Алекс Аргутин АЯХУАСКА Фантастическая повесть
1.
В тот день я бесцельно бродил по улице. Просто вышел пройтись и подышать. Достало все. Сидеть дома и думать, как снова найти работу. Тоска. Тем более, что недавно меня уволили с городского телеканала за то, что я выдал в эфир слово хер.
Как это случилось, до сих пор не пойму. У телевизионного монтажера много возможностей. Подтитровываешь человека, и сразу на весь регион. Кто успеет проверить? Опечатался — выговор. А тут, понимаешь, опять губернатор с рабочими на заводе, мол, голосуйте, это престижно. Рука и дрогнула.
Я, конечно, не хотел, чтобы меня уволили. Но уж очень устал от этого бреда. Каждый день одно и то же. Да и хер-то я написал маленькими буквами, скорее мысленно. Однако, главному редактору так не показалось. Да и генеральный продюсер заметил. В общем, дали мне расчет, и гуд бай.
Раньше я считал, телик — это круто. Мощные компы, большие мониторы, скоростные сети. Помню, как-то прокладывал кабель от презентационного ноута к плазме. Клеил его скотчем к полу, чтобы всякие лохи не задели ногами. Контора, в которой я работал тогда, обслуживала какую-то вечеринку в злачном месте под названием «Крыша». Смотрю, Нагиев мимо идет. Остановился, глянул на меня сверху вниз. Аж мурашки по коже. Теперь думаю, хорошо яйцами не задел.
А потом поехало-понеслось. Карма, что ли, такая. Или Нагиев действительно меня чем задел. И главное, с каждым годом работы все больше, а денег — меньше. И ответственность, нервное напряжение только растет. Но с поезда на ходу не соскочишь. Разве, чтоб мордою об асфальт. И собирай себя по кусочкам.
Иду вот так по улице. В голове — досада, на душе кошки скребутся. Гороховая уже заканчивается. Мистические места. Впереди виднеется фонтан у Адмиралтейства. Грязно, сыро, декабрь на дворе. Вечереет. И как-то безлюдно очень.
Запахиваю поплотнее куртку. И вижу, вдруг, из стены дома номер три рука высовывается, кисть разжимается, и падает что-то на асфальт. Звучно падает, словно шлепком ладони по слякоти. А рука исчезает, как не было. В памяти только тату около большого пальца осталось. Вроде, закорючка какая.
Тру глаза, оглядываюсь. Никого. Разве стены домов как-то неестественно шевельнулись, и все. И гул автомобилей. Шум города. Только потом уже понял, чтобы шлепок-то услышать, нужна была тишина полная.
Я нагнулся и поднял упавший предмет. Всего лишь бумажник. Кожаный. С теми же закорючками, что и на руке, его обронившей. Ом. Древний символ индуизма. Внутри бумажника — зеленые купюры. Пересчитал. Три штуки баксов.
Визг тормозов. Холодные мурашки от копчика до виска. Повинуясь инстинкту, я в каком-то невероятном па отшатываюсь назад. Отрываю взгляд от купюр.
Водитель Маза, прилипнув к лобовому стеклу, бешено жестикулирует и что-то кричит. Оказывается, подняв находку, я непроизвольно двинулся дальше и, сам того не заметив, вышел на Адмиралтейский проспект.
Спешно запихнув бумажник с баксами в карман куртки, я развернулся и быстро зашагал в обратном направлении. Мне явно было нужно где-то посидеть, сделать пару глотков водки и отдышаться. С этими мыслями я распахнул дверь первого попавшегося заведения, скинул куртку и пристроился на мягкий диван у ближайшего столика.
— Чего изволите? — раздался над головой голос официанта.
— Водки грамм пятьдесят. Закуски не надо… — развеял я сомнения молодого парня в мятой футболке и слимах.
Откинувшись на спинку дивана, я уставился в потолок в ожидании целебного напитка.
«Что за бред?» — крутился в голове вопрос. И как бы повинуясь следующей мысли, я сунул руку в карман лежавшей рядом куртки и снова выудил бумажник.
Кожа его выглядела потертой, но еще далеко не обветшавшей. Внутри, помимо купюр достоинством в сто долларов, было полно пыли и золотистого песка, который ссыпался прямо мне на колени. Я отряхнулся, словив недовольный взгляд официанта.
— Что-нибудь еще? — пытаясь заглянуть внутрь лопатника, надменно процедил он.
Я отрицательно покачал головой и захлопнул бумажник. Парень цокнул стаканом с водкой о столик и отвалил.
Водка приятно обожгла горло и вдохновляющим теплом пролилась в желудок. Я посидел еще минут десять, стараясь ни о чем не думать. В том, что бабло предназначалось мне, я отчего-то практически не сомневался. Это было немного странно, но еще более странным выглядел способ доставки. Однако, волшебный напиток подействовал, и я понемногу начал успокаиваться.
«К черту все!» — в итоге подумал я. В конце концов, в этой жизни мне не часто везло. Всего, обычно, приходилось добиваться невероятными усилиями. Поэтому, уговорив себя особо не рефлексировать, обретенное богатство я решил использовать правильно.
2.
Челнок, формой напоминавший наконечник копья, обогнул полуразрушенные пирамиды и начал заходить на посадку. Мартен Себрон, который десять лет назад познавал мир в рамках популярного теле-шоу, путешествуя на грузовике с сестрой и родителями, бросил взгляд на мутное стекло высотомера и приготовился к посадке.
Восторг оттого, что вопреки опасениям он летит, недоверие, вызванное тем, что у этого летательного аппарата нет видимого двигателя, горечь и скорбь по погибшим товарищам — все смешалось в мыслях и чувствах француза. С тех пор, как миссия на Марс Илона Маска завершилась катастрофой, не прошло и месяца.
Молодому астронавту повезло. Перед тем, как взлетный модуль экспедиции в панике стартовал, спасаясь от пыльной бури, он провалился в карстовую пещеру. Вынужденные оставить его одного на враждебной планете, остальные члены экипажа погибли от разгерметизации.
Удивительно, на сколько произошедшее оказалось похоже на те документалки BBC и пару-тройку художественных фильмов, что крутили в конце предыдущего десятилетия. Да что говорить, именно эти эпические творения и вдохновили возмужавшего путешественника на вступление в отряд будущих космонавтов при НАСА. Годы тренировок, специальных учебных курсов, добровольных отречений, и все для того, чтобы подтвердить впечатляющее провидение киношных сценаристов. С одной только разницей — никто на Земле так и не узнал, что на Марсе кто-то выжил.
Челнок, целиком выплавленный из красноватой меди, легко повинуясь незамысловатому управлению, плавно затормозил над кратером. Сквозь массивный кварцевый иллюминатор под ногами Мартен наблюдал, как охристая поверхность внизу заволновалась и подернулась молочной дымкой. Завернувшись воронкой, открывшийся проход начал медленно затягивать тяжелый корабль внутрь.
Возможно, это был первый полет изделия древних инженеров за последние 70 тысяч лет. Мартен, воспитанный на классических законах физики двадцать первого столетия, ни малейшего представления не имел, как такое возможно. Но техника далеких предков не подвела.
Пространство над кристаллическим колпаком кабины потемнело. Собравшись обратно буквально по молекулам, жерло кратера снова поглотило солнечный свет, успевший не на долго осветить грубые стены посадочной шахты. Уверенно, без какой-либо тряски и флуктуаций преодолев около километра вертикального спуска, челнок качнулся и остановился.
Мартен облегченно вздохнул, распахнул люк и ступил на коричневую почву внутри марсианских недр.
3.
Вернувшись домой, я обзвонил несколько туроператоров, и остановился на конторе под названием Аюрведа. Девушка с приятным голосом пообещала за три дня оформить визу, страховку и чартер на самолет до Панаджи, вылетающий в эту пятницу.
На следующее утро в начале одиннадцатого я уже входил в помещение агентства. Все прошло как по маслу. Девушка за столиком с компом оказалась той же самой, что и по телефону. Решив содержимое бумажника пока не транжирить, я оплатил обещанное из сбережений, оставшихся от моей злополучной работы.
Выйдя на улицу, я набрал номер давнего товарища, свободного художника, и уже минут через сорок оказался у него в гостях.
— Здорова! — дружески обнял меня за плечи этот полнеющий сорокалетний субъект, немного напоминавший своим видом и поведением Громозеку из старинного мультика.
— Вау! — только и смог выдавить я, тщетно пытаясь высвободиться из объятий.
— Пару лет уже не заглядывал! Во как! Ну, давай, проходи! — фонтанировал он, пока я скидывал куртку и обувь в захламленной художественным барахлом прихожей, — Вон там падай, я ща, — телик тебе включу тока…
Мой неуклюжий друг щелкнул пультом и исчез за измазанной красками драпировкой. Повсюду висели его творения. Какой-то дикий, почти предметный концептуализм, замешанный на наиве отечественного пошиба. В общем, мазня мазней, но в этом первобытном хаосе пересекающихся, спорящих друг с другом форм что-то цепляло, останавливало взгляд, повинуясь тем же законам, что и творения Малевича, Шагала, Кандинского.
Питерский андеграунд, что скажешь? Всегда прав, всегда никому не нужен, но и отчего-то востребован одновременно. Изгои и пассионарии. Герои холстов и скребков, романтики скипидара и эмульсионки.
— Дунешь? — вываливаясь из замусоленных драпировок, Громозека протянул мне косяк. Я кивнул, соглашаясь.
— Ну, так пыхти, — одобрительно проскрипел он, одновременно удерживая в легких уже сделанную затяжку, — А я чайку пока там сварганю.
Приняв самокрутку и глубоко затянувшись, я уставился в работающий телевизор. Показывали новости.
Вот уж, клоунский канал — Новости-24. Сплошное безобразие. Никогда не понимал, зачем простым людям, вроде меня, обо всем этом знать? Ну, там, о том, что президенту подарили КамАЗ, или что мы все виноваты в том, что случилось со страной. А тем временем биткоин рос, а потом падал. Я уже не говорю о каких-то проштрафившихся генералах или госзакупках для Смольного. Что, теплее от этого на душе делается? Сразу хочется горы свернуть?
Лучше рассказали бы про извержение вулкана на Суматре семьдесят тысяч лет назад, когда погибли все первые цивилизации, и начался последний ледниковый период. Или там, про Декарта, который перед изобретением своей системы координат служил наемником алебардистом, носил кирасу, разбивал черепа врагам и вонял. Вот от чего хоть какое-то воодушевление начинается, это вот впечатляет. А то опять Сирия, Крым, умные ракеты, какие-то хакеры и санкции, санкции, санкции. Да к черту все!
— Харе тупить, брателло, ну все, чай заваривается уже, — оторвал меня от обкуренных размышлений товарищ, — Колись, давай, с чем пожаловал…
— Ну, вот… — начал было я, пытаясь обуздать остатки рассудка, и выложил всю историю моего увольнения. Про внезапно упавшее на меня бабло я решил умолчать. Это же не круто — подобрать кошель на асфальте. Что-то нечестное в этом есть. По крайней мере, я так всегда думал.
— Так что, сваливаю я в Гоа, на неопределенный срок, — закончил я свою трогательную историю.
— Ого, вот уж ты дал, — только и вымолвил он. Немного помолчал, переваривая, — Хер, говоришь? — подмигнул он мне с какой-то хитринкой.
Я пожал плечами. Да, вот, блин, мол, сподобило. Что уж поделаешь…
— Ну, — отвечает, — не там ты его нарисовал. Эт точно. Вон, пойдем, покажу что…
Кореш откинул заскорузлый от масла занавес в соседнюю комнату. Там на деревянном мольберте среди классического творческого беспорядка высилось полотно почти в человеческий рост. На холсте был схематично изображен гигантский член с яйцами. Фоном служили какие-то брызги и цветные пятна, словно кто-то кидался туда презиками с краской. Более того, некоторые контрацептивы не отвалились от холста, а так и остались, приклеившись к коряво загрунтованной мешковине.
— Член государственный! — гордо обозначил название произведения мой товарищ, — А главное, прикинь, бабло — штукарь евро, — уже перевели мне прям из Брюссельской галереи современного искусства. Теперь вот на вывоз оформления жду. Тянут с этим, бюрократы проклятые, но прорвемся, кину им сотку, все вытерпят.
— Да, поллюция у тебя неслабая вышла, — только и смог я ему ответить.
— В общем… — подвел итог художник и объяснил, что его член бабла принес, потому что со всеми устоями было покончено еще в тридцатые дадаистами. Телевидение же настолько лживо, что никогда этого не признает. Его основная задача — истерию всеобщую нагнетать. Чтоб проще было мозги компостировать народу невинному. Жаль только, что людям, способным развенчать этот повседневный обман, не место на телевидении.
Я сконфуженно промолчал.
— Так что, ты еще легко отделался, — закончил Громозека свой слегка путанный монолог и улыбнулся, — Но ты молодец, в принципе, так и надо!
Я вконец стушевался. Товарища своего я, конечно, уважал, художник что надо. Помню, в начале девяностых он диджействовал на всяких радио. Дружба наша началась с того, что он вдохновил меня на написание футуристических комиксов для ночных эфиров. Я тогда в это дело с головой ушел. Месяцев шесть не отрывался от печатной машинки. Компов-то еще не было.
Самая заметная из тех рукописей называлась «Русские горки». Мы ее даже потом на аудиодисках выпустили. Валяется и сейчас в интернет-магазинах. Мол, некий американец влетает на Мессершмидте 262 в голубое облако и падает в российской тайге. Продравшись через заросли, выходит он к избушке, в которой устроил секретную лабораторию русский ученый, изобретатель телепортатора во времени и пространстве.
Ну, а дальше — сплошной стим-панковый трэш с ЛСД, рыцарями на мотоциклах, гигантскими обезьянами на птеродактилях, атакующими Америку. А Евразия вся под водой, и давно уже захвачена разумными ящерами, которые этих обезьян и птеродактилей создали с помощью телепатии.
Посидели мы еще немного, попили чаю. И отправился я домой. Купил по дороге шорты и тапки. В чем-то по Гоа ходить придется. А кругом мокрый снег, ветер промозглый, слякоть и грязь.
4.
Мартен хорошо помнил, как он провалился в пещеру во время пыльного шторма, погубившего экспедицию. В его ушах еще продолжали звучать крики гибнущих где-то наверху товарищей. Даже не смотря на то, что гравитация Марса кубарем проволокла астронавта внутрь недр метров на семьсот по наклонной, радиосвязь оказалась на высоте.
А падению все не было конца. Парня швыряло на поворотах, било о какие-то валуны, обшивку комбинезона цепляло и рвало о скальные выступы. Отчаявшийся француз уже успел попрощаться с жизнью, заглянув в широко открытые глаза бессознательного состояния, когда его тело плашмя упало на шершавую поверхность подземного ледника. Забрало шлема, треснувшего в разных местах, раскололось совсем, и живительный, морозный кислород наполнил легкие.
Землянин медленно приподнял веки, осознавая, что наконец он больше никуда не летит, но шевельнуться не смог. Вокруг ничего не было видно, только где-то приглушенно журчала вода, и небритая щека мокла от растопленного ее теплом снега.
То с радостью и надеждой, то с подступающей тошнотой и ужасом, кутающим разум во мрак, Мартен то муторно приходил в себя, то снова проваливался в сумрак болезненных переживаний. И вдруг откуда-то из темноты вырвался яркий луч, и столь же внезапно прозвучала русская речь…
— Иннокентий же, мать твою, да погодь…
— Ну вот же он, — ответил другой голос, немного хриплый, но словно умиротворяющий, как долгожданный финал длинного, маловразумительного предложения.
И Мартен вырубился окончательно. Боль и страх оставили сознание, открыв подсознательному взору его забытья яркое голубое небо над Африканскими джунглями. Такая близкая, улыбка матери окутала душу теплом и покоем. Пятилетняя сестра крепко стиснула руку. Вечно небритый отец, как всегда в темных очках, тоже ощущался где-то неподалеку.
И все они отчего-то летели по воздуху над глубоким изумрудным ковром, вдыхая полными легкими горячий ароматный ветер, сдувавший с ветвей акаций трепещущие тельца колибри, жирных стрекоз, майских жуков и божьих коровок.
Водопад Виктория с бесчисленными радугами и брызгами шумел где-то совсем позади. А впереди открывался незабываемый вид на Великую ограду и развалины Акрополя на холме по соседству.
Древние цивилизации, миллионы усопших предков, их секреты и даже страшные тайны влекли к себе уже пробудившееся осознание и естественное любопытство ребенка. К тому же лопасти стального геликоптера, его упругие сидения, возбужденные лица родителей — все внушало Мартену уверенность, веру в хорошее и надежду на новые открытия, которые ждут в очередной, пусть и дикой, но самобытной стране.
Что-то засверкало впереди, какое-то зеленоватое свечение вдруг возникло там, где возвышалась над растительностью каменная ограда. Мартен подался вперед, пытаясь рассмотреть. Пилот вертолета встревоженно сообщил что-то по внутренней радиосвязи. Нечто вроде, чтобы все держались покрепче. Отец обернулся и поверх очков бросил взгляд на свое семейство.
И в это мгновение мощный электрический разряд расколол стекло на приборной панели. Пилот ахнул. Лопасти геликоптера затрещали, кромсая толстые ветви цветущих акаций. Мартена швырнуло в сторону, вырвало из страховочных ремней и выкинуло наружу. Широко разведя ноги и руки, словно пытаясь затормозить в этом невероятно замедлившемся падении, мальчик увидел неминуемо приближающуюся землю.
Теперь Мартен знал, что это было беспамятство, бред охваченного стрессом и залитого адреналином воображения. Его отец, Фред Себрон никогда не пользовался летательными средствами для перемещения на местах. Им всегда хватало грузовика, собранного под заказ на заводах Rolls-Royce. Да и вообще, Мартен точно помнил, ничего подобного в Африке не случилось. Но видение то настолько впечатлило астронавта, что не отпускало все дни выздоровления.
Спасшие его русские, двое волосатых бородачей неопределенного возраста, не спешили с расспросами. Они наведывались раза четыре в день, поправляли повязки, приносили воду и хлеб. И Мартен был им благодарен за это.
5.
Чертова реальность. За окнами снова повалил мокрый снег. За билетами и визой еще только завтра. На улицу лучше уже не высовываться.
Я стоял на кухне, кутаясь в шарф, бесцельно вглядываясь в заснеженную пустоту, курил. Машинка за спиной достирывала белье, вращая свой барабан в бешенном темпе отжима. В ожидании грядущего перелета, в голову лезло всякое.
Как это так складывается? Словно на изнанку жизнь со временем выворачивается. Годы и десятилетия разделяют все, раскладывают по полочкам.
Вот раньше реальность была другая. Кто-то учился, другие бросили и бездельничали в свое удовольствие. Некоторые, конечно, работали дворниками и сторожами…
Эх, Громозека. Прав ты в своем несгибаемом оптимизме. Не то, что мультяшный робот. И понятно, почему твой член так брюссельской капусте понравился. Вот бы опять, как раньше! Бывало, соберемся у кого-нибудь, да и отправимся или в Солнечное гулять, а может и на Крестовский, совсем запущенный, с аварийными особняками девятнадцатого века. Или в Шувалово…
— Иннокентий и Салех, — представил тогда этих ребят мой товарищ, — Отличные живописцы, вольные слушатели Новой академии.
— Гы, — подтвердил тот, который был Салехом, — Новиков очень серьезный препод.
Иннокентий промолчал и пожал мне руку. Только выудив из кармана заначку псилоцибиновых поганок, он наконец улыбнулся. Мы тот час улыбнулись ему в ответ.
Всего нас было человек шесть или семь, скорее. Почти не помню уже, кто еще. Сайгоновские времена многому всех научили. Будь с приятелями вежлив, внимателен, и они непременно поделятся. Многие-то вообще представлялись тогда вымышленными именами. Тот — Граф, например, а этот вот — Кот, а еще одного вообще Комаром все звали.
— Почему Комаром? — поинтересовался однажды я.
— Да как выпьет он или накурится, то тихонечко так подвывать начинает, — таинственно прошептал Громозека, — Оттого и Комар, иначе не скажешь. То ли детство коммунистическое повлияло, то ли потом уже в дурке с ним что-то сделали…
Отшутился ли мой друг, а может действительно так все было, но сам я «писка» Комара ни разу не слышал.
В общем, выскочили мы из троллейбуса на кольце, перешли железную дорогу и отправились напрямую к Шуваловским высотам через обширную пустошь. В те времена никакой промзоны там еще не было.
Идем себе, воздухом свежим дышим, птиц слушаем, анекдоты всякие травим. Грибами, конечно, закинулись. Сталкеры вылитые, иначе не скажешь.
Вышли на заброшенную узкоколейку. И вот тут природа с нами заговорила. Кустарник зашевелил ветвями, высокая трава под ногами заволновалась. Ниточки всякие там к солнцу и облакам от нас потянулись. И вдруг Салех оленя с развесистыми рогами увидел, большого такого, показывает в ту сторону рукой, всех к себе подзывает. А это дуб.
Бывает, споровые так мозг обманут, что никакому разуму с ними не совладать. Ну все, конечно, смеяться. Грибная истерика нас так и скрутила. А Иннокентий, не долго думая, на этот дуб влез. Разлегся на широкой ветви, одну ногу свесил, на гору Парнас любуется, руками жестикулирует, словно декламирует что.
Гора та, действительно, была особенная, насыпная. А под ней пруды в форме треуголки выкопаны. В честь победы над Наполеоном. Оказывается, мы незаметно до самого парка и добрели. Место литературное, Пушкина и Державина помнило. Многие сюда приезжали в те времена — на Петропавловку с высоты посмотреть и стихи товарищам почитать. А внутри горы у Шувалова винный склад был, чтоб не далеко ходить.
Только, не поднялись мы тогда на эту гору. Свалился Иннокентий с дуба и показалось ему, что он повредил себе позвоночник. Перепугались мы страшно. Лето, солнце, жара, а человек ни встать, ни вообще пошевелиться не может. Это у него шок такой приключился.
Он что-то все пытался нам с дуба кричать, что он Соловей-разбойник, и поэтому часть Пушкинской сказки. Но, когда упал, сказка мгновенно перестала существовать, а он лишился возможности даже пальцами ног шевелить.
Дотащили мы его до выхода из парка с невероятным трудом. Мобильников-то еще никаких не было. Кто-то бросился телефонную будку разыскивать, да вдруг Иннокентий сам задвигался, сначала одной ногой, потом другой шевельнул, сел, оправился, в смысле. Грибная волна откатила, и отпустило парня.
Не знаю, что со всеми этими людьми после стало. Никогда мы больше не виделись. Только однажды кто-то рассказывал, как свихнувшийся вконец Иннокентий жестоко избивал ногами выскочку-панка около Гастрита на Невском. А потом поговаривали, что Салех в Москву укатил, а оттуда куда-то еще на Кавказ подался. Только не они одни бесследно исчезли в начале девяностых. Всех по разному судьба раскидала.
— Ну, вот и моя очередь, видно, пришла, — размышлял я, глядя в окно, — Кто знает, чем все это закончится? Гоа-то место не самое безопасное и точно уж не простое. Зацепиться бы там, осесть. Может, тоже картины начать писать. Или видео для туристов снимать. Все лучше, чем под снегом с дождями за чуть больше прожиточного минимума себя гробить.
6.
Когда в конце шестнадцатого столетия португальская экспедиция Франсишка Баррета обнаружила в джунглях Зимбабве Великую ограду и возвышавшиеся над соседним холмом развалины Акрополя, никто и предположить не мог, насколько это древние сооружения. Историки начала двадцатого века датировали руины примерно 1130-м годом нашей эры. Сделав вывод, что это и был центр государства Мономотапа, также известного как держава Большого Зимбабве, все успокоились.
Немногочисленные археологи, рискнувшие преодолеть местные джунгли, обнаруживали здесь черепки посуды, частично привезенной из Индии, останки орудий труда земледельцев, отрывки рельефных надписей, свидетельствовавших, что население этой империи торговало с остальным миром, используя порты на юге дельты реки Замбези.
Столица, занимавшая площадь в несколько квадратных километров, была поделена на два района. Основная масса жителей, не менее десяти тысяч человек, ютились в соломенных хижинах вокруг Великой ограды. Эта цитадель, длиною около двухсот пятидесяти метров и высотой в четыре человеческих роста служила им защитой и местом проведения ритуальных праздников. Знатные же люди селились вблизи Акрополя.
Большая часть архитектурных сооружений — невысоких башен, монолитов и алтарей — предназначалась для подношений и жертв. В этих каменных домах, или зимбабвах, молились богам, ответственным за дождь и богатый урожай. Главными среди них был творец — Мвари, а также Мбо Ндоро — дух правящих династий.
Особенно по ночам, а иногда и в дневное время, некоторые очевидцы утверждали, что видели над Великой оградой мерцающее зеленоватое свечение и слышали странные звуки. Шаманы из окрестных поселений считали, что это так творцы человеческих душ пытаются установить контакт со своими потерявшимися во времени воплощениями.
Однако, документальных подтверждений тому не существовало, и археологи списали все на атмосферные явления, типа северного сияния. Тем более, что именно в этой части Африканского континента находилась гигантская магнитная аномалия. Даже центры управления космическими полетами вынуждены были выключать электронику спутников, пролетающих над этим районом. Иначе солнечная радиация, преодолев ослабленную магнитную защиту Земли, могла повредить оборудование.
На самом деле, Великая ограда, сложенная из более миллиона каменных блоков, являлась чем-то другим и была возведена значительно раньше. Данные радиоуглеродного анализа частиц глины, набившейся в самую глубину между блоков стены, свидетельствовали только о возрасте этой глины. Сами же кирпичики первые предки человечества вытесали из гранитных плит африканского континента почти сто тысяч лет назад.
Путешествие по Африке предполагалось последней авантюрой, на которую отважилось семейство Мартена. В январе 2015 года их грузовик выкатился из транспортного самолета в аэропорту Ласаки, столицы Замбии. Посещение Великой ограды в Зимбабве являлось конечной целью этого маршрута.
На выезде из аэропорта Себронов встретил местный профессор-эколог. На повестке дня значилась тема загрязнения Африканских городов промышленным мусором, и как волонтеры-активисты из Южноафриканского Агентства по охране окружающей среды изобретают разные способы переработки.
Поначалу все складывалось неплохо. Семейство путешественников посетило завод и пару ферм, пообщалось с жителями окраин Ласаки, которые придумали свои альтернативные методы использования отслужившего полиэтилена и пластика. Погода была сухая и солнечная, африканцы внимательны и доброжелательны. Немного дольше, чем хотелось, пришлось ожидать документов на въезд в Зимбабве. Но дальше начались сложности.
Вымокнув до нитки на водопаде Виктория, подхватив малярию и провалявшись три недели в приграничном госпитале, Себроны пересекли границу только с началом сезона дождей. Это было рискованно, и Фред понимал все опасности перемещения по Африке в такое время года. Но повторный приезд в эти края обошелся бы слишком накладно, и они с супругой Лаурой решили не останавливаться.
К сожалению, риск себя не оправдал. Мартен на всегда запомнил, как их дом на колесах пятнадцать дней тащился через влажные джунгли, кишевшие надоедливыми насекомыми, постоянно увязая в красной глине. И тогда их спасал лишь повидавший все на своем веку мотоцикл, пристегнутый позади кузова. Отец пересаживался в седло и ехал вперед на поиски ближайшей деревни, чтобы позвать местных на помощь.
Преодолев таким образом полторы тысячи километров, семейство Мартена окончательно выдохлось. Его сестренка Чина даже улыбаться перестала и больше не покидала грузовика. Даже когда они наконец добрались до места, она на отрез отказалась выходить наружу. Поэтому, было принято решение проблемную часть путешествия в будущем фильме не афишировать, а по возможности вообще о ней умолчать.
На утро Мартен отправился на осмотр Великой ограды только с отцом. Камеру они не взяли. Настроение было ни к черту. К тому же опять моросил мелкий противный дождь. Но когда подъем во внутреннее пространство цитадели оказался преодолен, и впереди в туманной дымке показался холм Акрополя, небо внезапно посветлело.
Что это было, ни сам Мартен, ни Фред так и не поняли. Оба увидели над Акрополем несколько ярких вспышек, и в ушах подростка раздался какой-то свист. Поведение сына, внезапно схватившегося за голову и упавшего на траву, не на шутку испугало отца. Решив больше не испытывать судьбу, отец поднял подвернувшего ногу ребенка, и они поскорей вернулись назад.
На этом путешествия Себронов закончились. С еще большими сложностями преодолев обратную дорогу до Замбии, семейство покинуло Африку и вернулось на родину. Вскоре после этого на сайте их телевизионных странствий появилось объявление о продаже грузовика.
Два года спустя, когда Мартену исполнилось шестнадцать, он оставил сестру и родителей доклеивать отснятые материалы, и отправился за океан. Поступив в Принстон, он сразу подал заявку в отряд молодых космонавтов при НАСА. Что сподвигло его на это помимо любимых космических сериалов, юноша не очень-то понимал. Только чувствовал непреодолимое желание однажды увидеть восход Земли над скалистой поверхностью красной планеты.
7.
На четвертом часу полета я врубил в наушниках первый альбом «30 секунд до Марса» и стал засыпать. В салоне было прохладно, обшивка сильно гудела, пассажиры смотрели фильмы с планшетов, переговаривались, втихаря выпивали. Все туалеты оказались заняты обдолбанными героином подростками. Но в остальном ни что не внушало особого беспокойства. Полет проходил нормально, стюардессы разносили напитки, как ни в чем не бывало.
Я надвинул на глаза повязку для сна, и мне почему-то вспомнилось мое детство, зима восемьдесят третьего. На утро после нового года мы всей семьей отправились в Прибалтику. Она тогда еще была советской. Никому даже в голову не приходило, что так и выглядит оккупация.
Весь вечер и часть ночи отец гнал автомобиль по заснеженной трассе. Около четырех утра наша волга въехала во двор маленького латвийского хуторка среди белоснежных полей и заиндевелых перелесков. Нас встретил старый друг семьи, радостно проводил внутрь.
Просторный бревенчатый дом мне сразу понравился. Но еще сильнее впечатлило некое подобие русской печки на местный манер, без огромной жаровни, но тоже со спальным верхом, на который я сразу взобрался. Там я и обнаружил портативный проигрыватель Sony, похожий на кейс, с заряженной в него пластинкой «Обратная сторона луны» и наушниками.
Это было мое первое знакомство с Пинк Флойдом. Сугробы за окном, душераздирающие крики кошек в сарае с дровами, жаркая прибалтийская печь и бой часов в начале песни про время. Что-то было в тех звуках, напоминавшее эту современную альтернативу, негромко звучавшую в моих ушах теперь, во время полета. Оно кутало чувства шерстяным одеялом какой-то отрешенности от происходящего. Казалось, все, случившееся со мной до этого момента, уже не имеет значения. Час пробил, и прошлого больше нет.
И было в этом нечто еще, нашептывавшее о свободе. Не той пресловутой свободе слова, или свободе от социума, сжигающей все мосты, а совершенно обыкновенной, простой и житейской. Когда не надо никуда спешить. И даже спать ложиться не обязательно.
Помню, потом, годы спустя, я снова ощутил нечто подобное на первом курсе физфака, отчего-то тоже зимой, в заснеженном по самые крыши крохотном поселке Мартышкино. Из города в Петергоф каждый день ездить было накладно. Одной электричкой только сорок минут. А Мартышкино — следующая остановка после Университета. Перрон, пивной ларек и пол сотни покосившихся дачных домиков. Старушки сдавали их за копейки.
Бывало, проснешься так часиков в десять. И тишина. Ни телика, ни радио. На окнах морозные узоры. Внешнего мира, словно, не существует. Забьешь на учебу, откроешь книгу, и читаешь себе какого-нибудь доктора Фаустуса. А воображение так и звучит в ушах Малером, воет его неистовыми духовыми. И даже телефонный звонок не способен разрушить эту иллюзию в силу отсутствия телефонного аппарата.
Вообще, человечество, особенно в последние десятилетия, окружило себя настолько плотным информационным полем, такой безумной каруселью новостей, фильмов, музыки, чтива, исторических и научных открытий, социальных и коммунальных аспектов, что отдельного человека не то, что не видно, его уже может не быть совсем. Достаточно роли. И уже не важно, каков актер. Если он не справляется, система тут же меняет его на другого.
В начале девяностых еще казалось, что может все по другому сложиться. И черт с ним, с отсутствием продуктов, сигаретами по талонам, зарплатой в сто долларов. Зато Америка и Россия дружили. Гуманитарная помощь да секонд хэнд. Не очень достойно, конечно, для такой страны-то. Но думали, это преодолеем, и заживем, как в Европе. Что говорить? Главное, надежда была. Пока Ельцин в конец не запил.
А потом понеслось. Жадность и воровство. Даже секонд хенд стал за деньги. Это же надо было до такого опуститься? Где-то люди поношенную одежду с себя снимают и бесплатно относят в гуманитарные центры. А здесь какой-нибудь чиновничек посылки эти распаковывает и руки греет. Нет, к черту такую систему. Всеобщая бедность ни к чему хорошему не ведет. Да и богатство тоже. Ну, и как же теперь, что бы предложил Чернышевский? И есть ли такой ответ для страны в целом?
И вот, ты уже летишь один, в компании с такими же алкоголиками и наркоманами, за тридевять земель, ни во что не веря. Как в пустоту бесконечности. В надежде на некий далекий рассвет, что откроет тебе свои двери.
8.
Марс оставался мертвым всегда. Те, кто глубоко в его недрах построил эту цивилизацию, пришли с Земли. Кислород, отсутствовавший на поверхности, в достаточном для дыхания количестве наполнял подземные пустоты. Это и позволило первым колонистам обосноваться и возвести тут целые города, соединявшиеся широкими тоннелями. Вероятно, когда-то они были похожи на сверкающие огнями ночные хайвеи, но теперь выглядели совершенно запущенными.
Когда Мартен наконец заговорил, Иннокентий и Салех наперебой начали рассказывать ему то, что как-то поняли сами. Но иногда русские несли такую чушь, от которой физико-техническая степень молодого астронавта корчилась и стонала. Француз не мог взять в толк, как выживание древних на бесплодной планете стало возможным без современных научных знаний. Но еще чаще он ловил себя на том, что восхищается стойкостью и оптимизмом этих двух безумных художников.
Художества Салеха и Иннокентия произвели на Мартена впечатление сразу, как он впервые сумел осмотреться. Они повсюду свисали со стен мастерской, в которую его принесли заботливые спасители. Огромные куски теплоизоляционной фольги, оставшейся от зондов и исследовательских капсул, запущенных с Земли, были разрисованы примитивными изображениями северных олений, медведей и человечков с огромными дубинами.
И еще этот запах. Мартен помнил его с раннего детства. Как большинство соотечественников, его родители тоже иногда покуривали. Правда, сам он эту страсть не разделял. Но привык относиться к страждущим с пониманием.
— Значит, — поинтересовался толерантный европеец, — вы не раз выбирались наверх?
— А как же? — удивился Салех — Оттуда и семена, иначе мы бы не протянули. А так, забацали тепличку… Конопля же, — она сорняк. Вот только, почти весь ток туда уходит.
Действительно, мастерская освещалась довольно тускло, всего тремя лампочками накаливания. Салех и Иннокентий, мусоля самокрутки, сидели прямо на каменном полу в метре от топчана, на котором все еще возлежал обретший дар речи пришелец.
— Ну, ладно, — узнав, наконец, о Марсе намного больше, чем любой ученый с Земли, Мартен перешел к главному, что сильнее всего его интриговало, — Вы-то сами, как вы тут оказались?
— Э… То длинная история, — замялся Салех, выпуская очередной клуб дыма, — Знаешь, Зимбабве, страна такая….
У француза по спине побежали мурашки. Он даже попытался приподняться на локте, чтобы не пропустить ни слова.
— Понимаешь, — заметив это, перебил Салеха Иннокентий, — Году примерно в девяносто третьем Сорос выдал нам грант. Ну, перестройка, все плохо, картины больше не продаются. А мы что…
— А мы взяли и свалили, — подхватил его товарищ, — Сначала в Эмираты, но нам не понравилось. Устроились на танкер в ЮАР плыть, а там пираты. Так оказались в Сомали. Еле выжили. Долбанные негры нас вообще не кормили. Поэтому, не стали мы ждать выкупа, угнали грузовик и на юг. Проскочили на полном границу с Кенией. Эти обезьяны стрелки еще те…
— Вот-вот! — Иннокентий криво усмехнулся, — В общем, через километр мотор сдох. Это, может, нас и спасло. В джунгли за нами погранцы не полезли. А нам пофиг было. Что русского не убьет, ему только на пользу. Как добрались до побережья, не вспомнить уже. Его, вон, вообще какая-то змеюка за ногу цапнула. А у меня тож — температура под сорок, наверно. Жрали всякую хрень. Хорошо, на селение вышли. Ихний шаман нас на ноги и поставил. Хороший такой дед был, вдумчивый.
— Ага, был, если бы не конфликт… — Салеха чуть затрясло, но русский собрался с духом, — Прикинь, калаши фигачат изо всех щелей. Негры падают и мрут в реках крови. Где чужие, где свои не поймешь. Только что рай тропический, и вдруг ад…
— Деда-то нашего — нахмурился Иннокентий, — шамана, то бишь, — гранатой на куски разнесло, когда он вышел этих исламистов долбанных своей худу прищучить.
Мартен поежился. Не все слова ему были понятны. В НАСА обучали только основам русского языка. И в целом картинка в его голове пока не складывалась.
— Ну, мы опять в джунгли, — снова перехватил инициативу Салех, — На этот раз и дробовик прихватили, и сумку с патронами. У мертвяка отобрали. Поэтому, вроде и ничего, да и опыт уже, понимание накопилось. Через неделю вышли к железке. Думали до Найроби добраться. А поезд товарный, на нем не написано. В итоге, высадили нас с него на границе с Танзанией. Килиманджаро, сечешь?
Салех остановился перевести дух. Мартен, переваривая услышанное, тоже задумался.
— А Зимбабве-то, что? — встрепенулся наконец он.
— Да это уже после случилось, — заверил его Иннокентий, — Мы и не думали, что такое вообще возможно. Просто интересно было, как это выглядит. Великая ограда, Акрополь… Салех в книге какой-то читал, что достопримечательность это местная. А нам уже все по барабану стало. Через три месяца мы туда добрались.
— Ага, может и через четыре, — снова оживился его товарищ, — Я камень какой-то сдвинул. Так там как шарахнет, в ушах запищало. Думали сначала, капут, энд оф зе гейм, и тоннель этот — глюк последний. Но как Марс замаячил впереди, вроде отлегло. А потом снова темень. Хорошо, Кеша фонарик припас. А так рубильник бы и не нашли, а мож, вообще в какую дыру свалились, на вроде тебя, вот…
— А как там, Европа, Америка? — вдруг озадачился Иннокентий, — что, так и дружат с Ельциным?
— Да какой там Ельцин! Вы как, совсем тут законсервировались? — опешил Мартен. Впрочем, откуда этим хипарям было знать, чем все обернулось. Особенно, когда Трамп проиграл выборы. И юноша хмуро замялся, подбирая слова.
— Что, хреново все так? — посочувствовал Салех.
— Да не, — отмахнулся француз, — Хоть в открытую не воюем. И то ладно…
9.
Благословенный воздух Индии, его ни с чем не спутаешь. Как только распахиваются пассажирские выходы и оказываешься на трапе, его жаркий, пьянящий специями и жженым мусором аромат кружит голову, вдохновляет на подвиги, вселяет какую-то безбашенную энергию. Такую, что скучное и бессмысленное заполнение документов по прибытии забывается уже через пятнадцать минут, а то и раньше, стоит только наконец покинуть здание аэропорта.
— Куда едем? — спросил меня индус-таксист на парковке.
— Арамболь, — ответил я и бросил рюкзак на заднее сиденье беленькой судзуки-марутти.
И понеслись километры. Пальмы, хижины, то солнце, то тень. Безжалостный к утренней жаре кондиционер такси, и мелькающие за окном фрагменты вожделенных пляжей.
— Надолго? — снова обернулся ко мне водитель.
— Не знаю… — ответил я и не солгал.
Странное и прекрасное состояние сознания. Ты еще помнишь искусственный запах перелета, твои еще вчера отстиранные джинсы пахнут хлоркой воды из под крана. Но дома уже словно не существует. Слишком велико расстояние. И прямо сейчас тебя везут в теплую, солнечную неизвестность. В ту неизвестность, о которой ты так часто мечтал в последние месяцы, но не решался задуматься по-настоящему.
Чисто рефлекторно я расстегнул молнию сумки на боку и проверил бумажник. Моя страховка — котлета гринов — покоились там, как и прежде. И я расслабился. Отдался этой дороге, ее бесконечной тряске, ее поворотам и временами очень активному встречному движению.
Час пролетел незаметно. Кандолим, Мапса, Сиолим, Мандрем, — мистические названия, географические ингредиенты внутреннего раскрепощения, освобождения угнетенного социумом духа, лекарство для страждущего тепла существа.
Такси повернуло налево, школа и католический храм мелькнули по правую сторону от дороги. Одинаково одетые учащиеся, пинающие мяч на пустыре, торговец соками, прачечная, первые лавки…
Я хлопнул водителя по плечу, расплатился и вышел. Забросив рюкзак за спину, я сразу направился к тем гестхаусам, что прятались от жары в тени пальм слева от главного выхода на пляж. Уже слышался шум прибоя, уже виднелись неподалеку волны, золотистый песок манил мое тело своей рассыпчатой негой, но я решил с этим повременить.
В первом же домике свободных комнат уже не было. На вопрос, не знает ли его хозяин хорошие апартаменты по недорогой стоимости, тот махнул рукой в сторону следующей, трехэтажной постройки. Я двинулся дальше. Словно предчувствуя, что вот-вот мне должно повезти, я толкнул ногой покосившуюся калитку в невысоком бетонном заборчике и проник внутрь двора.
Впереди на каменных ступенях игрались индийские детки, позади них сидела дородная женщина, очевидно их мать. Я поздоровался.
— Эй, Каэтано! — в ответ прокричала она и очаровательно улыбнулась.
Почти сразу в дверях показался среднего роста и лет опрятно одетый индус и приветливо помахал мне рукой.
— Здорово! — заговорил он на сносном английском, — только прибыли, нужна комната?
Я в паре слов описал свою ситуацию, объяснив, что дороже 800 рупий за ночь все равно платить не смогу.
— Но проблем, — ответил он, — Пошли со мной.
Мы поднялись на третий этаж. Комната оказалась просторной, с широкой кроватью, с видом на пляж и небольшим туалетом, оборудованным еще и душем.
— Горячая вода ближе к вечеру, — пояснил Каэтано, — Я установил пару огромных бочек на крыше. Солнце нагревает воду до 60-ти градусов за четыре часа. За ночь, конечно, она остывает.
— Очень хорошо, — похвалил я его изобретательность, — Пятнадцать долларов, — я снова напомнил о сумме.
— Ок, за неделю вперед, — словно нехотя, согласился он, но тут же оживился, — Тебе понравится, гарантирую, жена будет менять белье раз в неделю, через день прибираться и выносить мусор. А я еще и таксист, если экскурсии или трансфер, так это ко мне, — выложил он концепцию своего существования.
— И вообще, я супер мужик, я построил этот дом по своим чертежам. И дети у меня — супер, а жена моя… — Каэтано немного замялся, но тут же нашелся, — Супер женщина! — выдохнул он и расплылся в совсем уж самодовольной улыбке.
Я ответил ему тем же, отсчитал деньги из оставшейся наличности, разменянной в аэропорту, и упал плашмя на кровать.
— А как тут с безопасностью? — напоследок поинтересовался я, — Воруют?
— Все норм, — заверил меня смуглокожий супермен и вышел.
10.
Привыкнуть к новой реальности оказалось довольно просто. Но без фонарика в этих катакомбах делать было действительно нечего. Формально все, что окружало теперь Мартена, очень напоминало какие-нибудь заброшенные селения Индии черной безлунной ночью. В темноте своды пещер ощущались лишь как давящая на мозг неизбежность. И еще эти постоянные разговоры с русскими поддерживали настроение.
Только дней пять спустя Мартен вдруг осознал, что Салеху и Иннокентию уже лет по семьдесят, если не больше. Хоть и выглядели они не старее, чем на сорок. Возможно, это объяснялось отсутствием на Марсе микробов и вирусов, которые так подрывают здоровье землян, — решил француз и больше об этом не думал. Увлекательнее было другое.
Происхождение слабых токов, питавших лампочки в мастерской, яркую иллюминацию в оранжереях и тусклое освещение в остальных галереях и переходах, объяснялось просто. Русским повезло наткнуться на стену, напоминавшую распределительный щит. Случайно коснувшись невидимого в темноте кристалла, Салех врубил подачу электричества в несколько смежных катакомб.
Отчего-то древние совершенно игнорировали такое понятие, как двери, запирающиеся на замки или как либо еще. Поэтому, просто завернув за угол, Иннокентий обнаружил помещение, заваленное целой баррикадой из местных аналогов лейденских банок, способных аккумулировать ток. А чуть дальше отыскалась и гидроэлектростанция. Небольшая по сравнению с привычными земными масштабами, но исправно функционирующая.
Иннокентий показал Мартену это место, как только он, наконец, смог подняться с топчана. Если внутреннее ощущение времени не обманывало француза, прошло уже около недели со дня катастрофы. Вся электронная начинка его скафандра сдохла еще при падении, и ориентироваться во времени здесь приходилось исключительно по наитию.
Миновав очередной коридор, Иннокентий остановился и пропустил гостя вперед. Перед ними открылась обширная пещера, из которой доносилось явственное журчанье. Присмотревшись, француз обнаружил в глубине невысокое каменное строение. На поверку оно оказалось обычной водяной мельницей.
— Не только электричество, но еще и мука, — пояснил Мартену его русский гид.
— Невероятно… — только и смог вымолвить экскурсант, а мука-то из чего?
— В километре, примерно, — Иннокентий махнул рукой в сторону выхода, — целое поле дикой пшеницы. Странно, но свет ей не нужен. Мож, мутировала как, или земля такая…
— Да это что! — хихикнул отыскавший их наконец Салех, — Тут чего только не осталось. Там вон даже паровые марсоходы и какие-то летательные девайсы пылятся…
Внутри Мартена шевельнулась гордость выпускника школы молодых астронавтов. Еще хромая, но совершенно об этом забыв, он поспешил за русскими, которые все рассказывали и рассказывали о других своих находках и домыслах.
Вот, например, они так и не обнаружили ни одного стола, и даже стулья отсутствовали в местных жилищах. Создавалось впечатление, что эта культура не пользовалась ничем подобным. Люди и сидели, и ели, и спали исключительно на циновках. Впрочем, деревья в темноте не росли, может поэтому.
Марсоходы Мартена не заинтересовали. Просто здоровенные трактора с электро-паровыми двигателями. Толстые стекла, колеса с увесистыми зубцами, чтобы легче карабкаться по каменистым склонам. Но вот странные обтекаемые объекты, которых стоило коснуться рукой, и они, распахнув люк, зависали в полуметре над землей, повергли землянина почти в экстаз.
Позабыв про вожатых, он прыгнул в один такой, и тот, медленно двинувшись с места, начал подъем по вертикальному тоннелю к поверхности планеты.
11.
Отдохнув с дороги и переодевшись в плавки, шорты и майку, я спустился вниз. Под широким навесом, пристроенным к дому сбоку стояло несколько столиков, покрытых клеенками. На одном из них валялся знаменитый томик «Исповедь психоделической устрицы». Присев и полистав его, я спросил у супруги хозяина, делает ли она свежие соки.
— Лемонана, — ответила мне эта прекрасная женщина в свободном цветастом сари и снова приветливо улыбнулась, — Апельсин, лайм и мята, натуральные витамины.
— Ок, — улыбнулся в ответ и я.
— Тридцать рупий, — обозначила она цену, — И еще можно омлет по утрам. А если заранее, то и морепродукты. Только заранее, чтобы на рынок сходить.
— О, прекрасно! — восхитился я, — А скажите, есть тут камера хранения или что вроде? — высказал я ей еще один свой интерес.
— Да вот же, — она обернулась и указала рукой куда-то в тень. Я приподнял темные очки и присмотрелся. Там, прямо в плотную к стене дома стоял железный шкаф с маленькими дверцами. Большинство из них были заперты на навесные замки, но было и две-три свободных.
Допив бодрящий и приятный на вкус напиток зеленоватого цвета, я захлопнул безумную книгу и подошел к этому шкафчику. Приоткрыв одну из незапертых створок, я протянул руку и поместил туда чудесным образом обретенный бумажник со всей еще не тронутой долларовой наличностью.
Странное чувство охватило меня, словно холодный ветерок прошелся по моей руке, но я все равно разжал пальцы.
Будь, что будет, — подумал я. На пляж с такой суммой все равно не пойдешь. А здесь постоянно люди, дети, вон, резвятся в нескольких метрах, эта супер-мадам, да и замок, вроде, надежный.
Так что паспорт, карточки и телефон я тоже отправил туда же. Щелкнув дужкой, я сунул ключ и остатки налички в карман шорт и направился к пляжу.
Миновав площадку, на которой было припарковано два десятка потрепанных мотороллеров, я прошел мимо ближайшего прибрежного ресторанчика и оказался на берегу. Оставив позади себя все, созданное человеческими руками, я словно замер, онемел изнутри. Вообще перестал понимать, как только можно было жить эти годы в том мрачном аду, которым мне виделись отсюда покинутые широты. Даже то лето с его редкими солнечными деньками никогда не сравнится с тем, что шумело, искрилось, поигрывало ленивым прибоем прямо передо мной, фактически, ничего не стоя, никогда не меняясь, захватывая собой любое воображение без остатка, накрепко и навсегда.
Океан. Горячий песок. Пальмы и ручьи, с журчанием и солнечными переливами вытекающие из прибрежных рощиц. Барахтающиеся в приливной волне люди. Неподвижные, черные от загара коровы, лежащие, словно огромные валуны. Крики чаек и детский смех. Лето ли, осень, зима, — не важно. Все это повторится вновь, стоит только солнцу выглянуть из-за кудрявых пихт над поросшими травой дюнами.
Я сбросил с себя лишнее и побежал к прибою. Уронив истосковавшееся по воде тело в пену набежавшей волны, я поплыл вдаль. Тридцать пять на воздухе и тридцать в воде. В голове осталась только одна мысль. И от этого душа моя словно парила в нескольких метрах надо мной, медленно планировала, широко разведя свои крылья по сторонам.
Вернувшись к гестхаусу и проверив камеру хранения, я, конечно, ничего там не обнаружил. Понимая уже, что это бесполезно, я еще раз пошарил рукой и вдруг наткнулся на небольшой кусочек пластмассы. Вытащив его наружу, я понял, что это долбанная банковская карта, которую проклятые злоумышленники просто на заметили в темноте.
Невероятное везение. Я был в шоке. Словно весь мир вокруг потерял свой цвет. Я обернулся.
Отчего-то никакие дети уже не играли за моей спиной. И даже супер-мадам куда-то подевалась. Понимая, что скажет полиция, я медленно побрел обратно к берегу. Вот она, — местная безопасность. Не прошло и четыре часа с момента приземления, а у меня на руках что-то вроде нескольких сотен рублей, совершенно опустошенная покупкой билетов кредитка, и даже паспорта нет.
Впрочем, последнее меня в тот момент беспокоило меньше всего. Место, все-таки, еще действовало на мозг. Я слышал множество историй, как люди, впервые оказавшиеся в Гоа, сами рвут свои документы, желая никогда уже не покидать эти чудесные пляжи.
Иллюзии. И наивность. В таких случаях лучшее лекарство всегда одно. Бар, загустевший от холода ром Олд Монк и какая-нибудь компания. Сам не заметив того, довольно скоро я оказался в подобном месте.
— Ну да, так и есть, воруют все, — оживленно жестикулируя, кричал мне через стол какой-то москвич, по виду и поведению явно киношник, — При этом они еще имеют наглость заявлять, что в Гоа все неоправданно дешевле, чем в Европе, — парень презрительно сплюнул на грязный песок под ногами, — Вот, например, хозяин моего гэста, знаешь, что мне тут выдал?
Я вопросительно пожал плечами.
— Он на полном серьезе считает, что европейцы едут сюда потому, что тут лучше…
Я понимающе кивнул головой.
— Да ты прикинь, — не унимался он, — я его спрашиваю, мол, а куда правительство Гоа собирается девать эти кучи, что вырастают за сезон около каждой кафэшки? А он невозмутимо мне отвечает, что это, мол, ерунда, всего лишь туристический мусор. В конце лета настанет сезон дождей, и это дерьмо снесет ливнями в океан…
Я неопределенно поежился.
— Только смотри, в полицию не обращайся, напутствовал меня бывалый москвич, — Эти еще те мошенники, и мошенниками погоняют, гы-гы…
Уже собираясь уходить, я удрученно опрокинул в себя последнюю рюмку.
— А, вот еще! — выкрикнул он вдогонку, — Хозяину гэстхауса ничего не говори. Они все — местные эти — хвастливы и обидчивы. Не дай бог… — махнув ему рукой, я пошатываясь вышел из бара.
Потом, помню, я еще немного походил вдоль берега. Какой-то чувак из Читы, решив, что это как раз тот случай, когда в самый раз присесть на ухо, поведал мне точь в точь такую же историю, как моя. Это меня немного утешило.
— А что делать-то будешь? — спросил я его.
— Так а что, — отвечал он охотно, — я уж пристроился, все норм, уж неделю живу так. Посуду помыл, продукты разгрузил, за это мне хозяин завтрак и ужин, а спать здесь — да хоть на пляже, на лежаках, вообще не проблема. Тепло же. Хоть всегда так и живи. Что еще надо? — помолчав с минуту добавил он.
И тут я вдруг узнал тату около его большого пальца. Решив, что мне померещилось, я потер глаза, но парень куда-то уже исчез.
С трудом оторвав свой нищий зад от песка, я покинул берег, поднявшись по склону холма к заброшенному храму. Храм был посвящен, очевидно, Ганешу. С восточной стороны располагался запертый решеткой вход. Я подержался за ржавые прутья, обошел строение вокруг и в полном одиночестве присел, прислонившись к стене, уставившись на закат.
На часах, мало что значивших для коренного населения, стрелки вытянулись в вертикальную прямую. Солнце коснулось линии горизонта, прячась за океан, окончательно покидая меня на сегодня.
— Что-то они добавляют в этот ром… — задумался я как-то совсем уже отрешенно.
12.
Медные наконечники копий и многочисленные заклепки на щитах поблескивали в лучах заходящего солнца. Длинные шеренги полуобнаженных чернокожих воинов выстроились в широкие коридоры, по которым нескончаемым потоком двигался гражданский люд. Старики, женщины, сгорбленные под корзинами с нехитрым скарбом крестьяне, одетые в пестрые длинные платья, их дети, притихшие от испуга. Все бросали встревоженные взгляды в небо, заволакиваемое зеленоватыми тучами. Могучие порывы холодного ветра, налетавшие с востока, то и дело сбивали кого-нибудь с ног, рвали ткань разноцветных накидок. Редкие капли первого кислотного дождя прожигали в них дымящиеся дыры.
Абу Саиб, вождь народа Мвари, прячась под широким навесом из пальмовых листьев на краю Великой ограды, наблюдал за исходом. За его спиной только что прошедшие мимо подданные исчезали в изумрудных всполохах межпланетного портала. В воздухе висел тонкий прерывистый звон. Мбо Ндоро, верный сподвижник и глава совета старейшин, стоя позади вождя, беззвучно повторял молитвы. В его глазах, затуманенных надеждой, отразилась первая молния, ударившая в развесистую акацию в ста футах от навеса.
Процессия внизу заволновалась. Те, кто были ближе к каменным ступеням, ведущим на стену, заторопились. Но следующий оглушительный всполох выбил опору из под ног уже достигших подъема. Лестница с грохотом развалилась.
Абу Саиб поднял руку в знак предостережения, но это оказался, скорее, жест отчаяния, адресованный тем, кто с ужасом наблюдал, как горящие, корчащиеся тела повалились вниз, к ногам отступивших в растерянности воинов. Вслед за этим из уже окончательно сгустившихся грязно-зеленых туч посыпались новые электрические разряды. Все прожигающие капли ядовитых осадков забарабанили по щитам. Сливаясь в единое целое с крепнущим ураганным ветром, над окрестностями повис хор нечеловеческих стонов тех, кто не дождался своей очереди на спасительный подъем к телепорту.
Мбо Ндоро положил руку на плечо Абу Саиба, и тот обернулся. Обоим было очевидно, что больше никого не спасти. Спины старейшин уже исчезли во вспышках. Вождь в последний раз оглянулся и, скорбно склонив гладко выбритую эбеновую голову, решительно последовал за соратником. Через несколько шагов пространство вокруг них свернулось в пульсирующий туннель, несущий их на встречу красной планете. 30 секунд длилось это головокружительное путешествие, завершившись падением с пятифутовой высоты прямо на протянутые руки нескольких воинов.
Абу Саиб приоткрыл рефлекторно закрывшиеся веки. Опершись на услужливые плечи чернокожих атлетов, одетых в медные доспехи и грубую ткань, он вышел вперед. Оказавшись около невысокого парапета, вождь окинул взглядом несколько тысяч переселенцев. Те в молчаливом ожидании обернулись к нему из глубины обширной пещеры. Шипящие языки факелов выхватывали из густой тьмы их лица, полные печали, сомнений и горечи.
— Вы спасены… — донесся до ушей соплеменников охрипший голос Абу Саиба, — Но это только начало. Мы должны еще потрудиться, чтобы переждать здесь трагедию, опустошающую сейчас наш родной мир. Никто не придет за нами, не поможет нам вырастить урожай. Возможно, нам уже не увидеть солнца до самого конца. Но внуки наших детей увидят. Помните об этом, храните все то, что имеете, и обретите все, что в будущем ждет вас с терпением и усердием.
Одобрительный шум хлопков и негромкого шепота пронесся под сводами. И потянулись годы и десятилетия изнурительного пещерного быта. Единственными смягчающими факторами были ослабленное притяжение красной планеты и полное отсутствие естественных врагов. Даже болезнетворные микробы вскоре погибли в сухом и прохладном воздухе марсианских недр.
Одомашненные животные, приведенные с Земли, давали мясо и молоко, злаки хорошо прорастали в насыщенной азотом железистой почве. Маленькие гидроэлектростанции по медным проводам питали тысячи ламп, освещавших многочисленные пещеры.
Родились первые дети. А следом за ними внуки. Кожа половины новорожденных из-за местных особенностей оказалась светлее, чем у других. Но это не вызвало никаких сомнений. Выжить, во что бы то ни стало, дождаться окончания ледникового периода было важнее. Так обрела свое начало раса белых людей.
Численность колонии возросла. Все новые и новые подземные пустоты превращались в села, а затем города. А по соседству с ними появились первые кладбища. На одном из них и по ныне высится заботливо и с благодарностью украшенное надгробие с надписями Абу Саиб и Мбо Ндоро.
13.
Солнце село. Транквилизирующее действие Олд Монка ослабло, а потом улетучилось совсем. В гэстхаус возвращаться не хотелось. И я отправился прогуляться еще. До Сладкого озера и обратно.
Озеро так называлось из-за выходов лечебной глины по берегам ручья, его наполнявшего. От берега океана этот водоем отделяла широкая полоса песка. Путь туда лежал по извилистой галерее вдоль скалы, сплошь застроенной совсем дешевыми домиками, лавками и ресторанчиками.
Большинство ресторанчиков к этому времени уже позакрывалось. Днем красочная и многолюдная, ночью эта галерея тонула в темноте. Только редкие лампочки, белки глаз сторожевых индусов, да шум волн, разбивающихся о камни. Один из караульных вдруг вышел из тени и схватил меня за рукав.
— Нужно что? — раздался его неприятный шепот около моего уха, — Стаф очень хороший… — заверил барыга, оглядываясь по сторонам.
Я инстинктивно отшатнулся, но быстро сообразив, в чем дело, сунул руку в карман и протянул ему последнюю сотку рупий.
— К черту все, — подумал я, — Все равно на это не проживешь. Завтра надо будет искать какую подработку.
Гашиш приятно лип к пальцам. Кривая дорожка вдоль скалы закончилась. Я спустился по ступеням, и океан снова заплескался на песке. Крохотные крабы в панике разбежались от луча фонарика.
Я остановился, присел на большой пористый камень и заколотил маленькую трубку. Огромная желтоватая луна заглянула мне в лицо и отбросила золотистую рябь прямо к ногам. Я затянулся и выдохнул.
Из-за яркой луны звезд почти не было видно. Невысоко над горизонтом, алея крохотной точкой, повис Марс. Помню, я еще подумал, отчего все так уверены, что он совершенно безжизненный кусок камня с разреженной атмосферой, непригодный для жизни. А вот Эдгар Берроуз был с этим в корне не согласен. Его Джон Картер обнаружил там отнюдь не только растительность…
Докурив трубку я двинулся дальше. Повернувшись спиной к прибою, в полной темноте, я миновал Сладкое озеро и, сам того не заметив, углубился в джунгли по тропе вдоль ручья. В баре москвич что-то рассказывал про гигантский баньян в двадцати минутах ходьбы, под которым сидят какие-то святые и курят шмаль.
Продвигаясь по тропинке все дальше от берега, я почти не смотрел по сторонам. Я знал, что лучше этого не делать, потому что в ночи в свете фонарика в густой листве способно померещится что угодно. Гашиш, конечно, не кислота, но все же.
Вместо этого я задумался о странном парадоксе. Вот взять, например, «Незнайку на Луне». Ну, все точно уже знают, что нет никакого города под поверхностью, и нет никаких лунатиков. Да и сам Незнайка — выдуманный персонаж. Но выдуман он так живо, что сделался реальнее многих живых людей. И что это значит в рамках одного, отдельно взятого сознания? Если каждого из нас выхватить из контекста, с кем захочется поговорить, о ком вспомнить?
Ну ладно, большинство людей, конечно, первым делом подумают, как в их ситуации повел бы себя какой знакомый, или другой авторитет. А если это, скажем, герой Хемингуэя или Ремарка? Не дай бог, — Беля или Сэлинджера. И все от того, что наиболее серьезные испытания достаются именно литературным образам. В реальной жизни никогда не случится и половины, что в книгах описано. Вот Гофмана если почитать или Джека Лондона. Живем-то в цивилизованном обществе. Без чудес…
Гашиш оказался неплохой, хоть я и слышал, что это все пакистанский контрафакт. Местные перестали растить дурь на продажу из-за полиции, которая взяла этот бизнес под свой контроль. Кому охота рисковать, когда пару раз в месяц приходят лодки с дешевым товаром, которого с лихвой хватает на все стокилометровое побережье. В общем, коррупция и полное беззаконье. Эх, видел бы меня сейчас Громозека…
Хотя, вот тоже интересно, как некоторые люди, может, еще при жизни, берут и сами становятся литературными персонажами. Или эпистолярными. В том смысле, что невольно со временем теряешь их судьбы из виду, а потом додумываешь, что могло бы случиться. Шлешь им ментальные телеграммы, или говоришь, как с призраками прошлого, спрашиваешь как поступить, что дальше. А они-то точно знают, что с ними произошло. Головоломка какая-то получается.
Ненадежный камень на краю тропы зашатался под моей ногой. Я срочно схватился рукой за ближайшую ветвь и быстро отскочил в сторону. Камень покатился куда-то вниз и плюхнулся в воду.
— Надо быть осторожнее, — посетовал я на свою неловкость, — Как бы самому для кого не превратиться в такого вот героя…
Тропинка вывела меня на открытый участок. Призрачное освещение из космоса отбрасывало тени кустов и деревьев на округлые валуны, корни и темно-бардовую глину. Идти стало легче.
В общем, — подвел я мысленный итог, — воображение — лучшее средство от социальной нереализованности.
Наконец, миновав еще поворот, извилистый подъем и небольшой спуск, я увидел впереди свет костра. Звук индийских барабанчиков донесся до меня вместе с характерным запахом. Я облегченно вздохнул.
— Надеюсь, местная полиция по ночам спит, — успокоил я себя, карабкаясь по последнему, отделявшему меня от сомнительной компании, каменистому склону.
14.
Налетавшись и наудивлявшись антигравитационному приводу челнока, Мартен вернулся к своим новым товарищам. Те уже с нетерпением поджидали астронавта.
— Ну, ты крут! — похлопал его по плечу Салех, — Мы вот только на марсоходах тут рассекали. Что-то не стоит у нас к этим полетам.
— Да ладно, у всех свои особенности, — немного смутился юноша.
— Пойдем, покажем ему Трансмутатор, — вмешался Иннокентий, — забавная штуковина.
— Прикинь, — обрадовался Салех, — За две тысячи лет они открыли не только секрет антигравитации, но и научились дистанционно управлять событиями на Земле. При чем, просто медитируя. Трансмутатор — нечто вроде усилителя. Именно так они и восстановили климат, растопили ледники. Дистанционно…
Это звучало уже совсем невероятно, но Мартену стало плевать. Каким бы бредом подсознания, угасающего после катастрофы, жизнь на Марсе ни выглядела, после полета на челноке любому и такое показалось бы реальным. От управляемой левитации до межпланетной телепатии рукой подать.
— А может, он способен и на прошлое повлиять? — вдруг осенило Мартена. Глаза француза заблестели, шаги ускорились. Салех посмотрел на него с тревогой.
— Понимаешь? — заволновался парень, — Эта безумная Клинтон, когда ее переизбрали, совсем свихнулась от психостимуляторов и свернула все финансирование дальнего космоса. Оставила лишь спутниковые программы. Экология, погода, температурные режимы, таяние ледников. Если бы не это, Маск бы не отправил «Орион» на Марс настолько неподготовленным…
Француз стер со лба пот, выступивший от возбуждения, и продолжил:
— Лучше бы уж Трамп. Он, конечно, тоже не в себе, но с финансированием науки в его программе все было получше. Черт с этой Обамакарой, которую Хилари довела до абсурда, да и Россия с Аль-Каидой уже синонимы…
— Вот хрень… — недовольно промямлил Салех, — Давненько не слышал такого, — Из неравнодушного монолога француза он ничего не понял. Фамилия Клинтон выглядела знакомо, но кто такие Трамп и Маск русский вспомнить не смог.
— Да ты не дрейфь, это как два пальца об асфальт, — вступился за Мартена Иннокентий, — Тут только одно имеет значение, — то, о чем и как думаешь.
— Ага, — по инерции кивнул Салех.
— Помню, в НАСА был у нас такой корейский старец, Чиун его звали. Он космонавтов тренировал сосредотачиваться на задачах. Да и в детстве я видел в Азии пенсионеров, сидящих сутками напролет в одной позе. И что? Разве так можно изменить мир?
— Да не, ты не понял, — расхохотался Иннокентий, — Это только кажется, что меняешься сам. На самом деле нет ничего во Вселенной постояннее, чем твое Я. А вот мир, как раз, словно глина. Стоит только правильно сосредоточиться. Недельку так посидишь, и все вокруг уже совсем по-другому.
— Хорошо бы попробовать… — окончательно утвердился в своем намерении Мартен.
Они вошли внутрь очередной пещеры и остановились перед огромным каменным монументом, испещренным множеством каких-то приборов со стрелками, мерцающими лампами и светящимися кристаллами, словно проросшими изнутри. На небольшем расстоянии от главного обелиска высились и другие, поменьше. На каждом из них было что-то написано. Но слова сильно выцвели от времени, да и буквы больше напоминали цифры.
— Ну вот, давай… — все еще неуверенно произнес Салех, — Мы, в общем-то, только за…
И Мартен приступил к медитации. Скрестив ноги, опустив запястья на колени, как когда-то учил его девяностолетний кореец, он расположился прямо под монументом Абу Саибу и Мбо Ндоро, словно царевич Шакьямуни под фикусом. И уже через пять минут ничто не смогло бы отвлечь юношу от направленного созерцания. Уроки легендарного Чиуна не прошли даром.
Через три дня Салех, принеся молодому адепту немного воды и пищи, обнаружил, что их непоседливый гость исчез.
— Вот те на… — прошептал потрясенный исчезновением Мартена художник, — Прошлое изменилось…
15.
Я присел на камень около костра. Народу было не много. Тот самый московский киношник, две его крали, пара украинских лохов, недоверчиво шептавшихся между собой, и святые. Еще несколько человек дремало поодаль, от них и доносились вялые барабанные трели. Но у костра их почти не было слышно. Корни баньяна отлично глушили звук.
На счет этих святых сомнений у меня не было. Выглядели они пройдохами, днем работающими на полицию, служа наживкой для всяких дуриков, что носят в кармане стаф. Откуда я был в этом уверен, не очень понятно, может, моя пропажа повлияла на мировосприятие не в лучшую сторону. И весь мир мне теперь казался местом крайне подозрительным и ненадежным.
Впрочем, в определенной продвинутости этих святых сомневаться не приходилось. Тот, что помоложе, заканчивал шахматную партию с другим, семидесятилетним старцем, обвешанным всякими мульками и оберегами. Третий же, самый пожилой, расположившись выше по склону, перебирал четки, нашептывая какие-то мантры. Раз в пятнадцать минут, забив очередной чилим, он бил чайной ложкой по маленькому гонгу и пускал дымящуюся глиняную трубку по кругу.
Я тоже пару раз приложился, как все. Небо было без облачка, звезды вдали от берега сверкали над гигантским баньяном во всей красе. Ситуация выглядела вполне умиротворяюще. И вдруг, москвич обернулся и протянул мне небольшую металлическую пиалу, над которой он колдовал уже минут двадцать.
Я посмотрел на него, но в его взгляде не было ничего, что могло бы насторожить. И я отпил, передав чашу дальше.
Святые, игравшие в шахматы, уже закончили партию и тоже присоединились к возлиянию. Все происходило как-то замедленно, если не сказать лениво, естественно и необязательно. Даже украинцы почти было поддались механистичности этого процесса, но в последний момент один из них что-то прошептал на ухо другому, и тот вежливо отказался.
Я не обратил на это особого внимания, просто откинулся назад, прижав спину к скале. В глазах у меня зашевелились свисавшие сверху длинные корни тутового великана, служившего призрачной крышей этому небольшому пристанищу полуночников.
И тут началось. И не было ни малейшей возможности сопротивляться происходящему. Неведомая сила оторвала мое ментальное тело от еще теплых камней и поволокла вверх. Наша солнечная система, ее планеты, обширный пояс астероидов, а вскоре и сама галактика остались позади. Все новые и новые звездные скопления, как в компьютерной графике, пролетали мимо с невероятной скоростью. И я увидел бескрайнюю мерцающую сеть тесно переплетенных между собой сосудов, по которым пульсировали токи разноцветных свечений.
Осознав, что силой желания я могу влиять на свое перемещение не только в пространстве этой структуры, но и во времени, я двинулся в обратный путь. Миллиарды планет, солнц, гигантские туманности, коллапсирующие квазары снова засияли, выпячиваясь из узоров этой мерцающей сети там, куда я смотрел. Словно под увеличительным стеклом, первобытные существа и межпланетные корабли их потомков забороздили космос передо мной, как многовариантные иллюстрации причуд эволюции, случая и того, что выглядело аурой их кармы. Великие звездные империи зарождались, осваивали галактики и гибли, вновь становясь лишь пылью на моих, потрескавшихся от рентгеновских излучений, губах.
И этот Вселенский калейдоскоп хаоса и порядка закручивался в расширявшийся водоворот, грозивший распространиться за пределы моего восприятия, но все же полностью остававшийся в моем разуме. Точнее, в каком-то сверхсознании, частью которого сделалось мое я, тщетно пытавшееся осознать все свое разнообразие, не передаваемое ни на одном, изобретенном для этого, языке.
И только два символа, два состояния, или решения, имели неоспоримое значение в этом исполинском торнадо всеобщего бытия — только да или нет, быть или не быть, существовать или слиться с абсолютным ничто, превосходящим своим значением все, что когда либо существовало или будет существовать.
16.
Мне и раньше всегда казалось, что некто, словно рукой, страницы одних книг переворачивает, другие закрывает. Издалека, оставаясь невидимым и неуязвимым. Но только теперь я знаю, — этот некто может быть кем угодно, даже мною самим, вплоть до того, что иногда его даже и вовсе нет. Не то, что эффект бабочки, или какая еще другая игра разума. Все гораздо проще.
В любое мыслимое мгновение каждое существо, обитающее в этой Вселенной, просто завернув за угол, например, здания, может легко оказаться в параллельной Вселенной, и ничего не почувствовать. И даже никогда об этом не догадаться. Потому, что возможных различий — бесчисленное множество, проследить за ними — напрасная трата времени.
И все эти параллельные Вселенные равноценны. Перемещение зависит исключительно от силы желания, чувства, которое мы испытываем сознательно или невольно. И вот, реальность меняется, мы же всегда остаемся такими, как родились.
Очнулся я на лежаке, на пляже. Ума не приложу, как я вышел из джунглей, особенно в таком состоянии. Лицо мое было прикрыто от утреннего солнца титульным листком газеты Индиан Таймс. Прямо под заголовком я заметил фотографию с Марса, на которой красовались два хиппи, обросшие бородами и длинным хаером. Подпись гласила, — миссия 2024 года закончилась спасением российских астронавтов.
Эти двое отчего-то выглядели знакомо. Правда, стоило приглядеться, как газету унес порыв ветра. Я даже не попытался ее поймать. За последние сутки мне и так померещилось предостаточно.
Но вибрация в кармане и зуммер телефонного звонка иллюзорными мне уже не показались. Взглянув на экран, я понял, что это звонит главред, которого должны были отправить на покой вместе со мной.
— Привет! — раздался голос из заснеженного Питера, — ты где? Ты помнишь, на следующей неделе у тебя три смены, авторский вечер Роста? Ты вообще норм?
Я опешил. Челюсть так и отвисла.
— Погодь, — пробормотал я, — так нас не уволили?
— Да ты что? — донеслось с того конца, — В своем уме? С чего бы вдруг?
— И ничего перед моим отъездом не случилось? — разволновался я, даже не решаясь произнести вслух то, что, как я помнил, обоих на сделало безработными.
— Кончай дурить! — прилетело мне в ответ, — Обратный билет не потерял, хоть?
Я сунул руку в соседний более глубокий карман моих шорт, и действительно обнаружил там паспорт и какие-то бумаги. Присмотревшись, я понял, что это и есть обратный билет.
Отшутившись, я отключился и медленно побрел вдоль воды, аккуратно переступая через ручейки, струившиеся в океан из прибрежных сортиров. Мелкие зеленые мушки буднично вились над ними.
Солнце уже выглянуло из-за пальм. Местные возвращались с рыбалки на своих утлых лодках. Вываливая жалкий улов прямо на мокрый песок, они фотографировались с отдыхающими. А на затуманенном горизонте, как напоминание о чем-то непреходящем, деловито маячили огромные рыбные фабрики.
До указанной на обратном билете даты оставалось несколько дней.
— Эх, в п%зду такую жизнь, — подумал я и закрыл лицо руками.
Комментарии к книге «Аяхуаска», Алекс Аргутин
Всего 0 комментариев