«Дьявол на пенсии»

Лада Лузина Дьявол на пенсии

Дьявол любил ходить в церковь.

Он любил сиротски белые стены маленьких провинциальных церквушек, похожих на кладовки с наивной бутафорской утварью, и величественную сиреневую пыль собора Парижской Богоматери, непробиваемую лепную броню остроконечных католических костелов и хмурый загробный мрак кремлевских церквей, уткнувшихся упитанными маковками в рыхлое московское небо.

Он любил ходить туда в будни и в праздники.

Он ходил не из чувства долга, он любил…

Но больше всего Дьявол любил Киевскую Лавру.

Здесь, почему–то только здесь, переступая тяжелые ворота, он всей своей кожей ощущал, что воздух пропитан дыханием его Учителя. И этот воздух был сладок, как в детстве. И в золоте куполов, словно в зеркальной пудренице кокотки, отражалась лучезарность Его улыбки. Такой утешной, светлой и всепрощающей, вопреки всякой логике во веки веков прощающей людям все.

Но главное — небо.

Нигде в мире Дьявол не видел, чтобы голубые глаза Учителя были так близко. Так, словно он стоял перед тобой и улыбался тебе своим прозрачным, солнечным взглядом. Этим взглядом, — Дьявол всегда чувствовал это так явственно, что от желания у него сводило губы, — можно было утолить любую жажду, умыться и смыть с себя весь пепел и прах этого мира.

Дьявол давно уже не видел Учителя. Если бы он пришел к нему, Учитель конечно же принял бы его. Но никогда не стал бы смотреть на него так, как он глядел с небес на своих возлюбленных предателей и ублюдков.

Никогда. Никогда. Никогда.

Особенно теперь.

У Дьявола была депрессия. Победа не принесла ему удовлетворения. Стало скучно. Последние несколько лет Дьявол бездельничал. Ему больше нечего было делать. Кочуя по миру, он лишь угрюмо наблюдал, как люди культивируют в себе его черты и тоскливо констатировал, что герой нынешнего времени в точности списан с него. Этот герой был горд, честолюбив, умен, образован, ловок и хитер, циничен, загадочен, демоничен, талантлив, красив и сексуален. У него был жесткий острый взгляд. Он обладал грацией, живучестью и мертвой хваткой кошки. Соблазнял всех женщин, которые попадались ему под руку, стремился к богатству и власти, и достигал того и другого любой ценой. Короче, кумир ХХI века был в точности таким, каким позабытый богослов Ириней впервые описал его, Дьявола, еще в ХI веке нашей эры.

Но нынешние люди не читали старых богословов. У них были свои романы и фильмы. И эти сюжеты сводили Дьявола с ума. Он, Дьявол, стал одним из самых любимых персонажей. Ему приписывали чувство справедливости, право на высшую кару и правду последней инстанции. Его описывали лучшие писатели. Его играли лучшие актеры. Образ Князя Тьмы был загадочен, демоничен, сексуален, образован, циничен и чертовски обаятелен. Создатели фильмов и книг не сильно стремились сжить врага рода человеческого с лица Земли. Его любовно трепали по загривку, приговаривая: «Ах ты, старый проказник, наш милый мерзкий шалунишка!».

Человечество самозабвенно строило Дьяволу глазки.

Дьявол презирал людей, но ничего не мог поделать с ними, ибо они разделяли его точку зрения. Они ценили в себе только его качества и ни в грош не ставили тех, кто ими не обладал.

Дьявол стал их идеалом. Но он не разделял их идеалы.

И ему не оставалось ничего, кроме как уйти на пенсию.

Ведь невозможно причинить зло тому, кто уже причинил его себе сам.

Амен.

Часы на Крещатике пробили три часа дня и пропели: «Як тебе не любити, Києве, мій…»

Дьявол придерживался того же мнения. Киев был самым подходящим городом для Дьявола на пенсии. Весь он, до самых краев, был заполнен мутным, бездушным вакуумом медлительного бесчувствия. Его жители напоминали рыбок в аквариуме. Их неспешные, бессмысленные поступки, успокаивали нервы.

Прислонившись к стене, Дьявол долго глядел на толпу.

По тротуарам Крещатика ветер гнал мимо него листопад убогих страстей и желаний. Листопад душ… И все они были одинаково блеклыми и немощными.

Бесконечный людской поток размеренно шел мимо. Шаркали подошвы, стучали каблучки. Обрывки пустых слов тут же таяли без следа. Их глаза и лица были также пусты, как их души.

Пусто. Пусто. Пусто.

Дьявол долго пытался подобрать синоним. Но не смог.

«Пустота, ведь это же — ничего», — подумал он.

«На земле больше нет жизни. Остались дома, тела, троллейбусы. И ни одной живой души. Все они — мертвые…»

«…Нет. Мертворожденные. Ведь для того, чтобы умереть, нужно хотя бы мгновение быть живым…»

Он видел заживо сгнившие зародыши их душ, покрытые коричневой вонючей плесенью. Их души воняли равнодушием. Город смердел равнодушием до самых звезд. Люди ходили по трупам, даже не замечая этого.

Посреди Крещатика лежал человек. У него был инфаркт. Он умирал. Но люди предпочитали думать, что он пьян. Им было удобней думать так. Они шли мимо и спешно, брезгливо давили вспыхивающие в их душах искры человеколюбия, словно окурки сигарет. Каждый, кто проходил мимо умирающего, становился его убийцей.

Некоторые, особенно женщины, забрасывали на Дьявола цепкие взгляды. Высокий мужчина у стены казался им загадочным, демоничным, сексуальным и чертовски привлекательным. У них было ощущение, что он способен соблазнить любую. Их не смущал его пересохший, растрескавшийся до крови рот и острый взгляд убийцы. Они охотно бы облизали этот рот, умирающий от жажды на бледном, как пустыня, лице. Им было бы приятней помочь мужчине со взглядом убийцы, чем умирающему. А помогать умирающему было совсем неприятно.

Лежащий на асфальте умирал.

У этого человека было 3 985 убийц. 3 985 и еще одна. Девушка с неуверенными, мятущимися глазами уговаривала прохожих посетить церковное собрание. Она не смотрела на мужчину, который умирал у ее ног. А люди, не глядя, брали у нее бумажные прямоугольнички с адресом и выбрасывали их в ближайшую урну. Через два часа, раздав все пригласительные в рай, она облегченно вздохнула. В этот момент человек умер.

Дьяволу захотелось спать.

Раньше он презирал людей за их жалкие потребности: спать, есть, ходить к дантисту… Но теперь он завидовал им уже в том, что ровно треть своей жизни они проводили в состоянии беспамятства.

Дьяволу хотелось забыться.

Для этого нужно было убить кого–то и вселиться в его тело. Но убивать не хотелось. Ничего не хотелось. Хотелось спать. Хотелось покоя. Навсегда.

Стоявший у стены человек с воспаленным ртом и растрескавшимся взглядом, медленно растаял в воздухе.

Натягивая на себя валявшееся под ногами тело умершего мужчины, Дьявол невольно усмехнулся: «До чего я докатился? Веду себя, как бомж, который собирает пустые бутылки.» Поднявшись с асфальта, он отряхнулся и огляделся вокруг. Как и следовало ожидать, его воскрешение не произвело на прохожих никакого впечатления.

«Да, — подумал он, — Не удивительно, что Иисус давно уже не имеет тут успеха. Кого может позабавить трюк с воскрешением, если им все равно умер человек или нет.»

Он неприязненно поежился в новом теле, еще хранившем в себе остатки чужой боли. Тело было неуютным и тесным в плечах. Дьявол аккуратно натянул на свои руки кожу пальцев, завел остановившееся сердце и старательно очистил грязь с черного пальто.

Душа покойного стояла рядом и ошарашено смотрела на него.

— Че вылупилась? — огрызнулся он, — В ад!

На совести умершего было 3 986 предательств любимых, друзей, близких. И три смерти, которых он даже не заметил. Не родившийся ребенок его любовницы, сама любовница, умершая полгода спустя от заражения крови, полученного при неудачном аборте, и женщина 78 лет, которая попросила у него в магазине купить ей кусок хлеба. Он ответил, что принципиально не подает милостыню, и тут же забыл об этом. Он не помнил имя девушки, не ставшей матерью его ребенка. Он прожил жизнь, даже не заметив, что она состоит из поступков. Прожил, не живя.

Его ад начался на асфальте Крещатика и не окончится уже никогда. Минута за минутой, век за веком душа его будет гнить в беспросветном мраке одиночества. Ему придется осознать, что такое гнить заживо и быть мертвым, будучи бессмертным. Его ад будет в точности таким, какой была его жизнь.

Дьявол купил билет, сел в троллейбус и поехал в Лавру.

Спускаясь к нижним пещерам, он задрал голову и искупался в небесном взгляде Учителя, раскинувшемся над монастырем, над выцветшими под летним солнцем кронами деревьев, над мутным лезвием Днепра, над городом, испражнявшимся равнодушием.

Он подумал: «Я ничем не хуже.»

Издалека этот убаюканный небом город на левом берегу казался несуществующим. Несущественным, в сравнении с бесконечным небосклоном. Спускаясь к нижним пещерам, Дьявол мечтал, как он снимет дом с садом, неподалеку от Лавры. И будет спать в саду в гамаке, чтобы, проснувшись, не видеть ничего, кроме этого голубого, незамутненного миром взгляда.

«Господи, нам обоим пора на пенсию. Поскольку и твоя любовь, и моя ненависть стали одинаково бессильны. Мы оба уже ничего не можем изменить.»

Вместе с Дьяволом в церковь вошла девушка.

По ее зажатому лицу, голым ногам и непокрытой голове с несвежей побелкой волос было понятно, что она здесь впервые. Блондинка неуверенно подошла к прилавку, где продавались иконы и, протянув испуганную ладошку с тусклой мелочью, попросила у послушницы свечечку.

Она так и сказала «свечечку». Ее пальцы, с неровными ногтями, покрытыми облезшим зеленым лаком, заметно дрожали.

— Ах ты убожище! — взъерепенилась вдруг дебелая морщинистая баба, которая только что любовно отсчитав деньги, купила себе самую толстую свечу, — И не постеснялась прийти с голыми ногами в Храм Божий! Пошла отсюда!

Блондинка сжалась и отступила на шаг, как уличная собачонка на которую ни за что, ни про что замахнулись палкой. Ее стоптанный каблучок уныло тюкнул о каменную плиту. Никто из прихожан не повернул головы в их сторону.

— Иди! Иди отсюда! Кому сказала!

Это был уже крик.

Баба угрожающе засопела, испуская пары праведной, благочестивой ненависти. Тяжелые щеки и подбородок, испещренные грязью серых морщин, надвигались на испуганную девушку с неумолимостью экскаватора, выполняющего план по валу. Грузная коричневая рука сжимала толстую свечу словно милицейскую дубинку. Ей до смерти хотелось ударить по этому бледному, затравленному лицу с накрашенными губами и размозжить его в кровь. Ни отчаяние в затравленных, бездомных глазах блондинки, ни синяк на ее убогой, еще по детски острой коленке не вызывали у старухи и тени сочувствия.

Ей хотелось…

(Дьявол так явственно почувствовал эту вонь, словно стоял посреди толпы, окружающей гильотину.)

…ее убить!

Судьбы двух женщин предстали пред Дьяволом, как четко расчерченные карты дорог. Вот перекресток, а дальше их путь не долог. Старуха никогда не попадет в рай. И ее душу будут вечно гнать прочь, прочь, прочь в бесконечном мраке ада. А девушка никогда больше не придет в церковь. Сегодня вечером она опять напьется, завтра тоже, через три года спьяну попадет под машину. Все просто. Все скажут: «Сама виновата!..»

Фактически они будут правы. Ибо люди не знают…

Они знают, что им будет проще не знать об этом!

…что ни одно событие в этом мире никогда не объяснялось фактическими причинами. И ни один пешеход не попал под колеса только потому, что переходил дорогу на красный свет.

«Тебе–то что? Уж если кто здесь и имеет полное право быть равнодушным, так это ты!»

Дьявол отвернулся к стене. Там безмолвно страдала икона Божьей матери. Мария в одежде из золотой чеканки глядела на него так, словно собиралась заплакать, и младенец со старческим лицом тоже едва сдерживал слезы.

Богу было все равно, какой длины юбка у блондинки, в какой цвет покрашены ее волосы и есть ли они вообще. Он глядел на нее с бессильной любовью широко открытым голубым небом. И для того, чтобы встретится с его взглядом, девушке достаточно было только выйти из церкви и поднять голову вверх. Но она этого не сделает. Она побредет сейчас домой, глядя себе под ноги, матерясь и проклиная ту минуту, когда ей пришла в голову мысль прийти сюда. И Бог ничего не сможет изменить. Потому что наделил всех своих ублюдков, включая эту старую суку, свободной волей — правом собственноручно мостить себе ад.

«Тебе–то что?! Ведь ты же знаешь, что разница между жизнью и смертью состоит лишь в том, что при жизни еще можно что–то изменить.»

Дьявол видел, как с живых людей сдирали кожу, разрезали их на куски, скрупулезно дробили им кость за костью, вливали в беспомощную, пронизанную, отчаянным страхом плоть расплавленный свинец.

«Ну и что?»

Он видел столько убитых и убийц и знал, что убийцы редко бывают хуже убитых.

«Так откуда же во мне эта дешевая человеческая сентиментальность? Ведь я знаю, что стоило бы немного изменить декорации, и эта же блондинка выгнала бы старуху со своей территории пинками под зад. Так какая разница, что сейчас больно ей?»

Икона укоризненно посмотрела на него. А небо — он видел это из открытых дверей — было таким же безмятежно голубым и недостижимым.

Для него.

Но не для них.

И дело не в том, кому сейчас больно. Как бы ни изобретательны были люди в искусстве причинять друг другу боль, любая пытка на этой земле имеет конец. В то время, как ад — бесконечен, из него нет возврата и все страдания там — навсегда, навечно, без перерыва на обед. Там нет даже паузы между двумя ударами, когда палач вновь заносит над тобой руку. Там нельзя потерять сознание от боли. Там нет ни амнистий, ни смерти, которая может положить конец этой пытке. Там только боль, беспросветная, беспредельная, каждому своя, без конца.

И потому самое страшное…

(Страшнее расплавленного свинца, которым заправляют сведенное судорогой, задыхающееся от нечеловеческой боли человеческое горло. Страшнее металлического хлыста, который за несколько часов пропарывает растерзанное тело насквозь. Страшнее асфальтного катка, который неумолимо спрессовывает обреченную плоть в слизкую кровавую лужу.)

… самое страшное, когда у тебя на глазах убивают этого чахлого, несчастного, атрофированного зародыша, именуемого душой. Зародыша, который первый и последний раз попытался открыть глаза.

«Я делал это тысячи тысяч раз. А сейчас эта женщина убивает его у меня на глазах, в то время как я стою, опустив руки, с лицом плаксивого ангела–хранителя! Определенно, мир сошел с ума…» — уныло подумал Дьявол. И вдруг ощутил внутри дано забытую боль бунта.

Боль!

Боль пробежала по его жилам подобно расплавленному свинцу, взорвала нутро. Каждый его зуб наполнился неутоленной жадной болью.

«Больно! Как мне больно–о–о!!!»

«В конце концов, — мысленно взвизгнул он. — Какого дьявола эта старая карга будет вершить у меня под носом судьбы людей?!

Только потому, что она страдает адской гордыней?

Так здесь есть некто, имеющий куда больше оснований испытывать это чувство!»

Сжимая в руках сломанную свечу, девушка уже шагнула к выходу. Но мужчина с острыми глазами загородил ей путь.

— Куда же вы? — спросил он.

Блондинка мутно посмотрела на него. Он мягко взял ее за локоть. Его взгляд сверкнул обнаженной сталью. И эта сталь была голодна.

— Вы пришли к Богу…

(Икона Божьей матери удивленно открыла глаза…)

— К Богу, а не к этой старой идиотке, — твердо сказал он, отчеканивая каждое слово.

Стоявшие рядом люди испуганно покосились в их сторону. От неожиданности старуха подпрыгнула на месте:

— Да кто ты такой!?.. — раскатисто выплюнула она. И, вдруг, вскрикнула и осеклась, порезавшись о его взгляд. Этот взгляд распарывал ей грудь, как скальпель.

Придерживая девушку за локоть, мужчина в черном пальто вплотную подошел к ощерившейся бабке и глазами вдавил ее в стену.

— Вы пришли в дом Бога, — спокойно продолжал он. — А эта женщина совершила непозволительный поступок. Она пыталась прогнать из светлого дома Господа нашего заблудшую овцу, которая наконец вернулась к своему Отцу… Отцу, который давно уже ждал здесь свое бедное, бесприютное дитя, чтобы распахнуть для него любящие объятия… И теперь Бог покарает ее за это.

(…Божья матерь открыла не только глаза, но и рот…)

Старуха стояла, вжавшись в стену. Белая, как церковная стена, истерично прижимая руки к груди. Он безжалостно посмотрел ей в глаза. И в ее расширенных от страха зрачках отразился красный мрак ада. Не зажженная свеча упала на пол.

— Бог покарает ее за это! — жестко повторил он.

(…Младенец Христос напряженно смотрел на него исподлобья. И даже висевшая рядом отрубленная голова Иоанна Крестителя любопытно приоткрыла мертвые веки…)

Старуха стала страхом. Огромным сгустком, потного трясущегося страха, прижавшегося к выбеленной стене. Одним точным ударом Дьявол вонзил взгляд в сердцевину ее зрачков. Старая женщина закричала, как бесноватая и, вцепившись обломанными ногтями себе в горло, грузно рухнула на пол.

Служба оборвалась, как лопнувшая струна.

В нос ударил острый запах наэлектризованной тишины и паленого мяса.

Дьявол молча добил свою жертву взглядом.

Насмерть.

— Помните, Бог любит вас и никому не даст вас в обиду, — сказал он блондинке. — Пойдите, и поставьте ему за это вашу свечу.

Девушка глядела на него. Ее невидящий взгляд вдруг распахнулся, словно двери темницы. Дьявол чувствовал, как сейчас от его слов в этой затюканной, сжатой в бессильный кулачок душе загорается огонь. Видел, как озаряется изнутри ее серая кожа. Вокруг столпились люди. Улыбнувшись, он выпустил локоть девушки и повернулся к ним. Люди в ужасе таращились на лежавший у его ног, почерневший труп старухи. У этих людей не было лиц. От страха их черты побелели и лица превратились в бессмысленные белые пятна.

— Что случилось? — отрывисто спросил худенький священник с невнятными бегающими яблочками глаз. Его взгляд трусливо старался оббежать острые глаза Дьявола. С их острия все еще капала кровь.

— Грешницу постигла божья кара. — спокойно пояснил ему Дьявол.

— Что? — испуганно переспросил священник. Он надеялся, что ослышался. Его личико с кислой бородкой, скукожилось от ужаса и стало похоже на плохо общипанную дохлую курицу.

— То есть, как это что?! — тяжело ответил Дьявол. — Как это что?!

И хотя их отделяло не меньше пяти метров, священник явственно почувствовал, как мужчина в черном пальто положил свою огромную руку ему на плечо.

— Грешницу постигла божья кара, — повторил он. Его учтивость была угрожающей. — Вы что, не верите, что всех грешников настигает божья кара?

В ответ священник только испуганно замотал головой и попятился назад, стараясь сбросить со своего плеча эту невыносимо тяжелую длань. «Я схожу с ума… Так не бывает!» — обреченно подумал он, чувствуя, что водоворот невозможного затягивает его все глубже и глубже.

— Вы, служитель церкви, не верите, что всех грешников постигает божья кара!!!

Голос дьявола неожиданно стал гулкий, как удар колокола. И каждое слово било наотмашь, словно пощечина.

— Вы, служитель церкви, не верите?!

Это была угроза.

Голос стал громогласным. Он заполнил собой все пространство маленькой церкви, подобно штормовой волне единым махом, накрывшей хрупкую шлюпку. Голос заливал уши, глаза, рот, проникал вовнутрь. А где–то там, под плитами каменного пола, раздался рев. Смертельный рев разъяренного зверя.

— ВЫ НЕ ВЕРИТЕ!!!

— Верю!!! — истошно заорал священник. И, вонзив пальцы в серебряный крест на своей груди, заломил руки к небу и рухнул на колени. — Господи, прости нас грешных!

— Господи, прости нас грешных! — взвыли окружающие, грузно падая на пол. Их лбы глухо застучали об пол, как гнилые арбузы.

Грянула оглушающая тишина. Стало так тихо, что Дьявол услышал дыхание своего Учителя. И шорох его теплой ласковой ладони, которой он погладил своих испуганных детей по их поникшим головам. И шепот…

— Он простит вас, — с сожалением сказал Дьявол и отвернулся.

У него было чувство, будто он только что изнасиловал себя сам.

Но почему–то стало легче.

Выйдя на улицу, он зажмурился от слепящего света. Потом резко запрокинул подбородок вверх и открыл глаза.

Учитель смотрел на него своим безоблачным синим взглядом и улыбался…

ЕМУ?!

«Я и не знал, что у тебя есть чувство юмора, — буркнул Дьявол. И, помолчав, усмехнулся ему в ответ растрескавшимися бледными губами.

«Еще немного и я не выдержу, и пойду в проповедники, — сказал он, — Похоже, я единственный на земле, кто все еще верит в Бога.»

«В конце концов, — добавил он про себя, — после выхода на пенсию, каждый заводит себе какое–нибудь дурацкое хобби.».

Оглавление