«ЗАБЫТОЕ И ПРОЙДЕННОЕ МИМО (короткие рассказы и микроновеллы)»

Вадим Шарапов

ЗАБЫТОЕ И ПРОЙДЕННОЕ МИМО

(короткие рассказы и микроновеллы)

ГРААЛЬ

- Ваше Величество, он пришел, - слуга, неслышно выросший на пороге тронного зала, низко поклонился, подметая каменный пол широким рукавом.

- Кто? - вскинул брови король, который в эту минуту скучающе вертел в руках зеленое яблоко, разглядывая его со всех сторон.

- Он называет себя... - на этом месте слуга на миг запнулся, потом старательно развернул хрустнувший пергамент, - "рыцарь Круглого стола, сэр Галахад".

Среди окруживших трон придворных пронесся легкий, почти неощутимый шепоток. Дунул ветерком в листве - и нет его. Король прищурился.

- Вон оно что. Рыцарь. Круглого... чего? Хотя, зови - а то совсем тоска одолела.

Слуга поклонился еще раз и выскользнул из зала. Тут же вернулся, распахнул тяжелую дверь настежь и прокричал:

- Сэр Галахад Безупречный!

Он вошел в зал без всякой торжественности в поступи. Хромал, чуть сутулился - может, под тяжестью доспехов, а может оттого, что с его появлением широкое пространство как-то съежилось, и потолок, закопченный факелами, словно стал ниже. Шепоток стал громче, блестящие глаза жадно рассматривали высокую фигуру в потускневших, измятых латах. Не обращая ни на кого внимания, Галахад прошел прямо к трону. Остановился. Склонил седую голову.

Король смотрел на него выжидательно. Обрюзгшее, утомленное лицо его в редкой бороде скривилось недовольно. Подбежавший слуга зашептал на ухо рыцарю:

- Сэр, Его Величество нужно приветствовать, стоя на коленях!

Галахад чуть усмехнулся.

- Боюсь, Ваше Величество, что встать на колени для меня будет затруднительно - моя левая нога плохо гнется с тех самых пор как в схватке с ужасным зверем я...

- Знаем, знаем, - нетерпеливо прервал его король, махнув узорным жезлом, - все эти дурацкие истории на один манер!

Худое лицо Галахада помрачнело, но он ничего не ответил и спросил, оглянувшись по сторонам:

- Однако же, Ваше Величество, я не вижу здесь Круглого Стола, славе которого верно служил я и многие доблестные рыцари...

Король расхохотался, и его смеху все громче стали вторить придворные.

- Круглый Стол? Эта пустая байка, утеха простолюдинов, которые рассказывают ее друг другу праздными вечерами? Должно быть, это шутка, сэр Галахад!

- Нет, не шутка, - покачал головой старый рыцарь, - я помню, как наш государь Артур впервые привел нас в этот зал и усадил за Круглым Столом.

Король вновь зашелся смехом. Вытирая невольные слезы с глаз, он обернулся к приближенным и развел руками, словно приглашая вместе с ним посмотреть на старого глупца перед троном. Галахад бросил гневный взгляд на хохочущие лица вокруг. Но смех не стихал.

- Король Артур? И верно, в легендах и старых книгах, которые я по восшествии на престол приказал свалить посреди площади и сжечь, говорится о каком-то "мудром" и "великом" древнем правителе Артуре, который вроде бы даже чем-то прославился. Одни беды от этих сочинителей, хоть сжигай их вместе с пустыми фантазиями! Посуди сам, все эти бредни только забивали головы молодым людям. А уж тупым крестьянам-то и вовсе вредны. Пришлось ввести битье плетьми для тех, кто любил молоть языком по тавернам и харчевням, рассказывая такие сказки...

- Но Артур - не сказки и не бредни! - воскликнул громовым голосом сэр Галахад. Вся его сутулость куда-то исчезла - перед королем, вжавшимся в трон, стоял широкоплечий, огромного роста воин, с ног до головы затянутый в стальную чешую. Смех оборвался, словно насмешникам вставили в глотки кляп.

- Всю свою жизнь я странствовал с именем короля Артура на устах! Я служил... - но тут силы вновь покинули Галахада, и он хрипло закашлялся, прижав руки к груди.

- Да как ты смеешь! - заорал правитель, ударив кулаком по подлокотнику трона. Яблоко упало и покатилось, подпрыгивая на каменных плитках. - Довольно! Я терпел чушь, которую ты несешь, только потому, что надеялся развлечься! Оглянись вокруг, старый болван - где твои рыцари, твой Артур, твои выдумки про великанов и чудовищ? Россказни об этом добрейшем короле гуляют по этой стране с незапамятных времен - а кто ты такой? Сумасшедший старик, нацепивший на себя ржавые латы!

Галахад озирался вокруг широко открытыми глазами, которые только одни и жили на его бледном лице.

- Но это не так! - пробормотал он, - это все не так! Я столько времени искал... И я нашел... Вот же он, у меня в дорожной суме - Святой Грааль!

Он судорожно рванул застежку сумы и вынул из нее что-то, замотанное в белую тряпицу. Размотав ткань, он высоко поднял старую медную чашу. Гладкая, без украшений и узоров, она словно засияла изнутри, впитывая солнечный свет, струившийся сверху, через запыленные витражи.

Мертвую тишину нарушил издевательский голос короля:

- Вот и еще один искатель святого Грааля. Спешу тебя разочаровать... сэр Безупречный. Но всем известно, что сия Чаша давным-давно хранится в сокровищнице нашего королевства, принесенная сюда прямым потомком евангелиста Марка. А ты - ты мог бы взять посудину и покрасивее!

И вдруг, соскочив с трона, король взмахнул рукой - и кубок, выбитый из руки Галахада, со звоном отлетел в угол зала. Словно безумный, старый рыцарь выкрикнул что-то невнятное и кинулся за ним - но на плечах его уже повисли два дюжих стражника, скрутивших ему локти и ударивших по голове рукоятью кинжала.

- Чтобы никто не говорил, что король жесток с больными и сумасшедшими - повелеваю отвести его в Башню Скорби, к другим таким же безумцам. Под строгий надзор, до самой смерти, - король повертел в руках кубок, услужливо поданный ему слугой и отшвырнул в сторону.

Когда старика, закованного в нелепые латы, волокли к выходу, толпа придворных смеялась ему в лицо.

- Ты и впрямь Безупречный, сэр Галахад? А как же с женщинами?

- Гляньте на его меч! Из ножен давным-давно не вынимается, должно быть, приржавел!

- Как добр наш Повелитель к этому проходимцу...

- Еще одним "рыцарем" меньше будет!

...- Скучно, - глядя в пустоту, промолвил король, - позвать шутов! Хотя нет, этот шут нас и так славно развлек. Готовить свору - едем на охоту!

Награждая тычками в спину, стражники вели гремящего цепями Галахада по бесконечной башенной лестнице. Все стенные ниши здесь были уставлены черными железными клетками, из которых на него равнодушно глядели люди.

- Иди, иди, - вновь толкнули рыцаря в спину, - тебе вот сюда, к таким же.

Но Галахад не слышал. Он шел, вглядываясь в пустые глаза и мертвые лица, и губы его шептали:

- Здравствуй, Ланселот.

- Приветствую тебя, Тристан.

- Вот и свиделись, Ивейн...

КОЛОБОК

- Так Вы, гражданка Лисицына, продолжаете утверждать, что найденный у вас в пакете человеческий мозг весом 1436 граммов, запеченный в деформированную оболочку из дрожжевого теста, представляет собой "мыслящее существо по имени Колобок"?

- Как Бог свят, гражданин следователь! Так и есть. Иду это я по лесу - ну сами знаете, осень, грибки-ягодки - и тут он на меня по тропинке катится. Жуть меня взяла - ведь самый что ни на есть обычный шар, а катится, смотрит и поет: я, мол, Колобок, я от бабушки ушел... Голосок такой тонкий и неживой, на куклу детскую похоже.

- Гражданка Лисицына, так что же это получается? Как Вы можете объяснить то, что у этого вашего "Колобка" при вскрытии вообще не обнаружено ни глазных яблок, ни речевого аппарата? И чем же это он смотрел и пел?

- Да не знаю я, ничего не знаю, гражданин следователь! Я тогда испугалась жутко - шасть в кусты и сижу там. А он мимо прокатился и вдруг как остановится! Тут я его как следует разглядела - грязный весь, листья с хвоей пристали, а через грязь - поджаристая корочка проглядывает. Как будто недавно из печки. Остановился прямо рядом с кустами, где я сидела, и на месте поворачивается. Глаз не видать, а все равно чувствую - смотрит он по сторонам, прямо как сверлом буравит. Я даже дышать перестала, до того страшно. А он постоял, покачался и дальше покатился. Я еще немного подождала, потом на дорогу выбралась и как припустила в другую сторону! И про ведро с грибами не вспомнила...

- Далее в протоколе Вы утверждаете, что, выбежав на опушку леса, увидели труп гражданина Волкова, 1958 года рождения, нигде не работающего, ранее дважды судимого... Это так?

- Судимый он или нет, гражданин следователь - этого я не знаю, врать не буду. А только и впрямь - выбегаю, а в траве мужик лежит. Руки крестом раскинул, рядом ножик валяется длинный. Тоже грибник, наверно. Лицо в кровище, а по груди, поперек пиджака, борозда идет - ровно колесом кто-то наехал. Я как ахну, да и села, потому что ноги не держат. А глазами-то смотрю - у него весь пиджак крошками усыпан, как от горелого теста. Тут у меня в голове и помутилось враз...

- Вы утверждаете, что после этого забежали на окраине села во двор к гражданину Медведеву и попросили у него топор. Между тем очевидцы и в частности, сам Медведев, говорит, что никакого топора он не давал, а Вы сами взяли его из чурбака для колки дров. Кроме этого, по словам Медведева, Вы все время говорили - вот, здесь записано: "От меня не уйдет... Где ж это слыхано, чтобы он ушел!"

- Может и так, гражданин следователь, не упомню я. Одно только помню - как бегу по этой лесной дороге. И вижу - вон он, впереди катится... Почуял что-то, остановился. А меня ноги сами несут вперед. Да и куда на прямой-то дороге спрятаться - куртка у меня оранжевая, видная издалека. Постоял он и как покатится мне навстречу! Сплюснулся весь, а по бокам как будто два плавника острых на глазах вырастают. И давай крутиться - быстрее и быстрее. Только я приостановилась - а он, как мячик детский, прыгнул, прямо в лицо мне. Только Бог спас - я глаза закрыла и колуном прикрылась. Хрястнуло что-то, у меня в руках только топорище осталось. А он на дорогу упал, шипит тонко и крутится. Сама не знаю, откуда только храбрость взялась - кинулась на него и давай топорищем гвоздить! Бью и бью, пока не затих...

- Ну что ж... До выяснения всех обстоятельств дела Вы свободны. Погодите, сейчас пропуск выпишу.

- Спасибо, гражданин следователь. Всего доброго Вам.

ВРАГИ

Враги молча глядели друг на друга.

- Ну что? - первым сказал тот, что был выше почти на голову. С ног до головы закованный в черное железо, так что даже лица его не было видно, он сжимал в руке, закрытой шипастой перчаткой, широкий меч. Лезвие, вороненой стали, шириной в ладонь, тускло светилось в полутьме. - Не надумал сдаться?

- С чего бы это? - спокойным голосом отозвался второй. Светловолосый, одетый только в белую рубаху и холщовые штаны, он стоял, опираясь на изогнутый ствол горной сосны и вертел в руках сорванный где-то прутик.

- Послушай, - помолчав, снова заговорил его противник, - разве ты не понимаешь, что шансов у тебя нет? Я искал тебя так долго, что успел за это время стать великим воином.

- Да, я часто слышал о тебе, - кивнул второй, скользнув взглядом серых глаз по глухому забралу черного шлема. - Но для воина ты удивительно злопамятен. Скажи - зачем это все? Завоевав три империи, покорив целую кучу мелких царств, ты вдруг бросил все и отправился искать меня? Не понимаю.

Глухой смешок раздался из-под шлема.

- Не понимаешь? Не понимаешь... Да все, что у меня осталось - это ненависть к тебе! Ты отнял у меня остальное!

- Я? - удивился светловолосый, опустив прутик. - Ненависть - странное слово для того, кто не знает соперников ни в битве, ни в веселье. Я не мог отнять у тебя ни деньги, ни власть. Они мне не нужны.

- Деньги у меня есть и их много. Иначе я вряд ли нашел бы тебя - шпионам нужно платить. Власть моя тоже никуда не делась. Весь лес окружен моими войсками, которые только и ждут, чтобы по первому приказу прочесать его до последнего листика.

- Много чести для одного меня, - коротко рассмеялся сероглазый, почесывая прутиком босую ногу. – Ты не ответил. За что ненавидишь?

Воин в черной броне приподнял меч. Теперь острие клинка смотрело его врагу точно в лицо. Он сделал шаг вперед - скрежетнули пластины брони, земля вмялась под тяжелым сапогом.

- Ты... лишил меня уверенности в будущем. Слушай и молчи! - яростно выкрикнул он, хотя в лесу и без того царила полная тишина. - Ты ведь был таким же, как я! Вспомни хотя бы Долину Тысячи! Мы дрались там бок о бок, и ты прикрывал мне спину, и солнце не заходило целую вечность...

- Я помню, - кивнул головой второй.

- И у Арранто, когда варвары шли на нас силой, вдесятеро большей, ты стоял рядом и смеялся...

- Я помню, - кивнул второй.

- И когда их таран пробил ворота Цитадели Душ - ты был в первом ряду и бросил мне секиру вместо моей, у которой треснула рукоять...

- Я помню.

Тусклый отблеск лезвия упал на траву. Светловолосый проводил его странным взглядом.

- А потом - ты бросил все и ушел. Оставил меня тогда, когда слава уже была нашей, была вот где! - гигант поднял руку и пальцы в боевой перчатке с железным хрустом сомкнулись в кулак. - Ты оставил меня, когда Империя легла под ноги, словно уличная девка - приходи и бери! Ты предал... – шепотом закончил он.

- Разве плохо, когда вокруг много места?

- Хватит, - проскрежетал бронированный, - пришло тебе время умереть. Ты всегда ловко плел языком петли, еще и за это я тебя ненавижу. Кстати, знаешь, что сейчас мои солдаты жгут окрестные деревни и вяжут жителей?

Светловолосый вздрогнул и впервые за весь разговор отступил на шаг.

- Зачем? - крикнул он. - Что тебе крестьяне-то сделали?

- А... Я так и знал, что этого ты боишься больше меча... Да затем, что эти, так любимые тобой, землепашцы и рыбаки, прослышав, что я иду к лесу, попытались взбунтоваться. Они, понимаешь ли, не хотели, чтобы я причинил тебе вред!

- Ты бы отпустил их. А то... - внезапно успокоившись, снова мягко сказал второй, начертив в воздухе прутиком прямую линию.

Резкий смех взорвал тишину леса.

- Ого! - громыхнул воин. - Хоть трусом ты не стал, и то хорошо! Ну что ж, мы с тобой тут болтаем, а скоро уже ночь, и я намерен вернуться в столицу еще до рассвета. Сотник!

За деревьями бесшумно возникла фигура, сверкнувшая кольчугой.

- Слушай приказ. Крестьян отпустить, черт с ними. Сейчас я убью этого... предателя. Приготовь гроб – я хочу привезти труп в столицу и выставить на площади.

Фигура так же безмолвно исчезла.

- Ну что? - так же, как и в начале разговора, спросил тот, что был закован в черные латы. - Не сдашься? Будешь тянуть до конца?

Его враг, пачкая рубаху смолой, оттолкнулся от соснового ствола и не спеша пошел навстречу.

- Идиот... - усмехнулся воин. - Ну, прощай!

Он вскинул меч и обрушил его вниз.

Светловолосый небрежно отмахнулся прутиком, все еще зажатым в пальцах - тяжелый черный клинок, встретив гибкое дерево, которое и ребенок смог бы переломить в пальцах, вырвался из руки и вонзился в сосну. Второй выпад был неуловим. Тонкий прут прошел сквозь щель забрала и остался торчать там, погрузившись почти наполовину. Еще секунду гигант стоял неподвижно. Потом тяжело рухнул, ударившись об землю всем телом.

Переступив босыми ногами через упавший в траву меч, светловолосый присел на корточки.

- Вечно ты все усложняешь, - безмятежно сказал он, глядя как темные капли сочатся сквозь забрало. – У воина, кроме ненависти, должно быть еще что-то. Не знаю... Может быть, чувство меры?

СМУТНОЕ ВРЕМЯ

(пьеса)

Кремль. Тронный зал. На троне никого нет. Потому что раннее утро. За окном безраздельно царит XVI век.

В зале толпятся бояре и тихо переговариваются. В щели потайных ходов дует.

Со скрипом открывается прекрасно знакомая всем секретная дверь. В зал входит Царь. Бояре ломают шапки. Вскоре весь зал усыпан поломанными шапками. Царь, брезгливо хрустя по шапкам, подходит к трону и садится.

ЦАРЬ: - Боярин Кузьма Нащокин!

Из толпы бояр выходит Кузьма Нащокин, поправляя на животе окладистую бороду. Царь пристально смотрит на него. Боярин бледнеет, начинает трястись всем телом, потом падает и умирает.

ЦАРЬ: - Хм... Боярин Афанасий Рылеев!

Из толпы выходит точь-в-точь такой же боярин, только чуть пониже ростом и с кривоватой бородой. Не дожидаясь, пока Царь посмотрит на него, Афанасий Рылеев бледнеет, падает и осторожно умирает. Царь начинает нервничать.

ЦАРЬ: - Боярин Василий...

Распихивая толпу, вперед пробираются сразу десять бояр. Постепенно становится понятно, что все они - Василии. Они падают и умирают. Царь заинтересованно возится на троне.

ЦАРЬ: - Может, Патриарха позвать?.. Эй, кто там! Патриарха Никона ко мне!

Входит рында с топориком. Смущенно кашляет и переминается с ноги на ногу.

РЫНДА: -Так что... Патриарх Никон велели передать, что они только что умерли.

ЦАРЬ: - Кто велел?

РЫНДА: - О-они... Оне... Никоны...

Рында падает, с грохотом роняя топор, и умирает. Бояре смутно клубятся в углах. Царь откашливается и встает с трона.

ЦАРЬ: - Бояре! Настоящим повелеваю...

Толпа бояр тихо оседает на пол. Все они безнадежно мертвы. С улицы сквозь решетчатое окно все громче слышен гул народа, отдельные выкрики: "Царь-батюшка, покажись!", "Челом бьем!". Доносятся крики и крепкая ругань - видимо, бьют какое-то чело. Некоторое время Царь ходит взад-вперед по залу, потом решительно открывает окно.

ЦАРЬ: - С чем пришли, детушки?

За окном слышен глухой перестук падающих тел и последние вздохи. Наступившая тишина решительно невыносима. Царь бесцельно тыкает пальцами в изразцы голландской печки. Подходит к большому зеркалу и долго смотрит на свое отражение. Потом внезапно падает и умирает, роняя скипетр, державу, шапку Мономаха и ключи от города. Через некоторое время бояре начинают шевелиться и нерешительно ползут ближе к царским регалиям.

Впрочем, некоторые мертвы взаправду.

ДЕНЬ РОЖДЕНЬЯ

Итак, вас пригласили на день рожденья.

Понятное дело - это катастрофа. Поскольку означает, что вас, несмотря на все усилия, все еще хотят видеть, ценят, желают с вами общаться и даже может быть (о ужас!) считают "душой компании". Не отчаивайтесь. Главное - повести себя правильно. Если выработать нужную тактику, то можно с большой уверенностью говорить, что после этого вас позовут только на слет ассенизаторов. Да и то лишь тогда, когда станет ясно, что осталось слишком много пригласительных билетов.

Начинать нужно уже с порога. В руках у именинницы (которую вы, несомненно, будете долго отыскивать взглядом и переспрашивать у других гостей: "Это что, у нее день рожденья? Во, блин, я попал!") будет очень стильно смотреться дешевый похоронный венок, спешно купленный вами у старушки на выезде из города. Пластмассовые цветы здорово оттеняют живой и цветущий вид. Неплохо также громко поинтересоваться, сколько виновнице торжества стукнуло - девять дней или уже все сорок? В идеале, конечно, желательно никого не знать и вообще - прийти на этот день рождения, случайно подслушав разговор на улице, но раз уж пригласили... держитесь.

После этого, игнорируя вытягивающиеся лица, нужно немедленно проследовать к обеденному столу, не снимая ботинок. В Америке никогда их не снимают, это вы сами в кино видели - так чем же вы хуже? И кому интересно, что на улице осень, а у нас не моют тротуары с мылом? Громко матерясь, можно взять самое большое блюдо и начать обходить стол строго по часовой стрелке, накладывая в него побольше от каждого блюда. Возьмите с кухни поварешку побольше и не забывайте в процессе выбора отпускать критические замечания: "Когда я готовлю этот салат, он так не пахнет!", "Ну и ну! Это что - селедка под шубой? Похоже на клопа под покрывалом!" и так далее.

Наконец, все начинают рассаживаться за столом, попутно обнаруживая нанесенный вами ущерб и руины погибших кушаний. Быстро уберите из-под соседа стул - мелочь, а приятно. Ишь как он, сердешный, корчится на полу вместе с осколками тарелок, нелепо сжимая в руках сдернутую, в попытке удержаться, скатерть! После наведения хилого подобия порядка, в тот самый момент, когда близкий друг именинницы поднимет свою рюмку, чтобы сказать первый тост, нужно громко заржать и под взглядами других гостей весело поведать миру о том, что вы только что вспомнили - как дорогая Маша (Саша, Наташа - короче, именинница) однажды при вас, будучи пьяной в хлам, брила ноги в мужском туалете ночного клуба. "Затейница наша!"

Эффект гарантирован. Несвязное шипенье, доносящееся до вас - свидетельство того, что еще совсем чуть-чуть, и вы наконец-то станете "персоной нон грата" на этом празднике жизни. Но рано почивать на лаврах! Успех нужно закрепить. Когда несколько тостов уже будет произнесено, поднимитесь и вы. Самое время рассказать чересчур развеселившимся гостям грустную историю про одинокую старушку, которая умерла от язвы желудка, страшно при этом мучаясь, потому что ей некому было даже воды подать. И вдруг завершить этот своеобразный тост словами: "Так давайте выпьем за нашу замечательную именинницу!".

Начавшиеся танцы игнорировать нельзя ни в коем случае! Даже если вы в последний раз танцевали под баян в средней группе детского сада, нужно смело встать и занять место в самой гуще танцпола. Важный момент - на вас обязательно должны быть надеты ботинки (вы же их не сняли, правда?) класса "мечта скинхэда", которыми вы будете с хрустом давить жалкие лаковые штиблеты всяких шпаков и изящные женские лодочки. Они сами виноваты, нужно следовать тенденциям современной геополитической моды. Лапать девок при этом рекомендуется грамотно, жирными от селедки руками, начиная снизу и постепенно переходя на грудь. В один из таких моментов вы непременно обнаружите себя сидящим на полу, с отпечатком ладони на вибрирующей щеке, в то время как на голове у вас будет подходящая по размерам хрустальная салатница. Это - всего лишь штрихи и мелочи в работе мастера, поэтому будьте настойчивы и не отвлекайтесь.

После танцев рекомендуется накидаться водкой ("Или что пьют в этом вашем гадюшнике?" – высокомерно осведомитесь вы у соседа) с максимальной быстротой, потому что среди зачарованных вами гостей уже найдется не один желающий поправить форму вашего лица. Если, конечно, вы пьете с настоящими мужиками, в чем вы прилюдно громко сомневаетесь, а не с пидорами какими-то.

По сотовому телефону подружки именинницы неплохо вызвать милицию, "скорую", пожарных и четыре такси. В конце концов, платить за ложный вызов не вам, а вот наблюдать лицо виновницы торжества, радостно открывающей дверь, в которую трезвонят и видящей на пороге неприветливых людей в серой форме - одно удовольствие! Опять же, "скорая" может быть для вас очень кстати.

Когда затянувшаяся комедия подходит к своей логической фините, и вас начинают все настойчивей провожать за дверь, причем ухо уже болит, но стоять еще можно - уходите с достоинством. Шумно блевануть на ковер - не наш стиль, оставим это плебеям. Куда лучше, прищурившись, глянуть на неприветливых хозяев и приняться рассовывать по карманам чужого кожаного пиджака от "Армани", предусмотрительно надетого вами поверх своей драной футболки, бутерброды с икрой и хрустальные стопки с недопитой водкой. Хотя здесь на вкус и цвет... Лично я предпочитаю брать бутылками – это удобнее.

Жирную точку в удавшемся дне рождения можно поставить, возвращаясь несколько раз и настойчиво стуча в дверь под предлогом того что вы забыли шапку (шарф, трость с головой пуделя, фамильную саблю...). Когда вам уже перестанут открывать, а будут только мрачно смотреть в глазок, остается только позвонить в дверь соседям и громко пожаловаться им на то, что Машка, зараза такая, не пускает дорогого гостя в туалет. Вот ведь гидра, совсем уже!

После этого, навсегда испортив имениннице отношения с соседями, можно мирно ехать домой. Выбирая любое из четырех такси, шофер которого еще не ушел с монтировкой выяснять отношения с коллегами и несостоявшимися клиентами с пятого этажа. Праздник удался, а потому адрес этого дома можете навсегда забыть и со спокойной совестью вычеркнуть из записной книжки.

ПОВЕЗЛО

Иван-Царевич грязно, по матери, выругался и поднял с кочки стрелу, на которую была наколота крупная жаба.

Старший и средний братья одинаково хмуро покачали головами.

- Ну Вань, ты даешь... - первым нарушил молчание, понятное дело, старший. Он вылил болотную воду из сапога и покрутил головой.

- Что - "даешь"? - взвился Иван. - На себя посмотри! Ты с какого раза попал?

- Ваня, - мягко усмехнулся Николай-царевич, оглаживая бороду, - во-первых, попал я, куда и метил. Во-вторых - я в кого попал? Правильно - в боярышню. Аккуратно, в глаз, как белку. Даже шубу ей не попортил, воротник чистым остался. Отец доволен будет.

- Ха! Доволен, конечно, - в разговор вступил средний брат Михаил, - еще бы! После того как мы тебе помогли всю родню перестрелять. Их там человек с двадцать по двору бегало туда-сюда, а орали так, что аж в Ямской слободе слышно было. Если бы ты отцу одну шубу принес, а то вывалил перед ним целую телегу - тут тебе и сапоги сафьянные, и порты шелковые, и сабель дамасских два пуда... У старого глаза так и разгорелись.

- Ладно, ладно, - отмахнулся Николай, - не скромничай. Твоя купчиха, чай, не меньше принесла. Одних цепочек да браслетов на себе таскала с пол-чугунка, ровно идолище какое. И-эх, а здорово ты ее все-таки!

Он повернулся к Ивану и продолжил, возбужденно хлопнув себя руками по бокам:

- Только она вышла на балкон почаевничать - а тут Мишка с луком. "Жениться, - кричит, - хочу!". Она рот и раззявила, кулема, из-за ставни дубовой выглянула. А Мишка стрельнул - и прямо в лоб залепил. Она так и кувыркнулась по лесенке-то. За ней нянька выбегает, визжит что-то - и ее сковырнул. Смех! И ведь стрелял-то зажмурившись, а не осрамился!

Михаил-царевич тоже усмехнулся - солидно, по-мужски. Покивал согласно.

- Да что там цепочки с браслетами... Теперь лабазы-то все с рухлядью мягкой - наши. Правда, стрелы я там и оставил - да и чего жалеть, коль охраны много, а добра еще больше?

- Но ты, Ванька, удружил, - снова укоризненно сказал старший и аккуратно снял жабу со стрелы. Подкинул на широкой ладони.

- Однако, тяжелая какая. Добрых четыре фунта будет.

- Дай сюда! - Иван схватил жабу, расправил болтающиеся лапы и зачем-то заглянул в пасть.

- Чего ты там найти хочешь? Али в суп ее? - засмеялся Михаил, аккуратно увязывая парчовые шубы в тяжелую гроздь.

- Чего ни найду - все мое! - отрезал Иван, копаясь в жабе ножом. И вдруг радостно подпрыгнул. - Ай да я!

В его окровавленных пальцах что-то блеснуло.

- Что там, а? - наклонились к Ивану братья. Младший сунул им прямо под нос грязную ладонь. На ней лежала большая зубная коронка чистого золота.

- Ишь ты! - хмыкнул Николай. - Видать, царевна лягушиная. Все как у людей.

Он глянул на садящееся в болото солнце и засуетился.

- Ну, ребята, айда домой! Успеть бы засветло...

ЧАПАЕВ

Чапаев снял сапог, размотал портянку и осторожно потрогал ногой воду.

- Холодная, ч-черт! - передернулся он.

- Давай-давай, - хладнокровно сказал Петька, перезаряжая винтовку. - Плыви уже.

- Зачем? - посмотрел на него Василий Иванович. - Осень на дворе, между прочим. Может так, по берегу пробежимся? До леса недалеко.

- Иваныч, ты зря весь год закалялся, что ли? - поднял бровь Петька. Он крутнул барабан нагана и с треском защелкнул его.

- Ты посмотри на эту воду! - фыркнул Чапаев, рассматривая угрюмые свинцовые волны.

Петька посмотрел и пожал плечами.

- Урал. Осень. Ты же не думал, что плыть будет легко.

- Почему я вообще должен плыть? - возмутился Чапаев, обреченно снимая бурку.

- Потому что белые уже близко, - пояснил Петька, - кстати, а вот и первый.

Он небрежно прицелился и очень задумчиво выстрелил. Раздался короткий вопль, и чье-то тело покатилось к воде с крутого обрыва, ломая кусты тальника.

- Садист, - прокомментировал Чапаев, который в это время стаскивал второй сапог. Петька пригляделся. Потом подошел к телу и перевернул его на спину.

- Да, - констатировал он, - ошибочка вышла. Этот был из наших обозников.

Василий Иванович длинно сплюнул и сел на песок.

- Не поплыву, - сказал он решительно, и глянув в лицо Петьке, быстро заговорил:

- Это што ж такое получается? Дела наши хорошо - и белых жмем по всем фронтам, и эскадрон целехонек... а я плыви? Што потом скажут? Сбежал Чапаев? Бросил своих?

- Не скажут, - отозвался Петька, - о, а вот теперь точно, белые...

Он секунду поколебался, потом достал из кобуры наган и выстрелил. Чапаев ойкнул и посмотрел на левую руку. По рукаву белой рубахи расплывалось багровое пятно.

- Ну и сука же ты, Исаев, - с чувством сказал он, прижимая руку к груди, - стрелять-то зачем было надо?

- Понимаешь, Василь Иваныч, - объяснил Петька, методично стреляя куда-то в кусты, - просто так тебе этот Урал переплыть - дело плевое. Раз - и все! А вот сейчас уже потрудишься. А ты что ж хотел? Без труда героем стать?

- Да не метил я в герои! - заорал Чапаев, кривясь от боли и здоровой рукой доставая из ножен шашку.

- Но-но! - отодвинулся ординарец подальше. - Ты что? Я же как лучше хотел! Сейчас выплывешь, водичка холодненькая кровь остановит, отлежишься - и к нашим. А за эскадрон не беспокойся, его товарищ комиссар в лобовую на пулеметы повел. За партию большевиков. Так что никакой ты не дезертир получаешься.

- Фурманов? Эскадрон? - внезапно севшим голосом прохрипел Чапаев. Он воткнул шашку в песок и обессиленно пошел к воде.

- Ладно тебе, Иваныч, - весело отмахнулся Петька, выцеливая офицера. Выстрел – золотопогонник кувыркнулся вниз, так и не выпустив станину "Максима".

- Вот так! - цыкнул зубом Исаев.

Чапаев уже плыл, неловко загребая правой рукой.

- Ты куда гребешь? - заорал ему вслед ординарец. - Ты левее бери! Там на берегу сухая одежда! И самогон для сугреву!

Проводив глазами удаляющегося командира, Петька глянул на обрыв. Оттуда, прячась за валуном, вопросительно выглядывал Фурманов, поправляя на голове фуражку с кокардой корниловского полка.

- Ну что? - громким шепотом спросил комиссар.

- Сам посмотри.

- Понятно. Ну так я это... начинаю?

- Давай-давай. Целься только лучше, а то не видать нам ни легенды, ни орденов.

ПРОБУЖДЕНИЕ

- Вот. Шедевр нашей коллекции.

Мистер Фарнхэм произнес это гордым голосом и отступил в сторону, давая мне возможность хорошенько разглядеть экспонат. Я обошел постамент кругом. Маленький англичанин пристально наблюдал за мной сквозь круглые очки.

- Ну, как? – не утерпев, спросил он.

- Что?

- Как что! Шедевр! Разве вы не чувствуете себя сопричастным великой тайне?

Я задумался. Через несколько минут, в течение которых я продолжал свой путь, я пришел к выводу, что сопричастным себя не чувствую. Тогда я остановился и посмотрел на шедевр очень внимательно.

- Это что – чучело?

Мистер Фарнхэм возмущенно запыхтел, протирая очки большим клетчатым платком.

- Извините, господин… э-э…

- Иванов, - подсказал я. Не хватало еще, чтобы англичанин узнал мое настоящее имя – Карамазов. После этого он наверняка рассказывал бы в кругу семьи, что вся Россия населена персонажами романов Достоевского.

- Извините, господин Иванофф. Но это же не просто чучело! Это ТО САМОЕ чучело.

На последних словах мистер Фарнхэм торжественно возвысил голос. Я понял, что лучше будет сделать скорбно-задумчивое лицо. Надеюсь, у меня получилось.

- То самое чучело… - я покачал головой со значением.

Если честно, я не понимал ни черта. Случайное знакомство в ливерпульском пабе, потом вежливый, типично английский разговор за пинтой темного. О погоде и ни о чем. Но этот маленький англичанин впился в меня как клещ. Оказалось, что он владеет небольшим музеем. «Собрание редкостей, знаете ли», - выразился мистер Фарнхэм. Узнав о том, что я из России, он пришел в неописуемый восторг и заявил, что я просто обязан осмотреть коллекцию. Вероятно, темного было выпито слишком много, иначе с чего бы я вдруг согласился?

И вот сейчас я стоял перед непонятной грудой на постаменте и напряженно думал.

- Мистер Фарнхэм… - вежливо начал я, прикидывая, как бы поскорее удрать.

- Джозеф! Зовите меня Джозеф, - с энтузиазмом воскликнул он, тесня меня все ближе к чучелу.

- Хорошо, Джозеф. Вам не кажется, что уже слишком поздно? Может быть, я приду завтра, и вы мне все хорошенько расскажете?

- Господин Иванофф…

- Влад, - мрачно сказал я, мысленно махнув на все рукой, - просто Влад.

- Вы не понимаете, Влад! Каких трудов мне стоило раздобыть это… боже мой, каких трудов! Эти грязные рыбацкие поселки на побережье, этот проклятый Инсмут. Этот Мискатоникский университет с его напыщенными болванами в профессорских мантиях… Словно до сих пор идет девятнадцатый век!

Мне пришлось исколесить все окрестности, у меня безнадежно сломался джип, который я взял в аренду в Потуксете.

В этом я не сомневался. Отчего-то, глядя на Джозефа, верилось что он, если потребуется, сможет довести до ручки любое творение фирмы «Дженерал Моторс».

- А потом я нашел одного старика, который и согласился провести меня на отмель, где под слоем ила я нашел ступени, ведущие в огромную пещеру. И там мы с братом нашли ЕГО!

Мистер Фарнхэм замолчал, переводя дыхание. В этот момент эль снова ударил мне в голову, и я решительным шагом направился к чучелу. Протянул руку и подергал кожистый отросток на голове. Или на том месте, где должна была находиться голова.

- Влад! – горестно возопил сзади англичанин. – Боже мой! Относитесь к НЕМУ с уважением!

- Зачем? – спросил я.

- Э-э… То есть как – зачем? – ошарашенно переспросил он.

- Джозеф, вы привели меня сюда, заставили водить шаманский хоровод вокруг пьедестала с каким-то чучелом, а теперь требуете уважительного отношения к этому кожаному мешку? Да кто это такой?

Тут я подпрыгнул от неожиданности, потому что скрипнула дверь, и в зале раздался громкий дребезжащий голос:

- Это Он, тот, кто правил Землей задолго до появления человека. Древние называют его Старшим Братом.

Глубоко под волнами океана, в мертвом городе, Он ждет своего часа, чтобы восстать и повергнуть наш мир в хаос и пламя…

- Вообще-то, ваши сведения относительно географического положения безнадежно устарели, - я рассматривал высокого сутулого старика, лысина которого ослепительно блестела под светом ламп, - теперь Он, как вы его называете, уже не спит в своем городе. Отмаялся, бедолага.

- Да! – старик гневно стукнул в пол тростью. Эхо гулко отозвалось в зале. – А все потому, что двое жалких шарлатанов нашли Его и едва не дали ему возможности проснуться!

- И повергнуть мир в хаос и пламя? Скажите, пожалуйста, какая досада! – я закурил и помахал ладонью, разгоняя дым. Кондиционера в зале, похоже, не было и в помине.

- Я прошу меня не перебивать! – у сутулого старика оказался вполне сносный бас. Он посверкал на меня выцветшими глазами и продолжил. – Если бы не вы, Фарнхэм, и не ваш чертов брат, Великий Ктулху до сих пор спал бы, никем не потревоженный…

- Ктулху? – я поперхнулся дымом. – Вы сказали – Ктулху?

- Великий Ктулху, - мягко поправил меня Джозеф.

- Тот самый? Про которого писал Говард Лавкрафт?

Оба моих собеседника разом передернулись от отвращения. Это меня порадовало - хоть в чем-то они были солидарны.

- Жалкий писака! – снова загремел старик. – Бездарный граммофон!

- Графоман, - вежливо поправил я. Старик затрясся от возмущения и замахал тростью. Фарнхэм деликатно взял меня под локоть.

- Видите ли, Влад, - полушепотом объяснял он, пока Мистер Лысина у дверей исходил пеной, - это своего рода тоже наша достопримечательность. Первый смотритель музея. Его зовут Ричард-Лесли Альтман, и он… как бы выразиться помягче…

- Съехал с катушек! - брякнул я во весь голос. Джозеф замахал на меня руками. К счастью, Ричард, или Лесли Альтман меня не услышал, продолжая упражняться в яростном бормотании.

- Понимаете, с ним и раньше-то было невозможно нормально общаться, а это чучело его совсем доконало. Однако надо отдать должное, Ричард действительно большой знаток всего, что связано с тайными культами.

- Погодите, Джозеф, - я перебил его и вгляделся в чучело. Теперь я явственно видел щупальца, болтающиеся вокруг обтянутого иссохшей кожей черепа, и что-то жабоподобное в присевшей на корточки фигуре, - так это и впрямь Ктулху?

- Ну конечно! – владелец музея воздел руки к потолку. – Естественно, это Великий Ктулху! В моем музее нет ни единой подделки.

- Но, если верить источникам…

- Лавкрафту! – презрительно фыркнул немного успокоившийся Альтман.

- Да хоть сумасшедшему Аль-Хазреду! – рявкнул на него я, и старикан оторопело заморгал глазами, открывая и закрывая рот. – Если верить источникам, то Ктулху – невероятной высоты, ему даже океан по колено…

Для большей убедительности я зачем-то попытался показать высоту Ктулху руками. Получилось что-то около двух с половиной метров. Мистер Фарнхэм вздохнул и пожал плечами.

- Дело в том, Влад, что в процессе таксидермии мы пользуемся продвинутыми методами. Сублимация, обезвоживание тканей, уплотнение ультразвуком… Вы не представляете, как мне пришлось вывозить Его из Инсмута! Ни один танкер не вмещал тело целиком, так что мне пришлось арендовать целый сухогруз. И я понял, что, увы – не смогу позволить себе роскошь построить для Великого Ктулху отдельный зал, чтобы выставить его в полный рост. Возникла необходимость прибегнуть к услугам специалистов. На наше счастье, Он оказался практически лишен внутреннего скелета.

- Святотатец! – прошипел Ричард Альтман, яростно жуя губами.

- Пошел вон, старый мерзавец, - с чувством собственного достоинства отозвался Джозеф.

Старейший экспонат музея окончательно потерял дар речи.

- Неплохо же вы его уплотнили, - одобрительно сказал я, прикидывая, что рост чучела никак не превышает обычного человеческого. Почувствовав, что я доволен, мистер Фарнхэм снова расцвел.

- О, вы оценили, Влад? Зато теперь на сэкономленном месте я планирую выставить еще целый ряд чудесных экспонатов.

- Например, Йог-Сотота или Шуб-Ниггурат. В натуральную величину, - печально сказал я.

- Вы шутник, Влад, – заулыбался маленький англичанин, суетливо потирая руки, - но все же, что вы теперь скажете?

Он в тревожном нетерпении глядел на меня.

- Великолепно! – воодушевленно сказал я, изумленно поднимая брови. – Вы меня просто потрясли, мистер Фарнхэм… то есть, Джозеф! Это истинная жемчужина коллекции! Однако…

- Что? – нетерпеливо отозвался Фарнхэм.

- Не возникает ли трудностей с хранением экспоната? Понимаете, что я хочу сказать – туристы, например, или температурные условия. А может быть, фанатичные последователи?

- Нет, что вы, - успокоил меня владелец музея, - ничего такого! Кроме того, вы первый, кто видит Его… во всей красе. Правда, конечно же, приходится соблюдать абсолютную сухость и влагонепроницаемость зала, иначе процесс сублимации может пойти вспять. И тогда последствия труднопредсказуемы.

- Вот именно – труднопредсказуемы! Если Он проснется, весь наш мир ожидает гибель! – в разговор опять ввязался Альтман. Старый от-большого-ума-знаток-культов начинал изрядно действовать мне на нервы, поэтому я подошел к нему вплотную.

- Позвольте полюбопытствовать, мистер Альтман, - я указал на трость, с которой он не расставался.

- Что…? – недоуменно переспросил Ричард-Лесли, но проследил за моим взглядом и успокоился. – Но это очень дорогая мне память.

- Я ненадолго, - успокоил его я и подкинул трость в руке. Неплохой вес. Мистер Альтман не успел удивиться еще раз, когда медный набалдашник опустился ему на лысину. Судя по громкому хрусту, старика теперь можно было смело перевести из основной коллекции в запасники музея. Я обернулся. Мистер Фарнхэм с открытым ртом пятился к противоположной стене. Я заметил там кнопку сигнализации и не стал рисковать. Джозеф зачарованно уставился в дуло пистолета, который я достал из кармана.

- Ничего личного и спасибо за пиво, мистер Фарнхэм, – подмигнул я ему и спустил курок.

Несколько минут я провозился, разыскивая пожарный кран. Потом укрепил шланг над чучелом и открыл вентиль. Из брандспойта хлынула струя воды, и сухая чешуйчатая кожа разом зашипела, начиная поблескивать в электрическом свете. Пройдет совсем немного времени, и Ктулху проснется. Я был уверен в этом, поэтому еще раз проверил бумажник. Билет туриста на космодром Канаверал был на месте. Конечно, это стоило кучу денег, но чего теперь мелочиться? Если выбирать между экологической катастрофой на этой грязной планете и пламенем, то я, пожалуй, склонялся ко второму. Ктулху проснется и доведет дело до конца. Старательно испепелит весь мир. Характер у него мерзкий, так что сомневаться в тщательности работы не приходится.

Земле кранты.

Но Международную Космическую Станцию еще никто не отменял.

КРЫЛЬЯ

Рано утром кто-то постучал в дверь. Он проснулся и несколько минут лежал, глядя в потолок. Сонные мысли расползались, как тараканы. «В такое-то время?» - он встал и, зевая, поплелся открывать.

На пороге стоял участковый. Форменная рубашка туго обтягивала упитанное брюхо, усы топорщились – начальственный вид, важный.

- Утро доброе, - сказал участковый. Раскрыл черную кожаную папку и пошелестел какими-то документами. Потом снова поднял беспокойно бегающие глаза.

- Что же вы до сих пор не получили? – нахмурившись, пожал плечами. – Непорядок.

Он не понял.

- Что не получил?

- Ну, как что? Крылья. Согласно предписанию.

Крылья… Теперь он вспомнил. Все верно – забегался, замотался на работе, да так и забыл, хотя еще месяц назад в почтовом ящике обнаружил длинный белый конверт с необычным штампом на обороте: орлиные крылья в обрамлении лаврового венка. В конверте должно было лежать Приглашение. Их получали все, с тех пор, как по телевизору, по радио и в газетах впервые прозвучал официальный лозунг. «Человек рожден для счастья, как птица для полета». Слова эти, давным-давно сказанные кем-то из тех, кого принято считать великими, неожиданно приобрели новый смысл. Наука не стояла на месте и лозунг подхватили ученые. Первые крылья испытал на себе молодой орнитолог – спрыгнул с крыши и неловко полетел, кружась, подолгу отчаянно зависая на месте, потея и тяжело дыша с непривычки. Но он не разбился, и через неделю его восторженные воспоминания о полете были напечатаны везде.

Крылья выдавались строго в порядке очереди. Записывались квартирами и домами, потом эти тоненькие ручейки вливались в сводки кварталов и улиц. Не отказывали никому, ведь человек рожден для счастья… Если, конечно, этот счастливчик психически здоров и достиг совершеннолетия. Теперь белого конверта ждали с радостным нетерпением, считали дни до получения крыльев.

А он забыл.

Участковый укоризненно покачал головой. Еще раз зачем-то заглянул в свою папку, подчеркнул что-то красным карандашом.

- Честное слово, я не специально, вы же понимаете – работа, никакого свободного времени…

- У всех работа, - прогудел страж порядка и сдвинул на затылок синюю фуражку, - и у меня работа, а я ведь порядок не нарушаю.

Теперь он заметил, что крылья участкового нетерпеливо подрагивают у того за спиной. Они были небольшие, будто куриные, покрытые редким пером и, как ему показались, для полета не годились вовсе.

Работник милиции перехватил его взгляд и понимающе улыбнулся.

- На вид они не очень. Но мне же на них не летать, верно?

Он поспешно закивал головой, соглашаясь.

- Вот… А закон, - назидательно сказал участковый, - закон соблюдать надо, гражданин. Если сказано – всем явиться для получения, значит, нужно явиться в установленный срок. Так что, должен вас оштрафовать и выписать предупреждение.

Заплатив деньги и забрав мятый бланк, он вежливо попрощался, закрыл дверь и обессилено привалился спиной к стене, чувствуя, как липкая испарина покрывает ложбинку между лопатками.

«Нечего бояться, нечего. Получишь крылья – и гуляй на здоровье, никаких проблем. Вон, еще месяц назад сосед получил. Всю ночь потом гудели, а сейчас каждое утро на балконе ими машет, зарядку делает. Даже помолодел. Ничего страшного», - он убеждал себя и в ванной, вытираясь полотенцем. Но страх не проходил, только сгущался где-то под ложечкой. Конверт! Он кинулся в комнату и принялся лихорадочно выдвигать ящики стола. Нашлась потерянная связка ключей, старые кассеты, потрепанные тетради с какими-то конспектами. Белого четырехугольника не было. «Все. Приплыли», - он сел на стул и зажмурился. Потом вскочил и выбежал в прихожую. Конверт был там – белый уголок торчал из-за рамы зеркала. Он криво, поспешными щипками разорвал его и вытащил листок плотной бумаги.

Все верно. Явиться для получения крыльев нужно было две недели назад. Приглашение, напечатанное казенным языком, не угрожало никакими карами, но он и так знал, что попался. Идти не хотелось, откуда-то вдруг появилась противная дрожь в ногах, и он сел прямо на пол.

- Да что такое?! – прикрикнул он сам на себя. – Придешь, покаешься, сделаешь виноватое лицо. Получишь порцию «как не стыдно» и отправишься домой!

Страх не ушел совсем, но затих, притаился где-то в укромном уголке, изредка попискивая внутри, словно тревожный индикатор. Он оделся, неторопливо и тщательно зашнуровал ботинки, позвенел ключами, запирая дверь. Конверт шуршал в нагрудном кармане. На лестничной площадке ему встретилась молоденькая соседка, с которой он поддерживал безобидный флирт.

- Здравствуй, - она кокетливо стрельнула глазами, как бы невзначай задела его бедром, обтянутым модными джинсами. За ее спиной трепетали длинные переливчато-розовые крылья, пушистые и мягкие.

- Красиво, - похвалил он.

- Ой, спасибо, - соседка картинно смутилась, - я еще и привыкнуть не успела! А можно, я к тебе вечером в гости зайду?

- Ну конечно, - он улыбнулся, неопределенно махнул рукой, спускаясь по ступенькам, - ты звони.

На улице было жарко. Он шел, уворачиваясь от прохожих, обметавших его крыльями, отгоняя от лица кружившие в воздухе перья – рыжие, золотые, синие. Недоуменным взглядам, обшаривавшим его плечи, отвечал тренированно-пустым выражением лица. На крыльцо Дома Крыльев взбежал легко и даже с какой-то дерзкой уверенностью.

Очереди внутри не было. Секретарша, оторвавшись от чтения модного журнала, коротко взглянула на него – и тут же нахмурилась, но кивнула приветливо.

- Вы на получение? Приглашение с собой? Будьте добры…

Он судорожно сглотнул, отдавая конверт. Наверно, даже побледнел, потому что девушка удивленно посмотрела на него, изогнув подведенную бровь.

- Да вы не беспокойтесь, - она изучила Приглашение и сделала на нем какую-то пометку. Листок исчез в прорези непонятного устройства, - все будет хорошо. Это ненадолго. Пройдите, пожалуйста, в ту комнату и снимите рубашку.

Он послушно зашел в темноту, холодными пальцами расстегивая пуговицы.

- А выбрать крылья… самому можно? – голос прозвучал глухо, потерявшись в стенах, обитых чем-то мягким. «Как в гробу», - подумал он и стиснул зубы.

- К сожалению, нет. Не беспокойтесь, наш аппарат автоматически подберет оптимальную для вас форму. Стойте спокойно и закройте глаза, - динамик щелкнул и отключился. Он едва успел зажмуриться, как со всех сторон обрушился ослепительный свет. Никакой боли не было, свет помигал и отключился. Он стоял в темноте и чувствовал за спиной непривычную тяжесть.

Динамик молчал.

- Уже можно выходить? – нерешительно спросил он, машинально скручивая рубашку в длинный жгут. Из темноты проскрежетало, словно кто-то коротко и хрипло вздохнул, и дверь приоткрылась, впустив полоску света. «Как теперь одеваться-то?» - он вышел в вестибюль и замер под взглядами.

Секретарша, бледная и растерянная, тут же опустила глаза, зато несколько крепких мужчин в одинаковой серой форме смотрели на него, не отрываясь, и от выражения на их лицах ему стало по-настоящему страшно.

- Что?.. – спросил он и тут же уловил сбоку свое отражение в большом застекленном шкафу. Отшатнулся обратно в темноту, но дверь за спиной уже захлопнулась.

Крылья за его спиной были большими. Огромными. Черная перепончатая кожа маслянисто блестела в холодном свете люминесцентных ламп, и каждая складка заканчивалась длинным костяным шипом.

- Нет! Это какая-то ошибка! – закричал он во весь голос, пытаясь надеть рубашку, спрятать под ней то неправильное, отвратительное, что теперь было намертво связано с ним. Секретарша поспешно отскочила за спины людей в сером и заверещала что-то в телефонную трубку.

- Выпустите меня! – он рванулся к входной двери, но тут же получил по голове чем-то тяжелым так, что в глазах потемнело и вспыхнуло искрами. Сильные руки вывернули ему локти назад, кто-то еще раз врезал по шее. Ошеломленного, мотающегося как тряпка, его проволокли по паркету коридора и выбросили в пахнущий помоями переулок. Он ударился грудью об асфальт и поднялся. Стальная дверь лязгнула, с той стороны повернулся ключ в замке. Он стоял, тупо глядя на капли крови, падающие из разбитого носа. Потом схватил себя за крыло, дернул изо всех сил.

- Н-нет! Уйди! Сгинь! – пальцы соскальзывали с кожи, острый шип распорол запястье. Крыло шевельнулось в ответ, расправляясь само по себе. Сзади послышались шаги. Он поспешно обернулся, страх уже завывал сиреной в голове.

Людей было много. Они стояли неподвижно, сгрудившись толпой, и смотрели на него. Из глубины переулка появлялись все новые и новые, и каждый нес в руке камень или обломок кирпича. От равнодушных взглядов его затрясло. «Я же могу улететь! Я должен улететь!» - он выбежал на середину переулка, поднял глаза к далекой полоске неба, стиснутой где-то вверху кирпичными стенами. Но крылья больше не шевелились, бесполезным плащом болтаясь за плечами. Тогда он вздохнул и повернулся к безмолвному кольцу окруживших его людей.

- Это ошибка…

Первый камень попал ему в левый висок.

ПАРИКМАХЕР

- Проходите, пожалуйста, присаживайтесь.

- Спасибо. Мне бы подстричься...

- Сделаем. Конечно. Не вопрос.

- Мне бы, знаете...

- Знаю. Волосы укоротить, да?

- Ну, собственно...

- Вот и хорошо. Хм. Так. Так. Ну что ж. Давайте-ка голову сюда...

- Что вы делаете?

- Успокойтесь. Расслабьтесь. Все будет хорошо.

- Зачем вы меня пристегнули к креслу. Руку! Руку отдайте!

- Тих-хо! Не дергайтесь. Для вашей же пользы, вам говорят! Тихо!

- А-а-а!

- Не кричите. Голову сейчас закрепим... так. Погодите, я халат надену.

- Отпустите меня!

- Странный вы человек. Подстричься хотите?

- Ну хочу! Но не так...

- А как? У нас все в соответствии с прогрессом. Тэк-с. Обработаем кожу спиртом. А вот теперь и за ножницы пора браться.

- Господи! Что это?

- Где? А, это... Ножницы.

- ЭТО ножницы? Это какое-то орудие пыток!

- Знаете, вы меня прямо оскорбляете сейчас. Я ими уже стольких подстриг...

- Не надо! Зачем вы меня наголо стрижете? Отпустите! Я вам денег дам!

- Работу нельзя бросать на пол-дороги, молодой человек. И чему вас только учили родители?

- Что вы со мной делаете?! Нет!

- Так... вот уже все хорошо. А давайте-ка мы поскоблим бритвой, чтоб теменной шовчик было лучше видно...

- Я на вас в суд подам! Маньяк!

- Так уж сразу и маньяк. Стрижка - процесс хлопотный. Знаете, что-то мне форма вашего черепа не нравится. Вас головные боли по утрам не мучают?

- Нет! У меня сейчас одна головная боль - это вы и ваши чертовы ножницы!

- А вот мне кажется, что головные боли вас должны мучать. Голова жестко закреплена? Вот и хорошо. Необходимо исследование. Сейчас аккуратно надрежем и рассверлим...

- Го-о-осподи! А-а-а-а-а!!!!!!!

- И все бы вам кричать...

(Хруст, скрежет, звук сверла, дымок)

- Ы-ы-ы-ы-ы....

- Так-так. Хм. Странно. На коре ничего. Двинемся глубже.

- Не-эт...ыбббл... мгруабл... глээээ...

- Ага. Вот. Это мы отрежем. Теперь крышку на место - и никаких мигреней. И прическа почти не испортилась... сейчас только вытрем и за-што-па-ем. Вот и хорошо, вот и умница. В зеркало поглядитесь. Укладочку делать будем.

- Мфффффллгхххррр.... гулллп...

- М-да. Что-то я кажется, увлекся. Так. Где телефон? Алло... Иван Петрович? Добрый день! Иван Петрович, сил моих больше нет! Обещаю, что ни капли больше пить не буду, ни в жизнь! Только возьмите обратно прозектором! Я и по субботам согласен вскрытия делать! А то здесь мне как-то не по себе – и народ вечно недовольный, не угодишь им!

ВОЗНЕСЕНИЕ

(апокрифический сценарий для нетрезвых актеров)

(Гефсиманский сад. Река Кедрон. Светает.)

ИИСУС: Хорош спать! За мной придут скоро, а они спят. Петр! Вставай!

СИМОН ПЕТР: А?... Э... Хр-р... Уф-ф...

ИИСУС: Братва! Трибунал проспите!

ИАКОВ ЗЕВЕДЕЕВ: Господи... Ну что ты орешь как больной слон? Ну дай поспать...

(ИИСУС замечает под ногами кувшин из-под неразбавленного вина.)

ИИСУС: "Вина же и сикера не пейте..." Так. Понятно. Как дети. Все приходится делать самому.

(Шум, свет факелов, входит отряд солдат. С ними СОТНИК и ИУДА ИСКАРИОТ.)

ИУДА: ...Короче, сотник, слушай меня. Сейчас я подойду к ним, и кого...хм... кого поцелую - того и берите. А то не разберетесь в куче.

СОТНИК: В каком смысле - берите?

ИУДА: В смысле - арестовывайте! Что непонятно?

СОТНИК: Ну так ты же его поцелуешь сначала, вот я и подумал... Странный ты все-таки, Иуда.

(СОТНИК и воины с отвращением смотрят на ИУДУ, поигрывая копьями.)

ИУДА (в сторону): Блин. Понаехали из провинции. Лимита римская!

(Они выходят на поляну. ИУДА озирается и замечает иронически глядящего на него ИИСУСА.)

ИУДА: О! Привет! Дай-ка я тебя поцелую!

ИИСУС: Я тебя, извращенец, сам поцелую. Потом. Если захочешь.

ИУДА: Нет! Я должен...

(Ожесточенно борются, шепотом ругаясь, наконец ИУДЕ удается поцеловать ИИСУСА в щеку.)

ИИСУС: Тьфу! Без этого никак?

СОТНИК: Уберите этого... от этого... Знаешь, Иуда, ты точно больной. Смотри внимательно - все спят, один он на ногах. Обязательно было целовать-то? И так ясно, кто есть кто. Мог бы пальцем показать!

ИУДА: Ты ничего не понимаешь... Это перформанс!

(Некоторое время СОТНИК задумчиво смотрит на ИУДУ, явно борясь с желанием ткнуть того мечом. Потом переводит взгляд на ИИСУСА.)

СОТНИК: Ты кто? Руки на ствол пальмы! Документы!

ИИСУС: Так руки или документы? Чем я их достану?

СОТНИК: Понятно. Шутник. Мы шутки любим, и шутников тоже. Эй, Малх!

(Появляется МАЛХ - солдат первого года службы.)

СОТНИК: Слышь, салага, бери веревку и вяжи его по рукам.

МАЛХ (радостно): И по ногам?

СОТНИК: Если "и по ногам" - понесешь в синедрион сам, ясно? Наградил Б-г идиотом...

(МАЛХ берет веревку и опасливо подходит к ИИСУСУ. Просыпается СИМОН ПЕТР.)

СИМОН ПЕТР (откашлявшись): Э! Это чего тут? Блин, ну и сушняк... Слышь, ты куда с веревкой

лезешь? А ну-ка, отскочил на три метра!

МАЛХ: Слово и дело Государево!

СИМОН ПЕТР: Чего?

СОТНИК: Чего?

ИИСУС: Чего-чего?

МАЛХ: Ну... то есть, я от Кесаря Императора!

СИМОН ПЕТР: : Лично? Из Тивериады, или откуда там? Сейчас я тебе... шлемазл!

(Со скрежетом вытаскивает меч, отрубает МАЛХУ правое ухо.)

МАЛХ: А-а-а-а-а!

СИМОН ПЕТР (передразнивая его): А-а-а-а! Что, больно? Интеллигент вшивый, а еще доспех нацепил!

ИИСУС: Петр, это уже слишком...

СИМОН ПЕТР: А я еще и так могу!

(Отрубает МАЛХУ левое ухо.)

МАЛХ: А-а-а! О-о-о-о!!!

СОТНИК (задумчиво): Хороший удар. А ты ничего, парень! В легион к нам не хочешь записаться? Жалованье - пять денариев в месяц, харчи, на всем готовом будешь... Покажи еще, а? Эй, вы, там, учитесь, как рубить надо! Вернемся в гарнизон - все у меня от чучел не отойдете неделю!

СИМОН ПЕТР (разгорячившись): И еще вот так могу! И вот так! И так! И вот! И - н-на! И р-раз!

(Отрубает МАЛХУ поочередно нос, правую и левую руку, потом ноги до колен.)

ИУДА: Люди добрые, да что ж это творится-то?!

ИИСУС (шепотом): Ты бы заткнулся, что ли. Не буди лихо... Петр! Эй, Петр! Симон!

(СИМОН ПЕТР останавливается и вытирает пот.)

СИМОН ПЕТР: Господи, как я его, а? Круто?

ИИСУС (обходя его по широкой дуге): Да, да... Только тише, Петя, тише... Все, все, уже все...

(Он подходит к стонущему МАЛХУ, присаживается перед ним на колени, и что-то делает в течение нескольких минут.)

ИИСУС: Это вот сюда, а это сюда. Поплюем... Ну вот и приросла. И эта нога как новенькая. Встань и иди!

(МАЛХ встает. У него все на месте.)

СОТНИК: Них... Ничего себе! Это как так?

ИИСУС (скромно): Ловкость рук и никакого мошенства.

СОТНИК: Малх! Ко мне! Хм, и впрямь. Ноги... Руки... Ухо... Дай-ка, дерну...

МАЛХ: А-а-а-а!

СОТНИК: Все, вижу, точно в порядке. Ну ты здоров лечить, парень! Не знаю, что ты такого в Иудее натворил, но я бы тебя к себе ротным лекарем взял! Пойдешь? Пятнадцать денариев плачу! Нет, стоп, надо еще раз убедиться.

(Хватает меч, отрубает МАЛХУ ногу, рубит ее на несколько кусков, топчется на них.)

МАЛХ: А-а-а-а!!!

СОТНИК: Хватит орать! За общее дело страдаешь! Слышь, Иисус, а так срастить сможешь? Чтобы как на поле боя, все по правде!

ИИСУС (брезгливо): Развели антисанитарию. Столбняк схватит, вот тогда попрыгаете, будете знать...

Смогу, не сомневайся. Вот. Вот. И вот. На тебе твою ногу, солдатик. Знаешь, мне кажется - зря ты в армию пошел, не твое это призвание.

МАЛХ: Господин сотник... Можно, я пойду?

СОТНИК: Ладно. Вали в казарму. Ну так что, парень, пойдешь к нам?

ИУДА: Это незаконно!

СОТНИК: Заткните ему глотку. И свяжите покрепче. Его этому индюку Кайафе и впарим. Ну что, ты с нами?

ИИСУС: Хм... Как-то это все неправильно...

СОТНИК: Да ты что, парень? На кресте висеть лучше? А тут - вступишь в экспедиционный корпус славного римского войска! Повидаешь далекие экзотические страны! Встретишь там интересных, необычных людей!

СИМОН ПЕТР: ... и убьешь их?

СОТНИК: Иисус, у тебя все двенадцать такие маньяки? Если да, то могу всех забрать.

ИИСУС: Да нет, только он, ну и еще Андрей, пожалуй. Ладно! По рукам!

(Он и СОТНИК хлопают по рукам. СИМОН ПЕТР радостно ухмыляется.)

СИМОН ПЕТР (указывает на спящих вповалку апостолов): Господи, а их будить?

ИИСУС: Нет, не надо. Пусть думают, что свершилось чудо. Пойдем, Петр.

СОТНИК: И кстати - я к тебе обращаюсь, Симон Петр! - научись обращаться грамотно, по уставу! Теперь ты в армии, понял? Не "Господи", а "господин ротный лекарь", ясно?

СИМОН ПЕТР: Ясно, господин сотник!

СОТНИК: То-то. Слушай, Иисус, а ты так все болячки можешь лечить, или только такие? Вот ревматизм - можешь...?

(Уходят, оживленно беседуя. Вслед за ними солдаты уносят мычащего ИУДУ и факелы. Становится темно.)

ПОНИМАНИЕ

За окном шел ливень, да такой, что протяни руку - и не увидишь кончиков пальцев.

На лестничной площадке послышался визг, рычание и протестующие крики. Я лениво выглянул в дверь, стряхивая пепел на резиновый коврик.

Так я и знал.

Соседский породистый доберман, уперевшись лапами в дверной косяк, выталкивал из квартиры хозяйку, в домашнем халате и бигудях.

- Что ж ты делаешь? - визжала та, пытаясь пробраться обратно. - В такую погоду хорошая собака хозяина на улицу не выгонит!

Но доберман был плохой собакой.

Его хозяйка наконец-то обратила взгляд на меня.

- Помогите! - обрадовалась она. - Сделайте что-нибудь!

- Знаете, что? - заговорщически обратился я к ней. - А вы ведь многого не понимаете. Давайте-ка, я вам кое-что объясню...

Когда истерический крик хозяйки и шлепанье ее босых ног потерялись за струями дождя, я поглядел на добермана. Мы долго смотрели друг другу в глаза, потом понимающе улыбнулись, и каждый захлопнул свою дверь.

ДТП

- И как это случилось? - лениво спросил гаишник, чиркая что-то в записной книжке.

- Вот ей-богу, командир... Я ехал как положено, на зеленый. А она вдруг откуда ни возьмись – перед самым бампером! Еще секунду назад там этой старухи не было! Вот честное слово, командир... Как на духу... Я ехал...

- Ладно, понятно, - перебил шофера гаишник, - дыхни-ка вот сюда.

Мужик послушно дунул в трубочку, продолжая ошарашенно оглядываться по сторонам. Глаза его были огромными и круглыми, как у филина.

- Кто свидетели? - спросил гаишник, задумчиво посмотрев на чистый индикатор.

- Я! - подскочил помятый, небритый мужичонка с полиэтиленовым пакетом, в котором позванивало что-то - наверно, пустые бутылки. Видно было, что мужичонке скучно, а тут хоть какое-то развлечение.

- Я, значит, иду, значит, по тротуару, - зачастил он, - а тут она, бабка эта, значит. Вся в черном такая, значит, и откуда только взялась, не было ее рядом, гадом буду, значит... И вдруг как остановится и, это, значит, как засмеется. "Давно тебя ждала!" - прошипела так, значит, тихо - и бегом прямо к этой машине, значит. И, это, тут, короче, он как раз на зеленый газанул...

- Документы, - перебил его сержант и принялся изучать помятый и засаленный паспорт. Мужичонка продолжал бормотать что-то про старуху, появившуюся непонятно откуда. Вдалеке послышалось завывание "скорой".

- Легки на помине, соколики, - подвел итог гаишник и сунул паспорт обратно в дрожащую с похмелья руку "свидетеля".

- Кого забирать-то? Ее, что ли? - здоровенный санитар был не в духе.

- Еще кого-то здесь видишь? - огрызнулся на него сержант. - Ее, конечно! С водителем порядок. Распишись в протоколе...

- Ладно, как скажешь, - устало отмахнулся санитар, - Коля, понесли. Тя-яжелая какая!

Носилки скрипнули под грузом невесомой с виду старухи, закутанной в странный, заплата на заплате, черный балахон.

- Стоп! А это что? - растерянно спросил санитар Коля.

На земле валялась длинная ржавая коса на переломившемся пополам деревянном черенке, до блеска отполированном ладонями.

- Ого! - сержант сдвинул фуражку на затылок. Он обвел взглядом собравшихся и решительно рубанул воздух ладонью:

- Так. Оформлю, как вещдок. Сектантка, что ли, какая-то, непонятно... Несите ее, несите, чего встали? Очухается бабка - в больнице поговорим с ней. Хотя какое там - очухается... Кости одни да кожа. Вылитая Смерть.

Испитой мужичонка вдруг побледнел и резво юркнул в толпу.

- Стоять! - дернулся к нему гаишник, но было поздно - пропал, растворился, словно кусок рафинада в чае.

"Скорая" тронулась и, завывая, унеслась прочь, увозя жертву. Водитель обессиленно прислонился к дверце своего "жигуленка".

- Я уж думал - смерть пришла, как занесло да завертело... а гляди ты, ни царапинки.

- Ничего, - ободрил его сержант, продолжая писать, - это ничего. Везучий, значит, долго жить будешь.

Он аккуратно обернул косу тряпкой и запихнул ее на заднее сиденье дежурной машины. Потом вдруг замер на месте и задумался о чем-то, глядя на ржавое, но с остро отточенным краем, лезвие.

ТУМАН

...Зловещий туман, гнилостная стена которого колыхалась, точно раздутое брюхо чудовища, катился по мокрой земле, подбираясь все ближе и ближе к моему дому.

Вот он скрыл деревья на опушке леса, замолчавшего, словно в ожидании чего-то ужасного. Листья зашумели, точно перед грозой - и снова все стихло. Соседский дом утонул в густом, сером, болотном мареве, волнами затопившем жухлую лужайку перед крыльцом... вход... поглотившем окна и островерхую крышу. Изо всех сил напрягая слух, я расслышал слабый отчаянный крик, и мне показалось, что я узнал голос соседа, полный боли. Грохнул одиночный выстрел, будто детская хлопушка - эха не было, губка тумана жадно поглотила звук.

Что-то проскрежетало по двери, и мои ноздри уловили запах тления. Первые щупальца белесой мути уже тянулись ко мне, омерзительным могильным холодом обвиваясь вокруг тела. Тогда, с бешенством отчаяния, я сорвал с крюка дробовик и широко распахнул дверь. Собравшись с духом и сделав последний глоток свежего воздуха, я с головой бросился в проклятый туман.

И там меня съели.

ПРОСТАЯ ПТИЦА

Попугай, сидя в клетке, скверно ругался и грыз поржавевшие прутья кривым черным клювом.

- Понимаешь, - доверительно наклонился ко мне Джон "Окорок" Сильвер, поправляя треуголку и пристукнув в выщербленный пол таверны своим увестистым костылем, отделанным костяными кольцами, - эта бедная, старая невинная птица ругается, как тысяча чертей, но она не понимает, что говорит...

- Пиастры, пиастры! - орал попугай так, что уши закладывало.

- Да, - задумчиво покачал головой Сильвер и одним махом осушил кружку эля, - разве только дьявол повидал больше зла, чем эта птица. А ну-ка, Флинт, предскажи нам удачу!

- Пиастры! - снова заголосил попугай. Тут внутри него что-то щелкнуло, и усталый голос произнес:

- Осточертели они мне со своими золотовалютными бреднями. Итак, сегодня, 14 июля, торги на Лондонской бирже показали, что индекс "голубых фишек"...

Джон Сильвер поспешно набросил на клетку свой большой фуляровый платок. Руки его тряслись. Я недоуменно посмотрел на него, а он, встретив мой взгляд, заговорщически подмигнул и хрипло прошептал:

- Ты же не думал, что это простая птица, Джим?

* * *

...Когда луна показалась снова, индеец Джо стоял над двумя распростертыми телами, созерцая их. Доктор пробормотал что-то невнятное, вздохнул раза два и затих. Метис проворчал:

- С этим счеты покончены, черт бы его взял. Нашел время читать свои заклятья, придурок. Ведь смыслил в магии меньше распоследнего черномазого, а туда же... Лучше бы лечил людишек, не занимаясь некромантией.

И он обобрал убитого. Потом вложил предательский нож в раскрытую правую ладонь Гарри Поттера и сел на взломанный гроб. Прошло три, четыре, пять минут, Поттер зашевелился и начал стонать. Его рука крепко стиснула нож; он поднес его к глазам, оглядел и, вздрогнув, уронил снова. Он сел, оттолкнул от себя труп, взглянул на него, потом осмотрелся по сторонам, еще ничего не понимая, и встретился взглядом с Джо.

- Господи, как это случилось? - спросил он.

- Нехорошо вышло, - сказал Джо, не двигаясь с места. - Для чего ты это сделал? Зачем убил этого маггла? Ну и порядки у вас в Хогвартсе, сразу видно, сколько лет ты там провел!

- Я? Нет, это не я!

- Ну, знаешь ли! Эти разговоры тебе уже не помогут.

Гарри Поттер задрожал и весь побелел.

- Я думал, что успею протрезвиться. И для чего только я пил сегодня! И сейчас в голове неладно - хуже, чем когда мы сюда пошли. Скажи мне, Джо, - только по чистой совести, старик, - неужели это я сделал? Я как в тумане; ничего не помню. Джо, я не хотел, - честное слово, не хотел, Джо. Скажи мне, как это вышло, Джо? Ох, какая беда - такой молодой, способный человек.

- Ты на себя был не похож, просто вылитый Волан Де Морт какой-то. Вы с ним подрались, он хватил тебя доской, ты растянулся на земле, потом вскочил, а сам шатаешься, едва на ногах держишься, бормочешь какие-то рифмованные слова. Потом выхватил нож и всадил в него в ту самую минуту, как он ударил тебя во второй раз, - и тут вы оба повалились и все это время лежали, как мертвые. Играл бы ты в квиддич почаще, а не пил - сроду бы ему тебя не одолеть. А сейчас посмотри на себя - пьянь и рвань, даже очки пропил за несколько медяков. Вспомни-ка, за что тебя выгнали из Хогвартса? А? Ну да не бойся, индеец Джо тебя не выдаст, я не какой-нибудь белый пройдоха...

Марк Твен. Из первых черновиков "Приключений Тома Сойера"

ПИАНИСТ

Пианист вышел на сцену и издевательски хихикнул, перелистав партитуру.

Деликатно переговаривавшаяся публика, блестя драгоценностями, недоуменно замерла, уставившись на него во все глаза.

Элегантно откинув назад длинные волосы, пианист подошел к стоящему посреди светового круга роялю "Беккер" и несколько раз постучал по крышке пальцем, вопросительно прислушиваясь. Потом снял фрак и повесил его на спинку стула. Криво улыбаясь, обошел вокруг рояля, поднял крышку, запустил руки внутрь и принялся, сопя, копаться в музыкальных внутренностях.

Публика безмолвствовала.

- Ага! - довольно сказал маэстро и достал откуда-то изнутри початую бутылку с прозрачной жидкостью. Откупорил пробку, принюхался и поморщился. По залу разнесся резкий запах керосина. В тишине кто-то судорожно не то рассмеялся, не то всхлипнул. Пианист выразительно посмотрел за кулисы и махнул рукой. Фигура в черном вынесла ведро и небольшой мешок, поклонилась оторопевшей публике и вновь исчезла в темноте.

Маэстро развязал мешок и высыпал его содержимое - древесный уголь - прямо в рояль. Поднялось облако черной пыли. Он чихнул, сосредоточенно помахал ладонью, вытер руки о белоснежную манишку и принялся брызгать на угли керосином из бутылки.

- Боже мой! - выкрикнул кто-то на галерке. Но публика сидела, точно завороженная и только тихо дышала в такт.

- Пора, - задумчиво сказал пианист. Чиркнул спичкой и бросил ее в рояль.

Пламя, взметнувшееся вверх, было хорошим - ровным и сильным. Некоторое время маэстро отрешенно глядел на языки огня.

Потом наклонился к ведру и стал меланхолично нанизывать мясо на шампуры.

КАЗАЛОСЬ

Вечерело.

Потом привычно смеркалось.

За окном смерзался в ледяной ком бесконечный промышленный пейзаж. Сонм ангелов сварливо умещался на острие иглы - причем, некоторые еще ухитрялись там танцевать. Птицы, улетевшие на юг, удивленно возвращались с востока, сдав в аренду внутренний компас. Черепаха, несущая на себе земную твердь, ушла в отпуск, оставив вместо себя слонов, которые не справлялись. Всем был вынесен строгий выговор.

Казалось, что все как-то не так.

Казалось, что это казалось.

Но оказалось, что и это лишь казалось.

Поэтому конец света никого не удивил, оставшись лишь эпизодом между раздачей сухих пайков и купанием красного коня. Впрочем, когда красного коня хорошенько отмыли, он оказался бледным, а всадник на нем - и того хуже. Никто не успел испугаться, как все уже закончилось, и лев обреченно отправился возлежать рядом с недовольным ягненком. Ключи от рая были перекованы на мечи, мечи переплавлены на орала, а потом их потеряли. В долине Армагеддон, несмотря на протесты высшего командования, шло незапланированное братание противостоящих армий, закончившееся дискотекой и игрой в фанты на раздевание.

На второй день кто-то сказал: да будет уже, в конце концов, свет. Но света не было, поэтому вечеринка состоялась в ненадежном сиянии ядерных взрывов, отчего у некоторых гостей заболели глаза и отказали часы. Все посовещались, и решили, что света не надо, и чтобы было пусто и пустынно.

Тогда стала тьма, разверзлись хляби небесные, и все открыли зонтики.

Потом стала мера пшеницы за динарий, и чаша воды - за динарий. Но так как никто не знал отношение динария к курсу евро, все раздавали бесплатно. Тем временем верблюды беспрепятственно проходили сквозь игольное ушко, а когда спохватились, ни одного уже не осталось.

На главной площади жонглировали яблоками и предсказывали судьбу по билетам на "Титаник". Судьба всем доставалась одинаковая, и Каин раскричался, что уже устал убивать Авеля и давно пора механизировать процесс. Пока его успокаивали, прошла одна секунда Брахмы, смысла окончательно не стало ни в чем, а правила игры в крикет позабылись сами собой.

Потом надо всем этим пошел густой снег. И стало совершенно непонятно, как пройти в библиотеку.

О ЛИТЕРАТУРЕ

Литература для меня - это странность.

Это некий запутанный обряд - ритуал экзорцизма, изгнания внутренних демонов. С тем, чтобы взять потом каждого из этих демонов и препарировать его, и прибить ему перепончатые крылья гвоздями к стене, вывесить, добавить в коллекцию.

А если нет - тогда эти демоны съедят меня.

Литература - это страх.

Это неизбывно страшные ощущения, который добавляют "остроты перу". Страх того, что однажды наступит утро, проснешься - и в голове нет ни одной, мало-мальски пригодной к употреблению, мысли, которую можно выложить на лист бумаги или экран монитора. Или того хуже: есть мысли, но... набор сплошного графоманства. И тогда - все. Точка.

Литература - это радость.

Это радостное предвкушение - оттого, что в голове щелкают, стыкуются частички мозаики - и вот уже впереди видна последняя фраза, которая заставит читателя вздрогнуть, или улыбнуться, или ошеломленно покачать головой. Только не остаться равнодушным.

Литература - это злость.

Злишься, когда не можешь найти нужное слово или фразу, и мертвой ржавой чешуей сыплются к ногам неудачные обороты, глупые конструкции, затянутые предложения. А кто-то где-то в услышанном, прочитанном - взял и эту фразу уже нашел, использовал, вставил, огранил - и вот она, сияет перед тобой на страницах книги. Выдыхаешь сквозь стиснутые зубы.

Литература - это мои пятнадцать минут похмельной славы.

Как же обойтись без этого? Письма в пустоту не имеют смысла, их должен кто-то читать и откликаться на них.

СКАЗКА НА НОЧЬ

- Расскажи мне сказку.

- Сказку? Хм... почему сказку?

- Потому что я хочу сказку. На ночь.

- Ну, хорошо... А ты точно так просто не уснешь?

- Нет!

- Ну ладно. Слушай, вымогатель и шантажист.

- Кто?

- Неважно. Спросишь потом у мамы.

- Я помню! Она тебя тоже так называла!

- Да? Как интересно... и когда?

- Вчера вечером, я слышал за дверью.

- Будешь еще подслушивать - никаких сказок. Понял?

- Понял...

- Ну вот. Слушай. Жил-был медведь...

- Ты это вчера уже рассказывал!

- И вовсе нет! Это был другой медведь.

- Не хочу про медведя! Он опять жил-был в темном лесу, в берлоге и ел заблудившихся охотников, а одежду аккуратно складывал у входа...

- Это я тебе вчера рассказывал? Ого... вот тебе и "еще по одной, еще по одной!".

- Расскажи про другое сказку!

- Не капризничай. Хорошо. Жил-был пингвин. И звали его... звали его... Линукс!

- Как?

- Линукс. Ну как еще могут звать пингвина, не Вася же? Он был норвежским пингвином, просто судьба его занесла в Антарктиду. Погоди немного... алло? Да. Слушаю. Что? Руки у них кривые у самих!

- Папа!

- Тихо... и были у пингвина кривые лапы... да, я слушаю. И что? И посылай ты их в... в Антарктиду их посылай!

- Я хочу ска-азку!

- Будет тебе сказка... пингвин был очень нервным, раздражительным и часто опаздывал на работу. Алло! И выкинь этих спамеров из рассылки! Ну, пока. Что там у нас?

- Пингвин. Нервный.

- Да. И злой, как собака. Он очень любил писать письма и получать их, но когда однажды все его родственники сговорились и прислали ему письма одновременно, его почтовый ящик не выдержал, упал и сломался. Тогда пингвин Линукс взял шотган...

- Взял что?

- Он взял старое дедовское ружье, обмотанное проволокой, и навестил всех родственников по очереди.

- И убил? Всех убил?

- Хм. Ну почему ты сразу - убил... Просто... попугал немного!

- А что, его родственники - все попугаи?

- Попугаи? Нет, не все. Но было, да, было среди них два-три огромных попугая... алло? Привет! Что? Вот, бл-л... блин! Ты задерживаешься? Нет, еще не спит. Хорошо.

- А дальше?

- А дальше он взял и этих попугаев убил.

- Ты же говорил - не убил!

- Пингвинов - не убил. А попугаих... попугаев, то есть - убил. И съел! Ты разве не знал, что пингвины едят мясо?

- Я думал, они травоядные...

- Ха-ха! Травоядные! Да знаешь ли ты, что пингвин - самый свирепый хищник Антарктиды?! В Антарктиде вообще никто не может потягаться с пингвином! Он нападает даже на полярников...

- Мне стра-ашно...

- Тихо, тихо... ну все, все... до нас не доберется, я ему покажу, как на нас нападать. Так. На чем я остановился?

- Он их съел.

- Совершенно верно, съел. Дочиста. И добавки попросил. Молодец пингвин. А потом пошел играть на арфе, потому что Пингвин Линукс хорошо играл на арфе.

- А что такое арфа?

- Елки-палки... ну как тебе сказать... А! Ты же видел на кухне яйцерезку?

- Да...

- Ну вот. Это что-то такое же, но только гораздо больше, деревянная, и струн на ней тоже больше.

- А зачем она нужна?

- Знаешь, вообще-то, пингвины используют арфы для хождения по глубокому снегу. Привяжут к каждой лапе по арфе - и вперед! А за ними остаются полосатые следы. Потом ученые думают, что это за зверь бродил по Антарктиде. Но вот наш пингвин на арфе играл музыку.

- Хорошую музыку?

- А то! Даже и не сомневайся. Послушать его съезжались со всех точек Антарктиды, даже с таких, куда без двух-трех арф и не доберешься. Вся его родня...

- Он же их напугал... из ружья.

- Да, я и забыл. Молодец, видишь, какая у тебя память хорошая. Вся его родня не пришла, чтобы послушать, и Линукс очень обиделся.... Алло? Да. Да. Хорошо. Завтра все сделаю. Да. Еще до обеда. Да. До свиданья... дебил.

- Папа, не ругайся!

- А ты не слушай. И маме не говори, понял? Ладно, поехали дальше. Значит, пингвин обиделся, и... О, смотри-ка, в дверь звонят! Это мама пришла, нам подарки принесла. Ну все.

- А пингвин!

- Горе ты луковое... а пингвин обиделся и уехал в Баден-Баден. Жить, поживать да пингвинят наживать.

- Куда уехал?

- Куда подальше... я тебе потом дорасскажу, когда будешь хорошо себя вести. А теперь - спи давай, а то придет пингвин и будет ругаться...

- Привет.

- Здравствуй, я соскучилась очень. Как он?

- Спит уже. Ты завтра ему сама сказку расскажи, а то я такого наговорил... ни на арфе сыграть, ни пингвину описать.

- Какому пингвину?

- Неважно. Пойдем, буду тебя чаем поить.

СКРИПКА

Я – скрипка.

Каждый раз, когда мой хозяин достает меня из глухой темноты, берет меня в руки и принимается настраивать - я чувствую тепло его рук. Чувствую, как нарастает возбуждение, как откуда-то изнутри меня рождается тихий и чистый звон, как самая крохотная частичка, постепенно просыпаясь, готовится стать нотой.

Я – только лишь послушное орудие в руках талантливого хозяина. Я могу исполнить великолепную музыку.

Я могу сфальшивить и оборвать тему на полутоне, задохнуться на мертвом полузвуке. Но мой хозяин не позволит мне фальшивить.

Я понимаю, что без его рук тут же превращаюсь в ничто, в мертвый инструмент, в безжизненно блестящее содержимое футляра, не способное по своей воле издать даже самого короткого, самого беспомощного звука.

Но хозяин не даст мне умереть.

Мне нравится вглядываться в лица людей. Видеть, как непонимание на них постепенно сменяется – чем? Изумлением? Ожиданием? Все это происходит так быстро, что порой я даже не могу разглядеть цвет их глаз, да и не каждый из них способен насладиться моей музыкой, не закрывая глаз. Они вскидывают руки, словно ветви деревьев, не в силах противиться мастерству моего хозяина.

Хозяин – Бог?

В тот момент, когда внутри меня рождается музыка, я верю в это, начиная сливаться с божеством в одно целое. Музыка рвется наружу, и даже если бы я хотел, я не смог бы остановиться, лежа в колыбели рук хозяина. Крещендо…

Потом музыка замолкает.

Это мучительное ощущение безмолвия, наступающей глухоты длится, кажется, целую вечность. Я уже не чувствую рук, держащих меня и вздрагиваю, остывая, засыпая, боясь оказаться навеки забытой в холодной темноте.

Но хозяин никогда не забудет меня.

Придет день – и его руки снова достанут меня, пальцы бережно пробегут по моему телу. И лязгнет сталь об сталь, и широко распахнутыми стволами я снова увижу их изумленные лица. Ведь я скрипка.

Так меня называет мой хозяин. И разве я могу ему не повиноваться?

Я - «скрипка».

Тяжелый шестиствольный пулемет.

ИСТОРИЯ

История такова.

Однажды поздним вечером молодой человек в зеленой куртке заходит в придорожное кафе (например, «Сова», потому что у входа там выставлено чучело белой полярной совы). Он проходит мимо стойки бара и заходит в битком набитый зал, где оглушительно орет музыка. Оглядывается, словно выбирая взглядом кого-то, а потом подходит к одному из столиков.

Сидящая за столиком пара: он – за пятьдесят, горбоносый, хищные черты лица, она – типичная блондинка с гладким искусственным загаром; оба поднимают головы и перестают улыбаться, когда молодой человек загораживает собой свет.

- Что нужно? – спрашивает пожилой хищник. Молодой человек улыбается.

- Понимаете, я могу выполнить любое желание. Одно. Если только вы что-нибудь на самом деле желаете и…

- Иди отсюда, - прерывает его мужчина, а его спутница хихикает и пьет сок.

- Вы не понимаете. Это не то, о чем вы…

- Я сказал, пошел отсюда, - хищник машет рукой с золотым перстнем на пальце. Молодой человек резко замолкает и отходит.

- Пидор, наверно, - говорит блондинка. Из ее накрашенных губ слово «пидор» звучит неестественно грубо. Хищник поворачивается к ней и вдруг молча бьет ее по щеке. Перстень царапает и рвет гладкую кожу.

- Ты чего?! – она визжит от боли, взмахивает руками и выбегает из-за стола.

История такова.

Человек в зеленой куртке подходит к угловому столику. За ним в одиночестве сидит женщина. Ей уже за сорок, длинное и какое-то неуместное в придорожном кафе вечернее платье цвета листьев салата блестит в электрическом свете.

- Здравствуйте, - молодой человек очень вежлив, он улыбается уголками губ, - я могу выполнить любое желание. На самом деле, выполнить желание.

Она внимательно рассматривает его с ног до головы. Потом поднимает подведенные глаза, и глубокие морщинки на веках становятся заметнее.

- Какой интересный мальчик. Любое желание?

- Любое, но только одно, - улыбается он. Женщина молчит и пристально смотрит на него.

- Нет, - говорит она. – Не верю.

На этот раз он даже не протестует. Молча отворачивается и уходит. Женщина берет в руку фужер с шампанским, долго покручивает его за тонкую ножку. Потом подносит ко рту и откусывает край фужера. Тонкое стекло хрустит у нее на зубах, капля крови падает на платье. Но она жует не останавливаясь.

История такова.

Заслонившись искусственной пальмой от остальных посетителей, худой человек с обвисшим лицом пьет водку. Он наполняет очередную рюмку, и внезапно рука его дрожит, потому что человек в зеленой куртке подходит ближе.

- Здравствуйте, - говорит он.

- Привет, - не глядя, бросает худой, - выпить хочешь?

- Нет, спасибо. Я могу выполнить любое желание. Вам стоит только захотеть.

Худой человек смотрит на него сквозь наполненную рюмку и хмыкает.

- А у меня и так все есть. Не веришь? Точно тебе говорю.

Человек в зеленой куртке молча смотрит ему в лицо, которое на глазах обвисает еще больше, словно из худого выпускают воздух.

- Чего смотришь? – зло говорит тот и залпом вбивает в себя рюмку водки. Ставит ее на стол, рука его дрожит, и рюмка падает, катится и разбивается под ногами.

- Извините.

Худой смотрит в спину молодого человека, который уходит, не оглядываясь. Потом человек с обвисшим лицом хватает со стола полную, едва початую бутылку водки. Пальцы его белеют, смыкаясь на горлышке. Он делает большой глоток: один, другой, еще один… Бутылка пустеет, но мужчина тянется за второй. Роняет ее на пол и сползает со стула, захлебываясь в приступе рвоты.

История такова.

Зеленая куртка в центре зала. Молодой человек смотрит на хохочущую подвыпившую компанию: четверо парней и две девушки. Его долго не замечают, и только через несколько минут один из парней – низколобый, стриженый, с широкими плечами боксера, - быстро встает и подходит к нему вплотную.

- Ну? – спрашивает он. – Чего хотел, земляк?

- Я могу выполнить любое желание. Любое ваше желание. Но только одно.

Боксер смотрит на него, и пьяноватая ухмылка сползает с его губ. Он вдруг становится очень старым и шрамы на лице белеют, превращая его в гипсовую маску. Потом он хватает человека в зеленой куртке за плечо, вдавливая пальцы в ткань. В плече что-то хрустит, но молодой человек не меняется в лице, молча, глядя в глаза одной из девушек, которая курит, откинувшись на спинку стула.

- А ну-ка, пойдем, - говорит боксер и скрипит зубами, - пойдем, выйдем…

- Саня, ты только не сильно его, - смеется его сосед.

- Спокойно, - отмахивается боксер и толкает молодого человека перед собой.

Они выходят на улицу. Боксер сразу же сильно бьет человека в зеленой куртке в лицо. Тот падает и поднимается на одно колено.

- Вы меня не поняли… - говорит он спокойно и тут же получает удар коленом. Падает снова, и снова поднимается. Боксер смотрит на него, пьяно смеется, зачем-то вытирая лоб рукой, а потом начинает пятиться к ночному лесу, все убыстряя шаги. Разворачивается и бежит, спотыкаясь, прыгая через лужи и грязь на автостоянке. Еще несколько мгновений его рубашка виднеется в темноте – дерганое белое пятно. Потом исчезает за деревьями.

История такова.

Молодой человек в зеленой куртке поднимается на ноги. Не вытирая кровь с лица, он заходит в кафе и подпрыгивает, обеими руками ухватившись за кронштейн, на котором висит чучело совы. Под его тяжестью гвозди выходят из стены, сова падает на пол.

- Э! Ты что делаешь! – кричит усатый шашлычник, вытирая руки тряпкой. Молодой человек скользит по нему взглядом, хватает сову и выскакивает обратно на улицу. Шашлычник выбегает за ним, схватив со стола длинный нож.

- Лети. Давай! - человек в зеленой куртке подбрасывает чучело совы в небо. Раздается тугой звук хлопающих крыльев, несколько белых перьев кружатся на ветру. Молодой человек поворачивается, глядя в глаза остолбеневшему шашлычнику. Его начинает трясти, сначала еле заметно, потом все сильнее, пальцы бешено комкают куртку, лицо искажается гримасой злости.

- Я же вам говорил правду! – кричит он. – Правду! Если бы вы захотели! Я бы выполнил любое желание!

Над лесом нарастает тяжкий и страшный рев. Деревья начинают валиться, уступая дорогу гигантской стене огня и дрожащего воздуха, катящейся издалека. Она становится все выше, закрывая небо, потом достигает шоссе, и черные куски асфальта взлетают вверх, лопаясь в воронке взрыва. В кафе вылетают стекла, выгибаясь внутрь, точно мыльные пузыри. Шашлычник кричит, срывая голос, но его не слышно.

В эти последние секунды молодой человек в зеленой куртке не смотрит на взрыв. Он стоит, крепко зажмурив глаза. Потом открывает их, но смотрит в другую сторону.

- Черт возьми, - говорит он с горечью. – Вот же, черт возьми.

БРЫЗГИ МОЛОКА

Мы кружим, задыхаясь под глухими забралами, уставив зрачки в зрачки, пытаясь предвидеть удар, бросок врага, чувствуя, как взгляды толпы выжигают узоры на потных спинах, и вот он ошибается, подставляя мне не защищенный броней бок, гладиус вылетает из его руки, и в тот же миг мой трезубец поражает его прямо в грудь, кровь толчками льется из подреберья, раскрашивает молочно-белую кожу северянина, брызжет мне в лицо, амфитеатр взрывается воем толпы, я бросаю сеть на горячий песок арены и вскидываю вверх трезубец, аве, цезарь…

…гарпун дрожит у меня в руках, точно живой, и стылая вода за бортом вскипает мириадами брызг, кружевами пены под гигантским, невероятно белоснежным хвостом, лопасть которого ударяет по вельботу так, что щепки взлетают вверх веером, но я успеваю замахнуться и послать вперед острие, закаленное в масле и крови, и, крестом раскинув руки, взлетая над обломками вельбота, чтобы погрузиться в зеленую бездну, вижу фонтан воды и крови, исторгнутый смертельно раненым кашалотом, точно поток молока из вымени гигантской коровы…

…поднимаясь из грязи, я скольжу по мокрой траве, подхватывая тисовый лук, глядя туда, где прямо на меня несутся их кони, тяжко дышат под седоками, закованными в скорлупу доспехов, с копьями, целящимися в меня, и стрела скользит, просыпаясь ото сна в глубине колчана, ложится на сгиб, "целься, Ньюкастл, стоять крепче!", шлем с белыми перьями цапли на гребне качается на прицеле, удар тетивы по перчатке заставляет потемнеть небо, наполненное тысячей стрел, и перья, словно брызги молока, языки ярко-белого пламени, иглами бьющего прямо в зрачки, разлетаются с катящегося по грязи шлема, наполненного кровью…

…я отлетаю, спиной чувствуя холодный камень стены и лезвие ножа, скользнувшее по руке, их двое, но в этой подворотне слишком тесно, не развернуться, неудобно нападать на случайного прохожего, добыча ускользает и перед глазами искры, но я уклоняюсь, чувствуя кровь, текущую со лба, вгоняю одному в горло короткий кинжал, вовремя выхваченный из ботфорта, наблюдая, как гаснет жизнь в недоумевающих глазах, встречаю другого грудь в грудь, пятная белое кружево рубашки, полосуя наотмашь, пока все идеально-белое не становится совершенно-красным, переступая через силящееся обмануть смерть тело…

…вот лезвие ваджры срубает мне край щита, Арджуна впереди что-то кричит, но я не слышу его, раздавая смерть направо и налево, разрубая головы и переламывая хребты, я ловлю поводья колесницы и поворачиваю бешено храпящих коней туда, где мелькает снежно-белый шлем, и уже сома, молоко богов, льется с неба, но его никто не пьет потому что здесь хватает другого, соленого и горячего нектара, я прыгаю через громаду рухнувшего слона, не отрывая глаз от белого пятна и взмахиваю мечом, заставляя его пошатнуться, он смотрит на меня, пока лезвие погружается все глубже в сердце, падая, падая…

…шаг через бруствер окопа, мы все шагаем и бежим вперед, выставив щетину штыков, многоголосым воплем отгоняя пляшущую по полю смерть, разбрасывающую пригоршни крови и осколков, навстречу нам так же бегут они, дергаются серые пятна шинелей, мы сшибаемся посреди изрытого смертью поля, мой штык, словно живой, вращает меня, сам отыскивая себе цель, с хрустом врезаясь в плоть и отдергиваясь назад, пока не находит белый треугольник под расстегнутой шинелью, проходит насквозь, а я успеваю увернуться от чужого, менее проворного штыка хозяин которого сейчас падает лицом вниз на мои сапоги, пальцами разрывая на себе ворот белейшей, точно в молоке стиранной, прямо перед боем надетой рубахи…

…перископ разрезает волны, и становится виден гигантский лайнер под паучьей тряпкой флага, его команда и пассажиры не замечают нас, я срываю фуражку и бросаю ее на палубу, таков обычай, удача пуглива, и я сквозь намертво сжатые зубы отдаю приказ - зайти с мелководья, пусть они видят нас, другого выбора нет, но корабли конвоя не успевают, давятся сиренами, моя лодка уже на дистанции, и в отсеках все зажали в побелевших пальцах вентили, вцепились в кремальеры, носовой торпедный товсь, пли, торпеда пошла, и вместе с ней словно бы устремляюсь вперед я, и взрыв взметает невыносимо-белый, слепящий горб кипящей воды, матовую молочную пену, спасательные круги пусты и подбирать некого…

…переборки взорваны, в наушниках бьется команда - десантной партии вперед, вперед, бегом, братва, мы летим по коридорам с нуль-гравитацией, выжигая отсек за отсеком, тяжести нет, но на спину, кажется, все равно чугунно давят пластины скафандра, взрыв отбрасывает меня и кружит, кровь из носа втягивается мелкими шариками в фильтры шлема, а впереди уже перестали бить разрядники и вибрация лезвий ближнего боя сотрясает стены, навстречу кувыркается вспоротый скафандр с красными лохмотьями внутри, я перехватываю рукоять обеими руками и прыгаю вперед, подгибая голени к подбородку, скрежет лезвия искрами мимо, зато я не промахнулся, взламывая броню, и шарики крови разлетаются по коридору, в наушниках рык и мат озверевшего десанта, а передо мной еще один, в скафандре с широкой белой полосой через грудную пластину, в свете галогенного фонаря полоса сияет, словно улыбка, он не успевает даже уклониться, я делю его пополам точно по этой ненавистной полосе, выворачиваю вариатор лезвия на полную мощность, оно захлебывается красным паром, руки трупа вскинуты, точно в молитве, которая не поможет никому…

* * *

- Молока не хотите?

- Нет, спасибо, - посетитель, резко побледнев, аккуратно сложил газету, сгреб в кулак мелочь и быстрым шагом вышел, почти выбежал, из бистро.

- Что это с ним? - подняла бровь официантка, обмахивая соседний столик салфеткой.

- Не знаю… Всякое бывает. Может быть, он и на дух не переносит все такое, - хихикнув, отозвалась вторая.

- Вот уж зря! Натуральный продукт, - усмехнулся хозяин бистро и захлопнул ящик кассы. Потом поглядел на часы и махнул рукой.

- А я, пожалуй, как раз выпью. Будь добра, налей-ка мне кружечку.

Белая капля скатилась по его подбородку.

СТАРИК И РЫБА

Старик упорно продолжал рыбачить.

Море сильно штормило, но он почти не обращал на это внимания, стараясь не упустить из виду туго натянувшуюся лесу. С неба лил дождь, который ветром швыряло в насквозь промокший, обвисший парус.

Уже двенадцать часов старик провел в море и до сих пор на крючок попался только один марлин - крупный и блестящий, точно торпеда, но ему нужно было не это. Старик убил марлина ударом деревянной колотушки и бросил его в мешок. Потом вытер тряпкой мокрое лицо и покрепче ухватился за планширь, вычерпывая из лодки воду. И тут лесу дернуло. Лодку даже развернуло и несколько ярдов протащило против ветра. Старик уронил ржавый черпак под ноги и бросился вытравливать лесу. Натянувшаяся как струна, она чиркнула по его ладони, но он даже не почувствовал боли.

- Ах ты, чертова рыба, - пробормотал он, аккуратно вытягивая лесу дюйм за дюймом. Вздувшиеся от напряжения старые мышцы отчаянно болели, но он продолжал тянуть, не меняя позиции. Море вокруг лодки странным образом успокоилось, и дождь утих, как отрезанный, хотя за кормой все так же вздымались черные валы, с которых ветер срывал пену.

И тут старик увидел Рыбу. Она медленно всплывала из глубины, светясь желтым, точно большой слиток золота, и лениво шевелила жабрами. Леса успокоилась и больше не жгла руку, а провисла неподвижно.

"Сейчас бы выпить", - подумал старик. Рыба всплывала, а он вдруг вспомнил о старухе, которая, наверно, до сих пор ждала его на берегу.

- Сука, - неожиданно громко и со злобой произнес он и сам поразился своему хриплому голосу: как скрип ржавой дверной петли. Рыба сделала круг, тенью скользнув под лодкой, и всплыла.

- Чего тебе, старик? - спросила она. В ответ он сначала смог только устало покачать головой. Разжал скрюченные пальцы и невольно застонал, чувствуя боль в старых суставах. Но Рыба ждала, и старик понял, что если не скажет сейчас, то уже никогда не получит второго шанса.

- Понимаешь, - он запрокинул голову и посмотрел на альбатроса, нырявшего под низкими тучами, - моя чертова старуха точно взбесилась. Никакого покоя от нее.

- И что же? - поинтересовалась рыба, снова нырнув, чтобы сделать свой водяной вдох. - Чего она хочет? Сделать ее правительницей Кубы? Владелицей самого большого казино? Утопить в деньгах?

Старик никогда не был в казино, только видел, как туда ходят богатые гринго в белых костюмах. Поэтому он несколько секунд молчал, сматывая лесу на палку. Потом поднял глаза и рассеянно провел шершавым пальцем по острию гарпуна, лежащего у борта.

- Нет. Ты вот что... пожалуйста, сделай так, чтобы у нее осталось только корыто. Одно разбитое корыто. Вот тогда она лопнет от злости.

"И я, наконец-то, смогу жить как хочу и просто ловить рыбу", - мысленно добавил он. Эта мысль изумила старика. Перед ним было море, в теперь которое никто не помешает уходить, когда вздумается.

- Хорошо, - сказала Рыба и вильнула хвостом, отправляясь на глубину.

Э. Хемингуэй. "Старик и Рыба"

(первый, черновой набросок повести "Старик и море")

КРАСОТА

Эх, и хорошо на ранней заре выйти из покосившейся избы на приволье, вздохнуть полной грудью: "Красота!"

Спуститься со скрипящего крыльца, не обращая слуха на грохот рухнувшей сзади крыши. Облокотиться на плетень, упасть вместе с ним на землю и долго лежать, глядя в синее небо. Умыться ключевой водой из дырявого ведра, развалить колодезный сруб, потом выйти за околицу и побежать босиком по росистой траве-мураве, раскинув руки и смеясь от радости.

Беспричинной.

Выбежать на только сжатое поле и помчаться по нему, радуясь тому, как все на Святой Руси ладно и хорошо устроено. Напугать запоздалых жнецов распевами Псалмов Давидовых. Уколоться об стерню, споткнуться, упасть и выколоть себе сразу оба глаза. И медленно ползти по полю домой, прислушиваясь к крику петуха.

* * *

А то вот еще: славно выйти на закате солнца из дремучего Муромского лесу. Размахнуться кистеньком, раззудить руку дубинушкой. И эй-ухнуть.

Ограбить сирот, отнять последнее у вдовицы. Обесчестить, сколь руки загребут, красных девушек. Зарезать за пару луковиц купчишку, едущего с ярмарки, увести корову у крестьянина. Зажечь церковь и пустить "красного петуха" на общинный луг. И радоваться, радоваться, смеясь во все горло.

Беспричинно.

Потом перекреститься широко, троеперстно, от всей души, да жахнуть ендову водки, роняя едучие капли на плисовые штаны.

Хватить ендову вдребезги об сыру-землю, снять кушак и повеситься тут же: на дубе, рядом с сиротами, вдовицей и красными девицами.

ЗА ЕЛКОЙ

- А я тебе говорю - без елки никак!

- Конечно, - торопливо согласился тот, что пониже, быстро переступая ногами в облезлых собачьих унтах, - и я говорю, никак. Без елки-то!

Высокий подозрительно покосился на него и перекинул топор из руки в руку. Потом убежденно заговорил:

- Сам подумай - курам на смех Новый Год так встречать. Если даже под елкой нельзя выпить, послушать куранты...

- Ну еще бы! - с готовностью откликнулся его спутник, украдкой растирая красные, замерзшие руки.

Некоторое время они шли молча. Потом высокий остановился, сдвинул меховую шапку на затылок и вытер пот.

- Да. - сказал он с нажимом. - Трудно нынче найти хорошую елку. Просто напасть какая-то.

Низенький поглядел на него с отчаянием и тяжело вздохнул, ковыряя снег носком унта.

- А может... - начал он, но замолчал, поглядев в решительное лицо.

- Ничего, - сказал высокий, - найдем. Вот еще немножко - и найдем. И будет тогда всякое там тра-ля-ля, веселье и конфетти. Ты конфетти любишь?

- Да! - оживился его спутник, - очень люблю! Это когда - бум! и такое облако разноцветное, да?

- Ну вот видишь, ты и сам все понимаешь. Никак без елки.

Они снова двинулись вперед. Высокий шел, прокладывая дорогу по снежной целине, а низенький, размахивая руками, вихлялся у него за спиной, точно баржа в кильватере атомного ледокола. Он глядел в обтянутую анораком спину и отчаянно, беззвучно шевелил губами.

"Господи, ну пусть он поймет, ну пусть уже догадается! Ну где тут елка? Сколько нам еще идти, мы же уже черт знает как далеко забрались, ну пусть уже Новый Год просто так, ну ведь уже четыре станции разорили дотла, ни у кого елки не было..."

Перед ними.

За ними.

Вокруг них.

На многие сотни километров расстилалась Антарктида.

БЕРЕСТЯНЫЕ БЛОГИ

Господа!

Наконец-то новгородская археология совершила первый серьезный прорыв.

С уверенностью можно говорить о том, что с 1951 года, когда при раскопках была найдена первая берестяная грамота, такого замечательного открытия не случалось. Но теперь - доказано с максимальной точностью, что древние новгородцы были первыми в мире "берестяными блоггерами". Целые залежи "берестяных блогов" (так их стали называть в отличие от знаменитых берестяных грамот) были обнаружены при раскопках в районе Ярославова Дворища, ранее изученного в 1948 году.

Оказалось, что целый участок каким-то образом ускользнул от внимания исследователей. Что неудивительно, если принять во внимание тот факт, что во время раскопок 1948 г. экспедиция А.В. Арциховского весьма бурно праздновала день рождения своего руководителя на всех 84 квадратных метрах раскопа, полностью уничтожив при этом стратиграфию и реперы участка. Впоследствии несколько позабытых во время празднования студентов из отряда Арциховского были обнаружены на так называемом "Готском раскопе" в 1968-1970 гг. (экспедиция В.Л.Янина, А.С.Хорошева, Г.А.Авдусиной), в остатках фундамента каменной башни, и ошибочно классифицированы как жертвенное погребение, относящееся к IX веку...

Что же касается так называемых "берестяных блогов", то находка на Ярославовом Дворище полностью меняет археологические приоритеты. Теперь можно отойти от гипотез и констатировать: да, славяне научились писать раньше. Иначе их переписка не достигла бы такой изощренности к тому времени...

"Берестяные блоги" - это тщательно сшитые полотнища бересты, некоторые из которых достигают в длину до 8 метров и сохранились лишь частично. Однако и сохранившегося текста достаточно, чтобы понять, что эти полотнища служили своего рода аналогами нынешних "интернет-форумов", вывешиваясь, по всей видимости, в окрестностях знаменитого Новгородского веча. Сохранность им обеспечивало то, что после полного использования "блоги" снимали и бережно сворачивали, вымачивая их в березовом дегте, что сберегало их на годы.

Расшифрованные надписи не оставляют сомнений: это записи, к каждой из которых добавлялись комментарии или "каменты с маргинальями", согласно надписи около одной из длинных перекрестных тем. Вот пример. Некий Живило Твердятич, судя по всему - кожемяка, рекламирует свой товар: "У Живилы кожи чисты да пригожи!". Тут же следует целый ряд "каментов".

"Твердятич лжу молвит! Кожи его гнилы зело! Давило, шорник"

"Ты сам-то говори, да не заговаривайся! Это твои кобылы порчены да худы, морда чухонская. Ж. Т."

"Ты кого мордой назвал, рыло кабанятье? Глаза медовухой залил, сволота лупоглазая?"

"Лай мерзостный в грамоте прекратить! Иначе на правеж все пойдете. Данило, исправник"

"Данило - пианица и в зернь проигрался!"

"Это кто здесь блядьим ртом хулу молвит, яко пес брешет? Объявись!"

"Почем шкуры продаешь, Живило? Ходи на ярмарку, в сапожный ряд, спроси Гаврилу Олегова".

"Лучшие гривны в Новгороде! Налетай, подешевело! Варяжское серебро, Миша Правилыч".

"Ты со своими гривнами иди другую бересту пачкай. А серебро твое худое да обрезное, вор! Месила, сын Петров" .

"Вот уж и десятый маргиналий пошел, а все без толку, Господи Исусе".

"Блядий ты сын, а не Петров! Люди, да что ж это деется, при всех хрестиянах вором обозвали! Миша Правилыч".

"Да потому што вор ты и есть! А за матерь мою я тебе сопатку разворочу. Месила сын Петров".

"Почитал. Ужо всю бересту похерили зря. Я"

"Приказ посадника - всю сволочь, которая зряшно переводит место здесь, хватать и в пытошную волочить. За посадника - дьяк Степка Остроумов руку приложил".

"Штоп твоему посаднику-живоглоту вороны очи расклевали".

"Таперича шкуры можете купить дешевле и лучше у Знобилы Мокина сына!"...

Как можно видеть из приведенного отрывка, дискуссии в "берестяных блогах" шли порой такие, что остается только пожалеть о слишком раннем изобретении кириллического письма... Дальнейшая расшифровка "блогов" сейчас ведется ускоренными темпами. Однако же, она затрудняется тем, что некоторые из них несут на себе совершенно явственные следы поджога (как, например, представленный присутствующим в виде фотокопии документ №1332, с латинскими "каментами", изрезанными острым предметом и надписью поверх: "САБАКИ ЛИВОНСКИЯ!". Подобная же участь постигла и документы №№ 1198 и 2001.

Тем не менее я хотел бы закончить свой краткий доклад пожеланием к расшифровщикам как можно тщательнее относиться к работе, чтобы не утратить безвозвратно жемчужины народного творчества.

СКОРБЬ

- О, жестокий, бестрепетный мир! - воскликнул он, и изо всех сил ударил в громозвучащий кимвал. - О, за что же ты обходишься со мной так? О, где же твое милосердие? Смерть! где твое жало? Долиной смертной тени отправляешь ты меня, и нет мне в юдоли сей ни спутника, ни опоры!

И вновь страстный звон кимвала сотряс воздух.

- И если спросишь ты меня: вот, человек, что делаешь ты в обители сей - не отвечу тебе, ибо не знаю, кто я, и где дух мой, змием снедаемый, мечется! И безжалостные оковы давят на виски мои, и руки мои слабы, а разум плавится на огне безжалостном...

Грохот кимвала нарастал, и была в этом тягостном звуке вся скорбь мира.

- И словно тяжкая могильная плита давит на хребет мой и не дает подняться мне, восстать и отрясти прах от ног моих, так что пресмыкаться в пыли обречен я! Воистину, плоть моя - вместилище грехов, обиталище всех скорбей человеческих!

Громовой и мрачный звон потряс небосвод, объятый мглой.

- Ё-моё! Чо такое творится-то? В три часа ночи!

- Да опять алкаш этот, чтоб ему ни дна, ни покрышки! Очухался только что, видать, скотина синюшная. Он как из запоя выйдет, лежит с похмелья посреди комнаты - ни рук ни ног поднять не может - башкой в тазик бьётся каждый раз и мычит! Уж и милицию вызывали, и в вытрезвитель сдавали - все по-новой!

- Нет, ну вот ведь сволочь, а? Не заснуть теперь!

ФИЛОСОФИЯ

Прокравшись через спутанный кустарник, Охотник поднял двухстволку и прицелился в огромного Лося, спокойно обгладывавшего на поляне кору с молодой осины. Целился он долго, посапывая от напряжения. Внезапно Лось поднял голову и посмотрел в его сторону.

- Стрелять будешь или как? - невнятно, с набитым ртом спросил он.

- Че... чего? - растерялся Охотник и отступил на шаг назад.

- Стрелять, я говорю, будешь?- качнув разлапистыми рогами, повторил Лось и взрыл острым копытом дерн.

- Хотелось бы, - признался Охотник, нервно поглаживая цевье ружья.

- Гуманист, - покачал головой Лось, - Эразм!

Охотник протер глаза. Ущипнул себя за руку. Сплюнул через левое плечо.

Лось не исчез. Он бродил по поляне и громко жаловался неизвестно кому:

- Это бесчеловечно! Вы только посмотрите: я, мыслящее существо, стою под дулом орудия убийства, принесенного в наш Дремучий Лес невежественным и жестоким приматом, мнящим себя венцом творения. И мне - мне! - приходится с этим мириться, ежесекундно рискуя пасть жертвой садиста!

Он передохнул, нервно пободал рогами осину и продолжил, косясь в сторону растерянного Охотника:

- А ведь, вполне возможно, что я уже стою на пороге великого философского открытия. Мы могли бы наладить диалог культур, рассмотреть онтологические вопросы бытия...

Оглушительный дуплет грянул, точно гром среди ясного неба. Взревев, Лось взвился на дыбы и рухнул, ёкнув окровавленным боком.

Охотник подошел к нему и потыкал вздрагивающую тушу стволом ружья.

- Я сам - кандидат философских наук. Не хватало еще, чтобы какая-то тварь с рогами диссертацию защитила, - тихо и злобно сообщил он в пространство, и щелкнул стволами, выбросив две дымящиеся гильзы, - вот ведь животное...

МУ-МУ

Му-Му никак не тонула.

В очередной раз швырнув в нее кирпич, Герасим, невнятно мыча, взялся за весла и описал на лодке широкий круг, укоризненно глядя на безмятежно лежащую в центре окружности собачку.

Му-Му меланхолично смотрела в небо и изредка немотивированно шевелила левой задней лапой. Злобно плюнув в воду ("Не плюй в колодец...!" - раздался было с небес звучный голос, но глухонемой не обратил на явное знамение никакого внимания), Герасим пошарил на дне лодки и достал багор. Потыкал им в серое мохнатое тельце, лениво бултыхающееся среди палок и веток.

- Ы-ы? - промычал он, что, надо думать, долженствовало означать: "Чертова псина, ну сколько можно?".

Му-Му перевернулась на живот и одним глазом вопросительно посмотрела на хозяина.

Запас кирпичей, погруженных в лодку, был исчерпан.

В нарушение всех законов физики, тщедушная собачонка с привязанным к каждой лапе здоровенным куском камня, лихо выгребала по глади озера, и даже не пыталась утонуть. Будь на месте Герасима кто-то другой - хотя бы самый захудалый богослов - он бы непременно задумался и вывел бы для себя ослепительную истину о неисповедимости путей господних и все такое прочее. Но Герасим был простым крестьянином. Задумавшись, он пришел к простому решению - проколоть собаку вилами. Для этого пришлось грести к берегу.

Вилы нашлись в ближайшем овине. Не глядя на гуляющую туда-сюда по берегу изрядную толпу жалостливо заламывающих руки зрителей, огромный мужик, заросший сивыми нечесаными волосами, словно мамонт вломился внутрь, схватил инструмент и прыгнул обратно в лодку. Герасима боялись, поэтому остановить его никто не попытался, и только самые смелые кричали издалека: "Пошто животину тиранишь, ирод?". Кричать было хорошо и удобно, все знали, что глухой как пень Герасим этого даже не заметит.

Му-Му уже снова перевернулась на спину и плавала теперь мелкими кругами, для интереса вихляя хвостом. Пущенные в нее могучей рукой вилы собачонку словно бы раззадорили - она стремительно набрала приличную скорость, так что бурун стал напоминать след лоцманского катера, и угрожающе таранила лодку лобастой головой с развевающимися ушами.

Борт треснул и вогнулся внутрь. Хватая руками воздух, Герасим с истошным мычаньем хлопнулся в воду. Плавать он не умел, да вдобавок ко всему, еще и тяжелая, намокшая в воде собака лезла к нему на плечи, больно стучала кирпичами по голове. Мычанье быстро перешло в бульканье, потом в маленьком водовороте закружился рукав холстинной рубахи - и Герасим исчез.

Утомившаяся Му-Му, отфыркиваясь, поплыла к берегу. Тяжело чавкая привязанными кирпичами по скользкой глине, она выбралась на траву и принялась радостно отряхиваться.

Народ на берегу молча поглядел на нее и, шепотом переругиваясь, разошелся по своим делам. Один только слепой бродяга сидел на зеленом пригорке и дребезжащим голосом тянул лазаря.

Смеркалось.

ВЕЧНОСТЬ ОПОЗДАВШИХ

Мы возвращались с игры.

Что это была за игра – сейчас уже и не вспомнить: слишком много всего случилось после нее. Проходила она в каком-то пригородном лагере, уже давно закрытом на ремонт. Могу только сказать, что роль городского сумасшедшего, которого я играл, мне удалась. Обычная такая роль, не требующая никаких особых талантов – ходи повсюду и произноси туманные бессвязные пророчества. Еще и кормят даром.

Но игра закончилась. Чтобы дойти до автобуса, который отвезет нас обратно в город, нужно было пройти около километра по лесной дороге и выйти на трассу. Но мы – я, мой приятель Леша, девушка Катя и еще один человек, имени которого я не помню – мы задержались. Посреди лагеря стояла металлическая решетчатая вышка. Зачем ее там поставили, никто сказать не мог, но на время игры она стала сторожевой башней. Леша там практически жил. Там же он забыл свой любимый белый свитер.

- Я сейчас! – всполошившись, он сбросил с плеч рюкзак и метнулся к вышке. Мы втроем стояли и смотрели, как он карабкается по ржавым скобам наверх.

- Ну вот… - протянула маленькая рыжая Катя, - так мы на автобус опоздаем.

- Не опоздаем, - отозвался я и закурил, прислонившись к створке ворот. Вокруг стояла полная тишина – так тихо бывает перед грозой. Ни один лист на деревьях не шевелился. Странное ощущение полного оцепенения.

Леша наверху внятно ругался.

- Что там? – крикнул я.

- Зацепился… чертов рукав… - откликнулся он, и через несколько секунд, - Ну наконец-то!

Мой приятель спустился на землю, обвязал свитер вокруг пояса и подбежал к нам.

- Двинулись, - я потушил сигарету об ворота и снова вскинул на плечи рюкзак, - вот сейчас опоздаем, мало не покажется. Похоже, дождь будет…

Над головой и вправду, собирались тучи. Странная, гладкая мгла заволакивала небо. Мы ускорили шаг. На дороге уже никого не было. Кажется, отстали серьезно.

Лесная дорога вдруг сменилась ровно выложенными каменными плитками. Мы растерянно переглянулись. Никто из нас не помнил такого. И вдруг лес кончился. Мы вышли на площадь. Небольшая площадь на берегу ручья. Аккуратные узорчатые перила, скамейки – и дом. Он стоял чуть сбоку, дорога огибала его под самой стеной. Больше всего этот дом походил на работу какого-нибудь архитектора, решившего превратить собственный особняк в чудо дизайна. Над крышей тянулась вверх башня – вся из темного стекла и кованого металла. Но ничего старинного, вполне современная работа.

Широкие балконы тоже были застеклены, и проходя мимо, я заметил, что на одном из них стоят две девушки в темных платьях. Девушки смотрели на нас без улыбок, каждая держала в руке длинный коктейльный стакан.

«Дача чья-то, что ли?» - подумал я и ускорил шаг, чтобы поскорее миновать частную собственность. Не люблю разговоры и объяснения. Завернув за угол, я увидел, что мощеная дорога кончается лестницей, уходящей в арку ворот.

- Не было этого, - тихо сказал за моей спиной Леша, - мы же приехали, я точно помню, что шли через лес…

Вокруг уже совсем стемнело. Внезапно вдоль дороги зажглись фонари – странный, какой-то неживой их свет усилил во мне чувство полной безысходности. Но надо было идти, и я пошел вперед, на лестницу.

Там нас ждали. Из темноты вперед выступили две женщины – они серьезно смотрели на нас, и я вдруг понял, что все совсем плохо. Страшно мне не было, но и сопротивляться тому, что сейчас случится, я не мог. Отчетливо понимая, что – зря.

- Вы уже пришли, - мягко сказала одна из женщин, и показала на открывшуюся сбоку дверь, - заходите.

- Нам туда? – растерянно спросила Катя.

- Да, - сказала женщина, - заходите.

Надо было что-то сказать, и я сказал:

- Понятно, - и сбросил рюкзак.

В большой комнате, куда нас привели, стояло четыре кровати, и не было окон – только горела над деревянным столом лампа без теней. Железные, застеленные одеялами кровати, лампа, еще одна дверь куда-то («Душ», - подумал я). И все. Тревоги не было, только полное равнодушие и тупая, давящая усталость.

- Теперь вы будете здесь, - сказала вторая женщина, которая до этого держалась в тени. Она выступила вперед, и я смог разглядеть ее лицо. Самое обычное, гладкое, без морщинок. Абсолютно незапоминающееся лицо, таких много в уличной толпе – мелькнет перед тобой, и через секунду ты его не вспомнишь, а если спросят – не сможешь описать.

- Почему мы будем здесь? – спросила Катя. В ее звенящем, напряженном голосе тоже не было паники – только желание узнать.

- Потому что вы опоздали, - сказала эта женщина, и повернулась к двери, - и потому что вы заигрались.

- Стоп, - это Леша вступил в разговор. Женщина, которая уже держалась за ручку двери, посмотрела на него. Он запнулся, но упрямо продолжил, - как это? Заигрались?

- Кого ты играл? – вопросом на вопрос ответила женщина.

- Я? Ну… Воина. Стражника.

- Значит, и здесь с тобой будет то же самое. Расплата по мерке. Ты, - она повернулась к Кате, - была «женой дворянина». Предметом мебели, верно? Расплата по мерке.

- А ты, - она открыла дверь и искоса глянула на меня. Блик лампы мазнул по ее лицу, и на мгновение глаза женщины вспыхнули холодным огнем, - ты был сумасшедшим.

Я все понял и сел на кровать.

- Это что – такое чистилище? – спросила Катя. Ни испуга, ни паники в голосе. – Сколько нам здесь быть?

- Это не чистилище. Это – ваша собственная вечность.

- Одна комната? – закричал Леша. – Вечность?!?

- Да, - равнодушно донеслось с порога сквозь шорох открывшейся двери, - это и есть вечность.

Дверь закрылась.

Сколько потом прошло времени – я не знаю.

Нас никто не стерег, и мы никуда не бежали. Комната даже не запиралась, но ни разу ни у кого из нас не возникло и тени желания открыть ее и выйти наружу. Зачем? Наша вечность была с нами, и мы понимали, что из нее некуда бежать. Куда попадают те, кто опоздал с игры? Теперь я и это знал. Их ждут и уводят за руку туда, где только кровать и никогда не гаснущая лампа над столом. В круге желтого света – пачка чистой бумаги и ручка, тени по углам и скрип кроватных пружин под телом безмолвного соседа. И этому нет конца. Расплата по мерке. Все верно. Теперь я только и делал, что ждал, когда же начну сходить с ума, превращаясь в отголосок своей собственной роли, когда же мозг откажется подчиняться, и я начну произносить бессмысленные слова – уже не по правилам игры, а сам по себе.

Время остановилось. Открывал ли я глаза, закрывал ли их снова – перед ними был все тот же темный потолок. Леша молчал. Тот, безымянный - тоже. И Катя не произносила ни слова, только глядела на меня так, словно я был для нее последней точкой опоры на карте стремительно уползающей реальности.

Я смотрел на нее.

Прошло еще несколько тысяч лет – или секунд, или одно мучительно пустое мгновение между вдохом и выдохом, прежде чем я встал и подошел к ней. Она уткнулась рыжей головой мне в грудь, и я почувствовал в своих руках ее теплую ладошку.

- Я тебя люблю, - сказал я, опустился на колени и снизу заглянул в большие-пребольшие глаза потерявшегося человека. Она рванулась ко мне сразу, всем телом, обняла отчаянно и словно приросла так, что не оторвать.

- И я тебя… - послышался ее шепот.

Вечность рухнула, словно карточный домик, и рассыпалась. Леша и тот, второй, у которого не было имени, неподвижными тенями маячившие в глубине комнаты, отодвинулись вдаль, подернулись мраком, но я понимал – теперь бояться нечего. Потому что вечность, поделенная нами на двоих, перестала быть безнадежной. Превратилась всего лишь в установленный кем-то отрезок времени. Мы стояли, обнявшись, и смотрели друг другу в глаза.

За спиной открылась дверь. На пороге стояли те же две женщины, за их спинами – еще какие-то люди. Они смотрели на нас, но теперь – как-то по-другому, словно увидели что-то новое.

- Идите за нами, - мягко сказала одна из женщин. Я взял Катю за руку, и мы перешагнули порог комнаты, чувствуя, как дверь за нашими спинами снова закрывается, отсекая нас от недавних (недавних ли?) товарищей по игре, остающихся в их собственной вечности, с которой не смогли справиться. Мы вышли на лестницу, и я зажмурился от яркого света – хотя были легкие и теплые летние сумерки.

- Идите на север, - все так же мягко и с полуулыбкой на губах сказала женщина, и показала рукой на дорогу, вдали сливающуюся с синим отсветом фонарей, в котором теперь не было ничего безнадежного.

- И куда мы придем? – спросила Катя, не выпуская мою руку.

- Раз вы нашли ответ - идите к себе, - ответ прозвучал уже издалека. С каждым шагом мы двое как будто скользили прочь все быстрее и быстрее.

… А потом нахлынул свет и звук. Мы стояли у стены железнодорожного вокзала, и народ, спешащий на электрички, касался нас рукавами одежды, цеплял сумками, и голос диктора объявлял платформы и названия станций.

Кто-то тронул меня за плечо. Я оглянулся. Позади меня стоял, вполне дружелюбно улыбаясь, высокий парень в синей куртке.

- Вот и вы, - сказал он, и, прежде чем я успел что-то ответить, несколькими резкими взмахами широкого черного маркера нарисовал на рукаве у меня и Кати знак – ромб с короткой чертой внутри. Сунул мне в руку маркер, хлопнул по плечу и исчез в толпе.

Почему-то я знал, что это – правильно. Правильнее просто быть не может. Но оставалось еще что-то, и я огляделся.

Тех, кто едет на игру, видно издалека. Большие рюкзаки мелькали в толпе.

- Стой, - я шагнул вперед и поймал за рукав последнего, который торопился за всеми – невысокого юношу с длинными волосами, схваченными в хвост на затылке. Он вздрогнул и посмотрел на меня, вытирая мокрый лоб рукой. Я зубами сдернул колпачок маркера и черкнул у него на куртке черный ромб.

- Не опаздывай, дружище.

Он хотел что-то ответить, но я бросил маркер вниз с перрона и шагнул назад, в толпу. Обнял прижавшуюся ко мне Катю за плечи и спросил у нее:

- Ну что? Вперед?

- Вперед! – засмеялась она. И мы пошли вперед. Но каждый из нас знал, что где-то есть та самая вечность, которая отпустила нас, переставших ее бояться. Вечность не успевших, вечность опоздавших.

У нее много времени.

Она ждет вечно.

СЕВЕР

Лед, лед, лед.

Железное полотно вместе с памятью уходят в эту белую, туманную мглу, где замерзающий воздух еле слышно шуршит, звенит кристалликами льда. Тысячи духов ткут эту дорогу, ее полированный стальной язык ползет все дальше, примораживая к себе ладони. Вересковая трубка роняет кольца дыма вниз. Он так холоден, этот дым, даже он здесь не греет.

Снег, снег, снег.

Сверкающая простыня для инеистых великанов.

Тром саво! Мимо старых торфяных болот с незамерзающими окнами-промоинами идет лента дороги, и еле слышно блестит чуть накатанной строчкой, протыкая холмы, рассыпая мерзлую крошку земли. А может, это и не дорога вовсе, а Слово, написанное неразборчивым почерком,все буквы которого сливаются в почти прямую линию, дрожащую на морозе.

Далекий треск в белом небе.

Зимняя радуга, кольца вокруг многих солнц. Видеть такой знак, ледяной мост, пережить его - каждому ли? Она тоже звенит. Синяя рыба, притаившись на дне омута, тяжело поднимает плавники, шевелит жабрами, человеческим взглядом смотрит сквозь воду, слипающуюся в обжигающий кожу кисель. Ань торово! Она видит меня, я тоже чувствую ее глаза, неподвижно замершие на моем лице.

Туман, туман, туман.

Человеческие лица на каждом дереве вдоль дороги - вырезанные на коре, с губами, крашеными кровью и жиром. Тавро родовых владений, груды оленьих рогов, припорошенные снегом. Ленты вьются по ветру, искрясь инеем. Перетекают в полотнища северного сияния, Харпа, Лыжни Уходящих. Оно рушится сверху, встает ослепительным ужасом для живых. Вэйво!

Север, Север, Север.

Зачем эти сны?

Море, рушащее на каменистый берег воду - брызги как ножи, секут лицо без жалости, татуируя его мертвым языком забытых людей. Говорящие острова сорвались с якорей в этом море, они словно киты, ворочающиеся в пене. Они полируют свои бока морской водой,они пьют ее и выдыхают вверх облаками горького тумана. Бивни мамонтов на пустом берегу звенят на разные тона, тихо поют голосами любимых, забытых, оставленных.

Холод, холод, холод.

Белая паутина прорастает на откинутом пологе, затягивает вход, сеткой врастает под кожу. Вдох - и чья-то тень гладит тебя по щекам холодными пальцами, приникает к твоему рту сладкими губами. Хась тара, вэйсако!

Не оставайся.

ПРЕВЕД

Утро началось по звонку будильника.

- Превед, - тускло сказала жена, когда Петровееров вышел к завтраку, - Скажи, пожалуйста, всем своим контактам, которые в аське, чтобы контакт 313312689 они не принимали...

- Почему? - поинтересовался Петровееров, намазывая масло на хлеб.

- Это вирус!!! - вдруг взвизгнула жена. Рука, размешивающая сахар в кружке, дрогнула, и горячий чай выплеснулся прямо на брюки Петровеерова.

Он бросил намазанный бутерброд, не заметив этого, потом наступил на него ногой в носке и заплясал по комнате, обмахивая дымящиеся штанины полотенцем. Когда боль прошла, он поднял глаза и встретился взглядом с тещей, незаметно прокравшейся на кухню.

- Если примешь контакт, - зловеще прошипела она, - Windows полетит при первом выключении компа!!! А если кто-то из контактов это словит, то он появляется у тебя автоматически!!!

Петровееров закрыл глаза, молча отодвинул тещу с дороги, обулся и вышел в подъезд, схватив портфель. Вслед ему глухо донеслось:

- Скопируй это и перешли всем!

На улице была не совсем еще весна, но что-то близкое - мокрый снег в лицо, безнадежные крики ворон и дворник, злобно матерящий припаркованные у дома машины. "Март", - подумал Петровееров.

- Здорово, Фарид, - помахал он дворнику. Тот, словно только этого и ждал, оперся на лопату и радостно зажестикулировал.

- Э, превед, сосед! А ты знаешь, да? Что контакт 313312689 принимать не надо? Слышишь, да? А то снег башка попадет, вирус в твой компьютер залетит - совсем Виндовз мертвый будет!? – Фарид добродушно рассмеялся. Он очень любил фильм "Джентльмены удачи" и чебуреки.

Петровееров быстро пошел к метро, по пути дико оглядываясь через плечо. Он почти не смотрел на дорогу и поэтому внезапно налетел на старую нищенку, сгорбленно стоящую у подземного перехода.

- Христа ради... - забормотала та. Петровееров бросил в протянутую ладонь пять рублей и пошел вниз по ступеням.

- Дай Бог здоровья тебе, сынок, - гнусили сзади. - И контакт от номера 313312689 не принимай, Господь избави, а то вирус это, и машина твоя, не дай Бог, помрет в одночасье - и всё, превед, не вылечить...

Протолкавшись через спешащую по своим делам толпу, бледный Петровееров дождался поезда. Хлынувшие в вагон пассажиры внесли и его.

- Осторожно, двери закрываются, - раздался бодрый женский голос, - следующая станция... - тут в динамике что-то забулькало, раздался звук, как будто кто-то пытается справиться с насморком, и тот же голос произнес:

- Уважаемые пассажиры! Превед! Руководство Московского метрополитена напоминает вам, что прием контакта у номера 313312689 может негативно сказаться на состоянии здоровья вашего компьютера. Это вирус!!! Руководство метрополитена не несет ответственности за контакты на территории метро!!

Когда Петровееров вышел из метро, вытирая взмокший лоб, на глаза ему попался большой и яркий плакат. Из пены волн на зрителя надвигался авианосец США "Честер У. Нимитц", рядом по суше ехал танк "Абрамс", а в небе летел "F-117". "С праздником 23 февраля! - гласила радостная надпись. – Превед защитникам родины!" Ниже мелкими буквами было допечатано: "Гражданин России! Не поддавайся на провокации icq-номера 313312689! Твой долг - не принимать контакт у этого вируса, который стремится превратить компьютеры в груды мертвого железа!"

- С Масленицей Вас! - весело сказал кто-то за спиной у Петровеерова. Тот обернулся. Мужчина средних лет протягивал ему листовку, улыбаясь во весь рот, полный кривых зубов. - Посетите нашу стоматологию!

Он машинально взял бумажку и вдруг увидел на груди у кривозубого металлический жетон. "РЕГ. НОМЕР 313312689"

- А! - захрипел Петровееров, бросая портфель. - Так это ты, подлец?! Ну привет тебе! Превед! ПРЕВЕД!!!

ВЕСНА

Весна - в каждом месте своя.

Где-то она выходит парадным шагом, походкой "от бедра", словно манекенщица - вот ее плащ мазнул по стене дома, вот ее волосы коснулись щеки прохожего, и он радостно остановился, пытаясь понять – что это?

Это - Весна Красного Города, брат.

Где-то она неторопливо струится капелью с крыш, заполняет водосточные желоба, переливается под талой ажурной коркой ручьев, на которых светятся солнечные блики.

Это - Весна Корабельная.

Где-то она приносит с собой запах талого снега и почему-то - брусники, словно сырой ветер бросает тебе к ногам горсть твердых и блестящих зеленых листьев. От этого ветра плавятся сугробы, оседают, оставляя теплые проталины. Тогда лайки сходят с ума, бегают по сугробам, гоняются за своим хвостом, жмурясь от солнца и тоненько тявкая.

Значит - пришла Весна Северян.

А где-то весна долго медлит, а потом врывается в город - смотри! вот она - я! Лови брызги холодной соленой воды в лицо - здесь море, шумящее волнами под гранитным парапетом Золотого Рога. Здесь сопки, на которых дрожит горячее марево, с которых сползает снег, уходя вниз, оставляя мокрый песок.

Это - Весна Крайземельная.

Но только здесь, у нас, в городе, стоящем по левую руку Сибири, она черной лентой выползает из нежеланных подворотен, холодными каплями стекает по лицу. И ночью не поймешь - вода это или слезы. На вкус все одинаково солоно. А может быть, это кровь, потому что в подворотне тебя не встретит улыбка весны. А может быть, березовый сок, который перестал быть сладким. Тяжелая грязь остается после этой весны, и хлопают двери в домах, и вряд ли кто-то откроет их шире, чем на длину цепочки, чтобы послушать - кто это там, внизу, в темноте, поет на разные голоса.

Весна Ворона, Весна Обманная.

Вот она - сверкает лезвием ножа и тупо смотрит в глаза чернотой пистолетных зрачков. Кто-то не выдерживает этого взгляда, да и вообще - мало героев, чтоб выдержать его и остаться в живых. Остальные потом пьют, разливая на весу в подставленные стаканы и вспоминают.

Весна Конечная.

Ржавыми рельсами она ведет в темноту, где на кривых скользких тропинках каждая ветка - как штык, и нет там тех, кто знает тебя по имени, и нет там тех, кто хочет тебя узнать. Шаг влево, шаг вправо с этих рельсов - и весной тебя не найдет никто. Ворох грязных бинтов под дождем.

Весна Окольных Путей.

Здесь, на колотой брусчатке улиц, меняются лица - вот дунул южный ветер. А вот - северный, и из лиц прохожих прорастают заточенные лезвия. Рваное небо брюхом наколото на шпили двух телевышек, и по ним течет бесконечная водяная кровь, душная пыль, напитывающая одежду и кожу.

Весна Остановки Сердец.

Только бы пережить ее - и придет Корабельная, и поднимет паруса Крайземельная, и издалека яростно-синей волной примчится Весна Северян. Только бы суметь стряхнуть с подошв пласты этой грязи – и придет Весна Красного Города.

Ты дождись! Дождись!

ОШИБОЧКА ВЫШЛА

Тихо, как умеют только воспитанные звери, Медвед сидел возле неподвижной человеческой фигуры, едва видневшейся из синевато сверкавшего на солнце сугроба. Его грязные ноздри тихо подергивались. Из приоткрытого рта, в котором виднелись старые, желтые, но еще могучие клыки, свисала и покачивалась на ветру тоненькая ниточка густой слюны. Медвед соскучился.

В зимнем лесу не попадалось влюбленных парочек. Поднятый войной из зимней берлоги, он был любопытен и жаждал общения. Но, обнюхав неподвижное тело, остро пахнущее бензином, Медвед лениво отошел на полянку, где в изобилии лежали такие же неподвижные, вмерзшие в наст человеческие тела. Здороваться там было не с кем. Стон и шорох вернули его обратно. "Наконец-то!" - радостно подумал Медвед, тихонько, на пробу вскидывая лапы

И вот он сидел около Алексея Мересьева. Любопытство и вежливость боролись в нем с деликатностью. Любопытство стало побеждать. Медвед вздохнул, поднялся, лапой перевернул человека в сугробе и потряс его за комбинезон.

- Вставай уже. Замерзнешь...

Больших усилий стоило Алексею в это мгновение подавить в себе желание открыть глаза, отпрянуть, закричать, оттолкнуть эту грузную, навалившуюся ему на грудь говорящую тушу. В то время как все существо его рвалось к бурной и яростной защите, он заставил себя медленным, незаметным движением опустить руку в карман, нащупать там рубчатую рукоять пистолета, осторожно, чтобы не щелкнул, взвести большим пальцем курок и начать незаметно вынимать уже вооруженную руку.

Заметив движение Алексея, Медвед обрадовался еще больше. "Ага! - пронеслось в лобастой звериной голове. - Вот сейчас я над ним пошучу!"

Не рассчитав своих усилий по приведению летчика в чувство, зверь еще сильнее рванул комбинезон. Крепкая материя затрещала, но выдержала. Имитируя ярость, Медвед неистово заревел - это бы его лучший номер еще с тех пор, как он до войны "работал" на арене цирка-шапито. Он дружелюбно схватил комбинезон зубами, нечаянно защемив через мех и вату тело.

- Что ж ты делаешь, сука плюшевая? - Алексей последним усилием воли подавил в себе боль, вскинул пистолет и спустил курок.

Глухой выстрел треснул раскатисто и гулко.

Вспорхнув, проворно улетела обалдевшая от реакции человека сорока. Иней посыпался с потревоженных ветвей. Зверь медленно выпустил так ничего и не понявшего человека. Мересьев упал в снег, не отрывая от противника глаз. Тот сидел на задних лапах, вскинув передние, и в черных,заросших мелкой шерстью глазках застыло недоумение. Густая кровь матовой струйкой пробивалась меж его клыков и падала на снег.

Медвед неверяще оглядел свою широкую грудь.

- Превед... - неожиданно тонким голосом сказал он. - Кросавчег лётчег. Ничего себе, первое апреля. Что ж ты, мать твою...

Алексей тупо глядел на Медведа. Тот зарычал хрипло и страшно, грузно поднялся на задние лапы и тут же замертво осел в снег, прежде чем Алексей успел выстрелить еще раз. Голубой наст медленно заплывал красным и, подтаивая, слегка дымился у головы зверя. Медвед был мертв.

- Превед? - растерянно повторил летчик. - Это что еще за слово такое - "превед"?

Борис Полевой. "Повесть о настоящем Медведе".

Первая черновая редакция.

ПАЛАЧ

Измученный Добрыня Никитич еще раз махнул мечом, и левая голова Змея-Горыныча с издевательским смешком покатилась по истоптанной земле. Прежде чем Добрыня успел пнуть ее ногой, голова ловко подпрыгнула и приросла обратно на толстую чешуйчатую шею. Богатырь застонал от ненависти и хрипло выругался.

- Что, притомился, человечишко? - злорадно спросил Змей хором.

- Умолкни, погань! - сквозь зубы прошипел Добрыня и поднял меч, чувствуя, как от усталости онемели руки. Головы Змея выдохнули пламя. Добрыня прикрылся щитом, об который разбился багровый поток, и с проклятьем отбросил обуглившиеся остатки в сторону.

- Добрыня, браток, погоди! - послышалось сзади.

Отскочив от Змея, богатырь торопливо оглянулся. Ему махал рукой Илья Муромец.

- Не...время... нам... отдыхать! - выкашлял копоть из легких Добрыня. Но Илья успокаивающе похлопал его по плечу и показал куда-то вбок. Озадаченный Никитич повернулся. Под вековым дубом, о чем-то тихо беседуя с Алешей Поповичем, стоял человек в длинном плаще и черной кожаной маске. Добрыня удивленно посмотрел на него: тот невозмутимо выдержал взгляд богатыря, только глаза в прорезях маски странно блеснули.

- Илья, это кто? - спросил Добрыня Никитич. В это время Змей, воспользовавшись передышкой, взревел и расправил крылья, уже готовясь взлететь.

Но тут случилось странное.

Медленным, торжественным шагом подойдя к Змею на такое расстояние, что его отделял от него только клочок обожженной земли, незнакомец снял с себя маску. Все три головы Змея некоторое время с возрастающим ужасом смотрели на бледное лицо,обрамленное черными волосами и бакенбардами и хранившее бесстрастное, ледяное спокойствие. Потом Горыныч попятился. Он вжался в скалу, словно бы стараясь уменьшиться в размерах, прикрыться крыльями. Две головы зажмурились и бессильно поникли.

- Нет! - вскрикнула главная голова. - Нет! Это адское видение! Это не он!.. Помогите!

Змей завопил так страшно, что с содрогнувшегося дуба облетела зеленая листва. Когтистыми лапами он рыл землю, как будто желая раздвинуть ее и укрыться в ней.

- Да кто ж ты такой? - воскликнул Добрыня, растерянно глядя на человека в маске.

- Спросите у чудовища, - сказал человек в красном плаще. - Вы сами видите, Змей меня узнал.

- Лилльский палач! Лилльский палач! - выкрикивал Горыныч. Лапы его ослабели, и он тяжело обрушился наземь.

Богатыри молча отступили назад, оставив палача наедине с жертвой...

А. Дюма "Три богатыря. Санктъ-Петербургъ, изданiе Сытина"

РАБОТОРГОВЛЯ

Буратино был неумолим.

Он прошелся вдоль качающегося на жарком ветру строя, пристально вглядываясь в иссохшие лица рабов.

- Что это? Это что?! - вдруг гаркнул он, указывая сучковатым пальцем на высокого доходягу, который безуспешно пытался спрятаться в задней шеренге. Капитан пиратского корабля засуетился и подскочил поближе - он очень боялся потерять хотя бы один золотой.

- Это? Мистер...

- Для вас, скоты - Пиноккио! - зло мотнул головой Буратино.

- Мистер Пиноккио, это один из лучших! Вы не смотрите, что он такой высохший - зато крепкий. Вырезан из лучшего эбена. Работящий, просто на зависть. И воды почти не просит...

- Не просит... - процедил Буратино. - Еще и воды ему подавай. А этот?

Он поддал ногой почти превратившегося в уголь коротышку, обессиленно лежавшего на палубе.

- Всякое при абордаже бывает, господин Пиноккио! - негодующе воскликнул капитан, глядя, как с коротышки осыпается зола. - Этот немного пострадал. Оклемается, пустит корни, станет как новенький.

Буратино отмахнулся.

- Нечего мне тут зубы заговаривать. Таких беру по весу, на фунты. Горелое дерево иначе у тебя никто не купит, понял?

- Вы же меня разорите! - заскулил и одновременно с ненавистью заскрипел зубами пират.

- Негодяи! - вдруг выкрикнул кто-то из заднего ряда рабов.

- Эт-то что у нас там? - насторожился Буратино. По его знаку двое дюжих дубовых пиратов подскочили, ударами кулаков распихивая звонкие деревянные тела. Потом они выволокли крикуна. Это был совсем еще молодой, эбенового дерева невольник - казалось, долгое пребывание в жарком и сухом трюме ему ничуть не повредило, и теперь он зло смотрел на Буратино.

- Хорош! - удовлетворенно заметил тот, обходя раба кругом. - Вот это я понимаю - отличная порода! За этого получишь вдесятеро. Только сначала...

Он что-то прошептал в заскорузлое, покрытое покоробившейся корой, ухо капитана. Хохотнув, тот подошел к невольнику и присел перед ним на корточки.

- Бунтовать, сынок? Гляди, каналья, что у нас для таких припасено, - и капитан медленно потянул из широких ножен пилу, тускло блестящую хорошо разведенными зубьями, - держите его крепче, ребята.

Брызнул свежий древесный сок, над палубой повис истошный крик. Поднявшись на ноги, пират молча бросил к грязным ботфортам Буратино пару черных ушей, глухо стукнувших о доски палубы.

- Будет знать, - пробормотал работорговец, мельком взглянув на них. Он был уже полностью погружен в расчеты.

Когда мешок с золотом перекочевал в руки капитана, Буратино зевнул и потер поясницу.

- Загоняй их в трюм! - зычно крикнул он, махнув рукой своему боцману. Потом подошел к стонущему невольнику, лишившемуся ушей.

- Ну что? Будешь дальше бунтовать? Смотри, у тебя еще есть нос. Хотя и не такой длинный, как у меня.

Дождавшись, пока пираты отгогочут над грубой шуткой, Буратино снова повысил голос.

- А вы, уроды, - он обвел тяжелым взглядом остальных рабов, - запомните! Меня зовут Себастьян Перейра. Запомнили? И еще одно - я торгую ТОЛЬКО черным деревом!

КОРНИ И ВЕТВИ

Корни, мои корни настолько глубоки, что достают до самого ада.

В том аду течет сладкая река из ножей и бритвенных лезвий, приносящая успокоение тем, кто понял. Остальным она приносит горечь отравы и железо, скрипящее на зубах и полосующее горящую глотку. Корни купаются в этой реке и дрожат от сладости, от пронизывающего холода полированной стали.

Но потом мои корни проникают еще ниже.

Под стальной рекой в черной тягучей воде живет синяя рыба без глаз, с девичьими губами. Этими губами она шепчет тайны, которые некому услышать, а услышавшие их - сходят с ума, вспоминая о том, что давно мертвы, и грызут землю. У синей рыбы нет глаз, она никогда не видит ни живых ни мертвых.

Но мои корни проникают ниже.

Под черной водой - каменная плита с замурованными в ней лицами, которые грезят, не открывая глаз - шепчут друг другу, не слушая, рыдают без слез, смеются без смеха. Сосчитать их нельзя, камень запирает их навсегда, и ключей от него нет.

Но мои корни пробиваются сквозь него.

Там - бесконечный вихрь голосов, эхо несуществующей памяти еще не родившихся миров. Там - метель в бесконечной тьме, невидимые девятилучевые снежинки, которые срывают с моих корней плоть, заставляя их вздрагивать, свиваться в узлы. Пропасть без конца и края, глотающая надежды.

Но мои корни ниже конца и края.

И вот уже солнце играет там на перекатах мелкой речки; и белый дом, стены которого оплетены виноградной лозой, стоит на берегу, и дорога из красного камня ведет в зеленые холмы. Кто-то играет на флейте, не желая знать о том, насколько тонкая пленка отделяет его мир от тьмы и бесконечных вихрей. Он прав.

И мои корни замирают, не в силах протянуться дальше, цепляясь за кажущуюся безмятежность.

Но кроме них, у меня есть еще ветви...

ПОДВИГ

В жизни, конечно, всегда должно быть место подвигу. Но чаще всего этого просто никто не замечает. Или наоборот - замечают совершенно не с теми чувствами, с которыми вы подвиг делали и радовались.

Вот, к примеру, один мой друг - Саша. Не мог просто жить без того, чтоб не перевести старушку или старичка через оживленную улицу. Хрестоматийный случай, про таких раньше писали в "Родной речи" и "Букваре". С Сашей просто невозможно было выйти из общаги за водкой или просто - культурно развлечься. Обязательно на тротуаре отыскивалась какая-нибудь ветхая дама, грозящая вот-вот рассыпаться как граф Дракула после бессонного дня. И Саша радостно, вприпрыжку, вел ее через дорогу, грозным взглядом останавливая грузовики.

И каждый раз случался какой-нибудь форс-мажор. Как по заказу - или выяснится, что старухе вовсе и не нужно было через дорогу, а она просто подслеповато разглядывала висящую на другой стороне здоровенную афишу гастролей Большого театра. Или - нужно, но совсем не через эту улицу. Один раз, когда Саша перевел упирающуюся старушку через проспект, оказалось, что она забыла на месте старта свою сумку с кошелечком, очечками, карточками и прочей социально выданной курицей - и сумку тут же кто-то из несознательных граждан присвоил. Так что Саша остался один на один с престарелым подобием яростного бульдога, которое его, понятное дело, за перевод через улицу не поблагодарило.

Что самое удивительное - у моего приятеля это не отбивало тимуровских настроений. Эти житейские подвиги он совершал регулярно.

Другой мой знакомый - Илья, - отличался удивительной быстротой реакций, широтой души и любовью к хозяйственным работам. Все это несколько опережало у него скорость рационального мышления... я вот о чем. Однажды мы с ним отправились в пеший поход по заброшенным деревушкам юга области. Чтоб, значит, подыскать ту, где избы еще стоят и где можно организовать летнее проживание на лоне природы. По пути, кроме порушенных в пыль деревень, нам встретилось лесничество. В ответ на вопрос о возможности подхарчиться, хозяйка намекнула, что неплохо бы нарубить дров. Не успел я кивнуть головой, как Илья уже схватил цепкими ручонками топор-колун и помчался во двор, где лежала огромная груда чурбаков. Помнится, меня поразило, что вслед за моим приятелем, подтягивая продранные штаны и с полубезумным криком "Не-е-е-ет!" - выскочил хозяин дома, который до этого мирно копался в движке бензопилы.

Лесник, расслабленный мирной жизнью, опоздал. Илья уже воздел колун и с хаканьем опустил его на самый толстый чурбак, который раскололся почему-то со стеклянным звоном. Дальше все вокруг густо запахло самогоном. Лесник оказался изобретателем похлеще сталинского конструктора сейфов Бекаури. В дупло изнутри чурбака он заначил от жены литр самогона, справедливо рассудив, что у бабы к дровам нет никакого интереса. Если бы не радостное усердие голема Ильи, зелье и дальше мирно лежало бы в природном футляре. Посмотрев после этого в глаза мужику, я понял, что здесь нам молока и хлеба уже не дадут, а дадут в лучшем случае крупной дроби. Когда мы беспорядочно отступали, Илья все еще продолжал недоуменно спрашивать меня, что случилось и почему люди такие злые. Я не отвечал, было не до того.

Однако же, все эти подвиги не наносили большого ущерба. Но был у меня еще один знакомый – назовем его Толиком - который такой ущерб создал. Толик был мужиком сидевшим, тертым жизнью, густо покрытым татуировками - и работал шабашником на строительстве конвейерного узла. Обладая большим самомнением, совета он ни у кого не спрашивал. В одно прекрасное утро, когда я еще только шел на работу, Толик решил, что просунуть трубу воздуховода в свежепробитую дыру - дело плевое. Он взял лом и начал действовать сообразно пониманию законов рычага. Это, доложу я вам, было посильнее "Фауста" Гете. Когда воздуховод (сваренный, кстати сказать, из довольно толстых труб), повинуясь рычагу, медленно, а потом все быстрее заскользил в дыру, Толик решил его малость придержать.

Опыт опытом, а вот хилое тело бывшего тюремного сидельца с полутонным грузом не справилось никак. Набрав первую космическую скорость, связка труб вылетела из отверстия, разворотив его до размеров ванны, и спикировала вниз. С высоты четвертого этажа. На стоящий внизу, только что распакованный блок германского конвейера фирмы "Шварц и Бауэр". Шестеренки, рычажочки и прочая никчемная буржуйская хитрость - все весело брызнуло в разные стороны.

Ах, господа! Видели бы вы лицо главного технолога, как раз в этот момент просматривавшего внизу чертежи. Очень оно было удивленным. Еще и потому, что сверху прямо на лысину обладателя лица сыпались горячие осколки от разбитой пятисотваттной лампы. Толик прыжками трепетной лани исчез с территории быстрее, чем первые звуки родной речи в исполнении технолога сотрясли корпус конвейерного узла. Я думаю, Толик успел в тот день добежать до канадской границы, потому что за расчетом он так и не явился.

Дон-Кихот, который всего лишь воевал с ветряными мельницами, в подметки не годится плотнику Гуляеву. Молчаливый и всегда крепко поддатый, он важно ступал ногами в старых кирзовых сапогах. Походка его очень напоминала египетские барельефы, когда ноги и плечи живут своей совершенно обособленной жизнью. Плотнику Гуляеву не было дела ни до чего, помимо пилорамы, но в тот день он был необычно заинтересован миром. Поэтому когда его приятелю и собутыльнику, каменщику дяде Азату начальство дало задание прорубить арку в стене свежепостроенной школы, плотник Гуляев шибко этим заинтересовался. Они с дядей Азатом выпили беленькой и тот отправился на обед, домой, где наша соседка тетя Зуля уже напекла беляшей.

А плотник остался. Он выпил еще шкалик, взял кувалду, твердой умелой рукой вычертил на штукатурке стены контуры арки и ударил. Подвиг, щедро подогретый горючим класса "Пшеничная" – страшное дело. После часа неутомимого битья арка была готова - три метра в ширину, два - в высоту, с красиво закругленными краями. Гуляев вытер праведный пот и гордо сел отдыхать. Когда дядя Азат, дожевывая беляш, вошел и увидел все это - татарином он быть перестал, а точнее, его глаза приобрели совершенно славянскую ширину и разрез. Придя в себя, он схватил со стола деревянный соколок для затирания штукатурки и пополам сломал его об голову плотника Гуляева. Тот впал в задумчивость, а дядя Азат побежал искать раствор и кирпичи.

Арка была великолепна. Она выходила точно в вестибюль, прямо из женского туалета школы, гостеприимно демонстируя всем желающим его кафельные внутренности.

С тех пор плотник и каменщик вместе не пили.

ПРОСНУЛСЯ

- Слыхали, мужики? - Колька зашел в столярку и бросил на верстак сложенную вчетверо газету.

- Чего? - старый плотник Кузьма Степаныч, жуя мокрый мундштук "беломорины", примерялся рубанком к сосновому брусу. Отложил шерхебель, кряхтя потянулся за фуганком, снял витую стружку со светлого дерева.

Колька нацедил себе воды из жестяного чайника, подвешенного на проволоке рядом с умывальником. Допил, вытер мокрый подбородок.

- Чего-чего... Проснулся все-таки! Вот чего.

- Кто? - заинтересовался из своего угла еще один плотник - Сашка Ситников. Худой, маленький, похожий на взъерошенного воробьишку, он редко вставлял свое слово в общие разговоры - больше молча возился за верстаком, чиркал рубанком. Сейчас, однако, он бросил долото и выжидающе глядел на Кольку.

Тот, чтобы потянуть время, не спеша порылся в кармане истертой летной кожанки, достал пачку "Явы", щелкнул зажигалкой. Глубоко затянулся, выпустил в потолок длинную, густую струю дыма и только после этого, словно бы нехотя ответил:

- Да он самый. Ктулху.

- Да ты что? - Кузьма Степаныч аж крякнул, и фуганок замер на середине бруса. – Врешь, поди?

- Чего мне врать? - Колька не обиделся, помахал перед лицом старика сложенной газетой. - Мне не веришь, Степаныч, так почитай, тут зря не напишут. Вот, гляди, на самой первой странице. Аршинными буквами, ты даже без очков углядишь!

Но Кузьма Степаныч все же достал из кармана футляр, нацепил треснувшие очки на длинный нос, покрытый багровыми прожилками вен, и только потом потянулся к газете. Мозолистым пальцем с черным ногтем он долго водил по строчкам, разглядывал фотографии. Вернув газету Кольке, досадливо покачал головой.

- Вот ведь, етить его... И точно, проснулся. Не было печали.

- И что? Чего сейчас будет-то, мужики? А? - испуганной скороговоркой спросил Ситников, глядя то на одного, то на другого. Колька, частыми затяжками добивая сигарету, пожал плечами.

- Да ничего не будет. А чему быть? Проснулся и проснулся. Почудит немного и снова на боковую.

- Дак ведь говорили, что если он проснулся - то все, труба нам всем? - Сашка все никак не мог успокоиться.

- Да ладно... Кто говорил-то? - Кузьма Степаныч махнул рукой, снова становясь к брусу. Одним движением рубанка он выгладил сторону до матового блеска и сдвинул очки на лоб. - Им бы все только пугать. То астероид какой-то к Земле движется, мол, столкновения не избежать. То еще что-то. В прошлом году все писали о том, что новую планету открыли, на которой может быть разумная жизнь. Даже имя ей подобрали - язык сломаешь. Юггот, это ж надо... А потом возьми и окажись, что нет там никакой жизни и вообще, по пьянке кто-то ее придумал. А Ктулху... Что Ктулху? Ну, щупальца... рост. Осьминог и есть.

- Из Древних же он! - уважительно сказал Ситников, сдвинув брови. Колька с Кузьмой Степанычем тускло взглянули на него, потом Степаныч хмыкнул.

- Это верно. Стало быть, Таиланду и всем этим островам - кранты. Не любит он эту мелочь.

- А что в газете-то написали? - спросил Сашка.

- Как обычно. Сначала приняли за землетрясение, потом, когда подниматься начал, и два китобойца волнами раскидало, все и поняли, что к чему. Со спутника сфотографировали. А он проснулся, постоял и побрел куда-то в сторону Японии.

- Японцы хотят против него свою Годзиллу выпустить, - значительно сказал Колька.

- Не. Не потянет она, - уверенно отозвался старый плотник, - мелковата. Куда ей против такого?

- Не скажи, Степаныч, - Колька, неожиданно почувствовав себя уязвленным, решил вступиться за неведомую японскую Годзиллу . - Она хоть и мельче, зато у ней шкура потверже, и зубов больше.

- Тут дело не в зубах. Дело в другом...

- А помнишь, как они ее выпустили, когда у них реактор накрылся и боялись, что рванет и все ихнее Хоккайдо медным тазом накроется вместе с нашим Сахалином? А эта ящерица взяла, все сожрала вместе с упаковкой, и хоть бы хны ей. Даже животом не маялась.

- Тьфу! Сравнил тоже...

- Да чего тут гадать? Спорим, Степаныч, что моя Годзилла твоего Ктулху уделает? Вот без шуток, на деньги, давай?

Кузьма Степаныч тоже раззадорился. Он полез в карман, вынул бумажник, громко, с размаху хлопнул им об верстак. Колька сделал то же самое.

- Ну, Сашка, будешь свидетелем, - весело подмигнул он Ситникову. Тот пожал плечами.

- Ладно, давайте.

Хлопнули по рукам. Работа пошла своим чередом. Колька еще несколько раз весело подкалывал Степаныча, но тот уже не обращал на него внимания. Только после окончания работы, когда Сашка еще корпел над тем, как бы похитрее украсить резьбой заказную балясину перил, он услышал, как старик ворчит, натягивая теплый свитер поверх старой фланелевой рубашки.

- Вот же... - услышал Ситников, - проснулся... Не время вроде бы, не время... Но ничего. Подумаем...

ПОДВОДНИКИ

- Погружение. Глубина - восемьсот.

Капитан отошел от перископа, и тускло поглядел на боцмана. Тот выжидал, положив руки на рули глубины.

-Чего ждем? - вежливо поинтересовался капитан, стряхивая каплю воды с рукава фрака. Боцман вздрогнул, опомнившись.

- Есть, глубина восемьсот! - хрипло отозвался он, и переложил рули. Капитан еще секунду смотрел на него, потом обратил белое лицо к штурману.

- Штурман, где старпом?

- Пошел по отсекам! - отрапортовал тот, медленно и аккуратно выкладывая по угольнику курс. Капитан поморщился, и подошел к переговорному устройству. Костлявый палец, на котором зловеще тлел неправильной огранки рубин перстня, вдавил кнопку "Каштана".

- Поэйра, поэйра, поэйра ди Эшу Марабо... Тьфу! Старпома в центральный, срочно!

- Есть! - отозвались в "Каштане". Капитан покачал головой, снял высокий цилиндр и положил его на карту, рядом с локтем штурмана, который недовольно покосился, но ничего не сказал. Пристукнув тростью, капитан уселся в свое кресло, окруженное валиком могильной земли. Нехотя взял стакан и процедил сквозь зубы теплый ром.

Кремальера люка провернулась. В отсек вошел старпом. Эшу Марабо в новой, отутюженной форме выглядел безупречно. Не спрашивая разрешения, он взял бутылку рома и плеснул в другой стакан. Выпил залпом, прислушался к чему-то далекому. Нехорошо улыбнулся.

- Скажите, капитан... А зачем нырять на восемьсот, когда предельная глубина - четыреста? Мы ведь можем и развалиться. Я понимаю, что нам с вами все равно, но железо и матросы...

- Порядок, - Барон Самеди зевнул, поигрывая брякающей цепью с брелоками в виде черепов, - у нас на борту, в каюте замполита - Аровоже, он покровитель моряков. Даже если мы провалимся в Марианскую впадину, ничего нам не сделается.

- А... - Марабо заскучал, поглядел на часы и с размаху повалился в кресло, - я закурю?

- Я тебе закурю, - равнодушно отозвался Самеди, - здесь кислорода больше, чем в больничной барокамере. Выскребать отсеки потом ты будешь?

В открытый люк заглянул связист.

- Цель по курс-с-су, капитан, - прошипел он, уставившись на Самеди вертикальными змеиными зрачками.

- Камарадо Легба, - устало отозвался тот, проведя пальцем по мокрой от крови переборке, - у нас тут и без того зоопарк. Блин. Может быть, на доклад можно явиться в приличном виде?

- Виноват, - перед Бароном стоял стройный черноволосый моряк, поблескивая золотыми шевронами на рукаве кителя.

- Что там?

- Два контакта. Торпеды.

- Что? - поднял бровь капитан. Черепа на цепочке грохотнули. Он потянулся к "Каштану". - Торпедисты!

- Слышим уже, - неприветливо скрипнул динамик, - нет там никаких торпед. Точнее, есть, только не взорвутся. Сейчас, долбанут в районе рубки...

Загрохотало, лодку чуть качнуло.

- Есть, - удовлетворенно сказал динамик, - босяки, конечно, но навели грамотно.

- Кто там такой разговорчивый? - поинтересовался Эшу Марабо.

- Транка-Руас, - насмешливо проговорил голос. Капитан и старпом переглянулись.

- Ладно, - капитан махнул перчаткой и отхлебнул еще рому, - но кто это был?

- Какая разница, кэп, - Транка-Руас явно был не в ладах с дисциплиной, - они уже тонут. Сами по себе, несчастный случай, отказ продувки балласта. Вот ведь, незадача.

- Восемьсот. Рули на ноль, - доложил боцман.

Лодка медленно наполнялась звуками. В отсеках продолжили мыть, чистить, отскребать ржавчину. Вместе с зомби, которых здесь было достаточно, работали самые обычные матросы-призывники, уже переставшие опасливо вглядываться в нескладные силуэты своих соседей по кубрику.

Атомный крейсер "Палеро" продолжал боевое дежурство.

* * *

Атомная подводная лодка "Палый" шла в надводном положении со скоростью 40 узлов. В час. Все шестьсот пятьдесят метров двадцать пять сантиметров ее стройного черного тела бесшумно резали волны океана.

В рубке было тихо, лишь боцман Иван Убийбатько, старый николаевский солдат, неспешно поворачивал резной деревянный штурвал, изредка поглядывая на компас. "КомпАс", - мысленно поправил себя Убийбатько, и сделал поворот оверкиль. Лодка безукоризненно слушалась штурвала, только поскрипывали просмоленные пеньковые тяги.

- Эй, там, на мостике! - голос командира, усиленный жестяным мегафоном, прозвучал, точно иерихонская труба, но глуховатый Иван даже не поморщился. - Что у нас по курсу?

- Так што, только што была Япония, вашбродь, а теперь уж Новая Зеландия! - отрапортовал рулевой, подслеповато щурясь на пачку "Беломора", прикнопленную к стене рубки.

- Порядок. Хорошо идем... - командир оторвался от мегафона, прошелся по кают-компании, огибая диваны и карточные столы - пятьдесят шагов туда, пятьдесят обратно, и решительно сел за белый рояль. По отсекам бодро загремели звуки "Реквиема" Моцарта.

Взвизгнули плохо смазанные петли переборочной двери, и из реакторной выгородки выбрался мичман Забалуев. Заперев дверь на щеколду и сняв табличку "Не беспокоить", он зевнул и отправился в ванную комнату. Постояв у мраморного умывальника, мичман кое-как причесался, оправил накрахмаленный воротничок белоснежной сорочки, и отправился в кают-компанию.

Начиналась обычная утренняя суета. Экипаж застилал двухспальные кровати, в торпедном отсеке проводились привычные боевые стрельбы. На камбузе чистили столовое серебро, суетились официанты и метрдотель. Заработал рынок.

Внезапно капитан хлопнул крышкой рояля, и его лицо просветлело.

- Штурман!

- Я! - молоденький штурман был уже тут как тут. В левой руке он сжимал новенькую, еще в заводской смазке, астролябию, с помощью которой только что сверял полуденный курс по созвездию Малой Медведицы.

- Курс налево! Два румба правее солнца!

- Есть! - штурман залихватски крутнул навигационный глобус и принялся вычерчивать на нем новый курс. - Бэ Пэ Два Бэ Чэ Один к походу готов!

Командир не понял, но сделал вид, что ничего не услышал.

- Боцман! Поднять грот-марсель! Бом-кливер на гитовы! Трави шкоты! Разрифить паруса! Кочегары к топкам!

На палубе послышалось пение боцманской команды, мерно травившей шкоты за борт и вращавшей брашпиль под барабан надсмотрщика.

- Как вы думаете, милейший, - командир ухватил за локоть пробегавшего мимо акустика, - срочное погружение?

- А? Что? - переспросил тот, отвернув воротник форменной длиннополой шинели и глядя на командира

поверх огромных наушников.

- Я говорю, срочное ли погружение?! - заорал тот прямо в выставленное ухо.

- Да! - с энтузиазмом отозвался акустик и отправился на свое место в легком корпусе подлодки.

- Срочное погружение! Корабль к бою и походу приготовить уже! - закричал командир, когда акустик захлопнул за собой створки дверей. - Экипажу с глаз моих укрыться в отсеках!

С мостика по винтовой лестнице, цепляясь за рассохшиеся перила, горохом посыпались люди. Чихая сизым солярным дымом, заработали помпы, которые принялись накачивать воду в огромные цистерны главного, среднего и малого балласта. Реактор загудел и засветился с удвоенной мощностью, поддерживаемый дизелями и аккумуляторными батареями, которых на "Палом" было полно. Трюмный электрик с ковшиком ходил от одной батареи к другой и доливал электролит из ведра, обеспечивая бесперебойную работу сложнейшей техники. Главный ракетчик вынул из кармана коробку с боеголовками и принялся методично навинчивать их на остроносые корпуса.

Наверху, в рубке, старый боцман Убийбатько протер рукавом форменки запотевшее от холодной забортной воды стекло, высунул шнорхель и продолжал вести подлодку по курсу, вертикально вниз, вглядываясь в бездонные океанские глубины.

ФЕОДАЛИЗМ

- Дорогая, что же Вы не танцуете? - тихо и злобно спросил граф, хватая графиню за запястье так, что у нее хрустнули кости.

- Извините, мне не хочется, - томно отозвалась она и наступила каблучком ему на пальцы ноги. Граф коротко взвыл и аристократическим движением боднул супругу головой в корсет.

- Негодяй! - ахнула графиня, и метким ударом сухого кулачка, украшенного тяжелыми кольцами, подбила графу левый глаз.

- Суфражистка паршивая, - светски улыбнулся граф и припечатал кулак к римскому носу графини.

- Мужлан! Дубина! - размазав кровь по брабантским кружевам, графиня выхватила длинную шпильку и умело выколола супругу глаз.

- А-а! - закричал тот, одним быстрым движением вырвав графине серьги из ушей. - Merde!

- Вы с-скотина, - сквозь зубы процедила графиня, тяжелой тростью с черепаховой рукоятью проламывая череп мужу. Раздался звук, словно на реке захрустел лед.

- Бо-на-пар-тист-ка... - прошептал граф предсмертно, вцепившись холодеющими пальцами в длинную шею супруги под разорванными мочками ушей.

- Тхри... хрри... Тиран.... - захрипела она, наманикюренными ногтями полосуя лицо графу.

Оба упали на пол и вскоре затихли.

Тогда дворецкий Степан, сокрушенно качая головой, вышел из прихожей в сопровождении двух дюжих слуг.

- Чудят баре, - хихикнул один из них, - и чего не поделили?

- Выноси! - скомандовал Степан.

В России заканчивался феодализм.

КОСМОГРАФИЯ

Бесспорно одно.

На самом деле, Земля, конечно же, стоит на трех Слонах. Слоны осторожно балансируют на покатом панцире Черепахи, та же изо всех сил вцепилась когтями в гладкую и скользкую спину Кита. Кит вынужден очень аккуратно шевелить плавниками в чем-то вроде большого тазика, который шатко установлен на горбе Верблюда. Верблюд уже ко всему привык и поэтому не обращает внимания, как под ним постоянно ходит туда-сюда покрытое перьями тело Орла, сидящего на хилой с виду ветви Древа, оплетающего корнями Гору, которую непрерывно подрывает Мировой Змей.

Вся эта бредовая композиция постоянно нуждается в капитальном ремонте. Не так давно, например, левый Слон почувствовал себя плохо, потерял сознание и упал в пропасть. Провожая его взглядом, верблюд так увлекся, что одной ногой соскользнул со спины Орла и долго балансировал, стараясь сохранить равновесие. Да и Мировой Змей, на котором, в общем-то, все держится, тоже частенько прихварывает. Страшно подумать, что будет, если он все же издохнет.

Теоретически под брюхом Змея находится широкая и плоская спина Мирового Слизня, но тому вообще все равно - он может ползать и перевернувшись, губчатой подошвой вверх, отчего у Змея случаются нервные припадки.

Джордано Бруно, которому однажды краем глаза позволили увидеть всю эту нелепую биомеханику, тут же сошел с ума и протестуя, написал свой трактат "О множественности обитаемых миров". Никаких множественных миров он конечно не видел, но уж лучше так, чем покрывать бесчисленные страницы описаниями того, какие большие глаза у Верблюда или как шумно чешется Орел, выискивая клювом блох. Сожгли, впрочем, его вовсе не за это, а в ходе смелого эксперимента по перемещению астральных тел на большие расстояния. Астральное тело Джордано Бруно послушно переместилось куда-то в район Плутона, оставшись там навсегда, а материальное сгорело.

Лес рубят - щепки летят.

Позднее Коперник, будучи тоже посвященным в истинное устройство мира, начал утверждать, что этот мир вращается вокруг Солнца. Представить себе трех (теперь уже двух) Слонов, Черепаху, Кита, Верблюда, Орла, Древо, Гору, Змея и Слизня бесконечно болтающимися вокруг чего-то круглого и яркого было еще более невозможно, чем поверить во множественность. Перечитав свои труды, Коперник раскаялся и был допущен к лицезрению истинной конструкции мироздания. С ума упрямый поляк не сошел, но по ночам теперь придушенно хихикал в подушку, пугая жену.

Последним оказался Галилей. Когда в инквизиции ученого мягко спросили, почему ему так не терпится опять раскрутить несчастных животных - на сей раз вокруг своей оси - ответить он не смог и был, как нерадивый ученик, поставлен на колени. Так родился миф.

В последнее время ходят упорные слухи, что Черепаха совсем сдала, и у нее дергается глаз. Неудивительно, учитывая сколько миллионов лет по ее панцирю топчутся ноги трех слонов. Однако, если даже престарелая рептилия умрет, это не изменит ровным счетом ничего. Останется пустой, дрейфующий по китовой спине панцирь, из которого временами будут высыпаться позвонки и мелкие кости.

Главное, чтобы Орла совсем не заели блохи.

ОСАДА

Третью ночь свирепые, покрытые дикой раскраской мохоки осаждали ветхий блокгауз, в котором упорно держались смелые путешественники.

Среди белых, занявших оборону, признанным лидером был Следопыт, чье имя наводило ужас на недружественных индейцев - всех, от алгонкинов до тлинкитов и чирикахуа. Кроме того, эти племена знали его как Длинного Карабина, Кожаного Чулка, Соколиного Глаза, Орлиного Клюва и Длинной Замшевой Куртки-Которую-Никогда-Не-Промочит-Вода-Потому-Что-Она-Щедро-Смазана-Прогорклым-Бизоньим-Жиром-Из-Горба-Матери-Бизонихи. Впрочем, последнее прозвище помнил только престарелый шаман племени черноногих, да и тот не мог его выговорить, не засыпая в середине. Поэтому Следопыта все звали Следопытом.

Рядом с отважным охотником, не высказывая никаких признаков страха, невозмутимо перезаряжали кремневые ружья его верные друзья - Ползучий Олень и Быстроногий Зеленый Змий. Отводя от лица ветви сассафраста, хищного мха и прочей росянки, которые проросли в обветшалых бойницах, эти индейцы из благородного племени микмаков зорко следили за приближением врагов. Враги приближались беспорядочной кучей, размахивая томагауками и раскуривая трубки. Вместе с ними шли лошади, создавая видимость грозной армии. Лошади были покрыты разноцветными пятнами, отпечатками жирных ладоней и волнистыми линиями.

- Абстракционисты, - пробормотал Зеленый Змий, - ненавижу.

- Мохоки, - в сотый раз за день бесстрастно произнес Ползучий Олень.

- Ты уверен? - в сотый раз с тенью сомнения отозвался Длинная Замшевая Куртка-Которую... отозвался Следопыт и прищурил правый глаз.

- Мамой клянусь, это они, - гортанно произнес Ползучий Олень, сделав рукой жест, долженствующий показать, как именно он клянется мамой. Оба микмака переглянулись и торжественно покивали бритыми головами.

- Если я лгу - чтоб мне столетие не видеть свободной жизни, - для убедительности добавил суровый сахем Змий и ногтем большого пальца щелкнул себя по передним зубам, символизируя тем клятву на панцире Священной Черепахи.

- Ну хорошо, хорошо... - Следопыт повернулся к остальному населению блокгауза и стал быстро, чеканным голосом отдавать смелые и решительные команды, подкрепляя их ружейными артикулами:

- Заряжай! Готовь пороховницы! Стрельба плутонгами! Ружья к бою! Рассредоточиться! Примкнуть штыки!

Его никто не слушал. Женщины и дети лежали в глубоком обмороке, вызванном изнурением и усталостью, а престарелый глухой пастор бубнил возвышенные псалмы.

- Да, - задумчиво сказал Следопыт, обозревая печальную картину, - "долиной смертной сени" звучит как-то не очень обнадеживающе...

- Нас обходят с тыла, брат, - еле слышно произнес Зеленый Змий, с видимым разочарованием отбрасывая прочь пустую флягу из-под "огненной воды". Следопыт проследил за полетом опустевшей тыквенной бутыли и с горечью вспомнил былые дни, когда молодого Змия еще никто не звал Зеленым. Тогда он был просто Быстроногий Змий, надежда племени, и в его сторону украдкой поглядывали все красавицы микмаков. Но лживая хитрость белого человека, как-то раз на фактории подсунувшего наивному микмаку одеяло, зараженное алкоголизмом, сломила несгибаемого вождя. С тех пор он пил на пару с одеялом. Вот и сейчас клетчатая ткань окутывала его плечи.

- Что ты говоришь? - встрепенулся Следопыт и приник к бойнице. Тяжелая пуля отколола щепку прямо перед его лицом. Пристально изучив щепку, охотник громко объявил.

- Да. Это мохоки! Я узнаю этих мошенников где угодно.

Индейцы с восхищением поглядели на сурово хмурящегося друга.

- Ты настоящий траппер, брат, - покачал головой Ползучий Олень. Следопыт поморщился.

- Не зови ты меня траппером, ну сколько говорить? - жалобно попросил он. - Звучит как-то... неприлично.

В бойницу просунулась смуглая жилистая рука и принялась шарить по стене. Шарила она долго, и все это время трое друзей молча смотрели на нее, не двигаясь с места. Наконец, рука убралась и показалось дикое, покрытое шрамами лицо, оскалившееся в злобной улыбке.

- Э... Слышь... А где у вас тут вход, а? Щеколда где, бледнолицый? - спросил мохок. Не давая врагу опомниться, Следопыт приставил ему к переносице дуло своего смертоносного "мамонтобоя" и глядя в испуганно скосившиеся глаза, спустил курок.

Некоторое время у всех звенело в ушах. С ног до головы забрызганные кровью и мозгом индейцы молча смотрели на гордого победой охотника.

- Так. И что это было? - медленно спросил Зеленый Змий, оглядывая испорченное одеяло.

- Видели? Как я его, а? Как хером смело! - скупо улыбнулся Следопыт, вытирая лицо.

- Ты не должен так говорить, брат, - вскинул брови Ползучий Олень. - Такие слова недостойны сахема!

Следопыт виновато потупился, засыпая в дуло "мамонтобоя" новую горсть пороха.

- Я хотел сказать - врага настигла неотвратимая смерть, и теперь его жена станет причитать у холодного очага, а дети начнут плакать вместе с ней, - пояснил он.

- И внуки, - подсказал индеец.

- И внуки, - послушно повторил Следопыт.

- И родня со стороны отца.

- И родня со стороны отца, и лошади, и собаки, и гордый орел уронит с клюва слезу, сидя на ветви дерева, и бизоны огласят прерию трубным ревом, услышав о гибели врага. Нормально?

- Бизоны - это хорошо... - согласился Зеленый Змий. - Ну да, что-то вроде того. В следующий раз учти, что хотелось бы снять с врага скальп целиком, не покрывая им пол и стены.

Перестрелка возобновилась. И тут случилось нечто неожиданное. В тот миг, когда троим отважным уже стало казаться, что еще немного - и враги разбегутся в ужасе, дрогнув под метким огнем, Следопыт досыпал порох и вскинул ружье.

- На твоем месте я бы не стал... - начал было сахем, но договорить не успел.

Бухнул "мамонтобой", и передняя стена блокгауза со скрипом развалилась, завалив площадку перед укреплением кусками гнилой древесины. Женщины и дети, которые пришли в себя, снова упали в беспамятстве.

- Нет, Следопыт. Ты все-таки траппер... - очень медленно произнес Зеленый Змий, в упор глядя на пять десятков обалдевших мохоков, бросивших точить свои томагауки.

ВОЛЬНАЯ

Петр Сидорович помер на рабочем месте, у станка. Как обычно, точил какую-то детальку - и вдруг тихонько присел на стул, чуть охнул. И все. Когда к нему подбежали, он уже начал остывать.

- Эх, Сидорыч... - только и сказал профорг завода, Василий Фомич Запьянцев. - Как же ты так?

Тронул лоб покойного, тут же отдернул руку, выпачкав кончики пальцев машинным маслом, брызгами которого было покрыто морщинистое худое лицо.

- Доктора позовите! - отчаянно махнул рукой сосед Сидорыча по станку, Санька Маховой. Вокруг уже собрались рабочие, и профорг хмуро прикрикнул на них:

- Нашли на что глядеть! Идет уже доктор.

Доктор и впрямь оказался здесь - проталкивался через толпу, распихивая всех чемоданчиком. Подошел к стулу, глянул на тощее тело, пожужжал своими приборчиками. Вздохнул:

- Нет... Никак. Все, преставился Сидорыч.

- Да отчего так-то? Сколько лет нахвалиться на него не могли! - страдальчески спросил Запьянцев, дуя на обожженную ладонь.

- Отчего-отчего... Сам посмотри, Василь Фомич, - и доктор принялся загибать пальцы, - клапана отказали - раз. Смазка ни к черту - два. Нейронные связи выгорели - три. Балансировка нарушена - четыре. Ну и замыкание - пять. Хватает.

- Короче, медицина бессильна? - спросил профорг, комкая какую-то бумагу в длинных пальцах.

- Бессильна. Надо акт писать.

- Ну, давай.

Запьянцев еще раз вздохнул, выругался и зашагал по направлению к подсобке. По пути оглянулся, бросил Саньке Маховому:

- Возьми кувалду, что ли, отклепай его от станка-то! Жаль мужика. Будем представлять к званию "Ударника соцтруда", пусть и посмертно. У него родные есть, ты не знаешь?

- Какие родные, Василь Фомич, ты что? - хмыкнул Санька. Профорг досадливо сморщил лоб.

- Ах, ч-черт, и точно! Ну ладно...

Он заторопился вслед за доктором, а Санька Маховой взял молоток и зубило, подошел к стулу и долго возился, примеряясь, как бы половчее ударить по цепи, которая тянулась от щиколотки Сидорыча к станку.

- Ну что, дядька? - спросил он тихо и грустно, перед тем как грохнуть молотком по шляпке зубила. - Получил вольную?

Старый фабричный киборг не ответил.

Голова его свесилась на измятую поржавевшую грудь. Под лохмотьями искусственной кожи, в отверстиях залатанного черепа что-то потрескивало и дымилось.

- Получил... - покивал головой Санька и ударил еще раз. - А мне вот не скоро, похоже.

Он подхватил отскочивший под зубилом шплинт и пошагал к своему станку, подволакивая ногу с бренчащей на ней цепью.

СОБУТЫЛЬНИК

У Петра Сидорова был свой персональный мертвец-собутыльник.

Мало ли, что бывает у других людей: квартира, машина, жена любимая и куча детей. Ну, может еще канарейка или питбуль. А у Сидорова вот... мертвец. В городке Красный Перегон об этом многие знали, но никто не удивлялся. Тем более, что Петр частенько рассказывал об этом у единственной пивной "Роза Марена", которая находилась на отшибе, у старых шлаковых отвалов чугунолитейного цеха, закрытого еще во времена царя Гороха. Отвалы давным-давно поросли травой, и сидя на этой траве, очень удобно было пить пиво из банки и закусывать местными вялеными пескариками. Как ни странно, пили жители городка мало, поэтому "Роза Марена" еле сводила концы с концами. Но хозяин ее - старый прокуренный грузин Зураб Цинандали, которого все звали "батоно Зуро", свое заведение упрямо не закрывал, объясняя тем, что бережет память о своей жене Марене. "Такая женщина была! - говорил он и грозно поднимал вверх указательный палец. - Царица!"

Сидоров был здесь клиентом постоянным и уважаемым - когда мог прийти на своих ногах, что случалось нечасто. Пьянства батоно Зуро не одобрял и в долг не наливал.

- Ты зачем так напиваешься, Петр? - строго спрашивал он у Сидорова, завидев того, цепляющегося за телеграфный столб. Петр пожимал плечами и тихо улыбался.

- Эх! - махал рукой в сердцах Зураб Цинандали и шел по своим делам. А Петр отцеплялся от столба и падал в лужу; там и лежал, сильно страдая от того, что ему никто не верит.

Это только в фильмах ужасов к главному герою, который лежит без сознания или еще как-то страдает, является в бреду очень симпатичная, пусть даже и мертвая девочка - и тоненьким голоском пророчит всякую дрянь. На девочку приятно посмотреть: и бантики у нее в волосах, и ноги обуты в сандалики, и платьице развевается. Хорошая девочка, и совершенно не виноватая, что мертвая.

А вот к Петру Сидорову с похмелья всегда приходил мертвый мужик.

Был он огромен, волосат, щетинист, с необъятным пивным брюхом, вываливающимся из-под грязнющей майки-"алкоголички", заляпанной непонятно чем. Брюхо свешивалось на дырявые трикотажные штаны с вытянутыми коленями. В голове у мужика торчал здоровенный колун, отчего и было ясно, что он давно и безнадежно мертв. Кто такой и почему выбрал именно Петра - оставалось непонятным.

Самое неприятное, что было в мужике - ужасный запах чеснока. В одной руке навязчивый покойник всегда держал липкий стакан, наполовину заполненный портвейном, а в другой сжимал целую горсть чесночных зубчиков. И зубчики эти воняли так страшно, что даже у привычного ко всему Сидорова на глазах выступали слезы. Тем более, что мужик приходил всегда в те часы, когда Петра мучило самое глубокое и безрадостное похмелье, не поддающееся излечению. Мужик садился на край кровати (страшно скрипели пружины), потом наклонялся и до-о-олго смотрел Сидорову в лицо, обдавая невыносимым чесночным духом. Молча ставил тому на грудь стакан портвейна, вставал и исчезал в коридоре. Так повторялось раза по три.

Интересно, что мужик-то исчезал, а вот стакан никуда не девался. Но - одна мысль о том, чтобы отхлебнуть из этого липкого и грязного стакана хотя бы глоток портвейна была настолько невыносима, что Сидоров вскакивал, выбрасывал проклятый сосуд в окно и опрометью бежал к вешалке. Там он долго вдевал дрожащие руки в рукава старенького пальто, выбегал на улицу и напрявлялся прямиком к "Розе Марене". А под окном, между стеной старого дома и брандмауэром уже накопилась большая куча стеклянных осколков.

Обидно было, что мертвый мужик никаких пророчеств при этом не произносил. Вообще ничего не говорил. Просто ставил стакан на грудь и растворялся, гад такой. А Сидорову после этого только и оставалось, что пить - захлебываясь, роняя капли пива, водки и горького одеколона на несвежую рубашку, отчаянно молясь - Господи, ну пусть хоть в следующий раз это будет маленькая мертвая девочка, а не эта образина! Пить еще и потому, что иначе никак не удавалось забыть ни пивное брюхо ни топор-колун, ни зубчики чеснока.

И разве удивительно, что в Красном Перегоне Петра считали законченным алкоголиком?

ВЕРБЛЮД

Верблюд, кряхтя и вытягивая шею, лез сквозь игольное ушко. Апостолы, собравшись в кучу под сенью бесплодной смоковницы, мрачно наблюдали. Наконец Иаков подергал Иисуса за рукав.

- Ты это... По-другому никак? Жалко ведь. Мучается животина.

Иисус с интересом покосился на него. Потом снова перевел взгляд на верблюда, который уже пролез почти наполовину. Зрелище было странным. Из крохотного игольного ушка торчали две огромные и мохнатые верблюжьи половины - передняя и задняя. Мозолистые лапы упорно скребли каменистую почву.

- А что? - хмыкнул Мессия. - У него пока что вполне получается. Нет, ты погляди! Еще немного, и пролезет весь! Да-а, верблюд - это мощь...

Апостол Петр выразительно повращал пальцем у виска, но этого никто не заметил, кроме Иакова, который исподтишка свирепо погрозил Петру кулаком и тут же снова обратился к Иисусу:

- А если сдохнет? Это же наш единственный верблюд.

- Маловер, - отмахнулся от него Мессия, - я же говорю - пройдет! Остался только хвост.

- Только хвост от него потом и останется, - пробурчал Иаков, но послушно замолчал. Наглядевшись на верблюда, Иисус обернулся к апостолам.

- Вы видите? Даже верблюд может пройти сквозь игольное ушко. А посмотрите вон туда!

И он небрежно махнул ладонью в сторону. Апостолы как по команде повернули шеи и уставились на богатого мытаря Иегуду, который тоже пытался пролезть в ушко иглы. Все невольно поморщились, зрелище было не для слабых нервами. Петр, скривившийся сильнее прочих, недовольно процедил:

- А в ту сторону я даже и смотреть не хочу, Господи. Плевать, что я солдат. Мне обед дороже в желудке, а не на камнях.

НЕИЗВЕСТНЫЕ НИНДЗЯ

Как стало известно из обнаруженных недавно записок, оставленных Сандзю Горобэем, тюнином школы ниндзя Ига, смертоносное исскуство нин-джитсу (иначе говоря, ниндзюцу) дошло до нас в крайне урезанном, если не сказать больше - в исковерканном виде. Голливудские боевики, в которых по крышам скачет Шо Косуги, затянутый в черный балахон, в черных тапочках и маске, с устрашающим мечом за спиной; многочисленные комиксы - все они создали ложный и однообразный образ ниндзя. Тогда как на самом деле разновидностей синоби (еще одно название средневековых диверсантов и шпионов) было куда больше.

Записки Сандзю Горобэя, помимо вполне обычных для того времени описаний быта и войн, подробнейшим образом рассказывают о безвестных ниндзя - исполнителях головоломных заданий. Все они использовали свои методы, чтобы достичь цели.

* * *

Например, ниндзя клана Мумэй, тайное название которых можно с большим трудом перевести как "ниндзя с тяжелой глиняной печкой хибати, крепко привязанной к левой ноге", слыли самыми шумными синоби из всех. Редко случалось, чтобы, влезая по стене дома, гэнин этого клана не сорвался бы и не загремел, увлекаемый увесистой хибати под откос; или не зацепился бы и не повис под крышей. В рукопашном бою хибати тоже доставляла мумэйским ниндзя больше хлопот, чем пользы, хотя среди них попадались такие, кто мог метко швырять печку ногой, попадая в голову противнику. Весь этот клан до единого человека, как пишет Горобэй, утонул в разлившейся реке во время поспешного отступления от войск, которые вел Ода Нобунага. Несъемные хибати потянули ниндзя на дно.

Были и другие. Клан Сэйко готовил "траурных ниндзя", которые устраивали засады на кладбищах. Балахоны их были черно-белого цвета, украшенные нашитыми костями, черепами и инструментами могильщиков. Кроме того, часто эти синоби использовали вместо балахонов продолговатые деревянные ящики. Кстати, этот клан благополучно дожил до нашего времени, и совсем недавно в журнале Black Belt была напечатана статья о "траурных ниндзя". Оказывается, их "униформа" за столетия претерпела существенные изменения. Теперь ниндзя Сэйко носят балахоны, обшитые пластмассовыми розами, головные повязки черно-золотого цвета с традиционной надписью "От друзей и родных" и белые воротнички. Каждый такой ниндзя обязательно имеет при себе небольшой плейер с записями похоронных маршей. Лица у них густо набеленные и очень печальные, с накладными слезами; меч украшен бронзовыми ручками от гроба.

Клан Ономати, или "ниндзя в бересте" был самым немногочисленным из всех. По традиции, истоки которой были утеряны, в этот клан принимались только айны, коренное население севера Японских островов. После изнурительного обучения каждый гэнин из Ономати должен был голыми руками содрать с толстой березы кору единым куском, завернуться в этот своеобразный цилиндр, прорезав в нем дыры для глаз, и провести так всю оставшуюся жизнь, оттачивая навыки маскировки. Согласно легенде, за берестой ниндзя этого клана отправлялись в далекие "северные земли". Ничего удивительного, что возвращались немногие. К тому же, большая часть бойцов этого клана была уничтожена в 1560-1563 годах, когда в Ямато случились небывалой свирепости зимние холода. Дровосеки часто путали гэнинов Ономати с поленьями и разрубали их пополам - прежде чем задубевшие в бересте ниндзя могли что-то сделать. Навыки маскировки в этом случае пропадали зря, потому что по нелепому правилу синоби клана Ономати, несмотря на бересту, всегда прятались в садах сакуры.

"Гламурные ниндзя" (очень приблизительный перевод длинного японского словосочетания), или синоби клана Дофу напротив, считали маскировку зазорной. Одетые в огромные синие парики, ярко-розовые балахоны, подбитые мехом, и лакированные кожаные тапочки на высоком каблуке, эти ниндзя были грозой жителей дворцов и придворных кварталов. Впрочем, о них известно немного - главным образом, дошли сведения о ритуале боя, который включал в себя несколько громких и жалобных выкриков по поводу сломанных ногтей и немодной одежды. Послэ того начинался бой - полный хаотичных движений и размахивания руками. Некоторые нинздя Дофу носили с собой смертоносные розовые сумочки с сюрикенами, к которым прицепляли многочисленные нэцке плюшевых зверьков. Гибель этого клана была странно-трагичной - в том же самом отступлении, где утонул клан Мумэй, ниндзя клана Дофу вообще отказались переплывать реку. Как пишет Сандзю Горобэй, их предводитель потрогал воду пальцем и заметил, что она мокрая и испортит ему костюм. После этого отказавшиеся плыть синоби были изрублены самураями Оды Нобунаги.

Клан Одори, более известный как "черепахи-ниндзя", действительно почитал как мудрейших животных больших сухопутных черепах. Все бойцы клана стремились им подражать, для чего заказывали оружейникам огромные медные панцири, ремнями крепившиеся на спину. Поверх панциря надевался обтягивающий черный балахон бесформенного вида. Ниндзя Одори были столь медлительны, что, по утверждению Горобэя, их издевательски использовали в качестве парламентеров. Ибо ничто так не злило врага, как необходимость месяцами ждать посланца, ползущего из стана противника, который находится на расстоянии прямой видимости - в то время как твои собственные осажденные воины доедают последнюю палую лошадь. Именно клан Одори считался мастерами маскировки. Вражеским часовым так надоедало смотреть на ползущих ниндзя и биться об заклад, что потом они просто теряли их из виду.

Наконец, синоби клана Готори представляли собой, по воспоминаниям Горобэя, совершенно особую школу и уникальное зрелище. "Подобны дьявольским попугаям были они!" - пишет тюнин Ига. Особенностью их одежды было то, что каждый, будь то тюнин или гэнин, одевался совершенно по-своему, отлично от остальных, полностью наплевав на клановые знаки. Но все они предпочитали кричащие и броские цвета - говорят, даже цубы-гарды мечей у них были ярко-красными, желтыми, ослепительно зелеными. Когда такая толпа синоби хаотично набрасывалась на замок врага, лучники на стенах впадали в истерику и не успевали утирать слезы, которые текли из глаз при взгляде на скопище балахонов самых шизоидных цветов. При этом ниндзя Готори были очень крикливыми, раздражительными и истеричными, создавая в бою невыносимый шум и гвалт, подолгу торгуясь из-за каждого трофея.

* * *

Впрочем, о многих кланах Сандзю Горобэй говорит глухо или упоминает их лишь вскользь. Вряд ли мы когда-нибудь узнаем о том, чем отличались "ниндзя, покрытые дегтем и перьями кур", какие тайны хранил клан Ируми - "воины с деревянными ложками", или сколь грозными являлись для врага гэнины клана Амарути, которых называли "ниндзя, зловонно дышащие на врага чесночной похлебкой". Совсем недавно в ряде научных монографий о периоде сёгуната Токугавы промелькнули отрывочные сведения и о синоби клана Масахиро - "ниндзя, подобно диким пчелам, живущие в долбленых колодах и поедаюшие мед". Но зачем им был нужен мед?

История безмолвствует.

СУСАНИН

Сидя на толстой сосне, ветви которой нависали над топью, Иван Сусанин издевательски хохотал. Снизу топтались злые и растерянные поляки. Под ударами сабель промерзший как камень ствол звенел, но не поддавался - во все стороны летела только кора, засыпая сугробы.

- Што? Забыли луки, а? - веселился Сусанин, покачиваясь на толстой ветке, запахнув теплый тулуп и поудобнее пристроив обутые в валенки ноги на развилке сучьев. - Э-эх вы, чертовы ляхи! Таперича давай-давай, руби што есть мочи!

Шляхтичи, скинув кунтуши, упорно трудились над сосной. От их спин валил пар. Наконец, умаявшийся главарь махнул рукой.

- Стоп, панове! Так мы ничего не добъемся. Вот пшеклентый мужик!

- Пся крев, холера! - дружно выругались поляки, с надеждой глядя на своего предводителя.

- Матка Бозка Ченстоховска! - согласился он с ними и продолжил. - Надо действовать по-другому. Ты, Збышко - полезай на дерево.

Сусанин наверху захохотал особенно язвительно и заухал по-совиному.

- Я? - удивился молодой Збышко.

- Ты - самый легкий, вот и полезай.

Послышались голоса:

- Правильно!

- Он самый худородный, вот пусть и лезет! Нам, шляхтичам, невместно...

- Я? Худородный? Да как ты смеешь! - вскипел ясновельможный Збышко, хватаясь за рукоять сабли. – Да я... да мы... мой род Чарторыйских от самого Гедимина происходит!

- От литвина, стало быть, - ехидно прокомментировал кто-то в толпе поляков. - Понаехали в нашу Ржечь.

Следующие несколько минут на поляне у болота звенели сабли. Иван Сусанин свистел, улюлюкал и кидался шишками.

- Так его! Геть! А ну, руби его пополам!

Когда снег основательно пропитался кровью, главарь снова вмешался.

- Так. Хватит. Хватит, панове, я сказал! Ах та-ак, неслухи?! Н-на!

Он постоял, внимательно разглядывая саблю, потом вытер ее рукавицей и вложил в ножны.

- Ясно. Збышко на дерево уже не полезет. Нечем. Значит, полезет Яцек. Ну?

Яцек послушно полез. Через минуту, получив по голове тяжелым валенком, он сорвался и с воплем упал в трясину, которая только булькнула, мгновенно затянув неудачливого древолаза. На поляне воцарилось тяжелое молчание.

- Минус три, - мрачно констатировал главарь, - минус три шляхтича, невредимый мужик на сосне, вечер близится и мороз крепчает. Какие будут предложения?

- Надо уходить отсюда! - вдруг истерически завопил кто-то.

- Ха-ха! - дьявольски загоготал Сусанин, только этого и ожидавший. - Вам отсюда не выбраться! Я вас завел в самую глушь!

- А вот здесь - дудки, - спокойно сказал главный, и стащив с головы меховую шапку, утер вспотевший лоб, - хоть в чем-то ты, быдло, ошибся. Метели сегодня не было. А по следам, которые за нами остались, даже слепой и безногий... - тут он покосился на то, что осталось от Збышко. - ...в общем, кто хочешь, выйдет.

Сусанин досадливо плюнул и длинно, замысловато выматерился.

ТЕМНАЯ СТОРОНА СИЛЫ

- Итак, Темную сторону Силы увидеть хочешь ты? - учитель Йода глядел на Анакина Скайуокера и по его морщинистому зеленому лицу было не понять - смеется или нет.

- Но учитель, вы же сами... - попытался оправдаться Анакин, судорожно крутя рукоятку светового меча в пальцах.

- Довольно. Хочешь если, то ее увидеть ты обязан. За мной ступай сейчас.

Проклиная разговорную манеру Йоды, молодой джедай послушно потащился за ним по темным коридорам резиденции на Дантуине. Идти пришлось долго, и, судя по ощущениям - все глубже и глубже под землю. Последние коридоры были совсем развалившимися, из стен торчали какие-то белесые корни. Пару раз по ногам у Анакина кто-то с писком пробежал, и он подавил в себе желание отмахнуться мечом, памятуя о такой же ошибке одного знакомого падавана. Вместе с крысой тот отрубил себе все пальцы на левой ноге, пришлось заказывать ортопедический сапог.

Йода неутомимо шлепал дальше, огибая особенно большие лужи. Эта часть коридора освещалась вообще как попало. Наконец, он остановился у большой ржавой двери, утыканной заклепками. На двери, как в полутьме увидел потрясенный Анакин, висел амбарный замок.

- Вот. Здесь сторона Силы Темная таится. Она ловушкой стать может, - Йода шумно высморкался в огромный платок и стремительно спрятал его куда-то в лохмотья.

- Здесь? - Скайуокер с сомнением почесал бровь световым мечом. Йода молча ткнул лапой, указывая на криво висевшую на стене перед дверью табличку.

- "Темная сторона Силы", - с трудом прочитал Анакин.

- Входить сюда есть ты. Твоя Темный Сила сторона понимать может быть. Внутрь забегать быстро нога твоя.

Йода, казалось, окончательно утратил способность говорить по-человечески. В его речи смешались все мыслимые акценты.

- Идти давай. Комм, комм, шнеллер, эмоции контролируй твоя как следует.

- Мне туда, что ли? - осторожно переспросил джедай. Йода раздраженно закивал головой и подал ему большой ключ. Замок сначала не поддавался и Анакин налег на ключ всем весом, пыхтя от напряжения. Потом он постарался довериться Силе. Что-то кракнуло, замок упал вниз. Дужка была сломана.

- Учиться многому тебе надо, - покачал головой маленький зеленокожий джедай, снова вернувшись к мало-мальски понятной речи.

Дверь со скрипом отворилась. Сколько Скайуокер не вглядывался, в кромешной тьме не было видно ни зги.

- Иди вперед, - приказал Йода, - глазами твоими Сила станет пусть.

- Учитель... - начал было молодой джедай, но Йода с неожиданной силой пихнул его в спину и захлопнул дверь.

- Здесь же не видно ничего! - заорал Анакин из-за двери. - Куда идти? Ладно, сделаю шаг вперед.

Йода прислушался.

- Вроде нормально, - неуверенно объявил Анакин. - Сейчас еще шаг... А-а, козлы!

Шумное бульканье какой-то вязкой жидкости заглушило его слова.

- Мать! Сила... в рот кило печенья... А-а! Еб... ё... Йода! Нах.. с вашей силой!

Учитель еще немного подождал и резко распахнул дверь. Через минуту на пороге появился Скайуокер - с безумными глазами и без меча. Собственно, кроме глаз ничего видно и не было - густой слой мазута покрывал джедая ровным черным слоем.

- Что? Что? - бормотал он, отплевываясь.

- Темную сторону только что почуял ты, - торжественно объявил Йода. Потом он прислушался, пошарил в лохмотьях и цепкой рукой ухватил старенький мобильник. Отозвался:

- Алле?

Послушал несколько минут, нахмурился.

- Чё? Я не понял - ты чё за пургу метешь, брателло? Кому надо его завалить, в натуре? Да в него столько бабла вбухано, ни одному Джаббе не снилось, сечешь, Винду? Не, вы там, в своем Совете, вобще, я вижу, берега потеряли. А? Поляну не стрижете, я говорю! Да ты чё вобще? Я отвечаю - здесь он. Торчит как хер на стриптизе! Щаз вернется уже, че ты вибрируешь? Целый и почти невредимый. - Йода рявкнул в трубку. - Ты на кого наехал, бобик? Ты мне малявой от своих шестерок будешь угрожать? Завали хавэло, ромалэ, пока я его тебе пером не почикал!

Он убрал мобильник и, покосившись на Анакина, стоящего с открытым ртом, недовольно буркнул:

- Идти нам нужно, молодой джедай. Отчета твоего о Темной стороне Силы Совет требует. Потрудились сегодня на совесть мы.

Он двинулся обратно. Анакин, оставляя за собой черные следы и тихо матерясь, ковылял следом.

ПРИКЛЮЧЕНЦЫ

- Слушай, долго нам еще тащиться? - спросил Нимбус, поигрывая отмычками в кармане драной куртки.

- Я откуда знаю? Кто у нас вор? Ты. Значит, ты должен быть пронырливым и сообразительным.

- Я и так сообразительный, - вор Нимбус с хрустом вскрыл попавшийся на пути сундук, даже не посмотрев на отмычку, которую тренированные пальцы сами выбрали из набора. - Что тут у нас? Десять грошей?

Поздравляю. Наконец-то мы оплатим хоть один ночлег на постоялом дворе. Нечего сказать, богатый склеп.

Маг Альбий Валерий, тащившийся сзади, тихонько проклял захудалое захоронение.

- Тихо, - проворчал Конн. Он был воином и магию глубоко презирал, однако без Альбия Валерия нечего было и думать о том, чтобы справиться с многочисленными толпами нежити, населявшей подземелье.

К сожалению, как ни стучи по высохшим головам мечом, добычи больше не становилось – редко-редко вывалится пара медяков, вложенных в рот покойнику родными. На оплату услуг перевозчика. Да и за эти медяки приходилось попотеть. Конн размышлял о том, что нежить нынче пошла жилистая, выносливая. Или просто затупился меч...

- Впереди огни! - прошипел вынырнувший из-за угла Нимбус, вытягивая из ножен рапиру. Альбий Валерий оставил замысловатые проклятья, что-то взмемекнул дребезжащим старческим голосом и воздел посох.

Эриндэль, волшебница, устало уперлась кулаком в безупречной формы бедро, перебирая талисманы, висящие на безупречной формы груди. Конн с трудом отвел глаза от эльфийки и нехорошо оскалился, пнув ногой череп, валявшийся на щербатом каменном полу. Он и сам уже слышал грубые голоса и лязг железа за поворотом.

Череп загрохотал так, что Альбий Валерий в панике выронил посох. Стена огня, вырвавшаяся из наконечника, ударилась в дальнюю стену склепа и угасла, поджарив пятерку крупных крыс. Лязг железа мгновенно стих.

- Ты чего? Ты... Ты...! - заорала Эриндэль, сразу утратив часть своей привлекательности. Дымящаяся волшебница прыгала и хлопала себя по остаткам юбки.

- А ничего вид, - оценил Конн и увернулся от брошенного в голову камня.

- Поговори еще, - зловеще пообещала эльфийка.

- Я удивляюсь, - мрачно покачал головой Нимбус, усевшись на старый разбитый саркофаг, - я положительно удивляюсь этому народу этой страны. Уже полгода я знаком с вами и каждый день, просыпаясь, не устаю удивляться и спрашивать себя: о боги, Нимбус – ты еще жив? Тебя не прирезали во сне, не удушили коряво сплетенным заклинанием, не придавили неловко сотворенным животным? Что делаешь ты в компании этих “любящих друзей”? - в последние слова вор вложил максимум издевки, так что Конну показалось, что даже воздух зашипел, соприкоснувшись с ними.

- За поворотом нас ждет смерть, - продолжал Нимбус, потрясая рапирой и отмычкой. - С-М-Е-Р-Т-Ь, ясно? Возможно мучительная и долгая. И вместо того, чтоб сплотиться плечом к плечу... ну чего ты вылупился на меня, старый хрен?... плечом к плечу и драться, мы ведем себя, как стадо овец. Если бы не я, не мое искусство, не найденные мной в этих адских могилах доспехи и оружие...

- Замолкни, Нимбус, - процедил сквозь зубы Конн, - лично я уже исполнен мужества. И готов вступить в бой.

- Ты, конечно, всегда готов, - горько обвинил его вор, выколупывая из крышки саркофага тусклый сапфир, - ты о других подумал? Что я оставлю детям?

Неприличный смех был ему ответом. Смеялась даже Эриндель, изящно прикрывая рот узкой ладонью.

- У тебя их сроду не было, - Конн несколько раз резко вдохнул и выдохнул, со свистом рассек воздух клинком. - Вперед! - рявкнул он и кинулся за поворот.

Тусклый свет факелов ударил ему по глазам, будто яркое солнце.

- Люди! - проревел чей-то голос.

- Орки, - оценил ситуацию Альбий Валерий.

- Приплыли, - сказал Нимбус, пряча сапфир в кошель.

- Мой левый, - Эриндэль пошевелила пальцами с маникюром.

Конн уже ничего не слышал, поскольку как раз в это время затянул воинственную песнь и бросился бежать к ближайшему врагу, поигрывавшему огромной секирой со следами ржавчины.

- Минуточку, пожалуйста, - кто-то уперся воину в грудь. Ощущение было таким, словно со всего разбегу Конн налетел на каменную стену. Он охнул и отступил, глядя на орка, у которого было такое же ошеломленное выражение клыкастой морды.

- Минуточку, господа, - повторил кто-то. Прищурившись, Конн разглядел невысокого худого человека в черном костюме. Человек деловито, одним коротким движением, выкрутил из руки воина меч и быстро его оглядел. - Ага... хм... все ясно. Налицо явное нарушение.

- Э! Ты чего, мозгляк! - Конн зарычал от ярости и взмахнул кулаком, целясь в голову обидчику, но тут же застыл на месте, пораженный маленькой стрелкой, ловко выпущенной из духовой трубки. Застыли вообще все, кроме нескольких людей в черном, которые выступили из-за спины первого человека.

- Я прошу всех успокоиться и не усугублять тяжесть содеянного. Это плановая проверка территории, - невозмутимо произнес тот. - Дело в том, что, согласно новым государственным уложениям, не допускается использование в боевых столкновениях нелицензионного снаряжения: как-то – доспехов, оружия, амулетов и иных средств ведения военных действий. И мы уполномочены Лицензионной палатой Его Императорского Величества вести контроль за соблюдением данных условий. Ваше снаряжение и вооружение является контрафактным, иначе говоря – добытым нелегитимным путем. Кроме того, здесь может быть применен закон об ответственности за осквернение захоронений, но учитывая амнистию согласно действующему законодательству...

- Паскуда... - прошипел Нимбус, глядя на то, как его любимая отмычка перекочевала в саквояж черного.

Сзади визжала Эриндэль, у которой, судя по всему, деликатно изымали кожаный доспех целиком. Пытаясь помешать грабителям, Конн напряг мышцы, но только добился того, что застежка лат оцарапала руку. Тогда он плюнул и сдался.

Оценивающе поглядев на набедренную повязку Конна, человек в черном кивнул и перешел к оркам. Груда оружия у его ног росла, как и количество грязных орочьих ругательств.

- Ну вот и все. Благодарю вас за содействие, - человек вежливо поклонился и исчез в темноте вместе со своими спутниками и всем снаряжением.

Через несколько минут Конн сумел пошевелить затекшей рукой и повалился на пол, изрыгая поток брани. Обернувшись на своих спутников, он надолго остановил взгляд на прикрывающейся руками эльфийке, потом с отвращением посмотрел на мощи Альбия Валерия и без особого интереса – на Нимбуса, уже успевшего раздобыть где-то драный плащ.

- Что будем делать? - громко спросил он, глядя вперед. Огромный орк, стыдливо держащий ладонь лодочкой в паху, другой лапой поскреб затылок и оглянулся на своих.

- Слышь, братва, чё-как наша решать? - спросил он непривычно тихим, сокрушенным голосом. Темнота, пялясь на Конна множеством злых красных глаз, что-то невнятно забурчала. Орк мрачно слушал.

- Нет, ну мы, конечно, можем драться, - неуверенно предложил Конн. - На кулачках, например. Только прикрыться надо как-то.

- Сам дерись на кулачках! - разрыдалась вдруг Эриндэль.

- Тебе и не предлагаю! - огрызнулся воин, одновременно мечтательно представив себе это зрелище. Потом со вздохом отогнал мечты и вопросительно глянул на орка.

- Ну, короче, это... Чё-то не так, - пробасил тот.

- Да ты что-о! - язвительно пропел Нимбус, взмахнув осыпающимся от древности плащом. – Какая мудрая...

Ладонь Конна прочно запечатала ему рот.

- Есть такое предложение, - поспешно сказал он гневно засопевшему орку, стараясь не обращать внимание на возмущенно вгрызающегося в пальцы вора. - Твоя наша не трогать. Твоя с нами вместе трогать тех, в черном. Много трогать и больно. А потом решать как дальше.

Орк подумал и сокрушенно махнул лапой.

- Давай вместе. Надо тех маленько убивать, - мстительно добавил он.

Через полчаса объединенный отряд бодро шагал под низкими сводами подземелий. Впереди шел Конн, придерживая за локоть нервно оглядывавшуюся Эриндэль. Локоть к локтю с ним шагал огромный голый орк, фыркая и скрежеща клыками. А сзади раскатывался радостный голос Нимбуса, размахивавшего руками в окружении десятка зеленокожих гигантов:

- Я твоя что говорю? Я твоя говорю – все беды от налогов! Твоя воевать, а они чужой карман лазить! Твоя – воин, а ихняя – вор... э-э, то есть, чужое брать!

- Сейчас мы их догоним, - пообещал Конн эльфийке и себе. Он крепче сжал подобранную где-то берцовую кость и зловеще повторил:

- Сейчас догоним. А потом подсчитаем, кто сколько в казну должен...

ПОСЛЕ БАБАХА

- Бабушка, расскажи, как люди спаслись - после того как Бабахнуло?

- Да я тебе уже сто раз ведь уже рассказывала... И дед рассказывал.

- Ну и что? Расскажи! И Мишка послушать пришел...

- Ну ладно, что с вами делать... Только смирно сидите!

- Мы будем смирно, правда-правда!

- Значит, было это тогда, когда все люди еще жили Наверху. Там было тепло и светло, не надо было даже фонари зажигать.

- Никогда?

- Не перебивай. Ночью надо было, про ночь ты в книжках читал. А потом однажды Бабахнуло. И те, кто в это время был наверху, все сгорели. Остались только те, кто ехал в метро. Они спаслись.

- Бабушка, а кто их спас?

- Ну как кто? Ты как маленький... Конечно, Военные Спасатели. Тогда они еще были такие же, как мы - это потом у них появились круглые большие глаза, белая шерсть и мягкие кожистые лапы. Сейчас, если ты пойдешь один в Темноту, то Военные Спасатели тебя найдут, схватят лапами сильно, но не больно, и прибегут с тобой назад. Потому что они так обучены. Видишь, вон один бежит мимо нашего вагона? Ты ему посвисти, он подойдет. Смотри, на шее у Военного Спасателя всегда цепочка со специальной пластинкой. Говорят, они их передают от старого Спасателя к молодому, вот уже много-много лет. Тут что написано? Прочитай, внучек, у меня очки разбились.

- "Се-ме-нов... Иль-я... ря-до-вой..." Дальше цифры какие-то!

- Группа крови, да уж не его, поди. Ну все, все, иди по своим делам, сердешный, вот тебе гриб. Я о чем говорила-то? А... Спасатели тогда всех и нашли, даже тех, кого в вагонах завалило землей. Всех откопали, и стали жить-поживать. Но они слишком часто ходили Наверх. И поэтому перестали быть похожими на нас, а потом специально стали жить только в самых темных местах. Говорят, что есть еще Военные Инженеры, но тех никто не видел, они в водохранилищах живут...

* * *

- Куда ты прешь? Прешь ты куда? Прораба позову сейчас! Где разрешение на парковку?

Шофер-дальнобойщик (десять лет уже на трассе, за спиной опасные рейсы "Речной вокзал-Новогиреево") заматерился, спрыгнув со спины огромного грузового слизня. На панцире у того было выжжено "Автобаза МОУ 1228". От слизня тянуло кислым запахом, позади, въедаясь в покрытые плесенью рельсы, шипела мокрая блестящая полоса

- А мне что делать? - крикнул шофер, потрясая бумагой, зажатой в клешнятой руке, на которой не хватало трех пальцев. - К Диггерятам на поклон идти?

- Тьфу, бля, ну ты скажешь, - наседавший на него регулировщик, маленький и щуплый, сплюнул, огляделся и перекрестился торопливо, - совсем уже что ли? Я же говорю - вызовем Прораба, на месте решим! А ты сразу не по-людски...

- Что тут у вас? - мощно, почти на инфразвуке, рыкнуло из-за спины. Шофер аж присел, слизень втянул глаза, похожие на ворочающиеся туда-сюда яблоки. Прораб появился из тени незаметно, и теперь стоял, загораживая весь туннель - огромный, в рваном комбинезоне. Жгутом мускулистых щупалец он подхватил один из ящиков, поднес к выпученному кровянистому глазу.

- Бля. Мужики, еб-та... - хрипнул, прочитав спецификацию. - Это же не сюда. Это в приемный блок на Электрозаводской. Совсем спятили на промбазе, молить их в три Создателя через колено...

ЛОВЦЫ СНОВ

Пожалуй, нет человека, который не знает про корпорацию "Конструирование Снов, Inc". Ниже представлена расшифровка единственной беседы с диктофона нашего корреспондента, таинственно пропавшего после этого интервью. Печатается впервые.

[Начало записи: 00:00:08:23. Голос корреспондента]

Этот человек не выглядит как миллионер. Скорее - аккуратная борода и черный свитер, окаймленный воротником белой рубашки делают его похожим на моложавого пастора. Но стоит встретиться со взглядом холодных и цепких глаз, как сразу понимаешь, что это не так. Трудно поверить, что это наконец, случилось. Несколько лет глава самой загадочной корпорации в мире не давал никаких интервью, отказываясь от встреч с журналистами и скрываясь от них за непроницаемой стеной охраны. И вот сейчас встреча с Дмитрием Анциферовым, создателем "Конструирование Снов, Inc" стала возможной. Пусть всего на полчаса, но мы оказались на верхнем этаже небоскреба из тонированного стекла и металла, который возвышается над городом как сверкающая игла.

- Добрый день, Дмитрий Николаевич...

- Можно просто Дмитрий. Мы же в неофициальной обстановке, верно?

- Хорошо. Дмитрий. Чтобы не отнимать у вас время, сразу первый вопрос - с чего все началось?

- История длинная. Но, пожалуй, началось все десять лет назад, в одном медицинском НИИ. Вы слышали о Сергее Забелине?

- Только мельком.

- Вот видите... А между прочим он, как в свое время Пажитнов с "тетрисом" - непризнанный гений. Изобрел нечто, чему и сам не придал значения. Правда, Забелин работал над более серьезным аппаратом - прибором для измерения мозговой активности и записи волн, излучаемых человеческим мозгом. Время тогда было для подобных исследований не очень хорошее - прямо скажем, дрянное. Но Забелин продолжал работать и однажды, поскольку засиживался допоздна, уснул прямо со шлемом прибора на голове, перед этим случайно увеличив интенсивность электродов. Не будем вдаваться в технические подробности, тем более, что за такое "ноу-хау" дорого заплатили бы многие мировые корпорации... В общем, оказалось, что сновидения можно конструировать, складывая их по своему усмотрению. Впоследствии Забелин довел методику до совершенства, и до конца жизни старался расширить спектр возможностей.

- В результате этого сейчас Вы стоите во главе крупнейшей и единственной в мире корпорации по конструированию снов?

- Мы называем это "дрим-билдинг", так короче.

- Пусть так. Но скажите - ведь это же громадный труд. Как происходит создание сновидений?

- В общих чертах могу рассказать, хотя объяснять это можно очень долго, даже не нарушая режима секретности. Если вкратце... Сон - это подобие компьютерной игры. В сновидении, как и в игре, присутствует множество слоев, которые создаются отдельными командами. Больше полутора тысяч человек в нашей корпорации занимаются именно тем, что создают эти слои - рельеф сна, его области, дороги и карты. Кто-то занимается конструированием местности, кто-то создает природу. А есть и самая важная команда. Они работают над связками и узлами эмоций и взаимоотношений, мы называем их "эмоционалы". В хорошо проработанном сновидении таких связок уйма, они на всех уровнях. Без них сон остается всего лишь красивой картинкой, не влияющей на сознание. Все эти уровни сна текстурируются, обрабатываются, сводятся воедино - и только потом отправляются на второй этап.

- Как раз хотел спросить об этом. Ведь сон, конечно же, не может попасть в руки покупателя, не пройдя какую-то оценку?

- Да, да... Если вы обратили внимание, когда вас провожали на встречу, вокруг главного здания располагаются два больших корпуса. Один из них - корпус разработчиков, а второй, так называемый, "блок "Гамма" - занят исключительно тестировщиками, или "бета-тестерами" готовых сновидений. Не удивляйтесь - большая часть этажей находится под землей, поэтому места хватает всем, никто не ютится в переполненных комнатках. Более того - это не единственное место, где находятся наши тестировщики. Корпорация "Конструирование Снов" имеет мощную государственную поддержку. Но об этом позже. Итак, готовый сон поступает в блок "Гамма" и попадает в руки тех, кто проверяет каждый шаг.

- Если можно, расскажите поподробнее.

- Естественно. Вы сами знаете, что сны можно в большинстве случаев поделить на разные категории. Кому-то чаще снятся кошмары, кому-то - эротические сны, кто-то видит приключения и погони. Есть даже те, кто постоянно смотрит скучные сны. Все эти категории у нас представлены отдельными командами тестировщиков. Вот, поглядите на монитор. Я сейчас переключаюсь на разные лаборатории. Например, здесь проверяют эротические сны.

- Это и есть тестировщики? Какие-то они изможденные. Вроде бы, эротика...

- Что поделать - работа, несмотря на то, что можно подумать, тяжелая. Для многих привлекательная, но больше полугода здесь не выдерживает никто - чаще всего, уходят на линию производственных снов, жалуясь на притупление эмоций. Неудивительно. Конечно же, мы всячески следим за физическим и психическим здоровьем своих работников. Но здесь, на линии эротики, процент самоубийств самый высокий. Как видите, я ничего не скрываю, даже и не собираюсь. Кстати, вон там, у стены, видите? Это оптический архив, сюда стекаются все записи реакций бета-тестеров. Террабайты информации, все малейшие отклонения. И все равно не можем уследить, даже с помощью опытнейших психологов.

- Вон там, сбоку, в кресле - что с ним?

- Опять отрицательная реакция, похоже... Сейчас с ним справятся, давайте переключимся на другую линию. Алло! Тридцатый, у вас там что? Так... так... Понятно. К сожалению, опять нервный срыв.

[пауза в записи, 12 секунд]

- Переключаемся, извините. Впрочем, Вы, наверно, будете разочарованы, поскольку все линии и лаборатории у нас на одно лицо. Разница только в том, что творится в голове у тестировщиков. Поэтому в каждой лаборатории всегда присутствует вооруженная и тренированная охрана и опытные реаниматоры. А вот, кстати...

- Что это?

- Здесь изучают и проверяют приключения. Самый востребованный отдел снов, знаете ли. Здесь наиболее устойчивая команда, редко кто уходит, работают подолгу. Комфортно для психики, и более того – мозг отдыхает, тренируется. Эту линию называют "курорт". Именно здесь, кстати, был сконструирован и опробован "Таинственный остров", который побил все рекорды продаж. Очень дорогостоящий продукт, предмет гордости наших разработчиков.

- Ого! У меня тоже есть копия. Очень нравится, и вы знаете - никогда не надоедает!

- Именно. Кстати, в этом главное отличие снов от компьютерных игр. Игру можно пройти несколько раз и потом забросить, потому что надоела. Но сон, хотя сюжет его и сохраняется в рамках задуманного, вам не надоест никогда, каждый раз вы будете снова и снова к нему возвращаться, потому что мозг как бы стирает просмотренное ранее.

- Кстати, что вы думаете о появившихся недавно в некоторых СМИ статьях и сюжетах о том, что якобы "Конструирование Снов, Inc" делает из людей пси-наркоманов, которых уже невозможно оторвать от постоянного просмотра снов?

- Такие аналогии очень обидны и неоправданны. Допустим, если человек "подсел" на телевизор и постоянно смотрит фильм за фильмом, забыв о семье, друзьях, работе - никто же не обвиняет производителей телевизоров и киностудии. Такие люди попадаются в каждой... э-э... фокус-группе, их надо лечить, но, к счастью, их процент, согласно исследованиям, настолько мал, что нельзя - и даже просто преступно говорить о какой-то "наркомании". Наши сновидения не вызывают никакого привыкания еще и потому, что в каждое из них вшит специальный контрольный код.

- Это что, какое-то "зомбирование"?

- Не повторяйте вы, бога ради, старые бредни! Этот код - что-то вроде предохранителя, с помощью него программа и аппаратура отслеживает реакцию мозга, дыхательной мускулатуры, кровообращения на демонстрирование сновидения. И если что - прерывает процесс моментально. Это неприятно, но зато гарантирует безопасность. Да, и кстати - случается чрезвычайно редко.

- Но ваши бета-тестеры...

- Тут дело другое. В их копиях снов этот код отключен. Но ведь каждый из них получает большие деньги и готов рисковать. Иногда риск оказывается смертельным, тогда родные и близкие получают страховку, компенсацию и пожизненное обеспечение. Мы не скупимся, это же человеческие жизни.

- Вот здесь у меня документы, в которых засвидетельствовано, что ваша корпорация ставит опыты на заключенных.

- Позвольте взглянуть... Вот оно что. Хорошо, я объясню ситуацию, хотя, мне кажется, стыдиться нам нечего. Я еще раз повторяю - мы находимся под мощной государственной поддержкой. Если вы думаете, что все сны, которые мы конструируем, весь дрим-билдинг идет только в развлекательную сферу – вы ошибаетесь. Силовым структурам, правительственным организациям нужны, к примеру, сны-симуляторы боевых действий. Тренажеры спецназа, имитаторы аварийных ситуаций. Каждый такой сон мы тоже, согласно схеме, проверяем досконально. Но такие вещи глупо проверять на бета-тестерах, мы потеряем большую часть их состава. Если вам это кажется циничным - извините, но правда именно такова. Дешевле брать заключенных из числа смертников - маньяков, убийц, которые никогда не вернутся к нормальной жизни. И тестировать дрим-симуляторы на них, а потом уже отдавать заказчикам.

- Аналог смертной казни?

- Да. И заметьте - узаконенной. Зато у приговоренного есть шанс перед смертью почувствовать себя другим человеком - и пережить то, что в жизни ему не удалось. А может и реализовать какие-то желания.

- А по каким направлениям вообще ведется дрим-билдинг?

- Их масса. Если перечислять лишь крупнейшие коммерческие - это приключенческие сны, эротические сны, детские сны, лирика, романтика, кошмары, производственные сны...

- Бывают и такие?

- Увы, без них никуда. Страшная тоска и скука - например, сон, где вы двенадцать часов подряд работаете у Форда на конвейере, закручивая одну и ту же гайку. Но и такие иногда кому-то могут понадобиться. Очень непопулярная линия, мы стараемся туда... хм... ссылать провинившихся работников. Безотказно действует, по своей воле туда никто не пойдет. Очень эффективный способ наказания – провинившийся просто рвется обратно, только чтоб не оставаться там. Но конечно, лидеры рейтингов - это эротика, приключения, романтика и кошмары.

- Кошмары?

- А Вы зря удивляетесь. Страх - одно из самых притягательных переживаний, особенно, если знаешь, что все кончится хорошо. У нас есть некоторые постоянные клиенты, которые вообще ничего, кроме кошмаров не заказывают. При этом, заметим, в жизни они абсолютно жизнерадостные и нормальные люди, умеющие насладиться каждым днем. Видимо, не хватает переживаний, мозг требует выброса эмоций.

- Я вижу, Вы уже поглядываете на часы. Напоследок хотелось бы спросить - что запомнилось сильнее всего... на поприще Главного конструктора снов?

- Так сразу и не ответить. Пожалуй, момент, когда первый сон пошел в серию. До этого был очень трагичный период, и наша фирма некоторое время балансировала на грани закрытия. Очень много первых тестировщиков погибло - их имена вы могли видеть, они выбиты на плитах в Мраморном зале внизу. Мрачный был период, и когда сон пошел и стало ясно, что удался - радости не было предела.

- И все-таки то, что вы делаете, за гранью добра и зла. Это даже как-то не по-человечески – настолько манипулировать сознанием людей.

- Не по-человечески? Ну что ж. Тут вы, пожалуй, попали в точку. Позвольте открыть вам некий секрет, молодой человек. Смотрите на меня внимательно...

[Конец записи: 00:32:18:40]

* * *

На этом запись обрывается. Позже диктофон был обнаружен запечатанным в конверт, среди входящей корреспонденции в редакции нашего журнала. Естественно, мы обратились в органы правопорядка, однако расследование ни к чему не привело, хотя сам Дмитрий Анциферов предоставил следствию доступ во все здания корпорации. Сейчас мы публикуем это интервью в том виде, в каком оно сохранилось, без правок и купюр, предоставив нашим читателям право самим решить - что же произошло. Редакция заверяет, что и в дальнейшем будет очень внимательно следить за деятельностью корпорации "Конструирование Снов, Inc".

ВАЛЕНТИНОВА НОЧЬ

Ночь. Снег метет параллельно земле. Камера выхватывает летящие в объектив хлопья. Свист ветра. Видно размытое пятно желтоватого света, еле пробивающегося сквозь пургу. Кто-то идет с фонариком, размахивая им туда-сюда. Человек кричит:

- Пё-ётр! Пё-ётр!

Камера показывает лес сверху, сквозь него идет еле видная заметенная проселочная дорога. Потом панорама резко сменяется крупным планом - это лицо человека. Оно мокрое от снега, с обледеневшими бровями. Человек одет в греческую хламиду, он кутается в короткий плащ. Камера - на худые, посиневшие от холода ноги в сандалиях. Человек идет, проваливаясь в снег почти по колено. Он снова останавливается и кричит, отплевываясь от снега:

- Пё-ё-ётр! Где ты?!

Субтитр стоп-кадр, три секунды. Искаженное криком лицо. Подпись "Святой Валентин". Панорама продолжается. Сквозь снег пробивается яркое белое сияние. С неба спускается второй человек. Он в хламиде, с суровым лицом. Снег вокруг него перестает идти, так что человек спускается, находясь как бы в туннеле. Камера сверху спускается за ним. Стоп-кадр, бородатое лицо, подпись: "Апостол Петр".

Петр и Валентин рядом. Святой стряхивает снег с плаща. Апостол Петр разглядывает его, спрашивает:

- Ну и что ты орешь? У меня дела.

Молчание, несколько секунд. Валентин смотрит на Петра (лицо - крупный план: изумление, потом нехороший прищур). Он оглядывается по сторонам, камера показывает торчащую из снега палку.

Радостное лицо Валентина.

- Знаешь, Петр. Гвоздь бы тому в голову забить, кто придумал отмечать 14 февраля в России. А лучше - два гвоздя. Чтоб сошлись концами.

Рука Валентина вытягивает из снега палку. Глаза Петра - в них непонимание. Глаза Валентина. Голос Петра, переходящий в крик:

- Ты чего, эй? Ты чего?!

Глухие удары, Валентин смеется.

- Н-на! Н-на! Гвоздя у меня нет! Но! Это тебе за "иди, там тепло"! Это тебе за "в каждом глухом уголке Гипербореи тебе будут рады"! Это тебе за "согрей их своим сердцем"!

Камера отдаляется, взмывает над лесом, голос и крики стихают. Идет снег. Постепенно ничего становится не видно, только белая пелена.

ТАКАЯ ЖИЗНЬ

- Папа! - с порога закричал Мишка. - А у нас сосед трупаком стал!

- Чего несешь? - отец высунулся из кухни. - Каким трупаком? Кто тебя этому слову научил?

- Точно, - мать устало вошла следом, поставила тяжелую сумку, доверху набитую продуктами и всякой хозяйственной мелочью. - Иду из магазина, а он у забора стоит. Увидел меня, обрадовался. Даже поздороваться попытался. Ну, у него плохо выходит пока. Окоченение еще не совсем прошло, наверно.

- Вот тебе на, - озадаченно сказал отец. Он бросил развинчивать сгоревший утюг, поднял на лоб очки, да так и замер с отверткой в руке. - Я же с ним еще вчера утром разговаривал!

- Он на сердце жаловался, - мать вздохнула, принялась выставлять покупки на кухонный стол, - врачи из "Скорой" сказали, что вчера ночью умер. Инфаркт. А когда жена кинулась звонить, вдруг сам поднялся. Да ты сто раз видел сам.

- Жалко Сергеича, - мужчина мрачно принялся ввинчивать болт в рукоятку утюга, ожесточенно нажимая на отвертку. Мишка мялся у порога.

- Чего застрял? - буркнул отец.

- Посмотреть хочу...

- На что тут смотреть?! - взорвался отец и швырнул отвертку в угол кухни. - Марш к себе! Хороший человек в зомби превратился, а ему только бы посмотреть! Иди, уроки учи!

Когда Мишка обиженно поплелся к себе, отец тяжело вздохнул и подобрал отвертку. Мать подошла, встала рядом, погладила его по плечу.

- Ну что ты разошелся? Ему, наверно, так легче сейчас. Ничего не болит... Помнишь, как он мучался? Врачи чуть не каждый день приезжали.

- Да помню... - мужчина покачал головой. - А все равно как-то не по себе. Соседку жалко - ей же за ним сейчас ухаживать. Следить, чтоб не бродил зря, чтоб одевался как положено. И в резервацию она его не сдаст, совести не хватит. Так и будет биться как рыба об лед.

Он помолчал.

- Пойду, посмотрю... как он там.

Зомби неуклюже топтался у невысокого заборчика, отделявшего соседский дом. Мужчина подошел к нему, всмотрелся в бледное лицо и стеклянные глаза. Оживший мертвец медленно повернул голову и посмотрел на него. Попытался радостно улыбнуться, задергал губами, захрипел что-то.

- Здорово, Сергеич. Закуришь? - отец протянул ему сигарету, и зомби медленно принял ее, прикоснувшись к ладони соседа холодными пальцами.

- А я... вот... грррх... - он пытался что-то сказать, дергал челюстью.

- Со всяким может случиться, сосед.

- Да... сердц... хррррг...

- Знаю, знаю. Врачи сказали, - мужчина говорил медленно и четко, чтобы зомби сумел понять, о чем он. Тот закивал, попытался сунуть сигарету в губы. Промахнулся, сигарета сломалась об щеку.

- Тихо, Сергеич, - мужчина достал другую, сам прикурил, потом аккуратно вложил сигарету соседу в рот. Тот стиснул ее зубами.

- Зачем ты, Ваня? - жена незаметно подошла сзади. - Он же не дышит.

- Ну и что? Зато человеком себя почувствует. Ему и так сейчас, - он показал на пластиковый комбинезон, в который было затянуто все тело зомби, кроме головы, - в этом ходить придется, пока не развалится.

- Ну ладно, сосед, ты извини, - он развел руками, - теперь у тебя все по-другому будет.

- Нч... нчв... ни-че-го... - прохрипел зомби, и снова дернул щекой, оскалившись в подобии кривой улыбки. Окурок в зубах уже погас.

Возвращались в дом, не поднимая глаз, молчали.

На кухне жена заварила чай, налила мужу в большую кружку.

- Слушай, - спросила она вдруг, - а ты когда в первый раз зомби увидел?

- Да тогда же и увидел, пацаном еще был, - неохотно отозвался ее муж, - они только появились. Сначала с ними, понятное дело, чего только ни пытались сотворить. Даже сжигать. А потом ученые крик подняли - да и все остальные увидели, что они на людей не бросаются, даже соображают немного. Помнят всех

домашних, слушаются. Лет через десять начали законы принимать. Туда не пускать, сюда запрещено. По улицам только в пластиковом комбинезоне... Ну и правильно, а то дворники начали шуметь – сами убирайте за ними, мол!

- А я первую резервацию помню, - вздохнула женщина, размешивая сахар в стакане, - мои соседи туда свою бабку отдали. Она совсем древняя была, ну и как зомби тоже ничего не соображала уже.

- У меня знакомый был, - мужчина закурил, - молодой парень. Машиной сбило. А он не умер. Тогда еще семейных законов не было, родня его домой отказалась пускать. Так он на площади сидел круглыми сутками, и голубей кормил, пока его не увезли куда-то.

- Чем кормил? - не поняла жена.

- Да как чем... Собой. Отщипнет кусок с руки и крошит его. Голуби - они же всеядные. Птица мира, чтоб ее...

- Бр-р! Страсти такие рассказываешь!

- Что было, то было. Зато сколько шума поднялось, когда решали - имеет ли зомби юридическую дееспособность, - он рассмеялся, вспоминая. - Правда, потом все равно оказалось, что зря. Не интересуются они никаким имуществом, да и вообще почти ничем.

Он потушил сигарету в пепельнице, поднялся.

- Ну ладно. Я к себе в цех. Там Маркелов уже давно без присмотра.

- Это тот самый…? - спросила жена.

- Ну да. Хороший был мужик, пока током не убило. И зомби нормальный, понятливый. Мы в цеху порешали, теперь по очереди за ним приглядываем. Сегодня вот моя очередь. Не отдавать же его в резервацию, сколько лет с нами работал...

- Это верно.

Мужчина вышел на крыльцо. Постоял, потом быстро пошел к забору, мимо которого по тротуару шаркал зомби-почтальон с тяжелой сумкой, полной скрученных в трубку газет.

- Эй!

Он пошарил в сумке, не глядя на запаянное в полиэтилен лицо. Потом помахал ладонью перед застывшими глазами.

- Порядок, спасибо. Иди!

Почтальон кивнул и механически двинулся дальше, припадая на левую ногу.

АЛЕКСАНДР НЕВСКИЙ (сценарий фильма)

Берег Чудского озера.

Как бы холодно. Малобюджетная метель.

На пригорке горячит коня Александр Ярославич, по прозвищу "Невский". За ним переминается с ноги на ногу невская братва. Конь их пугается.

- Ну что там, Гаврило? - нетерпеливо кричит князь. Из-за лесочка выбегает Гаврило Олексич, с топором наперевес.

- Идут, княже! - он тяжело дышит.

- Так! - Александр поворачивается к своим, - все сделали, как я велел?

Толпа нестройно шумит. Слышны выкрики: "А как же!" "Всю ночь возились!"

- Это хорошо, - одобрительно говорит князь. - Пришло время постоять за землю Русскую!

Гаврило Олексич внезапно запевает:

- Для славы со Христом мы были созданы! Никак нас враг чудовищный не съест! Кололи нас серпом, звездили звездами...

- Гаврило, - с легким недоумением говорит князь, - чай ты Жанна Бичевская, али кто? Серпом, вообще-то, жнут.

Олексич, устыдившись, замолкает.

На льду озера показываются ряды псов-рыцарей. Русские покрепче сжимают копья, бердыши, сулицы, ослопы, протазаны, рожоны и прочую экзотику. Рыцари идут красиво.

- Красиво идут! - замечает кто-то. Александр Ярославич спрыгивает с коня.

- Гаврило, - внезапно предлагает он, - а давай доспехом поменяемся? У меня красивее... и вообще нарядней.

- Знаем мы эти штучки, княже, - язвительно замечает Гаврило Олексич. - Поменяемся, а потом они все за мной будут гоняться. Чай ты Дмитрий Донской?

- А кто такой Дмитрий Донской? - спрашивает князь. Олексич понимает, что перепутал "Новую хронологию" и устыдившись, замолкает.

- Па вра-гам! А-те-чест-ва! Залпом!

Густо летят стрелы. Попадают в рыцарей, отскакивают.

- Госсподи! Да у них же латы из Айподов! - бледнеет князь. Сзади переругиваются лучники:

- А говорил "рельсу со ста метров пробивает"! Эх ты!

- Ну так то рельса! А то Айпод басурманский!

Внезапно все замечают, что стрелять уже поздно. На льду сходятся стенка на стенку. Слышен демонический хохот, нерусские фразы. Никелированные Айподы отражают удары русских мечей.

- Княже! - как всегда, появляется Гаврило Олексич. - Погибаем!

- Эх! Ладно! - князь отбрасывает затупившийся меч. - Что делать? Как быть? Кто виноват? Как нам реорганизовать..?

Из-за холма строевым шагом появляется русский полк. Суровые бородатые мужики гремят тяжелыми доспехами, сделанными из радиоприемников "Спидола" и "Альпинист". Впереди всех идет Васька Буслаев в трофейных айподовых латах.

- Ну что, княже? - вопрошает он. - Зададим перца?

Полк бросается в бой. Радиоприемники оглушают врага русской народной музыкой. Двуручные мечи, фламберги, моргенштерны, мэнкетчеры, глефы и чеканы бессильно отскакивают от "Спидол".

- Робяты! Бей по второму ряду! - ревет Васька. - У их там Айподы контрафактные!

- Майн Готт! - в ужасе кричат рыцари.

С другой стороны Чудского озера, на точно таком же холме (это тот же холм, но снятый с другого ракурса) стоит магистр крестоносцев. На холм забегает одинокий рыцарь без доспеха.

- Магистр! Эти русские варвары отобрали у меня Айпод за 300 золотых!

- Варвары! - ужасается магистр. Рыцарь рыдает.

- Отходим! - кричит магистр. Его конь бряцает золочеными Айподами и роет землю копытом.

Лед ломается. Метель затихает. Теплеет. Рыцари тонут. Весна.

Берег озера. У костра сидят два рыбака - старый дед и мальчишка-внук. Он разбирает сеть. Внезапно его рука натыкается на что-то твердое. Он вытаскивает это из сети - старый, поржавевший Айпод с дыркой от стрелы.

- Что это, дедушка? - спрашивает он.

- Как же... Помню! - шамкает дед. Он крутит находку в скрюченных пальцах.

- Да ну его. Выбрось. Достань лучше "Спидолу".

ПАРОВОЗ

Танде. И всем, кто в пути.

Каждую пятницу они собирались в парке, прямо под паровозом.

Этот самый паровоз, старый "ФД" - "Феликс Дзержинский" - нависал над ними в весенних сумерках, и постамент, на который его взгромоздили давным-давно, будто светился, отражая свет от фар дальних машин. Все окна в кабине машиниста были предусмотрительно заварены железными листами, зачем-то выкрашенными белой масляной краской.

На куб с табличкой, выступающий из пьедестала, было удобно ставить фляжки с коньяком. Да еще Серега, самый шустрый из всей троицы, постоянно забирался на одну рельсу и дурачась, декламировал:

- Наш паровоз, вперед лети!

Паровоз никуда не летел, но на это никто не обижался. А в тот вечер и подавно. Теплый апрельский ветер несильно дул со стороны оврага, огибавшего парк, и луна висела прямо над паровозной трубой.

- Мужики, - лениво сказал Мишка, сделав глоток коньяка, - сегодня же День космонавтики.

- Проницательность твоя не имеет границ! - отозвался Серега. - О мудрый калиф Гарун Аль-Рашид, мы смиренно припадаем к твоим стопам...

- Кончай трепаться, Серега, - все так же лениво Мишка протянул ему коньяк и внимательно посмотрел на черный силуэт трубы.

- Да я-то что? - возмутился Серега, сделал большой глоток и крякнул довольно. - Это ты у нас, Михаил Алексеевич, серьезный - просто жуть. Уж и не скажи тебе ничего. Сразу видно, директор фирмы.

Из кустов вынырнул Саня, затягивая ремень.

- Во приперло, - хохотнул он, - аж не стерпел!

- Животное ты, Саня, - беззлобно пожал плечами Мишка, - десять лет тебя знаю, а ты все такой же.

- Я что-то пропустил? - удивленно спросил Саня у раскачивающегося на рельсе Сереги.

- Не обращай внимания. Нашего великого друга одолела хандра.

- Да не хандра это! - Мишка досадливо отмахнулся рукой с зажатой в ладони фляжкой. Несколько крупных капель коньяка вылетели и растеклись по плиткам постамента.

- Продукт переводишь! - одновременно заорали двое приятелей.

- Еще купим... Ребята, я вот о чем подумал. Сейчас бы взять - и махнуть на этом паровозе куда-нибудь. Только чтоб не по дороге, а сразу - по воздуху. С детства мечтал, и чтобы дым из трубы. Эх...

- Та-ак... - протянул Серега, спрыгивая с рельсы на землю. - Наш Мишенька заболел... Ты чего, старик? Куда махнуть? Это же куча металлолома. Цветмет, понимаешь? Как его еще не украли - ума не приложу.

- Эх ты... "Металлолом". Это, Сережа, паровоз. Символ скорости прошлой эпохи. Погляди на колеса, на шатуны. Мощь какая, и красота.

- Миша, я все понимаю, - Серега поглядел на колесо, потюкал по нему носком ботинка, прислушался к глухому звону чугуна, - паровоз, символ эпохи... Только при чем тут воздух? Пойдем в горсад, там самолет стоит. Будешь на него вздыхать!

Мишка молча глотнул из фляги.

- Самолет - это не то, - сказал он наконец. - Самолет и предназначен для того, чтобы летать. Это неинтересно.

- А паровоз? - спросил Саня. - Только представь: идет кто-то по ночной улице, поднимает глаза - а над ним эта дурында. Летит, понимаешь. В полной тишине, понимаешь.

- Паровоз летит, колеса стерлися! А вы не ждали нас, а мы приперлися! - пропел Серега, отщелкав чечетку на асфальте.

- И тут, - продолжал Саня, - от паровоза что-нибудь отваливается, и прохожему в лоб - бабах! И привет, наповал. Миша, лучше не надо. Ты когда-нибудь видел, как сарай по воздуху летит? Я видел, при мне

ураганом снесло. Страшно. Но сарай - он, камрад, из досок сколочен. А эта махина из железа и чугуна.

- И что? Самолеты же летают, - Мишка упорно гнул свою линию.

- Летают, - Саня присел на корточки и начертил на земле корявую линию, - за счет подъемной силы. Разбег, взлет, и разреженный воздух...

- Замолкни, Жуковский, - Саня отобрал у него прутик и взмахнул им перед носом у друга, точно саблей, - паровозы не ле-та-ют. Ясно, Миша? Давайте-ка еще выпьем, вот что.

Он зашарил в сумке, разыскивая еще одну бутылку, и в этот момент за спинами друзей раздалось тихое покашливание. Все трое обернулись одновременно.

- Вам чего? - спросил Серега. - Бутылочку пустую? Айн момент.

Бомж в рваной куртке (да, этот мужчина выглядел именно как бомж, хотя и не чувствовалось от него кислого запаха немытого тела) покивал головой.

- Спасибо, молодые люди. И кстати - насчет паровоза вы неправы.

- Че-го? - протянул Саня. - Ну надо же, еще один оппонент прибыл. Защита к Мишане подоспела! Вы бутылочку взяли? Вот и идите, идите...

- Погоди, - остановил его Мишка.

- Чего годить-то? - его приятель удивленно поднял бровь. - Он же пьян в доску.

- Я не пьян, - бомж поднял голову и внимательно посмотрел Сане в глаза, - а насчет паровоза вы все же неправы. Глядите.

Он аккуратно поставил рядом с пьедесталом полиэтиленовый пакет, набитый пустыми бутылками, и указал пальцем на старый "ФД".

Раздался долгий пронзительный скрежет. Сначала показалось, что он идет откуда-то из оврага, но тут Серега вдруг вцепился Мишке в плечо.

- Глядите!

Паровоз медленно приподнимался с рельсов. Приржавевшие колеса - это они визжали, отрываясь от прикипевшего железа - медленно, а потом все быстрее начали вращаться, лязгнули шатуны.

- Я сплю, что ли? - Саня протер глаза.

- Дурацкий вопрос, - сердито и почему-то шепотом ответил Серега, - прямо как в кино. Ты же не один это видишь!

Качнувшись в теплом воздухе, паровоз замер, потом двинулся вбок, прямо на приятелей.

- Э, ты чего? - Саня отмахнулся от "Фэда", точно от живого, но тот и сам остановился - покачался еще и приземлился на асфальт, громко хрустнувший под ребордами снова замерших колес.

Серега оглянулся на Мишку. Его друг, осторожно ступая, подошел к паровозу. Погладил выпуклый бок. И расплылся в широкой улыбке.

- Вы кто? - робко спросил Саня, глядя на мужчину в рваной куртке.

- Часть той силы, - туманно ответил тот, - ну или этой. С какого боку посмотреть.

- Спасибо, я тоже Гёте читал, - вежливо отозвался Саня, - но все же?

- Вам это так важно? Глядите - все билеты проданы, ваш локомотив готов тронуться. Вот только дыма из трубы, боюсь, обещать не могу.

- Я сам готов тронуться, - тихо пробормотал позади Серега, - и кажется, уже...

- А можно? - вдруг спросил Мишка. Приятели разом посмотрели на него. Он уже взялся за перила трапа, ведущего в кабину машиниста, и поставил одну ногу на железную ступеньку.

- Куда полез? - занервничал Саня, но бомж махнул рукой:

- Конечно можно. Выбирайте маршрут - и вперед. Только к утру паровоз должен вернуться на пьедестал. С вами или без вас.

- А я думал, он превратится в тыкву, - хмуро сказал Серега, и сунул в карман нераспечатанную бутылку коньяка. Потом ткнул Мишку в широкую спину. - Ну и чего мы там застряли, о любитель экстрима? Лезь давай! Не ты один хочешь увидеть город с высоты паровозного полета...

Когда Саня аккуратно прикрыл за собой тихо клацнувшую дверцу и высунулся из окна, с которого исчез крашеный щит - мужчины внизу уже не было видно.А может быть вот он, там, стоит среди тополей, резкая ломаная тень в гуще других таких же. Паровоз поднимался все выше, и холодный ночной туман скоро остался внизу.

А над облупившейся железной крышей теперь было только чистое небо, и звезды - большие, точно огни железнодорожных семафоров.

ОДНАЖДЫ ПРИДЕТ ДЕНЬ

В городе Киеве, почти в самом центре, на одной из горбатых улочек, живет-поживает обычный человек. Зовут его Павел Иванович, лет ему далеко за пятьдесят, и работает он чертежником.

Каждый день, возвращаясь с работы, Павел Иванович непременно заходит в одну из рюмочных по пути, и выпивает стопку водки, закусывая бутербродом с килькой и маслом. Потом он приходит домой, смотрит телевизор, перед сном долго отжимается от пола. Чертежник Павел - не старый еще, крепкий телом человек.

В нижнем ящике платяного шкафа, который стоит в прихожей его квартиры, лежит прикрытый старым лыжным свитером сверток. Если взять его в руки, то зашуршит промасленная бумага. Это пистолет системы "маузер", тяжелая, но проверенная машина. Павел Иванович не помнит о нем, и никогда, даже во время ремонта, не заглядывает в этот ящик. Даже если попросить его туда заглянуть, он тут же об этом забудет.

В Санкт-Петербурге, на окраине, живет машинист электропоезда Сергей. Он женат и ходит на работу посменно - водить поезда метро. Сергей переехал в этот город недавно, раньше он жил в Николаеве. Здесь ему нравится, он любит свою жену и работу. Три раза в неделю он обязательно заглядывает в бассейн, чтобы проплыть пару километров и сбросить усталость. Сергей здоров и никогда не ходил к врачу - потому что незачем.

В кладовке, устроенной на лестничной площадке, у него стоит большой, сколоченный еще отцом ящик с инструментом. Там, под болтами и отвертками, лежит сверток, тщательно затянутый в старый брезент от туристической палатки, и перетянутый изолетной. Если взять его в руки, он не звякнет. В свертке лежит разобранный на части пистолет-пулемет "Хеклер и Кох". Если Сергея спросить про этот ящик, он тут же забудет вопрос. Для ремонта у него есть другой инструмент, этот он никогда не берет в руки.

Лариса, жена Сергея - детский врач. В поликлинике, где она работает, ее любят, потому что она веселая и всегда готова помочь если попросят. Лариса часто задерживается на работе, просматривая карточки своих пациентов, и тогда Сергей звонит и весело спрашивает: "Где вы, мой адмирал?" Они любят друг друга, это понятно.

Дома, в их спальне, стоит трюмо, у которого по утрам Лариса быстро и аккуратно наводит неброский макияж, прежде чем поцеловать мужа и побежать к лифту. В ящике трюмо, за флаконами с духами и дезодорантами, лежит сверток. Это коробка, аккуратно упакованная в подарочную бумагу и перевязанная блестящей серебристой лентой. Если разрезать ленту и заглянуть внутрь, то увидишь "Беретту" и глушитель к ней, лежащие в выдавленных в бархате углублениях. Лариса не трогает этот сверток, она не видит его даже тогда, когда берет с полочки духи.

За несколько тысяч километров от Киева, в Екатеринбурге, стоит деревянный дом. На почерневшем заборе прибита сильно поржавевшая табличка: "Злая собака!" - хотя никакой собаки за воротами нет. Раньше дом принадлежал ветерану войны, теперь там живет его сын Алексей, переехавший из Минусинска. Он работает электриком, и соседские дети Маша и Санька частенько бегают по двору в его каске, а еще - надевают на ноги монтажные "когти" и пытаются в них ходить, спотыкаясь и падая. Алексей на них не сердится - он вообще сердится очень редко. Приходя с работы, он садится на крыльцо и долго курит, поглядывая на небо, на пустую конуру с валяющейся цепью, и думает о том, что неплохо бы завести собаку.

Алексей любит охотиться, и дома у него, в длинном и узком несгораемом шкафу, даже стоит карабин "Сайга". Но если спуститься в погреб, то в дальнем углу, за банками с домашними соленьями, лежит тяжелый сверток, замотанный в мешковину. Если кто-то развернет сверток, он найдет там аккуратно смазанный РПК - ручной пулемет Калашникова. Но развернуть мешковину некому, а сам Алексей его не трогает. Ему незачем помнить про этот сверток, никто о нем не знает.

Во Владивостоке, в квартире с видом на бухту Золотой Рог живет Марина. Она студентка и учится здесь в институте. Про нее мало что можно рассказать, кроме того, что учится она хорошо и скучает по родителям, живущим в Советской Гавани. Сокурсники любят ее, и если кто-то из них празднует день рождения, Марину обязательно приглашают - потому что с ней веселее. Она хорошо играет на гитаре, хотя никогда ни у кого не училась этому, и приходя домой несколько минут просто лежит на диване, закрыв глаза и впитывая ощущения, накопившиеся за день.

В ящике этого дивана, под одеялами, которые обычно выдаются гостям, остающимся ночевать, лежит сверток, а точнее - деревянная коробка в кожаном чехле. Там, в темноте лежит пахнущий вычищенным металлом и смазкой "люгер". Гости никогда не видели этой коробки, а Марина, доставая одеяла, ее не замечает и не помнит о ней, хотя сама привезла с собой из дома.

В Москве, в Министерстве путей сообщения, несет государственную службу Георгий Александрович. Ему подчиняются многие, но сам он - редкий случай - обходится с этими своими подчиненными по-хорошему, не допуская никаких обид. Дела у него идут неплохо, и за этот год он уже трижды съездил в заграничные командировки. договариваясь о разных рабочих вещах и подписывая соглашения. Георгий Александрович почти живет на работе, потому что недавно у него умерла жена. а детей нет, и возвращаться в опустевший дом сорокалетнему вдовцу тяжело и неприятно.

Он живет на работе, а в сейфе, под папками, набитыми документами, лежит сверток. Впрочем, это большой конверт из толстой пергаментной бумаги, запечатанный гербовой печатью и засургученный. Конверт перекрещен витым шнуром, концы которого сходятся под сургучом. Железная тяжесть, которая чувствуется сквозь бумагу, принадлежит пистолету "лахти" - редкая модель, таких почти не осталось.

Перекладывая папки в сейфе, Георгий Александрович иногда отодвигает конверт в сторону, даже не сознавая этого и скользя взглядом мимо печати и шнура.

В Кустанае.

В Юрге.

В Новосибирске.

В Камышлове.

В Братске.

Однажды придет день, о котором никто не знает. И погода в этот день будет обычная, и под серым небом будут идти трамваи и автобусы, а люди все так же разбегутся по делам. В некий час этого дня или даже вечера, случится сигнал. Он именно случится, поскольку никто не знает, каким он будет - прозвучит ли, или будет написан буквами.

Тогда все они вспомнят.

Они молча достанут свои свертки - только тогда муж узнает, что у жены была своя тайна, но это его не удивит - достанут из них оружие. Выйдут из дома. Они будут стекаться к одной точке страны, слепые и бесчувственные ко всем другим вещам. Они соберутся и поглядят друг на друга.

А что будет дальше? - спросите вы. Нет, я вам не скажу. Тем более, если у вас тоже есть свой сверток, который ждет сигнала - вы забудете этот текст, едва прочитав его до конца. И больше никогда не вернетесь на эту страницу.

НУЛЕВОЙ ПОРЯДОК

А как же рыбам? Рыбам-то было как?

Я сижу у раскрытого настежь балкона, закрыв глаза и не открывая их. Я слушаю. Звуки повсюду. Они сталкиваются, точно подшипники в картонной коробке, или мраморные шарики, некрепко зажатые в кулаке. Некоторые звуки я могу угадать, когда они начинаются, а потом раскатываются по углам. Вот цоканье каблуков по асфальту. Это легко, человеческий шаг ни с чем не спутать. Особенно женский, если она торопится, если у нее в руках тяжелые сумки. Поправка: тяжелая сумка.

Этот звук перекрывается другими. Где-то разбилось стекло. Заплакал ребенок. Проехала поливальная машина. Лязгнула дверь подъезда. Лопнула шина автобуса. Залаяла собака, стараясь догнать другую. Гудит, ударясь об асфальт, мяч. Поправка: несколько мячей на баскетбольной площадке.

А как же рыбам? Рыбам-то было как?

Когда они выползали из воды на сушу, зрение у них было не очень, мутная пленка застилала глаза. И слух, впервые после того, как можно было всей чешуей принимать звуки под водой, стал ущербным, точно его отрезали ножом. Рыбы справились, потом поднялись на ноги, обросли перьями или шерстью.

Звуки второго порядка мне слышны не очень хорошо, но если постараться... Вот кто-то в доме напротив затушил сигарету в пепельнице, и короткое шипение метнулось оттуда. Я слышу шаги кошки, идущей по карнизу. Если же совсем позабыть про глаза и превратиться в слух, то можно услышать, как падают дождевые капли, раздвигая гладким телом воздух и расплываясь на ступенях со звонким щелчком; или как из-под земли с треском тянется росток тюльпана, ворочая песчинки, которые трутся друг об друга с каменным скрежетом.

Звуки третьего порядка... Я называю их так. Никто из живых их никогда не слышал. Кроме меня, конечно. Эти звуки пугают, они идут отовсюду и стекаются ко мне, точно я - позабытый приемник, настроенный на какую-то никому не известную волну. Или, скорее, карл у клары украл кораллы. Эта нелепая фраза помогает мне избавиться от восприятия третьего порядка. Когда я бормочу ее, перекатывая слова, звуки отступают. Главное - не переставать, проговаривая от начала к концу и наоборот. Карл у клары украл кораллы. Кораллы украл клары у карл. Я даже не знаю, кто такой карл и что такое кораллы, которые он украл. Я все забыл.

Но они очень неприятны, эти звуки третьего порядка. Нет, правда, кому захотелось бы услышать, как где-то в космосе, на пределах видимости телескопов переговариваются существа, описать которые нет ни сил, ни возможности. Не то, чтобы они были злые - как может быть злой целая галактика? Просто - неприятно, тем более, что вслушиваясь, начинаешь думать, будто понимаешь.

Бормотание про клару и кораллы помогает. Постепенно начинаешь спускаться на второй порядок, а оттуда - на первый. И снова все становится просто и понятно: вот цокот каблуков... скрип тормозов... звон стекла.

Главное - не открывать глаза. С открытыми глазами здесь все становится совсем по-другому. Нулевой порядок. Выгоревшая, спекшаяся земля, из которой торчат скелеты домов, призраки строений. Брызги расплавленного металла, сливавшегося в ручейки. Тучи, почти задевающие землю. С открытыми глазами я слышу только вой ветра, который не переставая, подметает эту бесконечную равнину со стесанным взрывами рельефом. Смотреть не хочется.

Я закрываю глаза. Я перехожу на первый порядок.

Рыбам было хорошо.

ПРО ОРУЖИЕ

Как метко сказал один преступник в фильме "Дежа Вю": "Мужчинам всегда не хватает алкоголя, табака и оружия".

Насчет алкоголя и табака можно поспорить - иногда их даже с избытком, так что и смотреть-то без отвращения не получается. Что же до оружия, то все верно. Старик Киплинг тоже был прав, когда писал строки о том, что "опьяняют сильнее вина женщины, лошади, власть и война".

Но я не о том.

Интересно, что чем дальше человечество уходит в развитии от средневековья и античности (хотя стало ли оно лучше, можно поспорить), тем чаще оружие становится просто механизмом. В древности все было проще. Копье ли, меч ли - все получали имена собственные. Особенно в средневековье, когда ни один хороший меч не обходился без имени - женского, если по европейским традициям. Прижав к груди Дюрандаль, падал на поле Ронсеваля Роланд (и вся страна вздохнула с облегченьем). Найденный в камне меч Эскалибур верно послужил королю Артуру. Бальмунг - он же Грам и Нотунг - не подводил Зигфрида. Сид Кампеадор берег свою Тисону. Жуайез (Радостную) крепко держал в руке Карл Великий. Зульфикар во славу ислама посносил немало голов, прежде чем перешел от Мухаммада к к Имаму Али. Когарасу и Нукэмару передавались в роду Тайра из поколения в поколение. Щчербец Болеслава Храброго вообще стал одним из символов польской короны.

Да и в исландских сагах не обходилось без того, чтобы герой, испробовав новый меч, не изрекал: "Имя тебе будет..." ну, допустим, Змеиный Язык. Меч переставал быть просто полосой металла, а становился чем-то (или даже кем-то) вроде спутника, на которого можно было положиться. При должном уходе, конечно. Кормить-поить, смазывать... все как полагается.

Впоследствии писатели-фантасты собаку съели на этом, и по страницам книг стадами забродили всяческие Несущие Бурю, Аранруты, Вэрвиндлы, Ангуирелы, Грейсвандиры, Ангристы, Зеленые Судьбы, Нарсилы, Андрилы и Губители Сердец... выдохнем и помолчим. В общем, не дать мечу имени в фантастическом романе - себя не уважать. Правда вот, Конан зэ Барбариан своему мечу имя не дал - слишком практичным был для этого, на пустяки не разменивался.

Впрочем, Портос, например, тоже именовал свою шпагу, размерами мало уступавшей Эскалибуру. По всем традициям, в женском варианте: Бализарда. Но Портос вообще был большим и наивным оригиналом - а время не стояло на месте, и в те годы такая традиция, увы, уже отмирала. Потом, когда свое место уверенно заняло огнестрельное оружие, имена стали давать пушкам. Но редко и не всем. Например, Маленькая Берта, Три Святителя, Гог и Магог, Королевская Дочь, Ни Слова Больше, Благочестивая, Domina Gunilda, Посланник, Злая Пирожница, Волк, Лисандр. Пушкари любили свои орудия, большая пушка была чем-то основательным, штучной работы, уникальным. Сварливая и злая, но верная жена, принадлежащая только одному мужу - пушкарю.

Потом пришел полковник Кольт и уравнял шансы. Правда некоторые, особо старавшиеся прославиться бандиты и ковбои, давали имена своим "кольтам" ("Из моего "Крестителя" я уложил пятнадцать человек. Не считая нескольких десятков мексиканцев"), но это было редко. Шесть патронов в барабане и возможность выхватить из кобуры унифицированную, штампованную на заводе смерть и свалить противника, не прикасаясь к нему, свели необходимость имени собственного на нет. Трудно представить, чтобы имя дали, например, автомату. Тогда бы это звучало примерно так:

"Бьет граф Роланд теперь по глыбе серой. Немало от нее кусков отсек он; Но сталь цела - лишь магазин измялся, И автомат отскакивает кверху. Граф видит - все усилья бесполезны И тихо восклицает в сокрушеньи: О Дюрандаль, Калашников мой верный, Калибром семь и шестьдесят две сотых, В приклад тебе святыни встарь я вделал: В нем кровь Василья, зуб Петра нетленный, Власы Дениса, божья человека, Обрывок риз Марии-приснодевы. Да не послужит сталь твоя неверным".

Или что-то в этом роде. Впрочем, в киберпанковских романах иногда попадаются имена оружия - чаще всего, это какой-нибудь устрашающий и собранный вручную дробовик под названием "Троица" или освященный и умащенный елеем болтер космодесантника. Ну так то же - в романах.

Имена собственные остались только у ножей и боевых кораблей. Всякие противотанковые ракеты "Хризантема", и самоходные минометы "Тюльпан" не считаются. Нож - как всегда, остается продолжением руки бойца, ну а корабль... ходить в море на огромной железной коробке под названием, скажем, "БПК123-ВР-12" как-то неуютно. Куда лучше, если это "Гремящий", "Отважный", "Некурящий" или "Не тронь меня". Сразу чувствуешь, что механизм, под броней которого ты обитаешь, и который несет тебя в бой, стал домом и обрел что-то вроде души.

Капитаны об этом знают лучше всего, потому и остаются на мостике до последнего.

ПРОГРЕСС

- Вот они. Наконец-то, - первый легионер выругался и сплюнул тягучей от жары слюной в песок, раскаленный под лучами полдневного солнца.

- Вижу, - второй из-под шлема воспаленными глазами следил за клубами пыли, поднимающейся на дороге.

- Минута в минуту.

- Откуда ты знаешь?

- Сейчас полдень, - первый указал на тень от древка копья, вертикально воткнутого в песок, - самая короткая тень. Они обещали прибыть именно в полдень.

- Точные.

Легионер повернулся к людям, кучкой жавшимся в тень единственного дерева на этой, лысой как череп, горе.

- Шевелитесь!

- Да мы что, мы только приказа и ждем! – кто-то в наступившей после окрика тишине попытался оправдаться, но его хриплый от жажды голос сорвался и затих.

Повозка заехала на холм и остановилась. Лошадь тяжело поводила боками. Колеса еще скрипели, когда откинулся истрепанный ветрами ковровый полог, натянутый на дребезжащие прутья каркаса. Двое в синих комбинезонах с непонятными нашивками над нагрудными карманами ловко соскочили на песок.

- Где? – спросил тот, что повыше, направив на легионера зеркальные стекла очков. Не отвечая, легионер движением подбородка указал на кучку людей. Морщась от солнечных зайчиков, которые отбрасывали зеркала очков, те расступились.

Осужденный на казнь стоял на коленях, судорожно дыша и одной рукой – грязной и кровоточащей – упираясь в землю. Он пытался встать, но каждый раз тяжелый деревянный крест съезжал с худой спины, заставляя осужденного утыкаться лбом в мелкие камни.

- Этот? – деловито осведомился второй в синем и достал из кожаной папки лист бумаги. Протягивая его первому легионеру, он сказал:

- Распишитесь здесь. Согласно описи. Человек, именующий себя Царем Иудейским. Возраст, цвет глаз… совпадает. Здесь перечень имущества… так. Хитон… сандалии... есть. Венец из колючего растения, одна штука, кустарной работы… имеется. Золотых зубов нет. После описи, инвентаризации и приведения в исполнение имущество отходит в вашу неотчуждаемую собственность. Расписались? И здесь. Порядок.

Он спрятал бумагу в папку и огляделся.

- Яма для установки готова?

- Так точно, - второй легионер, смахивая капли пота со щек, кивнул головой и показал на груду песка.

- Хорошо. Отдыхайте. Наша компания гарантирует высокое качество установочных и монтажных работ в любом регионе мира.

Низкорослый в синем комбинезоне пальцем поманил к себе людей, отшатнувшихся от осужденного.

- Ты и ты. Взять за руки. Вы двое. Положить крест, - он говорил с механическими интонациями хорошего исполнителя, делающего привычную работу в сотый, а то и тысячный раз. Через несколько мгновений его приказ был выполнен. Обойдя кругом, он потрогал кончиками пальцев дерево грубого креста и поморщился.

- Кустарщина…

Его высокий напарник тоже подошел и поглядел вниз

- Да. Но тут ничего не поделаешь, контракт на сооружение самого устройства они с нами не заключали.

Он снял зеркальные очки и протер их замшевой салфеткой. Потом повернул голову, и легионеры успели увидеть его глаза – прозрачные, с черной точкой зрачка, они тут же вновь спрятались за глухими стеклами.

- Вы двое. Кладите его на крест. Сюда. Ниже. Держите за руки.

Низкорослый ловко обхватил запястья осужденного блестящими металлическими лентами и щелкнул винтами, закрепив руки неподвижно. Мятежник не издал ни звука, он хрипло дышал и двигал губами, точно произносил какие-то слова – но молча глотая их сразу, как только они готовы были родиться на свет.

- Так. Теперь ноги. Есть.

Человек в синем комбинезоне распрямился и, заметив взгляд старшего легионера. Пояснил:

- Чтобы не возникло проблем при… окончательной фиксации.

Легионер кивнул.

- Ну что ж, пожалуй, приступим, - оба в синем переглянулись и вынули из рабочих сумок электрические отвертки. Над холмом разнеслось жужжание, точно хищные насекомые слетались ближе к кресту.

- Прости… им… ибо не ведают… что творят… - слабым шепотом вдруг сказал осужденный. Высокий исполнитель выключил отвертку.

- Ну почему же? Если бы мы не ведали, это создавало бы технические проблемы и всяческие накладки. Этого наша фирма позволить себе не может, - улыбнулся он. Пошарил в сумке и вынул острый и длинный шуруп, ярко блестящий на солнце. Младший легионер недоуменно хмыкнул.

- Гвозди признаны устаревшими, - объяснил ему низкорослый, снова нажав выключатель, - неэффективная технология, много шума.

Он поправил прорезиненную перчатку и поднес отвертку к головке шурупа. Легионеры смотрели, как острая сталь плавно ввинчивается в исхудавшие запястья.

- Ты смотри, - сказал старший, - давно бы так. Даже и не стонет почти. Аккуратно, нечего сказать.

Когда крест был установлен на место и утрамбованная земля – сметена так, что не осталось и намека на яму, двое уложили инструмент в сумки и аккуратно вытерли ладони чистой ветошью.

- Работа произведена согласно договору, - тот, что повыше, коротко пожал руки легионерам. – Кроме того, наша фирма бесплатно предоставляет вам емкость с жидкостью на основе винного уксуса. Для поддержания осужденных в жизнеспособном состоянии. Один литр. Распишитесь здесь. Всего доброго.

Повозка поскрипывая осями, спускалась с холма. Легионеры молча смотрели ей вслед.

- Ну что? – первым нарушил молчание младший. – Пойдем поглядим, какой там у него хитон и сандалии, что ли. Служба службой, но и отдыхать иногда надо.

- А ты представь, если б не эти двое, сколько бы мы тут корячились, - ответил старший.

И задумчиво потряс бутылку с жидкостью.

АНГЕЛЫ И ДЕМОНЫ

Когда в нагромождениях сна слышишь ночной хруст когтей за окном, по тонкой жести подоконника – это ангелы небесные пришли к тебе.

Точно, ангелы. У демонов не бывает такого укоризненного выражения лица. В остальном они похожи. Демоны хотят от тебя искушения, ангелы - непременно покаяния. Иконописцы, изображающие ангелов в светлых хитонах, правы, но не совсем. За тысячелетия падений через стратосферу и стремительных вознесений обратно, их одежды существенно пострадали. Теперь ангелы чем-то напоминают спасателей Малибу.

Сидя на перилах балкона и оставляя изящными ногтями дымящиеся борозды в бетоне, ангел вглядывается светлыми глазами во мрак спящей комнаты. Его взгляд чертит на стекле линии, похожие на морозные завитки зимой. К рассвету эти линии пропадут, оставив после себя только яблочный запах.

Что же касается демонов, то каждый ангел универсален, поскольку его тело разделено повдоль – с идеальной точностью на две лицевые половины. И достаточно ему повернуться, как в комнату заглядывает уже совершенно иное существо. Его взгляд теперь не призывает раскаяться, стремительно покрывая стекло матовым налетом. Утром он не пропадает, и домохозяйки ругают химические дожди большого города.

Все зависит лишь от приказа. Ангелы - хорошие солдаты, они всегда видят то, что у них за спиной и не путают ноги. Хотя многие из них в свое время единожды оступились. И были сосланы в дисбат.

Зависнув перед окном комнаты, где только тонкая оболочка стекла, точно мыльный пузырь отделяет спящих смертных от бодрствующих вечных, ангелы напряженно думают. Главная их задача - сны, в этом они не терпят конкуренции. Приложив длинную многопалую ладонь к стеклу, ангелы заставляют его растекаться блестящими кругами, точно следами от камня, брошенного в квадратную лужу. Так рождаются сны.

Иногда, впрочем, они мысленно играют с собственными демонами в шахматы, позволяя себе отвлечься от службы. Выглядит это странно, точно на уровне седьмого этажа формируется маленький смерч, пощелкивающий темными молниями. Но в темноте его не видно никому. Спящие и ворочающиеся за стеклом в такие моменты почти просыпаются от неясного чувства, похожего на то, когда кажется, будто кто-то произнес твое имя - неслышимо, но очень четко. Они почти просыпаются, но тут же засыпают вновь, и видят ангела, сидящего на перилах балкона. Ангел видит их, и знает, что они видят его, а они знают, что он знает, что они видят его и знают, что он... Так сон дробится, распадаясь, точно калейдоскоп.

Эти сны не запоминаются, потому что рассудок бережет владельца, не позволяя ему оставить в памяти невыносимо правильное, застывшее лицо.

Или же - если повезло меньше - невыносимо меняющуюся морду.

ВЫБОР

- Неопределенное оно какое-то... - принц Сиддхартха повертел в руках пластиковый стакан с пивом и перевел безмятежный взгляд на сидящего напротив.

- Дай-ка, - Иисус принял стакан, отхлебнул и поморщился.

- "Купеческое", что ли? - спросил он, потом наклонил стакан и стал смотреть, как тоненькая струйка льется на пол летнего кафе. - Умеешь ты выбрать, нечего сказать.

- Похоже на то, - Сиддхартха помахал над головой ладонью с растопыренными пальцами. Официантка, закутанная в какое-то выгоревшее покрывало, не спеша подошла и молча уставилась на принца.

- Не хулиганьте, - коротко заметила она Иисусу, даже не поглядев на него.

- Буду, - отрезал тот и поставил опустевший стакан на стол. Потом прищелкнул пальцами, и за пластиковыми стенками оказалось вино.

- А ну, - Сиддхартха взял стакан и чуть пригубил. - Нормально, да.

- Тебе же нельзя вроде бы, - Иисус похлопал официантку по крутому бедру, - Мария, ты что ли, сегодня снова работаешь? А где Марфа?

- Посуду моет, - отрезала официантка, смахнув его руку, - заказывать что-нибудь будете?

- Будем, - подал голос до сих пор молчавший Мухаммед, - мне сок. В ассортименте.

- Тебе всегда сок, - усмехнулся Иисус, - тоже мне, душа компании.

- Один сок, - сказала Мария.

- Мне водки со льдом, - принц смотрел на реку и почесывал длинную мочку уха.

- Есть "Абсолют" и "Нирвана" местная. Но тоже хорошая. Вам какой?

- Мне? - Сиддхартха задумался. - С одной стороны, "Абсолют" проверенный... Но зато "Нирвана" дешевле... Ладно, пусть будет вторая.

- Одна "Нирвана", - записала официантка.

- Вином ее запивать будешь? Здоров мужик, - Иисус подтолкнул ближе к принцу стакан и замер, что-то обдумывая.

- А мне, если можно, воды. Без газа. Я сам справлюсь.

- Со своим нельзя, - предупредила официантка быстро.

- Я и не приносил, - обиженно протянул Иисус, - и не думал даже. Воды без газа, хорошо? И пять хлебов. То есть, булочек.

- Опять столы сдвигать будем? - лениво спросил Сиддхартха и добавил, - своей щедростью ты лишь увеличиваешь страдания этих людей в будущем.

- Блаженны мученики... - непонятно отозвался Иисус.

Мухаммед ничего не говорил, а только молча чистил ногти острием изогнутого кинжала.

ЕЩЕ ОДНА СКАЗКА НА НОЧЬ

- Папа!

- Что?! Господи, чего ж ты так кричишь, я на себя чай пролил. Ё-моё, это были новые джинсы.

- Хе-хе. А мама не боится, когда я так кричу!

- Еще бы. Она привыкла к воплям умирающих тиранозавров, она у нас на радио работает.

- К воплям кого?

- Неважно. Директора своего. Ты чего прискакала? На градуснике... то есть на часах уже девять. Спать пора!

- Я знаю. Ты мне давно не рассказывал сказку.

- Сказку? Да, это мое упущение. Этот ветхий, я бы даже сказал - реликтовый вид усыпления детей все еще цепко приживается в нашем доме...

- Что?

- Проехали. Значит, сказку...

- Папа, а почему у тебя такой зловещий голос?

- Потому что я придумываю сюжет. Не мешай. Ложись... вот так, одеяло натяни и слушай. Жили-были...

- Старик со старухой?

- Вообще-то, они были молодые, им еще и пятидесяти на двоих не исполнилось. Но они жили около вредного производства, в закрытом городе...

- У изотопного комбината?

- Ага. Который в Горе. Гора была высокой, и посредине ее на цепях качался хрустальный гроб.

- А в гробу?

- А в гробу лежал основатель комбината. Вечно живой.

- Папа, я боюсь!

- Извини. Гроб был пуст, только временами в нем кто-нибудь спал. Не пропадать же такому хрустальному добру. Так вот. Жили-были эти двое, и был у них сын.

- Мальчик-с-пальчик?

- Со всеми двадцатью пальчиками, не сомневайся даже. Что само по себе удивительно в наши суровые времена... Итак, был у них сын, а еще - Серый Волк, Чудо Морское, Лягушка-путешественница и много разных мутировавших тварей.

- Мути...

- Стоп, стоп. Всяких разных животных. Старуха... точнее, молодуха пряла свою пряжу, а старик, он же молодец добрый - добывал руду, день и ночь в Горе ковырялся. На корпорацию Амбрелла.

- Урановую руду?

- Умница. И откуда ты только такая на мою шею?

- Из мамы! Сначала вы с мамой...

- Так. Этот вопрос мы пока обойдем молчанием, ясно? А потом я деликатно поинтересуюсь у твоей мамы, откуда дочка владеет такими обширными познаниями в таком нежном возрасте... Значит, добывал он урановую руду, а также оружейный плутоний, который по субботам на рынке продавал. Кстати, звали молодца Полоний Васильевич Двестидесятый. Вот такая интересная фамилия. И был он весь такой ликом светлый.

- Добрый потому что?

- Нет, просто светился. Работа такая.

- А его старуха... молодуха?

- А молодуха, которую звали Урания Сергеевна, не светилась, хотя в пряже тоже ничего особенно природного не было. Сплошной асбест. И приходит к ним однажды... блин, ну кто же приходит...

- Великан!

- Откуда они там, великаны-то? Всех извели в старые времена. Приходит к ним Старина Пень-с-дуплом.

- Кто-о?

- Помнишь, мы вчера в лесу гуляли и видели пень? Ты на него еще залезть пыталась?

- По-омню...

- Ну вот. Такой же, только живой. Борода из мха, все такое прочее. И говорит человеческим, только чуть-чуть деревянным голосом: "А вот кто со мной за тридевять земель?"

- Ура! Они отправились искать новые континенты? Как Крузенштерн и Лисянский?

- Как Васко и Гама... Не все. Только ненужные в хозяйстве животные, как-то: Панцирная Амёба, Кот-размером-с-Дом, Амбарный Подметала, Пингвин Валентин, Питон Харитон и еще трое-четверо. Там много было.

- А Кот правда был размером с дом?

- Конечно! Поэтому когда он протискивался через дверь, чтобы попить молока на кухне, все были страшно недовольны, половицы отскакивали, а потолок шатался. И когда они отплыли на поиски приключений, сразу стало тихо и спокойно, а в Горе на радостях даже заглушили реактор - один из четырех. А наш молодец Полоний Васильевич тем временем нашел Золотой Шар.

- Это что?

- Не что, а кто. Шар такой. Весь из золота, но только говорить умеет. И говорит ему Шар...

- Человеческим голосом?

- Нет, вовсе даже шарообразным голосом. Но понять тоже можно. Примерно как ты, когда за столом болтаешь с полным ртом. И говорит ему Шар шарообразным голосом: "Куда идешь ты, добрый молодец?"

А Полоний ему и отвечает: "Никуда я не иду, блин. Работаю я тут, не видишь что ли?" А Шар ему: "Конечно не вижу! Как я увижу, когда у меня и глаз-то нет? Короче, проси чего хочешь, но только один раз". Сел тут Полоний...

- На Шар?

- На Шар. Проявил, так сказать. неуважение к дарителю и меценату. Сел он и задумался. Думал, думал Полоний, уж солнце зашло...

- Откуда в Горе солнце?

- Тьфу на тебя! Уж и вода в замкнутом контуре охлаждения заглушенного реактора окончательно остыла, а он все думает. Потом встал и говорит...

- "Хочу коня богатырского!"

- Это он хотел сказать, но не стал. Подумал, что если он еще и коня домой приведет, жена ему такое устроит... Нет, сказал он другое. Сказал он...

- "Хочу девицу-красавицу"?

- А лицо у него не треснет, с девицей-то? Боюсь, что если бы он девицу домой привел, то лучше бы уж коня. Не мешай! На самом деле сказал он: "Хочу счастья всем даром, и пусть ни один обиженный не уйдёт!" Вот что сказал. И сразу всё вокруг совсем затихло. И понял тут молодец, что счастье пришло.

Вышел он из Горы, и видит...

- Счастье кругом!

- Ага. И все мёртвые лежат. Вповалку.

- Почему-у?

- Не хнычь. Потому что каждый на другого обиделся - мол, как так, мне счастья меньше, чем ему? Глаза-то завидущие. Вот и получилось, что ни один обиженный не ушёл. Просто кучи трупов, груды тел! Ужас!

- А-а-а!

- Ну тихо, тихо, тихо... Наш-то молодец и его жена ни на кого не обижались. И стали они жить поживать и добра наживать. Тем более, что при таком остроумном решении демографической проблемы особенно заботиться о добре не пришлось. Тут добро, там добро... А потом и звери из-за моря вернулись, полные короба гостинцев привезли- торговать хотели товарами заморскими. Ну, с торговлей, правда, у них как-то не получилось. Потому что не с кем. Тогда они тоже стали жить-поживать. И всё стало замечательно. А Шар молодец снова под Горой закопал, на всякий случай.

- А-а... м-м-м...

- Ну вот и заснула. Так. Теперь тихо-тихо... уходим.

* * *

- Я всё слышала. Ты что ей за ужасы рассказываешь такие?

- Вот, кстати, хорошо, что напомнила про ужасы. Дошкольного воспитания по проблемам пола. А поясни-ка мне, радость моя...

НОВОГОДНЕЕ

Верховный Дед Мороз оторвал взгляд из бумаг, кипами усеивающих огромный стол на дубовых ножках, и сурово скосил глаза вбок - туда, где, по его мнению, должен был находиться виноватый. Недоумённо моргнул, потому что виноватого там не оказалось. Но тощая, смущённо сгорбленная фигурка в потёртом красном тулупе тут же обнаружилась у самого порога.

- Так, - зловеще, но подчёркнуто-вежливо пророкотал Верховный, - явились... Как говорится – не запылились. Ну-с, и почему?

"И почему?" - было любимым вопросом Верховного Мороза. Заданный с непередаваемой интонацией, он неизменно повергал провинившихся в страшное оцепенение, схожее с анабиозом лягушки или мыши. Вот и сейчас фигура у порога застыла неподвижно, выпучив глаза.

- Что молчите, милейший? - Верховный, не снимая рукавицы, неловко выудил из зловеще накренившейся кипы бумаг какой-то листок, покосился на него и громко похмыкал. Вышло довольно мрачно. Не дождавшись от потёртой фигуры ответа, он продолжил:

- Ну-с, хорошо, тогда я напомню сам. Начали Вы неплохо. Да, неплохо. Вот я вижу список вверенных Вам районов и городов... порядок. Ага! - Верховный сопроводил свой довольный возглас потиранием рук. – А вот и ОНО!

Фигура всхлипнула и закачалась. Не обращая внимания, Верховный поерошил бороду, спускавшуюся под стол, и молча, бегая глазами по строчкам, перечитал документ. Лицо его темнело всё больше.

- Ни в какие ворота... - скрипнул он зубами он, бросив лист бумаги. - Можете Вы, да, Вы, пародия на Деда Мороза, объяснить, зачем Вам понадобилось так делать? Почему Вы, появившись в доме номер шестнадцать по проспекту Мира, в квартире номер восемь, вдруг решили сменить... хм... имидж?

- Я хотел пошутить, - пересохшим горлом прохрипела фигура в тулупе.

- Хорошенькие шуточки! Согласно рапорту наблюдателя... ах, Вы не знали о наблюдателе? Вы что, и впрямь полагали, что Снегурочка за номером 181965 приставлена к Вам в качестве внучки? Так вот, согласно рапорту, Вы вдруг ликвидировали бороду и шапку, но вместо этого надели на голову круглую

чёрную шляпу и отрастили эти национальные... как их?

- Это называется "пейсы", - пробормотала фигура, - я не имел в виду ничего оскорбительного...

- Далее, - кинув уничтожающий взгляд на виновника, продолжил Верховный, - Вы вошли в квартиру, подошли к детям, собравшимся у ёлки, открыли мешок... Было?

- Было, - вздох у порога смёл со стола несколько бумаг.

- Потом Вы заглянули в мешок и сказали: "Ой, детки, чтоб я так жил! Вы ж не представляете, сколько здесь у меня таких подарков, что просто прелесть, каких подарков! И я таки предлагаю их вам со скидкой, даже дешевле, чем на Привозе у тёти Феси, дай ей Бог здоровья, той тётё! Вы спросите - за что подарки, дедушка? И дедушка уже ответит вам: за сущие гроши, мои сахарные детки!" Было? Записано с Ваших слов точно?

- Было. Точно.

- Так зачем же... - Верховный задохнулся от возмущения и замолчал.

- Захотелось настоящего веселья, - унылым серым голосом объяснила фигура у порога, - а то каждый раз одно и то же. "Дети, кто хочет прочитать стишок или спеть песенку?" Тоска зелёная.

- Зелёная?! - Верховный Дед Мороз вскочил с кресла и обрушил кулаки в рукавицах на столешницу. Бумаги радостно рухнули, вздымая клубы пыли.

- Вон! - заревел он, разом утратив вежливость. - Чтоб духу твоего не было! Тулуп и всё остальное сдашь на склад - и ВОН!!! Шутник!!!

Хлопнула дверь. Верховный, зажмурившись, стоял, уперевшись руками в стол и шумно дышал, успокаиваясь. Но тут же снова повернулась дверная ручка.

- Вот чего я не пойму, - тихо прошелестела фигура в потёртом красном тулупе, - так это одного: откуда у детей такие деньги? Ведь скупили весь мешок за пять минут...

- Чтоб тебя... - просипел Верховный, хватаясь за сердце и бесформенным кулем оседая в кресле.

Дверь закрылась.

ТАЛАНТ

Петр Миронович был глубоко несчастным человеком.

Потому что умел принимать чужие СМС. Точнее, не умел, а так получалось. Само по себе. При этом Петр Миронович работал главным инженером одной крупной компании, и его невольное умение причиняло ему не просто неудобства, а самые настоящие страдания. Ведь, приняв чужую СМС-ку, он непременно должен был произнести ее вслух.

Как ни старался Петр Миронович от этого избавиться: жевал резинку, чтобы занять рот, пытался подвязывать челюсть, жалуясь на острую зубную боль – ничего не получалось. Проклятая способность была сильнее. И проявлялась совершенно неожиданно – не на каждую СМС, а на определенные. Самые неприятные.

Однажды Петр Миронович сидел на важном совещании, где присутствовали гости из другого города, с которыми нужно было подписать важный контракт. Справа от Петра Мироновича сидел коммерческий директор Николай Петрович, а поодаль – финансист Александр Антонович. И вот, как раз в тот самый момент, когда рука главного гостя потянулась к золотому перу «паркер», чтобы поставить подпись под контрактом, Петр Миронович с ужасом ощутил знакомый зуд в языке. Он поглядел вокруг и точно – Николай Петрович вертел в руках свой мобильник. Тогда Петр Миронович откашлялся против воли и звучно произнес:

- Саня, да ну его на хер, этого борова. Хотел ему после контракта телок и баню обеспечить, а теперь передумал. Потому что мутный какой-то он.

Коммерческий директор выронил телефон, финансист поперхнулся минеральной водой, а гости зашевелились и начали переглядываться. Говорил главный инженер гулко и как-то потусторонне, так что у всех пробежали мурашки по коже.

Тогда Петра Мироновича не уволили, но от участия в переговорах отстранили.

Да что там – переговоры! А когда на окраине города, возвращаясь из поздних гостей и проходя мимо двух подозрительных личностей, Петр Миронович вдруг сказал:

- Бабки в указанном месте, завтра валим, как договаривались, товар прибудет к Серому на хату…

Вот тогда ему пришлось бежать очень быстро, отчаянно пытаясь на ходу поймать какую-нибудь машину. К счастью, здоровье у Петра Мироновича было крепкое, и он убежал. Но неприятный осадок остался. После этого он стал совсем молчаливым, смеялся редко и новые знакомства заводил неохотно. Да и невеста от Петра Мироновича ушла, как раз после того, как в разгар, выражаясь в манере китайцев, «любовной битвы», он вдруг замер и сказал не своим голосом:

- А поеду-ка я завтра по бабам. Знаю пару классных профессионалок. Присоединяйся, если что!

Потом он пытался долго объяснить невесте, что все не так – но она не послушала. Хлопнула дверью и ушла, а Петр Миронович всю ночь курил у окна и горевал о своей беспросветной жизни.

Хотя, конечно, и везло ему тоже часто. Со временем, кроме обычных СМС, он стал принимать и секретные, по зашифрованным каналам, а еще – переговоры по рациям. Не один раз после этого Петр Миронович выиграл в лотерею, обезвредил террористов, предотвратил угоны самолетов. Где-то в промежутке нашел новую невесту, которую не то спас от банды похитителей, не то еще от чего-то.

В общем, стал незаменимым человеком, хотя и намаялся поначалу, объясняя спецслужбам, каждый раз норовившим его арестовать, о своем дурацком таланте.

ГРУСТНЫЕ ИСТОРИИ

Жила-была золотая рыбка. Как и все прочие представители редкой породы целакантов, она умела создавать вселенные и пребывать одновременно в восемнадцати измерениях. Только ей, с уровнем интеллекта 6, это было неинтересно, и рыбка покорно проводила время за выполнением мизерных и нелепых требований старика и старухи.

Когда пилот новейшего истребителя вылетел за пределы стратосферы, он с ужасом увидел Бога. Тот, с ужасом увидев пилота, попытался обратиться к нему, чтобы предупредить о том, что люди стали злы и нетерпимы. Но пилот решил, что это угроза и активировал систему наведения. Теперь Бога нет. Ни одного.

Золотой ключик, доставшийся Буратино, ничуть не улучшил его отношений с Мальвиной, оказавшейся глупой и жадной дурой. В конце концов, театр пошел с молотка, папа Карло повесился на рукаве новой куртки, а Пьеро и Артемон были проданы в рабство, чтобы оплатить шоп-туры. Дело закончилось бытовым насилием и тюрьмой.

Забив гвоздь в лоб Спящей Красавицы, принц не испытывал никакого садистского удовлетворения. Исключительно эксперимент - шурупы и осиновые колья уже были, но что будет, если именно гвоздь? Увы, острие, пройдя через голову, раскололо хрустальный гроб, и получилось вообще как-то некрасиво.

Когда Маша пробралась в логово к пещерным медведям, она наивно надеялась увидеть там горшочки с кашей, кровати и ложки. Нет, медведи не едят каши - это Маша поняла перед тем, как пополнить собой коллекцию обглоданных костей в углу пещеры. В которой, кстати сказать, не было и кроватей.

Когда волк проглотил бабушку, а потом и Красную Шапочку, он недолго промучился, растянувшись на старушкиной кровати, а потом умер от разрыва желудка. Добрые охотники распороли ему живот и вытащили оттуда бабушку и ее внучку - но желудочный сок уже сделал свое дело и обеих пришлось пристрелить.

Когда Мальчик-с-пальчик внезапно вырос, он наконец-то осуществил свое самое сильное желание: зверски убил старика и старуху, расколов им черепа цветочным горшком, чтобы отомстить за многочисленные детские комплексы. После этого он отправился искать Дюймовочку. С той же целью.

Дюймовочку к тому времени съел слепой крот, по ошибке приняв за очень большую и вкусную личинку майского жука. При этом выяснилось, что Крот еще и глухой, потому что только глухой мог не слышать, как вопила Дюймовочка. Умирающая Ласточка тщетно ждала халявы, замерзая под снегом. Путешествие на юг пришлось отложить до следующей сказки с другими персонажами - например, с Нильсом и дикими гусями. Не повезло всем.

Вытаскивая чудесный меч из камня, Артур, еще не король, порезался и вскоре умер от заражения крови и столбняка. Ирония судьбы оказалась в том, что это был совершенно другой меч, который воткнули в непродезинфицированный камень. Тот самый меч так и остался ржаветь в лесу.

Когда Сивка-Бурка предложил своему хозяину влезть в одно ухо, вылезти из другого и стать добрым молодцем, тот согласился сразу же. К сожалению, в момент, когда хозяин был на середине пути, у коня случилось кровоизлияние в мозг. Увидев дохлую лошадь с человеческими ногами, торчащими из уха, на конюшне были очень шокированы.

Сплетя рубашки из крапивы, Эльза радостно накинула их на братьев-лебедей, чем очень повеселила публику. Индивидуальная генетическая непереносимость крапивы убила всех троих быстрее, чем палач успел бы сказать "Именем короля, вы приговариваетесь к смертной казни". Лебеди издохли, Эльзу сожгли. Хэппи-энд.

ВЕЛИКОЕ ЗЛО

Поздним вечером, когда сырой туман уже начинал потихоньку струиться над полями и подползать поближе к окраинным домишкам каждого небольшого городка, в Северном Королевстве (название которого мы опустим, потому что оно никому, кроме географов и редких путешественников, неинтересно в принципе), появилось Великое Зло.

Первым явление Великого Зла заметил старый рыбак Томас из деревеньки Зеленые Ивы, что в холмах неподалеку от проезжего тракта.

- Смотри-ка, старуха! - толкнул он локтем свою жену, дремавшую у камелька. Та выронила из рук клубок и спицы, проснулась и начала забористо ругаться. Старый Томас терпеливо дожидался, пока она закончит, уныло вспоминая, что в молодости его Мэри работала шкипером на королевской барже.

- Ну чего тебе? - наконец отыскав клубок, сварливо спросила его жена.

- Так это... гляди-ка, - и рыбак показал пальцем на бредущую через мокрые поля фигуру в черном, - это же Великое Зло!

- Тьфу ты, вот старый пенёк! - снова взвилась Мэри. - Я-то думала, ты ради чего-то важного оторвал меня от вязанья! Великое Зло... забыл, что ли, как в последний раз оно тут христарадничало под окнами?

- Это было Великое Добро... - пробормотал Томас, но тут же замолчал, решив не связываться со своей горластой старухой.

Великое Зло медленно прошло мимо, на всякий случай зловеще дохнув в мутное оконце так, что на заиндевелом стекле четко показалось слово "Смерть". Но этого никто не заметил, потому что стекло в доме Томаса-рыбака отродясь не мыли - вот еще, роскошь какая, чай не баре. Несколько минут Великое Зло провожала взглядом только одинокая тощая коровенка, жевавшая прошлогоднее сено во дворе. Но хозяин, заметив Зло, вовремя увел ее в хлев, подметив, что каждый раз после этого молоко начинает здорово отдавать рыбным запахом.

Глухо стеная, Великое Зло добралось до столицы Северного Королевства, оставляя после себя выжженные поляны в лесах (Зло не умело толком разводить костры), несколько безжизненных тушек полевых мышей (позарившихся на левый сапог Великого Зла) и одну выбоину в дороге, образовавшуюся после того, как прямо в Зло ударила молния.

Глухой ночью, кутаясь в струящуюся из всех щелей зловонную тьму, Великое Зло тяжело ступило на щербатые булыжники столичных трущоб.

- Слышь, Зло, есть чё по мелочи? - спросил у него известный обирала Гундосый Микки, выходя из неприметной подворотни. После того, как Великое Зло продемонстрировало пустую переметную суму и тощие карманы, Микки разочарованно дал своим парням отбой. В последний раз пнув распластавшееся на булыжниках Зло, трущобная братва удалилась. В отличие от Великого Зла, им не надо было кутаться во тьму, они просто к ней привыкли.

Еще немного полежав и похлюпав разбитым носом, Великое Зло поднялось, осторожно потрогало когтистым пальцем шатающийся передний зуб, кроваво сплюнуло под ноги.

- А ну его к черту! - вдруг произнесло оно звучным хриплым голосом. - Да ни за какие чертовы заклятья! Черта лысого! Катись оно ко всем чертям!

Над головой Зла со скрипом отворилось узкое окожко, и чей-то сонный голос пробормотал:

- Я сейчас стражу позову... орет тут под окном... Зло называется…!

- Пошел на хер! - огрызнулось Великое Зло. Позвенело медяками, завалявшимися за подкладкой, и решительным шагом направилось в ближайший кабак.

НЕ МЕДВЕДЕМ

"Он родился не медведем".

Старик хмуро проснулся, заворочался на жесткой скамье, еле прикрытой старым драным кожухом. В маленькое оконце тускло бил свет раннего утра, чуть коптил фитилек старой керосинки.

"Он родился не медведем".

Фраза из сна, который уже размылся и перестал помниться, все еще звучала в голове - хрипловатый голос, напомнивший старику покойного друга, с которым дружили чуть ли не с пеленок. Голос во сне точно был его голосом, старик это понял и не удивился. Кому бы еще с ним разговаривать, как не другу? У старика больше никого и не было - ни детей, ни внуков. Жена померла давным-давно, ее в клочья порвал зимний шатун, когда старая пошла за водой на полынью. С тех пор он и не думал найти себе другую бабу, так и остался вековать бобылем здесь, в таежной избушке, на совесть сработанной дедом, который не признавал никакого дерева, кроме лиственницы. "Листвянку гниль не берет".

Старик спустил на пол ноги, нашарил опорки, сунул в настоявшийся холод катаного войлока ноющие ступни. Будет дождь. Не простой, который чуть тронет листья деревьев, иголки лиственниц; и даже не тот, что проливается шумно, заставляя ручьи выходить из берегов и нести по мутной, вспененной воде сучья, щепки и всякий мусор. Дождь будет другой - несколько суток провисит в воздухе мелкая водяная пыль, серое небо будет напарываться брюхом туч на острые еловые шпили. И промозглая, стылая тишина осенней тайги над всем этим безобразием. От этого дождя болят все суставы, ломит зубы и зябко корежит тело под старой телогрейкой.

- Че там в мире-от хоть творится? - спросил старик громко. Он подошел к столу, застеленному выцветшей скатеркой и стоял теперь, скручивая цигарку из пожелтевшей газеты и махры, изрядную щепоть которой он взял с полки над окном. Сейчас он был один, но знал, что ему ответят.

"Много всего", - отозвался мертвый друг с фотографии над столом. Там они были сняты оба, вместе, два сержанта, только что с войны, и у того, что слева - полный бант Славы, а тот, что справа и ростом чуть повыше - со звездой на гимнастерке.

- Ты тут, аль почудилось? Ой, Миколай, не лежится тебе там, ли чо ли? Тоска, да? Дак и у нас тут, вон, гляди, морось стоит, ничо интересного. В такую погоду и помирать не хочется, скверно помирать, муторно.

Друг улыбнулся и промолчал. Старик этой улыбки не видел, но хорошо помнил, как улыбался когда-то чернявый даурец - во весь рот, полный крепких зубов.

- Ишь, разулыба, - проворчал он, - все бы тебе скалиться. Ты чего пришел-то, а? То целыми неделями тебя не видать, в последний раз слышались аж на Ивана Постного вроде, не раньше. А нынче уж Савватий Пчельник пошел, во как. Скоро белые мухи полетят, не успеешь обернуться, завалит все.

"Нынче к тебе твой последний медведь придет, Максим", - сказал друг. И словно кто-то сзади холодом дунул в костлявую спину, из щелястой двери резанул по рубахе сквозняк. Старик присел на трехногий табурет, затянулся пару раз глубоко, поглядел на цигарку, зажатую в желтых пальцах с черными панцирными ногтями.

- А оно и верно, - сказал задумчиво, - ить сколько я их положил-то за всю жизнь? Это ж уму непостижимо.

Он потянулся к подоконнику, взял оттуда маленькую черную книжку в засаленной, исхватанной пальцами обложке, открыл ее, перелистал странички.

- Во, глянь, Миколай. Первого-то своего я взял аж в тридцать девятом. Помню, худой он был шибко, изморенный. Но зло-ой, ох лютый с недокорма-от! Я его подпустил совсем близко, чуть он до меня не дотянулся. Это первый был, - бормотал старик, глядя на расплывшиеся крестики и палочки в книжке, на тусклые следы химического карандаша.

- А потом уже пошло-поехало. Не успел много, на войну забрали. А после войны их расплодилось без счета, бабы ревмя ревели - опять, мол, Хозяин коровенку подрал! Ну, а кому стрелять? Опять же мне, мужиков-то в деревне и не осталось после войны... Вот в сорок шестом - тридцать два медведя, гляди-ко.

"Этот последний будет. Он родился не медведем", - сказал друг, и потемнело за маленьким окошком, будто кто-то навалился с той стороны и дышал в стекло, смотрел круглым медвежьим зрачком. Старик потянулся за ружьем. Нет, никого.

- Не медведем, говоришь? Слыхал я такое... Мол, бояться надо первого, да сотого, да последнего медведя. Первого боялся, но пересилил. А сотого-то я своего и не помню, Миколай. Зверь как зверь, разве что число круглое, дак я особо-то и не задумывался. Вот, в книжку записал, есть такое. А последний...

"Последний к тебе придет нынче".

- Вот ты заладил: придет да придет, нынче да нынче. Я уже понял, что нынче. И что он, не о четырех лапах, что ли? Или в носе евонном кольцо, а в лапах балалайка?

Старый друг снова беззвучно засмеялся,пламя керосинки метнулось крест-накрест, взвихрилось дымным колечком.

"Нет, Максим. В своих лапах будет тот медведь держать два сердца. Одно сердце - черное, каменное, изморозью покрытое. А второе - белое, точно яблочное. Хочешь - стреляй. А хочешь - возьми, которое протянет. Как сделаешь, так и будет".

- А ежели возьму, что потом-то? - спросил старик, поплевав на окурок и крепко притушив его в подсвечнике.

Но друг уже пропал, рядом его больше не было. Старик понял это, чувствуя, как где-то внутри тонко звенит какая-то струна, точно тронутая затворившейся дверью.

- Как сделаешь... Вот и гадай тут.

Он смотрел на ружье и первый раз в жизни толком не знал, что делать.

ЛОГИКА

- Ты понимаешь, с ним спорить-то бесполезно, потому что логика у него какая-то нечеловеческая, - Пашка перекинул с плеча на плечо объемистый мешок из красного атласа и поправил сбившуюся набок белую бороду, - Блин, да сколько еще подъездов-то впереди?

- Это как - нечеловеческая? - хмыкнув, переспросил Сергей. Сквозь пятачок получилось гнусаво. В костюме черта из "Вечеров на хуторе" Гоголя, взятом напрокат в драмтеатре, даже на зимней улице было жарко и неудобно.

- А так... Говоришь ему, к примеру, на семинаре - мол, "Като Киёмаса был сыном кузнеца", а он тебе в ответ - "Шестьдесят восемь". И ты после этого сидишь, как пыльным мешком по голове ударенный, и только потом, дня через два, случайно натыкаешься где-нибудь на упоминание о количестве достоверных источников по этому вопросу.

- А кто такой этот Като Ки... Киёмаса? - запнувшись о непривычное японское имя, спросил Сергей. - Звучит, как название экскаватора какого-то.

- Да неважно! - отмахнулся Пашка. - Я же в принципе сказал. Ну, был такой военачальник в Японии времен Токугавы Иэясу.

- Понятно... - пробормотал его товарищ, так ничего на самом деле и не понимая. - Иэясу...

Он вздрогнул, потому что ему на миг показалось, будто в руке Пашки, одетого Дедом Морозом, блеснул длинный, чуть изогнутый клинок с оплетенной шнуром рукоятью.

- Фу, бред какой-то, - Сергей моргнул, и клинок сразу превратился в обыкновенный, обклеенный серебристой фольгой посох, который пьяненький уже Пашка подбрасывал и ловил на лету, выдергивая из снежных хлопьев, кружащихся в свете фонарей. - Прикинь, Пашка...

- Вот этот подъезд, здесь три квартиры наши, - не слушая его, Пашка остановился и долго сверялся со списком, что-то вычеркивая. - Ну, пошли, чертяка, сейчас нам опять нальют...

Спустя два часа и шесть подъездов, две сильно шатающиеся фигуры, у одной из которых на плече болтался совсем тощий мешок, дошли до очередного фонаря и остановились.

- Т-ты как? - подтягивая джинсы под костюмом, спросил Сергей у приятеля и сам удивился, услышав, как сильно заплетается язык. Дед Мороз не ответил, потому что как раз в эту секунду упал плашмя в сугроб и принялся барахтаться, пытаясь встать на ноги.

- Вставай, Пашка, - черт с трудом вытянул Деда Мороза за тулуп. - Последняя квартира осталась. Потом по чарке этого... сакэ и домой.

- Точно, - Пашка икнул и осторожно шагнул вперед. - Ползи, улитка, по склону Фудзи...

После долгого стука дверь распахнулась, и они ввалились в прихожую, освещенную неярким светом лампочек, оплетенных бамбуковыми прутьями.

- С Новым Годом… - начал было говорить Дед Мороз, потом замолчал и мягко повалился навзничь, заливая деревянный пол недавно выпитой водкой.

Сергей посмотрел на бесформенную кучу, в которую превратился мертвецки пьяный приятель, и внезапно ему стало невероятно стыдно - и за себя, и за провал неудавшегося выступления, и за несколько лишних кувшинчиков сакэ, украдкой выпитых перед воротами. Он шагнул вперед, обходя лужу и поклонился, не отрывая взгляда от безжалостных желтых глаз Като Киёмаса, оторвавшегося от созерцания отрубленных голов.

- Умоляю в этот праздничный день простить моего слабого спутника, переоценившего собственные силы. Мне же прошу позволить покончить с собой, дабы смыть позор того, что я перед Вашим лицом не сумел удержать его от выпивки.

Привычно подворачивая пятки, он опустился на колени и под взглядом Киёмаса вынул длинный нож, чувствуя, как сзади уже взмыла в воздух катана.

ОСЕНЬ

Когда наступила осень, она сделала это быстро и как-то крадучись. Осень пробежала по городу, точно кошка на мягких лапах, огибая лужи и недовольно отряхиваясь от падающих с крыш холодных капель.

Над головами прохожих синело неправдоподобное, ни на что не похожее небо, в лужах по утрам тонкой блестящей корочкой намерзал лед, но еще совсем не чувствовалось того, что скоро будет зима, и поэтому о зиме совершенно не думалось.

Однажды днем Она вышла из дома, сунула руки в карманы рыжей куртки и пошла по улице, глядя, как небо отражается в воде под ногами, и как желтые мокрые листья устилают дорожки старого парка. Здесь было тихо, и даже хозяева знакомых собак, обычно гуляющих здесь, сегодня не попадались навстречу.

"Воскресенье же, - думала Она, на ходу вороша носками ботинок груды разноцветных листьев, - сегодня все спят, потому что завтра на работу, и снова наступит неделя ожидания. Выходные... какое смешное слово. Как будто в понедельник все куда-то заходят, серьезные такие и мрачные, а в пятницу вечером уже открывается дверца и их выпускают обратно, погулять".

Над Ее головой звонко застрекотала какая-то незнакомая птица, но когда Она подняла глаза, в мешанине голых веток никакой птицы разглядеть было нельзя. Синее небо накрывало парк огромным светящимся куполом, и под этим куполом на земле, среди рыжих листьев, маленькой точкой светилось в ответ Ее сердце.

Она прошла совсем близко от кирпичной стены старого дома. Протянув руку, пальцами провела по мокрым кирпичам, которые видели, наверно, десятки тысяч таких же солнечных дней. На кончиках пальцев остались капли воды, а старый дом поглядел на Нее всеми своими окнами и точно беззвучно что-то шепнул в ответ. Она засмеялась и прибавила шаг, потом вдруг нахмурилась. Что-то было не так в этом шепоте.

- Девушка, осторожнее, - вдруг скрипуче раздалось над самым Ее ухом, и Она испуганно отскочила в сторону, тряхнув черной челкой, точно маленький пони. Сзади никого не было, и Она удивилась. Поглядела туда-сюда, обернулась на пятке вокруг себя, внимательно оглядывая дом и растрепанные кусты акаций.

- Осторожнее, - снова проскрипел этот "кто-то", - Вы можете запнуться, здесь из-под травы давно торчит... как ее... да, проволока.

Она присмотрелась, и на этот раз увидела того, кто с Нею разговаривал. Увидела - и тихонько ахнула.

Их было двое. Каменные, рогатые, с когтистыми лапами и клыкастыми мордами, они поддерживали покосившийся балкон, и мускулы на их передних лапах вздувались от напряжения.

- Что вы тут делаете? - спросила она. Испуг уже прошел, и на его место пришло любопытство. К тому же, Она увидела голые серые животы, покрытые холодными каплями ночного дождя, и Ей вдруг стало очень жалко этих каменных.

- Мы тут сторожим, - на этот раз отозвался второй - медленно, как будто пережевывая непривычные слова.

Видимо, он говорил вслух очень давно, и теперь вспоминал, как это делается.

- Сторожите? Этот дом? От кого? Он же старый... - Она рассмеялась и подошла поближе. Первый Страж (про себя она решила, что именно так и будет их звать - Стражи) как-то ухитрился пожать плечами, с которых посыпались листья, облетевшая с деревьев кора и старые каштаны.

- Но ведь мы сторожим не дом от кого-то, а кого-то от дома. Этот дом... - он снова замолчал, двигая тяжелой клыкастой челюстью. - ...Он старый. Старый и совсем недобрый. Слышишь?

Она прислушалась. В окне рядом тоненько зазвенело, задребезжало стекло - будто кто-то протяжно и тихо завыл, и от этого Ей вдруг стало неуютно, а синее небо словно подернулось хмурью.

- Ой, - сказала Она очень серьезно, - а что это?

- Это дом, - вступил в разговор Второй Страж, - когда он злится, он всегда такой. Но ты не бойся, мы же здесь.

- Да я не боюсь, - Она пожала плечами и перекинула за спину размотавшийся конец зеленого шарфа, - просто это как-то... нехорошо. Неправильно. Здесь же такой красивый парк, деревья, солнце, и вдруг - недобрый дом.

Стражи переглянулись. Тот, которого Она про себя назвала Вторым, грустно посмотрел на нее.

- А все потому, что этому дому крепко досталось, - философски заметил он, как следует упираясь рукой в балкон. - Сначала его хотели снести...

- Вместе с вами? - снова ахнула она.

- Ну да. Ты сама подумай, куда нас еще девать? Не в музей же... Потом дом решили оставить. А потом снова дали команду снести, и уже даже приехали и начали ломать стену. Но приказ опять отменили, и дом остался стоять. От этого у него окончательно испортился характер. Вы, люди, очень переменчивые существа.

- Это точно, - снова рассмеялась Она. Потом подошла к стене дома вплотную и осторожно прижала к ней ладошку. Два Стража следили за ней внимательными глазами, и в их каменных зрачках горели крошечные синие искорки.

- Не сердись, дом, - попросила она, и почувствовала, как стена под ладошкой чуть дрогнула, - я бы никогда и ни за что не стала тебя сносить. Ты мне нравишься. Я же всегда любила гулять по этому парку, но никогда толком не обращала на тебя внимания. А сейчас, осенью, меня занесло к твоей стене, и скоро занесет еще куда-нибудь, может быть далеко-далеко, но я буду помнить твои окна, дом.

Старый дом молчал, но ей показалось, будто окна на краткий миг посветлели, и снова стали самыми обычными стеклами.

- Надо же, - проворчал Второй Страж, - старик, похоже, тебе поверил. Просто удивительно. Значит, сейчас он уснет, наконец-то.

- Наконец-то, - эхом отозвался его близнец, - и мы тоже уснем, и будем спать всю зиму и грезить о весне, на нас будет падать снег, и мы превратимся в два белых сугроба. Это лучше всего - просто спать и видеть во сне весну.

- А потом вы проснетесь? - серьезно спросила Она.

- Конечно, - кивнули головой сразу оба Стража. Потом первый хмыкнул и проскрипел:

- Но все равно, тут бывает ужасно скучно.

- А знаете, что? - Она внезапно хлопнула в ладоши. - Я могу читать вам вслух!

- Читать...? - задумчиво спросил Первый Страж.

- ...вслух? - закончил Второй.

- Я хорошо читаю вслух! - гордо сказала она. - Вам обязательно понравится. Ой, у меня даже книжка с собой. Вот, послушайте.

Она уселась прямо на ступени, подложив под себя рюкзачок, из которого достала книгу. Раскрыла ее на первой странице и прочитала первую строчку.

Старый дом тихонько проскрипел еще раз, и стал внимательно слушать. Стражи тоже молчали, развернув в Ее сторону чуткие каменные уши. И над ними, над всем парком, снова ослепительно синело яркое и чистое небо.

ЗАБЫТЫЕ СТИХИ

ГЛАДИАТОР

И когда богиня Ника приказала: "Победи!"

Я почувствовал забытый холод в раненой груди.

Много было славных схваток, битвам не назвать числа,

Но сегодня день особый - мне богиня помогла.

Заливает пот глазницы, руку тянет книзу щит -

Только враг уже повержен и броня по швам трещит.

Чернь неистова в восторге, пропитала землю кровь,

Я клянусь в любви богине, повторяю вновь и вновь...

Нет желаннее награды гладиатору, когда

Все трибуны рукоплещут, Император молвит: "Да!"

Я иду в свою темницу, сохранив остаток сил.

Помни крепко, мой ланиста,

Кто сегодня победил!

МОЙ АНГЕЛ

Мой буйный ангел улетел на Соловки.

Дорога - скатертью. А на душе осталась

Ничем не победимая усталость

И три-четыре рваные строки.

Считая разновозрастные дни

И ночи - блеклым отражением в стакане,

Я всякий раз привычно балаганю,

Чтоб спрятать страх за шумом болтовни.

Влепив пощечину титановым крылом,

За три секунды разгоняется до сотни

Мой ангел, светлый лик с глазами сводни

И исчезает где-то за углом.

Но, удалившись, все же бережет

Меня, удачу подвергая дрессировке.

К примеру, в магазине: "Мне б веревку

И мыло".

"Извини. Переучет".

НОВОГОДЬЕ

В новогодье, с мыслью пойти ва-банк

Собираешь карты козырной масти.

В это время и самый олдовый панк

Ирокез ерошит при слове "счастье".

Нет других дорог, только колею

Николай-Святитель под ноги стелет.

Это значит, что моему белью

В новый год на новой лежать постели.

Можно пальцем в карту. Там отыскать

Точку, где никогда не бывал доныне,

Впрочем, вряд ли так уж полезно знать,

Есть ли жизнь на этой забытой льдине.

Эту книгу с листами из городов

С иллюстрациями из дождя и быта

Пролистать назад я всегда готов,

Даже если азбука позабыта.

В новогодье - дремлющая душа

(Та, на чьих часах без пяти двенадцать),

Заключив, что не холодно ни шиша,

Отправляется ночью по снегу шляться.

РУБАИ

"Три топора" нам Вседержитель дал,

И пить нектар до дна Он приказал.

Я ж только губы омочить успел в стакане,

А собутыльник мой уже под стол упал.

* * *

Мне башню сносит поутру, о мой саки

Зачем мы пили по ведру, о мой саки?

Но вижу я, ты до ларька собрался?

Бери портвейн - он по нутру мне, о саки!

* * *

Жизнь наша - полная параша, мой саки!

Понятий лохи не познаша, мой саки!

Пока братва не собралась на сходку

Давай скорей курнем, папаша, от тоски!

* * *

Дрожали руки - перепил вчера.

Два косяка рассыпал я с утра.

Аллах мне не простил такого небреженья -

И ветер сдул траву всю со стола.

* * *

Вино в стакан мне подливать кончай, о мой саки!

Я зуб даю братве - перехожу на чай, о мой саки!

Покуда нет вина, что не дает похмелья,

Ты мне с бухлом не докучай, о мой саки!

* * *

Сомнений нет - паленой водка та была, о мой саки!

Кругом все мертвые, и печень не цела, о мой саки!

Но я испугу злому нынче не поддамся -

Я выпью с криком: "Караул!" - и все дела, саки!

* * *

Очнулся в морге. Что за дребедень?

Я помню - пили весь прошедший день.

И было весело, а нынче я на полке

Лежу, и бирка на ноге, и крикнуть лень.

* * *

Кажись я умер. Это точно, мой саки?

Тогда мне выпить надо срочно, мой саки!

Налей мне прямо в гроб крепленого сухого,

А крышку прихвати гвоздями прочно, о саки!

БЕЗВОЗВРАТНОСТЬ

Я так же безвозвратен, как снег в твоей ладони,

Как водка, без стакана допитая в плацкарте.

Мне в позабытый город входить по лужам в марте,

Когда лицо чужое рука родная тронет.

Весло на плечи вскинув, найти свою Итаку

Гораздо проще, если ты заучил на память

Все войны, на которых тебя случалось ранить,

Все направленья ветра и емкость бензобака.

Иначе - возвращенье становится привычным

Исходом от порога к такому же порогу.

Подобием зеркальным еще одной дороги,

Где счет меридианов стал чем-то очень личным.

Оглавление

ГРААЛЬ

КОЛОБОК

ВРАГИ

СМУТНОЕ ВРЕМЯ

ДЕНЬ РОЖДЕНЬЯ

ПОВЕЗЛО

ЧАПАЕВ

ПРОБУЖДЕНИЕ

КРЫЛЬЯ

ПАРИКМАХЕР

ПОНИМАНИЕ

ДТП

ТУМАН

ПРОСТАЯ ПТИЦА

* * *

ПИАНИСТ

КАЗАЛОСЬ

О ЛИТЕРАТУРЕ

СКАЗКА НА НОЧЬ

СКРИПКА

ИСТОРИЯ

БРЫЗГИ МОЛОКА

СТАРИК И РЫБА

КРАСОТА

ЗА ЕЛКОЙ

БЕРЕСТЯНЫЕ БЛОГИ

СКОРБЬ

ФИЛОСОФИЯ

МУ-МУ

ВЕЧНОСТЬ ОПОЗДАВШИХ

СЕВЕР

ПРЕВЕД

ВЕСНА

ОШИБОЧКА ВЫШЛА

ПАЛАЧ

РАБОТОРГОВЛЯ

КОРНИ И ВЕТВИ

ПОДВИГ

ПРОСНУЛСЯ

ПОДВОДНИКИ

ФЕОДАЛИЗМ

КОСМОГРАФИЯ

ОСАДА

ВОЛЬНАЯ

СОБУТЫЛЬНИК

ВЕРБЛЮД

НЕИЗВЕСТНЫЕ НИНДЗЯ

СУСАНИН

ТЕМНАЯ СТОРОНА СИЛЫ

ПРИКЛЮЧЕНЦЫ

ПОСЛЕ БАБАХА

ЛОВЦЫ СНОВ

ВАЛЕНТИНОВА НОЧЬ

ТАКАЯ ЖИЗНЬ

АЛЕКСАНДР НЕВСКИЙ (сценарий фильма)

ПАРОВОЗ

ОДНАЖДЫ ПРИДЕТ ДЕНЬ

НУЛЕВОЙ ПОРЯДОК

ПРО ОРУЖИЕ

ПРОГРЕСС

АНГЕЛЫ И ДЕМОНЫ

ВЫБОР

ЕЩЕ ОДНА СКАЗКА НА НОЧЬ

НОВОГОДНЕЕ

ТАЛАНТ

ГРУСТНЫЕ ИСТОРИИ

ВЕЛИКОЕ ЗЛО

НЕ МЕДВЕДЕМ

ЛОГИКА

ОСЕНЬ

ЗАБЫТЫЕ СТИХИ

  ГЛАДИАТОР

  МОЙ АНГЕЛ

  НОВОГОДЬЕ

РУБАИ

  БЕЗВОЗВРАТНОСТЬ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg