«Правдивая история Лилли Стьюбек»

Джеймс Олдридж Правдивая история Лилли Стьюбек

Я постараюсь как можно правдивее рассказать историю Лилли Стьюбек, словно моя героиня и в самом деле жила на свете.

Глава первая

Многие жители нашего городка называли маленькую Лилли сущей разбойницей, а когда она выросла, говорили, покачивая головой, что ее жизнь — сплошная трагедия, хотя трагедией у нас считали любую неприятность — от упущенной возможности разбогатеть до простого недоразумения или рождения внебрачного ребенка (это несчастье миновало Лилли). И почти в каждом доме полагали, что девушка сама определила свою необычную судьбу.

Я-то думал иначе — не потому, что был умнее других, а потому, что дружил с Лилли и знал ее лучше, чем кто-либо еще.

Стьюбеки въехали в наш викторианский провинциальный городок Сент-Элен на разбитой телеге, которую тащила лошаденка, на удивление жалкая, косматая и грязнющая — ее можно было принять за доисторическое животное; восемь детей лежали на возу вповалку, точно куча дров. Моя мама вспоминала, что Стьюбеки прикатили к нам, как цыгане, но они не принадлежали к этому бродячему племени, хотя у всех были вьющиеся волосы, дерзкие глаза и шоколадная кожа. Они походили на чужестранцев, и, казалось, жизнь в неведомых краях наложила на них свой отпечаток. И говорили Стьюбеки порой не как настоящие австралийцы.

Стьюбеки направились в заброшенный дом, стоявший у излучины реки Муррей; участок, на котором они обосновались, у нас называли Мысом, потому что он напоминал небольшой полуостров; по его берегам росли ивы, а само жилище с придавленной крышей окружали высокие эвкалипты и персиковые деревья, совсем мертвые или наполовину засохшие. Дом принадлежал старой миссис Карсон — она проводила свои дни затворницей в соседнем городке, и последние десять лет на Мысе никто не жил, кроме бродяг, сборщиков фруктов и прочих скитальцев, которые постепенно разрушали строение: пустили на дрова почти все оконные рамы, двери, часть пола. Здесь было полным-полно мышей.

В первые пять дней после приезда дети Стьюбеков (четверо мальчиков и столько же девочек) сновали по улицам города, точно высматривая, что бы стащить, и о них сразу заговорили как о воришках, любителях покопаться в отбросах и попрошайках. Сам Мэтти Стьюбек был тертый калач, он сыпал остротами, вел себя нахально, вкрадчиво, просительно, подобострастно или дерзко в зависимости от того, чего хотел добиться. Он был по пояс своей молчаливой черноглазой жене — могучей женщине, которая могла приподнять мужа и хорошенько его встряхнуть, впрочем, родительская власть и авторитет Мэтти от этого ничуть не страдали. Он был похож на злобного юркого хорька, особенно когда раздавал щипки и затрещины; дети (даже старший сын-подросток) могли ожидать их в любое время — все зависело от желания отца почесать руки. Миссис Стьюбек редко трогала детей, словно в семье царил неписаный закон — ругаться и бить имели право только мужчины. И в самом деле, девочки были молчаливые и редко вступали в разговор. Миссис Стьюбек не отличалась особой ловкостью, но могла так схватить кого-нибудь за руку, шею или плечо, что этого дети опасались больше, чем неожиданных хлестких затрещин Мэтти.

Для нас оставалось тайной, на что существовали Стьюбеки. Шли тридцатые годы, наступил самый разгар Великого кризиса, захлестнувшего и Австралию. Найти работу было тяжело, а для бродяг вроде Мэтти — практически невозможно, разве что наймут на сезонный сбор фруктов. Тем не менее вид у Стьюбеков был прямо-таки цветущий. Они никогда не болели, хотя носили круглый год плохонькую одежонку и жили в тесном домишке с двумя каморками, продуваемыми сквозняками. Четверо мальчиков обычно слонялись по задворкам магазинов, гостиниц, баров, маслозаводика и скотобоен или возле железнодорожной станции и складов, где они копались в отбросах. Даже если бы Стьюбеки и получили работу, они трудились бы спустя рукава — в этом были уверены все. Мэтти изредка приносил горожанам валежник (в те времена еще не топили углем).

Однажды Мэтти за бесценок предложил валежник моему отцу.

— Возьму, если порубишь длинные валежины, — сказал отец.

— Да ну их, — ответил Мэтти.

Стьюбеки собирали валежник на берегу реки, но никогда не пользовались топором. Они были плохими рыбаками, хотя жили у самой воды, зато обворовывали чужие ловушки для раков. Поэтому возле Мыса, где водилось много раков, ловушки никто не ставил, все знали — Мэтти их обязательно обчистит. Всякий раз, отправляясь за раками, мы старались так запрятать снасть, чтобы Стьюбеки не могли ее заметить.

Однако Мэтти обладал одним даром, который приводил в удивление жителей города и заставлял нас задуматься над тем, где он научился своему мастерству. Он выплетал чудесные железные решетки — в ту пору решетками украшали окна и двери почти всех домов Сент-Элена; собирая валежник, Мэтти снимал проволоку с ограды, окружавшей отдаленную ферму, где росли невысокие эвкалипты, потом он нагревал ее в переносном кузнечном горне; решетки получались красивые, но продавать их в наступившие тяжелые времена было совсем не просто.

— Сколько ты хочешь за нее, Стьюбек? — спросил однажды отец у Мэтти, зашедшего к нам со двора, — он принес затейливую решетку для двери.

— А сколько дадите? — поинтересовался Мэтти.

— Два шиллинга.

— Да вы что? — возмутился Мэтти. — Вы же знаете, моя работа стоит гораздо больше.

— Проволока у тебя ворованная, да и решетка так себе, — бросил отец, хотя видел, что Стьюбек потрудился на славу.

— Вы не найдете такую решетку за два шиллинга.

— Ладно. Три.

— Не на того напали, мистер Квейл, — сказал Мэтти. — Вещица сделана на совесть, а проволоку я купил в лавке у Хардинга всего два дня назад. Два шиллинга! — возмущался Стьюбек. — Вот уж не думал, что вы скупаете краденое.

Мой отец — выходец из Англии, отличался вспыльчивым нравом; он занимался адвокатской практикой, и его прекрасно знали в городе как человека безупречной честности; запросто попавшись в ловушку на скользком пути торговли, он послал незваного гостя ко всем чертям, заявив, что вовсе не собирался покупать его решетку.

— Все вы такие! — крикнул Мэтти с безопасного расстояния — он уже стоял у ворот.

Лилли была младшей в семье, когда Стьюбеки приехали в город. Ей исполнилось семь лет. А через несколько месяцев у миссис Стьюбек родился еще один ребенок — крохотный мальчик Джекки, у которого на каждой руке было по три пальца, я его и запомнил по этим трем пальцам — он отчаянно цеплялся ими за Лилли. Я редко встречал Джекки с матерью; малыша повсюду таскала с собой Лилли, которая, казалось, не замечала брата, пристроившегося у нее на бедре, хотя сама была еще слабенькая и с трудом его поднимала.

Но в моей памяти Лилли осталась не только заботливой нянькой. Она была самой ловкой и смышленой из четырех дочерей Стьюбеков (ее сестер звали Грейс, Элис и Пэнси); Лилли то вдруг появлялась невесть откуда, словно молчаливая дикая кошка, то столь же внезапно исчезала, даже глаза у девочки были кошачьи, с миндалевидным разрезом; такой я представляю ее себе гораздо отчетливее, чем с прижавшимся к ней малышом Джекки; Лилли всегда носила с собой сумочку, в которой хранила что-нибудь украденное, подобранное или подаренное, но что именно, я узнал намного позднее.

Появление Лилли в нашей школе стало довольно примечательным событием, так как в класс ее привел полицейский, когда занятия уже шли полным ходом. В начале учебного года Стьюбеки оставили детей дома, и через месяц на Мыс наведался сержант Коллинс; он забрал с собой двух девочек и одного мальчика; остальные дети сказали, что им уже исполнилось четырнадцать лет — в этом возрасте тогда заканчивали школу.

Лилли стояла возле двери класса, словно маленькая русалка, вытащенная на белый свет из темной, зеленой воды. Выцветшее ситцевое платьице едва прикрывало ее гибкое загорелое тело. Лилли пришла босиком — обычное дело для мальчишек (я сам ходил без башмаков), но девочки, как правило, носили обувь. Вообще-то в босых ногах Лилли никогда не было ничего вызывающего. Позднее мне стало ясно, что она не придавала значения одежде и вовсе не стеснялась своей наготы.

— Заходи, заходи, чертенок, — сказал сержант Коллинс. Он слегка подтолкнул девочку и ушел.

Лилли шагнула вперед, передернула плечами и смело стала разглядывать мальчиков и девочек, сидевших в классе. Все уставились на нее, а она вдруг состроила рожицу, скрючила пальцы, будто выпуская когти, оскалилась и зашипела, как разъяренная кошка.

Мы засмеялись.

— Прекратите! — приказала наша учительница.

Мисс Мак-Гилл — расплывшаяся старая дева лет сорока, с седыми, коротко остриженными волосами, говорила низким голосом, из-за которого ее прозвали Гудилой. Она была превосходной наставницей, справедливой и строгой.

— Иди-ка сюда, — прогудела она.

Лилли не сдвинулась с места, и один из наших классных заводил крикнул:

— Она цыганка, мисс, и не знает английского.

— Не твое дело, Эндрю Оллен, веди себя тихо, — сказала ему Мак-Гилл.

Крепко взяв Лилли за руку, учительница повела ее к парте, где сидела самая примерная ученица — Дороти Мэлоун.

— Завтра, — сказала мисс Мак-Гилл, — ты должна явиться с тетрадью, карандашом, ластиком, и никаких отговорок. Чего не терплю, так отговорок.

Лилли не проронила ни слова, она весь урок наблюдала за нами, словно решая, как бы расправиться при случае с каждым поодиночке. На первой же перемене она подскочила к Эндрю Оллену и рванула с него рубашку через голову — на пол посыпались пуговицы.

— Я тебе еще покажу, — приговаривала она. — Еще покажу.

На другой день Лилли не пришла в класс, и снова за ней послали сержанта Коллинса. Мэтти пригрозили вызвать в суд, и он, влепив дочери затрещину, заставил ее отправиться в школу. Лилли явилась с пустыми руками, но Дороти Мэлоун молча вынула из портфеля чистую тетрадь, ластик и карандаш, которые она принесла на всякий случай. Лилли взяла все это так же равнодушно, как брала любую подачку — ведь Дороти была дочерью преуспевающего агента фирмы «Шевроле и Мармон». Девочки надолго подружились; спокойная, добродушная Дороти в дальнейшем трогательно заботилась о Лилли, которая принимала подачки подруги как нечто само собой разумеющееся.

— Лилли, — обратилась к девочке мисс Мак-Гилл, — тебе, кажется, доставляет удовольствие притворяться кошкой. Поэтому для начала напиши: «Я не кошка». — Мисс Мак-Гилл вывела это предложение на доске, чтобы Лилли переписала его в тетрадь.

Прошло десять минут, но Лилли даже не взялась за карандаш; мисс Мак-Гилл немного постояла возле нее в задумчивости. Учительница прекрасно знала силу колкостей и насмешек, потому что настрадалась от них сама. Знала она и как пользоваться этим оружием.

— Я думала, что ты уже умеешь писать, Лилли, — сказала учительница. — Придется тебе взять тетрадь и пойти в соседний класс к первоклашкам. Мисс Сингелтон научит тебя азбуке.

Все засмеялись. Мисс Мак-Гилл была уверена, что мы рассмеемся.

Лилли помедлила, посмотрела на Гудилу, словно прикидывая, как отомстить учительнице, и принялась выцарапывать: «Я не кошка»; по-моему, это был первый шаг Лилли по дороге знаний, которая отныне станет для нее такой увлекательной и такой сложной.

На перемене Лилли разогнала в разные стороны нескольких мальчишек и девочек, которые мяукали и дразнили ее: «Кис-кис», — и впредь они не осмеливались повторять свои проказы. Странно, что именно те девочки, которые смеялись над новенькой и порой получали за это трепку, потом чаще всего стремились с ней подружиться.

Моя стычка с Лилли положила начало дружбе, длившейся до самого ее отъезда из нашего города. Однажды субботним утром она пришла к нам вместе с матерью. Я выполнял свою обычную работу по дому — выкапывал канавки вокруг розовых кустов, посаженных мамой, которая вдруг меня окликнула:

— Кит, к нам кто-то стучится. Сбегай и скажи ради бога — пусть зайдут со двора. Не хочу возиться с парадной дверью.

Все наши знакомые и друзья прекрасно знали, что в субботу утром стучаться к нам в парадную дверь бесполезно, поэтому я заинтересовался, кто же это пожаловал. Мне было тогда лет девять, и я представил себе, что на улице стоит добрый дядюшка из Англии, карманы его битком набиты золотом, и он внезапно нагрянул в город, решив приятно поразить своих австралийских родственников. Но вместо него я увидел миссис Стьюбек в замызганной необъятной юбке. Она держала подранную корзинку. Рядом стояла Лилли с маленьким Джекки, пристроившимся у нее на боку. На руке девочки висела сумочка. Лилли и брат были грязные с головы до ног.

— Ты кто? — спросила миссис Стьюбек.

— Кит, — ответил я. — Вам придется зайти со двора, миссис Стьюбек. Здесь не откроют.

Я пошел впереди нежданных гостей к задней двери и крикнул:

— Это миссис Стьюбек.

Я знал, что мама сказала про себя: «И чего ее принесло?»

— Здравствуйте, миссис Квейл, — проговорила миссис Стьюбек, когда мама показалась в дверях. — Вам не нужно чего-нибудь постирать, почистить или убраться?

Мама плотно прикрыла за собой решетчатую дверь и ответила:

— Нет, миссис Стьюбек, спасибо. У меня нет работы.

— У вас большой дом, миссис Квейл. Неужели не найдется какого-нибудь дела? Я выбью ковры за шиллинг.

— Их не надо выбивать, спасибо, — сказала мама, зная, что Стьюбеки никогда просто так не просили работу — наверняка что-то задумали.

— А может, выгрести золу из печи? — не отступала миссис Стьюбек; на моих глазах разгоралась схватка между напористой миссис Стьюбек и мягкосердечной миссис Квейл. Моя добрая мама не могла противостоять бурному натиску гостьи, и та понемногу оттесняла ее в дом.

— Мне не нужны помощники! — с отчаянием в голосе проговорила мама, загораживая вход.

— Позвольте мне самой посмотреть, — настаивала миссис Стьюбек, взявшись за дверную ручку.

— Кит! — крикнула мама, теряя терпение. — Сходи за отцом. Он у соседей.

На самом деле отец работал у себя в конторе, и до центра города надо было бы пробежать целую милю, но я понимал, чего хотела от меня мама, и поэтому притворился, будто кинулся к соседям — промчался через огород к воротам, затем сделал крюк по улице до парадной двери, а когда вернулся, миссис Стьюбек уже не было.

— Они в саду, — сказала мама.

В нашем большом саду росли апельсины, сливы, абрикосы, страстоцвет, персики, виноград, на грядках зрели овощи; отец первый в городе посадил нектариновое дерево — подарок скупщика цитрусовых, которому он помог выиграть тяжбу с одним фермером. Первые нектарины уже почти созрели, и я вдруг увидел, что Лилли сорвала дюжину редких диковинных плодов. Она опустила малыша на землю, а сама принялась запихивать фрукты в сумку.

— Зачем ты это сделала? — с ужасом спросил я.

Лилли сорвала последний нектарин и сунула его Джекки.

— У тебя еще полно, — ответила она и показала на соседнее персиковое дерево, сгибающееся под тяжестью плодов.

— Но это же персики, — возразил я. — А ты сорвала все нектарины.

Отец запретил прикасаться к ним. Они были редким лакомством, и их приберегали специально для праздничного стола.

Я попытался отнять сумку у Лилли, но она умела драться, больно царапалась и к тому же была девчонкой, против которой я не мог пустить в ход кулаки, поэтому она запросто свалила меня на землю.

— Ты что, дурак? — вскипела Лилли, потом отошла к персиковому дереву и принялась его обрывать.

— Кит, где ты? — окликнула меня мама.

— Здесь, — ответил я и побежал к ней вокруг дома.

— Смотри, что она делает, — проговорила мама.

В противоположном конце сада миссис Стьюбек рвала сливы и бросала их в корзину, не обращая внимания на хозяйку.

— Мы за все заплатим, мэм, — сказала миссис Стьюбек моей беспомощной и растерянной маме, стоявшей рядом. Я тоже растерялся, но была задета наша семейная честь, а главное — не мог я видеть свою маму такой беспомощной. Рядом оказался длинный шланг, подключенный к крану как раз возле персикового дерева. Я снова обежал дом, открыл кран, схватил шланг и направил струю прямо на Лилли, которая забралась на дерево.

— О господи! — вырвалось у Лилли, когда я окатил ее водой.

Я поливал Лилли, пока она не спустилась с дерева. Защищаясь от воды, она вытянула вперед руки и пошла прямо на струю, пытаясь выхватить у меня шланг. Я крепко держал его, но Лилли удалось направить струю в мою сторону. Конечно, маленький Джекки, который сидел на земле, тоже вымок и заплакал. Лилли обзывала меня и пинала ногой, а я старался ее оттолкнуть; мне это почти удалось, когда подошла ее мать. Я ухитрился окатить водой и миссис Стьюбек.

— Вот гаденыш! — крикнула она и больно меня ударила.

Я не стал дожидаться настоящей трепки и пустился наутек к задней двери. Тем временем мама перешла в наступление: она разыскивала миссис Стьюбек, схватив первое попавшееся под руку оружие — большую метлу.

Нашествие закончилось отступлением непрошеных гостей. Лилли вся промокла и перепачкалась в грязи, она не на шутку разозлилась на меня. Взяв на руки малыша и прижимая к себе сумку с нектаринами, она крикнула на прощанье:

— Я тебе еще покажу, Кит Квейл!

Обычно с этой угрозой покидали поле боя мальчишки, а не девчонки. Но я ничего не сказал ей вслед, так как знал, что Лилли обязательно выполнит свое обещание.

Вернувшись домой, отец пришел в ярость из-за сорванных нектаринов и сказал, что подаст на Стьюбеков в суд.

— За что? — удивилась мама.

— За ограбление с применением силы, — ответил отец.

— Чего же ты хочешь? — спросила мама. — Возмещения убытков? Или отправить миссис Стьюбек в тюрьму? Кит проучил их достаточно. Больше они не придут, — добавила мама. — На твоем месте я бы простила их.

Но отец был не такой человек, чтобы оставить в покое Стьюбеков, и, хотя я точно не помню, как это ему удалось, он не только запретил миссис Стьюбек приближаться к нашему дому, но и сумел взыскать с нее два шиллинга.

Босоногая Лилли дважды гонялась за мной по школьному двору, выкрикивая угрозы, и оба раза я убегал от нее: мне не хотелось драться с девчонкой. В третий раз Лилли сумела настигнуть меня, но я, изловчившись, крепко схватил ее за маленькие руки и не отпускал их, пока длился наш спор.

— В расчете, — сказал я.

— Нет, не в расчете, — возразила девочка. — Ты облил меня водой.

— А ты украла наши нектарины.

Лилли немного подумала и согласилась:

— Ладно. Пусти.

Я разжал руки. Она пнула меня босой ногой и проговорила:

— Теперь в расчете.

Мы замерли на мгновенье: каждый из нас смотрел на противника, оценивая его силу и думая о том, чего ожидать от него в будущем. Лилли, по-моему, знала, что я не вредный. И мы одинаково ненавидели насмешки. Мы расстались как равные, только так и можно было ладить с Лилли.

Глава вторая

Со дня своего приезда в Сент-Элен и до того времени, когда мисс Дэлглиш — самая богатая и образованная дама в городе — взяла Лилли к себе в дом, Лилли словно нарочно вела себя так, чтобы прослыть несносной девчонкой, хотя почти все, что она делала, было подсказано немудреным правилом: бери, что плохо лежит, а если бьют, то давай сдачи. Но Лилли всегда строго отделяла себя от других членов своей семьи. Поэтому она, казалось, не замечала, когда дразнили сестер или отпускали шуточки в адрес родителей.

Стьюбеки по-разному распоряжались трофеями — не все они шли в общий котел, кое-какая пожива полностью принадлежала добытчику. Еду обязательно распределяли между членами семьи, как и деньги — мелочь, которая попадала в руки к Стьюбекам. Никто не смел отпить пахты по дороге с маслозаводика домой. «Порченое масло» (так Стьюбеки называли пахту, вероятно, немало способствовавшую поддержанию их крепкого здоровья) считалось в семье лакомством, им оделяли каждого. Но вкусная падалица съедалась на месте. Однажды я увидел, как Лилли вытащила из мусорного ящика коробку воздушных пирожных (меренг), выброшенных из кондитерской, которая находилась в двух-трех домах от отцовской конторы со стороны двора. Лилли съела полдюжины твердых как камень шариков и предложила:

— Хочешь попробовать, Кит?

Я знал, где она раздобыла меренги, и вовсе не желал их пробовать. Но я также знал, что мой отказ обидит Лилли, она редко бывала такой щедрой, поэтому я взял одно пирожное.

— А свежие пирожные вкусные? — спросила Лилли.

— Ничуть не лучше, — соврал я, с трудом проглотив засохший несвежий белок.

— Возьми еще, — предложила опять Лилли.

Но больше я не мог пересилить себя.

— Спасибо, — поблагодарил я. — Знаешь, не люблю я воздушные пирожные.

Я был уверен: Лилли доест остальное сама, а не отнесет домой, чтобы поделиться с сестрами и братьями; я хотел уже отправиться своей дорогой, как вдруг к Лилли подскочила владелица кондитерской миссис Смолл и вцепилась в наполовину опустошенную коробку.

— Какая гадость! — закричала она. — Ты же взяла ее из мусорного ящика.

Миссис Смолл силилась вырвать у Лилли коробку с пирожными, но девочка замолотила босыми ногами по голеням кондитерши и кинулась наутек.

— Смотри, Кит Квейл, — сказала миссис Смолл. — Я все расскажу твоему отцу. Ты ведешь себя отвратительно.

У меня хватило ума не спорить с миссис Смолл, и я понуро поплелся прочь, обидевшись на Лилли, которая предательски бросила меня одного, совершенно беззащитного перед грозной владелицей кондитерской — сама-то Лилли всегда умела постоять за себя.

Подобные происшествия случались с Лилли почти каждый день, и хотя девочка мстила обычно лишь за самые тяжкие унижения, она воздавала сторицей обидчику даже через полгода, если представлялся случай. Миссис Смолл получила-таки свое. Спустя несколько недель после стычки Лилли закрыла ее в магазине. Вечером, перед уходом домой, миссис Смолл обычно вставляла ключ в дверь кондитерской. Однажды Лилли увидела его и заперла дверь, потом пробежала несколько кварталов и бросила ключ в сад муниципального советника, который сторожила злая овчарка. Все это Лилли проделала незаметно, но миссис Смолл догадывалась, кто посмеялся над ней, и как-то раз, подметая тротуар перед домом, неожиданно сильно хлестнула проходившую мимо Лилли метлой по ногам. На этот раз Лилли решила, что они квиты, и убежала, не пригрозив расплатиться с обидчицей.

Самой жестокой местью Лилли — в это дело даже вмешалась полиция — стала ее расправа над Поли Хаулэндом (по прозвищу Ролли-Поли[1]), отец которого владел аптекой и держал лошадей. Поли — крупный, толстый мальчишка, настоящий маменькин сынок — был старше Лилли на четыре года, а может, и на пять лет, в школе его ненавидели за то, что он обижал малышей и вечно их запугивал. Мы старались не попадаться ему на глаза, хотя иногда даже жалели своего мучителя. Поли налетал неожиданно: то сорвет шапку, то подставит подножку, то толкнет или ударит, то примется смеяться над кем-нибудь из нас, то припомнит что-нибудь гаденькое о семье своей очередной жертвы. Лилли особенно доставалось от Поли Хаулэнда: он все время дергал ее за волосы, задирал подол платья, дразнил цыганкой (чего она терпеть не могла) или, того хуже, обзывал почему-то «харкотиной». Лилли пыталась ему отомстить — пинала его ногами и царапалась при каждом удобном случае, но Поли не оставлял ее в покое; казалось, наконец-то она встретила достойного противника, хотя все, кто знал Лилли, были уверены — она никогда не уступит. Однажды в пятницу мы собирались идти домой из школы. В это время Поли обычно совершал свои проделки, и Лилли, наверное, ждала его нападения. Она помахивала сумочкой, которую в конце недели приносила с собой в школу и наполняла после занятий добычей, извлеченной из мусорных ящиков. Поли выхватил у нее сумочку и поднял высоко над головой, дразня Лилли, точно собачонку. Неожиданно она вынула из кармана или откуда-то еще перочинный нож и открыла его.

— Отдай сумку! — потребовала Лилли.

Поли посмотрел на нож и засмеялся:

— Только тронь!

— И трону, — не испугалась Лилли.

Посыпались угрозы, за которыми обычно следует драка, и Поли пообещал:

— Попробуй только, я тебе…

Не успел он договорить, как Лилли кошкой прыгнула на него и ударила ножом в спину.

Пожалуй, не растерялась одна Лилли. Ошеломленный Поли выронил сумочку, Лилли подхватила ее и убежала. Рана была неглубокая, и Поли не сразу почувствовал боль. А почувствовав, побледнел и упал в обморок. Кто-то сбегал за учительницей, Поли подняли, рубашка его сзади пропиталась кровью; свидетели этой сцены заметили, что Лилли, ударив Поли, успела выдернуть нож и унести с собой.

Стьюбеки привыкли к визитам полиции. Сержант Коллинс приходил к ним почти после каждой кражи, совершенной в городе. Одного из братьев Лилли уже посадили в тюрьму — он обчистил табачный киоск на вокзале. Но потасовки на стороне Стьюбеками не одобрялись, поэтому Мэтти избил дочь, а миссис Стьюбек заставила старшую дочь Грейс покусать Лилли, я сам видел на руках и ногах у нее следы зубов, продержавшиеся не одну неделю.

Неприятности Стьюбеков на этом не закончились, потому что весь город вскоре узнал о происшествии; обеспокоенные родители пожаловались директору школы, а мистер Хаулэнд обратился в полицию, и Лилли вызвали к мистеру Е. Бейдуэллу, городскому судье и члену парламента, представлявшему в Мельбурне наш штат.

Далеко не все осуждали Лилли, хотя она и была из семейства Стьюбеков. Многие в городе не любили Хаулэндов. Сестры Форчун[2], старые девы по прозвищу мисс Счастье и мисс Несчастье, у которых Лилли часто выпрашивала яйца, позвонив моему отцу, попросили его прийти в суд и проследить, чтобы интересы Лилли были соблюдены, а влиятельные Хаулэнды не повернули все по-своему.

Отец отнюдь не сочувствовал злополучным Стьюбекам, но он был страстным поборником равноправия граждан перед законом, особенно детей, и поэтому согласился помочь Лилли, хотя и знал, что его присутствие на суде будет расценено как неуместное вмешательство в дело простое и предрешенное. Он и не думал доказывать невиновность Лилли, которая призналась во всем, да и слишком много детей, включая его собственного сына, были свидетелями схватки на школьном дворе. Отец только хотел добиться справедливого приговора.

— Ты действительно видел, как они дрались? — допытывался он.

— Все видели, — ответил я.

— Я не спрашиваю о других, я хочу знать — ты видел, что там было?

Когда я проговорил: «Да», и принялся оправдывать Лилли, он оборвал меня:

— Я прошу рассказать, что произошло, а не почему.

— Мало ли что произошло, — возразил я. — Поли сам виноват.

— Прежде чем судить об этом, мне нужно знать факты. Так что же?

Я подробно описал.

— Хорошо, — проговорил отец. — Как ты думаешь, почему она так поступила?!

Я и сам настрадался от Поли, поэтому мне было что рассказать о нем, и на предварительном судебном заседании отец избрал наступательную тактику защиты. В ответ на каждое обвинение, выдвигавшееся против Лилли, он приводил примеры того, как Поли запугивал детей, и требовал обуздать хулигана во избежание новых инцидентов.

В конце концов Лилли освободили, отдав на поруки с испытательным сроком в один год, а мистеру Хаулэнду посоветовали строже смотреть за сыном. Ни Мэтти, ни миссис Стьюбек не пришли на заседание, за что мой отец порицал их, хотя в глубине души был рад тому, что родители Лилли держались в стороне, так как их присутствие только могло ухудшить ее положение. Вечером отец вызвал к себе Мэтти и сказал, что Стьюбекам повезло, ведь Лилли не отправили в Бендиго, где находился приют. Но казалось, даже возможная потеря дочери не обеспокоила родителей Лилли, и мой отец презрительно заявил, что помогать обитателям Мыса — пустая трата времени.

— Этой девочке на роду написано угодить за решетку, — сказал он и велел моей сестре, брату Тому и мне держаться подальше от Стьюбеков. — Они вечно будут попадать во всякие истории.

Тогда еще трудно было предположить, что судьба сведет нас с кем-нибудь из Стьюбеков, но неожиданно мне довелось побывать в доме на Мысу. Однажды субботним утром часов в шесть я переправился через реку неподалеку от жилища Стьюбеков и стал ловить рыбу в своей излюбленной заводи. Около восьми напротив меня устроилась Лилли, у нее были две лески с крючками (наверняка краденые), намотанные на дощечку, и жестянка с червями. Лилли приносила больше рыбы, чем отец и братья, потому что лучше знала реку, но к обеду поймала лишь одного окуня, а я — десять.

— Почему у тебя клюет, а у меня нет? — удивленно спросила Лилли; она обогнула заводь и подошла ко мне.

— Просто везет, — ответил я небрежно.

— Покажи, что ты делаешь? — не отставала она.

Я показал, как насаживаю приманку на крючок и куда закидываю удочку, но Лилли заявила, что делает то же самое, а рыба не ловится.

— Я же тебе говорю, мне просто везет, — раздраженно повторил я. — Ну, я пошел домой, а ты можешь ловить вдесь, если хочешь.

— Уже поздно, — погрустнела Лилли. — Мать просила принести рыбы к обеду.

Для меня посидеть на берегу с удочкой было развлечением, но я понимал, что Лилли относилась к этому занятию всерьез. Она ловила рыбу, чтобы накормить семью.

— Бери моих окуней, — опрометчиво предложил я.

— А ты много поймал? — поинтересовалась Лилли.

— Десять штук.

— Хватит, — кивнула она, и когда мы проходили мимо ее дома, Лилли спросила, не хочу ли я поесть рыбы.

— Ты что, приглашаешь меня в гости?

— Рыба-то твоя, — рассудительно проговорила Лилли, и я не понял — то ли по законам Стьюбеков я имел право на место за их столом, то ли девочка отнеслась ко мне необычайно дружелюбно, потому что ей помог мой отец, то ли пригласила меня к себе в дом, который никто не посещал, так как просто мне доверяла. Я помнил о том, что отец запретил нам дружить со Стьюбеками, но в то же время знал — Лилли не понравится, если я откажусь от ее приглашения. Поэтому я робко попытался от него уклониться.

— А тебе не попадет от матери? — спросил я Лилли.

— Я скажу, что ты хотел сам приготовить рыбу, а мы избавим тебя от возни, — ответила она.

Я и впрямь часто пропадал на реке по субботам и питался наловленной рыбой. Но, честно говоря, дело было в другом: мне просто не терпелось узнать, что творилось в их таинственном доме.

— Ладно, — неосторожно согласился я.

— Побудь здесь, — попросила Лилли и, выхватив у меня связку рыбы, направилась в дом. Сначала все было тихо, потом я услышал, что между Лилли и матерью вспыхнул ожесточенный спор, потом на пороге показался Джордж, один из старших братьев.

— Ну и дурак же ты, Кит, раз думаешь, будто накормишь нас десятком рыбешек, — проговорил он.

Я ответил, что так решила Лилли.

— Тогда пусть отдаст свою долю тебе, ничего — переживет, — предложил Джорди.

В тот раз я накрепко усвоил, что за любопытство приходится дорого платить. Мне пришлось отведать отвратительной стряпни, до сих пор помню ее вкус; после обеда у Стьюбеков я уже совсем по-другому взглянул на свое безмятежное детство и наше семейное благополучие.

Семья Стьюбеков, все одиннадцать человек, уселась вокруг большого стола, который был сбит из дверей, положенных на козлы в прокопченной кухне (мне удалось увидеть только ее). Стены повсюду были в сальных пятнах, каких-то потеках и чернильных каракулях. Неровную поверхность стола закрывали газеты, заляпанные жиром, все в черных кружках от закопченных кастрюль. Тарелки у Стьюбеков были самые разные — эмалированные, алюминиевые, фарфоровые с обитыми краями. Мне досталась глубокая фарфоровая тарелка, треснувшая и не отмытая от застывшего жира. У каждого была ложка и нож, но о вилках в этом доме не имели понятия; посредине стола торчала засиженная мухами бутылка томатного соуса, детям ее трогать не позволяли. Меня устроили рядом с Лилли на старенькой банкетке — из ее сиденья повыдергивали набивку; Лилли успела снять видавшее виды ситцевое платьице и была в одних хлопчатобумажных трусиках, еще не высохших после купания и грязных. В ее плечо вцепился трехпалый Джекки, который уже начал понемногу ходить.

Скоро я понял: как ни сплотила Стьюбеков совместная жизнь, как ни объединяли их поиски пищи (которые я никогда не осуждал) и дружные родительские наставления Мэтти и миссис Стьюбек, все дети, кроме, пожалуй, Лилли и Джекки, оставались друг для друга чужими. Они вели себя, словно тигрята в логове. Дочери и мать больше молчали, но каждый из Стьюбеков отстаивал свои особые права: они спорили не только о том, кому где сидеть, но и о том, кто из какой тарелки будет есть, кому можно говорить, а кто должен помалкивать. Даже старшие дети беспрестанно колотили, щипали, кусали и толкали друг друга. Это было своего рода ритуалом перед едой, и Лилли ожесточенно молотила кулаками и толкалась, наверное, даже больше других. Но все притихли, когда одна из девочек поставила на стол эмалированную миску с ломтями хлеба, а миссис Стьюбек подала рыбу.

Миссис Стьюбек сварила в кастрюле с пахтой десять моих окуней и окуня, пойманного Лилли. Мне достались две головы и желтая молочная жижа, в которой плавала луковица, от варева шел такой отвратительный запах, что я вынужден был дышать через рот.

— Сунь хлеб в суп, — посоветовала Лилли.

Она схватила кусок хлеба и бросила в мою тарелку.

— Давай ешь, — подгоняла она.

Оказавшись жертвой своего любопытства, я заталкивал ложку в рот с уверенностью, что больше не смогу проглотить ни капли. С грехом пополам я покончил с ухой, но миссис Стьюбек швырнула в мою тарелку еще одну отвратительную разваренную луковицу, которую я все же поспешно запихнул в рот, чтобы скорее разделаться с едой. Обед закончился чаем. Мне досталась фарфоровая чашка без ручки, чай был слишком горячий и отдавал протухшей бараниной и прогорклым маслом.

За чаем начался новый ритуал, на этот раз его вершили не дети, а глава семьи, — он поддерживал порядок за столом, вскакивал и раздавал колотушки, щипал и бил каждого, до кого мог дотянуться. Как и перед обедом, потерпевшие вскрикивали от боли и сыпали солеными словечками, но никто не жаловался и не хныкал.

В конце обеда Мэтти обратился ко мне заискивающим голосом:

— Кит, ты хороший мальчик, — начал он.

Я не поднимал глаз от тарелки.

— Может, у твоей сестрички найдутся туфельки для Элис?

— Не знаю, мистер Стьюбек, — ответил я.

— А ты глянь дома, вдруг отыщется какая-нибудь старая обувка. Сестренке она, поди, ни к чему.

— Поищу, — сказал я.

Мне было понятно, что Мэтти подговаривает меня просто-напросто украсть туфли.

— И старенькое платьице для Лилли.

Я взглянул на Лилли, державшую на коленях малыша Джекки. Она сидела как ни в чем не бывало, но когда миссис Стьюбек впервые за обед открыла рот и неожиданно пророкотала, что не будет больше заваривать чай, Лилли ущипнула меня за ногу и шепнула:

— Удирай побыстрее!

Я встал, чтобы поблагодарить миссис Стьюбек, но Лилли толкнула меня в спину и велела поторапливаться. Она натянула платье уже на улице.

— Отец хотел усадить тебя за карты, и ты бы проторчал у нас целый день, — сообщила она.

— Он играет в карты?

— Да, и братья тоже, но отец всегда выигрывает, — усмехнулась Лилли, и я покинул Мыс, размышляя, каково пришлось бы мне, если б я уселся за карты с человеком вроде Мэтти и с его сыновьями. Но, побывав у Стьюбеков, я излечился от любопытства, поэтому я попрощался с Лилли и поспешил домой в добропорядочный мир своего строгого, вспыльчивого отца и ласковой, заботливой матери. Я не стал лгать маме, будто приготовил и съел рыбу на берегу реки, а простодушно рассказал, что отдал улов Стьюбекам и пообедал вместе с ними.

— У них дома? — недоверчиво спросила мама.

— Конечно.

— О боже! — воскликнула она и задумалась на мгновенье. Я ожидал упреков, но мама грустно произнесла: — Значит, Кит, ты должен пригласить Лилли к себе!

Этого еще не хватало.

— Зачем? — удивился я.

— Надо быть учтивым, — ответила мама. — Особенно с такими людьми.

Она имела в виду бедняков вроде Стьюбеков, которые делились с другими последним куском хлеба. Но отец взорвался, когда услышал о решении матери.

— Не думаю, — сказал он, — что от нас требуется подобная щепетильность.

— Обязательно, — настаивала мама.

Отец в негодовании взмахнул руками.

— Стьюбеки придут лишь затем, чтобы попрошайничать! — предупредил он.

Именно так и поступила миссис Стьюбек, когда я, наконец, вынужден был пригласить Лилли к нам на субботний обед.

Глава третья

Миссис Стьюбек с Лилли стояли у задней двери, ожидая, когда им позволят войти, но на этот раз моя мама была настороже.

— Вот она и пришла, миссис Квейл, — проговорила миссис Стьюбек. — Это — Лилли.

— Здравствуй, Лилли, — сказала мама и подозвала меня.

— Здравствуйте, миссис Квейл, — ответила Лилли.

Она была все в том же старом платьице, босая. Но я впервые увидел заколку в ее спутанных черных волосах.

Заметив, что мать держит решетчатую дверь на запоре, миссис Стьюбек попросила:

— Если вас не затруднит, миссис Квейл, дайте мне пакетик муки, немного картошки и соли. Или, может, что-нибудь еще, чего вам не жалко.

— Хорошо… Подождите минутку, — ответила мама и оставила меня одного, мы с Лилли смотрели через железную решетку друг на друга. Мама пошла на кухню, она вернулась с газетным свертком и миской картошки.

— Передай это миссис Стьюбек, — сказала она, открыв дверь ровно настолько, чтобы я смог выйти и положить сверток и картофель в проволочную корзинку миссис Стьюбек. Дверь за мной мама закрыла.

Даже не наказав на прощанье дочери вести себя как следует, зато посетовав: «Неужели, миссис Квейл, это все, что вам не жаль для бедной женщины?» — миссис Стьюбек оставила Лилли со мной, и мы не знали, куда себя деть, пока будет готов обед. Выход нашла Лилли: она принялась гоняться за нашим псом Микки вокруг дома. Микки, как и другие собаки, сразу полюбил Лилли, он по-рабски вилял хвостом и ластился к девочке. Сначала она бегала за Микки, потом он припустил за ней, а когда нас позвали обедать, пес последовал за Лилли в дом и сел под столом, облизывая ее грязные босые ноги.

У меня промелькнула мысль, не снимет ли она платье, но Лилли сидела спокойно, не сводя глаз с отца, будто только от него зависело, как нам себя вести. Когда он закрыл глаза и прочитал молитву, Лилли пришла в восхищение. А когда он разрезал говядину, которую готовили по субботам, и дал ей первый кусок (с овощным гарниром), Лилли набросилась на еду, не ожидая, пока остальные получат свою порцию.

Я толкнул ее локтем.

— Подожди, — шепнул я.

— Чего?

— Пока раздадут всем.

— А…

Положив вилку и нож на стол, она принялась наблюдать за нами, словно тигренок, выжидающий момент, когда можно будет кинуться на добычу. Сестра и брат с не меньшим любопытством смотрели на гостью; перехватив пристальный взгляд Тома, Лилли скорчила рожицу и послала ему одно из своих беззвучных кошачьих «мяу». Потом она шепотом спросила меня, нет ли у нас томатного соуса.

— У нас есть томатный соус? Лилли просит, — обратился я к маме.

— Ты прекрасно знаешь, Кит, что мы его не держим, — ответила мама.

Отец разрешил покупать только острый соевый соус, а не томатный, который считал грубой австралийской приправой.

— Мы не держим томатного соуса, Лилли, я думаю, он тебе ни к чему, — проговорил отец.

Мы с интересом смотрели, как Лилли орудовала вилкой, ножом и ложкой, очищая тарелку, она ела шумно, сосредоточенно и первая покончила с говядиной.

— Это все? Можно идти? — шепнула мне Лилли, расправившись с мясом и овощами.

— Еще будет десерт, — ответил я тоже шепотом.

— Что это такое?

— Сладкий пудинг.

— Кит, — обратился ко мне отец, — если вы с Лилли хотите что-то сказать друг другу, говорите погромче, чтобы остальные могли услышать.

— Она только спросила, закончился ли обед.

— Потерпи немного, Лилли, — сказала мама, она подала пудинг сначала гостье, и Лилли подождала, пока остальные получат свою порцию. Затем девочка вновь с шумом ринулась в атаку и уничтожила пудинг задолго до того, как с ним расправился Том, наш главный обжора. Увлекшись едой, Лилли перепачкала пальцы и, не обращая внимания на чистую салфетку, положенную мамой рядом с прибором, откинула подол платья и вытерла руки о трусы. Заметив, что Микки по-прежнему лежит у ее ног, она сунула ему руку; тот дочиста облизал ей пальцы, и девочка радостно толкнула меня локтем в бок.

— Пора? — спросила она. Лилли привыкла выскакивать из-за стола прежде, чем Мэтти успевал до нее дотянуться.

— Подожди, — ответил я.

Лилли вертелась на стуле, лохматила шерсть на голове Микки и нетерпеливо толкала меня до тех пор, пока отец не просунул салфетку в кольцо из слоновой кости; мы последовали его примеру.

— Теперь пора, — проговорил я.

Отец не успел отодвинуть свой стул, как Лилли сорвалась с места и выскочила из столовой во двор, крикнув на ходу: «Микки, за мной!»

Лишь собрав со стола и пересчитав салфетки, сестра обнаружила, что одной из них не хватает. Лилли незаметно засунула ее в трусики, и хотя мама потихоньку вздыхала, жалея о потере дорогой камчатной салфетки, она не попросила ни меня, ни отца заставить гостью вернуть украденное. Только за ужином мама не удержалась:

— Мне жаль эту девочку, ведь некому даже объяснить ей, что хорошо и что дурно.

Но Лилли суждено было вскоре встретиться с человеком, который захочет научить ее отличать хорошее от плохого и откроет ей иную жизнь, а Лилли одновременно и примет эту жизнь, и отвергнет, яростно защищая себя, желая остаться самой собой, непокоренной Лилли Стьюбек.

Глава четвертая

Мисс Дэлглиш довольно сильно отличалась от прочих жителей нашего городка, хотя невозможно было представить себе Сент-Элена без этой странной, чопорной дамы и ее большого дома, обнесенного высокой деревянной оградой. Старый мистер Дэлглиш, которого я помню смутно, принадлежал к известному роду пшеничных и шерстяных королей, Дэлглишей знали не только в Австралии, но и в Лондоне как поставщиков зерна, шерсти, шкур, кож, минеральных удобрений, словом, всего того, что приносило неплохие доходы фермерам в те времена, когда Австралия оставалась еще английской колонией.

Хотя мистер Дэлглиш принадлежал к богатому клану только по материнской линии, у него хватало денег, чтобы подолгу жить в свое удовольствие в Европе. Поэтому многие у нас недоумевали, почему он вместе с дочерью (ей было шестьдесят с небольшим, а ему — под девяносто) возвратился в родные места. Мистер Дэлглиш остался в моей памяти крепким прямым стариком с большим загривком, подпиравшимся высоким крахмальным воротничком. Несмотря на то что его состояние было нажито торговлей шерстью и пшеницей, а наш город находился в самом центре овцеводческого района Виктории, слывшего к тому же и житницей штата, мистер Дэлглиш не имел никакого отношения к некогда традиционному занятию предков. Он только следил за состоянием своих финансовых дел и дважды в неделю с чопорным видом, неторопливой походкой направлялся в один из местных банков, часть акций которого принадлежала ему, и утро проводил в кабинете, просматривая бумаги. Потом исчезал за высокой деревянной оградой своего дома и лишь изредка выходил на улицу посетить церковь или навестить Эаризов — еще одну состоятельную семью в нашем городе, которая владела пристанью на противоположной стороне реки; для этого мистер Дэлглиш заказывал «мармон» или «шевроле» у мистера Мэлоуна.

Мисс Дэлглиш была в Европе, когда умер ее отец; из Мельбурна приехали родственники, они устроили старому джентльмену пышные похороны, на которых присутствовали все видные граждане нашего города (в том числе и мой отец).

— Как ты думаешь, чему посвятит себя теперь мисс Дэлглиш? — спросила отца мама, когда они завели беседу о будущем пожилой леди.

— Старику было далеко за восемьдесят, а ей за шестьдесят, поэтому вряд ли она займется серьезным делом.

— Но как же она будет жить одна в своем большом доме?

— У нее есть миссис Стоун.

Говоря о Дэлглишах, мы всегда вспоминали и о миссис Стоун, не покидавшей их более тридцати лет. В молодости она была то ли служанкой, то ли компаньонкой при мисс Дэлглиш и несколько раз ездила с хозяевами в Европу. Лишь одной миссис Стоун из всех жителей нашего городка дозволялось так близко общаться с владельцами большого дома. Это была приятная, скромная, умная женщина; когда умер мистер Дэлглиш, ей уже перевалило за семьдесят, однако она выглядела по-прежнему бодрой и не жаловалась на здоровье. Муж миссис Стоун — Джеф Стоун — служил одновременно садовником и конюхом у Дэлглишей, которые раньше держали собственный выезд, но Джеф погиб в Первую мировую войну, мистер Дэлглиш продал экипаж и больше лошадей не заводил, а пользовался наемной коляской, потом машиной и дважды в неделю приглашал глухонемого Боба Эндрюса поработать в саду.

Миссис Стоун у нас называли экономкой, а за глаза — любовницей мистера Дэлглиша. Может, так оно и было, но миссис Стоун с ее поседевшими густыми волосами и кроткими голубыми глазами казалась такой славной и простой старушкой, что большинство горожан либо вовсе пропускало эти слухи мимо ушей, либо не принимало их всерьез. Дэлглиши занимали высокое положение и могли не обращать внимания на пересуды; богатство позволяло им жить на свой вкус. Особенно мисс Дэлглиш.

Все, что мы знали о ней, было отчасти сплетнями, отчасти правдой, но больше чем наполовину домыслом. Она носила длинные легкие платья, вошедшие в моду при Эдуарде VII[3] (летом из туссора[4]), остроносые туфли на устойчивом каблуке. На ее шее почти всегда красовались длинные агатовые бусы; мисс Дэлглиш обычно не выходила из дома без сумочки из мягкой кожи с черепаховой ручкой, и мы часто пытались угадать, что там лежало; спустя много лет я узнал от Лилли, что пожилая леди брала с собой какой-нибудь итальянский, немецкий или французский роман и карманный словарик.

Приверженность к европейской культуре выделяла мисс Дэлглиш среди нас куда больше, чем ее богатство; поэтому высокий деревянный забор вокруг дома не столько оберегал уединенную жизнь хозяйки, сколько служил границей разных миров — нашего и Дэлглишей. Мы знали, что у пожилой леди есть обширная библиотека с книгами на разных языках, прекрасные картины современных художников, обнаженные скульптуры и другие ценные произведения искусства, редкое собрание пластинок, которые она выписывала, в частности, из-за океана. Но большинство книг и пластинок ей присылали по почте из Мельбурна, словно наши магазины не могли удовлетворить ее запросы, хотя там и был отличный выбор. Во всяком случае, мисс Дэлглиш иногда оказывала их владельцам финансовую помощь, точно видела в этом свой гражданский долг.

Едва ли не каждый в нашем городе считал для себя лестным приветствие мисс Дэлглиш. Ее отец никогда не раскланивался первым, хотя с неизменной чопорной учтивостью отвечал на поклоны всем, даже детям. Пожилая леди, напротив, спешила поздороваться со знакомыми, произнося своим громким, строгим голосом: «Доброе утро», «Добрый день» или «Добрый вечер», но ни разу не сказала «Спокойной ночи». «Так можно только прощаться», — утверждала мисс Дэлглиш, а она ненавидела прощания. Если же мисс Дэлглиш произносила еще и ваше имя, вы чувствовали себя посвященным в рыцари.

До сих пор помню, как я был горд, когда однажды субботним утром хозяйка большого дома сказала: «Доброе утро, Кит»; она шла мне навстречу по главной улице такой же твердой походкой, какая была у ее отца.

— Доброе утро, мисс Дэлглиш, — ответил я и хотел проследовать дальше.

Неожиданно она положила руку мне на плечо, я удивленно обернулся и оказался прямо перед ней.

— Лучше зачесывать волосы на другую сторону, — посоветовала мисс Дэлглиш. — Тогда они не будут торчать.

Я был так польщен ее вниманием, что, вернувшись домой, сразу намочил голову, перенес пробор на другую сторону (девчоночью) и с тех пор не менял прическу.

Когда мисс Дэлглиш вернулась из Европы, сент-эленцы строили разные домыслы, пытаясь найти ответы на два вопроса: какое состояние она унаследовала от отца и долго ли пробудет в городе. Размеры наследства так и остались тайной, во всяком случае, прошло полгода, а хозяйка особняка уезжать не думала, будто после смерти отца решила по какой-то причине окончательно поселиться в Сент-Элене. Но что это за причина, мы не знали, а миссис Стоун по-прежнему помалкивала насчет того, что происходило в доме Дэлглишей, впрочем, она и раньше не отличалась словоохотливостью. Мы лишь удивлялись, от кого пожилая леди узнавала обо всем, что творилось в городке.

— Как вы можете оправдывать человека, который бьет свою жену? — спросила мисс Дэлглиш моего отца в тот день, когда он защищал в суде Джека Маклеиша.

— Но его судят не за это, — ответил отец, удивившись ее осведомленности.

— Ну и что? — недоумевала мисс Дэлглиш. — Он же отвратительный человек.

— Его дурные наклонности, мисс Дэлглиш, не имеют отношения к делу. Он предстал перед законом за неуплату долга и имеет право на защиту.

— Таких людей нельзя защищать, — не отступала мисс Дэлглиш, и хотя мой отец терпеть не мог, когда его поучали, он учтиво выслушал ее, потому что она была настоящая леди.

Порядки в доме Дэлглишей почти не изменились, только из больших ворот уже не выходил старый джентльмен, направляясь в банк или церковь. Пожилая леди носила теперь темные платья, сохранив в остальном прежние привычки и манеру держаться. Миссис Стоун продолжала покупать продукты, готовить, убираться, и казалось, что мисс Дэлглиш решила спокойно доживать свои дни в Сент-Элене вместе с домоправительницей.

Но почти через год после смерти старого джентльмена миссис Стоун заболела. Одни говорили, будто у нее что-то с почками, другие — будто у нее ревматизм; часто по утрам она уже не вставала с постели, поэтому мисс Дэлглиш пришлось искать прислугу. Пожилая леди не хотела брать никого из местных женщин, однако в конце концов пригласила миссис Питерс; ей надлежало приходить к девяти, убираться в комнатах, ухаживать за миссис Стоун, готовить обед и холодный ужин; в четыре часа миссис Питерс уходила. Дольше она задерживаться не могла, так как у нее была своя семья — муж, работавший механиком в гараже Мэлоуна, и двое взрослых сыновей. Главными достоинствами миссис Питерс были аккуратность и умение держать язык за зубами. Об этой худощавой женщине с тонкими губами поговаривали, будто ей глубоко безразлично все на свете, кроме собственных семейных забот. Как бы то ни было, мисс Дэлглиш взяла ее лишь на время.

Лилли свел с мисс Дэлглиш случай. Здоровье миссис Стоун не улучшалось, и пожилая леди не хотела оставлять ее одну. Однажды в четверг миссис Стоун срочно понадобилось болеутоляющее лекарство. К сожалению, посыльного из аптеки не оказалось на месте, а прислуга уже ушла, поэтому мисс Дэлглиш открыла тяжелые деревянные ворота, высматривая мальчика или девочку, чтобы отправить к Хаулэнду за лекарствами. Мимо проходила Лилли, и хотя мисс Дэлглиш прекрасно знала, с кем имеет дело и что говорят о маленькой Стьюбек в городе, она предложила ей шиллинг, если та выполнит поручение.

— И еще один шиллинг за быстроту, — добавила мисс Дэлглиш.

Лилли исполнилось в ту пору одиннадцать лет. Она уже носила туфли, правда потрепанные, разбитые, но все-таки туфли. Лилли сбросила их, сунула под мышку вместе с аптечным пузырьком и понеслась по улице, прежде чем мисс Дэлглиш успела запереть массивные деревянные ворота.

Эти массивные ворота открывались только ключом; с улицы имелся звонок, но Лилли, возвратившись, не обратила на него внимания. Она проникла в сад своим путем, взобравшись на высокую деревянную ограду с соседского забора и спрыгнув вниз на клумбу.

— Как ты сумела войти? — удивилась мисс Дэлглиш, увидев Лилли у парадной двери.

— Через забор, — ответила Лилли.

— Мне это вовсе не нравится, — сказала мисс Дэлглиш. — Но ты вернулась очень быстро, поэтому получай свои два шиллинга.

Два шиллинга были для Лилли целым богатством, и она предусмотрительно спросила у мисс Дэлглиш, не надо ли еще чего-нибудь купить в городе.

— Благодарю, сейчас не нужно, — ответила мисс Дэлглиш. — Лучше приходи завтра после школы, вероятно, мне понадобится твоя помощь.

— Ладно, — согласилась Лилли.

— Только позвони у ворот. Через ограду больше не перелезай.

— Можно нарвать гранатов? — спросила девочка перед уходом.

На краю сада мисс Дэлглиш росло четыре гранатовых куста, усыпанных плодами.

— Сорви один, но смотри не обломай ветки и не наступи на цветы.

Лилли была без своей сумки, в которую обычно складывала фрукты, поэтому она собрала гранаты в подол юбки; я встретил Лилли, когда она возвращалась домой, вспарывая на ходу острыми белыми зубами твердую кожуру граната и высасывая сок из спелых зерен. Лилли рассказала мне о поручении мисс Дэлглиш, а я спросил, что ей удалось увидеть за высокой оградой и в самом доме.

— Зачем это тебе? — спросила девочка.

— Всем интересно, — ответил я.

Мне хотелось услышать о статуях обнаженных мужчин и женщин.

— И не думайте вынюхать что-нибудь у меня, — проговорила Лилли, и было неясно, то ли она хотела сохранить секреты мисс Дэлглиш, то ли просто не желала давать новую пищу для городских сплетен (правда, многие лавочники, снабжавшие Дэлглишей, бывали за высокой деревянной оградой).

На следующий день Лилли опять заглянула к мисс Дэлглиш, и хозяйка поручила девочке повозить миссис Стоун по саду в кресле-каталке, только что доставленном из Мельбурна. Лилли провела час с миссис Стоун и с этого дня после школы обязательно приходила погулять с больной. Через несколько недель мисс Дэлглиш начала давать девочке различные поручения — сбегать на почту, в банк (не с деньгами, а с письмами), в магазин, — если миссис Питерс была слишком занята. За все это время я лишь один раз видел Лилли с добычей, украденной, вероятно, у мисс Дэлглиш. Как-то вечером в пятницу Лилли бежала на Мыс с двумя роскошными павлиньими перьями, такими нежными и хрупкими, что она не решилась спрятать их в свою сумочку, набитую фруктами.

— Где достала? — спросил я.

— Нашла, — ответила Лилли.

— Зачем они тебе?

— Не твое дело, — огрызнулась девочка.

Позже она подарила одно перо Дороти Мэлоун, соседке по парте, и хотя Дороти не знала, где Лилли его взяла, ей было хорошо известно, что все свои богатства подруга добывала по-стьюбековски.

По мере того как состояние миссис Стоун ухудшалось, мисс Дэлглиш все чаше просила Лилли сделать что-либо по дому или в городе. В конце концов мисс Дэлглиш пригласила для миссис Стоун постоянную сиделку из частной клиники, и Лилли помогала трем женщинам следить за тем, чтобы в последние дни своей жизни больная ни в чем не нуждалась.

Миссис Стоун умерла в субботу в четыре часа утра. Похоронили ее в среду; мисс Дэлглиш шла за гробом твердым шагом и покинула кладбище сразу после того, как пресвитерианский священник мистер Армитидж закончил службу. Смерть экономки волновала одну мисс Дэлглиш, вот почему она вернулась к машине, не сказав ни слова даже преподобному отцу.

С того дня, как Лилли стала выполнять поручения пожилой леди, весь город сгорал от любопытства, желая узнать, почему эта девочка служит на посылках у хозяйки большого дома; сентэленцы недоумевали, как могло случиться, что мисс Дэлглиш взяла в помощницы именно дочь Стьюбеков. Но кого пригласит мисс Дэлглиш теперь на место умершей экономки? У нас в доме тоже задумывались об этом, как едва ли не повсюду.

— Мисс Дэлглиш придется нанять кого-нибудь вместо миссис Стоун, — сказала мама. — Не поручит же она вести дела миссис Питерс или Лилли Стьюбек.

— Там не так много дел, — заметил отец. — Нужно только обслужить мисс Дэлглиш.

— Однако она очень требовательна, — возразила мама.

В городе ожидали, что перемена в жизни мисс Дэлглиш хоть как-то отразится на ее привычках, ведь она осталась совсем одна. Но мисс Дэлглиш продолжала вести себя так, будто ничего не случилось, она явно была довольна миссис Питерс и Лилли и вовсе не собиралась отказываться от их услуг. Вскоре мы привыкли к тому, что после школы или во время летних каникул Лилли частенько забегала в ворота высокой ограды или выбегала из них на улицу. Но никто не знал, каковы взаимоотношения между Лилли и мисс Дэлглиш, о чем они разговаривали, какие поручения хозяйки выполняла девочка (исключая беготню по городу). Сухопарая миссис Питерс продолжала хранить молчание, и все шло по-прежнему до тех пор, пока Стьюбеки не исчезли из города.

Не кто иной, как мой брат Том, возвратившись домой с реки — он купался в заливчике около Мыса, — сообщил, что Стьюбеки покинули свое жилище.

— В доме пусто, лошадь, повозка и сами Стьюбеки куда-то пропали. Вся их семейка, — сказал он.

Эта весть никого не удивила, потому что Стьюбеки слыли бродягами, которые могли уйти из города так же внезапно, как пришли. Их старую, груженную доверху повозку видели на дороге в Бендиго, ближайший от нас большой город. Позже ее заметили еще в одном месте и в конце концов о ней забыли, потому что никто не интересовался Стьюбеками.

Но другая новость оказалась совершенно неожиданной («Поразительно!» — воскликнул отец): Стьюбеки оставили Лилли у мисс Дэлглиш.

Глава пятая

Мисс Дэлглиш, в сущности, просто купила Лилли, уплатив за нее Мэтти Стьюбеку тридцать фунтов; вероятно, сделка не была такой откровенно грубой, как это может показаться на первый взгляд, однако деньги в ней действительно участвовали, хотя сперва мисс Дэлглиш намеревалась устроить все иначе. Это произошло накануне отъезда Стьюбеков, когда Лилли неожиданно сказала мисс Дэлглиш, что больше не придет к ней, так как завтра ее семья навсегда уезжает из Сент-Элена.

Я узнал о том, что случилось тогда, по наивным записям Лилли в ее черной тетради, о которой я еще расскажу позднее. И хотя Лилли не записала тот разговор с мисс Дэлглиш дословно, содержание его, очевидно, передано довольно точно.

Мисс Дэлглиш спросила, куда они уезжают.

— Не знаю, — ответила Лилли.

Пожилую леди, урожденную Дэлглиш, не мог удовлетворить такой ответ.

— Но все-таки? Далеко вы едете? Что говорят родители? — продолжала допытываться мисс Дэлглиш.

— Почем я знаю, — повторила Лилли.

— Разве отец тебе ничего не сказал?

— Он никому не говорит о своих делах, — пожала плечами Лилли.

— Мне он скажет, — не отступала пожилая леди. — Передай своему отцу, пусть зайдет сюда нынче вечером. Я желаю знать, куда вы едете и как он намеревается поступить с тобой.

— Для чего это вам? — спросила Лилли.

— Неважно. Просто передай отцу — я очень хочу его видеть.

— Здесь?

— Да. Вместе с твоей матерью.

— Они начнут выпрашивать еду или чего-нибудь еще, — предупредила Лилли.

— Ну и пусть.

— Вы скажете, что узнали о нашем отъезде от меня?

— Ну и что?

— Значит, меня поколотят…

— Поколотят? Не будь глупенькой. Если ты не передашь, чтобы они пришли поговорить со мной, я позвоню мистеру Мэлоуну и приеду к вам сама.

— Ладно. Скажу, — согласилась девочка, и вечером Мэтти вместе с миссис Стьюбек и Лилли, замыкавшей шествие, пропустили на кухню замка Дэлглишей для беседы с хозяйкой дома.

Это был интересный разговор, потому что Стьюбеки никак не могли понять, чего добивается мисс Дэлглиш, да и сама она, казалось, определила это не сразу. У каждой стороны была своя цель. Стьюбеки хотели выпросить муку, сахар, деньги, поношенную одежду, а мисс Дэлглиш стремилась узнать, куда они решили уехать и надолго ли. Никто не уступал: мисс Дэлглиш не шла навстречу Стьюбекам, а они упрямо отказывались отвечать на ее вопросы.

Наконец мисс Дэлглиш не выдержала:

— Хорошо, мистер Стьюбек, отправляйтесь куда хотите, но будет лучше, если Лилли останется у меня.

— Зачем? — удивился Мэтти.

— Она мне нужна.

— Зачем? — переспросил отец Лилли.

— Я уже вам ответила. Она мне нужна. Я стану следить, чтобы она исправно посещала школу, хорошо себя вела и была прилично одета.

— Вы хотите сказать, что она поселится у вас? — уточнила миссис Стьюбек.

— Конечно, это я и хочу сказать. Я отведу ей комнату наверху. (В Сент-Элене было не много двухэтажных домов.) Лилли поживет со мной, пока вы не вернетесь.

— Но зачем она вам, мисс? — упорствовал Мэтти. — Почему вы скрываете от меня, зачем она вам?

— Все очень просто! Она станет выполнять разные несложные поручения. Будет рядом со мной, когда понадобится. Утром приготовит завтрак, а по субботам поможет миссис Питерс. Я хочу, чтобы она жила здесь, вот и все.

Пока еще Лилли никто ни о чем не спрашивал, взрослые словно не замечали девочку, даже когда Мэтти Стьюбек принялся торговаться с пожилой леди.

— Лилли нужна нам самим, мисс Дэлглиш, — проговорил он. — Она у нас самая ловкая.

Мэтти намекал на то, что Лилли лучше всех умела отыскивать добычу в мусорных ящиках и подбирать то, что плохо лежит, и мисс Дэлглиш прекрасно его поняла.

— Лилли больше не будет заниматься прежними делами, — твердо сказала она.

— А как же мы? — спросила миссис Стьюбек. — Мы дорожим своей девочкой, мэм.

Пожилая леди уже догадалась, чего хотят от нее Стьюбеки, она попросила Лилли пройти в залу и посидеть там.

— Зачем? — спросила Лилли, не двинувшись с места.

— Тебе что сказали! — прорычал Мэтти, замахиваясь на дочь.

Лилли закрыла за собой дверь, и пожилая леди спросила:

— И насколько же вы дорожите ею, миссис Стьюбек?

— Она хорошая девочка, — заметил Мэтти.

— Я знаю. Но если дело лишь в этом, тогда согласитесь, что ей лучше будет со мной. Она сможет зарабатывать кое-какие деньги и посылать вам.

— А сколько?

— Неважно сколько. Я отдам ей все, что она заслужит, и прослежу, чтобы вы получили свою долю.

Мэтти принялся объяснять, что они, наверное, станут кочевать с места на место и поэтому ненадежно пересылать деньги по почте — их могут украсть. В любом случае ему надо знать, на какую сумму он может рассчитывать. Вот если бы мисс Дэлглиш дала ему кое-что сейчас…

Мэтти замолчал, недоговорив, и мисс Дэлглиш сама пришла ему на помощь:

— Сколько, мистер Стьюбек?

— Пятьдесят фунтов на руки — это все, что я прошу. Зато ничего посылать не придется. Пятьдесят фунтов по справедливости, мисс Дэлглиш. Лилли — хорошая девочка, чистоплотная, самая чистюля у нас.

— Вы хотите сказать, что оставите ее у меня, если я заплачу пятьдесят фунтов? Я правильно вас поняла?

— Если вы желаете заполучить Лилли, это будет по справедливости, мисс Дэлглиш.

— А вы что думаете, миссис Стьюбек?

— Лилли — моя дочка, мэм, это самое меньшее, на что мы можем согласиться, если вы хотите взять ее к себе.

— Я дам двадцать пять фунтов и ни пенни больше, — сказала мисс Дэлглиш. — Но и такая сделка довольно постыдна.

— Остальные деньги вы дошлете по почте? — спросил Мэтти.

— Нет. Я же сказала, что больше ничего не дам.

— Этого мало, мисс Дэлглиш, — пожаловался Мэтти. — Ведь Лилли скоро станет нашей опорой и, потом, она присматривает за маленьким Джекки.

— Я обещаю вам тридцать фунтов, мистер Стьюбек, но при непременном условии — вы навсегда оставите Лилли у меня и откажетесь от всяких претензий.

Мэтти полюбопытствовал, что означает слово «претензия».

— Это означает, что, если вы вернетесь сюда и опять потребуете денег, — сказала мисс Дэлглиш, — я просто верну вам девочку.

— А откуда вы знаете, что она захочет тут жить? — поинтересовался Мэтти.

— Спросите ее сами, — ответила мисс Дэлглиш и позвала Лилли, которая подслушивала у двери разговор взрослых.

Лилли потихоньку вошла и встала между Мэтти и мисс Дэлглиш, поглядывая своими кошачьими глазами то на отца, то на пожилую леди.

Мэтти грубовато толкнул дочь, словно предупреждая, чтобы она не городила чепуху.

— Ты хочешь остаться с мисс Дэлглиш, Лилли? Ты хочешь остаться здесь, в этом большом доме, и помогать пожилой леди? — пристал он к дочери.

Девочка продолжала смотреть то на отца, то на мисс Дэлглиш, не произнося ни слова.

— Ну? — спросил Мэтти и снова толкнул дочь.

— А что она говорит? — показала Лилли на мать.

— Лучше будь хорошей девочкой и не лезь куда не просят, — пригрозила миссис Стьюбек.

— На сколько я должна остаться? — спокойно спросила Лилли.

— Неважно, на сколько, — сказал Мэтти. — Твое дело отвечать, дурочка.

Лилли понимала, что и мисс Дэлглиш, и родители ждут от нее решения, и хотела этим воспользоваться.

— Я буду теперь вашей дочкой? — спросила она у мисс Дэлглиш.

— Нет, не будешь, — твердо ответила пожилая леди, — но я стану обращаться с тобой так, словно ты родной мне человек.

— Если вы не желаете, чтобы я была вашей дочкой, тогда зачем берете к себе?

— У тебя есть мама, — сказала мисс Дэлглиш, — и я не стремлюсь занять ее место. Но если ты поселишься здесь, то поможешь мне и миссис Питерс по дому, а я помогу тебе с учебой и послежу, чтобы ты хорошо одевалась, словом, позабочусь обо всем.

— Но вы должны разрешать мне делать все, что я захочу.

Мэтти влепил Лилли затрещину, она потерла ухо, однако упорно продолжала стоять на своем.

— А на реку меня будете пускать? — обратилась девочка к мисс Дэлглиш.

— Это зависит от обстоятельств, — осторожно ответила мисс Дэлглиш. — Но если ты боишься меня или не доверяешь мне, то лучше не оставайся.

— Я вас ничуть не боюсь, — храбро проговорила Лилли.

— Наглая девчонка! — процедил Мэтти и снова ударил дочь.

— Довольно, — остановила его мисс Дэлглиш, — я не стану тебя бить, Лилли, но ты должна меня слушаться. Больше я ничего тебе не обещаю. Понятно?

— Да, — кивнула Лилли.

— Ну так как? — Мисс Дэлглиш посмотрела на Мэтти.

— Идет, — проговорил он. — Пусть живет тут, если хочет.

— А ты что скажешь, Лилли?

— Я не против, — великодушно согласилась девочка, и прежде чем Мэтти успел потребовать деньги при Лилли, мисс Дэлглиш попросила его прийти завтра утром после одиннадцати, чтобы окончательно все уладить.

— Только никому не говорите, что мы уезжаем, — попросил Мэтти. — Не люблю, когда другие суют нос в мои дела. Еще помешают уехать.

— Никто вам не помешает, мистер Стьюбек. Ваш отъезд никого не касается. В том числе и меня.

— Лилли будет ночевать здесь? — поинтересовалась миссис Стьюбек.

— Если она не против.

— Может, вы дадите нам чуточку муки и сахара? — попросила миссис Стьюбек. — А еще немного картошки и мыла?

— Что ж, хорошо, — сказала мисс Дэлглиш, — Лилли, ты знаешь, где хранятся продукты. Дай своей матери все, что она просит, и можешь переночевать здесь, если хочешь.

Она оставила Стьюбеков на кухне одних, на что не решился бы в городе никто другой; на дне старой глубокой корзины миссис Стьюбек было припасено достаточно пустых жестянок и разных коробок для муки, сахара, соли, перца, картошки, чая, печенья, джема и хлеба.

— До свиданья, мам, — сказала Лилли, в то время как миссис Стьюбек продолжала шарить голодным взглядом по полкам с продуктами.

— До свиданья, Лилл, — ответила миссис Стьюбек и, сняв яркую желтую брошь, с которой никогда не расставалась, прицепила ее к платью дочери.

— Это моя самая лучшая брошка, — предупредила она, — смотри не потеряй.

Девочка проводила родителей и уже по-хозяйски закрыла за ними большие ворота, точно вступила во владение домом.

Она больше не видела своих близких вплоть до того дня, когда двое Стьюбеков вновь пришли в город и потребовали, чтобы Лилли вернулась к ним.

Глава шестая

Сначала никто не верил, что Лилли осталась жить в городе, все думали, что на другой же день ее посадят на поезд и отправят вслед за родителями. Но при виде мисс Дэлглиш и Лилли, шедших по улице к магазину Уильямса, где продавали готовое платье, нам стало ясно, что девочка и в самом деле никуда не собирается уезжать. Зайдя в этот старый респектабельный магазин, самый большой в городе, мисс Дэлглиш сразу спросила мистера Уильямса, и он спустился к ней из своей конторки, прилепившейся под потолком, куда тянулись струны, по которым хозяину отправляли наверх цилиндрические пенальчики со счетами или выручкой.

— Доброе утро, мистер Уильямс, — приветствовала его мисс Дэлглиш.

— Доброе утро, мисс Дэлглиш, — раскланялся мистер Уильямс, с любопытством разглядывая девочку. — Здравствуй, Лилли, — проговорил он.

Владелец магазина слыл человеком общительным и приветливым, однажды братья Лилли украли у его сына велосипед, но мистер Уильямс был не из тех, кто мог выместить зло на невинном ребенке.

Лилли не ответила на его приветствие. Она, видимо, пришла сюда помимо своей воли и, казалось, думала только о том, как поскорее улизнуть.

— Мне надо кое-что купить для Лилли, — обратилась мисс Дэлглиш к почтенному владельцу магазина, — но я не знаю ее размеров. Пришлите, пожалуйста, девушку, которая занимается детской одеждой, я дам ей список того, что нам требуется.

— Позвольте взглянуть на список, — попросил мистер Уильямс.

— Лучше я поговорю с одной из ваших молоденьких продавщиц, — настаивала пожилая леди.

— Хорошо, мисс Дэлглиш. Но у нас может не оказаться нужного вам товара. Мы ждем очередную партию одежды для девочек на следующей неделе.

— Если чего-нибудь не будет, то мы заглянем в другой раз, мистер Уильямс.

— Джоуни, подойди-ка сюда, пожалуйста, — сказал он, и к ним присоединилась Джоун Коллингвуд, дочь местного почтальона. Мистер Уильямс попросил ее обслужить мисс Дэлглиш и, заговорщицки подмигнув Лилли, словно они с ней знали, что все непременно будет в порядке, вернулся в свою конторку.

Длинный список одежды стал для нас окончательным свидетельством того, что мисс Дэлглиш взяла на себя заботы о Лилли. В нем значились не только платья, кофты, фартуки, нижнее белье, халаты, обувь, чулки, но и два комплекта школьной формы, состоявшей из темно-синей жакетки, платья с квадратным вырезом и белой блузки, — через несколько недель девочке предстояло впервые переступить порог средней школы.

Лилли не проронила ни слова, пока мисс Дэлглиш и продавщица выбирали ей форму. Лилли не казалась угрюмой или подавленной, она была просто безразличной; мисс Дэлглиш сама решала, подходит ли девочке обувь, одежда, какого цвета взять хлопчатобумажные платья.

— Пришлите все завтра до одиннадцати, — сказала мисс Дэлглиш владельцу магазина, который снова спустился к ним и разглядывал отобранную одежду, лежавшую на прилавке.

— Вы нашли все, что хотели, мисс Дэлглиш?

— Более или менее, — ответила она и, поблагодарив мистера Уильямса, а также Джоун, добавила: — Пойдем, Лилли.

Мисс Дэлглиш и Лилли покинули магазин, вернулись домой и плотно закрыли за собой большие деревянные ворота, словно давая понять, что они не собираются никому растолковывать, почему пожилая леди вдруг решила оставить Лилли у себя, изменив свою привычную жизнь.

Сейчас это может показаться странным, но тогда все в городе одобрили поступок мисс Дэлглиш, взявшей девочку на воспитание. Видимо, многие в Сент-Элене считали, что девочке будет гораздо лучше у пожилой леди, чем у ее нечистых на руку родителей, и никто не сомневался в благородстве побуждений мисс Дэлглиш, несмотря на необычность ее шага.

Однако на многие вопросы, не дававшие нам покоя, мы не могли найти ответа. О чем договорились мисс Дэлглиш и Стьюбеки? Кем стала Лилли? Служанкой? Компаньонкой? Почему мисс Дэлглиш взяла к себе девочку? Что толкнуло ее на это? Лишь после смерти мисс Дэлглиш я, пожалуй, единственный в городе, узнал ответы на некоторые из этих вопросов, потому что прочитал дневник Лилли. Не стану забегать вперед и объяснять, как он попал ко мне, скажу только, что причина, побудившая девочку завести черную тетрадь, довольно примечательна.

В первый же месяц жизни на новом месте Лилли обнаружила, что мисс Дэлглиш ведет подробнейшие записи о ней. Не пропуская ни дня, пожилая леди скрупулезно заносила в дневник все, что думала о Лилли. Догадавшись, что девочка нашла и прочитала эти записи, мисс Дэлглиш начала запирать ящик письменного стола на ключ; тогда Лилли решила завести собственный дневник. Она использовала для этого школьную тетрадь, которую открывала от случая к случаю; первые суждения Лилли были довольно наивными, потом стали серьезнее. Дневник проливает свет на многие события, о которых иначе я бы не узнал.

Но он попал ко мне гораздо позднее. А в то время нам было лишь известно, что Лилли осталась у мисс Дэлглиш. Это волновало многих жителей Сент-Элена, но отнюдь не пожилую леди и ее воспитанницу. Судьба соединила их друг с другом и тем самым предначертала «трагедию» Лилли.

Глава седьмая

Вероятно, дальнейший ход описываемых событий будет неясен, если заранее не сказать о различных побуждениях, владевших пожилой леди и Лилли, и тут я опять вынужден обратиться к записям младшей Стьюбек, ибо одиннадцатилетняя девочка очень точно подметила, чем был вызван необычный поступок мисс Дэлглиш, и поведала, какие надежды связывала она сама с жизнью на новом месте.

Лилли знать не знала, сколько времени пробудет она у мисс Дэлглиш. Сначала она просто радовалась, что освободилась от прежних забот. Когда-нибудь она снова вернется к родителям. А пока слишком многое привлекало ее в этом богатом, старом доме, и Лилли не могла удержаться от соблазна поселиться в нем. Однако у мисс Дэлглиш были гораздо более серьезные планы. Она давно искала такую спутницу жизни, как Лилли. Пожилая леди видела в ней не только компаньонку и послушную девочку на посылках, но и новую Галатею. Мисс Дэлглиш хотела воспитать здоровую, сильную девочку надежной помощницей, которая не покинет ее до последних дней, — не то что миссис Стоун, умершая слишком рано и не сумевшая полностью выполнить свой долг перед хозяйкой.

Мисс Дэлглиш взяла к себе Лилли еще и по другой причине.

Даже ребенком Лилли ни у кого не выпрашивала ласку и не ждала сочувствия. Мисс Дэлглиш нравилась эта черта еще не сформировавшегося характера, ей как нельзя больше подходила такая компаньонка-служанка. Пожилая леди сама не терпела сентиментальности. Конечно, поначалу им вообще было не до сантиментов, они сумели лишь приспособиться друг к другу, оставаясь совершенно чужими, правда, им приходилось кое в чем идти на уступки, когда дело касалось одежды, учебы и поведения Лилли. Однако ни искорки взаимного тепла не рождалось в их душах, и первые шаги к сближению с обеих сторон были довольно осторожными.

Пожилая леди и Лилли не собирались менять свои привычки. Чего бы ни добивалась мисс Дэлглиш от воспитанницы, девочка решительно отстаивала свою самостоятельность, и я думаю, что именно ее непокорность определила их дальнейшие отношения и послужила причиной своеобразного противоборства, выстоять в котором стало для Лилли целью на многие годы. В Лилли Стьюбек всегда таилось нечто неподвластное мисс Дэлглиш, нечто такое, чем Лилли никогда не поступалась, и это так или иначе оказало влияние на всю их совместную жизнь.

А в тот вечер, когда Лилли предстояло впервые лечь спать на новом месте, пожилая леди помогла ей постелить постель в комнатке наверху, дала хлопчатобумажную блузу вместо ночной рубашки и отослала вымыть лицо и ноги. Девочка подумала, что мисс Дэлглиш говорит глупости, но воду она любила и купалась с удовольствием, поэтому соблаговолила ополоснуть ноги. Зато от блузы наотрез отказалась, так как привыкла спать в одних трусиках. Когда мисс Дэлглиш велела их снять, девочка твердо ответила:

— Ни за что на свете!

Лилли отнюдь не была великой скромницей, днем она могла спокойно разгуливать чуть ли не нагишом, но тут она заявила, что спать без трусов неприлично. Лилли не пожелала надеть и ночную рубашку, которую мисс Дэлглиш позднее купила специально для нее; девочка выслушивала наставления пожилой леди, но упорно стояла на своем и продолжала спать в одних трусиках.

В конце концов Лилли пришлось смириться с тем, что мисс Дэлглиш интересуется ее внешним видом и поведением. Так как у Стьюбеков никто на это не обращал внимания, Лилли двойственно относилась к советам пожилой леди: с одной стороны, девочке было приятно, что о ней заботились, с другой — не нравилось, когда мисс Дэлглиш указывала, что и как носить. Споры из-за ночной рубашки оказались пустяком по сравнению с тем, что произошло на следующее же утро, в первый день нового учебного года, когда мисс Дэлглиш поднялась наверх и стала наблюдать за девочкой, надевавшей школьную форму.

Пожилая леди осмотрела свою воспитанницу с головы до ног, поправила галстук, подтянула пояс (в те времена его носили чуть ниже талии), одернула платье, блузку, но все-таки что-то ее не устраивало. Наконец мисс Дэлглиш поняла, в чем дело. Она попросила миссис Питерс принести из спальни щетку, заколки и, приказав девочке не вертеться, причесала ее вьющиеся черные, как у цыганки, волосы, аккуратно убрав их за уши.

Никто прежде не одевал Лилли, она не помнила, чтобы мать хоть раз поправила на ней платье. Утренний туалет поразил Лилли, она стояла расслабленная, испытывая неизведанное ранее удовольствие, и, пока мисс Дэлглиш возилась с ее волосами, перебирая густые пряди, девочка не отрываясь смотрела в зеркало и казалась себе куклой, с которой играют, странной куклой в чьих-то чужих руках.

— Ты должна причесываться каждый день, Лилли, утром и вечером, — проговорила пожилая леди.

— Зачем? — спросила девочка.

Мисс Дэлглиш не стала объяснять Лилли, почему волосы необходимо держать в чистоте и красиво укладывать. Она лишь сказала:

— Ты скоро будешь взрослой и должна научиться следить за собой.

Лилли промолчала на этот раз, но, выйдя из дома, взлохматила волосы, так как знала, что в школе обратят внимание на ее новую прическу. Она остановилась на полдороге, сняла черные панталоны и спрятала их в кустарнике возле дома миссис Ройс, предпочитая вовсе обойтись без этой части форменной одежды, нежели терпеть тугие резинки.

Мы заметили перемену в Лилли, которая была такой необычно опрятной и нарядной, что лишь боязнь получить немедленный отпор удерживала нас от насмешек; только Дороти Мэлоун ласково сказала:

— Какая ты сегодня красивая, Лилли.

Отсутствие форменных панталон у Лилли заметила половина школы, поэтому ее вызвала к себе наша старшая преподавательница мисс Хейзл, она знала историю Лилли и понимала, что к этой девочке нужен особый подход, хотя бы ради мисс Дэлглиш.

— Почему на тебе нет панталон, Лилли? — спросила она.

— Я их потеряла, — ответила девочка.

— Это не ответ. Где ты их оставила?

— В кустах возле дома миссис Ройс, — сказала Лилли, не умевшая долго отпираться.

— Сходи за ними, пожалуйста, — проговорила мисс Хейзл, — нельзя посещать школу в таком виде.

— Они мне мешают.

— И все-таки пойди и надень их.

— Сейчас?

— Да, сейчас. Если я увижу тебя снова без панталон, придется позвонить мисс Дэлглиш.

— Ей все равно.

— Нет, не все равно. А теперь ступай и сделай, как я сказала.

Лилли отыскала в кустах панталоны, вышла на дорогу и тут же их надела. В это время девочку увидела старая миссис Ройс, владелица местной газеты; Лилли очень насмешила почтенную даму, рассказавшую об этом случае мисс Дэлглиш. Над историей с панталонами подшучивали в городе, поэтому, когда мисс Дэлглиш в ответ на свои расспросы услышала от Лилли, что та не собирается их носить, пожилая леди решила проявить настойчивость.

— Все девочки ходят в школу в панталонах, — твердо сказала мисс Дэлглиш.

— А я не хочу и все равно буду ходить в своих трусах, — не сдавалась Лилли.

— Ты нарушаешь правила!

— Нет! — упорствовала девочка.

— Я тебя накажу, Лилли.

Лилли по привычке вспомнила о щипках, укусах и тумаках, которыми награждали ее в доме на Мысу, хотя и догадывалась, что вряд ли стоит ожидать трепки от мисс Дэлглиш.

— Как? — спросила она у своей покровительницы.

— Не разрешу купаться в реке.

Лилли понимала, что этого ей запретить никто не может.

— Я буду носить трусики, — повторила Лилли.

Мисс Дэлглиш пошла на компромисс: она отвела Лилли в магазин мистера Уильямса и купила ей черные трусы, после чего среди школьниц даже установилась своеобразная мода — они стали носить трусы вместо форменных панталон, хотя без тугих резинок чулки теперь частенько сползали.

Вот так пожилая леди и ее воспитанница привыкали друг к другу, так складывались их непростые отношения, порой обе делали вид, будто не замечают разногласий. Например, мисс Дэлглиш вручила девочке ключ от ворот и запретила перелезать через ограду со стороны двора или улицы, но Лилли продолжала пробираться в дом своим путем, и пожилая леди пригрозила, что будет за это лишать ее десерта на ужин. Но Лилли и прежде обходилась без десерта, поэтому наказание не возымело на нее никакого действия, и все осталось по-прежнему.

Жизнь в особняке мисс Дэлглиш текла по давно заведенному распорядку, и Лилли пришлось приспосабливаться к нему, хотя она продолжала уходить и возвращаться, когда ей вздумается. Она вставала на заре, и ей не составляло никакого труда развести на кухне огонь в плите для миссис Питерс. У себя на Мысу Лилли привыкла разжигать печь. А здесь ее буквально зачаровывали небольшая электроплитка (одна из первых в городе) и электрический чайник, поэтому Лилли сама с удовольствием готовила себе чай и яичницу, прежде чем приходила миссис Питерс и спускалась завтракать мисс Дэлглиш. Лилли торопливо ополаскивала свою посуду под струей холодной воды, пока миссис Питерс не попросила ее оставлять тарелку и чашку грязными, потому что их все равно приходилось перемывать.

— Ни в коем случае, — твердо возразила мисс Дэлглиш. — Научите Лилли как следует мыть посуду, миссис Питерс, и пусть она убирает за собой.

— Она все перебьет, — возразила миссис Питерс.

— Не думаю, — проговорила мисс Дэлглиш.

Разговор происходил при Лилли, которая после этого много раз исправно мыла посуду и не разбила ни одной тарелки или чашки за все время, пока жила у мисс Дэлглиш.

Особенно ужасали пожилую леди манеры Лилли за столом, точнее ее гримасы, когда она ела или очищала языком зубы от остатков пищи.

— Сходи ко мне наверх и принеси большое зеркало с туалетного столика, — сказала пожилая леди девочке через неделю после того, как уехали ее родители.

Лилли вернулась с зеркалом, и мисс Дэлглиш поставила его перед ней.

— Теперь посмотри, как ты ешь и как ужасны твои гримасы.

— Не все ли равно, — буркнула Лилли.

— Для меня не все равно, потому что мне приходится на тебя смотреть, — сказала пожилая леди. — Ты должна научиться хорошим манерам не ради себя, а ради окружающих.

Лилли ела перед зеркалом, пока не научилась следить за собой; и тогда мисс Дэлглиш решила, что можно его убрать.

Но труднее всего Лилли отвыкала от привычки подбирать все, что плохо лежит; она вела себя в городе точно ковбой в привольных прериях. Лилли продолжала копаться в мусорных ящиках, и тут мисс Дэлглиш ничего не могла поделать; только зачем ей это было нужно?

Она знала закоулки каждого двора в Сент-Элене; однажды, когда я уже заснул (а спал я на веранде), Лилли разбудила меня, толкнув локтем в бок.

— Проснись, Кит, — шепнула она. — У меня есть кое-что для тебя.

— Что? — пробурчал я спросонок.

— Смотри, — проговорила Лилли и положила возле меня свою сумку. Внутри что-то зашевелилось. Что-то живое.

— Забери сумку, — ответил я. — Это кошка.

— Нет, не кошка, а два кролика.

— Кролики?!

В нашей стране (занимавшей целый континент), битком набитой кроликами, никому бы и в голову не пришла сумасбродная мысль положить в сумку два мягких длинноухих комочка и притащить их среди ночи своему другу.

— Ты совсем с ума сошла, — сказал я. — Зачем мне кролики?

— Но это же не простые кролики!

И в самом деле, Лилли украла из ящика на веранде Данунов двух черепаховых кроликов[5]; Дануны жили на противоположном конце Сент-Элена, и все в городе потешались над их непонятным пристрастием к редким животным. Лилли некуда было деть свою добычу. Она не могла отнести кроликов к мисс Дэлглиш или к миссис Питерс, и хотя я был польщен тем, что Лилли мне доверяла и без колебаний предложила подарок, я отказался от него.

— Меня же спросят, как они ко мне попали. Ведь всем известно, что черепаховые кролики есть только у Данунов. Лучше отнеси их обратно.

Лилли никогда не возвращала ценную добычу, поэтому она просто выпустила кроликов у реки, где их через два дня нашли борзые мистера Сноудона и разорвали на месте. Никто и представить себе не мог, кому понадобилось красть кроликов с веранды Данунов, тем более что Стьюбеки давно покинули город. Кое-кто подозревал Лилли, но, казалось, зачем ей кролики? Многие, включая мою маму, отказывались верить этим домыслам и даже защищали Лилли.

— Она живет у мисс Дэлглиш. К чему ей воровать? — удивлялась мама, и хотя я знал правду, мне было приятно, что она защищает Лилли, и я соглашался с ней:

— Если во всех кражах подозревать Лилли, почему бы сразу не засадить ее в тюрьму.

— Да, но… — протянул отец.

Он знал, кто стащил кроликов. И Дануны знали. Они позвонили мисс Дэлглиш, и та, хотя и выгораживала свою воспитанницу, все-таки решила с ней поговорить.

— Это ты украла кроликов? — спросила она у Лилли, пригласив ее в библиотеку, где велись все неприятные разговоры.

— Нет, — коротко ответила девочка.

— Правда?

— Да.

— Ну хорошо, я подтвержу миссис Данун, что ты не брала кроликов. Я знала, что ты тут ни при чем, и сказала об этом.

Лилли была разочарована. Почему мисс Дэлглиш сразу ей поверила, а не стала приставать с расспросами? Лилли просто привыкла сначала врать и лишь потом, если уж припрут, сознаваться. Но сейчас на нее никто не давил, и поэтому сознаваться вроде было необязательно, хотя вообще Лилли не любила лгать.

— Я взяла их, — сказала девочка, увидев, как мисс Дэлглиш записала что-то в своей тетради с черной обложкой.

— Ах, Лилли, ведь ты только что уверяла меня в обратном.

— Подумаешь, кролики, — возразила Лилли.

— Но зачем они тебе? Почему ты их украла?

— Это не кража, — возмутилась Лилли. — У Данунов сотни кроликов.

— Какое тебе дело до того, сколько у них кроликов? К тому же это вовсе не обычные кролики, а ценные, черепаховые. Ты не имела права к ним прикасаться.

— Я взяла только двух.

— Но почему, зачем?

Девочка попала в ловушку. Спросите у одержимых грибников, почему они ищут грибы, у золотоискателей — почему они охотятся за золотом, у игроков в гольф — почему они гоняют свой маленький мячик по огромной площадке; Лилли никогда не задумывалась над тем, почему она берет чужое, но защищалась с редким упорством, свойственным фанатикам.

— Вам меня не переделать, — сказала она с вызовом.

— Но я должна повлиять на тебя, Лилли, ты просто не можешь вести себя по-прежнему.

— Вам меня не переделать, — повторила Лилли.

— Я сумею добиться своего.

— Как?

Мисс Дэлглиш, слегка подтолкнув Лилли к стулу, усадила ее и нависла над девочкой.

— Я буду доказывать тебе, что воровать бессмысленно. Ведь по натуре ты вовсе не воришка. Это надо хорошенько понять. И больше ничего.

— Все берут то, что им надо, — возразила девочка.

— Даже если все и берут то, что им надо, в чем я сомневаюсь, тебе-то это зачем? Ты же сама не любишь поступать так, как все, и характер у тебя независимый. Значит, ты не права.

Эти слова поставили девочку в тупик. Она ожидала нагоняя, а выслушала нотацию, выслушала от пожилой леди, которая, видимо, сумела хорошо изучить свою воспитанницу, хотя и отвергала ее житейскую философию.

— Что же вы теперь собираетесь делать? — спросила Лилли, пытаясь увести разговор в сторону и опасаясь новых проницательных высказываний пожилой леди.

— Я отдам Данунам деньги за кроликов и извинюсь за тебя. — Мисс Дэлглиш не отводила взгляда от лица Лилли, будто надеялась увидеть понимание в ее глазах. — Мне бы хотелось, чтобы ты сама извинилась перед Данунами, но ты ведь к ним не пойдешь. Или все-таки пойдешь?

— И что мне им сказать?

— Что ты взяла кроликов, не подумав, — наверное, так оно и было — и что больше это не повторится.

— Не буду я им ничего такого говорить, — дерзко ответила Лилли. — Я не люблю Данунов.

— Тогда я навещу их вместо тебя, Лилли. От правды тебе никуда не деться. Да и я не позволю.

— Мне можно идти? — спросила Лилли.

— Да, но что с твоей формой?

Сзади на складке нового платья уже появилась небольшая прореха, а на поясе — чернильное пятно; Лилли не обращала внимания на такие мелочи.

— Сними платье, я его заштопаю. Сама ведь ты не умеешь. Правда? — спросила мисс Дэлглиш.

— Нет.

— Тогда придется тебя научить. Завтра отдашь пояс миссис Питерс, а сейчас надень голубое платье и принеси мне тетради с домашним заданием.

— Нам ничего не задавали.

— Нет, задавали. И захвати учебники.

Образование Лилли считала сугубо личным делом. Она была очень способной девочкой, многое схватывала на лету, но не желала прислушиваться к преподавателям, полагая, что нечего им совать нос в ее дела. В начальной школе учителя почти сразу перестали обращать на Лилли внимание. Они называли ее цыганкой и, зная условия жизни на Мысу, а также сплетни, ходившие по городу о Стьюбеках, не ждали, что непокорная ученица станет выполнять домашние задания, никого даже не интересовало, запоминает ли она что-нибудь на уроках. Прошел год учебы (когда девочку опекала Гудила), и Лилли просто оставили в покое, махнув на нее рукой, поэтому учителя понятия не имели об истинных знаниях маленькой Стьюбек, хотя и находили их вполне достаточными, чтобы переводить ее из класса в класс.

Но в средней школе все пошло по-иному. Разные предметы вели разные учителя, и каждый из них по-своему относился к Лилли; одни преподаватели (по английскому, французскому, истории, рисованию) ожидали от школьницы средних успехов, другие (по физике, химии, математике, географии) думали, что в лучшем случае она будет еле тянуть. Но все требовали, чтобы Лилли хотя бы частично выполняла домашние задания, и мисс Дэлглиш об этом знала. Твердым шагом, сумка водной руке, зонтик от солнца — в другой, она направлялась вверх по улице к зданию средней школы, чтобы побеседовать с директором и старшей преподавательницей мисс Хейзл, — вот почему пожилая леди была вполне осведомлена о делах Лилли. Той не оставалось ничего иного, как уж лучше самой признаться в том, что она знает и чего не знает, ибо мисс Дэлглиш не соглашалась ни на какие компромиссы, когда речь шла об учебе Лилли.

— Я не смогу серьезно помочь тебе с математикой и прочими естественными науками, — сказала мисс Дэлглиш, — но с другими предметами справлюсь. Еще я буду заниматься с тобой французским и английским и надеюсь, что ты отнесешься к урокам с необходимым прилежанием.

Мисс Дэлглиш установила несколько правил, которым должна была следовать Лилли.

— После школы, — объясняла она, — ты обязана сразу возвращаться домой и приходить прямо ко мне в библиотеку. Там мы решим, какими предметами займемся. Прежде всего тебе надлежит выполнять домашние задания. Держать тебя в четырех стенах я не собираюсь, и все же сначала надо приготовить уроки, а уж потом развлекаться. В свободное время ты можешь читать или слушать граммофон, словом, делать все, что захочешь.

И Лилли принесла учебники и призналась, что по английскому ей задали сочинение, а по французскому — проспрягать глаголы. Сочинение нужно было написать на тему «Мои летние каникулы», что, по мнению мисс Дэлглиш, было совсем не трудно.

— Расскажи о реке, о том, как приятно в ней плавать, и о том, как ты ела помидоры с поля мистера Кислота. Обо всем, что делала летом, и напиши целую страницу, Лилли, а не половину, как в прошлый раз. Теперь назови мне глаголы, которые вы проходите.

Лилли, не желавшая говорить по-французски, указала на глагол «parler» — его требовалось проспрягать в настоящем времени.

— Parler, — нежно прогрессировала мисс Дэлглиш, будто осторожно срывала маленький чудесный цветок, казалось, она продолжала рвать прелестные цветы, произнося на безупречном французском:

— Je parle, tu paries, il parle, nous parlons, vous parlez, ils parlent. Так просто. Проспрягай глагол письменно и заучи, а я проверю.

Лилли отвели небольшой письменный стол в библиотеке, она села за сочинение и спросила себя на языке Стьюбеков, на черта ей это нужно. Что мешает выскочить из дома, перелезть через ограду и спуститься на Мыс? Из всего, что осталось в прошлом, Лилли больше всего скучала по реке, особенно после уроков, в те часы, когда прежде у нее были свои основания не торопиться домой к родителям. На реке было чудесно, даже если паводок и бурное течение не позволяли купаться.

— Пиши, Лилли, — послышался голос мисс Дэлглиш. — Не теряй времени, бери ручку и принимайся за дело.

— Я думаю, — ответила девочка.

— Нет. Ты витаешь в облаках.

Девочка взяла ручку и через пять минут исписала полстраницы: «Летом мы всегда ходим купаться на Мыс. Я так каждый день. А когда и два раза. Мы дурачимся с мальчишками и топим друг друга. Кидаемся грязью. Домой нам обычно идти не хочется». И так далее, и так далее.

Отложив ручку, Лилли бросила тетрадку через стол мисс Дэлглиш.

— Ты ведешь себя невежливо. Встань и подай мне тетрадь.

Лилли повиновалась. Тихая и молчаливая стояла она перед мисс Дэлглиш, пока та читала.

— Это не сочинение, — заключила мисс Дэлглиш, — а перечень событий. В сочинении не только описывают, что произошло, но и делятся своими впечатлениями, чувствами. Опиши, как ты осторожно спускаешься к реке, чтобы не наткнуться босыми ногами на колючки. Что ты ощущаешь, когда ныряешь, плаваешь, играешь, какой ты видишь воду. Расскажи о реке — какая она неторопливая и спокойная летом, быстрая и полноводная зимой. Как тебе грустно, когда нельзя купаться. Вот что такое сочинение, Лилли. Поэтому, пожалуйста, начни его снова и постарайся написать целую страницу.

Но терпение Лилли уже иссякло.

— Вы не имеете права заставлять меня! — зашипела она по-кошачьи, выскочила из библиотеки и очутилась за оградой прежде, чем мисс Дэлглиш успела подняться со стула.

Было еще светло; пробежав по улице и переулкам к реке, Лилли без сил упала на берегу. Потом она бродила по отмели, расставляя вешки, чтобы увидеть завтра, насколько поднимется вода. Она прыгала с камешка на камешек на мелководье, оплетала ноги ивовой лозой, а под конец направилась на Мыс к своему прежнему жилищу, теперь совсем пустому, если не считать кучи старых газет и прочего хлама, оставленного Стьюбеками.

Ничто в доме не вызвало у Лилли трогательных воспоминаний, даже колченогая банкетка. Она вспомнила, что как-то спрятала коробку спичек между кирпичами дымохода. Выйдя из дома, Лилли отыскала спички, сунула в старую печь газеты, хворост и подожгла.

— Вот заметят в городе дым и начнут гадать, кто это тут поселился, — сказала Лилли вслух.

Озадачив горожан, она увидела, что уже смеркалось, пора было возвращаться «домой». Лилли была храброй девочкой, но оставаться впотьмах одной на реке было жутковато. Лилли верила в водяных, поэтому поспешила кратчайшей дорогой назад к высокой ограде владений Дэлглишей. Лилли вскарабкалась на нее и с удивлением оглядела дом под старыми эвкалиптами, освещенный электрическими огнями и утопавший в пышной зелени парка. Из комнат доносился страстный тенор.

— Завела граммофон, — сказала себе Лилли и, свесив ноги с ограды, заслушалась голосом Энрико Карузо, который пел «Vieni sul mar»[6].

Лилли и не думала тайком пробираться в дом. Спустившись с ограды, она прошла через заднюю дверь прямо на кухню. Девочка жарила яичницу из двух яиц, когда появилась мисс Дэлглиш. Лилли ждала от нее оплеухи или подзатыльника, словом, какого-то наказания за свою выходку. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, словно две черепахи из-под панциря.

— Что ты тут делаешь, Лилли?

— Яичницу.

— Твой ужин в холодильнике.

— Мне хочется яичницу.

— Нельзя питаться только яйцами.

— Я не люблю холодное мясо, салат и всякую ерунду.

— Но это полезно.

Мисс Дэлглиш сняла сковородку с плиты и вывалила ее содержимое в мусорное ведро.

— После ужина поднимись в библиотеку, надо закончить уроки.

— Я уже кончила.

— Неправда, Лилли. Но речь идет не о сочинении, я была неправа, разругав его. В следующий раз, перед тем как ты сядешь за сочинение, мы составим план. А сейчас выучи французский и можешь завести граммофон.

Лилли любила слушать граммофон, какую бы пластинку ни ставила мисс Дэлглиш, но сейчас девочка прекрасно понимала, что за удовольствие придется платить, ибо это предусмотрено воспитательной системой мисс Дэлглиш, поэтому Лилли делала вид, будто музыка ее не интересует, как обычно не признавала свою вину, пока ее не вынуждали обстоятельства.

— Куда ты ходила?

— На Мыс.

— В следующий раз, перед тем как убежать на реку, обязательно переоденься.

Мисс Дэлглиш посадила пенсне на переносицу и ужаснулась:

— О боже, посмотри на себя!

На школьном платье, туфлях и чулках девочки засохла грязь, руки были в золе от старой печки, лицо испачкано сажей.

— Не смей ни к чему прикасаться, пока не вымоешь лицо и руки! — не выдержала мисс Дэлглиш. — Отправляйся немедленно в ванную. Туфли и чулки оставь там.

Лилли облегченно вздохнула, хотя и не чувствовала себя особенно виноватой. Она прошла в ванную и громко запела «Vieni sul mar», только слова девочка повторяла те, которые слышала от отца:

Ах, эти черные глаза, Не удивляться им нельзя, «Ты ошибался», — говорят они мужчине. Ах, эти черные глаза…

Я хорошо помню, какой была Лилли в ту пору и какими я задавался насчет нее вопросами, долго остававшимися без ответа.

Пожилая леди предложила Лилли на выбор: обедать дома или брать с собой в школу еду. Однажды я наблюдал, как перекусывала Лилли. Она вынула чудовищный сандвич, приготовленный ею самой: между толстыми ломтями белого хлеба с маслом лежала холодная яичница, густо сдобренная томатным соусом.

— Неужели вкусно? — удивился я.

— Пальчики оближешь, — ответила Лилли. — Больше всего люблю такие сандвичи.

Она всякий раз приносила хлеб с яичницей, но как-то вынула вместо обычного чудовищного бутерброда два аккуратных сандвича с мясом, кружочками помидора и огурца, явно приготовленные не самой девочкой. Лилли выбросила овощи, а мясо съела.

— Где же твоя яичница с соусом? — удивился я.

— Мне запретили ее есть. Мисс Дэлглиш отобрала бутылку с соусом, хотя он был мой собственный.

— Где ты его достала?

— Купила, — ответила Лилли.

Я понял, что она имела в виду, а через два дня Лилли опять принесла томатный соус и стала сдабривать им аккуратные сандвичи с мясом.

— Мисс Дэлглиш отдала бутылку? — поинтересовался я.

— Нет. Я раздобыла новую и припрятала ее, — призналась девочка. — Уж очень я люблю томатный соус, Кит! Только его бы и ела.

Я часто наблюдал, как Лилли уплетала свои сандвичи, облизывая перепачканные пальцы, и хотя я был ее ровесником, уже тогда, подстегиваемый любопытством или увлеченный игрой воображения, удивленно спрашивал себя, сумеет ли она когда-нибудь прижиться у мисс Дэлглиш. Девочка приходила на занятия в самых дорогих форме и туфлях, какие только мог предоставить магазин мистера Уильямса, но школьная форма была для нее такой же постылой, как тюремный халат для заключенного. Одним словом, Лилли не хотела полностью приспособиться к внезапным переменам в ее жизни; я знал, что между ней и мисс Дэлглиш ни надень не прекращалось противоборство, будто каждая из них задалась одной целью — в конце концов победить.

Глава восьмая

Мы видели, как мисс Дэлглиш влияла на Лилли, ведь девочка целыми днями была с нами — в школе, на улице, на реке. Однако от нашего взора ускользало то, что и Лилли, в свою очередь, влияла на мисс Дэлглиш, мы поняли это слишком поздно. Нам трудно было представить себе, как они жили вместе в большом доме изо дня в день, из месяца в месяц — мисс Дэлглиш, стремившаяся переиначить Лилли на свой лад, и младшая Стьюбек, которая упорно сопротивлялась ей, хотя и становилась совсем другим человеком.

Но кое-какие черточки их бытия все-таки становились известны всем. Так, мы знали, что мисс Дэлглиш была строга с воспитанницей, но знали мы и то, что девочка не особенно тяготилась тиранией пожилой леди. Суровая мисс Дэлглиш, наверное, понимала, что Лилли нуждается в ласке и тепле, которых сама она дать не могла. Поэтому она купила девочке шотландского терьера по кличке Тилли.

Со временем он стал удивительно похож на свою маленькую хозяйку. Это был выносливый песик, по-собачьи преданный Лилли. Нравом он обладал независимым и даже стал своего рода городской знаменитостью, поскольку часто убегал из крепости Дэлглишей и бродил по улицам на своих коротких лапах, перевертывал мусорные бачки, гонялся за кошками; сразу было ясно, кого песик любил, а к кому питал неприязнь, свое дружелюбие терьер выражал с каким-то особым достоинством, словно давая понять, что не нуждается в чужой снисходительности. Тилли был благородной собачкой и кусал только тех, кто норовил поддеть его ногой, — маляра Джека Саута, полицейского сержанта Джо Коллинса, торговца зерном и другими сельскохозяйственными товарами Дормэна Уокера и аптекаря мистера Хаулэнда (отца Поли). Терьер никогда не трогал детей и, хотя они тянулись поиграть с ним, предпочитал держаться от них подальше. Тилли часто заглядывал в церкви, в суд, мэрию, раз или два появлялся в школе к вящему удовольствию всех учеников, кроме маленькой Стьюбек, которая с позором отправляла его домой. Гуляя с Лилли, терьер был благовоспитан, послушен, скромен, хотя на самом деле притворялся паинькой только ради своей хозяйки. Тилли ходил с ней на реку, плавал и нырял вместе с нами; он не пасовал при встрече с большими собаками, но тотчас давал деру, если его заставали на чужом дворе, — песик знал почти все закоулки в городе. Мы хорошо изучили характер Тилли, точно такой же, как у его хозяйки.

Мы привыкли к Лилли, для нас она по-прежнему была крепкой, ловкой, озорной девчонкой, и мало кто заметил, каким образом она превратилась в одну из первых учениц. Она держалась независимо с преподавателями, и казалось, приобретала свои знания самостоятельно, без их помощи. Поэтому девочка оставалась загадкой для учителей, но они уже заговорили о ней с уважением и даже стремились найти подход к Лилли, хотя их и раздражала ее независимость. В школе, вероятно, знать не знали о том, что по вечерам Лилли продолжала учебу в библиотеке мисс Дэлглиш; пожилая леди с увлечением занималась со своей одаренной воспитанницей, и Лилли схватывала налету все, чему ее должны были научить в классе. Наверное, это и входило в планы мисс Дэлглиш, более того, домашние занятия по французскому, английскому и истории уже знаменовались существенными успехами, хотя в школе девочка не стремилась щегольнуть своими знаниями. Если ее вызывали, она отвечала коротко и по существу, но от себя ничего не добавляла, и я не припомню случая, чтобы Лилли сама о чем-нибудь спрашивала учителей.

Обнаружив, что Лилли много читает, мисс Ярдли — она преподавала у нас английский и была особенно внимательна к девочке — захотела выяснить, какие книги маленькая Стьюбек брала из библиотеки мисс Дэлглиш, но не сумела вызвать ученицу на откровенность и решила посетить дом пожилой леди, чтобы все разузнать самой. Мисс Ярдли осмотрела библиотеку и побеседовала с мисс Дэлглиш, однако учительница совершила ошибку, сообщив на другой день в классе о своем визите.

— Лилли, недавно ты прочитала две книги Генри Хэндела Ричардсона[7], — начала мисс Ярдли. — Пожалуйста, расскажи, о чем они и что ты о них думаешь.

— Откуда вы это знаете? — спросила Лилли.

— От мисс Дэлглиш.

— Вы не имеете права выспрашивать про меня! — возмутилась девочка.

— Но это для твоей же пользы, Лилли. Я хотела узнать у мисс Дэлглиш, что ты читаешь, и только. В конце концов, ведь речь идет об английской литературе, а это мой предмет.

Вообше-то Лилли хорошо относилась к мисс Ярдли и никогда ей не грубила, но девочку привела в негодование сама мысль о том, что учительница навестила большой дом и еще расспрашивала о ней; да как она посмела задать хоть один вопрос?! Сама Лилли не разбалтывала секретов пожилой леди и справедливо считала, что и мисс Дэлглиш должна отвечать ей тем же. Посторонним незачем знать, что происходит за высокой деревянной оградой.

— Мисс Дэлглиш зря рассказала обо мне, — твердо сказала Лилли учительнице. — То, что я делаю дома, вас не касается, мисс Ярдли.

— Извини, Лилли, но я и не думала шпионить за тобой, поверь мне.

И хотя мисс Ярдли не повторяла своего визита, да и в черной тетрадке он даже не упоминался, однако я уверен, что Лилли и мисс Дэлглиш поссорились из-за него, ибо через несколько дней пожилая леди пришла в школу, чтобы при закрытых дверях переговорить с мисс Ярдли и другими преподавателями, после чего никто из них уже не проявлял любопытства к тому, чем Лилли занимается дома.

Мы никогда по-настоящему не знали, как мисс Дэлглиш и Лилли разрешали свои споры, кто из них бывал прав, кто виноват, как они могли уживаться, несмотря на огромное различие в привычках и убеждениях. Никто (даже Дороти Мэлоун) не слышал, чтобы они излагали свои взгляды на жизнь, хотя таковые безусловно имелись, а так как единственным судьей, определявшим, что хорошо и что плохо, что есть добро, а что — зло, для горожан был священник, то настало время, когда мисс Дэлглиш пришла к выводу, что Лилли пора присоединиться к прочим детям, которые внимали проповедям в надлежащем месте.

Не думаю, чтобы Лилли знала, какую веру исповедовали ее родители. Но мисс Дэлглиш в силу своего шотландского происхождения была пресвитерианкой, и однажды утром она прошествовала на воскресную службу вместе с Лилли, которая шла в чистом ситцевом платье, черных дорогих туфлях, яркой жакетке, соломенной шляпе с широкой лентой вокруг низкой тульи и коротких белых перчатках.

Я тоже шел в церковь с братом Томом и не мог сдержать удивления, когда здоровался с пожилой леди и ее воспитанницей.

— Ты идешь в церковь, Кит? — спросила мисс Дэлглиш.

Вопрос был ни к чему, ведь мы были в своих лучших костюмах.

— Да, мисс Дэлглиш, — ответил я.

— Хорошо. Тогда пойдемте вместе, — сказала она.

— Но мы не в пресвитерианскую церковь, — объяснил я. — А в англиканскую (отец позволил нам выбрать церковь по своему усмотрению).

— Вот как, — проговорила мисс Дэлглиш. На ней была широкополая шляпа и черное шелковое платье, длинное, блестящее, окаймленное тонкими кружевами; ее агатовые бусы сверкали на солнце.

— Может быть, сегодня вы все же составите нам компанию? — предложила пожилая леди. — А то Лилли будет скучно одной.

Только мисс Дэлглиш могла остановить нас воскресным утром посреди главной улицы, чтобы пригласить в чужую церковь.

— Я и так не пропаду, — пробурчала Лилли.

— Мы не против, мисс Дэлглиш, — вступил в разговор Том, считавшийся в семье чуть ли не святошей.

— Вы-то не против, но не будут ли против ваши родители? — с запоздалым сомнением в голосе проговорила мисс Дэлглиш.

— Не будут, — ответил я.

Мы вошли в неказистую церквушку под железной крышей и сели на скамью в седьмом ряду, прихожане принялись украдкой посматривать на нас и перешептываться.

— Что нам тут делать, Кит? — спросила Лилли.

— Не знаю, — ответил я.

Лилли никогда не посещала богослужений, да и мне было не по себе в пресвитерианской церкви. Но я хорошо помню воскресную проповедь, потому что она была обращена прямо к Лилли. Его преподобию мистеру Армитиджу, коротышке шотландцу, пришлось взобраться на ящик из-под фруктов, иначе прихожане не увидели бы его из-за кафедры, зато голос у него был громкий, резкий, и хотя вначале он «вразумлял» паству словами из «Послания к коринфянам», в котором говорилось, что «мы как сор для мира, как прах, всеми попираемый доныне», очень скоро священник обрушился с беспощадной бранью на современную молодежь. В последнее время горожане страдали от бесчисленных мелких краж — видно, их совершали некоторые доведенные до отчаяния молодые безработные; поэтому, с одной стороны, преподобный отец заклеймил тех, кто рылся в помойках, воровал и вообще покушался на чужую собственность, а с другой — осудил греховную наготу и распущенность девиц вроде Лилли, которые, совлекши с себя добрую половину одеяний, купались в реке и скакали там с юными отроками даже в святое воскресенье.

— Не обращай на него внимания, — шепнул я Лилли.

— А я и не обращаю, — ответила она.

Лилли не захотела петь вместе со всеми, правда, я думаю, что она и не знала псалмов, а когда с прихожан стали собирать пожертвования, девочка не отдала шиллинг, полученный от мисс Дэлглиш, хотя та строго приказала:

— Положи деньги на блюдо, Лилли.

— Ни за что, — отрезала девочка.

Я понял, что больше в церкви ее не увижу, и удивился, встретив Лилли в следующее воскресенье у ворот дома мисс Дэлглиш, где она, нарядно одетая, как и в прошлый раз, поджидала меня и Тома.

— Я пойду с вами, — проговорила она.

— Только больше мы не пойдем к пресвитерианам, — предупредил я.

— Я тоже. Хочу посмотреть вашу церковь, Кит. Может, там лучше.

В городе не было принято, чтобы девочка с мальчиком ходили в церковь одни, без взрослых, поэтому я стеснялся, а Лилли — ничуть. Мы направились в англиканскую церковь, находившуюся в противоположном конце города, прихожане снова нас разглядывали, правда, на сей раз все обошлось довольно благополучно, ибо в проповеди говорилось о надежде и милосердии, но когда наступило время молиться, Лилли не захотела опуститься на колени.

— Стань на колени, — подсказал я.

— Ни за что, — ответила она шепотом.

Это не было демонстрацией вольнодумства, просто Лилли считала, что будет выглядеть смешно, да и не в ее характере было просить о чем-либо на коленях. Тут на нас зашикали, кто-то даже толкнул Лилли в спину, но она осталась сидеть на скамье, гордо выпрямившись.

В следующее воскресенье я уже не встретил Лилли, но мне сказали, что ее видели у методистов. В конце концов, Лилли должна была бы зайти в католическую церковь, тем более что туда ходила ее подруга Дороти Мэлоун — католичка; однако Лилли не мог привлечь католицизм, слишком суровый к мирянам, а главное — конфессиональные барьеры в нашем городе имели такую силу, что преодолеть их не решалась даже она. Католичкой Лилли не была, это она знала точно.

Лилли все-таки ходила в церковь, иначе ей не разрешалось бы встречаться по воскресным дням с Дороти, и хотя Лилли бывала в церкви не каждую неделю, иногда ее видели у англикан, которые привлекали девочку, вероятно, тем, что Евангелие у них трактовалось помягче. Однако Лилли никогда не преклоняла колен в молитве, никогда не пела псалмов, ни разу не пожертвовала хотя бы пенни. Словом, Лилли оставалась самой собой, то есть язычницей, ее голова была полна странных суеверий; так, западные ветры, считала она, высевают на теле прыщи, рыба, выпрыгнувшая из воды, сулит беду, восемь сорок[8] — к удаче, лай собаки во время еды — к болям в животе, а если прикоснуться к крупу лошади и она пустит ветры, то заболеешь чахоткой. Лилли знала десятки подобных примет.

В конце концов, мисс Дэлглиш удовольствовалась малым — время от времени Лилли ходила в англиканскую церковь. Но пожилая леди непреклонно заставляла девочку читать Библию, и Лилли восхищалась этим сводом священных текстов.

— Мне кажется, мисс Дэлглиш просто не знает, что там написано, — сказала мне Лилли в одно из воскресений.

Я мог только догадываться, что интересного нашла Лилли в Библии, кроме разных чудес, рассказанных языком, который был ей близок. Не думаю, что, читая Библию, она пыталась обрести веру, Лилли не искала ее; она так и не полюбила церковь, потому что обрела духовную опору совсем в другом.

Именно близость Лилли к природе позволила мне кое-что понять в жизни ее души. Наш городок раскинулся среди пшеничных полей, апельсиновых рощ и виноградников; он как бы находился на острове, омываемом двумя реками — Малым и Большим Мурреем, по берегам которых росли стройные эвкалипты. Свои, неповторимые звуки витали окрест, такие же неповторимые, как наши эвкалипты, апельсиновые рощи и пшеничные поля; летом, сидя на приступке у двери, можно было услышать дыхание города, крики детей, играющих на песчаных площадках, а когда с теплого неба мягкой, розовато-лиловой дымкой опускался вечер, до нас доносились голоса лета: лай собак, стрекот цикад за медленной рекой, заглушаемый настойчивым, неистовым ревом миллиона лягушек. Я любил внимать звукам уходящего дня и долго думал, что никто, кроме меня, ничего вокруг не замечает, пока однажды вечером по дороге с Мыса Лилли не сказала мне:

— Ты слышал, как закрываются на ночь помидоры?

— Разве это можно услышать?

— А ты попробуй.

Мы как раз остановились на поле мистера Хислопа, где росли помидоры: они занимали участок в пять акров между рекой и железной дорогой вдали от центра города; здесь нам никто не мешал наслаждаться чудесным спокойным вечером.

— Только присядь на корточки, — посоветовала девочка.

Я присел рядом с Лилли и весь превратился в слух.

— Ничего не слышу, — проговорил я.

— Тсс… слушай, — прошептала Лилли.

Я последовал ее совету и на сей раз уловил какое-то странное многозвучие, легкий шорох, будто в тысячах растений что-то дрогнуло и замерло настолько неуловимо, что, если бы вечер не был столь безмятежно тих, я бы так ничего и не расслышал.

— Это закрываются лепестки у цветков, — пояснила девочка. — Рано утром их тоже можно услышать, только тогда они слабо поскрипывают.

— Черт побери, — вырвалось у меня.

— И эвкалипты можно услышать, — продолжала Лилли, — когда у них сворачивается и отслаивается кора, только надо правильно выбрать время.

— Как же это ты заметила? — спросил я.

— Не знаю, — ответила она. — Просто услышала однажды. Можно многое услышать, если вечером приложить ухо к земле. Она полна голосов.

Я понял в тот вечер, что Лилли словно выросла из почвы, пробилась из-под асфальта и уличной грязи, она прямо-таки родилась от земли, как древняя гречанка, еще не знавшая верховного божества.

Именно этого мисс Дэлглиш не могла истребить в Лилли, однако ей удалось улучшить речь девочки и ее выговор. С языка Лилли по-прежнему то и дело срывались грубые выражения, но мисс Дэлглиш неустанно ее поправляла, пока та не стала говорить: «знаю», а не «знамо дело», «правда», а не «помереть мне на этом месте»; особенно я запомнил, как у Лилли вдруг вырвалось: «Лови его!» вместо привычного «Саль». Играя в салочки, мы то и дело повторяли: «Саль!», что почему-то раздражало мисс Дэлглиш, которая целых два года журила за это свою воспитанницу, пока та, погнавшись однажды за кем-то на Мысу, не крикнула: «Лови его!» Мы рассмеялись, но словечко показалось забавным и прижилось у нас. Только Лилли говорила его теперь взаправду, а мы — в шутку. Нельзя сказать, чтобы она сознательно избавлялась от уличного жаргона, это происходило постепенно, само собой. Однако в другом языке — во французском — Лилли даже стала для нас примером.

Некоторое время его преподавал нам настоящий француз — мосье Анри Данжу. Школьники звали его просто Анри, поскольку он был иностранцем и, следовательно, забавным чудаком, что вполне оправдывало нашу бесцеремонность. Приземистый, крепко сбитый мосье Данжу ездил на гоночном велосипеде с легкими бамбуковыми ободами и узким седлом. Француза поддразнивали не только дети, но и добрая половина взрослых, дни учителя превратились в постоянную борьбу с насмешками над его ломаным английским и со множеством издевок. На них мосье Анри, казалось, неизменно отвечал: «Viser mon cou!», что по нашему разумению означало «Берите меня за горло». Мы считали это выражение безобидным французским ругательством, но Лилли обозвала нас дураками.

— Он говорит: «Baiser mon cul!» Поцелуйте меня в зад! — пояснила Лилли.

Мы были посрамлены. Возможно, другие девочки, хорошо знавшие французский, тоже понимали, что именно говорил мосье Данжу, но только Лилли отважилась на объяснение; с этих пор мы стали с уважением относиться к учителю, который сумел постоять за себя и отомстить обидчикам крепким словцом, то есть вполне по-австралийски. Нам было ясно, почему Лилли так поступила. Ей хотелось, чтобы мы знали: мосье Данжу не остается у нас в долгу. Лилли терпеть не могла, когда над кем-нибудь издевались. Сама она никого не обижала зря, но и не позволяла насмехаться над собой, а это иногда бывало непросто, ибо в те времена грубые острословы ходили в Австралии чуть ли не в больших умниках. Как бы то ни было, мосье Данжу не выдержал здешней жизни. В конце года он исчез из Сент-Элена вместе со своим велосипедом, и мы больше о нем не слышали, однако выражение «Baiser mon cul!» благодаря Лилли обогатило наш лексикон.

Лилли по-разному относилась к жителям города — к кому с симпатией, к кому с неприязнью — и не скрывала этого, но редко кого-нибудь осуждала вслух. Как и мисс Дэлглиш, Лилли, казалось, знала обо всем, что происходило в Сент-Элене, она знала, кто злословит за ее спиной, кто ей сочувствует, а кто попросту безразличен. В городе многие давно поняли, что того, кто рискнет сказать что-либо обидное в лицо Лилли, ожидает неминуемая расплата. Она всегда рано или поздно сводила счеты со своими врагами, и тем не менее сплетни, ходившие о ней, были самые чудовищные.

Однажды я слышал, как Боб Саммерфилд — завзятый мотоциклист и юный сердцеед — по-моему, он видел в Лилли лишь то, что хотел увидеть, — так вот, однажды я слышал, как Боб утверждал, будто застал Лилли — в ее-то четырнадцать лет! — с сигаретой за китайской прачечной. Это было уже чересчур. Ведь курящая девушка сразу попадала у нас в особую категорию; если же ее замечали с сигаретой за прачечной, то ей приписывались все мыслимые пороки, а уж если такое говорилось о четырнадцатилетней школьнице, то она неминуемо оказывалась прямо-таки воплощением греха.

Я не стал спорить с Бобом, поскольку не любил совать нос в чужие дела, а кроме того, знал, что Лилли сама сумеет защититься. Вскоре она услышала об этой сплетне, но возмутила ее не столько глупая клевета, сколько то, что Боб сплетничал за ее спиной. Если бы Лилли захотела выкурить сигарету во дворе прачечной, она и не подумала бы прятаться от посторонних глаз, но Боб явно врал, и девочка решила отомстить обидчику. Боб ездил на великолепно ухоженном мотоцикле марки «BSA» с карбидными лампами и однажды утром обнаружил, что карбидный патрон отвинчен, а сам карбид брошен в бензобак.

Боб догадался, кто это сделал, и пожаловался на Лилли мисс Дэлглиш, которая отчитала свою воспитанницу. Лилли, конечно, во всем призналась и объяснила пожилой леди, почему она так поступила. Тогда мисс Дэлглиш сказала Бобу, что он вел себя постыдно.

— Лилли не прячется по закоулкам, — заявила она. — Это плод вашей грязной фантазии.

— Но… я только пошутил, — запинаясь, оправдывался Боб.

— Вам следовало бы знать, что шутить над Лилли неумно. Ничем не могу вам помочь.

— Но она сломала мой мотоцикл, — возмутился Боб. — И испортила бак.

— Вы виноваты сами, — твердо ответила мисс Дэлглиш.

— Ну хорошо, я с ней поквитаюсь.

— Не советую, — предупредила пожилая леди. — Если вы не прекратите распространять о девочке грязные слухи, я привлеку вас к суду за клевету. Только посмейте сказать хоть одно лживое слово.

Боб понимал, что потерпел фиаско. Сражаться против таких двух женщин, как мстительная Лилли и богатая влиятельная мисс Дэлглиш, было ему не по силам, поэтому он с тех пор помалкивал, а бензобак купил себе новый.

Мисс Дэлглиш и Лилли всегда защищали друг друга. Я не слышал, чтобы кто-нибудь в городе посмел непочтительно отозваться о мисс Дэлглиш или посмеяться над ней при Лилли, однако порой к девочке приставали с расспросами о пожилой леди. Сначала Лилли уклонялась от ответов, потом начинала откровенно грубить. Однажды к Лилли привязалась миссис Эллис, известная в городе сплетница; женщина сентиментальная и религиозная, любившая «заботиться» о делах ближних своих, она посоветовала девочке быть внимательнее к своей благодетельнице.

— Лилли, почему ты не зовешь мисс Дэлглиш тетей?

— Какая она мне тетя, — огрызнулась девочка.

— Правильно, но ей бы конечно понравилось, если бы ты ее так называла.

Миссис Эллис повезло, так как Лилли считала ее скорее пустомелей, чем злостной сплетницей.

— Ничего-то вы не знаете, — презрительно усмехнулась девочка.

Смеялась Лилли редко, а если улыбалась, улыбка у нее была легкая, мимолетная, губы у Лилли оставались строгими, хотя сама она была раскованной, быстрой, с дерзким взглядом, проворными руками, непокорными красивыми волосами, а вот по-настоящему улыбалась она, помнится, только Дороти Мэлоун, песику Тилли и порой мне, когда мы гуляли вдвоем.

Так взрослела Лилли.

Глава девятая

К пятнадцати годам Лилли уже пользовалась уважением в нашей школе и слыла очень умной девочкой. Она была также одной из самых лучших учениц, тем более что имела в своем распоряжении отличную библиотеку и любила читать; кроме того, ей во многом передался интерес мисс Дэлглиш к музыке и изобразительному искусству. Кстати, мы об этом знали, однако никто не видел, чтобы Лилли читала какую-нибудь книгу, кроме учебников, или слушала музыку. Просто мы об этом знали, вот и все, и некоторые девочки даже побаивались Лилли, но вовсе не из-за того, что она была известна своим умением расправляться с противниками, а потому, что Лилли была очень образованна, хотя и не щеголяла своими знаниями.

Лилли оставалась все такой же молчаливой и неприступной, но теперь исходившая от нее решимость покарать любого обидчика не так бросалась в глаза. Да и обижали Лилли все реже и реже, потому что большинство горожан уже признавало в ней воспитанницу мисс Дэлглиш. О Лилли почти перестали судачить и обращаться с ней как с побирушкой и нищенкой из семьи Стьюбек. Девочка уже не воровала и не копалась в отбросах, но мы иногда видели, как она бесцельно бродит по ночному городу, порой вместе с Тилли; казалось, ее неодолимо тянуло на пустыри и окраины подышать, как в старые времена, воздухом свободы. Лилли больше не перелезала через ограду, а выходила через тяжелые ворота; если пожилая леди и узнавала о ночных прогулках девочки, то, видимо, смотрела сквозь пальцы на то, что прежние привычки Лилли еще напоминали о себе.

Сплетни о Лилли, наверное, затихли бы вовсе, если бы на нее не заглядывались мальчики и мужчины. Даже в детстве замарашка Лилли, копавшаяся в отбросах, отнюдь не казалась гадким утенком и не походила на сорванца мальчишку. А в свои пятнадцать лет она уже привлекала к себе внимание мужской половины города. Лилли превратилась в красивую девушку с быстрыми, как у зверька, глазами, строгими бровями и ловким телом, почти бесплотным оттого, что она совсем о нем забывала. Движения у Лилли были свободные, даже небрежные, поэтому тот, кто стремился завоевать ее, полагал, что игра стоит свеч, нужно только выиграть, а сдержанность Лилли лишь повышала ставки. Лилли никогда не выглядела невинным младенцем. И поэтому мужчине могло прийти в голову, будто она и впрямь легко лишится невинности, стоит ей этого захотеть. Лилли была очень женственной, но не казалась пугливой, забитой, излишне застенчивой или, наоборот, коварной. И наши ловеласы находили, что она просто-напросто завлекает их в свои сети.

Разумеется, мужчины у нас были самые разные: ласковые и грубые, добрые и злые. Ласковые и добрые смирились с заведомым поражением, не делая даже попыток приблизиться к Лилли, зато грубые и злые были уверены в успехе. О Лилли уже болтали, что, дескать, пора ей показать, откуда берутся детишки, и того, кто обуздает воспитанницу мисс Дэлглиш, ждала слава героя. Но лишь двое городских сердцеедов пытались подступиться к Лилли. Одним был шестнадцатилетний ученик нашей школы Тод (Теодор) Доркинг, вторым — Филип Энсти, местный агент по продаже недвижимости.

Тод был настолько же общителен и легкомыслен, насколько Лилли сдержанна и, пожалуй, даже замкнута. В школе гордились Тодом: учился он хорошо, великолепно играл в футбол и стал чемпионом по плаванию среди юношей штата Виктория. Высокого роста, крупный, Тод был, наверное, тяжеловат для своих лет, однако внешность имел мужественную и с годами обещал превратиться в типичного австралийца. Мы любили Тода, хотя знали о его жестокости. Например, на футбольном поле он отлично умел, не нарушая правил, сбить соперника с ног, к тому же с таким расчетом, чтобы всерьез вывести его из игры. Поднимая упавшего, он обычно еще и посмеивался:

— Не зевай.

Но уследить за Тодом было трудно, ибо он любил действовать исподтишка.

С Лилли он вел себя обходительно, вежливо, и хотя в детстве был самым обычным, послушным ребенком, Лилли он рассказывал, будто лет в одиннадцать слыл отчаянным сорвиголовой: воровал апельсины и гранаты из сада мистера Смита, выпускал кур из курятника мистера Досона и порубил топором живую изгородь у соседей. Все это было неправдой и говорилось лишь для того, чтобы показать, будто Тоду безразлично, что Лилли раньше воровала и частенько рылась в мусорных ящиках. Дескать, сам был таким. Лилли равнодушно выслушивала юношу, потому что вообще умела слушать людей, однако чем больше она противилась его натиску, тем упорнее Тод искал ее расположения, но выказывал он себя при этом отнюдь не с лучшей стороны, словно полагая, будто именно грубость и низость могут открыть ему путь к сердцу Лилли.

Тод ошибался, думая, что близок к успеху. Ошибался настолько, что на школьном вечере по случаю окончания учебного года попытался поцеловать Лилли; нас было четверо или пятеро, мы вышли из актового зала на галерею, которая огибала школьный двор. Мы уселись как обычно на железные перила и слушали, болтая ногами, как Маджери Рэнкин играла на фортепьяно. Потом на перилах остались только Тод и Лилли. Тод имел на то свои причины, а Лилли просто заслушалась прекрасной игрой Маджери. Неожиданно Тод обнял Лилли за шею.

— Ну как насчет этого? — проговорил он.

— Ты о чем? — спросила девушка.

— Сама знаешь о чем, — улыбаясь, ответил Тод.

— Нет, не знаю.

— Перестань ломаться, — бросил Тод, он грубо стащил девушку с перил, облапил и попытался поцеловать. Мы как раз вернулись из зала и стали свидетелями завязавшейся борьбы. Было уже темно, но я разглядел, как Лилли пригнулась и бросилась на Тода, словно тигрица. Она вцепилась в его короткие волосы, потянула голову вниз за перила и сбросила Тода на землю. Все это произошло в один миг. Мы рассмеялись, но я заметил, что зубы Лилли зловеще блеснули.

— За что ты его? — спросили девочки.

— Просто так, — ответила Лилли, направляясь в зал.

Утром о происшествии узнала вся школа, а через день — и весь город. В пересудах больше доставалось Лилли, чем ее обидчику. Тода, хорошего парня и спортсмена, любили и уважали в Сент-Элене, а если он поссорился с Лилли, то не иначе как по ее вине. Обсуждая эту историю, кое-кто не преминул вспомнить семейство Стьюбек и беспризорное детство Лилли. Обычно над таким смешным, пустяковым столкновением двух подростков в городе позубоскалили бы, да и только, но речь шла о Лилли, а ее не щадили.

Случай с Филипом Энсти был совершенно иным, впрочем, для Лилли он закончился печально. Филип Энсти, тридцати с небольшим лет, преуспевающий агент по продаже недвижимости, выглядел точно так, как и должен был выглядеть красавчик отпрыск давным-давно захиревшего английского аристократического рода. Яркие голубые глаза выделялись на его мертвенно-бледном лице с прямым носом и хорошо вылепленными скулами. Это был хладнокровный, сдержанный человек, настоящий джентльмен, хотя и вынужденный поселиться в Австралии. Жена Энсти, австралийка, была старше его лет на восемь; он появился в городе десять лет назад и основал агентство по продаже недвижимости на деньги супруги. Некогда это была розовощекая блондинка с фигурой Венеры, но со временем лицо ее приобрело красный цвет, а тело — расплывчатые формы, приличествующие почтенной матроне. В Сент-Элене прекрасно знали, что Энсти срывал цветы удовольствия где только мог, и, став постарше, когда при мне говорить об этом уже не стеснялись, я слышал, будто он оказывал известное внимание дамам, которые состояли в счастливом браке, словно оправдывая тем самым собственную неверность. Но чаще ему приходилось отправляться в захолустье, где женщины много работали, чувствовали себя одиноко и были забыты мужьями. Поговаривали, что любой жене фермера грозила опасность, если Энсти заглядывал к ней по делам.

С женой Джонни Салливэна, владевшего цитрусовой плантацией под Нуахом, дело у Энсти зашло, пожалуй, слишком далеко. Обманутый муж задал ему трепку посреди главной улицы Сент-Элена и приказал неверной супруге убираться вон из дома. После этого Энсти стал героем сочных мужских шуточек, его благословляли на новые победы, хотя и считали простофилей из-за того, что он так глупо попался. Однако жена отнеслась к измене Энсти иначе: многие годы она сквозь пальцы смотрела на похождения своего супруга, а теперь решила с ним разойтись.

Кстати, в нашей семье оживленно обсуждали эту размолвку, потому что сначала миссис Энсти обратилась к отцу с просьбой заняться ее делом, а когда он отказал (так как не вел бракоразводных дел), уже сам Энсти попытался уговорить отца взять на себя его защиту и тоже получил отказ. Не знаю точно, может быть, на отца повлияли улики, представленные ему миссис Энсти, я склонен думать, что так оно и было, ибо на суде в соседнем Бендиго фигурировал дневник Филипа Энсти, найденный его супругой, в котором тот описывал свои многочисленные победы. Особенно гнусными были в дневнике те места (отец прямо-таки бушевал от ярости, когда газеты опубликовали их), где упоминалась Лилли.

Что касается Лилли, дневник не хвастал победами, а рассказывал лишь о замыслах сластолюбца. Описания вожделенных прелестей юной девушки были отвратительны, и местная пресса не рискнула опубликовать большую часть из них, но по судебным отчетам, появившимся в газетах, стало ясно: дневниковые заметки о пятнадцатилетней школьнице оказались столь непристойными, что судья Р.-Б. Мэтьюс даже прервал их оглашение на процессе.

Лилли была совершенно не виновата. Она писала в своей черной тетради, что ни разу не обменялась с Филипом Энсти даже словом, тем более что ей не нравилось, как он смотрел на нее. И все же вновь на нее пала тень. Каким образом эта пятнадцатилетняя девочка могла внушить столь грязные мысли и планы женатому мужчине?

Миссис Энсти получила развод, и в городе почти перестали судачить о женщинах, упомянутых в злополучном дневнике, но только не о Лилли. Более ранимая девочка не решалась бы поднять глаза, проходя по улицам после такого скандала, и многие ожидали увидеть Лилли смущенной и растерянной. Однако она вела себя по-прежнему и не обращала внимания ни на любопытные взгляды, ни на шепот позади себя. Если мужчины проявляли интерес к соблазнительной школьнице, она либо игнорировала их, либо глядела так грозно, что никто не осмеливался ни на пошлость, ни на искренний комплимент. Мисс Дэлглиш ничем не могла помочь своей воспитаннице, ибо враг был невидим, и хотя она, как и все друзья Лилли, возмущалась случившимся до глубины души, говорить об этом с девочкой не могла. Сам я ждал и надеялся, что Лилли сожжет дотла дом Филипа Энсти, но она не отомстила ему. Лилли уже стала взрослой.

Она обещала превратиться в очень интересную молодую женщину и казалась взрослее своих сверстниц. Лилли была самостоятельной девушкой, такой же упорной, волевой, такой же серьезной, неулыбчивой и загадочной, как и в детстве. И хотя Лилли быстро расцвела, она, казалось, не искала радостей, которые сулила девичья красота. Она уходила в школу и возвращалась прямо домой, будто ничто другое ее не интересовало; она прекрасно училась и часами просиживала в библиотеке мисс Дэлглиш за книгами и тетрадями. Почерк у нее остался детским — крупным, округлым и на первый взгляд говорил о простодушии обладательницы, но стоило вникнуть в написанное, как становилось ясно, что человек Лилли отнюдь не простой.

Но к чему она стремилась? Какие строила планы?

Об этом мы часто говорили друг с другом, но никогда не расспрашивали саму Лилли. Даже Дороти Мэлоун не пробовала узнать у подруги, что та собирается делать после учебы. Останется ли она в городе с мисс Дэлглиш или та пошлет ее в мельбурнский университет? Мы не сомневались в том, что Лилли блестяще сдаст выпускные экзамены, и почему бы ей тогда не поступить в университет — ведь мисс Дэлглиш считалась одной из самых богатых жительниц Сент-Элена и могла помочь своей воспитаннице. О сокровенных желаниях Лилли мы и не догадывались. Она хорошо училась и много работала просто потому, что была старательной по натуре. За этим не скрывалось ни определенных намерений, ни серьезных целей, поскольку никаких целей Лилли перед собой и не ставила.

Мы могли только предполагать, что происходило в доме пожилой леди, хотя и догадывались, что жизнь Лилли текла там размеренно, без осложнений. Каждое субботнее утро она выходила из больших ворот вместе с мисс Дэлглиш, и они молча направлялись в центр города. Лилли обычно несла покупки и лишь изредка обменивалась с пожилой леди несколькими словами, когда нужно было что-то решить. Мисс Дэлглиш указывала своей воспитаннице, какие платья ей следует носить и где купить новую одежду. До сих пор почти все для Лилли они приобретали в универсальном магазине мистера Уильямса, но теперь нередко заглядывали в магазин готового платья мисс Томпсон, считавшийся моднее и престижнее. Большую часть дня Лилли ходила в школьной форме, хотя ей шли нарядные и в то же время очень скромные платья, в которые одевала ее мисс Дэлглиш. Кстати, та, если и гордилась результатами своих усилий, то вида не показывала. Все это было само собой разумеющимся и не стоило внимания. Их жизнь в особняке по-прежнему была окутана тайной и оставалась для города загадкой.

Лилли вела себя вежливо и непринужденно с каждым, кто был приветлив с ней, но всегда оставалась сама по себе и ни с кем не заводила дружбы.

Она не любила много болтать и обычно лишь отвечала на вопросы собеседника. Лилли была довольно откровенна со мной, Дороти Мэлоун и даже кое с кем из учителей, которые теперь обращались с ней точно со взрослой, почти как с равной. Поэтому она никогда не чувствовала себя одинокой, отрезанной от других людей. Тем не менее между Лилли и нами всегда существовала невидимая граница, и, когда она возвращалась домой и закрывала за собой большие ворота, мы думали, что там, за глухими стенами, и протекала ее настоящая жизнь, жизнь, о которой мы очень мало знали.

Как-то я спросил у Дороти Мэлоун, ссорятся ли по-прежнему Лилли с мисс Дэлглиш.

— Право, не знаю, — ответила девушка.

Я был уверен: даже со мной Дороти не всегда стала бы обсуждать, что происходит в доме пожилой леди, но сейчас ее это тревожило, поэтому ей очень хотелось поболтать с кем-нибудь о подруге, и я, как их старый приятель, вполне мог рассчитывать на ее откровенность.

— Кажется, Лилли с мисс Дэлглиш нашли общий язык, — сообщила Дороти, — и больше не ссорятся. Но они убийственно равнодушны друг к другу, так было всегда, я знаю, только временами я спрашиваю себя, Кит, что ждет Лилли?

— А я, думаешь, не спрашиваю себя? Потому и решил с тобой поговорить.

— У них какие-то странные отношения, правда, посторонним это незаметно.

— Плохие?

— Кто их знает. Но когда я прихожу туда, меня не покидает ощущение, будто Лилли нуждается в защите, хотя вроде бы и незачем ее защищать. Просто я чувствую, что должна быть рядом с ней.

— Думаешь, мисс Дэлглиш донимает ее?

— Что ты! Конечно, все это только догадки; но, по-моему, Лилли живет какой-то своей жизнью, и вот эту ее жизнь я и должна оберегать, хотя ничего о ней не знаю. Я чувствую, что Лилли нужна моя поддержка.

— Ты же сказала, что они не ссорятся.

— Нет… я сказала, что не знаю. Кто из нас точно знает что-нибудь, Кит? Они как будто все время спорят, только молча. Ты сам увидишь.

Дороти Мэлоун слышала, что меня собираются пригласить в следующее воскресенье на чай к мисс Дэлглиш. Ей сказала об этом Лилли. Однако приглашение последовало вовсе не от Лилли. Мисс Дэлглиш позвонила моей маме и спросила, не смогу ли я прийти в воскресенье к ним на чай.

— В котором часу? — поинтересовалась мама, удивившись, почему обращаются к ней, а не ко мне.

— В пять.

Мама изумилась. Обычно в Австралии в это время устраивали званый обед, но мисс Дэлглиш скорее всего имела в виду «чай» по-английски.

— Я поговорю с Китом, — ответила мама, — если он соберется к вам, то скажет об этом Лилли.

— Нет, прошу вас, позвоните, пожалуйста, мне сами, — настаивала мисс Дэлглиш.

— Хорошо, — не возражала мама.

Она была поражена звонком мисс Дэлглиш, хотя ей льстило ее внимание. Мама спросила, почему это мисс Дэлглиш приглашает на чай именно меня.

— Потому что я вежливый, воспитанный мальчик и вид у меня такой, будто я только что вымыл лицо и руки, — пошутил я.

— Не смейся, Кит. Что произошло?

Я на мгновение задумался.

— По-моему, мисс Дэлглиш считает, что Лилли пора общаться с мальчиками ее возраста.

— Но почему мисс Дэлглиш позвонила мне?

— Наверное, боится, что Лилли не одобрит ее затею.

— Почему?

— Потому, что «чай» придумала мисс Дэлглиш, а не Лилли.

— Странно.

Мама позвонила мисс Дэлглиш и поблагодарила за приглашение, а в пятницу настал мой черед удивляться.

— Ты придешь к нам в воскресенье? — спросила меня Лилли.

— Да, — ответил я. — Меня пригласила мисс Дэлглиш.

— По моей просьбе, — сказала Лилли.

В воскресенье я надел свой лучший костюм, начистил ботинки, однако наотрез отказался от предложенного мамой букета роз. Я вошел в высокие ворота (левая створка была приоткрыта) и направился вверх по длинной дорожке между кустарником и цветами к парадному входу. Едва оказавшись по другую сторону ограды, я принялся настороженно оглядываться вокруг. Глухонемой Боб Эндрюс поддерживал сад в прекрасном состоянии: благоухали розы, кустились пышные хризантемы, рододендроны, клумбы пестрели разнообразными цветами, сбоку и сзади дома росли апельсиновые деревья, а рядом — персики, абрикосы, мандарины, сливы, грейпфруты. Возле самой ограды цвели страстоцветы и гранаты, их саженцы, насколько я помню, купила Лилли; обитель мисс Дэлглиш имела необычный вид, и я смотрел на нее как на архитектурное чудо. Это был крытый черепицей двухэтажный кирпичный особняк с окнами в свинцовом переплете на нижнем этаже (хотя для крыш в то время использовали в основном рифленое железо и почти все здания в городе строили из дерева); обширный сад выходил и на другую улицу, поэтому казалось, что у дома два фасада. Я постучал в дверь и услышал лай Тилли.

— Замолчи, Тилли, — прикрикнула девушка, открывая старую дубовую дверь.

— Здравствуй, Лилли, — проговорил я.

— Здравствуй, — ответила она. — Входи.

Лилли была в твидовой юбке и исландском джемпере — я знал, что он дорогой, но непонятно почему вдруг почувствовал себя слишком разодетым, хотя не мог же я прийти сюда без пиджака.

— Дороти уже здесь, — предупредила Лилли, однако я тут же забыл о ее подруге, потому что с увлечением принялся рассматривать залу, устланную коврами, где стояла одна из тех статуэток, о которых часто злословили в городе. Это была стройная обнаженная девушка, балансировавшая на валуне, будто вот-вот взлетит в небо, в порыве отчаяния она стиснула голову руками. Я едва не опрокинул ее, отпрянув от Тилли, который решил обнюхать мои блестящие ботинки и не переставал ворчать, пока Лилли опять не прикрикнула на него.

— К нам редко приходят гости, — пояснила девушка.

В зале стоял полумрак, поэтому рассмотреть ее было трудно, но все же я заметил вазу с цветами (потом разглядел, что она стоит на подставке из венецианского стекла) и три большие картины кисти неизвестных мастеров, о которых я знал лишь то, что это «постимпрессионизм», «абстракция» и «французская школа».

— Ничего особенного, — бросила Лилли, когда я задержался на минутку перед полотнами.

— А мне интересно, — тихо ответил я.

— Не теряй попусту время, — поторопила Лилли, и вместе с окончательно признавшим меня Тилли — он подпрыгнул к моей руке, ожидая ласкового шлепка, — мы вошли в комнату, которую я принял за гостиную.

Она была большая, квадратная, в дальнем конце стоял сервированный стол овальной формы, накрытый тонкой дамасской скатертью, на которой красовались китайский фарфоровый сервиз, десертные ножи, вазы с конфетами и пирожными.

Меблировку гостиной составляли также сервант, маленькие столики, кресла с подголовниками и высокие светильники — все из красного дерева. Две обнаженные девушки, из черного гранита, застывшие на скромных пьедесталах, дополняли убранство. На полу лежал шелковистый персидский ковер, а над камином висел большой написанный маслом портрет старого мистера Дэлглиша в сорочке со стоячим воротничком. Фотографии, картины и objets d'art[9] занимали стены; мне показалось, что вся гостиная напоминала викториано-эдуардинский салон в стиле «арнуво»[10].

— Добрый день, Кит, — поздоровалась пожилая леди.

— Добрый день, мисс Дэлглиш, — ответил я.

Французские каминные часы пробили пять.

— Ты пунктуален, — отметила мисс Дэлглиш, — и это просто замечательно для мальчика твоего возраста. Терпеть не могу, когда опаздывают.

— Я старался изо всех сил, — сказал я, натянуто улыбнувшись. Мне было здесь не по себе.

— Привет, Дороти, — весело поздоровался я, увидев улыбающуюся Дороти.

Она продолжала улыбаться, заговорщицки кивая головой; по-моему, ни у кого в нашем городе не было такой улыбки. Она приветствовала меня, дружески подбадривала, помогала преодолеть стеснительность — ведь Дороти считалась своей в доме мисс Дэлглиш, а я пришел сюда впервые.

— Садись вон там, — указала мисс Дэлглиш на тяжелое викторианское кресло, — это единственное мужское кресло в гостиной, в нем любил отдыхать мой отец.

Я утонул в огромном кресле и принялся наблюдать за Лилли и мисс Дэлглиш. Я встречал их вместе только на улице и, естественно, не знал, о чем они беседовали, как жили в доме за высокой оградой; впрочем, их непростые отношения всегда бросались в глаза, и уже через две минуты, проведенные в гостиной, я почувствовал, что Лилли и мисс Дэлглиш не отказались от прежней борьбы: Лилли неизменно отстаивала самостоятельность, и власть мисс Дэлглиш распространялась на нее лишь настолько, насколько позволяла сама девушка. Я думал, что уж сегодня-то Лилли будет очень сдержанна, но по непринужденности, с какой она бросила на кушетку свое гибкое тело, я понял — это ее место, ее дом.

Мисс Дэлглиш поинтересовалась, как поживают мои родители.

— Когда соберешься уходить, Кит, — сказала она, — не забудь, пожалуйста, напомнить, чтобы я передала фрукты для твоей мамы.

— Спасибо, мисс Дэлглиш, — ответил я.

— Лилли позовет меня к чаю, а сейчас я ненадолго покину вас, — проговорила пожилая леди, вставая с кресла. Я тоже поднялся.

— Скажи Тилли, — пусть идет со мной, — обратилась к Лилли мисс Дэлглиш, — а то он начнет таскать со стола бутерброды.

— Ступай, ступай, Тилли! — приказала Лилли. — Ступай в другую комнату.

Песик продолжал лежать возле Лилли, и она легонько пнула его ногой. Но Тилли не слушался, тогда Лилли взяла его за ошейник и подтолкнула к мисс Дэлглиш, которая, не оглядываясь, направлялась к выходу. Через открытую дверь я мельком увидел библиотеку; когда Тилли выскочил из гостиной, пожилая леди затворила дверь, и мы остались одни.

Я все еще не мог освоиться, и Лилли постаралась подбодрить меня:

— Не дергайся, Кит. Ты пришел на обычный чай.

— Мама думала, что на самом деле у вас будет обед.

— Только не сегодня, — ответила Лилли. — По воскресеньям мы обедаем поздно.

Я бы, пожалуй, слегка растерялся в обществе двух девочек, но они облегчили мне жизнь, непринужденно болтая то со мной, то друг с другом. Нам было о чем поговорить: приближались экзамены, и мы стали оживленно обсуждать, нужны ли они или лучше их отменить. Я терпеть не мог экзаменов, а для обеих девушек они были словно свежий ветер в знойный день. После грядущих испытаний нам оставалось проучиться еще год, и я догадался, что Дороти хочет коснуться наших планов на будущее. Именно тогда она впервые сказала о том, что собирается постричься в монахини.

— Ты — в монахини? — удивился я.

Дороти была веселой толстушкой, которая выглядела так, словно мечтала лишь о замужестве и детях. Ее плотное сбитое тело, казалось, было предназначено для счастливого материнства, поэтому все мы считали, что Дороти вскоре выйдет замуж за приличного молодого человека и наживет с ним в благополучии с полдюжины ребятишек.

— Да, в монахини, — смеясь, ответила Дороти. — А почему бы и нет, Кит?

— Откуда я знаю. Просто не могу представить тебя монахиней.

И тут я вдруг понял, что ошибался. Хотя Дороти и была сотворена для счастливого материнства, она же больше других девушек в нашем городе подходила для непорочной жизни и служения Господу. Я уже не сомневался, что Дороти Мэлоун станет настоящей монахиней.

— Я почему-то так и думала, что ты пострижешься, — проговорила Лилли. — С тех пор, как мы дружим, я…

— По-моему, ты молодец, — согласился и я. — Когда же ты хочешь уехать?

— В конце будущего года, — ответила Дороти. — Когда закончу школу.

— А что говорит твоя мама? — спросила Лилли.

— Она рада, папа тоже рад, только сестра считает, что это ужасно, и то лишь потому, что сама она влюблена в Джека Данлопа и ждет не дождется, когда выйдет замуж. Как по-твоему, получится из меня монахиня, Лилли?

— Ты будешь замечательной монахиней, — сказала Лилли то, что я думал. — Но тебя постригут.

— Ну и пусть, — проговорила Дороти. — Никто не увидит.

Я ждал, что теперь Дороти спросит, как Лилли собирается распорядиться своей судьбой, и чувствовал, что этот вопрос прямо-таки вертелся у Дороти на языке, однако она так и не посмела его задать, и, зная, что девушки великолепно понимали друг друга, я решил: раз уж Дороти сдерживает любопытство, мне тем более следует помалкивать.

Мы продолжали говорить о школе, о спорте и книгах (я недавно открыл для себя Дюма, Лилли читала «Отверженных», а Дороти увлекалась Джеффри Фарнолом[11]), но тут каминные часы пробили шесть. Лилли встала и открыла дверь в библиотеку.

— Я поставлю чайник, — сказала она мисс Дэлглиш. Лилли ушла на кухню готовить чай.

— Иди сюда, Кит, — позвала мисс Дэлглиш. — А ты, Дороти, помоги Лилли.

Дороти согласно улыбнулась.

— Хорошо, мисс Дэлглиш.

Я прошел в библиотеку. Это была небольшая комната. Ее стены закрывали книжные полки, а в центре вплотную друг к другу стояли два стола: большой кабинетный стол красного дерева и стол поменьше с ящиками по обеим сторонам (на нем были сложены учебники Лилли). Возле окна я увидел скромный граммофон со стопкой пластинок, к стене был придвинут широкий кожаный диван.

— Ты, наверное, любишь читать, Кит? — спросила мисс Дэлглиш, впрочем, ее вопрос походил скорее на утверждение.

— Да, — коротко ответил я.

— Лилли говорила, что ты довольно много читаешь.

— Сколько могу.

— Значит, ты бережно относишься к книгам и не бросаешь их куда попало.

— Конечно.

— В таком случае можешь взять у меня две любые книги, кроме тех, что стоят за стеклом на верхней полке. Не думаю, что тебе понадобятся справочники.

Я бросил взгляд на многотомное издание Британской энциклопедии и десятитомный лексикон религии и этики.

— Можешь не торопиться с выбором, — подбодрила меня мисс Дэлглиш.

Она склонилась над черной тетрадью, тогда я еще не знал, что это — дневник, который сыграл важную роль в жизни Лилли. Надев очки, пожилая леди взялась за перо, а я принялся рассматривать полки.

Книги были аккуратно подобраны по разделам: поэзия, драматургия, мемуары, проза и томики в дешевых переплетах. Эти томики в мягких белых обложках мисс Дэлглиш привезла из Германии, тут было около дюжины романов, выпущенных на английском языке издательством «Таухниц». Дальше шли французские, итальянские и немецкие романы, а на противоположной стене я увидел толстые словари. Целую секцию занимали произведения австралийских писателей, на просторных стеллажах помещались большие альбомы по живописи или с видами иностранных городов. Возле окна и на каминной полке стояли бюсты, две небольшие витрины были заполнены инкрустированными блюдами, серебряными шкатулками, бронзовыми и фарфоровыми статуэтками. Рассматривая библиотеку, я кое-что узнал о мисс Дэлглиш и, пожалуй, довольно много о Лилли.

Поглощенный мыслями о девушке, я лишь скользил взглядом по полкам, а не выбирал книги, мне было приятно, что мисс Дэлглиш допустила меня в библиотеку, однако я решил не злоупотреблять ее расположением и остановился на самых дешевых, простеньких изданиях «Таухница». Я снял с полки два романа: первый назывался «Город в горах» Эптона Синклера[12], второй — «Эрроусмит» Синклера Льюиса[13].

— Чай готов, — донесся из гостиной голос Лилли.

— Можно посмотреть, что ты выбрал? — попросила пожилая леди. Я показал книги; мисс Дэлглиш пристально взглянула на меня.

— Кем ты собираешься стать, Кит? — поинтересовалась она. — Юристом, как твой отец?

— Нет, мисс Дэлглиш.

— Так кем же?

— Я хочу работать в газете, если возьмут.

— Ты твердо решил?

— Конечно.

И вдруг мисс Дэлглиш удивила меня.

— Как ты думаешь, что будет делать Лилли после школы? — спросила она тихо и, мне показалось, даже с тревогой в голосе.

Помедлив немного, я ответил:

— Не знаю. Может, поступит в университет.

— Ты так считаешь?

— Кому же там учиться, как не ей, — проговорил я.

— А что потом? Зачем ей университет?

— Я и в самом деле не знаю, — искренне произнес я.

— Ты думаешь, она будет учительницей?

— Ну, это не для Лилли, — ответил я сразу.

— Так кем же?

Я опять сказал, что не знаю; у меня было странное ощущение, будто мисс Дэлглиш пытается в чем-то себя оправдать. У женщин в то время было мало шансов приобрести иную профессию, кроме учительской, реже они становились врачами. Но Лилли не имела склонности ни к педагогике, ни к медицине.

— Вот видишь, — удовлетворенно проговорила мисс Дэлглиш, словно победила в споре со мной, и я подумал, что это был один из наиболее убедительных доводов в ее безмолвной полемике с Лилли.

— Чай стынет! — крикнула Лилли в открытую дверь.

— Идем, идем…

Мисс Дэлглиш поднялась, и я направился вслед за ней в гостиную.

— Можешь разливать, — сказала пожилая леди Лилли, которая сняла подушечку с серебряного заварного чайника и разлила чай в изящные чашки из полупрозрачного китайского фарфора.

Сандвичи были тоненькие, вилочки для пирожных — серебряные. Миссис Питерс приготовила восхитительные пирожные, наконец, хозяйка дома сняла белую салфетку с большого торта и торжественно объявила:

— Сегодня Лилли исполняется семнадцать лет, и миссис Питерс испекла по этому случаю праздничный торт.

Лилли опустила голову.

— Ну и ну! — удивленно воскликнула Дороти. — Как нехорошо.

Лилли казалась смущенной.

— Я не хотела вам говорить.

— Ты должна была сказать, — совсем погрустнела Дороти.

— Какое это имеет значение, — возразила Лилли.

— Никакого, — согласилась мисс Дэлглиш. — Лилли не позволила мне сообщить о причине нашего торжества заранее, но я настояла, чтобы она объявила об этом здесь, за столом.

Мы пожелали имениннице много-много счастья, но Лилли не поблагодарила нас — она сидела молча, не отрывая глаз от тарелки.

— Лилли не хотела справлять день рождения, — добавила мисс Дэлглиш, и снова у меня возникла мысль, будто она защищается, а Лилли, не вымолвившая ни слова, нападает на нее.

Я словно услышал отголоски бесконечных, запутанных, тщательно скрываемых споров, и меня интересовало, касались ли они будущего Лилли. Думая об этом и наблюдая за пожилой леди и ее воспитанницей, я в конце концов решил, что Лилли мечтает поступить в университет, а мисс Дэлглиш ее туда не пускает. У меня уже не оставалось в этом сомнений, и я догадался, что имела в виду Дороти, когда говорила о секретах подруги и о своем желании поддержать ее. Конечно, она поддерживала стремление Лилли поступить в университет, в этом я вместе с Дороти был полностью на стороне младшей Стьюбек. Но, только прочтя записи Лилли в черной тетради, я обнаружил, что наоборот — мисс Дэлглиш собиралась послать воспитанницу в университет, а та не хотела уезжать в Мельбурн, и мне кажется вполне естественным, что Лилли стремилась сама решить свою судьбу — с одними предложениями пожилой леди соглашалась, а другие отвергала напрочь.

— Очень вкусный торт, — нарушил я тягостное молчание.

— Я передам это миссис Питерс. Она будет рада, — откликнулась мисс Дэлглиш. — Лилли, наполни, пожалуйста, чайник и подай гостям чистые чашки.

Девушка повиновалась; напрасно я думал, что она обиделась на свою покровительницу, лицо Лилли оставалось спокойным — очередная загадка для меня. Всегда ожидаешь от нее одного, а она поступает по-иному.

— Я принесу тебе подарок завтра, — пообещала Дороти.

— Нет, ни в коем случае, — отрезала Лилли. — Мне ничего не нужно.

— Но это же невежливо, — возразила Дороти.

— При чем тут вежливость, — ответила именинница. — Давай не будем больше об этом говорить.

Мы посмеялись над кое-кем из знакомых, поговорили о последнем пожаре, пока не пришло время прощаться.

— Лилли, принеси корзину для Кита и цветы для Дороти, — приказала мисс Дэлглиш.

Лилли сходила на кухню и вернулась с корзиной фруктов и пышным букетом хризантем. Она протянула мне фрукты (точно такие же зрели в нашем саду), а цветы отдала подруге.

— Спасибо, что навестили нас, — проговорила мисс Дэлглиш. — Надеюсь, скоро вы придете к нам опять.

Мы поблагодарили хозяйку дома; Тилли принялся лаять, почуяв, что гости собираются уходить.

Лилли решила взять его с собой и сказала об этом мисс Дэлглиш.

— Я провожу Дороти, — предупредила она.

— Хорошо, только захвати ключи и запри за собой ворота.

Мы вышли из особняка, Лилли заперла ворота на замок, и мне показалось, будто перед нами упал мост через глубокий ров и мост этот поднимется вновь, лишь только мы ступим с него на землю.

— Тебе понравилось у нас, Кит? — спросила Лилли, когда мы остановились, перед тем как разойтись в разные стороны.

— Все было чудесно. Честное слово, — ответил я. — Наконец-то увидел ваши статуи.

— Не говори никому о том, что я собираюсь принять постриг, ладно? — предупредила Дороти.

— Кит умеет молчать, — сказала Лилли, и я любил ее в это мгновенье.

Любил как друга. Ведь мы и были всего лишь друзьями, и слова Лилли, произнесенные в тот вечер, подтвердили, как мы доверяли друг другу.

— Спокойной ночи, Кит, — попрощались со мной девушки.

— Спокойной ночи, — ответил я и направился домой, раздумывая о Лилли.

Несомненно, ее ожидала нелегкая судьба, но всякий раз при встрече с Лилли мне казалось, что счастье вот-вот ее обласкает. Конечно, усилия пожилой леди и стремление Лилли сохранить независимость принесут благие плоды на радость им обеим.

Однако мои надежды не оправдались, ибо примерно через неделю после дня рождения Лилли в Сент-Элен возвратились Стьюбеки, и жизнь ее пошла по иному руслу, словно она оказалась не в силах поступить вопреки велению собственной совести, совести Лилли Стьюбек, оставшейся верной себе.

Глава десятая

Первым о близком приезде Стьюбеков сообщил Лилли ее давний недруг Поли Хаулэнд.

— Я видел твою старуху в Нуахе! — крикнул он Лилли через улицу. — Она хочет забрать тебя.

Мальчишка Поли Хаулэнд превратился в расплывшегося молодого человека и помогал отцу управляться с аптекой. Поли старательно разыгрывал из себя славного общительного парня, достойного всеобщего уважения, но мы не то чтобы презирали, нет, скорее, жалели его, ибо родители изуродовали любимое изнеженное чадо, которое с удовольствием делало людям мелкие пакости.

— Ты слышала, Лилли? — прокричал он вдогонку девушке, не обратившей на него никакого внимания.

Поли знал, что Лилли больше не мстила своим обидчикам, но, когда она остановилась на миг и обожгла его взглядом, он струсил, глупо рассмеялся и поспешно скрылся в аптеке. Лилли промолчала. Она верила и не верила Поли. В последние годы до нас доходили слухи о том, будто Стьюбеков видели в близлежащих или отдаленных городах, но еще никто не приносил таких вестей из соседнего Нуаха.

Словом, Лилли не удивилась, когда однажды часов в восемь вечера зазвенел колокольчик и, распахнув створки больших ворот, она увидела свою мать вместе с Джекки. Было уже темно, и Лилли не могла как следует рассмотреть поздних гостей, но она сразу поняла, кто к ней пожаловал.

— Нам нужна Лилли, — проговорил маленький Джекки, не отводя взгляда от силуэта девушки, открывшей ворота.

— Это я, — послышалось в ответ.

Лилли писала в черной тетради, что никогда не обижалась на родителей, которые не только оставили ее у мисс Дэлглиш, но еще и потребовали за это деньги. Лилли воспринимала своих родителей такими, какими они были, и не считала, что они обошлись с ней жестоко или дурно. Их поступок вполне соответствовал укладу семьи Стьюбек, и Лилли просто смирилась с тем, что они оставили ее у мисс Дэлглиш на несколько лет, ни разу не поинтересовавшись, как она живет, и, возможно, даже ни разу о ней не вспомнив. Теперь же, когда мать с младшим братом вернулись в Сент-Элен, Лилли встретила их довольно равнодушно.

— Впусти нас, — потребовал Джекки.

— Что ж, входите, — пригласила Лилли и широко распахнула ворота.

Стьюбеки прошли в сад, и Лилли со стуком захлопнула тяжелые створки. Она колебалась: провести их в залу через парадный вход или же через заднюю дверь на кухню? Лилли направилась ко входу со двора; открыв решетчатую дверь, она пропустила гостей в ярко освещенную кухню и, окинув их взглядом, ужаснулась.

Лилли помнила мать полной, высокой женщиной в необъятных одеждах; у миссис Стьюбек было крупное, загорелое лицо, сильные руки, железная хватка, властные манеры и громкий голос, вполне подходивший ее осанистой фигуре. А гостья, вошедшая на кухню мисс Дэлглиш, выглядела так, будто тело ее совсем затерялось в изорванной одежде, некогда приходившейся ей впору. Лицо ее, еще несколько лет назад округлое, пышущее здоровьем, теперь поблекло, кожа на щеках обвисла; она по-прежнему хищно обшаривала взглядом стены и углы кухни, но в глазах ее поселилась какая-то пугающая пустота. Миссис Стьюбек с трудом переставляла ноги.

— Я больна, Лилли, — мне надо присесть.

Мать во всем теперь подчинялась маленькому Джекки. Ему уже исполнилось десять лет; это был малорослый, щуплый, но жилистый на вид мальчуган, загорелый до черноты, с уродливыми трехпалыми руками, походившими на рачьи клешни. Джекки казался очень подвижным, хотя его неестественно большие глаза говорили о том, что живет он впроголодь.

— Привет, Лилли, — поздоровался брат.

— Привет, Джекки, — ответила Лилли, заметив, что ее тоже рассматривают; она догадывалась, как удивляется мать, ведь перед миссис Стьюбек стояла взрослая семнадцатилетняя дочь, почти молодая женщина, вежливая, опрятно и хорошо одетая, в ней трудно было узнать дерзкую, озорную девчонку, закрывшую пять лет назад за своими родителями тяжелые дубовые ворота.

— Где хозяйка? — спросила миссис Стьюбек, словно не заметив, как изменилась Лилли.

— Сейчас придет.

— Ты не дашь нам чая и чего-нибудь поесть? — умоляюще проговорила мать. — Мы целый день ничего не ели.

Лилли приготовилась было дать отпор возможным притязаниям матери, но быстро поняла, что перед ней сидит лишь жалкое подобие некогда грозной миссис Стьюбек, поэтому разговаривать нужно с Джекки.

— Зачем вы пришли, Джекки? — обратилась она к брату.

— За тобой.

Лилли все еще рассматривала гостей, но как бы издалека. Она погрузилась в свои мысли.

— Где же хозяйка? — снова встрепенулась мать. — Я хочу поговорить с хозяйкой…

Миссис Стьюбек и босоногий Джекки расположились на кухне так, будто собирались остаться здесь навсегда. Они сидели за столом, не отрывая взгляда от Лилли, которая включила электрический чайник и вышла в залу позвать мисс Дэлглиш.

— Пришла моя мать. Она на кухне.

Мисс Дэлглиш спустилась в кухню и увидела Стьюбеков.

— С чем пожаловали, миссис Стьюбек? — спросила пожилая леди.

Миссис Стьюбек посмотрела на Джекки, словно поручая сыну вести переговоры, особенно с мисс Дэлглиш.

— Нам нужна Лилли, — тихо, но решительно ответил Джекки.

Мисс Дэлглиш даже не взглянула на него.

— Ну, так как? — обратилась она к миссис Стьюбек.

— Мы хотели повидать Лилли. И поесть. Мы ничего не ели целый день.

— Лилли вас накормит, — сказала мисс Дэлглиш, — но если вас послал мистер Стьюбек, то передайте ему, что Лилли не вернется к вам, это мое последнее слово.

И вдруг Лилли, резавшая хлеб и мясо, увидела нечто странное. Ее мать заплакала. Она часто моргала, из глаз лились крупные слезы, руками она беспомощно теребила волосы.

— Мы остались без Мэтти, — всхлипнула миссис Стьюбек. — Потому и пришли за тобой, Лилли.

— А где же ваш муж?

— В Квинсленде, — ответила миссис Стьюбек.

— Лилли незачем отправляться с вами в Квинсленд, — отрезала мисс Дэлглиш и покинула кухню.

Миссис Стьюбек повернулась к дочери:

— Ты ведь не знаешь, какая у нас беда…

И Лилли услышала сбивчивый рассказ о том, что позднее стало известно жителям Сент-Элена, я же излагаю злоключения Стьюбеков по дневниковым записям Лилли и по истории, которую поведал мне маленький Джекки.

Для семьи настали черные дни, когда Мэтти посадили в тюрьму за грабеж. Покинув Сент-Элен, Стьюбеки почти пять лет кочевали из города в город и так добрели до Таунсвилла, расположенного на севере штата Квинсленд. Там Мэтти вместе со старшим сыном Бобом попытался очистить гостиницу; без оружия они проникли внутрь здания со двора через окно комнатки, где хранилась дневная выручка — несколько фунтов; коробка с деньгами всегда стояла на конторке.

Кража была мелкой, но Стьюбеков застал на месте преступления сторож, который спал в соседней комнате. Когда он попытался задержать похитителей, кинувшись на них с ручкой от кирки, Боб отнял ее у старика и сбил его с ног. При падении сторож ударился головой о конторку и почти сразу умер. На шум прибежали владельцы гостиницы, они схватили Мэтти, но Бобу удалось бежать.

Боб скрылся, а Мэтти судили за соучастие в тяжком преступлении и приговорили к пожизненному тюремному заключению — наказание по тем временам довольно мягкое, ибо за убийство в Австралии обычно отправляли на виселицу.

Полтора года бродили Стьюбеки по Квинсленду и Новому Южному Уэльсу без Мэтти и Боба, постепенно семья распалась: сначала ушел Джорди, потом одна из дочерей обвенчалась со старателем, который добывал опалы; другой сын (уже взрослый) тоже покинул мать, Элис стала подругой неудачливого боксера. Она исчезла вместе с ним после кулачного поединка на бродячей ярмарке, а забеременевшая Грейс укрылась в маленьком провинциальном городке, чтобы избавиться от плода.

В конце концов с матерью остался только Джекки; попрошайничая, они скитались по Новому Южному Уэльсу, перебиваясь кое-как, пока не заболела миссис Стьюбек. Беспомощные мать и сын брели, толкая перед собой тележку, они пробавлялись нищенством и мелкими кражами; тяжело больная женщина и десятилетний мальчик с уродливыми руками видели спасение только в Лилли — самой умной и жизнеспособной в их многочисленной семье.

Глава одиннадцатая

Стьюбеки снова поселились на Мысе, об этом быстро узнал весь город. Ноги как бы сами привели миссис Стьюбек на прежнее место; к счастью, старый дом оказался незанятым. Он даже находился в лучшем состоянии, чем раньше, потому что последний его обитатель — Том Джонсон, безработный бродячий плотник, вместе с двумя детьми подправил фасад, используя отслужившие свое рамы, двери и доски от других обветшалых домов. Он замесил речную глину и сделал на кухне гладкий прочный пол. Том был масоном; когда местные «вольные каменщики» подыскали ему жилье получше и работу, он покинул Мыс.

Итак, миссис Стьюбек и Джекки вернулись назад; по улицам Сент-Элена, по задним дворам магазинов, кондитерских и мясных лавок, маслозаводика и сыроварни принялся шнырять десятилетний побирушка — юркий трехпалый Джекки; он толкал перед собой тележку, резво бежавшую на велосипедных колесах. Горожане, которые узнали о судьбе Мэтти и болезни миссис Стьюбек, жалели несчастную женщину. Все понимали, каково жить в старом доме на Мысу, а неаккуратные бестолковые мать и сын могли опять превратить его в грязную развалину.

Но больше всего сентэленцы судачили о Лилли, за которой с любопытством следили в городе. Как отнесется она к матери и брату?

Лилли вполне представляла себе, что ее ожидает, когда отправилась в дом на Мысу; она увидела там знакомую с детства грязь и голые стены, ни мебели, ни какого-либо имущества не появилось, если не считать подозрительного вида одеял, а также кастрюль и сковородок, привезенных братом на тележке. В комнате на полу валялся грязный матрац — на нем подолгу отлеживалась мать, на кухне стояли ящики из-под фруктов, служившие столами и стульями. В хижине имелась лишь одна лампа-молния, дров не хватало, как не хватало и еды, которую мать и сын выпрашивали (или ее приносила Лилли). Добытчиком в доме был маленький Джекки, а миссис Стьюбек могла только сварить картошку, поджарить лук да поддержать огонь в печи, неизменно жалуясь, что Джекки приносит слишком мало дров.

Несколько дней Лилли раздумывала над тем, как ей поступить, и однажды вечером перебралась на Мыс, захватив кое-какую одежду в старом кожаном чемодане мисс Дэлглиш. На следующее утро Лилли пошла на главную улицу искать работу. На ее счастье, городской фотограф Джек Бейли рассчитал свою помощницу, и Лилли заняла ее место. Перемены, происшедшие в жизни Лилли, были такими же неожиданными и резкими, как и те, что некогда свели ее с мисс Дэлглиш; мы удивлялись, что мисс Дэлглиш не удержала свою воспитанницу, но еще удивительнее казалось нам решение Лилли. В нашей семье, как и почти во всех других домах, много говорилось об этом.

— Не понимаю, зачем Лилли переехала на Мыс? — недоумевала мама. — Разве мисс Дэлглиш не в силах что-нибудь предпринять?

— А что именно? — спрашивал отец. — Мисс Дэлглиш остается только одно — взять на себя уход за миссис Стьюбек и Джекки, но тогда ей пришлось бы нести этот крест до самой смерти; не думаю, чтобы мисс Дэлглиш сумела справиться с такой обузой, как трое Стьюбеков.

— И все же Лилли поступила слишком опрометчиво. Просто голова кругом идет.

— А что ей было делать? — вопрошал мой отец. — Кто-то же должен присматривать за матерью и братом, кормить их.

— По-моему, мисс Дэлглиш могла бы найти какой-то выход, чтобы Лилли закончила школу.

— Чем тут поможешь? Разве что нанять кого-нибудь для ухода за миссис Стьюбек, но на это в городе никто не согласится.

— Ты говорил с девочкой, Кит? — обратилась ко мне мама.

— С Лилли?

— Ну да, с Лилли.

— Нет, не говорил. Мы не виделись с тех пор, как она ушла из школы.

— Все это неправильно, — стояла на своем мама.

Мы тоже так считали, но ничем не могли облегчить участь девушки. Однажды мисс Хейзл, старшая преподавательница, навестила Лилли на Мысу. Учительницу потрясла развалюха, в которой ютились Стьюбеки, но Лилли заявила, что ее дела никого не касаются. Мисс Хейзл была не в силах ни помочь Лилли, ни предложить какой-то выход, поэтому, вернувшись с Мыса, она обратилась к мисс Дэлглиш. Но та сказала лишь, что решение Лилли было добровольным, а кроме того, сама она (то есть мисс Дэлглиш) вряд ли сможет что-нибудь изменить. Мисс Хейзл сообщила потом Дороти Мэлоун, что пожилая леди, несомненно, очень переживает уход воспитанницы и даже не хочет об этом говорить.

— Они обе слишком упрямые, — поделилась со мной Дороти, — ничего тут не поделаешь. Они поэтому и расстались друг с другом. Из-за упрямства.

И снова город сгорал от любопытства, наблюдая за Лилли. Теперь ее видели в новой роли — помощницей городского фотографа, впрочем, для недоброжелателей она опять превратилась в прежнюю Стьюбек — «цыганку» и побирушку. Каждое утро Лилли проходила по главной улице к ателье Джека Бейли и продавала пленку, принимала ее для проявления и печати, оформляла заказы на фотографии свадеб, крестин и прочих торжеств, а после обеда шла вместе с хозяином (он один в Сент-Элене носил бороду) в темную комнату, где училась проявлять и печатать снимки. Лилли получала двадцать пять шиллингов в неделю, которых троим Стьюбекам едва хватало, чтобы не умереть с голода.

Девушка оставалась чистой и опрятной, хотя было совершенно непонятно, как ей это удавалось при жизни на Мысу; у нас даже гадали, на сколько хватит у нее сил и средств, чтобы поддерживать порядок. Миссис Стьюбек на улицах города больше не появлялась, будто раньше ее удерживали на ногах заботы, а теперь, когда Лилли взяла их на себя, силы у матери совсем иссякли. Джекки по-прежнему всюду сновал с тележкой; девушка закрывала на это глаза, потому что Стьюбеки не могли прожить без его добычи: старой картошки, яиц, мясных обрезков, дров, прокисшей пахты, за которыми некогда охотилась и сама Лилли.

Однажды вечером на Мыс пришел сержант Коллинс, он спросил у девушки, почему Джекки не учится, ведь ему исполнилось десять лет. На другой день, вручив брату карандаш и тетрадь, Лилли отвела его к Гудиле, которая еще преподавала в начальной школе. Лилли строго наказала ему оставаться в классе и не убегать с занятий. Но Джекки был вольной пташкой, после первого же урока он выпорхнул на свежий воздух и принялся слоняться по закоулкам. На следующее утро Лилли снова пришла с ним в школу, однако малыш опять сбежал с уроков, и она махнула рукой на брата, а тот спокойно продолжал бродить по улицам со своей тележкой до тех пор, пока его не вызвали в городской суд.

После возвращения на Мыс Лилли вела безнадежную борьбу с нуждой, потому что на свой заработок могла купить только немного еды и керосина для лампы; близились холода, а в доме не было даже кроватей — лишь матрац и два одеяла на полу, мать и брат встречали зиму без теплой одежды. Веника, чтобы подмести пол, и того не было. Брату не хватало силенок натаскать достаточно дров, чтобы поддержать в печке огонь. В довершение ко всему Лилли приходилось ухаживать за матерью, которая редко чувствовала себя сносно, — тогда она готовила обед и приносила воду с реки, но чаще миссис Стьюбек беспомощно сидела у очага или лежала на матраце.

При нынешнем социальном обеспечении, здравоохранении и благотворительности трудно представить себе то время, когда в Австралии всего этого не было и в помине; в нашем городке имелось лишь несколько женских обществ при церквах, которые в основном раздавали беднякам старую одежду и жестянки с постным томатным супом. Хотя миссис Стьюбек болела уже давно, она, как, впрочем, и другие Стьюбеки, никогда не обращалась к врачу. Откуда взять деньги, чтобы заплатить за визит, да и какая от него польза? Но Лилли отвела мать в городскую больницу, где несколько раз в неделю принимали пациентов два местных доктора. Лилли, работавшей с одним выходным, пришлось отпроситься на полдня, потеряв в зарплате; доктор Келли осмотрел миссис Стьюбек и нашел, что у нее плохо с печенью и увеличена селезенка; он выписал лекарство и посоветовал больной не вставать с постели.

Многих из нас восхищало мужество Лилли, заботившейся о Джекки и матери, но когда наши дамы выражали ей свое сочувствие или начинали расспрашивать девушку, она отвечала им резко и односложно. Кстати, мы заметили, что Лилли начала вновь дерзить окружающим, — это была первая перемена в ней, бросавшаяся в глаза. Помощь благотворительниц Лилли принимала без особой признательности. Мы наблюдали возрождение прежней Лилли, хотя за годы жизни с мисс Дэлглиш она стала достаточно вежливой и гораздо более терпимой к людям. Непостижимой оставалась для нас мисс Дэлглиш.

Мы не догадывались, что произошло между ней и Лилли, хотя и были уверены — ни одна из них не поступится своими принципами. Они прожили вместе шесть лет, и в городе считали их чуть ли не родными, однако лишь после ухода Лилли мы по-настоящему поняли, как они были близки и необходимы друг другу. Все в Сент-Элене говорили о том, что Лилли многим обязана мисс Дэлглиш и должна быть ей благодарна. Однако надо было хорошо знать обеих, чтобы уяснить себе, почему Лилли решилась переехать на Мыс и почему мисс Дэлглиш отнеслась к этому с кажущимся спокойствием. На самом деле мы стали свидетелями очередного эпизода их упорной борьбы. Нам было грустно смотреть, как субботним утром мисс Дэлглиш шествует в одиночестве по улице. Ее размолвка с Лилли казалась нам «трагедией». И тем не менее мы полагали, что все для них закончится благополучно, подобно тому как завершались семейные ссоры в нашем городке — либо Лилли вернется к мисс Дэлглиш, либо та найдет способ помочь Стьюбекам.

Глава двенадцатая

Однажды воскресным утром мы увидели, как мисс Дэлглиш спускается на Мыс с Тилли на поводке. До сих пор она ни разу не бывала в доме Стьюбеков; во дворе пожилая леди застала Лилли — девушка стирала в поставленном на ящик эмалированном тазу.

— Я привела Тилли, — проговорила мисс Дэлглиш; песик взволнованно прыгал у ног прежней хозяйки и радостно лаял. — Тебе надо было сразу взять его с собой.

Лилли наклонилась и ласково погладила Тилли по носу.

— Тилли нельзя здесь оставаться, — ответила она. — Мне некогда за ним смотреть.

— Тебе придется его взять, — настаивала мисс Дэлглиш. — Я собираюсь уехать из города, а миссис Питерс с ним не справится.

— Вы надолго уезжаете? — спросила Лилли.

— Я пробуду в Европе не меньше года, — сообщила пожилая леди, — и было бы жестоко держать Тилли все это время под замком, дома или в саду. Позаботься о нем.

— Ладно, — согласилась Лилли.

— Почему ты в школьной форме? — поинтересовалась мисс Дэлглиш.

— Чтобы не трепать платья, — пояснила Лилли.

— Мне хочется зайти в дом, — сказала мисс Дэлглиш, хотя уже по виду Лилли, лачуги и двора она с беспощадной ясностью поняла, как живут Стьюбеки.

Лилли догадывалась, что увиденное коробит мисс Дэлглиш.

— Я не хочу, чтобы вы входили в дом, — твердо сказала она.

— Почему?

— Потому что бедность омерзительна.

— Я предпочитаю увидеть все своими глазами, — ответила мисс Дэлглиш и переступила порог.

К этому времени Джекки успел раздобыть сломанное кресло, две табуретки и стол, сбитый из сосновых досок, но в спальне на полу валялся только матрац, никакой мебели не было. Лилли попыталась навести в доме порядок (разложила продукты по ящикам, развесила на гвоздях одежду), но все равно грязный пол на кухне и запачканные стены обеих комнат неприятно поразили мисс Дэлглиш. Миссис Стьюбек сидела возле печи в провалившемся старом кресле; увидев гостью, она с трудом поднялась.

— Присаживайтесь, мэм, — указала больная женщина на одну из табуреток.

— Нет, нет, спасибо. Я сейчас уйду.

Мисс Дэлглиш шагнула вперед, обвела взглядом жилище и вернулась к двери.

— Вам немного лучше? — спросила она миссис Стьюбек.

— Я не могу ходить, — пожаловалась больная. — Пришлось все свалить на Лилли.

Внезапно миссис Стьюбек встревожилась:

— Вы не собираетесь забрать Лилли?

— Конечно, нет. Я только привела собаку.

— Не надо забирать дочку, мэм, — умоляюще проговорила миссис Стьюбек. — Вы ведь не обидите нас, правда?

— Я пришла сюда не за вашей дочерью.

— Я умру без Лилли, — жалобно сказала миссис Стьюбек и заплакала.

— Никто не собирается отнимать у вас дочь, — с раздражением повторила пожилая леди и вернулась во двор к Лилли, которая так и не согласилась проводить ее в дом.

— Это ужасно, — сказала она Лилли, продолжавшей стирать.

— Я же просила вас не заходить к нам, — ответила девушка.

— Ты губишь себя, — не выдержала пожилая леди. — Растрачиваешь свою жизнь.

— Вы правы, — согласилась Лилли.

— Ни мать, ни Джекки не стоят твоей жертвы.

— Ну и пусть, — спокойно проговорила Лилли, наблюдая за песиком, который вырвался на свободу и носился по берегу реки, обнюхивая мусор. Неожиданно возле дома показался Джекки с тележкой: в ней лежали поленья и сучья, украденные или подобранные где только можно.

— Добрый день, мисс Дэлглиш, — поздоровался Джекки с пожилой леди — запросто, будто со своей старой знакомой. На нем были рваные короткие штаны, которые держались на подтяжках, прикрепленных к поясу загнутыми гвоздями. Он разгуливал босиком, ноги мальчика не знали, что такое носки и ботинки; Джекки напоминал забавного песика, застывшего на задних лапках перед большой собакой.

— Ступай прочь, — сердито бросила мисс Дэлглиш.

Только прочитав в дневнике Лилли об этом визите, я понял, как мисс Дэлглиш относилась к Джекки и его матери. Они просто не существовали для нее или не имели права существовать, мисс Дэлглиш не желала впускать их в свою жизнь и считала, что они с Лилли могут со спокойной совестью предоставить больную женщину и ее калеку сына самим себе. С таким же равнодушием мисс Дэлглиш взирала на всех жителей Сент-Элена.

Я хочу напомнить (об этом писала Лилли в дневнике), что мисс Дэлглиш, владевшая солидным состоянием, вела обычный для людей ее круга образ жизни, следуя простой и жестокой логике богачей, тогда как мотивы поступков Лилли были более сложными и запутанными. На первый взгляд, девушка возвратилась на Мыс по вполне понятной причине: она не могла оставить больную мать на попечение десятилетнего Джекки, который сам нуждался в присмотре. Но дело было не только в этом, ибо уход Лилли был своеобразным протестом против всех попыток мисс Дэлглиш полностью подчинить ее себе.

Мисс Дэлглиш попрощалась с Лилли и размеренными шажками направилась по пыльной дороге обратно в город.

Лилли смотрела ей вслед, пока она не скрылась из вида. Потом девушка спустилась к излучине, где мы обычно купались летом, и села на берегу, рассматривая разбухшую зимнюю реку, серую и бурную. Лилли долго оставалась у самой воды, там ее и нашел песик. Девушка гладила Тилли, пока это ему не надоело и он не убежал прочь. Тогда Лилли вернулась домой, где ее ждала стирка — полный таз штанов, чулок, лифчиков, рубашек и сваленного в кучу рваного шерстяного белья; она старательно приобщала мать к гигиене.

Пожалуй, этот день стал для Лилли особенным, он завершал целый период в ее жизни, поскольку после отъезда мисс Дэлглиш началось неуклонное отступление Лилли в борьбе с нищетой. Во время отсутствия мисс Дэлглиш ее воспитанница все заметнее превращалась в прежнюю Лилли, которая жила в городе сама по себе, не с ним, но и не против него, всегда начеку и всегда одна. Перемены в облике Лилли бросались в глаза. Поизносилась одежда, да и как было оставаться опрятной в доме без электричества, воды, туалета, без платяного шкафа, где кухонька донельзя замызгана, а во дворе — грязь. Денег на порошки для стирки не хватало, да и чистые вещи гладить было нечем, поэтому Лилли носила мятые платья. Обувь расползалась с пугающей быстротой, а юбки и свитера поневоле покрывались пятнами от грязи на кухне или во время работы в фотолаборатории.

Нет, Лилли не опустила руки. Она вела себя так, будто дела ее шли нормально, а сама она никогда не жила у мисс Дэлглиш в других условиях, словом — никаких жалоб, никаких признаков раскаяния. В то же время Лилли отнюдь не была смиренной нищенкой. Напротив, она, как и в детстве, не стеснялась брать все, что ей могло пригодиться, не стеснялась и принимать подарки, впрочем, Лилли принимала их без особой благодарности или признательности. Это, пожалуй, более всего огорчало тех, кто ждал от нее благородных страданий или служения высоким идеалам. Лилли брала все, что давали, и даже «спасибо» не говорила. Поэтому в городе многие смотрели на нее как на отщепенку, достойную не сочувствия, а презрения. Недаром она слыла «цыганкой».

А тут еще Джекки. Его вновь дважды водворял в школу сержант Коллинс, на третий раз миссис Стьюбек вызвали в городской суд. Вместо матери на заседание явилась Лилли, которая пообещала заставить брата учиться и не пропускать уроки. Однако несколько недель спустя на Мыс снова пришла повестка; теперь Лилли предупредили: если Джекки не будет ходить в школу, суд может принять постановление об опеке, а значит, мальчика отправят в Бендиго, где находился приют, уж там за ним присмотрят.

— Вы все поняли, Лилли? — спросил судья Бейдуэлл.

— Да, сэр, — ответила она. — Поняла.

— Его увезут из Сент-Элена.

— Я знаю.

— А тебе понятно, Джекки? — обратился он к мальчику.

Тот молча кивнул.

— Простишься с домом, если не будешь ходить в школу. Надо ее посещать, вот и все. Ясно?

— Да, сэр, — выдохнул Джекки.

Не знаю, как удалось девушке убедить брата. Но я уверен — она не била его, не щипала подобно Мэтти и не вцеплялась в него железной хваткой миссис Стьюбек. Я никогда не слышал, чтобы брат с сестрой спорили — они, казалось, всегда прекрасно ладили друг с другом. На сей раз Лилли сумела уговорить Джекки, и он прекратил прогуливать занятия, хотя вряд ли чему-нибудь научился в школе.

Это тоже разочаровало тех горожан, которые надеялись, что годы, проведенные с мисс Дэлглиш, не прошли для Лилли бесследно. Они ждали, что Лилли превратит брата из побирушки в эдакого пай-мальчика, который, несмотря на бедность, вырастет благонравным и учтивым. Но Лилли ничего подобного делать не собиралась, и теперь ее винили за каждый проступок Джекки. Миссис Стьюбек в расчет не принималась, ибо о ней думали, что она уже не жилец на белом свете.

Помнится, я тоже был недоволен тем, что Лилли не пытается уберечь брата от незавидного удела, который, судя по всему, его ожидал. Я любил Джекки, потому что любил Лилли, точнее, я любил его за ту же, что у нее, неукротимую волю к жизни.

В отличие от остальных Стьюбеков Джекки был заядлым рыболовом; в последние дни лета я показал ему места, где хорошо клевало, научил насаживать наживку и закидывать леску. Через несколько уроков Джекки настолько преуспел, что уже не отставал от меня; иногда он устраивался рядом и начинал рассказывать о своих приключениях, пережитых по пути из Квинсленда в Сент-Элен. Тогда я и услышал историю о том, что натворил Мэтти и как его судили.

Джекки вовсе не страдал из-за своих трехпалых рук. Они были тонкие, слабые, с узкими запястьями, однако его худые пальцы отличались необычайным проворством, и я не мог отвести от них взгляда, когда Джекки насаживал червяка, забрасывал леску или снимал с крючка пойманную рыбешку. Джекки редко сидел на месте, и беспокойный Тилли привязался к нему, охладев к своей прежней хозяйке, потому что окунулся в желанную стихию и стал верным другом уличного побирушки, делавшего все, что ему заблагорассудится. Шерсть у Тилли висела теперь грязными лохмами, нрав у него стал еще независимее. Лаял Тилли, если хотел лаять, и когда Джекки уходил на занятия, а Лилли была на работе, песик носился по всему городу, но к четырем часам усаживался возле школьных ворот, поджидая Джекки. В общем, Тилли превратился в еще одного Стьюбека и так привык жить по-стьюбекски, что мы воспринимали его как полноправного члена этого поредевшего семейства.

Я даже не представлял себе, насколько ухудшилось положение обитателей Мыса, насколько трудно им было прокормиться на двадцать пять шиллингов в неделю, пока не узнал об этом однажды ночью, когда меня разбудила Лилли и попросила ей помочь.

Я всегда спал на веранде, даже зимой; около двенадцати я проснулся от тычка в бок.

— Проснись, Кит, — услышал я голос Лилли, — ну проснись же, умоляю тебя. (Она все еще пользовалась выражениями из словаря мисс Дэлглиш.)

— Ты что? — возмутился я, вскочив от неожиданности и испуга.

— Я бужу тебя, а ты — как бревно, — ответила Лилли.

— Тсс… — прошептал я. — Что случилось?

— Джекки попал в капкан, и я не могу его освободить.

— Где попал?

— У Кэрроллов.

Кэрроллы жили за ипподромом, дальше уже тянулась пустошь. До этого места было минут пять ходьбы; когда Лилли упомянула о Кэрроллах, я догадался, что Джекки пытался украсть цыплят.

— Что с Джекки?

— Я же тебе сказала, — нетерпеливо ответила Лилли. — Он попал в капкан для лис, и я не могу его освободить. Ты должен помочь, пошли скорее.

Моя одежда осталась в комнате. Я потихоньку открыл застекленную дверь, взял брюки, натянул их на пижаму, сунул босые ноги в ботинки и присоединился к Лилли, поджидавшей меня возле кровати.

— Скорее, — торопила она. — Ему больно.

— Ладно, — сказал я, — только ради бога не поднимай шума.

Мы прокрались на цыпочках по веранде, а на дорожке Лилли дернула меня за рукав и побежала; я испытывал безотчетную тревогу и страх, когда несся, задыхаясь, по вымершим улицам полночного города. Лилли протащила меня через живую ограду ипподрома, и мы, тяжело дыша, поползли вдоль сетки вокруг участка Кэрроллов.

— Джекки! — позвала Лилли. — Мы здесь.

В сетке была дыра, вернее лазейка, специально проделанная у самой земли, чтобы лиса могла ее отыскать. Эту лазейку и нашел Джекки. Он лежал на боку, я склонился над ним и заметил, что его левая рука попала в стальной капкан, прикрепленный цепью к заборному столбу.

— Как это тебя угораздило? — спросил я Джекки, пробуя разомкнуть створки капкана.

— Хотел пролезть к Кэрроллам, сунул руку, а там — ловушка.

Мальчик плакал, ему было очень больно.

— Я уже пробовала открыть, — проговорила Лилли, наблюдая, как я вожусь с капканом, — но ничего не вышло.

Лилли держалась спокойно, даже слишком спокойно, и, хотя я не ожидал от нее ничего другого, мне было ясно, что крепилась она ради брата.

Я видел подобные ловушки, но никогда ими не пользовался. Это был хитроумный лисий капкан. В отличие от кроличьего он захватывал только лапку зверька, чтобы не повредить ценной шкурки; правда, захлопывался лисий капкан с большой силой. Два зажима, образовывавшие цилиндр, обхватывали лапку лисы. Рука Джекки очень плотно сидела в цилиндре, потому что была толще лисьей лапы. Я попытался раздвинуть створки капкана, но пружина оказалась слишком тугой.

— Так не получится, — сказала Лилли.

Я попробовал оторвать цепь — так удобнее было бы возиться с капканом, но ее накрепко приколотили к столбу. Одна из собак Кэрроллов залаяла.

— Тише, — прошептала Лилли.

Я знал, что нужно найти запор, который держал зажимы, но в темноте ничего не было видно. Я наклонился пониже и принялся ощупывать ловушку, пока пальцы не наткнулись на стальную пластинку. Я поднял запор и попытался раздвинуть створки, но пружина не поддавалась.

— Скорее, — торопила Лилли. — Собаки всполошились, и Джекки совсем плохо.

— Мне не плохо, — возразил Джекки, но я понял, что долго ему не выдержать. Джекки был слабее, чем казался на первый взгляд.

— Я надавлю на пружину, а ты разводи створки, — попросил я Лилли.

Я наступил ногой на цилиндр и нажал на стальной язычок; пружина наконец поддалась.

— Открывай, только не прищеми пальцы, — приказал я Лилли.

— Не отпусти пружину, — предупредила она.

Я снова надавил.

— Тащи руку! — прикрикнула на Джекки сестра.

Джекки выдернул руку. Я убрал ногу, и капкан захлопнулся, зло щелкнув стальными челюстями.

— Покажи руку, — попросил я.

Даже в темноте я увидел, что она сильно порезана, помята и залита кровью. Джекки стонал, поддерживая ее здоровой рукой.

— Ему нужно в больницу, — сказал я Лилли.

— Не надо, — запротестовал Джекки. — Я потерплю.

— Слушай, Кит, — зашептала Лилли, потому что вновь забрехали собаки, — ты можешь поставить капкан, как прежде?

— Наверное, смогу.

— Тогда поставь. Не хочу, чтобы Кэрроллы увидели его открытым.

— Почему?

— Они поймут, что здесь был Джекки.

— Только помоги мне, — сказал я Лилли.

Я с трудом взвел капкан, пружина дважды срывалась, и Лилли чуть не осталась без пальцев. Потом я сунул капкан под ограду и присыпал песком, уничтожив наши следы. Собаки лаяли взахлеб и могли разбудить Кэрроллов, жаждавших поймать злополучную лису; мы припустились вдоль забора и продрались сквозь кустарник к безлюдной дороге.

Джекки совсем ослабел.

— Нужно что-то сделать с его рукой, — сказал я Лилли.

— Хорошо. Только давай доберемся до дома.

Полубегом миновав улицы, мы наконец спустились по грунтовой дороге к реке; Джекки повис у нас на руках, я поддерживал его с одной стороны, Лилли — с другой; когда она открыла дверь на кухню, оттуда выскочил Тилли — он с лаем кинулся к Джекки, но Лилли, шлепнув песика, прикрикнула на него. Она зажгла керосиновую лампу и усадила брата на табуретку.

— Положи руку на стол, — сказала она.

При свете керосиновой лампы мы осмотрели руку, и, хотя она была покрыта грязью, я разглядел, что раны не слишком глубокие.

— Можешь пошевелить пальцами или кистью? — спросил я.

Стиснув зубы, Джекки согнул руку и пальцы — значит, кости были целы. Я ждал, что Лилли вскипятит воду, чтобы промыть раны, однако Стьюбеки лечили по-своему. Девушка взяла луковицу, разрезала ее на две части и половинкой, как тампоном, тщательно очистила порезы, не обращая внимания на отнюдь не луковые слезы, бежавшие по чумазым щекам брата.

— Сейчас поищу, чем перебинтовать, — проговорила Лилли.

Она вышла в комнату (оттуда доносился храп миссис Стьюбек) и возвратилась с бумажным пакетом, набитым выстиранными лоскутами (только повзрослев, я догадался об их истинном назначении). Лилли аккуратно нарезала кружочками другую половину лука и разложила их на лоскутке, которым обернула руку Джекки, стянув тугим узлом концы повязки.

Лилли не говорила жалостливых слов, не утешала брата, и он переносил боль терпеливо, без хныканья.

— Иди спать, — сказала ему Лилли.

Джекки ушел, и я вдруг увидел слезы, стоящие в глазах девушки. Я знал, что она плачет от лука, но Лилли смутилась и, отвернувшись от меня, утерлась ладонью.

— Зачем он туда сунулся?

— Это тебя не касается, Кит, — отрезала Лилли, давая понять, что мне лучше не вмешиваться в их дела.

— Ладно. Ладно. Вы, наверное, совсем чокнулись.

— Они не имеют права ставить капканы в городе, — проговорила Лилли.

— Но Кэрроллы ставили его на лису.

— Ты думаешь? — с горечью спросила Лилли.

Нетрудно было догадаться, что произошло.

Джекки, несомненно, не раз наведывался в курятник мистера Кэрролла, и, полагая, что цыплят таскала лиса, хозяин поставил капкан, чтобы ее поймать. Меня только удивило сначала, что Лилли помогала брату в этом деле, но я понял, как они нуждались, если уж Лилли отваживалась на ночные набеги во владения Кэрроллов.

— Ты никому не расскажешь, а? — спросила Лилли.

— Сама знаешь, что нет.

— Если кто-нибудь узнает, куда лазил Джекки, его увезут в приют. Все только и ждут этого.

Лилли была права.

— Ну кому я скажу? — успокоил я девушку.

— У тебя кровь на пиджаке, — показала она, — и мать спросит, откуда пятно.

— Черт побери! — воскликнул я, придумывая, что бы сказать маме.

— Соври, что у тебя шла из носа кровь, — посоветовала девушка.

Я искренне рассмеялся.

— Мне бы никогда в голову не пришло, — сознался я и внезапно услышал тихий плач, доносившийся из соседней комнаты. — Отведи Джекки в больницу, — снова посоветовал я.

— Только утром, — ответила она. — Если прийти сейчас, ко мне пристанут с расспросами.

— А как ты им объяснишь?

— Скажу, что он устанавливал капкан на кроликов.

— У тебя есть аспирин или какое-нибудь другое лекарство?

— Нет. Сейчас ему очень больно — лук печет, но потом станет легче. Спокойной ночи, Кит, — попрощалась со мной Лилли.

— Спокойной ночи, Лилли.

Она не поблагодарила меня, да я этого и не ждал; до дороге домой я думал о Лилли с каким-то новым восхищением, ведь раньше мне, как и многим другим, ее самопожертвование представлялось чем-то само собой разумеющимся. Удивительно, но тогда мы были чересчур уверены в ней, ничуть не сомневаясь в том, что она выполнит свой долг до конца. Однако эта вроде бы лестная для Лилли уверенность оказывала ей плохую услугу, ибо мешала нам разглядеть, насколько тяжело было девушке управляться с больной матерью и братом.

Если бы Лилли просила о помощи или была бы признательнее за нее людям, то и город, возможно, проявил бы к ней больше внимания и участия, но она была слишком независима, слишком неприступна и поэтому не могла вызвать к себе сочувствие. Да она и не хотела его. Об этом я размышлял, ложась спать и спрашивая себя, надолго ли еще ей хватит сил.

Глава тринадцатая

Приблизительно в это время в нашем городе поселился человек, которому предстояло сыграть особую роль в жизни Лилли; они познакомились случайно на углу улицы близ фотоателье.

Незнакомца звали Авраамом Дэвлином, уже его имя и фамилия говорили сами за себя. В фамилии «Дэвлин» было что-то ирландское и новозаветное, зато в ветхозаветном патриархальном Аврааме слышались отзвуки гневного библейского грома. Мне всегда чудилось, что Дэвлина мучили какие-то сомнения, а поэтому он был человеком мягким, порой беспомощным и наивным, хотя и обладал твердыми убеждениями.

Дэвлин приехал в Сент-Элен по приглашению местной газеты «Сентинл», которой требовался репортер; он не показался мне настоящим газетчиком, впрочем, теперь-то я знаю, какие они бывают разные, ибо позднее сам занял его место. Выглядел он довольно нелепо. Пиджак был ему не по росту, да и брюки коротковаты. Дэвлин поражал нас своей рассеянностью: иногда он приветливо раскланивался с вами и, видимо, помнил о вас решительно все, а в иные дни вовсе не замечал или даже не узнавал, хотя неизменно оставался вежлив и никому не причинял вреда.

Местные зубоскалы быстро поняли, что могут безнаказанно оттачивать на нем свое остроумие; они донимали Дэвлина своими шуточками над его длинными волосами, пыльными ботинками (на размер больше, чем надо), над его по-детски чистыми голубыми глазами, устремленными куда-то вдаль. Но это было лишь началом. Дэвлин приобрел подержанный велосипед, весьма нелепый на вид, под стать своему хозяину; я так и запомнил его с насосом в руках — Дэвлину то и дело приходилось накачивать шины, которые спускали и озорные мальчишки и взрослые балагуры.

— Кит, почему они не оставят в покое мой велосипед? — спросил меня однажды Дэвлин; он задержался на несколько минут в конторе моего отца и, выйдя на улицу, обнаружил, что шины опять сели.

— Кто их знает, — ответил я.

— Лет до десяти — это еще понятно, но потом уже глупо.

— Вас просто дразнят, — пояснил я.

— Нет, тут, видно, что-то другое, — не согласился Дэвлин и затем поступил так, как мог поступить только он. К углу веранды был прислонен еще один велосипед; на нем прикатил Рон Харди — владелец магазина граммофонных пластинок. Дэвлин подошел к велосипеду и выпустил воздух сначала из задней, потом из передней шины, затем отступил на шаг, будто ожидая, что сейчас ему откроется некая тайна.

— Зачем это вам нужно? — удивился я.

— Хочу испытать, что при этом чувствуешь.

Услышав шипение, Рон Харди выбежал из своего магазина и увидел Дэвлина возле велосипеда с обмякшими шинами.

— Черт побери, Дэв, зачем вы это сделали?

— Все в порядке, Рон, — успокоил репортер хозяина велосипеда. — Я их накачаю снова.

Дэвлин повернулся ко мне и потряс головой.

— Вот видишь, — проговорил он. — Никакого тебе удовольствия.

— Кому как, — возразил я.

Но этого Дэв не в силах был постигнуть. Он никогда не понимал человеческой злобы. Вместе с тем Дэвлин хорошо владел пером и умел в самом мелком, казалось бы, факте разглядеть значительное и важное событие. Помню его статью о большущей отаре овец, которую однажды за много лет пригнали в город. Но написал Дэв не обо всей отаре, а только об отбившемся ягненке, который, жалобно блея, метался по улицам в поисках матери; люди — чуть ли не половина города — травили его, пока не загнали во двор скотобойни к остальным овцам. Рассказ получился очень живой, грустный и написан был великолепно.

И все же главным, что определило репутацию Дэвлина в городе, оказалась «политика». Точнее, не «политика», а его «философия». Или даже «религия». Словом, то, во что Дэв твердо верил. Во всяком случае, однажды субботним вечером он просто поразил нас, хотя вообще странностям этого странного человека мы удивлялись постоянно.

По субботам в наш городок наезжали окрестные фермеры и магазины на ярко освещенной главной улице были открыты до девяти часов. Почти все жители Сент-Элена и гости важно прогуливались по ней из конца в конец, останавливались потолковать с друзьями, заходили в ресторан; фермеры, отмахавшие свыше двадцати миль, с удовольствием опрокидывали стаканчик-другой в одном из уютных баров (правда, завсегдатаи-горожане тоже не упускали случая посидеть за бутылкой виски, точно и они проделали утомительный путь). Сент-Элен охватывало веселье, все стекались на главную улицу. Единственным развлечением для нас в ту пору было кино, поэтому мы с удовольствием разглядывали гуляющую публику, витрины оживленных магазинов и слушали оркестр Армии спасения.

Я хочу заметить, что благополучие города целиком зависело от крупных и мелких фермеров: они разводили овец и сеяли пшеницу по обеим сторонам Муррея, в пойме реки держали стада коров, выращивали на юге цитрусовые, а на севере — виноград. Жители города в основном обслуживали сельское население и почти не были заняты в сфере производства. Словом, рабочий класс в Сент-Элене почти отсутствовал, если не считать десятка рабочих с маслозаводика, около двадцати железнодорожников и еще человек двадцати, трудившихся на скотобойне, телефонном узле и электростанции, а также в муниципалитете. Поэтому для политической жизни и идеологических дискуссий у нас не хватало так называемой социальной базы.

Поэтому уличная толпа была просто ошеломлена, когда однажды в субботу Дэвлин поставил ящик на тротуар неподалеку от самой большой пивной напротив фотоателье, где работала Лилли, взобрался на него и начал произносить речь; такого еще в Сент-Элене не видели. Если бы Дэвлин просто заговорил посреди улицы, все решили бы, что парень хватил лишнего. Но так как он притащил ящик да еще и поднялся на него, в нем сразу признали уличного оратора.

Трудно сказать, в чьих сердцах Дэв надеялся найти отклик, невозможно было даже вообразить, чтобы кто-нибудь на главной улице заинтересовался его рассуждениями об «утопии». Я, как и все жители Сент-Элена, в конце концов услышал выступление Дэва, но только позднее, когда отец разобъяснил мне подлинный смысл его речи, я понял, насколько серьезны были намерения этого человека, который искренне стремился увлечь нас историей утопических учений.

— Он считает себя новым Томасом Мором, — сказал отец.

Поскольку о Томасе Море мне было известно лишь то, что Генрих VIII отрубил ему голову, я начал расспрашивать отца, и тот растолковал мне, что Мор ввел слово «утопия», которое в переводе с греческого означает «место, которого нет»[14].

— Томас Мор назвал «Утопией» некий фантастический остров в тропиках с идеальным самоуправляемым обществом, где все распределялось поровну и не было никакой собственности. Жаль только, что, придумав совершенное государство, — вздохнул отец, — Мор не рассказал, как его построить.

С искренней, страстной убежденностью говорил Дэв о том, что стоит лишь захотеть, и наше общество станет обществом равных, что нам необходимо бороться за осуществление светлых идей, которые подарил миру сэр Томас Мор; и труд, и его плоды должны распределяться одинаково между всеми, следует установить шестичасовой рабочий день, гарантировать право на образование, уничтожить эксплуатацию человека человеком, предоставить бесплатную медицинскую помощь, отменить преимущества в социальном обеспечении, унифицировать одежду, покончить с неравноправным положением женщины.

Первое выступление Дэвлива — оно состоялось субботним вечером — было встречено громким хохотом. Через несколько минут толпа уже забавлялась вовсю; уличные остряки выхватывали отдельные слова из речи Дэва и отпускали хлесткие шуточки насчет равноправия мужчин и женщин, поддразнивая репортера; в конце концов Дэвлина единодушно провозгласили будущим Правителем Сент-Элена.

— Да здравствует Дэв! — буйствовали крикуны.

Их очень забавляло предложение Дэвлина одеваться одинаково, «навроде него самого», — держались за животы насмешники.

Я пришел на главную улицу уже после того, как Дэв закончил свою речь и отправился домой, но мне рассказали о выходке репортера, поэтому я заглянул в фотоателье расспросить Лилли, что же произошло на самом деле.

— Ничего особенного, — ответила она. — Просто Дэв стоял на ящике и говорил, а над ним смеялись.

— Чего же он ожидал? — удивился я.

— По-моему, ему наплевать на то, что над ним смеются.

— Ты думаешь? А что он такого сказал?

— Не знаю, — равнодушно ответила Лилли, — что-то о Томасе Море.

Больше я ничего не смог от нее добиться.

С тех пор Дэвлин выступал каждую субботу, и вскоре мы привыкли к его ящику и речам, понапрасну сотрясавшим воздух. Никто уже не удивлялся чудачествам репортера, который стал еще одной достопримечательностью Сент-Элена подобно оркестру Армии спасения; правда, Дэвлину непременно задавали несколько ехидных вопросиков да порой к нему приставали парни из соседней пивной — они спихивали оратора с ящика или передразнивали его, но он никому не мстил и не затевал ссор.

Неделю за неделей, вплоть до своего отъезда из Сент-Элена Дэвлин знакомил нас с историей утопической мысли от «Города солнца» Кампанеллы[15]до общины моравских братьев[16], левеллеров[17], диггеров[18], оксфордских проектов Колриджа и Саути[19], немецких пиетистов[20], гармонистов[21], перфекционистов[22], трясунов[23], эфратской общины[24], меннонитов[25], онайдской общины[26], Роберта Оуэна[27], Уильяма Морриса[28], анабаптистов[29] из Южной Дакоты, современного брудерховского движения[30] Эвергарда Арнольда[31] и, наконец, до Нагорной проповеди.

Пожалуй, единственной постоянной слушательницей всех исторических и теоретических экскурсов Дэвлина оказалась Лилли; голос уличного оратора свободно проникал в фотоателье, а позднее, когда они стали друзьями, он и ей одной нередко рассказывал об утопии. Дэвлин был настоящим газетчиком и поэтому довольно быстро узнал о судьбе Лилли; по субботам после очередной вдохновенной речи он шел к фотоателье и разговаривал с девушкой. Точнее, не разговаривал, а пытался поговорить. Лилли вела себя с Дэвом так же сдержанно, как и с остальными, но, по крайней мере, никогда его не прогоняла. Вероятно, потому, что над ним постоянно издевались и подсмеивались, хотя его непротивление злу и нежелание постоять за себя, вероятно, раздражали девушку.

Не знаю, о чем они разговаривали, скорее всего говорил один Дэвлин, а Лилли просто слушала его как всегда равнодушно, вежливо и слегка рассеянно. Дэв вряд ли обходил молчанием свою распрекрасную утопию, он был интересным собеседником и, обладая пытливым умом, разбирался в самых разнообразных областях знания. Лилли никогда не перебивала его, покоряя рассказчика своей загадочной невозмутимостью. Даже Джекки привязался к репортеру, раз или два мы видели, как Дэвлин подвозил мальчика после занятий домой на велосипеде.

Близкой дружбы между Дэвлином и Лилли в ту пору возникнуть еще не могло, потому что ей было не до этого. Она целиком ушла в заботы о матери, состояние которой ухудшилось, к тому же Стьюбекам приходилось совсем туго — они продолжали бедствовать, и в довершение ко всему над ними нависла угроза потерять крышу над головой.

Однажды вечером, когда мы сидели за ужином, раздался стук в заднюю дверь, и мама послала Джин посмотреть, кто пришел.

— Это к тебе, Кит, — сообщила, вернувшись, сестра. — Лилли Стьюбек.

— Лилли? — удивился я.

— Да, Лилли.

Я открыл заднюю дверь.

— Кто вас лечит, Кит? — спросила Лилли, даже не поздоровавшись.

— Ну, обычно мы обращаемся к мистеру Диксону, — ответил я.

— Сходишь со мной к нему?

— Зачем?

— Матери совсем плохо, ей нужен доктор.

— При чем тут я? — удивился я. — Разве ты не можешь сходить к мистеру Диксону сама?

— Он не согласится приехать к нам, если я попрошу его.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что я уже обращалась к домашнему врачу Дороти Мэлоун мистеру Форэну, но он велел везти мать в больницу. А как я ее привезу?

— Ладно, — согласился я.

Пришлось обо всем рассказать маме, которая вышла к Лилли и предложила ей свою помощь.

— Хочешь, я спущусь к вам на Мыс, Лилли?

— Нет, нет, спасибо, миссис Квейл. Мне нужен только доктор.

— Давай позвоним ему?

— Нет, не стоит.

— Хорошо, тогда с тобой пойдет Кит.

Я сомневался, что смогу быть полезным Лилли, но она надеялась на меня, и мы поспешили к доктору, жившему в нескольких кварталах от моего дома. Лилли всю дорогу молчала, да и я знал, что мне лучше помалкивать. У ворот Лилли на мгновение остановилась.

— Как ты думаешь, он попросит деньги вперед? — поинтересовалась девушка.

— Кто его знает, — ответил я. — Обычно так не делается. Счет присылают потом.

— Это вам.

— Во всяком случае, давай попробуем его уговорить, — предложил я.

Доктор Диксон был довольно молод; у него была рыжеволосая жена и открытый «крайслер». Жил доктор в одном из самых новых городских домов. Я нажал у входа на кнопку электрического звонка, дверь открыла миссис Диксон. Она с любопытством посмотрела сначала на Лилли, потом на меня.

— Здравствуй, Кит. Что случилось?

— Можно поговорить с доктором Диксоном? — вежливо попросил я.

— Он допивает чай, но я позову его.

Миссис Диксон не пригласила нас в дом, и мы подождали у порога, пока доктор не вышел к нам с салфеткой в руках.

— Здравствуй, Кит. Зачем пожаловал?

— Это Лилли Стьюбек, — кивнул я в сторону девушки, раздумывая, как бы пояснее изложить суть дела.

— Вижу, — ответил доктор, — ну и что?

— Ее матери совсем плохо, и Лилли хочет, чтобы вы посмотрели миссис Стьюбек.

— Где сейчас больная?

— На Мысу.

— Что с ней, Лилли? — обратился доктор к девушке.

— Она часто теряет сознание, и мне трудно приводить ее в чувство.

— Кто наблюдает за ней?

— Я.

— Я имею в виду врача. Она ведь уже давно болеет, насколько мне известно?

— Да.

— Так кто же ее лечит?

— Я водила ее в больницу.

— А сейчас не можешь?

Лилли отрицательно покачала головой.

— Она не встает с постели. Очень ослабла.

— Ты пробовала вызвать «скорую помощь»?

Городская «скорая помощь», как и пожарная команда, состояла из добровольцев.

— Без осмотра врача машину не посылают.

Доктор Диксон вздохнул.

— А ты зачем здесь, Кит? — спросил он.

— Лилли решила, что вы не поедете на Мыс, если она попросит об этом сама.

— Думаешь, тебе удастся уговорить меня?

— Не знаю, мистер Диксон, — чистосердечно признался я. — Доктор Форэн уже отказал Лилли.

— Да? А я, по-твоему, соглашусь?

Я ничего не ответил, мы стояли молча у двери, и мне показалось, что Лилли вот-вот повернется и уйдет. Но я не сдвинулся с места.

— Ну хорошо, — проговорил мистер Диксон, — залезайте в машину и ждите меня. Я допью чай.

Мы прождали его в «крайслере» минут десять; наконец доктор вышел из дома со своим черным чемоданчиком. Он сел в машину, включил мотор и, не говоря ни слова, поехал к Мысу; по дороге он лишь негромко посвистывал да посматривал на меня. Я все больше и больше понимал Лилли, которая сидела сзади рядом со мной.

Когда мы приехали на Мыс, уже стемнело. Доктор Диксон прошел на кухню и бросил взгляд на керосиновую лампу.

— А электричества нет? — спросил он.

— Нет, — ответила Лилли и приказала Тилли замолчать.

— Другая лампа у вас есть?

— Нет.

— Хорошо. Тогда давайте эту.

Я стоял в дверях, но заметил, что миссис Стьюбек лежала на некоем подобии кровати — старом пружинном матраце, водруженном на ящики, — все это, несомненно, раздобыл Джекки.

Брат Лилли, у которого рука была все еще перевязана, насаживал в кухне топор на топорище; когда лампу с кухни забрали, он вышел ко мне во двор.

— Как ты думаешь, Кит, что с ней? — спросил у меня Джекки, словно я знал все на свете, потому что приехал с доктором.

— Не знаю, — ответил я. — Надеюсь, ничего серьезного.

— Она разговаривает сама с собой, — продолжал он. — Раньше с ней такого не бывало.

— Все будет хорошо, — пробормотал я.

— Но она даже не встает.

Болезнь матери протекала на глазах у Джекки, и, так как Лилли едва успевала справляться со своими заботами, он был предоставлен самому себе. Сейчас Джекки, как и всякий ребенок, нуждался в участии; я не очень-то годился в утешители, но никого другого рядом не было.

— Все будет хорошо, — повторил я, не найдя других слов.

— Ты в это веришь, Кит?

— Конечно.

— Она плачет и плачет.

— Потому что ей плохо.

— Может, она съела что-нибудь не то?

— Может, и так.

Джекки продолжал беседовать со мной, пока в дверях не показался доктор Диксон; он бросил свой чемоданчик в машину и спросил Лилли, где бы ему помыть руки.

— Я вам полью, — сказал Джекки.

Мальчик взял эмалированный таз, прислоненный к стене, плеснул в него воды из старой канистры, которая стояла у двери, и поставил таз на ящик, Лилли сходила на кухню за мылом и серым полотенцем; мы застыли, ожидая, что скажет доктор.

— Ее надо отправить в больницу, — сказал мистер Диксон. — Здесь ей ничем нельзя помочь.

— Вы можете вызвать «скорую помощь»? — спросила Лилли.

— Разумеется. Но больную необходимо привести в порядок. Она запущена.

— Вы хотите сказать, нужно ее помыть?

— Вот именно. Неужели ты так живешь, Лилли?

— Конечно.

— Боже мой! — воскликнул доктор. — Просто невероятно, что такое возможно в наш век, в нашем городе. Ты знал об этом. Кит?

— Да, мистер Диксон.

— Мисс Дэлглиш когда-нибудь заглядывала сюда? — поинтересовался доктор.

Лилли промолчала.

— И что же она сказала?

Лилли продолжала молчать; мистер Диксон и дальше расспрашивал бы девушку о пожилой леди, но я быстро прервал его, опасаясь, как бы Лилли ему не нагрубила. Мистеру Диксону не стоило совать нос в ее личную жизнь.

— Вы подвезете меня? — спросил я доктора.

— Разумеется, садись, — ответил он и пообещал Лилли поскорее прислать «скорую помощь». — Хотя одному богу известно, когда она приедет, — добавил он. — Попробую найти братьев Джексонов. Может, машина будет сегодня, а может, завтра утром. Но подготовь мать, Лилли. Надень на нее чистое платье. Оно у вас есть?

— Отыщем.

— Вот и прекрасно. Я осмотрю ее в больнице, — пообещал доктор.

Он на мгновение задержал взгляд на Джекки, покачал головой и сел в машину. Я был уже в «крайслере». На главной улице мистер Диксон притормозил, чтобы выпустить меня. Он поинтересовался, бывал ли кто-нибудь у Стьюбеков.

— По-моему, нет, — ответил я. — Разве только сержант Коллинс и мисс Хейзл, наша старшая преподавательница. Больше, пожалуй, никто.

— Невероятно! — удивился мистер Диксон. — И как только Лилли справляется с этим?

Я-то видел как, но решил промолчать.

— Ей нечем вам заплатить, мистер Диксон, — сказал я, чтобы прекратить расспросы.

— Пустяки, — бросил доктор, постукивая пальцами по баранке. — Что-то надо предпринять, — твердо добавил он.

Я заключил, что доктор считает необходимым благоустроить Мыс и помочь Стьюбекам, поэтому чуть было не предупредил его о том, что от Лилли не стоит ожидать особой признательности — она редко просила о помощи, а если кто и помогал ей по своему желанию, она за это не благодарила. Но я решил промолчать. Не имело смысла объяснять поведение Лилли чужому человеку; мистер Диксон, вероятно, и так успел заметить, что она даже не сказала ему спасибо за визит. Но у меня голова пошла кругом, когда я понял, что на самом деле задумал доктор.

— Этот дом надо снести, — проговорил он, как бы рассуждая с самим собой.

Я подпрыгнул от удивления.

— Неужели у вас поднимется рука? — возмутился я. — Им же негде жить.

— Тем не менее нужно принять меры, Кит. Эта хижина стоит уже лет двадцать, ее надо снести.

— Пока там живет Лилли, это невозможно.

— Стьюбеки подыщут себе другое жилье. На Мысу не место для Лилли, да еще с матерью и братом.

— Куда же им деваться?

— Не знаю, но там они не останутся. — Доктор повернул ключ зажигания. — Жить в этой развалюхе нельзя.

Конечно, доктор Диксон пользовался достаточным влиянием в городе, чтобы напустить на Мыс какую-нибудь санитарную инспекцию, и я понимал, что исходил он из самых добрых побуждений, не зная истинного положения Стьюбеков. Никто в Сент-Элене и не догадывался, как тяжело приходилось Лилли. Я не сказал ей о своем разговоре с доктором, не желая прибавлять девушке новых хлопот и надеясь, что мистер Диксон ничего не станет предпринимать. Ведь и раньше многие жаловались на этот дом и его обитателей, но все оставалось по-прежнему.

Однако на сей раз я ошибся, и моему отцу пришлось сделать то, на что не решился я, — сообщить Лилли о том, что насчет Мыса поступило заявление, которое может повлечь за собой снос хижины. Отец предупредил об этом Лилли за обедом у нас дома.

Собственно, это мама, узнав, что миссис Стьюбек в больнице, посоветовала пригласить Лилли к нам в гости. Она даже перенесла ради такого случая субботний обед на воскресенье, когда Лилли не работала.

— Надо позвать и Джекки, — предложил я.

— Что ж, пусть приходит.

— Только он трехпалый, — напомнил я маме, сомневаясь, сможет ли мальчик справиться с ножом и вилкой, и желая избежать неприятных сюрпризов.

— Ничего, справится, — ответила мама.

— Пожалуй, — предположил я. — Вообще-то он очень ловкий.

— Передай, пусть приходят в воскресенье.

Трудно было сказать, как встретит Лилли наше приглашение. Стьюбеков всегда привлекало бесплатное угощение, но все зависело от настроения Лилли, а я не знал, какое оно у нее в эти дни. После школы я зашел в фотоателье. Лилли возилась со счетами. Она уже управлялась в ателье самостоятельно, прекрасно проявляла пленку и печатала снимки, поэтому Джек Бейли все чаще оставлял ее одну, а сам объезжал фермы в поисках заказов. Я спросил, как чувствует себя миссис Стьюбек. Лилли ответила только, что за матерью хорошо ухаживают в больнице, и ни слова больше.

— Знаешь, — сообщил я Лилли, — моя мама приглашает тебя с Джекки в воскресенье на обед.

Она в упор посмотрела на меня, будто хотела что-то прочитать в моих глазах.

— По какому поводу?

— Просто так. Приглашает, вот и все.

Лилли продолжала смотреть мне прямо в глаза, и я постарался выдержать ее взгляд.

— Ладно, — проговорила она. — Приду.

— Только с Джекки, — напомнил я.

— Хорошо.

Я не очень-то радовался предстоящему визиту, как и много лет назад, когда Лилли была у нас одна. В глубине души я даже надеялся, что она не придет. Но наступило воскресенье, и Лилли, показавшись у входа, спросила, не опоздала ли она.

— У нас нет часов, — добавила девушка.

Она пришла точно в назначенное время. На ней была хорошая твидовая юбка и исландский джемпер, но одежда Лилли выглядела так, словно ее долго хранили в сундуке. Особенно удивил нас Джекки, явившийся в черных рваных ботинках на босу ногу, однако рубашка и коротковатые брюки имели вполне приличный вид, хотя были поношены и измяты. Интересно, чью бельевую веревку очистил малыш Джекки?

— Здравствуй, Кит, — сказал Джекки. — Посмотри на мою руку.

Он закатал рукав, но повязки я не увидел. Длинные царапины доходили до самого локтя, ранки затянулись. Было похоже, что рука заживает; я спросил, зачем он снял повязку.

— Лилли сказала — так лучше, — ответил Джекки.

Пожалуй, все мы, сидя за столом, вспоминали о том, как обедала у нас маленькая Лилли. Но теперь мы больше обращали внимание на Джекки, чем на его сестру. Мама всем раздала салфетки; Джекки взял свою, развернул ее и положил на колени; мы поняли, что Лилли предупредила его, как себя вести. Он знал также, что следует подождать, пока отец прочитает молитву, знал и о том, что может приступить к еде лишь после того, как ее подадут всем. Незаметно наблюдая за Джекки, который орудовал ножом и вилкой своими тремя пальцами, мы почти забыли о Лилли — она держалась с достоинством и своими безукоризненными манерами невольно напоминала далекую мисс Дэлглиш.

Джекки, прошедший краткий курс домашнего обучения, все равно походил на маленькую Лилли. Ел он торопливо, жадно, шумно и, хотя неплохо умел обращаться с приборами, был неаккуратен: горошины падали у него на скатерть, а соус капал на брюки. Я оправдывал Джекки, вернее Лилли, тем, что у нее хватало более серьезных забот, да и у Джекки тоже, куда уж ему было изучать на грязной кухне правила хорошего тона.

Труднее всего оказалось поддерживать за столом общую беседу, гости в основном молчали, хотя мы и старались вовлечь их в разговор. Мама пробовала расспросить о здоровье миссис Стьюбек, но Лилли сказала лишь, что больной дают есть печенку и делают уколы.

— Сознание она больше не теряет, — добавила девушка.

Потом отец справился у Лилли, не слышала ли она о племянниках миссис Карсон, которой принадлежал дом на Мысу.

— Нет, я ничего о них не знаю, мистер Квейл, — ответила Лилли.

— И ты не видела никого из Карсонов?

— Нет, — повторила девушка.

— Разве мистер Лэндсдаун, секретарь муниципалитета, не разговарил с тобой?

— Нет. Не разговаривал.

— Но он обратился ко мне, потому что когда-то я помог миссис Карсон в одном деле. Она умерла несколько лет назад, и мистер Лэндсдаун сообщил, что муниципалитет желает выяснить, кому теперь принадлежит дом на Мысу.

— Никому, — сказала Лилли. — Его давно бросили.

— Ты права, но хозяин у него должен быть, — рассуждал отец. — В общем, местные власти решили снести дом. Вот и ищут его хозяина.

Лилли на мгновение задумалась.

— Снести? — недоверчиво переспросила она. — Зачем?

— Разве вам не сообщили? — удивился отец.

— Нет.

— Кто-то пожаловался, что вы живете в антисанитарных условиях.

— Кто?

— Понятия не имею.

Отец, конечно, знал, кто это был, но не хотел, чтобы доктор и Лилли ссорились.

— Это мистер Диксон, — вступил я в беседу. — Он сказал мне, что собирается подать такое заявление.

— Какое ему дело! — вскипела Лилли. — Мы годами жили на Мысу, и никто нас не трогал.

— В городе давно говорят о том, что пора сравнять ваш дом с землей, — мягко сказал отец. — Видимо, болезнь твоей матери подтолкнула доктора на решительный шаг.

Лилли не запричитала: «Куда же нам деться?», не запротестовала. Но я знал, о чем она думала. И знал, что означал яростный взгляд ее кошачьих глаз. Если власти прикажут снести их дом, она попытается в отместку спалить полгорода. Я уже давно не видел, чтобы ее лицо так пылало от гнева.

— Нельзя же снести дом и оставить их без крова, — сказала мама.

— Если суд примет такое решение, то оно будет исполнено, — возразил отец.

— А разве нельзя этому помешать? — спросил я.

— Можно не допустить сноса или хотя бы отсрочить его. Но муниципалитет, вероятно, получит предварительное заключение, признающее дом непригодным для жилья.

— Когда же за нас возьмутся? — обратилась Лилли к моему отцу.

— Не знаю, Лилли. Этот вопрос пока обсуждается.

— А ты сумел бы спасти их дом? — спросил отца мой младший брат Том.

Это занимало каждого из нас, и хотя никто, кроме меня, не заглядывал в лачугу, все мы сейчас искренне желали, чтобы Стьюбеков оставили в покое.

— Есть только один способ спасти дом — доказать, что он пригоден для жилья, — заключил отец.

Лилли, как и я, понимала, что об этом не может быть и речи, но она не попросила отца ей помочь. Обед закончился рисовым пудингом, и Микки словно в знак давней дружбы положил голову на колени девушки. Наш песик состарился. Весь обед он проспал у камина, но, наверное, отдаленное воспоминание, связанное с Лилли, взволновало его. Гостья потрогала нос Микки, потрепала собаку за уши, потом ласково сказала: «Здравствуй, Микки. Ты меня не забыл?» Она разговаривала с песиком, и я видел вновь десятилетнюю Лилли, которая что-то нашептывала в собачье ухо; Микки благодарно лизнул ее руку.

Мы подождали, пока отец просунет в кольцо салфетку; Лилли тоже положила свою салфетку на стол, и Джекки последовал ее примеру.

— Я подумаю, как тебе помочь, — сказал отец Лилли на прощанье. — Но многого не обещаю, понятно?

— Да, — согласилась Лилли.

Она не поблагодарила его, зато как обычно без улыбки поблагодарила маму, которая дала гостям пакет с яйцами, маслом, чаем и сахаром, а также кое-какую поношенную одежду Тома для Джекки. Когда мы вышли на улицу, Лилли сердито дернула меня за рукав:

— Почему ты меня не предупредил, что доктор Диксон собирается обратиться в муниципалитет с просьбой снести наш дом?

— Я не думал, что он говорит всерьез, — оправдался я.

— Как ты считаешь, твой отец что-нибудь может сделать?

— Он сам тебе скажет, — ответил я.

— До свидания, Кит, — попрощалась Лилли.

Джекки уже ушел вперед. Он ничего не унес из нашего дома, и это было одним из самых больших достижений его сестры.

Глава четырнадцатая

Приблизительно через неделю отец сообщил нам за обедом о том, что видел решение апелляционного суда о доме на Мысу. Суд признал «недопустимым снос здания без согласия домовладельца, если оно не представляет опасности для жизни и здоровья людей или угрозы для соседних построек». Отец показал этот документ мистеру Лэндсдауну, секретарю муниципалитета, и тот сообщил ему поразительную новость.

— Мыс принадлежит теперь мисс Дэлглиш, — ошеломил нас отец. — Разыскивая Карсонов, судейские обратились в мельбурнскую нотариальную контору по регистрации земельных участков, и оказалось, что месяц назад пожилая леди купила Мыс у племянника бывшей владелицы.

— Но ведь мисс Дэлглиш в Европе, — удивился я.

— Вероятно, она оформила бумаги через мельбурнских юристов без своего здешнего поверенного мистера Стрэппа. В любом случае о сносе дома теперь не может быть и речи.

— Но к чему ей эта лачуга? — спросила мама.

— Трудно сказать, — ответил отец. — Несомненно, дом приобретен для Лилли.

— Ты сообщил ей об этом? — спросил я отца.

— Конечно.

— А что она?

— Сначала не знала, что и сказать. Она не слишком разговорчива, а тут у нее словно язык отнялся. Потом она спросила, чего, собственно, мисс Дэлглиш от нее хочет. Зачем ей было покупать Мыс?

— Мне это тоже интересно, — вставила мама.

— Я еще не закончил, — продолжал отец. — Мисс Дэлглиш решила возвратиться в Сент-Элен.

— Так скоро?

Мисс Дэлглиш собиралась пробыть в Европе не меньше года, а прошло всего шесть месяцев, что-то заставило ее изменить свои планы.

— Наверное, и здесь не обошлось без Лилли, — сказала мама.

Мы с нетерпением ждали возвращения мисс Дэлглиш, а пока Лилли как бы получила передышку. Миссис Стьюбек лежала в больнице, одним ртом стало меньше, и по городу перестали ходить слухи о сносе дома на Мысу. Несомненно, у мисс Дэлглиш были свои виды на лачугу, раз уж она приобрела ее. Но какие? Может, она пожалела Стьюбеков и захотела привести их жилье в порядок? Или, наоборот, оно показалось ей настолько отвратительным, что она решила выселить оттуда Лилли? Все мы опять вернулись к загадке их сложных и тонких отношений, но я-то знал: ответ опять нужно искать в том, что многие годы удерживало вместе и одновременно разъединяло мисс Дэлглиш и Лилли. Теперь мы с любопытством приглядывались к миссис Питерс.

Пока отсутствовала хозяйка, миссис Питерс следила за особняком. От городского почтальона, мистера Эдвардса, нам было известно, что мисс Дэлглиш присылала своей экономке письма из Франции, Италии, Австрии и Англии. Мы знали также, что миссис Питерс частенько наведывалась к Лилли в фотоателье и рассказывала о пожилой леди. Казалось, будто что-то за высокой оградой большого дома накрепко связало трех женщин, и если Лилли нужно было выгладить блузку или платье, она обращалась к миссис Питерс, а не к Дороти Мэлоун, предлагавшей подруге свою помощь.

— Странно, — разоткровенничалась как-то Дороти, — но я думаю иногда, что Лилли все еще живет у мисс Дэлглиш. Там ее настоящий дом.

Тем не менее Лилли была очень внимательна и к своей матери. Медицинская сестра миссис Сингелтон рассказала моей маме о том, что когда Лилли навещает больную, та часто плачет и умоляет не бросать ее и Джекки.

— Она не знает собственной дочери, — заметил я. — Лилли никогда не бросит их.

— Возможно, ты и прав, — ответила мама, — но миссис Стьюбек доводилось видеть, как поступают в подобных случаях другие дети.

— Только не Лилли, — возразил я.

Именно тогда определенное место в жизни Лилли занял Дэвлин. Теперь я догадываюсь, что она подружилась с ним, ожидая возвращения мисс Дэлглиш. Дэвлину загодя отводилась роль союзника, защитника, противовеса. Это подтверждается не только тем, что я знаю об их отношениях, но и всеми последующими событиями.

Во всяком случае, в городе теперь видели, как вечерами Дэвлин ездил на велосипеде к Мысу, и кое-кто замечал, что возвращался он затемно. Вероятно, присутствие Джекки оберегало Лилли и Дэва от грязных сплетен, а может, люди считали Дэвлина слишком безвредным или же думали, что Лилли не позволит ему ничего дурного. Однако поговаривать о них все же начали, и когда я поинтересовался у Дороти, что ей известно про Дэва и Лилли, она сама была озадачена.

— Они какие-то странные, — сказала Дороти. — В прошлое воскресенье Дэв, едва приехав, разделся и полез в реку.

— Но ведь сейчас зима и половодье, — удивился я. — Вода, наверное, ледяная…

— Я сказала то же самое, но Лилли, по-моему, считает это нормальным. А еще оказалось, что Дэв не умеет плавать и надо присматривать, чтобы его не унесло течением.

Даже опытные пловцы не отваживались купаться у нас в зимнее половодье — не хотели рисковать и мерзнуть.

— Я обозвала Дэва сумасшедшим и спросила, зачем он лезет в реку, а он ответил, что после купания чувствует себя заново рожденным. Это, мол, укрепляет нервную систему.

— А что Лилли?

— Ничего. Все, что делает или говорит Дэв, кажется ей вполне естественным. По-моему, Кит, они очень хорошо понимают друг друга, ведь дело не в том, что они говорят, дело в их отношениях. Дэв сидел с нами в грязной кухоньке, пил чай и слушал нашу болтовню. Лилли не обращала на него никакого внимания. Потом он вынул из кармана маленькую книжку, обернутую в газету, и сказал: «А теперь, девочки, я прочитаю вам „Вести ниоткуда“ Уильяма Морриса», и, не дожидаясь согласия, прочитал нам целую главу. Ты слышал об этой книге?

— Конечно.

Откровенно говоря, я впервые узнал о ней из уличного выступления самого Дэвлина.

— Там рассказывается о путешествии по Темзе.

— Не только, — возразил я. — Герой после промышленной революции возвращается к природе и сельскому труду, чтобы самоусовершенствоваться.

— Откуда ты это знаешь?

Пришлось признаться, что от отца.

— Это моррисовский вариант «Утопии» и «Города солнца».

— Мне было скучно, — продолжала Дороти, — а Лилли хоть бы что. Она выслушала Дэвлина, а потом просто сказала:

— Пожалуй, тебе пора, Дэв.

Дэв ответил:

— Пожалуй. — И сразу уехал.

Я рассмеялся.

— Что тут смешного? — удивилась Дороти.

— Именно так я и представляю их вместе. Разве не смешно?

— Скорее не смешно, а странно.

— А разве они не странные?

— Верно. Между прочим, на Мысу Лилли совсем перестала читать, будто решила, что это ей теперь ни к чему. Но Дэвлина она слушает с удовольствием.

— Может, он каждый раз ей что-нибудь читает?

— Может быть. Интересно, что скажет мисс Дэлглиш, когда узнает об их дружбе? Вряд ли ей это понравится, — подумав, сказала Дороти.

Глава пятнадцатая

Мисс Дэлглиш вернулась в конце весны мельбурнским поездом. Мистер Мэлоун подал «мармон» на станцию к пяти часам вечера. Мало кто видел пожилую леди, потому что она прошла прямо к машине и ждала там, пока мистер Мэлоун принесет багаж. Но все же кое-кому удалось разглядеть, что она слегка прихрамывала, опираясь на трость, а одна рука у нее, казалось, одеревенела. В таком возрасте апоплексические удары нередки, но в письмах к своей экономке мисс Дэлглиш на здоровье не жаловалась.

В городе пожилая леди больше не появлялась, даже по субботам не заглядывала в магазины, нарушив давнюю привычку. Миссис Питерс регулярно бывала у нее, и некоторое время ничего примечательного не происходило. Но однажды вечером в пятницу, когда я вернулся из школы, мама передала мне, что звонила мисс Дэлглиш.

— Она хотела повидать тебя завтра в десять утра.

— Зачем? — удивился я.

— Не знаю.

— Почему мисс Дэлглиш всегда говорит с тобой, ведь ей нужен я?

— Наверное, из уважения ко мне. Во всяком случае, я сказала, что ты с удовольствием придешь.

Я вздохнул. Мне не хотелось терять субботнее утро. Но все-таки я решил навестить мисс Дэлглиш, потому что был любопытен, и на другой день в десять утра уже стоял у больших ворот, дергая за шнурок звонка. Открыла мне миссис Питерс.

— Доброе утро, миссис Питерс, — поздоровался я.

— Здравствуй, Кит, — ответила экономка, и, пока мы поднимались по тропинке к парадному входу, она сообщила мне, что мисс Дэлглиш пригласила к себе и Дороти Мэлоун.

— Только она придет после тебя. Вам назначено разное время.

Миссис Питерс была скупа на откровения, поэтому я воспринял ее слова как вежливый намек на то, что мне не следует долго засиживаться у мисс Дэлглиш.

Хозяйка дома поджидала меня в гостиной. Она поздоровалась и предложила мне кресло, потом справилась о моих родителях и наконец заговорила о школе.

— Если я не ошибаюсь, через несколько месяцев вы закончите школу, Кит? — спросила она.

— Да, — подтвердил я. — Мы учимся последний год.

Мисс Дэлглиш тяжело опустила веки, и мне показалось, будто она опечалена тем, что Лилли потеряла столько времени; правда, я мог и ошибиться. Я внимательно смотрел на мисс Дэлглиш, и даже мне, неискушенному юноше, было ясно, что она заметно постарела. Мисс Дэлглиш оставалась чопорной, аккуратной и собранной, но ее уже отметила печать увядания. Я впервые подумал о том, что и она подвластна разрушительной силе времени.

— Я хочу побеседовать о Лилли, — начала мисс Дэлглиш, но умолкла, ибо в дверях показалась миссис Питерс, которая принесла на подносе чайник, чашки и лепешки; мисс Дэлглиш подождала, пока миссис Питерс разольет чай и оставит нас одних.

— Ты часто видишь Лилли? — спросила пожилая леди.

— Довольно часто, — ответил я. — Только мельком.

— И на Мысу бываешь?

— Время от времени. Иногда колю Лилли и Джекки дрова.

— Ты знаешь, что я купила их дом?

— Об этом все знают.

— Бери лепешки, — предложила мисс Дэлглиш.

Я понимал, что ей нелегко говорить о Лилли, поэтому ел лепешку и ждал.

— Ответь мне, пожалуйста, Кит, — продолжала мисе Дэлглиш, — Лилли снова ведет себя, как в детстве?

— Что вы имеете в виду?

Я слегка насторожился.

— Не волнуйся, — успокоила меня мисс Дэлглиш. — Я только хочу выяснить, как жила Лилли, пока меня не было.

Казалось, мисс Дэлглиш опять знала обо всем, что происходило в доме Стьюбеков. Причем не от миссис Питерс — в этом я был уверен.

— Заработка Лилли не хватает на троих, — сказал я, — им приходится добывать пропитание где только можно.

— Речь не об этом, — строго проговорила мисс Дэлглиш. — Скажи, не бродит ли она ночами по чужим дворам, подбирая все, что подвернется?

Прежде чем ответить, мне важно было понять, для чего мисс Дэлглиш расспрашивает меня: печется ли она о себе или о Лилли? Рядом со мной на стуле лежали две книги, которые я много месяцев назад взял почитать у пожилой леди; внезапно у меня возникло страстное желание оставить их на столе и вежливо попрощаться, чтобы избежать неприятной беседы. Я пожалел, что пришел. Заметив мое смущение, мисс Дэлглиш испытующе посмотрела на меня и поджала губы.

— Можешь хранить при себе свои тайны, Кит. Я просто хочу знать правду, больше ничего.

— Почему вас так интересует жизнь Лилли? — спросил я.

— Это касается только нас обеих, — отрезала мисс Дэлглиш.

— Но вы же расспрашиваете меня, мисс Дэлглиш, — возразил я, удивляясь собственной храбрости.

— Мне надо уяснить, насколько она опустилась, — призналась мисс Дэлглиш. — По-моему, тебе это известно лучше, чем кому бы то ни было.

— Лилли — это Лилли, — уклончиво ответил я.

— Это не ответ, Кит. Ты просто уходишь от разговора.

Мисс Дэлглиш слегка стукнула тростью о пол, точно подчеркивая значимость своих слов.

Я понимал, что Лилли предавать нельзя, но одновременно не хотел огорчать и мисс Дэлглиш. Странное дело, я испытывал жалость к мисс Дэлглиш и поразился этому. Казалось, уж кто-кто, а она не нуждалась ни в чьем участии. Поразмыслив, я решил, что лучше всего говорить правду.

— Мне не хочется подводить Лилли, — начал я. — Ей было тяжело.

— Не забывай, что она сама избрала свой путь, — твердо проговорила мисс Дэлглиш.

Я ждал, что она скажет что-нибудь еще, но мисс Дэлглиш замолчала, и я спросил, что будет с домом на Мысу.

— Это зависит от обстоятельств, — ответила мисс Дэлглиш, — она тоже ушла от прямого ответа. — Пока я ездила, там, вероятно, стало еще омерзительнее?

— Напротив, — возразил я. — В доме теперь намного уютнее.

— Как это им удалось?

— Они раздобыли пару старых столов, стулья и кровать для миссис Стьюбек. Лилли поддерживает чистоту.

— Может, ты скажешь, откуда взялись столы и стулья?

— Джекки притащил, — честно ответил я.

— Так я и знала, — покачала головой мисс Дэлглиш. — Со свалки.

— А что им оставалось делать? — оправдывал я Стьюбеков. — У них ничего не было. Только голые стены.

Но мисс Дэлглиш не желала слушать о том, как бедствовали Стьюбеки.

— Лилли по-прежнему дружит с тобой и Дороти?

— Да.

— Если я не ошибаюсь, твоя мама приглашала Стьюбеков на обед?

— Приглашала.

— Лилли вела себя хорошо, Кит?

— Конечно.

— А с мистером Дэвлином ты знаком?

— Да…

— О чем он говорит в своих выступлениях?

— Об утопии.

— Лилли часто с ним видится?

— Не знаю, мисс Дэлглиш. — Мне снова захотелось уйти, и я положил книги на стол. — Я принес книги, которые взял в день рождения Лилли. Извините, что задержал. Большое спасибо.

— Хочешь выбрать что-нибудь еще?

— Нет-нет, благодарю вас, мисс Дэлглиш, — ответил я.

Между нами возникла стена отчуждения, и виновата в этом была Лилли; пожалуй, мисс Дэлглиш поняла, что из меня многого не вытянешь. Или она и так уже узнала все, что нужно. Она меня больше не расспрашивала, но ей, по-моему, было приятно посидеть со мной, и мы немного поговорили о книгах. Мисс Дэлглиш посоветовала мне не терять времени на Арнольда Беннета[32] и Герберта Уэллса, а почитать Уиллу Кэсер[33], Эдит Уортон[34] или немецких прозаиков вроде Томаса Манна и Лиона Фейхтвангера.

— Если тебя тянет к перу, старайся думать не так, как типичный англичанин, — посоветовала она. — Это сужает кругозор.

Я встал, чтобы откланяться. Мисс Дэлглиш тоже поднялась и, прихрамывая, проводила меня до парадной двери.

— Заходи ко мне, Кит, — пригласила она, — сейчас ты, наверное, очень занят — школа, уроки, но потом, когда будешь свободнее, можешь брать у меня книги. Тебе надо много читать.

Я поблагодарил ее на прощанье и вышел на улицу, размышляя о том, зачем она пригласила Дороти Мэлоун.

Мы с Дороти стали как бы связующим звеном между мисс Дэлглиш и Лилли, которой не терпелось узнать, о чем говорила со мной мисс Дэлглиш. Лилли разбудила меня в субботу ночью, когда я уже заснул на веранде; этот ночной визит сразу напомнил мне о прежней Лилли; проснулся я от тычка в бок.

— Мне надо поговорить с тобой, — сообщила девушка.

— Среди ночи?

— Сейчас только одиннадцать, — уточнила Лилли.

Прибежавший с ней Тилли прыгнул на кровать и ткнулся холодным носом в мое ухо.

— Я видела Дороти, — продолжала Лилли, — она сказала, что ты был у мисс Дэлглиш.

— Да, утром. Сегодня утром.

— Что ей надо было от тебя, Кит?

Я сел на кровати и вдруг представил себе, какой скандал разразился бы в городе, если бы кто-нибудь увидел у меня Лилли. Я даже покраснел от смущения, но Лилли подобные пустяки ничуть не беспокоили.

— Мисс Дэлглиш расспрашивала о тебе, — сказал я.

— И что же ее интересовало?

Теперь мне не хотелось подводить мисс Дэлглиш, точнее, я боялся неосторожного слова, которое повредило бы ее отношениям с Лилли.

— Ничего особенного. Просто ей хотелось узнать, как вы живете на Мысу.

— Она пригласила тебя не из-за этого.

— В общем, из-за этого.

— Пускай, и все же на самом деле она хотела узнать что-то другое, — не отставала Лилли.

«Что ж, — подумал я, — если обе они желают побольше разузнать друг о друге, зачем скрывать правду?»

— Она спрашивала, не бродишь ли ты ночами по чужим дворам, подбирая все, что подвернется.

— А ты? Ты ей сказал?

— Нет. Сказал только, что тебе приходилось тяжело, вот и все.

Даже в темноте я увидел, что глаза у Лилли широко раскрылись.

— Зачем?

— Ну… потому что она беспокоилась о тебе.

Словно не услышав меня, Лилли спросила, не говорила ли мисс Дэлглиш о Мысе.

— Почему она купила его?

— Нет. Она ушла от этого разговора.

— А ты спрашивал?

— Конечно, но она отмолчалась.

— Мисс Дэлглиш справлялась о моей матери?

— Нет, но я уверен, что она и так все знает. Может, рассказала миссис Питерс. Или доктор Диксон. Или кто-нибудь еще. Ей известно обо всем.

— И больше вы ни о чем не говорили? — Лилли встала с кровати и взяла Тилли за ошейник.

Сначала я решил промолчать, но потом передумал — ведь она, как и мисс Дэлглиш, имела право знать все.

— Она расспрашивала о Дэвлине.

— О Дэвлине?

— Да.

— Что именно?

— Интересовалась, о чем говорит Дэвлин в своих выступлениях. По крайней мере, она так сказала.

— И что же ты ответил?

— Что он рассказывает об утопии.

Лилли немного помолчала, словно ожидая услышать что-нибудь еще, но мне нечего было добавить.

— И это все, что хотела узнать мисс Дэлглиш? На самом деле все?

— Не сомневайся.

— Хорошо. Тогда до свидания, Кит.

— А о чем она говорила с Дороти? — остановил я громким шепотом ночную гостью, которая направилась к выходу.

— Ни о чем, — отрезала девушка. — Абсолютно ни о чем.

Дескать, не твоего ума дело. Но, встретив в понедельник Дороти, я решил, что это все-таки мое дело. Мы разыскивали друг друга, чтобы поделиться последними новостями.

Я подробно пересказал ей беседу с мисс Дэлглиш, а Дороти призналась мне, что пожилая леди расспрашивала ее в основном о том, как выглядит Лилли, и о Джекки.

— Она интересовалась, следит ли за собой Лилли, часто ли она моется, опрятные ли у нее платья. Еще она спросила, слушается ли Джекки сестру, не ссорится ли мать с Лилли. Мисс Дэлглиш допытывалась, что едят Стьюбеки, занимала ли деньги Лилли, не попрошайничала ли миссис Стьюбек до больницы. По-моему, мисс Дэлглиш надо было что-то разузнать, только никак не пойму — что.

— Вот и я не пойму. Но что-то она задумала, — согласился я.

— Интересно, расскажут ли нам об этом когда-нибудь Лилли или мисс Дэлглиш? — вздохнула Дороти.

Мы с Дороти отметили, что Лилли не спросила, как выглядит мисс Дэлглиш. Ни слова об этом. Мы оба обратили внимание и на то, что мисс Дэлглиш прихрамывает и опирается на трость, но не сказали об этом Лилли.

— Мисс Дэлглиш на себя не похожа, — сокрушалась Дороти. — Что-то с ней происходит. И лучше не говорить об этом Лилли.

Я был уверен, что Лилли и так все узнает от миссис Питерс. Не меня и Дороти, а старую экономку расспросит девушка о здоровье пожилой леди. И снова я подумал о том, что во взаимоотношениях мисс Дэлглиш и Лилли существует некая закономерность и что их упрямый молчаливый спор, о котором мы на время забыли, продолжается.

Глава шестнадцатая

Лилли начала догадываться о намерениях мисс Дэлглиш после того, как в понедельник утром на Мыс прибыли рабочие, которые врыли в землю четыре столба, протянули к Мысу провода от линии электропередачи, а к концу недели подсоединили дом к городской сети и поставили счетчик, чтобы Лилли знала, сколько нужно платить за электричество. Все это было сделано с ведома муниципалитета. О проводке позаботилась частная компания братьев Стак, которые, не спросив разрешения у Лилли (кстати, двери у Стьюбеков никогда не запирались), провели в комнаты свет и поставили на кухне трансформатор.

На следующей неделе плотник Парсон, опять-таки даже не спросив разрешения у Лилли, привез на грузовике брус и доски, настелил пол на кухне и покрыл его линолеумом, доставленным из магазина Купа. Неожиданно на Мысе появились табуретки, стол и буфет, затем две кровати, комод, кресло, кастрюли, сковородки, чайный и столовый сервизы, ножи, вилки, ложки, комплекты одеял, простыней, полотенец и умывальник с зеркалом. Почти каждый день, приходя с работы домой, Лилли обнаруживала все новые и новые подарки, которые с восхищением рассматривал Джекки; сама она принимала эту «манну небесную» с обычной сдержанностью.

Тем временем доктор Диксон перевез на своей машине из больницы миссис Стьюбек, и однажды вечером, спустившись на Мыс наколоть дров и посмотреть, как там идут дела, я увидел ее у печки в новом кресле. Я пришел на кухню за топором, но она не обратила на меня никакого внимания, даже когда я поздоровался. Миссис Стьюбек не повернула головы и в сторону Джекки, принесшего целое ведро пахты с маслозавода; она лишь с отсутствующим видом теребила желтую брошь, приколотую к платью у воротника, — Лилли вернула ее матери. Миссис Стьюбек то и дело жалобно постанывала; некогда загадочная и молчаливая, как и все женщины у Стьюбеков, она превратилась теперь в беспомощную больную с глазами, устремленными в пустоту.

— Вам плохо, миссис Стьюбек? — спросил я.

Она ничего не ответила, продолжая стонать и теребить брошь. Миссис Стьюбек совсем исхудала, но выглядела опрятно; на ней было новое платье, сшитое по фигуре. И туфли были новые, поэтому я подумал, что все это прислала пожилая леди. Обычно мать Лилли получала от сердобольных горожан лишь обноски.

И вот одним воскресным утром «мармон» мистера Мэлоуна доставил мисс Дэлглиш на Мыс, где она, по словам миссис Джонстон, дом которой стоял у железной дороги, а окна смотрели на жилище Стьюбеков, провела около получаса и уехала, забрав с собой Тилли.

Мы не ведали, о чем говорили мисс Дэлглиш и Лилли, лишь гораздо позднее я смог восстановить их беседу по записям в дневнике девушки. Важно, что Лилли в то время даже не догадывалась о том, чем были продиктованы поступки мисс Дэлглиш.

А объяснялось все довольно просто — мисс Дэлглиш вернулась из Европы, узнав, что дни ее сочтены.

Не только Лилли, но и никто в городе не подозревал о болезни пожилой леди, кроме ее врача, старого доктора Уоллеса, умевшего хранить тайны. Разумеется, близость смерти накладывала отпечаток на все, что делала мисс Дэлглиш, но в отношении Лилли она руководствовалась и другими, более сложными соображениями, Лилли по-прежнему ни о чем не знала. Поэтому ее разговор с мисс Дэлглиш был продолжением их старого запутанного спора.

В то воскресное утро мисс Дэлглиш без обиняков предложила Лилли:

— Я хочу, чтобы ты вернулась ко мне. Дом для твоей матери и брата будет приведен в порядок, расходы на питание и уход за ними я беру на себя. Если понадобится посторонняя помощь, я дам денег, чтобы нанять кого-нибудь, только позаботься об этом сама. Но я не желаю, чтобы ты здесь оставалась. Возвращайся ко мне и попробуй возобновить занятия, постарайся закончить школу вместе с Дороти и Китом, ну а уж если не сумеешь, то в следующем году.

Хотя черная тетрадь многое проясняла, однако Лилли никогда подробно не записывала в ней, что говорила сама. С мисс Дэлглиш она обычно не спорила, пока речь не заходила о жизненно важных для нее вопросах. Да и тогда Лилли не опускалась до мелочей и возражала, если не могла согласиться, лаконично, но упрямо. На этот раз она, видимо, только сказала мисс Дэлглиш, что не вернется к ней.

— Ты же можешь найти сиделку для своей матери, — не отступала мисс Дэлглиш, — а брат твой вполне самостоятелен. Мне известно, что ты ходила по помойкам, Лилли, — продолжала она, — это скверно, ты сама понимаешь. Тебе не хватает денег, чтобы прокормить семью, разве я не права? Будет лучше, если ты переедешь ко мне и заживешь по-человечески.

— Мне и здесь хорошо. Ни менять что-либо, ни уходить отсюда я не собираюсь.

Мисс Дэлглиш попробовала поговорить с миссис Стьюбек, но та почти не слушала ее и лишь бормотала время от времени: «Да, госпожа», — потом переводила страдальческий взгляд на дочь и жалобно спрашивала:

— Ты нас не бросишь, Лилли?

— Нет, — всякий раз успокаивала ее девушка.

— Вы не понимаете меня, миссис Стьюбек, — убеждала мисс Дэлглиш. — Я и не хочу, чтобы Лилли забыла вас.

— Да, госпожа, — опять пробормотала миссис Стьюбек, и по ее щекам покатились крупные слезы.

Убедившись в тщетности уговоров, мисс Дэлглиш раздраженно повернулась к Лилли:

— Это уж слишком! Просто глупо!

— Ничего не поделаешь, — ответила девушка.

— Надеюсь, ты передумаешь. А пока я возьму Тилли. Где он?

— Зачем вам собака? — удивилась Лилли.

— Наша соседка, миссис Эндрюс, завела кошек, и миссис Питерс никак не может прогнать их из сада; Тилли мигом с этим справится.

— Он убежит от вас, — предупредила Лилли.

— Я его уговорю.

— Им теперь командует Джекки.

— Я куплю ему другую собаку.

Даже ради Джекки Лилли не хотела спорить с мисс Дэлглиш; она взяла старую веревку, которая служила поводком, и привязала ее к ошейнику Тилли. Джекки разговаривал во дворе с мистером Мэлоуном, который показывал ему свой «мармон».

— Куда вы ведете Тилли? — спросил Джекки у мисс Дэлглиш, когда она вышла из дома с песиком.

— Я куплю тебе другую собаку, — пообещала мисс Дэлглиш. — Тилли мне нужен.

— Но ведь он принадлежит Лилли, — возразил мальчик.

— Лилли разрешила мне взять его.

— Надолго? — не отступал Джекки.

Ничего не ответив, мисс Дэлглиш передала веревку мистеру Мэлоуну, и тот посадил собаку на переднее сиденье; удивительно, но Тилли охотно подчинился, словно его ожидала приятная прогулка. Тилли давно превратился в грязную собачонку со спутанной шерстью, он нетерпеливо прыгал в машине, точно возбужденный ребенок, который собрался на праздник со взрослыми.

Прощаясь, мисс Дэлглиш спросила о Дэвлине. Зачем он приходит сюда? Так ли уж это необходимо? Может, он легкомысленный человек?

— С Дэвлином все в порядке, — ответила Лилли.

— Я думала, ты умнее, — бросила гостья уже из автомобиля.

Более словоохотливый, нежели миссис Питерс, мистер Мэлоун рассказывал потом Дороти, что в дороге мисс Дэлглиш держалась с обычным достоинством, зато когда он открывал ворота, ему показалось, что глаза у нее заплаканы.

Если бы это было либретто, то теперь можно было бы почти предугадать, как проявит себя forza del destino[35] в следующем акте, по крайней мере, по отношению к Лилли, ибо неделю спустя старая экономка сообщила мисс Дэлглиш, что через месяц навсегда уедет из Сент-Элена. Миссис Питерс собиралась в Нуах, отстоявший на тридцать миль от нашего городка. Наступал конец ее многолетней службе у мисс Дэлглиш.

Причина была известна. Мистеру Питерсу, работавшему механиком у мистера Мэлоуна, предложили купить гараж в Нуахе, и, несмотря на возраст, он решил взять ссуду в местном банке и, добавив свои сбережения, купить гараж, если не для себя, то для сына, который пошел по стопам отца. Питерсы намеревались поселиться в комнатах над гаражом. Разумеется, их связи с Сент-Эленом обрывались, по крайней мере, для миссис Питерс. Она не могла пожертвовать интересами мужа и сына.

Миссис Питерс и мисс Дэлглиш настолько привыкли друг к другу, что казалось, их разлучит лишь смерть. Многие в городе ломали голову над тем, кто заменит экономку.

— У нас подходящей замены не найти, — сказала мама отцу за обедом, услышав, что мисс Дэлглиш остается без прислуги.

— Почему же? — удивился он.

— Не знаю, — ответила мама, — только не найти. Ведь миссис Питерс ни разу словом не обмолвилась о своей хозяйке. Молчала как рыба.

— Неужели у нас нет женщины, умеющей держать язык за зубами? — возразил отец.

— Такой скрытной да еще и работящей, как миссис Питерс, — нет. Она прямо была создана для службы у мисс Дэлглиш.

— Кто-нибудь да найдется, — не сдавался отец, и родители прекратили на этом спор, ведь никто из нас ничего не знал о планах мисс Дэлглиш.

У нее оставался еще месяц, чтобы подыскать себе прислугу, и несколько женщин в нашем городе желали получить освобождающееся место. Самой подходящей кандидатурой была овдовевшая миссис Смит, которая жила с незамужней дочерью. Она славилась своей чистоплотностью, никогда не сплетничала и считалась прекрасной матерью. Но миссис Смит была суетлива, а мисс Дэлглиш не переносила суеты. К пожилой леди охотно пошла бы и Эйми Лонгстрит — старая дева, долгие годы прослужившая компаньонкой у мисс Раунтри, которая владела тремя домами и прожила в одном из них до девяноста трех лет. Но Эйми трудно было представить рядом с мисс Дэлглиш. Длинная как жердь, с редкими, вечно растрепанными волосами, она всегда имела неряшливый вид, будто совсем забывала о себе в заботах о других. Еще две женщины метили в прислуги к пожилой леди, но они по той или иной причине тоже не подходили.

Дни летели за днями, и мисс Дэлглиш, казалось, перестала искать себе помощницу; теперь она жила почти затворницей, уже не выходила по субботам на прогулки, и ее редко видели в городе. Лилли продолжала работать в фотоателье, а миссис Питерс по-прежнему исчезала за воротами особняка в восемь утра и покидала его в половине пятого.

Наконец наступил день, когда миссис Питерс уехала из города, и было похоже, что мисс Дэлглиш решила отныне жить одна. Но на следующее утро ровно в восемь большие деревянные ворота открыла вместо миссис Питерс Лилли, которая оставалась в особняке до полудня, а потом ушла на Мыс. Через час она вернулась к мисс Дэлглиш и пробыла у нее до пяти вечера. Так продолжалось изо дня в день, и мы поняли, что Лилли стала новой экономкой пожилой леди. Неизвестно, как и где, но соглашение между ними было достигнуто.

Кое-что я узнал от Дороти, а кое-что рассказала сама Лилли, но по-настоящему все прояснили последующие события. Вопрос был решен чисто по-деловому. Мисс Дэлглиш обязалась платить Лилли три фунта в неделю (в два с лишним раза больше, чем девушка получала в фотоателье) и оставила попытки переселить ее к себе. Со своей стороны, Лилли взялась выполнять обязанности миссис Питерс, но выговорила для себя время, которое могло понадобиться для ухода за матерью, а также разрешение ненадолго покидать днем большой дом и ночевать на Мысу.

В конце концов мисс Дэлглиш и Лилли снова оказались вместе, но отныне на единственно возможном для девушки условии — мисс Дэлглиш платила ей, и плата была справедливой. Лилли согласилась на это, потому что тем самым обретала независимость. А ведь именно этого она и хотела. Однако, сама того не ведая, Лилли ухаживала теперь за двумя медленно умиравшими женщинами, которые нуждались в ней, ибо она всегда готова была противостоять любому злу, может быть, даже смерти.

Глава семнадцатая

Их дни протекали теперь в постоянной борьбе; мисс Дэлглиш пыталась возобновить старые отношения, а Лилли стремилась вести себя сообразно своему новому положению. Она и прежде работала по дому, но по-настоящему уборкой, кухней, стиркой и глажением занималась миссис Питерс.

— Постельное белье надо отдавать в китайскую прачечную, — сказала мисс Дэлглиш Лилли, когда они устанавливали новый уклад жизни в особняке.

Пока они договорились лишь о самом главном — о работе и жалованье Лилли, но не успели обсудить ее обязанности. Теперь им нужно было упорядочить свой быт до мелочей, и тут мисс Дэлглиш хотела все решать сама и по-своему.

— Зачем нам прачечная? — возражала Лилли. — Я буду стирать простыни и наволочки, как миссис Питерс.

— Но у тебя освободится время для других дел, — убеждала девушку пожилая леди.

— Для каких?

— Ты могла бы учиться, например, совершенствовать свой французский.

— С этим покончено, — отрезала Лилли.

Мисс Дэлглиш пропускала мимо ушей все, что не желала слышать, она не считалась ни с какими доводами, если была уверена в своей правоте.

— У тебя останется время для занятий, — твердила она. — Тебе не нужно выполнять все обязанности миссис Питерс. Я найму кухарку.

— Я буду готовить сама, — настаивала Лилли. — Мы же договорились.

— Но мы не договаривались о том, что ты будешь изнурять себя.

Лилли молча отвернулась. В дальнейшем она стирала и готовила без чьей-либо помощи. Но так как Лилли отказалась учиться, пожилая леди заставила девушку читать ей вслух по два часа в день, и Лилли отнеслась к этому с таким же равнодушием, с каким прежде принимала подарки мисс Дэлглиш — новые платья, чулки, туфли.

Лилли была предельно пунктуальной. Она приходила и уходила минута в минуту. Фактически она работала всю неделю, кроме воскресенья, по двенадцать часов в сутки, а ведь ей надо было еще ухаживать за матерью. Каждое утро Лилли одевала ее, разжигала печь, готовила завтрак, мыла посуду, убирала постели и оставляла обед, которым кормила мать днем. Миссис Стьюбек совсем ослабела, даже летом, беспомощная и полусонная, она целые дни просиживала в кресле перед горящей печкой. Иногда, когда Лилли уходила, миссис Стьюбек принималась плакать, боясь, что дочь бросила ее навсегда, но ни разу больная не пожаловалась на здоровье или одиночество.

Я теперь редко видел Лилли, так как мисс Дэлглиш позаботилась о дровах для Стьюбеков и мне незачем было спускаться на Мыс. Порой я встречал Лилли по субботам, когда она обегала магазины, делая покупки для себя и пожилой леди. На ее щеках полыхал румянец, она выглядела собранной и даже довольной, будто нашла себе наконец дело по душе. Она уже не казалась прежней замарашкой. Лилли опять носила чистые, глаженые платья. Ее волосы отливали мягким блеском; Лилли все больше напоминала мисс Дэлглиш, и не только своим поведением за столом; странно, что она даже ходила как пожилая леди — твердыми, уверенными шажками.

Лилли расцветала на наших глазах, меж тем пожилая леди заметно увядала. Однажды субботним утром мисс Дэлглиш все-таки показалась на улице вместе с Лилли. Держалась пожилая леди прямо, но опиралась на трость и двигалась очень медленно. Однако вид у нее по-прежнему был властный, будто вовсе не Лилли вела ее, а она — Лилли. Разговаривали они теперь редко, и Дороти (кроме нее и доктора Уоллеса почти никто не наведывался в старый особняк) сказала мне, что мисс Дэлглиш и Лилли похожи на двух заключенных.

— Они словно скованы одной цепью, Кит, — рассказывала Дороти, — и делают почти все молча, без единого слова. А если даже и разговаривают, кажется, будто главное как раз и остается невысказанным. Но друг без друга они не могут. Точно срослись.

Пожалуй, Лилли могла бы так жить бесконечно долго, если бы не заболела. Природа одарила ее крепким здоровьем, но Лилли слишком небрежно относилась к себе (до себя у нее просто не доходили руки); ее мог уложить в постель только серьезный недуг, однако все началось с пустяковой царапины.

Возле Мыса вечно валялись заляпанные илом обрывки колючей проволоки; однажды вечером Лилли заполняла кухонный бак водой, которую носила ведрами с реки, и случайно наступила на виток ржавой проволоки, оставленный схлынувшим паводком; Лилли глубоко поранила ногу и обрадовалась, что была без чулок. Она с детства привыкла к ссадинам, порезам и, едва кровь переставала течь, не обращала на них внимания. И на этот раз, обмыв ногу и остановив кровь, Лилли забыла о ране, только надела черные чулки, чтобы скрыть ее. Прошло несколько дней, Лилли продолжала работать, но нога начала опухать. Лилли убеждала мисс Дэлглиш, что скоро все заживет, но к концу недели уже не смогла ходить. В воскресенье она слегла в постель с высокой температурой, а ночью уже металась в бреду. В два часа утра, когда я спал на веранде, меня разбудил Джекки, толкнув локтем.

— Лилли очень плохо. Она бредит и не приходит в себя.

Я хотел сначала поднять маму или сестру, но не решился тревожить их. Я еще не знал, насколько серьезно у Лилли разболелась нога, и подумал, что Джекки зря переполошился. Однако я быстро натянул брюки поверх пижамы, надел ботинки на босу ногу и поспешил на Мыс по темным улицам.

— Ты разбудил свою маму? — спросил я Джекки.

— Зачем? — удивился мальчик. — От нее никакой пользы.

Джекки провел меня в комнату, которую занимал вместе с сестрой. Комната уже не зияла пустотой, теперь там стояли две кровати, комод, гардероб, на полу лежал коврик. Я включил свет.

— Лилли этого не разрешает, — предупредил Джекки.

— Наплевать, — ответил я и с тревогой посмотрел на девушку. Одеяло едва прикрывало Лилли, спавшую в одних трусиках. Я в первый раз увидел обнаженную девушку, поэтому покраснел и не мог отвести взгляда от ее груди; затем поспешно накрыл Лилли одеялом. Ее голова и плечи ходили ходуном, а тело дергалось в судорогах. Я попробовал заговорить с ней, но она ничего не слышала, лишь что-то бормотала сквозь стиснутые зубы и громко стонала. Ее глаза оставались закрытыми.

— У нее болит нога, — сказал Джекки. — Видишь, как разнесло.

Мне не хотелось откидывать одеяло, чтобы рассмотреть ногу, но Джекки сам приподнял его, и я заметил, что левая перевязанная нога Лилли раздулась и стала лиловой от лодыжки до колена.

— Господи! — вырвалось у меня. — И давно это у нее?

— Два дня, — ответил Джекки. — А вчера ей сделалось совсем плохо.

Бесполезно было спрашивать у Джекки, ходила ли она к доктору или в больницу; я твердо знал, что Лилли необходимо срочно показать врачу и нужно, не мешкая, доставить его на Мыс. Я был настолько потрясен видом бредившей Лилли, что изо всех сил пустился вверх по холму к дому мистера Диксона. Было около трех часов ночи. Я долго нажимал на кнопку звонка, пока миссис Диксон не спросила из-за двери:

— Боже мой, да кто же это?

— Это я, Кит Квейл, миссис Диксон.

— Что случилось, Кит? Мама заболела?

— Нет, миссис Диксон. Лилли Стьюбек плохо.

— Опять эта Стьюбек… Нет, Кит. Сейчас три часа ночи.

— Ей совсем плохо, — не отступал я. — Срочно нужен врач.

Миссис Диксон раздраженно распахнула дверь и спросила, что же такое произошло. Я рассказал ей все, что видел.

— Подожди здесь, Кит, — проговорила миссис Диксон.

Через несколько минут, на ходу надевая халат, на пороге показался доктор Диксон; он обругал меня «занудой» и попросил описать симптомы, сомневаясь, что Лилли действительно серьезно больна.

— Расскажи подробнее.

Я повторил про бред, судороги и распухшую ногу.

— Омерзительное место, — пробурчал мистер Диксон. — Я же говорил, что там нельзя жить.

Доктор велел мне подождать и через пять минут вышел из дома с двумя чемоданчиками, один из которых протянул мне. Мы уселись в «крайслер».

— Не хлопай дверцей, — сказал мистер Диксон. — А то собаки поднимут весь город.

Он спросил, как я попал ночью на Мыс; пришлось признаться, что Джекки разбудил меня.

— На прошлой неделе этот чертенок пытался всучить жене мешок конских яблок для нашего сада, он стащил его ночью из конюшни мистера Стюарта. Если они держат навоз у себя на Мысу, то девушка могла подхватить столбняк, и тогда ей конец.

— Вряд ли она прикасалась к мешку, — сказал я доктору.

— Откуда тебе известно?

— Это забота Джекки, а не Лилли, — ответил я.

— Надеюсь, на ее счастье, ты прав. Похоже, что у Лилли заражение крови.

До сих пор не могу забыть эту поездку через спящий город; всполошилась разбуженная нами собака, свет фар вырвал из темноты заметавшуюся кошку, переходившую пустынную дорогу. Мне вдруг стало страшно среди темных и тихих улиц, потому что я поверил, что Лилли может умереть. О столбняке, пока о нем не упомянул доктор, я не думал; в те времена столбняка панически боялись в нашем захолустье. Заразиться им было все равно что плыть по реке во время паводка или получить дозу яда от тигровой змеи. Столбняк означал неминуемую смерть.

Прибыв на Мыс, доктор Диксон не удивился тому, что миссис Стьюбек продолжала спать, а у постели больной сестры дежурил маленький Джекки. Врач отправил нас на кухню. Через несколько минут он вышел из комнаты и спросил у Джекки, где Лилли так глубоко порезала ногу. Узнав о колючей проволоке, врач осмотрел грязные трехпалые руки мальчика, повернув их ладонями вверх, и покачал головой:

— Она трогала навоз, который ты приносил моей жене?

— Лилли даже ничего о нем не знает, — ответил Джекки.

— Не лги, возможно, у твоей сестры столбняк.

— Правда, — уверял Джекки. — Она его в глаза не видела.

— Хорошо. Будешь помогать мне, Кит, — распорядился врач и попросил Джекки растопить печь, чтобы вскипятить воду. — Но только в чистой кастрюле.

Остальную часть ночи доктор Диксон провел в напряженной борьбе с опасным недугом, привычной для провинциального врача в те времена, когда еще не открыли антибиотики, а случаи травматизма в нашем штате Виктория были нередки; я впервые понял, каким безвольным и слабым может стать человеческое тело и насколько тонка и непрочна нить жизни. За одну ночь гордая, неукротимая Лилли, моя сверстница, которую я помнил еще крепкой маленькой девочкой, превратилась в беспомощную пленницу болезни. Какая-то могучая злая сила приковала ее в конце концов к постели.

Мне пришлось держать Лилли за руки и голые плечи, пока доктор Диксон чистил скальпелем рану на распухшей ноге; Лилли, хоть и оставалась без памяти, кричала от боли, поскольку анестезирующих средств не было.

— Слишком далеко все зашло, — проговорил доктор, приказав мне сесть на здоровую ногу Лилли, а сам опять принялся орудовать скальпелем.

Я все-таки не был столь близок с Лилли, чтобы совсем расклеиться, но ее стоны и бред позволили мне увидеть Лилли в истинном свете — такую знакомую и незнакомую. Передо мной лежала обыкновенная семнадцатилетняя девушка — полуобнаженная, очень больная; я слегка придавил коленями ее ноги.

— Навались всем телом, — приказал доктор Диксон, — постарайся, чтобы она не двигалась.

Лицо Лилли казалось совсем беззащитным, исчезло обычное выражение настороженности. Однако я знал, что даже беспомощная Лилли была полна жизни, а не смерти, и решил, что она не умрет.

Второй чомоданчик доктора Диксона был полон бинтов и ваты, он вытирал гной, стерилизовал рану и останавливал кровотечение. Занимался он этим бесконечно долго. Наконец доктор свернул огромный тампон, приложил его к ране и начал накладывать повязку. Я держал ногу Лилли на весу.

— Брось всю эту дрянь в печь и сожги, — велел доктор Джекки. На полу беспорядочно валялась грязная вата. — И вымой руки.

— Лилли поправится? — спросил Джекки, он был испуган и казался совсем маленьким.

Джекки пришел в комнату, услышав стоны сестры, и видел самую тяжелую часть операции.

— Вы ей не отрежете ногу?

— Надеюсь, все обойдется, Джекки, — успокоил его доктор Диксон и повернулся ко мне. — Ее нельзя оставлять здесь. Она нуждается в постоянном, тщательном уходе.

— Вы можете позвонить мисс Дэлглиш? — спросил я.

— Сейчас еще ночь.

— Тогда рано утром.

— Хорошо. Но тебе придется посидеть с Лилли, Кит. Я немного почистил рану, и Лилли сейчас чуть лучше, но кто-то обязательно должен присмотреть за ней; на миссис Стьюбек нельзя положиться.

Казалось, Лилли стало легче, она утихла; на самом деле она просто выбилась из сил; Лилли вся горела и вздрагивала во сне.

— Хорошо, останусь, — согласился я, польщенный дружеским тоном доктора Диксона. — Это столбняк?

— Нет. Правда, сначала меня обеспокоили судороги. У Лилли сепсис в тяжелой форме, она может потерять ногу. Гангрена. Нужно перевезти ее в больницу или тщательно ухаживать за ней дома, а здесь некому заботиться о Лилли. Я поговорю с мисс Дэлглиш. Хочешь, я позвоню твоей матери и предупрежу, что ты на Мысу, или она знает?

— Нет, я ей ничего не сказал, но не беспокойте ее до восьми часов.

— Ладно. Возьми полотенце, намочи его в миске с водой и вытри лицо Лилли. Приведи ее немного в порядок. У тебя сейчас экзамены? Выпускные?

— Послезавтра. То есть завтра.

— Тогда смотри, сможешь ли ты подежурить, пока я кое-что утрясу утром. Ты здорово помог, Кит. Она твоя девушка?

Я замотал головой, и доктор Диксон рассмеялся.

— Честное слово, — убеждал я. — Между нами ничего нет.

— Значит, она девушка Дэвлина, нашего репортера?

Все знали, что Дэвлин каждый день приходил к Лилли. Над ними уже смеялись в городе.

— Пожалуй, она ничья, — сказал я.

— Пожалуй, — загадочно улыбнулся доктор и вышел из дома, оставив меня ухаживать за Лилли, которая вдруг открыла глаза и, казалось, удивилась, увидев мое лицо, но тут же опустила веки и погрузилась в горячечный сон.

Глава восемнадцатая

Мисс Дэлглиш приехала на «мармоне» с мистером Мэлоуном в половине девятого утра; еще не войдя в дом, она окликнула меня:

— Ты здесь, Кит?

— Да, мисс Дэлглиш, — ответил я.

— Где Лилли? — проговорила мисс Дэлглиш с порога.

— Тут, — указал я на комнату Лилли.

— Идите сюда, — велела пожилая леди мистеру Мэлоуну, а потом спросила:

— Она очнулась?

— Еще нет. Только один раз открыла глаза.

— Тогда давайте побыстрее, — решила мисс Дэлглиш. — Вы сможете поднять Лилли, мистер Мэлоун, и донести ее до автомобиля?

— Наверное, мисс Дэлглиш, но, по-моему, она без сознания.

— Лилли спит, — пояснил я.

Лилли дышала глубоко и устало, но уже не бредила, ее совсем недавно красное, горячее лицо побледнело, жар прошел.

— Надо завернуть Лилли в одеяло, — сказал я.

Мисс Дэлглиш лучше меня знала о привычках Лилли и, когда мистер Мэлоун взял больную на руки, аккуратно подоткнула одеяло со всех сторон.

— Куда вы уносите Лилли? Что вы делаете? — закричал Джекки, войдя в комнату.

— Лилли нужен уход, — ответила мисс Дэлглиш. — Ей нельзя оставаться здесь.

Хотя я заранее предупредил Джекки о том, что Лилли увезут, он уцепился за одеяло, когда мистер Мэлоун понес ее к машине.

— Не трогайте ее! — кричал Джекки, не отпуская одеяло.

— Быстрее, — торопила мисс Дэлглиш. — Кит, скажи ему что-нибудь.

— Так нужно, Джекки. Лилли придется увезти.

— Зачем? — удивился мальчик. — Я буду ухаживать за ней.

— Ты не справишься.

— Вы же ее не в больницу везете, а к себе.

Мисс Дэлглиш не обращала на Джекки внимания; когда мистер Мэлоун проносил Лилли через кухню, появилась миссис Стьюбек. Она проспала всю ночь и не знала, что произошло, и тут вдруг увидела бесчувственную, ослабевшую Лилли у мистера Мэлоуна на руках.

— Это же Лилли, — проговорила миссис Стьюбек.

— Да, миссис Стьюбек, — ответил я. — Она заболела.

Миссис Стьюбек с неожиданной силой схватила меня за руку, и я вспомнил о ее расправах над дочерьми, когда доставалось и Лилли.

— Почему ее увозят? — спросила миссис Стьюбек. — Что случилось?

— Лилли заболела, — повторил я. — У вашей дочери заражение крови, и ее нельзя оставлять без ухода.

Я довольно долго не был на Мысу и, хотя знал о том, что миссис Стьюбек не в себе и очень ослабела, не мог сдержать изумления, увидев ее теперь. Глаза миссис Стьюбек выкатились, под ними залегли темные круги, отчего дряблое лицо казалось почерневшим. На ней был просторный халат, но я все равно заметил, что она еще больше усохла и согнулась. Руки у нее исхудали и стали похожи, как и у Джекки, на клешни.

— А кто приготовит чай? — жалобно спросила она.

— Не знаю, миссис Стьюбек, Лилли не может.

— Ее везут в больницу?

— Не знаю, — ответил я.

Тем временем Лилли уже устроили на заднем сиденье «мармона». Я ждал, что мисс Дэлглиш попрощается с нами, но в дом она не вернулась. Она села рядом с Лилли, заботливо поддерживая ее. Неожиданно Джекки попытался остановить машину, с отчаяньем вцепившись в дверцу.

— Сейчас же отойди, — приказала мисс Дэлглиш.

Она захлопнула дверцу и приказала мистеру Мэлоуну побыстрее трогать. Мы остались втроем на пороге кухни, провожая взглядом «мармон», который скрылся за холмом.

— Завтра они привезут ее обратно? — спросила миссис Стьюбек.

— Она вернется, когда поправится, — пообещал я.

Миссис Стьюбек заплакала, и я на мгновение растерялся. До сих пор я думал лишь о том, как помочь Лилли, но теперь, когда ее увезли, мне стало нестерпимо жалко ее мать и брата.

Джекки ни на что не жаловался и о себе не беспокоился. Он решил (а я не стал возражать) не ходить в школу.

— Надо сегодня за ней присмотреть, — сказал он, кивнув на мать.

— А справишься? — удивился я. — Что ты будешь с ней делать?

— Дам ей чаю и накормлю завтраком. Потом приготовлю обед. Она ничего не может делать, Кит. Только сидит целыми днями и ждет Лилли.

— Ну а Лилли теперь не работник, — сказал я. — За ней самой надо ухаживать.

— Ты думаешь, она не вернется? — спокойно спросил Джекки, засовывая в печь остатки грязной ваты. — Ей отрежут ногу, да?

Я сказал мальчику, что все будет хорошо, хотя понимал, что при гангрене надежда на благополучный исход была невелика. Миссис Стьюбек уже устроилась в кресле, не переодев длинную ночную рубашку. Она совсем забыла обо мне; когда я вышел из дома Стьюбеков, меня преследовал едкий запах жженой ваты. Мне предстояло рассказать родителям о событиях этой ночи и убедить маму, что помочь Лилли она ничем не может.

Раз уж за девушкой захлопнулись большие ворота, мисс Дэлглиш никому не отдаст ее, поэтому я не удивился, услышав от доктора Диксона, что мисс Дэлглиш дни и ночи проводит у постели Лилли, которая нуждалась в заботливом уходе. Рана должна была оставаться сухой и стерильной, а для этого приходилось часто менять повязку. Мисс Дэлглиш не могла теперь обойтись без помощницы и послала за миссис Смит.

Мисс Дэлглиш делала все, что было в ее силах. Жизнь в особняке снова вошла в прежнее русло. Лилли была окружена непрестанной заботой. Мисс Дэлглиш никого к ней не допускала.

— Не нужно ее беспокоить, — отвечала она на все просьбы. — Сейчас к ней никому нельзя.

— Наверное, Лилли очень плохо, — предположила Дороти, — иначе она позвала бы меня, чтобы спросить о матери и брате.

Моя мама пыталась хоть как-то помочь Стьюбекам, но этому воспрепятствовал отец.

— Только не ты, — предупредил он.

Отец с пеной у рта защищал в суде любого, кто пострадал от несправедливости, но оказывался самым заурядным обывателем, когда что-то нарушало покой его семьи.

— Я запрещаю тебе возиться со Стьюбеками, — сурово сказал он маме.

Однако нельзя было бросать их одних; несколько человек в городе беспокоились о Стьюбеках, но выход из положения оказался неожиданным и довольно странным. Заботу о Стьюбеках взял на себя Дэвлин, который переехал на Мыс. Несмотря на то, что у нас посмеивались над ним, он продолжал делать свое дело с двойным упорством, и мы скоро забыли о миссис Стьюбек и Джекки, нетерпеливо ожидая вестей о Лилли, оставшейся за высокой деревянной оградой.

Глава девятнадцатая

Дэвлин приобрел подержанный мотоцикл с коляской, и нам нравилось смотреть ему вслед, когда он летел по улицам в седле старенького «BSA», вскинув голову и держа руки на руле, а коляска неслась рядом как бы сама по себе. Дэв управлял мотоциклом крайне небрежно, и мы каждый раз ждали, что руль вот-вот вырвется у него из рук и мотоцикл выкинет какой-нибудь фортель. Дэвлин вперивался в дорогу, но это отнюдь не означало, что он действительно видел повороты или препятствия. Тем не менее ездил Дэвлин благополучно, и, убежденный, что доберется до цели, и впрямь добирался.

До сих пор я не особенно много рассказывал о Дэве, который стал частым гостем на Мысу. До болезни Лилли он бывал там, по крайней мере, раз в неделю вечером и почти каждое воскресенье. Мы привыкли видеть Лилли в коляске, а Джекки на заднем сиденье мотоцикла, несущегося в Нуах. Лилли и в побитой коляске оставалась сама собой. Она казалась отрешенной, такой же далекой от Дэва, как дома или на улице. Однако что-то объединяло всех троих, и Лилли, подобно брату, с удовольствием отправлялась на эти прогулки. В отличие от нас она не боялась безнадежной и опасной небрежности Дэвлина за рулем, и это говорило о том, что она ему доверяла.

Дэвлина не было у Лилли в то воскресенье, когда она заболела, потому что он гостил у Джека Хейеса, птицеферма которого находилась в двадцати милях от нашего города; старина Джек был рационалистом, последователем Джозефа Мак-Кейба[36] и сэра Джеймса Фрейзера[37]. Они с Дэвлином любили поспорить о первобытных племенах, которым Фрейзер посвятил свою «Золотую ветвь». Дэв считал, что первобытная община несет в себе черты утопии, которые он искал и нашел у Фрейзера. А Джек доказывал, что любая религия и ее обряды имеют в своей основе примитивный тотемизм, суеверия и социальное принуждение. Словом, Дэвлин пребывал в своей стихии, беседуя с товарищем в старой, крытой железом хижине, пропахшей грязными яйцами и птичьим кормом, и я не знаю, что было бы с Лилли, если бы он не философствовал в тот день, когда она металась в бреду. Как бы он поступил?

Прошла неделя, прежде чем Дэвлин решил переехать к Стьюбекам, и все это время люди, узнав о болезни Лилли, помогали ее матери и брату. У Лилли всегда были тайные доброхоты; обычно они передавали на Мыс кастрюли с едой или старую одежду, хотя поношенные блузки и платья, конечно, не могли избавить Стьюбеков от нищеты. В Сент-Элене было два благотворительных общества при разных церквах; некоторые женщины посещали Мыс (позднее я узнал от мамы, что их просила помочь Стьюбекам мисс Дэлглиш).

Однако никто в Сент-Элене не хотел жить со Стьюбеками под одной крышей; несмотря на перемены, Мыс по-прежнему считали у нас подозрительным местом. Да и Стьюбеки слыли «цыганами». Дороти Мэлоун переселилась бы на Мыс, если бы ей не запретили родители, — ведь мы сдавали выпускные экзамены. Пока Дэвлин не перебрался туда, мы с Дороти почти каждый день навещали миссис Стьюбек и делали все, что могли: топили печь, мыли посуду. Дороти ухаживала, как умела, за миссис Стьюбек, даже умывала ее и причесывала.

Дэвлин избавил нас от угрызений совести; через несколько дней после его переезда на Мыс Джекки возобновил занятия — Дэвлин уговорил мальчика посещать школу, пообещав отвозить его туда на мотоцикле. Неизвестно как, но Дэвлин, не повышая голоса, сумел убедить миссис Стьюбек одеваться по утрам; он не только готовил завтрак и обед, но еще стирал и убирался. Дэв оказался примерной домохозяйкой, хотя трудно было этого ожидать от такого вроде бы растяпы. Заботы о Стьюбеках полностью легли на его плечи, и с этих пор благотворительность кончилась, он освободил всех от прежних обязанностей. Никто не сомневался: раз уж Дэв взялся за дело, то доведет его до конца.

И я и Дороти расспрашивали теперь его о Лилли, ибо он знал о ней больше нас. А когда мы с Дороти звонили мисс Дэлглиш, она отвечала односложно:

— Лилли слаба и не может подойти к телефону. Если ей станет лучше, я сообщу. Не волнуйтесь, она ни в чем не нуждается.

— А как ее нога, мисс Дэлглиш? — интересовался я.

— Еще гноится, рана пока мокнет. Трудно сказать что-то определенное.

Вот и все, что нам удавалось выяснить. Но Дэв отличался репортерским упорством. Он расспрашивал о Лилли доктора Диксона и новую прислугу мисс Дэлглиш миссис Смит. Он не отставал от аптекаря, у которого покупались лекарства и вата. От Дэва мы знали, что Лилли до сих пор очень сильно больна, подавлена, целые дни лежит неподвижно на спине и ест только легкую пищу, что мисс Дэлглиш спит с ней в одной комнате и что Лилли совершенно безразлична ко всему.

Конечно, я беспокоился о Лилли, которая была моим другом, но еще больше меня беспокоили теперь экзамены, а когда они кончились, мне захотелось отдыхать, купаться около Мыса, и я лишь изредка вспоминал о Лилли, ненароком взглянув на дом Стьюбеков или услышав голос Джекки, купавшегося тут же. Мне казалось, что жизнь бесконечна, как австралийское лето, и в ней нет места смерти. Кроме того, это было мое последнее беззаботное лето, а вдобавок ко всему я влюбился в Норму Мильтон, которая занимала все мои мысли. Но когда Дэвлин позвал меня с берега, я догадался, что он хочет сказать мне что-то о Лилли; поэтому я бросил Норму и побежал к Стьюбекам.

— Можешь навестить Лилли в воскресенье, — сообщил Дэв. — Мисс Дэлглиш приглашает тебя и Дороти. Приходите вместе.

— А ты был у Лилли?

— Нет, мисс Дэлглиш не разрешила. Она очень упряма.

Это был самый сильный упрек, на который был способен Дэв, ибо по-настоящему он никогда никого не упрекал.

— Наверное, Лилли стало лучше, — предположил я.

— Она еще не встает, — ответил Дэвлин, — но самое страшное уже позади.

— Значит, ногу ей не отрежут?

— С ногой пока по-прежнему, Кит. Больше я ничего не знаю.

Вечером я позвонил Дороти, которая договорилась с мисс Дэлглиш, что мы придем в три часа дня.

— Она дала нам полчаса, Кит, но поговорить с Лилли по телефону не разрешила.

В три часа в воскресенье мы дернули за шнурок звонка, но ворота оказались открытыми. Мисс Дэлглиш, опиравшаяся на трость, уже поджидала нас у парадной двери. Чистый, веселый Тилли с лаем бросился нам навстречу.

— Добрый день, Дороти. Здравствуй, Кит, — поздоровалась мисс Дэлглиш. — Дай мне, пожалуйста, цветы, Дороти, я поставлю их в вазу.

Дороти принесла пышный букет, а я пришел с пустыми руками, потому что отказался взять корзинку с персиками, которую приготовила мама.

— У мисс Дэлглиш есть для Лилли все, что нужно, — сказал я. — И потом, не знаю, можно ли ей персики.

Дороти неохотно рассталась с цветами. Мисс Дэлглиш проводила нас в гостиную и попросила немного подождать.

— Будьте поосмотрительнее, — предупредила она, — не говорите лишнего, если Лилли спросит о матери и брате. Я сказала ей, что уход за ними хороший. Мистер Дэвлин заверил меня, что на Мысу все в порядке. Этого вполне достаточно.

— А как ее нога? — спросила Дороти.

— Рана заживет не скоро, но Лилли не потеряет ногу.

— Слава богу, — сказала Дороти.

Я прислушивался к разговору и незаметно наблюдал за мисс Дэлглиш. Она держалась прямо и была оживлена, словно заботы о Лилли всколыхнули в ней скрытый запас сил, которые еще недавно, казалось, были на исходе. Она хорошо владела собой, выглядела помолодевшей и напоминала прежнюю мисс Дэлглиш, которая справлялась и с домом, и со школьными проблемами Лилли.

Словом, сама судьба была, видимо, на стороне мисс Дэлглиш. Но если бы я знал правду о ее здоровье, я бы, наверное, понял, что для мисс Дэлглиш настало последнее «бабье лето», которое всегда бывает слишком коротким.

— Ты хорошо сдал экзамены, Кит? — поинтересовалась мисс Дэлглиш.

— Не особенно, — неопределенно ответил я, потому что говорить об этом не хотелось.

Мисс Дэлглиш задала тот же вопрос Дороти, пока мы вслед за ней медленно поднимались наверх. Дороти улыбнулась мне:

— Я, как Кит, мисс Дэлглиш, боюсь сглазить.

— Вы молодцы, — твердо сказала мисс Дэлглиш. — У вас все будет хорошо.

Вид больной Лилли поразил меня; я, наверное, не удивился бы так, если бы пришел в особняк сразу после событий на Мысу. Правда, мисс Дэлглиш слегка подготовила нас к тому, что Лилли очень ослабела, но то, что я увидел, подтвердило мои самые худшие опасения.

Лилли лежала на спине. Даже на Мысу, когда она металась в бреду и горячке, Лилли оставалась жизнестойкой, какой я знал ее всегда. Теперь она казалась совсем сломленной. Она выглядела бледной, притихшей, и по ее позе было видно, насколько она ушла в себя. Когда ей приходилось трудно, Лилли неизменно отгораживалась от всего, будто то, что происходило, касалось только ее. И сейчас Лилли вела себя точно так же. На ней была белая ночная рубашка из тонкого батиста и кружевное фигаро; этот наряд был столь необычен для Лилли, что я не мог оторвать от него глаз, и лишь потом обратил внимание на саму девушку. В спальне стоял тяжелый запах йода и дезинфицирующих средств, здесь было прохладно и довольно темно, так как в те времена для восстановления сил рекомендовался полумрак, впрочем, занавески были слегка раздвинуты, и мягкий летний свет как бы еще больше сгущал больничную атмосферу, в которой безраздельно царил властный ангел — мисс Дэлглиш.

— Здравствуй, Лилли, — сказала Дороти, я пробормотал то же самое.

Прежде чем ответить, Лилли взглянула на мисс Дэлглиш, и сразу стало ясно, насколько она уже привыкла к тому, что мисс Дэлглиш следит за ней и прислушивается к каждому ее слову.

— Поговорите об экзаменах, — предложила мисс Дэлглиш.

К кому она обращалась? К нам или к Лилли? Судя по всему, к нам, и я уже догадался, что пригласила нас сюда мисс Дэлглиш, а не Лилли, которая лежала сейчас замкнутая, без кровинки в лице; она никого не хотела видеть, я это заметил сразу.

Дороти, как и я, чувствовала себя скованно. Она немного помедлила и торопливо заговорила, будто старалась быстрее заполнить пропасть, возникшую между нами.

— Лилли, экзамены были жуткие. Я смогла ответить только на пять вопросов по математике и ни слова не прочитала о проекте объединенной Европы, который выдвинул Питт Уильям Младший[38].

Лилли продолжала молчать, переводя взгляд с меня на Дороти, эти быстрые, выразительные взгляды, казалось, заменяли ей слова.

Дороти слегка дотронулась до моей руки, точно напоминая, что нужно быть поделикатнее, и главное — развлечь Лилли.

— Ну а ты как себя чувствуешь, Лилли? — спросила она и присела на кровать.

— Встань с кровати, Дороти, — встревожилась мисс Дэлглиш. — А то заденешь больную ногу.

— Ой, извините! — воскликнула Дороти. — Совсем забыла.

— Садитесь сюда. — Указала мисс Дэлглиш на стулья по обе стороны от кровати.

Мы сели. Присутствие мисс Дэлглиш меня угнетало, но Дороти улыбнулась своей обычной улыбкой и опять спросила, как Лилли себя чувствует.

— Хорошо, — ответила Лилли и снова бросила пронзительный взгляд на подругу. — Лежу вот…

— Нам рассказывали про тебя такие ужасы, — сказала Дороти.

— Могу себе представить. Я-то ничего не помню.

— Что говорит доктор? — поинтересовалась Дороти.

И на этот раз, прежде чем ответить, Лилли посмотрела на мисс Дэлглиш.

— Мне придется остаться здесь, пока не заживет нога.

— Надолго?

— Не знаю… — Лилли нахмурилась, и мы поняли, что ей неприятно говорить о своей болезни. — Врач сам не знает.

— Нога болит?

— Нет.

— Тебе повезло, что Кит оказался рядом, — проговорила Дороти.

— Доктор Диксон мне все рассказал. — Лилли взглянула на меня и одним этим взглядом сказала все то, что никогда не произнесла бы вслух.

Я знал, что сама она не спросит о матери и Джекки, поэтому сообщил, что на Мысу полный порядок, а Дэвлин великолепно управляется с хозяйством.

— Да, знаю.

— Хочешь, мы с Китом поможем ему? — предложила Дороти.

— Не надо, — отказалась Лилли. — Там все хорошо.

Холодность Лилли задевала нас, особенно Дороти, которая была очень вежливой девушкой, но именно душевность, отзывчивость и бесконечная чуткость придали ей храбрости, которой мне недоставало.

— Мисс Дэлглиш, вы не могли бы оставить нас с Лилли наедине? Втроем нам легче разговаривать, — сказала она мисс Дэлглиш.

Пожилая леди замерла на мгновение, будто вдруг почувствовала себя лишней в нашей маленькой компании с ее полудетскими секретами, жестокой отчужденностью. Дороти не хотела обидеть мисс Дэлглиш, но так уж получилось.

— Хорошо, Дороти, — проговорила мисс Дэлглиш. — Надеюсь, вы не станете утомлять Лилли. Я выйду из комнаты, но только минут на десять.

Лилли проводила ее взглядом, и когда мы освободились от тягостного присутствия мисс Дэлглиш, Дороти ласково сказала:

— Мы ведь и вправду можем чем-то помочь.

Лилли слабо качнула головой:

— Нет, ничем вы помочь не можете. Мне ничего не надо.

Дороти не сдавалась. Она заявила, что снова придет и почитает что-нибудь Лилли, однако та промолчала, не возражая, но и не соглашаясь. Дороти заговорила о школе, учителях, одноклассниках, о своей матери и, наконец, неохотно призналась, что к осени уедет из Сент-Элена.

— Поеду в Каслмейн, в Конгрегацию сестер милосердия.

В кошачьих глазах Лилли промелькнуло осуждение, но она промолчала.

— Прости, Лилли. Не стоило об этом сейчас.

Я видел, что Лилли не хочет поддерживать беседу, но Дороти сумела ее разговорить.

— Я думала, ты год подождешь, — тихо произнесла Лилли.

— Я так и собиралась. Но в Конгрегации я буду готовиться в учительницы, и мне советуют не прерывать занятий.

Лилли попыталась приподняться.

— Значит, монахиней ты не будешь?

— Буду. Мне предоставили выбор между миссионеркой и учительницей, и я выбрала школу. Пока учусь, буду послушницей, а уж потом…

Лилли снова легла, а Дороти так погрустнела, что я понял — пора оставить их вдвоем, пусть пооткровенничают, ведь у каждой были свои секреты, которыми они могли поделиться только друг с другом, верные дружбе, зародившейся еще в первые дни их встречи в классе Гудилы.

— Оставляю вас с вашими радостями и печалями, — неуклюже пошутил я, вставая со стула. Ничего лучшего я придумать не мог.

Девушки не стали меня задерживать.

— А ты тоже уедешь, Кит? — спросила Лилли.

— Вряд ли. Да мне и незачем.

— Да… — протянула Лилли, а потом мечтательно и даже загадочно добавила: — Сейчас лето.

Говорить мне было не о чем, я подождал немного и попрощался:

— До свидания, Лилли.

Она молча посмотрела мне вслед и, только когда я уже закрывал дверь, отозвалась:

— До свидания, Кит.

Я постарался избавиться от неприятного ощущения, которое вызвала у меня странная атмосфера, царившая в комнате Лилли. Спальня показалась мне слишком стерильной и тесной, поэтому я облегченно вздохнул, перешагнув через ее порог. Спускаясь по лестнице, я увидел Тилли и очень обрадовался ему. От избытка собачьих чувств он подпрыгнул, норовя лизнуть мне руку. Я крикнул мисс Дэлглиш, что ухожу.

— Подожди минутку, Кит, — откликнулась она, выйдя в очках из библиотеки. — Зайди, пожалуйста, ко мне, нам надо поговорить.

Я пошел за ней в библиотеку. На письменном столе Лилли все еще лежали учебники и раскрытые тетради. После полутемной спальни мне приятно было побеседовать здесь с мисс Дэлглиш, хотя первый же ее вопрос меня озадачил.

— Скажи, Кит, мистер Дэвлин чистоплотен?

Мисс Дэлглиш указала на кожаный диван, приглашая меня сесть.

В последний раз я видел Дэвлина голого по пояс возле кухонной двери Стьюбеков. Он мылился, скреб себя щеткой, черпал пригоршнями воду и тер лицо столь истово, будто от этого зависела чистота всего мира, о которой он мечтал.

— Тут он просто фанатик, — ответил я мисс Дэлглиш. — Другого такого во всем городе не найти.

— Мистер Дэвлин хочет навестить Лилли, а я боюсь, чтобы он не нанес микробов из того ужасного дома. Слишком уж он неряшливый.

— Но это не значит, что Дэв не чистоплотен, — возразил я.

— Доктор Диксон говорит, что они торгуют конским навозом.

— Это не Дэвлин, а Джекки, — уточнил я.

— Этот мальчик… — Мисс Дэлглиш сняла очки. — На прошлой неделе он перелез через ограду, чтобы украсть Тилли. Место! — прикрикнула она на встрепенувшегося песика.

Но Тилли упрямо сидел у моих ног. Мисс Дэлглиш вздохнула и попросила меня оказать ей одну услугу:

— Принеси мне, пожалуйста, вещи Лилли.

— С Мыса?

— Да. Я могла бы обратиться к Дороти. Но мне не хочется, чтобы она ходила туда. И потом, ей будет тяжело нести.

— Что надо взять? — поинтересовался я.

— Все, — ответила мисс Дэлглиш. — Так ты поможешь мне?

— А Лилли об этом знает?

— Почему ты спрашиваешь, Кит?

— Она мне ничего не говорила.

— Она многого не знает. Вещи могут понадобиться. Лучше, чтобы их принес ты, чем кто-нибудь другой.

— Дэвлину проще, — предложил я. — У него мотоцикл.

— Я не хочу обращаться к мистеру Дэвлину. Я прошу тебя.

На самом деле мисс Дэлглиш просила меня стать на ее сторону. Мне было ясно, что Лилли не вернется на Мыс. Пожилая леди завоевала определенные преимущества и не собиралась от них отказываться. Разговаривая наедине с мисс Дэлглиш, я спасовал и не мог сказать ей «нет». Да, честно говоря, и не собирался. Я искренне полагал, что выберу сторону Лилли, если помогу ей остаться у мисс Дэлглиш. Ей было лучше жить в старом особняке, с возвращением на Мыс Лилли ничего не обретала, а теряла все. Я даже забыл о Джекки, миссис Стьюбек и Дэвлине, сидя в уютной богатой библиотеке мисс Дэлглиш.

— Хорошо, — согласился я. — Завтра вечером принесу вещи.

— Лилли будет рада, — сказала пожилая леди.

Я ушел из большого дома подавленный. Побывав у Лилли, я живо представил себе, как она неделями лежала в своей постели беспомощная, в полузабытьи, а мисс Дэлглиш, почти не оставляя ее ни на минуту ни днем, ни ночью, была при ней сиделкой, которая не только меняла грязные бинты, но и мыла Лилли, подкладывала под нее судно (которое я видел под кроватью), кормила ее, переодевала, причесывала, читала ей вслух. Мне казалось, что прикованная к постели Лилли полностью потеряла волю к жизни. Она впервые утратила свою независимость и не знала, как ее вернуть.

Глава двадцатая

Я думал, что мисс Дэлглиш в конце концов победила, а Лилли проиграла в их противоборстве, и с тех пор как они отгородились от внешнего мира в особняке, полном напряженной тишины и невысказанных разногласий, Лилли просто покорилась воле мисс Дэлглиш. Девушка ничем не возмущалась, не возражала, она была равнодушна ко всему на свете. Даже Дороти Мэлоун заметила, как изменилась Лилли. В отличие от меня Дороти не видела в этом трагедии, однако после второго визита к Лилли она с уверенностью сказала:

— Лилли никогда не вернется на Мыс, Кит.

— Откуда ты знаешь? — удивился я. — От нее?

— Нет, конечно, нет. Но знаю…

— Не считает же она, что Дэв будет жить там вечно?

— Мне кажется, Лилли совсем не беспокоится о родных, это так непохоже на нее.

— Пройдет, — сказал я.

— Не думаю, — возразила Дороти.

В душе я согласился с Дороти и отдал свои переменчивые симпатии миссис Стьюбек, Джекки и Дэвлину, которым восхищался. Он помог мне собрать вещи Лилли, аккуратно сложенные в новом комоде, и, даже увидев, что я забираю все, не задавал вопросов и не пытался меня остановить. Я чувствовал себя виноватым перед ним и облегченно вздохнул, когда передал потертый кожаный чемодан (весь в наклейках из Карлсбада, Вены, Парижа, Зальцбурга, Инсбрука и Гармиш Партенкирхена) мисс Дэлглиш, которая не предложила мне подняться к Лилли. Да я и сам не хотел больше видеть ее в нынешнем состоянии.

Мне не терпелось узнать, о чем разговаривали Лилли и Дэвлин, которому мисс Дэлглиш все-таки разрешила навестить больную. Кстати, Лилли не упоминает об этом в своей черной тетради. Я пошел на Мыс и, застав Дэвлина на кухне, спросил, как себя чувствует Лилли, но он лишь ответил:

— Она велела мне взять собаку.

— Тилли?

— Тилли.

— И ты его забрал?

— Конечно, забрал.

— Удивительно, что не возражала мисс Дэлглиш.

— Может, и возражала. Я не знаю, Кит, о чем они разговаривали до моего прихода, но когда я передал мисс Дэлглиш просьбу Лилли, пожилая леди поднялась наверх и через несколько минут вернулась с собакой. «Берите его», — сказала она. Я так и сделал.

— Ну а Лилли, как она себя чувствует?

Дэвлин был похож на Лилли: невозможно было понять, что он думает или переживает, ведь он никогда ни с кем не откровенничал. Если Лилли порой выдавала себя вспышками гнева, то простодушный Дэв всегда оставался для нас загадкой. По взгляду его голубых внимательных глаз я понял, что он не может ответить на мой вопрос, потому что сам не знает, как себя чувствует Лилли. Я лишь вытянул из него, что она до сих пор лежит в постели, хотя ей давно пора ходить.

— Что ты знаешь о Джозефе Пристли[39], Кит? — спросил Дэв.

— Только то, что он открыл кислород. Ты об этом Пристли спрашиваешь?

— Да, он открыл кислород. Но Пристли известен и как натурфилософ. Он говорил, что совершенство тела проявляется в его движении. Лилли должна встать, ей больше нельзя лежать в постели.

— Может быть, мистер Диксон ей не разрешает.

— Я сказал ему, что он не прав.

— А он что? — рассмеялся я.

— Не хочу повторять, — серьезно ответил Дэв.

— Ты сказал Лилли, чтобы она вставала?

— Конечно.

— А она?

Дэвлин отрицательно покачал головой:

— Лилли начнет ходить, лишь когда сама захочет.

Он спросил, слышал ли я об эвдемонизме Пристли.

— Нет, — сознался я. — А что это такое?

— Это учение о том, что человек может быть поистине счастлив только тогда, когда все вокруг него тоже счастливы. Так считали древние греки.

— Ну а при чем здесь Лилли?

Дэвлин недоуменно посмотрел на меня:

— Ни при чем.

— Я думал, это как-то связано с тем, что Лилли не встает.

— Нет, о ней я уже все сказал, — заключил Дэв.

У него была особая манера перескакивать в разговоре с одного на другое. Ты считаешь, что он продолжает свою мысль, а он уже перешел к новой.

Со временем я проникся к Дэвлину не меньшим интересом, чем к Лилли; мы привыкли, что он живет на Мысу и заботится о Джекки и миссис Стьюбек, и я даже допускал, что ему суждено еще долго оставаться с ними, если Лилли не захочет возвращаться домой, когда выздоровеет; ведь и такое могло случиться. Но жизнь рассудила по-своему.

Я знал, что Лилли не изъявляла большого желания меня видеть, и не ходил к ней. Но Дороти и Дэвлин часто бывали в особняке, и я справлялся у них о Лилли, впрочем, в ту пору у меня хватало своих проблем. Я кончил школу, неплохо сдав экзамены, и после жаркого лета мне предстояло чем-то заняться, при условии, конечно, что я найду себе занятие. Большинство моих сверстников слонялось без работы, и я пока не был исключением. В самый разгар депрессии переживал ее и наш город. Поэтому мысли о Лилли отодвинулись на второй план, хотя я продолжал следить за развитием событий в доме мисс Дэлглиш, от которых было трудно полностью отвлечься, ибо развязка «трагедии» еще не наступила.

Если я восхищался Дэвлином, то почти всех в Сент-Элене восхищала самоотверженная мисс Дэлглиш; таинственный особняк по-прежнему вызывал любопытство, поскольку о нынешнем состоянии Лилли известно было мало. Но тайна оставалась тайной, пока Лилли не встала с постели и не начала выходить на улицу. Нас с Дороти возмущало то, что в городе мало кто сочувствовал Лилли, правда, в этом была повинна она сама, ибо никогда не благодарила за участие. Чего же ей было ждать теперь? Кое-кто даже поговаривал, что Лилли нарочно не встает с постели, дескать, ей бы следовало вернуться на Мыс и ухаживать за матерью и братом. Там ее место. Словом, типичная Стьюбек — бродяжка и «цыганка».

Однажды я повстречал Дороти на пыльной дороге, ведущей к Мысу, и она рассказала мне, что Лилли уже потихоньку передвигается на костылях, во всяком случае, может сделать несколько шагов. Лилли явно выздоравливала.

— Уж не собирается ли она вернуться на Мыс? — спросил я.

Дороти покачала головой.

— Вряд ли, Кит, — печально ответила она. — Лилли просто заточила себя в особняке.

Я и сам так думал, поэтому хорошо понимал, что имела в виду Дороти.

В тот день я шел на реку, стояла жара, почти сорок градусов в тени, но Дороти никогда не купалась, не носила открытых платьев. Она готовила себя к тому, что считала своим призванием, и поэтому одевалась очень строго. Сейчас она шла к миссис Стьюбек.

— Дэвлин говорит, что миссис Стьюбек довольно плоха, — сказала она.

— Лилли спрашивает о матери?

— Нет, но Дэвлин ей обо всем рассказывает.

— По крайней мере, о Джекки нечего беспокоиться, — уверенно сказал я.

Мне было известно, что Джекки по-прежнему ходит по помойкам и Дэвлин не останавливает его.

— Джекки похож на маленькую Лилли, — сказала Дороти. — Он сумеет позаботиться о себе. Меня тревожит миссис Стьюбек.

Я вышел на берег реки, разделся и плюхнулся в воду; в купальне было человек пятьдесят, не меньше. Вдруг я увидел Дороти. Она бежала вдоль забора из колючей проволоки к воде и махала мне рукой.

— Вылезай быстрее, Кит! — крикнула девушка. — У Стьюбеков что-то случилось.

Я выскочил на берег и начал вытираться полотенцем, не желая натягивать брюки на мокрое тело, но Дороти не переставала размахивать руками:

— Брось ты свое полотенце!

Я побежал к дому Стьюбеков в одних трусах, и когда догнал запыхавшуюся Дороти, она взяла меня за руку.

— Кажется, миссис Стьюбек умерла, — сказала она.

— А где Джекки? — спросил я первое, что пришло на ум.

— Разве он не на реке?

В купальне было полно девчонок, мальчишек, взрослых, но Джекки я там не заметил.

— Наверное, купается, — ответил я. — Неужели миссис Стьюбек умерла?

— Не знаю. Поэтому и прибежала за тобой.

Я не хотел смотреть на уродливый восковой лик смерти, но Дороти пристыдила меня, и я вошел с ней в пустую комнатенку. Привыкнув после яркого солнца к полумраку, я увидел, что миссис Стьюбек лежит, вытянувшись на кровати, ее дряблые руки застыли поверх одеяла, тусклое желтое лицо окоченело.

— Она совсем холодная, — проговорила Дороти.

Я никогда не видел мертвецов, но слышал, как они выглядят, поэтому сразу выскочил из комнаты.

— Миссис Стьюбек умерла, — сказал я Дороти, которая вышла вслед за мной.

— Что же теперь делать?

— С минуты на минуту приедет Дэв.

— Думаешь, надо его дождаться?

— Нет, пойду за доктором Диксоном, — решил я, — а ты побудь здесь и дождись Дэва.

— А как быть с Джекки?

— Он не поможет. Оставь его пока.

— Он ведь купается.

— Ну и что? — зло сказал я, ибо смерть всколыхнула во мне злобу на все на свете. — Он и без нас все узнает.

— Ладно, — согласилась Дороти. — Только возвращайся побыстрее.

Я оделся и побежал по холму, а потом по главной улице к доктору Диксону; неподалеку от его дома я увидел Дэвлина на мотоцикле; он направлялся на Мыс. Я окликнул его и замахал руками, но Дэв проскочил мимо: его голова, казалось, сама по себе летела по воздуху, глаза были устремлены вдаль. Наверное, он уже видел цель, к которой мчал его мотоцикл.

На мой звонок дверь открыла миссис Диксон; сбиваясь от волнения и от того, что никак не мог перевести дыхание (я всю дорогу бежал), я рассказал ей о смерти миссис Стьюбек и спросил: «Где мистер Диксон?»

— Миссис Стьюбек умерла? — переспросила миссис Диксон.

— Да. Я сам видел.

— Там кто-нибудь есть?

— Дороти Мэлоун, — ответил я. — И наверное, уже приехал Дэвлин.

— Ну, Кит, это опять ты? — грубовато проговорил доктор Диксон, показавшийся в дверях.

У меня немного отлегло от сердца. Доктор велел мне вернуться на Мыс и передать, что будет через час.

— Пусть спустят шторы и закроют дверь, чтобы в комнате было прохладней. Если ты там не нужен, иди домой. Нечего попусту болтаться.

Этого он мог и не говорить. Я припустил назад и, прибежав к дому Стьюбеков, увидел Дэвлина, который вел Джекки с реки.

— Дэвлин решил ему сразу сказать, — вздохнула Дороти. — Все равно не скроешь.

— Может, Дэв и прав, — согласился я, передал ей слова доктора насчет комнаты, где лежала миссис Стьюбек, и подождал, пока она все сделает так, как надо, мне не хотелось снова видеть покойницу.

Джекки пришел в облепивших его длинных трусах, за ним плелся Тилли. Джекки спросил у Дороти, где Лилли.

— Она еще не может ходить, Джекки.

— Она не приедет сюда?

— Нет. Во всяком случае, сейчас.

Дэвлин уже все рассказал ему; Джекки ни о чем не спрашивал, не плакал, не ждал, что его пожалеют. Но подходить ближе к дому он не захотел.

— Я туда больше не пойду, — сказал Джекки, повернулся и побежал обратно к реке, по пятам за ним следовал Тилли.

Мы растерянно смотрели ему вслед, будто он взвалил свое горе на наши плечи.

— Бедный мальчик, — проговорила Дороти. — Он ничего не понял.

Я-то знал, что Джекки все понял, только он решил, что без сестры ему тут нечего делать.

— Как быть с Лилли? — спросил я Дэвлина.

— Я сообщу ей, — сказал он. — Тут я и без тебя справлюсь, Кит. Иди домой.

На реку мне уже возвращаться не хотелось, и я оставил Дороти с Дэвлином ждать доктора Диксона. Они стояли в сгущавшихся летних сумерках у входа в кухню. Им, как и Джекки, не хотелось заходить в дом. Я подумал, что у меня теперь тоже вряд ли когда-нибудь появится такое желание.

Глава двадцать первая

Пожалуй, многие у нас ломали голову над тем, как поступит Лилли, узнав о смерти матери. Дороти забрала Джекки к себе, поскольку он боялся спать дома без Лилли и сказал, что проведет ночь на берегу реки. Похоронами занялся Дэвлин, и вскоре стало ясно, что деньги на них дала мисс Дэлглиш. Однако никто не знал вероисповедания миссис Стьюбек. Кому заказывать панихиду? Миссис Стьюбек никогда не посещала богослужений, впрочем, вскоре после приезда Стьюбеков ее видели воскресным днем вместе с Лилли и малышом Джекки у входа в методистскую церковь; похоже, она молилась.

Мы по-прежнему ничего не знали о Лилли; Дэвлин только сказал, что разговаривал с ней и что они решили заказать панихиду мистеру Армитиджу, пресвитерианскому священнику. Наверное, так посоветовала мисс Дэлглиш.

Вряд ли кто-нибудь из бедняков в нашем городе рассчитывал на похороны, каких удостоилась миссис Стьюбек. Правда, день был жаркий, и за ее катафалком ехали лишь я на велосипеде, Дэвлин и босоногий Джекки с Тилли на мотоцикле, а также Дороти, Лилли и мисс Дэлглиш в «мармоне» мистера Мэлоуна. Лилли не вышла из машины на Мысу. Она, как и Джекки, даже не взглянула на застывшее лицо матери. Процессия, которую я замыкал, поднялась на холм, обогнула город, миновала песчаную арену ипподрома, за которой начиналась площадка для гольфа, и наконец добралась до кладбища. У нас шутили, что три смертных греха Сент-Элена можно похоронить в одном месте.

Мы все чего-то ожидали от Лилли. У входа на кладбище гроб сняли с катафалка четверо служащих похоронного бюро мистера Рэнсома, до могилы предстояло идти довольно долго. Мы все смотрели на Лилли, которая вылезала из машины. От помощи она отказалась и на тяжелых деревянных костылях последовала за гробом мимо могильных плит и зарослей колючей феникс-травы, которая круглый год цвела на кладбище. Лилли была в трауре (удивительно, как мисс Дэлглиш сумела за один день все устроить) и выглядела несколько странно: бледная и в черном платье, она еще больше походила на цыганку, чем прежде, когда была смуглой и здоровой. Пожалуй, из-за того, что резче обозначились ее темные кошачьи глаза и черные волосы. А еще в лице Лилли появилось что-то злое, будто она (как и я) злилась на смерть, на себя, на весь мир, даже на траву и на всех нас.

Мы стояли у открытой могилы, куда на веревках спускался черный гроб. Лилли, опиравшаяся на костыли, что-то быстро сказала Джекки, который держался рядом с сестрой, поставив одну босую ногу на другую. Мы чувствовали себя неловко — слишком разные собрались тут люди. Преподобный Армитидж, необычайно строгий к мирянам — живым и мертвым, наспех пробормотал заупокойную, точно молитва была здесь совсем ни к чему. Мисс Дэлглиш тяжело опиралась на трость, за ней стоял мистер Мэлоун, готовый в любую минуту ее поддержать. Дороти встала рядом со мной. Мы смотрели на Лилли. Она не плакала, была спокойна и, казалось, лишь ждала конца похорон, которые, собственно, никого из нас не касались. Лилли даже не обращала на нас внимания. И как только траурная церемония завершилась, она повернулась и заковыляла к машине; Тилли увязался было за ней, но она выбросила его из «мармона», выпрямилась, равнодушная ко всему, на заднем сиденье рядом с мисс Дэлглиш, и мистер Мэлоун повез их в особняк.

Глава двадцать вторая

Через два дня после похорон в пять часов вечера Лилли приехала на Мыс с Дэвлином на мотоцикле. Она сидела в коляске, прижимая к груди костыли, а позади Дэвлина виднелся старый кожаный чемодан мисс Дэлглиш, в который я недавно складывал веши Лилли перед тем, как отнести их в особняк.

Я ловил рыбу чуть выше Мыса вместе с Джекки, который присоединился ко мне с Тилли. Мы поднялись, услышав треск мотоцикла, и узнали пассажирку.

— Это Лилли со своими костылями, — сказал Джекки.

Мы наблюдали, как она старалась выбраться из коляски, у которой не было дверцы, неловкий Дэвлин не сумел ей помочь, и Лилли просто-на-просто вывалилась наружу и упала на спину. Я вздрогнул, а Джекки весело рассмеялся.

— Пожалуй, Лилли вернулась совсем, — сказал я.

— Наверно, удрала от пожилой леди, — предположил Джекки.

— Думаешь?

— Пожилая леди запирала ее у себя, Кит. И никуда не разрешала ходить.

Джекки казалось, что мисс Дэлглиш нарочно не пускала к нему Лилли. Я думаю, что только так он мог себе объяснить, почему сестра оставалась в особняке. Но меня интересовало, как все-таки Лилли освободилась от настоящих пут, которыми связала ее мисс Дэлглиш.

— Ты знал, что Лилли приедет? — спросил я Джекки.

Он снова взялся за удочку, будто приезд Лилли не был для него неожиданностью.

— Откуда? — удивился Джекки.

Я не поверил ему. Я полагал, что Лилли предупредила его о своем возвращении еще на кладбище. Она, видимо, снова решила поселиться на Мысу, когда стояла у могилы матери; я точно не знал, почему Лилли опять покинула мисс Дэлглиш, но было ясно, что смерть миссис Стьюбек так или иначе освободила ее из-под власти пожилой леди.

Мы с Джекки пришли к старой лачуге, но я не зашел туда. Во дворе суетился Дэвлин, он развел огонь в старом баке из-под машинного масла, в котором сжигали мусор. Лилли была в комнате матери. Я увидел ее через распахнутое окно, она сидела на кровати. Услышав, что брат разговаривает с Дэвлином, она позвала его:

— Иди сюда, Джекки. Ты мне нужен.

— Зачем? — подозрительно спросил Джекки.

— Это мое дело. Иди сюда.

— Зачем? — повторил мальчик.

— Джекки, иди сюда, — приказала строго Лилли, и на сей раз он повиновался.

Я хотел расспросить Дэвлина о том, что произошло между Лилли и мисс Дэлглиш, но вместо этого у меня вырвалось:

— Что это она делает?

— Хочет все сжечь, — пояснил Дэв.

Тут Джекки выбросил из окна большой узел. В нем были новое платье миссис Стьюбек, туфли, замызганные домашние тапочки, поношенная одежда, которую дарили ей городские благотворительницы. Я увидел тряпки из разорванного нижнего белья, чулки, темные платья, залоснившуюся черную соломенную шляпу с изжеванными полями. Это старье было донельзя перепачкано, как и две целые простыни, такие грязные, покрытые пятнами, что даже Дэвлин не сумел их отстирать.

Я не стал помогать Дэвлину, а он подцепил палкой вещи и швырнул их в огонь. На пороге кухни показалась прихрамывающая Лилли без костылей, она прислонилась к дверному косяку. Лилли держала в руках небольшую деревянную шкатулку.

— Брось-ка это в огонь, будь другом, — попросила меня Лилли, поскольку я оказался рядом; по тому, как она это сказала, я узнал в ней прежнюю Лилли.

Шкатулка была похожа на школьный пенал. Она закрывалась выдвижной крышкой. Как и тряпье, она была грязная, в пятнах. Я догадался, что в ней хранилось все самое ценное и дорогое, собранное миссис Стьюбек за ее бродячую жизнь. Мне не терпелось рассмотреть, что там внутри, поэтому я не сразу сжег деревянный ящичек, а, сдвинув крышку, начал выкидывать в огонь вещь за вещью.

Много я не узнал, но кое-что для меня стало ясно. Сначала я увидел судебную повестку. Изучать ее не было времени, но я догадался, что в моих руках оказалось официальное извещение о том, что Мэтти взят под стражу. В шкатулке хранились и письма, я развернул их перед тем, как кинуть в огонь. На пожелтевшей рваной бумаге разбежались слова, написанные детским почерком, которые почти невозможно было разобрать. Здесь лежало с полдюжины фотографий. На первой была изображена одна из дочерей миссис Стьюбек — Грейс, Пэнси или Элис, дурачившаяся с кавалером на берегу реки. Были еще фотографии могилы и снимок молодого Мэтти, одетого жокеем, он восседал на хилой лошаденке. На фотографии с загнутыми уголками красовалась миссис Стьюбек в небрежно надетой шляпе, молодая, полная и очень похожая на цыганку. Последним попался старый снимок, скорее дагеротип, деревенского каменного дома не то в Ирландии, не то в Шотландии, не то в Уэльсе. Я не мог разобрать надписи на фотографии и сунул ее в пламя. Со дна шкатулки я вынул пачку пожелтевших бумаг, перевязанных тесемкой, на миг поколебался — хотел сказать Лилли, что это, может быть, свидетельства о рождении, но ведь она не желала ничего знать о деревянном ящичке, поэтому я бросил в огонь и его, и бумаги.

— Все? — спросил Дэвлин у Лилли.

— Да, — ответила она.

Пламени уже не было видно; из бака валил едкий дым, хотя Дэвлин, который еще не сжег простыни, ворошил горящие бумаги.

— Ты что-нибудь поймал? — обратилась ко мне Лилли, в то время как я пытался уклониться от дыма.

— Рыбин пять или шесть. Хочешь, отдам тебе?

Она качнула головой, повернулась к порогу и заковыляла обратно в дом.

— До свидания, Кит, — отрезала Лилли, как обычно, когда не желала разговаривать.

— Пока, — бросил я и побрел по холму домой, размышляя о Лилли.

Казалось, будто она вновь неожиданно вернулась к прежней жизни, но я-то знал, что это было не так, ибо не забывал о мисс Дэлглиш.

На следующий день Лилли как ни в чем не бывало принялась за домашние дела в особняке. Дэвлин — он опять переехал в свой пансион — по утрам сажал Лилли, которая пока не расставалась с костылями, на мотоцикл и доставлял ее к большим деревянным воротам. Он подкатывал к ним снова в пять вечера и отвозил Лилли обратно на Мыс, все шло своим чередом, будто никогда и не было иначе.

Переезд на Мыс стал для Лилли освобождением, хотя для мисс Дэлглиш он означал нечто иное, ибо с той поры она начала таять прямо на глазах. Мы не сразу это заметили, потому что редко ее видели. А если и видели, то всегда с Лилли во время их утренних субботних прогулок. Лилли быстро избавилась от костылей и ходила теперь с тросточкой, поэтому на первый взгляд казалось, будто это ради нее мисс Дэлглиш нарушала привычное уединение.

Надо было видеть, как они запирали за собой большие ворота и неторопливо шли (обе с тросточками) по магазинам, на почту. Казалось, для Лилли и пожилой леди никого не существовало на целом свете, кроме них самих, они были настолько неразлучны, что даже посторонним бросалась в глаза их необъяснимая зависимость друг от друга. Как правило, они молчали, а если и говорили, то почти одинаковыми голосами, потому что Лилли все больше и больше походила на мисс Дэлглиш. Трудно было сказать, кто кого вел. Они напоминали пару, танцующую фокстрот, одна исполняла роль кавалера, другая — роль дамы. Когда Лилли еще вовсю хромала, темп задавала мисс Дэлглиш. Но по мере того как девушка набирала силы, мы замечали, что мисс Дэлглиш уже не поспевала за ней. И уже Лилли подчиняла ее себе. Уже Лилли заглядывала в магазины и решала, что купить; и когда мисс Дэлглиш поняла, что ведущей ей больше не быть, она перестала выходить на субботние прогулки и впредь не покидала дом за высокой деревянной оградой.

Если бы мы догадывались, как плохи ее дела, то проявили бы к ней больше участия. Но, привыкнув к тому, что она ведет замкнутый образ жизни, мы по-прежнему думали, будто здоровье ее несокрушимо: никому и в голову не приходило, что силы ее на исходе; шли недели, и Лилли незаметно стала и экономкой, и кухаркой, и сиделкой мисс Дэлглиш. А когда девушка начала передвигаться без тросточки, слегка прихрамывая, временная прислуга, миссис Смит, обнаружила, что для нее нет работы в особняке. Лилли не нуждалась в ее помощи. И теперь только старый мистер Уоллес (врач мисс Дэлглиш) да Дороти Мэлоун знали, что происходит за высокой деревянной оградой. Больше туда никому приходить не разрешалось, и о Лилли мне рассказывала Дороти, всегда бравшая с меня обещание хранить секреты.

— Я буду с тобой откровенна, Кит. Но Лилли никогда мне не простит, если по городу будут ходить сплетни.

— Какие сплетни?

— Разные. О том, как они там живут.

— А как они живут? Что-нибудь изменилось?

— Как тебе сказать, мисс Дэлглиш почти не встает с кресла. Только по утрам сходит вниз, а по вечерам поднимается в спальню, на большее, пожалуй, у нее не хватает сил. И целый день сидит в библиотеке.

— А что делает Лилли?

— Все. Она приезжает в восемь утра, помогает мисс Дэлглиш одеться, готовит завтрак, обед, убирается, в общем, ведет хозяйство. Туда попадаешь, Кит, как в глухой колодец.

— Так было и раньше, — сказал я.

— Пожалуй. Но теперь они совсем отгородились от всех, а мисс Дэлглиш не может и шагу ступить без Лилли.

Лилли еще не знала, что дни мисс Дэлглиш сочтены (я и сам узнал об этом от Дороти гораздо позднее), а пока, хотя мисс Дэлглиш становилось все хуже и хуже, Лилли готова была к болезни долгой и затяжной, но не ожидала скорой смерти. Впрочем, трудно сказать, о чем на самом деле думала или догадывалась Лилли, поскольку она не написала об этом в своем дневнике. В ту пору она вообще его редко открывала.

Мы поняли, что мисс Дэлглиш опасно больна, когда Лилли навсегда покинула Мыс и вновь поселилась в особняке. Такие переезды всегда знаменовали серьезные перемены в ее жизни, а нынешний, как рассказала мне Дороти, был вызван тем, что мисс Дэлглиш нельзя уже было оставлять на ночь одну. Она больше не могла спускаться вниз, и Лилли попросила Дэвлина перенести вторую кровать из своей спальни (ее втащили наверх во время болезни Лилли садовник и доктор Диксон) в комнату мисс Дэлглиш.

Лилли стала полновластной хозяйкой в доме. Родственники мисс Дэлглиш жили далеко от Сент-Элена и не могли за ней ухаживать. До сих пор помню ее старого кузена с огромной лысиной, который как-то приезжал к ней из Мельбурна на голубом «роллс-ройсе». У нас любили поговорить о племянниках пожилой леди, их хорошо знали в светских кругах Сиднея, Мельбурна, Аделаиды, потому что они принадлежали к другой ветви родового древа Дэлглишей — более именитой и могущественной. Но племянники никогда не навещали мисс Дэлглиш. Главное место в ее жизни занимали теперь Лилли, доктор Уоллес и поверенный Дж.-К. Стрэпп, который вел дела пожилой леди и поэтому часто мелькал у ворот особняка. Конечно, доктор Уоллес и мистер Стрэпп могли найти сиделку и прислугу для мисс Дэлглиш, но она, должно быть, решительно этому воспротивилась: хотела, чтобы за ней ухаживала одна Лилли. Девушка играла теперь роль, отведенную ей судьбой, а точнее пожилой леди, с самого начала. Она останется с мисс Дэлглиш до последнего часа, пока та будет в ней нуждаться.

Но Лилли снова доказала нам, что не совсем покорилась воле мисс Дэлглиш. Вскоре после ее возвращения в особняк мы увидели, что там поселился и Джекки. В конце концов он присоединился к двум женщинам за высокой деревянной оградой; ночевал Джекки, по словам Дороти, в спальне Лилли, а сама она перебралась в комнату к мисс Дэлглиш. Дотошные горожане и просто сплетники останавливали Джекки, чтобы разузнать о мисс Дэлглиш, но он приводил их в недоумение, отвечая на все вопросы одно и то же: «Ничего не знаю. Ни разу не видел пожилую леди». Мальчик теперь бегал по разным поручениям — в магазины, в аптеку, на почту, в банк за деньгами. Сама Лилли перестала выходить на улицу даже по субботам. Она снова оказалась запертой в особняке, только на этот раз выполняя миссию, давно ей уготованную.

— Как это ужасно и грустно, — сказала мне однажды Дороти. — Мисс Дэлглиш просто впивается в Лилли глазами. Она с трудом двигается, и Лилли часами ей читает, граммофон перенесли в комнату мисс Дэлглиш, поэтому им есть чем заняться. Они по-прежнему кажутся удивительно чопорными, холодными, хотя, как всегда, прекрасно понимают друг друга и без слов. Правда, кое-что изменилось, Кит, — мисс Дэлглиш умирает, и Лилли об этом знает.

Я очень хорошо помню ту последнюю неделю, потому что она началась для меня с обычного, бесконечно долгого выступления Дэвлина на углу улицы о его любимой утопии. В конце концов он дошел до Нагорной проповеди, и хотя я довольно хорошо знал Новый Завет, мне никогда еще не приходилось слышать, чтобы кто-нибудь трактовал пятую главу Евангелия от Матфея так, как наш Дэв. Для него она стала философской основой будущего утопического общества, которое можно легко построить, если только для этого возникнут условия. В поучениях Христа Дэвлин видел не догматы христианства, а скорее нравственные критерии новой социальной системы, и он подробно останавливался на каждом, словно со временем им непременно должны были следовать где-то на земле. Ведь блаженны же нищие, ибо их есть Царство Небесное. Не это ли главная мысль утопии? Он говорил о том, что блаженны кроткие, алчущие и жаждущие правды, милостивые и чистые сердцем. Вот добродетели людей, которых можно назвать «солью земли». И разве не безупречен для идеального общества известный наказ Христа — «…не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую».

Это были последние слова, произнесенные Дэвлином на углу улицы, его прервал Джекки, прибежавший с поручением от Лилли.

— Давай быстрее! — подтолкнул он и меня своими сложенными клешней пальцами. — Лилли велела тебя тоже привести, если встречу.

— Зачем?

— Откуда я знаю? Она просила поторопиться.

Я сел в коляску, Джекки устроился за спиной Дэвлина, и мотоцикл с ревом понесся по главной улице, к особняку. У Джекки были ключи от ворот. Когда мы вошли в дом, повсюду горел свет.

— Мы здесь! — крикнул Джекки, подойдя к лестнице.

Лилли сошла вниз и рассеянно посмотрела на нас, словно мы тут были ни к чему. Необычайно опрятная, с чистыми, тщательно уложенными волосами, она, казалось, заранее выбрала платье, туфли.

— Я хочу, чтобы вы перенесли мисс Дэлглиш вниз, в библиотеку, — проговорила Лилли. — Поднимитесь со мной.

— И ты иди с нами, возьмешь подушку, — сказала она Джекки наверху.

Мы повиновались, не задавая лишних вопросов, и когда я следом за Лилли вошел в спальню мисс Дэлглиш, у меня возникло странное ощущение, будто этот дом стал теперь для Лилли своим. Оно не исчезло, даже когда я увидел мисс Дэлглиш, которая лежала на кровати, поблескивавшей латунью, среди множества вещей и вещиц, в окружении которых протекали дни богатой старой девы; она жила в своем замкнутом, неведомом нам мире. Здесь были в основном картины французских модернистов, японская живопись по шелку, дорогие безделушки, на каминной полке стояли маленькие скульптурки; на стенах висело множество фотографий улыбающихся девушек и молодых людей; они были сняты группками или поодиночке на городских площадях, на фоне альпийских пейзажей, на гостиничных балконах курортов у минеральных источников, перед фасадами дворцов, среди древних развалин. Это была комната воспоминаний о Европе, но теперь она же служила больничной палатой, и я заметил, что Лилли весьма ревностно исполняла здесь свой долг. Мисс Дэлглиш выглядела чистой, опрятной, постель была аккуратно расправлена, лекарства находились под рукой, да и вся комната была тщательно прибрана. Из-под кровати виднелось судно, на столике лежали стопкой книги, стоял граммофон, рядом — стул, на котором, вероятно, сидела Лилли, когда читала или меняла пластинки. У двери была еще одна кровать, аккуратно заправленная, накрытая белоснежным покрывалом; на ней спала Лилли.

«Как они похожи», — подумал я, глядя на Лилли и мисс Дэлглиш.

Я подошел к кровати ближе, чтобы присмотреться к мисс Дэлглиш, меня поразил ее изнуренный вид; лицо заострилось, глаза стали непривычно большими.

Лилли собрала ей волосы в маленький пучок, отчего она напоминала покойницу, но ее тонкие губы по-прежнему оставались строгими.

— Добрый вечер, Кит. Добрый вечер, мистер Дэвлин, — проговорила она.

— Добрый вечер, — ответили мы.

Даже эти несколько слов истощили ее силы. Она уже смотрела не на нас, а на Лилли, которая прикидывала, как поудобнее перенести больную вниз.

— Кит, ты сможешь поднять ее с постели один? — спросила Лилли.

— Пожалуй, — ответил я и шепнул: — Она совсем ослабела. Зачем ее тревожить?

— Так она захотела, — отрезала девушка.

Я не стал спорить:

— Ладно.

Лилли откинула одеяло, а я осторожно просунул одну руку под плечи, другую под талию мисс Дэлглиш и попробовал ее поднять. Она была почти невесомой, я почувствовал запах старческой кожи и усохшего тела. У меня на руках лежали прямо-таки косточки в ночной рубашке.

— Дэвлин, поддержи с другой стороны, — попросила Лилли.

Я приподнял мисс Дэлглиш, и Дэвлин поспешил мне помочь, но его руки запутались в ночной рубашке, мы наступали друг другу на ноги.

— Не надо, — простонала мисс Дэлглиш, словно он причинил ей боль.

— Отойди, — приказала девушка Дэвлину. — Кит справится сам.

Я вынес мисс Дэлглиш из комнаты и спустился вниз, держа ее на руках, легкую, будто узелок с тряпицами; интересно, что ей вспоминалось, когда наша процессия, состоящая из меня, Дэвлина и маленького трехпалого Джекки, двинулась вниз. Она не отрывала взгляда от Лилли, которая осторожно спускалась впереди лицом к нам и следила за каждым моим движением. Я бережно положил мисс Дэлглиш на большой кожаный диван в библиотеке. Лилли взяла подушку у Джекки, приподняла голову больной, поддерживая ее, пока мы укладывали мисс Дэлглиш поудобнее.

— Осторожно, — беспокоилась Лилли.

Она быстро накрыла мисс Дэлглиш одеялом, хотя вечер был жаркий; какое-то мгновение мы растерянно смотрели друг на друга, не зная куда себя деть.

— Спасибо. Мне хорошо, — поблагодарила мисс Дэлглиш слабым шепотом, в котором невозможно было узнать ее прежний властный голос.

— Теперь идите, — сказала Лилли и велела Джекки закрыть за нами ворота.

Пожалуй, я уже тогда почувствовал, что мисс Дэлглиш не доживет до утра. Не знаю, почему она предпочла библиотеку спальне. Наверное, хотела умереть, не думая о смерти. Она хотела, чтобы везде горел свет, а главное, чтобы с ней была Лилли и больше никто. Я совсем не удивился, когда утром позвонила Дороти Мэлоун и сказала, что в два часа ночи мисс Дэлглиш умерла.

Глава двадцать третья

Это было крупным событием для нашего городка. Присутствие мисс Дэлглиш всегда ощущалось здесь, даже когда мы видели ее лишь изредка. И вот теперь ее не стало. Множество народу перебывало в особняке, пока готовились похороны: городские власти, юристы, врачи, представители похоронного бюро. Было заметно, что слово Лилли в этом доме по-прежнему имеет вес. Именно она принимала всех, кто приходил сюда.

Адвокат Дж.-К. Стрэпп позвонил в воскресенье мельбурнским Дэлглишам, и на другой день поездом прибыли два солидных джентльмена, чтобы проводить во вторник свою родственницу в последний путь. Они наведались в особняк, но не остановились там. Они отправились за реку к Эаризам, которые были в отъезде и специально вернулись на похороны. Во вторник утром большой катафалк-«додж» мистера Джеймисона выехал из больших ворот, за ним вереницей потянулись легковые машины, грузовики, кабриолеты, мотоциклы со всеми значительными людьми города: врачами, адвокатами, чиновниками, владельцами магазинов и баров, торговцами и даже крупными фермерами, живущими по обе стороны реки; тут были мой отец, миссис Ройс, которой принадлежала местная газета, а также десятки людей, хотя и незначительных, однако имевших причины присоединиться к траурной процессии.

Была тут, разумеется, Лилли.

Она сидела в коляске на мотоцикле Дэвлина. Дороти сказала мне, что Лилли была приглашена в машину мистера Мэлоуна, но отказалась. Я ехал за мотоциклом на своем велосипеде; на кладбище к нам присоединилась Дороти Мэлоун, и спустя несколько минут мы уже замыкали длинную процессию важных джентльменов и дам, шествовавших за гробом к могиле. Лилли не надела черного платья, в котором хоронила мать, она была в темно-синем костюме с белой окантовкой. Полная сил и здоровья, она выглядела слишком свежо для подобного случая.

Лилли интересовала меня, пожалуй, больше, чем похороны, потому что всегда было трудно предугадать, как она себя поведет. Я помнил то ощущение на похоронах ее матери, будто мы лишние. Тогда она отлучила нас от себя. На сей раз вид у нее был едва ли не безразличный. Она не подошла к могиле, а стояла в стороне. Лилли держала Дороти за руки, оставаясь с Дэвлином и со мной за последними рядами толпы, откуда мы только слышали траурную церемонию, но ничего не видели. Кто-то, наверное мистер Стрэпп, пригласил волынщика исполнить шотландские похоронные песни, и парикмахер мистер Макинтош в клетчатой юбке и с клетчатым пледом заиграл на своей волынке. Ее заунывные звуки полетели над старым кладбищем, почти зримые, словно вечерняя дымка.

Мы догадались, что церемония закончилась, так как народ начал расходиться. Я было тоже пошел с кладбища, но Лилли удержала меня:

— Подожди минутку, Кит.

Она крепко взяла за руки меня и Дороти, и мы вчетвером остались, а мимо к выходу потянулись люди. Некоторые раскланивались с Лилли — доктор Диксон, миссис Ройс, Эаризы и другие. Они смотрели на нас с любопытством, а мы не двигались с места. Наконец кладбище опустело, и мы увидели могильщиков, бросавших землю в глубокую яму. Я только сейчас почувствовал, как сильно Лилли сжала мою руку.

Мы слышали шум машин, мотоциклов, грузовиков, отъезжавших по песчаной дороге. Потом затихло шлепанье лопат, выравнивавших могильный холмик, и мы остались одни.

— Подведи меня туда, Кит, — попросила Лилли и, отпустив руку Дороти, пошла нетвердым шагом по тропинке к холмику, усыпанному бессмертниками, которые обычно росли в наших садах летом.

— А теперь ступай, — проговорила девушка. — Я вернусь домой сама.

— Отсюда идти две мили, — возразил я. — Ты не очень-то хорошо выглядишь.

— Ничего, ступай, Кит, — повторила Лилли. — И захвати остальных.

— Хорошо, — сказал я наконец, когда Лилли слегка подтолкнула меня.

Я сказал Дороти и Дэвлину, что Лилли хочет побыть одна. Они, правда, решили дождаться ее, но я убедил их не беспокоить Лилли, и мы неторопливо побрели к старым воротам кладбища, где напоследок обернулись.

Лилли стояла на коленях, или нет, она просто сидела на корточках, точно ребенок, который приготовился ждать и слушать. Я вспомнил тот день, когда она вот так же сидела на поле мистера Хислопа и, словно маленькая дикарка, слушала, как засыпают помидоры. Сейчас лица ее не было видно, облик был спокоен, но я знал, что она осталась наедине с мисс Дэлглиш, как всегда, когда никто не мог их услышать, увидеть, узнать, что у них происходит. Конечно, ей нельзя было мешать.

— Бедняжка, — проговорила Дороти, вся в слезах. Она хотела вернуться к Лилли.

— Не надо, Кит прав, — сказал Дэвлин. — Не тревожьте ее. Все будет в порядке.

— Но это же ужасно, — всхлипнула Дороти.

— Пошли, — сказал я ей, взял за руку, и на дребезжащем мотоцикле Дэвлина мы уехали с кладбища, словно почувствовав себя незваными гостями, которым лучше незаметно исчезнуть.

Мы проехали совсем немного, всего лишь до ипподрома, когда увидели Джекки и Тилли.

— А где Лилли? — спросил Джекки, заметив в коляске Дороти.

— Она вернется сама, — ответила Дороти.

— Что с ней?

— Ничего особенного. Придет попозже. Садись позади меня, — предложил я.

Джекки обхватил меня руками, Тилли прыгнул в коляску к Дороти, а Дэвлин включил первую скорость. Он отвез сначала Дороти, потом Джекки (к мисс Дэлглиш), затем подъехал к моему дому.

— Как ты думаешь, Дэв, что будет с Лилли? — спросил я, слезая с мотоцикла. — Что она будет делать?

— Честное слово, не знаю, Кит, — ответил Дэв. — Скорее всего, она и сама не знает.

Глава двадцать четвертая

Лилли продолжала жить в старом доме, словно была наследницей мисс Дэлглиш, которая, собственно, этого и хотела.

Мистер Стрэпп огласил ее завещание: Лилли получала во владение с ограниченными правами дом и все, что в доме, а кроме того, весьма щедрую пожизненную ренту. В завещании было оговорено, что Лилли обязана постоянно жить в этом доме и поддерживать в нем порядок. Еще кое-что было завещано садовнику и миссис Питерс. Если Лилли нарушит условия завещания, то наследницей объявлялась лондонская племянница мисс Дэлглиш. В приписке указывалось, что проживание в доме брата Лилли «Джона» не является нарушением условий, Мыс же надлежало продать.

Я рассмеялся, услышав за обедом от отца об условиях завещания.

— Значит, победа будет все-таки за ней!

— За кем? — удивился отец. — О ком ты говоришь?

— О мисс Дэлглиш, — пояснил я. — Лилли Стьюбек прекратит существовать ради второй мисс Дэлглиш. Этого и добивалась пожилая леди.

— Глупости, — ответила мама. — Лилли повезло. Подумать только, просто невероятно для девушки из такой семьи.

— В том-то и дело, — махнул я рукой, ибо никогда не мог объяснить родителям, какая она — Лилли.

Все в городе, кроме меня, считали, что ей невероятно повезло. Дороти Мэлоун тоже полагала, что подруга благодаря мисс Дэлглиш наконец-то получила то, чего заслуживала. Но я-то знал, что все здесь сложнее, чем кажется на первый взгляд, и поэтому не удивился, когда в следующее воскресенье к нам пришла ошеломленная Дороти и сказала:

— Лилли уехала, Кит. Они все уехали. Дэвлин тоже.

— Куда?

— Не знаю, — ответила Дороти. — Взяли да уехали.

— Лилли ничего тебе не сказала? — удивился я.

— Ничего. Совсем ничего. Лилли зашла ко мне вечером накануне отъезда и предупредила только, что из вещей мисс Дэлглиш возьмет лишь черную тетрадь, в которой та делала свои записи. И еще она просила передать тебе вот это.

Дороти протянула коричневый конверт, в котором лежала черная тетрадь самой Лилли, а в тетради я нашел листок, исписанный по-детски крупным почерком.

«Дорогой Кит! Я подумала, что это может тебя заинтересовать, ведь ты единственный, кто знает кое-что обо мне, не считая Дороти. Когда прочитаешь, сожги тетрадку. Лилли».

Дороти заплакала.

— Почему она это сделала, Кит? Почему она уехала?

— Из-за мисс Дэлглиш, — ответил я Дороти. — Это старая история.

— Но мисс Дэлглиш умерла.

— Только не для Лилли.

— Чепуха какая-то.

— Может быть…

Когда в городе стало известно об отъезде Лилли, многие говорили, что это обычная ее неблагодарность. Лилли отказалась от своего счастья да и от дома. Мисс Дэлглиш напоследок позаботилась о Лилли, какое же та имела право отвергнуть столь щедрый дар?

Наверное, никто, кроме меня, не сумел бы ответить на этот вопрос, я-то знал, что Лилли не могла поступить иначе. Долгие годы она оказывалась у той самой черты, за которой благодарность переходила в зависимость. Лилли уже не раз приходилось решать свою судьбу, и теперь она сделала очередной выбор, каких немало предлагала ей жизнь или мисс Дэлглиш. Ныне он означал: быть самой собой или второй мисс Дэлглиш.

Немало людей попросту считали, что в Лилли проснулась «цыганка». Я же знал, что проснулись в ней те несокрушимые силы, которые и прежде поднимали Лилли на ноги, если судьбе, например, в лице мисс Дэлглиш, удавалось поставить ее на колени.

Как ни странно, никто не удивился тому, что Дэвлин уехал вместе с нею. Он вечно слыл чудаком, и еще одним его чудачеством стало больше, только и всего. Дэвлин уехал так же незаметно, как и появился; он увез и свою утопию, и Лилли, и трехпалого Джекки, и Тилли. Но куда? Впрочем, какое это имело значение. Он оставил на станции большой ящик для пересылки в Бендиго, вот и все, что мы узнали.

Для нас они как бы исчезли с лица земли… Через полгода племянница мисс Дэлглиш вывезла всю обстановку из особняка, продав его миссис Ройс, которая в нем и поселилась. А спустя год я встретил счастливую Дороти в монашеской одежде, мы расспрашивали друг друга, не слышно ли что-нибудь о Лилли, Джекки и Дэвлине, но уже догадывались, что следы их, вероятно, потеряны навсегда.

— И все-таки хочется узнать, как они живут, — сказала Дороти.

Мне и самому хотелось бы узнать, как они поживают: Дэвлин, веривший в утопию, и Лилли не верившая в чудеса. Кем они стали друг для друга? Это зависело от Лилли. Если утопия увлечет ее, то именно Лилли укажет Дэвлину верный путь, но руководствуясь не Нагорной проповедью, а другим апостольским заветом, ибо у Луки где-то сказано, что у кого нет меча, тому нужно продать одежду, но купить меч, а еще лучше два.

По-моему, Лилли и Дэвлин прекрасно подходили друг другу, и я благодарен им обоим, тем более что место Дэвлина в нашей газете досталось мне, и чтобы завершить эту историю счастливым концом, скажу, что никогда не жалел об этом.

Примечания

1

Коротышка Поли (англ.).

(обратно)

2

Судьба (англ.).

(обратно)

3

Эдуард VII (1841–1910) — английский король с 1901 г.

(обратно)

4

Шелк типа чесучи.

(обратно)

5

Редкая порода кроликов коричневого цвета.

(обратно)

6

Приди на море (ит.).

(обратно)

7

Ричардсон Генри Хэндел — псевдоним австралийской писательницы Генриетты Ричардсон (1880–1946).

(обратно)

8

«Сороками» в Австралии называют слейтовых птиц с черно-белым оперением.

(обратно)

9

Произведения искусств (фр.).

(обратно)

10

Стилевое направление в европейском и американском искусстве конца XIX–начала XX в.

(обратно)

11

Джеффри Фарнол (1878–1952) — английский писатель.

(обратно)

12

Синклер Эптон (1878–1968) — американский писатель.

(обратно)

13

Синклер Льюис (1885–1950) — американский писатель.

(обратно)

14

Или «благословенное место».

(обратно)

15

Кампанелла Томмазо (1568–1639) — итальянский философ, поэт, политический деятель; создатель коммунистической утопии. Автор романа «Город солнца» (1602), в котором выступил с программой всеобщего социального преобразования на основе общности имущества.

(обратно)

16

Религиозная секта в Чехии, основанная в середине XV века; моравские братья отрицали государство, сословное и имущественное неравенство, проповедовали отказ от насильственной борьбы.

(обратно)

17

Радикальная мелкобуржуазная демократическая партия времен Английской буржуазной революции XVII века.

(обратно)

18

Представители крайне левого крыла революционной демократии в Английской буржуазной революции XVII века, выражавшие интересы деревенской и городской бедноты. Выделились из движения левеллеров.

(обратно)

19

Колридж С.-Т. (1772–1834), Саути Р.-С. (1774–1843) — английские поэты, представители «озерной школы», увлекались мистикой. Познакомились и сблизились в Оксфорде.

(обратно)

20

Мистическое течение в протестантизме конца XVII–XVIII в. Пиетизм отвергал внешнюю церковную обрядность, призывал к углублению веры, объявлял греховными развлечения.

(обратно)

21

Религиозная секта, основанная в XVIII веке Джорджем Раппом в Вюртемберге.

(обратно)

22

Первые члены онайдской общины, основанной в 1847 г.

(обратно)

23

Религиозная секта, основанная в Англии в 1477 г. Ее члены давали обет безбрачия. Первоначально отправление обрядов сопровождалось ритуальными танцами.

(обратно)

24

Община немецких баптистов, основанная в Эфрате (Пенсильвания) Джоном Конрадом Бэсселем в 1728 г.

(обратно)

25

Последователи одного из течений в протестантизме, возникшего в XVI веке в Нидерландах на почве «мирного анабаптизма».

(обратно)

26

Община перфекционистов, основанная Хамфри Нойесом в 1847 г. близ озера Онайда, Нью-Йорк.

(обратно)

27

Оуэн Роберт (1771–1858) — английский социалист-уто-пист.

(обратно)

28

Моррис У. (1834–1896) — английский художник, писатель. Социалистические взгляды выразил в социально-утопическом романе «Вести ниоткуда, или Эпоха счастья» (1891).

(обратно)

29

Участники народно-радикального сектантского движения эпохи Реформации, осуждали богатство, призывали к введению общности имущества, образовали Мюнстерскую коммуну 1534–1535 гг. Отдельные элементы их учения перешли в догматику некоторых протестантских сект.

(обратно)

30

Брудерховские братства — раннехристианские общины в Германии. Возродились в XX веке в Южной Америке, США и Англии.

(обратно)

31

Эвергард Арнольд (1883–1935) — немецкий теолог, основатель одной из брудерховских общин.

(обратно)

32

Беннет Арнольд (1867–1931) — английский писатель, автор романов на бытовые темы.

(обратно)

33

Кэсер Уилла (1876–1947) — американская писател ьница.

(обратно)

34

Уортон Эдит (1862–1937) — американская писательница.

(обратно)

35

Сила судьбы (ит.). Это выражение вошло в разные языки благодаря популярности оперы Верди (1861) на сюжет одноименной драмы А. Сааведры.

(обратно)

36

Мак-Кейб Джозеф (1867–1955) — английский философ-рационалист.

(обратно)

37

Фрейзер Джеймс Джонс (1854–1941) — английский ученый, исследователь истории религии.

(обратно)

38

Питт Уильям Младший (1759–1806) — премьер-министр Великобритании в 1783–1801 гг. и 1804–1806 гг. Один из главных организаторов коалиции европейских государств против революционной Франции.

(обратно)

39

Пристли Джозеф (1733–1804) — английский философ-материалист, химик, общественный деятель.

(обратно)

Оглавление

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Глава двадцать первая

Глава двадцать вторая

Глава двадцать третья

Глава двадцать четвертая X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?