Михаил БУЛГАКОВ ПОХОЖДЕНИЯ ЧИЧИКОВА
Поэма в десяти пунктах с прологом и эпилогом
— Держи, держи, дурак![1] — кричал Чичиков Селифану.
— Вот я тебя палашом! — кричал скакавший навстречу фельдъегерь, с усами в аршин. — Не видишь, леший дери твою душу, казенный экипаж.
ПРОЛОГ
Диковинный сон… Будто бы в царстве теней, над входом в которое мерцает неугасимая лампада с надписью «Мертвые души», шутник-Сатана открыл двери. Зашевелилось мертвое царство и потянулась из него бесконечная вереница.
Манилов в шубе на больших медведях, Ноздрев в чужом экипаже, Держиморда на пожарной трубе, Селифан, Петрушка, Фитинья…
А самым последним тронулся он — Павел Иванович Чичиков в знаменитой своей бричке.
И двинулась вся ватага на Советскую Русь и произошли в ней тогда изумительные происшествия. А какие — тому следуют пункты.
1
Пересев в Москве из брички в автомобиль и летя в нем по московским буеракам, Чичиков ругательски ругал Гоголя:
— Чтоб ему набежало, дьявольскому сыну, под обеими глазами по пузырю в копну величиною! Испакостил, изгадил репутацию так, что некуда носа показать. Ведь ежели узнают, что я — Чичиков, натурально, в два счета выкинут к чертовой матери! Да еще хорошо, как только выкинут, а то еще, храни бог, на Лубянке насидишься. А все Гоголь, чтоб ни ему, ни его родне…
И размышляя таким образом, въехал в ворота той самой гостиницы, из которой сто лет тому назад выехал.
Все решительно в ней было по прежнему: из щелей выглядывали тараканы и даже их как-будто больше сделалось, но были и некоторые измененьица. Так например, вместо вывески «Гостиница» висел плакат с надписью: «Общежитие N такой-то» и, само собой, грязь и гадость была такая, о которой Гоголь даже понятия не имел.
— Комнату!
— Ордер пожалте!
Ни одной секунды не смутился гениальный Павел Иванович.
— Управляющего!
Трах! Управляющий старый знакомый: дядя Лысый Пимен, который некогда держал «Акульку»[2], а теперь открыл на Тверской кафе на русскую ногу с немецкими затеями: аршадами, бальзамами и, конечно, с проститутками. Гость и управляющий облобызались, шушукнулись, и дело наладилось в миг без всякого ордера. Закусил Павел Иванович, чем бог послал, и полетел устраиваться на службу.
2
Являлся всюду и всех очаровал поклонами несколько набок и колоссальной эрудицией, которой всегда отличался.
— Пишите анкету.
Дали Павлу Ивановичу анкетный лист в аршин длины, и на нем сто вопросов самых каверзных:[3] откуда, да где был, да почему?..
Пяти минут не просидел Павел Иванович и исписал всю анкету кругом. Дрогнула только у него рука, когда подавал ее.
— Ну, — подумал, — прочитают сейчас, что за сокровище, и…
И ничего ровно не случилось.
Во-первых, никто анкету не читал, во-вторых попала она в руки барышни регистраторши, которая распорядилась ею по обычаю: провела вместо входящего по исходящему и затем немедленно ее куда-то засунула, так что анкета как в воду канула.
Ухмыльнулся Чичиков и начал служить.
3
А дальше пошло легче и легче. Прежде всего оглянулся Чичиков и видит, куда ни плюнь, свой сидит. Полетел в учреждение, где пайки де выдают, и слышит:
— Знаю я вас, Скалдырников: возьмете живого кота, обдерете, да и даете на паек! А вы дайте мне бараний бок с кашей. Потому что лягушку вашу пайковую, мне хоть сахаром облепи, не возьму ее в рот и гнилой селедки тоже не возьму!
Глянул — Собакевич!
Тот, как приехал, первым долгом двинулся паек требовать. И ведь получил! Съел и надбавки попросил. Дали. Мало! Тогда ему второй отвалили; был простой — дали ударный. Мало! Дали какой-то бронированный. Слопал и еще потребовал. И со скандалом потребовал! Обругал всех христопродавцами, сказал, что мошенник на мошеннике сидит и мошенником погоняет и что есть один только порядочный человек делопроизводитель, да и тот, если сказать правду, свинья!
Дали академический[4].
Чичиков лишь увидел, как Собакевич пайками орудует, моментально и сам устроился. Но конечно, превзошел и Собакевича. На себя получил, на несуществующую жену с ребенком, на Селифана, на Петрушку, на того самого дядю, о котором Бетрищеву рассказывал, на старуху-мать, которой на свете не было. И всем академические. Так что продукты к нему стали возить на грузовике.
А наладивши таким образом вопрос с питанием, двинулся в другие учреждения, получать места.
Пролетая как-то раз в автомобиле по Кузнецкому, встретил Ноздрева. Тот первым долгом сообщил, что он уже продал и цепочку и часы. И точно, ни часов, ни цепочки на нем не было. Но Ноздрев не унывал. Рассказал, как повезло ему на лотерее, когда он выиграл полфунта постного масла, ламповое стекло и подметки на детские ботинки, но как ему потом не повезло и он, канальство, еще своих шестьсот миллионов доложил. Рассказал, как предложил Внешторгу поставить за границу партию настоящих кавказских кинжалов. И поставил. И заработал бы на этом тьму, если б не мерзавцы англичане, которые увидели, что на кинжалах надпись «Мастер Савелий Сибиряков» и все их забраковали. Затащил Чичикова к себе в номер и напоил изумительным, якобы из Франции полученным коньяком, в котором, однако, был слышен самогон во всей его силе. И, наконец, до того доврался, что стал уверять, что ему выдали восемьсот аршин мануфактуры, голубой автомобиль с золотом и ордер на помещение в здании с колоннами.
Когда же зять его Мижуев выразил сомнение, обругал его, но не Софроном, а просто сволочью.
Одним словом надоел Чичикову до того, что тот не знал, как и ноги от него унести.
Но рассказы Ноздрева навели его на мысль и самому заняться внешней торговлей.
4
Так он и сделал. И опять анкету написал и начал действовать и показал себя во всем блеске. Баранов в двойных тулупах водил через границу, а под тулупами брабантские кружева; бриллианты возил в колесах, дышлах, в ушах и невесть в каких местах.
И в самом скором времени появились у него пятьсот апельсинов капиталу[5].
Но он не унялся, а подал куда следует заявление, что желает снять в аренду некое предприятие и расписал необыкновенными красками, какие от этого государству будут выгоды.
В учреждении только рты расстегнули — выгода, действительно, выходила колоссальная. Попросили указать предприятие. Извольте. На Тверском бульваре, как раз против Страстного монастыря[6], перейдя улицу и называется — Пампушь на Твербуле[7]. Послали запрос куда следует: есть ли там такая штука. Ответили: есть и всей Москве известна. Прекрасно.
— Подайте техническую смету.
У Чичикова смета уже за пазухой.
Дали в аренду.
Тогда Чичиков, не теряя времени полетел куда следует:
— Аванс пожалте.
— Представьте ведомость в трех экземплярах с надлежащими подписями и приложением печатей.
Двух часов не прошло, представил и ведомость. По всей форме. Печатей столько, как в небе звезд. И подписи налицо.
— За заведующего — Неуважай-Корыто, за секретаря — Кувшинное Рыло, за председателя тарифно-расценочной комиссии — Елизавета Воробей[8].
— Верно. Получите ордер.
Кассир только крякнул, глянув на итог.
Расписался Чичиков и на трех извозчиках увез дензнаки.
А затем в другое учреждение:
— Пожалте под товарную ссуду.
— Покажите товары.
— Сделайте одолжение. Агента позвольте.
— Дать агента.
Тьфу! И агент знакомый: ротозей Емельян.
Забрал его Чичиков и повез. Привел в первый попавшийся подвал и показывает. Видит Емельян — лежит несметное количество продуктов.
— М-да… И все ваше?
— Все мое.
— Ну, — говорит Емельян, — поздравляю вас в таком случае. Вы даже не мильонщик, а трильонщик.
А Ноздрев, который тут же с ними увязался, еще подлил масла в огонь:
— Видишь, — говорит, — автомобиль в ворота с сапогами едет? Так это тоже его сапоги.
А потом вошел в азарт, потащил Емельяна на улицу и показывает.
— Видишь магазины? Так это все его магазины. Все что по эту сторону улицы — все его. А что по ту сторону — тоже его. Трамвай видишь? Его. Фонари?.. Его. Видишь? Видишь?
И вертит его во все стороны.
Так что Емельян взмолился:
— Верю! Вижу… Только отпусти душу на покаяние.
Поехали обратно в учреждение.
Там спрашивают:
— Ну что?
Емельян только рукой махнул:
— Это говорит неописуемо!
— Ну раз неописуемо — выдать ему N+1 миллиардов.
5
Дальше же карьера Чичикова приняла головокружительный характер. Уму непостижимо, что он вытворял. Основал трест для выделки железа из деревянных опилок и тоже ссуду получил. Вошел пайщиком в огромный кооператив и всю Москву накормил колбасой из коррекция дохлого мяса. Помещица Коробочка, услышав, что теперь в Москве «все разрешено», пожелала недвижимость приобрести: он вошел в компанию с Замухрышкиным и Утешительным и продал ей Манеж, что против университета. Взял подряд на электрификацию города, от которого в три года никуда не доскачешь, и войдя в контакт с бывшим городничим, разметал какой-то забор, поставил вехи, чтобы было похоже на планировку, а на счет денег, отпущенных на электрификацию, написал, что их у него отняли банды капитана Копейкина. Словом произвел чудеса.
И по Москве вскоре загудел слух, что Чичиков — трильонщик. Учреждения начали рвать его к себе нарасхват в спецы. Уже Чичиков снял за 5 миллиардов квартиру в пять комнат, уже Чичиков обедал и ужинал в «Ампире»[9].
6
Но вдруг произошел крах.
Погубил же Чичикова, как правильно предсказал Гоголь, Ноздрев, а прикончила Коробочка. Без всякого желания сделать ему пакость, а просто в пьяном виде, Ноздрев разболтал на бегах и про деревянные опилки, и о том, что Чичиков снял в аренду несуществующее предприятие, и все это заключил словами, что Чичиков жулик, и что он бы его расстрелял.
Задумалась публика, и как искра побежала крылатая молния.
А тут еще дура Коробочка вперлась в учреждение расспрашивать, когда ей можно будет в Манеже булочную открыть. Тщетно уверяли ее, что Манеж казенное здание и что ни купить его, ни что-нибудь открывать в нем нельзя, — глупая баба ничего не понимала.
А слухи о Чичикове становились все хуже и хуже. Начали недоумевать, что такое за птица этот Чичиков, и откуда он взялся. Появились сплетни, одна другой зловещее, одна другой чудовищней. Беспокойство вселилось в сердца. Зазвенели телефоны, начались совещания, комиссия построения в комиссию наблюдения, комиссия наблюдения в жилотдел, жилотдел в наркомздрав, наркомздрав в главкустпром, главкустпром в наркомпрос, наркомпрос в пролеткульт, и т. д.
Кинулись к Ноздреву. Это, конечно было глупо. Все знали, что Ноздрев лгун, что Ноздреву нельзя верить ни в одном слове. Но Ноздрева призвали и он ответил по всем пунктам.
Объявил, что Чичиков действительно взял в аренду несуществующее предприятие, и что он, Ноздрев, не видит причины, почему бы не взять, ежели все берут? На вопрос: уж не белогвардейский ли шпион Чичиков, ответил, что шпион и что его недавно хотели даже расстрелять, но почему то не расстреляли. На вопрос: не делал ли Чичиков фальшивых бумажек, ответил, что делал и даже рассказал анекдот о необыкновенной ловкости Чичикова: Как, узнавши, что правительство хочет выпускать новые знаки, Чичиков снял квартиру на Марьиной Роще и выпустил оттуда фальшивых знаков на 18 миллиардов и при этом на два дня раньше, чем вышли настоящие, а когда туда нагрянули и опечатали квартиру, Чичиков в одну ночь перемешал фальшивые знаки с настоящими, так что потом сам черт не мог разобраться, какие знаки фальшивые, а какие настоящие. На вопрос: точно ли Чичиков обменял свои миллиарды на бриллианты, чтобы бежать за границу, Ноздрев ответил, что это правда, и что он сам взялся помогать и участвовать в этом деле, а если бы не он, ничего бы и не вышло.
После рассказов Ноздрева полнейшее уныние овладело всеми. Видят никакой возможности узнать, что такое Чичиков, нет. И неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не нашелся среди всей компании один. Правда Гоголя он тоже как и все и в руки не брал, но обладал маленькой дозой здравого смысла.
Он воскликнул:
— А знаете, кто такой Чичиков?
И когда все хором грянули:
— Кто?
Он произнес гробовым голосом:
— Мошенник.
7
Тут только и осенило всех. Кинулись искать анкету. Нету. По входящему. Нету. В шкапу — нету. К регистраторше. — Откуда я знаю? У Иван Григорьича.
— Где?
— Не мое дело. Спросите у секретаря и т. д. и т. д.
И вдруг неожиданно в корзине для ненужных бумаг — она.
Стали читать и обомлели.
Имя? Павел. Отчество? Иванович. Фамилия? Чичиков. Звание? Гоголевский персонаж. Чем занимался до революции? Скупкой мертвых душ. Отношение к воинской повинности? Ни то ни се[10], ни черт знает что. К какой партии принадлежит? Сочувствующий (а кому — неизвестно). Был ли под судом? Волнистый зигзаг. Адрес? Поворотя во двор, в третьем этаже направо, спросить в справочном бюро штаб-офицершу Подточину, а та знает.
Собственноручная подпись? Обмокни!!
Прочитали и окаменели.
Крикнули инструктора Бобчинского:
— Катись на Тверской бульвар в арендуемое им предприятие и во двор, где его товары, может там что откроется!
Возвращается Бобчинский. Глаза круглые.
— Чрезвычайное происшествие!
— Ну!
— Никакого предприятия там нету, это он адрес памятника Пушкину указал. И запасы не его, а «Ара».
Тут все взвыли:
— Святители угодники! Вот так гусь! А мы ему миллиарды!! Выходит, теперича, ловить его надо!
И стали ловить.
8
Пальцем в кнопку ткнули:
— Курьера.
Отворилась дверь и предстал Петрушка. Он от Чичикова уже давно отошел и поступил курьером в учреждение.
— Берите немедленно этот пакет и немедленно отправляйтесь.
Петрушка сказал:
— Слушаю-с.
Немедленно взял пакет, немедленно отправился и немедленно потерял.
Позвонили Селифану в гараж:
— Машину срочно.
— Чичас.
Селифан встрепенулся, закрыл мотор теплыми штанами, натянул на себя куртку, вскочил на сиденье, засвистел, загудел и полетел.
Какой же русский не любит быстрой езды?!
Любил ее и Селифан, и поэтому при самом въезде на Лубянку пришлось ему выбирать между трамваем и зеркальным окном магазина. Селифан в течение одной терции времени[11] выбрал второе, от трамвая увернулся и, как вихрь, с воплем: «Спасите!» въехал в магазин через окно.
Тут даже у Тентетникова, который заведовал всеми Селифанами и Петрушками, лопнуло терпение.
— Уволить обоих к свиньям!
Уволили. Послали на биржу труда. Оттуда командировали: на место Петрушки — Плюшкинского Прошку, на место Селифана — Григория Доезжай-Не-Доедешь.
А дело тем временем кипело дальше!
— Авансовую ведомость!
— Извольте.
— Попросить сюда Неуважая-Корыто.
Оказалось, попросить невозможно. Неуважая месяца два тому назад вычистили из партии, а уже из Москвы он и сам вычистился сейчас же после этого, так как делать ему в ней было больше решительно нечего.
— Кувшинное Рыло!
Уехал куда-то на куличку инструктировать губотдел.
Принялись тогда за Елизавета Воробья. Нет такого! Есть правда, машинистка Елизавета, но не Воробей. Есть помощник заместителя младшего делопроизводителя замзавгоротдел Воробей, но он не Елизавета!
Прицепились к машинистке:
— Вы?!
— Ничего подобного! Почему это я? Здесь Елизавета с твердым знаком, а разве я с твердым? Совсем наоборот…
И в слезы. Оставили в покое.
А тем временем, пока возились с Воробьем, правозаступник Самосвистов дал знать Чичикову стороной, что по делу началась возня и, понятное дело, Чичикова и след простыл.
И напрасно гоняли машину по адресу: поворотя направо, никакого, конечно, справочного бюро не оказалось, а была там заброшенная и разрушенная столовая общественного питания. И вышла к приехавшим уборщица Фетинья и сказала, что никого нетути.
Рядом, правда, поворотя налево, нашли нашли справочное бюро, но сидела там не штаб-офицерша Подточина, а какая-то Подстега Сидоровна и, само собой разумеется, не знала не только Чичиковского адреса, но и своего собственного.
9
Тогда напало на всех отчаяние. Дело запуталось до того, что и черт в нем никакого вкуса не отыскал. Несуществующая аренда перемешалась с опилками, брабантские кружева с электрификацией, Коробочкина покупка с бриллиантами. Влип в дело Ноздрев, оказались замешанными и сочувствующий ротозей Емельян и беспартийный вор Антошка, открылась какая-то панама с пайками Собакевича. И пошла писать губерния!
Самосвистов работал не покладая рук и впутал в общую кашу и путешествия по сундукам и дело о подложных счетах за разъезды.
(По одному ему оказалось замешано до 50000 лиц) и проч. и проч. Словом, началось черт знает что. И те у кого миллиарды из-под носа выписали и те, кто их должны были отыскать, метались в ужасе и перед глазами был только один непреложный факт:
— Миллиарды были и исчезли.
Наконец встал какой-то дядя Митяй и сказал:
— Вот что, братцы… Видно, не миновать нам следственную комиссию назначить.
10
И вот тут (чего во сне не увидишь!) вынырнул, как некий бог на машине, я и сказал:
— Поручите мне.
Изумились:
— А вы… того… сумеете?
А я:
— Будьте покойны.
Поколебались. Потом красным чернилом:
— Поручить.
— Тут я и начал (в жизнь не видел приятнее сна!) Полетели со всех сторон ко мне 35 тысяч мотоциклистов:
— Не угодно ли чего?
А я им:
— Ничего не угодно. Не отрывайтесь от ваших дел. Я сам справлюсь. Единолично.
Набрал воздуху и гаркнул так, что дрогнули стекла:
— Подать мне сюда Ляпкина-Тяпкина! Срочно! По телефону подать!
— Так что подать невозможно… телефон сломался.
— А-а! Сломался! Провод оборвался? Так чтоб он даром не мотался, повесить на нем того, кто докладывает!!
Батюшки! Что тут началось!
— Помилуйте-с… что вы-с… сию… хе-хе… минутку… эй! Мастеров! Проволоки! Сейчас починят.
В два счета починили и подали.
И я рванул дальше:
— Тяпкин? М-мерзавец! Ляпкин? Взять его прохвоста! Подать мне списки! Что? Не готовы? Приготовить в пять минут, или вы сами очутитесь в списках покойников! Э-э-то кто?! Жена Манилова — регистраторша? В шею! Улинька Бетрищева — машинистка? В шею! Собакевич? Взять его! У вас служит негодяй Мурзофейкин? Шулер утешительный? Взять!! И того, что их назначил — тоже! Схватить его! И его! И этого! И того! Фетинью вон! Поэта Тряпичкина, Селифана и Петрушку в учетное отделение! Ноздрева в подвал… в минуту! В секунду!! Кто подписал ведомость? Подать его каналью!! Со дна моря достать!!
Гром пошел по пеклу…
— Вот черт налетел! И откуда такого достали?!
А я:
— Чичикова мне сюда!!
— Н… н… невозможно сыскать. Они скрымшись…
— Ах, скрымшись? Чудесно! Так вы сядете на его место.
— Помил…
— Молчать!!
— Сию минуточку… сию… повремените секундочку. Ищут-с.
И через два мгновения нашли!
И напрасно Чичиков валялся у меня в ногах и рвал на себе волосы и френч и уверял, что у него нетрудоспособная мать.
— Мать?!. — гремел я, — мать?.. Где миллиарды? Где народные деньги?! Вор!! Взрезать его мерзавца! У него бриллианты в животе!
Вскрыли его. Тут они.
— Все?
— Все-с.
— Камень на шею и в прорубь!
И стало тихо и чисто.
И я по телефону:
— Чисто.
А мне в ответ:
— Спасибо. Просите, чего хотите.
Так я и взметнулся около телефона. И чуть было не выложил в трубку все смутные предположения, которые давно уже терзали меня:
«Брюки… фунт сахару… лампу в 25 свечей…» Но вдруг вспомнил, что порядочный литератор должен быть бескорыстен, увял и пробормотал в трубку:
— Ничего, кроме сочинений Гоголя в переплете, каковые сочинения мной недавно проданы на толчке.
И… бац! У меня на столе золотообрезный Гоголь!
Обрадовался я Николаю Васильевичу, который не раз утешал меня в хмурые бессонные ночи, до того, что рявкнул:
— Ура!
И…
ЭПИЛОГ
…Конечно, проснулся. И ничего: ни Чичикова, ни Ноздрева и, главное Гоголя…
— Э-хе-хе, — подумал я себе и стал одеваться, и вновь пошла передо мной по-будничному щеголять жизнь.
Примечания
1
— Держи, держи, дурак!.. — из поэмы Н. В. Гоголя «Мертвые души» (т. I, гл. XI).
(обратно)2
…дядя Лысый Пимен, который некогда держал «Акульку»… — опять-таки персонаж из «Мертвых душ» (т. II, гл. I), державший в деревне кабак под названием «Акулька».
(обратно)3
— Пишите анкету… сто вопросов самых каверзных… — Несомненно, Булгаков обыгрывает ситуацию с заполнением анкет при поступлении на работу в Лито Главполитпросвета (см.: Янгиров Р. М. А. Булгаков — секретарь Лито Главполитпросвета // М. А. Булгаков — драматург и художественная культура его времени. М., 1988. С. 227–229). Характерен ответ Булгакова на вопрос: «Ваш взгляд на современную эпоху» — «Эпоха великой перестройки». Между тем в своем дневнике (запись 26 декабря 1924 г.) Булгаков на этот вопрос ответил так: «…нынешняя эпоха, это эпоха сведения счетов…»
(обратно)4
Дали академический. — В сохранившихся отрывках дневника писателя за 1922 г. (9 февраля) имеется такая запись: «Мы с женой голодаем… Ученый проф. Ч. широкой рукой выкидывает из списков, получающих академический паек, всех актеров, вундеркиндов (сын Мейерхольда получал академический паек!)…»
(обратно)5
…около пятисот апельсинов капиталу. — В своих фельетонах Булгаков миллион именует «лимоном» (на жаргоне тех и последующих лет). Значит, в данном случае речь идет о миллиардах, эквивалентных «апельсинам».
(обратно)6
…против Страстного монастыря… — Страстной монастырь был построен в 1654 г. царем Алексеем Михайловичем во имя Страстной иконы Божией Матери. Хотя монастырь был упразднен в 1919 г., Булгаков почти всю свою жизнь мог любоваться этим красивейшим сооружением (разрушен в 1937 г.).
(обратно)7
…«Пампуш на Твербуле». — Булгаков иронизирует над практиковавшимися в то время всевозможными аббревиатурами. «Пампуш на Твербуле» — памятник Пушкину на Тверском бульваре, стоявший прямо напротив Страстного монастыря. В 1950 г. памятник Пушкину был передвинут на устроенную на месте монастыря обширную площадь.
(обратно)8
…Елизавета Воробей. — Когда в 1934 г. Булгакову вместе с женой Е. С. Булгаковой было отказано в поездке за границу, он написал печальное письмо В. В. Вересаеву, в котором были и такие строки: «Самые трезвые люди на свете — это наши мхатчики… Вообразите, они уверовали в то, что Булгаков едет. Значит же, дело серьезно! Настолько уверовали, что в список мхатчиков, которые должны были получить паспорта, включили и меня с Еленой Сергеевной. Дали список курьеру — катись за паспортами.
Он покатился и прикатился. Физиономия мне его сразу настолько не понравилась, что не успел он еще рта открыть, как я уже взялся за сердце. Словом, он привез паспорта всем, а мне беленькую бумажку — М. А. Булгакову отказано.
Об Елене Сергеевне даже и бумажки никакой не было. Очевидно, баба, Елизавет Воробей! О ней нечего и разговаривать!»
(обратно)9
…и ужинал в «Ампире». — Об этом ресторане для богатых так писал близко знакомый с Булгаковым по Лито и «Гудку» Арон Эрлих: «В Петровских линиях открылся шикарнейший ресторан с музыкой, с ежевечерними представлениями эстрадных танцовщиков, певцов и декламаторов, с самыми лучшими поварами Москвы, с изысканной сервировкой… который могут посещать только не стесняющиеся в средствах валютчики и спекулянты, торгаши и предприниматели, преуспевающие нэпманы…» (Эрлих А. И. Нас учила жизнь. Литературные воспоминания. М., 1960. С. 34). Затем ресторан получил новое название — «Будапешт».
(обратно)10
Чем занимался до революции?.. Отношение к воинской повинности? Ни то ни се… — Если бы сотрудники ОГПУ, осуществлявшие обыск у Булгакбвых и допрос писателя в 1926 г., поинтересовались анкетой, заполненной Булгаковым в Лито, то они оказались бы примерно в таком же положении, как и ищейки Чичикова. На вопросы об участии в мировой войне, в военных действиях после революции, в боях на стороне белых и т. д. Булгаков ответил красноречивым прочерком. А на самый «популярный» с точки зрения определения неблагонадежности граждан вопрос о социальном положении до 1917 г. Булгаков лаконично ответил: «Студент» (Янгиров Р. С. 228).
(обратно)11
…в течение одной терции времени… — Терция — шестидесятая часть секунды.
(обратно)
Комментарии к книге «Похождения Чичикова», Михаил Афанасьевич Булгаков
Всего 0 комментариев