«Маленькая Фадетта»

Маленькая Фадетта (fb2) - Маленькая Фадетта [современная орфография] (пер. Ю. С. Андреевская) (Маленькая Фадетта (версии)) 601K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Жорж Санд

Жорж Санд МАЛЕНЬКАЯ ФАДЕТТА

ПРЕДИСЛОВИЕ

После злополучных июньских дней 1848 года, взволнованный и удрученный, до глубины души, бурями внешней жизни, я постарался обрести в уединении, если не покой, то, по крайней мере, веру. Если бы я был профессиональным философом, я бы мог верить или предполагать, что вера в идеи способствует спокойствию души, несмотря на гибельные события современной истории; но для меня это невозможно, и я смиренно сознаюсь, что даже уверенность в будущем, которое ниспослано Провидением, не могло бы заглушить в артистической душе приступов печали по поводу настоящего, омраченного и израненного междоусобной войной.

Для людей действия, лично интересующихся политическим событием, во всякой партии, во всяком положении существует волнение надежды или опасения, злоба или радость, упоение победой или досада на поражение. Но для бедного поэта, равно как и для праздной женщины, которые следят за событиями, не находя в них прямого и личного интереса, каков бы ни был результат борьбы, всегда есть глубокое отвращение к пролитой крови с какой бы ни было стороны, и какое-то отчаяние при виде этой ненависти, этих оскорблений, угроз, клеветы, поднимающихся к небесам, как от нечистой жертвы социальных потрясений.

В эти-то минуты, такой грозный и могучий гений, как у Дантона, пишет своими слезами, своей желчью нервами, ужасную поэму, драму, полную мучений и стенаний. Надо быть таким закаленным, как эта железная и огненная натура, чтобы остановить свое воображение на всех ужасах этого символического ада, когда имеешь перед глазами скорбное чистилище отчаяния на земле. В наше время художник, более мягкий и чувствительный, представляющий только отблеск и отголосок поколения, подобного ему, ощущает настоятельную потребность отвратить взор и развлечь воображение, перенесясь к идеалу мира, невинности и грез. Его душевная слабость заставляет его так действовать, но пусть он её не стыдится, так как в этом также заключается и его долг. В те времена, когда зло происходит от того, что люди не признают и ненавидят друг друга, миссия художника — прославлять кротость, доверие, дружбу, и напоминать таким образом людям, ожесточенным или павшим духом, что чистота нравов, нежные чувства и первобытная правдивость существуют и могут существовать на земле. Прямые намеки на современные несчастья, воззвание к волнующим страстям, вовсе не есть путь к спасению; тихая песнь, звук сельской свирели, сказки, усыпляющие маленьких детей без страха и страдания — лучше, чем зрелище действительных зол, да еще усиленных и омраченных лживыми красками.

Проповедовать единение, когда убивают друг друга, это все равно, что взывать в пустыне. Бывают времена, когда души так взволнованы, что остаются глухи ко всякому непосредственному увещанию.

С этих июньских дней, которых неизбежным следствием являются настоящие события, автор этого рассказа поставил себе задачей быть благодушным, хотя бы это ему стоило жизни. Он предоставляет смеяться над его пастушескими идиллиями, как предоставлял смеяться и над всем остальным, не обращая внимания на приговоры некоторых критиков. Он знает, что он доставит удовольствие тем, кто любит такого рода тон, а развлекать страдающих его же печалью, т. е. отвращением к ненависти и мести, значит приносить им наибольшее благо; правда, благо мимолетное, облегчение скоро проходящее, но более действительное, чем страстные речи, и более поразительное, чем классические доводы.

Жорж Санд Ноган, 21 декабря 1851 года.

МАЛЕНЬКАЯ ФАДЕТТА

I

Дела отца Барбо из ла-Косс шли не дурно, так как он состоял при городском совете своей общины. У него было два поля, которые не только питали его семью, но и, кроме того давали доход. Он сбирал сено со своих лугов полными подводами; все признавали его кормом первого сорта, за исключением того сена, которое собиралось с ручья и было немного испорчено тростником.

Дом отца Барбо был хорошо выстроен, покрыт черепицей, красиво поставлен на косогоре, с садом, дающим хороший доход, и с виноградником величиной в 6 десятин.

Наконец, он имел за ригой прекрасный фруктовый сад, называемый у нас уш (une ouche) где изобиловали сливы и гиньские вишни, груши и садовая рябина. Даже орешники на окраинах считались самыми старыми и лучшими на две мили кругом.

Отец Барбо был человек бодрый, веселый, не злой, любящий свою семью, справедливый к своим соседям и прихожанам. У него уже было трое детей, когда мать Барбо, убедившись, что у них добра хватит на пять душ, и что не надо терять времени, так как приближаются: зрелые годы, подарила ему двойню сразу, двух славных мальчиков; они так были похожи, что почти невозможно было их различить, скоро все убедились, что это двойники, т. е. близнецы с поразительным сходством.

Бабка Сажетт, принявшая их в свой передник, когда они появились на свет, поспешила сделать перворожденному маленький крест на руке, а то, по её словам, кусок ленты или ожерелье можно потерять и, таким образом исчезнет право старшинства. «Когда ребенок окрепнет, — говорила она, — надо будет ему сделать никогда неизгладимую метку»; её совет тотчас привели в исполнение. Старшего мальчика назвали Сильвэном, но скоро его переименовали в Сильвинэ, чтобы отличить его от брата, крестившего его, а младшего назвали Ландри, и не изменяли больше его имени, потому что его дядя, крестивший его, с малых лет привык называться Ландришем.

Отец Барбо немного удивился, увидев две головки в люльке, когда он вернулся с ярмарки:

— Ну, ну, — сказал он, — люлька-то, кажется, слишком узка! Завтра утром надо будет ее увеличить.

Он умел столярничать, не учившись, и половину мебели сделал сам. С этими словами он пошел ухаживать за женой; она выпила большой стакан теплого вина и очень окрепла.

— Ты так трудишься, жена, — сказал он ей, — что и меня подбодряешь. Придется еще прокормить двух детей, нам вовсе не нужных; значит, не пора мне бросать обрабатывать землю и откармливать скотину. Не тревожься! будем работать, но в следующий раз не дари мне тройню, уж это будет слишком много!

Мать Барбо заплакала, что очень огорчило её мужа.

— Полно, полно, не печалься, милая жена, — сказал он. — Я тебя нисколько не укоряю, а, напротив того, благодарю. Ребята хорошие и отлично сложены, у них нет физических недостатков, слава Богу.

— Ах, Господи! — ответила жена, — знаю, что вы меня не попрекаете, хозяин, но сама я тревожусь, потому слышала, что очень неудобно и трудно — воспитать двойняшек. Один другому вредит, и почти всегда приходится одному погибнуть, чтобы другой уцелел.

— Может-ли это быть? — возразил отец. — Что касается меня, это первые двойняшки, которых я встречаю, случай ведь довольно редкий. Но вот бабка Сажетт обо всем хорошо знает и нам про это подробно расскажет.

Бабка Сажетт явилась на зов и ответила:

— Положитесь вы на меня; двойняшки будут живы и здоровы, как и другие дети. Вот уже 50 лет, как я занимаюсь ремеслом повитухи, вижу, как рождаются, живут или умирают все дети округа. Значит, не в первый раз я принимаю близнецов. Прежде всего, сходство не вредит здоровью. Иногда они вовсе не похожи друг на друга, как вы и я, часто бывает, что один сильный, а другой слабый, один живет, а другой умирает; но поглядите на ваших, каждый из них так же хорош и крепок, как будто он единственный сын. Они не повредили один другому в утробе матери; оба явились правильно, не очень мучая ее и сами не страдая. Они прелесть какие хорошенькие и хотят жить. Успокойтесь, мать Барбо, они вырастут вам на утешение. Только вы и те, которые их будут видеть ежедневно, сумеют их различить; я никогда не видела таких похожих двойняшек. Точно две куропатки, вылупившиеся из яйца; они так милы и одинаковы, что одна мать-куропатка их узнает.

— Слава Богу! — сказал отец Барбо, почесывая голову, — а то я слышал, будто двойняшки так привязываются один к другому, что не могут жить в разлуке, а умирают от горя.

— Это сущая правда, — сказала бабка Сажетт, — но послушайтесь слов опытной женщины и не забывайте их. Ведь когда ваши дети вырастут и расстанутся с вами, меня уж не будет на свете и некому будет посоветоваться с вами. Остерегайтесь их оставлять все время вместе, когда они начнут узнавать друг друга. Уведите одного работать, а другого оставьте сторожить дом. Когда один удит рыбу, другой пусть охотится, когда один пасет баранов, другой пусть следит за быками на выгоне; если один пьет вино, другому дайте стакан воды и т. д. Не браните и не наказывайте их в одно время и не одевайте их одинаково; одному наденьте шляпу, а другому картуз, и блузы сшейте им разного синего цвета. Словом, всевозможными способами, не позволяйте им смешивать и приучаться не обходиться друг без друга. Боюсь, что мои слова вы впустите в одно ухо, а выпустите в другое, но если меня не послушаетесь, придется вам за это поплатиться.

Бабка Сажетт говорила умно, и ей поверили. Обещали последовать её советам и отпустили ее, щедро одарив. И так как она строго наказала не кормить их одной грудью, поспешили справиться о кормилице, но не нашли в местечке. Мать Барбо не рассчитывала на двойню и не приняла никаких мер заранее, потому что всех прочих детей она выкормила сама. Пришлось Отцу Барбо поехать отыскивать мамку в окрестностях, а пока дала им грудь.

Люди у нас скоро не решаются и долго торгуются, как бы богаты они ни были. Все знали, что Барбо были не бедные, и притом жена не могла сама кормить, не истощаясь, так как была не первой молодости. Кормилицы запрашивали с отца Барбо, как с буржуа, не более, не менее восемнадцати ливров[1]. Отец Барбо давал только 12 или 15 ливров, находя, что и это много для крестьянина. Напрасно он всюду обращался и торговался. Впрочем, спешить было не к чему; ребята были еще слишком малы и не утомляли мать; притом с ними не было никакой возни, до того они росли здоровыми, спокойными и не крикунами. Оба спали в одно время. Отец устроил им общую люльку, и когда они плакали оба, их вместе успокаивали и укачивали.

Наконец, отец Барбо сговорился с кормилицей за 15 ливров, оставалось условиться о прибавке на подарки, когда жена ему сказала: — Право, не знаю, хозяин, зачем мы будем тратить 180 или 200 ливров в год, словно господа какие; я еще не так стара и могу кормить сама. У меня молока хватит с избытком. Нашим мальчикам уже месяц, а какие они здоровые на вид! Мерлод, которую вы хотите взять в мамки, вдвое слабее меня, молоко у неё восемнадцатимесячное, а это не годится для такого крошки. Сажетт запретила их кормить одной грудью, чтобы они не слишком привыкали друг к другу, но ведь она тоже велела смотреть за ними одинаково, а то близняшки не так долговечны, как другие дети. Пусть уж лучше любят один другого, а жертвовать ни одним я не согласна. И потом, которого из них мы отдадим к мамке? Признаюсь, мне одинаково больно с ними расстаться. Я всех детей своих одинаково любила, но эти малютки самые миленькие из всех, кого я нянчила, я все за них боюсь. Пожалуйста, муж, не думайте больше о кормилице; во всем остальном послушаем бабку Сажетт. Как могут грудные дети так сильно привязаться, они еще не сумеют своих ног от рук отличить, когда я их отойму от груди.

— Ты права, жена, — отвечал отец Барбо, любуясь её свежим и здоровым видом; — ну, а если ты ослабеешь по мере того, как они станут подрастать?

— Не беспокойтесь, — сказала она, — я ем, словно мне 15 лет, притом если я почувствую истощение, я не скрою это от вас, даю вам слово. Всегда успеем отдать одного из этих бедных деток.

Отец Барбо согласился, он сам не любил лишних расходов. Его жена вскормила двойняшек без всякого труда; у неё была такая здоровая натура, что через два года после отнятия их от груди, она родила хорошенькую девочку, названную Нанетт, и начала ее сама кормить. Но это ей было уже не под силу, к счастью, ей помогала старшая дочь, только что родившая первого ребенка, иногда она кормила и свою сестричку.

Таким образом вся семья росла и копошилась на солнышке, маленькие дяди и тетки с маленькими племянницами и племянниками, и одни не были неугомоннее или благоразумнее, чем другие.

II

Двойняшки росли на славу, вполне здоровые, и даже были так тихи и выносливы, что не жаловались ни на зубки, ни на рост, как другие дети.

Оба были белокурые и всю жизнь остались блондинами. Наружность их была очень привлекательна: большие голубые глаза, покатые плечи, фигуры стройные и прямые, ростом и храбростью они перегнали своих товарищей. Все проходившие через городок ла-Косс останавливались полюбоваться ими, и говорили, уходя: «вот так пара славных ребят!»

С самых ранних лет близнецы привыкли к расспросам, и потому не стеснялись и не росли дикарями. Они не пугались и не прятались в кусты при виде чужих, как обыкновенно это делают наши дети, а смело подходили в первому встречному и, не ломаясь, отвечали вежливо на все вопросы. Сначала их не различали, так как они были похожи друг на друга, как две капли воды. Но после недолгого наблюдения, видели, что Ландри был чуточку выше и полнее; волосы у него были гуще, нос больше и взгляд живее. Лоб его был шире, а родимое пятнышко у него было на левой щеке, тогда как у брата оно было на правой и гораздо меньше. Местные жители их хорошо узнавали, но все-таки приходилось приглядываться, а в сумерки или на небольшом расстоянии почти все ошибались, до того одинаковы были голоса двойняшек; они отвечали оба на зов, зная, что их легко смешивали. Отец Барбо сам ошибался. Одна мать их, как предсказала умная Сажетт, не спутывала их никогда, ни темной ночью, ни издалека, когда их видела или слышала их голоса.

Неизвестно, кто из них был лучше: хотя Ландри был веселее и храбрее старшего брата, за то Сильвинэ был ласковее и разумнее, так что его нельзя было меньше любить. Сначала хотели их отучить друг от друга и пробовали это сделать в продолжении трех месяцев. Три месяца — продолжительный срок в деревне, легко можно привыкнуть. Но это ничуть не помогло; притом священник объявил, что бабка Сажетт пустомеля и что люди не могут изменять законы, созданные Господом Богом. Так что её наставления постепенно забывали.

С первого дня, как заменили их детские платьица штанишками, и повели их к обедне, им дали одинаковое сукно из юбки их матери; фасон был один и тот же, так как приходский портной не знал двух разных. Когда они подросли, им нравились одни цвета; тетя Розетта захотела подарить им по галстуку к новому году; они выбрали тот же самый, лиловый, у разносчика швейных товаров, который возил свое добро на спине лошадки своей, першерона. Тетка спросила, нарочно-ли им хотелось быть одинаково одетыми? Но двойняшки вовсе за этим не гнались; Сильвинэ отвечал, что из всего тюка продавца ему больше нравился цвет и рисунок выбранного галстука, а Ландри заметил, что все остальные были не красивы и ему не по вкусу.

— А как вам нравится масть моей лошадки? — спросил, улыбаясь, купец.

— Она похожа на старую сороку, — ответил Ландри.

— Мне тоже не нравится, — сказал Сильвинэ, — настоящая старая, общипанная сорока.

— Видите-ли, — глубокомысленно обратился разносчик тетке, — эти дети на все смотрят одними глазами. Если одному красное кажется желтым, так другому желтое кажется красным, не перечьте им, потому что близнецы делаются идиотами и ничего не понимают, когда им мешают соглашаться.

Разносчик так рассуждал, желая сразу сбыть оба галстука, они были отвратительного цвета и никто их не покупал.

А время шло, не принося никаких перемен. Близнецы одевались совсем одинаково, они даже умудрялись портить свою одежду и обувь одновременно, так что, казалось, дыры на куртке, картузе или обуви происходили от того же самого несчастья. Неизвестно, отчего это случалось: по закону природы или из шалости. А когда их расспрашивали, хитрые двойняшки смеялись с лукаво невинным видом.

Их дружба росла с годами, и когда они стали немного рассуждать, то решили, что не могут веселиться с прочими детьми, если одного из них не было; иногда отец пробовал одного не отпускать от себя весь день, а другого держала при себе мать; оба делались грустные, бледные и работали не-хотя, как больные; за то вечером, при встрече, они уходили гулять вместе, держась за руку, и не хотели возвращаться, сердясь на родителей за причинённое им горе. Скоро бросили попытки их разлучать; надо сознаться, не только отец и мать, но даже братья, сестры, дяди и тетки их очень любили и баловали. Они гордились ими за похвалы, которые слышали отовсюду, да и потом дети были красивыми, не глупыми и добрыми. Иногда отца Барбо тревожила их привычка быть постоянно вместе, особенно для будущего; он вспомнил слова Сажетт и старался иногда возбудить их зависть один к другому. Так, например, когда они оба шалили, он драл Сильвинэ за уши, а сам говорил Ландри: «Прощаю тебе на этот раз, ты всегда умнее». Но Сильвинэ не огорчался, что его уши горели, и радовался, что простили брата; за то Ландри плакал так горько, точно его наказали. В другой раз давали одному то, чего оба хотели; тотчас же, сладким они делились, а игрушку делали общей, или передавали ее один другому, не различая, кому она принадлежала. Когда одного хвалили, нарочно не замечая другого, именно другой радовался и гордился, что поощряют и ласкают его близнеца, и сам присоединялся к хору похвал. Словом, тщетно пробовали их разлучать; скоро все предоставили на волю Божью, так как вообще редко перечат нежно любимым существам, даже для их пользы. Все колкости обратили в шутку, а близнецы только этого и хотели. Оба были очень хитрые; часто они притворялись, что ссорятся и дерутся, чтобы их оставили в покое, но никогда не причиняли друг другу ни малейшего зла. Когда иной простак удивлялся их ссоре, они потихоньку смеялись над ним, и через минуту раздавалась их болтовня и пение, похожее на щебетание дроздов на ветке.

Несмотря на большое сходство и привязанность их, Бог, ничего не сотворивший одинакового на небе и земле, пожелал разделить их судьбу; тогда все убедились, что они были два разных создания, с другим темпераментом. Это обнаружилось очень скоро, после того, как они вместе причастились.

Семья отца Барбо быстро увеличивалась, благодаря его двум старшим дочерям, не терявшим времени производить на свет здоровых детей. Его старший сын, Мартин, красивый и сильный парень, был давно в услужении. Зятья очень любили работу, но иногда дела недоставало. У нас было несколько неурожайных годов, чему способствовали сильные непогоды и неудачная торговля, так что поселянам приходилось отдавать больше денег, чем класть себе в карман. Дошло до того, что отец Барбо не мог содержать всю свою семью, пришлось поместить близнецов в услужение.

Отец Кайлло из местечка ла-Приш предложил взять к себе одного из них для присмотра за быками; ему хотелось получать хороший доход с имения, а его сыновья были слишком велики или слишком малы для такой работы. Когда её муж завел об этом речь в первый раз, мать Барбо испугалась и огорчилась, будто никогда не предвидела грозящей разлуки с близнецами. Но она не возражала, потому что подчинялась слепо своему мужу. А у отца было много забот и он постепенно приготовлялся к этому. Сначала двойняшки плакали и три дня пропадали, приходя только к обеду и ужину. Они не говорили с своими родителями, и на вопросы, покорились-ли они, отвечали упорным молчанием; за то между собой бесконечно обсуждали свое положение.

В первый день они сильно горевали и не отходили друг от друга, словно боясь, что их насильно разлучат. Но отец Барбо был мужик сообразительный и терпеливо доверился действию времени. В самом деле, на другой день, убедившись, что их не принуждают, а рассчитывают на их собственное благоразумие, они более испугались родительской воли, чем всяких угроз и наказаний.

— Придется подчиниться, — сказал Ландри, — только решим, кто из нас пойдет? ведь нам предоставили выбор, а двух сразу отец Кайлло не может нанять.

— Мне все равно, ехать или остаться, — отвечал Сильвинэ, — если надо разлучиться. Мне безразлично будет жить не здесь; будь ты со мной, я скоро отвык бы от дома.

— Это так кажется, — возразил Ландри, — а на самом деле тот, который останется дома, будет меньше скучать; а другой расстанется с своим близнецом, с родными, с садом, с своими животными, словом, со всем ему близким и хорошим.

Ландри говорил довольно спокойно, но Сильвинэ снова заплакал; у него не было твердости брата, при одной мысли о предстоящей разлуке он не мог удержаться от слез. Ландри плакал гораздо меньше; он хотел взяться за самое трудное и избавить брата от всего остального. Скоро он убедился, что Сильвинэ боялся поселиться в чужом месте, в незнакомой семье.

— Послушай, брат, — сказал он ему, — если нам так тяжело расстаться, лучше уж я уйду. Ты сам знаешь, что я сильнее тебя, когда мы больны, что почти всегда бываем вместе, у тебя лихорадка продолжается дольше. Говорят, что мы можем умереть от тоски. Мне кажется, я не умру, но за тебя я не ручаюсь; поэтому мне будет легче знать, что ты остался с матушкой, она будет за тобой ухаживать и тебя утешать. Хотя я и не замечаю, что между нами делают разницу, все-таки, я думаю, тебя любят еще нежнее, чем меня, так как ты ласковее. Итак, оставайся, а я уйду. Мы будем близко жить. Земля отца Кайлло соприкасается с нашей, мы можем видеться каждый день. Я ведь люблю работу; потом я бегаю проворнее тебя и еще скорее приду к тебе, когда кончится мой трудовой день. У тебя немного дела, ты будешь заходить, гуляя, посмотреть, как я работаю. А я буду за тебя спокойнее, чем если бы ты ушел, а я остался. Вот почему согласись на мою просьбу!

III

Сильвинэ и слышать об этом не хотел; хотя он и был нежнее к отцу, матери и маленькой Нанетте, чем Ландри, но он боялся навалить все бремя на своего дорогого близнеца.

После долгих споров, они вынули жребий, и он выпал на долю Ландри. Сильвинэ не удовольствовался этой попыткой и погадал на орел и решетку. Три раза орел выпадал ему, все приходилось ехать Ландри.

— Видишь, сама судьба за меня, — сказал Ландри, — не надо ей противиться.

На третий день Сильвинэ все еще плакал, а Ландри совсем успокоился. Сперва мысль об отъезде огорчала его еще больше, чем брата, так как он все время сознавал необходимость подчиниться отцовской воле, но постепенно он свыкся с мыслью об отъезде, обсудив весь этот вопрос, а Сильвинэ до того отчаивался, что не мог рассуждать. Уже Ландри твердо решил ехать, а Сильвинэ еще колебался. Притом Ландри был немного самолюбивее брата. Им часто твердили, что из них не будет никакого толка, если они не привыкнут расставаться; а Ландри, гордившийся своим четырнадцатилетним возрастом, хотел показать, что он не ребенок. С самого первого раза, когда они полезли на верхушки дерева за гнездом и до сих пор он всегда убеждал и увлекал брата. Ему удалось и теперь его успокоить, вернувшись домой вечером, он объявил отцу, что оба покорились долгу, что они бросили жребий и ему, Ландри, приходилось смотреть за быками в местечке ла-Приш.

Отец Барбо посадил двойняшек к себе на колени, хотя они были уже большие и сильные, и произнес им следующую речь: — Дети мои, вы уже большие и разумные, вижу это из вашего послушания и очень доволен вами. Помните, что, угождая родителям, дети угождают и Господу Богу на небе, и Он не покидает их. Не хочу знать, кто из вас решился раньше. Но Богу это известно, и Он благословит того, кто решился, равно того, который послушался.

Потом он подвел близнецов к матери, чтобы она их похвалила; но мать Барбо поцеловала их молча, так как слезы душили ее.

Ловкий отец Барбо отлично знал, кто был решительнее и кто привязчивее. Он не хотел охлаждать добрых намерений Сильвинэ, понимая, что Ландри могло только поколебать в своем намерении отчаяние брата. Итак, он разбудил Ландри на заре, стараясь не задеть Сильвинэ, спавшего рядом с ним.

— Торопись, сынок, — сказал он ему тихо, — поедешь в ла-Приш, пока мать тебя не увидала; ты знаешь, как она огорчена, лучше ее избавить от прощания. Я поведу тебя сам к твоему новому хозяину и возьму твои вещи.

— А мне нельзя проститься с братом? — сказал Ландри. — Он на меня обидится, если я так уйду.

— Он заплачет, разбудит мать, если проснется и увидит, что ты уезжаешь, мать заплачет еще сильнее, при виде вашего горя. Полно, Ландри, у тебя доброе сердце и ты не хочешь болезни твоей матери. Исполни храбро твой долг, дитя мое, уезжай и не отвлекайся. Сегодня же вечером я приведу тебе брата, а к матери ты придешь на днях. Ландри бодро повиновался и вышел из дома, не оглядываясь. Мать Барбо спала не крепко и слышала все слова мужа. Чувствуя, что он прав, бедная женщина не шевельнулась и только раздвинула занавески, чтобы посмотреть, как вышел Ландри. Ей было очень тяжело, она соскочила с постели, желая его поцеловать, но остановилась, когда увидела спавшего Сильвинэ. Бедный мальчик так наплакался за три дня и почти три ночи, что страшно устал; его немного лихорадило во сне, он постоянно поворачивался на подушке, глубоко вздыхал и стонал. Тогда мать Барбо, глядя на оставшегося сына, созналась, что ей труднее было бы его отпустить от себя. Он был привязчивее, неизвестно почему: зависело-ли это от характера, или так Бог предначертал, что один сердечнее другого. Отец Барбо ценил работу более, чем ласки и внимание, а потому немного предпочитал Ландри. Зато мать любила больше нежного и кроткого Сильвинэ.

Она внимательно смотрела на своего бледного и слабого мальчика; ей было бы очень жаль отдать его в услужение. Ландри способнее был переносить труд, да и дружба его к брату и матери не доводила его до болезни. Этот ребенок хорошо исполнял свой долг, думала она; но, все-таки, он бы повернул голову и заплакал, если бы у него было нежное сердце. Он бы и двух шагов не сделал, не помолясь, и приблизился бы к постели, где я притворялась спящей, чтобы посмотреть на меня и поцеловать хоть край занавески. Мой Ландри молодец: ему бы только жить, двигаться, работать и менять место. А у Сильвинэ сердце девочки, его надо беречь, как зеницу ока.

Так рассуждала мать Барбо, ворочаясь в своей постели и не смыкая глаз; а тем временем, отец Барбо уводил Ландри через поля и луга в ла-Приш. Когда они поднялись на горку, за которой уже не виднелись строения ла-Косс, Ландри остановился и обернулся. Сердце в нем дрогнуло, он опустился на папоротник и не мог идти дальше. Отец сделал вид, что этого не заметил, и продолжал свой путь. Через минуту он тихо позвал его:

— Вот и день настал, мой Ландри, поспешим дойти до восхода солнца.

Ландри поднялся, удерживая крупные слезы, подступавшие к его глазам, он дал себе слово не плакать при отце. Он притворился, что выронил нож из кармана, и пришел в ла-Приш, не показывая своего горя, а оно было тем сильнее чем тщательнее он его скрывал.

IV

Отец Кайлло очень обрадовался, увидев, что ему привели самого сильного и сообразительного из двух близнецов. Он понимал, что это решение обошлось не без горя, и постарался похвалить и ободрить молодого парня, так как был человеком добрым и хорошим соседом. Он угостил его супом и вином, чтобы придать ему храбрости, а то его грусть была написана на лице. Потом он его повел запрягать быков и показал, как надо было приниматься за это дело. Но Ландри не был новичком; он постоянно справлялся и правил отлично быками своего отца, у него была хорошая пара, Ландри возгордился, что у него на рогатине будет такой скот, увидев, какие были откормленные и породистые быки отца Кайлло. Ему было приятно показать, что он ловкий и не трус. Отец не преминул его похвалить. Когда настало ему время выехать в поле, все семейство отца Кайлло, от мала до велика, пришло его поцеловать, а самая младшая дочь привязала своими лентами ветку цветов на его шляпу, желая отпраздновать первый день его службы у них. Перед прощанием отец наказал ему, в присутствии его нового хозяина, стараться ему угождать во всем и беречь его скотину, как свою собственную.

Ландри обещал постараться и уехал в поле, он добросовестно трудился весь день и вернулся голодный, так как в первый раз он так работал. Небольшое утомление — лучшее средство от всякого горя.

Но труднее обошлось с бедным Сильвинэ в Бессонниере, так назывались дом и поместье отца Барбо, построенные в городе ла-Косс; это прозвище далось со дня рождения обоих детей, потому что вскоре одна служанка в доме родила двойню близняшек, но они не жили. Мужики большие охотники до всяких вздорных и смешных прозвищ, поэтому дом и землю назвали Бессонниер, и всюду, куда дети ни показывались, им кричали: вот близнецы из Бессонниеры[2].

Итак, в Бессонниере было очень тоскливо в этот день. Когда Сильвинэ проснулся и не увидел рядом брата, он угадал правду, но не хотел верить, что Ландри мог уехать, не простившись, и сердился на него, не смотря на свое горе.

— Что я ему сделал? — говорил он матери, — чем его рассердил? Я во всем его слушался; я удерживался от слез при вас, милая матушка, хотя голова шла кругом. Он обещал не уходить, но подбодрив меня и не позавтракав со мной в Шеневьер, где мы привыкли беседовать и играть. Я хотел сам уложить его вещи и отдать ему мой ножик. Значит, вы все ему приготовили еще с вечера и ничего мне сказали; матушка, вы знали, что он уйдет, не простясь?

— Я послушалась твоего отца, — отвечала мать Барбо. Она всеми силами старалась его утешить. Но он ничего не хотел слушать, пока не увидел её слез; тогда он стал целовать ее и просить прощения, обещал остаться с ней и просил не грустить. Но только она ушла на скотный двор и в прачечную, Сильвинэ побежал в сторону ла-Приш, не соображая, куда он идет, повинуясь инстинкту, как голубь летит за своей голубкой.

Он бы дошел до ла-Приш, но встретил по дороге возвращающегося отца; тот взял его за руку и повел домой, с словами:

— Мы пойдем сегодня вечером к брату, а теперь он работает, не надо ему мешать. Это не понравится его хозяину. Вспомни, твоя мать дома одна, ты должен ее успокоить.

V

Вернувшись домой, Сильвинэ прицепился к юбке своей матери и не отходил от неё ни на шаг, говоря с ней о Ландри и думая о нем все время. Он посетил все местечки и закоулки, где они бродили вместе. Вечером отец повел его в ла-Приш. Сильвинэ не мог ничего в рот взять, так он торопился поцеловать своего близнеца. Он ждал, что Ландри пойдет к нему на встречу и жадно вглядывался в даль, думая, что вот-вот он его увидит. Но Ландри не двинулся, не смотря на все свое желание. Он опасался насмешек молодежи над их дружбой, которую считали даже болезненной. Когда Сильвинэ пришел, он застал Ландри за столом; он ел и пил так весело, будто всю жизнь провел с семьей Кайлло. Однако, сердце Ландри сильно забилось при виде брата; он бы уронил и стол, и скамью, чтобы броситься к нему, если бы во время не удержался. Но хозяева наблюдали за ним с любопытством, забавляясь над их привязанностью друг к другу, которую школьный учитель называл «феноменом природы», и Ландри притворился равнодушным.

Сильвинэ бросился в его объятия, прижимаясь к его груди, как птичка жмется в гнездышке, чтобы согреться, но Ландри был недоволен этим порывом из-за других, его радовала любовь брата, но сам он хотел быть благоразумнее; он старался знаками дать понять брату, чтобы он сдерживался, это крайне обидело и рассердило Сильвинэ. Наконец, отец Барбо занялся беседой с отцом Кайлло, и близнецы вышли вместе. Ландри торопился поговорить понежнее с братом наедине. Но другие парни за ними следили издалека, а маленькая Соланж, младшая дочь отца Кайлло, хитрая и пронырливая, пошла за ними тихонько до орешника, все думая увидеть что-нибудь необычайное, не понимая, что может быть удивительного в дружбе близнецов? Хотя Сильвинэ удивлялся холодному приему брата, он ничего не сказал ему на радостях свиданья, Ландри мог располагать следующим днем, как хотел, отец Кайлло его освободил от всех обязанностей; он ушел рано утром, надеясь застать брата в постели. Но Сильвинэ, любивший долго спать, проснулся как раз, когда Ландри переходил через изгородь фруктового сада, и выскочил к нему, словно чувствуя его приближение. Весь день был сплошным удовольствием для Ландри, ему приятно было увидеть и семью, и дом, теперь, когда знал, что не вернется сюда ежедневно. Сильвинэ забыл на полдня свое горе; за завтраком он повторял себе, что будет обедать с братом; но только обед кончился, он вспомнил, что остался один ужин, и начал волноваться и тосковать. Он ухаживал и ласкал своего близнеца от всей души, уступая ему любимые его куски, отдавая горбушки и кочерыжки салата; он заботился об его одежде и обуви, словно снаряжая его в длинный путь, и жалел его, не подозревая, что сам нуждался в большем участии, так как горевал сильнее Ландри.

VI

Так прошла целая неделя; Сильвинэ навещал Ландри каждый день; кроме того, Ландри останавливался с ним поговорить, когда подходил к Бессонниере. Ландри все более свыкался с своим новым положением, а Сильвинэ никак не мог покориться, считал дни и часы и шатался всюду, как неприкаянный. Только Ландри имел влияние на брата. Мать постоянно просила его успокоить, а то, изо дня в день, тоска бедного мальчика росла. Он перестал играть, работал неохотно; изредка он гулял с своей сестренкой, но следил только, чтобы она не упала, не возился с ней.

Как только переставали обращать на него внимание, он убегал и прятался так искусно, что невозможно было его найти. Он исходил рвы, тропинки, овраги, где они прежде часто играли, он садился на пни, на которых они прежде сидели и окунал ноги в ручеек, где, бывало, они плескались, как утки; он сбирал ветки, отрезанные садовым ножом Ландри, и камешки, служившие ему огнивом. Он их прятал в дупло деревьев или под шелуху дров, потом вынимал их и любовался, как драгоценностями. Он постоянно вспоминал все мельчайшие подробности прошлого счастия. Для другого все это казалось бы пустяками, а он только и жил воспоминаниями. Он боялся заглянуть в будущее, не имея духа представить себе ряд таких же грустных дней. Эти постоянные думы его только изнуряли.

Иногда ему чудилось, что Ландри с ним говорит, и он беседовал один, воображая, что ему отвечает. Часто Сильвинэ видел его во сне и проливал горькие слезы, просыпаясь, он не старался их удерживать, надеясь, что усталость постепенно успокоит и умертвит его грусть.

Однажды, он добрел до рубки де-Шалепо, и спустился к потоку, вытекающему из леса в дождливое время; теперь же он совсем высох. Сильвинэ нашел на нем небольшие мельницы, которые наши дети сами мастерят так ловко, что их крылья вертятся от течения; они иногда держатся очень долго, пока их не разрушат другие дети или не размоет вода. Сильвинэ увидел мельницу, уцелевшую два месяца, так как место было глухое и никто сюда не заходил. Он тотчас узнал работу Ландри; тогда брат обещал часто сюда приходить, но потом они забыли это решение и настроили много мельниц в других местах.

Сильвинэ обрадовался своей находке и перенес ее пониже, он любовался, глядя, как двигаются крылья и думал о том, что Ландри первый привел их в движение. Наконец, ему пришлось уйти, но он заранее предвкушал наслаждение вернуться сюда в следующее воскресенье с Ландри и показать ему, что мельница была хорошо построена и до сих пор не развалилась. Но он так долго не вытерпел и пришел на другой день опять, но, увы! край канавки был истоптан быками, приходившими сюда на водопой, они паслись все утро на рубке. Сильвинэ увидел, приблизившись, что стадо наступило на его мельницу и искрошило ее всю, так что и следа от неё почти не осталось. Его это огорчило и испугало: ему почему-то представилось, что с близнецом его случилось несчастье, и он побежал в ла-Приш узнать, здоров-ли он? Но Сильвинэ заметил, что Ландри не любил, когда он приходил днем, боясь, что это не понравится хозяину: потому он издали посмотрел на него, не показываясь сам. Ему было бы стыдно сознаться, почему он пришел, и он отправился домой, не сказав брату ни слова и долго скрывал свой поступок от всех.

Мать его очень беспокоилась, замечая, как он бледнеет, плохо спит и ничего не ест. Пробовала она брать его с собой на рынок, посылать с отцом или дядей на ярмарку скота, ничто его не занимало и не развлекало. Отец Барбо, потихоньку от неё, стал просить отца Кайлло взять обоих близнецов в услужение. Но тот ему отвечал разумно:

— Если бы я и взял их, то лишь на короткое время; ведь мы не можем держать двух работников, когда с нас довольно одного. Пришлось бы вам отдать его к кому-нибудь другому, к концу года. А ваш Сильвинэ меньше бы думал, если его поместить к чужим и заставить трудиться; он последовал бы примеру брата и храбро взялся бы за дело. Сами вы с этим согласитесь, рано или поздно. Может быть, вам не удастся его поместить там, где вы хотите; приучайте ваших детей не быть приклеенными друг к другу и видеться через неделю или месяц. Будьте же благоразумны, старый приятель, не потакайте капризам ребенка, избалованного от малых лет вашей женой и детьми. Самый трудный шаг сделан: поверьте, он скоро привыкнет, настойте только на своем.

Отец Барбо не мог не согласиться, так как чем чаще Сильвинэ видел брата, тем более тосковал без него. И он решил отдать его в услужение к следующему Иванову дню; тогда он надеялся, что Сильвинэ привыкнет жить без Ландри, раз будет его реже видеть, и поборет свое чувство, которое так вредно влияло на его здоровье. Это решение тщательно скрывалось от матери Барбо; она с первых намеков разразилась слезами, уверяя, что Сильвинэ не выживет. Это очень смутило отца Барбо.

Ландри, слушаясь совета родителей и хозяина, старался уговорить своего бедного близнеца; Сильвинэ с ним вполне соглашался, обещал исправиться, но не мог побороть себя. К его горю примешивалась еще затаенная ревность к Ландри. Он, конечно, был очень рад, что новые хозяева любили Ландри, и обращались с ним так же ласково, как с своими детьми. Но все-таки его огорчало и обижало, что Ландри слишком скоро с ними сблизился, по его мнению. Его сердило, когда Ландри спешил на тихий зов хозяина, бросая отца, мать и брата, он исполнял прежде всего свои обязанности, а дружба казалась ему второстепенной; сам Сильвинэ никогда так быстро не повиновался бы и предпочел бы побыть дольше с своим любимцем.

У бедного ребенка появилась новая забота, прежде ему незнакомая; ему казалось, что брат не отвечает на его любовь, что так было всегда, но он не замечал этого раньше, или что его близнец к нему охладел с некоторых нор, так как другие ему более подходили и он привязался к ним.

VII

Ландри не отгадал ревности брата, потому что это чувство было ему незнакомо от природы. Когда Сильвинэ его навещал в ла-Приш, Ландри старался его развлечь, показывая ему рослых быков, красивых коров, овец, словом, всю ферму отца Кайлло. Ландри был сам большой любитель полевой работы, скотины и всего деревенского добра. Он не мог насмотреться на выхоленную, толстую здоровую кобылку, которую водил на пастбище. Он не выносил небрежной работы и пренебрежения к малейшей вещи, дающей прибыль или плод. А Сильвинэ равнодушно глядел на все и не мог понять отчего брат принимает так близко к сердцу все чужое и не интересное.

— Как ты любишь этих громадных быков! Ты позабыл совсем наших бычков, а они такие живые, кроткие и миленькие; помнишь, они тебя больше слушались, чем отца? Ты у меня даже не спросил, что с нашей коровой, а какое у неё вкусное молоко! Она на меня так грустно глядит, бедняжка, когда я ее кормлю, словно понимает, что я один и нет моего близнеца.

— Она — славная корова, — говорил Ландри, — но погляди-ка на здешних! Посмотри, как их доят: ты никогда не видал еще столько молока сразу.

— Очень вероятно, — возражал Сильвинэ, — но все-таки трава у нас лучше, чем здесь, и я уверен, что молоко и сливки нашей Чернушки гораздо вкуснее.

— Вряд-ли, — отвечал Ландри;— мне так кажется, что отец охотно бы поменялся с сеном отца Кайлло, особенно, своими тростниками у воды.

— Не думаю, — говорил Сильвинэ, пожимая плечами, — в тростниках есть чудные деревья, каких здесь ты не найдешь, а сено, хотя его не так много, гораздо тоньше и душистее; когда его свозят, остается аромат по всей дороге.

Так спорили они из-за пустяков; Ландри отлично знал, что свое — всегда дороже, а Сильвинэ презирал все из ла-Приша, но в смысле этих вздорных слов вырисовывались оба характера: один, способный ужиться и работать везде, другой — не понимающий, как мог быть счастлив и доволен брат не у себя..

Когда Ландри водил его по саду своих новых хозяев и останавливался, среди разговора, чтобы срезать сухую ветку у прививок, или вырвать дурную траву из овощей, Сильвинэ сердился, что он не следил за каждым его словом и движением, а все наблюдал за порядком у чужих. Он стыдился высказать свою обиду, но, прощаясь, он часто повторял.

— Ну, я с тобой заболтался сегодня, пожалуй, я тебе надоел и ты хочешь от меня скорее избавиться.

Ландри не понимал этих упреков, они его огорчали, он сам упрекал брата, убеждая его объясниться.

Если бедный ребенок ревновал Ландри к предметам, то тем более к людям, к которым Ландри привязался. Он не переносил, что Ландри дружит и веселится с парнями из ла-Приша; а когда Ландри играл с маленькой Соланж, он его укорял в холодности к сестренке Нанетт, которая была в сто раз милее, ласковее и чище этой противной девчонки.

Ревность делала его несправедливым: дома он находил, что Ландри занят только с сестрой, а к нему равнодушен и скучает с ним. Он стал слишком требователен и несносен; его грустное настроение отразилось и на Ландри. Его утомляли постоянные укоры брата за его покорность судьбе, и он старался реже с ним видеться. Сильвинэ предпочел бы видеть его грустным. Ландри отлично это понял и хотел дать ему понять, что дружба бывает в тягость, когда она слишком велика. Сильвинэ не обращал на его намеки никакого внимания и находил, что брат с ним слишком суров. Иногда он на него дулся и целыми неделями не показывался в ла-Приш, сгорая от желания туда побежать, но удерживаясь из ложного стыда.

Сильвинэ перестал слушать умные и честные речи Ландри, хотевшего его вразумить, и постоянно ссорился с ним и дулся. Бедному мальчику иногда казалось, что любовь его к предмету его страсти переходит в ненависть. Он ушел из дому, в воскресенье, чтобы не провести этот день с Ландри, всегда приходившего с утра.

Эта ребячья выходка сильно огорчила Ландри. Он любил шумные забавы, потому что развивался с каждым днем и делался сильнее. Его считали самым проворным и зорким во всех играх. Так что он жертвовал своим удовольствием для брата, оставляя, по воскресеньям, веселых парней из ла-Приша, и проводя с ним весь день. Сильвинэ никогда не соглашался поиграть на площади в ла-Косс или даже пойти погулять. Он был моложе брата по физическому и умственному развитию; его занимал один помысел: любить всецело и быть любимым, а до остального ему и дела не было. Он постоянно хотел повести брата в «их места», как он называл все углы, где они прятались и прежде играли. Эти игры были теперь не по возрасту; они делали тачки из ивы, или мельницы, или сети для ловли птичек, или дома из камешков, или устраивали крошечные поля и делали вид, что их обрабатывают, подражая в миниатюре пахарям, сеятелям, плугарям и жнецам; в час времени они изображали обработку, урожай, словом — все, что принимает и дает земля за целый год. Эти забавы не нравились больше Ландри; он занимался и работал серьезно; ему приятнее было погонять подводу в шесть быков, чем запрягать маленькую плетеную тележку к хвосту собаки. Он предпочитал состязаться с сильными парнями или играть в кегли он умел ловко поднимать тяжелый шар и кидать его на расстоянии 30 шагов. Если Сильвинэ и соглашался его сопровождать, сам он не играл, а забивался в угол, скучая и мучаясь тем, что Ландри играет с большим жаром и увлечением.

Ландри выучился танцевать в ла-Прише; прежде он не решался, потому что Сильвинэ не любил танцы. Он скоро плясал так ловко, будто с самого детства только этим и занимался. Его стали считать одним из лучших танцоров веселых танцев в ла-Прише; он еще не находил удовольствия, целуя девушек после каждого танца, как это у нас принято, но все-таки гордился, считая себя взрослым. Ему бы даже хотелось, чтобы они стыдились его. Но девушки еще не стеснялись и многие обнимали его, смеясь, к его большой досаде. Когда Сильвинэ увидел брата танцующим, он очень рассердился; он даже расплакался от злости, что Ландри целовался с одной из дочерей отца Кайлло, он находил это непристойным.

Итак, каждый раз Ландри жертвовал своим удовольствием для брата и скучал в воскресенье, а все-таки всегда приходил, думая, что Сильвинэ оценит его жертву и охотно скучал, ради него.

Когда же он увидел, что его брат ушел, не желая с ним мириться, он глубоко огорчился и горько заплакал в первый раз с того дня, как он расстался с своими; он спрятался, чтобы не показать свою обиду родителям и не расстроить их еще больше.

Ландри скорее имел право завидовать: Сильвинэ был любимцем матери, и даже отец с ним обращался снисходительнее и осторожнее, хотя в душе предпочитал Ландри. Сильвинэ все боялись огорчать из-за его слабости и хворости. Его участь была лучше, ведь он оставался дома, а его близнец взял на себя и тяжелый труд, и разлуку!

Добрый Ландри впервые все это рассудил и нашел, что брат к нему несправедлив. До сих нор он его не обвинял по свой доброте и постоянно себя порицал за то, что не умел быть таким ласковым и внимательным со всеми, как брат. Но теперь он никакой вины за собой не чувствовал. Он даже отказался от ловли раков, чтобы прийти домой, между тем как парни из ла-Приша, готовившиеся к этому удовольствию целую неделю, соблазняли его ехать, обещая много веселья. Ему это много стоило. Все это представлялось Ландри и он долго плакал, как вдруг он услышал, что кто-то плачет вблизи и сам с собою рассуждает, по привычке деревенских женщин — говорить с собой в горестях. Ландри тотчас узнал мать и побежал к ней.

— Ах, Господи, — причитывала она, рыдая, — этот ребенок меня уморит в конце концов!

— Это я вас огорчаю, матушка? — воскликнул Ландри, кидаясь ей на шею. — Накажите меня хорошенько и не плачьте. Я не знаю, чем вас рассердил, но заранее прошу прощения!

С этой минуты мать узнала, что сердце Ландри не было черствое, как она раньше думала. Она его обняла и сказала сама не понимая, что говорит, что не он виноват, а Сильвинэ; она была к нему иногда несправедлива, но теперь раскаивается; а что Сильвинэ сходил просто с ума и она боится за него, он ушел, не евши, до рассвета. Солнце уже заходило, а его все нет. В полдень он был у реки, и мать Барбо опасалась, что он утонился.

VIII

Предположение матери о самоубийстве Сильвинэ застряло в голове Ландри, как муха в паутине. Он поспешил пойти разыскивать брата. По дороге, он грустно твердил себе: — Кажется, матушка права, я очень равнодушен. Но, вероятно, Сильвинэ очень страдает, что решился огорчить так матушку и меня.

Он бегал во все стороны, звал брата, осведомлялся о нем, все напрасно. Наконец, он приблизился к правой стороне тростников и пошел туда, зная, что там было любимое местечко Сильвинэ. Это был ров, который образовала речка, вырвав с корнем две или три ольхи; они так и лежали в воде, корнями вверх. Отец Барбо не хотел их убрать.

Он оставлял их потому, что они удерживали землю, лежащую большими комьями между их корнями, вода же постоянно опустошала тростники и уносила ежегодно часть лугов, так что деревья лежали весьма кстати. Ландри приблизился ко рву (так они называли эту часть тростников), он прыгнул с самой вышины, чтобы поскорее очутиться в самой глубине, так как на правом берегу было столько веток и травы, и человека не было видно, если не войти туда; Ландри так торопился, что не пошел кругом до угла, где они сами сделали лестницу из дерна, положив его на камни и на большие корни, торчащие из земли в виде отростков.

Он очень волновался; его преследовала мысль матери, что Сильвинэ хотел с собой покончить. Он исходил всюду, через ветки, истоптал траву, звал Сильвинэ и свистел его собаку, она тоже исчезла и не было сомнения, что она последовала за своим хозяином. Как ни искал и ни звал Ландри, он никого во рву не нашел. Он всегда все делал обстоятельно и хорошо; потому он тщательно осмотрел берег, стараясь найти след ноги или обвал земли.

Поиски были печальные и трудные; Ландри больше месяца здесь не было, и хотя это место было ему хорошо знакомо, все же не настолько, чтобы заметить малейшую перемену. Весь правый берег и дно рва были покрыты дерном, тростник и хвощ так густо выросли в песке, что невозможно было увидеть след ноги. Однако, после тщательных поисков, Ландри нашел след собаки на помятой траве, словно Фино или другая собака его роста на ней лежала, свернувшись в клубок.

Это до того его озадачило, что он вторично осмотрел крутой берег. След показался ему совсем свежим, точно оставленным ногой человека, который прыгнул или скатился. Впрочем, яму могли вырыть большие водяные крысы, опустошающие и грызущие все, но все-таки это предположение так огорчило Ландри, что он упал с молитвой на колени.

Недолго он оставался в нерешимости, ему скорее хотелось пойти и поделиться своей тревогой с кем-нибудь. Он смотрел на реку полными слез глазами, как бы спрашивая у неё, что она сделала с его братом? А речка текла спокойно, бурлила около веток, висящих вдоль воды, и уходила дальше, словно насмехаясь тайно над Ландри.

Мысль о несчастий удручающе подействовала на бедного Ландри и он совсем потерял способность соображать.

— Не вернет мне брата эта злая безмолвная речка, думал он, напрасно я плачу; он попал в самую яму, где накопилось столько веток, и теперь не может оттуда выбраться. Господи, когда я подумаю, что мой бедный близнец, может быть, лежит в двух шагах от меня на дне, а я не могу его найти в этих ветках и кустах, даже если бы спустился туда.

И он стал горько оплакивать брата. Это было его первое тяжелое горе. Наконец, его осенила мысль, посоветоваться с теткой Фадэ, старой вдовой, она жила на самом конце Жонсьеры, на дороге, спускающейся к броду. Эта женщина имела небольшой садик и дом, но никогда не нуждалась: она отлично лечила от разных болезней и невзгод, и к ней со всех сторон приходили за советами. Она помогала им тайными средствами, вылечивала раны, вывихи и увечья. Иногда она рассказывала небылицы, выдумывала несуществующие болезни, как, например, отцепление желудка или отпадение ткани живота и тому подобное. Я сам не верил таким случаям, то же сомневаюсь в её способности переводить молоко из молодой коровы в старую и тощую. Но все-таки она трудом зарабатывала деньги, потому что исцеляла многих больных своими лекарствами, и знала отличные средства от простуды, приготавливала пластыри для порезов или ожогов и давала пить настойки от лихорадки.

В деревне трудно знахарке не прослыть колдуньей, многие уверяли, что тетка Фадэ не выказывает всех своих познаний, а что она может находить потерянные вещи и даже пропавших людей. Такое заключение выводили из её способности помогать в беде и приписывали ей невозможное.

Дети всегда слушают очень внимательно такие рассказы. Ландри слышал от своих хозяев, людей более суеверных и простых, чем его родные, что тетка Фадэ легко находит тело утопленника при помощи зернышка, которое она бросает в воду, приговаривая. Зерно всплывает по течению и останавливается там, где лежит бедное тело. Многие думают, что и священный хлеб имеет ту же силу, во многих мельницах есть всегда приготовленный хлеб. Но у Ландри его не было с собою, а тетка Фадэ жила так близко. Он долго не размышлял и побежал к ней.

Он торопился поделиться с ней своей тревогой и попросить ее дать ему её тайное средство, которое поможет найти брата, живого или мертвого.

Но тетка Фадэ дорожила своей репутацией, потом она не любила выказывать свой талант даром; она только посмеялась над ним и прогнала его довольно грубо. Она не могла простить его семье, что они пригласили для родов мать Сажетту, а не ее.

Ландри был очень самолюбив и, наверно, в другое время он бы рассердился, но теперь ему было не до того! Он вернулся обратно ко рву, думая броситься в воду, хотя не умел ни плавать, ни нырять. Он шел с опущенной головой и глядя в землю, как вдруг его кто-то хлопнул по плечу. Ландри обернулся и увидел маленькую Фадетту, внучку тетки Фадэ; ее так называли не только по фамилии, но потому что и ее считали колдуньей?[3] Вы, конечно, знаете, что Фадэ (fadet) называют иногда домового, а фадеттами — фей. Всякий бы принял эту девочку за фею или духа, такая она была маленькая, худая, взъерошенная и смелая. Она охотно болтала, над всем смеялась, была подвижна, как бабочка, все ее занимало, эту черненькую, как сверчок, девочку.

Когда я представляю Фадетту в виде сверчка, я этим хочу показать, что она была некрасива; ведь этот бедный полевой сверчок еще уродливее комнатного. Но вы наверно не забыли, как играли с ним в дедуси, заставляя его трещать в коробочке или любовались его смешным рыльцем. Дети из ла-Косс были умные и наблюдательные, они хорошо подбирали сходства и сравнения, и Фадетту они назвали сверчком, не желая ее обидеть, а скорее по дружбе. Хотя они и побаивались её колдовства, но ее любили, она умела забавлять их интересными сказками, придумывала разные игры.

Настоящее её имя было Фаншон, так называла ее её бабушка, не любившая всякие прозвища. Вследствие ссоры тетки Фадэ с обитателями Бессонньеры, и близнецы не говорили с маленькой Фадеттой, даже чуждались её и избегали её и её маленького брата-скакуна. Этот мальчик был еще меньше, вертлявее и худее, чем она; он не отпускал ее ни на шаг, сердился и кидал в нее камнями, если она убегала от него. Иногда она сама раздражалась, но это случалось очень редко, всегда она была готова посмеяться и пошалить. Предубеждение против этих детей было так велико, что многие думали, что знакомство с ними не приведет к добру, отец Барбо сам был того же мнения. А все-таки дети постоянно говорили с маленькой Фадеттой. Она особенно весело приветствовала близнецов из Бессоньеры, говоря им издали всякую чепуху и вздор, как только она видела их.

IX

Бедный Ландри обернулся и увидел маленькую Фадетту, а позади Жанэ, скакуна, который шел за ней следом, прихрамывая (бедный мальчик хромал от рождения). Сначала Ландри не обратил ни них внимания и продолжал свой путь, ему было не до шуток, но Фадетта ему сказала, ударяя его по другому плечу:

— Волк! волк бежит! Противный двойняшка, половина мальчика, куда девал ты вторую половину?

Ландри рассердился на её брань и придирки, он обернулся и хотел ударить маленькую Фадетту кулаком, но она ловко улизнула, к своему счастью! Ведь близнецу было около пятнадцати лет и рука у него была тяжелая, а Фадетта, хотя и была только годом моложе, но на вид ей нельзя было дать больше двенадцати, до того она была тоненькая и хилая, того и гляди разломается, если ее тронуть. Но она ловко и проворно отклоняла удары, и ее часто спасали её ловкость и хитрость. Так и теперь: она так метко скакнула в сторону, что Ландри едва не стукнулся протянутой рукой и носом о дерево, за которое она спряталась.

— Злая стрекоза, — сказал бедный близнец в сердце, — ты видишь, как я огорчен, зачем же ты дразнишь меня? — У тебя вовсе нет сердца! Уже давно ты хочешь меня рассердить, называя меня не цельным мальчиком, а половиной. Сегодня мне очень хочется разбить вас на четыре части, тебя и твоего противного скакуна! Посмотрел бы я, составите-ли вы вдвоем хоть четвертушку чего-нибудь порядочного!

— Ох, прекрасный близнец из Бессоньеры, властелин ла-Жонсьеры, — отвечала Фадетта, посмеиваясь, — как вы глупы, что со мной ссоритесь! я ведь могу сказать вам, где ваш близнец.

— Это другой вопрос, — сказал Ландри, успокаиваясь, — скажи мне, Фадетта, где он, ты меня успокоишь и обрадуешь.

— Ни Фадетта, ни сверчок, не хотят вовсе вас радовать, — отвечала девочка. — Вы мне наговорили много дерзостей и меня бы побили, не будь вы таким неповоротливым и разиней. Ищите его сами, вашего близнеца, вы так умны, что не нуждаетесь ни в чьей помощи.

— Охота мне тебя слушать, злая девчонка, — сказал Ландри, отворачиваясь от неё и пошел дальше. — Ты сама не знаешь, где мой брат, ты не умнее твоей старой колдуньи-бабушки.

Но маленькая Фадетта не отставала от него и уверяла его, что только она может найти близнеца; её скакун догнал ее и прицепился к её грязной юбке.

Ландри увидел, что нет возможности избавиться от неё, ему казалось, что она, при помощи колдовства, вместе с водяным, мешала ему найти Сильвинэ. Поэтому он решил пойти домой.

Маленькая Фадетта довела его до перекрестка и уселась на изгородь, как сорока. Оттуда она закричала ему вслед:

— Прощай, прекрасный, но бессердечный близнец! твой брат остался далеко от тебя! Напрасно будешь ты его поджидать сегодня к ужину! Ты его не увидишь ни сегодня, ни завтра; ведь он не сдвинется с своего места, а вот и гроза приближается. Несколько деревьев упадут снова в реку, а течение унесет Сильвинэ далеко, далеко, ты его никогда не найдешь!

Невольно холодный пот выступил у Ландри, когда он услышал эти слова. Все были так уверены, что семья Фадэ находилась в сношениях с нечистой силой, что верили их словам.

— Послушай, Фадетта, — сказал, останавливаясь, Ландри, — оставишь-ли ты меня в покое? Скажи правду, где брат?

— А что ты мне дашь, если я тебе его найду, до дождя, — спросила Фадетта, выпрямляясь на изгороди и махая руками, точно она собиралась улететь.

Ландри не знал, что ей обещать, он начинал бояться, что она хитрит, желая получить с него денег. А ветер шумел и гнул деревья, раздавались удары грома, приближалась гроза. Он не боялся грозы, но сегодня она наступила так неожиданно и скоро. Невольно его пробирала дрожь. Было очень вероятно, что Ландри не заметил за деревьями, как она надвигалась, он более двух часов не выходил из дна долины, где не виднелось небо. Он обратил на нее внимания, когда Фадетта ему показала свинцовые тучи, вдруг её юбка поднялась и вздулась от ветра, черные, длинные волосы выбились из чепца, вечно слетавшего с её головы, и рассеялись на её уши, как конская грива, у скакуна картуз слетел, и сам Ландри с трудом удержал шляпу.

Небо почернело в две минуты и Фадетта, казалось, выросла вдвое на своей изгороди. Ландри, надо сознаться, испугался.

— Фаншон, я сдаюсь, — сказал он;— верни мне брата, если ты знаешь, где он. Будь доброй девочкой. Не понимаю, что за охота тебе радоваться моему горю. Покажи свое доброе сердце, я поверю, что ты лучше, чем кажешься на словах.

— А почему я буду добра в тебе, — возразила она, — ты меня считаешь злой, а я тебе никогда не сделала ничего дурного. Зачем буду я добра к близнецам, которые гордятся, как петухи, и чуждаются меня?

— Полно, Фадетта, — продолжал Ландри, — ты хочешь от меня выманить что-нибудь. Говори скорее, что, я исполню все, что могу. — Хочешь мой ножик?

— Покажи-ка, — сказала Фадетта, спрыгивая к нему, как лягушка. Она чуть было не поддалась соблазну, увидев ножик, за который крестный Ландри заплатил на последней ярмарке десять су. Но потом она нашла, что это слишком мало, и попросила подарить ей белую курочку, похожую на голубя, и всю мохнатую.

— Не могу тебе это обещать, курочка не моя, а мамина, но попрошу ее для тебя и почти уверен, что мама не откажет. Ей так хочется видеть Сильвинэ.

— Вот прекрасно! — воскликнула маленькая Фадетта, — а даст-ли мне твоя мать черноносого козленка?

— Ах, Господи, какая ты несговорчивая, Фаншон. Слушай, если моему брату грозит опасность и ты меня сведешь к нему, нет в нашем доме курицы или цыпленка, козы или козленка, которым бы тебе ни подарили мои родители, я вполне убежден в этом.

— Ладно, по рукам, — сказала Фадетта, протягивая близнецу свою худенькую ручонку; он положил в нее свою, с невольной дрожью, потому, что её глаза в эту минуту блестели, как у настоящего чертенка. — Я еще не скажу тебе, что я от тебя потребую, я сама еще знаю, но помни твое обещание, если ты не исполнишь его, я всем расскажу, что ты не держишь слова. А теперь — прощай, не забудь, когда бы я ни потребовала от тебя, ты должен беспрекословно повиноваться немедленно.

— Слава Богу, Фадетта, значит, решено и подписано, — сказал Ландри, пожимая её руку.

— Пойдем, — продолжала она гордо и самодовольно, — возвращайся поскорее к реке, спускайся, пока не услышишь блеяние; посмотри, где ты увидишь коричневатого ягненка, там и твой брат. Если его там нет, освобождаю тебя от твоего слова.

С этими словами стрекозка схватила на руки скакуна, вырывавшегося из её рук и извивавшегося, как угорь, прыгнула в кусты и исчезла, как виденье. Ландри и в голову не пришло, что она могла над ним посмеяться. Не переводя дыханья, он добежал до низа речки, дошел до рва и хотел пройти мимо, не спускаясь, как вдруг услышал блеяние ягненка.

— Боже праведный! а ведь девочка не ошиблась;— подумал он, — слышу ягненка, значит и брат здесь. Что-то с ним? Он прыгнул в ров и вышел в кустарники, там брата не было. Но, слыша блеяние ягненка, Ландри поднял голову и увидел, в десяти шагах, по ту сторону реки, Сильвинэ, державшего в блузе ягненка коричневатого цвета.

Видя, что он цел и невредим, Ландри радостно поблагодарил Бога от всего сердца; он и забыл попросить у Него прощения за то, что прибегал к колдовству. Ему захотелось окликнуть брата, но Сильвинэ его не видел и не слышал его приближения из-за шума журчащей воды. Он сидел неподвижно под большими деревьями, которые гнулись от бешеного ветра; Ландри поразился верному предсказанию маленькой Фадетты.

Всем известно, что опасно сидеть на берегу реки во время сильного ветра. Каждый берег подкопан снизу, и постоянно гроза вырывает с корнем несколько ольх, если они не очень старые и не толстые, деревья падают совсем неожиданно. Сильвинэ же, казалось, не подозревал опасности, хотя вообще был осторожен. Он сидел так спокойно, будто находился не на берегу, а в крытом гумне. Он утомился бродить весь день; если он и не утонул буквально в реке, можно сказать, что он потонул в своем гневе и горе. Теперь он сидел бледный, как лилия, неподвижный, как столб, с полуоткрытым ртом, как рыбка, зевающая на солнце, с спутанными от ветра волосами и устремился на течение реки, не глядя на ягненка. Он его нашел заблудившегося в полях и взял его из жалости. Он хотел отнести его в блузе домой, но по дороге забыл спросить, чей был пропавший ягненок? Сильвинэ держал его на руках, не слыша его жалобного крика; бедный ягненок озирался своими большими светлыми глазами, как бы удивляясь, что нет здесь ему подобных, он не узнавал ни поля, ни стойла, не было его матери в этом тенистом, заросшем травой, месте, где протекала быстрая река, наводящая на него страх.

X

Ландри хотел броситься на шею брата; но их разделяла река, которая местами была глубока и широка, хотя и текла в протяжении четырех или пяти метров. Ландри оставалось придумать способ пробудить Сильвинэ от задумчивости и уговорить его вернуться домой, но надо было сделать все осторожно, иначе разобиженный мальчик мог убежать в другую сторону, пока Ландри не нашел бы брод или мостик, чтобы к нему переправиться.

Ландри поставил на свое место отца и задал себе вопрос, как бы поступил в подобном случае осторожный и сообразительный отец Барбо? Он умно сообразил, что отец принялся бы за дело потихоньку, не придавая выходке Сильвинэ большего значения, чтобы его не побудить повторить подобную проделку в минуту гнева и чтобы его не огорчить своим беспокойством.

Он начал свистеть, будто призывая дроздов; их всегда заставляют отвечать на зов и ловят таким образом, когда они перебираются с ветки на ветку в сумерки. Сильвинэ насторожился и увидел брата; он сильно сконфузился и хотел незаметно ускользнуть, но Ландри представился, что только что узнал его, и сказал не очень громко, потому что река не мешала ему говорить и он не хотел пугать брата криком.

— Ты здесь, мой Сильвинэ? Я тебя прождал все утро, а теперь прошел прогуляться до ужина, надеясь тебя дома застать, когда вернусь. Пойдем вместе, до конца реки нам придется идти по разным берегам, а у брода де-Рулетт мы сойдемся. (Этот брод находился как раз против дома тетки Фадэ).

— Хорошо, — ответил Сильвинэ, — и они отправились. Сильвинэ пришлось взять на руки ягненка, так как он к нему не привык и не шел за ним. Так шли они, не решаясь взглянуть друг на друга и скрывая один свою обиду, а другой радость встречи. Иногда Ландри перекидывался несколькими словами с братом, желая показать ему, что не замечает их размолвку. Он его спросил, где он нашел ягненка, но Сильвинэ не мог ответить на этот вопрос, ему было стыдно сознаться, где он был и сам он не знал названия мест, через которые проходил. Ландри заметил его смущение и сказал ему:

— Впрочем, после ты мне все расскажешь, а теперь поторопимся домой; ветер поднялся очень сильный и не надо оставаться под деревьями; к счастью, пошел дождик, значит, буря утихнет.

А мысленно он говорил себе: «а ведь сверчок верно сказал, — что я найду брата до дождя. Она все знает!»

Ему и в голову не приходило, что маленькая Фадетта могла видеть Сильвинэ во время его разговора с её бабушкой, ведь они говорили с добрых четверть часа, а она не входила в комнату и встретился он с ней, когда вышел из их дома. Наконец он это сообразил, но он не мог понять, как знала она его горе, раз она не присутствовала при объяснении с старухой? Он и забыл, что у многих спрашивал, не видал-ли кто Сильвинэ, могли свободно проговориться при Фадетте, или она просто все подслушала, притаившись, как она это часто делала из любопытства.

А Сильвинэ думал о том, как он оправдает свое дурное поведение перед матерью и братом. Он не знал, что придумать, потому что никогда еще не лгал и ничего не скрывал от своего близнеца.

Его смущение увеличилось, когда он перешел через брод и очутился рядом с братом, на одном берегу, он еще ничего не выдумал. Ландри поцеловал его крепче обыкновенного, но не расспрашивал его. Они пришли домой, беседуя о вещах совсем посторонних. Когда они проходили мимо дома тетки Фадэ, Ландри оглянулся, надеясь увидеть Фадетту и поблагодарить ее. Но дверь была заперта и только раздавался рев скакуна; он орал, потому что бабушка его высекла, это наказание повторялось каждый вечер, заслуживал-ли он его или нет, все равно.

Плач ребенка огорчил Сильвинэ и он обратился к брату:

— В этом противном доме постоянно слышатся крики и удары. Что может быть отвратительнее скакуна и стрекозы? они и медного гроша не стоят. А все-таки их жалко, ведь у них нет ни отца, ни матери, а старая колдунья бабушка им ничего не спускает.

— Да, они нам не чета, — ответил Ландри. — Нас никто пальцем не тронул, все детские шалости сходили с рук, нас бранили так тихо, что даже соседи не знали. Обыкновенно такие счастливые не сознают своей удачи. А маленькая Фадетта никогда не жалуется и всегда довольна, а ведь жизнь её не сладка.

Сильвинэ понял намек и почувствовал угрызение совести. Двадцать раз с утра он упрекал себя и хотел вернуться, но стыд его удерживал. Теперь он молча заплакал, Ландри взял его за руку и сказал:

— Поспешим домой, а то дождь усилился, мой Сильвинэ.

Они побежали и Ландри всячески старался развлечь брата, который притворялся веселым.

Но когда настала минута войти домой, Сильвинэ захотелось подальше спрятаться от упреков отца. Но отец Барбо только подшутил над ним, он не принимал выходку сына так близко к сердцу, как его жена. Мать Барбо скрыла тоже свою тревогу, повинуясь разумному совету мужа. Сильвинэ отлично заметил её заплаканные глаза и встревоженный вид, когда она помогала им греться и кормила их ужином. Тотчас, после ужина, ему пришлось лечь в постель, без дальнейших разговоров, потому что отец терпеть не мог нежностей. Сильвинэ покорился, не возражая, усталость взяла верх над всеми остальными чувствами. С утра у него маковой росинки во рту не было, он все бродил с места на место; от этого после ужина он шатался как пьяный; Ландри его раздел, уложил и сидел с ним на постели, пока он не заснул, держа его руку в своих.

Потом Ландри простился с родителями и вернулся к своим хозяевам; мать поцеловала его нежнее, чем всегда, но он этого не заметил. Ландри всегда думал, что Сильвинэ любимец матери и находил это вполне заслуженным; он не завидовал, упрекая себя в том, что сам гораздо холоднее брата! Да и притом он никогда не позволял себе осуждать свою мать и радовался за брата.

На следующее утро, Сильвинэ побежал на постель своей матери, пока она еще не встала, и признался ей чистосердечно во всем. Он рассказал ей, как тяжело ему было с некоторых пор, потому что ему казалось, что брат его разлюбил. Мать его спросила, почему он пришел к такому несправедливому заключению? Но Сильвинэ стыдился объяснить причины своей болезненной ревности. Материнское сердце понимало страдания сына, она была восприимчива, как женщина, да и притом она сама часто прежде страдала при виде твердости, с какой Ландри исполнял свой долг. Но теперь она убедилась, что ревность к добру не приводит, что она вредит даже любви, заповеданной нам Богом. Мать Барбо постаралась успокоить и вразумить Сильвинэ: она ему указала на горе Ландри из-за него, на его доброту, что он все простил и не обиделся. Сильвинэ соглашался и сознался, что брат поступил лучше, чем он. Он дал слово исправиться, его желание было самое искреннее.

Но все-таки, на глубине его души, осталось немного горечи: он казался довольным и утешенным и признавал доводы матери, он даже старался быть прямым и справедливым с братом, но невольно думал:

— Матушка говорит правду, что брат лучше и благочестивее меня, но он не любит меня, как я его, а то он бы не покорился своей участи так скоро и легко.

И он припоминал, как свистел Ландри дроздов, и как равнодушно посмотрел на него, когда увидел его на берегу реки; а он в это время хотел топиться от отчаяния. Желание покончить с собой у него явилось не дома, а к вечеру, при мысли о том, что брат не простит ему его дутья и выходки:

— Если бы он так обидел меня, я никогда бы не утешился. Я очень рад, что он не сердится, но не ожидал такого легкого прощения.

И бедный ребенок тяжело вздыхал, стараясь побороть свою ревность.

Бог всегда помогает нашим добрым намерениям. Сильвинэ стал благоразумнее к концу года, перестал ссориться и дуться, и полюбил брата спокойнее. Это благотворно повлияло на его здоровье, страдавшее прежде от всех его волнений. Отец давал ему более трудную работу; он заметил, что чем больше он отвлекался от своих мыслей, тем лучше он себя чувствовал. Но, все-таки, работа дома легче, чем у чужих. Поэтому Ландри сделался сильнее и выше ростом, чем его близнец.

Разница между ними стала значительнее, физически и умственно они не так походили друг на друга. Ландри в пятнадцать лет выглядел красивым и здоровым молодцом, а Сильвинэ оставался всегда хорошеньким, тонким и бледным мальчиком. Их уже не смешивали; они походили один на другого, как родные братья, а не как близнецы. Ландри казался старше на год, или на два, хотя его и считали младшим, потому что он родился часом позже Сильвинэ.

Это увеличивало предпочтение отца Барбо к Ландри, он прежде всего ценил силу и рост, как почти все деревенские жители.

XI

Первое время после приключения Ландри с маленькой Фадеттой его немного беспокоило данное обещание. Когда она избавила его от тревоги, он готов был поручиться, что родители отдадут ей все лучшее в Бессонньере. Но отец посмотрел сквозь пальцы на выходку Сильвинэ, и Ландри испугался, что он выгонит маленькую Фадетту, когда она придет за наградой, и вышутит её чудные познанья.

Эта мысль смущала Ландри, теперь, когда его страх прошел, он упрекал себя в легкомыслии, с каким он поверил вмешательству волшебной силы в столь обыкновенном происшествии. Он не был уверен, смеялась-ли над его простой маленькая Фадетта, и не знал, какими причинами оправдать перед отцом свой поступок и свое обещание; а с другой стороны, невозможно было ему отказаться от данного слова.

К его изумлению, о Фадетте не было ни слуху, ни духу: напрасно ждал он её появления на следующее утро, целый месяц она не показывалась ни в ла-Прише, ни в Бессонньере. Она не явилась в отцу Кайлло с просьбой вызвать ей Ландри, у отца Барбо тоже не предъявляла своих требований. Что было удивительнее всего, что и к Ландри она не шла на встречу, когда видела его в поле, даже представлялась, что его не замечает; а прежде она всегда гонялась за всеми, шутила с веселыми и дразнила сердитых. Все-таки Ландри часто приходилось видеться с маленькой Фадеттой, потому что дом её бабушки находился одинаково близко от ла-Приш и ла-Косс, а дорога была так узка, что трудно было не столкнуться и не обменяться словечком.

Однажды вечером они встретились на маленькой дорожке, которая спускается от перекрестка близнецов вплоть до брода де-Рулетт и так тесно расположена между двумя берегами, что невозможно разойтись. Ландри ходил за кобылами на луг и возвращался с ними, не торопясь, в ла-Приш, а Фадетта, с своим маленьким братом, загоняла гусей. Ландри вспыхнул от страха, что она потребует выполнения данного обещания и прыгнул скорее на кобылу, желая проехать мимо, и избежать разговора с ней. Он пришпорил лошадь своими деревянными сапогами, но она не прибавила шагу. Когда Ландри очутился рядом с маленькой Фадеттой, он не смел поднять глаз и обернулся, словно желая посмотреть, идут-ли жеребята за табуном. Фадетта уже прошла мимо, когда он взглянул, наконец, она не сказала с ним ни слова, он даже не знал, видела-ли она его и хотела-ли с ним поздороваться. Он только видел злого и несносного скакуна, норовившего попасть камнем в его кобылу. Ландри захотелось стегнуть его кнутом, но он не решился остановиться, чтобы не говорить с сестрой. Он притворился, что ничего не замечает и прошел мимо, не оглядываясь. Приблизительно так случалось всякий раз, когда Ландри встречался с маленькой Фадеттой. Постепенно он отважился на нее взглядывать, он был теперь старше и умнее. Но напрасно он ждал, что она заговорит с ним; встретив его упорный взгляд, девочка от него отвернулась. Это окончательно подбодрило его; он справедливо решил поблагодарить ее за оказанную услугу, была-ли она случайная, все равно. Он хотел с ней поговорить и пошел ей на встречу, когда увидел ее, но она приняла такой надменный и гордый вид и так презрительно поглядела на него, что он смутился и промолчал.

Эта была их последняя встреча в этом году; Фадетта стала с тех пор, неизвестно по какой причине, избегать его так ловко, что они не виделись: или она поворачивала в чье-нибудь владение, или делала большой обход, чтобы избежать его. Ландри приписал это тому, что она сердилась за его неблагодарность, но он ничем не постарался загладить свою вину, до того велико было его отвращение к ней. Фадетта не походила на других детей. Она не была застенчива и любила подшучивать над всеми, метко отвечая и никогда не оставаясь в долгу. Она не была злопамятна; ей даже ставили в упрек, что она недостаточна самолюбива для взрослой девушки пятнадцати лет. Ее мальчишеские замашки раздражали многих, особенно Сильвинэ. Она постоянно ему надоедала, когда заставала его в глубокой задумчивости. Она не отставала от него, попрекала его тем, что он двойняшка, уверяла, что брат его не любит и смеется над ним. Бедный Сильвинэ слепо верил в её колдовство, удивлялся её проницательности и ненавидел ее всей душой. Он ее презирал и избегал встречи с ней, как она избегала Ландри. Сильвинэ предсказывал, что, рано или поздно, она пойдет по стопам своей матери, которая была известна своим дурным поведением; она бросила мужа и детей и ушла маркитанткой с солдатами вскоре после рождения скакуна, больше о ней ничего не слыхали. Муж скоро умер от стыда и горя, а детей взяла старуха Фадэ; она плохо за ними смотрела, вследствие своей старости и бедности, вот отчего они выглядели сорванцами и замарашками. Из-за всего этого Ландри презирал маленькую Фадетту и стыдился своих сношений с ней; он скрывал их тщательно от всех не из гордости, он был гораздо проще, чем Сильвинэ. Ландри ничего не сказал даже своему близнецу, не желая признаться в своем неразумном страхе, а Сильвинэ, в свою очередь, не говорил ни слова об её придирках, скрывая свою ревность к брату. А время шло. В этом возрасте недели кажутся месяцами, а месяцы — годами, так меняются ум и внешность. Скоро Ландри позабыл свои приключения и воспоминания о Фадетте не тревожили его, они ему казались сном.

Прошло десять месяцев с поступления Ландри в ла-Приш. В Иванов день истекал срок условию с отцом Кайлло. Добрый этот человек так полюбил Ландри, что согласился ему прибавить жалованья, лишь бы он остался; да и сам Ландри предпочитал оставаться в соседстве с своими, притом он очень подружился со всеми в ла-Прише. Он незаметно привязался к племяннице отца Кайлло, здоровой и стройной девушке, которую звали Маделон. Она была годом старше его и прежде обращалась с ним, как с ребенком; в начале года она смеялась, когда он смущался целовать ее после танцев, а в конце сама краснела и избегала оставаться с ним наедине в сарае или в конюшне. Свадьба их могла устроиться со временем, Маделон была тоже не бедна и оба семейства одинаково пользовались всеобщим уважением. Отец Кайлло говорил отцу Барбо, что из них выйдет славная парочка; он поощрял их возрастающую симпатию и не мешал их сближению.

Было сговорено, за неделю до Иванова дня, что Ландри останется в ла-Прише, а Сильвинэ — дома. Теперь он образумился и помогал отцу пахать землю, когда тот захворал лихорадкой. Страх, что его ушлют далеко, благотворно повлиял на Сильвинэ, он старался не выказывать чрезмерной любви к Ландри. Мир и счастье вернулись в Бессонньеру, хотя близнецы виделись только раз или два в неделю. Иванов день они провели очень весело: с утра отправились наши близнецы в город посмотреть на толпу городских и деревенских жителей, пришедших на площадь. Ландри танцевал несколько раз с красивой Маделон, Сильвинэ от него не отставал, к его большой радости. Конечно, он танцевал далеко не так хорошо, но Маделон очень любезно брала его за руку, танцуя против него, и помогала ему идти под музыку. Сильвинэ обещал подучиться танцевать, желая разделять удовольствие Ландри, а не быть ему помехой. Он не ревновал Маделон к брату, потому что Ландри был с ней сдержан. Да и сама Маделон очень ласкала и поощряла Сильвинэ; с ним она обращалась вполне свободно. По её поведению, неопытный наблюдатель мог бы заключить, что этого близнеца она предпочитала. Но Ландри не ошибался; что-то ему подсказывало, что Маделон делала это нарочно, чтобы чаще с ним видеться.

Так все шло прекрасно в продолжении трех месяцев до дня Святого Андама. Этот местный церковный праздник совпадает с последними числами сентября.

Всегда близнецы нетерпеливо ждали этот день; постоянно устраивались танцы под тенистыми орешниками прихода и они очень веселились. Но на этот раз он принес им неожиданные горести. Отец Кайлло позволил Ландри ночевать дома, чтобы увидеть праздник с самого утра. Ландри ушел до ужина, мысленно радуясь удовольствию близнеца, который не ждал его сегодня. В это время года дни уменьшаются и ночь наступает очень скоро; Ландри не боялся ничего днем, но не любил бродить по дорогам ночью один, что было вполне понятно, особенно в этой суеверной стране Колдуны и домовые начинают веселиться, благодаря туманам, которые скрывают их хитрости и затеи. Ландри выходил во всякое время, в этот вечер он не трусил более обыкновенного, но ему было жутко. Он шел скорым шагом и громко пел, веря, что в темноте человеческое пенье разгоняет скверных животных и пугает дурных людей. Когда он дошел до брода де-Рулетт (его так называли из-за массы круглых камней), он завернул панталоны, потому что вода могла доходить до щиколотки. Ландри пошел медленно, стараясь идти не по прямому направлению, так как брод был сделан вкось, а с двух сторон его были большие ямы. Ландри отлично знал дорогу и не мог ошибиться. Да ему еще помогал свет, мелькавший между деревьями. Этот свет выходил из дома старухи Фаде; невозможно было сбиться с пути.

Под деревьями было так темно, что Ландри ощупал сначала брод палкой. Он удивился прибыли воды, тем более слышался шум шлюз, давно уже открытых. Но свет его ободрил и он отправился. Не прошел он и двух шагов, как вода поднялась выше колен.

Напрасно пытался он найти верное место, всюду было очень глубоко. Дождей за это время не было, шлюзы шумели; случай был непостижимый!

XII

Вероятно, я ошибся и сбился с проезжей дороги, — подумал Ландри; — а то я вижу свечу старухи Фадэ справа, она должна быть слева.

Он вернулся к «Заячьему кресту» и обошел кругом с закрытыми глазами, чтобы сбиться с пути, потом он хорошо заметил окружающие его деревья и кусты; таким образом, он попал на верную дорогу и подошел к реке. Хотя брод и был ему хорошо знаком, он не сделал даже трех шагов и остановился: огонек из дома Фадетты исчез и стал светить позади его. Он вернулся к берегу, снова свет показался на верном месте. Он пошел по другой стороне брода, вода доходила ему до пояса. Все-таки он подвигался, предполагая, что попал в яму и что сейчас выйдет из неё, если пойдет к свету. Но яма делалась все глубже и глубже, он погрузился в нее до плеч, а вода была очень холодная. На минуту Ландри задумался, не пойти-ли обратно? Свет перешел на другую сторону, он шевелился, бегал, скакал, переходил с одного берега на другой, то двоился, отражаясь в воде, как птица, качающаяся на своих крыльях и издавая небольшой треск, как смоляная нефть.

Ландри испугался, голова у него закружилась; он слышал, что нет ничего опаснее и злее этого огонька; он задавался целью сбивать с дороги тех, которые смотрели на него, и водил их в самую глубь воды, смеясь над ними втихомолку и потешаясь над их страхом.

Ландри закрыл глаза, чтобы его не видеть, наугад выкарабкался из своей ямы и вышел на берег. Там он упал в изнеможении на траву и стал смотреть на пляшущий и смеющийся огонек. Это было неприятное зрелище: то он тянулся, как зимородок, то вовсе исчезал. Иногда он вырастал с голову быка и тотчас же делался крошечным, как глаз кошки; то он подбегал к Ландри, вертелся около него с такой быстротой, что в глазах мерцало, то, видя, что он не шел за ним, возвращался мелькать между кустами, как бы маня его и сердясь, что он не слушается. Ландри не смел шевельнуться, он верил, что огонек не оставил бы его в покое, если бы он пошел обратно. Существует поверье, что он упрямо следует за теми, которые спасаются от него бегством и все становится поперек их пути, пока они не теряют рассудка и не попадают в дурной проход. Ландри трепетал от страха и холода, как вдруг рядом запел нежный и тоненький голосок:

Колдун, колдун, колдунчик, Возьми фонарик и рожок, А я свой плащ накину, У каждой феи свой дружок[4].

С этой песенкой маленькая Фадетта собиралась перейти брод, не обращая никакого внимания на блуждающий огонек; но вдруг она наткнулась в темноте на Ландри и разразилась целым потоком самых отборных, мальчишеских ругательств.

— Это я. Фаншон, не бойся, я не твой враг, — сказал, вставая, Ландри.

Он боялся блуждающего огня. Он слышал её песнь и ему казалось, что она заклинала огонек, скачущий и вертящийся перед ней, как черт перед заутреней, он, словно, радовался её появлению.

— Отлично понимаю твою любезность, прекрасный близнец, — ответила Фадетта после минутного размышления, — ты полумертв от страха и голос у тебя дрожит, как у моей бабушки. Полно, сердечный, не важничай, ведь теперь ночь; я уверена, ты не смеешь перейти реку без меня.

— Я только что вышел из реки и едва не утонул, — сказал Ландри. — Как ты не боишься, Фадетта? Ведь ты можешь сбиться с брода.

— А почему я собьюсь? Впрочем, знаю, отчего ты трусишь, — ответила Фадетта, смеясь, — дай мне руку, трусишка, огонек вовсе не страшный, он пугает только тех, кто его боится. А я к нему привыкла и мы отлично знаем друг друга.

С этими словами она взяла руку Ландри, потащила его сильно за рукав и перевела через брод, напевая бегом:

А я свой плащ накину, У каждой феи свой дружок.

Ландри было более по себе с этой маленькой колдуньей, чем с огоньком. Он все-таки предпочитал нечистую силу в человеческом облике, а не в виде хитрого и скрывающегося огонька. Он беспрекословно ей повиновался и скоро успокоился, так как Фадетта вела его очень хорошо, по сухим камням. Они очень торопились и устраивали сквозной ветер огоньку, потому он бежал им вдогонку, как метеор. Таким ученым названием обозначал его школьный учитель, хорошо его изучивший и уверяющий нас, что нечего его бояться.

XIII

Вероятно, старуха Фадэ научила внучку не бояться огней, а, может быть, она сама решила, что они безвредные, так как их много водилось около брода и она привыкла к ним. Удивительно, что Ландри до сих пор не видел их вблизи. Чувствуя, что Ландри дрожит всем телом, она ему сказала:

— Ах, ты, простота! ведь огонек не жжется, попробуй его схватить, ты его даже не почувствуешь.

— Час от часу не легче, — подумал Ландри, — неизвестно, что это за огонек, который не жжется? Сам Господь создал его так, что он греет и жжет.

Он не поделился своей мыслью с Фадеттой, он все боялся её. Когда же она довела его в целости и невредимости до берега, ему захотелось поскорее избавиться от неё и побежать домой. Но его доброе сердце заставило его преодолеть свое отвращение и поблагодарить ее.

— Ты мне вторично помогаешь в беде, Фаншон Фадэ, — сказал он ей, — уверяю тебя, я никогда этого не забуду. Я просто сходил с ума, когда ты на меня натолкнулась, огонь совсем околдовал меня. Я бы не решился перейти реку один и умер бы от страха.

— Если бы ты не был так глуп, то наверно прошел бы через брод благополучно, — ответила Фадетта. — Не могу понять, как может так трусить взрослый семнадцатилетний парень, у которого пробиваются усы. Меня это очень радует.

— А почему это вас радует, Фаншон Фадэ?

— Потому, что я вас не люблю, — небрежно сказала она.

— А почему вы меня не любите?

— Потому что я вас не уважаю, — ответила она, — никого из ваших, ни вас, ни вашего брата, ни ваших родителей. Вы все важничаете вашим богатством и воображаете, что все обязаны вам услуживать. Вас сделали неблагодарным, Ландри, а это самый большой недостаток для мужчины, после трусости, конечно.

Ландри обидели её слова, но он сознавал, что они были отчасти справедливы и ответил:

— Вините меня одного, Фадетта, никто из наших не знает, что вы мне помогли. Но теперь я сам все расскажу и вы получите то, что потребуете.

— Ах! как вы гордитесь, — продолжала Фадетта, — вы думаете, что можете со мной разделаться подарками. Я не похожа на бабушку, она выносить все оскорбления, дай ей только денег. А я не нуждаюсь в ваших подачках и презираю все ваше. Вы не потрудились сказать мне хоть одно ласковое слово в продолжении целого года, чтобы меня поблагодарить за мою услугу в вашем горе.

— Виноват, Фадетта, каюсь чистосердечно, — сказал Ландри, пораженный её рассуждением. — Но и ты немного виновата сама. Отчего ты мне тотчас не сказала, где брат, и заставила меня мучиться и страдать, долго оскорбляя меня. Ведь не было трудно тебе отыскать его, ты его, вероятно, только что видела, пока я говорил с твоей бабушкой. Ты бы могла просто сказать мне, если бы у тебя было доброе сердце: «пойди на луг, он сидит на берегу реки». Это тебе бы ничего не стоило, а ты только потешалась над моим горем; вот что уменьшило оказанную тобой услугу.

Маленькая Фадетта не сразу нашлась и помолчала с минутку. Потом она сказала.

— Ты всячески старался заглушить в себе благодарность и представил себе, что твоим обещанием рассчитался со мной. А все-таки ты черствый и злой; неужели ты не заметил, что я ровно ничего от тебя не требовала и никогда не напоминала тебе?

— Что правда, то правда, Фаншон, — ответил справедливый Ландри, — мне самому было совестно. Я хотел с тобой поговорить, но ты меня так холодно встречала, что я не решался к тебе подойти.

— Я не сердилась бы на вас, если бы вы пришли на другой день после вашего приключения. Тогда вы бы поняли, что я не хочу никакой награды и мы бы стали друзьями. А теперь я не переменю моего мнения о вас; лучше бы я оставила вас выпутываться с огоньком, как знаете. До свиданья, Ландри, идите скорей высушить ваше платье и скажите вашим родителям: «я бы наверно утонул без помощи этого противного сверчка». — Фадетта круто повернулась и направилась к дому, напевая:

Сбирайся в путь скорее, Ландри Барбо, близнец!

Но Ландри чувствовал раскаяние, хотя и не хотел дружиться с этой невоспитанной и пронырливой девочкой. Его доброе сердце заглушило остальные чувства и он остановил Фадетту, схватив ее за капор:

— Полно сердиться, Фаншон Фадэ, — сказал он, — помиримся. Ты на меня зла, да и я собой недоволен. Скажи, что ты требуешь от меня, завтра же все получишь.

— У меня одно желание — никогда тебя не видеть, — резко ответила Фадетта, — не приноси мне ничего, я тебе все швырну в лицо.

— Как ты резко отвечаешь мне, а я хочу помириться с тобой. Если ты не хочешь принять подарка, то, может быть, я могу оказать тебе какую-нибудь услугу. Я тебе желаю добра, а не зла. Говори скорее, что я могу для тебя сделать?

— Попросите у меня прощенья, тогда мы будем друзьями, — сказала Фадетта, останавливаясь.

— Ты слишком много требуешь, — ответил Ландри; он чувствовал себя головой выше этой девочки, которую не уважали, а относительно твоей дружбы, Фадетта, она такая странная, что нельзя ей доверяться. Попроси чего-нибудь другого, что я бы мог тебе дать без всяких затруднений.

— Хорошо, — спокойно и ясно отчеканила она, — я исполню ваше желание, близнец Ландри. Вы не согласились извиниться передо мной, так пеняйте на себя. Теперь я требую от вас исполнения вашего слова, вы обещали повиноваться мне беспрекословно. А я потребую завтра, в день св. Андоша, чтобы вы все три танца после обедни танцевали со мной, кроме того, два танца после вечерни и два после молитвы Пресвятой Богородице, словом, в общем семь танцев. И весь день, с самого раннего утра и до позднего вечера, вы должны танцевать только со мной и больше ни с кем. Если вы не исполните этого, буду знать за вами три дурных поступка: неблагодарность, трусость и вероломство. До свиданья, буду ждать вас на паперти, мы откроем танцы.

И маленькая Фадетта открыла задвижку и скрылась так скоро, что Ландри, проводивший ее до дома, не успел вымолвить ни слова.

XIV

Сначала затея Фадетты показалась Ландри до того забавной, что он смеялся над ней, а не сердился. «Эта девочка, — думал он, — просто не воспитана, но она бескорыстна; ведь я мог свободно заплатить ей, не разоряя моих родителей». Но, поразмыслив, ему показалась её выдумка не так смешна, как на первый взгляд. Правда, маленькая Фадетта танцевала превосходно, он видел, как она скакала с пастухами по полям и дорогам, и извивалась так ловко, как настоящий чертенок, с такой быстротой, что невозможно было поспеть за ней. По она была некрасива и плохо одета; ни один мальчик лет Ландри не приглашал ее, особенно при других. Только разные оборванцы и мальчишки не брезговали с ней танцевать, а деревенские красавицы не охотно принимали ее в свой кружок. Ландри стыдился такой дамы, да и притом он обещал, по крайней мере, хоть три танца красивой Маделон; она могла оскорбиться, если он забудет свое приглашение.

Он прибавил шагу, не оглядываясь, потому что он боялся погони огонька, кроме того, он замерз и ему хотелось есть. Когда он пришел домой, он высушил свое мокрое платье и рассказал, что не мог найти брода вследствие темноты. Но про свой страх он не упомянул, также скрыл происшествие с огоньком и с Фадеттой. Он лег спать, мысленно повторяя себе, что сегодня не стоит мучиться, а что завтра успеет подумать о всех неприятных последствиях своей встречи. Но, несмотря на это мудрое решение, он спал очень дурно. Ему снились 50 разных снов, он все видел Фадетту верхом на домовом. Домовой был в виде большего красного петуха, держащего в одной лапе розовый фонарь, от которого лучи света распространялись по всем тростникам. А маленькая Фадетта превращалась в большего сверчка, величиной с козу, и пела голосом сверчка какую-то песенку, но он не мог разобрать слов, а слышал только рифмы: сверчок, огонек, домовой, водяной, Сильвинэ, бессоннэ. У него голова закружилась, а свет так ослепил его, что когда он проснулся, долго перед ним кружились черные, красные и синие шарики, как всегда бывает, если мы напряженно смотрим на солнце или на луну. Ландри до того утомила эта тревожная ночь, что он дремал всю обедню и не слышал проповедь священника, восхвалявшего и превозносившего добродетели св. Андоша. Выходя из церкви, Ландри совсем забыл про Фадетту, так он устал. А она стояла на паперти рядом с Маделон, очевидно, ожидавшей его приглашения. Но не успел он заговорить с ней, как сверчок выступил вперед и сказал очень решительно:

— Не забудь, Ландри, что ты меня пригласил вчера вечером на первый танец.

Ландри весь вспыхнул, Маделон рассердилась и покраснела тоже. Увидев это, Ландри расхрабрился и ответил Фадетте:

— Может быть, я и обещал пригласить тебя, сверчок, но я еще раньше обещал танцевать с другой, твоя очередь настанет после, когда я выполню мое первое обещание.

— Нет, — спокойно возразила Фадетта, — ты, вероятно, спутал сам; ты ведь меня пригласил еще с прошлого года и напомнил мне это вчера вечером. А если Маделон хочет потанцевать с тобой, тебя ей отлично заменит твой близнец, он на тебя похож, как две капли воды, и нисколько не хуже.

— Сверчок прав, — сказала Маделон гордо, взяв руку Сильвинэ; — раз вы так давно приглашали ее, Ландри, надо держат слово. Мне все равно, с кем танцевать: с вами или с вашим братом.

— Конечно, это одно и то же, — наивно сказал Сильвинэ, — давайте танцевать вчетвером.

Ландри пришлось покориться, чтобы не привлекать всеобщего внимания; сверчок начал подпрыгивать очень ловко и гордо, любо было на нее смотреть. Если бы она была недурна собой и хорошо одета, все были бы от неё в восторге, потому что она отлично танцевала и ни одна красавица не могла с ней поспорить в ловкости и уверенности; но бедная девочка выглядела еще хуже обыкновенного, благодаря своему наряду. Ландри не смел и взглянуть на Маделон, так ему было больно и обидно; за то он смотрел на свою даму и находил ее еще уродливее, чем всегда. Она хотела приукраситься и только напортила себе. Ее старомодный, пожелтевший от времени, чепец образовывал на голове два широких и плоских наушника, а теперь носили маленькие торчащие чепцы. Волосы падали ей на шею, что очень ее старило и делало ей голову широкою, как кочан капусты, на тонкой, как палочка, шее. Ее драгетовая юбка была ей коротка на два пальца, из рукавов выглядывали её худые, загоревшие руки, как лапки паука.

Правда, она гордилась своим ярко-красным передником, доставшимся ей от матери, но она забыла спороть нагрудник, их не носили уже десять лет. Это происходило от того, что она не была кокеткой, не занималась собой, бедняжка, и росла, как мальчик, не заботясь о своей наружности, а думая только об играх. И теперь она походила на расфранченную старушку. Над ней смеялись за её некрасивый наряд, а ведь чем она была виновата, что бабушка ее держала в нищете и была страшно скупа.

XV

Сильвинэ изумился желанию брата танцевать с Фадеттой, которую он сам терпеть не мог. Ландри не знал, как объяснить свой поступок и сгорал от стыда. Маделон разобиделась; словом, у всех были печальные лица, точно на похоронах, несмотря на оживление маленькой Фадетты, заставлявшей их все время двигаться.

Тотчас, после первого танца, Ландри побежал скрыться в фруктовом саду; но, через минуту, к нему пришла маленькая Фадетта с целой ватагой девчонок и с скакуном, который был несноснее и крикливее обыкновенного, потому что гордился павлиньим пером и мишурными украшениями на шляпе. Ландри понял, что она рассчитывала на всю эту свиту, как на свидетелей в случае отказа, и покорился безропотно своей судьбе. Он повел ее под орешники, надеясь, что там их не заметят. На его счастие, никого из его родных и знакомых не находилось вблизи; он этим воспользовался и протанцевал третий танец с Фадеттой. Их окружали незнакомцы, не обращавшие на них никакого внимания.

Только он окончил, он поспешил пригласить Маделон закусить с ним в беседке. Но она уже обещала другим и гордо отказала Ландри. Бедный мальчик забился в угол и любовался на нее оттуда со слезами: гнев и презрение очень шли к её красивому личику. Она это заметила, торопливо доела свой пшеничный суп и встала из-за стола со словами:

— Уже звонят к вечерне? Кто будет моим кавалером после церкви? — она повернулась к Ландри, надеясь, что он крикнет «я!» Но не успел он разинуть рот, как другие предложили свои услуги и Маделон ушла с ними к вечерне, не удостоив его даже взглядом упрека или сожаления.

После службы с ней попеременно танцевали Петр Обардо, Иван Аладениз и Этьенн Алафилипп; у неё никогда не было недостатка в кавалерах, потому что она была хороша собой и богата. Ландри грустно провожал ее глазами; маленькая Фадетта еще не вышла из церкви, она всегда долго молилась по праздникам, что давало повод к разным толкам. Одни уверяли, что она так поступает из благочестия, а другие говорили, что этим она хочет скрыть свои сношения с нечистой силой.

Маделон не замечала Ландри, это его очень огорчало. Она раскраснелась, как вишня, и веселилась от всей души, словно забыла об его существовании. Он подумал, глядя на нее, что она была большой кокеткой и не чувствовала к нему никакой симпатии; иначе она не могла бы так радоваться без него. Ландри выбрал минутку, когда она вдоволь натанцевалась и подошел к ней, желая помириться с ней. Он еще был неопытен и застенчив с женщинами, и не знал, как удобнее отвести ее в сторону. Поэтому он молча взял ее за руку и потянул за собой, но она ему ответила полу-задорно, полу-ласково:

— Наконец, и ты надумался со мной потанцевать, Ландри?

— Нет, я хочу только с вами поговорить, не откажите меня выслушать, — ответил Ландри, не умевший лгать.

— О, твой секрет не к спеху, скажешь мне его когда-нибудь после. А сегодня надо танцевать и веселиться. Я еще не выбилась из сил и потому остаюсь, а тебя никто не держит, иди спать, если тебя так утомил твой сверчок.

И она пошла танцевать с Жерменом Оду. Ландри отлично слышал, как Жермен сказал ей про него — «Этот парень сильно рассчитывал пригласить тебя». — А она отвечала, качая головой — «Очень вероятно, но он остался с носом, как видишь». Ландри очень обидели эти слова. Он стал наблюдать, как Маделон танцевала и находил, что она была слишком важна и презрительна. Она встретила его насмешливый взгляд и сказала вызывающим тоном:

— Ты никак не можешь найти себе сегодня даму, Ландри, придется тебе опять вернуться к сверчку.

— Я вернусь к ней с большим удовольствием, — ответил Ландри, — хотя здесь есть девушки красивее её, но все они танцуют хуже.

С этими словами он пошел за Фадеттой и привел ее танцевать против Маделон. Надо было видеть, как гордилась счастливая девочка! Она не скрывала своего удовольствия, её шаловливые глазенки горели и маленькая головка с огромным чепцом надменно поднималась, как у хохлатой курочки.

Но её торжество продолжалось, к несчастью, не долго. Пять или шесть мальчишек разозлились и стали осыпать ее упреками за то, что она изменила сегодня им, её постоянным кавалерам и пошла с другим. Они шушукались вполголоса: «поглядите-ка на стрекозу! Она воображает, что очаровала Ландри Барбо! Попрыгунья, скакунья, крикунья, плутовка, дохлая кошка, глупая крошка», — и всевозможные бессмысленные прозвища.

XVI

Когда маленькая Фадетта проходила мимо них, они ее дергали за рукав или подставляли ей ножку, чтобы она упала, а самые смелые и неотесанные ударяли ее по наушникам её чепца и оглушительно кричали ей в уши: «ах, ты, глупая внучка старухи Фаде».

Бедный сверчок отдал пять или шесть толчков направо и налево, но это нисколько не помогло и только привлекло на нее всеобщее внимание. Местные жители стали переговариваться:

— Посмотрите, как везет сегодня нашей стрекозе! Ландри Барбо от неё не отходит ни на шаг! Она заважничала и поверила, что и вправду она хороша собой.

А некоторые обращались к Ландри:

— Она тебя обворожила, бедный Ландри, ты с неё глаз не сводишь! Берегись, вдруг она обратит тебя в колдуна и ты скоро будешь пасти волков в поле.

Ландри рассердился на такие замечания, а Сильвинэ еще более оскорбился за него, ведь он считать, что нет никого на свете умнее и справедливее брата. Только зачем он выставлял себя на посмешище? Даже совсем незнакомые люди стали вмешиваться, расспрашивать и говорили: «хотя он и красивый мальчик, но все-таки досадно, что он никого лучше этой противной девчонки не нашел в целом обществе». Маделон выслушивала эти замечания в торжествующим видом и сама безжалостно приняла участие в разговоре:

— Что вы от него хотите, — сказала она, — он еще мал и не разбирает козлиной морды от человека, ему все равно, с кем говорить. — Сильвинэ взял Ландри за руку и тихо ему шепнул:

— Уйдем от греха подальше, брат, над нами смеются и оскорбляют Фадетту, а ведь этим и тебя затрагивают. Не понимаю, с чего ты вздумал танцевать с ней пять или шесть раз подряд! Брось-ка свою затею и пойдем, по добру по здорову домой! Оставь ее, она сама напрашивается на разные грубости, это ей по вкусу, а нам не к лицу. Мы вернемся после молитвы Пресвятой Богородице, тогда ты пригласишь Маделон. Я тебе часто говорил, что твоя любовь к танцам не приведет в добру. Так и вышло!

Ландри не успел сделать несколько шагов, как услышал большой шум: он обернулся и увидел, что мальчишки, ободренные всеобщим одобрением, растрепали Фадетту ударом кулака. Ее длинные черные волосы распустились ей на спину и она отчаянно отбивалась. Она ничем не заслужила такого обращения и горько плакала от обиды, стараясь поймать свой чепец, но его унес на конце палки какой-то злой шалун.

Ландри эта шутка не понравилась; его доброе сердце возмутилось от несправедливости, он поймал мальчишку, отнял у него палку вместо с чепцом, дав ему сильного тумака; потом он вернулся к остальным, но они разбежались. Он взял бедного сверчка за руку и вернул ей её убор.

Нападение Ландри и бегство мальчишек насмешили всех присутствующих. Все одобряли Ландри, кроме Маделон. Она подговорила несколько парней лет Ландри, и они притворились, что насмехаются над его рыцарством. Ландри перестал стыдиться, он чувствовал себя храбрым и сильным мужчиной, его обязанность была заступиться за женщину, будь она хороша или дурна, велика или мала, раз он ее выбрал своей дамой при всех. Он заметил иронические взгляды кавалеров Маделон и прямо обратился к ним:

— Эй, вы, там! Что вам еще надо? Кого касается, что я выбрал эту девочку? Если вы что-нибудь имеете против этого, выскажитесь громко, а не шепчитесь между собой. Когда я здесь, можете ко мне обратиться. Меня здесь назвали ребенком, пусть-ка мне это повторять в глаза. Посмотрю-ка я, кто осмелится оскорбить девушку, танцующую с этим ребенком.

Сильвинэ не отходил от брата и был готов ему помочь, хотя сам и не одобрял затеянной ссоры. Близнецы имели такой решительный вид, что все промолчали, находя, что не стоило драться из-за пустяков; были парни головой выше близнецов, но и они не дерзнули выдвинуться и только переглядывались между собой, словно спрашивая, кто хочет помериться с Ландри. Никто не откликнулся. Тогда Ландри взял за руку маленькую Фадетту и сказал ей:

— Надевай твой капор, Фаншон, будем танцевать, не бойся, никто тебя не обидит.

— Нет, — ответила Фадетта, вытирая глаза, — довольно с меня на сегодня, да и ты отдохни.

— Ни за что, давай танцевать еще, — смело настаивал Ландри, — ты увидишь, что тебя не тронут, если ты будешь со мною.

Они пошли плясать и никто не смел покоситься на них. Маделон ушла с своими вздыхателями. После танцев Фадетта сказала Ландри:

— Я очень довольна тобой, Ландри, возвращаю тебе твое слово. Я пойду домой, а ты приглашай, кого хочешь.

И она пошла за братишкой, который дрался с другими детьми и исчезла так скоро, что Ландри не заметил, куда она скрылась.

XVII

Ландри пошел ужинать с братом. Видя, как Сильвинэ встревожен случившимся, он ему рассказал вчерашнее происшествие с блуждающим огоньком.

— Меня спасла Фадетта, — сказал он, — не знаю, как она это сделала, помогло-ли ей колдовство, или просто она не боялась. А когда я ее спросил, чем могу наградить ее за услугу, она попросила меня пригласить ее семь раз под ряд сегодня на праздник.

Об остальном Ландри умолчал, он умно сделал, что скрыл от Сильвинэ свое беспокойство, этим бы он только побудил его повторить свою прошлогоднюю проделку. Сильвинэ согласился, что брат был обязан сдержать слово и что он только заслуживает уважения. Но, не смотря на свой страх за Ландри, он не чувствовал к Фадетте, никакой благодарности. Он ее презирал и не хотел верить, что она спасла Ландри от доброго сердца.

— Она сама заклинала водяного, чтобы он спутал и утопил тебя, — говорил он, — но Господь не допустил этого, потому что любит тебя. Тогда эта злая девчонка выманила у тебя обещание, причинившее тебе столько неприятностей, она просто злоупотребляла твоей добротой и благодарностью. Она скверная колдунья и радуется всякому злу. Ей просто хотелось поссорить тебя с Маделон и со всеми твоими друзьями. Она добивалась того, чтобы тебя побили. Но справедливый Господь защитил тебя вторично, а то наверно вся эта история кончилась бы худо.

— Ландри, как и всегда, охотно согласился с мнением брата и не сказал ни слова в защиту Фадетты. Они заговорили об огоньке; Сильвинэ слушал рассказы брата с удовольствием и радовался, что никогда его не видел сам. С матерью они не смели беседовать о нем, она была страшной трусихой, а отец только смеялся над ним и не придавал ему значения, хотя часто видел его.

Танцы продолжались до поздней ночи, но у Ландри не было охоты вернуться, пользуясь разрешением Фадетты; его очень опечалила ссора с Маделон. Он помог брату загнать скотину с пастбища, — сказал, что у него разболелась голова и простился с ним у тростников. Сильвинэ просил его не переходить брод, а пойти через мостик дальней дорогой, а то он боялся злой шутки сверчка или блуждающего огонька.

Ландри дал слово исполнить просьбу брата и пошел вдоль берега. Он ничуть не боялся, так как издали слышался шум праздника. До него доносились звуки музыки и крики танцоров, что его очень успокаивало; он знал, что духи начинают шалить, когда все замолкает кругом. Подойдя к концу берега, у самой каменоломни, он услышал стоны и плач, которые он сначала принял за крик караваек[5]. Но потом он ясно различил человеческий голос.

Ландри всегда приходил на помощь людям, особенно, когда они были в горе. Потому он храбро вошел в каменоломню и смело спросил:

— Кто здесь плачет? — ответа не последовало. — Кто-нибудь болен? — сказал он еще раз. Никто не откликнулся; подождав немного, он собрался уходить, но сначала пошел осмотреть камни и железные рогатки, наполняющие все это место. Там, при свете выходящей луны, он увидел неподвижную человеческую фигуру, вытянутую на земле, как покойник или как глубоко несчастное создание, желающее скрыть от всех свое горе.

Ландри никогда не видел и не трогал покойника. При мысли, что перед ним был мертвец, он очень испугался, но преодолел свой страх, желая помочь своему ближнему, и пошел ощупать лежащую фигуру; она поднялась, видя, что ее нашли, и Ландри узнал маленькую Фадетту.

XVIII

Ландри сначала почувствовал неудовольствие, что постоянно у него была на дороге маленькая Фадетта; но, увидев ее в горе, ему стало ее жалко.

Вот какой разговор произошел между ними:

— Отчего ты так плачешь, сверчок? Разве тебя кто-нибудь ударил или обидел? Зачем ты прячешься?

— Нет, Ландри, никто меня не тронул, ведь ты за меня так храбро вступился, да и притом я не боюсь их. Я хотела, чтобы никто не видел моих слез и поэтому спряталась: нет ничего глупее выказывания своего горя перед всеми.

— Но какое у тебя может быть горе? Неужели из-за сегодняшнего приключения? Брось и думать о нем, хотя ты сама немного виновата.

— Чем я виновата, Ландри? Разве это оскорбление — со мной танцевать? Неужели я единственная девочка, которая не смеет веселиться, как все другие?

— Я вовсе не оттого упрекаю вас, Фадетта, что вы танцевали со мной. Я исполнил вашу просьбу и вел себя с вами хорошо. Ваша вина не сегодняшний день, а гораздо раньше. Ведь вы себе вредили, а не мне, вы сами это знаете.

— Нет, Ландри, как Бог свят, я не знаю, в чем я виновата. Я теперь не думала о себе, а о вас; я упрекала себя в том, что причинила вам столько неприятностей.

— Не будем говорить обо мне, Фадетта, я нисколько не жалуюсь; поговорим о вас. Хотите-ли я назову вам все ваши недостатки вполне дружески и откровенно?

— Пожалуйста, скажите мне их, Ландри; я буду считал это лучшей наградой и лучшим наказанием за все неприятности, которые вы потерпели из-за меня.

— Хорошо, Фаншон Фадэ, я тебе скажу, отчего к тебе относятся не как к пятнадцатилетней взрослой девушке, я вижу, что сегодня ты рассудительна и кротка, как никогда раньше не была. Это оттого, что ты своим видом и манерами скорее похожа на мальчика, чем на девочку, ты совсем не занимаешься собой. Прежде всего, ты грязна и неряшлива и выглядишь из-за этого некрасивой. Ты знаешь, что дети прозывают тебя «мальчишкой», а это еще обиднее, чем название «сверчка». Разве хорошо не походить на девушку, в шестнадцать лет? Ты лазишь на деревья, как белка, и скачешь верхом, без седла и уздечки, словно черт тебя погоняет. Бесспорно, хорошо быть сильной и ловкой, ничего не бояться, но это преимущество мужчины. А для женщины излишек только вредит; ты же всегда стараешься всем броситься в глаза. Ты умно и метко отвечаешь и этим смешишь всех тех, к кому обращаешься. Отлично быть умнее других, но зато наживаешь себе врагов, когда постоянно выказываешь свое превосходство. Ты любопытна, любишь узнавать чужие тайны и грубо их разоблачаешь, когда рассердишься. От этого тебя боятся и не любят. Тебе платят вдвойне за все зло. Не знаю, колдунья ты или нет, верю, что ты не имеешь сношений с нечистой силой, а только представляешься; но ты всегда пугаешь этим тех, на кого зла, и вот почему о тебе дурная молва. За эти недостатки тебя все преследуют. Обдумай хорошенько мои слова; уверяю тебя, что если ты исправишься, и тебя будут уважать, как прочих. Чем труднее будет тебе измениться, тем больше твоя заслуга, ее оценят вполне.

— Спасибо, Ландри, — серьезно ответила маленькая Фадетта, она выслушала близнеца с благоговейным молчанием, — меня все в том же упрекают, в чем и ты, но они никогда не говорили со мной так вежливо и правдиво, как ты. А теперь присядь ко мне и выслушай мое оправдание.

— Место здесь не очень приятное для беседы, — ответил Ландри. Ему не было охоты долго оставаться с ней; он верил, что она накликала беду на всех своих доверчивых слушателей.

— Тебе это место не нравится, потому что вы богаты и избалованы, — сказала маленькая Фадетта. — Вы предпочитаете сидеть на мягком дерне и выбираете в своих садах самые красивые и тенистые места. А мы везде любуемся красотой неба и земли; мы мало имеем и не просим многого у Бога, мы преклоняем голову на первый попавшийся камень и довольствуемся им, терновник не колет нам ноги, мы бедны и не требовательны. Нет дурных мест для людей, любящих творения Божьи, Ландри. Хотя я и не колдунья, но я знаю, к чему пригодна малейшая травка, которую ты топчешь ногами. Я смотрю на них без презрения, потому что я знаю их пользу. Говорю тебе все это, чтобы ты научился не презирать все то, что нам кажется негодным и некрасивым, через это часто себя можно лишить полезного и, здорового. Знание этого необходимо не только для христианской души, но и для полевых цветов, для терновников и для многих растений.

— Не понимаю твоих слов, Фадетта, — ответил Ландри, садясь рядом с ней. С минуту они молчали; мысли Фадетты витали далеко, а Ландри все продолжал слышать её голос, никогда еще он не слышал такого нежного и приятного, вся речь её была последовательна и умна. Мысли Ландри совсем спутались, он ничего не соображал.

— Послушай, Ландри, — сказала она ему, — уверяю тебя, я более достойна сожаления, чем порицания. Я никому не делала серьезных неприятностей, а вредила только самой себе. Если бы люди были справедливы и умны, они обращали бы внимание на мое доброе сердце, а не на некрасивую мою внешность и плохую одежду. Я тебе расскажу всю мою жизнь с самого рождения. Не стану дурно отзываться о моей бедной матери, ее и так здесь все бранят и оскорбляют, пользуясь тем, что её здесь нет, чтобы оправдаться. Я не могу вступиться за нее, так как не знаю, в чем заключается её вина и что побудило ее так поступить. Только она меня бросила и я еще горько оплакивала её отсутствие, как злые дети начали меня попрекать поведением моей матери. При малейшей ссоре, они меня стыдили ею, даже за такие пустяки, которые они спускают друг другу, а мне ничего не спускали. Другая более благоразумная девушка покорилась бы на моем месте, не вступалась бы за мать и позволяла бы ее оскорблять, только бы ее оставили в покое. Ну, а я, видишь-ли, никак не могла; это было выше моих сил. Мать для всех дорога, какая бы она ни была; я всегда ее буду любить, хотя бы никогда не увиделась с нею. Я обижаюсь не за себя, ведь я ни в чем не виновата, а за эту бедную, милую женщину, когда меня называют ребенком маркитантки и потаскушки. Защищать ее я не умею и не могу, и вот я мщу за нее, говорю всем правду в глаза, часто очень заслуженную; я доказываю, что многие сами не без греха и не могут кидать камнем в падшую женщину. От этого меня зовут дерзкой и любопытной, говорят, что я подслушиваю, а потом рассказываю чужие тайны. Правда, Господь Бог создал меня любопытной и меня интересует все скрытое. Но я не старалась бы вредить другим, если бы со мной были добры и человечны. Я бы удовольствовалась бабушкиными секретами — она меня учит лечить больных. Меня бы заняли и развлекли цветы, травы, камни, мухи, а людей я бы не трогала. Я никогда не скучаю, когда я одна; я предпочитаю совсем уединенные места и там передумываю множество вопросов, которые себе не задают люди, считающие себя умными и развитыми. Я часто вмешиваюсь в чужие дела, чтобы помочь моими знаниями, даже бабушке я помогаю, хотя она не сознается в этом. Вместо благодарности, меня прозвали колдуньей за то, что я вылечивала детей от ран и болезней, никогда не требуя никакой платы. Часто ко мне приходят и стараются меня задобрить, если я нужна, а потом говорят мне дерзости. Это меня сердит, но я никогда не причиняю им вреда, хотя и могла бы отлично это сделать. Я не злопамятна, я мщу только на словах и весь гнев проходит, когда я выскажусь, Господь ведь не велел помнить обиды. Я не занимаюсь своей наружностью и одеждой, потому что прекрасно знаю, что я некрасива и на меня неприятно смотреть. Мне это повторяли слишком часто, да и я сама в этом убедилась. Часто я утешаюсь тем, что мое лицо не отталкивает Господа и моего ангела-хранителя, а до других мне нет дела: люди злы, презирают всех обездоленных, и я очень рада, что им не нравлюсь. Я не говорю, как другие: «вот ползет противная гусеница, надо ее раздавить». Я не убиваю бедное Божье творение, а спасаю его: я протягиваю ей листок, если она упадет в воду. Вот и говорят, что я колдунья и люблю всех дурных животных: я не люблю мучить лягушек, не отрываю крылья у осы и не прибиваю живую летучую мышь к дереву. — Бедное животное, говорю я ей, я сама не имею права жить, если надо уничтожить все уродливое на земле.

XIX

Ландри очень тронуло, что Фадетта так просто и спокойно говорила о своей некрасивой наружности; он припоминал её лицо, которое ему не было видно в темноте. Наконец, он сказал, вовсе не желая ей льстить:

— Ты вовсе не так дурна, как думаешь, Фадетта. Многие хуже тебя и никто им этого не говорит.

— Хуже-ли я или лучше их, все-таки нельзя назвать меня хорошенькой девушкой, Ландри. Не старайся меня утешить, ведь это меня нисколько не огорчает.

— Невозможно ничего сказать, пока ты так одета и причесана. Все согласны с тем, что будь у тебя нос длиннее, рот поменьше и кожа белее, ты была бы миленькой. Бесспорно, что здесь нет вторых таких глаз, как у тебя. Многие бы за тобой ухаживали, если бы ты не смотрела так смело и насмешливо.

Ландри сам не отдавал себе отчета в своих словах. Он с интересом перечислял все качества и недостатки маленькой Фадетты. Она отлично это заметила, но не придала его словам никакого значения и продолжала:

— Мои глаза хорошо отличают доброе от злого. Мне все равно, что я не нравлюсь людям, мне самой несимпатичным. Не могу, понять как могут кокетничать со всеми хорошенькие девушки, точно все им нравятся. Я бы хотела быть интересной только в глазах любимого человека, если бы я была красива.

Ландри невольно вспомнил о Маделон, но маленькая Фадетта не дала ему времени углубиться в свои мысли и сказала:

— Я не ищу сожаления и снисхождения к моей внешности, вот в чем вся моя вина, Ландри. Я не стараюсь украсить себя, это их сердит, и они забывают все мои услуги. А ведь, даже если бы я вздумала нарядиться, на какие средства я бы это сделала? Я никогда ничего не прошу, хотя ни полушки не имею. Бабушка ничего мне не дает, кроме еды и ночлега. Я сама ничего не могу смастерить с лохмотьями, оставленными мне еще моей бедной матерью. Меня ничему не учили и с десяти лет я была брошена без присмотра на произвол судьбы. Ты ничего мне не сказал из доброты, а все ставят мне в упрек, что в шестнадцать лет мне пора пойти в услужение, что тогда я буду получать жалованье, но что я остаюсь с бабушкой из лени и любви к бродячей жизни. А бабушка будто бы меня не любит, но не имеет средств нанять служанку.

— Но ведь это правда, Фадетта! Тебя укоряют, что ты не любишь работать, твоя бабушка всем повторяет, что ей выгоднее было бы взять служанку.

— Бабушка так говорит, потому что она любит жаловаться и браниться. А только я заикнусь о разлуке, она меня не пускает, ведь я очень полезна в доме, хотя она в этом не сознается. Ведь она не молода, ноги у неё старые, где же ей собирать травы для настоек и порошков, иногда за ними приходится идти далеко. А я отлично знаю свойства трав, гораздо лучше, чем бабушка. Она сама удивляется, как ловко я приготовляю полезные лекарства. А поглядите-ка на нашу скотину, какая она выхоленная, все ей удивляются, зная, что у нас общее пастбище. Бабушка хорошо понимает, отчего у её баранов — отличная шерсть, а у коз — здоровое молоко. Ей не выгодно будет, если я уйду; да и я сама к ней привязана, несмотря на её дурное обращение и скупость. Но это все второстепенные причины, а главная моя причина совсем другая, скажу тебе ее, Ландри, если тебе не скучно слушать.

— Говори, мне очень интересно, — живо ответил Ландри.

— Дело в том, — продолжала она, — что мне еще не было шести лет, когда мать мне оставила бедного ребенка на руках, такого же некрасивого, как и я, но еще более обездоленного, ведь он хромой, слабый, больной, сгорбленный, и всегда-то он злится и шалит, потому что всегда страдает, бедный мальчик! Все его бранят, отталкивают, презирают, моего несчастного скакуна! Бабушка его бранит и бьет, а я вступаюсь за него, представляюсь иногда, что сама его треплю. На самом деле, я его не трогаю и он это отлично знает. Часто, если он провинится, он спасается ко мне и говорит: «побей меня ты, а то бабушка меня накажет» и я бью его в шутку, а он кричит, плутишка! Я смотрю за ним; когда у меня есть старые тряпки, я ему мастерю одежду; потом я всегда лечу его, а то бабушка не умеет смотреть за детьми и давно бы его заморила. Словом, я берегу этого хилого ребенка и облегчаю ему его жизнь, на сколько могу; без меня он скоро лежал бы в земле, рядом с отцом, которого мне не удалось спасти. Может быть, ему хуже, что будет жить некрасивый и искривленный, но я не могу помириться с мыслью об его смерти. Сердце мое обливается кровью, Ландри, от жалости и упреков, точно я мать скакуна! Как пойду я в услужение, буду получать жалованье, а он-то на кого останется? Вот и вся моя вина, Ландри, Бог мне судья, а не люди; я прощаю им их ненависть ко мне.

XX

Ландри слушал с возрастающим интересом маленькую Фадетту и не находил возражений ни на один из её доводов. Последние слова её о маленьком брате так тронули его, что он почувствовал сильную жалость и желание вступиться за нее.

— На этот раз, Фадетта, твои обвинители сами не правы, — сказал он, — ты говоришь только хорошее; никто не предполагает в тебе твоего доброго сердца и рассудительности. Отчего не знают, какая ты на самом деле? О тебе перестали бы дурно отзываться и признали бы тебя хорошей девушкой.

— Я тебе говорила, Ландри, как мне безразлично, нравлюсь ли я или нет тем, кого я сама не люблю.

— Но если ты мне все это рассказываешь, значит… — тут Ландри спохватился и продолжал, поправившись — значит, ты дорожишь больше моим мнением? А я думал, что ты меня ненавидишь за то, что я никогда не был добр к тебе.

— Может быть, я прежде и не очень тебя любила, но с сегодняшнего дня я переменилась, и сказку тебе отчего, — сказала маленькая Фадетта. — Я считала тебя гордецом, в этом я не ошибалась, но ты можешь побороть свою гордость, тем больше для тебя чести. Я считала тебя неблагодарным, зная, как тебя воспитывали, но ты верен своему слову и твердо исполняешь его. Я обвиняла тебя в трусости и презирала тебя, а сегодня я убедилась, что тебя не останавливает никакая опасность и что ты храбр, но только суеверен. Ты пришел за мной в церковь даже после вечерни, когда я уже мысленно простила тебя и не хотела больше мучить. Ты спас меня от злых детей и вызвал больших мальчишек, которые бы меня поколотили без твоего заступничества. Наконец, сегодня вечером ты постарался меня утешить и успокоить, когда увидел мои слезы. Я этого не забуду, Ландри, и всей жизнью докажу тебе мою благодарность. Можешь потребовать от меня, чего хочешь, когда хочешь, обещаю все исполнить. Сегодня я тебя очень огорчила. Я это отлично знаю, Ландри, я тебя разгадала, настолько-то я колдунья; сегодня утром я перестала уже сомневаться. Уверяю тебя, что я не зла, а только люблю пошутить, я бы тебя не поссорила с Маделон, заставляя все время танцевать со мной, если бы я знала, что ты ее любишь. Призналось, меня забавляло, что ты танцевал со мной, с такой дурнушкой, а не обращал внимания на красивую девушку. Я думала этим уколоть твое самолюбие. Но когда я поняла, что затронуто твое сердце, что ты все смотрел в сторону Маделон, помимо твоей воли, что тебя огорчал её гнев до слез, я сама чуть не расплакалась, право! Ты думал, что я плачу от обиды, когда ты захотел драться с кавалерами Маделон, а это было от раскаяния. Вот и теперь я от этого же рыдала и не утешусь до тех пор, пока не поправлю всего. Ты такой добрый и храбрый мальчик!

— Как же ты можешь помирить нас, бедная моя Фаншон? Предположим, что ты и поссорила меня с любимой девушкой, чем ты поможешь? — спросил Ландри, тронутый её слезами.

— Уж ты положись на меня, — ответила Фадетта. — Я не глупа, сумею все объяснить, как следует. Маделон узнает, что я одна кругом виновата. Я призналось во всем и оправдаю тебя в её глазах. Если она завтра же тебя не простит, значит, она никогда тебя не любила и…

— … И я не должен горевать о ней, Фаншон. Она никогда меня не любила и твои старания пропадут даром. Не тревожься напрасно и забудь об этой маленькой неприятности, как и я.

— Эти огорчения не проходят так легко, — сказала маленькая Фадетта и вдруг остановилась, — по крайней мере, так говорят другие. Теперь в тебе говорит досада, а завтра ты не успокоишься, пока не помиришься с твоей красавицей.

— Не спорю, — сказал Ландри, — но сам про то не знаю и не ведаю, честное слово. Ты сама стараешься меня уверить, что я в нее влюблен, а я так думаю, что не стоит говорить о ней, она мне вовсе не очень нравилась.

— Странно, — сказала Фадетта, вздыхая, — вот как вы все, мужчины, любите!

— А вы, девушки, чем вы лучше нас? Вы скоро сердитесь и утешаетесь с первым встречным. Но мы рассуждаем о незнакомых нам вопросах; ты сама всегда смеешься над влюбленными, моя маленькая Фадетта. Наверно и надо мной смеешься, желая помирить меня с Маделон. Повторяю тебе, брось эту затею. Она вообразит, что я тебя подослал и сильно ошибется. Может быть, она не хочет, чтобы я открыто ухаживал за ней; откровенно говоря, я никогда не решался высказаться и ни слова не говорил о любви, хотя мне приятно было беседовать и танцевать с ней. Лучше оставим это, её гнев пройдет сам собой, а если нет, то, право, я не исчахну от горя.

— Я лучше тебя понимаю, чем ты сам, — отвечала Фадетта;— верю тебе, что ты не признавался в любви Маделон, но она заметила ее по твоим глазам, особенно сегодня. Я была причиной вашей ссоры, я вас и помирю. Вот удобный случай показать Маделон, что ты ее любишь. Я это сделаю так ловко и тонко, что ты останешься в стороне. Верь маленькой Фадетте, Ландри, верь невзрачному сверчку, внутри он лучше, чем снаружи. Прости ему, что он тебя мучил, все делается к лучшему. Ты оценишь мою службу; она настолько полезна, насколько приятна любовь красавиц, потому что она бескорыстна, все прощает и забывает зло.

— Не знаю, хороша ты или нет, Фаншон, — сказал Ландри, взяв ее за руку, — но я нахожу, что сама любовь бледнеет перед твоей дружбой. Я оценил твое доброе сердце. Ты не заметила, что я тебя оскорбил сегодня и довольна мной, но я собой не доволен.

— Как так, Ландри, я не понимаю, в чем ты виноват…

— В том, что я ни разу не поцеловал тебя за танцами, а это было моей обязанностью, по обычаю. Я обращался с тобой, как с десятилетней девочкой, которую не удостаивают поцелуем, а ведь между нами только год разницы, мы одних лет! Ты бы обратила внимание на это оскорбление, если бы не была такой доброй.

— Мне это и не пришло в голову, — сказала маленькая Фадетта, вставая, — она говорила неправду и не хотела себя выдать. — Послушай, — продолжала она, делая усилие, чтобы казаться веселой, — как трещат в соломе кузнечики, они меня кличут по имени, а сова говорит мне час, который звезды обозначают на небесном циферблате.

— Я тоже слышу это, и пора мне идти в ла-Приш, но, перед прощанием, повтори мне, что ты на меня больше не сердишься.

— Мне не на что сердиться и нечего прощать, Ландри.

— Нет, — отвечал взволнованный Ландри, её голос, нежнее щебетанья снегирей, спящих в кустах и сладкие речи о дружбе и любви — страшно возбуждали его. — Ты должна забыть прошлое и поцеловать меня, я пропустил это днем.

Маленькая Фадетта вздрогнула, но сейчас оправилась и шутливо продолжала:

— Ты хочешь искупить свою вину наказанием, Ландри. А я тебя освобождаю, мой мальчик! Довольно и того, что ты танцевал с такой дурнушкой, нечего тебе ее целовать.

— Не говори так, — воскликнул Ландри, схватив ее за руку, — я думаю, что очень приятно тебя поцеловать… конечно, если тебе не противны и не обидны мои ласки.

И ему вдруг так захотелось поцеловать маленькую Фадетту, что он задрожал, боясь, что она откажет.

— Слушай, Ландри, — сказала она мягко и кротко, — если бы я была хороша, я бы тебе ответила, что здесь не время, не место целоваться тайком: если бы я была кокеткой, я бы выбрала это место и час, потому что темнота скрывает мое лицо и вокруг нет никого, кто бы мог посмеяться над нами. Но я не то и не другое: а потому предлагаю пожать тебе дружески руку; твоя дружба радует меня и я не захочу ничьей дружбы.

— Да, — ответил Ландри, — жму тебе руку от всей души; слышишь-ли, Фадетта. Но самая честная дружба не мешает поцелуям. Если ты будешь отнекиваться, я подумаю, что ты на меня сердита. — Он захотел неожиданно ее обнять, но она уклонилась и сказала ему со слезами:

— Оставь меня, Ландри, ты очень меня огорчаешь!

Ландри остановился в изумлении, его так тронули её слезы, что он сам на себя рассердился.

— Ты сочиняешь, что дорожишь моей дружбой, — начал он. — У тебя, вероятно, есть привязанности посильнее, вот отчего ты не хочешь меня поцеловать.

— Нет, Ландри, — рыдая, выговорила она, — я боюсь, что ты меня возненавидишь днем, если поцелуешь ночью, когда ни зги не видно!

— Будто я вижу тебя в первый раз, — возразил нетерпеливо Ландри. — Подойди поближе к луне, я отлично могу тебя разглядеть. Может быть, ты не красива, но я люблю и тебя, и твое лицо.

И он поцеловал ее, сначала осторожно, а потом так вошел во вкус, что она испугалась и оттолкнула его со словами:

— Довольно, Ландри, будет! Можно подумать, что ты целуешь меня с досады, а сам думаешь о Маделон. Успокойся, я поговорю с ней завтра, и ты нацелуешься с ней всласть.

С этими словами она вышла к проезжей дороге и удалилась своей легкой походкой.

Ландри совсем потерял голову и хотел ее догнать. Три раза он колебался переходить реку, но потом превозмог соблазн и побежал в ла-Приш без оглядки.

На следующее утро он рано поднялся и пошел убирать своих быков; но, лаская их, он все вспоминал вчерашнюю беседу с маленькой Фадеттой в каменоломне. У него голова отяжелела от сна и усталости от вчерашнего дня.

Он волновался и тревожился от возникшего чувства к этой девушке, он припоминал её некрасивую внешность и дурные манеры. Но, помимо его воли, её образ возникал перед ним, он переживал непреодолимое желание ее обнять и счастье, наполнившее его душу, когда он прижал ее к груди, словно вдруг полюбил ее страстно, и она показалась ему прекраснее всех женщин в мире.

— Верно она обладает какими-нибудь чарами, хотя и скрывает это, — думал он, — она меня положительно околдовала вчера вечером. Ни к кому на свете, ни к матери, ни к отцу, ни даже к моему дорогому близнецу, я не испытывал такого сильного чувства, как к этому чертенку. Вот бы Сильвинэ ревновал, если бы разгадал, что у меня на сердце! Моя привязанность к Маделон его не тревожила, а останься я хоть на день таким безумным и страстным, мне кажется, я бы сошел с ума и полюбил ее одну на всем свете.

И Ландри задыхался от стыда, усталости и нетерпения. Он садился на ясли и с ужасом думал о силе этой волшебницы; она могла лишить его бодрости, сознанья и даже здоровья.

Когда настал день и работники поднялись, они стали издеваться над его ухаживанием за гадким сверчком, изображали ее некрасивой, невоспитанной и дурно одетой; Ландри не знал, куда спрятаться от стыда и боялся, что все узнают о продолжении вчерашней истории.

Но он не рассердился на своих мучителей, потому что они были его друзьями и дразнили его без всякой злобы. Он попытался возражать им и доказывал, что они не знали маленькую Фадетту и что она была гораздо лучше и добрее, чем они думали. Но тут его подняли на смех окончательно.

— её бабушка, может быть, и знает что-нибудь, но сама она ни к чему не пригодна; не советую тебе лечить скотину у неё, если она заболеет, она много болтает, но мало понимает. За то она умеет очаровывать мальчиков, ты был с ней все время вчера; берегись, как бы не прозвали тебя сверчком стрекозы или другом Фадетты. Нечистая сила вселится в тебя. Пусть уже тогда Жоржик на нас работает, стелет постели и чистит лошадей, мы лучше с тобой расстанемся.

— А мне кажется, — сказала маленькая Соланж, — что ты надел вчера утром чулок на изнанку! Говорят, это привлекает колдунов, вот Фадетта это и заметила!

XXI

Днем, в то время, как Ландри работал, он увидел проходившую маленькую Фадетту. Она шла скорым шагом к лесу, где Маделон рвала листья для овец. Как раз надо было распрягать быков, они проработали пол дня и Ландри загонял их на пастбище; сам он смотрел на быструю и легкую походку Фадетты, она почти не касалась земли. Ему захотелось узнать, что скажет Маделон; поэтому он оставил свой дымящийся суп и тихонько прокрался к лесу, чтобы подслушать разговор обеих девушек. Он не мог их видеть, он различал только Фадеттин голос и не слышал бормотанья Маделон. За то каждое слово Фадетты доносилось до него ясно и звонко, хотя она и не возвышала голоса. Она говорила с Маделон о нем, как и обещала; она рассказывала, как взяла с него слово исполнить её требование, — какое бы то ни было, — еще десять лет тому назад. Она объяснила это так кротко и мило, что любо было ее слушать. Потом, не упоминая ни об огоньке, ни о страхе Ландри, она сказала, что он едва не утонул, накануне праздника Св. Андош, потеряв брод. Она совершенно обелила его, выставив его с хорошей стороны, а себя с дурной: она приписала себе гордость танцевать с таким красивым парнем, а не с подростками.

Но тут Маделон рассердилась и заговорила громче:

— Что мне до этого за дело! Танцуй весь век с близнецами из Бессонньер, мне это безразлично! Пожалуйста, не воображай, что я тебя ревную и что я страдаю, мне не холодно и не жарко.

А Фадетта продолжала:

— Не отзывайтесь о бедном Ландри так резко, Маделон, ведь он вас любит, и вы его очень огорчите, если отвергнете его.

И она говорила так ласково и убедительно, она так хвалила Ландри, что он покраснел от удовольствия и захотел запомнить её речи, чтобы воспользоваться ими при первом удобном случае.

Маделон с своей стороны, удивилась её красноречию, но не показала этого, так как слишком презирала Фадетту.

— Ловко ты и смело все расписываешь, — ответила она, — вероятно, твоя бабушка научила всех околдовывать; но я не поддаюсь влиянию ведьмы, а потому проваливай, по добру, по здорову, рогатый сверчок! Прибереги себе твоего кавалера, моя крошка! Ведь он первый и последний польстился на твою противную рожицу. Я же от тебя не желаю принимать подачек, даже если ты бы мне предложила царского сына. Твой Ландри — чистый дурак и ломанный грош ему цена, если и ты даже им пренебрегаешь и просишь меня его взять, воображая, что он в тебя влюбился. Вот так ухаживатель для меня, когда им пренебрегает Фадетта!

— Если это вас обижает, — сказала Фадетта и её голос проник в самую душу Ландри, — так успокойтесь! Вы горды и хотите унизить меня; хорошо! Затопчите под ногами бедного полевого сверчка, прекрасная Маделон. Вы думаете, что я прошу вас не сердиться на Ландри, потому что презираю его сама? Так знайте, что я давно люблю его, он единственный мальчик, которому я отдала мое сердце, и я не переменюсь никогда. Но я слишком умна и понимаю, что он никогда меня не полюбит. Я знаю разницу между ним и мной. Он красив, богат, все его уважают, а я дурна, бедна и заброшена. Он не для меня, вы не могли не заметить, как презирал он меня на вчерашнем празднике. И так, будьте довольны; вас любит тот, на кого я и поднять глаз не смею. Казните маленькую Фадетту, смейтесь над ней, отберите его у неё, она не может с вами состязаться. Поступите так, хотя бы не из чувства к нему, а чтобы наказать меня за мою дерзость. Обещайте, что вы примите его ласково и постараетесь его утешить, когда он придет к вам извиняться.

Покорность и самоотвержение Фадетты не тронули Маделон, она грубо отослала ее с словами, что Ландри — как раз ей пара, потому что для неё, Маделон, он был слишком мал и глуп. Но жертва Фадетты невольно принесла желанные результаты. Женщины так созданы, что они считают мальчиков взрослыми, лишь только заметят, что они нравятся другим женщинам. Маделон стала серьезно думать о Ландри, как только ушла Фадетта. Она припомнила её красноречивые слова о любви Ландри и захотела отомстить бедной девочке, думая, что она влюблена в него.

Ее дом был за несколько шагов от ла-Приш; вечером она пошла туда под предлогом, что их скотина смешалась с дядиной.

Она увидела Ландри и взглядом поманила его к себе.

Ландри так развернулся в своей беседе с Фадеттой, что отлично это заметил.

— Фадетта настоящая волшебница, — подумал он, — она не только помирила меня с Маделон, но подвинула в четверть часа мои дела больше, чем я бы это сделал в целый год. Какая она умная и какое у неё золотое сердечко!

С этими мыслями он смотрел на Маделон так равнодушно, что она ушла, не сказав с ним ни слова. Страх его перед ней пропал, но, вместе с тем, исчезло удовольствие встречи с ней и жажда её любви. Поужинав, он притворился, что идет спать, а сам вышел через проход из постели, пробрался по стене и пошел по броду де-Рулетт. Блуждающий огонек плясал там и в этот вечер. Ландри подумал, — издали увидев его: «огонь здесь, тем лучше, вероятно, и Фадетта не далеко». Он верно и храбро перешел через брод, дошел до дома старухи Фадэ, заботливо оглядываясь по сторонам. Но он долго простоял, везде было тихо и темно. Все спали в домике.

Он надеялся, что сверчок выйдет погулять, когда бабушка и скакун улягутся. Он обходил тростники, до самой каменоломни, свистя и напевая, чтобы привлечь к себе внимание. Увы! он встретил только бежавшего в соломе барсука и сову, кричавшую на дереве.

Он вернулся домой, не поблагодарив своего доброго друга за её услугу.

XXII

Прошла целая неделя, а Ландри все не встречал маленькую Фадетту. Это огорчало и тревожило его.

— Опять она подумает, что я неблагодарен, — говорил он себе, — но чем же я виноват, что никак не могу найти ее, как ни ищу. Может быть, она рассердилась на меня за мои поцелуи в каменоломне, но я вовсе не хотел обидеть ее.

Он больше передумал за эту неделю, чем за весь год. Ландри не мог сам распутать свои мысля, был рассеян и заставлял себя работать: его не развлекали от его мечтаний ни рослые быки, ни блестящий плуг, ни хорошая земля, вся пропитанная весенней влагой.

Он навестил в четверг вечером своего близнеца и нашел его тоже озабоченным. Хотя у них были разные характеры, но иногда сказывались одинаковые черты. Казалось, он догадывался, что брат был чем-то взволнован, но он был далек от истины. Он только его спросил, помирился-ли он с Мадлон? Ландри солгал первый раз в жизни, ответив на этот вопрос утвердительно. На самом деле, они еще не обменялись ни одним словом, и Ландри не торопился и откладывал разговор.

Наконец, настало воскресенье; Ландри пошел к обедне одним из первых. Он знал, что Фадетта приходила очень рано в церковь и долго молилась, чем возбуждала всеобщие насмешки. Он вошел, пока еще не благовестили. В часовне Пресв. Богородицы он увидел коленопреклоненную фигуру; она не двигалась и усердно молилась, закрыв лицо руками. Поза напоминала Фадетту, но прическа и одежда были совсем другие. Ландри вышел на паперть посмотреть, нет-ли ее там? Там всегда стояли нищие в рубищах.

Среди их лохмотьев не было маленькой Фадетты. В течение всей обедни он не мог ее найти. Перед самым окончанием, девушка в часовне подняла голову и он вдруг узнал в ней Фадетту после внимательного наблюдения. У неё был совсем другой вид. Правда, он узнал её бедное платье, драгетовую юбку, красный передник и наколку без кружев, но все это было вымыто, выглажено и перешито. Ее удлиненная юбка прилично покрывала её ноги, чуть-чуть показывая белые чулки; наколку она переделала и грациозно приколола ее на свои черные, глянцовитые и приглаженные волосы; на шее была надета новая желтая косынка, красиво оттеняющая её смуглую кожу. У лифа она удлинила талию, так что её стройная и гибкая фигурка ясно вырисовывалась, не то, что прежде, когда она походила на бесформенную деревяшку. Неизвестно, каким цветочным составом мыла она себе руки и лицо за эту неделю, но она так побелела, что её бледное личико и тонкие ручки напоминали своей нежностью белый шиповник весной.

Ландри даже выронил молитвенник, до того его поразила эта перемена; маленькая Фадетта обернулась на шум и их глаза встретились. Она зарделась, как дикая роза и так похорошела, что вся преобразилась, а глаза её, красота которых была всем известна, засветились ярким блеском. Ландри подумал: «она прямо волшебница; захотела сделаться из дурнушки красивой — и стала хорошенькой, каким-то дивом».

Эта мысль его встревожила, но все-таки он сгорал от нетерпения подойти к ней после службы, и сердце его сильно билось.

Но Фадетта стояла неподвижно; после обедни она не пошла играть с другими детьми, а так ловко ускользнула, что никто не заметил перемены в ней к лучшему. Сильвинэ следил за близнецом, и потому Ландри не посмел пойти за ней. Однако, через час, ему удалось вырваться; он скоро нашел маленькую Фадетту, руководствуясь влечением своего сердца. Она пасла свою скотину в пустынной дорожке, которую называют «Могилой жандармов». Один жандарм был там убит, в былые времена, людьми из ла-Косса, когда заставляли бедный народ платить подати и сбирать барщину, не по закону, а им было и без того тяжело.

XXIII

Маленькая Фадетта сегодня не занималась рукоделием, потому что день был воскресный. Она отыскивала трилистник в четыре листа, что встречается очень редко. Наши дети любят эту спокойную забаву.

— Нашла-ли ты, Фаншон? — спросил Ландри, подходя к ней.

— Мне часто попадаются такие листья, — ответила она, — но напрасно говорят, будто это приносит счастие, мне оно ровно ничего не принесло, хотя у меня есть в моей книге три ветки.

Ландри присел к ней, намереваясь побеседовать. Но вдруг он так смутился, что не мог сказать ни слова и молчал. Ничего подобного он не испытывал с Маделон.

Его смущение передалось и Фадетте. Наконец, она спросила его, почему он на нее смотрит с таким изумлением?

— Может быть, ты поражен моей новой прической? Я послушалась твоего совета, теперь стану прилично одеваться и хорошо вести себя. Но я боюсь, что всем это бросится в глаза, начнут смеяться, что я напрасно стараюсь себя украсить, вот отчего я прячусь.

— Пусть говорят, что угодно, — возразил Ландри, — не все-ли равно? А я решительно не понимаю, отчего ты так похорошела сразу? Уверяю тебя, сегодня ты просто хорошенькая, и только слепые этого не увидят.

— Не смейся, Ландри, — сказала маленькая Фадетта. — Говорят, что красавицы теряют голову от своей привлекательности, а дурнушки — от своего уродства. Я привыкла быть пугалом и не хочу поглупеть, вообразив, что я стала хороша. Но ведь ты пришел поговорить со мной о другом. Скажи, как идут твои дела с Маделон? Простила-ли она тебя?

— Я вовсе не пришел сюда затем, чтобы говорить о Маделон. Не знаю даже, сердится-ли она или нет; знаю только, что ты отлично с ней говорила, за что большое тебе спасибо.

— Значит, ты от неё знаешь о нашем разговоре? Стало быть, вы помирились?

— Мы вовсе не так сильно любили друг друга, чтобы ссорится или мириться. А ваш разговор мне передаю одно доверенное лицо.

Маленькая Фадетта вся вспыхнула, прежде никогда не играл яркий румянец на её щеках; волнение и радость украшает дурнушек, она вдруг похорошела. Ее волновала мысль, что Маделон передала её слова и высмеяла её любовь к Ландри.

— Однако, что сказала тебе про меня Маделон? — спросила она.

— Она мне сказала, что я болван и никому не могу нравиться, даже и тебе. Ты презираешь меня, избегаешь и прячешься от меня всю неделю, не желая меня видеть. А я то всю неделю искал тебя и бегал всюду. Значит, все смеются надо мной, Фаншон, всем известно, что ты не отвечаешь на мою любовь?

— Вот так злая выдумка! — ответила изумленная Фадетта;— она не разгадала своим колдовством, что Ландри хитрил: — Я не думала, что Маделон так коварно лжет. Не сердись на нее, Ландри, это говорит в ней досада, она любит тебя.

— Весьма возможно, — сказал Ландри. — Теперь я понимаю, отчего ты так добра ко мне. Ты все мне прощаешь, потому что равнодушна ко мне и тебе нет дела до меня!

— Я не заслужила твоих упреков, право, я не заслужила их, Ландри. Я никогда не говорила всех этих глупостей, это тебе все выдумали. Я совсем не то рассказывала Маделон. Эта наша с ней тайна, но я тебе ни в чем не повредила и только показала мое уважение к тебе.

— Слушай, Фаншон, будет нам спорить о том, что ты говорила или чего ты не говорила. Дай-ка мне совет, ты так хорошо все понимаешь. В прошлое воскресение, в каменоломне, я почувствовал к тебе такую сильную и необъяснимую привязанность, что всю неделю не ел и не спал. Я от тебя ничего не скрою, ты ведь так проницательна, что сама догадаешься. Признаюсь, что я стыдился моего чувства на следующее утро и хотел всячески спастись от такого сумасшествия. Но вечером снова повторилось мое безумие; я даже перешел ночью через брод, не пугаясь проделок блуждающих огоньков; я сам над ними смеялся и не обращал на них внимания. И вот с понедельника я хожу каждое утро как дурак, все смеются над моей любовью к тебе, за то вечером мое чувство берет верх над моим ложным стыдом. Сегодня ты миленькая и спокойная; если ты останешься такой, все прошлое забудется через две недели, и многие последуют моему примеру. Будет очень понятно, что ты всем нравишься, я буду вовсе не исключением. А все-таки, не забудь, что я тогда попросил у тебя позволения поцеловать тебя, когда все тебя считали некрасивой и злой; помни это воскресенье, в день св. Андоша; твои слезы в каменоломне. Признаешь-ли ты мое право? Убедил-ли я тебя?

Маленькая Фадетта молча закрыла лицо руками. Прежде Ландри приписывал свою любовь тому, что на него подействовали её слова Маделон об её чувстве к нему. Но теперь увидел, как она смущенно склонилась, он испугался, что она нарочно все выдумала, чтобы помирить его с Маделон. Эта мысль его огорчила и подзадорила. Он отнял её руки от лица и увидел её бледное и печальное лицо, он стал осыпать ее упреками за то, что она молчит на его безумные слова. Тогда она бросилась на землю, вздыхая и ломая руки, она задыхалась и, наконец, потеряла сознание.

XXIV

Ландри очень испугался и стал растирать ей руки, чтобы она пришла в себя, они были холодные, как лед, и безжизненные, как дерево. Он долго грел их в своих, пока она не очнулась и не выговорила:

— Мне кажется, что ты со мной играешь, Ландри. Но над некоторыми вещами нельзя шутить. Пожалуйста, оставь меня в покое и забудь меня; когда что-нибудь тебе понадобится, приди и попроси, я всегда с удовольствием постараюсь исполнить твою просьбу.

— Фадетта, Фадетта, так нехорошо говорить! — сказал Ландри. — Ведь вы сами смеялись надо мной, показывая, что вы меня любите, а сами ненавидите.

— Как, — воскликнула она грустно. — Что я вам показывала? Я предлагала вам братскую дружбу; она была бы вам приятнее, чем дружба вашего близнеца, потому что я не ревнива. Ведь я старалась помочь вам, а не помешать вашей любви к Маделон.

— Это правда, — сознался Ландри, — ты воплощенная доброта и я не смею упрекать тебя. Прости меня, Фаншон, позволь мне любить тебя, как я умею. Конечно, моя любовь к тебе не будет так спокойна, как к близнецу и сестренке Нанетте, но обещаю тебе, что никогда не поцелую тебя без твоего разрешения, если это тебе неприятно.

Ландри пришел к заключению, что Фадетта любила его дружески и мирно, он никогда не был пустым хвастунишкой. Он так стеснялся с Фадеттой, точно не слыхал её разговора с красивой Маделон.

За то маленькая Фадетта была проницательна; она догадалась, что Ландри безумно в нее влюбился, и это сознание наполнило её душу таким блаженством, что в первую минуту она обомлела. Но она дорожила своим легко приобретенным счастием и потому не сдавалась сразу, не желая охлаждать Ландри слишком быстрой победой. Он просидел с ней до ночи и все не мог с ней расстаться; он еще не смел напевать ей любовные речи, а довольствовался тем, что смотрел на нее и слушал её голос. Он забавлялся с скакуном, который бегал недалеко от сестры и скоро к ним присоединился. Ландри ласкал его и скоро заметил, что бедный мальчик был не зол и не глуп с теми, кто был добр к нему. За один час он так освоился и привык к близнецу, что целовал его руки и называл его «мой Ландри», как и сестру звал «моя Фаншон». Ландри почувствовал к нему нежность и сострадание; он находил, что напрасно презирали бедных детей, которые нуждались в ласке и любви, чтобы сделаться лучше и добрее.

С этого дня ежедневно Ландри видел маленькую Фадетту; если он встречал ее вечером, ему удавалось поговорить с ней; за то днем она не могла останавливаться долго, но он все-таки радовался возможности поглядеть на нее и перекинуться с ней несколькими словами. Она все так же хорошо одевалась и вела себя тихо, вежливо разговаривая со всеми; это нельзя было не заметить, и постепенно переменили с ней тон и обращение. К ней перестали придираться, так как она стала благоразумна и перестала дразнить и насмехаться над всеми.

Но общее мнение не меняется, к сожалению, с такой быстротой, как наши решения; довольно много времени прошло, пока общее презрение к ней обратилось в уважение, и отвращение заменилось благосклонностью. Позже вы узнаете, как постепенно произошла эта перемена, а в настоящее время не придавали большего значения хорошему поведению Фадетте.

Несколько добрых стариков и старушек иногда судили и рядили детей и подростков, сидя под старыми орешниками; эта молодежь выросла на их глазах и они считали себя как бы их родителями. Они глядели, как некоторые танцевали, а другие играли в кегли, и рассуждали о них.

— Вот из этого выйдет храбрый солдат, он отлично сложен и его не освободят от военной службы; этот пойдет в отца, он такой же сообразительный и умный, за то вот тот наследовал спокойствие и рассудительность матери. Молоденькая Люсетта будет со временем хорошенькой служанкой, а толстая Луиза многим придется по вкусу. Дайте подрасти Марион, увидите, как она с годами поумнеет.

Когда приходила очередь маленькой Фадетты, то про нее говорили так:

— Посмотрите, как торопится она убежать, она не хочет петь и играть с прочими. Вероятно, она очень сердита на детей, что они ее растрепали за танцами. Теперь она иначе причесывается и стала не хуже других.

— Заметили вы, как она с некоторых пор побелела? — говорила мать Кутюрье. — Прежде её кожа смахивала на утиное яйцо, столько на ней было веснушек; теперь, когда я видела ее вблизи, я нашла ее такой бледной и беленькой, что спросила: нет-ли у неё лихорадки? Может быть, она и выровняется со временем: часто дурнушки хорошеют в семнадцать и восемнадцать лет.

— Потом они умнеют с годами, — продолжал отец Нобэн, — начинают наряжаться и хорошеть. Давно бы пора заметить сверчку, что она не мальчик. Все мы думали, что она пойдет по стопам матери и осрамит весь наш округ своим поведением. Но довольно с неё этого примера; вы увидите, что она исправится и будет вести себя хорошо.

— Давай Бог, — сказала мал Куртилье, — а то не годится девушке быть сорванцом. Я тоже надеюсь на Фадетту; намедни я ее встретила, она приветливо со мной поздоровалась и спросила, не лучше-ли мне? А раньше она постоянно бегала за мной и передразнивала мою хромую походку.

— Эта девочка не злая, а просто шалунья, — говорил отец Генри. — Я знаю, что у неё доброе сердце; она часто возилась, из любезности, с моими внучатами, когда дочь бывала больна. Она с ними нянчилась так хорошо, что они в ней привязались и не хотели расстаться.

— Правда, что я слышала, — продолжала мать Кутюрье, — будто один близнец отца Барбо в нее влюбился с праздника св. Андоша?

— Вот еще, охота верить глупостям, — ответил отец Нобэн. — Просто дети забавляются; ведь вы знаете, что Барбо и его дети не глупые.

Так судили и рядили маленькую Фадетту, но часто про нее забывали, потому что она от всех скрывалась и ее редко видели.

XXV

За то ее часто видел и наблюдал за ней Ландри Барбо. Если ему не удавалось поговорить с ней, он сердился, но стоило ему только встретиться с ней, он моментально успокаивался и был доволен, так умела она вразумить и успокоить его. Она вела с ним тонкую игру, не лишенную кокетства, так ему иногда казалось, по крайней мере. Ее намерения были, впрочем, самые честные: она и слышать про его любовь не хотела, пока он не вникнет и не рассудит обстоятельно свое положение. Значит, он не имел права упрекать ее.

Она не подозревала его ни минуты в том, что он хочет завлечь ее и обмануть своей страстью. В деревнях почти всегда любят тише и спокойнее, чем в городе; у Ландри характер был еще флегматичнее, так что нельзя было подумать, что он обожжется с огнем. Никто бы не поверил, что он так сильно увлечен; да и к тому же он тщательно скрывал свои чувства от всех. Сама маленькая Фадетта, видя, что он ей всецело отдался, испугалась минутной вспышки, с другой стороны, она сама боялась слишком воспламенится и зайти чересчур далеко, ведь они были еще очень молоды, жениться им было нельзя, так говорили их родители, и осторожность внушала им то же самое.

А любовь не ждет; когда она проникает в кровь молодых людей, они не рассуждают и редко спрашивают чужого мнения.

Но маленькая Фадетта, хотя и казалась еще ребенком, имела силу воли и рассудительность старше своих лет. Ее сердце было горячее и пламеннее, чем у Ландри, она любила его страстно, и все-таки вела себя очень разумно. Весь день и всю ночь, каждую минуту, она только о нем и думала, сгорая желанием его увидеть и приласкать. А когда он приходил, она встречала его спокойно, говорила умно и даже делала вид, что не замечает его любви. Она не позволяла ему прижимать её руку выше кисти.

Ландри никогда не выходил из подчинения к ней, где бы они ни были: в самых отдаленных уголках, темной ночью; он так боялся ее оскорбить и не понравиться ей, что, поддаваясь её очарованию, относился к ней, будто она приходилась ему сестрой, а скакун Жанэ — братом.

Желая развлечь его и не дать времени много углубляться в свои чувства, Фадетта учила его всему, что знала; её природные способности превзошли уроки бабушки. Она все рассказывала Ландри: всеми силами старалась она ему объяснить, что нечистая сила не играет никакой роли в её познаниях; она видела, что он все боится колдовства.

— Слушай, Ландри, — сказала она ему однажды, — не бойся ты лукавого! Ведь один только благой дух существует, дух Божий, Люцифер выдумка священника, а его служитель Жоржон — выдумка старых деревенских кумушек. Я сама боялась бабушкиных козней, когда была маленькой, но она смеялась надо мной. Могу тебе правду сказать, те, которые стараются уверить других, сами первые сомневаются. Никто менее не верит в сатану, чем колдуны, они представляются, что постоянно вызывают дьявола. Они отлично знают, что его нет, и он им не помогает. А простаки, верующие в него, никогда не могли его вызвать. Бабушка мне рассказывала, что мельник из «Собачьего прохода» пошел к перекрестку четырех дорог, взял с собой дубину, чтобы отколотить черта, когда он явится. Повсюду раздавались его крики ночью: «Придешь-ли, волчье рыло? Придешь-ли, бешеный пес? Придешь-ли, дьявольский Жоржон?» И ни разу он не пришел; а мельник помешался от гордости, воображая, что дьявол его боится.

— Но ведь это не по христиански ты рассуждаешь, уверяя, что дьявола нет, моя маленькая Фаншон, — возражал Ландри.

— Не спорю, — отвечала она;— а все-таки я уверена, что даже если он существует, он не смеет являться на землю, обманывать нас и губить наши души. Ведь земля принадлежит Творцу, Он один ею правит, и все, что на ней находится, Ему подвластно.

Ландри перестал неразумно бояться. Он не мог не признать, что маленькая Фадетта была очень благочестива в своих помыслах и молитвах. Она была даже религиознее многих. Она всем сердцем любила Бога, ко всем относилась ласково и с участием; когда она говорила про свою любовь Ландри, он поражался своему неведению. Как мог он ходить на службу и считаться благочестивым, если сердце его не было согрето любовью к Богу и к ближним, и он только исполнял пустой обряд не понимая значения его.

XXVI

Постоянно гуляя и беседуя с ней, Ландри научился свойствам трав и разным способом лечить людей и животных. У отца Кайлло корова объелась зеленью и у неё сделалась опухоль; ветеринар от неё отказался, уверяя, что она и часа не протянет. Ландри применил действие своих новых познаний. Он потихоньку дал ей питье, приготовленное по рецепту маленькой Фадетты. Утром пришли работники выбросить ее в яму, они были очень опечалены потерею такой отличной коровы. Каково же было их изумление, когда они застали ее на ногах, обнюхивающую корм, с здоровыми глазами, опухоль прошла бесследно. В другой раз змея укусила жеребенка, Ландри опять спас его очень удачно, все следуя советам своей маленькой подруги. Наконец, он попробовал лекарство против бешеной собаки в ла-Приш, она выздоровела и никого не тронула. Ландри не хвастался своими познаниями и скрывал свои сношения с Фадеттой, так что выздоровление скотины приписали его хорошему уходу. Но отец Кайлло понимал во всем тонко, как отличный хозяин, и про себя удивлялся: «Отец Барбо не умеет смотреть за скотом, у него за прошлый год было много потери, такая неудача случается у него не в первый раз. А у Ландри легкая рука. Это приобретается от рождения, а в школах ничему не выучишься, если не ловок от природы. Ландри ловкий и хорошо принимается за дело. Это великий дар, он гораздо важнее денег». Рассуждения отца Кайлло были справедливы, но он ошибался, приписывая способность Ландри природе. Ландри только умел ходить за скотом и применять выученные средства. А этим даром обладала маленькая Фадетта; после нескольких уроков бабушки, она сама открывала, как изобретатель, качества некоторых трав и способы их употребления. Она была права, когда отрекалась от прозвища колдуньи; у неё просто был наблюдательный ум, она делала сравнения, замечания, опыты, а в этом-то и заключается врожденный талант, это бесспорно. Отец Кайлло шел дальше в своих предположениях: он верил, что у иного пастуха или работника была более или менее легкая рука, так что он одним своим присутствием приносил пользу или вред скоту. Есть известная даже правда в суевериях, нельзя не согласиться: хороший уход, чистота, добросовестное отношение помогают исправить то, что испортили небрежность и глупость.

Ландри любил хозяйство; его любовь к Фадетте увеличилась от благодарности за её уроки; потом он преклонялся перед её дарованием. Он ценил её попытки занять его полезной беседой, вместо праздных объяснений в любви. Скоро он убедился, что она ближе принимает к сердцу интересы и пользу своего друга, чем его ухаживания и комплименты.

Ландри скоро так ею увлекся, что перестал стыдиться своей любви к маленькой девочке, которую считали некрасивой, нехорошей и невоспитанной. Если он и скрывал свое чувство, так только из-за своего близнеца, зная его ревность. Он видел, каких усилий стоило Сильвинэ помириться с его ухаживанием за Маделон, а это ухаживание было просто шуткой в сравнении с его любовью к Фаншон Фаде.

Фадетта принимала тоже все предосторожности, чтобы все скрыть; любя его, она не хотела подвергать его насмешкам и причинить ему неприятности в его семье. Поэтому она требовала от него такой тайны, что прошел целый год, пока все обнаружилось. Ландри приутих. Сильвинэ не следит за каждым его шагом и действием, да и сама страна, своим местоположением, покровительствовала любви. (Она была не очень населена и вся разделена на овраги).

Сильвинэ радовался, что брат охладел к Маделон; хотя он, скрепя сердце, и покорился перед судьбой, но теперь ревность перестала его мучить, когда он убедился, что Ландри не торопится отнять у него сердце и отдать его женщине. Он предоставил его полную свободу в прогулках, в дни праздника и отдыха. У Ландри всегда были готовы предлоги отлучиться, особенно в воскресенье вечером; покидал он Бессонниеру очень рано, а возвращался в ла-Приш только в полночь. Теперь это ему было очень удобно, потому что он спал в крытом гумне, недалеко от сарая, где складывались хомуты, цепи, колеса, словом, всевозможная утварь, необходимая для рабочего скота и земледельческих орудий. Таким образом Ландри мог поздно возвращаться, не беспокоя никого. По воскресеньям он был свободен до понедельника; отец Кайлло и его старший сын были люди степенные, не любили шататься по кабакам, не гуляли в праздничные дни, и всегда сами смотрели за фермой в это время, чтобы, говорили они, молодежь, работающая больше их всю неделю, могла бы отдохнуть и порезвиться на просторе.

В холодные ночи, зимой, трудно объясняться в любви на воздухе; Ландри и маленькая Фадетта укрывались в башне Жако. Так назывался старый голубятник, давно предоставленный голубям, но теплый и замкнутый со всех сторон, он прилегал к ферме отца Кайлло. Там складывалась вся мясная провизия, а ключ сохранялся у Ландри. Голубятник находился на пределах земли ла-Приш, недалеко от брода де-Рулетт. Никому и в голову не могло прийти, что два влюбленных скрываются среди пустынного поля, засеянного медункой. Если погода была хорошая, они отправлялись на рубку молодых деревьев. Убежище было удобное для воров и для любовников, а так как у нас воров нет, то и пользуются им исключительно одни любовники.

XXVII

Долго сохранить тайну нет никакой возможности. В один воскресный день Сильвинэ, проходя вдоль стены кладбища, услышал по другую сторону, в двух шагах от него, голос своего близнеца. Ландри говорил шепотом, но Сильвинэ так знал его голос, что мог угадать всякое слово, невнятно произнесенное.

— Отчего ты не хочешь танцевать? — спрашивал он у своей незнакомой спутницы, ты все уходишь после обедни. Никто не осудит, что мы вместе танцуем, ведь не знают, что мы постоянно с тобой видимся. Не подумают приписать это моей любви, а просто решат, что я хочу посмотреть, умеешь-ли ты еще танцевать?

— Нет, Ландри, нет, — ответил чей-то голос; Сильвинэ его не узнал, потому что Фадетта все скрывалась и он давно ее не слышал, — пусть меня совсем забудут; а если мы попробуем один раз, нам захочется продолжать каждое воскресенье и опять станут про нас болтать. Верь мне, наши бедствия начнутся с того дня, как узнают про нашу любовь. Я лучше уйду, а ты приходи ко мне вечером, когда вернешься от своих.

— Тоска какая! никогда мы не танцуем, — ответил Ландри;— ведь прежде ты так любила танцы, милочка, ты всегда была грациознее всех. Какое мне было бы удовольствие — держать твою ручку и кружить тебя в моих объятиях, ты такая ловкая и гибкая! Только ты не должна ни с кем танцевать, кроме меня.

— Вот этого-то и не надо, — возразила она. — Вижу, что ты сам хочешь повеселиться, мой добрый Ландри. Пойди, потанцуй, я буду за тебя счастлива и терпеливо буду дожидаться твоего возвращения.

— Ты слишком терпелива, — беспокойно прервал Ландри;— я бы скорей согласился, чтобы мне отрубили ноги, чем пойти приглашать девушек и целовать их, если они мне не нравятся, я бы это не сделал ни за какие деньги!

— А ведь мне бы пришлось танцевать со всеми и целовать их, — возразила Фадетта.

— Нет, тогда лучше не оставайся, — перебил Ландри, — я не позволю тебе целоваться.

Сильвинэ не слыхал их разговора дальше, шаги удалялись. Не желая, чтобы брат его обвинял в подслушивании, он вошел в кладбище и подождал, пока Ландри пройдет мимо него.

Это открытие пронзило сердце Сильвинэ, как удар ножа. Он не старался узнать, кого так страстно любил Ландри. Достаточно было и того, что есть на свете такое существо, для которого брат забывал его. Больнее всего было сознание, что Ландри с ним не откровенен.

— Он мне не верит, — думал он;— конечно, это она виновата. Она подучивает его меня остерегаться и ненавидеть. Теперь мне ясно, отчего он так скучал дома и так неохотно гулял со мной. Я все думал, что он предпочитает одиночество и редко ходил с ним. С этого дня я совсем не буду мешать ему. Я и вида не подам, что узнал его тайну, это только рассердит его. Пока он будет торжествовать, что он, наконец, избавился от меня, я буду страдать втихомолку.

Сильвинэ поступил, как думал: он не только не удерживал брата, но сам уходил из дома, чтобы ему не мешать. Он спасался в фруктовый сад и там предавался своим мечтам. Он упорно отказывался идти в деревню, боясь встретиться с своим близнецом.

— Если я встречу там Ландри, — думал он, — он вообразит, что я за ним слежу и намекнет мне, что я лишний.

Постепенно вернулось его старое горе, от которого он было вылечился. Теперь оно возвратилось с удвоенной силой и невольно отразилось на его лице. Мать старалась узнать причину его печали, но он стыдился сознаться, что в восемнадцать лет он не стал умнее, чем в пятнадцать, и упорно молчал на её вопросы.

Это спасло его от болезни; Бог никогда не покидает твердых духом, старающихся скрыть свои страдания. Бедный близнец всегда был бледен и задумчив, часто страдал лихорадкой и всю жизнь остался слабым и хилым на вид. Работа утомляла его, но он старался превозмочь свою слабость, зная, что труд полезен; да и при том не хотелось ему огорчать отца своей ленью. Поэтому он иногда брался за работу не по силам и на другой день лежал больной.

— Сильвинэ никогда не будет хорошим работником, хотя он старается и не щадит себя, — говорил отец Барбо. — Я не отдам его в услужение, а то он наверно заморится. Господь не создал его сильным, я постоянно бы за него мучился, если бы он поступил к чужим.

Мать Барбо вполне соглашалась с мнением мужа. Она всячески старалась развлечь Сильвинэ, советовалась со многими докторами; одни сказали, что ему надо беречься и пить побольше молока; другие, наоборот, велели ему много работать и пить крепкое вино. Мать Барбо недоумевала, кого послушаться.

К счастью, она не последовала ни одному из этих советов. Сильвинэ так и пошел по дороге, начертанной ему Богом, и не встречал никаких извилин. Он влачил свое горе довольно тихо, пока внезапно не обнаружилась любовь Ландри, и Сильвинэ стал страдать от печали брата.

XXVIII

Открыла тайну и Маделон. Она сыграла злую шутку, хотя и совсем неожиданно узнала про любовь Ландри к Фадетте. Позабыла она его очень скоро, потому что никогда серьезно не любила. А все-таки в глубине сердца она сохранила затаенную злобу против Фадетты и ждала первая случая, чтобы отомстить им обоим. В женском сердце самолюбие оставляет больше следов, чем сожаление.

Вот как все произошло. На самом деле Маделон была изрядной кокеткой, хотя и славилась своим поведением и строгостью к парням. Она и на половину не так хорошо себя держала, как бедный сверчок, которого все строго осуждали. За ней ухаживали три молодых человека, кроме Ландри, но она предпочитала своего двоюродного брата, младшего сына отца Кайлло из ла-Приша. Она так обнадежила его, что пришлось ей согласиться, из страха какой-нибудь выходки Кадэ Кайлло, назначить ему свидание в том самом голубятнике, где скрывались Ландри с Фадеттой.

Кадэ Кайлло напрасно всюду искал ключа от голубятника, Ландри всегда держал его у себя в кармане; спросить он не решался, не имея основательных причин для объяснения своего желания. Все и забыли про ключ. Кадэ Кайлло вообразил, что он потерял или что отец держал его в связке ключей; не долго думая, он не постеснялся выломать дверь. Как раз в то время Ландри с Фадеттой сидели в голубятнике; влюбленные парочки смутились, увидав друг друга, и решили скрыть свою встречу от всех.

Но ревность и злоба проснулись в Маделон, когда она увидела такое постоянство Ландри, самого красивого и славного парня, к маленькой Фадетте. Она задумала им отомстить. Она не посвятила в свой замысел Кадэ Кайлло, так как знала, что он человек порядочный и честный; она взяла себе в помощницы своих двух молоденьких подруг. Они были обижены равнодушием к ним Ландри, он никогда не приглашал их. Потому они стали внимательно следить за каждым шагом маленькой Фадетты и скоро узнали все. Подкараулив их раза два вместе, они пустили слух, что Ландри свел дурное знакомство с Фадеттой. Клевета распространилась с поразительной быстротой. Все девушки приняли живое участие в этом деле; когда речь идет о красивом и богатом мальчике, который заинтересован другой, все оскорбляются и с удовольствием стараются уязвить и унизить ненавистную соперницу. Обида и злость женщины не имеют пределов.

Через две недели после приключения в башне. Жако решительно все, от мала до велика, старые и молодые, только и говорили о любви Ландри к Фадетте-сверчку, а про приключение в башне с Маделон они умалчивали. Умная девушка постаралась себя выгородить и представлялась, что ее удивляла эта новость будто не она была виновата и первая не рассказала ее потихоньку.

Слух дошел и до матери Барбо. Она встревожилась и опечалилась, но не решилась сказать мужу. Впрочем, он скоро все сам узнал из других источников. Сильвинэ с грустью увидел, что тайна брата разглашена, несмотря на все его усилия скрыть ее.

Однажды вечером Ландри собрался уйти из Бессонньеры, по обыкновению, очень рано. Тогда отец сказал ему при матери, сестрах и близких:

— Не торопись уходить, Ландри, мне надо с тобой поговорить. Подожди, пока не придет твой крестный отец. Я хочу с тобой объясниться при всех тех, кто принимает в тебе живое участие.

Когда дядя Ландриш явился, отец Кайлло заговорил так:

— Вероятно, мои слова тебя сконфузят, сынок Ландри, верь, мне самому неприятно это объяснение при всей семье. Но надеюсь, что это послужит тебе хорошим уроком, ты исправишься и забудешь все твои выдумки. Оказывается, что ты свел дурное знакомство со дня св. Андоша, скоро ему будет ровно год. Мне еще тогда это заметили, до того всех удивило твое поведение; ты весь вечер танцевал с самой некрасивой, грязной и невоспитанной девушкой во всей стране. Я не одобрил твоего поступка, но не сделал тебе замечания, потому что приписал эту выдумку шутке и забаве. Не следует глумиться над дурными людьми и еще более увеличивать их стыд, обращая на них всеобщее внимание. Увидев тебя очень грустным на следующий день, я подумал, что ты сам это понял и упрекаешь себя, вот почему я ничего не сказал. Но, с неделю, до меня дошли другие слухи; передавали их мне люди, достойные доверия и уважения. Я могу на них положиться, конечно, если ты не разубедишь меня. Может быть, мои подозрения напрасны; объясни их себе моей заботливостью и припиши их моей обязанности следить за твоим поведением. Ты меня очень обрадуешь, если дашь мне честное слово, что все это ложь и что тебя напрасно оклеветали.

— Скажите мне, батюшка, в чем меня обвиняют, я вам отвечу по совести и чести, — сказал Ландри.

— Кажется, я довольно ясно намекнул тебе в чем, Ландри; ты хочешь, чтобы я прямо говорил, изволь. Итак, тебя обвиняют в том, что у тебя нехорошие сношения с внучкой старухи Фаде, её бабушка очень дурная женщина, не говоря о том, что мать этой несчастной девочки постыдно бросила мужа и детей и бежала за солдатами из родного края. Тебя обвиняют в постоянных прогулках с Фадеттой. Боюсь, как бы ты не связался с дурной любовью и не раскаивался всю жизнь. Понял-ли ты меня, наконец?

— Понял, милый батюшка, — ответил Ландри. — Позвольте мне предложить вам еще один вопрос перед моим ответом. Почему вы находите мое знакомство с Фаншон Фаде дурным? Это из-за неё или из-за её семьи?

— Из-за того и другого, — продолжал строго отец Барбо; он не думал, что Ландри будет так спокоен и решителен. — Прежде всего, плохое родство — неизгладимое пятно. Поэтому, никогда моя семья не согласится породниться с семьей Фаде. Да и сама Фадетта никому не внушает уважения и доверия. Мы ее отлично знаем, она росла на наших глазах. За последний год она ведет себя лучше, не бегает с мальчишками и никому не грубит; я с этим вполне согласен; ты видишь, как я беспристрастен. Но мне этого мало; как могу я ручаться, что эта невоспитанная девочка сделается потом честной женщиной? Я хорошо знаю её бабушку и боюсь, что они обе ловко выдумали всю эту историю, чтобы выманить от тебя разные обещания и потом вовлечь тебя в неприятности. Я даже слышал, будто она беременна, но не верю, что это правда. Ведь на тебя пало бы подозрение и все дело кончилось бы скандалом.

Хотя Ландри и дал себе слово не горячиться, тут он не вытерпел и вышел из себя. Он весь вспыхнул и сказал, вставая:

— Батюшка, вам это передали наглые лжецы. Они оскорбили напрасно Фаншон Фаде. Я бы их вызвал и заставил с собой драться, если бы они были здесь. Это была бы битва на жизнь или смерть. Скажите им, что они грешники и подлецы. Пусть мне в глаза повторят эту ложь, посмотрим, что из этого выйдет!

— Не сердись так, Ландри, — перебил его с отчаянием Сильвинэ, — батюшка не обвиняет тебя в том, что ты обесчестил эту девушку. Он боится, что она запуталась с другим и хочет свалить всю ответственность на тебя, гуляя с тобой днем и ночью.

XXIX

Голос Сильвинэ несколько успокоил Ландри, но он не мог не возразить на его слова:

— Брат, ты в этом ничего не смыслишь, — сказал он. — Ты вовсе не знаешь Фадетту, ты всегда был предубежден против неё. Пусть обо мне говорят, что угодно, но о ней я никому не позволю дурно отзываться. Нет на свете второй такой честной, бескорыстной и умной девушки, как она, да будет это известно моим родителям для их спокойствия. Тем больше её заслуга, что она выросла такой хорошей среди её семьи. Неужели добрые и верующие люди могут ее попрекать за её несчастное рождение?

— Кажется, ты меня обвиняешь, Ландри, — сказал рассерженный отец Барбо и он встал, давая этим понять, что разговор окончен. — По твоему гневу вижу, как ты сильно привязан к Фадетте, это меня очень огорчает. Если у тебя нет ни стыда, ни раскаяния, прекратим лучше наше объяснение. Я приму сам необходимые меры, чтобы предохранить тебя от заблуждений молодости. А теперь прощай; пора тебе возвратиться к твоим хозяевам.

— Нет, вы не можете так расстаться, — воскликнул Сильвинэ, удерживая брата, собиравшегося уходить. — Батюшка, Ландри даже не может произнести ни слова, так его опечалил ваш гнев. Простите его и поцелуйте, а то он проплачет всю ночь.

Сильвинэ плакал, мать Барбо заливалась слезами, старшая сестра и дядя Ландриш тоже; только у отца Барбо и у Ландри глаза были сухи, но на сердце у них было не легко. Все-таки их заставили поцеловаться. Отец не требовал никаких обещаний, зная, что они не исполняются в таких случаях, а он дорожил своим авторитетом. Но он дал понять сыну, что вопрос не исчерпан и продолжение будет. Ландри ушел взволнованный и грустный. Сильвинэ хотел проводить его, но не решился, предполагая, что Ландри поспешит поделиться с Фадеттой своим горем. Он лег спать и всю ночь не мог заснуть, думая о несчастье, постигшем всю их семью.

Ландри пошел к Фадетте и постучал к ней. Мать Фаде давно оглохла и никакой шум ее не будил. Этим пользовались влюбленные с тех пор, как их накрыли в голубятнике. Ландри мог беседовать с Фаншон только вечером, в той комнате, где спали бабушка и Жанэ. Он подвергался опасности, потому что старая колдунья терпеть его не могла и наверно выгнала бы его далеко не любезно. Ландри поведал свое горе маленькой Фадетте; она выслушала его с большим самообладанием и твердостью. Сначала она попробовала убедить его, в его же пользу, прекратить с ней знакомство и забыть ее. Но когда она увидала, что это только волнует и огорчает его, она стала уговаривать его покориться теперь воле родителей и возложить все надежды на будущее.

— Я всегда это предвидела, Ландри, — сказала она ему, — и часто предлагала себе вопрос: что мы будем делать? Твой отец, по своему, вполне прав и я не сержусь на него. Он боится твоего чувства к такой недостойной девушке, только из любви к тебе. Я прощаю ему излишнюю его гордость и строгость ко мне. Ведь правда, моя ранняя молодость была довольно безумная, ты сам мне это говорил в тот день, как полюбил меня. Хотя я исправилась от моих недостатков за год, все-таки еще слишком мало времени прошло, чтобы мне возвратили доверие. Дай срок, предубеждение против меня изгладится и злые толки замолкнут. Твои родные убедятся, что я разумна, не хочу тебя развратить и вымогать у тебя денег. Они оценят мою бескорыстную любовь и мы будем свободно видеться и говорить, не прячась ни от кого. А пока повинуйся отцу. Он наверно не позволит тебе посещать меня.

— Никогда я не послушаюсь, лучше брошусь в реку, — сказал Ландри.

— Если ты не решишься, я сделаю это за тебя, — сказала маленькая Фадетта. — Я уйду и покину этот край на время. Вот уже два месяца, как мне предлагают хорошее место в городе. Бабушка перестала лечить, потому что она слишком стара и глуха. У неё есть добрая родственница; она согласна с ней поселиться и будет ухаживать за ней и за моим бедным скакуном…

Голос Фадетты оборвался при этих словах, но она осилила свое волнение и продолжала спокойно:

— Теперь он окреп и может обходиться без меня. Скоро ему надо причащаться; его развлекут уроки катехизиса с другими детьми, и он забудет горе разлуки. Он стал благоразумнее, и мальчуганы перестали его задирать. Надо, чтобы меня забыли, Ландри, а то я возбудила всеобщую зависть и злобу. А через год или два я вернусь с хорошей рекомендацией и добрым именем. Все это я приобрету там гораздо скорее, чем здесь. Нас не будут преследовать и мы станем еще дружнее.

Ландри и слышать об её предположении не хотел; он отчаивался и вернулся совсем удрученный в ла-Приш; самое каменное сердце наверно бы тронулось при виде его горя.

Два дня спустя, когда он приготовлял чан для сбора винограда, Кадэ Кайлло ему сказал: — Я замечаю, Ландри, что с некоторых пор ты на меня сердишься и со мной не разговариваешь. Ты верно думаешь, что я разгласил про твою любовь к маленькой Фадетте? Меня очень огорчает, если ты подозреваешь меня в такой низости. Никому я никогда не заикался про это, как Бог свят. Сам я тебе сочувствую; я всегда тебя любил и не говорил дурного слова о Фадетте. Могу даже сказать, что уважаю ее с нашей встречи в голубятнике. Она так сохранила нашу тайну, что никто ничего не подозревает. А как легко могла она воспользоваться этим случаем и отомстить Маделон. Она же ничего подобного не сделала. Я убедился, что часто наружность обманчива и не следует верить толкам. Вот Фадетта оказалась доброй, хотя ее считают злой; а Маделон очень коварна, несмотря на то, что пользуется репутацией доброй девушки. Она обманула не только вас, но и меня.

Ландри охотно поверил словам Кадэ Кайлло, и тот постарался его утешить.

— У тебя много горя, бедный мой Ландри, — закончил он свои увещания, — но ты утешайся тем, что Фадетта отлично себя ведет. Конечно, лучше всего ей уйти, чтобы прекратить эти семейные раздоры; так я ей и сказал сейчас, когда прощался с ней.

— Что ты говоришь, Кадэ! — воскликнул Ландри. — Она уходит? Она уже ушла?

— Разве ты этого не знал? — спросил Кадэ. — А я думал, что вы условились, и ты нарочно ее не провожаешь, во избежание злых толков. Она бесповоротно решила уйти; она прошла направо отсюда, вот уже слишком четверть часа, и несла свой узелок на руке. Она отправилась в Шато Мейллан, и теперь наверно дошла до Виелль-Вилль или около Ирмонта.

Ландри воткнул рогатину в землю, бросил своих быков и помчался вдогонку Фадетте. Он остановился только тогда, когда догнал ее на песчаной дороге, ведущей от Ирмонта к ла-Фремелэн.

Здесь он бросился поперек дороги, в страшном изнеможении, знаком показывая, что она не расстанется с ним, не перешагнув через его труп.

Когда он немного успокоился, маленькая Фадетта ему сказала:

— Я хотела избавить тебя от горя прощания, дорогой мой Ландри, а ты отбиваешь у меня всю мою бодрость духа! Будь мужчиной, дай мне исполнить мой долг. Мне это не так легко, как ты воображаешь. Когда я вспомню, что мой бедный Жанэ теперь меня ищет и зовет, я совсем слабею и хочу разбить себе голову о камень! Помоги мне, Ландри; я чувствую, что если сегодня не уйду, то никогда не решусь и мы погибнем.

— Фаншон, Фаншон, вовсе это не стоит тебе такого труда! — ответил Ландри. — Ты только жалеешь своего брата, а он скоро утешится. А меня ты не жалеешь, тебе нет до меня дела. Ты не знаешь, что такое любовь? Конечно, ты меня скоро забудешь и не вернешься сюда.

— Бог свидетель, Ландри, что я вернусь скоро, может быть, даже через год, много через два. Никогда не забуду я тебя: у меня не будет другого друга или милого кроме тебя.

— Другого друга, очень вероятно, Фаншон, потому что ты никого не найдешь преданнее и вернее меня; а что касается до влюбленного, так про это я не могу судить. Кто может в этом поручиться?

— Я ручаюсь!

— Ты сама ничего не понимаешь, Фадетта; никогда ты еще не любила, а когда полюбишь, то забудешь твоего бедного Ландри. Разве ты бы со мной так рассталась, если бы ты меня любила?

— Ты думаешь, Ландри? — сказала Фадетта, глядя на него грустными и серьезными глазами. — Ты сам не знаешь, что говоришь. Я уверена, что поступаю так из любви, а не из дружбы.

— Если это правда, то я не буду горевать! Я бы утешился, веря твоей любви! Я бы надеялся на будущее и сам был бы тверд, как и ты!.. Но ты меня не любишь, ты сама мне это повторяла, да и притом ты была так спокойна и холодна со мной.

— Итак, ты не веришь, что я тебя люблю? Ты в этом убежден?

Глаза её наполнились слезами, они потекли по её щекам, но она не вытирала их, а продолжала смотреть на него, блаженно улыбаясь.

— Боже мой! Боже мой! Неужели я ошибся? — воскликнул Ландри, обнимая ее.

— Право, ты ошибся! — сказала Фадетта, улыбаясь сквозь слезы.

С тринадцатилетнего возраста бедный сверчок заметил только одного Ландри. Она следовала за ним по лесам и полям, придиралась к нему, чтобы привлечь его внимание; тогда она не отдавала себе отчета в своих мыслях и в своем чувстве к нему. Она отыскала как-то раз Сильвинэ, зная, как тревожился Ландри, и нашла его на берегу реки с ягненком на руках. Она немного поторопила Ландри, чтобы он помнил её услугу. Она его бранила около брода де-Рулетт, потому что сердилась на него и грустила, что он не говорит с ней. Она танцевала с ним на празднике св. Андоша, так как любила его безумно и думала ему понравиться своей ловкостью. Она плакала в каменоломне дю-Шомуа от раскаяния и печали, что огорчила его. Она не согласилась выслушать его признания и не целовала его, из боязни потерять его любовь, поддаваясь ему слишком скоро. Наконец, если она уходит с разбитым сердцем, так это в надежде вернуться достойной его в глазах света, чтобы он мог назвать ее своей женой, не краснея и не унижая свою семью.

На этот раз Ландри чуть не сошел с ума. Он смеялся, кричал, плакал, он целовал руки Фаншон, её платье, он поцеловать бы ей ноги, но она не позволила. Она подняла его и поцеловала его горячо и любовно. Он едва не умер от счастия, ведь это был первый поцелуй в его жизни. Обомлев, он опустился на край дороги, а она подняла свой узелок, красная и смущенная, и убежала от него, запретив ему следовать за нею и обещая ему вернуться.

XXX

Ландри покорился своей участи и вернулся к сбору винограда далеко не такой мрачный, как был раньше. Есть бесконечная сладость в сознании, что любим и в вере в любимую женщину. Это его изумило, и он все поведал Кадэ Кайлло, который только преклонился перед Фадеттой за её твердость и осторожность во все время их любви.

— Я очень рад, что эта девушка такая хорошая, — говорил он. — Впрочем, я и раньше ее не осуждал. Признаюсь, я бы полюбил ее сам, если бы она обратила на меня внимание. С её прелестными глазами она мне всегда казалась скорее красивой, чем дурной. Заметил-ли ты, как она похорошела за последнее время? Наверно она имела бы успех, если бы пожелала. Но она хотела нравиться одному тебе, а с другими была только приветлива, ей до них никакого дела не было. Такая женщина всякому бы понравилась. Когда она еще была крошкой, я всегда признавал, что у неё золотое сердце. Спроси у всех по совести: что знают про нее? Наверно никто дурного слова не скажет. А свет так создан, что если два или три человека пустят ложный слух, все его подхватят, вмешаются и создают дурную репутацию, сами не зная почему, точно доставляет удовольствие раздавить беззащитного.

Ландри находил большое облегчение, слушая слова Кадэ Кайлло. С этого дня они стали друзьями, и Ландри отводил душу, поверяя ему свои невзгоды. Даже он сказал ему однажды:

— Перестань ты думать о Маделон, она тебя недостойна, причинила нам только неприятности, славный мой Кадэ. Не торопись жениться, тебе еще рано, ведь мы одних лет. А у меня подрастает сестренка Нанетт; она хорошенькая, воспитанная и кроткая, скоро ей исполнится шестнадцать лет. Приходи к нам почаще, мой отец тебя уважает. Уверяю тебя, что когда ты ближе познакомишься с Нанеттой, ты захочешь быть моим зятем.

— Я не отказываюсь, — ответил Кадэ, — буду приходить к вам каждое воскресение, если твою сестру не прочат за другого.

В день отъезда Фаншон Фадэ Ландри отправился к отцу вечером, желая рассказать ему поступок этой девушки, о которой он так плохо думал. Он хотел высказать ему свое подчинение родительской воле теперь и свои планы на будущее. Когда он проходил мимо дома старухи Фадэ, сердце в нем надрывалось, но он старался утешить себя тем, что не знал бы про любовь Фадетты, если бы не её отъезд. У порога двери он увидел Фаншетт, родственницу и крестную Фаншон, она пришла заменить ее у старухи. Теперь она сидела у выхода и держала скакуна на коленях. Бедный Жанэ не хотел идти спать и горько плакал.

— Фаншон еще не вернулась, — говорил он, — некому меня уложить и прочесть со мной молитвы.

Фаншетт утешала его, как могла, и Ландри слышал с удовольствием, что она ласково обращалась с мальчуганом. Лишь только скакун заметил проходящего Ландри, он вырвался из рук Фаншетты, чуть не оторвав себе нанку, и прыгнул в ноги близнеца, целуя его и приставая к нему с расспросами. Он умолял его привести Фаншон. Ландри взял его на руки и сам прослезился, успокаивая его. Он предлагал ему большую кисть винограда, которую он нес в маленькой корзиночке от матери Кайлло в подарок его матери, но и это не утешило Жанэ, хотя он был довольно жадный. Он ничего не хотел и только умолял Ландри пойти за его сестрой. Ландри обещал ему исполнить его просьбу, чтобы заставить его послушаться Фаншетт и пойти в постель.

Отец Барбо не ожидал такого разумного поступка от Фадетты. Он был очень ею доволен, но все-таки чувствовал укоры совести, потому что был очень справедлив и добр.

— Очень жаль, Ландри, что ты не мог решиться перестать с ней видеться. Ты бы тогда не был причиной её отъезда. Дай Бог, чтобы эта девочка свыклась с своим новым положением и чтобы её домашние не очень страдали от её отсутствия. Некоторые защищают ее и уверяют, что она полезна в своей семье, хотя другие и порицают ее. Мы все разузнаем сами; если слухи про её беременность ложны, наш долг — вступиться за нее, как следует; а если, не дай Бог, они справедливы, и ты виноват, Ландри, мы всегда придем ей на помощь и не допустим ее до нищеты. Только не женись на ней, вот все, что я от тебя требую.

— Батюшка, у нас с вами взгляды расходятся, — ответил Ландри, — я у вас непременно бы попросил позволения на ней жениться, если бы сделал то, в чем меня обвиняют. Но Фадетта так же невинна, как моя маленькая сестра. Мы поговорим об этом после, согласно вашему обещанию, а пока простите мне все неприятности, которые я вам причиняю.

Отец Барбо удовольствовался этим решением и более не настаивал. Он был слишком умен и осторожен, чтобы сразу принимать крутые меры. Он остался вполне доволен.

Разговор больше не поднимался о Фадетте в Бессонньере. Избегали даже называть её имя, потому что Ландри бледнел и краснел, когда о ней упоминали при нем, а сам только о ней и думал, как в первый день её отсутствия.

XXXI

Сначала Сильвинэ почувствовал эгоистичную радость, узнав про отъезд маленькой Фадетты; он льстил себя надеждой, что теперь его близнец будет всецело принадлежать ему одному. Но на деле вышло не так. Правда, что после Фадетты Ландри любил своего брата больше всех; но Сильвинэ не мог отрешиться от враждебного чувства к Фаншон, и Ландри перестал довольствоваться его обществом. Когда Ландри начинал говорить о ней и посвящать брата в свои любовные дела, Сильвинэ сердился, упрекал его за его постоянство к девушке, которая причиняла одни неприятности ему самому и родителям. С тех пор брат перестал упоминать даже её имя. Но он не мог не отводить душу, говоря о ней; поэтому он поверял свои тайны Кадэ Кайлло и делил свое свободное время между ним и маленьким Жанэ. Он повторял с мальчуганом катехизис, водил его всюду с собой, занимался с ним и утешал его, как умел. Никто не смел издеваться, встречая их вместе. Ландри не допустил бы насмешек над собой, он открыто дружил с братом Фаншон Фадэ. Этим он хотел всем показать, что любовь его не прошла, и доказывал своим расположением, что ни мудрые советы отца Барбо, ни разные толки не имели на него никакого влияния. Сильвинэ пришлось убедиться, что брат отдалился от него еще более, чем прежде. Он стал ревновать его к Кадэ Кайлло и к Жанэ. Сама маленькая Нанетта, утешавшая его прежде своими ласками и участием, стала предпочитать общество Кадэ Кайлло, который был всеобщим любимцем. Бедный Сильвинэ, видя все это, впал в смертельную тоску, в страшное уныние, так что положительно не знали, чем его развлечь. Он никогда не смеялся, не мог работать, словом, чахнул с каждым днем. Стали бояться за его жизнь; лихорадка все не проходила, а когда жар усиливался, он говорил бессмысленные речи и огорчал ими своих родителей. Он жаловался, что никто его не любит, забывая, как его все баловали. Он призывал смерть, уверяя, что он ни к чему не способен, что его терпят из сострадания, что он всем в тягость, что все хотят от него избавиться. Иногда отец Барбо строго его останавливал, слушая эти грешные слова, но это не помогало. Пробовал отец Барбо уговаривать его, со слезами, понять их любовь к нему. Но это было еще хуже — Сильвинэ рыдал, раскаивался, просил у всех прощения; от волнения жар увеличивался.

Снова обратились к докторам, они ничего нового не сказали. По их лицам было видно, что они все зло приписывают тому, что Сельвинэ близнец и что он непременно должен умереть, как самый слабый из двух. Обратились к купальщице из Клавиер, ее считали самой умной знахаркой после матери Сажжер и старухи Фадэ; первая давно умерла, а вторая начала впадать в детство от старости. Эта ловкая женщина ответила матери Барбо следующим образом:

— Ваш ребенок выздоровеет, если он полюбит женщин.

— Как раз он их терпеть не может, — сказала мать Барбо, — я никогда не встречала еще такого разумного и гордого мальчика. С тех пор как его близнец влюбился, он их всех возненавидел, точно мстит им за то, что самая дурная из них овладела сердцем его брата.

— Из этого я вижу, что когда ваш сын полюбит женщину, он охладеет к своему близнецу, — сказала купальщица, хорошо знакомая с телесными и душевными немощами. — Помните мое предсказание. У него слишком чувствительное сердце, он забывает свой пол и грешит против заповеди Божией, изливая всю нежность на брата, когда человеку полагается любить более женщину, чем отца, мать, братьев и сестер. Не горюйте; очень может быть, что природа скоро возьмет свое, рано или поздно это случится. Только не мешайте ему жениться на любимой женщине, какая бы она ни была. По всему видно, что он полюбит один раз в жизни. У него слишком привязчивое сердце; надо большое чудо, чтобы его отдалить от его близнеца, и еще большее, чтобы разлучить его с той, которую он предпочтет Ландри.

Совет купальщицы показался разумным; отец Барбо попробовал ввести сына в семейные дома, где были хорошие девушки-невесты.

Сильвинэ был недурен собой, хорошо воспитан, но он был чересчур застенчив и враждебно на них смотрел, так что девушки тоже его сторонились.

Отец Кайлло, лучший советчик и друг дома, высказал другое мнение: — Я часто вам повторял, что разлука самое лучшее средство. Возьмите в пример Ландри! Он безумствовал по Фадетте, а теперь совсем образумился, когда она уехала. Он здоров и даже стал веселее, чем прежде; мы давно замечали его тоску и не знали, чему ее приписать. Он вполне успокоился и покорился судьбе. Тоже будет и с Сильвинэ, если он на пять или шесть месяцев расстанется с братом. Только разлучите их не сразу, я помогу вам. Моя ферма в ла-Приш благоустроена, но за то мое имение, недалеко от Артона, причиняет мне много беспокойства. Вот уже целый год, как заболел мой управляющий и все не может оправиться; выгнать его я не хочу, он человек очень хороший. — Я пошлю ему на подмогу работника, потому что он заболел от переутомления. Если вы согласны, то можно послать Ландри в мою деревню на остальное время года. Мы не скажем Сильвинэ, что он едет надолго, а, напротив, уверим его, что отсутствие Ландри продолжится не долго, потом затянем еще на восемь дней, и так до тех пор, пока он не свыкнется с отъездом брата. Послушайтесь меня, не потакайте причудам избалованного ребенка, не подчиняйтесь ему так слепо.

Отец Барбо не возражал, но его жена испугалась. Она уверяла, что разлука с близнецом будет смертельным ударом для Сильвинэ. Она просила сделать последний опыт: продержать Ландри две недели дома, чтобы посмотреть, не поможет-ли Сильвинэ постоянное присутствие брата? Если это не удастся, то, делать нечего! придется последовать совету отца Кайлло. Пришлось согласиться на её условия.

Сказано, сделано. Ландри охотно поселился в Бессонньере. Его вызвали под тем предлогом, что отец Барбо не мог управиться один с молотьбой и ему был нужен помощник. Ландри всеми силами старался развлечь брата, приходил к нему ежеминутно, спал с ним на одной постели и ходил за ним, как за малым ребенком. Первый день Сильвинэ был доволен, на второй ему показалось, что брат скучает с ним и ничем невозможно было разубедить его. На третий день Сильвинэ рассердился на скакуна, которого Ландри не имел духа отослать. Наконец, к концу недели пришлось отказаться от плана матери Барбо; Сильвинэ делался все несноснее, требовательнее и ревновал брата к его собственной тени. Тогда прибегли к совету отца Кайлло. Ландри не хотел ехать к чужим в Артон, он был привязан к своему краю, к работе, к семье, к хозяевам, и все-таки он согласился, из любви к брату.

XXXII

Сильвинэ чуть не умер от горя в первый день, на второй он немного успокоился, а на третий его лихорадка прошла. Сперва он покорился по неволе, а потом захотел показать твердость характера. Все решили через неделю, что отсутствие брата действует на Сильвинэ благотворнее, чем его присутствие. Он невольно радовался отъезду Ландри.

— По крайней мере, он ни с кем там не знаком, — думал он, — сразу он не подружится. Ему будет скучно и он вспомнит меня с сожалением. А когда он вернется, мы полюбим друг друга еще нежнее.

Уже три месяца прошло с отъезда Ландри и почти целый год с тех пор, как Фадетта, покинула родную страну. Но теперь ей пришлось вернуться, потому что с её бабушкой сделался паралич. Она ухаживала за ней с нежностью и усердием, но ничем не могла помочь в этой неизлечимой болезни. Через две недели старуха Фадэ отдала Богу душу, не приходя в сознание. Три дня спустя, Фаншон проводила на кладбище тело бедной старухи; уложив брата и поцеловав свою добрую крестную, которая спала в соседней комнате, она грустно села перед огоньком, догоравшим в печке, и прислушивалась к песенке сверчка:

Сверчок, мой маленький сверчок, У каждой феи свой дружок.

Мелкий дождь барабанил в стекла; Фаншон думала о своем далеком друге… Вдруг кто-то постучал в дверь и спросил:

— Здесь-ли вы, Фаншон Фадэ, помните-ли вы еще меня?

Она поспешно открыла, и сердце её забилось от счастья, когда она очутилась в объятиях Ландри. Он узнал про болезнь её бабушки и про её возвращение. Желание её видеть побороло всякую осторожность, он пришел ночью, чтобы вернуться в Артон к утру.

Они провели всю ночь вместе, греясь у огня и беседуя очень серьезно; маленькая Фадетта напомнила Ландри, что здесь стоит еще теплая постель её покойной бабушки, и что неудобно было забываться в блаженстве. Но все-таки они радовались свиданию, не смотря на все их благие намерения, и любили друг друга еще больше прежнего.

Лень постепенно близился и Ландри стал унывать, что придется им расстаться. Он умолял Фаншон спрятать его на чердаке, чтобы он снова мог прийти к ней на следующую ночь. Но она разумно уговорила его, как всегда. Она уверила его, что разлука скоро кончится, и что она бесповоротно решила не уходить более никуда.

— У меня есть на то причины, которые тебе объясню после, — сказала она, — могу только обещать, что это не помешает нашей свадьбе. Кончай свою работу у хозяев; помни, что ты делаешь это для пользы твоего брата, чтобы он не видел тебя некоторое время, — так сказала мне крестная.

— Это только и удерживает меня в Артоне, — ответил Ландри;— много горя причинил мне мой бедный близнец. Хоть бы ты попробовала его вылечить, Фаншонетт, ты такая умница.

— Его только можно убедить, — сказала она, — другого средства я не знаю. Но он меня так ненавидит, что я не могу найти возможность поговорить с ним и утешить его.

— У тебя такой дар убеждения, Фадетта, что я уверен, он почувствует действие твоих слов, если ты поговоришь с ним. Пожалуйста, попробуй сделать это для меня. Не обращай внимания на его холодность и неприветливость. Застав его выслушать тебя. Ведь это для нас необходимо, моя Фаншон, чтобы наша любовь увенчалась успехом. Сопротивление брата будет самым большим препятствием.

Фаншон обещала, и они расстались, повторяя двести раз, что они любят друг друга на всю жизнь.

XXXIII

Никто не узнал, что Ландри приходил ночью. Сильвинэ наверно бы снова заболел и никогда не простил бы брата, что он видел Фадетту, а не его. Два дня спустя, маленькая Фадетта принарядилась, она теперь не была так бедна, её траур шел к ней и вся её одежда была из тоненькой саржи. Когда она проходила через город ла-Косс, ее многие не узнавали, так она выросла и похорошела в городе; от здоровой пищи и спокойной жизни, она пополнела и порозовела, как и подобало в её годы. Теперь ее нельзя было принять за переодетого мальчика, до того она стала стройной и привлекательной. Любовь и счастие отразились на её лице и манерах какой-то неуловимой прелестью. Хотя она и не была первой красавицей, как ее считал Ландри, но милее, стройнее и лучше её не было во всей стране. Она несла большую корзину на руке; Фадетта прямо вошла к Бессонньеру и попросила позволения видеть отца Барбо. Первый встретился ей Сильвинэ, он даже отвернулся, не скрывая своего отвращения к ней. Но она так вежливо спросила, где отец Барбо, что ему пришлось ей ответить и самому повести ее на гумно, там работал его отец. Маленькая Фадетта попросила отца Барбо указать ей место, где бы они могли поговорить наедине. На это он запер дверь и предложил ей сказать, что ей нужно. Холодный прием отца Барбо нисколько не смутил Фадетту. Она уселась на копну соломы и произнесла следующие слова:

— Отец Барбо, хотя моя покойная бабушка и сердилась на вас, а вы на нее, я все-таки считаю вас самым честным и надежным человеком во всей нашей стране. Это общий отзыв, и сама бабушка воздавала вам должное. Вы знаете, что я давно сошлась с вашим сыном Ландри; он много мне про вас говорил, так что я отлично вас знаю. Вот почему я решилась прибегнуть к вам и просить вашей помощи.

— Говорите, Фадетта, я никогда никому не отказываю в моих услугах, — ответил отец Барбо. — Вы смело можете на меня положиться, конечно, если моя совесть мне позволит исполнить вашу просьбу.

— Вот в чем дело, — сказала маленькая Фадетта, поднимая корзину и ставя ее у ног отца Барбо, — моя бабушка зарабатывала довольно много (даже больше чем думают), давая советы и приготовляя лекарства. Мы почти ничего не проживали, она никуда денег не помещала, а прятала их в яме подвала. Никто не знал, сколько у неё денег; иногда она мне показывала эту яму и говорила: «Здесь ты найдешь все мое имущество, когда меня не станет. Все достанется тебе и брату. Я не даю ничего вам теперь, чтобы вы больше получили после моей смерти. Не позволяй судейским касаться до твоих денег; они сдерут с тебя издержки. Сохрани капитал, прячь его всю жизнь, чтобы в старости ты не нуждалась». Я исполнила её волю, когда ее похоронила; я взяла ключ от подвала, разломала кирпичи в указанном месте и приношу вам все, что я нашла в корзине, отец Барбо. Пожалуйста, поместите деньги, куда вы найдете нужным, поступив по закону; я ведь ничего ровно не знаю, вы можете предохранить меня от больших издержек.

— Очень вам обязан за ваше доверие, Фадетта, — сказал отец Барбо, не открывая корзины, несмотря на свое любопытство, — но я не имею права получать ваши деньги и следить за вашими делами. Я не ваш опекун. Ваша бабушка, вероятно, оставила завещание?

— Нет, она ничего не оставила, так что мой природный опекун — моя мать. Вы же знаете, что я давно не имею о ней никаких известий и даже не знаю, жива-ли она бедняжка! Затем, у меня остается только моя крестная мать, Фаншетт, она женщина честная и хорошая, но совсем не способна управлять имуществом и сохранить его. Она бы всем про это разболтала, поместила бы его плохо и незаметно для себя уменьшила его, без умысла, бедная, милая крестная!

— Так ваше имущество значительно? — спросил отец Барбо, его глаза невольно не могли оторваться от крышки корзины; он ее поднял, желая ее свесить. Но она была до того тяжелая, что он изумился и произнес:

— Если это медь, так можно нагрузить любую лошадь.

Умная, как бесенок, Фадетта внутренне забавлялась над его любопытством. Она сделала вид, что хочет открыть корзину, но отец Барбо ей не позволил, находя, что он нарушит свое достоинство.

— Это меня не касается, — сказал он, — я и не имею права знать ваши дела, раз я не могу сохранить ваши деньги.

— А надо, чтобы вы мне оказали эту небольшую услугу, — настаивала Фадетта. — Я сама ничего не понимаю, как моя бабушка, и счет после ста меня пугает. Потом я не знаю ценности старых и новых монет. Только на вас я и могу положиться; скажите мне, богата я или бедна, я хочу наверно знать, сколько я имею?

— Посмотрим, — сказал отец Барбо, он не мог дольше вытерпеть, — вы у меня немного просите и я не должен вам отказать.

Тогда маленькая Фадетта ловко подняла крышки корзин и вынула два больших мешка, в каждом было по две тысячи денег.

— Это премило, — одобрил отец Барбо, — вот вы и богатая невеста! На ваше приданое многие польстятся.

— Это еще не все, — сказала Фадетта, — на дне корзины еще что-то есть! — И она вынула кошелек из чешуи и высыпала содержимое в шляпу отца Барбо. Там было сто старинных луидоров; при виде их добрый человек вытаращил глаза. Когда он их сосчитал и вложил их обратно в кошелек, Фадетта вынула второй такой же, потом третий и четвертый, и в конце концов набралось золотом, серебром и мелкой монетой немного менее сорока тысяч франков. Эта сумма составляла треть имущества отца Барбо в строениях; он в первый раз в жизни видал сразу столько денег, потому что деревенские жители никогда не обращают имущества в капитал.

Вид денег всегда приятен мужику, как бы ни честен и бескорыстен он ни был. На мгновенье, даже голова отца Барбо вспотела. Когда он все сосчитал:

— Тебе немного денег (22 экю) не достает до сорока тысяч франков, — сказал он. — Можно сказать, что ты наследовала две тысячи пистолей[6]. Ты стала самой завидной невестой, Фадетта, а твой братишка может остаться хилым и хромым на всю жизнь, ему не придется ходить по своим полям пешком, а ездить в кибитке. Радуйся, ты — богачка, можешь всем это повторять и выбрать себе красивого мужа по вкусу.

— Это не к спеху, — ответила маленькая Фадетта, — пожалуйста, не говорите никому про мои деньги, отец Барбо. Хотя я и некрасива, но я хочу выйти замуж по любви, за мое доброе сердце и честное имя, а не потому, что я богата. У меня здесь дурная репутация, я хочу здесь поселиться и доказать всем, что они ошибаются.

— Что касается до вашей наружности, Фадетта, — сказал отец Барбо, переводя глаза с крыши корзинки на её лицо, — могу вам сказать, что вы похорошели и так переменились, что слывете теперь в городе за миленькую девушку. А вашу дурную славу, я надеюсь, что вы ее не заслуживаете. Я вполне одобряю, что вы хотите скрыть ваше наследство. Ведь сейчас подвернутся люди; которых оно ослепит и они захотят на вас жениться, ради денег, не имея к вам никакого чувства. Я не могу оставить ваше состояние у себя, это будет против закона и причинит мне только неприятности и подозрения. На свете столько злых сплетников. Предполагая даже, что вы можете располагать вашим добром, во всяком случае, вы не имеете права так легковерно поместить то, что принадлежит вашему брату. Я могу посоветоваться за вас, не называя вашего имени, и тогда дам вам знать, каким способом вы можете поместить в надежные руки наследство вашей бабушки и избавиться от вмешательства разных зловредных сплетников. Унесите все это и спрячьте до тех пор, пока я вам не отвечу. Располагайте мной: я засвидетельствую, перед ходатаями вашего сонаследника, цифру суммы, подсчитанной нами, а пока запишу ее в углу гумна, чтобы не забыть.

Только этого и хотела маленькая Фадетта от отца Барбо. Если она и немного гордилась своими богатствами, так только потому, что она была сама не беднее Ландри и ее нельзя было обвинять в том, что она льстилась на его деньги.

XXXIV

Отец Барбо вполне убедился в осторожности и догадливости Фадетты. Он пошел осведомиться об её поведении в Шато-Мейллант, где она провела весь год. Хотя, ради её приданого, он примирился с её родством, но вопрос о честности будущей невестки стоял на первом плане. Он сам отправился в Шато-Мейллант и навел справки по совести. Его успокоили, уверив, что она вела себя безупречно; никакой речи не было о том, что она была беременна и родила ребенка. Служила она у благородной и благочестивой старухи, которая полюбила ее, как равную, а не как прислугу, до того тиха, скромна и спокойна была Фадетта. Старушка очень без неё скучала и отзывалась о ней очень хорошо, говорила, что она была настоящей христианкой, твердой, бережливой, опрятной и уживчивой, словом, второй такой не найти. Эта старая дама была богата, щедро раздавала милостыню, и маленькая Фадетта была ей очень полезна, ухаживая за больными и приготовляя лекарства. Взамен она многому выучилась от старой своей госпожи, которая хранила все свои познания с института, до революции.

Отец Барбо вернулся в ла-Косс очень довольный и решил выяснить дело до конца. Он собрал всю свою семью и поручил своим старшим детям, братьям и всем родственникам, осторожно приступить к справкам о поведении маленькой Фадетты с тех пор, как она выросла. Если дурные толки были вызваны детскими шалостями, так над ними можно посмеяться и забыть их; но если окажется, что она совершила какой-нибудь дурной и непристойный поступок, то отец Барбо возобновит Ландри свое запрещение с ней видеться. Следствие было произведено с надлежащей осмотрительностью; про приданое её никто не знал, потому что отец Барбо сдержал слово и даже жене ничего не сказал.

Тем временем, Фадетта жила тихо и уединенно в своем маленьком домике. Ничего она в нем не изменила, но все вымыла и вычистила: мебель её блестела, как зеркало, всюду была удивительная чистота. Она опрятно одевала скакуна, и незаметно перевела его и свою крестную на хорошее питание; здоровый стол отразился на ребенке, он поправился и окреп. Счастье благотворно повлияло на его характер; из него вышел славный и забавный мальчик, когда его перестали бить и бранить, а только ласкали и говорили нежные слова.

Всем он стал нравиться, несмотря на хромую ножку и утиный носик. Словом, Фаншон Фадэ и физически и нравственно переменилась к лучшему. Злые толки забылись; многие парни засматривались на её легкую походку и врожденную грацию, и с нетерпением ждали окончания её траура, чтобы поухаживать за ней и с ней потанцевать.

Только один Сильвинэ Барбо упорно держался своего прежнего мнения. Он догадался, что в доме затевалось на её счет; отец постоянно говорил о ней и радовался за Ландри, когда убеждался, что прежние толки забыты. Он часто повторял, как больно было ему слышать, что обвиняли его сына и эту невинную девочку за дурные поступки.

Часто поговаривали о скором возвращении Ландри. Отец Барбо, казалось, очень хотел одобрения отца Кайлло. Сильвинэ понял, что препятствия к браку Ландри устранены, и снова затосковал. Мнения, переменчивые как ветер, были теперь за Фадетту, хотя ее и считали бедной, она нравилась всем; тем более ненавидел ее Сильвинэ, видевший в ней себе ненавистную соперницу.

Иногда отец Барбо упоминал при нем слово «свадьба» и заговаривал о том, что близнецам пора жениться. Мысль о женитьбе брата, как последнее слово разлуки, повергала Сильвинэ в отчаяние.

У него возобновилась лихорадка, и снова мать его обратилась к докторам. Как-то она встретила мать Фаншетт и стала ей жаловаться на свою тревогу; тогда крестная Фадетты спросила ее, зачем она ходит за советом так далеко и тратит столько денег, когда у неё под руками есть самая ловкая лекарка, лечившая безвозмездно, не как её бабушка, а даром, из любви к Богу и ближним? И она назвала маленькую Фадетту.

Мать Барбо посоветовалась с мужем, он согласился. Он ей сказал, что в Шато Мейллант Фадетта славилась своими знаниями, так что со всех сторон к ней и к её хозяйке обращались за помощью.

Мать Барбо попросила Фадетту навестить больного сына и помочь ему.

Фаншон сама пробовала несколько раз поговорить с ним, согласно данному обещанию, но никогда это ей не удавалось.

Она не заставила себя просить и тотчас побежала к больному близнецу. Она застала его спящим в жару, и попросила родных оставить их одних. Лекарки обыкновенно прибегают к разным тайнам; все это знали, а потому никто не возражал и ее послушались.

Сначала Фадетта взяла руку Сильвинэ, которая висела на краю постели; она сделала это так осторожно, что не разбудила его, хотя сон у него был очень чуткий и он просыпался от жужжания мух. Рука Сильвинэ горела, как в огне, и согрелась еще более в руке Фадетты.

Он заволновался, но не отнял руку. Тогда она положила другую руку на его пылающий лоб; он стал еще тревожнее. Потом постепенно мальчик успокоился, голова и рука его освежились и он заснул так покойно, как маленький ребенок. Фадетта осталась с ним почти до его пробуждения, затем тихо скрылась за занавеску и вышла из комнаты. Уходя, она сказала матери Барбо:

— Пойдите к вашему сыну и дайте ему поесть; теперь лихорадка прошла, но не говорите ему ни слова обо мне, а то он не поправится. Я приду еще вечером, когда ему будет хуже, и постараюсь его вылечить.

XXXV

Мать Барбо удивилась, что жар спал у Сильвинэ, и покормила его скорее; он ел с небольшим аппетитом. Лихорадка продолжалась у него шесть дней, и до сих пор он ничего не брал в рот. Все пришли в восторг от ловкости маленькой Фадетты: она его не будила, не пичкала его лекарствами и только помогла ему заклинаниями, так думали все. Вечером опять повторилась сильная лихорадка. Сильвинэ лежал в забытье, бредил во сне и пугался своих родных, просыпаясь. Скоро вернулась Фадетта; она осталась с ним наедине, как и утром, пробыла с ним час, не колдуя над ним, а только держа его руку и голову и освежая своим дыханием его пылающее лицо.

Опять она помогла ему. Когда она ушла, строго наказав не упоминать Сильвинэ об её присутствии, его нашли крепко спящим, с бледным лицом и почти здоровым.

Неизвестно, откуда выдумала Фадетта свой способ лечения. Эта мысль пришла ей случайно: она припомнила, как помогала братишке Жанэ, которого она раз десять спасала от смерти. Она охлаждала его во время жара своим прикосновением и дыханием, и тем же способом согревала его во время озноба. Она думала, что достаточно любви и желания здорового человека, а также и прикосновения чистой и живой руки, чтобы удалить болезнь, если человек одарен умом и верует в милосердие Божие. Когда она простирала руки над больным, то в душе творила молитвы. Она делала тоже для Сильвинэ, что и для своего брата, но не согласилась бы таким образом лечить существо, ей менее близкое и в котором она не принимала такого участия. Ей казалось, что для действия этого средства требовалась прежде всего глубокая привязанность; ее она предлагала в своем сердце больному, иначе Господь не давал ей власти над его болезнью.

Заговаривая лихорадку Сильвинэ, маленькая Фадетта обращалась с той же молитвою к Богу, как для Жанэ:

— Милосердный Господь, пусть мое здоровье перейдет от меня в это страждущее тело; как всеблагий Сын Ваш предложил свою жизнь за грехи всех смертных, так и я, недостойная, прошу взять мою жизнь и дать ее этому больному, если такова Ваша воля. Я предлагаю ее Вам от всего сердца за выздоровление того, о котором молюсь.

Маленькая Фадетта хотела применить эту молитву у изголовья умирающей бабушки, но не посмела, ей все казалось, что душа и тело постепенно угасали в старухе, вследствие её возраста. Она должна была умереть по закону природы, созданному самим Богом. И Фадетта боялась Его прогневить, потому что действовала молитвами, а не колдовством. Она не дерзала просить у Бога такого чуда.

Через три дня Сильвинэ поправился от лихорадки, благодаря ей. Никогда бы он не узнал, каким способом она его лечила, если бы не проснулся в последний раз ранее обыкновенного и не увидел её наклоненной фигуры, когда она тихонько отнимала свои руки от него. Сначала он подумал, что перед ним виденье и закрыл глаза, чтобы ее не видеть. Потом он спросил мать, не приходила-ли Фадетта щупать ему пульс, или это ему приснилось. Мать Барбо ответила, что она действительно навещала его ежедневно, вот уже три дня, утром и вечером и чудесно прекратила лихорадку, употребляя какое-то тайное средство. Она сказала это, потому что муж передал ей свои планы на будущее и выразил желание, чтобы Сильвинэ полюбил маленькую Фадетту.

Сильвинэ не хотел верить словам матери; он уверял, что лихорадка прошла сама собой, что Фадетта только сочиняла и хвасталась. Он настолько поправился и успокоился за эти дни, что отец Барбо этим воспользовался и сообщил ему о возможной женитьбе брата, но не назвал намеченную невесту.

— Напрасно скрываете от меня имя его будущей жены! — ответил Сильвинэ, — я отлично знаю, кто она. Ведь Фадетта вас всех очаровала.

Он был прав; все справки о Фадетте так говорили в ее пользу, что отец Барбо перестал колебаться и хотел вызвать Ландри. Его удерживала только ревность близнеца. Всячески он старался его вылечить, повторяя, что брат его не будет счастлив без маленькой Фадетты. Сильвинэ отвечал:

— Так согласитесь, если это нужно для счастия Ландри!

Но родители не решались, все боясь, что он снова заболеет, когда дадут согласие.

XXXVI

Отец Барбо боялся, что Фадетта на него сердится за прежнюю его строгость к ней и что она полюбит другого, утешившись отсутствием Ландри. Он попробовал было завести речь о Ландри, когда она пришла в Бессонньеру лечить Сильвинэ, но она притворилась, что не слышит, это его очень смутило.

Наконец, в одно прекрасное утро он собрался с духом и пошел к ней.

— Фаншон Фадэ, — сказал он ей, — ответьте на мой вопрос по совести и по чести. Было-ли вам известно, перед кончиной вашей бабушки, что она оставит вам большое состояние?

— Да, отец Барбо, — ответила молодая девушка, — я об этом смутно догадывалась, потому что постоянно видела, как она считала золото и серебро, а тратили мы только гроши. Потом она мне часто повторяла, когда насмехались над моими лохмотьями: «Не горюй, моя крошка, ты будешь богаче их всех, и настанет день, когда ты с головы до ног сможешь одеться в шелка, если только пожелаешь».

— Вероятно, вы рассказали это Ландри, — продолжал отец Барбо. — Может быть, деньги играли роль в его любви к вам?

— За это я ручаюсь, отец Барбо, — ответила маленькая Фадетта. — Я задала себе целью быть любимой за мои прекрасные глаза, и не была так глупа, чтобы говорить, что их красота заключается в кошельках из чешуи. А впрочем, я могла это сделать без страха. Ландри любил меня так честно, что никогда не справлялся о моих средствах.

— А после смерти вашей бабушки, милая моя Фаншон, — сказал отец Барбо, — можете-ли вы мне дать честное слово, что Ландри не узнал ни через вас, ни от кого другого, про ваши дела?

— Могу дать, — ответила Фадетта, — как Бог свят, кроме меня, только вы все знаете.

— А как вы думаете, любит вас Ландри до сих пор? Имели вы доказательства того, что он вас не забыл со смерти вашей бабушки?

— Имею самое верное доказательство; сознаюсь вам, что Ландри приходил меня навестит через три дня после её смерти и поклялся умереть от горя, если я не буду его женой.

— А что вы ему на это сказали, Фаншон?

— Я не обязана вам повторять мои слова, отец Барбо, но все-таки отвечу вам для вашего спокойствия. Я ответила, что нечего торопиться с свадьбой, что я никогда не дам моего согласия против воли родителей моего жениха.

Фадетта произнесла эти последние слова так гордо и надменно, что отец Барбо встревожился.

— Я не имею права вас допрашивать, Фаншон Фадэ, — вымолвил он, — и не знаю ваших намерений: хотите-ли вы осчастливить моего сына или сделать его несчастным, но я знаю только одно: что он вас безумно полюбил и, будь я на вашем месте, я бы сказал, если бы хотел бескорыстной любви, как вы: Ландри Барбо полюбил меня в лохмотьях, когда все от меня отворачивались и родители сами порицали его выбор. Он нашел меня красивой, когда все считали меня безнадежной дурнушкой; он полюбил меня, несмотря на все несчастья, которые повлекла эта любовь; он любил меня в разлуке; словом, он полюбил меня так прочно, что я не могу в нем сомневаться и не хочу думать о другом муже.

— Давно я твердила себе все это, отец Барбо, но повторяю вам, что мне слишком тяжело вступать в семью, которая за меня краснеет и принимает меня только из сожаления.

— Если только это вас удерживает, то не сомневайтесь дольше, Фаншон, — продолжал отец Барбо, — семья Ландри вас уважает и будет вам рада. Не приписывайте нашей перемены вашим средствам. Нас не бедность отталкивала от вас, а дурные слухи. Никогда я не согласился бы вас назвать моей невесткой, если бы эти слухи были основательны, хотя бы мой отказ стоил жизни Ландри. Я нарочно ходил сам в Шато Мейллант и справлялся обо всем до мельчайших подробностей. Теперь я согласен, что вас оклеветали, что вы честная и умная девушка, как нам говорил Ландри. Я пришел просить вас быть женой моего сына, Фаншон Фадэ, и если вы согласны, он будет здесь через неделю.

Это заключение, которое она предвидела, обрадовало маленькую Фадетту, но она не показала своего удовольствия, желая, чтобы ее уважала её будущая семья, а потому отвечала сдержанно.

Отец Барбо ей сказал: — Вижу, дитя мое, что вы еще сердитесь на меня и на моих, в глубине вашего сердца. Не требуйте извинений от пожилого человека; довольствуйтесь добрым словом, когда я вам говорю, что вы будете нами любимы и уважаемы. Верьте отцу Барбо, он никогда никого не обманывал. Хотите-ли вы помириться с ним и поцеловать его, как избранного опекуна, или, как отца, который будет считать вас своей дочерью?

Маленькая Фадетта не могла долее сдерживаться, она обняла обеими руками отца Барбо, и его старое сердце забилось от счастья, когда она его поцеловала.

XXXVII

Все условия скоро были порешены. Свадьбу назначили тотчас по окончании траура Фаншон, остановка была только за Ландри. Когда мать Барбо пришла в тот же вечер поцеловать и благословить Фаншон, она сказала, что Сильвинэ снова заболел при известии о женитьбе брата, и поэтому она просила отсрочки на несколько дней, чтобы вылечить и утешить своего другого сына.

— Напрасно сказали вы ему, что он видел меня наяву у своего изголовья, мать Барбо, — сказала маленькая Фадетта. — Теперь его желание будет наперекор моему и я не сумею его вылечить во время сна. Может быть, мое присутствие будет ему неприятно и ухудшит его болезнь.

— Не думаю, — возразила мать Барбо; — когда ему стало худо, он лег со словами: «Где же Фадетта? Она мне помогала, разве она не вернется»? Я обещала ему привести вас и он ждет вас с нетерпением.

— Сейчас иду, только на этот раз буду действовать иначе; прежнее средство ему не поможет, раз он узнает про мое присутствие.

— Вы не берете с собой ни пилюль, никаких лекарств, — спросила мать Барбо.

— Нет, — ответила Фадетта, — ведь телом он здоров, а болен духом. Постараюсь вразумить его, но не ручаюсь за успех. Обещаю вам только терпеливо ждать возвращения Ландри и не просить вас вызвать его до тех пор, пока его брат не поправится. Ландри сам это просил, я знаю, что он одобрит меня за то, что я не тороплю его приезда.

Когда Сильвинэ увидал Фадетту у своего изголовья, он имел недовольный вид и не ответил на её вопрос: не лучше-ли ему? Она хотела пощупать ему пульс, но он отнял руку и отвернулся к стене. Тогда Фадетта знаком удалила всех и потушила лампу, когда все вышли. В комнату вошел свет луны, как раз было тогда полнолуние. Потом она вернулась к Сильвинэ и сказала ему так повелительно, что он беспрекословно ей повиновался:

— Дайте мне ваши руки, Сильвинэ Барбо, и отвечайте мне всю правду. Ведь вы не платите мне за мое беспокойство, я ухаживала за вами не для того, чтобы терпеть ваши дерзости и неблагодарность. Слушайте внимательно мои вопросы и отвечайте без запинки.

— Спрашивайте, что хотите, Фадетта, — ответил Сильвинэ, изумленный строгим тоном этой девочки, которой он часто кидал вслед камнями, в былые времена, за её насмешки.

— Сильвэн Барбо, — продолжала она, — вы, кажется, хотели умереть?

Сильвинэ мысленно вздрогнул от этих слов, но она крепче сжимала его руку, словно подчиняя его своей власти, и он прошептал смущенно:

— Конечно, смерть была бы для меня большим счастьем. Я вижу, что только сгораю и стесняю моих родных своей болезнью и…

— Говорите, Сильвэн, не скрывайте от меня ничего.

— И моей ревностью, которую я не в силах побороть, — удрученно проговорил Сильвинэ.

— И также вашим дурным сердцем, — сказала Фадетта так сурово, что он рассердился и испугался одновременно.

XXXVIII

— Отчего вы говорите, что у меня дурное сердце? — спросил он. — Вы меня оскорбляете, потому что видите, что я не могу защищаться.

— Я говорю вам правду, Сильвинэ, — продолжала маленькая Фадетта, — скажу вам больше. Я нисколько не сочувствую вашей болезни, потому что знаю, что она не тяжелая. Если вам и грозит какая-нибудь опасность, так это только сойти с ума; а вы, кажется, очень усердно добиваетесь этого. Не знаю, до чего доведут вас ваша слабохарактерность и ваше притворство.

— Можете упрекать меня в слабохарактерности, но упрека в притворстве я не заслужил! — возразил Сильвинэ.

— Не пробуйте оправдываться, Сильвинэ, я знаю вас лучше, чем вы сами; и говорю вам, что слабость порождает лживость; вот почему вы неблагодарны и любите только самого себя.

— Вероятно, брат Ландри очень меня вам бранил, что вы такого дурного обо мне мнения, Фаншон Фадэ. Ведь вы только можете меня знать с его слов, значит, он совсем не любит меня.

— Вот этого-то я и ждала, Сильвэн! Я знала, что сейчас же вы начнете жаловаться и обвинять вашего брата. Ваша дружба к нему переходит в злость и досаду, до того она невероятна и безрассудна. Я и заключила, что вы на половину не в своем уме и вовсе не добрый. А я говорю вам, что Ландри любит вас в десять тысяч раз больше, чем вы его, он всем это доказывает — он никогда не упрекает вас и не причиняет вам никакого горя, не то что вы ему. Напротив, он всегда вам уступает и угождает. Как же вы хотите, чтобы я не заметила между вами разницы? Чем строже я к вам относилась, тем более хвалил вас Ландри. Я считаю, что только несправедливый мальчик может не оценить такого доброго брата.

— И так, вы меня ненавидите, Фаншон, я в этом не ошибся; я отлично знал, что вы наговариваете брату на меня и отталкиваете его от меня.

— И этого я ждала от вас, Сильвэн; очень рада, что вы и меня к нему присоединили. Хорошо, я отвечу вам — вы злой мальчик и говорите ложь, потому что вы оскорбляете девушку, не зная её, которая всегда заступалась за вас и помогала вам тайно, хотя вы не скрывали вашего отвращения к ней; девушку, которая сто раз лишалась из-за вас своего единственного удовольствия видеть Ландри, и постоянно отсылала его к вам. Таким образом, ценою собственного горя, она доставляла вам радость. А ведь я не была ничем вам обязана. С тех пор как я себя помню, вы всегда относились ко мне враждебно, я никогда не видела такого гордого и важного мальчика. Часто случай представлялся вам отомстить, но я этого не делала и платила вам добром за зло. Я глубоко уверена, что христиане должны прощать ближним, чтобы угодить Богу. Но напрасно упоминаю я про Бога при вас, вы Его не хотите знать, вы сами себе враг и вредите спасению вашей души.

— Я позволил вам многое, Фадетта, но это уже слишком! Вы меня обвиняете в том, что я нехристь?

— Да разве вы сейчас не сказали, что хотите умереть? По вашему, это желание христианина?

— Я не говорил этого, я сказал только…

И Сильвинэ смущенно остановился, думая о своих словах; после выговора Фадетты, они ему казались неблагочестивыми.

Но она не успокоилась и продолжала его пилить:

— Может быть, вы сами не думали о том, что говорили. Мне кажется, что вы вовсе не хотите умереть, а просто притворяетесь, чтобы властвовать в вашей семье, мучить вашу бедную мать, убитую горем, и вашего близнеца, который очень доверчив и воображает, что вы хотите с собой покончить. Меня же вы не обманете, Сильвэн. Я уверена, что вы боитесь смерти, как и все мы грешные и даже больше всех; а нарочно забавляетесь страхом всех любящих вас. Вам нравится, что из-за вас во всем уступают и отменяют из-за вас самые умные и необходимые решения, только вы заговорите о вашей кончине. Да ведь это очень удобно и приятно на самом деле видеть, как все преклоняются перед каждым вашим словом, будто один вы хозяин в целом доме. По Бог не одобряет ваших беззаконных поступков, и вы еще несчастнее, чем если бы вы подчинялись, а не повелевали. Вы скучаете, что ваша жизнь течет так ровно и спокойно. Вам не достает вот чего, чтобы сделаться добрым и хорошим мальчиком, Сильвэн — вам надо грубых родителей, нищету, голод и дурное обращение. Если бы вы были воспитаны, как я, и брать Жанэ, вы стали бы благодарны за всякую малость, не то что теперь. Не сваливайте ваших капризов на то, что вы близнец, Сильвэн. Я слышала, что очень уж много толковали про дружбу близнецов; вы и поверили, что не можете жить без брата и довели вашу любовь до крайности. Но Бог справедлив, и наверно не предназначает нам несчастную судьбу еще во чреве матери. Он всеблагий и не вселяет нам несбыточных желаний, и вы оскорбляете Его, если думаете, что ваша кровь и плоть сильнее вашего разума. Никогда я не поверю, что вы, будучи в своем уме, не можете поборот по своему произволу вашу ревность. Вы просто сами не хотите: слишком потакали этому недостатку, и вот воображение взяло верх над вашим долгом.

Сильвинэ молчал и не перебивал строгих внушений Фадетты. Он чувствовал, что во многом она права, только одного она не признавала: что он старался превозмочь свою ревность и сам упрекал себя в эгоизме. Она отлично знала, что преувеличивала, но нарочно хотела напугать его сначала, чтобы лучше повлиять на него после кротким утешением. И она заставляет себя быть с ним суровой и сердитой, а её сердце обливалось кровью от сострадания и нежности к нему. Она ушла от него более измученная и разбитая, чем он сам.

XXXIX

На самом деле Сильвинэ и на половину не был так болен, как всем казалось и как он воображал. Маленькая Фадетта, пощупав его пульс, убедилась, что жара у него нет, а бредил он потому, что его голова была еще слабой и больной. Фадетта задумала повлиять на его рассудок и навести на него страх. Утром она вернулась в нему. Хотя он и не спал всю ночь, но был спокоен и решителен. Он протянул ей руку, как только увидел ее, но она отдернула свою.

— Зачем протягиваете вы мне руку, Сильвэн? — спросила она. — Вы, вероятно, хотите знать, нет-ли у вас лихорадки. Я и так вижу по вашему лицу, что нет.

Сильвинэ, сконфуженный тем, что она не дотронулась до его руки, сказал:

— Я хотел поздороваться с вами, Фадетта, и поблагодарить вас за ваши заботы обо мне.

— В таком случае принимаю ваше пожатие, — ответила она, удерживая его руку в своей, — я всегда отвечаю на вежливость; не считаю вас настолько двуличным, чтобы встречать меня приветливо, если вам неприятно мое присутствие.

Сильвинэ, наяву, было еще приятнее держать её руку, чем во сне, он обратился к ней ласково:

— Вы вчера меня очень бранили, Фаншон, но я не сержусь на вас, сам не знаю почему? Я даже нахожу, что вы очень добры, если навещаете меня после всего того, что я вам сделал дурного.

Фадетта села около его постели и заговорила с ним не так, как вчера; она была добра, нежна и кротка. После вчерашнего выговора, Сильвинэ было еще приятнее её ласковое обращение. Он много плакал, сознался в своей вине и просил прощения просто и чистосердечно. Маленькая Фадетта убедилась, что он добр, а только не разумен.

Она выслушала его со вниманием, иногда слегка порицая его. Когда она хотела высвободить свою руку, он удерживал ее, словно её прикосновение исцеляло его от горя и болезни.

Когда она увидела, что достигла своей цели и успокоила его, она ему сказала:

— Теперь я уйду, а вы вставайте, Сильвинэ, вы здоровы и нечего вам нежиться, пока ваша мать сбивается с ног, услуживая вам. А потом съешьте то, что я вам принесла. Это мясо; знаю, что оно вам противно и вы предпочитаете вредную зелень. Но все-таки заставьте себя попробовать, не смотря на ваше отвращение. Не делайте страшных гримас. Вы очень обрадуете вашу мать, если будете хорошо питаться. На второй раз вам будет легче, а на третий вы и забудете, что не хотели есть. Увидите, что я права! Прощайте, надеюсь, я не буду вам больше нужна; вы будете здоровы, если захотите.

— Разве вы не вернетесь вечером? — спросил Сильвинэ, — я думал, что вы придете?

— Ведь мне не платят за визиты, Сильвэн, как доктору. У меня есть более важные занятия, чем ухаживать за здоровым мальчиком.

— Вы правы, Фадетта, не приписывайте эгоизму мое желание вас видеть, мне гораздо легче, когда я поговорю с вами.

— Но ведь у вас, слава Богу, обе ноги здоровы и вы знаете, где я живу. Вам тоже известно, что скоро я буду вашей сестрой через мой брак с Ландри, а также и по чувству к вам. Приходите побеседовать со мной, в этом нет ничего дурного.

— Я приду, если позволите, — сказал Сильвинэ. — Я сейчас встану, хотя у меня и очень болит голова от бессонной ночи.

— Так и быть, вылечу вашу боль в последний раз, — ответила она, — я приказываю вам крепко спать следующую ночь.

Она положила руку ему на лоб; через пять минут он почувствовал облегчение и бодрость, боль прошла.

— Я был не прав по отношению к вам, сознаюсь, Фадетта, — сказал он, — вы отлично лечите и хорошо заговариваете болезнь. Лекарства докторов только вредили мне, а вы исцеляли меня одним прикосновением. Вы больше на меня не сердитесь? верите-ли вы моему слову, что я буду во всем вам подчиняться?

— Верю, — ответила она. — Если вы останетесь таким же, я полюблю вас так, будто вы мой близнец.

— Если бы вы так любили меня, Фаншон, вы говорили бы мне «ты», близнецы разговаривают между собой без таких церемоний.

— Хорошо, Сильвэн, я согласна. А теперь вставай, ешь, болтай, гуляй и спи, — сказала она, вставая. — Вот мой приказ на сегодня, а завтра ты примешься за дело.

— И приду к тебе!

— Хорошо, — ответила она и ушла, бросив на него нежный и прощающий взгляд, который возвратил ему силы и желание покинуть ложе немощи и безделья.

XL

Мать Барбо не могла надивиться уменью маленькой Фадетты и вечером сказала мужу — Сильвинэ сегодня лучше себя чувствует, чем за последние шесть месяцев. Он ел все, что я ему давала, без всяких гримас. Но поразительнее всего то, что он чтит Фаддету как Бога; он ее расхваливал все время, — говорит, что хочет скорей поправиться, чтобы поторопить свадьбу Ландри. Это просто невероятно! Не знаю, пригрезилось-ли мне все это или это правда, наяву!

— Чудо или нет, — ответил ей муж, — но Фаншон девушка умная и принесет счастие всей нашей семье.

Через три дня Сильвинэ уехал за братом в Артон. Он просил у отца и Фадетты быть первым вестником радостного события.

— Самое мое горячее желание исполнилось, — воскликнул Ландри, изнемогая от блаженства в объятиях брата;— ты сам приехал за мной и имеешь счастливый вид!

Они вернулись вместе, не развлекаясь в дороге и торопясь приехать, в этом нет никакого сомнения. Не было более счастливых людей, чем все обитатели Бессонньеры, когда они сели в тот день ужинать, с маленькой Фадеттой и её братом Жанэ среди них.

За эти шесть месяцев жизнь всем улыбалась; маленькую Нанетт посватали за Кадэ Кайлло, который считался лучшим другом Ландри, после всех своих. Решено было обе свадьбы отпраздновать в одно время. Сильвинэ очень сошелся с Фадеттой и во всем советовался с ней; она имела на него большое влияние и он любил ее, как сестру. Теперь он поправился и его ревность совсем прошла.

Если иногда он впадал в грустную задумчивость, стоило только Фадетте его пожурить, и тотчас он делался веселым и общительным.

Обе свадьбы совершились за одной и той же службой; средства были хорошие и пир устроили на славу. Даже благоразумный отец Кайлло напился на третий день. Ничто не смущало счастия всей семьи и даже всей страны, можно сказать, потому что оба семейства, Барбо и Кайлло, были богаты, а Фадетта еще богаче их вместе взятых, и они помогали всем. Фаншон была незлопамятна и платила за прежние обиды добром. Ландри купил хорошее имение, которым управлял сам, с помощью жены; там они впоследствии выстроили дом для призрения всех несчастных детей общины каждый день до четырех часов. Фадетта сама обучала их с братом Жанэ; они внушали им истинную веру и помогали в нищета.

Она помнила свое одинокое и несчастное детство; своим здоровым и красивым детям она, с ранних лет, внушала быть добрыми и сострадательными к бедным и заброшенным.

Но что сталось с Сильвинэ посреди всего этого семейного благополучия? Месяц спустя, после свадьбы брата и сестры, когда отец стал уговаривать его жениться; он сказал, — вещь непонятная для всех и сильно озаботившая отца Барбо! — что он не имеет склонности к браку, и что он давно хочет привести свое заветное желание в исполнение, т. е. поступить на военную службу.

У нас, в семьях, мало мужчин; редко кто добровольно поступает в солдаты, потому что земля требует много работников. Решение Сильвинэ всех поразило — он и сам не находил другого объяснения, кроме внезапной прихоти и любви к военному, которой прежде в нем не замечали. Никто не мог уговорить его, напрасно пробовали отец, мать, братья, сестры и даже Ландри, никому не удавалось сломить его упрямства. Обратились тогда к Фаншон; она считалась самой разумной советчицей в семье.

Два часа проговорила она с Сильвинэ; оба вышли заплаканные, но спокойные; Сильвинэ более чем когда либо настаивал на своем отъезде, Фадетта одобряла его, значит, пришлось покориться.

Все семейство было такого высокого мнения о всеведении Фаншон, что даже мать Барбо сдалась, с горькими слезами. Ландри очень горевал, но жена ему сказала:

— На все воля Господня. Мы не должны удерживать Сильвинэ. Верь мне и не расспрашивай меня!

Ландри проводил брата далеко и нес его узелок на плечах, когда он возвратил ему его вещи, ему показалось, что он отдает свое собственное сердце. Он вернулся совсем больной, и целый месяц жена за ним ухаживала, потому что он с горя заболел.

А Сильвинэ продолжал свой путь до границы, очень бодрый и здоровый: как раз в это время начались славные войны императора Наполеона. Сильвинэ не имел призвания к военной службе, но поборол себя. Скоро его отличили, он был не только храбр в сражениях, но даже рисковал, словно нарочно, своей жизнью, во всем он был кроток и послушен, но себя не щадил. Его хорошее воспитание способствовало его повышению; после десятилетней безукоризненной службы его произвели в капитаны и дали ему крест.

— Ах! хоть бы он теперь вернулся, — сказала мужу мать Барбо в тот вечер, когда они получили дружеское письмо от Сильвинэ с подробными расспросами о них, о Ландри и Фаншон, словом, о всех, от мала до велика. — Ведь он почти добился генеральского чина. Пора ему и на отдых!

— Зачем ему менять чин, — сказал отец Барбо, — и так он делает честь семье мужиков.

— Фадетта отлично все предсказала, словно она предвидела, — продолжала мать Барбо.

— А все-таки никогда не пойму, каким образом пришла ему эта мысль в голову? Отчего он так переменился? — спросил её муж, — ведь он любил удобства и спокойствие.

— Эх, старина, — ответила мать, — невестка-то наша хорошо знает, в чем дело. Но и меня не проведешь! Я сама все понимаю.

— Давно бы должна мне все сказать, — продолжал отец Барбо.

— Дело в том, — сказала она, — что наша Фаншон большая колдунья! Она очаровала Сильвинэ, помимо своей воли, гораздо более, чем сама того хотела. Когда она в этом убедилась, она постаралась вразумить Сильвинэ, но не смогла. Наш мальчик, видя, что он засматривается на жену брата, решился уехать, по долгу чести, в чем его поддержала и одобрила Фаншон.

— Если это так, — ответил отец Барбо, почесывая за ухом, — боюсь, что он никогда не женится. Купальщица из Клавьер в былые времена нам предсказала, что Сильвинэ охладеет к брату, или полюбит женщину; но за то всю жизнь он будет любить только ее одну, потому что его сердце слишком привязчиво и страстно для того, чтобы полюбить во второй раз.

Конец

Примечания

1

Ливр = 25 коп.

(обратно)

2

Здесь не переводимая игра слов, так как besson по французски значит «близнец», отсюда и Bessonniére.

(обратно)

3

Тут непереводимая игра слов.

(обратно)

4

Это почти построчный перевод стихотворения: fadet, tadet, petit fadet, prends ta chandelle et ton cornet, j'ai pris ma cape et mon capet, toute follette a son follet.

(обратно)

5

Птица.

(обратно)

6

Пистоль — золотая монета в 5 р. сер.

(обратно) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg