«Дневник порнографа»

Дэнни Кинг Дневник порнографа

«Порнографические книги куда увлекательней реальных оргий».

Олдос Хаксли

Я посвящаю эту книгу Джиму Хаидлбаю, Эндрю Эмери, Нэту Сондерсу, Барри Смиту, Крису Хейварду, Бену Эшби и — Питу Кэшмору — друзьям, коллегам и порнографам.

* * *

Все имена и события, описанные в этой книге, — вымысел. Конечно, зайдя в любой угловой магазин, вы обнаружите миллион цветных журналов, сваленных на верхней полке. И некоторые совпадения с их текстом вполне возможны, но они — в чистом виде случайность. Все персонажи, издания, названия компаний и забавные истории — выдумка автора. Исключение составляет Мэтт Сэндерс, который не только существует, а еще и задолжал автору семнадцать фунтов пятьдесят пенсов или (на выбор) возможность посмотреть на его девушку в душе. Ну же, гад! Выбирай!

Пролог. Вопросы

Когда работаешь в порножурнале, постоянно приходится отвечать на одни и те же вопросы — стоит только окружающим узнать о твоем занятии. При всем разнообразии формулировок и стилей вопросов этих только пять:

1. Можешь раздобыть несколько номеров?

2. Можешь помочь с трудоустройством?

3. А письма — настоящие?

4. А на съемках ты бываешь?

5. А моделей трахаешь?

Навскидку ответы будут «да», «нет», «да», «да» и «иногда, если повезет». А в деталях… Нет, тут надо по порядку.

1. Папье-маше-порнуха

Я заорал от боли.

— Ты чего? — спросил пробирающийся следом Барри.

— Занозу посадил!

Я вытащил руку из ежевики и присосался к маленькой черной точке на ладони. Теперь за колючку можно было уцепиться зубами. Пока я ее тащил, на глазах у меня выступили слезы, а губы задрожали. К счастью, я стоял к Барри спиной, так что в школе ни о чем не узнают. Я вытер кровь о джинсы и пополз дальше.

— Ну как, нашел? — опять заныл Барри.

— Еще раз спросишь — получишь в зубы! — прошипел я в ответ, имея в виду следующее: «Если ты спросишь об этом еще раз, я, пока ты будешь в магазине, брошу твой велосипед в реку, а потом скажу, что это сделал Нил Барратт».

Я ухватил еще несколько перемазанных, измочаленных страниц и благоговейно на них уставился. Цвета потемнели от сырости и грязи, кое-где остались лишь фрагменты картинок, но этого оказалось достаточно. Роскошные, манящие тела!.. Женщины дерзко на меня оглядывались. Что на них вообще было? Отсутствующее выражение на лицах, а еще — пятна какой-то мерзости, которую можно найти среди растительности… Нет-нет, я не о дамской растительности, а о тех колючих кустах в Беркшире.

Так я увидел свой первый порножурнал… Мне понравилось! Само собой, каталог «Грейт Юниверсал»[1] был мне знаком — точнее, те его отделы, что посвящены нижнему белью и занавескам для душа, а доведись вам разбросать по спортивной площадке наши учебники географии, то они открылись бы на одной и той же странице. Но тут совсем другое дело. Ведь это порножурнал! С настоящими, голыми тетками! Чудеса… Большие сдобные сиськи, внушительные волосатые междуножия… Все такое всамделишнее, что воображения больше не требовалось. Глянцевые страницы розовели голой плотью; тут и там темнело птичье дерьмо и зеленела плесень. Я аж задохнулся! Покупка рождественских подарков и случайно обнаруженный дневник старшей сестры сразу отошли на второй план.

Видите ли, женское тело прельстило меня совсем незадолго до этого. Я говорю не о девочках, не о тех маленьких девочках, моих одноклассницах (мне и теперь нет до них дела), — речь идет о женщинах. Например, о мамах моих друзей или даже о подругах моей мамы. Ко мне то и дело возвращалось одно видение: моя бывшая учительница, мисс Дженкинс, оставляет меня после школы: запирает дверь и садится мне на лицо. Картинка тогда еще не сложилась полностью, однако журнал, похоже, содержал несколько интересных подсказок.

Я был наслышан о таких изданиях. Гэри Аллисон как-то рассказал нам, что его отец припрятал у себя в сарае журнал, в котором полно всяких теток: им пришлось раздеться и встать так перед фотографом. Барри поинтересовался, не закрываются ли они ладонями, не становятся ли боком или как-то там еще, но Гэри заверил нас, что они «повернуты лицом, и у них все видно». Я толком ничего не понял. Впрочем, если бы мне тогда кто-нибудь сказал, что у вселенной нет ни начала, ни конца, я бы понял ровно столько же.

— Все видно! — воскликнул Дэвид Тиннингс.

В другой раз мы заявили бы ему, чтобы отвалил и лучше поиграл на своей маленькой флейте, но в тот миг большинству из нас стало не до этого: потребовалось срочно одернуть собственные штаны.

— Принеси! — потребовал Барри.

— Не могу! Папа меня убьет… — ответил Гэри.

— Видали специалиста! Того и гляди со штанов закапает! — это уже Нил Барратт.

Потом он добавил:

— Гэри все врет!

(А то вдруг кто не понял, чего он тут разорался?)

— Не вру! — настаивал Гэри.

— Тогда принеси! — подключился весь класс.

И тут я посмотрел в его глаза: Гэри уже сам был не рад, что заикнулся об этом журнале. Увы, его приперли к стенке, и теперь надо было спасать лицо. Когда вам одиннадцать лет от роду, у вас просто нет выбора.

На следующий день Гэри стянул у папаши журнал и принес его в школу. Теннисные корты в то утро смахивали на Мекку в час пик, и мистер Эскотт-Нью заподозрил что-то неладное. Гэри попытался запихнуть контрабанду обратно в портфель, но окружающие по его же вине пришли в такое неистовство, что журнал прямо-таки рвали на куски.

Гэри отволокли к директору. Хорошо еще, что не выпороли. Его родителям было написано письмо, и мало парню не показалось. Впрочем, сам виноват. Спереть у предка любимый журнал для рукоблудия! То-то он взбесился.

А я — опоздал, просто опоздал… И даже краем глаза не увидел сего тайного свитка. Я изводил себя неделями напролет, и вот Барри рассказал мне, что, по слухам, на дальнем поле лежит такой журнал, и его, наверное, можно поискать. Через десять секунд мы уже топали по дороге через ближнее поле, потом перешли ручей, потом… Собственно, с этого я и начал свой рассказ.

— Ну же, Год, давай их сюда! — торопил меня Барри.

— Подожди ты!

Я еще раз просмаковал прелести женщины. Возраст модели оставался для меня загадкой: самому-то мне исполнилось всего одиннадцать. На взгляд я дал бы ей лет сорок пять (вот видите!), а уж страшная была… Хмурое лицо, щель между зубами, густо накрашенные глаза и стоящие дыбом волосы — по огромной кучерявой копне сверху и снизу. Она лежала, откинувшись назад, опершись на руки, и сердито смотрела в объектив. В ее взгляде мне чудилось презрение, хотя теперь я понимаю, что женщина изображала похоть. Ладно-ладно! По первому разу немудрено и перепутать. Вот мы и решили, что раздевались они по принуждению. Вид у них и вправду был недовольный. Да и не могли мы представить себе такую тетку, которая добровольно разделась бы и еще дала себя сфотографировать. Зачем ей это? Нет, где-то наверняка есть комната, где их держат. Там они смиренно раздеваются, а потом хмурятся перед фотографом — им просто не оставляют другого выхода. Помните песенку?

В Париже за волшебною стеной Танцуют женщины, как бабочки весной! А в той стене проверчена дыра. В нее мужчины смотрят до утра.

И я решил, что в Англии наверняка есть такая же стена. Возможно, в Лондоне. По ту сторону сидят, развалясь, голые девицы, которым страшно надоело так сидеть, а домой — не отпускают. В этом-то самый смак и есть. Стыдно признаться, но мне и в голову не приходило пожалеть девушек или выпустить их на волю, к родным и друзьям, — я хотел лишь сам увидеть, как их заставляют раздеваться.

Хорошее было бы место, правда? Замечательное даже!

Это я тогда так думал, вы ж понимаете. Впрочем… Нет-нет, я не собираюсь искать ту стену.

Впечатление та женщина произвела грандиозное, и хотя с тех пор я видел тысячи и тысячи женщин — в журналах, на видео, а иногда и во плоти, — она до сих пор стоит перед моими глазами, словно я только вчера держал в руках ее фотографию. Она стала для меня олицетворением похабности: голая, угрюмая, покрытая слякотью и птичьим дерьмом. У меня выработались соответствующие рефлексы, мой мозг в этом совершенно уверен. Как вылупившийся утенок принимает плюшевого медвежонка за свою мамашу, так и мрачная голая тетка сформировала мое восприятие противоположного пола. Жаль только, что не всякая баба готова угваздаться с головы до ног и полезть вместе со мной в заросли ежевики. Иногда я задумываюсь: где теперь та женщина, чем занята? Надеюсь, ее больше не держат за стеной, да и какой теперь в этом смысл?

Наконец я запустил кончики пальцев в зловонную липкую массу: это и была основная часть журнала. Подтащив его к себе, я оставил несколько десятков озадаченных муравьев без крыши над головой. Обложка почернела от грязи, однако я умудрился отслоить несколько страниц, с которых так и полыхнуло розовой плотью.

Задний ход, задание выполнено.

— Покажь, покажь! — скулил Барри, переминаясь с ноги на ногу.

— Погоди! Я его еле вытащил, не порви!

Мы аккуратно разложили журнал на земле. Вытерев руки о джинсы, я принялся осторожно отделять страницы одну от другой. Не знаю толком, что было на первых листах, так как они превратились в один большой грязный (во всех смыслах этого слова) ком, а вот на странице под номером четырнадцать оказалась блондинка, которая сидела на подоконнике, уставившись в объектив сквозь тюлевую занавеску. Она смахивала на женщину в рекламе «Флейк», только у этой были видны сиськи.

Барри пыхтел у меня над ухом. Мы молча рассматривали фотографии. На другой стороне листа блондинка оказалась уже без трусов (и без головы, так как половина страницы оторвалась). Наши взгляды привлекли рыжие волосы на лобке, играющие в солнечном свете из большого окна.

— У меня встал! — поделился со мной Барри. Он показал на свои вельветовые штаны. Вот это кстати! Я понимаю, вы удивитесь, но мне было невдомек, что при виде голых теток встает не только у меня, а что этим «болеют» все. Я считал себя единственным, ни на кого не похожим. Теперь, узнав правду, я облегченно вздохнул. Это, оказывается, не тот случай, при котором следует думать о визите к врачу — заходишь, показываешь на свою колбасу и спрашиваешь: «Вот, доктор Хендерсон. Как вы думаете, что со мной?» Да уж… Сообразительностью я не отличался.

— Надо его где-нибудь спрятать! — предложил Барри. — Пусть он будет нашим сокровищем.

— Ага! Только никому не рассказывай, а то сопрут, — строго сказал я.

И тут же сам его спер, стоило Барри уйти пить чай.

За лето журнал распрекрасненько высох в папашином сарае, но к концу августа исчез — вместе с вечерними застольными беседами. С тех пор я его не видел. Впрочем, картинку с той волосатой женщиной я хранил отдельно, под шкафом у себя в комнате. (Поэтому окружающие могли подумать, что каждый раз, как я уходил «делать уроки», наверху начинала работать бригада грузчиков.) А однажды, придя из школы, я не нашел и ее: в моей комнате переставили мебель. Холодящие душу воспоминания. Правда, сказано мне ничего не было. Мамаша, которая делала теперь замечания вообще по любому поводу, лишь прозрачно намекнула, чтобы я не прятал лишнего у себя в спальне. И вообще надо, дескать, «разобраться» в моей комнате, а то я что-то совсем распустился.

А тот год для меня и вправду оказался поворотным. Лето напролет я соображал что к чему — точнее, во что (в кулак, разумеется!). Насмотревшись на картинку и на своего замороченного часового, я наконец отдался воле инстинктов и двенадцати лет от роду (нежный, пылкий, невинный возраст!) исполнил первое в своей жизни соло на дарованном самой природой инструменте.

С тех пор я не оглядывался назад.

2. Поможете с трудоустройством?

И вот я в приемной. Тут очень даже мило: стены обшиты сосновыми или буковыми панелями, большой черный кожаный диван. Шику добавляли два искусственных дерева, вполне похожих на настоящие. С интерьером они, что и говорить, расстарались, но остается вопрос: где сиськи? Ведь это порнофирма, не так ли? При чем тут виды Нью-Йорка? Почему я не вижу ни одной задницы? Правда тут лежало несколько журналов. Консервативные либеральные, сатирические, даже про ипотеку один был (на случай, если вам, пока вы ждете, взбрело в голову поглазеть на что-нибудь эдакое). Ни «Блинга», ни «Эйса», ни «Фрота», ни «Бэнгерз!». А ведь все они выходили в «Мунлайт». Обидно!

Я взял журнал консервативного направления и начал старательно его листать. Секретарша на мгновение подняла глаза. Нас разделяло полудюймовой толщины стекло, которое защищало ее от случайного придурка, а то и от пули. Она продолжила читать «Гарри Поттера». Уж лучше бы штудировала знаменитую колонку в «Блинге», посвященную оральному сексу и последним проделкам шалуньи Натали.

Если получу здесь работу, то буду всегда поступать именно так.

«Если» — ключевое слово.

Мне предстояло собеседование. Вакансия — помощник редактора в «Блинге». Необходимые навыки у меня были, и я рассчитывал не только на везение. Последние три года я пахал в автомобильном журнале, посвященном автоотдыху, однако мечтал именно о такой работе. В центральной прессе из года в год публиковались объявления. Все они были похожи одно на другое:

«Требуется трудолюбивый, способный профессионал на штатную должность в издании, занимающем лидирующие позиции на рынке. Необходим опыт работы в коммерческих изданиях — минимум 18 месяцев. Требуется владение программами „Word“ и „QuarkXPress“. Зарплата — около 17 тысяч фунтов стерлингов в год. Резюме и вырезки посылать Стюарту Толдо, „Мунлайт паблишинг“» — и так далее, и так далее, и так далее…

А не дурят ли они нашего брата? Все, кто увлекся порнографией еще в семидесятые, не могут не знать о «Мунлайт паблишинг». (Речь идет о большей части мужского населения Великобритании.) Как я уже говорил, такие объявления появлялись время от времени. Я каждый раз откликался — так, на удачу. По моему разумению, мне было бы о чем рассказать внукам, даже если бы дальше собеседования дело не пошло.

Может, третья попытка окажется счастливее первых двух? Им понравилось мое резюме, так что они связались со мной и попросили написать похабный рассказ на пятьсот слов, выдуманное интервью с порнозвездой (тоже на пятьсот слов) и юмористический очерк о «Спасателях Малибу» на восемьсот слов. Позже я узнал, что они подбирали подходящую кандидатуру более двух месяцев, а тем временем три десятка надеющихся и подающих надежды претендентов делали за них всю работу для журнала. Через шесть недель после того, как я опустил в почтовый ящик статьи для третьего и четвертого номеров, мне позвонила девушка и пригласила меня на собеседование. Говоря с ней, я одновременно рассматривал ее сиськи. Такое со мной было в первый и последний раз в жизни.

Собеседование назначили ровно на десять утра, а сейчас уже было двадцать пять минут одиннадцатого. Я пытался читать консервативный журнал и успел вполне погрузиться в первые четыре слова статьи Гора Видала,[2] потом бросил его и взял тот, что про ипотеку. Без толку. Я просто не мог сосредоточиться. Меня мучила неизвестность. Что же за этими стеклянными дверьми, за спиной этой маглихи?[3] Увижу ли я там голую девушку? Может, они там прямо так и разгуливают? Или все стены сплошь оклеены фотографиями с сиськами и остальным? Последний раз я рассматривал порножурнал в компании с кем-то другим в четырнадцать лет.

Собеседование не лучшее место для того, чтобы начинать вновь. А вдруг мы просмотрим пару номеров, и редактор сообщит мне, что у него встал? О господи…

Обычные собеседования — и те способны испугать кого угодно, а уж в ожидании этого невозможно было усидеть и пяти секунд. Гулко билось сердце, подмышки вспотели, а набриолиненная голова ужасно зудела. Я осторожно ее почесал, стараясь не испортить прическу, и несколько раз глубоко вдохнул. За эти десять минут секретарша едва взглянула на меня, но я чувствовал себя как под прицелом сотни глаз.

Я внимательно ее рассматривал. Она наверняка знает что к чему и, работая в таком месте, не может не отличаться некоторой широтой взглядов. Секс вряд ли играл в ее жизни какую-то особенную роль. А вот сиськи у нее очень даже ничего. Интересно, она тоже модель? Может быть. Возможно, она даже снимается в жестком порно. Весьма вероятно. Я уже начал задумываться, надето ли у нее что-нибудь ниже пояса, но вовремя остановился: еще немного, и я бы не смог нормально встать. Тут меня отвлек курьер с большим, формата A3, конвертом в руках. На конверте значилось: «ГРАНКИ». Секретарша нажала кнопку, раздался сигнал, открылись двери, и тот прошел внутрь. Она расписалась за конверт, подняла трубку и набрала номер. Курьер не обратил на меня внимания, а мне до него и вовсе не было никакого дела. Я не отрывал взгляда от конверта. Мысли мои понеслись вскачь — сразу в нескольких направлениях. Тут из двери высунулся какой-то парень и спросил, не угодно ли мне пройти. Если кому что и было угодно, так это тому приятелю, что у меня в штанах.

— Извините за задержку. Утро выдалось то еще… Стюарт Толдо, — представился он и протянул руку, которую я взял, пожал и вернул обратно.

Потом прошел вслед за ним через стеклянные двери. Алиса попала в свое Зазеркалье.

— Удачи! — улыбнулась секретарша, оторвавшись от книги, а я умудрился улыбнуться в ответ и даже не взглянул на ее сиськи. Почти.

— Ну что ж… Мы выпускаем четыре журнала: «Блинг», «Эйс», «Фрот» и «Бэнгерз!». Я редактор «Блинга», для работы в котором мы и хотим вас протестировать.

Протестировать?

— Вам ведь приходилось читать «Блинг» прежде? — спросил он.

Задай мне тот же вопрос любой другой человек, я бы ответил: «Нет! Но у моего приятеля есть целая куча таких журналов, и я их смотрел… Так, знаете, смеха ради… Хороший журнал! Очень… Мне понравился…» Впрочем, и этот ответ не был бы окончательно правдивым. Слово «читать» тут не совсем подходит. Обычно я открывал три-четыре номера на любимых фотографиях и проливал свое семя «на места каменистые». Глупость, конечно, но я не удивился бы, укажи Толдо на меня пальцем и начни смеяться: «Посмотрите на него все! Он признался! Он покупает порножурналы!» И тогда все высыпали бы из своих кабинетов и тоже бы смеялись, а женщины разглядывали бы меня с презрением.

— Господи, мы лишь выпускаем их, мы — профессионалы, а он… Какая мерзость! — кричала бы секретарша. — Насильник! Насильник! Насильник!

И натягивала бы кофту на свои большие, пухлые, округлые, упругие, цветущие…

— Да, верно, «Блинг» из всех наиболее качественный, — ответил Стюарт, возвращая меня к действительности. — Мы нанимаем самых красивых девушек. Во всяком случае, стараемся… И фотографы у нас лучшие. Журнал занимает четвертое место в стране по продажам.

— Какой у вас тираж? — спросил я, стараясь вести себя как профессионал.

— Около девяноста тысяч.

Я так и прирос к полу.

— Каждый месяц?!

— Да, плюс-минус. Если есть бесплатное приложение, видеокассета или что-то еще, продажи растут, но в основном они держатся на уровне девяноста тысяч.

Поразительно! Девяносто тысяч в месяц! Я ждал чего-нибудь вроде пяти тысяч, ну десяти. А тут — девяносто! Охренеть! И это четвертое место. Какой же тираж у лидера? Я вспомнил о десятках таких журналов, продающихся в киосках. По всей Великобритании их, глядишь, наберется тысяч пятьсот, а то и миллион в месяц. Каждый месяц!

Минутку. Давайте подсчитаем. Возьмем, для простоты, хороший месяц. Итак, миллион номеров. Население Великобритании шестьдесят миллионов и половина из них — мужики. Средняя продолжительность жизни у нас около семидесяти лет. Ни один из тех, кому меньше восемнадцати, журнал не купит — ему его просто не продадут. Прекрасно, пятьдесят два составляет от семидесяти где-то семьдесят четыре процента (я пользуюсь калькулятором, так что не удивляйтесь). Семьдесят четыре процента от тридцати миллионов это… погодите, нажал не ту клавишу… двадцать два миллиона двести тысяч. У нас около двадцати двух миллионов парней, достаточно взрослых для того, чтобы покупать порножурналы. Пенсионерам, пожалуй, это ни к чему, так что исключим их. Итак, круглые двадцать миллионов. Значит, в среднем каждый двадцатый парень регулярно спускается в киоск (в моем случае это круглосуточная бензоколонка, полночь) и покупает свой ежемесячник. Один из двадцати. Коли это столь распространенное явление, мы могли бы наблюдать его почаще, а? Я застукал как-то у киоска одного алкаша, но до сих пор не видел никого выходящим оттуда с порножурналом под мышкой. Хотя подозрительно толстые выпуски рекламных изданий я замечал в руках у многих. Я вдруг осознал, что не одинок, и мне сразу стало легче.

— Люди всегда удивляются нашим тиражам, — сказал Стюарт. — Мы как масоны. Что-то вроде…

— Ага, у вас, наверное, и рукопожатия особые предусмотрены, — ответил я, однако не услышал смеха, на который рассчитывал.

Мы шли по коридору, с каждой стороны которого тянулись офисы. Ярдов через двадцать появилась большая двойная дверь, а за ней — офис без перегородок. Здесь я не увидел ни нью-йоркских видов, ни всяких занудных политических журналов (во всяком случае, на первый взгляд). Все стены были увешаны цветными плакатами и фотоснимками. Столы — сплошь завалены журналами, шкаф у дальней стены ломился от коробок с видеокассетами, слайдами и все теми же журналами. На одной из полок стояла чуть не дюжина фаллоимитаторов. Так обычно ставят ружья. Вот она, пещера Аладдина!

— Здесь мы работаем, — сказал Стюарт, пока я хлопал глазами. — Все четыре журнала делаются в этой комнате. Тут сидит около… — он быстро считал, шевеля губами, — …около двенадцати человек. Просто рановато еще, поэтому и нет никого.

Я глянул на часы. Половина одиннадцатого. В комнате было три человека — с газетами и «Гарри Поттером» в руках. Немного рановато, значит? Чтоб мне… Я хочу здесь работать!

— У всех есть телефоны, почти на все компьютеры установлена электронная почта, большинство подключены к Интернету.

— Как пить дать это единственное место в Лондоне, где не выгоняют за просмотр порносайтов… — подумал я вслух.

— Возможно, это единственное место в Лондоне, где ни у кого не возникает такого желания, — ответил Стюарт, а я почувствовал себя полным идиотом и впредь решил обойтись без прозрений. Закрыть пасть, одним словом.

— Ну вот, хорошо, такие дела. Просто я хотел показать вам офис. Стандартная процедура. А теперь мы устроим коротенькое собеседование в одной из дальних комнат. Я дам вам задание, и мы посмотрим, как вы с ним справитесь. Правильно, вот сюда.

Я прошел вслед за Стюартом в большой, едва обставленный кабинет. Посередине торчал огромный стол, вокруг — полдюжины стульев, в конце стола был установлен компьютер. Все напоминало обычные собеседования, которые я так ненавидел.

— Садитесь, — показал мой спутник на одну сторону стола, а сам сел напротив.

Стюарт схватил с полки за своей спиной несколько номеров «Блинга» и положил их передо мной. Один из них у меня уже был, а два других — еще нет. Интересно, отдаст он мне эти выпуски?

— Вот наш журнал. Наверное, вы его узнали. Множество девушек… — пролистывал он страницы, а я про себя краснел. — Несколько статей, юмор, немного спорта…

Я старался вежливо кивать, словно замечал хоть что-нибудь из перечисленного.

— Много читательских писем, правдивые признания, все такое… Куча рекламы в конце — о ней вам заботиться нечего. Вот…

Он развернул журнал ко мне.

— Вопросы?

— Правдивые признания действительно правдивы?

— Вряд ли. Их пишет постоянный автор… Если бы вы ее увидели, то сильно засомневались бы, что в ее жизни случалось хоть что-то подобное. Мы лишь каждый месяц меняем ее имя. Вот читательские письма — настоящие. Только я не помню, эти настоящие или нет…

Стюарт разглядывал лежащий между нами журнал.

— Их нужно редактировать, это будет входить в ваши обязанности, — сказал он, и у меня возникло ощущение, что работа уже в моих руках. — Еще вам придется писать рассказы для отдела юмора, а также обзоры, девичьи аннотации… Одним словом, все, за исключением авторских материалов и рекламы. Как видите, работы хватает.

— Что еще за девичьи аннотации? — спросил я.

— Подписи к фотографиям.

Он открыл журнал. На странице была изображена высокая стройная блондинка: она покатывалась со смеху. Снимок был сделан в конюшне. Стюарт показал на несколько абзацев текста, цитата из которого была вынесена в угол картинки.

— Так я буду с ними беседовать? — радостно спросил я.

— Вряд ли, — ответил Стюарт, листая журнал. — Эта из Венгрии, эта из Чехии, вот эстонка, а эта — русская, еще одна — из Уолверхэмптона. Никто из них не говорит по-английски. Нет, вы просто смотрите на фотографии и прикидываете, что тут можно написать, пытаясь вообразить, как бы они стали отвечать на ваши вопросы. Можно полистать предыдущие номера.

— Вообразить… — протянул я, просматривая текст.

Девушка мечтала спрятаться в грозу под каким-нибудь навесом, и чтобы две фермерские руки, и чтобы во все щели, и чтобы вокруг — лошади…

— Да, их выдумывают. Вы нам уже кое-что присылали, мы пустили это в дело.

— А, ну ладно.

Я попытался скрыть разочарование. Оказывается, сами девушки ничего такого не говорят. Выходит, я приходил в неистовство по воле каких-то типов вроде меня самого?

— Так вот… А почему вы хотите работать в «Блинге»? — спросил Стюарт, глядя на меня через стол.

«Ну… Здорово день напролет работать с голыми бабами, чтобы они по очереди делали тебе минет!»

Естественно, я не сказал этого вслух, хотя если вы решили поработать в порножурнале, то идете вы туда именно за этим — даже и не думайте открещиваться.

— Ну… — начал я, судорожно придумывая ответ.

Я знал о собеседовании за несколько дней, заранее боялся этого вопроса, но так и не придумал убедительного ответа.

— Меня всегда интересовал мир моды.

— А при чем тут порнография? — спросил Стюарт, и я торопливо отступил.

— Не знаю, — признался я. — Ни при чем. Просто мне казалось, что тут будет весело, вот и все. Нынче я работаю в очень уж официозном месте. Хочется сменить обстановку.

Вот как скажет сейчас, что у них тут не «Олтон Тауэрз»![4] Однако Стюарт ничего такого не сказал.

— Да, годится, — согласился он.

Лучший ответ придумать было сложно. Скажи я ему, что всегда обожал порнографию и всю жизнь мечтал работать в этой области — шансов у меня не было бы почти никаких. Кому охота вкалывать вместе с человеком, который при одной мысли о порножурналах начинает капать слюной? Становится как-то не по себе. Разве нужен владельцу кондитерской фабрики двухсоткилограммовый обалдуй в качестве работника?

— За сколько вы должны предупредить о своем уходе?

— Как правило, за две недели, но если понадобится раньше, я договорюсь.

Да если он даст мне работу, я брошу все завтра же и к чертовой матери!

— Деньги? — спросил Стюарт.

— Я смогу платить вам не больше сотни в неделю, — пошутил я.

Мы посмеялись, и он про себя решил отнять от первоначальной суммы пару тысяч.

— А если серьезно?

— Если вы дадите мне мою нынешнюю зарплату — будет здорово, — ответил я и прибавил к своей нынешней зарплате четыре тысячи.

— Ладно, я подумаю. Ну а теперь перейдем к собственно тесту. Страница должна быть уже на экране. Там похабный рассказ в пятьсот слов. Просмотрите его и исправьте все, что сочтете нужным исправить, а также разместите текст на странице. Если выделите изменения жирным шрифтом — буду очень вам признателен: мне не придется перечитывать весь этот бред целиком.

Я сел к компьютеру.

— Отлично, в вашем распоряжении пятнадцать минут. Более чем достаточно.

Я быстро просмотрел рассказ. Домохозяйка из высшего общества, разбитая раковина, сантехник, его приятель и большой, пахучий… В общем, там имел место минет. Рассказ не умещался на странице (слов на двести) и содержал некоторое количество орфографических, пунктуационных и вовсе ни на что не похожих ошибок. Еще там была такая цитата: «ВОЙДИ В МЕНЯ ВОЙДИ В МЕНЯ ВОЙДИ В МЕНЯ ВОЙДИ В МЕНЯ ВОЙДИ В МЕНЯ». Я даже хотел оставить эти кавычки как есть. Она и вправду могла говорить нечто подобное.

Стюарт позвонил секретарше насчет кофе. Вскоре открылась дверь, и я не поверил собственным глазам. Осознание смахивало на взрыв, сердце застряло где-то в глотке. Напротив меня стояла высокая стройная молодая блондинка и спрашивала, кофе я хочу или чай. Ей было лет двадцать или около того, а из одежды — туфли на высоких каблуках и пара заколок. Да, я не верил собственным глазам… Именно так, не верил…

— Вы будете кофе или чай? — слегка улыбаясь, спросила она опять.

— Э… Благодарю… — обрел я наконец голос.

— Сахара два кубика или один?

Девушка стояла самое большее футах в трех. Ее большие круглые сиськи качнулись, когда она слегка наклонилась в мою сторону, а пупок был примерно на уровне моих глаз. Я боялся на нее взглянуть. Понимаю, я вел себя глупо: красивая (правда красивая!) обнаженная девушка стояла в трех футах от меня и вежливо со мною разговаривала, а я уставился на собственные туфли. Я горел от смущения, воротник превратился в удавку. Не знаю, как это объяснить. Впрочем, если отбросить фантазии, то вот как. Большинству людей становится очень неуютно, когда они вдруг наталкиваются на нечто такое, с чем они обычно имеют дело только у себя в спальне. А тут еще проклятый тест!.. Тест? Вот оно что. Это и есть тест? Статья — лишь для отвода глаз, а настоящий тест — девушка. Черт побери… Что мне делать? Для начала надо ответить на ее вопрос.

— Мне без сахара, спасибо.

— Сливки?

О господи!

— Просто с молоком, благодарю.

Девушка подмигнула и вышла из комнаты. Как истинный джентльмен я дождался, пока она повернется ко мне спиной, и изо всех сил вперился в нее взглядом, постаравшись навсегда запечатлеть в памяти ее образ.

Я взглянул на Стюарта, который даже не оторвался от своих записей. Он мог бы улыбаться, или смеяться, или пытаться скрыть эрекцию (как я), но он был совершенно неподвижен. Это тест? Возможно, что и нет. Возможно, они держат в штате голых женщин. Да что я такое говорю, с какой стати? В чем смысл? Конечно, это порноиндустрия, но разве отсюда следует, что местные работники должны расхаживать в чем мать родила? Или все-таки должны? Нет, это и в самом деле тест. Только что за тест? Что от меня требуется? Если бы Стюарт повернулся ко мне и велел намазать ее груди маслом или сделать несколько фотографий, то я знал бы по крайней мере, как действовать. Но он не произнес ни слова. Вся инициатива предоставлялась мне. А по этой части я тот еще специалист! Или они хотят, чтобы и я разделся? Не может быть! Или может? Иначе зачем приводить голую девушку? Боже милостивый, она вернулась!

— Пожалуйста!

Она поставила передо мной чашку с чаем.

— Ребекка, будьте добры… Мне нужно отправить письмо, — сказал Стюарт.

Ребекка уселась рядом со мной, взяла ручку и принялась строчить за Стюартом — что он там нудел. Я его не слышал. В ушах у меня шумела кровь, сердце колотилось, а молния на джинсах начала расходиться.

Я насилу продрался сквозь статью, старясь не думать о сидящей рядом голой женщине и читая о совсем другой голой женщине, у которой во рту было сразу два члена.

Нет, это не тест! Мне ведь не придется на глазах у Стюарта заниматься любовью? О господи, это мне не по силам! Я на пляже-то футболку стесняюсь снять, а уж извлечь на свет своего приятеля, когда на меня смотрит другой мужчина… О нет! Нет-нет-нет!

Или именно этого от меня и ждут? В конце концов, речь идет о порноиндустрии! Возможно, им нужны вполне определенные люди, подготовленные к такой работе. Например, человек, способный средь бела дня получить удовольствие от исходящей слюной домохозяйки, стоя бок о бок с приятелем, с которым они тут же приветствуют друг друга традиционным ударом ладони в ладонь. Им не нужны скромники и недотроги, не нужны застенчивые мальчики! Если я хочу получить эту работу, то мне придется переступить через все запреты и переплюнуть любого из них. Это и будет настоящей проверкой, верно? Достаточно ли я мужчина, чтобы здесь работать? Сейчас мы со Стюартом ударим ладонью в ладонь и скажем: «Давай, сука!»

О господи… А если наши яйца случайно соприкоснутся? Что до моих, то они тут же сморщатся и превратятся в два крошечных алмаза. И больше я их не увижу. Я не смогу, просто не смогу. Они-то ждали от меня именно этого, чтобы я встал и сказал: «А теперь давайте повеселимся!» На хрен! Ни за что! Если для работы в порноиндустрии я должен вести себя именно так — что ж, эта работа не для меня, желаю удачи мои последователям.

Я навалился на статью, проверил в последний раз и объявил, что готов. Потом спросил, все ли это.

— Ладно, хорошо, время в любом случае закончилось. Жирным шрифтом выделили?

Я сказал, что выделил.

— Хорошо. Тогда вроде все, если не хотите напоследок о чем-нибудь меня спросить.

Я задумался лишь на мгновение. Это мой последний шанс.

— Только об одном, — произнес я, глядя на Ребекку. — Из какого вы агентства?

Шутка… Жалкая шутка — все, на что я оказался способен. Разве это оправдание для мужчины?

Они улыбнулись, а Стюарт сказал, что проводит меня. Я медленно, осторожно встал на ноги. Ребекка глянула на перед моих джинсов, потом подняла глаза и улыбнулась. Я чуть не плакал. Что я делаю? Никогда такая красивая девушка не проявляла ко мне такого интереса (и не проявит), а я бегу прочь, как последний трус! Я последний раз взглянул ей в глаза, и она опять мне подмигнула.

Как несправедлива жизнь! Выйди Стюарт минут на пять… Да что там пять минут, хватило бы и тридцати секунд — в таком я был состоянии!

Стюарт пожал мне руку и обещал со мною связаться. Мы были у двери. Я не верил ему ни минуты. Какого он теперь обо мне мнения? Секретарша спросила, как все прошло, и я ответил, что так себе.

— Уверена, вы все сделали как надо! — сказала она и добавила: — Вообще-то в этой компании… Если вы им понравились, они вас возьмут. Иначе где они будут искать людей? У кого есть соответствующий опыт?

Легче мне не стало. Вы удивитесь, но, прощаясь, я глядел прямо в ложбинку между ее грудей, а вспомнил об этом, только когда выходил. Не знаю — сделала ли она тот же вывод, что и Стюарт насчет моей ориентации.

— Да его больше интересовал я, нежели ты!

Мне казалось, я слышу эти слова Стюарта — там, в комнате для собеседований.

— Я смогла бы его заинтересовать, — защищала меня Ребекка. — Надо было оставить нас минут на пять. Он сделал бы все…

Этот разговор не выходил у меня из головы на протяжении всего пути домой. В кульминационный момент беседы Стюарт дал Ребекке мой домашний телефон и адрес, чтобы та меня навестила. Возможно, она сейчас тоже едет в метро и в любую минуту начнет ломиться в мою дверь! В ожидании ее прихода я стянул пиджак, швырнул туфли в противоположный конец комнаты, задернул шторы. Так отчаянно я еще никогда не дрочил!

3. Добро пожаловать на курорт

— Офигеть! — воскликнул Барри. — Просто офигеть!

— Когда ты выходишь? — взволнованно спросил Гэри.

— Через две недели. В «Караванинге» я оставил заявление об уходе. После него я обязан отработать еще месяц, но у меня с прошлого года осталось две недели отпуска.

Я улыбался во весь рот и ничего не мог с собой поделать.

— Да ведь ты рассказывал, что на собеседовании пролетел? — не отставал Гэри.

— Я и вправду так думал. В общем, ничего я в этом не понимаю, — сказал я и допил пиво. — Мне неймется, просто неймется! Две недели, и я оттуда уйду. Наконец-то! Больше никаких очкариков, унылых онанистов и Элеонор. Слава богу! — воскликнул я, и меня омыла волна облегчения.

— Никогда не трахайся с бабами, работающими вместе с тобой, — заметил счастливо женатый ученый муж Гэри. — Сам потом поймешь.

— Чтоб тебе! Не говори ему такого! Вспомни, куда он устроился. Нажрись с горя, сынок! — врезал ему Барри. — Тебя ждет такое… — Он оскалил зубы и бессмысленно уставился куда-то вдаль. — А если какая-нибудь из них вдруг окажется не у дел…

— Не волнуйся, я буду передавать их тебе, — заверил я его.

— Будет принято с благодарностью!

— Этот… Из «Караванинга»… Ну, с которым я рядом сижу, вы уже о нем слышали. Он полагает, что бабы теперь будут от меня шарахаться. Что ни одна уважающая себя девушка не захочет иметь ничего общего с «мерзким порнографом» — вот как он выразился. Старушка Элеонор, как ни странно, считает иначе. По ее мнению, дамы будут польщены. «Этот парень день-деньской работает с такими очаровательными женщинами, и если уж он мной заинтересовался — значит во мне есть что-то особенное», — в который раз передразнил я Элеонор. — Моему бывшему соседу мешает ученая степень, а Элеонор — мой ночной кошмар, который мучает меня вот уже полтора года.

— Сдается мне, что я жду твоей новой работы с тем же нетерпением. Тогда ты наконец сменишь чертову пластинку, — сказал Гэри. — Не думай ты о ней, она в прошлом… или почти в прошлом.

— Присоединяюсь, — откликнулся Барри и махнул бармену, который просто помахал в ответ.

— Ну, в таком случае приношу свои извинения. Выходит, я доставал вас все эти восемнадцать месяцев. Надо было сказать раньше — я бы заткнулся…

— Брось! Извинения приняты, — кивнул Гэри, сделав царственный жест. — Только достань нам бесплатно несколько журналов и больше о ней не упоминай — тогда все будет прощено и с благодарностью забыто.

Барри аж подпрыгнул:

— Ага, и мне! Каждый месяц бесплатные журналы — думаешь, это тебе по силам?

— Не сомневаюсь. Какие тебе?

— Не знаю… Любые! Они ведь все одинаковые, разве не так? — пожал плечами Гэри.

— «Фрот», «Эйс» и «Бэнгерз!», — вклинился Барри. — А «Эйжн бэйбе» тоже вы делаете?

— Нет. Кто-то еще, наверное. А как насчет «Блинга»? Работать я буду именно в нем.

— А… Да, вышли и его, только смотри не забудь про «Фрот».

— Что, Барри, нравится он тебе? — улыбнулся Гэри.

— Да нет, я так, ничего особенного… Для смеха, понимаете? У одного парня на работе есть несколько, я смотрел одним глазом. Просто так, для смеха. Мне они не шибко-то и нужны, — заюлил он.

— Так высылать? Или не надо?

— Высылай. Только не домой, а то они попадутся Карен. Она вскрывает всю мою почту. Я ни на что не могу подписаться. Лучше так: я дам тебе адрес своей работы. Не забудь пометить на конверте «ЛИЧНО, В СОБСТВЕННЫЕ РУКИ», а то секретарша откроет. Они приходят в простых конвертах?

— Да не знаю я! Дайте мне хотя бы начать.

— Парень, ты заполучил лучшую работу в мире… — лопотал Барри.

* * *

В первый день я волновался так, что мандраж перед собеседованием в сравнении с этим — ничто. Хотя теперь я понял, что не должен был трахать Ребекку в присутствии Стюарта, и уже почти не сомневался, что совокупляться на глазах у персонала не входит в мои обязанности. И все равно я беспокоился. Первый день, все такое…

Я пришел за пять минут до срока. Секретарша открыла автоматические двери.

— Поздравляю! — улыбнулась она. — Милости просим!

— Годфри Бишоп, — представился я и пожал ей руку.

— Я знаю. Уэнди Пиклс.

— Ну и идиотские же у нас с тобой имена![5] Зови меня Год или Биш.

— А меня, будь добр, зови Уэнди или Уэнди Пиклс.

Улыбки как не бывало.

— Э… Может… Ну…

— Проходи, проходи. В офисе ты уже был, верно? Он в конце коридора. Найди свой стол и завари себе чаю.

— А откуда мне знать, какой из столов мой?

— В «Блинге» уже три месяца нет помощника редактора, так что на твоем столе свалено всякое дерьмо.

— А, спасибо. Извини за чушь с именами.

Сверкнув напоследок всеми зубами, она опять уткнулась в книгу. На все вместе не понадобилось и половины секунды.

Я дошел до дверей в конце коридора. В офисе было темно. Нащупав несколько выключателей, я включил повсюду свет. Мой стол сразу бросился мне в глаза. Он стоял в дальнем конце комнаты, и его было почти не видно из-под коробок и журналов. Я сдвинул часть из них в сторону и обнаружил включенный компьютер. На «Рабочем столе» кто-то успел разместить кадр из порнофильма: девушка делает минет сразу двум парням, стоящим у нее по бокам. Ух! Я пристыл к экрану на добрые несколько мгновений, но тут распахнулась дверь, и вошла молоденькая девушка. Она поставила сумку на дальний стол, сняла плащ, включила компьютер, недоверчиво на меня покосилась и молча вышла. Я переставил несколько коробок с пола обратно на стол. Все та же девушка просунула голову в дверь и посмотрела на меня, как на редкостный экземпляр. Потом спросила, не хочу ли я чаю.

— С удовольствием! — ответил я, вспомнив, чему меня учили в воскресной школе. — Мне без сахара. Спасибо!

Девушка вновь исчезла. В следующие две минуты я снял плащ и украдкой заглянул в лежащий у меня на столе номер «Блинга».

— Меня зовут Джеки, — сказала она, протягивая мне чай. — Я забыла, сколько тебе сахара, и положила полторы ложки.

— Спасибо.

Я поставил чашку на стол и представился:

— Годфри.

— Да, знаю. Новый помощник редактора. Я выпускающий редактор «Блинга» и «Фрота».

Мы чинно пожали друг другу руки, и меня до костей пробрало холодом. Отродясь не встречал такой девушки! Накрахмаленная и тоску наводит. Работает в порножурнале, а с виду — усиленный вариант Джейн Остин. Представьте себе эту писательницу идущей к зданию парламента и кричащей на ходу в здоровенный мегафон, из-за которого не видать лица. Джеки протянула мне последний номер «Блинга» и спросила, видел ли я его. Я не видел, но даже если бы он у меня и был, то Джеки я рассказал бы об этом в последнюю очередь.

— Журнал недавно переоформили, и теперь он выглядит очень мило. Взгляни, — настаивала она, а сама тем временем осторожно за мной наблюдала.

Я пролистал номер, старясь показать, что мне все нипочем, а Джеки заглядывала мне через плечо. Разглядывать порножурнал в компании с девушкой мне довелось впервые в жизни. Особенно с девушкой из «Семейки Адамсов», да еще встреченной только пять минут назад. Плюс ко всему я был трезв как стеклышко. Короче, никому не советую идти по моим стопам.

— Эта девушка…

Джеки остановила меня. Весь разворот занимала брюнетка с закинутыми за уши ногами.

— Это Таня, она снимается у нас постоянно. Ей посвящено столько читательских писем, но я не знаю… Она такая уродливая! Ладно, не уродливая, а… Как бы это сказать… Неинтересная!

Джеки была совершенно серьезна. Мне вот, например, было очень даже интересно. «ГДЕ У МЕНЯ БРЕШЬ? ОТЫЩИ!» — предлагала Таня. Или не она, а мой предшественник, автор текста.

— Ты другого мнения? Скучная какая-то, правда? А щелка у нее — просто ужас!

И покачала головой. Мне даже показалось, что сейчас она для сравнения предъявит свою. Вдруг я подумал, что местные работники могут сильно различаться по части щепетильности.

— Боже! Ужасно, ужасно… — откликнулся я, дымясь от смущения. — Когда все собираются?

— Как только сподобятся! — фыркнула Джеки. — Я-то всегда прихожу ровно в десять, а им то ли все равно, то ли еще что. Надеюсь, ты не такой!

— Нет, что ты! — успокоил я ее и сам себе не поверил.

На мое счастье, пришла еще одна наша коллега. Она бросила плащ на соседний с Джекиным стол и поплелась в нашу сторону. Потом спросила:

— Нормально?

— Это Мэри, выпускающий редактор «Эйса» и «Бэнгерз!» Познакомься, это Годфри.

Дипломатические обязанности Джеки уверенно взяла на себя.

— Нормально, — повторила Мэри, глядя на меня отсутствующим взглядом.

Мэри находилась на противоположном конце «радостного спектра». Конечно, это только первое впечатление, но если бы мне кто-нибудь рассказал, что Мэри предложили закурить, или выпить, или съесть пирог со свининой, или взять за щеку, а она отказалась, я бы очень удивился.

— Как провела выходные? — спросила ее Джеки.

— Нормально, — ответила Мэри, продолжая глазеть на меня.

— Встречалась с Данканом?

— Нет.

Ее запас слов вот-вот должен был иссякнуть.

— Мы с мамой ходили по магазинам.

— Правда? И что же вы купили? — спросил я, будто мне интересно.

— Несколько трусов и карандаш, — ровно ответила Мэри.

— Зачем тебе карандаш? У нас их и так девать некуда! — удивилась Джеки.

— Нет, для глаз.

И Мэри показала на свои глаза. А потом перевела эти глаза на журнал у меня в руках и сделала то же замечание:

— Это Таня? Манда у нее — просто ужас. Вся какая-то изуродованная. Кошмар.

— Мэри! Разве можно так выражаться? — вскинулась Джеки.

— Но я ведь права, ты сама так говорила, — настаивала Мэри.

— Зато я не произносила слова на «м». Что за ужасное слово!

— Какое? «Манда»?

— Мэри, прекрати! Это неприлично!

— Почему? Все так говорят.

— Вовсе не обязательно брать с них пример. Ты должна быть выше этого!

— У меня больше прав говорить «манда», потому что в отличие от остальных она у меня есть.

И Мэри показала у себя между ног — коротких и толстых.

Беседа пошла своим чередом, хотя вспоминать дальше мне неохота. Они отошли от моего стола, и я наконец-то был предоставлен самому себе. Следующие полчаса я аккуратно складывал коробки на пол, а заодно убрал с «Рабочего стола» ту картинку.

Теперь, листая «Блинг», я чувствовал себя несколько свободнее. Надо было оценить новое оформление журнала, но все как-то не получалось: сиськи и задницы мешали сосредоточиться. Я отложил журнал и потом еще долго ерзал на стуле в ожидании остальных незнакомцев, собаку съевших в порнографии.

Несколько из них нарисовались к половине одиннадцатого. Сердито на меня глянув, они занялись каждый своим делом. И только без десяти одиннадцать появился некто и сел за дизайнерский стол рядом со мной. Он казался гораздо старше тех, кого я встречал до сих пор, — на мой взгляд, ему было лет пятьдесят. Измученный, с трудом соображающий, будто ночь провел в придорожной канаве.

— Ты кто? — Лоб незнакомца избороздили морщины.

— Годфри Бишоп, — представился я и протянул руку, но тот уже отвернулся к компьютеру.

— Новенький?

— Нет, я работаю здесь не первый год, просто все это время сидел под столом.

Похоже, здесь принято не смотреть, а пялиться.

— А… — сказал он как ни в чем не бывало. — Меня зовут Роджер. Я дизайнер. Будешь работать в «Блинге»?

Я ответил утвердительно, а потом спросил:

— Ты сам-то в каком журнале?

— В каком? В каких! Суки… Я делаю «Блинг» и «Фрот», — пробормотал он. — Гадство! Я один такой! Другие дизайнеры выпускают только один журнал. А я уродуюсь в двух! Это честно? Вот ты скажи! Где еще дизайнера могут заставить выпускать два журнала? Пидорасы… Как меня это все достало! Два сраных журнала… А платят? Как плакат нужен или там приложение какое-нибудь — к кому они обращаются? К Дону, у которого только один журнал в двадцать с чем-то страниц, меньше любого моего? Нет, они идут ко мне. Нашли дурака… Знаешь что? Вот я тебе сейчас скажу… Затрахали, суки!

Роджер повернулся ко мне спиной и вынул бутерброды. Он не замолкал еще минут десять. В конце концов в нашем углу опять стало тихо.

Вокруг одного из столов толпились, смеялись и курили. Несколько лиц повернулись в мою сторону. Потом от компании отделился высокий парень и подошел ко мне.

— Новый помощник редактора, да?

Он выгодно отличался от Роджера.

— Годфри Бишоп, — сказал я, вставая и протягивая руку.

Тот ее пожал и кивнул на остальных:

— Пошли познакомлю со всеми.

Я пошел за ним.

— Меня зовут Пэдди, — сказал длинный. — Я редактирую «Эйс». А вот Хассим, мой дизайнер. Это Пол, он же Толстый, помощник редактора…

— Э!.. — возмутился Толстый. По-моему, зря возмутился.

— Вот Дон, дизайнер «Бэнгерз!», и Мэтт, помощник редактора во «Фроте». А на остальных не обращай внимания.

Он махнул рукой. Жест предназначался выпускающим редакторам и Роджеру. Оставшимся одному или двоим присутствующим не было до нас никакого дела.

— Это Годфри Бишоп, — представил меня Пэдди, — помощник редактора в «Блинге». Здесь бывает очень даже ничего, только про секс лучше забудь.

Странно как-то…

— Как тебе та баба на собеседовании? — спросил Хассим.

— А! Что они имели в виду? Я так и не понял.

— Хотели повеселиться, больше ничего. Посмотреть на твою реакцию, — объяснил Пэдди. — Стюарт нанял ее на один день, за пару сотен фунтов, чтобы сидела на собеседовании. Мало кому удается выполнить задание, когда она рядом трясет своими сиськами. Только тебе и еще нескольким.

— Ты представь! — ухмыльнулся Мэтт. — Один парень даже вынул свою колбасу и не успел полностью раздеться лишь потому, что его вышвырнули.

Все заржали. Кроме меня. Я почувствовал, как мое сердце сжали чьи-то ледяные руки.

— Так она тут не работает? — спросил я наивно.

— С какой стати? Вот балбес! — ответил Дон. — Что ей здесь делать?

— Все уверены, что мы держим голых баб прямо в редакции, — вздохнул Пэдди.

— А с этой моделью, Ребеккой, вышла вот какая штука. Стюарт хотел фотографировать претендентов на ее фоне, а потом сделать из этого материал и окупить расходы, но забыл. Теперь он собирается просто заныкать двести пятьдесят фунтов.

— А где Стюарт?

— Сегодня понедельник, — ответил Пэдди. — Скорее всего лежит где-нибудь без чувств.

— Подожди-ка, я проверю. — Мэтт набрал номер и спросил: — Стюарт не звонил?

Угукнув, он повесил трубку и сообщил, что Стюарт сказался больным и сегодня не придет. Я почесал голову. Мне-то что делать?

— Можешь пока почитать мою газету, — предложил Толстый и полез в задний карман.

— Надо убить два часа до обеда, — объяснил Пэдди, — тогда мы пойдем в паб и выпьем. В понедельник без этого никак, верно?

Следующие два часа тянулись еле-еле. Мне было до такой степени нечем заняться, что я принялся разгадывать кроссворд в «Сане».[6] Другие тоже валяли дурака. Роджер играл в покер по Интернету; судя по всему, везучестью он не отличался. Пэдди, Дон и остальные рассредоточились по офису и болтали с окружающими или по телефону, а Толстый с Хассимом играли в бейсбол двумя резиновыми сиськами, склеенными в виде большого мяча. Время от времени спортивный снаряд залетал на Джекин стол, сшибал чашки и сбрасывал бумаги, отчего Джеки прямо зверела. Парни прекращали минут на десять, затем все начиналось сначала. Наконец мячик пролетел через весь офис и попал в щеку Мэри. Раздался громкий шлепок. Мэри пару раз моргнула и вдруг засмеялась.

О боже! Пэдди прав. Надо выпить.

Пробил час дня, меня заарканили и отвели в «Аббат», находящийся в трех номерах от «Мунлайт паблишинг».

— Пэдди «Гиннесс», Дону тоже, Мэтту «Экспорт», а Полу «Фостерс» и тарелку чипсов, — перечислил хозяин паба.

Он достал кружки, а теперь постукивал по кассовому аппарату, дожидаясь подтверждения.

— Где Хассим? — спросил он.

— Будет с минуты на минуту. У них с Питером какой-то разговор, — ответил Пэдди, а хозяин отправился за очередной пинтой «Гиннесса».

— Ты что будешь? — спросил меня Пэдди, и я заказал пинту «Стеллы». — Клифф, это Годфри. С сегодняшнего дня он работает в «Блинге», — представил он меня хозяину паба (впервые в жизни меня представляли хозяину паба).

— Как же, работает! — хмыкнул Клифф. — Хватит заливать. Работа — это не про вас.

Мне послышался зловещий звон колоколов.

— Вы часто сюда ходите? — спросил я Пэдди.

— Время от времени, по настроению, — пожал тот плечами, и все расселись вокруг столика у камина.

Паб следовал традициям, и, как это всегда бывает с традиционными пабами, кисть маляра не касалась его стен годов этак с шестидесятых. Впрочем, в углу стоял телевизор, по которому шли гонки, а еще тут имелся автомат с сигаретами. Его уже перевели на десятичную денежную систему.

— Как тебе твой первый день в порноиндустрии?

— Сделал я не сказать чтобы много…

— Брось! Нашел о чем беспокоиться. Может, завтра что-нибудь сделаешь, — успокоил Пэдди и с удовольствием несколько раз отхлебнул. — То, что доктор категорически запретил.

Хотите верьте, хотите нет (я поначалу не верил), но Пэдди получил в Оксфорде ученую степень по какой-то зауми, а от такого Ай-Кью, как у него, вы бы запрыгали от счастья — доведись вам выбить его в «дартсе» тремя дротиками. Он закончил университет пять лет назад и приехал в Лондон, чтобы строить лучезарную карьеру, однако сбился с пути. В первые две недели он разослал десятки писем десяткам компаний и получил десятки приглашений на работу. Пэдди выбрал из них наиболее соблазнительные, среди которых в глаза бросалось одно. Он уже успел связаться с «Гардиан»,[7] они пригласили его на собеседование. Ему было интересно — оно и понятно.

Прошло пять лет. От того жизнерадостного выпускника не осталось почти ничего. Его благополучное, здоровое, солидное воспитание оставило мерзкую душевную пустоту, забыть о которой помогали наркота и алкоголь. Он оказался на крючке, выхода не было. Пэдди пропил больше мозгов, чем я буду иметь когда-либо, — и не жалел об этом. Конечно, он остался умным парнем, просто теперь его мысли были заняты более земными вопросами, не требующими похода в библиотеку.

Впрочем, не могу назвать его моим порнонаставником. Да, Пэдди посещал такие места и проделывал такие штуки, какие нам с вами и не снились, однако с ним было интереснее просто общаться, и понадобься мне совет — я обратился бы именно к нему. Как и за отпущением грехов, что еще важнее.

4. А письма — настоящие?

— Чарльз… вытащил… свой член… из моей… влажной… дыры… — бормотал я себе под нос, печатая, — и… взял… свой… липкий… нет, горячий… и липкий… член… и… кончил… мне на…

На что? Я уставился на экран, грызя ноготь и обдумывая варианты. Лицо? Сто раз уже было. В рот? Так я завершил свой последний рассказ. На сиськи? Возможно… Надо подумать.

От нечего делать я начал оглядывать комнату. Вдруг меня посетит вдохновение?

Джеки сердито взирала на Пэдди, который полулежал в откидывающемся кресле и, кажется, спал; Мэри соединяла все свои скрепки в одну длинную цепь; Толстый Пол, воровато оглядываясь, разворачивал сладости в ящике стола (мне не было видно, но он занимался этим неделями напролет, и я выучил соответствующее выражение лица); Монти сидел сбоку от меня и заставлял Роджера в очередной раз переделывать обложку «Фрота»; Сьюзи (редактор «Бэнгерз!») и Хейзл (дизайнер «Бэнгерз!») опустошали казну «Мунлайт паблишинг», часами разговаривая по телефону, а Дон еще не перестал дуться после утренней взбучки: он опоздал, а Сьюзи отчихвостила его на глазах у всех. Вдохновение меня так и не посетило.

Я уставился на пропуск после «мне» и, захихикав, напечатал «в карман». Потом вместо «кармана» поставил (по очереди): «сумочку», «волосы», «глаза», «обед», «бабушкину шуньку-муньку» и напоследок — «домашнее задание». Я перестал хихикать и стер последний вариант, так и оставив читателя заинтригованным. В конце концов я выбрал просто-напросто «сиськи», потому что выдумывать что-либо уже не мог.

Господи, как же все надоело… Я работал в «Блинге» два месяца и все это время сочинял читательские письма и писал девичьи аннотации. Вы, наверное, думаете, что писать на работе сальности очень даже весело. Один день — да, весело. Но заниматься этим восемь часов в день и пять дней в неделю (ладно, четыре: по пятницам мы уходим в паб чуть не с утра, а иногда и по четвергам тоже) — изматывающе тяжело. Нет-нет, ничего сложного в этом не было. Наоборот, скучно до слез, однако кто-то должен этим заниматься, и этот кто-то — я.

Вопрос о читательских письмах, настоящие ли они, встречается чаще всех, так что я отвечу на него поподробнее. Извините, если что.

В «Блинг», как и в любой другой журнал, каждый день приходило писем по шесть-семь. Они распадались на четыре группы: «запросы», когда читатель требовал сообщить адрес модели, чтобы написать ей (или, например, ее убить); «редакторские заметки», когда читатель хвалил или ругал качество девушек в последнем номере, а также учил нас уму-разуму; «заявка о приеме на работу» — читатели спрашивали насчет вакансий; «откровенные признания», в которых читатель рассказывал, что недавно трахался с одной, двумя, тремя красотками, и хотел увидеть свой текст напечатанным.

На «запросы» достаточно лишь взглянуть. Вот вам первое попавшееся:

Дорогая Таня!

Мне под сорок, и я ни разу не был женат. Я из года в год покупаю некоторое количество журналов, но, если честно, ты — самая сексуальная. Одно время у меня была девушка, которая тянула из меня деньги, а трахалась с кем-то еще.

Я довольно симпатичный (не совсем урод).

Возможно, ты меня пожалеешь и как-нибудь вечерком позвонишь. Телефон: ХХХХ ХХХ ХХХХ.

В данный момент я смотрю на твое прекрасное смуглое тело, и взгляд у меня — влажный и неотразимый. С нетерпением жду твоего звонка. Я знаю, что обязательно полюблю тебя.

С любовью, ХХХХХХ, Донкастер.

Я, конечно, не стану сообщать его имя и домашний телефон, а то вы завалите несчастного парня просьбами о женитьбе. Примечательно это письмо только одним: в нем нет ни одной ошибки — орфографической или пунктуационной. Чудеса, да и только! Надо было бы взять его на работу, чтобы читал письма, так как от меня толку не было никакого. Но главное — другое. Вот вы скажите, может ли Таня — порнобогиня — заинтересоваться автором такого письма? Этого я никогда не мог понять, не понимаю и теперь. Как парни, у которых по той или иной причине явно не ладится с женщинами, могли ждать взаимности от наших супердевушек, и чтобы те откликнулись на их отчаянные письма. Я не такой уж большой знаток женщин, но уверен: большинству моделей «Блинга» и «Эйса» не стоит появляться в пабе, баре или клубе где-либо на земном шаре без большой дубинки в руке. Разве придет в голову женщинам, которые снимают сливки со всего мужского поголовья, отвечать на письмо донкастерского страдальца? Такой оптимизм вызывает у меня головокружение.

Впрочем, не стоит переоценивать силу нашего воздействия на мужские умы. Можно не сомневаться, что, встреть парень красотку вроде Тани у себя в баре, он не отважился бы к ней даже подойти. А вот напечатайте ее фотографию (со спущенными трусами) в журнале, и он уже не сомневается, что ее стандартам вполне соответствуют бородатые мужчины, состоящие в местном обществе любителей игрушечных железных дорог.

Объяснить этот феномен я могу только одним: журнал старается всех своих девушек представлять одинокими. Ничто так не расстраивает вашего доброго приятеля, как бабские рассказы про секс с прежним бойфрендом, с которым она так славно трахалась, пока вы довольствовались сотней свернутых в трубу листов или смазанной маслом боксерской перчаткой. Так что мы старались сделать наши журналы более привлекательными и заставляли моделей рассказывать, как страшно им хочется потрахаться: они готовы вцепиться в первого незнакомца, утащить его к мусорным бачкам и делать ему там минет. Читатель все это читает, и вот — алле-гоп! — уже верит, что страна ломится от истосковавшихся по сексу девушек, которым нет дела ни до внешности, ни до денег, ни до запаха. Они всегда готовы перепихнуться. Конечно, фантазия придет и уйдет, но в этот момент читатель опорожняет свои закрома и забрызгивает страницу. Тогда действительность вновь к нему возвращается. Вроде бы это и есть фантазия — добровольный отказ от неверия (фраза принадлежит, если я не ошибаюсь, Блакадеру[8]). Женщины воображают себя рядом с какой-нибудь кинозвездой, а парни мечтают о покладистых симпатичных девчонках, которым неймется так сильно, что они готовы снизойти даже до них. Мужчинам нравятся потаскухи. Покладистые и развратные, доступные и на все готовые. Представляя наших моделей именно в таком свете, мы нажимали на максимальное количество мужских кнопок. Все бы хорошо, да вот беда: некоторые принимают наши слова за чистую монету. Например, рядом с фотографией очередной девушки мы размещаем такую надпись: «Просто обожаю делать минет! Могу сосать всю ночь напролет, и мне ни капельки не надоест! При этом я всегда глотаю». И вот мы получаем три десятка писем следующего содержания:

«Любишь делать минет? Я люблю, когда мне делают минет. Нам надо встретиться. Позвони мне по…»

Им даже в голову не приходит, что:

1. Стоит ей только захотеть, и в любом супермаркете найдутся толпы желающих;

2. Им предстоит выдержать конкуренцию со стороны трех десятков таких же простаков.

И чуть не забыл!

3. Они еще не успели дописать свое письмо, а ему уже предстояло отправиться в корзину. Причем в корзину, с которой Таня и рядом не стояла. И уж если Тане захочется, то разве не мы первые в очереди?

Пока мы разбираем первую разновидность писем, я хочу вскользь коснуться одной их подкатегории. В «Блинге», как и во многих других журналах, есть отдел, посвященный читательским женам. Казалось бы, все ясно: сюда посылают фотографии жен для дальнейшей публикации. Так ведь нет!

Дорогие читательские жены!

Пишу вам это письмо, чтобы сказать: я очень хочу иметь жену. Пусть она придет в мою квартиру и живет там со мной. Мне нравятся блондинки вроде Джеммы, и я очень здорово умею трахаться. Будьте добры, найдите мне жену!

Благодарю за понимание и с нетерпением жду ответа.

Такой-то.

Вторая разновидность — «Редакторские заметки». Обычно это коротенькие записки вроде: «Очень понравился последний номер. Джеки была великолепна — потрясающая жопа! Побольше бы таких». Или: «Очень хочу увидеть в вашем журнале фотографию Софи Раворт, ведущей новостей Би-би-си. Пусть она будет с голой задницей и с фруктами на ней». Софи я выбрал не просто так. Почему-то именно о ней писали чаще всего. Через мои руки прошли сотни и сотни таких писем. Некоторые были снабжены простенькими рисунками, на которых она закидывала ноги за уши или делала еще что похуже. Думаю, Софи есть о чем подумать — на тот случай, если ей надоест читать новости. Каково бы ни было ее решение, я нахожу такой широкий интерес к текущим событиям весьма обнадеживающим.

Другие письма отличались большей конкретностью:

Дорогой редактор!

Ужасно хочу похвалить ваш журнал. Другим далеко. Это правда. «Блинг» — самый лучший.

Я не сразу решился вам написать. Когда письмо придет, мне будет уже двадцать один (и я буду один!), и вот я подумал… Что бы такое подарить себе на день рождения? Знаю! Я напишу и брошу вызов всем этим шикарным девушкам!

Мне нравятся женщины с длинными волосами (любого цвета). По моим ощущениям, это придает им женственности и раскрывает их красоту (особенно если их лицо морщится от удовольствия — о-о-о-о-о!). Хорошо! Вызов вот какой.

Этих шикарных девушек трахают ракетками (теннисными), а они одновременно своими ракетками трахают других женщин. Если б я мог нарисовать!

У них должна быть своя собственная ракетка, теннисная юбка и все остальное. Они должны трахать себя не только собственной ракеткой, но и другими тоже. Это еще не все! Одна женщина пусть будет лидером. Только она имеет право до меня дотрагиваться — если только хочет!

Как найти лидера?

1) Каждая женщина будет делать мне минет. Кто сделает больше всех, та и будет лидером.

ИЛИ!

2) Я лижу им всем по очереди. Какая понравится мне больше всех, та и будет лидером.

Хорошо! Я ничего не забыл? О! Как будут женщины — это тоже часть замысла! — как они будут трахаться больше, чем одной ракеткой? (Теннисной? Не важно!)

Надеюсь, вам все ясно.

Напишите, если кому интересно. Или если нужна дополнительная информация.

Дело ваше.

Мое имя ХХХХХХ.

P.S. Женщины должны надеть теннисную форму — если хотят участвовать!

Опять безудержный оптимизм! Такого оптимизма я не помню с тех пор, как Англия выиграла у Германии со счетом 5:1. А всеми этими правилами и уставами парень сам себе яму вырыл. Мог бы просто спросить, нельзя ли ему в честь своего совершеннолетия трахнуть парочку наших моделей. Ответ все равно был бы отрицательным, но чернил ушло бы куда меньше.

Еще мы получаем жалобы. Например, Абигайль надела черные трусики вместо белых, а белых трусиков у нас нет на протяжении вот уже трех номеров. Или что-нибудь подобное. Иногда читатели приводят статистику и диаграммы, где учтены все белые трусики, фотографии в полный рост, фотографии жоп, большие сиськи, бритые лобки, блондинки и китаянки за последние пять лет (я не шучу). Дальше следует строгое доказательство, и выясняется, что мы относимся с явным предубеждением именно к белым трусикам. Читательские усидчивость и трудолюбие впечатляют! Это я все к тому же — как выглядит мир из мусорной корзины.

Чемпионом по безумию был какой-то ливерпулец, который выдирал понравившиеся страницы и каждый месяц отсылал их нам с надписями: «Хорошая картинка, побольше таких». Иногда он выдирал фотографии из каталогов или газет и требовал сфотографировать для журнала указанных им девушек. Напротив причинного места понравившейся ему особы мужик писал «ням-ням». Время от времени он посылал не понравившиеся ему страницы. «Она же не голая, пидорасы!!! Исправьте немедленно!!!» — писал он на них, случись девушке не снять шляпку или чулки. Парень, что и говорить, больной на всю голову, но и остальным ливерпульцам я с тех пор не удивляюсь.

Третья упомянутая мной категория писем была самой многочисленной. Парни — а иногда и девушки — просились на съемки, чтобы трахать там других девушек или себя (за неимением парней).

Дорогой «Блинг»!

Меня зовут ХХХХХ. Мне девятнадцать лет, и съемка в порнофильме — предел моих мечтаний. Я не сомневаюсь, что мое тело вас не разочарует, и с радостью вышлю фотографии моего члена и любого другого места, которое вас заинтересует. Мечтаю, чтоб меня фотографировали обнаженным. Помогите воплотить мечту! Если посоветуете, что мне делать дальше, — прекрасно! Если нужны фотографии или дополнительная информация — вот телефон (я готов работать бесплатно).

P.S. Я не шучу. Это номер мобильника. Позвоните и убедитесь! Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, позвоните, если можете мне помочь!

А вот без затей:

Дорогой редактор! Вы фотографируете мужчин? Да/Нет

Зад — 10 фунтов.

Перед — 20 фунтов.

Напишите подробное письмо. Пожалуйста.

Могу приехать в Сохо 11 или 20 мая в два часа ночи, потому что поеду на автобусе. Еще мне придется искать гостиницу. 30–40 фунтов.

Мистер ХХХХХ. Посоветуете что-нибудь подешевше?

Первое письмо, возможно, чья-то шутка: очень уж настойчиво нас убеждали в обратном. Зато второе… Его искренность не вызывает сомнений. Некий тип предлагает себя в качестве модели и берет за перед и зад двадцать и десять фунтов соответственно — словно на них был спрос.

Мы получали массу подобных писем, но еще больше парней и вправду присылали нам свои фотографии. Их накопилось так много, что выпускающие редакторы вешали фотки на стену над своими столами. Получилась коллекция мужских членов. За шесть месяцев она так разрослась, что занимала пять футов в высоту, десять в ширину и заехала на свободное место над столом Мэтта, хотя никакого свободного места там и так не было.

Наверное, читатели рассматривали такие письма как своеобразный половой акт. Вдруг одна из моделей (их же тут пруд пруди!) откроет конверт, увидит его член и забалдеет, как сам читатель балдел от ее тела. А тогда — чем черт не шутит? — она решит посетить его обладателя — толстого, волосатого, сиднем сидящего дома.

Я высказываю свое личное мнение и не претендую на знание женского ума, но если исходить из их слов, то картинки оказывают на баб совсем не то воздействие, что на нас. Конечно, они могут пузыриться от восторга при виде Джеймса Бонда, «Чипп энд Дейлс» или пожарников из сериала, которые тушат пожар на кожевенной фабрике, однако фотографии членов не способны нажать в женщинах те же кнопки, что картинки с женщинами в нас, мужчинах. Конечно, есть и исключения. Некоторые женщины жалуются на отсутствие порнографии для женщин, и все-таки они в меньшинстве. А раз нет спроса, то нет и качественной порнографии.

Только из этого вовсе не следует, что женщины не любят пофантазировать. Любят. Им нравится… В общем, им нравятся похабные рассказы. У женщин богаче воображение, и стимулировать нужно именно его, а не зрение. Что ответила Мэрилин Монро на вопрос о самой сексуальной части ее тела? «Мой ум». Лично мне кажется, что это ее сиськи, но данный пример лишь подтверждает мою правоту. Да, да, парни тоже любят помечтать… Только если мы просто лежим и прикидываем, сколько раз влепили бы по женской заднице ракеткой, то женщины врубают воображение на полную катушку, выдумывают всевозможные сценарии, а потом всю ночь пылают от страсти.

Мы приближаемся к следующей разновидности писем: «откровенное признание». Наверное, уделив столько времени женщинам и их вкусам, я отвлек вас от главного. «Блинг», «Фрот» и им подобные печатаются для парней и рассчитаны на мужские привычки. Иногда эти две области пересекаются, иногда нет. Немало женщин покупают порножурналы; даже удивительно, сколько таких. Ищут они именно признаний, а не чего-то там еще. Мужики с удовольствием читают признания, но заводимся мы в первую очередь не от них, а от картинок. «Ага… Вот только настоящие они, или вы их сами выдумываете?». «Блинг» каждую неделю получает десятки признаний, которые нельзя печатать, предварительно как следует их не переделав. Обычно они представляли собой один и тот же бред. Например:

Дорогой «Блинг»!

Ехать на поезде домой ужасно скучно, а недавно я задержался на работе, поэтому в купе было пусто, если не считать сногсшибательной брюнетки в деловом костюме. Я вообще-то не робкого десятка. Я сел напротив, и мы обменялись улыбками. Через несколько минут женщина наклонилась ко мне и предложила: «Давайте сделаем поездку более интересной!» А сама положила ладонь на мое колено. Глянув в разрез ее блузки и увидев бронзовую от загара ложбинку, я быстро согласился. Она тут же схватила меня между ног и начала что есть силы тереть, пока у меня не встал. Мы немножко пообнимались, а потом она схватила мою руку и сумку с покупками и направилась в туалет. «Зачем?» — спросил я. «Увидишь!» — ответила она и улыбнулась. Улыбка у нее была лучезарная и какая-то развратная. Как только я закрыл дверь и прижал ее к стене, я задрал ее юбку и стянул с нее колготки и черные трусики. Моя рука нащупала промокшие черные волосы и начала нежно гладить розовую щелку. Другой рукой я разорвал на ней блузку и поднял бюстгальтер. Появились аккуратные грудки с массивными темными сосками. Я к ним присосался, а она вытащила мой член и принялась нещадно его теребить. «Давай потрахаемся», — предложил я, весь потный от предвкушения. «Пусть будет по-моему», — ответила она и полезла в сумку. Она вытащила маленький огурец и вылила мне на ладонь немного шампуня. «Тебе это понадобится», — объяснила она, и я понял, что она хочет анального секса. Я развернул ее лицом к стене и стал намазывать ее шампунем. Ее аккуратная жопа неудержимо влекла меня, и я вошел в нее, на что она ответила радостным рычанием. Когда я начал двигаться, она засунула себе во влагалище огурец. Я никогда не видел, чтобы так широко растягивали манду. Мое возбуждение росло, и я молотил все быстрее и быстрее, крепко держа ее за круто изогнутые бедра. В конце концов мои движения вошли в ритм со стуком колес. Женщина двигала огурцом все яростнее, и это чавканье стало почти таким же громким, как шум поезда. Мы вот-вот должны были кончить. Она завизжала, ее жопа сжала мой набухший член, и я кончил, удовлетворенно зарычав. Тут я сообразил, что близится моя станция, вытащил член из девушки, щеки у которой порозовели, поцеловал ее в губы и быстро сошел с поезда, на ходу приводя себя в порядок. С тех пор я эту девушку не видел, но если увижу, надеюсь, она будет опять из магазина.

Подпись ХХХХХ.

Это замечательный пример «невыдуманного» признания. В опубликованном виде там хотя бы появлялось «Я представил себе, что…». Но мы-то с вами знаем, что такого не бывает. Откуда знаем? Да ладно! Разве станет женщина, а тем более сногсшибательная брюнетка, обращаться к незнакомому соседу по купе, чтобы тот, изведя на ее задницу полфлакона «Хед-энд-Шолдерс», трахнул ее — и все это после «прекрасный день, не правда ли»? Конечно, незнакомые люди запросто могут заняться любовью, но они не спариваются вот так — ни с того ни с сего. Женщины просто иначе устроены. Хотя и жаль.

Хорошо, пусть тут всего лишь рассказ, однако разве он от этого так уж теряет в привлекательности? Не станет ли он чуточку интереснее, если привнести в него хотя бы толику правдоподобия? Разве не здорово было бы поверить в такую вот безбашенную брюнетку, которая дает всем встречным парням? Поэтому-то мне и приходилось переписывать большую часть признаний. Их нужно было приблизить к действительности и тем самым сделать интереснее.

Конечно, кому охота читать шесть глав сплошных «как поживаете?» и «красивая шляпка!», пока хоть кого-нибудь припечатают к стене? Однако несколько вводных фраз необходимы. Несколько, не более. Просто людям лень. Как там они обычно пишут?.. А, вспомнил! «Короче, дело было так».

Дорогой «Блинг»!

Только мы с приятелями завалились в паб, как туда зашла высокая, совершенно обалденная блондинка с двумя подругами. Короче, дело было так. По дороге к ней домой, на заднем сиденье такси, мы разделись, а ее подруга в это время сидела у меня между ног, а мои яйца касались ее лица…

Понимаете, к чему я? Заурядная лень. Стоит хоть немного продумать обстановку — и сразу становится не так скучно. В качестве примера возьмем нашего железнодорожного приятеля. Переписывая его рассказ, я остановился на следующем варианте: он контролер, а она в который раз едет «зайцем». Еще одно нарушение — и ее ждут исправительные работы. Сечете? Это добавляет рассказу остроты, а у вас уже чуть-чуть замирает сердце. Во всяком случае, у меня замирает.

Я стоял перед ней с записной книжкой в руке, как вдруг девушка начала задирать юбку. «Пожалуйста! — взмолилась она. — Мне так стыдно… Не записывайте меня в свою книжку. Я выполню любое ваше желание!» Я глянул на покупки. «Любое? А это что? „Уош-энд-Гоу“?» — спросил я, и тут мне в голову пришла идея…

Итак, теперь я эти признания или переписывал, или отправлял прямиком в корзину.

Еще через некоторое время я понял, что писать рассказы с нуля куда проще и быстрее, чем набивать читательские. К тому же признания женщин приходили так редко, что я и прежде, как правило, сочинял их сам. Как это ни обидно. Нам, парням, интереснее всего читать именно такие признания. Возможно, дело в гомофобии, но мужчина вместо того, чтобы внимать разглагольствованиям себе подобного, предпочтет послушать бабу. Да вы сами подумайте! Точь-в-точь как с номерами на 0898, рекламирующимися в наших журналах. Не будете же вы платить по фунту и сорок девять центов за минуту, чтобы послушать бредни какого-нибудь типа про «славную ночку» в поезде. Нет! Вам нужна нормальная похабница, которая расскажет про свои игры с сантехником (пока мужа не было дома). Через двадцать пять минут вы положите трубку, наденете штаны, спуститесь вниз и поблагодарите бабушку за то, что та разрешила воспользоваться своим телефоном.

Самый же главный секрет хорошего признания — правдоподобность в сочетании с некоторой неожиданностью. Хорошенькой первокурснице так понравился старший преподаватель, что она подставила ему задницу, а он оказался всего-навсего швейцаром. Взбешенная изменой бойфренда женщина отдается сразу трем жеребцам, которые отделывают ее во все щели. Она собирает вещи и уходит, а видеокассету оставляет бойфренду на память. Журналистке, ни у кого отродясь в рот не бравшей, нужно написать статью для «Космополитена» — и тогда она получит работу, о которой давно мечтала. По-моему, куда интереснее всех этих «короче-дело-было-так».

И еще немного.

…затянувшееся за полночь совещание, недавно разведенная начальница, сообщающиеся двери…

…неявившаяся стриптизерша, отчаявшийся владелец клуба, нищая официантка и стадо нетерпеливых пожарников, собравшихся на мальчишник…

…хозяйка сломавшейся машины, на обочине, механик, истекшая страховка, придорожный автосервис…

…симпатичный домушник, женское общежитие, задержание без вызова полиции, немедленная расправа…

…отвратительный начальник, его наивная секретарша, договор об оплате труда…

…скучающая домохозяйка, неутолимая похоть, водитель службы рассылки, большой сверток у заднего крыльца…

…девичник, «Основной инстинкт» по телевизору, три бутылки вина, зуд, внимательная подруга…

…поезд, вечер, очаровательная брюнетка, сумка с покупками…

Ладно. Я могу продолжать хоть ночь напролет, но мне неохота. Наверное, я пытаюсь сказать, что «письма настоящие». Вот только написан в них полный бред. Да вы, поди, уже и так это поняли.

5. Учимся говорить пошлости

На то, чтобы уяснить все вышеизложенное, понадобился добрый год и пара сотен писем, а первые недели меня занимал более насущный вопрос.

— Где этот Стюарт, чтоб ему? — спросил я Роджера.

— Не знаю. — Он даже не обернулся. — Ему все но барабану…

Бормотание перешло в неразборчивое шамканье.

Я позвонил Уэнди: записей в регистрационной книге — никаких, звонков от Стюарта тоже не было. Положив трубку, я задумался. «Блинг» опаздывал на три недели, а у нас было только два материала: один про езду на водных мотоциклах, а другой — о «безумной» ночи на Ибице, в клубе. Читать такую муть никто не будет. Разве что та девушка из отдела по связям с общественностью, с которой Стюарт катался на водных мотоциклах, и «безумный» приятель Стюарта по имени Джерард, которому статья о его «сумасшедших выходках» сэкономила половину расходов на отдых. Особого сумасшествия я там не заметил. Он всего-навсего проглотил пару колес, взобрался на некую сцену и начал, как последний мудак, отплясывать на глазах у нескольких тысяч зрителей, делавших ровно то же самое. Для пущего сумасшествия Джерард в конце каждого предложения добавлял, что он «прям так и обалдел», «прям так и охренел» или «не поверил собственным глазам». Я все это милосердно выкинул, чтобы не выставлять его перед читателями совсем уж идиотом.

Ну и я отредактировал письма за последний месяц, написал рецензии к паре фильмов, а теперь маялся без дела. Поваляв еще немного дурака, я взял номер «Эйса», несколько минут его полистал и опять заскучал.

Просто удивительно! Еще шесть недель назад я бы внимательно изучил все фотографии и дофантазировался бы до расстегнутых штанов. Пять недель назад я исподтишка бросал бы взгляды на снимки девушек, хотя стоило кому-нибудь повернуться ко мне, сразу отпихивал бы журнал в сторону. Теперь же ко мне подошла Хейзл с вопросом, не брал ли я у нее просмотровую лупу (такая маленькая увеличительная штучка для разглядывания слайдов), а я даже журнал не опустил. Она стояла передо мной и жаловалась, что с ее стола вечно все прут, что это уже третья лупа за год, а я листал журнал и разглядывал голых девушек, которые всячески изгибались и раздвигали ягодицы, и не чувствовал ни малейшего смущения. Почему бы и нет? Ягодицы как ягодицы. У всех такие есть. Пэдди был прав. В первую неделю он рассказывал мне, что никогда не сомневался: ощущение новизны пройдет. Его удивило только, как скоро это произошло.

— Вы не ее недавно публиковали? — спросил я у Хейзл, показывая фотографию девушки, которая уткнулась головой в лобок своей соседки.

— Габриэль? Она снимается у нас каждый месяц. Не знаю, о чем думают в «Эйсе»… Ладно, скажи, если увидишь мою лупу. Я не хочу заказывать новую: люди могут подумать, что я их краду.

— Сделай то же, что и я: нацарапай на лупе свое имя, тогда все будут знать, что она твоя, и никто ее не украдет.

— Уж нацарапаю! — прошипела она и отправилась к своему столу.

— Если найду — обязательно дам тебе знать! — сказал я и нацарапал на лупе Хейзл свое имя.

Зато теперь я не буду заказывать отдельную для себя и сэкономлю общественные деньги. Разве не так?

Шла вторая половина дня, и после двух кружек я был какой-то сонный. Тут-то и позвонил Стюарт.

— Удалось с кем-нибудь из них переговорить? — спросил он.

— С кем? Кто это «они»?

— Я о девушках. Ты им звонил?

— Э…

Уж не прикорнул ли я, пока получал инструкции?

— Какие девушки? Извини… Кого ты имеешь в виду?

— Роджер передал тебе подборки? — В его голосе послышалось раздражение.

— Э…

Я не хотел никого подставлять.

— Я поговорю с Роджером. Передай ему трубку.

— Роджер, тебя Стюарт…

Несправедливость происходящего заставила Роджера ссутулиться. Не оборачиваясь, он взял трубку и хрюкнул:

— Ну?

Какое-то время стояла тишина. Потом я услышал несколько сварливых, хамских реплик. Роджер вернул мне трубку и опять уткнулся в экран. Он изучал сайт, сделанный для тех, кто потерял друзей, но желает обрести их вновь.

— Роджер должен тебе кое-что передать. Он все объяснит. Поговорим завтра утром.

И Стюарт опять исчез.

Роджер не стал что-либо объяснять. Он вообще мне ни слова не сказал. Просто сидел, щелкал по имени очередного выпускника 1977 года, читал его краткую биографию и каждый раз бормотал: «Ну и мудак!» В конце концов я решил действовать сам.

— Ладно, что там Стюарт для меня оставлял?

— Несколько подборок с девушками, — ответил тот и опять щелкнул «мышкой».

— Что за подборки? Где они?

— Нужно сделать эту хрень, что печатают рядом, — пробурчал он.

— Ну… А что ж ты мне раньше не сказал? — подступился я к нему.

— А с чего? Мы тут работаем, а он даже не появляется… — раздалось в ответ.

— Роджер, чтоб ты сдох! Я чуть с ума не сошел от скуки, а оказывается, все утро должен был сидеть на телефоне.

— Это не моя вина!

Роджер и не думал шутить.

— Давай их сюда.

— Минутку… — проскулил он.

Не прошло и пяти минут, как я получил три пачки слайдов и исписанный указаниями лист.

Все три девушки родились в Великобритании, жили здесь же, так что Стюарт счел возможным с ними поговорить. Я вспомнил, как несколько недель назад он все зудел, что хорошо бы те краткие сведения о девушках не выдумывать, а сделать настоящими. Надо с ними побеседовать, раскрутить их на разговор — чтобы сами наговорили всяких пошлостей. Итак, передо мной лежали три подборки слайдов и три телефонных номера. Сейчас я им позвоню, представлюсь и попрошу сказать что-нибудь непристойное: чем любят заниматься в постели, о чем мечтают, как выглядело лучшее соитие в их жизни — всякое такое. И я был готов сквозь землю провалиться… Смейтесь-смейтесь! Попытайтесь-ка сами позвонить девушке и прямо так, ни с того ни с сего, раскрутить ее на интересный разговор. Сразу во рту пересохнет, вот увидите! По правде говоря, я бы на вашем месте не рисковал: посадят.

Я глянул на первую девушку. Высокая, стройная… и лысая, словно павианова задница. Звали ее Дженнифер. Три раза я попадал не туда. Наконец она взяла трубку, и я чуть не задохнулся.

— Дженнифер? — спрашиваю.

— Да?

До сих пор мне не приходилось общаться с живыми порномоделями (собеседование не считается). Я разглядывал Дженнифер через чужую лупу и одновременно с нею разговаривал. Порнография вдруг перестала казаться чьей-то выдумкой.

— Это Годфри Бишоп. Я работаю в «Блинге», — сказал я.

— Да?

— Привет! Э… Как дела? Нормально? Хорошо… э-э…

Надо было заранее продумать, что говорить.

— Да?

— Хорошо, ладно… Фотограф Говард Парк недавно сделал серию твоих фотографий, и… э… мы собираемся разместить их в нашем журнале.

Она не ответила.

— Ты понимаешь, о каких фотографиях я говорю? На тебе были чулки в крупную клетку, и ты лежала на большой круглой кровати.

«А больше на тебе не было, считай, ничего, и на большинстве фотографий крупным планом показана твоя промежность». Правда, этого я не сказал.

— Да? — повторила она как попугай.

— Ладно, давай о них немного поговорим, — предложил я.

— О чем? — утроила свой словарный запас Дженнифер.

— Ну… Ты ведь знаешь, что в нашем журнале рядом с фотографиями размещают небольшой текст, такой маленький рассказ. Стюарт, наш редактор, дал мне задание: поговорить с тобой на эту тему.

— Не знаю… Папа с мамой ничего об этом не знают. Лучше я не буду ничего говорить…

Особой радости в ее голосе я не слышал.

— Что-что? — переспросил я.

— Я не хочу, чтобы вы печатали мое настоящее имя или какие-то подробности. Не хочу, чтобы об этом знала моя родня, — пояснила она, поставив меня в тупик.

Я попросил повторить, и Дженнифер выполнила мою просьбу. Она не желала публиковать свое настоящее имя и не хотела ничего о себе рассказывать, так как была уверена — под вымышленным именем ее никто не узнает. Я серьезно! Вот представьте: мама внимательно изучила «Блинг», разглядела все фотографии, но без подписи ей даже в голову не пришло, что перед ней ее дочь! Разве не чудеса? Я разговаривал с десятками моделей, которые полностью разделяли данную точку зрения. Оказывается, можно не надевать пакет на голову, сняв трусы. Стоит лишь выбрать себе какое-нибудь идиотское имя вроде Текс, Джексон или П.Сил. Дт8 — и тебя никто не узнает!

— Нам не нужен подробный рассказ о семье. У меня есть пара вопросов, не более того, — успокоил я ее.

Помолчав несколько мгновений, она откликнулась:

— Э… Ну давай. Что?

— Ну-у… — начал я, задумчиво черкая в блокноте перед собой. — Ладно… Как бы это сказать? О чем ты любишь мечтать?

Дженнифер ненадолго задумалась.

— О том, как я выиграю в лотерею.

— Нет! О чем ты любишь мечтать, когда лежишь в постели?

Несколько человек посмотрели в мою сторону, но сразу вернулись к своим делам.

— Зачем вам? Хотите опубликовать?

— А ты что думала? Кретинка! И не надо рассказывать мне про маму с папой! Чтобы узнать в модели собственную дочь, вовсе не обязательно читать о ее тайной любви к ослам, которым она обожает делать минет!

Естественно, ничего такого я не сказал, хотя очень хотелось. Дженнифер тупела у меня на глазах, и я страдальчески морщился. Сказал же я вот что:

— Да, мы это опубликуем. В этом и есть весь смысл. Нам нужно поместить рядом с твоими фотографиями несколько маленьких надписей, чтобы люди могли их прочитать. Что-нибудь типа «я люблю, когда сзади» или «я мечтаю, чтобы меня так или эдак». Все такое.

— А я не хочу, чтобы рядом с моими фотографиями что-либо печатали!

— Э… Но в нашем журнале так принято. Весело…

— Это личное! И никого не касается!

Серьезно? Мечты, значит, личное, а задница на весь разворот — не личное?

— Ладно, что ты любишь?

— Зачем? — уперлась Дженнифер.

— Затем, что я должен что-нибудь написать!

— Я не хочу! Чем плохо, если там будут просто фотографии?

Она даже расстроилась.

— Ты не бойся. В этом ничего такого нет, все так делают. Модели обязательно рассказывают нам о собственных фантазиях…

«Как же, рассказывают они!»

— …и ты расскажи!

— Мне так не нравится. Я не хочу делиться своими сокровенными мыслями с первым встречным.

— Но ведь ты снимаешься голой?

— Но я не хочу, чтобы люди обо мне что-либо узнали!

— Так придумай что-нибудь!

— А почему вы сами не придумаете?

— Потому что так будет веселей, — сказал я и попросил ее успокоиться. — Ладно, выкинь все из головы. Я что-нибудь придумаю.

— И что ты напишешь?

— Не знаю… Какую-нибудь чушь…

— Только не пиши ничего хамского, ладно?

— Я обязательно напишу что-нибудь хамское, потому что у нас хамский журнал!

— А я не хочу, чтобы рядом с моими фотографиями появлялись хамские надписи!

— Не обижайся, но мне придется.

— Да почему?!

— Просто ребятам, которые воображают, как ты с ними… Им нужно прочитать что-нибудь такое.

И мне приходится объяснять все это порномодели!

— Я позвоню Говарду.

Она повесила трубку.

Что ж, после такого разговора читателю остается только оторвать с горя все свое хозяйство! А я лично никогда еще не чувствовал себя таким придурком.

Следующая девушка, Трейси, оказалась немногим более разговорчивой. Все, что ей было нужно, — это встретить хорошего человека, с которым весело, и поселиться с ним на берегу моря. У меня ушло добрых двадцать минут на то, чтобы она наконец призналась, что «любит сверху». На бумаге это вышло вот как: «Я люблю зажать лицо мужчины у себя между ног, чтоб ему стало жарко, и держать его до тех пор, пока не кончу и не вымажу его всего!» По крайней мере сама мысль о надписях под фотографиями ее не возмутила, просто звонок застал Трейси посреди супермаркета, и ей было неудобно говорить.

Пэдди дождался, пока я повешу трубку, и сочувственно улыбнулся.

— Кажется, догадываюсь. Стюарт опять ищет правды, да?

— Он велел мне обзвонить моделей.

Пэдди ухмыльнулся и покачал головой.

— И как ему не надоест? На Стюарта такое находит не реже раза в год. Вечно одно и то же. «Нужно по-настоящему, нужно без вранья…» Чушь! Это ж порнуха, а порнуха и действительность не пересекаются!

Он предложил мне сигарету и закурил сам.

— Знаешь, что такое действительность? Действительность — это когда спускаешься в киоск за журналом с голыми бабами, так как больше тебе их увидеть негде. В лучшем случае тебя ждет толстая, изъезженная вдоль и поперек, до смерти надоевшая жена, которую можно трахнуть разве что спьяну.

— Что в тебе подкупает, Пэдди, так это столь редкая в наше время душевная чистота.

— Этот кретин прав, — раздался откуда-то из-за моей спины голос Роджера.

— Действительность? Действительность состоит из девушек, которые живут с мамой и папой, или помолвлены, или ходят в кружок рисования. Эти девушки коллекционируют плюшевых мишек, смотрят сериалы «про жизнь» и огорчаются, если их любимого персонажа выбрасывают из сценария.

Пэдди выпустил пару колец и продолжил:

— Эти девушки, как и мы с тобой, стесняются рассказать, что их на самом деле заводит. Ты встречаешься с ними каждый день. Многие из них признались бы тебе, что страшно любят подставлять задницу сразу нескольким партнерам? Вряд ли!

— Да, но ведь они порномодели! Должны же они чем-то отличаться?

— А я порноредактор! Так что и я должен… А я за последние три месяца ни одну и пальцем не тронул. Хотя считается, что мы тут все направо и налево… Ребята в пабе отказываются мне верить, как я их ни убеждаю. Они думают, что я такой скромный или просто осторожничаю. Ничего подобного! Я первый готов забраться на минарет и крикнуть на всю Мекку, что мне удалось перепихнуться — если и в самом деле удалось. Только это не так, потому что я живу в реальном мире. Работаю в порноиндустрии, а живу на земле. С девушками то же самое. Читатель хочет верить, что они такие бесстыдные старые шлюхи, которые только и мечтают, чтобы их кто-нибудь отымел, и готовы признаться кому угодно в чем угодно — так они низко пали. А что, не пали? Раздеваются же они перед камерой? Раздеваются. Однако не перестают быть обыкновенными людьми. А люди не говорят всей этой чуши, что мы пишем. Даже парни. Мужчины навыдумывали все это, пока занимались онанизмом и мечтали. Такой бред их заводит. Да, конечно, твоя девушка или какая-нибудь старая потаскуха может по твоей просьбе несколько раз сказать «затрахай меня до смерти», «порви мне дырку» или еще что-нибудь — и то придется потрудиться. Однако модели не будут диктовать тебе по телефону всю ту ахинею, что мы пишем от их имени: они модели, а не писатели. Вот почему «Мунлайт» нанимает людей вроде тебя. Вот почему всякий раз, когда Стюарт затевает такие беседы, номер ломится от девичьих стонов. Дескать, им ужасно хочется немного пообниматься, а после секса немного поболтать. И у кого на такое встанет?!

— Я понимаю, что ты имеешь в виду.

— Ошибка Стюарта в том, что он путает секс и действительность. Люди хотят именно секса, но надо быть последним мудаком, чтобы верить в возможность секса за два фунта девяносто пять пенсов.

И он ушел. А у меня остался еще один звонок.

Вопреки прогнозам Пэдди Джемма (это ее настоящее имя) оказалась совсем другой. Она была польщена, а когда до нее дошло, что это нечто вроде «секса по телефону», ее разобрал нехороший смех.

— Фотографии перед тобой? — спросила Джемма, и я сказал, что да, передо мной.

— Тебе нравится, как я у себя выбрила? Я сделала это специально, готовясь к съемкам.

— Очень мило! — ответил я, правой рукой записывая, а левой поправляя штаны.

— Я раньше не выбривала там полностью, только подстригала, но теперь там так гладко, так мягко, что я не хочу пока ничего менять.

Мне хотелось спросить, не там ли ее ладонь в данный момент, но я не знал, как выстроить фразу, чтобы не догадался Роджер.

— Потрясающе! — только и сказал я.

— Давай спроси меня о чем-нибудь! О чем угодно! Я отвечу, — подталкивала меня Джемма.

Я вновь поправил штаны и пожалел, что сделал звонок отсюда, а не из кабинета Стюарта.

— Расскажи про самую грязную случку в твоей жизни.

Я говорил тихо, прикрыв трубку ладонью. Немного подумав, Джемма ответила, что не против анальных радостей — особенно когда под кайфом. Торопливо за нею записав, я впился взглядом в ее фотографию. Вот она, в моей просмотровой лупе, цветная, великолепная, и я ее слышу! Вдруг ее наигранные гримасы перестали казаться мне такими уж наигранными.

— И когда тебя порадовали в последний раз?

Я немного гнусавил.

— О-о… Этой ночью! Я вся горела от возбуждения. У меня есть коллекция искусственных членов. Я взяла свой любимый елдак и засунула его себе в задницу целиком…

Мой собственный член сделал пару движений «вверх-вниз».

— А ты когда-нибудь занималась этим с другой девушкой? — спросил я.

— О-о… Постоянно, постоянно… Обожаю лизать чужую щелку! Только пусть одновременно меня кто-нибудь трахает сзади! — прорычала она в трубку.

— И последнее. Расскажи, о чем ты любишь мечтать? — спросил я, согнувшись в три погибели.

— Представь, что все читатели… Напомни, откуда ты? А, из «Блинга»! Так вот, все читатели «Блинга», — она выделяла каждое слово, — представь, они разглядывают меня и дрочат до тех пор, пока не забрызгают меня спермой всю — с головы до ног!

И покатилась со смеху.

— Классная у тебя работка! Так вот чем ты занимаешься — звонишь девушкам средь бела дня и ведешь с ними грязные разговоры?

— Бывает… — ответил я и, решив попытать счастья, соврал: — А иногда мне приходится ходить и беседовать с ними лично.

Джемма рассмеялась и промурлыкала:

— Что ж, в следующий раз, когда я буду в Лондоне, пригласишь меня выпить и расспросишь обо всем по порядку.

Не клюет!

— Запросто! Где ты живешь? — Я взглянул на код. — В Манчестере, да?

— Ради пятиминутной беседы ехать далековато… м-м?..

— Ага, жалко…

— Бедненький! Не огорчайся, малыш! Просто вспомни обо мне, когда какая-нибудь девушка даст тебе сзади…

— Обязательно! — заверил я ее, а про себя добавил: «…или в следующий сеанс рукоблудия — смотря, что раньше».

Несколько Джемминых слайдов перекочевали ко мне домой. Воображаемые поездки в Манчестер одарили меня троекратным семяизвержением. Ночью я несколько раз просыпался и вспоминал наш разговор. Все утро в моей голове кружились всевозможные сценарии.

На работе, порывшись в старых журналах, я отыскал в четырех разных номерах четыре подборки с Джеммой, и они также поселились в моей комнате. В одном из журналов, в «Эйсе», Джемма занимала центральный разворот, и я чуть было не пришпилил ее к стене, но вовремя вспомнил, что пожилая хозяйка иногда заходит в мою комнату — выгрести мелочь из электрического и газового счетчиков. Вряд ли она придет от увиденного в восторг.

Джеммин музей переехал в ящик дивана. Свободное место там стремительно убывало.

В пятницу вечером, пропустив с ребятами пару кружек, я купил две бутылки болгарского красного, пакетик травки, пачку сигарет и жареную курицу. Для незабываемого вечера все было готово. В десять часов Джемма вышла из ящика и окружила меня полумесяцем своих лучших фотографий. Я воображал, что она сейчас в комнате и умоляет отыметь ее всеми возможными способами. Мои позывы и в самом деле сосредоточились на ней: от желания ее трахнуть мне было больно. Я должен! У меня просто нет другого выбора. Иначе ощущение пустоты никогда меня не покинет. Я знаю.

Обдумывая все это, я раскурил потухший косяк и глубоко затянулся.

— Что ж ты медлишь? — спросил маленький красный демон, сидящий на моем левом плече.

— Медлю? — не понял я.

— Трахни ее! Ведь вы знакомы — ты не какой-то там недоделанный читатель! Это твоя работа. К тому же ты знаешь, как ей угодить… Она сама тебе рассказала. Она жить без этого не может. Тебе нечего бояться!

— Но до Манчестера-то еще доехать надо… — засомневался я.

— И что же? Позвони ей. Ее номер хранится у тебя в кошельке. Мы все видели, как ты его туда засунул. Звякни ей и скажи, что хочешь приехать в гости. А там возьми и трахни ее! Она ждет не дождется! Наверное, сегодня же вечером не получится, но ты можешь рано утром прыгнуть в поезд и быть там еще до обеда. Гроза порномоделей! Погляди на нее! Включи воображение!

— А она ничего, верно? — сказал я, пялясь на разворот и вдыхая травку.

— И она была так добра, что поднесла себя на блюдечке с голубой каемочкой — только руку протянуть. Давай же звони! Как там говорят?.. Риск — благородное дело, жизнь дается один раз…

— Дело говоришь! — похвалил я демона. — Соображаешь! А ты что скажешь? — повернулся я к сидящему справа ангелу.

— Я с вами поеду!

Отыскав мобильник, я набрал номер. Денег на счету осталось минуты на две. Я нажал зеленую кнопку и прижал телефон к уху. Возбуждение и сосредоточенность не рассеяли до конца моих сомнений. Вот звоню вдруг порномодели с таким предложением. Что я ей скажу? Я заверил себя, что Джемма помнит тот разговор и сразу обо всем догадается. Не понимаете? Объясню. Тогда она совсем меня не знала, однако, услышав мой голос, страшно обрадовалась. Теперь же, когда нас связывают кое-какие телефонные секреты, Джемма будет еще покладистее. Чтобы не так волноваться, я отхлебнул пару раз из бутылки и как следует затянулся косяком. У меня дрожали пальцы.

Раздались гудки. Сердце заколотилось как сумасшедшее. Однако все, что было до сих пор, не шло ни в какое сравнение с самим разговором.

— Алло? — крикнула она.

— Привет! Это Джемма?

— Да?

— Привет, это Годфри! Из «Блинга»! Мы разговаривали на днях!

— Что?.. А, помню, да, привет!

Джемма кому-то все это пересказала, а потом спросила:

— Что случилось?

— Ничего-ничего, просто я хотел с тобой переговорить! Если тебе сейчас удобно!

— Э… А о чем? — прокричала она.

— Ну, сказать «здравствуй» и все такое! Продолжить тот разговор!

— Не слышу! Говори громче! — орала она. — Подожди, я выйду отсюда!

Вокруг нее смеялись, играла музыка, но вот она вышла на улицу, где было относительно тихо.

— Так-то лучше. Извини, я тебя не расслышала. Так что ты сказал?

— Ну… Это… Ничего особенного…

Я корчился в поисках нужных слов.

— Ладно. Помнишь, ты сказала: «Жаль, что ты не в Манчестере»? — начал я издалека.

Воображаемая Джемма должна была тут же все вспомнить, пригласить меня в гости и оставить у себя. Настоящая Джемма повела себя несколько иначе.

— Что?.. Не помню. Ты говори, говори!

Сердце у меня сжалось. Мои надежды на мгновенное озарение не оправдались. Я счел необходимым еще раз уточнить, с тем ли человеком разговариваю.

— Это Джемма, не так ли? Та модель, с которой я говорил во вторник днем?

— Да. Извини, назови еще раз свое имя.

— Годфри Бишоп. Я работаю в «Блинге», мы с тобой на днях говорили по телефону.

— Хорошо. И что же?

— Ну, на днях ты сказала, что ради пятиминутной беседы в Манчестер ехать не стоит.

Я не продвигался вперед ни на шаг. Как же трудно подобрать нужные слова!

— Слушай, давай отложим это до понедельника, а то у меня сиськи мерзнут! — сказала Джемма, и я тут же представил себе ее сисечки — покрывшиеся гусиной кожей, маленькие, крепенькие…

Мобильник начал пикать, деньги таяли. Надо было скорее переходить к делу. Но как? Да так! Она же согласна перенести встречу на другой день!

— Вот… Ты тогда сказала: «Жаль, что ты не в Манчестере». И что мне стоит вспомнить о тебе в следующий раз, когда я… Ну… Ты понимаешь…

Сигналы рвали мои мысли на части, я говорил все тише и тише. «Переходи к делу! К делу, идиот!» — понукал я себя. Сердце было готово разорваться, голос охрип.

— Кстати! Это… Я хочу завтра приехать и с тобою встретиться! Ты не против?

— Встретиться со мною? Зачем?

— Ну, на днях ты сама сказала, помнишь? Когда мы с тобой разговаривали? Обо мне? Что я о тебе думаю?

— И что ты обо мне думаешь? — спросила Джемма.

Она вообще ни во что не въезжала!

— О чем ты говоришь?

— Говорю о… — успел я проскулить.

Теперь все понятно! Джемма не имела ничего такого в виду! А я сейчас буду делать хорошую мину при плохой игре. Мучительных воспоминаний хватит на всю оставшуюся жизнь.

— Не важно! — сказал я как можно убедительнее, но она решила довести разговор до конца.

— Что-что? Алло!

— Не важно… Не важно…

— Слушай, я тут со своим парнем и со всей его родней. И я не работаю по выходным.

— Да-да, правда, все в порядке! — успокаивал я ее.

— Так зачем ты собрался в Манчестер? — спросила Джемма, и тут я услышал еще один голос. Он спрашивал, в чем дело.

— Нет-нет, правда, все в порядке! Честно, все в порядке, не беспокойся!..

Слишком поздно. Мой телефон неожиданно умер. А я-то представлял себе наш разговор несколько иначе… Я уставился на мобильник. Закрыл лицо ладонями. И минуты две стоял неподвижно. Потом затряс головой и чуть не разорвал кожу на лице — такие я строил рожи. Наконец понял, что лучше всего как следует напиться. Что я наделал?! Ужас накатил на меня медленной волной; еще немного, и он сожрал бы последние остатки былого самоуважения. «Так зачем ты собрался в Манчестер?» Эти слова не отпускали меня. Они накрепко засели в моем мозгу. Я и теперь их помню. И уже вряд ли когда-нибудь забуду. Отныне при мысли о Джемме в моем воображении возникнет не тот веселый разговор, не искусственный член у нее в заднице, не чужая щелка… Нет! Я увижу промерзшую парковку у какого-то паба, рядом с Джеммой будет стоять ее парень, и она спросит: «Так зачем ты собрался в Манчестер?» Господи… Ну что я за мудак?

6. Плач по Зое

Что за мудак… Что за мудак… Что за мудак…

На протяжении нескольких дней я то и дело ежился от воспоминаний, а вспоминал случившееся примерно раз в пять минут. Ну что я за мудак!

При свете дня разобраться, что произошло и почему, оказалось совсем нетрудно. Когда я позвонил в первый раз, Джемма, как настоящая профессионалка, просто выполнила мою просьбу, а я, дурень, понял ее буквально. Ни дать ни взять один из тех идиотов-читателей, которые шлют моделям предложения руки и сердца или просто зовут потрахаться. Над такими я и сам люблю поиздеваться. А теперь вот повелся на слова Джеммы. Боже милостивый…

Все утро понедельника я не знал, куда себя деть, и на каждый телефонный звонок вскакивал, боясь услышать Джемму или Говарда Парка, которые звонили бы на меня жаловаться. Конечно, никто и слова мне не сказал, но я все равно был тише воды ниже травы и страшно хотел на месяц-другой куда-нибудь исчезнуть — пока не забудутся вчерашние события.

На мое счастье, в конторе не было ни Роджера, ни Пэдди, ни Мэтта, ни Монти, ни Толстого Пола, и из «Фрота» тоже никого, и Стюарт пока не заявился. Ко мне подошел Дон, и мы обсудили накопившиеся за выходные футбольные новости. Потом позвонила Сьюзи (вообще-то она была в двадцати футах от нас) и сообщила Дону, что его ждет прорва работы. Сьюзи всегда вела себя с ним именно так. Почему? Да потому, что могла себе это позволить. Дон был ее работником и, следовательно, ее домашним животным. Все вокруг могли болтать, шутить и смеяться — кроме Дона. Дон работал под ее началом и должен был выполнять ее распоряжения, только и всего. Почему? Потому что она могла себе это позволить и потому что она была сукой. Выбирайте сами. Дон бесился, а вот другая подчиненная Сьюзи, Хейзл, наблюдая унижение Дона, когда тот, словно ребенок, покорно шел к столу, каждый раз искренне радовалась. Почему? Потому что она тоже была сукой. Куда уж проще… Ладно, какие бы ни были у этого причины и какие бы ни следовали из этого выводы, Дон ушел и оставил меня наедине с моими мыслями.

Я написал пару девичьих аннотаций, которые ждали своей очереди с пятницы, но в тот момент мне было не до этого бреда, и я взял одного из Джекиных «Гарри Поттеров». Там, кажется, рассказывают об одном очкарике, который умел летать.

В начале первого приехал Стюарт и вызвал меня к себе. Я трясся от страха и пытался выдумать оправдание получше, однако Главный вовсе не казался сердитым. Похмельный — это да, но не сердитый.

— Так, садись… Ладно… Я хотел бы кое о чем тебя попросить.

Я ждал чего-то вроде «…перестань приставать к нашим девушкам, они испуганы, им неприятно…». Я ошибся. То, о чем он меня попросил, вообще не походило на просьбу.

— Я хочу, чтобы ты вместо меня отправился в студию и поруководил съемками. Мне тут надо встретиться с одним парнем… Не важно…

Он махнул рукой, и меня обдало запахом виски.

— Студия Говарда Парка, в Баттерси. Можешь взять такси и туда, и обратно. Девушка уже там.

Стюарт протянул мне поляроидное фото с умопомрачительно хорошенькой блондинкой.

— Ее зовут Зоя. Уверен, сегодня она станет какой-нибудь там «Любительницей сосисок». Снимается впервые, никогда ничем подобным не занималась, просто прислала свои фотографии. Полагаю, тебе этот опыт будет полезен, так как со временем придется заниматься такими делами все чаще. Что скажешь?

Я сказал:

— Спасибо.

— А… Ну да… Я не это имел в виду. Впрочем, не важно… Она сейчас там. Ближайший час или около того ее будут готовить к съемкам, так что дуй туда. И пусть Говард сделает стандартную подборку. Он и так все знает, ты только проследи, чтобы он не забыл отснять несколько обложек — в случае, если она нам подходит.

Стюарт нацарапал на бумажке адрес Говарда и, выгоняя меня, открыл дверь.

— Э, самое главное! Возьми у нее удостоверение личности и разрешение на публикацию.

— Что-что? — спросил я, мыслями уже будучи на полпути к Баттерси.

— Удостоверение. Мы не можем публиковать фотографии, не имея при себе копий с каких-нибудь двух удостоверений — водительских прав, паспорта, свидетельства о рождении… Нужно подтверждение, что ей исполнилось восемнадцать, и разрешение, подписанное ею самой и одним из присутствующих — в данном случае тобой.

— А мне за это ничего не будет? — спросил я.

— Нет, конечно. Мы не можем просто взять и напечатать чью-то фотографию, потому что тогда нас разорят. Какой-нибудь разобиженный муж пришлет фотографию своей экс-жены, сделав это от ее имени, чтобы все узнали, будто она большая любительница анального секса. Мы не имеем права публиковать такие фотки, сколь бы удачными они ни были.

Потом он добавил:

— Если только женщина не мертва. Тогда мы можем делать все, что угодно.

— Нехорошо как-то получается… Не знаю, смогу ли я на такие фотографии…

— Э… Нет, я говорю о фотографиях, сделанных до того, как ее…

Стюарт затих, на его лице отразился ужас.

— Слушай, лучше тебе валить. Не надо заставлять их ждать.

Он страстно желал от меня избавиться. Я схватил плащ и ушел.

* * *

От Зои глаз было не оторвать. Она была хорошенькая, это правда, хоть и не настоящая красотка. Почему же я находил ее столь привлекательной? Наверное, дело было в ожидании. До съемок осталось совсем немного.

Она сидела перед зеркалом в просторном фланелевом халате, а помощница Говарда (сама по себе не уродка) накладывала последние штрихи на безупречно подведенные губы Зои. Она стрельнула глазами в мою сторону и на мое приветствие лишь улыбнулась: ей сейчас было не до того.

Присутствовавший там же Говард пожал мне руку и принял как давно утерянного и вновь обретенного брата. Он провел меня в сделанную в виде спальни студию, чтобы обсудить одежду и фотографии для обложки — на случай, если до них дойдет дело.

— Чулки, подвязки, высокие каблуки, кружевное бельишко и все такое, — сказал я.

— А ее-то саму будем фотографировать? — удивился Говард.

Мы от всего сердца рассмеялись, и он налил по рюмочке водки, с которой мы быстро справились.

— Что там за тип? — спросил я, пока тот вновь наполнял рюмки.

— Бойфренд ее. Дуэнья, понимаешь…

Говард покачал головой и выпил. Тут в дверях возникли Памела (помощница), Зоя и Скотт (бойфренд). Они смотрели на нас и ждали одобрения.

— Правда красавица? — спросила Памела, а Зоя так и зарделась.

— Пальчики оближешь! — согласился я.

Скотт так и впился в меня глазами.

— Ну, я пошла, — сказала Памела, и они с Говардом поцеловались.

— Хорошо, дорогая. Спасибо.

Говард похлопал ее по заднице.

— Вы уходите? — спросил Скотт.

— Да, а что? Подбросить вас куда-нибудь?

Сама мысль о том, чтобы оставить свою девушку со мной и Говардом, приводила Скотта в ужас, поэтому он отказался куда-либо уходить.

— Что ж! — хлопнул в ладоши Говард. — Приступим?

Зоя взяла кружевное белье и опять ушла в костюмерную, чем немного меня разочаровала и озадачила. Она вернулась через десять минут и выглядела так, что, кивни она мне, я тут же поубивал бы всех присутствующих.

«Вот это женщина!» — думал я про себя. Язык у меня вывалился чуть не на полметра. Сначала я глядел на нее, стараясь делать это незаметно. Потом вспомнил, что это моя работа и смотреть можно сколько влезет. Я так глазел, что чуть не протер всю роговицу. Никогда не был фанатом женского белья, но увидев Зою в трех футах от себя во всем черном и ажурном… Меня обратили. И хотя я до сих пор не могу сказать, что люблю такое, Зоя тогда выглядела просто сногсшибательно.

— О господи… — шептал я одними губами. — О господи…

А что происходило в бойфрендовской голове Скотта, я мог только догадываться. Вот его девушка, которую он, возможно, никогда не видел в подобном великолепии, и это мгновение он вынужден делить с двумя какими-то типами. Какой силы внутренний конфликт в нем бушевал!

— Не против перебраться на кровать, дорогая?

Говард меня отвлек.

— Прекрасно, вот сюда… — приговаривал он, вертя ее так и эдак своими здоровенными липкими лапами.

Зоя не возражала и всему подчинялась, словно манекен из магазина, зато лицо Скотта представляло собой настоящую картину — особенно когда Говард поднес экспонометр к сиськам девушки.

— Так вы… Вам много приходилось этим заниматься? — раздался голос рядом со мной.

Это был Скотт. Он ходил вокруг да около и старался завести беседу, продолжая, словно ястреб, смотреть на Зою и Говарда. Как, впрочем, и я.

— А, да… Работа как работа, — соврал я и передвинул упаковку мятных леденцов, только что обнаруженную в собственном кармане.

— А это надолго? В смысле, что дальше? В смысле…

— Да ничего особенного, обычные дела, — успокоил я его. — Стриптиз, фаллоимитаторы, все такое…

— Мне ничего не говорили про фаллоимитаторы! — воскликнул парень.

Какое совпадение! И мне ничего не говорили про фаллоимитаторы. Я только что это выдумал и теперь наблюдал за его лицом. Было на что посмотреть!

— Ладно, там решим, — ответил я и пододвинулся поближе, чтобы лучше видеть.

Скотт шел за мной след в след и не оставлял ни на минуту.

— Улыбнись во весь рот, — распорядился Говард, глядя в видоискатель. — А теперь скажи: «Чи-и-из»!

Она сказала.

ЩЕЛК!

— «Дайте член побольше, пли-и-из!»

ЩЕЛК!

— «И горячей сперму, пли-и-из!»

ЩЕЛК!

— «А теперь по попке, пли-и-из!»

ЩЕЛК!

Говард продолжал в том же духе. За нескольких минут он отснял целую пленку снимков для обложки, со всевозможными позами и лицами. Зоя могла бы без затей говорить «чи-из!», «пли-из!» или просто улыбаться, но так было веселей: он каждый раз придумывал что-нибудь новенькое, и вскоре смеялись все. Нам стало как-то легче друг с другом, а Говард, наверное, только того и добивался.

Я сказал, что смеялись все, хотя это было не совсем так. Силы одного из нас были на исходе, и вы уже догадались, чьи именно.

— А чем ты занимался до того, как начал работать здесь? — спросил Скотт, отвлекая меня от своей девушки, которая только-только начала избавляться от одежды.

— Да так, знаешь, не сказать, чтобы…

Я не договорил, потому что в этот момент с ее плеча упала бретелька.

— Как ты здесь оказался? Ты что, учился в каком-то колледже?

— Да, что-то вроде, — не поддавался я.

— А если я хочу работать в твоем журнале? Как мне тогда действовать?

— Не знаю.

Тут я увидел один из ее сосков. Проклюнулся! Вы представить себе не можете, как я был опьянен. Это было как… как… Постараюсь описать. Помните «Челюсти»? Рой Шайдер с пляжа видит ребенка на надувном матрасе, того уже едят — и тут камера резко наезжает на лицо Роя! Человек вдруг понимает, что перед ним!.. Ну вот, со мной творилось что-то похожее. Зоя просто делала это, а я просто смотрел. Вуайеризм в чистом виде. Что и лежит, как мне кажется, в основе всей порнографии. Видеть то, что видеть не полагается. Например, когда поднимаешься в автобус и случайно заглядываешь какой-то девушке под юбку. Или по ошибке заходишь в женскую раздевалку. Запретное удовольствие. Представьте, что у вас есть соседка, о которой вы мечтали, и вот она приглашает вас попить кофе, а кончается все постелью. Да, здорово, замечательно. Но разве не будете вы себя чувствовать куда большим проказником и нарушителем запретов, если встанете ночью на крыше ее гаража и поглядите на нее в бинокль? Я, во всяком случае, думаю именно так.

В общем, появился один сосок, потом второй, а в промежутке лишь щелкал затвор фотоаппарата, да раздавались мои судорожные глотки.

Зоя постепенно выбралась из кружев, и перед нами во всей красе предстала ее грудь. Теперь девушка снимала чулки.

— Так сколько времени ты уже этим занимаешься? — сделал очередной заход Скотт, только сейчас его голос дрожал.

— Слушай, приятель… Ты не обижайся. Не сочти за грубость. Я пытаюсь работать, — сказал я и продолжил свое молчаливое бдение.

Скотт оглядел студию в поисках не знаю чего. Он смотрел на что угодно, кроме своей девушки.

— Вот так. А теперь стяни чулки и сделай так, словно собираешься стряхнуть их с кончика ступни, — руководил Говард. — Вот так, прекрасно. У тебя природный дар. Правда весело?

Зоя хихикнула, а я издал какое-то горловое хрюканье. Скотт не нашелся что сказать и куда-то исчез — к моему глубокому удовлетворению.

— Отлично, продолжай… Ага, теперь разведи ноги и наклонись далеко вперед. О-о, класс…

ЩЕЛК-ЩЕЛК-ЩЕЛК!

Говард на мгновение сделал паузу и оторвался от камеры.

— Дорогая… Милая, тебе на глаза упали волосы. Нет-нет, оставь, не трогай. Годфри тебе поможет.

Он повернулся ко мне.

— Год, помоги Зое.

Ну и ну… Все лучше и лучше!

Я приблизился к Зое, которая осталась лежать в той же позе. На месте остались только трусы. Я нежно убрал волосы с ее лица и зачесал их назад. А тем временем она взглянула на меня и улыбнулась так, что мои глаза чуть не вылетели из орбит. В это мгновение она была самой сексапильной женщиной на планете, и, окажись мы одни, я одарил бы ее лучшими пятью секундами за всю ее жизнь.

— Спасибо, Годфри, — широко улыбнулась Зоя, а я пробормотал что-то вроде:

— Конечно-конечно, я с радостью…

— Ну что ж, родная, сделаем еще парочку снимков в этой позе, а потом я хочу, чтобы ты начала медленно снимать трусы…

Говард не успел договорить. Скотт вдруг ворвался неизвестно откуда, выставил вперед ладонь и схватил Зою за руку. Он заливался слезами.

— Нет! Нет! Нет! — умолял он ее. — Хватит! Не надо! Пойдем! Пойдем домой! Я не хочу, чтобы ты это делала! Извини, Зоя, пожалуйста, ну пойдем…

— Эй, отвали!

Зоя была напугана, раздражена и явно смущена.

— Оставь меня в покое!

— Зоя, нет, ты не обязана это делать… Пожалуйста, ты не обязана это делать…

— Не обязана это делать? Ты сам все придумал, помнишь? — вопила Зоя, пока они продолжали играть в перетягивание каната, стоя каждый со своей стороны кровати. — Убирайся!

— Я передумал, извини, пожалуйста, пойдем! — плакал он.

Он плакал? Да, еще как! Слезы так и лились, глаза были красные и опухшие. О гос-споди… Ты еще несколько лет будешь просыпаться посреди ночи и вспоминать этот день, приятель. Про себя я улыбнулся.

— Пожалуйста… — умолял он, плача все сильнее.

— Нет, я продолжу, и хватит об этом… Убирайся!

— Я люблю тебя, я люблю тебя, пожалуйста, не надо! Зоя, нет… О-о-о-о…

Мы с Говардом молча стояли в стороне. Теперь пришло время вмешаться. Говард кивнул мне, мы подошли и оттащили парня от модели и кровати, а затем начали отпихивать к двери. Скотт сопротивлялся и орал. Тогда Зоя встала у нас на пути и сказала, чтобы мы его отпустили.

— Пусть идет, все в порядке.

Скотт бросился к ней с объятиями, но она оттолкнула его и расставила все акценты:

— Я сделаю это вне зависимости от того, нравится тебе или нет. Я делаю это ради себя, а не ради тебя. У тебя нет права голоса, понятно? А если ты помешаешь нам еще хотя бы раз, я сегодня же вечером упакую чемоданы. Все ясно?

Тут он начал слушать.

— А теперь выбирай. Или ты остаешься и сидишь тихо, или уходишь, и мы встречаемся уже дома. Как ты решишь?

«Уходи, уходи, уходи!» — скандировал я про себя. Скотт не был идиотом и не стал оставлять Зою с нами. Он не ушел.

— Нет, так не годится. Он должен уйти. Я тут не в игры играю, — возразил Говард, на что Зоя ответила, что если Скотта прогонят, то она уйдет вместе с ним.

Перед Скоттом, наверное, забрезжила надежда на спасение, только он никак не мог сообразить, как этим воспользоваться. В конце концов все вернулись на исходные позиции, и мы продолжили работу.

Больше рассказывать особенно не о чем. Зоя распрекрасненько разделась, мы ставили ее так и эдак, фотографировали под всевозможными углами, однако атмосфера была уже не та. Тихие всхлипывания сидящего в углу Скотта все портили. Всем было не по себе, а особенно Зое, чьи улыбки стали словно приклеенные.

В отместку за то, что была испорчена моя первая порносъемка, я сделал целую кучу фотографий со щелкой крупным планом и с фаллоимитатором. Мы ни в жизнь не стали бы их использовать в журнале, просто я хотел еще раз провести Скотта через эту соковыжималку.

Когда был сделан последний кадр, Зоя оделась и расписалась везде, где требовалось, а в ответ получила чек. Потом подошел Скотт и извинился перед нами с Говардом за свое поведение. В ответ Говард прочел ему целую лекцию.

— Мы профессионалы, Скотт. Мы фотографировали Зою вовсе не ради собственного удовольствия. Я этим зарабатываю на жизнь и именно поэтому не допускаю на съемки бойфрендов, мужей, вообще любых сопровождающих. Не потому, что хочу что-то скрыть или принудить к чему-то твою девушку. Просто люди, не работающие в нашей индустрии, начинают очень уж волноваться, бросаться на защиту и мешать профессионалам делать свое дело, — сказал он, показывая на себя и на меня.

Скотт вновь извинился, Говард заверил его, что ничего страшного не случилось, а перед самым их уходом пожал ему руку. Зоя, в свою очередь, попрощалась, сказала, что ей очень понравилось, хотя насчет профессиональной карьеры она еще не решила. Затем поцеловала Говарда и меня в щеку, и они, взявшись за руки, ушли.

Мы смотрели, как Скотт с Зоей, обнявшись в знак примирения, идут по дороге. Говард закурил и произнес, глядя на удаляющегося Скотта:

— Если бы не ты, приятель, кто знает… Возможно, мы тут поразвлеклись бы с твоей бабой…

7. Трое — это слишком много

Позже, когда я вспоминал эти слова Говарда, меня охватывали сомнения. Выяснилось, что он не преувеличивал, когда намекал на доступность Зои. Как я уже говорил, люди то и дело спрашивали, не трахаю ли я наших моделей, — на что я, как правило, отвечал «нет». Мне просто-напросто не доводилось с ними встречаться. Большую часть моего рабочего времени я просиживал за компьютером и рассказывал про двух дальнобойщиков, пристроившихся сзади, и про их приятеля, которому я одновременно делаю минет, и все это снимается на видео и ужасно мне нравится. Да и помимо написания такой «автобиографии» находилась куча бумажных дел. Непосредственно же с девушками работали фотографы; соответствующими льготами пользовались они же.

Вот вам пример. Один знакомый фотограф каждую новую девушку спрашивал об одном и том же. Готова ли она работать в паре с другой девушкой? Большинство соглашалось — что ж, прекрасно. Тогда фотограф спрашивал: а как насчет мальчика? Большинство не возражало и против этого. Он брал камеру, вынимал член и говорил: «Тогда вперед!»

Если девушка артачилась, он объяснял ей, что «не собирается транжирить деньги на гримершу, мужчину, студию. Не стоит заниматься всем этим ради необкатанной модели, которая при виде эрегированного члена готова описаться от страха. Так что давай, милая, открой-ка пасть и засунь туда вот это». И — алле-гоп! — ему немедленно делают минет. И так с каждой моделью. Во дает!.. И он не одинок. Многие фотографы, с которыми мне доводилось работать, также старались взять от жизни все. И винить их не в чем.

Женщины, добиваясь чего-либо, всегда пользовались своим телом, а мужики ради доступа к этому телу тоже не гнушались ничем. Таков естественный ход событий. Так было у пещерных людей, так оно останется и впредь — разве что на смену нам придут гермафродиты. Защитники и защитницы политкорректности не хотят этого признавать. Они возомнили, что в наших желаниях и устремлениях все мы одинаковы, но скажите мне: когда в последний раз хоть кому-нибудь из них удалось перепихнуться? Бабы-то не против: им так проще удерживать парней на коротком поводке. А поборники женских прав им подыгрывают (в расчете на награду). Спорить тут не с чем. Вас интересуют мои успехи на этом поприще? Меня всю жизнь посылали куда подальше, не находя во мне ничего интересного.

Впрочем, пару раз я удостоился предложения: модели предлагали себя на блюдечке с голубой каемочкой, и я отказывался. «Что?! — скажете вы. — Ты шутишь? Хватит заливать!» Не-а. Не шучу. Я все объясню, а если вам покажется, что вы бы на моем месте повели себя иначе, — обязательно расскажите мне.

Помните слова, которыми Говард проводил Зою и Скотта? Примерно такое предложение я и имею в виду. Ключевое слово — «мы». Дело было несколькими неделями позже, на очередной съемке у Говарда, во время которой Клэр ясно намекнула мне насчет «блюдечка».

Она регулярно снималась в этой студии. Видеть ее раздетой было наивысшим из доступных простому смертному наслаждений. Так вот, сигналы от нее начали поступать сразу. Это были то задержавшийся взгляд, то двусмысленное замечание, однако я приписывал их недавнему веселью и вину, которое лилось рекой. По мере продвижения съемки пропускать ее намеки мимо ушей становилось все труднее.

— Вынь-ка его, Годфри, дай посмотреть! Давай, покажи нам свой член!

Я уже минут пять как перестал читать между строк. Клэр лежала на кровати и играла с фаллоимитаторами, собранными нами для рождественского номера (на ней была шапочка Санта-Клауса), и так увлекалась, что мы с Говардом то и дело просили ее вынуть эту штуку, так как «Блинг» не имел права показывать собственно введение члена. В общем, Клэр была в самом игривом расположении духа и каждый раз, когда Говард менял пленку в фотоаппарате, всячески мне это демонстрировала: мурлыкала как последняя кошка и удерживала мой взгляд до тех пор, пока я не отворачивался сам (что я делал не так уж часто).

— О-о, вот этот мне нравится, с ним так приятно… Скажи, Годфри, а у тебя примерно такого же размера, или тебе придется трахнуть меня в задницу, чтобы я почувствовала хоть что-нибудь?

«Парень, скажи как есть, что тебе мешает?»

— Э… Ладно, я… не знаю толком. Я… ха-ха-ха… Еще бокальчик?

— М-м-м… Да-а… В горле у меня слегка пересохло… А может, у тебя найдется что-нибудь получше?.. — спросила Клэр и засунула в рот искусственный член.

Она шумно его сосала и делала недвусмысленное «вверх-вниз» (хотя возможно ли такое вообще — «двусмысленно сосать член»?). И так два часа, без перерыва. В конце концов Говард, нагнувшись, сказал:

— Ты ей нравишься.

И показал пальцем на Клэр.

— А у тебя есть девушка, Годфри? — спросила она.

— Нет, у меня сейчас пересменка, — ответил я ей.

— Что-что? Как у Йоссера Хьюза[9] с его работами? — откликнулся Говард.

Минут десять мы объясняли Клэр, кто такой был этот Йоссер Хьюз, после чего разговор вернулся в свое русло. Она поинтересовалась:

— Плохо, наверное, без девушки-то? Как же ты один управляешься? Дрочишь, наверное, целыми днями?

— Целыми днями не получается. Я еще и на работу иногда хожу.

— А ты когда-нибудь пользовался моими фотографиями?

— Нет… Боюсь, что твоими еще нет… — начал я извиняться и тут же решил, что теперь обязательно воспользуюсь.

— Ах, ты меня обидел! Ты сделал мне больно! — жеманничала Клэр.

Я поклялся, что исправлюсь, как только доберусь до дома, и она сразу повеселела.

— Зачем ждать? — спросила она и в качестве подсказки страстно набросилась на себя с одной из тех пластиковых игрушек наперевес.

Силы мои были на исходе. Со стороны это может казаться веселой, хотя и нескромной болтовней, однако я словно в аду горел. Представьте себе до одурения красивую двадцатидвухлетнюю девку, от бесстыдства которой просто дух захватывало, и она из кожи вон лезет, стараясь вас завлечь, а вы не имеете права вообще ни на что. Да-да, ни на что. Ведь вы — профессионал, вы на работе. Стюарт послал меня сюда с определенным заданием, и я отвечал за то, чтобы фотографии, необходимые для очередного номера, были сняты. Не мог же я, тряся елдой, ворваться в кадр и сказать Говарду, чтоб пошел погулял, пока мы тут немножко того… попрыгаем с этой девушкой, день которой обходится ему в двести пятьдесят фунтов стерлингов.

Конечно, нет. О таком поступке в офисе узнают еще до моего прихода, и перед кем я тогда буду самодовольно, сыто улыбаться? Перед закрытой дверью, вот перед кем. Я был наслышан о моих неудачливых предшественниках, которые, не проявив перед лицом соблазна выдержки, по возвращении в офис находили на столе соответствующее уведомление. Людям нравится верить, что наша работа напоминает дежурство на древнеримской оргии, хотя единственное сходство современной порноиндустрии с теми давними временами — это сирены, послушавшись которых вы разобьетесь о рифы. Впрочем, те дамы, насколько я помню, были гречанками. Какая разница? Чрезмерная точность в параллелях только вредит. Так вот руководство «Мунлайт паблишинг» дало на этот счет четкие инструкции: тебя наняли в качестве работника, так что держи штаны застегнутыми и не ссорь нас с правосудием. «Хочешь потрахаться с моделями? — говорил глава компании в своей ныне знаменитой рождественской речи. — Занимайся этим в свободное от работы время!» Включите смех, пожалуйста.

Конечно, если вам повезет и вы не попадетесь… Но я, глядя на Говарда, который осторожностью смахивал на котов, рыщущих за окном моей квартиры, решил не рисковать.

Вернемся в студию. Прошло еще полчаса. Мы успели поставить Клэр во все возможные позы, дали ей перепробовать все фаллоимитаторы и обнаружили, что отсняли уже пять пленок — более чем достаточно. Поэтому я решил, что пора закругляться, и глянул на часы. Пять вечера. Возвращаться в город смысла не было никакого. Чтобы просидеть за столом десять минут? И я решил подарить себе остаток этого дня.

— Какие у тебя сегодня планы? Может, выпьем? — предложил Говард. — Веселье только начинается, — добавил он, показывая на Клэр и бешено двигая бровями.

Намеки его тонкостью не отличались.

— Ага, не уходи, — присоединилась Клэр. — Мы устроим вечеринку… на троих.

Говард убирал камеру и свет. Я увидел, что сейчас нам обоим придется делиться с Клэр своим семенем. Приехали! Дела поворачивались как-то совсем уж нехорошо.

— По правде говоря, я не уверен, что смогу остаться, — начал я, делая большой шаг в сторону двери. — У меня назначена встреча с приятелем, пора бежать.

— Что? — воскликнула Клэр, вскакивая на ноги. — Не будь дураком, останься!

— Да, задержись, давай повеселимся, — убеждал со своей стороны Говард и еще сильнее задвигал бровями, словно я не понимал, куда он клонит.

— Нет-нет, правда, мне нужно. Очень жаль, но деваться некуда. Рад бы, да не могу. Он мой приятель, и у него на следующей неделе свадьба, а я шафер, и мы должны еще раз все продумать. Ужасно обидно! Знай я заранее, все бы можно было перенести, но мой друг приехал издалека. Жаль…

Пожав плечами, я натянул плащ и направился к двери.

— Вернись немедленно, мистер Годфри Бишоп! Уйдешь только с моего разрешения!

Клэр топнула ножкой — ни дать ни взять классная руководительница. Однако я с ужасом представил себе, как мы с Говардом, оба голые, валяемся вповалку, и ее угрозы не оказали на меня ни малейшего воздействия.

Выслушивать отказы ей приходилось, судя по всему, нечасто. Мое поведение привело Клэр в полное недоумение и страшно разозлило. Говард, со своей стороны, пару раз ко мне подступился и плюнул, увидев бессмысленность своих усилий: я ушел бы в любом случае. Однако рассердился он не на шутку: теперь ему придется обрабатывать Клэр в одиночку. Мне стало стыдно. Потом я вспомнил, что сам уже который месяц не оставался наедине с девушкой.

Извинившись перед ними за плохие манеры и выслушав, что если я уйду, то Клэр оставит меня без подарка, я выскользнул за дверь. Вслед раздавались отчаянные крики:

— Постой, постой, постой! Постой секунду! Я хочу показать тебе что-то очень важное!..

Без толку. Знаю я, что это за «что-то». От него и бегу.

Уличный шум привел меня в чувство. Я, не веря, затряс головой. Что я наделал? Сбежал от порномодели, готовой дать мне все!.. Я чувствовал себя Джорджем Формби в одном из тех старых фильмов, помните? Развратная нацистка пытается забраться к нему в штаны, а он изо всех сил с ней борется. Аудитория в полном недоумении чешет в затылках. Чего ради вся эта драка? Не лучше ли уступить?

А я-то зачем сбежал? Ладно. Судя по всему, к концу дня обострилась моя «членофобия». Другими словами, я боялся коснуться своим членом члена другого мужчины. Не знаю, существует ли такая фобия на самом деле. Если существует, то я ей весьма подвержен.

Сладострастность, готовность и нетерпеливость Клэр не имели никакого значения: я просто был не в силах вытащить мой член на глазах Говарда. И не то чтобы я стеснялся своего тела или боялся оказаться несостоятельным. Ничего подобного. Просто я не хотел заводиться и заниматься любовью на глазах у другого парня. Стоять же, как пес, рядом и наблюдать тоже не хотелось. Не могу, так уж я устроен. Бабы — совсем другое дело, с ними сколько угодно, но как только на горизонте появляется мужчина — меня нет. Стоило вообразить, как мы с Говардом, оба в одних носках, суетимся вокруг Клэр, пихаемся, смеемся и приветствуем друг друга высоко поднятой рукой и ударом ладони в ладонь, как у меня сразу по спине побежали мурашки. Не знаю, почему так. Возможно, виновато британское происхождение (точнее, английское). Я был рожден и воспитан на этих во всех смыслах холодных островах, и мы, англичане, не любим открываться и показывать свои слабости (если только речь идет не о футболе). У нас так не принято. Не принято — и все. Можете вы представить Дэвида Нивена, суетящегося вокруг задницы Маргарет Локвуд, в то время как Сесиль Паркер трясет вокруг своими сиськами? Нет, любовью в Великобритании занимаются втихаря. Это такое маленькое стыдное дельце, которому подвыпившие взрослые предаются в темных комнатах под одеялом. Меня вырастили с такими убеждениями. Возможно, именно поэтому ближе к двадцати я большую часть времени провел за рулем — в большом плаще, шляпе и темных очках. Я ездил в другой город, где закупал душераздирающее количество порножурналов.

Я, конечно, говорю за себя. Есть сколько угодно парней, не отягощенных такими комплексами. Они, как правило, выпускники частных школ, регбисты или рядовые военнослужащие. Такие любят устраивать потасовки, хватать шутки ради друг друга за яйца и придумывать всякие обряды инициации, в соответствии с которыми новичок, как правило, берет в рот у всех присутствующих. Они так привыкли пялиться друг другу между ног, что в занятиях любовью ничего интимного для них нет.

Что касается меня, то я бы просто не смог. Делает ли это меня в меньшей степени мужчиной? Не знаю. Возможно. Но если для пущего мужеподобия необходимо выпить процеженную через носок мочу самого крутого игрока в команде или перецеловать члены всему батальону — тогда называйте меня кем хотите. Впрочем, я отвлекся.

Как уже было сказано, я не стеснительный. После мини-футбола мне ничего не стоит раздеться и прыгнуть под душ вместе с остальными, поскольку это всего-навсего гигиена. К сексу это имеет не большее отношение, чем мытье рук после возни с машиной. Однако если вдруг один из парней оборачивается, и ты видишь, что у него встал, то все сразу меняется. Я и, не сомневаюсь, вы почувствуете себя неуютно и постараетесь как можно быстрее выбраться оттуда и одеться (если только это не сам Майкл Оуэн, который только что выиграл мировой кубок, — тогда может случиться все что угодно). Такова моя гомофобия.

Я не кривлю душой. Я ничего не имею против геев, или лесбиянок, или кого угодно еще, кто хочет плыть против течения, но мне это не нужно. Я очень рад за гомосексуалистов: пусть делают что хотят и пользуются теми же свободами, которыми пользуются остальные. Просто мне «нравятся другие чипсы», только и всего. Лучше я постою в сторонке. Возьмем, например, коллекционирование марок или «Войны роботов». Нравится вам — пожалуйста, однако лично мне смотреть на вас немножко дико, так что лучше я посижу в пабе напротив.

Несколько лет назад я работал в автомобильном издании, и один из тамошних сотрудников был геем. Мы с ним прекрасно ладили, за исключением одного случая, когда он безапелляционно заявил, что я один из них, просто не хочу это признать. Поэтому-то я и боюсь трахнуть другого парня, а вдруг понравится? Странные речи! Значит, я гей — на том основании, что не позволяю какому-то придурку в тесной футболке оттрахать меня в задницу? Может, я еще и убийца? Обычно мой ответ был таким: «Не обязательно бить себе по руке молотком, чтобы узнать, как это больно. — После чего я добавлял: — Если же и захочу попробовать, то не с тобой, толстый вонючий козел!»

Не знаю, не знаю… Я не буду гоняться за парнями в футболках (хотя наверняка утверждать нельзя). Моими желаниями безраздельно владеют женщины, которые меня манят и пьянят. Иногда я предпочел бы стать гомиком. Уверен, найти партнера им куда проще, чем нормальным мужикам.

Причины моего тогдашнего побега кроются где-то здесь. С тех пор я несколько раз попадал в аналогичные ситуации и вел себя как шпион со спрятанным в трусах микрофильмом: давал стрекача. Хотел бы себя перебороть, да не могу. Что поделаешь? Все мы должны трезво оценивать свои возможности.

Девушки недоумевали и бесились. Как же так? Вот они, абсолютно голые, не стесняющиеся ничего на свете — и тут вы, который не хочет присоединиться к общему веселью. Такое поведение уязвляло их, заставляло чувствовать себя дешевками, как если бы вы сказали им: «Нет-нет. Как я могу? Вы — другое дело, а я выше этого». Ничего подобного. Женщины, которые раздеваются ради моего удовольствия, вызывают у меня восхищение. Просто я слишком не в своей тарелке, чтобы последовать их примеру.

Вот вам и ответ на тот вопрос — «трахаю ли я моделей?». Что ж, если вы готовы показывать член другим ребятам и сталкиваться с ними яйцами — тогда да, вам порой и удастся трахнуть модель. А если подобное не для вас, то вам остается уйти домой и дрочить, глядя на фотографии девушек, которые только что гонялись за вами по студии (и даже за ее пределами) и молили о сексе.

8. Берегите задницу

Наверное, моя подсознательная гомофобия продолжала бурлить где-то неглубоко, потому что несколько дней спустя я повернулся к Дону и спросил, что бы тот предпочел: чтобы какой-нибудь негр отымел его в задницу или чтобы его маму избили грабители? Дон, немного подумав, сказал:

— Не знаю. А можно и то, и другое?

— А почему это каждый раз какому-то негру хочется трахнуть тебя в задницу? — спросил Мэтт из другого конца комнаты.

— Да! Кто он такой и что ему нужно? — подключился Пэдди.

— Нет-нет, кроме шуток! Когда в этой комнате речь заходит о направленном вам в голову пистолете, то каждый раз виновник здоровенный негр, который — сколько можно? — хочет всех оттрахать и заставить сделать ему минет, — говорил Мэтт. — А белый или еще какой-нибудь не подойдет? Насколько я понимаю, главное здесь — наша ориентация, не так ли? Зачем же приплетать сюда еще и расовые вопросы?

Хассим поднял голову.

— Не надо смотреть на меня, я в этом не участвую.

— Нет-нет, погодите! Давай сформулируем иначе. Годфри, если бы тебя решили трахнуть в задницу я и Хассим, кого бы ты предпочел?

Все смотрели в мою сторону. Я думал.

— А пистолет есть?

— Да, да, не беспокойся! Все предусмотрено, деваться тебе некуда. Давай отвечай: кого бы ты предпочел?

— Не знаю… А кто будет со мною ласковей после этого?

— Ребята, по-моему, вы увлеклись, — заметил Пэдди.

— Давай, давай отвечай на поставленный вопрос, — не отставал Мэтт. — Я или Хассим?

— Что ж, если так, то я бы предпочел Хассима, а ты пошел в жопу! — сказал я Мэтту без обиняков.

— Спасибо, Год, ты такой милый!

Хассим послал мне воздушный поцелуй, а я сделал вид, что поймал его и засунул в нагрудный карман.

— Да, как же… Я готов спорить на любые деньги, что ты предпочтешь быть отделанным именно мной, — сказал уязвленный Мэтт.

— Не предпочту! Еще чего!

— Рассказывай…

— Тогда объясни нам, Мэтт, почему Год должен предпочесть именно тебя? — спросил Пэдди.

— Почему? Потому что я белый. Я вовсе не хочу тебя обидеть, Хассим. Просто я за вами наблюдаю. Поскольку вы каждый раз болтаете о здоровенном негре, который вас того и гляди оттрахает, значит, в душе вы расисты. Вы совсем не агрессивны, нет. Просто мы, граждане этой страны, при всей нашей «интегрированности» и «политкорректности», по-прежнему боимся негритосов. Так тянется уже не первый век, и, чтобы изжить этот прочно засевший в нас расизм, потребуется не одно и не два живущих бок о бок поколения.

— Чушь! — сказал Толстый Пол.

— По-моему, ты сам не слышишь, что говоришь, — добавил Мэтт.

— Ну ладно, Нельсон Мандела, пусть мы все расисты-разрасисты, но тогда почему же Год выбрал Хассима, а не тебя?

— Не выбрал, он все врет, он просто хотел опровергнуть мою точку зрения!

— Неправда! — сказал я.

— Правда! Правда, и еще какая!

— Ты просто не умеешь проигрывать! — вставил Хассим.

— Умею! — не согласился Мэтт. — Мне вообще все по фигу!

— Не умеешь, не умеешь! — понеслось со всех сторон.

— Да умею я!.. Ладно, позволь спросить тебя, Год… Почему Хассим, а не я? Давай признавайся! Отчего ты решил так, а не иначе?

— Ну, не знаю. По-моему, он славный паренек, мы с ним ладим, и тело у него очень даже…

— Приехали! Я пошел отсюда…

Пэдди направился к двери.

— Мальчики, вы столько об этом говорите, что сами уже запутались! — пискнула Сьюзи.

Сьюзи ненавидела наши ежедневные теоретизирования. Конечно, мы кричали из всех концов комнаты, а ее стол стоял аккурат посередине, а вставать нам было лень (еще чего!). Но ее бесило не только это. Просто у девушек прагматический подход к делу. Собственный жизненный опыт подсказывает мне, что самые большие зануды в любом офисе — это женщины с карьерными устремлениями. Они не переставая следят, чтобы вы не сачковали, и чуть что, сразу начинают ныть. Они слишком серьезно относятся к себе и к своей работе и вечно со всеми соревнуются на предмет добросовестности. Они прямо из себя выходят, когда, оглянувшись, вдруг обнаруживают, что конкуренты и соперники все как один смылись в паб или стоят толпой перед зеркалом, пририсовывая себе черными маркерами усы на мексиканско-бандитский манер. Им ненавистна усталость («я-то-тут-при-чем-отвалите-срочно-все»), которая охватывает большинство из нас после десяти лет, проведенных на рабочем месте. Им непонятно такое отношение ко времени, непонятно это мелкое воровство. И работают они недавно.

Ведь, согласитесь, стоит только парню родиться, и ему с первого же дня начинают говорить про работу: «Давай, приятель, и не рыпайся!» Сколько бы вам ни было лет по выходе из школы — шестнадцать, восемнадцать, двадцать один или двадцать восемь (яйцеголовые могут сколько угодно оттягивать это мгновение, но и им никуда не деться), — в конце всех ждет работа в каком-нибудь изматывающем душу месте: офисе, фабрике или в поле. Восемь часов в день, пока не состаритесь. А уж тогда… Только тогда вам разрешат остаться дома и трепаться о том, какой потрясающей жизнью вы жили последние пятьдесят лет, полируя бамперы машин, да, и нарежьте мне бланманже, будьте добры, а то у меня руки немного того…

А вот женщины еще только начинают осваивать «серьезную», на полный рабочий день службу. Им еще не открылась вся мерзость такого времяпрепровождения. Кроме того, нравится вам это или нет, у них всегда есть за душой «вечное» разрешение на отгул, хотя вы наверняка окрестите меня крайне правым шовинистом за само упоминание об этом. Когда пройдет радость новизны и Дженнифер надоест посылать мне по шестнадцать напоминаний в день, ей просто нужно будет с кем-нибудь переспать, и… «прощай, работа», «привет, кофе по утрам и прогулки в парке». А также: «Дорогой, по дороге с работы, будь добр, купи удлинитель. Я хочу переставить телевизор в сад». Таковы факты. Женщины могут и рожают детей. А мужчины — нет. Если бы мужчины могли, я бы стоял сейчас, наклонившись над столом, и Хассим показал бы все, на что он способен, — пистолет там у него или не пистолет. Вот мы и вернулись к моему утверждению и Сьюзиному крючкотворству.

Как я уже говорил, ее раздражал наш маленький мозговой центр, ей претила сама мысль о такой потере времени. Откуда здесь взяться большому, истосковавшемуся по нашей любви негру с пистолетом? Так почему же нам неймется, и мы неизбежно пять дней в неделю обсуждаем эту тему? От непонимания у нее начинали кипеть мозги. Само по себе это было неплохо, особенно с точки зрения Дона. Он вел невыносимо жалкую борьбу с женщиной, превратившей последние несколько лет его жизни в одно большое унижение. А почему она превратила последние несколько лет его жизни в одно большое унижение? Я уже объяснял. Потому что она была сукой. Сукам так и положено себя вести. Мы все это знаем. Возможно, сам Дон здесь ни при чем, просто он парень, а она — склочная старая сука. Не могу говорить наверняка, но готов побиться об заклад, что с ней плохо обращались, а расплачивался за все — Дон. Не очень-то мило, не очень-то честно со стороны Сьюзи. А она и не была ни честной, ни милой! Она была сукой. Картина ясна?

— В один прекрасный день мы придем, а вы тут валяетесь в обнимку по всей комнате… — припечатала нас Сьюзи.

— Людям, живущим в стеклянных домах, не стоит швыряться камнями, — осадил ее Толстый Пол, а потом добавил: — Особенно лесбиянкам вроде тебя — ты ведь занималась этим с другими бабами.

— Ну наконец-то! Я очень довольна своей сексуальной жизнью, благодарю. Похоже, я тут такая одна-единственная. Потому что вы все — унылое стадо пидорасов!

— Ты остановись на чем-нибудь одном! Или мы стадо расистов, или стадо гомосеков! Вряд ли мы можем быть и теми, и другими, — сказал Дон.

— Ты сделал те страницы? — огрызнулась Сьюзи, демонстрируя свою власть и давая понять, что недовольна участием Дона в общей беседе.

Дон не ответил. Он на мгновение задержал на ней взгляд, потом скрипнул зубами и вернулся к работе. Он не ответил на вопрос, хотя Сьюзи ответ и не требовался — ей лишь нужно было поставить его на колени. Все мы это видели и переживали за Дона.

Вернувшийся из туалета Пэдди, который, единственный из нас, занимал равное с ней положение, спросил у Сьюзи, почему она вечно делает втык Дону, а Хейзл все сходит с рук.

— Спите вы вместе, что ли? Если да, то не надо этого так выпячивать!

Хейзл, которая до сих пор оставалась более или менее в стороне, принялась все отрицать.

— Как можно быть такими любопытными! Конечно, нет, придурок несчастный! Чего вы все до меня докопались? Я вам ни слова не сказала, каждый раз одно и то же, онанисты недоразвитые…

Она разорялась еще некоторое время, а я не мог не заметить уязвленного выражения на лице Сьюзи, для которой такая бурная реакция выглядела хуже пощечины. Этого-то Пэдди, судя по всему, и добивался.

— …трахайтесь сколько влезет, а меня увольте! — не унималась Хейзл, словно от этого зависела вся ее жизнь.

Так-так, что-то там должно быть. Я решил при случае попытаться и все у Хейзл выведать (при помощи алкоголя, когда она зайдет в паб).

— Эй, что-то тут не так! — сказал Пэдди. — Я-то не против. Как говорится, живи сам и дай жить другим. Будь я бабой, я бы, возможно, тоже стал лесбиянкой.

— Я не лесбиянка! — настаивала Хейзл.

— Как и я, — откликнулась Сьюзи.

— Ну ладно, бисексуалка. Какая разница?

— Разница есть. Я не то и не другое — я просто сплю с кем хочу. Зачем исключать из своей постели половину населения?

— Я так и понял, — перебил ее Мэтт.

— Знаете, на вас жалко смотреть! Как с такими узкими взглядами можно работать в порнографии?! Чем вы лучше тех идиотов на стройках и фабриках? Самые настоящие консервативные неандертальцы! — говорила нам Сьюзи. — Интересно узнать, что такого страшного в том, чтобы переспать с другим мужчиной? Только без всяких там пистолетов и миллионов.

— Отвали… — сказал Пэдди, закуривая.

— Да почему? Почему «отвали»? Вы хоть задумывались, как это? Я серьезно! Задумывались? Вам что, совсем неинтересно? Хоть чуть-чуть?

— Ни капельки, — ответил Мэтт, которому вторило всеобщее «исключено!».

— Как вы можете знать, что вам это не нравится, если вы ни разу не пробовали?

— Это вам, лесбиянкам, хорошо. То есть, извините, не лесбиянкам, а би-как-вас-там. Вы только почем зря друг дружку вылизываете, а нам будут вставлять в задницу большой-пребольшой… Да-да, он самый, — объяснил Пэдди.

— Ага, большой и черный! — крикнул я со своего места.

— Ну и что? У мужчин там главная эрогенная зона. Попробуйте, и вам обязательно понравится.

— Говоришь со знанием дела, да? — спросил Пэдди.

— У нас не так. Главная эрогенная зона у женщин находится в другом месте.

— Хорошо устроились! — сказал Мэтт. — Значит, пока мы все запасаемся снадобьями от боли в жопе и утираем слезы, вас где-то там, среди полей, нежно похлопывают по локтю.

— Это вовсе не так больно, — подняла голову Мэри.

— Мэри, ты ведь не…

Джеки даже выговорить не могла столь ужасное предположение.

— Ага, обожаю. А что, ты ни разу не пробовала?

— Не пробовала и не собираюсь. Какой ужас! У этого места совсем другое предназначение!

— Как и у рта, но мне и туда нравится!

— Эй! Мэри — это вечеринка в одном теле! — выкрикнул Толстый Пол, а я вспомнил о предложении Говарда и Клэр. — Давайте заныривайте!

— Всегда рада! — хихикнула Мэри.

— Вот видите! У вас двойные стандарты! — продолжала нудеть Сьюзи. — Мэри может, а вы даже попробовать не хотите!

— Поостынь, — сказал Хассим. — У меня была как-то баба, которая так и сделала, пока мы с ней трахались. Она все время засовывала мне в задницу палец и приговаривала, что мне понравится. В конце концов я ей разрешил.

— А… Ну и как? — спросил Пэдди.

— Как если бы кто-нибудь засунул палец тебе в задницу, — ответил Хассим.

— Понятно… — задумчиво кивнул Пэдди.

— При чем тут палец? — возмутилась Сьюзи. — Ничего общего.

— На ней были перчатки для игры в крикет, — подсказал Дон, чем привлек сердитое внимание Сьюзи.

— Будь добр! У нас серьезный разговор.

— Небольшая поправка, — вклинился Пэдди. — Это у тебя серьезный разговор. Все остальные валяют дурака.

— Да! Да! — Ее терпение стремительно иссякало. — Знаете что… Не понимаю даже, из-за чего я так разволновалась и зачем трачу на вас время! По-моему, вы вообще не способны на серьезный разговор, поэтому-то ничего у вас в жизни не получится! Вы превратитесь в жалких одиноких стариков, с которыми никто не захочет общаться, потому что вы не можете быть серьезными!

Это и есть женская логика. Кажется, я уже сталкивался с чем-то подобным… Точно! В разное время, с разными девушками. Насколько я понял, имелось виду следующее. Раз мы целыми днями валяем дурака, прикалываемся и хохочем, то никто не захочет уделить нам и минутки, заранее зная: серьезные, важные темы («чувства», «отношения», «надежда на будущее») будут забыты ради шуток о рукоблудии. Мы не хотим смотреть на холодные истины прямо и трезво — чему же тут учиться? Ведь окружающим нужна правда, нужны ответы на всякие вопросы…

Я все понимаю и уже почти соглашаюсь, меня останавливает только одно. Сотни и сотни тысяч парней в этой стране — и на севере, и на юге — проводят жизнь, как и мы, в дурацких разговорах. Значит, нам будет с кем поговорить, разве не так? Нам не придется сидеть за кухонным столом и обсуждать проблемы воспитания детей со всякими безрадостными брюзгливыми тетками. Вместо этого мы отправимся в паб, где будем с утра до вечера разыгрывать друг друга или болтать о футболе. А мне большего и не надо.

— Зачем тебе серьезные разговоры? Что в них такого замечательного? — спросил Пэдди. — Мы ж тут не рак лечим, елки-палки, а порножурналы издаем! Чего страдать-то? Ничего ты этим не добьешься. Встряхнись! Радуйся жизни, пока дают! Нам и так будет о чем побеспокоиться — не пройдет и нескольких лет, вот увидишь…

— Правда? И о чем же? — поинтересовался Мэтт.

— Ну, старость там, болезни, третья мировая война… Все это грядет, так что незачем высматривать, о чем бы таком пострадать. Оно само нас найдет.

— Нас ждут неприятности именно потому, что их никто не хочет обсуждать! Все очень заняты шутками, а серьезные вопросы остаются без внимания! — воскликнула Сьюзи.

Она словно не могла поверить, что мы не в состоянии понять столь элементарные вещи!

— Разве чей-то член в заднице у Годфри способен развязать третью мировую войну? — спросил Дон.

Не без основания спросил, как мне кажется.

— ТЫ СДЕЛАЛ ТЕ СТРАНИЦЫ? — завопила Сьюзи в ответ.

На секунду-другую стало тихо: все переваривали услышанное. И тут Дон взорвался.

— НАСРАТЬ! НА ВСЕ! НАСРАТЬ! Я больше не могу! Заколебала! Заколебала! — орал он, вскочив с места.

В какой-то момент мне показалось, что он сейчас перепрыгнет через стол и бросится на нее. Вместо этого Дон уставился Сьюзи прямо в глаза и прошипел, вкладывая в свое заявление весь яд, какой у него только был:

— Ты… пр-р-росто… мр-р-разь…

Он буквально выплевывал каждое слово. Потом, взглянув на перепуганную Хейзл, добавил, словно только что сообразив:

— И ты мразь.

Дон схватил сумку и начал запихивать туда личные вещи, не переставая бушевать, что это выше человеческих сил, что свяжешься с вами, лесбиянками, женщин на всю жизнь разлюбишь, а единственное, что оправдывает их существование, — это что они смертны и однажды умрут, так почему бы им не сделать доброе дело и не утопиться в Темзе, что может быть лучше, и так далее, и так далее, и так далее…

— Я не лесбиянка! — возразила Хейзл.

— А зря! Что таким гладильным доскам делать в порножурнале — непонятно!

— Все, все, достаточно! — сказала Сьюзи, обретя наконец голос. — Садись и принимайся за работу, а то получишь письменное предупреждение!

Дон только что не рассмеялся.

— Я увольняюсь! Пиши все, что хочешь, и посылай это мне на дом, потому что я здесь больше не работаю.

— Ты ошибаешься. Просто взять и уйти — нельзя. Об уходе положено предупреждать за месяц.

— Посмотри на меня, — сказал он, надевая плащ.

— Дон, подожди! Давай успокоимся и поговорим.

— Ты — сука. Ты — сука. Ты — сука. Больше мне нечего сказать. Ты — сука, и лесбиянка, и редкостная сука, и хватит с меня!

— Думаешь, мне больно? — спросила Сьюзи.

— «Больно»? Молчала бы! Будь ты мужиком, я бы тебе сейчас зубы в глотку вогнал! А может, я так и сделаю! Да иди ты… Ты не стоишь даже этого. Ты — пустое место. Ты сука и никем другим уже не будешь. А ты, — крикнул он сидящему рядом со мной Роджеру, — ты — унылый старый козел!

Озадаченный Роджер поднял голову. Он-то тут при чем? За день ни слова не проронил.

— А будь здесь Монти или Толдо, я и им бы сказал, что они козлы, но их нет. Подождите-ка, я им оставлю записки. Хейзл, дай мне этих липких листков.

Хейзл повиновалась. Дон написал каждому по коротенькой прощальной записке и наклеил их на мониторы.

— Вот так. А остальных я приглашаю на прощальную пьянку, которая состоится в «Аббате» примерно через тридцать секунд. Прихватите с собой кошельки — они вам понадобятся.

Сьюзи сделала последнюю отчаянную попытку удержать его. В другой ситуации она бы только обрадовалась, заяви Дон об уходе и исчезни из ее жизни навсегда, но только без шума (подозреваю, на это она и рассчитывала). А вот такой неожиданный уход мог сказаться на ее репутации самым неблагоприятным образом.

— Подожди. Подожди минутку. Ты только подумай о том, что сейчас делаешь. Ты взволнован, сердит, наговорил тут всякого… Не важно. Мне все равно. Давай просто сядем, обсудим сложившуюся ситуацию и найдем какое-нибудь решение. Если не ради меня, то ради журнала.

Дон уставился на нее, не убежденный ни на йоту. Она столько раз пугала его увольнением!.. Он как-то признался мне, что чувствует себя обитателем камеры смертников. И вот он сам пристегивается к электрическому стулу, а Сьюзи хочет в последнюю минуту отменить казнь. Зачем? Чтобы через три недели его мучений самой дернуть за рубильник? Дон слишком хорошо это понимал. И не доставил ей такого удовольствия. Это было его решение, его судьба, и если он смог подгадить и тут — что ж, у него есть еще один повод для ухода.

Для того чтобы завершить этот разговор, проделавший полный круг, у Дона нашлось ровно пять слов:

— Засунь его себе в жопу.

9. Следующим утром

— О-о-о… Который час? — прорычал Пэдди, растирая лицо.

— Утро… — прокашлял я, раздирая глотку в клочья.

В результате я закашлялся еще сильнее и теперь лишь морщился от боли. Мне пришлось лечь в позу пассажира авиарейса, которому стало плохо, и ждать, пока мое горло успокоится, а я смогу отпить из стоящего на столике бокала — что бы там ни было.

— Раненько начинаешь, — заметил Пэдди, с трудом поднялся с дивана напротив и почесал нос и задницу, не особенно заботясь о последовательности.

— Джин-тоник, о-о-о… — простонал я, но отпил еще.

Занавески в гостиной Дона были опущены, однако суета и шум машин с улицы подсказывали нам, что окружающий мир уже проснулся и ехал на работу.

Мэтт попросил нас заткнуться: он пытался спать. Тогда Пэдди сообщил ему, что скоро десять и мы опаздываем. «По фигу!» — сердито крикнул тот, и возразить на это было нечего.

Дон отправился спать на несколько часов раньше нас, так что оставшимся троим пришлось драться за два дивана. Победили я и Пэдди — хоть и ценой изнуряющей битвы с Мэттом, рухнувшим рядом с ложем.

Шея не гнулась, я чувствовал себя совершенно разбитым. Я попытался встать, но закружилась голова и подступило к горлу. Я опять сел и тер глаза до тех пор, пока из них не ушел сон (все те три часа, что мне удалось ухватить), и я сделал несколько глубоких вдохов, отчего опять случился приступ кашля. Плохо, как же мне плохо…

— Пошли все в жопу, я не могу, — объявил Пэдди и свернулся на диване. — На хрен…

Ни он, ни Мэтт не подавали больше никаких признаков жизни, кроме непрекращающегося сопения да случайных вздохов или всхлипов.

А вот я не мог на все плюнуть и не пойти на работу. Мы с Роджером должны были считать гранки и вернуть их в типографию. На самом деле я должен был сделать это еще вчера, но после шумного увольнения Дона мы все немного отвлеклись в пабе. Я должен сделать это сегодня, иначе в понедельник огребу. Надо идти, как бы плохо мне ни было. Кошмар…

Какая же сука этот Роджер! Он вполне мог бы справиться и без меня, однако не станет, чтобы продемонстрировать свое недовольство. Ведь мы остались в пабе на весь день, а Роджер никогда туда не ходит. Он не любит пабы. Он вообще был одним из тех жалких унылых придурков, которые не могут спокойно видеть чужую радость. Он был мудаком, настоящим мудаком, в это мгновение я почти ненавидел его, потому что именно из-за него я должен идти на работу. Я одновременно ужасно устал, ужасно себя чувствовал, и вообще меня все достало.

А еще мне до смерти хотелось пить. Я пошел на кухню, налил себя чашку воды и выпил. Прежде чем закрыть кран, я повторил процедуру трижды. Мне еще и есть хотелось! Вдруг я сообразил, что со среды толком ничего не ел. И не нюхал. Несколько доз кокаина, прорва алкоголя и желание пристроить член лишили меня всякой способности к самосохранению.

Нет… Вдруг в моем мозгу вспыхнуло воспоминание. Черт! Что я там наделал? Я сосредоточился и постарался вспомнить. «Пристроить член…» Вспомнил! И тут же пожалел, что не смогу это вновь забыть. Прошлым вечером я ходил за Мэри по всему пабу и, скажем так, умолял ее взять у меня за щеку. Нет, еще хуже. Просто умолял — и все! Вот дерьмо… Это кто-нибудь видел? Да почти все. Помнят ли они? Проклятие!

Всплывали все новые подробности, мое лицо горело от стыда. Я все время дотрагивался до ее ноги, лапал ее, хватал за сиськи и клал ее руку на мой вставший член — и это в пабе! Нет… Неужели я так себя вел? Но почему? Потому что я нанюхался кокаина до потери пульса и был возбужден, как овчарка на пляже, которой дали поиграть в мяч, — вот почему.

Я еще немного повспоминал. Мэри сочла это за шутку или казалась недовольной? Казалась недовольной. По-моему, она в конце концов сказала, чтобы я отвалил, а Уэнди норовила меня отвлечь. Ох! Я и с Уэнди попытался… Дерьмо! Черт! Вот дерьмо! Я предлагал Уэнди сделать мне минет и нудно рассуждал о плюсах и минусах ее положительного решения (минусов нашлось немного).

Мне стало так тяжело, что я попытался выкинуть это из головы и сделать вид, будто ничего не было. Она страшно рассердилась и все гнала меня домой, а я отвечал, что уйду только вместе с ней. «Давай соглашайся!» — повторял я снова и снова. «Давай! Что тут такого?» — успокаивал я Уэнди, а потом — нет! — описал во всех подробностях, что я с нею сделаю, желая ее этим убедить. Я даже помню собственную логику — пьяную, безумную логику, основанную на животном инстинкте, который подсказывал мне: «Если ты чего-то очень сильно хочешь, то обязательно это получишь». Уэнди обматерила меня и в энный раз послала домой; тут подошел Пэдди и увел меня в сторону. Дальше — опять туман.

Я был раздавлен. Как я мог? Что обо мне теперь подумают? Я не смогу взглянуть Уэнди в лицо, это исключено! Придется последовать примеру Дона. Даже пойти туда я не могу. А что, если Мэри обратится в полицию?! В наши дни за такое дерьмо запросто посадят. Это называется приставать? Или нападать? Вы только представьте беседу в полиции. Господи, что мне им отвечать? Может, поднять руки и во всем сознаться, что бы на меня ни повесили? Или попытать счастья и от всего открещиваться, повторяя: «А что тут такого? Так, дурака валял… Все так делают…» А передо мной будут сидеть с каменными лицами две женщины-полицейские.

— Вы полагаете, что класть руку девушки на ваш эрегированный член, хотя вам было велено прекратить, — это «валять дурака»? — спросят они меня. — Вы полагаете, что хватать девушку за грудь и залезать к ней под юбку — это «валять дурака»?

— Вы так полагаете?

— А если мы сделаем то же самое с вами?

— А если мы станем лапать вас между ног?

— А если мы покажем вам свои трусы, поставим вас на колени, расстегнем ваши штаны и…

Мне еще и подрочить захотелось, об этом я тоже не заботился со среды. А потом еще раз… И вообще, столько всего накопилось!

Мои мысли вернулись к Мэри и Уэнди. Меня тут же обдало холодной водой, и я забыл свою непрошеную полицейскую фантазию. Что же теперь делать? Извиняться? Вроде бы надо, но тогда придется все признать, а мне так хотелось тихо замотать этот вопрос, забыть обо всем. Как же, забудешь тут…

А вдруг они были так пьяны, что ничего не помнят, и тоже сейчас мучаются, а мои действия затерялись среди всеобщего пьяного дебоша и безобразия? Пойдут ли они жаловаться в полицию? Или к Стюарту? Или даже к Питеру? Но что они могут мне сделать? Все происходило в нерабочее время и не на рабочем месте. Какое им дело до того, что я пытался изнасиловать своих коллег?

Возможно, юридические позиции «Мунлайт» небезупречны, но что я могу? Прийти в суд, встать и рассказать, что я терся вставшим членом о Мэрину задницу, пока она пыталась играть в бильярд, однако это не мешает мне нормально выполнять свои обязанности? Как же! Не так давно эти суки приняли закон, запрещающий типам вроде меня появляться рядом со школами. Нет. Когда меня уволят, я просто тихо уйду и буду понимать, что заслужил наказание. Я могу даже сэкономить им силы и вообще не возвращаться на работу. По крайней мере мне не придется встречаться с ними лицом к лицу. Наверное, так поступают трусы, зато я избавлю всех от дальнейших мучений.

Сделай так! Возможно, ты смягчишь этим приговор. А Мэри и Уэнди могут счесть увольнение достаточно суровым наказанием и отпустят меня с миром. Или они даже пожалеют меня и поймут, что приняли обыкновенный пьяный бред слишком близко к сердцу. Но ведь все было куда серьезнее, верно? Я устроил не просто возню, как бы мне ни хотелось себя в этом убедить. Я сгорал от похоти, ничего не соображал и был просто отвратителен.

— Козел, козел, козел! — бормотал я снова и снова.

Почему я так себя повел? Что со мной происходит? Пьянка, вот в чем дело! Пьянка и кокаин. Остальные способны выпить пару кружек, вынюхать дорожку кокаина и спокойно веселиться дальше.

Только не я. О нет! Я? Я? Да я превращаюсь в сущий кошмар! Велеречивый, пьяный, потерявший всякую надежду старый мудак, который сразу пытается затащить в постель кого-нибудь с сиськами, а если таковых не обнаруживается, то достает окружающих своими теориями, почему все вокруг лучшие друзья или, наоборот, страшные козлы.

Я пробрался обратно в гостиную и увидел, что Мэтт с Пэдди опять в нокауте. Мне хотелось разбудить их и спросить, правда ли все было так ужасно, но я слишком стыдился и слишком боялся возможной реакции.

Видите ли, в моей памяти оказались напрочь выкошенными два куска из того вечера. Знаю, есть люди, которые не хотят признавать поступки, совершенные ими накануне в пьяном виде, однако я не таков. Эти огромные лакуны беспокоили меня.

Из «Аббата» мы отправились куда-то еще, в какой-то паб в Сохо, и просидели там около четырех часов, да вот, хоть убейте, я помню оттуда минут пять от силы. Надо напрячься и постараться вспомнить, кто там был. Само собой, Пэдди, Дони Мэтт. Хассим тоже. Толстый. Монти — хотя не знаю, какого черта ему там было нужно. А Уэнди с Мэри? Я изо всех сил пытался представить их сидящими за столиком, или отплясывающими на маленькой сцене, или лупящими меня почем зря своим сумочками. Одно с другим никак не складывалось. Нет, они наверняка сбежали раньше, спасаясь от меня, и винить их не в чем. Я им чертовски благодарен. По крайней мере моему идиотизму был поставлен предел (впрочем, это вообще самое главное).

Потом перед моим внутренним взором начал проясняться чей-то образ. Там была какая-то девушка. Мы долго-долго разговаривали. И что я ей говорил?

Хейзл.

Хейзл?

Я потихоньку вспоминал. Она пошла тогда с нами, так как хотела попрощаться с Доном по-хорошему. Дон был само миролюбие и объяснил, что вышел из себя, очень сожалеет о своих словах и очень ее любит, правда, очень (к тому времени он был сильно на бровях, без кокаина тоже не обошлось), и они обнялись, и несколько раз выпили, и вынюхали по дорожке того и этого… а дальше появился — бочком, бочком — я.

Идиот! Плотина прорвалась, и тот разговор так и хлынул в мое сознание. Я выспрашивал у нее подробности насчет Сьюзи. Немногим ранее, во время небольшой перепалки, имевшей место между Сьюзи и Доном, тот не переставал обвинять девушек в лесбийских наклонностях, и Хейзл с пеной у рта отрицала, что имеет какие бы то ни было спелеологические пристрастия. Мой спецрадар, настроенный на брехню, прямо-таки зашкалил, и я решил в следующий раз изловчиться и все у нее выведать. После семи часов непрекращающихся возлияний я ощутил себя таким прожженным ловкачом, что хоть сейчас в шпионы.

— Так что у вас там было с этой?..

— Ты о чем?

— Ты знаешь, о чем я… О тебе и об этой старой… э… чтоб ей… да Сьюзи!

— Не понимаю, о чем ты говоришь.

— Слушай, да что тут такого? Со мной можешь поделиться, я никому не расскажу. Ты ее когда-нибудь трахала?

— Нет, никогда.

— А она говорит иначе, — изящно схитрил я.

— Мне все равно, что она говорит. Я не трахала никого из коллег.

— Ну ладно, не трахала, а… Как там у вас это называется? Лизала у нее?

— Послушай, с какой стати вы все завелись? Между мной и Сьюзи ничего больше нет.

— Значит, было? Давай расскажи нам, не будь такой заразой…

— По какому праву ты меня спрашиваешь? Ты ничем не лучше остальных.

— У меня есть кокаин, хочешь?

— Я ничего тебе не скажу.

— А я и не прошу. Просто я решил проявить гостеприимство и предложил тебе кокаина. Не будь таким параноиком.

(Теперь она станет разговорчивей.) Мы заскочили в женский туалет и, когда никто не видел, метнулись к пустой кабинке и заперли за собой дверь. Я встал на колени и протер сиденье туалетной бумагой, чтобы не занюхать вместе с дозой порцию мочи, затем насыпал из своего стремительно убывающего грамма две более или менее аккуратные дорожки. Стоящая за моей спиной Хейзл скатала в трубочку двадцатифунтовую банкноту, опустилась рядом, вынюхала первую дорожку и передала банкноту мне. Я сделал то же самое, а затем легким движением руки заменил ее двадцатку своей десяткой. Ладно, вы ж понимаете: эта фигня стоит денег. Мы подобрали остатки на свои жвачки, подождали, пока освободится путь, и снова встретились в пабе.

Только тогда я сообразил, что находился в туалетной кабинке с женщиной, у нас было некоторое количество наркоты, а я даже не попытался хоть что-нибудь предпринять. Я решил сберечь пару дорожек на потом и во второй раз повести себя иначе.

Мы с Хейзл мило болтали на все более отвлеченные темы, рассказывали друг другу о детстве. Минуты уходили. В конце концов разговор опять вышел на Сьюзи, и я решил зайти с другого бока.

— И почему люди так ревностно охраняют все, что связано с их ориентацией? Я согласен с этой, которая сказала, что не надо исключать из поля зрения половину населения.

Видите, куда я клоню?

— Правда? Так, значит, тебе доводилось спать с парнями?

— Мне? Нет, иди на фиг! Я имею в виду… Нет, не доводилось, но тут, понимаешь, все очень непросто!

— Ты о чем?

— Так я тебе и сказал!

— А что? Скажи! Я умею хранить тайны!

— Выходит, ты умеешь, а я не умею, так? Бабы могут не болтать, а мужики не могут!

— Что-что? Не понимаю!

— Я о вашей с Сьюзи тайне. Ты хочешь, чтобы я открыл тебе свою большую тайну, а сама запираешься. Не очень-то честно, а?

— У меня нет никакой тайны.

— Ну, как хочешь…

Какое-то время Хейзл обдумывала мое предложение, потом наклонилась ко мне и сказала так тихо, что я ее едва слышал:

— Ладно, там на самом деле ничего особенного нет, но ты все равно никому не говори, договорились?

— Ага, заметано! Рассказывай!

— Нет, сначала ты! Расскажи, что у тебя там за тайна…

— Так не пойдет! Вдруг я откроюсь, а ты нет?

— С какой стати? Давай я все расскажу, но только после тебя.

— Хитрая какая… — тянул я время.

— Что опять не так?

— Сначала ты расскажи!

— Дудки! Слушай, ты сам поднял эту тему, так что рассказывай первый, или я вообще выбываю из игры.

— Давай одновременно, хором, — предложил я.

— Как так? Мы же не услышим друг друга.

— Тогда давай напишем. Договорились?

Хейзл согласилась и вытащила из своей сумочки бумагу и ручку. Она протянула все это мне, и я задумался, что бы такого написать. На самом деле ничего у меня за душой не было — просто я хотел, чтобы она клюнула на мое признание и проболталась. Что может сойти за темную и сокровенную тайну? Я не собирался писать, что каждое воскресенье беру за щеку у всяких придурков, сколько бы раз она ни сидела на Сьюзином лице. Всему, знаете ли, есть предел. Нет, что-нибудь такое смачное… И я признался, что люблю, когда девушки с пристежным фаллоимитатором трахают меня в задницу. Здесь нет парней, но все равно — в таком обычно не признаются. Я, во всяком случае, не признаюсь.

Я протянул ручку Хейзл, и она несколько минут строчила, пока не объявила наконец, что готова. Мы обменялись записками, я жадно развернул бумажку и обнаружил там единственное слово: «Лох!» В следующее мгновение она визжала от смеха, а я пытался отобрать у нее свое бредовое признание, но с таким же успехом я мог бы вырывать ребенка из пасти ротвейлера.

— О господи…

Борясь со мной, Хейзл не переставала смеяться.

— Отдай! Отдай! — вопил я, лишь подзуживая ее. — Я пошутил, это все выдумки, я не всерьез! Просто я хотел вытрясти из тебя, что там у вас с этой дурой!

Она толкнула меня локтем в живот, и я свалился на пол.

— Ах так? Ладно же, тогда я и подавно ничего тебе не скажу!

Я тяжело опустился на сиденье, униженный и измученный. Эх, и почему я не написал что-нибудь такое же?

— Какая же ты сука… Я думал, у нас все по-честному!

— Не переживай. Я не собираюсь никому это показывать. Просто хотела тебя поддразнить. Купи мне выпить, и мы вновь станем друзьями.

Я ее послал, но она обещала показать всем мою записку, если я не куплю ей выпить.

— Ты меня шантажируешь?

— Да. Гав-гав-гав! Иди, и тогда я отдам тебе записку.

Я сходил в бар и купил Хейзл водки. Тут мне пришло в голову глянуть, что она мне отдает, и обнаружил там все того же «лоха». Тогда я придержал выпивку, пока не получил настоящую записку.

А трахнуть ее тоже не получилось: пришел ее парень и лишил меня последних надежд на пьяную любовь. Вечер был окончательно испорчен.

Я стоял в гостиной Дона, вспоминал и старался представить, что скажет Хейзл сегодня… в понедельник… на следующий день… Мне есть к чему готовиться, но что я могу, кроме как рассказывать всем по очереди, будто я хотел выудить из нее пикантные подробности и на самом деле все это выдумал? Никто не поверит, что меня не трахают в задницу. Они просто не захотят расставаться с таким заблуждением. От такого люди всю жизнь не могут отмыться. Вот вы гляньте на Ричарда Гира. Столько слухов! А он, может быть, не делал ничего особенного — просто пытался узнать у Ким Бессинджер, не сношается ли она с ослами или что-нибудь в этом роде. И чем это для него кончилось?

Будь оно все проклято!

Я уже надел ботинки и взял плащ, и тут вспыхнуло еще одно воспоминание. Я, Пэдди, Мэт и Дон сидели вот за этим столиком, дело было к утру. Мы болтали, выпивали и расправлялись с остатками дури — у кого какая осталась. Стойте! К тому времени я уже рассказал Пэдди про Хейзл, и мой рассказ не вызвал у них особого восторга. А он… Черт! Он и в самом деле кое-что рассказал нам. У Пэдди возникли те же подозрения, что и у меня, а Сьюзи оказалась не столь скрытной. Хотя, видимо, и она наверняка начала с этой обязательной фразы — «только никому не рассказывай». Представляете, Сьюзи подкатывала к Хейзл, когда они ездили к двум каким-то фотографам в Лос-Анджелес. Как говорят (во всяком случае, так говорит Пэдди), они обе слегка поддали, чуть-чуть нюхнули, а вернувшись в гостиницу — продолжили. Сьюзи начала валять Хейзл по всей кровати, целовать ее и ласкать. Как это принято у лесбиянок, веселая борьба незаметно перешла во взаимные ласки, но Хейзл вдруг взбесилась и, не дождавшись самого интересного, сбежала к себе в номер. Сьюзи оставшиеся полночи осаждала подругу на все лады, однако та не поддалась. Так и возникли эти непростые (если не сказать большего) служебные отношения. Хи-хи-хи.

А Сьюзи… Что Сьюзи? Она никак не могла взять в толк, с чего вдруг Хейзл взбесилась. Ей-то самой все было как с гуся вода. Кроме того, поведав это Пэдди, Сьюзи хотела убедиться, что ничего такого не сделала. Я понимаю Хейзл, которая не спешила поделиться воспоминаниями. Что ж, посмотрим, кто из нас не умеет держать язык за зубами…

Только мне чуть-чуть полегчало, как в моем мозгу вспыхнуло последнее видение. Опять мы сидим вокруг стола, готовимся вынюхать остатки кокаина, Пэдди заканчивает рассказ, и тут меня сбивает с ног острейший приступ прямодушия: я рассказываю им… какое идиотство! Рассказываю про тот звонок Джемме. Нет, нет, нет! Позорность воспоминаний заставляла меня морщиться. Облегчая тогда душу, я не упустил ни одной мерзкой подробности. Я нудел десять минут кряду, они уже начали уставать, однако кокаин не дал мне остановиться, и я продолжил втаптывать себя в грязь. Кретин.

Почему я не умею молчать? Что со мной происходит?.. Я знаю, в чем дело. Пора завязывать. Мне и прежде доводилось тешить себя подобными мыслями. Теперь все. Дальше уже некуда. Хватит строить из себя слабоумного! Я не такой! Я — серьезный, чуткий парень, даже застенчивый, мне есть что сказать, чем поделиться. Я не из тех, кто засовывает в ширинку бильярдный кий, оставляя его торчать толстым концом наружу, и ходит так чуть не полчаса, пока его наконец не заметят. Выпивка и, что еще важнее, кокаин лишают меня разума, делают идиотом. Ненавижу! Я всегда был не прочь пропустить кружечку, но в последние годы пьянки начали сильно надоедать. Достаточно. Я не хочу становиться королем дебилов! Вчерашний вечер — наглядный пример. Господи, меня перестали воспринимать всерьез! Какой же я козел…

Все, эта пьянка была последней. Благодаря вчерашнему вечеру я наконец-то завяжу. Нет худа без добра. Отныне буду тихим, простым в общении, ненавязчивым. Представьте себе беспечного пацана, который проводит жизнь в чтении, застольных разговорах с гостями, ходит в спортзал или куда там принято ходить. Я стану счастливее. Зачем пить? Мне это больше не нужно. Все, конец! Пусть жизнь прожигают другие. Я увидел свет, и отныне я — другой человек. Люди начнут уважать меня за мой ум, за выдержку, они почувствуют, что на меня можно положиться, мне можно верить. Они будут обращаться ко мне за советом, почитать меня и даже — как знать? — восхищаться. Заставить себя уважать — это главное. Будущее вызывало у меня радостное предвкушение.

А пока буду всем говорить, что ничего не помню.

10. Похабная дюжина

Семьдесят четыре часа спустя я уже сидел в пабе и отрывался по полной. Кто бы сомневался! Выходные я провел как настоящий монах, с пивом благополучно разминулся, однако в понедельник, с наступлением обеденного времени и дня рождения Пэдди, все пошло кувырком. Я попытался было отбрехаться, но мои благие намерения разбились вдребезги: все в один голос закричали, чтоб я «не выеживался». Под неусыпным контролем Пэдди, который никому не давал отлынивать, трехкружечный минимум был преодолен, а на пятой кружке я уже не мог вспомнить, с какой это стати собрался завязывать. Мужская солидарность? А вы еще удивляетесь, что мы умираем первыми.

Мамаша стояла за мою новую жизнь горой. В субботу утром я позвонил ей и сказал, что с пьянством покончено. Добавь я, что бросаю порнографию, иду в бухгалтеры и селюсь на ее улице вместе с какой-нибудь безмозглой машинкой по производству младенцев, — счастью ее не было бы конца! Она перезвонила через несколько дней, узнать, как идут дела, и я сказал, что не то что «развязал» — разрубил одним ударом. Мама очень огорчилась. Я постарался ей объяснить насчет Пэддиного дня рождения, в которое не выпить нельзя, и что во вторник была лига чемпионов, которую транслируют только в пабе, а в среду мы всегда выпиваем, чтобы отметить середину недели и хоть как-то разнообразить это однообразие, а четверг — это, считай, почти пятница, кто ж не пьет в пятницу?.. Она не поняла. Ладно. По правде говоря, это вообще не для женщин.

Как бы ни был я сам собою разочарован, все же хорошо было вернуться «в лоно семьи». О моем поведении в прошлый четверг речи почти не шло. Можно сказать, что Пэдди, Хассим, Пол, Мэтт и остальные ребята приняли все как есть. У меня слетела крыша, а люди со слетевшей крышей всегда так себя ведут. Слава богу…

А вот с девушками дела обстояли иначе. Ни Мэри, ни Джеки (ни Сьюзи — из солидарности и в отместку за мою поддержку Дона) не разговаривали со мной. Неуютное молчание растянулось на несколько недель. Я чихнуть боялся. Впрочем, иногда они сменяли гнев на милость и заговаривали со мной, но делали это со столь плохо скрываемым презрением, что уж лучше бы игнорировали.

И еще Хейзл… Хейзл улыбалась мне через всю комнату, слала записки и отпускала шуточки «про жопу». Она делала это на глазах у всех, хотя обращалась только ко мне. Пэдди и те двое все понимали, зато остальные недоуменно чесали в затылке. Однажды, когда ее не было на месте, я рассказал им, что она просто обожает анальный секс и сама в этом призналась, а шутит на свой собственный счет. Большинство людей мне поверили. С тех пор каждый раз, как Хейзл отпускала очередной комментарий анального плана (на детали она не скупилась), всем становилось за нее стыдно.

Но в целом мне было не по себе, поэтому в тот период я старался как можно больше рабочего времени проводить в пабе. К счастью, ничего невозможного в этом не было, так как Стюарт безвылазно сидел «на съемках». «Съемки» на редакторском языке означали пьянку, или игру в гольф, или занятия испанским в саду, или еще что-нибудь. В общем, «съемки» стали означать все что угодно, только не сами съемки. Я не знал этого наверняка, однако у Стюарта было столько съемок, что в «Блинге» должно было сниматься народу больше, чем в «Бен-Гуре».[10] И вот в одно из его отсутствий у меня появился шанс отправиться вместе с Пэдди «на съемки». Только на этот раз «съемки» были действительно съемками.

— Отлично, а теперь прижмитесь друг к дружке покрепче и наклонитесь. Вот так, вот так, хорошо. А теперь улыбочку! — шутил Говард, в то время как на нас уставились двенадцать женских анусов.

— Как на велосипедных гонках… — сказал Толстый Пол.

Челюсть у него была где-то на уровне колен.

Съемку проводил «Эйс». Журналу исполнилось двенадцать лет, и Пэдди решил заказать съемку с двенадцатью моделями и разместить ее на двенадцати страницах. Название «Похабная дюжина» так и просилось. Посмотреть на представление зашел Пол; Хассима тоже ждали, но он так и не появился (нашел, видно, занятие поинтереснее), а Мэтт очень хотел прийти, однако у него только-только появилась некая девушка, от которой он был без ума. Она категорически запретила любую студийную работу. Можно было бы взять да соврать, да вот у Мэтта были очень серьезные «соображения». Он настаивал, что для него очень важно быть с Пенни честным во всем. Не пройдет и месяца, как она пошлет этого кретина куда подальше, а увидеть двенадцать голых женщин в одной комнате ему не придется уже никогда. Он не перестанет казнить себя за это и через сорок лет, когда будет старым, седым и тестостерона в нем останется не больше, чем в стакане воды. Вместо Мэтта Пэдди пригласил меня.

— Завтра у Говарда съемки с участием двенадцати девушек. Ребекка, Клэр, Андреа, Трейси — знакомые все лица. Говард выставляет кучу выпивки, а также немного пудры для носа. Ну как, пойдешь?

И что, по его мнению, я должен был ответить? Ради такого события я пропущу рождение собственного сына.

Говард быстро отщелкал половину пленки. Он снимал под разными углами, сделал несколько крупных планов, потом расставил девушек в других позах: они навалились друг на дружку, а Говард устроился у них между ног. Лично мне они напоминали куриные окорочка, которые вертят над огнем. Не знаю, представляете ли вы себе эту картину, но мне казалось именно так. Я был тверже камня и одновременно голоден как собака.

— Ну ни хрена себе… — только и сказал Пол. Куда уж точнее. Пэдди ничего не говорил. Он просто сидел, курил и потягивал неразбавленную водку, словно очарованный полотном старый мастер.

— И мне! — сказала Ребекка и, улучив момент, налила себе водки.

Половина девушек ломанулась к столу с выпивкой, а Трейси с Клэр тем временем отошли в сторонку и вынюхали по дорожке кокаина. Некая девушка, которую звали Натали, плюхнулась мне на колени и объявила во всеуслышание, что у меня встал. Затем она стала тереться о меня задницей и одновременно прижимать мои ладони к своим сиськам. Где-нибудь в Вест-Энде[11] за такое пришлось бы выложить целое состояние, но здесь цену назначал я. Вдруг к нам подскочила Клэр и тоже устроилась у меня на коленях. Они с Натали начали всячески миловаться (языки и все такое) — возможно, ради меня. Я тяжело задышал, не хватало воздуха. Кроме того, что я был возбужден, они своими дурацкими локтями чуть не переломали мне все ребра. Спихнув обеих на пол, я принялся растирать израненную грудь.

— Годфри, бедненький… Помяли тебя? — заворковала Ребекка.

Она попыталась добраться до моих штанов, но мне удалось ускользнуть от ее жадных пальчиков. Клэр напрыгнула сзади и несколько секунд ездила на мне верхом, пока я наконец ее не стряхнул. Остальные кинулись было туда же, но тут Говард сказал им, что пора строиться для очередного кадра.

— Мы еще тобою займемся, — хихикнула Клэр и ускакала прочь.

Водка убывала, кокаин таял, а девушки расходились все больше. Игривость их выходила за любые разумные рамки: они, словно стадо переросших школьниц, показывали худшее, на что только были способны. Не обошлось там, правда, и без заводил — Андрии и Трейси, — которые, стоило остальным начать успокаиваться, начинали снова подзуживать.

До сих пор я отделывался легко, чего не скажешь об отвечавшем за свет маленьком Джоне. Ему было никак не больше девятнадцати. Просто сегодня собралось так много народу, что Говард один не справлялся. Девушки цеплялись к Джону, не переставая. Он казался юным, беспомощным и застенчивым, словно ягненок среди шакалов, и вскоре хищницы учуяли запах крови.

— Джон, ты девственник?

— Джон, у тебя встал?

— Покажи нам его, Джон!

— Хочешь, я сделаю тебе минет, Джон?

— Джон, кого бы ты предпочел — меня или Трейси?

И так далее.

Вскоре они перешли к действиям. Они хватали Джона, целовали, щипали за задницу, делали подножки, а каждый раз, как ему нужно было нагнуться, — толкали. Они даже между ног ему несколько раз заехали, когда он отвлекался. Трейси разок так влепила, что Джон минуты две не мог разогнуться, а потом сказала, что может поцеловать — «и все пройдет». Остальные девушки начали смеяться и предлагать то же самое.

— Вот ведь шлюхи… — прохрипел Джон, ковыляя мимо.

Я очень ему сочувствовал, честное слово! Кому-то происходящее может показаться сплошным весельем, но Джону и вправду приходилось несладко. Как я уже говорил, в девятнадцать лет вы еще не можете как следует за себя постоять. Во всяком случае, я не мог. И у Джона это никак не получалось.

Говард спокойно взирал на Джоновы мучения и веселился не меньше девушек. Он все время просил замерять освещение — там и тут, тут и там, — лишь бы поиздеваться, а пока Джон вырывался, быстренько делал пару снимков. Все хохотали до упаду, вот только объекту веселья было не до смеха.

Я, Пол и Пэдди даже не представляли себе всю серьезность сложившейся ситуации.

Девушки приготовились к очередному кадру. Трейси лежала, широко раскинув ноги, а остальные к ней склонились и со всех сторон вылизывали. Говард сказал Джону, чтобы тот замерил освещение вокруг Трейсиных сисек. Джон начал неохотно приближаться. Глядя на него, девушки как-то нехорошо посмеивались. Он вошел в самую гущу и уже поднес экспонометр, как вдруг Трейси схватила парня и повалила на пол.

— Давайте срывайте с него одежду! — закричала она, и все навалились.

— Нет! — вопил Джон, но мощная волна плоти накрыла его с головой.

Девушки держали его за руки и за ноги, а Трейси уселась на грудь. Он пытался от них отбиться, да тщетно. Куда там! Вот если бы я, Пэдди, Пол и Говард выступили на его защиту… Нет уж, на фиг! Мы сидели и смотрели, как девушки сначала сорвали с него рубашку, а потом спустили штаны и трусы, оставив его в одних носках. Они дрались из-за его члена, словно стая голубей из-за булки от хот-дога, — хватали, тянули, теребили. Еще немного, и они бы его отрезали и спустили в унитаз. Однако Трейси придумала кое-что получше.

— Давайте добьемся, чтобы у него встал!

Девушки пришли в восторг. Андриа опустилась парню на лицо, а Трейси сосала, целовала и всячески его тешила. Джона заставляли возбудиться.

— Нет! На помощь! Убирайтесь! — кричал Джон откуда-то снизу, из-под двадцати четырех рук, которые ласкали каждый дюйм его тощего нагого тела.

Говард, сатанински посмеиваясь, щелкал кадр за кадром. Ждать пришлось недолго. Тело Джона предало его и протянуло девушкам палочку для игры. Девушки по очереди начали фотографироваться с членом во рту (Джон по-прежнему был распят): съемка скатилась в настоящее жесткое порно.

— Придумала! Попробую-ка я, каков он в деле, — объявила Трейси, встала в соответствующую позу и приняла Джона внутрь. — Ой, да он вполне… — поделилась она с остальными девушками, не прерывая экзекуции.

Мы с Пэдди тревожно переглядывались, а что предпринять — не знали. Все произошло слишком быстро. Надо было вмешаться раньше, теперь же мы утеряли всякую способность к действиям. Джон не прекращал борьбы ни на минуту: все время вырывался и звал на помощь. Мы же бездействовали.

Трейси с него слезла, и ее место заняла Ребекка. Остальные решали, кто за кем. Клэр, когда пришла ее очередь, оглянулась и заявила, что я следующий, и остальные девушки согласно заулыбались.

Вы можете сказать, что я просто не прочувствовал ситуацию, но вот мне интересно: каковы были бы ощущения любой из этих девушек, попадись она дюжине парней, которые бы раздели ее донага, издевались над ней, потом по очереди насиловали, а фотограф снимал бы их упражнения на пленку. Еще интереснее мнение суда по этому поводу. Серьезно, будь они парнями, а Джон — девушкой, каждой влепили бы от десяти лет до пожизненного, да еще заклеймили бы монстрами в газетах.

Ладно. Кто-то возразит, что изнасилования на самом деле не было, что Джон получал удовольствие, что он сам дал согласие в виде эрекции — вот только правда тут и не ночевала. Мужики не похожи на женщин, в нас куда больше машинального, и для прилива крови в эту маленькую головку вполне достаточно насильственной стимуляции. Да что там! По дороге на похороны няни мне попались «лежачие полицейские», и — вот вам, получите! — встал, хотя мне тогда было вовсе не до секса (впрочем, обратно я проехал тем же путем). Девушки вели себя по отношению к Джону плохо, с какой стороны ни посмотри. Меня поражало, что ни одной из них такая мысль просто не приходила в голову. Они играли с ним, будто стая собак с кроликом, которому жить осталось всего ничего. Унижение Джона распаляло их; студию наполнили садистское хихиканье и повизгивание.

— Пусть он кончит! Пусть он кончит! — вопила Андриа.

— Сейчас… Сейчас… — хрюкала в ответ Клэр.

— Засунь ему палец в задницу, у него сразу зашевелится! — предложил кто-то, но у Ребекки возникла другая идея.

— Давайте лучше вот этим!

Она держала здоровенный фаллоимитатор. Двенадцать глоток завопили от восторга и одна — от ужаса. В это мгновение я понял, что не могу больше отсиживаться и ничего не предпринимать. Я вскочил со своего стула и стал пробираться к Джону на помощь. Полдюжины я раскидал легко, так что Джон, быстро перебирая коленками, спасся бегством.

— Пошутили — и хватит! Вы и так зашли слишком далеко! — кричал я, а девушки тем временем липли ко мне, словно пыльца.

— Годфри тоже хочется! Дадим и ему! — завопила Клэр.

Под весом полудюжины девушек я вдруг начал клониться к полу. Пока мог, я держался на ногах, однако навались остальные, и мне приходилось все тяжелее.

— Пэдди, на помощь! — в отчаянии закричал я, а Пэдди с Джоном сидели и смеялись.

— Оставьте меня, шлюхи! — продолжал я вопить.

Девушки завладели моими ногами, а мой ремень вдруг оказался расстегнутым.

— Ну-ну, тебе понравится, — сказала Ребекка.

Андриа, Натали и Клэр больно схватили меня за руки и прижали мои запястья к полу.

— Пропустите, пропустите меня! — кричала Трейси, пробираясь сквозь толпу.

Я и девушки одновременно увидели пластиковый пристежной фаллоимитатор, который она уже смазывала. Штаны мои пошли вниз, а громкость — вверх.

— Нет! Помогите! Я серьезно! Нет! Нет! Нет! — вопил я. Все без толку.

Трусы с меня тоже стащили, и мой член с яйцами оказались сразу в дюжине тисков. Трейси вопила, что меня надо перевернуть.

— Нет! На помощь! Пэдди, сука, что ж ты сидишь?!

Но Пэдди был слишком увлечен зрелищем, чтобы прийти мне на помощь.

— Не понимаешь над чем смеешься! Ты следующий! — сказала ему Ребекка.

— Только попробуйте. Останетесь без денег, — ответил Пэдди безмятежно, напоминая им, кто тут главный.

— И я! Отпустите меня или останетесь без денег! — пригрозил я, только мне они не поверили.

— Не слушайте его, он не подписывает чеки. Он даже не работает в «Эйсе», — объяснила им Клэр, а девушки тем временем грубо переворачивали меня на живот.

Казалось, все было потеряно, но тут Андриа слегка передвинулась, и я смог высвободить руку. Пока меня не скрутили вновь, я попытался скинуть с себя Клэр и случайно съездил Натали по физиономии. Та завизжала, откинулась на спину и освободила мою вторую руку. Только я собрался всех их раскидать, как в этом отпала всякая необходимость. Мои линчевательницы, все до единой, бросились к Натали на помощь. Когда они вновь ее усадили, та, схватившись за нос, всхлипывала, а кровь так и хлестала у нее между пальцев.

— Дебил! — орала на меня Ребекка. — Какого хрена ты это сделал?

— Я нечаянно. А то вы меня не отпускали… — ответил я.

— Мы просто играли, тебе не делали ничего плохого, ублюдок ты вонючий! — надрывалась она.

— О-о-о… Бой дос… Кадеца, од бне ебо сло-бал… — всхлипывала Натали.

— Она права. Похоже, он ей действительно сломал нос, — подтвердила Клэр, отведя ее ладонь.

— Ублюдок! — прокричал кто-то.

На этот раз я не разобрал, кто именно, потому что все одиннадцать девушек вопили и визжали так, словно собирались проделать во мне несколько новых анальных отверстий.

— Тебе лучше убраться отсюда, — подталкивал меня к двери Пэдди.

— Сучонок! — кричала другая. — Мой бойфренд тебя убьет!

Интересно, она расскажет ему историю целиком или ограничится тем, что я расквасил физиономию ее подруге? Я уже развернулся, чтобы спросить ее об этом, но тут рядом со мной взорвалась бутылка водки, и нас с Пэдди окатило битым стеклом и алкоголем. Решив к ней присоединиться, несколько девушек схватили собственные метательные снаряды, однако вмешался Говард. Он отбирал у них фаллоимитаторы, банки с пивом и экспонометры, не переставая при этом кричать:

— Уберите его отсюда!

Дверь широко открыли, меня вытолкнули и с грохотом закрыли ее опять. Вдруг мне стало по-настоящему скверно. За что еще и такое? Разве я мог действовать иначе? Или нужно было позволить им отыметь себя в задницу? Позволить им мучить себя и унижать, как тогда Джона? Меня бесило их непонимание: они не видели за собой никакой вины. Очень хотелось пойти в полицию и настучать на них на всех, да что толку? Это будет как в той старой шутке про парня, который еле доковылял до участка и сообщил, что его на пляже изнасиловали две шведские нимфоманки, и тридцать восемь полицейских кинулись расследовать это преступление. Ха-ха-ха. Правда-правда, и дело не только в полиции. Где те присяжные, что посочувствуют мне? Мужики, все поголовно, недоверчиво смотрят и говорят, что у меня лучшая работа в мире. Я не оставляю попыток объясниться, но все, что я могу им сказать — «…нет, ты не понял! Двенадцать красоток распяли меня на полу и пытались заняться со мною любовью против моей воли. Это было ужасно!». Я и сам чувствую себя полным говном, когда произношу это вслух. А женщины… Они всегда — именно всегда — говорят, что изнасиловать мужчину невозможно. Старая песня про то, что «если он не захочет, то у него не встанет». С этим я разобрался выше.

Вот так. Никто мне не верил. А если и верили, то не понимали, чем я недоволен. Иногда я задумываюсь, не чувствуют ли нечто подобное проститутки, когда их насилуют.

А впрочем… Один человек поверил мне и посочувствовал от всей души. Дверь студии распахнулась во второй раз и оттуда, спотыкаясь, вышел Джон. Он двигался с некоторым трудом и выглядел несчастным. Мы пошли к метро.

Он поблагодарил меня за помощь, а я извинился, что не вмешался раньше. Джон сказал, что ничего страшного, только мне легче не стало. Когда мы дошли до станции и уже прощались, Джон заметил кровь на моих костяшках, но то была не моя кровь. Мы смотрели на меленькие царапины от зубов Натали, и Джон наконец сказал:

— Здорово ты ей влепил, приятель!

11. Психи

Всякий раз, когда я рассказывал эту историю, в ответ мне говорили одно и то же. Знаете что? «Ты рехнулся!» Еще бы я не рехнулся! Лично у меня сложилось впечатление, что работа в порноиндустрии открыла мне глаза на сумасшествие как таковое. Никакая ученая степень по психологии не может этого дать. Я не о тех якобы смешных надписях вроде: «Чтобы работать здесь, не обязательно быть сумасшедшим, но безумие сильно облегчает жизнь». Всякие зануды любят вешать такие над рабочим столом. Нет, я говорю о проницательности, благодаря которой любая неадекватность сразу бросается в глаза. Прежде я был к этому совершенно не способен. Люди из системы социального обслуживания населения могут тешить себя надеждой, что знают все о психическом здоровье этой страны. Поверьте мне: только работая в порноиндустрии, можно понять, сколько психованных ублюдков гуляет по улицам!

О письмах я уже упоминал. При всей их дикости они просто смешат. «Почитай!» — говорите вы. И все. Письмо не может сделать вам больно (письма-бомбы, письма с сибирской язвой и боксерские перчатки на пружинах не в счет). Пишущий находится за мили от вас, так что при дефиците времени вы можете швырнуть конверт в мусорную корзину. Однако существуют еще телефонные звонки, или вас могут подождать на улице, или некие посетители будут ошиваться внизу, около секретарши, или крайне неблагополучная в психическом отношении личность вдруг объявится рядом с вами прямо в офисе (если Уэнди забыла закрыть автоматические двери). В общем, есть от чего полезть на стену.

Несколько месяцев назад к нам один такой псих приходил. Он искал Джерри, одну из наших девушек. Парень представился ее бойфрендом и утверждал, что «они» решили сниматься вдвоем. Если мы сможем им в этом помочь, то это будет очень мило с нашей стороны. Уэнди, шутки ради и просто чтобы от него избавиться, сказала, что мы не можем брать на работу непроверенных людей. Если он не против, пусть сделает несколько любительских снимков, где они с Джерри «вдвоем», и пошлет их нам, а там видно будет. К сожалению, этот посетитель всегда, всегда, ВСЕГДА заблуждался. Через несколько дней он пришел, сжимая в руке конверт с фотографиями.

— Годфри, оторви задницу от стула и спустись ко мне. Тут один псих… — сказала Уэнди по телефону.

— Ну и что? Почему ты звонишь именно мне? Обратись к кому-нибудь еще, я с ним уже общался.

Я жевал бутерброд и читал «Гарри Поттер и Кубок Огня».

— Все ушли — кто обедать, кто на съемки. А теперь встань и помоги мне с ним разобраться, иначе я пущу его внутрь и укажу путь к твоему столу.

— Ах ты, зараза… — только и успел я сказать, прежде чем она повесила трубку.

Я неохотно пошел к выходу. За стеклянными дверьми меня ждал некий улыбающийся маньяк.

— Не пропускай его внутрь, говори там, — предупредила Уэнди, будто я и сам не понимал.

— Добрый день! Могу я вам чем-нибудь помочь?

Кретин пустился в объяснения. Он рассказал про «свою девушку», про желание сниматься и про разговор с «той милой дамой», которая посоветовала сделать несколько фотографий. Вот они.

— Я просмотрю их вместе с вами, потому что там есть несколько жестких снимков, не предназначенных для печати.

В ответ я кивнул, с трудом скрыв досаду.

— Вот первый.

И протянул мне нечеткий, засвеченный снимок, на котором он стоял в носках и трусах. Комната напоминала гостиную Реджиналда Кристи.[12]

— Я не стал возиться с разогревочными фотографиями, а сразу перешел к главному. Ничего?

— Ну… Да, прекрасно… — сказал я.

На следующем снимке носки оказались сняты.

— Тяжело с этим автоматическим пуском… Никак не получается попасть в кадр целиком…

Тут не было ни носков, ни трусов, ни головы.

— Слушайте, оставьте снимки мне. Когда у меня будет время, я их как следует рассмотрю.

— Нет-нет, лучше так. Я хочу перебрать их вместе с вами. Там надо кое-что объяснить с освещением, еще кое с чем…

— В этом нет необходимости. Про освещение я знаю все, так что оставляйте. Я взгляну на них у себя в кабинете.

Я уже решил, в какую именно мусорную корзину они отправятся.

— А, отлично! Я пойду с вами.

— Боюсь, это невозможно. Такой у нас порядок. Уж вы извините. Таковы условия страховки.

— Страховки? — удивился мой собеседник.

— Да, видите ли… Если в офисе произойдет несчастный случай, это обойдется нам не в одну тысячу фунтов.

— Не беспокойтесь, со мной ничего не случится…

— А если все же случится, то отвечать будем мы.

— Хорошо, я буду вести себя очень аккуратно!

— Боюсь, мы не можем взять на себя такой риск. Мне очень жаль.

— Ну хорошо… Могу я где-нибудь расписаться, что не буду подавать на вас в суд? Действительно, дайте мне ручку, и я что-нибудь такое вам напишу.

Да, избавиться от него не так-то просто.

— Ладно, договорились…

Его глаза зажглись, но я продолжил:

— Взглянем на них здесь.

— А… Что ж, хорошо…

Он выглядел слегка разочарованным. Ведь еще немного, и его пустили бы туда, к чудесам…

— Тогда перейдем к следующему. — И он протянул фото, на котором этот маленький скелет играл со своим кривобоким эрегированным членом. — Ой! Жесткий снимок! Лучше мы его уберем. Тебе ведь не хочется на него сейчас смотреть, да?

«Мне не хочется смотреть ни на один из них!» — чуть не сказал я. Но таких идиотов лучше не злить.

— А вот на этом я ползаю по полу. Неплохой, правда? Как думаешь?

Я оглянулся на Уэнди, которая строила мне рожи из-за своего стекла. Кретин оглянулся, но Уэнди уже успокоилась.

— Наверное, ей тоже интересно посмотреть? — радостно спросил он.

Как бы мне ни хотелось втравить во все это Уэнди, я решил не усугублять ситуацию. Надо просто вывести его за дверь и при этом не огрести.

— Лучше посмотрим их вдвоем, — ответил я, но тут маньяк поднял пару снимков повыше, чтобы Уэнди было видно.

Она улыбнулась и кивнула ему.

— Здорово!

И тут же подняла трубку, хотя телефон не звонил.

Мой собеседник остался очень доволен ее реакцией и протянул несколько крупных планов своего члена и яиц, однако Уэнди уже давала наш адрес и номер факса гудящей трубке, так что ей было не до того.

— Не обращайте внимания, — сказал он и вновь переключился на меня. — Еще один жесткий снимок…

Голова у меня шла кругом. Тяжело, и когда человек просто показывает вам собственные фотографии. А вот когда он на них еще и дрочит, глядя на фотографии Джерри, то изображать вежливый интерес становится почти невозможно!

— Ладно, мне и вправду… — начал я, но кретин схватил меня за руку.

— Нет-нет, осталось всего два. Вот я немножко промахнулся, с автоматическим пуском тяжело, зато тут видно, что я могу…

На этом снимке он кончал.

— Прекрасно… Э… Хороший материал. Я обязательно передам его человеку, который отвечает за подобные дела.

— Так когда наши с Джерри съемки? На этой неделей могу прийти в любое удобное вам время, — заверил он меня.

— Право, не знаю… Боюсь, она сейчас очень занята, и не в моей компетенции вносить изменения в ее график. Мы вам позвоним, — добавил я, лишь бы от него избавиться. (Потом я свалю эту работу на кого-нибудь еще, когда он придет в следующий раз… возможно, что и завтра.)

— Тогда, наверное, я должен оставить вам свой номер?

— Конечно, почему бы и нет?

Он написал свое имя (Колин Дэиш), адрес и телефон.

— А вы точно мне перезвоните?

— Непременно! Возможно, не сразу… Надеюсь, вы меня понимаете…

— Да, да! Но вы точно перезвоните?

— Ну, возможно, это буду не я, а фотограф. Я только введу его в курс дела, — сказал я и начал пятиться к автоматическим дверям.

— Хорошо, великолепно… Извините, а как вас зовут?

— Зовут? А… Дон! Дон Аткинс! Перед выходом обязательно позвоните и спросите, на месте ли я, чтобы не терять зря времени на поездку.

— Великолепно… Дон, большое вам спасибо! До скорой встречи!

Уэнди уже открыла мне двери.

— А, чуть не забыл! Уж коли я здесь, можно быстренько переговорить с Джерри? Мне нужно у нее кое-что спросить.

Колин всматривался в глубину офиса.

— Боюсь, ее здесь нет. Она на съемках.

— На съемках… — У него перехватило дыхание. Еще бы! Услышать, что твоя баба раздевается догола перед кем-то еще!

— А когда она вернется?

— Со съемок она отправится прямиком домой. Так что увидитесь вечером.

— Где? — спросил Колин.

— У вас дома, — ответил я. — Ладно, до свидания.

— Она ко мне сегодня не собиралась. Мы договорились, что я приду к ней, да вот беда… Я потерял ее адрес. Не поможете?..

Ну и ну! Колин так складно врал, что я почти верил ему.

— Вряд ли мы сможем вам помочь, Колин. Мы не даем адреса девушек незнакомым людям. Такова политика компании.

Теперь я обеими ногами стоял по ту сторону автоматических дверей.

— Но мы знакомы!

— А, да, конечно… Увы, такова политика компании. Это примерно как со страховкой. У нас просто связаны руки.

Вот бы и тебя связать, приятель!

— Мой вам совет, дружище: возьмите да и позвоните ей!

— Верно, верно, хорошая мысль! Какой у нее номер?

— Разве вы не знаете ее номера?

— Я и его потерял.

— Ах, как неудобно получилось… Мне очень жаль, однако мы и телефонные номера не вправе давать. Таковы правила.

— Отступите от них хоть раз! — взмолился Колин.

— Мне очень, очень жаль, но меня уволят, если я так сделаю.

— Я никому не скажу…

Я нагнулся к нему и тихо прошептал:

— Вы-то, может, и не скажете, а вот она — обязательно, — показал я на Уэнди большим пальцем. — Уж вы извините.

— Так ведь Джерри моя девушка!

— Да! Да! Да! Мы знаем! Только если мы будем давать телефонные номера девушек по первому требованию, то они могут оказаться в руках любого психа с улицы! — сказал я и помахал ему на прощание — сквозь неожиданно захлопнувшиеся двери.

Само собой, Пэдди, Мэтт и все остальные, когда вернулись, от души повеселились, а Пэдди еще и рассказал кое-что.

Пару недель назад им позвонил некий человек и, чуть не плача, рассыпался в извинениях. Трубку взяла Мэри. Так вот он зашел в свой паб (где-то в районе Лестер-сквер), сел на свое обычное место и достал газету. При этом ему было как-то не по себе. Он оглянулся по сторонам. Все присутствующие смотрели на него, улыбаясь. Их лица были ему знакомы, да только этот парень никак не мог вспомнить, где он их видел. Поерзав еще немного, он быстренько допил пиво и отправился домой. Увиденное в пабе не давало ему покоя. И дошло до него уже дома. «Эйс» приготовил ему сюрприз: устроил для него вечеринку! А он не сообразил!

— Извините, извините меня! — говорил этот несчастный. — Я не понимал, с какой стати все на меня смотрят, словно ждут слова, а я просто молча сидел. Пожалуйста, пожалуйста, поверьте мне! Извините! Вы, наверное, теперь меня ненавидите. Вы пошли на такие траты, а я сбежал…

В конце концов он разрыдался. Мэри попросила его не вешать трубку и поинтересовалась у Пэдди, не устраивали ли они вечеринку для одного из читателей.

— Что ты несешь?

Однако ему стало любопытно, он взял у Мэри трубку и спросил у того парня, в чем дело. Читатель еще раз все рассказал, и Пэдди, стараясь его успокоить, начал убеждать, что «Эйс» не устраивал никакой вечеринки. Тот и слушать не хотел.

— Устраивали, устраивали! Это вы теперь так говорите!

— Приятель, я не лгу! С какой стати? Уверяю вас, никакой вечеринки вчера не было.

— Тогда почему в пабе было полно девушек из «Эйса» и все они смотрели на меня?

— Не знаю… Вы ошиблись. Это все, что я могу вам сказать. И потом, вряд ли девушки из «Эйса» были в вашем пабе, потому что… э… они все сейчас в Америке, где мы снимаем наш календарь.

— Неправда! Вчера вечером они все пришли в «Баджер Армз» и ждали от меня ответного жеста. Я не сообразил, поверьте! Не сообразил! Только поэтому и ушел домой! Извините меня! Пожалуйста! В следующий раз я не ошибусь!

— Послушайте, мы не устраивали никакой вечеринки. Зачем? С какой стати?

— Не знаю! Я сам никак не могу это понять. Наверное, поэтому-то я ничего и не сказал. От неожиданности. Извините!

Парень предлагал возместить часть расходов, и Пэдди задумался: а не обчистить ли его? Ведь вздумай тот жаловаться, никто ему не поверит. В конце концов Пэдди сказал, что извинения приняты. На этом все и кончилось. Во всяком случае, в «Эйсе» о том парне больше ничего не слыхали. Правда, напоследок он сказал: «Ну хорошо, спасибо. Пишите обо мне и впредь».

— Он входил в специальную премьер-лигу для психов, — закончил свой рассказ Пэдди.

— Не так давно у меня был похожий случай, — сказал Мэтт. — Как ни удивительно, с бабой. Она хотела узнать, почему мы всем моделям приклеиваем ее лицо. Это ломает ее личную жизнь и карьеру. В Стокпорте живет, не где-нибудь.

— Вам-то что! Лестер-сквер и Стокпорт далеко! А этот придурок здесь, за углом, и знает меня в лицо. Как думаете, он вернется?

— А ты думал! — ухмыльнулся Пэдди. — Обязательно вернется! Теперь ты не скоро от него избавишься…

Колин Дэиш удивил меня только одним: своей терпеливостью. Его не было целых десять дней. Наверное, все это время он мастурбировал и ждал телефонного звонка, которого ему не суждено было дождаться. А потом не выдержал, оторвал задницу от стула и пошел выяснить, что это мы так задержались.

— Тебя тут дожидается твой приятель, — услышал я в трубке голос Уэнди.

Вот так. «Твой приятель». Ни пояснений, ни предупреждения, а просто: «Твой приятель». Я неторопливо прошел к дверям, ожидая увидеть одного из «приятелей», а вместо этого столкнулся нос к носу с человеком, которого я хотел видеть меньше всего на свете, даже если бы мне предложили на выбор всех обитателей нашей планеты.

— Ах ты, сука! — прошипел я, проходя мимо Уэнди. — Ты почему ничего не сказала?

— Что? Мне с ним возиться? Как бы не так! Он твой приятель, не мой.

Я прошел сквозь автоматические двери, и Колин протянул мне руку.

— Дай, думаю, заскочу, а то что-то от вас ничего не слышно. Может, вы мне звонили, но не застали? — спросил он нервно.

— Нет, мне очень жаль, но мы вам не звонили.

Вдруг я осознал, что простого способа избавиться от него не существует. Он пришел сюда надолго, и совершенно не важно, сколько раз я его отфутболю. Колин будет приходить до тех пор, пока мы не сведем его с Джерри — что само по себе невозможно. Мне придется задушить это на корню, а не дожидаться, пока история станет совсем уж глупой. Не очень-то заманчивая перспектива. С виду он не из тех, кто хорошо принимает плохие новости. Хотя было видно, что у него, как это ни смешно, большой опыт по части таких новостей. Ну что за сука эта Уэнди! Мне ничего не оставалось, как посмотреть ему прямо в глаза и выложить все начистоту.

— Говорите, никто вам до сих пор не звонил? — спросил я.

— Нет. Во всяком случае, я ничего не слышал.

— Досадно, досадно… Но я не имею к этому отношения; звонить вам должен был фотограф.

— По какому поводу? Он хочет пригласить меня к себе в студию?

— Ну… Боюсь, что нет. Видите ли, мне очень жаль, и я тут совершенно ни при чем, однако фотограф просил вам передать, что, как ему кажется, он не сможет вас снимать.

— Что?! Почему? — У него отвисла челюсть.

— Ладно… Мне очень жаль, поверьте, я на вашей стороне, и все же он считает… Он сказал… В общем, он сказал…

И тут меня осенило:

— … что мы не снимаем мужчин! Я серьезно, мы действительно их не снимаем.

Я кинулся к Уэндиному столу и схватил номер «Блинга».

— Гляньте! Сплошные женщины и ни одного парня, вообще ни одного, видите? Мы фотографируем только женщин.

— Так ведь эта девушка сказала, что если я принесу свои фотографии, то мне разрешат фотографироваться с Джерри!

— Я думаю, она выразилась несколько иначе. Если вы принесете фотографии, на которых вы и Джерри, то мы на них поглядим.

— Нет! Она сказала не так! Она сказала, что я смогу фотографироваться вместе с Джерри, если принесу свои фотографии!

— Послушайте, не важно, что она сказала, потому что она всего лишь секретарша. Сейчас с вами разговариваю я, и мне очень жаль, но дела обстоят именно так. Мы не фотографируем мужчин, мы фотографируем только женщин.

— Почему? Так нечестно!

— Почему? Потому что таковы желания наших читателей. Ведь вы покупаете наш журнал? Найдя в нем одних мужиков, вы обрадовались бы?

— Среди читателей есть и женщины. Их желания тоже надо учитывать!

Я чуть не спросил его, давно ли он смотрелся в зеркало («тощий вонючий заморыш!»), и все-таки остался в рамках приличий.

— Женщин среди наших читателей немного. В основном это мужчины.

— В основном?

— Да, мужчины и лесбиянки.

На самом деле это не так. Согласно исследованиям рынка, существует немало женщин, считающих свою ориентацию традиционной и читающих наши журналы, хотя что они понимают под «традиционностью» — поди угадай. Поставим вопрос так: если вы застукали меня дома за чтением «Последних известий из мира мужских членов», насколько «традиционным» вы меня сочтете? Впрочем, нет никакого смысла путать этого ублюдка больше, чем он уже запутался.

— А вдруг, если там будут и мужчины тоже, женщины начнут вас покупать?

В его голосе звучала надежда.

— Очень сожалею, но это вопрос не ко мне. Я всего лишь посредник.

— А… — Он почти плакал. — Ладно, можно мне быстренько переговорить с Джерри? Мне надо ее кое о чем спросить.

— Боюсь, ее здесь нет.

— И в прошлый раз вы говорили то же самое.

— Верно, ее и тогда здесь не было.

— Ладно, где она?

— Не знаю… Наверное, дома или по магазинам ходит…

— По каким магазинам?

— Колин, откуда мне знать? Я с ней не знаком. Даже не встречался ни разу.

— Ладно, я хочу с ней поговорить.

— Так поговорите с ней при встрече!

— Но я не знаю, когда мы встретимся.

— Я думал, — она ваша девушка…

— Верно. И я ее люблю.

— Что ж, отлично. Значит, все улажено!

— Я понял, чего вы добиваетесь! — В его голосе слышалась угроза.

— Я ничего не добиваюсь, — ответил я.

— Нет добиваетесь! Вы намеренно мешаете нашей встрече… Суки! Я всего-навсего хочу с ней поговорить! — заорал он.

На этом мое терпение истощилось.

— Хорошо. Хорошо. Вы победили.

Я поднял руки и жестами попросил его успокоиться. Потом постучал в автоматические двери. Уэнди меня пропустила, и тогда я сказал ему все, без обиняков:

— Вот и хорошо! А теперь мы сделаем вот что. — Я переступил порог и закрыл за собой двери. — Я пойду в офис, а ты пойдешь отсюда вон, чтобы никогда сюда не возвращаться, договорились? Иначе я вызову полицию.

Колин мгновение пялился на меня, не веря собственным глазам, а потом взорвался:

— Ах ты, ублюдок! Дерьма кусок! Я убью тебя, урод! Я разворочу тебе всю рожу! Сука!

И так далее, и так далее, и так далее… А потом он уставился куда-то в пространство за моей спиной и начал изо всех сил кричать:

— Джерри! Джерри! ДЖЕРРИ!

Не думаю, что рожи, которые я ему строил из-за стекла, сильно помогли, хотя иногда приходится просто делать то, что кажется тебе правильным.

Питер, Джун, Стюарт, Пэдди и все, кому было слышно, высыпали из своих офисов посмотреть, что за переполох, и я прекратил свое представление, а им объяснил, что вот взбесился ни с того ни с сего… Уэнди — единственный раз за всю свою жалкую жизнь — выступила на моей стороне. Питер сказал ей, чтобы вызвала полицию.

— Уже вызываю, — ответила она, а я ухитрился и скорчил Колину напоследок еще одну рожу — так, чтобы не заметил Питер.

Кретин сразу озверел и начал колотиться в двери, не в силах до меня добраться.

— Похоже, ты ему не нравишься… — заметил Питер. — Что его так рассердило?

— Разве поймешь этих людей… — ответил я.

12. Не забывайте оглядываться

Колин намека не понял. Он позвонил нам десять раз подряд и говорил десятью разными голосами, хотя, как только к телефону звали Джерри, мы понимали, кто это.

— Джерри здесь нет. Ее здесь вообще не бывает, — говорили мы ему снова и снова, а он нас просто не слышал.

Бывало, он выходил из себя, иногда начинал нас умолять, но чаще всего пытался нас надуть: представлялся агентом или фотографом, заявлял, что снимет ее за миллион фунтов стерлингов и тому подобное. Во всяком случае, я надеюсь, что это был он. Как бы там ни было, мы сообщили его номер и адрес полиции, они к нему зашли и припугнули арестом. Колин же, как любой нормальный псих, все отрицал. Он продолжил бесплодные попытки добраться до Джерри, звоня из таксофонов по всему Лондону. Я предложил Пэдди, чтобы одна из наших девушек позвонила ему, представилась Джерри и поддразнила бы, однако Пэдди рассудил, что это только усугубит ситуацию.

Прошло еще несколько недель, прежде чем Колин появился в офисе вновь. Внутрь он не заходил — ошивался где-то неподалеку и ждал… появления Джерри, наверное. Шансов у него было немного, поскольку Джерри жила в Будапеште и в офисе вообще не появлялась. Это также было сообщено Колину во время очередного телефонного разговора, и он опять пропустил все мимо ушей. По его мнению, Джерри жила в Гилдфорде — он вычитал это в одном из написанных мной же интервью. Впрямую Колин ничего такого не говорил, но вы понимаете, о чем я. Возможно, мы слегка перестарались с шуточками, когда он еще только начинал свои розыски, а теперь его уже было не переубедить. Джерри жива, у нее все замечательно, она ждет не дождется, когда же он ее найдет, а мы — их враги — не даем им воссоединиться.

— И все же… Пусть Хейзл ему позвонит, — предложил я.

— И что она ему скажет? «Отвали, козел»?

— Нет, пусть скажет что-нибудь вроде: «Ах, Колин, мне тут рассказали, что ты меня ищешь. Они не позволяют мне с тобой поговорить, однако я все у них выяснила. Я так хочу уйти отсюда, хочу быть с тобой. Если бы я только знала наверняка, что ты тот мужчина, который мне нужен. Докажи, что любишь меня! Положи ногу под поезд!»

— Ага! «Эй, кретин! Ограбь „Барклиз-банк“, будь добр!» — внес свою лепту Толстый Пол.

— А Колин не заподозрит что-то неладное? — спросил Пэдди.

— Ну, не знаю… Что я, психиатр?

— Я не собираюсь ему говорить ничего подобного! — запротестовала Хейзл.

— Слушай, мы ведь можем сказать ему, чтобы отвалил? Отделаться от него. Позвони ему, представься Джерри, скажи, что он тебе не интересен, или что ты вышла замуж, или еще что-нибудь, а если ему это не нравится, то пусть пойдет и утопится. Попытаться-то стоит? Хотя бы ради смеха.

— Нет, не буду.

— Ну и черт с тобой! Джеки, сделай доброе дело!

Но и она отказалась. А также Мэри, Сьюзи и Уэнди. Я-то думал, что Мэри или тем более Уэнди отважились бы, да с бабами всегда так. Стоит одной о чем-нибудь высказаться, как остальные тут же к ней присоединяются. Будто в школе. Жил себе парень, вполне нормальный, ничем таким не выделяющийся, да тут какая-то девочка, невзлюбив его, объявляет, что от него плохо пахнет или он весь покрыт блохами, — и пиши пропало. Ни одна школьница с ним не заговорит, не сядет рядом, как бы она ни сочувствовала несчастному ублюдку: ведь теперь он — Блохастая Вонючка и недостоин ничего, кроме жестокого, веселого презрения. А стоит не подчиниться, и станешь Миссис Блохастая Вонючка. Какая же девочка захочет такого? Кстати, черкните мне открытку, если догадаетесь, какое у меня было в школе прозвище.

В конце концов мы не стали звонить Колину, однако скучать нам все равно не приходилось. За неимением Джерри он охотился за мной и Уэнди. Колин имел дело именно с нами и, кажется, больше никого не запомнил. Когда мимо него проходили Мэтт, Хассим, Толстый Пол и Хейзл, то, по их словам, он не обращал на них ни малейшего внимания, так что нам с Уэнди можно было только посочувствовать. Мы еще раз связались с полицией, Питер добивался временного запретительного приказа,[13] а Колин тем временем возникал то там, то здесь.

Я до смерти боялся где-нибудь нарваться на него, а Уэнди и подавно. Он стал так часто мелькать на нашей улице, что нам пришлось ждать в офисе до тех пор, пока кто-нибудь нам не звякнет и не скажет, что он свалил. Пару раз мы выходили через черный ход, потому что Колин притаился где-то совсем неподалеку.

Как ни смешно, но мы с Уэнди даже сблизились на этой почве. Между нами, сам не знаю почему, с первого же дня установилась холодная вражда. Теперь же общая беда заставила нас почти забыть прежнее, мы и в самом деле начали ладить друг с другом. Мы сидели в офисе и болтали до тех пор, пока кто-нибудь не давал отбой, а потом шли вместе к метро, и каждый из нас отслеживал, чтобы другой благополучно туда зашел. Как там говорил Хамфри Богарт?[14] «Так началась эта замечательная дружба».

Я немедленно прикинул свои шансы. Вдруг удастся ее трахнуть? Как следует все обдумав, я решил не торопить события. Ничто так не бесило девушек, как моя попытка добиться с ними близости, — особенно тех, с которыми я успел подружиться (не самый длинный список). Наверное, они решали, что мне только это и было нужно, хотя ничего подобного! К счастью, парни мыслят иначе, иначе как бы вы могли тогда пригласить приятеля на игру в гольф? Он бы страшно обиделся и обвинил вас, что до сих пор вы только «делали вид», а на самом деле вам просто нужно было поиграть с кем-нибудь в гольф. О боже! Ладно… В общем, я пока не предпринимал никаких попыток, хотя решил взять ее на заметку и, возможно, отпраздновать Рождество вместе с ней. Дело вполне может выгореть, особенно если я по-прежнему буду старательно прикидываться «просто другом».

Сегодня была среда, и нам так никто и не позвонил. Мы с Уэнди сидели в офисе и ждали звонка от Толстого Пола, однако прошло уже двадцать пять минут, а от гада не было ни слуху ни духу. В последнее время все повадились забывать об этих звонках. Нас подвели уже в четвертый раз, и мы были просто вне себя от злости.

— Ой, забыл!

— У меня аккумулятор сел!

— Я думал, вам Пэдди позвонит!

— Я думал, вы сказали, что звонить больше не надо…

Впрочем, надо отдать им должное: если Колин попадался, они звонили обязательно. Поэтому я решил простить им такую забывчивость — они ж в половине случаев еще и лыка не вязали.

— Как по-твоему, ждем другие десять минут или сваливаем прямо сейчас?

— Давай свалим прямо сейчас.

Мы глянули вдоль улицы и убедились, что все спокойно. Вообще-то там было полно проституток, наркоманов и агрессивных, благоухающих мочой пьянчуг, но Колина не было. И мы пошли к метро.

— Надо нам с тобой в один из этих вечеров сходить куда-нибудь, выпить… — предложила Уэнди.

— Ага, было бы здорово, — согласился я. — Думаешь, пойти без затей в «Аббат» или еще куда-нибудь?

— Хм… Пожалуй, не туда. Не с этим идиотом, который все еще где-то тут ошивается. Не хотелось бы наткнуться на него по пути. Ближе к моему дому есть несколько замечательных пабов — если ты не против проехаться на север, — сказала она, взглянув на меня при этом так, что я поправил трусы без помощи рук.

— Ага, неплохо придумала, — буркнул я в ответ.

Сам-то я жил на юге, и Уэнди это знала. Мы оба наклюкаемся, времени будет уже пол-одиннадцатого — так куда же я поеду, когда ее дом тут, за углом?

— Мы могли бы это проделать сегодня же вечером. Ты как? — спросил я, весь кипя.

— Боюсь, не получится. Сегодня вечером Ливерпуль играет на своем поле, — ответила она.

— А-а… — протянул я, все вдруг поняв. — М-м!

— Что?.. Нет-нет, ты не понял. Ливерпуль сегодня действительно играет на своем поле, в Лиге чемпионов. Матч будут транслировать, так что я поеду к брату смотреть.

— А, правильно… Я и сам собирался посмотреть. Тогда, может, завтра?

— Да, с удовольствием! — сказала Уэнди, улыбнувшись.

Вот здорово! Я ее трахну, все идет к тому! У нее очень хорошая фигурка. Сама она невысокая, с большими сиськами, белокурые волосы. Пока мы с ней шли, я пытался вообразить, как она выглядит без одежды, и тут же понял, что сразу по приходе домой мне придется… В фильмах парни лезут под холодный душ, однако в жизни они выходят из положения иначе.

Возможно, я слишком увлекся этими мыслями, поэтому и услышал не сразу. Меня звали. Правда, звучало не мое имя. Там звучало «Дон».

— Дон! Дон! Притормози! Подожди секунду! Нам надо поговорить! Дон!

Я несколько раз прослушал эту фразу. Она повторялась снова и снова. В сочетании с ней до меня доносилось стремительно приближающееся «топ-топ-топ». Я вернулся на землю. Оглядываясь, я чуть не свернул себе шею. Колин несся к нам с Уэнди. Сердце у меня чуть не выпрыгнуло из груди, а изо рта вывалилась жвачка: красные огоньки его глаз быстро приближались.

— Вот дерьмо! Рвем когти! — завопил я и рванул вдоль улицы, оставив Уэнди на произвол судьбы.

Уэнди в ужасе завизжала и тоже бросилась прочь — насколько позволяли высокие каблуки. Ушла она, как вскоре выяснилось, недалеко. Сделав полдюжины шагов, она упала сиськами вперед, прямо в рассыпанный кем-то шашлык. Колин, похоже, ее вообще не заметил: он пронесся мимо, словно у него не было других целей, кроме меня.

— Дон, ублюдок, подожди! Стой там! Дон, стой, а то я тебя самого отымею! Дон!

Это было не то поощрение, которое могло заставить меня притормозить. Говорят, сумасшедшие, когда взволнованы, обладают силой пятерых человек. Что ж, когда один из них возжаждал моей крови, я развил скорость десятерых гепардов. Я рванул от Колина, словно гоночная машина без тормозов. Сначала я хоронился за углами, но Колин и не думал отставать. Может, свернуть в переулок-другой? Нет! Если я там буду пойман и избит, то меня найдут только через несколько дней! Я решил держаться больших улиц, где, если что, мои дорогие лондонцы могут вмешаться и прийти мне на помощь.

Я несся по тротуарам, огибая прохожих; Колин делал то же самое. Мне удавалось не подпускать его к себе ближе, чем на тридцать футов (это около девяти тысяч миллиметров — если вы читаете этот текст в Европе и плохо разбираетесь в нашей чудной системе мер и весов), но мой образ жизни и Колин быстро меня догоняли: мускулы деревенели, и я готовился к неизбежному нападению.

— Отстань от меня, придурок! — то ли вопил, то ли умолял я. — Оставь меня в покое!

— Дон! Стой, мудила! До-о-он!

— Хрен тебе! — каркнул я в ответ и продолжил свой бег, стараясь унять невыносимую боль в боку.

Не знаю, сколько бы я еще так выдержал, да вот уверен я был в одном: я действительно не хотел останавливаться. В результатах торможения я не видел ничего хорошего.

Не пробежали мы и полумили, как мои мощные прыжки сменились какой-то заплетающейся чечеткой. Сил у меня не осталось — лишь нежелание не быть зарезанным.

— Давай! — задыхаясь, понукал я себя. — Давай!

Ступни горели, бок разрывался, лицо заливал пот, который жалил глаза и обжигал щеки. Сердце колотилось. Я едва дышал, и еле продвигался вперед, но остановить меня не могло ничто — разве бы только сигареты из кармана выпали. Я обернулся. Колин был ближе, но расстояние между нами больше не сокращалось. Он перешел на мой шаг и держался футах в двадцати, а выглядел, слава богу, немногим лучше меня. Наша гонка неожиданно превратилась в войну на истощение. Победит самый целеустремленный. Колин хотел съездить мне по зубам. Я не хотел, чтобы ему это удалось. Вот как все упростилось.

Я не сдавался. С Уордор-стрит я свернул на Оксфорд-стрит. Толпы стали гуще, и я прикидывал, не удастся ли заскочить в какой-нибудь магазин, чтобы он потерял меня из виду. Не факт. Хотя, если там окажется большой круглый стол для демонстрации модной одежды, возможно, у меня получится поставить его между собой и Колином, а тем временем подоспеют охранники.

Спортивный магазин подходил как нельзя лучше, так что я пробился сквозь толпу и завалился внутрь. Колин не отставал и был уже тут как тут, а я оглядывался в поисках спасения.

Посередине стояла большая квадратная корзина с мячами. Подходящее препятствие. Я, покачиваясь, остановился рядом и схватился за край: ноги у меня подкашивались. Не успел я пару раз вздохнуть, а Колин оказался рядом; он сразу начал за мной гоняться. Сообразив, что я не подпущу его и что мы лишь бегаем по кругу, он неожиданно остановился и рванул в другую сторону. Однако я был начеку и сохранял между нами все те же досадные сто восемьдесят градусов.

— Иди сюда, ублюдок, я хочу с тобой поговорить!

— Дудки, приятель, ты просто псих!

— Остановись, сука! Умоляю!

— Выкуси!

— Я тебя убью, честное слово!

— На помощь! Помогите же мне, козлы! — завопил я, и полмагазина посмотрело в нашу сторону.

— Подожди минутку!

В голосе Колина слышалось крайнее отчаяние. Он юзом затормозил и сделал вид, что понесся против часовой стрелки, а сам опять кинулся по часовой, потом опять встал и начал делать вид, что бежит так и эдак, лишь бы меня поймать. К несчастью для Колина, я синхронно откликался на каждое его движение, и он не приблизился ко мне ни на дюйм (одна тридцатидевятитысячная километра) — мы лишь танцевали вокруг корзины.

— Подожди! Подожди же! — обратился я к нему. — Давай успокоимся и на мгновение остановимся… Ладно? Ладно?

Колин немного угомонился. Я воспользовался моментом и запустил ему мячом прямо в лицо — расплющив при этом нос и подбив сразу оба глаза. Колин, воя от боли, упал навзничь. Я уже собрался бежать дальше, да в этой суматохе потерял ориентацию и напрочь забыл, где выход. Колин опять висел у меня на хвосте и, судя по его взгляду, был готов оторвать мне голову голыми руками.

— Ублюдок! Я убью тебя! Кусок дерьма! А-а-а-а-а-а!.. — вопил он так, что я, сам заорав от страха, кинулся головой вперед прямо в стеллаж с кроссовками.

Я смог подняться. Колин нырнул за мной и схватил за лодыжку. Я пытался его стряхнуть, но он держался мертвой хваткой, так что я тащил его по выложенному плиткой полу и громко взывал о помощи.

— Ублюдок! — продолжал он кричать, пока я вез его лицом по полу.

— Оставь меня, козел! — вопил я, пиная его при каждом удобном случае.

Наконец к нам со всех сторон кинулись охранники, а покупатели бросились врассыпную. Парочка стражей упала на Колина и попыталась отодрать его от моей лодыжки. Не тут-то было! Он вцепился, словно бешеный пес, обещая сожрать меня живьем и много чего еще. Я начал молотить по его пальцам шипованными кроссовками для игры в гольф — только тогда он меня опустил.

— А-а-а!..

Напоследок я расплющил его пальцы об пол, и тут до меня добрались оставшиеся двое гардов: моя голова оказалась под мышкой у толстого ублюдка, сидевшего на мне верхом.

— Скажи, чтобы вызвал полицию! — прокричал он своему напарнику, лопотавшему что-то в уоки-токи.

Колин сражался изо всех сил, стараясь до меня добраться. Видно, так уж мне суждено. Я до смерти устал и был готов все это перетерпеть, только бы приехала полиция и забрала психопата в кутузку. Я не сомневался, что так оно и случится. Колина не единожды предупреждали, чтоб держался от нашей фирмы подальше, а он напал на одного из служащих. Правда, кретин был весь в крови и изранен с ног до головы, на мне же не было ни царапины… Ну и что? Сколько раз мы на него жаловались? Он не слушал. Только что за мной гнались, потом напали, а прямо сейчас Колин вопил, что откусит мне нос, — и это в присутствии пятерых охранников. Плохи были его дела, можно не сомневаться. Вот только посадят-то его не навсегда, и после он может опять начать меня преследовать. Больше я ни о чем не беспокоился.

— Джерри не твоя девушка, — сказал я, лежа на полу под охранником. — Ты с ней ни разу не встречался и никогда не встретишься. Ты просто псих!

— Нет, не псих! Я люблю ее, и она меня тоже полюбит! Почему вы не дали мне с ней поговорить, уроды?

— И не мечтай, придурок!

— Все, хватит! — перебил нас охранник. — Оставьте это до приезда полиции!

— Не встревай, жирный! Тебе-то что за дело? — ответил я.

— Да, тебя это не касается, так что отвали! — сказал Колин без обиняков.

— Твоя правда! — согласился я, пока мы корчились под охраной, обходящейся магазину в двадцать фунтов в час (это на четверых).

Вот оно, взаимопонимание. Одно причудливое мгновение взаимопонимания. Оно было под стать нашим отношениям — странным и причудливым… до ужаса.

13. Вопли-сопли

Колину дали восемнадцать месяцев и назначили проверку от шеи и выше, как говаривал Стив Райт.[15] Теперь мы могли немного расслабиться, однако я с ужасом ждал его освобождения. Как ни глупо это было с его стороны, он продолжал писать Джерри, клялся, что будет любить ее вечно, и рассказывал ей про цвет своей мочи: медикаментами его накачали по самое горлышко. Мы получали по три любовных письма в месяц.

Затем в какой-то момент это прекратилось. Понятия не имею, что с ним сталось. Возможно, власти пронюхали и запретили ему нам писать, или Колин вдруг протрезвел и увидел, каким придурком он себя выставил, или переключился на кого-то еще. Не исключено, что моя последняя догадка верна. Когда осознаешь наконец, что шансов у тебя никаких, разлюбить куда легче.

Кстати о шансах. Вышесказанное относится и ко мне с Уэнди. Я ведь рассчитывал затащить ее в постель. При следующей встрече она продемонстрировала прежнюю холодность, если не хуже. Не знаю, в чем я провинился.

— Как насчет вечера? Наш договор остается в силе? — спросил я ее утром и в ответ получил лишь жесткий, прямо-таки стальной взгляд, от которого меня пробрало холодом до самых костей.

— Что это с ней? — удивился Стюарт.

— Сам не понимаю, — ответил я. — Наверное, Ливерпуль вчера проиграл или еще что-нибудь…

Стюарт на мгновение задумался и сказал, что ничего не понял. В порноиндустрии всегда так. Столько специальных выражений и эвфемизмов, что недопонимание стало общим местом. Пэдди — тот вообще утверждает, будто два собеседника запросто могут не догадаться, что говорят на разные темы. Бред, конечно, чего уж там, но мысль здравая.

Я сел за свой стол, закурил и рассказал Стюарту о вчерашнем происшествии, о разговоре в полицейском участке, где я провел полночи, составляя заявление и снабжая копов телефонными номерами, чтобы они связались с Питером и убедились, что меня можно отпустить. Я попросился домой, но Стюарт и слышать ничего не хотел.

— Кому-то из нас обязательно надо остаться. Сильно сомневаюсь, что это буду я.

У Стюарта на сегодня была назначена встреча с внештатными сотрудниками. Возразить тут нечего. Кому ж встречаться с внештатными сотрудниками, как не редактору? Однако мне все равно хотелось домой. Не то чтобы я так уж устал или что-то там еще, просто я хотел свалить и не мог не воспользоваться таким хорошим поводом. Так ведь нет! Стюарт уходил, а я должен был остаться. Ладно, как только он уйдет, я тут же на весь день смоюсь в паб, так что все не так уж плохо.

И уж коли зашла речь о внештатных сотрудниках… Мне тоже приходилось иметь с ними дело. Большей частью с теми, кто придумывает для нас похабные истории. Я общался с ними каждый месяц, примерно в это время. Так я и познакомился с Софи.

Софи была полной противоположностью Колину. Она писала для нас уже несколько месяцев. Каждый раз, как я получал от нее электронное письмо с очередным рассказом, разговор у нас был один и тот же: «Не забывай о правдоподобии». Я говорю не о какой-то там особенной броскости. Просто в ее рассказах женщинам очень уж неймется, им только дай снять чулки — совершенно непонятно, с какой стати. Такое поведение имело мало общего с поведением реальных женщин. Во всяком случае, известных мне женщин. Из-за этой фальши ее истории сильно теряли в привлекательности.

Как я уже говорил, парни не верят в развратных красоток, которые кидаются к ним со всех ног и лезут в трусы, едва сказав что-нибудь вроде: «Привет, как дела? У тебя красивые ботинки! Меня зовут Дебби». (Если, конечно, эти парни — не миллионеры. Хотя даже самые бесстыдные шлюхи должны какое-то время походить вокруг да около, чтобы выяснить, стоит ли овчинка выделки.) Так к чему это я?.. Господи, да ведь каждая знает, что может потрахаться с вами в любой момент! У всех парней в голове горит, не выключаясь, зеленый свет, и, чтобы затащить кого-нибудь в койку, мастерства от девушки не требуется почти никакого. Хотите, обзывайте меня сексистом. Впрочем, если вы дочитали досюда, то вам, полагаю, с моими убеждениями и так все ясно.

Мне доводилось разговаривать в пабе с девушками, которые пытались казаться крутыми и впечатлить меня своими постельными подвигами. Они рассказывали о гиперактивной личной жизни, а я всякий раз отвечал одно и то же:

— Делов-то! Будь у меня сиськи и то, что у вас между ног, меня бы в следующее мгновение трахали прямо на этом столе!

Тут они пускались в рассказы о том, какие они нимфоманки, сколько парней имело их одновременно, да стоило полезть к ним в трусы, как сразу следовало: «Ишь чего захотел!», «Размечтался!» или «Не дотрагивайся, тебе это не по карману!»

Наверное, дело во мне. Наверное, я козел вонючий. Хорошо, договорились. Вполне разумно. Тогда я хочу найти утешение в порнухе, хочу поверить, что и для козла вонючего не все потеряно! И объясните мне толком, с какой стати она пошла трахаться с этим парнем? Вот только не надо мне рассказывать про неодолимое желание, про ее любовь к этому делу… Я встречал сколько угодно баб, которые утверждали то же самое, но ни к одной из них в трусы я так и не забрался. Такими соображениями я руководствуюсь, и именно это я, что ни месяц, объяснял Софи и, что ни месяц, получал в ответ один и тот же рассказ:

«Мы с подругами оделись в самые наши сексуальные наряды и рванули в ночной клуб. На мне было крошечное вечернее платье, чулки в крупную клетку, высокие каблуки, а нижнего белья вообще не было. Все парни на меня смотрели, и я сразу завелась. Этот парень подошел ко мне и сказал, что его зовут Брюс. Брюс оказался пожарником, так что тело у него было соответствующее. Голый по пояс, с загорелым накачанным прессом, а бицепсы у него были такие, что я не смогла бы обхватить их и двумя руками! Он притянул меня к себе, и я почувствовала, как к моей ноге прижались десять дюймов напряженной плоти. „Пойдем трахаться!“ — предложила я и потянула его в туалет…»

И так далее.

Что ж, от такого рассказа мне не шибко-то легчает. Было бы лучше вот как:

«Мы с подругами оделись в самые наши сексуальные наряды и… ля-ля-ля… ля-ля-ля… я сразу завелась. Этот тощий ублюдок подошел ко мне и сказал, что его зовут Брюс. Оказалось, что Брюс работает в пиццерии, а плащ он так и не снял. Говорит, чтобы не обчистили в гардеробе. Пока мы танцевали, он все время дотрагивался до моей ноги — всякий раз, как наклонялся за очками. „Пойдем трахаться!“ — предложила я и потянула его в туалет. „Я забыл презервативы!“ — воскликнул он».

Нет, так слишком уж по-идиотски. Мы знаем, что она не пойдет трахаться с этим парнем из пиццерии. С какой стати? А вот в этом и весь секрет хорошего порнорассказа. Найдите убедительный повод. Почему она пошла трахаться с каким-то неудачником? Согласен, в своем рассказе я перегнул палку, но признайтесь: вы ведь понимаете, о чем я? А Софи никак не могла понять. Она отправляла один рассказ за другим, и каждый месяц я писал ей: «Слушай, я не понимаю. Почему она трахается со своим инструктором по вождению?» «Потому что она изголодалась и страшно завелась», — приходило мне ответное послание. Тогда я писал (опять же по электронной почте, все по почте):

«Она не станет так себя вести. Понравься ей инструктор, она попросила бы его купить что-нибудь выпить, или пригласила бы к себе пообедать, или еще как-нибудь. Но она не станет сворачивать с проселочной дороги прямо посреди урока и брать у него ни с того ни с сего за щеку. Женщины так себя не ведут».

И я вновь переписывал рассказ. Девушка уже семь раз провалила экзамен и вот-вот провалит опять. Тогда она решает пустить в ход свое оружие и заполучить наконец права («Делайте со мной все, что хотите», — сказала она, потом оголила свою очаровательную жопу и перегнулась через капот). Я не претендую на лавры Вильяма Шекспира, но такой маленький поворот делает рассказ несколько интереснее. Куда лучше, чем «…меня охватило желание (с чего бы это?), и я принялась за его член, которому досталось не меньше, чем шестеренкам в коробке передач минуту назад». Да, сразу хочется стать инструктором по вождению…

Софи и на этот раз не усвоила урок, и в следующий месяц я получил рассказ о здоровенном молодом продавце и старой, изголодавшейся домохозяйке. Она затаскивает его в кабинку для переодевания… Опять двадцать пять. Для наглядности я закончил свое последнее письмо так: «Посмотри на это вот с какой стороны. Если я предложу тебе приехать сюда и взять у меня за щеку, ты ведь не согласишься, верно?» Еще бы она согласилась! Живет далеко, в Бирмингеме, семья, двое детей, меня не встречала ни разу, да и предложить мне ей нечего. Конечно, никуда она не поедет.

«Кто сказал, что не соглашусь? — прочитал я в ответ. — Всегда мечтала побывать в Лондоне. До связи». Что ж! Завяжем узелок на память.

На следующий день Софи прислала рассказ, в котором я вызываю ее в Лондон, привожу в свой офис (да, у меня шикарный офис с мягким ковром для веселых утех и кожаной мебелью семидесятых годов) и заставляю проделать все, о чем она мне писала, желая убедиться, что она знает, о чем говорит. Этот рассказ был лучшим из когда-либо ею написанных, и я его даже распечатал, чтобы в сортире прочитать еще раз (возникла у меня такая острая необходимость).

Внизу была приписка: «Надеюсь, тебе понравилось. Теперь твоя очередь. Расскажи, что бы ты хотел со мной проделать». Я вернулся на свое рабочее место и перечитал подробный текст Софи. Оглянувшись через плечо, я убедился, что Роджеру нет до меня никакого дела: он опять переписывал свое резюме, уже в третий раз на этой неделе. Остальным было тоже наплевать. Все сидели по своим углам, работая или, наоборот, отлынивая, и я начал потихоньку стучать по клавиатуре, остановившись только два часа спустя. Закончив рассказ, я отослал его Софи со словами: «Я тут слегка увлекся. Надеюсь, ты меня поймешь». После чего отправился в сортир и отдыхал еще пятнадцать минут.

Я посвятил незнакомку в свои самые темные желания и теперь испугался. Только бы я ее правильно понял! А если нет? Что, если в ответ на вопрос «О чем мне писать в следующий месяц?» я отослал ей длинный порнографический заказ? Я чуть не обделался. Перечитывая ее письмо снова и снова, глядя на него так и эдак, я весь день трясся от страха и придумывал всевозможные оправдания на самый крайний случай.

Только я собрался уходить домой, как пришел ответ, что само по себе принесло мне небольшое облегчение: ненавижу письма, исчезающие в никуда. Моя переписка всегда содержала личную и самую что ни на есть непотребную информацию, поэтому я постоянно боялся ошибиться и отослать что-нибудь такое Стюарту или моей тетушке Пэт.

Несколько напряженных мгновений я смотрел на имя Софи, потом убедился, что никто из присутствующих не обращает на меня внимания, и открыл сообщение.

«Годфри… Ну и ну… Кто тебя воспитывал? Плохой мальчик! Никогда в жизни мне не доводилось читать такие мерзости и гадости! Ты себе представить не можешь, сколько раз я кончила. В последний раз я так дрочила еще школьницей. Догадайся, где сейчас мои пальцы? (Уже догадался.) Годфри, этим оргазмом я обязана тебе! Жаль, ты его не видел… А писать можешь все, что захочешь. Меня ничем нельзя удивить. Чем жестче, тем лучше. Я хочу, чтобы в следующий раз ты трахнул меня в задницу. Напиши мне, как ты будешь это делать. Софи».

Моей эрекции позавидовал бы сам Пиноккио.

В тот вечер я заработался допоздна, судорожно сочиняя ответный рассказ. Наконец я нажал «ОТОСЛАТЬ» и чуть не кончил прямо в трусы. Я еле дотерпел до утра и, придя на работу, сразу полез в почтовый ящик. В добавление к прежним фантазиям Софи рассказывала о комнате в лондонском отеле. По моей указке она становилась перед камерой в разные позы, а потом я шлепал ее до тех пор, пока ее задница не заблестела, как нос у северного оленя из песенки про Санта Клауса. Вообще-то я не большой любитель порки. Особенно когда пришла моя очередь, и Софи пустила в ход здоровенную колючую щетку для волос (случись такое наяву, я выбил бы тебе оба глаза, любимая!), зато остальное вызвало у меня самый живой интерес.

В очередном письме я спросил ее, когда она собирается в Лондон, и получил в ответ что-то вроде «умеющий ждать получает все». Софи считала нас страшными грешниками, и моя доступность (короткая железнодорожная поездка) чрезвычайно ее возбуждала. «А что еще бы ты хотел со мной проделать? Расскажи! Не стесняйся, похабничай сколько влезет! Давай удиви меня!» — подначивала она. И я написал ответ…

На ближайшую неделю или около того ее рассказы поглотили мое внимание целиком. Я ни на чем больше не мог сосредоточиться и непрестанно мечтал о встрече с Софи, чтобы пришпилить ее наконец к стене. Мои веселый счет взлетел под небеса: я так часто отлучался в туалет, что Пэдди даже спросил, не пронесло ли меня.

Рассказы приходили один за другим, ответы тоже не заставляли себя ждать. Не получив ее письма, я засиживался на работе допоздна и уходил домой весь разбитый. Как мне хотелось увидеть Софи без одежды! А я даже не знал, как она выглядит… По ее собственным описаниям, совсем неплохо: только что разменяла пятый десяток, большие сиськи, брюнетка, большие сиськи, длинные ноги, большие сиськи и большие сиськи. Я почти видел ее, скачущей на мне верхом, вверх-вниз, с великолепными большими сиськами прямо у меня перед носом. О небеса!

«Как насчет следующей недели? Сможешь выбраться на одну ночь?» — спрашивал я. — «Ты мой маленький нетерпеливый мужчинка! Мечтаешь обо мне? Если я приеду сегодня вечером, что ты предпримешь? Расскажи, чтобы я была готова».

Я разражался похабнейшим рассказом слов в пятьсот и отсылал ей. Она в ответ признавалась в страстном желании испытать все это на себе, да вот беда: у нее не получается выбраться этим вечером, так что придется ограничиться играми воображения.

«Я оттрахаю тебя у себя в голове, милый!» — писала она, а я очень хотел ответить: «Весьма признателен! А то сколько можно мне мозги… терзать».

Всю следующую неделю я тряс ее на предмет встречи. С тем же успехом. Всякий раз, когда я предлагал день или неделю, она уходила от прямого ответа, отделываясь легкомысленными комментариями и рассказывая, какой я «нехороший». Тогда я предложил, что сам приеду в Бирмингем, если ей так проще. Можно снять комнату в гостинице, а она туда выберется как-нибудь днем. Пусть даже на час. По крайней мере мы принесем друг другу хотя бы частичное облегчение. Если ей так же плохо, как и мне, то даже пяти минут будет достаточно. На следующий день я получал рассказ. Софи приходила ко мне в гостиницу и как последняя дура трахалась со мной весь обеденный перерыв. Вот так… Еще один рассказик…

«И когда мы проделаем все это наяву?» — спрашивал я.

«Очень скоро, поверь мне! Что, тяжело? Понравился рассказ про гостиницу? Напиши, как ты меня будешь трахать где-нибудь в роще…»

Недоумение, обида и растущее раздражение устроили в моей голове настоящую сумятицу. Я вышел на улицу и за десять минут выкурил две сигареты.

В чем дело? Она меня дурачит смеха ради или в самом деле хочет встретиться? Болтать с кем-нибудь на такие темы ужасно весело, особенно если вы не стесняетесь и предельно откровенны в описании своих фантазий, да со временем ощущения притупляются. Прекрасно, я у тебя на крючке, я готов — давай же перейдем к делу. Неужели она не понимает, что порнорассказов мне хватает и так? Конечно, в этих историях значится мое имя, и все же это мало что меняет. Точнее, меняло раньше, но лишь потому, что я считал это прелюдией к настоящему сексу. Сами по себе рассказы лишь дополнительная нагрузка, не более того. Интересно, когда Софи приходит в ресторан, она три часа кряду читает меню? Я вернулся и написал ответ:

«Дорогая Софи! Ты хоть представляешь, как сильно я тебя хочу? Я того и гляди лопну от желания! Нам надо встретиться прямо сейчас! Мое расписание свободно до самой смерти. Я готов прогулять любой день и встретиться с тобой где угодно, в любое время! Мы должны хоть что-нибудь воплотить в жизнь. Год».

Не прошло и часа.

«Дорогой Год! Какие нехорошие у тебя мысли! Я вся мокренькая от предвкушения! В ближайший приезд я обязательно воспользуюсь твоим приглашением. Мы остановимся в одном из тех непотребных отелей, где собираются проститутки. Хочешь, я оденусь шлюхой и ты подцепишь меня прямо на улице? Опиши это в рассказе. Софи».

И тут я взбесился по-настоящему.

«Иди в жопу со своими рассказами, я сыт ими по горло! Я хочу трахаться наяву, понятно? Ненавижу рассказы!»

Ужасно хотелось написать ей что-нибудь такое, но я понимал, что ничего хорошего из этого не выйдет. Меня обманули. Я почувствовал себя настоящим теленком. Она хотела лечь со мной в постель не больше, чем… любая другая из встреченных мною баб. Ей был нужен друг по переписке, с которым можно заниматься сексом по электронной почте. Несмываемое пятно в биографии старой домохозяйки. Зато риск — нулевой. Спасибо, что-то не хочется! Боже милостивый, у меня так давно никого не было, зачем мне все это? Я сделал несколько глубоких вдохов (с сигаретой в зубах) и составил ответ:

«Софи. Больше никаких рассказов. В моих глазах они потеряли всякую привлекательность. Я начал их писать лишь потому, что рассчитывал на что-то еще. Как видно, зря. Глядя на вещи прямо, я не могу видеть нас вместе, и это ужасно меня мучает. Извини за откровенность, да только порнорассказы я и так читаю целыми днями. Это мой заработок. А коли мы никогда не встретимся, то и наши письма — всего лишь очередные рассказы. Я хочу прекратить эту пытку. Всего наилучшего. Год».

Я нажал «ОТОСЛАТЬ» и с облегчением перешел к другим делам. Она ответила в тот же день.

«Ты знаешь все обо всем! Откуда тебе известно, что мы никогда не встретимся? У тебя есть магический кристалл? А вдруг я собираюсь приехать в ближайшие выходные? Я не претендую на чтение твоих мыслей. С чего ты взял, что можешь читать мои? Софи».

Она что, держит меня за идиота?

«Дорогая Софи, я не читаю твои мысли. Я сказал лишь, что ты не собираешься ложиться со мной в постель. Если я не прав — замечательно. Но тогда ты должна доказать свои слова на деле».

«Я никому ничего не должна. Если не хочешь утрахаться до потери пульса — что ж, тебе же хуже. Лично я предпочла бы…»

За этим следовал рассказ на пятьсот слов с описанием всего, что она решила со мною проделать. Закончила она словами:

«Насколько я поняла, тебе это больше не нужно. Или я ошиблась? Софи».

«Очень, очень нужно! Но заниматься этим, а не читать. Почему бы не перестать посылать фотографии голых задниц голодающим Африки? Если хочешь заняться со мною любовью, давай встретимся на следующей неделе. Я приеду в Бирмингем и сниму комнату в гостинице. Договорились?»

«Мне очень жаль, но если ты будешь так себя вести, то вряд ли я захочу с тобою встречаться. Софи».

«Вот видишь. Об этом я и говорю. Мы не встретимся никогда. Давай отбросим игры и поговорим начистоту. Я хочу заняться с тобой любовью, наяву. А ты хочешь заняться со мной любовью? Наяву? Это такой простой вопрос!»

«Вовсе он не простой… Я хочу, очень. Иногда меня так разбирает, что я не могу думать ни о ком, кроме тебя. Увы, я замужем и люблю своего мужа. Мне нелегко, поверь! Прошу тебя, пойми: я не шутила. Я правда хотела с тобой трахаться, правда-правда, но это невозможно… Дело не только во времени. Где ты был двадцать лет назад? Софи».

Наконец мне сказали правду.

Наверное, все началось с того, как я хотел донести до нее, что ее сюжеты недостаточно добротны, что женщины так себя не ведут. В том первом письме я сказал: «Если я предложу тебе приехать сюда и взять у меня за щеку, ты ведь не согласишься, верно?» И она ответила: «Кто сказал, что не соглашусь?» Так началась эта грустная сага.

Что ж, я оказался прав. Она не приедет делать мне минет, потому что не может и потому… Потому что потому. Хотя она кое-что теряет, как мне кажется.

Кто сказал, что ты не приедешь, Софи? Я сказал. И я знал, что говорил. Я никого из себя не строю, однако скажу тебе без обиняков: о том, что женщины не делают, я знаю все.

14. Сексплуатация

Прошло всего каких-нибудь семьдесят два часа. Я еще был раздосадован бесплодностью очередной попытки. Меня переполняли гнев, разочарование, тоска… Я находился в дорогущем ночном клубе, а рядом со мной стоял некий регбист и объявлял всем, кто его слышал, что «у этого парня лучшая работа в мире». Терпение мое иссякало. Сам я, будучи не в настроении, ничего ему не рассказывал. На вечеринку мы пошли вместе с Пэдди и Мэттом, и кто-то из них проболтался. Меня загнали в угол и закидали привычными вопросами. Бежать было некуда. Я пришел всего час назад и теперь был готов идти домой. А парня звали Брайан, и он не уставал снова и снова повторять:

— Мужик! Мужик, дай я тебе скажу! Оборжаться! Оборжаться, да и только!

Он был еще и австралийцем в придачу — то есть в восторг приходил буквально от всего, а уж услышав о моей работе, и вовсе чуть не кончил. Брайан говорил полчаса без передыху, пока мне не удалось от него сбежать, а через пять минут он нарисовался вновь.

— А, вот ты где! — воскликнул Брайан. — Вот мой приятель, его тоже зовут Брайан, хотя мы даже не родственники! Вот, Годфри, расскажи ему, о чем мне только что рассказывал. Ты послушай, приятель, тебе обязательно понравится!

Да чтоб вам всем! Спустя пятнадцать минут, за которые я показал чудеса минимализма, у меня было два лучших друга по имени Брайан. Наверное, они никогда бы меня не покинули, не затяни какой-то идиот песню австралийских регбистов. Брайаны немедленно всем объявили, что им «тоже придется», спросили, не присоединюсь ли я к ним («Только если мы решим совершить групповое самоубийство!» — таким был, наверное, мой ответ), и, виляя хвостами, весело поскакали прочь.

Надо было сматываться, пока они не вернулись, и я стал набивать карманы выпивкой, сигаретами, бутербродами и всем, что еще было бесплатного, когда ко мне подошла невысокая и явно отвязная девчонка, чтобы сказать «привет».

— Ну привет…

— Уходишь?

— Э… Возможно, — засомневался я вдруг.

— Кем ты работаешь у Фила Госса? — спросила она очень серьезно.

Праздник нам устроил именно Фил Госс. У него куча компаний по всему Лондону, и только одна из них занимается порно. Большая же часть — солидные фирмы: бухгалтерские, по съему жилья, маркетинговые. Бутерброды в моем кармане по праву принадлежали менеджменту этих компаний, но Пэдди и Мэтту удалось раздобыть приглашение на вечер (с бесплатной выпивкой) на том основании, что мы работаем под той же крышей.

— А что? — спросил я в свою очередь.

— Просто хочу узнать. Чем ты занимаешься?

Я окинул ее внимательным взглядом. Аккуратненькая брюнеточка с симпатичными веснушками и заплетающимся язычком. Прибавьте сюда густо подведенные глаза, короткие волосы и задницу, которой явно пользовались не только по назначению. Сойдет! Пора пустить в ход старый прием.

— Я работаю в одном из его порножурналов, — ответил я.

Похоже на двойные стандарты. С чего это я взял да и все ей рассказал? А с того! Я всегда готов поговорить о своей работе с женщиной, потому что так проще сразу перейти к делу и заговорить о сексе, даже если толком ее не знаешь.

— И зачем тебе это нужно? — спросила она.

— Не знаю… Наверное, чтобы не работать… — сказал я, развязно улыбнувшись, но не увидев ответной улыбки.

— Значит, по-твоему, в такой эксплуатации женщин нет ничего плохого?

Опять двадцать пять! Развязная улыбка сползла с моего лица.

— Где ты увидела эксплуатацию? — спросил я. — Что ты понимаешь под словом «эксплуатировать»?

— «Эксплуатировать» — значит показывать нас как куски мяса, а не как людей со своими мыслями и чувствами. Я хочу лишь узнать, правильно ли это по-твоему, а если нет, то как ты можешь заниматься этим каждый день?

— Прежде всего мы женщин не эксплуатируем и никогда этого не делали. Это одно из тех словечек, которым вас учат в вашей большой дурацкой школе для феминисток, чтобы вы ими бросались, сами толком не понимая, о чем говорите. Мы эксплуатируем женщин? И как же? Ладно, мужчины любят заниматься любовью. Мужчины занимаются любовью с женщинами. Мужчинам нравится разглядывать картинки с голыми женщинами, потому что это напоминает им о сексе. — Да, некоторым из нас и вправду не помешает освежить память. — Кого мы эксплуатируем? Тебя? Нет, потому что ты не снимаешься для нашего журнала. Мы эксплуатируем модель? Нет, потому что она получает за свою работу, которая доставляет ей удовольствие, деньги. Если кто кого эксплуатирует, то это модель: свое тело и мужские желания. Не мы.

— Вы используете женщин.

— Используем? Что ты под этим понимаешь? Как банки используют кассиров или рестораны — поваров? Тогда ты права, мы используем женщин. Куда нам деваться? Большая часть наших моделей — женщины. Нам, парням, туда не пробиться. Ровно по той же причине, по какой я низко оцениваю твои шансы попасть в «Чипп энд Дейлс».

— Это совсем другое!

— А я что говорю?

— «Чипп энд Дейлс» — танцевальная группа, форма вечернего отдыха. Женщин здесь привлекает хореография, а не порнография!

— Да-да! Именно хореография! Особенно когда одну из них выбрасывают со сцены, а она визжит: «Я у него потрогала! Я у него потрогала!»

— Я никогда не делала ничего подобного!

— Ты, может, и не делала, а сколько угодно баб… э… женщин — делали. Я никого не насиловал, но это не мешает писательницам-феминисткам вроде Паулы Аткинсон обвинять всех мужчин в том, что в каждом из них «спит насильник».

— Впервые о ней слышу, — сказала она, что неудивительно, так как я только что ее придумал. Все равно здорово получилось, правда?

— Мы эксплуатируем женщин ничуть не больше, чем календари о полярных медведях эксплуатируют полярных медведей. На самом деле мы их даже меньше эксплуатируем, потому что наши женщины дают согласие на то, чтобы их фотографировали. Не думаю, что мнением медведей интересуются. Только что какая-нибудь медведица гадила за кустом, и вот ее фотография уже висит на кухонной двери у любого любителя природы. Как тебе это понравится, а? «Вы только гляньте, как она тужится! Прелесть!» Если нам нужно сфотографировать девушку в тот момент, когда она гадит, мы доплачиваем ей пятьдесят фунтов. А что достается медведице?

Вообще-то я пошутил, но вряд ли она меня поняла.

— Это унизительно для женщин. Вы унижаете женщин. Вы пользуетесь их незащищенностью и наносите их самооценке непоправимый ущерб.

— Ты когда-нибудь разговаривала с порномоделью?

— Нет, но…

— Нет-нет, позволь мне закончить, — не дал я ей разогнаться. — Я знаком со многими порномоделями, и у меня складывается такое впечатление, что ты говоришь о некой группе людей, а сама ничего о них не знаешь.

— Они — женщины, и я знаю о них, наверное, побольше, чем ты, потому что я одна из них.

— Нет, они не женщины! Они люди! Лично я считаю твою позицию несколько сексистской, но это мое личное мнение. Я встречал множество порномоделей — очень разных, если говорить об их внутреннем мире. — Телом они — настоящие клоны. — Каждая приходит в этот бизнес по своим соображениям, и я не могу рассказать обо всех, однако одно не вызывает у меня сомнений: ты тут наговорила всякого дерьма, и кое-чем из этого они были бы оскорблены.

— Дерьмо, значит? Так почему же сотни женщин подвергаются нападению со стороны читающих порнографию мужчин?

— Почему? Потому что порнографию читает все мужское население нашей страны поголовно.

— Обвинению нечего добавить.

— Ой, и правда! Ладно, подумай вот о чем. В Голландии одни из самых либеральных законов в том, что касается порнографии и проституции, и при этом женщины на их улицах чувствуют себя в полной безопасности. Разъясните-ка этот момент, будь добра!

— Голландцы всегда были более просвещенными и более зрелыми в вопросах секса.

— Ага, и они не видят ничего плохого в порнографии или проституции. Я с ними согласен. Кто же из нас более зрелый?

— Ты считаешь проституцию решением проблемы? Ты бы легализовал женское рабство, верно?

— Легализовал? Да я бы сделал проституцию обязательной, как воинскую повинность! Каждая баба по исполнении восемнадцати лет должна два года отслужить в борделе. Впрочем, нет, отменяется. Только если она хорошенькая. А всяким там кошелкам — по три года в гладильном корпусе!

Не знаю, понимала ли она, но мое терпение иссякло, и я сосредоточил свои усилия главным образом на том, чтобы ее поддразнить. Получалось неплохо!

— Твоя мама тобою гордится? Она знает, чем ты занимаешься?

— Шутишь? Она была первая, кому я позвонил, как только получил эту работу. «Мам, привет, посмотри на меня. Посмотри, как низко я пал!» Красота!

— Как бы тебе понравилось, окажись она в одном из твоих мерзких журналов? В этом не было бы ничего плохого, не так ли?

— Не думаю, что мы стали бы печатать ее фотографии… Если ты понимаешь, о чем я, — сказал я, состроив рожу и присвистнув.

— На тебя жалко смотреть, так и знай! — ответила она, разворачиваясь.

— Нет, подожди, подожди, остановись! Я же шутил! Вечеринка как-никак, а не выпуск вечерних новостей! Как тебя зовут?

— Не скажу.

— Почему же?

— Почему? Потому что ты — порнограф, а я не собираюсь давать свое имя порнографу.

— Почему? Чем я могу тебе навредить? Что за бред?

— Слушай, ты, мешок с дерьмом…

— Можешь называть меня Годфри.

— Слушай, ты, мешок с дерьмом! Ты не узнаешь моего имени, потому что тебе незачем его знать. Мы общаемся последние пять секунд, так что у тебя не будет повода им воспользоваться. Никогда.

— Что ж, если нам не суждено больше встретиться, пара минут роли не играют. Шутки в сторону, я буду совершенно серьезен. Обещаю!

Безымянная девица застыла в нерешительности: уделять мне еще несколько минут своей жизни или не уделять? Стоит ли? Буду я ее слушать или использую эти несколько минут для того, чтобы выставить ее еще большей дурой?

— Эй, ты сама ко мне подошла — так хоть выслушай!

— Выслушать? Выслушать, что на самом деле мне нравится быть куском мяса?

— Ладно, тебе, может, и не нравится, но ты была бы удивлена, если бы узнала, сколько женщин придерживаются на этот счет другого мнения. Нет, беру свои слова назад. Ты не будешь удивлена. Ты будешь поражена, узнав, сколько женщин нам пишут, и звонят, и просят, чтобы мы сфотографировали их для журнала. Многих из них сама мысль о таком приводит в трепет.

— О, конечно! Это развращает, — сказала она презрительно.

«Если качественно выполнено», — подумал я и все же шутки ради решил попридержать эти слова при себе.

— Ты можешь считать это развратом, но ты уверена, что все женщины с тобою согласятся? Я знаю многих женщин-эксгибиционисток, не обязательно моделей. Одна моя девушка никогда не гасила свет и не задергивала шторы, когда мы занимались любовью, — чтобы все соседи видели.

— Возможно, у нее не было другого способа получить от тебя удовольствие, — презрительно сказала она.

— И кто из нас груб? А может, ты и права. Так или иначе, ты признаешь, что приятно быть на виду? Приятно, когда чей-то взгляд шарит по всему твоему телу? — медленно произнес я и оглядел ее с ног до головы, отчего она вздрогнула и попросила, чтобы я прекратил. — Вот хороший пример. Несколько месяцев назад к нам пришла одна девушка, которая хотела опубликоваться в «Блинге» — я работаю в этом журнале. Она рассказала, что приходила прежде, но ей было отказано. Тогда ей еще не исполнилось восемнадцати. «Очень жаль! Если не раздумаете, приходите в следующем году». Поведав обо всем этом, она протянула свидетельство о рождении. В тот день ей исполнилось восемнадцать лет. «Скажите, вы сможете теперь меня сфотографировать? Это стало бы подарком мне на восемнадцатилетие».

— Бедная девочка… — печально качала головой моя подруга-феминистка.

— Что? С чего ты взяла?

— Она недовольна собой и глубоко несчастна…

— Вовсе не обязательно. Некоторые девушки гордятся своим телом и любят покрасоваться. Она — точно любит, и получается у нее прекрасно.

— Возможно, бедняжкам потому нравится показывать свое тело, что у них нет хорошего образования, и они пытаются скомпенсировать это при помощи единственного оружия, какое у них есть. Как эта несчастная девушка почувствует себя через двадцать лет, когда красота покинет ее?

— Тут не о чем беспокоиться. Возможно, к тому времени она будет давно мертва: мы ведь постоянно накачиваем ее наркотиками.

Челюсть у феминистки так и отпала, и все-таки потом она сообразила, что это очередная шутка. Но не засмеялась.

— Вот ты сейчас сказала, что дело в недостатке образования. Позволь же сообщить тебе следующее: половина наших британских моделей учатся в университетах, и чуть ли не у всех с образованием куда лучше, чем у меня. Ну и как это укладывается в твою теорию, а?

— Ты серьезно? Это правда? — спросила она подозрительно.

— Совершеннейшая правда! Зачем я буду выдумывать?

— Ну, в таком случае они делают это в качестве дополнения к кредитам на образование, чтобы оплатить учебу…

— …а мы пользуемся их бедственным положением, — закончил я за нее.

— Да, да, пользуетесь! Именно так! А что их ждет по окончании учебы, когда они будут искать работу? Кто-нибудь воспримет их всерьез? Они так уронили себя, пойдя в порнографию, и на них будут смотреть не иначе, как на безмозглых куколок и шлюх!

— Если весь мир думает так же, как ты.

— Совершенно верно! Значит, вы разрушаете их жизни!

— Мы их всего-навсего фотографируем, а вы ждете удобного момента, чтобы вымазать их дегтем и вывалять в перьях! Почему ты не хочешь понять, что некоторым женщинам нравится порнография не меньше, чем мужчинам?

— В Америке двести лет назад были черные рабы, не видевшие в своей участи ничего плохого. Некоторые из них даже преследовали и ловили сбежавших рабов — из верности хозяину. Они даже пороли своих братьев. И знаешь почему?

— Смеха ради?

— Нет. Они просто не ведали ничего другого. Мужчины подавляли женщин веками, а порнография — всего-навсего очередное орудие подавления.

Наверное, цитата из какого-нибудь воинственного учебника по ненависти к мужчинам, слово в слово.

— Тогда давай возвратимся на пару веков назад. Ты знаешь, что викторианцы закрывали ножки стола, считая их неприличными. Нам сегодня это может казаться глупым, но викторианцы относились к этому очень серьезно. Господи боже мой! Не так давно запрещали «Любовника леди Чаттерлей». И кто от него может кончить в наши дни? Уверен: через сто лет люди будут не в состоянии понять, из-за чего вся нынешняя суета!

— Через сто лет — я надеюсь всей душой — люди будут выше всего этого и запретят таких людей, как ты! Всех скопом!

— Сомневаюсь. Пока что порнография становится лишь жестче и жестче. Каких-нибудь двадцать лет назад люди находили Бенни Хилла чрезмерно соленым, а сегодня? Посмотри телевизор.

— Не будь тогда Бенни Хилла, всего сегодняшнего мусора тоже не было бы.

— В твоих словах есть доля истины. И все-таки… Он ведь хорошо работал?

— Он был свиньей. То, что сегодня женщинам так тяжело живется, — на совести таких, как он.

— А, ты не поклонница Бенни? Ладно, раз уж заговорили о тяжелой жизни, давай еще раз обратимся к викторианцам. Насколько я помню из всякой там истории, в викторианские времена дамам полагалось быть одетыми с ног до головы — в любое время суток. Доведись викторианцу увидеть твой сегодняшний наряд, он бы назвал тебя проституткой и выпорол бы собственным ремнем.

— Уж это наверняка!

— Но разве ты не противоречишь сама себе? Одеты вы с ног до головы — виноваты мы. Выставляете вы сиськи наружу — опять мы виноваты. Когда же наступит ваша очередь отвечать за собственные поступки, скажи толком!

— Когда мы наконец сможем сами решать, что нам делать, а что нет.

— Да вы и так сами все решаете, неужели ты не видишь? Женщины сегодня могут делать — и делают — все, что хотят. Это и есть равноправие. И если некоторые женщины раздеваются и позируют обнаженными, а некоторые сосут перед камерой сразу по шесть членов — просто чтобы пощекотать нервы мужчинам, — вне всякого сомнения, это их выбор! Они никому не наносят вреда! Почему бы не разрешить им делать все это?

— Почему? Ровно по той причине, какую ты упомянул только что. Они наносят вред другим людям. Другим женщинам. Они предают свой пол, делают жизнь куда тяжелее и опаснее для тех, кто не хочет сосать сразу по шесть членов перед камерой.

Так она заговорила впервые. Забавно. Я даже почувствовал некоторое возбуждение. Интересно, удастся мне раскрутить ее на что-нибудь такое еще раз?

— Опаснее? Что ты понимаешь под опасностью? Какую опасность представляет для тебя девушка, сосущая перед камерой сразу шесть членов?

— Мужчины начинают видеть в нас лишь объект для их похоти, и шансы женщины подвергнуться нападению возрастают.

— Ты опять? Говорю же тебе, не порнография заставляет мужчин нападать на женщин. Подавление и цензура несут, возможно, куда большую ответственность за насилие на сексуальной почве — о какой бы точке земного шара ни шла речь.

— Полный бред!

— Да ладно! В половых инстинктах нет ничего неестественного, и подавлять их — только нарываться на неприятности. В этой стране так было годами. Я говорю о всем этом «без секса, пожалуйста, мы британцы». Нам вдалбливали это с младых ногтей. И что в результате? Ты сама сказала: в том, что касается нападений на сексуальной почве и ранних беременностей, у нас одни из самых высоких показателей в Европе.

— Я заметила, что ты говоришь исключительно о мужчинах и о том, что хочется им. Часто ли ты слышишь о женщинах, которые насилуют и убивают мужчин?

— Нечасто, потому что даже самой несчастной, одинокой, невзрачной Джейн достаточно выйти на улицу, чтобы протрахаться хоть неделю напролет. Далеко не всем мужчинам такое доступно. Это один из последних примеров неравноправия между полами, и вы никак не хотите расставаться с этой картой. Посмотри на нас: мы открыли все карты, а вы в свои вон как вцепились!

— Ты о чем?

— Скажем так. Если бы парню было так же просто подцепить женщину, как женщине мужчину, то в порнографии, а уж тем более в проституции, отпала бы всякая необходимость. Мы и вправду жили бы в век просвещения, когда мужчины и женщины пользуются равными правами и живут в мире и согласии.

Видите, куда я клоню?

— Я действительно не понимаю, о чем ты говоришь! Если мужчинам так сложно подцепить женщину, то почему большинство женщин не могут спокойно выйти вечером на улицу, где к ним то и дело пристают?

— Ладно, повернем вопрос несколько иначе. Если ты подойдешь к десятерым парням и спросишь их прямо, хотят ли они потрахаться, — как ты думаешь, сколько из них ответят положительно?

— При чем тут это?

— Просто ответь на вопрос. Сколько парней скажут «да»?

— Ну, не знаю… Возможно, половина из них.

— Отлично. А если я подойду к десяти девушкам и спрошу их о том же самом, сколько из них ответит согласием?

— Это с тобой-то? Ни одна! — фыркнула она.

— Совершенно верно. А если мне захочется секса сегодня вечером, что мне делать? Очень просто. Я иду домой, достаю журнал, открываю его на своей любимой странице и дрочу до потери пульса. С тобой же все в порядке: ты можешь выбирать из своих пятидесяти процентов.

— Это никак не связано с тем, что я женщина, а ты мужчина. Дело в тебе и в том, какой ты козел.

— О чем ты? Я вполне нормальный и не урод. Конечно, я не Брэд Питт, однако и не дед из сериала про йоркширцев. Ты на себя посмотри — та еще царица Савская!

— Верно. Но ты был бы рад затащить меня в постель, не так ли?

— Да, был бы. Хочешь потрахаться?

Ради этого мгновения я все и выстраивал. Читатели моего журнала! Вы наверняка решили, что мы сейчас рванем в туалет и превратимся там в двух неутомимых кроликов, и наша безумная страсть найдет выход в пьяном сексе? По правде говоря, я и сам рассчитывал на что-то подобное, но, к сожалению, это не рассказ в «Блинге». В ее взгляде я видел все: превосходство, самодовольство, удовлетворение. Она испытывала такое наслаждение, словно эти три секунды были лучшими в ее жизни.

— Только если ты окажешься последним мужчиной на этой Земле, — сказала она, и ее лицо расплылось в злорадную пьяную ухмылку.

Что ж… По крайней мере чувство юмора ей не изменило. Тут нарисовался один из Брайанов — потный и орущий свои песни. Не успел он вновь раскрыть пасть, как моя собеседница повернулась к нему и спросила:

— Привет! Хочешь потрахаться?

У Брайана загорелись глаза, он сказал что-то вроде «Еще бы!», показал мне оба больших пальца и поволок феминистку к гардеробу. Незадолго перед тем, как насовсем исчезнуть, она обернулась, помахала мне и начала смеяться.

Обойдусь без описаний. С моими ощущениями и так все понятно. Пока персонал смотрел в другую сторону, я схватил из-за стойки непочатую бутылку «Абсолюта» и отправился восвояси.

Я с треском отвернул пробку, быстро накачался и даже подумывал, не взять ли журнальчик. Обойдусь…

15. Сиськи? Показывай!

Очередной понедельник.

Окружающие всегда рассказывают мне, с каким нетерпением они ждали бы понедельника, будь они на моем месте. Ведь понедельник открывал собой очередную рабочую неделю. Ведь всем известно, что у меня за работа. Ладно, сейчас расскажу. Я пишу всякий бред, вот что я делаю. Похабные надписи к фотографиям, понимаете? «Мне нужно это, немедленно! Кончи на мои сиськи, и я буду их лизать. Хочешь посмотреть?» И тому подобное. Стюарт больше не пытался добиться от меня журналистской честности и приказал полагаться на собственное воображение.

— Представь, что они говорили бы, окажись ты там, и запиши это, — объяснил он.

Пожалуйста:

«Ф-фу-у…»

«Убирайся!»

«Только если ты окажешься последним мужчиной на этой Земле!»

«Пойми. Я очень хочу заняться с тобой любовью, но я замужем и люблю своего мужа. Я не могу!»

Все это я потом стирал. Я часами ломал голову над чем-нибудь по-настоящему горячим. Правда, когда не трахаешься целую вечность и изо всех сил стараешься не думать о сексе, — подобная работа не из приятных. Какое убожество…

За два часа я написал от силы четыре предложения. Потом плюнул, решил подарить себе остаток утра и отправился поболтать с Пэдди и Мэттом.

— Вот и он! Как прошел вчерашний вечер? Удалось что-нибудь с той бабой? С которой ты болтал? — расспрашивал меня Пэдди.

— Нет. Не вышло, — ответил я.

— Зря, зря. Она очень даже.

— Ты о Саманте? С короткой стрижкой? Об этой конопатой? — спросил Мэтт. — Та еще сучка.

— А ты откуда знаешь? — спросил Пэдди.

— Приятель рассказывал. Настоящая маньячка. Любит это дело. От кровати одни опилки остались. Это я о ней тогда рассказывал. Она каждый день делала минет своему боссу и стала младшим партнером. Юристка. И все ей мало…

— А, вспомнил! Так это она? М-м…

Пэдди задумался.

— Да, она вполне… Что ж ты медлил, Год?

— Не очень-то и хотелось, — объяснил я им. — К тому же я устал.

Мне стало еще хуже. Как видите, никогда не стоит недооценивать друзей: после разговора с ними вы можете почувствовать себя еще большим дерьмом. Ну и денек.

— Да, кстати, — продолжил я. — Она не в восторге от нашей профессии, верно? Все обвиняла меня в эксплуатации женщин.

— О-о… — понимающе закивал Пэдди. — Я с таким сталкивался. В этих спорах победить невозможно, так что плюнь. Да, да, и что дальше? Если не нравится — отправляйся жить в какую-нибудь там Россию, — сказал он и утер притворные слезы. — Чем она, говоришь, занимается? Юриспруденцией? Юристы — самые главные эксплуататоры и есть, так что она знала, о чем говорила. Ей, наверное, очень хотелось с кем-нибудь пособачиться, а ты клюнул на ее наживку. В следующий раз, если какая-нибудь баба опять обвинит тебя в эксплуатации женщин, скажи ей, чтоб заткнулась, и заставь показать сиськи.

— Это сразу растопит лед…

— Я говорю не о том, как растопить лед. Просто надо или ее заткнуть, или заставить показать сиськи.

— Одного не могу понять! Как можно быть одновременно феминисткой и сексуальной маньячкой?

— Феминистки тоже любят потрахаться, — ответил Пэдди. — Возможно, они-то и любят секс больше всех. Понимаешь, о чем я? У них в руках все рычаги. Возможно.

— Не думаю, что мы эксплуатируем баб, — осторожно вставил Мэтт. — Все наши модели выглядят потрясающе. Несколько вопиющих ошибок не в счет — там уже ничем не поможешь. Они обязательно прихорашиваются перед съемками, и фотографии получаются на все сто. Любая баба мечтает выглядеть так же. Думаю, мы приносим им пользу. Лично я не вижу ни малейшей возможности обвинить нас в чьей-либо эксплуатации.

— Теннис голышом, — предложил Стюарт.

Уимблдон был не за горами, поэтому любой веселый журнал в этой стране стремился заполучить неубедительную порнозвезду Анну Курникову, чтобы та доставляла себе удовольствие при помощи собственной ракетки (намеки на сходство мячей сами понимаете с чем строго обязательны).

— А мы разве не делали то же самое в прошлом году, с Таней? — спросил я.

— А, да, но те съемки были в студии. Теперь мне нужен настоящий теннисный корт — я хочу выпустить на него двух девушек. Должно получиться весело. Для начала пусть поиграют в теннис, а потом весь этот крупный план: как они сквозь сетку облизывают сиськи и лупят друг друга по жопе ракеткой. Что скажешь?

— Я не очень хорошо разбираюсь в искусстве, но о собственных вкусах представление имею.

— Вот и хорошо, потому что организация на тебе. Раздобудь к четвергу пару девушек. Только проследи, чтоб они были настоящими красотками, а не этими старыми кошелками, каких ты обычно приводишь. И найди теннисный корт.

— Корт?

— Да, работать надо на улице. Фотограф будет. Есть у меня на примете один парень, которого я не прочь попробовать. Только найди место для съемок. Все, приступай.

С девушками оказалось просто. Из чистой лени я взял да и нанял опять Таню. Она регулярно у нас снималась, нравилась читателям и всегда была готова к работе. За время многочисленных съемок и телефонных разговоров я с ней основательно познакомился, и она стала для меня воплощением всех качеств, необходимых порномодели. Хороша — необыкновенно: с балетной выправкой, гибкая, подвижная, безупречная кожа, длинные стройные ноги. Зато в общении Таня была так же интересна, как стакан воды на десерт. Я не злобствую, нет-нет! Она милая девушка и очень мне нравится, но говорить Таня могла лишь об одном — о себе самой. За все время нашего знакомства она не задала мне ни одного вопроса (если не считать «Сколько?» и «Когда я получу чек?»), зато я часами выслушивал рассказы про дорогущие ночные клубы в Сохо и на Ибице, съемки в музыкальных клипах, полеты на Ближний Восток в гости к каким-то саудовским миллиардерам (чтобы делать им минет и самой подставлять все, что есть) — и вообще какая Таня отвязная, буйная и нехорошая.

Согласен, ее жизнь куда интереснее моей, но говорить об этом шесть часов кряду, не переводя дыхания и не проявляя ни малейшего внимания ко мне, — только лишний раз тыкать меня в это носом. И все равно она несла облегчение воспаленным читательским членам. Я сам запал на нее не на шутку (говорю полушепотом). Однажды Таня призналась, что за деньги готова на все, запреты отсутствуют. Думаю, она хотела поразить меня собственной отвязностью, буйностью и нехорошестью. Если я когда-нибудь выиграю в лотерею, ей придется вспомнить о своих словах… и попробовать содержимое моих семенников.

Вторую девушку звали Синди. Развеселая блондинка, совершенно очаровательная, с непробиваемым провинциальным акцентом, напоминающая мне какую-то рекламу, а еще — фермерских дочек. Она была так смазлива и аппетитна, что я хранил у себя в компьютере несколько графических файлов с нею. Там ее лицо было покрыто чем-то совершенно не рекламируемым.

Обе девушки великолепно знали свое дело и с нетерпением ждали съемок на открытом воздухе и в присутствии зрителей. Осталось найти корт, что оказалось настоящим камнем преткновения. Я обзвонил некоторое количество теннисных клубов с травяными кортами, однако их хозяев оттолкнула сама мысль о том, что какие-то там порнографы осквернят священный дерн. Я немного снизил требования и попытал счастья в спортивных клубах, в которых столкнулся ровно с тем же самым. Я обзванивал колледжи, муниципалитеты и даже гостиницы. С тем же успехом. Никто не хотел с нами связываться. Странно… Будь у меня теннисный корт, не знаю, что бы я мог иметь против порносъемок. Пусть только мне позволят тихо там сидеть, ну и может быть, поприветствовать девушек (как-нибудь эдак). Не получилось! Наступил вечер среды, а я так ничего и не нашел. Если не управлюсь к утру, съемки будут отменены, и виноват во всем окажусь именно я. Такое мне с рук не сойдет.

— Ну, нашел корт? — спросил Стюарт. — Уж спасибо так спасибо! Где?

— В Тутинге. Довольно далеко от шоссе. Кроме того, сегодня учебный день, поэтому народу должно быть немного. Но нам, возможно, придется быстренько вывалиться из машины, «щелк-щелк-щелк» и тут же загрузиться обратно. И вообще быть осторожными.

— Корты издалека просматриваются?

— Ну… Там есть, конечно, проволочная ограда, но да, видно. Извини, ничего другого найти не удалось. Никуда не пустили. Что ты решил?

Стюарт ненадолго задумался. Мы сидели в студии Джона Купера, фотографа, и ждали, пока девушки накрасятся. И та, и другая завили волосы. Обе с сигаретами в ярко накрашенных губах, в крошечных теннисных костюмах, гольфах, спортивных туфлях и без трусов. Выглядели они вполне похабно и были в самом игривом расположении духа. Таня то и дело сверкала своими заповедными местами, а Синди всякий раз, как я проходил мимо, хватала меня за переднюю часть джинсов, проверяя, не встал ли мой приятель.

— Раз девушки на все согласны, съемки состоятся, однако ответственность ложится на тебя, Годфри. Журнал не должен быть замешан. Если мы попадемся, никак его не упоминай. Какие бы ни возникли претензии, виноват будешь ты. Договорились?

Я согласился. А что мне оставалось делать?

— Хорошо. Тогда садимся в машину и едем.

Дорога до Тутинга была мучительной. Я сел сзади, с девушками, прикинув, что получасовая поездка в такой компании доставит удовольствие, но те не переставая надо мной издевались. Когда мы подъезжали, я чуть не плакал от досады. Говорят, у девушек нюх на отчаяние. Судя по всему, я пропах им насквозь, потому что они не унимались ни на минуту: мелькали перед моим взором тем и этим, предлагали потрогать их за грудь, пытались расстегнуть на мне джинсы и добраться до… Я не шучу. Таня держала мои руки, а Синди расстегнула у меня ширинку и уже сунула туда руку. Не сражайся я с ними, давно сидел бы со спущенными до колен трусами. Стюарт был не в восторге от нашей возни, да что я мог поделать? Большую часть пути я бился с ними, как настоящий Джордж Формби, о котором я уже упоминал. Наконец мы припарковались, и я получил возможность держаться от девушек на некотором расстоянии.

— Эти? — спросил Стюарт, глядя на ряд теннисных кортов.

— Ага… Только перед тем как начать, мы должны подойти к человеку в будке — убедиться, что все по-прежнему.

Джон с девушками остались вынимать вещи из машины. Там было немного: камера, сумка с пленками, пара теннисных ракеток, клубника и сливки. Картина ясна?

— Я снял на этот час сразу все корты, так будет спокойнее. Кроме того, мы должны пятьдесят фунтов этому господину — в награду за его усилия.

Тут я представил Стюарта некоему наркоману, который едва-едва соображал. Деньги за корты шли в карман именно ему.

— Полтинник наличными, чеки не беру… Ясно? — «Господин» вытер ладони о свитер. — Давай, давай! Ага, вот сюда… Вот так.

Стюарт протянул ему деньги, а потом сильно всех нас повеселил, потребовав расписку. Наркоман минуту его разглядывал, пытаясь понять, не шутка ли все это, потом выдрал из блокнота чистый листок и написал на нем: «150 фунтов стерлингов».

— Вот, пожалуйста… Я тут слегка прибавил, чтобы тебе побольше досталось. Может, маловато? Давай напишу сразу миллион. Разбогатеешь…

Он выдрал еще один лист и нацарапал «1 000 000 фунтов стерлингов». Вкладывая записку Стюарту в руку, он приговаривал:

— Если дело выгорит, половина моя… Договорились?

— Да… Ладно, хорошо… Что ж, приступим!

Джон прицепил к фотоаппарату вспышку и снял несколько кадров (вблизи и вдали), чтобы прикинуть свет. Погода стояла ясная и солнечная, так что особой подготовки не требовалось.

— Отлично! На все про все у нас есть час, а потом отправимся прямиком в паб, — объявил Стюарт, и мы взялись за работу.

Девушки становились в одну позу за другой, прежних игрищ как не бывало. Мы работали, да и время поджимало. Прошло всего ничего, а у нас уже было готово введение, а также несколько снимков, подходящих для обложки.

— Так, теперь идите к сетке и целуйтесь. Отлично…

ЩЕЛК!

— Синди, перегнись через сетку, покажи нам задницу…

ЩЕЛК!

— Джон, ляг на землю под ними, а вы стойте так, чтобы он мог сфотографировать у вас под юбками…

ЩЕЛК!

— Очень хорошо. А теперь расставьте ноги пошире…

ЩЕЛК-ЩЕЛК-ЩЕЛК!

Вокруг было на редкость безлюдно. Зрители, можно сказать, отсутствовали. Двое прогульщиков, для которых этот день станет самым запоминающимся из всех прогулянных ими дней (их рассказам никто и никогда не поверит), пожилой мужчина с лабрадором, двое рабочих и курьер на мотоцикле — вот и все. Да, еще этот местный наркоман. При каждой смене пленки он пытался угостить нас здоровенным косяком. Случайный прохожий не заметил бы в происходящем ничего особенного: девушки пока еще были в костюмах. Выдать нас могли три вещи:

1. Они были настоящими плакатными красотками.

2. Какой-то парень с фотоаппаратом только что не в задницу к ним лез.

3. В теннис они играли просто отвратительно.

— Эй! Для чего это вам? — крикнул один из подростков.

— Мы очень любим теннис, — объяснил Стюарт. — А вы почему не в школе?

— Ну… А у нас каникулы!

На них была школьная форма, за спиной висели рюкзачки.

— Они и сиськи покажут? — спросил они.

— Да. Уроки сделали? Тогда можете остаться и смотреть.

— Сделали! — солгали дети.

Смеялись все, кроме старика и его пса.

Я решил было, что нам сойдет это с рук и мы, сделав все необходимое, уедем по-тихому, как вдруг со всех возможных сторон к нам начали съезжаться курьеры на мотоциклах. Новость вырвалась на свободу. «Забудьте о данных вам поручениях и быстро валите в Тутинг: на тамошних кортах снимают порнуху!»

— Надо сворачиваться, и поскорее — пока не началась продажа билетов, — сказал Стюарт. — Разденьте девушек и сделайте пару пленок с обнаженкой. Увеличим потом, если понадобится. Через двадцать минут мы должны быть в машине.

Не успели мы оглянуться, как вокруг нас толклось десятка три-четыре всевозможных мотоциклистов и прохожих. Они так и прилипли к ограде. Впрочем, девушек это не смутило. На мой вопрос, не против ли они раздеться, девушки, к моему удивлению, не послали меня. Одежка без промедления упала на землю, и толпа заликовала. Даже пожилой мужчина начал хлопать и свистеть. Девушки вертелись и изгибались, дразня зрителей, как недавно дразнили меня. Они принялись всячески целоваться и обниматься, а в каких-то ярдах от них бурлил возбужденный тестостерон.

— Сфотографируй их! — подталкивал я фотографа. — Быстренько, сделай несколько фотографий! Чтобы попала толпа, это будет настоящая взрывчатка!

Стоящий рядом со Стюартом наркоман громко завыл. Джон ползал на коленях, становился так и эдак. Таня и Синди работали. Выглядело это на редкость убедительно, уж поверьте! В стимулах больше не было никакой необходимости. Где кончается притворство и начинается секс? Вдруг я понял, что не в состоянии отследить это мгновение. Еще немного, и нам пришлось бы их успокаивать: некоторые снимки мы просто не имеем права публиковать.

— Передвинь руку, вынь оттуда пальцы…

ЩЕЛК!

— Хорошо. А теперь слегка привстань — так, чтобы ты не сидела прямо у нее на лице…

ЩЕЛК!

И тут один из байкеров — здоровенный, татуированный с головы до ног дубиноголовый хозяин «Ямахи» — произнес слова, которые я слыхал не одну сотню раз:

— Парень, у тебя лучшая работа в мире!

Да, скажу я вам, в то мгновение мне нечего было возразить. Ясный солнечный день, свежий воздух и две прекрасные девушки у моих ног, которые трахают друг дружку всем, чем только могут. Все парни в радиусе сотни ярдов прониклись ко мне самым искренним уважением. Такие дни выпадают нечасто, и между ними случаются большие перерывы. Поэтому ими надо наслаждаться, пока вы к этому способны.

— Эй, Годфри, хочешь к нам присоединиться? — спросила Синди, оторвавшись от Таниной промежности.

Она глядела мне прямо в глаза.

— Давай, Годфри, вставь мне сейчас! — подключилась Таня.

Стремительно набухающая толпа (я имею в виду вовсе не численность) заулюлюкала и вдруг начала скандировать мое имя. Стюарт перепугался не на шутку и попросил меня успокоить девушек, иначе все полетит вверх дном — мы и глазом моргнуть не успеем.

— Сколько нам еще? — спросил я.

— Пару снимков. Дайте им ракетки и отснимите еще одну пленку. И поедем… — сказал Стюарт, оглядывая толпу, — …если нас отпустят.

Мы насели на Джона, а девушек умудрились вогнать хоть в какие-то рамки. Они прямо-таки упивались зрительскими восторгами. Мои мысли сами собой обратились к моей юристке-феминистке, Саманте. Что бы она сейчас сказала? Впрочем, ее мнение обо мне вряд ли улучшилось бы.

За всеми этими криками и воплями мы не сразу разобрали еще один звук в общем фоне, часть привычного уличного шума. Ведь в Лондоне вы слышите такое каждый день. Однако звук становился все громче и громче. Все ближе.

— Черт! Полиция! — крикнул Стюарт, и все застыли.

Копы свернули с дороги и были в каких-то ярдах от нас. Вдруг мы все забегали — словно курицы, которым отрубили голову. Стюарт и Джон оказались самыми проворными. Их уже не было на кортах, они приближались к машине, а я только начал соображать.

— Вот дерьмо! Синди, Таня, быстро, пошевеливайтесь! — подгонял я девушек, хватая в охапку теннисные наряды и подталкивая моделей под голые задницы прочь с кортов вслед за остальными.

Мы бежали по траве к машине, в моих ушах раздавались последние отголоски всеобщего ликования. Теперь их заглушал механический вой.

— Ходу, ходу! — кричал я.

Девушки бежали рядом. Мои мозги не отставали от ног. Страха, как ни странно, не было. Вопреки происходящему ко мне возвращалась одна и та же мысль: как жаль, что меня не видит никто из моих приятелей. Конечно, этой историей я буду развлекать окружающих до конца моих дней, но все равно парочка свидетелей не помешала бы!

— Стоять! Полиция! — закричал кто-то позади нас.

До машины оставалось каких-нибудь пятьдесят ярдов. Еще десять секунд, и мы забьемся на заднее сиденье. Странно, однако теперь нам осталось бежать пятьдесят пять ярдов… Шестьдесят… Семьдесят…

Потом восемьдесят, потом девяносто, потом сто ярдов, а потом они уехали. Исчезли за поворотом. Уехали. Они бросили нас. Суки! Эти суки нас бросили!

— Что нам теперь делать? — прокричала Синди. В ее сладком провинциальном говорке не осталось ни грана уверенности.

— Бежать дальше или сдаваться полиции! — прокричал я в ответ и показал на противоположную сторону поля.

Там виднелся узкий проход к жилому кварталу.

— Туда! Если нам удастся где-нибудь спрятаться хоть на минуту, вы оденетесь, и мы не будем так выделяться.

Как бы не так! Две неотразимые красотки, обе в крошечных теннисных платьях, идущие пешком по Тутинг-Хай-стрит. Все будут только глазами хлопать. Я улучил момент и оглянулся. Один из полицейских оставил преследование и направился обратно к машине. От второго нас отделяло значительное расстояние, и я прикинул, что нам удастся оторваться в лабиринте узеньких улочек. Во всяком случае, у девушек будет возможность одеться.

Прохожие с собаками и бегуны при виде нас вставали как вкопанные. Мы напоминали, наверное, свежую версию шоу Бенни Хилла. Меня не покидала надежда, что на шоссе возникнет куча мала, как в комедиях, и полиции будет чем заняться. Ничего подобного. Черт бы подрал этих осторожных водителей! Мы перебежали дорогу. Вслед нам кричали и сигналили.

— Быстрей сюда!

Я тащил девушек за собой, сворачивая то вправо, то влево. Перескочив через пару оград, мы оказались на одном из участков с электробудками. Протиснувшись под воротами, мы пытались перевести дыхание.

Девушки были потные, голые и возбужденные. Вдруг я оказался с ними совершенно один. Таня никак не могла перестать хихикать, и мне пришлось закрыть ее рот ладонью: мимо пробежала женщина-полицейский. Мы пережили несколько душераздирающих мгновений, но вот опасность миновала.

— Мое сердце несется вскачь… — прошептала Синди, сжимая ладонями ходящие ходуном груди.

— Мое тоже, — ответила Таня. — Давно я так не веселилась!

Девушек происходящее могло веселить, однако меня заботило, как нам из всего этого выбираться.

— Вот ваши платья! Одевайтесь! — сказал я им. — Здесь неподалеку есть пара пабов. Мы нырнем в ближайший, чего-нибудь выпьем и закажем такси. Оттуда недалеко до моего дома, так что я снабжу вас одеждой и мелочью на дорогу. Согласны?

— О-о, Годфри, ты у нас прямо герой! — промурлыкала Таня, и они захихикали в унисон. — Перед тем как куда либо идти, мы должны сделать одну вещь. Правильно, Синди?

— Ага, давай! — широко улыбнулась Синди.

— Что? О чем вы? — недоуменно спросил я.

— Дельце одно надо закончить… — прошептала Синди, потом расстегнула мои джинсы и сунула туда руку.

На этот раз я не стал ее останавливать.

— А, понял… — сказал я, и сердце в моей груди бешено заколотилось.

Таня стянула с меня джинсы и трусы, а потом они… Обе… За этой оградой… Когда за нами по пятам гналась полиция… Две порнокрасотки сделали мне минет, лучший за всю мою жизнь. Наконец-то я почувствовал себя настоящим порнографом!

16. Попались!

Дальше все было не столь гладко. Когда девушки начали одеваться, выяснилось, что у нас только одно платье — другое я, должно быть, обронил во время погони. Таня так и осталась голой.

— Вряд ли я могу идти по Хай-стрит в таком виде, — сказала Таня, закрыв грудь ладонями.

— Что же нам делать? — спросила Синди, натягивая платье через голову.

— Вам придется оставить меня здесь, — ответила Таня. — Идите и найдите какую-нибудь одежду. А я вас подожду.

В моем сознании бурлили эндорфины, и море было мне по колено. Полицейские в любой момент могли заглянуть через изгородь и всех нас схватить — стереть с моего лица улыбку не могло ничто. Сдается мне, что именно благодаря этому я мог действовать спокойно и разумно. Как там сказал Киплинг? «О, если ты спокоен, не растерян, когда теряют головы вокруг… ля-ля-ля… ля-ля-ля».[16] Готов поспорить, что незадолго до этих слов две красотки сделали ему хороший минет — потому что я наконец-то тоже почувствовал себя мужчиной, «мой мальчик».

— Никто никого нигде не оставит! Вот бери мои футболку и трусы, — сказал я, раздеваясь и протягивая одежду Тане. — Я могу идти голый по пояс, ничего страшного. Конечно, мы выглядим странно, но закон больше не нарушаем.

Я натянул обратно джинсы.

— Спасибо тебе, Годфри! Ты — звезда! — сказала Таня, одевшись.

Я выглянул поверх ворот — в одну сторону, в другую, — полиции нигде не было.

— Готовы? Отлично, пошли!

Мы перелезли через изгородь и спрыгнули с той стороны. Я понимал, что без футболки меня в паб не пустят, так что придется идти ко мне домой. До туда было мили полторы, однако я хорошо знал боковые улочки и уже продумал маршрут.

Быстрым шагом мы прошли переулок, пролезли через дыру в ограде, миновали ничейный участок и еще один переулок. Люди смотрели на нас во все глаза. А вы бы что, не смотрели? Голый по пояс парень и две девушки: одна в крошечном теннисном платье, а другая в мужских трусах и футболке с портретом Рона Джереми, занимающегося любовью. Мы шагали вдоль боковой улочки, пробираясь к Бродвею, как вдруг перекресток перед нами проскочила полицейская машина. При виде нас копы даже не стали раздумывать, а сразу включили мигалку и рванули в нашу сторону.

— Сюда! — завопил я.

Мы со всех ног бросились в противоположную сторону. Только бы добраться до той прорехи в ограде, а там переулок и все остальное. Без толку: машина была уже почти рядом с нами. А тут еще Синди споткнулась о плохо лежащий тротуарный камень и рассадила себе колено. Вся нога была в крови, и я понял, что для нее игра окончена.

В последний момент меня осенило: я протянул Тане пятерку и сказал ей, чтобы она сматывалась.

— Давай, вперед! Станция метро там! О Синди я позабочусь!

Таня в нерешительности застыла, я закричал на нее, и она наконец побежала. Какой смысл попадаться всем, верно ведь? Я наклонился и обхватил Синди. Рядом с ревом остановилась полицейская машина.

— Спасибо, Годфри! — сказала Синди.

Ее взгляд был исполнен благодарности. Она потянулась ко мне и попыталась поцеловать, но я в последний момент уклонился и чмокнул ее в лоб.

— Давай в другой раз, ладно? — сказал я, как настоящий герой, хотя на самом деле… Она ведь только что делала мне минет.

— Так почему бы вам не повторить свой рассказ еще раз? Что вы делали сегодняшним утром на тех кортах? — опять спросил сидевший за столом констебль Батлер.

Он и женщина-констебль смотрели на меня без всякого выражения, а я улыбался во весь рот. «Давай выпутывайся, умник!» — хохотал кто-то в моем мозгу. Я и моя футболка вновь объединились, как и Таня с Синди — к сожалению. Все трое знали, что нельзя в это дело впутывать «Блинг» или фирму, об этом было заранее уговорено, поэтому мы все брали на себя.

— Ну, вы все равно не поверите… — начал я, и констебль Батлер кивнул, что, дескать, да, не поверит.

— Таня и Синди — мои друзья. Они модели. В общем, мы решили встретиться, чтобы поиграть в теннис, и немного увлеклись.

Эти двое в одинаковой униформе смотрели на меня с одинаковым выражением на лицах.

— Кому пришло в голову раздеть девушек? — спросила констебль Кенсингтон.

— Ну, не знаю… Думаю, это было решение всех присутствующих, а мне эта идея понравилась… Или я предложил… Тогда все наоборот… — объяснил я, постепенно замолкая под внимательными взглядами полисменов.

— Почему бы вам не рассказать, чем вы там на самом деле занимались? — предложил констебль Батлер.

— Я уже рассказал.

— Что ж, мне очень жаль, но я вам не верю.

— А… — сказал я. — И что теперь?

— Теперь вы расскажете нам правду.

— Но я рассказал! — настаивал я.

— Нет, не рассказали, и вы лишь усугубляете свое положение, не говоря нам правды, — продолжал констебль Батлер.

— Мне нечем вам помочь, — сказал я. — Мне очень жаль, что я усугубляю свое положение, только это правда, и я не знаю, что вы от меня еще хотите. Хотите, чтобы я рассказал вам какие-нибудь небылицы? А разве так не будет еще хуже?

— Ваше положение и так хуже некуда, так что усугубить его у вас не получится, — сообщила мне констебль Кенсингтон.

— Понимаю, — ответил я.

— Вот и хорошо. Так как насчет правды? Что вы делали на тех кортах сегодня утром?

— Ну, мы играли в теннис, вот я и сказал…

— Давайте остановимся на этом, ладно?

— Что?

— Мистер Бишоп, скажите мне, чем вы зарабатываете себе на жизнь?

— Э… О-о… Я журналист.

— Журналист. И в какой же газете вы работаете?

— Ну, на самом деле это не газета, а скорее журнал.

— И как называется этот журнал?

— Э… «Блинг».

— Понятно. А как бы вы описали содержание этого журнала… журнала, в котором вы работаете?

— Ладно, он… Одним словом, он красочный.

— Красочный? А нельзя ли поконкретнее?

— Ну, как вам сказать, это очень непростой вопрос… Я не понимаю, к чему вы клоните. На самом деле дизайном я почти не занимаюсь…

— Хорошо, тогда давайте сформулируем это так: в «Блинге» — в журнале, в котором вы работаете, — много фотографий с раздетыми женщинами. Так?

— Хм… — задумался я, пытаясь выиграть время. — С этим сложно поспорить.

— Да или нет? — настаивала она.

— Э… Да.

— Позвольте спросить вас еще кое о чем. Насколько я понимаю, журналы готовятся за два-три месяца до выхода. Тот номер, над которым вы сейчас работаете, — когда он должен появиться в продаже?

— О-о, вот тут вы меня поймали! Расписание не по моей части.

— Не в июне ли?

— Ну… Возможно, хотя не уверен.

— А какое в июне главное спортивное событие?

— Олимпийские игры?

— Может, Уимблдон?

— Серьезно? Вперед, Тим! — И я поднял кулак.

— Получается, вы снимали уимблдонский номер «Блинга», так?

— Что? Ничего подобного! — выдохнул я, взбешенный подобным предположением.

— Послушайте, чем раньше вы признаете это, тем раньше пойдете домой. Вы делали именно это, да?

— Нет.

— Тогда чем там занимался тот парень с фотоаппаратом и почему он сбежал при нашем появлении?

— Я не видел никакого парня. Возможно, это был какой-нибудь извращенец с таким объективом для дали…

Констебль Батлер откинулся и разочарованно фыркнул. Наверное, он решил, что загнал меня в угол и что стоит лишь надавить — я сразу все выдам. Только зачем мне это? Я понимал, что попался и что помощи ждать неоткуда. Зачем же стучать на Стюарта с Джоном? Вы скажете, что я мог избежать неприятностей, сказав, что я всего лишь кукла, а главный кукловод — Стюарт. Но если для того, чтобы избежать неприятностей, мне придется опуститься до стукачества, то я на это вот что скажу: у меня есть самоуважение. Я мужчина, и я знал, на что шел. Не в том я возрасте, чтобы при свисте розги зарыдать и рассказать директору о больших ребятах, засунувших первогодку головой в унитаз и спустивших воду. Какая разница, что Стюарт с Джоном меня бросили? Это их дело. А это — мое.

— Знаете, они собираются влепить вам по полной. Вы понимаете? — злорадствовал констебль Батлер. — У нас есть свидетели, которые подтвердят, что девушек не просто раздели, а то, что вы давали им указания выполнять те или иные развратные действия — и все это на глазах у двух четырнадцатилетних мальчиков. Судья будет не в восторге. Я не удивлюсь, если вы получите тюремный срок, а ваше имя в течение пяти лет будет в специальном списке людей, оскорбивших общественную мораль. Вам придется сообщать об этом при каждой смене работы или переезде. Ну как?

Я молча на него уставился. От моей самоуверенности не осталось и следа.

— Может, теперь вы нам захотите что-нибудь сообщить? — спросила Кенсингтон, когда я не нашелся, что ответить.

А теперь что? Это не может быть правдой, верно? Я не нарушал общественную мораль. Конечно, это блеф. Впрочем, даже если они и блефуют, то делают это умело. Нет, не верится. Во время теннисных матчей люди то и дело бегают голышом, а им только пальчиком грозят. Правда, бегать голышом — это одно, а заниматься онанизмом во время агитационных мероприятий — совсем другое. Нет, не верю. Как пить дать блеф. Наконец я ответил:

— Я могу лишь повторить то, что говорил раньше. Мы играли в теннис и слегка увлеклись.

На этот раз я не улыбнулся.

Констебль Кенсингтон отвела меня обратно в камеру и сказала, что сначала им надо поговорить с девушками и решить насчет обвинений, а после этого меня отпустят. Она уже закрывала за собой дверь, как вдруг глянула, нет ли кого в коридоре, и тихонько сказала:

— Послушай, ведь понятно, чем вы там занимались! Только между нами… Почему ты нам ничего не сказал?

— Не могу говорить и не буду. Уж вы извините, но я не трепач и никогда им не был.

— Ты ставишь себя в идиотское положение, — сказала она.

— Понимаю. Увы, при моей работе нередко приходится многое держать при себе.

Констебль Кенсингтон рассмеялась.

— Разоблачаться на глазах у всех! Теперь это называется «держать при себе»?

— Да уж… Что тут скажешь…

— Знаешь, откуда нам было известно насчет вашего Уимблдона? — спросила она.

Я не ответил.

— Три дня назад в Уолтемстоу были арестованы сотрудники другого порножурнала. Они делали ровно то же самое. Каждый полицейский в столичной полиции слыхал об этом. Во всяком случае, мы слышали. Такие слухи быстро распространяются, ты же понимаешь. И как только мы узнали, что на нашем участке кто-то устроил такие же съемки, то не поверили собственному счастью. Сегодня утром за тобой охотилось аж шесть патрульных машин. Ты польщен?

— Ага, не то слово…

Констебль Кенсингтон торжествующе улыбнулась.

— Скажи мне, пожалуйста… Где вы находите девушек, которые идут на такое? У меня бы духу не хватило! Где вы находите людей, соглашающихся раздеться перед вами?

Я чувствовал, что она расставила мне ловушку, но пока не видел какую. Я отвечал очень осторожно, взвешивая каждое слово и стараясь ни во что не вляпаться.

— Девушки делают это добровольно. Они читают журнал, посылают свои фотографии, и тогда мы можем предложить им встретиться с нами.

— И вы их фотографируете?

— Да.

Куда она клонит? Я не хотел упоминать никого из фотографов. Вдруг она пытается добраться до Джона? Я сказал ей, что делаю фотографии сам. Этим я надеялся убедить ее в том, что сегодня утром съемок не было: ведь я не взял с собой камеру.

— Многих девушек тебе приходилось фотографировать? — спросила она.

— О да, сотни! — сказал я. — Только без подробностей, потому что, как я уже сказал, многие девушки не хотят себя афишировать, и я должен уважать их желания.

Сбросил я ее с хвоста или нет?

— Отлично! Ладно, теперь я должна закрыть дверь, вот только… Слушай, никому не говори, совсем никому. А насчет того списка я бы не беспокоилась — вряд ли он тебе грозит. Вина не та. И еще раз: не рассказывай ни одной живой душе. Договорились?

— Договорились, — ответил я и, когда она закрыла за собой дверь, с облегчением вздохнул.

И зачем она все этого говорила? В чем ее игра? Господи, женщины такие коварные твари! Я решил, что с констеблем Кенсингтон надо вести себя еще осторожнее, чем с ее приятелем, констеблем Батлером. Возможно, он та еще сволочь, однако при разговоре с ним земля у меня из-под ног не уходила.

17. Мой закат

Прошло еще пять часов, прежде чем нас освободили. Констебль Батлер и констебль Кенсингтон сделали еще одну попытку меня расколоть, но я ни на дюйм не отступил от своей версии. Девушки, должно быть, сделали то же самое, потому что около шести вечера всем троим были предъявлены обвинения, и нас отпустили под залог. До суда было две недели.

Обвинения — «непристойное поведение» и «нарушение общественного порядка». Не так уж плохо, в худшем случае штраф. Нас всех отправили по домам. Тане и Синди дали одежду, поэтому о том, чтобы затащить их обеих к себе, пришлось забыть и удовольствоваться прощальным поцелуем в метро. Ну и денек!

Когда я приперся к себе, на автоответчике меня ждала дюжина сообщений от Стюарта, на которые я и не подумал отвечать.

На следующее утро, едва я коснулся задницей стула, Стюарт вызвал меня к себе в офис и принялся мучить расспросами про вчерашнее. Я все рассказал (за исключением минета) и поинтересовался у него, зачем они нас бросили. Стюарт все свалил на Джона. В конце концов, машина была его, и за рулем сидел он, а Стюарт пытался Джона остановить.

— Я даже угрожал ему, но тот меня не послушал, — уверял он.

— Девушки очень на тебя злы, — ответил я.

— Мне до этого нет никакого дела. Что ты рассказал в полиции? «Блинг» не упоминал?

— Не упоминал.

Я подробно рассказал ему обо всем, что происходило в участке, и о предъявленных обвинениях. После этого Стюарт отправился говорить с Питером, а я был предоставлен самому себе.

— О чем все эти разговоры? — заинтересовался Пэдди.

Я повторил свой рассказ, только на этот раз место мученичества и праведного гнева заняли веселые преувеличения и комедийные подробности.

— Балбес хренов! — покатывался со смеху Хассим.

Пока я трепался, Роджер взял трубку моего телефона, послушал и сказал, что Питер ждет меня в офисе. Немедленно.

Что там еще?

— Возможно, он хочет поговорить с тобой насчет повышения жалованья, — предположил Мэтт.

Я постучался к Питеру. Стюарт был уже там. Я сел и попытался принять самый невинный и безобидный вид, какой только возможно.

— Что ж, Годфри… Почему ты не рассказал мне о вчерашнем?

И я повторил еще раз. В начале и в конце каждой фразы я добавлял: «…и Стюарт сказал», «…Стюарт мне посоветовал», «…я сомневался, но Стюарт рассудил именно так» и тому подобное. Когда я закончил, меня оставили в покое и больше не трогали. В тот день я Стюарта так и не увидел. Они с Питером куда-то ушли и не вернулись. А я, как и всегда, отправился в паб.

В понедельник, едва я пришел в контору, как меня опять вызвали к Питеру. Помимо него там сидели Стюарт и юрист Питера. Я подумал было, что меня хотят проинструктировать перед судом. А на самом деле меня выгоняли с работы.

— Что?!

— Я сожалею, но компания не может подвергать себя судебному преследованию, — объяснил мне Питер. — На нас вышла полиция, на нас вышли родители тех двух подростков… Если мы будем действовать иначе, ответственность автоматически ляжет на нас.

— Да, эти родители обдерут нас как липку, — добавил юрист Питера. — В отношении вас должны быть предприняты дисциплинарные меры, компания должна разорвать с вами всякие отношения…

— Но это была его идея!

Я показал на Стюарта.

— Моей идеей были сами съемки, а не эта публичность, когда все вокруг оказались в курсе наших дел. Вот если бы ты снял частный корт… Я предупреждал тебя насчет ответственности, и ты согласился.

— Да, только я не знал, что сначала попаду в участок, а потом еще и работу потеряю!

— А в чем, по-твоему, заключается ответственность? В том, наверное, чтобы ни от чего не отпираться и принимать все как есть.

Стюарт был совершенно серьезен.

— Ах вы суки… — начал я.

— Не заводись, — не дал мне разогнаться Питер. — Полагаю, ты должен сначала выслушать наши предложения, а потом уж говорить. Найджел?

Все взгляды обратились к адвокату в деловом костюме. Для пущей важности тот помолчал, как это делают всякие «великие» юристы в телесериалах, и наконец повернулся в мою сторону. Так сказать, снизошел до меня, хотя мы и сидели примерно на одной высоте. При общении с некоторыми людьми вам каждый раз кажется, что те могут посмотреть вам в глаза только откуда-то сверху. Именно так разговаривал со мной этот Найджел, и мне страшно захотелось увидеть его запертым в полыхающем автобусе.

— События последних дней вызывают у нас вполне естественное сожаление. Мы не можем принять на себя никакой ответственности, однако у нас приготовлены кое-какие предложения…

— Хотите от меня откупиться?

— Что вы, вовсе нет…

— Слушайте, ничего страшного, хватит ходить вокруг да около. Я продаюсь. О каких деньгах идет речь?

Найджел взглянул на Питера, и тот кивнул ему, чтобы продолжал.

— Что ж… Принимая во внимание вашу зарплату, сегодняшнюю обстановку на рынке вакансий, ваш возраст и…

Тут я сделал нетерпеливый жест, и Найджел оставил свою рекламную волынку.

— Шесть тысяч.

Подумав секунду, я сказал:

— Двадцать.

Все рассмеялись, потом лицо Питера опять посерьезнело.

— Нет, — сказал он.

— Тогда десять.

— Шесть.

— Ладно, ладно, давайте посередке! Восемь!

— Шесть.

— Ну, чего вы… Накиньте тысячу за готовность к сотрудничеству, не обеднеете, чтоб вам…

Питер задумался.

— Шесть тысяч, — сказал он. — Можешь взять их или оставить. Мы вообще не обязаны что-либо тебе давать.

— Хорошо, шесть тысяч, — сдался я. — Только пусть они будут чистыми, уже за вычетом налогов.

Питер и Найджел обменялись влюбленными взглядами, услышав наконец что-то здравое.

— Теперь перейдем к вашему процессу. У вас есть юрист? — спросил Найджел.

— Нет, я буду защищать себя сам.

Всем опять стало очень весело.

— Не обижайся, — сказал Питер, вытирая слезы. — О господи… Хорошо, ладно. Мы дадим тебе юриста и возьмем на себя все траты. Он никак не связан с нашей компанией, но квалификация у него самая высокая. Ты рад?

— Э… Да, хорошо. А девушки? У Тани и Синди тоже будут юристы?

— Он будет работать со всеми троими, — заверил меня Найджел. — Более того, компания заплатит штраф — при условии, что вы подпишете документ, в соответствии с которым вся ответственность ложится на вас.

— А если это будет не штраф? Если меня отправят на исправительные работы или куда-нибудь еще?

— Мы и это предусмотрели. За каждый час исправительных работ мы будем платить вам десять фунтов. То же и в случае с тюрьмой, хотя очень маловероятно, что вы туда попадете. Мы заплатим вам пятьдесят фунтов за каждый день пребывания там. Опять же, мы не обязаны этого делать, просто компания не хочет бросать вас в беде…

В какое-то мгновение мне показалось, что он сейчас крепко меня обнимет.

— Таково наше предложение. По-моему, все честно. Принимайте или отказывайтесь.

— А девушки? Их штрафы вы заплатите?

— Тебе, наверное, стоит беспокоиться только о себе… — предположил Питер.

— Ну уж дудки! Если вы не возьмете на себя штрафы девушек, я ничего не подпишу, — сказал я без обиняков.

Вы можете сказать, что мне не присущи столь высокие моральные качества, и вы, конечно, правы. Но знаете, каждый должен попытаться хоть раз в жизни вести себя как герой — просто примерить на себя эту роль. А кроме того… Когда еще я смогу понравиться сразу двум фантастически сексапильным порномоделям? Такие прозрения мобилизуют ум.

Питер и Найджел попросили меня выйти на минутку, а когда я вернулся, они уже обо всем договорились. Я заметил, что Стюарт о чем-то напряженно думает. Так, надо сразу позвонить Тане и Синди, иначе он меня опередит, и все достанется ему…

— Дело улажено. Мы заплатим тебе до конца месяца. Чек получишь вместе с исправленным договором. Подпишись здесь, здесь и здесь, и больше мы тебя не задерживаем. Можешь собирать свои вещи и идти, — сказал Питер.

— А вы точно заплатите наши штрафы? Какими бы большими они ни были?

— Таково соглашение. Соглашение, о котором не стоит распространяться, добавил бы я от себя. Да, мы обязательно заплатим ваши штрафы, — успокоил он меня.

— Отлично! Где мне расписаться? — спросил я, уже предвкушая, как вцеплюсь мировому судье в горло.

18. Здрасьте-здрасьте…

Как подсказывает мне мой не самый обширный опыт, значимые события в жизни обычно происходят в то мгновение, когда их ждешь меньше всего. Можно вырядиться с ног до головы и пойти на дискотеку — лучась уверенностью, с выбеленными у дантиста зубами, с безупречно уложенными волосами — и вернуться вечером домой с парой кусков курицы и пакетиком чипсов. А в другой раз вы идете в супермаркет — в футболке шестидневной свежести, в домашних тапочках — и встречаете женщину, с которой проведете остаток дней. Никогда не знаешь заранее. Наверное, Господь хочет, чтобы мы не теряли форму. Или это женщины так хотят?

Выйдя от Питера, я пропьянствовал три дня кряду. Я бы пьянствовал и в четверг тоже, но утром (как раз перед открытием пабов) мне позвонили из полиции и спросили, дома ли я вечером. Что я мог им ответить — «нет, не дома»? Я сидел перед телевизором и вырабатывал убедительные ответы на всевозможные вопросы. Можно было позвонить недавно появившемуся у меня юристу и пригласить его. Я поленился и решил, что справлюсь сам (и неправильно сделал). Я просто не буду ничего говорить. Готовность к сотрудничеству я продемонстрировал, но к сказанному ранее я не добавлю ничего.

Вскоре после семи раздался стук в дверь. Передо мной стояла констебль Кенсингтон и, так же как и я, смотрела во все глаза.

— Это отдел уголовного розыска или что? Где ваша униформа? — спросил я.

— Мое дежурство закончилось час назад. Работа тут ни при чем — просто мне нужен твой совет. Можно войти?

— Да, конечно… Заходи…

Мы поднялись на второй этаж, в комнату, которую я снимал. Она закрыла за собой дверь, прошла к дивану и села рядом со мной.

— Эта комната тебе дорого обходится? — спросила она.

— Я расплачиваюсь за нее главным образом своим статусом.

Бородатая шутка, которой еще только предстояло заработать смешок.

— Ты хотела о чем-то со мной посоветоваться? — подозрительно спросил я.

— Да, только это между нами, ты должен понимать. Тебе придется дать слово, что без моего разрешения ты не расскажешь о нас ни одной живой душе, иначе я могу потерять работу, — сказала она. — Даешь слово?

— Конечно. Что бы ты ни сказала, это останется только между нами двумя.

Интересно, что у нее там? В ее голосе слышалось напряжение. В участке она держалась эдакой воблой, а тут явно нервничала. Минутку… Неужто она… Нет. Не может быть! Или все-таки может?

— Вот, мне в общем-то нужно… Мог бы ты… Могла бы я… напечататься в одном из твоих журналов. Я уже упоминала, что ты не должен никому обо мне рассказывать из-за моей работы, так что я хотела сначала все у тебя расспросить, выяснить, как мне действовать… Ты мог бы устроить это анонимно? Не показывать мое лицо и напечатать другое имя? — спросила она.

Мне понадобилась пара мгновений на то, чтобы, во-первых, собраться с мыслями, а во-вторых, собрать носки, разбросанные по всей комнате.

— Э… Ладно, это возможно. Девушки почти не пользуются своими настоящими именами, а что касается лица — да, некоторые женщины его закрывают. Правда, не в таких журналах, как «Блинг», где работают в основном профессиональные модели. Лучше пошли свои фотографии во «Фрот». Они сотрудничают с… как бы это сказать… с энтузиастами-любителями. Принимают как поляроидные снимки, так и обычные тридцатипятимиллиметровые кадры — такие можно сделать дома. Кроме того, тебе придется выслать копию удостоверения и разрешение на публикацию. Эти данные никуда не пойдут, они исключительно для внутреннего пользования. Так, наверное, будет разумнее всего.

Надо обязательно раздобыть этот номер «Фрота»!

Подумав, констебль Кенсингтон сказала, что ее это вполне устраивает.

— А откуда возьмутся фотографии? — спросила она.

— Ну, можешь… Я не знаю… Есть у тебя муж, или бойфренд, или еще кто-нибудь, кто мог бы тебя сфотографировать?

— Есть, но я не хочу никому рассказывать. Я делаю это исключительно для себя — ни для кого больше, — объяснила она.

— Тогда можешь поставить фотоаппарат на автоматический пуск.

— Наверное, это один из вариантов… Или меня мог бы сфотографировать ты, — предложила она, после чего мне пришлось собирать носки вновь. — Я понимаю, что, обращаясь к тебе, веду себя нагло. Просто для меня очень важно, чтобы об этом знало как можно меньше народу, а ты еще и профессионал к тому же. Возьмешься?

Она надула губки.

— У меня есть деньги, я могу и заплатить.

Что говорят в таких случаях? Все выражения повылетали у меня из головы. Я не верил собственным ушам! Передо мной сидела констебль Кенсингтон, которая лишь на прошлой неделе надевала на меня наручники, — а теперь она предлагает деньги за то, чтоб я ее взял да и сфотографировал. Раздумывать тут было нечего, однако, чтобы ее не испугать, я постарался не выглядеть слишком уж нетерпеливым.

— Конечно, я тебя сфотографирую, а о деньгах не думай. Мне это только в удовольствие, — сказал я, и повода сомневаться в моих словах у нее не было.

Констебль Кенсингтон просияла широкой взволнованной улыбкой и поблагодарила меня.

— Хочешь сфотографировать меня здесь, сегодня же? — спросила она.

— Да. Мне только надо смотаться в магазин за пленкой. Это здесь, через дорогу. Я буду через пять минут, магазин буквально рядом! Ты меня подождешь?

В ответ она просто кивнула и робко улыбнулась. Я делал вид, что проверяю, взял ли ключи, хотя на самом деле поправлял джинсы. Потом вскочил с дивана и направился к двери.

— Всего пять минут — и я здесь! Никуда не уходи! — почти взмолился я.

Можно было подумать, что за мной гнались все церберы ада и только что за задницу не хватали. Я скатился по лестнице и вылетел на улицу. Ночной магазин, до которого, если идти нога за ногу, было всего десять минут, оказался словно на другом конце Средиземья. Я бежал со всех ног и всю дорогу страшился: вдруг сиськи у констебля Кенсингтон похолодели от страха, и она, пока меня не было, сделала ноги? Я все время молился, сам не знаю кому — тому, кто слушал: «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пусть это произойдет!» Мысль о том, что вот я прихожу домой, а она ушла, заставляла меня чуть ли не всхлипывать. Вряд ли я бы это перенес.

А из-за чего, собственно, я так распереживался? В конце концов, от меня требовались только фотографии. По правде говоря, на секс тут рассчитывать было трудно — учитывая наличие «мужа, или бойфренда, или кого-нибудь еще». Кроме того, она пришла ко мне как к «профессионалу». Проклятие! А если попробовать? Не стоит ли последовать примеру другого фотографа, который предложил сделать несколько фотографий с минетом (оставив модели решать, кому же тут делать минет)? Да-а, хорошо придумал! Она поглядит сквозь меня, оденется и защелкнет на моих запястьях наручники — уже второй раз за неделю. Я и чирикнуть не успею. Из всех, с кем это стоило попробовать, женщина-полицейский была наименее подходящей кандидатурой. На самом деле все было уловкой, мягко выстеленной ловушкой, откуда мне уже не выбраться. И я шел прямо в эту ловушку.

Я встал как вкопанный. Так и есть! Как это я раньше не додумался? Беседой заправляла моя маленькая головка, а большая только слушала, но мы рискуем все вместе, включая мою симпатичную девственную задницу, оказаться за решеткой.

Нет, подождите, не может быть… Она попросила ее сфотографировать, в этом нет ничего криминального. Я всего-навсего сделаю несколько фотографий, они не сумеют ничего на меня повесить. С их стороны все мероприятие было потерей времени. Это даже может оказаться хорошим способом снять с себя и другую вину — достаточно будет продемонстрировать данные фотографии. Ладно, этим я и ограничусь: просто сделаю несколько кадров.

Интересно, как далеко готова зайти в своих хитростях констебль Кенсингтон? Выполнит ли мои указания, разденется? Или в последний момент передумает — поняв, что я не клюю?

Я вернулся через пятнадцать минут с двумя пленками. Она по-прежнему сидела на диване.

— Я налила себе немного виски — успокоить нервы. Ты не против?

Я сказал, что не против. Сколько угодно. Зарядив камеру, я спросил: готова ли она?

— Может, мы переместим тебя на кровать? — предложил я, и она допила остатки виски.

— Хорошо, давай так.

Чтобы нам обоим стало полегче, я включил музыку, после чего сказал ей, как лечь. На ней была юбка по колено и темные чулки, а когда я попросил ее развести ноги, то увидел темные же трусики и подвязки. Она так и осталась с раскинутыми ногами, и я щелкал не переставая. А приятель у меня в штанах оставил всякие сомнения и восстал.

— Расстегни несколько пуговиц на блузке.

Она подчинилась. Если это не более чем военная хитрость, то мне оставалось лишь восхититься ее самоотверженностью.

— А теперь одной рукой три у себя между ног, а другой опусти бюстгальтер, — то ли сказал, то ли прохрипел я.

Она вновь подчинилась, не замешкавшись ни на мгновение, а при виде ее сосков в голову мне вступило не меньше, чем при виде раздевающейся Зои.

— Хорошо! Правда хорошо! А теперь вообще сними блузку. Сними и брось в сторону.

ЩЕЛК-ЩЕЛК-ЩЕЛК!

— А теперь — лифчик, сними лифчик…

ЩЕЛК-ЩЕЛК!

— Хорошо… Возьми сиськи в ладони и оближи один из сосков…

Что ж, подслушивающего устройства при ней не было. Скрыть бугор на моих брюках больше не было никакой возможности. Я даже обратил на это внимание констебля, чтобы избежать возможных недоразумений.

— Как бы у меня ни топорщилось — не обращай внимания. Я ничего не могу поделать.

— Это хорошо, — улыбнулась она, поглядев туда. — Не встань у тебя — я бы огорчилась.

— Сними юбку.

ЩЕЛК!

Констебль Кенсингтон лежала передо мной в нижнем белье и туфлях на каблуках, повсюду себя гладила, тяжело дышала и смотрела мне прямо в глаза.

Ладно, проверим, готова ли ты на самом деле.

— Сними трусики.

Она даже не вздрогнула. Просто подняла задницу, быстренько их стащила и развела ноги, показав все.

ЩЕЛК-ЩЕЛК-ЩЕЛК-ЩЕЛК-ЩЕЛК…

— Черт, подожди, мне надо сменить пленку.

Я не сомневался, что тридцать шесть кадров уже отснял. В отличие от большинства известных мне моделей констебль Кенсингтон не пыталась закрыться, пока я трясущимися руками пытался справиться с этим кропотливым заданием. Она просто лежала, гладила себя и смотрела в потолок. Господи, как мне хотелось ее трахнуть! Она не была ни красоткой, как Таня, ни милашкой, как Синди, а сиськи нуждались в некотором ретушировании, но посмотреть там было на что — это без вопросов!

Пленка была вставлена, и я опять стоял перед ней — только теперь гораздо ближе.

— Скажи, что ты от меня хочешь, и я сделаю это, — сказала она. — Заставь меня вытворять всякие штуки.

— Поиграй с собой, а я буду фотографировать.

И констебль Кенсингтон тут же перешла к делу.

Она задала себе такого жару, что… Не знаю, смогу ли я так же, когда буду вспоминать этот дождливый четверг.

ЩЕЛК-ЩЕЛК-ЩЕЛК!

Она завывала, словно привидение, и я тоже был готов завыть. Я знал, что делаю ошибку, что я должен вести себя профессионально, но я буквально умирал. Что ж, если это и ловушка, то я ничего не могу с собой поделать и иду прямо в нее.

— Хорошо, а теперь… Послушай… — поморщился я, расстегивая ширинку; сердце вырывалось из груди. — Я хочу сделать несколько фотографий, на которых у тебя во рту будет вот это.

Констебль Кенсингтон поднялась, посмотрела на мою плоть, потом как одержимая схватила ее и запихала себе в рот. То был самый буйный минет в моей жизни. Интересно, когда у тебя сосет динозавр — ощущения похожи?

— О Господи, да! — взывал я к небесам; она превратилась в настоящий насос.

ЩЕЛК-ЩЕЛК-ЩЕЛК!

Констебль Кенсингтон так запыхалась, что только с третьей попытки смогла попросить меня сделать несколько фотографий, на которых мы трахаемся. Я толкнул ее обратно на кровать, она задрала на мне рубашку и стянула брюки и трусы, сделав при этом больно моему дружку, запевшему, словно натянутая тетива. Когда я взобрался на борт, меня охватило облегчение: похоже на настоящий секс, а не на очередное разочарование. Должен, однако, вам сказать, что наш ум способен играть с нами странные шутки. Понимаю, что это звучит по-дурацки, но даже тогда я не был уверен на все сто, что мы действительно займемся любовью. Я пережил такую жестокую засуху (Таня и Синди не в счет), столько раз все срывалось в последний момент, что мое сознание отказывалось просто взять и поверить: мы занимаемся любовью. Для виду я продолжал щелкать фотоаппаратом, хотя, как только я сказал констеблю Кенсингтон, что тяжеловато фотографировать и одновременно так много двигаться, она ответила:

— Так брось эту чертову камеру!

И тогда я наконец поверил.

— Давай же, покажи мне! Отделай меня! — вопила она, бешено двигаясь. — А теперь сзади… А теперь я сверху… А теперь у стены… А теперь я сама…

— Что?..

С таким я столкнулся впервые. Да, я пережил долгую, изнурительную засуху, да, я постоянно тосковал, однако те мечты вернулись сторицей! Она была ненасытна. Это слово описывало ее как нельзя лучше. Ненасытность. К вечеру мою спину украшали борозды, на сосках виднелись следы от укусов, все тело покрывали порезы и кровоподтеки, а под глазом образовался фингал. Мы успели перепробовать все позы, кроме свободной, потом попробовали и ее тоже, так как к одиннадцати часам напрячь что-либо мы были уже не в состоянии. Этим я завершил свое выступление — лучшее в моей жизни.

Не знаю, кем она была у себя дома, но я не встречал никого похабнее. Она сказала, что не в силах отважиться на что-либо такое со своим бойфрендом, так как после будет мучиться от стыда. Зато со мной, грязным порнографом, она могла делать все и говорить все, так как я в ее жизни не играл ни малейшей роли, будучи лишь партнером.

Она спросила, не хочу ли я, чтобы она пописала мне в лицо.

— Что-то не хочется, но спасибо за предложение.

— А ты на мое — хочешь пописать?

— Э… Вообще-то нет. Я не могу, когда на меня кто-нибудь смотрит.

— Дай знать, если передумаешь, — сказала она и постаралась вдохновить мой потрепанный член на последнюю битву.

У нее это получилось, однако рассказывать тут особенно не о чем.

Незадолго до полуночи она приняла душ, прополоскала рот и поблагодарила меня за вечер — «захватывающий» (ее слова, не мои). Потом спросила, что я собираюсь делать с фотографиями. Я сказал ей снять копии со свидетельства о рождении и паспорта и послать их вместе с письмом, подтверждающим адрес и домашний телефон, после чего с ней свяжутся Джеки или Мэри для словесного подтверждения.

— Нам обязательно проходить через все это? — спросила она неохотно.

— Боюсь, что да.

— Я не уверена, что захочу сообщать свои данные, а уж звонки домой мне и подавно не нужны. Не мог бы ты пристроить парочку из них втихаря?

Теперь, когда я потерял работу (о чем она еще не знала), это будет непросто, однако парни вполне могли оказать мне услугу-другую.

— Я постараюсь. А теперь — будь здорова.

Ладно, пусть это против правил, но как я мог отказать женщине, которая только что брала у меня в рот?

19. Случка в суде

Мне всегда было интересно, есть ли Бог, который смотрит на нас оттуда, сверху. Теперь я знаю наверняка, что он есть и что у него замечательное чувство юмора.

— Я переговорила с местным служащим. Сообщила ему, что мы уже здесь и ждем вызова. Не разбредайтесь. Если мы пропустим свою очередь, нас отодвинут в самый конец дня, — объясняла Саманта мне, Тане и Синди.

Возможно, вы помните, что мы с Самантой уже встречались. Это та самая подруга-феминистка, обличавшая бессовестного торговца женской плотью. А теперь она представляла в суде меня и двух эксплуатируемых мною женщин. Впрочем, Саманта не сама нас выбрала — ее «попросил» босс. Она была единственной женщиной в фирме, а в нашем случае женская защита была предпочтительнее. Мне известно это от нее самой: мы приезжали к Саманте за три дня до того. Но разве ее ситуация была безвыходной? Думаю, она могла бы объяснить старшему партнеру, что не может поступиться своими высокими принципами и представлять интересы такого человека, как я. Впрочем, если вспомнить, сколько минетов сделала она боссу ради своего места, вряд ли бы он стал прислушиваться к таким соображениям. Да и не обязаны юристы любить своих клиентов — вряд ли такое часто бывает.

— А это не та баба с вечеринки? — спросил Пэдди, когда Саманта ушла.

Пэдди, Мэтт, Хассим и даже Хейзл пришли меня поддержать. Пэдди прихватил с собой маленький фотоаппарат. Он прикинул, что можно втихаря пощелкать Таню и Синди в здании суда, а потом использовать это в журнале. Сложно поверить, но Таня с Синди согласились (за вознаграждение). Они сняли трусы и уже успели сделать пару снимков на лестнице — там, снаружи.

— Да, это она, — ответил я.

— Ничего у нее задница, — заметил тот. — Как думаешь, она согласится сняться вместе с девушками?

— Для «Эйса»? Ага, она будет в восторге.

— Никогда нельзя знать заранее, — сказал Пэдди.

— В любом случае спроси. Смеха ради.

— Ладно, подождите меня здесь, я пойду переговорю.

Я смотрел, как он встал и отправился вслед за ней. Мне очень хотелось увидеть ее реакцию, да тут мимо прошел кое-кто, готовый (я точно знал это) на все, что бы я ни придумал.

— Здравствуйте. Констебль Кенсингтон, если не ошибаюсь?

Я протянул руку. Констебль Кенсингтон пожала ее и вежливо улыбнулась в ответ.

— Здравствуйте, Годфри! Как поживаете?

— Прекрасно! А вы? Мы не встречались со дня моего ареста! — сказал я, обращаясь ко всем, кто нас слышал.

— Да, верно, не встречались! — поддакнула она, сделав это на редкость неестественно.

Оглянувшись, мы наткнулись на подозрительный взгляд Мэтта. Повисла неловкая пауза. Констебль Кенсингтон объяснила, что ей пора и что она еще вернется. Я сказал «чао!» и вспомнил про одно ее желание. Может, спросить, хочет ли она, чтобы ей пописали в лицо?

— Ладно, я пошла, — сказала она, а потом тихо добавила: — Я позвоню тебе на следующей неделе.

— Что там у вас? — спросил Мэтт, когда я сел на место.

— Потом объясню.

Конечно, объясню! Ведь я приготовил для него пару снимков, только мне очень не хотелось вынимать их прямо здесь.

День тянулся еле-еле, как и всегда, когда чего-то ждешь. Утро сменилось временем обеда, обеденное время перешло в стадию паба, а эта стадия перетекла, как ни обидно, в дневное время. Нам пришлось вернуться в здание суда, сесть там и ждать дальше. К счастью, мы успели подзаправиться, и несколько кружек пива (в случае Тани и Синди — джин-тоник) сделали эти скучные часы куда более сносными.

Я бродил по зданию, разминая ноги. Когда я проходил мимо туалетов, оттуда появилась Таня.

— Эй, Годфри! Фотоаппарат с собой? — спросила она, оглянувшись.

— Нет, он у Пэдди.

— Сходи возьми. Я буду ждать тебя здесь.

Я думал, она хочет сделать пару снимков от входной двери, однако по возвращении меня втолкнули и женский туалет, а затем в одну из кабинок.

— Все в порядке, здесь пусто. Давай сделаем несколько жестких снимков, — сказала Таня, задирая юбку и расставляя ноги.

Конечно, надо было отказаться и объяснить, что нас опять арестуют, но иногда вы просто не можете действовать иначе, верно? Кроме того, я с ума сходил от скуки, а такая фотосессия меня развлечет.

Она встала на сиденье унитаза и присела на корточки, а я кинулся ей под юбку и принялся щелкать затвором.

— Теперь растопырь, — сказал я.

Одной рукой Таня выполняла мое требование, а другой держалась за стену кабинки, чтобы не упасть.

— Нравится? — спросила она, потом засунула туда палец и вытерла его о мое лицо.

Мы хихикали и старались вести себя тихо, что было непросто: Таня все время соскальзывала и грохотала пластмассовым сиденьем. Положение было самое идиотское: мы находились в здании суда и делали ровно то же, что нас сюда и привело. Господи, если нас опять схватят, то вкатят уже по полной. Ну и хрен с ними, зато об этом я буду рассказывать своим внукам!

Не знаю, кто первый начал и как вообще так получилось, только не успели мы отснять и десятка фотографий, как мои трусы оказались спущенными, и я, прижав Таню к двери кабинки, драл ее почем зря.

— Давай, давай трахай меня! — задыхалась она, а мне очень хотелось ответить: «А я и трахаю!»

Вдруг мне стало все равно, услышит нас кто-нибудь или нет. Я трахал потрясающей красоты порномодель, и пусть остальной мир идет к чертям! Я знал наверняка — наверняка! — что у меня никогда не будет столь великолепной партнерши, и я не остановлюсь ни ради чего, пока не сделаю все как следует. С этого мгновения жизнь моя пойдет под горку. Пусть хоть на пять лет сажают, мне плевать!

Таня сладко дышала мне в лицо и озорно улыбалась, а я выкладывался по полной. Ее тело было упругим и легким, и она отзывалась на каждое мое движение как настоящая профессионалка. О-о, великолепно… Великолепно… Сначала Таня с Синди сделали мне минет, потом была констебль Кенсингтон, а теперь еще вот это. Можно сказать, не таясь: у меня началась светлая полоса, и я наслаждался каждой ее минутой. Спасибо тебе, Господи! Спасибо, спасибо, спасибо…

— О-о, Годфри, ты хоть куда!

Не помню, говорила ли она что-нибудь подобное, но я решил, что это замечание здесь вполне уместно.

Таня ерошила мои волосы, мы целовались, и я уже не мог разобрать, где ее язык, а где мой. Потрясающе! Вы слышите? Потрясающе! Таня переключилась на мою ушную раковину, и мы чуть не упали. Неожиданность всего происходящего, наше непотребство и, что уж там, неосмотрительность заставляли наши организмы выделять какое-то дикое количество адреналина. Я и раньше слыхал про «опьянение страстью», хотя до этого мгновения не знал, что это значит. Весьма, весьма рекомендую!

— Ты такой большой, Годфри! — возможно, сказала Таня.

И тут вмешалась действительность: в дверь кабинки постучали. Таня и я застыли, перестав дышать. Через пару мгновений Таня крикнула:

— Минутку, я уже скоро!

Затем она взглянула мне в глаза и кое-что сделала. Это я унесу с собой в могилу. Возможно, в сравнении с предыдущим — ничего особенного, но именно это я вспоминаю в первую очередь, когда думаю о том дне. Вот мы стоим, прижавшись к двери кабинки, наши тела переплетены, мы задыхаемся от страсти… Она наклоняется и целует меня в губы… Еле ощутимо, осторожно… Это была сама страсть. Я любил ее в эту минуту.

— Таня? — спросил голос из-за двери.

— Да? — ответила Таня, не отводя от меня взгляда.

— Кто там с тобой? Годфри?

Я узнал голос Саманты.

— Нет, — сказала Таня и опять меня поцеловала.

Саманта вошла в соседнюю кабинку, взобралась на унитаз (хит сезона) и заглянула через стену.

— Что вы делаете, идиоты! — воскликнула она.

— Детей… — ответил я, и мы с Таней рассмеялись.

— А ну валите оттуда! Хотите, чтобы вас повесили?

Какое-то время подумав (не очень долго), я ответил:

— Но я еще не закончил.

Таня улыбнулась, и мы потихоньку задвигались вновь.

— Плевать, выходите!

— И не подумаем! — ответила Таня, откликаясь на каждое мое движение.

— Если вы сейчас же не прекратите, я приведу сюда секретаря суда! — пригрозила Саманта, однако я сказал ей, что пусть приводит хоть Лоуренса Аравийского[17] — меня ничто не остановит.

— Слушай, ведь ты наш представитель? — спросила Таня, подняв на нее взгляд. — Так давай представляй наши интересы: постой на шухере!

— Это какое-то сумасшествие, так себя вести нельзя… — сказала та.

— А ты посмотри на нас!

Я забавлялся.

— Мать вашу!.. — воскликнула Саманта. Она слезла с унитаза и вышла из кабинки.

— Идете вы или нет?

— Позже… — сказал я, двигаясь со всевозрастающим азартом.

— Я не шучу! Сейчас приведу секретаря!

— Не приведешь.

Судя по всему, этот ответ Саманту добил. Помешкав еще немного, она сказала:

— Ладно, только поскорее!

— Конечно. Последи там, мы скоро выйдем!

— Вряд ли… — выдохнула Таня. — О да! — простонала она. — Давай! О господи!

Мне стало смешно. Пока Саманты не было, она вела себя куда тише. А теперь вдруг потеряла всякую способность держать варежку закрытой.

— Да! Нет! Только не останавливайся! Чудесно… — говорила Таня мне и Саманте. — Да! Да! Да! О господи! Нет, нет, нет! Да! Нет… Давай!

Я понятия не имел, что она там бормочет. Отзывы на мой счет были самые лестные — это все, что я знал.

— Господи… Год… Господи… — продолжала кричать Таня. — Да-да — да! Давай, Год, я сейчас кончу! Не останавливайся! Еще! Еще! О-о-о-о-о-о-о! — провыла она мне прямо в ухо, потом вся напряглась, откинулась на дверь и — бессильно на мне повисла…

Вдруг я вышел из берегов. Меня словно виагрой накачали. Я снова, снова и снова припечатывал ее к двери. Вырвался на финишную прямую! В этом галопе Тане оставалось только изо всех сил держаться. Она кусала меня за уши, целовала в шею и в два счета расправилась с моей тщательно набриолиненной прической. И вот я вонзился в нее последний раз… Кончил!

— ДА! — закричал кто-то из нас, не помню уже кто.

На несколько райских мгновений мы замерли в этом положении, и эндорфины омыли нас с головы до ног. Потом мы еще раз поцеловались и счастливо разъединились.

Попытавшись разогнуться, я понял, что готов. Не знаю, как это объяснить. Разве что так. Представьте: вы идете купаться, а плаваете не очень. А потом вы десять раз из конца в конец проплываете бассейн, делаете это на последнем пределе и, выбравшись из воды, еле держитесь на ногах. Вот так я себя чувствовал, открыв дверь кабинки. Челюсть ходила ходуном, колени тряслись. Таня едва не падала, а обалдевший вид Саманты стоил всех сокровищ Востока. Я проковылял мимо не останавливаясь — лишь подмигнул, когда выходил. Потом я услышал, как Таня сказала Саманте:

— Этот мальчик знает, что делает.

Она и вправду так сказала.

Минут через десять, уже в холле, Саманта попросила меня отойти в сторону. Я приготовился к длинному нравоучению. А может, она решила отказаться от защиты. Вместо этого она протянула мне конверт и сказала, что я выронил его в туалете.

— Я не знала, чей он, и заглянула внутрь. Это та женщина из полиции? — спросила она, пока я проверял, все ли фото на месте.

— Да. Спасибо! Не говори никому, ладно? Иначе она попадет в очень сложное положение.

Саманта немного поломала голову над сказанным, потом выдала:

— Не понимаю… Как тебе это удается?

Быстротой реакции я никогда не отличался. А теперь сам поражался собственному великолепию. Понимаю, что так прозвучит совсем не оригинально, однако, забирая конверт, я брякнул:

— Почему бы нам не поужинать вместе и не покончить с этим бредом?

Саманта молча на меня уставилась. Не знаю, что у нее было на уме, так как в это мгновение объявили слушание нашего дела, и нам пришлось переключиться совсем на другое. Она не сказала «нет» — это наверняка.

Пэдди, Мэтт, Хассим и Хейзл пожелали нам удачи, а констебль Кенсингтон ободряюще улыбнулась. Саманта это заметила и посматривала на меня в полнейшем недоумении. Мы рассаживались по местам.

— Всем встать! — крикнул какой-то парень, и мы встали.

Он начал с меня и попросил подтвердить правильность имени и адреса. Потом спросил о работе. Я уже хотел сказать «безработный», но вспомнил, что за меня платит «Мунлайт», — значит я могу творить все, что захочу. Не получив немедленного ответа, служащий повторил вопрос. Я широко улыбнулся. Потом оглянулся на Пэдди и остальных и вдруг понял, что знаю ответ. Все взгляды были прикованы ко мне. Они ждали. Я ободряюще завопил — и друзья поддержали меня.

— Порнограф! — сказал я.

Эпилог

Нет, серьезно: письма и вправду настоящие?

* * *

Дорогой «Блинг»!

Я не уверен, что у вас получится мне помочь, но я подумываю о торговле своим телом среди особей женского пола для занятий сексом, однако не знаю, как к этому подойти. Как стать проституткой и сколько брать? Я хотел бы этим заняться, но не уверен, что мои планы осуществимы, так как в этом году мне исполняется шестьдесят лет, и мне подумалось, что если девушек заставить платить, то они могут захотеть кого-нибудь с телом помоложе. Ваше мнение многое для меня значит.

Джон, Бирмингем.

* * *

Дорогая Таня!

Не могла бы ты ответить на следующие вопросы и вернуть бланк в прилагаемом конверте? Просто вычеркни те ответы, которые тебя не устраивают.

1. Хочешь ли ты поиграть с моим членом? ДА/НЕТ

2. Нравятся ли тебе дети? ДА/НЕТ

3. Сколько? 1? 2? 3? 4? 5? Больше?

4. Можно мне присутствовать на родах? ДА/НЕТ

5. Подбреешь ли ты у меня? ДА/НЕТ

6. А можно мне у тебя? ДА/НЕТ

7. Можно тебя отшлепать? ДА/НЕТ

8. А ты меня будешь шлепать? ДА/НЕТ

9. Хочешь, чтобы я приехал в Лондон? ДА/НЕТ

10. Ты мне поможешь? ДА/НЕТ

11. Ты пососешь пальцы у меня на ногах? ДА/НЕТ

12. Залезешь мне в задницу языком? ДА/НЕТ

13. А мне в твою можно? ДА/НЕТ

14. Засунешь мне в задницу сначала палец, а потом весь кулак? ДА/НЕТ

15. А мне в твою можно? ДА/НЕТ

16. Разрешишь мне трахать тебя в щелку снова и снова? ДА/НЕТ

17. А как насчет задницы? ДА/НЕТ

18. Разрешишь мне пить твою мочу? ДА/НЕТ

19. Будешь ли пить мою? ДА/НЕТ

20. Ты выйдешь за меня замуж? ДА/НЕТ

21. Когда?

С нетерпением жду ответа. До свидания, моя дорогая. Я буду думать о тебе (и при этом мастурбировать).

Хью, Манчестер.

* * *

Дорогая Джемма!

Тебя я впервые увидел на этой неделе, и ты мне страшно понравилась. Я хотел бы есть и пить прямо из тебя. Еще я хотел бы сделать тебе клизму, надеть на тебя прозрачные трусики и посмотреть, как ты будешь сидеть в туалете. Секса в моей жизни недостаточно, и я хожу в бордели, но выполнить мои желания пока так никто и не согласился. Мне сорок шесть лет (выгляжу на тридцать), и я дальнобойщик, у которого есть собственный трейлер. Хочешь ли ты сделать это для меня? Если нет, можешь ли ты мне кого-нибудь посоветовать?

Глен, Строук.

* * *

Дорогой «Блинг»!

Мне нравятся эти ваши письма в «Блинге», и я хотел бы добавить к ним собственное письмо.

Я молодой, белый, мужского пола, мне двадцать пять лет. В прошлом году я потерял девственность. Эту двадцатилетнюю девушку до меня никто не трахал, но, по правде говоря, получилось полное дерьмо. Для начала (1) она не визжала, когда я ее шлепал, и (2) она не забеременела. (3) Я попросил ее сделать мне минет, и она отказалась, так как у меня не было презервативов, а ей не хотелось глотать мою сперму. Все, что я получил, — поцелуй в член, и это было так скучно, что я даже не стал лизать ее в ответ. Мы просто занялись любовью, и я пососал ее сиськи и пожевал соски, однако молока не оказалось ни в одном. Ей только двадцать лет, а весит она уже сто тридцать килограммов. История — правдивая. Зовут ее ХХХХХ, а проживает она по адресу ХХХХХ. В следующий раз я хотел бы трахнуть какую-нибудь из ваших моделей — вроде Клэр. Пожалуйста, вышлите мне ее адрес, чтобы я мог ее трахнуть.

Баз, Шеффилд.

* * *

Дорогая Таня!

Чтоб тебе! Как ты? Надеюсь, ты здорова и счастлива. Меня зовут Дэвид. Мне двадцать шесть лет, а в качестве хобби я люблю курить марихуану, пить венгерское красное вино и смотреть телевизор («мыльные оперы», бокс, футбол, порно). А у тебя, Таня, какие хобби? Мне нравится покупать «Блинг» и смотреть на твое замечательное тело. Ты такая совершенная и такая замечательная, Таня, что я каждый раз дрочу. Какой у тебя любимый цвет? У меня — черно-белый. Какие тебе нравятся фильмы? Мне — «Потаскуха», «Пьяные старлетки» и «Спасти рядового Райана». Пока все. До свидания, любовь моя. Отвечай поскорее.

Дэвид, Девон.

* * *

Дорогой «Блинг»!

Не могли бы вы достать побольше фотографий с голыми ведущими новостей? Я и остальные ребята в нашем полку только что вернулись из Залива, где мы видели кучу потрясающих репортеров женского пола, и некоторые из них были очень даже ничего (вот только скучноваты). Фиона Брюс и Софи Раворт особенно пригодны, есть ли шанс увидеть их положенными на стол в студии — с чьим-нибудь членом в заднице? В случае чего скажите им, что это для ребят из ХХХХХ. Они все время о нас говорят. Возможно, теперь пора заткнуться и как-то нас отблагодарить. Кэрол Вордерман — еще одна знаменитость, популярная среди наших ребят. Я хотел бы увидеть ее с моим членом во рту, пока мой приятель Тэффи трахал бы ее в задницу. Спросите, не смущает ли ее количество. Или, например, ее будет трахать сразу много ребят прямо напротив часов из их передачи. А когда время выйдет, все на нее помочатся, а она не будет закрывать рот. Другой мой приятель, Брайан, пришел к выводу, что ему все еще нравится «АББА». Он хотел бы увидеть, как тех двух трахают их мужики, чтобы как в порнофильме, а песни крутить совсем не надо. Не уверен, что такое возможно, а кроме того, не в том они возрасте, и вряд на них кто-то захочет смотреть (кроме Брайана). Все парни служат исправно. С нетерпением ждем следующего номера, а теперь мне пора пойти и выскрести пару погонщиков козлов, застрявших в гусеницах танка.

Муллет,

почтовая служба армии Великобритании.

* * *

Дорогая Джерри!

Я твой самый большой поклонник и очень хотел бы участвовать с тобой в съемках. Пожалуйста, ответь мне, и мы обязательно это устроим. Я говорил с Доном из «Блинга», который сказал, что запросто, и мы можем сниматься вместе, так что я только жду твоего звонка. У меня очень большой член, и я по-настоящему хорош в постели. Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, ответь мне — и все сбудется! Я приложил свою фотографию, где я дрочу над твоей картинкой и всю тебя забрызгал, чтобы ты убедилась в серьезности моих намерений (только представь, как здорово это будет наяву???). Также я вложил конверт с марками, чтобы тебе не пришлось покупать самой, и телефонную карту, если ты захочешь мне позвонить. Я жду твоего звонка с огромным нетерпением. Твой самый большой поклонник.

Колин, Лондон.

* * *

Дорогая Трейси!

Сразу видно, какая ты похабница! Не беспокойся, это комплимент. Нынче я пребываю в одном из отелей, принадлежащих Ее Величеству, так как прежде был кем-то вроде Бэтмэна (я не мог выйти на улицу и никого не ограбить). Тьфу-тьфу-тьфу, постучу по деревяшке. В следующем году в это же время я должен выйти на свободу. Нам стоит тогда встретиться, я ничего не имею против путешествий. На самом деле это была бы перемена к лучшему. Пожалуйста, пошли мне свою фотографию, чтобы я повесил ее на стену. Не могла бы ты ее подписать? Что-нибудь вроде: «Бексу, лучшему парню в мире, никто не делает это лучше него». С нетерпением жду своего освобождения и встречи с тобой. Спасибо.

Бекс, тюрьма Ее Величества, Эрлсток.

Благодарности

Еще раз хочу поблагодарить своего редактора Джона Уильямса, который во время работы над черновыми вариантами помог мне избавиться от множества лишних кусков. Кажется, мы выкинули все, что можно, однако парочка натужных шуток/абзацев/глав вполне могли ускользнуть от нашего внимания. Их читать не обязательно.

Итак, продолжим. Вот люди, которым я благодарен.

Пит Эртон и вся эта сумасшедшая команда, работающая в «Серпенте Тейл»,[18] — они продолжают публиковать книги, написанные полуграмотным подносчиком раствора.

Люси Уайтхаус из «Дарли Андерсон», которая все это время терпеливо выслушивала мое бесконечное нытье.

Букеровское жюри. Они меня опять не заметили… Скоты!

Рос Бизли, поклонник моего творчества из Гримсби и, что более важно, талантливый ударник, который много чего добился в этой жизни (эй, он побывал в тюрьме, а сейчас сидит на пособии по безработице — вам бы так!).

Мой дружок Брайан Маккэнн, приютивший меня на те две недели, что я оказался без жилья. Когда я рассыпал здоровенную порцию шашлыка по всему дивану (только что купленному), он хохотал как гиена! А ведь тремя минутами раньше Брайан просил есть где угодно, только не на диване (естественно, я был пьян в стельку). Друг! Спасибо тебе за все!

Мои братья — младший Робин и старший Ральф — всю дорогу давал и мудрые советы и всячески направляли мою музу (как же они мне надоели, эти балбесы!).

Клайв Эндрюз, мой бывший начальник, которому я обязан своей карьерой в «Клаб Интернэшнл».[19] На нашу долю выпало немало веселья, пива и слез (хотя иногда мы не до конца понимали друг друга).

И еще. Джозефин Холл, Роб Свифт, Пол Маккэнн, Пит Шерли, Джоэл Трилс, Адриан Смейл, Весельчак, нехороший Алан Джонсон, Никола Свифт, Нил Олдис, Лайза Бейкер, Люк Палмер, Ребекка Иден, Дейв «Д'л-а-а-адно!» Гибс, Клэр Булл, Мэтт Уилер, Джек Саутон, Дэвид Райдер, Билли Чейнсоу.

И — самое главное — я хочу поблагодарить Джинни Крокетт, которая вернула улыбку на мою старую жалкую физиономию. До сих пор не могу понять, чем это заслужил. Спасибо тебе.

Персонал «Мунлайт паблишинг»

Издатель Филип Госс

Управляющий директор Питер Макменамин (Мак-похабник)

Зав. производством Дженнифер Болл

Секретарша Уэнди Пиклс «БЛИНГ»

Редактор Стюарт Толдо

Помощник редактора Годфри Бишоп (Год)

Дизайнер Роджер Нобл

«ФРОТ»

Редактор Роджер Монтгомери

Помощник редактора Мэтт Сэндерс

«БЭНГЕРЗ!»

Редактор Сьюзи Поттс

Заместитель Хейзл Смит

Дизайнер Дон Аткинс

«ЭЙС»

Редактор Райан Брин (Пэдди)

Помощник редактора Пол Томпсон (Толстый Пол)

Дизайнер Хассим Абдул

ВЫПУСКАЮЩИЕ РЕДАКТОРЫ

«Блинг»/«Фрот» Джеки Гриффин

«Бэнгерз!»/«Эйс» Мэри Кларк

НЕКОТОРЫЕ ИЗ ДЕВУШЕК

Ребекка Дженнифер Трейси

(2-я глава) (5-я глава) (5-я глава)

Джемма Зоя Клэр

(5-я глава) (6-я глава) (7-я глава)

Джерри Софи Таня

(11-я глава) (13-я глава) (16-я глава)

Синди

(16-я глава)

Примечания

1

«Грейт Юниверсал Сторз» (Great Universal Stores) — крупная британская компания, продающая главным образом одежду. Основная часть товаров заказывается по каталогам и доставляется по почте. — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

2

Гор Видал (Gore Vidal) — американский писатель. Известен своим критическим отношением к политике и культуре своей страны. Родился в 1925 году.

(обратно)

3

Маглиха (от слова «muggle») — так в сериале Дж. Роулинг о Гарри Поттере называют людей, лишенных магического дара.

(обратно)

4

«Олтон Тауэрз» (Alton Towers) — парк развлечений (неподалеку от Дерби).

(обратно)

5

Здесь большую роль играет многозначность слов. При божбе слово «Годфри» (Godfrey) иногда используется вместо слова «Бог» (God); «бишоп» (bishop) по-английски значит «епископ»; «уэнди» (wendy) — прозвище для детей, отвергнутых сверстниками (что-то вроде нашего «Чучела» из одноименного фильма); «пиклс» (pickles, в единственном числе pickle) — «рассол», «маринованные огурцы», «неприятное положение», «чепуха», «опьянение», «стерва» и даже «мужской половой член».

(обратно)

6

«Сан» (The Sun) — бульварная газета. «Читатели „Сан“» — так нередко называют британцев, не получивших качественного образования, исповедующих правые взгляды и считающих женщин недостойными иметь равные права с мужчинами.

(обратно)

7

«Гардиан» (The Guardian) — «солидная» британская газета левого толка. Читатели «Гардиан» — прямая противоположность читателям «Сан».

(обратно)

8

Блакадер (Blackadder) — герой комедийного сериала производства Би-би-си.

(обратно)

9

Йоссер Хьюз (Yosser Hughes) — герой сериала о людях, потерявших работу (действие происходит в то время, когда премьером была Маргарет Тэтчер, проводившая жесткую внутреннюю политику).

(обратно)

10

«Бен-Гур» (Ben-Hur) — фильм о первых христианах, получивший одиннадцать «Оскаров» (по одноименному роману Лью Уоллеса). В фильме снимались 50 тысяч статистов.

(обратно)

11

Вест-Энд (West End) — западная часть центра Лондона, где сосредоточены главные магазины, кинотеатры, рестораны и тому подобное.

(обратно)

12

Реджиналд Кристи (Reginald Christie) — серийный убийца, совершавший свои преступления в 1940-1950-е годы.

(обратно)

13

Временный запретительный приказ (restraining order) — судебное предписание, запрещающее частному лицу или группе людей совершать действия, которые, по мнению суда, могут нанести ущерб собственности или нарушить права другого лица или сообщества.

(обратно)

14

Хамфри Богарт (Humphrey Bogart) — американский киноактер. Играл большей частью преступников или детективов.

(обратно)

15

Стив Райт (Steve Wright) — знаменитый радиоведущий.

(обратно)

16

Стихотворение Р. Киплинга «Если…» («If») в переводе С. Я. Маршака.

(обратно)

17

Лоуренс Аравийский (Lawrence of Arabia) — прозвище Томаса Эдварда Лоуренса (1888–1935), английского писателя и разведчика, воевавшего в Саудовской Аравии против турецкого владычества и оставившего свои воспоминания о той войне.

(обратно)

18

«Серпентс Тейл» (Serpent's Tail) — название издательства. Буквально переводится как «Хвост Змия», а на слух может звучать как «Сказка Змия», «Рассказ Змия» (Serpent's Tale).

(обратно)

19

«Клаб Интернэшнл» (Club International) — порнографический журнал (Великобритания).

(обратно)

Оглавление

Пролог. Вопросы

1. Папье-маше-порнуха

2. Поможете с трудоустройством?

3. Добро пожаловать на курорт

4. А письма — настоящие?

5. Учимся говорить пошлости

6. Плач по Зое

7. Трое — это слишком много

8. Берегите задницу

9. Следующим утром

10. Похабная дюжина

11. Психи

12. Не забывайте оглядываться

13. Вопли-сопли

14. Сексплуатация

15. Сиськи? Показывай!

16. Попались!

17. Мой закат

18. Здрасьте-здрасьте…

19. Случка в суде

Эпилог

Благодарности . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте