«Башня Татлина»

Башня Татлина (fb2) - Башня Татлина 261K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Бурый

Пролог

Несколько дней Омск Решетников не решался нажать на кнопку «отключить редактирование». У него возникало желание сделать это, но всякий раз побеждало сомнение.

Это и был основной принцип работы Глобальной системы человеческого редактирования (ГСЧР) – контролировать желания через сомнения. Поскольку Санкт-Петербург был городом, где ее разработали, он первым полностью перешел на нее семь лет назад. Более шести миллионов жителей принудительно подключили к облаку, и Омск Решетников стал первым, кто сумел отключиться от редактирования. Он нажал на кнопку, после чего его жизнь круто изменилась.

Ровно десять лет назад, 17 апреля, Омск Решетников впервые оказался в 400-метровой Башне Татлина. Несмотря на многочисленные митинги, ее возвели на Петроградской стороне, изменив классические виды города.

25-летний парень увидел вакансию редактора и пришел на собеседование в ГСЧР (тогда он еще не знал, как это расшифровывается). У него был небольшой бизнес по созданию корпоративных изданий, но в какой-то момент он не выдержал конкуренции, начал терпеть убытки и перестал быть индивидуальным предпринимателем.

Офис ГСЧР в Башне Татлина тогда выглядел невзрачно. Шли ремонтные работы, здание изнутри выглядело совсем не так, как теперь. Офис представлял собой временную конструкцию на первом этаже. Тогда Омск Решетников даже не догадывался о том, что ГСЧР займет всю башню. Он думал, что идет на собеседование в корпоративный журнал какой-то крупной компании вроде Газпрома.

Его встретил Лев Глебович – главный идеолог ГСЧР. Он не вдавался в подробности проекта, сказав лишь, что для соискателя открываются огромные перспективы. Омск насторожился, когда Лев Глебович начал пояснять обязанности работника. Решетникову должны были сделать укол («Чтобы вам было понятнее, так мы встраиваем микросхему и соединяем вас с облаком данных»), после чего вся его работа заключалась в том, чтобы с него считывали показатели. Обещали хороший оклад, а самое главное – квартиру в новостройке на Парнасе.

Омск Решетников сказал, что ему необходимо подумать. Посоветовался с женой, с которой они жили на съемной квартире в двух километрах от «Ломоносовской» три последних года. Предложение Льва Глебовича выглядело очень подозрительным, но соблазн был велик. «В конце концов, не убьют же они меня, а остальное можно пережить». На следующей встрече он прежде всего спросил, оформляется ли квартира в собственность и получил положительный ответ.

– А если я вдруг захочу уволиться через месяц?

Лев Глебович ухмыльнулся.

– Вы не пожелаете этого, я вам гарантирую. А если это случится, мы с вами расстанемся, но квартира все равно будет вашей.

Омск Решетников где-то внутри себя уже убедился, что попал в руки мошенников, но все-таки подписал контракт.

Через 10 лет 17 апреля он впервые с момента подписания контракта отключился от Глобальной системы человеческого редактирования. Это случилось в 20:08, а в 21:00 его 14-часовой рабочий день был завершен. Омск Решетников встал со стула и не мог сделать ни шага. Он сомневался в том, что делать дальше и застыл на месте.

1

Из диктофонных дневников Льва Глебовича:

Это работает очень просто. Например, человек желает пойти в бар после работы. Информация об этом желании передается в облако данных и там обрабатывается. Облако принимает решение, что человеку нежелательно идти в бар. Причины могут быть разными: возможно, облако знает, что в баре нет мест и не будет в ближайшие часы или прогнозирует нежелательную драку; возможно, есть и более простая причина – прогнозируемый семейный конфликт. Облако передает человеку сомнение, поселяет его в нем, после чего у человека пропадает желание идти в бар.

Если облако поощряет желание человека отправиться в бар, оно не поселяет в нем сомнение.

Выдержки мыслей Омска Решетникова, первые три часа после отключения редактирования:

Долго стоял, не знаю точно, сколько, может, минуты две. В голове давно не было столько мыслей, они пролетали с такой скоростью, что зафиксировать их невозможно. Сначала даже не понял, где я, потом вспомнил, что на работе.

Надел куртку, вышел из офиса 12930, посмотрел на табличку: «Редактор Выборгского района, оператор машин 1-го класса». Прошел к лифтовом холлу, вызвал лифт, внутрь, вниз, выйти, идти, до свидания, улица.

Темно, моросит, привычный капюшон, голову вниз и к «Горьковской», тут близко. Жетон, эскалатор, вагон, 20 минут и я на Парнасе. Лестница, улица, 20 минут пешком до дома. Ключ, дверь, лифт, 14-й этаж, выйти, прямо 9 шагов, направо 13, звонок, привет, я дома.

Стоп. Зачем сразу домой? Сомневаюсь, что именно это мне сейчас нужно. Захотелось чего-нибудь холодного, расслабляющего, кажется, здесь есть один бар, его хвалили, слышал. Напротив Провиантского сквера.

На автомате уже шел в сторону «Горьковской». Развернулся, направился в другую сторону.

Все это кажется странным. Будто не понимаю, что делать, слишком много всего крутится в голове, масса нарастает. Может, сразу пойти к метро? Нет, хочу в бар.

Внутри полно людей, пришлось встать сбоку у стойки. Налейте этого, да. Нет, правее, да, вот этого.

Ощущение, что это не со мной, какое-то необыкновенное чувство. Не могу сосредоточиться, круговорот. Голова гудит, слишком много всего в ней. Сосредоточься!

Добрый вечер, Омск.

Кто-то поздоровался. Кто это? Справа от меня.

Посмотрел, сначала не понял. Присмотрелся, он, Лев Глебович. Лев Глебович? Не может быть.

Лев Глебович?

Не узнали? Расплылся в улыбке. Не верю, что он здесь, странное совпадение.

Неожиданная встреча, не правда ли, Омск? Вы сюда часто заходите?

Если честно, первый раз здесь.

Я тоже.

Повисло молчание. Делали глотки, не говорили. Круговорот в голове усилился, она чем-то наполнялась, будто в черепе проткнули дырку, вставили коктейльную трубочку и постепенно вдували воздух.

У вас усталый вид, сказал Лев Глебович.

Не ответил, слабо кивнул.

К нему подошли, взяли автограф. Потом еще подошли. В баре не сразу поняли, кто зашел в гости, теперь ситуация исправлялась.

Это был Лев Глебович – глава ГСЧР, человек, стабилизировавший реальность. Меня пробрала дрожь. Почему он заговорил со мной? Почему оказался здесь в этот день и час? Все очень странно.

Вижу, у вас в голове столько мыслей, а сказать ничего не можете, сказал Лев Глебович вскользь, когда раздал автографы. Внутренне разрываетесь, у вас на лице написано. Опять вскользь. Приведите мысли в порядок, я вам лично выпишу выходной завтра, а потом приходите. Сколько вы у нас работаете? Десять лет. Заслужили дополнительный выходной. Отдохните. Еще один автограф.

Какое-то время продолжали сидеть, не говорили.

Мне пора. Поблагодарил, вышел из бара и пошел к метро. Много сумбурных мыслей, одна постоянная: что это было? Что происходит?

2

Из диктофонных записей Льва Глебовича:

Только кажется, что все сложно. На самом деле просто – необходимо только уделить особое внимание базовыми потребностям: скорректировав их, мы автоматически исправим то, что на поверхности. Поначалу можно в случайном порядке хотя бы раз в день подвергать сомнению любые базовые желания. Человек говорит, что хочет есть. Добавляем частицу «не», и вот он уже не хочет есть. Человек хочет пить, добавляем частицу «не». Хочет спать, добавляем «не». Возможно, на начальном этапе редактирования, когда человек только учится жить по-новому, его необходимо периодически вводить в состояние паники. Например, запрещать ему дышать. Хотя «запрещать» – неправильное слово. Поставить дыхание под сомнение: человек не будет дышать в течение тридцати секунд, после чего наконец вздохнет и выдохнет. Уверен, так можно добиться полной покорности. Это хорошая дрессировка.

Выдержки мыслей Омска Решетникова, следующее утро после отключения редактирования:

После пробуждения открыл глаза и долго не мог понять, где я и какой день. В окно без штор с кровати видно небо, по нему непонятно, утро, день, вечер. Посмотрел на жену, она рядом, спит.

Будить или не будить? Так сладко спит, жалко. Ладно, разбужу, сейчас не до нежностей. Начал вспоминать, что вчера я отключился от редактирования.

Просыпайся. Подтолкнул. Просыпайся, слышишь меня, ты спишь?

Конечно, спит, что за дурацкий вопрос? Может, не стоило будить? Или стоило? Может, не стоило даже начинать будить? Может, надо сильнее толкать, чтобы разбудить? Может, надо громче говорить?

Стоп. Остановись. Или не останавливайся. Или остановись. Или не надо?

Стоп. Стоп. Из-за этого у меня вчера чуть не лопнула голова. Бесконечный поток сомнений, возникающий при попытке совершить любое действие. Это надо остановить. Или не надо? Или надо?

Вставай! Почти закричал.

Что такое? Проснулась, испугалась, спросила.

Все в порядке, извини, просто разволновался.

Ничего страшного, сколько время? Посмотрел в телефоне, ответил. Сказала, еще поспит.

Хорошо, пусть спит. Пошел на кухню, поставил чайник, хочу чай. Или кофе? Какой? Есть кофемашина, есть растворимый. Хочу в кофемашине? Хочу растворимый? Нет, соберись. Давай чай.

Лучше сначала в душ, поможет собраться с мыслями. Собрать мысли, сейчас они разобраны. Снял одежду. Какой душ, холодный, горячий? Люблю, чтобы вода была горячая. Нет, сейчас хочется холодной. Нет, прямо сейчас нужна горячая.

Стоп. Пусть будет горячая. Так нельзя, надо сосредоточиться. Постарайся. Разложи мысли по полочкам.

Вчера я нажал на кнопку «отключить редактирование». Она появилась несколько дней назад. Раньше такой кнопки на мониторе не было.

В чем смысл того, что я отключился от редактирования? Надо ли искать этот смысл? Надо ли вообще искать смысл? Надо ли думать о подобных вещах? Может, все-таки холодной добавить? Или оставить горячую?

Стоп. Не уходи от главного, слишком отдаляешься. Сосредоточься.

Вышел из душа, посмотрел на себя в зеркало. Отрезвляющий эффект. Такой подтянутый, рельефный. Помню себя совсем другим, обычным. Неужели 10 лет не смотрел в зеркало? Вроде смотрел, просто не замечал.

Итак, 10 лет я находился под редактированием. Не могу сказать, что это время куда-то ушло. Все помню, вот сейчас стою перед зеркалом и думаю о каких-то важных моментах. Они были, и все равно жизнь как в тумане. Помню только что-то ключевое, остальное штрихами, будто не со мной. Нет, конечно, за одно мгновение нельзя все вспомнить, может, преувеличиваю. Нет, не преувеличиваю.

Прошлое было, события, люди, в этом нет сомнений, но сейчас у меня стойкое ощущение, что я очнулся спустя 10 пустых лет. Не знаю, как объяснить. Стою, смотрю в зеркало и вижу себя настоящего. Видел себя последний раз 10 лет назад другим.

Вытерся, вышел из ванной, заварил чай в стакане, подошел к окну. То, что разглядел там, внизу, с высоты 14 этажа, поражало. Неужели я раньше этого не замечал?

3

Из диктофонных записей Льва Глебовича:

В конечном счете все должно быть упорядочено. Люди сами не понимают, что станут от этого счастливее. К чему обычно стремится человек? Я сейчас не говорю о любви, семье и подобных вещах. Человек хочет купить квартиру и машину. Затем снова квартиру и машину, но уже дороже. Затем еще дороже. Потом идут яхты, дома, самолеты.

У большинства людей все начинается с покупки бюджетной машины. Из-за этого простого и понятного желания возникает настоящий хаос. Пробки, негде парковаться, аварии, взятки, смерти, много всего. В новых районах десятки тысяч жителей превращают жилую зону в филиал ада. Машины одна на другой. Они, конечно, не виноваты, что им еще делать? Впоследствии застройщики лишатся желания возводить муравейники, но этого недостаточно.

Облако будет держать систему в равновесии. Если количество машин в одном конкретном районе превысит норму, желание жителей района покупать новые машины будет подвергнуто сомнению. Мы поселим сомнение в каждом из жителей, у кого еще нет автомобиля.

Пример с машиной универсален, так можно решить любую проблему. С помощью регулировки желаний и сомнений город достаточно быстро придет к полной упорядоченности.

Да, мама, слышу. Да слышу я. Иду. Да иду я, не кричи.

Выдержки мыслей Омска Решетникова, продолжение утра на следующий день после отключения редактирования:

Ты почему на работу не собираешься, засмеялась жена.

Не пойду сегодня, ответил.

Как это, удивилась.

Дали отгул.

Как это? Вскинула брови, потом вернула лицо в исходное положение. Ладно, что будешь делать?

Отдохну, устал.

Через десять минут поцеловала в лоб, надела сапоги, ушла. Как-то слабо она удивлялась, а ведь это очень странно, что я не иду сегодня на работу.

Снова подошел к окну и посмотрел вниз. Неужели раньше не замечал? Почему так мало машин? Стоят четко на размеченных местах, проезд широкий и свободный. Помню, раньше здесь не могла проехать машина для мусора, все было заставлено. Куда они пропали? Все так гармонично. Вывески магазинов внизу дома сделаны в одном стиле, зеленые зоны ухожены – удивлен, что они вообще есть. Все так чисто и аккуратно. Не могу понять, как раньше не видел. Видел, точнее, но не придавал значения. На первый взгляд смотрится очень хорошо. Так и есть, хорошо, но невероятно. Ненормально. От этого гармоничного вида становится не по себе.

Что делать дальше? Вероятно, скоро всем будет ясно, что я отключился от редактирования. Что со мной сделают? Понятия не имею, никто раньше не отключался, я первый. Кто должен это заметить? Вероятно, редактор Выборгского района. Смешно, ведь это мой приятель, если его можно теперь так назвать. Позвонить ему, сказать? Нет, если он заметит, сам свяжется или это сделают другие. Хотя что значит заметит? Оповестят машины.

Во сколько начинается рабочий день? Уже скоро. Вот и проверим. В моем понимании это экстренная ситуация, а если так, он бы уже отреагировал, с ним бы связались дежурные.

Что-то не так.

Странно, что эта кнопка с отключением редактирования вообще появилась. Интересно, только у меня? Может, кто-то взломал систему?

Сейчас я ничего не узнаю. Голова снова начинает гудеть, мысли проносятся одна за другой.

Стоп.

Пока я здесь, мне ничего не станет ясно. Надо дождаться, когда закончится рабочий день Наума, встретить его и поговорить. Может быть, хоть что-то прояснится. Не может быть, чтобы я просто отключился от редактирования и никто этого не заметил.

Интересно, хорошо это или плохо? Хочу ли я находиться в таком состоянии? Как можно снова стать отредактированным? Написать заявление на имя Льва Глебовича, чтобы меня привели в норму? Засмеялся.

Постой, что за чушь? Прекрасно понимаю, что отключившись от редактирования, вернулся в нормальное состояние, чувствую это. Или нет? Опять сомнения.

Сначала надо переговорить с Наумом. Рабочий день заканчивается в 21:00. Обязательно должен получить от него хоть какие-то ответы.

4

Из диктофонных записей Льва Глебовича:

Когда начались волнения, я предложил решение, которое сработало. После запуска ГСЧР я сразу хотел создать Партию отредактированных. Желание вступить в нее не подвергалось сомнению, в нее вступили все отредактированные.

Сон Омска Решетникова:

Гигантская черепаха выбросилась на берег Финского залива. Сначала люди подумали, что она мертва. У нее был странный панцирь, будто вывернутый наизнанку, в форме тарелки для супа. Неподвижные открытые глаза.

Как черепаха попала сюда, никто не мог понять. Таких черепах вообще не существует, но факт присутствия был неоспорим.

Сдвинуть ее с места не представлялось возможным. Недвижимая черепаха размером с двухэтажный дом. Ее начали изучать, выяснили, что это действительно черепаха, но ничего больше. Фотографии облетели все мировые агентства, черепаха стала туристическим объектом. Возвели лестницу, в панцирь можно было забраться.

Летом панцирь стал местом, куда приходили на пикник. Готовили принесенное мясо. Ночью забирались бездомные и грелись – там было уютно и тепло.

Осенью черепаху превратили в музей и начали брать билет за вход, бездомных выгнали. Музей стал очень популярным, одним из самых посещаемых в мире в том году.

Весной черепаха проснулась. Сначала у нее начали двигаться глаза, но этого никто не заметил. Как-то ночью смотритель музея выглянул из окна своей будки на панцире и обнаружил, что летит. Он, конечно, не летел, так только казалось. Черепаха поднялась и пошла по городу. Она шла по дороге, водители выходили из машин и снимали это на телефоны. В ту ночь не было раздавлено ни одной машины, никто не пострадал.

Преодолев Васильевский остров, черепаха приблизилась к Дворцовому мосту. Он был разведен. Черепаха опустилась в воду и пересекла Неву вплавь. Смотритель успел сойти с черепахи до того, как она сделала это. В тот день уровень воды сильно поднялся: доплыв до противоположного берега, черепаха вскарабкалась наверх. В тот момент ее уже сопровождали военные, готовые в любую минуту умертвить черепаху.

Она дошла до Дворцовой площади и остановилась. Больше не двигалась с места. Так продолжалось долго. Все это время люди активно обсуждали, как поступить с черепахой. Одни говорили – умертвить, ведь это чудо, что после ее шествия по городу все остались целы. Другие встали на защиту черепахи. Военные приняли сторону первых, но к тому моменту в панцирь успели забраться вторые. Их было несколько сотен. У них не было четкого плана. Целый год черепаха не двигалась с места. То, что она жива, доказывали только глаза. Люди, вставшие на защиту черепахи, стали дежурить в ней, сменяя друг друга. Постепенно черепаху полюбили почти все жители города, а военные окончательно отказались от ликвидации.

Когда черепаха снова пошла, в панцире находился лишь один дежурный активист. Он проснулся и понял, что летит. Так ему показалось. Черепаха дошла до Дворцового моста, который был разведен. Она спустилась в Неву и переплыла ее, активист успел покинуть панцирь. В тот день уровень воды сильно поднялся, что позволило черепахе взобраться и пойти по дороге туда, откуда она пришла.

Черепаха добралась до Финского залива, вошла в воду и уплыла. Этот момент отсняли все крупные телеканалы. Утром жители города гадали, что это было, почему черепаха приплыла сюда и почему покинула это место. Никто не мог дать нормальный ответ, люди старались найти смысл произошедшего, отыскать объяснение, расшифровать послание. Маленький мальчик, смотревший на экран, посмотрел на маму и сказал: «Мама, это была черепаха, а теперь она уплыла». И мальчик заплакал.

5

Из диктофонных записей Льва Глебовича:

(вдалеке)

Мама, а черепаха вернется?

Нет никакой черепахи, сколько раз тебе говорить! Ты ее выдумал! Опять у тебя развод от кружки на столе, немедленно вытри!

(близко, прокашлявшись)

Сомнения – это чистая математика. Если у человека есть желание и нет сомнений, он следует желанию и сужает дальнейшие варианты развития событий. Затем он снова осуществляет желание и его жизнь становится еще более прогнозируемой. Так постепенно он минимизирует варианты своих действий и становится предсказуемым. Для меня предсказуемость означает уязвимость, таким человеком очень легко управлять.

Сомнение дает возможность безгранично расширить варианты. Если ты сомневаешься и не воплощаешь желание, ты становишься непредсказуемым. Чем больше сомнений, тем больше непредсказуемости.

Например, ты решил, что будешь каждое утро в понедельник есть овсяную кашу. Готово, ты создал ячейку, в которую я могу забраться, поскольку точно знаю, что она будет находиться в конкретное время в конкретном месте. Если же ты не воплотил желание есть овсяную кашу каждый понедельник, а подверг ее сомнению и отклонил, можешь каждый понедельник с утра есть все, что угодно, а можешь вообще не есть. Ты можешь делать все, что хочешь, у тебя выбор из бесконечных вариантов.

Именно поэтому важно управлять сомнением. Человек без сомнения или с управляемым сомнением беззащитен, поскольку его желания разложены по ячейкам, в которые очень просто попасть и делать с ними все, что хочется.

Выдержки мыслей Омска Решетникова, вечер спустя сутки после отключения редактирования:

Почти весь день проспал, все равно приехал на «Горьковскую» слишком рано, пошел по направлению к Дворцовому мосту. Еще два часа до конца рабочего дня Наума. Дошел и взглянул на Башню Татлина. Под непрекращающимся моросящим дождем и в наступающей, пока еще серой темноте она выглядела мрачно и величественно.

Всегда втайне восхищался ей. Точнее, сначала втайне, когда город бунтовал против ее возведения. Через несколько лет ей восхищались все без исключения. И вот теперь я не отредактирован и все равно вижу, что она прекрасна. Не могу ничего с собой поделать. Да и нужно ли что-то делать? Что такого плохого в Башне Татлина? Много всего: важно не то, как она выглядит, а что символизирует.

Читал антиутопии и хорошо понимаю, что плохого в редактировании людей. Это даже звучит жутко, неужели никто не задумывается об этом? Конечно, нет, ведь я сам об этом не задумывался.

Помню, как все начиналось. Подписал контракт, пришел домой и не мог многое сказать. Не в том смысле, что хотел скрыть. Говорил, но осекался, будто заикаюсь, боюсь собственного голоса. Вместо того, что хотел сказать, говорил другое. Сначала это было невыносимо и жена спрашивала, что со мной такое, а я не мог объяснить. Прокручивал в голове фразу, а когда начинал говорить, ничего не получалось, произносилось другое. С этого, видимо, и начинается редактирование.

Когда жена перестала нормально говорить? Не помню. Видимо, к тому моменту я уже был полностью отредактирован, от слов к мыслям.

Башня Татлина. Примерно знаю, как она устроена, понимаю предназначение семиэтажных вращающихся зданий, этажей, за исключением последнего. Интересно, что там? Это загадка для всех, мы с женой часто обсуждали, что там может быть. Доступ есть только у Льва Глебовича. Наверное, он поднимается туда со своего предпоследнего этажа, где находится его кабинет. На предпоследнем уровне я был всего раз и навсегда запомнил это. Один из тех важных дней, которые мне не забыть, пусть я и был тогда отредактированным.

6

Из диктофонных записей Льва Глебовича:

Зачем я упорядочивал мир, если ты его покинула?

Выдержки мыслей Омска Решетникова, продолжение вечера спустя сутки после отключения редактирования:

Шел через Биржевой мост обратно к Башне Татлина и вспоминал тот день, когда оказался в кабинете Льва Глебовича.

Совершенно не понимал, зачем он вызвал меня. Пытался что-то предположить, но не получалось. Для меня любые его слова должны были стать сюрпризом. Не знаю, результат это редактирования или нет.

Не знал, как попасть на предпоследний этаж башни. Лифт туда не ходил, где находится лестница, тоже не знал. На своем столе в тот день обнаружил уведомление: в 17:00 меня ждет встреча с Львом Глебовичем. В 16:45 начал паниковать и скитаться по своему этажу, где помимо меня работали другие редакторы Выборгского района. Они тоже не знали, как попасть на предпоследний этаж. В отчаянии вернулся на свое рабочее место и обнаружил там Льва Глебовича, сидевшего на моем стуле.

Хорошо работаете, поприветствовал.

Не нашелся, что сказать, возможно, произнес спасибо, не помню.

Пойдемте. Кивнул, чтобы шел за ним.

Он открыл какую-то дверь на этаже, которую я раньше не замечал, а может, замечал, но тут же забывал о ней из-за редактирования, и мы по лестнице поднялись на этаж выше. На предпоследнем этаже не было ни перегородок, ни отдельных офисов, ни комнат, просто огромное пространство и стол где-то вдали. Меня удивил минимализм и абсолютный порядок. Лев Глебович шел впереди, я смотрел по сторонам и ощущал нарастающую тревогу, видя вокруг себя только камень и стекло. Длинные зеркала на противоположных стенах создавали эффект бесконечности пространства, и это пугало.

Красиво, правда, сказал Лев Глебович. Я люблю порядок.

Да. Порядок.

На большом столе, вырезанном из камня, не было ничего. Точнее, почти ничего, кроме странной фигурки из дерева в форме черепахи.

Лев Глебович заметил, что смотрю на нее.

Нравится, да?

Да.

Мне тоже.

И убрал.

Я пригласил вас сюда, чтобы вы ответили мне только на один вопрос.

Да.

Вы, может быть, не знаете, но вы первый человек, подписавший контракт с ГСЧР. Вы, наверное, помните тот день, когда это случилось.

Помню, хорошо помню.

Скажите, довольны ли вы тем, как живете.

Не понимаю.

Просто ответьте. Вы довольны? Счастливы?

Конечно, счастлив. Странные какие-то вопросы.

Помимо работы мы подарили вам квартиру. Вы ей довольны?

Очень. Спасибо.

Вы счастливы в браке?

Да, счастлив. А почему вы спрашиваете?

Вы довольны работой?

Конечно.

Есть ли вещи, которыми вы недовольны. Хотели бы что-нибудь изменить?

Пауза. Едва заметное искривление лица перед фразой, что-то вроде тика. Нет, всем доволен.

Перед тем, как подписать контракт, вы спрашивали, что будет, если захотите уволиться. Этот вопрос по-прежнему актуален?

Нет, зачем мне увольняться?

Широкая улыбка. Отлично, вы прекрасный работник. Я рад, что…

Вопль. Такого пронзительного никогда не слышал. Он доносился сверху, с последнего этажа, и не прекращался полминуты.

Лев Глебович изменился в лице, оно стало совершенно другим, детским, испуганным. Превращение выглядело жутко, меня пробрала дрожь.

Ждите здесь, я вернусь, взволнованно сказал он и побежал. Никогда не видел, чтобы он бежал. Показалось, он маленького роста, одет в рубашку и шорты, на ногах длинные носки и сандалии. Потряс головой. Нет, это тот самый Лев Глебович в своих лаковых черных ботинках на низком каблуке, бордовых штанах и неизменной черной водолазке.

Он вернулся через час и, сказав только пойдемте, проводил меня вниз.

7

Из диктофонных записей Льва Глебовича:

Многие не понимают даже элементарных шуток, так какая разница, отредактированы они или нет?

Мальчик говорит, в этой специально отведенной комнате мы болеем корью, а вы где болеете?

Где придется.

Выдержки мыслей Омска Решетникова, продолжение вечера спустя сутки после отключения редактирования:

Все почти в порядке. Голова работает гораздо лучше, чем вчера и сегодня утром. Шумовых мыслей меньше, они уже не пробиваются на передовую.

Он вышел, я узнал его. Или это не он? Нет, он. Наум, тридцать с небольшим лет, уложенные набок волосы. Раньше у него была бритая голова и прыщи по всему лицу, после редактирования все исчезло. Не осталось даже струпьев, идеально чистое лицо, будто его тоже отредактировали.

Привет.

Сначала не понял, что с ним здороваются.

Привет, говорю. Тронул за плечо. Он немного испугался.

Остановился и всматривался, не узнавал, потом узнал.

Да, привет, что такое?

Есть разговор.

Не понимаю.

Поговорить надо.

Зачем?

Просто надо, тема есть.

Не понимаю. Рабочий день завершен, о чем говорить? Пауза. Хорошо, говори, пока до метро идем.

Пойдем куда-нибудь сядем. Бар тут знаю неплохой.

Бар? Не хожу в бары.

Раньше ходил. Мы вместе ходили, если помнишь.

Когда раньше?

Лет десять назад.

Так это когда было. Считай, в прошлой жизни.

В прошлой. Когда ты еще не был отредактирован. Это я подумал, не сказал.

Может, все-таки пойдем.

Не пойду. До метро идем, ты рассказываешь.

Шли под моросящим дождем, сначала молчали.

Так что хотел-то?

Помнишь, как мы на митинги ходили?

Не помню.

Совсем?

Совсем. Какие еще митинги? Ты, похоже, бредишь.

У тебя волос не было.

Чего?

У тебя сейчас волосы, а раньше не было.

Может и не было, что с того?

То есть ты не помнишь?

Нет желания помнить.

Шли опять какое-то время в молчании.

Со мной кое-что случилось.

Что?

Думаю, это не так просто понять.

Точно бредишь.

Я отключился от редактирования.

Пауза.

Слышишь? Я отключился от редактирования.

Наум остановился.

Слушай, зачем тебе это? Какой-то бред несешь. Говори прямо, что тебе нужно.

Я посмотрел на него. Даже выражение лица другое, не такое, как было много лет назад. Тот же человек, но все-таки другой. Может быть, это нормально даже без редактирования? Столько лет прошло.

Ты мне не веришь?

Чему я должен верить?

Говорю же: я отключился от редактирования. У меня появилась такая кнопка на мониторе и я нажал на нее. У тебя не появилась?

Нет. Ты выдумываешь, нет такой кнопки.

Что показывает твоя аппаратура? В Выборгском районе все в порядке?

В полном. Ты бредишь. Во-первых, невозможно отключиться от редактирования, да и зачем? Кто в здравом уме это сделает?

В здравом отредактированном уме.

Во-вторых, если бы случился такой сбой, мне бы об этом сразу стало известно. И другим тоже. Ты выдумываешь. Это странно. Перестань выдумывать.

Подумал.

Хорошо, да, ты прав. Извини. Все выдумал.

Не понимаю тебя. Хорошо, забыли.

Надо менять тему.

Как у тебя дела вообще?

Отлично.

А поподробнее?

Что тебя интересует?

Женат?

Сколько мы уже работаем на одном этаже? Почему я никогда не спрашивал его об этом?

Не женат.

Дети?

Откуда. Нет.

Сам он ничего не спрашивал. Мы дошли до метро, спустились вниз и сели в один вагон до Парнаса. Говорить было не о чем. Понял, что в таком состоянии он мне не поможет. Его надо отключить от редактирования.

Но почему никто не заметил, что я отключился? Это возможно? Слабо верится. Может, я чего-то не знаю?

Завтра снова окажусь на рабочем месте. Мне кажется, я знаю, как отключить Наума от редактирования.

8

Из диктофонных записей Льва Глебовича:

Если близкие люди не находят общий язык, надо создать понятные ролевые условия, чтобы поиск общего языка происходил в автоматическом режиме и всегда давал положительный результат. Это может получиться само собой благодаря базовым настройкам, но почему бы не подстраховаться?

Выдержки мыслей Омска Решетникова, поздний вечер спустя сутки после отключения редактирования:

Что-то в лице Наума не давало мне покоя. Лицо другое, это понятно, но было что-то еще.

Вышел из метро и подумал, нужно попытаться расслабиться, не думать о редактировании и обо всем остальном хотя бы какое-то время. Захотел купить цветы жене, посмотрел на единственное торговое помещение рядом с метро. Сегодня там день оптики. Подошел к помещению, увидел расписание: понедельник – цветы, вторник – оптика, среда – аптека, четверг – билеты, пятница – алкоголь, суббота и воскресенье – выходной.

То есть цветы я мог купить только вчера, сегодня уже никак. Но почему? Хочу купить цветы и подарить их сегодня, не вчера. И ведь их нигде больше не купить. Во всем городе не найду места, где сегодня продают цветы. Ладно, обойдемся без них.

Пришел, жена уже была дома.

Так поздно.

Я же выходной.

Тем более, где был. Спросила без грубости, ласково.

Гулял.

Гулял?

Да.

Мы сели есть. Это был типовой ужин вторника, для его приготовления нужна была пароварка, которую мы купили много лет назад. Жена достала пачку со смесью типового ужина вторника и высыпала содержимое в пароварку. После мы смотрели типовой сериал вторника. Когда серия кончилась, жена сняла одежду.

Сегодня у нас тик-так, забыл? Улыбнулась.

Тик-так? Сначала не понял, потом вспомнил.

Доставай.

Достал метроном из шкафа.

Сначала он отбивал 60 ударов. Я говорил тик, она так. Потом 80 ударов, тик, так. 100, 120, 140. Тик-так, тик-так. Мы все смотрели эти видеоуроки, их рассылали.

Стоп.

Что такое?

Стоп.

Почему остановился?

Стоп. Подожди. Тик.

Когда Наум говорил, у него был едва заметный тик. Лицо передергивало. У жены было то же самое.

Да куда ты?

Побежал в туалет, смотрел на себя. Начал говорить. Почти прислонился к зеркалу. Ничего непонятно.

Быстро обратно. У меня есть тик?

Что?

Посмотри внимательно, когда я говорю, есть тик?

Нет ничего. О чем ты?

Что-то странное в лице есть?

Нет ничего. Что с тобой?

Она не видит, потому что отредактирована. Но почему не вижу я?

Извини. Это прозвучит глупо, но вчера я отключился от редактирования.

Что?

На моем мониторе появилась кнопка «отключить редактирование» и я нажал на нее.

Думает о том, что сказал ей. Засмеялся, мы без одежды, все это смешно.

Пошутил? Встала, обняла, тоже засмеялась.

Нет, я правда нажал на кнопку и теперь ничего не понимаю.

Она тоже, потому что отредактирована.

Долго стояли, обнявшись. Интересно, испугалась?

Тик-так?

Давай, хорошо. Я же хотел не думать обо всем этом.

Тик. Так. Тик. Так. Тик-так, тик-так…

Завтра на работу.

Понятно.

Положил руку, закрыл глаза, она тоже. План такой. Еду на работу, сажусь за монитор, первый час просто слежу за тем, что происходит, затем начинаю действовать. Для начала надо избавить от редактирования жену и Наума. Надеюсь, не подвергну их опасности, сделав это.

9

Из диктофонных записей Льва Глебовича:

Когда есть сомнение, жизнь усложняется. Это видно даже в мелочах. Без все очень просто, с ним невыносимо сложно.

Выдержки мыслей Омска Решетникова, второе утро после отключения редактирования:

Ясная голова. Четко представляю, что делать. Нет смысла говорить с женой о том, что происходит, пока она отредактирована. Проснулись, поели, приняли душ, дошли до метро, поехали.

Подходя к Башне Татлина, подумал, что на рабочем месте меня будет ждать Лев Глебович. Не может быть, чтобы он не знал об отключении от редактирования. Не верю в это. Эта кнопка не появилась просто так, из ниоткуда. Кто-то взломал систему? Но тогда почему выбрал именно меня? Почему не кого-то другого?

Нет, никого нет. Сел за монитор. Хорошо, буду час делать то, что всегда делал.

Что это? Теперь появилась кнопка «включить редактирование». Первая мысль – нажать и забыть обо всем, никаких проблем. Если снова стану отредактированным, все вернется на свои места. Хочу ли этого? Начал сомневаться и мне вдруг стало очень хорошо. Какие-то новые ощущения. Или хорошо забытые старые. Я могу выбирать, могу чего-то желать, могу сомневаться. Меня охватила эйфория.

Нет, ни за что не нажму на кнопку, сделал выбор.

В Выборгском районе все спокойно, никаких проблем с редактированием. Делать нечего. Раньше не задумывался, зачем сижу здесь по 14 часов, в чем смысл? Зачем другие сидят? Почти ничего не делаю, просто контролирую работу машин, хотя контролировать их нет необходимости. Облако само себя регулирует, но почему тогда ничего не случилось, когда я отключился от редактирования? Может быть, я по-прежнему под редактированием? Задумался. Нет, исключено, как такое может быть? Голова работает совсем по-другому, чем два дня назад, мысли иные.

Прошло полчаса. Как медленно, невозможно ждать, но надо. Если решил, что час, пусть будет час. Хотя какая разница, сейчас или потом? Это что-то изменит? Могу передумать? Что должно случиться за следующие полчаса, чтобы передумал?

Долго смотрел на кнопку «включить редактирование». Не понимаю, просто не укладывается в голове, откуда она появилась. Есть только один вариант, который уже пришел мне в голову, других нет. Кто-то взломал систему. Кто это мог быть? Человек из Башни Татлина? Из другого города? Другой страны? Не знаю. Может, один их жителей гетто за городом, куда поместили несколько десятков не отредактированных? Иногда показывали сюжеты, как плохо они живут. Нет, вряд ли это кто-то из них, они никак не связаны с облаком, у них ни техники, ни знаний, ничего. С другой стороны, это я узнал, когда был отредактирован, а как на самом деле?

Время. Осталось пять минут. Отключу от редактирования жену и Наума, нашел их профили в системе. Боялся, рядом с их профилями не будет кнопки «отключить редактирование», но она там оказалась.

Или все-таки нет? Успокойся, все в порядке, надо сделать это.

Сделано. Интересно, что в эту секунду почувствовала жена? Что почувствовал Наум? Может быть, позвонить жене? Нет, не сейчас, надо дать ей время. По поводу Наума решил, встречу его на выходе, как вчера, уйду с рабочего места на две минуты раньше.

Все ясно, действую по плану.

Что это?

Оповещение на экране. «Сегодня в 14.00 состоится экстренное собрание редакторов Выборгского района».

10

Из диктофонных записей Льва Глебовича:

(шепотом)

Я не хочу, чтобы она входила в мою комнату без стука. Это моя территория.

(громко)

Полиция не нужна, кого она будет задерживать? Преступления невозможны, люди не станут их совершать.

Выдержки мыслей Омска Решетникова, второй день после отключения редактирования:

Ждал худшего. До 14:00 ничего не происходило. Думал сбежать, решил, это не выход. Если бы отключил только себя, тогда да. Теперь в ответе за жену и Наума, бежать нельзя, да и куда? Захотят, сразу найдут.

Что они сделают? Зачем общее собрание? Могли просто войти сюда и задержать меня. Башня Татлина – единственное место в городе, где есть военные, не считая оцепленного ими гетто. Для военных выделен специальный этаж, они могли задержать меня без всяких проблем, почему-то не сделали этого. Значит, Лев Глебович не отдал им приказ. У него какой-то другой план. Какой? Пойму в 14:00.

Собрание в коридоре. Преобразование пространства: из пола вышли стулья и большой экран перед ними. Сел на стул рядом с Наумом.

Теперь понимаю, сказал он тихо.

Извини, зачем-то извинился. Значит, удалось, он больше не отредактирован. Жена тоже. Как она? Заволновался.

Пока никакой опасности для себя не вижу. Видимо, нужно подождать. Интересно, что со мной сделают? Подобных ситуаций раньше не возникало, я первый.

Снова подвергнут редактированию? Ликвидируют? Задумался, какой вариант предпочел бы.

На экране появился Лев Глебович на черном фоне. Вид доброжелательный. Он что-то говорил, и я понял, речь совсем не обо мне.

Какой-то человек покинул гетто, сбежал оттуда сегодня ночью. Его уже задержали, но возвращать в гетто не хотят. Вместо этого он должен быть подвергнут редактированию.

Желаю прикрепить его к вашему району, сказал Лев Глебович.

Меня отпустило, понял, опасность миновала. Мне не о чем беспокоиться. Мы с Наумом переглянулись, он тоже ждал чего-то иного, плохого, худшего.

Случай особенный, говорил Лев Глебович. Сейчас, когда все давно отредактированы, этому человеку будет трудно адаптироваться в новом мире. К нему надо приставить редактора, чтобы он был его, если хотите, наставником. Он сам должен сделать ему укол.

Говорил еще что-то.

Человек из гетто. Не зря я думал об этом. Может, это и есть тот человек, который взломал систему? Его поймали. Что будет дальше? Я все-таки в опасности? Как это выяснить?

Идеальной кандидатурой, сказал Лев Глебович, на роль наставника будет Омск Решетников.

Сначала даже не понял, что назвали мое имя.

Я?

Уверен, вы справитесь. Очень прошу других редакторов Выборгского района содействовать Омску… Вас проводят военные, человек из гетто здесь, нужно спуститься, выдадут инструкции.

Полдесятого у выхода в метро, успел бросить Науму.

Увели. Спустились вниз, никогда не был на этаже, где военные.

Не волнуйтесь, вы в безопасности, с вами ничего не случится, монотонно сказал военный. У них лица одинаковые, не могу отличить одно от другого.

Соберись. Был готов к каким-то резкими переменам, но такого точно не ждал. Человек из гетто. Кто он, как выглядит, почему именно я должен им заниматься? В полной растерянности. Отключился от редактирования, потом отключил жену и Наума, теперь вот это.

Может, все-таки стоило снова включить редактирование и стать таким, как все?

Открыли комнату, посреди нее на стуле сидел толстый человек с дредами.

11

Из диктофонных записей Льва Глебовича:

С чем трудно справиться, так это с болезнями. Вирусы значительно сильнее людей, их нельзя отредактировать. Можно попробовать, но есть риск проиграть и сделать противника сильнее.

Выдержки мыслей Омска Решетникова, продолжение второго дня после отключения редактирования:

Меня зовут Омск Решетников, вас?

Тихон.

Протянул руку, пожали.

Дали стул, сел напротив.

Понимаете, где вы?

В Башне Татлина.

Зачем вы покинули гетто?

Гетто?

Там, где живете.

Вы называете это гетто?

Да.

Это дом. Покинул, чтобы спастись.

Отчего?

У нас болезнь, нет лекарств, умирают люди.

Посмотрел на военных.

Мне сказали, что я буду… Буду помогать вам здесь.

Хорошо. Мне нужны лекарства, хочу доставить их в гетто, у меня там жена и дочь.

Посмотрел на военных.

Мы сделаем то, что он просит?

Один из военных протянул мне карточку. Посмотрел в нее, инструкция. Пробежал глазами. Основной смысл – сделать укол, покинуть башню, доехать до Парнаса, поселить у себя на несколько дней. Поселить у себя?

Что у вас там за болезнь? Может, он уже болен, заражен, тогда надо быть осторожнее.

Не знаю, не разбираюсь в этом.

Какие симптомы?

Человек живет, потом умирает.

В каком смысле?

Не знаю, как описать. Утром встает, живет, вечером умирает. Не знаю, как это называется.

Посмотрел на военных. Что это за болезнь такая? Тихон бредит?

Можем мы дать ему то, что он хочет?

Действовать согласно инструкции, ответил один из военных.

Могу я поговорить с Львом Глебовичем?

Действовать согласно инструкции, повторил военный. Подождите, сейчас принесут шприц.

Какой шприц? Человек с дредами насторожился.

Вакцина, соврал я.

Когда принесли, сказал военным, чтобы вышли. Один отрицательно повертел головой.

Можем мы с вами выйти и кое-что обсудить, спросил его. Согласился. Покинули комнату, сказал ему, что Лев Глебович требовал добиться доверия.

Это его приказ. Хотите, узнайте у него сами. Я сделаю Тихону укол в пустой комнате, вас там быть не должно, иначе это будет выглядеть очень подозрительно, он испугается и не будет доверять мне.

Военный подумал, хотел сказать что-то, лицо передернуло, после чего кивнул.

Все вышли.

Доверьтесь мне, сказал Тихону, поднес шприц к шее и отправил содержимое на пол. Опустился, вытер рукавом. Надо будет выбросить эту рубашку.

Что вы сделали?

Так надо, доверьтесь мне.

Покинули комнату вдвоем. Чувствовал человеческий запах, не мог вспомнить, где встречал его раньше, казался таким знакомым. Вспомнил, в метро, но это было давно, до редактирования. Один из военных проводил нас до самого выхода из башни.

Сколько сейчас? Достал телефон, взглянул на часы, до конца рабочего дня еще много времени, ждать Наума здесь нет смысла.

Позвонил жене.

Все в порядке? Да? Я знаю, что произошло, ничего не говори, дома.

Позвонил Науму.

Как ты? После работы езжай сразу ко мне, не могу ждать тебя здесь.

Что происходит, спросил человек с дредами.

Сейчас поедем ко мне домой, дождемся жену и еще одного человека.

Зачем? Мне нужно как можно скорее доставить лекарства в дом.

Это невозможно, Тихон. Мы придумаем, как сделать это, но сейчас очень опасно, нас просто ликвидируют.

Почему я так сказал? Откуда знаю, что ликвидируют? Кто ликвидирует? Просто боюсь. Может, хотя бы купить эти лекарства и попробовать доставить их в гетто ночью?

Какие лекарства нужны?

Не знаю. В аптеке знают.

Где аптека? Сегодня среда, значит, в торговых помещениях возле метро день аптеки. Повезло.

12

Из диктофонных записей Льва Глебовича:

Что тебе подарить на день рождения? В прошлый раз я сделал фигурку черепахи из разноцветного картона. А вдруг это будет твой последний день рождения?

(заплакал)

Мама, а сколько тебе лет? А есть кто-нибудь старше тебя?

Выдержки мыслей Омска Решетникова, второй вечер после отключения редактирования:

Тихон смотрел в окно.

У вас есть машина?

Нет, мне на метро удобно. Сказал и подумал, что это штамп из отредактированной жизни, который я еще не успел переосмыслить. Конечно, мне нужна машина. Почему нет?

У нас много машин, мало бензина, бензин редкость.

Много машин?

Старых, их тысячи.

Значит, к вам свозят машины?

Хочется есть. В холодильнике почти ничего, в морозильной камере много замороженных овощей. Отправил их готовиться.

Детей у вас нет?

Нет.

Не мое дело, конечно, но почему?

Задумался. И правда, почему?

Мы как-то не задумывались даже.

Сколько вам лет?

Да больше тридцати уже. И жене тоже. Садитесь, поедим.

И правда, мы не задумывались над этим, разве это нормально? Как так? Этот простой факт вызывает во мне нарастающую волну гнева. И в то же время облегчение: кончилось, теперь все иначе, я больше не отредактирован.

Можно попросить какой-нибудь соус?

Соус?

И соль тоже.

Соль? Извините, нет ни соуса, ни соли.

И вы это едите?

Задаю себе тот же вопрос: и это мы едим?

И все-таки, чем вы там болеете? В аптеке вы не смогли объяснить.

У нас нет ни одного человека старше тридцати шести лет. Если человек доживает до этого возраста, он умирает.

Вам сколько?

35. И жене столько же. Не хочется умирать.

Не знал, что ответить. Какая странная вещь – люди умирают не от какой-то болезни, а от возраста. Звучит как бред, может, так оно и есть.

Мне самому 35.

Пришла жена, обнялись, представил Тихона. Она была в смятении, делилась впечатлениями. Прекрасно понимал ее, столько мыслей в голове, трудно собраться. Спросил ее, счастлива ли, что больше не отредактирована, заплакала и закивала. Можно было не спрашивать.

Пришел Наум, был на удивление собран. Вчетвером сели за кухонный стол, стали обсуждать, что делать. Никто не сомневался в том, что избавление от редактирования – благо, возвращаться в прежнее состояние не хотелось.

Что делать дальше? Даже так: что мы можем сделать? Отключить от редактирования всех жителей Выборгского района? Это не кажется такой уж нереальной задачей. Стали обсуждать с Наумом, как ее осуществить.

Надо действовать быстро. Мы не понимаем, почему никто не охотится на нас. Машины не зафиксировали, что мы отключились от редактирования. Кто-то взломал систему? Тихон? Нет, он толком не понимал, о чем мы говорим.

Заметил, у жены и Наума пропал тик, они говорили спокойно, плавно. Все было решено: завтра мы с Наумом поедем в Башню Татлина, сядем за мониторы и пошлем всем жителям Выборгского района сигнал – в полдень они должны будут собраться на Дворцовой площади. Сколько у нас жителей в районе? 700 тысяч человек, даже больше. Слишком много. Мы подвергнем риску всех. Но можем ли мы поступить иначе? Мы должны отключить их от редактирования. Я отправлюсь на Дворцовую площадь, Наум останется в Башне Татлина. Позвоню ему с Дворцовой, когда она будет заполнена людьми и дам сигнал отключить всех от редактирования. Но как это сделать разом? Вручную? Невозможно. Можно ли отключить разом весь район, есть такая опция? Если нет, придется отменять план или корректировать его. Решим, когда будем в башне, сейчас это непонятно.

Что делать мне, спросил Тихон. Мне нужно домой.

Мы не знали, что ответить.

Сколько людей из гетто ты сможешь собрать, спросил Наум.

Собрать для чего?

Сколько вас, проигнорировал Наум вопрос.

Не знаю точно. Тысяч пять. Не знаю, пойдут ли они. К тому же, выходы контролируют военные.

А военных сколько?

Не знаю.

Прорываться слишком опасно. Лучший вариант – ждать. Когда мы осуществим план, освободим гетто.

Ждать? Послезавтра жене 36. Как я могу ждать?

Это был странный разговор. До того, как нас отредактировали, мы участвовали в митингах, но у нас никогда не было таких революционных мыслей, как сейчас. Откуда эта уверенность в собственных силах? Собирать людей, менять мир, маршем в неизвестность. Откуда желание столкнуться с опасностью, которая может нас ждать? Меня охватила эйфория, знал, что все получится. Передавал ее остальным, как мог.

Ночью Тихон ушел, пока мы спали.

13

Из диктофонных записей Льва Глебовича:

Полицейские дубинки прекрасно складываются в слово «вечность».

Выдержки мыслей Омска Решетникова, третье утро после отключения редактирования:

Поволновались, куда пропал Тихон, и перестали. А что мы можем сделать? Отправиться за ним в гетто? И как мы ему этим поможем?

Опять снился этот вечный сон про черепаху. Редактирование тут ни при чем, он снился мне и до этого, и все десять лет, и теперь. Жене тоже снится. Спросил у Наума и был удивлен – тоже видит этот сон про черепаху. Дать этому объяснение не могу, у меня его просто нет. Видим один сон на троих, может, один сон на всех, что это значит? Если бы мы видели его только во время редактирования, но нет, и теперь видим.

Подходя к Башне Татлина, снова подумал, что на входе нас встретит Лев Глебович и широко улыбнется. А я все знаю, скажет он. В голове нарисовалась карикатурная улыбка.

Договорились с Наумом встретиться в коридоре через 15 минут. Что в сущности я знаю о людях, с которыми затеял настоящую революцию? Наум? Только его лицо, утром снова увидел на нем ландшафт, которого не было десять лет. Что знаю о Науме? Какой-то набор представлений, наверняка не отражающих сути. Лицо, митинги, был лысым. И что? Кто такой Тихон? Человек с дредами из гетто, который сбежал.

Интересно, почему мы даже не подумали, что он может быть человеком, специально приставленным ко мне для сбора данных? Вариантов бесконечное множество, если зацикливаться на них, ничего не получится. Что я теряю? Уже нажал на кнопку, а потом не нажал, чтобы вернуть все обратно, так чего теперь думать? Нет, во мне не осталось сомнения, готов действовать.

И все же они для меня всего лишь штрихи, не люди, и это настораживает. Все вокруг штрихи.

То, что увидел на мониторе, удивило. Вчера даже не посмотрел, заметил только сегодня. Не нужно никого отключать вручную, по одному. Есть то, что мы хотели: возможность одним кликом охватить всех, кнопка «отключить редактирование» рядом с Выборгским районом. Отключил бы весь город, но нет доступа к другим районам. Не так уж важно сейчас, надо с чего-то начать. 700 тысяч жителей – отличное начало, не правда ли?

Встретились с Наумом.

Видел?

Да.

Тогда я иду на Дворцовую. Держи телефон при себе, позвоню, когда надо будет жать на кнопку.

Посмотрели по сторонам, никого вокруг, можно продолжать говорить.

Ты видел эту кнопку вчера? У меня такое ощущение, что она появилась сегодня. Вчера нельзя было отключить целый район. Или я просто не видел.

Не знаю, сам вчера не видел. Может, не заметил просто.

Ты веришь в то, что никто не знает, что мы делаем?

Честно говоря, не очень верю, но зачем об этом думать? Разве у нас есть выбор? Я сомневаюсь в том, что мы делаем, но вижу твою уверенность.

Наум прав, он говорит словами, которыми я думаю. У меня нет никаких сомнений в том, что мы делаем. Не знаю, насколько это опасно и к чему приведет, но точно знаю, что человек не должен быть отредактирован.

Первым, кого я заметил на Дворцовой, был Тихон.

14

Из диктофонных записей Льва Глебовича:

В какой-то момент я пришел к вопросу: зачем редактировать людей, если они сами себя прекрасно редактируют?

Выдержки мыслей Омска Решетникова, третий полдень после отключения редактирования:

Смотрел, как площадь заполнялась людьми, никогда не видел столько людей в одном месте. Думал, они будут прибывать постепенно, но все было не так: люди словно одновременно попали в нужную точку из разных углов, и площадь, еще пять минут назад пустая, превратилась в муравейник. Поначалу забрался на возвышение Александровский колонны, оттуда видел десятки тысяч людей, в том числе там, где дорога. Они остановили движение машин и подчинили себе все происходившие вокруг, поместили в свой поток.

У многих были плакаты. Кто-то поднял вверх и крикнул, партия отредактированных. Партия отредактированных. Партия отредактированных. Один крик оброс двумя, четырьмя, двенадцатью, приобрел ритм и мощь. Партия отредактированных, партия отредактированных, тысячное скандирование. Добавились ноги, при слове партия правая, отредактированных левая. Партия, правая, отредактированных, левая, а дальше акцентированнее, ритмичнее: партия – правая, отредактированных – левая, партия – правая, отредактированных – левая.

Намек на сомнение. Это величественно и страшно, как сам город под бесконечно моросящим дождем. Это огромная армия, и в данный момент я решаю ее судьбу. Должен бы бояться, но нет страха, паники, лишь приятное волнение – намек на сомнение, только намек. Полностью уверен в том, что делаю. Эти люди не должны быть отредактированы.

Набрал Наума, он слышал скандирование в трубке. Жми.

Все случилось в одно мгновение через полминуты после звонка Науму. Люди последний раз топнули и громыхнули словом партия, после чего установилась тишина. В молчании сотен тысяч людей больше силы, чем в их звуках, синхронных или иных.

Это был мой единственный шанс, я начал говорить. Не знаю, что и даже как, но те, кто слышал, сразу поняли и передавали дальше. Они больше не отредактированы. Это сложно осознать, осмыслить, проанализировать, легко почувствовать.

Мы должны идти к Башне Татлина, это я точно сказал. Должны идти все вместе. Не понимал, пойдут люди или нет, и что будет дальше, но говорил, продолжал говорить.

После спрыгнул с возвышения, все, у кого был в поле зрения, смотрели на меня. Пойдемте, пойдемте, говорил им, они кивали. Толпа начала движение.

Снова увидел Тихона, он пришел с женой и ребенком до того, как собралась толпа. Спросил, куда он ушел ночью. Ответил, домой. Тихон никого не агитировал, ему удалось снова попасть в гетто и выйти оттуда, на этот раз захватив семью. Он по-прежнему не знал, что делать. То, что происходило сейчас, было его шансом на спасение. Он не знал, почему, я не знал, почему, но мы понимали, других попыток нет, единственное решение. Или так, или никак, смириться.

Вглядывался в лица людей и понял, все они молодые. Никому нет тридцати шести лет, видно. Что это значит? Прорвался к Тихону.

Что значит этот возраст?

Не знаю, никто не знает. Он сразу понял, о чем я.

Вы идете?

К башне? Идем.

В толпе начались споры. Услышал, как один сказал другому, что редактура была нужна, потому что не было преступлений.

Теперь люди начнут убивать друг друга.

Почему? Не убивали же.

А теперь начнут.

Не начнут.

Толпа вдруг начала сомневаться, почувствовал это, и мне стало страшно. Ко мне вернулось сомнение. Что сейчас будет? Что мы наделали?

Есть только один человек, которому больше тридцати шести – Лев Глебович.

15

Из диктофонных записей Льва Глебовича:

Выгоду можно извлечь из всего, если смотреть под нужным углом. Когда никто не сомневается, мне легко, когда кто-то начинает сомневаться, еще легче, потому что действия становятся более искренними, эффективными. Когда сомневаются все, я вижу в этом огромную выгоду и начинаю ощущать власть.

Голоса толпы:

Куда мы идем, кто-то там сказал, в Башню Татлина, только не понимаю, зачем. Я бы лучше домой пошел. Или все-таки в башню? Или домой? Не могу решить, в голове одни сомнения.

У меня тоже, и ты тоже это ощущаешь, тоже, да? Ты откуда, из Купчино, я тоже, на какой улице там живешь, и я тоже, вот совпадение, так вместе поехали. В башню? Не знаю, а кто сказал идти? Там какой-то стоял на колонне, видел может. Не видел? Тоже? Так куда идти, я пока не понимаю, что со мной случилось, в голове что-то, у тебя тоже? У меня тоже так, да, тоже так.

Зачем туда идти? Что случилось, вы понимаете? Отключили от редактирования? Это кто сказал? Зачем у меня в руках этот плакат, что на нем написано? Партия отредактированных, мы отредактированные, мы вместе. Что за бред? Это я сам написал? Да, кажется, сам, но похоже на бред, зачем я это сделал?

Надо идти в Башню Татлина, там что-то будет. Что будет? Я не знаю, передают оттуда, с колонны, там какой-то активист. Он нас, похоже, отключил всех. В смысле отключил? Вы разве не понимаете? Отключил от редактирования. Мы все были отредактированы, партия отредактированных, а теперь нас отключили благодаря этому человеку. Нужно узнать, кто он. В голове все путается, как странно, не пойму, то ли рад, то ли нет, возникают сомнения. Чего я сейчас хочу? Прислушайтесь к себе, чего вы хотите. Не могу дать ответ на этот вопрос, а вы можете?

Это вы нас отключили, да? Вы отключили? Почему молчите, вы отключили? А зачем вы это сделали, вы можете дать ответ? Да, я вас спрашиваю, вы можете дать ответ, да, именно вы, можете? Да почему вы уходите от вопроса, куда вы уходите от меня все время, стойте, подождите. Вы можете мне ответить, слышите, что все это значит? Как вас зовут вообще, можете хотя бы представиться, там спрашивают везде. Где? Позади меня люди спрашивают, всем интересно, кто это сделал.

Хорошо, вам нужно, чтобы я представился? Меня зовут Омск Решетников, можете передать дальше. Я отключился от редактирования три дня назад, а теперь вы тоже отключены.

Так это вы сделали? Слышите, это он сделал. Омск, его зовут Омск, слышите, странное имя. Слышите, у вас странное имя.

Вы идете со мной в Башню Татлина? Зачем? Сам думаю, зачем. Я точно знаю, надо идти туда. Вы ведь не хотите снова стать отредактированным?

Я? Откуда мне знать.

И что этот Омск, и что дальше.

И что дальше, зачем идти-то, сомневаюсь, что это надо.

Сомневаюсь. (Раскат слова по толпе).

Нет, я не пойду.

Я домой, вы как хотите.

Зачем в Башню Татлина? Я домой пойду.

Подождите, вы куда? Вы не понимаете, нам надо идти туда, чтобы избавить остальных от редактирования. Слышите? Вы меня слышите? Подождите, вы не могли так быстро решить. Как вы решили все разом? Куда вы, да подождите, не расходитесь, вы не в ту сторону. А вы в мою идете, вы в башню?

Не пойду я.

Почему?

Не хочу туда.

Да что такое, не верю в это. Подождите, не расходитесь, слышите! Не могли вы разом это решить. Здесь что-то не так. Куда вы?

16

Из диктофонных записей Льва Глебовича:

Если это просто штрихи, их можно не развивать, они просто пропадают, и все. Это как прохожие на улице. Они могут спросить вас, как пройти туда-то, но потом они пропадут из вашей жизни навсегда, и вы не запомните даже отпечатки лиц, потому что это штрихи, у их сюжетных линий нет продолжения в вашей истории.

Да, мама, иду. Слышу, да, уже иду, не остынет.

Выдержки мыслей Омска Решетникова, продолжение третьего дня после отключения редактирования:

Толпа не пошла, толпа разошлась по швам в разные стороны. Что это было? Не понимал, что произошло, почему так получилось. Наум отключил пришедших на площадь людей от редактирования, это ясно. Что дальше? Через несколько минут после этого они в одно мгновение решили, что не пойдут в Башню Татлина. Не удивился, если бы не пошла половина, но не пошел никто. Понял это, дойдя до башни.

Звонил Науму, он не брал. Что-то случилось? Наверное, он уже у военных, не знаю, что с ним будет, это тревожит меня, но ничего не могу сделать. Как поступить?

Звонил жене, сказал, все провалилось, расстроилась.

Тихон и его семья пропали из моего поля зрения, ушли куда-то. Как найти их теперь, не знаю, отправиться в гетто, зачем?

Если сейчас зайду в Башню Татлина, окажусь в руках военных, в этом нет сомнений. Удивлен, что стою неподалеку от нее, и я еще на свободе. По-прежнему ничего не ясно. У меня нет никаких догадок по поводу того, что произошло.

Давай по порядку. Сначала на моем мониторе появилась кнопка «отключить редактирование», нажал на нее. Затем мне удалось отключить жену и Наума. Потом появился Тихон, но он никакой не хакер, не взломщик системы, а такой же потерянный человек, как все вокруг. Он не понимает, что делать, ему бы найти способ, чтобы спасти семью, завтра его жене исполнится 36 лет, и она умрет. Что за бред? Тоже странно, непонятно, что за болезнь? Может, всего лишь выдумка? Но зачем ему выдумывать? К тому же, видел, он боится. Что дальше? Мы собрались на квартире и решили отключить от редактирования весь район, но не знали, есть ли такая возможность. На следующее утро обнаружилась кнопка, нажав на которую, Наум отключил 700 тысяч человек от редактирования. Слышал, что по толпе пронесся призыв идти к Башне Татлина, и люди собирались сделать это, чувствовал, они пойдут, но толпа не пошла. Что-то случилось.

В голове не укладывается, не могу осознать все то, что происходило с самого начала до настоящего момента. Что делать? Надо спасать Наума, но как? Один против военных, глупость. И почему никто не гонится за мной, никто не преследует, никто даже не пытался остановить мои действия? Почему?

В рассуждениях дошел до того самого бара, где встретил Льва Глебовича. Внутри почти никого.

Налейте этого, да. Нет, правее, да, вот этого.

Справа сидели двое с площади.

Не знаю, кто это сделал, но я полностью разбит. Зачем ушел с работы, меня же уволят. Или не уволят? Не знаю, или уволят.

Все правильно сделал, чувствуешь, что случилось? Мы больше не отредактированы, понимаешь?

И что в этом хорошего? Да, это хорошо, наверное, но что хорошего?

Ужасные ощущения, а еще эти двое… Что я сделал? Что происходит? Только один человек может знать, и мне нужно любым способом попасть к нему.

17

Из диктофонных записей Льва Глебовича:

И все-таки, чтобы человек продолжал желать жить, в него нужно посадить зерно цели. Пусть не будет даже намека на то, что зерно прорастет, главное повесить на стену картину с изображением самого красивого фрукта, который может вырасти из этого зерна. Пусть цель всегда будет перед глазами, чтобы человек продолжал желать и, обреченный на безуспешность, идти к ней.

Выдержки мыслей Омска Решетникова, продолжение третьего дня после отключения редактирования:

Не только люди вокруг штрихами, последние десять лет тоже штрихами, а до них я себя уже плохо помню. Только какие-то редкие факты: учился, работал, женился, типовая биография человека. Детали ускользают, плохо помню.

Но вот последние десять лет, с чего они начались? Когда нам дали квартиру на Парнасе, успокоились, другую мы не хотели, о детях не думали, машина не нужна. Пошли бы по стандартному сценарию, продолжили бы типовую жизнь, но редактирование остановило процесс.

Интересная мысль, то есть ты думаешь, что редактирование делает людей не такими обычными, как обычно?

В чем-то да, но изначально у человека есть выбор, просто в основном все идут по типовому сценарию. У отредактированных нет выбора.

Ты прав. Но моя жизнь и до редактирования была типовой, поэтому ничего не помню, и после тоже. Но после хоть какие-то штрихи.

Десять лет назад мы получили квартиру с отделкой, постепенно заполнили ее всем необходимым для отредактированной семьи. Точно помню, что через полгода после начала работы в ГСЧР предложил жене купить экран во всю стену. У нас был маленький типовой экран для трансляций, которые кто-то включал. Экраны загорались, когда нам что-то показывали, будь то видеокурсы тик-так или типовые утренние, дневные, вечерние, ночные сериалы определенного дня недели. Иногда это меня даже раздражало, хотя интересно почему, ведь не должно было? Ошибка редактирования?

Раз в месяц показывали рекламу экрана, говорили, его можно включать, когда захочется, а типовой сериал понедельника смотреть в четверг и наоборот. Сказал жене, что хочу такой, это моя мечта. Поначалу она не разделяла, потом разделила.

Был год с момента подписания контракта с ГСЧР, когда мы посетили магазин, где продавали экраны. Захотел еще сильнее, но цена…

Будешь редактором, купишь.

Стал редактором, не купили. Готовили комнату, чтобы туда вписался экран. К седьмому году комната была полностью оборудована устройствами, дополнявшими экран, в том числе самым умным креслом, еще одним рекламным хитом, но самого экрана не было.

Денег на покупку всегда не хватало, сколько бы ни откладывал, в последний момент все срывалось. Год назад были уверены, купим, не купили: за два дня до покупки затопило квартиру, стало не до этого. Пол испортился, пришлось частично менять, из строя вышел холодильник. Много потратили, начали копить заново, так и не накопили.

Зачем мне этот экран? Похоже, погоня за ним – главный сюжет моей жизни за последние десять лет. В отличие от всего остального, он не штрих, а остальное, даже самое запоминающееся – штрих.

Зашел в Башню Татлина. Как найти Наума?

18

Из диктофонных записей Льва Глебовича:

Мама, а ты купишь мне большой экран?

Не смеши, дурачок.

Выдержки мыслей Омска Решетникова, продолжение третьего дня после отключения редактирования:

Перед тем, как войти в башню, посмотрел на людей, проходивших мимо. Никто не смотрел на башню, одни смотрели прямо перед собой, другие под ноги. Интересно, кто-нибудь из них уже отключен от редактирования? Все те, кто отключен, должны думать о башне, идти к ней, искать ответы на вопросы, возникающие в их головах. Но в башню шел только я, мне нужно было найти Наума, понять, что с ним, затем отыскать Льва Глебовича.

Думал, Лев Глебович должен найти меня сам, однако в предыдущие дни этого не случилось. Случилось теперь – на этот раз я ждал, что меня встретят военные, но он стоял один и улыбался.

Добрый день, Омск, поприветствовал. Подошел, протянул руку, дружелюбно пожал.

Погода сегодня не очень, правда, сказал он. А с Наумом все в порядке, не беспокойтесь за него.

Значит, он все знает.

Где он, спросил.

Наум? На своем рабочем месте. Я предполагал, что вы станете за него беспокоиться после того, что произошло.

Он все знает, ясно. Но что это значит, что будет дальше?

Приглашаю вас в свой кабинет. Вы там уже были, помните?

Помню, только это смог ответить, больше ничего.

Мы прошли к лифту и ехали в нем в тишине. Только в прозрачном лифте можно было увидеть внутреннее устройство Башни Татлина.

Нравится, спросил Лев Глебович, когда мы почти добрались до предпоследнего этажа.

Ничего не ответил.

Хорошо, проходите, вижу, сегодня вы не настроены разговаривать.

С тех пор, как был здесь и запомнил это навсегда, ничего не изменилось. Все тот же минимализм, аккуратность, чистота, зеркала по бокам, создающие ощущение бесконечности пространства, и одинокий стол вдали. На нем снова стояла фигурка черепахи, вырезанная из дерева. В прошлый раз Лев Глебович сразу убрал ее, а теперь взял в руки, переложил из правой в левую и дал мне.

Откройте, предложил он, а сам отвернулся к панорамному окну, растянувшемуся от пола до потолка.

Вечно моросящий дождь, если бы я только мог редактировать погоду. Но могу ли я хотя бы представить здесь солнечный день? Почему-то не получается.

Не получается, эхом сказал я, держа в руках фигурку черепахи.

Все правильно, вы не можете открыть, потому что не вы ее сделали. Дайте обратно.

Вернул.

И этот мир сделали тоже не вы, а я, мягко, снисходительно сказал Лев Глебович. А поскольку не вы его сделали, не вам его менять, не вам устанавливать правила. Вы прекрасно понимали, что я знаю все о ваших действиях с того момента, как вы отключились от редактирования.

Догадывался.

Неужели вы могли хотя бы предположить, что я позволю сделать что-нибудь, чего я не желаю? Впрочем, какая разница, пусть это прозвучит грубо, но ваши мысли не имеют никакого значения. Поймите меня правильно.

Не понимаю, зачем это вам? Зачем тогда вы позволили мне отключиться от редактирования и отключить других?

Вы обязательно поймете это. Но сначала я хочу заверить вас, что с вами не случится ничего плохого. Я приготовил для вас наказание, но оно же станет и поощрением.

Не понимаю.

Этой ночью я отключу от редактирования весь город, и мы вместе с вами будет наблюдать за очень интересным процессом. Мы поднимемся на последний этаж Башни Татлина, там все и случится.

19

Из диктофонных записей Льва Глебовича:

Мама, ты говорила, у меня нет друзей. Вот я привел друга.

Выдержки мыслей Омска Решетникова, третий вечер после отключения от редактирования:

Не поверил глазам, не этого ожидал увидеть. Что угодно, только не такое. Последний этаж Башни Татлина представлял собой огромную игровую комнату.

Осмотритесь, устраивайтесь, садитесь, где удобно, я сейчас вернусь, сказал Лев Глебович и куда-то пропал.

Никогда не видел ничего подобного. Пространство было заполнено тысячами игрушек. Абсолютный беспорядок, хаос в чистом виде. Кто-то запустил железную дорогу, на меня надвигался поезд высотой в человеческий рост. Смотрел на него, как вкопанный, в последний момент сообразил, что стою на рельсах и быстро отошел в сторону. Интересно, он убил бы меня, если бы врезался? Пожалуй, такая громадина. Поезд издал звук и поехал в другой конец комнаты, я за ним.

Конструкторы, модели, игрушечное оружие – всего этого было предостаточно, чтобы обеспечить все детские сады какого-нибудь небольшого города. Все разноцветное, так много света, поднял голову вверх, ослепило, какой яркий свет. В этом пространстве было сухо и тепло, сразу почувствовал уют, какого не ощущал в любых других местах города.

Много самых разных игрушечных черепах, одна больше меня в два раза. Дошел до конца, когда поезд уже успел сделать круг и снова почти сбил меня с ног, но я сумел отскочить. Вместо панорамного окна здесь экран во всю стену, в несколько раз больше того, о котором мечтал.

Вот и я, не заскучали, спросил Лев Глебович, одетый в грязную, заляпанную чем-то оранжевую футболку необъятного размера и протертые штаны-трико с коленями.

Что с вами, спросил.

Что-то не так? Хотите, угощайтесь пиццей, она уже холодная, но вкусная, четыре сыра. Рядом с экраном внизу было несколько десятков коробок от пиццы, повсюду валялись засохшие корки. Вот, четыре сыра, хотите?

Сунул мне прямо к носу. Нет, спасибо, отказался.

Может быть, желаете газировки, у меня тут кулер с колой в углу, видите. Посмотрел, действительно, кулер с чем-то черным внутри.

Нет, спасибо, отказался.

Что же вы ничего не хотите, расстроился Лев Глебович, и я заметил, что он босой. Как хотите, произнес, наступил на пустую коробку, откусил четыре сыра, искал что-то под коробками, нашел пульт.

Нравится экран? Хороший, правда? Сказал, подошел к кулеру, достал пластиковый стаканчик, налил колу, глотнул, откусил четыре сыра, быстро прожевал, проглотил, снова кола, нажал на пульт.

На экране кто-то делал тик-так.

Лев Глебович рассмеялся. Вы не подумайте, так случайно вышло, у меня здесь не только тик-так, сказал и переключил. Думаю, вам будет интересно. На экране был какой-то человек моего возраста, он ходил по комнате и смотрел на стену. Он тоже хочет экран, как вы. На этом канале у меня люди, когда они хотят экран в эту секунду. Или вот. Переключил, двое разговаривали.

И ты думаешь, это хорошо? Ты действительно хочешь сказать, что это хорошо, с некоторой агрессией спрашивал один.

У второго заметно передернуло лицо, потом он сказал нет.

Здесь у нас тик, а здесь, как вы заметили, тик-так. Он переключил, те люди снова делали тик-так, но уже гораздо быстрее, видимо, перешли с 80 до 120.

А это общий план. Лев Глебович сделал так, чтобы экран превратился в панорамное окно. Он сунул руку в карман трико, достал оттуда фигурку черепахи, как-то нажал на нее, открыл и дал мне посмотреть. Внутри была черно-белая фотография женщины моего возраста.

Кто это?

Лев Глебович проигнорировал вопрос, опасливо оглянулся по сторонам, поднес фотографию к экрану так, чтобы было видно только его и ничего вокруг. Мама, смотри, это все сделал я. Это я придумал. Смотри, какой порядок.

Выгнул шею, посмотрел на меня. Кого это ты привел, сказал женским голосом.

Ты говорила, у меня нет друзей. Вот я привел друга.

20

Из диктофонных записей Льва Глебовича:

Когда языки сотрутся ластиками властителей, друзья все передерутся знаменами потребителей, и брат на брата пойдет духовные скрепы разжав, все светлое в нас умрет, сгорим, дрожа, пожар.

Мысли Омска Решетникова, навеки отредактированного:

Нет-нет, вы не умрете, насчет этого не переживайте, сказал Лев Глебович, отвернувшийся к экрану. Потом повернулся. Вы ведь переживаете, да?

Пожал плечами. Переживаю, но о другом. Как-то не думал умирать.

О чем переживаете?

Что все-таки происходит? Вы так и не объяснили.

Происходит очень простая вещь. Видите, у меня в руках пульт? Скоро я нажму на кнопку и отключу весь город от редактирования. Я решил сделать это достаточно давно и сразу понял, что все начнется с вас. Вы – мой эксперимент, который удался.

Эксперимент?

Сначала мне было интересно, захотите ли вы нажать на кнопку и отключиться от редактирования, и вы захотели. Конечно, это не совсем ваше желание, вы же понимаете… И дальше все пошло четко по сценарию. Вы как будто сами поняли, что редактирование – зло, как будто сами решили отключить жену и Наума, как будто сами решили отключить всех остальных.

Почему как будто? Разве решал не я?

Решали, конечно, не вы, решал я. В тот момент, когда вы нажали на кнопку «отключить редактирование», вы вовсе не отключились, а перешли на следующий уровень редактирования. Думаете, почему никто с Дворцовой площади не пошел к Башне Татлина? Догадываетесь?

Пока у меня не укладывалось в голове то, что говорил Лев Глебович, но примерный смысл был понятен. Я по-прежнему отредактирован, только теперь это еще хуже, чем было раньше.

Да, вы правы, это еще хуже, чем было раньше, прочитал мысли Лев Глебович. Правда, я бы сказал не хуже, а лучше. В чем смысл нового уровня редактирования? За десять лет я заметил, что некоторые люди вроде вас все-таки испытывают дискомфорт, чувствуют что-то, как вы, ощущают неправильность, искусственность происходящего. Они находятся в отредактированном состоянии, но готовы выйти из него в любой момент. Когда человек находится в таком состоянии, его действия не всегда эффективны, люди стали больше говорить и делать то, что вызывает у них отторжение, тик усиливается. Люди отредактированы и на вид счастливы, но если копнуть глубже, мы увидим, что в них зреет несогласие, и однажды оно созреет и прорастет. Теперь, конечно, уже не прорастет, потому что я придумал, как решить эту проблему.

Я просто стоял и ждал, что еще скажет Лев Глебович.

Когда вы якобы отключились от редактирования и уверовали в это, вскоре стали очень уверены в своих желаниях и их воплощении. Когда человек думает, что он свободен, хотя на самом деле он провалился в рабство еще глубже, это совершенно иной уровень контроля. Когда человек уверен, что свободен, управлять им так же легко, как дышать.

То есть сейчас я отредактирован, зачем-то спросил я, хотя уже знал ответ.

Конечно. Но вы единственный, кто будет об этом знать, больше никто. Это ваше наказание за преступление.

В чем мое преступление, удивился я.

Вы допустили преступную мысль, что можете быть свободны, улыбнулся Лев Глебович. Знание для вас – это наказание. Вы будете продолжать работать в Башне Татлина, сделаете успешную карьеру, может быть, станете главным редактором Санкт-Петербурга или дослужитесь до главного редактора России. Кто знает…

А почему я должен бояться смерти?

Смерти? Нет-нет, вы не умрете. Вам ведь на днях исполнится 36 лет, верно?

Да.

Вот вы и ответили на ваш вопрос, почему должны бояться смерти. Но вы будете жить долго, пожалуй, даже вечно, а люди вокруг будут умирать. Это мой подарок, а может быть, тоже наказание. А теперь я нажму на кнопку и мы спустимся на этаж ниже.

Он нажал, мы спустились, смелыми и быстрыми шагами Лев Глебович дошел до панорамного окна, достал из кармана черепаху, открыл ее. Фотография смотрела на город и улыбалась. В Петербурге в тот день установился полный порядок.

21

Не ешь, пока не доешь, сказала мама, взяла кружку, сполоснула небрежно, оставив внутри четыре оранжевые полосы, чайные несмываемые разводы, налила заварку, сделанную неделю назад, добавила кипяток, поставила на стол рядом с печеньем, мне запрещалось прикасаться к нему, пока не доем водянистое картофельное пюре с рыбной котлетой, отсюда и фраза «не ешь, пока не доешь», брошенная вскользь, как обычно отдают распоряжения люди, знающие, что их воля точно будет исполнена,

а я не сопротивлялся, подчинение воспринимал привычной рутиной, как и большинство других детей, родитель, словно тиран, всегда прав, пусть даже суп не нравился, хотелось запивать вкусное печенье глотками из кружки с несмываемыми оранжевыми разводами, но все сделал, как велели, по порядку,

и после обеда собрались, оделись, обулись, вышли из нашего уютного зеленого дома с чердаком, таких больше не осталось, наш сносить нельзя, предлагали продать за большие деньги, отличное место для кафе, салона красоты, небольшой галереи, новой постройки, так говорили маме, она всякий раз отказывалась от предложений, и я радовался этим отказам, не желая оставлять чердак, отдавать его кому-то, ведь он принадлежал только мне,

и когда в тот памятный день мы вышли из дома после обеда, еще раз подумал, как нравится жить здесь, через арку выходить к набережной, видеть церковь и думать, когда-нибудь окажусь там, на другой стороне реки, мама отпустит меня, хотя никогда до этого не отпускала с острова, водила в школу, забирала, запрещала гулять, знакомиться с другими детьми, кричала, когда уроки заканчивались раньше, удавалось улизнуть, бродить неподалеку, падать, рвать штаны, пинать камень или коробку, портить ботинки, делать все, что никак не связано с установленным идеальным порядком, от которого прятался на чердаке,

про который мама не знала, думала, заперт, сама не поднималась туда, я же обнаружил кое-что, возвращался туда постоянно и желал снова заглянуть вечером в тот день,

когда маме исполнилось тридцать шесть лет: точно знал сценарий дня, как он будет развиваться и чем кончится, во сколько встретимся с Елизаветой Федоровной, которой мама снова вскользь, будто я не слышу, будет говорить «он у меня дурачок, просит, чтобы экран ему купила, откуда у меня деньги», все время повторять это «меня», других слов не существует, вообще-то люблю маму, но когда видится с Елизаветой Федоровной, слышу их разговор и сразу хочу вернуться на чердак, где все совсем другое, более настоящее, чем подслушанный разговор,

но потом, уже после кофейни, где улыбок официанту со странной прической больше, чем мне в сумме за месяц, поздравлений и подарка маме от Елизаветы Федоровны, путь домой, вновь по набережной, в арку, в дверь, пытка ужином, хотя нет никакого желания есть, мысли заняты чердаком, мама сядет перед нашим маленьким экраном и уснет, как случается почти каждый день, и у меня целый час свободы, —

зная этот сценарий, я не мог и предположить, что случится беда.

22

Если бы был отец, любой, даже такой, которого знал бы лишь по промежутку времени от сидения на стуле за ужином до хлопка дверью, за которую он уходил бы в свой мир каждый вечер и оставался там до следующего сидения на стуле, был бы счастлив,

но у меня только мама, отвлекшаяся от экрана, взглянувшая в окно на вечно моросящий дождь, сказавшая «погода сегодня не очень», другой у нас никогда не было, все серое, выбирать не приходится, вспомнил, как говорила несколько месяцев назад «не играй с этим, не играй с тем», в тот день впервые забрался на чердак, не знаю как, не помню, точно в такое же время, уснула, уронила голову, потом снова подняла, будто проснулась, опять уронила, знал всю эту последовательность, изучил досконально, уходил на чердак ровно в тот момент, когда крепко засыпала и не пробуждалась долгое время, достаточное для меня,

чтобы заново обнаружить ставшие родными вещи, всякий раз открывать для себя с новой стороны старый кассетный диктофон, который иногда забывал в кармане, уносил с собой вниз, боялся, что выдам себя, никогда не выдавал, незаметно слушал свой голос, ставя на замедленный повтор, голос казался таким взрослым,

а больше я ничего не выносил, все оставалось на чердаке: и глиняные модели Башни Татлина, и вырезки старых, очень старых газет, а некоторые газеты вовсе целиком, полными номерами в двадцать полос, где первые и последние полностью заняты смешной рекламой давно покинувших полки магазинов товаров, и дневник инженера Татлина с разными вариантами придуманной им башни, нормаль-одежды, орнитоптера, и ветхие плакаты с выставок «Мир искусства», «Бубновый валет», «Ослиный хвост», «Союз молодежи», и рельеф башни из лакированного красного дерева, и множество не поддающихся моему описанию вещей, придуманных авангардистами, —

благодаря всем этим вещам я придумал целый мир, он был интересным, необъятным, разнообразным, принадлежал мне, в нем много больше, чем здесь, вещи вокруг возбуждали воображение, покидал один мир, уходил в другой, иногда выходил раньше, чем следовало, опасался разоблачения, быстрого пробуждения под чердаком,

из-за чего многие сюжетные линии обрывал в голове, бросал героев на полпути, выводил штрихами, так же, как люди выводят прохожих, думая о них несколько мгновений, ставя быструю, легко смываемую печать их лиц в памяти, а потом забывая,

как я забыл о маме в день ее рождения, проведя на чердаке несколько часов и жутко перепугавшись, очнувшись, спустился вниз, увидел упавшую на пол газету, ежедневно опускаемую в наш почтовый ящик и бездыханное тело с открытым ртом, будто застывшим в последнем вопле, которого, может, и не было, но отныне не было ни дня, чтобы он не звучал в моей голове,

монотонно, жутко, с мурашками по спине и холодным потом, как первый раз, когда он прозвучал в день ее тридцатишестилетия и смерти.

23

И когда они вошли в дом, я забыл о том, что произошло, здоровался с каждым, многое перенес с чердака, но все равно большую часть времени проводил там, все сильнее ощущая себя Львом Глебовичем с каждым днем, черпая знания из старых газет, накопленных за долгие годы в шкафу, узнавал новые слова, применял цитаты, заимствовал мысли,

и когда хотелось есть, чаще представлял, что ем, чем делал это на самом деле, но запасы в доме все-таки были, держался на них, старался совсем не выходить, иногда открывал дверь ночью, подходил к арке, всматривался,

и не знаю, почему ничего не сделал тогда, когда все произошло, никому не позвонил, не сообщил, что случилось, может быть, просто не понимал, как, ведь не было ни телефона, ни знакомых, ни друзей, никого, только мама, решавшая все за меня, желавшая и сомневавшаяся за меня, своих желаний и сомнений у меня не имелось,

и когда она покинула этот мир, я остался один, и мне пришлось заводить желания и сомнения, управлять ими, и я пожелал не быть в одиночестве, погрузившись в придуманный мною огромный мир, подсказанный инженером Татлиным, а его башня стала венцом,

и не помню даже, когда я заметил у места, которое старался обходить стороной, где была уже не мама, а тело, новую фигурку черепахи и записку,

и когда прочитал ее, ненадолго вернулся в реальный мир, осознал потерю, плакал, читая записку, хотя она была не запиской даже, стандартизированной открыткой с напечатанным текстом из магазина, мама зачем-то покупала такие, когда дарила мне новую фигурку черепахи, а я просил живую, приготовил для нее на чердаке коробку, обустроил, искал черепаху на улицах, спросил маму, засмеялась, сказала, в Петербурге по улицам черепахи не ходят, если только в Неве плавают, снова засмеялась, а я стал искать и, кажется, однажды во время прогулки увидел в реке живую, настоящую, невыдуманную, но она скрылась в воде, и сколько бы ни искал ее дальше, не находил, грустил, она мне снилась,

и только когда возвращался на чердак, забывал о черепахе, даже глазами останавливаясь на подготовленной для нее коробке, уходил в другой мир, полностью поглощавший меня, в котором находил для себя укрытие, обустроенное в моей собственной голове, радость и утешение, до и после дня тридцатишестилетия мамы, думал, мне никогда не надоест быть там, на чердаке, на своем последнем этаже Башне Татлина,

но когда моросящий дождь за окном прекратился, в дом вошли настоящие, увидели маму, ужаснулись, обнаружили меня, вздыхали и выдыхали, забрали из этого места,

и тогда старый мир ушел, и наш деревянный дом, и Башня Татлина остались в нем, Лев Глебович во мне умер, и родился мальчик Лева девяти лет, и началась новая жизнь.

Оглавление

Пролог

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg