«Пенитель моря»

Пенитель моря (fb2) - Пенитель моря [The Water-Witch: or the Skimmer of the Seas - ru] (The Water-Witch: or the Skimmer of the Seas - ru (версии)) 650K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Джеймс Фенимор Купер

Фенимор Купер ПЕНИТЕЛЬ МОРЯ

Предисловие

Купер не писал специально исторических романов, но почти все его произведения развиваются на фоне определенной исторической эпохи.

Роман «Пенитель Моря», действие которого относится к началу XVIII века («Утрехтскому миру»[1]), захватывает интересный период американской истории: борьбу голландского влияния с английским империализмом на берегах реки Гудзона.

«Между народами, которые пытались эксплоатировать отдаленные страны в свою пользу, Голландия занимает первое место», — говорит известный историк колонизации — Леруа Болье[2].

В истории захвата голландцами колоний главнейшую роль играли так называемые привилегированные купеческие компании. Еще в 1602 году голландским правительством была основана знаменитая Восточно-Индийская Компания, имевшая целью под флагом торговых сношений захват территорий на берегах Индии и прилегающих к ней островов и их экономическую эксплоатацию. Эта Компания, между прочим, послужила прототипом для организации другими, конкурирующими с Голландией государствами, ряда таких же привилегированных крупных торговых товариществ.

Действительно, Восточно-Индийская Компания, достигшая в XVII столетии огромного могущества, в короткое время основала многочисленные торговые фактории по всему побережью между Индией, Китаем, Японией и Океанией. Ослепленная получаемыми барышами, она стремилась захватить в свои руки всю торговлю высоко ценившимися в то время пряностями[3].

Голландцы изгоняли всех иностранцев, водворявшихся на Пряных (Молуккских) островах или приезжавших туда, а туземных жителей держали в зависимости, мало отличавшейся от полного рабства.

Распоряжаясь торговлею пряными товарами в качестве единственных хозяев, голландцы сделали монополию этой торговли главным предметом своих забот. Не было той несправедливости и того варварства, к которому не прибегала бы Голландия для сохранения за собой исключительного права на сбыт пряностей…

Чтобы поднять цены на эти редкие продукты, известные в то время под именем «золотых рудников Компании», на многих островах запрещена была культура пряных трав и кустарников. Растения же, произроставшие в диком состоянии, без помощи человеческого труда, уничтожались по приказу специально разъезжавших в известное время по островам губернаторов Компании. Когда же один из туземных царьков воспротивился варварскому истреблению ценных гвоздичных растений, его «бунт» дал повод торговой голландской Компании к резне туземцев.

Принося своим пайщикам огромную прибыль на их капитал, Восточно-Индийская Компания вместе с тем обогащала и правительственную казну солидными суммами, вносимыми за «патенты» и «привилегии».

Получаемая от этой Компании выгода побудила Голландию поторопиться с основанием Западно-Индийской Компании, которая получила право монопольной торговли с Америкой, постройки фортов в незаселенных (европейцами) местностях и основания под своим управлением колоний. О правах туземного населения в «незаселенных» местах, конечно, не говорилось ничего, и оно поступало в «полное распоряжение» предприимчивых купцов-цивилизаторов.

Таким образом успех эксплоатации на Востоке заставил голландцев направить свой взгляд на Запад.

В 1609 г. голландская Компания поручила английскому капитану Генри Гудзону, поступившему к ней на службу, совершить путешествие с целью отыскать северо-восточный проход в Тихий Океан. Обогнув мыс Норд-Кап, Гудзон направился вдоль берегов Новой Земли, но экипаж корабля, увидя ледяные горы, отказался плыть дальше. Гудзон вынужден был изменить план путешествия и отправиться к берегам Америки в надежде найти северо-западный проход в тот же Тихий Океан, что и повело к открытию залива, названного впоследствии Гудзоновым, и реки Гудзон.

Вскоре (в 1611 году) Гудзон погиб при вторичном путешествии к берегам Америки, но восторженный рассказ мореплавателя о первом посещении ее берегов, ярко рисовавший красоту и плодородие страны, привлек к дельте Гудзона внимание европейцев. В 1612 году, у впадения р. Гудзона в залив и по берегам залива, были основаны голландцами город Новый Амстердам и ряд поселков. Вся колония была названа Новыми Нидерландами, и правительство выдало купцам хартию на ее эксплоатацию.

Постепенно голландцы подчинили своей власти область между Коннектикутом и устьем реки Делавар, т.-е. территорию, по площади равную Франции того времени. Однако, голландцы заселили только узкую полосу до обеим сторонам р. Гудзона и основали несколько поселений по среднему ее течению, на песчаных отмелях.

Что же касается Нового Амстердама, то этот будущий Нью-Йорк продолжал оставаться ничтожным поселком и малооживленным портом, в то время как находившиеся рядом с ним английские колонии — Новая Англия — достигали уже известной степени благосостояния. Англия, вставшая на путь широкого колониального захвата, не передавала этого дела, как Голландия, в руки купцов. Свои империалистические стремления она поддерживала правительственными средствами и силами, и с неудовольствием соперника смотрела на «торговые» операции голландцев.

В остальном колонизационные методы обоих конкурентов были, разумеется, одинаковы.

В 1663 году англичане захватывают Новый Амстердам, который и переименовывается в Нью-Йорк. Это же имя присваивается и всей колонии «нидерландских провинций».

С этого времени начинается скрытая, глухая борьба между старожилами колонии — голландцами — и англичанами, переходящая порою в открытое возмущение первых. Герцог Йоркский[4], получивший колонию в дар от брата своего, английского короля Карла II, утверждает в ней правительство с неограниченной властью. Но после войны с Голландией эта система была существенно изменена (1674 г.), а через девять лет после этого в Нью-Йорке было созвано первое (при английском господстве) «народное собрание», выработавшее «хартию[5] вольностей», скрепленную герцогом Йоркским и через год им же отмененную.

«Хартия вольностей» была формально восстановлена в 1691 году, и с той поры колония Нью-Йорк в постоянной борьбе старалась защитить свои экономические и торговые интересы от притязаний метрополии, проводившей через своих губернаторов непреклонную систему экономического гнета.

Окончательно Нью-Йоркская колония была закреплена за Англией по Утрехтскому договору 1713 года.

Таким образом, к моменту действия романа «Пенитель Моря» в едва еще только развивающемся Нью-Йорке сталкивались следующие течения: голландское купечество — в лице старожилов колонии — и голландская же культура с новыми пришельцами и «хозяевами» — выходцами из Англии; с другой стороны, — экономические интересы колонистов, как таковых, с определенной колониальной политикой Англии.

«Колонии, — говорит английский историк Чарльз Мериваль, — пользовались правом самоуправления и сами назначали подати; за ними обеспечены были религиозная свобода и полная независимость в деле управления муниципальными делами; но они не имели никакого права контролировать или изменять коммерческие законы, установленные властью „метрополии“[6]…»

Английское же правительство в делах торговли и промышленности действовало с неумолимой строгостью, клонившейся к эксплоатации колонии и увеличению барышей купцов метрополии.

Могли ли «почтеннейшие» купцы Нью-Йорка, — эти ван-Бевруты и ван-Стаатсы (из романа «Пенитель Моря»), — одобрительно непокойно относится к «насилию» метрополии?

В середине XVII века в Англии был издан знаменитый акт о судоходстве, получивший название «великой хартии английской морской торговли». Все внеевропейские товары, особенно из английских колоний, должны были доставляться в Англию не иначе, как на судах, построенных в Англии, принадлежавших английским подданным, управлявшихся английским капитаном и имевших среди команды англичан в количестве не менее трех четвертей всего экипажа.

Этот акт имел дополнение, послужившее основанием торговой системе Англии.

Произведения колонии были разделены на две категории: «поименованных» и «непоименованных» товаров.

«Поименованные» товары могли доставляться только в метрополию или в британские колонии; «непоименованные» — во все страны, но только на английских судах.

Европейские товары, предназначенные для колоний, должны были предварительно завозиться в Англию и даже выгружаться на ее берег…

Этот закон о мореходстве в течение второй половины XVII и первой половины XVIII веков подвергался отдельным изменениям, но строгости его оставлялись в силе. Усилия Англии клонились к тому, чтобы колониями не употреблялись другие товары (в особенности — мануфактура), кроме фабрикуемых в метрополии.

Такие меры вызывали в колониях всеобщее раздражение. Чем больше метрополия старалась суровыми мерами оградить интересы своих купцов (интересы купцов и лордов были тесно сплетены), тем сильнее в колониях развивалась контрабандная торговля. Ее поддерживали не только колонисты-голландцы, считавшие себя обойденными и угнетенными, не только выходцы из метрополии, но и сама алчная, беспринципная и развращенная администрация Нью-Йорка, назначенная метрополией управлять колонией сообразно с «интересами короны».

Тип подобного администратора-губернатора в беглых чертах, но прекрасно отражен Купером в лице «благороднейшего лорда Корнбери — родственника королевы».

Неуловимые быстроходные суда — эти бригантины Пенителя Моря — бороздили океан вдоль и поперек и, пользуясь поддержкой «оппозиционных купцов» колонии, прорывали фронт английской коммерческой системы.

Роман «Пенитель Моря» сам Купер называет легендой. Действительно, ароматом легенды овеян тип Пенителя Моря, его неуловимая бригантина «Морская Волшебница» и созданный поэтическим воображением идиллический уклад ее внутренней жизни.

Но, несмотря на колорит легенды, приданный Купером роману, в нем живо отражена жизнь моряков парусного флота, внутренняя спайка морского товарищества, преданность делу и суеверия, которыми в ту отдаленную эпоху были заражены моряки. Контрабандисты с бригантины, вступая в бой с французским крейсером, берут с собою эмблему своего корабля — изображение «Морской Волшебницы», созданной суеверным воображением…

Если штрихи, рисующие бригантину и ее командира — Пенителя Моря, несут на себе романтические черты легенды, то в типах члена городского совета ван-Беврута, богача Олофа ван-Стаатса, лорда Корнбери и др. воплотились реальные лица, порожденные теми взаимоотношениями, которые сложились в Нью-Йоркской колонии в результате фактов ее истории, вкратце очерченных выше.

Н. Могучий

Глава I

Глубокий и вместительный Нью-Йоркский залив принимает в себя воды рек: Гудзона, Гакенсака, Пасэка, Раритона и множества других — менее значительных, впадающих в океан. Острова: Нассау и Штатов служат ему надежным барьером от морских бурь.

Благодаря удачному местоположению, умеренному климату и водным путям сообщения, изрезывающим вдоль и поперек территорию города, Нью-Йорк имел все данные для быстрого развития. Действительно, из незначительного провинциального города он с удивительной, даже для Америки, быстротой превратился в столицу, занимающую почетное место в ряду других столиц мира.

Едва ли найдется другой город, который соединял бы в себе все благоприятствующие развитию торговли условия, как Нью-Йорк. Остров Мангаттан[7] окружен такою глубиной, что суда могут подходить почти к его берегам и здесь принимать свой груз.

В 171… году Нью-Йорк был не тем, чем он является теперь, и имел еще мало общего с тем пышным городом Северо-Американских Соединенных Штатов, каким он сделался в позднейшее время.

Рано утром 3 июня пушечный выстрел прокатился по сонным водам Гудзона. Тотчас в одной из амбразур форта, расположенного при впадении этой реки в залив, показался дымок, и на флагштоке форта медленно развернулся флаг Великобритании — красный крест на синем поле. На расстоянии нескольких верст смутно рисовались очертания мачт корабля, едва выделявшихся на зелени лесов, покрывавших высоты острова Штатов. Ответный сигнал крейсера чуть слышным ударом достиг города, флаг же его нельзя было различить из-за дальности расстояния.

В это время на пороге одного из самых богатых домов города появился старик в сопровождении двух негров-невольников: один из них был взрослый, другой едва достигал половины роста своего товарища. Этот последний нес мешки с дорожными вещами своего хозяина.

Старик, очевидно, собирался в путь и отдавал последние приказания.

— Умеренность, Эвклид, — вот к чему все вы должны стремиться. Ты должен, мошенник, заботиться лишь о собственности хозяина. Еслитело разрушится, что сделается с его тенью? Если я похудею, вы будете болеть; если буду голодать, вы издохнете; если я умру, вы… гм! Эвклид, я оставлю на твбе попечение все мои товары, дом и имущество. Я еду в Луст-ин-Руст подышать чистым воздухом. Язвы и лихорадки! Если иностранный сброд будет попрежнему увеличивать уличную толпу нашего города, Нью-Йорк сделается вскоре таким же невыносимым, как Роттердам[8] летом. Послушай, негодяй! Я очень недоволен компанией, которую ты в последнее время водишь. Смотри у меня!.. Вот ключ от конюшни, — следи, чтобы ни одна лошадь не выходила из нее, разве только на водопой. Эти мошенники, мангаттанские негры! Все они принимают фламандского рысака за тощую охотничью собаку и ночью летят верхом, сверкая пятками, словно ведьма на помеле. Не думают ли они, что я купил в Голландии лошадей, истратил массу денег на их выправку, перевозку, страховку только для того, чтобы видеть, как на них постепенно тает жир, словно сальная свечка?!

— Все худое всегда приписывается негру! — проворчал тот из негров, которого хозяин называл Эвклидом.

— Укороти свой язык! И смотри хорошенько за моими лошадьми. Постой, вот тебе два флорина: один для твоей матери, другой тебе… Но если я узнаю, что твоя компания гоняла моих лошадей, беда всей Африке! Голод и скелеты! Я семь лет откармливал своих лошадок…

Эту фразу старик бросил уже удаляясь от дома. Когда старый голландец скрылся за углом, оба негра посмотрели друг на друга, перемигнулись и вдруг разразились веселым хохотом. Кстати сказать, вечером того же дня их можно было видеть лихо скачущими на двух крупных и тяжелых лошадях хозяина внутрь острова, где предстояла веселая пирушка их собратьев.

Если бы это мог предвидеть альдерман[9] ван-Беврут, то, без сомнения, его походка утратила бы ту степенность, с которой он продолжал свой путь.

Ван-Беврут был мужчина лет пятидесяти. Про него можно было сказать, что он сшит хотя нескладно, но крепко. Принадлежал он к числу богатейших купцов острова, был делец и, вдобавок, не был еще женат.

Едва альдерман повернул в сопровождении одного из негров за угол, как столкнулся лицом к лицу с человеком, принадлежавшим к тому же, как и он сам, привилегированному классу «белых». В первое мгновение на лице его мелькнуло было выражение неудовольствия, но тотчас оно уступило место обычному спокойствию, характерному для флегматичных голландцев.

— Восход солнца… утренняя пушка… и альдерман ван-Беврут! — вскричал тот. — Таков порядок событий в столь ранний час на нашем острове.

На это ироническое приветствие альдерман ответил спокойными вежливым поклоном, но слова его заставили остроумца-собеседника раскаяться в своей шутке.

— Колония имеет основание сожалеть, что не пользуется уже услугами, губернатора, который покидает постель так рано. Нет ничего удивительного в том, что мы, люди деловые, встаем с утренней зарей — у нас есть на то причины, но просто не веришь своим глазам, когда видишь здесь вас в такой ранний час.

— Некоторые обыватели здешней колонии поступают разумно, не доверяя своим чувствам, но едва ли они ошибутся, если скажут, что альдерман ван-Беврут — человек действительно занятой. Будь у меня власть, я бы дал вам герб с изображением бобра, двух охотников с Могока[10]… и надпись: «промышленность».

— А что вы думаете, милорд, о таком гербе: одна сторона щита совершенно чистая, в знак чистой совести, на другой же находится изображение открытой руки с надписью: «умеренность и справедливость»?

— Понимаю. Вы хотите сказать, что фамилия ван-Беврутов не нуждается в каких бы та ни было знаках отличия. Впрочем, мне кажется, я уже видел где-то ваш герб: ветряная мельница, водяной канал, зеленое поле, усеянное черными животными. Нет? Ну, тогда, значит, повлиял на мое воображение утренний воздух.

— Жаль, что подобной монетой нельзя удовлетворить ваших кредиторов, милорд! — не без язвительности заметил голландец.

— Печальная правда, почтеннейший! Плох тот суд, который заставляет дворянина проводить ночи, шатаясь по улицам, подобно тени Гамлета, а потом с первым же пением петуха бежать сломя голову в тесное и грязное помещение. Не правда ли, альдерман ван-Беврут? Не будь моя царственная кузина введена в заблуждение ложными слухами, клевреты мистера Гонтера не восторжествовали бы так скоро.

— А если бы попытаться дать средства, достаточные для вашего освобождения, тем, которые заперли вас в тюрьму?!

Этот вопрос, повидимому, задел чувствительную струнку благородного лорда. Его манеры разом изменились. Шутливое выражение его лица уступило место более серьезному.

— Ваш вопрос, достойный альдерман, делает честь вашей проницательности и подтверждает те слухи, которые ходят о вашем благородстве. Конечно, правда, что королева подписала мою отставку, и что на мое место губернатором колонии назначен Гонтер, но все это еще может быть взято обратно: только бы мне добиться личного свидания с царственной кузиной. Конечно, у меня есть недостатки; быть-может, мне не мешало бы иметь девизом умеренность, но даже мои враги не могут упрекнуть меня в том, что я покинул когда-либо друга.

— Не имел случая испытать вашу дружбу и не могу ничего возразить.

— Ваше беспристрастие давно обратилось в пословицу. Послушайте же, что я скажу. В этой колонии, скорее голландской, чем английской, все доходные места захвачены разными Марисами, Ливинстонами и т. д. Они господствуют и в думе, и в судах. Между тем исконные владельцы этой земли — почтенные ван-Бекманы, ван-Бевруты отодвинуты на задний план…

— Так ведется с давних пор. Я даже не запомню, чтобы дело когда-либо обстояло иначе.

— Это справедливо! Но нельзя было так поспешно выносить на суд честное имя человека. Если мое управление, как говорили, было запятнано несправедливостями, то это — показатель того, насколько сильны предрассудки в Англии. Зачем было торопиться: время просветило бы мой ум. А времени-то мне как-раз и не дали. Еще бы только год, и дума наполнилась бы Гансами и другими честными голландцами.

— В таком случае, милорд, следовало бы повременить ставить вашу честь в неприятное положение.

— Но разве поздно остановить зло? Разве нельзя образумить королеву Анну? Могу вас уверить, что я жду только удобного случая, чтобы действовать. Я просто изнываю при мысли, что ее неблагосклонность губит человека, близкого к ней по происхождению. Это пятно, стереть которое должны стараться все, тем более, что для этого потребуется не много усилий. Альдерман ван-Беврут!

— Милорд!

— Как я был слеп, любезный друг, что не прибегал к вашим советам! Все голландские предприятия расширяются…

— Да, мы, голландцы, умеем трудиться, а деньги тратим с осмотрительностью.

— Конечно, расточительность не раз вела к гибели весьма достойных людей. Надо вам заметить, почтеннейший, что я сторонник идеи взаимной поддержки, которую, по-моему, должны оказывать себе люди в этой юдоли печали. Альдерман ван-Беврут!

— Милорд Корнбери!

— Я хотел сказать, что поступлю решительно против своих чувств, если покину эту провинцию, не выразив моего глубочайшего сожаления в том, что не оценил заслуг исконных владельцев этой колонии.

— Значит, вы еще надеетесь ускользнуть из цепких лапок ваших кредиторов, или, быть-может, вам будут даны средства открыть ворота вашей тюрьмы?

— Фи, как вы выражаетесь, сударь! Впрочем, мне нравится ваша откровенность. Ну, да! Не подлежит ни малейшему сомнению, что ворота моей тюрьмы, как вы выражаетесь, откроются, и счастлив будет тот человек, который повернет ключ… Почтеннейший!

— Милорд!

— Как поживают ваши лошади?

— Благодарю вас, милорд! Жиреют, мошенники, со дня на день! Бедные животные имеют мало покою, когда я вне дома. Право, следовало бы издать закон, карающий смертью всех черных, которые вздумают скакать верхом ночью на хозяйских лошадях.

— Я предложил бы налагать строгое наказание за это гнусное преступление! Но едва ли Гонтер согласится на подобную меру. Да, почтеннейший, только бы мне вновь занять утерянный мною пост, тогда конец всем злоупотреблениям. Колония снова стала бы процветать. Но мы должны обдумать свой замысел со всей осторожностью. Это вполне голландская идея, а следовательно, и выгоды, денежные и политические, должны принадлежать только голландцам. Почтеннейший ван-Беврут!

— Благородный лорд!

— Не выходит ли из вашего повиновения ваша прекрасная племянница Алида? Поверьте, ничто не интересует меня более, чем этот во всех отношениях желанный брак. Женитьба патрона[11] Киндергука интересует всю колонию. Славный парень!

— И с большим состоянием, милорд!

— Умен не по летам!

— Держу пари, что две трети его доходов ежегодно идут на увеличение его капитала.

— И чем только он питается! Можно подумать, что одним воздухом.

— Его отец — мой старинный друг. Он оставил своему сыну прекраснейшие земли и богатейшую ферму! — сказал альдерман, потирая от удовольствия руки.

— И это еще не все!

— Его владения простираются от Гудзона до Массачузетса. Сто тысяч акров земли, — гор и равнин, — густо заселенных трудолюбивыми голландцами!

— Таких людей не следует упускать из виду. Его права на руку вашей племянницы куда выше нелепых претензий капитана Лудлова!

— У капитана тоже хорошее имение, которое притом улучшается с каждым днем.

— Эти Лудловы просто-напросто изменники. При виде их честного человека коробит. И один из подобных людей командует здесь военным крейсером!

— Лучше бы его услали в Европу! — понижая голос, ответил альдерман, оглядываясь.

— Да, да! Пора этим пришельцам уступить место исконным жителям здешней колонии! Если бы этот — как его? — капитан Лудлов женился на вашей племяннице, ваша почтенная фамилия в корне изменила бы свой характер… К тому же у этого человека, кажется, нет ни гроша за душой?

— Нельзя сказать этого, милорд! Впрочем, конечно, ему далеко до Киндергука.

— Следовало бы его отправить в Ост-Индию, а? Как вы думаете, Миндерт ван-Беврут?

— Милорд!

— Я оскорбил бы то чувство, которое я питаю к патрону Олову ван-Стаатсу, если бы лишил его выгод нашего предприятия. Прошу вас, чтобы нужная для выполнения нашего плана сумма была разделена поровну между вами и им. Какова она — можете видеть из этой бумажки.

— Две тысячи фунтов стерлингов, милорд?

— Не более, не менее. Справедливость требует, чтобы и ван-Стаатс участвовал в нашем предприятии. Если бы не брак с вашей племянницей, я бы увез его с собою в Европу и постарался пристроить при дворе королевы.

— Право, милорд, такая сумма мне не по средствам. Высокие цены на пушные товары в прошлый сезон, как вы знаете, сильно расстроили наши финансы.

— Награда будет большая.

— Деньги делаются столь же редкими, как и исправные должники…

— Барыши будут верные.

— Между тем кредиторами хоть пруд пруди.

— Предприятие будет чисто голландское.

— Последние известия из Голландии заставляют нас держать денежки крепко в руках в ожидании какого-то необычайного переворота в торговле.

— Альдерман ван-Беврут!

— Милорд, виконт Корнбери!

— Пусть процветает ваша торговля мехами. Но берегитесь: хотя я и должен возвратиться в тюрьму, но никто не запретит передавать ее секреты. Там ходит слух, почтеннейший, будто Пенитель Моря находится уже на берегу. Будьте настороже…

— Это касается наших высокопоставленных защитников и покровителей, — иронически проговорил альдерман. — Предприятия, занимавшие, как говорят, губернатора Флетчера и виконта Корнбери, не к лицу нам, скромным торговцам пушниной.

— Прощайте же, упрямец! Дожидайтесь своих «необычайных переворотов в торговле», — сказал Корнбери, покатываясь со смеху, но внутренне больно уязвленный словами своего собеседника. Действительно, ходил слух, что не только он, но и его предшественники покровительствовали контрабандистам, — разумеется, за изрядную мзду.

Глава II

Расставшись со своим собеседником, альдерман ван-Беврут задумчиво продолжал свой путь. Засунув руку в карман и крепко придерживая звеневшие там испанские золотые монеты, только-что избежавшие поползновений благородного лорда, почтенный коммерсант с решительным видом постукивал по мостовой палкой, как-будто бросая вызов всем своим врагам. Поднявшись в верхний квартал города, он остановился перед богатым домом голландской архитектуры и постучал в дверь блестевшим на солнце молотком. Приход его там, очевидно, заранее ожидался, так как дверь немедленно отворилась, и на пороге показался дряхлый, седой негр, тотчас же пригласивший гостя войти. Но альдерман оперся на перила крыльца и вступил со старым слугою в беседу.

— Здравствуй, дружище Купидон! — промолвил он задушевным тоном. — У тебя сегодня такой сияющий вид, как у солнца. Надеюсь, мой друг, патрон почивал так же спокойно, как и ты?

— Он уже встал, господин альдерман, — ответил негр. — С некоторого времени, — прибавил он, понижая голос, — патрон совсем потерял сон. Вся живость его пропала. Теперь он только и делает, что курит трубку. Завелась, должно-быть, у него зазноба.

— Ну, мы найдем средство помочь этому горю, — уклончиво сказал альдерман.

— Вот и сам хозяин, — проговорил слуга, — он лучше сумеет занять вас, чем старый негр.

— Доброго утра, счастливой поездки, патрон! — весело приветствовал альдерман хозяина дома.

Это был молодой человек всего лет двадцати пяти, но необыкновенной толщины. Он приближался, тяжело покачиваясь из стороны в сторону. По виду ему можно было дать, по крайней мере, вдвое больше лет.

— Ветер упал, бухта — зеркало! Наша поездка будет так же спокойна, как по каналу.

— Это хорошо, конечно, — пробормотал старый Купидон, предупредительно ухаживавший за своим хозяином. — Все же, по-моему, для такого богатого человека, как мой господин, гораздо лучше путешествовать сухим путем. Давно то было: один паром утонул со всеми пассажирами; никто не спасся.

— Ну, это бабьи сказки, любезный! — проговорил альдерман, кидая беглый взгляд на своего друга. — Мне пятьдесят лет с лишком, а я что-то не помню подобного случая.

— Молодому человеку легко забыть. Шестеро утонуло: двое янки[12], один француз из Канады и одна женщина из Джерсея. Ах, как оплакивали бедняжку!

— Твой счет неточен, старина! — с живостью сказал старый коммерсант. — Двое янки, говоришь ты, да француз, да женщина? Это составить только четыре.

— Вы не считали еще двух губернаторских прекрасных лошадей, тоже утонувших.

— Старик прав, — живо согласился альдерман. — Я сам теперь вспомнил. Но ничего не поделаешь: смерть властвует на земле, и никто не избежит ее, когда придет последний час. Впрочем, сегодня с нами нет лошадей, а потому тронемся, что ли, патрон?

Олоф ван-Стаатс немедленно последовал за альдерманом, и скоро оба исчезли из глаз негра. Постояв несколько времени, старый Купидон неодобрительно покачал головой и, вернувшись обратно в дом, тщательно запер за собой дверь.

Улица, по которой шли друзья, имела в длину не более нескольких сот футов. С одной стороны она замыкалась фортом, с другой ее пересекал высокий палисадник, носивший громкое название «городских стен» и устроенный на случай внезапного нападения индейцев, живших в довольно большом числе в низинах колонии. Эта уличка была родоначальником знаменитого Бродвэя[13], самой великолепной улицы современного Нью-Йорка.

— На вашего Купидона действительно можно положиться. Он образец честности и преданности. Жаль, что я не отдал ему на хранение ключей от моей конюшни, — проговорил альдерман.

— Я слышал еще от покойного отца, что ключи всего вернее хранить у себя! — холодно ответил патрон.

— Кстати, — с живостью промолвил коммерсант, — сегодня, идя к вам, я повстречался с бывшим губернатором, которому кредиторы, должно-быть, позволили прогуливаться в такой час, когда, по их мнению, глаза любопытных обывателей закрыты. Надеюсь, вы заблаговременно успели выцарапать у него свои денежки?

— Я был настолько счастлив, что никогда не давал ему взаймы.

— Это еще лучше. Но слушайте, что я скажу. Мы беседовали с ним на разные темы. Между прочим, он упомянул даже о вашем предполагаемом браке с моей племянницей.

— Это дело совсем его не касается! — отрезал патрон.

— Он сообщил мне, что можно бы устроить так, что «Кокетку» пошлют к Индийским островам.

При этом намеке на соперника — капитана «Кокетки» Лудлова — молодой человек слегка покраснел. Альдерман не знал, чему это приписать: досаде или же задетой гордости.

— Если капитан Лудлов считает более интересным плавать в Ост-Индии, чем исполнять свои обязанности здесь, то желаю ему полной удачи, — ответил сдержанно патрон.

— У него громкое имя, и притом большие деньги, — вскользь заметил коммерсант. — Вероятно, он ничего не имеет против такой поездки. Пираты совсем прекратили там сахарную торговлю.

— Он имеет, говорят, репутацию дельного моряка.

— Послушайте, патрон, бросимте говорить загадками. Если вы хотите иметь успех у Алиды, стряхните с себя вашу неподвижность. Помните, у моей племянницы в жилах течет французская кровь. Надеюсь, что в Луст-ин-Русте вы, наконец, столкуетесь с ней как-нибудь: для того, собственно говоря, и задумана эта поездка.

— Это дело, конечно, дорого моему… — тут молодой человек запнулся, как-будто испугавшись излишней откровенности, и машинально заложил палец за жилет.

— Если вы намекаете на ваш желудок, — сохраняя серьезный вид, ответил альдерман, — то вы правы: наследница Миндерта ван-Беврута никогда не будет бедной невестой. К тому же и покойный отец ее немало оставил после себя. Но что за чорт! Паром отходит без нас! Брут, скачи, скажи этим дьяволам, чтобы подождали минутку! Вот мошенники! То уйдут раньше времени, так что приходится ждать и жариться на солнце, то стоят чуть ли не по часам. Точность — душа торговли. Ничего не следует делать ни раньше, ни позже положенного часа.

Говоря это, альдерман ускорил шаги по направлению к парому, на котором им сегодня предстояло совершить поездку. Патрон шел за ним.

Бухта, где стоял паром, врезывалась в остров на протяжение четверти английской мили. Берега ее были окаймлены рядом низких, тесных домов, построенных в голландском вкусе, т.-е. с флюгерами, слуховыми окнами и зубчатыми стенами. У одного из этих домов висел над входом железный кораблик, весьма наглядно показывавший, что дом этот принадлежал хозяину парома.

Человек пятьдесят негров возились на улице, обмакивая швабры в воду и обмывая ими стены домов. Как водится, эта их ежедневная работа сопровождалась шутками, смехом, на которые вся улица отзывалась с ненеизменною веселостью. По временам в каком-либо высоком окне появлялась голова в ночном колпаке, принадлежавшая какому-нибудь почтенному буржуа. С невозмутимостью голландцев он слушал некоторое время шутки, словно ракеты перелетавшие с одной стороны на другую.

Едва альдерман со своим спутником вскочил на судно, как оно уже начало отходить от берега. Периага, — так назывался тип этого судна, — имела конструкцию смешанную: отчасти европейскую, отчасти американскую. Это было короткое, плоскодонное, с низкими бортами судно, какие можно было видеть в Голландии. На нем имелись две мачты, но без всякой оснастки. Когда на них ставили высокие, суживающиеся кверху паруса, мачты гнулись, словно тростники. Периага отличается быстротою хода и даже поворотливостью, чего трудно было ожидать от судна, такого неуклюжего по виду.

Глава III

Периага пришла в движение, лишь только на палубу ее вскочили альдерман и патрон Киндергук. Прибытия их, очевидно, ожидали, так как хозяин откладывал отъезд до последней минуты, пока, наконец, наступивший отлив не принудил его дать сигнал к отплытию.

Первым делом ван-Беврута было дать подзатыльник одному негритенку, который, сидя на корточках, изо всех сил дул в раковину, издававшую самые пронзительные звуки. Бедняга воображал, что его музыка доставляет всем такое же наслаждение, как ему самому.

— Замолчишь ли ты, дьяволенок! Оглушил, как сто тысяч трещеток! — вскричал сердито почтенный коммерсант. Затем с несвойственной ему живостью он накинулся на судовщика.

— Славно, любезный! Такова-то твоя аккуратность! Отходить раньше, чем готовы пассажиры!

Флегматичный голландец, не вынимая трубки изо рта, лишь кивком головы указал на воду, на поверхности которой начинала появляться пена — признак отлива.

— Плевать мне на ваши отливы! — с гневом говорил коммерсант. — Берегись, приятель! Ты не один здесь, твой паром не самый лучший. Найдутся другие, еще лучшие.

Пока дело шло только об его личности, голландец хладнокровно выслушивал замечания своего пассажира. Но когда последний задел честь его «Молочницы», Составлявшей, очевидно, предмет особенной его гордости, он не выдержал. Куда девалась его флегма! Его ответ был, должно быть, Настолько внушительным, что Ван-Беврут счел за более благоразумное отступить.

— Не стоит спорить с ослом, — пробормотал он, пробираясь к корме среди корзин с овощами и кадушек с маслом, предназначавшихся для рынка и загромождавших палубу.

Гнев альдермана мгновенно улегся, как только он увидел молодую девушку, разговаривавшую с патроном, его спутником.

— Здравствуй, дорогая Алида! — ласково приветствовал старик свою племянницу. — Щечки твои рдеют, как розы! Надеюсь, дитя, в Луст-ин-Русте тебе будет лучше.

Сказав это, коммерсант приветливым кивком ответил на почтительный поклон ее слуги, чопорного француза пожилых лет, носившего устаревшую уже ливрею, напудренный парик и, — должно-быть, в воспоминание о своей далекой родине, — косу.

Сразу можно было заметить, что родители Алиды де-Барбри принадлежали к двум различным странам. От своего отца, родом из Нормандии, молодая девушка унаследовала черные глаза и волосы, греческий профиль и гибкую фигуру, которой вообще не могут похвастаться дочери Голландии. Мать передала ей ослепительно белую кожу, нежный цвет лица и некоторую полноту, не уменьшавшую, однако, ее грации, а только придававшую изящную округленность ее талии. Одеждой ей служила амазонка, соединявшая элегантность с простотою, а головным убором — бобровая шапочка, украшенная пучком перьев.

Алида разговаривала с патроном Киндергуком, но нельзя сказать, чтобы разговор их был оживленный. Несмотря на все усилия альдермана, разговор мало-по-малу замолк, и каждый предался своим думам. Огорченный старик, убаюкиваемый мерными плесками волн о борта судна, сам погрузился в дремоту.

Через четверть часа периага приближалась уже к выходу из бухты. Ее черномазый экипаж приготовлял паруса, чтобы пуститься отсюда в настоящее плавание, как вдруг зычный голос, донесшийся с берега, остановил движение матросов.

— Эй, периага! — повелительно гремел голос. — Отдать паруса, повернуть руль до самых колен этого почтенного старца! Живо, лентяи! Или ваша периага ринется вперед, как скаковая лошадь, и пропадет вместе с вами.

Оторопевшие матросы машинально повиновались, и периага остановилась. Скоро незнакомый пассажир, которому принадлежал голос, подъехал на лодке и ловким прыжком вскочил на палубу.

Это был истый сын океана. С виду ему можно было дать лет тридцать. Высокий рост и плечи в косую сажень выдавали его огромную силу. Черные волосы его начинали уже седеть. Правильные и красивые черты его лица дышали смелостью, хладнокровием и некоторым упрямством; здоровый румянец говорил о долговременном пребывании на чистом морском воздухе. Одежда незнакомца была так же своеобразна, как и его фигура. Матросская куртка плотно охватывала его талию. На голове была надвинутая набекрень небольшая шляпа, придававшая ему задорный вид. Поясом служила дорогая индийская шаль. Галстук яркого цвета был небрежно обвит вокруг шеи; один конец его был закреплен на груди маленьким кинжальчиком из слоновой кости; другой свободно развевался по ветру. Наконец, туфли из толстого полотна с вышитыми на них якорями служили ему обувью.

Встреченный любопытными взглядами матросов и пассажиров, моряк пошел на корму. Мимоходом он критически осмотрел скромные паруса и мачты парома. Ткнув довольно презрительно ногой в носовой парус, бравый моряк спокойно воспользовался коленом одного матроса в качестве приступки. Не говоря ни слова, он взял руль из рук хозяина парома и сделал это с таким видом, как-будто давно занимал это место. Затем он стал осматривать своих товарищей по путешествию. Его внимание обратили на себя парик и коса француза.

— Если нас настигнет буря, — сказал он, обращаясь к слуге Алиды и кивком головы указывая на косу и парик старика, — то вы едва ли сохраните свой штормовой вымпел[14]. Такой опытный офицер, как вы, должен встречать бурю с надлежаще закрепленными парусами.

Слуга не понял или сделал вид, что не понял намека, и продолжал хранить презрительное молчание.

— Джентльмен находится на иностранной службе и не понимает английского моряка! Однако, посоветую ему во избежание несчастья отрезать свой вымпел и бросить за борт. Осмелюсь спросить вас, господин судья, — продолжал он, повернувшись к патрону Киндергуку, — на чем порешил суд относительно пиратов Индийских островов?

— Я не имею чести состоять на службе ее величества, — холодно ответил тот.

— Самого лучшего моряка иногда туман водит за нос, и не один старый морской волк ошибался, приняв какую-либо мель за берег. Хотя вы не юрист, сударь, но желаю вам всякого благополучия. Видете ли, плавать в море среди скал — это то же, что быть судьей и истцом. Никогда ни в одной гавани нельзя полагаться на свою безопасность, точно так же как и находясь в компании с законниками. Хорошая погода, друзья мои, лучшей и желать нечего, если принять во внимание гнилые канаты, украшающие нашу скорлупу.

— Вы моряк дальнего или берегового плавания? — спросил патрон, желавший показать Алиде, что он способен на остроумие.

— Дальнего или короткого, Калькутта или Кап-Код, путь днем или ночью, при блеске звезд, — это все равно для истого моряка. Форма берегов между Фунди и мысом Горном так же знакома мне, как и поклоннику этой красавицы. Что же касается других земель, то я ездил к ним чаще, чем этот почтенный командор пересекал залив на своей посудине. Вот это наше плавание — отдых для моряка, хотя вы, наверно, садясь на судно, уже готовились к смерти?

— Ну, от этого опасность не увеличится и не уменьшится, — ответил патрон, бросая робкий взгляд на Алиду. — Опасность не станет ближе, если приготовиться встретить ее.

— Истинная правда, сударь! Все мы умрем, когда придет время… на виселице или в море… Эй, хозяин! — обратился неугомонный моряк к паромщику. — Что слышно нового? Скрылись ли пираты, или их торговля продолжает процветать? Времечко наступает тяжелое для капиталистов, если судить по тому крейсеру, который, повидимому, более любит якорную стоянку, чем открытое море. Эх, если бы королева соблаговолила поручить такое судно, вашему покорнейшему слуге! А то что это такое?! Военный корабль отдыхает на якорях, как-будто в трюме у него находится груз голландской монеты, и он ждет тюков с бобровыми шкурами.

Говоря это, незнакомец осмотрел прочих пассажиров периаги. Увидав спокойную фигуру судовщика, он принял таинственный вид.

— Впрочем, корвет служит, по крайней мере, флюгером, показывая направление течения. Это не лишне для моряка, который с таким глубокомыслием наблюдает ветер. Не правда ли, хозяин?

— Если слухи верны, — ответил владелец парома, ничуть не задетый замечанием моряка, — то капитану Лудлову с его «Кокеткой» скоро будет работа.

— Ну, да! Когда будет съеден запас провианта, тогда, конечно, капитану придется итти для возобновления запасов. Ну-с, а что же ему рстанется делать, когда котлы будут опять полны?

— Говорят, что-то заметили сегодня утром за островом Лонг-Эйландом.

— Я сам могу подтвердить это: собственными глазами видел.

— Чорт возьми! Это великолепно! Скажите пожалуйста, что же это было?

— Атлантический океан! — невозмутимо отвечал моряк. — А если вы сомневаетесь, я сошлюсь на этого почтенного джентльмена. Он, как учитель, должен знать ширину и длину этой истины.

— Я альдерман ван-Беврут, — пробормотал тот сквозь зубы.

— Прошу извинения, сэр, — с учтивым поклоном отвечал незнакомец. — Наружность вашего степенства ввела меня в заблуждение. Глупо, в самом деле, предполагать, что члены городского совета могут знать положение Атлантического океана. Между тем, господа, заверяю вас своим честным словом, что этот океан там действительно существует. Что слышно еще?

— Говорят, недалеко отсюда видели недавно Пенителя Моря, — сказал серьезно паромщик.

— Ваши сухопутные моряки, кажется, особенно любят сказки, — с досадою промолвил незнакомец. — И все это результат круглого невежества в том, о чем говорят. Скажи же, друг мой, кто этот таинственный Пенитель Моря?

— Я и сам хорошенько не знаю. Знаю только, что так зовут одного пирата, который сегодня появляется там, завтра здесь. Другие утверждают, что это призрак корабля, ограбленного и сожженого пиратом Киддом в Индийском океане. Я сам раз видел его, но на таком расстоянии, что не могу точно сказать, каковы его очертания и снасти.

— Где это было?

— На высоте этого пролива. Раз мы ловили рыбу. Погода была туманная. И вот, лишь только туман приподнялся чуточку, мы увидали корабль, который, словно скаковая лошадь, быстро несся к берегу. Пока мы поднимали якорь, он поворотил в сторону и исчез из виду.

— Это говорит в пользу или его, или вашей быстроты. Но каковы приблизительно были формы его и величина?

— Никакой определенной формы у него нет. Повидимому, это парусный корабль. Кто-то говорил, что он походит на скуддер Бермудских островов. По моему мнению, он похож на двадцать периаг, связанных вместе. Как бы там ни было, хорошо известно лишь то, что в эту самую ночь какой-то корабль отправился в путь к Ост-Индским островам. И хотя тому будет теперь не менее трех лет, до сих пор никто здесь, в Йорке, не знает, что сталось с ним и его экипажем. С того памятного дня я ни разу более не решался ловить рыбу на отмелях в туманную погоду.

— И вы прекрасно делаете, — произнес незнакомец. — Я сам много видывал чудес на обширном океане и мог бы рассказать одну историю в назидание излишне любопытным.

— У нас есть еще время выслушать ее, — заметил патрон, уловивший в глазах Алиды крайнее любопытство, вызванное словами незнакомца, но лицо моряка вдруг сделалось серьезным.

Он покачал отрицательно головой, как бы говоря, что у него есть причины хранить молчание. Затем, бросив руль, он растянулся на палубе во весь свой богатырский рост, скрестил руки на груди и закрыл глаза. Скоро легкое храпение показало, что сын океана погрузился в мир сновидений.

Глава IV

Подгоняемая свежим ветром, периага между тем вынеслась за острова, расположенные в бухте, и направилась к острову Штатов, который и был местом назначения парома. Прямо против расположенного на берегу селения стоял на якоре покачивающийся на волнах крейсер «Кокетка». Других судов здесь не было, так как в начале XVIII столетия прибытие какого-либо «купца» в гавань Нью-Йорка было редким явлением.

Когда периага приблизилась к крейсеру футов на шестьдесят, движение любопытства ясно обнаружилось среди ее пассажиров.

— Держите дальше вашу «Молочницу», — пробурчал альдерман, замечая с неудовольствием, что хозяин парома в угоду пассажирам правит прямо на крейсер. — Моря и океаны! Неужели Нью-Йоркский залив так узок, что вы принуждены стирать пыль с этого лентяя? Если бы королева знала, как этими мошенниками пропиваются и проедаются ее денежки, она бы, наверно, послала их к Индийским островам гоняться за пиратами. Алида, дитя мое, отвернись к берегу и позабудь страх, виною которого вот тот осел. Он хочет лишь показать свое искусство править рулем.

Но племянница, к великой досаде почтенного коммерсанта, нисколько не нуждалась в этом ободрении. Если ее щеки зарумянились и дыхание сделалось чаще, то едва ли все это было вызвано страхом. К счастью, вид высоких мачт и массы снастей, почти нависших над палубой периаги в то время как последняя проходила почти борт о борт с крейсером, помешал заметить эту перемену. В то время как сотня глаз на крейсере следила за периагой через пушечные борты, перед грот-мачтой «Кокетки» вдруг выросла стройная фигура молодого офицера в капитанской форме. Сняв шляпу, моряк учтиво приветствовал пассажиров периаги.

— Голубого неба, тихого ветра желаю всем вам! — крикнул он с развязностью моряка. — Целую ручки прелестной Алиды! Надеюсь, альдерман ван-Беврут примет добрые пожелания моряка! Кланяюсь вам, господин ван-Стаатс!

— Хе! — проворчал коммерсант. — Вы там, ленивцы, слова предпочитаете делу. Война и далекий враг превратили вас в моряков твердой земли, капитан Лудлов.

Алида покраснела и почти невольно махнула платком в знак приветствия. Патрон, встав с места, вежливо поклонился.

В это время на палубе парома моряк в индийской шали, взяв с самым равнодушным видом из рук хозяина румпель[15], глазами опытного моряка пробежал по стройным линиям военного крейсера.

— Королева должна иметь доброго слугу на подобном судне. Надеюсь, моряк, стоящий на мостике, сумеет извлечь из него возможную выгоду. Эй, приятель! Опустите-ка носовой парус, — прибавил он, обратившись к матросам периаги и поворачивая одновременно руль по ветру.

Послушное судно поворотилось бортом и спустя минуту стояло рядом с крейсером. Уже альдерман готовился протестовать против такого бесцеремонного обращения с пассажирами, как вдруг моряк в индийской шали снял шляпу и обратился к капитану Лудлову с тою самоуверенностью, которую он обнаружил в разговоре с пассажирами периаги.

— Не нуждается ли королева в услугах моряка, видавшего в своей жизни больше голубой воды, чем твердой земли? Не найдется ли на этом крейсере просторного гамака для моряка, который без ремесла матроса должен умереть с голоду?

Капитан Лудлов, казалось, не верил своим глазам, видя, как простой матрос обращается так развязно к нему, облеченному в мундир офицера великобританского военного флота. Однако, он ответил с напускным спокойствием:

— Королева всегда примет на свою службу храброго матроса, если он обещает служить ей верой и правдой. Бросьте сюда канат. Нам приличнее разговаривать об этом на палубе крейсера. Кстати, я буду очень рад обменяться парой слов с почтенным альдерманом ван-Беврутом. Когда же он захочет покинуть нас, шлюпка всегда к его услугам.

Прежде чем альдерман успел выразить благодарность за это вежливое приглашение, моряк в индийской шали поспешил ответить:

— Ваши альдерманы, любители твердой земли, скорей находят доступ на ваш корабль, чем опытный моряк. Вы, конечно, проходили через Гибралтарский пролив, благородный капитан?

— По обязанностям службы я неоднократно бывал в итальянских морях, — ответил Лудлов, бесившийся в душе на фамильярность незнакомца.

— Если так, то вам хорошо известно, что ветра от дамского веера достаточно, чтобы провести корабль в южный пролив. Напротив, чтобы выйти, — надо ждать сильного восточного ветра. Вымпелы флота ее величества очень длинны. Когда они обовьются вокруг какого-нибудь простяка, последнему трудно бывает выкарабкаться из них. И удивительная вещь: чем лучше моряк, тем труднее ему освободиться.

— Если вымпелы длинны, то они, пожалуй, хватят дальше, чем это было бы желательно вам.

— Боюсь, что гамак, которого я просил, останется незанятым, — презрительно проговорил незнакомец. — Подними-ка носовой парус, малец! Мы отправляемся дальше. Прощайте, капитан! Когда будет нужда, вспомните о том, кто хотел сделать визит вашему кораблю.

Лудлов закусил губы. На его лице выступила краска, хотя он и пытался улыбнуться, встретив устремленный на него взгляд Алиды. Повидимому, незнакомец, смело задевший самолюбие такого могущественного человека, каким был в то время в английских колониях командир военного судна, — вполне сознавал и сам опасность своего положения. Точно спеша выручить его из опасности, периага повернулась на месте и плавно понеслась к видневшемуся невдалеке берегу, но в то же время от крейсера отделились три шлюпки. Одна из них двигалась с размеренной медлительностью, присущей тем судам, «которые изволят везти особу командирского ранга»: в ней действительно сидел капитан «Кокетки». Остальные две шлюпки летели с тою быстротою, которая бывает лишь при погоне.

— Если вы в самом деле хотели поступить на королевскую службу, то нельзя сказать, чтобы вы действовали благоразумно, мой друг, бросив вызов одному из ее командиров, и где же: под носом у его пушек! — заметил патрон, когда намерения шлюпок проявились настолько ясно, что нельзя было сомневаться в действительном смысле их эволюции.

— Этому капитану Лудлову было бы весьма приятно схватить кого-нибудь из нас. Это так же ясно, как ясна блестящая звезда в темную ночь. Сознавая вполне обязанности матроса по отношению к начальству, я ему предоставлю выбор.

— Но тогда вы скоро будете кушать хлеб ее величества, — возразил альдерман.

— Он мне не ко двору, и я отказываюсь от него. Кстати, вот на той шлюпке собираются преподнести мне сюрприз.

Моряк замолчал. Его положение сделалось довольно критическим. Пока паром приближался к острову, дувший поперек курса судна ветер все усиливался. Чтобы попасть под попутный ветер, надо было лавировать на два галса. Первый из этих маневров был проделан благополучно, и тогда пассажиры увидали, что шлюпка, на которую указывал моряк в индийской шали, была ближе к месту высадки, чем их периага. Офицер, командовавший этой шлюпкой, приказал своим людям налечь на весла, — и она летела по направлению к набережной, где пришедшая раньше другая шлюпка уже покачивалась на волнах, поджидая прибытия периаги. Моряк не обнаруживал ни малейшего намерения избежать неприятной встречи. Он держал руль и командовал судном с таким видом, как-будто сам состоял владельцем этого судна.

— Чорт возьми! — пробормотал хозяин периаги. — Мы мало потеряем, если вы будете держать подальше мою «Молочницу».

— Этот джентльмен — посланник королевы, — отвечал незнакомец. — Было бы невежливо отказаться выслушать его.

— Держите ближе! — закричал офицер, командовавший шлюпкой. — От имени королевы приказываю повиноваться!

— Дай бог ей счастья, — ответил невозмутимо моряк в индийской шали, не изменяя, однако, курса периаги. — Свидетельствуем ей свое почтение и рады видеть достойного джентльмена на ее службе.

В этот момент оба судна сблизились друг с другом футов на пятьдесят. Вдруг периага повернулась и пошла по новому курсу, направляясь опять к острову. Необходимо было пройти мимо военного шлюпа на расстоянии, не превышавшем пистолетного выстрела. Когда паром поравнялся, офицер встал, имея в одной руке заряженный пистолет и стараясь держать его незаметно для глаз пассажиров. Однако, это обстоятельство не ускользнуло от зорких глаз незнакомца. Быстро отступя в сторону и открыв таким образом всю группу пассажиров, он насмешливо заметил:

— Выбирайте, сударь! В таком обществе, как наше, человек, не лишенный вкуса, сумеет отдать какой-либо особе предпочтение.

Юный мичман смутился от стыда и от досады, но скоро вернул себе хладнокровие. Он отдал честь Алиде, и периага беспрепятственно продолжала свой путь.

Она направилась прямо к пристани.

Тогда счел необходимым вмешаться ее хозяин.

— Чорт возьми! — вскричал он встревоженным голосом. — Моя «Молочница» разлетится в куски, если вы в такой ветер заставите ее бежать среди этих острых камней.

— Не бойтесь; ни один волосок не спадет с ее головки, — хладнокровно ответил моряк. — Отдайте паруса! Мы и без них доберемся до пристани. Было бы невежливо, господа, обращаться дальше с «Молочницей» так бесцеремонно: ей и так сегодня изрядно пришлось потанцовать по нашей милости.

Паруса опустили, и периага пошла вдоль берега, держась от него футах в пятидесяти. Когда судно было уже недалеко от пристани, незнакомец, сделав легкое антраша, прыгнул на камень, мимо которого проходила периага и о который с шумом разбивались волны. Перепрыгивая с одного камня на другой, он достиг берега. Через минуту моряк исчез среди домов селения к величайшему изумлению пассажиров и еще большему со стороны матросов шлюпки, дожидавшейся прибытия незнакомца. Обманутые в своих ожиданиях, обе шлюпки должны были возвратиться на крейсер ни с чем.

Глава V

Уходя с набережной, Алида бросила взгляд на море: шлюпка, в которой сидел Лудлов, к величайшему неудовольствию альдермана, продолжала приближаться к земле.

Высоты острова Штатов были покрыты в то время группами тощих деревьев, сквозь которые по всем направлениям вились тропинки. С несвойственной ему живостью альдерман вел своих гостей.

— Облака и рощи! — вскричал он; с целью помешать капитану Лудлову итти по их следам, альдерман беспрестанно сворачивал с тропинки на тропинку. — Как приятны эти молодые дубки и зеленые сосенки в жаркое июньское утро. В Луст-ин-Русте, патрон, в придачу к этому мы будем любоваться видом гор. Нас будет освежать морской ветерок; Алида, надеюсь, согласится, что один глоток этого элексира будет куда полезнее для ее розовых щечек, чем все ухищрения, французской кухни, созданной на пагубу человека.

— Если то место так же изменилось, как и эта дорога к нему, то не решаюсь высказать свое мнение, — отвечала молодая девушка, украдкой бросая взгляд в сторону моря.

— О, женщины, суета — вот имя ваше! А нам в тысячу раз приятнее находиться вот в этаком лесу, чем бродить по морскому берегу. Умный человек должен избегать соленой воды и всего, что на ней находится. Исключение должно быть сделано только для того, что служит к уменьшению расходов по перевозке товаров и способствует развитию торговли. Ты еще поблагодаришь меня, племянница, когда приедешь в Луст-ин-Руст такой же свежей, как голландский тюльпан, покрытый росою.

— Чтобы походить на тюльпан, дядя, надо согласиться итти с завязанными глазами. Однако, оставим этот разговор. Франсуа, — прибавила Алида по-французски, — пожалуйста, возьмите эту книгу, держите ее крепче — в ней находятся листки бумаги. Несмотря на лесную прохладу, мне хочется обмахиваться.

Слуга поспешил исполнить приказание своей молодой хозяйки, предупреждая запоздалую любезность патрона.

— Господин Франсуа, — бесцеремонно прервал альдерман, сделав знак остальным членам компании продолжать свой путь, — мне надо сказать вам наедине пару слов. Надеюсь, что такой преданный слуга, как вы, даст мне чистосердечный совет. Я всегда думал, что после Англии и Голландии, двух великих торговых наций, которым я отдаю естественное предпочтение, как родным мне по крови, — Франция все-таки прекрасная страна. Я думаю, Франсуа, что после смерти моего покойного брата вас удержало здесь отвращение к океану.

— И привязанность к барышне, если позволите.

— В этом нет ни малейшего сомнения, дружище. Ах, старина! Алида свежа, как роза, добра и отзывчива. Жаль только, что она немножко упряма, — недостаток, без сомнения, унаследованный от ее предков — нормандцев. Франсуа, вы человек светский, — продолжал альдерман. — Как по-вашему: подобает ли такой девушке, как Алида, броситься на шею человека, у которого нет другого убежища, кроме корабля?

— Конечно, сударь, барышня слишком нежна для того, чтобы проводить всю свою жизнь на корабле.

— Быть обязанной следовать повсюду за мужем посреди пиратов и контрабандистов, в хорошую и дурную погоду, в холод и жар, и в дождь… Соленая вода, солонина, бури, штиль… бр… И все это благодаря поспешному решению неопытной юности!

При этих словах альдермана лицо слуги изобразило такое мучительное страдание, точно он готов был подвергнуться морской болезни.

— Чорт возьми, это ужасно! Но мадемуазель Алида выберет мужа на твердой земле!

— Если бы сбережения одного известного мне человека перевести на металлические деньги да присоединить сюда приданое моей племянницы, то все это составило бы в итоге такую сумму, от которой мог бы затонуть корабль. К тому же и я, надеюсь, вспомню о племяннице, когда буду готовиться покинуть эту жизнь.

— Так как отец мадемуазель уже умер, то беру на себя смелость поблагодарить вас.

— В женщинах сидит дух противоречия. Часто они находят удовольствие делать то, чего бы им не следовало. Люди благоразумные знают, что подарок и ласковое слово делают их столь же послушными, как хорошо дрессированных лошадей.

— Господин альдерман — знаток женщин, — заметил, смеясь, слуга.

— Не правда ли, дружище, ван-Стаатс де-Киндергук вполне подходящий муж для нашей Алиды?

— Барышне нравится живость, а господину патрону ее-то, кажется, и недостает.

— Лучшего мужа и подыскать нельзя. Тс! Я слышу шаги! За нами кто-то идет, — вероятно, это капитан Лудлов. Покажите-ка ему, как может провести моряка француз. Идите медленнее, старайтесь увлечь его на ложный путь, пока он не скроется в тумане. Тогда спешите скорей к дубу, который растет на мысе. Там мы будем ждать вас.

Польщенный этим поручением, убежденный сверх того, что это послужит к счастью барышни, — слуга замедлил шаги и скоро потерял из виду альдермана. Он постарался придать лицу равнодушный вид человека, который гуляет по лесу с единственной целью подышать чистым воздухом. Чтобы приближавшийся, как он думал, капитан Лудлов не прошел мимо него, старик принялся громко насвистывать какую-то французскую арию. Шум шагов раздался совсем близко, и, наконец, перед французом очутился моряк в индийской шали. Разочарование было взаимное. От неожиданности весь план действий совершенно спутался в голове старика. Моряк же скоро оправился от изумления.

— Что новенького в вашем плавании по этому лесному морю, господин Вымпел? — спросил эксцентричный моряк, убедившись, что вблизи нет никого постороннего. — Не правда ли, это плавание менее опасно, чем на периаге? На какой широте и долготе вы расстались с обществом?

— Я гуляю по лесу для своего удовольствия и иду… Чорт возьми! — прервал сам себя француз, очевидно, не выдержавший своей роли. — Я иду к своей госпоже, а тем, кто так любит море, можно бы и совсем не появляться в лесу.

— Недурно сказано, старичина! Как! Вы оказываетесь еще и ученым? Может-быть, в этой книжке говорится, как крепить паруса?

Говоря это, моряк без церемонии взял книгу из рук француза.

— Нет, сударь, она учит затрагивать сердце человеческое, — торжественно произнес слуга. — Это Сид, сударь! Если вы хотите познакомиться с истинной поэзией, читайте эту книгу, господин моряк.

— А, вижу: это книга законов, где каждый может высказывать свои бредни. Возвращаю ее вам обратно и в придачу ваши восторженные чувства. Однако, как ни умен ее автор, думаю, не все, что содержится в этой книге, принадлежит его перу.

— Не весь Сид написан Корнелем![16] — с негодованием воскликнул Франсуа. — Извините, сударь, Корнель написал еще много таких же книг во славу прекрасной Франции!

— Я хочу сказать, что если этот джентльмен действительно написал все, что заключается в этой книге, и все это так же красиво, как вы желаете убедить меня, необразованного моряка, то зачем же тогда не все листы отпечатаны?

— Отпечатаны! — повторил с изумлением француз, невольным движением раскрывая книгу. — Ах, это, без сомнения, одно из писем мадемуазель Алиды!

— Будьте вперед осторожнее, — сказал моряк, — а теперь счастливого путешествия, господин Вымпел! Надеюсь еще встретиться с вами до своего отъезда.

— Прощайте, сударь! — отвечал с церемонным поклоном француз. — Если мы должны встретиться только на море, то, значит, мы не встретимся никогда. А все-таки, сударь, далеко вашему Шекспиру до Корнеля, — прибавил он, но незнакомец уже исчез за деревьями.

Вполне довольный тем, что он отстоял честь Франции, старик побрел к дубу, бережно держа томик сочинений знаменитого писателя.

Главной связью между бухтами Раритона и Йорка является пролив, называемый Нароузом. При входе в, него берег острова Штатов повышается, образуя нависший над водою мыс. С вершины мыса открывается обширный вид на остров и город и даже на открытый океан. Мыс этот был пустынным. Вершину его украшал одинокий дуб. Сюда и привел своих гостей альдерман. Они сидели вокруг дерева на грубом подобии скамейки и любовались открывавшимся на окружающую местность видом. Скоро явился Франсуа и взволнованно передал свой разговор с незнакомцем.

— Чистая совесть, добрые друзья, и приходо-расходная книга могут и в январе разогреть человека даже в нашем климате, — сказал альдерман, явно желая перевести разговор на другую тему, — но трудно в этом городе остаться бодрым, имея дело с черными мошенниками, пыльными улицами и испорченными мехами. Видите, патрон, белое пятно на том берегу бухты? Это и есть Луст-ин-Руст, где, вдыхая воздух, вдыхаешь и здоровье.

— По-моему, нам и здесь хорошо. По крайней мере, мы отсюда можем любоваться видом на город, — отвечала Алида.

— Кроме того, мы здесь одни, — подхватил альдерман, потирая с довольным видом руки, — и, могу сказать, в доброй компании, в которой и я не нуль. Скромность есть украшение честного человека, патрон, но когда приобретешь значение в свете, то позволительно говорить правду как относительно себя, так и относительно соседей.

— Что касается последних, то альдерман ван-Беврут будет говорить только хорошее, — произнес чей-то голос, и капитан Лудлов так внезапно появился перед изумленными собеседниками, что почтенный коммерсант умолк, на докончив начатой фразы. — Мое желание предложить свой корабль к услугам здесь присутствующих будет, надеюсь, служить достаточным извинением того беспокойства, которое я причинил своим появлением.

— Право прощать есть прерогатива губернатора, как представителя королевы, — сухо ответил альдерман. — Должно-быть, у королевских крейсеров мало дела, если их командиры распоряжаются ими в угоду старикам и молодым девицам. Какой счастливый век, подумаешь! Как должна процветать торговля!

— Если обе обязанности совместимы, то командирам должно быть лишь приятно, что они в одно и то же время могут оказать услуги нескольким лицам. Вы отправляетесь в Джерсейские горы, господин ван-Беврут?

— Я отправляюсь в приятное уединенное место, называемое Луст-ин-Руст, капитан Корнелиус ван-Кюйлер Лудлов! — иронически промолвил альдерман.

Молодой человек закусил губы, и его загорелые щеки покрылись румянцем, хотя с виду он оставался спокойным.

— Я ухожу в море через двадцать минут. Ветер усиливается, и ваше судно с трудом будет выгребать против волнения. «Кокетка» снимается с якоря через двадцать минут. Я уверен, что мадемуазель Алида согласна в душе с моим мнением, на чью бы сторону ни клонилось ее решение.

— Решение ее клонится на сторону дяди, — с живостью отвечала молодая девушка. — Я плохой моряк, и простое благоразумие, если не трусливость, заставляет меня положиться на опытность старших.

— Конечно, я не претендую быть таким же знатоком морского дела, каким, может-быть, считает себя ваш дядя, но… все-таки я позволю себе обратиться к нему с просьбой разрешить мне убедить вас. Моя «Кокетка» все же более надежное судно, чем периага.

— Говорят, что на ваш корабль легче войти, чем сойти с него, — смеясь, ответила Алида. — Судя по слухам, которые ходят относительно цели вашего прибытия на остров, ваша «Кокетка» так же жаждет добычи, как и другие. Можно ли поэтому считать себя у вас в безопасности?!

— Слухи эти распускаются нашими врагами. Я ожидал от вас другого ответа! — с упреком сказал Лудлов.

Сердце молодой девушки сильно забилось. К счастью, ее спутники не отличались особой наблюдательностью и не заметили, что между молодым моряком и племянницей альдермана установились более короткие отношения, чем это могло быть им желательным.

— Да, я надеялся на другой ответ, — повторил капитан еще более задушевно, чем в первый раз.

Алида преодолела свое волнение. Обернувшись к Франсуа, она сказала:

— Дайте мне книгу, которую я поручила вам нести.

— Вот она. Ах, барышня. Если бы вы могли видеть, как этот незнакомый моряк оспаривал славу нашего славного Корнеля!

— Вот это тоже английский моряк, но он не будет отвергать достоинств писателя, справедливо признанного великим, хотя он и принадлежит к нации, на которую здесь теперь смотрят враждебно. Капитан Лудлов! Месяц тому назад я обещала вам дать томик сочинений Корнеля. Сегодня представляется случай исполнить это обещание. Когда вы внимательно прочтете его, то, надеюсь…

— Я буду убежден в его достоинствах?..

— Я хотела сказать: надеюсь, что вы будете так добры возвратить мне его обратно. Мне он дорог, как память об отце, — прибавила она спокойно.

— Завещание и иностранные языки! — пробормотал альдерман. — Первое — очень хорошая вещь, тогда как другое… голландский и английский языки, действительно, следует знать умному человеку. Капитан Лудлов, благодарю за любезность. Вот идет мой слуга сказать, что периага готова, а потому желаю вам долгого и счастливого плавания.

Капитан учтиво раскланялся со всеми и спокойно следил, как альдерман и его спутники шли к морю и скоро скрылись в роще. Тогда только, вынув из кармана заветный томик, Лудлов с волнением раскрыл его. Увидав письмо, он выронил книгу. Дрожащими руками разорвал конверт. Когда он пробежал записку, на его лице изобразилось сильнейшее изумление. Капитан прочел ее еще раз. Затем взглянул на адрес: «Капитану Лудлову на корабле ее величества „Кокетка“». Он растерянно пробормотал что-то и бережно опустил записку в карман с видом человека, встретившего разом и радость, и огорчение.

Глава VI

— Лицо человека — судовой журнал, в который записываются его мысли. Лицо капитана Лудлова имеет, кажется, довольное выражение, — проговорил вдруг чей-то голос недалеко от Лудлова.

— Кто это говорит о журнале и мыслях? Кто смеет подсматривать за мною? — спросил, нахмурившись, офицер.

— Тот, кто играл и отгрызался слишком часто, чтобы бояться грозы, которую он видит в облаках или… на лице человека. Что касается подсматривания, то, капитан Лудлов, я много видел слишком больших кораблей, чтобы обращать внимание на легкий крейсер. Надеюсь, вы удостоите меня ответом. Приветствие на море то же, что и приветствие на суше.

Лудлов круто обернулся и едва поверил своим глазам. Он встретил спокойное и смелое лицо того моряка, который утром так дерзко задел его самолюбие.

Постаравшись, однако, сдержаться, — что удалось ему не без труда, так как он привык встречать повсюду подобострастие — дань его высокому положению, — молодой капитан ответил:

— Истинная храбрость у того, кто смело и прямо идет на своих врагов. Того же, кто смеется над гневом друзей, зовут наглецом.

— А еще умнее будет не делать ни того, ни другого. Капитан Лудлов, здесь мы равноправны, а потому и разговор наш должен быть совершенно свободный.

— О равноправности не может быть и речи: наши положения слишком различны.

— Здесь не место говорить ни о положениях, ни об обязанностях. Когда придет время, мы оба, надеюсь, будем каждый на своем посту, готовые честно исполнить свой долг. Капитан Лудлов на палубе своего крейсера, под защитой своих пушек, и капитан Лудлов здесь, на мысе, не имеющий другой защиты, кроме своих рук и мужества, — вовсе не одно и то же. Впрочем, у вас наружность человека, который решится пойти один и не в такой еще сильный ветер, как сегодня, если только можно судить о силе ветра по парусам вон того судна, — прибавил незнакомец, указывая на периагу, на которой отправился ван-Беврут со своими гостями в Луст-ин-Руст.

— Да, это судно начинает, повидимому, чувствовать силу ветра, — согласился Лудлов, всецело теперь поглощенный наблюдением над периагой, боровшейся с волнением впереди Раритонской бухты.

— Женщин и ветер можно понять лишь тогда, когда они находятся в движении. Всякий, кто привык наблюдать за своим спокойствием и облаками, без сомнения, предпочел бы переехать через эту бухту на корабле ее величества — «Кокетке», чем на хрупком пароме, который там танцует по прихоти ветра. К сожалению, женское платье, развевающееся на его палубе, говорит, что обладательница его другого мнения.

— Вы человек удивительно наблюдательный, — сказал Лудлов, снова поворачиваясь к незнакомцу, — и…

— Удивительно наглый… — подхватил тот, видя, что Лудлов медлит. — Прошу офицера королевского флота не стесняться в выражениях, так как я простой матрос, и самое большее — боцман.

— Я не хотел вас оскорблять. Я только удивляюсь, откуда вы узнали, что я предлагал молодой девушке и ее друзьям перевезти их в виллу альдермана ван-Беврута?

— Я не вижу ничего удивительного в том, что вы предлагали услуги молодой девушке. Другое дело ее друзья! По отношению к ним мне, признаюсь, немного непонятно ваше великодушие. Когда молодые люди увлекаются, они не говорят тихо.

— Значит, вы подслушали наш разговор, спрятавшись, вероятно, в тени этого дерева. Может-быть, у вас зрение лучше слуха?

— Не могу отрицать, что я действительно наблюдал игру выражений на вашем лице в то время, когда вы держали в руках клочок бумаги.

— Но не можете же вы знать его содержание?

— Думаю, что бумажка содержала в себе секретные приказания молодой девушки, которая сама слишком кокетлива, чтобы принять ваше предложение перевезти ее на судне, носящем то же название.

— Что это? Он прав, несмотря на все его непоколебимое бесстыдство, — пробормотал Лудлов, расхаживая взад и вперед в тени дуба. — Слова Алиды расходятся с ее действиями. Как я был глуп, что позволил себя провести, точно безусый мичман. Послушайте, боцман! Есть же у вас имя, как и у всякого бродяги по океану?

— Точно так: когда говорят достаточно громко, чтобы я слышал, я отзываюсь на имя Томаса Тиллера.

— Очень хорошо. Такой ловкий матрос должен с удовольствием вступить на королевскую службу.

— Конечно, мне было бы это очень приятно, если бы только я не был обязан сначала службою другому лицу.

— Кто же это такой, имеющий больше прав на ваши услуги, чем даже сама королева? — спросил несколько вызывающе Лудлов.

— Моя собственная особа.

— Это уже слишком! — прервал сердито Лудлов. — Знаешь ли ты, негодяй, что я имею право силой заставить тебя служить? Только едва ли много стоит твоя служба, несмотря на хвастливые речи.

Незнакомец несколько времени, казалось, обдумывал что-то, потом сказал:

— Бесполезно доводить до крайности, капитан Лудлов! Мы здесь одни, и, надеюсь, ваша честь поверит, что я не шучу, если скажу, что мужчина ростом в шесть футов не так-то легко позволит тащить себя, словно шлюпка, буксируемая сорокачетырехпушечным кораблем. Хотя я и моряк, для которого океан — жилище, но все же не бросаюсь в море очертя голову. Взгляните туда: виден ли другой корабль, кроме вашего крейсера, могущий удовлетворить вполне моряка дальнего плавания?

— Хотите ли вы этим сказать, что вы пришли сюда наниматься на какое-либо судно?

— Вы угадали. И хотя мнение простого матроса не имеет особенной цены, все же скажу, что мало встречается таких прекрасных судов, как ваше. Вы знаете очень хорошо, что человек рассуждает не одинаково, когда он принадлежит себе самому или когда принадлежит короне. Надеюсь поэтому, что вы не будете поминать лихом ту непринужденность, с которой я говорю с вами теперь.

— Я часто встречал людей вашего сорта, и знаю теперь, что насколько они необузданны на берегу, настолько послушны на борту. Стойте: не парус ли это виден вдали, или это крылья чайки, сверкающие на солнце?

— Может быть и то, и другое, — спокойно отвечал незнакомец, всматриваясь в море. — Смотрите, как чайки играют на волнах, как блестят на свету их крылья!

— Взгляните несколько дальше. Видите там белую точку? Это парус корабля.

— Очень может быть: ваши каботажные[17] суда здесь чуть не ежечасно уходят и приходят, подобно тому как водяные крысы путешествуют в хлебный магазин и обратно. По-моему, это просто водяная пена.

— Нет, это парус, который покрывает мачты смелого корсара…

— Ну, тогда это улетевшая птица: теперь ее не видно, — сухо ответил моряк в индийской шали. — Такие крылатые корабли немало доставляют нам, морякам, бессонных ночей.

Лудлов и его собеседник начали спускаться вниз. Идя уже по берегу, они продолжали разговаривать.

— Этот упрямый голландец, то-есть, я хочу сказать, ван-Беврут, больше доверяет своему судну, чем я самому себе. Признаюсь, мне очень не нравится то облачко в устье Раритона, а дальше в открытом море горизонт уже потемнел… Нет, что ни говорите, я вижу парус, или мои глаза утратили способность видеть!

— Ваша честь видит крыло чайки, играющей на волнах: это сходство и меня не раз обманывало, несмотря на то, что я лет на десять — пятнадцать имею больше опытности в морском деле, чем ваша честь.

— Пожалуй, это и чайка; предмет так мал. Однако, он имеет форму паруса, видимого издалека. Притом я жду одного корабля…

— У меня, значит, будет выбор. Благодарю вашу честь, что вы сказали мне об этом прежде, чем я решился отдать себя в распоряжение королевы.

— Если ваше поведение на море будет равняться обнаруженной вами на берегу смелости, то вас можно будет признать образцом дисциплинированности. Но моряк с такими замашками, как вы, должен прежде, чем поступить на корабль, справиться об его характере.

— Разве тот, которого вы ждете, — корсар?

— Не многим лучше: это контрабандный корабль. Но разве вам, плавающему столько времени по океану, ничего не известно о Пенителе Моря?

— Вы задели мое любопытство, — отвечал незнакомец, лицо которого действительно выразило интерес. — Я лишь недавно возвратился из дальних морей. Рассказов о контрабандистах мне приводилось много слышать, но о вашем Пенителе Моря я в первый раз услыхал от хозяина периаги, совершающей рейсы между здешним портом и городом. Осмелюсь спросить вашу честь, не можете ли вы сообщить мне о нем подробнее?

Лудлов устремил на собеседника испытующий взгляд. У него мелькнуло было смутное подозрение, но самоуверенность незнакомца, обещавшего к тому же дать ему опытного и храброго матроса, заставила его отбросить эту мысль. Вообще несколько свободные манеры моряка начали более забавлять Лудлова, чем сердить.

— Вы действительно, должно-быть, были в плавании, — смеясь, сказал он, — если не слыхали о подвигах одной бригантины, носящей название «Морской Волшебницы», и ее командире — Пенителе Моря. Вот уже пять лет, как королевские колониальные крейсеры получили приказ быть настороже и поймать дерзкого контрабандиста.

— Должно-быть, торговля их очень уж выгодна, если они пренебрегают даже таким ловким офицером, как вы. Не может ли ваша честь сообщить мне еще несколько подробностей относительно его лица и прочего, хотя боюсь, что моя навязчивость сердит вас, судя по недовольному лицу.

— Какая надобность описывать наружность мерзавца? — ответил Лудлов, намекая таким образом своему собеседнику, что их разговор начинает заходить за пределы желательного.

— Какая надобность? Я спросил потому, что ваши слова напомнили мне одного человека, которого я некогда знавал в Ост-Индии, и который давно уже исчез с горизонта, так что никто не знает, что с ним сделалось. Может-быть, этот Пенитель Моря — испанец или голландец, оставивший свою залитую водою родину, чтобы отведать твердой земли.

— Ни один испанец еще не был в здешних морях. Голландец не может иметь такого легкого хода. Мерзавец смеется над самыми быстроходными крейсерами Англии. Говорят также, что это бывший офицер, ушедший на путь преступления.

— Ну, мой не таков; моему не стыдно было бы показаться в честной компании. Вы уверены, что этот человек здесь, ваша честь?

— Слухи об этом идут, хотя я не особенно доверяю им… Смотрите-ка: ветер переменился, а туча разрешилась дождем. Ну, счастье альдерману!

— Да, чайки тоже умчались далеко от берега: верный признак хорошей погоды, — прибавил незнакомец, пронизывая горизонт своим острым взглядом. — Ваш корсар, надо полагать, улетел вместе с ними.

— Скоро и мы пойдем вслед за ним, и пора, друг, узнать, на каких условиях вы согласны служить королеве?

— Что касается условий, то, конечно, каждому хочется быть капитаном. Я полагаю, место первого лейтенанта уже занято на корабле вашей чести? — скромно спросил моряк.

— Это уже слишком! Человек твоих лет и опытности должен знать, что чины приобретаются заслугами.

— Или милостью… Извините за ошибку. Капитан Лудлов, вы, как честный человек, не обманете простого матроса, который положится на ваше слово?

— Матрос или кто другой, раз я ему дал слово, может быть спокоен.

— Тогда позвольте мне сначала посмотреть на корабль, изучить характер моих будущих товарищей и покинуть его, если мне не понравится у вас.

— Такое бесстыдство превышает, наконец, всякое терпение!

— Я сейчас вам докажу основательность моей просьбы, — спокойно продолжал незнакомец. — Мне, например, известно, что капитан «Кокетки», Лудлов, готов навсегда связать свою судьбу с судьбой одной прекрасной дамы, той самой, которая несколько минут тому назад съехала на берег, между тем есть, без сомнения, тысячи других, руку которых он мог бы получить с гораздо меньшим трудом.

— Чорт возьми! Все шутки да шутки! Когда же вы заговорите серьезно?

— Выслушайте, ваша честь. Для моряка корабль все равно, что для простого смертного жена: он делается плоть от плоти его, кость от костей его, пока смерть не разлучит их друг с другом. Поэтому справедливость требует, чтобы ему была предоставлена хоть свобода выбора. Для моряка наружность корабля — то же, что для другого наружность возлюбленной: корпус судна — это талия, снасти — волосы, паруса — это наряды, которыми любит украшать себя красавица, пушки — это, конечно, зубы; наконец, окраска судна — это цвет лица. Итак, вы не даете мне права выбора? В таком случае желаю вашей чести счастливого плавания.

— Ну, Тиллер! — проговорил, смеясь, капитан. — Ты слишком надеешься на эти тощие деревья, если думаешь, что я не могу догнать тебя. Но я сдержу свое слово. Принимаю твои условия и надеюсь, что ты окажешь моей «Кокетке» такое же доверие, с каким городская красавица входит в бальную залу.

— Тогда я к вашим услугам, — сказал незнакомец, почтительно снимая шляпу.

Полчаса спустя «Кокетка» неслась по проливу, подгоняемая свежим юго-западным ветром.

Глава VII

Широкая бухта Раритона защищается от морских ветров и волн длинною, узкою, низменною полосою земли, известной под названием Сэнди-Гук[18]. Образование ее можно приписать беспрерывному действию морских волн, а также разнообразным речным течениям, идущим в бухту от материка. Сэнди-Гук на юге примыкает к берегам Нью-Джерсея. Эта наиболее низменная часть по временам заливается водою, и таким образом Сэнди-Гук превращается на время в остров.

Берега океана в этом месте изрезаны заливчиками, представляющими удобное убежище для небольших судов. Наиболее удобным из них считается заливчик круглой формы, известный под именам Коув и расположенный как-раз в том месте, где Сэнди-Гук соединяется с материком. Сэнди-Гук прорезывается с юга на север небольшою речкою Шрюсбери, текущей параллельно берегу. Восточный берег ее, вплоть до океана, носит такой же низменный характер, как и весь вообще Сэнди-Гук. Его покрывает роскошная зелень дубов и сосен. Западный берег круто поднимается, образуя значительную возвышенность.

Это место облюбовал альдерман ван-Беврут, построив здесь виллу, носившую громкое название Луст-ин-Руст, т.-е. — покой и достоинство. Действительно, если почтенный коммерсант искал уединения и свежего воздуха, то выбор этого места нельзя было не признать в высшей степени удачным. Все окружающие земли принадлежали на правах собственности одной богатой семье, владения которой простирались на огромное пространство. Положение и качество земли не представляли ничего привлекательного для иностранцев-колонистов, так как почва не годилась для обработки. Все это способствовало тому, что волны переселенцев миновали эту местность, и она оставалась пустынной. Что касается воздуха, то и с этой стороны условия были вполне благоприятны: соседство океана, находившегося всего за каких-нибудь полторы — две версты, действовало умеряющим образом на летний зной, а легкий ветерок приносил ту прохладу, которая так незаменима в летний вечер.

Самая вилла представляла собою кирпичное низкое здание в голландском стиле, окрашенное в ослепительно белый цвет. Множество флюгеров с коньками наверху, целая дюжина дымовых труб оригинальной формы увенчивали крышу здания. Перед фасадом расстилался небольшой, тщательно содержимый лужок, окруженный кустарником, среди которого то тут, то там поднимались старые вязы. Берег позади виллы спускался крутым скатом к речке. Значительная часть его была покрыта фруктовыми деревьями, среди которых случайно встречались одинокие сосенки и дубы. Ближе к реке находились конюшни и овины. Периага, на которой приехал хозяин с гостями, мирно покоилась под навесом, нарочно для этой цели выстроенным на речке. Наконец, в соседстве с виллой были рассыпаны домики, в которых жила многочисленная дворня. В первое время мелькавшие повсюду огоньки и топот ног служили наглядным доказательством прибытия хозяина, но уже к девяти часам все успокоилось. Усталые гости разошлись, и скоро вся вилла погрузилась в мирный сон.

Не спала лишь Алида.

Ее помещение находилось в крайней северной части виллы. Это был павильон, выходивший окнами на речку.

Алида сидела у открытого окна и наслаждалась картиною, расстилавшеюся перед ее глазами. Это было вскоре после новолуния. Темный небесный свод был унизан мириадами ярко горевших звезд. Легкий ветер проносился с океана и разливал кругом бодрящую прохладу позднего вечера. Поверхность океана темной скатертью расстилалась по обе стороны песчаной стрелки, на которой стояла вилла. Среди тишины ночи слышалось его тяжелое, мощное дыхание.

Прибой волн нарушал безмолвие ночи. Порой он звучал мрачно, угрожающе, порой замирал, теряясь в прибрежных песках. Увлеченная величественной картиной природы, Алида вышла на балкон и, перегнувшись через перила, стала смотреть на ту часть океана, которая не была видна из комнаты. Взоры ее упали на темные очертания корабля, стоявшего на якоре у самой оконечности мыса. В ее глазах блеснуло выражение торжества: она узнала, какой это корабль и ради кого он здесь.

— Скоро же покончил капитан Лудлов со своим плаванием! — громко произнесла она, позабыв в порыве радости всякую осторожность. — Мой дядя прав: у королевы плохие слуги.

— Когда служишь двум повелительницам, то всегда рискуешь навлечь неудовольствие и той, и другой! — ответил чей-то мужской голос из кустов, росших под самыми окнами павильона.

Алида отпрянула в комнату, и в то же время перед ней появился капитан «Кокетки». Остановившись на секунду, Лудлов пристально посмотрел на девушку и, не заметив на ее лице какого-либо неудовольствия, вошел в комнату.

Алида не обнаружила ни изумления, ни страха. Гордо выпрямившись, она проговорила наружно спокойным голосом, хотя предательский румянец выступил на ее щеках:

— Я слышала, что капитан Лудлов заслужил репутацию храброго моряка. Но я думала, что его честолюбие удовлетворяется лишь лаврами, полученными в столкновениях с врагами, а не с женщинами.

— Прошу извинения, прекрасная Алида, но ведь вам знакомы подозрительность вашего дяди и те препятствия, которые он ставит, чтобы помешать мне видеться с вами.

— В таком случае он ошибался, полагая, что я достаточно защищена от подобных посягательств.

— Алида, вы капризны, как ветер. Вы знаете, насколько неприятна вашему опекуну моя любовь к вам, и вы жалуетесь на недостаток соблюдения мною условных приличий. Я надеялся… я предполагал, судя по вашему письму, за которое, кстати, выражаю вам мою искреннюю благодарность… Не разрушайте моей надежды!..

Краска на лице девушки усилилась. Стараясь, однако, сохранить спокойный вид, она промолвила:

— Отвечая на ваше письмо, я руководилась скорее добротою, чем благоразумием, и вы заставите меня, кажется, раскаяться в этом.

— Мог ли я ожидать такого сурового приема?! Я хотел только выразить вам свою благодарность!

— Благодарность? — произнесла Алида, и на этот раз ее удивление было непритворным.

— Вижу, что здесь произошло недоразумение, — с плохо скрытым неудовольствием заметил Лудлов. — Но разве не вы написали письмо, которое я нашел в книге?

Алида подумала, что молодой человек или пьян, или помешался; но, посмотрев на его лицо, она не прочла в его чертах ничего, что подтверждало бы ее опасения. Тогда, сделав собеседнику знак сесть, она дернула за сонетку.

— Франсуа, — обратилась она к заспанному слуге, когда тот, щурясь от света, вошел в комнату, — принеси, пожалуйста, воды, — капитан хочет освежиться, — а также вина. Но старайся не разбудить дядю: он так устал с дороги.

По уходе слуги Алида, довольная тем, что отняла у визита своего гостя тайный характер, снова обратилась к Лудлову:

— Могу вас уверить, капитан Лудлов, что ваше посещение, я считаю не только нескромным, но и жестоким. Позволю себе сомневаться в ваших словах относительно письма. Я не поверю до тех пор, пока вы его не покажете.

— Не думал я, что из него придется делать такое употребление! — с горечью произнес Лудлов, вынимая листок бумаги.

На лице молодой девушки выразилось сильнейшее любопытство. Она взяла записку и с изумлением прочитала:

«Жизнь моряка полна опасностей и приключений. Она вырабатывает смелость духа, невольно увлекающую женщину, возбуждает сострадание теми лишениями, которые ее сопровождают. Пишущая эти строки не остается безучастной к заслугам представителей этой отважной профессии. Глубокое благоговение перед морем и моряками всегда было слабостью ее души. В мечтах о будущем, в воспоминаниях о прошедшем она всегда уделяла место тем удовольствиям, которые может дать жизнь моряка: наблюдение обычаев разных народов, языка, оружия, беспрерывная перемена декораций, постоянство в привязанностях несут в себе искушение, слишком сильное для женского воображения. Быть-может, они повлияют и на решение одного мужчины. До свидания!»

Не веря своим глазам, Алида еще раз пробежала загадочное письмо и, наконец, решилась взглянуть на молодого человека.

— И это письмо, не достойное уважающей себя женщины, капитан Лудлов приписывает мне? — сказала она дрожащим голосом, в котором слышалась оскорбленная гордость.

— Но кому же другому, кроме вас, мог я приписать это письмо?

Брови молодой девушки сдвинулись как бы под влиянием внутренней боли. Затем она вынула из бювара небольшой листок почтовой бумаги и, обратившись к Лудлову, громко сказала:

— Мое письмо, может-быть, не так остроумно и не так пространно. Я сейчас прочитаю копию его.

С этими словами она прочитала следующее:

«Благодарю капитана Лудлова за его внимание ко мне и за то, что он познакомил меня с подвигами пиратов. Из чувства простой гуманности нельзя не пожалеть, что они принадлежат к профессии людей, слывущих вообще защитниками слабых и беззащитных. Впрочем, на темном фоне поступков одних еще более выделяется благородство других. Никто другой так искренно не убежден в этом, как друзья капитана Лудлова (тут голосок Алиды дрогнул)… В знак признательности посылаю ему экземпляр Сида и прошу хранить его у себя до тех пор, пока он не возвратится из поездки».

Несколько минут молодые люди смотрели один на другого в немом изумлении. Вдруг внезапная мысль поразила Алиду. Под влиянием ее она произнесла холодно:

— Капитану Лудлову лучше известны его корреспондентки. Я, вероятно, не ошибусь, сказав, что это письмо, посланное ему неизвестной особой, не первое.

Молодой человек покраснел. Алида продолжала:

— Вы подтверждаете мои подозрения. Надеюсь, вы не обвините меня, если я скажу, что с сегодняшнего дня…

— Выслушайте меня, Алида! — вскричал моряк, испуганный последними ее словами. — Пожалуйста, выслушайте, и вы узнаете тогда всю правду. Признаюсь, не в первый раз получаю я письма, написанные тою же рукою и в том же стиле. Но клянусь честью королевского офицера, что до сегодняшнего дня я считал…

— Понимаю: это были анонимные послания до тех пор, пока вы не сочли возможным признать меня их автором. Лудлов, Лудлов! Какого плохого вы мнения обо мне, несмотря на ваши слова, что любите…

— Но подумайте, Алида, где мне было изучить условности света, когда я при своей службе почти не вижу людей?! Я всею душою предан своему делу. Не было ничего удивительного в том, что я поверил, что и вы смотрите на это дело моими же глазами. Но так как вы отрицаете это письмо… Впрочем, нет, ваше отрицание излишне… Я сам теперь вижу, как я ошибся благодаря своему тщеславию и… радуюсь этому.

Алида покраснела. Ее лицо прояснилось. Самолюбие ее было удовлетворено.

Начинавшее уже тяготить молодых людей наступившее молчание было весьма кстати прервано приходом Франсуа.

— Барышня, вот вода! — сказал он. — Что касается вина, то при всем желании я не мог добыть его, так как ваш дядя спит, а ключи положил, по обыкновению, под подушку.

— Не нужно: капитан сейчас уйдет, да теперь ему и не хочется пить.

— Можно, пожалуй, добыть джину, — предложил француз, сочувствовавший разочарованию, которое, по его мнению, должен был испытывать Лудлов. — Но едва ли капитан будет употреблять этот крепкий напиток.

— Он получил все, что ему требовалось в этот вечер, — смеясь, ответила Алида. — Благодарю вас, мой добрый Франсуа. Теперь вам остается показать дорогу капитану, и когда вы это исполните, все ваши обязанности на сегодня окончены.

Распрощавшись с Лудловым с видом, не допускавшим противоречия, молодая девушка отпустила и гостя, и слугу.

— Ваша служба приятная, не правда ли, Франсуа? — спросил моряк, выходя в двери.

— Да, уж точно, сударь, мне доставляет великое удовольствие прислуживать барышне; я ношу ее веер, книгу…

— Книгу? Вам, вероятно, приятно было нести ее!

— Ну, конечно. Это было сочинение Пьера Корнеля…

— А письмо, вложенное в книгу? Вам тоже поручено было нести, добрый Франсуа?

При этом вопросе француз поднял плечи и, приставив свой желтый палец к кончику огромного орлиного носа, украшавшего его физиономию, тряхнул головой. Затем он поспешил ответить:

— Очень может быть. Я помню, как барышня мне говорила: «Держите осторожнее». Но сам я не видал письма.

— Вот что, Франсуа, — продолжал моряк, опуская в руку словоохотливого слуги гинею, — если вы когда-нибудь узнаете, что сделалось с этим письмом, я не останусь у вас в долгу. До свидания!

— К вашим услугам, господин капитан. Славный господин! — продолжал француз, восхищенными глазами смотря вслед уходящему моряку. — К несчастью, он моряк, а покойный батюшка барышни сильно не долюбливал людей этого сорта.

Глава VIII

Расставшись с Лудловым, Алида действовала скорее под влиянием минуты, чем своего чувства. Оставшись одна, она раскаялась в своей поспешности, припомнив сотни вопросов, которые должны были разъяснить непонятную для нее историю с письмом.

Было еще не очень поздно. Разговор с Лудловым отнял у нее всякую охоту спать. Отставив свечи в задний угол, молодая девушка снова подошла к окну.

Кругом было полнейшее безлюдие. Несмотря, однако, на пустынный характер местности, она считалась вполне безопасной. Мирный характер колонистов, населявших внутренние области, вошел в поговорку. О корсарах здесь ничего не было слышно.

Алида вышла на балкон полюбоваться картиной спящего океана, как вдруг услышала мерный шум весел. Ее удивила поспешность, с какою капитан Лудлов покидал берег. Это вовсе не было в его привычках. Перегнувшись через балкон, она ждала, когда шлюпка Лудлова покажется из прибрежной тени и выйдет на освещенную луной полосу воды, идущую почти до самого крейсера. Но шлюпка не показывалась, и самый шум весел постепенно затих. На крейсере, на передней мачте, попрежнему светился фонарь — знак того, что командир еще на берегу.

Взгляд молодой девушки остановился на изящных линиях крейсера, тихо покачивавшегося на волнах дремавшего океана. Его стройный корпус, симметричные снасти, — все это, освещенное луной, представляло красивое зрелище. Незаметно ее мысли перешли на опасности, под которыми вечно живет моряк, на его смелый дух, но, с другой стороны, — на его непостоянство в привязанностях, бывшее естественным последствием условий его жизни. Эта мысль навеяла на Алиду грусть.

Снова перевела она взгляд на океан. От видневшихся в отдалении берегов острова Нассау и вплоть до Нью-Джерсея ничего не было видно на огромной водной поверхности. Лишь уставшие за день чайки мирно спали, покачиваясь на волнах.

Темная зелень дубняка и сосен, покрывавших берега бухты Коув и тянувшихся дальше, бросала черную тень на воду. Над этой линией леса Алида увидала какой-то движущийся предмет. При виде его молодую девушку охватило чувство изумления, смешанного со страхом. Ей казалось, что таинственный корабль летит прямо на берег, не зная, повидимому, о подводных камнях, притаившихся у этого берега.

Ни одного паруса не виднелось на нем; казалось, его приводила в движение какая-то неведомая сила. Скоро корабль скрылся из глаз Алиды за береговыми высотами. С замиранием сердца девушка ждала, что страшные крики нарушат ночное безмолвие: воображение уже представляло ей страшную картину катастрофы. В то же время ей пришли на память невероятные рассказы о подвигах знаменитого корсара Кидда и прочих пиратов, скрывающихся у островов Караибского моря. Говорили, что они для починки своих судов заходили в самые секретные заливчики Америки. С каким удовольствием она позвала бы назад капитана «Кокетки» и сообщила ему, какой враг находится вблизи него!

Скоро, однако, девушка упрекнула себя за то, что дала слишком много воли своему воображению. Она попыталась объяснить движение судна просто маневрами местного лоцмана. В тот момент, как это предположение готово было перейти в уверенность, ей послышался шум шагов, направлявшихся прямо к ее павильону. Взволнованная молодая девушка бросилась в комнату и здесь остановилась, прислушиваясь. Дверь осторожно отворилась, и Алида увидела почтенного альдермана ван-Беврута.

— Северное сияние и лунный свет! — заворчал старик. — Ты, право, испортишь свою красоту, племянница, если будешь делать из ночи день. Тогда женихов придется искать со свечой в руках. Хорошенькие глазки, свежие щечки — вот твой основной капитал, дитя! Не расточай же его понапрасну.

— Ваш образ жизни, дядя, скорей заставит увянуть красоту, — сказала Алида, смеясь над своим недавним страхом, с одной стороны, с другой, — желая подшутить над дядей.

— Пора тебе и на покой. Загаси-ка эти свечки: тебе достаточно и лампы, чтобы раздеться и лечь в постель. В такой поздний час ярко освещенные окна могут дать повод к неосновательным толкам.

С этими словами альдерман потушил обе свечи, поставив на их место небольшую лампу.

— Сильный свет мешает, а эта лампочка будет, наоборот, располагать ко сну. Обойми меня на прощанье, мучительница, и спусти эти занавески. Скоро встанут негры, будут снаряжать периагу в обратный путь; мошенники не дадут тебе спать. Помни же, — прибавил, уже уходя, старик, — брак есть дело, от успеха которого зависит все счастье женщины.

Алида проводила своего дядю до двери, которую затем заперла. Найдя пламя лампы слишком слабым, она снова зажгла свечи, только-что затушенные дядей. Поместив их и лампу на стол, молодая девушка опять подошла к окну, желая узнать, что сделалось с таинственным кораблем.

Освещенная луной поверхность океана была так же пустынна, как и раньше. Но когда ее взоры скользнули в сторону бухты Коув, она едва не вскрикнула от удивления и испуга.

Существование пролива, соединяющего океан с этою бухтою, было мало кому известно. Окрестные лодочники и судовщики не обращали на него внимания, так как он часто делался недоступным вследствие изменчивости течения. Притом он большую часть года был недоступен для судов. Но в то короткое время, когда он делался судоходным, плавание по нем было почти невозможно вследствие изменчивости, с которой менялась его глубина. Достаточно было двух недель затишья или западного ветра, и пролив делался судоходным. Зато восточный ветер совершенно заносил его песком. Не удивительно поэтому, что Алида почувствовала суеверный ужас, когда посредине бухты увидела скользнувший без помощи парусов или весел корабль.

Это была бригантина[19] смешанной конструкции: не слишком широкая, не слишком длинная. Она была снабжена двумя мачтами, из которых меньшая носила обычную оснастку, тогда как главная мачта несла лишь один огромных размеров парус, дававший судну возможность легко преодолевать сопротивление волн. Корпус ее был низкий, изящных контуров, черный, как вороново крыло. Между снастями тянулась паутина тонких веревок, служивших для того, чтобы расправлять в минуту надобности складки парусов и таким образом увеличивать их площадь, а следовательно, и скорость судна.

Бригантина вошла в бухту, пользуясь приливом, — обстоятельство, упущенное Алидою из внимания и давшее повод к ее суеверному страху.

Впрочем, молодая девушка скоро уверилась в реальности происходящего. Бригантина круто повернулась и, скользя по той части бухты, которая была лучше укрыта от ветров и волн, а, может-быть, и от любопытных взглядов, — вдруг остановилась. Через минуту глухой шум упавшего якоря донесся до слуха Алиды.

Снова в уме ее воскресли рассказы о пиратах. По слухам, они лишь недавно были на соседнем острове, где будто бы зарывали награбленные сокровища. Возможно, что и вновь прибывший гость принадлежал к тому же сорту людей, тем более, что его могло привлечь сюда богатство альдермана и его племянницы, молва о котором уже давно носилась по всему округу.

Прикрывшись занавескою, Алида де-Барбри устремила взоры на неподвижный корабль, недоумевая, следует ли поднять тревогу в доме, или нет? Она инстинктивно чувствовала, что ее заметили с корабля, несмотря на расстояние.

Едва она успела скрыть себя таким образом от любопытных взглядов, как кусты под ее окнами раздвинулись, и кто-то легким прыжком вскочил на балкон, а оттуда — в комнату.

Глава IX

Первым движением Алиды было бежать. Но робость отнюдь не принадлежала к качествам девушки. Поэтому она решила остаться и ждать незнакомца. Может-быть, на это решение повлияла также и надежда увидеть командира «Кокетки».

Вошел юноша лет двадцати двух. Лицо его, покрытое загаром, отличалось удивительною чистотою и свежестью. Густые черные шелковистые бакенбарды составляли резкий контраст с тонкими очертаниями ресниц и бровей, придавая в то же время решительное выражение лицу, которое без этого страдало бы отсутствием мужественности. Тонкий орлиный нос имел изящные очертания. Выражение лица представляло странную смесь юмора с глубокой грустью. Наконец, портрет незнакомца дополняли ослепительно белые зубы и черные глаза.

Костюм его был в общем тот же, что и у Томаса Тиллера, только гораздо богаче: матросская куртка из дорогого индийского пурпура, шаровары из ослепительно белого полотна; головным убором служила красная бархатная шапочка, вышитая золотом. Талия молодого человека была опоясана широким шелковым шнуром красного цвета с вычеканенными якорями. Такие же якоря, только из серебра, виднелись и на обоих концах этого пояса. Наконец, за поясом незнакомца была заткнута пара пистолетов в богатой оправе и виднелась ручка небольшого азиатского кинжала.

— Как здесь поживают? — входя в комнату, громко сказал незнакомец. — Выходите же, почтеннейший торговец пушным товаром. Я принес для ваших сундуков немало золота. Ну, а теперь, когда этот трехсвечник выполнил свое назначение, можно, полагаю, его затушить, а то, пожалуй, он привлечет сюда еще кого-нибудь.

— Прошу извинения, — сказала Алида, выходя из-за занавески. Лицо девушки было спокойно, хотя сердце ее сильно билось. — Так как мне приходится принимать этот неожиданный визит, то я прошу вас не тушить свечей.

Незнакомец невольно сделал шаг назад. Его очевидная тревога несколько ободрала молодую девушку. Когда незнакомец в первую минуту положил руку на ручку пистолета, Алидой снова овладело желание бежать. Но тотчас же тревога незнакомца исчезла. Выступив вперед, он сказал:

— Хотя альдерман ван-Беврут и не совсем точно соблюдает условия, однако, можно простить ему эту небрежность, раз он прислал вместо себя вас. Надеюсь, вы уполномочены на ведение переговоров со мною?

— Не имею ни малейшего права вести переговоры о вещах, в которых я ничего не понимаю.

— Но тогда зачем же этот сигнал? — спросил незнакомец, указывая на свечи и лампу. — Этим нехорошо шутить.

— Не понимаю, что вы хотите сказать. Эти свечи я всегда зажигаю у себя, и только лампу оставил здесь мой дядя, альдерман ван-Беврут.

— Ваш дядя? — вскричал с изумлением незнакомец, подходя к Алиде так близко, что молодая девушка сделала шаг назад. — Так вот она красавица де-Барбри!

С этими словами он почтительно снял свою шапочку.

Из слов незнакомца Алида поняла, что визит его ожидался дядей. Для нее не было ничего удивительного в том, что коммерсант скрывает свои операции от любопытства и конкуренции своих собратьев. К тому же красота незнакомца, а также — к чему скрывать? — и сказанный им комплимент невольно внушали доверие к нему. Алида совершенно успокоилась; прежнего страха как не бывало.

— Так вот какова прекрасная де-Барбри! — повторил моряк, смотря на молодую девушку с любопытством, смешанным с какой-то трогательной грустью. — Прозвище, видно, дано не даром.

Последние слова вызвали краску на лице Алиды.

— Становится уже поздно, — поспешно проговорила она, намереваясь удалиться, — да и ваш визит по меньшей мере странный. Позвольте мне позвать дядю…

— Останьтесь, — произнес незнакомец, — уже давно, давно я лишен удовольствия видеть такую милую домашнюю обстановку. Я вернулся из дальних морей, где принужден был разделять общество людей суровых, грубых. Ваше присутствие проливает успокоение на мою уставшую душу.

Заинтересованная непонятною грустью, звучавшею в словах незнакомца, Алида колебалась.

— Гость моего дяди всегда может отдохнуть здесь от лишений долгого плавания, — сказала она. — Этот дом никогда еще не закрывал своих гостеприимных дверей.

— Если во мне или в моем костюме есть что-либо, способное вас испугать, я откажусь… Это оружие не мне носить! — вскричал с негодованием незнакомец, бросая пистолеты и кинжал на подоконник, — Если бы вы знали, как я мало способен причинять зло человеку, особенно женщине, — вы бы меньше меня боялись!

— Я боюсь не вас, — твердо возразила Алида, — а боюсь сплетен.

— Кто может здесь потревожить нас? Вы вдали от города и завистливых глаз, прекрасная Алида! Здесь изящные вещи окружают вас. Когда вами овладевает грусть, вы трогаете струны этой лютни. Эти краски дают вам возможность воспроизводить красоты полей и гор, цветов и деревьев. Эти страницы, полные увлекательного вымысла, столь же очаровательны, как ваши мысли, как вся вы! — Произнося это, моряк с любовью дотрагивался до всех этих предметов, как бы сожалея, что судьба лишила его самого возможности пользоваться ими.

— Не удивительно, что вы, моряки, так живо интересуетесь этими мелочами, которые доставляют нам развлечение, — отвечала Алида.

— Вам знакомо, следовательно, наше трудное и опасное ремесло?

— Мне, родственнице такого известного купца, как мой дядя, естественно знать о моряках!

— Вот и доказательство, — с живостью подхватил незнакомец. — Редко можно встретить историю американских корсаров в библиотеке женщины. Какое удовольствие находите вы в рассказах о кровавых делах этих удальцов?

— Какое удовольствие, говорите вы? — отвечала Алида, наполовину готовая в глубине души причислить и своего собеседника к тому же разряду людей, хотя наружность его и противоречила этому. — Эту книгу мне дал один бравый моряк, который сам скоро выступит против этих людей. Когда я читаю эту книгу, я вспоминаю о тех, которые рискуют своею жизнью, защищая угнетенных и слабых. Однако, я должна итти сказать дяде о вашем прибытии, а то он в праве будет сердиться на меня.

— Еще минутку! Давно я не видал такого мирного уголка, как этот. Здесь — музыка, там — вышиванье. Из этих окон открывается прекрасный вид, а там вы можете любоваться океаном без всякой боязни за себя. Вам, должно-быть, хорошо здесь?

С этими словами незнакомец обернулся и тут только заметил, что он один в комнате. Смущение отразилось на его красивом лице. Но не успел он собраться с мыслями, как в дверях раздался знакомый голос альдермана.

— Контракты и договоры! — заворчал недовольный коммерсант. — Разве так надо скрывать наши действия? Уж не думаешь ли ты, что королева пожалует мне орден, если узнает о наших отношениях?

— Ложные сигналы и фонари! — в том же тоне ответил незнакомец, указывая на свечи и лампу, все еще горевшие на столе. — Разве возможно войти в этот порт без этих сигналов?

— Вот что наделала излишняя любовь к луне! Эта молодая девица не спит, хотя ей давно уже следовало быть в постели. Она любуется звездами и не думает о том, что этим расстраивает все планы своего дяди. Но не бойся, мэтр Сидрифт! Моя племянница — особа скромная, и уже по тому одному должна молчать, что здесь у нее только и есть два лица, с которыми она может беседовать: ее слуга и патрон Киндергук. У того и у другого головы заняты совсем не тем.

— Не бойся, альдерман, — ответил с лукавым видом моряк, — у нас есть другой еще залог ее молчания: опасение скомпрометировать себя, так как ее дядя не может повредить своему доброму имени без ущерба для репутации своей племянницы.

— Какой, подумаешь, грех вести торговлю вне пределов закона! Эти англичане только и думают о том, как бы связать нас по рукам и ногам, а потому и говорят нам: торгуй, но только с нами или совсем не торгуй.

— Так, так. Поэтому и следует утешаться контрабандой! Прекрасное рассуждение, почтеннейший! С подобной логикой ты всегда будешь спать спокойно, особенно, если твоя спекуляция будет выгодной. Но довольно рассуждать о нравственности нашей торговли. Перейдем к делу, — прибавил он, вынимая из внутреннего кармана куртки пакет и равнодушно опуская его на стол. — Вот твое золото: здесь ровно 80 португальских дублонов. Недурная выручка за несколько связок с мехами.

— Твой корабль, мой пылкий Сидрифт, летает морской птицей, — ответил Миндерт с радостною дрожью в голосе. — Ты сказал: восемьдесят? Не трудись, однако, искать записной книжки: я избавляю тебя от труда считать золото. Да, твоя поездка вышла недурной! Несколько боченков с ямайским ромом, с порохом и свинцом, одно — два одеяла и в придачу к ним несколько безделиц для начальствующих лиц, — все это благодаря твоему искусству и стараниям превратилось в полновесное золото. Ты менял эти монеты на французском берегу?

— Севернее, там, где снег возвышает ценность этих товаров. Что ты смотришь так пристально на эту монету?

— Она кажется мне недостаточно тяжелой. К счастью, у меня под руками весы…

— Стой! — сказал незнакомец, положив затянутую по моде того времени в раздушенную перчатку руку на рукав альдермана. — Между нами не должно быть никаких весов, сударь. Эта монета пойдет вместе с другими. Мы торгуем на честное слово, и всякое колебание для меня оскорбительно. Если это повторится, я буду считать свои отношения с тобою поконченными!

— Это было бы несчастьем для нас обоих, — ответил Миндерт, делая вид, что он только пошутил, и опуская в мешок несчастный дублон, грозивший стать яблоком раздора. — Немного снисходительности в торговых сношениях достаточно для поддержания дружбы. Но не будем из-за пустяков терять драгоценного времени. Привез ты нужные для колонии товары?

— В изобилии.

— И тщательно подобранные? Ладно. Право, мэтр Сидрифт, я всегда с нетерпением ожидаю твоего прибытия. Какое удовольствие для меня водить за нос ваших лондонских олухов!

— Но ведь самое первое удовольствие для вас…

— Получать барыши? Конечно, этого я не стану отрицать. Это вполне естественно. Но, право, я чувствую что-то в роде гордости, когда обманываю этих эгоистов. Как! Разве мы родились, чтобы быть лишь орудием их благосостояния? Дайте-ка нам одинаковые с ними законодательные права, и я первый, как верноподданный…

— Буду всегда заниматься контрабандой, — подсказал насмешливо моряк.

— Ну, ну, довольно шуток! Из них не сделаешь золота. Нельзя ли мне посмотреть список вещей, которые ты привез?

— Вот он. Но слушай, вот что мне пришло в голову. Пусть при нашей сделке будет находиться свидетель.

— Законы и судьи! Ты забываешь, что даже тяжелый галлиот может пройти сквозь прорехи в законе. Всякие документы, свидетельствующие о том, какого рода торговлю мы с тобою ведем, будут поглощены судом, подобно тому как могила поглощает без следа мертвеца.

— Смеюсь я над судами и не имею никакого желания их видеть. Присутствие прекрасной Алиды я считаю необходимым, потому что оно предупредит всякие дурные толки, которые иначе могут подняться по поводу наших отношений. Позови же ее!

— Но ей совершенно не знакомы обычаи торговли. К тому же это повредит мне в ее мнении.

— Не будет здесь твоей племянницы — не будет у меня и дела с тобой.

— Алида — дитя покорное и преданное, и мне не хотелось бы тревожить ее сон. Но здесь есть патрон Киндергук. Его преданность английским законам равна моей. Я пойду разбужу его. Он, без сомнения, не откажется принять участие в нашей выгодной сделке.

— Не трудись будить его! Я не вожу компании с подобными людьми. Приведи девушку. У меня есть вещи интересные и для нее.

— Эх, вы никогда не были опекуном ребенка и не знаете поэтому всей ответственности этого звания!

— Не будет племянницы — не будет и сделки, — твердо проговорил контрабандист, кладя обратно фактуру в карман и собираясь встать из-за стола. — Она знает о моем здесь присутствии. Мы только выиграем, если немного посвятим ее в наши с тобой отношения.

— Ты положительно деспот. Но пусть будет по-твоему. Только уговор: молчок о прежних наших делах. Настоящая сделка пусть будет для нее чисто случайной.

— Как хочешь. Я, пожалуй, буду больше делать, чем говорить. Держи лучше сам свои секреты за зубами.

Альдерман не противоречил больше. Затушив лампу и бросив подозрительный взгляд в окно, он медленно вышел из комнаты.

Глава X

Лишь только незнакомец остался один, выражение лица его совершенно изменилось: гордость и отвагу сменила задумчивость. Встав с места, он осторожно коснулся струн лютни и долго вслушивался в их тихий звон. Казалось, он совершенно забыл о цели своего визита. Что же касается Алиды де-Барбри, то она не питала никаких обидных подозрений относительно характера посещения загадочного незнакомца, хотя обстоятельства встречи с ним могли бы дать пищу подобным сомнениям.

Все колонии Англии в то время были наводнены разными выходцами из метрополии. Благодаря протекции они захватили все почетные и доходные места в колониях. Развращенность нравов, продажность юстиции, открытое покровительство контрабандистам составляли оборотную сторону английского управления в колониях, принявших впоследствии имя Соединенных Штатов. Таким образом не было ничего удивительного, что Алида не совсем доверяла законности торговых операций своего дяди.

Скоро она вновь появилась в павильоне. При этом на лице ее было написано скорее любопытство, чем неудовольствие.

— Моя племянница сейчас только узнала, что ты приехал из Европы, мэтр Сидрифт! — сказал осторожно альдерман, шедший впереди Алиды. — Так как она женщина, то она ни за что не простит тебе, если ты не дашь ей первой взглянуть на твои товары и судить о степени их достоинства.

— Не могу и желать более прекрасного и беспристрастного судьи, — любезно отвечал незнакомец. — Вот шелковые ткани, изделия тосканских мастеров. Вот лионская парча, которой могли бы позавидовать дамы Франции и Ломбардии. Вот ленты всех цветов и оттенков, кружева с рисунками, заимствованными у резьбы лучших соборов Фландрии.

— Ты, должно-быть, много путешествовал, мэтр Сидрифт, если обо всем говоришь так уверенно, — сказал альдерман. — Только вот какова их цена? Известно ли тебе, что война, которая так долго тянется, землетрясения и прочее понизили цены и заставляют нас, торговцев, быть крайне осторожными в торговых операциях? Известно ли тебе, почем продавались лошади в Голландии в то время, как ты был там?

— Они просят милостыню на улицах. Что касается цены моих товаров, то между друзьями не должно быть споров, тем более, что, как тебе известно, цена им определенная.

— Твое упорство просто бессмысленно, мэтр Сидрифт! Всякий благоразумный купец должен справляться о положении цен. Человек с твоим опытом должен знать, что какой-нибудь пенс увеличивается несравненно скорее, чем целый шиллинг. Вспомни о снежинках, которые в руках искусного мальчугана превращаются в огромный снежный шар. К тому же наша Йоркская поговорка говорит, что первое предложение — наилучшее.

— Кто предпочитает кружевам, шелкам и парче свое золото, пусть спит, положив его под подушку. Кроме тебя, найдутся другие, которые ждут меня еще с большим нетерпением. Я не для того пересек Атлантический океан, чтобы отдать свои товары тому, кто дает меньше всех.

— Дядя, — промолвила Алида с некоторым нетерпением, — как можно судить о товарах мэтра Сидрифта, не видя их! Я уверена, что он привез с собой на берег хотя образчик их.

— О, дружба! — пробормотал недовольный Миндерт. — Что это за отношения, если они готовы порваться из-за первого пустяка! Ну, покажи-ка товары, упрямец! Держу пари, что они или вышли из моды, или при перевозке подмочены морской водой благодаря обычной у моряков небрежности.

— Как вам будет угодно. Тюки хранятся на берегу, в своем обычном месте, под присмотром мэтра Тиллера. Но если мои товары плохого качества, как вы говорите, то не стоит вам и видеть их.

— Тогда я пойду туда, — сказал поспешно альдерман, поправляя свой парик и снимая очки. — Было бы слишком неучтиво отказать старому приятелю в удовольствии видеть меня, хотя мэтр Тиллер и заставил меня сегодня натерпеться такого страха, какого мне не приходилось испытывать ни разу в моей жизни.

Последние слова альдерман произнес уже в прихожей.

— Я бы пошла вместе с вами, — произнесла Алида, лицо которой выражало одновременно и колебание, и любопытство.

— Это совершенно излишне, — ответил контрабандист. — У меня недалеко отсюда есть образчики всего, что бы вы ни захотели. Но зачем торопиться? У нас есть еще время, пока альдерман будет торговаться, по своему обыкновению, до упаду там, на берегу… Вы не поверите, Алида, какое удовольствие я испытываю, находясь в обществе женщины.

Молодая девушка невольно сделала шаг назад и взялась за шнур звонка.

— Неужели моя наружность так пугает вас? — с улыбкой, отчасти иронической, отчасти грустной, сказал моряк, заметив это движение. — Впрочем, зовите своих слуг, если это может успокоить вас. Ваши опасения так естественны. Но позвольте помочь: ваша ручка так дрожит!

— Бесполезно: прислуга давным-давно спит. Давайте лучше смотреть товары.

Загадочный незнакомец бросил на молодую девушку ласковый, успокаивающий взгляд.

— Вот каковы они, — скорее прошептал, чем проговорил он, — до тех пор, пока жизнь не изменит их! Пусть бы они оставались такими всегда!

Затем незнакомец продолжал уже громко:

— В вашем характере, прекрасная Алида, странная смесь женской слабости с мужскою твердостью. Но поверьте мне, — тут незнакомец положил руку на сердце и с жаром, который исключал всякое притворство, продолжал: — для того, чтобы хоть одно оскорбительное слово сорвалось у меня или моих подчиненных, надо, чтобы здесь, в этой груди, все изменилось. Не бойтесь, — прибавил он, — я только прикажу принести товары.

Незнакомец поднес к губам серебряный свисток и тихо свистнул. Тотчас послышался шелест раздвигаемых кустов; какой-то черный предмет влетел в окно и тяжело покатился на середину комнаты.

— Вот товары, и, поверьте мне, у нас не будет спора о цене, — сказал Сидрифт, развязывая небольшой тюк. — Здесь вы найдете вещи, за которые потом поблагодарите.

При виде содержимого тюка твердость Алиды поколебалась. По мере того как осмотр подвигался вперед, исчезала мало-по-малу ее первоначальная сдержанность. И, наконец, прежде чем тюк был опорожнен на треть, она уже сама деятельно помогала контрабандисту.

— Вот материя из Ломбардии, — говорил тот, видимо, довольный доверием, оказанным ему молодой девушкой, — видите, какая она богатая, сколько на ней цветов? Я продал много этой материи английским дамам, не брезгающим покупать ее у лица, которое ради их туалетов подвергалось всем опасностям.

В этом ящике, — продолжал незнакомец, — лежат изделия из слоновой кости, вырезанные терпеливым японцем. Они могут служить украшением любого туалетного столика. Вот обратите еще внимание на эти кружева, заказанные мною и изготовленные по моим собственным рисункам.

— Эти кружева восхитительны. Рисунок их сделал бы честь любому художнику.

— В детстве я немало занимался подобными вещами, — отвечал торговец, с любовью развертывая кусок тончайшего кружева. — Я заключил условие с мастером этих кружев, и он обязался изготовить столько, чтобы их можно было растянуть во всю высоту церкви его города. Он точно выполнил это условие, и посмотрите, сколько осталось от них: все остальное раскупили лондонские дамы. Даже эти остатки мне едва удалось довезти сюда. Их, с вашего разрешения, я отложу в сторону, надеясь, что они вам пригодятся.

— Эта материя, должно-быть, очень дорога? Это кружево годится скорей какой-нибудь придворной даме…

— Ни к кому оно не подойдет так хорошо, как к вам. Итак, отложу его в сторону. Вот тосканский атлас из страны, где купцы — принцы и принцы — купцы. В фабрикации ее флорентинец достиг замечательного искусства. Эти яркие краски, художественные рисунки отражают роскошный климат его родины. Смотрите: материя отливает розовым цветом подобно склонам Аппенинских гор.

— Значит, вы бывали везде, где изготовляются эти материи? — спросила Алида, не скрывая уже более своего любопытства.

— Это обратилось у меня в привычку. Вот золотая цепочка из города Островов[20]. Только рука венецианца могла смастерить такую тонкую штуку. Я дал за нее целую нить жемчуга.

— Какие роскошные страусовые перья!

— Они родом из черной Африки, хотя сами по себе белы, как снег. Получил я их тайно от одного мавра в обмен на несколько бурдюков вина «лякрима кристи». Бедняга проглотил драгоценный напиток, как говорится, единым духом. Лично я не придаю никакой цены этому товару, и если их купил, то больше из сострадания к просьбам этого мавра. Я дарю их вашему дяде в знак старинной моей с ним дружбы.

Алида не возражала против этой щедрости. Втайне она была уверена, что эти подарки, в сущности, предназначались ей самой. Это обстоятельство заставило ее быть более сдержанной в похвалах товарам незнакомца.

— Дядя, наверное, будет очень благодарен вам за подарок, — сказала она, потупив взор, — хотя в торговле желательна не только щедрость, но и справедливость. Вот любопытный рисунок, вышитый, кажется, иглой!

— Эту вещь я купил во Франции у одной монахини. Много лет провела она над своей работой, быть-может, более ценной, чем весь материал, который пошел на нее. Бедняга плакала, когда ей пришлось расставаться с этой тканью, над которой она скоротала столько времени. Право, иной теряет друга с более легким сердцем, чем эта монахиня расставалась с трудами рук своих. А это работа английского происхождения. Как она сюда затесалась? Признаться, в моих тюках мало есть вещей, которые были бы осквернены законами. Скажите мне откровенно, прекрасная Алида, разделяете ли вы предрассудки других людей относительно нас, свободных купцов?

— Не хочу судить о вещах, в которых ничего не понимаю, — отвечала молодая девушка. — Некоторые думают, что всякое нарушение закона есть нарушение нравственности.

— Это проповедуют люди, которые уже успели нажить себе целые состояния. Они прячут свои богатства за оградой закона и кичатся своей непогрешимостью, в то время как, в сущности, служат лишь своему эгоизму. Мы, пенители моря…

При этих словах Алида так задрожала, что ее собеседник остановился.

— Неужели мои слова так страшны, что вы даже побледнели?

— Надеюсь, что они сорвались у вас случайно и не имеют того значения, которое я им придаю. Мне бы не хотелось говорить. Нет, нет, я ошиблась! Такой человек, как вы, не может быть тем, чье имя обратилось в поговорку.

— Такой человек, как я, прекрасная Алида, есть то, чем угодно было его сделать судьбе. О ком вы говорите?

— Пустяки, — ответила девушка, невольно глядя на красивое лицо и учтивые манеры незнакомца. — Продолжайте ваши объяснения. Какой красивый бархат!

— Это также из Венеции, но торговля, как и милости, следуют за богатыми, между тем как — увы! — царица Адриатики находится теперь на закате своих дней. То, что составляет счастье земледельца, причиняет гибель купцу. Каналы переполняются жирным илом, и киль коммерческого судна реже смотрит на него, чем прежде. Пройдет еще несколько столетий, и плуг проведет борозды там, где некогда плавал гордый «Буцентавр»[21]. Открытие морского пути в Индию перенесло центр торговли в другие места. Венеция опустела. Народы будут поучаться, смотря на пустынные каналы и красноречивое величие этого павшего города, гордость которого до сих пор поддерживается еще бесполезными воспоминаниями о прошлой славе и заветами старинной аристократии. Мы, моряки, мало придаем цены этим последним, как отжившим и устаревшим, которые притом насаждены богатыми и сильными, чтобы еще больше стеснить слабых и несчастных.

— Вы увлекаетесь. С вашими теориями рушилось бы общество.

— Наоборот, с моими теориями оно более окрепло бы, так как каждый получил бы свои естественные права. Когда в основу законов будет положена защита этих прав, тогда и «Морская Волшебница» обратится в королевский куттер, а его капитан — в таможенного офицера.

Бархат выпал из рук Алиды, и она порывисто вскочила с места.

— Скажите же прямо, — с твердостью проговорила она, — кто вы?

— Отщепенец общества… авантюрист океана, Пенитель Моря! — вдруг вскричал за окном чей-то голос.

Вслед за тем в комнату вскочил Лудлов. Алида тихо вскрикнула и стремительно выбежала из комнаты.

Глава XI

Лицо Лудлова пылало бешенством. Он обвел внимательным взглядом всю комнату, как бы отыскивая спрятавшегося врага: он был убежден, что в комнате, кроме Алиды и Сидрифта, находилось еще третье лицо. Разочаровавшись в ожиданиях, он повернулся к контрабандисту и бросил на него подозрительный взгляд.

— Здесь какой-то обман! — вскричал он наконец.

— Ваша любезная манера входить в дома, — отвечал незнакомец, на лице которого появилась было и исчезла мимолетная краска волнения, — спугнула молодую даму, но так как вы носите ливрею королевы, то, должно-быть, имеете право вторгаться в жилища ее подданных.

— Я имел причины думать, что захвачу здесь одного человека, уже давно внушающего ужас всем лойяльным гражданам, — сказал с некоторым смущением Лудлов. — Я едва ли мог ошибиться, так как ясно слышал его голос. Между тем его здесь не оказалось.

— Благодарю за то значение, которое вы придаете моей особе.

Лудлов еще раз внимательно посмотрел на собеседника. В его взгляде читалось смутное подозрение, удивление и даже ревность.

— Я раньше не встречался с вами! — пробормотал он.

— Мудреного нет. Океан велик. Можно долго бороздить его, не рискуя встретиться.

— Вы были на службе королевы, хотя имеете несколько подозрительный вид?

— Не имел этого удовольствия. Я вообще не создан для рабства у какой бы то ни было женщины.

— Довольно смело сказано для слуха королевского офицера. Кто же вы тогда?

— Отщепенец общества, осужденный, авантюрист океана, Пенитель Моря.

— Этого не может быть! Тот имеет, говорят, свирепую наружность. Вы хотите обмануть меня?

— Если я не то, что говорю, то тогда я тот, чем кажусь.

— Вздор! Докажите мне ваши слова.

— Посмотрите на эту бригантину, — сказал незнакомец, подойдя к окну и жестом указывая в сторону бухты Коув. — Это то самое судно, которое так часто смеялось над всеми усилиями королевских крейсеров, старавшихся догнать его. Оно несет меня и мои сокровища туда, куда мне угодно, не считаясь с пристрастными законами, ускользая от розысков презренных наемников. Легкостью и быстротою своего хода оно оставляет за собою даже грозовое облако. Вот почему его справедливо назвали «Морской Волшебницей»! И «Волшебница» достойна любви, Лудлов! Поверьте мне, ни к одной женщине не чувствовал я такой привязанности, как к этому верному и красивому судну.

— Ни один моряк не произносил такого горячего панегирика в честь самого любимого своего судна!

— Конечно, вы не сделали бы этого по отношению к тяжелому кораблю королевы Анны. Ваша «Кокетка» не из самых красивых судов королевского флота. В ее названии звучит больше претензии, чем правды.

— Клянусь королевой! Этот дерзкий язык пристал более тому, кого ты корчишь из себя, чем такому молокососу, как ты! Легкий или тяжелый, мой корабль сумеет захватить твою бригантину и представить ее на суд.

— Клянусь «Морской Волшебницей»! Такой язык более приличен человеку, который волен располагать собою как ему угодно! — отвечал незнакомец, передразнивая голос Лудлова. — Вы сейчас удостоверитесь в моей личности. Есть некто, гордящийся своим могуществом и забывающий, что он не что иное, как игрушка в руках одного из моих людей, пленник, несмотря на его гордость и смелость.

Загорелые щеки Лудлова покраснели от бешенства, и он бросил на хрупкую фигуру контрабандиста такой взгляд, как-будто хотел кинуться на него. Не известно, чем бы окончилась эта сцена, если бы, к счастью, приход Алиды не положил ей конец.

На минуту водворилось неловкое молчание. Наконец, молодая девушка, преодолев смущение, произнесла, обращаясь к капитану Лудлову:

— Не знаю, следует ли мне выразить одобрение или порицание поступку капитана Лудлова, явившегося сюда в столь неурочный час. Надо узнать сначала, насколько были уважительны соображения, приведшие его сюда.

— В самом деле, необходимо дать ему объясниться, прежде чем изрекать приговор, — промолвил незнакомец, подавая стул молодой девушке, которая, впрочем, холодно отвергла его услуги.

Лудлов опять бросил на непрошенного советчика взгляд, который, казалось, грозил сжечь его. С трудом преодолевая охвативший его гнев, капитан сказал:

— Не буду скрывать, что я сделался жертвой коварства одного негодяя, того самого матроса, которого вы видели на палубе периаги. Обманутый его наружностью н речами, я оказал ему полное доверие, а в награду встретил лишь низкое предательство.

— Не понимаю, какое отношение имеет ко мне то обстоятельство, что какой-то бродяга обманул командира «Кокетки». Я не знаю не только его, но и эту личность, — Алида подчеркнула последнее слово. — Между нами не было других отношений, кроме тех, которые вы видите.

— Излишне говорить, — продолжал Лудлов, — что привело меня сюда. Покидая свой корабль, я имел неосторожность позволить ему ехать вместе со мною. Когда же я захотел вернуться, он каким-то образом обезоружил матросов моей шлюпки и сделал меня пленником.

— Ну, для пленника вы достаточно свободны, — иронически сказал контрабандист.

— Что мне свобода, когда нельзя воспользоваться ею! Меня отделяет от моего судна море; мои люди связаны. Меня самого в первое время стерегли. Но хотя мне и было запрещено приближаться К некоторым местам, я мог ясно видеть, каких людей принимает у себя альдерман.

— И я, его племянница, хотите вы сказать?

— Не хочу говорить ничего такого, что оскорбило бы мое уважение к Алиде де-Барбри. Признаюсь, тяжелая мысль причиняла мне страдания, но теперь я вижу, что ошибся, и… раскаиваюсь в своей поспешности.

— Тогда нам не остается ничего другого, как снова, приняться за прерванное занятие, — проговорил контрабандист, спокойно садясь перед раскрытым тюком.

Алида и Лудлов смотрели друг на друга с немым изумлением.

— Чрезвычайно забавно показывать запрещенные товары в присутствии королевского офицера, — продолжал неугомонный незнакомец, — авось, последний найдет средство снискать милость своей царственной повелительницы. На чем мы остановились? Ах, да! На бархате и…

Резкий свист, раздавшийся в эту минуту в кустах, заставил контрабандиста умолкнуть. Бросив свои товары, он встал и, казалось, колебался. Через минуту послышался второй такой же свист.

— Слышу, слышу, мэтр Толи! — пробормотал контрабандист. — К чему торопиться! Прекрасная Алида, пришло, видно, время расстаться с вами. Должен ли я возвратиться на бригантину с этими товарами или могу здесь обменять их на золотую монету? Не решаетесь?.. Тогда я сделаю вот что: я оставлю их до завтра на вашем попечении. Рано утром за ними придут мои люди, которым вы и дадите окончательный ответ. Капитан Лудлов, мы расстанемся с вами друзьями, не правда ли? Или, быть-может, долг службы запрещает вам это?

— Если вы то, чем кажетесь мне, то вы существо загадочное. Если же все это не что иное, как мистификация, что я и подозреваю, то ваша роль, хотя а недостойная, сыграна вами мастерски.

— Не вы первый, не вы последний теряетесь в догадках, когда речь заходит о «Морской Волшебнице» и ее командире… Довольно, Том! Твой свисток не ускорит ведь времени… Друг или недруг, капитан Лудлов не нуждается в напоминании о том, что он все-таки мой пленник.

— Если и нельзя отрицать, что я попал во власть презренного…

— Стойте, если дорожите жизнью! Томас Тиллер не любит сносить оскорблений. Кроме того, он не виноват: он повиновался лишь моим приказаниям…

— Твоим приказаниям, — презрительно протянул Лудлов. — Тот человек скорее создан для командования, чем для повиновения… Если Пенитель Моря здесь, то это не кто иной, как он.

— Мы все не что иное, как пена, идущая туда, куда толкает нас ветер. Но что сделал этот человек, чтобы возбудить такое ожесточение в офицере королевского флота? Или он имел дерзость предложить тайную сделку верноподданному джентльмену?

— Вы выбрали удачный момент, для шутки! Объясняю, что меня привела сюда вовсе не эта жалкая махинация, а единственное желание засвидетельствовать этой даме чувство моего глубокого уважения.

— Это значит говорить с откровенностью моряка, — весело сказал загадочный незнакомец; однако, лицо его слегка побледнело. — Мне нравится такое чистосердечное признание женщине со стороны мужчины. Действительно, как ни препятствуют предрассудки свободному выражению чувств, мы обязаны как можно яснее излагать свои намерения. Прекрасная Алида должна по всей справедливости вознаградить откровенное преклонение перед ее красотой.

С этими словами незнакомец бросил на молодую девушку взгляд, в котором читалась тревога, и ждал, повидимому, ответа.

— Когда наступит время принять решение, — ответила Алида, недовольная этим намеком, — придется, быть-может, посоветоваться с кем-нибудь… Но я слышу шаги дяди. Капитан Лудлов, предоставляю вашему благоразумию решить, должен ли вас видеть мой дядя или нет.

В соседней комнате послышались тяжелые шаги альдермана. Лудлов с минуту колебался. Затем, бросив взгляд упрека на Алиду, он выбрался из комнаты тем же путем, каким и вошел. Шум, который затем раздался в кустах, доказывал весьма убедительно, что возвращения капитана ждали и что за ним наблюдали.

В дверях показалось раскрасневшееся, взволнованное лицо почтенного коммерсанта.

— Клянусь ковчегом Ноя! Вы привезли никуда не годные товары, мэтр Сидрифт! Они впору были бы разве нашим предкам. Вот эти — другое дело! Такие и следовало бы мне получить в обмен на то золото, которое я уплатил.

— Что такое? — пренебрежительно спросил Сидрифт, обращение которого мигом переменилось. — К чему вы жалуетесь на товары, которые скорее слишком хороши для этих отдаленных стран? Любая английская герцогиня с радостью купила бы те ткани, которые я предлагаю вашей племяннице.

— Этот бархат и кружево порядочны, зато все остальное не совсем пригодно для торговли с могавками. Надо, по крайней мере, сбавить с них цену. Иначе между нами все кончено.

— Как ни жаль, но приходится, видно, искать для них других покупателей.

— Ты так же скор на решения, как и твое судно, мэтр Сидрифт! Разве нельзя покончить дело миром, устроив какой-нибудь компромисс? Вынимай-ка флорины да доплачивай до круглой цифры.

— Ни гроша больше. Вынимай сам недостающее число дублонов, и пусть твои слуги несут товары, пока еще темно. Здесь есть некто, могущий сильно повредить нам, хотя я и не знаю, в какой степени он владеет нашей тайной.

Альдерман вздрогнул и невольно оглянулся назад. Затем он поправил парик и благоразумно задернул занавески. Приняв эти предосторожности, старик отвечал:

— Здесь все обычное население, за исключением разве Алиды. Правда, здесь есть еще патрон Киндергук, но он спит. Да если бы и не спал, все равно: он умеет хранить молчание.

— Ну, хорошо; пусть будет так! — сказал незнакомец, прочитав в глазах Алиды мольбу о том, чтобы не говорить больше на эту тему.

— Я знал, что мы уладим дело. Сказать откровенно, любезный Сидрифт, твои товары уже на периаге. Драгоценного времени терять нечего, тем более, что вблизи стоит королевский крейсер. Мои мошенники пройдут под самым его носом, как-будто отправляясь на рынок. Держу даже пари, что они осведомятся у капитана Лудлова, не надо ли ему овощей. Да, племянница, Лудлов не создан для того, чтобы меряться силами с людьми рассудительными. Когда-нибудь ты вполне оценишь эту истину и, надеюсь, тогда дашь ему отставку.

— Дядя, твои закупки, конечно, оформлены?

— Оформлены! Счастье все оформит. В торговле все равно, что на войне: успех узаконивает и дает вместе с тем добычу. Наиболее богатый купец есть в то же время и наиболее честный… Да и что такое наши губернаторы в Англии, которые так восстают даже против незначительной контрабанды? Они произносят прекрасные речи против подкупов и прочего, а сами получают свои теплые местечки в парламенте путем тех же подкупов. Дайте мне один — два таких же прибыльных сезона, как последний, тогда и я сам, пожалуй, отправлюсь в Лондон и сделаюсь членом парламента. Сюда возвратится тогда сэр Беврут, быть-может, не один, а с леди Беврут. Тогда, милая, твое состояние сильно уменьшится!.. Кстати, тебе пора и спать, дитя! Желаю приятных снов. Обними меня, малютка, и ступай!

Алида собралась уже исполнить волю дяди, как к ней подошел незнакомец с таким почтительным видом, что у нее не хватило духу сердиться на его смелость.

— Позвольте мне поблагодарить вас за ваше великодушие. Надежда встретить вас, без сомнения, ускорит мое возвращение.

С этими словами контрабандист поднес руку молодой девушки к своим губам и почтительно поцеловал ее. Не ожидавшая этого Алида покраснела, хотела рассердиться, но улыбнулась и, смущенно поклонившись, удалилась из павильона.

Несколько минут прошло в глубоком молчании. Незнакомец задумчиво ходил взад и вперед по комнате. Его глаза сверкали радостью. Повидимому, он даже забыл о присутствии альдермана, так что последний принужден был напомнить о себе.

— Не бойтесь Алиды. Это прекрасная племянница, вполне сознающая свои обязанности по отношению к дяде, тем более, что эти сокровища закроют уста хоть жене самого лорда-казначея. Когда вы думаете отправиться в путь, мэтр Сидрифт?

— С утренним приливом. Я сильно не долюбливаю соседство этих милых таможенников.

— Умно придумано. Осторожность — драгоценное качество в нашей тайной торговле. Не лучше ли поэтому пройти пролив под покровом ночи?

— Невозможно. Течение там слишком быстро, да и ветер восточный. Не бойся, однако: нам не надо паспортов. Ты согласишься, что «Дочь Мельника» не менее приличное название, чем «Морская Волшебница». Нас начинает утомлять такое положение. Хочется пожить с недельку на Джерсее, поохотиться по лугам.

— Ну, этим можешь не утруждать себя, Сидрифт! Вот уже десять лет, как я перебил всех оленей. А что касается птиц, то индейцы позаботились уничтожить их до последнего голубя. Нет, нет! Ты рискуешь не выпустить из ружья ни единого заряда. Конечно, ты не сомневаешься в гостеприимстве виллы Луст-ин-Руст, но, видишь ли, я не желал бы возбуждать толков среди соседей. Не думаешь ли ты, что когда рассветет, мачты твоей бригантины не будут заметны из-за деревьев? Этот капитан Лудлов не будет дремать, увидев, что здесь затронут его служебный долг.

— Ну, мы постараемся сохранить его спокойствие. Что же касается его людей, то им мы не будем видны из-за деревьев. Я оставляю здесь. достойного Тиллера для окончания наших подсчетов. А теперь я пойду… Впрочем, еще один вопрос: виконт Корнбери все еще здесь?

— Здесь, точно врос в землю!

— Я с ним еще не свел одного счета.

— Счастливого путешествия, мэтр Сидрифт! Что касается милорда, то пусть королева и дает ему в управление какую-нибудь провинцию. Миндерт ван-Беврут не доверит ему даже хвостика куницы.

Довольно небрежно простившись с альдерманом, контрабандист ушел тем же путем, как и Лудлов, т.-е. через балкон. Альдерман был очень рад отделаться от своего гостя. Закрыв окна павильона, он удалился во внутренние комнаты и быстро защелкал там на счетах. Затем последовало короткое свидание с моряком в индийской шали, во время которого неоднократно слышался звон монет. Наконец, удостоверившись в прочности запоров, коммерсант вышел на лужайку как бы с целью подышать свежим воздухом. Он бросил беспокойный взгляд на окно комнаты, где мирно почивал Олоф ван-Стаатс, потом на бригантину и на королевский крейсер, стоявший в отдалении. Вокруг все дышало спокойствием ночи. Лодки, ходившие, как он знал, между бригантиной и берегом, были отсюда совершенно не видны. Облегченно вздохнув, старик поплелся на свою половину.

Глава XII

На следующий день рано утром Олоф ван-Стаатс вышел на лужайку, чтобы подышать свежим воздухом. Он, как и другие обитатели виллы, не имел ни малейшего понятия о событиях, которые произошли накануне. Павильон был еще закрыт, но вблизи него уже виднелся Франсуа. Увидя слугу, патрон подошел к нему и завязал разговор.

— Какое прекрасное утро сегодня, Франсуа! — сказал он, с важностью приподняв шляпу в ответ на почтительный поклон слуги. — Здесь вообще приятно жить в жаркое время года. Надо почаще навещать эти места.

— Когда эта ферма перейдет в руки господина патрона, он может приезжать сюда, когда ему будет угодно, — ответил Франсуа, старавшийся, с одной стороны, избежать в своем ответе всего того, что могло бы связать так или иначе его госпожу, а с другой, желая сказать любезность гостю. — Господин патрон уже является собственником прибрежной области. Быть-может, он сделается в одно прекрасное утро и собственником приморской полосы.

— Я намерен последовать примеру альдермана, Франсуа, и построить на берегу моря виллу. Впрочем, об этом будет еще время подумать. Что, ваша молодая госпожа еще не встала?

— Нет еще, сударь, барышня спит. Это хороший признак. Молодые люди должны спать всласть.

— С другой стороны, приятно ведь и дышать свежим морским воздухом. Может-быть, добрый Франсуа, ваша госпожа не знает, который теперь час? Вы бы очень хорошо сделали, постучав в ее дверь. Признаюсь, было бы очень приятно видеть в окне ее личико среди этой роскошной природы.

Вероятно, никогда еще воображение патрона не работало так, как в данную минуту, и, судя по его растерянному виду, можно было предполагать, что он сам порядком струсил от своей смелости. Франсуа, не желавший противоречить молодому владельцу ста тысяч акров земли, был поставлен просьбой патрона в затруднительное положение.

— Мне очень хотелось бы сделать вам приятное, — ответил он, — но сон такая хорошая вещь для молодых людей, что было бы жаль прерывать его. К тому же, боюсь, госпожа рассердится… Впрочем, если господин патрон желает… Но вот идет господин Беврут. Не надо, значит, и стучать в окно. Честь имею кланяться.

Учтивый и в то же время осторожный слуга вышел таким образом из затруднения, в которое был поставлен желанием патрона.

По всему было видно, что приближавшийся хозяин дома был в отличном расположении духа. Прежде чем подойти и поздороваться со своим гостем, он три раза сильно вздохнул и потянул в себя воздух. Что хотел он этим показать; силу ли своих легких или чистоту воздуха в своем имении?

— Зефиры и ураганы! Вот подлинно полезное для здоровья местечко, не правда ли, патрон? — вскричал он наконец, когда его эволюции, были приведены к благополучному концу. — По-моему, здоровая грудь, морской воздух, спокойная совесть, удача в торговле способны сделать, легкие так же деятельными, как крылья у птицы.

— Действительно, воздух на вашей вилле такой живительный, что им следовало бы пользоваться почаще, — ответил патрон, имевший вообще более сдержанный характер, чем альдерман. — Жаль, что те, которые могли бы им дышать, не пользуются случаем.

— Вы намекаете на этих ленивцев, — сказал коммерсант, кивая по направлению к королевскому крейсеру. — Да, слуги королевы не очень-то торопятся. Что касается бригантины, которая перед вами в бухте, то она попала туда положительно волшебством. Держу пари, что мошенник прибыл не с добрыми намерениями. Не разбогатеет таможня от его прихода. Подойди-ка сюда, Бром! — прибавил он, обращаясь к старому негру, работавшему невдалеке. — Не видал ли ты лодок с этой подозрительной бригантины?

Негр отрицательно покачал головой.

— Ну-с, теперь можно приняться за завтрак, — продолжал альдерман, стараясь, повидимому, отвлечь внимание патрона от моря, за которым тот внимательно, следил. — Мои негры не зевали в эту ночь и наловили таких рыбок в реке, что, как говорится, за каждый глоток скажешь спасибо. А ведь облако-то там, в устьях Раритона, поднимается: будет, значит, западный ветер.

— Кажется, со стороны города идет какая-то лодка, — заметил патрон, неохотно повинуясь жесту альдермана, звавшего к завтраку. — Она что-то слишком быстро приближается.

— Значит, сильные руки гребут, вот и все. Вероятно, она идет к крейсеру. Нет, скорее приближается к берегу. Должно-быть, это жители Джерсея возвращаются из города к своему домашнему очагу. Идем же, патрон, зададим работу ножам и вилкам; покажем, что у нас здоровые желудки.

— Разве мы будем завтракать одни? — спросил молодой человек, не перестававший в продолжение речи альдермана бросать нетерпеливые взгляды на закрытые окна павильона.

— Твоя мать положительно испортила тебя, любезный Олоф! По крайней мере, кофе, не приготовленное красивою ручкою, теряет для тебя вкус. Знаю, знаю, на что ты намекаешь, и с своей стороны не вижу ничего дурного в этой слабости, весьма естественной в твоем возрасте. Мужчина только тогда чувствует себя вполне господином, когда ему перевалит за 40 лет. Подойди сюда, мэтр Франсуа! Пора стряхнуть моей племяннице свою лень и показать свое личико на солнце. Мы ждем ее услуг за столом. Отчего не видно этой лентяйки Дины?

— Мадемуазель Дина никогда не торопится вставать, — ответил слуга, — но, господин альдерман, обе они молоды, а сон так необходим молодым.

— Моя племянница не двухлетнее дитя, Франсуа. Постучи в ее окно. Что касается дерзкой негритянки, — мы сведем с ней счеты после. Пойдем, патрон! Аппетит не подчиняется капризам женщин. Сядем поскорее за стол.

Говоря это, альдерман шел в столовую, где их уже ожидал завтрак. За хозяином медленно плелся Олоф ван-Стаатс.

Бедный патрон все еще надеялся, что окна павильона откроются и в них покажется улыбающееся личико Алиды. Франсуа с своей стороны приготовился будить Алиду, стараясь при этом действовать, как подобало благовоспитанному слуге, возможно деликатнее. После некоторого колебания хозяин и гость сели за стол, при чем первый не упустил случая выразить неудовольствие по поводу необходимости ждать лентяек.

Вдруг, как-будто что-то вспомнив, почтенный коммерсант прервал поток своей речи и обратился к Эразму:

— Эразм, поди, взгляни, не поднялось ли облако над Раритоном.

Негр возвратился с ответом, что облако стоит попрежнему неподвижно. Потом как бы мимоходом сообщил своему хозяину, что какая-то барка пристала к набережной, и что целая толпа каких-то людей поднимается на холм, направляясь в Луст-ин-Руст.

— Ну, что ж! Пускай идут сюда во славу гостеприимства, — сказал альдерман веселым тоном. — Держу пари, что это честные фермеры, утомленные ночным трудом. Иди, скажи повару, чтобы он им выставил что есть лучшего и пригласи их войти. Да послушай: если есть между ними кто-либо почище, зови его сюда, за наш стол. Здесь не такая страна, — прибавил альдерман, обращаясь к патрону, — чтобы обращать внимание на качество сукна, надетого на госте. Чего еще ищет этот болван?

Эразм протер глаза, оскалил ослепительно белые зубы и наконец сообщил своему хозяину, что пришел негр Эвклид, родной брат Эразма по матери. Это сообщение заставило альдермана отложить в сторону нож и вилку. Прежде чем, однако, он успел что-либо сказать, обе двери в столовую разом отворились и в одной из них показалась благообразная физиономия Франсуа, в другой — лоснящаяся угрюмая физиономия Эвклида. Глаза хозяина поочередно остановились на том и на другом. Какое-то недоброе предчувствие сжало ему горло.

Лицо негра действительно выражало крайнюю степень испуга. Его длинное и худое лицо теперь, казалось, стало еще длиннее. Рот его был широко раскрыт, как-будто он задыхался. Водянисто-голубые глаза его были положительно вытаращены. Обе руки, приподнятые вверх, нервно мяли войлочную шапчонку. Плечи поднялись чуть не до ушей… Словом, было отчего взволноваться даже и такому рассудительному человеку, как альдерман ван-Беврут.

— Ну, — прервал, наконец, Миндерт молчание, — каковы известия из Канады? Королева умерла? Или отдала колонию Соединенным Провинциям?

— Мадемуазель Алида! — произнес со стоном Франсуа.

— Бедное животное! — пролепетал Эвклид.

Ножи и вилки выпали у альдермана и его гостя. Патрон даже невольно поднялся со своего места, между тем как альдерман еще более погрузился в свое кресло, точно готовился выдержать жестокий толчок.

— Что сказал ты о моей племяннице?.. Что сказал ты о моих лошадях?.. Ты звал Дину?

— Так точно, сударь!

— У тебя не украдены ключи от конюшни?

— Мой всегда держит их при себе.

— Ты велел ей разбудить барышню?

— Она ничего не отвечает.

— Ты давал им корм и питье, как тебе было приказано?

— Он не хотел кушать совсем, масса[22].

— Входили вы в комнату племянницы, чтобы разбудить ее?

— Так точно, сударь!

— Что же, чорт возьми, сделалось с бедным животным?

— Он потерял аппетит, и мой думает, что уже давно.

— Господин Франсуа, я желаю знать, что велела передать племянница?

— Барышня не издала ни одного звука.

— Водопой и молния! Следовало бы дать ей пить и вообще лечить!

— Теперь уже поздно, масса!

— Экая упрямая девушка! Настоящая гугенотка!

Тут альдерман накинулся на негра:

— Ты должен был бы, черная твоя образина, послать за коновалом! Надо было лечить лошадь!

— Мой послал за мясником, масса, чтобы спасти кожу. Она издохла слишком скоро, чтобы ее можно было лечить.

Наступило молчание. Разговор происходил так быстро, вопросы и ответы, так же как и мысли альдермана, настолько перепутались, что при последних словах негра он сначала не мог сообразить, идет ли тут речь об Алиде или о фламандской лошади, только-что околевшей.

Огорченный неожиданным известием патрон вначале не принимал никакого участия в разговоре. Теперь же он счел долгом вмешаться.

— Очевидно, ван-Беврут, — сказал он дрожащим от волнения голосом, — случилось какое-то несчастье. Мне лучше удалиться отсюда, чтобы вы могли свободно расспросить Франсуа о том, что случилось с мадемуазель де-Барбри.

Альдерман очнулся, наконец, от изумления. Он утвердительно кивнул головой, и ван-Стаатс вышел из комнаты. Вслед за ним хотел было шмыгнуть и Эвклид, но был остановлен своим господином.

— Мне еще надо поговорить с тобой, — дрогнувшим голосом промолвил альдерман. — Жди здесь, мерзавец, и будь готов ответить, когда я тебя спрошу. Теперь, Франсуа, я желаю знать, почему моя племянница отказывается разделить со мной и моими гостями завтрак?

— О, сударь! Невозможно мне ответить на ваш вопрос: чувства молодой девушки так трудно угадать.

— Ну, так идите, объявите ей, что я решил лишить ее моего наследства.

— Пощадите, сударь, вспомните о молодости моей барышни.

— Старая она или молодая, но мое решение неизменно. Иди. А ты, ты, адское отродье, ездил верхом на бедном животном и, должно-быть, загнал его до смерти?

— Умоляю вас, сударь, подумайте о вашем решении. Барышня, может-быть, еще возвратится, и я вам отвечаю за то, что она уже больше никуда не скроется.

— Что ты хочешь сказать? — вскричал альдерман, раскрыв от испуга рот. — Где моя племянница? Что значат твои слова?

— Дочь господина де-Барбри скрылась из дому! — вырвалось наконец из груди честного Франсуа. Его руки при этом были прижаты к груди, как-будто он испытывал острую боль. Вспомнив, однако, что он находился в присутствии человека, к которому он был обязан относиться с особым почтением, Франсуа отвесил ему глубокий поклон и тихо вышел из комнаты. Надо отдать справедливость альдерману ван-Бевруту: известие о необъяснимом исчезновении его племянницы значительно ослабило горечь от потери дорогого фламандского жеребца. Правда, допрос Эвклида сопровождался неоднократными проклятиями, но хитрый слуга с таким рвением бросился вместе с прислугою на поиски беглянки, что скоро заставил позабыть о своем проступке. Произведенный осмотр павильона не привел ни к чему. Наружные комнаты, прилегающие к помещению Алиды и занимаемые Франсуа и негритянкой Диной, находились в обычном виде. Только в комнате служанки разбросанные в беспорядке платья и белье служили очевидным доказательством, что ее обитательница покинула свою комнату крайне поспешно.

Что касается гостиной, туалетной комнаты и спальной, составлявших все помещение Алиды, то в них замечался обычный порядок: каждая вещь была на своем месте. Казалось, владелица этого помещения просто спряталась где-нибудь в порыве ребячьей шутки. Альдерман даже громко позвал ее по имени, но как ни напрягали слух все присутствовавшие, на его оклик не последовало ответа, и только эхо раскатилось по пустым комнатам.

— Алида! — кричал альдерман чуть не двадцатый раз. — Выходи, дитя мое! Я позабуду твою жестокую шутку и то, что я сказал относительно наследства. Выходи же, милое дитя! Обними твоего старого дядю!

Видя, что даже человек, настолько, повидимому, погруженный в житейские дела, как альдерман, уступил голосу чувства, патрон позабвил собственное горе и подошел к своему другу.

— Уйдем отсюда, — сказал он, нежно взяв его за талию, — а потом обдумаем на свободе, что нам делать.

Альдерман не противился. Однако, перед уходом он еще раз обшарил все уголки и ящики. Эти поиски уничтожили всякие сомнения относительно шага, предпринятого молодой наследницей. Оказалось, что платья, книги, принадлежности для рисования и музыкальные инструменты, — все исчезло вместе с нею.

Глава XIII

— Это была прелестная девушка, патрон, — с горечью говорил альдерман, ходя взад и вперед по комнате своими быстрыми и широкими шагами. Почтенный коммерсант говорил об Алиде в таком тоне, как-будто она уже не существовала на белом свете. — Правда, она была своевольна и упряма, как молодая невыезженная лошадь… Эта молодая девушка была усладою моих дряхлых лет. Как неразумно поступила она, покинув своего опекуна, нежно любившего ее, чтобы искать покровительства у иностранцев! Вот так-то судьба перевертывает вверх дном все наши самые умные и глубокие планы!.. Алида, Алида! — вдруг болезненно вырвалось из его груди. — Ты ранила сердце, желавшее тебе только добра! Ты оставила мне лишь безутешную старость!

— Что делать? Бесполезно бороться с сердечными наклонностями, — ответил патрон, вздохнув. — Я бы с радостью дал вашей племяннице социальное положение, которое с таким достоинством занимала моя почтенная матушка, но теперь слишком поздно…

— Пустяки! — прервал альдерман, который все еще надеялся видеть исполнение своего заветного желания. — Пока торг не закончен, нельзя отчаиваться.

— К сожалению, предпочтение, выказанное мадемуазель де-Варбри, так очевидно, что я не вижу для себя никакой надежды.

— Это просто кокетство с ее стороны, — убеждал альдерман. — Она для того скрылась, чтобы придать больше цены своему будущему согласию.

— Боюсь, что «Кокетка» играла в этом деле более деятельную роль, чем мне было бы желательно! — сухо заметил патрон.

— В настоящее время я еще не знаю, как должен реагировать на шаг, который, повидимому, роняет репутацию моей воспитанницы. Капитан Лудлов… Что такое, негодяй? Что ты суешься сюда?

В дверях стоял Эразм, удивленный секретною беседой, которую вел его господин с гостем.

— Он ждет господина.

— Да кто он? Что ты хочешь сказать, осел?

— Мой хочет сказать, масса…

— Капитан «Кокетки» прибыл сюда, чтобы сообщить нам о своем успехе, — заметил надменно ван-Стаатс Киндергук. — Я не буду нарушать своим присутствием беседу альдермана ван-Беврута и его племянника.

С этими словами оскорбленный патрон отвесил церемонный поклон растерявшемуся альдерману и поспешил оставить комнату. Вслед за ним негр отправился к капитану и пригласил его войти.

Сначала разговор носил натянутый характер. Альдерман принял самый недоступный вид, тогда как офицер готовился исполнить, по видимому, крайне неприятную для него обязанность. После предварительных церемоний капитан Лудлов приступил к цели своего визита.

— Не могу не выразить своего изумления тому обстоятельству, что такое подозрительное судно, как бригантина, находится в торговых сношениях с таким всеми уважаемым негоциантом, как альдерман ван-Беврут.

— Капитан Корнелиус Лудлов! Кредит моего торгового дома слишком прочен, чтобы его могло поколебать случайное появление того или иного корабля. Я вижу отсюда два корабля, стоящие перед моей виллой. Если бы меня пригласили на допрос в королевский совет, я бы сказал, что судно под королевским флагом больше делает несправедливостей подданным королевы, чем эта бригантина. В чем ее обвиняют?

— Буду говорить откровенно. По-моему, просто преступление, когда человек вашего положения, могущий пользоваться своими правами разумно…

— Гм! — прервал его коммерсант, которому очень не понравилась вступительная речь моряка, и в голове которого уже созрел план соглашения. — Гм! Удивляюсь вашей скромности, капитан Лудлов. Мне чрезвычайно лестно, что человек, родившийся в провинции, призван к ответственной и почетной должности в здешних краях. Садитесь, прошу вас, поболтаем немного. Что вы имеете сказать относительно бригантины?

— Надо ли указывать вам, столь опытному в коммерческих делах человеку, на характер корабля, носящего кличку «Морской Волшебницы», и его командира, пресловутого Пенителя Моря?

— Капитан Лудлов, надеюсь, не думает обвинять альдермана ван-Беврута в сношениях с этим человеком? — вскричал коммерсант, вскочив со стула и отступив назад как бы в порыве изумления и негодования.

— Я не имею права обвинять кого бы то ни было из подданных королевы. Мой служебный долг охранять ее интересы, сражаться с врагами и поддерживать уважение к власти.

— Очень почтенные обязанности, и я не сомневаюсь, что они имеют в вас надежного исполнителя. Но скажите, неужели эта бригантина имеет хотя бы отдаленное отношение к Пенителю Моря?

— Я имею основание думать, что этот корабль и есть пресловутая «Морская Волшебница», а его командир — не кто иной, как авантюрист, известный под кличкой «Пенитель Моря».

— Весьма вероятно… Но что же этот мерзавец может делать под носом у пушек королевского крейсера?

— Господин альдерман, вам известно то уважение, которое я питаю к вашей племяннице?

— Да… Я догадывался, — ответил Миндерт ван-Беврут, жалавший узнать, какие уступки намерена сделать противная сторона, чтобы затем уже разом покончить с этим, как он думал, торгом.

— Мое уважение к ней заставляло меня посетить ее в прошлую ночь…

— Вы поспешили, мой друг!..

— Откуда я и увел…

Здесь Лудлов остановился, как бы подыскивая подходящее выражение.

— Алиду де-Варбри! — подсказал альдерман.

— Алиду де-Барбри?! — с недоумением воскликнул Лудлов.

— Да, сударь, мою племянницу, скажу более: мою наследницу. Хотя ваша поездка и продолжалась недолго, но приз вышел недурной… если только в пользу части груза не будет объявлена привилегия нейтралитета.

— Ваша шутка остроумна, но мне теперь, право, не до шуток. Сознаюсь, я был в павильоне, и надеюсь, что при настоящих обстоятельствах прекрасная Алида не обидится на мое признание.

— Это будет удивительно с ее стороны после того, что случилось!

— Не берусь судить о том, что лежит вне моей службы. Увлекаемый служебным рвением, я завербовал в число матросов своего судна одного моряка оригинального склада ума и поразительной смелости. Вы, вероятно, вспомните его: он был вашим спутником на палубе периаги.

— Ах, да! Помню! Это моряк дальнего плавания, причинивший мне с племянницей и ван-Стаатсу Киндергуку немало беспокойства?

— Ну-с, так этот человек под предлогом исполнения обещания, наполовину вымученного у меня, попросил позволения сойти на берег… Я поехал вместе с ним. Выйдя на берег, мы пошли по вашим владениям…

Лицо альдермана выражало затаенный страх и такое жгучее любопытство, что рассказчик, взглянув на него, невольно остановился. Заметив это, альдерман быстро овладел собою и спокойно попросил продолжать.

— Не знаю, сообщу ли я альдерману ван-Бевруту новое для него, но только этот моряк дал мне войти в павильон, по выходе из которого я неожиданно попал в расставленную им ловушку. Люди моей шлюпки были схвачены еще раньше.

— Конфискация и гарантия! — вскричал коммерсант, выражаясь своим фигуральным языком. — В первый раз слышу о таком возмутительном поступке!

Лудлов, казалось, был доволен искренним негодованием собеседника и продолжал:

— Этого не случилось бы, если бы наша бдительность равнялась их хитрости. Я, не имея никакой возможности попасть на свой корабль и…

— Дальнейшее угадываю: вы пошли в магазин на набережную, откуда…

— Очень может быть, — ответил Лудлов, покраснев. — Я следовал более своему чувству, чем долгу. Итак, я вернулся в павильон, где…

— Где вы убедили мою племянницу забыть свой долг по отношению к ее дяде и покровителю?

— Какое жестокое и несправедливое обвинение и по отношению ко мне, и по отношению к Алиде! Я очень хорошо понимаю разницу, существующую между естественным стремлением приобрести соблазнительные предметы туалета, хотя и контрабандные, и правильно организованным незаконным промыслом.

— Так, значит, моя племянница имела бесстыдство принять у себя контрабандиста?

— Господин альдерман ван-Беврут! Сегодня утром были замечены лодки, сновавшие между берегом и бригантиной. Что касается периаги, то она покинула реку в неурочный час и направилась в город.

— Что ж такое! Судно отправляется в путь тогда, когда руки человека приведут его в движение. Против этого нечего спорить. Если товары ввезены без законного разрешения, надо поспешить их конфисковать. Если контрабандисты на берегу, надо их арестовать. Советую вам немедленно отправиться в город известить губернатора о пребывании здесь неизвестной бригантины.

— У меня другой план. Если товары уже сбыты с рук, то все равно поздно за ними гнаться, но не поздно захватить бригантину. Это последнее мне хотелось бы сделать так, чтобы никто из посторонних не пострадал.

— Хвалю ваше благоразумие. Действительно, кредит, это — нежный цветок, требующий особенно осторожного с собой обращения. Я вижу один способ уладить дело… но сначала надо выслушать ваше предложение. Вы ведь теперь говорите от имени самой королевы. Попрошу только, чтобы ваши выражения носили умеренный характер, как подобает между друзьями или, лучше — сказать, родственниками.

— С удовольствием принимаю ваше последнее слово, — ответил, улыбаясь, моряк. — Позвольте сначала на одну минуту сходить в прелестный «Дворец Фей», как называет павильон мадемуазель Алиды ее галантный слуга.

— Не могу вам отказать в этой просьбе, ибо вы и без того имеете теперь полное право входить туда, — ответил альдерман, указывая дорогу через длинный коридор, идя в опустевшие теперь комнаты племянницы и косвенно намекая на события предшествующей ночи. — Вот и павильон Алиды! Как жаль, что я не могу сказать: «Вот моя племянница».

— Разве прекрасная Алида не живет более здесь? — спросил Лудлов с таким искренним удивлением, которое исключало с его стороны всякое притворство.

Однако, осторожный альдерман не поверил словам капитана, несмотря на их искренний тон. Вспомнив, что ночью он видел в бухте какие-то шлюпки, альдерман холодно заметил:

— Хотя люди капитана Лудлова и захвачены в плен, но, думаю, они заблаговременно получили свободу.

— Положим, я знаю, куда их отвели, но судно исчезло, и вот я здесь.

— Должен ли я так понять ваши слова, капитан Лудлов, что Алида скрылась вовсе не на ваш корабль?

— Скрылась? — в ужасе вскричал молодой человек. — Алида де-Барбри покинула дом своего дяди?

— Капитан Лудлов, мы не играем здесь комедию. Дайте мне честное слово джентльмена, что вы не знали об отсутствии моей племянницы.

Вместо ответа моряк ударил себя с силою по лбу и пробормотал какие-то слова, не имевшие определенного значения. Когда первый порыв отчаяния прошел, он бросился в кресло и посмотрел вокруг себя с совершенно растерянным видом.

Для альдермана вся эта сцена носила крайне загадочный характер. Вместо того, чтобы разъясниться, дело все более и более запутывалось.

Несколько минут оба собеседника смотрели друг на друга.

— Не буду отрицать, капитан Лудлов, что в первую минуту я подумал о вас, как о виновнике бегства Алиды. Молодежь ведь так легкомысленна! Теперь я вижу, что ошибся. Что же касается Алиды, то я знаю теперь о ней столько же, сколько и вы. Сегодня рано утром ваше судно отправилось в город. Может-быть, она отправилась на нем?

— Нет, нет, это невозможно! Я знаю это достоверно!

— Но неужели эта несчастная… эта очаровательная… эта бесстыдная девушка навсегда потеряна для нас? — вскричал после короткого молчания в порыве отчаяния моряк. — На какое безумие толкнула ее жажда золота или…

Лудлов, казалось, позабыв окружающее, погрузился в свою скорбь, дядя же Алиды терялся в догадках. Хотя его племянница тщательно скрывала свои чувства от посторонних взоров, проницательный альдерман давно понял, что капитан «Кокетки», порывистый в своей любви, неминуемо должен был взять верх в сердце молодой девушки над холодным, расчетливым патроном Киндергуком.

Когда он убедился в исчезновении племянницы, первой мыслью альдермана было, что тут не обошлось без капитана Лудлова. Но отчаяние молодого человека было слишком искренно и очевидно. Приложив большой и указательный палец к широкому лбу, почтенный коммерсант погрузился на несколько минут в глубокое размышление. Было очевидно, что в голове его совершался трудный процесс мышления, вызванный вопросами, имевшими, конечно, отношение к занимавшему обоих событию.

— Углы и убежища! — пробормотал он наконец, скорее удивленный, чем огорченный. — В жилах моей племянницы течет слишком много нормандской крови, чтобы она находила удовольствие в подобных забавах. Нет сомнения, она уехала, — прибавил он, обыскивая все ящики и шкафы, — а вместе с нею и все ее драгоценности. Нет, например, здесь лютни, чудной голландской лютни, которая обошлась мне в сто флоринов. Исчезли все… гм!.. все недавно приобретенные вещи… Франсуа, Франсуа! Ты был доверенным слугой своей госпожи. Что же с ней такое приключилось?

— Увы! — с грустным видом ответил слуга. — Она ничего не сказала Франсуа. Пусть господин спросит лучше у капитана. Он, вероятно, знает.

— Идите попросите сюда господина ван-Стаатса Киндергука! — приказал альдерман.

— Подождите! — вскричал Лудлов и, обратившись к альдерману, прибавил: — Надеюсь, что дядя извинит заблуждение своей племянницы и не покинет ее на произвол судьбы.

— Я не привык оставлять без внимания даже незначительные вещи. Но вы говорите загадками. Если вам известно, где скрывается Алида, укажите мне это место, и я приму соответствующие меры.

Лудлов густо покраснел. Откинув свою гордость, он заметил с горькой улыбкой:

— Бесполезно притворяться более. Очевидно, она сделала более достойный выбор, чем тот, на который мы раньше с вами надеялись. Она нашла друга более подходящего, чем господин ван-Стаатс Киндергук или скромный капитан казенного судна.

— Крейсеры и фермы! Что это значит? Молодая девушка не здесь. Затем, вы уже подтвердили, что ее нет и на борту «Кокетки». Остается только…

— Бригантина! — вырвалось со стоном у капитана Лудлова.

— Бригантина! — протянул альдерман. — Но что моя племянница имеет общего с бригантиной? Алида де-Барбри не занимается торговлей.

— Прошлой ночью у нее в павильоне я встретил одного человека, наружность и манеры которого могли бы соблазнить, кажется, кого угодно. Ах, женщины, женщины! Пустота — ум ваш! Воображение — самый страшный враг!

— Как! — повторил совершенно растерявшийся альдерман. — Моя племянница, отпрыск стольких почтенных имен, уважаемых профессий, бежала с корсаром, если только ваше мнение о характере бригантины верно! Слишком невероятное предположение.

— Желал бы я, чтобы мои подозрения не оправдались! Но если ее там нет, то где же, наконец, она?

Альдерман уже начал соглашаться с Лудловым. Он припомнил все подробности разговора между Алидой и контрабандистом, принял в соображение то влияние, которое вообще оказывает на воображение женщины все новое, окруженное притом ореолом романического характера, наконец, остановился также и на тех фактах, которые были известны ему одному, и все это окончательно убедило его в вероятности предположения Лудлова.

— Женщины и безумие! — пробормотал он. — Их мысли так же неустойчивы, как счастье охотника. Капитан Лудлов, ваша помощь необходима в этом деле. Еще не слишком поздно. Моя племянница может еще одуматься и, быть-может, отблагодарит впоследствии за ваши заботы о ней.

— Я всегда к услугам Алиды де-Барбри, — холодно ответил моряк. — Но о награде речь должна итти только в случае успеха нашего предприятия.

— Будем поднимать поменьше шуму в этом чисто семейном деле. Будем хранить про себя и наши подозрения насчет бригантины, пока не будем лучше осведомлены.

Капитан Лудлов утвердительно кивнул головой.

— Да, а теперь пойдемте искать патрона. Он тоже имеет право на наше доверие.

С этими словами альдерман, сопровождаемый моряком, побрел из павильона Алиды. Лицо почтенного коммерсанта выражало теперь скорее скуку и досаду, чем действительное огорчение.

Глава XIV

Облако в устье Раритона стояло неподвижно. Ветер все еще дул с моря. Бригантина покачивалась в водах бухты Коув.

Вилла Луст-ин-Руст имела свой обычный вид, как-будто в ее жизни не произошло никакого события. Негры были заняты обычными работами, хотя по их движению и по оживленным разговорам в укромных уголках было видно, что они тоже разделяют изумление, вызванное продолжающимся отсутствием молодой наследницы.

В самой пустынной части бухты, у берега, в тени престарелого дуба расположилась группа из трех лиц. Это были альдерман, Лудлов и патрон Киндергук. Устремив глаза на бригантину, они чего-то дожидались.

— Скромность должна быть девизом торговца, — говорил между тем альдерман. — Он должен соблюдать скромность в деле кредита, а больше всего в своих операциях. Умному человеку, господа, не для чего прибегать к помощи посторонних людей, которые болтают об его операциях по всем городам и весям. Если я прибег сегодня к помощи капитана Корнелиуса Лудлова и Олофа ван-Стаатса, то это потому, что они сумеют хранить молчание относительно тех маленьких событий, которые имели недавно место в моей вилле. Эге! Черный-то возвращается назад. Вот он отъезжает от бригантины.

Спутники альдермана молчали, внимательно наблюдая за лодкой, в которой находился их посланец, и, повидимому, сильно интересовались результатом свиданья. Но вдруг произошло нечто непонятное. Вместо того, чтобы направить лодку прямо к берегу, где находился его господин с друзьями, негр поворотил к устью реки, т.-е. направился в обратную сторону.

Альдерман покраснел от гнева.

— Покорность и повиновение! — вскричал он. — Черная собака покидает нас на этой песчаной балке, где мы отрезаны от всякого сообщения с остальным миром.

— Кажется, едет парламентер, — заметил Лудлов, привычный глаз которого сразу заметил шлюпку, отчалившую в эту минуту от бригантины.

Капитан не ошибся. Легкий куттер, ныряя в волнах, быстро приближался к месту, где сидели альдерман и его друзья.

Когда он приблизился к берегу настолько, что можно было переговариваться, весла разом поднялись, и шлюпка остановилась, как вкопанная. На ней поднялся уже знакомый нам моряк в индийской шали и стал подозрительно смотреть в кусты, находящиеся позади дуба. Должно-быть, результаты осмотра были удовлетворительны, так как он отдал приказ своим людям пододвинуть шлюпку ближе к берегу.

— Какое вы еще имеете дело к бригантине? — спросил он сурово. — У нас нечего продавать, — разве красоту бригантины, но она непродажна.

— Добрый незнакомец, — отвечал альдерман, упирая на слово «добрый», — мы, право, не имеем ни малейшего намерения покупать что-либо у вас. Нам хочется только поговорить с командиром вашего судна по делу, которое лично нас касается.

— Зачем же тогда с вами офицер? Я вижу здесь какого-то человека, одетого в королевскую ливрею. Не любим мы королевских слуг и вовсе не желаем заводить дурные знакомства.

Лудлов закусил было губы, стараясь подавить в себе гнев, вызванный бесцеремонным суждением относительно его особы, но не совладал с собой.

— Да, — сказал он гордо, — я ношу ливрею королевской власти, но вы скоро убедитесь, что ее носит офицер, умеющий заставить уважать свои права. Имя и характер этой бригантины? — повелительно добавил он.

— Что касается ее репутации, то она, может-быть, немного двусмысленна. Некоторые завистники даже совсем отрицают ее. Но мы, честные моряки, не обращаем на их слова никакого внимания. Что же касается имени, то мы откликаемся на всякий оклик, нам соответствующий. Зовите нас честностью, если вам это нравится.

— Я имею основание подозревать ваш корабль в контрабанде. Поэтому от имени королевы я требую на просмотр судовые документы! Я должен также осмотреть ваш груз и матросов, иначе я буду вынужден направить на вас пушки моего крейсера, дожидающегося моих приказаний.

— Не надо быть ученым, чтобы прочитать наши документы, капитан Лудлов. Они писаны килем на волнах. Если вам угодно осмотреть груз, поезжайте на первый же бал, который дадут в форте, и обратите внимание на туалеты дам.

— Есть же имя у вашего судна, негодяй! Я требую его!

— Посмотрите на изящные контуры бригантины. Не правда ли, похожа она на Венеру? Не удивительно, что ее прозвали…

— «Морской Волшебницей»! — добавил Лудлов, заметив, что контрабандист замялся.

— Вы мастер отгадывать, господин Лудлов.

— Удивление и изумление, патрон! — вскричал Миндерт встревоженным тоном. — Вот открытие, способное привести в замешательство честного купца больше, чем неблагодарное поведение полусотни племянниц.

— Так вот знаменитое судно Пенителя Моря!

— Господин моряк! Не расстраивайте наших планов! — продолжал альдерман. — Мы вовсе не уполномочены никакою властью требовать у вас отчета. Нам не для чего поэтому и говорить о нем. Нам желательно лишь повидать на несколько минут вашего командира и поговорить с ним о деле, важном для нас всех троих. Этот офицер следовал только своей обязанности, задавая вам свои вопросы. На них вы можете ответить или нет, это как вам угодно. Другого и требовать нельзя, так как королевский крейсер находится отсюда за пределами пушечного выстрела. Капитан Лудлов, — тихо добавил Миндерт, — не надо здесь употреблять резкостей, иначе нам придется вернуться назад ни с чем. Вспомните наш уговор.

Лудлов закусил губы и умолк. Моряк в индийской шали еще раз внимательно осмотрел берег и наконец дал знак своим матросам пристать к берегу.

— Входите, — сказал он Лудлову, — вы служите лучшим залогом нашего перемирия. Пенитель вовсе не враг хорошего общества, что я уже и доказал вам.

— Ваша мошенническая проделка удалась вам, но не долго будете вы торжествовать. Помните, что «Кокетка»…

— Кажется, очень хорошее судно, — холодно прервал Тиллер. — Но у вас есть какое-то дело к Пенителю. Мы сейчас и отправимся к нему.

Моряк в индийской шали приосанился и повелительным тоном отдал приказание своим людям. Шлюпка понеслась к бригантине.

В то время подвиги «Морской Волшебницы» и ее командира были на устах у каждого, вызывая различные чувства: гнев, восторг, изумление. Не удивительно поэтому, что Лудлов и патрон по мере приближения к знаменитому кораблю ощущали все больше и больше любопытства. Исполненный чувства восторга перед своей профессией, в то время высоко стоявшей в мнении общества, капитан Лудлов от души любовался грациозными контурами корпуса и стройной оснасткой судна. Даже в украшениях бригантины чувствовался тот же вкус, что и в его конструкции.

Моряки имели обыкновение украшать свои суда разными аллегорическими изображениями, в которых сказывались национальные обычаи, а также суеверия народа. Некоторые, например, украшали свои суда изображением какого-нибудь чудовища. На другом виднелась разинутая пасть кошки с высунутым языком. В большом ходу в то время были изображения святого, покровителя данного судна, и т. д. Конечно, эти изображения были в большинстве случаев грубы, аляповаты и едва ли могли удостоиться одобрения критиков. Бригантина составляла счастливое исключение. Корпус ее был низок, пропорционален в своих частях, что позволяло ей летать по волнам подобно птице. Вдоль бортов, у самой воды, проходила синяя полоса, которая, сливаясь с морской водой, делала судно еще ниже. В верхней части проходили две яркожелтые полосы, красиво выделявшиеся на фоне черной окраски остального корпуса бригантины. Лудлов тщательно обводил глазами борт судна, надеясь встретить какой-либо признак вооружения. Очевидно, если на борте корабля и были пушки, то они были тщательно скрыты. В общем весь корабль составлял одно стройное целое. Ни одна снасть не уклонялась от своего настоящего направления. Ни одной лишней складки не было на парусах. Мачты и реи были выправлены со строгою симметричностью. Все было воздушно, оригинально, изящно. Такое судно должно было обладать скоростью и легкостью, выходящими из ряда обыкновенных.

В тот момент, когда шлюпка уже приближалась к борту корабля, ветер вдруг повернул ее по течению и поставил против носовой части судна. Лудлов заметил тогда под бушпритом[23] странное аллегорическое изображение. То была бронзовая фигура женщины. Фигура касалась одной ногой небольшого шара, в то время как другая нога изящным изгибом была поднята на воздух. Поза статуи замечательно напоминала знаменитого болонского Меркурия[24]. Она была прикрыта легкой тканью зеленого цвета, под цвет воды. При каждом порыве ветра ткань развевалась, издавая легкий шелест. Распущенные волосы обрамляли темное лицо фигуры. Глаза ее светились отблеском какого-то скрытого огня, а вокруг рта точно играла насмешливая улыбка, сообщавшая такую живость всей фигуре, что Лудлов невольно вздрогнул.

— Обман и мистификация! — пробормотал альдерман, заметив странную фигуру. — Эта бронзовая персона украдет что угодно без малейшего угрызения совести. Патрон, у вас молодое зрение, — что такое эта негодница держит на своей голове?

— Кажется, это открытая книга, страницы которой исписаны красными буквами. Уж, наверно, это не свод законов, за это я ручаюсь. Должно-быть, это список барышей, полученных от ее разбойничьих экскурсий. Право, эта фигура может смутить всякого честного человека.

Тут наконец и моряк в индийской шали обратил свое внимание на предмет, интересовавший наших друзей. Раньше он был занят осмотром оснастки судна.

— Не хотите ли прочитать девиз «Волшебницы»? — предложил он и, не дожидаясь ответа, отдал приказание матросам шлюпки, и та тотчас же остановилась как-раз под статуей, так что красные буквы были видны вполне отчетливо. Альдерман вооружился очками, и трое друзей прочитали следующее изречение:

«Хотя я никогда ничего не занимал и другим не давал взаймы, не давал и не брал, но, чтобы удовлетворить насущным нуждам друга, я готов отказаться от своих правил. Венецианский купец».

— Улыбка и бесстыдство! — вскричал Миндерт, прочитав шекспировскую цитату. — Никто не пожелает подружиться с тобою и приписывать такие чувства уважаемым коммерсантам, будь они из Венеции или из Амстердама. Друг, — прибавил он, обращаясь к Тиллеру, — пустите нас на палубу бригантины. Кончимте этот разговор, пока злые языки не извратили цели нашего визита.

— Это не уйдет от нас, не к чему торопиться. Не хотите ли еще полюбопытствовать? — сказал Тиллер, переворачивая длинной бамбуковой палкой новую страницу.

— Что же это такое, патрон? — спросил альдерман. — Женщина всегда найдет средство говорить, даже когда природа лишила ее языка.

— Есть и другие страницы, — продолжал Тиллер, — но не будем оттягивать нашего главного дела. Много хороших вещей можно прочесть в книге «Волшебницы». Я сам часто в момент досуга читаю ее и могу вас уверить, что редко встречал в ней дважды одну и ту же мораль. То же подтвердят вам и эти честные ребята.

Прибытие посетителей на бригантину не вызвало никакого волнения среди ее матросов. Моряк в индийской шали, сразу превратившийся в любезного джентльмена, при входе на палубу сердечно приветствовал гостей, как-будто только теперь увидал их. Затем он попросил позволения оставить их на минуту с целью сделать кой-какие распоряжения и исчез в одном из люков. Этим наши друзья и воспользовались, чтобы бросить беглый взгляд на окружавшую их обстановку.

Удивительная чистота царила кругом. То же самое замечалось и на всех предметах, составляющих обычное убранство морского судна. Медные части обшивки горели, как золото. Остальная часть была окрашена в красивый желтый цвет. Не было ни малейшего намека на оружие, и группы матросов, тихо бродивших по палубе со скрещенными на груди руками, совсем не походили на головорезов, — напротив, их загорелые лица имели приятное вдумчивое выражение. Среди них виднелись пожилые, волосы которых, начинавшие серебриться, обнаруживали скорее действие времени, чем боевых трудов.

Когда Тиллер возвратился, Лудлов не скрыл от него своего восторга перед тем, что он здесь увидел.

— Наша «Волшебница» не скупится для своих слуг, — заметил Тиллер. — Вы увидите, что Пенитель мог бы принять в своих каютах любого адмирала. Не угодно ли вам спуститься через этот люк и осмотреть внутренние помещения судна?

Капитан Лудлов со своими спутниками спустился следом за Тиллером вниз. Здесь Лудлов с удивлением увидел, что за исключением большого помещения, разделенного на отделения, все остальное пространство корабля было занято помещениями для офицеров и матросов.

— Нас называют контрабандистами — с усмешкой промолвил Тиллер, — а попробовали бы эти господа побывать здесь? Едва ли удалось бы им уличить нас в мошенничестве. Вот необходимое железо, вот вода, там ром ямайский, вина испанские для поддержания бодрости в матросах, но больше ничего нет. За этими перегородками провиантская камера с запасными снастями. Далее, под вашими ногами находятся отделения, но они… пусты, как ящики дамского письменного стола. Кто хочет иметь понятие о нашем грузе, пусть следит за дамскими нарядами и одеждой пасторов.

— Я постараюсь положить конец этой шутке, — ответил Лудлов, — И это время наступит, быть-может, скорее, чем вы думаете.

— Трудно догнать туман, уносимый ветром, капитан Лудлов… Кто хочет догнать нас, должен прицепиться к самому ветру…

— Мало ли перехватали вашей братии! Ветер, благоприятный для легкого судна, недостаточен для тяжелого? Поживем — увидим, что может сделать крепкая мачта, солидный корпус, здоровые руки.

— Я видел, как наша «Волшебница» погружалась в соленую воду, и как капли воды сверкали в волосах ее подобно серебряным звездам. Поверьте, нам слишком хорошо известны тропинки океана, чтобы мы направились по ложному пути. Однако, мы болтаем, как моряки пресной воды. Если вам угодно видеть Пенителя, следуйте за мною.

С этими словами моряк в индийской шали повел гостей в кормовую часть бригантины.

Глава XV

Если внешний вид бригантины поражал своим изяществом и вкусом, то еще больше можно было это сказать относительно внутреннего убранства судна. В кормовой части находились две каюты, примыкавшие к правому и левому бортам судна. Пространство между ними предназначалось для хранения легкого, но ценного груза. Далее, ближе к корме, шел ряд других каюток, меблированных в разных стилях, что отнюдь не согласовалось с характером корабля, которого общая молва называла корсаром.

В одну из указанных выше двух кают и повел Тиллер своих гостей. Спустились сначала в переднюю, где помещалась прислуга. Тиллер взял лежавший на столе серебряный колокольчик и слегка позвонил. Словно из-под земли выросла фигура молодого юнги, которому едва ли можно было дать более десяти лет.

Костюм мальчика был крайне своеобразен. В общем он походил на тот, какой в средние века носили пажи богатых сеньоров. Материалом для него служил дорогой шелк розового цвета. Золотой поясок плотно охватывал его стройную, тонкую талию. Воротник из тончайших кружев ниспадал на его плечи. Обувью мальчику служили полусапожки, украшенные бахромой и серебряными желудями. Черты его лица отличались изяществом и нежностью. Словом, мальчик мало походил на обыкновенного юнгу.

— Расходы и расточительность! — вскричал альдерман при появлении юнги. — Должно-быть, товар продавался за бесценок, когда покупали ливрею этому молодцу. Вот результат свободной торговли!

Не менее альдермана были изумлены Лудлов и Киндергук. Первый, круто повернувшись, уже хотел спросить своего провожатого, что значит этот маскарад, но тут только заметил, что моряк в индийской шали исчез. Тогда он обратился к мальчику.

— Кто ты, дитя? Кто послал тебя сюда? — спросил он.

— Господин мой приказал мне привести вас к нему, — вежливо ответил мальчик.

— Стой! У тебя, значит, есть господин. Кто он?

— Мы не знаем его имени. Когда к нам на корабль под тропиками является Нептун[25], он всегда зовет нас именем Пенителя Моря. Мы на это имя и отвечаем. Старый морской бог знает нас очень хорошо, так как мы, говорят, проходим через его владения чаще других.

— Ты уже несколько лет служишь на этой бригантине? Вероятно, ты побывал в разных странах?

— Я ни разу не бывал на земле, — задумчиво ответил мальчик, — это, должно-быть, любопытно… Говорят, земля жестка для ног; по ней трудно ходить; землетрясения образуют в ней щели, поглощающие целые города; а люди ради денег убивают друг друга на больших дорогах.

— Конечно, тебе лучше здесь, на корабле, дитя мое!.. Но твой господин Пенитель Моря…

— Тсс! — произнес мальчик, приложив ко рту палец в знак молчания и указывая на соседнюю каюту. — Сейчас мы услышим его сигнал.

Прошло мгновение, и вдруг чудный аккорд прозвучал в каюте: играли прелюдию. Скоро к ним присоединился звучный мужской голос, пропевший под аккомпанемент лютни.

Моя бригантина! Прекрасная и стройная, Убаюкивающая своей качкой; Быстрая на волнах, Легкая, как водяная птица, по ветру; Мы ускоряем твой бег, Царица вод! Дама моего сердца! Ничто быстрее и легче тебя Не несется по океану, Уверенно и спокойно; С тобой мы презираем все тайны океана, Мы смеемся над яростью бурь. Мы принадлежим тебе, Моя бригантина! Доверься рулю, Который указывает тебе путь; Глазу, который пронизывает пространство; Красному метеору, играющему вокруг тебя, Доверься без боязни, Мой дивный корабль!

— Он поет это часто, — тихо проговорил мальчик, когда звуки замерли. — Слышите? Это он зовет меня.

— Но ведь он только слегка коснулся струн.

— Это обычный его сигнал в хорошую погоду. Когда же ветер бушует в снастях и волны ревут, — он зовет громче.

С этими словами мальчик раскрыл дверь в соседнюю каюту и, указав рукой дорогу, исчез за занавесом.

Каюта, в которую вошли альдерман, Лудлов и патрон, представляла собой широкую и высокую — особенно в сравнении с размерами самой бригантины — комнату. Свет проникал в нее через два окна в корме. Две каюты, примыкавшие к ней спереди, образовали между собой углубление в роде алькова. Последний отделялся от остального пространства великолепным штофным занавесом, который в настоящую минуту был, впрочем, отдернут. Меблировка каюты носила ту же печать изящества, какая бросалась в глаза уже при наружном осмотре бригантины. У задней стены алькова, против входа в него, стояла роскошная оттоманка, крытая красным сафьяном, с целой грудой подушек. Направо и налево стояли кушетки, крытые тоже красным сафьяном. По стенам были развешаны небольшие изящные этажерки. Здесь же на столе из какого-то драгоценного дерева, стоявшем как-раз в центре алькова, лежала лютня, звуки которой только-что слышал Лудлов со своими спутниками. Были и другие предметы меблировки, удовлетворявшие скорее изнеженности, чем изящному вкусу.

Внешнее отделение имело ту же мебель и в том же стиле. Стены, обитые алым шелком, были украшены великолепными розового дерева панно, сообщавшими особенную элегантность всей меблировке. В простенках блестели зеркала. На полу была разостлана великолепная циновка. Трава, из которой она была сплетена, издавала тонкий аромат, который мог принадлежать лишь растениям, выросшим в благодатном климате юга.

Посреди алькова, у стола, стоял молодой человек, тот самый, который прошлой ночью был в павильоне Алиды. При входе Лудлова и его спутников чуть заметная улыбка пробежала по его губам. Однако, он приветствовал посетителей с такою непринужденностью, как-будто всех их видел в первый раз.

Тревожное чувство, с каким Лудлов и патрон приближались к знаменитому корсару, уступило место удивлению и любопытству. Оба они, казалось, даже забыли о цели своего визита. Напротив, альдерман имел какой-то сдержанный и недоверчивый вид и думал, повидимому, больше о результатах предстоящего разговора, чем о племяннице. Ответив на поклон мнимого корсара, они молча остановились перед ним.

— Мне сообщили, что я имею честь принимать королевского офицера, богатого и уважаемого патрона Киндергука и достоуважаемого члена городского совета — альдермана ван-Беврута, — начал молодой человек. — Не часто выпадала такая честь моей скромной бригантине, и я приношу вам сердечную благодарность.

С этими словами он вторично поклонился, и хотя вид его был при этом исполнен достоинства, друзья заметили легкую улыбку, вновь скользнувшую по его лицу.

— Наша общая обязанность, — ответил Лудлов, — постараться выполнить волю нашей повелительницы…

— Понимаю. Однако, едва ли стоит говорить, что здесь ваша королева не имеет особенного значения. Подождите, прошу вас, — прибавил он поспешно, заметив, что Лудлов хочет его прервать, — не в первый раз уже нам приходится беседовать с ее слугами. А так как я знаю, что вы прибыли сюда по другому делу, то отчего нам не поступить таким образом: представим себе, что все, что может сказать человеку моего положения самый ревностный и самый что ни на есть верноподанный офицер, было уже сказано. Пока и удовольствуемся этим, так как этот спор может быть решен в свое время и в своем месте лишь крепостью и быстротою наших судов и личною нашею храбростью. Теперь же займемся другим делом. Вас, кажется, зовут Миндерт ван-Беврут? Не пала ли цена на меха, не повысилась ли на другие товары, что я удостоился вашего визита?

— Говорят, некоторые лица с вашего корабля имели смелость высадиться в моих владениях прошлой ночью без моего ведома. Прошу вас, ван-Стаатс, запомнить наш разговор, так как это дело, быть-может, предстанет перед судом… Как я уже сказал, сударь, без моего ведома. Эти люди продавали запрещенные товары, не оплаченные пошлиной.

— Это дело скорее таможни и суда, чем ваше.

— Я начал с фактов, чтобы не было недоразумения. Но кроме этого факта, подрывающего мой кредит, со мною произошло прошлой ночью большое несчастье. Дочь и наследница старого Этьена де-Барбри исчезла из моего дома. Нам думается, что она имела безрассудство искать убежище на вашем корабле. Это уж слишком даже для контрабандиста! Ведь женщины могут быть вывозимы и привозимы без оплаты пошлин куда угодно! Так зачем же похищать Алиду из дома ее старого дяди и притом с такою таинственностью?!

— Конечно, вы имеете право это предполагать, и ваши заключительные слова делают честь вашему чувству. Я согласен, чтобы допрос был произведен во всей форме. Эти два господина, надо полагать, явились в качестве свидетелей?

— Мы явились сюда, чтобы помочь несчастному дяде и опекуну потребовать назад его племянницу, — ответил Лудлов.

Контрабандист вопросительно посмотрел на патрона, который молчаливым поклоном подтвердил слова своего товарища.

— Очень хорошо, господа. Принимаю вас в качестве свидетелей. Я до сих пор мало имел непосредственных сношений с Фемидой[26], хотя и достоин давно, по общему мнению, виселицы. Разве суд придает веру голословным обвинениям, не имеющим никаких доказательств их достоверности?

— Конечно, нет!

— Перейдем прямо к делу. Разве, кроме бригантины, нет других кораблей? Разве прекрасная капризница не может найти покровителя на одном из судов, носящих королевский флаг?

— Эта мысль приходила и мне в голову, господин ван-Беврут! — заметил молчавший до того патрон.

— Надо было решить прежде этот вопрос, а потом уже и переходить к действительно мало вероятному предположению, будто ваша племянница согласилась сделаться женой этого незнакомца.

— На что намекает господин ван-Стаатс, говоря так двусмысленно?

— Человек с чистою совестью редко говорит двусмысленно, — возразил патрон. — Я согласен с этим контрабандистом. Более вероятно, что она убежала с человеком, к которому чувствовала слишком большое уважение и которого знала, чем с человеком, совершенно ей незнакомым и притом имеющим такое темное прошлое.

— Отчего бы тогда не предположить, что она нашла убежище на ферме господина Киндергука?

— Согласие и радость! — прервал поспешно альдерман. — Чтобы сделаться женой Олофа ван-Стаатса, девушке не нужно было прибегать к таким средствам. Я бы обеими руками благословил ее и дал бы ей в придачу хорошое приданое!

— Ваши предположения вполне естественны для людей, преследующих одну и ту же цель. Господин офицер уверен, что глаза капризной красавицы изображали восхищение перед обширными и плодородными землями господина патрона. Последний, наоборот, опасается притягательной силы военного мундира и силы воображения, всецело поглощенного морем. Спрашиваю теперь вас: можно ли было на основании только этих данных выводить заключение, что гордая и избалованная девушка забудет свое положение, своих друзей, свои обязанности?

— Каприз и тщеславие! Никто не может поручиться за женщину. Им привозят с величайшим риском дорогие произведения Индии, чтобы только угодить их вкусам, а они меняют свои моды и притом легче, чем бобр меняет свой мех. Их капризы часто расстраивают всякие коммерческие расчеты. Почему бы не допустить, что подобные капризы толкнули и нашу упрямицу на безумный шаг?

Контрабандист спросил патрона и Лудлова, согласны ли они с мнением альдермана. Патрон, повидимому, согласился, судя по жесту, который невольно у него вырвался. Однако, он продолжал хранить молчание. Не то было с капитаном Лудловым. Обладая более живым темпераментом и объясняя поступок Алиды так же, как и его товарищи, он предвидел все последствия неразумного шага молодой девушки как для себя, так и для других. Кроме того, он был оскорблен не только в своих чувствах, но и как моряк, как королевский офицер.

Во время разговора контрабандиста с альдерманом он внимательно присматривался к обстановке каюты. Услышав последний вопрос, обращенный к нему и Киндергуку, Лудлов с горькой улыбкой указал пальцем на один из табуретов, украшенный искусно вышитыми яркими цветами.

— Это работа не моряка, — сказал он. — Алида не первая женщина, которая посещает ваше роскошное жилище. Но рано или поздно правосудие настигнет ваше легкое судно.

— Здесь или в другом краю мое судно, конечно, найдет современем свой конец, равно как и мы с вами. Капитан Лудлов, извиняю ваши грубые слова, так как я знаю, что они подсказаны вам сознанием вашего высокого в сравнении со мною положения. Должен вам сказать, что вы совершенно не знаете характера этой бригантины. Мы не нуждаемся в праздных барышнях, чтобы изучать вкусы женщин. Насколько я теперь вижу, это дело можно как-нибудь уладить. С вашего позволения, господа, я попробую поговорить наедине с этим честным коммерсантом; авось, он примет мои предложения.

С этими словами контрабандист позвал звуком лютни юнгу и приказал ему провести Лудлова и Киндергука к Томасу Тиллеру.

Когда это было исполнено, альдерман приступил к переговорам.

— Злословие и клевета! Твой образ действий, мэтр Сидрифт, может причинить мне еще другие потери, кроме потери репутации. Капитан «Кокетки» не очень-то верит в мое неведение относительно характера вашей бригантины. Все эти ваши шутки — это ложка рома, вылитого в полузатухший огонь: огонь вспыхивает и освещает окружающее. Впрочем, я не боюсь никакого контроля: мои книги в полном порядке.

— О, ваши книги поучительнее пословиц, поэтичнее псалмов. Но к чему этот разговор: ведь бригантина уже разгружена.

— Разгружена? Ты разгрузил павильон моей племянницы! Он теперь так же пуст, как мой кошелек. Это значит превращать самый невинный обмен в самый преступный вид торговли. Надеюсь, эта шутка прекратится теперь же, иначе она попадет на языки провинциальных кумушек.

— Вы говорите выразительно, но не ясно. Чего еще вам нужно? Мои кружева и бархат у вас в руках; атлас и парча — на дамах Мангаттана; ваши меха и деньги находятся в укромном местечке, где ни один офицер «Кокетки»…

— Довольно, довольно! К чему говорить о том, что хорошо мне известно? Вы хотите, кажется, вызвать, кроме потери моей репутации, еще и потерю моих денег; эти стены имеют ведь тоже уши, как и стены домов. Вообще, больше ни слова об этом. Если я и теряю тысячу флоринов на этой операции, то сумею перенести эту потерю. Терпение и огорчение! Разве я не похоронил сегодня утром великолепного фламандского жеребца, которого когда-либо видал свет, а слышал ли кто от меня хоть намек на жалобы? Я умею примиряться с потерями. Итак, не будем больше говорить об этом несчастном торге.

— Но ведь не будь его, не было бы ничего общего между моряками с бригантины и альдерманом ван-Беврутом!

— Тем более пора положить конец этим шуткам и выдать ему племянницу. Да, ничего подобного не было, когда был жив твой достойный отец. Его куттер всегда тихим и скромным манером входил в порт. Никаких споров при сделках не происходило. Мы полагались один на другого. И я был тогда богаче, мэтр Сидрифт! Ты же руководишься в своей торговле со мной соображениями чисто барышническими.

На лице контрабандиста мелькнула презрительная улыбка, уступившая тотчас место выражению глубокой тоски.

— Сколько раз напоминанием мне об отце ты выманивал у меня лишние дублоны!

— Мои слова вполне искренни. Что значат деньги между друзьями! Да, хорошее тогда было для меня время! Хорошее и судно было у твоего отца! Когда надо было, ничто не могло сравниться с его энергией, тогда как в обыкновенное время он имел совершенно благодушный вид амстердамского обывателя. Я раз был свидетелем такого факта: подъезжают к нему таможенные чиновники и расспрашивают его о знаменитом контрабандисте, не подозревая, что они с ним именно и разговаривают. В те времена не было этих чудовищ под бушпритом, способных смутить честного человека. Не было ничего кричащего в покрое парусов или в окраске. Не было ни пения, ни лютни. Не гнушался он никаким товаром, лишь бы тот имел какую-либо ценность. Я сам видел, как он грузил на свой корабль пятьдесят бочек можжевеловой водки, которую затем и сбыл выгодно в Англии, притом без оплаты пошлиной. Разумеется, подарки кой-кому пришлось сделать.

— Мой отец, конечно, заслуживает твоих похвал, признательный альдерман, но к чему ты все это говоришь?

— А вот к чему. Если еще суждено моему золоту переходить в твои руки, — при этих словах на лице почтенного коммерсанта невольно появилась кислая гримаса, — то не будем терять понапрасну времени. В последний год я понес большие потери. Взять хотя бы потерю чудного фламандского жеребца, который стоил мне в Роттердаме пятьдесят дукатов, не считая провоза и пошлины.

— Что же ты предлагаешь мне? — резко оборвал его начинавший терять терпение контрабандист.

— Отдай мне молодую девушку и возьми взамен ее двадцать пять дукатов.

— То-есть половину цены фламандской лошади! Нечего сказать, будет тебе благодарна Алида, когда узнает, во сколько ты ее ценишь!

— Уступка и сострадание! Ну, даю сто, только бы покончить с этим делом!

— Выслушайте меня, господин ван-Беврут. Не буду отрицать, особенно перед вами, что иногда я перехожу за пределы, установленные законом. Не в моей натуре, почтеннейший, носить английский хлопок, когда мне больше нравится флорентийский шелк, и признаюсь, что вина Гасконии мне приходятся больше по вкусу, чем простое пиво. Но, за исключением этих случаев, я строго держусь законов, а потому имей я целых пятьдесят ваших племянниц, и то не выдал бы ни единой из них, хотя бы вы предлагали за них мешки золота!

Альдерман сначала подумал, что его собеседник шутит, но тон речи контрабандиста был слишком горяч для этого. Почтенному коммерсанту казалось непонятным, что этот человек свои чувства ценит выше золота.

— Нелепость и упорство! — бормотал растерянный Миндерт. — На что тебе нужна эта несносная девчонка? Ежели же действительно нет у тебя моей племянницы, позволь тогда осмотреть корабль. Это успокоит обоих молодых людей и еще больше укрепит наши с тобой отношения.

— Охотно. Но если они откроют несколько тюков с куньим и бобровым мехом — пеняй на себя.

— Это ты правильно говоришь. Ни один дерзкий взор не должен видеть эти вещи. Ну-с, так как мы сейчас не можем притти к соглашению, то я покидаю ваш корабль, чтобы не пострадала моя репутация.

Контрабандист усмехнулся отчасти иронически, отчасти печально и небрежно пробежал по струнам лютни.

— Отведи достойного альдермана к его товарищам, Зефир! — отдал он приказ явившемуся юнге.

Кивнув затем своему гостю в знак прощания(он отпустил его, при чем снова на его лице появилось выражение какой-то затаенной тоски.

Глава XVI

Пока между контрабандистом и альдерманом шли переговоры, Лудлов и патрон беседовали на корме с моряком в индийской шали. Впрочем, разговор вели собственно капитан с моряком в индийской шали, так как он носил исключительно морской характер. Патрон, по обыкновению, больше молчал. Появление Миндерта, видимо смущенного и обеспокоенного, дало другое направление мыслям собеседников. Хотя альдерман и не совсем был уверен, что его племянницы нет на бригантине, он отвечал уклончиво на расспросы его товарищей о результатах разговора.

— Наверно, вся эта история скоро разъяснится, и Алида Барбри вернется домой. Незнакомец отрицает ее присутствие на этом корабле, и приходится верить ему. Конечно, не мешало бы поискать в каютах, не трогая груза, но, повидимому, надо верить капитану этого судна на слово за неимением лучших доказательств.

Лудлов, взглянув на облако в устьях Раритона, сказал:

— Дайте нам только дождаться восточного ветра, и мы обыщем тогда все это судно вместе с грузом.

— Тише! Вас может услышать мэтр Тиллер, и тогда, пожалуй, будет благоразумнее немедленно покинуть бригантину.

— Господин ван-Беврут! — возразил Лудлов, весь покраснев от гнева. — Вы, может-быть, уже примирились с бегством вашей племянницы, но мой долг повелевает мне истребовать от этого судна надлежащего разрешения для выхода в море.

— Не угодно ли повторить эти слова? — проговорил моряк в индийской шали, неожиданно появившись близ Лудлова.

При этом неожиданном вопросе капитан невольно вздрогнул, но тотчас же оправился.

— Сколько угодно и перед кем угодно, — надменно ответил он.

— Ловлю вас на слове. Нет более верного способа узнать все, как обратившись для этого к нашей «Волшебнице». Мы позовем ее обычным способом.

С этими словами моряк в индийской шали спокойно спустился под палубу, и вскоре оттуда понеслись стройные звуки мотива. Молодые люди слушали с изумлением и восторгом; только альдерман не разделял их чувства по причинам, которые он считал нужным скрывать.

После короткой прелюдии таинственный голос под аккомпанемент флейты запел хвалебную песнь какому-то божеству океана.

— Безумие и флейта! — пробормотал альдерман. — Это какой-то культ, от которого честному торговцу хочется бежать. Какое нам дело до всех волшебниц моря и суши?! Зачем нам еще оставаться на этом судне, раз нам известно, что Алиды нет здесь?! Ради торговли? Но здесь нет товаров. Право, по самой густой грязи твоей фермы, патрон, можно увереннее ходить, чем по палубе бригантины с такой дурной репутацией.

В те далекие от нас времена даже до известной степени просвещенные люди верили в существование различных сверхъестественных сил, имеющих будто бы влияние на нашу жизнь. Влиянием этих сил суеверные люди старались объяснить всякие изменения в своей жизни. Патрон принадлежал именно к этой категории людей и поэтому находил тайное, но глубокое удовольствие во всей происходящей мистификации.

— Неизвестно, какие будут результаты нашей поездки на бригантину, — ответил он, — но, признаюсь, я не прочь был бы еще побывать здесь. Этот Пенитель Моря далеко не таков, каким можно было вообразить его по слухам. Если мы останемся здесь еще на некоторое время, нам представится возможность исправить и дополнить его портрет. Я слыхал от покойной тетушки…

— Очаги и традиции! Добрая женщина была недурной находкой для людей подобного сорта, патрон. Как еще они не выудили у нее части вашего наследства, хотя бы в качестве вознаграждения? Но вот капитан Лудлов — человек занятой и согласится, что неприлично терять время за этой комедией.

— Я, признаюсь, сам не прочь посмотреть, чем это все кончится, — сухо ответил командир «Кокетки». — Отчего не познакомиться ближе с характером этого странного судна, раз ветер все равно не позволяет ни ему, ни моей «Кокетке» тронуться с места?

— Ох, уж это мне любопытство! — проворчал альдерман. — Всегда оно создает только затруднения! Пришла же им фантазия шутить с огнем, словно не знают, что им можно обжечься!

Несмотря на брюзжание старика, его спутники решили остаться, и упрямый коммерсант должен был покориться. Хотя главнейшей побудительной причиной, заставлявшей его стараться ускорить отъезд с бригантины, было опасение, как бы здесь его чем-либо не скомпрометировали, но надо сознаться, что и он не был вполне свободен от слабости, заставившей Олофа ван-Стаатса смотреть и слушать с таким интересом все происходившее на бригантине. Даже капитан Лудлов невольно проникался симпатией к этому судну и особенно к его матросам, степенный и скромный вид которых располагал к ним каждого.

Лудлов был хороший моряк. Он обладал, между прочим, способностью при первом взгляде на матроса угадывать его происхождение. Уже при входе на палубу бригантины он заметил, что люди ее экипажа принадлежали к различным национальностям. Между ними виднелась крепкая, приземистая фигура финляндца, дальше стоял моряк с берегов Средиземного моря, с правильными чертами загоревшего под лучами южного солнца лица. Лудлов заметил, что этот матрос бросал по временам беспокойные взгляды на горизонт.

Вскоре вновь появился Тиллер и повел своих гостей вниз. На этот раз дверь в каюту отворил сам Сидрифт. Задние окна каюты были закрыты, и таинственный полумрак царствовал в комнате. Занавес был задернут. Оставалось лишь одно небольшое окно сбоку. Дневной свет, проходя через это окно, отражался розовыми фонариками, украшавшими каюту, и придавал мебели пурпуровый оттенок.

Контрабандист принял своих посетителей с серьезным видом, хотя Лудлов уловил улыбку, пробежавшую по его выразительному лицу. Патрон смотрел на него с видом обожания. Лишь альдерман время от времени недовольно брюзжал.

— Мне сообщили, что вы желаете говорить с нашею повелительницей, — промолвил незнакомец тихим голосом. — Ее книга всегда открыта для всех желающих.

Вновь раздались звуки флейты. Занавес раскрылся. В центре алькова виднелась та же таинственная женщина, которую альдерман и его спутники уже видели снаружи бригантины: одежда, поза были те же. В руках она держала книгу, страницы которой были обращены к зрителям. Один из пальцев был вытянут вперед, как бы указывая путь бригантине. Легкая зеленая драпировка развевалась сзади нее, как бы волнуемая ветром, а на темном лице ее виднелась та же насмешливая улыбка, как и на ее бронзовом двойнике под бушпритом.

Альдерман и его друзья посмотрели друг на друга с видом немого изумления. На лице контрабандиста мелькнула торжествующая улыбка.

— Кто хочет говорить с нашей «Волшебницей», — сказал он, — пусть делает это сейчас.

— Тогда я желал бы знать, — сказал Лудлов, — не находится ли на этом корабле та, которую я ищу?

Контрабандист, игравший роль посредника в этой странной сцене, слегка поклонился и приблизился к книге «Волшебницы». Заглянув в нее, он наконец промолвил:

— В ответ на ваш вопрос вас спрашивают, точно ли вы ищете ту особу, о которой говорите?

Лудлов вспыхнул, но преодолел уколотое самолюбие и спокойно ответил:

— Да, именно ее.

— Вы моряк, а моряки свою привязанность часто переносят каждый на свое судно. Ваша любовь к той особе превосходит ли вашу любовь к судну, к профессии, надеждам, к мечтам о славе, так присущим военному?

— Моя привязанность не роняет достоинства мужчины! — ответил Лудлов после некоторого колебания.

По лицу контрабандиста пробежало легкое облако, однако, он приблизился и снова заглянул в книгу.

— Вас спрашивают еще, не нарушено ли вследствие недавнего происшествия ваше доверие к той особе?

— Нарушено, но не разрушено.

При этих словах таинственная фигура «Волшебницы» зашевелилась, и книга в руках ее вздрогнула.

— Согласны ли вы подавить свое любопытство, гордость и снова искать ее расположения к вам, не требуя объяснений всего происшедшего с ней?

— Я многое бы дал, лишь бы получить благосклонный взгляд Алиды де-Барбри, но ваши условия уронили бы меня в ее глазах. Если я найду Алиду — вся моя жизнь будет посвящена ее счастью; если нет — я до самой смерти буду оплакивать ее.

— Испытывали вы когда-нибудь чувство ревности?

— Сначала дайте узнать, есть ли у меня повод к ней! — вскричал молодой человек, устремившись к неподвижной фигуре с очевидным намерением сорвать с нее покрывало.

Моряк в индийской шали с силой гиганта удержал его.

— Никто не должен выходить из пределов уважения, — холодно сказал он.

Бешеный взгляд был ответом Лудлова. Вспомнив, однако, что он здесь беззащитен, моряк постарался подавить свое чувство.

— Испытывали ли вы когда-нибудь чувство ревности? — повторил спокойно контрабандист, как-будто ничего не случилось.

— Кто же из любивших не испытывал его?

В наступившей затем тишине явственно послышался тихий вздох… Лудлов оглянулся.

— Ваши ответы удовлетворительны, — сказал контрабандист после некоторого молчания. Обратившись затем к Олофу ван-Стаатсу, он спросил:

— Кого и что вы ищете?

— Мы прибыли сюда для одной общей цели.

— И вы ищете именно ее?

— Мне бы хотелось найти то, что я ищу.

— У вас много земель и домов. Дороже ли они для вас той, которую вы ищете?

— Я дорожу и тем, и другим, ибо кто же захочет, чтобы любимая женщина жила в нужде?

— Гм! — крикнул альдерман на всю каюту, но, спохватившись, почтительно умолк.

— В ваших словах больше благоразумия, чем жару. Испытывали вы ревность?

— Очень часто! — с жаром вскричал вместо патрона альдерман. — Я раз видел, как он застонал подобно медведю, потерявшему детенышей, когда увидел, что моя племянница кому-то улыбнулась. Философия и спокойствие! — обратился он к Олофу ван-Стаатсу. — Кто знает, не присутствует ли здесь при этом допросе Алида? В таком случае вся ее французская кровь должна вскипеть при виде вашей холодности.

— Готовы ли вы принять ее, не расспрашивая о том, что с нею было?

— Да, да, я отвечаю за это! — снова вмешался альдерман. — Ван-Стаатс привык самым точным образом исполнять свои обязательства, как самый лучший торговый дом Амстердама.

При этих словах книга в руках неподвижной фигуры снова задрожала, но, казалось, это движение не выражало удовольствия.

Снова раздались звуки флейты, и занавес закрылся. Вслед затем послышался сильный удар, как-будто кто-то с силой затворил дверь, и все стихло.

— Не многие из ваших флотских видели нашу «Волшебницу», — сказал контрабандист, обращаясь к Лудлову.

— Твоя «Волшебница», твоя бригантина, да и ты сам — большие, видно, забавники. Посмотрим, долго ли вы будете смеяться над таможней!

— Мы уверены, что вы получите ответы на свои вопросы. Бравый Тиллер свезет вас всех на берег. Мимоходом можете заглянуть в книгу «Волшебницы». Я не сомневаюсь, чго она скажет вам что-либо на память о посещении.

Контрабандист слегка кивнул головой и отпустил своих гостей. Впрочем, на прощанье он незаметно оглянулся, желая, повидимому, узнать, какое действие произвело на наших друзей это свидание.

Альдерман, Лудлов и патрон молча сели в шлюпку, не проронив ни одного слова. Отойдя на небольшое расстояние от бригантины, Тиллер сказал с самодовольной улыбкой, оглядывая ее стройный корпус и снасти:

— Есть много кораблей на огромной поверхности океана, но никогда еще не было такого красавца. Капитан Лудлов, вы служите своей королеве, мы верны своей «Волшебнице». Пусть каждый остается верен своей повелительнице. Не угодно ли вам еще раз заглянуть в книгу?

Лудлов утвердительно кивнул головой, и шлюпка приблизилась к изображению, бывшему на носу бригантины.

— Вы первый сделали вопрос и первый же должны получить ответ, — сказал Тиллер. — Наша «Волшебница» говорит главным образом стихами, выбирая их из произведений наших старых писателей.

— Что это значит? — спросил с живостью капитан Лудлов, прочитав следующую фразу:

«Посмотрите: та, которую вы обвиняете, возвращена вам. Любите ее, Анджело! Она открылась мне, я знаю ее добродетель».

— Слова совершенно ясны, но мне бы хотелось, чтобы кто-либо другой сообщил мне о том, кого я люблю!

— Тс! Какая у вас пылкая кровь. Эти комментарии излишни. Теперь вы, господин патрон, поверните следующую страницу.

Олоф ван-Стаатс нерешительно поднял свою мускулистую руку. Страх и любопытство читались в его глазах. Он громко прочитал:

«Я хочу сделать вам предложение, которое очень важно для вашего благополучия. Если вам угодно благосклонно выслушать его, то мое будет вашим, ваше — моим… Итак, пойдемте в наш дворец, где мы покажемте, что скрыто от глаза, но что каждый должен был бы знать».

— Это еще лучше. Как! Мое будет твоим, твое — моим!

— Это в самом деле мера за меру, патрон! — радостно вскричал альдерман. — Нет обмена более справедливого, как обмен равноценностями. Вот за это спасибо! Теперь, мэтр Тиллер, нам можно возвратиться домой. Там, должно-быть, и есть дворец, на который намекают стихи. Что скрыто: это, должно-быть, Алида. Ах, мучительница! Играть с нами в жмурки только ради удовлетворения своего женского тщеславия! Трогайте же, мэтр Тиллер, и примите нашу благодарность за услуги.

— Очередь за вами, почтенный! Палка к вашим услугам.

— Но я презираю, любезный друг, праздное любопытство и довольствуюсь тем, что имею, — возразил альдерман. — Довольно с меня знать содержание моих торговых книг и положение рынка, вот и все.

— Бросьте шутки! Повертывайте живее страницу, и вы узнаете, принесет ли пользу вам недавний визит.

Альдерман медлил, но слова Тиллера как-будто намекали на будущие выгоды его тайной торговли. Это соображение превозмогло его нерешительность. Он взял палку и перевернул страницу. На ней было написано:

«Объявите это во всем городе».

Альдерман упал на скамейку шлюпки и расхохотался.

— Объявить мне! К чорту эти объявления! Ваша дама, мэтр Тиллер, не лучше всякой другой. Я не верю в волшебство и не придаю веры ее словам. Пусть что угодно говорят обо мне в городе, в деревне, в Голландии, в Америке, — никто не сможет поколебать моего кредита. Советую зажать ей рот, так как я больше ни единого слова от нее слышать не намерен.

— В ее книге заключается лишь самая чистая истина. Капитан Лудлов, вы можете вернуться на ваш крейсер. Позади этого мыса вас дожидается шлюпка с матросами, которых вы считали погибшими для вас. Остальное предоставим нашему искусству и, наконец, ветру. Прощайте.

Когда наши друзья высадились на берег, моряк в индийской шали поворотил шлюпку назад, и через минуту она уже качалась на кормовых талях бригантины.

Глава XVII

В то же утро на берегу бухты Коув находился наблюдатель, хотя и не совсем понимавший то, что происходило на его глазах, но не упускавший из виду ни одного обстоятельства. Это был негр Бонни, управляющий владениями альдермана в Луст-ин-Русте, всецело посвященный альдерманом в его негласные отношения к бригантине. Да и вообще обо всем, что происходило в вилле и ее окрестностях, знал Бонни. Так и теперь.

Занятый работами в саду, он тем не менее очень хорошо заметил, как Эразм вел своего господина и его спутников по ту сторону пролива. Видел, как все они покинули мыс и направились к бригантине. Все это окончательно сбило с толку старого слугу. Обыкновенно такого рода визиты делались в глубочайшей тайне, и негр недоумевал, куда девалась обычная осторожность его господина. Его удивление возросло, когда он на борту бригантины заметил даже капитана королевского крейсера.

Любопытство негра не уменьшилось и тогда, когда он увидел, что наши друзья возвращаются с бригантины. Собравшись снова под тенью дуба, они имели, очевидно, серьезное совещание, после чего отправились на северную сторону мыса, где и скрылись за кустарником вместо того, чтобы спуститься, как он ожидал, по берегу бухты к проливу.

Тогда Бонни сосредоточил свое внимание на бухте. Здесь прежде всего его взгляд остановился на легких, изящных очертаниях бригантины. Казалось, на ней не было ни одной человеческой души. Недалеко от нее, за песчаною косою, отделявшею пролив от бухты, так же мирно покачивался на волнах крейсер «Кокетка». Повидимому, крейсер и не подозревал о таком близком соседстве, что и не удивительно, так как берег бухты был покрыт кустарником, а коса заросла дубом и сосною.

Переведя взгляд на берег, Бонни увидел, как из-за кустарника показалась шлюпка и направилась к «Кокетке». Его, впрочем, не удивило это обстоятельство, так как он уже знал о захвате контрабандистом этой самой шлюпки и ее матросов. Он только ломал себе голову, стараясь объяснить причины такого маловероятного союза, который, очевидно, заключили альдерман и капитан Лудлов.

Между тем облако в устьях Раритона стало подниматься, хотя ветер дул попрежнему с востока. Стало свежо. Шум прибоя усилился. В этот момент шлюпка достигла бортов крейсера, поднялась на тали и исчезла в темной массе корабля, после чего последний погрузился в прежнюю дремоту. Так, по крайней мере, казалось негру, но не так было в действительности. Отдаленность мешала ему видеть те неясные фигуры, которые появились на снастях «Кокетки». Через минуту они исчезли, и негру показалось, что паутина снастей сделалась как бы гуще. В эту минуту облако над Раритоном разверзлось, блеснула молния, и отдаленный гром зловеще прокатился по воде. Должно-быть, это было сигналом для крейсера, так как Бонни, переведя глаза снова на корабль, увивал, что на нем уже были подняты все три марселя, под действием которых «Кокетка» начала шевелиться подобно орлу, расправляющему свои крылья. Ветер задул порывами, и судно бросалось из стороны в сторону, как бы стремясь освободиться от тисков якорей. Но вот подул западный ветер. Судно накренилось, встав против ветра, и минуты две неподвижно стояло на месте. Тем временем реи повернулись, один за другим стали взлетать паруса, и под их белоснежным облаком «Кокетка» понеслась с быстротою птицы.

При виде грозной опасности бригантина не обнаружила никаких признаков тревоги. А между тем последняя шла разом с двух сторон: с одной стороны приближалась буря, с другой враг еще более страшный: крейсер.

«Кокетка» летела с быстротою, вполне оправдывавшею ее название. Нос ее был обращен к северу, и можно было думать, что она обогнет мыс и выйдет в открытое море. Однако, описав полукруг, крейсер повернулся по направлению к вилле альдермана, и тогда всякие сомнения исчезли: судно капитана Лудлова двигалось прямо на бригантину.

На бригантине царило полное спокойствие. Время от времени она поворачивалась, следуя менявшемуся постоянно воздушному потоку. Так охотничья собака поднимает голову, прислушивается к отдаленным звукам или втягивает в себя воздух, стараясь уловить случайно принесенный ветром запах.

Так как глубина воды в проливе в то время была достаточной для прохода крупного судна, то в душу верного Бонни уже закралось опасение, как бы скоро не пришел конец торговым операциям его господина с бригантиной. Единственной надеждой на спасение последней у него оставалась еще перемена погоды, все признаки которой были налицо.

Облако, покинув устье Раритона, мчалось на запад с ужасающею быстротою. Пахло грозой. Редкие капли дождя падали по временам из тучи. Бешеные порывы ветра налетали на потемневшую и вспененную поверхность моря. Несмотря на это, «Кокетка» не уменьшила ни на дюйм поверхность своих парусов. Она бесстрашно мчалась вперед, управляемая опытной и искусной рукой. Сотня глаз с ее палубы спокойно наблюдала причудливую игру света и теней, которая отражалась и на цвете воды. Капитан судна мог быть доволен доверием, которое питал к нему экипаж.

Лудлов прохаживался по палубе, наружно спокойный, но внутренно волнуемый чувствами, имевшими мало отношения к его служебному долгу. Приближавшаяся буря почти не останавливала его внимания. Чаще бросал он взгляды на бригантину, которая уже отчетливо виднелась вдали.

Возгласы матросов дали знать, что и они, наконец, поняли, к какой цели направлялась их «Кокетка».

— Какая красавица эта бригантина! — проговорил первый лейтенант, почтительно обращаясь к капитану. — Это и есть, должно-быть, контрабандист? На нем нет никакого флага.

— Напомните ему его обязанность, — рассеянно ответил Лудлов, едва ли сознававший, что говорит вслух. — Надо научить корсаров уважать наш флаг.

Грохот пушечного выстрела заставил очнуться Лудлова и вспомнить о действительности.

— Выстрел сделан боевым зарядом? — спросил он тоном упрека.

— Да, только направлен в воздух. Надо им показать, что мы не спим.

— Я не хочу наносить вреда этой бригантине, даже если бы она была контрабандным судном. Позаботьтесь, чтобы ее не трогали без прямого моего приказания.

— Действительно, лучше всего захватить такого красавца живым. А, наконец-то послушался! Белый флаг! Неужели это француз?!

Лейтенант, взяв подзорную трубу, спокойно приставил ее к глазам. Но скоро, опустив руку, он, повидимому, стал перебирать в памяти те флаги, которые приходилось ему видеть в течение долгой своей службы.

— Этот мошенник, надо полагать, прибыл из каких-то неведомых стран. В жизнь свою не видал подобного флага: белое поле с изображением какой-то женщины в середине. Клянусь жизнью! Точно такая же фигура видна под его бушпритом. Не угодно ли убедиться собственными глазами, капитан?

Лудлов взял бинокль и убедился в истине слов своего помощника. Возмущенный дерзостью контрабандиста, он молча возвратил трубу лейтенанту.

Второй лейтенант, уже пожилых лет, слышавший этот разговор, отвел глаза от облака, на которое все время пристально смотрел, и обратил наконец внимание на предмет, возбудивший такой интерес в его товарищах.

— Бригантина с половинной оснасткой, с брамстеньгой, отогнутой назад. А, узнаю друга! Я тридцать шесть часов гнался за ним в Ламанше, и не далее, как в прошлом году. Мошенник кружился вокруг нас, словно дельфин: то спереди, то сбоку, то сзади. Теперь он заперт в бухте. Однако, держу пари, что он ускользнет от нас. Капитан Лудлов, эта бригантина не что иное, как пресловутый Пенитель Моря.

— Как! Это Пенитель Моря?! — воскликнуло сразу двадцать голосов.

— Я готов подтвердить это. Да вот, если хотите, подробное описание, которое я составил во время погони за пиратом.

Сказав это, старый моряк вынул из кармана табакерку, раскрыл ее и, предварительно сняв лежавшие сверху разные записки, вытащил клочек бумаги, весь испачканный табаком.

— Ну-с, — продолжал он, — вот насколько возможно точное описание этого корабля. Слушайте: «Не забудьте привезти кунью муфту для мистрисс Тризай… Купи ее в Лондоне…» Это не то!.. Господин Луфф, я приказал вашему юнге наполнить мою табакерку свежим табаком, а он перемешал, надо полагать, все мои документы. — И, роясь в своей табакерке, старик продолжал: — Что делать! Юность! Ах, вот где: «Пенитель Моря. Нижние паруса отогнуты назад. Очень высокие стеньги. Вес небольшой. По красоте нет ему равного. В легкий ветер снаружи большого паруса подымает бикет. Сидит в воде мелко. На носу украшение в виде женщины»… Вот описание, и вы теперь можете проверить по оригиналу.

— Пенитель Моря! Пенитель Моря! — повторяли на все лады теснившиеся вокруг старика матросы.

— Пенитель или бегун, он теперь у нас в руках, так как с трех сторон пески, а навстречу ему ветер! — вскричал первый лейтенант. — Вы будете иметь случай, мистер Тризай, пополнить ваши заметки, когда мы взойдем на палубу этой бригантины.

Старый штурман с сомнением покачал головою и затем всецело ушел в наблюдение над облаком.

В этот момент «Кокетка» приблизилась к проливу, идущему в бухту. Теперь она находилась от бригантины в расстоянии нескольких сот саженей. По знаку капитана были убраны все легкие паруса. Оставлены лишь марселя и большой фок-парус. Дальше итти лоцман наотрез отказался. Надо было прежде узнать, достаточна ли в проходе глубина воды, чтобы позволить пройти такому крупному судну, как «Кокетка». Состояние погоды делало осторожность вдвойне необходимой. Как ни стремился Лудлов вперед, он все-таки должен был уступить голосу благоразумия. Подозрительной была та кажущаяся беспечность, с какой бригантина относилась к появлению врага. Очевидно, она имела к тому веские основания.

Один офицер предложил спустить на воду все гребные судна, на которых и атаковать немедленно бригантину. Но Лудлов нашел этот план слишком рискованным. На самом же деле он боялся сделать ту, которая овладела всеми его помыслами, свидетельницей кровавых сцен боя, неизбежных в подобных случаях. Лудлов решил сам лично отправиться на промерку прохода. Спустили шлюпку, подняли на ней парус, и командир «Кокетки» отправился вместе с Тризаем и лоцманом удостовериться, насколько близко можно подойти к контрабандисту. Сверкнувшая молния, сопровождавшаяся сильным ударом грома, напомнила ему о необходимости спешить. Шлюпка быстро летела по вспененным волнам бухты, а Тризай с лоцманом усердно бросали лот и подсчитывали глубину.

— Прекрасно, — проговорил Лудлов, убедившись, что «Кокетке» можно свободно пройти пролив. — Теперь хотелось бы мне поближе взглянуть на бригантину. Я не очень-то доверяю ее кажущемуся спокойствию.

Шлюпка приблизилась к бригантине.

— А, вот эта фигура со злобной улыбкой и дерзким видом! — пробормотал тихо Тризай. — Я узнаю ее книгу и зеленое покрывало. Но где же ее любимцы? На корабле как-будто все вымерло. Вот был бы удобный случай взобраться на палубу и сорвать этот дерзкий флаг, если бы…

— Что если бы?.. — спросил Лудлов, которому в первое время не приходила в голову эта заманчивая мысль.

— Говоря по правде, я готов лучше иметь дело с французским фрегатом, хотя бы он был унизан бесчисленными пушками… Ах!

Ослепительная молния осветила на мгновение темное лицо «Волшебницы» и придала удивительную жизненность ее чертам. Оглушительный грохот прокатился по воздуху. Ветер яростно завыл в снастях бригантины. Буря грозила разразиться с минуты на минуту. Обеспокоенный за свой корабль, Лудлов взглянул на него. Его реи были покрыты как бы суетившимися муравьями. Там, очевидно, крепили паруса. Шлюпка быстро повернулась.

— Вперед, если дорога вам жизнь! — бешено закричал моряк.

Удар весел — и шлюпка разом на несколько саженей отлетела от бригантины. Необходимы были отчаянные усилия, чтобы достигнуть крейсера пока еще не разразилась буря.

Едва Лудлов вступил на палубу, как шквал с яростью бросился на паруса крейсера. Началась отчаянная борьба людей с разъяренной стихией. Капитан всецело погрузился в свои обязанности, позабыв на время и о самой бригантине. Громовым голосом, заглушавшим рев урагана, он отдавал приказания. Море превратилось в сплошную массу пены. В воздухе стоял такой шум, точно тысячи телег мчались во весь дух по мостовой. Огромная масса воды хлынула на палубу. Судно накренилось. Но это продолжалось лишь мгновение. Следующую секунду оно уже выпрямилось и рванулось вперед. Послышалась команда повернуть судно по ветру. Сначала крейсер, лишенный парусов, плохо повиновался рулю. Но едва нос его стал опускаться, как подхваченный ветром корабль полетел вперед с ужасающей быстротой. В то же мгновение туча разразилась ливнем, шум которого смешался с шумом урагана. Кругом — лишь полосы дождя, падавшего в кипевшее пеной море.

— Вот и берег. Мы несемся мимо, как скаковая лошадь! — вскричал Тризай, весь мокрый и походивший со своей седой бородой на Нептуна.

— Приготовить якоря! — приказал Лудлов.

— Есть! — ответил Тризай.

Лудлов сделал знак рулевым повернуть корабль против ветра. Когда это было исполнено, и ход судна значительно уменьшился, два якоря с шумом упали в клокочущую бездну. Судно остановилось без особенного толчка и его живо закрепили.

Когда этот опасный маневр был благополучно закончен, офицер и команда переглянулись как люди, только-что избежавшие смерти. В воздухе просветлело. Стали видны сквозь частую сетку дождя окружающие предметы.

Когда опасность миновала, взоры всех как-будто по команде устремились на бухту. Там ничего не было видно: бригантина исчезла. Единодушный крик вырвался у всех.

— Что сделалось с Пенителем Моря? Куда он девался? — восклицали матросы, напрасно стараясь увидеть какие-нибудь признаки обломков корабля.

Кругом, насколько хватал глаз, виднелись сквозь покрывало дождя взволнованные седые валы. Спустя уже час, когда океан стих и сделалось совсем светло, Лудлову показалось, что он видит вдали, на горизонте, мачты корабля, но без парусов. Бросив, однако, новый взгляд, он уже ничего не увидел.

Глава XVIII

На следующий день погода установилась ровная. Ветер дул с океана. Было туманно. Море лениво плескалось у берегов. Уже перевалило за полдень. «Кокетка» стояла на якоре у мыса. По заливу то тут, то там мелькали белые паруса рыбачьих лодок. Окна виллы были раскрыты. Царило обычное оживление, указывавшее на присутствие хозяина. Действительно, альдерман расхаживал по лужайке в сопровождении капитана Лудлова и патрона.

Мысли Лудлова всецело сосредоточились на отсутствующей племяннице альдермана, о чем можно было заключить и по тем нетерпеливым взглядам, которые он не раз бросал на павильон. Замечательно, что на этот раз патрон мало обращал внимания на окна, в былое время заставлявшие его изменять своему обычному хладнокровию.

— Собственность и скромность! — сказал альдерман в ответ на замечание, сделанное одним из молодых людей. — Я же вам говорю в двадцатый раз, что Алида возвратится к нам такой же, как всегда, прекрасной и… упрямой. Вы оба для меня одинаково приятные молодые люди. К обоим вам я питаю глубочайшее уважение. И если моя племянница пойдет вместе с капитаном по жизненному пути, это обстоятельство нисколько не умалит дружбы между сыном старика ван-Стаатса и Миндертом ван-Беврутом. Притом мы сродни, так как наши бабушки — родные кузины.

— Не могу претендовать на вашу племянницу, — ответил патрон. — Она ясно дала мне понять свои чувства.

— Пустое! Минутный каприз! В жилах молодой девушки течет горячая кровь. Ей хочется, чтобы вы поживей ухаживали за ней. Вот и все! Если бы каждую сделку признавали несостоявшейся только потому, что контрагенты с первого раза не могли сойтись, невозможно было бы торговать. Подождите немного, и я уверен, что в конце концов девушка склонится на голос благоразумия. Ведь не ведьма же она и не улетела в трубу! Но вот капитан Лудлов смотрит на море. Уже не надеется ли он, что моя племянница выйдет к нему из воды в образе сирены?

Лудлов молча указал рукою на океан. Альдерман с патроном взглянули и сделались свидетелями явления, которое при их суеверии показалось сверхъестественным.

Воздух в тот день был насыщен туманом или, вернее, легкими парами. Если в такую погоду наблюдатель смотрит на море с какого-нибудь возвышения, то он не может различить горизонта. Вода и воздух в дальнем плане сливаются для него в одну белую массу. И тогда все предметы, которые он видит вдали, представляются его взору как бы плывущими по воздуху. В таком именно виде представился и нашим друзьям корабль с распущенными парусами, который они отыскали вдали по указанию капитана Лудлова.

— Этот корабль несется по воздуху! — вскричал пораженный изумлением альдерман. — Как подумаешь, и в наше время встречаются чудеса!

— Хотя я вообще мало расположен верить в чудеса, — произнес с важным видом патрон, — но теперь бы подтвердил, что судно в самом деле плывет по воздуху.

— Вы оба ошибаетесь, — возразил Лудлов, — это просто-напросто бригантина. Господин ван-Бевруг, крейсер ее величества сейчас выходит в море.

Лицо альдермана вытянулось. Он заговорил было что-то о добродетели терпения, выгодах твердой земли, но, увидев, что решение Лудлова было непоколебимо, с крайнею нерешительностью выразил всю готовность лично отправиться на поиски своей племянницы. Через полчаса все трое очутились на берегу Шрюсбери, где их уже ожидала шлюпка с «Кокетки».

— Прощайте, Франсуа! — сказал альдерман, обращаясь к слуге, стоявшему на берегу. — Смотрите за мебелью в комнатах барышни. Она там еще понадобится.

— Но, господин Беврут, если бы море было приятнее, мне бы хотелось следовать за мадемуазель Алидой, как того и требует мой долг. Никто в семействе Барбри не любил моря. Как же, однако, поступить? Я погибну от качки на корабле, но и оставаясь здесь, я умру от тоски.

— Тогда поезжайте с нами, Франсуа! — сказал Лудлов. — Вы узнаете, что море не так страшно, как вы думаете.

Лицо старого слуги, решившегося последовать приглашению капитана, выражало такое томление, что матросы, сидевшие за веслами и втайне посмеивавшиеся над беднягой, уже ожидали у последнего припадка морской болезни.

Лудлов, сочувствуя страданиям несчастного слуги, ободрял его взглядом. Наконец Франсуа, совершив благополучно посадку в лодку, счел приличным сказать комплимент той стихии, о которой он прежде отзывался в несколько пренебрежительном тоне.

— Море, господин капитан, — обширное поприще славы, — говорил он с видом уважения. — Только я должен сознаться, что фамилия Барбри всегда предпочитала сушу.

— Не мешало бы и твоей капризной госпоже помнить это, — раздраженно заметил Миндерт. — Не унывайте, патрон! Молодая девушка просто хочет испытать ваше терпение. Морской воздух не окажет дурного влияния ни на ее красоту, ни на ее кошелек. Капитан Лудлов, вам, должно-быть, приятно то предпочтение, которое она оказала морю?

— Да, — ответил тот иронически, — если бы это предпочтение не заходило слишком далеко. Но что бы с ней ни случилось, наша обязанность вырвать ее из преступных рук… Я любил вашу племянницу, ван-Беврут, и… Вперед, матросы! Заснули вы, что ли, на веслах? — вдруг громко и повелительно скомандовал Лудлов.

Разговор оборвался. Было ясно, что Лудлов не только не имел ни малейшего желания продолжать его, но и крайне досадовал на себя за признание, неожиданно для него самого сорвавшееся с языка. Молчание не прерывалось вплоть до того времени, пока пассажиры не достигли «Кокетки».

Вот что, между прочим, было записано в тот день в корабельном журнале: «6 июня 17…г. Крейсер „Кокетка“ в 7 часов вечера обогнул Сэнди-Гук при легком северо-восточном ветре. Курс на юго-запад. Корабль под лиселями правого борта делал 6 узлов в час. На востоке замечено под парусами грот-мачты судно, готовое, повидимому, тронуться в путь. Предполагают, что это и есть пресловутая „Морская Волшебница“, которая так странно ускользнула вчера от нас. Если будет ветер, предстоит погоня за ней. Пассажиры: Миндерт ван-Беврут, альдерман города Нью-Йорка; Олоф ван-Стаатс, эсквайр, называемый обыкновенно патроном Киндергуком, и один старый чудак, одетый в подобие морской куртки; смотрит постоянно так, как-будто его тошнит; зовут его Франсуа. В общем тройка, можно сказать, единственная в своем роде и, повидимому, по вкусу капитану».

Солнце уже закатилось. Тень от прибрежных холмов все дальше и дальше уходила в море. Наступила прекрасная ночь, только более темная, чем обыкновенно бывает на океане.

Лудлов прохаживался по палубе, бросая время от времени взгляды в сторону предмета своего преследования. На потемневшем горизонте отчетливо рисовался стройный рангоут бригантины с паутиной снастей, вызывая в душе капитана и восхищение, и тайную зависть. Нос бригантины был обращен прямо к ветру и в сторону идущей на него «Кокетки». И опять там виднелась таинственная фигура с книгой, обращенной навстречу любопытным взорам, и с пальцем, который как бы указывал в даль океана. Опершись на гамак, Лудлов задумчиво смотрел на эту фигуру, но легкое движение гамака вывело его из задумчивости. Повернув голову, он увидал старика Тризая, которого Лудлов уважал, как опытного моряка, сожалея, что судьба ничем не вознаградила человека, достигшего такого почтенного возраста.

— Сегодня у нас будет темная ночь, мистер Тризай! — сказал Лудлов, снова повернувшись к бригантине. — Нам надо поднять еще парус, чтобы не упустить негодяя из виду.

Старый моряк улыбнулся и с сомнением покачал головою.

— Долго придется нам работать на реях, прежде чем наша «Кокетка» настигнет контрабандиста. Мы были достаточно близко от него, а что из этого вышло?! Я знаю дисциплину, капитан Лудлов. Умею молчать, когда нужно; умею высказывать свое мнение, если этого требует командир. А это мнение в настоящую минуту не сходно с тем, которого придерживаются другие офицеры, — честные ребята, правда, но все же неопытная молодежь.

— Какое же ваше мнение? Ход корабля, кажется, хороший, парусность прекрасная…

— Конечно, наш корабль ведет себя, как скромная, благовоспитанная девица. Но если бы у старого Тома Тризая был корабль, и если бы этот корабль находился именно здесь, я знаю, что сделал бы его командир.

— Что же именно?

— Он пошел бы на всех парусах по ветру.

— То-есть к югу? Но ведь корабль, за которым мы гонимся, стоит на востоке.

— Кто знает, сколько времени он простоит на том месте? Я слышал в Йорке, что ближе к берегу стоит французский корабль таких же размеров, как и наша «Кокетка». Правда, война почти окончена, но отчего бы нам его не захватить? Это принесет нам больше выгоды, чем погоня за бригантиной с напрасным трепанием парусов. Придется дважды починить корабль прежде, чем нам удастся схватиться с ней. Воля ваша, действуйте, как хотите, но таково, по крайней мере, мое мнение.

— Не знаю, Тризай, — ответил Лудлов, взглянув вверх, — отчего бы нам не иметь удачи? У нас все в порядке. Ход чудесный.

— О быстроте этого мошенника вы можете судить по его беспечности, чтобы не сказать больше. Посмотрите, он ждет нас так же уверенно, как военный корабль. Он надеется, как видно, единственно на свои паруса. Я уверен, что и вчера он преспокойно прошел через пролив в то время, как мы валандались с парусами. Словом, я готов скорее гнаться за каким угодно неприятельским судном, но только не за этой бригантиной, летающей подобно птице.

— Вы забываете, мистер Тризай, что я был на этой бригантине и изучил ее.

— Да, у нас говорили об этом; только подробности не известны, — сказал старик, и в голосе его прозвучали нотки любопытства. — Должно-быть, она прекрасно отделана внутри, судя по ее наружному виду.

— Корпус ее превосходный. Оснастка удивительная.

— Я это чувствовал. Тем более командир должен беречь ее. Говорят, самомнение губит людей… Однако, ночь делается что-то очень темной. Нам надо смотреть за мошенником в оба… Да, гордость погубит этого корсара. С своей стороны, я не очень осуждаю этого сорта людей. По-моему, контрабандная торговля — просто состязание в силе, ловкости, уме. Кто сумеет ускользнуть, тот — победитель. Кто попадется, тот делается призом. Этим я отнюдь не хочу сказать, что надо дать им полную волю. Я утверждаю только, что на свете найдутся люди похуже их.

— Ну, хорошо! — проговорил рассеянно Лудлов. — Я постараюсь на свободе обдумать ваши идеи. А теперь займемся охотой. Моя подзорная труба ясно показывает, что бригантина подняла лиселя и готовится двинуться в путь.

Тьма между тем все более и более сгущалась, и явилось опасение, как бы, воспользовавшись ею, корсар не улизнул. Люди, стоявшие на реях, лишь по временам могли различить очертания бригантины.

Лудлов пошел на корму, где его уже ждали пассажиры.

— Благоразумный человек должен попытаться действовать хитростью, если нельзя взять силою, — сказал альдерман. — Хотя я и не моряк, однако, знаком с морем, так как мне во время поездок в Роттердам приходилось семь раз пересекать океан. Мы отнюдь не старались насиловать природу. Когда ночи делались темными, как сегодня, мы спокойно дожидались рассвета и таким образом благополучно приходили в порт.

— Но вы видите, что бригантина подняла паруса? Если мы не желаем упустить ее из виду, то должны и с своей стороны сделать то же.

— Никогда нельзя предугадать перемену погоды, раз нельзя различить за темнотою цвет облаков, Я знаю Пенителя Моря… по слухам, конечно. По моему мнению, надо бы сейчас же зажечь сигнальные огни в предупреждение столкновения и мирно дожидаться завтрашнего дня.

— Что это такое? На бригантине зажгли сигнальный огонь. Оказывается, нам облегчают погоню! Это неслыханная дерзость. Смеяться над одним из самых быстрых крейсеров английского флота! Господа, осмотрите, все ли в порядке. Натяните лучше паруса.

Приказание было исполнено, и мертвая тишина сменила недавнее оживление. На бригантине действительно горел огонек и таким образом снимал с офицеров мучительную обязанность наблюдать за судном, которого нельзя было видеть в темноте, хотя, с другой стороны, они были чувствительно задеты таким явным пренебрежением к ним Пенителя Моря.

— Кажется, мы приближаемся к нему, — сказал вполголоса нетерпеливый капитан. — Пусть все хранят полное молчание. Мошенники нас и не подозревают. Приготовить все для абордажа. Пусть несколько человек будут готовы броситься на ее палубу по первому сигналу. Я сам их поведу, — быстро приказывал Лудлов, стараясь говорить как можно тише.

«Кокетка» продолжала итти с прежней быстротой. Ветер плотно надувал ее отяжелевшие от ночной росы паруса. Глубокое молчание царило на палубе. Даже офицеры стояли неподвижно, как изваяния.

— Ночь такая темная, что нас оттуда не видят, — сказал Лудлов стоявшему около него второму лейтенанту. — Бесспорно, он потерял нас из виду. Держите круче к ветру, мы сейчас должны взять на абордаж его.

— Должно-быть, Пенитель лишился рассудка! — ответил лейтенант. — Не видите ли вы, капитан, с какой стороны нос бригантины?

— Ничего не вижу, кроме фонаря. Такая тьма кругом, что я едва различаю свои паруса. Впрочем, впереди, направо, кажется, виднеются реи.

— Это наши собственные. Я их приготовил на всякий случай, если потребуется поворотить на другой галс.

— Не слишком ли близко от бригантины мы держим курс?

— Можете стать ближе к ветру. Круче, круче, иначе мы разобьем его.

Отдав это приказание, Лудлов поспешил к носу. Там стояли матросы, готовые броситься вперед по первому приказанию. Лудлов еще раз напомнил им, чтобы они овладели бригантиной во что бы то ни стало, но к насилиям без крайней к тому необходимости не прибегали… Повторив еще раз строжайшее запрещение бросаться в каюты, он в конце концов выразил желание захватить Пенителя Моря живым.

Тем временем судно приблизилось к фонарю. Тщетно Лудлов искал бригантину, чтобы ориентироваться в ее положении. Не видя ничего, капитан решил положиться на случай.

— Абордаж! — громко скомандовал он. — Бросайте как можно дальше крючья! Держитесь ближе к носу! Смелее, друзья!

Матросы бодро вскочили на передние снасти, готовясь отсюда перескочить на палубу бригантины. «Кокетка» наклонилась к фонарю, потом выпрямилась и пошла, повидимому, рядом с бригантиной. Крючья брошены, и каждый, затаив дыхание, стал ждать толчка. В это мгновение фонарь слегка закачался и вдруг потух. «Кокетка» свободно прошла вперед. Послышался всплеск от упавших в воду крючьев. Насколько хватал глаз, кругом ничего не было видно. Бригантина сгинула.

Капитан Лудлов несколько минут прохаживался по шканцам[27], отдавая приказания лейтенанту, так же, как капитан, смущенному неудачей. Паруса убрали. Судно повернули по ветру, подвели ближе к берегу и стали дожидаться рассвета.

Глава XIX

Альдерман и патрон с напряженным вниманием следили за всеми движениями «Кокетки». Радостное восклицание сорвалось у ван-Беврута, когда он заметил, что бригантина исчезла.

— Что за надобность гнаться за этими светящимися мушками океана? — прошептал он на ухо своему товарищу. — Я знаю, по слухам, конечно, этого Пенителя. Ловкость его еще издали бросается в глаза подобно летящей ракете. У королевы нет судна, которое догнало бы контрабандиста. Так к чему же понапрасну утомлять беднягу?

— Капитан Лудлов имеет в виду кое-что другое, кроме бригантины, — отвечал патрон многозначительным тоном. — По его мнению, там находится Алида, и эта мысль придает ему жару.

— Как вы равнодушно говорите об этом, господин ван-Стаатс… Слушая вас, трудно поверить, что вы жених Алиды. Или я должен понимать ваши слова в том смысле, что вы раздумали жениться на моей племяннице?

— Выслушайте меня спокойно, ван-Беврут. Я буду говорить откровенно. Ваша племянница отдает предпочтение другому. Это несколько охладило мое к ней чувство.

— Было бы в высшей степени странно, чтобы такая пылкая любовь осталась без вознаграждения! Чтобы покончить с этим вопросом, позвольте прямо спросить вас, изменились ли ваши намерения относительно Алиды?

— Я не изменил, а окончательно решил, — ответил патрон. — Мне бы не хотелось, чтобы мою мать заменила женщина, которая так любит выезжать. Это нарушило бы все мои домашние привычки.

— Ну, так слушайте, что я вам предсказываю. Вы женитесь, господин ван-Стаатс, да, вы женитесь, на ком — удержусь пока говорить, но счастье ваше, если эта женщина не заставит вас покинуть все: дом, друзей, отечество и ферму.

— Скажите, альдерман, ваше откровенное мнение о тех непонятных явлениях, свидетелями которых мы были? — вдруг спросил патрон, стараясь замять неприятный для него разговор. — Не правда ли, «Морская Волшебница» не совсем обычный корабль?

— Зеленое море и синее небо! Да в этом-то и заключается все зло! Она бы лучше сделала, если бы ушла поскорей в открытое море и не расстраивала дела, на которое можно было смотреть, как на окончательно решенное. Угодно ли вам ответить на несколько вопросов, которые я хочу предложить вам, патрон?

Патрон утвердительно кивнул головой.

— Как вы думаете, что сделалось с моей племянницей?

— Она увезена.

— Кем?

Патрон выразительно махнул рукой по направлению к морю. Альдерман с минуту раздумывал. Вдруг он весело засмеялся, как-будто утешительная мысль пришла ему в голову.

— Да, да, понимаю ваши чувства, — заговорил он снова любезным тоном, каким вообще считал нужным говорить с владельцем ста тысяч акров земли, — но самое запутанное дело можно, по-моему, распутать, если обе стороны сделают обоюдные уступки. Не унывайте, патрон, ветреница наша еще вернется, и вы увидите, что она не внесет печали в ваш дом.

Высказав это утешение патрону, альдерман счел нужным покончить на этом разговор.

Между тем на «Кокетке» все уже спали. Один Лудлов продолжал ходить по палубе, не будучи в состоянии успокоиться после недавней неудачи. Лишь на час-два прилег он на гамак, но сон его длился недолго.

Едва зашелестел предрассветный ветерок, он уже открыл глаза. При всяком слове, обращенном вполголоса вахтенным офицером к матросам, он поднимал голову и всматривался в ночную тьму. Мысль его лихорадочно вертелась около бригантины. Он был уверен, что контрабандист находится невдалеке, и с минуту на минуту ждал встречи с ним. Наконец, не выдержав волнений неизвестности, он решил немедленно атаковать ненавистное судно, подойдя к нему под покровом ночи.

В полночь он отдал приказание спустить на воду все гребные судна. Это приказание было выполнено с обычною на военных судах быстротою при помощи талей и даже выдвижных рей, приведенных в движение сотней матросов. Вскоре рядом с «Кокеткой» качались четыре шлюпки, в которые сели назначенные для абордажа матросы. Одною из них командовал лично капитан «Кокетки». Маленькая флотилия отчалила от крейсера и разошлась по разным направлениям среди глубокого мрака, лежавшего на океане. Но отойдя от корабля на расстояние около пятидесяти саженей, Лудлов убедился, что предпринятая им охота совершенно бесполезна, так как темнота не позволяла ему видеть даже собственного корабля. Поэтому, приказав матросам поднять весла, он приготовился терпеливо ждать результатов своего замысла. Прошел час. Торжественная тишина ночи не прерывалась. Лишь всплески воды да изредка удары весел, чтобы удержать шлюпку на месте, нарушали ее. На небе не было видно ни зги, не показывалась ни одна звезда. Лудлов начинал уже подумывать, не бросить ли ему свою затею, как вдруг невдалеке послышался странный звук, сопровождавшийся скрипом каната. Затем раздалось хлопанье парусов, и все смолкло.

Привычное ухо моряка сразу подсказало капитану, в чем дело.

— Ребята! — тихо, но отчетливо проговорил он. — Бригантина поворачивает свой нижний парус. Вперед! — Приготовить все для абордажа.

Эти слова разбудили наполовину спавших матросов и заставили их приналечь на весла. В следующий момент они и сами заметили, как впереди мелькнули паруса.

— Налегай на весла! — скомандовал Лудлов, и его голос зазвучал, как боевая труба. — Теперь она наша! Еще раз спокойно, всем вместе!

Исполненные воинственного пыла, матросы лихо исполнили его приказание. Вот они уже совсем вблизи предмета своих преследований.

— Бросай крючья! Держи оружие! Вперед!.. Абордаж!..

Экипаж испустил громкий клич. Послышался стук оружия, и через минуту дробный топот ног по палубе возвестил об одержанной победе. Момент был в высшей степени торжественный. Громкие крики победителей, шум взвивавшихся ракет далеко разносились по простору океана и подхватывались экипажами других шлюпок, спешивших изо всех сил к месту схватки. На «Кокетке» вспыхнула молния, и грохот орудия вторил общему ликованию. На корабле засветились линии огоньков, чтобы обозначить место, где он находится. На гребных судах в то же время горели синие огоньки, как-будто их командиры хотели убедить побежденного врага в их силе.

Первым делом Лудлова, когда он вскочил на палубу, было поспешно опуститься в кормовую каюту. Но здесь его ждало самое жестокое разочарование. Уже с первого взгляда топорная обстановка каюты, бившие в нос неприятные запахи, — все это показало ему, что судно не было элегантной и комфортабельной бригантиной.

— Это вовсе не «Морская Волшебница»! — громко вскричал он в порыве величайшего изумления.

— Ой, ой! — ответил какой-то человек, испуганное лицо которого появилось в дверях кают-кампании, — мы знали, что корсар ушел в открытое море, и когда услышали нечеловеческие крики, то подумали, что на нас напала нечистая сила.

Кровь бросилась в лицо Лудлову. Резко приказав бросить все и немедленно сесть в шлюпку, он и сам последовал туда же, предварительно обменявшись извинениями со шкипером захваченного судна. Когда шлюпка в молчании отвалила, вслед ей понеслась заунывная песня, которую тихо пел кормчий оставленного судна, принимая снова руль.

В этот день в корабельном журнале «Кокетки» было отмечено, что в час утра было захвачено каботажное судно «Noble Pin» (шкипер Джон Тернер), шедшее из Нью-Йорка в Северную Каролину.

На шканцах «Кокетки» шушукались легкомысленные мичманы, участвовавшие в экспедиции; слышался полузаглушенный смех. Однако, веселость господствовала недолго: вид капитана был слишком серьезный и внушительный.

Не лишним будет добавить, что шхуна «Noble Pin» благополучно достигла места своего назначения. Здесь экипаж ее сообщил о своей встрече с французским крейсером. Прошел слух, что английская шхуна выдержала блестящий бой с огромным французским кораблем, вполне поддержав старинную морскую славу Великобритании. Через шесть месяцев газеты и журналы Лондона трубили наперебой, описывая победоносный бой шхуны и восхваляя ее бесстрашного шкипера, почтенного мистера Джона Тернера. Правда, капитан Лудлов впоследствии подал подробное донесение начальству, в котором представил дело в истинном его свете, но благородные лорды адмиралтейства сочли нужным скромно умолчать об этом инциденте.

Между тем, подняв шлюпки и потушив огни, команда «Кокетки», свободная от вахты, разошлась по койкам, и скоро весь корабль с Лудловым во главе погрузился в крепкий сон. Ветер дул легкий, но постоянный, океан был спокойный и облака заволакивали небо.

Глава XX

Солнце только-что выглянуло из-за океана, заливая пурпуром его поверхность, когда капитан Лудлов появился на палубе и внимательно оглядел горизонт. Спросив вахтенного офицера, нет ли чего-нибудь нового, и получив отрицательный ответ, Лудлов снова обратил внимание на темный еще, но уже начинавший алеть восходом горизонт.

— Люблю я этот свет на северо-востоке, — заметил он вахтенному начальнику, — это верный признак, что оттуда будет ветер. Если даже он будет небольшой, мы все-таки попытаемся догнать эту «Морскую Волшебницу». Посмотрите, не видите ли вы там паруса, или это только морская пена?

— Волнение делается настолько сильным, что я сегодня с рассвета успел ошибиться 10 раз.

— Поставьте больше парусов. Ветер начинает дуть с берега. Надо им воспользоваться.

До сих пор «Кокетка» несла все три марселя, один из которых был повернут таким образом, что корабль оставался неподвижным, если, конечно, не считать легкой качки, которой вообще немыслимо избежать в океане. Теперь же к ним присоединилось несколько легких парусов. Под их действием корабль двинулся вперед, рассекая носом волны. Через несколько минут хлопанье парусов показало, что ветер переменился.

Берега Северной Америки подвержены этим внезапным переменам ветров. Иногда эти перемены совершаются так внезапно, что подвергают парусный корабль серьезной опасности, если только на нем не успевали заблаговременно принять необходимые меры предосторожности. Капитан Лудлов слишком хорошо знал эту особенность родных берегов, чтобы подвергать свое судно опасности.

Уже совсем рассвело, когда «Кокетка» вышла в отрытое море. Ветер все усиливался, вызывая сильное волнение. Облака постепенно загромождали горизонт. Орлиным оком окидывал молодой капитан морскую даль. Радость и разочарование по временам вспыхивали на его лице. Вдруг он круто повернулся к первому лейтенанту и радостно проговорил:

— Мы думали, что он ушел, а он, оказывается, вот где! Видите, под ветром? И все такой же неподвижный. Покройте «Кокетку» от верха до низа парусами! Вызовите наверх всех матросов. Покажите этому мерзавцу, что может в случае надобности сделать королевский крейсер.

Крик: «все наверх!» поднял общее движение. Из всех щелей выскакивали на палубу толпы матросов, которые стремительно бросились на снасти. Скоро крейсер буквально скрылся под целым облаком белоснежных парусов. Поставлены были не только обыкновенные паруса, но и боковые, висевшие почти над самой водой. Под их тяжестью гнулись и трещали мачты, но зато «Кокетка» развила такую скорость, на какую только способно первоклассное судно. Волнение усиливалось, а вместе с тем усиливалась и качка. Корабль бросало из стороны в сторону. Мачты описывали в воздухе широкие круги. Когда волны вскидывали судно, его черные бока, обнажаясь, блестели под утренним солнцем.

Замеченное Лудловым судно действительно оказалось бригантиной.

Когда «Кокетка» подошла на расстояние пушечного выстрела, бригантина тоже распустила паруса и полетела прочь от мчавшейся за ней «Кокетки».

Это было удивительное зрелище. Два корабля, увенчанные пирамидами парусов, походили на белоснежные облака, летевшие одно за другим с такою же быстротою, как их сородичи в верхних слоях атмосферы. Часы текли за часами, а расстояние между обоими кораблями не изменялось ни в ту, ни в другую сторону.

— Я ожидал большего от моего корабля, Тризай! — сказал с огорчением Лудлов. — Кажется, все средства пущены в ход, а этот мерзавец все на прежнем расстоянии.

— И это расстояние не уменьшится, хотя бы мы гнались целый день, капитан Лудлов! Подобным же образом мне приводилось преследовать этого самого корсара в Ламанше[28]. Мы на всех парусах гнались за ним до тех пор, пока не скрылись берега Англии, и мы чуть не налетели на пески Голландии. А что из всего этого вышло? Оказалось, что мошенник играл с нами, как рыбак с форелью, которая имела несчастье попасть ему в сеть. Мы уже думали схватить его чуть не голыми руками, как вдруг проклятая бригантина разом вынеслась за пределы пушечного выстрела. Только ее и видели.

— Все это так, но ведь ваша «Друида» была старое, покрытое ржавчиной судно, а моя «Кокетка» считается здесь одним из самых быстроходных крейсеров.

— Посмотрите, капитан, бригантина уклоняется влево, к земле. Она хочет скрыться в мелких водах; ей трудно выносить волнение.

— А я надеялся прогнать его от берегов. Вот если бы его удалось загнать в залив, он был бы в наших руках: все же он сидит в воде не настолько мелко, чтобы мог там ускользнуть от нас. Гоппер, скажите вахтенному офицеру, чтобы он повернул немного к северу.

— Какой громадный парус они распустили! И как он сильно тянет! Надо правду сказать: прекрасная и у них парусность!

— Мне кажется, мы догоняем его. Волны помогают нам, я начинаю яснее видеть его, когда он поднимается на волнах.

— Солнце освещает его. Впрочем, может-быть, вы правы, капитан: на марсе отчетливо виднеется фигура человека, Одно — два ядра окажут нам большую услугу.

Лудлов сделал вид, что не слышит. Однако, когда к этому предложению присоединился и первый лейтенант, он нехотя отдал приказание перевезти одно орудие к левому борту. Матросы с радостью повиновались. Тогда Лудлов спустился вниз и лично навел орудие.

— Вынь заклепку, — приказал он командору[29], - теперь лови момент, когда бригантина поднимается на волны… Держите спокойнее корабль, сударь!.. Пли!

Чему можно было приписать результат выстрела, быть-может, тайному желанию капитана охранить ту, присутствие которой на бригантине он подозревал, — неизвестно, только когда вылетела из орудия пламенная струя и облако дыма легло на волны, пятьдесят глаз напрасно искали в снастях бригантины следов посланного туда железного гостинца. Судно контрабандиста скользило с тою же легкостью и быстротою. Между тем Лудлов слыл за отличного стрелка.

Однако, на одном выстреле нельзя было остановиться. Было сделано еще несколько выстрелов, но попрежнему без успеха.

— Бесполезно стрелять больше на таком большом расстоянии и в такую бурную погоду! — сказал наконец Лудлов. — Прекратить огонь! Господа, осмотрите, исправно ли действуют паруса. Отвезите орудие на место.

— Оно уже заряжено, капитан! — почтительно возразил командор, сняв шляпу. — Было бы жаль не воспользоваться зарядом.

— Ну, стреляйте, но только в последний раз, — небрежно согласился капитан, как бы желая показать, что и этот выстрел будет иметь прежний результат. На этот раз орудие наводил старый, сурового вида матрос, опытный канонир.

— Цельтесь в мачту, — говорил он, — небось, мы обойдемся и без геометрических расчетов. — Ну, теперь пли!

Море помогло старому матросу: оно приподняло корабль как-раз в то самое мгновение, как приложили фитиль к затравке. Не будь этого, ядро упало бы, без сомнения, не долетев до цели. Теперь обломки дерева брызгами полетели с бригантины, и половина мачты, увлекая оба паруса, грохнулась на его палубу.

— Не плавай другой раз с полными парусами, — наставительно промолвил старый моряк, радостно ударив ладонью по орудию. — «Волшебница» она или нет, все равно: две ее кофточки слетели; остальное мы попытаемся снять сейчас же, если позволит капитан.

— Капитан приказал отставить орудие на место! — заявил, подходя к ним, мичман. — Мошенник достаточно ловок, чтобы сохранить остальные паруса.

Положение бригантины было действительно таково, что не допускало ни малейшего промедления в принятии необходимых мер. Потеря двух важных парусов должна была отозваться на скорости судна, тем более, что расстояние между бригантиной и английским крейсером не превосходило теперь мили. И эти меры были приняты с тою находчивостью, которая появляется у моряков в минуту опасности.

Бригантина слегка изменила курс к югу, насколько прежде склонялась более к северу. Как ни незначительно было это отклонение, но оно притянуло ветер на противоположную сторону парусов и заставило повернуться тот громадный парус, который вызывал такое удивление Тризая. В то же мгновение лиселя, до сих пор бившиеся под ветром этого паруса, надулись до последней возможности и почти восстановили первоначальную скорость судна. На мачтах показались матросы, срывавшие лоскутья разорванных парусов и приводившие все в порядок. Ни одна эта подробность не ускользнула от наблюдательных взоров Тризая. В них читалось и удивление, и одобрение.

— Этот каналья, Пенитель, сообразительный парень. Вот это именно и нужно им! Славный маневр! И выходит, что игра не стоит свечей. Кроме убытка от напрасной траты пороха, мы ничего не выиграли. Бригантина тоже мало потеряла: для такой козявки достаточно и тех снастей, которые у нее имеются.

— Все-таки мы заставили ее удалиться от берега, — кратко ответил Лудлов. — Мне даже кажется, что мы настигаем ее, по крайней мере, ее корма становятся яснее.

— Без малейшего сомнения. Но к чему это послужит?

— Я уверен, что мы догоним ее, — задумчиво сказал Лудлов. — Дайте-ка мне вашу трубу.

Тризай внимательно следил за выражением лица своего командира и ему показалось, что на нем промелькнуло выражение неудовольствия.

— Обнаруживает ли бригантина намерение подчиниться нашим требованиям или все упорствует?

— На его корме стоит тот дерзкий матрос, которого я хотел взять к себе, и попрежнему в своей развязной позе.

— Да, да, хорошо помню этого молодца бравого вида. Я уже готовился поздравить вас с такой находкой. Вы правы, капитан, назвав его дерзким. Бесстыдство этого человека в корне подорвало бы всякую дисциплину корабля. Помню, с каким небрежным видом, не снимая даже шляпы, он прохаживался по шканцам. Этот человек не имеет никакого понятия об уважении к флагу.

— Бригантина опять поворотила к берегам.

— Если порывы ветра будут все усиливаться, она не так-то скоро уйдет от нас. Смотрите, с наветренной стороны море позеленело, а волны показывают приближение шторма. Вы, я знаю, бывали в южных морях. Мы с вами, помнится, даже плавали вместе несколько лет назад. Видали вы теснины Грибралтара и голубые воды Италии?

— Я был всего раз около берегов Африки. Служба отозвала меня к берегам Севера.

— Я и говорю о последних. Мне там известен каждый дюйм поверхности, и я знаю, что в тамошних водах моряк может быть вполне спокоен. Здесь же мы находимся у берегов Америки, отстоящей от нас спереди на восемь — десять миль, сзади — на сорок. Между тем, если бы мы сами не были оттуда, если бы не зеленая вода и показания лота, можно было бы прозакладывать голову, что мы находимся в середине Атлантического океана, а не у берегов материка. Много прекрасных судов находит здесь преждевременную могилу, даже не зная, тде они погибают. В Европе не то: там вы можете плыть двадцать четыре часа, все время имея перед собою отчетливо видную гору, прежде чем достигнете города, расположенного у ее подножья… Такова прозрачность воздуха.

— Зато здесь есть Гольфштром[30] с его плавающей травою, с различием температур; ночью же можно найти путь к берегу лотом.

— Я говорил лишь о хороших кораблях, капитан, а не о хороших моряках. Последние, конечно, знают очень хорошо разницу между зеленою водою и голубою. Я сам сделался раз жертвою обмана зрения. Это было около берегов Италии. Мы шли в Геную под свежим северо-западным ветром и надеялись бросить якорь в ту же ночь. Мы стали уже убавлять паруса, думая, чго подходим к порту. Солнце уже с час, как закатилось. На наше счастье горизонт скоро прояснился, и что же мы увидели? Две огромных горы: одна сзади нас — на юго-востоке, другая спереди — на северо-западе. Обе казались такими близкими, как-будто мы находились у их подошвы, а между тем хорошему английскому крейсеру понадобился бы целый день, чтобы достичь их. Оказалось, что первая гора находилась на острове Корсике, а вторая была Альпы. Несмотря на середину лета, обе они были белы, как голова восьмидесятилетнего старца. До Генуи же нам оставалось еще добрых два лье.

— Бригантина поворачивает! — вскричал вдруг Лудлов. — Она намерена опять итти в береговые воды.

Вместо ответа Тризай жестом указал на север, и Лудлов, взглянув туда, понял, в чем дело.

Глава XXI

Как это ни странно может показаться на первый взгляд, большинство штормов идет снизу. Опыт доказывает, что разрушительная сила бури сильнее в том месте, где она началась, чем там, откуда она, повидимому, направляется. В то время как восточный ветер ураганом свирепствует в Пенсильвании, Виргинии и Каролине, — в штатах, расположенных ближе к востоку, он еще неприметен. Легко объяснить себе это явление. Нижний слой воздуха нагревается и поднимается вверх. На его месте образуется пустота, которую холодный воздух, как более тяжелый, стремится заполнить. Происходит, таким образом, передвижение воздушных масс по направлению сверху вниз. Это передвижение, конечно, совершается с различною быстротою, в зависимости от степени удаленности разных слоев воздуха от места, где начинается пустота. Очевидно, самый нижний слой воздуха, ближайший к области пустоты, и двигаться будет с наибольшею силою и быстротою. Его место заступает следующий слой воздуха, двигающийся уже с меньшею силою и быстротою, затем идет третий слой, четвертый и т. д., пока не заполнится все пустое пространство и не восстановится равновесие воздушных масс. Еще нагляднее это явление объясняется на воде. Если бы можно было моментально выбросить известное количество воды, то тотчас произошло бы передвижение водных масс, аналогичное тому, о котором мы только-что говорили. Таким образом между двумя стихиями — водой и воздухом — существует теснейшая связь и взаимодействие. Не только воздух влияет на океан, но и наоборот — океан производит пертурбации в воздушных массах. Впрочем, проследить последние более трудно, тогда как первое ясно для всякого. Моряк даже на краю гибели изучает состояние неба, откуда идет на него опасность: он очень хорошо понимает, что океан лишь покорное орудие невидимой, но мощной силы, которая вздымает водяные горы перед его утлым судном, грозя ему гибелью.

Тризай, указывая Лудлову на зловещие признаки приближающегося шторма, руководился своею многолетнею опытностью. На горизонте внезапно появилось облако, оторванные клочья которого неслись вперед с ужасающей быстротою, как бы предупреждая всех об опасности.

— Надо убавить лишние паруса! — озабоченно проговорил Тризай. — Этот ветер не любит распущенных парусов. Ему по нраву лишь обнаженные мачты.

— Я полагаю, что бригантина сейчас уберет паруса, — ответил капитан. — Мы будем выдерживать до последнего момента, а ей это не по силам, так как у нее мало рук.

— Это выгодная сторона нашего судна. Впрочем, мошенник что-то мало думает об опасности.

— Пора, однако, нам позаботиться о собственных снастях, — сказал Лудлов и, обернувшись к вахтенному начальнику, прибавил: — Вызовите матросов и распорядитесь о том, что следует сделать в случае приближения шторма.

Послышался хриплый голос лейтенанта, свисток боцмана и зычный крик: «Все наверх к парусам!» Вслед за тем палуба задрожала от топота многочисленных ног. Каждый матрос молча занял свое место и стал напряженно ждать вторичной команды.

В отношении маневрирования военный корабль поставлен в несравненно лучшие условия, чем какое-либо купеческое судно. Уж самый его стройный, узкий корпус, рассчитанный именно на быстроту и легкость хода, выгодно отличает его от широкого, неповоротливого «купца», преследующего, конечно, исключительно коммерческие цели. Второе отличие военного судна — многочисленность команды. В то время как купеческий корабль довольствуется зачастую какой-нибудь дюжиной матросов, на военном судне экипаж в две сотни — обыкновенное явление. Это позволяет ему не только нести полный рангоут, но и дает ему возможность пользоваться могучей двигательной силой ветра до последней возможности, в то время как торговое судно, располагающее малым числом рук, принуждено бывает в случае опасности заблаговременно убирать паруса и терять напрасно время.

Вот на что рассчитывал Лудлов, когда его «Кокетка» неслась, несмотря на надвигавшуюся бурю, с полными парусами. Уже клубы паров крутились в воздухе, почти касаясь верхушек мачт крейсера; уже поднятая вихрем пена волн чуть не задевала бортов судна, когда Лудлов, все время следивший за этим грозным явлением природы с полнейшим спокойствием, дал знак вахтенному начальнику.

— Долой паруса! — громко скомандовал лейтенант.

Оглушительное хлопанье парусов на мгновение покрыло собою и свист ветра, и шум волн. Паруса один за другим вместе с реями полетели вниз, и через несколько мгновений белой пирамиды уже не существовало. Оставлены были лишь марселя, широкие поверхности которых и приняли на себя всю ярость ветра. Судно стойко выдержало порыв разъяренной стихии. Опасность миновала. Убедившись, что с этой стороны все благополучно, Лудлов взглянул на бригантину. К величайшему изумлению всех, следивших за нею, бригантина продолжала итти на всех парусах. Ее командир, очевидно, подражал «Кокетке».

— Если он промедлит еще минуту, — сказал Тризай, — все его паруса улетят, как дым. Ага! Взялись за ум!

На бригантине действительно в самую решительную минуту приняли все необходимые меры предосторожности. Одни паруса были совсем спущены, другие зарифлены, т.-е. площадь их была уменьшена с целью уменьшения силы сопротивления напору ветра.

Но хотя судно контрабандиста и блестяще выдержало боевое крещение, его положение ухудшалось. Ветер, а следовательно, и волнение усиливались. Низкое и маленькое, оно с трудом боролось с волнением, и крейсер стал догонять его.

— Дуйте, ветры! Напрягайте ваши силы! — говорил с лихорадочным оживлением Лудлов. — Я прошу вас поработать лишь полчаса, а потом уж воля ваша!

— Еще минуту, — и мы будем в состоянии окрикнуть их! — спокойно проговорил Тризай.

— Проклятие! Ветер падает! — в бешенстве закричал капитан. — Поднять паруса, какие только можно! Покрыть ими «Кокетку» от верха до низа!

Это приказание было исполнено с такою быстротою, что паруса распустились раньше, чем ветер окончательно, стих. На бригантине поступили еще смелее: она исполнила этот маневр значительно раньше, когда море еще бурлило и было покрыто пеной. Она опять выиграла в расстоянии.

— Мошенник не унывает, — заметил Тризай, — он видит, что ветер упал, и спокойно ждет своей очереди. Теперь перевес в численности экипажа не поможет нам.

Замечание было слишком справедливо, чтобы можно было его оспаривать. Ветер окончательно упал. Волны: океана улеглись. Паруса обоих кораблей печально повисли. В этот момент бригантина была впереди на расстоянии пушечного выстрела.

Капитан Лудлов решил испытать последнее средство. Он распорядился спустить шлюпки и приготовиться к абордажу. Затем он пригласил патрона и альдермана в свою каюту.

— Друого средства нет, — сказал капитан, положив бинокль на стол, я бросился в кресло. — Корсар должен быть захвачен во что бы то ни стало. Момент для нападения благоприятен. Через двадцать пять минут мы овладеем им, но…

— Но вы думаете, что Пенитель скажет вам спасибо за ваш визит? — подхватил альдерман, и в голосе его слышалась ирония.

— Я ошибся бы в этом человеке, если бы он сдал без боя свое прекрасное судно. Но для моряка прежде всего — долг. Приходится ему повиноваться, иногда против желания.

— Понимаю. Капитан Лудлов имеет двух повелительниц: королеву Анну и дочь старого Этьена де-Барбри, и обеим им он одинаково боится не угодить.

— Вы ошибаетесь, — промолвил Лудлов. — Я хотел, только сказать, что нельзя вполне довериться матросам, если они под влиянием успеха, а тем более сопротивления, придут в ожесточение. Альдерман ван-Беврут, угодно вам сопровождать нас, выступив в качестве посредника?

— Пики и гранаты!.. Разве у меня физиономия головореза, который с кинжалом в зубах карабкается на бригантину? Нет, если вам угодно будет посадить меня в самую маленькую из ваших шлюпок и дать мне в полное распоряжение двух ребят, то я согласен ехать на бригантину с оливковой ветвью, но и то под тем условием, что вы все останетесь спокойно на месте и поднимете на всех мачтах этого корабля белые флаги. Затем отнюдь не употреблять угроз! Ваш Пенитель, говорят, их не любит… Да, да, капитан Лудлов, я согласен ехать голубем мира, но отказываюсь от роли Голиафа.

— Вы тоже отказываетесь? — спросил Лудлов, повернувшись к патрону.

— Я готов повиноваться! — ответил Олоф ван-Стаатс.

— Патрон! — вскричал обескураженный альдерман. — Вы сами не знаете, что говорите. Если бы вопрос шел о вторжении могавков или канадцев, — было бы дело другое. А то ведь речь идет, о каких-то грошах, в которых заинтересована непосредственно одна таможня; это ее дело. Итак, советую вам остаться здесь.

— Я готов! — твердо повторил патрон.

— Верю вам, — просто ответил Лудлов и, взяв его под руку, удалился в кабинет.

Совещание длилось недолго. В нем принимал участие также старик Тризай. Когда дали знать, что шлюпки готовы, капитан вышел на палубу, чтобы сделать окончательные распоряжения.

Корабль был оставлен на попечение мистера Луффа, при чем ему было строго приказано воспользоваться малейшим ветром, чтобы подойти как можно ближе к бригантине.

Шлюпки были распределены таким образом: в самой большой, парусной, ехал Тризай; патрон выбрал обыкновенную гребную лодку, а Лудлов поместился в своей собственной шлюпке. Баркас Тризая двинулся прямо на видневшуюся вдали неподвижную бригантину. Лудлов описал широкий полукруг, вероятно, с целью отвлечь внимание неприятеля, а также для того, чтобы прибыть к бригантине одновременно с баркасом, так как тот двигался значительно медленнее. Лодка патрона также уклонилась в сторону, но противоположную той, куда поехал капитан.

Вскоре раздался сигнал со шлюпки Лудлова, и матросы приготовились к битве. Баркас Тризая находился в это время на расстоянии пистолетного выстрела от бригантины. Патрон подъехал как-раз к носу и стал пристально смотреть на «Волшебницу». На противоположной стороне находилась шлюпка Лудлова. Капитан в эту минуту обозревал бригантину в бинокль.

Тризай обратился к своей команде с речью, на которую последняя ответила дружными рукоплесканиями.

Пистолетный выстрел со шлюпки Лудлова был сигналом к абордажу. В то же мгновение с «Кокетки» грохнула пушка, и ядро просвистело над бригантиной, попрежнему остававшейся спокойной.

Весла разом ударили, и баркас птицей полетел к бригантине. На последней как-будто все вымерло. Паруса безжизненно висели, как и прежде. Не было видно ни малейших признаков каких-либо приготовлений к обороне. Уже до бригантины оставалось всего футов сто, как вдруг в воздухе пахнуло прохладой. Паруса бригантины надулись, и судно, наклонившись в сторону подходившего баркаса, как бы посылая, ему поклон, скользнуло мимо и понеслось прямо на лодку, в которой находился патрон.

Одного взгляда было достаточно Лудлову, чтобы убедиться в бесполезности новой погони. Он дал знак Тризаю возвратиться на корабль. Некоторое время оба они с разочарованным видом смотрели на пенистую полосу, которая вилась, из-под кормы, уходившей на всех парусах бригантины.

Между тем патрон Киндергук ничуть не думал об опасности, которой он подвергался, находясь на пути следования бригантины. Равнодушно стоял он на носу своей скорлупы, держа в руке охотничий нож.

Едва рулевой успел несколько повернуть лодку в сторону, как над ним вдруг вырос борт бригантины.

Патрон, не сознавая ясно, что делает, испустил крик и одним прыжком вскочил на палубу.

Глава XXII

Так как Луфф, на попечение которого была оставлена «Кокетка», никогда не пренебрегал своими обязанностями, то крейсер скоро приблизился к шлюпкам. Пока их поднимали на судно, бригантина уже успела выйти из-под пушечных выстрелов. Отдав приказание продолжать погоню, Лудлов поспешил в свою каюту, чтобы там отдаться своему горю.

— Счастье непостоянно. Барыши служат наградой купцу за его благоразумие, — наставительно произнес альдерман, едва скрывая свою радость от неудачного исхода экспедиции. — Нередко купец получает дублоны вместо простых долларов, но зато и цены на товары понижаются прежде, чем они выйдут из таможни. Разве мало французов, капитан Лудлов, чтобы поддерживать дух отважного офицера? Стоит ли горевать из-за безделицы?

— Не знаю, во сколько вы оцениваете вашу племянницу? Во всяком случае, я на вашем месте при одной мысли, что она стала жертвой ухищрений негодяя, сошел бы с ума!

— К счастью, вы не дядя ей, а следовательно, и не имеете причин для беспокойства. Молодая девушка — француженка, и я уверен, что в настоящую минуту она преспокойно роется в материях и кружевах контрабандиста. Когда ее выбор будет сделан, она возвратится более нарядной, чем когда-либо.

— Ах, Алида, Алида! Не того я ожидал от образованной и гордой девушки.

— Образование ее — дело моих рук, а гордость она унаследовала от старого Этьена де-Барбри, — сухо ответил Миндерт. — Но жалобы не помогут делу. Позовите патрона Киндергука, и мы обсудим сообща, что нам надо делать.

— Ваш патрон присоединился к вашей племяннице, и теперь оба они совершают увеселительную поездку. Мы его потеряли во время последней экспедиции на шлюпках.

Альдерман казался пораженным.

— Олоф ван-Стаатс погиб! Вы сами, сударь, не знаете, что говорите, если высказываете такую ужасную мысль. Смерть этого достойного молодого человека прекратила бы существование одной из самых богатых и уважаемых фамилий и оставила бы без наследников чуть ли не одну треть всех земель колонии.

— Ну, до этого еще не дошло! — с горечью ответил капитан. — Патрон просто бросился на палубу бригантины и отправился вместе с прекрасной Алидой обозревать материи и кружева.

— В самом деле? Ну, тогда узнаю сына моего друга Стефана! — произнес альдерман, потирая от удовольствия руки. — Настоящий голландец не живое серебро[31], называемое французом, который хватается за волосы и морщит лицо, если переменится ветер или изменит женщина. Это и не сорви-голова, называемый англичанином, нет, это настоящий сын Батавии, настойчивый и энергичный, который сломя голову не бросается даже на своего…

— На кого? — спросил Лудлов, заметив колебание альдермана.

— Ну, конечно, на своего врага. Браво, Олоф! Ты человек как-раз такой, какой мне нравится, и я не сомневаюсь… нет сомнения, что счастье будет тебе благоприятствовать.

Лудлов встал, улыбнувшись несколько иронически, хотя он не испытывал никакой злобы при виде откровенной радости альдермана.

— Господин ван-Стаатс не может пожаловаться на судьбу, — сказал он, — хотя я не думаю, чтобы он одолел человека, такого ловкого и, по-видимому, увертливого. Впрочем, мне нет до других никакого дела, альдерман ван-Беврут! Я должен исполнить свою обязанность. Контрабандист три раза уходил от меня. Будем надеяться, что в четвертый раз он будет не так счастлив. Мой корабль достаточно силен, чтобы уничтожить корсара, и судьба его свершится!

Высказав эту угрозу, Лудлов вышел из каюты и, поднявшись на палубу, занял обычное место. С новой энергией он следил за движениями бригантины.

Ветер вполне благоприятствовал ей и она уходила все дальше и дальше. «Кокетке» не оставалось ничего другого, как распустить все свои паруса, чтобы хотя не упустить из виду своего противника в течение наступивших сумерок, но увы!.. Прежде чем солнце опустилось в океан, корпус бригантины исчез, и от нее оставались лишь верхушки мачт. Спустя несколько минут наступила ночь, и «Кокетка» двигалась за корсаром наудачу, не видя его.

Как только стало светать, Лудлов вышел на мостик. Напрасно он пронизывал горизонт испытующим взглядом: бригантина скрылась. Кругом расстилался безбрежный океан, по которому пенились лишь зеленоватые волны да кричали чайки.

В течение следующей недели «Кокетка» бороздила океан по всем направлениям. То идя по ветру, то против ветра, она с легкостью преодолевала все препятствия. Голова почтенного коммерсанта кружилась от этой «скачки». Он уже потерял представление, где они и куда направляются. Наконец он увидел явные признаки окончания непривычного для него плавания: движения моряков стали медленнее, число парусов начали постепенно уменьшать.

Франсуа вылез из внутренних помещений корабля и заковылял к середине палубы, где он обычно в хорошую погоду совершал прогулку; там его не тревожили ни офицеры, ни матросы.

Бросив взгляд на море, старый слуга испустил радостный крик.

— Ах, какое счастье! Земля! — вскричал он, обращаясь к мичману Гопперу. — Море — очень приятная вещь, сударь, но, знаете, я не моряк. Какая это страна?

— Это Франция, — ответил шутник, желая подшутить над чудаком. — Говорят, очень хорошая страна для тех, кто ее любит.

— Не может быть! — вскричал изумленный и обрадованный Франсуа. — Скажите мне, господин Гоппер, — продолжал он, дотрагиваясь до офицера дрожащей рукою, — точно ли это Франция?

— Казалось бы, для человека вашего возраста излишен подобный вопрос. Разве вы не видите колокольни церквей, замка на заднем плане и деревни, как-будто груду камней на берегу? Затем видите этот парк: в нем прямая аллея и… раз… два… три… о, целых одиннадцать статуй, у которых лишь один нос на всех.

— Честное слово? Я не вижу ни парка, ни замка, ни статуй. Впрочем, это неудивительно: мое зрение так слабо. Так это Франция?

— Ну, так что же, что у вас плохое зрение? Я буду говорить вам о всем, что увижу. Видите этот склон холма, похожий на книгу сигналов, где нарисованы целые ряды флагов всех наций? Эго поля. А вот и лес, деревья которого расположены в таком стройном порядке, как новобранцы перед ученьем.

Доверчивость старого француза не простиралась, однако, так далеко. Он понял, что над ним шутят, и удалился с грустным и в то же время полным достоинства видом.

Между тем «Кокетка» продолжала подвигаться вперед. Замок, церковь и деревня мичмана превратились скоро в песчанную косу, позади которой виднелись тощие сосенки с разбросанными между ними полянками и многочисленными домиками. Виднелись и нарядные дачи.

После полудня вынырнула, казалось, из воды вершина горы, а когда солнце скрылось за нею, «Кокетка» обогнула песчаный мыс и бросила якорь против виллы Луст-ин-Руст. Паруса убрали. Лудлов с альдерманом спустились в лодку и направились к устью речки Шрюсбери. Хотя была уже ночь, но окружающие предметы были еще видны. Направляясь к берегу, наши друзья заметили странный предмет, качавшийся в воде. Из любопытства они подъехали к нему.

— Крейсеры и волшебницы! — пробормотал Миндерт. — Эта мошенница преследует нас так настойчиво, как-будто мы украли у нее деньги. Ну, уж отныне ни за что не выйду из своего дома!

Лудлов с досадою повернул лодку и продолжал путь к реке. Он увидел, в какую грубую ловушку попался он в ночь неудачного нападения на бригантину. То, что он принимал тогда за нос, оказалось просто-на-просто бочкой с укрепленным на ней фонарем, теперь уже потухшим.

Глава XXIII

Было уже совершенно темно, когда альдерман ван-Беврут и капитан Лудлов подходили к Луст-ин-Русту. Гора, за которой находилась вилла, отбрасывала длинную тень на реку, на песчаную косу, отделявшую реку от моря, и на самое море. Когда они, пройдя лужайку, находились уже у дверей виллы, альдерман обратился к Лудлову:

— Вы, конечно, понимаете, что вся эта маленькая экскурсия, с которой мы возвращаемся, имеет, так сказать, семейный характер. Я понимаю, что доходы — неотъемлемая принадлежность государства. Я признаю всю важность этого! принципа. Но не нужно увлекаться им. Если эта бригантина действительно пресловутая «Морская Волшебница», то, конечно, она сделалась бы вашей законной добычей, если бы попала в ваши руки. Но она от вас ускользнула, и я не знаю, каковы теперь ваши намерения. Скажу одно: если бы жив был ваш отец, этот превосходный человек, то он подумал бы, прежде чем сообщать кому бы то ни было относительно этой истории.

— К какому бы решению ни принудил меня мой долг, вы можете быть спокойны: я не нарушу тайны изумительного поступка вашей племянницы! — ответил капитан. При этом голос его слегка дрогнул от тяжелого сдавившего его чувства.

— Ваши слова делают вам честь, напитан Лудлов, — ответил альдерман, — хотя, собственно, вы не вполне поняли меня. Но к чему беседовать нам на открытом воздухе? Войдемте в дом. Теперь аппартаменты моей своенравной племянницы заняты этими канальями — неграми, которым ничего не стоит загнать самого дорогого рысака.

Здесь альдерман остановился. Глаза его расширились. Напоминание о павильоне заставило и Лудлова поднять глаза туда, куда прежде он всегда так стремился. Он вздрогнул и также остолбенел: против раскрытого окна павильона сидел не кто иной, как пропавшая Алида. Первым движением молодого офицера было броситься к ней, но благоразумный альдерман удержал его.

— Не торопитесь! — хладнокровно проговорил он. — Надо прежде подумать, а затем уже бежать. Несомненно, это фигура моей племянницы, если только не двойник ее! Франсуа, видишь ты эту фигуру у окна павильона, или у нас мерещится в глазах?

— Ну, конечно! — радостно вскричал старый слуга. — И зачем только мы ездили, когда мадемуазель Алида и не думала покидать дом?! Я был уверен, что мы ошибались, так как семейство де-Барбри никогда не любило моря.

— Иди, добрый Франсуа, на кухню, сообщи мошенникам-неграм о моем приезде и держи язык за зубами обо всем том, что пришлось тебе видеть на океане. Капитан Лудлов, идемте сейчас к моей покорной племяннице, но только тихо, не производя шуму.

Капитан Лудлов с радостью принял это приглашение и немедленно последовал за рассудительным альдерманом, на лице которого не было заметно ни малейших следов волнения. Перед тем, как войти в павильон, они невольно остановились и вторично взглянули в открытое окно. Молодая девушка сидела перед маленьким столиком красного дерева и казалась глубоко погруженной в чтение лежавшей перед ней книжки. На столе стоял чайный сервиз из китайского фарфора. Вся фигура Алиды дышала спокойствием.

— Вот та картина, о которой я часто мечтал, — тихо произнес Лудлов, — когда бури и ветры удерживали меня в течение долгих ночей на палубе, когда душа и тело ныли от усталости. Вот тот покой, вкусить который, я жаждал и надеялся!

— Вы хороший ценитель мирной домашней жизни, мистер Лудлов! — ответил альдерман, — Не правда ли, у Алады такой свежий вид, что как-то не верится; чтобы она подвергалась влиянию бурь и морской качки? Идемте.

Альдерман ван-Беврут вообще не привык церемониться, когда ему приходилось навещать племянницу. Так и теперь почтенный коммерсант отворил двери и вошел в комнату, втолкнув туда же Лудлова.

Если они думали удивить молодую, девушку своим мнимым равнодушием и спокойствием, то они очень ошиблись. При входе их Алида спокойно отложила книгу и с такою непринужденностью приветствовала своих гостей, как-будто рассталась с ними не далее, как час тому назад. При виде этого спокойствия племянницы альдерман впал в глубокое раздумье. Что же касается моряка, то он не знал, чему больше удивляться: очаровательности ли молодой девушки или ее поразительному самообладанию. Алида с своей стороны не чувствовала, повидимому, ни малейшего желания вступать в объяснения по поводу своего недавнего исчезновения. Когда гости сели, она сказала:

— Я уже приготовила для вас чай какого-то особенного сорта. Не угодно ли, господа, попробовать этого восхитительного напитка?

— Да, этот чай я могу порекомендовать каждому. Но, дорогая племянница, будьте так добры сообщить командиру крейсера ее величества и скромному альдерману доброго города Нью-Йорка, сколько времени вы ждете нас?

Алида вынула из-за пояса изящные золотые часики и внимательно посмотрела на них.

— Теперь девять часов, — сказала она. — Кажется, часа в два пополудни Дина доложила мне, что я могу надеяться видеть вас. Однако, дядя, вас давно дожидаются пакеты из города.

Последние слова дали новое направление мыслям альдермана. Он боялся в душе вступать теперь же в объяснения с своей племянницей и притом в присутствии Лудлова, вполне основательно полагая, что речь может коснуться таких предметов, которые он не желал бы задевать в присутствии капитана «Кокетки».

Обрадовавшись предлогу отдалить неприятное объяснение, почтенный коммерсант залпом осушил чашку чая и, пробормотав несколько слов извинения перед Лудловым, поспешно вышел из комнаты, держа в руках пакеты.

До сих пор капитан Лудлов хранил упорное молчание. Изумление, смешанное с негодованием, мешало ему говорить. Только своим взглядом он старался проникнуть в ту тайну, которою Алида окружила свое непонятное поведение. Ему удалось подметить на лице девушки сквозь маску видимого спокойствия печальную улыбку.

После ухода дяди Алида взглянула украдкой на Лудлова и, увидев, что тот перехватил ее взгляд, решилась первая прервать неприятное молчание.

— Имела ли «Кокетка» встречу с неприятелем, — спросила она, — или враги королевы устрашились мужества, которое уже раз едва не принесло им гибель?

— Страх, благоразумие или, быть-может, совесть сделала их более благоразумными! — отвечал Лудлов, подчеркивая последнее слово. — Мы обошли все соседние берега, но их не встречали.

— Жаль! Но если французы ускользнули от вас, то, может-быть, вам удалось захватить какого-нибудь контрабандиста? Здесь среди негров ходит слух, будто бригантина, недавно бывшая близ наших берегов, находится на подозрении у правительства.

— На подозрении! Это я должен спросить у прекрасной Алиды, заслуживает ли ее командир такой репутации?

Алида улыбнулась, и Лудлов с болью в сердце должен был сознаться, что никогда еще улыбка молодой девушки не была так очаровательна.

— Капитан Лудлов был бы слишком любезен, если бы стал спрашивать у молодых девиц здешней колонии инструкции для своих действий. Мы можем тайно поощрять контрабанду, но, конечно, нас никто не заподозрит в какой-либо интимности с этими людьми. Все эти косвенные намеки заставят меня, кажется, покинуть Луст-ин-Руст и искать в другом месте свежего воздуха. К счастью, берега Гудзона могут доставить те удовольствия, от которых было бы неразумно отказываться.

— В том числе и ферма Киндергука?

Алида снова улыбнулась, как показалось Лудлову, торжествующе.

— Дом ван-Стаатса, говорят, имеет живописное местоположение и полон удобств. Я его видела…

— В ваших мечтах о будущем? — пробормотал Лудлов, видя, что девушка умолкла.

Молодая девушка рассмеялась от чистого сердца. Однако, она быстро овладела собой и ответила:

— Ну, далеко не таким поэтическим образом. Все мое знакомство с красотами фермы господина ван-Стаатса ограничилось несколькими взглядами, которые мне привелось бросить туда во время поездки по реке. Дымовые трубы построены в чисто голландском вкусе, и хотя на них не видно гнезда аиста, но все дышит таким миром и покоем, что способно возбудить зависть в женщине. Хозяйственные постройки тоже имеют привлекательный для доброй хозяйки вид.

— И место этой хозяйки недолго будет благодаря вам пустовать?

Алида небрежно играла чайной ложечкой, на которой были художественно выгравированы ласточки. При последних словах капитана она вздрогнула и подняла на него глубокий, внимательный взгляд.

— Оно никогда не будет занято мною, Лудлов! — твердо ответила она.

Лудлоз вздохнул облегченно.

— Гора свалилась с моих плеч. Ах, Алида, если бы вы так же легко могли…

— Тс! — тихо сказала молодая девушка, приподнявшись немного и вслушиваясь во что-то с видимым волнением. — Разве вы ничего не слышали?

Разочарованный молодой человек хранил угрюмое молчание и только невольно любовался разгоревшимся личиком своей собеседницы. Убедившись, должно-быть, в своей ошибке, Алида основа заняла свое место.

— Вы говорили о горе, — спросила она с рассеянным видом. — О какой это?

— Я говорил о той горе, которую вы сейчас сняли с моих плеч, говоря об Олофе ван-Стаатсе. Теперь вам стоит лишь объяснить ваше отсутствие, и мое сердце будет опять в вашей власти.

Алида казалась тронутой. Взгляд ее, обращенный на моряка, сделался мягче. Самый голос ее не имел уже прежней твердости. Она спросила:

— Разве эта власть ослабела?

— Вы бы стали презирать меня, если бы я сказал «нет». Вы бы стали подозревать меня, если бы я сказал «да».

— В таком случае лучше всего молчать. Положительно, я слышала сейчас легкий стук в ставню.

— Надежда обманчива. Вы, значит, ждете визита кого-то?

Легкий удар отчетливо послышался со стороны окна. Алида, побледнев, тревожно посмотрела на капитана. Она хотела что-то сказать, но благоразумие или какое-то другое чувство удержало ее. Наконец она собралась с духом и сказала:

— Капитан Лудлов, надеюсь, что вы, как благородный человек, извините слабость женщины. Я жду одного визита, при котором королевскому офицеру присутствовать не полагается.

— Я не таможенный чиновник и не интересуюсь тайнами женского туалета. Я офицер и обязанность моя — действовать лишь в открытом море против нарушителей закона. Поэтому можете не стесняясь пригласить того человека. Мы сведем с ним счеты в более приличном для этого месте.

Алида с благодарностью взглянула на Лудлова. Затем она слегка ударила ложечкой по чашке. В ответ на это кусты под окном раздвинулись и на балконе появился Сидрифт. Тотчас же легкий тюк упал на средину комнаты.

— Посылаю предварительно мой паспорт! — произнес контрабандист. С этими словами он приветливо поклонился хозяйке и довольно сухо — капитану Лудлову. Надев затем свою бархатную шапочку, обведенную золотым шнуром, он подошел к тюку.

— Вот неожиданный покупатель, — прибавил он. — Что ж! Тем больше барышу. Капитан Лудлов, мы с вами уже встречались?

— Да, господин Пенитель Моря, и, надеюсь, не в последний раз. Ветры могут перемениться, и счастье может оказаться на стороне закона.

— Мы полагаемся на защиту нашей «Морской Волшебницы», — ответил Сидрифт, указывая на ее изображение, вышитое по бархату шапочки. — Здесь мы, надеюсь, на нейтральной почве?

— Я командир королевского крейсера, сударь! — гордо ответил Лудлов.

— Королева Анна должна быть довольна, имея такого преданного офицера. Прошу извинения, прелестная хозяюшка! Разговор двух грубых моряков оскорбляет вас и противоречит тому уважению, на которое вы имеете право. Ну, теперь все церемонии закончены и, следовательно, я могу начать осмотр вещей, от которых ваши глазки засверкают еще больше и которые возбуждали зависть не одной герцогини.

— Как вы спокойно говорите о своих титулованных покупателях! Можно подумать, что вы занимаетесь торговлей государственными должностями.

— Этот бравый офицер подтвердит вам, сударыня, что ветер, который в Атлантическом океане свирепствует бурей, едва освежает пылающие щечки молодой девушки на суше. Нити жизни переплетаются между собою подобно корабельным канатам. Храм Эфесский и индейский вигвам лежат на одной и той же почве.

— Отсюда вы заключаете, что природа дает себя чувствовать, несмотря ни на какие чины? Надо признаться, капитан Лудлов, что мистер Сидрифт очень хорошо знает женские сердца, выставляя напоказ такие прелестные вещи, как, например, вот эти.

Лудлов молча следил за молодой девушкой и контрабандистом. Ценою больших усилий воли он старался оставаться спокойным до конца, хотя было мгновение, когда это спокойствие готово было изменить ему: это было именно тогда, когда он заметил, что они обменялись друг с другом взглядом, как видно, прекрасно понимая один другого.

Преодолев свой гнев, капитан отвечал внешне спокойно:

— Если так, то мистер Сидрифт должен гордиться своей удачей.

— Этому способствовали мои частые сношения с женщинами, моими лучшими покупателями. Вот парча, которую носят придворные дамы английского двора, хотя она вышла из рук итальянских мастеров. Один раз в году, а именно, отправляясь на патриотический бал, эти дамы надевают в угоду публике платья из материй отечественного производства. Остальное же время года они носят эти более красивые ткани. Скажите, почему англичанин при своем туманном солнце тратит тысячи фунтов стерлингов в погоне за красками тропического мира, как не потому, что запрещенный плод имеет особенную прелесть! Почему, скажите, изысканный гастроном Парижа восторгается смоквой, которую последний нищий Неаполя с презрением бросил бы в воду, как не потому, что его самолюбию лестно употреблять такой плод, который составляет принадлежность других широт. Вот секрет успеха нашей торговли! А так как женщины вообще больше тщеславны, то и мы должны быть им более признательны.

— Вы много ездили, мистер Сидрифт, — смеясь, заметила Алида, развертывая на ковре богатое содержимое тюка. — Вы так уверенно говорите о нас.

— О, мы не любим оставаться без дела. То мы направляемся к островам Адриатики, то к вашим негостеприимным берегам Америки. Мало стран в Европе между Гибралтарским проливом и Каттегатом, где бы я не был.

— Судя по вашим тканям, вы предпочитаете всем странам Италию.

— Вы правы. Я провел все свое детство на этих чарующих берегах. Здесь, на равнине Сорренто, я получил свое воспитание.

— А где это? Я спрашиваю это потому, что, быть-может, эта родина знаменитого корсара будет впоследствии воспета в песнях и займет досуги любопытных.

— Только ради вашей красоты прощаю вам вашу иронию. Сорренто — это очаровательное местечко на южном берегу знаменитого Неаполитанского залива. Вся его почва вулканического происхождения, и, собственно говоря, соррентинец всю свою жизнь проводит на кратере действующего вулкана. Если когда-либо из моря брызнет гигантский фонтан воды, а земля разверзнется и выбросит на свою поверхность потоки огненной лавы, — а в это глубоко верит каждый соррентинец, — то это место первое подвергнется опустошению. Я много видел стран. Я видел природу в самых различных климатах, но ни одно из этих мест не ласкало так глаза красивыми сочетаниями роскошных ландшафтов, не вызывало таких жгучих воспоминаний, как этот бесподобный уголок Соррентской скалы.

— Расскажите нам ваши воспоминания, а я между тем исподволь ознакомлюсь с вашими товарами.

Минуту контрабандист молчал, как бы погруженный в воспоминания прошлого, затем с печальной улыбкой начал:

— Много лет прошло, а впечатления так живы, как если бы они восприняты были мною лишь вчера. Помню, наш домик стоял на склоне скалы. Прямо перед нами расстилалось голубое море, а кругом такое разнообразие, какое редко встречается в действительности. Представьте себе, что вы лицом обращены к северу. Вы идете вдоль извилистого берега залива. Слева от себя вы видите высокую гору и остров, берега которого изрыты волнами: это Иския. Тот низменный продолговатый кусок земли — Прочида, отпрыск древней Греции. И до сих пор в костюмах и языке жителей обнаруживается греческое происхождение. Пролив приведет вас к голой скалистой возвышенности: это города Мизена и его порт. Сюда пристал легендарный Эней[32], Рим держал здесь свой флот. В этом же месте Плиний сел на корабль, чтобы отправиться к Везувию, пробудившемуся от своего векового сна. В ложбине между двумя вершинами, как утверждает поэт Мантуи[33], находился знаменитый Стикс, Елизиум, «место вечного успокоения». Далее, на возвышенности, ближе к морю, находятся огромные своды Писцины, а также мрачные вертепы знаменитого дворца Ста Комнат, — места, могущие служить одновременно доказательством как роскоши, так и деспотизма Рима. Недалеко отсюда виднеется грациозный Байский залив. На возвышенностях его берега некогда виднелся целый город вилл. Императоры, консулы, поэты приезжали сюда подышать чистым воздухом, отдохнуть от шума столицы, где к тому же язва свила себе прочное гнездо. И до сих пор видны остатки былого величия: развалины храмов и бань, на которых растут теперь фиговые деревья и оливки. На севере этот заливчик замыкается крутым возвышением, на вершине которого прежде находился дворец римских императоров. Цезарь любил здешний покой, а горячие источники, текущие здесь, и теперь называются банями страшного Нерона. Эта небольшая коническая гора, так выделяющаяся своею свежею зеленью, образована действием вулканических сил. Отчасти она лежит на месте Лакримского озера, от которого остался лишь небольшой разлив, отделяющийся от моря песчаной полосой. Сзади его — Авернское озеро. Здесь еще видны остатки храма, посвященного подземным божествам. Налево возвышается Сивилльский грот, а несколько отступя — Кумский проход. Направо, в расстоянии одной мили, виден город Пуццоли, порт древних, замечательный остатками храмов Юпитера, Нептуна, а в особенности своим огромных размеров амфитеатром. Здесь Калигула[34] пытался навести мост в Кумы и, как предполагают, здесь же Нерон покушался на жизнь своей матери, отправлявшейся в Байи. Прямо против него виднеется Низида, небольшой, но скалистый остров. Сюда удалился Марк Брут, убивший Цезаря у подножия статуи Помпея. Далее — шумный Неаполь, увенчанный замком св. Эльмы. Направо от него расстилается обширная Кампанская равнина, на которой прежде стояла роскошная Капуя. Далее идет Везувий со своими тремя вершинами. Говорят, под теми виноградниками и виллами, которые окружают подножие этого вулкана, погребены целые города и селения. А там следует высокий мыс, который и образует берег Сорренто.

— Человек с такими познаниями мог бы дать им лучшее употребление! — печально сказал Лудлов, когда контрабандист кончил свою речь.

— В других странах почерпают познания из книг. В Италии даже дети приучаются читать из великой книги природы.

— Здесь некоторые утешают себя мыслью, что будто бы наш залив, летние облака и вообще климат те же самые, как и в странах, лежащих в одной и той же широте с нашей землей, — поспешно заметила Алида, предупреждая таким образом спор, который мог разгореться между ее гостями.

— Нельзя отрицать, что Мангаттан и Раритон — чудные реки, на берегах которых живут очаровательные особы, — галантно ответил незнакомец, приподнимая свою шапочку, — но надо взять для сравнения другие стороны вашего отечества. Конечно, ваша страна лежит под одною широтою с Италией, солнце светит ярко и тепло как в той, так и в другой. Но леса Америки наполнены испарениями, мешающими прозрачности воздуха. Я знаю очень хорошо как берега Средиземного моря, так и ваши. Между их климатами существует сходство, но есть и различие, и причины тому ясны.

— Сообщите их нам, чтобы и мы имели представление о вашем заливе.

— О, вы слишком добры, сударыня! Я не ученый и не обладаю красноречием. Однако, выскажу наблюдения, которые мне привелось сделать. Итальянская атмосфера редко бывает туманной. О больших дождях там почти не слышно. Летом речки под жгучими лучами южного солнца часто высыхают. Поэтому воздух Италии необыкновенно сух и прозрачен.

— Вы что-то не решаетесь заговорить о наших облаках, этом заливе, о заходе нашего солнца.

— Сейчас скажу. Что касается Неаполитанского и Нью-Йоркского заливов, то и на них, повидимому, отражается климат тех стран, к которым они принадлежат. Один — грациозный, дремлющий в неге, более красивый, чем приносящий реальную пользу; другой же сделается со временем всемирною гаванью.

— Но вы ничего не говорите об их красоте, — капризно возразила Алида, хотя чувствовала полнейшее равнодушие к предмету разговора.

— Обыкновенная слабость старых народов — гордиться собою и презирать новые народы, вступающие на мировое поприще, — отвечал Сидрифт, с удивлением заметив неудовольствие на лице молодой девушки. — Но в данном случае Европа не совсем права. В самом деле, надо иметь слишком пылкую фантазию, чтобы находить полное сходство между Неаполитанским заливом и Нью-Йоркским. Первый — настоящий залив, второй — только расширенный рукав реки. Вода в Неаполитанском заливе чудного голубого цвета, свойственного глубокому морю. Вода Мангаттанского залива мутна, зеленого цвета от примеси речной воды, которую несут сюда многочисленные реки, впадающие в залив. Я не говорю о чудных итальянских горах с их переливами теней розового и золотистого цвета, о тысячелетних воспоминаниях, которыми исполнен, можно сказать, каждый клочок итальянской почвы.

— Тогда и наши облака хуже итальянских?

— Ну, не совсем. В Италии таких облаков, как здесь, не встретите. Там, как я уже говорил, климат сухой, а воздух прозрачный. Помню, раз вечером я стоял со своим патроном на мысе Димонте, откуда открывается чудный вид на поэтическую Марина-Гранде. Мой спутник, указывая на ярко блестевшую луну, сказал: «Вот луна Америки». Звезды искрились подобно ракетам, так как ветер унес все испарения, и воздух был совершенно чистый. Но подобные ночи — редкость даже и там; в северных же широтах их совсем не бывает.

— Неужели и чудный закат нашего солнца не может соперничать с закатом итальянского солнца?

— Совсем не то. Они оба одинаково красивы, только с различных сторон. Небо Италии удивительно нежно. Но если ваши вечерние облака и не имеют той прозрачности, того тончайшего розового оттенка, который заливает по вечерам небо Италии, то зато они отличаются более блестящими тонами, богатством своих красок. Те — более нежны, эти — более ярки. Но, я вижу, вас утомляют мои рассуждения. Давайте-ка займемся этими материями, оттенки которых имеют для молодого и пылкого воображения большую прелесть, чем даже краски самой природы.

При этих словах контрабандиста Алида улыбнулась и уже готовилась ответить, как вдруг в прихожей послышались шаги ее дяди.

Глава XXIV

Альдерман вошел, держа в руке распечатанное письмо.

— Ветры и климат! — вскричал он с досадой. — Вот письмо, извещающее меня, что превосходный корабль «Цибет» встретил на высоте Азорских островов противный ветер и опоздал прибытием на целых семнадцать недель. Сколько драгоценного времени погибло, капитан Лудлов! Вот удар репутации этого корабля, до сих пор вполне оправдывавшего возлагавшиеся на него надежды! Если и другие наши корабли будут делать то же, нам придется посылать меха уже по окончании сезона. Что это у вас, племянница? Товары? Контрабандные вдобавок? Кто послал вам эти материи? На каком корабле они прибыли?

— На эти вопросы пусть ответит их собственник, — возразила Алида, спокойно указывая на контрабандиста, при чем в глазах ее читалась затаенная тревога.

Альдерман бросил беглый взгляд на содержимое тюка, потом перевел свой несколько смущенный взор на контрабандиста.

— Капитан Лудлов! Нас самих поймали, — проговорил он. — Чему я обязан вашим визитом, господин… любезный коммерсант «Морской Волшебницы»?

Странное дело: самоуверенный вид и развязные манеры контрабандиста разом исчезли. Вместо этого на лице его появилось выражение растерянности. На вопрос альдермана он отвечал уклончиво.

— Это уже такое обыкновение: те, которые рискуют многим только для того, чтобы удовлетворить жизненным удобствам других, ищут, естественно, и более щедрых покупателей. Полагаю, что это обстоятельство послужит достаточным извинением моему поступку. Надеюсь, что вы поможете этой даме своею опытностью, чтобы она могла верно определить ценность моих товаров.

Миндерт сам был немало изумлен покорным видом и словами контрабандиста. Идя сюда, он уже заранее приготовился употребить в дело все свое искусство, чтобы сдержать слишком вольный язык Сидрифта и хоть как-нибудь сохранить тайну своих сношений с Пенителем Моря. К его величайшему изумлению контрабандист сам пошел навстречу его желаниям. Ободренный этим непривычным почтением со стороны Сидрифта, достойный буржуа, как водится, не преминул приписать это действие своей собственной особе. Значительно возвысившись в собственном мнении, он ответил голосом, более звучным и с видом более покровительственным, чем обыкновенно.

— Неблагоразумно жертвовать своим кредитом ради удовлетворения жажды барыша, — сказал он, делая в то же время жест, означавший его снисходительное отношение к такому пустяшному греху. — Мы должны извинить его, капитан Лудлов. Ведь действительно барыш, полученный от честной торговли, достоин полного уважения. Нельзя отрицать, что стремления правительства направлены к тому, чтобы метрополия производила все то, что колония в состоянии потреблять, а потребляла все то, что колония может производить.

— Занимаясь своей скромной торговлей, я следую лишь правилу: работать в собственных интересах. Мы, контрабандисты, играем наудачу с властями. Когда мы ускользаем от них здравы и невредимы, мы выигрываем; когда же проигрываем, от этого, наоборот, в барыше слуги королевы. Шансы обеих сторон одинаковы, и подобную игру нельзя назвать незаконной. Если бы правительства сняли путы с торговли, наша профессия исчезла бы, и имя «свободных торговцев» принадлежало бы самым богатым и уважаемым домам…

Альдерман тяжело вздохнул и, сделав знак своим собеседникам сесть, тяжело опустился в кресло. После этого он сказал с приятной улыбкой:

— Подобные чувства делают вам честь, господин… Без сомнения, у вас есть имя?

— Меня зовут Сидрифт, если не употребляют другого, более грозного имени! — ответил молодой человек, скромно отклонив приглашение садиться.

— Повторяю, господин Сидрифт, ваши слова показывают, что вы понимаете истинный смысл доходов… Вы, господин Сидрифт, явились сюда, употребляя ваше морское выражение, под чужим флагом. Судя по вашему виду, вы могли бы оказывать полезные услуги отечеству, а вместо этого занимаетесь предосудительными делами. Вы вошли в помещение, занятое моей племянницей, и ее могут справедливо заподозрить в причастности к вашей опасной торговле товарами, которые, по мудрому решению советников королевы, не должны употребляться колонистами, раз они не произведение рук искусных мастеров колонии. Женщины падки на наряды, мэтр Сидрифт, а Алида в особенности. Не даром в ее жилах течет французская кровь. Я, впрочем, не хочу отнестись к этому слишком сурово, так как хотя старый Этьен де-Барбри и оставил в наследство своей дочери эту слабость, но зато оставил и средства к ее удовлетворению. Подайте мне счет; я заплачу, если моя племянница задолжала вам. Деньги есть основание, на котором купец воздвигает здание своей торговли, а кредит составляет украшение этого здания. Иногда время подтачивает это основание. Тогда кредиты служат колоннами, которые поддерживают остатки здания и крышу и охраняют таким образом жильцов. Кредит спасает богатого, дает возможность действовать и со скромными средствами и, наконец, поддерживает бедняка надеждой. В виду такого значения кредита, господин Сидрифт, им нельзя рисковать без достаточных оснований. Это очень хрупкая вещь, не терпящая грубого прикосновения. Я уверен, что вы примете это к сведению. Итак, не слишком много воли давайте своему языку, если хотите спасти кредит.

Окончив свою речь, альдерман бросил вокруг себя торжествующий взгляд чтобы полюбоваться эффектом своих слов. И опять его внимание остановил на себе молодой контрабандист, в продолжение речи не изменивший своей скромной позы. Почтенный коммерсант удивился в душе, не зная, чему приписать это обстоятельство.

Алида тоже слушала своего дядю, на этот раз с большим вниманием, чем обыкновенно. Иногда ее взгляды встречались со взглядами незнакомца, и в них выражалось тогда самое нежное участие. Было очевидно, что между обоими молодыми людьми существовали какие-то интимные отношения. Это отлично приметил ревнивый глаз Лудлова. Только один альдерман, увлёкшись красноречием, ничего не видел.

— Теперь, когда мы достаточно наслушались рассуждений о кредите, не мешает, наконец, обратить внимание и на судьбу нашего исчезнувшего товарища, которого мы потеряли в последнюю нашу поездку! — заметил Лудлов, прерывая таким образом молчание, наступившее после речи альдермана.

— Вы правы, господин капитан! Патрон Киндергук не такой человек, чтобы исчезнуть в море подобно бочке с водкой, не возбудив к себе никакого внимания. Предоставьте это дело моей опытности, сударь, и будьте уверены, что прекрасные владения патрона недолго останутся без своего хозяина. Не угодно ли вам и господину Сидрифту перейти в другую половину виллы: мне нужно поговорить относительно этого дела с племянницей.

Приглашение остаться вдвоем друг с другом немало удивило Лудлова и Сидрифта. Колебание контрабандиста было более заметно, чем у капитана, решившего хранить пока строгий нейтралитет. Он был уверен, что «Морская Волшебница» находится опять в бухте Коув, замаскированная стеною прибрежных лесов. Горький опыт прошлого познакомил его с ловкостью контрабандистов, и он решил заблаговременно вернуться на свой корабль и там принять быстрое решение. Кроме того, Лудлов должен был сознаться в душе, что его собеседник мало походил на других контрабандистов, и он проникался невольным уважением к нему.

— Мы здесь встретились с вами на нейтральной почве, господин Сидрифт! — сказал он с любезным поклоном, покидая вместе со своим спутником Алиду. — Хотя мы идем и по разным путям, но это нисколько не мешает нам толковать дружески о прошлых событиях, имевших место в этих краях. Пенитель Моря приобрел репутацию искусного моряка, и я жалею, что его качества направлены в дурную сторону.

— Нельзя отрицать в вас чувства почтения, которые вы питаете к правам короны и казны, капитан Лудлов, — ответил Сидрифт, острый язычек которого мало-по-малу освобождался от пут, которые наложило на него присутствие альдермана. — Мы идем по дорогам, на которые толкнула каждого из нас судьба. Вы служите королеве и правящим верхам, которые будут льстить вам, пока вы нужны, и отвернутся от вас по миновении надобности. Я служу сам себе. Еще неизвестно, чья служба лучше.

— Уважаю вашу откровенность и надеюсь, что мы столкуемся друг с другом, особенно, если вы откажетесь от мистификаций вашей «Волшебницы». Фарс сыгран был превосходно, хотя он никого не убедил…

Улыбка скользнула по губам контрабандиста.

— Да, наша повелительница, — сказал он, — не требует дани: все, что добываем, мы делим поровну между всеми.

— Можете ли вы открыть что-либо относительно судьбы, постигшей патрона? Хотя я и соперник его в одном деле, или, вернее, был некогда соперником, но все-таки не могу допустить, чтобы кто-либо с моего корабля исчез бесследно.

— Вы справедливо выразились, — смеясь, ответил Сидрифт. — «Некогда соперником» — более подходящее выражение! Ван-Стаатс храбрый человек, но плохой моряк. Человек, проявивший такое мужество, может быть уверен в покровительстве Пенителя Моря.

— Я не состою телохранителем ван-Стаатса, однако, как командир крейсера, я в некотором отношении причина его… Не буду, впрочем, употреблять выражение, которое может быть для вас неприятно.

— Сделайте милость, говорите свободно, не опасаясь задеть нас. Мы со своей бригантиной уже привыкли ко всевозможным эпитетам, в изобилии нам расточаемым. Вам угодно было, капитан Лудлов, указать на мистификацию, свидетелем которой вы были на «Морской Волшебнице». Но вы, повидимому, забываете о тех возмутительных обманах, которые совершаются ежедневно у вас на земле.

— Вы прикрываете ошибки отдельных личностей ошибками целого общества. Это не новость.

— Да, и это не ново! Но что мы видим?.. «Христианнейший» король присваивает себе владения своих соседей, прикрывая свое честолюбие маской славы. Другой король — «добрый католик» — совершает во имя католицизма массу преступлений на том самом континенте, где мы в данную минуту находимся. Ваша королева, добродетели которой так воспеты в прозе и стихах, заставляет проливать потоки крови для того, чтобы расширять владения своего маленького острова. Не постигнет ли и ее та участь, которую испытала честолюбивая обитательница болот в известной басне? Мошенника ждет виселица, а вор под военным знаменем восхваляется как рыцарь! Человек, наживающий деньги работой своих рук и ума, презирается, а тот, кто создает свое богатство, обирая других, налагая тяжкие контрибуции на селения, истребляя тысячи людей, — восхваляется и воспевается на все лады! Европа достигла высокой степени цивилизации, это правда: но пусть она страшится того: примера, который сама же дает.

— Ну, на этих пунктах мы никогда с вами не сойдемся, — холодно заметил Лудлов. — Мы еще поговорим на эту тему в другое, более удобное время. А теперь позвольте спросить, можете ли вы, сообщить что-нибудь положительное о судьбе господина ван-Стаатса, или для этого придется прибегнуть к официальным розыскам?

— Патрон Киндергук знает толк в абордаже, — смеясь, ответил контрабандист. — Одним ударом он завоевал дворец нашей «Волшебницы» и теперь спокойно почивает на лаврах. Право, мы, контрабандисты, у себя дома превеселый народ, и те, кто бывает у нас, — неохотно расстаются с нами.

— Тем больше для меня оснований желать проникнуть в ваши тайны, а до тех пор до свиданья!

— Остановитесь! — вскричал весело контрабандист. — Не оставляйте нас долее в неизвестности, прошу вас! Наша «Волшебница» подобна насекомому, принимающему окраску того листа, на котором оно живет. Вы видели «Волшебницу» в зеленой одежде, которую она всегда надевает, когда плавает вблизи берегов вашей Америки. В открытом же море ее плащ принимает голубую окраску. Это верный признак того, что она скоро уйдет далеко от вашей земли.

— Слушайте, господин Сидрифт! Шутки эти приятны, пока вы имеете возможность шутить. Помните, однако, что хотя закон обыкновенно наказывает контрабандиста лишь конфискацией его товаров, но в случае задержания им какого-нибудь лица, он налагает даже телесное наказание, а в некоторых случаях и присуждает к смертной казни.

— От имени моей «Волшебницы» выражаю вам сердечную благодарность за предостережение, — сказал контрабандист, не скрывая иронии. — Несмотря на неоспоримые качества вашей «Кокетки», она найдет в нашей «Волшебнице» достойную соперницу, которая не побоится ее угроз.

Обменявшись взаимными комплиментами, оба собеседника расстались. Оставшись один, Сидрифт бросился в кресло с книгой в руках и принял вид полного равнодушия, а капитан Лудлов оставил виллу альдермана с поспешностью, которую и не старался скрывать.

Между тем разговор альдермана с племянницей все еще продолжался. Минуты шли за минутами, и скоро Сидрифт, которого книга, повидимому, не особенно интересовала, стал проявлять беспокойство. Это беспокойство возросло до степени сильнейшего волнения, как вдруг он услыхал приближающиеся к дверям шаги. В комнату вошла негритянка, служанка Алиды, и передала Сидрифту клочок бумаги, на котором поспешно были нацарапаны карандашом следующие строчки: «Я увернулась от всех расспросов. Он наполовину расположен верить в колдовство. Теперь еще не время открыть правду, так как он сильно встревожен близостью бригантины. Будьте уверены, однако, что он признает права, которые я сумею поддержать. Если же я не смогу добиться, он не в силах будет возразить против свидетельства Пенителя Моря. Идите сюда, лишь только заслышите его шаги».

Едва Сидрифт пробежал это письмо, как дверь отворилась. Но не успел альдерман войти в комнату, как ловкий контрабандист уже прошмыгнул в другую. Исчезновение Сидрифта, которого он ожидал встретить в комнате, не только не удивило благоразумного буржуа, но даже не особенно опечалило его, насколько можно было судить по тому равнодушию, с которым он отнесся к этому факту.

— Женщины и безумие! — пробормотал он. — Эта Алида увернулась словно лисица. Поди-ка вымани тайну у этой хитрячки девятнадцатилетнего возраста. А настойчивостью ничего не возьмешь: в ее жилах течет нормандская кровь. На все вопросы о ван-Стаатсе мошенница отвечает только тем, что принимает скромный вид монахини. Надо, впрочем, и то сказать: не годится Олоф для роли Купидона[35]. В течение целой недели он ничего не мог поделать с этой упрямицей. Эх! Одна беда следует за другою: как на грех вернулась эта бригантина, а с ней и Лудлов со своим долгом. Надо покидать торговлю, пока еще не поздно. Сведу на этих днях окончательно баланс и распрощаюсь с нею навсегда.

Глава XXV

Лудлов покинул виллу Луст-ин-Руст без всякого определенного плана действий. Мысли его витали главным образом вокруг племянницы альдермана. Припоминая то спокойствие, с которым она приняла визит его и дяди, он готов был поверить, что она и шагу не ступала по палубе «Морской Волшебницы». Эта надежда, однако, мигом испарилась, едва он вспомнил грациозную фигуру молодого контрабандиста. Его ревнивое воображение уже видело в нем счастливого соперника на руку и сердце Алиды. Он колебался между долгом и личными чувствами. Когда еще он шел сюда, он принял необходимые меры предосторожности, чтобы опять не сделаться жертвой хитрости контрабандистов, как случилось недавно. Теперь его соперник находился в его руках. Воспользоваться ли выгодою своего положения или махнуть на все рукой и не мешать сближению молодых людей, — вот что главным образом занимало его мысли. Лудлов имел самые возвышенные понятия о чести. Он любил Алиду и боялся действовать под влиянием гнева и разочарования. Притом ему было противно впутываться в разные истории с представителями профессий, честолюбие которых было не особенно высокого полета. Он смотрел на себя, как на защитника прав и достоинства своей повелительницы, а не как на агента таможенных чиновников. Ему казалось постыдным овладеть своим противником не в честном бою на родной стихии, а одиноким и безоружным на суше. С другой стороны, служба неумолимо предъявляла свои требования. Все знали, что бригантина наносит огромный ущерб казне. Сам Лудлов получил даже специальное приказание относительно нее от адмирала. А тут представлялся удобный случай лишить этот корабль его командира, благодаря талантам которого он столько раз безнаказанно убегал от сотни крейсеров.

Волнуемый разнородными чувствами, капитан вышел на лужайку, чтобы на досуге отдаться своим мыслям. Ночь была на исходе. Было еще темно. Тень, отбрасываемая горой, еще покрывала берег океана. Предметы были видны так неясно, что нужно было большое внимание, чтобы догадаться об их характере. Занавески в окнах павильона были закрыты и, хотя огни ламп еще горели, глаз не мог различить ничего, что делалось внутри.

Осмотрев окрестность, Лудлов с тяжелым сердцем стал спускаться по косогору вниз к реке. Перед тем, как окончательно уйти, он еще раз бросил взгляд на павильон. На этот раз он увидел зрелище, от которого вся кровь его прилила к сердцу. Уголок окна в павильоне остался неприкрытым, и сквозь него молодой капитан увидал ту, которая в последнее время заполнила его воображение.

Алида сидела, положив на стол локоть и подпирая им голову. Лицо молодой девушки было задумчиво. Лудлову даже почудилось, что оно выражало раскаяние. Естественно, что эта мысль оживила его поблекшие было надежды. В глазах молодого человека при этом зрелище все помутилось. Все недавнее поведение Алиды было мигом забыто. Он уже готов был броситься назад к молодой девушке и умолять ее не губить себя, как вдруг Алида уронила свою руку на колени, подняла голову, и Лудлов понял по выражению ее взгляда, что она не одна. Сгорая от любопытства узнать, в чем дело, он сделал несколько шагов назад по направлению к павильону. Он увидел, как Алида подняла на кого-то глаза с такою ласкою и искренним сочувствием во взгляде, с которыми смотрят только на тех, кому безусловно и всецело доверяют. Потом он видел, как она улыбнулась скорее печально, чем весело, и что-то, видимо, сказала своему собеседнику. Скоро этот собеседник подошел к окну, и капитан «Кокетки» сразу узнал в нем ненавистного контрабандиста. Видно было, как Сидрифт взял молодую девушку за руку, и она не сопротивлялась, а, напротив, казалось, внимательно слушала его.

Не в состоянии дольше сдерживаться, Лудлов с бешенством бросился к берегу. Там он нашел свою шлюпку в том месте, где она стояла, скрытая от посторонних взглядов. Капитан уже хотел войти в нее, как услышал сзади стук отворяемой калитки. Оглянувшись, он отчетливо увидел фигуру человека, спускавшегося с горы тоже к берегу. Приказав своим людям молчать и спрятаться в тени, Лудлов стал дожидаться незнакомца. Сидрифт — это был он, — ничего не подозревая, подошел к берегу и издал тихий свист. На этот сигнал из кустов противоположного берега реки выехал челнок и стал приближаться к месту, где ждал его контрабандист. Когда последний прыгнул в него, челнок немедленно повернулся и двинулся вдоль по реке. Когда он проходил около того места, где спрятался Лудлов со своей шлюпкой, капитан заметил, что в нем сидел, кроме Сидрифта, всего один матрос, между тем как у Лудлова было шесть дюжих молодцов. Сама судьба давала ему теперь возможность овладеть добычей, нисколько не поступаясь своею честью, И Лудлов решился…

Едва челнок поравнялся с ним, как в несколько ударов весел шлюпка Лудлова подлетела к нему. Схватив своею мускулистою рукою за борт челна, Лудлов заставил его встать рядом с собственной шлюпкой.

— Судьба менее благосклонна к вам на простой лодке, чем на бригантине, господин Сидрифт, — сказал он, обращаясь к своему пленнику. — Мы встречаемся здесь не на нейтральной почве, а на воде, где не существует никакого нейтралитета между контрабандистом и капитаном крейсера.

Сидрифт вздрогнул и издал полузаглушенное восклицание. Было очевидно, что нападение застало его врасплох.

— Удивляюсь вашей ловкости, — сказал он. дрожащим от волнения голосом. — Я ваш пленник, капитан Лудлов. Можно узнать, каковы будут ваши намерения относительно моей особы?

— Сейчас скажу. Вам придется в эту ночь довольствоваться скромным помещением «Кокетки» вместо роскошного кабинета вашей бригантины. На чем порешит власть, это не давно знать скромному командиру королевского крейсера.

— Куда удалился лорд Корнбери?

— В тюрьму. Его заместитель — бригадир Гонтер, говорят, более строго относится, чем лорд Корнбери, к человеческим слабостям.

Сидрифт уже вполне оправился от смущения.

— Вы мстите нам за свой недавний плен. Впрочем, я уверен, что вы ничего дурного нам не сделаете. Могу я сообщаться с бригантиной?

— Сколько угодно… когда она будет вверена заботам королевского офицера.

— Вы не знаете могущества «Волшебницы». Она выйдет в море, несмотря на мой плен. Могу я сообщаться с берегом?

— Не вижу к тому никаких препятствий, если только вам будет угодно указать на средства.

— У меня есть здесь верный слуга.

— В таком случае он будет сопровождать вас на палубу «Кокетки». Кроме того, — прибавил Лудлов дрогнувшим голосом, — если есть на берегу особа, которая особенно интересуется вами и для которой неизвестность о вашей судьбе была бы тяжела, я назначаю вам одного из моих матросов. Вы можете давать ему поручения.

— Быть по сему, — ответил контрабандист. — Передайте тогда это кольцо даме, живущей в той вилле, — прибавил он, обращаясь к матросу, назначенному ему Лудловым для услуг, — и, передавая кольцо, скажите ей, что тот, кто посылает ей его, находится на пути к крейсеру королевы Анны и сопровождается командиром этого судна. Если там захотят узнать подробности о моем плене, можете передать их.

Капитан Лудлов, отозвав матроса в сторону, сказал:

— Следи за людом, который шляется по берегу. Смотри, чтобы ни одна лодка ни под каким видом не смела покидать реки с целью сообщить, бригантине о понесенной ею потере.

Матрос почтительно выслушал приказание своего командира и, когда шлюпка пристала к берегу, отправился по назначению. Молодой капитан снова обратился к пленнику:

— Теперь, когда я исполнил ваше желание, господин Сидрифт, надеюсь, что и вы не откажетесь исполнить мое. Моя шлюпка к вашим услугам, и вы сделаете мне удовольствие, перейдя в нее.

С этими словами Лудлов протянул руку, как бы желая помочь своему пленнику, но сделал это так небрежно, словно хотел этим указать разницу в положении того и другого. Это, повидимому, понял Сидрифт и, отступив назад, чтобы избежать соприкосновения с рукою Лудлова, легко перепрыгнул в шлюпку. На его место в челнок сел капитан «Кокетки», приказав то же сделать и одному из своих матросов. Когда это было сделано, он снова обратился к Сидрифту.

— Я вверяю вас заботам этих молодцов. Мы пойдем в разные стороны. Моя каюта на «Кокетке» в вашем распоряжении.

Отдав затем шопотом какое-то приказание рулевому шлюпки, Лудлов сделал знак, и обе лодке расстались. Шлюпка направилась к устью реки и, выйдя из нее, направилась к «Кокетке». Лудлов поворотил направо и вошел в бухту Коув.

Тихо скользила лодка, не производя почти ни малейшего шума, так как весла были обернуты из предосторожности в паклю. Скоро показались стройные снасти бригантины, возвышавшиеся над тощими деревцами, росшими на берегу. Лудлову удалось подъехать так близко к судну, что он схватился даже за якорный канат. Храбрый моряк пожалел, что у него нет под рукой людей, с помощью которых он мог бы теперь легко овладеть таинственным судном. Раздосадованный на свою непредусмотрительность и взволнованный надеждою на успех, он начал обдумывать, как бы поправить дело.

Ветер дул с юга. Воздух был насыщен парами. Бригантина стояла, обращенная носом к выходу из бухты, саженях в пятидесяти от берега. Лудлов заметил, что ее удерживает лишь один малый якорь. Это обстоятельство дало ему мысль перерезать канат, на котором держался якорь. В таком случае корсар неминуемо налетел бы на береговые пески, прежде чем поднятый по тревоге экипаж его мог что-либо предпринять. Пока бригантина будет употреблять усилия с целью сойти с мели, к Лудлову придет помощь с его крейсера, и тогда корсар очутится в его руках. Так думал Лудлов, решив привести свое намерение в исполнение. Взяв у своего матроса морской нож, он с силою ударил им по канату. В то же мгновение сноп ослепительного света брызнул ему прямо в лицо, так что он должен был на мгновение зажмурить глаза. Придя в себя, капитан поднял голову. Взгляд его упал на фигуру, под которой стояла его шлюпка. Бронзовые черты ее внезапно осветились. Из глаз фигуры лились два ярких луча, следующих неотступно за малейшим его движением. Пораженный суеверным ужасом матрос Лудлова, не дожидаясь приказания, приналег изо всей силы на весла, и лодка отлетела прочь от бригантины, словно встревоженная чайка. Лудлов ежеминутно ожидал ядра, но даже опасность, грозившая его жизни, не помешала ему следить за фигурой. Свет ее, до сих пор ровный, вдруг слегка заволновался и осветил ее одежду. И тут Лудлов увидел подтверждение слов Сидрифта: посредством неизвестного светового механизма[36] зеленый плащ «Морской Волшебницы» принял голубую окраску… и погас.

— Шарлатанская проделка разыграна мастерски, — промолвил молодой капитан, когда лодка отошла на такое расстояние от корсара, что пассажиры ее могли считать себя в безопасности. — Корсар дает этим знать, что скоро выйдет в открытое море. Перемена плаща этой фигуры служит сигналом для экипажа бригантины. Я обязан, с своей стороны, опередить их, хотя, сказать правду, они не спят на своем посту.

Прошло минут десять в молчании. Лодка вышла из бухты и теперь неслась по заливу. Лудлов сидел молча, подавленный новой неудачей. Его смущало также опасение, как бы она не сделалась известной матросам «Кокетки».

— Неудачной вышла наша попытка захватить бригантину, милый Ярн! — сказал наконец Лудлов, когда лодка вступила в воды залива. — Ради нашей чести не будем заносить эту поездку в корабельный журнал. Я уверен, что ты уже сообразил, в чем дело.

— Надеюсь, ваша честь, что я знаю свои обязанности, состоящие прежде всего в повиновении приказаниям начальства, — ответил матрос. — Перерезать ножом канат вообще работа довольно медленная. Но перерезать канат этой бригантины… Нет еще такого ножа, который бы сделал это.

— А что думают матросы относительно бригантины?

— Что мы будем преследовать ее до тех пор, пока не будет съеден последний бисквит и выпита последняя бочка воды. Что касается Пенителя Моря, то мнения различны, но в общем они сходятся в том, что это такой моряк, равного которому нет на всем океане.

— Жаль, что мои люди такого плохого мнения о нашей ловкости. Нам просто не везло до сих пор. Будь мы в открытом море да имей немного ветру, — и «Кокетка» не посмотрела бы на «Волшебницу»! Что же касается Пенителя Моря, то все же он в наших руках пленником.

— Разве ваша честь принимает куколку, которую мы давеча поймали на этом самом челне, за страшного корсара? — спросил Ярн, переставая на минуту грести. — У нас думают, что Пенитель, наоборот, ростом гигант, плечи — косая сажень…

— Я имею причины думать, что вы все ошибаетесь. Как более умные люди, чем другие наши товарищи, не лучше ли мы сделаем, если будем молчать обо всем этом? Вот монета с изображением французского Людовика, нашего главного врага. Можешь распорядиться ею, как тебе угодно. Помни, однако, что наша нынешняя поездка должна остаться в строгом секрете.

Бравый Боб, конечно, с удовольствием принял монету и не преминул, как водится, рассыпаться в заверениях относительно своей скромности. И он сдержал свое слово, по крайней мере… в этот день. Тщетно товарищи старались выпытать что-либо относительно его экскурсии с капитаном. Он отделывался лишь косвенными намеками и притом весьма двусмысленного свойства. Результат получился совершенно противоположный тому, на что рассчитывал Лудлов. Разноречивые мнения о характере бригантины еще более взволновали умы матросов.

Поднявшись на свой корабль, Лудлов пошел навестить своего пленника. Контрабандист имел вид хотя и печальный, но совершенно спокойный. Надобно заметить, что его прибытие на корабль произвело сенсацию среди многочисленного его экипажа, хотя большинство, подобно Ярну, не верило, чтобы это был знаменитый Пенитель Моря.

Лудлов мог заметить, что скептицизм Роберта Ярна разделяется большинством экипажа, но не желал его опровергать, имея в виду интересы Алиды.

Итак, отдав мимоходом кой-какие приказания, капитан спустился к контрабандисту, который пока занимал его собственную каюту.

— Кают-компания свободна, и вы можете занять ее, господин Сидрифт, — сказал он, отворив дверь соседней каюты. — Очень вероятно, что вам придется долго пробыть у нас, если, впрочем, вы не захотите сократить это время, войдя со мною в соглашение относительно сдачи вашей бригантины. В последнем случае…

— Вы сделаете мне предложение, — холодно добавил Сидрифт.

Оглянувшись назад, чтобы удостовериться, что никого постороннего нет, Лудлов решительно подошел к своему пленнику.

— Будем говорить откровенно, как моряки. Прекрасная Алида дороже для меня, нежели была и будет всякая другая женщина. Излишне вам говорить, какие события имели место. Любите вы ее?

— Да.

— А вас она любит? Не бойтесь доверить эту тайну человеку, который никогда не злоупотребит ею. Платит она вам взаимностью?

Контрабандист с достоинством отступил назад. Однако, быстро принял прежний любезный вид и с жаром сказал:

— Никто не должен говорить о склонности женщины, кроме ее самой, капитан Лудлов. Едва ли найдется когда-либо человек, питающий такое же уважение к ним, как я.

— Подобные чувства, конечно, делают вам честь, Нельзя не пожалеть, что…

— Вы, кажется, хотели что-то предложить мне относительно бригантины?

— Я хотел сказать, что если она немедленно будет сдана мне, то мы найдем средства смягчить этот удар для тех, кому она дорога…

При этих словах контрабандист слегка побледнел, и на лице его отразилась тревога. Однако, она быстро рассеялась, и улыбка снова заиграла на его губах.

— Не построен еще киль того корабля, который должен захватить «Морскую Волшебницу». Не выткано еще полотно для парусов его, — сказал он спокойно. — Мы не спим, когда наступает минута опасности.

— Я ездил разузнавать положение бригантины. Я был около нее. Теперь остается принять необходимые меры, чтобы завладеть ею окончательно.

Наружно совершенно спокойный контрабандист слушал Лудлова, затаив дыхание.

— Что же, вы нашли моих людей на своем посту? — небрежно обронил он.

— Настолько на своем посту, что я подъехал, как уже говорил, чуть не к самому борту, не будучи ими замечен. Если бы у меня было что-нибудь под рукой в ту минуту, достаточно было бы нескольких секунд, чтобы перерезать якорный канат и посадить вашу бригантину на мель.

Молния негодования вспыхнула в черных глазах контрабандиста. Он так посмотрел на Лудлова, что тот невольно отвел глаза, покраснев до самых ушей.

— Хорошее дело вы задумали, нечего сказать! — сказал Сидрифт, тщетно стараясь уловить взгляд Лудлова. — Вы не успели в этом, вы не могли успеть в этом?

— Результаты докажут успех.

— Наша «Волшебница» не забыла свой долг? Вы видели, как загорелись ее глаза? Судя по вашему молчанию, мои слова справедливы, Лудлов. Ваше лицо выдает истину.

Облако гнева мигом сбежало с лица контрабандиста, и он разразился радостным смехом.

— Я знал, что так будет, — добавил он. — Но, я слышу, кто-то идет.

Вошедший офицер доложил о приближении неизвестной лодки. При этом неожиданном известии и Лудлов и Сидрифт вздрогнули от одной и той же мысли: им представилось, что дело шло о парламентере, посланном с бригантины для переговоров о сдаче. Лудлов поспешно бросился наверх, а контрабандист наружно бесстрастный, но на самом деле с замирающим сердцем прошел в кают-компанию и воспользовался окном, чтобы посмотреть на вновь прибывшего. Но Лудлову и на этот раз суждено было жестоко обмануться. Уже по ответу, полученному с приближающейся лодки, на обычный оклик можно было заключать, что он имеет дело с людьми, мало знакомыми с морскою жизнью и с ее терминами. Когда часовой крикнул, с лодки ответил чей-то полуиспуганный голос: «Что вам угодно?» При этих словах экипаж «Кокетки» разразился тем обидным смехом, который иногда срывается с губ моряка, когда он имеет дело с сухопутным жителем. Среди наступившего затем молчания на палубу поднялись трое мужчин и одна дама. Лица всех их были тщательно скрыты от взоров любопытных. Не будучи никем узнаны, они спустились в капитанскую каюту.

— Мистер Корнелиус Лудлов, мне бы уж разом следовало облачиться в морской мундир. Я так часто путешествую и притом таким неудобным манером на ваш крейсер, как вексель путешествует от одного инкассатора к другому для получения платежа по нем, — сказал не торопясь и с обычным спокойствием альдерман ван-Беврут, входя в каюту, между тем как его племянница упала на кресло, а сзади нее молча встали два лакея. — Это Алида настояла, чтобы я сопровождал ее сюда в столь неурочный час, хотя я, славу богу, вышел из таких лет, чтобы бегать за женщиной только потому, что природа наделила ее красивым личиком. Ну-с, а что касается мотивов, то если Сидрифт и своротил малость с прямого пути, это еще не велика беда, раз он имеет дело с таким любезным офицером, как вы.

Тут речь почтенного коммерсанта внезапно оборвалась. С изумлением посмотрел он на контрабандиста, который в эту минуту входил в каюту. Лудлов сразу сообразил, какова была причина неожиданного визита. Обратившись к альдерману, он сказал с невольной горечью:

— Мое присутствие здесь, я вижу, совершенно излишне. Располагайтесь, как у себя дома, а мне позвольте итти туда, куда призывает меня служба.

Молодой человек холодно раскланялся со всеми и поспешил оставить каюту. Проходя мимо Алиды, он встретился с ее устремленным на него взором, в котором ему почувствовалась благодарность.

Глава XXVI

Главнейшие правила морской службы — энергия и быстрота в исполнении самых, повидимому, незначительных операций. Самое слово «медленность» совершенно изъято из словаря моряка. Командир «Кокетки» рано усвоил себе эти правила и со всей строгостью применял их на своем судне.

Когда он вышел на палубу, все предварительные приготовления, о которых он отдал распоряжения, уходя к гостям, были уже выполнены: едва Лудлов отдал приказание вахтенному начальнику, как послышался свисток боцмана, призывавший матросов наверх. Вслед за тем заскрипели снасти, которыми спускались на воду большие шлюпки, стоявшие до сих пор в центре палубы. Спуск других, более мелких, висевших на корме, потребовал еще меньше усилий! Когда все гребные суда, за исключением одного кормового, были уже на воде, последовала команда развернуть брамсели, и скоро верхние части всех мачт «Кокетки» покрылись этими легкими парусами. Затем начался трудный маневр поднятия якоря. И здесь-то обнаружилась громадная разница между военным кораблем и «купцом». На купеческом судне дюжина разнокалиберных матросов лениво повертывает низкий и грязный ворот, в то время как угрюмый кок, ругая на чем свет стоит свою работу, кое-как свертывает канаты. Не то на военном корабле. Там кабестан[37] движется ровно и быстро. Канаты не перепутываются по палубе, а ложатся ровными линиями. Лудлов появился в ту минуту, когда этот маневр приходил к концу. К нему подошел первый лейтенант и спросил:

— Что прикажете, капитан?

— Разверните марселя.

Паруса разом упали и тотчас же были закреплены фалами.

— В какую сторону прикажете повернуть корабль?

— В море.

Реи мигом повернулись в указанную сторону.

— Поднимите якорь и, когда палуба будет расчищена, доложите мне.

Через несколько минут мистер Луфф подошел и сказал:

— Все готово, капитан!

Лудлов словно пробудился от сна. До сих пор он отдавал приказания машинально, едва ли сознавая их смысл. Теперь энергия снова вернулась к нему. Вооруженные матросы разместились по шлюпкам. Офицерам были даны точные инструкции.

Офицер, командовавший шлюпкой капитана, имея при себе шестерых матросов, получил приказание итти прямо в бухту Коуз и здесь дожидаться сигнала первого лейтенанта, если, конечно, он не заметит, что бригантина приготовляется ускользнуть. В таком случае он должен во что бы то ни стало атаковать корсара. Выслушав это приказание, бравый моряк покинул корабль и направился на своей шлюпке к югу, держась по эту сторону «Песчаного Серпа». Луфф получил команду над ланчем (род шлюпки) с его многочисленным экипажем. Он должен был направить эту тяжелую лодку в проход, откуда и лететь по первому сигналу на помощь к первой шлюпке, как только удостоверится, что «Морская Волшебница» может улизнуть через него. Два куттера были поручены заботам второго лейтенанта с приказанием направиться с ними к оконечности мыса и не пропускать корсара в открытое море. Наконец, последняя лодка — йол — должна была повторять сигналы и следить за ними.

Когда роли каждого были распределены, «Кокетка» под управлением Тризая направилась к мысу. Здесь гребные суда расстались с кораблем, и каждое пошло по своему назначению.

План Лудлова состоял, таким образом, в том, чтобы окружить бригантину со всех сторон, так как пока «Кокетка» стояла близ мыса контрабандистам невозможно было пройти в открытое море. В проходе сторожил их ланч, а на севере еще три шлюпки, которые должны были следить за всеми движениями вражеского судна и при удобном случае немедленно атаковать его.

Чтобы дать время шлюпкам достичь места своего назначения, «Кокетка» убавила паруса и остановилась неподвижно. Матросы, получив позволение располагать собою по усмотрению, спешили вознаградить ночное бодрствование несколькими часами мимолетного сна. Тризай подошел к капитану Лудлову, который, опершись на гамак, пристально смотрел по направлению бухты Коув.

— Темная ночь, спокойное море и сильные руки благоприятствуют тем, которые отправились на лодках! — сказал он. — Моряки храбры и полны юношеского задора. Но тем, кто будет нападать, по моему скромному мнению, много придется поработать. Я полагаю, капитан, брамсель держится лучше теперь, после того как мы переставили его в последний раз.

— Он держится хорошо! — рассеянно отвечал Лудлов.

— Собственно? по-моему, все равно! Натянута ли мачта с одной стороны, сдвинута ли в сторону, как шапка на гуляке, но если она действует исправно, можно быть вполне спокойным. Мистер Луфф думает наоборот. По его мнению, если тут затянуть шкоты грот-реи, то лучше будут действовать марселя. С этим я не согласен и готов держать пари, что при таком расположении, в каком находятся паруса в настоящую минуту, они действуют лучше, чем при том расположении, которое предлагает Луфф.

— Поднимите фонарь! — прервал разговорчивого офицера Лудлов. — Видите сигнал с ланча?

Тризай замолчал и тоже устремил глаза на бухту. В той стороне отчетливо три раза появился и исчез огонек.

— До сих пор все идет хорошо, — заметил капитан, в первый раз оборачиваясь к своему помощнику. — Этим сигналом они дают знать, что ланч уже находится в проходе. Я полагаю, мэтр Тризай, что теперь бригантина не уйдет от нас. Осмотрите внимательно горизонт, и пора покончить с этим контрабандистом.

Оба моряка несколько минут занимались тщательным осмотром в трубу морской дали. Насколько можно было заметить ночью, на всем протяжении, начиная от берегов Нью-Джерсея и кончая берегами острова Лонг-Эйланда, не было видно решительно ничего по ту сторону мыса. Это давало право думать, что в то время, когда на «Кокетке» делались приготовления к ночной экспедиции, «Морская Волшебница» не успела ускользнуть через тайные проходы.

— Все идет хорошо, — повторил Лудлов. — Теперь уж он не уйдет от нас. Давайте сигнал!

Три фонаря, образуя светящийся треугольник, были укреплены на бушприте «Кокетки». Это давало знать шлюпкам, находящимся в бухте, чтобы они двигались вперед. Ланч немедленно ответил на этот сигнал, пустив маленькую ракету, огненной лентой поднявшуюся над деревьями и кустарниками.

Все бывшие на палубе «Кокетки» затаили дыхание, ожидая начала битвы. Воображение Лудлова и Тризая напряженно работало. То им уже казалось, что ветер доносит до них крики атакующих матросов, то слышались угрожающие голоса, требовавшие, чтобы контрабандисты сдались. Все гамаки того борта, который был обращен к бухте, были унизаны любопытными, жадно всматривавшимися в темноту. Тишина, однако, стояла прежняя.

— Пора бы, кажется, услышать звуки мушкетов или же увидеть сигналы победы! — сказал как бы про себе Лудлов, не подозревая, что он говорит вслух.

— Вы не позабыли сказать, чтоб они в случае удачи известили об этом сигналом? — произнес чей-то голос вблизи Лудлова;

— А, господин Сидрифт! Я не желал бы, чтобы вы присутствовали при этом зрелище.

— Мне так часто приходилось наблюдать подобные сцены, что это уже не поражает меня.

— Как, однако, вы уверены в том, кому поручена теперь ваша бригантина! Я сам поверю в вашу мощь, если бригантина и на этот раз ускользнет от моих шлюпок.

— Взгляните, вот доказательства! — возразил Сидрифт, указывая на три огонька, появившиеся в устье прохода, над которым в то же время заблестели еще несколько огоньков.

— Это сигналы неудачи! — вскричал Лудлов. — Трогай корабль! Поворачивай реи! Мы должны поспешить ко входу в бухту, мэтр Тризай! Мошенникам опять повезло!

Глубокое огорчение слышалось в голосе молодого капитана, но в нем были и повелительные нотки начальника, сознающего свою власть.

Сидрифт стоял молча. Ни одного восклицания торжества не сорвалось с его губ, словно он давно был уверен, что дело кончится именно так.

— Вы смотрите на эту удачу вашей бригантины, как на дело вполне обычное, мэтр Сидрифт! — заметил Лудлов, в то время как крейсер двигался к оконечности мыса. — Счастье еще не покинуло нас. Тем не менее я еще не отчаиваюсь одержать верх: с трех сторон бригантина окружена берегами и моим кораблем, а с четвертой — шлюпками.

— Бригантина никогда не спит! — возразил контрабандист, испуская глубокий вздох облегчения.

— Для вас еще не все потеряно. Не скрою от вас, что таможенное ведомство придает весьма важное значение захвату вашей «Морской Волшебницы» и тем склоняет меня взять на себя ответственность, от которой я уклонился бы во всяком другом случае. Сдайте мне бригантину, и, клянусь честью, все офицеры и матросы ее получат право свободно удалиться и могут взять с собой все, что в состоянии захватить.

— «Волшебница» думает иначе: она переменила свою зеленую одежду на голубую, и, поверьте, несмотря на все ваши сети, она уйдет туда, где дна океана не достать вашему лоту. Да, на зло всему флоту королевы Анны!

— Желаю, чтобы вам не пришлось раскаяться в этом упрямстве. Впрочем, теперь не до слов. Заботы о корабле требуют моего присутствия наверху.

Сидрифт понял намек и скрепя сердце удалился в отведенную ему каюту. В это время луна поднялась из-за горизонта и осветила залив своим мягким светом. Не оставалось никакого сомнения, что бригантина все еще стояла в бухте. Ободренный этим Лудлов всецело отдался своему долгу, подавив на время даже личные свои чувства. Надежда снова воскресла в нем.

Спустя немного времени «Кокетка» достигла устья прохода, ведущего в бухту, и здесь остановилась. На реи и марсы были посланы матросы, чтобы осмотреть водную поверхность бухты. К ним присоединились два-три мичмана.

— Ничего не видно в бухте! — сказал капитан Лудлов, посмотрев туда в бинокль. — Этому очень мешает густая тень, отбрасываемая гористым Джерсейским берегом. Не различишь, снасти ли это или деревья на острове Штатов. Эй, на марсе!

Тонкий голосок одного из мичманов откликнулся на этот зов.

— Что вы видите там, за Гуком?

— Ничего не видно, капитан! Наша шлюпка идет к берегу, а ланч, повидимому, стоит неподвижно по ту сторону прохода. Вот теперь вижу и йол; он стоит на веслах за Ромаром. Что касается куттеров, то их не видать.

— Возьмите трубу и посмотрите западнее, затем исследуйте внимательно устье Раритона. Видите что-нибудь?

— Под ветром видно какое-то пятнышко. — Что это, по вашему мнению?

— Если не ошибаюсь, это лодка, идущая на веслах по направлению к нам, на расстоянии трех кабельтовов[38].

Лудлов взглянул по указанному направлению в свой бинокль. Он действительно увидел тот предмет, о котором говорил мичман, и даже мог благодаря луне рассмотреть его характер. То была в самом деле шлюпка, которая обнаружила намерения войти в сношение с крейсером.

Лудлов сразу сообразил, что то не была его шлюпка. Он видел, что незнакомцы держались благоразумно мелкой воды, куда не мог бы за ними следовать корабль таких размеров, как «Кокетка». Взяв рупор, Лудлов окликнул ее.

Ответ донесся слабо, но, как видно, вылетел из привычной к морским восклицаниям груди.

— Парламентер с бригантины! — вот что можно было разобрать.

С минуту молодой капитан, волнуемый самыми разнородными чувствами, шагал взад и вперед по мостику. Потом он внезапно скомандовал спустить на воду последнюю еще оставшуюся шлюпку.

— Спустить кормовые паруса! — сказал он, когда шлюпка уже качалась на воде. — Раздать оружие! Нам надо быть настороже.

Дав Тризаю точные инструкции на случай измены, Лудлов сел в шлюпку и приказал трогаться. Через несколько минут обе шлюпки настолько приблизились одна к другой, что можно было свободно переговариваться. Капитан Лудлов приказал тогда своим людям остановиться и, взяв бинокль, стал осматривать незнакомцев. Лодка последних как мячик прыгала на волнах. Четверо атлетического сложения матросов тяжело налегли на весла, с трудом удерживая ее на месте. Глаза Лудлова остановились на фигуре, сидевшей на корме. По ее поразительному спокойствию, по скрещенным на груди рукам, по ее мужественным и правильным чертам лица он сразу признал в этом человеке моряка в индийской шали. Последний сделал ему приветственный жест, приглашавший пододвинуться ближе.

— Что надо от королевского крейсера? — спросил Лудлов.

— Доверие! — спокойно ответил моряк в индийской шали. — Подойдите ближе, капитан Лудлов! На мне нет, как видите, никакого оружия. Нам не к чему переговариваться в рупор…

Невольно стыдясь своих напрасных опасений, люди Лудлова налегли на весла и встали рядом с лодкой Тиллера.

— Ну-с, ваше желание исполнено. Какую надобность имеете вы к нам?

— Я прямо приступлю к делу, — ответил Тиллер с легкой улыбкой. — Зачем вы так упорно преследуете бригантину? Оставьте ее в покое, тем более, что до сих пор вам не удалось победить ее.

— В том приобретении, которое мы сделали сегодня ночью, начало успеха.

— Понимаю. Вы намекаете на Сидрифта, попавшего, по несчастью, в ваши руки. Если хоть одно оскорбление будет ему нанесено, мы сумеем отомстить.

— Ваши слова звучат несколько странно, принимая во внимание ваше положение осужденного, но мы извиняем их из уважения к мотивам, которые руководят вами… Ваша бригантина, мэтр Тиллер, лишилась многого в лице Пенителя Моря, и, может-быть, вы теперь более расположены внять голосу благоразумия. Я слушаю.

— Я намерен только предложить вам выкуп, который королева, надеюсь, не отвергнет, если ей дороги интересы казны. Но сперва выслушаем, в чем состоит ее воля.

— Прежде всего я, как моряк, обращу ваше внимание на положение обеих сторон. Я уверен, что «Морская Волшебница», пользуясь береговой тенью или темнотою ночи, скрывается в бухте. Выход ее через проход теперь заперт моими шлюпками, а также крейсером, в чем вы можете убедиться собственными глазами. Другие проходы тоже закрыты. Завтра на рассвете мы узнаем точно место нахождения бригантины и будем действовать…

— Прекрасно. Что же надо сделать, чтобы избежать этой опасности?

— Сдать бригантину. Хотя вы уже осуждены, но мы готовы удовольствоваться одним судном, бывшим до сих пор причиною ваших заблуждений, и надеемся, что тогда вы обратитесь на более честный путь.

— С вашего благословения! Теперь выслушайте меня, капитан Лудлов! У вас в плену находится особа, которая дорога сердцу всех нас. Отдайте ее нам, и мы обещаем покинуть ваши берега.

— Недурно с вашей стороны, но только я еще не сумасшедший, чтобы отпустить важного пленника, которого я считаю причиною всех зол, по первому слову его подчиненного и притом без всякой гарантии с вашей стороны. Право, господин Тиллер, удачи вскружили вам голову. Если я теперь и разговариваю с вами, то только из участия к моему пленнику. Не злоупотребляйте же моим терпением. Если придется силой овладеть вашим кораблем, вы подвергнетесь суровой каре закона.

— Ваше недоверие я нахожу извинительным, — ответил Тиллер, с трудом сдерживая порыв оскорбленной гордости. — Слово контрабандиста, конечно, ничто в глазах королевского офицера. Мы с вами смотрим на все под различными углами зрения. Я даже должен поблагодарить вас за эти слова, ибо они сказаны вами с добрым намерением. Но согласиться на ваше требование я не могу. Наша бригантина, как вы сами согласились, корабль замечательный. Едва ли есть ему равный по быстроте хода на всем океане. Клянусь, скорее пожертвую я улыбкой наипрекраснейшей женщины на свете, чем изменю своему кораблю! Вы не раз видели его, капитан Лудлов, в разнообразных положениях: в бурю и штиль, днем и ночью, вблизи и издали, с парусами и без них. Спрашиваю вас, разве он не достаточно красив, чтобы заполнить сердце моряка?

— Не отвергаю ни достоинств вашей бригантины, ни ее красоты. Жаль только, что про нее ходит такая дурная слава.

— Я уверен был в вашей похвале. Право, я становлюсь ребенком, как только речь заходит о моем корабле! Однако, пора кончить наш разговор. О сдаче бригантины не может быть и речи. Что вы думаете о кругленькой сумме денег, которая пойдет в вашу пользу в случае, если мы нарушим слово?

— Вы просите невозможного. Бригантина — или ничего!

— Скорее жизнь отдам, чем бригантину! Вы думаете, что мы окружены со всех сторон и что вам не остается сделать ничего большего, как с наступлением рассвета забросить крючья на наше судно? В таком случае эти честные матросы могут разуверить вас в неосновательности этих надежд. Нам случалось проскальзывать сквозь ваш флот. Ваши ядра не испортили красоты «Волшебницы». Но скажите, в каком преступлении можете вы обвинить Сидрифта и за что вы захватили его?

— Для нас достаточно одного имени Пенителя Моря, — отвечал, смеясь, Лудлов. — Хотя прямых улик в каком-либо преступлении и нет, но его можно свободно арестовать, так как он находится вне покровительства закона…

— Вот ваша хваленая справедливость истинных пиратов, захвативших власть в свои руки! Вы осуждаете человека в его отсутствие, человека, который молчит. Но если вы думаете безнаказанно совершать насилия, то знайте: существуют люди, которые чувствуют живой интерес к судьбе этого молодого человека.

— Не теряйте времени на напрасные угрозы! — нетерпеливо возразил Лудлов. — Если вы принимаете мои условия, то говорите это сейчас. Если нет, то ответственность за последствия лежит на вас!

— Пусть эти последствия падут на меня. Хотя мы и не можем притти к соглашению, но это не мешает нам расстаться друзьями. Протянем друг другу руки, как подобает храбрым морякам; нет нужды, что в минуту столкновения они готовы перервать глотку один у другого.

С этими словами Тиллер дружелюбно протянул руку. Лудлов колебался. Однако, слова контрабандиста звучали так искренно, манеры его настолько отличали его от прочих собратий по ремеслу, что молодой человек устыдился своего недоверия. Притом он боялся обвинения в неучтивости. Все это заставило его принять, хотя и крайне неохотно, протянутую руку. Контрабандист воспользовался этим, чтобы притянуть свою лодку к самой шлюпке Лудлова, и затем, к величайшему изумлению всех присутствующих, перескочил к Лудлову и сел к нему лицом к лицу.

— Есть дела, которые не могут быть обсуждаемы во всеуслышание! — заметил он тихо. — Скажите откровенно, капитан Лудлов, знает ли ваш пленник, что его судьбою интересуются?

— Недостатка в утешениях нет, господин Тиллер, так как его утешает прекраснейшая женщина…

— А, понимаю! Вы говорите об Алиде?

— К несчастью, вы правы. Эта экзальтированная девушка, кажется, только и живет в его присутствии. Она презирает мнение других и потому не побоялась приехать на мой корабль.

При этих словах с лица Тиллера сбежали последние следы беспокойства.

— А альдерман?..

— Он благоразумнее своей племянницы, так как не позволил ей ехать одной.

— Довольно. Что бы ни случилось впоследствии, в настоящую минуту мы расстанемся дружески. Не опасайтесь пожать руку осужденного: он честен по-своему. Есть много князей, руки которых более запятнаны. Свидетельствуйте мое почтение этому безрассудному молодому человеку. Сердце у него — олицетворенная доброта. Я жизни не пожалел бы, чтобы охранить его. Но, несмотря на это, бригантина должна быть спасена. До свиданья.

Голос моряка невольно дрогнул от волнения. Сжав руку Лудлова, он вернулся в свою лодку со спокойствием человека, для которого океан — жилище.

— До свиданья! — повторил он, делая знак своим людям. — Мы еще с вами увидимся, — крикнул он на прощанье капитану.

— И не далее как на рассвете этого же дня, я уверен в этом!

— Едва ли! Доброго ветра и приятной стоянки! Обращайтесь хорошо с вашим пленником, и успех во всем будет сопровождать ваш флаг, за исключением предприятий против нас.

Матросы и с той и с другой стороны одновременно налегли на весла, и обе шлюпки быстро удалились одна от другой.

Глава XXVII

Рано утром того же дня в городе на острове Мангаттане происходила следующая сцена.

На краю города, близ одного из деревянных магазинов, окаймлявших берег гавани, стоял дом, внешность которого изобличала в хозяине мелочного торговца. Несмотря на ранний час, окна дома были раскрыты и в них часто появлялась голова хозяина. Лицо его было озабоченно. Резкий удар в дверь заставил его броситься к двери и впустить раннего гостя, перед которым он рассыпался в подобострастных выражениях почтения.

— Какая честь, милорд, с вашей стороны нам, маленьким людям! — скороговоркой бормотал он. — Я так и думал, что вашей чести приятнее будет принять его здесь, чем в доме вашей чести. Не угодно ли вашей чести отдохнуть после прогулки?

— Благодарю! — сказал гость со снисходительной улыбкой, садись на стул, который предлагал ему юркий хозяин. — Вы справедливо говорите о моей квартире. Но, может-быть, благоразумнее будет совсем его не видеть? Он здесь?

— Здесь, здесь, милорд! Как бы он осмелился заставить вашу честь ждать, да и я не позволил бы этого! Он будет счастлив предстать перед вашей честью, если только вашей чести будет угодно видеть его.

— Пусть подождет, не к чему торопиться. Он сообщил причины, по которым желает видеть меня, Корнэби? Скажите мне о них раньше, чем я увижу его.

— К сожалению, я должен сообщить вам, милорд, что этот человек упрям, как мул. Я исчерпал все доводы, доказывая ему все неудобство допустить его к вашей чести, но так как он настаивал, что имеет к вам дело большой важности, то я и не осмелился отказать ему без вашего разрешения и потому послал вашей чести письмо.

— И это письмо вышло очень недурным, мэтр Корнэби. По крайней мере, мне не приходилось получать лучшего с того самого дня, как я прибыл в эту колонию.

— Я горжусь похвалой вашей чести. Смею уверить, милорд, что я, не в пример прочим колонистам, всегда соблюдал то уважение, которое подобает особе высокого ранга.

Лорд бросил снисходительный взгляд на своего собеседника. Ободренный таким выражением сочувствия, последний продолжал:

— Не правда ли, милорд, я говорю сущую правду? Но, — прибавил он с достоинством, — где же им было набраться приличий? Англия только остров. Всем нельзя родиться и получить воспитание в одном уголке земного шара.

— Это было бы притом и неудобно, Корнэби!

— Вот так же говорил и я мистрис Корнэби не далее как вчера. Было бы неудобно, сказал я ей, взять сюда еще другого жильца. Все не могут жить под одной кровлей. В извинение моей жены я должен прибавить, милорд, что она выражала при этом глубочайшее сожаление по поводу того, что ваша честь должны скоро покинуть нас, чтобы возвратиться в старую Англию.

— Ну, этому следовало бы, наоборот, более радоваться, чем сожалеть. Заключить в тюрьму… и кого? Близкого родственника королевы! Это не пройдет им даром! Это вопиющее нарушение прав личности.

— Это ужасно, милорд! Позор для оппозиции в парламенте! Я уверен, что никто не будет порицать вашу честь, если вы присоединитесь к кому бы то ни было, исключая, конечно, французов. Я часто говорил это во всех беседах, которые имел с женою по поводу вашего тяжелого положения.

— Не думал я, что возбуждаю до такой степени интерес! — ответил лорд, недовольный намеком хитрого хозяина.

— Мы занимаемся этим вопросом, милорд, не иначе, как с чувством почтеннейшего сожаления, как и следует истинным англичанам!

— Я не думал, мэтр Корнэби, что вы человек такой ученый. Что вы искусны в торговле — это я давно знал. Но чтобы вы имели столь здравые суждения, полагая в основу их солидные принципы, этого я, признаюсь, не ожидал от вас. Что, по-вашему, заставляет того человека искать у меня аудиенции?

— Не могу знать, милорд! От него не добьешься толку.

— Я не хочу видеть этого человека.

— Как будет угодно вашей чести. Столько, кажется, прошло дел через мои руки! Мог бы он доверить мне и свое. Я ему это сказал, а он наотрез отказался сообщить его мне. Твердит только, что ему чрезвычайно важно видеть вашу честь.

— Пусть в таком случае войдет.

Корнэби отвесил низкий, подобострастный поклон и, расставив поудобнее кресла, вышел из комнаты, осторожно притворив дверь.

Через минуту он вернулся с незнакомцем, которого и пропустил в комнату, где сидел лорд Корнбери.

Хотя этот потомок известного Кларендона[39] и покровительствовал заведомо контрабанде, имевшей вообще большое распространение в ту эпоху в Америке, все же он считал ниже своего достоинства входить в непосредственные сношения с людьми этой профессии. Он убеждал себя, что корысть — порок более извинительный, если им заниматься тайно. Единственно с Корнэби он допускал личные сношения. Эти отношения хотя и шокировали лорда, но, связанный с ним денежными операциями, он принужден был терпеть его, хотя втайне настолько же презирал, насколько и ненавидел.

Когда дверь отворилась, лорд Корнбери величественно поднялся со своего места и, решив как можно скорее отделаться от докучливого посетителя, взглянул на него с надменной улыбкой. Но он встретил в моряке в индийской шали человека, нисколько не походившего на пресмыкавшегося торговца. При взгляде на его гордую и величественную фигуру, на его спокойные глаза, устремленные в упор на благородного лорда, тот забыл свою роль, которую приготовился было разыграть, и вскричал с изумлением:

— Как! Вы? Пенитель Моря?

— Люди зовут меня так, и если продолжительное пребывание на океане дает право на эту кличку, то она является вполне заслуженной.

— Ваша репутация… вернее сказать, некоторые подробности вашей истории мне небезызвестны. Бедняга Корнэби, этот достойный и трудолюбивый торговец, воспитавший трудом рук своих многочисленную семью, просил меня принять вас. Без этого я не решился бы на свидание, так как, вы понимаете, высокое положение налагает известного рода обязанности. Я надеюсь на вашу скромность.

— Я часто имел дела с вельможами, и, признаюсь, эти свидания были для меня так невыгодны, что мне и в голову не приходило хвастаться этим. Множество князей извлекало большие барыши из знакомства со мною.

— Не отрицаю вашей полезности, сударь! Я рекомендую только благоразумие. Между нами есть род контракта, по крайней мере, так говорит Корнэби: лично я редко вхожу в эти дела. Таким образом вы, может-быть, имеете полное право вписать меня в число ваших покупателей. Мы, власти, конечно, должны уважать законы, но в виду нашего высокого общественного положения нам не всегда удобно и возможно подчиняться тем лишениям, которые налагаются на публику из-за политических расчетов. Впрочем, мне незачем указывать вам на это. Вы так много видели на свете! Я убежден, что наше свидание кончится к обоюдному удовольствию.

Пенитель Моря не скрывал того презрения, которое он чувствовал к этому аристократу, старавшемуся как-нибудь оправдать свое поведение.

Однако, когда лорд перестал говорить, он наклонил в знак согласия голову. Увидев, что его собеседник ясно видит его игру, лорд Корнбери сбросил с себя маску и заговорил более откровенно.

— Корнэби — верный агент, — продолжал он. — По его словам, нет более искусного мореплавателя в прибрежных водах, чем вы, господин Пенитель. Надо полагать, ваши сношения с этим берегом столь же прибыльны, как и часты.

— Тот, кто дешево продает, не нуждается в покупателях. Я думаю, что ваша честь не имеет причин жаловаться на цены?

— Ваша правда. Но так как я сейчас ухожу, то нельзя ли, наконец, узнать цель вашего визита?

— Я прошу вас принять участие в одном молодом человеке, имевшем несчастье попасть в руки королевского офицера.

— Гм! Вы хотите сказать, что крейсер, стоящий теперь в бухте, захватил одного неловкого контрабандиста? Ну, что ж! Все мы смертны. Арест его — тоже смерть, только легальная, людей вашей профессии. Участие — слово, могущее иметь много толкований. Объяснитесь.

— Мне известно, что королеве угодно было назначить в здешнюю колонию нового губернатора. Ваши кредиторы сочли нужным захватить вашу особу заложником в обеспечение вашего долга. Я думаю, однако, что человек, в жилах которого течет такая кровь, при настоящих условиях рано или поздно получит то, на что дают ему право его связи, а потому его просьба не остается без удовлетворения! Вот причина, по которой я и обращаюсь к вашему заступничеству.

— Вот объяснение образцовое по своей краткости и точности. Очень хорошо, сударь! Предположим, что в моих интересах исполнить ваше желание. Кто же тот человек?

— Это молодой человек, по имени Сидрифт, драгоценный посредник между мною и покупателем. Веселый и смелый, предприимчивого ума, — он дорог всем морякам бригантины. Он испытанной верности. Мы охотно пожертвуем барышами целой поездки, лишь бы освободили его. Притом он положительно незаменим мне, как знаток тканей и прочих товаров, составляющих предмет моих операций. Мое же дело вести корабль до гавани и охранять его безопасность в случае бури.

— Если он так искусен, то ему не следовало бы принимать таможенного дозорщика за покупателя. Как произошел случай?

— Он повстречался в неудобный час со шлюпкой «Кокетки», и так как мы в это время были далеко от берега, то ему и не оставалось ничего, как сдаться.

— Задача действительно трудная. Я знаю, как тверд в своих решениях Лудлов. Во всем флоте не найти человека, который исполнял бы более точно свои обязанности. Этот человек не знает различия между теорией и практикой.

— Это моряк, милорд! Он видит в своих инструкциях их простой, действительный смысл. Я отнюдь не думаю о нем хуже лишь потому, что его нельзя отклонить от выполнения долга. Мы обыкновенно истолковываем «долг» как нам нравится. Между тем его следовало бы исполнять верно и честно, если находишься на службе государства.

Легкая краска появилась и исчезла на щеках лорда Корнбери. Он с деланным смехом ответил:

— Ваши слова сделали бы честь любому проповеднику, господин Пенитель Моря! Вы совершенно правы: мы живем в век моральных истин. О людях судят по их действиям, а не по словам. Но разве тот молодой человек настолько необходим, что его нельзя предоставить своей судьбе?

— Я скорее готов превратить мою бригантину в королевский куттер, чем даже остановиться на подобной мысли! Пока я не думаю, чтобы ему грозила серьезная опасность, так как в его безопасности заинтересованы люди, имеющие власть.

— Так вы победили нашего бригадира! — вскричал в восторге Корнбери, забыв даже о сдержанности, которую он считал приличным сохранять до сих пор. — Вот вам и незапятнанный реформатор! Попался-таки на золотую удочку.

— Нет, лорд виконт, вы меня не поняли. Пока неизвестно, на что могу я надеяться по отношению к нему и чего опасаться.

— Предложите ему больше золота. Он не устоит перед ним, как и все вообще люди.

— Однако, милорд, я встречал людей, предпочитавших бедность золоту и собственное мнение — желаниям других.

— В таком случае это чудо природы! — вскричал лорд, окончательно сбросивший с себя последние следы сдержанности. — Вы должны их посадить в клетку и показывать за деньги… Но все-таки Гонтер уступит вам, если вы приметесь за дело как следует. Чего вы ждете от меня?

— Употребить в дело влияние, которое не может не иметь успеха в силу известной вежливости. Ведь она так в ходу у особ высокого ранга и заставляет быть выше всякого соперничества. Кузен королевы, главное преступление которого лишь свободная торговля, может еще получить свободу, хотя, конечно, ему не возвратят прежнего места в колонии.

— Правда, мое влияние имеет еще некоторую силу, и я с радостью закончил бы свою деятельность в этой части света каким-либо актом милосердия, если бы… имел к этому средства.

— Недостатка в них не будет. Хотя выгоды моего опасного промысла сильно упали благодаря этому несчастному случаю с Сидрифтом, но я готов пожертвовать на алтарь правосудия двести дублонов, чтобы только видеть моего товарища у себя на бригантине здравым и невредимым.

При этом Пенитель Моря без дальнейших разговоров вынул из кармана тяжелый мешочек золота и положил его на стол, не удостоив даже взглядом оставляемую ценность. Выполнив это, он немедленно отвернулся и, когда вскоре затем бросил взгляд на стол, увидел, что последний пуст…

— Ваша привязанность к этому бедняге заслуживает удивления, — сказал лорд, — было бы жаль, если бы ваши труды пропали даром. Есть ли улики против него?

— Сомнительно. Он имел дела лишь с высшим классом общества и то редко. В этом отношении я спокоен за него. Итак, милорд, я буду считать вас в числе его покровителей?

— Весьма признателен за откровенность. Но удовлетворится ли капитан Лудлов одним пленником? Не удастся ли ему захватить бригантину?

— Все остальное я беру на себя. Правда, не далее как прошлой ночью мы чуть не попали впросак, стоя на одном якоре и дожидаясь Сидрифта. Командир «Кокетки», воспользовавшись моею же лодкою, в которой попался ему Сидрифт, подъехал к самой бригантине. Он уже пытался перерезать якорный канат, когда его намерение было открыто.

— И вы избежали несчастья?

— Мои глаза редко бывают закрыты, когда опасность близка. Я заметил Лудлова во-время. Нам удалось напугать его средством, одним нам известным, и таким образом предотвратить опасность, не прибегая к насилию.

— Я не думал, что его можно принудить отказаться от подобной попытки.

— Вы, я вижу, того же о нем мнения, как и мы. Однако, продолжаю. Когда явились его шлюпки, птичка уже улетела.

— Вам удалось выбраться в море? — спросил Корнбери, который с радостью услышал бы, что бригадина находится вдали от берегов.

— Нет, у меня остались другие дела. Я не хотел сразу покидать Сидрифта. Притом мне надо было окончить счета в этом городе. Поэтому я отправился в верхнюю часть этой бухты.

— Признаюсь, это смелый шаг, господин Пенитель, едва ли говорящий в пользу вашей осторожности.

— Бывают случаи, виконт, когда все спасение заключается в одной смелости! — спокойно и не без иронии ответил контрабандист. — В то время как Лудлов стерег проходы, мое легкое судно спокойно шло близ берегов острова Штатов. Сегодня утром оно прошло мимо этих магазинов, а сейчас дожидается своего командира, стоя за мысом, лежащим ниже, недалеко отсюда.

— Это безрассудная смелость. Изменение ветра, и вы попадетесь служителям закона и поставите в неловкое положение тех, кто заинтересован в вашей безопасности.

— Не беспокойтесь, милорд, мы пройдем Портданфер и выйдем в открытое море через пролив Коннектикут.

— Поистине, надо иметь железные нервы, чтобы разговаривать с вами. Я отказываюсь вступать с вами в сделку, так как вижу, что «Морской Волшебнице» не миновать душа.

— Очень жаль тогда, — ответил Пенитель, — но сделанного не воротишь, хотя я надеюсь, что помочь этому горю еще можно. Бригантина находится в одном лье[40] отсюда, этого нельзя отрицать. Так как вы отказываетесь от сделки, то не стоит и заключать ее. В таком случае дублоны будут употреблены, ну, хотя бы для облегчения участи Сидрифта.

— Как вы книжно выражаетесь, словно школьник, мэтр Пенитель!.. Разве вам не знаком язык дипломатических переговоров? Предположение не есть заключение, обещание не то же, что исполнение. Слова — лишь украшение речи, между тем как золото — прямое доказательство. Наше дело в шляпе!

Моряк взглянул недоверчиво на Корнбери, но прежде чем он собрался ответить, оконные стекла задребезжали от пушечного выстрела.

— Утренняя пушка! — вскричал, вздрогнув, Корнбери.

— Нет! Солнце давно взошло!

На лице Пенителя не обнаруживалось никаких признаков тревоги, хотя по его задумчивой позе, по неподвижно устремленным в окно глазам можно было заключить, что он почуял опасность. Подойдя к окну, он только что взглянул в окно, как тотчас же вернулся к собеседнику.

— Итак, условие заключено, — сказал он, пожимая не без усилия воли руку лорда, — смотрите, действуйте как следует, и вы не останетесь в накладе. В противном случае я сумею отомстить!

Несколько мгновений Пенитель держал руку изнеженного аристократа словно в тисках. Затем, сняв шляпу скорее из вежливости, чем в знак уважения, он повернулся на каблуках и твердыми шагами вышел из дома.

Корнэби, вернувшийся тотчас по уходе моряка, застал своего гостя взволнованным. Разнообразные чувства — злоба, изумление и страх — отражались на лице лорда.

Впрочем, природное легкомыслие лорда Корнбери помогло ему быстро подавить в себе эти чувства. Приняв прежний надменный вид, он обратился к своему подобострастному агенту.

— Может-быть, это — коралл, перл или другой драгоценный продукт океана, — сказал он, брезгливо вытирая носовым платком руку, — но на нем налип слой грязи. Надеюсь, что мне больше не придется подвергаться нападению этого чудовища. Который час?

— Нет еще шести часов, милорд! Ваша честь имеет еще время возвратиться домой. Мистрис Корнэби льстит себя надеждой, что ваша честь откушает чашку чаю.

— Что означает эта пушка, мэтр Корнэби? Она встревожила контрабандиста, заставив его поспешно удалиться.

— Не смею судить об этом, милорд! Полагаю, что это увеселяются господа офицеры в форте. Если позволит ваша честь, я взгляну в окно.

— Посмотрите. Признаюсь, мне любопытно знать, что такое встревожило этого глупого моряка. Кажется, над крышами этих магазинов я вижу мачты какого-то корабля? Что бы это могло быть?

— Ваша честь имеет такой зоркий глаз, какого нет ни у одного лорда Англии. Я бы четверть часа стоял, прежде чем додумался бросить взгляд на то место, где покоятся теперь взоры вашей чести.

— Это или бриг, или корабль, господин Корнэби. Выгляньте в окно, — я не хочу, чтобы меня заметили, — и говорите скорее, что это: корабль или бриг?

— Милорд, я мало смыслю в вещах подобного рода.

— Прошу вас, добрый Корнэби, постарайтесь высказать свое мнение. Вот взвился дымок сзади мачт.

Окна снова задрожали от пушечного выстрела. Мгновение спустя показался нос военного корабля. Затем одно за другим замелькали орудия и, наконец, ясно обрисовались высокие борты крейсера «Кокетки». Виконту стало ясно, отчего так поспешно покинул его контрабандист. Пошарив в кармане, он вытащил было полную горсть дублонов, но, подумав немного, зажал их в руке и, кивнув небрежно головой хозяину, вышел из его дома с твердым решением никогда не входить в непосредственные сношения с людьми низшего сословия.

Глава XXVIII

Огромный Нью-Йоркский залив в той части, где лежит собственно гавань, защищается от морских ветров целым рядом островов. В этом отношении более важную роль играют два острова. Бухты Раритона и Нью-Йорка сообщаются между собою двумя проливами: один из них находится между островами Штатов и Нассау и называется Нарроуз; через него корабли входят с моря в гавань; другой расположен между островом Штатов и материком и носит название Кильнс; через него корабли проходят в соседние воды Нью-Джерсея. Остров Штатов важен в смысле безопасности Нью-Йоркской гавани. Что касается острова Нассау, то, защищая половину гавани от волнений океана, он тянется на протяжении ста морских миль и при этом так близко подходит к материку, что расстояние между ними не превышает двух кабельтовов. Получается широкий и живописный пролив. Минуя небольшой архипелаг, находящийся в сорока лье от города, корабли через другой пролив достигают открытого моря.

В этих проходах вследствие прилива образуются разнообразные течения. Через Сэнди-Гук течение направляется на запад — в реки штата Джерсей, на север — в Гудзон, на восток — вдоль вышеупомянутого пролива между островом Нассау и материком. Течение, идущее через мыс Монтаук, где восточная оконечность острова Нассау значительно поднимается над водой, наполняет реки Коннектикута и соединяется с западным течением в местечке Трогмортон, в двадцати милях от города. Излишне говорить, что вследствие давления громадной массы воды в этих узких проходах образуются опасные быстрины. Особенно опасна в этом отношении часть канала между гаванью и Трогмортоном. Здесь вода, выражаясь образно, кидается подобно стреле из лука. Вследствие крутого, образующего прямой угол изгиба, который делают оба берега этого прохода, и множества подводных скал, видимых даже невооруженным глазом, а также большого количества подводных камней и водоворота, образуемого столкновением идущих с различных сторон течений, — этот трудный проход не без основания прозван «Воротами Ада». Во время революционной войны здесь погиб, например, английский фрегат, налетевший на всех парусах на скалу, называемую Пот (котел) и моментально пошедший ко дну со всем своим экипажем.

Выйдя на улицу, Тиллер тотчас же понял ту опасность, которая угрожала его бригантине. Одного взгляда на симметричные снасти и широкие реи корабля, проходившего в эту минуту прямо перед городом, было ему достаточно, чтобы признать в нем «Кокетку».

Маленький флаг на бом-брам-стеньге объяснял значение пушечного выстрела. На языке моряков это значило, что «Кокетка» требует лоцмана, чтобы пройти «Ворота». В тот момент, когда Тиллер достиг дальнего конца набережной, где дожидалась его возвращения бригантина, новый грохот пушки обнаруживал то нетерпение, с которым английский корабль ждал лоцмана.

«Кокетка» уже вошла в проход между островами Мангаттаном и Нассау и, пользуясь течением, быстро подвигалась вперед.

Третий выстрел потряс стены домов, и не одна голова почтенного буржуа тревожно высовывалась из окна, а лодка лоцмана и не думала еще появляться.

— Приналягте на весла, друзья, ради нашего спасения и спасения бригантины! — вскричал Пенитель, одним прыжком вскакивая в лодку и схватывая руль. — Теперь не время забавляться, или этот корабль захватит нас. Живей!

Весла разом поднялись, и шлюпка понеслась вниз по течению. Быстро миновав магазины, она влетела в проход между мысом острова Лонг-Эйланда и берегом Мангаттана, делающим здесь выгиб. Едва Пенитель достиг середины прохода, чтобы избегнуть берегового прибоя, как его шлюпка уже достигла Церлера. Пенитель с беспокойством огляделся, отыскивая свою бригантину. Снова загрохотала пушка. Тотчас послышался свист ядра. В нескольких стах футов впереди его шлюпки поднялся вверх сноп воды, вызванный падением снаряда.

— Этот Лудлов хочет, кажется, одним выстрелом убить двух зайцев! — хладнокровно проговорил Пенитель. — Он тревожит обывателей города звуком выстрелов ив то же время угрожает нам ядрами. Нас заметили, друзья! Теперь наше спасение в нашей энергии! Гребите еще сильнее! Вы сидите лицом к крейсеру, мистер Койль! Посмотрите, висят ли на талях шлюпки Лудлова или их нет?

Моряк, к которому относились слова Пенителя, не прерывая энергичной работы веслами, поднял глаза на «Кокетку» и отвечал спокойно:

— Тали пусты, ваша честь. На реях мало людей. Однако, мошенников все еще достаточно, чтобы послать нам ядро.

— Слуги королевы пробудились сегодня рано. Еще удар-два веслами, Дубовое Сердце, и мы оставим их за этим берегом.

Второе ядро вспенило воду как-раз у весел, но в следующее мгновение шлюпка с контрабандистами, повинуясь рулю, обогнула берег и скрылась из виду крейсера. В то же время они увидели на противоположной стороне Церлера бригантину. Пенитель бросил на нее печальный взгляд, но не сказал ни слова, щадя своих людей, энергия которых была так необходима в данную минуту. Оттуда тоже заметили Пенителя, так как бригантина замедлила ход, и скоро контрабандисты были уже на палубе.

— Зачем все еще висит этот сигнал? — спросил Пенитель, указывая на вымпел, развевавшийся наверху носовой мачты.

— Мы держим его, чтобы ускорить прибытие лоцмана! — отвечали ему.

— Разве изменник не сдержал своего слова? — вскричал Пенитель, отступая в изумлении назад. — Я дал ему золото и получил взамен пятьдесят обещаний. Впрочем, вон он едет. Скорей ему навстречу, каждая минута теперь дорога!

Повинуясь рулю, бригантина уже сделала полуоборот, как новый пушечный выстрел заставил всех взглянуть в сторону, откуда он раздался. Над берегом, который загибается здесь в виде угла, взвился дымок, и скоро верхние паруса «Кокетки», а затем и самый корпус ее показались перед глазами контрабандистов. Вдруг один из матросов закричал, что лоцман повернул назад и гребет что есть силы к берегу.

Энергичные проклятия посыпались вслед за изменником, но то не был признак смятения. Оба корабля находились теперь на расстоянии английской полумили один от другого, и требовалась вся энергия «Волшебницы», чтобы избежать близкой опасности. Снова руль повернулся, и бригантина, наклонившись по ветру, надувшему все ее паруса, понеслась с обычной легкостью. В продолжение следующих затем двадцати минут оба судна сохраняли неизменное расстояние друг от друга. В действительности же бригантина даже несколько выиграла в расстоянии. Ей удалось первой достичь прохода, образуемого Блаквеллем, где к силе ветра присоединилось еще течение. Казалось, что это обстоятельство не ускользнуло от преследователей, и пушка, молчавшая некоторое время, снова изрыгнула дым и пламя. Положение контрабандистов становилось все более и более критическим. Ядра летели через такелаж бригантины и делали большие дыры в парусах. Еще несколько выстрелов, и бригантина лишилась бы возможности продолжать свой бег, но Пенитель не дремал и в ту же минуту обдумал решительный план.

Бригантина почти поравнялась с островом Блаквеллем. В западной части этого острова тянется по направлению к югу риф, почти скрытый в воде. Саженях в двадцати от берега остров высоко поднимает над водой черную верхушку скалы, образуя проход. По ровному волнению в этом проходе Пенитель мигом сообразил, что глубина в нем больше, чем в каком-либо другом месте рифа. Он положил руль под ветер и затем стал спокойно ждать результатов своего маневра.

Что касается матросов бригантины, то они все свое внимание сосредоточили на ядрах, продолжавших летать и ломать снасти. Люди как-будто забыли, какой опасности подвергалась бригантина, проходя по узкому пространству между берегом и скалою. Но когда судно миновало эту опасную скалу и вошло в другой канал, единодушный крик восторга вырвался из широких матросских грудей. Еще мгновение, и вершина Блаквелля загородила их собою от пушек «Кокетки».

Длинный риф не давал «Кокетке» возможности изменить направление с целью сократить расстояние, а ее глубокая осадка мешала ей пройти между островом и скалою. Она почти поравнялась с бригантиной, от которой ее теперь отделял узкий и длинный остров.

Внезапно в голове Пенителя мелькнула мысль, которую он тут же и привел в исполнение. Бригантина повернулась и пошла вперед, разрезая волны. Если бы эта мысль увенчалась успехом, торжество контрабандистов было бы полное. Достигнув возвратных течений, проходивших несколько ниже, и воспользовавшись ими, они вышли бы в открытое море по тому пути, которым раньше приходилось им неоднократно пользоваться. Но через минуту смелый моряк убедился, что он опоздал. Ветер упал, и бригантина уже не могла преодолеть силы течения. Еще раз был повернут руль, и судно пошло прежней дорогой по проходу.

Тем временем «Кокетка» с помощью ветра и течения быстро подвигалась вперед и становилось очевидным, что она раньше «Морской Волшебницы» достигнет восточной оконечности острова.

Какие обстоятельства привели корабль капитана Лудлова к городу?

На рассвете этого дня крейсер вошел в бухту Коув и скоро убедился, что бригантины здесь не было.

Сомнение рассеял один рыбак, сообщивший, что ночью он видел корабль, похожий, судя по приметам, на бригантину; корабль шел через пролив Нарроуз по направлению к городу. Этого было достаточно. Лудлов немедленно дал сигнал своим шлюпкам запереть пролив Нарроуз и Кильнс, а сам отправился в гавань.

Итак, «Кокетка» подходила к восточной оконечности острова Блаквелля. Цель Лудлова была двойная: сохранить свой корабль и захватить контрабандистов. Он легко мог бы разбить снасти бригантины, открыв огонь поверх острова, но слабость экипажа, уменьшенного больше, чем вдвое, опасность повредить фермы, разбросанные по холмам острова, наконец, необходимость приготовиться к трудному переходу, — все это отвратило опасность от бригантины.

Едва «Кокетка» вошла в проход между Блаквеллем и Нассау, как Лудлов отдал приказание поставить на свое место пушки и приготовить якоря.

Корабль летел, как скаковая лошадь. Его молодой командир, стоя на корме, то кидал беспокойные взгляды на воду, то смотрел на бригантину, высокие мачты на которой и белые паруса виднелись по ту сторону острова на расстоянии всего двухсот саженей. Только что Тризай распорядился приготовить якоря, как «Кокетка» влетела в бухту Коув, где, обыкновенно, суда искали якорной стоянки, дожидаясь благоприятного момента для прохождения «Ворот». Беглый взгляд, брошенный Лудловым, убедил его, что бухта пуста: не виднелось ни одной лоцманской лодки. С минуту он колебался, не рискуя продолжать путь без лоцмана. Но увидев бригантину, он отбросил все колебания.

— Мы приближаемся к «Воротам Ада»! — вскричал Тризай.

— Смелый моряк не останавливается!

— Я слышал, что проход этот вполне оправдывает свое название.

— Я уже бывал в нем и подтверждаю его репутацию… Бригантина не имеет, повидимому, ни малейшего желания бросить якорь!

— Если она и теперь проскочит благополучно, то вполне заслужит свое прозвище. Мы проходили Коув, капитан?

— Мы его уже прошли! — ответил Лудлов, с трудом переводя дыхание. — Пусть будет, что будет! С лоцманом или без него, но мы или погибнем, или догоним беглеца!

Тризай видел, что теперь все спасение заключалось в спокойствии и выдержке экипажа. Быстро пробежав по рядам матросов, он осмотрел, все ли было в порядке, порекомендовал молодым офицерам бдительность и, встав около капитана, спокойно стал дожидаться его приказаний. Сам Лудлов, хотя внутренно и чувствовал тяжесть ответственности, которую он сам принял на себя, но наружно был совершенно спокоен. Корабль несло течением прямо к «Воротам». Никакая человеческая сила не могла теперь остановить его.

Несмотря на постепенно увеличивавшуюся быстроту хода «Кокетки» и критическое положение, Лудлов обратил внимание на бригантину, стараясь уяснить себе намерения Пенителя.

Блаквелль остался позади. Бригантина вошла в опасный проход; следом за ней на расстоянии двухсот футов мчался крейсер.

Пенитель Моря стоял на носу как-раз над изображением «Волшебницы». Скрестив на груди руки, он окидывал спокойным взором то своего преследователя, то многочисленные рифы, водовороты и все бесчисленные препятствия, какими был усеян этот проход. Встретившись взглядом с Лудловым, он в знак приветствия поднял шляпу.

Лудлов был слишком благовоспитан, чтобы не ответить на этот поклон. Исполнив долг вежливости, оба моряка отдались заботам, каждый о своем корабле. Прямо на их пути лежала скала, о которую волны разбивались со страшным шумом. Прежде чем успели, взвесить опасность, скала с шумом пронеслась мимо.

— Реи под ветер! — скомандовал Лудлов, едва выдержав спокойный тон.

— Держать под ветер! — вскричал и Пенитель Моря, подражавший движениям крейсера. «Кокетка» была почти на линии ветра, но неожиданный поворот течения не позволял ей итти прямым путем. Хотя она и неслась с прежней быстротой под ветром, несмотря на сильное волнение, увеличившееся еще вследствие прилива, однако, скоро должна была отдаться течению, так как прямо на ее пути находился риф, на который волны изливали свою ярость. Забыв дисциплину, Тризай яростно закричал:

— Задний ход, или корабль пропал!

— Распустить все паруса! — повелительно закричал в свою очередь капитан.

Казалось, корабль чувствовал опасность лучше всякого матроса. Нос его отвернулся от рифа, паруса надулись, и опасность миновала, но за нею тотчас встала другая. Впереди клокотал и пенился водоворот, так называемый «Котел», и среди него виднелась скала. Гибель судна казалась неизбежной. Однако, благодаря надлежащему повороту рей сила парусов упала, ход замедлился, а течение, увлекавшее корабль под ветер, помогло ему выйти благополучно н из этого испытания. Принужденный уступить, крейсер поднялся и затем плавно опустился, скользнув вперед и как-будто посылая «прости» грозному проходу. В следующее мгновение скала была уже далеко позади.

— Если корабль еще пронесется вперед на двойную свою длину, его нос коснется возвратного течения! — вскричал бдительный Тризай.

Лудлов кинул кругом нерешительный взгляд. Вода шумела и пенилась со всех сторон. Корабль приближался к мысу, который образовал собою крутой поворот берега. Паруса постепенно теряли свою силу. Капитан видел, что его несло прямо на берег. Он обратился к последнему средству, которое еще оставалось у него в запасе.

— Послать два якоря! — скомандовал он.

Послышался всплеск воды от падения тяжелых железных масс и шум развертывавшихся канатов. Затем последовал такой толчок, что весь корабль застонал и задрожал. Канаты от страшного трения задымились. Корабль стремительно повернулся и бросился кормой к берегу, хотя движения его и были ослаблены рулем и отчаянными усилиями экипажа. Все бывшие на борту «Кокетки» ждали в эту минуту с сердечным замиранием, что вот-вот канаты не выдержат страшного напряжения, лопнут, — и тогда прощай земля со всеми ее радостями! К счастью, верхние паруса вдруг надулись, и так как ветер дул с кормы, то сила его умеряла силу течения. Повинуясь рулю, корабль послушно остановился, между тем как вода продолжала бешено клокотать вокруг его носа.

С того мгновения, как «Кокетка» вошла в «Ворота», и вплоть до того, когда она бросила якорь ниже «Котла», протекла лишь какая-нибудь минута, хотя расстояние между обоими пунктами было около мили. Убедившись, что корабль стоит надежно, Лудлов имел время вспомнить о других своих обязанностях.

— Приготовьте крючья! — с живостью проговорил он. — Убавить паруса! Приготовить шпиль!

Убедившись в невозможности побороть силу течения у восточной оконечности Блаквелля, бригантина продолжала прежний путь, но уже имея «Кокетку» впереди себя. Этим обстоятельством контрабандист сумел прекрасно воспользоваться, чтобы вести бригантину по совершенно незнакомому ему проходу. Когда «Кокетка» переменила галс, бдительный Пенитель Моря не упустил это из внимания, но удовольствовался тем, что подставил ветру лишь носовые паруса. С этого времени бригантина не выходила из полосы течения, искусно маневрируя и готовая ежеминутно отдаться силе течения, если обстоятельства потребуют сокращения пути.

В тот момент, как на «Кокетке» приготовили крючья, контрабандист стоял на корме бригантины, в пятидесяти футах от Лудлова. Со спокойной улыбкой он махнул рукой. По этому знаку экипаж бригантины разом повернул по ветру все паруса. Бригантина ринулась вперед, и крючья «Кокетки» тяжело бултыхнули в воду.

— Благодарю вас, капитан Лудлов, за то, что вы имели снисходительность служить для меня лоцманом! — закричал Пенитель в то время, как его бригантина, пользуясь ветром и течением, быстро удалялась от крейсера. — Вы еще встретите меня близ Монтаука, где дела удержат меня на берегу. Через несколько дней мы уже будем далеко отсюда. Берегите свой корабль: он замечательный ходок!

Лудлов не знал, что делать теперь. Когда бригантина проходила мимо «Кокетки», у него мелькнула мысль употребить в дело пушки, но он тотчас же вспомнил, что прежде, чем эта мысль будет приведена в исполнение, бригантина будет уже вне пушечного выстрела. Он уже собирался приказать перерезать якорные канаты, но вспомнил о быстроте хода противника и задумался… Усилившийся ветер вывел его из затруднений. Он приказал сбросить канаты в море. «Кокетка» снова двинулась следом за бригантиной, которая виднелась вдали. Настичь ее ядром нечего было и думать.

Оба капитана продолжали путь, стараясь по возможности придерживаться середины течения и полагаясь более на судьбу, чем на свое знание канала.

Когда они поравнялись с двумя островками, лежащими недалеко от «Ворот», от одного из них отъехала лодка и направилась к крейсеру. Через минуту на палубе его появился лоцман.

Первым делом Лудлова было спросить, не взяла ли лоцмана и бригантина.

— Нет, — отвечал моряк, — если судить по ее движениям… Она проскользнула по скрытой в воде скале, и когда она проходила, я слышал шум бросаемого лота. Я сам было направился на бригантину, да уж очень быстро она пролетела.

— Догоните ее, и вы получите пятьдесят гиней.

При этих магических словах сонливость лоцмана мигом исчезла. Он стал вычислять по пальцам все те препятствия, которые лежали на пути незнакомой с местными условиями бригантины и которые могли предать ее в их руки. Результаты этих вычислений были в высшей степени утешительны. Оказывалось, по его словам, весьма вероятным, что если бригантина и пройдет случайно целый ряд этих препятствий до Трогмортона, то за последним ее ждет верная гибель. В конце концов лоцман выразил твердую надежду, что еще до захода солнца бригантина будет в руках капитана Лудлова…

Эти предположения оказались безусловно ложными. Несмотря на подводные камни, «Морская Волшебница» продолжала свой путь, даже усилив свой ход, так как ветер все более и более свежел. За Трогмортоном узкий проход расширяется и принимает, повидимому, более удобный и безопасный характер. Но эта безопасность обманчива, так как здесь разбросано множество совершенно скрытых в воде рифов и подводных камней, на которые и рискует напороться незнакомый с местной топографией моряк. Если это опасное место и было пройдено Пенителем благополучно, то этому он обязан был всецело случаю.

В течение своей скитальческой жизни Пенитель Моря изучил мели и подводные камни. Его глаз моментально схватывал те признаки, которые предупреждают моряка об опасности. Малейшая рябь на поверхности воды, потемнение воды — ничто не ускользало от его внимания. Сидя на брам-рее, он осматривал проход с того момента, как бригантина миновала «Ворота Ада», и сообразно с этими наблюдениями отдавал спокойные и отчетливые приказания. Но когда его глаз скользнул по широкой скатерти вод, в то время как судно уже миновало Трогмортон, он подумал, что в дальнейших наблюдениях не представляется никакой надобности. Взглянув, однако, еще раз, он остановился в нерешительности. Его внимание привлекло следующее обстоятельство. Впереди бригантины, на расстоянии от нее одного лье, по направлению к западу шло тяжелое каботажное судно. Ему навстречу, направляясь на восток, шла легкая шхуна на весьма большом расстоянии от первого. Хотя ветер был благоприятный обоим, Пенитель заметил, что оба судна шли не по прямой линии, а маневрировали, направляясь к одному пункту близ острова, лежавшего в одной миле к северу от прямой дороги. Опытный контрабандист все понял. Повинуясь его команде, «Морская Волшебница» уменьшила паруса, чтобы дождаться приближения «Кокетки», снасти и паруса которой уже показались над землей. Когда же и крейсер, вместо того, чтобы итти прямо на бригантину, свернул в сторону и пошел по другому пути, то не оставалось уже никакого сомнения в том, где проходил фарватер. Между тем шхуна и каботажник, далеко еще не доходя до острова, сошлись и затем каждый пошел тем путем, который только-что прошел другой. Каботажник пошел дальше на запад, шхуна же направилась на восток; вслед за нею двинулась бригантина и без дальнейших приключений прошла опасные воды.

Глава XXIX

В эту ночь командир «Кокетки» спал в гамаке. Бригантина еще задолго до захода солнца, следуя постепенному изгибу берега, исчезла на востоке, и догнать ее не было никакой возможности.

В течение этого знаменательного дня Лудлов ни разу не навестил своих пассажиров. С своей стороны, и те не появлялись на палубе, и если кто-либо из них чувствовал интерес к происходившему, то этот интерес был скрыт под покровом глубокого молчания.

Обескураженный таким равнодушием, молодой человек решил тоже не уступать им в невнимательности и потому остался на ночь на палубе.

Тьма все больше и больше окутывала океан. Паруса были уменьшены. Капитан Лудлов погрузился в сон, но не на долго. С восходом солнца он уже был на ногах. Приказав распустить паруса, молодой капитан с новым рвением стал стремиться к достижению заветной цели. Около полудня «Кокетка» вышла за Монтаук. Едва корабль миновал этот мыс и почувствовал свежее дыхание океана, как марсовые показались на мачтах, и двадцать любопытных глаз устремились на горизонт. Лудлов помнил обещание Тиллера встретиться в здешних местах и знал, что тот не любит бросать слова на ветер.

— Горизонт пуст, — сказал он, с разочарованным видом опуская бинокль, — а между тем контрабандист, повидимому, не такой человек, чтобы прятаться из боязни.

— Из боязни… гм! Из боязни французских кораблей и… из почтительного уважения к крейсерам ее величества? — заметил подшкипер. — Это две вещи различные. Если этот Пенитель Моря устроит нам второе состязание и притом в отрытом море, то он покажет себя невеждой, не понимая той разницы, которая существует между крупным кораблем и мелким.

— Море чисто?

— Да, а ветер дует с юга. Тот залив, который мы прошли между тем островом и материком, окаймлен многочисленными бухточками, и, быть-может, в то самое время, как мы ищем его в отрытом море, проклятый контрабандист преспокойно скрывается в одной из этих бухт. Ведь откуда мы знаем, что он сегодня ночью не поворотил снова на запад? Если так, то теперь мошенник, вероятно, спрятался где-нибудь под мысом да ухмыляется при мысли о том, как ловко он провел королевский крейсер.

— В этом нет ничего невозможного. Если Пенитель действительно хочет нас избежать, то для этого у него есть все средства.

— Парус! — закричал марсовой.

— С какой стороны?

— Под ветром, капитан, впереди того облака, которое поднимается над горизонтом.

— Можешь сказать, какая оснастка?

— Он прав! — прервал лейтенант. — Действительно, облако мешало раньше его видеть. Теперь и я вижу: корабль, хорошо оснащенный, движения легкие; носом обращен к западу.

Лудлов посмотрел в трубу. Вид у него был серьезный.

— У нас мало рук, чтобы померяться силами с иностранцем! — сказал он, передавая трубу Тризаю. — Видите, он несет лишь верхние паруса. Это не в обычае торговых судов и при том в такой ветер.

Тризай молчал и внимательно смотрел в трубу. Затем он бросил печальный, взгляд на более чем наполовину уменьшенный экипаж своего корабля. Матросы с любопытством всматривались в незнакомое судно, становившееся по мере движения облака все яснее. Наконец старый моряк тихо произнес:

— Не будь я лейтенант, если это не французский корабль. Это можно видеть по его коротким реям, по своеобразно закрепленным парусам. И притом военный корабль. «Купец» не стал бы нести так мало парусов, когда еще остаются добрые сутки пути до гавани.

— Я во всем согласен с вами. Да, если бы все мои люди были здесь! Теперь же у нас слишком мало народу, чтобы выдержать бой с судном, не уступающим нашему в силе. Сколько нас?

— Менее семидесяти человек. Это мало для двадцати четырех пушек и стольких снастей.

— А между тем мы не должны пускать его в гавань…

— Нас заметили, — прервал лейтенант. — Смотрите: он распустил уже брамсели.

«Кокетке» оставалось одно из двух: или удирать по-добру по-здорову, или же вступить в неравный бой. Первое еще легко можно было выполнить. Однако, самолюбие не допускало постыдного бегства. Итак, было решено готовиться к бою, и в этом смысле были даны приказания. Лишь несколько убеленных сединами матросов, у которых года значительно убавили юношеский задор, молча покачивали головами, не одобряя принятого решения.

Сам Лудлов хотя, быть-может, и чувствовал некоторое, смущение, но не показывал и виду. Он отдавал приказания громким и ясным голосом. Реи были спущены. Верхние паруса закреплены. Барабан ударил боевую тревогу, все матросы заняли каждый свое место. Подозвав Тризая, Лудлов поднялся с ним на корму, чтобы, с одной стороны, переговорить наедине, а с другой, — чтобы удобнее наблюдать за маневрами неприятельского судна.

Француз повернул к северу и, подставив все свои паруса ветру, быстро несся к английскому крейсеру.

«Кокетка» тоже шла навстречу врагу. Через полчаса оба противника настолько сблизились, что уже не оставалось никаких сомнений относительно их характера и взаимной силы.

Неприятельский корабль повернулся боком к ветру и приготовился к бою.

— Он обнаруживает, однако, значительное мужество и изрядную артиллерию, — заметил Тризай, когда корабль повернулся к англичанам бортом. — Двадцать шесть острых зубов! Недурно! Словом, судно хоть куда! Корпус довольно хороший, но паруса… Посмотрите хотя бы на эти брамсели. Может ли быть какое-нибудь сравнение с добрым английским парусом, который ни слишком узок вверху, ни слишком широк, с прочными снастями, прекрасно пригнанными к месту?! Что же касается красоты, то ни природа, ни искусство не могут и создать лучшего. Вот американцы заводят разные там новшества в деле кораблестроения, как-будто можно удаляться от образцов, завещанных еще нашими предками, и что же: все лучшее у них английское. То-то глупое тщеславие!

— Однако, мистер Тризай, — задетый за живое, возразил Лудлов, считавший себя американцем по месту рождения, — эти самые американцы неоднократно обгоняли даже наше судно, построенное по лучшей модели в Плимуте. А эта бригантина, которую мы не могли догнать, хотя ветер нам особенно благоприятствовал!

— Неизвестно еще, капитан, где эта бригантина построена. Может-быть, здесь, а может-быть, и там. Что касается этих американских затей… Француз берет паруса на гитовы и обнаруживает как-будто намерение оставить их висеть. Это ведь все равно, что осудить их на верную гибель… Итак, мое мнение таково, что все эти новые методы не ведут ни к чему путному.

— Ваше рассуждение убедительно, мистер Тризай! — рассеянно заметил Лудлов, мысли которого были заняты, совсем не тем. — Согласен с вами, что было бы лучше для французов спустить их вместе с реями.

— Паруса француза опять надуваются. Очевидно, он хочет маневрировать, прежде чем вступить в дело.

Лудлов смотрел на врага. Он видел, что минута действий приближается. Поручив Тризаю вести крейсер прежним курсом, он спустился на шканцы. Подойдя к дверям своей каюты и взявшись за ручку двери, он несколько мгновений колебался, но… отворил дверь и вошел в каюту.

Помещение командира находилось на батарейной палубе. Войдя в каюту, Лудлов увидел, что несколько матросов устанавливают орудия в сторону неприятеля. Кают-компания и маленькое помещение между первыми двумя каютами были заперты. Приказав сломать перегородку, отделявшую его каюту от остальной палубы, для более удобного действия из орудий, капитан вошел в кают-компанию.

Альдерман и его спутники с нетерпением ожидали его прихода. Пройдя холодно мимо первого, Лудлов подошел к Алиде и, взяв за руку, повел ее на шканцы, сделав знак ее черной камеристке следовать за ними. Спустившись затем в глубь корабля, молодой человек привел Алиду в ту часть его, которая находилась ниже ватерлинии и где стояли койки для больных. Это место было наименее опасное. Здесь молодая девушка была застрахована от неизбежных на войне тяжелых зрелищ.

— Вот все, что может дать вам военный корабль в смысле безопасности, — сказал он, когда Алида села на опрокинутый ящик, служивший раньше столом. — Ни под каким видом не покидайте этого места до тех пор, пока я… или другой не явится сюда и не скажет, что опасность миновала.

Алида молчала. То краснея, то бледнея, она наблюдала за тем, какие меры предосторожности принимал Лудлов ради ее безопасности. Но когда он уже хотел удалиться, его имя невольно сорвалось с ее губ.

— Что еще я должен сделать для вашего успокоения? — спросил молодой человек, старательно избегая встречаться со взглядом Алиды. — Мне известна сила вашего ума. Я знаю, что вы обладаете редким для женщины мужеством, иначе я не стал бы упоминать об опасности, которая может настичь вас даже в этом месте.

— При всем том я лишь слабая женщина, Лудлов!

— Я и не принимал вас за амазонку! — с улыбкой ответил Лудлов, заметив, что Алида растерянно умолкла. — Я надеюсь, что рассудок поможет вам преодолеть слабость. Не скрою, у нас мало шансов на победу. Однако, неприятель дорого заплатит, прежде чем овладеет моим кораблем. Уж одна мысль, что ваша свобода и счастье будут зависеть от нашего мужества, увеличит мою энергию. Больше не имеете ничего сказать?

Алида сделала громадное усилие, чтобы преодолеть свое волнение, и сказала с наружным спокойствием:

— Между нами произошло какое-то недоразумение, разъяснять которое теперь не время. Я не хочу только, Лудлов, чтобы вы в такой момент покинули меня с холодным видом и взглядом упрека, унося с собой сознание моей виновности.

Алида опять остановилась. Когда Лудлов решился поднять на нее глаза, он увидел, что молодая девушка стояла, протянув к нему руки как бы в знак дружбы.

Схватив эту маленькую ручку, Лудлов взволнованно проговорил:

— Было время, когда одно пожатие этой ручки сделало бы меня счастливым…

Лудлов остановился. Его взоры упали на кольца, украшавшие руку, которую он все еще держал в своих руках. Алида поняла этот взгляд. Сняв одно, она протянула Лудлову, при чем румянец снова залил ее щеки.

— Я могу располагать одним из них. Возьмите его, Лудлов, и когда ваши обязанности будут выполнены, возвратите-мне это кольцо обратно. Этим вы напомните мне то обещание, которое я делаю: дать вам объяснение, на которое вы имеете право.

Взяв колечко, молодой моряк надел его на свой мизинец. В его неясном в эту минуту сознании мелькнула мысль: не послужит ли одно из тех колец, которые остались, залогом известного клятвенного обещания. Очень вероятно, что разговор на ту же тему продолжался бы, если бы в этот момент со стороны неприятельского корабля не грянул выстрел. Этот сигнал положил конец беседе. Наполовину убежденный в том, чего желал он со всем пылом молодости, Лудлов поднес руку Алиды к своим губам и бросился на верх.

— Господин француз начал шуметь, — сказал старик Тризай, весьма недовольный тем, что капитан в такую минуту исчез. — Хотя ядро его и не задело нас, но слишком много чести было бы предоставить ему первому начинать разговор.

— Это только вызов. Пусть его! Он не заметит в нас готовности бежать.

— Конечно! Он должен это увидеть! — сказал старый моряк, оглядывая наполовину пустые мачты «Кокетки». — Эти паруса ясно говорят, что мы хотим биться, а не бежать. Чем бы дело ни кончилось, я все же останусь штурманом, и не во власти самого могущественного пэра Англии лишить меня той славы, которая выпадет сегодня на нашу долю.

С этими словами, в которых проглядывала жалоба на судьбу, крайне медленно двигавшую его по службе, старый моряк возобновил свою прогулку по палубе, внимательно оглядывая все уголки ее. Тем временем Лудлов отправился на корму и сделал знак своему пленнику и альдерману следовать за ним.

— Не буду говорить о том, насколько вы виновны перед законом, — сказал он контрабандисту. — Вы — моряк. Излишне говорить, что мой корабль нуждается в людях. Каждая лишняя пара рук будет принята с благодарностью. Распоряжайтесь этими шестью орудиями, и, поверьте, ваша верность не останется без награды.

— Вы очень ошибаетесь насчет моего призвания, благородный капитан! — ответил контрабандист, смеясь от чистого сердца. — Правда, я моряк, но я более привык к спокойным морям, чем к водовороту войны. Вы были на бригантине и могли заметить на ней отсутствие всяких орудий истребления.

Лудлов слушал, не веря своим ушам. Презрительная улыбка виднелась на его лице.

— И это говорит человек в вашем положении! — сказал он, не скрывая того отвращения, которое возбуждало в ней поведение контрабандиста. — Вы — англичанин!

— Я — то, чем природа пожелала меня сделать… Я люблю больше зефир, чем ураган; больше песни, чем боевые крики, веселость, чем мрачный гнев.

— И это тот самый человек, смелость которого вошла в пословицу?! Это грозный Пенитель Моря?!

— Север ближе отстоит от юга, чем я от этого человека. Я не мог раньше раскрыть ваше заблуждение по отношению к моей личности, пока тот, услуги которого так важны для бригантины, находился еще на берегу. Но теперь я вам признаюсь: я не Пенитель Моря, а один из его агентов, занимающийся сбытом его товаров. Хотя я мало приучен к лечению ран, но зато могу сказать, что я — превосходный утешитель. Позвольте мне быть около Алиды, чтобы успокоить ее в минуту той грозы, которая готова разразиться. Вы согласитесь тогда, что трудно было бы найти другого, кто выполнил бы эту задачу лучше.

— Утешайте кого угодно, жалкое подобие человека! Стойте, в ваших глазах больше лукавства, чем страха!

— Не думайте ни того, ни другого, капитан! Даю слово! Я испытываю настоящий страх, каково бы ни было выражение моих глаз. И, право, в настоящую минут мне хочется больше плакать, чем бравировать своею храбростью.

Лудлов слушал, не веря своим ушам. Действительно, в словах Сидрифта звучала искренность, а рука, которую схватил капитан, чтобы остановить его, была маленькая и нежная. Отступив на шаг, он бросил взгляд на его стройную и тонкую фигуру, и все сомнения окончательно рассеялись. Он вспомнил, что и голос Сидрифта был нежный и мягкий, не такой, какой свойствен мужчине.

— Так вы действительно не Пенитель Моря? — вскричал он.

— Нет более достоверной истины! Конечно, я бесполезен для предстоящего боя. Но если бы здесь был тот храбрый моряк (и на лице Сидрифта вспыхнула яркая краска), то он оказал бы вам действительную помощь. Я видел его даже в более ужасных сценах, чем та, которая готова сейчас разыграться, когда ко всем другим опасностям примешивалась еще и ярость стихии. Его спокойствие, его энергия были таковы, что даже самый слабый на бригантине чувствовал себя храбрецом. Позвольте же мне сойти вниз, к Алиде.

— Я не заслужил бы ее признательности, — ответил Лудлов, — если бы отказал вам в этой просьбе! Идите, Сидрифт, идите! Ваше место больше там, чем здесь.

Сидрифт покраснел, в первый раз поклонился неловко и поспешно оставил каюту. Капитан с улыбкой посмотрел ему вслед. Когда фигура контрабандиста исчезла в люке, он обратился к альдерману. Взглянув ему прямо в лицо, молодой моряк старался открыть, знает ли тот настоящий пол Сидрифта. Но на физиономии почтенного «отца города» он прочел такое равнодушие, что бросил стою попытку. Тогда он спросил его:

— Хорошо ли я сделал, позволив ему покинуть нас в минуту опасности?

— Вы говорите об этом парне? Ну, этот товар имеет большую ценность во время мира, чем на войне. Одним словом, капитан Лудлов, этот Сидрифт в бою не оправдал бы ваших ожиданий.

— Могу ли я рассчитывать на содействие альдермана ван-Беврута, или и вы хотите присоединиться к милому Сидрифту, чтобы общими силами ободрять ту, которая благодаря прирожденному мужеству вовсе и не нуждается в утешителях?

— Не спешите так, молодой человек! Мы, торговые люди, любим проверять наши книги, прежде чем сводить счета. Каково бы ни было мое мнение относительно Стюартов, это мое личное мнение. Моя любовь к французскому королю еще меньше. В свое время и я слышал грохот артиллерии, когда в дни молодости командовал ротой городской милиции. Я и сейчас готов выступить на защиту доброго города Мангаттана и показать, что мои прежние знания ратного искусства еще не совсем улетучились!

— Вот ответ мужественный и ясный! Примите команду над этими пушками, и пусть французы ломают себе головы над тем, кто задал им встряску; англичане или их американские союзники.

Миндерт спустился на шканцы. Подойдя к кабестану, он спокойно сложил на него верхнюю одежду, подтянул потуже пояс, укрепил парик с помощью носового платка и стал прехладнокровно прохаживаться вдоль пушек, как-будто подобная прогулка не представляла ни малейшей опасности.

Появление альдермана ван-Беврута произвело на моряков самое благотворное влияние. Одних увлекало его бесстрашное спокойствие пред лицом надвигавшейся опасности, другие, видя равнодушную физиономию почтенного коммерсанта, заключили отсюда, что опасность эта не так велика, как они думали. Как бы то ни было, но появление буржуа в грозной роли Марса[41] было встречено со стороны матросов громкими рукоплесканиями. Альдерман со своей стороны счел приличным обратиться к ним с подобающей случаю речью, в которой убеждал слушателей исполнить свой долг так, чтобы французы поняли, что самое благоразумное для них отныне, это — оставить здешние берега в спокойствии. И хотя слушатели только наполовину поняли своеобразные выражения почтенного коммерсанта, тем не менее они приветствовали его речь единодушными взрывами рукоплесканий.

— Перед вами враг, — звучал в то же время голос Лудлова, — и вы знаете, что вам нужно делать. Я не отрицаю, что мы слабее, чем было бы желательно, но истинный матрос удваивает свои усилия, когда это необходимо. Крикните громче наше «ура» для того, чтобы враг понял ваш дух, и пусть затем не раздается другого звука, кроме грохота наших пушек!

Громовое «ура» огласило воздух, и вслед за тем наступила прежняя тишина.

Глава XXX

Французский корабль, так некстати встретившийся с «Кокеткой», плавал раньше в Караибском море. Он носил звучное имя «Фонтанж», а его командир, которому едва исполнилось двадцать два года, был известен в салонах Парижа, как прекрасный танцор и отчаянный дуэлист. Своим высоким положением командира военного судна он был, конечно, обязан связям в Версале, но отнюдь не своим заслугам. Вообще Дюмон де-ля-Рошфор был храбр, но совершенно не имел того хладнокровия и самообладания, которые были так необходимы в его положении. Он был горяч, порывист, необуздан. Его гордость и надменность мешали установлению тех взаимоотношений с матросами, которые делают из экипажа военного корабля одно стройное целое, управляемое волею командира. Танцовал он удивительно, а его каюта была образцом элегантности. Он сочинял очень милые стишки, имел кой-какие сведения по части философии, но зато снасти его корабля, так же как и цифры каких-нибудь математических выкладок, казались ему сущим лабиринтом, куда он и не рисковал соваться.

Может-быть, к счастью для корабля место старшего офицера занимал у него один уроженец Булони, лицо, достаточно сведущее, чтобы знать, идет ли судно своим курсом и не распущены ли несвоевременно некоторые брамсели. Что касается самого судна, то оно было весьма изящной конструкции, обладало легкими, воздушными снастями и имело репутацию хорошего ходока. Казалось только, что оно вместе со своим командиром имело один недостаток: в нем не было достаточной устойчивости, чтобы не растеряться при тех неожиданностях, с которыми должен считаться в особенности военный корабль.

Оба корабля находились на расстоянии английской мили один от другого. Ветер дул достаточно сильный, что давало им возможность производить эволюции, предшествующие морскому бою. Французский корабль шел носом к востоку, и его верхние снасти, поддаваясь напору ветра, наклонялись несколько в сторону «Кокетки». Большинство парусов на том и другом было спущено. На палубах их не было видно ни одного человека, но темные фигуры на марсах доказывали, что оба противника были настороже. Иногда «Фонтанж» поворачивался носом к английскому крейсеру, шел некоторое время в таком направлении, потом опять поворачивался боком к ветру и останавливался, полный величия.

Приближался, наконец, момент, когда оба противника должны были сблизиться на расстояние мушкетного выстрела и затем начать бой.

Лудлов, все время внимательным взглядом следивший за движениями неприятельского судна, а также за изменением ветра, взошел на корму, чтобы отсюда в последний раз оглядеть горизонт, пока еще его корабль не окутался облаком порохового дыма.

К своему изумлению, он увидел вдали с подветренной стороны пирамиду парусов, видных даже простым глазом. Подозвав штурмана, он спросил его мнение относительно этого второго незнакомца. Моряк, однако, сознался, что ничего нового сообщить не может. Впрочем, взглядевшись попристальнее, он заявил, что неизвестный корабль, по всей видимости, — крейсер, но каких размеров, этого он не может сказать с достоверностью из-за дальности расстояния. Французский корвет, заметив, с своей стороны, неизвестное судно, стал сигнализировать.

— Посмотрите в трубу. Если незнакомец отвечает, то нам остается одно: бежать.

К сожалению, направление ветра мешало разглядеть, была ли какая-либо связь между французским корветом и незнакомцем. «Фонтанж», по-видимому, тоже не был уверен в национальности нового корабля. Одну минуту даже казалось, что он думает изменить курс. Но этот момент нерешительности продолжался недолго. Скоро оба противника решительно устремились один на другого.

— Приготовьтесь, друзья мои! — сказал Лудлов тихим, но твердым голосом.

Молодой капитан занимал в эту минуту свое место на корме. Старого штурмана он отослал на главную палубу с приказом немедленно открыть огонь при первом же неприятельском выстреле.

Напряженное ожидание продолжалось. Оба корабля приблизились на такое расстояние друг к другу, что можно было свободно переговариваться. Глубокая тишина царила на палубе «Кокетки», лишь слышно было клокотание воды, вздымавшейся из-под ее носа. Наоборот, с французского судна неслись шум и восклицания. Вот послышался голос молодого Дюмона, отдававшего в рупор команду открыть огонь. Лудлов улыбнулся, и в его улыбке выразилось такое презрение, на которое только способен моряк. Он тоже взял рупор, но только взмахнул им спокойно по воздуху, и темные борта «Кокетки» изрыгнули тучи дыму и пламени, «Фонтанж» почти одновременно ответил подобным же залпом. Ветер дул прямо на англичан и относил на них дым неприятельского залпа. Некоторое время он плавал над палубою «Кокетки», обвивался вокруг ее парусов и, наконец, полетел далее к северу.

Среди грохота выстрелов Лудлов вдруг услышал зловещий треск дерева. Бросив взгляд на врага, остававшегося в том же положении, он поспешно сбежал с кормы и с озабоченным видом стал исследовать состояние фалов.

— Что мы потеряли? — спросил он Тризая, лицо которого показалось в эту минуту из дыма. — Какой это парус так тяжело полощется?

— Пустяки!.. Эй, вы, моряки пресной воды, хватайтесь живей за тали этой реи!.. Француз прорвал парус, только и всего, сударь! Мы живо снова натянем его. Очень хорошо. Теперь долой ваш булинь! Хватайте его скорей!

Когда дым рассеялся, Лудлов кинул беглый взгляд на все снасти. Три-четыре матроса уже овладели разорванным парусом и, сидя на концах рей, подвязывали его. Затем виднелись две дыры в других парусах; несколько канатов, перебитых ядрами, качались по ветру. Вот и все повреждения.

На палубе между тем шла оживленная деятельность. Матросы с жаром палили и заряжали оружие. Альдерман был поглощен своими обязанностями канонира. Едва ли своим торговым книгам уделял он такое внимание. Все молодые офицеры отдавались своему делу со всем пылом молодости. Старик Тризай стоял около кабестана, хладнокровно раздавая приказания и зорко наблюдая за верхушками мачт. Тут Лудлов с огорчением заметил, что человеческая кровь уже обагрила палубу. В нескольких шагах от него лежал убитый наповал матрос, а рядом с ним зияло отверстие, пробитое в палубе неприятельским ядром.

Однако, все это не помешало Лудлову внимательно следить за движениями неприятельского судна. «Фонтанж» шел прямо по ветру. Необходимо было и «Кокетку» поставить в надлежащее положение. Едва прозвучали слова команды, как уже крейсер, как-будто сознавая опасность, которой он подвергался, стоя боком к врагу, быстро повернулся против ветра. Оба корабля снова приблизились один к другому и снова обменялись пламенными потоками. Сквозь дым перед глазами Лудлова вдруг мелькнула огромная рея французского корабля, тяжело качавшаяся против ветра, в то время как ее парус бился о мачту. Угадывая, что неприятель хочет встать борт-о-борт с «Кокеткой», Лудлов побежал на шканцы и поспешно проговорил, обращаясь к Тризаю:

— Натяните брасы! Поворотите булени! Поставьте корабль против ветра!

Повинуясь спокойной команде старшего штурмана, «Кокетка» стала поворачивать против ветра, не прерывая в то же время своего огненного потока.

Огромные облака дыма, окутавшие обоих противников, через минуту соединились и образовали белую тучу, быстро катившуюся по волнам и постепенно таявшую в воздухе.

Пройдя вдоль пушек и мимоходом бросив несколько ободряющих слов команде, Лудлов вернулся на свое место на корме. Неподвижное положение французского корабля, его тщетные усилия захватить в свои паруса ветру были как нельзя более на руку англичанам, и последние воспользовались своим положением мастерски.

Кавалер Дюмон занимался в часы досуга тем, что просматривал страницы морской истории своей страны. Подражая примеру одного славного капитана, он захотел итти прямо наперерез своему противнику и тем показать свою храбрость, в которой, впрочем, никто и не сомневался.

В то время как Лудлов, стоя на корме, внимательно наблюдал ход своего судна и положение неприятеля, жестом указывая стоявшему внизу Тризаю, что надо делать, а последний уж претворял этот язык знаков в действие, на шканцах корабля «Фонтанж» шел жаркий спор между старшим офицером и блестящим капитаном.

Уроженец Булони убедительно доказывал своему командиру несвоевременность его маневра.

Пока продолжался этот спор, «Кокетка», быстро подвигаясь вперед, скоро встала вне выстрелов французского корабля. Прежде чем уроженец Булони убедил своего капитана в его ошибке, английский корабль уже повернулся бортом и теперь резал корму неприятельского судна. Не успели паруса «фонтанжа» надуться ветром и сдвинуть корабль с места, как паруса «Кокетки» осенили его палубу. В этот момент французское ядро разорвало один ее парус, она наклонилась в сторону врага, реи обоих кораблей перемешались и оба противника сцепились. Заметив выгоду своей позиции, Лудлов постарался закрепить ее за собою, приказав перебросить на неприятельский корабль крючья.

Тут наконец и юный Дюмон понял отчаянность своего положения, так как ни одна его пушка не могла действовать по неприятельскому кораблю, между тем как последний мог свободно осыпать французов градом смертоносной картечи. Придя в бешенство, он немедленно приказал броситься на абордаж. Однако, Лудлов, предвидя это, позаботился заблаговременно принять надлежащие меры к отпору.

Оба корабля соприкасались между собою лишь в одном месте, и в этом-то пункте Лудлов поставил два ряда мушкетеров.

Едва Дюмон появился на корме во главе толпы вооруженных матросов, как град пуль повалил всю эту группу на палубу. Остался на ногах лишь один человек, и этот человек был сам Дюмон. В его блуждающих взорах на мгновение вспыхнула последняя искра жизни. Бросившись вперед как бы по инерции, он вскочил на палубу английского корабля, где и упал мертвый. Лудлов наблюдал весь ход боя с хладнокровием, которого не могли поколебать ни шум, ни кровавая сцена, только-что разыгравшаяся перед его глазами.

— Теперь пора и в рукопашную! — вскричал он, помогая Тризаю спуститься с лестницы.

Старый штурман спокойно остановил его порыв, указав рукой в наветренную сторону.

— Форма парусов и высота снастей не оставляют сомнений, что этот новый гость — тоже француз!

Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться в истине этих слов. Лудлов тотчас же сообразил, что ему надо делать.

Схватив рупор, он закричал таким громовым голосом, что покрыл собою на мгновение весь шум и грохот боя:

— Бросьте этот последний крюк! Обрубите его! Отчаливай!

Приказания эти были быстро выполнены. Реи «Кокетки» поворотились в противоположную, сторону, и оба корабля расстались.

Английский корабль вскоре принял прежний вид. Разорванный парус заменили новым, канаты закрепили надлежащим образом. Тщательно выверили весь такелаж и рангоут, и корабль продолжал свой путь как ни в чем не бывало.

Печальную картину, наоборот, представлял «Фонтанж». Полное смятение царило на его палубе. Его разорванные паруса трепались по ветру. Множество снастей билось о мачты. Французский корабль имел вид судна, потерпевшего крушение, которого несло вперед по воле ветра. В течение нескольких минут на нем был полнейший хаос, тратилось понапрасну драгоценное время, которое «Кокетке», напротив, дало возможность овладеть ветром.

Когда, наконец, экипаж «Фонтанжа» опомнился и сделал попытку поправить, дело, было уже поздно. Самая высокая и наиболее важная мачта, которую позабыли укрепить во-время, задрожала и со страшным шумом рухнула в море.

Успех «Кокетки», несмотря на отсутствие большей части матросов, был бы полный, если бы приближение другого французского корабля не заставило Лудлова, к великому его огорчению, бросить так удачно начатое дело. А что новый гость принадлежал к тому же разряду, в этом даже простые матросы скоро убедились по его узким и высоким парусам и коротким реям. Убеждение это превратилось в уверенность, когда увидали сигналы, которыми незнакомец обменивался с разбитым корветом.

Настало время Лудлову принять немедленное решение. Ветер дул еще с юга, но уже значительно ослабел, и можно было думать, что к ночи он совершенно прекратится. Берег виднелся на севере на расстоянии нескольких лье, а кругом не было видно ничего, кроме двух французских кораблей.

Спустившись на шканцы, Лудлов подошел к штурману. Последний сидел в кресле. Врач перевязывал ему тяжело раненную ногу. Дружески пожав руку своего помощника, Лудлов выразил ему искреннюю свою благодарность за оказанные им в столь трудные минуты услуги.

— Спасибо, капитан! — ответил Тризай. — Сражение — самый лучший показатель для кораблей и друзей. Мы можем поздравить себя как с тем, так и с другим. Ни один матрос не забыл своего долга, несмотря на то, что им пришлось иметь дело с неприятелем, более чем вдвое превосходившим их числом. Что касается корабля, то никогда еще он не вел себя лучше. Бегите вперед, Гоппер, скажите людям, чтобы они подтянули больше эти ванты. Это очень дельный молодой человек, капитан! Ему надо только побольше вдумчивости, опыта и поменьше скромности. Из него выйдет со временем очень недурной офицер.

— Да, он обещает многое. Но я, собственно, пришел, мой старый друг, посоветоваться с вами, что нам делать? Без сомнения, этот новый пришелец — французский фрегат.

— Пожалуй, можно бы поднять паруса и выйти в открытое море, но боюсь, что фок-мачта, пробитая в трех местах, не выдержит парусов, в которых мы нуждаемся.

— Как по-вашему, ветер будет? — спросил капитан с таким видом, как-будто он сам не мог разрешить этот вопрос; Лудлов таким образом деликатно оберегал щепетильность старого моряка. — Если он продержится, мы может обогнуть Монтаук и итти отыскивать наших товарищей, но если он упадет, то мы, пожалуй, рискуем попасть под пушки фрегата. У нас даже нет лодок, на которых можно было, бы уйти от него.

— Если вы уж требуете моего совета, то вот он, капитан: не теряя времени, итти к берегу, пока еще ветер не стих. Там, по-моему, нечего опасаться визита фрегата. Что касается корвета, то он сыт и тем, что досталось ему сегодня от нас.

Это было как-раз то, что решил уже и Лудлов. Еще раз похвалив штурмана за его хладнокровие и искусство, он отдал необходимые приказания. Через минуту «Кокетка» шла прямо по ветру, направляясь к видневшемуся на севере берегу. Через несколько часов ветер значительно упал, и корабль встал на якорь.

Неприятельские суда сделали то же. Они скоро подошли друг к другу, и пока продолжался день, можно было видеть шлюпки, ходившие между обоими судами. Когда солнечный диск погрузился за океан, темные очертания судов становились постепенно неясными, пока, наконец, наступившая ночь не окутала мраком и океан, и берег, и врагов.

Глава XXXI

Спустя три часа на английском крейсере «Кокетка» замер последний звук. Большинство живых, подобно мертвецам, хранило глубокое молчание, но мысль их витала в мире грез и сновидений. Однако, не были позабыты меры предосторожности, обычные на морском судне. Вахтенные — несколько полусонных фигур — бродили по мостику, оберегая безопасность своих товарищей. Матросы спали вповалку возле своих пушек. У каждого из них виднелся за поясом пистолет, сбоку — кортик. На шканцах лежал моряк, положив под голову ящик из-под пуль. Его тяжелое дыхание обнаружило беспокойный сон человека, крепкого телосложением, но истомленного нервным напряжением и страдающего от физических мук. Это был раненный штурман, который, измученный лихорадкой, лег здесь, чтобы забыться в крайне необходимом для него покое.

Далее на опрокинутом вверх дном ящике виднелось другое распростертое тело, но — увы! — неподвижное. Его лицо с угасшим взором было обращено к усыпанному звездами небесному своду. Это был Дюмон, которого Лудлов решил с честью предать земле. Уважая память храброго, хотя и неопытного врага, капитан лично накрыл тело его французским национальным флагом.

На верхней палубе кормы находилась небольшая группа людей, для которых обыденные интересы жизни не утратили своего значения даже в эту минуту. То были Алида и ее спутники, которых Лудлов привел сюда, чтобы они могли подышать свежим ночным воздухом. Негритянка Алиды беззаботно спала около своей госпожи. Утомленный альдерман сидел, прислонясь к бизань-мачте, и тоже обнаруживал явные признаки крепкого сна. Лудлов время от времени бросал взгляды на мрак океана, прислушиваясь к разговору своих пассажиров.

Алида с Сидрифтом сидели рядом в креслах и тихо беседовали. Глубокая грусть и дрожь в голосе молодой девушки говорили о том, что недавние события надломили даже ее, обыкновенно твердую, натуру.

— Ваша морская служба — странное сочетание ужасного и прекрасного, грозного и очаровательного! — сказала она в ответ на какое-то замечание капитана. — Спокойный океан, рокот волн, замирающий у берегов, звездное небо над нашими головами, — все это представляет зрелище, на которое даже женщина, могла бы взирать с восторгом, если бы только в ее ушах не раздавались вопли умирающих.

— Не правда ли, командир французского корабля еще молодой человек?

— У него была наружность ребенка, и своим положением он, без сомнения, был обязан протекции и случаю. Мы тотчас узнали в нем капитана не только по его одежде, но и по тому отчаянному усилию, с каким он старался исправить ложный маневр своего корабля.

— Может-быть, у него есть мать, Лудлов!.. Сестра, жена или…

Алида запнулась. Она не хотела говорить о том, что сейчас занимало первое место в ее мыслях.

— Да, может-быть, у него были все эти дорогие существа. Таков удел моряков и…

— Таков удел и тех, кому дорога их безопасность! — прошептал Сидрифт выразительным тоном.

Наступило глубокое, но красноречивое молчание. Вдруг сонный голос альдермана пробормотал во сне:

— Двадцать бобров и три куницы!..

Как ни печально был настроен Лудлов, но он невольно улыбнулся при этих словах почтенного альдермана, которого даже и во сне занимали коммерческие расчеты. Вдруг суровый голос Тризая, сделавшийся от сна еще более хриплым, явственно произнес:

— Хватайтесь за сезни! Француз снова идет на нас!

— Это пророческие слова! — сказал кто-то сзади громко.

Лудлов быстро обернулся и, несмотря на тьму ночи, сразу признал Пенителя Моря, спокойно стоявшего на корме.

Лудлов невольно хотел крикнуть, чтобы позвать своих людей, но контрабандист предупредил его.

— Не зовите никого! — сказал он, заметив движение капитана. — Пусть ваш корабль будет нем, как могила. Вы чрезвычайно бдительны, капитан Лудлов, хотя нельзя того же сказать о ваших караульных.

— Откуда вы, безрассудный человек? Какое еще новое безумие привело вас на мой корабль?

— Я прибыл с моря со своей бригантины. Я должен вас предупредить…

— С моря? — повторил Лудлов, кидая мимолетный взгляд в темные бездны. — Час шуток прошел, и вы не должны позволять себе шутить с теми, на ком лежат серьезные обязанности.

— Даже более серьезные, чем вы думаете. Я сейчас объяснюсь, но только под условием: освободить вашего пленника в обмен на мою тайну.

— Ошибка, в которую я, было, впал, объяснилась, — ответил Лудлов, взглядывая мельком на тонкую фигуру Сидрифта. — Моя добыча ничтожна, если только вы не захотите занять ее место.

— Я прибыл сюда с другим намерением… Удалите ваших пассажиров отсюда. Мне надо поговорить с вами наедине!

Лудлов медлил. Он все еще не мог притти в себя от изумления при виде пользующегося такой громкой славой контрабандиста, таким непонятным образом очутившегося на его корабле.

Алида и ее товарищ тотчас же удалились, не выказывая никакого беспокойства. За ними последовала и разбуженная негритянка.

Оставшись один на один с контрабандистом, Лудлов потребовал объяснений.

— Сейчас скажу, так как действительно время не терпит и вскоре надо будет действовать. Вы имели серьезную схватку с французскими гостями. Хватит ли у ваших людей и сил отбить новую атаку с тою же энергией, какую вы проявили сегодня утром?

— Не могу отвечать на подобные вопросы. Кто поручится, что ваши намерения чисты, что вы не, шпион?

— Капитан Лудлов!.. Только настоящее положение извиняет ваши подозрения.

— Человек, жизни и кораблю которого я угрожал! Осужденный!

— Все это слишком справедливо, — возразил Ценитель Моря, подавив в себе порыв негодования и оскорбленной гордости. — За мною охотились, мне угрожали, я контрабандист, осужденный, и при всем том я — человек. Этого вы не можете отнять у меня. Видите вы неясную линию на севере?

— Да, это земля.

— Да, это земля, где я родился. Первые и, можно сказать, самые счастливые дни моей жизни протекли на этом длинном и узком острове.

— Если бы я знал это раньше, я бы тщательно осмотрел соседние бухты и проливы.

— И ваши искания увенчались бы успехом! Пушечное ядро легко может долететь отсюда до того места, где теперь мирно стоит на якоре моя бригантина.

— Не может быть, чтобы вы пришли туда днем! Когда смеркалось, мы никого не видели, кроме двух неприятельских кораблей.

— Мы ни шагу не сделали с тех пор, как укрылись в бухте, лежащей на северной стороне этого острова. Отсюда до бухты не больше одной морской мили. С горы, расположенной на восточной половине острова, я следил за вашей энергичной расправой, капитан Лудлов, и могу уверить вас, что сердцем был с вами, хотя я и контрабандист. Есть чувства, над которыми бессильны всякие таможенные власти.

— Вы удачно выразились! Без хвастовства скажу, что «Кокетка» вела себя сегодня отлично. Думаю, что и такой искусный моряк, как вы, не станете отрицать этого.

— Лоцман не так уверенно и искусно направляет свою лодку, как вы управляли своим кораблем, капитан Лудлов! Я знал слабость вашего экипажа, так как недостаток у вас матросов для меня не тайна, и, признаюсь, много бы я дал за то, чтобы только иметь возможность явиться к вам с несколькими моими молодцами.

— Человек, одушевленный такими чувствами, должен был избрать себе иное занятие, чем то, которое вы избрали.

— Все это было бы так, если бы не было несправедливости, насилия… Впрочем, теперь неуместны подобные рассуждения. Будем смотреть на все происшедшее между нами, как на откровенность, правда, грубую, но которую иногда позволяют себе друзья. Капитан Лудлов, с той стороны, с моря, на вас идет гроза!

— На чем основываете вы свои подозрения?

— Я был вблизи ваших врагов и сам видел их грозные приготовления. Я знаю, что имею дело с храбрецом, и нисколько не преувеличиваю. Вы должны собрать все ваши силы, так как ваши враги накинутся на вас в огромном количестве.

— Правда ли это или нет, но ваши слова будут приняты к сведению.

— Еще минутку! — сказал Пенитель, останавливая рукой движение Лудлова, хотевшего уже сейчас же предупредить своих людей. — Оставьте их спать до последней минуты. У вас впереди еще целый час, а сон подкрепит их силы. Доверьтесь опытности моряка, половину своей жизни проведшего на океане. Я видел на своем веку много страшных сцен, начиная от яростной борьбы стихий и кончая ожесточенными схватками, в которых изобретательные люди взаимно истребляли друг друга. Да, еще час ваша жизнь в безопасности, а когда он истечет…

— Ваши слова и поведение достойны честного человека! — ответил Лудлов, тронутый искренней и горячей речью Пенителя. — Мы будем готовы ко всему. Но скажите, каким образом вам удалось незамеченным пробраться к неприятелю, а также на наш корабль?

— И то, и другое легко объяснить! — сказал контрабандист, делая знак своему собеседнику следовать за ним на корму.

Там он жестом указал на лодку, качавшуюся на волнах и с первого взгляда совсем незаметную.

— Тот, кому приходилось неоднократно делать тайные поездки на берег, не нуждается в средствах. Эту скорлупу не трудно ведь перенести на руках через узкую полосу земли, отделяющую бухту от океана. Волны шумят, и искусному гребцу ничего не стоит проехать неслышно. Низкие борты, темнота, весла, обмотанные паклей, вы понимаете, легко могли обмануть утомленные глаза ваших караульных. Ну-с, теперь я должен пока покинуть вас. Решите, кстати, не будет ли благоразумным отослать с корабля тех, кто во время предстоящего боя не может оказать вам полезных услуг?

Лудлов колебался. С одной стороны, ему страстно хотелось обеспечить безопасность любимой девушке, с другой, — он не решался доверить ее контрабандисту. Подумав немного, он ответил:

— Ваша лодка едва и вас-то вмещает! Идите и будьте счастливы!

— С своей стороны от души желаю вам полного успеха! — сказал Пенитель, крепко пожимая руку капитана. С этими словами контрабандист небрежно схватился за висевший канат и с легкостью скользнул в лодку. Когда он сел, то почти совершенно скрылся в темноте с глаз внимательно следившего за ним Лудлова. Капитан отложил первоначальное намерение подвергнуть взысканию своих подчиненных, виновных в том, что они позволили контрабандисту незаметно подойти к крейсеру.

Некоторое время после ухода Пенителя Лудлов предавался глубокому размышлению. Все говорило за правдивость сообщенных корсаром сведений: поведение его, честность, способ, посредством которого он добыл свои сведения. Как ни брало молодого капитана искушение немедленно забить тревогу, но совет Пенителя был в точности выполнен. Двадцать раз он вынимал часы и столько же раз опускал обратно, решив ждать терпеливо нужного момента. Наконец он спустился на шканцы и подошел к одному человеку, повидимому, стоявшему на своем посту. Это был вахтенный начальник, мичман, которому едва минуло шестнадцать лет. Он стоял, прислонившись к кабестану, одной рукой поддерживая голову, а локтем упираясь в барабан. Поднеся к его лицу фонарь, Лудлов убедился, что юноша сладко спал. Поставив обратно фонарь и не будя спавшего, капитана пошел дальше. На шкафуте он увидел морского солдата с мушкетом на плечах, повидимому, всматривавшегося в даль, но, проходя мимо, он заметил, что глаза его слипались от сна и что он, очевидно, ничего не видел перед собой. Но когда Лудлов дошел до передней мачты, ему бросилась в глаза фигура человека, лежавшего ничком на брам-рее с засунутыми в карманы руками и пристально смотревшего по направлению южной части горизонта. Легко взбежав по вантам, молодой капитан узнал в лежавшем уже поседевшего на службе матроса, носившего звание марсового старшины.

— Рад, что хоть одна пара глаз открыта! — сказал Лудлов. — Ты единственный из всей вахты, который не спит.

— Я огибал этот мыс раз с пятьдесят, ваша честь, — отвечал старик, — и привык вставать с койки по первому зову боцмана. Молодые люди имеют и молодые глаза, а последние любят здоровый сон.

— На что ты смотрел сейчас в той стороне? Там ничего не видно, кроме волн.

— Там француз. Разве ваша честь не слышит?

— Решительно ничего! — отвечал капитан, внимательно прислушиваясь.

— Может-быть, это только так мне показалось, но я слышал с южной стороны шум, похожий на стук многочисленных весел об уключины. Очень естественно, ваша честь, что француз попытается проведать, что с нами сталось. Клянусь честью, я сейчас видел свет фонаря, или мое имя не Боб Клит!

Лудлов смотрел и молчал. Свет действительно показался с той стороны, где, как можно было предполагать, находился неприятель. Он то появлялся, то исчезал, наконец медленно поплыл вниз и, казалось, погас в море.

— Это значит, что фонарь снесли в лодку, капитан! — заметил, тряхнув головой, старый Боб Клит и, спустившись вниз, начал со степенным видом разгуливать по палубе.

Лудлов, погруженный в размышление, вернулся на шканцы и спустился в свою каюту. Через несколько минут он вернулся на палубу, при чем на лице его было написано выражение решимости.

Подойдя к спавшему мичману, он тихо сказал тому на ухо:

— Пора бить склянки, Ниф!

Лудлов и виду не подал, что заметил погрешность молодого офицера.

— Да, да! — бормотал бедняга, с трудом открывая глаза и заикаясь от смущения. — Прекрасная ночь, сэр! Океан спокоен, сэр. Я сейчас думал…

— О своей родине и матушке? Это обычно случается, когда мы молоды. Но теперь другие вещи должны занимать наши мысли. Позовите господ офицеров, сэр!

Когда полусонный юноша отправился исполнять приказание капитана, последний подошел к тому месту, где спал тяжелым сном старый Тризай. Он только слегка коснулся его рукой, и старый штурман был уже на ногах. Первым его делом было кинуть взгляд вверх, на снасти, вторым — взглянуть на небо и третьим — вопросительно посмотреть на капитана.

— Боюсь, твои раны не дали тебе покою, особенно в такую сырую ночь! — с участием промолвил Лудлов.

— Конечно, разбитая снасть не то, что здоровая, но так как я моряк, а не пехотный солдат, то жизнь корабля должна итти обычным путем, и мне незачем ложиться в фургон.

— Рад видеть, что ты не унываешь, дружище! Должен тебе сообщить, что наше положение серьезное: французы идут на нас в шлюпках и скоро уже будут здесь.

— В шлюпках! — повторил старый штурман. — Жаль, что не на фрегате! Когда имеешь дело со шлюпками, то простой солдат стоит офицера.

— Будь, что будет!

Сказав это, молодой капитан присоединился к группе офицеров, собравшихся около кабестана. В нескольких словах он объяснил им, в чем дело.

Выслушав внимательно своего капитана, офицеры разошлись, чтобы приступить к нужным приготовлениям. Шум шагов по палубе разбудил несколько старых матросов, которые и присоединились тотчас же к своему начальству.

За работой время летело незаметно.

Через полчаса Лудлов решил, что корабль готов к встрече незванных гостей.

Из двух пушек были вынуты ядра и на их место были помещены двойные заряды картечи. Несколько мушкетонов было расположено таким образом, чтобы можно было обстреливать вдоль палубы. На переднем марсе поместилось несколько лучших стрелков. Закурились фитили. Всем матросам произведена была перекличка. Когда, наконец, все заняли свои места, шум замолк и водворилась такая тишина, что совершенно отчетливо был слышен шум берегового прибоя.

Лудлов стоял вместе с Тризаем на шканцах. Отсюда он спокойно смотрел на небо, на океан. Был полный штиль. Изредка со стороны земли ощущалось легкое дуновение — предвестник ночного ветра. На небе, казалось, застыли громады облаков. Редкие звезды поблескивали порой сквозь их прорывы.

— Никогда мне не приходилось видеть подобной ночи! — тихо промолвил старый штурман, тоскливо покачивая головою. — Я считаю, капитан, что стоящий на якоре корабль уже наполовину тем самым ослаблен.

— У меня слишком мало рук, чтобы двигать все эти снасти. Наши силы должны быть всецело сосредоточены на защите. Не правда ли, слышен, как-будто, шум весел?

— Нет, это шум с берега. Тоскливая ночь сегодня, капитан, и звезд почти не видно! Никогда я не видел, чтобы ночные экспедиции кончались благополучно.

— Это, по крайней мере, не остановит тех, кто собирается напасть на нас. Положительно, я слышал стук весел!

— Это просто звук, который всегда слышится около берегов! — возразил старый штурман.

Лудлов прислушивался к какому-то звуку, доносившемуся с океана.

— Это дышит морская свинка. Звук столь сильный, что можно, пожалуй, смешать с китом, тем более, что эти животные — не редкость в здешних местах.

— Может-быть, это морская курица? Нет, тот же предмет появился с правого борта! Да это французы идут! Ну, счастлив тот, кто останется сегодня в живых!

Старый штурман спустился со шканцев и пошел к матросам. Шопот: «французы, французы!» как дыхание ветра, пролетел по всему кораблю, из конца в конец. Затем наступила гробовая тишина.

«Кокетка» стояла на якоре, обращенная носом на юг, а кормой к берегу, видневшемуся на севере на расстоянии мили. Такое направление было принято потому, что с некоторого времени океан стал как бы пухнуть. Широкие волны тяжело катились к берегу.

Лудлов встал на бушприт с целью лучше видеть неприятеля. Через минуту он отчетливо увидел вдали темную линию неясных предметов, шедших прямо на его корабль. Убедившись, что это не был обман зрения, молодой капитан сошел на палубу, где и начал разгуливать с самым спокойным видом.

На расстоянии около двухсот метров темная линия неприятельских шлюпок остановилась и стала, видимо, перестраиваться.

В эту минуту в воздухе пронесся первый порыв берегового бриза, под влиянием которого корма повернулась к открытому морю.

Вдруг две молнии разом блеснули у бушприта, озарив на мгновение облако дыма, и картечь пронеслась по направлению к ночным гостям. Грохот выстрелов смешался с криками боли и словами команды. В наступившей затем тишине явственно донесся плеск воды о весла, что уже и не старались скрывать. Океан осветился, и три — четыре шлюпки сделались первыми жертвами роковых выстрелов.

Лудлов молчал. Стоя на своем возвышении, он со спокойствием командира наблюдал результаты выстрелов.

Он увидел минутное смятение на шлюпках, возвестившее успех первого залпа; по его сжатым губам пробежала жесткая улыбка. Но когда он услышал у своих ног треск ломающегося дерева и глухие стоны, — знак того, что и неприятель не бездействовал, — в сердце его вспыхнул отчаянный гнев.

— Покажите-ка им себя! — вскричал он в порыве воодушевления. — Покажите, друзья, как спят англичане! Катайте там с палубы и марса!

По этому сигналу разом заговорили аркебузы, мушкеты и мушкетоны. В то же время неприятельские шлюпки массой ринулись к носу «Кокетки», и затем хор голосов возвестил начало абордажа.

Наступила минута общего смятения. Дважды нос корабля наводнялся темными фигурами, озарявшимися непрестанными вспышками пистолетных выстрелов, и дважды враги отступали назад, преследуемые штыками англичан. Третья попытка их имела больший успех, и скоро носовая палуба задрожала от топота нападающих. Свалка была короткая, но упорная. Палуба покрылась убитыми и умирающими. Кровь разлилась по деревянной настилке. Впереди французов виднелась фигура уроженца Булони. С своей стороны Лудлов и Тризай бились, как простые матросы, при чем первый был бы непременно убит, если бы свалившийся сверху убитый матрос не прикрыл его своим телом.

Быстро поднявшись на ноги, Лудлов с пылающим отвагой лицом позвал своих людей и последние отвечали ему таким восторженным криком, на который способны моряки, даже когда они стоят на краю гибели.

— Отступайте на шкафуты! — вскричал Лудлов.

— Отступите на шкафуты, молодцы! — повторил слабым голосом Тризай.

Матросы повиновались, и Лудлов увидел, что он может еще собрать достаточную для сопротивления силу.

Обе враждующие стороны остановились. Огонь с марса мешал нападающим итти вперед. Англичане в свою очередь колебались. Но вдруг они разом ринулись вперед, и у подножия передней мачты произошла страшная свалка. К французам постоянно прибывали сзади новые силы. На место павшего у них становился новый. Англичане не выдержали и отступили.

Лудлов, с трудом выбравшись из давки, удалился на шканцы. Здесь он сделал еще одну отчаянную попытку поправить дело. По его приказанию все англичане словно провалились сквозь палубу. Одни из них вскочили на снасти, другие спрятались в каюты, третьи, наконец скользнули в люки. Тогда Лудлов с помощью одного канонира приставил дымящиеся фитили к двум картечницам, стоявшим на палубе. Дым застлал палубу, а когда он рассеялся, вся носовая часть была пуста. Ни одного неприятеля не виднелось на ней. Все те, которые не были убиты, исчезли из виду.

Это было сигналом к новой вылазке. Загремело громовое «ура», и англичане кинулись на нос. Тут французы, до сих пор прятавшиеся, вышли из своих прикрытий и встретили нападавших грудь с грудью.

Посреди шума борьбы две гранаты, оставляя за собою струйки дыма, пролетели над головами сражавшихся и упали среди англичан… Раздался оглушительный треск, корабль дрогнул до основания. Англичане в смятении остановились. Бодрость оставляла их. А когда разорвалась и другая граната, а вслед за тем французы толпой человек в пятьдесят произвели новую отчаянную атаку, моряки «Кокетки» не выдержали и начали отступать. Лудлов принужден был скрепя сердце, последовать за ними. Защита приняла тогда характер отчаянного, но уже бесполезного сопротивления. Крики атакующих становились все шумнее.

Беспрерывным мушкетным огнем неприятелю удалось заставить замолчать, наконец, и марсы. Вскоре передняя часть «Кокетки», вплоть до первых люков, находилась во власти французов. Дальнейшее движение последних замедлилось отчаянным сопротивлением молодого Гоппера, который с помощью нескольких матросов старался не допустить их до люков. Лудлов с холодным отчаянием оглянулся назад. Он уже решил в уме как можно дороже продать неприятелю доступ в каюты, как вдруг в эту минуту над кормой блеснуло лицо двигающейся «Морской Волшебницы». Прежде чем капитан мог догадаться, в чем дело, какие-то темные фигуры вскочили на корму и бросились на помощь изнемогавшему экипажу «Кокетки». Впереди них виднелась гигантская фигура Пенителя.

— Держитесь, друзья мои! — прозвучал мужественный голос контрабандиста, и от раската его голоса радостно затрепетало сердце капитана «Кокетки».

Новая атака походила на ураган. Изумленный враг в паническом ужасе бросился назад. Смерть гналась за ним по пятам. Живые и мертвые летели в море, и в несколько минут палуба корабля была очищена от неприятеля. Один только упорно держался на бревне бушприта, но меткий выстрел из пистолета заставил полететь вслед за другими и его.

Послышались поспешные удары весел, и прежде чем англичане опомнились, шлюпки потонули во мраке.

Глава XXXII

Час показался англичанам мгновением.

Смолкла битва, улеглось смятение, звук весел замер вдали, а моряки, словно окаменевшие, не двигались с места. Они держали оружие и как-будто ожидали возобновления боя. И только когда все пришли в себя и получили сознание действительности, в них заговорили те чувства, которые ранее были заглушены шумом свалки. Только теперь раненые почувствовали свои раны. Немногие оставшиеся в живых спешили окружить несчастных необходимыми заботами. Лудлов, как часто бывает с людьми, подвергавшимися наибольшей опасности, вышел из боя без единой царапины. По шаткой походке окружавших его людей, которых уже не поддерживало недавнее одушевление боя, он видел, что победа досталась ему недешево.

— Пришлите ко мне Тризая! — сказал он тоном, который не свидетельствовал о торжестве победителя. — Береговой ветер дует, и мы воспользуемся им, чтобы обогнуть мыс еще до рассвета, прежде чем французы предпримут новое нападение.

Слова: «штурмана к капитану» — перелетели из уст в уста, но никто не откликался. Наконец к Лудлову подошел матрос и сообщил, что врач просит его сойти к нему. Яркий свет фонаря и маленькая кучка людей, собравшихся близ фок-мачты, сразу объяснили, в чем дело. Старый штурман лежал в агонии, а врач, только-что покончивший с осмотром ран, укладывал на место свои инструменты.

— Надеюсь, раны не опасны? — прошептал с волнением капитан на ухо врачу. — Употребите в дело все ваше искусство.

— Положение безнадежное, капитан! — равнодушно ответил флегматичный хирург. — Но если интересуетесь операциями, то сегодня предстоит прекраснейший случай ампутации у одного марсового, которого я послал в лазарет. Случай действительно редкий!

— Ступайте живей! — прервал Лудлов почтенного медика. — Идите туда, где ваши услуги принесут пользу!

— Как бы мне хотелось, чтобы часть твоих ран была на более молодых и сильных! — промолвил с состраданием капитан, склонившись, над умирающим. — Не могу ли я что-либо сделать для твоего, успокоения, мой старый и верный товарищ?

— Берегите корабль, — задыхающимся голосом проговорил старый моряк. — Я думал об экипаже… Вам придется перерезать… Они никогда не смогут поднять якорь… Ветер дует с севера.

— Все это уже сделано. Не утомляй себя заботами о корабле. О нем будут заботиться, даю тебе слово! Не хочешь ли что передать своей жене в Англию?

— Она получит после меня пенсию и, надеюсь, будет счастлива. Берегитесь рифа близ Монтаука… Если ваша совесть дозволит, не забудьте в своем донесении упомянуть и о старом Томе Тризае.

Голос моряка становился все тише и тише и наконец перешел в шопот. Лудлов видел, что старик хочет еще что-то сказать. Он наклонился к самому его лицу.

— Я говорю… что стаксель и задние штанги сместились. Берегите рангоут… иногда… бывают шквалы… ночью… в Америке.

С этими словами моряк в последний раз вздохнул и смолк. Тело его перенесли на корму, и Лудлов с тяжелым сердцем возвратился к своим обязанностям. Несмотря на огромную потерю, понесенную «Кокеткой», маневр с поднятием парусов был выполнен довольно быстро, и корабль печально тронулся в путь. Лудлов поднялся на корму с целью осмотреть горизонт и определить план действий. Здесь он увидел, что его уже предупредили. Перед ним стоял Пенитель Моря.

— Я обязан вам своим кораблем и, можно прибавить, своею жизнью! — сказал капитан контрабандисту.

— Вспомните о своих матросах, выдержавших испытание, подобное сегодняшнему. Да, надо было торопиться! Мы только должны были потерять несколько времени за переноской наших лодок из бухты в море.

— Тот, кто оказал такую услугу, не нуждается в извинениях!

— Стало-быть, мы друзья, капитан?

— Конечно, иначе и быть не может! Прошлое забыто. Если вы еще хотите продолжать здесь свой промысел, я переведусь на другое место.

— В этом нет надобности. Я решил, что «Волшебница» последний раз бороздит воды Америки. Прежде чем расстаться с вами, мне бы хотелось поговорить с альдерманом, с ними ничего, надеюсь, не случилось?

— Он действовал сегодня с хладнокровием голландца и оказался нам крайне полезен.

— Очень хорошо. Нельзя ли попросить альдермана притти сюда? Времени у меня мало, а я должен с ним о многом переговорить…

Здесь Пенитель невольно остановился. Внезапный свет озарил и океан, и корабль, и его экипаж. В немом ужасе оба моряка переглянулись между собою и одновременно отступили назад, как бы по влиянием одной страшной мысли. Вскоре яркий свет, вырвавшийся из переднего люка, объяснил им все дело. В то время глубокая тишина, до сих пор царившая на «Кокетке», огласилась испуганными криками: «пожар!»

Страшная весть мигом облетела весь корабль. Какие-то глухие звуки, несшиеся из трюма, скрипение палубы, торопливые слова команды следовали друг за другом с быстротою молнии. Двадцать голосов повторяли одно слово: «граната», объяснявшее и опасность, угрожавшую судну, и причину ее.

Еще за минуту перед тем надутые паруса, темные снасти, воздушные линии вантов виднелись лишь при слабом отблеске звезд. Теперь же при зареве пожара мельчайшие детали корабля резко выделялись на темном фоне неба и океана. Красивое зрелище представляли эти симметричные снасти, грациозные очертания крейсера, эти группы моряков, походивших на озаренные светом факелов статуи; но в то же время окружавшая этих несчастных темная бездна океана слишком красноречиво говорила о всем ужасе их положения.

На мгновение водворилась тишина: как окаменелые, моряки смотрели на грозное зрелище. Но вот раздался звонкий и ободряющий голос капитана, покрывший собою гул огня, пролагавшего себе дорогу уже через все щели.

— Позвать всех тушить огонь! На места, господа! Будьте спокойны, друзья, храните молчание!

Хладнокровие и решительность, звучавшие в голосе Лудлова, превозмогли смятение матросов. Привычка повиноваться взяла свое. Все беспрекословно отправились исполнять приказание капитана.

В эту минуту близ одного из люков выросла гигантская фигура Пенителя Моря. Подняв руку, он вскричал голосом, могущим поспорить с ревом бури:

— Где мои матросы с бригантины? Сюда, мои храбрые соколы! Намочите водой парусину и следуйте за мною!

Толпа суровых моряков окружила своего вождя и исчезла вслед за ним в глубине корабля. Началась отчаянная борьба с разбушевавшейся стихией. Одеяла, паруса, все предметы, которые могли в данную минуту быть полезными, были облиты водой и бросались в огонь. Пожарная помпа заливала корабль водой. Но теснота пространства, где можно было действовать против огня, нестерпимый жар, удушливый дым не позволяли проникнуть в центр пожара. Надежда уступила место отчаянию. Через полчаса Лудлов заметил, что самые сильные и храбрые матросы беспомощно опустили руки, видя бесплодность своей работы. Появление Пенителя на палубе окончательно обескуражило всех. Словно по команде, все работы были разом брошены. Подойдя к капитану, контрабандист сказал ему на ухо:

— Спасайте раненых! Мы на раскаленном вулкане.

— Я уже приказал канониру затопить пороховую камеру.

— Слишком поздно! Внутренность корабля превратилась в огненную печь! Я слышал, как этот несчастный провалился в кладовую. Никакая сила человеческая не могла бы помочь ему. Граната упала в кучу горючего материала, этим и объясняется пожар. Как ни жаль, а приходится бросить это чудное судно. Лудлов, покажите себя мужчиной! Позаботьтесь о раненых. Мои лодки к их услугам.

Лудлов с твердостью покорился судьбе. Немедленно он распорядился снести всех раненых в лодки. Эта операция потребовала величайшей осторожности и в то же время быстроты. Самый последний юнга очень хорошо понимал, что взрыв пороховой камеры, угрожающий с минуты на минуту, сбросит всех в море.

Передняя палуба становилась слишком горячей, чтобы можно было на ней оставаться. Некоторые балки уже начинали поддаваться действию огня, но корма некоторое время могла еще служить убежищем. На ней то все и собрались. Здесь же сносили раненых в лодки.

Лудлов стоял около одного трапа, Пенитель — возле другого, чтобы предотвратить какие-либо беспорядки. Здесь же виднелись фигуры Алиды, Сидрифта, альдермана и слуг. Казалось, прошел целый век, прежде чем последний раненый нашел себе место в лодке. Наконец радостный крик: «готово!» раздался в воздухе. Лудлов повернулся к Алиде.

— Теперь можно подумать и о вас, дорогая Алида! — сказал он, обращаясь к молчавшей девушке.

— А вы? — нерешительно спросила она.

— Мой долг требует, чтобы я оставил свой корабль последним.

Резкий взрыв в глубине корабля, при чем он сопровождался целым снопом огня, вырвавшимся из люка, прервал капитана. Это было сигналом к общему смятению. Под влиянием слепого ужаса некоторые из матросов бросились в море, другие устремились, давя друг друга, к лодкам. Забыты были всякий порядок и дисциплина; все сокрушала жажда жизни. Тщетно Лудлов заклинал своих людей успокоиться и подождать. Его слова тонули в общем крике и гаме.

Одну минуту казалось, что Пенителю Моря удастся восстановить порядок. Бросившись вниз по трапу, он одной рукой уцепился за канат, другой схватился за нос шлюпки, с гигантской силой удерживая ее, несмотря на все усилия весел и багров отпихнуть ее. Громовым голосом он вскричал, что раздробит голову первому, кто осмелится покинуть корабль.

Вероятно, великодушный порыв контрабандиста увенчался бы успехом, имей он дело с одними своими матросами. Теперь же вышло иное. В то время как некоторые из бунтовщиков уже готовы были уступить приказанию Пенителя, другие, наоборот, с яростью завопили:

— В море колдуна!

Уже багры направились в грудь Пенителя, как раздавшийся вторичный взрыв придал новые силы бунтовщикам. Еще усилие, и шлюпка их отделилась от корабля.

Повиснув на трапе, Пенитель яростно смотрел вслед отъезжавшим лодкам. Примеру одной последовали и другие. Вслед за ними полетело энергичное проклятие Пенителя. Но едва он поднялся на палубу, прежнее хладнокровие вернулось к нему.

— Несколько пистолетов разрядилось от жары. Трусы и напугались! — сказал он почти весело. — Надежда еще не потеряна. Смотрите: они остановились и, быть-может, вернутся.

Вид покинутых ими на произвол судьбы жертв, сознание, что сами они почти вне опасности, едва не остановили беглецов. Но эгоизм восторжествовал! Хотя многие в глубине души и жалели покинутых, но вернуться назад не решались, за исключением молодых мичманов. К сожалению, их предложение в этом смысле было отвергнуто, и, не находя другого средства, храбрые молодые люди сделали знак продолжать путь к земле, имея в виду немедленно вернуться к погибающим, как только будут высажены матросы. Весла погрузились в воду, и шлюпки беглецов потонули во мраке.

Еще во время тушения пожара все более и более усиливавшийся ветер отнес горевший корабль довольно далеко от берега. Лудлов, раньше не знавший об этом, хотел направить корабль, по крайней мере, на мель, но, когда он узнал горькую истину, бесполезность этой попытки не оставляла сомнений.

Вернувшись на корму, Пенитель осмотрелся кругом, как бы проверяя наличность сил, на которые он мог еще рассчитывать. Он увидел альдермана, верного Франсуа, двух своих собственных матросов с бригантины и четырех молодых офицеров «Кокетки». Это было все, что осталось в наличности.

— Пламя достигло уже кают-компании! — прошептал Пенитель на ухо Лудлову.

— Я думаю, оно не проникло дальше кают мичманов, иначе мы услыхали бы взрывы разряжающихся пистолетов.

— Конечно, эти ужасные сигналы могут служить нам показателем хода пожара… Наше единственное спасение заключается в плоте.

По глазам Лудлова было заметно, что он не очень-то полагается на этот способ спасения, но, скрывая свои сомнения, он ответил утвердительно…

Тотчас же закипела работа. Во главе ее встал Пенитель, которому вообще пришлось в эту ужасающую ночь принять руководящую роль. Алида была бледна, как смерть. В глазах Сидрифта горел огонек отваги.

Чтобы немного отдалить минуту катастрофы, закрыли наглухо все люки. Но уже зловещие огоньки начинали то тут, то там пробиваться сквозь палубу. Вся передняя часть ее между фок и грот мачтами находилась в самом критическом положении. Некоторые места судна уже проваливались, но в общем оно продолжало сохранять свою форму.

С величайшей осторожностью ходили моряки по опасным местам. Если позволял удушливый жар, они старались сами разрушать те половицы, которые угрожали поглотить их в огненную бездну.

Дым прекратился. Чистое, блестящее пламя озарило корабль вплоть до верхушек мачт. Последние были еще целы. Паруса продолжали надуваться и толкать судно по ветру.

На реях и среди фал появились фигуры Пенителя и матросов. Они были заняты обрыванием парусов. Тяжелая парусина быстро летела вниз, и через несколько времени передняя мачта осталась почти с голыми реями и вантами. Лудлов тоже не оставался праздным зрителем. Он, альдерман и Франсуа обрубали ванты маленькими топориками. Теперь мачта поддерживалась одним нпагом.

— Сходите вниз! — закричал Лудлов. — Все уже упало, за исключением штага.

Пенитель прыгнул на канат, сопровождаемый своими матросами, и с легкостью белки скользнул вниз. Но не успел он вступить на палубу, как страшный взрыв заставил корабль задрожать до основания. Контрабандист остановился было, но когда он очутился опять возле Алиды и Сидрифта, его голос звучал попрежнему бодро, а вид был исполнен решительности.

— Палуба впереди провалилась, — сказал он, — наши пушки начинают говорить. Что ж, это к лучшему, по крайней мере, медная обшивка отделяет нас от пороховой камеры.

Раздавшийся снова залп нескольких пушек возвестил быстрое течение пожара. Огонь хлынул наружу, и передняя мачта запылала.

— Надо положить этому конец! — произнесла Алида, сложив беспомощно руки и не скрывая больше своего ужаса. — Спасайтесь, если можете, вы, сильные и храбрые, а нас предоставьте своей судьбе.

— Да, уходите! — прибавил и Сидрифт, не скрывая более, что он — девушка. — Человеческое мужество не может итти дальше. Оставьте нас умереть!

Пенитель с сожалением посмотрел на обеих молодых девушек. Потом, схватившись за канат, он спустился на шканцы, где и встал на ноги с необходимой осторожностью. Подняв глаза вверх, он бодро улыбнулся и произнес:

— Где пол выдерживает пушку, выдержит и человека.

— Это наше единственное спасение! — вскричал Лудлов и последовал его примеру. — Идите сюда, друзья мои!

В один момент все очутились на шканцах, но нестерпимый жар не давал никакой возможности оставаться здесь неподвижно.

С каждого борта здесь стояло по пушке, жерла которых и повернули к передней мачте, начинавшей уже зловеще трещать.

— Цельтесь вернее! — сказал Пенителю Лудлов, наводя в то же время собственноручно одну из пушек. Твердой рукой храбрецы приложили фитили. Выстрелы последовали одновременно. Густой дым застлал на мгновение палубу. Послышался страшный треск, и мачта со всеми своими реями опрокинулась вперед. Корабль поворотился боком к ветру и наконец остановился.

При падении мачты верхние паруса ее откинулись назад, и они теперь бились один о другой. Воспользовавшись остановкой корабля, моряки пробежали среди огненного вихря вдоль борта и благополучно достигли шкафутов. Здесь Пенитель остановился, огляделся и, подняв Сидрифта за талию, продел его сквозь запутавшиеся ванты и поставил на бак. Лудлов последовал за ним с Алидой, остальные старались подражать, как могли. В конце концов все благополучно достигли носа корабля. Только Лудлова пламя загнало было в элинги, а оттуда чуть не в море.

Молодые офицеры стояли уже на плававших обломках мачты и рей и деятельно трудились над постройкой плота. Все деревянные предметы они подводили один к другому, связывая их веревками и канатами.

Тем временем из офицерских кают доносились выстрелы пистолетов, накалившихся от жару, и это торопило их с окончанием работ. Хотя со времени отплытия шлюпок прошел целый час, но этот час показался им минутою.

Пожар разгорелся с новою силою. Пламя, таившееся до сих пор внутри, вырвалось наружу и огненным столбом взвилось к небу.

— Нет более сил выносить этот жар! — сказал, задыхаясь, Лудлов.

— Тогда скорей на плот! — прозвучал твердый голос Пенителя.

Девушки благополучно были водворены на плоту. Передняя мачта упала через борт со всеми снастями, так что моряки имели материал для сооружения плота под рукой. Основою плота им послужил обломок мачты с несколькими перекрещенными реями, дававшими всему сооружению достаточную устойчивость. Поперек этой основы были брошены доски, шесты и тому подобный материал, плававший неподалеку. Все это было закреплено канатами. Пошли в дело и сундуки, а также бочки, приготовленные, было, экипажем «Кокетки» еще в начале пожара, как предметы, могущие послужить в случае надобности точкой опоры на воде. На сундуки сели женщины, а под ноги им были подложены ящики.

— Обрубите канат, — распорядился Лудлов, невольно вздрагивая при каждом доносившемся изнутри корабля взрыве, следовавшем один за другим и выбрасывавшем на воздух обломки горевшего дерева. — Рубите канаты и оттолкните плоты!

— Стойте! — вскричал в отчаянии Сидрифт. — Мой храбрый, мой преданный…

— В безопасности, — ответил спокойный голос Пенителя, который в эту минуту показался среди носовых снастей, еще не тронутых огнем. Рубите канат! Я останусь здесь на минутку, чтобы только обрасопить бизань-парус, и сейчас же назад.

Выполнив успешно эту задачу, ловкий контрабандист повис над бортом пылавшего судна и печально посмотрел на огненную массу.

— Вот конец прекраснейшего из кораблей! — сказал он достаточно громко, чтобы его могли слышать находившиеся внизу.

С этими словами Пенитель прыгнул в волны и поплыл к плоту.

— Последний взрыв произошел в каюте над пороховой камерой, — сообщил он, выбираясь на плот и отряхивая свои мокрые волосы. — О, если бы ветер не упал! Нам необходимо как можно дальше отойти от корабля!

Предосторожность, предпринятая контрабандистом, оказалась не излишней.

Хотя плот стоял неподвижно на одном месте, но горевшее судно под действием еще остававшихся на нем парусов начало постепенно удаляться, и через десять минут расстояние между ним и плотом настолько увеличилось, что моряки вздохнули свободнее. Правда, они все еще были близко от корабля, но, по крайней мере, не подвергались теперь опасности быть поглощенными водоворотом в случае взрыва пороховой камеры.

Пламя между тем вздымалось все выше и выше. Загорелись паруса, развевавшиеся по ветру. Казалось, все вокруг пылало огнем.

Только корма «Кокетки» была еще цела. Виднелось прислоненное к бизань-мачте тело покойного штурмана. Суровое лицо его отчетливо рисовалось при багровом свете пожара. В голове Лудлова, с тоскою смотревшего на мертвеца, вставали сцены из времен его юношества, неразрывно связанные с личностью его старого товарища. Капитан глубоко задумался. Из этой задумчивости он не очнулся даже и тогда, когда одна из пушек, накалившись, выстрелила, при чем огонь на мгновение отразился на лице покойника, а в воздухе просвистело ядро, пролетевшее как-раз над плотом.

— Держитесь крепче на сундуках, — вдруг сказал Пенитель пассажирам и сам в свою очередь навалился всем телом на сиденье. — Обопритесь сильнее и приготовьтесь!

Только при этих словах Лудлов очнулся немного, но не сводил глаз с грозного зрелища. Он увидал, как пламя поднялось над ящиком, где лежало тело молодого Дюмона.

— Это памятник Дюмона! — сказал он сам себе.

В эту минуту он почти завидовал своему недавнему врагу. Его взор опять упал на мертвое лицо Тризая. Освещенное отблеском пожара, лицо мертвеца казалось живым. Вдруг тело Тризая полетело вверх. Вырвался пламенный вихрь. Океан и небо разом осветились красноватым светом. Страшный гул, казалось, вышедший из самых недр океана, оглушил всех. Тело Тризая, описав дугу, упало в море в двух шагах от пораженного ужасом Лудлова. Огромная рея упала поперек плота; смела, как пылинки, четырех офицеров и вместе с ними исчезла в волнах.

Горевшие реи, куски парусов, порванные канаты, — все разом погрузилось в воду. Океан со страшным свистом и шипеньем расступился и принял в свои объятия последние останки крейсера, бывшего долгое время гордостью американских вод. Пламя погасло, и полный мрак окутал воды океана.

Глава XXXIII

— Опасность миновала, — произнес Пенитель Моря, вставая на ноги и подходя к тому месту, где исчезли офицеры. — Теперь нам остается положиться на свою ловкость и мужество. Не будем, однако, унывать, капитан Лудлов! Смотрите, наша «Морская Волшебница» не покинула своих слуг.

Лудлов бросил взгляд по тому направлению, куда указывал контрабандист. Он увидал качавшееся в волнах изображение «Волшебницы». Эту свою эмблему моряки с бригантины принесли с собою и на «Кокетку», когда шли к последней на помощь. Перед тем, как броситься в бой, они прикрепили к ней фонарь.

Лудлов молча смотрел, как Пенитель бросился в волны, поплыл к продолжавшему еще гореть фонарю и скоро возвратился вместе с эмблемой бригантины, которую и водрузил на плоту. Голос Пенителя звучал бодро.

— Смелее! — вскричал он. — Мы, правда, находимся на ненадежном плоту, но и плохой парусник имеет часто счастливое плавание. Говори же, развлекай нас, Сидрифт! Пусть возродится твоя веселость и энергия!

Но Сидрифт изменил на этот раз лестной аттестации Пенителя. Он только ниже наклонил голову к плечу Алиды и не отвечал ни слова.

Несколько мгновений Пенитель с нежным участием смотрел на эту группу. Затем, взяв капитана за руку, он отвел его в сторону, чтобы своими словами не встревожить пассажиров.

Хотя опасность от взрыва и миновала, но положение казалось безнадежным.

— У нас нет средств для продолжительного плавания, капитан Лудлов! — тихо проговорил Пенитель. — Мне случалось плавать на всевозможных судах и во всякую погоду. Но это наше плавание надо отнести к разряду наиболее тяжелых.

— Мы не можем скрывать от себя, что подвергаемся величайшей опасности, — ответил Лудлов, — хотя было бы желательно скрыть это от наших пассажиров.

— Здешние моря мало посещаются кораблями. Если бы дело происходило где-нибудь в Ламанше или даже в Бискайском море, то можно было бы еще надеяться встретить какой-нибудь корабль. Но здесь всю надежду мы должны возложить лишь на французский фрегат или на бригантину.

— Французы, без сомнения, слышали взрыв. Но, может-быть, они думают, что мы спаслись на шлюпках в виду близости земли. У них нет теперь побуждений оставаться вблизи здешних берегов.

— Разве нельзя надеяться на помощь со стороны ваших офицеров? Неужели они покинут своего командира?

— Ну, на них плохая надежда! Корабль за это время настолько ушел от берега, что еще до рассвета мы будем в открытом море.

— Положение скверное! — согласился Пенитель. — На каком же мы приблизительно расстоянии находимся от земли, и с какой стороны она лежит?

— Земля от нас к северу, а нас несет к юго-востоку. Теперь, надо полагать, мы на несколько миль в открытом море.

— Я этого и не предполагал. Но, может-быть, нам поможет прилив?

— Да, прилив может отнести нас обратно к земле. Но что вы скажете о небе?

— Оно не предвещает нам ничего хорошего, хотя и опасного в нем как-будто не видно. На рассвете подует с моря ветер.

— И прибавьте: разведет волнение. Сколько, спрашивается, времени может продержаться этот на скорую руку сколоченный плот, особенно в случае качки? А наши пассажиры, как они обойдутся без пищи?

— Вы рисуете мрачные картины, капитан! — сказал Пенитель, железное сердце которого в первый раз дрогнуло при последних словах Лудлова. — К сожалению, я сознаю, что вы правы, хотя я дорого дал бы за то, чтобы иметь возможность сказать противное. Впрочем, я думаю, эта ночь будет для нас спокойной.

— Для корабля и даже для шлюпки, но не для плота, особенно, такого, как наш. Видите, он расшатывается от малейшей волны.

— Вижу, капитан, что вы не шутите. Вполне согласен с вами, что наше положение едва ли может быть хуже, и что у нас остается одна надежда — на бригантину.

— Но как она будет искать плот, о существовании которого ничего не знает?

— Я глубоко верю в ее бдительность…

— Единственно, что мы можем еще сделать для спасения, это снять лишний груз с нашего плота да закрепить его покрепче.

Пенитель согласился с этим. Множество мелких снастей, мешавших свободному ходу плота, а также железные рейки, прикрепленные к реям, полетели в воду. Это значительно облегчило плот, который теперь мог лучше поддерживать своих пассажиров.

Тем временем Пенитель с помощью своих двух молчаливых и дисциплинированных матросов занимался скреплением и перестановкой разных обломков снастей с целью придания плоту возможной прочности.

Альдерман и Франсуа помогали ему по мере сил и способностей.

Когда же работа была закончена, подошедший Лудлов молча признал, что все возможное, чтобы отдалить минуту катастрофы, было сделано. Никто не говорил ни слова. Среди глубокой тишины слышалось только ровное дыхание матросов, которые, несмотря на весь ужас своего положения, крепко заснули, утомившись от трудов.

Когда наступил рассвет, каждый старался ориентироваться в своем положении, пытаясь узнать, на что можно надеяться и чего надо опасаться.

Океан был спокоен, хотя широкое волнение, так свойственное ему, заставляло предполагать, что земля была далеко. В этом скоро все убедились, когда дневной свет прогнал остатки ночи. Кругом, насколько только хватал глаз, простиралась темная водная гладь.

Вдруг крик радости вылетел из груди Сидрифта и заставил повернуть взоры всех на запад. Прошло еще немного времени, и все бывшие на плоту увидали вдали чуть заметные паруса, блестевшие при свете утра.

— Это французский фрегат! — заметил контрабандист. — Надо сознаться, что хотя француз и враг, но ему не чуждо чувство сострадания.

— Вероятно, это он, так как наша судьба не тайна для них! — ответил Лудлов. — К несчастью, мы ушли от него слишком далеко. Да, те, которым еще недавно мы так дорого продавали свою жизнь, теперь исполняют долг гуманности.

— А вот дальше и разбитый корвет, видите, под ветром? Блестящий мотылек обжег свои крылышки и не может лететь по своей воле. Таков уж удел человека. Он пользуется своими силами, чтобы самому уничтожить средства, необходимые для его же безопасности.

— Не правда ли, незнакомец маневрирует в благоприятном для нас направлении? — спросила капитана Алида, стараясь прочесть в его глазах ответ на свой вопрос.

Лудлов и Пенитель напряженно всматривались в далекое судно. Через минуту они в один голос ответили, что фрегат направляется прямо на них.

Это известие значительно ободрило путешественников, а негритянка, не сдерживая своей южной натуры, разразилась шумными восклицаниями восторга.

Чтобы дать знать о себе незнакомцу, привязали несколько белых платков к шесту, футов в двадцать длиною, и этот импровизированный флаг подняли над плотом, после чего все терпеливо стали ожидать результатов.

С каждой минутой корабль становился виднее. Скоро можно было различить людей, стоявших на реях. Наконец корабль приблизился на пушечный выстрел.

— Мне не нравятся его маневры! — заметил, нахмурив брови, Пенитель. — Он как-будто хочет бросить свои поиски. Если бы он продолжал итти этим курсом еще хотя бы десять минут!

— Нельзя ли как-нибудь дать знать ему о нас? — вмешался альдерман. — Мне кажется, что сильный мужчина способен подать свой голос и на такое расстояние, особенно, если от этого зависит его спасение.

Оба моряка отрицательно покачали головой. Но альдерман, нисколько не смущаясь этим, побуждаемый угрожающей опасностью, издал зычный крик, к которому постепенно присоединились оба матроса, а потом и Лудлов. Кричали до тех пор, пока не охрипли.

Несмотря на то, что марсовые с французского фрегата, как можно было с уверенностью предположить, избороздили вдоль и поперек поверхность океана, не было видно никаких признаков, что плот ими был замечен. Корабль продолжал, однако, приближаться и находился теперь на расстоянии, не превышавшем половину английской мили.

Вдруг он свернул в сторону, повернувшись к плоту бортом. Было ясно, что он отказался от дальнейших поисков. Заметив эту печальную истину, Лудлов в тревоге закричал:

— Кричите все разом! Это наше последнее средство!

Раздались дружные восклицания. Один Пенитель не принимал участия в общем хоре. Скрестив на груди руки, он с печальной улыбкой наблюдал, как напрасно надсаживались его друзья.

— Вы добросовестно старались, — сказал он, когда крики замолкли, — но не успели в своей попытке. Оно и понятно: шум волн и командные слова на корабле могли заглушить и более сильный звук. Я не хочу давать вам напрасной надежды, но все-таки сделаю с своей стороны попытку.

С этими словами, приставив руку в виде рупора, Пенитель испустил такой оглушительный крик, что казалось невозможным, чтобы на корабле не услыхали его. Трижды повторил он свой сигнал, хотя с каждым разом слабее.

— Они слышат! — вскричала Алида. — Я вижу какое-то движение в парусах!

— Это просто крепчает ветер, надувая их сильнее! — печально ответил Лудлов. — С каждым мгновением они удаляются от нас все дальше и дальше.

Увы! Это было так. Еще с полчаса наши друзья с тоскою смотрели вслед уходящему кораблю. Вдруг на последнем загрохотал выстрел. Распустив паруса, фрегат стал по ветру и полетел на юг, где виднелись в отдалении верхние паруса разбитого корвета. Исчезла последняя надежда на помощь со стороны неприятельского крейсера.

Тогда самые сильные духом поникли головою.

— Скверные предвестники, — пробормотал сквозь зубы Лудлов, обращая внимание Пенителя на темные плавники трех — четырех акул, время от времени начавших показываться на поверхности волн и притом совсем вблизи от плота. — Животные инстинктом чуют нашу беспомощность.

— Моряки, действительно, думают, что у этих чудовищ есть какой-то тайный инстинкт, почти безошибочно приводящий их к добыче. Роджерсон, — прибавил Пенитель, позвав одного матроса, — у тебя обыкновенно водятся в карманах рыболовные принадлежности. Нет ли у тебя чего-либо для этих прожорливых рыб?

Роджерсон вытащил крючок достаточной величины и привязал его вместо веревки к обрывку каната.

Приманкой послужил кусок кожи, снятой с одного из обломков снастей, и весь аппарат был брошен в воду. Голод увеличивал прожорливость чудовищ. Одно из них с быстротою молнии накинулось на воображаемую добычу. Толчок был так внезапен и силен, что несчастный матрос, не успевший выпустить из рук каната, полетел со скользкой доски, на которой стоял, прямо в море.

Все это произошло так неожиданно, что никто из присутствовавших не мог подать помощи.

Раздался пронзительный крик. Несчастный на один миг остановил на застывших от ужаса пассажирах свой потухший взор, в котором выражалась предсмертная тоска и нечеловеческий ужас. В следующее мгновение он исчез, и в то же время волны над ним окрасились в красный цвет. Исчезли и прожорливые чудовища, и только темное пятно на поверхности воды, недалеко от неподвижного плота, служило грозным напоминанием того, какая участь ожидает и оставшихся в живых пассажиров.

— Какая страшная сцена! — сказал, невольно содрогаясь, Лудлов.

— Парус! — вскричал Пенитель.

Радостно отозвалось в сердцах всех это единственное слово после той драмы, которая только-что произошла на их глазах.

— Моя храбрая бригантина ищет нас!

— О, если бы она имела больше удачи, чем ее предшественник, недавно покинувший нас!

Взоры всех впились в белое отдаленное облачко, в котором Пенитель так уверенно признал «Морскую Волшебницу». Только моряк может так угадывать. С плота виднелись лишь верхушки парусов, ничего другого нельзя было различить на таком далеком расстоянии. Направление бригантины было не вполне благоприятное для наших скитальцев, так как корабль виднелся под ветром. Тем не менее Пенитель и Лудлов уверили своих спутников, что судно обнаруживает намерение итти против ветра.

Следующие два часа протекли бесконечно долго. С замиранием сердца друзья наблюдали движения бригантины. Они сознавали, насколько их спасение зависело от самых разнообразных и случайных обстоятельств, и каждое это обстоятельсто отмечалось в их сознании с невыразимой тревогой. Наступил штиль, и бригантина, равно как и плот, должна будет отдаться неведомым морским течениям. Переменись ветер, и они могут разойтись, один другого не замечая. Усиление ветра повлекло бы за собою вероятную гибель хрупкого плота, даже прежде, чем подоспела бы помощь. Наконец, можно было бы предполагать, что моряки бригантины, узнав об участи «Кокетки», сочтут погибшими и тех, кто покинул ее.

Но все как-будто благоприятствовало спасению. Ветер продолжал дуть ровный и спокойный. Притом намерение бригантины пройти мимо них было так очевидно, что надежда опять воспрянула в них.

Корабль, продолжая итти под ветром, настолько приблизился к плоту, что даже незначительные подробности в снастях его виднелись теперь отчетливо.

— Мои верные матросы ищут нас! — вскричал контрабандист в порыве сильнейшего волнения. — Они скорее обойдут весь берег, чем покинут нас.

— Они проходят мимо! Поднимите выше флаг! Они, может-быть, заметят его!

Маленький флаг развернулся, и через несколько минут самого жгучего ожидания несчастные с ужасом увидели, что и эта последняя надежда покидает их.

Бригантина прошла уже мимо и виднелась довольно далеко впереди, не давая никакой надежды на возвращение. Тут у самого Пенителя упало сердце.

— Я боюсь не за себя, — сказал он со скорбью. — Моряку не все ли равно, в каком море он встретит свою холодную могилу! Но для тебя, дорогая Эдора, я желал бы другой участи, — обратился он к Сидрифту. — Ах, бригантина поворачивается! «Волшебница» чувствует, где ее дети!

Бригантина остановилась на несколько минут, затем повернулась к плоту.

— Если она и теперь не заметит нас, мы погибли безвозвратно! — сказал Пенитель, делая знак своим друзьям сохранять молчание.

Затем, приложив руку ко рту, он закричал, напрягая всю силу своей богатырской груди:

— Эй, «Морская Волшебница»! Эй!

Казалось, маленькое судно услышало голос своего командира, так как оно снова изменило курс в сторону плота.

— Эй, «Морская Волшебница»! Эй! — повторил Пенитель с еще большею силою.

— Алло!

Этот ответ донесся по ветру замирающим звуком. Направление бригантины вновь изменилось.

— «Морская Волшебница»! Эй! — закричал в третий раз Пенитель с неестественной силой, после чего бессильно опустился на бревно.

Эти слова еще звучали в ушах путешественников, как вдруг оглушительный крик потряс воздух. Момент спустя стройный нос бригантины повернулся к плоту и прямо направился к тому месту, где на волнах развевался его белый флаг.

Прошло не много времени, прежде чем красивое суденышко приблизилось к нашим друзьям, но для последних это время было исполнено и надежды, и невольных опасений.

Через несколько минут плот уносило течением по необъятному простору, но уже без пассажиров.

Первым чувством Пенителя, когда его ноги ступили на палубу бригантины, была, конечно, глубокая благодарность. Пройдя несколько шагов, он поднял взоры и с любовью опустил свою руку на кабестан. Потом он ласково улыбнулся стоявшему в ожидании приказаний экипажу и скомандовал с оттенком в голосе одновременно и авторитета, и радости:

— Распустить марселя! Натянуть шкоты у парусов! Пусть они будут так же плоски, как борт этого судна. Друзья мои, прикрепите сюда изображение нашей «Волшебницы»! Мы отправляемся к берегу.

Глава XXXIV

На следующий день утром открытые окна Луст-ин-Руста говорили о присутствии хозяина. Всюду господствовало оживление. Негры с обеспокоенными лицами бегали взад и вперед. Напротив, у тех, кто в данную минуту прохаживался перед виллой, замечалось выражение и счастья и в то же время какой-то затаенной печали.

В кабинете альдермана ван-Беврута происходил секретный разговор с контрабандистом.

— Мои минуты сочтены, — говорил моряк, выходя на середину кабинета и смотря прямо в лицо своему собеседнику. — Разговор наш должен быть краток. Я могу пройти проход только с приливом. К тому же вы должны согласиться, что я не могу оставаться здесь до той поры, пока недавние происшествия не сделаются достоянием всей провинции.

— Хвалю вашу осторожность. Как жаль, что теперь, когда крейсера «Кокетки» уже не существует на белом свете, вы не приготовили хорошенького груза.

— Я пришел к вам по другому делу. Между нами были отношения, о которых вам, кажется, угодно было позабыть, альдерман ван-Беврут?

— Вы разумеете ту незначительную ошибку, которая была допущена в последнем вашем счете? Я вновь проверил, все объяснилось, и ваша точность установлена так же хорошо, как в лучшем английском банке.

— Установлена или нет, но с теми, кто в ней сомневается, я не имею дел. Мой девиз — доверие, а главное правило — честность.

— Это именно то, что я хотел сказать, друг мой! Я не питаю ни малейшего недоверия к вам. Но вы знаете, точность есть душа торговли, подобно тому как барыш — цель ее. Что вы хотите от меня?

— Много лет назад альдерман ван-Беврут вступил в тайные торговые сношения с моим предшественником, которого он считал моим отцом, некоторый был им лишь по тем заботам, которые он расточал мне, сыну его друга.

— Признаюсь, последнее обстоятельство — новость для меня! — ответил коммерсант, опустив голову. — Но что касается первого, то действительно тому уже будет лет двадцать пять, и из них двенадцать — я веду сношения с вами. Не буду, конечно, утверждать, что за это последнее время операции мои были менее удачны. Барыши были сносные. Я становлюсь стар. Пора бросить опасную торговлю. Еще три — четыре дела, — и все будет покончено у нас.

— Это случится раньше, чем вы полагаете. Вероятно, история моего предшественника не секрет для вас. Изгнание его из флота Стюартов за то, что он не хотел подчиняться их тирании, приезд его в здешнюю колонию вместе с единственною своей дочерью и решение заняться свободной торговлей, как средством к существованию, не раз ведь служили темою наших разговоров.

— Гм! У меня добрая память лишь на то, что касается торговых дел, господин Пенитель, но я совершенно не помню прошлых событий. Тем не менее решаюсь сказать, что все, о чем вы говорили сейчас, действительно произошло.

— Вы знаете, что мой покровитель, покидая сушу, увез с собой все, что было при нем?

— Он увез добрую шхуну отборного табака, скрытого под балластом. Вот уж подлинно он не был обожателем разных там «Волшебниц» или элегантных бригантин. Зачастую королевские крейсеры принимали достойного купца за скромного рыболова.

— У каждого свой вкус. Но вы забыли упомянуть о самой драгоценной части груза!

— Может-быть, о тюках с куньим мехом? Этот товар в то время начал входить в цену.

— Я разумею его дочь.

Альдерман вздрогнул.

— У него в самом деле была дочь, у которой было преданное сердце, — в смущении промолвил он, — он она умерла, говорили вы, в морях Италии. Отца я не видел со времени последнего приезда его. дочери к нашем берегам.

— Она умерла на одном из островов Средиземного моря к величайшему горю ее друзей, имевших, впрочем, утешение найти второй ее образ в лице ее… дочери.

Альдерман в глубокой тревоге поднялся со своего места.

— Ее дочь? — медленно повторил он.

— Да, дочь, повторяю еще раз. Эдора и есть именно дочь этой несчастной женщины. Должен ли я вам назвать имя отца?

Альдерман затрепетал всем телом и, закрыв лицо руками, опустился бессильно в кресло.

— Где доказательство? — пробормотал он наконец.

— Вот!

Альдерман взял документ, поданный ему собеседником, и наскоро пробежал его глазами. Это было письмо, написанное альдерману матерью Эдоры вскоре после ее рождения.

Слова умирающей были трогательно нежны. Упреков и в помине не было. Все письмо ее было проникнуто прощением. Она извещала Миндерта о рождении его дочери. Оставляя дочь на попечение отца, умирающая поручала свое дитя любви и заботам Миндерта…

— Почему вы так долго скрывали от меня эту тайну? — спросил взволнованный коммерсант. — Зачем, скажите, легкомысленная голова, вы заставили меня играть недостойную роль перед глазами моей же собственной дочери?

— Рождение Эдоры было скрыто по воле деда. Быть-может, это было сделано вследствие негодования, а может-быть, из чувства гордости. Если же причиною была любовь, то с своей стороны молодая девушка могла вполне оправдать ее.

— С какого времени Эдора знает правду о себе?

— Лишь недавно. После смерти нашего общего друга молодая девушка была отдана на мое попечение. Вот уже год, как она знает, что она не сестра мне. До сих пор она думала, как и вы, что она и я происходим от одного отца. Необходимость часто заставляла меня держать ее на бригантине.

— Вот заслуженное наказание за мою ошибку! — пробормотал альдерман. Контрабандист сделал шаг вперед.

— Альдерман ван-Беврут! — произнес он сурово. — Вы получите свою дочь из моих рук такою же, какою была ее мать в ту пору, когда отец привез ее под ваш кров. Мы, контрабандисты, имеем собственные понятия о том, что хорошо и что худо. Но самое чувство благодарности, если уже не мои принципы, обязывало меня быть покровителем дочери моего благодетеля, а не оскорбителем ее.

— Благодарю вас, благодарю от всей души! — с живостью вскричал альдерман. — Я приму свою дочь и дам ей приданое, с которым она может сделать выгодную партию.

— Вы можете выдать ее за своего любимца-патрона! — спокойно, но с оттенком печали ответил Пенитель. — Она более чем достойна его. Молодой человек согласен на этот брак, так как ему известно все, касающееся Эдоры. Я подумал об этом браке еще тогда, когда судьба привела его на мою бригантину.

— Вы, право, слишком честный человек для этого скверного мира, господин Пенитель! Идите, покажите мне эту очаровательную парочку, чтобы я дал ей свое благословение.

Контрабандист медленно повернулся и, растворив двери, сделал кому-то знак войти.

В комнату вошла Алида, ведя за руку Сидрифта, на этот раз одетого в женское платье. Альдерману часто приходилось видеть мнимую сестру Пенителя, но никогда еще она не казалась ему столь прелестною, как в данную минуту. Ее фальшивые бакенбарды были теперь сняты и обнаружили удивительную свежесть лица, несмотря на действие солнечных лучей, которым оно по необходимости должно было подвергаться. Густые локоны черных шелковистых волос рассыпались в живописном беспорядке по ее плечам, окаймляя ее веселое и шаловливое личико, обнаруживавшее, однако, доброту и задумчивость.

Чудную парочку представляли обе молодые девушки… При взгляде на них в сердце альдермана одну минуту любовь дяди боролась с новым чувством, овладевшим им. Но голос природы был слишком властен, чтобы можно было противиться ее зову. Подозвав свою дочь, старый коммерсант склонил на ее плечо свою седеющую голову и заплакал, как ребенок, слезами радости.

Два часа спустя все собрались на берегу бухты Коув в тени векового дуба. Бригантина виднелась в бухте под несколькими парусами.

От нее отчалила и скоро пристала к берегу лодка. В ту же минуту около нее на берегу выросла стройная фигура Пенителя. Протянув руку, он помог Зефиру выйти из лодки.

— Мальчик будет счастлив здесь! — сказал Лудлов. — Алида и Эдора научат его обычаям и привычкам этой простой и патриархальной страны.

— Боюсь, как бы он не начал тосковать по «Морской Волшебнице», — возразил Пенитель. — Капитан Лудлов, есть у меня еще одна обязанность, которою я не должен пренебречь, хотя вы, может-быть, и не поверите чистоте моих побуждений. Я слышал, что Алида де-Барбри отдала вам свою руку?

— Да, я счастлив…

— Вы не спрашивали у нее объяснений по поводу, помните, загадочного исчезновения. Ваша благородная доверчивость заслуживает быть вознагражденною. Я прибыл к вашим берегам исключительно с той целью, чтобы восстановить права Эдоры на имущество ее отца. Сначала я опасался противодействия со стороны Алиды, но скоро мне пришлось приятно обмануться в своих ожиданиях. Она была похищена из своего павильона моими агентами и пленницей перевезена на бригантину.

— Я уже раньше догадывался, что ей известна история ее кузины, и что она согласилась принять участие в ее возвращении к друзьям…

— И вы только отдали должное ее беспристрастию. Чтобы побудить Алиду извинить мою смелость, а с другой стороны, — и с целью успокоить ее тревогу, я сообщил ей тайну Эдоры. Тут и Эдора в первый раз узнала всю правду о себе. В лице же Алиды мы приобрели благородную и великодушную союзницу вместо мстительной соперницы.

— Я так и знал, что Алида — воплощенное великодушие! — в восторге вскричал Лудлов, поднося руку зардевшейся, девушки к своим губам. — Потеря имущества на самом деле приобретение, так как благодаря ей я узнал все лучшие качества моей невесты.

— Тс! — прервал альдерман. — Зачем так громко говорить о потере, какого бы рода она ни была? Конечно, надо подчиняться тому, чего требует справедливость. Но к чему объявлять во всеуслышание, много или мало приданого дается за такой-то молодой девицей?

— Потеря состояния будет возмещена! — ответил контрабандист. — Эти мешки полны золота. Приданое моей воспитанницы будет вручено тотчас же, как она сделает свой выбор.

— Успех и благоразумие! — вскричал коммерсант. — Подобная предусмотрительность весьма похвальна, господин Пенитель! Эти деньги, надеюсь, на законном основании переходят к Эдоре от ее дяди?

— Конечно!

— Воспользуюсь кстати этой минутой, чтобы коснуться одного важного для меня вопроса. Я слышал, ван-Стаатс, что союз, который раньше предполагался, вами отвергнут?

— Признаюсь, холодность прекрасной Алиды разрушила мою любовь! — ответил молчаливый патрон, вообще заговаривавший лишь тогда, когда того требовали обстоятельства.

— Еще я слышал, что вы пробыли две недели с моею дочерью на бригантине, и за это время ваши чувства к ней вполне определились?

— Войти в вашу семью, ван-Беврут, моя мечта!

— Эдора, дитя мое! Этот джентльмен мой особенный друг, и я поручаю его твоему вниманию. Вы уже несколько знакомы между собой. С целью лучше узнать друг друга вы останетесь здесь вместе на один месяц. Больше я ничего не могу пока сказать.

Молодая девушка, к которой относились слова альдермана, попеременно краснела и бледнела, ее выразительное личико меняло оттенки подобно итальянскому облаку. Тем не менее она продолжала хранить упорное молчание.

— Вы только-что так кстати приподняли покрывало, скрывавшее до сих пор тайну, сильно меня беспокоившую! — сказал Лудлов, обращаясь к Пенителю. — Не можете ли заодно сказать, от кого это письмо получено мною?

При этих словах черные глаза Эдоры внезапно сверкнули. Она посмотрела на Пенителя и улыбнулась.

— Это одна из тех женских проделок, которые практиковались на моем судне! — ответил Пенитель. — Мы думали, что командир королевского крейсера, заинтригованный неизвестной корреспонденткой, будет менее ретиво следить за нашими действиями.

— И этот прием проделывался неоднократно?

— Признаюсь. Однако, мне надо спешить. Через несколько минут начнется отлив, и проход сделается невозможным. Эдора, надо же нам решить судьбу этого мальчика. Вернется ли он на море или проведет свою жизнь в борьбе со случайностями, составляющими удел сухопутных жителей?

— Кто этот мальчик? — спросил альдерман.

— Дитя, одинаково дорогое нам обоим, — ответил контрабандист. — Его отец был моим искренним другом, а мать его долгое время ухаживала за Эдорой в пору ее детства. До сих пор мы оба посвящали ему свои заботы. Пусть же теперь он сам сделает выбор между нами!

— Он не покинет меня! — порывисто произнесла встревоженная Эдора. — Ты мой приемный сын. Никто, кроме меня, не может руководить твоим юным умом. Ты нуждаешься в женской нежности, Зефир, и ты ведь не захочешь покинуть меня?

Мальчик взглянул на волнующуюся Эдору, потом остановил нерешительный взгляд на спокойных чертах Пенителя.

— Мы отправимся в море, — сказал он, — а когда вернемся сюда, привезем много любопытных вещей, Эдора! Прощай же пока, Эдора! — произнес он, целуя ее.

— Эдора, прощай! — произнес мужественным и печальным голосом Пенитель. — Дольше медлить я не могу. И без того мои люди проявляют признаки нетерпения. Если мне суждено в последний раз видеть этот берег, то ты, надеюсь, не забудешь тех, с кем столько времени разделяла и горе, и радости?

— Погодите минутку! Не покидайте нас так скоро! Оставьте мне это дитя. Не говоря уже о скорби, которую я испытываю, оставьте мне его, как память о прошлом!

— Мой час пришел. Бриз свежеет, и мне пора уходить!

Молодая девушка растерянно осмотрелась. Казалось, она прощалась со всеми радостями твердой земли.

— Куда же вы отправляетесь? — спросила она глухим голосом. — Когда возвратитесь?

— Это зависит от судьбы. Мое возвращение может быть надолго отсрочено. Может-быть, я даже совсем не вернусь. Итак, прощай, Эдора! Будь счастлива со своими друзьями, которых нашла!

В глазах молодой девушки снова мелькнуло растерянное выражение. Схватив протянутую руку Пенителя, она с силою сжала ее в своих руках, почти не сознавая того, что делала. Потом, опустив эту руку, она бросилась к Пенителю и судорожно обвила руками его шею.

— Мы уедем вместе! Я — твоя, возьми меня! — вскричала она.

— Ты сама не знаешь, что говоришь, Эдора! — возразил Пенитель, едва сдерживая волнение. — У тебя здесь отец, друзья, будет муж.

— Оставьте меня! — в исступлении закричала молодая девушка, отмахиваясь от Алиды и патрона, когда последние подошли как бы для того, чтобы удержать ее от опрометчивого шага.

Контрабандист освободился из объятий Эдоры. С гигантскою силою он приподнял одной рукой девушку.

— Подумай, — сказал он, — ты хочешь итти за осужденным, человеком вне закона!..

— Я хочу быть с тобой!

— Иметь жилищем корабль, пуститься по бурному океану!..

— Твое жилище будет и моим. Я хочу подвергаться тем же опасностям, которые будут угрожать и тебе!

Крик радости и гордости вырвался у Пенителя.

— Так ты в самом деле моя! — вскричал он. — Что значат права твоего отца перед таким чувством! Буржуа, прощай! Я буду обращаться с твоей дочерью более честно, чем ты — с дочерью моего благодетеля.

С этими словами Пенитель поднял свою подругу, как перышко, и, несмотря на порывистое движение Лудлова и патрона, старавшихся удержать их, он сбежал со своей дорогой ношей к лодке. Секунду спустя они уже были на воде, и юный Зефир с торжествующим видом махал своей матросской шапочкой.

Бригантина, как-будто сознавая, что произошло, быстро повернулась и, прежде чем стоявшие на берегу успели опомниться, лодка уже повисла на ее талях. На корме бригантины стоял Пенитель. Одной рукой он обнимал Эдору, а другой посылал прощальный привет группе, неподвижно стоявшей на берегу. Молодая девушка, все еще взволнованная, с своей стороны посылала издали последнее «прости» Алиде и своему отцу.

Наклонившись на бок под влиянием ветра, бригантина вышла на средину пролива и понеслась по направлению к открытому морю, оставляя за собой длинную пенившуюся полосу воды…

Начинало уже смеркаться, когда Алида и Лудлов покинули лужайку перед виллой Луст-ин-Руст.

Еще целый час вдали виднелся темный корпус бригантины под белым облаком парусов. Затем начали понемногу скрываться сначала нижние части судна, за ними последовали паруса и, наконец, на горизонте осталась лишь чуть заметная белая точка. Скоро и она скрылась, и даль поглотила ее навсегда.

Свадьба Алиды и Лудлова носила какой-то печальный характер. Их мысли были неотступно заняты теми, кто недавно покинул их.

Шли годы. Алида с Лудловым каждое лето проводили на вилле альдермана. Каждое утро Алида подходила к окну павильона, и ее глаза тревожно пробегали по поверхности бухты в надежде встретить знакомые очертания бригантины. Но напрасно… Она исчезла навсегда.

Альдерман, печальный и расстроенный, наводил секретные справки о пропавших без вести, но никто с тех пор не видел ни Пенителя Моря, ни его верной «Морской Волшебницы».

Примечания

1

1713 г.

(обратно)

2

Леруа Болье. «Колонизация новейших народов», в русском переводе издано Ильиным в 1877 году.

(обратно)

3

Пряностями называются вещества, улучшающие вкус пищи и при употреблении в небольшом количестве способствующие усвоению ее организмом. Из наиболее употребительных растений можно указать: имбирь, куркума, кардамон, лавровый лист, шафран и др. В Россию ввоз пряностей начался еще в XVI веке. (Прим. ред.).

(обратно)

4

Впоследствии английский король Иаков II.

(обратно)

5

Хартия — указ, грамота.

(обратно)

6

Метрополия — государство, из которого выделилась колония. (Прим. ред.).

(обратно)

7

Старая часть Нью-Йорка. (Прим. ред.).

(обратно)

8

Главная торговая гавань Нидерландов в провинции Южной Голландии, на Новом Маасе.

(обратно)

9

Альдерман — член городского совета. (Прим. ред.).

(обратно)

10

Могок — одна из плодороднейших долин Нью-Йоркского Штата. (Прим. ред.).

(обратно)

11

Патроны — класс земельных собственников. В своих владениях они пользовались не только правом управления, но и суда. (Прим. ред.).

(обратно)

12

Янки — презрительная кличка англичан.

(обратно)

13

В настоящее время Бродвэй тянется на протяжение около 8 километров. (Прим. ред.).

(обратно)

14

Вымпел — узкий, длинный флаг, поднимаемый на военных судах для обозначения национальности. (Прим. ред.).

(обратно)

15

Румпель — часть управления рулем, (Прим. ред.).

(обратно)

16

Корнель — знаменитый французский драматург, «отец французской трагедии» (1606–1684 г. г.). Его трагедия «Сид» составила эпоху в истории французского театра. (Прим. ред.).

(обратно)

17

Суда прибрежного плавания, служащие для перевозки грузов. (Прим. ред.).

(обратно)

18

Песчаный серп. (Прим. ред.).

(обратно)

19

Бригантина — легкое судно (преимущественно Средиземного моря) с двумя-тремя мачтами, приспособленное к ходу под веслами в случае безветрия. (Прим. ред.).

(обратно)

20

Венеция. (Прим. ред.).

(обратно)

21

Буцентавр — правительственная галлера, на которой совершали торжественные выезды венецианские дожи. (Прим. ред.).

(обратно)

22

Масса — в устах негра означает «господин», (Прим. ред.).

(обратно)

23

Бушприт — выдвинутая за борт носовая часть судна, брус, идущий горизонтально или под некоторым углом.

(обратно)

24

Бог торговли, по верованиям римлян. Здесь говорится о знаменитой статуе Меркурия работы скульптора Джованни Болоньи (1524–1608 г.). (Прим. ред.).

(обратно)

25

Нептун — бог моря по верованиям древних римлян. У моряков был обычай при переходе через тропики устраивать празднества, наиболее интересным моментом которых была инсценировка посещения Нептуном судна. (Прим. ред.).

(обратно)

26

Богиня правосудия у древних греков. (Прим. ред.).

(обратно)

27

Шканцы — наиболее почетное место на палубе военного судна; на парусниках так называется пространство между грот- и бизань-мачтою. (Прим. ред.).

(обратно)

28

Ламанш — часть Атлантического океана между Францией и Англией. Название французское. Англичане называют его Английским каналом.

(обратно)

29

Командор — наводчик орудия. (Прим. ред.).

(обратно)

30

Гольфштром или Гольфштрем (правильнее было бы произносить «Гольфстрим») — теплое течение, несущее свои воды, нагретые тропическим солнцем, из Мексиканского залива в Центральной Америке к Северо-западным берегам Европы — далеко на Север. Запасенное тепло Гольфштром постепенно расходует и тем нагревает окружающий воздух. (Прим. ред.).

(обратно)

31

Ртуть. (Прим. ред.).

(обратно)

32

Герой поэмы Виргилия «Энеида».

(обратно)

33

Виргилий — знаменитейший поэт древнего Рима, род, в 70 году до Р. X. близ Мантуи.

(обратно)

34

Калигула — кровожадный и безумный римский император. Родился в 12-м году, убит в 41-м году. Этому «повелителю» приписывается фраза, в которой он сожалел, что народ «не имеет одной головы, чтобы ее сразу можно было… отсечь». (Прим. ред.).

(обратно)

35

Купидон — бог любви по верованиям древних греков. (Прим. ред.).

(обратно)

36

Здесь мы имеем дело с устройством примитивного прожектора. (Прим. ред.).

(обратно)

37

Вертикальный ворот, употребляемый для навивания якорного каната. (Прим. ред.).

(обратно)

38

Кабельтов — морская мера, равная длине якорного каната: приблизительно, 120 англ. саженям, 240 ярдам, 720 футам. (Прим. ред.).

(обратно)

39

Кларендон в 1555 году был хранителем печати, потом лордом-наместником Ирландии. Способствовал провозглашению королем Великобритании Вильгельма Оранского. (Прим. ред.).

(обратно)

40

Английское лье равняется трем милям. Законная британская миля равняется 5.280 англ. футам. (Прим. ред.).

(обратно)

41

Марс — бог войны по верованиям древних римлян. (Прим. ред.).

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Глава I

Глава II

Глава III

Глава IV

Глава V

Глава VI

Глава VII

Глава VIII

Глава IX

Глава X

Глава XI

Глава XII

Глава XIII

Глава XIV

Глава XV

Глава XVI

Глава XVII

Глава XVIII

Глава XIX

Глава XX

Глава XXI

Глава XXII

Глава XXIII

Глава XXIV

Глава XXV

Глава XXVI

Глава XXVII

Глава XXVIII

Глава XXIX

Глава XXX

Глава XXXI

Глава XXXII

Глава XXXIII

Глава XXXIV Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg