«Выращивание»

Бентли Литтл ВЫРАЩИВАНИЕ

Я посадил ее трусики при свете луны. Я полил их мочой.

Это желание охватило меня внезапно, но откуда оно пришло, или как я узнал что делать, я сказать не могу. Эта симпатичная мамочка была моей соседкой и как-то раз, когда она ушла забирать своего младшего из садика, я перелез через наш общий забор на задний двор её дома. Там была развешена выстиранная одежда семейства — детская по большей части, но позади ряда маленьких джинсов сушились её белье, которое я тщательно осмотрел прежде чем взять розовые плавки-бикини. Я аккуратно сложил их промежностью вверх, затем положил в карман и перелез через забор обратно.

Когда она вернулась я чинил разбрызгиватель перед домом и помахал ей, когда она с мальчиком пошли домой обедать.

Той ночью я пошел в лес, вырыл яму у подножья старого дуба и посадил трусики.

Это был засушливый год, и с гор спустились медведи. Одного возле Альтависты видел Майк Хеффернон; другого, сидевшего с центре Арбор Серкл и отказывавшегося уходить, пришлось забрать полиции. Горожан предупредили о том что нужно держаться подальше от нежилых районов, а Лесная служба не только запретила разводить костры в кемпингах, но и закрыла их совсем, как и туристические тропы.

И всё же, каждую лунную ночь я шел в лес и писал на место где посадил трусики, желая увидеть что же вырастет.

Её звали Анна. Анна Хоуэлл. И несмотря на то что она была как минимум на десять лет старше меня (ей было под сорок), и была матерью троих детей, Анна всё равно оставалась самой красивой женщиной что я видел. При этом, я был беспристрастным ценителем. Я не желал её, не пытался соблазнить, не фантазировал об интрижке с ней, не представлял себе её лицо или тело когда мастурбировал ночью.

Но всё-таки, меня сподвигло украсть её трусики и посадить их, и смутное, почти сексуальное побуждение поливать их при свете луны, было всегда со мной.

Иногда, мастурбируя я думал об её скомканных трусиках, лежащих в холодной сырой земле и гниющих.

И это заставляло меня кончить намного быстрее.

За пределами Дриппинг Спрингс, в одном из частных владений что находятся в посреди национального леса, располагалось несколько старых домиков. Я слышал, что когда-то там был пансионат, или владелец пытался превратить это место в пансионат, но потерпел неудачу и давно забросил это место. Местные ребята говорили что там водятся привидения.

Я не знаю, были ли там призраки на самом деле, но это место — безлюдное, вдали от обжитых мест и любопытных взглядов окружающих — определенно могло стать привлекательным для бомжей или наркоторговцев.

Из-за того, что формально домики находились в частных владениях, в конце лета, когда из-за молнии начался пожар и стало известно что домики горят, тушить их вызвали добровольную пожарную дружину, а не Лесную службу, что было бы более логичным. Но, как обычно, вопросы юрисдикции затмили здравый смысл, и вскоре после полуночи, мы вдесятером милю за милей мчались по контрольной дороге среди дубов, можжевельника и сосен; между крутых обрывов и холмов; сквозь ущелья и прорезанные сезонными ручьями овраги, пока не достигли равнины на другой стороне Дрипинг Спрингс.

Когда мы добрались, от домиков уже ничего не осталось, лишь груды сгоревшего пепла окруженные обугленными и всё еще полыхающими перегородками. К счастью, грунтовая дорога окружающая старый пансионат по периметру, став преградой для огня сдержала его и не дала заполыхать всему лесу. Единственной реальной проблемой с которой мы столкнулись стали ярко пылающие заросли кустарника на севере; но нас было десять человек, у нас было два грузовика и полные цистерны, и даже если бы у нас не было воды, были шланги, достаточно длинные чтобы опустить их в любой близлежащий ручей, пруд или речушку которые мы найдем.

Мы приступили к работе.

Закончили мы уже под утро: к тому времени как было потушено последнее пламя, посветлевшее на востоке небо превратило деревья в силуэты. Пока мы запаковывали снаряжение забрезжил рассвет, от пепла вокруг нас поднимался голубовато-белый дым затенявший солнце. Сквозь дымку, позади сгоревшего кустарника я увидел строение: сложенный из грубо отесанных бревен домик, который выглядел древнее чем окружающие его старые деревья, хоть я не понимал, как это возможно. Либо домика раньше там не было, либо пожар уничтожил прятавший его кустарник, потому что никто из нас до этого его не видел. Чтобы разглядеть хижину получше я подошел поближе, но сразу же отпрянул. Наружность этой постройки без окон свидетельствовала о древности и от неё веяло каким-то ужасом и неупокоенным злом, которые потрясли меня больше чем я ожидал.

— Там живет Бог, — сказал стоящий сбоку от меня Андре.

Я покосился на него:

— О чем ты, черт возьми, говоришь?

— Всегда ходили слухи. Что Бог живет здесь. Вот почему здесь нет граффити, пивных бутылок, шприцев, окурков или пакетов от Макдональдса. Все боятся сюда приходить, потому что Бог здесь. И он наблюдает.

— Ты знал об этом домике?

— Конкретно о об этом — нет. Но я знал что он находится где-то в лесу возле пансионата, и когда увидел это место понял что обитель Бога здесь.

— Ага, — сказал Росси. — А летний домик пасхального кролика прямо позади него.

Все остальные засмеялись, но Андре остался тверд в своем убеждении и, должен признать, его мрачная уверенность немного выбила меня из колеи. Если бы нас было только двое, я бы согласился с его желанием, мы оставили бы хижину в покое и вернулись в город. Но всем остальным было интересно, поэтому мне тоже стало любопытно и я присоединился к группе пробиравшейся по обугленной земле, сквозь всё еще тлеющее пепелище, к древней хижине.

Когда мы приблизились, я увидел что она небольшая. Не только по площади — хотя и по ней тоже — но и в высоту, словно была сделана для людей другого роста. Верх входной двери был прямо на уровне моих глаз, а вытянувшись, я мог положить руку на крышу.

Дверь была незаперта, но застряла и после нескольких толчков плечом открылась, процарапав деревянный пол. Судя по внешнему виду, в домике должна была быть только одна комната, но внутри мы оказались в длинном коридоре, проходящем по всему строению. Пригнувшись и включив фонарики мы шли друг за другом — Мик, Гарсиа, Большой Билл и Эд Барр, и мне пришло в голову, что это идеальное место для засады, что прямо за углом может лежать какой-нибудь псих и снимать нас одного за другим пока мы входим в следующую комнату. Как бы там ни было, пока мои друзья-пожарные сгорбившись огибали конец коридора, я не слышал ни криков боли ни возгласов удивления — лишь обыденную речь продолжавшегося разговора.

Я пошел следом и снова был удивлен. Домик простирался назад намного дальше чем казалось по фасаду и длинная комната в которой мы оказались, с потолком около полутора метров высотой у входа и два с половиной, а то и три в противоположном конце, круто уходила от двери вниз — видимо она была под углом врыта в землю. Отсутствие окон и деревянный пол и стены, придавали комнате вид пространства которое по мере удаления от нас увеличивается, как оптическая иллюзия в доме с привидениями в парке аттракционов.

— Похоже на гребаную комнату смеха, — сказал Большой Билл, шаря вокруг фонариком.

Андре хранил молчание.

Топая тяжелыми ботинками мы спускались по наклонному полу. Мебель была только по бокам комнаты: два одинаковых столика; на пыльной поверхности каждого расставлена коллекция почти одинаковых серых камешков. Хотя комната простиралась довольно далеко, шириной она была лишь в половину коридора, так что слева за стеной должна была быть другая комната, несмотря на то что входа в неё из этой комнаты не было. Как бы там ни было, в задней стене перед нами была вырубленная из сплошного куска дерева дверь, закрытая и прикрученная болтами к окружающим доскам. Ни ручки ни рукоятки, никаких видимых признаков того что её можно открыть не было, и в этом наглухо запечатанном входе было что-то таинственное и интригующее. Эд Барр произнес то, о чем все подумали:

— Давайте посмотрим, что там.

— Нет, — со страхом в голосе сказал Андре.

— Всё вокруг выгорело дотла, видно что дом заброшен, давайте выломаем дверь и посмотрим что за ней.

— Не делай этого! — закричал Андре.

— Прочь с дороги. — Росси оттолкнул его в сторону и поднял топор.

Андре буквально заплакал и это испугало меня больше всего остального. Находиться в полупогребенной в земле древней хижине без окон, перед дверью без ручки и наблюдать как здоровый мужик с комплекцией игрока в американский футбол рыдает, было настоящим испытанием для нервов и в тот момент мне хотелось убраться отсюда к чертовой матери.

Дверь оказалась прочной и Росси пришлось несколько раз взмахнуть топором, прежде чем ему наконец-то удалось проделать в дереве дыру достаточно большую чтобы просунуть руку внутрь. Внутри была задвижка и он воспользовался ей чтобы открыть дверь. Четыре луча фонаря осветили тьму и когда мы увидели что находится в маленькой сырой комнате, наступила внезапная тишина.

Это было какое-то мумифицированное существо, скрюченная морщинистая фигурка, похожая на высушенную черную обезьяну. Кожу его лица стянуло назад и казалось что оно ухмыляется, острые гнилые зубы торчали в безумной усмешке. Существо сидело в комнатке на полу, рядом с небольшой кучкой тех серых камней. Закругленная часть стены позади него была выцветшей добела, словно выгорела от яркого солнца или от радиации.

Как какой-то примитивный дикарь, поклоняющийся каменному идолу, Андре упал перед обезьяноподобной тварью на колени. Росси бросил топор и последовал его примеру. Я засмеялся, но на лицах остальных видел тот же благоговейный страх, и должен признать, сам что-то почувствовал. Я подумал о похороненных трусиках Анны Хоуэлл и в какой-то момент пожалел что украл и посадил их, что писал на них. Меня заполнили пустота и печаль, чувство что я где-то сбился с пути и потерял что-то очень важное для меня. Ощущение исходящее от мертвого существа было какой-то вселенской скорбью и его настроение воздействовало на мое собственное, заставляя меня хотеть убраться отсюда как можно быстрее.

А потом…

Что-то изменилось.

Не знаю что случилось: пришло ли это от мумифицированного существа сидящего посреди комнаты, от моих приятелей пожарных, или это был просто плод моего воображения, но скорбь которую я чувствовал неожиданно сменилась страхом, ужасом пробирающим до мозга костей и заставившим меня остолбенеть на месте, наполнившим уверенностью что все мы обречены, никогда не покинем это место, и проведем в этой комнатушке вечность, вместе с этой отвратительной черной обезьяной.

Слева от меня сдавленно приглушенно всхлипнул Эд Барр. Плакал Андре: то ли от религиозного рвения, то ли от невыразимого отчаяния, сложно было сказать. Гарсиа приглушил свет фонаря и выключил его. Так же поступил Большой Билл и все остальные; моментом позже мы оказались в темноте и тьма было столь глубокой и всепроникающей, что я не мог сказать открыты мои глаза или закрыты. Я неподвижно стоял там, ожидая конца. Кто-то плакал. Кто-то хихикал. Был слышен какой-то шум, рыдания и я почувствовал мягкие пальцы нежно поглаживающие мою руку, а затем зубы больно вонзившиеся в мою правую икру.

Понятия не имею сколько времени мы там провели, но когда мы вышли солнце уже было высоко. Все были взъерошены, Большой Билл был голый.

Мы оставили мумию там где нашли, и с помощью веток и грязи из болотца рядом с хижиной запечатали комнату так хорошо, как только смогли. Это была идея Андре и большая часть бригады с ней согласилась: одни более охотно, другие — менее. Я хотел сжечь это место к чертовой матери — чем бы это иссохшее черное существо не было, оно не заслуживало права на существование — но знал что нахожусь в меньшинстве и оставил свои желания при себе. Мне было достаточно просто уйти отсюда и быть уверенным в том что я никогда не окажусь поблизости от этой хижины и её мерзкого обитателя. Несколько дней спустя я ушел из пожарной дружины. Так же поступил Росси. Так же поступил Эд Барр. Мы не разговаривали об этом, не спрашивали друг друга о причинах, хотя виделись почти каждый день; и не обсуждали то что увидели в той хижине и то что там произошло.

Неделей позже Андре покончил с собой в лесу. Попробовал свой дробовик на вкус.

Об этом мы тоже не разговаривали.

Вскоре после этого трусики проросли. Когда после недели облачных ночей луна наконец-то показалась, я стоял перед дубом и смотрел на проклюнувшийся сквозь засыпанную листьями грязь бледный росток; голубовато-белый, почти желеобразный побег который явно стремился обрести более значимую форму.

Во что он превратится когда вырастет, гадал я?

Я вытащил свой член и пописал на него.

Анну Хоуэлл я увидел на следующий день, когда она развешивала выстиранную одежду для просушки: я помахал ей через забор, стараясь не смотреть на белье которое она прищепляла к веревке. Улыбнувшись она помахала мне в ответ, сказала «отличный денек», если она и подозревала что я украл её трусики, то отлично это скрывала.

Я крадучись ушел домой и понял что мне есть о чём поразмыслить. Чего конкретно я хочу от того создания которое вырастил в лесу? Восхищаясь и признавая красоту Анну Хоуэлл, я всё-таки её не хотел, и не думал что выращиваю женщину как замену для оригинала, как сексуального партнера.

Женщина.

Я впервые сказал это себе, признав то, что всё это время было в подсознании — из трусиков Анны Хоуэлл я выращиваю человека.

Женщину.

Но зачем?

Это мне было всё еще неясно, хотя желание продолжать я чувствовал сильнее чем раньше. Казалось, мысли о моем секрете в лесу поглощают каждый момент моего бодрствования, и каждый божий день я живу с осознанием того, что ночью, если будет светить луна, я смогу посетить мое место у дуба, где в мягкой и плодородной земле покоятся свежевыстиранные трусики моей соседки.

У ростка появилось лицо, когда я увидел его в следующий раз. Под светом луны он вырос почти в полметра высотой и очертаниями смутно напоминал женщину. Были глаза, хоть и закрытые; носа не было и в помине, но имелись поджатые по дурацкой моде кукольные губки, которым не хватало только цвета, чтобы выглядеть как настоящие. Небольшие выпуклости посередине формы выглядели как зачатки будущих рук и ног.

На этой стадии роста, поливать фигуру привычным способом казалось неправильным, поэтому я повернулся и опорожнил мочевой пузырь в кусты, затем застегнул штаны и присел перед дубом, чтобы разглядеть то что я вырастил. Зрелище было отталкивающим — пародия на человека настолько противоестественная, что моим первым порывом было уничтожить её. Но вместо этого я сидел на корточках и изучал проявляющиеся формы создания. Оно была небольшим, но не гномоподобным, а идеально пропорциональным и несмотря на броские черты развивающегося лица, я мог сказать что оно вырастет в прекрасную женщину. Приглядевшись я увидел едва заметное углубление, которое станет щелью вагины, две маленькие выпуклости, которые разовьются в груди. Существо было сформировано из того-же полупрозрачного голубовато-белого вещества, желеподобной субстанции, которая сияла в лунном свете и казалась липкой. Чтобы понять такая же ли она на ощупь как и на вид, мне хотелось протянуть руку и прижать светящуюся кожу пальцем, но я воздержался, не желая навредить развитию фигурки испортив её прикосновением.

Ночной воздух была влажным и росистым, земля была сырой, но я гадал будет ли этого достаточно чтобы поддерживать зарождающуюся женщину увлажненной и обеспечивать её рост. Размышляя о том как выглядит вагина Анны Хоуэлл под трусиками, я посмотрел на свой растущий пах и понял что думаю о том что должен помастурбировать на фигурку, чтобы обеспечить её влагой и питательными веществами.

Я встал, опустил штаны, взял член в руку и начал его поглаживать, мою голову заполнили темные мысли, одна из моих извращенно-порочных фантазий, но в последнюю минуту я отстранился забрызгав не голубовато-белую плоть, а буйно разросшийся папоротник, с животным рыком опустошив свои чресла на злополучное растение.

Казалось, бесцветные поджатые губы улыбаются мне.

Я вернулся домой заполночь, слишком возбужденный и взволнованный чтобы спать: мою голову заполняли идеи которые я не хотел знать, мое тело разрывали побуждения которым не осмеливался следовать. В гостиной, под светом единственной лампы я читал местную газету, которую доставили с почтой этим днем. На первой странице было фото Гиффа Маккарти, главного лесничего района. На нем был женский парик и толстый слой туши на ресницах; то что его губы накрашены темной помадой было видно даже на черно-белой бумаге газеты. ЧИНОВНИК ЛЕСНОЙ СЛУЖБЫ ОБВИНЯЕТСЯ В ДОМОГАТЕЛЬСТВЕ, гласил заголовок, и я неожиданно я вспомнил что произошло в хижине. Понял, почему нас вызвали тушить старый пансионат

потому что Бог живет там

и увидев безумие в глазах старого рейнджера, его аккуратно накрашенные губы в обрамлении шлюховато нарумяненных щек, я смял газету и отправился спать.

Во сне я стоял возле грязного писсуара на старой автозаправочной станции — Энко, Ричфилд, Галф, одна из тех сетей, что уже не существуют и рядом со мной, возле соседнего писсуара стоял грязный мужик с лохматыми седыми волосами и неухоженой бородой; пьяница в засаленном пальто воняющем пролитым пивом и мочой. Он был почти на голову ниже меня, и когда я сверху вниз посмотрел на него, он подмигнул мне. Я увидел, что он мочится не в писсуар, а прямо на плиточный пол между ботинок. От растущей лужи на заляпанной щербатой плитке расползались рептилеподобные существа разных цветов и оттенков, уродливые многолапые создания, маленькие тошнотворные твари у которых было много глаз но совсем не было ног, бесформенная пульсирующая слизь которая червеобразно двигалась ко мне.

— Моча жизни, — сказал старик, хихикая. — Это моча жизни.

И за миг до пробуждения, я понял что он был Богом.

После этого, я заставлял себя держаться подальше от леса.

Больше всего на свете мне хотелось вернуться в лес и продолжать заботиться о растущей сущности, которую я создал, следить как она растет под лунным светом и радоваться наблюдая её цветение. Но я знал, что эти не мои побуждения, знал что они мне навязаны, и несмотря на отчаянное желание прокрасться глубокой ночью в лес и проверить состояние женщины которую вырастил, я заставлял себя остаться дома и тщетно пытался заснуть.

В конце концов, я больше не мог противиться, и ровно через две недели после моего последнего визита, я обнаружил что под покровом ночи снова мчусь между деревьев.

За последние две недели предупреждений об опасности стало больше. В город спустились два медведя, один из них убил колли, и пума распотрошила несколько мягких игрушек случайно оставленных ночью на заднем крыльце. Но на пути в лес я не думал рационально. Я вообще ни о чем не думал. Я не принимал решение вернуться, просто осознал что иду через лес к старом дубу, и действие это было таким же непроизвольным и неосознанным, как дыхание.

Оно исчезло.

У подножья дерева была яма — неровная впадина размером с женщину, опутанная сетью корней, устланная старыми листьями и пахнущая нечистотами. Я поискал вокруг что-нибудь, что укажет мне куда женщина направилась: следы или дорожку слизи, но ни лесником ни следопытом я не был и лес для меня выглядел так же как всегда.

Разглядывая переплетение белых корней образующих в яме контур женщины, я вспомнил кое-что виденное раньше: в уголке моего сознания, была какая-то картинка, образ, раздражающий и умоляющий об опознании. Корни явно были из той же субстанции что и женщина, но их обесцвеченный вид, словно они подверглись радиации или выгорели на солнце, напомнил мне о другом событии.

Приблизившись, я посмотрел на дно ямы и увидел придавленный несколькими серыми камешками, сгнивший клочок трусиков.

Эти камни всколыхнули мою память.

Я вдруг понял куда мне нужно отправиться.

Я побежал сквозь деревья обратно домой, затем запрыгнул в старенький джип и помчался по контрольной дороге сквозь холмы ущелья и лес, затормозив на пыльной стоянке возле пансионата располагавшегося на равнине за Дриппинг Спрингс.

Я вышел из джипа. Дверь в хижину была открыта, и хотя луна, временно скрывшись за облаком, оставила лес во тьме, из маленького прямоугольного входа лился мягкий желтоватый свет, придавая окружающему кустарнику тревожно зловещий вид.

В последний раз я был здесь с пожарной бригадой. Было довольно страшно. Но сейчас я был один, и несмотря на то, что та часть меня которая уволилась из пожарной дружины и поклялась никогда сюда не возвращаться, хотела поджать хвост и сбежать, другая, более инстинктивная часть моего мозга подталкивала меня вперед.

Я мог представить как Росси говорит, «Я ухожу отсюда». Но Росси здесь не было. Здесь не было никого. И не желая этого на самом деле, я подошел к хижине и нырнул в дверной проем.

Идущий по всей длине строения коридор освещали свечи; в длинной узкой комнате которая опускалась к залу с мумифицированной обезьяноподобной тварью, свечей было еще больше.

Там жил Бог.

Как и вход в хижину, дверь в комнату была открыта, словно ждала меня; я принял приглашение и шагнул внутрь.

Хотя ни свечей ни ламп здесь не было и освещение не имело определенного источника, всю комнату заливало розовое свечение, напомнившее мне свет ламп викторианских проституток с наброшенными на них чулками и шарфами.

Я остановился в дверях. На допотопной деревянной скамье, рядом с иссохшей мумией сидела обнаженная женщина, и что-то в том как она прислонилась к тщедушной фигурке, в том как её рука обнимала маленькое костистое плечо, свидетельствовало о близости. Они женаты, подумал я, и как только это идея пришла мне в голову, я понял что это правда. Она была женой этого существа. Она всегда была ему предназначена.

Кожа женщины больше не была слизистой и голубовато-белой. Она стала нежно персиковой как у младенца и загадочный розовый свет в комнате подчеркивал её здоровый цвет. Как и Анна Хоуэлл, женщина была блондинкой, волосы на её лобке тоже были светлыми. Это заставляло высушенные почерневшие черты существа рядом с ней выглядеть еще более гротескными. Лицо этой обезьяны и раскрытая в отвратительной ликующей ухмылке пасть преследовали меня в ночных кошмарах и теперь, глядя на мертвую пергаментную кожу оттянувшуюся назад с этих острых гнилых зубов я чувствовал тот же страх что и раньше. И присутствие глупо улыбающейся женщины рядом с ним не смягчало этот страх… Скорее наоборот, соседство этих двоих пугало еще больше.

Женщина кивнула мне и помахала пальцами свободной руки.

Она не настоящий человек, напомнил я себе. Она проросла из трусиков. Я вырастил её.

Пока я смотрел, женщина широко раздвинула ноги, и из затененной расщелины меж её бедер появились цветы: бесконечный букет который струился из неё как вода из родника, цветочный фонтан который почти жидкой волной извергался с края скамьи на пол, покрывая грязь и серые камешки так обильно, что пол комнаты был погребен под цветной радугой. Я почувствовал аромат моей матери, моей бабушки, тетушек и кузин, моих учительниц, девушек что у меня были. Запахи всех женщин были заключены в этом обонятельном роге изобилия, каждый из этих прекрасных цветочных ароматов пробуждал воспоминания о женщинах в моей жизни и меня моментально переполнила приятно счастливая и в то же время глубоко печальная ностальгия.

Выражение лица почерневшей фигурки не изменилось — оно просто не могло измениться, но эта неподвижная фигуры всё еще излучала эмоции, и чувство, которое я благодаря ей ощущал, было благодарностью. Я дал ему жену и оно было благодарно.

Теперь Бог был не один.

Это было крышесносно. Я знал что это не Бог. Он даже не было богом. Но несмотря на то что не прозвучало ни слова; и не одной мысли или картинки мне передано не было, никаких сомнений в реальности льющихся в меня эмоций не оставалось. Я неожиданно понял, что мумифицированное существо хочет отблагодарить меня.

В уме я видел Андре в почтительном обожании падающего на колени и задумался о том что случилось в комнате когда погас свет. И меня снова заполнило то всепроникающее чувство зла и обреченности.

Я знал что должен убираться отсюда как можно быстрее, выбежать из лачуги, вернуться в джип и уехать домой не оглядываясь. Но обнаружил что разглядываю цветы всё еще струящиеся из промежности женщины, а мой разум умиротворяют ощущения излучаемые её неподвижным спутником.

Бог благодарен

Я задумался о своем бессмысленном существовании, о скучной работе и несуществующей личной жизни, о бесцельной рутине заполняющей мои будни.

Обдумал несколько вариантов.

Потом загадал желание.

Чувство которое излучала высохшей обезьяны теперь, было чем-то вроде одобрения, но когда я поглядел на столь неподходящие друг другу лица пары на скамье, я почувствовал себя хуже чем когда-либо в жизни. Ужас вернулся, еще более сильный чем раньше, и с мгновенной и абсолютной уверенностью я понял что совершил огромную, величайшую ошибку в своей жизни. Моим первым побуждением было попытаться вернуть всё обратно, упасть на колени, вымолить еще один шанс и всё переиграть. Но я знал что это невозможно.

На мгновение я задумался, затем поднял цветок пахнущий как моя мать, повернулся и вышел из комнаты и из хижины во тьму, по моему лицу текли слезы.

Направляясь к припаркованному джипу, я гадал: что было у Андре на уме за секунду до того, как он спустил курок.

Оригинал: © Bentley Little «The Planting», 2004

Перевод: © Шамиль Галиев