вопросов, на которые он пока не находил ответа: «Куда мы едем? Что нас ждет впереди?» Машина встала у железнодорожного переезда; стайка ребятишек беззаботно резвилась на обочине дороги. Мимо с грохотом промчался поезд; шлагбаум поднялся, можно было ехать. «Может, предстоит сражение на улицах города? Или же планируется нападение на какой-то военный объект?» Кругом уже высились небоскребы Ведадо. Оставив машину на стоянке, Кинтела вместе с товарищами направился к дому, где была назначена встреча. Позже, вспоминая о своих душевных переживаниях в тот момент, он рассказывал: «Мысли о семье, о том, что с ней будет, не давали мне покоя. Но потом я подумал, что мой долг перед многострадальной родиной, перед товарищами по борьбе должен быть выше личных привязанностей, и ощутил в себе силы пожертвовать ради этого самым дорогим для меня на свете — детьми, женой, матерью».

Его группа осталась ждать внизу, а Кинтела поднялся лифтом на шестой этаж. В этом доме жила Айдее, революционерка, с которой он встречался раза два или три.

В квартире Абеля собралось много людей; почти все они, за редким исключением, были незнакомы Кинтеле. Фидель отвел его в сторону и сказал, что нужно как можно скорее раздобыть автомашину — рядом имелось несколько агентств по прокату. Процедура была довольно простой: от клиента требовалось лишь предъявить какой-нибудь документ, удостоверяющий личность, сообщить, куда он собирается ехать, и заплатить установленную сумму. После этого машина оказывалась на 24 часа в его полном распоряжении.

Получив от Фиделя деньги на расходы, Кинтела направился в ближайшее агентство на набережной. К его удивлению, внутри было совершенно безлюдно. Подошел служащий — вежливо улыбающийся старичок. Кинтела сказал, что ему срочно нужна машина. Служащий изобразил сожаление. Только что забрали последнюю — сегодня машины пользуются большим спросом; сеньору известно, наверное, что на Варадеро сейчас парусная регата. В другие агентства тоже обращаться бесполезно.

Делать нечего. Огорченный неудачей, Кинтела спешно вернулся назад. Войдя в лифт, он нажал нужную кнопку. Кабина поползла вверх и вдруг, резко дернувшись, замерла между этажами. Кинтела бросился нажимать на все кнопки подряд; кабина не двигалась. В отчаянии он принялся звать на помощь. Через несколько минут снаружи послышались чьи-то голоса. Ситуация была малоутешительной: механик жил в старой Гаване, и требовалось бог знает сколько времени, чтобы вызвать его оттуда.

Бессильная ярость овладела Кинтелой. «Что же делать, они ведь уедут без меня». Он со злобой пнул двустворчатую дверь ногой. Наверху раздался металлический щелчок, и лифт заработал. На шестом этаже кабина остановилась, и Кинтела, весь мокрый от пота, вышел, мысленно благодаря судьбу.

Выслушав Кинтелу о постигшей его неудаче, Фидель на минуту задумался, затем протянул ключи. Машина, «додж» 1950 года, стояла на углу. Кинтела должен был выехать на ней со своими людьми в Сантьяго-де-Куба. На улице Сельда, 8, его будут ждать, там же он получит дальнейшие инструкции.

Сантьяго-де-Куба, вот это неожиданность… «Мне и в голову не могло прийти, что выступление произойдет в Ориенте, — признавался он позже. — Я был абсолютно уверен, что события развернутся в Гаване, что только в Гаване может быть начата революция».

Фидель доверительно положил ему руку на плечо, давая последние указания. Группа Кинтелы выезжает немедленно; до Камагуэя, расположенного приблизительно на полпути, он обязан молчать, что они направляются в Сантьяго. По дороге возможны случайные встречи с другими группами повстанцев, но вступать с ними в контакт не разрешается. Если кто-нибудь поинтересуется, куда они едут, следует сказать, что на карнавал в Ориенте. Вся поездка не должна занять более суток.

Спустившись вниз, Кинтела вышел на улицу, где его поджидали товарищи. Они вопросительно смотрели на своего руководителя, ожидая, что он им скажет.

— Поехали.

— Куда?

— Поехали, — повторил Кинтела и жестом пригласил следовать за собой. На углу улицы стоял сверкающий «додж» вишневого цвета. Кинтела отпер ключом дверцу и сел за руль. Рядом с ним устроился Хосе Луис Лопес, на заднем сиденье разместились Рене Бедна, Педро Гутьеррес и Хулио Триго.

Кинтела взглянул на часы: половина шестого. Кто-то опять спросил, куда они едут.

— Я пока не могу вам ничего сказать, но знайте, что время «Ч» уже наступило.

Кинтела окинул взглядом лица товарищей. Ни на одном из них не появилось даже тени сомнений. Напротив, людей, как он вспоминал, охватило чувство безудержной радости, что настал долгожданный час.

* * *

Рикардо Сантана, привыкший обычно вставать не позже шести утра, 24 июля пролежал в постели до половины девятого. С ночи его знобило, мучили сильные боли в животе. Он попросил у матери градусник; температура была высокой. Преодолев недомогание, Сантана оделся и отправился на работу. Вскоре к нему в мастерскую зашел Рамиро Вальдес.

— Наше время настало, оповещай своих людей — к пяти часам все должны быть в сборе.

— И что потом?

— Поедете в Гавану, место встречи — кафе «Рауль» в Марьянао.

— Так, а дальше?

— Ждите дальнейших указаний, пока все.

Сантана повесил замок на дверь мастерской и пошел собирать людей. Вернувшись домой к полудню, он обессиленно рухнул в кресло. Боли в животе усилились; ощущение было такое, будто кто-то терзал его изнутри острыми когтями. Подошла мать и участливо всмотрелась в бледное лицо сына. Сантана испытывал к ней безграничную любовь и поверял ей все свои тайны. Месяц назад он открыл матери, что состоит в революционной организации. Она сказала тогда: «Сынок, тебе самому решать, как поступать в этой жизни. Единственное, о чем тебя прошу, — береги себя».

— Ну вот, мама, — сказал Сантана, поднимаясь, — настало время действовать.

Мать провела ладонью по его щеке. Ни слезы, ни слова жалости, лишь прощальное: «Береги себя».

В кафе «Рауль» поджидал человек из организации, передавший распоряжение направляться в Ведадо на 23-ю улицу.

Кафетерий «Ротонда» на углу Сапаты и 23-й улицы. Столики под зеленым тентом. Совсем рядом — белая стена кладбища, серые могильные памятники за решеткой ограды. Было восемь вечера, когда группа Сантаны добралась сюда. В этот же час Исраэль Тапанес выходил на встречу с Бенитесом, а Оскар Кинтела подъезжал к Матансасу.

Публика была довольно многочисленная, в основном молодежь. Никто не спешил, стремясь продлить удовольствие посидеть за стаканом пива на открытом воздухе. Сантана тоже решил заказать себе бутылку пива и принялся ждать. От нового приступа боли на лбу выступили капельки ледяного пота.

Прошло около двух часов; Сантана сидел все за той же бутылкой. Около одиннадцати народ начал расходиться, столики опустели. Сантана нетерпеливо ерзал на стуле, то и дело поглядывая на выход.

Условный сигнал он заметил, когда время уже перевалило за полночь. Следуя за Пене Суаресом, Сантана, Грегорио Кареага и еще несколько человек подошли к «шевроле», стоявшему у обочины тротуара на соседней улице. Как только все расселись, машина тронулась в путь. «Сомнений быть не может, мы едем к военному городку «Колумбия», — с уверенностью подумал Сантана. К его удивлению, машина направилась к центру города, совсем в другую сторону. Через несколько минут они остановились у заправочной станции рядом с железнодорожным вокзалом. Сантана с недоумением отметил для себя, что водитель залил полный бак. Неужели придется ехать куда-то далеко? Уже светало, когда машина выехала на Центральное шоссе, ведущее на восток.

* * *

Улица Сан-Рафаэль в старой Гаване. Около девяти вечера она еще многолюдна. Ослепительно сияют разноцветные неоновые огни рекламы, создавая атмосферу праздничности. Бенитес не спешит, время еще есть. Впереди него мальчишка, уличный чистильщик сапог, тащит свой деревянный ящик. Парочка влюбленных остановилась перед ярко освещенной витриной, разглядывая выставленный за стеклом белоснежный подвенечный наряд. Улыбаясь, она говорит ему что-то со счастливым видом, он утвердительно кивает головой и тоже улыбается. Маленький чистильщик сворачивает на Хервасио; Бенитес следует за ним. Здесь уже не увидишь роскошных магазинов и неоновых огней, у темной улицы без фонарей мрачный, неприглядный вид, на тротуаре валяются опрокинутые мусорные баки.

На углу Гервасио и Нептуно он видит Исраэля Тапанеса и Карлоса Гонсалеса. Бенитес обменивается с товарищами приветствием и смотрит на часы: ровно девять. Он достает из кармана белый платок. Проходит еще около четверти часа, и рядом с ними останавливается машина. Через открытое окно чей-то голос подзывает Бенитеса. В машине сидят трое, один из них, вероятно, очень маленького роста, торчит одна голова. Его имя Сосита.

За рулем сидит грузный светловолосый человек. Это Хильдо Флейтас, руководитель группы. Он единственный, кто знает маршрут поездки. Ему не суждено вернуться назад: он погибнет у стен Монкады. Весельчак и балагур, он на протяжении всего пути развлекал своих попутчиков шутками и анекдотами, словно позабыв, что впереди предстоит смертельная схватка с врагом. Третьим в машине был Армелио Ферра. Двое его братьев приблизительно в то же время выезжали в Сантьяго с другой группой. Не теряя времени, люди Бенитеса занимают места. На заднем сиденье располагаются Бенитес, Тапанес и Армелио Ферра. Карлос Гонсалес и Сосита устраиваются рядом с Хильдо. По дороге машина сворачивает на Консуладо и останавливается у трехэтажного жилого дома. Хильдо входит в дом и вскоре возвращается, нагруженный банками с автомобильным маслом. Поверх банок лежит пластинка с записью «Гимна повстанцев». Кто-то замечает, что уже по названию пластинки можно догадаться, куда они направляются. Хильдо смеется. Через полчаса столица с ее бесчисленными огнями остается позади, и машина мчится по Центральному шоссе.

«Если мы выедем из Гаваны, значит, выступление произойдет в Матансасе», — решает Бенитес, украдкой наблюдая за остальными. Лица у всех сосредоточенные, но спокойные. Некоторое время в машине царит молчание. Первым его нарушает Хильдо, разрядив обстановку задорной шуткой. Постепенно завязывается общая беседа. Говорят о Фиделе, о его преданности революционному делу, неутомимости как организатора. Затем разговор переходит на предмет, волнующий всех. Куда они едут? Ради смеха строятся самые немыслимые предположения. Хильдо молчит и хитро улыбается.

НА ПУТИ В ОРИЕНТЕ

Мобилизация людей, приехавших в Ориенте из

самых отдаленных уголков страны, была осуществлена

с поразительной четкостью и в обстановке полной

секретности.

«История меня оправдает»

1

Эрнесто Гонсалес, один из подпольщиков Калабасара, оказался в группе, возглавляемой Хесусом Монтане. В машине Монтане, сером «понтиаке», находились также Габриэль Хиль и еще трое незнакомых Эрнесто людей. Это были члены организации из Лаутона Мануэль Саис и братья Матеу. Всех троих постигла трагическая участь: после штурма Монкады они были схвачены и подло убиты.

Монтане осторожно вел машину, искусно лавируя в густом уличном потоке. Эрнесто откинулся на спинку сиденья и задумался, вспоминая своих родных. Его отец, старый рабочий текстильной фабрики в Калабасаре, горячо симпатизировал Народной социалистической партии, постоянно читал все ее печатные издания. Их содержание вдохновляло его на гневные речи, которыми он разражался в адрес продажных правителей и американского империализма. Поддерживать коммунистов он, однако, не решался в отличие от своего брата Марио Гонсалеса, ветерана НСП. Марио, вся жизнь которого прошла в революционной борьбе, умер от туберкулеза после долгих лет нищеты и лишений. Наконец, к НСП принадлежал еще один родственник Эрнесто, правда, дальний — его неродной дядя. Высокий уровень политизации семьи и давние боевые традиции пролетариата обувной фабрики, где работал Эрнесто, не могли не сказаться на его формировании как революционера.

* * *

Хильдо вел машину со средней скоростью около 80 километров в час. Кто-то заметил, что можно бы и прибавить. «Зачем? — возразил Хильдо. — Как говорится, тише едешь, дальше будешь, да и времени у нас достаточно». К полуночи достигли Матансаса. Тапанес внутренне напрягся: а что, если все произойдет именно здесь, в городе, где он родился? Мысль о том, что он будет сражаться на родной земле, показалась ему замечательной. Тут же он подумал об опасности, в которой могут оказаться его родители. Через несколько минут машина проехала в ста метрах от их дома, Тапанес пытался его разглядеть, но безуспешно: знакомые очертания растворились в ночной мгле.

Матансас остался позади, а с ним и надежды и тревоги Тапанеса. Поздний час и дальняя дорога действовали усыпляюще. Хильдо включил приемник, раздался голос диктора, читавшего последние новости. «Послушай, выключи эту дрянь, дай людям поспать», — сонно пробурчал кто-то. Радио послушно замолчало. Тапанес подремывал; настоящий сон не приходил. «Мне не давало заснуть напряженное чувство ожидания чего-то очень важного», — рассказывал он позже, находясь в тюрьме, соседу по камере.

Проехав небольшой городок Сан-Педро-де-Майабон, Хильдо свернул на проселочную дорогу и остановился. «Передохнем малость», — объявил он одуревшим от сна пассажирам, Тапанес открыл дверцу и вышел, разминая затекшие ноги. Неподалеку от дороги лежал большой плоский камень. Тапанес растянулся на нем, глядя в бездонную черноту неба, усеянного мириадами звезд. Неожиданно его поразило неизведанное доселе ощущение движения звездного небосвода. Кто знает, может, никогда больше не удастся увидеть такую ночь, подумал Тапанес и невольно усмехнулся своим мрачным мыслям. В Санта-Кларе они остановились на несколько минут у бензоколонки и сразу двинулись дальше. Впереди был Камагуэй. «Значит. Санта-Клара тоже отпадает».

* * *

Машина, за рулем которой сидел Кинтела, пробиралась сквозь лабиринт гаванских улиц. У здания университета Кинтела затормозил на красный свет. Глядя на шумные стайки студентов, снующих вверх и вниз по широкой университетской лестнице, он вспомнил о Педро Мирете и Хосе Луисе Тасенде, обучавших его здесь искусству стрельбы. В этот момент они также находились на пути в Сантьяго. Тасенде после штурма будет схвачен и зверски убит; Мирет тоже попадет в лапы к батистовским палачам, но останется в живых.

Наконец Гавана осталась позади. Впереди — 927 километров по Центральному шоссе. Впервые Оскар Кинтела выезжал за пределы своей родной провинции, которой ограничивалось до сих пор его представление о стране.

Проезжая через Сан-Хосе-де-лас-Лахас, первый крупный поселок на пути из Гаваны, они завернули в автомастерскую проверить машину перед дальней дорогой. И снова вперед, на восток. Кинтела, с его небогатым водительским опытом, не хотел рисковать понапрасну и ехал не торопясь.

Уже стемнело, когда въехали в Матансас. На выезде из города призывно сияло огнями ночное кафе. Предложение Кинтелы подзаправиться было встречено одобрительно. Уже покидая кафе, Хулио Триго подошел к музыкальному автомату и опустил в прорезь монету. Зазвучало аргентинское танго. «А ведь, может, это последнее танго в моей жизни», — задумчиво произнес Триго. На мгновение все примолкли, затем кто-то нашелся и удачно обратил его слова в шутку, заставив рассмеяться Триго и его товарищей.

2

Повстанческий механизм был приведен в действие. Члены подпольных групп съезжались с разных концов острова, послушные воле Центра. Кого-то из них впереди ожидала смерть, кого-то — горечь поражения, но и тем и другим было суждено навсегда войти в историю.

Рауль Кастро, брат Фиделя, также принадлежал к числу тех, кто 24 июля следовал по пути в Сантьяго. Год спустя, отбывая заключение в тюрьме на острове Пинос, он записал в своем дневнике следующие воспоминания об этом дне:

«24 июля 1954 года, суббота. Попытаюсь как можно подробней воспроизвести события того памятного дня, с которого прошел ровно год. Накануне вместе с Педро Миретом и Абелардо Креспо мы гульнули на вечеринке. Я, кажется, перебрал лишнего и на следующее утро провалялся допоздна в постели с сильной головной болью. Мирет, вместе с которым мы снимали комнату на углу Нептуно и Арамбуру, — теперь он и Креспо мои соседи по тюремной камере — отправился куда-то, когда я еще спал. К полудню он вернулся и, застав меня в столь незавидном положении, ни слова не говоря, отлучился на несколько минут и принес бутылку яблочного сока. Весь этот сок он заставил меня выпить и сказал, чтобы я поскорее приходил в себя. Лицо у него было озабоченное; я подумал, что наверняка готовится что-то важное. Мирет опять ушел; через некоторое время позвонил Хосе Луис Тасенде, велел мне никуда не отлучаться и ждать его звонка, потом сказал, что заглянет ко мне сам. Сомнений не было, близилось время «Ч», как мы условно обозначили час выступления. Тасенде появился, как и обещал, к вечеру и передал мне необходимые указания, дав ясно понять, что готовится серьезное дело. В восемь вечера он снова позвонил, и мы договорились встретиться в условленном месте — в доме Лестера Родригеса, неподалеку от университета. Вместе с Тасенде мы забрали часть хранившегося у Лестера оружия и поехали на железнодорожный вокзал. Здесь уже находились 16 наших товарищей — все они перешли в подчинение Тасенде. Вместе с ними мы сели в поезд, идущий в Ориенте; Мирет, Креспо и Лестер отправились туда другим путем.

25 июля, суббота. За всю ночь никто из нас так и не сомкнул глаз. Начинало светать: наступало утро жаркого летнего дня, обычное июльское утро, но мне оно казалось каким-то особенным — его приход возвещал о наступлении дня, который, возможно, сделает нас участниками грандиозных событий.

Члены группы держались в поезде каждый по отдельности, делая вид, что не знают друг друга. Исключение составляли мы с Тасенде — все равно нас видели вместе на вокзале. Через некоторое время Тасенде предложил позавтракать в вагоне-ресторане. Там я и узнал наконец, какое задание ожидало нас впереди.

…От неожиданности я чуть не поперхнулся. Неприступность объекта, который предстояло атаковать, была мне хорошо известна, ведь я учился в Сантьяго, провел там несколько лет. Увидев мое растерянное лицо, Тасенде рассмеялся и похлопал меня по плечу: «Раулито, ты давай кушай получше, а то завтра, боюсь, будет не до еды». Но мне кусок не лез в горло; я с трудом допил пиво и сидел, молча глядя в окно. Поезд тем временем достиг границ Ориенте и подъезжал к развилке близ поселка Альто Седро. Слева показались трубы сахарного завода «Маркане», чуть правее плоская равнина постепенно начинала холмиться горными отрогами Сьерры-де-Нипе, где жили мои родители, где появились на свет мои братья и я. Высунув голову в окно, я с жадностью вглядывался в знакомые окрестности — здесь прошли годы моего раннего детства. Поезд ненадолго остановился в Альто Седро. Я накрыл лицо носовым платком и притворился спящим — в поселке многие меня знали и могли случайно увидеть. Трудно передать, как радовала меня встреча с родными местами, да и, в конце концов, приятно было сознавать, что именно здесь, в Ориенте, начнется наша борьба…»[24]

* * *

24 июля Хенеросо Льянес получил распоряжение явиться на квартиру Абеля. Там он встретился с Фиделем, который дал ему указание немедленно выехать с группой, возглавляемой Педро Марреро. Хенеросо подошел вместе с Марреро к стоявшей неподалеку машине, где ждали трое незнакомых ему людей. Марреро сел за руль и завел мотор. Через несколько минут машина затормозила у бензоколонки.

— На случай, если кто-нибудь спросит, запомните, что мы едем в Варадеро, — предупредил вполголоса Марреро.

Версию с поездкой в Варадеро пришлось пустить в ход довольно скоро. В нескольких кварталах от заправочной станции их остановила патрульная машина. Из нее вышли двое полицейских, держа наизготове ручные пулеметы Томпсона. Один полицейский облокотился на капот, направив ствол пулемета в сторону задержанных; другой, в темных очках, медленно подошел, придерживая локтем висевший на боку пулемет, и подозрительно оглядел сидевших в машине людей.

— Куда путь держите?

— На Варадеро, — голос Марреро звучал бесстрастно.

— Ну-ка, открой багажник.

Все насторожились. Никто, за исключением Марреро, не имел ни малейшего представления о том, что находилось в багажнике. Второй полицейский тоже подошел, держа палец на спусковом крючке. С ленивой неторопливостью Марреро вышел из машины и поднял крышку багажника. Внутри было пусто. Полицейский молча кивнул и махнул рукой, показывая, что можно ехать. Марреро также неспешно вернулся за руль, и машина тронулась. Шоссе постепенно терялось в сгущающихся сумерках, изредка прорезаемых светом встречных фар. Перец въездом в Сан-Хосе-де-лас-Лахас их стала обгонять какая-то машина. Марреро прибавил газ, и сразу же раздался вой полицейской сирены. Марреро прижался к обочине дороги и затормозил. Машина дорожной полиции остановилась рядом. Из окна высунулась голова полицейского.

— Что это вас водит по всей дороге из стороны в сторону?

В машине царило молчание.

— Мой вам совет — почаще тормошите шофера. Случится ему заснуть хоть на чуть-чуть, сразу всем крышка. Поезжайте.

Взревев мотором, полицейская машина рванула с места я, мигнув красными фонарями, исчезла за поворотом. Все облегченно вздохнули. Какое-то время Марреро неподвижно сидел, сжимая обеими руками рулевое колесо; затем машинально, словно в полусне, повернул ключ зажигания и завел мотор.

В Сан-Хосе-де-лас-Лахас шоссе проходило мимо залитой светом центральной площади, где в этот час, как обычно, было многолюдно. Зажатый в тесных улочках, поток машин двигался черепашьим шагом. Автомобиль подпольщиков поравнялся с автобусом, совершавшим регулярные рейсы в Гавану. Хенеросо бросил случайный взгляд на сидевшего сзади молодого человека, странный вид которого невольно привлек его внимание. Искаженное гримасой страха бледное лицо, расширенные зрачки, пальцы, судорожно вцепившиеся в сиденье… Неожиданно он рывком открыл дверцу, выпрыгнул наружу и побежал. Сначала никто ничего не мог сообразить; все стало понятно, когда увидели, что он направляется в сторону готовившегося к отправлению гаванского автобуса. Остановив машину, Марреро в несколько прыжков пересек мостовую и вскочил в дверь автобуса следом за беглецом. Через окно было видно, как, яростно жестикулируя, он говорил что-то позорно бежавшему с поля боя трусу. Через несколько минут Марреро возвратился, сжимая в гневе кулаки.

— Какая подлость! Бросить нас в такой момент… Вот что, я предлагаю вытащить этого каналью из автобуса силком.

Глаза всех четверых были устремлены в сторону автобуса, принимавшего последних пассажиров. Прячась от взглядов бывших товарищей, дезертир сполз чуть ли не на пол; в окне виднелась одна макушка. Выволакивать его силой, как предлагал Марреро, не имело смысла, не говоря уж о том, что мог разразиться громкий скандал. К счастью, беглецу не были известны ни конечная цель поездки подпольщиков, ни план их дальнейших действий.

— Черт с ним, — решил Марреро, — пускай это дерьмо катится на все четыре стороны. Поехали, здесь нам делать больше нечего.

3

Обувная фабрика, на которой работал Эрнесто Гонсалес, бездействовала в очередной раз — царил «мертвый сезон». Свободного времени у Эрнесто теперь было предостаточно, и он решил привести в порядок газончик перед домом.

— Эриесто! — раздался с улицы чей-то голос.

У ограды стоял его приятель Педро Триго.

— Какие новости?

— Зайди ко мне сегодня около двенадцати. Да, и постарайся одеться поприличнее.

В назначенный час Эрнесто явился в дом Триго в белоснежной накрахмаленной гуаябере. Здесь он встретился с Фиделем, от которого получил указание быть готовым к отъезду. Своим родным он должен был сказать, что собирается на Варадеро поразвлечься.

Возвратившись домой, Эрнесто подошел к матери и обнял ее за плечи.

— Знаешь, я решил съездить на Варадеро. Пока не могу точно сказать, когда вернусь. — Голос у Эрнесто слегка дрожал.

— И с кем же ты едешь? — Мать пытливо посмотрела ему в глаза.

Эрнесто нервно стиснул пальцы.

— С друзьями, у них своя машина, они уже ждут меня тут рядом, на углу.

— Что с тобой, сынок, почему ты так взволнован?

— Пустяки, это тебе показалось.

— Как же ты будешь купаться? Ведь ты ничего с собой не взял.

— Все уже в машине, ты не беспокойся.

Эрнесто ткнулся носом в щеку матери и, не оборачиваясь, побежал к машине. Уже отъехав, он не удержался и посмотрел назад. Стоя у калитки, мать провожала его взглядом. Эрнесто поспешно отвернулся.

Машина, за рулем которой сидел Монтане, еще засветло достигла Матансаса. Когда миновали поворот на Варадеро, кто-то с деланным удивлением воскликнул:

— Как, разве мы едем не на Варадеро? А мне так хотелось искупаться!

К полуночи подъехали к городу Колон, где решили остановиться и перекусить. Открывая дверцу, Эрнесто случайно увидел в промелькнувшей мимо машине знакомое лицо. Это был Борис Луис Сайта Колома. Эрнесто сразу же вспомнились тренировки в университетском городке. Обучившись искусству стрельбы из пистолета, он затем сам начал выступать в роли инструктора. Как-то его познакомили с высоким плечистым юношей, который тоже хотел научиться стрелять. Его звали Борис Луис. Между ними завязалось знакомство, переросшее позднее в тесную дружбу. Глядя вслед исчезающей в темноте машине, Эрнесто подумал, что судьба, возможно, вновь сведет их в скором будущем.

Отъехав от Колона несколько километров, они догнали маленький спортивный автомобиль. Фары встречной машины выхватили из темноты лица, двух сидевших в ней людей, и Хиль успел разглядеть Флорентиио Фернандеса и Педро Триго. Он хотел было сказать об этом своим товарищам, но решил промолчать. Хиль все больше склонялся к мысли, что впереди их ожидает серьезное дело, а не очередная тренировка, как он думал вначале.

— Куда мы все-таки едем? — обратился он к Монтане.

— Вперед, — ответил тот.

Следующую остановку сделали в Санта-Кларе. Сидя в углу небольшого придорожного кафе, они увидели, что к их столику двигается здоровенный толстяк в форме полицейского.

— Это ваш «понтиак» стоит у входа?

— Да, а в чем, собственно, дело?

— Переставьте машину в другое место, здесь стоянка запрещена.

* * *

Машина, за рулем которой сидел Хильдо, катила все дальше и дальше на восток, оставляя позади многочисленные города и селения: Санта-Клара, Санкти-Спиритус, Сьего-де-Авила, Флорида… Впереди был Камагуэй, родной город Бенитеса. Что, если выступление произойдет в этом месте? Ведь здесь живет его мать… Бенитес протер сонные глаза и осмотрелся кругом. Багровый шар восходящего солнца поднимался над мглистым горизонтом, как бы указывая направление пути. Его лучи осветили бледные, измученные дальней дорогой лица повстанцев.

К тому времени, когда машина с повстанцами подъехала к Камагузю, зной июльского дня сделался невыносимым. В город въехали по улице генерала Гомеса. Бенитес предложил заехать к своей сестре, у которой они смогли бы пообедать. Все охотно согласились. По дороге они остановились у мясной лавки купить на обед мяса. Бенитесу стало понятно, что не в Камагуэе наступит конец их путешествию. По мере того как они удалялись от Гаваны, ему все больше казалось, что выступление должно быть чем-то очень значительным. «Зачем мы ехали так далеко, если выступление оказалось таким маленьким?» — скажет он потом.

— Ужас как спать хочется, уже три дня, как я глаз не смыкал, — сказал Хильдо зевая и потягиваясь, когда его товарищи возвратились, нагруженные покупками.

— Ты сможешь вздремнуть немного дома у моей сестры, пока она будет готовить обед, — предложил Бенитес.

— Идет, а где это?

— Здесь, неподалеку, на улице Росарио.

Машина проехала вперед по улице Гомеса и свернула на Авельянеду. Мимо промелькнули окна кафетерия, где когда-то Бенитес работал официантом. Он подумал, что, возможно, там сидел кто-нибудь из его старых приятелей, но разглядеть никого не удалось.

Мать Бенитеса жила недалеко от дочери, на улице Эстрада Пальма, 272. Узнав о приезде сына, она обрадовано поспешила навстречу. Бевитес расцеловал всех родственников и сказал, что едет с друзьями в Ориенте на карнавал. Мать недоверчиво посмотрела на сына, потом перевела взгляд на его товарищей, стоявших перед ней с утомленными лицами.

Быстро накрыли традиционный кубинский стол: густая фасолевая похлебка, жаренные в масле ломтики бананов, бифштекс с рисом. Проголодавшиеся путешественники с жадностью набросились на еду. Лишь Хильдо, для которого сейчас сон был дороже всего на свете, поспешил улечься в соседней комнате и тотчас захрапел.

Три часа дня — самое пекло, но нужно торопиться — впереди еще половина пути. Мать Бенитеса с тревогой вглядывается в лицо сына. Здесь что-то не так, думает она; поспешно сняв с себя серебряную иконку с изображением пресвятой девы Марии, она вешает ее на шею Бенитесу и заботливо крестит его на прощание.

Сидя в машине, увозившей его все дальше на восток, Бенитес молчаливо теребил цепочку с иконкой; впервые за все это время ему было неспокойно на душе, в голову лезли мрачные мысли. Внезапно он повернулся к Хильдо и произнес:

— В конце концов, двум смертям не бывать, а одной не миновать, правда ведь?

* * *

Первые лучи восходящего солнца едва-едва окрасили в пурпурный цвет небо над горизонтом, когда группа подпольщиков из Артемисы достигла Матансаса. Кратковременная остановка в небольшом ночном баре — и снова в путь. Через два часа — Колон. У первой же аптеки Сантана затормозил; уже несколько часов его мучила нестерпимая головная боль. Проглотив разом четыре таблетки аспирина, Сантана перебрался на заднее сиденье и закрыл глаза; боль начинала постепенно отступать. Место за рулем занял Пене Суарес, и машина, взвизгнув покрышками, рванула с места. Несколько чумазых ребятишек, подбежавших поглазеть на автомобиль, испуганно отскочили в сторону. Один из них, с виду самый бойкий, крикнул:

— Эй, дядя, ты куда так разогнался? Батисту убивать, что ли?

Озорная шутка мальчишки привела артемисцев в неописуемый восторг. Сантана расхохотался вместе со всеми; головная боль наконец прошла, да и желудочные колики, терзавшие его с самой Гаваны, тоже прекратились.

Смех в машине не утихал на протяжении всего пути — ведь среди них был Грегорио Кареага, известный в Артемисе остряк и балагур. Удивительней всего было то, что этот излучавший оптимизм весельчак занимался далеко не самым радостным на свете делом: Кареага работал в похоронном бюро «Матиас и K°». Некоторые отпускаемые им шутки, правда, несли на себе отпечаток его мрачной профессии. Едва машина отъехала от Артемисы, как он вдруг хлопнул себя по лбу:

— Вот, черт, совсем забыл, мне же надо было повидаться с этим старым хрычом Матиасом!

— Зачем еще? — удивленно спросил кто-то.

— Ну как же! Если дело разыграется не на шутку, представляете, сколько клиентов сразу появится у нашей фирмы! А мы с Матиасом уже тут как тут!

Окинув взглядом кого-нибудь из ехавших с ним в машине, он говорил, сокрушенно вздыхая:

— Как жаль, что я не успел вовремя снять с тебя мерку!

Артемисцы отплачивали ему язвительными репликами в том же духе:

— Кареага, признайся, что ты перед отъездом успел себе заказать в конторе старого Матиаса шикарный гроб со всеми удобствами. Когда мы доберемся до места, он уже наверняка будет готов.

Кареага смеялся вместе со всеми и парировал ответной шуткой.

На середине пути Суарес сообщил, что выступление произойдет в Ориенте. Сантана радостно воскликнул:

— Вот это здорово! Я так давно мечтал побывать в тех местах, где армия мамби бросила клич борьбы за независимость нашей родины! Покажем ориентальцам, что и мы тоже на кое-что способны!

* * *

Крошечный автомобильчик бесстрашно мчался по Центральному шоссе, оставляя позади десятки селений, которые, промелькнув, не успевали оставить след в памяти двух одиноких путешественников — Триго и Флорентино. В пути им приходилось довольно часто останавливаться, чтобы размять затекшие ноги, — сказывались неудобства длительного путешествия в маленькой двухместной машине.

Рассвет едва брезжил, когда миновали Санта-Клару. Было решено сделать кратковременный привал. Флорентино съехал на обочину и тотчас же задремал, уткнувшись головой в рулевое колесо. Триго вышел из машины я потянулся всем телом, расправляя занемевшие мышцы. С востока тянул прохладный ночной ветерок, доносивший пряные запахи цветущих растений. Сделав несколько шагов, Триго опустился на выжженную солнцем траву и закрыл глаза. Сон не приходил: вспоминалась мать, ее прощальный взгляд. Затем он подумал о своем брате Хулио; в памяти всплыли его слова о желании умереть достойно. Где-то неподалеку ухнула ночная сова. Что ждало их впереди? Мысли путались, цеплялись друг за друга… Незаметно для себя Триго задремал. Прогудевший мимо автобус разбудил его через несколько минут. Вернувшись к машине, он увидел, что Флорентино уже проснулся и, позевывая, протирал лобовое стекло. На востоке кровавым пламенем разгоралась утренняя заря.

* * *

К полуночи машина, которую вел Кинтела, достигла Санта-Клары. Город спал, лишь изредка на тротуарах мелькали тени запоздалых прохожих. На одном из перекрестков фары осветили небольшую автомастерскую с бензоколонкой, украшенной эмблемой фирмы «ESSO». На гудок клаксона из домика при мастерской вышел заспанный механик, совсем еще мальчишка. «В такое позднее время редко кто сюда заезжает», — заметил он, вставляя заправочный пистолет в горловину бака. Как бы в опровержение его слов к мастерской подъехала еще одна машина, в которой сидели шесть человек. Трое из них вышли; заметив машину Кинтелы, они тихо перебросились несколькими фразами. Их лица были знакомы Кинтеле — он встречался с этими людьми на одной из тренировок по стрельбе, но по имени никого не знал. Те трое, по всей видимости, тоже его узнали, но продолжали молча стоять у своей машины. Кинтела протянул механику деньги и вернулся за руль.

Выехав за пределы города, он уступил водительское место Хосе Луису. Никто из повстанцев не спал, прогоняя сон беседой. Хосе Луис управлял машиной довольно неумело, и товарищи не упустили случая подколоть его:

— Послушай, Хосе, — обратился к нему Хулио Триго, — ты, наверное, раньше был пилотом, только не забывай, пожалуйста, что мы уже приземлились.

Миновали Камагуэй, и Кинтела вновь сел за руль. Отъехав от города несколько километров, он достал из кармана записку и, тщательно выговаривая каждое слово, громко прочел ее содержание:

— Сантьяго-де-Куба, улица Сельда, 8.

— Значит, мы направляемся в Ориенте?! А что будет дальше?

Повернувшись назад, Кинтела окинул взглядом лица своих товарищей.

— Теперь вы знаете ровно столько же, сколько знаю я. Это все, что я могу вам сказать.

* * *

Расставшись с родственниками Бенитеса, повстанцы продолжили путь на восток. На выезде из Камагуэя Хильдо завернул в ремонтный гараж. Рядом находилась сувенирная лавка, где внимание Тапаиеса привлекла выставленная в витрине белая широкополая шляпа, какие носят в Техасе, — излюбленный головной убор крестьян в окрестностях Камагуэя. Непонятно почему, но Тапанесу давно хотелось иметь такую шляпу.

— Эх, мне бы такую шляпу! — воскликнул Тапанес, забыв, что в кармане у него всего четыре песо.

Хильдо попросил продавца показать несколько шляп. Тапанес выбрал ту, которая ему оказалась впору.

— Нравится? — спросил Хильдо.

— Очень.

— Ну, вот и отлично, — сказал Хильдо и, заплатив за шляпу, вручил ее радостно улыбающемуся Тапанесу.

Неподалеку от городка Виктория-де-лас-Тунас, за Камагуэем, шоссе было перекрыто: армейский пост задерживал для проверки весь проезжавший транспорт. Притормозив, Хильдо высунулся из окна и что-то прокричал, помахав одновременно каким-то предметом, зажатым в левой руке. Солдаты взяли под козырек и показали, что путь свободен. Глядя на их улыбающиеся лица, Тапанес неожиданно почувствовал приступ ярости.

— Ничего, скоро встретимся, тогда посмотрим, как будете улыбаться, — прошептал он, сжимая кулаки.

Через некоторое время проверка повторилась. На этот раз Тапанес понял, почему их пропустили с таким почетом. Размахивая флажком «4 сентября», Хильдо крикнул солдатам:

— Парни, мы из молодежной секции PAU![25]

* * *

Калабасар, 24 июля — день святого Иоанна, покровителя жителей поселка. У местной церкви собралась толпа верующих в ожидании прибытия приходского священника, который должен возглавить процессию. Ее начало назначено на шесть часов вечера. Время уже шесть тридцать, но процессия все не двигается. Семь тридцать — священника еще нет, верующие начинают волноваться. В восемь часов прошел шокировавший всех слух, что «священник играет в карты и проигрался в пух и прах». В восемь тридцать наконец появляется святой отец, и процессия трогается в путь, неся образ покровителя. Раздаются недовольные голоса; кто-то громко говорит, что священник спустил в карты все пожертвования прихожан.

Невольно улыбаясь, Кинтела вспоминал эту нелепую историю, свидетелем которой он случайно оказался накануне отъезда, в то время как их «додж» приближался по Центральному шоссе к поселку Кобре, где находилось святилище официальной покровительницы Кубы богоматери Милосердия — Каридад. Кинтела всегда ощущал внутренний протест против верующих из числа калабасарских богатеев. «Как могли называть себя верующими эти люди, которые велят прислуге сжигать остатки пищи, чтобы они не достались нищим?» — говорил он. Кинтела не был религиозным, но все же ему было интересно поглядеть на знаменитую достопримечательность в Кобре, тем более, считал он, времени у них было вполне достаточно, да и потом неизвестно, представится ли им еще новая возможность побывать в этих местах.

— Давайте заедем в Кобре, — предложил он своим товарищам, завидев развилку с указателем.

Хулио Триго и Репе Бедна запротестовали, но Хосе Луис Лопес и Педро Гутьеррес поддержали его идею, и предложение было принято большинством голосов. Кинтела повернул направо, и почти сразу же их глазам предстала маленькая церковь, воздвигнутая в честь Мадонны. Толпилось много народу, в основном были те, кто приехал на карнавалы в Сантьяго. Рядом с церковью торговцы наперебой предлагали свой незатейливый товар: ножички, медальоны с изображением богородицы, расчески, маисовые пироги «тамалес», жареные колбаски и тому подобное. Юноши вошли в церковь и медленно обошли ее кругом, разглядывая образа святых. В глубине, рядом с алтарем, в стеклянных витринах были выставлены дары, приносимые сюда верующими со всех уголков Кубы в надежде получить в обмен от своей покровительницы какое-нибудь чудо. Кинтела задержался у одной из витрин, привлекшей его внимание богатством и разнообразием разложенных в ней приношений. Чего здесь только не было: разнообразные браслеты и цепочки, предметы одежды, золотые зубы, костыли, золотые и серебряные медали! В самом центре лежали сержантские лычки, рядом с которыми была табличка, пояснявшая, что эти лычки носил Батиста 4 сентября 1933 года, — в этот день произошел устроенный им «бунт сержантов». Позже он принес их в дар в знак благодарности Мадонне за ее покровительство. Кинтела долго смотрел на них, думая о том, «как могла пресвятая дева, если она творит чудеса, покровительствовать человеку вроде Батисты».

Выйдя из церкви, они подозвали бродячего фотографа и, устроившись на скамейке, сфотографировались все впятером на память. Поколдовав несколько минут над аппаратом, фотограф вручил им фотокарточку, предварительно поставив на ней печать с изображением Каридад-дель-Кобре. Со смехом разглядывая себя на снимке, друзья возвратились к машине. В последний момент Кинтела успел купить себе небольшую севильскую наваху, на ручке которой также имелось изображение святой.

* * *

Пустынное предрассветное шоссе. В машине, управляемой Монтане, царило молчание. Неожиданно впереди появилось какое-то препятствие, и Монтане, резко взяв влево, выскочил на идущую параллельно грунтовую дорогу. Было решено здесь же немного передохнуть — всем страшно хотелось спать — и затем ехать дальше.

* * *

Ориенте, гористая провинция на востоке Кубы. Флорентино и Триго с восхищением любовались открывшейся перед ними величественной панорамой горных вершин, покрытых густыми тропическими зарослями. «Кросмобиль», натужно воя слабеньким мотором, медленно полз по уходившему вверх серпантину шоссе. До Сантьяго было уже рукой подать, как вдруг машина резко дернулась и остановилась. Флорентине поднял капот и растерянно почесал в затылке. Все попытки завести мотор ни к чему не привели. Приятели молча переглянулись. Если они не успеют приехать в назначенное время, их сочтут за позорных дезертиров.

Счастье на этот раз им улыбнулось. Не прошло и получаса, как около них затормозил потрепанный «джип», водитель которого без лишних разговоров взял поломанную машину на буксир. Триго и Флорентино знали, что жители Ориенте славятся своим гостеприимством и доброжелательностью, и сейчас смогли убедиться в этом сами.

Оставив «кросмобиль» в ремонтной мастерской на въезде в Сантьяго, друзья отправились по указанному Фиделем адресу: Сельда, 8. К шести вечера они добрались до места. Ключ им так и не понадобился — в доме уже находилась целая группа революционеров: Ченард, Альмейда, Алькальде и подпольщики из Калабасара.

* * *

Гуаймаро — неприметное селение, расположенное между Камагуэем и Сантьяго. В 1868 году в этом местечке состоялось собрание Первого Учредительного Конвента мамби. Группа Рейнальдо Бенитеса сделала в Гуаймаро кратковременную остановку у бензоколонки. Итак, теперь ни у кого не было сомнений, что местом вооруженного выступления выбрана Ориенте. Но где именно?

К вечеру они добрались до Баямо, где решили поужинать. Историческое прошлое Баямо, богатое революционными традициями, восходящими к временам борьбы против испанского владычества, снискало ему славу одного из наиболее героических городов Кубы. Бенитес лелеял тайную надежду, что именно здесь, в его родном городе, будет брошен вызов ненавистной тирании. Как оказалось в действительности, выступления произошли в двух местах — в Сантьяго и Баямо. Бенитес не знал, что как раз в это время его товарищ Нико Лопес — именно он вовлек Бенитеса в революционное движение — находился неподалеку от Баямо, куда он направлялся вместе со всей группой, чтобы атаковать гарнизонную казарму.

Они подъехали к отелю «Центральный», где Бенитес работал посыльным. Неподалеку жила его бабушка, и он решил воспользоваться случаем, чтобы ее навестить. Расцеловав бабушку и расспросив ее о здоровье, Бенитес бегом возвратился в отель, где успел поужинать вместе со всеми. В десять вечера они снова были в пути. Прошло уже более суток, как подпольщики выехали из Гаваны, однако, как вспоминал Бенитес, он и его товарищи, несмотря на усталость, ощущали большой эмоциональный подъем. Теперь никто из них не сомневался, что конечная цель поездки — Сантьяго. Хильдо улыбался, продолжая хранить многозначительное молчание.

В Сантьяго приехали к полуночи, в самый разгар карнавального празднества. Связной, с которым Хильдо Флейтас должен был встретиться в условленном месте, не появлялся — вероятно, не дождался запоздавшей группы. Флейтас сделал круг по городу — на случай, если за ними был хвост, — и припарковал машину поблизости от площади Агилерас, по которой в это время двигалась шумная «конга» — красочная карнавальная процессия. Зажигательные танцевальные ритмы манили принять участие в карнавальном шествии, и Бенитес, не выдержав соблазна, присоединился к неистовавшей «конге», которая мгновенно втянула его в себя подобно бурлящему водовороту. Где-то за углом возникла драка, послышались громкие крики, выстрелы, и Бенитес, с трудом выбравшись из возникшей в толпе давки, поспешно возвратился на площадь к своим товарищам.

* * *

Очнувшись от непродолжительного сна, Монтане вновь устроился за рулем и нажал кнопку стартера. Раздалось подозрительное жужжание: мотор не заводился. Последующие попытки привести его в действие также не увенчались успехом. Чертыхаясь, Монтане поднял капот и подозвал всех остальных. Как оказалось, никто из пассажиров в механике ровным счетом ничего не смыслил. На их счастье, рядом с ними затормозил грузовик. Увидев растерянные лица стоявших у машины людей, шофер грузовика молча отстранил Монтане и принялся выяснять неисправность.

— Все ясно, — заключил он после краткого осмотра, — полетела муфта стартера.

— Что же нам теперь делать?

— Попробуйте толкнуть машину, с ходу должна завестись.

Прогноз оказался верным; мотор заработал, и все облегченно вздохнули.

К полудню группа Монтане благополучно добралась до Баямо. В кафе, где они остановились перекусить, произошла неожиданная встреча с Нико Лопесом и его людьми. Для них Баямо являлся конечным пунктом; здесь в соответствии с планом, разработанным руководством движения, они должны были атаковать казарму и захватить склад с оружием.

В Сантьяго приехали засветло. Улицы города уже находились во власти карнавального шествия, и Монтане стоило немалого труда протиснуть машину сквозь возбужденную праздничным весельем толпу к небольшому отелю, находившемуся неподалеку от Марсова поля.

* * *

«Рекс» — захудалая гостиница, окнами выходившая на Авениду Гарсон, в трех кварталах от казармы Монкада. Тесные душные номера по обеим сторонам узкого, точно кишка, тускло освещенного коридора. Абель Сантамария приготовил проголодавшимся с дороги путешественникам приятный сюрприз: в ресторанчике отеля их ждал вкусный ужин — жареные цыплята с рисом.

Поднявшись к себе в комнату, Габриэль Хиль выключил свет и лег. Жара и духота не давали заснуть. С улицы доносился шум карнавала. «Ничего не поделаешь, — подумал Габриэль, — придется завтра испортить им праздник».

ПРАЗДНИК САНТА АННЫ

26 июля, воскресенье Сайта Анны, было выбрано для штурма Монкады не случайно. По традиции в этот день карнавальные празднества достигают в Ориенте своей кульминации; тысячи кубинцев приезжают сюда со всех уголков страны, чтобы вместе с жителями Сантьяго повеселиться от души на улицах и площадях этого гостеприимного города. Таким образом, создавались благоприятные условия для незаметной переброски из Гаваны в Ориенте довольно многочисленной группы наших людей под видом жаждущих развлечений туристов, равно как и для скрытой транспортировки оружия и боеприпасов.

Рауль Кастро

1

Продолжая вспоминать в своем дневнике о событиях 25 июля 1953 года, Рауль писал:

«Поезд пришел в Сантьяго-де-Куба во второй половине дня. На вокзале нас встретили Абель Сантамария и Ренато Гитарт. Неподалеку от вокзала имелась небольшая гостиница с претенциозным названием «Жемчужина Кубы», где для нас были забронированы номера. Все члены нашей группы разместились в крошечных комнатушках на первом этаже, в которых не было ни ванны, ни туалета, так что к единственному умывальнику в конце коридора сразу же выстроилась очередь. Около семи вечера все собрались в ресторанчике гостиницы, где Абель Сантамария заказал для нас роскошный ужин. За соседними столиками бурно веселилась разряженная в карнавальные костюмы публика, играла музыка. Мимо гостиницы непрерывной чередой проходили шумные «компарсы»; празднично возбужденные люди то и дело заглядывали сюда, чтобы опрокинуть стаканчик-другой, после чего спешили вновь присоединиться к карнавальному шествию.

Наши товарищи сидели по разным столикам с непринужденным видом, шутили, смеялись, и, пожалуй, лишь проницательному наблюдателю удалось бы подметить в их глазах напряженную сосредоточенность, никак не вязавшуюся с атмосферой всеобщего веселья. Пытаясь отвлечь нас от серьезных дум, Тасенде то и дело опускал монеты в прорезь музыкального автомата. После ужина мы разбрелись по своим клетушкам и стали ждать, когда нас оповестят.

Единственным предметом мебели в номере была кровать, на которую я бросился не раздеваясь. Закинув руки за голову, я принялся бесцельно рассматривать потолок, в мозгу путались сумбурные мысли. Никогда еще в моей жизни время не тянулось так медленно. Как и во многих третьеразрядных гостиницах старой постройки, перегородки между номерами не доходили до потолка, и поэтому сюда беспрепятственно доносились самые разнообразные звуки: музыка из ресторана, обрывки разговоров, звяканье посуды, чьи-то возгласы. За окнами шумело карнавальное море, гремели барабаны. В соседней комнате испанский турист развлекался с продажной девицей. Через какое-то время их нежное воркование прервалось и послышалась резкая брань — сын Пиренеев негодовал по поводу слишком высокой цены, которую красотка заломила за свои ласки.

Мне стало даже обидно: кругом все радовались жизни — пили, танцевали, любили женщин, а мы сидели как проклятые в душных номерах и не могли двинуться с места. Я подумал, что для многих моих товарищей этот ужин, возможно, станет последним в жизни. Как я узнал впоследствии, из восемнадцати человек, входивших в состав возглавляемой Тасенде группы, в живых остались лишь трое, в том числе я.

По мере того как время близилось к полуночи, ритмы карнавала становились все неистовее; казалось, кожа барабанов вот-вот лопнет под оглушительными ударами. Наконец появился долгожданный связной от Фиделя, координировавшего действия повстанцев из импровизированной ставки, расположенной в доме на шоссе, соединяющем Сантьяго с фермой «Сибоней». Вскоре мы тоже были там, где встретились с Фиделем и остальными участниками готовящегося выступления. Через несколько минут должен был наступить новый день — воскресенье 26 июля 1953 года».[26]

Машина с группой подпольщиков, возглавляемой Хильдо, подъехала к отелю «Рекс». В его вестибюле была условлена встреча с Фиделем. Получив необходимые инструкции, Хильдо вернулся за руль и, попетляв по городским улицам, выехал на загородное шоссе. Бенитес никак не мог сообразить, куда они направляются. Хотя ему и приходилось жить одно время в Сантьяго, дорога была совершенно незнакомой. Вскоре машина свернула на небольшую ферму и остановилась рядом с домом, укрывшимся в чаще деревьев. Это была ферма «Сибоней». Здесь Бенитес и его товарищи встретились с остальными участниками готовящегося восстания.

* * *

В половине восьмого вечера 25 июля группа, с которой ехал Рикардо Сантана, добралась до Сантьяго. В отеле «Рекс» свободных мест не оказалось, и встретивший их связной помог им устроиться в расположенном неподалеку пансионе. Путники здорово проголодались и с жадностью набросились на приготовленный хозяином ужин.

Около одиннадцати за ними пришел человек от Фиделя.

— Ну, ребята, пора, наша «конга» уже в сборе.

Дом на улице Сельда Ренато Гитарт временно арендовал «для гаванских друзей, которые собираются погостить в Сантьяго в дни карнавала». Дом был довольно просторный, с внутренним двориком-патио. Здесь уже собралось немало народу; уставшие после дальнего пути люди спешили смыть с себя дорожную пыль, после чего устраивались отдохнуть на матрацах, заботливо разложенных Гитартом на полу в комнатах. Педро Триго тоже собрался было прикорнуть с дороги, как к нему подошел встревоженный Рене Бедиа и сказал, что у Хулио, когда он принимал душ, пошла горлом кровь. Флорентино и Педро выбежали в ближайшую аптеку купить шприц и кровоостанавливающее. После сделанного Флорентино укола Хулио почувствовал себя лучше, кровотечение прекратилось. Бедиа отозвал Педро Триго в сторону.

— Ты, конечно, понимаешь, что в таком состоянии Хулио не следует участвовать в штурме, — произнес он, пристально глядя Педро в глаза,

Триго не отвечал. Он не считал себя вправе принимать столь ответственное решение за брата. С тем, что сказал Бедиа, трудно было не согласиться, однако Педро "хорошо представлял, каким это будет тяжелым ударом для Хулио, если его отстранят от участия в выступлении. Но так или иначе, он его брат, и все ждали, что он скажет. Поставленный перед затруднительной альтернативой, Педро Триго колебался, не зная, как поступить. Наконец, с трудом сдерживая волнение, он сказал:

— Конечно, он мой брат, но я не могу заставить его делать то, чего он не хочет. Пусть решает Абель.

Вскоре приехал Абель. Узнав, что произошло, он мягко, но настойчиво сказал, что Хулио не следует участвовать в предстоящей операции. Хулио упорно не соглашался: «Я должен до конца выполнить свой долг». Абель продолжал настаивать:

— Хулио, пойми, сейчас это для тебя невозможно. Тебе необходимо вернуться в Гавану. Когда потребуется, мы тебя найдем.

Его слова звучали приказом, и Хулио в конце концов смирился, обещав этим же вечером отправиться обратно в Гавану. После этого Абель распорядился, чтобы все оставались здесь и никуда не отлучались: вскоре группа будет переброшена в другое место, где получит конкретную задачу.

В восемь вечера Педро Триго вместе с Кинтелой и Педро Гутьерресом вышел на улицу проводить Хулио. Перед отъездом в Гавану он хотел навестить одного своего приятеля, жившего неподалеку. Вид у него был невеселый, однако выглядел он совсем неплохо, даже трудно было поверить, что совсем недавно у него шла кровь горлом. Дойдя до угла, братья молча посмотрели друг другу в глаза и крепко обнялись. Хулио вынул из кармана все деньги, которые у него имелись, и отдал брату.

— Возьми, сейчас они тебе нужнее, чем мне.

Педро постоял некоторое время, глядя вслед удаляющейся фигуре, затем повернулся и медленно пошел назад. Он пребывал в полной уверенности, что Хулио уезжает в Гавану.

Около полуночи Ренато Гитарт передал приказ о переезде в другое место. Триго сел за руль и поехал вслед за машиной Гитарта. Через тридцать минут они остановились у виллы, спрятанной в стороне от шоссе меж деревьев. Войдя внутрь, Триго увидел Мельбу и Айдее, утюживших военное обмундирование — то самое, которое он помогал доставать через Флорентино. В комнатах толпилось много людей, приглушенно разговаривавших между собой. Триго невольно улыбнулся, заметив у некоторых из них охотничьи ружья и винтовки, знакомые ему по тренировкам.

— Послушай, Педрито, — услышал он голос Рене Бедиа, — а ведь стрелять-то, кажется, придется этими малюсенькими патрончиками.

— Похоже на то.

— Вот, а ты еще не верил, — усмехнулся Рене и отошел в сторону.

Через несколько минут появился Фидель. Поинтересовавшись, как идет подготовка, он отдал последние распоряжения и сказал, чтобы Абель и Триго ехали с ним. Все трое сели в машину, которую повел Абель, и вскоре оказались в центре Сантьяго. Абель высадил Фиделя и Триго на Марсовом поле, а сам поехал дальше, в пригород Кобре, где жил доктор Муньос. На обратном пути он должен был забрать их на том же месте. В назначенное время Абель не появился, пришлось ждать. Июльская ночь дышала зноем. Несмотря на поздний час, карнавал на улицах города не утихал. Наконец рядом с ними остановились две машины — Абеля и Муньоса. Фидель поехал с Муньосом, Триго сел к Абелю. Возвращались обратно на ферму «Сибоней».

Фары встречных машин изредка освещали сосредоточенное лицо Абеля. Триго решил нарушить молчание, спросив, что он думает о подготовке предстоящего выступления. «Все продумано до мельчайших подробностей, — ответил Абель с уверенностью, — можешь не сомневаться». Затем, оторвав взгляд от дороги, он посмотрел в глаза Триго и добавил: «Но если даже предположить самое худшее, если случится так, что все мы умрем, все равно это будет победа — ведь мы зажгли факел борьбы в столетнюю годовщину Хосе Марти, апостола нашей революции».

* * *

На ферме «Сибоней» все было готово к началу выступления. Триго быстро переоделся в форму солдата батистовской армии, и тут оказалось, что ему не досталось фуражки. Человеку, обеспечившему военным обмундированием всю организацию, предстояло идти в бой с непокрытой головой. Триго улыбнулся: попал, что называется, к шапочному разбору в буквальном смысле. Перед выездом Фидель собрал повстанцев и обратился к ним с короткой пламенной речью. Слушая его, Триго подумал, что вступает в борьбу не только против диктатуры, установленной 10 марта 1952 года, но также против той несправедливости, в условиях которой уже столько лет живет кубинский народ, страдая от нищеты, голода, коррупции и беззакония.

* * *

Сделав укол Хулио, Флорентино разыскал свободный матрац и тотчас уснул как убитый. Проснулся он оттого, что кто-то тряс его за плечи.

— Флорентино, вставай, мы выезжаем, — услышал он голос, звучавший, как ему показалось спросонья, откуда-то издалека.

Одуревший после сна Флорентино протер глаза, с трудом соображая, что происходит. Вокруг него люди спешно собирались и выходили на улицу. Время близилось к полуночи. Машины с повстанцами отъезжали одна за другой от дома. Подпольщики из Калабасара разместились в «додже», на котором приехали из Гаваны. Кинтела сел за руль.

Впереди ехала машина Ренато Гитарта, следуя за которой они выехали из Сантьяго и оказались на проселочной дороге. Свет фар с трудом пробивался сквозь густую завесу пыли, поднимаемой колесами идущих впереди машин. Наконец караван свернул в сторону и остановился рядом с небольшой виллой. Раздались приветственные возгласы — приехавшие встретили здесь старых друзей и знакомых, с которыми давно не виделись. Через некоторое время появился Рауль Кастро, «худенький паренек, который подбегал по очереди к каждому из нас и радостно хлопал по плечу» — таким он запомнился Кинтеле.

Внутри дома было полно людей. «Наверное, выступление начнется с минуты на минуту», — подумал Кинтела, Вскоре приехал Фидель и почти сразу же уехал, взяв с собой Триго и Абеля. Около двух часов ночи Фидель вернулся и начал раздавать оружие старшим групп, которые, в свою очередь, распределяли его между бойцами.

На зависть всем остальным Флорентино досталась винтовка «винчестер». Ему никогда не случалось стрелять из нее, да и вообще он получил ее, можно сказать, по недоразумению. Его товарищи, видимо, решили, что как человек военный он должен хорошо стрелять. На самом же деле стрелок из Флорентино был никудышный, он и оружие-то держал за всю жизнь пару раз — разве мог он тягаться с остальными подпольщиками, прошедшими серьезную боевую подготовку? «Смешно получалось, — вспоминал впоследствии Флорентино, — я был единственным профессиональным военным и не умел стрелять. Если бы Фидель знал, какой из меня стрелок, он бы наверняка не допустил меня к участию в штурме».

При раздаче оружия произошел небольшой инцидент. По чьей-то оплошности произошел случайный выстрел, вызвавший минутное замешательство среди собравшихся.

* * *

Сантана с любопытством глядел на улицы Сантьяго — он впервые был в этом городе. Машина подъехала к ферме «Сибоней», где подпольщиков из Артемисы встретили Мельба и Айдее. Предложив им напиться с дороги, женщины проводили их в дом, а сами возвратились к столу, на котором гладили обмундирование для повстанцев. Сантана был сильно удивлен, увидев здесь этих двух женщин, помогавших не жалея сил в подготовке штурма и своим присутствием укреплявших боевой дух повстанцев.

Заглянув в одну из комнат, Сантана увидел там нескольких человек, нервозное поведение которых бросилось ему в глаза.

— Что это с ними? — спросил он.

— Они остаются здесь, — ответили ему.

Мысль о возможной смерти не страшила Сантану, он был внутренне спокоен и старался не думать о предстоящем выступлении.

Вскоре приехал Фидель. Увидев этого человека, к которому он относился с чувством глубокого уважения и даже восхищения, Сантана ощутил огромный эмоциональный подъем. «Конечно, он был нашим лидером, нашим вождем, но независимо от этого его личность притягивала к себе людей, вызывала безграничное доверие».

Появились Тапанес и Бенитес. Несколькими минутами раньше они расстались с Хильдо Флейтасом, с которым им больше не суждено было увидеться.

Бенитес встретил среди собравшихся на ферме «Сибоней» много знакомых, но решил ни с кем из них не вступать в разговоры — не время. Неизгладимое впечатление произвел на него Сиро Редондо, «почти еще мальчик, выделявшийся среди своих товарищей непоколебимой решимостью отдать всего себя делу борьбы». В доме было тихо; сейчас, когда близился столь ответственный момент в жизни этих людей, все слова казались лишними. В углу комнаты, раскинувшись на матраце, сладко похрапывал богатырского телосложения человек в военной форме, в котором Бенитес узнал Хенеросо Льянеса. Дверь одной из комнат была заперта. Там, как сказали Бенитесу, находились те, кто в последний момент смалодушничал и отказался участвовать в выступлении.

Большинство повстанцев уже переоделись в военную форму и получили оружие. Тапанес решил последовать их примеру. Брюки оказались великоваты, пришлось подворачивать штанины. Среди разложенного на столе оружия он увидел пистолет, купленный им еще весной по заданию ячейки. Он отличался довольно оригинальной конструкцией — его можно было заряжать дополнительным патроном с дульной части. Тапанесу очень хотелось получить этот пистолет, но вместо него ему дали охотничий дробовик 12-го калибра. Пистолет, как потом оказалось, достался Рикардо Сантане.

Почему повстанцы были так плохо вооружены? Годами позже Рауль Кастро объяснял:

«К сожалению, наши скромные возможности не позволяли нам запастись необходимым количеством оружия. О качестве даже говорить не приходилось. С большим трудом удалось закупить несколько десятков самозарядных охотничьих ружей 12-го калибра и приблизительно столько же полуавтоматических мелкокалиберных винтовок. Кроме того, мы смогли достать ручной пулемет системы «Браунинг» 45-го калибра, один карабин М-1, несколько винтовок «винчестер» 44-го калибра с укороченным стволом — их можно увидеть в американских боевиках, в которых показывают жизнь ковбоев на Диком Западе, — а также несколько пистолетов и револьверов разного калибра. С помощью этого скудного арсенала было вооружено около 150 человек».[27]

«Компаньерос, нам предстоит штурмовать казарму Монкада…» Фидель обратился к повстанцам с краткой речью, в которой в общих чертах изложил план операции. Ее успех зависел прежде всего от фактора неожиданности. Дислоцированные в Монкаде воинские подразделения имеют превосходство в вооружении, однако в ближнем бою легкое оружие повстанцев дает целый ряд преимуществ. «Участие в штурме дело совершенно добровольное, так что если кто передумал, может сейчас отказаться». Таких было немного — они оправдывали свой отказ плохим вооружением. Тапанесу этот аргумент показался совершенно неубедительным, он считал этих людей просто трусами. «Сейчас не время раздумывать, необходимо браться за оружие, не размышляя, плохое оно или хорошее». — «Наше оружие нас вполне устраивало, — вспоминал Тапанес, — но даже если бы оно было в тысячу раз хуже, то все равно, мы не колеблясь пошли бы в бой». Хуан Альмейда: «Фидель отдал распоряжение запереть на время дезертиров, так как момент был ответственный. Я на его месте приказал бы их всех расстрелять. Именно из-за них в наших рядах возникли некоторые колебания, послужившие косвенной причиной того, что часть машин, подъезжая к Монкаде, свернула на развилке не на ту дорогу».

Как вспоминает Бенитес, характер предстоящей операции, несмотря на всю ее сложность и опасность, не испугал его; наоборот, он был счастлив, что близился долгожданный час. В его памяти навсегда запечатлелись слова Фиделя, обращенные к участникам штурма:

«Компаньерос!

Через несколько часов станет известно, победим мы или же потерпим поражение. Но знайте, каков бы ни был исход нашего выступления, дело, за которое мы боремся, все равно победит. Если мы одержим победу, значит, мечтам Хосе Марти суждено сбыться в ближайшее время. Если нет, то все равно, жертвы не окажутся напрасными; вдохновленный нашим примером, кубинский народ подхватит знамя борьбы и понесет его вперед. По всей стране, с востока на запад, разгорится пламя восстания. Здесь, в Ориенте, лучшие представители молодого поколения в столетнюю годовщину нашего Апостола первыми бросят клич, уже звучавший дважды на этой земле, в 1868 и 95 годах, — свобода или смерть!

Теперь вы знаете, какое сложное задание предстоит вам выполнить и понимаете, насколько оно опасно. Тот, кто сегодня ночью пойдет вместе со мной к стенам Монкады, делает это совершенно добровольно. У вас еще есть время передумать. Кому-то придется остаться, потому что оружия на всех не хватает. Сейчас же все, кто решил идти, пусть сделают шаг вперед. И запомните, стрелять мы должны лишь в крайнем случае».[28]

МОНКАДА

Монкада по своему значению — вторая в стране военная крепость. Мы надеялись захватить ее без единого выстрела, используя фактор неожиданности. Наш план заключался в том, чтобы застать противника врасплох…

Из ответов Фиделя Кастро прокурору на суде над участниками штурма Монкады

1

Строительство казармы, первоначально задуманной как городская тюрьма Сантьяго, было начато в 1859 году. Однако вскоре началась Первая война за независимость, и испанские власти использовали ее как военное укрепление для борьбы с кубинскими повстанцами. Закончили ее строить в 1878 году, и глазам жителей Сантьяго предстала внушительная крепость с многочисленными казематами, способными вместить до двухсот заключенных. В честь супруги испанского короля Альфонса XII ее назвали казармой имени королевы Мерседес. В 1893 году ее узником стал Гильермо Монкада, обвиненный испанцами в государственной измене. После провозглашения республики в 1902 году казарме присвоили его имя. Чуть позже здесь расквартировались части сельской жандармерии, созданной по указанию первого кубинского президента Эстрады Пальмы. С тех пор казарма Монкада становится местом, где то и дело разыгрываются события, так или иначе связанные с политической борьбой в стране. В 1906 и 1912 годах отсюда направлялись формирования для подавления выступлений против американского засилья; в 1917 году гарнизон Монкады восстал против правительственного режима, заявив о своей приверженности либеральной партии и ее лидеру Хосе Мигелю Гомесу. Во времена диктатуры Мачадо в застенках крепости, комендантом которой был назначен генерал Антонио Ортис, пытали и казнили многих кубинских патриотов. Именно тогда она снискала себе печальную славу по всей стране. В те же годы здесь находился в заточении Антонио Гитерае.

После прихода к власти Батисты казарма была опоясана высокими стенами с пулеметными вышками и блокгаузами, придававшими ей вид неприступной цитадели в самом сердце города, — недостаточно прочной, чтобы выдержать артиллерийский обстрел, но вполне способной противостоять выступлениям революционных групп, оснащенных легким оружием.

В 1953 году здесь дислоцировался 1-й полк имени Антонио Maceo, один из десяти, входивших в состав батистовской армии. Крепость имела форму неправильного треугольника, две стороны которого примыкали к улицам Пасео-де-Марти и Тринидад, а третья — к Центральному шоссе. С внешним миром казарма сообщалась с помощью четырех сторожевых постов: пост № 2 выходил на Пасео-де-Марти, пост № 3 — на Тринидад, пост № 4 — на Центральное шоссе, пост № 5 — на Пасео-де-Марти как раз напротив дома, где жил командир полка. Пост № 1 — внутренний — располагался рядом с караульным помещением. На каждом посту несли дежурство три человека, в самом же городке насчитывалось около четырехсот солдат и офицеров. На крыше были установлены тяжелые пулеметы. Вокруг казармы размещались военный госпиталь, городская больница, Дворец правосудия и упоминавшийся выше дом командира полка полковника Альберто-дель-Рио Чавиано.

В состав штаба полка имени Maceo входили: заместитель командира полка майор Андрее Перес Чаумонт, инспектор полка майор Рафаэль Моралес Альварес, адъютант командира капитан Мануэль Агила Хиль, капитан Хуан-де-Дьос Руис, лейтенанты Гонсалес Альфонсо, Теодоро Рико и Анхель Мачадо и, наконец, начальник разведывательного отдела капитан Агустин Лавастида — он не входил в подчинение командира полка и имел отдельную канцелярию на третьем этаже. В состав военного гарнизона Сантьяго входили также полицейские силы под командованием майора Хосе Искьердо Родригеса и 18-й эскадрон сельской жандармерии, возглавляемый лейтенантом Педро Сарриа Тартабуль, одним из немногих офицеров в армии, закончивших военное училище и Гаванский университет.

* * *

5 часов утра. Город погрузился в предутреннюю тишину; только-только угомонились его шумные обитатели, утомленные долгой карнавальной ночью. Запоздалые торговцы, сонно позевывая, запирали свои заведения и расходились пустынными улицами, замусоренными разноцветным серпантином, бумажными стаканчиками, остатками еды.

Душный воздух был насыщен целым букетом запахов, напоминавших о празднике: пахло жареной свининой, кукурузными пирогами «тамалес», пряной козлятиной, печеными бананами. На тротуарах громоздились ящики с бутылками из-под пива, растекались лужами глыбы льда. Город казался доведенным до изнеможения живым существом, постепенно угасавшим в рассветных сумерках.

Рядом с казармой Монкада в просторном доме, построенном в стиле «бунгало», спал безмятежным сном полковник Альберто-дель-Рио Чавиано, командир 1-го полка.

В этот поздний — или, правильнее сказать, — ранний час было и немало тех, кто бодрствовал. В двух кварталах от Монкады городская больница Сатурншю Лаура светилась огнями дежурного отделения, где медсестра отгоняла сон, беседуя с дежурным врачом. По соседству с больницей во Дворце правосудия мучился бессонницей, привалившись на деревянной скамье, полицейский Хенаро Кинтана. С нетерпением ждали смены караула часовые пяти сторожевых постов Монкады. В 17 километрах от Сантьяго, чуть в стороне от фермы «Сибоней», спокойно похрапывал в небольшом домике ее владелец Рафаэль Нуньес. На самой же ферме в это время никто не спал — здесь съехавшиеся со всех концов острова люди завершали последние приготовления к штурму казармы Монкада.

* * *

Варадеро, полдень. Проведя несколько часов на своей роскошной вилле, Батиста решил перебраться на яхту, пригласив с собой гостившего здесь главного редактора «Майами Геральд» Джорджа Бибса. Удобно устроившись в шезлонгах на кормовой палубе, Батиста и Бибс неторопливо беседовали, в то время как яхта медленно скользила по лазурным водам вдоль зеленеющего сосновыми рощами побережья. Слушая Батисту, Бибс обдумывал ближайший выпуск своей газеты, на страницах которой он собирался опубликовать интервью с кубинским диктатором. По палубе бесшумно двигались стюарды, разнося прохладительные напитки, чуть поодаль матросы драили медные поручни.

— Генерал, как вы расцениваете нынешнюю политическую обстановку на Кубе? — спросил Бибс, пытливо глядя в глаза диктатору. — Что вы думаете о возможности революции в вашей стране?

— Мои враги, — ответил Батиста после небольшой паузы, — предрекают революцию с того самого момента, как 10 марта 1952 года я взял бразды правления в свои руки. Распространяя подобные слухи, они пытаются дестабилизировать обстановку в стране и подорвать доверие к моему правительству. В настоящее время я исключаю возможность сколь-либо серьезного выступления. — Батиста помолчал, затем снова заговорил, повысив голос: — Революция может произойти лишь при условии, если ее поддержат широкие народные массы. Я абсолютно уверен, что армия, военно-морской флот, полиция я весь народ стоят на моей стороне.

— А как вы относитесь к слухам о том, что в Мексике на Юкатане формируется армия, готовящаяся к вторжению на Кубу? — спросил Бибс, покосившись на военный самолет, круживший над яхтой.

— Для вторжения необходимо иметь соответствующие базы, корабли, людей. Как известно, в Соединенных Штатах у моих противников нет ничего этого, страны же Центральной Америки не испытывают ни малейшего желания ввязываться в конфликт с Кубой. Наши позиции в стране прочны как никогда. Всякое вторжение было бы чистейшим безумием. — Батиста повернулся и рукой указал на горизонт, где виднелись очертания военного корабля. Диктатор довольно улыбнулся. — Как видите, мы неплохо защищены. Кстати, на моей яхте тоже имеется кое-какая артиллерия — она хорошо замаскирована, — а также персонал, обученный обращению с ней.

— Генерал, имеете ли вы сведения о том, что ваши противники готовят на Кубе запасы оружия?

— До настоящего времени никаких запасов не обнаружено, хотя мне известно, что мои враги тратят за границей огромные суммы на закупку вооружения. Пока несомненно одно — если и произойдет какое-либо выступление, оно будет инспирировано доктором Карлосом Прио.[29]

* * *

Хесус Монтане, вместе с которым ехали в Сантьяго Габриэль Хиль и Эрнесто Гонсалес, познакомился с Фиделем 1 мая 1952 года на митинге, устроенном на кладбище Колумба в память Карлоса Родригеса, рабочего, убитого в годы правления Прио лейтенантом полиции Рафаэлем Салас Кависаресом. Их знакомство вскоре переросло в тесную дружбу, положившую начало совместной революционной деятельности этих двух людей. Фидель и Монтане организовали со временем выпуск подпольной газеты «Обвинитель». Монтане сыграл важную роль в создании революционной организации, являлся членом ее руководства, Когда Фидель спросил, кто хочет участвовать в нападении на пост № 3, Монтане сделал шаг вперед. Вот как он вспоминал о тех минутах:

«В четыре часа утра 135 человек, среди них две девушки, собрались в полной готовности на ферме «Сибоней», в пятнадцати минутах езды от Сантьяго. Все были переодеты в военную форму и получили оружие. Фидель отдал последние указания, и в пять часов десять минут мы выехали в направлении Монкады».[30]

* * *

На рассвете 26 июля длинная вереница машин двигалась по шоссе в сторону казармы Монкада, расположенной в 17 километрах от фермы «Сибоней». В каждую автомашину втиснулось восемь-девять человек. Кто-то не упускал случая пошутить, другие сидели молча с серьезными лицами. В первых двух машинах находились те, кому предстояло под руководством Абеля занять городскую больницу, — всего около двадцати человек, из которых в живых останется лишь один, артемисец Рамон Пес Ферро.

Повстанцы, сидевшие в третьей машине, — среди них был Рауль Кастро — должны были захватить Дворец правосудия. Никто из них не погибнет, лишь Хосе Рамон Мартинес будет убит несколькими годами позже при высадке с «Гранмы». Следом ехали те, кому предстояло атаковать непосредственно казарму Монкада. Эту часть колонны возглавляла машина с добровольцами, вызвавшимися захватить пост № 3. В ней находились: Марреро, Гитарт, Монтане, Тасенде, Рамиро Вальдес, Флорес Бетанкур, Пепе Суарес и Кармело Ноа. Овладев постом, они должны были поднять цепь, перегораживавшую въезд, чтобы пропустить внутрь основные силы повстанцев.

Затем ехал «бьюик», управляемый Фиделем Кастро. Далее следовали машины, за рулем которых сидели Борис Луис Сайта Колома, Эрнесто Тисоль, Оскар Алькальде, Эктор-де-Армас, Фернандо Ченард, Хильдо Флейтас, Хосе Понсе, Сиро Редондо и Оскар Кинтела. Сразу же после выезда с фермы у машины Бориса Луиса спустило колесо, и все пересели в автомобиль Тисоля.

Колонну замыкала машина, в которой находились Айдее, Мельба, поэт Рауль Гомес, доктор Марио Муньос и его земляк Хулио Рейес. Девушки всю дорогу молчали. Годами позже Айдее вспоминала: «На протяжении всего пути в Монкаду я думала о доме, о дне, который скоро наступит, о том, что с нами будет».

На перекрестке улиц Гарсон и Монкада основная часть колонны повернула направо, а машины, в которых ехали группы захвата городской больницы и Дворца правосудия, двинулись прямо. Затем группа Абеля свернула на Центральное шоссе, которое привело к больнице. Следом за ними подъехала машина доктора Муньоса. Полицейского, охранявшего вход в нее, удалось быстро связать, после чего Абель расставил своих людей внутри здания у окон, выходивших на казарму.

Группа, в составе которой находился Рауль, выехала на Центральное шоссе, но, вместо того чтобы повернуть направо, поехала прямо. Вскоре они, к своему удивлению, увидели перед собой знакомые очертания отеля «Рекс». Поняв, что заблудились, они объехали кругом Марсово поле и снова свернули на Центральное шоссе, по которому добрались наконец до Дворца правосудия.

5 часов утра. Исраэль Тапанес устроился на заднем сиденье голубого «бьюика», за рулем которого сидел Фидель Кастро. Рядом с Тапанесом разместились Карлос Гонсалес; Абелардо Креспо и Густаво Аркос,[31] впереди — Педро Мирет и Рейнальдо Бенитес. В памяти Тапанеса до мельчайших подробностей запечатлелись события, происшедшие в течение этого короткого отрезка времени. Через многие годы он рассказывал о них так, как будто это случилось вчера:

«Машины повстанцев выезжали одна за другой с фермы «Сибоней» на проселочную дорогу, вытягиваясь в длинную колонну. Мои спутники сидели молча, лица у всех были спокойные, сосредоточенные. Подъехав к мосту Сан-Хуан, колонна остановилась, пропуская «джип», в котором я разглядел двоих людей с такими же дробовиками, как у нас, — должно быть, направлялись поохотиться в воскресный день. Съехав с проселочной дороги, мы оказались на Авениде Рузвельта. Улицы города в этот час были пустынны, лишь изредка мелькали случайные прохожие.

С Авениды Рузвельта мы свернули на Авениду Гарсон. Не доезжая Центрального шоссе, передняя машина повернула направо и въехала в небольшой переулок, упиравшийся в массивное трехэтажное здание. Это была Монкада. В конце переулка головная машина остановилась неподалеку от сторожевого поста казармы. Остальные машины свернули в переулок следом за ней. В этот момент мы заметили солдата, внимательно наблюдавшего за подъезжавшими к Монкаде автомобилями. Передовая группа между тем успела обезоружить часовых поста № 3 и подняла цепь, перегораживавшую въезд в казарму. Услышав подозрительный шум, солдат повернул голову в сторону поста, затем посмотрел на нас и потянулся рукой к подсумку с патронами. «Нужно его обезоружить», — раздался голос Фиделя. В этот момент в переулке появился патруль — два солдата с пулеметами; видимо, они догадались, что на посту что-то неладно. Увидев нашу машину, солдаты вскинули пулеметы, приготовившись открыть огонь. Фидель резко рванул руль в сторону и направил машину прямо на них. Раздалась пулеметная очередь, я инстинктивно пригнулся. Когда я снова поднял голову, то увидел, что патруль ретировался с поля боя, а смотревший на нас солдат лежал на земле — он был убит выстрелами из соседней машины. Наш «бьюик» врезался в бордюр тротуара и остановился. Открыв дверцу, Фидель выскочил наружу с пистолетом в руке. И тут неожиданно завыла сирена».

Ее пронзительный вой всколыхнул рассветные сумерки, стремительно заполняя своим звуком улицы и площади спящего города. В Монкаде была объявлена тревога.

Неужели провал всей операции, тщательно подготовленной, продуманной во всех деталях? Думать сейчас об этом уже не было времени.

Карлос Гонсалес дернул ручку дверцы — безуспешно, она не открывалась.

— Ну что ты там возишься? — заорал Тапанес и толкнул дверцу изо всех сил. Она распахнулась, и Тапанес вместе с Гонсалесом вывалился из машины прямо на мостовую. Поспешно вскочив на ноги, Тапанес увидел, что находится совсем близко от поста № 3, рядом с ним были Фидель и Мирет. Из подъезжавших сзади машин выскакивали люди. Стоя на середине улицы, Фидель кричал им, чтобы они направлялись к казарме. Несколько повстанцев в суматохе вбежали в здание военного госпиталя, однако быстро поняли, что ошиблись и выскочили обратно.

Тем временем группы Абеля и Рауля захватили Дворец правосудия и городскую больницу и повели оттуда обстрел казармы. Несмотря на то что гарнизон Монкады застичь врасплох не удалось, часть повстанцев все же успела проникнуть внутрь. Монтане, Рамиро Вальдес и Суарес Бланке захватили в плен около полусотни солдат, едва успевших вскочить с коек по сигналу тревоги. Они безропотно сдались, ошарашенно глядя на незнакомых людей, державших их под прицелом.

С двустволкой наперевес Тапанес бросился, стреляя на ходу, к воротам казармы, но плотная завеса огня преградила ему путь. Застрочили установленные на крыше тяжелые пулеметы. Краем глаза он видел Фиделя, который с пистолетом в руке прорывался к входу, воодушевляя своим примером остальных бойцов. Неожиданно Тапанес заметил прямо перед собой солдата, недоуменно наблюдавшего за тем, что происходило вокруг. Рядом стояла прислоненная к дереву винтовка «спрингфилд». Тапанес растерялся, не зная, как поступить; стрелять в безоружного у него не поднималась рука. Увидев его, солдат испуганно спросил:

— Послушай, что случилось?

— Не двигайся, — нашелся наконец Тапанес, — ты арестован.

Солдат удивленно смотрел на него, не понимая, кто этот одетый в военную форму человек с охотничьим ружьем,

— Что случилось? — переспросил он.

— Не задавай вопросов, ты взят в плен. Делай то, что я тебе скажу, — не совсем уверенно произнес Тапанес, с трудом представляя, как поступит с ним дальше.

Солдат пристально посмотрел на Тапанеса, стоявшего перед ним с непокрытой головой, скользнул взглядом по его желтым ботинкам, подвернутым внизу штанинам, затем медленно, точно заводной механизм, взял винтовку и начал поднимать ее к плечу. Тапанес отскочил назад на несколько шагов и, вскинув ружье, крикнул: «Бросай оружие и сдавайся!»

Солдат и не думал повиноваться, угрожающе подняв ствол винтовки. Оба выстрелили почти одновременно.

Глядя на тело солдата, сраженного им наповал, Тапанес будто оцепенел. Кругом шла пальба, рядом с ним градом сыпались пули, но он ничего не слышал и не видел. Пробегавший мимо боец хлопнул его ладонью по спине:

— Осторожней, так можно и пулю получить.

Очнувшись, Тапанес вновь услышал звуки выстрелов, крики людей, ощутил запах пороха. Он перезарядил ружье и повел огонь по крыше, где были установлены пулеметы. Перебегая с места на место, Тапанес опять оказался рядом с Фиделем и Миретом. Неожиданно в одной из стенных бойниц он заметил человека, который периодически высовывал голову из своего укрытия и стрелял по их группе. «Он же сейчас убьет Фиделя», — промелькнуло в мозгу Тапанеса. Он тщательно прицелился, и когда тот снова выглянул, нажал на спусковой крючок. Выстрел был удачным: голова исчезла и больше не появлялась. Тапанеса охватило чувство радостного возбуждения — он показал себя настоящим бойцом, без страха смотревшим смерти в глаза. Теперь он был твердо уверен, что не погибнет.

Внутренний двор казармы обстреливался людьми Рауля. Проникнув с началом боя во Дворец правосудия, они обезвредили его охрану, после чего выбрались на крышу и повели оттуда прицельный огонь. Полуодетые солдаты выбегали в панике из казарменных помещений, решив, что произошла вооруженная стычка между враждующими армейскими группировками. Появилось несколько офицеров, живших неподалеку, которые с растерянным видом наблюдали за перестрелкой, не понимая, что происходит. Однако паника начала понемногу утихать, и гарнизон Монкады перешел к организованному отпору нападения повстанцев. Вскоре приехал майор Моралес Альварес, который взял в свои руки руководство обороной.

* * *

От фермы «Сибоней» до Монкады Рикардо Сантана ехал вместе с подпольщиками из Артемисы. Через какое-то время передняя машина резко затормозила и остановилась, следом за ней встали остальные машины. Услышав выстрелы, Сантана и все, кто был с ним, выскочили наружу. Впереди, метрах в сорока, Сантана увидел стоявшего посреди мостовой Фиделя, который, подняв руку с пистолетом, звал людей за собой. Стрельба тем временем усиливалась. Небольшими группами повстанцы продвигались все ближе к стенам Монкады. Несколько человек забежали во дворики соседних домов, где жил обслуживающий персонал, но, поняв, что ошиблись, поспешно вернулись назад.

Держа пистолет, Сантана бросился к входу в крепость. Прицелившись в автоматчика, стрелявшего с крыши, он нажал на спусковой крючок, однако выстрела не последовало — заело патрон. В это время он заметил стоявшего на середине улицы солдата с винтовкой М-1, который, вспоминал Сантана, «дрожал как осиновый лист». Недолго думая, Сантана навел на него свой пистолет и скомандовал:

— Бросай оружие!

Видя, что солдат продолжает стоять все так же неподвижно, Сантана направился к нему, чтобы отобрать у него оружие, как тот вдруг вскинул винтовку к плечу. Сантана уже мысленно распростился с жизнью, но на его счастье рядом оказался Оскар Алькальде.

— Алькальде! — отчаянно крикнул Сантана. Раздался спасительный выстрел, и солдат упал как подкошенный. Сантана хотел было завладеть винтовкой убитого, но пулеметная очередь с крыши казармы вынудила его отступить. Тут Сантана увидел еще одного лежавшего на мостовой солдата с пистолетом на поясе. Нагнувшись, чтобы вынуть пистолет из кобуры, он обнаружил, что пистолет прикреплен к перекинутому через плечо ремню. Сантана изо всех сил рванул пистолет, и ремень, не выдержав, лопнул.

Сантана не помнил, как долго еще участвовал в перестрелке. Он отчетливо понимал, что шансов на успех у повстанцев почти не оставалось, но все же не покидал поле боя. Через некоторое время до него донеслись крики: «Скорее машину, нужно вывезти раненых!» Несколькими минутами позже поступил приказ отходить.

2

В те предрассветные часы, когда люди Фиделя завершали последние приготовления к выступлению, кое-кто из офицеров военного гарнизона Сантьяго еще продолжал веселиться на карнавале. Среди них можно было увидеть лейтенанта Сарриа, майора Моралеса Альвареса и майора Искьердо, начальника городской полиции. Его брат, капрал Рауль Искьердо, в это время стоял на посту № 3. Около четырех утра Искьердо и Моралес Альварес отправились по домам, Сарриа же остался развлекаться в компании друзей.

В половине шестого Моралеса Альвареса разбудили выстрелы. Вскочив с постели, он позвонил в казарму и, узнав, в чем дело, поспешно оделся и выехал в направлении Монкады. На Центральном шоссе неподалеку от городской больницы его «джип» был обстрелян повстанцами, но ему все же удалось прорваться к въезду в крепость. Здесь он принялся разыскивать своих непосредственных начальников: полковника Рио Чавиано и майора Переса Чаумонта. Майора в крепости не оказалось, он появился здесь позже, когда все закончилось. Полковника Моралес нашел в штабном кабинете, тот, лежа на полу под столом, умолял по телефону прислать ему подкрепление из Гаваны. Увидев Моралеса, полковник, не покидая своего укрытия, приказал ему возглавить оборону казармы. Кругом царила паника. Необходимо было срочно восстанавливать порядок. Нападавшие сосредоточили свои силы в трех местах: у поста № 3, во Дворце правосудия и в больнице. Моралес распорядился установить дополнительно два тяжелых пулемета — один на крыше офицерского клуба, другой на стрельбище. Затем решил проверить, как организована оборона на других направлениях, и тут ему сообщили, что его брат тяжело ранен. Через несколько минут Моралес увидел его — он лежал на земле с пулевым ранением в животе, от которого вскоре скончался.

— Исраэль, Исраэль!

Обернувшись, Тапанео заметил Рейнальдо Бевитеса, прихрамывавшего на ногу, по которой текла кровь. В этот момент со стороны Монкады показалась машина повстанцев. Решив, что на ней вывозят раненых, Тапанес сделал ей знак остановиться.

— Заберите его с собой, он ранен, — обратился он к сидевшим в машине.

Внутри было полно людей: пятеро сзади и еще четверо спереди. Тапанес помог Бенитесу кое-как устроиться и, захлопнув дверцу, направился обратно к Монкаде. Не успел он сделать и двух шагов, как почувствовал, что его схватили за руки и потащили обратно к машине.

— Получен приказ всем отходить!

Не дав Тапанесу опомниться, его затолкали внутрь, и машина рванула с места.

* * *

В то время как Моралес Альварес ехал в направлении Монкады по Центральному шоссе, начальник городской полиции майор Искьердо спешил в полицейское управление, разместившееся в здании на углу улиц Санта-Рита и Раби. Здесь был спешно сколочен небольшой полицейский отряд, который во главе с Искьердо прибыл в крепость. В штабе он разыскал полковника Чавиано, никак не покидавшего своего укрытия под столом. Выйдя от полковника, Искьердо подумал о брате; душу кольнуло недоброе предчувствие. Оно не обмануло его: вскоре он увидел безжизненное тело брата, распростертое на мостовой неподалеку от стен Монкады. Перетащив его во внутренний двор крепости, Искьердо вошел в небольшую парикмахерскую, помещение которой еще совсем недавно было занято повстанцами. Один из них лежал на полу с лицом, обезображенным пулеметной очередью. Искьердо вышел обратно на улицу. Перестрелка ослабевала, отдельные выстрелы раздавались со стороны городской больницы. Вернувшись в штаб, он обнаружил, что полковник уже на ногах. Искьердо получил приказ отправляться со своими людьми к больнице.

Когда отряд полицейских туда добрался, стрельба совсем прекратилась. По улице пробегали солдаты, прижимаясь к стенам домов и низко пригибаясь, хотя нападавших уже и след простыл. Искьердо расставил часть людей у входной двери больницы, а сам вместе с остальными полицейскими вошел внутрь здания, ставшего последним бастионом повстанцев. Он посмотрел на часы: было девять утра. Держа автомат наготове, Искьердо двинулся темными больничными коридорами. От перепуганной насмерть медсестры ничего вразумительного добиться не удалось. Все революционеры бесследно исчезли.

Агент службы военной разведки, находившийся здесь во время перестрелки, сообщил, что повстанцы, по всей вероятности, прячутся по палатам, выдавая себя за больных. Искьердо приказал проверить каждую койку.

* * *

Закончился бой, память о котором сохранится навсегда. Годами позже Айдее Сантамария скажет о нем так:

«Этот бой, короткий, почти молниеносный, по своей значимости превзошел целое сражение. Герои Монкады были полны решимости стоять до конца, до последнего патрона в винтовке. К тому времени, когда перестрелка стихла и стало очевидно, что бой подходит к концу, мы поняли, что надежды отсюда выбраться практически не оставалось. И тогда Абель сказал нам, что мы, несмотря ни на что, должны продолжать борьбу. Я хорошо помню его слова, обращенные ко мне: «Чем дольше мы будем сопротивляться, тем больше наших товарищей будет спасено. Настоящий боец не имеет права покинуть свой пост, пока у него остается хотя бы один патрон или же его не настигнет смерть».[32]

ОТХОД

Когда стало понятно, что все наши попытки захватить крепость безуспешны, я приказал отходить группами по восемь-десять человек.

«История меня оправдает»

1

Отход группы Фиделя прикрывала небольшая горстка повстанцев, из которых в живых остались лишь двое — Фидель Лабрадор и Педро Мирет. Лабрадор получил тяжелое ранение. Мирета ранило легко; его поместили в госпиталь, где пытались умертвить, сделав в вену инъекцию воздуха и камфары. На счастье, организм у Мирета оказался крепким, и он выжил. Через несколько недель, выступая на судебном процессе над участниками штурма, он обрисовал картину последних минут боя:

«Фидель отдал распоряжение начинать организованный отход. Мы должны были возвратиться на ферму «Сибоней» и оттуда уйти в горы Сьерра-Маэстра. После того как все повстанцы выбрались из западни, которая была готова вот-вот захлопнуться, Фидель тоже приготовился отходить. Едва он уехал, как появился грузовик с солдатами, начавшими нас с ходу обстреливать. Рядом со мной, сраженный вражеской пулей, пал Хильдо Флейтас. Потом меня ранило в голову, и я больше ничего не видел».[33]

Возбужденные, пропахшие порохом люди собирались на ферме «Сибопей». Многих не досчитались: Абеля, Хильдо, Гитарта, Рауля, Тасенде, Мирета, Ченарда… Большинству из них никогда уже не суждено было снова встретиться со своими товарищами — одни погибли в бою, другие были схвачены и убиты через несколько часов, В одной из комнат лежал на матраце, истекая кровью, раненный в грудь Абелардо Креспо. Оставалось загадкой, как он смог добраться сюда в столь тяжелом состоянии. В соседнем помещении перевязывали ногу Рейнальдо Бенитесу.

Фидель спросил, кто из повстанцев согласен идти с ним в горы, чтобы продолжить борьбу. Вызвалось восемнадцать человек. Отправляться было решено немедленно. Фидель подошел к Абелардо Креспо и сказал ему несколько ободряющих слов. О нем должны были позаботиться те, кто оставался в городе. Распрощавшись, Фидель со своей группой покинул ферму.

* * *

Бенитес хотел уйти в горы вместе с Фиделем, но его уговорили остаться. Сейчас ему следовало подумать о том, как добраться до города и разыскать врача. Как раз в это время с фермы отъезжал небольшой грузовичок, водитель которого согласился подвезти Бенитеса. Едва они отъехали, водитель сказал:

— Сперва мне нужно заехать в казарму Монкада.

— Стой! — закричал Бенитес и, распахнув дверцу, выскочил из кабины, не дожидаясь, пока машина полностью остановится.

Постояв некоторое время на пустынной дороге, Бенитес принял окончательное решение разделить судьбу тех, кто остался с Фиделем, чтобы продолжить борьбу. Превозмогая боль в ноге, Бенитес двинулся по их следам.

Группа, возглавляемая Фиделем, между тем углублялась все дальше в горы. Неожиданно кто-то воскликнул, что видит человека, карабкающегося следом за ними по крутой тропке. Это был Бенитес. Несколько человек поспешили ему навстречу, чтобы помочь догнать остальных. Вскоре Бенитес продолжил путь вместе со всеми.

* * *

Не все участники штурма вернулись на ферму «Сибоней»; многие из тех, кто не успел сесть в отъезжавшие машины после сигнала к отступлению, остались в городе. Часть из них попыталась вернуться в Гавану, часть ушла в окрестные горы. Немало повстанцев спаслось благодаря тому, что им помогли укрыться жители Сантьяго. Но все же большинство из них постигла трагическая участь — они были пойманы и безжалостно убиты.

Как выяснилось впоследствии, во время самого штурма погибло всего шестеро, среди них Ренато Гитарт и Хильдо Флейтас. Раненых тоже было немного. Позже большая часть раненых и попавших в плен была официально объявлена «погибшими в перестрелке». В числе раненых находились Педро Мирет, Фидель Лабрадор, Абелардо Креспо, Рейнальдо Бенитес, Хосе Понсе, один из братьев Матеу и Хосе Луис Тасенде. Двое последних позже были умерщвлены. Среди солдат и офицеров казармы насчитывалось около двадцати убитых. Сразу же после окончания боя многие революционеры попали в лапы военщине. В их числе оказались в основном те, кто сражался у поста № 3 и проник во внутренний двор, а также группа, возглавляемая Абелем, — около двадцати человек. Городская больница, где они засели, была полностью окружена, и после того, как у них кончились патроны, их взяли в плен. Связному так и не удалось пробиться к больнице, чтобы передать приказ Фиделя об отходе. Попытка взять Монкаду завершилась для них трагически: все они были расстреляны, за исключением двух девушек, Айдее и Мельбы, и восемнадцатилетнего Рамона Пес Ферро. Первым погиб доктор Муньос; в ночь перед выступлением он сказал Фиделю, что 26 июля ему должно было исполниться 45 лет.

Группа Рауля, занявшая Дворец правосудия, с крыши которого она сеяла панику в казарме, вовремя заметила начало отступления. Всем им удалось уйти без потерь до того, как армейские подразделения оцепили здание.

Часть повстанцев выбралась за пределы Сантьяго — кто на автобусе, кто на попутной машине, кто пешком — и успела достичь расположенных неподалеку селений. Однако прорваться дальше мало кому удалось: армейские подразделения взяли пригороды в плотное кольцо. Грегорио Кареага добрался до поселка Моффа, что неподалеку от селений Пальма Сариано и Контрамаэстре. Изможденный, с черными кругами под глазами, в испачканной грязью одежде, он невольно привлекал внимание прохожих. Кареага считал, что главная опасность осталась позади — все же от Сантьяго его отделяло несколько километров. Он решил зайти в кафе перекусить и немного отдохнуть. Кареага не заметил, как один из посетителей, сидевший в углу, внимательно на него посмотрел и поспешил выйти на улицу. Ожидая, когда ему принесут поесть, Кареага устало откинулся на спинку стула и тут неожиданно увидел входивших в кафе солдат. Он рванулся из-за стола, надеясь выскочить через заднюю дверь, но не успел. Солдаты оказались проворнее его и быстро скрутили ему руки. На следующий день тело Грегорио Кареаги, изрешеченное пулями, было обнаружено на одной из улочек поселка.

* * *

Айдее Сантамария и Мельба Эрнандес, принимавшие активное участие в подготовке выступления, находились среди повстанцев, атаковавших Монкаду. Девушки сражались вместе с Абелем в городской больнице и чудом остались в живых. После ареста их отвезли в Монкаду, где они стали свидетелями бесчеловечной расправы над своими товарищами. Их рассказ об увиденном прозвучал тяжким обвинением в адрес ненавистной тирании. Вот что вспоминает Мельба:

«Абель обратил наше внимание на то, что выстрелы раздавались теперь только с одной стороны. Мы поняли, что выступление захлебнулось. Было около восьми утра, перестрелка постепенно затихла. Абель продолжал сохранять полное спокойствие. Через некоторое время он отозвал Айдее и меня в сторону и сказал: «Вы не хуже меня представляете, что будет теперь со мной и со всеми остальными. Сейчас следует подумать о вас двоих, о том, как вас спасти. Вам нужно спрятаться внутри больницы. Вы должны выжить, чтобы потом рассказать людям обо всем, что вы видели». Мы молча выслушали его, не зная, что ответить. Затем он ушел… Мы увидела его еще раз, когда солдаты вели его по двору больницы, подгоняя пинками и ударами приклада[34]».

* * *

Услышав чей-то стон, Габриэль Хиль обернулся — рядом с ним ранило в руку пулеметной очередью одного из его товарищей. В этот момент поступил приказ отходить. Хиль довел раненого до небольшой парикмахерской, хозяин которой помог сделать перевязку и дал бежевого цвета гуаяберу. Переодевшись, Хиль вместе с товарищем вышел на улицу. Было решено выбраться из города и укрыться в горах. Однако вскоре его спутник начал жаловаться на сильную боль в руке и сказал, что нуждается во врачебной помощи и останется в городе. Больше Хиль его не видел.

Проблуждав по лесистым окрестностям Сантьяго несколько часов, Хиль набрел на молочную ферму. Навстречу ему вышел крестьянин, и повстанец, у которого в кармане не было ни гроша, попросил у него денег. Тот, ни слова ни говоря, протянул двадцать сентаво.

Хиль побродил еще немного и вернулся в город, где на одной из улиц случайно встретился с двумя участниками штурма — Состой и Улисесом Сармьенто, с которыми он виделся несколько раз на тренировках по стрельбе. Втроем они двинулись вдоль шоссе в направлении Гаваны. На 20 сентаво Хиль купил галет и вместе со своими товарищами немного подкрепился. По дороге к ним присоединился чернокожий парень. По его словам, на карнавале у него стянули кошелек, и теперь он вынужден был возвращаться пешком в свой родной поселок Эль-Кобре. На подходе к поселку они увидели армейский кордон. Один из солдат, вооруженный карабином, хотел было их задержать, но другой его остановил:

— Да разве эти юнцы могут иметь отношение к такому делу? — насмешливо кивнул он в их сторону. Внешность повстанцев действительно была несолидной: миниатюрный Сосита, Сармьенто, на вид совсем подросток — ему еще не исполнилось и восемнадцати, — и Хиль, который весил не более пятидесяти килограммов да и ростом тоже похвастать не мог. Самым взрослым среди них выглядел парень, у которого украли кошелек. Солдат с карабином пожал плечами и сделал им знак проходить.

Хиль облегченно вздохнул и зашагал было дальше, как за его спиной раздался окрик:

— Стой! Ну-ка, что это у тебя за пятно?

Действительно, на кармане гуаяберы виднелось темное пятно, которое Хиль только сейчас заметил. Его окружили солдаты.

— Кровь!

— Точно, пятно крови!

Хиль вспомнил своего раненого товарища — это была его кровь. Он попытался выкрутиться:

— Да что вы, какая кровь, — сказал он спокойным тоном, — обыкновенное грязное пятно.

Но солдаты даже не стали его слушать и отвели всех четверых в комендатуру. Чернокожего парня, не перестававшего вопить: «Я не с ними, я ни в чем не виноват!», в конце концов отпустили, а повстанцев жестоко избили и отправили в Монкаду. В результате побоев у Хиля оказалась сломанной ключица, и его поместили на несколько дней в госпиталь. После выздоровления его перевели в тюрьму, судили по делу № 37 и приговорили к десяти годам лишения свободы.

2

На рассвете 26 июля «додж», в котором разместилась вся подпольная ячейка Калабасара (за исключением Хулио Триго), вместе с другими машинами выехал с фермы «Сибоней» в направлении Монкады. Притиснутые друг к другу словно сельди в бочке, подпольщики не переставали шутить. Один из сидевших сзади нечаянно стукнул прикладом ружья Кинтелу, который вел машину, по затылку. Кинтела, смеясь, заметил, что, еще не вступая в бой, начал получать ранения. Выехав на улицы Сантьяго, Кинтела продолжал держаться идущей впереди машины. Через несколько минут где-то в стороне послышались выстрелы, и стало ясно, что ехавшие впереди направлялись вовсе не к Монкаде. Там были те, кто смалодушничал и отказался участвовать в выступлении. Нарушив приказ оставаться на ферме до тех пор, пока остальные машины не отъедут на значительное расстояние, они пристроились к общей колонне и в конечном итоге ввели в заблуждение подпольщиков из Калабасара.

Кинтела остановил «додж» и огляделся, пытаясь сориентироваться. Монкада находилась где-то рядом, но как туда добраться, никто не знал. В это время они заметили мулата, шагавшего заплетающейся походкой по середине мостовой. Триго окликнул его:

— Послушай, как проехать к Монкаде?

— Ты что, приятель, выстрелов не слышишь? — пьяно вытаращился на него мулат. — Похоже, они там решили перестрелять друг друга. Если тебе охота попасть в Монкаду, двигай туда, где пальба.

К тому моменту, когда они туда добрались, началось общее отступление. Нападение на казарму закончилось провалом, и калабасарцы, так и не вступив в контакт с Фиделем, покинули район Монкады.

«Додж», в котором сидело девять человек, начал кружить по городу, в котором никто из них раньше не бывал. Долго так продолжаться не могло: подозрительную машину задержали бы рано или поздно. Решили разбиться на небольшие группы. Триго, Флорентино, Эрнесто Гонсалес и еще несколько человек вышли и продолжили путь пешком. Перед ними стояла нелегкая задача — выбраться из города, где на каждом шагу их подстерегала смертельная опасность. Кинтела вместе с оставшимися в машине подпольщиками должен был прорваться через армейские кордоны, расставленные на всех выездах из Сантьяго.

Триго и его товарищи пустились бродить по пустынным улицам города. На Флорентино была военная форма, другие переоделись в гражданское платье прежде, чем выйти из машины. Чтобы не привлекать внимание, группа разделилась: Флорентино пошел в одну сторону, Триго и остальные подпольщики — в другую. Неизвестно, сколько времени они бы еще бродили, если бы на их счастье мимо не проезжал междугородный автобус Сантьяго — Гавана. Триго поднял руку, и водитель затормозил рядом с ними. Внутри, кроме водителя и кондуктора, сидело трое пассажиров.

— Куда едете? — спросил Триго.

Кондуктор подошел к окну и внимательно оглядел стоявших на обочине людей.

— В Гавану.

Калабасарцы торопливо вскочили в открывшуюся дверь, и автобус тронулся. Триго достал из кармана деньги, переданные ему братом при расставании, — вот когда они пригодились — и заплатил за проезд всей группы.

Подпольщики расселись по разным местам; Триго устроился у окна и устало закрыл глаза, однако тут же открыл их, услышав над ухом голос кондуктора, который тихо, но настойчиво сказал:

— Приведите себя в порядок и волосы причешите.

Триго молча повиновался. Через некоторое время кондуктор снова подошел к нему и сунул в руки какой-то пакет.

— Слушайте меня внимательно, — произнес он еле слышно, — наш автобус отошел от станции в пять пятнадцать утра, потом мы услышали выстрелы и вернулись обратно. Было шесть тридцать, когда мы выехали снова. В случае чего вы скажете, что сели в автобус на конечной станции в пять пятнадцать и там же купили этот хлеб.

Триго взглянул на кондуктора и, ничего не ответив, взял пакет с хлебом. Какое-то мгновение он колебался, не зная, как поступить: то ли поблагодарить этого человека, то ли остановить поскорее автобус и выскочить на шоссе. Будь что будет, решил он в конце концов и снова закрыл глаза.

У поселка Эль-Кобре автобус остановился, и к нему подошел необычно одетый человек — в брюках от военной формы и рубашке каких-то невообразимых цветов. Вид у него был совершенно измученный.

— Куда идет этот автобус? — спросил он кондуктора.

— В Гавану.

— А куда я смогу доехать за четыре песо?

— До Баямо.

— Ладно.

Человек в пестрой рубашке поднялся в автобус и сел сзади. Это был Хенеросо Льянес. Из калабасарцев только Эрнесто Гонсалес знал его. Он подошел к Триго и сказал:

— Нужно купить ему билет до Гаваны. Если он выйдет в Баямо, ему крышка.

Триго подозвал кондуктора. Тот молча взял деньги и понимающе кивнул.

На въезде в Баямо шоссе было перекрыто. Автобус остановился, и к нему приблизился солдат с винтовкой. Мрачно глядя на кондуктора, он потребовал у него информацию об автобусе. Кондуктор спокойно ответил, что они отправились от станции в пять пятнадцать, но, услышав выстрелы, вернулись и в шесть тридцать отъехали снова.

— А эти? — Солдат описал стволом винтовки полукруг в сторону пассажиров.

— Все они сели в автобус на конечной станции в пять пятнадцать, — невозмутимо ответил кондуктор.

В Гаване Триго вышел на Агуа-Дульсе, его товарищи поехали дальше. Закрывая дверь, кондуктор сделал прощальный жест рукой и негромко сказал:

— Счастливо.

Триго проводил благодарным взглядом его фигуру, удалившуюся в глубь салона, и вскочил в подошедший маршрутный автобус. На нем он добрался до Виборы, где пересел на другой автобус до Калабасара.[35]

* * *

«В десять утра, — продолжает вспоминать Мельба, — они нашли нас в детской палате, схватили и отправили на машине в казарму. Там нас заперли в большой комнате. Это был, наверное, офицерский клуб — помню, там еще стояло несколько биллиардных столов. Здесь мы увидели наших товарищей; многие из них лежали все в крови прямо на полу, вымощенном каменными плитками. Их выводили по четыре человека, пытали и притаскивали в бессознательном состоянии обратно, потом уводили следующих…»[36]

* * *

Вечером 27 июля Роландо Сантана, живший в доме 403 между улицами 0 и 25, спустился в вестибюль, где встретился с пареньком, работавшим в доме уборщиком.

— Кто бы мог подумать, доктор, — обратился он к Сантане, с серьезным видом глядя ему в глаза.

— А что такое? — не понял Сантана.

— Представляете, оказывается штурм Монкады возглавлял тот высокий человек с сигарой, он еще всегда носил под мышкой книги. Помню, он всякий раз спрашивал у меня разрешения пройти, когда я убирал.

— Это кто же?

— Ну тот самый, который часто навещал жильца на шестом этаже, серьезного такого молодого человека в очках.

— Погоди, неужели тот, который бывал у Абеля?

— Он самый и есть.

Подошел сосед с развернутой газетой в руках.

— Удивительно, какое самопожертвование! — воскликнул он, обращаясь к обоим. Сантана никак не мог оправиться от удивления: он никогда не замечал, чтобы в квартире 603 происходило что-либо необычное. Он медленно вышел на улицу, задумчиво повторяя: «Такой серьезный молодой человек, сразу видно, настоящий мужчина».

* * *

«Снова раздалась пулеметная очередь. Я бросилась к окну, следом за мной подбежала Мельба. Я почувствовала ее руки, сжимавшие меня за плечи. Какой-то человек подошел ко мне и сказал: «Твоего брата убили». Руки Мельбы сжали меня еще сильнее. В ушах продолжал стоять грохот выстрелов. Каким-то чужим голосом я спросила: «Убили Абеля?» Человек не ответил. Руки Мельбы крепко держали меня. «Который час?» — «Девять», — ответила Мельба».[37]

* * *

«Абель сказал нам в больнице, что умрет, но это его не пугает. Самое важное, — добавил он, — чтобы не умерло то дело, которое мы начали».[38]

3

При раздаче оружия Хенеросо достался дробовик. Хенеросо был доволен — он хорошо владел им, постоянно стрелял из него на тренировках да и раньше частенько ходил с ним на охоту. Он неизменно предпочитал его другим, более совершенным видам оружия, таким как, например, самозарядные винтовки «М-1» и «Спрингфилд». «Кому-то сегодня крепко не поздоровится», — подумал он, крепко сжимая дробовик в машине, увозившей его с фермы «Сибоней» в сторону Монкады. Позже, когда стало ясно, что захватить врасплох гарнизон казармы не удастся, Хенеросо укрылся за невысокой каменной стеной, приготовившись вести огонь по выбегавшим из крепости солдатам. Прямо на него выскочил разъяренный солдат с винтовкой наперевес. Хенеросо неторопливо вскинул дробовик и в тот момент, когда солдат в него прицелился, нажал спусковой крючок. Грохнул выстрел, и солдат рухнул на землю как подкошенный.

Когда прозвучал приказ об отступлении, Хенеросо начал отходить в сторону городских улиц. Присоединиться к возвращавшимся на ферму повстанцам он не успел и теперь оказался один в незнакомом городе, да еще в солдатской форме. Он сумел выйти живым из боя, но впереди его на каждом шагу подстерегала опасность. Сейчас нужно было подумать о том, как избавиться от военной формы. Его одежда осталась на ферме «Сибоней», однако дорогу туда он не знал. Помочь вернуться могли только его товарищи, но чтобы разыскать кого-нибудь из них, пришлось бы пойти назад к Монкаде. Хенеросо замедлил шаг, не зная, куда идти и что делать. Правой рукой он продолжал бессознательно сжимать дробовик. В конце улицы он заметил небольшой гараж, где копались с машиной двое людей — высокий тучный мулат и худенький парнишка. Хенеросо подошел к ним и с крестьянской прямотой попросил рубашку. Те двое удивленно переглянулись.

— Даже не знаю, как тебе помочь, — сказал паренек, — рубашка моего приятеля тебе будет слишком велика, а моя на тебя не налезет.

Огорченно вздохнув, Хенеросо собрался идти дальше, но парнишка удержал его;

— Погоди, на вот, бери, — протянул он ему рубашку, всю разрисованную яркими цветочками. Хенеросо поспешно скинул солдатскую гимнастерку и натянул рубашку. Она оказалась ему настолько тесной, что ее с трудом удалось застегнуть на две верхние пуговицы. Он подумал, что этим людям можно доверять и решился обратиться к ним еще с одной просьбой:

— Не поможете мне выбраться на Гаванское шоссе?

— Ладно, доброшу тебя на нашем «джипе», — согласился парень.

Вскоре они были за пределами города. Высадив Хенеросо на обочине Центрального шоссе, юноша прощально махнул рукой и уехал. Хенеросо перелез через проволочную изгородь и пошел полем.

Через некоторое время он набрел на одиноко стоявшую крестьянскую хижину. Осторожно приблизившись к ней, Хенеросо увидел хозяина, пожилого крестьянина, который гостеприимно пригласил его на чашку кофе. Немного приободрившись, Хенеросо продолжил путь, держась направления вдоль шоссе. Ему было хорошо видно, как в сторону Сантьяго то и дело проезжали грузовики с солдатами. Хенеросо ускорил шаг, хотя толком не знал, куда идет. Неожиданно он услышал за спиной чье-то сопение. В нескольких метрах от него стоял огромный бык, свирепо глядя на него налившимися кровью глазами. Еще мгновение — и бык бросился на него. Хенеросо со всех ног понесся к стоявшему неподалеку дереву и с молниеносной быстротой вскарабкался на него. Разъяренный бык несколько раз обежал дерево и затем принялся бодать ствол рогами. Хенеросо уцепился за ветки и, притаившись, стал ждать, когда животное утихомирится. Прошло не менее получаса, прежде чем бык снял осаду и, сердито фыркая, удалился. Хенеросо, едва живой от напряжения и голода — уже восемнадцать часов, как он ничего не ел, — слез на землю и вышел на шоссе. Он зашагал по обочине, глубоко дыша всей грудью, чтобы прийти в себя. В воздухе не было ни малейшего ветерка, листья деревьев поникли от полуденного зноя. Сзади раздался шум. В голове Хенеросо промелькнула мысль о быке, и он инстинктивно бросился в кювет. Мимо промчался автомобиль, водитель которого, очевидно, намеревался сбить его на полной скорости. Когда Хенеросо выбрался из кювета, автомобиль уже превратился в стремительно удаляющуюся маленькую точку. Он провел языком по пересохшим губам и решил продолжить путь по тропинке на дне кювета. Прошагав несколько минут, он увидел затормозившую рядом с ним машину. В ней сидели два солдата, лейтенант и человек в гражданском.

— Куда направляешься? — спросил лейтенант.

— Да вот, в гости собрался, — ответил Хенеросо. Он был уверен, что сейчас его арестуют.

— Садись, — сказал лейтенант и распахнул дверцу. Гражданский, оказавшийся врачом, подвинулся, и Хенеросо устроился рядом. Солдаты продолжали разговаривать, не обращая на него внимания. «В Моикаде произошла перестрелка, — донеслись до него слова, — говорят, что-то серьезное». Хенеросо сидел молча. В машине стоял густой запах перегара. Солдат за рулем, державший между коленями бутылку рома, взял ее и протянул Хенеросо.

— Глотни-ка, нужно спрыснуть это дело, — произнес он заплетающимся языком.

Хенеросо так и не понял, какое дело ему предлагалось спрыснуть — карнавал или неудачное нападение на Монкаду, но отказываться не стал. Запрокинув голову, он сделал длинный глоток. Ромом обожгло горло, и почти сразу же Хенеросо почувствовал прилив сил. Глотнув еще раз, он вернул бутылку и молча откинулся на сиденье.

У въезда в Эль-Кобре солдат, угостивший его ромом, вновь обратился к нему:

— Если хочешь, оставайся с нами в казарме, — предложил он, пьяно ухмыляясь.

— Да нет, мне дальше надо.

Машина обогнула здание казармы и остановилась на выезде из поселка. Хенеросо вышел и постоял с минуту, глядя вслед удалявшейся зигзагами машине. Затем обследовал свои карманы. Четыре песо — все, что у него было. Предстояло преодолеть еще 967 километров — ровно столько оставалось до Гаваны.

4

После штурма несколько врачей, сотрудников Красного Креста, могильщиков оказались свидетелями зверской расправы, учиненной военщиной над участниками нападения на Монкаду. Ниже мы приводим показания некоторых из них:

«Меня зовут Хосе Мануэль Дьес. В то время я был радистом и в ночь на 26 июля 1953 года нес дежурство на радиостанции министерства связи. Дежурство начиналось в одиннадцать вечера и заканчивалось в семь утра. Без двадцати семь я услышал, что с улицы меня кто-то зовет. Я выглянул на балкон. «Дьес, спускайся вниз!» — крикнули мне. Я вышел на улицу, где мне сказали, что в Монкаде солдаты устроили между собой перестрелку. Следует сказать, что на меня были возложены обязанности коменданта Красного Креста и мне подчинялись все провинциальные бригады. Кроме того, в моем распоряжении находилась санитарная машина, стоявшая в гараже на первом этаже. Я сел в нее вместе со всей моей командой, и мы поехали в Монкаду. На углу казармы, там, где проходит улица Марти, нам закричали: «Красный Крест, назад!» Повсюду раздавались выстрелы. Я объехал казарму кругом и попытался проникнуть в нее с другой стороны, но безуспешно. Стрельба стояла просто невообразимая — прямо кромешный ад. Я возвратился в помещение Красного Креста, где снова получил приказ ехать к Монкаде от председателя Красного Креста Ориенте Хосе Адсуара. В конце концов мне: удалось туда попасть. Я постучался в дверь кабинета полковника Чавиано. Полковник спросил, кто я такой и что мне нужно. Комендант Дьес, сказал я, из Красного Креста. Дверь открылась, и я увидел внутри двух девушек (Мельбу и Айдее) и нескольких молодых людей, обнаженных по пояс, они сидели на полу рядом со столом. Я отдал Чавиано сверток с патронами и несколькими солдатскими формами — все это было найдено на улице неподалеку от казармы. Когда я уже собрался уходить, Чавиано сказал: «Вы поступаете в распоряжение майора Переса Чаумонта». Я спустился вниз и разыскал Чаумонта, который приказал мне ехать с санитарной машиной в составе готовящейся к отправлению колонный «Куда мы едем?» — спросил я майора. «Это военная тайна». — «Я задаю этот вопрос потому, что моя машина не. заправлена». — «Мы выезжаем в сторону фермы «Сибоней». На ферме, служившей пунктом сбора повстанцев перед нападением на Монкаду, мы никого не застали. Дом был брошен в полном беспорядке. Чаумонт немедленно распорядился допросить жившего по соседству старика испанца, звали его Нуньес. Из части солдат сформировали группу поиска и отправили ее по следам повстанцев, ушедших с фермы кратчайшей дорогой в горы. Помню, возглавлявший группу офицер сказал перед отправлением солдатам: «Думаю, вам не надо объяснять, что на нас возложена особо ответственная задача. С ранеными много возни, их нужно будет тащить и все такое… С мертвыми проще, их съедят стервятники. Надеюсь, вы меня хорошо поняли».

Затем меня вызвали в Монкаду, и на ферму я больше не возвращался. Войдя в военный госпиталь, расположенный рядом с казармой, я увидел гору трупов. У всех убитых руки были связаны галстуками от военной формы, в которую повстанцы были переодеты во время штурма. В четыре часа дня мне приказали отобрать несколько наименее обезображенных тел и разбросать их по Монкаде. Потребовалось создать видимость, что все они были убиты в бою.

* * *

Как потом стало известно, захваченных в плен раненых расстреливали по очереди целыми группами. Множество мертвых тел поспешно разложили по всей крепости, куда вскоре должны были приехать на пресс-конференцию журналисты — для них, собственно, и устраивался этот спектакль. Работа была нелегкой: сорок восемь трупов лежали вповалку точно дрова; лица у многих были покрыты запекшейся кровью, которую приходилось отмывать. С мертвых повстанцев сняли обувь, рубашки, часы, вытащили из карманов ценные вещи, деньги. Офицеры и солдаты имели вид обезумевших от крови диких зверей. Из города привезли большие ящики из-под холодильников и запихнули в каждый из них по семь-восемь трупов».[39]

«Что делали с ними там, за дверьми? Нам так и не удалось это узнать; им повыбивали все зубы прикладом, и они были просто не в состоянии сказать нам что-либо, лишь раскрывали рты с окровавленными деснами, пытаясь произнести какие-то слова, которые нельзя было разобрать».[40]

5

Так и осталось невыясненным, где был и что делал Хулио Триго между девятью часами 25 июля, когда он расстался со своими товарищами, и пятью утра 26 июля — в это время его встретили в городской больнице люди Абеля. Существует ряд противоречивых версий на этот счет. Одни говорят, что он провел всю ночь в доме своего приятеля; тот же утверждает, что Хулио у него не был. Другие выдвигают предположение, что он заночевал на автобусной станции; третьи считают, что он остался на улице Сельда, 8. Кто-то вроде бы видел его на улицах Сантьяго бродившим в ожидании начала выступления, участвовать в котором он решил вопреки приказу Абеля. Достоверно известно лишь то, что Хулио Триго не вернулся в Гавану, как думали его товарищи.

На следующий день в пять пятнадцать утра он был в больнице. Как он там оказался? Возможно, у него вновь открылось кровотечение и он обратился туда за помощью. Так, по крайней мере, утверждает Мельба Эрнандес: «В больнице нам встретился юноша, одетый в белоснежную гуаяберу. Судя по всему, он пришел сюда за медицинской помощью. Увидев нашу группу, переодетую в военную форму, он посмотрел на нас с глубоким презрением — принял нас за солдат. Это был Хулио Трйго».

Педро, брат Хулио, и Кинтела считают, что повторного приступа у него не было, просто он находился неподалеку от больницы, томимый желанием участвовать в штурме. Когда начали стрелять, он вбежал в больницу в там остался. Так или иначе, в пять пятнадцать Хулио Триго был в больнице. Он разделил судьбу повстанцев, захвативших больницу. Правда, о нем рассказало, быть может, чуть больше, чем о других людях Абеля. Вспоминает Мельба:

«Когда мы объяснили ему, кто мы, он сразу же к нам присоединился. Не знаю, где ему удалось раздобыть военную форму. Лишнего оружия для него у нас не было. Но тут случилось так, что стекло одного из окон разлетелось от пули вдребезги и осколками поранило лицо Хулио Рейесу. Пока мы делали ему перевязку, Триго стрелял из его двустволки. После того как Рейес вновь занял свой боевой пост, Хулио никак не хотел расставаться с его ружьем. Позже он завладел автоматом Томпсона, взятым у убитого капрала полиции. Когда боеприпасы кончились и Абель отдал приказ прекратить огонь, Хулио продолжал стрелять — у него еще оставались патроны. Пришлось в Категоричной форме приказать ему оставить автомат и переодеться в гражданское платье — мы надеялись, что с его помощью ему удастся спастись».[41]

* * *

Хуан Сергера, могильщик из Эль-Каней, поселка в пригороде Сантьяго:

«Пришли военные и сказали мне: «Куда бросить этих мертвяков»? Я им ответил: «Положите здесь, я их закопаю». Я взял двух помощников и выкопал могилу. Судебный секретарь сказал, что следует снять с них одежду, но никто не хотел — уж больно неприглядный вид был у этих трупов. Наконец я сам согласился их раздеть. В одном из них я узнал Маркоса Марти. Я закопал его рядом с пальмовым деревом, позже за ним приехали его родственники».[42]

* * *

«Одного за другим наших товарищей выводили из камеры пыток. Притащили юношу, которого мы перевязывали, — он был ранен в живот. На нем живого места не было, лицо заливала кровь. Трудно даже представить, как зверски его избивали. Юноша сел на пол рядом со мной. Он с трудом держался, и я попыталась подпереть его спиной. Но он все равно повалился на бок. Тогда его принялись бить ногами, еще и еще. Он потерял сознание. Потом его унесли, и я больше его не видела».[43]

* * *

«Мое имя Мануэль Прьето Арагон.

Судебные врачи, я в том числе, участвовали в трех процедурах: 26 июля в десять часов вечера — осмотр трупов; 27 июля утром — опознание трупов на месте событий; 28 июля в восемь часов утра и 29 июля в то же время — опознание трупов в морге.

26 июля в 10 вечера я находился у себя дома на улице Сан-Бартоломе. К этому часу известие о массовых убийствах в Монкаде уже успело облететь город, приведя в ужас всех его жителей. Под окнами моего дома раздался визг тормозов, и через несколько секунд входная дверь затрещала под ударами прикладов. Я открыл и увидел нескольких военных, которые сказали, что я должен ехать с ними: полковник Рио Чавиано прислал их за мной для осмотра трупов. Я ответил, что акт осмотра является судебной процедурой, в которой я могу участвовать только по указанию судьи и судебного секретаря. Они уехали и через час снова были у меня с этими людьми. Просунув винтовки в окна, солдаты орали, что они еще разберутся, кто живет в этом квартале, где кишмя кишат революционеры. На улице стояло несколько «джипов», набитых вооруженными солдатами. Наша поездка сильно смахивала на армейские учения: на каждом перекрестке машины гасили фары, и говорился пароль — «Баракоа».

В крепости нас отвели в офицерский клуб, где стояли четырнадцать гробов с останками убитых солдат. Мы попросили их раздеть. Осмотр показал, что все они были убиты в бою. Никаких следов ножевых ранений и ударов мы не обнаружили, что противоречило лживому заявлению Батисты о том, что они якобы были заколоты ножами на сторожевом посту. Тела положили обратно в гробы, а нас повели осматривать убитых повстанцев. Перед нами открылась ужасающая картина. У некоторых была снесена часть черепа, другие лежали с размозженной или вовсе оторванной челюстью. На телах имелись также следы многочисленных увечий. Похоже, многие из них были убиты ручными гранатами, взорванными рядом с ними. Я заметил, что форма хаки была надета на убитых совсем недавно с целью создания видимости того, что они убиты в бою. Форма была чистой, без следов крови и пулевых отверстий. Раны и увечья обнаружились лишь после снятия одежды. У одного из убитых была вырвана часть живота.

Тела повстанцев валялись повсюду, в том числе возле парикмахерской и сторожевого поста. Нам сказали, что между Дворцом правосудия и больницей есть еще несколько убитых. Втроем — судья, секретарь и я — мы подошли к этому месту, где увидели пять лежавших ничком трупов. Я попросил, чтобы их перевернули лицом кверху. В одном из них по красному родимому пятну на правой щеке я узнал Ренато Гитарта. На другом убитом, с лицом изуродованным от сильного удара, был надет халат врача. Табличка с фамилией на кармане отсутствовала, но нам удалось опознать его по найденному в кармане удостоверению: врач Марио Муньос, медицинский колледж Колона. Все пятеро были расстреляны из пулемета в спину. Вот все, что нам показали ночью 26 июля. В основном мы осматривали место событий, опознанием же трупов специально не занимались.

На следующий день председатель чрезвычайного трибунала вызвал меня во Дворец правосудия и сказал, что мне нужно осуществить внешний осмотр трупов и провести опознание.

Тела лежали на прежних местах в том же положении, но на одежде появились пятна крови. Мы приступили к опознанию. В районе Дворца правосудия, где накануне мы видели пять трупов, лежало теперь шесть. Мы обратили внимание военных на этот факт. Те начали спорить, доказывая, что их с самого начала было шесть. В шестом мы опознали Ниньо Гала, его убили предыдущей ночью. 27 июля процедура на этом закончилась.

28 июля мы продолжили работу по осмотру и опознанию убитых, но на этот раз проводили ее более тщательно. У солдат мы обнаружили лишь следы пулевых ранений. Из повстанцев удалось опознать только Ренато Гитарта и Марио Муньоса, остальных мы пометили номерами. Их было много — свыше сорока. Гробы, в которые их положили, были сколочены на скорую руку и начинали уже разваливаться, тем более что тела лежали в них уже пятьдесят часов. Следует, кроме того, учесть, какая жара стояла в это время. Опознание и осмотр приходилось проводить на улице, так как в морге было тесно. Всего в экспертизе участвовало, включая меня, четверо судебных врачей.

Мой рассказ об увиденном, конечно же, лишен многих подробностей. На телах повстанцев имелось множество ран и увечий, описать которые во всех деталях не представляется возможным. Помню, у одного, с перевязанной ногой, весь живот был разорван в клочья пулеметной очередью. Думаю, это был Хосе Луис Тасенде. Я позвонил в медицинский колледж Сантьяго и попросил разыскать семью доктора Муньоса. Всех остальных, кого мы записали под номерами, позже опознали по отпечатку пальцев».[44]

* * *

«Рядом со мной бросили на пол юношу, которому в больнице мы делали перевязку. Наверное, он был уже мертв. Он лежал в проходе между столами, и я попыталась поднять его, чтобы солдаты не топтали его ногами. С большим трудом мне удалось усадить его, положив его голову себе на плечо. Однако долго удержать его в этом положении я не смогла, он был тяжелый и сполз обратно на пол. Я вновь попыталась его усадить, но всякий раз он падал. У меня больше не было сил поднимать его, и он остался лежать. Шагая по проходу, солдаты всякий раз наступали на него, им даже в голову не приходило оттащить его в сторону. Рана на животе у него открылась, и оттуда начали вываливаться кишки. Потом нас оттуда забрали, а он остался. Я так и не узнала, как его звали».[45]

* * *

Хуан Картепо, могильщик кладбища Санта-Ифигения в Сантьяго-де-Куба:

«Мертвых привезли на прицепе грузовика. Я в это время работал на кладбище каменщиком, строил склепы. Я начал помогать снимать с прицепа гробы с телами — они их сбрасывали прямо на землю. Я насчитал тридцать три трупа. Здесь же врачи делали вскрытие, после чего их закапывали. На каждой могиле я делал особую пометку,

чтобы знать, кто там лежит. Потом приехал Глория Куадрас и сказал мне, что привезет мне сейчас досок, из которых я должен был сколотить несколько цветников размером шесть футов на три. Только я занялся этим делом, как появились солдаты и сказали мне, чтобы я прекратил работу. Я отослал их к Глории. Потом они еще два раза меня задерживали за то, что я ухаживал за этими могилами. Еще они спрашивали меня, приходил ли сюда кто-нибудь из нездешних. Я ответил, что никто не приходил, хотя это было не так. Позже я отрыл одиннадцать могил и похоронил их по трое в могиле. Все три года, что они там лежали, я ухаживал за ними, сажал вокруг цветы — альбааку, санто-доминго, бессмертники».[46]

* * *

Амаро Иглесиас:

«Когда мы узнали, чем закончился штурм Монкады, то сразу же подумали, что нужно выяснить, где будут похоронены тела погибших повстанцев. В то время я работал на грузовичке, развозил товары. Я подъехал разгружаться к магазинам, находившимся неподалеку от казармы на улице Марти, откуда можно было наблюдать за въездом в Монкаду. В три — половине четвертого я увидел грузовик с прицепом, груженным гробами. Помню, только один гроб был обит материей. Я осторожно поехал следом и в конце концов оказался на кладбище Санта-Ифигения. Машина с гробами въехала на кладбище, а я развернулся и уехал.

Как раз в тот день умер тесть одного из хозяев предприятия, на котором я работал. Хоронить его должны были на следующий день в девять утра. Я поехал на кладбище заказать склеп и увидел, что судебные врачи занимаются вскрытием привезенных накануне трупов. В морге, похоже, не хватало места, и врачи устроились под деревом в небольшом садике неподалеку. Несколько тел было вынуто из гробов. Запах кругом стоял совершенно невыносимый. У некоторых мертвецов на лицах, обезображенных до неузнаваемости, была запекшаяся кровь».[47]

* * *

Расставшись с Триго и Флорентино, Кинтела и его товарищи решили, что следует, не теряя времени, возвращаться в Гавану по Центральному шоссе. Кинтела прибавил газу, и вскоре машина вырвалась за пределы города. Подъезжая к поселку Кобре, Кинтела заметил на обочине человека в военных брюках цвета хаки. Приняв его за солдата — разноцветную рубашку он разглядеть не успел, — Кинтела с яростью рванул руль вправо, направив машину прямо на него, однако тот каким-то чудом увернулся, бросившись в кювет. Кинтела и не подозревал, что это был один из повстанцев — Хенеросо Льянес.

Машина стремительно мчалась дальше по шоссе. Миновав Кобре, калабасарцы свернули на проселочную дорогу и остановились, чтобы переодеться в гражданское платье. Военную форму они закинули в колючий кустарник.

На въезде в Пальма-Сориано они натолкнулись на первый армейский кордон. Измученные, в мятой одежде, повстанцы напряженно смотрели, как расстояние между ними и перекрывавшей шоссе цепью военных неумолимо сокращалось. Вот осталось 50 метров; можно уже было различить лица солдат… 30 метров, и тут кто-то обнаружил на заднем сиденье валявшуюся ружейную гильзу. Мгновение — и гильза вылетела через открытое окошко наружу почти под самым носом у солдат.

— Парни, вы не знаете, что там случилось? — спросил один из них, в то время как остальные обыскивали машину. Они пока еще смутно представляли, что именно произошло в Сантьяго; по донесшимся сюда слухам, группа военных устроила вооруженный мятеж. Кинтела ответил, что ему ничего не известно. Не обнаружив ничего компрометирующего, солдаты пропустили машину.

После Пальма-Сориано машину останавливали в каждом населенном пункте; но подпольщики говорили всякий раз, что едут из соседнего поселка. Таким образом, чем значительнее становилось расстояние, отделявшее их от Сантьяго, тем больше появлялось у них шансов на спасение.

Неподалеку от Ольгина на мосту их остановили в очередной раз. Подошли двое — сержант и солдат. Сержант держал одной рукой пулемет Томпсона, другой бутылку рома «Бакарди».

— Куда направляетесь?

— В Гавану.

Сержант вскинул пулемет.

— А ну-ка, подвиньтесь, — скомандовал он, залезая в машину.

Бедиа перебрался на заднее сиденье, уступая место солдату.

— Поехали.

Кинтела посмотрел в зеркальце заднего вида. Бедиа чуть заметно кивнул головой. Моментально созрел план: если эти двое попытаются их задержать, они их сразу прикончат. На въезде в Ольгин Кинтела попытался заговорить с сержантом. Тот охотно вступил в разговор, обдав Кинтелу запахом винного перегара. Впереди показалась гарнизонная казарма. Вокруг нее стояли танки, толпились поднятые по тревоге солдаты. Кинтела вновь посмотрел в зеркальце на Бедиа и сделал ему условный знак. «Мы уже были готовы их пристрелить и рвать на полной скорости из города».

— Ну, парни, здесь нам выходить. Поезжайте осторожней, впереди на шоссе ремонт дорожного полотна, — сказал, открывая дверцу, сержант.

Кинтела облегченно вздохнул, вытирая струившийся по лицу пот.

Если в Сантьяго они ехали не спеша, то назад теперь мчались, выжимая из машины все, на что она была способна. Чтобы иметь алиби, им нужно было вернуться в Гавану до того, как их хватятся. У пересечения Центрального шоссе с дорогой на Варадеро движение было остановлено. Вскоре показалась длинная вереница автомобилей, сопровождаемая эскортом полицейских на мотоциклах. Подпольщики быстро догадались, что оказались случайными свидетелями возвращения с Варадеро диктатора Батисты в сопровождении усиленной охраны.

И вот наконец Гавана. В Которро Хосе Луис Лопес и Педро Гутьеррес вышли из машины и пересели на автобус, а Кинтела с Бедна поехали дальше. По дороге Бедиа забежал в скобяную лавку и купил там ветоши, чтобы протереть внутри машину — могли остаться отпечатки пальцев.

Кинтела остановил «додж» на том же месте, где он стоял раньше — на углу улиц 0 и 25. Оставив ключ зажигания на приборной доске, он вместе с Бедна покинул машину.

Добравшись до Калабасара, Кинтела расстался с Бедиа и пошел домой. На улице он встретил своего приятеля, члена партии ортодоксов, который, увидев Кинтелу, обрадовано его обнял. Как оказалось, в поселке все уже говорили, что он и его товарищи участвовали в нападении на Монкаду. Затем приятель поспешил поделиться последними новостями и рассказал историю, которой Кинтела позднее воспользовался, чтобы доказать свое алиби. «26 июля в 10 утра один мулат, одетый в синие брюки и серую рубашку, надумал свести счеты с жизнью и, не долго думая, прыгнул в протекающую через поселок реку. Подоспевшие сельские жандармы — солдат Мангита и капрал Техера — вытащили его из воды и увезли на машине Антонио Пеньи…» Кинтела внимательно слушал, стараясь запомнить все подробности.

В семь вечера у дома Кинтелы остановился армейский «джип», и его доставили в казарму. Там Кинтелу обыскали, но, к счастью, не обратили внимания на нож с изображением пресвятой девы, купленный им в Кобре. После этого его привели в кабинет майора Мартинеса. Майор сидел, задрав ноги на стол, в руках он держал кожаный хлыст. Несколькими секундами позже ввели Рене Бедиа.

— Ну, Кинтела, рассказывай, где ты был эти дни, — сказал Мартинес, постукивая хлыстом по кожаным крагам.

— Здесь, где же еще?

— В Монкаде, значит, ты не был?

— В Монкаде?! Да как вы можете говорить такое? Если вы мне не верите, то я вам сейчас докажу, что все это время никуда отсюда не уезжал. Так вот, в воскресенье один мулат решил утопиться, а солдат Мангита и капрал Техера его вытащили и…

Майор вопросительно взглянул на солдат.

— Все верно, так оно и было, — подтвердили они. Мартинес повернулся к Рене Бедиа.

— Ну, а ты где был? — Майор с силой ударил хлыстом по крагам.

Бедиа весь напрягся.

— Я находился здесь, в поселке.

Мартинес ухмыльнулся. Поднявшись из-за стола, он подошел к Кинтеле, положил ему руку на плечо («свою поганую руку», как выразился, вспоминая этот эпизод, Кинтела) и провел к двери.

— Ты можешь идти домой, а вот этот сукин сын, — показал он в сторону Бедиа, — останется здесь и скажет мне всю правду прежде, чем наступит утро.

28 июля 1953 года, ночь. В комендатуре Бехукаля Рене Бедна избили и бросили в карцер. С рассветом его оттуда вывели, посадили в машину и куда-то повезли. Было еще совсем темно. За городом, неподалеку от сахарного завода Толедо, машина остановилась. Ему сказали, что он невиновен и может идти.

— Ну уж нет, — решительно ответил Бедна, приготовясь к самому худшему. — Можете застрелить меня здесь, в машине, но убийства при попытке к бегству вам устроить не удастся.

Солдаты переглянулись и промолчали. Бедна отвезли в службу военной разведки, где его допрашивал лейтенант Перес Чаумонт. После допроса начались пытки. От него хотели добиться, чтобы он признал свое участие в штурме и назвал имена тех, кто с ним был. Бедна стоически переносил все мучения и ничего не говорил до тех пор, пока в камеру пыток не вошел сыскной агент, сообщивший, что Хулио Триго убит.

— Ладно, — сказал Бедиа, — я признаюсь, что участвовал в штурме.

Перес Чаумонт отложил плетку из сыромятной кожи, которой только что избивал его, и потребовал назвать имена сообщников. Бедиа молчал. Тогда лейтенант снова взялся за плетку, и экзекуция возобновилась. Убедившись, что никакие пытки не заставят его говорить, военные власти отправили его в Сантьяго-де-Куба, где его судили по делу № 37.

6

— Вы те самые ребята из Сантьяго? — испуганно замахал руками пожилой крестьянин. — Берегитесь, поубивают вас всех. Солдаты здесь где-то, совсем рядом.

Исраэль Тапанес и Рейнальдо Бенитес невозмутимо выслушали предостережения старика, угостившего их молоком, и продолжили спуск по лесистому склону. По решению Фиделя раненые, для которых продолжение борьбы в горах представлялось невозможным, должны были вернуться в Сантьяго и попытаться обратиться к врачу. Раненых было двое, да еще один боец страдал плоскостопием, поэтому группа продвигалась очень медленно. С ними пошли еще трое, чтобы помочь им спуститься в город. Итак, возвращались шестеро: Хесус Монтане, Рейнальдо Бенитес, Исраэлъ Тапанес, артемисцы Марио Ласо, Северино Росель и Росендо Менендес. По дороге они разбились по двое.

Раненому в ногу Бенитесу помогал идти Исраэль Тапанес. Судьба вновь свела их вместе, и вместе они должны были теперь спастись или же погибнуть.

Бенитес передвигался с большим трудом; каждый шаг стоил ему немалых усилий. Спустя несколько часов они вышли к высохшему ручью. Больная нога Бенитеса, вся в запекшейся крови, выше колена почернела и распухла так, что кожа на ней, казалось, вот-вот лопнет. Сухое русло извивалось бесконечной лентой, теряясь вдали. Тапанес вдохнул воздух и почувствовал запах близкого моря. Следуя вдоль ручья, они рано или поздно должны были выйти к нему. Ветер донес до них не только морской запах; совсем неподалеку они различили шум моторов. Повстанцы инстинктивно пригнулись и поспешили укрыться в овражке неподалеку от ручья. Метрах в ста от них остановилось несколько армейских грузовиков. Вооруженные винтовками солдаты под командованием сержанта спрыгивали на землю и разбегались широким веером, начиная прочесывать местность.

Цепь солдат подходила к овражку все ближе и ближе. Тапанес и Бенитес уже могли различить их лица; было слышно, как они переговаривались между собой. Раздавались голоса: «Их надо искать там, в овраге». Повстанцы затаили дыхание. Тут Тапанес заметил у себя на руке лесного муравья, и в то же мгновение его обожгло словно каленым железом. Десятки муравьев атаковали его со всех сторон, безжалостно кусая за лицо, ноги, спину. Не избежал их нападения и Бенитес. Тананес поднял руку, чтобы прихлопнуть своих злобных мучителей, как в этот момент совсем рядом прошел солдат, и Тапанес так и застыл с поднятой рукой, с трудом сдерживая боль от многочисленных укусов.

Неожиданно раздался громкий крик. Сзади них по высохшему ручью бежал солдат, указывая пальцем в сторону овражка. Остальные солдаты с истошными криками бросились к ним со всех сторон, вскидывая на ходу винтовки. Тапанес стоял с поднятыми руками, однако, несмотря на это, один из солдат подошел к нему и ударил по лицу. Окружив двух безоружных людей, возбужденные солдаты издавали неистовые вопли. В противоположность им повстанцы вели себя совершенно спокойно, с полным безразличием глядя на безумствующих вояк. Прямо оттуда их отвезли в Монкаду. Преследуемые гнусной бранью, они вошли в казарму, и их повели по лестнице наверх. Одна из лестничных площадок, вспоминал Бенитес, «была залита свежей кровью». Стены тоже были забрызганы кровью, тонкой струйкой она стекала вниз по ступенькам.

Их вывели на плоскую крышу. Бенитесу приказали лечь. Подошло несколько солдат.

— Вот этот сукин сын убивал наших братьев, — сказал один из них.

— Ну ты, сволочь, сейчас мы тебя расстреляем! — заорали солдаты.

На лице Бенитеса не дрогнул ни один мускул.

— Поднимайся и становись сюда, на край крыши.

Бенитес встал и направился к указанному месту в сопровождении двух солдат. Следя за ними краешком глаза, он подумал: «Если они захотят сбросить меня вниз, я успею стащить за собой одного из них».

На краю крыши его остановили и повернули лицом к солдатам. Те громко загоготали:

— Тебе придется малость подождать, мы тебя расстреляем чуть позже, вместе с остальными.

Прошло несколько минут. Бенитес огляделся и заметил на крыше небольшое помещение, дверь в которое была открыта. Внутри промелькнуло обезображенное ударами лицо одного из повстанцев. «Я был уверен, что меня и всех моих товарищей, которые были на крыше, расстреляют», — рассказывал позднее Бенитес. Но даже в эти мгновения он сохранял полное спокойствие. «Один из арестованных участников штурма, Рауль Кастро, а быть может, Хулио Диас, я сейчас не помню точно кто, предложили, когда их будут расстреливать, запеть Национальный гимн». Бенитес решил для себя, что так и сделает. Тапанеса заперли в тесном карцере на крыше казармы. Вошли солдаты. Один из них, пожилой толстяк в перчатках, сказал:

— Сейчас мы тебя кастрируем.

Солдаты захохотали, а толстяк вытащил из кармана покрытую ржавчиной опасную бритву. Тапанесу показалось, что на ней были следы крови. Толстяк взял бритву в правую руку и начал к нему приближаться. «Это невозможно, они не сделают этого», — промелькнуло в мозгу Тапанеса. Он решил, что выбросится из окна прежде, чем этот мерзавец дотронется до него. Солдаты окружили его.

— Снимай штаны.

«Сейчас ударю его в живот и побегу к окну».

Солдаты уже приготовились схватить его за руки. Тананес весь напрягся. Толстяк подошел совсем близко, остановился и, ухмыльнувшись, повернулся и пошел назад. Помахав бритвой в воздухе, он выкрикнул: «Жди, вечером я вернусь!» — и вышел из карцера. Остальные солдаты тоже ушли, и Тапанес остался один.

В течение всей ночи и следующего дня его подвергали психологическим пыткам, после чего вместе с Бенитесом перевели в военный лагерь близ Сантьяго.

* * *

27 июля Эрнесто Гонсалес был в Калабасаре и заглянул в аптеку к своему приятелю. Там в это время собралось несколько калабасарцев; по телевизору передавали выступление Батисты, в котором он назвал участников штурма наемниками.

— Что за бред несет этот кретин?! — взорвался, не выдержав, Эрнесто.

Его приятель-аптекарь с ужасом посмотрел на него широко раскрытыми глазами и дотронулся до его плеча.

— Ты что, с ума сошел? — произнес он шепотом.

Эрнесто Гонсалес с трудом взял себя в руки. «Это я-то наемник!» — с горечью и возмущением подумал Эрнесто, отправившийся в Сантьяго с двумя песо в кармане, откуда, чудом оставшись в живых, он вернулся назад с одним-единственным песо.

Батиста произносил свою речь на полигоне военного городка «Колумбия», окруженном со всех сторон солдатами. В ней он изложил первую версию о количестве убитых повстанцев.

Сжимая кулаки, Эрнесто смотрел на экран и думал об участи тех, кто ехал вместе с ним в Сантьяго. «Наверняка их всех поубивали», — решил он.

Что касалось самого Эрнесто, то ему повезло. Никаких улик против него у сельской жандармерии не оказалось, так что его даже ни разу не задержали.

7

На Центральном шоссе Флорентине Фернандес сел на гаванский автобус. Устроившись на заднем сиденье, он попытался расслабиться. Давала о себе знать накопившаяся за эти дни усталость. Неожиданно он увидел через окно группу вооруженных солдат. Место показалось ему знакомым. Флорентино внимательно присмотрелся и тут вдруг сообразил, что попал в автобус, возвращавшийся из Гаваны, который привез его обратно в Сантьяго. Как раз в этот момент он проезжал мимо стен Монкады. На всякий случай Флорентино забился поглубже в кресло. Добравшись до конечной остановки, он пересел на автобус, отправлявшийся в Гавану.

После нападения на Монкаду военные власти пребывали в течение какого-то времени в уверенности, что это была попытка военного мятежа, и поспешили отдать приказ о задержании всех иногородних военнослужащих, находившихся в Сантьяго без соответствующих документов. К их числу относился и Флорентине. При первой же проверке в Пальма Сориано у него потребовали командировочное удостоверение, которого у него, естественно, не было. Тогда его высадили из автобуса и заперли в гауптвахтенном помещении казармы вместе с двумя-тремя солдатами, оказавшимися в аналогичной ситуации. Вскоре в казарму приехал офицер со свежими новостями: установили, что нападение на Монкаду — дело рук гражданских, переодетых в военную форму; военные же никакого отношения к этому делу не имели. Флорентино освободили, однако в связи с тем, что обстановка была напряженной, его оставили на три дня в казарме для участия в проверке на шоссе и розыске повстанцев. На четвертый день его отпустили. Флорентино вернулся в Сантьяго, где забрал из ремонта свой «кросмобиль», на котором без особых приключений добрался до Гаваны. Здесь у него начались осложнения. В «Колумбии» уже было известно о том, что он находился в казарме Пальмы Сориано. Его сразу же взяли под арест как совершившего самовольную отлучку. Флорентино по этому поводу не особенно волновался. Его проступок не относился к числу серьезных воинских преступлений, и тяжкого наказания по уставу за него не полагалось. «С какой целью ты поехал в Сантьяго?» — спросили его. Он ответил, что накануне познакомился с двумя девушками, пригласившими его повеселиться на карнавале. Через несколько дней Флорентино освободили, но ненадолго. Службе военной разведки было уже немало известно о повстанцах, однако до сих пор оставалось невыясненным, где они доставали военное обмундирование. Вскоре стало ясно, что в этом деле им помогал кто-то из военнослужащих. Одновременно сыскные агенты угнали, что в течение последних нескольких недель Флорентино Фернандес закупил большое количество военных форм. «Вполне возможно, что это как раз тот человек, которого мы разыскиваем», — решили они. 10 августа его снова задержали и доставили в управление службы военной разведки. Помещение, где он работал в госпитале, обыскали и нашли в шкафу на дне одного из ящиков скомканную записку с адресом доктора Мельбы Эрнандес. Флорентино ввели в кабинет майора Мирабаля.

— Что ты делал в Сантьяго? — спросил его майор. Флорентино в который уже раз пересказал свою версию.

— А зачем ты покупал военное обмундирование?

— Мы с тестем его использовали для работы на ферме.

— Ну а это? — Мирабаль усмехнулся и с торжествующим видом достал бумажку с адресом Мельбы. Флорентино весь похолодел, но не утратил присутствия духа. Больше всего он опасался, что раскроется его причастность к закупке патронов, и вот неожиданно появляется эта бумажка, брошенная им где-то по глупости. Совершенно невозмутимо Флорентино ответил, что это имя ему неизвестно. Поупорствовав некоторое время, он сделал вид, что вспомнил:

— Ах, да это же та женщина-адвокат, которую рекомендовал мне один мой пациент. Нужно было помочь тестю, у него на ферме затевалась тяжба.

Промучившись с Флорентино битый час и так и не добившись от него никаких признаний, Мирабаль приказал его увести и посадить в карцер. Через несколько дней его перевели в тюрьму Кабаньа. Виновность Флорентино все еще продолжала оставаться под вопросом.

В сентябре его вновь привезли в управление службы военной разведки. На этот раз его допрашивал лейтенант Чаумонт, брат майора, по указанию которого убивали захваченных в плен повстанцев. В службе разведки были уверены, что Флорентино участвовал в нападении на Монкаду, и жаждали с ним расправиться. Однако конкретные доказательства его вины отсутствовали. Единственное обвинение, которое могли ему официально предъявить, это совершение самовольной отлучки.

Лейтенант Чаумонт любезно встретил его в своем кабинете, обставленном уютными мягкими креслами. Посередине возвышался письменный стол палисандрового дерева.

: — Мы вызвали тебя, чтобы сказать, что вопрос о твоем освобождении будет решен положительно. С тобой все в порядке. — Лейтенант сделал небольшую паузу, как бы подыскивая нужные слова. — Сейчас остается лишь подвергнуть тебя одному небольшому испытанию. Я хочу посмотреть, как ты держишь оружие и прицеливаешься.

Флорентино удивленно взглянул на лейтенанта, не понимая, что все это могло значить. Улыбаясь, лейтенант выдвинул ящик стола, достал оттуда пистолет и протянул его Флорентино. То, что произошло потом, навсегда запечатлелось в памяти Флорентино.

— Возьми его, подойди к окну и покажи, как ты стреляешь.

Флорентино колебался.

— Он не заряжен?

— Да что ты, неужели ты думаешь, что я буду давать заряженный пистолет арестованному?

Флорентино взял пистолет и медленно приблизился к открытому окну, выходившему во внутренний двор. Дальняя его часть была залита яркими лучами солнца, резко контрастируя с глубокой тенью, отбрасываемой соседним зданием. Флорентино выглянул наружу. Двор был совершенно пуст. Из окна тянуло свежим ветерком. Он и лейтенант, больше никого. Решив, что от него требуется показать, как он умеет обращаться с оружием, Флорентино поднял горизонтально пистолет и нажал на спусковой крючок. Тишину кабинета взорвал оглушительный выстрел.

— Ах ты сукин сын! — заорал что было мочи лейтенант.

Флорентино обернулся и увидел, что лейтенант раздирает на себе рубашку, продолжая издавать неистовые крики.

— Сюда, на помощь! — яростно вопил он.

Дверь кабинета распахнулась, и на пороге появились трое солдат.

— Он пытался сбежать и хотел убить меня! — визжал лейтенант.

Солдаты набросились на Флорентино, который наконец-то понял, что стал жертвой грязной инсценировки. Он снова нажал на спуск. Раздался сухой щелчок; патронов больше не было.

Солдаты вырвали у него пистолет и принялись молча избивать. Лишь изредка то у одного, то у другого вырывались яростные выкрики. Лейтенант перестал вопить и присоединился к избивавшим. Через какое-то время они выдохлись и отправили Флорентино в карцер.

Той же ночью его снова подвергли избиениям. На этот раз истязатели пользовались дубинками и хлыстами. Одновременно шел допрос.

— Кто еще из военных принимал участие в штурме?

— Кто дал тебе военное обмундирование?

— С кем из солдат ты был связан?

Так продолжалось три ночи подряд. Наступила четвертая ночь.

Лежа на полу тюремной камеры, Флорентино напряженно прислушивался к каждому шороху, доносившемуся снаружи, ожидая, когда за ним придут. Однако в эту ночь его не тронули. На рассвете Флорентино услышал за дверью быстрые шаги. Кто-то подошел к камере и шепотом позвал его. Это оказался солдат, который раньше лечился у него.

— Флоро, дослушай, я твой друг и хочу тебе помочь. Лейтенант собирается с тобой расправиться… Убийство при попытке к бегству… Берегись!

Флорентино молча вгляделся через зарешеченное окошечко в лицо солдата, проступавшее светлым пятном в полумраке. Солдат повернулся и торопливо удалился, растворившись в гулкой темноте тюремного коридора. Флорентино лег на холодный цементный пол и задумался. Положение было сложное. Теперь он не сомневался, что лейтенант Перес Чаумонт прикончит его.

Рано утром в камеру вошел охранник и увидел, что Флорентино стоит, прижавшись спиной к стене, с поднятыми вверх руками. Он не обратил на это внимание и протянул ему грязную миску с мутной жидкостью. Флорентино схватил ее и швырнул об стену, после чего принял прежнее положение и начал кричать как оглашенный. Охранник остолбенел, с удивлением глядя на Флорентино, потом посмотрел на брошенную миску и со злобой набросился на него, пнув изо всех сил тяжелым ботинком по почкам. Но Флорентино даже не шевельнулся, словно не чувствуя боли. Ошеломленный охранник выскочил из камеры и, захлопнув дверь, бросился бежать. Вскоре он вернулся с двумя офицерами, которые принялись пинать юношу ногами, но тот лишь громко смеялся. Офицеры в растерянности покинули камеру, решив, что арестованный сошел с ума. Вызванный врач вынес диагноз: сумасшествие. Флорентино перевели в госпиталь и назначили курс лечения, который не принес ощутимых результатов: припадки у пациента продолжались с той же частотой, он периодически отказывался от еды и никого вокруг себя не узнавал. Однажды его навестили родители. Предварительно они побеседовали с лечащим врачом, заверившим их, что Флорентино скоро выздоровеет. Затем он провел их в палату «больного». Увидев сына, мать поспешила обнять его. Флорентино бросил на нее безразличный взгляд и, скрестив руки на груди, молча уставился в потолок. Попытки отца заговорить с ним тоже не имели успеха. Флорентино неподвижно лежал на кровати, не обращая на приятелей никакого внимания. Мать опустила голову и тихо заплакала. В этот момент врача кто-то позвал, и он вышел, оставив их наедине. Флорентино сразу же приподнял голову с подушки и улыбнулся.

— Со мной все в порядке, не беспокойтесь, — прошептал он, — я играю роль сумасшедшего, так надо.

Когда врач вернулся, мать уже перестала плакать, а Флорентино лежал в прежнем положении, вытянувшись точно окоченелый труп. Врач проводил родителей к выходу, говоря на прощание утешительные слова:

— Не беспокойтесь, я уверен, что после электрошоковой терапии он придет в себя.

Мать с ужасом посмотрела на отца, затем на врача.

— А когда ее начнут ему делать?

— Завтра же.

— Неужели это так необходимо? — спросил умоляющим тоном отец.

— Абсолютно необходимо. Электрошок ему поможет.

На следующий день в палату Флорентино вошли два здоровенных санитара, положили его на носилки и понесли по длинному, похожему на туннель коридору, в конце Которого виднелась белая дверь. Флорентино впервые покидал стены своей палаты и совершенно не представлял, куда его тащат. Белая дверь открылась, и его внесли в какую-то комнату. Оглядевшись кругом, Флорентино внутренне содрогнулся от ужаса. Как имеющий отношение к медицине, он сразу понял, что с ним собираются делать. Подошел человек в белом халате и помог перенести его с носилок на небольшую кушетку, рядом с которой стоял металлический ящик. От ящика отходили тонкие провода. У Флорентино появилось безумное желание вскочить с кушетки и убежать; ему хотелось крикнуть, что он никакой не сумасшедший, что настоящие сумасшедшие — эти люди в халатах, пропускающие электрический ток через здорового человека. Но усилием воли он сдержал себя. Он помнил о том, что неподалеку находится служба военной разведки. Из услышанного им разговора между санитарами Флорентине узнал, что Перес Чаумонт приезжал за ним. «Этот негодяй притворяется сумасшедшим!» — орал лейтенант на весь госпиталь. Он требовал, чтобы ему выдали Флорентине, и только благодаря категорическому отказу врача он не попал снова в лапы к военной разведке.

Люди в белых халатах присоединили к его голове провода. Лежа с широко раскрытыми глазами, Флорентино не делал ни малейшей попытки сопротивляться. Ему связали руки и ноги, затем вставили между зубами пластинку, чтобы он не откусил себе язык. Закончив приготовления, они отошли от кушетки. Один из них встал рядом с металлическим ящиком. Сердце Флорентино бешено забилось. Люди в белых халатах переглянулись между собой. Флорентино был весь мокрый от пота.

— Включай, — негромко сказал тот, который был пониже ростом.

Его напарник нажал на кнопку.

Услышав голос, подавший команду, Флорентино хотел что-то крикнуть, но не успел — в этот момент он потерял сознание.

Придя в себя, он увидел, что лежит в палате. Никаких болезненных ощущений он не испытывал. После врачебного осмотра ему дали отдохнуть несколько дней. Затем вновь принесли в комнату с белой дверью, где все повторилось. Вспоминая об этом, Флорентино говорил, что «неизвестно еще, что было опаснее и требовало большего мужества — перенести электрошок или же сражаться с оружием в руках».

Прошло еще пять месяцев, в течение которых ему применяли электрошок восемь раз. Наконец врачи решили, что состояние Флорентино вполне удовлетворительное и он может быть снова переведен в тюрьму.

Через некоторое время его освободили, и он вернулся к родителям. Понадобился немалый срок, чтобы он окончательно пришел в себя после того, что испытал в госпитале.

ОБВИНИТЕЛИ

21 сентября 1953 года во Дворце правосудия, том самом, в захвате которого участвовал Рауль Кастро, открылось первое судебное заседание, рассматривавшее дело о нападении на казармы в городах Сантьяго-де-Куба и Баямо 26 июля 1953 года. Это дело, зарегистрированное под номером 37, расследовалось чрезвычайным трибуналом в ходе судебного процесса, завершившегося 17 октября речью, с которой Фидель Кастро в качестве адвоката выступил в свою защиту.

Представ перед судом, обвиняемые, практически не имевшие шансов на оправдание, не отрицали своего участия в штурме и в своих выступлениях заняли позицию обвинителей…

Вот некоторые из ответов, данных ими на судебном процессе.[48]

* * *

— Я приехал в Сантьяго отнюдь не потому, что меня будто бы побуждал к этому мой брат Фидель. Я сделал это по собственной воле, и потом, мне не так-то просто было добиться права взять в руки оружие, чтобы изменить эту систему, — заявил Рауль Кастро.

— Какую систему вы имеете в виду? — спросил прокурор. — В заявлении, сделанном вами после ареста, вы говорили о революции, ее новой программе, согласно которой крестьяне получат землю. Разве свержение существующего правительства не являлось вашей единственной целью?

— Прежде всего необходимо уничтожить это правительство, чтобы иметь возможность вывести страну из состояния отсталости на путь прогресса. В моем заявлении, сделанном в военном лагере, речь шла об аграрной реформе, являющейся составной частью программы революции. Эта реформа сводится не только к тому, что крестьяне получат землю, как вы говорили; она намного шире, ее цель — дать крестьянам землю, на которой они начнут производить. Система, установленная в нашей стране, была негодной с самого начала, когда была провозглашена республика. На Кубе существует огромное число неграмотных, кругом несправедливость, народ грабят… Нужно свергнуть этот режим, чтобы проложить путь к революции. Об этом сказал Фидель в своем первом выступлении на суде. О необходимости революции говорили Марти и Maceo, о ней мечтали мамби.

* * *

— Вы участвовали в нападении на казарму Монкада? — спросил прокурор Рене Бедиа.

— Да, участвовал.

— Кто побудил вас к этому?

— Меня никто не побуждал, я действовал в согласии с моими собственными убеждениями и выполнял долг гражданина, любящего свою родину.

* * *

— Вас подстрекали к участию в штурме казармы?

— Я участвовал в штурме по собственной воле, — ответил Исраэль Тапанес, — и был готов пожертвовать жизнью ради того, чтобы вытащить нашу страну из той грязи, в которой она оказалась как следствие амбиций некоторых людей.

* * *

— Вы стреляли? — спросил прокурор Педро Мирета.

— Да, я стрелял на протяжении трех часов у поста № 3, где велся главный бой.

— Да, я участвовал в нападении, я находился среди тех, кто захватил пост № 3, — ответил прокурору Рамиро Вальдес.

* * *

— Скажите, — спросил прокурор Армандо Местре, — участвовали вы в событиях 26 июля?

— Участвовал. Я имел честь быть в числе сражавшихся и горжусь тем, что мне доверили участвовать в революционном движении.

— Вас убеждал кто-то?

— Доктору Фиделю Кастро не пришлось меня убеждать. Я с самого начала принял решение стать на этот путь.

— Я приехал с твердым убеждением, что наш пример, если мы победим, воодушевит народ Кубы, — ответил Сиро Редопдо.

* * *

Прокурор: Хесус Монтане, были вы в числе тех, кто уговаривал этих юношей принять участие в штурме казармы?

Монтане: В своих выступлениях на суде мои товарищи заявили, что их никто не уговаривал, что они сделали это по собственному убеждению.

— А вы?

— Я тоже был участником штурма, находился на посту № 3. Никто меня не уговаривал.

* * *

«Бывают моменты, когда все прекрасно, все овеяно героизмом. В такие моменты можно пожертвовать всем во имя самого главного — той правды, ради которой мы приехали к стенам Монкады. У этой правды есть имена, есть взгляд, есть крепкие надежные руки; она может называться Абель, Ренато, Борис, Марио или еще как-нибудь, и все же ее настоящее имя — Куба». Айдее.[49]

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА

«Бывают моменты, когда все прекрасно, все овеяно героизмом. В такие моменты можно пожертвовать всем во имя самого главного — той правды, ради которой мы приехали к стенам Монкады» — эти слова Айдее Сантамарии звучат эпиграфом к повести Хулио Травьесо, посвященной героическим событиям 26 июля 1953 года, когда 165 кубинских юношей с охотничьими ружьями и мелкокалиберными винтовками в руках бросили вызов вооруженному до зубов гарнизону батистовской армии. Какова же та правда, которая привела их к стенам неприступной крепости, одной из твердынь диктаторского режима? Что за сила заставила этих молодых людей вступить в неравный бой, в котором на каждого повстанца приходилось по пятнадцать противников? На эти вопросы ищет ответ Хулио Травьесо в своей документально-художественной повести «Время «Ч». (Оригинальное название повести «Новый день».)

Обратимся к истокам событий 26 июля. После военного переворота, совершенного генералом Фульхенсио Батистой 10 марта 1952 года, в стране установился режим, ставший символом политики грабежа и насилия над народом. Успеху путча способствовали такие факторы, как раскол в рабочем движении, позиция соглашательства, занятая буржуазными партиями, падение до минимума престижа гражданского правительства, возглавляемого президентом Прио. «10 марта 1952 года Батиста и его клика, — говорил Фидель Кастро в выступлении по случаю 10-й годовщины штурма Монкады, — силой вновь овладели судьбами нации, народ оказался в безвыходном положении. Все худшие и развращенные, все наиболее откровенно продавшиеся американским империалистам правительства сменяли друг друга в республике. У нации не было никаких перспектив для прогресса. Росло социальное зло, увеличивалась безработица, царили невежество и нищета…

К 1953 году Батисте удалось закрепить свою власть, опиравшуюся внутри страны на латифундистов и крупных капиталистов, связанных с американскими трестами, на подкупленные круги армии, полицию и чиновничество. Народное недовольство этой властью росло с каждым днем, но оно еще не стало силой, способной объединить различные политические и социальные группы в единый фронт, способный разбить диктаторский режим. Партия ортодоксов, одна из влиятельных буржуазных партий, возглавляемая старым соглашательским руководством, пыталась организовать обреченную на неудачу борьбу за «честные» выборы. Стихийное рабочее и студенческое движение еще не имело сил действенно противостоять диктатуре.

К этому времени в среде ортодоксов выделилось левое крыло, состоявшее из революционно настроенной молодежи, которое решило создать самостоятельную патриотическую организацию. Во главе ее стал молодой адвокат Фидель Кастро. Он и его сподвижники вскоре пришли к выводу, что покончить с тиранией можно лишь путем вооруженного восстания. «Наступает момент революционной, а не политической борьбы…» — так характеризует Фидель Кастро сложившуюся ситуацию.

Объектом нападения была избрана казарма Монкада в Сантьяго-де-Куба — столице провинции Ориенте, славившейся своими революционными традициями. Такое решение определялось рядом стратегических соображений. Сантьяго был удален от столицы почти на тысячу километров, что позволяло повстанцам в случае успеха мобилизовать население провинции на борьбу против диктатуры, прежде чем будут присланы воинские подкрепления из Гаваны. Далее, обширный горный массив Сьерра-Маэстра в этой части острова обладал прекрасными условиями для развертывания партизанской борьбы. Наконец, именно в Ориенте началась война за независимость Кубы и, как отмечал Фидель, эта провинция была наиболее способной к восстанию.

Не случайным был и выбор даты 26 июля, «воскресенье Сайта Анны». На этот день приходился пик карнавальных празднеств, что давало возможность скрытно перебросить людей и оружие.

Руководители восстания во главе с Фиделем разработали следующую программу действий: штурм казарм в Сантьяго и Баямо с целью овладения оружейным арсеналом, захват радиостанции Сантьяго, раздача оружия жителям города, призыв к населению страны присоединиться к восставшим, свержение Батисты и восстановление всех гражданских свобод.

Однако силы оказались слишком неравными. Беспримерное по отваге нападение на гарнизон Монкады потерпело неудачу.

Могло показаться, что смелая попытка захватить казарму Монкада не принесла ничего, кроме жертв и усиления правительственного террора. Тем не менее 26 июля 1953 года — важнейшая веха в истории Кубы. Фидель Кастро дал следующую оценку этим событиям: «День 26 июля отнюдь не является каким бы то ни было концом. Напротив, с этого дня все ведет свое начало. Ведь 26 июля началась революция».[50]

Штурм казармы Монкада всколыхнул всю страну и проложил путь к широкой вооруженной борьбе масс против режима Батисты, американских монополий и буржуазно-латифундистской олигархии. Он явился прологом кубинской революции, тридцатилетие победы которой будет отмечаться в начале следующего года.

Как отмечает в своем вступительном слове автор, в книге не ставится задача воссоздать во всей полноте события 26 июля. Его заинтересовала и увлекла психологическая сторона этого героического выступления. Что двигало этими молодыми людьми, что они чувствовали и думали, готовясь к штурму и участвуя в нем? Подробные беседы с девятью участниками штурма, которых он скрупулезно расспрашивал о самых, казалось бы, незначительных деталях и мелочах их действий, разговоров, мыслей, дозволили с документальной точностью не только воссоздать картину тех исторических событий, но и увидеть внутренний мир героев 26 июля. С большим интересом читаются страницы, посвященные началу революционной деятельности повстанцев, подготовке выступления, переброске людей в Ориенте. Их поведение, беседы, внутренние размышления по пути из Гаваны в Сантьяго раскрывают перед нами их характеры, стремления, убеждения. Большинство участников революционного движения преисполнены энтузиазма, некоторые колеблются, а отдельные в последний момент просто дезертируют.

Несколько слов о самом авторе. Хулио Травьесо родился в 1940 году в Гаване. В возрасте 14 лет он становится активным участником студенческого движения против режима Батисты. С 1956 года — член революционного «Движения 26 июля». Его не раз подвергали арестам, избивали на допросах. После революции, победившей 1 января 1959 года, Травьесо получил экономическое образование в Гаванском университете, работал научным сотрудником в Кубинской академии наук. В последнее время — один из руководящих работников издательского дела Кубы. Все эти годы он активно занимается литературной деятельностью, в которой неоднократно обращается к бурной предреволюционной поре и героическим дням кубинской революции. Волнует его и то, что происходит в жизни социалистической Кубы наших дней, о которой он пишет с революционной откровенностью. Советскому читателю известен его роман «Убить волка» (1970 г.), удостоенный национальной премии «Дом Америк». Затем в разные годы у нас печатались отдельные рассказы Хулио Травьесо («Борьба не окончена», «Допрос» и др.).

Согласно опросу, проведенному художественно-литературным журналом «Боэмия» в 1985 году, повесть «Время «Ч» вошла в число самых читаемых на Кубе книг года.

Михаил ЧИЛИКОВ

Примечания

1

Выступая по случаю XX годовщины штурма Монкады, Фидель Кастро сказал: «…молодежь, принимавшая участие в штурме, отбиралась среди самых неимущих слоев населения, главным образом из трудовой бедноты города и деревни. К ней примкнули также отдельные представители студенчества и средних слоев, которые выступали против реакционной политики правительства и не были заражены вирусом антикоммунизма, столь распространенным в то время на Кубе».

(обратно)

2

Аутентики — революционная кубинская партия, основанная в 1935 году, выражала интересы национальной буржуазии (прим. пер.).

(обратно)

3

Сокращение от «Telares de Calabazar». В настоящее время — фабрика имени Хулио Триго.

(обратно)

4

Провинция на востоке Кубы (прим. пер.).

(обратно)

5

Эдуарде Чибас (1907–1951) — основатель и лидер партии ортодоксов. 16 августа 1951 года выступил по радио с разоблачением злоупотреблений режима Прио, после чего в знак протеста покончил жизнь самоубийством прямо перед микрофоном (прим. пер.).

(обратно)

6

Земельная мера на Кубе, равная 1343 акрам (прим. пер.).

(обратно)

7

Сладкий картофель (прим. пер.).

(обратно)

8

Период уборки сахарного тростника на Кубе (прим. пер.).

(обратно)

9

Мера веса, равная 11,5 кг (прим, пер.)

(обратно)

10

Земельная мера, равная 4,14 акра (прим. пер.).

(обратно)

11

Сокращенное от «Compaснa Lanera Nacional» (Национальная компания по переработке шерсти);, являлась дочерним предприятием фабрики ТЕДЕКА.

(обратно)

12

Дореволюционное наименование коммунистической партии Кубы (прим. пер.).

(обратно)

13

В 1949 году, анализируя содержание программного документа, выработанного оргкомиссией молодежной секции Народно-христианской (ортодоксальной) партии, Карлос Рафаэль Родригес писал: «Как свидетельствует этот документ («Идейно-политическая платформа кубинской молодежи»), в умах наиболее сознательной части молодежи, включая представителей мелкой буржуазии, бродят радикальные, правда, еще не вполне сформировавшиеся идей. Они коренным образом отличаются от тех, уже устаревших к настоящему времени, политических взглядов, которые служили путеводной звездой непролетарской студенческой молодежи в 30-е годы… В программной платформе ортодоксальной молодежи прослеживается попытка материалистического толкования исторических событий. Таким образом, не вызывает сомнения то, что ее авторы находятся под влиянием марксистской методологии, правда, пока еще не ставшей их идейным кредо. Нельзя, в частности, не отметить, что они безоговорочно признают истинность марксистского анализа социальной сущности капитализма» (журнал «Фундаментос», 1949 г.).

(обратно)

14

«Боэмия», 17 марта 1953 года.

(обратно)

15

«Информасьон» (Гавана), 11 марта 1952 года.

(обратно)

16

Из воспоминаний команданте Педро Мирета. Предыстория штурма Монкады. Главное политическое управление РВС Кубы, 1972

(обратно)

17

Двое последних позднее отошли от революции.

(обратно)

18

Имеется в виду пакт, заключенный в Монреале между последователями Карлоса Прио и возглавляемым Пардо Лъядои крылом Ортодоксальной партии, которое выступало с программой объединения всех антидиктаторских сил в борьбе за свержение Батисты. Ни одного практического шага участники Монреальского пакта так и не сделали.

(обратно)

19

Мамби — кубинские добровольцы, сражавшиеся против господства испанских колонизаторов в конце прошлого века (прим. пер.).

(обратно)

20

Мачадо — президент Кубы в 1925–1933 гг. (прим. пер.).

(обратно)

21

Анализируя экономическое положение кубинского крестьянина до революции в своей известной книге «Основы социализма на Кубе», Блас Рока, в частности, отмечал: «По данным переписи 1953 года, 289 тыс. 534 крестьянских жилища, или 75 %, имели земляной пол, и крышу из пальмовых листьев; в 54 %., жилищ отсутствовал туалет, в 90 % — водопровод; 87 % домов освещались керосиновыми лампами». Семья Хенеросо Льяпеса, как и подавляющее большинство крестьянских семей, существовала именно в таких нечеловеческих условиях.

Далее в книге приводится результат социологического обследования, выполненного Ассоциацией университетских католиков. Вот некоторые из них: мясо входило в рацион 4 % крестьянского населения, рыба — 1 %, яйца-2,12 %, молоко — 11,22 %, хлеб — 3,36 %.

(обратно)

22

В своей речи «История меня оправдает» Фидель Кастро указывал: «На Кубе насчитывается 200 тысяч лачуг и хижин… Девяносто процентов деревенских детей заражено глистами как следствие чудовищной антисанитарии. Они растут рахитичными; к тридцати годам у них во рту уже не будет ни одного здорового зуба. Они услышат десять миллионов речей, но умрут в конце концов от нищеты, полностью разочаровавшись в жизни… Немыслимо, что есть люди, которые ложатся спать голодными, в то время как не остается даже клочка незасеянной земли. Немыслимо, что есть дети, умирающие без медицинской помощи. Немыслимо, что 30 % наших крестьян не умеют расписываться, а 99 % незнакомы с историей родины. Немыслимо, что большинство семей в наших деревнях живут в еще худших условиях, чем индейцы в те далекие времена, когда их впервые увидел здесь Колумб».

(обратно)

23

Кубинский крестьянин (прим. пер.).

(обратно)

24

Отрывок из дневника Рауля Кастро; цит. по кн.: Предыстория штурма Монкады.

(обратно)

25

PAU (Partido de Acciуn Unitaria) — реакционная организация, активно выступавшая в поддержку Батисты.

(обратно)

26

Кастро Рауль. Фрагмент из дневника, написанного в тюрьме на острове Пинос. Цит. по кн.: Предыстория штурма Монкады.

(обратно)

27

Воспоминания Рауля Кастро. Цит. по кн.: Предыстория штурма Монкады.

(обратно)

28

Цит. по кн.: Предыстория штурма Монкады.

(обратно)

29

Фрагменты из интервью, взятого у Батисты журналистом Джорджем Бибсом. Газета «Информасьон», 24 июля 1957 года.

(обратно)

30

Из воспоминаний Хесуса Монтане. Цит. по кн.: Двадцать шестое, Гавана, 1970.

(обратно)

31

Позже отошел от революции.

(обратно)

32

Из воспоминаний Айдее Сантамарии. Цит. по кн.: Двадцать шестое.

(обратно)

33

Показания Педро Мирета на судебном процессе. Цит. по кн.: Поколение Монкады.

(обратно)

34

Воспоминания Мельбы Эрнандес. Цит. по кн.: Двадцать шестое.

(обратно)

35

В 1972 году Подро Триго, работавший в Институте гражданской авиации, приехал по служебным делам в Москву. Здесь он случайно разговорился с одним из своих кубинских коллег, который ему, между прочим, сказал:

— Ты знаешь, Педрито, мне вспомнилась давняя история, о которой я никому не рассказывал. 26 июля я был кондуктором на междугородном автобусе Сантьяго — Гавана и помог группе повстанцев добраться до Гаваны.

Триго посмотрел на него с изумлением:

— И одному из них ты дал пакет с хлебом, правильно?

— Верно, но откуда ты это знаешь?

Триго расхохотался:

— Это был я!

(обратно)

36

Воспоминания Мельбы Эрнандес. Цит. по кн.: Двадцать шестое.

(обратно)

37

Воспоминания Айдее Саетамарии. Цит. по кн.: Предыстория штурма Монкады.

(обратно)

38

Воспоминания Мельбы Эрнандес. Цит. но кн.: Двадцать шестое.

(обратно)

39

Неопубликованные свидетельства Хосе Мануэля Дьеса, записанные в 1973 году журналистом Феликсом Контрерас для журнала «Куба интернасиональ».

(обратно)

40

Воспоминания Мельбы Эрнандес.

(обратно)

41

Из воспоминаний Мельбы Эрнандес. Там же.

(обратно)

42

Неопубликованные свидетельства Хуана Сергера, записанные в 1973 году журналисткой Минервой Саладо для журнала «Куба интернасиональ».

(обратно)

43

Из воспоминаний Мельбы Эрнандес. Там же.

(обратно)

44

Неопубликованные свидетельства врача Прьето Арагона, записанные в 1973 году журналисткой Минервой Саладо для журнала «Куба интернасиональ»

(обратно)

45

Из воспоминаний Мельбы Эрнандес. Там же.

(обратно)

46

Неопубликованные свидетельства Хуано Картепо, записанные в 1973 году журналисткой Минервой Саладо для журнала «Куба ишернасиональ».

(обратно)

47

Неопубликованные свидетельства Амаро Иглесиаса, записанные в 1973 году журналисткой Минервой Саладо для журнала «Куба интернасиональ».

(обратно)

48

Ответы обвиняемых на суде над участниками штурма казармы Монкада. Цит. по кн.: Поколение Монкады.

(обратно)

49

Воспоминания Айдее Сантамарии. Цит. по кн.: Поколение Монкады.

(обратно)

50

Кастро Фидель. Речи и выступления. 1961–1963 гг., с.227. 158

(обратно)

Оглавление

ОТ АВТОРА

ЛЮДИ ФИДЕЛЯ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

ОРГАНИЗАЦИЯ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

НА ПУТИ В ОРИЕНТЕ

  1

  2

  3

ПРАЗДНИК САНТА АННЫ

  1

МОНКАДА

  1

  2

ОТХОД

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

ОБВИНИТЕЛИ

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА

Реклама на сайте