«Мифы и рифы летнего отдыха, или Крымское ревю»

Мифы и рифы летнего отдыха, или Крымское ревю (fb2) - Мифы и рифы летнего отдыха, или Крымское ревю 316K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Татьяна Булатова

Татьяна Булатова Мифы и рифы летнего отдыха, или Крымское ревю

Начнём с мифов. Где, когда и при каких обстоятельствах родилась идея об отдыхе в Крыму, сейчас выяснить невозможно. Важно, что она оказалась жизнеспособной. Аргументы «за» носили неопровержимый характер. И немудрено. Любовь к Крыму теплилась в будущих путешественниках годами, ибо была окрашена обаянием юности и красоты.

Теперь о юности остались воспоминания, а красота явно нуждалась в поддержке, отчасти хирургической, отчасти финансовой. Именно финансовый вопрос, как в конечном счете выяснилось, и определил маршрут путешествия. Оно виделось малозатратным и многообещающим.

Обещались: дешевизна отдыха, мягкий климат, чистое море, полное оздоровление, аренда машины, слизанный с турецкого сервис, тёплая компания и многое другое. Как склонен человек к мифотворчеству! Невзирая на возраст. Невзирая на опыт. Невзирая на пол. Мифы творят и женщины, и мужчины, и дети. Одним словом, все люди делают это. И в нашей истории их было четверо.

Женщина затридцатипятилетнего возраста, она же мать семилетней девицы, она же – младшая сестра и координатор предстоящего путешествия.

Её дочь. Сгусток энергии, стихийный демагог и вечный мучитель с ангельским выражением лица.

Старшая сестра – жительница Москвы, склонная к авантюрам и поэтическим метафорам одновременно.

А также зять, излучающий молодость и интерес к жизни, забывший о своих шестидесяти пяти.

По телефону родственницы определили объём затрат, маршрут и цели предстоящего путешествия.

– В Крыму дорого, – сообщила старшая.

– Ну не дороже, чем в Турции, Греции (дальше перечислялись известные места отдыха), – парировала младшая. – Зато там климат подходящий.

– Можно машину взять и попутешествовать.

– Можно, конечно. Я, например, в Воронцовском дворце не была, Новый Свет не видела.

Телефонное чириканье продолжалось часами.

Но и конкретные действия тоже пришлось осуществлять: поиск гостиницы, покупку билетов, сортировку вещей для поездки и т. д.

Как ни странно, определиться с гостиницей оказалось труднее всего. Мешали либо цена, либо отсутствие мест, либо несоответствие требованиям. Складывалось впечатление, что в Крыму найдётся место каждому, но только не им. Ситуация разрешилась неожиданно: всплыла таинственная вилла с поэтичным названием «Эмма». У неё был свой интернет-образ: респектабельные коттеджи утопали в цветах и зелени. Из интернет-пространства струился запах роз. От бассейна веяло прохладой. И до пляжа было всего 800 метров, столь необходимых для поддержания физической формы отдыхающих.

Червь сомнения периодически вгрызался в сердце Женщины: «Вилла – она моя. Женский род. Единственное число. Пишут – четыре коттеджа. Значит, должно быть «виллы». Восемьсот метров по жаре? Если человек двигается со скоростью 5 км/ч, значит, где-то 15–20 минут ходу. Нормально. Физическая нагрузка не помешает».

Если бы желание было менее сильным, потребность в отдыхе более слабой, стремление вырваться из семейного гнезда менее отчётливым, червяк наверняка бы уел трепетное женское сердечко. Но мотивация будущей курортницы была столь чёткой, что червь обернулся личинкой, которую сожрала прекрасная птица Надежды. Она буквально приплясывала на руинах своих сомнений и поддразнивала мужа предстоящей свободой. Дочь, сама того не ведая, подливала масла в огонь и обещала отцу феерическую гастроль в обнимку с дельфинами. Одним словом, бешеным собакам семь вёрст не крюк.

В Москве была своя программа. Состояла она из двух частей: стойкая оборона и быстрая капитуляция. Оборонялся зять, переименовавший Крым в СФРЮ и выставлявший одно условие за другим. Сначала – не поеду вообще (сервис – дерьмо), потом – не поеду на поезде, потом – не поеду в плацкарте. Поехал. Капитуляция носила молниеносный характер. Договор венчала запись: «На всё согласен».

Выезжали в разное время. Мать и дитя – раньше. Сестра с зятем – позже. Но если первые к моменту выхода из дома были собраны и сосредоточены и в сто первый раз проверили билеты, паспорта, ваучер на расселение, то вторые просто забыли о дате отъезда и накануне неплохо провели время в гостях. Спасибо прибывшей уже в крымский рай младшей сестре, которая так некстати, но как выяснилось, очень даже кстати, позвонила старшей, выдернула её из сна и поинтересовалась, а готовы ли родственники отправиться в дорогу. Внятно те ответить не могли.

Сборы москвичей происходили в рекордные сроки: за полтора часа до поезда. Тем не менее на него они успели: с документами, но без еды, без воды и, возможно, без денег. Скажем так, без достаточного их количества.

В общем, встрече на Эльбе, то есть на «Эмме», было предначертано состояться. Таинственная крымская вилла была обозначена как центр Земли, дорога к которому и трудна, и опасна, и жутко утомительна.

«Наш паровоз, вперёд лети…»

Это только так в песне поётся, а на деле скорость полёта оставляла желать лучшего. Лучшего оставляло желать и многое другое: бельё, попутчики, запахи и вид за окном. Последний вызывал чувство легкого недоумения («чё так грязно-то?») и подрывал нежную любовь к родине.

– Мама, нам бельё дали серое и сырое.

– Ну-ка покажи.

Действительно, стопроцентное женское зрение даже в полумраке смогло разглядеть описанные выше недостатки. Серое – не чёрное, крепилась мать, но дочь не унималась:

– Я на этом спать не буду. Мне брезгливо.

– Мне тоже брезгливо.

«Нравится не нравится – принимай, красавица!» Весь облик проводницы свидетельствовал о том, что свои отношения с пассажирами она строит именно в соответствии с данным принципом. Главный человек вагона с надоедливой тёткой спорить не собирался и все посягательства на честь российских железных дорог отметал в одночасье:

– Чё вы, женщина, возмущаетесь? Такое бельё. У всего вагона оно такого цвета. Не только у вас.

– Может быть?..

– Ничё не может быть. Я и так вам дала свой личный комплект. Вам и вашему ребёнку. Даже спасибо не сказали.

Как-то не выдавливалось это «спасибо». Хотя, конечно, проводница шестого вагона поезда «Казань – Симферополь» не виновата. «Боже, кому жаловаться?!» – возопила про себя наша героиня и побрела стелить постель.

– Мам, ты поменяла бельё?

– Поменяла.

– Оно снова серое.

– Какое есть.

– Надо было с собой брать! – с укоризной заметила дочь.

– Да… А тебя дома оставить.

Девица задумалась. И изрекла: «Мне нужно море. Впереди – новый учебный год». Фразы семилетней девочки напоминали вердикт присяжных – «ПОЖИЗНЕННО». «Скорее бы, что ли, дети начали просыпаться», – забилась в надежде мать-героиня. Наивная. Она не ведала, что в тот момент, когда молодое поколение вагона вступит в дружеский контакт, рухнут все её планы на «подремать», «почитать», «чаёк попить», «поваляться».

– Мама, знакомься. Это моя подруга Мадина.

На пороге купе стояла девочка восьми-девяти лет и пристально, нисколько не смущаясь, смотрела в рот женщине.

– Очень приятно, Мадина. Проходи. Присаживайся.

Дальше дорожный этикет требовал проявления гостеприимства в виде угощения. Дочь была с этикетом на «ты»:

– Сыр хочешь? Копчёный?

– Не, мне нельзя. У меня желчный.

– Чего у тебя?

– Жи-элчный, – повторила Мадина. И затараторила: – Мы едем в Симферополь с мамой, папой, сестрой и дедушкой. Мама работает в химчистке. И сестра тоже работает в химчистке. А вечером ходит в ночной клуб. И мама её ругает. А где ей ещё тусоваться? Меня тоже в химчистке все знают. Можно я печенье у вас возьму? Вы-то сами куда едете?

– Бери, деточка, – выдавила из себя ошарашенная мать-героиня. Но на вопрос ответить не успела, так как отвлеклась, увидев широко распахнутые глаза дочери. В них стояла зависть. Как загипнотизированная, она смотрела на ноги своей дорожной приятельницы. Мать, отследив траекторию детского взгляда, поняла, что вызвало столь сильные чувства в её детёныше. Ногти на ногах у Мадины были выкрашены лаком флюоресцентного ядовито-жёлтого цвета. Это были сигнальные огни взрослой жизни.

Обладательница космического педикюра нисколько не смутилась, а даже обрадовалась и выставила свою смуглую ногу с грязными пятками вперёд.

– Это мне сестра накрасила. У неё тоже так же.

«Хороша сестричка», – подумала наша героиня и не ошиблась. В купе неожиданно померк солнечный свет – в дверях стояла гора. Точнее, грудь. Из-под которой выглядывали ноги с нашлёпками ногтей, покрытых уже знакомым ядовитым веществом. Гора засипела:

– Давай, иди, мать зовёт.

Мадина протиснулась в просвет между скалами и, обернувшись, пообещала:

– Счас поем и приду к вам.

– Мама, ты видела?! – выдохнула поражённая дщерь.

– Видела. И что?

– Так красиво, мам.

– Нисколько не красиво. Безвкусно. Пошло. Вульгарно.

– Да? – с облегчением спросила девочка.

– Даже не сомневайся.

Дочь поднесла к лицу руку с обгрызанными ногтями и философски изрекла:

– В моде всё натуральное.

«Интересно, откуда она черпает эти лозунги?» – задумалась мать.

– Кто это тебе сказал? Бабуля, что ли?

– В журнале прочитала.

– В каком это журнале ты прочитала?

– В твоём.

«Она внимательнее, чем я думала», – обрадовалась мать-героиня и взяла дочь за руку.

– Мама, купи мне лак.

– У тебя есть.

– Я такой не хочу.

– А какой ты хочешь?

Девочка на секунду зажмурилась:

– Как у тебя.

– Детям нельзя пользоваться ярким лаком.

– Ну ты же пользуешься, – не сдавался ребёнок.

Разговор заходил в тупик. Аргументов становилось всё меньше, а психологическое давление на мать всё сильнее.

– Ну я‑то ногти не грызу.

– Я тоже.

– И давно?

– Ну, уже со вчера не грызу. Вот, посмотри.

Дочь протянула руку, растопырив пальцы. Мать перебирала их, тщетно пытаясь обнаружить хоть на одном светлую каёмку целого ногтя. Поиск не увенчался успехом, и это означало победу. Последний аргумент не нуждался в словесном подтверждении.

– Видишь, ни одного целого.

– Значит, не купишь? – исподлобья посмотрела дочь.

– Почему не купишь? Куплю.

Девочка не поверила своим ушам:

– Когда?

– Когда ногти грызть перестанешь.

– Ну на одном-то можно? – пыталась удержать позиции девочка.

– Нет.

Вытянувшись на полке и взяв в руки журнал, мать продемонстрировала окончание беседы, и девочке ничего другого не оставалось, как отправиться по вагону в поисках новых знакомств.

– А где ваша дочь? – строго спросила отобедавшая Мадина.

– А разве она не с тобой?

Та крутанулась вокруг своей оси и чётко сказала:

– Нет.

Наша героиня лениво поменяла положение «лёжа» на положение «сидя». Лучше бы она этого не делала, потому что прокурор с флюоресцентными ногтями понял смену позы как сигнал к началу допроса:

– А вы куда едете?

– В Симферополь.

– Отвечать было лень, молчать – не позволяло воспитание.

– Зачем?

– Отдыхать.

– Вы без мужа?

Прямота вопроса обескураживала. Мадина начинала раздражать. Пора было брать инициативу в свои руки:

– А вы?

– Я выйду замуж в восемнадцать, – нисколько не смутилась младшая подруга.

– Слушай, деточка, а ты не хочешь пойти поискать свою пропавшую подружку? – тактично попыталась выжить женщина-мать чужое дитя. Ей хотелось уединения. Она не любила чужих детей. Ей было достаточно общения с собственным чадом, которое, кстати, испарилось в неизвестном направлении.

– Нет. Сама придёт. Это ж поезд! Куда она денется-то?

Мадина не собиралась трогаться с места. Ей здесь нравилось. Здесь её слушала взрослая женщина, которая руками не размахивала и в коридор не выгоняла.

Наша героиня отодвинула в сторону не умолкавшую ни на минуту попутчицу и вышла в коридор. Внимательно прислушавшись к голосам, она безошибочно двинулась к последнему купе. Именно там обреталось пропавшее дитя: обедало и вело светскую беседу с такой же обалдевшей мамашей.

– Извините. Моя девочка вас, наверное, утомила?

– Да нет, что вы, – тактично, но не твёрдо ответила ей попавшая в переплёт соседка.

– Давай домой.

– Подожди, я доем, – с набитым ртом квакнула лягушка-путешественница. И засунула в пасть кусок чужой курицы.

– Пойдём, – не сдавалась разрушительница детского счастья.

С неохотой поднявшись, дочь буркнула «спасибо» и пригласила новую подругу к себе в гости. Та не сопротивлялась. Мать её – тоже. «Долг платежом красен», – подумала наша героиня и подтвердила приглашение.

Теперь в её купе переселилось ещё несколько человек: собственная дочь, мечтающая выйти замуж в восемнадцать лет Мадина и ещё рыжеволосая, вся покрытая веснушками девочка.

Младоокупанты присутствия взрослого не стеснялись, активно кормились, требуя всё новой и новой еды. Сыр, печенье, кальмары, мясо, огурцы, помидоры исчезали на глазах. Запас съестного, предназначенный для потребления в течение двух суток, был уничтожен тремя термитами в мгновение ока.

Будущее виделось в мрачном свете: голодная смерть протягивала костлявые руки и щёлкала костяными пальцами. Видение наполнялось всё новыми и новыми образами. В нём мелькали смуглые ноги с флюоресцентными ногтями, рыжие размахрившиеся косы, протягивающая руки дочь, горы еды в витринах магазинов, проводница с двадцатью стаканами чая и много чего ещё эфемерного и неуловимого.

«Какого хрена я терплю это безобразие?!» – возмутилась наша героиня и подозвала дочь. Той явно было некогда, и она уже было собралась отмахнуться, как увидела, что выражение материнского лица посуровело не на шутку.

– Ты чё, мамуль? – подобострастно пропела девочка.

– Подойди ко мне.

Дочь с готовностью заглянула в материнские очи и замерла.

– Забирай своих подруг и дуйте в коридор, – прошипела мать.

– Почему это?

– Потому это. Я спать хочу.

– Мам, в коридоре неудобно. Там сесть негде.

– Постоишь. На худой конец сходите в гости в другие купе.

– К ним нельзя. Там взрослые отдыхают.

– Замечательно! А мне детский сад до самого Симферополя!

– Мы же тихо.

– Считаю до трёх.

Эту фразу девочка не любила. Её семилетний опыт подсказывал: коли мать приступила к счёту, нужно бежать как можно скорее. Ребёнок решил не рисковать и вывел свою команду в необжитое пространство коридора.

Наша героиня натянула на голову простыню и заснула.

Сон был короткий: духота и громкий шёпот заглядывающих в купе детей сделали своё дело. Открыв глаза, героиня вздохнула и смирилась с предложенной дочерью программой: еда – еда – еда, дети – дети – дети. «Надо было покупать билеты на самолёт!» – со злостью проговаривала она про себя. «Дорого», – возражал её здравый смысл. «Зато быстро».

Однако изменить что-либо уже было нельзя. «Ладно, доедем», – миролюбиво подумала путешественница и в очередной раз заснула. Крепко.

«Лучше гор могут быть только горы…»

В прелести гор нашей героини всегда хотелось усомниться, ибо боязнь высоты преследовала с подросткового возраста.

Крым был в её жизни два раза. В первый потряс не столько величиной гор, сколько поэтическими названиями: «А‑ю‑даг», «Ка-ра-даг…». Второй смутил окончательно.

По дороге с Симферопольского вокзала на загадочную виллу в тридцати киллометрах от Судака она для приличия, дабы поддержать разговор, обратилась к словоохотливому шофёру Саше: мол, у вас здесь горы, сложные дороги – серпантины, пропасти, обвалы. На что невозмутимый крымчанин, не поворачивая головы, ответил:

– Какие горы? У нас здесь степи.

«Ура! – возликовала в душе путешественница. – Значит, в пропасть не уронят и до виллы довезут».

Стало спокойно, но ненадолго. Ибо картинка увитой плющом виллы, подсмотренная в Интернете, не имела ничего общего с тем одноэтажным бараком, в котором находился купленный за глаза номер. Вот только он, единственный, и напоминал своего интернет-близнеца.

КАК ХОТЕЛОСЬ ПРИЗВАТЬ К ОТВЕТУ! Желание было сродни испепеляющей страсти.

Где та злополучная туристическая фирма, владельцу которой хотелось бросить в лицо – СВОЛОЧЬ!

Пришлось, сдерживаясь изо всех сил, выдвинуть ряд требований, невыполнение которых каралось привлечением СМИ в целях антирекламной кампании. Представившись корреспондентом «Комсомольской правды», курортница, конечно же, блефовала. Но блефовала мастерски. В итоге в номере появились чайник, два кресла, журнальный столик.

Утром с балкона взору нашей героини предстала не только стройка, над которой чиркали воздух ласточки, но и горы, по виду напоминающие тренажёры для курсантов‑танкистов. Того и гляди дуло из-за пыльного куста выглянет. Вот так горы! Эх и горы! Развеян миф – пошли домой.

По дороге на пляж наша героиня осторожно спросила сидящую у окна дочь:

– Ну и как тебе горы?

– Какие горы?

С точки зрения последней и разговор-то вести было не о чем.

Тем не менее дорога, ведущая на пляж, горы, его окружающие, каменистые мысы, разрезающие морскую гладь, курортницу странно волновали, вызывали в ней чувство восхищения, манили. Поверхность их казалась плюшевой. Кустарник, покрывающий их местами, напоминал свалявшиеся места на вышивке гладью. И вот что интересно: раз от разу горы словно увеличивались в размерах, становясь всё величественнее и загадочнее. Их хотелось фотографировать (что она и делала многократно), от них трудно было оторвать взгляд, если только не обратив его к морю. Даже «домашние» (видимые с балкона) горы и те включились в процесс превращения из тренажёров в гордые вершины, хотя и компактных по отношению к местному ландшафту размеров.

И впрямь выходило, что лучше гор могут быть только горы.

О хлебе насущном

Истерика первых дней пребывания на вилле близилась к завершению. Стало ясно, что надвигается голод.

Завтрак разнообразием не отличался. Это была монастырская трапеза, подаваемая в потрескавшейся и плохо вымытой посуде. Дочь брезгливо водила ложкой по тарелке, кривила мордашку и укоризненно посматривала на мать:

– Я не могу это есть.

– Не ешь.

Героиня наша культа еды не признавала, но от этого сытость по телу не разливалась. Зато из него исчезали жировые отложения. Вместе с жизненными силами. «Надо что-то делать!» – решила она и подалась к старожилам за советом. Те смотрели на вещи проще и рекомендации давали охотно: «Надо ехать в Судак на рынок. В городе заодно и пообедаете». Так мать обрела под ногами твёрдую почву, дочь – необходимый объём витаминов, а холодильник – плотно утрамбованное содержимое.

В очередной раз они отправлялись в Судак обедать, потому что бестолковая девочка наприглашала подруг, и те смели трёхдневный запас фруктов и сыра. И конечно же, дочь манили очки для плавания (были обещаны в момент утраты бдительности), а мать – тарелка супа.

Да уж, не европейская девочке досталась мамаша: сердце просто сжималось при мысли о чипсах. Ещё больше оно сжималось при мысли об испорченном детском желудке, который уже давно перестал соответствовать обещанным рекламой размерам – «меньше напёрстка». Если же судить по количеству просьб, произносимых в минуту, то размеры этого «напёрстка» впечатлят любого не обременённого детками индивида. Туда с легкостью помещался следующий набор: чупа-чупс, пахлава, мороженое, котлета, кукуруза, йогурт, стакан ежевики, слойка с сыром, пампушка, персик, виноград, дыня, лимонад с впечатляющим названием «Живчик» – в любом объёме. В общем, всего не перечислишь.

Если девочка спрашивала: «Можно?», то мать отвечала: «Нельзя». Когда аргументов не хватало, материнский взор утрачивал нежность, а изо рта вырывался металлический клёкот. Наверное, нос матери удлинялся, превращался в подобие клюва, а сама она из курицы – в орлицу. Девочка эту метаморфозу ощущала мгновенно, пугалась и предпочитала ретироваться от греха подальше. И тогда процесс обращался вспять. И так в течение дня происходило неоднократно. Таковы были условия игры, не подлежащие отмене. По-другому мать и дочь общаться не умели. Правда, иногда между ними возникала идиллия. Длилась она, как это водится, недолго. Но именно этот факт делал их существование исполненным смысла.

Так вот, приехав в Судак, они оказались у входа в кафе быстрого питания под символическим названием «Перекрёсток».

– Что ты будешь, деточка?

– Макароны, пюре и тефтели.

– А супчик? Куриный, с вермишелькой, как ты любишь.

– И супчик, и пампушки, – невозмутимо добавила девочка.

Стоящие рядом знакомые по вилле переглянулись и вовремя уточнили:

– А попить?

– И попить. Сок. Мультифруктовый.

Мать загрустила, ибо представила свой похудевший кошелёк и расцвеченный несъеденными яствами стол. Мягко спросила:

– Ты уверена?

– Конечно, мамуля.

Прогноз оправдался: золотистый бульон сиротливо плескался в белоснежной пиале, пюре застыло, пампушка обгрызенным боком подмигивала с хлебной тарелочки.

– Больше не могу, – выдавила девочка.

«Я тоже», – подумала мать.

– Пошли очки покупать. Плавательные.

«Ага, не забыла», – отметила про себя путешественница и, вздохнув, взяла дочь за руку. «Не горячая, слава богу».

– Пошли, обжора.

«Ох вы, кони мои, кони…»

Развлечений в Крыму оказалось гораздо меньше, чем предполагали путешественники. Вариант с многочасовыми экскурсиями был отметён без обсуждения. Чехов и Ялта, Голицын и шампанское, Воронцовский дворец, Ливадия, Генуэзская крепость, Карадагский заповедник, Севастополь – ничего не возбуждало. Дочери было «по балде», и понятно почему: в свои семь лет она была дремучим созданием и, кроме кинотеатра, боулинга и кафе, ничем не интересовалась. Мать было встрепенулась от звуков названий туристических святынь, но быстро остыла.

Обеим нравилось море. Дочь сидела в воде безвылазно, мать лениво за ней наблюдала.

– Давай, выходи, – время от времени приказывала она.

На что девочка выбрасывала из воды руку с растопыренными пальцами. Жест символизировал пять минут. Мать отрицательно мотала головой ровно пять раз: пять пальцев, четыре, три, два, один. Дочь кривила личико и, чертыхаясь, выходила из воды, умудряясь неоднократно упасть по дороге. Так она продлевала удовольствие.

На суше торг продолжался. Перемирие наступало в момент поглощения пищи: обе любили кукурузу и приноровились покупать её у одного торговца. Весь пляж почтительно называл его дядя Саша. Его появление среди отдыхающих всегда сопровождалось улыбками: по гальке передвигалось облако в парусиновых штанах, увенчанное парусиновой шляпой. У облака были ярко-голубые глаза, беззубый шамкающий рот на закопчённом лице. Дядя Саша никогда не торговался, ибо кукурузой своей гордился. Действительно, початки были крупные («с метр»), хорошо проваренные и всегда горячие. Красная цена им была гривны четыре, но постоянные клиенты безоговорочно платили шесть. К их числу принадлежали мать и дитя.

Насытившись, каждая из них приступала к любимому занятию: старшая – к написанию заметок, младшая – к водным процедурам. Через некоторое время ритуал повторялся: кукуруза менялась на пахлаву, пахлава – на персики, персики – на виноград. Аппетит разгорался, солнце палило всё жарче, вода мутнела, а людей всё прибавлялось. В одиннадцать они уходили.

Обедали уже на вилле: сочная дыня, домашний сыр и беседа, состоящая из одного и того же перечня фраз.

– Твои планы? – спрашивала подобревшая мамаша.

– А твои? – отвечала дочь.

– Я сплю. Потом – на море.

– Мы же собирались на лошадях кататься! – вопил ребёнок.

– Может, в другой раз?

– Ты мне уже пять дней обещаешь.

– Ты тоже мне пять дней обещаешь до конца выучить таблицу умножения.

– Я выучила.

– Восемью восемь?

– Сорок восемь, – не задумываясь, ответила девочка.

– Нормально. Лошади подождут.

– Пожалуйста, мам, – с дрожью в голосе попросила нерадивая ученица.

И крепость пала.

Дорога на конеферму была недолгой, но богатой на испытания: палило солнце, из-под ног выстреливала саранча, и каждый выстрел сопровождался оглушительным детским визгом. Наша героиня испытывала ужас, но демонстрировала ледяное спокойствие. Поэтому со стороны казалось, что мать с дочерью пробираются к цели перебежками, подпрыгивая и зависая в воздухе.

На минуту девочка отвлеклась на пони-альбиноса, стоящего в загоне для больных животных. Изумлению ребёнка не было конца при виде градусника в попе несчастной клячи.

– Мама, что они делают? – прошептала юная гринписовка.

– Температуру ему меряют.

– В попе?

– В попе.

– А что, под мышку нельзя градусник поставить?

– А где ты видишь у этого зверя подмышку?

– А где ноги.

– А подмышки где находятся?

– Где руки.

– Нет у понь рук. Поэтому так меряют.

– Ужас! – обмерла девочка.

Конеферма являла собой какое-то Айболитово царство. Мало того, что парочка застала несимпатичный процесс измерения температуры, она ещё оказалась свидетельницей не менее экзотической процедуры. Модно одетый парнишка со стайлингом на голове согнулся над ванной и что-то в ней методично полоскал, приговаривая: «Не ссы. Щас. Уже всё». «Сумасшедший, – тоскливо подумала мать-героиня и присела под навес, пытаясь справиться с нахлынувшей тревогой. – Какого чёрта мы сюда притащились?»

Дочь так не считала. Она стояла, вытянув шею в сторону новоявленной прачки.

– Мам, он, по-моему, котят моет.

Сердце матери ёкнуло: «Может, не моет, а топит?!» Превозмогая страх, она крикнула:

– Эй, парень! Ты чего там делаешь?

Старатель обернулся на крик и двинулся навстречу, держа что-то чёрное в вытянутой руке.

– Это что? – нетвёрдо повторила свой вопрос Женщина. – Кошка?

– Не. Собака. – Юннат потряс ею фактически перед самым носом барышень.

Глаза обеих округлились. То, что висело на вытянутой руке, трудно было назвать животным. Это была драная каракулевая варежка с вытаращенными глазами и синим животом. Варежка подёргивалась в руках спасателя и нежно поскуливала.

– Ты где её взял?

– Выкинул кто-то. Она породистая. Только больная. Щас я её высушу и проглистогоню.

К горлу путешественницы подкатила тошнота – у неё было хорошо развитое воображение. Парень протянул ей мокрую варежку и скомандовал:

– Слушай, подержи. Я тряпку возьму.

– Я не могу, – выдавила она из себя и подумала, что катание на лошадях не состоится по причине утраты ею сознания.

– Мама, возьми, подержи, – гордо приосанившись от оказанного матери доверия, повторила девочка. – Смотри, он такой хороший, больной.

– Не он, а она, – пыталась остаться в сознании мать.

– Ну, ты держишь или нет? – уточнил парень.

– Нет. Клади её сюда, я посторожу, чтоб не свалилась.

Дрожащую варежку положили на импровизированный стол, на котором стояла импровизированная пепельница. Рассмотрев её, наша героиня совсем пала духом. Это было лошадиное копыто с подковой. Она передёрнулась и резко встала:

– Ну, с меня хватит. Дочь, пошли.

– Мама, как ты можешь! – запричитала юная любительница животных. – Нас же попросили посмотреть, чтобы собачка не упала, не разбилась.

– Если она не утопла, значит, и не разобьётся. Пошли.

Девочка вспыхнула. Слёзы навернулись на глаза. Она поджала губки:

– Мама, ты же обещала…

«Чёрт бы побрал это чувство справедливости! Эту верность слову! Чёрт бы всё это побрал!» – рыдала про себя измученная мамаша, но краем сознания понимала, что расстановка сил на конеферме меняется. Пространство заполнялось не только запахами конского дерьма, квохчущими курами и курлыкающими голубями, но и полуголыми туристами, размахивающими фотоаппаратами. Начинался инструктаж.

Босая девица с пергидрольными волосами, убранными в некое подобие хвоста, встала рядом с понурой лошадью и затараторила:

– Значит, так. Эта лошадь. К лошади нельзя заходить сзаду. Где хвост. Конячка пугается и может ляхнуть. К конячке нада подходить спереду. Эта вот уздечка. Эта стремячка. Эта сиделец.

– Чего?

– Сиэдло. Ставим левую ножку в стремячку, отталкиваемся правой ножкой и взгружаемся в сиделец.

Босоногая инструкторша демонстрировала свои таланты, при этом не переставая тараторить:

– Значит, так. Када нада трогаться, не нада гаварить: «Конячка, иди, вперёд», нада гаварить: «Чап-чап». А када нада встать, не нада гаварить: «Стой, пажалуста. Давай, встань», нада гаварить: «Трр».

– А если не послушается? – выкрикнула нервно переступающая с ноги на ногу девушка.

– Вы не бойтесь. Наши лошади обучены. Умные. Дальше – идём караваном. Друх за друхом. Если ваша конячка обгоняет ту, что впереди, гаварите «трр» и тяните уздечку. Резка. Вот так. А то другая конячка обидится и куснёт.

«Дурдом какой-то», – подумала наша героиня и шёпотом обратилась к дочери:

– Давай уйдём отсюда. Я боюсь.

– Зато я не боюсь, – так же шёпотом прошипела девочка.

– Дитё поедет на полупони. Полупони зовут Оля. Меня – Саша.

– Мама, – громко зашептала будущая наездница. – Я – на полупони. На Оле.

Девочка ликовала и рвалась в бой.

– Женщина, идите сюда, – велела инструкторша.

Путешественница оглянулась по сторонам, в надежде пытаясь отыскать среди толпы ту, к которой обращалась Саша.

– Вы, вы, женщина. Идите сюда.

На негнущихся ногах мать-героиня двинулась навстречу судьбе.

– Вот эта лошадь – Дракон. Ставьте ножку в стремячку. Толкайтесь.

Не успела мать и глазом моргнуть, как очутилась на высоте двух метров над землёй.

– Дракон пойдёт первым. Ча-а‑ап, Дракон! – крикнула инструкторша, и конь двинулся с места.

– Куда он идёт?! Как его остановить?!

– Успокойтесь, женщина. Он щас встанет.

Лошадь действительно остановилась, и путешественница, выворачивая шею, стала наблюдать за происходящим с другими туристами. Кони выстраивались в ряд, друг за другом, переступали с ноги на ногу, чем пугали обмерших в сёдлах наездников. Наша героиня переживала за дочь, но та бодрилась, уверенно держалась в седле и даже умудрилась, улыбнувшись, помахать матери рукой.

– Када лошадь спускается – спинку отхибаем назад, када поднимается – прижимаемся к конячке. Все готовы? – Саша смерила процессию взглядом и истошно заорала: Ча-а‑ап, Дракон, ча-а-ап!»

«Ну всё», – подумала наша героиня и окаменела. Ладони от мёртвой хватки вмиг стали мокрыми, а по спине покатился холодный пот. Примерно то же самое испытывали и остальные всадники. Караван медленно, шагом, двинулся вперёд. В седле покачивало, но материнский инстинкт брал своё, и путешественница, вывернув в очередной раз шею, оглянулась на дочь.

Той не было. Точнее, она была, но как-то странно. Саша держала под уздцы эту треклятую полупоню-полу-Олю и, оставив табор без присмотра, тащила её обратно на конеферму. Тут материнское сердце не выдержало, и несчастная мать истошно заорала:

– Стой! Стой, кому я сказала!

Саша обернулась, махнула рукой и скрылась за поворотом. У матери началась истерика, усилившаяся при виде инструкторши, рядом с которой уже не было ни полупони, ни её любимой девочки. Саша подлетела к ней и, как обычно, затараторила:

– Ничё страшнава. Дитё напугалось и заплакала. Я её отвезла на ферму. Она нас там подождёт.

– Кто это вас там подождёт? – рассвирепела негодующая мамаша.

– Дитё подождёт.

– Ну уж нет! Помогите мне слезть. Я её одну не оставлю!

– Да прохулка-то всиво час.

– Да хоть два! Вы что, меня не понимаете? – начала заводиться мать-героиня. – Как я оставлю одну семилетнюю девочку среди мужиков и лошадей?

– Да вы не бойтесь. С ней ничего не случится.

Мать было раскрыла рот, чтобы изречь сакраментальную фразу, но осеклась. Перед её глазами предстало изумительное по своей красоте зрелище.

Из-за поворота вылетел жеребец цвета тёмного шоколада, на котором сидели двое: абрек в спортивных штанах и абсолютно счастливая девица уже с распущенными белокурыми волосами.

«Когда успела?» – с умилением подумала мать, следя глазами за движением этого трио.

– Мама! – радостно выкрикнула девочка и помахала рукой.

И мама осталась далеко позади. На своём флегматичном Драконе. Во главе конного каравана.

Страх понемногу улетучивался, она даже начала улавливать ритм движения грациозного животного. Скованное тело потихоньку расслаблялось. Наша героиня проговаривала про себя: «Оп-ля, оп-ля», привставая на стременах. И даже украдкой трогала шею лошади, горячую и влажную. И была счастлива.

«У счастливых людей глупое выражение лица, – рассуждала она. – Я бы даже сказала, чуть туповатое. Потому что расслабленное: каждая мышца прогибается и ложится туда, куда вздумается». Путешественница оглянулась – лица её спутников вполне подходили под данное ею определение.

Все ехали молча, изо всех сил сдерживая ликование. И только дочь в обнимку со спортивным абреком не стеснялась в выражении своих эмоций: «Мама! – орала она. – Мама, как здорово! Это мустанг! Это Билл! Это море!» Лошадь поднималась на дыбы, наездник её осаживал, летели брызги, девочка становилась мокрая по уши и хохотала, хохотала.

Мать и дитя были счастливы.

Дорога от моря до конефермы показалась вдвое короче. Лошадей пустили в галоп по Капсельской долине. Горячий ветер обжигал лицо, под ногами неслась земля, наездница ощущала себя единым целым с пышущим жаром животным.

Спешившись, она погладила Дракона по морде, потрясла одной ногой, другой. Обняла подбежавшую к ней дочь и на полусогнутых начала спускаться к вилле под неумолкаемое щебетание юной наездницы: о Билле, о Мустанге, о лошадях-альбиносах, о том, что здорово. И вообще.

Рифы воспитания

Вообще между матерью и дочерью творилась любовь. Как правило, кратковременная, если соотносить её с периодами взаимоизучения. Мать ратовала за доверие, но проверять последствия этого доверия никогда не забывала. Её личный детский опыт подсказывал, что обходных путей в осуществлении поставленной родителями задачи – великое множество. Главное – выбрать самый неожиданный, дабы окончательно сбить мать и отца с толку. Сама она это умела, поэтому многие её детские каверзы для уже постаревших родителей оставались тайной за семью печатями.

Искушённая в вопросах заметания следов, наша героиня никогда не ленилась просчитать варианты дочернего поведения. И обычно расчёт оказывался верным, а дочь в бешенстве орала: «Откуда ты всё это знаешь? Тебя же там не было!»

Но, бывало, случались проколы, обычно связанные с утратой бдительности размякшей в любви мамашей. Так и на этот раз:

– В бассейн, маленькое чудовище, не лезь.

– Ну, ноги-то помочить можно?

– Не можно.

– Мама, все мочут! Одна я как дура.

– Мне всё равно, что делают все. Ты поняла?

– Поняла, – буркнул ограниченный в правах ребёнок.

Когда дочь испарилась в направлении бассейна, мать каким-то седьмым чувством поняла – обманет! Поэтому, выждав время, подпоясалась и двинулась на поиски правды. А правдоискательство никому ещё счастья не приносило и жизнь не облегчало.

Правда была такова: принаряженная девочка стояла на одной ноге на краю бассейна и, балансируя, бултыхала другой в воде, при этом даже не сняв обувку.

Застав дочь на месте преступления и выдав ей по первое число, мамаша возвращалась к своему корпусу и думала: «Какая мерзость!» Ей хотелось жить с дочерью в любви и согласии, в доверии и понимании. И хотя она прекрасно понимала, что так не бывает, ей всё равно было больно, потому что перед глазами стояла миленькая девочка с лисьими повадками. Это было воплощение жизнестойкости и конъюнктурности – качеств, бесспорно, полезных для жизни. Мать же предвкушала «прелести» подросткового периода. Его она боялась, ибо видела разное.

«Как хочется ударить. Наотмашь», – зажмурившись, представляла она себе сцены избиения младенца. Наверное, радовалась самой мысли отмщения. Но в реальности чётко понимала – НЕЛЬЗЯ! Лицо – персона. Вообще доверие исчезнет.

Порой мать-страдалицу посещала мысль: «Может, она – тупая?» В пользу тупости, по мнению матери, говорило многое. Ребёнок обескураживал родительницу абсолютной неспособностью понимать собственную выгоду: не пройдёт насморк – не будет моря, не будет мороженого, не будет ещё чего-нибудь. А потом она вспоминала, что дочери всего семь лет, что девочка импульсивна и обуреваема страстями и что она очень непосредственна в своих детских хитростях и правилах.

Девочка не уставала, не спала днём и постоянно требовала внимания. Ресурсов матери было явно недостаточно: она и уставала, и хотела спать, и мечтала об одиночестве. Что тут было делать? Ничего тут не сделаешь. Сиди себе, жди для дочери жениха – только и всего.

А в это время в дверь номера кто-то старательно ломился. Правда, не жених, а доченька собственной персоной с письменным уведомлением: «ИЗВЕНИ МЕНЯ ПОЖАЛУЙСТО МАМА». Уведомление было выполнено на размалёванном сердечками листе. Не увидев положительной реакции матери, девочка протараторила: «Не выкидывай, пожалуйста». Свой труд она ценила.

Человек со стороны залюбовался бы – какая чуткая девочка! Ни хрена подобного. Просто натренирована, рефлекс есть, а вот души в нём ни капельки. Или это только так казалось?

История вечерняя

– Мама, мне навстречу попался такой глупый мальчик. Посмотрел на меня и засмеялся. – В голосе дочери звучало недоумение.

– Ну и ладно. Может, ты ему понравилась. Он смутился и поэтому засмеялся.

– Да? Так бывает?

– Бывает.

– И у тебя было?

– Было.

– Папа что, на тебя смотрел и смеялся?

Мать задумалась: «Попробовал бы он ещё и посмеяться». И вообще ей очень хотелось дискредитировать мужа, рассказав, что, кроме как себе под ноги, он никуда и не смотрел. Но удерживало негласное партнёрское соглашение. А к соглашениям вообще она относилась с уважением.

– Ну не то чтобы смеялся. Улыбался.

– Понятно. Мам, я кофту не надену.

– Наденешь.

– Она мне не подходит!

– Подходит.

– Я как дура.

В глазах девичьих мольба: сделай же что-нибудь!

– Может, переодеться?

– Во что?

– В то, что с твоей кофтой сочетается.

Дальше – экшен. Дверь навылет – пуля в комнату.

Дверца шифоньера не успела до конца пропеть свою песнь, как возбуждённая барышня предстала под строгие материнские очи.

– Ну как?

– Теперь отлично!

– По-моему, его зовут Влад.

– По-моему, не знаю.

– Блеск твой возьму, ладно?

– Ну возьми.

– Где он?

– В красной косметичке.

Снова дверца шифоньера не успела завершить свою тоскливую песнь, вместо неё – звук, напоминающий хлопок по губам.

– Мама (фактически в истерике), там её нет!

– Посмотри в ванной, на полочке.

Радостно: «Ага». Две секунды тишины, и в дверь на балкон просунулась голова с влажными волосами, с губами, на которых лежал толстый, неэкономный слой блеска.

– Подправь мне губы.

Это, конечно же, не было просьбой семилетней девочки. Это был приказ боевой подруги, в данный момент – старшей по званию. Но мать понимала: это свидание, это курортный вечер и они в женской своей сути сейчас на равных. Да и потом у матери тоже был свой дочерний опыт, согласно которому подрезать птичке крылья перед вылетом негоже. Поэтому она промолчала: «Глупо мне мешать её минутному блаженству…»

Дочь пару раз крутанулась вокруг своей оси:

– Ну, я пошла?

– Ну давай. Через часок отметься.

Ответа мать не услышала, хотя он был, просто прозвучал уже далеко от дома. «Взрослеет», – с умилением подумала она и уткнулась в свои записи.

Ровно через пятнадцать минут послышался топот, причём не одной пары ног. «Господи, неужели уже ведёт?» Дверь отворилась, и за спиной у дочери вместо прогнозируемого молодого человека замаячила рыжая девочка лет этак четырёх-пяти в грязном мятом платье с кривым подолом. «Не дошла», – констатировала мать про себя.

– Приду через час, – буркнула охотница.

И в очередной раз пулей вылетела из дома.

Ожидание родственников, или Сказка об утерянном зубе

– Мама, нужно остановить кровь! – командовала девочка в генеральских погонах.

– Каким образом?

В ответ секундное молчание.

– Я ещё погуляю?

– А как же кровь?

– Да пройдёт.

– Слушай, а как ты его выдрала?

– Да волос, мам, засунула и выдрала.

– Зачем? Он тебе мешал?

– Мешал.

– Чем?

– Да ничем – просто выдрала.

– Понятно. Через пятнадцать минут – домой.

– Я не пойду, я Олю и Валеру ждать буду!

(Оля и Валера – те самые чуть было не опоздавшие на свой поезд любимые родственники, ожидаемые с нетерпением и тревогой.)

– Жди. В кровати.

– Ты будильник поставишь?

– Поставлю.

– Разбудишь?

– Разбужу.

– Ладно. Придёшь за мной? (Без надежды в голосе.)

– Приду.

Барышня, внешне полная сил и энергии, еле держалась на ногах. Ещё бы: ранний подъём, море, поездка в город, рейс на пляж, сборы на свидание, налаживание контактов, разочарование, сменившееся воодушевлением, теннис с мальчиком по имени Влад и, наконец, мужественно выдранный зуб! Он и стал той последней каплей в море эмоций сегодняшнего дня, после которой девочка на секунду остановилась.

– А чё он тёмный-то такой? Плохо чищу, что ли?

Мать не удержалась:

– А о чём я тебе всегда говорю? Новую зубную щётку выклянчила? Теперь давай – чисти.

Без привычного сопротивления засыпающая на ходу выдирательница зубов смачно плюнула пастой из тюбика на щётку, ощерилась перед зеркалом и начала интенсивно водить щёткой по зубам.

«Не захворала ли? – засомневалась мать. – И кашель мне её не нравится».

– Я – всё! – выдохнула ревнительница чистоты и прыгнула на кровать.

– Чего ты – всё?

– Всё.

Конца фразы слышно не было, потому что и конца-то никакого не было. Не было ничего, кроме безмятежного детского сна юной красавицы, засунувшей зуб под подушку.

Утром выражение лица семилетней смуглянки говорило о глобальном разочаровании.

– Доброе утро, дочь.

– Утро, – угрюмо буркнула деточка в ответ.

– Ты чего нахохлилась?

– Ничего.

«Понятно, зуб остался под подушкой», – догадалась мать.

– Ты что? Денег под подушкой не нашла?

– Нет, – произнесла дочь с обречённостью в голосе.

– Так не бывает.

– Бывает! Мне Сонька вчера сказала.

– Ясно, а у Соньки фамилия, часом, не Толстая?

– Нет, она с Украины.

«Не просекла, – подумала мать. – «Золотой ключик» не её книга, хотя и была прочитана меньше месяца назад».

– Дочь, а ты помнишь про поле чудес?

– Помню. Смотрела.

– А про Буратино с лисой Алисой и котом Базилио?

– Помню.

«Фу, чёрт, специально, что ли, дурака валяет?!» – подумала мать.

– Да помню я, помню. И что мне с этого? Мне Сонька сказала – положи зуб под подушку, и мышка денег принесёт.

– Дочь, ты серьёзно?

– Серьёзно. Я же не работаю. Как мне их по-другому зарабатывать?!

– А зачем тебе деньги?

– А тебе?

– Мне? – выдохнула изумлённая мать. – Для того, чтобы…

Предложение ещё не успело приобрести законченную форму, как деточка затараторила:

– Чтобы платить за квартиру, а то отнимут. Покупать еду, а то умрёшь с голоду. Путешествовать, одеваться, пользоваться дорогой косметикой, ходить к психологу, дарить подарки.

– Это не тебе ли?

– Мне, папе, родственникам, друзьям.

– А мне?

– А тебе… Ты же сама говорила, что лучший подарок – это сделать подарок.

Мать оторопела: «Интересно девки пляшут!» Стала лихорадочно соображать, как прокомментировать сказанное, не нашлась и рявкнула:

– Пошли завтракать.

– На это, кстати, тоже деньги нужны, – глубокомысленно произнесла юная потребительница и рванула в столовую.

«И немалые», – произнесла про себя обескураженная мамаша и вышла следом.

Вчера хорошо посидели

Вчера хорошо посидели: полкило адыгейского сыра, кило помидоров, две бутылки сухого вина («попробуем, чем отличаются») и коньяк «Коктебель», проходивший в номинации «Давай поставим точку».

Утром стало понятно: точка стоит. В затылке. А на балконе – стол со следами вчерашнего вечернего счастья. Счастье выглядело несимпатично: застывший сок помидоров, липкие пятна от дыни, мутные стаканы с мутными отпечатками пальцев. Радость, видимо, вчера была полноценной.

Мысль об уборке не давала покоя. А что делать? Дочь ещё мирно посапывала. Не хотелось, чтобы она увидела это безобразие. И мать, оглядев поле будущей битвы за чистоту, сосредоточилась. Ровно через пятнадцать минут она с удовлетворением оглядела результаты своего утреннего труда и вернулась к привычному уже созерцанию ландшафта, внешнего и внутреннего.

«Что мне там снилось-то? Муж, деньги, математические расчёты, финансовые операции, полузнакомые люди, переговоры с ними. А что я перед сном заказывала?»

К слову, эта женщина находилась в каком-то постоянном поиске себя, в вечном внутреннем диалоге. Она остро чувствовала кризисность своего бытия, размышляла о целях своего существования и много об этом говорила. Желание «во всём дойти до самой сути» даже отход ко сну превратило в своеобразный магический ритуал: каждый вечер она обращалась в ведомство небесной канцелярии: «Господи, подскажи мне, для чего это дано мне, что я должна понять? Укажи, Господи, мне мою настоящую цель. Вразуми меня, Господи».

В этот раз запрос был традиционный, а образный ряд не имел ничего общего с искомым откровением.

«Неужели к долгам? Чёрт бы их побрал, эти финансовые трудности! Суета, не то!»

Женщине словно стало стыдно собственной наивности и невольной склонности к мистицизму. Всё это, на её взгляд, попахивало театральностью и не имело ничего общего с её истинными переживаниями.

Не то, – констатировала она с разочарованием, уставившись на покрытые дымкой горы. – Сделаю-ка я дыхательную гимнастику». – Это в ней заговорило тело, изрядно уставшее от бесплодных размышлизмов, и процесс пошёл. Пять минут – задержка дыхания, пять минут – задержка дыхания.

«Какая воля! – похвалила себя наша героиня. – К жизни!» – подредактировала она не без пафоса и зычно скомандовала:

– Дочь, доброе утро. Вставай-вставай!

Заспанная девочка буркнула в ответ «доброе утро» и хрипло произнесла:

– Вот это жизнь, блин.

Середина отдыха

Сильный ветер был столь же отвратителен, как и мерзкий сон. Он был непонятным, хотя все его образы узнавались с первого раза. Почему-то в квартире нашей героини обосновалась соседка, одетая в бабий цветочный халат, в окружении двух подруг преклонного возраста. Ей как-то нездоровилось: то ли потому, что нужно было брать кредит, то ли потому, что впереди не было радужных перспектив. Одним словом, соседка нуждалась в деньгах.

Дальше она во сне увидела себя протягивающей непрошеной гостье две тысячи рублей. Соседка отказывалась, ссылаясь на то, что отдавать, мол, нечем, а она настаивала, убеждая, что ей не к спеху, что подождёт, что так деньги ещё целее будут, потому ей выгодней вдвойне.

После передачи наличных квартира опустела, изменившись до неузнаваемости. «Где мой ремонт? – голосила во сне курортница. – Почему комната стала такой маленькой, а обои такими грязными?» И тут появился муж, недовольный и с засученными рукавами. «Сейчас начнёт убираться», – подумала она и проснулась.

В голове гудело, семилетняя нимфа сопела рядом, над ней, жужжа, кружилась муха, грозя прервать детский утренний сладкий сон. «Вот сволочь», – выругалась тихо мать и махнула рукой, отгоняя агрессоршу. Сволочь взвилась к потолку и тут же вернулась на привычную орбиту над детским тельцем. «Какие же они гадкие», – подумала путешественница и встала с кровати.

До подъёма ещё был час, но возвращаться в сон, в квартиру с недовольным мужем не хотелось. Даже разгадывать, что значит приснившаяся пакость, не было желания. В ванной она увидела своё лицо в зеркале: загоревшее, немного отёкшее от духоты и выпитого за ужином. «Не фонтан. Отменить, что ли, вечерние посиделки?» До приезда сестры утренний портрет в зеркале явно выглядел свежее. «Или выпивать с ними только одну бутылку вина?»

Внутренний монолог звучал как-то неубедительно, кроме того, она реально оценивала свои финансовые возможности, поэтому мысли о сауне, вечерней поездке в Судак, в Новый Свет, прогулке на лошадях давно отбросила. А это значит, что вечерняя перспектива пахла либо библиотечной пылью, либо лицезрением телевизора. «Один раз живём», – искренне сказала себе курортница, и решение было принято: бутылка – за обедом, бутылка – за ужином. А дальше как пойдёт: пили-то на троих, всегда в удовольствие, в любви и согласии, в приятной беседе и обязательно с тостами. Застольные речи были традиционными: «за деток» (обычно провозглашала старшая сестра), «за сестричек» (зять), «за путешествия» (младшая), а дальше по нарастающей – «за мужа» (сначала одного, потом второго), «за родителей», «за крымскую землю», «за хорошую погоду» и т. д.

Завершив утренний туалет, наша героиня проделала ставший традиционным на отдыхе утренний ритуал. Среди всех освоенных ею ритуалов этот использовался исключительно на отдыхе и носил название «пляжный». В огромную сумку утрамбовывались два банных полотенца, пакет со сменными купальниками для дочери, тетрадь для записей, пакет с фруктами, даже шерстяной палантин на случай резкого похолодания, порывистого ветра, озноба и вообще.

Когда-то бесстрашная, сегодня она боялась сквозняков, кондиционеров, ветров, потому что два месяца хворала вялотекущим образом: из ангины – в трахеит, из него – в бронхит, затем обратно по тому же сценарию. Кашель периодически то возникал, то исчезал на фоне лекарственных препаратов, горло саднило перманентно. Курортница всегда находилась на связи со своим врачом, постоянно консультировалась, но при этом принципиально ситуация не менялась. Мало того, рассчитывая на чудотворное воздействие отдыха, крымского воздуха, чистого моря, она добилась эффекта обратного и обострения глобального. Но, видимо, подростковая безбашенность в ней всё-таки оставалась, поэтому она отважно бросалась в море с головой, жарилась на солнце и отдыхала, как умела. Одной рукой себя одаривая, другой – обирая.

Примерно по такому же принципу строились и её отношения с дочерью: «доброе утро, деточка» – одарила, «вставай, а то не успеем» – обобрала.

Обобранная нимфа вскочила с кровати, покачиваясь, двинула в ванную. Зажурчала вода. Послышалось перемежаемое с зевотой пение. Секунда, и дочь выпорхнула наружу, натянула купальник и отчалила будить тётку, пообещав встретиться с матерью в столовой на завтраке.

«Осталось шесть дней до отъезда, – с облегчением подумала мать вечно голодной девочки. – Уже больше, чем середина».

И день начался по-настоящему: тут и там слышались «добрые утры», за столом происходил обмен впечатлениями от увиденных ночью сновидений, коллегиально принималось решение, что всё это туфта, коллегиально поглощали кофе, чай, кашу, коллегиально загружались в автобус, ехали на пляж, вяло шутили, коллегиально купались, жевали, коллегиально строили одни и те же планы, коллегиально завершали день.

Так произошло и сегодня. Солнце становилось ниже, тени длиннее, полотенца и купальники сохли медленнее, тело отдыхало от безмерного жара полдня.

«Как бы не замёрзнуть», – подумала лирично настроенная курортница, выходя из воды. И тут её обдало жаром от увиденного. Дочь держала в одной ручке дужку от фирменных очков, в другой – то, что ими когда-то называлось.

– Мама, извини, – испуганно произнесла юная разрушительница. – Я нечаянно.

Еле сдержавшись, чтобы не треснуть, мать злобно выдохнула:

– Мне, знаешь ли, от этого ни холодно, ни жарко.

– Мама, – заканючила обалдевшая от дальнейших перспектив дочура.

– Слушай, я ужасно злая. Оставь меня в покое. Я не хочу ничего обсуждать!

– А когда ты меня извинишь?

«Никогда!» – хотелось рявкнуть в ответ. Мать просто посмотрела на дитятко, и оно умолкло. «Две тысячи рублей, – мысленно простонала курортница. – Сон в руку!»

Пляжный калейдоскоп

За десять дней отдыха наша героиня изучила лица соседей по пляжу. Зять называл это место птичьим базаром. Пернатые здесь были самые разные.

Важно выступали жирные пингвины с золотыми верёвками вокруг шеи. Основательно экипированные, следом важно шагали их золотоносные жёны. Детки сообщества пингвинов тоже производили впечатление степенности и основательности. Многие из них несли в крылах банку с пивом (потому что папа сказал). Разбив лагерь, пингвины накачивали матрасы, раскрывали зонты, расстилали пляжные покрывала. Единственное, чего не делали пингвины, – не выставляли часовых. Впрочем, ни одна птица на птичьем базаре не отваживалась без нужды пересекать границы их территории. Ну а если это происходило, то случайно. И тогда поднимался гвалт: «Мужик, ты чё, не видишь, что ли? Здесь люди кушают», – грозно произносили самцы. «Нет, ну ты хлянь», – булькали их жёны и брезгливо стряхивали с себя прозрачные капельки воды. Невольно нарушивший покой пингвинов птичий экземпляр исполнял танец раскаяния и спешно ретировался.

Среди птичьего населения заметно выделялись самки-пеликаны с огромными сумками вместо клювов. Их содержимое всегда соответствовало гастрономическим пристрастиям младшего поколения. А жрать младшее поколение хотело всегда. И пеликанихи только и делали, что разевали сумки-клювы, всякий раз встряхивая их с целью определить удельный вес съестного.

Пеликанихи встречались двух типов: разведённые матери пятидесяти лет и их разведённые дочери тридцатилетнего возраста. Их сообщества, как правило, состояли из трёх птице-единиц. Третьим был детёныш, чаще всего женского рода. Птенец капризничал, хныкал, клянчил, истошно орал, плескался и безостановочно жевал. Не материнский инстинкт заставлял этих пернатых набивать свои сумки, а желание тишины. Только перемалывая пищу, птенец пребывал в покое, а пеликанихи – в счастье. Пока детёныш жевал, одна из них курила, другая – плавала. Блаженство исчислялось пятью минутами тишины. Когда приём пищи заканчивался, мать дитяти вполголоса говорила его бабке: «Через пять минут опять жрать захочет. Сколько можно жевать? Не ребёнок, а прорва». И через секунду елейным голосом: «Деточка, скушай персик. Хочешь персик? А виноградик? Масенька лю-ю‑юбит виноградик». Масенька об этом не догадывалась и протестовала резким визгом.

Своих самцов рядом с ними не было, чужих – тоже. Похоже, с самцами они имели дело нечасто, в период однократного спаривания. На память о нём пеликанихам доставались прожорливые птенцы и растянутые сумки-клювы.

У кромки воды изо дня в день высаживалось пернатое семейство неизвестной породы. Обычно в птичьих семьях, расположившихся на крымском пляжном базаре, было не больше двух птенчиков. А здесь детей было шестеро.

Эта цифра заставила зятя курортницы задуматься и объявить данное птичье семейство принадлежащим к несуществующей в природе породе. Тезис вызвал в обеих сёстрах мощнейшее сопротивление, поэтому порода была обозначена просто как неизвестная крымской орнитологии. И не случайно.

Всё в этой птичьей стайке обескураживало наблюдателей. Родители – своей флегматичностью, дети – своей организованностью. Их движение к конечному пункту – водяной кромке – напоминало движение каравана. Впереди, еле перебирая худыми ногами, шёл самец, держа свёрнутые подстилки и термос. Следом, так же степенно, – три мальчика: один нёс пластиковую миску с виноградом, второй – бутылки с питьевой водой, третий – плавательное снаряжение. Замыкала мужской участок каравана самка, с блаженной улыбкой несущая недавно вылупившегося белоголового птенчика. За ней вприпрыжку, радостно щебеча, подскакивали две птички в нарядных купальничках.

Незаметно для окружающих разбивался лагерь – Вселенная, центром которого становилась супружеская чета и находящиеся в их ведении припасы съестного. Выпорхнувшие из воды птенцы устремлялись к родителям и быстро чирикали: «Мама, жорчик напал! Мама, жорчик напал!» Самка медленно поднимала голову, чуть приоткрывала осоловевшие глаза и всё с той же блаженной улыбкой чуть слышно отвечала: «Ещё рано».

И птенцы снова стайкой влетали в морскую воду, при этом не выпуская друг друга из виду. Выскочив на берег в очередной раз, они уже подбегали к отцу и, постукивая клювиками, хлопали крылышками: «Папа, полотенце! Папа, полотенце!» Самец, не меняя позы, его протягивал и дремал дальше.

Удивительное семейство, несмотря на свою многочисленность, не производило шума вообще, не приносило неудобства никому и исчезало с пляжа так же незаметно, как и появлялось.

Зять курортницы не сводил с него глаз. А сёстры отмечали, что выражение его лица становится блаженным. «Не понимаю», – искренно говорил он, но раздражения в голосе слышно не было. Хотя обычно, если зять чего-то не понимал, миролюбивость его оставляла. Он действительно выглядел потрясённым и вечерами часто возвращался к теме многодетного птичьего семейства неизвестной породы. Сёстры своего единственного мужчину с энтузиазмом поддерживали, смаковали какие-то детали и завершали тему привычным тостом: «За деток!»

Но некоторые птичьи колонии вызывали у отдыхающих чувство брезгливости и болезненного любопытства. Одна из таких колоний держала весь птичий базар в напряжении. Почтенные ревнители птичьей нравственности ломали голову над тем, каков семейный статус этого сообщества. Если это отец, то почему его крылья недвусмысленно оглаживают не супругу, а девочку-птичку? Если он брат одной из взрослых самок, то почему тычется клювом в плавки племянников? Если это сёстры, то почто одна из них возлежит на взрослеющих мальчиках другой? Вопросов было много, исчерпывающих ответов – ни одного.

Пару раз на крымский птичий базар прилетала пара нетрезвых аистов. Пошатываясь, они стояли на гальке, нетвёрдо переступая длинными ногами. Аистиха вожделенно смотрела на воду: её мутило, а потому хотелось прохлады. Самец-аист жаждал покоя и крепкого сна. Их интересы явно не совпадали, посему одна погружалась в воду, другой – в гальку.

Аисты – птицы редкие, а значит, внимание принадлежало им безраздельно. Птичий базар жаждал видеть в них благородство духа, высоту отношений и трогательную заботу друг о друге. Птицы тоже творили мифы и добровольно в них верили. Поэтому исчезновение нетрезвой аистихи в морских глубинах вызывало среди птиц мощный резонанс. Они стали бить тревогу, хлопать крыльями, клекотать над головой дремлющего самца. Они взывали к его ответственности, уговаривали очнуться. И аист со всем соглашался, и вскакивал на дрожащие от печали ножки, и с нежностью перебирал оставленное возлюбленной оперенье, сортируя перья то по цвету, то по размеру.

Птичий базар гудел от негодования, аист засыпал, а аистиха так и не появлялась. «Наверное, утонула», – решили птицы с обострённым чувством ответственности и стали ждать развязки трагедии. И дождались: чета аистов в алкогольном опьянении парила над крымской землёй, пребывая в абсолютном счастье и наплевав на законы птичьего сообщества.

Птичий базар жил по своему расписанию. В зависимости от дней недели менялся его состав. В субботу и воскресенье численность птичьего населения заметно увеличивалась за счёт слетающихся на выходные местных пернатых. Неизменным оставалось крымское меню («кукуруза с метр», «кри-и‑э‑ветки, мидии, рапаны», «па-а‑ахлава медовая», «са-амса»), мусор (пробки винные, пивные, окурки, арбузно-виноградные семечки), карканье родителей, скворчание птенцов и палящее солнце. И так творилась жизнь на протяжении трёх курортных месяцев, и такой её наблюдала наша героиня.

Подобно другим, она с интересом рассматривала перья соседок, оценивающе сравнивала свои формы с рядом распластавшимися и так же крутила головой в поисках какого-нибудь выдающегося птичьего экземпляра. Три недели поисков не увенчались положительными результатами, и поэтому она дала себе честное слово: «Никогда-никогда не возвращаться на благодатную для перелётных птиц крымскую землю!»

Чувство настоящего отдыха

Вчера был пивной день. Чебуреки с сыром, с мясом и сухая ставридка, купленная в кафе на побережье. У рыбки к пиву был соблазнительный вид и цена золотого изделия.

Оголодавшее дитя выло, что не может ждать, когда все усядутся за стол, жаловалось на истощение и уверяло, что только парочка чебуреков с сыром способна вернуть его к жизни. Тётка в ответ на стоны затосковала и бросилась спасать племянницу от голодной смерти. Мать спокойно созерцала процесс возвращения своей дочери к жизни, не вмешиваясь в нежное воркование этой парочки. У неё был свой расчёт: чем раньше дитя насытится, тем скорее удалится в поисках приключений. В этом смысле детский мир радовал её своими повторяющимися закономерностями.

– Ну, я пошла, – сообщила наконец дочь.

– Ну иди.

– Нет, я ещё рыбку съем.

Потянулась и под взглядом матери отдёрнула руку.

– По-моему, тебе достаточно. Рыба – к пиву.

– Я же пива не пью, – резонно ответила расхитительница деликатесов и снова с вожделением посмотрела на три распластанных рыбки в центре стола.

«Всё лучшее – детям», – с тоской отметила про себя мать-героиня и вслух произнесла:

– Возьми одну.

Девочка потянулась к самому крупному экземпляру.

– Самую маленькую.

– Почему? – возопил ребёнок.

– По-то-му, что не всё луч-шее де-тям, – отрезала начинающая закипать мамаша.

Почувствовав, что вообще может остаться без рыбы, ущемлённое в правах дитя схватило предложенный кусочек и засунуло его в рот. Раздалось урчание, дочь прикрыла глаза и громко зачавкала. Она тоже получила то, что хотела. И её тоже радовали повторяющиеся закономерности её детской жизни.

– Теперь пошла? – уточнила мать.

– Теперь – пошла! – подтвердила дочь. Выходя, задержалась в дверях и бросила вроде бы в никуда: – Кстати, мы едем завтра в Судак?

Вопрос завис в воздухе, ибо в этот момент мать девочки медленно начала подниматься с облюбованного кресла. Больше в ответе нужды не было, потому что отвечать было некому.

– Ну что, девочки, по пивечку? – ласково обратился истомившийся среди этой детской жизни зять. Медлить не стали. Процесс пошёл, изредка нарушаемый вторжением саранчи.

Увидев очередное чудовище, сёстры вскакивали, как по команде, а зять зычным голосом торжественно объявлял: «Эвакуация». Далее он вооружался увесистым сабо и лупил по захватчику. Обычно отвешивалось три удара, а последний объявлялся «контрольным в голову». Затем раздавленная тварь выбрасывалась с балкона, сёстры рассаживались в креслах, и процесс возобновлялся в радостном возбуждении. «Незначительные трудности придают отдыху пикантность», – собиралась было произнести наша героиня, но не успела. В дверях стояла дочь с располосованной ногой. Дитя не выло, оно гордо демонстрировало полученные при пока неясных обстоятельствах раны.

– Это что? – выдохнула мать.

– Я упала.

– Зачем?

– Затем, что я стояла на камне и упала в кактус.

– Какая мужественная девочка! – констатировала тётка.

«Какая мужественная мать», – парировала про себя курортница. Меньше всего сейчас она думала о том, больно дочери или нет. Ей хотелось треснуть светловолосое чудо по заднице и выругаться матом. «Какого хрена ты лезла в кактусы? – вопила она про себя. – Какого хрена?!» Хрена – не хрена, а обработать израненную разрушительницу материнского кайфа было необходимо.

– Сиди, сиди, я промою, – пришла на помощь старшая сестра и потащила племянницу в комнату.

Через несколько минут появилась пострадавшая, тщательно разрисованная зелёнкой.

– Смотри, мам, – выставила она ногу.

– Смотрю. Классно. Пойдёшь ещё?

– Конечно, – обуваясь, чётко произнесла девочка. – Постараюсь больше не падать, – как-то неуверенно добавила она, волоча ногу.

Как только дверь балкона захлопнулась, раздался топот. Понеслась!

Вечер тянулся по прежнему расписанию: эвакуация сменялась «возвращением на родину», уединение нарушалось вторжением младоэкстремистов, одна пивная бутылка заменялась другой, исчезала еда, дымились сигареты. И всем было хорошо, потому что пришло чувство настоящего отдыха.

Последняя поездка в Судак

Судак – город абсолютно непривлекательный для экскурсий. (Конечно, можно возразить, сославшись на генуэзскую крепость, но нас этим не удивишь.) Судак – это город, привлекательный для желудка. А о чём мечтает желудок курортника, когда слышит столь гастрономическое название? Он мечтает о тарелке борща или куриной лапши. Только реализация столь примитивной мечты оправдывала поездку в самое пекло в этот наводнённый голыми отдыхающими населённый пункт.

Ещё в Судаке был рынок. Дорогой по ценам, бедный на ассортимент и лишённый торгового азарта. Здесь никто не торговался. Как только покупатель просил сбавить цену, продавец скучнел и переводил взгляд на стоящего следом клиента.

Судакский рынок не был живописным. Персики, виноград, яблоки, помидоры лежали в ящиках с фирменными этикетками. Не случайно торговцы, заглядывая в глаза покупателя, доверительно нашёптывали: «У меня персики – крымские, помидоры – свои, а у остальных – всё импортное, турецкое, испанское» и т. д. В начале своего отдыха потребитель ещё покупался на разоблачающие заявления, а уже через неделю сам безошибочно шёл к истинно крымской продукции. Обычно рядом с ней сидела с гордым видом скучающая тётка. На вопрос, а крымские ли это (персики, виноград, помидоры и т. д.), надменно отвечала: «Над моим виноградом пчёлы роятся, а над её (кивок в любую сторону) – мухи». Купить не предлагала, в торг не вступала и производила впечатление абсолютно равнодушного создания.

Если что и радовало на рынке, то это малограмотные весёлые надписи. Так, на дынях выставлялась картонная табличка: «Мёд молчит», «Сахар добывается здесь», «Обалденная дыня», «Перед вами был немой покупатель» и т. д. На груду арбузов обычно водружалась табличка, аналогичная дынной.

Покупателей на рынке было много. Часть из них вообще не выясняла, что почём, брала то, что хотела, и безэмоционально отсчитывала гривны. А часть методично кружила между прилавками, уточняла цены, сравнивала, пробовала, а потом покупала. Торговцы радостно приветствовали первых и грустили при виде вторых.

В общем, поход на рынок сложно было назвать приятным мероприятием.

Но существовал и другой взгляд на Судак. Это был взгляд семилетней барышни, рвущейся в город мечты, город соблазнов в виде развешанных бус, браслетов и безвкусных сувениров. Дорогу в него прокладывала тётка, в отличие от матери, согласная одарить племянницу. Эта парочка застревала около каждого прилавка, перебирая украшения, примеряя понравившиеся. Слившиеся в предвкушении счастья, они вибрировали в такт, не обращая внимания на истосковавшихся в ожидании спутников.

Дабы не раздражаться, мать девочки держалась на расстоянии, поэтому до неё нежное воркование доносилось отдельными фразами.

– Тебе нравится? – терпеливо спрашивала старшая сестра подпрыгивающую от удовольствия племянницу. А той нравилось всё: пестрота дешёвых самоцветов казалась ей бриллиантовой россыпью.

Постепенно мечта стала обретать конкретные очертания и материализовалась в браслете, увешанном красными камнями подозрительного происхождения.

– Ну как тебе? – с гордой хрипотцой в голосе спросила мать девочка. Та критически посмотрела на обвитую браслетом щиколотку исцарапанной ноги:

– Главное, чтобы тебе нравилось.

– Да. Главное, чтобы мне нравилось, – согласилась девочка. – Знаешь, – продолжала счастливая обладательница браслета, – мне кажется, эти босоножки здесь не подходят. Нужно подобрать более открытые.

Вопросительно посмотрела на мать.

– Обойдёшься, – бросила та.

– Мама, ты на меня сердишься? – с тоской спросила девочка.

– Да не то слово! Возмущена.

– Мама, извини меня, пожалуйста.

– Не извиню.

– А когда ты меня извинишь?

– Когда остыну. И появится желание с тобой общаться.

– А когда оно у тебя появится?

Женщина вспомнила произошедшее двумя часами ранее, и подавленный усилием воли гнев начал поднимать свою голову.

– Отойди, – выдохнула она.

И дочь понуро поплелась к тётке, взяла её за руку и пошла с той рядом. Девочка понимала, что мать злится, что дело – швах, но желание во что бы то ни стало исправить ситуацию лишало её поведение здравого смысла. «Мама, – вновь и вновь подбегала она к держащейся на расстоянии матери-героине. – Ну когда?» – «Да никогда!» – хотелось заорать в ответ и воспользоваться старым дедовским способом, то есть ремнём, розгами, скакалкой, тапочкой, рукой, наконец. В общем, чем-то таким, что могло бы оставить отчётливый след на детском тельце.

В этой семье дитя не били, его воспитывали, периодически консультируясь с психологом. Правда, несколько раз дочери всё равно доставалось по мягкому месту. Причём мать всегда мучилась угрызениями совести, наедине с собой плакала и клялась никогда-никогда… «Я не автомат. Я тоже имею право на чувства», – уговаривала она себя. Но это не успокаивало: злопамятный ребёнок периодически подогревал материнское чувство вины в доверительных беседах. И тогда мать строго спрашивала:

– Скажешь, не по причине?

– По причине, – вздыхала пострадавшая.

В этот раз рукоприкладства не было, хотя повод имелся, с точки зрения матери, более чем уважительный.

Дело было так. Разомлевшая после пляжа, она мирно крапала свои заметки, наслаждаясь тишиной и покоем. Дочь в комнате, подражая матери, обмазывала себя густым слоем крема и мурлыкала под нос нечто невообразимое. Это были редкие минуты дочерне-материнской идиллии.

– Мам, дай гривну.

– На что тебе гривна?

– Очень хочется чупа-чупс.

– Тащи кошелёк, обжора.

Гривны не было, ребёнок получил пять.

– Сдачу принесёшь.

– Конечно, мамуль, – пропело смуглое чудо и вылетело по направлению к бару. И исчезло. Вместе с ним исчезли и деньги.

Спустя час дверь на балкон приоткрылась, и мать увидела перепуганное лицо. Дочь собиралась произнести явно заготовленную заранее тронную речь: «Мамочка, прости, я не удержалась и купила… Вот». В руке был зажат кулёк с орехами в разноцветном шоколаде.

– Это стоит шесть гривен. Мы должны ещё одну.

– Кто это «мы»?

– Ты.

– Кто разрешил?

Дочь молчала.

– Я тебя спрашиваю, кто разрешил?

– Никто, – выдавила из себя девочка.

– Дай.

Ребёнок с готовностью протянул кулёк матери. Та взяла и походкой железного дровосека двинулась в комнату. Дочь – следом. Мать вошла в душевую, остановилась около унитаза и высыпала в фарфоровую пасть разноцветные камушки.

– Вкусно?

Девочка молчала и следила глазами за матерью.

– Я тебя спрашиваю – вкусно?

Подрагивала детская губка, корчилось смуглое личико:

– Мамочка, прости меня.

Мать не отвечала, а просто пристально смотрела в глаза транжиры. Ну просто факир и змея на отдыхе.

– Скажи хоть что-нибудь, – взмолилась девочка.

– Пошла вон.

– Я не могу пойти вон. Это небезопасно. Меня могут украсть. Мы не дома.

– Всё равно – пошла вон.

– Я не могу! – завыла малолетняя преступница.

Наша героиня хлопнула дверью и вышла на балкон. Из комнаты раздавались рыдания и причитания, а также жалобы на тяжёлое детство и жестокую судьбу.

Это было ровно два часа тому назад. А сейчас судьба явно начинала улыбаться дитяте, одаривая его браслетом и голубиным воркованием тётки. И только мать плыла против течения, никак не сворачивая с выбранного курса.

Надо отдать должное такту сестры и зятя: в конфликт между матерью и дочерью они не вмешивались, идиотских замечаний типа «давай простим нашу девочку, она так больше не будет» не изрекали, пострадавшее дитя не жалели, но и вместе с матерью ребёнка не байкотировали. Одним словом, уважали обеих родственниц. Те платили им той же монетой. И вообще компания у них была замечательная. И понимание исключительное. А тараканы? Так у кого их нет? Главное – знать, как с ними бороться.

Героиня же наша боролась со своими «насекомыми» в виде беспричинных вспышек гнева следующим образом: заглядывала в календарь, определяла фазу своего месячного цикла и констатировала – «ничего удивительного». В этот раз фаза была нужная, о чём свидетельствовали чрезмерная раздражительность, сыпь на загоревшем лице и волчий аппетит. Старшая сестра всё это подмечала и заботливо предлагала: «Съешь ещё кусочек». И младшая не отказывалась, съедала. И добрела.

Наверное, в этот раз именно количество съеденного заставило её посмотреть на происходящее другими глазами. Взору предстала картина вечного двигателя: дочь, словно челнок, металась между ней и остальной жизнью.

– Мама, ты подумала? Ты можешь со мной поговорить?

– Тебе строго-настрого запрещено распоряжаться чужими деньгами, – металлическим голосом вещала мамаша. – Ты не имеешь права…

– Не имею, – шептала девочка.

– Я тебе запрещаю…

– Я знаю.

– Я в течение двух дней ничего не буду тебе на пляже покупать.

– Не надо.

– Ни кукурузы, ни пахлавы…

– Не надо, мамочка. Только разговаривай со мной.

Дальше в очередной раз проговаривались правила, и разбору полетов наступал конец.

– Не забудь принести сдачу из бара.

(Бармен обещал вернуть деньги вечером.)

– Конечно, мамуля, – выпевала девочка.

Они обнимались, мурлыкали и клялись остаток отпуска провести в любви и согласии.

Вечером все дневные события обсуждались за нарядным столом. Из степи веяло прохладой, смаковалось вино, все пребывали в неге и покое.

– Пойду посмотрю свою, – сказала успокоившаяся мать и вышла в ночь.

А в ночи ей навстречу летело дитя, вокруг которого светился ореол недетского страдания.

– Мама! – голосил ангел. – Я тебя обманула! Я ещё купила сухарики на сдачу, а сразу тебе не сказала. Я их не ела. Я их отдала Соньке. Я буду наказана. Я сама себя накажу: я не пойду гулять, не буду смотреть телевизор, проведу весь вечер в номере.

Дочь стрекотала – мать даже не слушала. Лень. Как часовой, она вела малолетнюю преступницу к месту исполнения добровольного наказания.

– Что-то случилось? – голосом доброго следователя спросила сестра.

– Нового – ничего, – выступило обвинение.

А маленькая преступница рвалась на скамью подсудимых. Не вступая ни с кем в контакт, девочка тенью проскользнула в номер, аккуратно притворив за собой дверь.

– А вот я сейчас повторю таблицу умножения и прочитаю двойную норму Сладкова, – подобно громкоговорителю, проговорила затворница.

Взрослые поняли маневр и улыбнулись. Далее зазвонивший телефон прервал благое начинание. Отец, видимо, расспрашивал дочь о том, как та провела день.

– Да вот, – сообщала она. – Лежу в постели, читаю Сладкова. Мама с Олей и Валерой пьёт вино, – докладывала потерпевшая, ни словом не обмолвившись о произошедшем ЧП.

Сидящие на балконе еле сдерживали смех. Видимо, следующий ответ девочки был ответом на вопрос: «А что ещё делает твоя мама?»

– Ещё она ест, дышит, купается в море, загорает и пишет свои заметки.

– Больше, к сожалению, добавить нечего, – саркастически произнесла мать и выразительно посмотрела на старшую сестру.

Та улыбнулась в ответ и перевела взгляд на мужа.

– Хорошо, папочка. Я тоже тебя люблю. Пока.

Скрипнула кровать, что-то тяжёлое грохнулось на пол. «Книга», – догадалась наша героиня.

– Пойду посмотрю, – вызвалась тётка и через секунду вернулась в умилении: – Спит.

– Спит? – переспросил зять.

– Спит.

И трое взрослых, как по команде, просунули в дверь головы: на кровати лежал смуглый ангел и безмятежно улыбался во сне.

– Девочки, – прошептал растроганный зять, – а не выпить ли нам?

– За деток?

За деток.

Сборы домой

Каждый вечер сестра курортницы рассуждала о своей причастности к крымской земле:

– Знаешь, я тут родилась. Это – моя земля. Здесь жили мои предки.

Всех предков родной сестры наша героиня знала наперечёт. И если ей не изменяла память, самые близкие колена их рода проживали в средней полосе России. А фактическим местом появления родной сестры на свет был роддом довольно известного провинциального городка. Сама героиня имела ту же прописку.

Но старшая сестра исполняла величальную песнь крымской земле на протяжении всех десяти дней отдыха. Происхождение песни не вызывало сомнения: дед обеих курортниц по отцовской линии был грек родом из Мариуполя. Фамилию носил татарскую, по преданию, доставшуюся ему от крымских татар. «Интересно, – думала младшая сестра, – а когда она будет в Кронштадте, что будем слушать?» Второй дед, теперь уже по материнской линии, тоже носил татарскую фамилию. К тому же действительно родился в Кронштадте. Третьего деда быть не могло, но родину сестры были готовы найти в любых местах земного шара.

Младшая, кстати, исключением не являлась. В качестве земли обетованной она выбрала европейское пространство. Зять – Египет.

Старшая сестра, боготворя крымскую землю, готова была зарыдать при мысли, что больше сюда не вернётся. Поэтому у моря зарекомендовала себя расточительницей и забросала стихию монетками.

Младшая к морю вообще не пошла. И не потому, что не любила его, а потому, что мысли её были далеки от крымских достопримечательностей. Она хотела домой. И хотя встреча с домом не сулила ей, в сущности, ничего хорошего, свидание с очередной родиной ей казалось каким-то затянувшимся. Солнце стало для неё слишком жарким, море – слишком тёплым, а ребёнок – слишком загоревшим. Ей хотелось борща, красиво сервированного стола и завершения работы над книгой очерков.

– Мама, ты соскучилась по папе? – возвращала к реальности деточка.

– Конечно, соскучилась, дорогая, – не моргнув глазом врала мать.

– Ты его правда любишь?

– Правда.

Отвечала и задумывалась. Она ничего про это не понимала. И не хотела ничего понимать, потому что мысль о разводе давно была ей неинтересна. О муже она старалась не думать, во всяком случае на отдыхе. Брак её был скорее удачей, чем разочарованием. Супруг – человеком хорошим. Отцом заботливым. Но с ним не получалось чувствовать себя защищённой и потому приходилось всегда находиться в состоянии полной боевой готовности, что было очень утомительно.

– Мама, – настаивала девица, – что мы будем есть в поезде?

– Ничего.

– Ничего? Два дня ничего?

– А что ты хочешь есть два дня?

Дочь задумалась, просканировала в уме гастрономические приоритеты и заявила:

– Можно у проводницы покупать вафли, печенье и шоколад. Боже мой, когда у меня будут карманные деньги? – то ли спросила, то ли приказала девочка.

– Когда ты их туда положишь.

– Я же не работаю.

– Так работай.

– Мне всего семь лет, ты сама говорила, что таких детей на работу не берут.

– Говорила.

– Может, ты мне за пятёрки будешь давать по рублю?

– Ага, а ты мне будешь эти рубли выдавать за приготовление еды, стирку, глажку и прочее.

– Стираешь не ты, а машинка, – ледоколом двигалась к цели девочка.

«С этим не поспоришь», – подумала мать.

– Так ты согласна? Будем жить баш на баш.

– Это как?

– Ты – мне, я – тебе.

Выражение детского личика на пару минут изменилось:

– Я не хочу.

– И я не хочу.

– Понятно, карманных денег мне не видать до…

– Совершенно верно, – прервала мать своё дитятко, и закончили они уже вместе:

– До тех пор, пока я (ты) не пойду (не пойдёшь) работать.

«Слава богу, промежуточное решение принято», – возликовала мать. И, дабы отвлечь внимание юного демагога, спросила:

– На пляж пойдёшь?

– Нет. У меня сегодня трудный день – я прощаюсь с друзьями, – скорбно промолвила девочка.

– Ну, давай, прощайся.

– Что-то мне грустно, мам, – придерживалась выбранной роли юная актриса. Но, увидев приятеля, громко заорала: – Влад! Подожди меня!

Влад её услышать не мог, потому что был глухим, хотя и не от рождения.

– Вот, блин, ничего не слышит, – пробормотала она и понеслась следом за ним, продолжая истошно орать.

По сути дела, весь этот день наша героиня провела в одиночестве. Старшие родственники прощались с морем, дочь – с друзьями. А матери, как обычно, досталась почётная миссия упаковывать чемоданы. Никакой умозрительности – сплошная предметная деятельность. От печи до порога.

С какой любовью складывались вещи, как тщательно распределялись они внутри чемодана, какой сосредоточенной она выглядела! И шумел кондиционер, и летали встревоженные мухи, и до отъезда в Симферополь оставалось два часа.

К слову

Дорога в Симферополь – это «Формула-1». Шофёр Саша вполне мог бы носить фамилию Шумахер. А вынужден носить другую. Потому что из Крыма.

Здесь, в Крыму, всё могло бы быть, и ничего нет. И не будет. Ближайшие двадцать пять лет.

Дорога домой, или Снова – поезд

Очаровательный голубой вагон. Он качается, но поезд не скорый. Поезд – пассажирский, и трепыхаться в нём две ночи – два дня.

Наша героиня думала, что дорога домой не просто сведёт на нет «положительный» эффект отдыха, но и максимально его усилит. А он был, этот эффект! Сопли, кашли и конъюнктивит. Она была близка к очередной истерике при виде того, что гипотетически могло быть названо отдохнувшим и оздоровившимся ребёнком. «Твою мать! – орала она внутри себя. – Говорила, не плавай в бассейне». Кричать не позволяли воспитание, соседи по купе и ночное время. Поэтому она методично пропитывала заваркой ватные диски (спасибо народной медицине) и выкладывала пострадавшей на глаза в полной темноте.

«Ну почему? – вела бывшая курортница внутренний диалог с собой. – Ну почему? Все люди как люди, а я словно прокажённая. Горло болит, трахеит не проходит, месячные в дорогу, два дня пути, на деньги попала, да ещё и ребёнок с букетом южных осложнений». Иногда вдруг жалобы и стоны перемежались со словами здравого смысла. Последний сообщал о расплодившихся в жару стрептококках, о том, что данный вид отдыха не подходит. «Ага! Всем подходит, а мне не подходит», – истерила она. «Ты не одна такая», – парировал ей здравый смысл.

Устав от внутренней борьбы, героиня наша сдалась. Собственно, ничего другого и не оставалось: ей бы ещё два дня простоять и две ночи продержаться. Ночи осталось всего несколько часов. «Да и, в конце концов, не бесконечная же эта дорога, – сама себя успокаивала бедняга. – Сколько верёвочке ни виться, а конец всё равно будет. Потому что он делу венец».

Паршивенький, надо сказать, нарисовался венчик. Без алмазов, без сапфиров, с одними только сомнительными украшениями в виде ватки на глазах у спящей деточки да перманентной боли в горле. «Что же я делаю не так?» – ни к кому не обращаясь, произнесла мать и попыталась заснуть. И получилось.

Утро в поезде ознаменовалось воплями торговцев за окном: «Ка-а‑артошечка. Сиэрвизы-ы! Кому сиэрвизы недорога? Ха-а‑лодное пи-и‑во! Ма-а‑рожено! Ка-аму ма-а‑рожено? Ды-ы‑ы‑ня!» И это в половине шестого утра. «Охренели совсем», – подумала сварившаяся на верхней полке героиня, но пробуждению обрадовалась. Особенно свободному входу в туалет.

– Ничего не изменилось, – выдохнула она, взглянув на мутный металл железнодорожного клозета. В дверь затарабанили – застучала прыгающая ручка. Что может измениться? Пассажиролюди везде одинаковы: как не было уважения к интимному пространству братьев по разуму, так и не появилось. «Подождёшь!» – ухмыльнулась она в зеркало и запретила себе вступать в контакт с нарушителем своего личного спокойствия.

Стоящий за дверью об этом не догадывался и продолжал методично сотрясать железную стену.

– Женщина! Покиньте туалет. Это ж станция, – скомандовала проводница.

«И не подумаю», – решила пассажирка.

– Женщина! – скандировала облечённая железнодорожной властью. – Жен-щи-на!

Похоже, выгнать нарушительницу из заповедного места стало главным делом её жизни. «Сейчас весь вагон перебудит», – уговаривала себя подчиниться пассажирка.

– Что вы хотели?

Дама при исполнении от неслыханной вежливости замерла, икнула и отчеканила: Не положено.

– Победа была на стороне дипломатии.

– Чаю принесите, – проходя, обронила коронованная особа.

– Пятое купе? – угодливо уточнила проводница.

Наша героиня не стала утруждать себя ответом – не барское это дело.

А вагон тем временем жил своей жизнью: пробуждался, выстраивался в очередь в туалет, жевал завтрак, снова ложился, жевал обед, снова ложился, на станциях высыпал на перрон, пополнял запасы съестного, дружно запрыгивал обратно и в результате дожил до вечера.

Вечером состоялось подведение итогов. Выяснилось, что рубли тают так же интенсивно, как и злополучные гривны. Опытным путём было ещё раз доказано, что заварка – лучшее подручное средство от конъюнктивита, а аристократическая вежливость – от хамства. Проводница была переведена в лагерь союзников. Телефон заряжен. Ребёнок не умер с голоду.

Результаты имели позитивный характер, и вторая половина дороги домой уже приобретала конкретные очертания: только ночь продержаться да день простоять. Мать-героиня перестала ощущать себя Мальчишем-Кибальчишем, потому что напрыгавшийся со второй полки Плохиш с косичками мирно восседал под потолком купе и вёл светскую беседу с молодым человеком явно младшего возраста.

Мать искоса поглядывала на собеседников и внимательно слушала, не поворачивая головы в их сторону. Картина была достойна пера живописца.

– Давай будем делать друг другу массаж, – предложила дочь, вдвое превосходящая мальчика по габаритам.

– У меня другие планы, – крепился кавалер.

– Тогда давай, слезай. Надоело.

– Ещё как надоело, – обрадовался некрупный мужчина шестилетнего возраста.

Парочка соскользнула вниз, и из коридора до матери донеслись обрывки фраз молодого человека:

– Знаешь, какие у меня машины великолепные!

– Не знаю, – честно ответила девочка.

Ей было скучно, и мать это хорошо понимала. В отличие от вечерних гуляний на вилле в Крыму, дочь не вибрировала, голосок не звенел, к зеркалу не подбегала. Она просто мужественно коротала вечер с тем, кто волею судьбы оказался рядом. А что ей оставалось делать? Выбор-то не богат. Мать забралась на верхнюю полку и строчит там свои заметки. Внизу – соседи-молодожёны, которым до неё тоже нет никакого дела. А рядом – мужчина, пусть и невысокий, зато богатый на удивительные слова: «блин», «вот ё-мое», «ёшки-моёшки» и т. д.

Слова эти дочери, безусловно, нравились. Слушая их, она догадывалась о мужественности своего кавалера. А потому назад, на верхнюю полку, возвращаться не торопилась.

Иначе ощущал себя муж героини, оставшийся дома. Он периодически звонил и спрашивал: «А где сейчас наша дочь?» Жена даже не сразу находилась что ответить. Где могла находиться девочка, возвращающаяся с матерью из Крыма домой? Называть номера поезда, вагона, купе, места ей как-то было неудобно. Поэтому она отвечала одно и то же:

– В коридоре.

– А ты где? – продолжал испытывать её терпение супруг.

Зарифмовать ответ вслух не позволяло присутствие попутчиков, поэтому ответ произносился про себя, а в телефон выплёвывалась фраза:

– Там же.

Завтра он их встретит. Завтра же они поругаются. У героини портилось настроение. Будь её воля, она бы соединила отца с дочерью, а сама бы… А самой ей придётся выступать третьим членом семейного сообщества. И не то чтобы она не любила своих ближайших родственников в лице мужа и дочери. Она любила, но соскучиться по ним не успевала, ибо их незримое присутствие всегда было ощутимо. И ещё – ей не бывало скучно одной.

Последнее положение муж не признавал. Считал желание побыть одной блажью. Обвинял в том, что разлюбила. Что не ценит…

– Мама, ты что, уснула там? – бесцеремонно прервала ход её мыслей дочь.

– Нет. Пишу.

– Чего ты там всё время пишешь? Книгу?

– Можно и так сказать.

– Как называется?

– «Мать и дитя на отдыхе».

– Понятно. Глаз мне промой. Чешется.

– Чай завари.

Притащила чашку с кипятком.

– Там что, и про меня есть?

– Есть.

– И про папу?

– И про папу.

– И про бабулю с дедулей?

– Про них нет.

Девочка изумлённо посмотрела на мать:

– Зачем же ты тогда писала?

– Хочу.

– Ты же не писатель, мама.

– А кто я?

Наша героиня внутренне подобралась. Дочь, не понимая ответственности момента, продолжала тараторить:

– Ты – моя мама, папина жена, бабулина и дедулина дочка, я тебя люблю, давай спать, мамочка.

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи. Я люблю тебя.

– До завтра.

– До завтра, мамуль.

Мать спустилась вниз, вышла в коридор, попила чаю и поставила точку в своём крымском путешествии. До завтра.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg