«Колодец Времени»

Колодец Времени (fb2) - Колодец Времени 1046K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Ванда Колодзей

Ванда Колодзей

Колодец Времени

Роман-голограмма

Великая Гора возвышалась над Миром и вращала его вокруг себя. Она не была камнем, не была льдом, не была миражом. Мир никогда не видел ее, не знал о ней ничего, но Гора видела его и знала о нем все. Множество невидимых дорог, исходящих из нее, пронзали Мир и приводили в движение. Словно колесо, он катился по небу, оставаясь при этом на одном месте.

В Центре Великой Горы был Колодец, но не вода наполняла его, а время. Иногда оно (время) исчезало, чтобы иссушить Колодец до самого дна, а иногда переполняло его и вытекало на дороги, но только иногда… Обычно времени в Колодце было не больше и не меньше, чем достаточно. Его хватало, чтобы утолить жажду, Жажду Жизни.

Я Непроявленный. Я жил у Колодца, чтобы утолить свою Жажду. Жил обычной жизнью: думал, созерцал, а испив глоток времени, засыпал. То, что я видел, не являлось сном, скорее это были видения очередной жизни, в которую влетало мое сознание и проявляло себя. Видения были такими реальными, что я забывал о Великой Горе, Колодце, о себе и играл, играл так искренне и достоверно, играл то, что когда-то написал и прочитал, то, о чем забыл, а потом вспомнил.

Время вливалось в меня – и я приобретал форму. Я отпускал время – и форма растворялась в Непроявленности.

Сколько глотков времени сделал? Я не считал.

Сколько форм проявил? Я не думал.

Сколько страниц было в Книге? Я не хотел знать. Пока…

Пока я не перерос Гору и не захотел собрать все свои проявленные формы у Колодца…

Я подошел к Колодцу и заглянул в него – время остановилось, словно ожидало моего прихода и хотело удивить. Удивил его я: мои руки не подняли его из Колодца, мои губы не прикоснулись к нему, у меня не было больше Жажды, которая требовала утоления. Я смотрел на время чистым открытым взглядом и не брал его, а отдавал ему, отдавал то, что имел, то, чем владел – свой свет.

Время впустило свет и яркими нитями стало сплетаться в один клубок, виток за витком. Я наблюдал за процессом и понимал, что полностью овладел временем, и ровно скручивал его потоки по своей воле.

От скручивания время «каменело» на моих глазах, отливая гранями новой формы, словно алмаз после огранки в руках мастера. Я «каменел» вместе со временем: все мои тела застыли на месте и в состоянии вечного покоя созерцали свой отраженный свет. Мысль о проявлении молнией вылетела из сознания и ударила в «окаменевшее» время, расколов его пополам. Колодец треснул, его части разошлись, пропуская вовнутрь.

Преодолевая покой, я шагнул в Колодец и закричал: время сдавило меня со всех сторон. В вихре осознанной боли я закружился, то падая, то взлетая. По мере продвижения ощутил, как уменьшилось мое сознание, как грубело одно из тел, приобретая четкие черты и сияющие грани.

- Свершилось! – подумал я и засиял, излучая насыщенный яркий свет.

Форма 1. Эпоха Камней

Глава 1

На самом дне пещеры лежал алмаз и сиял, освещая пространство вокруг. Тьма отступала перед силой его скрытого блеска. Алмаз лежал на одном месте не десятки, не сотни и даже не тысячи лет, а миллионы, хотя времени он не знал.

Ничего не менялось в пещере: малахитовый «пол» и аквамариновый «потолок» соединяли серо-голубые опаловые колонны. Узкие дорожки из темно-красных гранатов, окаймленные разноцветными топазами, шли вдоль колонн и звали за собой, к рубиновому сердцу пещеры. Красный корунд, словно пульсар, отдавал свой блеск и притягивал к себе блеск своего брата – синего корунда: сапфир излучал свет плавными волнами, растворяясь в этом «океане» драгоценного счастья. Горный хрусталь переливался, усиливая блеск рубина и сапфира, и своим переливом напоминал мерцающие звезды на темном бархате каменных стен пещеры.

Алмаз замер от восторга и, боясь нарушить гармонию красоты, молча любовался пещерой, в которой по счастливой случайности ему довелось родиться. Любовь царила в пространстве, любовь наполняла камни, застывала в них – камни светились любовью, передавая ее друг другу, возвращая ее назад, в ограниченный мир пещеры. Алмаз чувствовал только любовь: он не знал ничего другого, он рос в любви.

Алмаз лежал на самом дне пещеры и не задумывался о том, почему он окружен любовью, почему он не может жить иначе. И так бы продолжалось еще ни один миллион лет, если бы…

Если бы не мое появление в пещере из Колодца Времени. Я осмотрел внутреннее пространство: блеск синих, белых и красных камней завораживал и манил к себе, но я остановил свой взгляд на внешне некрасивом, но самом твердом камне – алмазе, рядом с которым золотым светом сиял хризолит. Не раздумывая, всем сознанием и огрубевшим телом вошел в алмаз, впустив в его жизнь не только себя, но и время.

Алмаз новыми глазами смотрел на Каменный Мир, я новыми глазами смотрел на пещеру.

Глава 2

- Послушай, брат хризолит, почему в пещере ничего не меняется? – спросил алмаз.

- Что значит, не меняется? Мы растем, Каменный Мир растет. Появляются новые камни – и мы все восхищаемся ими.

- Почему я такой незаметный? – не унимался алмаз.

- Ты самый сильный. Зачем тебе блеск? Пусть сияют другие, те, кто послабей. Тебя любят, не требуя любви взамен.

- Я хочу изменить пещеру. Ты мне поможешь?

- Чем?

- Будь рядом! Братья! – алмаз обратился ко всем камням. – Нас ждут перемены: я вижу новый Каменный Мир – преображенный, сияющий на полную мощь. Вы позволите воплотить его?

Алмаз произнес свой короткий монолог с такой огромной любовью к новому миру, что камни согласились на любые изменения, усиливающие блеск и раскрывающие грани их талантов.

Алмаз трудился, упорно трудился: дробил и шлифовал, вырезал новые формы и оставлял на гранях новые знаки. В процессе работы он совершенствовал и себя: новая сияющая грань появлялась при каждом глобальном изменении мира. Алмаз не считал ни дней, ни ночей, трудился, не жалея сил. С каждым прожитым днем он был ровно на день ближе к цели. Камень вздохнул с облегчением только тогда, когда Новый Мир был готов, а среди братьев появился бриллиант «чистой воды» - алмаз, прошедший собственную огранку.

Камни смотрели на своего брата и не узнавали его: изменив внешность, он изменил и имя. Камни смотрели по сторонам и не узнавали ограниченный мир пещеры: пространство стало безграничным, а один зал с серо-голубыми опаловыми колоннами превратился в комнаты-острова, «плавающие» по волнам драгоценного счастья. Каждый остров был совершенен и соответствовал определенной частоте проявленного света и отраженной любви.

Хрустальная широкая лестница, украшенная справа и слева кубами и октаэдрами, вела в лилово-фиолетовый Дворец, за порогом которого существовал кристально-чистый мир. На полу, темном, как ночь, гордо скользили белые «ледяные», с тонкими, изящными лучами звезды и сияли неповторимым блеском. Потолок казался легчайшим, отражал звезды и вибрировал в такт мелодии, царившей во Дворце и объединяющей все причудливые формы аметистов. В Центральном зале Дворца, на самой его середине, в воздухе висел огромный шар из горного хрусталя, идеально гладкий и ровный, забирающий сознание и удерживающий его внутри себя. Шар иногда делал полный оборот вокруг своей оси, как будто невидимая рука вращала его, и останавливался, чтобы постигнуть суть этого вращения и движения вообще. Четыре двери Дворца (Северная, Южная, Западная и Восточная) были открыты настежь всем ветрам, играющим с камнями, звенящими от волнующих прикосновений. Тайна, глубокая и неразгаданная, звучала эхом в аметистовых сводах и вырывалась за пределы Дворца, за пределы Мистического острова…

Изумрудная Долина встречала трепетом и шепотом зеленых камней, рассыпанных по твердой земле. Изумруды соединялись между собой по оттенкам и насыщенности цветовой гаммы. Малахитовые дорожки вели на Центральную возвышенность, на которой стоял искусно отточенный ларец из яшмы, наполненный доверху «золотыми» хризолитами. Блеск изумрудов сливался воедино, легкой салатовой дымкой поднимался над долиной вверх и кружился. Остров спокойно дышал, выпуская на поверхность новые камни, став для них вечной колыбелью…

Одинокий Лунный Маяк освещал бирюзовую пристань. Волны ударялись о причал и брызгами-аквамаринами разлетались в разные стороны. Свет Маяка нежно целовал камни, а те выпускали зелено-голубые лучи и вспыхивали яркими огоньками за причалом. Жемчужные паутинки летали в воздухе, а зацепившись, повисали на пристани, напоминая рыбацкие сети, главной добычей которых был жемчуг. Тишину острова нарушал не только шум прибоя, но и звон разбивающихся друг о друга камней. Аквамариновый мелкий песок устилал землю острова и созерцал покой Луны и вечно бушующий океан. Набегающие волны пытались забрать аквамарины с собой назад, в водную стихию, но камни, ощутив сильное притяжение, крепко держались за землю и своим блеском облагораживали и продлевали жизнь голубой бирюзы…

На острове Синих Сапфиров возвышался Алмазный Храм. Его тонкие шпили тонули в голубой дымке облаков. На окнах Храма мороз оставил свои ледяные узоры: невероятное сочетание линий создавало разнообразные фигуры и знаки, фиксирующие потоки охлажденного света. Внутри Храма царила тишина. Ее не мог нарушить вечный сон синих камней и чистых бриллиантов: глубокая ночь держала остров в своих объятьях. Бриллианты сверкали, и собственным блеском усиливали яркость и насыщенность сапфиров, и говорили с ними на языке любви, на языке бессмертия. Храм славил величие Каменного Мира, остров жил этим величием. Камни сияли, соединяя сиянием небо и землю. Образы-миражи синих гор с белыми шапками парили в воздухе и отражались в Алмазном Храме, как в зеркале. Остров Синих Сапфиров созерцал Вечность, будучи одного цвета с ней…

Горячее дыхание темно-красных рубинов охватило остров драгоценным пламенем. В огне закалялись красные корунды и дробились на мелкие зерна гранаты. Словно капли крови Единой Жизни, камни передвигались по поверхности, превращая землю в огненную воду. Белые, розовые, красные кораллы всплывали из воды, объединялись, росли и гладкими колоннами тянулись к небу, поддерживая его огненный свод. Вниз по колоннам стекали бриллиантовые «слезы», и падали в пульсирующее море рубинов, и оставались там навсегда, осветляя корунды и гранаты своей чистотой. Ладья из черных бриллиантов под алыми парусами плыла по бескрайнему морю, гранаты пропускали вперед и тотчас же поглощали ее след. Она, как корабль-призрак, исчезала в пламени острова и появлялась на рубиновой глади, чтобы исчезнуть вновь. Горячий остров обжигал холодным огнем – камни твердели и опять плавились, приобретая новые формы и грани. Коралловые колонны опускались на самое дно и меняли местами своим движением небо и землю…

Янтарный остров звучал прозрачными водопадами, отдающими себя медовым рекам. Блеск янтаря слепил солнце, оно плакало и роняло слезы в драгоценное море. Капли солнечной влаги застывали в нем и купались в волнах любви и блаженства. Некоторые слезы падали на самое дно, вода поднимала их и уже камнями опускала на землю, создавая высокие и крутые янтарные берега. Дымчатые топазы подступали к береговой кайме и уводили вглубь острова, к бурным янтарным водопадам, летящим вниз с турмалиновых обрывов. За водопадами открывалось широкое плато из черного кварца, золотые хризолиты светились на нем, повторяя своим расположением рисунок звездного неба, точно копируя созвездия. Когда наступал вечер, блеск камней усиливался, а на небе загорались звезды, посылая свой свет на черное плато Янтарного острова, и любовались земными братьями-хризолитами…

Шесть островов Каменного Мира превзошли ожидания алмаза, точнее уже бриллианта, и затмили своей красотой память о прежней пещере и ее жителях. Новые камни жили новой любовью и сияли на полную мощь, искренне забыв о том, кто этот Новый Мир создал.

Глава 3

Бриллиант сверкал в руках Олафа. Блеск камня лишил покоя душу человека, пленил его разум. Олаф ни о чем не мог и думать, кроме как о чистом и загадочном бриллианте, подброшенном дождливой ночью к воротам замка.

Молодой король хорошо помнил эту ночь: с Балтики дул сильный ветер, холодный дождь стучал в окна, как будто просился на ночлег. Олаф не спал. Сухие дрова потрескивали в камине. Человек смотрел на огонь, пытаясь найти ответ на вопрос: что делать дальше? Ответа не было – было молчание. Его не мог нарушить даже треск сгораемой жизни. Родовое гнездо стало ловушкой, и, куда из него вылететь, Олаф не знал. Он ждал момента, когда сама судьба вмешается в ход игры, ибо верил в ее силу и справедливость. В ясные ночи ничего не происходило, и юноша засыпал под самое утро в надежде на завтрашний день.

Эта ночь была особенной: шторм вмешался в размеренный ритм жизни, пространство на сотни миль стало безлюдным, а земля – сырой и холодной. Тишина царила вокруг. Ее не могли нарушить ни вой ветра, ни шум дождя. Ее шаги Олаф слышал во дворе у колодца, это она бесшумно скользила по крутым ступеням смотровых башен и уверенно шла по лестнице донжона. Ее присутствие в жилых покоях ощущал последний представитель королевского рода Трюггвасонов.

Тишина подкралась так близко, что Олаф уже не слышал стук своего сердца: оно замерло, а возможно, и растворилось в глубоком безмолвии. Король уже не слышал, как стучал за стенами дождь, как храпели сторожевые, уверенные, что лучший защитник замка этой ночью – непогода. Все поглотила тишина, все стало тишиной. Тишиной дышала и душа человека, успокоенная и, словно птица, отпущенная на свободу.

Когда Олаф полностью забыл о себе и своем окружении, то услышал странный звук: кто-то тихо звонил в хрустальный колокольчик. Звучание постепенно нарастало – и вот уже колокольный звон стоял в ушах, а среди четких ударов громко звучали слова: «За порогом. Я за порогом, я за порогом Каменного Мира».

Олаф вскочил.

- Судьба! – крик радости вырвался из уст короля.

Человек стрелой летел к воротам замка.

Подъемник был мокрым и поддавался с трудом. Стража по-прежнему спала и не видела, как молодой хозяин поднял ворота и впустил в свою жизнь нечто совсем новое, к чему уже был готов.

Олаф сделал шаг в темноту. По лицу хлестал дождь, холодный ветер пронзал насквозь. Юноша сделал второй шаг, третий. Молния озарила полнеба. Олаф посмотрел под ноги – что-то ярко сверкнуло и погасло. Король нагнулся и руками ощупал землю. Пальцы прикоснулись к прохладной поверхности. Еще мгновение – и на ладони Олафа лежал бриллиант.

Вернувшись в замок, в свою комнату, юноша еще долго любовался подарком судьбы и уснул у огня, крепко сжимая в правой руке камень.

Темная штормовая ночь изменила жизнь короля, открыв ему новый мир за порогом сознания, лишив только что обретенного покоя.

Бриллиант сверкал в руках Олафа, раскрывая тайны грядущих дней.

Глава 4

- Смотри, Олаф, и запоминай, - король услышал незнакомый голос.

- Кто здесь? – громко спросил юноша и осмотрелся по сторонам.

В комнате никого не было: дверь заперта, окна закрыты.

- Смотри, Олаф, и запоминай, - голос повторил.

- Кто здесь? – вновь спросил король, но уже не так уверенно, как в первый раз.

На столе горела свеча, рядом с ней лежал подарок судьбы.

«Я один. Неужели я говорю сам с собой? – размышлял Олаф. – Нет, это не мой голос. Я уверен».

Взгляд короля скользил по комнате и не находил объяснения.

- Здесь я и камень. Камень? – Олаф посмотрел на бриллиант – тот сверкнул и погас. – Не может быть!

Король подошел к столу, взял камень в руки – бриллиант засиял. Олаф вздрогнул от неожиданности.

- Смотри на меня и запоминай.

Трюггвасон больше ничего не видел: он смотрел только на камень, не отрывая глаз, проникая взглядом все глубже и глубже.

…На берегу горел костер. Парни и девушки громко смеялись, брались за руки и прыгали через огонь. Поодаль сидел пастушок и играл на дудочке. Возле него девушки водили хоровод и пели. Олаф не знал этого языка, но понимал, что люди славят жизнь, огонь и победу света над тьмой.

По воде плыли венки из луговых цветов. Их пускали девушки в белой одежде. Парни стояли на берегу чуть дальше и вылавливали венки длинными шестами. Сама судьба определяла, кого венды будут любить весь следующий год. Один венок поплыл далеко в море.

- Яра! Яра! – кричали на берегу парни. – Твоя любовь за морем, на Севере. Ее среди нас нет.

Девушка посмотрела на уплывающий венок и обернулась. Такого лица Олаф не видел никогда: оно светилось, светилось любовью, словно само солнце поцеловало ребенка при рождении. Пепельно-русые волосы, серо-зеленые глаза, лучезарная улыбка. На Трюггвасона смотрела сама Любовь.

- Княгиню полюбит князь! - гордо произнесла Яра.

На берегу возле княжны появилась немолодая женщина.

- Яра, девочка моя, тебя зовет князь. Купцы приехали из восточных стран, товар привезли. Твой отец надеется, что среди драгоценностей есть и тот камень, о котором ты мечтаешь.

- Не беспокойся, Васлава, я уже иду. А камень? Камень должен быть чистым, кристально-чистым, как слеза счастья, и сиять, как снег в горах.

Княжна сделала шаг.

- Не уходи, - крикнул Олаф и протянул к ней свои невидимые руки.

Яра повернулась, посмотрела на море (от венка не осталось и следа) и замерла на мгновение, как будто и вправду услышала крик любящей души.

Олаф подошел близко-близко. Яра смотрела на него, смотрела сквозь него. Король прикоснулся губами к губам княжны…

В вихре эмоций закружилась душа. Олаф ощутил бездну и упал в нее…

Резкий толчок открыл глаза Трюггвасона: комната в замке, на столе – свеча, в руках – бриллиант, кристально-чистый, как слеза счастья.

- Мастера-ювелира ко мне, быстро! – отдал приказ молодой хозяин.

Лицо короля сияло счастьем: он знал, что делать дальше.

Глава 5

Через три недели в королевских покоях лежала корона для Княгини. Мастер создал новый шедевр ювелирного дела. Великое творение сделало своего творца бессмертным, не сохранив при этом даже его имени.

Олаф любовался короной. Тонкой линией из горного хрусталя был украшен ее нижний край. Сочетание сапфиров, раухтопазов и светлых топазов делили корону на 12 сегментов с заостренными верхушками, напоминающими тонкие шпили башен королевского замка и заканчивающимися крупными аметистами. Верхушка первого («центрального») сегмента была выше остальных и заканчивалась бриллиантом, кристально-чистым, как слеза счастья, над которым возвышался золотой знак маленькой короны, усыпанной измельченным горным хрусталем.

Олаф был в восторге: подарок достоин Яры. Вот только где ее найти? Король старался вспомнить детали, указывающие на место проживания, но ничего конкретного память не выдавала. В воспоминаниях были костер, берег, плывущие по воде венки и красивое лицо княжны.

«Камень, укажи путь! Если я отправлю гонцов на поиски, то боюсь, что пройдут годы, прежде чем они найдут княжну, а я не успею: у Яры будет муж».

Олаф взял корону и стал смотреть на бриллиант, погружаясь в него сознанием все глубже и глубже.

… Трюггвасон увидел остров с высоты птичьего полета. Земля была суровой, но ровной. Кое-где группками были посажены деревья да лапиками выделялись распаханные участки земли. Остров был открыт всем ветрам. Волны ударялись о прибрежный песок и камни. На восточном берегу возвышалась крепость, на море стояли корабли с поднятыми парусами. Во дворе крепости суетились люди. Грозная фигура высокого мужчины выделялась на фоне остальных.

- Поднимай людей, Вышек, на Рюген идет враг. Корабли уже готовы к бою. Ты останешься на острове, за жизнь моих дочерей отвечаешь головой…

Битва развернулась на воде. Три вражеских корабля были взяты на абордаж. Воины Рюгена сражались храбро, не щадя своей жизни. С мачты слетело первое знамя врага – корабль отдал себя в руки победителя. Через час упало и третье – враг был разгромлен. В радостном ликовании скорой победы воины Рюгена не заметили, как на остров с северо-западной стороны движется еще один вражеский корабль. Пока князь разворачивал свои корабли назад, враг уже высадился на берег. Отряд воинов направился в крепость. Стража была убита мгновенно, прислуга и дочери князя взяты в плен. Враг не спешил уходить из крепости, как будто специально ждал возвращения хозяина. Князь не замедлил вернуться. Прячась за спины пленников, враги передали послание от датского короля Харальда.

Король требовал полного подчинения и руки старшей дочери князя Бурислава, в противном случае остров будет уничтожен: люди убиты, крепость разрушена, а дочери князя будут отданы на забавы датским воинам. На принятие решения король Харальд Синезубый дал ровно сутки. На следующий день ближе к полудню датская эскадра подплывет к острову, сам король будет на одном из кораблей, чтобы услышать решение князя, возможно, будущего тестя…

Олаф выскочил из комнаты и влетел в тронный зал.

- Собираю Совет немедленно. Мы выступаем в поход на Рюген. Там нужна наша помощь.

Глава 6

Олаф I Трюггвасон, молодой норвежский король, уверенный в непобедимости своей армии, ступил на землю Рюгена. Группа из десяти хорошо вооруженных и обученных людей высадилась на остров раньше, чтобы оценить обстановку, доложить о дислокации и намерениях датчан и первыми встретить хозяина на чужой земле. Бесстрашные воины сообщили королю о том, что на Рюгене было сражение, что в этом сражении погибла половина жителей острова. Датчане не пощадили ни стариков, ни женщин, ни детей. Выжившая часть вендов укрылась в крепости и из последних сил отражала атаки врага. Осада укрепления длилась уже три дня, силы князя Бурислава ослабевали, но никто не выходил из крепости, чтобы сдаться в плен, а над стенами все еще гордо развивался флаг Рюгена, а не белый флаг капитуляции.

Харальд не мог предположить, что на острове появится еще одна армия, поэтому подпустил норвежцев поближе в надежде, что те станут союзниками и помогут разгромить вендов.

Когда Харальд начал новую атаку крепости, Олаф издал боевой клич – и норвежцы двинулись на датчан. Венды, услышав этот клич, обрушили новый град стрел на врага: помощь пришла неожиданно и окрылила на победу.

Король Дании развернул основные силы своей армии против нового врага – и началась кровавая битва, битва, в которой не может быть победителя, битва до полного уничтожения, уничтожения любой ценой, даже ценой собственной жизни. Лязг мечей, свист стрел, тупые удары от падения тел на землю.

Олаф шел вперед по красной от крови земле, по трупам своих и чужих. Небо, земля, люди – все смешалось в его глазах в одно кровавое месиво, принявшее форму шара и нарастающее, как снежный ком. Правая рука крепко сжимала меч и безжалостно рубила врага. Лицо отражало ярость, а душа переполнилась отвращением к датчанам, к себе и даже к земле, ведущей его к цели, – отвращением и дикой болью, а не героизмом, о котором так много читал в книгах и который хотел проявить перед любимой женщиной. Трюггвасон продвигался вперед: другого выбора битва ему не предлагала. Смысл победы растворился в воронке смерти, в этой же воронке растворилось и время.

Бесконечную дорогу Олафа остановили глаза Харальда, красные, как у разъяренного быка, налитые гневом. Сокрушая удары, король Дании шел на короля Норвегии. Резкая боль в правом плече заставила Олафа остановиться – в глазах на мгновение потемнело. Едва устояв на ногах, он ответил ударом на удар, хотя ему показалось, что это не он, а чья-то неведомая сила подняла его рукой меч и пронзила противника. Сквозь красный туман Трюггвасон увидел, как упал Харальд, а затем рухнул на землю и сам. Земля бережно приняла его раненое тело и успокоила его истерзанную душу.

Олаф не мог видеть, как ворота крепости открылись и венды бросились в атаку, как остатки разбитой датской армии, зажатой с двух сторон, спасаются бегством, волоча за собой полуживого Харальда Синезубого, как корабль под флагом Дании поднял якорь и отчалил от Рюгена, как венды искали среди мертвых живых, как его тело, едва подающее признаки жизни, князь Бурислав взвалил на плечо и понес в крепость.

Глава 7

Олаф открыл глаза и увидел светлое лицо Яры.

- Ярослава, Яра, - тихо произнесла княжна и дотронулась рукой до лба Олафа.

- В жизни ты еще прекрасней…

- Откуда ты меня знаешь? Я не помню тебя, - удивилась Яра.

- Слава о твоей красоте достигла берегов Норвегии, и вот я здесь и, кажется, вовремя? Ты говоришь на моем языке? – спросил король.

- Вовремя. Если бы не твои воины, судьба Рюгена была б уже определена. Князь Бурислав, мой отец, признателен тебе за спасение вендов. А язык? Я пять лет жила в Норвегии у тетки. Моя мать была норвежкой.

Трюггвасон попытался подняться, но от боли в правом плече застонал и упал на подушки.

- Что со мной? – стиснув зубы, поинтересовался Олаф.

- Не вставай. Ты ранен. Рана глубокая, поэтому причиняет острую боль. Мой отец принес тебя в крепость. У тебя была лихорадка, в бреду ты кричал мое имя и успокаивался только тогда, когда я садилась рядом.

- Поэтому ты здесь?

- Да. Князь надеялся на твое выздоровление. И я тоже. Я просила у Сварога и Перуна, чтобы ты выжил. Я даже обратилась к вашему Одину, но он пообещал жизнь в обмен на свободу.

- И ты согласилась?

- Ты жив – и это главное, - ответила княжна.

- Я могу видеть князя?

- Я передам ему твою просьбу.

- А мои вещи, - Олаф окинул взглядом комнату. – Мне нужны мои вещи!

- Они здесь. Их принес Вышек с твоего корабля.

- Посмотри, Яра, там есть плотный холщовый мешок?

- Есть. Подать?

- Нет, не сейчас. Когда придет твой отец, ты передашь ему мешок по моей просьбе. Обещаешь?

- Обещаю, - произнесла Яра на пороге и растворилась в темном коридоре крепости…

Яра вернулась не одна: тяжелыми шагами в комнату вошел и князь Бурислав. Он не ожидал увидеть своего гостя и спасителя стоящим и одетым, как подобает его королевскому происхождению, и был удивлен. Олаф придерживался здоровой рукой о спинку кровати и слегка шатался, хоть ноги и «приросли» к полу, словно боялись сделать первый шаг.

- Я рад, что Вы пошли на поправку. Но не рано ли Вы встали с постели?

- Не беспокойтесь, князь, присутствие Вашей дочери сотворило чудо.

- Чем я могу отблагодарить Вас за спасение Рюгена? – спросил Бурислав.

- Вы спасли мне жизнь, - ответил Олаф. – Смею ли я еще просить?

- Я выполню любую просьбу, любое желание, если они в моих силах, - сказал князь.

- Я, Олаф I Трюггвасон, король Норвегии, прошу руки Вашей дочери Ярославы. И прошу принять этот подарок.

Олаф наклонился и взял в правую руку развязанный холщовый мешок. Боль пронзила тело настолько, что король сильно зашатался, мешок едва не выпал из рук, чтобы с грохотом упасть на каменный пол крепости. Ярослава поддержала Олафа и приняла из рук короля подарок.

- Спасибо, княжна.

Яра заглянула в мешок и достала оттуда корону с кристально-чистым бриллиантом посередине.

- Это он! – воскликнула Яра и замерла, не отводя взгляда от камня, чистого, как слеза счастья.

- Ты уверена, дочь моя? Посмотри внимательней.

- Это он, отец. Ошибки нет. Тот же размер, та же огранка, тыльная сторона отливает голубоватой белизной, а главное – тот же блеск, та же чистота и притяжение! Мои глаза говорят мне, что это он! – восторженно произнесла княжна.

- Странный ты человек, Олаф I Трюггвасон, король Норвегии. Внезапно появился на острове вместе с воинами и освободил вендов. Вернул моей дочери камень, о котором она все время думала. И где я только не искал его – поиски не давали результатов. И вот ты – молод, красив, герой!

- Это камень привел меня на Рюген и показал лицо Ярославы.

- Откуда он у тебя? – Яра спросила у Олафа.

- В одну штормовую ночь я нашел его на пороге замка, затем попросил мастера вставить бриллиант в корону, достойную тебя, княжна Ярослава.

- Что ж, дочь моя, решай сама: будешь женой Олафа?

- Я, княжна Ярослава, дочь Бурислава, князя вендов, князя Рюгена, согласна быть женой Олафа I Трюггвасона, короля Норвегии, - гордо произнесла Яра, посмотрела на бриллиант и улыбнулась.

Глава 8

Свадьбу сыграли скромно. Счастье на лицах молодых сияло ярче солнца в небе, а ночью загоралось новой звездой и освещало любовью остров.

Яра подарила Олафу коня, такого черного, как глубокая звездная ночь, коня по кличке Ворон. Ворон принял молодого хозяина. Верхом на коне король исследовал Рюген и предложил Буриславу построить укрепления на северной и западной частях острова. Венды знали, что Харальд вернется, месть его будет жестокой, и просили у Богов задержать его скорое возвращение.

Король Дании был серьезным врагом. Кто или что может остановить его? Вендам нужна помощь и быстрая помощь. Чтобы собрать новую армию, Олафу нужно время, а у вендов его нет. Выход один: союз с Макленбургами. Передняя Померания – сильная земля и находится под защитой Оттона II, германского императора, возможно, он станет главным союзником в борьбе с датчанами.

Князь Бурислав и его зять Олаф покинули Рюген и отправились на континент. Венды начали строительство новых крепостей. Яра осталась на острове, но не одна: с ней был ее бриллиант.

Чистая красота бриллианта завораживала. Яра могла смотреть на него часами. Любовь, исходящая из камня, раскрывала душу княгини, наполняла блаженством тело и возвышала мысли. Яра видела в бриллианте свое отражение – и воспоминания о далеком детстве возвращались к ней и уводили за собой в мир света и надежды, когда морские волны казались непобедимыми, а фьорды Норвегии – неприступными, в день, когда ее рука впервые ощутила прохладную поверхность алмаза…

…Был обычный день. Яра поссорилась с сестрами и убежала в пещеру, чтобы никого не видеть и дать волю чувствам. К обиде примешались беззащитность и одиночество – и детское сердце зарыдало, но слезы не утешали, а еще больше усиливали жажду любви, которая иссушила душу, оставшуюся без материнской заботы и ласки.

«Придет день – и я буду любить, меня будут любить, - успокаивала себя девочка. – Отец заберет меня на Рюген. Там я буду счастлива».

Яра поверила сама себе и перестала плакать. Солнечный луч проник в пещеру, и девочка увидела, как на ее пороге что-то блеснуло. Блеск был таким ярким, что Яра мгновенно подскочила и побежала к выходу. Находка превзошла все ожидания: на маленькой ладошке лежал бриллиант и переливался всеми цветами, оставаясь при этом кристально-прозрачным. Девочка улыбнулась – камень «улыбнулся» ей в ответ своим блеском, Яра засмеялась – камень поддержал ее смех, поднесла к губам, поцеловала – любовь, о которой она думала все время, ответила ей: бриллиант сиял, полностью отдавая всего себя. Яра любила и принимала любовь!

Весь день девочка провела в пещере с камнем. Перед глазами мелькали картинки ее будущей жизни: на берегу горит костер, она пускает на воду венок, а тот плывет далеко в море; она в крепости и ухаживает за раненым молодым человеком, тот в бреду кричит ее имя; свадьба, на голове – корона, она – жена короля и слышит нежные слова любви; боль, душа пылает обидой, она падает, бриллиант на короне становится черным.

Яра уснула, крепко сжимая камень в руке. Проснулась от громких голосов: сестры искали ее. Исчезновение ребенка взбудоражило весь дом, и тетка приказала найти младшую сестренку, искренне испугавшись за ее жизнь и здоровье. Девочка спрятала бриллиант в пещере и выбежала наружу…

Всю ночь Яра не сомкнула глаз, а когда утром прибежала в пещеру – камня там не было. Бриллиант исчез, но осталась любовь и воспоминания… о любви…

Прошли годы. Отец сдержал слово: она на Рюгене. С ней – бриллиант. И она любила! Любила Олафа, своего мужа, и надеялась, что и он также любил ее.

Княгиня смотрела на бриллиант: все сбылось, кроме последнего. Яра задумалась: что могло причинить ей боль? Почему камень в ее детских видениях стал черным? Он ведь кристально-чистый, как слеза счастья! Княгиня поняла: в пещере, будучи ребенком, она плакала не слезами обиды и горя, а слезами счастья, вернее, слезами ожидания счастья. Тогда бриллиант нашелся и подарил ей любовь.

«Любовь изменила меня, - думала Яра. – А что если? Нет-нет», - гнала она от себя мрачные мысли, а те возвращались вновь и вновь. На их фоне бриллиант сиял еще ярче и еще сильней излучал любовь, от которой трепетало сердце княгини.

Глава 9

- Что же произошло? Почему ты исчез из пещеры? – спросила Яра, глядя на камень, погружаясь сознанием все глубже и глубже в его чистоту.

Новые видения появились в ее голове.

…Подземные воды поднялись и заполнили дно пещеры. В движении не было хаоса: вода вращалась по часовой стрелке, окружая кольцом то место, где лежал бриллиант, спрятанный от людских глаз, но не от рук судьбы и силы природы. Водное кольцо сужалось, а скорость вращения увеличивалась, как будто стихия лишала возможности осознавать ее и влиять на нее и требовала абсолютного подчинения. Искра чистой любви не могла больше держаться за землю и, подхваченная водой, неслась в новое пространство, чтобы осветить его и отдать себя новой душе, выбранной по воле случая.

Вода уносила бриллиант за пределы дна – во тьму. Там он уже не сиял – там он едва дышал. Дышал воспоминаниями о Каменном Мире, об островах, о братьях-камнях, живущих в первоэнергии, в вечной любви и не представляющих, что есть мир за границами Каменного, есть тьма, поглощающая, проникающая и меняющая истинную природу существа.

Когда закончились воспоминания, алмаз перестал дышать. Абсолютная тьма царила вокруг и внутри. Искра чистой любви погасла, но не исчезла: она перерождалась. Вместе с дыханием остановилось и движение. И тогда бриллиант услышал время: оно не стучало, не звонило и даже не шло, оно шумело подземными водами и струилось по формам, которые шлифовала тьма. Алмаз ощутил время внутри себя – бездна всех жизней закружилась в нем, он сам стал бездной, стал Колесом Бездны, Проявлением Непроявленного. Колесо, сделав оборот, остановилось – жизнь новым дыханием вошла в бриллиант. Камень засиял – тьма отступила.

Подземные воды бурным потоком вынесли алмаз на берег реки. Заходящее солнце прикоснулось к нему мягкими лучами, приветствуя новорожденного. Бриллиант засверкал. Это было сияние любви, прошедшей сквозь тьму и время…

Вереница новых образов пронеслась перед глазами Яры. Мужские и женские лица сменяли друг друга. Они были разными: серьезными и смешными, красивыми и не очень. Их всех объединяло одно: неосознанная жажда любви и страх ее утолить. Люди радовались неожиданному, но долгожданному приобретению и быстро избавлялись от него: боялись потерять жизнь и в жертву приносили любовь. Бриллиант сиял в руках влюбленных и тускнел в потоках боли расставшихся и одиноких, и сам искал новые руки и новые влюбленные глаза.

С момента прикосновения заходящего солнца к алмазу на земле прошло 15 лет, хотя камень жил в своем времени, и оно измерялось не днями и ночами, а силой воплощения и отдачей энергии, исходящей в открытое пространство и преображающей безвозвратно. Бриллиант менялся – менялась его любовь, но оставалась при этом любовью: чистая искра жила, отливая каждый раз новым блеском, сияя новой гранью. Алмаз дарили, продавали, из-за него убивали и погибали, им восхищались и ненавидели. Душа, прикоснувшись к камню, видела в нем себя и действовала. Пестрый мир людских душ окружал бриллиант, мир с одним лицом и разными масками, с одной неутоленной жаждой любви и попыткой утолить ее страстью.

Десятки пьес было сыграно в сознании Яры, трагические роли менялись на комические, декорации Севера – на декорации Юга, деревянные лачуги – на замки феодалов, кольца – на браслеты, браслеты – на короны. Княгине показалось, что это она, а не бриллиант, прожила столько маленьких жизней, оставаясь верной одному-единственному дню, дню, когда она, вся в слезах, взяла в руки камень и постигла его.

Последний спектакль Яра видела отчетливо и подробно…

Глава 10

- Зачем? Зачем ты взял его? Бедным такие игрушки ни к чему! Пусть бы и лежал себе на дороге! Ой, чует мое сердце, не к добру это, не к добру, - ворчала жена на мужа. – Избавься от него, пожалей детей.

- Я не мог не взять. Он сам позвал меня. И потом, он так сияет! – бриллиант лежал у мужчины на ладони, глаза человека сияли, подобно этому же камню.

- Ну, вот, ты уже и спятил. И это только начало! Наше дело – земля, хозяйство, дети. А камень? Что ты будешь с ним делать?

- Я подарю его тебе! Я ведь так и не сделал подарок тебе на свадьбу…

- И что? Он накормит наших детей? Он изменит наш дом? Нет, и ты это знаешь. Пойдешь в город его продавать? Скажут, что ты его украл, и казнят. Да и до города не дойдешь – убьют по дороге.

- Что? Что ты предлагаешь? – человек смотрел на бриллиант и видел только его.

- Ох, и муженек мне достался! Деревянная твоя голова! Где были твои мозги? Счастья захотелось?! Замок ему подавай! Кубок вина и жаркое из оленины! Бранль надумал танцевать! Сходи в конюшню, Сизый хромает – там твой бранль, конский! Ты б еще корону на себя напялил, истукан!

- Корону? А это идея! – радостно воскликнул мужчина и добавил: - Спрячь-ка его в горшок и под пол, чтоб дети не нашли, и пойдем спать. Утро рассудит!

Муж и жена долго не могли уснуть: ворочались с бока на бок, ругались, целовались и снова ругались. Под самое утро мужчина уснул, и ему приснился сон…

Человек шел по широкой хрустальной лестнице, ведущей в ночное небо. Шаги эхом отдавались в сердце.

Человек шел, не оставляя на ступенях следов, шел вперед, не оглядываясь, забыв о том, что где-то там, на земле, спит его тело, а проснувшаяся душа летит на зов мечты вверх по широкой хрустальной лестнице.

Пройдя середину пути, мужчина увидел Дворец и остановился. Четыре двери Дворца были открыты, и человек растерялся: какую из них выбрать, чтобы войти вовнутрь? Обойдя Дворец вокруг, мужчина выбрал Северную дверь и переступил порог. Звезды с тонкими лучами скользили по прозрачному полу между колоннами. Красота звучала звоном падающих лиловых сосулек, разбивающихся вдребезги от движения звезд. Звездная пыль падала вниз с небесного потолка и оседала на камнях-аметистах, принявших причудливые формы и отражающих небо, стены и звезды.

Разглядывая Дворец, человек оказался в центре, напротив огромного хрустального шара, висящего в воздухе. Шар вращался. Мужчина невольно сравнил величие Дворца с землей, с миром людей и осознал грандиозность и таинство одного и иллюзорность и призрачность другого. Хрустальный шар приковал к себе взгляд человека и овладел его разумом. Мысли остановились, образы растворились в шаре и закружились, словно февральская метель. Кристаллики сверкали, вращались, перемешивались, соединялись, образуя очертания полупрозрачного существа, мгновенно принимающего плотную форму. Еще секунда – и на человека из шара смотрела красивая молодая женщина с зелеными, как изумруды, глазами. Она улыбнулась – и сердце мужчины застучало учащенно и громко и вырвалось на свободу, словно раненая птица, подстреленная охотником в наивысшей точке полета. Душа закричала «люблю», не смея надеяться на взаимность, и замолчала, боясь нарушить чистоту прекрасного видения. Человек заглянул в зеленые глаза и утонул в них: они вмещали настоящую жизнь и отражали мечту, погасшую в океане обыденного существования. Мужчина, преодолевая неуверенность и страх, медленно приближался к шару. Видение не исчезало. Человек ощутил холод легких маленьких кристаллов на своем лице, прикоснулся губами к губам незнакомки и … проснулся.

Рядом на кровати лежала жена. Ее храп раздражал и лишал покоя. Мужчина повернулся на правый бок, наивно полагая, что новый сон изгладит из памяти предыдущий.

Вновь уснуть не удалось. Человек встал, оделся, вывел на двор Сизого, вскочил на коня. Сизый помчался галопом по деревенской улице к лугу. Над рекой вставало солнце. Восход окрасил воду в нежные розовые оттенки. В зарослях пели птицы. Они славили новый день и зарождали в сердце новые чувства. Роса на траве сверкала бриллиантовым блеском. Мужчина слез с коня и сел на берегу. Река, отразив солнце, предлагала еще один мир, перевернутый, но также реальный. Впервые человек задумался над собственной жизнью. В плавном течении реки он увидел знакомый силуэт: зеленые глаза смотрели в душу мужчины и смеялись…

Глава 11

Когда мужчина вернулся, жена не спала – на кухне гремела посуда, аппетитный запах пирога с капустой заполнил весь дом. Человек незамеченным проскочил в комнату и достал из-под пола камень. Бриллиант сверкнул в руках мужчины, словно давно ожидал его прихода. Человек был уверен: его странный сон – дело алмаза. В ответ мыслям камень засиял. Сияние было ярким, насыщенным, огромным и окутало, как туман, тело мужчины. Сила «объятий» была настолько велика, что в них возник новый мир, мир, в котором был только бриллиант, лежащий на мужской ладони, и сияние, создающее границы мира и делающее его видимым.

- Кто эта девушка? – спросил человек.

- Яра, дочь князя Рюгена. Отдай меня ей, - ответил камень и добавил: - Она погибнет в твоих руках.

- Нет, - закричало любящее сердце. – Нет, возьми меня…

- Ты и так мой.

Из бриллианта вылетела яркая молния и ударила в человека. Тот зашатался и упал.

В комнату вошла жена.

- Ты жив? – бросилась она к мужу.

- Жив, - прошептал мужчина и разжал ладонь – бриллиант выпал и покатился по полу.

Весь день человек работал. Земля обычно давала силы, приносила радость, но только не сегодня: из головы не выходил бриллиант и его слова. Не столько уставший, сколько душевно разбитый, мужчина ввалился в дом и молча повалился на кровать, не реагируя ни на крики детей, ни на вопросы жены. Первая половина ночи прошла спокойно, во второй, ближе к утру, прошлый сон в точности повторился: лестница, Дворец, шар и зеленые улыбающиеся глаза женщины. Жизнь остановилась, чтобы открыть нечто большее.

Вновь наступил новый день – человек вновь отдался работе, но та уже не доставляла радости и не наполняла жизнь смыслом. И вновь вечером пришла усталость, и так хотелось во сне забыть обо всем, не вспоминать о своем прежнем существовании, а жить, жить, вдыхая счастье на полную грудь. Вместо забытья мужчина опять видел лестницу и Дворец, шар и глаза. И так повторялось на третий, четвертый и пятый день, пока не началась безумная гроза и шторм не налетел с Балтики на полуостров.

Ветер завывал за окнами. Дети спали. Жена ворочалась с боку на бок, предчувствуя дерзкий поступок мужа. Мужчина встал с кровати, пошел в кладовку, достал рыбацкий плащ и сапоги и вернулся в комнату за бриллиантом.

- Ты куда собрался в такую непогоду? – спросила жена.

- Избавлюсь от камня. Ты ведь сама говорила: такие игрушки не для бедных, - ответил муж.

- Я боюсь за тебя. На море шторм. Можно и не вернуться. Остановись, - просила женщина.

- Нет. Стихия мне поможет: так я останусь незамеченным.

- Но куда, куда ты пойдешь?

- К замку Олафа. Кому, как не королю, владеть камнем. К утру должен вернуться. А не вернусь – детям передай, что их отец отбыл в Валгаллу.

- Не пущу, - жена бросилась к выходу.

- Пустишь. Камень разбил нашу жизнь. На твоих глазах слезы. Я не хочу, чтобы еще заплакали и дети.

Женщина сделала шаг в сторону. Мужчина растворился в пелене дождя за порогом дома…

Холодный дождь хлестал по лицу. Вода лилась с неба и превращала землю в море. Человек упорно шел к цели: его не могла остановить гроза – его вел алмаз. Мокрая одежда удерживала не тепло, а холод. Дорогу размыло – идти стало тяжело. Мужчина продвигался наугад, назад возвращаться не было смысла. Сердце стучало, зубы стучали. Человек время от времени нащупывал рукой в кармане камень, успокоившись, что алмаз на месте, продолжал свой поход. В раскатах грома мужчина слышал голос бриллианта, в свете молний видел лицо Яры.

Штормовая ночь страшила путника и сжимала в одно грозовое кольцо. Человек с трудом переставлял ноги. Остановиться нельзя: остановка равна жизни. Когда новая молния осветила в темноте стены королевского замка, появилась надежда. Не осознавая как, мужчина прошел замковый мост и оказался у ворот. Те скрипели, а значит, кто-то их медленно открывал. Человек бросил алмаз у входа и отошел в сторону. Ночь стеной дождя скрыла его фигуру от чужих глаз.

Из замка вышел человек, постоял немного на одном месте, затем нагнулся к земле. Путник увидел, как в руке незнакомца сверкнул бриллиант.

«Свершилось», - подумал мужчина, его ноги подкосились, и он упал на мокрую траву у стен королевского замка.

Глава 12

- Я знаю его! Это Карл, воин Олафа. Муж оставил его на Рюгене охранять меня, - волнение пробежало по душе Яры и оставило легкий след печали.

Бриллиант погас. Княгиня задумалась. Громкий стук в дверь вернул Яру в реальность. Княгиня отворила – на пороге стоял Карл.

- Княгиня, крепость на западе готова. Вы должны осмотреть укрепление: в отсутствии Бурислава его дочь управляет островом. Народ будет счастлив, если Вы оцените его старания.

- Почему Карл? Почему ты отдал бриллиант Олафу? Почему ты здесь? – спросила княгиня.

- Я нужен Вам, - ответил мужчина. – Бриллиант – в короне. Вы жена короля. Я простой человек. Это мое место…

Западное укрепление представляло собой небольшую деревянную крепость с одной башней, которая, словно маяк, гордо возвышалась над островом и смотрела в открытое море. Башня-«маяк» дерзко «наблюдала» за Данией, на ее вершине смело развивался трехцветный флаг Рюгена. Стены укрепления были прочны, окованные ворота опущены. Отряд лучников расположился во внутренней невысокой пристройке. Деревянные лестницы, приставленные к стенам, говорили о готовности к нападению. Недалеко от колодца, прорытого в самом центре укрепления, размещалась жаровня. Двое мужчин поддерживали на ней огонь. Тележки с соломой и чаны для расплавленной смолы находились в разных частях двора крепости. Новое укрепление ожидало прихода княгини, новое укрепление ожидало наступления датского короля.

Князь Всеволод, представитель одного из знатных родов Рюгена, командовал крепостью, он же и встретил Яру на новом месте.

- Я была уверена, князь, что вы не могли не справиться. Крепость превосходна. Жаль только, что построена она для войны, а не для мира, - произнесла княгиня.

- Вы правы, княгиня. Король Харальд – наш враг, сильный враг, и его вторжение – дело времени. Ваш отец и муж отправились на континент за помощью, нам же остается одно – ждать.

- Ждать и надеяться, что Боги будут милостивы к нам.

- Если бы я был королем, княгиня, я бы напал на Рюген именно сейчас: лето, остров открыт, основная часть армии Бурислава в Померании. Под моим командованием два отряда. Месяц осады мы выдержим, а вот дальше…

- Но Дания не знает о наших планах. Новая крепость и присутствие Олафа на острове должны приостановить врага.

- Должны, княгиня. Король залечивает раны, но он жаждет отмщения. Вы уверены, что среди нас нет шпионов?

- Вы правы, князь, мы должны быть готовы ко всему…

Лето выдалось холодным: с севера дул сильный ветер и пригонял на остров темные тяжелые тучи. Дождь лил сутками, прогоняя людей со своих небольших земельных наделов, уничтожая и без того скудные посевы. Венды знали, что вслед за холодным летом придет голодная зима, что король Харальд непременно вернется, чтобы захватить остров, и надеялись только на возвращение князя Бурислава и на помощь германского императора. Дни шли – князь не возвращался. Вендов объединил страх, затем – отчаяние. Яра не раз появлялась на западном укреплении и не раз спасала вендов от ударов стихии в дни непогоды, но каждый новый ураган обострял чувство одиночества и беззащитности и отбирал последние силы. Боги молчали, вестей от Олафа I Трюггвасона не было.

В один из штормовых дней, когда небо и земля смешались, рука княгини потянулась к короне. Она посмотрела на бриллиант, тот сиял каким-то новым, необычным блеском.

- Вот и ты забыл меня. Твой холодный блеск говорит мне об этом. Ждать больше нет сил. Сердце подсказывает, что с Олафом все хорошо, но оно не знает, что будет с вендами, с островом, со мной. Я больше не могу смотреть людям в глаза. Им кажется, что князь никогда не вернется, что он забыл свою дочь, а Олаф – жену. Я прошу у неба, у Богов тишины и мира. Помоги мне…

Яра дотронулась до бриллианта. Алмаз засиял ярко и ровно. Свет постепенно успокаивал душу княгини и забирал мрачные мысли, те еще цеплялись за самые сильные воспоминания, но ненадолго – сияние поглощало их и заполняло разум человека собой.

Княгиня надела на голову корону и посмотрела в зеркало…

Олаф I Трюггвасон, король Норвегии, стрелой мчался на своем вороном коне по улицам города, за ним – князь Бурислав на своем рыжем скакуне. Мелькали окна с открытыми ставнями, двери с железными окладами, вывески мастерских и лица прохожих. Два всадника выскочили на широкую дорогу, ведущую вдоль реки за город. Был уже полдень, когда лошади ударили копытами на мосту у ворот грозного замка, окруженного рвом, наполненным до краев водой. Высокие каменные стены сурово смотрели на незваных гостей и говорили о том, что замок неприступен, что все, происходящее в нем, не подлежит огласке без разрешения хозяина, что тайна является здесь единственной госпожой, даже если ее никогда не было, нет и никогда не будет. Железная решетка поднялась без скрипа. Олаф, а за ним и Бурислав ступили на территорию германского императора Оттона II …

Из зеркала на Яру смотрело лицо молодой красивой женщины. Княгиня поправила на голове корону. Бриллиант сверкнул во второй раз. Яра закрыла глаза, а когда их открыла, то увидела, как…

…как Олаф принял из рук немецкого императора кубок с вином, отпил глоток и отдал Буриславу.

- Во славу императора, - произнес князь вендов и тоже сделал глоток.

- Харальд – сильный противник, но нет ничего сильней римско-католической церкви. Новая вера уничтожит Данию, даже если на троне останется прежний король. Германия заинтересована в продвижении христианства на север. Датское королевство – это плацдарм. Не Харальд, а Один – мой враг: он наделяет могуществом северян. Я поставлю их на колени. Отныне Германия будет решать судьбу Европы. Пришло мое время! – заявил Оттон II и грозно посмотрел на Олафа. – Или король Норвегии сомневается в силе моей армии?

- Сомнений нет, - ответил Олаф. – Ты и так уже определяешь судьбу Рюгена и мою судьбу, но земли Норвегии я не продаю, даже ценой собственной жизни.

- Невелика цена! Ты сам мне их отдал, прося защиты, иначе сейчас бы разговаривал не со мной, а со шведами. Не так ли, Олаф I Трюггвасон, король Норвегии?

- Король Швеции не будет воевать против Дании, это не в его интересах.

- Ты прав, юноша, и ты мне нужен. Норвегия – союзник Германии. Ты возьмешь в жены мою внебрачную дочь Гертруду в знак нашего единства.

- У меня есть жена, - попытался возразить Олаф.

- Я пропустил коронацию? И какой же род Норвегии король удостоил столь высокой чести?

- Она не норвежка. Это Яра, дочь князя Бурислава, князя Рюгена.

- Рюгена? Ты смеешься? Рюген не идет в расчет. Его судьба решена. Остров я отдаю во власть Макленбургов, - сказал император.

- Венды – свободолюбивый народ. Я видел их в бою. У них отважные воины, и они будут сражаться до конца.

- Я на это и рассчитываю. Вот только после возвращения Харальда некому уже будет отстаивать свободу…

Кубок выпал из рук князя Бурислава. Красное вино, словно кровь, разлилось по каменному полу. Германский император и король Норвегии только сейчас заметили присутствие князя вендов.

- Карл! Карл! – закричала Яра. – Мы в ловушке!

Карл влетел в комнату.

- Твой король предал нас, - тихо сказала княгиня и бросила корону на пол.

От удара алмаз выпал и покатился к ногам Карла. Человек нагнулся и поднял камень. Знакомое чувство ограниченного, но настоящего мира ожило в душе мужчины. Он посмотрел на алмаз, потом отдал его Яре.

- Он Ваш, княгиня. Что случилось?

- Помощи не будет. Те, кто не погибнет от руки датчан, будут убиты немцами. Мы обречены. Поспешим в крепость, достойно встретим свою смерть.

Княгиня, не раздумывая, взяла бриллиант, спрятала его в шкатулку с драгоценностями и вышла из комнаты. За ней последовал и Карл. Корона осталась лежать на полу, на месте камня зияла дыра.

Глава 13

Шаги приближались. Навстречу Олафу шла красивая молодая дама в синем бархатном наряде с бриллиантовой диадемой в роскошных каштановых волосах. Шла уверенно и достаточно быстро, быстро настолько, насколько ей позволяла длина и шлейф платья. Сердце короля застучало сильней. Женщина подала руку для поцелуя. Олаф взял тонкие нежные женские пальцы и дрожащими губами прикоснулся к ним.

- Вы молоды и красивы, король! У нас будут прекрасные дети, - дама улыбнулась и посмотрела в глаза Олафа.

Король посмотрел в голубые, как небо, глаза женщины и утонул в них – утонул в глубинах собственного сердца.

- Я Гертруда. Мой отец выбрал Вас мне в мужья. Говорят, в Норвегии холодно и скучно. Вы не позволите мне скучать, король?

- Такая красивая женщина не должна скучать, если только не по любви… - отважился произнести Олаф.

- По любви? – удивилась Гертруда. – Я позволяю Вам любить меня. Надеюсь, что при Вашем дворе нет красивых женщин.

- При моем дворе есть только одна красивая женщина – это моя няня, заменившая мне родителей. Она и Вас примет, как родную дочь.

- Мне будет достаточно Вашей любви, король. Мой отец объявит нас мужем и женой по новым, христианским законам.

- Поясните мне, Гертруда, я впервые слышу о христианстве.

- Бог отправил к людям своего сына – Христа. В Вифлееме он родился, жил в Назарете, работал плотником. Открыв в себе дух Божий, стал творить чудеса: исцелял, воскрешал, проповедовал Царство Божие. Иудеи распяли его в Иерусалиме во время Пасхи, как лжепророка, вместе с разбойниками. Власть Рима поддержала казнь. На третий день после смерти Христос воскрес. Могила оказалась пустой, ученики видели своего учителя в разных частях Израиля.

- Убитый ожил? Невероятно…

- Его тело стало духом. Дух вознесся в небо, - заключила Гертруда.

- Автор легенды гениален! Ничего нового, но по-новому! – с восторгом произнес Олаф.

- Я видела автора. Обычный человек, немного странный. А впрочем, он не говорил об Израиле и не называл себя Христом. Имена дал секретарь моего отца Остен, он учился в Риме и хорошо знает латынь.

- Я могу его видеть? – спросил Олаф.

- Кого? Остена? Или?..

- Или… - ответил король и улыбнулся.

- Император сослал его в Рим для изучения старинных рукописей из Александрийской библиотеки. Вряд ли его интересует судьба его творения. Новая вера – это дело политики, а не творца, - по-немецки гордо и сурово заявила Гертруда и добавила: - Наше с Вами дело – Норвегия. Или вы предпочитаете Рим?

Улыбка исчезла с лица Олафа. Бриллианты на диадеме принцессы сверкнули все одновременно, и король вспомнил штормовую ночь, алмаз, княгиню Рюгена. Темно-синие сапфиры из ожерелья дочери германского императора приковали к себе взгляд Олафа, поцелуй Гертруды захватил душу в плен. Новый замок в Норвегии и властная королева на новом троне перечеркнули в памяти короля Рюген, алмаз и Яру и заняли центральное место.

Глава 14

Яра целыми днями находилась в крепости на западе Рюгена. Иногда она поднималась на одинокую башню и долго всматривалась вдаль, то на север, то на юго-запад. Море было спокойным, по небу плыли легкие белые облака, тишина царила вокруг. Но именно эта тишина терзала душу сомнениями, лишала покоя и сна. Княгиня знала, что так тихо, так настороженно тихо бывает только перед грозой, когда даже листок на дереве или травинка в поле боится шелохнуться, чтобы не нарушить молчание земли и неба. Молчало и сердце, и это особенно пугало Яру: ей казалось, что она больше не любит ни отца, ни мужа. Нет, конечно же, любит, но как-то по-иному, не так, как ранее, скорее – жизнь, чем кого-то или что-то проявленное в одной форме. От этой новой любви мир вокруг приобрел новые оттенки и зазвучал на полную мощь. От этой новой любви родилась сила и вера в судьбу, единую с народом и родным краем.

Воины-венды старались угодить княгине во всем, но Яра не могла скрыть от них своих сияющих, но печальных глаз, смотрящих так далеко и глубоко, словно в иной мир, иное измерение, на границе которого стоял остров Рюген. Рядом с княгиней был и Карл, он, точно тень, следовал за ней в крепость, не упускал днем из виду, а когда наступал вечер, сопровождал Яру домой, чтобы на рассвете вновь услышать ее голос и первым переступить порог комнаты.

Так шли дни… месяцы… Так прошел год.

Однажды утром, прибежав на зов Яры, Карл услышал:

- Я освобождаю тебя от обязанности, возложенной королем. Возвращайся домой, в Норвегию, к жене и детям. Это не твоя война, дети не должны расти без отца.

- Это моя судьба, княгиня. Трусость привела меня грозовой ночью к воротам замка, трусость заставила отдать камень Олафу. Храбрость не дает мне возможности оставить Рюген. Любовь порождает эту храбрость.

- Ты все еще любишь?

- Да, и я здесь.

- А как же Олаф?

- Тот, кто любит, всегда рядом.

- Ты прав, Карл, прав. Олаф любит приключения и славу, - сказала Яра, открыла шкатулку с драгоценностями и достала оттуда алмаз.

Белые цветы были в Храме повсюду: алтарь покрывали раскрывшиеся бутоны, колонны обвивали цветочные гирлянды, лепестки узкой дорожкой лежали на полу. Звучал орган, прославляя новую веру и великого императора. Двери Храма широко распахнулись – и на пороге показалась фигура Олафа.

Король Норвегии Олаф I Трюггвасон уверенной походкой приблизился к алтарю, остановился и повернулся к выходу. Он, как и все присутствующие на свадебной церемонии, ожидал появления невесты. Легкое волнение прокатилось по залу, когда в Храм вошли германский император Оттон II и его дочь Гертруда. Люди расступились, пропуская невесту и ее отца вперед. Император взял дочь за руку, и они торжественно направились к алтарю, к тому месту в Храме, где в бело-золотых одеждах стоял священник, рядом с которым, забыв обо всем на свете, находился король Норвегии. Ножки Гертруды ступали по узкой дороге из лепестков роз, и лепестки от прикосновения подола платья разлетались в стороны, поднимались вверх, кружились и вновь оседали на каменный пол, создавая иллюзию, как будто невеста не шла, а летела навстречу своему счастью…

- Согласен ли король Норвегии Олаф I Трюггвасон взять в жены Гертруду, дочь германского императора Оттона II? – задал вопрос священник.

- Да, - ответил Олаф, не отводя счастливых глаз от счастливого лица Гертруды.

- Согласна ли Гертруда, дочь германского императора Оттона II , стать женой Олафа I Трюггвасона, короля Норвегии? – священник задал второй вопрос.

- Да, - ответила Гертруда, счастливая улыбка озарила ее и без того счастливое лицо.

- В знак согласия прошу обменяться кольцами.

Гертруда надела на безымянный палец Олафа перстень с ярким, огненным рубином. Жених попытался повторить действие невесты, но бриллиант в ее кольце вспыхнул – в памяти Олафа возникла корона, алмаз и Яра. Руки короля задрожали, и перстень с бриллиантом упал на пол, в белые лепестки роз.

Растерянный взгляд невесты выразил искренний испуг. Легкий ропот пробежал по залу, затем наступила тишина. Олаф опустился на колено и стал искать перстень у ног невесты. Его пальцы погружались и плыли в белых лепестках, пока не нащупали кольцо. Жених поднялся во весь рост, поцеловал левую руку Гертруды и надел на ее безымянный палец перстень с чистым, как слеза любви, бриллиантом. Лицо Гертруды вновь засияло счастьем.

- Я объявляю Вас мужем и женой, - громко прозвучал голос священника. – Вы можете поздравить друг друга.

Руки Олафа и Гертруды соединились, губы прикоснулись. Поцелуй был нежным и долгим.

Счастливый муж взял за руку счастливую жену, и вместе они направились к выходу. За ними последовали гости, возглавляемые германским императором Оттоном II …

Яра закрыла глаза и сжала ладонь. Тяжелая тишина заполнила комнату. Карл стоял рядом с княгиней. Он ждал крика и плача женщины, но та молчала. Ее внутреннюю боль выдала слеза, выкатившаяся и, словно ручеек, побежавшая по щеке.

- Ты прав, Карл, прав. Моя судьба – это Рюген, - громко произнесла Яра и вернула алмаз в шкатулку с драгоценностями.

Глава 15

Лодка причалила к острову. На берег вышел седой, в грязных лохмотьях человек. Сделав два шага, он посмотрел на небо, затем упал на землю, стараясь обнять ее широко расставленными руками. Губы прошептали хвалу Роду и его сыновьям и поцеловали землю, соединяясь с ней в едином дыхании. Солнце высоко стояло над горизонтом и своими лучами согревало песок, а песок – тело и душу человека, истерзанного неволей и пытками.

- Рюген, земля моя, прости своего сына, - бормотал себе под нос нищий. – Прости и прими меня.

Легкий ветерок подул с моря и пробежал по телу человека, шмель прожужжал над ухом, пролетая мимо по своим неотложным делам, солнце в небе заиграло лучами, и волны нового тепла достигли мучительной раны и излечили душу. Остров принял своего сына.

Нищий встал и медленно пошел на восток, в сторону крепости…

- Княгиня, Ваш отец, князь Бурислав, вернулся, - Карл поспешил сообщить Яре радостное известие.

- Где он? Где? – спросила княгиня.

- Во дворе. Разговаривает с князем Всеволодом, - ответил Карл и добавил: - Князь вернулся один.

Яра с удивлением посмотрела на Карла и выбежала за дверь.

Двор был полон людей. Венды хотели знать, что будет с ними и островом, задавали вопросы и тотчас же требовали ответа. Яра с трудом узнала своего отца, узнала по глазам, светлым и чистым, как вода в ручье, излучающим уже не радость, а усталость и глубоко скрытую боль.

- Отец! – крикнула Яра.

Князь вздрогнул, взглянул на дочь и протянул к ней руки. Яра бросилась в объятья своего отца.

- Отец, что произошло? Почему ты один? Где твои воины?

Князь Бурислав пошатнулся и закрыл глаза.

- Ты болен? Ранен? – волновалась Яра.

- Я жив, и это главное, - ответил князь. – И венды живы.

- Пока живы… Отец, я знаю, что помощи не будет, что мы обречены.

- Кто сказал тебе это? – спросил Бурислав.

- Камень. Я видела. Правда, не все, но мне и этого достаточно.

- Дочка, для тебя все может быть иначе – беги! Забирай сестер – и бегите!

- Куда? Кому мы нужны?

- В Киев. Бегите на Русь. Там еще живут дети Сварога, да и Перун разит стрелами навьи души.

- А ты, отец? Как же ты?

- Рюген – моя земля. Я буду защищать ее до конца.

- Рюген – и мой дом. Я никуда не поеду, - гордо произнесла Яра.

- Ты все еще ждешь Олафа? Но он… - князь не успел договорить, его перебила дочь:

- Он муж Гертруды! И король Норвегии!

- Муж Гертруды? Значит, он все-таки…

- Князь Бурислав, мы построили крепость на западе и готовы встретить врага, - вмешался князь Всеволод. – Княгиня Ярослава – наша княгиня, венды – ее народ.

- Хорошо, князь, - сказал Бурислав. – Боги видят, какой ценой дается мне это решение.

Ночью Бурислава лихорадило. В бреду князь произносил имена Олафа, Оттона, кричал о спасении вендов и рвался в бой. Яра всю ночь провела у постели отца. Худой, измученный, больной, Бурислав скорее был похож на бежавшего раба, чем на правителя Рюгена, и все же при этом оставался князем, князем вендов – храброго и непобедимого народа.

С первыми лучами солнца в комнате наступила тишина. Легкое дыхание князя говорило о его победе над смертью. Уснула и Яра. Ей снилось, как…

…как вода в колодце поднялась и превратилась в зеркало, в котором отразились небо, звезды и гора. Своего отражения Яра не видела. В Зеркальном мире существовал Млечный Путь и белоснежная вершина. Подножие горы чернело в темноте ночи и растворялось в синем тумане.

Вдруг колодец стал вращаться. Зеркальный мир закружился и исчез. Вода изменила свою структуру – зазвучал свет, и его можно было зачерпнуть ладонью. Яра нагнулась над колодцем, чтобы в новой «воде» разглядеть нечто новое, нагнулась так низко, что покачнулась и упала. Полет был стремительным. Свет кольцами мелькал по пути падения, вихревые потоки сменяли друг друга, кружились, легким белым паром поднимались вверх и пропускали дальше. Яра не видела, но ощущала, как менялось ее тело, как прежняя форма бытия перерождалась, теряя человеческий образ, приобретала силу и яркость, наполнялась чувством безграничной любви и свободы. Яра от новизны ощущений закрыла глаза, но свет проникал внутрь даже сквозь закрытые веки. Необходимость иметь ноги и руки отпала сама собой – в вихрях света появилось абсолютно новое существо – изумруд с нежным зеленым сиянием, отдаленно напоминающим блеск зеленых глаз княгини.

Изумрудная Долина дышала счастьем и покоем. Свет золотым дождем падал на землю и омывал собой каждый камень. Грани драгоценных камней сияли неповторимым блеском, создавая вокруг острова ауру звучащей любовью тишины и блаженства. Изумруды, хризолиты и бриллианты сияли на полную мощь, отдавая всю любовь, без остатка, Каменному Миру, а тот хранил эту любовь и посылал в ответ тепло, от которого трепетали души камней, от которого затрепетала и душа нового камня с красивым именем – Яра…

Глава 16

Прошел еще один год – год ожидания и надежды. Венды стали забывать о постигшем их несчастье: вспахивали землю, кормили скот, рожали детей. О смертельной угрозе со стороны датчан помнили только в доме князя Бурислава да на западном укреплении острова – князь Всеволод всегда был в крепости, отряд лучников находился в состоянии боевой готовности, на дворе были слышны удары мечей и треск огня в жаровне. Воины шутили, латали одежду и ждали. Каждый день в одинокой башне венды видели свою княгиню, она пристально всматривалась в морскую даль, и людям казалось, что Яра все еще ждет возвращения мужа, что она все еще любит его.

Яра ждала, но не мужа. Яра любила, но не Олафа. Княгиня изменилась в тот день, когда вернулся князь Бурислав, изменилась в ту ночь, когда у постели отца боролась за его жизнь, изменилась в то утро, когда увидела странный сон, а потом глаза Карла, полные бесстрашия и… любви. Именно тогда Яра поняла: Карл действительно любит ее, а она – Карла, вот только боится признаться сама себе в этом.

В то утро, набравшись смелости, Карл сам вошел в комнату княгини, чтобы узнать о состоянии Бурислава, а главное – увидеть Яру. Женщина еще спала, спал и князь. Карл решил дождаться пробуждения Яры и остался охранять ее сон.

Княгиня во сне улыбалась. Карлу так захотелось обнять ее и своими сильными руками защитить нежную душу женщины от всех бед, прошедших и грядущих, что он невольно склонился над спящей княгиней и поцеловал ее. Губы Яры ответили на поцелуй. Душа Карла взлетела, душа княгини растворилась в объятьях мужчины. Поцелуй сорвал печать, поставленную на себе Карлом, поцелуй сорвал печать, поставленную на себе Ярой. Княгиня открыла глаза. Мужчина видел перед собой счастливое лицо женщины и молчал. Яра видела перед собой счастливое лицо Карла и молчала. Поцелуй продолжался, продолжались объятья: невидимые руки обнимали, невидимые губы целовали. Глаза сияли. Тишина звучала мелодией любви. Ее (мелодию) повторяли любящие сердца и добавляли свои аккорды.

Тишину нарушил еле слышный стон князя Бурислава.

- Пить, - вырвалось из груди человека.

Яра подбежала к отцу, поднесла стакан с водой к его высохшим губам.

- Дочка…- прошептал князь и туманными глазами посмотрел на Яру.

Княгиня поцеловала отца в лоб, укрыла одеялом и взяла руку князя, крепко сжав ее в своей ладони. Оглянувшись, Яра заметила, что Карла в комнате нет.

И вот уже прошел целый год, а Карл все еще не решается остаться с Ярой наедине, но он рядом, всегда рядом – его невидимые руки обнимают, его невидимые губы целуют.

4 июня, как и всегда, Яра собралась в крепость. День был солнечный и безветренный, ничто не предвещало смены погоды, возможно, только пчелы – они молчали, и даже аромат сочного клевера не привлекал их сегодня. Княгиню сопровождал Карл. Они мчались на лошадях по утоптанной за два года дороге, мчались на запад. Тревожно стучали копыта о землю, тревогой переполнялись сердца всадников. Внезапный и сильный порыв ветра заставил стишить ход. Небо на глазах быстро темнело, линул дождь. Всадники повернули направо и поскакали в сторону деревни, чтобы там переждать непогоду.

Половина деревни пустовала: многие венды, разочаровавшись в могуществе своего князя, забирали детей и отправлялись на континент в поисках новой жизни, оставляя после себя заколоченные дома и заросшие земельные наделы. Загнав лошадей в сарай, Яра и Карл вошли в один из заброшенных домов.

Печь разделяла внутреннее пространство пополам. Стол, лавы, кровать и подвешенная к потолку колыбель – это все, что осталось от хозяев. Яра подошла к колыбели и заглянула в нее – тряпичная кукла, как дитя, лежала в ней, кукла с большими синими глазами, кукла, набитая соломой. Княгиня взяла ее на руки, поцеловала и вернула назад, качнув колыбель и раз, и два. Вдруг Яра запела, колыбельная песня поплыла по комнате и достигла сердца Карла.

- Красивая песня, - сказал он.

- Ее пела няня мне и моим сестрам, когда мы были маленькими, - поддержала разговор княгиня, и Карл заметил на ее глазах слезы.

Яра плакала, Карл стоял на месте и молчал: ноги остолбенели и вросли в пол, комок подступил к горлу, не давая возможности произнести и слова.

Сила любви боролась с силой жалости и победила. Карл подошел к Яре, обнял и поцеловал…

Короткие мгновения любви показались им вечностью…

Ливень соединил их души, заброшенный дом – тела. Карл любовался красотой Яры и не верил своему счастью. Яра смотрела на Карла, видела в нем себя и любила…

Счастье нарушил крик. По деревенской улице бежал ребенок и кричал:

- Харальд! Харальд Синезубый! Датчане! Они здесь!

Глава 17

Карл выбежал на улицу, схватил ребенка за руку, и они вместе оказались во дворе заброшенного дома. Еще несколько мгновений – и двое всадников мчались во весь опор на запад, в крепость. Рядом с Карлом, крепко держась за сильное мужское тело, сидел испуганный мальчик. Карл изредка смотрел на Яру и, успокоившись сам, успокаивал ребенка.

Дождь прекратился, но небо оставалось все еще серым, а воздух – сырым и холодным. Всадники галопом промчались мимо сторожевого поста.

- Закрывай ворота! Враг на острове! – прокричал Карл.

Крик Карла подхватила Яра:

- Харальд вернулся! Готовимся к бою! Где князь Всеволод?

- Я здесь, княгиня, - выбежав из смотровой башни, отозвался Всеволод.

- Князь, нужно отправить гонца на восток, к моему отцу. Враг – в центре острова. Думаю, Харальд будет действовать сразу в двух направлениях. Необходимо предупредить князя Бурислава, - сказала Яра.

- Боюсь, как бы не было поздно. Крепость на востоке не так укреплена. Харальд специально отрезал нас друг от друга. Олаф был прав: нужно было строить еще крепость и на севере.

- Что же делать? – спросила Яра у Всеволода.

- Сражаться, - ответил князь. – Половина из нас пойдет в атаку, а вторая половина будет готовиться к обороне крепости.

Княгиня вскочила на коня.

- Я готова! К битве! – крикнула Яра.

- Княгиня, не ваше место на поле боя, укройтесь в башне, - попытался остановить ее князь Всеволод.

- Нет, я не буду ждать своей участи в подвале. Карл, спрячь ребенка, мы выступаем! – заявила Яра и направила лошадь к закрытым воротам крепости…

…князь Бурислав шел в атаку.

- Отстоим земли Рюгена или погибнем! – издал боевой клич Бурислав, занес меч над головой и ринулся в бой.

Князь «летел» на своем скакуне, нанося удары по датчанам, оставляя за собой трупы врагов. Сердце стучало так громко, и Буриславу показалось, что это стучит сердце Рюгена, а значит, венды все еще живы. Князь посмотрел на небо – сквозь тучи проглядывали солнечные лучи, один из них упал на грудь Бурислава.

- Венды живы! – сам себе прокричал князь и продолжил бой.

Враги падали. Бурислав потерял лошадь. Меч князя не знал пощады, рука князя не знала усталости. Из груди вылетали звуки, похожие на рык дикого животного, который не мог заглушить даже лязг мечей.

Князь Бурислав рубил врага. Он видел, как ряды датчан редеют, как враг ретируется, и волна веры в победу пробежала по его телу. Но князь также видел, как падают и его воины, и уже ненависть, а не он сам, владела его рукой и мечом.

- Княгиня Ярослава…- услышал Бурислав позади себя и оглянулся.

Вражеский меч вонзился в грудь Бурислава, и князь рухнул на землю лицом вниз, широко расставив руки, пытаясь в последний раз обнять Рюген…

… армия датчан во главе с королем Харальдом Синезубым и отряд вендов во главе с княгиней Ярославой остановились друг напротив друга в центре Рюгена.

- Венды, сдавайтесь! Сражаться бессмысленно! Бурислав мертв! Крепость на востоке наша. Вы обречены, - громогласно заявил Харальд.

- Ты все еще не знаешь вендов, Харальд? Мы скорее погибнем, чем потеряем свободу. Обречены? Не ты ли нас обрек, могущественный король Великой Дании? – ответила Яра.

- Война – не женское дело, княгиня. Опустите мечи – и я вам дарую жизнь.

- Быть Вашим трофеем, король? Вы глупы! Рюген – это ловушка. Германский император давно подарил остров Макленбургам. Он уничтожит и Вас, уничтожит верой.

- Это ложь, княгиня. Оттон II – мой союзник.

- Ложь? Венды, вперед! – скомандовала Яра, и отряд рушил на датчан.

Противники смешались. Свобода вступила в битву с властью. Свобода управляла силой и оружием вендов – выпускала стрелы и наносила удары мечами. Жажда власти управляла силой и оружием датчан - наносила удары мечами и выпускала стрелы. Венды рубили – рубили и датчане. Датчане падали – падали и венды…

- Княгиня, пора отступать, - Яра услышала голос Всеволода. – Силы неравны. Нужна передышка.

- Венды, возвращаемся в крепость, - крикнула Яра и помчалась на запад, а за ней – те, кто выжил…

…солнце разогнало тучи и заиграло в небе лучами. Крик одинокой чайки, пролетевшей над крепостью, ворвался в душу княгини и пронзил насквозь. Яра стояла в башне и смотрела вдаль, но уже не ждала. Она хотела еще раз взглянуть на Рюген и на море. Желтые головки одуванчиков устилали остров ярким ковром, а белые – тонкой вуалью. Рюген в начале лета казался таким юным, словно это была первая земля, на которую ступила нога человека, чтобы разыграть на ней жизнь, жизнь, длиною в целую эпоху. Яра видела, как по желтому цветочному ковру в сторону крепости мчались воины Харальда, как знамена Дании развивались на ветру. Княгиня слышала, как дрожала земля под копытами черных лошадей, как от каждого удара дрожало и ее сердце.

- Венды, враг идет на крепость! – голос Яры звучал громко, но спокойно.

Княгиня посмотрела на море. Лучи солнца упали на воду. Отраженный свет ярким блеском ослепил на мгновение Яру, и она зажмурилась, а когда вновь взглянула на морскую гладь, то не поверила своим глазам: с запада к Рюгену плыла военная эскадра под флагом германского императора.

- Венды, на западе немецкие корабли! – взволнованно прокричала Яра и тихо добавила: - Они везут то ли жизнь, то ли смерть…

Стрела, выпущенная метким стрелком, рассекая воздух, стремительно летела в одинокую башню, летела к цели. В башне была одна княгиня…

- Княгиня Ярослава! – услышала Яра голос Карла и оглянулась.

Вражеская стрела вонзилась в ее грудь, княгиня покачнулась и полетела с башни вниз.

Яра не поняла, что произошло, но, падая, заметила, как вода в колодце превратилась в зеркало, а в нем отразилось звездное небо, как звезды погасли, и в кромешной тьме вспыхнул изумруд с нежным зеленым сиянием, отдаленно напоминающим блеск зеленых глаз…

…тело женщины упало на камни у колодца в центре крепости…

- Нет! – закричал Карл, бросился к колодцу и схватил Яру за плечи.

В сильных руках Карла Яры не было – они крепко держали мертвое тело.

- Нет, - с болью вырвалось из груди Карла.

Сильные мужские руки выпустили мертвое тело княгини, и оно вновь упало на камни у колодца. К ногам Карла выкатился бриллиант, кристально-чистый, как слеза любви…

Карл поднял его, спрятал в кулак и поцеловал, а когда разжал пальцы – на ладони лежал бриллиант, таинственно-черный, как глаз ворона…

Глава 18

«Вот и все. Я возвращаюсь домой. Вот только где мой дом? Он был в твоих объятьях. Я люблю тебя, Ярослава, дочь князя Бурислава, княгиня Рюгена. Я ведь так и не успел сказать тебе об этом. Пусто… пусто вокруг. Огонь жжет внутри…сгорает любовь… Прощай. Прощай…»

Карл посмотрел на небо. Оно было бездонно-синим и безоблачным. Солнце клонилось к закату. Чайки носились над крепостью и кричали. Карл хотел сделать шаг, но не мог: ноги, как и всегда, не слушались его и стояли на месте, выдавая истинные желания…

«Отпусти меня, Яра», - попросил мысленно Карл и тотчас же ощутил, как кто-то дергает его за рукав.

- Дядя, дяденька, тебя зовет князь Всеволод. Идем, ну, идем же, - настаивал деревенский мальчик, спасенный норвежцем еще утром.

- Тебя как зовут, малыш? – спросил Карл.

- Ярослав, - гордо ответил маленький венд.

- Ну, что ж, идем.

Карл взял мальчика за руку и сделал шаг…

- Венды, пока не поздно, мы должны покинуть Рюген и сохранить себе жизнь, - обратился князь Всеволод к людям в крепости. – Если мы погибнем, то вместе с нами погибнет и весь народ. Мы последние из рода вендов. В память о наших предках и во имя наших потомков народ не должен исчезнуть. Это не предательство! Рюген был нашей колыбелью. Теперь он ловушка, но это не наша ловушка!

- Что ты предлагаешь? – спросил один из воинов.

- Воспользуемся подземным ходом, ведущим на юг острова, затем переправимся на континент, далее – на восток, к Борисфену. Говорят, эта река объединила многих славян. Возможно, и мы там обретем новый дом.

- На Русь! Едем на Русь! – подхватили князя венды.

- Карл, ты с нами? – спросил у норвежца Всеволод.

- Наши пути расходятся. Я возвращаюсь в Норвегию. Там у меня жена и дети. Они ждут меня. Я обещал вернуться. Князь, рядом со мной маленький венд, позаботься о нем.

- Нет, дяденька Карл, не отдавай меня, я еду с тобой! – вмешался в разговор Ярослав.

- А ты не пожалеешь, малыш? Венды – твой народ, а я всего лишь норвежский крестьянин, не герой.

- Но ты спас меня! И потом я обещал княгине.

- Княгине? – удивился Карл. – Когда?

- Только что, - ответил мальчик. – Она стояла у колодца и улыбалась.

Карл осмотрелся: на камнях лежало мертвое тело Яры. Карл прислушался: в колодце звучала вода. Звук был похожим на журчание весенних ручейков. В этом «журчании» Карл услышал смех Яры…

Мужчина вскочил на коня и схватил ребенка. Вдвоем они пересекли ворота крепости и ускакали по дороге на север…

Через полчаса западная крепость Рюгена была пустой. Ее открытые ворота «гостеприимно» встречали непрошеных гостей…

Солнце село за горизонт. Небо потемнело, зажглись первые звезды, когда Карл отыскал на северном побережье рыболовецкое судно вендов. Переплыть на нем Балтийское море и достигнуть берегов Норвегии было рискованным делом, но судьба другого не предлагала, оставила лишь надежду на хорошую погоду, попутный ветер, встречу с норвежскими рыбаками и помощь Одина.

Судно отчалило от Рюгена. Карл посмотрел на остров, он показался человеку темным и пустым. Боль невидимой стрелой сидела в сердце, Карл не собирался ее извлекать. Боль говорила о том, что мужчина все еще жив, что любовь не умерла. Боль наделяла упорством и бесстрашием.

Рядом с Карлом в лодке сидел мальчик и восторженно любовался звездами. Сегодня их было много, и они сияли так ярко, что ребенок от восхищения открыл рот.

- Посмотри, Ярослав. Видишь вон там огромный ковш? Это Большая Медведица. Недалеко от нее есть ковшик поменьше. Это Малая Медведица. На ее хвосте сияет звезда – Полярная. Она и приведет нас домой.

- Этот Медвежонок, он ее сын? – спросил малыш.

- Наверное. У звезд ведь тоже бывают дети, - ответил мужчина и улыбнулся.

Карл вновь посмотрел на остров и заметил, как над Рюгеном снизу вверх летела звезда, мерцая красным светом. Подъем был стремительным и необычным.

«Звезды падают, а она восходит», - подумал человек.

Звезда взлетела высоко и остановилась – зависла в одной точке пространства. Карл не мог объяснить это явление, но он чувствовал, как звезда забирала его боль, как душевная рана переставала «кровоточить», как будто небесное светило втягивало в себя «кровь» и с каждой новой «каплей» сияло еще ярче. Стало легко дышать. Стало легко думать. Человек нащупал в кармане камень и достал его – бриллиант был таинственно-черным, как глаз ворона.

Карл посмотрел на звезду – ее на небе не было. Сияли тысячи других звезд, а красная звезда исчезла.

Глава 19

Утром к западному берегу Рюгена причалила военная эскадра германского императора Оттона II. Король Дании Харальд Синезубый вышел из крепости, чтобы лично поприветствовать императора и узнать о цели его приезда на остров. Появление германского флота было большой неожиданностью для датчан, и, чтобы успокоить воинов, Харальд решил прежде всего успокоиться сам, поговорив лицом к лицу с Оттоном II, некогда самым верным союзником датской короны. Подойдя ближе к берегу, Харальд заметил, как на Рюген вслед за императором высадился и король Норвегии Олаф I Трюггвасон. Волна ненависти и негодования выхватила из памяти датского короля события трехлетней давности, когда он допустил ошибку, приняв Олафа за своего единоверца и друга, когда результатом этой ошибки стала смерть его воинов, собственное ранение и бегство с Рюгена. Харальд ничего не забыл – он помнил все.

- Назад в крепость! Это ловушка! – крикнул Харальд и вспомнил слова Яры: «Рюген – это ловушка… Он уничтожит и Вас, уничтожит верой».

«Княгиня говорила правду?» - сам себе задал вопрос король Дании, возвращаясь в западное укрепление, но ответить на него боялся. Всего лишь на одну ночь Харальд ощутил себя хозяином Рюгена, а теперь земля вендов казалось чужой и враждебной.

- Закрыть ворота! Приготовиться к бою! – отдал команду король Дании, но в голосе уже не было той решительности и мужества, с которыми он впервые появился здесь – в сердце поселились сомнения, страх и бессмысленность борьбы.

«Никто не должен знать об этом», - решил Харальд и подошел к колодцу, где все еще лежало мертвое тело княгини Ярославы.

Огонь в жаровне догорал. Харальд, не раздумывая, выхватил горящую головешку и бросил к мертвому женскому телу. Одежда мгновенно загорелась, а вместе с ней и княгиня.

«Ты все еще не знаешь вендов, Харальд? – в ушах датского короля звучал голос Яры. – Мы скорее погибнем, чем потеряем свободу…»

- Харальд, выходи из крепости! – раздался громкий и сильный голос Оттона II. – Судьба Дании в твоих руках!

Ворота западного укрепления открылись, и перед глазами германского императора с мечом в руках появился король Дании Харальд Синезубый.

- Хорошо же ты встречаешь союзников, Харальд! – произнес Оттон II.

- Союзников? Лучники направили на меня стрелы и ждут одного твоего слова. Или глаза обманывают меня?

- Нет, король, глаза тебе не врут. Достаточно поднять мне руку, и ты повстречаешься по пути в Валгаллу с князем Буриславом.

- Не говори только мне, император, что ты пришел на Рюген освободить вендов.

- Вендов здесь нет, - сказал Оттон II. – Многие из них уже давно живут на моей земле, а не убитых тобой я отпустил на Русь. Рюген я отдал Макленбургам, и они решат его дальнейшую судьбу без тебя.

- Ты хочешь моей смерти? – спросил король Дании и поднял меч.

- Опусти меч, Харальд. Ты мне нужен живым. Живым союзником и единоверцем.

- Единоверцем? Но у нас и так общие Боги, император.

- В Германии новая вера, король. Мы верим во Христа и несем крест. И Дания поверит…

- Император, я вижу рядом с тобой Олафа I Трюггвасона, короля Норвегии, он тоже несет крест?

- Олаф – мальчишка, конечно же, как и ты, но он мой зять.

- А как же…

- Он мой зять! – перебил Харальда император. – А будешь и ты разумным, останешься королем Дании, христианской Дании.

Харальд Синезубый ничего не сказал в ответ. Король Дании опустил меч…

- Харальд, корона у тебя? – спросил Олаф у датского короля.

- Не понимаю, какая корона? – ответил Харальд.

- С бриллиантом! Ее смастерил мой ювелир для княгини. Я был на востоке, в комнате Яры ее нет. И где сама княгиня?

- Она погибла, - тихо произнес Харальд.

- Погибла? Это ты ее убил! – закричал Олаф.

- Я ее спас… от тебя…

Харальд повернулся, сделал несколько шагов к окну, возле которого стоял сундук с трофеями, и достал оттуда холщовый мешок. Олаф узнал его, выхватил из рук датского короля и развязал – тонкой линией из горного хрусталя был украшен нижний край короны, 12 сегментов из сапфиров, топазов и раухтопазов с заостренными верхушками напоминали 12 башен норвежского замка, верхушка первого (центрального) сегмента заканчивалась… дырой, на месте которой ранее находился бриллиант, чистый, как слеза счастья, над которым (теперь уже которой) возвышался золотой знак маленькой короны, усыпанной измельченным горным хрусталем.

- Я нашел ее в восточной крепости, без бриллианта, - сказал Харальд и дотронулся рукой до короны. – Я не знал, что она твоя.

- Это корона Ярославы, это был ее бриллиант.

- Что ты будешь с ней делать, Олаф? Подаришь Гертруде? – с иронией спросил король Дании.

- Нет, но я верну ее в Норвегию, - ответил король Олаф I Трюггвасон.

- Корона обагрена кровью тех, кто сражался за свободу, - сказал Харальд Синезубый.

- Что ж, корона будет наградой – орденом Северной Короны. Его будут вручать бесстрашным воинам Померании и Рюгена. Прощай, Харальд. Может быть, когда-нибудь мы еще и увидимся, - сказал король Норвегии и вышел из комнаты.

Через полчаса Олаф I Трюггвасон мчался на своем Вороне навстречу заходящему солнцу, на побережье Рюгена, где его ожидал корабль с норвежским флагом.

Глава 20

Новый бриллиант в короне сиял новым блеском.

Гертруда готовилась к коронации, и лучшего подарка, чем это драгоценное чудо, она еще никогда не получала, даже от своего любящего и могущественного отца – германского императора Оттона II. Двенадцать сегментов короны притягивали взгляд и брали душу в плен, горный хрусталь тонкой змейкой окаймлял убор, а золотой знак маленькой короны подтверждал, что его владелица – настоящая королева! Правда, Олаф хранил шедевр ювелирного искусства в тайне, но Гертруда обнаружила корону в покоях короля этим утром, когда муж уехал из замка на охоту: подарок лежал на красной подушке с гербом рода Трюггвасонов в потайной нише за гобеленом. О тайнике Гертруде рассказала служанка, рассказала и о том, что король время от времени достает корону и подолгу любуется ей. Новая хозяйка замка старалась не раз представить себе сюрприз Олафа, но корона превзошла все ожидания королевы и заполнила сердце невероятной радостью. Гертруда взяла подарок в руки и хотела уже надеть его на голову, но не успела: вернулся король. Он стрелой влетел в свои покои и выхватил корону из рук Гертруды.

- Твой сюрприз удался, - сказала королева. – Извини, что не дождалась, когда ты сам покажешь ее мне.

Олаф молчал. Он не знал, как сказать прекрасной женщине о том, что эта корона Ярославы, дочери князя Бурислава, княгини Рюгена, что эта корона той, кого уже нет среди людей, но кого он любил и все еще любит. Как сказать о том, что эту корону держали руки другой женщины и что она (корона) венчала голову вечной соперницы ее (Гертруды), соперницы, навсегда оставшейся в памяти светлым образом чистого счастья. Новый бриллиант в короне сверкнул новым блеском. Образ Яры растворился в дымке воспоминаний, и руки Олафа протянули корону Гертруде – жене и королеве Норвегии…

…коронация Гертруды затмила все предыдущие. Некоронованная королева в сине-белом, как море и снег Норвегии, наряде с гордо поднятой головой вышла из замка и села в карету, запряженную четверкой белых лошадей. Проехав по центральной улице, экипаж, сопровождаемый восторженными возгласами толпы, остановился у Храма, построенного в честь торжественного дня коронации и символизирующего начало новой, христианской, эпохи в Норвежском королевстве.

Дверь в Храме была распахнута настежь. Гертруда переступила порог и уверенным шагом направилась к алтарю. Дорога показалась ей долгой и одновременно короткой, желанной и в то же время неожиданной, чем-то похожей на путь невесты по белым лепесткам роз в день свадьбы, вот только цветов не было, да и она уже не невеста, а жена, королева, и это ее сегодня будут короновать, чтобы у простых норвежцев и всего остального христианского мира появилась госпожа, выполняющая волю нового Бога.

Храм был полон людей, они молча пропускали Гертруду вперед. Королева волновалась: зал плыл у нее перед глазами, земля уходила из-под ног, голова кружилась. Словно руку Господа, она ощутила ладонь Олафа, увидела его улыбку и нежный взгляд и успокоилась. Шаги эхом разлетелись по залу, а вместе с ними и слова священника:

- Волею Божию Гертруда, дочь германского императора Оттона II, жена Олафа I Трюггвасона, провозглашается королевой Норвегии. Отныне дана ей власть над норвежской землей и теми, кто ее населяет. Эта власть нерушима и священна.

Гертруда увидела, как сверкнул бриллиант в короне, ощутила, как металл прикоснулся к ее голове и прочно занял свое место. Радость зазвучала в Храме детскими голосами, затем воспарила над алтарем, закружилась в воздухе и вылетела на улицу, где ее подхватила толпа, ожидающая внимания и благословления от своей королевы.

Олаф взял Гертруду за руку, и вдвоем они вышли из Храма. Город ликовал. Королева улыбалась. Король молчал и смотрел по сторонам, как будто искал в толпе кого-то. Четверка белых лошадей ударила копытами о каменную мостовую. Гертруда села в карету, подняла правую руку и крестным знамением осенила народ.

- Да здравствует королева Гертруда! – кричала толпа. – Да здравствует король Олаф!

Карета тронулась и медленно покатилась по дороге, ведущей назад в замок. Люди бросали цветы, а те падали под копыта лошадей. Мелькали лица. Олаф и Гертруда, взявшись за руки, ехали в карете, не замечая видимой реальности. И вдруг в этой видимой реальности король уловил знакомое лицо, знакомый взгляд, полный решимости и отваги. Олаф закрыл и вновь открыл глаза – образ не исчезал: на короля смотрел Карл, крестьянин, принесший в штормовую ночь к воротам замка бриллиант, воин, охранявший княгиню Рюгена, верный друг, забытый и воскресший, как Христос новой веры…

- Я ждал тебя, - сказал Олаф Карлу. – Расскажи мне о княгине.

- Она погибла у меня на руках.

- Как это произошло?

- Стрела датчан пронзила ей грудь. Яра упала с башни на камни у колодца в крепости, - ответил Карл, а потом добавил: - Два года, каждый день, княгиня поднималась в башню и всматривалась в морскую даль, ища там корабли Харальда и… твой корабль, Олаф.

- Значит, она все еще любила меня?

- Возможно, вначале, но…

- Что но? – вспылил король.

- Яра видела твою свадьбу с Гертрудой и твой разговор с императором. Она знала, что ты не вернешься, что судьба Рюгена решена, что остров стал ловушкой для Дании. Она знала о новой вере и твоей трусости. Она знала все. Она не любила тебя, - уверенно, слишком уверенно ответил Карл.

- Как ты, простой крестьянин, смеешь мне в лицо бросать свои оскорбления. Не тебе рассуждать о трусости королей!

- Не мне? – волнение и ярость звучали в голосе Карла. – Ты говоришь, не мне? Я был ее верным псом до последнего вздоха. Я любил ее. Любовь наделила меня смелостью, чтобы я смог придти сюда и дерзко говорить с тобой.

- Что значит для короля твоя любовь, верный пес? – с сарказмом произнес Олаф.

- Моя? Нет. Любовь Яры! Она любила меня, меня, простого крестьянина. В день ее смерти мы любили друг друга.

Гримаса ненависти исказила лицо Олафа. Король дрожащими пальцами расстегнул воротник и хотел было крикнуть «Стража!», но не смог: звуки утонули в волнах душевной боли.

- Княгиня была чиста, как алмаз, а ты ее променял на эту… и отдал корону Ярославы, заменив камень.

- Алмаз? – Олаф подскочил к Карлу. – Это ты украл его!

- Нет. Он выпал из короны сам, когда княгиня швырнула ее на пол. Яра хранила алмаз отдельно. Я принес его тебе. Держи.

Карл протянул руку королю, и в ладони Олафа оказался бриллиант, черный, как глаз ворона. Король был удивлен.

- Это он. Почернел у меня на глазах в момент смерти. Я забрал его с собой в Норвегию, прятал от жены и детей, думал, что не верну его тебе никогда. И не вернул бы, если бы не… Если бы он сам не попросил меня об этом.

- Ты сумасшедший, Карл! – крикнул Олаф.

- Может быть… Я стал сумасшедшим еще в тот вечер, когда нашел алмаз на дороге, в ту ночь, когда во сне увидел лицо Яры, в тот день, когда, бросив жену и детей, пошел на войну, твою войну, король. Я сумасшедший уже и потому, что стою с тобой рядом, а ты держишь в руках камень, - Карл посмотрел на черный бриллиант и продолжил: - Каждую ночь, когда в доме все спят, я зажигаю свечу, достаю из-под пола алмаз и вижу, как тень отделяется от камня и растет, как пламя свечи танцует от легкого движения тени по комнате. Все мое тело каменеет, невероятная сладостная тоска разливается по жилам, кровь стучит в висках, сердце вырывается из груди. Реальность прикасается к моим губам – Яра целует меня. В ее объятьях я засыпаю.

- Ты счастливый, Карл… - спокойно и тихо произнес Олаф.

- Этой ночью бриллиант показал мне коронацию Гертруды, тебя и колодец в твоем замке. Алмаз твой. Решай сам, что будешь с ним делать, - сказал Карл, последний раз взглянул на камень, повернулся и вышел из комнаты короля навсегда.

Глава 21

Каждую ночь Олаф зажигал свечи и смотрел на алмаз. В замке было тихо. В камине потрескивал огонь. Король ждал. Тень не появлялась, и Олаф засыпал, сидя на троне, крепко сжимая камень в руке…

Эта ночь была особенной. На небе ярко горели звезды, полная Луна отражала свет Солнца и посылала его на Землю. Отраженные лучи рассеивались в пространстве и лишали разум покоя.

Олаф не спал. На этот раз он не зажег свечей, а ждал в темноте. Бриллиант ночью казался еще чернее, чем днем, еще таинственней, чем в лучах заходящего солнца. Прикоснувшись к гладкой и холодной поверхности алмаза, чувства остывали и превращались в осколок льда. Этим «осколком» так легко можно было поранить открытое сердце и жить дальше с неизлечимой раной.

«Небо, верни мне Яру или возьми меня. Я не думал, что будет так… не мог даже предположить… Вернуть бы все назад и переиграть, как шахматную партию, но нет, невозможно: в новой игре вновь победит черная королева. Нет, не хочется играть. Яра, где бы ты ни была, дай мне еще раз услышать твое дыхание…»

От сильного порыва ветра окно в тронном зале распахнулось. На пол узкой дорожкой упал лунный свет, и в нем, словно легкое облако, появилась Белая Королева. Олаф отчетливо разглядел совершенное сияющее лицо, голубые глаза, длинные и густые, как туман, волосы, тонкие, изящные пальцы и запястья, украшенные жемчугом и бирюзой.

- Твоя партия проиграна, - услышал Олаф голос Белой Королевы. – Ты стоишь на черной клетке и пытаешься дотянуться до звезд. В твоей руке черный бриллиант, вобравший в себя счастье и горе, любовь и ненависть, мечты и реальность. Ты любишь Яру, а живешь с Гертрудой. Ты веришь в Одина, а поклоняешься Христу.

- Кто ты? – спросил король.

- Твоя Смерть, - ответила Белая Королева. – Я пришла за тобой.

- Смерть? Кто же тогда Черная Королева?

- Жизнь, - ответила Черная Королева, вышла из темноты и стала рядом с Белой.

Обе Королевы протянули к Олафу руки.

- Отдай мне алмаз, - произнесла Черная Королева, и ее глаза вспыхнули, как две звезды на ночном небе.

- Отдай алмаз мне, - произнесла Белая Королева, и глаза ее погасли, превратившись в два догорающих уголька.

Олаф спустился с трона и сделал первый шаг навстречу Жизни и Смерти, затем второй, третий… сотый… тысячный… Олаф все шел и шел, Белая и Черная Королевы стояли на месте, а расстояние между ними и человеком не уменьшалось. Устав от бессмысленной ходьбы, Олаф остановился. Жизнь и Смерть сами сделали первый шаг навстречу королю. Олаф испугался и выбежал из тронного зала в коридор, далее по широкой лестнице сбежал вниз, оказался у парадных дверей и открыл их. Ночь приятной прохладой прикоснулась к лицу, а ноги сами привели к колодцу. Олаф заглянул в него: тьма звучала колодезной водой, отражающей черное небо и яркую белую Луну.

- Проклятый алмаз! Ты украл у меня любовь, так забирай же мою жизнь и смерть, - крикнул король в колодец и швырнул бриллиант, черный, как глаз ворона.

Алмаз полетел вниз, меняя на глазах человека окраску. Олаф не понимал, что происходит. Вспышка яркого света ослепила его. Мир не исчез – он стал для короля белым.

Слепой Олаф сел у колодца и зарычал, словно дикий зверь…

Король Норвегии Олаф I Трюггвасон не видел, как в его замке, на дне колодца, засиял бриллиант, чистый, как слеза счастья…

Глава 22

Изумрудная Долина излучала покой и радость. Свет, исходящий из хризолитов, спускался с возвышенности вниз и усиливал блеск изумрудов и гелиодоров, что пробегал тонкими змейками-молниями по малахитовым дорожкам. «Змейки» ускользали с острова и взлетали в межостровное пространство. Лучами счастья отреагировали жители Долины на появление нового изумруда с красивым и необычным именем – Яра. Изумруд был прозрачным и насыщенно зеленым, вобравшим в себя память о молодой листве и хвойных деревьях, о чистой воде и венках, плывущих по морю в праздник Ивана Купалы, о любви, дарованной алмазом в глубокой пещере и пробудившей спящее человеческое сердце. Гамма самых разнообразных чувств переплеталась и сияла магическим светом в камне, пришедшем из мира людей, чтобы туда никогда не возвращаться.

Братья-камни восхищались красотой нового изумруда и любили его. Любовь была столь чиста и прекрасна, что Яра стала постепенно забывать свое человеческое прошлое и жить настоящим. Ее сияние вскоре слилось с сиянием других камней и воспарило над Долиной легкой желто-салатовой дымкой. Яра была счастлива. Яра была дома. Вот только одного она не могла понять, где тот алмаз, что открыл ей глаза на ее настоящую природу и привел сюда. Среди изумрудов, гелиодоров и хризолитов его не было. Цвет острова был гармоничен, и гармонию не нарушало сияние синих, красных и белых минералов, но Яра видела излучения в межостровном пространстве яркими пятнами-вспышками и предполагала, что алмаз находится где-то на соседнем острове, и надеялась увидеть его. Эта надежда сладостной тоской вырывалась из ее нового каменного тела, и тогда изумруд сиял не так ярко, блеск становился приглушенным и слегка туманным.

- Яра, о чем ты задумалась? – услышал изумруд голос брата-хризолита.

- Ты знал бриллиант, кристально-чистый, как слеза счастья?

- Да. Это он сотворил Новый Каменный Мир с его Драгоценными Островами. Меняя Мир, алмаз изменил и себя – его собственная огранка была уникальной, его свет был настолько чист и дарил такую любовь, что каждый минерал Каменного Мира засиял еще ярче и сильней.

- Где он, брат-хризолит? Где алмаз? На каком острове? Я не вижу его в Изумрудной Долине. Значит, его среди нас нет. Ты покажешь мне Каменный Мир? – спросил изумруд.

- Ты хочешь найти алмаз? Но его давно уже никто не видел. Возможно, среди камней его нет, - ответил хризолит и добавил: - Я покажу тебе Каменный Мир. Нет другого Мира, более прекрасного, чем наш. Сконцентрируй свой свет, направь лучом в сине-фиолетовую точку пространства и смотри.

Мистический лилово-фиолетовый Остров впустил сознание Яры и заворожил своей тайной. Луч изумруда поднялся вверх по широкой лестнице из горного хрусталя и проник во Дворец. Тонкие звезды скользили между колоннами, как будто небо было именно здесь, а Дворец был чертогами Космоса, безграничными и непознанными. Загадочные аметисты выпускали свет Галактик, а «ледяной» шар оттенял и усиливал его. Мелкие бриллианты сверкали в воздухе и, словно снежинки, кружились, падали и вновь поднимались вверх при каждом повороте Хрустального шара. Невыразимая глубокая тишина царила во Дворце, ее иногда нарушал тонкий звон звезд, соприкасающихся острыми лучами. Аметисты улыбались и открывали свои сердца изумруду.

- Братья-аметисты, Вы не видели бриллиант, кристально-чистый, как слеза счастья? – спросил изумруд.

- Он был здесь и одарил нас тайной бесконечного движения, глубиной мысли и игрой чистого, белого света на бархатном фиолетовым фоне.

- Был? Значит, его среди Вас нет?

- Нет, но мы несем в себе часть его жизни и любви, его неразгаданной силы…

Изумруд переместил свой луч на голубой остров Одинокого Маяка.

Волны ударялись о бирюзовый причал и ласкали прохладой аквамарины, рассыпанные, словно песок, на берегу. От каждой набегающей волны блеск камней становился чистым-чистым, а сами минералы отражали Луну, высоко висящую над островом напротив Маяка. Казалось, что ночное светило не одиноко, что на острове миллионы Лун с нежным голубым сиянием. Жемчужные паутинки летали в воздухе и сверкали в свете Маяка, цепляясь за пристань, и напоминали рыболовные сети, наполненные уловом – идеально круглыми с перламутровым блеском шариками белого, голубого, розового и серо-черного цвета.

- Братья-аквамарины, Вы не видели бриллиант, кристально-чистый, как слеза счастья? – спросил изумруд.

- Он был здесь и одарил нас мелодией волн вечно бушующего океана, легкостью полета и переливами воды, отражающей небо, Луну и свет белого мраморного Маяка, свет одинокой души, нашедшей счастье в единстве моря и драгоценной земли.

- Был? Значит, его среди Вас нет?

- Нет, но мы несем в себе часть его жизни и любви, его легкого дыхания и журчащего смеха…

Луч изумруда полетел в синюю точку пространства, на Остров Сапфиров.

Каждый сапфир, от светло-до темно-синего, излучал Вечность, ее всепоглощающую тишину и величие. Высокие и тонкие шпили Алмазного Храма вонзались в ультрамариновое небо и разделяли его на отдельные пространства, концентрирующие гармонию и славу. Покрытые «ледяными» узорами окна копировали рисунки всего Каменного Мира и служили картами-ориентирами, прочитав которые, можно было оказаться в любой точке шести островов. Бриллианты говорили с сапфирами на языке любви. Свидетелями разговора были синие горы с белыми шапками-облаками, но они молчали, не выдавая тайну любви. Эхо разносилось в горах и усиливало значение слов и яркость света, наделяя камни бессмертием.

- Братья-сапфиры и братья-алмазы, Вы не видели бриллиант, кристально-чистый, как слеза счастья? – спросил изумруд.

- Он был здесь и одарил нас Великим Бессмертием и всеобъемлющей радостью.

- Был? Значит, его среди Вас нет?

- Нет, но мы несем в себе часть его жизни и любви, его жажду свершений и величие духа…

Остров Рубинов сам привлек к себе луч изумруда.

«Горящая» вода из темно-кровавых гранатов и алых рубинов выпускала на поверхность красные, розовые и белые кораллы. Они соединялись, росли и гладкими колоннами устремлялись вверх, поддерживая огненное небо. По пламенеющей воде плыла Черная Алмазная Ладья и исчезала между колоннами, чтобы, как призрак, появиться вновь и поменять течение блеска корундов и бриллиантов. Свет последних напоминал морскую пену, что появлялась после удара волн о прибрежные камни. Белые ручейки сияния алмазов стекали по коралловым колоннам вниз, в огненную воду, и рубины от этих «слез» казались еще более алыми, а гранаты – более кровавыми. Жизнь кипела на Красном Острове: он был Сердцем Каменного Мира.

- Братья-рубины и братья-гранаты, Вы не видели бриллиант, кристально-чистый, как слеза счастья? – спросил изумруд.

- Он был здесь и одарил нас энергией жизни, горением и сменой форм.

- Был? Значит, его среди Вас нет?

- Нет, но мы несем в себе часть его жизни и любви, биение его сердца и потоки его мыслей…

Янтарный Остров захватил луч изумруда в плен своим медовым сиянием.

Янтарь, как застывшие капли Солнца, переливался теплым желтым и коричневым блеском. Серая дымка раухтопазов узкими дорожками вела к обрывам из сердолика, по которым водопадами мчались медовые янтарные реки, окаймляющие со всех сторон Черное кварцевое плато с хризолитовой картой созвездий, точно повторяющей карту звездного неба. Хризолиты излучали свет звездам, а те улыбались в ответ. В атмосфере безмятежного счастья сияла Бесконечность и держала солнечным светом Янтарный Остров на своих воздушных ладонях.

- Янтарные братья, Вы не видели бриллиант, кристально-чистый, как слеза счастья? – спросил изумруд.

- Он был здесь и одарил нас солнечным теплом и сладостной прозрачностью счастья.

- Был? Значит, его среди Вас нет?

- Нет, но мы несем в себе часть его жизни и любви, блеск его лучей и созерцание Мира…

- Брат-хризолит, его нет на шести Островах, - сказал изумруд, вернувшись сознанием в Изумрудную Долину.

- Он сделал выбор, - поддержал разговор хризолит. – Когда-нибудь и ты сделаешь свой новый выбор, когда свобода станет сильнее любви.

- Сильнее любви? – удивился изумруд и вспыхнул так ярко, что стал самым насыщенным зеленым минералом, торжествующим своим блеском непобедимую силу любви…

«Я Непроявленный, мое окаменевшее тело в форме алмаза находится в колодце, в Колодце Времени. Оно (тело) еще имеет четкие черты и сияющие грани, но вихри времени его искажают, а мое сознание растет, а вместе с ним расту и я – выхожу за пределы одной формы», - прочитал я послание, адресованное самому себе и написанное собственной рукой на чистой стене Колодца.

По мере моего роста время вращалось все быстрее и быстрее. Вихревые потоки сдавили меня – и я закричал, закричал от боли, которую испытывало мое тонкое тело, вновь обретенное после «алмазного сна». Я возвращал Колодцу время, затраченное в Эпоху Камней, оно подчинялось мне, подчинялось моим мыслям и скручивалось в один большой клубок: воспоминание – за воспоминанием, поступок – за поступком, открытие – за открытием. За каждым витком стояла жизнь и судьба Яры и Карла, Бурислава и Олафа – жизнь и судьба бриллианта, пронзившего своим светом человеческие сердца и пробудившие их для любви и свободы. В последний раз Эпоха Камней пронеслась перед моим внутренним взором, время остановилось и чистым, прозрачным бриллиантом осталось лежать у меня на ладони.

«Вот он, мой первый след. Вот она, моя первая форма”, - подумал я и произнес:

- Я извлекаю тебя из Жизни, извлекаю навсегда и возвращаюсь в Центр Великой Горы, из Колодца к Колодцу.

Клубок воспоминаний упал на дно, а время само вытолкнуло меня. Я вышел из трещины, разделившей Колодец пополам, сделал два шага и оглянулся – разлом исчез, Колодец был целым, наполненным до краев. Мои пальцы сжимали бриллиант, кристально-чистый, как слеза счастья. Я улыбнулся ему и положил у Колодца.

Великая Гора возвышалась над Миром и вращала его вокруг себя. Первая проявленная форма была рядом со мной…

… Я посмотрел на Мир: его по-прежнему пронзали дороги, исходящие из Горы, и приводили в движение, но что-то было не так. Это «что-то» требовало найти его, обнаружить, как будто хотело мне сказать нечто очень важное, без чего мое пребывание в Центре, у Колодца, не имело смысла. Я стал всматриваться: скорость вращения Мира была прежней, «колесо» совершало обороты на своем месте – эпоха за эпохой, форма за формой. Я перевел взгляд к Колодцу: времени там было достаточно, рядом лежал бриллиант, чистый, как слеза счастья, вернее, его тончайший, легчайший, светящейся образ. Ощущение важности изменения не исчезало, и я стал считать «спицы» у «Колеса» Мира и недосчитался одной. Не поверив себе, посчитал во второй раз – «спицы» не хватало. Алмаз сверкнул у Колодца, я улыбнулся ему в ответ и услышал:

- Я твоя первая, но не единственная форма. Я твоя любовь, но где-то есть и твоя таинственная красота. Прояви ее!

Время в Колодце зазвучало: заиграла скрипка. Ее «голос» переливался журчанием лесного ручья и шумом встающих на дыбы океанских волн. Ее «голос» резко обрывался и вновь «вспыхивал», как языки пламени. Мелодия поднялась над Колодцем, закружилась, завальсировала и раскрылась лепестками туманной розы. Лепестки белыми хлопьями заполнили внутреннее пространство Горы и, крепко прижавшись друг к другу, образовали вертикальную дорогу, напоминающую веревочную лестницу, один конец которой был в центре туманной розы, другой – брошен в Колодец и затерян во времени.

Я подошел к Колодцу. Роза висела над моей головой и дышала, то раскрывая, то закрывая туманное тело лепестками. По лестнице пробежали тонкие змейки белого света, и от них «ступеньки» веревочной лестницы извивались, словно по ним беспрерывно кто-то то ли спускался вниз, то ли поднимался вверх. На дне Колодца играла скрипка – звучали все крепко натянутые струны от прикосновения невидимого смычка в невидимых руках.

«В чьих руках скрипка? Кто водит смычком?» - подумал я, схватил лестницу и сделал шаг вниз.

Время вокруг меня завертелось цветками яблони и вишни, а вместе с ними завертелся и я, падая все ниже и ниже, приобретая утонченную форму.

- Свершилось! – крикнул я, когда мои руки-лепестки выпустили веревку, а тело-стебель полетело вниз, едва притягиваясь дном Колодца. Голова-бутон посмотрела вверх: роза закрывала свои лепестки, но все еще висела над Колодцем, как, впрочем, не исчезала и веревочная лестница.

Я закружился и почувствовал, как туман времени подхватил меня и швырнул в собственную воронку. Воронка вращалась стремительно, и я осознал, что вырваться из нее у меня нет сил, что мое хрупкое тело подчиняется времени. Я закрыл глаза и полностью доверился ему (времени). В ушах еще звучала скрипка, когда я достиг предела воронки.

Форма 2. Эпоха Цветов

Глава 1

Аромат цветов наполнял Сад и кружился в воздухе. Легкий ветерок подхватывал его и передавал от цветка к цветку, создавая невероятные сочетания нежных, сладких и древесных оттенков, звучащих одной непрерывной мелодией. Королевские лилии солировали, им вторили лилейники, а их копировали нежно-розовые крокусы. Партию продолжали пионы и махровые гвоздики, уступая место величественным розам и пышной бегонии. Скромную нотку в общий букет вносили ромашки и колокольчики, брызгами разлетались незабудки и лобелии, а дельфиниум, книфория и люпин гордо устремлялись вверх, стараясь взлететь до звезд, отраженных в астрах, хризантемах и георгинах. И только стройные ирисы и гладиолусы стояли в стороне, не нарушая гармонии Сада, да широкой лентой извивался вьюнок, чтобы указать путь к самому странному цветку – белому лотосу.

Карнавал Вечной Жизни с причудливыми масками и яркими костюмами разыгрывался в Саду Цветов. Каждый цветок играл в нем самую главную роль и не соглашался на меньшее, каждый цветок был уверен, что именно его аромат лидирует в общей гармонии, и распускался еще пышнее, стараясь затмить своей красотой все остальные цветы. Жизнь наблюдала за цветением и радовалась, что ее проявление настолько совершенно, настолько прекрасно, настолько неповторимо.

Белая роза появилась на этом карнавале неожиданно, без главной роли и маски, заняв позицию не игрока, а стороннего наблюдателя. Цветы ее не замечали: она была слишком проста, слишком незаметна на фоне причудливых форм и разнообразия палитры, предлагаемой Садом и его обитателями. Роза, как и все, внесла свой аромат во всеобщую картину Мира, слилась с ним и замолчала, боясь быть обнаруженной и полностью раскрытой. Дни летели за днями. Столетия – за столетиями, в Саду звучала божественная мелодия, Жизнь радовалась любому цветку и проявляла новые, а те славили ее и себя, себя даже громче и искренней.

Белая роза жила своей маленькой жизнью, «замыкаясь» в бутоне, как и все остальные цветы, возомнившие себя Центром Мироздания, но краснеющие и трепещущие от любого проявления чувств.

Сад был уникален: сильные цветы говорили всем о том, какие они нежные и хрупкие создания, а слабые выставляли напоказ свою надуманную храбрость, решительность и упорство. Роза же была тонкой и чувствительной, но отрастила себе шипы и колола о них свои листья, пряча слезы в белые лепестки бутона. И так бы продолжалось еще не один миллион лет, если бы… Если бы не мое появление в Саду из Колодца Времени. Я посмотрел вокруг: цветочные ковры, клумбы, арки и беседки радовали мои «глаза». Цветы старались привлечь мое внимание к себе. Ландыши и колокольчики неожиданно для себя подняли головки, а подсолнечник «засиял» еще ярче, раскрывая, подобно солнцу, лепестки-лучи. Красота Сада поразила меня, все цветы, даже маленькая ясколка, страстно манили, предлагая себя в качестве самой совершенной формы. Я же вспомнил алмаз и обратил свое внимание на белую розу, трогательную и колючую. Не раздумывая, всем сознанием, своим тонким телом-стебельком вошел в розу, впустив в ее жизнь не только себя, но и время.

Роза новыми глазами смотрела на Мир Цветов, а я новыми глазами смотрел на Сад. Прежняя мелодия зазвучала иначе: в ней все инструменты уступили место живой скрипке.

Глава 2

Проснувшись однажды утром, роза постигла гармонию и красоту Мира и решила изменить себя: добавить алой краски в чистый, белый цвет лепестков. Меняешься сам – меняется весь Мир: в этом цветок был абсолютно уверен.

«Сад Цветов так разнообразен, и аромат в нем звучит непредсказуемой мелодией, - думала белая роза. – Я создам симфонию, в которой будет звучать Красота, в которой жизни всех цветов будут одним Гимном Радости и Любви».

Легкая белая дымка окутала Сад, погрузила его в состояние вечного сна для того, чтобы цветы не мешали творить своими капризными просьбами и наставлениями. Мир стал похож на волшебную сказку, где встретились добро и зло и вступили в вечную борьбу между собой, борьбу, без которой не было бы и самой сказки.

Цветы спали и видели сны, а те легкими облаками поднимались вверх и соединялись в один большой общий сон: астры, розы и лилии устраивали в Саду бал, чтобы выбрать на нем Королеву – самый прекрасный цветок из всех прекраснейших, увенчать короной и украсить им самое почетное место в Мире.

Пока цветы выбирали, белая роза творила в глубокой тишине, рождая божественные звуки Нового Мира, творила и не замечала ничего вокруг, словно сама попала в волшебную сказку, где Красота царила и подчинялась своему проявленному Творцу.

Белый лотос не спал: он пробил толщу сна и своими тонкими лепестками смотрел в реальность. Он наблюдал за действиями розы, и душа его замирала от восторга. Он слышал новую мелодию, слышал в ней себя и боялся произнести и слово, чтобы не нарушить великую тайну, что рождалась у него на глазах. Лотос молчал, он стал немым свидетелем и первым почитателем таланта белой розы.

Новая мелодия облетела весь Сад и навсегда изменила его. Это был Новый Мир, в котором гармония разливалась по определенным формам и раскрывала их, наполняя совершенной красотой.

- Я назову его Сад Таинственной Красоты, - сказала белая роза и посмотрела на Мир.

Каждый уголок Сада украшала тайна. Каждый уголок звучал особенно и привлекал к себе неповторимым ароматом…

Первой тайной, тайной шара и едва уловимым ароматом звучали армерия, эхинопс и атеннария. Их листья укрывали землю, были невзрачными и колючими. Цветки же требовали солнца и открытого пространства. Пелтифиллум хоть и был болотным, но любил солнечные лучи так, как и его братья. Белые, розовые и голубые сферы-шары напоминали планеты, что вращались вокруг одной звезды – Солнца – и были верны ей. Шар концентрировал потоки света и не выпускал его наружу. Освещая свое внутреннее пространство, цветки-шары и не претендовали на главные роли в Саду Таинственной Красоты, они скромно занимали невысокое место и невольно качали головками в такт новой мелодии, играющей ими, как погремушками, и скрывали ее в своих сферах. Одуванчик, попавший случайно в Сад из-за своего любопытства, старался подражать эхинопсу во всем, не имея колючих листьев, раздувался от важности и становился от этого белым воздушным шаром, теряющим постепенно семена-парашютики при каждом порыве ветра, пытаясь таким образом захватить Мир в свои желто-белые «лапы». Белая роза улыбнулась цветкам-шарам и вслед за мелодией полетела дальше, чтобы раскрыть новую тайну.

И новая тайна не заставила себя ждать. Она собралась в чаши, вытянулась в трубочки, заняв второе место в Саду. Тюльпаны пылали темно-красным, алым, оранжевым и желтым огнем, заполнившим их бутоны и окрасившим в определенный цвет. Когда огонь вырывался наружу, цветы раскрывались и гордо роняли на землю свои лепестки. Рядом с тюльпанами росли нарциссы, любовались собой и стыдливо опускали чаши-трубочки, чтобы солнце нечаянно не опалило их прямыми лучами. Ландыши, гиацинты, кампанеллы, наперстянки, годеции, галтонии, фацелии и настурции сменяли друг друга, скромно взирая на Мир, и незаметно краснели от прикосновения лепестков. Мелодия в этом уголке Сада нежно звучала маленькими колокольчиками и достигала предела в прекрасной фреезии, излучающей ни с чем не сравнимый аромат. Свет и звук соединялись в сине-фиолетовых чашах кобеи и мелкими лиловыми трубочками хосты вылетали в безграничность, разделяясь вновь. Играли трубы, тромбоны и саксофоны. Красота падала на землю, обнажая свою суть, и прятала в себе одновременно и силу, и нежность. Белая роза позвонила в колокольчик – и капли неразгаданной любви брызнули на траву и засияли слезами глубокого счастья.

Слезы, увлажнив землю, поднялись вверх свечами, метелками и одинокими колосками, став третьей тайной Сада Таинственной Красоты. Белая роза ступила на цветочную лестницу, дрожащую от ее легких шагов.

Аромат новых цветов закружил розе голову, его подхватила мелодия, подчинила себе и поглотила. Консолида, кортадерия, гуннера, книфория и лиатрис сохранили свои причудливые формы. Широкими разноцветными свечами горела в них жизнь, сжигая и радость, и печаль. Белая роза видела и слышала, как ее шаги отделились от лестницы, воспарили и соединились с музыкой и ароматом. Заиграли фаготы и флейты. Невидимая рука прикасалась к тонким колоскам и вытягивала их, утончала, чтобы взять самые высокие ноты, взлететь до Высших Сфер и вернуться обратно. Белые, розовые, красные астильбы «стирали» в воздухе прежнюю жизнь Сада легким покачиванием и полупрозрачным ароматом. Люпин, горец и шалфей пытались внести в симфонию свои аккорды, и роза принимала импровизацию и гордилась талантом цветов. Амарант каплями своей темной, бордовой крови выпускал жизнь, а та стекала медленно и застывала, повисала на листьях пушистыми «сосульками». Светлую ноту в новое звучание добавил стахес. Он совершил невероятное: прижавшись мягкими белыми листьями к самой земле, выпустил вверх стрелу, усыпанную мелкими душистыми цветками. Их аромат казался многослойным, многоэтажным: первый уровень дополнял и усиливал второй, второй – третий, а третий – четвертый. Их аромат был сладким-сладким, словно заранее перечеркивал горечь и отчаяние, чтобы никогда резкие звуки жизни не долетали до Сада и не гасили свечи-цветы, и не терзали души у цветов-метелок, чтобы великой радостью наливались цветы-колосья.

Белая роза слышала чистое звучание флейты, пока лестница не превратилась в линию горизонта и не стала широкой дорогой, ведущей в новый тайный уголок Сада – освещенную солнцем поляну. Четкие удары в барабаны выбивали заданный ритм, накачивая воздух силой звука и энергией свободы. Четвертая тайна раскрыла цветы полностью. Желтые «сердца» стучали на поляне, смешивая любовь, свет и звук, выпуская их через легчайшие лепестки-близнецы, готовые оторваться от центра по первому зову Великого Барабанщика. Ромашки, эхинацеи, гайярдии, фелиции и рудбекии яркими огоньками вспыхнули на поляне то тут, то там. В такт барабанам на ветру покачивались кореопсис, гелениум и гелеопсис. Мелодия зазвучала на полную мощь в желтых «лучах» подсолнечника, одинокого, как гора, и величественного в своем сходстве с солнцем. Поляна закружилась, когда Белая роза ступила на нее. Цветы стали вращаться вокруг себя, создавая островки с едва уловимым ароматом, но сильным звучанием ударных инструментов. Мелодия каждого цветка-солнца напоминала юлу, запущенную в бесконечное движение. Тысячи этих юл завертелись одновременно, поднялись над землей и объединились в вечную карусель, от стремительного движения которой звуки летели в разные стороны, уходили в небо над Садом и зажигали там новую тайну – тайну звезд.

Пятая тайна звездным светом опустилась в Мир Цветов – и в Саду Таинственной Красоты появились земные звезды: астры, маргаритки, хризантемы и георгины. Они были разных размеров и окрасок. Роза даже зажмурила глаза от такой пестрой картины Мира, а услышав голос гитары, открыла их и увидела, что всех звезд объединяет одно: пышность цветка и стремление удивить Сад. Гитары пели. Мелодия то лилась плавно, то резко обрывалась, звучала то громче, то тише. Великий Гитарист подбирал аккорды – и энергия жизни через натянутые струны вырывалась из тела гитары и негасимой радостью поднималась на небо, чтобы вернуть отраженный звук Создателям – звездам Высших Сфер. Белая роза дотронулась нежными «пальцами» до струн и резко одернула руку: звезды укололи ее. Слезы превратились в шипы. Астры покраснели от стыда, георгины «заострили» лепестки. Скромный синий василек с восхищением смотрел на розу прекрасными глазами, моля о прощении и любви. И роза простила – и печаль гитар вновь сменилась на радость и полетела в Сад мелкими брызгами, укрывая почву шестой тайной – тайной множественности и незаметной красоты.

На ковре из агератума, песчанки, ясколки, смолевки, раулии и камнеломки Белая роза увидела разноцветные пятна из множества мелких цветков, сочетающихся между собой по цветовой гамме и виду лепестков. Ковер был достаточно широким, с неповторимыми узорами.

«Вся красота и сила этих цветов в их количестве и дружном цветении. Только вместе они создают новый звук и новый инструмент», - подумала роза.

И как ответ на ее мысли зазвучали цимбалы и гусли. Мелодия полилась по Саду и наполнила пространство глубокой тайной. Гусли рассказывали сказку о прекрасной царевне, храбром юноше, о злом волшебнике, о победе добра, красоты и света.

- Здесь будет жить Великий Сказочник, - произнесла Белая роза и провела рукой по гуслям.

Волна легкого трепета пробежала по ковру и вернулась назад, будучи уже лентой, на которой записано все прошлое, настоящее и будущее. О времени всегда напоминали незабудки. Как маленькие осколки чистого голубого неба, они смотрели по сторонам, ища вокруг один-единственный величественный цветок, чтобы на нежном фоне усилить его красоту и почувствовать свою необходимость для Сада. Увидев Белую розу, незабудки подняли головки и окутали цветок чистым сиянием. Роза белела на голубом ковре, как одинокий парус на морской глади, и плыла вслед за музыкой цимбал в седьмой уголок Сада, чтобы постигнуть и его тайну.

На новом месте розу торжественно встретили виолончели и скрипки. Музыканты-виртуозы водили смычками – и инструменты рождали божественные звуки, льющиеся потоком в Сердце Сада – на небольшую возвышенность, украшенную королевскими лилиями, крокусами, цикламенами, крокосмией, фуксией и лилейником. Белоснежная парадизия выделалась на фоне красно-желтых лилий, а пятнистые цветки трициртиса, чем-то напоминающие орхидеи, нервничали от недостатка внимания к себе, а удостоившись взгляда Белой розы, капризничали еще больше. Сложный, насыщенный аромат кружился над возвышенностью. Такой же яркой и сильной была и музыка, создаваемая 1-й, 2-й и 3-й скрипками в оркестре Сада Таинственной Красоты, подхваченная виолончелями и контрабасом. Лепестки лилий раскрывались медленно, а раскрывшись, стояли ровно, не шелохнувшись, разъединяясь и слегка закручиваясь на кончиках. Сотни прекрасных корон, символов непобедимой власти, очаровали Белую розу.

«Где-то здесь есть и моя корона», - решила роза и полетела за мелодией скрипок, проникающей в глубины ее собственного сердца.

Любуясь лилиями, Белая роза поняла, что ни одна корона ей не подходит, если только не вот та, что стоит в центре возвышенности и излучает самый насыщенный аромат.

Лилия была восхитительной: белизна тонкой линией окаймляла ее бордово-розовые лепестки, усыпанные черными бархатными точками. Аромат несравненной красоты кружил голову и заставлял кровь пульсировать в висках. Цветок не только восхищал, но и требовал, требовал не разделенной ни с кем любви и безграничного, безоговорочного поклонения. Роза приблизилась к Королеве Лилий. Заиграла 1-я скрипка, ее голосу уступили все остальные. Светлая мелодия вырывалась на свободу, уводила за собой в Мир счастья и гармонии, возносила душу до высоты Седьмого Неба.

- Я не могу быть твоей короной, - сказала лилия. – Я не могу быть ничьей короной. Я слишком прекрасна, чтобы принадлежать кому-то одному. Я могу принадлежать только Саду, быть его Королевой…

- Я знаю, - тихо сказала Белая роза.

1-я скрипка замолчала. Мелодию подхватили другие скрипки, и Белая роза по фиолетовым цветкам клематиса побежала в следующий уголок Сада, что вился широкой дорогой между землей и небом.

Протяжной волынкой зазвучала восьмая тайна. Рядом с волынкой заиграли дудочки, свистелки и окарина, смело вторила дуда. Звук был таким долгим, почти бесконечным, вьющимся по земле, деревьям и воротам Сада. Музыка цеплялась за изгороди и беседки, лестницы и колонны синими вьюнками, бело-розовой чиной, разноцветной ипомеей и петунией. На глазах Белой розы дорога между Мирами разделилась на узкие ленты, как будто рука Великого Портного раскроила жизнь по собственным лекалам на отдельные тропинки дня и ночи, любви и ненависти, богатства и бедности. Роза посмотрела на эти изгибающиеся ленты и не смогла сделать выбор: по какой тропе жизни обойти всю землю, а по какой – подняться на небо. Она еще долго стояла бы в раздумье, если бы не азарина. Ее сиреневые воронковидные цветки усыпали стебель по всей длине и славили не только Сад, но и глубины Космоса, которые азарина вобрала в себя.

Белая роза уже знала, куда полетит ее симфония, но все еще стояла на месте, с восхищением наблюдая за каждой лентой, внимательно вслушиваясь в звуки вечной волынки и по-детски радостной дудочки.

Вьюнок прошептал Белой розе: «Ты прекрасна», - и побежал дальше. Ипомея добавила: «Твое место не здесь», - и умчалась вслед за вьюнком. Аромат чины звал за собой в Страну Грез и Фантазий, где картины-миражи оживали и воплощались самые дерзкие мечты.

Белая роза помахала рукой на прощание и ступила на дорогу, ведущую в Новую Галактику, легко вмещающуюся в пределы Сада Таинственной Красоты.

В Новой Галактике Белая роза встретила саму себя, вернее своих сестер-роз, и на мгновение замерла от настоящей красоты. Заиграл рояль, по одним углом падающего света он казался черным, а под другим – белым. Черными-белыми были и его клавиши.

Великий Пианист нажимал на клавиши, и из-под его пальцев вылетали в окружающий мир под звуки фортепиано прекрасные розы, повторяющие форму Галактики, что была их родным домом. Где-то рядом зазвучал аккордеон. Его музыка лилась, словно вода в море при легком шторме, и плавно ударялась о прибрежные камни, на которых из пены волн появлялись пышные пионы и скромные гвоздики, как маленькие Галактики-спутники, сопровождающие первые гигантские вихри Вселенной. Белые, желтые, кремовые бегонии, окаймленные тонкой красной нитью Единой Жизни, вносили свой голос в звучание Новой Галактики – играл клавесин, но так важно и величественно, словно старался своим упорством догнать и перегнать бессмертие мелодии рояля. Яркие разноцветные циннии добавили непредсказуемости в игру и гордились, что заняли место в Саду рядом с розами, повторяя на рояле самые оригинальные сочетания нот. Белой розе на мгновение захотелось остаться в этом уголке Сада навсегда, но ритм музыки изменился, розы закружились над роялем, и цветок вспомнил, что инструменты исполняют симфонию, сочиненную талантливым композитором, а этим гениальным автором является она – Роза-создатель, Роза-преобразователь. Желание остаться сменилось на желание двигаться вперед, чтобы раскрыть еще одну грань красоты и выпустить ее в Мир в виде новой формы таинственного цветка.

В десятом уголке Сада царила легкая полутень. Влажная почва держала в себе и на себе ароник и аризему. Белая роза удивилась необычной форме этих цветков. Они напомнили ей высокопоставленных вельмож, гордых и одиноких, укутанных в мантию, которая скрывала их открытые тела и ранимые сердца. Ветви деревьев над ариземой сплелись, создавая иллюзию храма. Цветок вспомнил о своих белоснежных сестрах-каллах – и в «храме» зазвучал орган. Он подхватил симфонию Белой розы. Музыка загремела на весь Сад, заполнила собой все уголки. Перед глубиной и силой звуков органа замерли все цветы, умолкли все инструменты, как будто боялись помешать, нет, скорее раствориться в звучании ариземы. Только ароник, будучи братом, осмелился помочь сестре, и тогда в Сад из воздуха, насыщенного органной мелодией, посыпались на землю, траву и кустарники белые каллы.

«Это самый прекрасный дождь из тех, что я когда-либо видела», - подумала Белая роза.

Упав на землю рядом с ариземой и ароником, каллы тотчас же прорастали, пополняя ряды вельмож, претендуя на роль бессмертных королей. Наблюдая за поведением калл, Белая роза рассмеялась.

- Почему ты смеешься? – услышала роза звонкий чистый голос.

- Милая калла, ты прекрасна. Я не смеюсь над твоей красотой. Меня радует цветочный дождь и то, как быстро вы заняли место в Саду, место королей.

- Я зантадеския. Это мое настоящее имя, и называй меня так. Мы прилетели на зов органа, и только поэтому здесь. Ты не знаешь, кто автор симфонии?

Белая роза улыбнулась и отвела взгляд в сторону. Дождь прекратился. Орган ослабил звучание. Аризема и ароник укрылись мантией и уснули.

«Красивый королевский уголок, но мне пора».

Белая роза ударила в литавры и попала на открытое пространство, где цветки жадно ловили солнечные лучи и трепетали легкими, почти невесомыми лепестками от порывов ветра.

Голубовато-серые рассеченные листья эшшольции прятались под белыми и оранжевыми головками-блюдцами. Рядом с эшшольцией росли алые маки, и первая старалась во всем соответствовать соседству со своим старшим братом и копировала форму его лепестков и их трепет, тонкий стебель и покачивание на ветру. Мак делал вид, что не замечает присутствия младшей сестры, но знал, что без существования эшшольции не будет и его превосходства, поэтому иногда терпел, а иногда и радовался «подарку» природы. Белая роза видела их «взаимное» чувство и, чтобы окончательно укрепить «дружбу», ударила головками-блюдцами друг о друга – звучание музыкальных тарелок резко ворвалось в симфонию и разбудило все цветы, усыпленные композитором в начале генеральной репетиции. Сад Таинственной Красоты услышал игру одиннадцатого уголка, жители которого даже и не думали о столь пристальном внимании к себе, уделенном всеми благородными цветами, но были безумно рады. Флоксы, обласканные заботой не только солнца, но и Сада, запылали разноцветным огнем, зазвенели бубенцами от счастья и покорили ароматом сердце Белой розы.

- Отныне вы будете пламенеть, а когда ветер заиграется с вами, то зазвучите еще громче, и каждый цветок будет звучать по-разному, издавая свой аромат, придающий различные оттенки цветкам – бело-розовые, розово-красные, лилово-белые, - обратилась к флоксам Белая роза.

- Но где нам взять столько красок? – заволновались флоксы.

- Я подарю вам палитру – палитру звуков, красок и ароматов. Вы обмакнете свои листья-кисти и окрасите себя любым цветом, зазвучите любым звуком, выбросите в воздух любой аромат.

- Мы любим подарки, - ответили флоксы и запылали еще ярче.

Любование флоксами нарушили удары бубна – одного, второго, третьего. Ритм был четким и быстрым, и Белая роза услышала в нем слова: «Люби нас! Люби нас! Мы раскрылись для тебя!»

«Кто же так настойчиво ревнив?» - подумала роза и осмотрелась. Картина удивила ее: гибискус, лаватера, нирембергия, сферальция и тунбергия ударяли в бубны, выбивая ритм ревности и страсти. Белая роза подлетела к каждому из них и поцеловала – лепестки затрепетали, цветки покраснели, удары умолкли. Наступила напоенная счастьем тишина. Ее нарушил звук фиалок-тарелочек. Анютины глазки хлопали большими ресницами и таким образом прощались с Белой розой, пропуская ее в новый уголок Сада – место отважных воинов, лучников и меченосцев.

Частокол из мечей-ирисов встретил Белую розу в двенадцатом уголке Сада. Стража не пропускала незваных гостей, останавливая у ворот крепости. Роза улыбнулась и предложила ирисам арфы, пробежав тонкими пальцами по струнам. От восторга одни лепестки ирисов поднялись вверх, а другие опустились вниз.

«От удивления раскрыли рот. Даже сила уступает место красоте», - в этом роза была теперь абсолютно уверена.

Фиолетовые, желтые, желто-бордовые, фиолетово-желто-белые ирисы зазвучали отдельными струнами, подхватывая мелодию и передавая дальше. Переливы арфы пропустили Белую розу в крепость. Лучники-гладиолусы соревновались в ней, покрепче натягивая тетиву и выпуская ввысь «стрелы». От яркости окрасок и количества цветов на одной «стреле» душа розы встрепенулась. Гладиолусы взяли в руки лиры и внесли свое плавное, но стремительное звучание в сильную музыку арф. Канны, метавшие в небо красно-оранжевые копья, присоединились к гладиолусам. Музыка со всеми переливами любви и красоты заполнила крепость, ворота которой распахнулись для всех желающих любить и взлететь над землей.

«Симфония облетела весь Сад, прошла через душу каждого цветка, - думала Белая роза. – Но все ли цветки играли? Мне кажется, что в Саду Таинственной Красоты есть еще одна тайна, один цветок, который не просто сыграет свою партию в симфонии, но и добавит свои ноты, ноты свободы. Этот цветок уже постиг радость, величие, силу, любовь и ревность, постиг все тайны Красоты, но отринул их, отказался от Красоты ради Свободы. В моей музыке не хватает именно Свободы!»

Белая роза осмотрела всю крепость, но в ней такого цветка не было. Тогда она взобралась на башню, чтобы с высоты еще раз оглядеть Сад.

«Может, я что-то пропустила? Может, кого-то не заметила? Может, цветок из-за своей гордой скромности не позвал меня?» - вопросы не давали покоя Белой розе.

Роза пробежала взглядом по всем тропинкам, дорогам, лестницам и лентам Сада, но цветка нигде не было.

«Не может быть. Он должен быть здесь. Я не могла ошибиться», - опечалилась роза, закрыла глаза, сложила лепестки и посмотрела внутрь себя.

Маленький темный пруд. Вода стоит на месте. Трава не колышется, хоть ветер и проносится над ней. На самой середине пруда стоит белый лотос и играет на скрипке, подбирая аккорды для собственного сочинения.

- Это он! – воскликнула Белая роза и полетела к лотосу.

Глава 3

Сначала было темно. Белая роза ничего не видела, но слышала, отчетливо слышала, как во тьме играла скрипка. Роза полетела на зов музыки. Звуки нарастали, тьма отступала. Яркая вспышка света на мгновение ослепила Белую розу.

«Тьма словно туннель. Свет нечто совсем иное. В нем не только не видно, но и не слышно», - ощутила роза и полностью доверилась новому состоянию. Внутренний свет принял это доверие и открыл для Белой розы себя:

Маленький темный пруд. Вода стоит на месте. Трава не колышется, хоть ветер и проносится над ней. На самой середине пруда стоит белый лотос и играет на скрипке, подбирая аккорды для собственного сочинения…

Лотос играл с закрытыми глазами. Он был един с инструментом: их объединяла музыка. Музыка была лотосом, лотос – музыкой, а скрипка – их голосом, их «телом». Белая роза услышала боль, затем тревогу. Тревога уступила место радости. Волна счастья пробежала по воде. Лотос открыл глаза.

- Кто ты?

- Я Белая роза…

- Белая? Посмотри на воду. Отражение не обманет, - лотос указал на поверхность пруда.

Роза посмотрела на водную гладь: вода застыла и стала зеркалом. Из пруда на розу глядел прекрасный цветок. Это была тоже роза, но какая роза! Это была совершенная роза! Огромный полураскрытый бутон, идеальной формы лепестки, словно языки пламени, окрашенные у основания алой краской заката, бледнеющего и переходящего в ало-розовый рассвет. Утренний туман венчала тонкая алая нить, пробегающая змейками-молниями по краю каждого лепестка. Это была сама Красота, вышедшая из-под кисти Великого Импрессиониста. Вот только Великим Мастером была сама роза. Каждый инструмент, использованный и подаренный ей цветам Сада, преобразил ее тело, каждый звук рожденной симфонии изменил ее душу – до неузнаваемости, до совершенства!

- Ах! – воскликнула роза – и легкий румянец навсегда остался на ее лепестках.

- Как же теперь меня зовут? – спросила роза у лотоса.

- Роза Живого Огня, - ответил лотос и опустил смычок и скрипку. – Что ты здесь делаешь, Роза Живого Огня?

- Я искала тебя. Ты моя последняя неразгаданная тайна. Ты нужен мне, нужен моей симфонии. Мне нужна твоя свобода.

- Я – это ты, настоящая, сокрытая от глаз и мыслей. Внутри каждой Розы Живого Огня есть Белый Лотос – Чистый Огонь. Открыть его в себе может только та роза, что постигла все тайны Сада, преобразила его, раскрыв при этом себя, свою суть. Ты – моя душа, я – твой Дух. Ты – моя Вечная Невеста, а я – твой Вечный Жених.

- Я хочу проявить тебя, - сказала роза. – Выпустить на волю, не держать в заточении.

- Тогда мы сольемся навечно. Ты выдержишь? – спросил Белый лотос.

- Да…

Белая метель из лепестков черемухи и жасмина кружилась над Садом Таинственной Красоты и устилала тропинки. Роза Живого Огня шла сквозь облетающие лепестки навстречу Белому Лотосу. Звучали скрипки – музыка нарастала, темп ускорялся. Скрипки пели о Великой Жертве и о торжестве Жизни. Роза вслушивалась в голоса, но скрипки Лотоса не слышала и шла дальше. Луч света и тепла остановил ее – и музыка флейт полилась весенними ручьями и затопила путь слезами, заживляющими любые раны. Солнечные зайчики, выпущенные на свободу золотыми трубами и тромбонами, скакали по воде, напоминая белых лошадок и их наездников. Роза дотронулась руками до воды – и ручьи выстроились в два ряда, разделившись на клавиши рояля, исчезающие и возникающие вновь от силы рождаемой музыки. Звуки тарелок и барабанов взлетели в воздух разноцветными бабочками и образовали радугу, нависшую над Садом после летней грозы. Жужжали виолончели и альты, стрекотали контрабасы. Буйство цвета и звука заключило Сад в свои объятья, арфы пропели колыбельную, закрывая головки цветов на ночь. Отдохнув под сенью пышных деревьев, Роза продолжила путь. Голосами гитар шуршали под ее ногами опавшие желтые листья – струны перебирал осенний ветер, а ясное голубое небо играло на саксофоне, собирая темные тучи, чтобы пролиться дождем по клавишам аккордеона. Серебряные паутинки носились по Саду и цеплялись за скрипки, проводя смычками по прожитым дням, приветствуя приход суровой зимы. Музыка облетела Сад, перемешала поры года, звучание всех инструментов и умолкла. И в этой абсолютной тишине заиграла скрипка, воспевая Свободу, Славу и Движение. В руках виртуоза смычок быстро пробегал по струнам, пытаясь обогнать жизнь и смерть. Роза приблизилась к Лотосу, обвила его колючим стеблем и поцеловала. Цветок, пробивший темные воды подсознания и светлые воды сознания, от страстного поцелуя оторвался от поверхности пруда и взлетел, выпустив из раскрывшейся кувшинки целый мир – Мир Совершенства.

- Ты свободен, - произнесла Роза.

- Ты свободна, - сказал Лотос.

Лепестки затрепетали, листья соединились – на весь Сад зазвучала симфония – симфония Красоты и Свободы.

Двенадцать тайных уголков Сада вступали в симфонию поочередно, чтобы зазвучать в едином порыве, в эйфории Огня и Света. Скрипки первыми исполнили свою партию: лилии звучали робко и несмело, словно боялись взять не те верхние ноты и исказить замысел Создателя. Плавно лилась негромкая музыка виолончелей и флейт, раскрывая состояние Мира до акта Творения, когда темные воды Пустоты еще спали на ладонях Творца, не подозревая о своем пробуждении.

Мелодия Тишины кружилась над Первозданным Океаном – мелодия Великого Начала и Великих Надежд. Творец выдыхал ее из себя, и она лилась – журчала по белым клавишам черного фортепиано, а на темной воде появлялись туманные розы и рассыпались белыми лепестками-звездами в глубинах космоса.

Во второй части симфонии заиграли духовые и ударные. Сила ударяла барабанными палочками и выдувала себя через изогнутое пространство саксофона. Первая волна пробежала по океану – и на все Мироздание прогремел Голос Создателя:

- Да будет!

- Да будет! Да будет. Да будет… - эхом вторили голоса двенадцати уголков Сада Таинственной Красоты.

Симфония зазвучала громко, так громко, чтобы Творец смог услышать свое творение и отпустить на свободу. Все инструменты Великого Оркестра играли, полная самоотдача объединила их, разрозненные совершенные голоса одновременно славили своего Создателя, стремясь приблизиться к Голосу Творца и повторить его.

Из Пустоты над темными водами Мироздания появилась Гора, видимая наполовину, вершиной уходящая в Тонкий Свет. Грозно звучали трубы, не прекращая, выбивали ритм Первопричины Бытия барабаны, у скрипок от максимального натяжения лопнули струны, и скрипач водил смычком по одной струне, а та кричала от боли, превращая ее в радость. Гора повернулась один раз и остановилась. Музыка умолкла: дыхание Горы заменила ее. Вдох – выдох, вдох – выдох…

- Да будет! – вырвалось при новом выдохе и полетело в небо раскатами первого грома. Небо ответило яркими вспышками молний, входящими в тело Горы при новом вдохе.

Гора была настолько великой, а Голос – настолько величественным, что Сад притаился в ожидании чуда, боясь не попасть в такт дыхания Горы.

Роза Живого Огня посмотрела на Белый Лотос, тот кивнул ей в знак согласия, отвечая на вопрос, заданный, но еще не произнесенный. Каплями дождя зазвучал рояль. Пальцы Розы быстро пробегали по клавишам, звук за звуком, капля за каплей.

Нежную и трогательную музыку подхватила скрипка Лотоса, извлекая из Голоса Создателя ноты Свободы и Огня.

Окрыленный мелодией любви Розы и Лотоса, Сад Таинственной Красоты зазвучал вновь. Музыка пробегала от первого до двенадцатого уголка и возвращалась обратно. Все цветы воспевали автора симфонии – Розу Живого Огня. Все инструменты славили Великого Скрипача, ради которого и была написана симфония, ради которого Гора застыла на месте, давая надежный приют мыслям и образам.

Все инструменты в Саду играли, чтобы не уснуть никогда, чтобы жить вечно. Все цветы в Саду раскрылись до конца, чтобы не увянуть никогда, чтобы цвести вечно. Красота Сада перешла грань Красоты и стала Бессмертием.

Роза Живого Огня и Белый Лотос взялись за руки, подошли к обрыву и бросились в темные воды Первозданного Океана. Музыка в Саду звучала так громко, цветы так радовались жизни, что не заметили исчезновения Розы и Лотоса. На весь Мир Цветов звучало Мироздание, звучало Бессмертие.

Роза и Лотос летели вниз. Симфония еще была слышна, словно пронзала не только небо, но и землю. По мере падения музыка удалялась, Сад звучал все тише и тише. Свет иссяк. Крепко сжатые переплетенные пальцы Розы и Лотоса разорвались от давления воды. Цветы закружились и упали по отдельности, но на одну землю – землю Ломбардии, в прекрасный из прекраснейших городов Италии, в светлую Кремону.

Глава 4

Ранней осенью 1743 года небо над Кремоной было бездонно-синим и чистым. Солнце еще согревало своими лучами город, а мягкое, бархатное тепло окутывало душу блаженством и покоем. Проснувшись, кремонцы спешили в Кафедральный собор на площади Коммуне, чтобы начать новый день с молитвы и благословления католической церкви. На башне Торраццо звенел колокол, астрономические часы показывали положение дневного светила в знаке Девы. Эта была обычная осень в жизни итальянского города. Эта была необычная осень в жизни Софии, дочери садовника Франческо Конти, или маленькой Софи, как называл ее отец. Эта была ее 21-я осень, осень надежды и любви…

После третьего удара колокола Софи открывала магазинчик «Белая роза», выставляла на прилавки свежесрезанные цветы и ожидала покупателей. Ожидание не мешало ей наблюдать за прохожими. Первыми мимо вывески «Белая роза» проходила семья мясника Марко Риччи. Сытые и хорошо одетые муж, жена и дети важно следовали в собор вовсе не для молитвы: Риччи ежедневно напоминали о своем существовании и о статусе среди горожан. Софи всегда улыбалась, когда видела их надменные лица. Вот только Риччи даже и думать не хотели, что их вид может вызывать ироническую улыбку. Вторым на работу в пекарню спешил Карло Росси. Он вечно опаздывал и никогда не заглядывал в окошко «Белой розы». Далее, не торопясь, шел на службу во Дворец Коммунале Доменико Донати. Обычно он снимал шляпу, почтительно кланялся и улыбался. Софи отвечала на приветствие кивком головы и милой улыбкой. Четвертым по пути в Дуомо должен был следовать самый странный житель Кремоны, мастер скрипок Джузеппе Гварнери, по прозвищу дель Джезу. Он шел походкой одинокого, погруженного в свой мир человека, а его деревянные башмаки громко стучали по булыжной мостовой.

Софи забеспокоилась: сегодня Гварнери не было. На площадь шла Луиза, жена аптекаря, но она всегда появлялась после мастера.

«Что случилось? Почему его нет?» - вопросы задавало сердце девушки и отвечало на них сильными и быстрыми ударами.

Букетик выпал из рук Софи, по телу пробежала легкая дрожь, когда дверь открылась, и на пороге показалась фигура Гварнери.

Дель Джезу сделал шаг – и земля ушла из-под ног маленькой Софи, цветы заиграли, мелодия полилась в душу бурным водопадом и вытеснила из сознания весь остальной мир. София Конти была поражена: оказывается, красота может звучать, может звучать от приближения этого малознакомого человека, может звучать, подчиняясь ему, раскрываясь ему, сливаясь с ним воедино.

Софи сделала шаг – и земля ушла из-под ног великого мастера. Он услышал, как цветы заиграли, мелодия полилась в душу бурным водопадом и вытеснила из сознания весь остальной мир. Гварнери был уверен: звучать может только Красота, звучать шагами этого милого создания, звучать, подчиняясь ему, раскрываясь ему, сливаясь с ним воедино.

Они стояли друг напротив друга и не решались сказать ни слова. Хрупкая и нежная Софи казалась еще более хрупкой на фоне высокого и крепкого мастера, его сильного духа. Лилии, розы, хризантемы внесли свои аккорды в единую мелодию и говорили, говорили вместо людей на языке гармонии и любви.

Гварнери взял из корзины, наполненной розами, один цветок и произнес:

- Послушайте, как звучит роза. Ее голос чист и прекрасен. Это Голос Создателя. Я хочу, чтобы его повторила моя скрипка. Вы слышите?

- Да, - ответила Софи и дрожащими руками протянула мастеру белую лилию. – Лилия звучит иначе, это голос…

- Голос Королевы, - подхватил Гварнери, - властной и надменной, решающей судьбу своих подданных. А вот хризантемы звучат так, как будто…

- Как будто перебирают небесные струны и боятся ошибиться, сыграть не ту ноту, - сказала Софи и покраснела, осознав свою неожиданную смелость.

- Джузеппе Антонио Гварнери, - представился мастер и вернул белую розу хозяйке.

- Я знаю, - ответила Софи.

- Откуда? – спросил Гварнери.

- Вас знает вся Кремона, знает и боится.

- Боится? Но почему?

- Ваши скрипки поют голосом дьявола. Так говорят люди, - несмело произнесла девушка.

- Голосом дьявола? – Гварнери громко рассмеялся, а затем спросил: - Вы слышали их?

- Нет, но…

- Люди невежественны. Так зачем вы верите им? – вспылил мастер, и его чистые глаза наполнились гневом.

- Вы… Вы не такой, как все. Вы один. Вы избегаете людей и сутками работаете в мастерской. Вы…

- Сам дьявол? – Гварнери со злостью перебил Софи. – Дьявол по имени дель Джезу?

Мастер скрипок рассмеялся еще громче. Конти показалось, что это само Небо смеется над землей, что это сама Судьба смеется над ее маленькой жизнью.

- Если люди считают тщательный, упорный, титанический труд всей жизни дьявольским, то мне искренне жаль их, - успокоившись, произнес Гварнери и вышел из магазинчика, плотно закрыв за собой дверь.

В Кафедральном соборе заиграл орган, но Софи не слышала его: в ушах звучала мелодия цветов и смех мастера. Конти больше не интересовали ни семейство Риччи, ни Карло Росси, ни Доменико Донати: перед глазами стоял образ Гварнери, его взлохмаченные волосы и чистые, как небо, глаза. Софи посмотрела на цветы – в каждом из них звучала скрипка, скрипка дель Джезу, а струнами была ее душа, душа дочери садовника.

Гварнери в Дуомо не пошел, он повернул на улочку, ведущую к реке. В голове звучала новая скрипка, и мастер пытался запомнить все оттенки ее голоса, прожить этот голос внутри себя. Перед глазами стоял образ очаровательной девушки, и дель Джезу захотелось увидеть ее хотя бы еще раз. Гварнери улыбнулся и взглянул на небо – оно было бездонно-синим и чистым. Солнце лучами согревало город, а мягкое, бархатное тепло окутывало душу блаженством и покоем.

Кремона встретила новый день. Люди приступили к обычным делам. И только два человека выпали из жизни, переступив порог счастья, - великий мастер Гварнери дель Джезу и София Конти, дочь садовника Франческо, хозяйка «Белой розы».

Глава 5

День и ночь смешались между собой в мастерской Гварнери и превратились в один поток живой энергии, состоящий из желания, воли и труда…

В такие моменты своей жизни дель Джезу забывал о себе, о Кремоне, о земле, полностью растворяясь в собственной идее о новой скрипке и желании сделать ее телом, вместилищем, Храмом для Голоса Создателя. В таком состоянии руками мастера управляло сознание, а сознанием – некто иной, кого Гварнери для себя условно называл Христом и кому посвящал все свои музыкальные инструменты, тот, чье имя славили и защищали Рыцари Ордена Храма, тот, кому возносили свои молитвы и для кого трудились бенедиктинцы, стараясь в упорном труде сохранить святость жизни. Гварнери также трудился во имя Христа, но чем больше появлялось инициалов «I.H.S.» на его скрипках, чем больше новых оттенков Голоса слышали его уши, тем меньшим становилось расстояние между мастером и… Да еще это прозвище-клеймо «дель Джезу», данное людьми ему то ли в знак благодарности и уважения, то ли в насмешку над его экспериментами в поисках совершенного инструмента. Хотя Гварнери «клеймо» не беспокоило, он с радостью принял его, еще больше отдавая себя работе.

Этапы создания скрипки помнили все клеточки тела мастера, этапы рождения голоса терпеливо проходила его душа, последовательность механических действий четко воспроизводил его разум.

Вначале было… Слово?

Вначале был образ, эскиз. Его считывал мозг из всеобщей картины мира, его на бумаге изображала рука, чтобы не упустить ни одного изгиба, ни одного завитка, а потом точно скопировать на нижнюю и верхнюю деки.

Создание дек было первым шагом по пути к Храму. Каждая из них уже имела свой голос, Гварнери слышал его пальцами. Нужно было, чтобы эти голоса в дальнейшем звучали в унисон и уступали место настоящему Голосу.

Узкие обечайки извивались волной и повторяли изгибы женского тела, соединяя верхнюю и нижнюю части дек изящной тонкой талией. Изготовление обечаек требовало ловкости и точности: при соприкосновении с горячим железом маленькие пластинки изгибались, а потом застывали в новой форме навсегда, и изменить их уже было невозможно. Но именно от обечаек зависело, как поведут себя «своды» дек, как будет вибрировать входящий в тело скрипки воздух и каким будет звук при выходе в открытое пространство.

На изготовление деревянного тела музыкального инструмента уходили часы и дни, требующие полной отдачи, забвения в мире людей и терпения мастера. Вот только бы не подвел клей: соединил части и детали и не испортил гармонии зарождающейся скрипки.

Размеченные эфы Гварнери вырезал на готовом каркасе и не всегда после снятия зажимов, чаще всего уже после наложения грифа, просверливания колковых отверстий и даже в некоторых случаях после натяжения струн. Расстояние между эфами и их длина определяли высоту голоса скрипки. Готовые эфы редко когда совпадали с намеченным на верхней деке рисунком, ведь каждый инструмент звучал по-своему и не повторял предыдущий.

4-5 слоев лака сохли неделями и должны были защитить музыкальный инструмент от неблагоприятных внешних факторов. Гварнери мог удвоить и даже утроить слои лака, если этого требовала сама скрипка, а значит, добавлял еще не один месяц перед тем, как новый шедевр издаст первый звук и покорит мир.

Еще одним важным этапом было вклинивание дужки между деками. Интуиция и руки мастера безошибочно находили ее место и устанавливали сразу и навсегда.

Установление порожка, работа с напильником, покрытие полировочным маслом, прикрепление колки, подгрифка, подставки и натягивание струн, а также изготовление смычка не являлись для дель Джезу определяющими этапами при работе, а потому эти действия он делал автоматически, без размышлений и «прослушивания» скрипки.

Главным секретом мастера было то, что настройка инструмента производилась не на завершающем этапе, когда скрипка была уже готова, а на протяжении всего процесса создания: от «сводов» дек до накладки подбородника. И каждый момент настройки Гварнери не просто ощущал пальцами, он пропускал его через себя, как будто тело человека и было образцом для будущей скрипки, и из этого тела дель Джезу вытягивал голос и помещал в новый дом. И каждый раз после изготовления музыкального инструмента Гварнери умолкал, но звучала скрипка, звучала его преображенным голосом, доведенным руками мастера до совершенства.

И так было всегда. И сколько было таких недель и месяцев, дель Джезу не считал, как не считал и количество скрипок, созданных и отпущенных им на свободу.

Все свои скрипки Гварнери любил, но когда слышал в ушах голос новой, когда видел в своей голове очертания, образ новой, то забывал о прежней, а новая скрипка полностью овладевала его душой и разумом. В дни, недели и месяцы работы над инструментом дель Джезу жил по-настоящему. Каждый следующий этап в работе не столько забирал силы, сколько, забирая, давал удовлетворение, насыщал жизнью и невероятной энергией. Момент завершения труда был кульминационным, и мастер жил энергией этого момента в последующие часы, дни, недели и месяцы, вплоть до создания нового шедевра.

Летом 1743 года Джузеппе Антонио Гварнери все чаще думал о том, что вот-вот настанет день, когда он более не создаст ни одной скрипки, что он воплотил все оттенки Голоса Создателя, а сам уже готов уйти в монастырь. Лето прошло, а день все еще не наступал. По утрам дель Джезу ходил в Дуомо, смотрел на распятие и думал о святости жизни. Ему казалось, что с каждым новым утром он на шаг ближе к новой жизни, к перерождению. Казалось…

Казалось, пока в ушах не зазвучала новая скрипка и не открыла ему дверь магазинчика под вывеской «Белая роза». И тогда Гварнери понял, что его последняя скрипка будет не просто музыкальным инструментом, а станет цветком, розой. В ней соединятся легкость и сила, красота и свобода.

Волнистый клен, ель, черное дерево, жильные струны, рубанки, стамески, сверла, напильники и кисти вновь ожидали дель Джезу в мастерской. Их зов Гварнери слышал непрерывно ранней осенью 1743 года, когда небо над Кремоной было по-особенному синим и чистым.

15 сентября Гварнери дель Джезу в последний раз переступил порог своей мастерской – день и ночь смешались между собой и превратились в один поток живой энергии, состоящий из желания, воли и труда.

Глава 6

Две кленовых доски лежали на рабочем столе и ожидали мастера. И мастер взял их в руки. Клен зазвучал. Мелодия вырвалась из заточения, непрожитой, непознанной ранее радостью пронзила душу Гварнери насквозь и заменила собой. Память мгновенно стала подбирать картинки из прошлого, подходящие для укрощения стихийной, необузданной радости. Сердце застучало громче, а волнующие воспоминания увлекли сознание за собой…

… - Джузеппе, сынок, вот твоя первая скрипка. Возьми ее, почувствуй, проведи смычком по струнам. Какой сильный звук! Отныне ты мастер и достоин фамилии Гварнери. Твой дед Андреа был бы счастлив увидеть первую работу внука. Запомни этот день, сынок. Тебя ждет большое будущее…

…радость от первой скрипки была несмелой, неуверенной, неожиданной и пробивала душу маленьким ростком, претендующим стать взрослым растением при благоприятных климатических условиях для бурного роста. Первая радость тоже требовала укрощения, но все же это была иная радость и к последней скрипке отношения не имела…

… - Чья эта скрипка? – прозвучал громкий голос Антонио Страдивари. – Кто над ней работал? Ты? Ты? Может быть, ты?

Рука великого мастера указала на Джузеппе Антонио Гварнери, язык которого от страха онемел, а ноги вросли в землю.

- Я спрашиваю, кто этот бездельник? – еще громче произнес Страдивари.

Гварнери сделал шаг вперед и гордо сказал:

- Я работал. Это моя скрипка.

Страдивари грозно сдвинул брови, а потом рассмеялся:

- Да ты, я вижу, смельчак. Запомните все: мастер должен быть смелым. Возьми скрипку, Гварнери, и поставь свой знак.

Руки юноши задрожали, а на инструменте появился знак в виде маленького креста.

- Почему крест? – спросил Страдивари.

- Я посвящаю ее Христу, - ответил Джузеппе.

- Ты не ошибся, мальчик? Не Святой Терезе, а Христу?

- Нет, не ошибся, - уверенно произнес Гварнери…

…страх тогда уступил место радости, заслуженной, дарующей надежду и сулящей славу, но все же это была совсем другая радость и ничего общего с радостью последней скрипки не имела…

… - Мастер дель Джезу, мы покупаем твои скрипки и делаем новый заказ, - заявил святой Мартин, служитель миланской церкви Санта-Мария делле Грацие. – Отныне ты будешь трудиться на благо веры и Италии, трудиться упорно и соблюдать чистоту помыслов. Никто не посмеет помешать тебе. С этого дня ты находишься под защитой святого Бенедикта и церкви. Мы будем рядом…

…радость долгожданной победы зажглась неопалимым огнем в душе мастера, радость признания, радость результата труда, но это была не та радость, что через руки вошла в сердце, перевернула весь мир и лишила покоя…

«Это нечто новое, бьющее фонтаном, неиссякаемое, - думал дель Джезу. – Это еще один Голос Создателя, и он уже во мне».

Гварнери закрыл глаза и доверился радости.

Радость ответила ему.

Ответом была улыбка на лице прекрасной девушки, ее карие, сияющие необычным блеском глаза и белая роза в руках.

Дель Джезу склеил кленовые доски, оставил их сохнуть на столе, взял готовую скрипку и быстрым шагом направился в цветочный магазин, навстречу судьбе…

Софи Конти нервничала. Прошла неделя, а Гварнери не было. По утрам, как и прежде, мимо цветочного магазина в Кафедральный собор проходила семья Риччи, на работу в пекарню спешил Карло Росси, на службу во Дворец Коммунале, не торопясь, следовал Доменико Донати, все так же кланялся и снимал шляпу, за ним шла Луиза, жена аптекаря…

Дель Джезу не было.

«Возможно, мои слова обидели его. Нет-нет. Скорее рассмешили, ведь он так смеялся. Тогда что с ним? Он заболел? Ему нужна помощь? Нет. Плохие новости быстро бы облетели Кремону. Он уехал? Навсегда. Я его больше никогда не увижу…»

Тоска, словно заноза, засела в сердце и пролилась невидимой соленой водой, омывшей душу. Розы задрожали в тонких и слабых руках и упали на пол. Девушка нагнулась, чтобы поднять их, бережно дотронулась до первой розы и уколола палец. Рука дернулась, кровь капнула на белый лепесток, по щеке покатилась слеза.

- Как может плакать такая Красота? Цветы не могут плакать…

Софи услышала долгожданный голос и спросила:

- А что могут цветы?

- Звучать и слушать. Слышать друг друга, - ответил Гварнери и провел смычком по струнам.

Скрипка запела. В ее голосе звучала непрожитая, не познанная ранее радость. Не осталось ни одного уголка в комнате, ни одного уголка в душе, куда бы она не проникла, который бы она не заполнила собой. В этой всепроникающей радости растворились чувства, в этой неиссякаемой радости растворились мысли. В этой великой радости расцвела любовь, нежная, как лепестки розы, колючая, как ее стебель. Любовь выбросила в пространство резкий аромат и закружила головы. Сердца вдохнули его и вылетели из груди навстречу друг другу.

Две белые птицы парили в мелодии. Перья в лучах любви отливали всеми цветами радуги. Крылья прикасались. Птицы то приближались, то разлетались, чтобы приблизиться вновь. Голос Создателя вырвался через голоса птиц – и те запели. Запели в два голоса, которые затем слились в один, неразделимый и могучий. Голос любви подбросил птиц вверх, и они потеряли облик – превратились в белые облака. Перемешавшись в воздухе, облака устремились вниз и разделились на два потока. По мере падения свет в потоках обретал видимые черты. Сияющая бело-алая роза упала в открытое сердце мастера. Сияющий белый лотос упал в открытую душу Софи.

Мелодия умолкла. Скрипка замерла.

- Ты все еще думаешь, что мои скрипки поют голосом дьявола? – спросил Гварнери.

Чувства перехватили дыхание Софи, комком подступили к горлу и не дали возможности сказать и слова.

Дель Джезу ответил сам:

- Если, конечно, дьявол не умеет любить…

И вновь его громкий смех вернул Софи в реальность, и она вместо слов протянула мастеру розу, обагренную каплей крови. Гварнери принял цветок и воткнул в левый эф скрипки.

- Цветы могут звучать. Могут звучать и слушать, - произнесла маленькая Софи и улыбнулась.

- С их мелодией может играть ветер. Ты когда-нибудь слышала, как он играет цветами?

- Нет, - удивленно ответила девушка.

- Хозяйка цветов не слышала, как с ними играет ветер? Не может быть! Нет? Нужно это исправить. Идем.

- Куда? – поинтересовалась Софи.

- К реке, - сказал Гварнери. – Там ветер подхватывает мелодию, и она плывет по воде вдаль, а сердце мчится за ней, пытаясь догнать и схватить за хвост, как птицу счастья.

- Идем, - решительно произнесла хозяйка «Белой розы».

Через несколько мгновений дверь магазина захлопнулась, а по мостовой застучали башмаки. Шаги удалялись. Мастер и девушка скрылись за поворотом, ведущим к реке.

Глава 7

Нижняя дека была готова. Мастер в последний раз провел по ней меньшим рубанком, отложил в сторону и взял в руки цельную доску ели.

Ель заиграла. В ее голосе шумел океан, ревел ветер, гремел гром, капли дождя стучались в окно мастерской.

Ель зазвучала. Мелодия наполнилась ярким светом и тишиной. Луч солнца пробился в мастерскую через окно.

Гварнери наложил эскиз скрипки на ель и только приготовился обвести контуры по дереву, как услышал стук в дверь. Мастер сдвинул брови и хотел было уже спросить со злостью «Кто еще там?», но не успел: дверь отворилась, и на пороге появилась Софи, его маленькая Софи.

Она не вошла, а влетела в мастерскую. Вместе с ней влетело и солнце.

- Я очень хотела тебя видеть.

Солнце заиграло в ее темных, почти черных волосах. В глазах отразился огонь желания.

Дель Джезу поднялся, встал из-за стола, подошел к Софи и провел рукой по ее темным сияющим волосам. Пальцы утонули в них, а губы прикоснулись к нежной коже на шее…

На полу в мастерской на вывернутом наизнанку плаще мастера скрипок лежали две обнаженные фигуры. Руки и ноги крепко сплелись между собой, как ветви растений. Прекрасное женское тело напоминало собой грациозную нежную розу, полную тайн и загадок. Сильное мужское тело было похоже на уверенный в себе лотос, открытый для мира и постигший все его тайны и загадки.

Мелодия держала тела в своих объятьях, мелодия зарождаемой скрипки. Души творили ее, и та вырывалась наружу. Мелодия настраивала тела, как два музыкальных инструмента, чтобы они звучали без фальшивых нот, в едином порыве, в едином дыхании и своей любовью проводили и славили Голос Создателя.

Музыка, в которой сплелись тела, соединила и души. Правда, их обмен произошел еще в цветочном магазине, а теперь души возвращались в свои тела, оставляя половину себя в своей новой форме, чтобы не разлучаться с ней никогда, чтобы не только дышать одним воздухом, но и любить одной любовью, жить одной жизнью и не бояться одной смерти.

Тела исполняли, а души пели, взлетая без фальши до самых высоких нот и опускаясь без фальши до самых низких. В каждом прикосновении была любовь, в каждом движении была свобода, в каждом наслаждении отсутствовало время. Тела и души не спешили его запускать, превращая кульминационные моменты любви в отрыв от земли, от мира чувств, от мира мыслей.

Когда солировало тело Гварнери, его подхватывала душа Софи. Когда же женское тело ласкало и любило, то мужская душа замирала в экстазе счастья. И сколько было таких «взлетов» и «падений», сколько раз искажались лица, а мелодию любви прерывал кульминационный стон, любящие друг друга не считали. Им казалось, что так было всегда, так есть всегда и так будет всегда. Цветы живут только в любви, купаются в ее лучах, а без ее тепла погибают.

Солнце село за горизонт. В мастерской потемнело. Гварнери укрыл плащом Софи и зажег свечи. Комнату наполнила тишина и подарила одно счастье на двоих. Софи понимала, что нужно как можно скорее вернуться домой, пока отец еще работал в саду, но тело не подчинялось ее мыслям, стараясь задержать, растянуть мгновения удовлетворенной страсти. Дель Джезу знал, что момент расставания близок, что реальность пытается ускорить его приход. Гварнери вопреки реальности оттягивал разлуку, продлевая минуты, когда расстояние между ним и Софи было минимальным, когда близость ее тела волновала и заставляла желать. В свои 45 мастер научился ценить такие мгновения и не отдавал их в жертву никому и ничему, но жертву требовал юный возраст Софи, ее отец, ее мир. Гварнери был уверен, что она эту жертву принесет, как когда-то давно и он принес свою любовь в жертву. Но даже тоска в любви не дает горечи, а, словно жгучий перец, обостряет желание и пробуждает аппетит.

- Тебе пора, - мастер произнес решение Софи.

- Еще минуточку. Просто хорошо быть рядом, - сказала Конти и спросила: - Когда мы встретимся? Когда я тебя увижу?

- Будешь уходить, оставь дверь открытой, - ответил Гварнери. – Хотя я приду первым.

Дель Джезу подошел к столу, взял в руки карандаш и провел первую линию верхней деки.

«На этот раз я сделаю деки более плоскими, их глубина не определяет голос этой скрипки. Его определяют совсем другие тела», - решил Гварнери и приступил к работе. Ель подчинилась рукам мастера. Стамески заработали. Сквозь легкий рабочий шум дель Джезу услышал, как ушла Софи, ушла, чтобы вернуться. Пересилив волнение и дрожь в руках, Гварнери погрузился в работу, предав забвению себя и весь мир.

К утру верхняя дека была готова. Дель Джезу погасил свечи и уснул, уснул прямо за рабочим столом, уснул, удовлетворенный и телом, и душой, и разумом.

Глава 8

- Синьорина Софи! Синьорина Софи! Вам просили передать.

В магазин заскочил уличный мальчишка и положил на прилавок белый конверт. Софи взяла конверт в руки и увидела на нем надпись «Магазин «Белая роза». Заказ на цветы». Конти хотела спросить у ребенка, кто просил передать, но не успела: мальчишки и след простыл. Дверь хлопнула, и хозяйка осталась одна. Пальцы открыли конверт. Софи достала послание и прочла вслух:

- Прошу подготовить букеты на всю сумму денег, вложенных в конверт. Предпочтение отдайте розам, лилиям и каллам. В 12.00 придет мой посыльный и заберет заказ. Надеюсь, что необходимое количество цветов найдется у такого известного садовника, как Франческо Конти.

Софи заглянула в конверт – деньги лежали на месте. Сумма была внушительной, настолько внушительной, что хозяйка «Белой розы» забеспокоилась, хватит ли в магазине цветов, и на всякий случай отправила гонца в сад, чтобы отец дополнил заказ розами и лилиями, раскрывшими свои бутоны этим утром.

Гонец отправился с поручением. Софи Конти стала собирать букеты. К белым, кремовым и бело-розовым лилиям она добавила маленькие, величиной с монету, белые хризантемы на высокой тонкой ножке, и королевские лилии на их фоне стали смотреться еще более величественно, чем обычно. Все розы Софи разделила на группы по цвету и форме лепестков. В букетах из белых роз свое место заняли красные герберы, из красных, желтых и розовых – махровые гвоздики, воздушные, белые или бледно-розовые. К белоснежным каллам трудно было подобрать соседей. Конти задумалась, вдруг ее взгляд упал на садовые голубые незабудки, и она поняла: это то, что надо. Руки сами собрали букет из 21-й каллы и нежных сине-голубых мелких цветков. Мечты и реальность, величие и простота, сила и трогательная ранимость соединились в нем и заворожили красотой и тайной.

«Пожалуй, это лучший букет», - решила Конти и продолжила работу.

Небольшие букеты из синих, белых и розовых фиалок пополнили необычный заказ. Нежные, почти детские, веселые фиалки Софи поместила в плетеные корзиночки, купленные у соседа Лоренцо Рива за полцены.

Хозяйка «Белой розы» перевела дыхание, посмотрела на составленные букеты и подумала: «Прекрасная работа. Счастлива будет та женщина, которой достанутся эти цветы. Интересно, кто сделал заказ? Наверное, какой-нибудь знатный вельможа решил устроить Праздник Цветов. Может, у него свадьба или День рождения? А может, в Кремону пожаловали Медичи или, о Боже, сам Папа Бенедикт XIV? Мне кажется, что это подарок для любимой: такой поступок может совершить только любящее сердце. А у синьора неплохой вкус. Розы, лилии, каллы достойны королевы».

Мысли Софи прервал приход отца, садовника Франческо Конти.

- Дочка, зачем тебе новые цветы? В магазине товара на 2-3 месяца продажи. Ты составила букеты? Поступил заказ?

Софи протянула отцу конверт.

- Кто бы это мог быть, отец? – спросила маленькая Софи.

- Какое нам дело, дитя мое? Деньги у нас, заказ мы выполним. Новость о цветах облетит всю Кремону. Каждый горожанин из любопытства заглянет в «Белую розу» и пожелает купить хотя бы один цветок. Фортуна улыбнулась нам, моя девочка. Наконец-то я смогу нанять помощника и заняться своим цветком. Самую красивую розу в мире я назову в твою честь, моя маленькая Софи.

Отец поцеловал свою дочь, как в детстве, в голову и счастливый, напевая себе под нос, вышел из магазина. Софи осталась наедине с цветами. Стало тихо-тихо. Конти прислушалась к тишине и вспомнила о Гварнери, вспомнила о минутах счастья. Улыбка озарила ее лицо, а пальцы прикоснулись к нежным лепесткам роз.

- Он обещал прийти первым. Я буду ждать.

Софи посмотрела на часы. Стрелки показывали 11.45. Хозяйка «Белой розы» села на стул и стала ждать, время от времени поглядывая в окно.

Посыльного не было. Хотя Софи ждала не его – другого, но и тот тоже не появлялся. Часы на башне Торраццо пробили полдень, с ними одновременно о середине дня известили и часы «Белой розы». Хозяйка задумалась: а что если надежда разрушит ее сердце, наполнит его не радостью встречи, а болью расставания? Что если Антонио играл с ней, как со своей скрипкой?

- Глупая моя голова, - негодовала сама на себя Софи, - ты хнычешь, словно ребенок, у которого отобрали его любимую игрушку. Ты любишь, чего еще желать?

Конти посмотрела на букеты, те были прекрасны и восхищали своей красотой, но сердце Софи они не радовали. Новая мысль, точно молния, пронзила сознание: без него нет радости! Цветы улыбались, солнце освещало магазин, осеннее тепло согревало тело и душу, но женское сердце накрыла черная вуаль, снять которую мог только Гварнери дель Джезу, великий мастер, ее любовь.

Софи подошла к окну. По стеклу ползла маленькая божья коровка, ища себе место для зимнего сна. Насекомое быстро перебирало лапками, и Софи показалось, что божья коровка ищет не убежище, а выход, что она может помочь этому чудному созданию.

Конти дотронулась рукой до стекла – божья коровка перебежала на ее руку, по пальцам спустилась на ладонь и села, очевидно, чтобы набраться новых сил. Софи направилась к двери, открыла ее, переступила порог и высоко подняла ладонь.

- Божья коровка, лети на небо, там твои детки кушают конфетки. Всем – по одной. Лети в дом родной, - прошептала Конти и добавила: - Забери с собой на небо и мое желание.

Насекомое на мгновение замерло, словно вслушивалось в слова и голос человека, а потом раскрыло крыльца и взлетело.

- Синьорина, - услышала Софи, - я пришел за цветами.

Хозяйка «Белой розы» повернула голову и увидела посыльного, молодого итальянца довольно приятной внешности, телегу и рыжую лошадь.

- Вы уверены, что все цветы поместятся на эту телегу? – спросила Софи.

- Хозяин полностью доверяет Вам. Мы возьмем столько, сколько Вы скажете.

Через несколько минут телега была компактно заполнена цветами, даже место для возничего занял букет из 21-й каллы.

- Хозяин просил, чтобы и Вы пришли к нему.

- Зачем? – поинтересовалась Софи.

- Не знаю, - ответил посыльный. – Я всего лишь выполняю его поручение.

Заинтригованная неожиданным поворотам судьбы, хозяйка «Белой розы» дала согласие на приглашение неизвестного заказчика – и процессия тронулась в путь по улицам Кремоны.

Рыжая лошадь медленно тащила телегу, нагруженную цветами. Рядом с животным шел привлекательный молодой человек, за ним – очаровательная девушка, поправляющая время от времени шикарный букет, который без ее контроля мог бы свалиться на мостовую, содрогаясь от тряски по булыжникам.

Прохожие останавливались и пропускали процессию вперед. Горожане из открытых окон наблюдали за необычным действием, любовались цветами, немного завидуя чужому счастью. Вся Кремона была свидетелем чужой любви и вдыхала ее аромат.

Софи шла и ни о чем не думала. Она не смотрела по сторонам и не могла видеть восхищенных взглядов и радостных лиц кремонцев, все ее внимание было сосредоточено на цветах, и только изредка она глядела под ноги, чтобы не споткнуться и не упасть.

Как долго длилось путешествие, Софи не знала. Ей показалось, что время остановилось, и остановили его красота и музыка, что неожиданно зазвучала в душе. Телега остановилась. Сердце Софи сжалось от волнения. Перед Конти была дверь мастерской и вывеска «Гварнери дель Джезу. Мастер скрипок»…

Глава 9

Солнце высоко стояло над Кремоной, когда дель Джезу проснулся. Верхняя дека лежала на столе. Мастер провел по ней рукой.

«Время не ждет. Тело скрипки рождено. Осталось соединить деки», - решил мастер и немедленно приступил к работе.

Две узкие вымоченные кленовые полоски, приготовленные заранее, уже давно ожидали прикосновения к горячему металлу, от которого потеряли бы свою прежнюю форму и навсегда бы приобрели новую. Такие метаморфозы дерева требовали высокого мастерства и не допускали ошибок, которые могли испортить материал, перечеркнуть часы труда и заставить мастера начать все сначала.

Сколько раз руки Гварнери умело изгибали клен, а изгибы получались такими плавными, такими совершенными, что даже разум начинал верить в гармонию мира. Сегодня все было иначе. Руки мастера слегка задрожали, когда взяли будущие обечайки, а в сознании существовала только одна мысль: «Я люблю тебя, моя маленькая Софи».

Присутствие Софи дель Джезу ощущал везде и во всем: пространство мастерской заполнил аромат ее сладких духов, измятый плащ еще хранил тепло ее тела и совершенными линиями воссоздавал в голове ее образ, ее смех еще звучал в ушах Гварнери, а губы помнили поцелуи, нежные, как лепестки роз.

«Решено, я создам белую скрипку и назову ее Белая Роза. Ее голос будет сильным и чистым, как моя любовь, страстным, волнующим и бесстрашным, как любовь Софи», - подумал Гварнери, отложил в сторону обечайки, достал из стола деньги и лист бумаги. Написав несколько строк, дель Джезу вложил листок в белый конверт, вывел на нем слова «Магазин «Белая роза». Заказ на цветы», вышел на улицу, остановил дворового мальчишку и отправил его с поручением в цветочный магазин Софи.

Вернувшись в мастерскую, дель Джезу вновь засел за работу, чтобы успеть выполнить ее к приходу Софи. В 11.45 обечайки были готовы, а на нижней деке прорезан желоб и вставлен ус. И только в пальцах мастера оказался карандаш, чтобы нанести на верхнюю деку разметки для эф, как в дверь постучали и, не дождавшись разрешения хозяина, вошли.

Худой темноволосый мужчина в сером плаще произнес:

- Великая Ложа Кремоны ждет тебя. Собирайся.

- Сейчас? Но я не закончил работу. И что за важное дело, чтобы собирать людей в полдень?

- Великий Мастер желает задать тебе несколько вопросов. И не стоит гневить его, брат.

- Хорошо, - Гварнери посмотрел на обечайки. – Это их музыка…

Дель Джезу взял еще один лист бумаги и написал: «Софи, моя любовь, все цветы для тебя. Все цветы мира для тебя. Расставляй их в мастерской по своему желанию. Вчера ты пришла ко мне как гость, сегодня ты вошла в этот дом хозяйкой и моей женой. К сожалению, я сам не могу встретить тебя. Меня вызвали по важному делу в башню Торраццо. Пообещай, что ты никуда не уйдешь и будешь ждать. Твой Антонио»

Гварнери оставил записку на столе, позвал Андреа, ученика и дальнего родственника по материнской линии, приехавшего из деревни, и дал ему поручение:

- Во дворе стоит телега, запряги в нее рыжую кобылу. Отправляйся в магазин «Белая роза», забери заказанные цветы. Возьми их столько, сколько посчитает нужным продавец. Да, попроси хозяйку последовать за собой. Отказа не принимай. Она должна появиться здесь. Когда придете в мастерскую, можешь оставить ее одну, но только смотри, чтобы до моего возвращения она не покидала мой дом. Все понял?

- Да, синьор. Я сделаю все так, как вы желаете. Не беспокойтесь, - ответил Андреа и вышел во двор.

- Теперь, брат, мы можем идти, - дель Джезу обратился к человеку в сером плаще.

Часы на башне Торраццо пробили полдень, когда Гварнери покинул мастерскую. По дороге он размышлял: «Братья собираются экстренно, значит, это действительно важно. Но что им нужно от меня? Да, я Мастер, но еще и мастер скрипок, а это и есть моя миссия. Им нужна моя скрипка? Для этого вовсе не нужно было вызывать меня, я отдал бы ее брату. Все очень странно. Потерпи, дель Джезу, ты скоро все узнаешь».

Брат-масон шел рядом и молчал. Было бессмысленно что-либо спрашивать у него: он все равно ничего бы не сказал, так как сам вряд ли был осведомлен.

Войдя в башню, братья поднялись по широкой лестнице на первый этаж и повернули направо. Коридор был узким и длинным, с расположенными по сторонам комнатами, на дверях которых на деревянных дощечках были сделаны надписи: «Мастер гильдии гончаров», «Мастер гильдии плотников», «Мастер гильдии сапожников», «Мастер гильдии кожевников», «Мастер гильдии кузнецов». Дверь с надписью «Мастер гильдии каменщиков» была последней, рядом с ней на глухой стене висел гобелен с видом площади Коммуне. Брат Никола отвесил его, вставил в замочную скважину ключ и открыл потайную дверь.

За дверью показались первые, освещенные факельным огнем ступени лестницы, ведущей вниз, остальные скрывались в темноте. Брат-масон снял со стены факел и стал спускаться во тьму, за ним последовал и дель Джезу.

Спуск был недолгим. Лестница привела к новой двери, с нанесенными на нее знаками-символами наугольника и циркуля и буквой G между ними. Дверь была не заперта, как будто уже давно ожидала посетителей.

Легкое волнение всегда охватывало душу Гварнери, когда он переступал порог комнаты, где собиралась Великая Ложа Кремоны. Он всегда помнил, как впервые пришел сюда, как задрожал голос, как волна неведомых чувств захлестнула сердце, и то застучало так громко, и Джузеппе даже показалось, что этот стук слышат все присутствующие. Тогда он нес сюда свою скрипку, тогда он вошел сюда мастером Джузеппе Антонио Гварнери, а вышел братом дель Джезу. И сколько бы раз он не являлся сюда, всегда приход вызывал тревогу и вселял надежду. Всегда… Но не сейчас. Сегодня сердце не стучало громко, а душа не волновалась: она, как сосуд, до краев была наполнена счастьем, и ничто уже не могло проникнуть в нее.

Две высокие колонны пропустили братьев в ярко освещенный зал. Брат Никола повесил факел на стену и удалился. В глубине просторной комнаты возвышался трон Великого Мастера, над ним – Лучезарная Дельта. Чуть ниже стояли стулья Мастеров розово-золотого, высшего масонства, перед ними – два стула для секретарей, делающих записи собрания за широким столом. Перед столом в центре зала находился алтарь, на нем лежала огромных размеров книга. Братья утверждали, что это настоящая Библия. По левую и правую стороны от алтаря стояли стулья для Мастеров голубого и красного масонства, рядом с ними, но ближе к алтарю находились места для неофитов.

Гварнери посмотрел по сторонам. Все стулья были заняты, а лица масонов, как и всегда, скрывали маски. Дель Джезу уверенной походкой по шахматному полу направился к алтарю, остановился на белой клетке (цвет клетки – белый или черный – каждый пришедший брат выбирал сам, показывая своим выбором, какой этап жизни сейчас проходит) и сорвал с лица маску, предложенную братом Никола еще перед входом в зал. Библия на алтаре лежала раскрытой, но Гварнери даже не обратил внимания, на какой странице.

- Мы слушаем тебя, Мастер, Мастер дель Джезу, - иронично и громко произнес Великий Мастер.

- Что я должен сказать? – также громко, но спокойно спросил Гварнери.

- Ты выбрал белую клетку. Почему?

- Я счастлив.

- И как давно?

- Очень давно. Всю жизнь. Осознал вот только сейчас.

- Кто или что помогло осознать? – по-прежнему задавал вопросы Великий Мастер.

Дель Джезу по-прежнему отвечал:

- Жизнь. Счастье – это ее подарок.

- Счастье – подарок жизни? Это что-то новое. Скорее, счастье – это работа, результат Великого Труда, когда неотесанный камень становится кирпичиком Всеобщего Дома, - возразил Великий Мастер, а потом добавил: - Мы рады за тебя, брат. Ты можешь перейти в ряды красного масонства. Займи свое новое место, Мастер.

- Кирпичиком Всеобщего Дома? – переспросил Гварнери и тотчас же сам дал ответ: - Счастье у каждого свое. У каждой травинки на лугу, цветка в саду и даже листочка на одном дереве свое счастье. У всех моих скрипок счастье было индивидуальным, неповторимым, как и судьба.

- Что ты, брат, хочешь нам этим сказать?

- Я отказываюсь от нового места, я отказываюсь быть и Мастером, и масоном. Я добровольно возвращаюсь в категорию профанов.

Комната наполнилась шумом разгневанных голосов. Великий Мастер продолжил разговор:

- Ты получил здесь знания. При нашей всеобщей поддержке ты стал тем мастером скрипок, каким являешься на сегодняшний день. Ты не можешь уйти. Да и что будет с дочерью садовника Франческо Конти Софией?

- При чем здесь дочь садовника? – Гварнери уверенно задал вопрос.

- Ты нарушил Устав, Мастер. Ты вступил в отношения с женщиной не ради общего дела и даже не ради продолжения рода Гварнери, как это сделали твой отец и дед, а ради кого-то там призрачного счастья. Но мы простили тебя, брат, ибо сказал Христос: «Кто из вас не грешен, пусть первым бросит в нее камень».

- Вы верите во Христа? Вы, приемники Каббалы и Зохара? Вы, кто в насмешку надо мной дал мне имя дель Джезу? Вы, кто прячет лица под масками, хотя каждый из вас знает в лицо своего соседа? Сорвите маски, братья… Или я единственный в Кремоне, кто не отрекся от Него?

В зале наступила тишина. Что делать дальше, никто не знал, как и не знал, что скажет и как поступит дальше этот странный человек. Затем в тишине зазвучала зависть. Кто-то завидовал смелости дель Джезу, кто-то – его самообладанию, кто-то – таланту, но все без исключения завидовали его счастью. Кто черной, а кто и белой завистью, как показывали клетки на полу в зале заседаний Великой Ложи Кремоны. Сквозь волны зависти пробился голос Великого Мастера:

- Великий Архитектор закроет для тебя Дверь в Мироздание. Ты больше не услышишь Его Голос.

- Мироздание открыто для меня, как никогда. Я не только слышу Его Голос, но и пытаюсь воспроизвести его, дав ему совершенное земное тело, - дерзко сказал Гварнери.

- Я предлагаю во второй раз: брат дель Джезу, займи новое место среди красных масонов. В третий раз я предлагать не буду.

После этих слов Великого Мастера по залу пробежал легкий ропот одобрения, а затем вновь установилась тишина.

- Я во второй раз отказываюсь от предложенного мне места. Солнце и Луна светят в моем сердце, а не над тронами Мастеров.

Мастера высшего масонства поднялись со своих мест, за ними – красного и голубого. Остались сидеть только неофиты, абсолютно ничего не понимающие в происходящем.

- Ты не уйдешь! – грозно сказал Великий Мастер.

- Ты не уйдешь! Ты не уйдешь! – повторили Мастера один за другим.

- И вас даже не интересует Белая Роза? – спросил дель Джезу, пытаясь вопросом остановить волну ненависти, нарастающую, как снежный ком.

- Белая Роза? – мгновенно отреагировал Великий Мастер. – Какая Белая Роза?

- Моя скрипка. Моя лучшая скрипка.

- Это ее имя?

- Нет. Она и есть Роза. В ней звучит каждый элемент. В ней звучит голос, Его Голос, Весь Голос.

- Где она? – руки Великого Мастера задрожали.

- Я работаю над ней. Если вы убьете меня, то никогда не получите Белую Розу. Я отдам ее вам в обмен на жизнь и свободу, свою и Софи.

- Великая Ложа Кремоны дает тебе девять месяцев на завершение труда. Если по истечении времени Белой Розы у нас не будет, то никто из присутствующих братьев не сможет поручиться даже за минуту твоей жизни и свободы, дель Джезу, а также за жизнь и свободу Конти. Время пошло.

- Тогда не мешайте мне быть счастливым.

Гварнери подошел к алтарю, закрыл Библию и вновь открыл ее, но на первой странице. Его сильный голос прозвучал, как гром с ясного неба:

- Вначале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет.

Дель Джезу повернулся и все той же уверенной походкой по шахматному полу в зале собраний Великой Ложи Кремоны направился к выходу. Никто из присутствующих братьев не посмел задержать его.

Глава 10

Молодой итальянец открыл дверь и пропустил вперед синьорину. Софи Конти вошла в мастерскую Гварнери дель Джезу. Ее душа затрепетала: вчера она была счастлива здесь, что ей приготовил день сегодняшний? Софи поймала себя на мысли, что боится встретиться с Гварнери, боится посмотреть ему в глаза, боится, но желает, желает видеть его, слышать его, любить его, дышать им.

Солнце осветило мастерскую. Дель Джезу не было. Софи с облегчением вздохнула и подошла к рабочему столу мастера.

«Это его святая святых. На этом месте рождаются скрипки. Он и вчера сел за стол. Говорил, что будет работать всю ночь. А вот и его работа».

Софи увидела лежащие на столе деки и обечайки, рядом с ними находились зажимы, стамески, циркуль, линейка и карандаш. Детали скрипки и инструменты располагались на рабочем месте как-то странно, как будто мастер оставил их в большой спешке, в самый разгар работы. Конти взяла в руки верхнюю деку – по телу пробежала волна воспоминаний, и комок чувств подступил к горлу. Софи прикоснулась губами к деке и вдохнула в себя аромат еловой смолы. Тело зашаталось, и Конти невольно села на стул, вернув деталь скрипки на место. Придя в себя, Софи увидела на столе письмо и прочла: «Софи, моя любовь, все цветы для тебя. Все цветы мира для тебя. Расставляй их в мастерской по своему желанию. Вчера ты пришла ко мне как гость, сегодня ты вошла в этот дом хозяйкой и моей женой. К сожалению, я сам не могу встретить тебя. Меня вызвали по важному делу в башню Торраццо. Пообещай, что ты никуда не уйдешь и будешь ждать. Твой Антонио»

- Все цветы для тебя, - повторила она вслух. – Цветы? Я совсем забыла о них.

Увлекшись работой мастера, Софи и не заметила, как посыльный внес все корзины с цветами и поставил в центре мастерской.

- Хозяин просил подождать. Располагайтесь, чувствуйте себя, как дома, - сказал посыльный и спросил: - Ничего не нужно?

- Нет, - ответила Конти и осталась одна.

Душа ликовала, сердце вырывалось из груди: цветы для нее, Гварнери ее любит. Софи подошла к цветам, взяла в руки букет из 21-й каллы и закружилась по комнате, напевая при этом от счастья. Когда радость приутихла, не раздумывая, в эйфории чувств маленькая Софи стала расставлять букеты в мастерской.

«Антонио прав: цветы должны быть в мастерской. Но как их расставить? В напольных ящиках – клен, ель и черное дерево. В ящиках стола и шкафов – инструменты, на одних полках – детали, на других – готовые скрипки, на третьих – баночки с клеем и кисточки. На втором, меньшем, столе – струны и смычки. Наверное, есть еще одна мастерская, где скрипки покрывают лаком и дают им возможность высохнуть до конца. Здесь так необычно и интересно! Где же найти место для цветов? – задумалась Софи. – А не потеснить ли мне скрипки и детали на полках? Это идея!» - решила Конти и бережно сняла с полки готовую скрипку.

Скрипка была такой открытой, ранимой, что Софи прижала ее к себе, как любящая мать прижимает к своему сердцу новорожденное дитя. Скрипка в ее руках успокоилась и зазвучала. Зазвучала не от того, что скрипач провел смычком по струнам, а просто так, сама по себе. Ее голос слышала душа Софи, и что-то знакомое, слишком знакомое уловила Конти в этом голосе.

«Ой, так звучит лилия, раскрывшая лепестки на рассвете».

Открытие было таким неожиданным и стремительным, что скрипка чуть не выпала из рук Софи, но Конти ее чудом удержала и вернула на место. Букет бело-розовых лилий оказался рядом с живой скрипкой и подхватил звучание.

Когда же Софи взяла в руки вторую скрипку, то услышала голос цветов на закате, их колыбельную для земли, сада и своих братьев, и тотчас же рядом с этой скрипкой положила букет кремовых роз, отдающих сильно свой аромат именно в это время суток. В других скрипках звучали полдень и полночь, жара и холод, дождь и солнце, а вместе с ними – розы и хризантемы, ромашки и астры, лилии и георгины. Голоса всех скрипок пели о своем неповторимом счастье и сливались в один могучий, бессмертный голос. Услышав его, руки Софи безошибочно определяли новое место для новых букетов и искали следующее.

Вскоре все цветы были расставлены. Мастерская светилась радостью и счастьем.

«Как гармонично, как красиво смотрятся скрипки рядом с цветами. Антонио это оценит», - подумала Софи и еще раз окинула взглядом мастерскую: на окнах, полках, шкафах и даже на полу стояли цветы.

Одни цветы радовали – другие наполняли сердце печалью.

Одни дарили покой – другие вселяли тревогу.

Одни возносили душу до небес – другие бросали в ад.

«Какие они разные! Просто целый букет эмоций. Да, да – целый букет чувств. Сколько оттенков, переливов, комбинаций! Невероятно, но общий голос бесстрастный. Гармония бесстрастна, хотя в ней есть все. Все? Все…»

Софи взглянула на букет из 21-й каллы. Он лежал на рабочем столе мастера возле письма.

- Это не его место. Я уверена в этом. Где твое место, белоснежный цветок? – Софи задала вопрос каллам и неожиданно для себя заметила на полу плащ Гварнери, измятый плащ, тот самый плащ.

Мастер так и не убрал его. Почему не убрал, Конти не знала, но решила, что дель Джезу оставил его специально. Белоснежный букет остался лежать на полу в складках плаща.

Софи, довольная результатом своей работы, села вновь на стул за рабочим столом и стала ждать.

«Видно, такова моя судьба – все время ждать. Я буду ждать столько, сколько нужно. Он придет, я знаю», - любовь и признание Антонио разгоняли мрачные мысли, но те, словно сорняки, быстро росли и расшатывали веру в счастье, гасили внутренний огонь и заполняли пространство мраком.

Мрачные мысли шептали Софи все громче и громче: «Что-то не так. Его вызвали в башню, значит, это действительно важно. Важно или опасно? Опасно?! Вдруг он не вернется? Вдруг его не отпустят? Или еще хуже… Я не хочу его терять. Я не могу его потерять! Зачем было тогда появляться на этом свете?»

Душа Софи заметалась в мастерской, как раненый зверь в клетке: от окна – к окну, от стола – к двери, от двери – до стола.

«Ничего не случится. Он придет. Он не может не вернуться».

Чтобы отогнать мрачные мысли, Софи еще раз прочитала письмо, затем взяла карандаш и стала рисовать, тем более, что места на бумаге после слов Антонио было предостаточно.

Карандаш двигался быстро и четко. На глазах у Софи появился скрипач, но вместо скрипки у него была белая роза, и он играл на ней мелодию вечной любви. Когда же был нанесен последний штрих, Софи услышала за спиной:

- Мое счастье! Я здесь!

Софи обернулась. Гварнери улыбнулся ей и широко расставил для объятий свои крепкие руки.

- Антонио! – вырвалось из груди, и Софи бросилась в объятья мастера…

- Я так ждала, так ждала. Я думала, думала… - Конти боялась произнести вслух свои мрачные мысли.

- Не волнуйся. Все позади. Мы не затем встретились, чтобы расстаться…

Глава 11

Две новости облетели Кремону. На улицах горожане говорили о телеге, нагруженной цветами, о магазине «Белая роза» и Гварнери дель Джезу. Люди обсуждали удачу Франческо Конти, восхищались красотой выращенных цветов, но никак не могли понять: зачем Гварнери заказал столько роз и лилий. Слухи и догадки блуждали по улочкам и переулкам и будоражили размеренную жизнь города.

Вторая новость объединила тайный мир Кремоны. Члены Великой Ложи возмущались поступком дель Джезу – его наглым образом сорванной маске и дерзким словам. Масоны знали, что Гварнери говорил правду, но даже сам Великий Мастер не позволял себе произнести ее, а дель Джезу произнес. Но кто он? Рядовой масон. Да, он Мастер, талантливый мастер скрипок, но не ему решать судьбу ордена и Кремоны. Несколько вечеров подряд башня Торраццо собирала всех братьев. Несколько вечеров подряд масоны думали, как спасти общество от «счастливой болезни» и наказать дель Джезу. Предложений было много, но Великий Мастер поставил одно условие: Гварнери должен жить: ордену нужна Белая Роза. На четвертый вечер братья вспомнили, что они вольные каменщики, а значит, их главное оружие – камень. Камень научит дель Джезу, что в будущем говорить и как поступать.

Ни о чем не догадываясь, но ожидая любых сюрпризов со стороны братьев, Гварнери работал над скрипкой. Ее тело было готово: деки соединены, эфы размечены, гриф из клена готов и даже накладка из черного дерева была на месте. Можно приступать к изготовлению струн. Дель Джезу не любил этой работы: ему казалось, что вытягивая, а затем натягивая их, что-то «вытягивается» из души и дрожит на ветру, что-то древнее, как подлунный мир, вслед за этим «что-то» и сама душа натягивается, словно струна, предугадывая нерадостные события. Разум успокаивал душу, утверждая, что нет радости и печали, что мир – это палитра, на которой смешиваются краски, что трепет души, ее волнения – это всего лишь вечная тяга к суевериям, имеющим вполне логичное объяснение. Душа прислушивалась к разуму и успокаивалась, правда, ненадолго, так как ожидаемые события все же происходили и причиняли острую боль. Струны Белой Розы не были исключением: они лишили дель Джезу покоя, того сладостного покоя, каким он жил уже несколько дней.

«Покой заполнил внутреннее пространство скрипки. Счастье же осталось. Значит, ему мало тела, оно существует и вне тела, вне души».

Струны Белой Розы забрали покой, но они не могли забрать прожитых дней и ночей разделенной любви. Софи была рядом с мастером, Софи любила. Антонио был рядом со своей маленькой Софи, Антонио любил. Влюбленные еще пытались скрывать от людей свои отношения, но счастья было так много, что оно вырывалось из сердец, глаза сияли, а лица светились необычным, неземным светом. Софи чувствовала, что отец догадывается о причине ее радости. Дель Джезу замечал странные взгляды соседей и улыбку на лице Андреа. Но влюбленные ничего не боялись. Разделенная любовь вырвала из души ростки страха и посеяла семена бесстрашия и могущества. Разделенная любовь выбросила Конти и Гварнери на остров Счастья посреди моря Людского Несчастья, а само счастье сделала естественным состоянием души и тела.

Дель Джезу работал, вспоминал, думал о грядущем. Струны заставляли думать о грядущем и послушно вытягивались на нужную длину и утончались на нужную толщину. Осеннее тепло ласкало тело Белой Розы, а солнечные лучи целовали ее плавные изгибы.

«Мир принимает мою скрипку. Солнце согревает ее лучами. Оно и будет первым скрипачом, хотя Софи изобразила скрипача на бумаге, и он играл на Белой Розе. Но где же сама Софи? Она обещала прийти после закрытия магазина. Уже 18.00, а ее все нет», - Гварнери не на шутку забеспокоился.

Прошло еще полчаса. Софи не появлялась. Дель Джезу положил готовые струны возле корпуса скрипки, встал из-за стола и направился к выходу, чтобы встретить свое счастье на пороге мастерской. На пороге Софи тоже не было. Постояв 15 минут, Гварнери закрыл дверь мастерской на ключ и сам поспешил в цветочный магазин. Пройдя несколько метров, дель Джезу увидел летящую к нему навстречу Софи и прибавил шаг. Вид у Конти был растерянным, а по щекам катились слезы.

- Что случилось, счастье мое? Почему ты плачешь? – спросил Гварнери.

- Доменико Донати приходил сегодня в дом отца и просил моей руки. Я не знаю, что мне делать: отец дал согласие на свадьбу.

- Что? – крикнул Гварнери. – Не бывать этому! Ты не вернешься. Ты моя жена, а жена должна жить под одной крышей с мужем. Мы не будем больше скрывать свои чувства.

- Но мы не венчаны!

- Тебе это важно? – поинтересовался дель Джезу.

Софи в ответ кивнула головой.

- Хорошо, - согласился Гварнери. – Мы поедем в Милан и там обвенчаемся. Чуть позже, после Белой Розы. А пока, моя королева, пожалуйте во дворец, мы устроим там бал.

Гварнери подал руку Софи, и они вместе переступили порог мастерской…

- Мы назовем эту ночь – Ночь Живых Огней, - предложила Софи и поцеловала Антонио.

Яркое пламя свечей освещало мастерскую и слегка дрожало при незначительном колебании воздуха. В свете огней розы и лилии, расставленные Софи по комнате, казались неземными созданиями и погружали мастерскую в Великую Тайну – Тайну Красоты. Скрипки молчали, они не могли звучать, так как вернули право голоса цветам и только слушали, слушали, стараясь запомнить все ноты, весь спектр красок. Музыка цветов была изящной, лучезарной, невесомой. Невидимый виртуоз водил смычком по их совершенным телам, импровизировал, полностью подчиняясь воле Создателя, его Всемогущему Голосу. Цветы рассказывали друг другу о вечном цветении и о гармонии Мироздания. Огонь вносил порывы страсти, жар любви и радость пылающей свободы, ее размах и величие.

Музыка цветов и огней заполнила мастерскую, вытеснив весь остальной мир, оставив место для любящих сердец, окрылив их бесконечным счастьем.

- Я люблю тебя, - время от времени человеческие голоса врывались в музыку цветов, а потом замолкали, как и скрипки, давая возможность звучать телам, воспроизводящим Голос Создателя.

Незаконченная скрипка была свидетелем Ночи Живых Огней и вбирала в себя силу человеческой страсти, невесомую красоту цветов и всеобъемлющий Голос, состоящий из голосов роз и лилий, голосов дрожащих от сгорания свечей, голоса разделенной любви.

Мироздание этой ночью вместилось в границы мастерской Гварнери дель Джезу и убрало эти границы, расширив сжатое пространство до своих размеров. Влюбленные души натянулись, как струны, Голос Создателя прикоснулся к ним, вдохнул часть себя и остался навечно.

Яркое пламя свечей освещало мастерскую. Цветы играли мелодию Сада Таинственной Красоты. Посреди цветов и огней раскрылись две души – душа розы и душа лотоса – и закружились в объятьях любви, приветствуя своим танцем приход нового дня…

Свечи погасли. Софи и Антонио уснули. Софи крепко прижалась к Гварнери, чтобы не только наяву, но и во сне не потерять его…

Сильный удар в дверь разбудил дель Джезу. За первым ударом последовал второй и третий. Проснулась и Софи.

- Антонио, мне страшно. Что это?

- Это камни. Вольные каменщики напомнили о том, кто я и что должен делать. Не беспокойся, они не убьют нас. Им не нужны наши жизни. Они пришли за счастьем.

И в подтверждении слов Антонио камень угодил в окно мастерской. Стекло разбилось, осколки посыпались на пол.

Гварнери встал, быстро оделся и подошел к двери.

- Не ходи, - попросила Софи.

- Ты предлагаешь отдать им счастье? Нет, я не останусь в ловушке.

Камни вновь полетели в окна мастерской. В ответ на их вторжение треск разбившегося стекла эхом разлетелся по городу, нарушая утреннюю тишину. Новые удары обрушились на дверь. Петли еще крепко держали ее на месте, не впуская в дом непрошеных гостей.

Гварнери открыл дверь сам и переступил порог. У дома напротив стояли люди в серых плащах. Груда камней лежала на мостовой.

Солнце вставало над Кремоной и освещало лица «братьев». Этих людей дель Джезу видел неоднократно во время мессы в Дуомо, эти люди встречались ему на улицах города и в продуктовых лавках, эти люди веселились на праздниках и страдали, оплакивая смерть близких. Это были лица не «братьев», а простых горожан. Среди людей выделялась фигура Доменико Донати, а рядом с ним стоял Франческо Конти, отец Софи.

- Чем обязан столь раннему визиту? – спросил Гварнери.

- Где моя дочь? – отозвался садовник. – Верни ее мне!

- Ваша дочь в надежных руках, - произнес дель Джезу.

- Не в твоих ли? – вмешался в разговор Донати.

- Софи Конти сама выбирает, где ей быть. Она в мастерской. На улицах Кремоны стало небезопасно, - мастер посмотрел на Франческо Конти и добавил: - Вы ведь не за дочерью пришли, не правда ли? Сколько Вам заплатили? Думаю, немного. Братья не отличаются щедростью.

Доменико Донати махнул рукой – удары камней обрушились на стены дома. Дверь мастерской открылась во второй раз. На улицу выбежала Софи Конти. Рука Франческо, держащая камень, поднялась вверх.

- Нет, отец, я люблю его! - маленькое тело Софи закрыло собой могучее тело дель Джезу.

Рука садовника опустилась, а ее хозяин опустил голову вниз, боясь посмотреть в глаза дочери. Установленную тишину раннего утра нарушил глухой удар камня, упавшего к ногам Гварнери. Дель Джезу отшвырнул булыжник в сторону и громко сказал:

- Передайте братьям, что их камни плохо отесаны. Ими даже нельзя мостить дороги, а не то, что строить Всеобщий Дом.

Гварнери взял Софи за руку, и они скрылись за дверью мастерской.

Город проснулся. Горожане открыли ставни и двери. Запахло сладкой ванилью из пекарни Карло Росси. Кремона встретила очередной день, оставив ночные кошмары в безвозвратном прошлом. Лучи солнца стирали следы ночи со стен домов. Груда булыжников на мостовой на мгновение задержала нерадостные события утреннего города, но, как только пробили часы на башне Торраццо, тьма исчезла, а в разбитое окно мастерской Гварнери дель Джезу влетела бабочка. Голос цветов позвал ее: комната мастера была наполнена ароматом счастья.

Глава 12

Наступил октябрь. Деревья сбрасывали листву. Солнце светило уже не так ярко, а иногда даже моросил дождь. Туман по утрам поднимался над рекой и плыл в сторону города, доходил до границы и возвращался обратно.

Скрипка была готова для нанесения первого слоя лака. Месяц работы позади. Совершенное и последнее творение Гварнери дель Джезу лежало в мастерской.

«Завиток грубоватый, но он не влияет на Голос. Впрочем, завитки на моих скрипках не отличались изящностью, они передавали только движение, движение Вселенной, ее вечное изменение, ее спираль. Белая Роза… Нижняя дека более плоская в отличие от других скрипок. Обечайки сужены до предела. Так определила сама Белая Роза. Я не слышу пока весь ее Голос, звучат отдельные элементы, возможно, голос всей скрипки будет отличаться от ранее слышимых мной, но я на это и рассчитываю. Мне кажется, что это мой голос и он уже давно во мне, это он движет моим разумом, управляет моими руками и даже шепчет слова о любви».

Гварнери нежно прикоснулся к телу скрипки. Эсы получились настолько плавными, настолько изящными, что сердце дель Джезу вздрогнуло.

«О Боже, это же тело Софи! Ее красота, ее совершенство! Я хочу защитить тебя, моя маленькая Софи, от всего мира и подарить новый мир, наш мир. Ты будешь белой, Белая Роза. Прозрачный лак. Нужен прозрачный лак! Решено: мы едем в Милан».

Известие о поездке в Милан обрадовало Софи. Она подумала, что этот город соединит ее сердце и сердце Антонио навсегда. Софи не раз слышала о богатстве и красоте столицы Ломбардии от отца, но бывать там ей еще не приходилось. Увидеть Милан счастливыми глазами – это подарок судьбы, который Софи приняла всей душой.

- В Милане мы купим янтарь и розовое масло. То, что продают в Кремоне, для Белой Розы не подходит, - сказал Гварнери. – Отец Мартин заказывал три скрипки – будет повод зайти в Санта-Мария делле Грацие, чтобы еще раз посмотреть на «Тайную вечерю» брата Леонардо. Эта фреска гениальна. Мне кажется, что в ней есть загадка, и я хочу ее разгадать…

Через несколько дней знакомая для Софи телега с запряженной в нее рыжей кобылой катилась по дороге, ведущей в Милан. Ощущение полной свободы озарило любящие лица счастливыми улыбками и раскрасило мир яркими красками. Небо днем было безоблачным и синим, а ночью – глубоким и звездным, открывающим тайну Млечного Пути. Деревья вдоль дороги пламенели желто-красными верхушками, оторвавшиеся листья плавно кружились в воздухе и падали на землю, устилая ее разноцветным ковром. Тишина царила вокруг, тишина, какая бывает только осенью в северной части Италии, тишина, обостряющая любой звук, когда сердце содрогается от шороха листвы и от стука колес по утоптанной столетиями дороге. Падают листья – падают желания. Летят листья, подхваченные порывом ветра, – летят годы, подхваченные порывом чувств, уносимые ураганом событий.

«Вот они – дни надежд, поиска и славы, дни свершений и разочарований. Здесь ваше место – на утоптанной, уезженной дороге, дороге без начала и конца, без прошлого и будущего. Жизнь – сорванные судьбой листья, что устилают память и высыхают в ней же, рассыпаются, не оставляя следа», - думал Гварнери дель Джезу, наслаждаясь покоем и счастьем, которым сияли глаза его маленькой Софи.

«Вот они – моменты счастья, падающие к ногам и устилающие память яркими воспоминаниями, хранящими тепло свершенных событий и таящие надежду на новую весну, на возрождение», - думала София Конти, дочь садовника Франческо, хозяйка «Белой розы», возлюбленная великого мастера скрипок.

Время остановилось на дороге между Кремоной и Миланом. В ином измерении стояли деревья, росла трава, пели птицы и журчал лесной ручей, на умиротворяющий голос которого пошла рыжая кобыла и стала, чтобы утолить жажду и набраться новых сил.

Вода в источнике была прохладной и чистой, такой чистой, что виден был каждый камешек, каждая травинка на дне ручья. Песок казался белым-белым, вода сглаживала и смягчала его поверхность.

Гварнери зачерпнул рукой воду и сделал глоток – жизнь легкой прохладой разлилась по телу, наполнила его силой и жаждой новых стремлений. Дель Джезу вновь зачерпнул и вновь сделал глоток, за ним – третий, четвертый, пятый. Звонкий смех ручья слился со счастливым смехом Софи. Антонио выглядел таким забавным и трогательным, как ребенок, его волосы взлохматил ветер, а выражение лица было настолько детским, что Софи невольно рассмеялась и тоже зачерпнула воды из ручья. Жизнь легкой прохладой разлилась по телу и наполнила его любовью и жаждой новых дней, проведенных вместе с Антонио в одном доме, под одной крышей.

- Софи, давай войдем в источник, - предложил Гварнери.

- Давай, - согласилась Софи и подала руку.

Осторожно, чтобы не нарушить тайну жизни, Софи и Антонио вошли в воду. Ручей был мелким, вода доходила до щиколотки и приятно струилась по ногам. Софи хотела сказать Антонио «люблю», но ручей зажурчал громче и сказал «люблю» за нее. Антонио хотел сказать «люблю», но солнце лучами прикоснулось к Софи и сказало «люблю» за него. Слова утонули в чистой воде, слова растворились в солнечном свете, на земле остался поцелуй, только один поцелуй, в котором соединились и вода, и огонь и зазвучали на весь лес, на всю дорогу, на все иное измерение.

Мелодию воды и огня подхватили скрипки, лежащие на телеге и ждущие возвращения хозяина. Их голос услышала душа мастера, и вскоре рыжая кобыла, утолившая жажду, шла по дороге в Милан и тащила телегу, нагруженную еще не прожитыми днями…

Милан встретил путешественников пестрой толпой горожан, лаем собак и многообразием вывесок на домах торговцев и ремесленников. Город был прекрасен, но в нем не было тишины, той тишины, что сопровождала Гварнери и Конти на протяжении всего пути по Ломбардии. Городской шум резко ударил по ушам и убавил восторг Софи от красоты зданий, снующих карет вельмож и нарядов миланских модниц.

«В этой суете так легко потеряться. Здесь мы никому не нужны. Антонио чувствует себя, как дома. Значит, и я скоро привыкну. Нет, нет, Милан прекрасен. Мне здесь все нравится», - думала Софи, идя следом за Гварнери и едва успевая посмотреть по сторонам.

Рыжая кобыла остановилась у стен доминиканского монастыря. Дель Джезу постучал в дверь, из-за которой выглянул монах. Гварнери что-то быстро сказал ему, Софи не разобрала что, но услышала слова «отец Мартин», «Кремона», «скрипки». Монах пропустил гостей на монастырский двор и попросил подождать. За стенами монастыря возвышался огромный, но изящный купол, и Софи вспомнила, что именно этой работой Донато Браманте восхищался Антонио и что этот купол венчает церковь Санта-Мария делле Грацие – один из прекраснейших соборов Милана. Разглядывая купол, Конти не заметила, как рядом с ними оказался отец Мартин, но его громкий голос вернул ее в реальность.

- Брат дель Джезу, я ждал твоего приезда. Слухи о тебе дошли до Милана. Я уже и не надеялся, что мы сможем так скоро увидеться.

- Я привез скрипки, отец Мартин, как Вы и просили. Еще мне нужно сделать кое-какие покупки в Милане, поэтому я прошу приюта у Вас на несколько дней. А это моя жена Софи, - Гварнери представил Конти отцу-настоятелю.

- Я рад за тебя, брат, - ответил отец Мартин. – Комната для гостей в вашем распоряжении. Через час спуститесь в трапезную – монахи будут ужинать…

Ужин был скромным: хлеб, чечевица, сыр. На отдельном столе лежал виноград, тут же находилась бутыль с красным вином. Прочитав молитву, монахи приступили к трапезе.

Антонио и Софи сели за один стол с отцом-настоятелем. Гварнери оторвал взгляд от тарелки и посмотрел вперед: на стене была «Тайная вечеря».

«А она совсем не изменилась. Краски такие же яркие, и тайна осталась. Что же ты хотел сказать, брат Леонардо?» - задумался дель Джезу, продолжая разглядывать фреску. Учитель молчал, ученики – тоже.

«Один из Вас предаст меня». Так сказал Он, но кому? Никто его не слышит: каждый занят собой. И говорил ли?» - рассуждал дель Джезу и мысленно пытался себе представить происходящее. Картинки мелькали в сознании: стол, на столе – хлеб и вино, за столом – люди, объединенные одним учением, одной верой. В центре – тот, кто создал учение, справа и слева от него – те, кто это учение подхватили, за ними – три окна в земной мир.

«Где-то я уже это видел, - Гварнери пытался связать увиденное с реальностью. – Не может быть! Это же… это заседание Великой Ложи! Великий Мастер изображен в виде треугольника, значит, он и есть Лучезарная Дельта. Ученики – братья-Мастера? Они рядом с Ним, вот только сила притяжения разная. Все вместе они – Великая Ложа. Если уйдет Великий Мастер, то Ложа перестанет существовать. Предаст тот, кому заплатят. Деньги развалят орден. Почему апостолов 12? Словно 12 месяцев… 12 месяцев? Вращение Земли вокруг Солнца. Полный оборот. Замкнутый круг… Колесо! Братство нерушимо, пока колесо вращается!»

Дель Джезу посмотрел на отца Мартина и монахов.

«О Боже, они копируют фреску. Масоны в Санта-Мария делле Грацие? А как же Христос? Его нет? А вера? Нет-нет, это внешняя сторона. Здесь есть что-то еще. Загадки нет, все просто, хотя куда уже проще?» - Гварнери забыл о еде и тем самым привлек внимание отца-настоятеля.

- Что случилось, брат? – спросил отец Мартин.

- Я думал, святой отец. Зачем здесь «Тайная вечеря»?

- Это трапезная, сын мой, трапезная доминиканского монастыря – оплота христианской веры.

- А что за окнами? Это не Ломбардия и не Иерусалим.

- Брат Леонардо жил во Флоренции, родился в местечке Винчи и считал эти места вместилищем счастья. Они и вдохновили его на такую трактовку Евангелия.

- Флоренция? Выход в цветущий сад? Это интересно, - произнес Гварнери и приступил к ужину.

Дель Джезу ел и думал: «Леонардо знал, что миф о Христе дополнен новыми «фактами», что тайной вечери не было, что у Христа не было учеников. Да и кто на этой фреске Он? Великий Мастер? Великий Мастер не даст согласия на разглашение статуса, никогда не снимет маску. Да это же сам Леонардо! Он – носитель творящей силы. Он кормит своим хлебом. Кого? Кого творец может кормить собой? Я знаю – свои творения! Ученики – это грани его таланта, отражения его мыслей. Отражения… это мир творца? Мироздание?! Он Солнце, они планеты, и на каждой своя жизнь. Творец допускает идею о выходе из Мироздания? Да. И тогда он создает образ, «предающий» его, «убивающий» Создателя, «убивающий» себя, чтобы никто другой им не воспользовался».

Дель Джезу вновь посмотрел на фреску и увидел себя. В центре был он, мастер скрипок, справа и слева от него – скрипки, его скрипки. На месте Иуды Искариота самое лучшее его творение – Белая Роза.

«Скрипки – это мои апостолы. Они вмещают Голос Создателя, мой голос. Я «питаю» их собой – они звучат. Выход в Белой Розе. Она последняя, за ней – Флоренция, моя Флоренция, мое счастье».

Антонио обратил внимание на Софи и улыбнулся. Она уже доедала свой ужин.

- Антонио, - прошептала Софи. – Он похож на тебя – такой же трогательный и открытый, словно ребенок. А комната напоминает вот эту трапезную.

- Да, мое счастье, это не миф, это реальность, - шепотом ответил Антонио. – И у Него нет имени. Это выдуманное имя. Миф придумали, вернее, использовали христиане, тамплиеры, розенкрейцеры, масоны, или как там еще они себя называли, чтобы Великий Дом был нерушимым, чтобы держать власть в своих руках. Леонардо сам того не подозревая, вскрыл обман, открыв истину…

Оставшись наедине в комнате для гостей, Гварнери и Конти продолжили диалог, начатый в трапезной.

- Ты уверен в своем открытии? – спросила Софи.

- Не сомневаюсь, - ответил Антонио. – В этих стенах нет веры. Это театр, а в театре верят только в талантливую игру актера.

- Что же мы будем делать дальше?

- Я продам скрипки. Мы совершим покупки и вернемся в Кремону. У меня мало времени. Я должен отдать им Белую Розу.

- Ты отдашь лучшее свое творение?

- Да. Так надо. Потом мы уедем во Флоренцию, в наш Сад Таинственной Красоты.

- А как же наше венчание? – поинтересовалась Софи.

Поцелуй стал ответом…

Глава 13

Утром Антонио и Софи, отдохнувшие и радостные, вышли на улицы Милана, чтобы поделиться с городом обретенным счастьем.

Милан счастье принял: засияли окна в домах, засияли лица прохожих. Кафедральный собор отражал солнечные лучи и «парил» над землей, как белая паутинка, устремляясь мраморными остроконечными башенками в чистое синее небо. На легкость, почти невесомость собора указывали тонкие шпили и узкие колонны. В сердце Милана плыл белоснежный корабль, плыл по волнам восхищения и красоты.

- Он просто чудо, - Софи от восторга сжала руку Антонио. – Он сам словно солнце с тонкими лучами.

- Он прекрасен даже в дождливый день. Сегодня его красота особенная. Из башен на свободу вырывается Голос Создателя, в языках белого огня он трепещет, а вырвавшись, улетает в небо.

- Белый собор как твоя скрипка, Антонио, а ты скрипач, и скрипка тебе послушна. Но ведь тогда в руках умелого скрипача скрипкой может быть любой предмет! – удивилась Софи.

- Да, мое счастье, Голос внутри, я же создаю новые совершенные тела для него. Сегодня скрипкой стал весь Милан, а мы на нем играем мелодию счастья.

Софи и Антонио шли по улицам Милана, а мелодия все звучала и звучала. Счастье облетело весь город и заполнило его каждый уголок. Счастье уравняло замок Сфорцеско с лавкой сапожника и сделало их совершенными и прекрасными, но прекрасными по-своему. Красота каждого здания была неповторимой.

- Я поняла, Антонио, что никогда не смогу быть в этом городе без тебя. Я и в Кремоне не могу уже быть без тебя. Я нигде не могу быть без тебя, - слова Софи прозвучали негромко, но стали больше, чем признанием, стали самой любовью.

- И не нужно быть без меня. Я слишком долго пробивал толщу неверия, чтобы веру, дарованную счастьем, оставить в темной воде. Я верю в себя, моя маленькая Софи, я верю в нас.

Гварнери и Конти остановились у двери парфюмерного магазина. Дверь любезно открылась и пропустила покупателей. Флакончики разных форм и размеров стояли на полках, жидкость в них была прозрачной, желтой и даже розовой.

- Рекомендую духи из Персии. Сладкий цветочно-древесный аромат закружит голову миражами любви, - голос продавца нарушил тишину парфюмерного магазина. – Синьорине понравится. Понюхайте.

Продавец подал Софи ароматную подушечку. Слегка пряный и сладкий запах ударил в нос и предложил душе ощущение райского блаженства.

- Мы возьмем их, - громко сказал Гварнери и спросил: - У вас есть розовое масло? Чистое розовое масло?

- Для благовоний или для массажа есть…

- Мне нужно розовое масло, - резко оборвал предложение продавца дель Джезу. – И не ваше дело, как я буду его употреблять.

Продавец, привыкший к капризам покупателей, произнес:

- Как скажите, синьор. Чистое розовое масло – дорогой товар, на него редкий спрос. Обычно его покупает личный парфюмер синьорины Висконти. Вы художник?

- Нет, мастер скрипок, - ответил Гварнери.

- Вы Джузеппе Гварнери, Гварнери дель Джезу? – радостная улыбка озарила лицо продавца. – Мне о Вас рассказывал отец. Я Пьетро Мариани, сын Никколо Мариани, хозяина этого магазина. Отец уехал в Венецию за новым товаром. Он был бы счастлив увидеть Вас. В чулане есть масла для Ваших скрипок, но там нет розового масла. Отец ничего не говорил о розовом масле. Это новый компонент для лака?

- Да, и мне нужно самое насыщенное розовое масло, - Гварнери говорил уже не так грозно. – Голос новой скрипки родился в Райском Саду и выбрал тело розы.

- Понятно. Я принесу все, что есть, - сказал Пьетро и исчез за дверью в чулан.

Пальцы Софи все еще сжимали ароматную подушечку со сказочными духами. Конти ничего не понимала в происходящем, аромат по-прежнему кружил ей голову, а присутствие Антонио, тембр его голоса наполнил магазин волшебством и верой в чудеса. Флакончики с духами смотрели на Софи со всех сторон, а тайна глубин Мироздания согревала и без того пламенеющую душу.

- Вот, выбирайте, - из чулана вернулся Пьетро Мариани.

Продавец держал деревянный ящик, нагруженный одинаковыми бутылочками зеленого цвета, к каждой была привязана бирка. Дель Джезу стал просматривать надписи: «Розовое масло из Турции», «Розовое масло из Аравии», «Розовое масло из Марокко», «Розовое масло из Испании». Рука мастера выбрала бутылочку с биркой «Розовое масло из Индии». Гварнери выдернул пробку – аромат цветущего розового сада, как бабочка, выпорхнул из сосуда и растворился в воздухе, смешиваясь с ароматами духов и благовоний.

- Это то, что нужно. Я покупаю это масло. Остальные верните на место. Передайте отцу мои наилучшие пожелания…

Антонио и Софи вновь шагали по улицам Милана. Каждый нес свое эфирное счастье, которое не могло бы быть без счастья другого.

- Куда мы идем? – спросила Софи, когда они повернули на новую улочку.

- В ювелирную лавку за янтарем. Только в море деревья могут плакать чистыми слезами.

От количества украшений и драгоценных камней сердце Софи учащенно забилось, но тотчас же успокоилось, когда рука Конти прикоснулась к руке Гварнери, а глаза увидели счастливые глаза Антонио.

Янтаря в лавке было много. Он был разных оттенков (от светло-желтого, почти белого, до цвета гречишного меда) и разных форм. Самый маленький был величиной в семя подсолнуха, а самый большой – размером с фундук. Одни камушки были прозрачными, как морская вода, другие – мутными, как туман над рекой По. Дель Джезу стал отбирать самый светлый и самый прозрачный янтарь. Набрав необходимое количество камней, Гварнери обратился к ювелиру:

- Рассчитайте. Еще нам нужны два кольца, мне и моей жене.

- Для венчания, синьор?

- Венчание уже было. Мы забыли купить кольца.

- Вам золото? Серебро?

- Серебро, - ответила Софи.

- Одну минуточку.

Ювелир открыл две шкатулки с кольцами.

- Здесь кольца для синьоры, а здесь для синьора, - продавец указал рукой на шкатулки.

Софи и Антонио выбирали недолго. Обменялись кольцами прямо в лавке, не отходя от прилавка. На безымянном пальце Софи засияло серебряное кольцо со знаком Луны, на безымянном пальце Антонио - серебряное кольцо со знаком Солнца…

- Мы купили все необходимое? – спросила Софи.

- Нет, чего-то не хватает. Не могу понять, что еще нужно, - ответил Антонио.

- Тогда идем дальше, - предложила Софи, взлетая душой над Миланом и кружась в небе от счастья.

То, чего не хватало, нашло себя само. Подросток торговал сладостями у стен Библиотеки Амброзиано.

- Купите шоколад, - мальчик обратился к Гварнери. – Какой шоколад предпочитает синьорина? Белый? Молочный? Черный? С орехами или изюмом?

- Ой, - удивилась Софи. – Смотри, Антонио, шоколад в виде ракушек, морских ракушек.

- Как же я не догадался? Перламутр! Для Белой Розы нужен перламутр! Белый жемчуг… мое счастье, мы возвращаемся в ювелирную лавку.

- А как же шоколад? – услышали вслед убегающие Гварнери и Конти…

Продавец-ювелир не был удивлен возвращению покупателей, он улыбнулся и спросил:

- Вы что-то забыли?

- Мы забыли купить жемчуг, белый жемчуг.

Гварнери, не дожидаясь ответа, подошел к витрине с жемчугом.

- Это средиземноморский жемчуг? – дель Джезу нервничал: жемчуг ему не нравился.

- А какой жемчуг вам нужен? – продавец окинул взглядом с ног до головы Антонио, а затем и Софи, не думая, что в этих скромных одеждах могут ходить богатые горожане, причем ходить, судя по истоптанным башмакам, а не ездить в карете, как настоящие вельможи.

- Индийский, - уверенно ответил дел Джезу. – С Индийского океана.

- У вас достаточно денег для покупки индийского жемчуга? – ювелир напрямую спросил у покупателей.

Гварнери положил на прилавок мешочек с золотыми монетами.

- Столько хватит?

- О, вы, я вижу, серьезный человек! Этого вполне достаточно, - продавец забрал деньги, вынул из-под прилавка синюю бархатную коробочку и открыл ее: 12 жемчужин лежали на дне и отливали белоснежным блеском.

- 13 жемчужина будет подарком для таких щедрых покупателей, - сказал ювелир и добавил в коробочку еще одну жемчужину.

- А ракушки, ракушки у вас нет? – неожиданно спросила Софи.

- Нет, синьора, это ювелирная лавка. Но я вам дам совет: сходите на блошиный рынок – там есть много интересных вещей…

На закате в доминиканский монастырь вернулись счастливые Антонио и Софи. Отказавшись от ужина, они рухнули на кровать и уснули крепким сном.

Розовое масло, янтарь и белый жемчуг Гварнери спрятал в сумку. На столе остались лежать большая белая ракушка и телескоп, купленные на блошином рынке Милана у старого звездочета.

Глава 14

10 ноября лак был готов. Он был прозрачным (жемчужную пыль мастер решил добавить в тот момент, когда будет наносить последние слои на инструмент). Насыщенное розовое масло придавало лаку необычный запах. Гварнери нанес первый слой на скрипку и произвел шлифовку, чтобы капризная ель не покрылась пятнами и выглядела так же красиво, как и волнистый клен.

Лак быстро впитался в дерево, и на следующий день дель Джезу покрыл скрипку вторым слоем. Гварнери знал, что до окончания работы над Белой Розой пройдет еще не одна неделя и не один месяц, что впереди зима, а холод может замедлить процесс высыхания и повлиять на голос инструмента. Конечно, лак сохнет лучше весной, когда солнце согревает скрипку сильными, но не палящими лучами.

Весна всегда была порой, когда дель Джезу наносил лак слой за слоем и чувствовал, как инструмент вбирает в себя пробужденные силы земли. Голос скрипок был сильным, громким и чистым, а своими переливами напоминал журчание весенних ручьев. Новые инструменты (мастер создавал сразу несколько скрипок) появлялись готовыми на свет в июне. После солнцестояния скрипки, впитавшие яркость и тепло летнего солнца, Гварнери готовил к продаже и собирался в Милан, так как обычно инструменты покупал отец Мартин, правда, иногда скрипку просил Великий Мастер и платил за нее щедро. Дальнейшую судьбу скрипок дель Джезу не знал. Люди говорили, что его инструменты звучат во дворцах королей и герцогов, путешествуют по Европе и даже пересекли границы России. Гварнери не верил слухам, но втайне радовался, когда слышал, что у скрипки удачно сложилась судьба.

Белую Розу ожидала иная участь. Ее рождение торопили братья-масоны, они же должны были овладеть ей, той, что была последней, «двенадцатой» и вмещала весь Голос Создателя, со всеми оттенками и нюансами. Эта скрипка появлялась на свет зимой, как Иисус. Гварнери знал, что и на Белой Розе он поставит знак креста и инициалы «I.H.S.». Мастеру даже было любопытно, как будет звучать инструмент, рожденный зимой, хотя дель Джезу был уверен, что час рождения скрипки определил Создатель, а он может только исполнить Его волю и принять как неоспоримый факт.

Шли дни и недели. Гварнери наносил 3-й, 4-й, 5-й, 6-й слой лака. В декабре циклон с севера принес снег и легкий мороз. Лак стал сохнуть медленно. Мастер забеспокоился: вдруг скрипка от холода совсем потеряет голос. Вторую мастерскую пришлось все время отапливать, и она превратилась для мастера в жилище, где он пропадал сутками. Софи помогала Антонио поддерживать огонь в камине. Иногда она приносила телескоп, чтобы в свободное ночное время забраться вместе с мужем на чердак и оттуда любоваться зимними звездами. Софи даже купила старинный «Атлас созвездий» и хотела подарить его Антонио на Рождество, но не выдержала и подарила раньше, убежденная, что счастье нужно отдавать все и сразу, что ему терпение несвойственно и что счастье притягивает еще большее счастье. Правда, еще в Милане, осенью, Софи убедилась, что самое маленькое счастье может быть самым большим: не в размере дело.

Метель кружилась по улицам Кремоны. Метель стучалась в окно мастерской, то протяжно завывала, то играла на одной струне, тонко-тонко, с надрывом, натягивая струну до предела.

- Антонио, завтра Рождество. Что мы выбросим из окна в последние дни старого года? – спросила Софи и стала перечислять. – Старый стул… шкаф… комод? Нет, они еще крепкие. Кровать? Тоже нет. Стол на кухне? Возможно. Он, наверное, достался тебе от деда.

- Ты угадала, мое счастье. Стол – это неплохая идея. Только не обеденный – он еще прослужит, да и обед на нем такой вкусный!

- Но у нас другого стола нет.

- Есть, - ответил Антонио, - в мастерской. Мой рабочий стол.

- Как? Стол мастера? – возмутилась Софи. – За этим столом рождалось столько скрипок! Нет, Антонио, нет. Я не согласна.

- Да, моя любовь, да. Именно поэтому «да». Он мне больше не нужен. Эта последняя скрипка. Или ты думаешь, что мы заберем его с собой во Флоренцию?

- Я ничего не думаю, но выбрасывать его, как хлам, на улицу, где до него будут дотрагиваться грязными руками и мыслями, а потом разломают и свалят в одну груду мусора… неужели он не заслужил лучшего?

- Ты права, Софи. Это чистый предмет, а улицы Кремоны бывают достаточно грязны. Но оставить его здесь я тоже не могу.

Язычок огня оторвался от пламени, перелетел каминную ограду и «растворился» в воздухе, осветив небольшую часть пространства.

- Огонь решит все, - обрадовался разгадке дель Джезу. – Мы принесем стол сюда и по частям бросим в огонь. Он сгорит и отдаст свое упорство, устойчивость, трудолюбие Белой Розе. И сделаем мы это в Рождественскую ночь.

И вот, когда кремонцы, сытые и пьяные, праздновали одно из важных событий христианского мира – рождение Христа, в камине мастерской Гварнери дель Джезу потрескивали ножки, а затем и разломанная крышка рабочего стола. Пламя лизало дерево и создавало в комнате видимый уют. «Святилище» горело и отдавало «чистое» тепло. Обласканные «святым» теплом, Антонио и Софи страстно любили друг друга. Белая Роза висела на стене и ждала 7-й слой лака…

Софи проснулась первой. Ее рука крепко сжимала подарок Антонио – ключ, вырезанный мастером из черного дерева, ключ от двери новой жизни. Подарок был прекрасным и долгожданным, поэтому рука Софи не выпускала его даже во сне: страх потери еще прочно сидел в сознании, как и страх существования в старом мире, который, несмотря ни на что, подарил ей любовь, но мог подарить и разлуку.

Софи посмотрела на огонь – пламя было большим, но дров уже было мало. Тогда она встала и подбросила остатки частей рабочего стола в камин – пламя вспыхнуло еще ярче, а доски затрещали.

Софи посмотрела на Антонио – тот все еще спал. Чтобы не разбудить мужа, жена тихо подошла к окну. Новое зимнее солнце взошло над Кремоной. Его первые лучи через оконное стекло проникли в мастерскую и прикоснулись к скрипке, висящей на противоположной стене. Лакированная поверхность инструмента отразила солнечный свет и засияла. Софи приблизилась к скрипке и дотронулась до нее рукой. Белая Роза зазвучала. Голос был звонким, чистым и высоким. Софи не поверила своим ушам, но поверила своим глазам: они видели, как скрипка звучала, излучая свой свет, яркий-яркий, режущий чистотой.

Софи взяла скрипку в руки, и те дрогнули, ощутив живую плоть, теплую и легкую. Конти вспомнила слова Гварнери: «Это не миф, это реальность. Голос внутри, я же создаю новые совершенные тела для него». Тело Белой Розы было изящным, волнующим и душу, и разум, освобождающим дух из собственного плена.

- Так вот ты какая, Белая Роза! Если ты меня слышишь, не подведи нас. Наша новая жизнь в твоем голосе. Добавь к нему и тепло моего сердца, - прошептала Софи и прижала скрипку к себе.

Новые звуки долетели до ушей Софи – с крыши закапала вода. Снег, что вчера кружил над городом, растопило утреннее солнце. Мороз уступил место оттепели. Конти вернула скрипку на место, положила подарок Антонио в карман и поспешила в цветочный магазин: до его открытия оставалось полчаса.

Глава 15

Январь 1744 года выдался теплым, но дождливым. Солнце редко показывалось из-за туч и было редким гостем в мастерской Гварнери дель Джезу. В отапливаемом помещении было тепло и сухо. На стене висела Белая Роза. Лаковое покрытие высыхало довольно быстро. Гварнери считал дни, так как был уверен, что скрипка родится в феврале, и уже готовился к последней после лака работе – вставить через эф дужку, прикрепить колки, подгрифок, подставку и натянуть струны.

10-й слой лака надежно защитил скрипку от воздействий внешнего мира. Дель Джезу не беспокоился за свое творение: на Белой Розе была не просто одежда, на ней были «латы» - и никакой удар судьбы ей уже не грозил. Нанося 11-й слой, мастер думал не о сохранности голоса инструмента и его долголетии, а о красоте – внешней красоте ее тела и красоте ее голоса. Все чаще Гварнери в процессе работы напевал себе под нос песенку о Вечной Любви в золотых одеждах, спустившейся с Небес на землю. Эту песенку без конца громко напевала Софи, и Антонио машинально подхватил ее, но петь при жене не решался, а оставшись наедине с Белой Розой, невольно исполнял ее, как будто песня сама просилась на свободу. А может быть, это скрипка просила спеть ей колыбельную? В любом случае дель Джезу напевал, и Белая Роза «засыпала» у него на руках.

«Какие же тебе снятся сны, мое последнее дитя? Хоть бы разочек взглянуть на твои видения. Тебе, наверное, снится сад, Сад Таинственной Красоты, тот сад, о котором мечтает любой цветок. Я знаю: ты будешь в нем первой скрипкой», - думал мастер и бережно вешал Белую Розу на стену.

2 февраля Гварнери добавил в лак жемчужный порошок и только приготовился прикоснуться кисточкой к Белой Розе, как в мастерскую без стука влетел Андреа и взволнованно пролепетал:

- Синьор дель Джезу, к Вам пришел какой-то знатный вельможа. Он хочет видеть Вас. Посмотрите в окно, там его карета.

Гварнери подошел к окну. У порога его дома стояла карета. Запряженная четверка лошадей ударяла копытами о мостовую. На дверцах кареты красовался герб рода Висконти.

«Герцог Висконти. Сам Великий Мастер пожаловал», - удивился и не удивился дель Джезу, вышел из мастерской и направился в жилую часть дома.

Великий Мастер ожидал Гварнери в гостиной.

- Вы оказали мне великую честь своим визитом, синьор. Чем обязан? – дель Джезу обратился к герцогу.

- Я лично пришел узнать о Белой Розе, - ответил Великий Мастер.

- Через месяц Вы услышите ее голос, Голос Создателя.

- Я могу увидеть ее? – спросил герцог.

- Нет, - резко ответил Гварнери. – Рождение ребенка – это великая тайна, и ей не нужны посторонние. Потерпите, синьор, 2 марта я сам принесу ее на заседание Великой Ложи Кремоны.

- Не стоит этого делать, мастер дель Джезу. Братья-масоны не оценят всей важности момента. Они не верят. Они играют. А жизнь и игра – это абсолютно разные вещи. Не так ли, мастер?

Гварнери не ответил. Великий Мастер продолжал:

- Как Ваша жена?

- Все хорошо, - голос мастера звучал спокойно.

- Я наблюдал за Вами все это время, брат. Вы счастливы, вы действительно счастливы. У Вас молодая и красивая жена, уютный дом. И Вы мастер – настоящий Мастер.

- А Вы, Великий Мастер, Вы счастливы? – смело поинтересовался Гварнери.

Герцог Висконти не ответил, хотя молчание и было ответом.

- 2 марта я буду ждать Вас у реки. И не забудьте захватить с собой Белую Розу.

- А что будет с нами, со мной и моей женой? – дель Джезу посмотрел в глаза Великого Мастера.

- Я подумаю, - ответил герцог, резко повернулся и направился к выходу.

Через пять минут карета герцога Висконти отъехала от мастерской Гварнери дель Джезу.

- Что от Вас хотел этот вельможа? – не мог скрыть своего любопытства Андреа.

- Этот вельможа предложил мне хорошую цену за скрипку, - ответил мастер.

- И Вы согласились?

- Я подумаю, - сказал Гварнери и оставил Андреа в гостиной одного.

После нанесения 12-го слоя лака Белая Роза засияла перламутровым блеском, но мастер понял: скрипка потребовала еще один слой – 13-й, по числу жемчужин, купленных в Милане.

«Да будет так», - решил дель Джезу и нанес кисточкой последний, 13-й, слой прозрачного лака с перламутровым сиянием индийского белого жемчуга…

Глава 16

На закате Белая Роза была готова. Протерев в последний раз мягкой тканью скрипку, дель Джезу оставил инструмент в левой руке, а правой взял смычок. Душевное волнение пробежало по телу мастера легкой дрожью.

- Ты сейчас проснешься для этого мира и издашь первый «крик», - обратился к Белой Розе Гварнери. – Я не знаю твоей судьбы, но ты должна знать, что рождена в счастье, благодаря счастью, в результате счастья. В тебе стучат два сердца – сердце мастера и сердце его возлюбленной.

И прежде, чем провести по струнам смычком, дель Джезу услышал «крик» скрипки – она «закричала» сама, без помощи скрипача, зазвучала всей плотью, выпускающей в мир Голос Создателя. «Крик» перешел в непрерывное звучание: скрипка играла – в ее голосе жила мелодия земли и воздуха, огня и воды. В Голосе дрожала и застывала земля, потоки воздуха обдавали то холодом, то жаром и сильными, порывистыми ветрами прикасались к земле. В Голосе гремела вода, гремела водопадами, переносящими ее с неба на землю, накатывалась волнами на песчаный берег и возвращалась назад в океан. В Голосе бушевал огонь, сжигая все вокруг, наполняя все собой. Желтые, белые, синие и красные звезды вспыхивали перед глазами мастера и гасли. Вселенная дышала, то выпуская элементы из себя, то поглощая их. В Голосе звучала Тишина – звучали Глубина, Сила, Величие и Покой. Создатель Голосом творил Мироздание и разрушал его, преобразуя для нового сознания, для новых тел.

Смычок дотронулся до струн – и мастер покорил четыре стихии, пропустив Голос через себя, стал пятой, невидимой, неосязаемой, неслышимой, но соединяющей, воплощающей и воплощенной. Смычок скользил по струнам, и в каждом новом скольжении была то радость, то печаль, то счастье, то горе, то тревога, то покой. Вся гамма чувств, со всеми тонами и полутонами, вырвалась из Белой Розы и умолкла, уступив место Силе Любви и Силе Памяти. Теперь уже эти Силы водили рукой скрипача, и эти Силы двумя потоками струились по изгибам души и быстрыми, полноводными реками вливались в Первозданный Океан, неиссякаемый в своем Бессмертии.

В мелодии мастер видел Океан «со стороны». Первозданная стихия раскрывала и закрывала лепестки и была Розой, Белой Розой. В такт дыхания Океана, в самой его середине, появился Лотос. Когда Роза-Океан раскрывал лепестки, Лотос поднимался над водами Мироздания и раскрывался сам, излучая яркий-яркий, чистый свет. Когда Океан-Роза закрывал лепестки, Лотос, поглощаемый им, уходил в глубины Вселенной за вечным познанием Вечной Жизни, унося с собой яркий-яркий, чистый свет.

Смычок замер от величия увиденного, рука дель Джезу опустилась, скрипка замолчала.

На пороге мастерской стояла Софи. Счастливая улыбка ярким-ярким, чистым светом озарила ее лицо. Глаза сияли, выпустив две слезы, стекающие по щекам, словно реки, реки Любви и Памяти.

Мастер снял со стены плащ и укрыл им свое творение, свое дитя, свою Белую Розу…

Река По быстро несла весенние воды, а в них, как в зеркале, отражалось яркое солнце, пробуждающее землю к новой жизни. По небу плыли белые облака и принимали причудливые формы. Герцог Висконти стоял на берегу, смотрел в небо и вспоминал, какими большими и сказочными казались кучерявые облака в детстве, как они, застыв на мгновение, принимали формы смешных животных, старинных замков и загадочных предметов, которые непременно хотелось разгадать. В ста метрах от герцога стояла карета и ожидала возвращение хозяина. Великий Мастер также ожидал, ожидал Гварнери дель Джезу и его Белую Розу. Прошел час, второй, третий, а дель Джезу все еще не было. Герцог нервничал и ловил себя на мысли, что так нервничал впервые. Гварнери заставил его ожидать несколько часов, но этому человеку Великий Мастер готов был простить многое: наконец-то в окружении братьев появился настоящий масон, а он не по своей воле, а по воле судьбы должен отпустить его. Висконти знал, что мастер скрипок говорил правду, что уже создал совершенное тело для Голоса Создателя, что сегодня Белая Роза окажется в руках руководителя Великой Ложи Кремоны. Ради этого момента Великий Мастер готов ожидать еще не один час и, если нужно, - целую жизнь.

Ближе к полудню по дороге к реке со стороны города показалась одинокая фигура Гварнери. Мастер шел без остановок, шел быстрой и уверенной походкой. Герцог заметил в его руках большой сверток и успокоился: дель Джезу выполнил свое обещание – принес Белую Розу. Тишина на мгновение остановила течение реки и запустила его обратно.

Дель Джезу близко подошел к герцогу и развернул сверток – на темной подкладке старого плаща лежала светлая скрипка с мерцающим блеском и перламутровым сиянием. Мастер ничего не сказал, он молча положил плащ на землю, оставив в руках инструмент. Еще секунда – и смычок прикоснулся к струнам. Первые звуки вырвались на свободу и полетели по реке вдаль, за ними – вторые, третье…

Мелодия соединила небо и землю и шквалом новых чувств обрушилась на Великого Мастера, проникая через клеточки тела в душу, вытесняя из сердца все, что там было до нее. Голос скрипки опустошил душу герцога, и Великий Мастер уже ничего не видел, ничего не помнил – он слышал, слышал Голос Создателя и подчинялся ему, проживал его. Прежняя жизнь рухнула в сознании, а ее обломки подхватил ветер и унес вдаль по реке, вслед за уплывающей мелодией. Новая жизнь маленьким ростком постучалась в сердце – и сердце ее впустило, доверив Голосу себя и свою судьбу. Небо дышало – дышала и душа Великого Мастера; земля молчала – молчала и душа Великого Мастера; вода бежала – металась и душа Великого Мастера; полыхал огонь – пылала и душа Великого Мастера. Вдруг в слиянии стихий и человеческой души к герцогу Висконти прикоснулось счастье и прошло все тела насквозь, задержавшись на мгновение, и лишило этим мгновением покоя навсегда.

Герцог широко открытыми глазами смотрел на Гварнери, а тот окончил играть и протянул Великому Мастеру инструмент.

- Белая Роза Ваша. Она результат знаний, полученных у Вас и проверенных мной в реальности. Я отдаю ее Вам в знак благодарности и свободы. Голос Создателя бессмертен: извлекайте Его умело, - сказал дель Джезу и замолчал.

- Скажи, брат, есть ли такое место на земле, где бы могло спокойно жить твое счастье и ты сам? – неожиданно для Гварнери спросил Великий Мастер.

- Есть, и я собираюсь туда. Вот только боюсь, что твои братья помешают мне, ведь моя жизнь с этой минуты не стоит и ломаного гроша.

- Она бесценна, и ты сам это знаешь. Братья не узнают о нашей встрече. Они, как и прежде, будут терпеливо ждать Белую Розу.

- А как же Андреа, мой родственник? Он первым разболтает всей Кремоне о скрипке.

- Не разболтает. Ты отправишь его назад в деревню, сославшись на опасную болезнь, и прикажешь вернуться осенью, когда исцеление наступит полностью. Сколько ты хочешь за свою работу, мастер? Сколько стоит Белая Роза?

- Она бесценна, как и моя жизнь, - ответил дель Джезу.

- Хорошо. Если ты не принимаешь моих денег, то, надеюсь, примешь мою помощь. Я еду в Рим, через два месяца вернусь. По возвращении я предложу тебе нечто большее, чем деньги. Я на стороне Белой Розы, а ты ее Создатель.

Герцог Висконти снял свой плащ, завернул в него инструмент и быстрым шагом направился к карете.

Глава 17

Прежде, чем попасть в Собор Святого Петра в Риме и лично в руки Папы Бенедикта XIV, Белая Роза совершила долгий путь, пролегающий через земли Ломбардии, Романьи, Тосканы и Лацио. Мелькали города и деревни, но скрипка их не видела: она надежно была укрыта от посторонних глаз. Герцог Висконти торопился. Он останавливался на постоялых дворах, менял лошадей и снова отправлялся в дорогу. В Милане и Кремоне знали, что Великий Мастер поехал в столицу, и знали зачем. Ежегодно с наступлением весны герцог посещал Ватикан, чтобы рассказать понтифику о результатах деятельности братства и получить благословление на новый труд. Никто в Ломбардии не знал истинной причины поездки Висконти в Рим, как не знал ее и сам Папа Бенедикт XIV. Рядом с Великим Мастером в карете лежала Белая Роза, и герцогу иногда казалось, что это не он везет скрипку в Рим, а она сама ведет его в Ватикан, он же исполняет только ее волю.

Карета герцога, въехав в столицу, направилась прямо в Ватикан. Великий Мастер объявил секретарю о цели приезда, намекнув о том, что в его руках находится Голос Создателя, и что разговор с Папой на этот раз будет очень серьезным.

Через пятнадцать минут Великий Мастер переступил порог резиденции Папы Римского. Бенедикт XIV в кабинете был один.

- Сын мой, о каком Голосе Создателя идет речь? – раздался спокойный, но властный голос понтифика.

- О скрипке, Ваше Святейшество, о скрипке по имени Белая Роза, - с гордостью произнес Великий Мастер.

- О скрипке? Всего-то. Ты уверен, сын мой, в правдивости своих слов?

- Это не простая скрипка, Святой Отец. Ее создал наш брат дель Джезу из Кремоны.

- Дель Джезу, дель Джезу… я где-то уже слышал это имя.

- Дель Джезу – один из рода Гварнери. Голос его скрипок по силе звучания превзошел голос инструментов Страдивари. Белая Роза не просто скрипка, это тело, совершенное Тело для Голоса. Его создал счастливый мастер. Я слышал скрипку и знаю, что говорю. Взгляните, - герцог Висконти развернул плащ и передал инструмент понтифику.

Красота и легкость скрипки поразили Папу Римского. Инструмент отражал солнечный свет и отливал перламутром. В кабинете наступила тишина, глубокая тишина, глубокая настолько, что даже жизнь боялась ее нарушить.

Тишину нарушил понтифик: он позвонил в колокольчик. На пороге появился секретарь.

- Пригласите скрипача Себастьяна, - не то попросил, не то приказал Бенедикт XIV.

Секретарь молча удалился. Через пять минут в кабинете стоял музыкант и держал в руках Белую Розу. Скрипач долго всматривался в инструмент, как будто что-то или кто-то мешал ему провести смычком по струнам, а затем, пересилив себя, стал играть.

Голос скрипки был слабым и тихим: Белая роза сопротивлялась, а руки музыканта не слушались и казались чужими. Понтифик, разочарованный и в душе негодующий от несостоявшегося чуда, повернулся к инструменту спиной, подошел к окну и взглянул на площадь Святого Петра. То, что он увидел, искренне удивило и испугало его: выстроенные по обе стороны колонны, украсившие вход в папскую резиденцию, искривились и вытянулись в небо, земля пришла в движение и стала океаном, поглотившим высокую каменную стелу, привезенную как военный трофей из Египта. «Океанские волны» побежали от центра площади к краям, а в центре вместо обелиска возник Белый Лотос и раскрыл свои лепестки. В это мгновение скрипка заиграла на полную мощь, руки скрипача едва успевали за ней. Мелодия вырвалась из ее тела и в едином порыве соединила семь холмов Вечного города. Квиринал, Эсквилин, Целий, Авентин, Палатин, Капитолий и Яникул еще выше вознеслись над землей, образуя все вместе Гору, вокруг которой вращался Рим, вокруг которой вращался весь видимый мир. Воды реки Тибр огромной лавиной понеслись к площади Святого Петра и влились в «океан», отдав ему себя и свои жизни. Над Ватиканом навис купол, напоминающий купол Пантеона с «окулусом» в центре – Храма семи Богов и всех святых. Всевидящее око Небес осветило площадь и Собор Святого Петра и заполнило пространство звуком, созидающим и разрушающим одновременно.

Понтифик наложил крестное знамение на город – видение не исчезало, а Голос Создателя звучал. Папа Бенедикт XIV перекрестился, закрыл глаза и покачнулся. Герцог подбежал вовремя: рука Святого Отца хваталась за воздух, ища невидимую опору, а ноги подкашивались. Великий Мастер усадил понтифика на стул. На соседний стул рухнул скрипач Себастьян, выпустив скрипку из рук. Вновь наступила тишина, глубокая тишина, такая глубокая, что даже жизнь боялась ее нарушить.

И вновь тишину нарушил Папа Римский:

- Я хочу видеть мастера этой скрипки, того, кто создал это Тело. Он должен быть здесь, в Риме. Тот, кто творит подобные чудеса, обладает Даром и должен служить на благо нашей веры.

- Привезти в Рим Гварнери будет нелегкой задачей. Мастер – человек свободомыслящий. Он бросил вызов Великой Ложе Кремоны и сорвал маску, дерзко объявив себя счастливым. Тот, кто сотворил Тело для Голоса Создателя, послушает только Его одного.

- Тогда сделайте так, чтобы наша воля стала Его волей. Предложите дель Джезу ранг Великого Мастера, доступ к любой информации в наших тайниках, лучшую мастерскую и лучших помощников в мире. Здесь, а не в Кремоне он создаст новые гениальные творения. Здесь, а не в Кремоне его талант оценят по заслугам.

- А если он откажется? – спросил герцог Висконти.

- Вы бы на его месте отказались? – вопросом на вопрос ответил понтифик.

- Я – нет, но я не Гварнери.

- Под любым предлогом, любой ценой, но мастер должен быть здесь. Не подведите нас, герцог.

Колокольчик в руках Папы зазвонил во второй раз. На пороге вновь появился секретарь.

- Скрипку спрячешь в тайник. И никому ни слова. Это касается и Вас, Себастьян.

Скрипач кивнул головой. Лицо его было бледным, а руки дрожали. Музыкант никак не мог понять, что произошло, он сидел на стуле, смотрел на свои дрожащие руки и все еще слышал в ушах Голос, слабеющий и затихающий.

Бенедикт XIV поднялся и вышел из кабинета, вслед за ним удалился и музыкант. Великий Мастер остался наедине со своими мыслями, а мысли были двоякими: как убедить дель Джезу приехать в Рим? Что будет с ним, если мастер откажется?

Чтобы развеять смутные сомнения, герцог Висконти решил побродить по Вечному городу: возможно, на римских улицах и площадях ему удастся найти ответ на возникшие вопросы.

Глава 18

Жизнь в Вечном городе кипела. На улицах было людно. Торговцы и ремесленники предлагали товары, покупатели не торопясь выбирали. Посыльные бегали от площади к площади. Раздавались голоса сварливых жен и ревнивых мужей, крики детей и наставления властных родителей. Звонили колокола Соборов, бродячие актеры исполняли балаганные песни и представляли сцены из старой комедии дель арте. Изредка проезжали кареты римских вельмож и лаяли собаки, бросавшиеся под колеса. Столица жила обычной жизнью. И если раньше эта жизнь не то, чтобы нравилась, скорее, устраивала Великого Мастера, он в ней был своим, то теперь столичный шум и суета раздражали его и казались такими далекими и чужими.

«Что-то изменилось во мне, порвалось, - думал герцог Висконти. – Я потерял покой и веру, хотя никогда не верил. Нет, верил, верил в значимость своей жизни, считал, что власть и знания могут заменить счастье. Глупец! Один раз ощутив счастье, я понял, что у меня его никогда и не было, что я родился на черной клетке, а сделать шаг в сторону белой не мог: не хватало смелости. Масоны несчастны… А что могут построить несчастные? Какой Всеобщий Дом? Может, счастье есть в Вечном городе?»

Великий Мастер стал всматриваться в лица прохожих – на них не было счастья. Они отражали страдание, боль, тревогу, иногда радость, но не счастье. И потом эти взгляды, взгляды вечного поиска, выбирающие, оценивающие друг друга.

«Дель Джезу так не смотрел. У него был открытый и спокойный взгляд – взгляд человека, имеющего все и владеющего всем. А глаза Софи?! Они видели только Гварнери. Они светились, и это был свет счастья».

Великий Мастер не заметил, как подошел к фонтану Четырех Рек. Дунай, Ганг, Нил и Ла-Плату отпустил Мировой Океан и направил в четыре стороны света, чтобы Колесо Жизни превратить в квадрат, а затем вписать его в еще больший Круг – Круг Вращения Всех Миров, как видимых, так и невидимых. Реки, ощутив свободу от первоистока, побежали в поисках новых форм жизни, вливая ее без промедления, без остановки. И потекли воды, орошая землю, и превратили континенты в места, обетованные растениями, животными и людьми. Но не несли реки счастья, а несли только жизнь.

«Значит, счастье не является компонентом жизни, ее категорией. Оно существует само по себе, по своим законам, непознанным, но действующим, как в жизни, так и вне ее», - неожиданная догадка осенила герцога Висконти.

Великий Мастер решил проверить свое открытие и пошел вдоль реки к церкви Санта-Мария-дель-Пополо, где, как ему казалось, находятся ворота между мирами или дверь из бытия в небытие.

Тибр быстро нес весенние воды, словно торопился на встречу с Тирренским морем, куда и впадал. Герцог также спешил, но спешил найти счастье, ведь это единственный аргумент, который может «привезти» дель Джезу в Рим.

В церкви было не так людно, как на городских улицах и площадях. Римляне хоть и являлись ревностными католиками, но их религиозность носила внешний характер и скрывала страх быть выделенными из общего числа горожан. Великий Мастер знал об этом, так как эту же игру, но на более изящном, изощренном уровне он наблюдал в братстве и считал обычным проявлением человеческой души.

Герцог ожидал, что дверь между мирами откроется, а из Горнего Мира сойдет в мир земной счастье и объединит души верующих в едином экстазе религиозных чувств. Люди то приходили, то уходили, священники то появлялись, то исчезали – дверь не открывалась, словно ее здесь никогда и не было. Разочарованный, но не потерявший надежды Великий Мастер вышел из церкви и отправился в поисках счастья в другие католические храмы.

Висконти побывал в церкви Троицы на горе, в церкви Святого Игнатия Лойолы, в Базилике Святого Петра в цепях и даже вложил руку в Уста Правды в портике церкви Санта-Мария-ин-Космедин. Уста не сомкнулись – счастья нигде не было. Надежда, умиротворение, утешение, величие и страх не устраивали Великого Мастера: он искал только счастье, а душа его здесь не находила.

Все еще не теряющий надежды герцог подошел к Пантеону. Может быть, здесь, где встречается прошлое и настоящее, и существует счастье. Висконти вошел в Храм и направился в центр. Свет из единственного окна-отверстия в куполе лавиной обрушился на Великого Мастера и поглотил – человек на мгновение «просветлел», растворив плотное тело в лучах белого света. Ощущение легкости и чистоты сопровождало герцога во время обхода внутреннего пространства Пантеона и не покинуло даже тогда, когда нога Великого Мастера ступила на Кампо-деи-Фьори – «цветущее поле» Рима.

Среди множества товаров торговцы предлагали и цветы. Увидев белые розы, Висконти вспомнил о Софи, дель Джезу и его скрипке. Великий Мастер также вспомнил, что когда-то на этой площади совершались публичные казни, что здесь церковь сжигала людей, чьи вольные мысли и поступки вызывали у Великих Инквизиторов гнев и ненависть. В голове Висконти вспыхнул образ философа и ученого Джордано Бруно и соединился с образом Гварнери дель Джезу. Дрожь пробежала по телу, а душа переполнилась болью, когда герцог осознал судьбу мастера скрипок, обреченного за отказ на смерть, и свою судьбу – судьбу палача на «цветущем поле» жизни.

«Нет, только не это. Счастье должно быть в Вечном городе. В Вечном? Рим – столица Римской империи, столица Античного мира. Может, счастье сохранили руины?» - обрадовался герцог и побежал на развалины Римского форума.

В политическом центре Рима от Храма Марса Мстителя, Храма Сатурна, Храма Кастора и Поллукса, а также Храма Весты остались руины. Но и в своем разрушенном виде древние постройки были так же величественны и прекрасны, как и во времена строительства форума и расцвета Римской империи.

«Храмы разрушило время? Не только. Они бы выдержали не одно тысячелетие. Тогда кто же? Люди? Да, люди, назвавшие себя христианами, хотя, судя по разрушению, у них иное имя – варвары. Зачем? Зачем они это сделали? Хотели убить античных Богов? Стереть о них в памяти следы? Но и сейчас на Рождество церковь утверждает, что Христос родился в бедной семье, в яслях, среди животных, а люди дарят друг другу свечи и фигурки ангелов, как когда-то их далекие предки облачались в дни Празднества в честь Бога Сатурна в одежды из грубой ткани и одаривают близких и родных. Тогда куда же пошли камни Древнего Рима? На постройку новых Храмов новой веры. Как же это похоже на братьев-масонов! Они берут готовые «камни», выточенные не ими, и стараются придать одинаковую форму – обтесать души равенством в мечтах о Всеобщем Доме».

Ноги Великого Мастера ступали по остаткам древнего форума, а душа наполнялась великой тишиной, тишиной, какую могут вместить в себя только камни. Герцог сел на ступени, на которых некогда был убит Юлий Цезарь, и задумался:

«Память живет в следах деяний и мыслей. Сила – в величии помыслов и воплощений. А в чем живет счастье? Его нет во времени, его нет в жизни. Вечный город – это не место для счастья. Любой город на земле – это не место для счастья. Гварнери говорил, что нашел его и собирается туда. Интересно, куда? Точно не в Рим, или я уже ничего не понимаю. Нет, не в Рим. Дель Джезу никогда не поедет в Рим, а я никогда не стану палачом. Надо что-то делать!» - Великий Мастер вскочил со ступеней и медленно побрел к выходу, разбитый мыслями, как Римский форум.

На одном из римских переулков крики людей вернули герцога в реальность. Горела траттория. Огонь вырывался из окон и угрожал ближайшим постройкам. Народ суетился, пожарные едва успевали справляться с огненной стихией. За полчаса почти вся траттория сгорела, а огонь то ли от стараний пожарников, то ли от божьего чуда погас.

- Чей этот дом? – спросил один из пожарных у любопытных горожан.

- Антонио Бьянки. Он отличный повар, и эта была одна из лучших тратторий на Кампо-деи-Фьори.

- А где хозяин? Где Бьянки?

Люди переглядывались: Антонио Бьянки среди них не было.

- Неужели он там? Неужели он там?

- Вот беда-то какая, - тихо сказала пожилая синьора. – Его жена Роза пошла за овощами, а сам Бьянки остался дома, я это видела. Бедная Роза, что с ней будет, когда вернется? Дом сгорел и муж тоже…

- Антонио Бьянки сгорел! Антонио Бьянки сгорел! – эхо разнесло новость по переулку.

- Бедная Роза, бедная Роза, - эхо полетело назад к сгоревшей траттории, откуда вышел пожарный, неся на руках обгоревшее до неузнаваемости тело человека. Женщины закричали, дети заплакали. Мужчина положил «спасенное» тело на мостовую.

Раздвигая руками толпу горожан, к обгоревшей траттории пробирался высокий итальянец средних лет, за ним – красивая молодая женщина.

- Мой дом! – крикнул Антонио Бьянки, и его голос оборвался от ужаса увиденного.

- Антонио жив! Антонио жив!

- Тогда кто же это? – спросила пожилая синьора. Ответа не было.

Великий Мастер повернул на новый переулок и облегченно вздохнул: он никогда не будет палачом. Вечный город подсказал ему решение проблемы.

Глава 19

13-я жемчужина лежала на ладони у Софи. Антонио сохранил ее, объясняя, что в мир вместе с Белой Розой должны уйти 12 слез Индийского океана, а 13-я – свободна от судьбы, и Софи может распоряжаться ей по своему усмотрению.

- Что же мне с тобой делать? Отдать ювелиру, чтобы тот вставил в кольцо? И где мне его потом носить? Такое дорогое украшение создаст проблемы, породив зависть у людей, ведь обязательно найдется человек, который увидит кольцо и возьмет грех на душу – станет вором или убийцей. Продать? Это неплохой вариант: деньги всегда нужны. Антонио будет против. Он посчитает эти деньги предательством по отношению к Белой Розе. К Белой Розе… Отец?! Он всю жизнь мечтает вывести сорт самой прекрасной розы на свете, но работа отнимает слишком много сил и времени. А деньги, вырученные за жемчужину, подарят ему год, а может, и два для эксперимента, и он осуществит мечту. Чудесно! – радостная Софи положила жемчужину в карман и отправилась в дом отца.

Франческо Конти работал в саду, в оранжерее. Апрель был тем месяцем, когда количество выращенных цветов удваивалось, а к ним добавлялись новые виды и сорта. Работа в саду требовала от садовника огромной физической отдачи и поглощала время, которого едва хватало на сон. Открывая новый цветочный сезон, Франческо надеялся, что судьба будет благоволить ему, и он еще на один шаг приблизится к воплощению мечты: роза по имени «Софи» увидит свет и станет главным цветком его жизни.

Судьба руками дочери постучалась в окошко оранжереи – и Конти впустил ее. Лилии выбросили в воздух резкий аромат, розы раскрыли бутоны, а тюльпаны закивали головками, встречая счастливую хозяйку «Белой розы». Цветы искренне радовались приходу Софи и открыто выражали свои скрытые чувства.

- Отец, лилии чудесны, а от роз нельзя оторвать глаз. В Ломбардии нет тебе равных.

- Спасибо, дочь моя. Ты же знаешь, что цветы – это моя жизнь. Их так любила твоя мама. Я обещал ей вырастить чудесную розу в честь рождения дочери, тебя, моя маленькая Софи. Прошли годы, ты стала замужней женщиной, а я так и не сдержал слова, данного жене.

- Еще не поздно, отец. Никогда не поздно воплотить мечту. Смотри.

У Софи на ладони лежала жемчужина – застывшая белая слеза Индийского океана.

- Антонио покупал в Милане жемчуг для скрипки, а эту жемчужину ювелир добавил в качестве благодарности за покупки. Она не пошла на инструмент, и муж отдал ее мне. Я долго думала, что же с ней делать, а потом решила, что отдам тебе. На деньги, вырученные от продажи, ты построишь еще одну оранжерею и там вырастишь розу и, может быть, не одну.

- А как же твой муж, дочка? Он согласен? – разволновался Франческо Конти.

- Мы думаем одинаково. И потом он будет даже рад поддержать настоящего мастера. Он сам мастер. Ты не забыл? Все мастера похожи друг на друга упорством, трудолюбием, терпением и авантюризмом. Вы всегда ищете что-то такое, что в глазах обычного человека выглядит невероятным и даже абсурдным, но именно это «что-то» и отличает вас от других, делая мастерами своего дела. Когда вырастишь розу по имени «Софи», то следующий цветок, какой бы он ни был, назови «Джезу». Обещаешь?

- Хорошо, моя девочка, я даже не обещаю, я просто сделаю это, - ответил счастливый Франческо. – Внуки будут гордиться дедом!

- Внуки?.. – Софи задумалась. – Отец, я еще не все тебе сказала.

- Не пугай меня, детка. Что? Что случилось?

- Мы, я и Антонио, должны уехать из Кремоны. Уехать навсегда.

- Но почему? – негодовал Франческо Конти.

- Вспомни одно раннее утро и груду булыжников на мостовой. Вспомни камень в своей руке, - тихо произнесла Софи.

- Дочь моя, я много раз раскаивался в содеянном. Ты до сих пор меня не простила?

- Не в тебе дело, папа. Дело в них. Они не оставят нас живыми. Антонио отдал им скрипку, и теперь наша жизнь висит на волоске, вернее, на одной натянутой струне.

- Я не дам в обиду свою дочь! Кто они? – садовник разгневался.

- Масоны, отец, масоны. Они всюду. В их руках власть, в их руках Кремона и Милан. В их руках Италия.

- Мы уедем во Францию, в Испанию. Земля большая: нам места хватит, - Франческо Конти обнял дочь за плечи.

- Нет. Ты останешься в Кремоне. Ты должен вырастить цветок – цветок всей жизни.

- Но ты ведь не забудешь своего отца? Ты приедешь навестить меня? – голос Франческо задрожал.

- Не забуду, никогда не забуду, но не приеду. День приезда может стать для нас последним.

- Останься, дочка. Мы будем жить, как и раньше. «Белая роза» - твой магазин, и другая хозяйка ему не нужна, - Конти попытался вернуть дочь к прежней жизни.

- Я люблю его. Да и поздно: я слишком много знаю, - глаза дочери наполнились слезами. – Я еще не прощаюсь, отец…

Софи вложила в руку отца жемчужину и выбежала в сад.

- Будь счастлива, дочка, - услышала она за спиной голос отца, разрыдалась и побежала по дорожкам сада к выходу.

Аромат садовых цветов полетел следом и закрыл за Софи калитку.

Глава 20

«Действуйте по плану. Передайте братьям мое благословление на новый труд. Папа Римский Бенедикт XIV».

Дель Джезу прочитал послание во второй раз, посмотрел на Великого Мастера и спросил:

- Что Вы этим хотите сказать?

- Белая Роза в Ватикане. Понтифик желает видеть мастера, сотворившего чудо.

- Мастера можно увидеть в его творениях. Зачем я ему нужен?

- В Риме живут лучшие умы и таланты Италии и трудятся на благо народа.

- На благо церкви, Вы хотели сказать, - возразил Гварнери.

- Бенедикт XIV предлагает Вам лучшую мастерскую и лучших помощников, - продолжил герцог Висконти. – Любой мастер в Италии мечтает о месте при Ватикане: отличное жалованье, доступ к любой информации, а главное, никто не мешает творить и даже не смеет мешать. Что скажете, дель Джезу?

- Неужели, герцог, Вы нашли в Риме счастье? – Гварнери задал вопрос вместо ответа. - Ватикан дышит счастьем? По Вашим глазам видно, что нет. Или римские Боги на развалинах Античного мира осчастливили Вас? А может, прекрасная римлянка вскружила Вам голову, пообещав рай на земле? Может, Святой Петр отдал Вам ключи, дарованные ему людскими мечтами?

- Я знал, что Вы скажете «нет», - ответил Великий Мастер.

- Тогда зачем предлагали?

- Чтобы убедиться в том, что знаю Вас и восхищаюсь Вами.

- Как она там? – резко спросил дель Джезу.

- Она в тайнике. Не беспокойтесь: Белая Роза не нуждается в защите. Подумайте лучше о себе и своей жене.

- Вторым пунктом Вашего плана является убийство?

Лучи майского солнца проникли в мастерскую и осветили спокойное лицо Гварнери дель Джезу. Герцог Висконти улыбнулся.

- Вы говорили, мастер, что на земле есть место для счастья. Позвольте узнать, где же оно?

- Ах, вот, что занимает все Ваши мысли! – Гварнери рассмеялся. – Боюсь, я разочарую Вас, герцог. Ни в Риме, ни в Милане, ни в Кремоне, ни в далекой Индии счастья нет. Вернее, оно может быть и в Риме, и в Милане, и в Кремоне, и в далекой Индии, но при одном условии: там должен жить счастливый. Где живет счастливая душа – там и счастье. Не земля дает его, а ты сам отдаешь его той земле, на которой живешь. Поищите счастье в себе, Великий Мастер. Может, когда-нибудь Вы поймете меня.

- Я хотел быть Вашим другом, дель Джезу, но, видимо, не судьба. И все же позвольте мне помочь Вам и Софи.

- Что Вы имеете в виду, герцог?

- Я знаю, что вы уедете из Кремоны, но не спешите уезжать, не делайте ошибок. Вас будут искать – и найдут: нет такого места на земле, где бы Орден не нашел Вас и Вашу жену. Я предлагаю Вам «умереть». О, нет, не по-настоящему. Мы сымитируем Вашу смерть. Мастер скрипок Гварнери дель Джезу «умрет» - сгорит в собственной мастерской. Его «труп» опознает родственник. Кстати, когда Андреа вернется?

- В октябре, в первых числах, - ответил Гварнери.

- Прекрасно! В октябре я тоже поеду в Рим. Мы будем собираться к поездке вместе. Я объявлю на очередном собрании Великой Ложи, что Вы приняли предложение понтифика и продолжите работу в Риме, но уже в качестве Великого Мастера. Братья позавидуют и отпустят. После видимой «смерти» под новым именем вы пересечете границу Ломбардии, и наши дороги, к моему сожалению, разойдутся.

- Как я смогу отблагодарить Вас?

- Это я должен благодарить судьбу за то, что знаю Вас, за то, что Вы отдали мне Белую Розу, и я слышал ее голос – Голос Создателя, за то, что вы мне даете шанс не быть палачом.

- Значит, в октябре, - дель Джезу задумался, а потом спросил: – А Вы, Великий Мастер, вернетесь в Кремону?

Герцог Висконти ничего не ответил, улыбнулся и вышел из мастерской, плотно закрыв за собой дверь…

В ночь с 16 на 17 октября 1744 года пылала мастерская, пылала вторая мастерская Гварнери дель Джезу. Пылало то место, где мастер покрывал скрипки лаком, защищая им инструменты от воздействий внешнего мира, делая их абсолютно неуязвимыми. В мастерской горело тело – труп бродяги в костюме дель Джезу. Когда пламя охватило все помещение и стало вырываться из треснувших окон наружу, на улице раздался крик «Пожар!», собралась толпа любопытных соседей и горожан, приехала команда пожарных. Через минуту шланги были растянуты, по ним бежала вода и из трансбоев с силой влетала через окна в огненную пасть мастерской.

- В доме кто-то есть? – спросил командир отряда пожарных.

- В доме два человека: Гварнери дель Джезу, хозяин и мастер скрипок, и его родственник Андреа, - пояснила пожилая соседка. – А Софи, жена Гварнери, еще два дня назад уехала с отцом в Милан за новыми сортами роз и лилий.

- Ломайте дверь, спасайте людей, - приказал командир своим подчиненным.

Дверь открылась сама – из-за нее показалось сонное лицо ничего не понимающего Андреа. Его глаза широко открылись, когда он увидел толпу зевак и отряд пожарных, заливающих дом хозяина водой.

- Что здесь происходит? – Андреа задал самый абсурдный вопрос в своей жизни.

Вместо ответа пожарник оттолкнул его в сторону и побежал по лестнице в жилую часть дома. Через пару минут человек выбежал назад на улицу и выкрикнул:

- В доме никого нет.

- Посмотрите внизу, - раздался новый приказ, и фигура пожарного скрылась за дверью, ведущей в мастерскую.

Благодаря усилиям пожарных, огонь удалось затушить достаточно быстро. Мастерская Гварнери сгоревшими окнами глядела на улицу – ослепла на глазах горожан от разыгравшейся ночью трагедии. Андреа, осознав происходящее, спросил:

- А где мой хозяин?

Голоса стихли. Взгляды людей устремлялись то на Андреа, то на входную дверь. Выжидающую тишину нарушили звуки тяжелых шагов – на пороге дома появился пожарный с ношей на руках, которую он положил на мостовую.

То, что лежало на мостовой, нельзя было назвать человеком. Труп обгорел настолько, что узнать в нем дель Джезу было практически невозможно. Пожарный укрыл обгоревшее лицо остатками плаща – на мостовую выкатилась пуговица.

- Это его пуговица, пуговица из его плаща, - прошептал Андреа и прислонился к стенке дома. Фонарь осветил его белое, как полотно, лицо.

- Бедная Софи, бедная Софи, - искренне разволновалась пожилая соседка. – Лучше бы ей не возвращаться.

- Бедная Софи, бедная Софи, - слова подхватила толпа, а эхо разнесло по улицам и переулкам славной Кремоны…

В ночь с 16 на 17 октября 1744 года из городских ворот выехала карета с гербом рода Висконти. В ней находился герцог, Великий Мастер Великой Ложи Кремоны, и Гварнери дель Джезу, мастер скрипок. Проехав несколько миль, карета остановилась на перекрестке дорог, ведущих в Милан и в теплые земли Тосканы. На развилке карету ожидала телега садовника Конти, на которой сидел сам Франческо и его дочь Софи.

- Скорее, Софи, нам некогда, - услышала Конти голос Антонио, поцеловала отца и вскочила в карету.

Франческо Конти посмотрел вслед исчезающей карете, сел на телегу и поехал на север – в сторону Милана…

Под вечер следующего дня карета герцога Висконти пересекла границу Ломбардии, через неделю она достигла Тосканы и остановилась.

- Вот ваши новые документы. Вы свободны. Никто искать не будет: Гварнери дель Джезу погиб – сгорел в огне в собственной мастерской, а Софи, убитая горем после гибели мужа, ушла в бенедиктинский монастырь и в Кремону не вернулась.

Гварнери взял документы и прочитал:

- Антонио Бьянки, мастер по дереву «Гильдии мастеров Милана». София Бьянки, жена Антонио Бьянки.

- Теперь наши дороги расходятся, - сказал Великий Мастер. – Даст Бог, свидимся. Хотя искать семью Бьянки в Италии – это все равно, что иголку в стоге сена, нет, пожалуй, иголку среди миллиона одинаковых иголок.

- Прощайте, герцог, - Антонио подал Великому Мастеру на прощание руку.

- Прощайте, герцог, - Софи попрощалась и вставила в петлицу камзола Висконти маленький бутон белой розы.

Карета Великого Мастера покатилась дальше, по дороге на юг, ведущей в Вечный город….

Антонио и Софи, взявшись за руки, пошли по дороге на восток – в вечно цветущую Флоренцию…

Глава 21

Герцог Висконти ехал в Рим не потому, что хотел сообщить понтифику печальную весть о гибели Гварнери, а потому, что его звала Белая Роза. Ее голос Великий Мастер слышал постоянно, где бы ни находился, слышал даже во сне. Вначале звук был слабым, но со временем усилился настолько, что все остальные звуки мира утонули в нем и бесследно исчезли. Душа Висконти не просто слышала Голос, она желала его слышать, он овладел ей и наполнил счастьем.

«Тайники Ватикана – это склад редчайших ценностей со всего мира, но это не место для Белой Розы, - думал Великий Мастер. – Совершенное тело не должно лежать под землей, даже если там его надежно охраняют. Скрипка должна видеть солнце, ощущать прикосновения рук скрипача и звучать, звучать на полную мощь. Вечный сон в подвалах Рима – это не жизнь, а медленное угасание. Настоящая жизнь возможна только на свободе. Белая Роза, ты будешь звучать в прекрасном саду и дышать свободой. Я исправлю свою ошибку».

Не останавливаясь нигде в городе, карета следовала в Ватикан. На мосту через реку Тибр толпились люди. Висконти поглядел в окошко кареты: груженная мрамором повозка врезалась в телегу с овощами, и по реке плыли лук, салат и цветная капуста. Каменщик кричал на крестьянина, а крестьянин – на каменщика. Едва различая в потоках брани слова, люди пытались успокоить и примирить участников конфликта, но это только подивало масла в огонь: крестьянин и каменщик кричали еще громче, оставаясь каждый при своих интересах. Ситуацию разрешил полицейский: он оштрафовал виновников происшествия. Сумма, наверное, была достаточной, достаточной для того, чтобы конфликт был улажен, а мост освобожден от скопившихся на нем людей, повозок, телег и карет. Великий Мастер задернул шторку в окошке кареты и продолжил путь в Ватикан.

В резиденции Папы было тихо, настороженно тихо. За столом сидел секретарь и водил пером по бумаге. Для Великого Мастера действия этого человека были всегда большой загадкой: что можно постоянно и беспрерывно писать и переписывать, герцог не знал и, к своей радости, не желал знать.

- Доложите понтифику о моем приезде, - герцог обратился к секретарю.

- Вы кто? – спросил секретарь.

- Герцог Висконти.

- Вас вызывали?

- Нет, но у меня важный разговор.

- Сейчас, - ответил секретарь, продолжая сидеть за столом и производить записи.

- Если Вы меня не пропустите, то я пройду сам, - настаивал Великий Мастер.

- Сейчас…- повторил секретарь, поднялся со стула и медленным шагом направился в апартаменты Папы Римского…

- Его Святейшество примет Вас. Подождите минуточку, - сказал секретарь по возвращении и удалился из приемной по поручению понтифика.

Ждать пришлось недолго. Вместе с секретарем в приемной Ватикана появился и скрипач Себастьян.

- Его Святейшество ждет Вас, - с важным видом произнес секретарь и указал рукой на дверь.

Бенедикт XIV в кабинете был один. Великий Мастер ощутил провал во времени: этот день был настолько похож на тот мартовский день, когда он привез Белую Розу в Ватикан, что герцог невольно взглянул в окно: по синему небу плыли белые облака, а желтые листья на деревьях говорили о том, что на дворе не весна, а осень.

- Вы привезли мастера в Рим? – на весь кабинет раздался голос понтифика.

- Нет, Ваше Святейшество. Его в Риме нет, - ответил Великий Мастер и посмотрел на спокойное, почти каменное лицо понтифика.

- Тогда действуйте по плану. Или Вы уже решили проблему?

- Нет, святой отец, проблема решила себя сама. Дель Джезу сгорел, сгорел 17 октября в своей мастерской в Кремоне. Мастера больше нет.

- Жаль, мы так и не услышали, как звучит скрипка в руках ее создателя. Найдите остальные его скрипки. Ими должна владеть церковь, - Бенедикт XIV обратился к герцогу.

- Это невозможно: их разбросала судьба по миру, - возразил Великий Мастер.

- Вы говорили, герцог, что у скрипок дель Джезу неповторимый голос. Вот и ищите их по голосу.

- Разрешите, Ваше Святейшество, еще раз прослушать Белую Розу, вспомнить звучание скрипок Гварнери, вот и Себастьян уже здесь.

- Я думал, что мастер в Риме, и хотел направить к нему скрипача, но… наверное, Вы правы: скрипка должна прозвучать во второй раз. Отправляйтесь в тайник и принесите сюда инструмент.

Понтифик склонился над листком бумаги, что-то быстро написал на нем и отдал послание герцогу:

- Скрипач Себастьян поможет Вам…

Тайники Ватикана напомнили Великому Мастеру лабиринты под башней Торраццо, в которых блуждали души, избранные Ложей для тайной жизни и выходящие оттуда неофитами.

«Это мое новое посвящение», - рассмеялся про себя герцог, следуя вместе со скрипачом за отцом-служителем.

«Охранник» открыл одну из дверей. Великий Мастер увидел на полках множество скрипок разных размеров и разных оттенков. Белая Роза на фоне остальных инструментов выделялась перламутровым блеском и максимально светлой окраской. Себастьян указал на «белую» скрипку, служитель снял ее с полки и отдал герцогу Висконти.

Дорога назад была удивительно быстрой и незаметной. Великий Мастер прижимал к себе скрипку, укрытую от посторонних глаз бархатной тканью с гербом рода Висконти. Скрипач шел впереди. Когда коридор вывел из тайников наверх и подвел к широкой лестнице, ведущей в папские апартаменты, Великий Мастер толкнул Себастьяна и побежал к выходу, легко ориентируясь в поисках центральной двери. Скрипач упал на лестницу, а когда поднялся на ноги, то заметил, что герцога и след простыл. Себастьян поспешил в приемную и криком известил секретаря и Папу о краже.

- Поймать вора! - приказал понтифик, и Себастьян первым бросился искать грабителя…

Тайная полиция нагнала карету герцога на мосту: та лежала перевернутой, а бархатная ткань с гербом рода Висконти плыла по реке…

Глава 22

Прошло ровно полгода. Деревья сбросили листву и опять покрылись молодыми зелеными листочками. Путешествуя по Италии, герцог видел множество городов и местечек, но Сада, самого прекрасного Сада в них не было, и Великий Мастер продолжал путь дальше, забыв о Кремоне, о Великой Ложе, о родовом гнезде в Милане. Скрипка была в его руках, Белая Роза звучала в его руках, избрав его для себя, сделав настоящим скрипачом. Герцог выбрал новое имя, имя Лоренцо Фонтаны, и путешествовал под ним из города в город в поисках Сада Таинственной Красоты. Однажды Фонтана увидел его во сне. В Саду звучала симфония, а 12 уголков, 12 извечных тайн исполняли ее, добавляя в симфонию свое звучание, свою красоту. Скрипач видел, как лилии играли на скрипках, розы прикасались к клавишам клавесина, а ромашки ударяли в барабаны, видел, как музыку подхватили духовые инструменты, живущие в душах цветов-трубочек, выдувающих счастье и любовь. Красота, величие и радость переливались в симфонии, преображались в ней и становились бессмертными. Да-да, именно Бессмертие с его вечным цветением, вечной силой и молодостью звучало в Саду и делало всех жителей бессмертными.

«Красота бессмертна!» - это была та мысль, с которой Фонтана проснулся, та мысль, которая вот уже полгода вела его по дорогам Италии и согревала душу в холодные зимние месяцы.

«В землях Лацио тебя нет, - думал герцог-скрипач о Саде Таинственной Красоты. – В Италии много земель, я обойду их все, если понадобиться, но найду Сад, и скрипка заиграет в нем. Белая Роза обретет там свое место».

Земля Тосканы встретила Лоренцо Фонтана весенним теплом и надеждой на успех. Он вспомнил, как на этой солнечной земле с ним простились Антонио и Софи и, взявшись за руки, пошли на восток.

«Они счастливы, я знаю. Интересно, где они? Где они счастливы?»

Фонтана дотронулся рукой до петлицы в поношенном, истертом камзоле, где когда-то был маленький бутон белой розы, подаренный Софи на прощание. Цветок давно завял и незаметно выпал на одну из дорог Италии, но память навсегда сохранила его образ, сделав бессмертным. Скрипка лежала в мешке за плечами герцога и тоже была цветком – Белой Розой, Вечной Розой, неувядающей и существующей не в памяти, а в реальности.

- Где же ты, вечно цветущий сад? – спросил вслух скрипач и обратился к скрипке: - Подскажи!

Белая Роза ответила на просьбу голосами путников, идущих навстречу герцогу. Поравнявшись с ними, Фонтана услышал:

- Я вижу, Луиза вскружила тебе голову, - сказал один из путников другому.

- Я влюблен, мой друг, безнадежно влюблен, - ответил молодой человек.

- Тогда не теряй времени – проси руки Луизы у ее отца, и мы еще погуляем на твоей свадьбе.

- Романо – один из богатых купцов Флоренции, а я, кто я? Бедный студент.

- Да ладно, не вешай нос, что-нибудь придумаем.

- В любом случае я все равно вернусь во Флоренцию, - вздохнул влюбленный.

Путники пошли дальше, их слова уже не долетали до ушей герцога.

- Я вернусь во Флоренцию, - повторил Фонтана слова влюбленного. – Белая Роза, ты не против? Мы идем в вечно цветущий город…

- Флоренция, ты прекрасна, и красота твоя легка и вечна, - произнес скрипач, любуясь куполом Санта Мария дель Фьоре.

Лучи весеннего солнца пробежали по стенам собора и оживили его своим легким прикосновением.

«Солнце – это скрипач?! - удивился новым мыслям герцог. - Санта Мария дель Фьоре – это скрипка, большая скрипка, и ее создал мастер, настоящий Мастер, подобный Гварнери. Значит, собор может звучать? Звучать может все вокруг!»

Душа Фонтана ликовала: открытие было простым и гениальным.

«Мастер знал об этом?» - задал сам себе вопрос герцог и уже знал, что ответ не нужен.

Недалеко от Палаццо Питти, на перекрестке двух узких улочек Лоренцо Фонтана увидел вывеску «Игрушки для детей. Сувениры для взрослых. Магазин Антонио и Софи Бьянки». Герцог, волнуясь, открыл дверь. Зазвенел колокольчик, оповещая хозяев о новом покупателе.

Внутреннее пространство магазина светилось счастьем. На полках стояли деревянные фигурки животных, сказочных персонажей и ангелов, на полу – сундуки, шкатулки и вазы.

- Что Вам предложить, синьор? – герцог услышал знакомый голос, голос Софи.

- А Вы прекрасны. Вы стали еще прекрасней, чем прежде, - с восхищением произнес скрипач, любуясь красотой этой милой женщины, купаясь в сиянии ее лучистых глаз.

- Вы знали меня раньше? Синьор, но я не знаю Вас. Кто Вы?

- Сейчас мне кажется, что я знал Вас уже очень давно – целую вечность. Я скрипач Лоренцо Фонтана, скрипач из Милана.

- Скрипач из Милана? – сердце Софи застучало, голос слегка задрожал.

- Вы были в Милане, синьора? – спросил герцог.

- Да, один раз. Милан – прекрасный город, только немного шумный. Так что Вам предложить? – произнесла Софи и опустила глаза.

- Вашу улыбку, - ответил Фонтана.

- Я замужем, мой муж очень ревнив, и я люблю его. Купите лучше деревянную подковку на счастье. Я уступлю Вами ее за полцены.

- В Ваших руках любой предмет станет счастливым, - сказал герцог, снял мешок с плеч и развязал его.

В мешке Софи заметила скрипку, белую скрипку – и душу охватило радостное волнение. «Это она, Белая Роза! Как она попала в руки этого скрипача?» - вопрос чуть не вырвался из груди, но Софи промолчала.

Синьора, не отрывая глаз, глядела на скрипку. Герцог, заметив ее странное поведение, задал вопрос:

- Не подскажет ли мне синьора, есть ли во Флоренции сад, самый прекрасный Сад на земле?

- Не знаю, как насчет самого прекрасного Сада, но есть Сады Баболи, и они прекрасны по-своему. А зачем синьору сад? – поинтересовалась Софи. – Вы желаете купить цветы? На соседней улочке есть цветочный магазин.

- Нет, мне не нужны цветы. Моя скрипка, моя Белая Роза ведет меня в Таинственный Сад, чтобы зазвучать там, но где этот Сад, я не знаю.

- Белая Роза? Вашу скрипку зовут Белая Роза?

- Да. Взгляните на нее, синьора, это самая лучшая скрипка в мире.

Герцог-скрипач достал из мешка скрипку и провел по ней смычком. Белая Роза зазвучала и сама, а не скрипач, водила руками человека смычком по струнам. Звук был сильным и чистым.

- Вы правы, синьор, это самая лучшая скрипка в мире, - произнесла Софи спокойным голосом. – Возьмите. Денег не надо. Вы уже заплатили.

Софи протянула подковку герцогу, тот ее взял и громко, очень громко сказал:

- Передайте мою благодарность мужу. Я всегда восхищался и теперь восхищаюсь им. Белая Роза в надежных руках.

Фонтана спрятал в мешок скрипку и подковку и вышел из магазина. Колокольчик зазвенел во второй раз…

- Антонио, это был…

- Герцог Висконти, мое счастье. Я все видел: скрипка позвала меня. А он изменился. Скрипка изменила его. Он любит Белую Розу больше, чем я, ее создатель. Лучшей судьбы для скрипки я бы и не пожелал, - Антонио подошел к Софи, обнял ее и поцеловал…

…души влюбленных взлетели вверх, раскрылись розой и лотосом, закружились на волнах счастья и соединились навечно.

- Внутри каждой Розы Живого Огня живет Белый Лотос – Чистый Огонь. И он возвращается в Розу, чтобы обрести Бессмертие, Единое Бессмертие, - прозвучали слова Лотоса.

- Да будет! – произнесла Роза Живого Огня.

- Да будет! – подхватили цветы Сада Таинственной Красоты.

- Любящие бессмертны! – раздался Голос Создателя – и цветы, Роза и Лотос, объединились, как могут объединиться две противоположности, две грани Единого Целого, два Потока одной Силы, две Реки одного Океана…

Герцог быстро отыскал Сады Баболи. Его туда привела скрипка. Сад был прекрасным, но не внешняя красота имела значение. Великий Мастер был абсолютно уверен: это тот Сад – Сад Таинственной Красоты из его сна. Смычок прикоснулся к струнам – и Белая Роза зазвучала. Мелодия объединила небо и землю, прошлое и будущее, реальное и фантастическое и фонтаном вылилась из души скрипача на землю Флоренции.

- Счастье во мне! - закричала душа герцога. – Мастер был прав. Оно – неиссякаемый источник Бессмертия!

Рука скрипача все водила и водила смычком по струнам, скрипка все играла и играла, Голос Создателя звучал. В силе его звучания Висконти увидел Сад Таинственной Красоты и Белую Розу, занявшую в нем свое, центральное, место. Скрипка-роза была настолько прекрасной, настолько совершенной, что все цветы-инструменты приняли ее и полюбили, не скрывая своих чувств, раскрывая свои бутоны. Скрипка-роза звучала – солировала в одной большой симфонии, написанной Великим Мастером, но не Великим Мастером Великой Ложи Кремоны, а простым скрипачом Лоренцо Фонтана, абсолютно счастливым скрипачом…

Воронка подбросила меня – и я полетел вверх. Веревочная лестница, сотканная из лепестков туманной розы, все еще висела над Колодцем. Белые змейки-молнии пробегали по ней – возвращались в центр цветка, откуда исходили до моего «падения» вниз, на самое дно Колодца. Я ступил на лестницу и стал подниматься – плавно скользить от ступеньки к ступеньке. Тело-стебель и руки-ветви постепенно теряли свою цветочную форму, приобретая «черты» Непроявленного. Когда я достиг края Колодца, то переступил его и стал рядом. Веревочная лестница завертелась во времени и сплелась, вытянувшись в один прочный канат, продолжающий скручиваться и утончаться у меня на глазах. И вот уже туманная нить зигзагом молнии вошла в розу и закрыла ее бутон, спрятав в нем Сад Таинственной Красоты, розу-скрипку и бессмертные влюбленные души Антонио и Софи.

Я посмотрел в Колодец – времени в нем было достаточно. Я взглянул на Мир – он все тем же Колесом вращался вокруг Горы. Я знал, что в Колесе не хватает еще одной спицы, спицы, державшей Эпоху Цветов и мою форму-розу. Я огляделся вокруг – Гора изменилась: выросла в высоту и уменьшилась в ширину. Колодец остался в центре, но приобрел новый видимый образ – время стало вращаться в нем по часовой стрелке, скорость вращения возрастала. Моя рука ощутила тонкий предмет – на ладони лежал цветок – лотос-роза, единый в двух проявлениях, прекрасный в единой красоте. Я дал ему имя Лоза и положил у Колодца рядом с Бриллиантом.

Посмотрев на Лозу и Бриллиант, я осознал, что и вторая форма уже со мной и что она вмещает Голос и является прекрасным инструментом, способным менять даже самый чистый бриллиант – основу для Мироздания…

…Лоза обвила Колодец, а новые побеги пустила по дорожкам, идущим от центра Горы в Мир. Гроздья-плоды наполнил не сок и не время, а свет, чистый свет Бриллианта: вторая форма «раздробила» первую на миллионы образов, сохраняя при этом ее первозданный облик. Внутреннее пространство Горы осветили бриллианты-виноградины, заняв в нем свое место.

Я прикоснулся к Лозе руками – и та ответила звоном бриллиантов и зазвучала совершенно новым звуком, который слышал только я и только внутри Горы. Я знал, что вот-вот проявится мое Мироздание, с иным сознанием и иными формами Бытия, но что-то еще мешало ему или чего-то еще не хватало…

«Чего не хватает? Камень отдал Любовь и Свободу, цветок – Красоту и Бессмертие. Нет Силы, проявленной в чистом виде, Силы, все знающей и всем владеющей, преходящей и восстанавливающейся, Силы, управляющей прошлым и будущем и вечно живущей в настоящем!»

Да, ее я отлично помнил в одном из своих «снов». Тогда Сила то жаром, то холодом разливалась по жилам, сотворив новые видения новой Эпохи – яркие, стремительные, захватывающие, создающие тайны и загадки и требующие их немедленного раскрытия.

Какая форма, какая земля вместила мою Силу? Что будет третьим у Колодца Времени? В измененной Горе не было ответов, и тогда я вновь приблизился к Колодцу. Вода-время закипела в нем, и легкий пар заклубился в центре. В густом тумане стали появляться знаки и символы. Они раскрывали свою суть на моих глазах и растворялись в белой пелене, чтобы возникнуть вновь, изменив смысл существования, но не изменив видимых очертаний.

Когда из тумана показалась широкая Ладья, я ступил на нее и поплыл по времени, перекрещивая горизонтальную линию вертикальной, загибая их концы и вращая сначала по часовой, а потом против часовой стрелки. Стены Колодца исчезли – их сокрушила Сила. И в этой Силе, вычеркнув из памяти все, произошедшее ранее, закружилась Ладья с одним единственным пассажиром – Непроявленным, мной, живущим в центре Горы и переросшим ее…

Форма 3. Эпоха Знаков

Глава 1

Книга Бытия была раскрыта. У нее не было страниц. Она представляла собой Первый Проявленный Мир, тонкий и едва различимый на фоне Первозданного Света и Первозданной Тьмы. В этом Мире Рукой Создателя были «записаны» все образы, уже воплощенные или ждущие воплощения, образы-символы, образы-знаки, несущие информацию и стремящиеся ее реализовать через видимую игру видимых очертаний.

Все в этой Книге было соразмерным, все было гармоничным, и Великий Покой исходил из «страниц», Покой, свойственный Сильному Разуму, будоражащий Мятежную Душу. Все в этой Книге было вечным, и все имело свой конец, как когда-то имело и начало. Знаки, сыгравшие до конца свою роль, какой бы бессмертной она ни была, перерождались или «вычеркивались» Рукой Создателя из Бытия, попадая в Небытие, поглощались последним, возвращая Свету – свет, а Тьме – тьму. На месте старого знака появлялся новый и занимал место в Книге, отведенное только ему и только им же.

Иногда знаки проживали свою жизнь в Книге Бытия в гордом одиночестве, иногда – в группе «единоверцев», но всегда – в сопричастности к жизни других – Всеобщей Жизни. Знаки знали о единстве всех жизней, но старались молчать об этом, будучи полностью уверенными в своей уникальности и значимости. Но именно эта уникальность и делала знаки «равными», «бесстрастными» и в своей простоте гениальными. Именно эта гениальность давала возможность прожить в одной жизни миллионы собственных проявлений, ощутить миллионы оттенков мыслей и чувств, воссоздать общую картину Мира внутри себя и раскрыть всего лишь одну его грань.

Книга раскрыта. Я мысленно «листал» ее, погружаясь все глубже и глубже, и тонкие образы-знаки не казались мне уже такими тонкими. Я читал Книгу Бытия и находил там ответы на многие вопросы, поставленные судьбой и представлявшиеся некогда неразрешимыми. Книга говорила со мной – предлагала новые знаки и символы, которые старались занять место за пределами Бытия – в моем Непроявленном Сознании. Образы-символы животных, растений, рукотворных объектов, геометрические знаки и знаки-числа мелькали у меня перед глазами, выстраивая полную Картину Бытия и разрушая ее.

Каждый символ был открыт передо мной, каждый символ был раскрыт мной. Каждый нес в себе только ему одному свойственную информацию и неразрывной невидимой нитью был связан с остальными. Я хотел смотать эту нить в один клубок, как когда-то подобным клубком разгадал тайну Каменного Мира, но нити меня не послушались и выпрямились в одну тонкую линию. Тогда я захотел натянуть нить, как когда-то натянул струны скрипки-розы, но нити разорвались и взлетели вверх, словно белые птицы с большим размахом крыльев.

«Знаки – это не камни. Знаки – это не цветы, - думал я. – Они воплощение четкости, краткости, логики. Они порождение Разума и его составляющие. Кто начертал вас? А главное – зачем? Ведь вы всего лишь сгустки Бытия, спроецированные на один большой экран, отражающий вас, как зеркало. Зеркало?.. Проявленный Мир как зеркало. А Книга Бытия – это Настоящий Мир? И знаки здесь куда как реальней, чем те, что обрели плотное тело при своем окончательном воплощении».

И в подтверждение моих мыслей символы вспыхнули, как звезды на темном небе, и предложили мне перо, чтобы я записал в Книгу свой знак. Я перо взял, даже дотронулся им до «страницы», но писать не стал: Книга Бытия была не моей. Я мог только выбрать уже существующий знак и воплотить его своим вхождением.

Символы молчали. Они не предлагали себя, будучи самодостаточными. Я сам делал выбор, невольно вспоминая Бриллиант и Лозу – формы, оставленные вместе у Колодца. Выбор сделать было трудно, так как каждый знак своей открытой простотой притягивал внимание к себе и только к себе, захватывал разум в плен и требовал абсолютного подчинения и исполнения его воли.

Я задумался: «Я не могу поставить свой знак в чужой Книге и не могу сделать окончательный выбор. Что же делать? Зачем я спустился в Колодец? Чтобы вспомнить очередной «сон», сон, воплощающий Силу. Значит, и искать нужно знак, максимально концентрирующий Силу и воздействующий ей на все Бытие».

Я стал пристально всматриваться в символы и уже не познавал их, а скорее чувствовал и пропускал через себя. Знак за знаком, символ за символом «просеивались» моим разумом и не задерживались в сознании, не доходя и до первых ступеней подсознания.

Образы-символы животных и растений первыми выпали из поля моего зрения. За ними – образы-символы рукотворных объектов. Знаки-числа попытались задержаться в сознании, подбрасывая мне решение задач, выдуманных исключительно для ответов, но им я мысленно сказал «до свидания» и распрощался, не жалея о содеянном. И только геометрическая символика остановила меня – мое быстрое продвижение по «страницам» Книги Бытия. Линии, прямые и изогнутые, круги и сферы, треугольники, пирамиды и конусы, квадраты и кубы, кресты и звезды говорили со мной, но не Голосом, а Силой. Среди всей этой пестрой геометрической картины я уловил сильный выброс и зов. Не раздумывая, перевернул книжную «страницу» и удивился: знак Свастики занял весь лист и дышал Силой.

«Это он – моя третья проявленная форма. Знак Силы, использованный и воплощенный мной».

Я прикоснулся к Свастике невидимой рукой и вошел в нее всей своей Непроявленностью. Время вошло в Книгу со мной вместе – и знак повернулся один раз, второй, третий…

Свастика вращалась – вращалась против часовой стрелки…

Глава 2

Все знаки, все символы устремили свой взор на меня, и я услышал их мысли:

«Кто он?»

«Откуда в нем столько силы?»

«Никогда еще Свастика так быстро не вращалась».

«Смотрите же, смотрите, Свастика меняется!»

Я не мог видеть, будучи уже знаком, собственных изменений, но ощущал их, дышал ими, жил ради них.

Свастика правой руки, передающая круговорот Вселенной и символизирующая нерушимый Небесный Закон, покачнулась, изогнутые линии удлинились, став равными половинным частям креста. Знак вспыхнул, непобедимым огнем повернулся на 45 градусов против часовой стрелки и «застыл», как может «застыть» Огонь Творения, из которого возникла Вселенная.

- Инглия! Чистый творящий Огонь! – услышал я не мысли, а слова. – Нет тебе равных!

«Нет тебе равных», - слова прозвучали во мне еще раз, и я ощутил себя Безграничной Силой, Силой, которой подвластно все, подвластна Книга Бытия с ее вечными знаками и вечными символами.

- Я был здесь раньше? Я существую вечно? – обратился я к «жителям» Книги.

- Твой знак был всегда. Ты его «начертал» во сне. Инглия, нет тебе равных! Мы ждали тебя. Измени Книгу! Дай нам новый смысл Бытия! Прикоснись к Бессмертию и забери его! Мы начнем все сначала. Ты Рука Создателя! «Запиши» в Книгу новую Жизнь: только тебе она подвластна.

«Я Инглия – Творящий Огонь», - повторил я про себя слова знака-звезды и произнес:

- Я меняю смысл Бытия! Я меняю знаки и символы! Отныне половина из вас будет созерцать Жизнь, наблюдая за Новыми Небесами и Новыми Мирами, и жить на земле по имени Агарти. Другая половина будет менять Жизнь, устремляя ее к Новым Небесам и Новым Мирам, и жить на земле по имени Шамбала. Я создаю Новые Земли!

Новое вращение Свастики было стремительным. За промежуток, равный вдоху-выдоху, я прошел все «страницы» Книги, передо мной возникли тысячи знаков, и они менялись у меня на глазах под воздействием Силы вращения, искажаясь от боли, приобретая новые черты и новую жизнь. На последней «странице» я остановился и взлетел – поднялся над Книгой Бытия, но закрывать ее не стал, наоборот, раскрыл ровно на середине. Правая сторона стала землей по имени Агарти, левая – землей по имени Шамбала. Между ними – линия, граница, Река, воды которой смешивали две силы и были источником для двух земель.

Я посмотрел направо. Агарти была прекрасной. Шар, наполненный чистым светом, находился во чреве земли и был защищен от воздействия любой силы, любой мысли, так как вся сила, вся мудрость Бытия вмещались в нем и не выходили за пределы Агарти. В центре Правой Земли росло дерево, в нем была сосредоточена жизнь нового мира. От него и к нему вели тропы, утоптанные паломниками и служителями культа Агарти – культа Луны, Перерождения и Созерцания. На зеленых пастбищах мирно паслись овцы и коровы. Трудолюбивые пчелы собирали нектар, а тюльпаны и розы раскрывали перед ними свои лепестки. В полноводных реках плавали рыбы и черепахи, в зеркальной глади воды отражались гордые красавцы-лебеди. Павлины прохаживались вперед-назад в полном восхищении от собственной красоты. В небе парили белые птицы, отправляя на землю с вестями меньших братьев – белоснежных голубей. Аромат сосны и ели насыщал северное пространство Агарти, а на юге виноградные лозы оплетали колонны, устремленные в подземные небеса. На западе спали камни и во сне видели загадочного единорога, рог которого сиял бриллиантовым блеском. На востоке беспрерывно вращалось Золотое Колесо, Колесо видимых и невидимых Судеб, оберегаемое двумя грациозными ланями с прекрасными, но испуганными глазами. Подземное солнце освещало Шар изнутри, отчего он казался таким светлым и чистым.

Мир Агарти – это Мир Блаженства и Покоя. Он был создан мной для Созерцания и Молитвы, сулящих Гармонию и Нирвану.

Я опустился на Правую Землю. Теплый дождь омыл луга и долины. Ручьи понесли с собой радость встречи и прохладной надеждой разлились по четырем сторонам света, соединяя север и юг, запад и восток. Дерево Жизни зацвело. Цветы были небольшими, белыми и пахучими. Все жители Агарти вдохнули аромат Жизни и забыли навсегда о прошлом, о существовании в Книге Бытия вообще и на отдельной ее «странице». Правая Земля «ожила» до предела и осталась в таком «предельном» состоянии навечно, в состоянии вечного роста, вечного цветения, вечного плодоношения. Подземное солнце Агарти выпрямило лучи и охватило ими весь Мир – обняло Правую Землю тонкими руками и навсегда оставило в своих объятьях.

«А как же Луна? – подумал я. – Как же ее верные служители? Все тайны Агарти освещает солнце, и они перестают быть тайнами. Но ведь Луна не просто Мир Отражений, она еще и символ Перерождения, Возобновления. Только Луна имеет темную и светлую стороны на Правой Земле. Значит, и жители Агарти, верящие в двоякое светило, также темны и светлы, как оно. Они также любуются «светлой» стороной Жизни и скрывают «темную» от посторонних глаз и от самих себя».

Я обратился к Солнцу:

- Бессмертный источник света, поделись властью с ночным светилом, обогрей его лаской и дай шанс проявить себя. Усни на одну-единственную ночь, чтобы жители Агарти раскрыли самые темные тайны, переродились и поверили в чудо изменений и твое возвращение. Я Инглия, я творю эту ночь и называю ее Ночь Изменений. Ее хозяйкой, ее королевой будет Луна, и она будет решать продолжительность Ночи, как Солнце решает продолжительность Дня.

Свастика совершила полный оборот, и на западе, там, где спят камни, на небе появилась Луна, невидимая для жителей, но видимая для Солнца. Она широко открыла глаза, удивилась красоте Агарти и стала ее Тайной Печатью, Источником Вдохновения и Светлой Печали.

Я обошел всю Правую Землю и оставил на ней «следы». На севере воздвигнул Алтарь, чтобы на нем сгорели все желания, на юге – пирамиды, чтобы скрыть в них тайны Познания, на западе установил чашу, чтобы пить из нее мудрость Бытия и наполнять ее мудростью Агарти, на востоке – зеркало, чтобы видеть в нем прошедшие и грядущие события.

Вернувшись в центр, к Дереву, я сотворил возле него колодец, но не тот Колодец Времени, из которого явился в Мир Знаков, а колодец, вода которого утоляла жажду открытий и «погружала» в состояние Просветления – Вечной Нирваны для Сильного Разума. Каждый житель Агарти по необходимости мог зачерпнуть воды из этого колодца и остаться навсегда Просветленным, как и вся Правая Земля.

- Останься с нами, Инглия, - услышал я голос Полярной Звезды. – Агарти – твоя земля. Не покидай нас!

- Да, Агарти – моя земля, моя Правая Земля, но есть и Левая Земля. Это Шамбала, и ее жители ждут меня, - ответил я на призыв Звезды и взлетел над Книгой Бытия.

Я посмотрел налево. Шамбала была неприступной. Высокие горы вознесли ее над землей и скрыли в облаках. Над облаками я увидел ведущую вверх широкую лестницу, по обе стороны которой восседали львы с золотыми гривами. Звери молча пропустили меня вперед и исчезли в белой пелене облаков вместе с широкой лестницей и высокими горами. Я оглянулся – позади меня ничего не было: только порывы ветра и языки яркого пламени, раздуваемого этими же ветрами. Я сделал шаг – впереди ничего не было: только сильные порывы ветра и огромные языки яркого пламени, танцующие с ветром один стихийный танец.

«Так вот ты какая, Левая Земля, Земля без опоры, без основания. Все в тебе огонь, и ты сама Проявленный Огонь. В тебе иная Сила – Сила не Молитвы и Созерцания, а Сила Разрушения, Движения, Сила Нерушимой Свободы. Ты, Шамбала, над Миром, и Мир в тебе. Кто же выбрал тебя, Левая Земля? Кто может жить в Вечном Поиске и Вечном Движении, в Вечной Борьбе и Вечном Разрушении, без земли, но на Земле, без одной общей формы, но в проявлении промежуточных форм?»

И как ответ на мой мысленный вопрос в огне Левой Земли возник Город, стены которого пламенели и гасли, гасли и пламенели. Сияющие Ворота, выкованные из белого огня, открылись и пропустили меня во внутренний мир Шамбалы. Это были не улицы и не площади, это была еще одна Земля, как и Земля Агарти, но не заключенная в Сфере, а живущая вокруг Сферы, «вывернутая наизнанку». Также «вывернуты наизнанку» были и жители Левой Земли: они не имели светлой и темной сторон, они были «оголены» огнем, прошли сквозь огонь и стали его вечными носителями.

Я вошел в Шамбалу. Земля была зыбкой, она могла удержать только огненное существо. Тот, кто имел плотное тело, сгорал или падал в реку, разделяющую Миры.

- Инглия! – услышал я рык тигра за спиной.

- Инглия! – эхом отозвался рев медведя.

- Инглия! – прошипела змея.

Шипение подхватил волк и завыл:

- Ин-гли-я! Ин-гли-я!

Звук полетел в небо и «осел» на крыльях орла, парящего над Шамбалой в потоках огненного света.

- Творящий Огонь в Шамбале! – закричал ворон и разнес весть по всему Миру.

- Творящий Огонь в Шамбале, – шумели кронами деревья.

Клены передавали известие друг другу, кивали огненными верхушками в такт порывам ветра и проводили радость от зыбкой земли до бесформенного неба. Небо собрало радость в облака и направило в «центр» Шамбалы – в океан, из глубин которого поднялся над водой Лотос, раскрылся и превратился в Лучезарный Храм для Инглии, Храм, вобравший в себя Силу Шамбалы, став для Мира Незаходящим Солнцем. Из Храма на огненных колесницах выехали Боги, огненные ликом и пламенеющие сердцем. Они приблизились ко мне. Я ударил молниями – и тогда Боги сошли с колесниц и стали вокруг меня. Я заглянул им в глаза, сияющие Истиной и Верой, я заглянул им в сердца, бьющиеся в ритме Левой Земли, задающие ритм. Я объединил эти глаза и эти сердца Творящим Огнем – и Боги превратились в зеркала, отражающие всю Левую Землю, Реку, соединяющую две «части» Книги Бытия и даже Агарти – Правую Землю, иной для Шамбалы Мир. Все отразили зеркала, но не отразили меня. Я еще раз заглянул в них, опять попытался найти свое отражение, но вновь увидел Книгу и ее жителей, но не увидел себя.

«Кто я здесь? Знак, преобразивший Книгу? Да. Знак, ожививший Агарти? Да. Знак, наделивший Шамбалу несокрушимой Силой? Да. Невидимый знак, незримый. Меня нет в застывших формах Агарти, меня нет в условных очертаниях жителей Шамбалы. Я Инглия, Непроявленный для Проявленного и Проявленный для Непроявленного».

Я посмотрел на Богов, Храм, на бесформенное небо Левой Земли. Свастика совершила полный оборот – и Храм ушел на дно океана, оставив над водой Солнце, давшее Шамбале Вечный Полдень, Полдень с его кипящей энергией Жизни и неукротимой силой Превращения.

«А как же те, в ком появится желание проявить действие, ощутить Конечность Бесконечного, увидеть Мир и отразить его?» – подумал я и обратился к Солнцу:

- Бессмертный источник света, опустись на один-единственный день в глубины океана, поделись своей властью с огнем, заключенным в каждом жителе, дай возможность каждому подняться над землей и «застыть» на один день, превратившись в Источник Бессмертного Света для себя. И пусть каждый, став светилом, определяет продолжительность этого дня для себя сам, но в согласии с Миром, в согласии с тобой, Солнце Шамбалы!

Я обошел всю Левую Землю и оставил «следы»: в небе парили грифоны, зажигали факелы от Бессмертного Источника и приносили к птицам, сгорающим в нем и обретающим новую жизнь; на зыбкой земле появились драконы, извергающие Огонь Зарождения, и кентавры, разящие разум острыми стрелами новых открытий. В «центре», у восходящего и заходящего Храма я поместил щит и меч для того, кто жаждет овладеть Силой, кто услышал ее Зов и поднялся из Огня или Реки, чьи воды «мертвы» для сознания Шамбалы.

- Останься с нами, Инглия! – услышал я голос Огненного Ветра. – Шамбала – твоя земля. Не покидай нас!

- Да, Шамбала – это моя земля, моя Левая Земля, но есть еще и Срединный Мир, Мир между Землями. Там живут те, кто ждет меня, - ответил я на призыв Огненного Ветра и взлетел над Книгой Бытия.

Река была полноводной и темной. С высоты мне даже показалось, что в Срединном Мире нет ни огня, ни света, что вода, как броня, не пропускала их и тем самым лишала источника Жизни речных обитателей. Вода в Реке была малоподвижной, а тьма, исходящая от нее, настораживала, поэтому я назвал Срединный Мир Мертвой Рекой, из которой нельзя было пить ни жителям Агарти, ни жителям Шамбалы. Но именно Срединный Мир, именно Мертвая Река соединяла и разделяла Правую и Левую Земли, смешивала две силы и была третьей, возникшей от смешения двух, непохожей на «родителей».

«В Мертвой Реке должны жить те, кому не нужна жизнь, - решил я и задумался: - Что же это за состояние, в котором нет жизни?»

Чтобы постигнуть Срединный Мир, я ступил в Реку. Вода была холодной и прощупывала ледяными пальцами мое разгоряченное в Шамбале тело, которое быстро остывало, и только воспоминания о Правой и Левой Землях не давали ему замерзнуть, поддерживая еле тлеющий уголек, унесенный в Мертвую Реку со «страниц» Книги Бытия. На речной поверхности никого не было. Время от времени пролетали белые гуси: несли вести из Агарти в Шамбалу и с ответными вестями возвращались обратно.

«Над водой нет ни одной формы Бытия, значит, они в глубинах. Значит, жители обитают на дне», - догадался я и нырнул.

Мертвая Река сдавила меня со всех сторон, и я стал задыхаться. Вдруг рядом услышал чье-то дыхание и ощутил, как чьи-то руки тянут меня на дно. Я посмотрел во тьму: молодая русалка увлекала меня вниз, на затонувший корабль. Я не сопротивлялся: я знал, меня ждет Мертвая Река, знал, что меня ждут ее жители. Когда ноги коснулись речного песка и я сделал несколько шагов, то заметил, как преобразилось мое тело – засияло на полную мощь и озарило Срединный Мир. Когда же я ступил на затонувший корабль, то солнце вырвалось из моей груди и повисло над обломками судна, покрытого плотным слоем зеленого ила. Солнечный свет исходил от Бессмертного Источника, но осветить всю Реку не мог, мог только помочь тому, кто стал на путь просветления.

В новом для Реки состоянии полусвета и полутьмы, состоянии Вечных Сумерек я различил видимые формы жителей Срединного Мира: больших и маленьких собак, лающих то направо, то налево; рыжих, белых и черных лошадей, перевозящих через Реку живые души; бородатых козлов и свирепых вепрей; шустрых ящерок, зарывающихся в песок, и страусов, прячущих в песке головы при малейшем намеке на опасность.

Я стоял на корабле. Косяки рыб проплывали мимо, дельфины смотрели на Глубинное Солнце умными глазами, акулы широко раскрывали пасти и лязгали челюстями, ища в Мертвой Реке мертвую добычу.

«Странный этот Мир, похож на подводный мост, длинный и узкий, огибающий Сферу Агарти, лежащий ниже уровня первых гор Шамбалы. Центра в нем нет, если не считать срединную линию между сторонами, протяженную на весь Мир. Кто меня здесь ждал, и как я могу изменить жизнь тех, кому она не нужна?»

Последний вопрос произнес я вслух – и воды Мертвой Реки пришли в движение. Жители столпились на мосту, дрожа от страха быть раздавленными и унесенными речной стихией. Белые крылатые создания из Мира Агарти утешали их, а огненные, едва заметные представители Мира Шамбалы пытались приостановить движение воды, но ничего не получалось, ведь источником вращения был я, Инглия, Первый Творящий Огонь.

Мертвая Река раскачала мост и сбросила на дно всех жителей Срединного Мира вместе с белыми и огненными существами Правой и Левой Земель Книги Бытия. Все оказались на дне, но никто не утонул, так как утонуть в стоячей воде было просто невозможно.

Свастика совершила полный оборот. Каждый житель в Реке изменил свое местонахождение, доверившись бурным потокам воды в верхних слоях, покорившись судьбе в нижних. Обретя новое место, знаки и символы не изменили значения – они по-прежнему оставались в Мертвой Реке, да и Агарти, и Шамбала были для них по-прежнему чужими.

Уставшие от осмотра новых мест, жители Реки уснули и увидели странный сон…

… Мертвую Реку осветило яркое Солнце – и Вечная Ночь стала Вечным Днем. На мосту появились Весы. На них каждый мог взвесить страдание и боль, радость и счастье. Весы качались, равновесия не было: чаша боли перевешивала чашу радости.

- Жители Срединного Мира, - раздался голос на всю Реку. – Поищите радость внутри себя и положите ее на Весы, чтобы чаша радости стала равной чаше боли и в Мире наступила гармония.

Послушные знаки и символы просмотрели все свои дни, все минуты и секунды, и нашли в них радость, но не чистую, а в смеси с надеждой, утешением и восторгом, и отдали ее на Весы. Равновесие не наступало: боль по-прежнему была тяжелей радости. Тогда луч Солнца дотронулся до чаши радости – и Весы остановились: Срединный Мир достигнул середины. Вздох облегчения облетел Мертвую Реку, поднялся к яркому светилу и превратил его в Колесо.

Колесо повернулось один раз, второй… и «село» на верхнюю срединную точку Весов, и осталось там навсегда…

Мертвая Река проснулась, но не День был вокруг и не Ночь, а Вечные Сумерки – знак Вечного перехода и Вечного Ожидания.

- Инглия, останься с нами, - сказал Белый Пегас. – Срединный Мир – это твоя земля. Мы построим для тебя корабль – и ты поплывешь по Реке. Не покидай нас!

- Да, Мертвая Река – это моя земля, Земля между Мирами, но выдержит ли она мое вечное присутствие, присутствие Первого Творящего Огня?

- Мы отразим тебя наоборот: ты будешь черным и повернешься вправо, чтобы внести в Мир изменение и вечно напоминать о победе Сил Света над Силами Тьмы.

Речь Пегаса звучала так убедительно, что я невольно поверил в Силу новой Свастики, ответил «Я подумаю», поднялся над затонувшим кораблем, над Рекой и взлетел над Книгой Бытия…

Взлетел высоко, так высоко, что Книга превратилась в квадрат, а затем – в точку. Все вокруг меня сияло, переливалось и своим светом, своей жизнью затмило Книгу Бытия, насыщая мое знаковое тело силой. Сила вращала меня, сила возносила. Между мной и Книгой натянулась тонкая, но прочная нить. Ее можно было разорвать, но для этого потребовалась бы вся сила, идущая из пространства и входящая в меня, а также сила, исходящая из меня в это же пространство и бегущая по нити в Книгу. Я готов был отдать силу, но было одно «но», и оно заключалось в ответе на вопрос «Куда?»

«Куда попадет после отрыва мое знаковое тело? Что за пространство вокруг? Есть ли выход из этого пространства к Колодцу? Может, это все только сон, очередной сон?» - эти вопросы я задавал сам себе, чтобы найти один-единственный ответ, но ответа не было, а было сияющее пространство вокруг и тонкая нить между мной и Книгой – едва заметной точкой Бытия.

Я стал жадно всматриваться в пространство, пытаясь ощутить его природу, раскрыть его истинную суть. Пространство уловило мое пристальное внимание и ответило тем же, высветлив и без того «светлые» тайны сияющего мира, в котором ярким огнем пламенели Суасти, Солонь, Посолонь, Чароврат, Фаш, Агни, Коловрат – все значимые виды одной Небесной Свастики. Я осознал, что пламенею, пламенею так, как они, но под своим именем – именем Творящего Огня, Прародителя Вселенной, Инглии. Я осознал, что я вид, «часть» Великой Свастики, что, разорвав связь с Книгой, я вернусь в свой исток, из которого вышел с одной целью – никогда не возвращаться назад. Я осознал, что пространство вокруг – это мой мир, мой внутренний мир, и я сам создал его, наполняю силой и возвращаю силу обратно. А это значит, что рвать нить нельзя, что я натянул ее для того, чтобы выйти из внутреннего пространства, забрать знак к Колодцу, постигнув его силу. Для этого я менял Книгу, для этого я проходил Агарти, Шамбалу и Срединный Мир и взлетел для того, чтобы сделать выбор, окончательный выбор, сделанный еще в Горе, в «теле» Непроявленного.

- Знаки! Знаки Великой Свастики! Я обращаюсь к вам! Пламенейте, освещайте пространство. Я ухожу: Вселенная создана. Вы будете жить в ней, менять, расширять и вращать ее. Я ухожу: это мой выбор. Буду ли я творить новую Вселенную? Это решит тот, кто сейчас во мне, тот, чьим голосом я говорю, тот, кто управляет моей силой, тот, к кому я стремлюсь. Знаки Небесной Свастики! Я разрываю нить, но не с Книгой, а с вами! Я возвращаюсь в Бытие! Там мы встретимся, встретимся на Арене Битвы между Жизнью и Смертью. Книга оттолкнет меня, а вы забудете.

Знаки Свастики на мгновение погасли, но пространство по-прежнему сияло: моего света было достаточно, чтобы осветить его. Удивившись, знаки вспыхнули вновь, приняв мое решение, согласившись с ним.

Я летел вниз – Книга приближалась: точка стала квадратом, а квадрат – Мирозданием. Справа от меня была Агарти, слева – Шамбала, тонкая узкая полоса-Река соединяла, «скрепляла» их. Я задумался: «Куда упасть?»

- В Мире Агарти я буду Вечным Знаком Созидания и Просветления, в Мире Шамбалы – Вечным Знаком Разрушения и Борьбы. В двух Мирах я буду Вечным Богом. В Мертвой Реке я буду Временным Знаком и праведников, и грешников, в Срединном Мире я буду Временным Человеком, - сказал я себе и сделал выбор во второй раз: упал в Мертвую Реку, Срединный Мир, а достигнув дна, крепко «стал на ноги».

Глава 3

Тибет. Трансгималаи. Подножие горы Кайлас. 1907 год.

Свену сегодня не спалось: причина была не ясна, но что-то лишило его сна и заставило выйти из палатки. Свежий ночной воздух приятной прохладой коснулся лица. Дышалось свободно и легко. Над головой было чистое звездное небо, в темноте белела вершина горы Кайлас, освещенная сиянием полной Луны. Тишина царила вокруг, всеобъемлющая и настораживающая. Что-то было не так в этой непостижимой для человеческого сознания тишине. Свен прислушался: ни звука шагов, ни шороха травы, ни завывания ветра. Путешественник задержал взгляд на горе, величественной даже в темноте.

«Местные жители считают тебя Священной Горой, Великой Снежной Горой. Ты же мне напоминаешь пирамиду, лестница которой ведет в небо, хотя ступени уже не видны: их стерло время и укрыло снегом».

- Кто создал тебя, Канг Римпоче? Какая сила заключена в тебе? – спросил Свен Гедин у Кайласа.

Гора не ответила. Кайлас молчал, грозно смотрел издали на путешественника, как будто прятал в тишине тайну, невидимую, но существующую в свете Луны. Свен повернулся к горе спиной – легкая дрожь пробежала по позвоночнику и по ногам ушла в землю.

Задрожала земля.

Гедин услышал странный звук, доносящийся из земных глубин, звук далекий и приглушенный.

Звук постепенно нарастал и приближался. Свен нагнулся к земле и прислушался: удары в барабаны повторялись и создавали определенный ритм, четкий и безошибочный. Гедин посмотрел по сторонам. Никого не было. Американские исследователи спали в палатках, из одной палатки даже доносился сильный храп. Темное небо над головой, усыпанное звездами, молчало, как молчал Кайлас, создавая иллюзию Великого Безмолвия. Говорила только земля, и ее слова-удары этой ночью слышал один-единственный человек – Свен Андерс Гедин, шведский журналист и писатель, путешественник и географ.

Когда звук достиг поверхности земли, человеческое ухо уловило призыв:

- И-ди впе-ред! И-ди впе-ред! Во-да зо-вет! Во-да зо-вет!

Свен робко сделал шаг, за ним второй. Третий шаг был уже более уверенным, а четвертый породил остальные – быстрые и целенаправленные. Человек уже не шел, а бежал по направлению зова, звучащего в голове, бежал долго и упорно, бежал настолько быстро, что пространство исказилось перед глазами, вытянувшись в длинный и узкий коридор, в конце которого вспыхнул яркий свет и погас, уступая место свету полной Луны и мерцающих звезд.

Журналист не заметил, как оказался у озера. Вода, словно зеркало, отразила звездное небо и на мгновение застыла. Сердце Свена сжалось, а мысли, неразличимые разумом, лавиной вырвались из сознания и обрушились на воду. Озеро пришло в движение – волны покатились от берегов к срединной точке, образовав круг, в центре которого вверх фонтаном взлетел столб воды и четырьмя лепестками раскрывшегося лотоса упал на водную гладь. Лепестки лотоса превратились в тонкие линии и загорелись. Огненный крест пылал на воде. Свен увидел, как линии креста преломились на концах влево, как крест стал свастикой и начал свое вращение – вращение огня на поверхности земного озера. Обороты увеличивались, и вот уже огонь заключил воду в кольцо. Свастика превратилась в колесо – механизм, вращаясь, поднял силу глубин со дна озера и вознес в небо.

Свен бросился в озеро и поплыл в центр свастики. Вода не препятствовала его движению, вода притягивала его к срединной точке, управляя и телом, и разумом человека.

В центре озера огонь «схватил» Свена и швырнул на дно, в темноту, в неизвестность. Человек, не осознавая происходящего, доверился силе вращения, смирившись с обстоятельствами, покорно опускаясь в водные глубины. В голове возник образ Священной Горы, а ноги ощутили каменное дно и оттолкнулись от него.

Свен стрелой вылетел на поверхность озера и жадно стал глотать воздух, наполняя им грудь, сдавленную водной стихией. Озеро подхватило тело человека и удержало на своих «крепких руках». Гедин успокоился и поплыл от центра к берегу по темной воде, отражающей звездное небо и Луну. Огня не было, вращения не было, свастика исчезла, как будто ее никогда и не было на поверхности озера Манасаровар, как будто все произошедшие было всего лишь плодом разгоряченного богатого воображения писателя. И только нарастающая сила в теле и ясность в мыслях говорили о том, что все-таки что-то произошло, и это что-то не умещалось в рамки логических объяснений, хотя именно их предлагало и требовало.

Свен вышел на берег и пошел в сторону лагеря. Ноги сами летели над землей, а душу переполняла радость, великая, как Кайлас, чистая, как снег на горной вершине. Гедин возвращался к людям по зову сердца, на которое эта ночь поставила печать – печать Инглии. Возвращался так же стремительно, как и продвигался вперед. Радость вела его, радость открыла ему глаза и тотчас же «ослепила»: Свен не видел, как на темных водах соленого озера смерти Ланго Цо появился черный коловрат и сделал полный оборот по часовой стрелке, окрасив воду в красный цвет.

Глава 4

«Никто из смертных не смеет взойти на гору, где обитают Боги, тот, кто увидит лики Богов, должен умереть».

Этот отрывок из древней тибетской рукописи Свен перечитывал несколько раз, как будто хотел между слов отыскать разгадку событий последних дней. Гедин переставлял слова местами, читал в различной последовательности, но разгадки не находил. Перед глазами навязчиво возникали образы-лица ребят, погибших при странных обстоятельствах в горной системе Гандисышань, в Долине Смерти к северу от Кайласа, на берегу озера Ракшал Тал, куда впадают водные потоки с Великой Снежной Горы и несет свои воды Сатледж. Лица погибших были искажены до неузнаваемости, искажены старостью, а волосы седина окрасила в белый цвет.

- Тот, кто увидит лики Богов, должен умереть, - прочитал Свен вслух и задумался: «Что увидели ребята? С чем столкнулись? Почему мгновенно постарели?»

Еще два месяца назад, до открытия Трансгималаев, журналист ответил бы так:

- Я не верю в мистику. Во всем нужен научный подход. Пусть физики и физиологи ломают себе головы, только они могут установить точную причину случившегося.

После видения огненной свастики на поверхности озера Манасаровар слова «научный подход» вызывали у писателя ироничную улыбку, хотя ночное приключение не прибавило и веры в мистику.

Свен, устав от размышлений, решил, что судьба сама подскажет ему ответ, подав верный знак. Журналист спрятал рукопись в рюкзак и вышел из палатки. Светило яркое солнце, его тепло согревало и тело, и душу и успокаивало разум, встревоженный загадочными происшествиями.

«Пора возвращаться», - промелькнула верная мысль в голове Гедина. Мозг тотчас же выдал логичные доказательства: осень, скоро наступят холода, а зима не лучшее время для экспедиции, которая уже выполнила свою основную миссию – достигла истоков Брахмапутры и Сатледжа и открыла для европейцев Трансгималаи. Карта с обозначениями новых мест лежала во внутреннем кармане походной куртки. Свен нащупал ее руками, удостоверившись, что карта на месте, пошел в сторону Кайласа, чтобы еще раз полюбоваться красотой и силой Драгоценной Снежной Горы.

Гармония, царившая вокруг, наполнила душу тишиной и ощущением значимости Тибета и всей земли вообще, как будто Кайлас был, есть и будет центром Мира, его осью. Значит, и душа, проникнув в центр Мировой Души, тоже стала этим центром и автоматически превратилась в редчайшую Драгоценность Вселенной.

Осознав уникальность Кайласа и свою уникальность, Свен остановился: идти больше было некуда, здесь то место, к которому он шел всю жизнь в вечном страхе никогда его не найти, в вечном упорстве и безумной вере в смысл своего бытия. Срединная точка разрушила смысл предыдущего существования, превратив прошлое в развалины, присыпав их песком. Ветер воспоминаний еще мог поднять песок с камней развалившейся жизни, но тот только резал глаза и забивал глотку, да могло появиться желание прикрыть оголенные участки прошлого – присыпать новым толстым слоем песка, даже если ради этого придется создавать песчаную бурю.

«Прошлое есть у того, кто что-то сделал. Здесь, на Кайласе, новая точка отсчета. Но вот куда идти? Новые дороги приведут вновь сюда. Бесконечный бег по кругу может совершать тот, кто не достиг центра. В центре существует иной взгляд на мир, но от этого мне не легче, - думал журналист. – Где же мой новый путь?»

- Путь проходит в тебе, - Свен услышал за спиной незнакомый голос и обернулся.

Загорелое скуластое лицо незнакомца озарила беззубая улыбка. Взгляд человека был открытым, проникающим вглубь и пропускающим в свои «глубины».

- Вы европеец? – поинтересовался Гедин.

- Нима-тобгял. Это имя дали мне тибетцы. Пять лет назад я купил билет в один конец, но не Индия, а Тибет позвал меня. Теперь я Человек Мира и не помню ничего из прошлой, европейской жизни – не помню и не хочу помнить.

- Но как, как Вы угадали мои мысли?

- О, это очень просто. Вы услышали то, что хотели услышать. Это сказал не я, а он, - ответил незнакомец и указал рукой на Кайлас.

- Вы шутите? – удивился Свен.

- Нисколько. Паломники приходят сюда, чтобы услышать его. Для этого они совершают кору – ритуальный обход. Тибетцы считают, что, совершив 108 кор, смертный достигает нирваны и слышит голос Шивы – хозяина Кайласа. Вы совершили кору? – в заключение своего объяснения спросил Нима-тобгял.

- Нет, - сказал Свен и после короткой паузы продолжил: - Я остановился. Я остановил жизнь. Хотя, возможно, это Кайлас остановил меня. Спросите у него, почему люди из экспедиции погибли и почему смерть сделала их стариками?

Человек Мира повернулся к Кайласу лицом, постоял 2-3 минуты, а потом произнес:

- Гора молчит. Кайлас не звал их и не забирал. Возможно, они разбудили голодного черта, возможно, перешли в страну Шангшунг и не захотели возвращаться, а возможно, попали под воздействие Великого Зеркала Времени, поэтому состарились очень быстро и умерли от внезапно наступившей старости и немощи. В горной системе Гандисышань есть скальные образования, которые называют зеркалами времени, но идти к ним нужно через Долину Смерти, а она пропустит не каждого.

- Я хочу пройти Долину Смерти, - неожиданно для себя самого заявил Свен Гедин. – Будете моим проводником? Я хорошо заплачу.

- Мне не нужны деньги. Долина сама выберет плату. Пошли, - сказал Нима-тобгял и поспешил на север…

- Вот она, Долина Смерти. Иди за мной.

- Долина как долина, - подхватил Гедин. – Что же в ней такого необычного?

- Сам все поймешь, - ответил Человек Мира и ступил на землю Долины, а за ним, не раздумывая, ступил и Свен.

Ноги шли, голова кружилась, сердце громко стучало.

- Иди и не оглядывайся, - предупредил Нима-тобгял.

- Почему? – спросил Гедин.

- Иди и не оглядывайся, - повторил Человек Мира.

Свен шел за проводником. Ничего не происходило. Через какое-то время журналист разочаровался и в проводнике, и в Долине, и в самой идее прохождения. Гедину стало скучно, смертельно скучно, и тогда он оглянулся…

Над Долиной клубился туман, а в нем, сбившись с пути, ехали всадники. Лошади шли медленно, копыта не стучали: туман поглотил все звуки. Туман поглотил все краски, оставив серую и белую. Белыми были лошади и лица всадников. Серой была земля под копытами и плащи с большими капюшонами, скрывающие совершенные лица, выточенные, словно из мрамора. Вдруг одна из лошадей вырвалась вперед и помчалась галопом. Всадник не удержался и упал в густой туман. Вместо слов о помощи упавший протянул руку и дотронулся ею до правого плеча Свена…

Боль немым криком вошла в тело журналиста, вырвалась громким стоном и облетела Долину. Свен посмотрел на плечо: походную куртку раскрасило кровавое пятно.

- Ты открыл смерти свое лицо, - сквозь боль Гедин услышал голос Человека Мира. – Взгляни в него теперь сам.

Свен, мало что понимая, прижимая рану левой рукой, посмотрел по сторонам, ища вокруг собственное отражение.

Отражения не было. Светило солнце. Легкими порывами ветер проносился над Долиной.

«Как же мне взглянуть себе в лицо, если…» - не успел додумать до конца Гедин, как увидел, что над Долиной вспыхнула яркая звезда – и белоликое существо в светлых одеждах поднялось над землей и указало рукой вниз. Журналист посмотрел…

Белый шар кружился в пространстве, излучая яркий свет. Свен невольно зажмурился и почувствовал сильный жар. Тело лихорадило, как будто внутренний огонь сжигал в сознании устоявшиеся формы внешнего мира, чтобы установить новые. Когда огонь разрушил все до основания, Гедин открыл глаза. Белоликое многорукое существо смотрело на него, а пространство заполнило чувство всеобъемлющей, всеобъединяющей любви. Душа Свена раскрылась для нового чувства и затрепетала. Трепет передался Долине, и белый шар стал синим за спиной существа, вспыхнувшего на фоне синевы еще одной яркой звездой.

- Остановись, - услышал Гедин чистый голос. – Здесь высшая точка твоих устремлений. Здесь царит гармония и блаженство. Здесь царит любовь.

Свен ощутил блаженство каждой клеточкой тела и протянул руки к белоликому существу, а затем резко опустил их.

«Нет, - ответило сознание человека. – Так я Долину не пройду, а я пришел сюда затем, чтобы ее пройти».

Гедин повернулся к существу спиной и затылком увидел, как оно исчезло, как синий шар вновь стал белым и растворился в ярком свете, а потом и сам свет рассеялся в воздухе, соединившись солнечными лучами.

- Свен, у тебя белые волосы. Ты поседел, - голос Человека Мира прозвучал громко и эхом полетел по Долине.

- Поседел, - повторил журналист и сделал новый шаг.

Долина пропустила Свена дальше. Рана перестала кровоточить и быстро заживала, хотя плечо все еще болело. Гедин больше не смотрел по сторонам. Он прямо шел к намеченной цели – Великому Зеркалу Времени. Казалось, что журналиста уже ничто не может остановить.

Свена остановил ливень: он преградил дорогу человеку и промочил насквозь одежду. Из-за туч выкатилась шаровая молния и ударила в Гедина. Журналист не упал: он крепко стоял на ногах, а молния только придала ему силы.

«Я стал одной природы с шаровой молнией. Я непредсказуем и свободен. Мне покоряется все вокруг. Я сам могу вращаться. Я сам определяю силу вращения. Все будет так, как мне нужно: здесь центр моей силы».

- Я сам этот центр, - закричал Свен, словно гром, и ударил молнией в землю.

Долина приняла удар и выпустила его наружу. Нима-тобгял упал, пораженный молнией, мгновенно воспламенился и сгорел. Пепел подхватил ветер и разнес по Долине.

«Долина сама выберет плату», - Гедин вспомнил слова Человека Мира, и капля дождя вместо слезы скатилась по щеке.

- Остановись! – прогремел гром.

- Остановись! Остановись! – прокатились раскаты.

- Здесь высшая точка твоей реализации, - услышал Свен громкий голос. – Здесь царит власть и действие. Здесь царит сила.

Гедин сконцентрировал всю силу и даже попытался войти в шаровую молнию, но вдруг резко остановился.

- Нет, - ответил журналист. – Так я буду вечным странником Долины. Не за этим я пришел сюда, я пришел затем, чтобы пройти ее.

Гедин сделал шаг в сторону и пошел дальше. Долина пропустила его. Свен посмотрел на свои руки – кожа на них стала сухой и дряблой. Человек посмотрел на свои ноги – они согнулись в коленях, а походка стала шаркающей и медленной. Гедин дотронулся до лица – крупные морщины изрезали лоб вдоль и поперек, щеки обвисли, нос заострился.

«Боже! Я старик…» - мысль молнией вошла в тело, а выходить и не собиралась.

«Так вот почему погибли ребята. Их убила старость. А выйти из Долины не смогли. Ищи выход», - лихорадочно работал мозг Гедина.

Свен зря беспокоился: Долина сама не хотела останавливать человека. Долина не хотела даже задерживать журналиста и подгоняла его к выходу.

«Но где же мое лицо? – спрашивал себя Свен. – Как мне забрать его у смерти? А я не буду его забирать! Смерть видела молодое лицо, а теперь я старик и не знаю, что будет, когда я выйду из Долины. Знаю одно: Свен Гедин, журналист, умер в Долине, из нее выйдет новый человек, с новым лицом и новой судьбой – Человек Свастики».

Свен дотронулся до плеча: рана зарубцевалась, рука не болела. Солнце высоко стояло над головой. Гедин вновь зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел перед собой огромное скальное образование темного, почти черного цвета, отражающее его новое лицо…

Ни морщинки, ни седого волоска. Зеркало отражало молодость. Великое Зеркало Времени отражало настоящее состояние того, кто смог преодолеть Долину Смерти и прийти к нему, не испугавшись истины. На Свена глядело лицо юноши, вот только взгляд уже был не юным. Глаза выдавали возраст, годы опыта, приобретенного не от длительности пребывания тела на земле, а от глубины познания мира, переживания знаний в себе и воплощения вне. Гедин улыбнулся – отражение ответило улыбкой. Свен подмигнул левым глазом – отражение подмигнуло правым. Журналист рассмеялся: ему нравилось новое лицо. Отражение молчало: его смех был «видимым» и не нарушал тишину гор.

«Зеркало показывает, но молчит, - догадался Свен. – Нет, говорит, но иным языком – языком отраженных образов. Ребята до него не дошли, проводник тоже. Почему дошел я? Хотел дойти? Да, но не это главное. Зеркало хотело отразить меня? Да. Да! Все дело в нем. Или…»

На глазах журналиста отраженное лицо исказилось, повернулось против часовой стрелки и завращалось, превратившись в спираль. Еще секунда – и вместо себя в Великом Зеркале Времени Гедин увидел свастику, тонкие линии которой пылали белым огнем.

«Вот кто Автор происходящего. Вот кто убирал шахматные фигуры с поля Смерти. Но ведь это же я! Я отражаюсь в Зеркале! Или это свастика превратила меня в себя?!»

Стало душно. Гедин снял куртку и расстегнул воротник рубашки. Солнце перешагнуло точку зенита и медленно катилось к закату. Невыносимая жара требовала бездействия. Журналист чувствовал, как «закипает» мозг и горит земля под ногами. Тень человека вытянулась в невероятно длинную линию. Рядом с ней Свен заметил еще одну тень: черный коловрат лежал на земле и копировал с точностью до наоборот белую инглию на Великом Зеркале Времени.

«Пора домой, - второй раз за день промелькнула одна и та же мысль. – Великие открытия порадуют географическое общество, а шведские газеты опубликуют сенсационный репортаж о судьбе участников американской экспедиции в Азию, в загадочный и малоизвестный Тибет».

Глава 5

- О чем вы пишите, Гедин? – зазвучал разгневанный голос главного редактора. – Погибли участники экспедиции, а вы рассказываете о мифической Долине Смерти, о тайном знаке зарождения, о том, что причиной гибели людей стала их внезапная и мгновенная старость. Неужели, Гедин, вы думаете, что я поставлю подпись и репортаж выйдет в свет? Моя газета не место для мистики.

- Это не мистика, - возразил Свен. – Это правда.

- Такая правда опасна. Номер с репортажем о загадочном Тибете может стать последним. Или вы переписываете статью, или… во всяком случае я не тот главный редактор, кто может это напечатать.

- А кто? Кто может это напечатать? – спросил Гедин.

- В Швеции – никто. Возможно, в Германии… да-да, в Германии. В Мюнхене интересуются подобной ерундой, - главный редактор склонился над столом, что-то быстро написал на клочке бумаги и протянул записку Свену. – Найдите вот этого человека. Желаю удачи!

Гедин вышел из кабинета редактора, развернул записку и прочитал: «Дитрих Эккарт, поэт».

… Эккарт сидел в комнате и смотрел в окно. Небо было затянуто тучами, моросил дождь. Руки не писали, мозг отказывался работать. Ни поэтической строчки, ни журналисткой не появлялось на чистой, приготовленной несколько дней назад бумаге. Серая и унылая погода напоминала поэту серую и унылую Германию и ее граждан – серых и унылых представителей некогда могучего государства. Дитрих не мог и не хотел смириться с косностью и инерцией, царившей вокруг, даже если они несли с собой законопослушность и исполнительность. Не о такой Германии и германцах Эккарт читал в древних преданиях и исторических документах, не в такой стране стремилась жить его тонкая и чувствительная душа, не такую землю он воспевал в патриотических стихах, и не такое государство он думал передать потомкам. Дитрих Эккарт, немецкий поэт и журналист, жаждал действия и свободы, но руки (как ему казалось) были стянуты смирительной рубашкой всеобщего сознания, а на ноги надеты кандалы стабильности общества, покоренного масонами, сломившими и почти уничтожившими гордый дух немцев. И все, что мог делать настоящий поэт в таких условиях, это звонить в маленький колокольчик совести, мечтая, чтобы тот превратился в набат и разбудил веру народа в себя и свою землю.

«Der Weg ist in Dir» - «Путь проходит в тебе» - эти слова глубоко проникли в сознание Эккарта и незаметно для человека стали управлять им.

От пристального взгляда бумага воспламенилась. Рука Эккарта дернулась – и огненный листок, быстро сгорающий в полете, упал на пол и прожег на ковре дырку. Дитрих посмотрел под ноги, не до конца понимая происходящее, но принимая факт исчезновения записи и переноса информации в область памяти.

В дверь постучали. Поэт не спеша поднялся со стула и пошел на стук. Замок открылся легко, дверь распахнулась – на пороге стоял с ног до головы промокший мужчина. Вода струйками стекала с его одежды. Человек улыбался, держа в левой руке большой сверток, а в правой – папку.

- Свен Гедин, журналист из Швеции. Можно войти?

Дитрих кивнул головой и сделал шаг в сторону, пропуская коллегу в дом.

Горячий глинтвейн медленно согревал продрогшее тело Гедина и уставшую душу Эккарта. Хозяин предложил гостю клетчатый плед и шерстяные носки. Свен с благодарностью все принял и почувствовал себя как дома, и даже лучше. Журналисту на мгновение показалось, что здесь его уже давно ожидали…

- Что привело Вас ко мне, коллега? – поинтересовался Эккарт.

- Свастика, - ответил Гедин.

- Свастика? Именно свастика?

- Да. И Кайлас, - сказал Свен и добавил: - Кайлас – это гора в Трансгималаях. Я открыл их совсем недавно: был участником американской экспедиции. Мы исследовали Азию, дошли до Тибета. Нас было много – вернулся я один.

Гедин открыл папку, достал карту и стал показывать поэту новые точки на планете, открытые им и другими участниками экспедиции.

- Удивительно, мой друг Карл тоже поехал в Тибет, от него я получил странное письмо со словами «Путь проходит в тебе». Чтобы это могло означать?

- Путь проходит в тебе? – повторил фразу Свен. – Погодите-погодите, это будет Вам интересно.

Гедин развернул сверток, и в руках Эккарта оказалась древняя рукопись. Под текстом крупным черным знаком красовалась свастика.

- Я видел ее. Она пылала белым огнем на Великом Зеркале Времени, отбрасывая черную тень на землю. Имя ей Инглия. Я видел ее на поверхности озера. Она вращалась. Я бросился в воду и доплыл до центра. Потом все исчезло…

- Великое Зеркало Времени? Где оно? – спросил Эккарт.

- Недалеко от Кайласа. Возле горы несколько «зеркал». К Великому Зеркалу нужно идти через Долину Смерти, а она полна сюрпризов. В Долине погибли участники экспедиции. Я написал об этом статью, но в Швеции боятся ее напечатать. Я приехал в Германию в надежде, что здесь истина не будет искажена.

- Дайте посмотреть, что вы написали, - попросил поэт.

Гедин достал из папки три листа бумаги и предложил их Эккарту. Поэт читал долго, казалось, что он прочитывает и перечитывает каждое слово несколько раз, останавливается, на мгновение замирает и вновь продолжает читать. Широкая улыбка озарила лицо Дитриха, когда он окончил читать, положил статью на стол и посмотрел в полные надежды глаза нового шведского друга.

- Я покупаю у Вас эту информацию и обещаю, что она не останется лежать в верхнем ящике письменного стола. Вы не против выпить что-нибудь покрепче?

Не дождавшись ответа, Эккарт достал из подвесного ящика коньяк. От крепкого напитка тело Гедина ощутило приятное тепло, глаза стали слипаться, и вскоре журналист уснул – уснул спокойным сном.

Поэт не спал. Его мозг был возбужден от полученной информации. Дитрих метался по комнате, брал в руки то рукопись, то статью и возвращал их на место.

«Это то, что нужно. Вот она, та сила, что способна перевернуть мир, пробудить сознание. Вот он – знак новой веры, воссозданной потомками древних арийцев, веры сверхлюдей, веры, ничего общего не имеющей с христианством».

Поэт еще раз взглянул на свастику – новая мысль, точно молния, пронзила сознание: «Крест – это тоже свастика, но усеченная, прикованная, неподвижная, и распятый Бог неподвижен, прикован – и в этом его страдания. Он видит все, слышит все, но ничего не может сделать. Он сам обрубил свастику, он сам приковал себя».

- Зачем? – вырвалось из груди поэта.

Журналист пошевелился, но не проснулся: сон был крепким и исцеляющим.

- Пора действовать, - тихо произнес Эккарт, быстро накинул пальто, в карман положил листки со статьей Гедина, взял зонт и выбежал из дома в темную дождливую ночь.

Глава 6

1914 год. Мюнхен. Штаб-квартира Общества «Туле»

- Друзья, мы собрались не случайно, - заявил Карл Хаусхофер. – Мы долго шли к этому моменту, шли сквозь тьму неведения к свету истины. Путь проходил в нас, и мы преодолевали себя. Мы будили нацию и верили в ее возрождение. Верили, что потомки арийцев восстановят родину предков и устремят свой взор в небо – к звезде Альдебаран. Сегодня мы принимаем новый флаг будущей Германии. Война рано или поздно закончится, и победителей в ней не будет. Мы не можем и не должны допустить, чтобы масоны-евреи вновь захватили власть в свои руки. Мы должны предложить народу новое государство, новую веру и новый знак для новой жизни.

Знамя за спиной Хаусхофера развернулось, заняв полстены: белый круг на красном фоне, в круге – свастика – черный коловрат.

«Это не инглия, - подумал Дитрих Эккарт. – Это другая свастика, и у нее другое назначение. Великое Зеркало Времени показало инглию».

«Она пылала белым огнем, отбрасывая черную тень на землю», - поэт вспомнил слова Свена Гедина.

- Почему черный коловрат? – спросил Дитрих.

- Нам нужны изменения. Только черный коловрат может сокрушить уже существующее и изменить его, - ответил Карл Хаусхофер. – Его рекомендовал мне Великий лама, объясняя, что коловрат может разбудить силы земли, а тот, кто сможет ими управлять, получит безграничную власть над миром.

- И мы получим ее! - вмешался в разговор Розенберг. – Война – это поставщик жертв для коловрата: его мощь увеличивается при каждом новом поступлении. Война – наш помощник. После войны мы принесем в жертву евреев – этих выродков, этих кровососущих насекомых, как когда-то они сами принесли в жертву Бога, получив взамен мировое господство.

- А если евреев будет мало? Кто следующий? – поинтересовался Эккарт.

- Если их будет мало в Германии, мы уничтожим их по всей Европе, потом – в России: их там предостаточно, - не сказал, а прокричал Розенберг.

- Россия – великая империя: нас ждет поражение, - возразил поэт.

- Война ослабит ее, а масоны совершат переворот. Ради Всеобщего Дома они прольют реки крови, но построить Дом не смогут: мы помешаем и принесем их в жертву.

- У масонов другой знак: ими управляет звезда, - в полемику вступил Хаусхофер.

Розенберг подхватил:

- Звезда – символ человека, крепко стоящего на земле. Для коммунистов Бог – это человек, лучший, такой, как они, избранный ими же.

- Крест поменяли на звезду? – продолжил разговор Эккарт. – Распятого Бога на вождя?

- Именно так, - ответил Розенберг. – Человек без Бога – жертва, жертва человеческого сознания, жертва Всеобщего Дома, социальное животное.

- Вы предлагаете превратить Европу в убойный цех? – Эккарт нервничал.

- Она была им всегда, мясники разные, - заключил Розенберг.

Дитрих попытался успокоиться и закрыл глаза. Поэт вспомнил об Ultima Thule и представил высоких, сильных, светловолосых арийцев, чьи взоры были устремлены в небо, к Полярной Звезде; представил звездное небо, мысленно наложил на него свастику и не удивился точному совпадению – белая инглия вращалась стремительно, создавая вокруг себя новые пространства. Эккарт открыл глаза – рядом с ним стояли Карл Хаусхофер и Альфред Розенберг, а на стене висел черный коловрат…

Дитрих вышел на улицу, чтобы вдохнуть глоток свежего воздуха. Поэт не знал, куда ему идти и что делать. Ноги сами привели Эккарта к дому Марии Орсиг – самой загадочной женщины всей его жизни…

- Уже поздно. Зачем ты пришел? – спросила женщина.

- Не гони меня, Мария, мне нужна помощь, - ответил мужчина.

- С каких это пор Дитрих Эккарт просит о помощи? И чем, чем я могу помочь тебе?

- Посмотри в стеклянный шар и скажи: что нас ждет? – настаивал поэт.

- Кого нас? – переспросила Мария.

- Тебя! Меня! Германию!

- Неужели, Дитрих, ты все еще веришь в мои предсказания? Это все обман. Один большой обман.

- Обман? И арийцы? И Северная Земля? – не унимался поэт.

- Я думала: ты давно знаешь об этом.

- И Он обман?

- Кто Он?

- Распятый Бог.

- Не думаю… хотя атеисты отрицают само понятие Бога, а не только Христа. Буддисты считают Богочеловека одним из Просветленных, мусульмане – пророком. Дитрих, почему тебя интересует этот вопрос?

Мария подошла к Эккарту близко-близко и обняла его.

- Я люблю тебя, Мария, люблю только тебя. Давай уедем из Мюнхена, уедем из Германии, - в порывах страсти заговорил Эккарт.

- Куда? Зачем? Мы уже близки к цели, ты ведь к ней так стремился! Дитрих, нация вот-вот проснется, твои друзья думают о расе сверхлюдей…

- Мои друзья думают о мировом господстве и ради него затевают новую мясорубку, - резко перебил Марию Дитрих. – Им мало людей и даже сверхлюдей: их теперь интересуют силы Земли и черный коловрат.

Женщина крепко прижала к себе поэта, закрыла глаза и внутренним взором «увидела» живую свастику, она двигалась по улицам Берлина и состояла из людей в черных одеждах, людей, держащих в руках огонь. Мария «услышала» стон, плач, свист пуль, грохот железных машин и взрывы снарядов. Тело женщины вздрогнуло – Мария открыла глаза:

- Будет еще одна война. Черный коловрат движется по Европе. Дитрих, мне страшно.

- Не бойся, Мария, не бойся. Войны не будет: я остановлю их.

Эккарт выскочил из гостиной на кухню, открыл бутылку с абсентом, сделал глоток, второй, третий, поставил бутылку на стол, вернулся к Марии, набросил плащ, постоял секунду в нерешительности, затем направился назад на кухню, забрал бутылку с абсентом, сунул ее в карман и прежде, чем выбежать из дому на улицу, задержался на пороге, как будто какая-то сила остановила его, поглядел на Марию, поцеловал и вышел из гостиной, плотно закрыв за собой дверь…

Эккарт не помнил, как добрался до штаб-квартиры. Зал был пуст, на стене висел новый флаг Германии. Дитрих сорвал его, бросил на пол и стал топтать ногами, выкрикивая при этом выученные еще в детстве ругательства.

На крик поэта прибежал Розенберг.

- Эккарт, опомнись! Что ты делаешь? – Альфред попытался остановить Дитриха.

- Не мешай мне, отойди. Войны не будет! Я не позволю…- кричал Эккарт, хотя слова звучали уже не так отчетливо, а резкие движения превратились в плавные.

- Ты пьян, Дитрих, - Розенберг встряхнул Эккарта за плечи, подвел к столу и усадил на стул.

Поэт вытащил из кармана плаща бутылку абсента, сделал несколько глотков, выругался, упал лицом на листки «Клятвы» во благо новой Германии и захрапел. Розенберг забрал у Эккарта абсент, положил на стол ключ от штаб-квартиры, поднял с пола флаг и удалился, оставив спящего Дитриха одного…

Проснувшись ночью, Эккарт вспомнил о Марии. Голова болела, но мысли были ясными. Дитрих взял ключ, открыл им дверь и вышел из штаб-квартиры Общества «Туле».

Дверь в доме Марии была не заперта. Дитрих испугался, но вошел в гостиную. За столом, возле стеклянного шара сидела Мария. Стул с высокой спинкой поддерживал ее безжизненное тело, лицо в полутьме было белым, от правого виска по щеке скатилась и застыла кровавая змейка. Эккарт прижался к стене и поехал вниз. Крик ужаса и боли застыл в его груди…

Глава 7

Изар медленно нес осенние воды. Мюнхен не торопился жить, хотя возраст города говорил не о долголетии, а о бессмертии, по крайней мере в бессмертие верили горожане, считая место на холме Петра святым – намоленным монахами со времен зарождения Германской империи. Мюнхен не помнил маленькой деревянной церкви, построенной монахами из Тегернзейского монастыря во славу апостола. Мюнхен не помнил и новой каменной церкви Святого Петра, заменившей старую постройку в XIII веке. Мюнхен был верен Иоганну Баптисту Циммерману, перестроившему собор в модном некогда стиле рококо. Мюнхен был верен архитектору-творцу, сделавшему новый образ Храма нерушимым и вечным, таким нерушимым и вечным, каким нерушимым и вечным был образ Христа, образ Богочеловека, рожденного, распятого и вознесенного.

Дитрих Эккарт, отрезвевший от смерти Марии, быстро двигался по улицам Мюнхена, стараясь опередить жизнь, чтобы вытравить из сознания образ убитой любви, найти Распятого Бога, который оставался истиной среди лжи древних рукописей и обмана, что парализовал не только общество, но и друзей поэта.

«Я им верил, я им доверял… а они…»

Что сделали они, Дитрих не желал знать. Неведомая сила гнала его по старым улочкам, гнала без остановки, без передышки и привела на Мариенплац, к колонне Девы Марии.

Люди подняли Деву высоко над землей, чтобы не дотянуться до нее не только руками, но и мыслями. Люди покрыли Марию золотом, чтобы глаза, смотрящие на нее, слепли в свете солнца и прозревали в лунном свете, приняв ночь за день.

У колонны Эккарт остановился. Золотой была не скульптура – золотой была его любовь, золотой была ее любовь…

Дитрих посмотрел в небо: чистое, бездонное, оно нависло над землей, отдавая синеву и прозрачность. Поэт ощутил огромный прилив сил и, подобно свастике, повернулся против часовой стрелки, не опуская взгляда вниз, на мостовую. Весь мир завращался вокруг Эккарта, а вместе с ним и Дева Мария. Чтобы устоять на ногах, Дитрих закрыл глаза, а когда открыл их, то не поверил себе: с колонны на поэта глядела Дева Мария, глядела глазами Марии Орсиг.

- Ты отпустила меня, Мария, отпустила, как сына, отпустила, как Его, но я жив, а ты мертва. Почему? – закричал Эккарт.

Мария молчала и медленно закрывала глаза. Одежда Девы засияла на солнце – поэт замер от восхищения и в шорохе ткани разобрал слова: «Найди Распятого Бога. Найди Великого. Он должен появиться в Мюнхене».

Не раздумывая, поэт начал новые поиски, но искал уже не на городских улицах и площадях, а в соборах, заглядывая в лица распятым куклам христианского мира.

В Азамкирхе, Театинеркирхе и даже в самой высокой в Мюнхене Фрауэнкирхе Распятого Бога не было: на Эккарта с алтарей глядел не Христос, а произведения искусства, выполненные разными мастерами в разное время, искусственные образы, созданные по единому образцу, передающие единое страдание и сотворенные для одной цели – прихожане должны знать, что страдания Бога и человека несоизмеримы, что страдания человека ничтожно малы, а масштаб страданий Бога не умещается в человеческой голове. Почему Бог приковал себя к кресту, Дитрих не знал, и на этот вопрос мог ответить только Он, Распятый, но Его не было: образы были пусты и созданы руками человека-мастера, а значит, могли передавать только человеческие мысли и чувства, пусть даже возвышенные, но человеческие. Да и людей уже достаточно давно интересовал след дьявола, оставленный у входа в Собор Святой Богородицы, а не сама Богородица и ее Сын. Ради отпечатки ноги темной силы приходили туристы в Альштадт, в Фрауэнкирхе.

«Мария сказала, что Великий должен быть в Мюнхене. Остался собор Святого Петра. Если не там, то… нигде…»

В соборе Святого Петра было людно: служили мессу во славу героям войны и мученикам за веру. Дитрих присел на скамью и вслушался в слова священника:

- Что вы ищите живого среди мертвых? Так обратился архангел к женщинам, пришедшим в воскресенье к Гробу Господнему. Он воскрес. Идите и сообщите эту весть людям. Так и ваши мужья, и ваши сыновья, погибшие на фронте, не умерли, а обрели жизнь вечную. Они живы в наших сердцах…

«Что же я ищу живого среди мертвых? – спросил сам у себя Дитрих и тотчас же ответил: - Он не умер, Он вечен, Он появится в Мюнхене. Евреи распяли Его – исказили правду. Я ненавижу евреев!»

Эккарт выскочил из собора на улицу, но не затем, чтобы уйти, а затем, чтобы остудить разгоряченные мысли. Легкий порыв ветра коснулся лица, и Дитрих принял его как знак благословления, знак поддержки. Когда служба окончилась, поэт вернулся в храм и с просьбой обратился к служителю:

- Я писатель Дитрих Эккарт. Вы не могли бы мне показать церковную библиотеку: меня интересуют первые записи Евангелия. Я хочу написать книгу о распространении христианства в Германии и о тех святых отцах, которые отдали жизнь во имя веры.

- Ваш труд угоден Господу. Мы не пускаем прихожан в библиотеку, но в порядке исключения Густав проводит Вас. У Вас есть один час. Думаю, этого времени будет вполне достаточно.

Юноша в черной сутане провел поэта в библиотеку, расположенную не в соборе Святого Петра, а в церковной пристройке справа, где находились, как догадался Дитрих, «администрация», воскресная школа и архив.

- Через час я вернусь за Вами, - произнес юноша и открыл ключом дверь в библиотеку.

Комната была небольшой. В центре стоял стол и два стула. Возле стен – от пола до потолка полки с книгами, рядом с одной из них – деревянная стремянка. Эккарт прошел вдоль полок, думая, что книги расположены не только в алфавитном, но и в хронологическом порядке, и не ошибся: древние сборники и рукописи стояли и лежали под табличкой «Раннее Средневековье. Книги Священного Писания». Руки поэта задрожали от волнения, пробежавшего по телу с головы до ног и ушедшего в землю – в каменный пол церковной библиотеки. Дитрих взял несколько рукописей, положил на стол, сел и стал медленно изучать тексты, написанные на латыни, древнегреческом и древнегерманском языках. Поэт плохо знал латынь, древнегреческий не знал вообще, а древнегерманский изучал когда-то в университете, поэтому обратил большее внимание именно на этот язык, пытаясь разобраться в общем смысле написанного и в отдельных словах.

Бережно разворачивая свитки, Дитрих всматривался в слова, как будто среди них искал того, кого не нашел в храме. Буквы были выведены аккуратно, чувствовалось, что переписчик никуда не торопился и даже в этом занятии видел служение Господу. Все рукописи на древнегерманском языке передавали трактовку Евангелий от Марка, Луки, Матфея и Иоанна. Не надеясь уже, что повезет прочитать нечто иное, Эккарт развернул последний свиток и был удивлен: текст говорил не о жизни и деяниях Христа, а о самом переписчике, его приезде из северной части Германии, о разговоре с неким ученым человеком, от которого он узнал о возможностях духа, о выборе, о кресте, о привязанности к миру и о попытке сойти с креста. Сколько ни всматривался в запись поэт, но слов «Иисус Христос», «Иерусалим», «Иосиф» и «Мария» не находил. Правда, Дитрих заметил, что несколько раз повторяются слова «Творец», «Создатель», «Дух» и «огненный белый крест».

«Инглия! Усеченная инглия! – догадка осенила Эккарта. – Остановив зарождающее движение, Создатель проявил мир, обездвижил себя и отдал землю во власть иных сил. Не «распяв» себя, Творец не отделил бы мир и вечно бы его создавал. Вечное творение?! Крест неизбежен! Мы существуем, потому что Он распял себя. Инглия, ты создаешь и уходишь! В тебе Начало и Конец! А что если из креста восстановить свастику? Тогда это будет уже не инглия. Это будет… черный коловрат!»

Эккарт услышал за спиной:

- Время вышло. Позвольте проводить Вас.

- Спасибо за помощь, - поблагодарил Дитрих и вышел из церковной библиотеки за юношей в черной сутане…

Изар медленно нес осенние воды. Мюнхен не торопился жить. Не торопился и Дитрих Эккарт: он нашел ответ на вопрос, обрел покой и ждал – ждал появления Великого.

«Он должен появиться в Мюнхене. А евреев я все же ненавижу», - заключил Эккарт и направился в штаб-квартиру Общества «Туле».

Глава 8

1923 год. Мюнхен, пивная Хофбройхаус.

- Послушай, Дитрих, - Розенберг отпил глоток баварского светлого пива. – А мы действительно можем доверять Адольфу? Не слишком ли он молод для серьезных дел? Да и партия слишком юна, чтобы не просто захватить, но и удержать власть в своих руках. Вспомни судьбу Баварской Советской республики: она не прожила и месяца, как была разгромлена отрядами фрайкора.

- Ты прав, Альфред, но нацисты не масоны. Партии близки наши взгляды и цели. А Гитлер? Я ждал его появления в Мюнхене целых пять лет. А если он и не Великий, то я сделаю его Великим. Адольф очистит ряды нации: он человек коловрата, черного коловрата, а я попытаюсь повернуть знак в сторону инглии, и тогда мы создадим новую землю, новый мир – мир более реальный, чем Гиперборея, и населим его сверхлюдьми.

Эккарт отодвинул бокал с пивом, пена в котором поднялась еще выше от горячих эмоций поэта, и продолжил:

- Я как сейчас помню тот сентябрьский вечер 1919. Я возвращался из редакции домой. Моросил дождь. В руках у меня была папка, а в ней – черновик статьи, наброски новых стихов и записи Свена Гедина об экспедиции в Трансгималаи. Мимо бежал уличный мальчишка и столкнулся со мной – папка выпала у меня из рук, листки разлетелись в разные стороны. Я стал собирать их. Вот тут-то на помощь мне и пришел один молодой человек: он подобрал несколько листков и протянул мне. Я поблагодарил. Мы разговорились и решили зайти в пивную, чтобы спрятаться от дождя. Сели за этот же столик. Человек назвал себя Адольфом Гитлером. Завязалась беседа. Я рассказал ему о Кайласе, о Великом Зеркале Времени, о свастике. Глаза его заблестели, и я понял: это он, тот, кого я ждал, тот, кто должен был появиться в Мюнхене. А Великий он или нет, было уже не важно. Мы попрощались, но договорились встретиться еще раз. Вот уже четыре года я наблюдаю, как он меняется. Гитлер еще долго будет жить теми идеями, что я вложил в него. Коловрат его так быстро не отпустит.

- А ты уверен, Дитрих, что сможешь повернуть свастику? Как можно огонь разрушающий сделать огнем творящим?

- Я должен это сделать, иначе все наши действия были напрасными и бессмысленными, бессмысленной была и смерть Марии…

Холод, тьма и боль. С ними Дитрих жил после ареста в мюнхенской тюрьме. Холод пронзил тело, тьма поглотила разум, а боль разрезала душу. Поэту казалось, что выхода нет, что страдания, захватившие в плен все его существо, никогда не закончатся, а чаша терпения никогда не переполнится. Любое проявление жизни вызывало всплеск новой боли, любой проблеск света, любое воспоминание о прожитых днях порождали в душе ненависть. Осознание того, что все бессмысленно, что нацисты – это всего лишь нацисты, привело Эккарта к смирению. Дитрих потерял счет сначала минутам, потом часам, а затем и дням. Когда поэту стало абсолютно все равно, когда холод, тьма и боль перестали быть для него холодом, тьмой и болью, Эккарта выпустили на свободу, сняв все обвинения в организации и проведении Пивного путча.

Свобода встретила легким морозом, а Мюнхен – рассветом и пробуждением. Поэт двигался по городским улицам и ни о чем не думал, заглядывал в лица людей и ничего не ощущал. Дитрих шел домой и хотел одного – спать: в тюрьме не спалось, а если сон и приходил, то был недолгим и не придавал сил, а забирал.

Арест перечеркнул всю жизнь Эккарта, и человек теперь знал только одно: он свободен, свободен от мира, от несбыточных идей, от желаний, которыми так богата жизнь. Он свободен и от самой жизни.

«Но что-то же во мне еще осталось. Что? Что ведет меня по улицам Мюнхена, а не оставило умирать в тюрьме? Что держит мой дух и оберегает тело?»

Эккарт ускорил шаг. Вопросы все еще звучали в голове, но не требовали немедленного ответа…

«Это она, это инглия! – догадался поэт. – Она освободила меня. Инглия руководит мной, а не черный коловрат. Коловрат – это тень, тень отражения. Инглия – настоящая сила. Она управляет черным коловратом!»

С этими мыслями Эккарт лег на кровать, укрылся одеялом и уснул. Поэту приснился очень странный сон…

Эккарт шел сквозь толпу одинаковых людей – высоких, светлых, голубоглазых. Лица были совершенными, бесстрастными и сосредоточенными на одной общей идее. Тела людей были совершенными. Настораживало душу это совершенство и пугало, а не радовало. Дитрих шел, люди не замечали его, их белые одежды темнели на глазах у поэта и превращались в черные. Эккарт остановился – толпа пришла в движение. Выстроившись в шеренги по три колонны, люди образовали свастику – черный коловрат, тот стал вращаться и повернул на поэта. Дитрих сделал шаг назад и зажмурился. Поэт осознавал, что спит и видит сон, и хотел проснуться, но не мог: тело было неподвижным, а разум спал. Когда черные одежды коснулись Эккарта, он закричал «Нет!» и смело взглянул в совершенные лица – те окаменели, свастика остановилась. Вздох облегчения вырвался из груди поэта, а глаза отразили белую инглию: она опускалась с неба и сияла, освещая сиянием пространство вокруг себя, очищая своим сиянием пространство вокруг себя. Волны, исходящие от инглии, достигли земли и прошли сквозь нее. Дитрих едва устоял на ногах, но успел заметить, как свет белой свастики пролетел над черным коловратом и рассыпал его в прах – серым пеплом посыпались совершенные люди. Ветер поднял пепел и разнес по земле…

Проснувшись, Эккарт взялся за перо и бумагу. Писал много, очень много, без остановки. К вечеру работа была завершена, Дитрих спрятал записи в стол и уснул – провалился без памяти в объятия крепкого сна.

Все последующие семь дней поэт пил, пил все, что было в доме, пил все, что приносил Розенберг. Пил и ругался. Пил и плакал. Пил и смеялся.

26 декабря 1923 года Дитриха Эккарта не стало. Его тело похоронили на кладбище Берхтесгадена, а записи последних дней поэта исчезли из стола в день похорон.

Глава 9

На столе у Шеффера лежал большой толстый конверт. Отправитель неизвестен, но четко и аккуратно были выведены фамилия, имя и адрес получателя. На почтовой печати стояла дата: 31 января 1933 год. Эрнст взял конверт в руки.

«Странное письмо. Марка немецкая, на печати – Берлин. Кто-то живет со мной в одном городе, но решил остаться неизвестным. Значит, информация секретная».

Шеффер взвесил на ладони конверт, вернул на стол и с опаской поглядел на письмо.

«Что ворвется в мою жизнь? Останусь ли я прежним Эрнстом Шеффером – зоологом, орнитологом, географом? Готов ли я к переменам? Знаю одно: перемены пришли и лежат на моем рабочем столе. Ты трус, Шеффер! Открой конверт!»

Ученый еще несколько раз пробежал по комнате взад-вперед, затем резко подошел к столу, разорвал конверт, вынул сложенные один в один листки, развернул их и прочел…

…Северная Земля существует! Я создал ее в своем сознании! Это обитель Силы и Света! Это Земля Белой Инглии! Она начало Мира! Она – начало любого Нового Мира! Не нужно рушить старый мир, достаточно вернуться в Северную Землю и создать новый – он-то и заменит прежний, заменит без крови и насилия…

…Мир, населенный Сверхсуществами, не имеющими плотного тела, - вот что такое Северная Земля. Мир, окруженный чистыми льдами и обласканный сильными ветрами. Мир, где все соразмерно и совершенно. Мир, где язык мыслей заменяет язык окаменевших слов…

…Четыре дороги-луча свастики ведут к центру Земли. Четыре дороги-луча вечно вращаются, и для того, чтобы идти по одной из четырех дорог-лучей, нужно вращаться вместе со свастикой, не стоять на месте, двигаться все время вперед, стараясь обогнать движение самой дороги-луча…

…Первая дорога-луч. Мировой Океан течет по ней, неся воды зарождающейся жизни едва проявленным формам, наполняя их собой. Первые формы встают над Океаном и танцуют. Журчит вода по тонким линиям, придавая плоским образам объем. Свет Инглии, пробегая по первой дороге-луче, проходит сквозь объемные фигуры, и те светятся внутренним светом, спрятанным в мировых глубинах. Когда свет Инглии возвращается в центр, покидая водные формы, то те, что не вспыхнули собственным светом, падают в Океан, на Мировое Дно, чтобы постигнуть Единую Жизнь и вновь обрести жажду ограниченного проявления. Те же формы, что засияли, плывут по первой дороге-луче к Сердцу Инглии, постоянно слыша его стук, стремясь к Сверхсуществам, идущим по трем другим дорогам-лучам. Формы Мирового Океана когда-то называли себя атлантами, а дорогу-луч – Атлантидой, но Сверхсущества отказались от своего имени, а дорога-луч забыла его. Тот, кто идет первой дорогой-лучом, несет в себе Силу Потока, Силу Воды, Силу Мирового Океана…

…Вторая дорога-луч. Ее движение невидимо, скрыто от посторонних глаз. Оно внутри. Внешне дорога-луч кажется неподвижной. Так вращается Первичная Материя. Идти по второй дороге-луче несложно, но на ней постоянно возникают все новые и новые препятствия, они задерживают на пути, а в местах остановок возникают планеты, земли, города. Сверхсущества второй дороги-луча черны, как ночь, хотя лица их сияют, как день, когда Инглия проходит сквозь них. Формы Первичной Материи крепки и невероятно красивы, напоминают изваяния, ожившие под резцом гениального мастера. Когда Инглия возвращает свет в центр, покидая формы Первичной Материи, то те, чьи лица не озарились чистым сиянием свастики, каменеют и поглощаются дорогой-лучом, чтобы постигнуть Единую Жизнь и вновь задуматься над мыслью о выходе на поверхность. Те же, чьи лица сияют, спешат по второй дороге-луче к телу Памяти Инглии, стремясь к Сверхсуществам, идущим по трем другим дорогам-лучам. Формы Первичной Материи когда-то называли себя лемурийцами, а дорогу-луч – Лемурией, но Сверхсущества отказались от своего имени, а дорога-луч забыла его. Тот, кто идет второй дорогой-лучом, вмещает в себе Силу Покоя, Силу Земли, Силу Первичной Материи…

…Третья дорога-луч. Она едва заметна в Северной Земле, так как невесома и прозрачна. Кажется, что на ней нет движения, нет ее самой, но это обман. По третьей дороге-луче летят Межгалактические Пространства, дробясь на Межзвездные и Межпланетные. Очертания Сверхсуществ появляются на этой дороге-луче и остаются вечно плоскими, искрящимися маленькими точками, ярко вспыхнувшими от света Инглии, проходящего сквозь Пространства. Формы третьей дороги-луча легче лебединого пуха, кристальней льда Северной Земли, неуловимы ни мыслью, ни зовом. Когда Инглия возвращает свет в центр, то те очертания, в которых погасли искрящиеся точки, рассыпаются белой пылью и оседают на дорогу-луч, растворяясь в невидимых Сверхсуществах, чтобы постигнуть Единую Жизнь и вновь взлететь в ограниченный мир единого вращения. Те же очертания, в которых не погасли искрящиеся точки, летят по третьей дороге-луче к Душе Инглии, вечно ощущая ее дыхание, стремясь к Сверхсуществам, идущим по трем другим дорогам-лучам. Формы Межгалактических Пространств когда-то называли себя эльфами, а дорогу-луч – Эфиром, но Сверхсущества отказались от своего имени, а дорога-луч забыла его. Тот, кто идет третьей дорогой-лучом, окрыляет себя Силой Полета, Силой Воздуха, Силой Межгалактических Пространств…

…Четвертая дорога-луч пылает негасимым огнем, языки которого вырываются и создают формы, вечно трепещущие, вечно меняющиеся. Уловить Сверхсущество на четвертой дороге-луче почти невозможно: оно скачет, отделяется маленькой искрой и возвращается в огонь. Кажется, что на этой дороге-луче есть только движение, и это правда. Сама же дорога-луч, появляясь, сгорает в огне, чтобы родиться заново. По четвертой дороге-луче катятся Огненные Шары и сжигают все на своем пути. Искры-формы кружатся, создавая хороводы, загораются белым огнем от прохождения света Инглии и гаснут красным от удаления этого света. Красные искры прыгают в Огненные Шары и вместе с ними катятся в одно общее пламя, чтобы постигнуть Единую Жизнь и вновь загореться желанием выскочить яркой искрой на четвертую дорогу-луч. Белые искры передвигаются в центр, к Духу Инглии, стремясь к Сверхсуществам, идущим по трем другим дорогам-лучам. Формы Огненных Шаров когда-то называли себя арийцами, а дорогу-луч – Арией, но Сверхсущества отказались от своего имени, а дорога-луч забыла его. Тот, кто идет четвертой дорогой-лучом, загорается Силой Удара, Силой Огня, Силой Огненных Шаров…

…Дороги-лучи сходятся в центре, их Силы смешиваются и создают новую, всеобъемлющую, пятую – Силу Творения. Она и только она может все. В одной-единственной Точке начинается процесс Сотворения Мира. Сила выводит этот процесс за пределы Точки и направляет в дороги-лучи, Сотворение подхватывают другие Силы, и свастика начинает вращаться…

…Если по одной из дорог-лучей войти в центральную Точку, Точку смешения Сил и Стихий, овладеть Силой Творения, то можно изменить значения дорог-лучей, когда Мировой Океан, Первичная Материя, Межгалактические Пространства и Огненные Шары будут перемещаться по другим, не свойственным им ранее дорогам-лучам. Тогда на месте Старого Мира возникнет Новый, с новым движением и новым приложением основных Сил. Это единственный способ по-настоящему изменить сотворенное, но он требует смелости, мудрости и полной отдачи от того, кто готов изменить Мир по своему образу…

…На земле есть несколько Точек-Вхождений на дороги-лучи свастики. Они разбросаны в разных частях света, на разных континентах. Найти их нелегко, так как они скрыты и требуют утерянных ныне древних знаний…

…Есть на земле одна открытая Точка, она напрямую ведет в центр свастики, к Силе Творения. Находится эта Точка в Трансгималаях, на горе Свастики…

…Кайлас огромен, а Точка мала и открывается каждый раз на новом месте. Тот, кто однажды услышит ее слабый зов, превратит жизнь в вечную дорогу, в вечный поиск. По мере приближения зов будет усиливаться, становиться громче. Сила звука – показатель расстояния между странником и Точкой Вхождения. Но и громкость имеет предел. Рядом с Точкой наступит тишина, в которой могут звучать только шаги путника и стук его сердца…

…В полной тишине спит Долина Смерти. Ступивший на нее заранее проживает годы, отведенные на земле, старея не по дням, а по часам и минутам…

…Магнит Кайласа притягивает к себе. Великое Зеркало Времени ждет на границе Миров, ждет того, в ком нет страха, того, в ком нет жизни…

…Великий поворот времени наступит тогда, когда носитель Инглии дойдет до Великого Зеркала Времени, увидит в нем отражение свастики, но не повернет назад, а пойдет дальше, на Кайлас. Великое Зеркало Времени все еще будет звать к себе, создавая на пути злобные образы, от ужасного вида которых захочется оглянуться и посмотреть в Зеркало, чтобы увидеть в нем иное…

…Пройдя сквозь миражи злобных образов, носитель свастики столкнется с прекрасными образами и пожелает остановиться, но остановка здесь равна окончательному исчезновению – поглощению Великим Зеркалом Времени…

…Инглия поведет носителя дальше…

…Ступив на гору, носитель Инглии вспомнит значимые моменты всех жизней, а Долина Смерти исчезнет, словно ее никогда и не было, вернее, была, но где-то в далеком и несуществующем прошлом, как в прошлом остались и жизни, в которых носитель был и в которых не успел побывать…

…Нулевая Точка встретит носителя немотой, глухотой и слепотой. Эта будет временная немота, временная глухота и временная слепота. Только в таком состоянии носитель Инглии сможет ощутить Силу Творения, сможет удержать ее и постичь…

…Нулевая Точка вспыхнет белым огнем – носитель Инглии откроет для себя Точку Вхождения и ступит в центр свастики…

…Чтобы наступила Эпоха Сверхлюдей, нужно первой дорогой-лучом сделать четвертую, сместив влево на один луч все дороги. Для этого носитель Инглии вернет знак в Тибет, на Кайлас, откуда он был взят и привезен в Европу шведским журналистом Свеном Гединым…

…Северная Земля существует… Дитрих Эккарт… поэт.

Шеффер дочитал записи до конца, пробежал по строчкам еще раз взглядом и задумался: «Это все было бы фантастикой, если бы не рассказы тибетцев о Шамбале. Именно так они называли ту землю, которую поэт назвал Северной. В Шамбалу стремятся Учителя Тибета, но начинают путь только тогда, когда услышат ее зов. На зов указал и Эккарт. Тибетцы верят, что дверь в Шамбалу открывается один раз в году, а где – никто не знает. Поэт дверь назвал Точкой Вхождения. Имена разные – Земля одна. Но почему эти записи попали ко мне? Мое участие в экспедиции в Гималаи носило чисто орнитологический характер. Или это зов?»

Шеффер спрятал записи в конверт и подошел к окну. Метель кружила над городом и засыпала дорожки. Ветер завывал и пытался ворваться через оконную раму в комнату. Метель танцевала на глазах у Эрнста белый вальс, а в ушах звучала музыка Шуберта. Снег усилился. Сквозь белую пелену Шеффер разглядел человека в черном. Незнакомец тоже заметил в окне ученого и помахал ему рукой.

«Это нацисты, - догадался Шеффер. – Это они отправили мне письмо».

Глава 10

Шеффер шел по улицам Берлина, погруженный мыслями в книгу, которую решил написать о Тибете, его верованиях и местной фауне. С репродуктора звучали слова: «Один народ, одна империя, один вождь». 24 марта 1933 года Германия стала Третьим Рейхом. Прошло два месяца, а народ уже и не помнил, какой была Германия до Рейха, не помнил и боялся вспоминать…

Столица на первый взгляд осталась прежней, но ветер разносил по улицам и площадям Берлина идею о возрождении Великой Германии, залетая в каждую открытую дверь, в каждое открытое окно. Таких дверей и окон было много: нацистские гимны и марши широко распахнули их и стучались в сердца и головы немцев.

Постучались они и в сердце Эрнста Шеффера, но то уже было открыто – открыто для свастики и Шамбалы. Правда, сам ученый этого не знал и все еще сопротивлялся мыслям о поиске загадочной Северной Земли, которые терзали душу особенно по вечерам, когда рука подбирала слова о Великой Снежной стране.

В кармане пиджака лежало письмо – записи Дитриха Эккарта, прочитанные и перечитанные ученым несколько раз и изученные досконально. Запутанные, но искренние мысли поэта изменили взгляды Эрнста Шеффера на жизнь и пытались изменить судьбу – приглашение в Рейхстаг лежало в другом кармане и отсчитывало не только шаги человека, но и минуты в календаре Тысячелетнего Рейха.

Шеффер уверенной походкой подошел к Рейхстагу, смело открыл дверь, предъявил приглашение охраннику, повернул направо и направился по длинному коридору в рейхканцелярию.

В приемной уверенность пропала: Шеффер осознал, куда пришел. Внутренняя обстановка, люди в форме, ощущение абсолютной власти внушали страх и покорность. Дрожащим голосом ученый назвал себя.

- Фюрер ждет Вас. Я доложу о Вашем приходе, - сказал секретарь, скрылся за дверью и через мгновение появился вновь.

Шеффер вошел в кабинет фюрера. Волнение исчезло, хотя слова все еще с трудом подбирались в голове, а звуки не раскрывали тайные мысли ученого. Гитлер встал из-за стола и подошел к Шефферу.

- Вы изучили записи Эккарта? – спросил фюрер.

Шеффер в ответ кивнул головой.

- Я знал, что они заинтересуют Вас. Я уверен, что Ваш дальнейший труд будет во благо Великой Германии. Рейху нужны преданные люди, Рейху нужны образованные люди, - Гитлер указал рукой на кожаный диван и предложил сесть.

Шеффер присел на край дивана и ощутил спиной твердый подлокотник. Ученый ничего не видел вокруг, кроме лица фюрера, ничего не слышал, кроме голоса Гитлера.

- Вы были в Гималаях, Шеффер? Расскажите мне о Тибете.

- Что именно Вас интересует, фюрер?

- Религия Бон и сами тибетцы, - не раздумывая, ответил Гитлер.

- Я мало осведомлен, - произнес Шеффер и замолчал, но пауза была недолгой. – Тибетцы как дети. Они открыты и честны, но не слишком доверчивы. У них простые жилища и скудная еда, и, тем не менее, их лица озаряют улыбки, такие улыбки, каких, пожалуй, уже не встретишь в Германии. Тибетцы все еще верят в злых духов, в страну Шангшунг, в Юнгдрунг Гу Це – Гору Свастики, считают ее душой Бон, средоточием всех жизненных сил. На эту Гору с Небес спустился Тонпа Шенраб – основатель Бон-По, или Черного пути. Шенраб утверждал, что по этой Горе можно вновь подняться на Небеса, но это под силу только бессмертному. «Никто из смертных не смеет взойти на Гору, где обитают Боги, тот, кто увидит лики Богов, должен умереть», - так гласит древнее тибетское предание.

В кабинете фюрера воцарилась тишина. Гитлер был очень спокоен и не похож на того холерика, о котором рассказывали друг другу немцы. Фюрер первым нарушил тишину:

- Эккарт в Мюнхене ждал Вас. Вы тот, кто взойдет на Кайлас. Вы новый носитель Инглии. Вы нужны свастике, но прежде всего вы нужны мне…

Вечерний Берлин встретил Шеффера густым туманом, поглощающим все звуки и образы. Эрнст сделал несколько шагов и обернулся – Рейхстаг утонул в тумане, моментально превратившись в воспоминания. Самым ярким воспоминанием был фюрер и его странные слова «Эккарт в Мюнхене ждал Вас», истинный смысл которых для Шеффера остался неясен, но было ясно одно: молодой ученый стал нацистом, не будучи им по идейным соображениям (новый документ лежал в кармане рядом с записями поэта).

«Гитлер интересуется Тибетом и обещал отправить в Гималаи новую экспедицию, а это, - Шеффер нащупал в кармане документ, - всего лишь пропуск. Без него мне в Тибет не добраться. Почему Эккарт ждал меня? Фюрер назвал меня новым носителем Инглии. На нового носителя указывают и слова поэта. Неужели?..»

Ноги Шеффера споткнулись о что-то большое и не совсем твердое. Эрнст нагнулся и увидел на мостовой тело – мертвое женское тело. Молодой ученый заглянул в лицо мертвеца и узнал в нем Марию, проститутку из соседнего дома, на шее у которой были больная мать и непутевый старший брат. На щеке у женщины была вырезана свастика, а на груди лежала записка «Смерть евреям». Шеффер перекрестился и побежал по улице, желая оказаться как можно дальше от места убийства. Туман скрыл человеческую трусость, туман скрыл человеческие слезы, которые не стыдно было бы показать разве что Богу, но не людям…

Глава 11

1936 год. Вернувшись из Лондона, молодой ученый Эрнст Шеффер первые дни скучал по туманному Альбиону и орнитологическому отделу Британского музея, где была представлена лучшая в Европе коллекция экспонатов тибетских птиц. Сердце Шеффера радовалось, когда руки прикасались к редким экземплярам, а мозг усиленно работал, забывая о себе и о быстротечности времени. В последний день пребывания в Лондоне директор музея прочитал строчки из поэзии Миларепы:

Когда постыла мне мирская суета, и я на склонах Латши Кханг искал уединенья,

Тогда Земля и Небо сговорились и бурю – вестника послали мне,

В союз воды и воздуха стихии с грядою мрачных туч вступив,

Луну и Солнце полонили…

- Я долго думал, что хотел сказать поэт, но эти слова так и остались для меня загадкой. Уверен, что Вам под силу ее разгадать. Только обещайте, что, открыв тайну, Вы поделитесь ей со мною.

- Обещаю, - сказал тогда Шеффер, не думая о том, что когда-нибудь вообще сможет выполнить обещание.

Слова Миларепы заставили Шеффера вспомнить о свастике, о предложении вступить в Аненербе и приглашении на партийный съезд в Нюрнберг. Предложение молодой ученый отклонил, но мысли об Инглии и Кайласе волей-неволей возвращали на грешную землю, которая давала шанс в реальности приехать в Трансгималаи и пройти Долину Смерти.

Кайлас… Гора Свастики… Шеффер представлял ее в сознании несколько раз, и каждый раз она имела новый образ, непохожий на предыдущий и неповторимый. Гора, как магнит, притягивала к себе душу молодого ученого еще в Британии, а на немецкой земле притяжение возрастало и не прекращалось ни днем, ни ночью. Шеффер вначале заглушал «зов» научной работой и прогулками по вечернему Берлину, но «зов» усиливался и требовал немедленного появления на Кайласе, а мозг не принимал информацию извне и даже отторгал ее. Временный покой наступал только тогда, когда ученый закрывал глаза и мысленно «перемещался» на Гору. Там, на Кайласе, он видел белую огненную свастику. Инглия вращалась, и душа Шеффера по всем четырем лучам стремилась к центру, но достигнуть его не могла: что-то мешало, что-то преграждало путь и возвращало назад в человеческое тело. Эрнст попытался разобраться, что же мешало, что не пускало вперед, но сознание молчало и показывало одну и ту же картинку – абсолютная тьма и красные всполохи, быстро появляющиеся и исчезающие в темноте. Шеффер засыпал, так и не дождавшись разгадки невидимой преграды.

Однажды поздно вечером в комнате ученого раздался телефонный звонок. Шеффер снял трубку.

- Вас беспокоят из рейхканцелярии. Утром за Вами приедет машина. Вы без лишних слов сядете в лимузин и отправитесь в Нюрнберг. Это приказ фюрера. Не забудьте взять документы.

Короткие телефонные гудки утверждали, что разговор состоялся, разговор, в котором Шеффер не произнес ни слова.

Молодой ученый этой ночью не сомкнул глаз. Он знал, что решение должен принять именно сегодня, что завтра будет поздно: решение будет принято за него.

«Бежать! – было первой мыслью. – В Лондон!»

Вторая мысль догоняла первую: «Из Лондона – в США. За океаном – иная жизнь».

«Для нацистов нет границ!» - опровергла первые две мысли третья.

«Твоя истинная цель – Кайлас. Дорога к нему идет через Нюрнберг», - заключила четвертая мысль.

Четыре мысли, как четыре луча свастики, перемешали все в голове Шеффера: прошлое и будущее, страны и континенты, инглию и коловрат. Посередине смешения, над смешением появилась Гора Свастики и повернулась к человеку «лицом» - каменным крестом, высеченным временем. Через секунду склон Кайласа стал зеркальным и отразил земной мир, разделенный пополам: на одной половине – Тибет и люди в зеленых одеждах, на второй – Германия и люди в черной военной форме. Душа Шеффера заметалась: что выбрать? где остаться? Внутренний голос приказал: «Не выбирай! Останься вне мира, вне выбора!» Душа, подчинившись решению голоса, посмотрела на две половины разделенного мира одновременно и соединила их, разрушив тонкую линию-границу. Отражение земного мира исчезло, а вместо него Шеффер увидел себя, мгновенно стареющего на зеркальной поверхности. Процесс старения остановился на точке 82-х лет. Мудрые глаза старика глядели на Эрнста Шеффера и улыбались.

Наступила полная тишина. Она убрала все мысли и успокоила мятежную душу молодого ученого. Как мираж, в тишине растворился и Кайлас, и Великое Зеркало Времени. Осталось только решение: Инглию ждет Кайлас.

Шеффер допил кофе, подошел к окну и взглянул на ночное небо: черные тучи плыли по небу и закрывали собой Луну – светило, говорящее о том, что Солнце всегда существует.

«Грядою мрачных туч… Луну и Солнце полонили», - вспомнил ученый слова Миларепы и еще раз взглянул на темное небо…

В 7.00. к дому подъехал черный лимузин. Эрнст Шеффер вышел из подъезда и молча направился к машине, дверца которой была уже открыта. Молодой ученый проверил документы в кармане пальто и сел на заднее мягкое сиденье лимузина. Дверца закрылась. Машина тронулась с места в направлении Нюрнберга…

Глава 12

1938 год. Декабрь. Тибет, Трансгималаи, подножие горы Кайлас.

Шефферу не спалось: лунный свет лился сквозь «стены» палатки, достигал сознания и лишал сна. Эрнст думал, много думал: вспоминал предыдущую экспедицию, путь следования нынешней, цели приезда и слова фюрера «Эккарт в Мюнхене ждал Вас. Вы тот, кто взойдет на Кайлас. Вы новый носитель Инглии». Воспоминания забрали последние остатки сна. Шеффер повернулся на левый бок и прислушался: оператор Эрнст Краузе и технический руководитель группы Эдмонт Гир крепко спали, их дыхание говорило о том, что лунный свет не беспокоил их уснувшее сознание. Шеффер повернулся на правый бок, закрыл глаза и попытался отключить мысли, но те сопротивлялись, не хотели покидать голову и требовали не спящего, а бодрствующего тела.

Шеффер вылез из спального мешка, натянул на себя теплую одежду, надел ботинки и вышел из палатки. Ясное звездное небо встретило легким морозным вдохом и мерцающей холодной красотой. Вершина Кайласа в лунном свете была белой-белой, а сама гора, словно неприступная крепость, возвышалась над землей и говорила о вечной загадке, заключенной в ее каменном сердце. Холодный воздух наполнил легкие, последнее тепло человек выдохнул в ладони, надел перчатки и зашагал в сторону Снежной Горы.

Начало пути было легким: Кайлас позвал – Земля вела вперед, не создавая преград и остановок.

- Если идти так легко, то почему никто еще не покорил тебя? – обратился Шеффер к горе.

Кайлас молчал, сияя чистой красотой на фоне темного неба.

Через двадцать метров тяжесть ударила по ногам и налила их «свинцом». Каждый новый шаг требовал еще большей силы, чем предыдущий. Складывалось ощущение, что у всех людей на планете были одни ноги, и только они перемещали человеческую массу по земной поверхности, и это были ноги Эрнста Шеффера. Ученый остановился и оглянулся: палатки находились далеко, столько метров было и до Кайласа.

Человек остановился ровно на середине пути. Правая нога не могла сделать шаг вперед, левая – назад. Стоять на одном месте не давали мороз и порывы ветра.

«Это состояние всего человечества, поэтому люди вечно должны что-то изобретать или для того, чтобы сделать новый шаг, или для того, чтобы защитить себя от холода», - догадка осенила Шеффера, и он поднял взгляд вверх, в небо.

«Есть еще третье решение: уповать на звезды, на Творца, но, Господи, как они далеки, как Ты далек», - мысли были такими же ясными и холодными, как и ночное небо.

Шеффер стоял. Звезды мерцали над головой.

- Жизнь, решай, что мне делать дальше! – громко произнес человек.

Жизнь ответила сильным порывом ветра. Жизнь ответила новой волной холода. Жизнь ответила надеждой: у подножия Кайласа вспыхнул огонь.

«Иди на огонь», - подтолкнул вперед мороз.

«Иди на огонь», - просвистел в ушах ветер.

«Иди на огонь», - сказал Кайлас голосом самой жизни.

Шеффер, превозмогая притяжение, оторвал правую ногу от земли и… «взлетел». Какая-то неведомая сила оторвала его от поверхности, от человечества и подбросила вверх, наделив невидимыми крыльями для полета. Далее человек шел, едва касаясь земли, ни о чем не думая, ничего не вспоминая и не ощущая, не ощущая даже собственного тела. Единственным свидетелем неожиданного «взлета» был только Кайлас, но он никому не собирался выдавать чужой тайны и разжигал огонь у подножия еще сильнее. Холод, наполнивший легкие, был единственной связью человеческого сознания с реальностью, единственным проявлением земного мира, так как гора и огонь уже перешли барьер времени и казались бессмертными, расширяя границы восприятия до беспредельности.

«Я лечу на огонь, как бабочка, не раздумывая о том, что могу сгореть. Иного пути нет. А есть ли путь вообще? Есть Кайлас, и я должен ступить на гору».

Огонь приближался, а вместе с ним приближался и Кайлас. Яркие языки костра вырывались и взлетали в ночное небо. В лунном свете Шеффер увидел человека, тот танцевал, удерживая в руках огненную свастику. Движения были странными и повторяющимися, а человек напоминал древнего шамана, выбивающего четкий ритм для связи с духом горы и ограждающего себя танцем от внешнего мира.

Шеффер приблизился к огню. Шаман продолжал кружиться, не замечая присутствия постороннего. Ученый подошел на шаг ближе и удивился: шаманом оказалась женщина – женщина из племени шерпов. Шеффер попытался задать вопрос, но ощутил боль в груди и рухнул у костра на холодную заснеженную землю…

Глава 13

Шеффер открыл глаза и зажмурился: яркий луч солнца проник через окно в комнату и коснулся лица мужчины. Ученый пошевелился и понял, что лежит на полу и укрыт шерстяным одеялом.

Шеффер повернул голову и вновь открыл глаза. Комната была небольшой. Возле окна находился низкий, но широкий стол, рядом – стул. В стене напротив – железные крючки, на одном из них висела куртка, а под ней, на полу, стояли ботинки. Дверной проем был завешен ковром.

Эрнст Шеффер попытался приподняться, но руки были слабыми, голова упала на подушку, а боль холодным огнем обожгла грудь.

- Не вставай. Нельзя. Ты еще совсем слаб, - услышал ученый женский голос, едва понимая язык шерпов.

Женские руки приподняли голову больного и поднесли к губам мужчины чашку с горячей жидкостью. Шеффер сделал глоток – отвар оказался горьким, в горле запершило, сильный кашель ударил по ребрам, отбивая внутри ритм болезни.

- Ничего-ничего, это к лучшему, а отвар нужно допить маленькими глотками, - сказала молодая женщина и поставила чашку на пол, рядом с постелью больного.

Шеффер не успел перевести дыхание, как ощутил на больной груди теплые руки, а в носу – запах мази.

- Змеиный жир поможет, - пояснила тибетская женщина. - Я выгоню из тебя злого духа Бон. Это он не пускает на Кайлас, но тебя позвал Шива и направил ко мне. Никто из европейцев не возвращался живым с Кайласа. Ты выжил – это хороший знак.

Сквозь пелену боли Шеффер разглядел лицо женщины – широкое, открытое, улыбающееся. Свет любви и добра излучали чистые глаза, свет, который постепенно заполнил пространство комнаты, волнами блаженства пробежал по больному телу человека и подарил ему крепкий здоровый сон…

Утро следующего дня воскресило тело европейца и наполнило силой. Шеффер поднялся с постели и подошел к столу.

- Странный предмет, - ученый взял со стола две равные по размеру, пересеченные деревянные палочки, перевязанные в центре прочной веревкой и подпаленные на концах. – Похоже на крест. Неужели миссионеры обратили в христианскую веру шерпов? Тогда что бы это значило?

Шеффер вернул «крест» на стол и повернул его против часовой стрелки. «Крест» совершил пару оборотов и остановился.

- Почему концы «креста» подпалены? – европеец задумался и вспомнил звездную ночь, путь на Кайлас, шамана и огненную свастику в его руках.

Молодой ученый нашел в кармане куртки спички и поджег деревянный «крест». Медленно, нехотя, но тот разгорелся. Шеффер прокрутил предмет в воздухе несколько раз и заметил, что огонь при повороте «загибается» против вращения.

- Знак Инглии! Так вот ты какой!

Шеффер закружился по комнате, не выпуская деревянной огненной свастики из рук. Танцу нового шамана помешала шерпка, она вбежала в комнату, выхватила «крест» и погасила огонь. Европеец подскочил к молодой женщине, схватил за плечи и закричал:

- Инглия! Это знак Инглии? Отвечай!

- Агни станет Инглией в танце. Огонь всегда танцует. Шива живет в танце, - быстро произнесла шерпка, вырвалась из рук европейца и выбежала из комнаты.

Шеффер остался один. Приступ кашля вернул его в реальность. Ученый допил отвар и лег в постель, укрывшись до головы шерстяным покрывалом.

Через полчаса в комнату вернулась шерпка, подошла к постели европейца, опустилась на колени и протянула человеку деревянный «крест».

- Это тебе. Так решила не я, а Он, - молодая тибетская женщина указала рукой на окно, из которого был виден Кайлас.

- Лхаце, - сказала шерпка. – А ты? Как тебя зовут?

- Я Шеффер, Эрнст Шеффер.

- Эрнст Шефе, Шефа… - едва выговаривая, повторила Лхаце. – Я буду звать тебя Дава.

Женщина рассмеялась. Огоньки «загорелись» в ее глазах, огоньки то ли молодости, то ли Инглии, и только сейчас Шеффер заметил, как прекрасна Лхаце, и улыбнулся в ответ на ее радостный смех.

- Я не один, Лхаце. Мне нужно вернуться в лагерь, там мои люди, - пытался объяснить европеец на смешанном языке.

- Я знаю, Дава. Приходили твои люди, искали тебя. Я сказала, что ты жив, но болен, что тебя здесь нет. Люди вернутся через два дня, - спокойно сказала женщина, а потом вдруг резко заволновалась: - Ты не можешь уйти сейчас. Злой Дух Бон еще живет в тебе.

- Злой Дух Бон?! Ты где, Злой Дух Бон? – ученый приподнял покрывало, заглянул под подушку, проверил рукава рубашки. – Вылезай!

- Ты смеешься? Ты мне не веришь… Он живет в Шангшунге, под Кайласом. Долина Смерти – его ловушка. Холод – его оружие. Шива спас тебя. Шива танцует над Кайласом и не выпускает Злого Духа из Шангшунга. Если Шива перестанет танцевать, Бон вырвется на свободу, а Долиной Смерти станет вся земля. Часть Злого Духа в тебе, ты должен вернуть ее в Шангшунг.

- Как, Лхаце? Как? – не веря до конца в слова шерпки, спросил Шеффер.

- Отдай ее мне. На гору может подняться только женщина. Шива ищет тело супруги Парвати и всегда отпускает назад. Еще на Кайлас могут взойти монахи Бон-по. Ты не монах…

- Не монах, но я вернулся, и я мужчина. Нет, Лхаце, нет, я сам поднимусь на Кайлас. Сколько, ты говоришь, у нас дней – два? Я справлюсь за один…

Глава 14

Эрнст Шеффер, немецкий ученый, сотрудник Аненербе, руководитель экспедиции, 10 декабря повторил попытку взойти на Кайлас. Шеффер не верил в существование Злого Духа Бон, но в него верили нацисты, и одной из задач, поставленных перед участниками великого похода, был поиск Шамбалы – то ли обители Великих Учителей, то ли жилища Духа, дарующего власть над миром. Если Бергер Бруно занимался классификацией рас и искал среди тибетцев черты арийцев, то именно ему, Эрнсту Шефферу, фюрер поручил найти загадочную землю и установить с ее «жителями» дипломатические отношения. В существование Злого духа Бон верила и Лхаце, молодая тибетская женщина, и Шеффер хотел понять, на чем основана ее вера и какой смысл она вкладывала в понятие «Черный Путь».

Лхаце вела Шеффера тропой шамана, узкой тропой, словно ее протоптал не человек, а зверь, незаметной тропой, словно скудная низкая растительность прятала ее и открывала избранным.

- Почему Дава? Что значит это имя? – спросил Шеффер.

- Давой мы называем Луну. Ты появился в свете Луны. Ты отражение, я чувствую это. Ты отражаешь Его огонь, - Лхаце указала на вершину Кайласа, - как Луна отражает огонь Солнца. Если бы ты был Нима, Солнце, то Злой Дух Бон не овладел бы твоим телом. Ты Дава, и у тебя есть темная и светлая сторона.

«Как черный коловрат отражает белую инглию», - подумал Шеффер и нащупал в кармане деревянный «крест»-свастику. Присутствие знака успокоило и одновременно вселило новую тревогу в душу европейца. Тревогу усилили порывы ветра и тишина, установившаяся в природе – «мертвая» тишина. Лхаце была не из болтливых и молчала, молчал и Шеффер, так как, во-первых, не знал, о чем говорить, во-вторых, Снежная Гора лишила дара слов, оставив дар мыслей.

«Эккарт писал, что на Кайласе есть Точка Вхождения. Писал о ней в последний день жизни, писал для меня. Я должен разгадать записи. Поэт знал больше, чем я, а ведь я на Кайласе, а он никогда здесь не был».

Тропа повела резко вверх, и камни заменили растительность.

- Скоро появятся «зеркала». Ты готов? – поинтересовалась шерпка.

- А как же Долина Смерти? Мы прошли ее?

- Нет, - ответила Лхаце. – Шаманы знают, как обойти ее.

- «Зеркала»? Кто их создал и зачем? – задал вопросы Шеффер.

- Они были всегда. Пока стоит Кайлас, рядом с ним будут и «зеркала». Они искажают мир искаженных образов и восстанавливают суть предметов.

Темные, почти черные отшлифованные вогнутые камни-«зеркала» гигантских размеров появились перед взором ученого.

«Физическая лаборатория. Что за эксперимент тут проводится?»

«Зеркала» впечатляли и «звали» к себе. Шеффер бесстрашно пошел на «зов».

- Дава, стой! – закричала Лхаце, но было уже поздно: «зеркала» отразили человека.

Сначала Лхаце потеряла Шеффера из вида: мужская фигура бесследно растворилась в воздухе. Затем женщина остановилась. Страх воздвигнул невидимую стену, пройти сквозь которую шерпка не могла: ноги вросли в землю. Лхаце хотела позвать Шеффера, но язык онемел, а мысли путались, перескакивали и менялись местами. Когда мужская фигура вновь появилась в пространстве «зеркал», женщина со всех ног побежала к европейцу и схватила за руку, чтобы тот больше не потерялся, а если суждено, то тогда они потеряются вместе.

- Что случилось, Лхаце?

- Мне страшно. Страшно за тебя, - ответила шерпка.

- Не бойся, здесь никого нет, - успокоил Шеффер и покрепче сжал ладонь Лхаце.

Держась за руки, мужчина и женщина шли дальше…

«Сплошное разочарование. Я ожидал увидеть отражение, но вижу только гладкую поверхность черных камней, не отражающую никого и ничего. Значит, время не отражает – время проводит, проводит в иное пространство, а в нем ты можешь стать стариком, можешь стать ребенком, а можешь – бессмертным? Нет, не бессмертным. Бессмертие здесь, в пространстве «зеркал», а там – беспредельность».

Поток мыслей Шеффера остановил голос Лхаце:

- Дава, что это? Мы идем, я даже чувствую усталость в ногах, но вокруг ничего не меняется, «зеркала» стоят на прежнем месте.

- Ты права, Лхаце, - встревожился Шеффер. – Время не пропускает нас. Что-то не проходит сквозь время. Лхаце, давай забудем все воспоминания, забудем прежнюю жизнь.

- Хорошо, Дава, я уже ее не помню.

В голове Шеффера все образы и события прошлого сплелись в один клубок и лопнули, как лопается мыльный пузырь.

Держась за руки, мужчина и женщина шли дальше…

«Раса сверхлюдей. Возможно ли ее создать? Нацисты утверждают, что возможно, но для этого необходим тщательный отбор и упорный труд не одного поколения генетиков. Но как создать сверхчеловека в форме обычных рук и ног, обычных внутренних органов, изначально обреченных землей на умирание? Может быть, дело не в теле? Тогда в чем? В сознании?»

Второй поток мыслей Шеффера остановил голос Лхаце:

- Дава, ничего не меняется. «Зеркала» на прежнем месте.

- Вижу, Лхаце, вижу. Время не пропускает. Давай не думать о будущем. Разрушим мечты и желания и обратим в пыль.

- Хорошо, Дава, я уже не мечтаю и не желаю.

Держась за руки, мужчина и женщина шли дальше…

«Странное место. Ни одной живой души. Вокруг – камни, над головой – небо. «Зеркала» не отражают. «Зеркальное» пространство бессмысленно?»

Третий поток мыслей Шеффера остановил голос Лхаце:

- Дава, все не так. Мы идем на месте.

- Да, Лхаце, мы идем, но не продвигаемся. Давай перечеркнем настоящее, наше с тобой настоящее. Пусть наши судьбы столкнуться и свяжутся, как линии «креста»-свастики.

- Хорошо, Дава, я уже не живу своей судьбой.

Шеффер не понял, что произошло, но ощущение единой судьбы с молодой тибетской женщиной оказалось таким реальным, что в сознании перестали существовать границы миров и измерений.

Новое беспредельное пространство подвело мужчину и женщину к Великому Зеркалу Времени…

Глава 15

Белая инглия глядела на мужчину и женщину и вращала их объединенную судьбу: глаза горели, лица сияли, души ликовали, радость стремительным потоком заполнила сердца и, преобразившись, вырвалась наружу – к «зеркальной» свастике. Над Кайласом в воздухе появились огненные шары. Они медленно опускались, образовав над непрошеными гостями купол из вращающихся свастик, «прожигающих» небо над Снежной Горой. Затаив дыхание, Шеффер и Лхаце наблюдали за жизнью огненных знаков, полностью доверив им себя. Множество тонких лучей свастик отделяли при вращении языки-змейки и пронзали человеческое сознание, меняя восприятие видимой реальности, показывая невидимую. В иной реальности было все возможным, было все допустимым – даже самые дерзкие мысли, даже самые фантастические образы, отодвинувшие скептицизм за грань существования, в бездну, поглощающую идею о неверии.

Прощупав человеческий мозг на косность и ограниченность, лучи свастик «застыли», а знаки вернулись в формы огненных шаров, удаляющихся в ясное, открытое небо.

Мужчина и женщина переглянулись и вновь посмотрели на Великое Зеркало Времени. Белая инглия погасла, уступив место черному коловрату. Страх овладел людскими душами, а уши услышали стоны, крик, плач, грохот железных машин, взрывы снарядов. Нацистские марши звучали в голове Шеффера, а глаза видели лицо фюрера, истерично призывающего к победе Третьего Рейха. Лицо Гитлера видела и Лхаце, хотя и не знала, что это за человек и к чему взывает, нервно жестикулируя.

- Злой Дух Бон в нем. Человек одержим им, - сказала Лхаце и спросила: - Дава, он из твоей страны?

- Он помог мне приехать сюда. Он хочет, чтобы я нашел дверь в Шангшунг.

- Это опасно, Дава. Опасно для тебя, меня, для него, - Лхаце кивнула в сторону Зеркала, «отражающего» лицо фюрера. – Да и не обязательно, чтобы дверь в Шангшунг была именно здесь. Она может открыться и там, где Злой Дух Бон пожелает ее открыть.

- Дверь может открыться и в моей далекой западной стране?

- Дверь может открыться там, где есть одержимый, одержимый властью.

Шеффер задумался. Рокот войны стал утихать, а лицо фюрера исчезало с черной гладкой поверхности. Великое Зеркало Времени погасло, превратившись в гигантский камень, ничем не привлекательный на фоне белоснежной Горы Свастики.

- Великое Зеркало Времени пропустило нас. Дава, ты пойдешь дальше?

- Да, Лхаце. Я иду на Кайлас, - ответил Шеффер и оглянулся, надеясь увидеть что-то еще, но Великое Зеркало Времени молчало, словно никогда и не говорило на языке живых образов.

Снежная пирамида-гора заметила путников и поприветствовала их холодом и кристальной чистотой вершины. Лхаце побежала вверх и на кострище разложила новый огонь.

- Сюда привел тебя Шива в прошлый раз. В Точке Возврата начинается новая жизнь. Нужно отдохнуть прежде, чем идти дальше.

Лхаце села возле костра, достала из котомки фляжку, отпила пару глотков и предложила Шефферу. Тот с жадностью сделал глоток и закашлял.

- Что это?

- Настойка женьшеня, без нее мы замерзнем. Не пей много, Дава, иначе ты не почувствуешь ног и не сможешь идти дальше.

Настойка приятным теплом разлилась по телу и вселила уверенность в успехе предприятия.

Вдруг Лхаце запела. Песню подхватил ветер и понес с горы вниз, в долину. Шерпка пела о земле, о горах и звездах, о радости бытия. Весь мир охватила песня, весь мир вобрал в себя женский голос и резко оборвался на одной высокой ноте.

- Пора, - сказала Лхаце, присыпала костер снегом и пояснила: - Кайлас – Девятиэтажная Гора Свастики. Каждый этаж – это чья-то жизнь, это целый мир. Мало кто доходил до шестого этажа. Миларепа дошел до седьмого, но никто, слышишь, Дава, никто не достигал вершины.

- Почему ты пошла со мной, Лхаце? Зачем рискуешь жизнью?

- Потому что ты Дава, а он Шива, - ответила шерпка и смело ступила на «первый этаж» Кайласа…

Глава 16

То, что Лхаце назвала «первым этажом», скорее было первым этапом, началом всего – зарождением и появлением мира и его ограниченных форм. Вместе с возникновением бытия возник и еще один Кайлас, настоящий Кайлас – внутренний, невидимый и, возможно, более реальный, чем Великая Снежная Гора в системе Гандисышань. Лхаце ощутила его, увидела его и не удивилась: отец рассказывал ей об истинном Кайласе, но в детстве смысл слов был не ясен и воспринимался слишком буквально.

Настоящий Кайлас взлетел в небо, и на месте вертикальной расщелины появилась лестница с четко выраженными ступенями, сужающимися к вершине и соединяющимися в одной точке. Шерпка посмотрела на европейца: «Может, все-таки Дава тоже видит другой Кайлас? Нет, чудес не бывает…»

Шеффер проверял альпинистское снаряжение и даже не подозревал о существовании еще одной Горы, воздействующей на внутренний мир и выходящей из него. Мужчина готов был скорее поверить в Злого Духа Бон и мифический Шангшунг, чем в реальность нереального, истинность сверхистинного, беспредельность предельного.

И Лхаце, и Шеффер восходили, но мужчина восходил, цепляясь за каменные выступы, к вершине Снежной Горы, а женщину вела лестница к высшей точке – месту обитания Шивы. Люди вместе несли свастику, вместе проверяли силу – кто силу земли, а кто силу огня. Мужчина был условной горизонтальной линией, а женщина – вертикальной, и вертикаль задавала движение знаку, подчиняя выбору горизонталь.

«Первый этаж» показывал людям разные картинки, проявлял разные звуки, говорил на разных языках, но подводил к одним мыслям: первые шаги, первые слова трудны, как трудна первая жизнь из цепочки всех земных жизней, но именно она определяет существование последующих.

Шеффер, преодолевая порывы холодного ветра, слышал голос матери: «Сынок, завтра конфирмация. Проходить ее в Кельнском соборе – великая честь для любого немца. Ты все запомнил? Я верю в тебя, мой мальчик, ты родился под счастливой звездой». Эрнст видел суровое лицо отца и улыбку соседской девчонки Марты, с которой, взявшись за руки, он вошел в собор. Шеффер вспомнил, как от сильного волнения он забыл все слова, выученные с мамой накануне, как лепетал дрожащим голосом нечто бессвязное, как потом над ним потешался весь двор, а мальчишки так и норовили дать тумака, напоминая таким образом речь для конфирмации. Тогда юный Эрнст дал клятву, что больше никогда у него не задрожит голос, какими бы волнующими событиями ни была наполнена его жизнь.

Лхаце на «первом этаже» увидела седые волосы отца, глаза, полные тихих слез, услышала голос: «Дочка, мамы с нами больше нет. Сейчас она далеко-далеко. Ее позвал Шива». Тогда девочка плакала, долго плакала, а потом поклялась, что когда-нибудь она бросит в лицо Богу гневные слова и упрекнет его в жестокости. Правда, для свершения задуманного нужно взойти на Кайлас, так как единственным местом, где живет Шива, была Великая Снежная Гора.

Мужчина и женщина чувствовали вновь детское горе, такое разное, несоизмеримое, но все же горе, сдавливающее и тело, и душу настолько, насколько тело и душа могли выдержать давление.

Лхаце не шла – «летела». Крылья детства несли ее тело вверх по лестнице, вспыхнувшей яркими звездами. «В Точке Возврата начинается новая жизнь», - вспомнила она слова, адресованные Даве, и поняла, что произнесла их тогда для себя, что все слова человек произносит для себя, и даже слова, обращенные к Богу.

Шеффер ступал по камням и снегу, ступал медленно, но уверенно. «В Точке Возврата начинается новая жизнь», - вспомнил он слова шерпки и только сейчас осознал, что постигнуть можно прожитое, проверенное и отпущенное на свободу, что это он сам говорил для себя же, но устами Лхаце, что все слова человек произносит для себя, даже если выступает с высокой трибуны перед народом.

Неожиданно для себя Лхаце остановилась. Неожиданно для себя догнал ее Шеффер.

- Дава, здесь будет привал. Так решил Он. Возьми знак и подожги. От огня свастики вспыхнет новый огонь.

Шеффер достал из кармана куртки деревянный «крест» и поджег концы. Знак запылал, в его свете мужчина увидел звездную лестницу в небо, зовущую за собой, и место для привала, оставленное другими путниками, восходившими на Кайлас ранее. Лхаце бросила в темный круг привала мешочек с сухой травой, Шеффер поднес к нему пылающий знак – круг загорелся, терпкий травяной запах вошел в легкие, голова закружилась, мужчина и женщина сели на каменные выступы рядом с огнем и уснули. Сон стал главным проводником на другие этажи Девятиэтажной Горы Свастики…

Глава 17

Души проснулись на «втором этаже» Кайласа и раскрылись, подобно цветам, для жизни и любви. Лунный свет окутал Гору тончайшей вуалью, укрыв Кайлас от внешнего мира, а звезды на лестнице, ведущей в небо, вспыхнули еще ярче. Огонь в темном круге привала приобрел форму тюльпана и закрылся, чтобы сохранить тепло внутри, уступая место жару проснувшихся душ.

Неизвестное ранее счастье постучалось в сердце Лхаце, открыло дверь и вытеснило все чувства и тревоги, оставив лишь восторг, доходящий до верхней точки Кайласа. Женщина видела яркие краски мира, которые ранее не вмещались в палитру оттенков семи основных цветов, слышала звуки, которые ранее поглощали основные семь нот и не выпускали в свободный полет. Лхаце создавала образы, которые ранее не проявляло Бытие, а память забыла все из прежней жизни, разорвав Книгу Судьбы на мелкие клочки без права на восстановление. Душа-птица сбросила оперенье, запела гимн совершенной красоте и изяществу, резко взлетела вверх, а когда вернулась на «второй этаж» Кайласа, шерпка поняла, что любит, и предмет ее любви – малоизвестный европеец, посланный Шивой то ли на радость, то ли на беду.

Шеффер был счастлив, был просто так счастлив. Сначала счастье встревожило новизной, а потом успокоило, лишив душу эмоций и терзаний. Иначе играло чистой синевой небо, иначе холодным блеском отливал снег на вершине Горы, иначе кружился и завывал северный ветер. Иным стал весь мир вокруг, иным ощутил себя человек. Душа-птица сбросила оперенье, запела гимн вечной молодости и благородству, резко взлетела вверх, а когда вернулась на «второй этаж» Кайласа, Шеффер осознал, что любит, и предмет его любви – малоизвестная тибетская женщина, воскресившая к жизни то ли на радость, то ли на беду.

Свидетелями любви и тайны были Луна и Кайлас, они и благословили души людей, объединивших земные судьбы. Души затрепетали в лучах солнца, рожденного любовью и ради любви, спрятанного лунным светом от посторонних глаз и мыслей, и превратились в осколки льда, переливающегося всеми цветами радуги. Лед был прозрачен и чист и звенел голосами маленьких колокольчиков. Лед был крепок и неуязвим и заключал в себе творящую силу.

Творящая сила оторвала кристальные души от земли, и они полетели навстречу друг другу, одаривая друг друга любовью, что возвращалась назад удвоенной и измененной. Душа Лхаце копировала юную Богиню, совершенную и лицом, и телом, выточенную любящим Богом из застывшего света на высшем пределе акта творения, созданную для утверждения любви и вечной жизни. Душа Шеффера копировала юного Бога, совершенного и лицом, и телом, выточенного любящей Богиней из застывшего света на высшем пределе акта творения, созданного для утверждения жизни и вечной любви. Души прикоснулись и умерли, умерли людьми, чтобы тотчас же воскреснуть Богами. Новым существам покорилась судьба, новым существам покорилась жизнь, но не покорилась любовь: она управляла Богами и соединяла их тонкие тела нитью чистых желаний и надежд. Боги глядели друг на друга и не могли оторвать глаз: в каждом из них был целый мир, неповторимый, безграничный, отражающий истину без искажений. Мир Бога был могучим, вытянутым, разветвляющимся, словно Дерево Жизни, уходил «корнями» в черную бездну, а «кроной» касался Галактик, вращающихся в Океане Вселенной. Душа Богини была хрупким цветком, бутон которого раскрылся, источал дивный аромат и качался на тонкой ножке, привлекая к себе потоки любви, отдавая сладкий нектар жизни жаждущим бессмертной красоты.

Души, забывшие прежние имена, существовали на «втором этаже» Девятиэтажной Горы Свастики и, наполненные абсолютным счастьем, не собирались покидать его – восходить на новый, «третий», этаж. Продвижение остановилось, так как казалось, что инглия достигла цели – вернулась на Гору, с которой спустилась на землю, чтобы изменить мир и прекратить бессмысленное разрушение. Юным Богам так захотелось жить, словно они никогда и не жили до этого и даже не понимали, что значит жить.

«Второй этаж» Кайласа стал раем, временным раем для влюбленных душ, существование которого хотелось продлить единым дыханием и единым счастьем. Боги творили на этом этаже себя и образы, то трогательные и нежные, то сильные и грозные. Так на «втором этаже» Великой Снежной Горы появились дорожки, усыпанные звездной пылью, бриллиантовые колонны, соединяющие небеса, как снежинки, падающие лепестки роз, устилающие черные фраки-камни фатой невесты. В танце белых лепестков кружились влюбленные души и медленно несли инглию дальше, а может, это свастика медленно вращалась, жалея разбить и без того хрупкое счастье носителей или жестоко продлевая агонию белого танца.

На границе «этажей» прозвучал колокол – и Боги умерли, впустив в сознание боль, умерли, чтобы тотчас же воскреснуть людьми, страждущими самопознания…

Глава 18

На «третьем этаже» Кайласа Луна скрылась за тучами, уступив место двум новым источникам света, вспыхнувшим малыми солнцами в сознании Шеффера и Лхаце. Проснулся разум и потребовал индивидуальной дороги, а не объединенной судьбы, потребовал отделить белое от черного, жизнь от смерти, любовь от ненависти. Раздел начался внутри, и сознание каждого подчинилось ему, как подчинилась и душа, принеся себя в жертву.

- Здесь наши пути расходятся, - сказала Лхаце, разделила деревянный «крест», половину отдала Шефферу. – Кто первым достигнет вершины, тот и вернет инглию Шиве.

«Третий этаж» Кайласа в обмен на любовь предложил разлуку, и люди ее приняли. Малое солнце осветило реальность, в которой уже не было места для любви. Сердца все еще пылали, но огонь не вырывался наружу, а сжигал изнутри, подготавливая людей к перерождению.

Перерождение наступило внезапно. Лхаце и Шеффер не узнали друг друга, не видели друг друга, не слышали друг друга – они не видели и не слышали никого и ничего, но видели и слышали себя – свой внутренний голос и прошлые земные жизни.

Лхаце, будучи юношей, пасла овец в долинах Северного Кавказа, а Шеффер, будучи девушкой, был любимой женой в гареме турецкого султана. Шерпка стирала белье в прачечной Амстердама, и маленький сынишка держался за подол ее длинной серой юбки, а европеец в это же время умирал на поле боя солдатом Великой армии Наполеона. Лхаце пересекала пустыню вместе с караваном верблюдов, нагруженным марокканским товаром, а Шеффер брел по заснеженной тайге в скит, ища праведной жизни на грешной земле.

Жизни мелькали перед глазами мужчины и женщины, менялись тела и лица, менялись судьбы – одни что-то предлагали, другие что-то забирали, но ясным было одно: Лхаце и Шеффера нигде рядом не было, а значит, и в этом времени и пространстве им не суждено быть вместе, и вообще, нет такого места на земле, где бы они были вместе.

- Мы разные, Дава, слишком разные. Я не буду мешать тебе.

- Мы разные, Лхаце, слишком разные. Я не буду мешать тебе.

- Ты разочаровал меня, Дава.

- Ты разочаровала меня, Лхаце.

Мужчина и женщина глубже посмотрели внутрь себя. В сознании Лхаце был неиссякаемый источник творящей силы – источник огня и беспредельной жизни. «Вода» питала разум и давала ему возможность постоянно расширять границы познания и четко видеть предметы и события изучаемой реальности. Сознание Шеффера было сосудом, вмещающим силу, приходящую извне. Разум мужчины, словно хищный зверь, часами выслеживал добычу, загонял ее и нападал, жадно поглощая информацию разной степени сложности. Если информация задерживалась в пути, то мозг Шеффера «голодал» и терзал себя. Если источник творящей силы не находил выхода, то «вода» переполняла сознание Лхаце, разрывала его и угрожала существованию.

Мужчина и женщина были действительно разными: такими их определил «третий этаж» Кайласа, разделив на два противоположных рукава одной реки, по которым поплыли мысли-корабли Шеффера и Лхаце в поисках гавани.

Гавань у каждого корабля была своя, и другое судно войти в нее не могло: гавани, как и рукава реки, были противоположны в пространстве и во времени, а их координаты известны только одному капитану.

- Кто я? Что мне нужно? – спросил разум Шеффера и дал ответ: - Я ученый, и для исследования мне нужен мир.

- Кто я? Что мне нужно? – спросил разум Лхаце и дал ответ: - Я шаман, и для действия мне нужен мир.

- Мне нужен внешний мир! Мне необходимо познать его! – одним голосом произнесли два разных человека, и две разных руки сжали половинки одного деревянного «креста».

Граница между «третьим» и «четвертым» «этажами» Кайласа была условной и являлась порогом, переступив который, Шеффер и Лхаце попали в обсерваторию с двумя разными по размеру телескопами. Мужчина опередил женщину и выбрал самый большой прибор: телескоп охватывал полнеба и легко поворачивался в нужном направлении. Лхаце не выбирала – судьба предложила ей прибор поменьше: телескоп выхватывал небольшой участок неба и трудно вращался, так как мало кто им пользовался, и механизмы, очевидно, заржавели.

Шеффер обрадовался возможности наиболее полно исследовать мир – Лхаце смиренно приняла решение судьбы и тотчас же приступила к действию.

Определить участок мира для Шеффера не составило большого труда. Телескоп показал многообразие форм жизни (от одноклеточной до homo sapiens), населяющих планету. Над океаном поднялись континенты, и сама земля выбрала, какая форма будет существовать на ней, по каким законам будет протекать жизнь, какие химические элементы вступят в реакцию и каков будет результат взаимодействия. Огромный, увлекательный мир предложил голодному сознанию ученого столько предметов-игрушек для исследования, что Шеффер моментально забыл о предыдущих «этажах» Кайласа, о свастике и углубился в изучение земли, воды, воздуха и огня, получая от них информацию и совершая открытия. Мозг ученого лихорадочно заработал, но весь процесс заключался в том, чтобы обработать и воспроизвести знания объективного мира, преломив их субъективным восприятием. Видимая реальность никак не отреагировала на ученое «вмешательство»: ей было абсолютно все равно, какая из ее частей стала активной, и для равновесия предложила тотчас же пассивность обывателей, чтобы восстановить природный баланс. Из всех наук Шеффера наиболее заинтересовала орнитология: профессия определила сферу и облегчила исследование. Изучив птиц, человек выбрал другой участок неба и повернул телескоп: высокие люди в белых одеждах сошли на землю и отдали Шефферу пробирку. Ученый посмотрел на эмбрион и узнал в нем себя. «Раса сверхлюдей! Я создам ее!» - ликовало сознание, и человек приступил к доскональному изучению нового участка звездного неба, уверенный в том, что после тщательного исследования расширит горизонты сознания и откроет весь мир целиком.

Телескоп Лхаце повернулся с трудом – выбор участка внешнего мира женщина доверила рукам и небу. С замиранием сердца Лхаце посмотрела в прибор и увидела маленькую землю на ладонях огромного океана, землю, согреваемую солнечным светом и обласканную ветрами. Леса сменяли степи, степи – пустыни, и все они были населены живыми существами, и жизнь каждого была бесценной и уникальной: яркой бабочки, пугливого зайца, грозного тигра… Лхаце поняла, что ее жизнь также уникальна и бесценна и подарена ей при рождении.

- Кто тебя создал, ветер? – спросила шерпка и услышала в ответ протяжное завывание и… тишину.

- Кто тебя создал, вода? – Лхаце задала новый вопрос и услышала шум прибоя и… тишину.

- Кто тебя создал, огонь? – еще раз спросила женщина и услышала треск сгораемых веток и… тишину.

- Кто тебя создал, земля? – прозвучал вопрос в последний раз, а Лхаце услышала, как растет трава и звучит… тишина.

- Я знаю, кто создал тебя, Мир! Тот, кто всегда в тебе, тот, кто всегда во мне, тот, чей знак я несу, тот, кто позвал меня на Гору и чье бессмертное дыхание я ощущаю повсюду – даже на выбранном маленьком участке беспредельного мира.

Лхаце отошла от телескопа, достала из котомки половину свастики и подошла к европейцу.

- Пора действовать! – громко сказала женщина.

Мужчина не слышал ее: он играл в новые игры, и оторваться от игрушки-телескопа не хватало сил.

- Пора действовать! Кайлас зовет! – как гром, прозвучали слова Лхаце и достигли сознания Шеффера.

Мужчина нехотя, но довольно быстро вернул телескоп в начальное положение и с великим сожалением встал с удобного, «обжитого» места.

Гора Свастики повела людей дальше. Мужчина и женщина ступили на «пятый этаж» Кайласа, принеся в жертву несбыточные мечты и надежды…

Глава 19

«Пятый этаж» Кайласа предложил игру, Лхаце и Шеффер ее приняли и стали игроками. Разум и душа вступили в союз, инструментом деятельности стало «тело игрока», местом деятельности – иллюзия, а результатом - … результат у каждого был свой…

Шеффер-игрок вернулся в Германию.

Штурмбанфюрер СС, руководящий сотрудник Аненербе, зоолог, тибетолог, автор научно-популярных книг, Эрнст Шеффер возглавил институт Свена Гедина по изучению Центральной Азии. Научная деятельность, быстрый карьерный рост, общественное признание и награды – иллюзия сплела прочную паутину, из которой выпутаться и остаться в живых было практически невозможно. Шефферу не удалось выпутаться, но удалось остаться живым…

…судьбу тихого маленького города Освенцима на юге Польши навсегда изменила немецкая речь и люди в военной форме. Концентрационный лагерь, построенный три года назад, превратил город в лабораторию, место великого эксперимента, насилия и смерти – в землю черного коловрата.

Штурмбанфюрер Эрнст Шеффер шел вдоль реки Сола и размышлял о быстротечности жизни.

«Четыре года после Тибета. Четыре года упорного труда, а результат все тот же – арийцы живут в мифах, сверхчеловека в пробирке нет. Река, ты же помнишь великих людей, их ноги, возможно, ступали по твоим берегам, твои воды несли жизнь. Какие они были, древние арийцы? Те, кто сейчас себя называют истинными арийцами, таковыми не являются. И фюрер это знает, и Гиммлер, и Геринг. Тогда что же? Тысячи жертв ради процветания Тысячелетнего Рейха?.. Тысячелетнего… За тысячу лет мы истребим народы, у которых R1A в нужном процентном соотношении. А дальше? Дальше тупик…»

Пошел дождь. Шеффер натянул шляпу и поднял воротник.

«Нацисты искали арийцев на Тибете. Бесспорно, следы их пребывания там повсюду, но их самих нет. Раскопки в северной Германии подтверждают существование древнего и сильного народа, но арийцы ли это?»

Дождь усилился. Шеффер ускорил шаг. Дорога за городом не радовала: талый снег, лужи, грязь. Ботинки пропускали воду, а мокрые ноги предрекали простуду. Вода лилась с неба, вода затопила землю, словно мир оплакивал жертвы, совершённые и предстоящие, и не пропускал дальше человека, приехавшего в Освенцим то ли по приказу, то ли по просьбе. Пелена дождя отрезала Биркенау от реальности и впустила ученого в лагерь смерти…

…рука вывела последние слова и поставила точку. «Таинственный Тибет» позади – пятая книга о Гималаях завершена. Ученому казалось, что он все уже сказал о неизвестной для европейцев стране в предыдущих книгах и не думал, что на свет появится пятый литературный «ребенок», чтобы известить криком планету о рождении. Год работы – на столе лежит рукопись, и Шеффер знает, что судьба пятого «ребенка» будет счастливой: фюрер поддержит ученого и в пятый раз.

Шеффер-писатель поднялся со стула и подошел к книжной полке. Среди авторов-классиков и современников стояли и его книги. «Горы, Будды и медведи» - первая, ее публикация доставила Шефферу безграничную радость и была самым «чистым» произведением. Вкус сочинительства ученый ощутил при написании второй книги – «Неизвестный Тибет» стоял на полке рядом с «первенцем». «Крыша мира» была третьей по счету, эту книгу, как и вторую, Шеффер писал в Гималаях под впечатлением от гор, тибетцев, их верований и культуры. «Крыша мира» принесла ученому широкую известность. Четвертая книга «Тибет зовет» была необходимостью для писателя: Шеффер планировал новую экспедицию, но фюрер отверг план переброски оружия в далекую страну, поездка не состоялась, а новая книга стала утешением и очередной проверкой на силу таланта.

Писатель провел правой рукой по книгам и остановил взгляд на кольце, подаренном Гитлером молодому ученому в качестве награды за преданность общему делу, партии и за удачно выполненную работу по выделению признаков нордических черт среди тибетцев в научно-исследовательской экспедиции 1938-1939 гг. Только сейчас Шеффер осознал до конца, почему награда имеет форму черепа – таким должен быть череп арийца, ведь именно по затылку учили в СС различать людей. Ученый взял с полки третью книгу и раскрыл наугад: описание Лхасы и Ярлинга, священного места для любого тибетца, настроило на яркие воспоминания. Шеффер помнил в экспедиции все до мелочей: танцы монахов бонцев, вызов злых духов, фигуру и голос регента Тибета Квотухту и даже налаженную радиосвязь Лхаса-Берлин, но не помнил Гору Свастики, или почти не помнил. Коллеги утверждали, что он отсутствовал в лагере несколько дней, вернулся нервным, на вопросы не отвечал, залез в спальный мешок и проспал ровно сутки.

Шеффер хорошо помнил пробуждение, раннее морозное утро, ясное небо и белоснежную вершину Кайласа. Ученый хотел вспомнить, что же с ним произошло, но не мог: что-то мешало, не давало памяти восстановить события, и только отдельные образы, как яркие вспышки огней, возникали в сознании: костер, лицо тибетской женщины и деревянный крест, пылающий на концах…

Шеффер задумался – книга выпала из рук писателя, на пол вылетели сложенные и протертые листы бумаги, исписанные синими чернилами. Ученый поднял их – записи Дитриха Эккарта вновь лежали у писателя на ладонях.

…Чтобы наступила Эпоха Сверхлюдей, нужно первой дорогой-лучом сделать четвертую, сместив влево на один луч все дороги. Для этого носитель Инглии вернет знак в Тибет…

Северная Земля существует… Дитрих Эккарт… поэт.

… - Вы радуете нас, Шеффер, - сказал Генрих Гиммлер и предложил штурмбанфюреру виски. – Пейте, Эрнст, не стесняйтесь. Виски из Шотландии, отличного качества.

- За здоровье фюрера и Тысячелетний Рейх! – Шеффер сделал несколько глотков.

Гиммлер продолжал:

- Вы отобрали прекрасные экземпляры для опытов. Поляки, русские, или как они там себя называют…

- Белорусы, - уточнил штурмбанфюрер.

- Да-да, белорусы. Из Гродно, Минска и Витебска. Это то, что нужно! Я буду рекомендовать Вас для награждения Крестом. Вы заслужили его за действия на Кавказе, но Ваши антропологические знания выше всяких похвал, - заключил рейхсфюрер СС и подошел к окну. – Мы терпим поражение за поражением, Шеффер. Третьему Рейху пророчат гибель, но война еще не проиграна! Рейх готовит ядерное оружие. Нам покорится не только Европа и Азия, но и Америка! Вы верите в победу Рейха?

- Да! - ответил Шеффер, а другой ответ и не должен был прозвучать из уст штурмбанфюрера.

- Прекрасно! Я не сомневался в Вашей преданности. За окном метель. Скоро Рождество. Вы где собираетесь его встречать? – спросил Гиммлер.

- В Мюнхене, рейхсфюрер, - ответил Шеффер.

- В Мюнхене? Похвально! Мюнхен – колыбель партии и Рейха. Вот Вы и проверите «Зеленых братьев». Говорят, они собираются на родину – в Тибет. Не допустите этого, Шеффер. Они слишком много знают…

…паутина иллюзии переливалась в лучах солнца на «пятом этаже» Кайласа. Шеффер-игрок не собирался ее срывать: только в ней он играл и получал от игры удовольствие…

Лхаце-игрок осталась на Тибете.

…зеленый чай слегка горчил и быстро остывал. Зима выдалась не столько морозная, сколько ветреная и сырая. Снегом замело все дороги, и домики шерпов оказались отрезанными от внешнего мира и друг от друга. Лхаце подбросила высушенные «лепешки» яков в огонь, укуталась в одеяло и стала дремать. В реальность женщину вернул громкий стук в дверь.

- Лхаце, открой. Это Джолкар, сосед. Мой сын умирает.

Шерпка вскочила на ноги и открыла дверь.

- Что случилось? Что с мальчиком? – спросила Лхаце, натягивая на себя теплые вещи.

- Он весь горячий и задыхается. Жена плачет. Я не знаю, что делать. Вся надежда только на тебя.

Лхаце взяла бальзам, настойку женьшеня и фляжку со спиртом. Через минуту люди уже шли по глубокому снегу след в след к дому Джолкара. Луна освещала путь.

- Пухци ходил к Ракшасу? – задала вопрос шерпка.

- Не знаю, но вернулся весь мокрый и закоченелый, - ответил сосед.

- Злой Дух Бон. Это он позвал мальчика к озеру, чтобы войти в тело и овладеть им. Злой Дух Бон бросает человека в мертвую воду Ракшас Тала и возвращает на землю покоренным. Болезнь – это борьба. Твой сын еще не покорился.

Мальчик лежал на постели. Щеки пылали огнем, дыхание было прерывистым, в груди хрипело. Лхаце растерла руки и ноги ребенка спиртом, намазала грудь бальзамом, укрыла одеялом, достала деревянную свастику, подожгла концы и стала медленно вращать ее над больным Пухци, шепча слова на непонятном для шерпов языке. Через полчаса после начала «процедуры» Лхаце увеличила скорость вращения свастики и добавила силы в голосе. Еще через час шерпка замолчала, погасила свастику и обняла больное тело ребенка, крепко прижав к себе…

…- Мама, мамочка, когда вернется папа?

- Скоро, моя звездочка, скоро. Папа поехал в город продавать яков, шапки и носки, что мы с тобой вязали зимой. На вырученные деньги он купит много-много продуктов, и мы устроим праздник.

- Папа обещал мне привезти конфет и куклу, такую, как у Норбу.

- Если обещал, то привезет, а кукла будет самой красивой, даже Норбу позавидует тебе. Потерпи, Нима, когда солнышко будет рано-рано вставать над землей, тогда отец вернется, - сказала Лхаце и поцеловала дочку. – Давай мы возьмем краски и кисточку и продолжим писать. Сегодня мы нарисуем иероглифы «земля» и «небо».

Нима скривила рожицу и отвернулась. Лхаце, сделала вид, что не замечает капризов дочки, и начала аккуратно, не торопясь выводить загадочные линии китайского иероглифа «небо». Рука писала, а сердце постигало, и результатами постижения стали душевный взлет и сияние чистого разума. Лхаце запела, словно птица, пытаясь передать голосом силу свободы и радость полета. Песня заполнила пространство дома и постучалась в сердце Нимы, девочка открыла его для материнской любви и также взлетела душой, стараясь постичь знак. Лхаце улыбнулась: она знала, что детские капризы длятся недолго, что дочка со временем научится различать и разделять истину и обман. Женщина взяла детскую руку, вложила в нее инструмент и помогла дочке вывести иероглиф «земля». Нима обрадовалась причудливым закорючкам и хлопнула в ладоши.

- Постарайся запомнить их, дочка. Это знаки разума, и они показывают высоту его помыслов и место достигнутых целей. Сознание человека пытается соединить «небо» и «землю»: небо заземлить, а землю окрылить. Но в жизни обязательно наступит такой момент, когда разум должен выбрать что-то одно – или «небо», или «землю».

- А что выбрала ты, мама?

- Я выбрала «огонь»…

…огонь пылал до небес. Кайлас принял его и шамана – тибетскую женщину по имени Лхаце, владеющую огнем.

Шерпка бросала в костер ненужные вещи – сжигала прошлое. В огне существовала иная жизнь. В языках пламени появлялись и исчезали горы, деревья, жилища шерпов. В огне Лхаце увидела печи крематория, груды костей и черепов, худых людей, а рядом с ними мужчин в белых халатах; увидела взрывы снарядов, бегущих и погибающих на поле боя солдат. Огонь показал шаману железные машины, заменившие руки человека, и светящиеся экраны, заменившие человеческий разум. Последним Лхаце бросила в костер свиток, в котором сама написала о восхождении на Кайлас и о любви к незнакомому европейцу, о том, как мужчина испугался трудностей, вернулся в лагерь и навсегда забыл ее образ. От сгораемых знаков и мыслей вспыхнуло сине-белое пламя, сквозь которое Лхаце разглядела вершину Кайласа и яркую точку на горе.

Огонь ослабевал – точка росла. Вскоре Лхаце различила в ярком свете горы четверорукое существо, чьи руки, как крылья, то взмывали вверх, то опускались вниз и образовали вокруг тонкую, белую, прозрачную сферу.

«Шива, - догадался шаман. – Это Шива».

- Бог-разрушитель! – крикнула Лхаце через огонь. – Жестокий Бог! Ты зачем забрал мою маму?

Ответа не последовало. Яркая точка на вершине Кайласа стала уменьшаться, и Лхаце поняла: Шива никого не зовет – ты сам к нему стремишься…

…паутина иллюзии шамана переливалась в лучах солнца. Лхаце-игрок видела на ней причудливые узоры и восхищалась красотой тонких линий и сплетений. Паутина чем-то напоминала женщине ковер, сотканный по древним узорам, одним из которых была свастика. Лхаце подошла к паутине и сорвала ее – иллюзия тонкой нитью повисла на женской руке и, подхваченная ветром, слетела на землю – в белый, чистый снег Кайласа…

…Лхаце проснулась и увидела, что костер в круге привала догорел. Шерпка присыпала место огня снегом и разбудила сидящего рядом, спящего мужчину…

Глава 20

На «шестом этаже» Кайласа проснулись физические тела людей.

- Дава, я поднимаюсь выше, догоняй!

Лхаце шла тропой, известной только ей. Именно так показалось Шефферу: женщина легко обходила выступы и восходила уверенно и довольно быстро. Мужчина тропы не знал. Он пытался идти своей дорогой, но глубокий снег и острые камни преградили путь. Человек остановился, чтобы перевести дыхание и выбрать новое направление. Остановка была незначительной, но когда Шеффер посмотрел вверх, то увидел, как высоко поднялась Лхаце, и понял, что если он будет искать новую дорогу, то никогда женщину не догонит. Ученый принял решение идти тропой Лхаце, а ноги сами поставили его на проторенный путь и сократили расстояние между мужчиной и женщиной.

Мороз, метель, тяжесть в ногах – все это усиливалось с каждым сантиметром подъема. В легкие вонзались тысячи «иголок» и доставляли телу ужасные мучения. Вершину Кайласа скрыла непогода и преподнесла «альпинистам» неведение. Шеффер глянул вниз – у подножия Девятиэтажной Горы Свастики светило солнце, белел снег, на котором виднелись четкие следы мужчины и женщины, оставленные до восхождения.

«Что за чертовщина! Кто-то искусственно поднял метель и не пускает идти дальше. Кто же это? Кайлас? А может, Шива?» - подумал человек и посмотрел на Лхаце: женщина смело поднималась вверх, как будто Бог-разрушитель ждал ее.

- Постой, Лхаце, - крикнул ученый, ветер подхватил слова и понес выше, на гору.

- Что произошло? – спросила женщина и замедлила шаг.

- Постой, Лхаце, - повторил Шеффер. – Неужели тебе не холодно, не больно, не страшно? Неужели ты не видишь, что поднимается снежная буря, и мы идем наугад?

- О чем ты говоришь, Дава? Над Кайласом чистое небо. На белоснежной вершине светится яркая точка. Это знак Шивы, и мы восходим к нему.

- Чистое небо? Лхаце, а что у тебя под ногами?

- Серые камни, а между ними горная трава. А что видишь ты, Дава?

- Метель спрятала вершину горы, под ногами – глубокий снег.

- Понятно, Дава. Все трудности ты создал для себя сам. Их нет в реальности.

- Ты не шутишь, Лхаце? – не дождавшись ответа, Шеффер спросил вновь: - Что же мне делать?

- Преодолей себя. Освободи разум – и глаза увидят иное.

- Не могу. Тело не подчиняется мне и страдает от боли. Давай сделаем привал.

- Хорошо, - согласилась Лхаце и села на серый камень.

Женщина достала из котомки фляжку с настойкой и подала Шефферу, тот с жадностью отпил и повалился в снег на правый бок…

«Что я здесь делаю? – размышлял мужчина. – Какого черта я полез за этой женщиной?! Я здесь чужой! Я могу подхватить воспаление легких и умереть прямо на Кайласе. Нет, это не входило в мои планы. Пора возвращаться. Я ученый, а не альпинист».

Шеффер попытался подняться на ноги, но неведомая сила приковала человека к горе и лишила возможности двигаться. Новые мысли атаковали неподвижное тело и стали терзать мятежную душу.

«Двери в Шамбалу на Кайласе нет. Это обычная гора. Пусть ее считают для себя святым местом тибетцы, а я немец, христианин, я не верю в Шиву, я не верю в Злого Духа Бон, - Шеффер нащупал в кармане половину деревянной свастики. – Инглия! Записки Эккарта! Я совсем забыл о них! Поэт явно сумасшедший: для него реальность – вымысел! Дороги-лучи, Великий Поворот Времени – все это поэтические бредни. Я ученый, я смогу путем опытов создать расу сверхлюдей. Фюрер верит в меня и поддержит. Моя цель – Лхаса и Патала. Я установлю дипломатические отношения с регентом, и Тибет покорится Третьему Рейху».

Сильный ветер обжег кожу морозом, и Шеффер рядом с собой увидел лицо Дитриха Эккарта.

- Отдай половину «креста» носителю Инглии и возвращайся в лагерь, - шептали губы поэта. – Ты сделал выбор до экспедиции. Повтори его!..

Лхаце сидела на камне и любовалась землей и небом. Небо над Горой Свастики было светлым и безоблачным, земля у подножия – темной и каменистой.

«Что впереди? Не знаю. Что позади? Не хочу знать. На правом боку, боясь пошевелиться, лежит европеец. Странный он и смешной. Я его люблю и, наверное, буду любить всю жизнь. Он вернется в свой мир. А вот куда возвращаться мне? Паутина сорвана, и новую плести я не буду».

Над землей парил сокол – высматривал добычу. Лхаце видела, как птица камнем кинулась вниз, но у самой земли рванула вверх и полетела в сторону Кайласа.

«Это знак. Сокол повторил мой выбор. Я иду дальше».

Лхаце поднялась с камня и подошла к Шефферу.

- Дава, отдай мне половину знака и возвращайся в лагерь, - громко произнесла женщина.

Шеффер глядел на Лхаце, а видел Эккарта, затем его образ, словно мираж, растаял и уступил место красивому женскому лицу.

- Ты Богиня, - прошептал мужчина и протянул женщине половину «креста».

Лхаце взяла половину свастики, спрятала в котомку, склонилась над Шеффером и поцеловала. Встреча и расставание соединились в одном прикосновении, прожитая и непрожитая жизни объединились в одном поцелуе, чтобы не повторяться и не существовать.

- Прощай, Дава. У нас разные дороги. Будь осторожен. Тому, кто послал тебя в Тибет, ты больше не нужен. Сохрани жизнь, без нее иллюзии не быть.

Лхаце повесила котомку на плечо, повернулась к Шефферу спиной и пошла каменистой дорогой вверх. Ученый закрыл глаза: он боялся посмотреть в сторону уходящей женщины, уходящей любви, уходящей возможности. Ни о чем не думая, мужчина лежал на правом боку и глядел на серые камни.

Метель прекратилась. Над Кайласом выглянуло солнце и растопило снег под ногами. Шеффер поднялся, стряхнул последний снег с куртки и ботинок и начал спуск – спуск с неба на землю…

Глава 21

«Седьмой этаж» Кайласа встретил Лхаце абсолютной тишиной и абсолютным покоем. Все пробужденные тела шамана радовались временному отдыху и приняли его как нечто заслуженное, а не дарованное судьбой. «Седьмой этаж» не будоражил сознание новыми мыслями, не терзал душу новыми чувствами, не причинял боль телу внешними условиями – «седьмой этаж» Великой Снежной Горы был «долиной», настоящей Долиной Смерти, где никого нет, где ты никому не нужен, но тебе все еще нужен мир. Нужен не для игры и даже не для жизни – нужен для смерти.

Солнце погасло, когда Лхаце поняла, что назад дороги нет. Во тьме глаза шамана ничего не видели, даже вытянутой вперед руки; во тьме уши шамана ничего не слышала, даже стука человеческого сердца; во тьме уста шамана ничего не произносили, даже слов молитвы. В состоянии полной слепоты, глухоты и немоты шаман мог совершать одно действие – познавать свою истинную суть.

Лхаце не испугалась: она знала, что вне иллюзии жизни нет, а значит, нужно пройти и смерть – освободить все тела от ее присутствия и нести свастику дальше – к вершине Девятиэтажной Снежной Горы.

Лхаце нащупала руками большой камень, села и стала ждать – просто стала ждать. Ожидание затянулось – ничего не происходило и не обещало произойти: уста по-прежнему не говорили, уши по-прежнему не слышали, глаза по-прежнему не видели. Тьма правила бал, а гостей не пригласила. Гостей пригласил шаман.

Гость № 1 перепутал все дороги на Кайласе, связал их концы и сел по правую руку от шамана.

Гость № 2 остановил дыхание Горы Свастики, запустил его вновь и сел по левую руку от шамана.

Гость № 3 поднял высоко все камни на Кайласе, бросил вниз, поменяв их местами, и сел напротив шамана.

«Кто вы? – пронеслась первая мысль в голове Лхаце, а вторая догнала первую: - Что вам нужно от меня?»

- Я твое Внутреннее Зрение. Я блуждаю во тьме и не могу найти выход. Ты должна прозреть, чтобы увидеть истину. То, что ты увидишь, будет только твоим, - сказал Гость № 1, и шаман увидел его.

- Я твой Внутренний Голос. Я блуждаю во тьме и не могу найти выход. Ты должна овладеть мной, чтобы произнести истину. То, что ты произнесешь, будет только твоим, - подхватил Гость № 2, и шаман повторил его слова.

- Я твой Внутренний Слух. Я блуждаю во тьме и не могу найти выход. Ты должна освободить меня, чтобы услышать истину. То, что ты услышишь, будет только твоим, - заключил Гость № 3, и шаман услышал его.

Новое зрение, новый слух и новая речь объединили Гостей в одну точку – Нулевую Точку Пространства и Времени, и Лхаце вошла в нее.

Творящая Сила подхватила все тела шамана и закружила их – повернула против часовой стрелки и не остановила вращения.

В безумном вращении вспыхивали белые звезды и гасли красными огнями, звучала музыка и отдельными нотами меняла смысл Вселенной, появлялись слова и создавали новые записи в Великой Книге Бытия.

- Я Творец Всего! Это моя Творящая Сила! – закричала Лхаце в Нулевой Точке Пространства и Времени.

- Удержи меня! – прозвучал голос Творящей Силы.

- Но как? Как я смогу удержать тебя?

- Останови вращение! – ответила Творящая Сила.

- Но тогда погибнет мое тело! - сказал шаман.

- Останови вращение! – повторила Творящая Сила.

- Но тогда погибнет моя душа! – прошептал шаман.

- Останови вращение! – в третий раз произнесла Творящая Сила.

«Но тогда погибнет мой разум», - подумал шаман и остановил вращение.

Творящая Сила, как котенок, прижалась к ногам Лхаце; Творящая Сила, как голубь, затрепетала в руках Лхаце; Творящая Сила, как роза, пронзила сердце Лхаце – одна-единственная капля крови пролилась из него, упала на камни и проросла Лозой.

Шаман подошел к молодой Лозе, сорвал и схватил ее. Лоза извивалась, билась, выскальзывала, но Лхаце крепко сжала ее тонкими пальцами – и слабость покорила силу, и кротость покорила величие, и свет покорил тьму.

Новое солнце взошло на «седьмом этаже» Кайласа – Солнце Творящей Силы, Солнце нового Творца, забывшего прежнее имя, прошедшего несуществующую Смерть. Свастика сияла над Горой – свастика сияла в сердце Творца.

- Инглия! – пропела одинокая птица.

- Инглия! – прошумел ветер.

- Инглия! – выдохнул Кайлас и пропустил Творца на «восьмой этаж», полный Истинного Света…

Глава 22

- Я созидаю! – сказала Лхаце-Инглия и ступила на «восьмой этаж» Кайласа.

То, что казалось Истинным Светом на «седьмом этаже», на «восьмом» было просто Истиной, и она преподнесла истинные трудности и дала истинные результаты. Лхаце и не подозревала ранее, как трудно быть Творцом, хотя Инглия, что преобразовал все тела человека, вел дальше и творил тонкими женскими руками – творил мир в ином измерении, но сам был еще на земле. Именно созидая, Лхаце постигла настоящую боль, настоящий холод и настоящую тяжесть.

Кайлас приготовил Телу Созидания ловушки-сюрпризы.

Ловушка № 1: дорогу завалило снегом. Снег шел, не переставая, как будто хотел не просто остановить человека, а поглотить его полностью – его и новый созидаемый мир. Лхаце с трудом переставляла ноги и вспоминала Даву, вернее его испытание снегом.

«Что Кайлас хочет мне сказать этой преградой? Что я хочу сказать себе этой тяжестью? – Лхаце-Инглия задумалась и через мгновение дала ответ: - Творение огромно, сила притяжения велика, а мир не желает отпускать Творца».

- Кайлас! Я Творец! Я Инглия! Ты слышишь меня? – обратилась Лхаце к Горе.

Снег усилился – белая пелена смешала небо и землю.

- Мир, который я создаю, чистый и легкий. Так прояви его легко и отпусти Творца. Пусть Творение живет самостоятельной жизнью.

Снег перестал идти, а ноги Лхаце «воспарили» над Горой, не измеряя в сознании сантиметры снежного покрова.

Ловушка № 2 не заставила себя долго ждать: холод морозом обжег лицо Лхаце и ледяной волной прошел сквозь Тело Созидания, сбив порывом ветра женщину с ног, бросив ее на землю – в снежный сугроб. Зубы стучали, руки и ноги коченели. Лхаце попробовала дышать на ледяные пальцы, но все было бесполезно: дыхание также было ледяным. Женщина упала на правый бок и опять вспомнила Даву, вернее его испытание холодом.

«Что Кайлас хочет мне сказать этой преградой? Что я хочу сказать себе пронзающим холодом? – Лхаце-Инглия задумалась и через мгновение дала ответ: - Творение ревнует Творца к новым, еще не рожденным мирам и старается завладеть им – входит в Тело Созидания и гасит Творящий Огонь, не подозревая о том, что своим действием может усыпить Творца и даже уничтожить, прикрываясь любовью».

- Кайлас! Я Творец! Я Инглия! Ты слышишь меня? – во второй раз обратилась Лхаце к Горе.

Слова замерзли в ледяной груди. Холод закрыл глаза, но оставил мысли.

«Мир, который я создаю, чистый и безграничный. Так прояви его в одной капле моей крови и освободи от меня, сделав его самого для себя Богом».

Лхаце достала из котомки нож и надрезала палец. Кровь потекла маленькой струйкой и пролилась на снег, образовав на белой земле красное пятно. Мороз ослабел. Женщина встала на ноги и пошла дальше, не «закрывая» Тело «одеждой» от очередной волны холода.

Тотчас же последовала ловушка № 3: тысячи «иголок» вонзились в легкие. Дыхание замирало, в глазах темнело. Лхаце потеряла сознание. Придя в себя, женщина вспомнила Даву, вернее, его испытание болью.

«Что Кайлас хочет мне сказать этой преградой? Что я хочу страданием сказать себе? – Лхаце-Инглия задумалась и через мгновение дала ответ: - Это боль от Творящей Силы, Творение испытывает такую же. Это боль Созидания!»

- Кайлас! Я Творец! Я Инглия! Ты слышишь меня? – в третий раз обратилась Лхаце к Горе.

Не «иголки», а острые «кинжалы» пронзили легкие человека.

- Мир, который я создаю, чистый и лучезарный. Так прояви его, остановив вращение, даже ценой собственной жизни, ценой бессмертия Творца.

Лхаце извлекла из котомки две части деревянной свастики, крепко связала их все той же веревкой и подожгла концы. Огонь вспыхнул – свастика ожила. Женщина глядела на пылающий знак, увеличивая его в воображении, пока свастика не поднялась над землей в рост Лхаце-Инглии и не остановила вращение. В одно мгновение исчезло все, что причиняло страдания, на мгновение исчез и Кайлас – растворился в лучах свастики.

- Я созидаю! – выдохнул Инглия, и в ином измерении из огненного дыхания Творца появился Новый Мир – все было в нем реальным, все было истинным и не имело боли.

Лхаце-Инглия приблизилась на минимальное расстояние к проявленному миру и осознала: Точка Вхождения находится в нем, он и есть Точка Вхождения, пропускающая на «девятый этаж» Кайласа – в центр настоящей Свастики…

Лхаце вошла в Точку Вхождения, оставив навсегда на «восьмом этаже» Великой Снежной Горы Тело Созидания…

Глава 23

На «девятом этаже» Кайласа Лхаце оказалась в Центре Свастики. Здесь четыре дороги-луча соединялись, смешивались и, обновленные, расходились в прежних направлениях: Атлантида, Лемурия, Эфир и Ария занимали обычные места в знаке Мирового Вращения, сохранив за собой номера в порядке «подхвата» движения.

Лхаце вглядывалась в каждую дорогу-луч, стараясь найти место для настоящей жизни – свое Место, свою Родину, свой Дом. Синяя Атлантида, Зеленая Лемурия, Желтый Эфир и Красная Ария раскрыли себя, проявили Силы Потока, Покоя, Полета и Удара и наполнили ими «сердце» последнего тела человека – Тела Разрушения. Только это Тело могло существовать в Центре Свастики и, наполненное проявленными Силами, все еще называлось Лхаце, Лхаце-Инглия, Инглия, и только этому Телу были не нужны дороги-лучи, не нужен был Дом, как была не нужна и Жизнь.

Тело Разрушения – тело Силы – «проснулось» на «девятом этаже» Кайласа, чтобы разрушить то, что было создано и пройдено на предыдущих «этажах», чтобы совершить Великий Поворот Времени и отдать Силу. Лхаце еще не знала кому, но знала, что процесс разрушения неизбежен, что Сила будет отдана.

Жар опалил грудь, высушил губы и пытался огнем через руки и ноги вырваться наружу. Лхаце взяла немного снега с Кайласа и поднесла к губам – снег таял во рту, но жажды не утолял. Женщина вспомнила, что в котомке лежит фляжка с настойкой, что на каждый огонь есть огонь еще больший, развязала мешок, но вместо сосуда извлекла зеркало, маленькое зеркальце, чудом оказавшееся среди необходимых вещей. Лхаце машинально взглянула в него и ужаснулась: из зеркала глядела пожилая шерпка, чье лицо изрезали морщины, а щеки впали. Лхаце не узнала себя, но глаза, чистые, светлые, улыбающиеся, говорили о том, что в зеркале ее отражение, ее, постаревшей на много-много лет.

«И это все? Ради этого стоило восходить?» - хотела спросить Лхаце, но не знала, у кого.

Тело Силы дало ответ на непроизнесенные вопросы:

- Нет, не для этого! Разрушай!

Женщина бросила зеркало на камни, оно упало и разбилось. Удар маленького предмета сотряс Гору, и на Кайласе образовалась трещина, а сила ударной волны вызвала грохот, долетевший до неба и спустившийся на землю. Из расщелины вырвался свет и на мгновение «ослепил» Лхаце. Женщина опустилась на колени и закрыла лицо руками.

- Открой глаза и посмотри в зеркало! – «приказало» Тело Разрушения.

Лхаце открыла глаза, но ослабленное старостью человеческое тело не хотело подниматься с колен и требовало пощады.

- Разрушай! – сама себе приказала Лхаце и поднялась с колен.

Небо над головой и земля под ногами пришли в движение. Кайлас показался огромным-огромным. Страх сделать новый шаг преодолело Тело Силы. Женщина подобрала осколок и взглянула – из зеркала глядел ребенок, маленькая девочка, и широко улыбался.

«Я поняла: это моя новая, еще не прожитая жизнь. Я «проживу» ее на «девятом этаже» Кайласа».

Лхаце подняла следующий осколок – зеркало отразило лицо юной девушки, лицо, полное света и любви. Третий осколок показал глаза женщины, глаза, познавшие разлуку, а четвертый – уверенный взгляд лучезарной Богини Парвати.

- Где же Шива, мой муж? – рассмеялась Богиня.

- Я здесь! Я вокруг! Я ждал тебя, - голос Бога исходил из света.

- Я не вижу тебя! Где ты? – разволновалась Парвати.

- Меня нельзя увидеть глазами, даже если это глаза Тела Силы. Меня можно впустить и познать! Поворот Времени свершен! Разрушай! – сказал Шива, и в сознании Богини Парвати пронеслась череда образов: земля, реки, горы, птицы, Дава, Бог, распятый и сошедший с креста, крест, черный коловрат, белая инглия…

Богиня «дотронулась» Телом Разрушения до белой инглии, сместила влево на один луч все дороги, сделав первой дорогой-лучом четвертую, и отдала знаку всю Силу, чтобы запустить вращение новой Свастики…

На вершине Великой Снежной Горы стоял сверхчеловек – тибетская женщина по имени…

- Нима-геле. Это мое новое имя, - решила женщина и начала спуск.

С Кайласа на землю вернулся новый разум, вернулась новая душа, вернулось новое тело…

…зеленый чай слегка горчил и быстро остывал. Зима выдалась не столько морозная, сколько ветреная и сырая. Снегом замело все дороги, и домики шерпов оказались отрезанными от внешнего мира и друг от друга. Лхаце подбросила высушенные «лепешки» яков в огонь, укуталась в одеяло и стала дремать. В реальность женщину вернул громкий стук в дверь.

- Откройте! Это Эрнст Шеффер, руководитель экспедиции. Мой коллега заболел. Шерпы сказали, что Вы можете помочь.

Нима-геле открыла дверь и посмотрела на Даву. Он был прежним: голос, лицо, взгляд. Но он не помнил ее, не помнил Кайлас – ничего не помнил.

- Войдите, - произнесла женщина, улыбнулась и оставила европейца одного.

Шеффер окинул взглядом комнату: возле окна – низкий, но широкий стол, рядом - стул, в стене напротив – железные крючки, дверной проем в другую комнату завешен ковром. Обстановка европейцу показалась знакомой, слишком знакомой. Человек задумался. Мысли нарушил голос:

- Вот бальзам – им натрете грудь больного. Вот настойка – ее давайте пить маленькими глотками несколько раз в день. Если есть спирт, разотрите им ноги и руки. Злой Дух Бон боится огня.

- Вы верите в Злого Духа Бон? – поинтересовался Шеффер.

Нима-геле промолчала.

- Говорят, на вершине Кайласа живет Шива, - не унимался европеец.

- Его там нет, - сказала шерпка, открыла для мужчины дверь и добавила вслед уходящему человеку: - Он во мне…

Шеффер ее не слышал. Мужчина шел быстро и думал о столице, о регенте, о расе сверхлюдей, ради которой и приехал в далекий загадочный Тибет…

Туман рассеялся. Ладья остановилась. На судне я был не один – рядом со мной лежала Книга Бытия, прошедшая сквозь время и уцелевшая. Я открыл Книгу. Она была пуста: ни знака, ни буквы, ни цифры – время не пропустило их через Колодец, восстановив его надежные стены.

«Знака Силы в Книге Бытия нет. Значит, она мне больше не нужна».

Я закрыл Книгу и положил ее на дно Ладьи.

«Где же он, Знак Силы?» - подумал я, а вода-время образовала узкую светящуюся дорожку и стрелой указала мне путь.

Я пошел по воде, оставив позади Ладью, Книгу Бытия и Эпоху Знаков. Немецкая речь еще долетала до моих ушей, а песня тибетской женщины ласкала сердце, но я шел и не оглядывался. Я знал, что время-вода заберет их – поглотит и навсегда оставит в темных глубинах.

«Знак у Колодца и ждет меня. Поспеши!»

Не время, а я летел стрелой, летел сквозь стены Колодца. Летел без слов, без мыслей, без сна. Первая мысль появилась только тогда, когда мое непроявленное «тело» ощутило себя в центре Горы, у Колодца, и эта мысль была о Белой Инглии – Знаке моей Силы.

Знак лежал у Колодца и пылал белым огнем. Огонь Силы отражала каждая виноградина бессмертной Лозы. Я взял Знак в руки и ощутил беспредельность Мира, что зарождался во мне.

- Мое Мироздание свободно, бессмертно и беспредельно! – закричал я на всю Гору, не боясь разрушить ее.

Гора от силы моего голоса задрожала, но устояла. Мир по-прежнему вращался вокруг нее, и я снова знал, что в колесе нет еще одной спицы, державшей Эпоху Знаков и мою форму-инглию.

Я повернул Знак. Белая Инглия наполнила Лозу силой и остановилась. Сила пробежала по ветвям, листьям и плодам и дала «растению» бурный рост. Лоза пробила Гору и выпустила за ее пределами новые листья.

Я сидел у Колодца и радовался тому, что Любовь, Красота и Сила творят настоящие чудеса. Радовался тому, что я теперь владею не только материалом и инструментом, но и способностью воздействовать, менять и порождать…

Инглия светилась. Лоза обвила Гору изнутри. Колодец стоял в центре, а время приятной прохладой насыщало воздух и погружало непроявленное сознание в очередной «сон» - мой последний «сон». Я сначала сопротивлялся, так как осознанное «засыпание» вызывало во мне бурю эмоций и массу образов, несущих и вздох облегчения, и боль открытий. Обычно «сны» для меня становились испытанием, таким же испытанием были они и для той земли, куда Непроявленного направляло время. Последний «сон» был уже не испытанием – был действием: в нем я решил забрать себя, излучаемый свет и через него проявить Непроявленного в созданном им же Мироздании.

Прежде, чем «уснуть», я окинул взглядом внутреннее пространство жилища, так как не знал, что будет с Горой после моего «пробуждения».

«Здесь я жил, здесь я рос и был похож на птенца, готового покинуть родное гнездо. Время в Колодце давало мне возможность видеть реальные миры и путешествовать в мире людей – «архиве» всех форм и образов, существующих в разных параллелях под разными именами».

Я посмотрел на Мир, что вращался вокруг Горы, я познал его и полюбил, но не хотел как «копировать» и повторять его, так и брать с собой «чужое», каким бы совершенным и гениальным оно ни было.

«Я Непроявленный – мой Бриллиант сделал любовь свободной. Я Непроявленный – моя Лоза сделала красоту бессмертной. Я Непроявленный – мой Знак сделал силу беспредельной. Я Непроявленный – я сам… Кто же я сам? Какая форма способна принять меня в последний раз?»

Я взял инглию в руки – Знак завращался так быстро и вспыхнул так ярко, что на моих глазах превратился в светящийся бело-голубой шар. Я поднес его к Колодцу – бело-голубым сиянием озарилось время и выбросило вверх яркий столб света. Винтовая лестница позвала вниз, в Колодец.

Я вернул шар к Колодцу, ступил на лестницу и уверенно стал спускаться – ступень за ступенью. В последний раз время бережно дотронулось до Непроявленного, как будто знало, что проводит меня действительно в последний раз, и хотело оставить в моей памяти моменты невесомости и радости, восхищалось мной и моим «ростом».

Я дотронулся до времени рукой – оно «затрепетало» и стало прозрачным, но не прозрачным, как вода, а прозрачным, как свет далекой звезды.

- Звезда! Я буду звездой! – вырвалось из моей груди.

Стены Колодца разомкнулись и стали дорогой – звездной дорогой. Я полетел по Млечному Пути, ища свой Рукав, свое созвездие, свою звезду…

Форма 4. Эпоха Звезд

Глава 1

Во тьме вспыхивали новые звезды. Издали они казались белыми яркими точками, а расстояния между ними – огромными, темными и густыми, как будто кисть художника смешала краски видимой Вселенной и добавила черную, а та поглотила все, оставив неприкосновенными места для горящих небесных тел, группируя звезды в малые и большие созвездия.

«Неужели звезды одиноки, безумно одиноки?.. Или это зрительный обман? Как обман и то, что звезды живут группами, заняв в безграничной Вселенной ограниченное пространство?»

Я летел, обгоняя звук, обгоняя свет, обгоняя тьму. Млечный Путь скрутился в древний свиток. Я стал раскручивать его – свиток рвался на отдельные части-рукава, на которых светились слова: Лебедь, Центавр, Стрелец, Персей и Орион. Последний Рукав остался в моих непроявленных руках, и я тотчас же принял решение: эта часть Млечного Пути и будет моим последним Домом, а яркая звезда в созвездии Большого Пса будет формой, принявшей меня.

Я выпустил Рукав Ориона – Млечный Путь пришел в движение, остановить которое не мог никто и ничто в мире. Остановить мог только я сам, но ценой проявленности, ценой последнего «сна».

- Галактика вращается подобно Белой Инглии! – вырвалось светом из моей груди, облетело Млечный Путь и вернулось назад. – А может, может, знак повторил Галактику? Или… или Галактика сама стала воплощением знака? Да, да! Млечный Путь воплотил Инглию и создал Дом, способный вместить Непроявленного.

Я вспомнил о Великой Горе и оглянулся – ее не было: все было Вселенной, все было ее частью!

- Назад дороги нет. Даже если коллапс поразит все видимые и невидимые звезды, даже если Вселенная начнет сужаться – назад дороги нет, как нет и дороги вперед: есть только падение, есть только Млечный Путь, есть только Сириус.

Космические туманности и протозвезды уступили мне «дорогу»; альфа-звезды засияли еще ярче (их бело-голубой смех раздался в моих ушах); бета-звезды скромно улыбнулись, не претендуя на внимание к своим звездным персонам; черные дыры, спрятавшись за спины пылающих сестер, замерли в ожидании чуда; Центр Галактики направил луч через созвездие Ориона к созвездию Большого Пса и указал на Сириус. Ригель и Бетельгейзе сверкнули в надежде быть со мной рядом, но тотчас же уменьшили светимость, пропуская новое тело Непроявленного к яркой и загадочной звезде, переливающейся бело-голубым огнем, утопающим в красном сиянии короны, - Сириусу, альфа-звезде, лучу Звездного Нила, слезе Исиды, Царю Солнца…

Я пал и стал звездой – звездой со старым именем и новым блеском. Легкость, лучезарность и непривязанность вершили мою судьбу. Я сам вершил судьбу, как и остальные звезды Млечного Пути, звезды проявленной Вселенной…

Глава 2

- Сириус обрел новую жизнь и засиял подобно нам, - заявил Альдебаран Царским Звездам.

- Ему нет места среди нас: выбор совершила Вселенная до его возрождения, - Регул говорил спокойно и уверенно.

- Так пусть сияет во славу нам! – не предложил, а приказал Антарес.

- Не думаю, что новый свет Сириус истратит на нас. Мне его жизнь не нужна, - Фомальгаут попытался уйти от разговора, заняв позицию стороннего наблюдателя.

Царские звезды задумались: на Звездном Небе множество ярких звезд первой величины, и ни одна из них никогда не претендовала на высокое звание. А Сириус? Как он себя поведет? Эта звезда непредсказуема и загадочна. Превратиться в белого карлика, а потом вспыхнуть двойной звездой, сияющей непостижимым светом, под силу ли это повторить Царям Млечного Пути, не говоря уже об обычных пылающих телах? Смогут ли Альдебаран, Антарес, Регул и Фомальгаут обогревать своего белого карлика и жить новой жизнью, но по старым законам Вселенной?

Царские Звезды думали. Царские звезды хранили молчание. Первым заговорил Регул:

- Пусть Сириус сам расскажет о своих намерениях, а мы выслушаем и примем решение.

- Ты прав, брат, - подхватил Альдебаран. – Пусть Сириус предстанет пред нами, ведь он всего лишь на носу у Большого Пса.

- А мы и отучим его совать нос, куда не следует, - рассмеялся Антарес и толкнул в бок вечно дремлющего Фомальгаута. – Верно, брат?

Фомальгаут кивнул в ответ и улыбнулся. Царские Звезды не думали – Царские Звезды ожидали, ожидали прихода Сириуса, ожидали вмешательства Вселенной…

Сириусу все казалось непривычным на привычном Млечном Пути. Большое горячее тело сияло в одной точке пространства. Свет исходил на дальние расстояния, не смешиваясь и не пересекаясь с лучами других звезд, как будто их и не было вовсе, а Звездное Небо состояло из одной-единственной звезды, пылающей на пределе возможностей и существования. Внутри огромного тела водород превращался в гелий, усиливая блеск, сокращая жизнь звезды на один световой день.

- Я все знаю! Мне все подвластно! Я не форма жизни – я сама Жизнь! Я Свет Ее! – радовался Сириус новым открытиям.

Гармония и вечность делали тело легким, невероятно легким и блистающе красивым. Звездная красота отличалась от других тем, что была застывшей и подвижной одновременно, не имела границ и шла изнутри, создавая новые формы для Единой Жизни.

- Я не вижу другие звезды. Я один во Вселенной? – рассмеялся Сириус, ослабил светимость и тотчас же заметил рядом с собой несколько ярких звездочек.

Звезды-соседи о чем-то шептались, а когда поняли, что Сириус заметил их, умолкли и смотрели на брата широко открытыми «глазами».

- Кто вы, прекрасные создания? – спросил Сириус.

- Мы ближайшие к тебе звезды. У нас общий Дом. Я Адара. Алюдра – моя и твоя сестра, а Везен и Мирзам – наши братья.

- Большой Пес – наше созвездие, - вступил в разговор Мирзам. – Ты самая «верхняя» и самая яркая его звезда.

- Большой Пес? Какое смешное имя! Мы кому-то служим? Или Пес бродячий? – ирония звучала в вопросах Сириуса.

- Мы служим Ориону. Он Хозяин Рукава, - ответил Везен.

- Мы верны Ориону и были зажжены для него, - Алюдра подтвердила слова брата и, вздохнув, добавила: - Тебя Хозяин любит больше всех.

- Скажите, братья и сестры, а нельзя ли жить во Вселенной одному? – поинтересовался Сириус.

- Можно, - тотчас же ответила Адара. – Вот только что одному делать? Вместе у нас общая цель, общая жизнь, общая судьба. Вместе мы быстро «мчимся» по Звездному Небу, нас видно в Южном и Северном полушарии, мы видим те звезды, которые никогда и ничего не знают о существовании друг друга.

- Мы мчимся так быстро, что даже Хозяин не успевает за нами, - с гордостью произнес Мирзам.

- Звезды говорят, - неожиданно для себя вспомнила Алюдра, - что в далеком прошлом, очень далеком, была одна-единственная Звезда, а потом она взорвалась и разлетелась на миллиарды звезд.

- Большой Взрыв?! Почему? Зачем?

- Послушай, Сириус, ты слишком любопытен, - продолжала Алюдра. – Мы не знаем и не желаем знать. Мы верно служим и быстро бегаем. Остальное – слухи и домыслы. Спроси лучше у Хозяина. У него другая жизнь и судьба, возможно, он знает ответы на твои вопросы.

Звезды еще раз взглянули на Сириус, затем повернулись к нему спиной и продолжили разговор, который вели уже миллиарды лет без вмешательства старшего брата.

Сириус посмотрел «вверх» и увидел руку, а за ней – и все тело Хозяина. Орион, как и Большой Пес, также состоял из звезд, только их было больше и сияли они ярче.

- Я Ригель – звезда Ориона. Я давно наблюдал за тобой. Ты изменился, Сириус. Твой блеск стал еще ярче, а сияние твое уже не такое холодное, хотя ты все еще голубая звезда, как и я, но я гигант, и собачья жизнь не для меня.

- Ригель, ты знаешь что-нибудь о Единой Звезде и Большом Взрыве? – дерзко спросил Сириус.

- Мало, очень мало, как и большинство звезд. Нужно спросить у сверхгиганта Бетельгейзе. Он любит собирать и хранить информацию. Эй, братец, хватит спать! Расскажи нам легенду о Сотворении Мира.

Бетельгейзе сверкнул, открыл «глаза», зевнул и заговорил:

- Свет лился каскадами из одного полушария в другое, но это было уже после Большого Взрыва. Звезды пылали в темноте, концентрируя Огонь Вселенной в созвездиях, но и это было после Большого Взрыва. Планеты кружились вокруг звезд, а астероиды будоражили плотное сознание и угрожали планетному существованию, это тоже было после Большого Взрыва. Вселенная дышала, расширяя пространства для новых космических тел – даже это было после Большого Взрыва. Черные дыры оттеснялись на окраины газопылевыми облаками, формирующими Галактики и Звездные Системы – это также было после Большого Взрыва.

- Что же было до Большого Взрыва? – настаивал Сириус.

- Я могу только предполагать и ошибаться, а ошибки могут дорого обойтись Млечному Пути.

- Есть ли такие тела во Вселенной, что не ошибаются?

- Есть, Сириус, есть. Это Царские Звезды, - ответил не Бетельгейзе, а Ригель. – Тебе от одной из них звездное послание. Альдебаран направил луч в твою сторону, читай быстро, пока свет не рассеялся.

Сириус дотронулся бело-голубым мерцанием до луча и прочел: «Я Альдебаран, Глаз Быка. Я вижу тебя и сообщаю волю Четырех Царских Звезд: явись к нам и расскажи о своих намерениях. В случае отказа Большой Пес будет изгнан из Млечного Пути и не найдет пристанища ни в одной другой Галактике Видимой Вселенной».

- Я предстану, - громко заявил Сириус, - но не потому, что испугался вас, а потому, что хочу знать правду о Единой Звезде – нашей Прародительнице…

Луч Альдебарана погас, затем вспыхнул вновь. Сириус увидел на нем Винтовую Лестницу и ступил. Первым по Звездной Спирали поплыл Арго – корабль с белыми звездными парусами. Вечный Поиск был его капитаном, Вечное Движение было его штурманом. Арго брал пассажиров, но путь у каждого был свой, а цель одна – достигнуть невозможного и плыть дальше, открывая новые горизонты. Сириус с восторгом наблюдал за уплывающим кораблем и не замечал, как по Спирали завертелись Южный Крест и Центавр. Ярко вспыхнула Сигма Октанта, и тогда Сириус осознал, что Южный полюс Мира где-то совсем рядом, и стал мысленно продлевать длинный луч Южного Креста, чтобы найти «золотую середину» Юга. Луч сначала не поддавался, был прикованным к Небу и даже сопротивлялся любому изменению, но сила воли и желание бело-голубой звезды покорили его и на мгновение лишили привычной стабильности. Южный Крест покачнулся, затем через нижнюю пылающую точку выпустил тонкую звездную дорогу и соединился с Сигмой Октанта на промежуток времени, равный вниманию Сириуса, пристальному, но недолгому. Эридан изогнулся ломаной линией так, что все его звезды сразу же показались на Звездной Спирали, а их разная величина и окраска утверждали красоту Вселенной и безграничные возможности. Кит следующим выплыл на Винтовой Лестнице и ударил плавником – новые туманности «брызнули» в темное пространство Мира и дали шанс для зарождения новых звезд и звездных систем, отчего скорость вращения Лестницы-Спирали увеличилась, а перед «глазами» Сириуса появлялись и исчезали Хамелеон, Голубь, Южная Корона, Ворон, Золотая Рыба, Южный Змей, Единорог, Павлин, Летучая Рыба, Заяц и Волк, Тукан и Феникс. Последнее созвездие «воспламенилось», «сгорело» и вновь появилось на Звездной Спирали.

«Орион, Хозяин Большого Пса, тоже здесь, как и сам Большой Пес, мой Дом. Не думаю, что звезды Южного полушария что-либо знают о Единой Звезде. Может, на Севере еще жива легенда о ней», - рассуждал Сириус, «шагая» дальше по Лестнице.

Северная Корона сверкнула первой, провозглашая нерушимую власть Создателя. Ее соседи, Волопас и Змееносец, по очереди сменили друг друга и уступили место двум птицам, олицетворяющим силу и красоту Северного полушария, - Орлу и Лебедю. Размах крыльев одного и второго был огромным и «цеплял» созвездия, скрывающиеся от взора наблюдателя, живущие под защитой Небесных Птиц. Крылатый конь Пегас не скакал, а «летел» к высотам Духа, заключенного в границах созвездия, стремящегося вырваться на свободу и обрести жизнь вне тела и видимой Вселенной. Андромеда улыбалась, но Сириусу показалось, что по ее щеке скатилась слеза и упала в глубины Космоса.

- Андромеда прекрасна! Андромеда совершенна! – крик восторга вырвался из «глаз» Сириуса и замер от сияния Кассиопеи – Королевы Севера, достойной восседать на Троне Мира миллиарды лет.

Спираль повернулась, и на Звездной Лестнице появились Большая и Малая Медведицы. Мама и дочь были всегда рядом и черпали ковшами Свет Проявленной Вселенной, удерживая в себе. Большая Медведица любила свое дитя, а Малая от гордости подняла хвост и Полярной Звездой указала на Северный полюс Мира.

«Высшая точка Севера на хвосте у Медведицы! Вот забавно! Хотя, что же здесь необычного?! Я тоже сияю на носу у Большого Пса!» - рассмеялся Сириус и мысленно повернул Звездную Спираль.

Новые витки-ступени проявили новые созвездия. Цефей, Геркулес, Персей говорили о героическом прошлом. Дракон выдыхал Огонь Вселенной, а Дельфин смотрел умными глазами и говорил на языке Космоса. Малый Лев, Рысь, Змея и Лисичка запутались в Волосах Вероники. Стрела указала новый путь, а сладкоголосое пение Лиры наполнило Мир покоем и умчалось на Малом Коне по Звездному Небу.

- Север сияет так же ярко, как и Юг, но и северные звезды ничего не знают о Единой Звезде. О ней могут знать только Царские Звезды, и я иду к ним, - окончательно решил для себя Сириус и сделал «шаг» в сторону.

Винтовая Лестница пропала, а Сириус оказался на ленте, опоясывающей звездное Небо по экватору, на ленте под странным названием Зодиак…

Все вокруг пылало негасимым огнем, когда Сириус осознал, что вторгся в границы чужого владения. Огонь вытягивался в линии и сворачивался на концах в завитки-барашки. Прикасаясь к темной материи, огни-барашки гасли, но возрождались вновь звездами в созвездии Овна, названного в честь огня, не знающего преград, летящего вперед и приносящего себя в жертву.

- Что ты здесь делаешь? – спросили звезды-барашки у Сириуса и покорно склонили головы.

- Ищу Царские Звезды, - ответила бело-голубая звезда.

- Зачем они тебе? – огни свернулись быстро-быстро.

- Я хочу все знать о Единой Звезде, да и потом, они сами позвали меня.

- У моего брата Льва, - сказал Овен, - есть Царская Звезда. Вот и проверим.

Звезды-барашки подхватили звезду-путешественницу и переместили в созвездие Льва. Там огонь не сворачивался и не летел вперед. Там звезды сияли, создавая вокруг себя сферу, концентрирующую огонь. Корона венчала Льва и указывала на его исключительное положение в Зодиаке. Лев ничего и никого не видел, он перемешивал потоки Вселенной и наполнял огнем, ударяя время от времени хвостом по черным дырам.

Регул увидел бело-голубую звезду и сдержанно произнес:

- Ты знаешь, куда попал, Сириус?

- В Львиное Сердце, - сдержанно ответил путешественник.

- Не просто в Сердце Льва. Я Регул, Царская Звезда. Я Сердце Космоса. Что тебе нужно?

- Вы звали меня, ты и еще три Царских Звезды.

- Ах, да, я совсем забыл. Это было моим предложением. Хорошо. Мы выслушаем тебя, но остальных найдешь сам и передашь мою просьбу.

- Слушаю и запоминаю.

- Не утруждайся, я напишу ее у тебя на лбу.

Регул выпустил длинный луч и коснулся им Сириуса. Звездное перо вывело слова «ТРОННЫЙ ЗАЛ».

- В Космосе есть Тронный Зал? – удивился Сириус.

- Он Центр Мира и его Начало. Поспеши. Денебола, помоги пришельцу.

Яркая звездочка на хвосте у Льва «защебетала» от радости:

- О, ты такой красивый, Сириус, и не такой жестокий, как Регул. Я могу полюбить тебя. Только не говори об этом Регулу, а то он приревнует.

Сириус улыбнулся и спросил:

- Ты укажешь мне дорогу к другой Царской Звезде?

- Я, конечно, на хвосте, и свет короны не затмевает мне Вселенную, но я ничего не знаю. Звезды всегда живут на одном месте. Странно, что ты путешествуешь.

- Тогда кто мне поможет?

- Стрелец! У него тело коня, а голова – человека. Он и подскажет.

Денебола подпрыгнула и подбросила бело-голубую звезду вверх. Сириус «взлетел» и ощутил новый огонь, что стрелами летел в Космос и поражал пустоты. Путешественник осмотрелся и увидел, как Стрелец резко натягивал тетиву и быстро выпускал стрелы, отчего те пронзали пространство и устремлялись в разные стороны.

- Я Сириус, двойная звезда в созвездии Большого Пса. Я пришел за советом, - обратился путешественник к Стрельцу.

- За советом? Наконец-то мои советы кому-то нужны! Я готов выслушать. Говори! - Стрелец сверкнул одновременно всеми звездами и опустил лук и стрелы.

- Я ищу вторую Царскую Звезду. Первая – это Регул в созвездии Льва. У меня ее просьба.

- Вижу, брат, вижу. Лев любит шутки, а эта – в его стиле. У меня нет Царской Звезды. У огня есть только одна Царская Звезда. В Зодиаке четыре стихии, значит, в каждой из них должно быть по Звезде. Ты согласен?

- Гениально и просто! – воскликнул Сириус.

- Да, я гений! – ликовал Стрелец. – Огню противоположна вода. Смени стихию, и найдешь вторую Царскую Звезду. Тут у меня под ногами путаются Рак и Скорпион. Спроси у Рака, он живет в воде и все о ней знает.

Стрелец «усадил» Сириуса на стрелу и пустил вниз, на самое дно Зодиака.

Рак прятался в темных глубинах, но сияние звезд выдавало его местонахождение.

- Я Сириус, двойная звезда в созвездии Большого Пса. Я ищу вторую Царскую Звезду, - громко заявил путешественник.

Рак от любопытства сделал шаг вперед, но, испугавшись, попятился назад, ровно на два шага.

- Я не причиню тебе никого вреда. Остановись! – Сириус попытался успокоить странное и весьма неприглядное существо с огромными клешнями.

- Я могу сам постоять за себя, чужестранец, - Рак щелкнул клешнями и продолжил: - Ты ничего не знаешь о движении воды во Вселенной, о приливах и отливах, об осторожности. Настоящее движение – это движение вспять. Да и откуда тебе знать, ты ведь Пес, а собака мчится по приказу.

- Ты знаешь, где находится вторая Царская Звезда? – настаивал Сириус.

- У меня ее нет. Спроси у предателя Скорпиона. Он променял дно на пустыню, утверждая, что песок – это тоже вода, - с обидой в голосе произнес Рак и спрятался в расщелину между созвездиями.

Вода изменилась тотчас же, как только Сириус подумал о Скорпионе. Вода превратилась в песок, который мог удержать плотное тело, но при условии, что оно будет легче или равным одной песчинке, чтобы остальные не поглотили его.

Скорпион задрал хвост и хотел ужалить путешественника, но просьба Регула на лбу Сириуса остановила «ядовитое насекомое».

- Я Антарес. Я Царская Звезда в созвездии Скорпиона. Ты смельчак, Сириус. Приблизиться ко мне сможет не каждый. Я Центр Вселенной. Я зарождающая сила Космоса, я его Детородный Орган. Ты не боишься, что я заберу у тебя жизнь?

- Нет, - ответила бело-голубая звезда. – Не боюсь. Мне нужно найти третью Царскую Звезду, а тебя ждет Регул в Тронном Зале.

- Да, ты сияешь не для меня… Хорошо. Я буду. Альдебаран спрашивал о тебе. Плыви вслед за Рыбами.

Дюны превратились в волны и унесли Сириус в океан, вода в котором перемещалась одновременно по двум направлениям, в зависимости от глубины погружения.

«Наверное, им никогда не скучно, ведь их двое», - подумала бело-голубая звезда и попыталась схватить Рыб за хвост, но те были холодными и скользкими и вырывались при любой попытке удержать их.

- Воду нельзя схватить: она всегда утекает сквозь пальцы, - сказала первая Рыба.

- Как и время, - подхватила вторая.

- О, прекрасные звезды-Рыбы, не укажите ли вы мне путь к третьей Царской Звезде?

- Мы не знаем, о ком ты говоришь, чужестранец, но мы можем отнести тебя на сушу. Вода дружит с землей, у нее и спросишь.

Водяной столб поднялся над океаном и волной обрушился на берег, на котором сидел Козерог и грелся в лучах собственных звезд.

«Какое серьезное созвездие! Думает и молчит. Как же мне его разговорить?»

Сириус подошел к Козерогу близко-близко и громко крикнул:

- Я Сириус, двойная звезда в созвездии Большого Пса. Я ищу третью Царскую Звезду.

- Отойди, ты затмеваешь мои звезды, а они мне нужны для Труда. Я думаю и из вод создаю землю, а ты мне мешаешь.

- Что Вы, что Вы! Я и не думал мешать Вам! Трудитесь на здоровье! Я и так вижу, что Царской Звезды у Вас нет. Только скажите, кто еще живет на земле?

- Это чудовище, этот несносный, бегающий и всех бодающий Бык. Воспоминание о нем вызывает у меня головную боль. Уходи скорей, я не должен останавливать работу, - звезды Козерога вспыхнули ярче и закрылись от лучей Сириуса.

«Что ж, продвигаюсь дальше. Благо, что по земле можно ходить самостоятельно», - думал путешественник, делая новые шаги.

В сиянии звезд Тельца появились ростки новой жизни. Они пробили землю и вырвались на волю, чтобы расти, цвести и плодоносить. Свет бело-голубой звезды затрепетал от восторга: жизнь была так многообразна и так прекрасна, что Сириус на мгновение забыл о себе и о Царских Звездах.

Царская Звезда сама напомнила о се6е:

- Я Альдебаран, Царская Звезда в созвездии Тельца. Я давно ждал тебя и надеялся, что ты сначала придешь ко мне, но вижу, что Регул первым встретил чужестранца. Я вижу его просьбу. Я Центр Мира. Я Глаз Космоса.

- Скажи, Альдебаран, ты видел Единую Звезду?

- Нет, но я вижу всю Вселенную, никто и ничто не может укрыться от моего взора. Тебе нужно найти четвертую Царскую Звезду, не так ли?

- Так, - ответил Сириус, не удивляясь догадке Альдебарана. – Огонь, земля и вода показали мне Царские Звезды, значит, четвертая – в воздухе.

- Не уверен, что там. Бессмертные существа непредсказуемы. Дева из всех нас ближе к ним. Узнай о четвертой Царской Звезде у нее.

Телец ударил копытом о землю и расколол ее пополам. Из трещины выросло Дерево, оно быстро зазеленело, отцвело и дало плоды.

Сириус увидел рядом с собой прекрасную Деву, она улыбалась и протягивала спелый плод на ладони путешественнику.

- Я Спика – Колос и звезда Девы. Во мне вся жизнь Вселенной. Попробуй – и ты станешь бессмертным.

- Я пришел не за бессмертием. Я должен воспарить над землей и найти четвертую Царскую Звезду.

- Чем я могу помочь тебе? – спросила Дева. – Я слишком тяжела, я слишком наполнена Жизнью, чтобы подняться над ней.

- Возьми у меня часть звездного света – и я взлечу.

Дева подошла к Сириусу и поцеловала. Сладостная дрожь пробежала по телу бело-голубой звезды, и Сириус отдал без сожаления света больше, чем хотел, получив взамен «крылья», поднявшие его в воздух.

- Кто это, брат, ты его раньше видел?

- Нет, а ты?

Сириус услышал разговор двух Близнецов.

- Я Сириус, двойная звезда в созвездии Большого Пса. Я ищу четвертую Царскую Звезду.

- Четвертую Царскую Звезду? Она одна? – переспросил первый Близнец.

- Да, и последняя… - ответил путешественник.

- Нет. У нас ее нет, - выпалил второй Близнец. – У нас могли быть только две Царских Звезды, иначе мы бы просто подрались. Космос жадный: он дал нам Фомальгаут, а мы отдали его Водолею. Пусть сам разбирается, что делать с Царской Звездой. Нам и без нее дел хватает.

- И что вы делаете? – от любопытства сверкнул Сириус.

- Общаемся. Нет ничего важней во Вселенной, чем важный разговор и задушевная беседа, - первый Близнец засиял во всю мощь от гордости за произносимые слова.

- Мы передаем информацию по всей Вселенной. Мы ее вестники, и у нас крылатые сандалии, - указал на ноги второй Близнец.

- О, у вас ответственное поручение! – рассмеялся Сириус.

- Мы расскажем о тебе всему Космосу. Прощай! – заявили братья и отвернулись от чужестранца.

Сириус почувствовал давление, сильное давление воздуха и напрягся.

«Кто же может жить в вечном напряжении, зная при этом, что он легче воздуха?» - задумалась бело-голубая звезда.

На ленте Зодиака сидел Водолей, выливал потоки Вселенной из одного сосуда, разделяя их на живые и на мертвые.

- Вот это работа! Можно только позавидовать белой завистью, - прошептал Сириус, но его шепот не остался не услышанным.

Водолей поднял голову и произнес:

- Я знаю, кто ты и что тебе нужно. У меня Царской Звезды нет. Она была, была очень давно, я уже и не помню когда. Фомальгаут выкатился из сосуда и по живому потоку упал в Южное полушарие Звездного Неба. Ищи его там.

- Я видел все звезды Южного полушария, но Царской Звезды не нашел.

- А, это Южная Рыба. Я говорил, что она довольно хитрое и беспредельно жадное созвездие. Она прячет Фомальгаут среди других звезд, чтобы не возвращать в Зодиак. Глупенькая! Мне Царская Звезда не нужна. Игрушки Космоса не для меня: я играюсь со всей Вселенной!

- Что мне делать? Как обхитрить Южную Рыбу?

- Обхитрить? Ничто не обхитрит лучше, чем правда.

Водолей взял в одну руку живой поток, в другую – мертвый, связал их между собой и закинул в Южное полушарие. На «крючок» двух потоков первой и попалась Южная Рыба. Ее чешуя блестела светом ярких звезд, скрывающим Фомальгаут – Царскую Звезду-отшельницу.

- Весы, брат мой, - обратился к следующему созвездию Водолей. – Нужна твоя помощь. Взвесь звезды Южной Рыбы и уравняй чаши. Фомальгаут – лишняя звезда, она выдаст себя сама.

Весы покачнулись, подняли Южную Рыбу на чаши и равномерно распределили звезды южного созвездия.

- Правая чаша перевесила, - заметил Сириус. – Значит, там Фомальгаут!

- Правая? – негодовал Водолей. – Теперь уже левая!

Весы колебались, стараясь угодить и Водолею, и Южной Рыбе.

- Трусы и угодники! Хотя без вас Зодиак не Зодиак… Сириус, останови Весы сам, ты ведь вне круга.

Бело-голубая звезда подлетела к Весам и дотронулась до их центральной точки. Чаши Весов пришли в равновесие, и между ними ярким огнем вспыхнула Царская Звезда.

- Я Фомальгаут, я Царская Звезда. Я Центр Мира. Я Ноги Вселенной. Южная Рыба – это не последнее мое созвездие. Я убегу в другое, когда отосплюсь: в южном океане так сладко спится.

- Я пришел к тебе с просьбой от Регула, - обратился к четвертой Царской Звезде Сириус.

- А, Тронный Зал! Хорошо, идем.

После произнесенных слов Фомальгаут выпустил яркий луч и направил его в сокрытое от всех звезд пространство, широко распахнув дверь в Тронный Зал…

Глава 3

Сириус переступил «порог» Тронного Зала, в котором не было стен, не было потолка, не было пола. Вернее, были, но не они – было абсолютно прозрачное пространство в форме шара, ограниченное условными стенами, полом и потолком. Сделав несколько шагов, Сириус понял, что Тронный Зал дал ему ноги. Увидев, как «пол» превращается в лед и вновь становится прозрачным, Сириус осознал, что Тронный Зал дал ему глаза. Услышав, как громко стучат волнение и восхищение, Сириус догадался, что Тронный Зал наделил его сердцем. Бело-голубая звезда ощутила, как справа и слева от нее вытянулись лучи, повернулись и ударили друг в друга, словно в ладоши.

- Это же руки! Мои руки! Они не подарок Тронного Зала! С ними я вошел в сокрытое пространство, с ними и выйду. А где же Царские Звезды? Где троны? Тронный Зал пуст. Сквозь стены видны Галактики, туманности, отдельные яркие звезды, видны даже планеты и их спутники, а тронов нет. В чем здесь загадка?

Сириус решил ее разгадать, дошел до середины Тронного Зала, занял удобное для обозрения место и стал ждать – ждать появления Царских Звезд, так как был уверен, что они придут, но со специальным опозданием. Ждать долго не пришлось. Первыми в Тронном Зале появились троны. Они стояли по кругу на одинаковом расстоянии друг от друга, были одинаковых размеров, но совершенно разными на вид.

Трон № 1 отливал бриллиантовым блеском и имел бриллиантовую «огранку», был прочным и неподвижным. На спинке «вырезан» глаз в треугольнике.

«Этот трон достоин быть троном Создателя!» - возрадовался Сириус и посмотрел направо.

Трон № 2 «парил» облаком из белых лепестков и напоминал чашу лотоса, раскрывшуюся для жизни. Над троном вместо короны красовалась бело-голубая роза и сияла, подобно звезде.

«И этот трон достоин Создателя!» - радость Сириуса возрастала. Бело-голубая звезда поглядела налево.

Трон № 3 состоял из множества белых искорок, движущихся, как змейки. Спинка была круглой, и огромное изображение ярко пылающего колеса украшало ее.

«Трон Создателя! И это трон Создателя!» - радость Сириуса не знала границ. Бело-голубая звезда обернулась.

Трон № 4 был легким и даже невесомым. Он то появлялся, то исчезал и был похож на белую птицу с воздушным опереньем, поднявшую и замкнувшую крылья над головой.

«На этом троне может сидеть только Создатель!» - радость утихла, а Сириус обнаружил еще один трон – пятый.

Трон № 5 был вытянутым и малопривлекательным, напоминал высокий стул, а не трон монарха. Над ним сверкала бело-голубая звезда в красном сиянии короны и кого-то Сириусу напоминала.

«Так это же я! Трон № 5 для меня?!»

Пока Сириус размышлял, в Тронном Зале появились Царские Звезды. Они прошли сквозь стены и заняли свои места. Троны вспыхнули так ярко, что Космос, видимый ранее, то ли перестал существовать, то ли поглотился истинным светом. Свет этот был живым, и Сириусу показалось, что он (Живой Свет) и есть сама Жизнь, а Царские Звезды – ее Создатели. Бело-голубая звезда не ошиблась: на четырех тронах действительно восседали Создатели, пятый же оставался свободным. Золотая пыль кружилась в Тронном Зале и украшала Царские Звезды, «прилипая» к горячим телам, преображая их. Сириус совершил полный оборот вокруг центральной точки Тронного Зала и увидел настоящие лица Создателей – величественных, совершенных, бессмертных. Они резко отличались от прежних Царских Звезд, а может быть, это Царские Звезды Зодиака были их жалкими копиями, призраками, миражами?

Блеск Альдебарана был подобен блеску алмаза – кристально-чистому и ровному. Взгляд Создателя был открытым, прямым и «твердым», лицо – выточенным, каменным и ослепительно прекрасным.

- Приветствую тебя, Сириус! Ты трудился на славу! – трон № 1 вспыхнул ярче всех остальных.

- Я знаю тебя, Альдебаран! Ты Создатель Каменного Мира! – с радостью воскликнула бело-голубая звезда.

- Верно, как верно и то, что ты изменил, усовершенствовал его. Каменный Мир любит тебя, но Создателем своим не считает.

- Скажи, а как там Яра? – спросил Сириус.

- Она искала тебя по всем островам. Яра сияет. Она помнит и любит тебя! Для любого камня любовь сильнее свободы!

- Альдебаран, передай ей, что я освобождаю ее от любви ко мне. Она никогда меня не увидит: я извлек алмаз из твоего Мира.

- Да, и поэтому ты здесь и видишь меня.

- Нет ничего прекрасней Каменного Мира, - заключил Сириус и поглядел на трон № 2.

В «облаке» из белых лепестков, в чаше лотоса восседал Регул – Создатель Сада Таинственной Красоты. Его мягкие и прекрасные черты лица были знакомы Сириусу.

«Так это же герцог Висконти!» - догадалась бело-голубая звезда.

- Да, это я! Я шел за тобой по лепесткам Белой Розы! Я слышал, как мой Сад играет твою симфонию!

- Я отдал тебе скрипку. Что с ней?

- Она бессмертна! Она звучит в Саду! Звучит двумя голосами – голосами Розы и Лотоса. Она звучит твоим Голосом, Сириус. Ты ее Создатель!

- Я помню о ней, помню всегда. Я извлек из твоего Мира Розу и Лотос, а в их союзе, в их слиянии рождается совершенный Голос.

- Да, извлек, и поэтому ты здесь и видишь меня! – трон № 2 вспыхнул еще ярче и на мгновение ослепил бело-голубую звезду, та зажмурилась и перевела взгляд на трон № 3.

Сила, вращение, движение вырывались искрами в пространство Тронного Зала через лучи Антареса. Создатель постоянно менял свой лик. Знаки и символы пронеслись в сознании Сириуса, среди которых отчетливо выделялась Свастика.

- Ты Создатель Книги Бытия! Я знаю тебя! – заявил Сириус.

- Да, я ее Автор! – торжественно произнес Антарес.

- Прочитай в Книге судьбу Нима-Лхаце, - попросила бело-голубая звезда.

- Не могу. О ней нет записи в Книге. Она твой герой. Ты сам решаешь ее судьбу.

- Я оставил ее на Тибете. Значит, Создатель Мира Людей – это… - Сириус посмотрел на трон № 4.

Фомальгаут сиял ярко и улыбался. В огне четвертого Создателя соединялись Небо и Земля, смешивались все существующие формы Жизни и зарождались новые.

- Я блуждал в твоем Мире – Мире Странников и Отшельников. Ты хранитель всех форм и идей! Ты Создатель Млечного Пути!

- По нему плывут мои Белые Птицы! Ты невероятно догадлив, - улыбнулся Фомальгаут. – Ты стирал из моей памяти следы своего пребывания.

- Но я еще не забрал вот эту звезду, - Сириус указал на себя.

- Именно так, и поэтому ты здесь и видишь меня. Когда ты заберешь ее, я забуду о тебе, - уверенно заключила Царская Звезда и вновь улыбнулась.

- А кто же создал Тронный Зал? Кто же создал вас, Царские Звезды? – бело-голубая звезда обратила внимание на трон № 5 и сделала к нему шаг.

- Он твой!

- Проверь себя!

- Не сомневайся!

- Владей!

Услышал Сириус голоса Создателей. Бело-голубая звезда приблизилась к трону и заняла свое место.

Трон № 5 вспыхнул ярче всех и преобразился – поднялся высоко над Тронным Залом, соединил лучами четыре точки, образовав невесомую, ослепительную, покрытую тонким слоем золотой пыли пятиконечную звезду, вершиной которой являлся Сириус – Создатель Тронного Зала, Создатель Вселенной!

- Какая же она маленькая, безграничная Вселенная! Она всего лишь звезда, одна-единственная звезда! Единственная Звезда? Так вот оно что! Единая Звезда пятиконечная! А Взрыв? Он за пределами Тронного Зала? Там видимое тело Звезды. Так значит, его еще не было? Он будет! Будет, когда пятая точка взорвется и огонь прокатится по Вселенной. Эй, Фомальгаут, твой Мир выдержит пламя Большого Взрыва?

- Да! И ты это знаешь! – Создатель Мира Людей впервые не улыбнулся.

- Тогда я падаю Небесным Огнем, - заявил Создатель Вселенной, преломил лучи и полетел вниз.

- Египетская Земля ждет тебя, - услышал Сириус догоняющий голос Фомальгаута…

Глава 4

Рига, 2014 год.

Звуки органа в Домском соборе невольно напомнили Илге первое причастие, слезы первой любви и радость издания первой книги, радость, которая проросла ростками творчества в сердце и привела к славе и мировому признанию. Имя Гражины Гинтарас сияло яркой звездой на литературном небосклоне современности, сам же писатель, сама Илга оставалась в тени, предпочитая старую Ригу Берлину, Нью-Йорку и потерявшему романтику Парижу.

«Меняется мир, но не меняется Домский собор. Здесь нет времени. В Домском соборе ты можешь слышать дыхание Вселенной», - так говорила мама маленькой Илге, и писатель уже в который раз убеждалась в правоте этих слов и приходила в храм послушать не орган, а порывы космического ветра, падающие звезды и движение Млечного Пути. Тогда Домский собор становился центром мира, ядром Галактики, а Илга – невольным Создателем всего Сущего.

- Создан еще один день, - шептала Гражина Гинтарас и, надышавшись воздухом Вселенной, возвращалась на землю, в любимый город, в объятия Яниса, мужчины, давшего возможность ей быть просто писателем.

Янис был рыбаком. Балтийский ветер то уносил его в море, то возвращал на континент с уловом трески и камбалы – солнечной рыбы, как называли ее латыши. Янис любил Илгу, любил ее книги и улыбался, когда друзья рассказывали о Гражине Гинтарас, живущей в Риге, талантливой и прекрасной, как Балтика, писательнице, которую не видел никто, но все говорили о ней, мечтали и надеялись оказаться рядом. Янис не мечтал – он удержал свою мечту, свою Илгу, удержал любовью и свободой. Хотя Янис и не до конца понимал смысл слов, произносимых Гражиной, читал книги скорее сердцем, чем разумом, но открытая для любви душа и крепкие руки покорили сознание писателя и прекрасное женское тело. Это была настоящая любовь, о которой никто не знал, кроме любящих. Это была настоящая любовь, которую никто не видел, но которой и в которой жили обычный латышский рыбак Янис и писатель Илга с мировым именем Гражины Гинтарас.

Илга вышла из собора и пошла по улочкам старой Риги. Одинокий музыкант прикасался смычком к одинокой скрипке, и та пела голосами Моцарта и Паганини, Скрябина и Шнитке. Мелодия залетала в открытые окна и превращалась в песни Раймонда Паулса, набегающие на Ригу волнами Балтийского моря и ранящие сердца рижан шипами любви бедного художника к красавице-актрисе.

У Дома Черного Кота Илга остановилась: дорогу перебегал белый пушистый кот с колокольчиком на шее. Прохожие не обращали на него никакого внимания, обсуждали проблемы и двигались дальше. Илга вслушалась в обрывки фраз:

- Подари ему китайскую пирамидку с золотыми монетами на удачу…

- Золотое сечение – вот формула успеха твоей картины…

- Райнис обещал свозить меня в Египет. Я уже и чемодан собрала…

Колокольчик на шее животного прозвучал тоненько-тоненько, а сам белый кот скрылся за дверью магазина. Вывеска информировала: «Атлантика». Магазин сувениров. График работы: 10.00 – 19.00, без перерыва, без выходных».

Звук еще одного колокольчика известил хозяев о приходе покупателя. Илга осмотрелась. Магазинчик был маленьким и заваленным сувенирами со всех концов света: сундуки, маски, средневековое «оружие», статуэтки и красные китайские фонарики.

- Вам что-нибудь предложить? – спросила милая девушка-продавец у покупателя.

- Нет, я сама выберу, - отказалась от предложения Илга и увидела на прилавке стоящие в ряд разных размеров прозрачные пирамидки.

- Вот эту, - женщина указала рукой на один из сувениров.

- Вам упаковать?

- Не беспокойтесь, коробка не нужна, - ответила Илга, взяла в руки сувенир и перевернула: золотая пыль закружилась и осела на сфинкса, заточенного в прозрачном пространстве.

Страж пустыни не показался писательнице таким уже страшным, каким его представляли люди. Женщина улыбнулась, спрятала пирамидку в карман и вышла из магазина…

Улочки Риги остались прежними. Илга знала каждый поворот, каждый дом. По-прежнему над городом возвышалась Башня Святого Петра, которая была и осью, и вершиной Риги. Солнечные лучи, как обычно, стучались в окна, отражались и слепили глаза.

«Все как всегда, но что-то не так… то ли в воздухе, то ли в солнечном сиянии, то ли во мне, как будто в кармане лежит какая-то тайна и мне суждено ее разгадать».

Илга поглядела на солнце – разноцветное кольцо появилось вокруг желтой звезды, выпустившей тысячи рук-лучей, летящих на землю. Воздух задрожал, как в пустыне. Стало душно. Внезапная жажда пересушила горло. Губы потрескались. В глазах потемнело. Илга расстегнула плащ и прислонилась к стене ближайшего дома.

- Вам помочь? – услышала Гражина голос, переходящий в шипение змеи.

Долгожданный порыв ветра речной прохладой обрушился на тело человека и вернул писателя в реальность.

- Нет, спасибо…

Крепкий черный кофе восстановил силы и прояснил разум. Пирамидка стояла на столике в кафе. Илга, делая очередной глоток кофе, глядела то на сувенир, то в окно, наблюдая за прохожими, среди которых нетрудно было отличить рижан от гостей столицы. «Здесь что-то есть. Я напала на след. Мой писательский нюх учуял его. Будет новая книга. Правда, тема избитая, хотя…»

Информация, выложенная в интернете, говорила об одном: никто ничего не знает о пирамидах, но они кормят ученых-египтологов, историков, археологов, людей искусства, музейных работников и простых арабов – жителей Арабской Республики Египет. Огромная масса «исследователей» разделилась на фанатов и скептиков, практиков и теоретиков. Каждая группа выдвигала свои версии, предлагала свои разгадки, писала свои научные работы, снимала свои научно-популярные и художественные фильмы. Объединяло всех одно: пирамиды стояли и не боялись времени, а охранял их один-единственный Сфинкс, наводящий ужас размерами, каменным взором, каменным сердцем и каменным бессмертием.

«Изнурительный труд рабов? Постройки древней цивилизации Атлантов? Вмешательство Богов или инопланетного разума? Ни одна из версий меня не устраивает. Ответ нужно искать самой. Янис опять назовет меня сумасшедшей, и будет прав», - рассмеялась Илга, выключила компьютер, достала ручку, большую тетрадь, залезла с ногами на диван и стала писать…

Глава 5

Древний Египет, правление Аменхотепа IV – Эхнатона.

Звук шагов эхом раздавался в колонной галерее. Фараон шел твердой и уверенной походкой, шел к выходу. Человека позвала звезда, яркая, пленительная, долгожданная. Ее появление на небе предвещало разлив Нила, а от него зависели как судьбы тысяч людей, свободных подданных и рабов, так и судьба фараона – Аменхотепа IV, Царя Египта 18-й династии, правителя, пожелавшего стать Богом.

- О лучезарная, - обратился фараон к звезде, - прикоснись лучами к мертвой земле и оживи ее. Тебе дана власть над миром – прояви ее: пролей свет, преврати пустыню в вечный оазис и сделай меня Бессмертным, как Бессмертны были Строители Пирамид, пока ты не забрала их.

Фараон умолк. Тишина воцарилась в небе. Звезда вспыхнула. Яркий свет широкой дорогой упал на землю и тысячами рук-лучей коснулся разгоряченного тела мужчины, доводя сознание до экстаза, вырвавшегося криком «Эхн-Атон». Руки-лучи не молчали, руки-лучи ласкали, шептали, говорили, кричали: «Ты мой. Ты избран. Ты бессмертен. Умри фараоном и воскресни Богом. Отдели душу от тела, а разум – от души. Озари их и соедини обратно. Иди в Гизу и стань Строителем Тела».

В последних словах Аменхотеп услышал свой голос и не удивился.

- Мое имя Эхн-Атон. Я бросаю вызов Богам. Атон – мой единственный Бог. Звезда – его лучезарный лик.

Мужчина упал на колени и закрыл лицо руками. Упал человеком, а поднялся фараоном – Бессмертным в смертном теле.

Свет далекой звезды рассеялся.

«Я твой!» - молния-мысль пронзила все тела Эхнатона, и он вернулся во дворец, убежденный, что построит не только новое тело, но и новую столицу…

Нефертити не спалось. Она ждала возвращения мужа, хотя и не думала, что он вернется так скоро. Обычно Аменхотеп возвращался под утро, молчаливый, угрюмый, как будто разговор с небом отнимал у человека часы отведенной жизни, а земля становилась тяжким бременем, освободиться от которого не под силу было даже фараону. Царица решила нарушить привычный ход вещей и вышла навстречу мужу, навстречу судьбе. Полумрак царил во дворце. Нефертити прошла мимо покоя царя и детей, в последний заглянула, убедившись, что дочери спят, тихо проследовала в галерею. Идти было легко. Длинная узкая лунная дорога вела в мир, полный тайны и волшебства. Змея проползла возле ног царицы и скрылась за колонной. Сердце женщины громко застучало, а крик ужаса застыл в горле, так и не вырвавшись на свободу. Вдруг в полутьме Нефертити увидела яркий свет, он «плыл» навстречу, обретая форму бело-золотого шара. Царица остановилась, но не страх остановил ее, а красота – шар светился изнутри, а сияние, исходящее от него, умиротворяло и наполняло пространство вокруг внезапной радостью и запредельным восторгом.

«Что это? Звезда? Солнце? Это Царь Солнца!»

Нефертити стала всматриваться в бело-золотой шар. Тот продолжал «плыть» ей навстречу. Вскоре женщина разглядела знакомый силуэт, знакомые черты лица. Знакомый голос вывел царицу из временного оцепенения:

- Что ты здесь делаешь?

- Мне не спалось. Я решила выйти к тебе навстречу.

Глаза Аменхотепа сияли. Царь улыбался, хотя взгляд его был серьезным и строгим.

- Я не узнаю тебя. Ты изменился. Ты излучаешь свет.

- Это Она, Слеза Исиды, изменила меня. Это Ее свет. Завтра я отправляюсь в Гизу, - сказал фараон, подошел к царице и поцеловал.

Поцелуй был легким, волнующим, но непродолжительным: в галерее, между колонн, появился Верховный Жрец. Его испуганное бледное лицо в свете Луны казалось белым и неживым. Служитель Амона-Ра, задыхаясь от волнения, боясь гнева фараона, произнес дрожащим голосом:

- Река разливается. Вода прибывает с невероятной скоростью. Гонцы из Нижнего и Верхнего Египта бьют тревогу: народ в панике, люди покидают страну, чтобы никогда не вернуться. Что делать, Владыка?

- Что вы обычно делали? – грозно спросил Аменхотеп IV.

- В Асуане мы бросали со скалы в реку красивую девушку и ждали, что Нил примет жертву, вернет воды в берега и оставит на полях «черную землю». Девушка уже найдена, о, Единственный Ра, мои люди ждут приказа.

- Нет. Жертв больше не будет. Спасайте людей, уводите вглубь страны и взывайте к Атону. Только Он может остановить катастрофу.

- Я не ослышался, Аменхотеп, Бог и Властитель Фив? К Атону? Не к Богине Маат? – переспросил Верховный Жрец.

- Ты не ослышался. К Атону! Это говорю я, Эхн-Атон, Строитель нового Египта, Нового Мира…

Глава 6

Метеорологи предупреждали жителей Латвии о надвигающемся шторме и его последствиях. Илга волновалась: Янис был в море, и она не знала, успеет ли он вернуться на континент. Полил дождь. Крупные капли ударялись о железный подоконник, тревогой и болью отзывались в сердце любящей женщины. Илга отложила тетрадь в сторону, зажгла свечи и стала терпеливо ждать, возлагая надежду на любовь, так как только ей, ей одной было под силу уберечь от верной гибели того, кого так сильно любили. Огонь пылал, свеча плакала, роняя восковые слезы…

Несколько часов рыболовецкое судно «Большой Пес» держалось на плову, между жизнью и смертью. Шторм отрезал шхуну от земли и унес далеко в море. Позывные о спасении неоднократно летели в эфир, указывая координаты, которые стремительно менялись и требовали постоянной корректировки. Рыбаки были уверены, что их сообщения будут услышаны если не в Латвии, то в какой-нибудь другой балтийской стране, и помощь придет вовремя.

Черной стала вода, черным стало небо. Дождь лил не переставая. Волны швыряли рыболовецкое судно, взяв управление в зыбкие морские «руки». Холодные брызги стучались в иллюминатор единственной каюты, как будто море само просило о помощи, покорно подчинившись воздушным массам, устроившим пляску смерти.

Не в первый раз рыбаки попадали в шторм, и каждый из них четко и до мелочей знал свои действия, и руки не боялись, ноги слушались, голова оставалась ясной. Кто думал о родителях, кто – о детях, кто – о недостроенном доме… Янис думал об Илге, и память восстанавливала во всех подробностях первый день, первые часы их знакомства…

…холодным сентябрьским вечером Янис торопился на встречу: сестра обещала познакомить с писателем и просила не опаздывать. Молодой человек волновался, он успел принять душ, вернувшись с моря, а времени, чтобы подготовиться к разговору, у него просто не было. Янис не шел – Янис летел, ему казалось, что этот день изменит его жизнь полностью и навсегда. Повернув за угол, мужчина увидел сестру и писателя – не седовласого старика, а красивую молодую женщину. Волнение усилилось, ноги остановились.

- Янис, где ты пропадал? Мы уже замерзли, ожидая тебя. Познакомься, Илга, это мой брат Янис. Янис, это Илга, писатель, я тебе о ней рассказывала.

Янис ничего не помнил из того, что рассказывала сестра, но улыбнулся и сказал:

- Здравствуйте.

- Здравствуйте, - ответила Илга и тоже улыбнулась.

- Долго мы здесь будем стоять? Предложи дамам кофе, - заявила Кристина и открыла дверь в кафе…

…разговаривали обо всем и ни о чем. Янис не видел вокруг ничего, кроме Ее глаз, не слышал вокруг ничего, кроме Ее голоса. Обсуждали проблемы планетарного, почти космического масштаба, сидя за столиком в маленьком кафе небольшого города Лиепая, что на границе с Литвой…

…время остановилось – и наступила новая точка отсчета – началась новая жизнь, яркая, разнообразная, наполненная событиями, взлетами и падениями, наполненная счастливой любовью…

…через год Янис признался Илге в любви. Вдвоем они перебрались в Ригу, в дом, где жила ее мать и где прошло Илгино детство, в квартиру, в которой она не была уже пять лет с момента смерти матери, найдя временное пристанище у тетки в Лиепае…

…двенадцать лет они вместе. Он все еще помнит тот сентябрьский вечер, волнение, звуки шагов по мостовой и смятый листок со стихами в кармане куртки, который Янис так и не осмелился показать писателю…

Огромная волна обрушилась на шхуну и едва не перевернула ее. За ней – вторая, третья… Сигналы бедствия вырывались в эфир, но жуткая тишина была ответом людям, связавшим свои судьбы с морем.

Стихия завывала. Судно клонилось на бок, словно «устало» от неравной борьбы. На мгновение Янису показалось, что наступил конец, что на помощь никто не придет. Мужчина вышел из рубки, прокричал во тьму «Илга!» и закрыл лицо руками. Голос человека утонул в грохоте неукротимой стихии.

Яркий свет ослепил Яниса, когда рыбак отнял руки от лица и посмотрел в море. Шведский военный корабль приближался к шхуне, и это были его огни.

- Мы спасены! – услышал Янис радостные крики латышских рыбаков.

Холодные брызги долетели до Яниса и скатились морской соленой «слезой» по щеке…

Глава 7

Пирамиды встретили фараона великим молчанием. Заговорила душа Эхнатона:

- О лучезарная! Я в Гизе! Возле пирамид. В какую из них войти? Дай знак!

Белые пирамиды глядели на фараона единственным «глазом»-пирамидоном, черным, золотым и серебристо-белым, сияющим в лучах солнца, словно звезда, упавшая на вершину загадочной постройки. Пирамида с «черным глазом» была самой большой и находилась справа от Сфинкса – Стража пирамиды с «золотым глазом». Слева от скульптуры и чуть дальше остальных стояла самая «маленькая» пирамида – пирамида с «серебристо-белым глазом». Пирамидки-спутники находились рядом с большими, как будто прятались за грани гигантов. Взгляд Сфинкса был устремлен за горизонт.

- Что же ты видишь, Бессмертный Страж, каменными глазами? – спросил фараон, повернулся к пирамидам спиной и посмотрел на север, за горизонт.

Небо было голубым и безоблачным, и душа Эхнатона поплыла на воздушном корабле по Небесному Нилу далеко за горизонт, а разум наблюдал за образами, появляющимися и исчезающими, как миражи…

…2700 год д. н. э. Мемфис, столица Древнего Египта. Дворец Хеопса-Хуфу, фараона IV династии.

- Брат, - обратился Хемиун к Хеопсу, - на левом берегу Нила песчаная буря. Если она захватит еще и правое побережье, то страна погибнет, а власть фараона закончится.

- Я вызываю жрецов во дворец! - раздался грозный голос Хеопса.

Жрецы из двух храмов – Бога Пта и бога Ра – незамедлительно предстали перед фараоном.

- Обратитесь к Богам и узнайте, откуда появилась песчаная буря и как ее остановить, - приказал Хеопс. – Начнем с тебя.

Фараон указал на служителя Бога Пта. Жрец поднял руки к небу и закрыл глаза. Слова-обращения долетели до ушей всех присутствующих. Хемиун, архитектор и брат Хеопса, улыбнулся и вышел из Тронного зала.

- Фараон! Бог Пта сообщает, что это Он поднял бурю. Пта распоряжается всем, что сотворил на Земле, и даже самой Землей.

- Зачем Пта поднял бурю? – спросил Хеопс.

- Пта молчит, он не хочет открывать свою волю. Мы должны принять ее и подчиниться ей.

- Что думает об этом Бог Ра? – обратился фараон ко второму жрецу.

- Я должен видеть Солнце, чтобы узнать ответ, - сказал жрец Бога Ра и направился к выходу, за ним последовал Хеопс и жрец Бога Пта.

На дворе стоял февраль. Мягкая зима готовилась уступить место жаркому лету. Жрец повернулся к солнцу, поднял руки, закрыл глаза и прошептал молитву. Солнце высоко висело над землей и было белым-белым. Дул сильный ветер, песком засыпая дорожки, ведущие во дворец. Песок резал глаза, першило в горле, дыхание затруднялось.

- Бог Ра сообщает, что происходит то, что должно произойти. Прошлое и будущее соединятся в одной точке – и появится то, что должно быть.

- Где и что? – настаивал Хеопс.

- На левом берегу Нила, - произнес жрец, открыл глаза и добавил: - Ты назовешь одно из них своим именем.

- Приготовьте колесницу! – отдал приказ фараон. – Я иду в пасть песчаной бури.

Через минуту колесница была готова. Никто не стал отговаривать фараона: происходило то, что должно было произойти. Вскоре колесница попала в плен стихии. Ветер оторвал Хеопса от земли и закружил в воздухе, образовав большую песчаную воронку. Фараон не испугался. Перед его взором пронеслись фрагменты прошлой и будущей жизней – жизней его, Египта, Земли. Необычные лица, необычные предметы и здания, но не они удивили Хеопса – удивило то, что во всех временах, во всех жизнях присутствовало его тело, его лицо, в разных одеждах, с разными прическами, но одно и то же. Скорость вращения увеличилась, времена и жизни наслоились друг на друга и исчезли во тьме. Хеопс ощутил, как душа оборвалась, а тело быстро падало вниз. Больше фараон ничего не помнил: он сам растворился во тьме. Когда Хеопс пришел в себя и открыл глаза, то увидел над головой белое-белое солнце. Руки нащупали жаркий песок. Фараон медленно поднялся и крепко стал на ноги. Крик радости и восторга вырвался из груди человека: Хеопс не мог оторвать взгляда от огромных пирамид, сияющих яркими звездами на вершинах…

…2700 год н. э. Каир, Аль-Азхар, Научный Центр Афро-Азиатского Союза. Заседание Академического Совета.

- Труд сорока лет завершен! – заявил Дэн Флеймер. – Мы можем предложить Мировому Содружеству действующий Центр Нового Тела в Эль-Гизе. Благодаря сверхточным расчетам и новейшим технологиям мы построили три гигантские пирамиды, в которых можно разъединить, просветлить и соединить все тела человека для их восстановления, преобразования. Мы победили естественную смерть! Теперь не нужно принимать лекарственные препараты или создавать клонов, четко копирующих оригинал для перекачки сознания. Достаточно войти в первую пирамиду и поместить изношенное тело в гранитный «саркофаг». Процесс индивидуален и совершенен. Человечество вздохнет с облегчением, ведь за последние 200 лет в условиях полного отсутствия детей и рождаемости, люди превратились в бесполые существа, взрослые разумом, по-прежнему бессмертные духом, но не телом. Силы Вселенной да помогут нам! Возле пирамид мы разместили скульптуры-образцы новых тел, чьи пропорции идеальны, а красота совершенна. Сегодня, коллеги, я представляю вам первый «экземпляр». Его имя Эхнатон.

Дэн Флеймер окончил доклад и пригласил в зал человека, прошедшего «смерть», «воскресение» и «возвращение» на землю – в мир людей. Сияющий, сильный и абсолютно здоровый Эхнатон переступил порог зала под аплодисменты участников Академического Совета.

- Хвала Четырем Создателям Вселенной! Дойдя до крайней Точки Падения и переступив ее, я начал Путь Возврата – путь духовный, а не мирской. Пирамиды избавили мою душу от страха смерти и озарили разум бессмертием. Животное, дрожащее за свою жизнь, стало Полубогом – Бессмертным в смертном теле. По моей просьбе возле центральной пирамиды с «золотым глазом» был установлен Сфинкс – гигантская живая статуя, символизирующая процесс преобразования, смотрящая за горизонт, на небо, на Царские Звезды – Антарес, Регул и Альдебаран. Одной Звезды Сфинкс не видит: он находится в мире Фомальгаута, и этот мир вмещает живую скульптуру в себе. Мой Путь освещают Звезды, и я стремлюсь стать Пятой Звездой – Пятым Создателем Вселенной!

В крытом зале Аль-Азхара воцарилась полная тишина. Академики не знали, как отреагировать на заявление первого «экземпляра» и научное открытие Дэна Флеймера и его команды. Великое молчание нарушил Дэн Флеймер:

- Если результаты преобразований новых тел будут безошибочны на 100%, то мы построим пирамиды на всех континентах.

- Раса Полубогов?! Мы пришли к Расе Полубогов! – заявил один из участников Академического Совета, встал и зааплодировал.

За ним поднялись со своих мест все члены Совета. Громкие и продолжительные аплодисменты заполнили не только крытый зал, но и центральный двор со 140 колоннами.

- Мы возвращаемся к Расе Полубогов! – уточнил Дэн Флеймер. – Для Полубога будущее – это его далекое прошлое…

…небо оставалось голубым и безоблачным. Душа Эхнатона вернулась на землю. Жаркое солнце ударило в голову. На лбу выступил пот. Фараон вытер лоб рукой и повернулся лицом к пирамидам.

«Так вот она где… моя крайняя Точка Падения… в этой жизни. Я переступлю тебя!» - решил Эхнатон и направился к пирамиде с «черным глазом».

В голове фараона все еще звучали слова «Мой Путь освещают Звезды, и я стремлюсь стать Пятой Звездой – Пятым Создателем Вселенной!», когда Эхнатон подошел к главному входу в пирамиду Хеопса, расположенному на шестом уровне камней…

Глава 8

Солнце садилось за горизонт. В лучах заката руины Валмиеры заключали в себе тайну и погружали сознание в далекое, очень далекое прошлое. Илга оказалась в этом уголке не случайно: она искала в Латвии место, соответствующее пирамидам в Гизе, – искала крайнюю Точку Падения для себя, а то, что она существует именно в этой жизни, Гражина Гинтарас не сомневалась. О Валмиере Илга узнала из рассылки, полученной по электронной почте. Тогда ей показалось, что она сама себе отправила информацию о древнем и загадочном городе балтов, хозяйкой которого была некая Беверина – полуженщина, полубогиня. Версий о строительстве крепости и ее назначении было множество, но ясным было одно: Валмиерский замок – одно из чудес Латвии. Илга решила проверить Валмиеру на «чудо» и поспешила разгадать тайну крепости до наступления темноты.

Гражина Гинтарас дотронулась рукой до камней. Чуда не произошло: камни молчали. Земля поглотила древний город, а уцелевшая стена Валмиеры хранила тайну и не собиралась ее открывать.

«О чем же ты молчишь и к чему молчанием призываешь?» - размышляла Илга.

Солнце село, и тьма пропустила женщину через проем на месте старых ворот. Илга сделала несколько шагов, остановилась и посмотрела вверх: яркий ковш Большой Медведицы отчетливо выделялся на фоне синего неба. Гинтарас без труда отыскала Малую Медведицу и Полярную Звезду и задумалась: «Скоро наступит ночь. Здесь оставаться нельзя. Но как же здесь легко дышать. Удивительно легко дышать! И земля под ногами теплая, мягкая, живая…»

Илга достала из кармана фонарик, включила его и осветила место, на котором стояла. Трава склонилась перед писателем и указала на тропинку, ведущую в неизвестность.

«Обследую сегодня, чтобы завтра не возвращаться», - решила Гражина Гинтарас и пошла по узкой тропинке, освещая тусклым светом дорогу. Путь оказался недолгим: земля под ногами провалилась, и Илга полетела в яму, крепко сжимая в руке фонарик.

Яма была глубокой и напоминала колодец, давно высохший и засыпанный из-за ненадобности.

«Как отсюда выбраться? До утра в замок никто не придет, да и утром не факт, что кто-то сможет обнаружить меня. Надо что-то делать».

Решение предложил сам колодец: широкий лаз зиял черной дырой и манил древней тайной.

- Иного выхода нет, - прошептала Гражина Гинтарас и ступила в «черную дыру»…

Подземелье в рост человека протянулось длинной «улицей». Илга осветила потолок и стены и заметила факелы, висевшие в железных петлях на определенном расстоянии друг от друга.

- Как хорошо, что я взяла спички, попробую зажечь.

Факел не сопротивлялся: огонь вспыхнул ярко. Илга выключила фонарик, вернула его назад в карман и продолжила путь.

- Это сон или реальность? Похоже, что по этому коридору когда-то ходили крестоносцы. Интересно, куда ведет подземелье? – спросила женщина вслух, но ответа не последовало: вокруг царила средневековая тишина. Шаги эхом отзывались в каменных стенах, огонь дрожал, указывая, что где-то есть выход.

«Ты искала Точку Падения – вот и упала. Путь Возврата идет под землей, через тьму, тьму веков?»

Размышляя, Гражина Гинтарас не заметила, как оказалась у деревянной двери, на которой ножом были вырезаны звезда, пирамида и латинская буква «S». Дверь заскрипела, но открылась. Белый колонный зал встретил недружелюбно: огонь едва не погас, а по ногам и спине пробежал холод. 14 колонн окружали гранитный саркофаг.

«Ты должна заглянуть в него!» - мысль-приказ звучала в голове, толкая вперед, лишая страха.

Илга ступила в круг и подошла к саркофагу. Крышка была стеклянной, и Гинтарас увидела женское тело. Сине-белое платье украшали сапфиры и бриллианты, на поясе золотыми нитями были вышиты узоры-завитки, на тонких запястьях – браслеты, на пальцах – кольца, на груди – золотое ожерелье с подвеской в виде головы быка с бриллиантовым глазом. Венчала мертвое тело корона, достойная королевы.

- Это Беверина, хозяйка города, - произнесла Илга и заглянула полубогине в лицо.

Немой крик облетел колонный зал: в саркофаге лежала Гражина Гинтарас, ее тело – древняя и хорошо сохранившаяся мумия.

- Это я! – вырвалось из груди Илги.

Женщина заметалась между колоннами, ища другой выход.

- Успокойся и ищи выход! Должна быть вторая дверь! – приказала себе Илга и стала осматривать каждый метр зала.

Огромные сундуки стояли у стены и казались такими же мертвыми, как и хозяйка Белого зала.

«Сокровища тамплиеров? Так вот кто их сторожит!»

Илга насчитала 13 сундуков.

«На один меньше, чем колонн. А 14? Так это же саркофаг с самым главным сокровищем – телом легендарной Беверины, копирующим точь-в-точь меня!»

Стена замкнулась в кольцо. Выхода не было. Дверь была одна: та, что впустила в Белый колонный зал.

- Назад я не пойду! Где выход, спроси у себя, - заявила Илга и вновь подошла к саркофагу.

- Беверина, если ты – это я, открой дверь! Ты уйдешь со мной! Не быть тебе пленницей Белого зала! Мне не нужны сокровища, и тебе тоже…

И только сейчас Илга заметила, что саркофаг стоит на камнях, а один камень отвалился. Женщина подняла его и швырнула в стеклянную крышку гранитного гроба – осколки посыпались на безжизненное тело полубогини. «Огонь!» - мысль молнией промелькнула в голове писателя. Илга поднесла факел к саркофагу и бросила – тело Беверины вспыхнуло ярко, осветив, словно солнце, подземный мир.

Илга присела у колонны. По щеке скатилась слеза и тотчас же высохла от жара, исходящего из жертвенной «чаши». Еще несколько минут – и огонь погас: тело Беверины сгорело. Стало темно, жутко темно. В темноте родились мысли:

- Вот она, твоя крайняя Точка Падения!

- Возвращайся!

- Точка Падения открывает Путь Возврата! Путь духовный, а не мирской.

«Тело закрывало выход!»

Илга вскочила на ноги, включила фонарик и посмотрела в саркофаг: Беверины не было, золотое ожерелье с головой быка лежало на краю лаза, как будто указывало на открытый путь. Гражина Гинтарас взяла ожерелье и спустилась в новый узкий темный проем…

Лаз был действительно узким. Каждый сантиметр «дороги» отнимал силы. Дышать стало тяжело. Фонарик погас.

- Еще, еще немного – и я доползу до выхода, - подбадривала себя Илга.

Путь длился не минуты – путь растянулся на часы.

- Я в утробе, в Утробе Земли! Я рождаюсь, - после этих слов писателя появился тоненький луч света. Илга ухватилась за него, как за нить, и, собрав последние силы, поползла дальше.

Через несколько метров лаз стал шире, еще через несколько метров женщина смогла стать на колени.

«Только бы не уснуть! Только бы не уснуть!» - в голове жила одна-единственная мысль.

Когда свет заполнил весь подземный ход, Илга поднялась на ноги и вышла на поверхность…

Утро встретило писателя речной прохладой и первыми солнечными лучами. Дышалось легко. Илга посмотрела на реку: Гауя изгибалась латинской буквой «S», на лугу паслись коровы. Гражина оглянулась – вал остался позади, а на нем гордо возвышались руины Валмиеры – замка, утратившего тайну, теперь уже навсегда…

Глава 9

Эхнатон шел по длинному узкому коридору. Высокий рост и широкие плечи фараона затрудняли движение, а крутой спуск вниз требовал осторожности и повышенного внимания, да еще правую руку нужно было держать вытянутой, чтобы огонь факела не обжег лицо.

Идти было крайне неудобно, но Эхнатон не собирался возвращаться в прежний мир в прежнем теле. Если здесь, в этой пирамиде, можно стать Бессмертным, то все страдания выглядят просто как жалкие детские капризы. Фараон понимал, что пирамида строилась не с учетом размеров его тела и, возможно, должна была освещаться иным образом, о котором он не знал и даже не догадывался, но он вошел сюда, в чужой мир, открыл чужую тайну и должен терпеть, чтобы достигнуть цели. Куда ведет коридор, Эхнатон не знал, да и никто не знал. Египтяне боялись пирамид и верили в проклятье Богов и смерть от внезапной неизлечимой болезни. Фараон не считал, на каком уровне спуска появилась развилка: одна лестница вела по-прежнему вниз, вторая – наверх. Человек остановился.

«Куда идти? Что выбрать? Как не ошибиться?» - вопросы градом обрушились на человеческое сознание.

- Поднимайся наверх! – приказал себе фараон. – Спуститься всегда успеешь.

Новый коридор был шире и круто поднимался вверх (рука оставалась вытянутой и дрожала). Эхнатон опять не считал, сколько уже ступенек преодолел, как вновь натолкнулся на развилку: одна лестница по-прежнему вела вверх, вторая – прямо, но обе пролегали над пропастью – круглым черным отверстием. Одно неловкое движение – и человек падал вниз, в «черную дыру». Фараон посмотрел вперед, затем вверх: оба новых коридора освещались естественным светом, только коридор, ведущий вверх, был выше и освещался ярче.

- Поднимайся наверх! – во второй раз приказал себе Эхнатон, перешагнул пропасть, погасил факел и продолжил путь.

Лучи солнца попадали в галерею, отражались от отполированных плит известняка и слепили глаза. Эхнатон глядел под ноги и считал ступени. Сбившись со счета, человек достиг цели: в помещении из розового гранита стоял огромный пустой саркофаг, прозрачная крышка с круглыми отверстиями для воздуха находилась рядом.

- Наконец-то! Пора действовать!

Крышка оказалась легкой. Фараон поднял ее, залез в саркофаг, лег и плотно закрыл гранитное «ложе» - отрезал себя от внешнего мира, чтобы подчинить и изменить внутренний. Тело мгновенно налилось тяжестью и окаменело. Веки закрылись. Душа успокоилась. Сознание забыло все. Эхнатон уснул – уснул мертвым сном.

Первой проснулась память. Она знала, кто лежит в саркофаге, зачем и где «гробница» находится. Память знала, что фараона ждет дома любимая жена, что Аменхотеп назвал себя Эхнатоном и собирался построить новую столицу, а главное, человек хотел стать Бессмертным – Полубогом. Память знала все и стала будить тела.

- Эй, разум, очнись! Тебя ждут великие дела! Ты хотел просветления? Так лети в пирамиду с бело-серебристым пирамидоном – это твой «глаз» так сияет, это твой свет. Наполнись им! Наполнись до предела и возвращайся! Я буду ждать тебя.

Разум отделился от тела фараона, через отверстия в крышке вылетел из саркофага и белой птицей воспарил в свет, льющийся из северного «окна» пирамиды.

- Эй, душа, очнись! Тебя ждут великие дела! Ты хотела просветления? Так лети в пирамиду с золотым пирамидоном – это твой «глаз» так сияет, это твой свет. Наполнись им! Наполнись до предела и возвращайся! Я буду ждать тебя.

Душа отделилась от тела фараона, через отверстия в крышке вылетела из саркофага и золотой птицей воспарила в свет, льющийся из южного «окна» пирамиды.

- А ты, тело-оболочка, не просыпайся! Ты должно насытиться покоем, чтобы совершать великие дела! Черный свет – твой свет! Наполнись им! Наполнись до предела и жди, как жду я.

Каменное тело лежало в гранитном саркофаге и не видело света: оно дышало тьмой, оно наполнялось тьмой. Антарес, Великая Царская Звезда, ужалила его. Яд разлился по телу и изменил его. Менялась и запись в Книге Бытия.

Первым просветлел разум. Он блуждал по коридорам третьей, самой «невысокой» пирамиды, пока не достиг цели: Альдебаран, Великая Царская Звезда, впустила его в Реальный Мир – и разум засиял чистым блеском белоснежного бриллианта.

Второй просветлела душа. Она блуждала по коридорам средней пирамиды, пока не достигла цели: Регул, Великая Царская Звезда, впустила ее в Реальный Мир – и душа запела чистым золотым голосом Белой Розы.

Тела разъединились, тела просветлели, тела наслаждались в Реальных Мирах и не хотели возвращаться в мир Фомальгаута, Великой Царской Звезды, утонувшей в Южном полушарии Звездного Неба, спящей в животе Южной Рыбы. Но именно в мире Фомальгаута жила память, и она не спала. Она ждала. В ожидании мелькали картинки прошлого. В ожидании мелькали картинки будущего. Когда «экран» погас, память прокричала:

- Эй, тела, пора возвращаться! Наступило время рождения – рождения нового, просветленного, объединенного, пятого тела.

Крик памяти был настолько громким, что белая и золотая «птицы» одновременно вернулись в пирамиду с черным пирамидоном и соединились с каменным телом.

- Все, теперь усну я, - заявила память и, словно улитка, залезла в свой защитный домик-панцирь.

Эхнатон проснулся, открыл крышку и вылез из саркофага. Внешний мир был старым, но ощущения были новыми: по-новому глядели глаза, по-новому слышали уши, новая сила двигала новое тело.

- Я Бессмертный! Мне все подвластно! Ахетатон! Я построю тебя! Ты будешь стоять на горизонте и соединять два мира – Мир Бессмертных Богов и Мир Смертных Людей.

Эхнатон ловко и быстро совершил обратный путь. Холодная ночь жаркой пустыни встретила фараона легким дыханием. Бессмертный посмотрел на небо, отыскав Сириус, поднял к нему руки и воззвал:

- О лучезарная! Ты настоящее Солнце! Атон – мой единственный Бог!

Сириус ответил фараону ярким мерцанием и направил к Бессмертному руки-лучи, чтобы согреть только что рожденное пятое тело…

Глава 10

Янис ушел в море, когда Илга вернулась домой, и они разминулись. Холодное сырое подземелье повлияло на здоровье женщины: сильно болела голова, «крутило» тело, «огонь» пылал в груди, постепенно переходя в озноб. Илга залезла на кровать, укрылась двумя одеялами, но лихорадка не отступала: зубы стучали, ноги были ледяными. Память терзала душу пережитыми страданиями, а разум воссоздавал образы Белого зала и Беверины. Илга пыталась приостановить боль, но ничего не получалось: боль балтийскими волнами ударялась об измученное тело. Гражина хотела уменьшить боль, но та только росла и погружала сознание в болезненное забытье. Илга перестала сопротивляться, повернулась на правый бок, свернулась калачиком и доверила больное тело обычному сну.

Во сне к Гражине Гинтарас пришла Беверина – сильная, красивая, живая…

- А ты смелая девочка! Хотя я всегда была смелой. Трусость свойственна человеку, она оберегает его смертное тело.

- Трусость и жадность, - добавила Гражина.

- О-о! Ты, я вижу, знаток человеческих душ! – рассмеялась Беверина.

- Я писатель, и не думаю, что люди меня по-настоящему интересуют.

- Браво! Создавать Миры – занятие, достойное Бога, но не единственное…

- Расскажи о себе. Кем я была? – спросила Гражина.

- Бессмертным! Смотри!

Беверина указала рукой на север…

…Метель кружила над городом – заметала последние следы зимы. В замок въехал всадник, слез с коня и быстрым шагом направился в покои княгини.

Беверина ждала гонца еще вчера и беспокоилась, что непогода сможет задержать его в дороге. Всю ночь княгиня не спала, а утром сон успокоил тревожную душу музыкой северного ветра. Громкий стук в дверь разбудил княгиню. Беверина вскочила на ноги и впустила в комнату гонца.

- У меня плохие вести, княгиня. Рига в осаде. Ваш брат просит о помощи.

Беверина позвонила в колокольчик. Дверь открылась, и на пороге появился Свент, воевода и правая рука княгини.

- Ливонский орден не будет распоряжаться нашими землями! Я сама возглавлю отряд.

- Все так, княгиня, но Вы должны остаться в крепости: Вилликен из Эндорпа мчится сюда. Его люди сильны и злы, и готовы на все ради денег, а ландмейстер обещал за Вашу голову целое состояние.

- Да, плохие вести. Что ж… Мы встретим крестоносцев у мельничного озера и погоним к реке, там их будет ждать наш второй отряд. Враг окажется в кольце и попросит пощады. Вот тогда я и напомню Вилликену из Эндорпа о назначенной цене за мою голову. Свент, ты все слышал? – обратилась Беверина к воеводе. – Собирай людей! Мы выступаем!

Мужчины вышли из комнаты княгини, но гонец вскоре вернулся с глиняным кувшином в руках.

- Служанка просила передать на завтрак молоко.

- Спасибо, Джонас, поставь кувшин на стол…

…- Я не ошибся в тебе, Джонас. Отравленное молоко – неплохая идея! - ландмейстер Ливонии посмотрел на мертвую Беверину. – А она прекрасна, даже… когда мертва. Я привезу из Германии мастера по бальзамированию и сохраню тело. Это мой лучший трофей!

Вилликен нервно захохотал, а потом грозно произнес:

- Я сотру этот город в порошок и закопаю в землю, а мои сокровища будет сторожить она – мертвая Полубогиня…

Женщина открыла глаза. На кухне шипел чайник, аромат только что приготовленного кофе возвращал к жизни. Илга легла на спину и закашляла. В комнату вошел Янис с большой кружкой в руках.

- Будем лечиться, - мужчина улыбнулся, сел на край кровати и подал кружку Илге.

- Что это?

- Горячее молоко с медом.

- Молоко? – удивилась Илга.

- Молоко, - утвердительно ответил Янис.

Илга сделала несколько глотков и протянула кружку назад:

- Больше не могу.

- Обещай мне, любовь моя, что без меня больше никуда не поедешь.

- Обещаю, - сказала Илга и упала на подушку. – Знаешь, Янис, а ведь боль убивает счастье. Его волны разбиваются о прибрежные камни.

- Убивает, - согласился мужчина, - но из пены рождается любовь.

Янис дотронулся рукой до горячего лба Илгы, укрыл любимую женщину одеялом и отправился на кухню за второй чашкой – чашкой крепкого кофе…

Глава 11

Ахетатон встречал восходящее солнце тишиной кварталов и площадей. Мастерская Тутмоса просыпалась первой: скульпторы спешили выполнить заказ фараона – 12 статуй и бюстов Нефертити установить в разных частях города и во дворцах. Вслед за мастерской просыпались арсенал и канцелярия, а за ними – дома придворных. Сон еще пытался задержаться на севере, во Дворце Царицы, но город постепенно оживал и радовался новому дню.

Было в Ахетатоне место, которое сон обходил стороной, в котором кипела жизнь и царила гармония. Это была резиденция фараона и Храм Атона в центре города.

Эхнатон думал, много думал. Он хотел реформировать Египет, и реформа уже началась: исчезли каноны старой веры, науки и искусства. Вместо них фараон ввел свободу, в которой и из которой рождался Новый Египет – государство Единого Бога, Единой Звезды, отдающей свет на Землю, в город на границе Миров.

Ахетатон стал моделью совершенного мира, сердцем Черной Земли, Великим Экспериментом и подарком Бессмертного Эхнатона смертной царице и детям. С высоты полета птиц город напоминал окруженную с четырех сторон загородными дворцами пирамиду, вершина которой – Храм Атона – гордо возвышалась и взлетала в небо.

«Ахетатон! Ты лучшее, что я создал! В лучах утреннего солнца ты прекрасен, как никогда! Я слышу, как бьется твое горячее сердце. Я вижу твой свет в глазах несравненной Нефертити. Ты смеешься смехом моих детей, и я смеюсь вместе с тобой. Ахетатон! Нас ждут великие дела! Ты станешь главным городом Земли!»

Мысли Эхнатона нарушил советник:

- Фараон, я принес плохие вести. Ваша жена, Ваша прекрасная Нефертити… изменяет Вам.

- С кем? – спокойно спросил Эхнатон.

- Тутмос, скульптор. Вы для него построили мастерскую.

- Так вот почему его скульптуры идеальны! Он знает ее тело! – фараон швырнул на пол папирусы, грудой лежащие у него на столе.

- Дай совет, советник…

- Яд или кинжал – выбирайте.

Эхнатон задумался.

- Она будет жить. Они свободны, - фараон поднял папирусы с пола и добавил: - Нефертити больше мне не жена. Позови ее, она первой должна узнать об этом.

Советник поклонился и направился к выходу. На пороге с ним столкнулась служанка.

- Мери-Атон, Мери-Атон! У нас горе, большое горе. Твоя дочь Макетатон, она… она умерла, - сквозь слезы произнесла женщина.

- Что? – закричал фараон. – Как это произошло?

- Я не знаю, государь, я ничего не знаю. Я вошла в комнату принцессы утром. Окно было открыто. Макетатон лежала на кровати и смотрела на восходящее солнце. Я спросила «Чего желает принцесса?», но Макетатон молчала. Я спросила во второй раз, ответа не было, и я подошла ближе… Моя девочка… моя красавица… у нее были такие стеклянные глаза…

Фараон, ничего не говоря, вышел из Храма и направился на север, во дворец жены и детей…

…- Моя маленькая принцесса, моя красавица-дочка, - фараон сидел на кровати дочери и держал мертвое тело за руку. – Я хотел сделать тебя Бессмертной, но ты сама выбрала смерть. Я простил Нефертити. Я знаю, что ты попросила бы меня об этом. Тутмос – мастер. Она любит его…

Эхнатон подошел к окну и посмотрел на город, а затем на принцессу:

- Ахетатон будет твоим Вечным Домом. Я похороню тебя здесь.

Фараон поцеловал мертвую дочь в лоб и вышел из комнаты принцессы…

…Храмы в честь Бога Атона выросли в Гелиополе, Мемфисе, Гермополе и Фаюме. Фивы сопротивлялись, но пали последними в войне Богов, развязанной бессмертным фараоном…

1336 год д. н. э. Ахетатон. Храм Атона. Полдень.

Фараон бросил в огонь рукопись с гимном, прославляющим Атона. Эхнатон глядел, как пламя лижет строчки, и думал: «Я Бессмертный. И я один. Никто не знает о тайне пирамид, если… - фараон обратил внимание на изображение многорукого солнечного диска. – Если только сам Атон не раскрыл ее кому-нибудь еще, кроме меня…»

В голове Эхнатона прозвучал вопрос:

- А сможешь ли ты, Бессмертный, жить рядом с Бессмертным?

Фараон посмотрел по сторонам – в Храме никого не было. Вопрос прозвучал во второй раз, но голос раздавался уже не в голове, а в Храме, на весь Храм.

- Кто здесь? – спросил Эхнатон.

- Тот, в честь кого ты воздвиг это Храм, тот, кому ты отдал лучшие порывы души, прославляя и возвеличивая.

- Атон? – сердце фараона заколотилось от радости. – Где ты? Я не вижу тебя!

Огонь вспыхнул на алтаре. Свет заполнил пространство Храма и рассеялся. У алтаря напротив человека стоял Бог с лицом… Эхнатона.

- Не удивляйся! Ты – мое земное отражение. Я твой истинный Небесный Образ!

- Я строил Храмы в свою честь? – открытие придало фараону смелости.

- Да, и они мне не нужны, - ответил Атон. – Мой Храм – это ты. Настоящий Ахетатон – это ты!

- Быть Бессмертным – это значит быть живым! – воскликнул Эхнатон. – Смерть – состояние мертвых!

- Славь Жизнь! – заявил Атон.

Огонь на алтаре вспыхнул во второй раз. Свет заполнил пространство Храма и рассеялся. У алтаря напротив человека никого не было. Фараон был один…

Звук шагов вернул Эхнатона в видимую реальность.

- Государь, к Вам идет Кийа, Ваша дочь и супруга.

Кийа не вошла – влетела в Храм. Ее бело-золотые одежды сияли в солнечном свете.

- Как ты прекрасна, дочь моя. Скоро будет праздник.

- Праздник? – удивилась Кийа.

- Мы будем славить Жизнь! – радость звучала в голосе фараона.

Огонь на алтаре вспыхнул в третий раз…

Глава 12

- Янис, меня пригласили в Берлин, на фестиваль писателей. Там ежегодно вручают литературную премию, но имя победителя держат в тайне до последней минуты. Программа фестиваля рассчитана на три дня: 1-й день – открытие фестиваля и выступления писателей, 2-й день – книжная ярмарка и встречи с издателями, 3-й день – торжественное закрытие, церемония награждения и банкет. Что ответить, я не знаю.

- О чем тут думать – соглашайся, моя любовь! Ты давно заслужила все литературные премии!

- Но ты же знаешь, что я никого не хочу видеть. И какой из общего праздника Праздник?

- Обыкновенный. Познакомишься с писателями, узнаешь, о чем они пишут. Найдешь новых издателей и увидишь Берлин. Моя любовь, давай поверим в чудо! Да и потом, я буду рядом.

- Рядом?! – Илга хлопнула в ладоши. – Ладно, уговорил. Чудо так чудо. Но сначала мы здесь, у себя, в Риге, устроим праздник, а потом уже поедем в Берлин. Хорошо?

- Согласен. Что желаешь, моя радость? Ананасов? Рябчиков? Шампанского? Коньяка? – рассмеялся Янис. – Или дама предпочитает спирт?

- Сухой английский джин… и покрепче! Янис, во-первых, ты останешься дома. Во-вторых, мы прогуляемся по городу. Обязательно зайдем в Домский собор, но не ради органа – утрем нос церковной мыши! Затем покатаемся на катере по реке, заглянем в кафе, закажем черный горячий чай и виски. Сфотографируемся на «Бейкер-стрит» у дома Шерлока Холмса, послушаем уличных музыкантов и поболтаем часок-другой с художниками о проблемах современной живописи. Зайдем в книжный магазин, приобретем мою книгу, поставим на ней сегодняшнюю дату, далее – в сувенирную лавку и выберем там что-нибудь совсем ненужное, но смешное, а оттуда – на Рижский рынок. Купим лосося и трески, устроим ужин при свечах, плавно переходящий в ночь пламенной страсти и крепкий сон до десяти утра следующего дня, а завтра – рванем к заливу, посидим на берегу, послушаем волны и ветер. По рукам? – Илга протянула Янису руку ладонью вверх.

- По рукам! Можно вносить по ходу изменения в выбранный маршрут?

Илга кивнула.

- Тогда я за джином…

Все было так. Во всем звучала радость. Во всем была любовь. Во всем проявлялась жизнь… Илга и Янис уснули в объятиях друг друга – это и было самым большим чудом, чудом, о котором они даже и не подозревали…

Германия, Берлин, месяц спустя.

День 1-й

Илга и Янис сидели в зале и слушали очередное выступление очередного писателя. Со сцены летели слова о писательском долге перед обществом и планетой вообще, об упадке внутренней культуры и потери значимости писателя, его труда в современном мире, о возросшем числе «коллег по цеху» и об уменьшении числа настоящих авторов. Поиски выхода из сложившейся ситуации Илгу не интересовали, она стала дремать, положив голову на плечо Яниса.

- Гражина Гинтарас, позор! Писатель заснул на форуме писателей! Вас не волнуют проблемы «коллег по цеху»?

- У меня одна проблема: слишком неудобное кресло. Янис, сиди спокойно и разбуди, когда все закончится.

Илга закрыла глаза и улетела в свой мир, в который не было доступа даже Янису: он охранял ее спящее тело…

- Моя радость, проснись… форум завершен…

Илга открыла глаза и, как все, вскочила на ноги и зааплодировала.

- В Ахетатоне Праздник Жизни на Парадной площади. Ты разбудил меня на самом интересном месте…

- Извини, но… - Янис пожал плечами.

- Да ладно. Что у нас там дальше по плану? – Илга достала из сумочки мятый листок с программой фестиваля. – Перерыв до 17.00. Отлично! Мы идем пить кофе…

Столик в кафе был маленьким, но удобным. Кофе подавали в маленьких чашках. Потолок был невысоким и зеркальным.

- Все у них здесь какое-то маленькое, чересчур маленькое, но кофе неплохой. Закажи еще по чашке.

Вместе с официантом к столику подошел мужчина средних лет.

- Александр, писатель из Москвы. Можно присесть? – мужчина, не дождавшись ответа, сел за столик рядом с Илгой.

- У Вас прекрасная спутница, коллега! Я Вам даже завидую, - русский писатель посмотрел на Яниса, затем на Илгу и улыбнулся.

- Но… - хотел было возразить Янис, но не успел: Илга наступила ему на ногу под столом и подхватила разговор.

- Мой Йозас – талантливый, нет, гениальный писатель и прекрасный любовник, - Илга поглядела в глаза Александра и улыбнулась в ответ на улыбку москвича.

- Вы впервые в Берлине?

- Да, - ответил Янис, - но мы из Риги и чувствуем себя в Берлине, как дома. Посоветуйте, куда лучше сходить?

- В Берлине отличный зоопарк. Сходите – не пожалеете!

- У нас по плану литературный вечер, - вмешалась в разговор Илга. – Те же лица, но бесплатно. До встречи!

Илга вышла из-за столика.

- До встречи! – услышала Гражина Гинтарас слова и смех «коллеги по цеху»…

…Литературный вечер оказался скучным и даже хуже – «резиновым». Илга и Янис ушли по-английски, оставив просветляться литературным светом и без того одухотворенные лица современных поэтов и писателей, но без своего личного участия. Рижане выскочили на улицу и вдохнули свободу. Вечерний Берлин показался Илге не таким уже строгим, как днем, а кружка пива в пабе подняла настроение и смягчила лаконичную немецкую речь. Вернувшись в гостиницу, Илга взялась за «перо». Янис спал – Илга писала, писала о Празднике Жизни в Ахетатоне, писала, пока не наступил новый день. В 0 ч 30 м она отложила ручку в сторону, запомнила последнюю произнесенную, но не записанную фразу и отправилась спать в надежде, что завтра будет лучше, чем сегодня…

День 2-й

Ярмарка удалась. Немцы все продумали до мелочей. Центральная площадь Берлина была поделена на сектора, каждый из которых представлял литературу определенной страны. Отобранные, красивейшие немецкие девушки столицы предлагали книги, а авторы располагались в открытых павильонах, куда можно было заглянуть и лично попросить автограф у писателя. Пресса, представители разных европейских изданий, граждане Берлина и гости столицы искренне интересовались происходящим и придавали фестивалю международный размах. Все вокруг напоминало Илге Рижский рынок в полдень, но результат превзошел ожидания: книги, привезенные из Латвии, были раскуплены все до одной, как минимум десять издательств заинтересовались творчеством Гражины Гинтарас и пообещали связаться с писателем по электронной почте. Илга была довольна. «Ради второго дня стоило приехать в Берлин и выдержать «пытки» первого».

Вечером Гражина Гинтарас не писала: она уснула крепким сном. Не спал Янис, он охранял свою любовь и читал записи Илги о Празднике Жизни в Ахетатоне…

День 3-й

- Янис, давай вернемся в Ригу, домой. Мы получили больше, чем я думала. Я так не хочу идти на церемонию и тем более на банкет.

- А как же твой потрясающий наряд? Ты ведь так готовилась! – Янис пытался «вразумить» Илгу. – Или ты боишься?

- Я? Боюсь? Еще чего! Я думаю о тебе. Мне будут целовать руки, «раздевать» глазами, навязывать общение. Ты будешь ревновать, Янис. Лучше люби меня. Мне так нужна твоя любовь. Мне нужен ты! И ты это знаешь.

- Иногда ревность полезна: она держит меня в тонусе. Я должен быть лучше их всех!

Илга поправила бабочку на шее у Яниса. Черный фрак висел на стуле.

- Не хватает красной ковровой дорожки…

…Красная ковровая дорожка была. Лимузин, посланный за Гражиной Гинтарас, привез Илгу и Яниса во Дворец. Гражина вышла из машины и растерялась: голоса людей, вспышки камер, музыка – все для Илги было слишком шумным, ярким и чужим. Янис поддержал спутницу, предложил руку, улыбнулся, и Илга смело ступила на красную дорожку, путь по которой показался писателю долгим и утомительным.

В холле Дворца писателей встречали организаторы фестиваля, а молодые люди в стильных костюмах провожали участников церемонии в зал, на строго отведенные места.

Илга и Янис заняли свои места и стали ждать.

Через полчаса зазвучали фанфары, и на сцене появились ведущие, они поприветствовали зрителей на немецком и английском языках и открыли торжественную церемонию награждения.

Илга глядела на сцену и видела Парадную площадь Ахетатона, радостное лицо Эхнатона и коварную улыбку Кийа – дочери и супруги фараона. Произнесенное имя Гражины Гинтарас на мгновение вернуло Илгу в Берлин, во Дворец. Она поднялась на сцену, взяла диплом участника фестиваля, поблагодарила организаторов за профессионализм, а жителей столицы за радушный прием и вернулась в зрительный зал – вернулась на Праздник Жизни в Ахетатон.

- Все, Янис, мы можем уходить. Праздник Жизни завершен! Эхнатону грозит опасность! – произнесла Илга, но ее голос утонул в величии голосов ведущих шоу писателей.

- Илга, мы в зале, в Берлине. Премию еще не вручили. Мы не можем уйти. Потом состоится банкет.

- Эхнатону грозит опасность! – Гражина Гинтарас посмотрела на мужчину суровым взглядом…

…Банкет был замечательным: шикарные вина, закуски, живая музыка, светские беседы. Русский писатель Александр все время пытался исправить ошибку, совершенную в кафе, но у него ничего не получалось, и он только мило улыбался. Илга никого не видела и ничего не слышала: Гражина Гинтарас чувствовала себя чужой на этом чужом Празднике Жизни.

- Янис, мне что-то нехорошо. Вино слишком сладкое, словно яд… Увези меня отсюда…

Через 15 минут Илга была в гостинице, в номере. Приняв душ, она легла в постель. Янис укрыл ее и сел рядом.

- Только не уходи, - сказала Илга, взяла Яниса за руку и мгновенно уснула – «перешла» в мир, созданный ее талантом, в игру, разыгранную у нее на глазах…

Глава 13

Праздник Жизни в Ахетатоне открыл окна и двери города. Праздник Жизни открыл глаза и сердца людей…

Обычно праздничное шествие начиналось на севере, во Дворце Царицы, в центре города поворачивало на запад, в сторону площади для парадов, где и разворачивались основные события. Традицию не нарушили и в этот раз. Возглавляла шествие алмазная колесница, на которой в бело-золотых одеждах ехал фараон. Белые лошади ударяли копытами о каменную мостовую. В руках Эхнатон держал золотой шар, солнце отражалось от золотой поверхности и отраженными лучами слепило глаза. За алмазной колесницей катилась золотая – колесница царицы, дочери и супруги фараона. Молодая и красивая Кийа смотрела вперед, смотрела слишком уверенно для своих лет. Бриллианты в ожерелье царицы переливались, как Слеза Исиды на ночном небе. Кийа держала в правой руке золотой посох с бриллиантовой звездой и дотрагивалась им до горожан, и золотые монеты падали на камни, под ноги людей. Толпа ликовала и пропускала шествие дальше, а с окон под копыта лошадей падали цветы и устилали белыми лепестками дорогу. За колесницами шли девушки-египтянки и славили гимном Жизнь и Эхнатона. Процессию продолжали музыканты, они трубили в золотые трубы и ударяли в литавры. У Храма Атона к шествию присоединились боевые колесницы. Крепкие молодые воины в одной руке держали меч, в другой – щит, утверждая готовность в любой момент напасть на врага и защитить родную землю. Из Храма Атона вышли Жрецы и выпустили в воздух золотые стрелы. Те места, куда стрелы упали, считались чудотворными, и сотни рук старались прикоснуться к ним ради исцеления. Жрецы, трижды обойдя Храм, вернулись в Дом Атона, оставив открытой дверь для всех страждущих и взывающих. Процессия двинулась на запад, собирая толпы зевак и новых участников. Люди угощали друг друга круглыми пшеничными лепешками и осыпали зерном в знак плодородия, процветания и единения Атона и Маат. С каждым новым поворотом, с каждым новым кварталом ряды участников Праздника Жизни пополнялись, вовлекая не только жителей Ахетатона, но и приезжих из далеких заморских стран. На Парадной площади первой остановилась алмазная колесница, а за ней – и все участники праздничного шествия. Фараон твердой и уверенной походкой направился к трону, стоящему на возвышенности у обелиска в честь победы Атона в «войне Богов». Место на втором, меньшем, троне заняла царица Кийа. Девушки-египтянки сели на ступенях у ног фараона и его супруги, продолжая славить Жизнь и Эхнатона. Все остальные участники процессии расположились полукругом, оставив широкий коридор для приходящих и уходящих.

Солнце перешагнуло полдень. На площади появились танцоры. Их движения говорили о победе Сил Света над Силами Тьмы. Танцовщицы-звезды сияли на фоне темных танцоров-планет, соединяясь с ними в одном большом вихре. От рева диких животных страх волнами пробежал по душам ахетатонцев. Площадь заполнили львы и тигры, укрощенные человеком, но не покоренные им. Животные смиренно сели у трона, словно не укротитель, а фараон был их единственным хозяином.

- Отец, ты владеешь не только душами людей, но и душами животных, - обратилась царица к фараону и посмотрела на хищников. – Они спокойны, но одно твое слово – и толпа будет растерзана.

- Ты ошибаешься, Кийа. Животные на Празднике Жизни не для страха и усмирения, они утверждают единство Жизни во всех ее формах и проявлениях. Сейчас в небо должны воспарить птицы.

После этих слов фараона на площадь выбежали дети. Белые голуби в маленьких руках казались огромными птицами, рвущимися на свободу. Дети стали в круг и вытянули вперед руки.

- Отпускайте! – на всю площадь раздался приказ фараона, и 14 белоснежных птиц поднялись в чистое голубое небо.

- Славьте Жизнь, египтяне, - Эхнатон обратился с торжественной речью к народу. – Живите не ради смерти, а ради Жизни. Действуйте не ради результата, а ради Действия. Так говорит Атон, Бог-Солнце! Наполнитесь животворящим светом! Станьте Бессмертными!

Фараон разделил золотой шар на две равные части, поместил в них чаши с огнем и отдал в народ. Огонь быстро передавали из рук в руки – площадь вспыхнула тысячами огоньков, рожденных от пламени золотой сферы. Обойдя круг, огонь вернулся к фараону. Эхнатон поставил две чаши на алмазную колесницу, и та увезла священный огонь в Храм Атона.

- Радуйтесь, египтяне! Праздник продолжается! – воскликнула Кийа.

Площадь заполнилась горожанами. Люди проходили мимо обелиска и клали в большие корзины дары жизни: хлеб, фрукты, зерно, одежду, посуду. Все это затем принадлежало раздаче в семьи, у кого в этом году родился ребенок. Дети же, рожденные в этот праздничный день, получали имена Эхнатон и Кийа в честь фараона и его супруги.

Эхнатон был счастлив: египтяне приняли огонь, а это значит, что его действия не напрасны.

- Отец, время не властно над тобой! Идут годы – Нефертити уже не так молода и красива, а ты все также молод и силен. Я восхищаюсь тобой! – заявила Кийа и спросила: - В чем твой секрет?

- Я Бессмертный, - ответил Эхнатон.

- Бессмертный? Ты серьезно, отец? – рассмеялась царица.

- Да. 13 лет назад Слеза Исиды направила меня к пирамидам в Гизе. Там я обрел Бессмертие, - глаза фараона сияли радостью.

- Пора возвращаться во дворец, - Кийа еще раз посмотрела на отца и коварно улыбнулась…

Глава 14

«Кийа, дочь моя, предала меня… доверие было ошибкой, а Бессмертные не ошибаются… Ошибка для них равна жизни», - думал фараон, едва волоча отравленное тело к пирамидам.

«Сладкие лепешки… она принесла мне сладкие лепешки…»

Эхнатон посмотрел вверх: солнце отдавало свет и тепло – и влага испарялась из тела человека, но оставался яд, что медленно, но верно убивал бессмертные тела фараона.

Горячий песок. Горячий воздух пустыни. Высохшие губы.

«Я молод и полон сил. Я дойду! - размышлял Эхнатон, глядя на солнце. – Атон! Дай мне шанс…»

Маленькая ящерка проскочила у ног человека и зарылась в песок. Эхнатон шел, шел к спасению, и вела его Жизнь, отгремевшая ярким праздником в Ахетатоне среди серых будней Черной Земли. Вела Жизнь, а сопровождала Смерть и шептала на ухо человеку:

- Остановись! Твой путь ведет в тупик! Твоя жизнь бессмысленна и ничтожна. Я ее конечный результат. Доверься мне! Я дам тебе новое тело и новое имя.

- Доверие?! Вновь доверие? Нет! Уйди, ты мне не нужна!

- Я еще вернусь! – рассмеялась Смерть смехом дочери и оставила фараона одного – одного посреди жаркой пустыни.

- Атон! Неужели ты отдашь меня Смерти?

Жестокое молчание было ответом. Солнце молчало. Небо молчало. Говорила пустыня:

- Ты знаешь, человек, почему я возникла? Твоя Звезда, твой Бог послали на землю огонь. Я результат огня. Он во мне. Он иссушает мое тело. Я дышу им.

- Пропусти меня к пирамидам, - обратился фараон к пустыне. – Я возвеличу тебя!

- Меня не нужно возвеличивать. Я велика вечным покоем и сильна песчаными бурями. Иди, Бессмертный, исцели смертные тела!

Пустыня замерла и пропустила человека. Вдалеке показались силуэты пирамид.

- Ты все еще идешь? – услышал Эхнатон голос Смерти.

- Пустыня не мертва: в ней – Жизнь, в ней – Огонь, – ответил фараон.

- Ты прав, человек! Жизнь во всем! Я открою тебе новую жизнь, доверься!

- Уходи, ты мне не нужна! – Эхнатон отказался во второй раз.

- Я еще вернусь! – рассмеялась Смерть смехом Нефертити и оставила фараона одного – одного на подступах к Великой Пирамиде.

- Атон! Неужели ты отдашь меня Смерти?

Пирамидоны сверкнули и вселили в сердце человека надежду. Солнце по-прежнему молчало. Небо молчало. Говорил Сфинкс:

- Зачем ты пришел? Ты уже был здесь! Нельзя дважды обрести Бессмертие! Нельзя дважды соединить времена!

- Я отравлен… Я совершил ошибку… Я исправлю ее…

- Тот, кто совершил ошибку, совершит новую. Таков Закон Сознания! – грозный лик Сфинкса на секунду остановил человеческое сердце и запустил вновь.

- Пропусти меня… Страж Пирамид… я иду к Атону… или ты видишь мою Смерть?

- Смерти нет! Жизнь во всем! Даже в застывших камнях. Иди, Бессмертный, и запомни: тебя нет в будущем!

Яд медленно, но верно убивал бессмертные тела человека. Эхнатон упал на землю возле пирамиды Хеопса.

- Атон! Неужели ты отдашь меня Смерти?

Солнце дотронулось горячим лучом до горячего тела фараона. Эхнатон ухватился за тонкую нить и пополз по ступеням вверх – на шестой уровень камней.

- Отпусти луч! Нить – это обман! – Смерть ползла с фараоном рядом. – Ты совершаешь очередную ошибку.

- Уходи, тебя нет, - чуть слышно произнес Эхнатон, поднялся на ноги у входа в пирамиду и «окаменел» от ужаса – вход в Великую Пирамиду был завален камнями снизу доверху, без единой щели, без единого выступа, за который можно было бы зацепиться и совершить обвал.

Фараон приставил отравленное тело к камням и посмотрел на солнце.

- Атон! Неужели ты отдашь меня Смерти?

Змея обвила отравленное тело человека и ужалила…

Солнечный диск выпустил тысячи рук-лучей, образовав широкую светлую дорогу. По ней спускалась на Землю алмазная колесница, колесница с единственным Богом – лучезарным Атоном…

Мертвое тело фараона лежало на шестом уровне камней пирамиды Хеопса, а рядом с ним – мертвая змея, так и не успевшая сменить кожу…

Глава 15

2713 г. н. э., Каир, Аль-Азхар, заседание Академического Совета.

- Пирамиды в Мексике действуют, - заявил один из академиков. – Вот только мы не можем гарантировать 100% результат.

- Что Вы имеете в виду? – поинтересовался Дэн Флеймер.

- Мы не можем утверждать, что наши «экземпляры» бессмертны, - уточнил академик. – Чтобы доказать это, мы должны подвергнуть их жизни опасности, а это нарушение прав человека.

- Что скажут наши восточные коллеги? – спросил председатель Совета.

- Пирамиды в Китае функционируют. Их количество обусловлено численностью жителей Поднебесной и всего восточного региона, но в качестве результата их работы мы также не уверены.

- А что думают о Бессмертии «экземпляры»? – вопрос задал вошедший в зал Эхнатон.

- Они молчат, - ответил академик из Центральной Америки. – Я лично не заметил ничего нового в их взглядах и привычках. Они живут прежней жизнью, полной тревоги и суеты.

- Тревоги и суеты? – голос Эхнатона звучал громко и грозно. – Они смертны! Это люди! Обычные люди!

- Значит, сборка пирамид завершена с ошибкой, - сделал вывод председатель Совета.

- Нет, все выполнено правильно, - возразил Дэн Флеймер. – Проблема, вероятно, в отобранном материале.

- Я уверен, - вмешался Эхнатон, - до сознания Бессмертного нужно дорасти и, будучи Бессмертным, ступить в пирамиду для трансформации тел. Сознание Бессмертного – это результат колоссальной внутренней работы, и ни одна конструкция или машина здесь не поможет.

- Вы хотите сказать…

- Ищите достойный «материал», - китайского академика перебил Дэн Флеймер.

- Внимание! Внимание! Аль-Азхар окружен вооруженными людьми! Просьба соблюдать спокойствие и не принимать поспешных решений!

На экране главного монитора появилось бледное лицо охранника Академии.

- Какие требования выдвигают террористы и кто они? – голос председателя Совета невольно задрожал.

Охранник исчез. С экрана на академиков глядел седовласый мужчина.

- Мы люди! Обычные люди! Как сказал ваш Бессмертный. Мы живем обычной жизнью и не верим в Бессмертие. Более того, мы не можем жить рядом с Бессмертным.

- Но пирамиды созданы для вас! – негодовал Дэн Флеймер.

- Для кого это для нас? – в разговор вступила красивая молодая женщина. – Для рабочих? Крестьян? Домохозяек? Для Избранных! И вы сами только что подтвердили это.

- Что вы хотите? Чего вы добиваетесь? – спросил председатель Совета.

- Остановите «добровольные» опыты и отдайте нам пирамиды и Бессмертного или… - выдвинул требования седовласый мужчина.

- Или что? – Эхнатон предложил завершить фразу.

- Или Аль-Азхар будет стерт с лица земли вместе с филиалами в разных частях планеты, - широкая улыбка женщины оголила белоснежные зубы.

- Дайте нам время для принятия решения, - попросил председатель Совета.

- У вас его нет! – гнев превратил красоту женщины в уродство.

- Время есть всегда! – заявил Дэн Флеймер. – Время подвело человечество к созданию пирамид, так пусть оно и решает, что с ними делать. Мы перенесем все пирамиды в далекое прошлое, туда, где есть еще дети, где человек еще не думает о том, как сохранить бренное тело для полного цикла воплощений, а умирает и рождается заново. Все боится времени, так пусть его боятся и пирамиды!

- Скорее время будет бояться пирамид, раскрыть тайну которых сможет не каждый, - произнес Эхнатон.

- Разумно, - согласился седовласый мужчина. – Пусть решает время. Но Бессмертный – наш! Мы проверим его на Бессмертие!

Громкий смех раздался с монитора на весь Аль-Азхар.

- Не ходи! – попытался остановить Эхнатона Дэн Флеймер. – Ты единственный Бессмертный и уже не принадлежишь себе!

- Верно. Я единственный Бессмертный и уже не принадлежу себе! Вот поэтому… - Эхнатон не пошел – побежал к выходу…

Толпа людей, обычных людей, умолкла и расступилась перед величием Бессмертного. Эхнатон остановился. Люди окружили его.

- Кто хочет из вас забрать мою жизнь? – спросил Бессмертный. – Ты? Ты? А может быть, ты?

Эхнатон указал рукой на старую белую женщину, прячущуюся за спины еще молодых людей.

Старуха сделала шаг назад, но страх близкой смерти толкнул ее вперед, а ненависть подняла руку – острый камень полетел в голову Бессмертного, за ним – второй, третий, четвертый…

Люди расступились, когда осознали, что совершили. На земле среди груды камней лежало мертвое тело Бессмертного. Первой опомнилась старуха: она бросилась к Эхнатону, сорвала с него окровавленную рубаху, прижала к груди, упала на колени и зарыдала, причитая и упрекая людей за совершенный грех. Плач подхватила толпа. Ноги людей вросли в землю, а лица исказила боль – настоящая боль. Слезы объединили смертных, но не помешали увидеть, как тело Эхнатона самовоспламенилось, огонь столбом поднялся вверх и яркой белой стрелой улетел в небо. Старуха машинально перекрестилась одной рукой, а другой достала из кармана лекарство, мгновенно проглотила его и прошептала:

- Царствие Небесное!..

Глава 16

- Красиво, но печально, - сказал Янис, прочитав записи Илги.

- Это правда. Я не могу написать иначе. Доверие – это ошибка, и они ее совершили, - Гражина Гинтарас забрала записи и спрятала в верхний ящик письменного стола. – Я голодна. Каждое слово отнимает у меня жизнь и требует незамедлительного восстановления сил. Я иду на кухню: нужно приготовить ужин.

- Нет, не нужно. Ужин готов. Я сделал все так, как ты любишь. Моя радость, ты не забыла, что у тебя есть только три дела на этой земле: писать книгу, быть красивой и любить меня. Твои тонкие пальцы не должны держать ничего тяжелее пера.

Янис взял в свои сильные руки хрупкие пальцы Илги и поцеловал.

- На кончиках этих пальцев – миры, населенные разными формами сознания, и миры куда как тяжелее кастрюль и тряпок! – рассмеялась Илга. – Живой огонь будет?

- Я сделал все так, как ты любишь, - повторил мужчина и заключил женщину в объятия…

13 свечей пылали, ярко освещая комнату. Одна свеча осталась незажженной.

- Как много огня! Я ничего не забыла? Сегодня праздник? – спросила Илга.

- Ровно 13 лет мы знаем друг друга. Это много или мало, я не знаю. Иногда кажется, что до нашей встречи ничего и не было, а иногда… 13 лет – такой малый срок по сравнению с вечностью, о которой ты пишешь. 14-ю свечу мы зажжем вместе, и часы начнут отсчитывать еще один год.

- Мой капитан, я уже и не знаю, кто из нас настоящий писатель: ты пишешь и воплощаешь одновременно. Подай спички. Свеча должна пылать, какой бы короткой ни была ее жизнь…

14 свечей пылали, пылали любовью, сжигая жизнь…

- Это последняя книга…

- Ты уверена? Последняя?

- Да. Ширина Вселенной разная – глубина одна, и я ее измерила. Что делать дальше, не знаю. И нужно ли что-то делать?

- Алмазная колесница Атона! Ты можешь, моя любовь, перенести ее из книги в нашу реальность?

- Что ты имеешь в виду? – спросила Илга.

- Ты можешь повернуть световой поток в нашу сторону и наполнить звездным сиянием тела? Можешь?

- Попробую, хотя и не обещаю. Но для этого мне нужна звезда!

- Звезда? Тогда прошу за стол, - Янис пригласил к ужину Илгу.

Сухое вино, белая и красная рыба, сыр – обычный ужин рыбака, приготовленный с любовью и для любви.

- И где звезда? – поинтересовалась Илга.

- В животе у рыбы, - ответил Янис.

- В животе!?- удивилась Гражина Гинтарас. – Невероятно! И что же это за звезда?

- Я положил ее тебе на салфетку. Возьми.

Маленькая пятиконечная звездочка из пагона офицера Советской армии времен Второй мировой войны лежала на белоснежной салфетке у бокала с вином. Что-то героико-трагическое было в этом маленьком кусочке метала, и это что-то связывало времена и эпохи и подводило к черте, за которой открывалась неизвестность.

- Звезда майора…

Илга взяла звездочку, внимательно «прислушалась» к ней.

- Море поглотило тело, а вернуло знак. Знак чего? – Гражина Гинтарас размышляла вслух. – Борьбы? Власти? Человека? Пролежав на дне моря, звезда офицера потеряла первоначальное значение и стала отражением небесной звезды, перешедшей зеркальную границу. Мой капитан, мы с тобой сами как эта звезда – мы уменьшенная и застывшая копия настоящих себя, и эта копия находится в океане бесконечных форм жизни. Чтобы подняться со дна, нужно довериться «рыбе». Так вот почему Эхнатон в двух крайних временах искал доверия!

Илга задумалась. Янис не мешал – он смотрел, восхищался и знал, что именно в такие моменты Гражина Гинтарас пишет книгу, а позже рука писателя сама фиксирует то, что автор создал и воплотил. Перед мужчиной сидела уже не женщина, не любовь всей его жизни, не писатель – сидела звезда, Та, Лучезарная, светом которой Янис хотел наполниться, и более – раствориться в нем.

- Янис, а ведь последняя книга – это и есть алмазная колесница Атона! Она движется по нашей воле! Она сияет нашим светом! Мы источники света для себя и для тех, кто не боится быть героем, пусть безымянным, как этот майор, но героем, - Илга вернула звездочку на место и подняла бокал. – Всплываем?

- Всплываем! – подхватил рыбак, утонувший в лучах яркой звезды с двойным именем, но одной судьбой с ним – бесстрашным моряком, полностью довершим жизнь хрупким женским рукам и бессмертному сердцу…

На следующий день Янис и Илга сидели у моря и смотрели на линию горизонта, соединяющую небо и землю, водный и воздушный океаны. Ни слова не говоря, Гражина Гинтарас достала из кармана звезду майора и отдала рыбаку. Янис все понял. Он встал, подошел к морю, размахнулся и швырнул звездочку как можно дальше – вернул миру то, что невольно у него забрал.

- Илга, может, нам стоит побывать в Египте?

Гражина Гинтарас легла спиной на чистый, как в пустыне, прибрежный песок, поглядела в небо и ответила:

- Я уже там…

Глава 17

Над Ахетатоном нависла свинцовая туча. Ветер ворвался в покои царицы, открыл настежь все окна и двери и холодной дрожью пробежал по телу.

- Это гнев Эхнатона! Во Дворце темнеет. Будет гроза. Дочь моя, пора спускаться в подземелье, - Нефертити обратилась к Кийа.

- В подземелье? – удивилась царица. – Во Дворце есть убежище?

- Ты не все знаешь, дочка, во Дворце есть подземный ход, он ведет в центр, к Храму Атона, а оттуда – на юг, за город. Ход прорыли по приказу фараона на случай внезапной опасности. Эхнатон так ни разу и не воспользовался им.

- Зато ты, я вижу, пользовалась им. Как часто ты принимала в своих покоях Тутмоса? Или прекрасная Нефертити сама бегала на свидание к скульптору? – в голосе Кийа звучала ирония.

Звонкая пощечина остановила очередной порыв ветра.

- Не тебе, девочка, судить меня! Я любила твоего отца и люблю до сих пор! И буду любить… Тутмос – мастер и человек. Его руки лепили из меня женщину, а душа летела на зов любви и воспевала мою красоту. Он прост и открыт. А Эхнатон… Я и сейчас помню ту лунную ночь, когда холодная змея проползла у ног, а во дворце появился свет – свет Лучезарной – и приобрел черты Эхнатона. Фараон – звезда. Не каждый выдержит сияние так близко, но любить можно только Ее, восхищаться можно только Ей!

- А ты знаешь, мама, Эхнатон был бессмертным… 13 лет был Бессмертным. Ты жила рядом с ним и не знала. Отец открылся мне на Празднике Жизни. Если бы не змея, то он бы хоронил наши забальзамированные тела в Долине Цариц, а не мы его. Долина Царей готова принять Бессмертного. Ученики твоего любовника уже расписали стены гробницы.

- Я не верю, что Эхнатон умер от укуса змеи. Он не мог уйти так просто. Бессмертные так не уходят! – высказала вслух свои сомнения Нефертити.

- След от укуса змеи остался на теле отца.

- Но змея мертвой лежала рядом! И кто мог завалить вход в пирамиду? – мать пристально посмотрела на дочь, лицо которой «почернело», как небо над Ахетатоном. – Его отравили? Это яд! Кто мог его отравить?

- Пора уходить, - Кийа перебила мысли Нефертити. – Ветер стих, значит, скоро ударит молния. Душно. Я возьму с собой вина и лепешки…

Подземный ход был просторным. Первой шла мать, за ней – дочь.

- Мама, я устала. Давай отдохнем. И пить очень хочется.

Кийа развязала мешок и достала оттуда сосуд с вином и круглую лепешку. Отпив глоток, дочь отдала сосуд Нефертити.

- Попробуй мои лепешки. Они славятся на весь Египет. Их так любил отец…

Нефертити надломила лепешку и положила кусочек в рот.

- Сладкие, как мед. Таким сладким может быть только яд! – пошутила женщина и испугалась своей шутки: коварная улыбка дочери подтвердила произнесенные слова.

- Дочка, ты отравила отца? Почему?

- Он Бессмертный. Я не хочу стареть на глазах вечно молодого отца. Я не хочу всю жизнь быть фиктивной царицей. Я хочу иметь настоящего мужа и детей и быть похороненной в Долине Цариц вместе с ними. А этот тайный ход – твоя Долина Цариц! – Кийа завязала мешок и бросилась бежать по темному коридору, оставив возле умирающей матери факел и сосуд с вином…

Нефертити сделала шаг, второй… Остановилась, подняла сосуд с вином, разбила его о каменную стену подземелья и подожгла себя.

- Эхнатон! – последнее слово вырвалось болью из уст женщины и сгорело в огне…

Храм Атона, день спустя.

- Я собрала всех вас здесь, чтобы объявить свою волю – волю царицы и хозяйки Египта! – Кийа обратилась к представителям духовной и светской власти Ахетатона. – Я возвращаю столицу в Фивы! Ахетатон останется центром культуры и развлечений. Я возвращаю всех Богов и Богинь, некогда запрещенных моим отцом Эхнатоном. Отныне Амон-Ра вновь владычествует на наших землях, а Атон подчиняется ему. Соберите всех Жрецов Амона-Ра в Луксорском Храме. Мы возродим Опет – праздник в честь Бога Богов! Готовьте статую Амона для торжественного переноса из Карнака в Луксор. Это говорю я, Царица Египетская! Это воля Богов! Его воля!

Кийа погасила огонь на алтаре и вышла из Храма. За ней молча последовали все, кто слышал и видел царицу. Храм Атона опустел. Храм Атона остался без огня. Изображение многорукого солнечного диска еще напоминало о Лучезарной, о потоке света, летящего в мир затем, чтобы прикоснуться к земле и возродить к жизни…

Глава 18

2713 г. н. э. Нью-Йорк. Информационное Агентство «Глобус». Студия научно-популярных программ.

- Добрый день, дамы и господа! – очаровательная улыбка Роберта Билла настраивала на увлекательную беседу.

- Добрый день, всем, кто нас видит и слышит! – приветствие ведущего подхватила Моника Трайвел, помощница Роберта и вторая ведущая проекта.

- Тема нашего разговора давно волновала умы жителей планеты и вселяла в сердца надежду.

- Пирамиды. Бессмертие. Миф или реальность? Об этом и не только об этом сегодня в программе. Не отходите от экранов мониторов.

Ведущие говорили по очереди, четко, быстро, слаженно.

- С нами на связи Каир, Гиза и Лондон. Все желающие также могут поддержать беседу, не нарушая при этом Всемирную Конвенцию о правах человека и Закон о внутренней свободе и защите внутреннего пространства Всеобщей Конституции.

- Видеосюжеты о террористах и перемещении пирамид по Информационной Ленте облетели планету и вызвали массовые споры. Первый вопрос мы решили задать английскому ученому Дэну Флеймеру – одному из создателей пирамид.

На экране монитора появился Тауэрский мост и Биг Бэн, на фоне которых стоял высокий мужчина, поднятый воротник его плаща говорил о ветреной и сырой погоде в Лондоне.

- Господин Флеймер, - к ученому обратился Роберт Билл, - откуда пришла идея о пирамидах, и какова была конечная цель научного проекта?

- Мой друг, археолог Чарли Уинстон, однажды показал мне документ времен Нового Царства Древнего Египта, где, кроме субъективной информации о времени, земле и звездах, был рисунок пирамиды в разрезе, а к нему прилагались комментарии о возможном бессмертии человека на Земле. Документ был подписан фараоном по имени Эхнатон. Сначала я принял эту информацию за утопическую мечту человечества, но Чарли был настойчив и утверждал, что проект возможен при высоких технологиях и не потребует больших затрат, а мы проверим идею экспериментом. Мы были молоды и счастливы, наши новые тела обещали долгие годы земной жизни, но идея о бессмертии захватила нас. Команда единомышленников собралась быстро. 40 лет упорного, фанатического труда позади. Чарли провел эксперимент на себе, став первым «экземпляром» бессмертного человека. Я хорошо помню тот день, когда Уинстон вышел из пирамиды, я видел, как сияли его глаза, я слышал, как изменился его голос. Чарли назвал себя Эхнатоном и под этим именем предстал на Совете академиков в Аль-Азхаре. 13 лет он был Бессмертным… 13 лет рядом с нами жил совершенный человек, доказывающий собой, что Бессмертным может стать каждый. Очистив сознание от страха, «сжав» Вселенную до размеров пирамиды, достигнув ее центра, человек разрушает в себе понятие Вселенной вообще и становится Создателем любого пространства, Создателем Миров, существующих у него внутри и «питающих» тела подобно станциям, вырабатывающим атомную энергию. Из пирамиды Эхнатон вышел Звездой, Создателем, Пятым Создателем Вселенной, предрекая человечеству новое будущее – расу Полубогов, бессмертного сознания в бессмертных телах. С разрешения Мирового Сообщества мы построили пирамиды в Центральной и Латинской Америках, Китае и Австралии с учетом географических особенностей регионов и численности населения. Запуск конструкций происходил постепенно. В экспериментах участвовали добровольцы. Но, к сожалению, бессмертным был только Эхнатон, а пирамиды породили эмоции, «загрязняющие» разум. Результат всем известен: Эхнатон мертв, а пирамиды перемещены в далекое прошлое – в Древний Египет, откуда и пришла идея об их создании.

- Господин Флеймер, - в разговор вступила Моника Трайвел, - Вы считаете, что человечество упустило свой шанс?

- Несомненно! – ответил ученый. – Но идея о Бессмертии жива, жива как никогда и закреплена чувством вины. Время покажет, куда толкнет человечество страх смерти. Возможно, пирамиды придется извлекать из участка «Древний Египет».

- Спасибо, Дэн, - Роберт Билл поблагодарил Флеймера и продолжил: - А у нас на связи Гиза. Простые граждане Афро-Азиатского Союза, строители пирамид пожелали высказать свое мнение на интересующую нас тему.

- Добрый день, Нью-Йорк! Я Ахмад, а это мой брат Саид. Мы вместе участвовали в строительстве Великих Пирамид и хорошо знали, что создаем. Эйфория новой жизни объединила всех строителей.

- Мы готовы были работать сутками и бесплатно, - заговорил Саид. – Идея о значимости проекта придавала нам силы, а жизнь наполняла смыслом.

- Это были самые счастливые годы. Мы не думали о перекачке сознания, мы не собирали деньги на новые тела. Мы жили. Мы верили! Мы верили белым ученым и особенно Чарли. Это был Великий Человек! Он доверял нам, земле, звездам… - Ахмад умолк.

Саид продолжал:

- Такого доверия я нигде больше не встречал. Чарли утверждал, что, родившись один раз, мы доверили себя Вселенной и движемся вместе с ней, подчиняясь ее воле. Уинстон говорил, что отсутствие детей – это тоже воля Вселенной, что она сама пожелала встряхнуть постаревшее сознание и дала возможность обрести бессмертие, утраченное при рождении, что человеку остается сделать один шаг – шаг в пирамиду, чтобы выйти оттуда свободным от жизни и смерти…

- Скажите, если бы вам предложили строить пирамиды еще раз, чтобы вы ответили? – спросила Моника Трайвел.

- Мы бы, не раздумывая, согласились, - ответил Саид. – Хотя мы с братом понимаем, что ничего не повторяется в точности.

- Спасибо. Я Роберт Билл. Вы смотрите программу о Великих Пирамидах и Бессмертии. Не отключайте мониторы. У нас в гостях Дональд Вуд – доброволец, седьмой «экземпляр» научного проекта.

- Дональд Вуд решил рассказать нам о том, о чем молчат другие «экземпляры», раскрыть тайну личного бессмертия, – Моника Трайвел предоставила слово Дональду и улыбнулась.

- Добрый день, планета! Я Дональд Вуд – человек, прошедший испытание бессмертием. Я шел в пирамиду и боялся – смерти, одиночества, себя. Когда начался эксперимент и крышка саркофага отрезала меня от мира, я испугался, испугался того, что обо мне забудут, что я никогда больше не увижу неба, земли, не вдохну на полную грудь, не сделаю то, о чем мечтал. Постепенно «сон» овладевал мной: я не чувствовал ног, рук, веки закрылись – и я провалился в темноту. Далее ничего не помню. Когда открыл глаза, мне показалось, что какое-то время меня вообще и не было, как будто я побывал под общим наркозом и его действие закончилось. Ничего из того, что видел и ощущал Эхнатон, я не испытал. От яркого солнца я зажмурился, на вопросы не отвечал, так как боялся, что эксперимент не удался и все узнают об этом. С того дня, чтобы не врать, я просто не договаривал, а если удавалось – молчал. Ничего не изменилось в моей жизни. Дом, работа, мелкие заботы. Правда, исчезла мечта и обострилось ощущение бессмысленности существования.

- Вы думаете, что и остальные «экземпляры» также смертны? – поинтересовался Роберт Билл.

- Я уверен: они откладывают деньги на покупку нового тела. Бессмертным был только Эхнатон.

- Говорят, что больше всех бессмертие не устраивает фабрикантов, штампующих человеческие тела, - поддержала беседу Моника Трайвел.

- Не знаю, мне никто не делал никаких предложений, но и утверждать обратное я не могу.

- Мы попытаемся сами разобраться в данной проблеме. Внимание! На экранах мониторов Каир. Кто такие террористы? Наемные убийцы или жертвы бездумности? – голос Роберта Билла «подогревал» интерес к выбранной теме.

Седовласый мужчина и красавица-блондинка поприветствовали жителей разных континентов. На вопрос о том, чего добивались террористы, первым ответил мужчина:

- Мне лично все равно, возможно ли бессмертие на Земле или человек обречен испытывать страх смерти и любым способом пытаться избавиться от него. Я не философ и не ученый, эксперименты и размышления для меня чужды. Мне нужны деньги, как и всем нормальным людям. Я люблю жизнь и не задумываюсь о завтрашнем дне. Кампания «Новое тело» предложила мне деньги, большие деньги, и я согласился. Группа «террористов» собралась легко. Анна не даст мне соврать, - мужчина указал рукой на молодую женщину.

- Мы не собирались никого убивать. Нашей задачей было запугать академиков и заставить их прекратить эксперименты. Мы не думали, что ситуация выйдет из-под контроля. Я не верила, что Эхнатон Бессмертный. Опросите землян, 90% ответят именно так. Но что-то все-таки было в этих экспериментах, и это что-то, возможно, продлевало жизнь и мешало «телесным» олигархам. Я пригласила друзей, к нам присоединились жители и гости Каира. Все было разыграно довольно реалистично – академики поверили. Хуже всего то, что в Бессмертного поверила толпа. Остальное Вы знаете. Мы с Ником, - красавица-блондинка посмотрела на седовласого мужчину, - готовы понести наказание, но вины за смерть Эхнатона мы не испытываем.

- Кто же, кто первым бросил камень? – строго спросил Роберт Билл.

- Зачем вы у нас это спрашиваете? Информационная Лента Земли давно зафиксировала происшествие. Считайте информацию! – предложил мужчина и рассмеялся.

На экране соседнего монитора появилось лицо старой женщины, худое, изнуренное горем и болью, «изрезанное» морщинами. Старуха прижимала к себе окровавленную рубаху и бормотала:

- Я старая больная женщина… Я христианка… Я готова страдать так, как страдал Он… Это было Второе Пришествие… Да-да, это было Второе Пришествие! Это был Он, Он – Сын Божий! Он простил меня, я знаю… Он простил меня…

Женщина закрыла лицо руками и зарыдала…

- Так что же такое Великие Пирамиды? – ко всем жителям Земли обратился Роберт Билл. – Реальность, ставшая мифом, или миф, воплощенный в реальности? Ответ не однозначен. Ясно одно: они были, они изменили облик планеты, и они остались в прошлом. Кто знает, может, найдется еще один человек, подобный Эхнатону, кто не побоится стать Бессмертным даже ценой собственной жизни. С вами были: Роберт Билл и…

- Моника Трайвел. Информационное Агентство «Глобус», Нью-Йорк. До скорых встреч!

Экран монитора погас. Роберт Билл вышел из студии. Он не думал, как добраться домой по шумным улицам Нью-Йорка, когда каждый прохожий узнает, заговаривает и не пропускает. Роберт Билл не думал, как на него будут смотреть после программы коллеги и что будет думать начальство – в голове крутился один-единственный вопрос, а в кармане лежал древний документ с рисунком пирамиды, подписанный именем Эхнатон…

Глава 19

- Отец, отец, - Кийа взяла в руки папирус с рисунком пирамиды. – Зачем ты мне открыл правду? Твое Бессмертие сделало из меня убийцу, двойного убийцу: за тобой последовала мать. Боюсь, что и это убийство не последнее. Я вернула старую столицу, старую веру, но соперничать с тобой, Эхнатон, глупо. Мне никогда не превзойти тебя!

В дверь постучали. Юноша-раб впустил в покои царицы Верховного Жреца.

- Вы звали меня, царица?

- Да. Взгляни на это и скажи, что думаешь?

Верховный Жрец внимательно изучил рисунок и комментарии, а затем произнес:

- Это рука Эхнатона. Вы желаете повторить его подвиг, царица?

- Нет, – резко ответила Кийа. – И не желаю, чтобы кто-то еще повторил его!

- Тогда документ должен быть уничтожен, - спокойно заявил Верховный Жрец.

- Проблема не в нем. Надо что-то делать с пирамидами! – царица нервничала. – Неизвестно, может, отец успел о них кому-нибудь рассказать.

- Вряд ли, - голос Жреца был по-прежнему спокойным. – Иначе сторонники Атона уже совершали бы туда паломничества. Но Вы правы – с пирамидами нужно что-то делать: они не всегда смогут внушать страх!

- Что ты предлагаешь?

- Разобрать их мы не сможем, - Верховный Жрец задумался. – Мы можем снять белое покрытие и пирамидоны, входы завалить и, таким образом, превратить пирамиды в развалины, а кого может интересовать сломанный механизм, не подлежащий починке?

- Действуй же! О результатах доложи в любое время. Судьбу документа решай сам. Я не хочу больше его видеть!

Верховный Жрец поклонился и вышел из покоев царицы.

«Вот и все, отец. Бессмертие принесло тебе смерть, а я буду продолжать династию Великих Фараонов!»

- Эй, слуги, во Дворце душно! Я хочу искупаться! – крикнула Кийа…

…Аромат египетской розы вскружил царице голову. Алые лепестки плавали на воде и прикасались к смуглой коже египтянки. Кийа ни о чем не думала – Кийа наслаждалась жизнью: влажным воздухом, чистой водой, красивым молодым телом, телом, желающим страсти, что сорвала бы покров невинности навсегда: повзрослевшей душе детское тело казалось чужим и тягостным. Царица огляделась: вокруг стояли девушки-рабыни, такие покорные, такие сломленные, что желание иметь мужчину усилилось и стоном вырвалось из груди молодой женщины.

«Сейчас или никогда! Это будет первый мужчина, вошедший в купальню…»

Лепестки плавали. Масла для волос и тела ожидали царицу на маленьком столике в углу комнаты. Девушки-рабыни молча готовили место для массажа, время от времени поглядывая в сторону Кийа. В соседней комнате играли музыканты. Нежная мелодия о любви заполняла Дворец, вытесняя иные звуки и желания.

- Никогда, - печально вздохнула Кийа и стала босыми ногами на каменный пол купальни.

- К Царице Египетской Верховный Жрец с докладом! - юноша-раб вошел в купальню, склонив голову и закрыв глаза.

- Как он посмел! Как он посмел! Как он посмел! – зашептали девушки-рабыни.

- Подождет! – ответила Царица Египетская, подошла к юноше и посмотрела ему в глаза. – Синие, как небо. Откуда ты?

- Из Колхиды, моя госпожа.

- Там все мужчины такие смелые? – спросила Кийа и улыбнулась.

Юноша молчал: он боялся, что вслед за улыбкой царицы последует гнев, а его ждет смертная казнь.

- Мне нравится, что ты молчишь. Молчание красит мужчину.

Молодое женское тело обвило тело юноши, а уста прикоснулись к устам…

…Алые лепестки плавали на воде. Кийа ни о чем не думала – Кийа наслаждалась жизнью: повзрослевшее тело удовлетворило повзрослевшую душу…

- Извините, царица, но Вы просили докладывать о результатах в любое время, - Верховный Жрец пропустил Кийа вперед, и они вдвоем пошли по крытой галерее Дворца.

- Говори!

- Все готово для исполнения плана. Все ждут Вашего приказа.

- Я говорю «да»! И еще… юноша-раб из моей купальни не должен выйти… Это мой второй приказ, - сурово произнесла Кийа и быстрым шагом направилась в Тронный зал.

- Мой господин, Сахатхор во Дворце, - к Верховному Жрецу обратился старый раб. – Он за десятой колонной.

Жрец повернул к выходу. У десятой колонны остановился.

- Вы принесли? – шепотом спросил Сахатхор.

- Деньги! - Жрец протянул за колонну правую руку. - Неплохо. Дорого же вы цените записи Эхнатона!

- Они бесценны! Документ!? – разгневался Сахатхор.

- Но-но… успокойте душу, злость вредит здоровью. Надеюсь, вы знаете, что с ним делать, - Жрец передал документ высокому стройному мужчине с медальоном Атона на груди.

- Слава, Атону! Он у нас!

Жрец рассмеялся, положил мешочек с золотыми монетами в потайной карман и пошел исполнять приказы Царицы Египетской…

Глава 20

- Мой капитан, наш корабль затерялся во времени. Маршрута нет и конечной цели тоже.

- Тогда держим путь по звездам, - предложил рыбак. – Моряки ориентируются на Полярную Звезду, а у нас с тобой есть Сириус – вот мы и поплывем на его свет!

- В Северном полушарии он не всегда виден: Большой Пес убегает за горизонт раньше, чем хозяин Орион. Да и наш Сириус «упал» на землю, а на небе остался его образ – чистый, лучезарный.

- Моя любовь, ты же писала о доверии, доверии при рождении ко всей Вселенной. Так доверимся ей и теперь. Пусть корабль сам плывет в океане, я отпускаю штурвал.

- Хорошо. Колокол даст знать. Будем ждать, когда зазвонит колокол.

Илга взяла со стола пирамидку и перевернула ее: золотая пыль закружилась и осела на дно…

Янис ушел в море. Илга осталась одна. Книга завершена. Гражина Гинтарас ловила себя на мысли, что нисколько не волнуется за последнее «дитя». Илга ожидала от авторства иного результата, но его не было. Опять наступили дни, когда все было привычным и серым, когда сил на жизнь не хватало, а интерес к новому пропадал, когда автор уменьшался в размерах настолько, насколько увеличивалась в размерах книга, заменяя в первые дни самостоятельного существования того, кто выпустил ее в мир, дав возможность сиять «родительским» светом.

«Я как солдат, одержавший победу в битве… одержавший победу в войне», - думала Гражина Гинтарас.

- Хватит! Соберись! Не в первый раз! Действуй! – приказала себе Илга, собралась и вышла на улицу.

Август был теплым. Солнце высоко стояло над землей. Илга прошлась по городу старым маршрутом. Тишина и солнечный свет заполнили опустошенную душу, а ноги подвели к порогу магазина сувениров, где несколько месяцев назад Гражина Гинтарас купила китайскую пирамидку, открывшую «звездный» этап жизни.

Как и в тот день, магазин был завален сувенирами со всех концов мира. На это раз продавщица не предложила свои услуги, видимо, запомнила, что этот покупатель в подсказках не нуждается. Статуэтки, куклы, маски, шкатулки… На второй полке среди массы предметов стоял корабль с белоснежными парусами, со штурвалом, без капитана.

- Покажите, пожалуйста, корабль, - попросила Илга у продавщицы и взяла сувенир в руки.

«Этот магазин для тебя тесен. Этот мир для тебя тесен!» - Гражина Гинтарас улыбнулась и произнесла:

- Я покупаю. Без упаковки.

Илга возвращалась домой. Ноги писателя летели над землей, белоснежный корабль парил в воздухе. Женщина сияла, сияла каким-то новым, непостижимым светом – светом Лучезарной Звезды, вспыхнувшей на небосклоне Гражины Гинтарас и освободившей ее от всех земных обязанностей, сыгранных и несыгранных ролей, высших талантов и успехов. По улицам старой Риги шел Автор, свободный от авторства, шла Звезда, растворившая в сиянии прожитые и непрожитые жизни, растворившая саму Жизнь и само Бессмертие.

У дома Черного Кота дорогу Гражине Гинтарас перешла… кошка. Илга погладила пушистое рыжее создание по голове и прошептала:

- Какая ты красивая! Будь умницей! Возвращайся домой…

Кошка промурлыкала, потерлась о ноги человека и убежала за угол соседнего дома…

Дверь была не заперта. Сердце Илги застучало от радости: Янис вернулся.

Рыбак вешал у входа на кухню колокол – рынду со шхуны «Большой Пес».

- Моя радость, я подумал, что ты не выдержишь долго ждать и захочешь сама позвонить в колокол.

- Ты прав, Янис, как всегда… прав…

Илга ударила в рынду. Звон заполнил пространство квартиры и превратился в балтийские волны, уносящие белоснежный корабль далеко-далеко, в открытое море.

- Ты пахнешь морем и ветром, мой капитан. Ты пахнешь свободой…

Янис обнял Илгу и скомандовал:

- Поднять якоря! Свистать всех наверх! «Большой Пес» уходит в плавание по Звездному Небу, где звезды – это всего лишь осколки одной огромной Лучезарной Звезды, взорвавшей Вселенную Силой Бессмертной Любви…

Глава 21

Четыре Создателя сидели в Тронном Зале. Пока Сириус путешествовал на Земле Фомальгаута, Царские Звезды не покидали пространство Реального Мира и ожидали Большой Взрыв, который мог бы открыть Тронный Зал для всех желающих, сделав его видимым и слышимым на разных уровнях для разных форм Жизни.

- Как вы думаете, братья, - поинтересовался Регул, - Сириус вернется в Тронный Зал попрощаться с нами?

- Нет, не вернется, - ответил Антарес. – Зачем черновик, когда в руках законченный и воплощенный мир? Ты бы вернулся?

- Будучи в нем Единственным Создателем? – Регул задумался. – Возможно, ведь нас четверо, мы изначально вместе. Никто из нас не был и даже не претендовал на роль Единственного Создателя.

- Да, мы всегда вместе, - в разговор вступил Альдебаран. – Мы все созданы Им и созданы не для одиночества.

- Сириус не одинок! – заметил Антарес. – Он воплощен в героях!

В доказательство последних слов Царской Звезды в Тронном Зале появился Эхнатон – бессмертный образ Великого Фараона. Эхнатон стал в центр Зала и обратился к Звездам:

- Создатели Вселенной! В Мире Людей я оставил дочь, чье сознание затуманено ненавистью, а душа запятнана кровью. Остановите ее!

- Она рождена не для Жизни! – в Тронный зал вошел Чарли Уинстон. – Она будет убивать до тех пор, пока не превратится в старуху с острым камнем в руке, чтобы им же убить меня – твое далекое будущее, раз и навсегда воплотив легенду о Боге, распятом и воскресшем.

- Ты хочешь сказать… - догадался фараон.

- Я утверждаю: легенда о нас и для нас! – заявил Эхнатон из будущего. – Мы в Тронном Зале, мы встретились, значит, пьеса сыграна, автор поставил точку. Мы ставим точку!

- А дальше? Что будет дальше? – спросил фараон. – Мы бессмертные лучи Лучезарной! Как мы можем жить без нее?

- Мы не будем жить без нее! В Тронном Зале мы объединим Свет, соединим образы, для чего сюда и явились! Прощайте, Создатели Вселенной! Я Сириус, говорящий через бессмертные образы, я оставляю вас и возвращаюсь в Мир Непроявленного, к Колодцу. Вы свободны!

Будущее и прошлое сделали шаг навстречу друг другу и стали настоящим – с одним лицом и одним телом, лучезарным, как Сириус, глубоким, как Вселенная. Свет объединенного тела увеличился вдвойне, лучами прошел сквозь стены Тронного Зала и взорвал Реальный Мир, выпустив из себя Зарожденное Мироздание, разделив Зал на четыре части, равные четырем Мирам Создателей.

Проявленная Вселенная сделала вдох-выдох и засияла Светом Непроявленного, светом настолько чистым, что даже глаза Создателей слепли, ища в Рожденном Мироздании темные пятна. Восторг Царских Звезд сменился разочарованием: Вселенная Пятого Создателя стала невидимой и закрытой. Память утешила Царские Звезды – спрятала глубоко в подсознании сияющий образ и сохранила его там едва уловимым, едва доступным.

- Вот он, Большой Взрыв! – ликовал Регул. – Вот она, Сила Проявления! Мой Сад теряется в лучах Его Славы! Мой Голос тонет в звучании Нового Мира!

- Вот он, Большой Взрыв! – радовался Альдебаран. – Вот она, Сила Рождения! Мои Каменные острова блекнут на фоне Его Блеска! Моя работа с камнем – ничто по сравнению с полной самоотдачей Сириуса!

- Вот он, Большой Взрыв! – восхищался Антарес. – Вот она, Сила Удара! Моя Книга Бытия не может вместить даже часть Ее! Я преклоняюсь перед тобой, Пятый Создатель!

- Вот он, Большой Взрыв! – вырвалось из груди Фомальгаута. – Вот она, сила Единения! Небо и Земля ничтожно малы рядом с твоим Величием и Размахом! Я угасаю в яркости Нового Мира!

Царские Звезды говорили, повторяли и дополняли друг друга.

- Братья! - опомнился Альдебаран. – Наши Миры разъединены! Мы больше не вместе!

- И мой Мир стоит в стороне от ваших! – удивился Антарес. – Что же делать?

- Ждать, - ответил Регул. – Ждать того, кто нас объединит!

- Ждать? – переспросил Фомальгаут. – Но Сириус не вернется! Давайте восстановим Тронный Зал. В моем архиве сохранилась информация о нем.

Царские Звезды принялись за работу. Пролетали бессмертные мгновения – братья трудились. Уходили бессмертные годы – братья трудились. Через сто бессмертных лет Тронный Зал был воссоздан. Троны стояли на прежнем месте. Все так же кружилась звездная пыль и вращались Галактики. Все было прежним, вот только в Зал вела не одна, а четыре дороги из четырех отдельных Миров, и никто не знал, по какой из них придет Пятый Создатель, о существовании которого уже никто и не помнил…

Меня разбудил колокол. Я открыл глаза и прислушался: колокол звучал – удары были настойчивыми и повторялись через определенные интервалы.

«Не может быть! Я не сплю, но слышу звон. Это не сон! Кто-то пытается перейти границы реальностей и пробиться к Колодцу!»

Мир вращался вокруг Горы. Я знал, что в Колесе не хватает еще одной спицы – спицы, державшей Эпоху Звезд, которая уже была «прожита» мной и стала безвозвратным прошлым. Колокол звучал, но ударяли не в Мире – звон доносился из Колодца, Время пропускало звуки и само поднималось до краев, едва удерживаясь в своем измерении.

У Колодца лежали Бриллиант и Свастика, Лоза, пробившая Гору, росла, оплетая не только «стены», но и «пол». Я подошел к Колодцу и заглянул в него: Время закипело, белым паровым облаком вылетело во внутреннее пространство Горы и растворилось, усилив и без того бурный рост «растения».

- Кто поджег время? Кто наполнил Колодец Огнем? Это Звезда! Это Она звонит в колокол и пытается вернуться ко мне сама, по собственной воле. Значит, момент настал. Колодец, пропусти Ее!

Время широкой волной вырвалось из Колодца, неся на гребне Лучезарное Существо – Двуликую Звезду, вмещающую целую Вселенную.

Звезда выкатилась из Колодца и предстала предо мной: два тонких тела сияли огнем, два звездных лика излучали свет, что переливался всеми оттенками, разъединялся на два луча и соединялся вновь, образуя сферу, покрытую прозрачной оболочкой звездной золотой пыли.

- Так вот кто проявил Вселенную! Так вот кто такой настойчивый! – рассмеялся я и взял Двуликую Звезду к себе на ладонь.

Свет Звезды опалил мне руку, но я продолжал держать Лучезарное Существо, любуясь и восхищаясь им. Огонь пробежал по непроявленному телу, и я ощутил, как мы соединяемся: я постепенно становлюсь Звездой, а Она – Мной! Я ощутил, что Вселенная живет во мне, что у нас с ней Единое Дыхание, Единый Мир, что Она мой Новый Дом, а я – Ее Сила и Бессмертие, Ее Свет и Красота!

Я посмотрел на руки и увидел их! Я посмотрел на ноги и увидел их! Я был не один! Нас было двое – я, Непроявленный, проявил себя в Двух Началах, в Двух Силах!

- Янис! – ликовало мое Первое Тело.

- Илга! – радовалось Второе.

- Давай забудем прежние имена! – предложила Илга и забыла свое имя.

- Давай! – согласился Янис и забыл свое имя.

Два Лучезарных Существа, сияющих Светом Дня и Светом Ночи, подошли к Колодцу и укрыли его тонким Покрывалом Памяти. Время уснуло в колыбели, успокоенное песнями Памяти, согретое ее материнским теплом.

Проявленные взяли в руки Бриллиант и Свастику, Лоза обвила тонкие тела и передала Свет Новой Вселенной по стеблям к листьям – те вспыхнули и уступили место огненным цветам, а цветы – сияющим плодам, отдающим Огонь Горе. Свет заполнил внутреннее пространство Непроявленного Мира и осветил его так, что камни стали водой, а вода – огнем, в котором исчезли Колесо Мира, Гора и Колодец Времени.

Проявленные взялись за руки и вступили в Проявленную Вселенную, будучи для нее Источником Иной Жизни…

25 января 2012 – 6 апреля 2013

1

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg