«Цефалея»

Приносим благодарность доктору Маргарет Л.Тайлер за самые яркие образы этого рассказа, взятые из ее замечательной поэмы "Симптомы и наиболее распространенные средства при головокружениях и цефалеях[1]" (журнал "Гомеопатия", публикуемый Аргентинской ассоциацией врачей-гомеопатов, XIV год издания, No 32, апрель 1946, с.33). Благодарим также Иренео Фернандо Круса, который во время поездки в Сан-Хуан впервые познакомил нас с манкуспиями.

Сегодня мы ухаживали за манкуспиями допоздна, из-за жары они становятся капризными, плохо слушаются, даже самые слабые требуют подкормки, и мы приносим им соложенный овес в больших фаянсовых мисках; старшие меняют шерсть на хребте, приходится отсаживать их, обвязывать одеялами и следить, чтобы по ночам они не пробирались к манкуспиям, которые спят в клетках и получают корм каждые восемь часов.

Чувствуем мы себя неважно. Недомогания начались с утра, возможно из-за жаркого ветра, подувшего на рассвете, еще до того, как встало солнце, весь день, как расплавленная смола, лившееся на дом. Особенно трудно ухаживать за больными животными - этим мы занимаемся в одиннадцать - и обходить детенышей после сиесты. Все тяжелее ходить, двигаться, исполняя заведенный распорядок; нам начинает казаться, что один-единственный недосмотр, как-нибудь ночью, может оказаться роковым для манкуспий, а это полный крах для всех нас. И мы стараемся не задумываться, исполняя одно за другим действия, шагая по ступеням привычки, ненадолго отрываясь, чтобы перекусить (куски хлеба разбросаны по столу и на полке в столовой) или заглянуть на себя в зеркало, удвояющее пространство спальни. По вечерам мы буквально валимся в кровать, такие усталые, что даже не чистим зубы перед сном; этот обряд сменился другим: из последних сил дотянуться до таблеток и до выключателя лампы. А снаружи слышно, как ходят и ходят по кругу взрослые манкуспии.

Чувствуем мы себя неважно. Один из нас - Aconitum, то есть вынужден принимать раствор аконита, если, к примеру, страх вызывает у него головокружение. Аконит, как порыв бури, проходит быстро. Как иначе описать эти яростные приступы тревоги, рождающиеся из ничего, из-за всякого пустяка. Стоит женщине испугаться собаки, как она чувствует сильнейший приступ морской болезни. Тогда немедленно - аконит, и очень скоро ты чувствуешь только приятное покачивание, сопровождаемое желанием двигаться задом-наперед (и это с нами бывало, но это уже симптомы Bryonia, так же как ощущение, что проваливаешься сквозь кровать или под пол - вместе с кроватью).

Другой, наоборот, ярчайший пример Nux Vomica. Когда он носит соложенный овес манкуспиям, может быть, оттого, что приходится часто наклоняться, наполняя миски, он вдруг начинает чувствовать кружение в голове, причем не то что все кружится вокруг - что и есть головокружение в собственном смысле слова, - кружится сам ракурс его зрения, его мозг кружится, как жироскоп в кольце, а вокруг все пугающе неподвижно, хотя и ускользает при попытке приблизиться. Мы даже думали, уж не симптомы ли это Phosphorus'a, потому что, кроме прочего, его пугает запах цветов (и маленьких манкуспий, от которых слабо пахнет сиренью), да и по внешним признакам это тип фосфорика: высокий, худощавый, склонен к холодным напиткам, мороженому и любит соленое.

Ночи менее мучительны, по ночам наши союзники - усталость и тишина: топот манкуспий звучит как мирный аккомпанемент к тишине пампы, и иногда нам удается проспать крепко до самого утра и проснуться с надеждой от радостного предчувствия улучшения. Если кто-то из нас выскакивает из постели раньше соседа, то нам случается со страхом наблюдать повторный синдром Camphora monobromata, когда тебе кажется, что ты идешь в одну сторону, хотя на деле двигаешься в обратную. Это ужасно: в полной уверенности, что идем в ванную, мы неожиданно сталкиваемся нос к носу с голым, холодным зеркалом. Почти всегда мы превращаем подобные случаи в шутку, потому что надо думать о работе, которая ждет, и совершенно ни к чему так быстро падать духом. Мы глотаем таблетки, беспрекословно выполняем все предписания доктора Арбина. (Возможно, все мы втайне немножко страдаем Natrum munaticum. Типичный натр склонен к слезливости, но скрывает это. Он печален, немногословен, любит соленое.)

Но кто станет ломать голову над такой ерундой, когда еще полно работы в загонах, на пастбище и на постоялом дворе? Леонор и Припадочный уже шумят во дворе, и, когда мы выходим с термометрами и корытами для купаний, оба тут же начинают делать вид, что работают, выбиваясь из сил, чтобы потом пролентяйничать весь вечер. Мы все это хорошо изучили и довольны, что нам пока хватит здоровья справляться с обязанностями самим. Пока не начались цефалеи, мы в состоянии продолжать. Сейчас февраль, в мае манкуспий продадут - и мы в безопасности на всю зиму. Так что пока надо держаться.

Манкуспии очень нас забавляют, отчасти потому, что твари они хитрые, только и жди подвоха, а отчасти потому, что выращивать их - дело тонкое, где нужна постоянная пунктуальность и кропотливость. Особенно распространяться не станем, но вот хотя бы пример: один из нас ровно в 6.30 утра выгоняет самок манкуспий из клеток на зимнем пастбище и собирает их в загоне с сухой травой. Там он дает им порезвиться минут двадцать, пока другой вынимает малышей из их пронумерованных домиков, где также хранится история болезни каждого, быстро измеряет температуру в заднем проходе; тех, у кого больше 37.1° опять рассаживает по домикам, а остальных гонит по огороженному жестью коридору к мамашам на кормление. Наверное, это самый прекрасный момент за все утро; взволнованные, следим мы за шумной возней маленьких манкуспий с матерями, слушаем их неумолчный гомон. Облокотившись на ограду загона, мы забываем о грозно надвигающемся полдне, о неотвратимом тяжелом вечере. Временами нам немного страшно смотреть на землю за решеткой загона - типичная картина при Onosmodium'e, - но это проходит, и свет дня избавляет нас от побочных симптомов, от цефалеи, которая обостряется с наступлением темноты.

В восемь - время купания; одна из нас пригоршнями сыплет в корыта соль Крюшена и отруби, другая руководит Припадочным, который ведрами таскает теплую воду. Кормящим манкуспиям купаться не нравится, приходится осторожно брать их за уши и лапы, как кроликов, и по нескольку раз погружать в корыто. Манкуспии в отчаянии, шерсть на них встает дыбом, но нам только того и надо: теперь соль легко впитается в нежную кожу.

Леонор кормит мамаш и справляется очень хорошо, никогда не путает порции. Корм для матерей - соложенный овес и два раза в неделю молоко с белым вином. Мы немного не доверяем Припадочному, похоже, он пьет вино; было бы лучше хранить бочонок внутри, но дом слишком тесный, и к тому же еще этот сладковатый запах, когда в полдень вино нагревается от солнца.

Наверное, рассказ наш однообразен и никому не нужен, однако за внешней повторяемостью происходят, пусть и медленные, изменения; в последние дни (теперь, когда мы вступаем в самый ответственный период - отлучение от груди) у одного из нас, как это ни прискорбно, но факт есть факт, обнаружились все признаки синдрома Silica. Симптомы появляются, когда мы начинаем засыпать; внезапная потеря равновесия, мы как бы проваливаемся внутрь самих себя, и обморочное головокружение ползет по позвоночному столбу внутрь черепа - словно маленькие манкуспии, ползком ползущие (иначе не скажешь) по столбам в загоне. И вот в черном колодце сна, куда мы уже с таким наслаждением проваливались, мы воздвигаемся как тяжелые, шершавые столбы, по которым ползают, играя, манкуспии. С закрытыми глазами - еще хуже. Сон уходит; никто не спит, все лежат, открыв глаза, умирая от усталости, но достаточно на мгновение забыться, чтобы почувствовать, как ползет по позвоночнику обморочная муть, вползает в череп, и словно живые существа начинают бесноваться там, кружась вокруг собственной оси. Как манкуспии.

Такая нелепость: доказано, что больным синдромом Silica не хватает силиция, песка. И мы лежим, не в силах уснуть, потому что нам не хватает песка, в то время как бескрайние зыбучие пески надвинулись со всех сторон на нашу маленькую долину.

Чтобы не допустить дальнейшего развития симптома, мы решили потратить какое-то время на тщательную дозификацию; к двенадцати часам наши меры успели благоприятно сказаться, и вторая половина рабочего дня прошла терпимо, если не считать легкого дискомфорта в ощущении предметов внешнего мира; кажется, что они застыли, вытянувшись неподвижно, замкнувшись острыми гранями. Есть подозрение на синдром Dulcamara, но здесь легко ошибиться.

В воздухе плавают легкие пряди шерсти взрослых манкуспии; после сиесты, с ножницами и эластичными мешками, мы направляемся в специальный загон, где Припадочный собирает манкуспии для стрижки. Уже февраль, по ночам прохладно, и манкуспиям нужна шерсть, потому что спят они вытянувшись в полный рост и не могут защищать себя от холода, как это делают животные, сворачивающиеся во сне клубком. Однако шерсть у них выпадает, и ветер поднимает над загоном целое облако тонких волосков, которые носятся в воздухе, щекочут в носу и заставляют нас прятаться в доме. Тогда мы собираем манкуспии и состригаем им шерсть вдоль хребта и с боков до середины, чтобы они не простудились; падая на землю, волос, слишком короткий, чтобы держаться в воздухе, образует слой желтоватой пыли, которую Леонор каждый день поливает из шланга, собирает метлой и выбрасывает в яму.

Между тем одному из нас приходится заниматься спариванием самцов с молодыми манкуспиями и взвешивать малышей, пока Припадочный громко зачитывает результаты вчерашнего взвешивания, регистрируя рост каждой манкуспии, отделяет наиболее слабых, чтобы подкармливать их отдельно. Всем этим мы занимаемся до вечера; теперь остается только еще раз задать овес, с чем быстро справляется Леонор, и запереть кормящих манкуспий, отогнав малышей, которые визжат, не желая расставаться с мамами. Отгоняет малышей Припадочный, а мы уже только наблюдаем за процедурой, сидя на веранде. В восемь часов окна и двери запираются; в восемь часов мы остаемся внутри одни.

Раньше это был долгожданный момент: воспоминания дня, надежды. Но с тех пор как мы чувствуем себя неважно, время это, похоже, стало самым мрачным. Напрасно обманываем мы себя, приводя в порядок аптечку, - алфавитный порядок, в котором расставлены лекарства, часто по небрежности нарушен; в конце концов все мы молча восседаем за столом, читая пособие Альвареса де Толедо "Познай самого себя" или книгу Хэмфри "Наставления по гомеопатии". У одного из нас обнаружились, с перерывами, симптомы продвинутой стадии Pulsatilla - она стала капризной, слезливой, привередливой, раздражительной. Симптомы проявляются к вечеру, совпадая с яркой картиной Petroleum'a, которым страдает еще один из нас: в этом состоянии все: предметы, голоса, воспоминания - обволакивает его, погружая в оцепенение, близкое к ступору. Так что столкновений не происходит, и мы мучаемся, не мешая друг другу. А потом, иногда, удается заснуть.

Нам не хочется и того, чтобы тон этих записок грозно нарастал, звучал все отчетливее и громче и наконец разрешался бы полным пафоса взрывом симфонического оркестра, в котором тонут восторженные голоса, а затем наступает покой, похожий на пресыщение. Иногда все, запечатленное на этих листах, случалось с нами уже давно (как, например, большая цефалия Glonoinum, в тот День, когда родился второй помет манкуспии), иногда происходит прямо сейчас, иногда - сегодня утром. Считаем необходимым документально зафиксировать все стадии, чтобы доктор Арбин внес их в наши истории болезни, когда мы вернемся в Буэнос-Айрес. Выходит у нас неловко, мы скоро теряем нить, но доктор Арбин предпочитает знать все сопутствующие протеканию заболеваний детали. И тот звук, который раздался сегодня за окном ванной, тоже может оказаться важным. Может быть, это симптом Cannabis indica; известно, что "cannabis indica" вызывает эмоциональное перевозбуждение, смещает восприятие времени и пространства. А может быть, это убежавшая манкуспия, которую, как и всех их, привлекает свет.

Поначалу мы были оптимистами и еще не до конца расстались с надеждой хорошенько заработать на продаже молодых манкуспий. Мы встали рано, отметив растущую величину времени в конечной фазе, и сначала даже не придали особого значения бегству Припадочного и Леонор. Ничего никому не сказав, наплевав на устав, эти сукины дети удрали ночью, забрав лошадь, дрожки, стащив у одной из нас одеяло и в придачу карбидный фонарь и последний номер "Мундо архентино". Мы догадались, что их нет, по тишине в загонах; теперь надо торопиться загнать детенышей на кормление, приготовить соложенный овес и все для купания.

Мысли теперь только о том, чтобы не думать о случившемся; мы работали, стараясь забыть, что остались совсем одни, без лошади, на которой можно было бы преодолеть шесть лиг до Пуана, с запасом провизии на неделю, и даже на бродяг теперь полагаться не приходилось, с тех пор как в окрестных поселках распустили нелепые слухи о том, что мы выращиваем манкуспий, никто не решается подойти близко, боясь неизвестной заразы.

Только если хватит здоровья, мы сможем преодолеть эту злую тяжесть, которая наваливается на нас к полудню, посередине завтрака (кто-то готовит на скорую руку банку языка, другая открывает банку с горохом, жарит яичницу с ветчиной), и прощай мысль не спать в сиесту, полумрак и прохлада спальни удерживают нас крепче, чем двери с двойными засовами. Только сейчас вспомнили мы о наших ночных мучениях, об этом любопытном просветленном помрачении, если можно так выразиться. Утром, когда мы встали, нам казалось, что все предметы, к примеру платяной шкаф, вращаются с переменной скоростью; то и дело отклоняясь от оси вращения в какую-нибудь одну сторону, скажем вправо, и в то же время сквозь расплывчатое мелькание просвечивал настоящий шкаф, незыблемо стоящий на своем месте.

Недолго думая, мы распознали проявления Cyclamen'a, меры были приняты, и очень скоро мы снова в форме, готовые приняться за работу. Гораздо хуже бывает, если посередине сиесты (когда солнце грубо вдвигает вещи в их контуры и они так похожи сами на себя) в загоне для взрослых манкуспий слышится оживленный шум и болтовня, а это значит, что манкуспий чем-то взволнованы и решили прервать отдых, во время которого должны набирать вес.

Выходить не хочется, полуденное солнце - верная цефалея, а как можно сейчас подвергаться такому риску, когда все зависит от нашей работы. Не хочется, но придется, потому что невозможно больше оставаться в доме, когда из загонов доносится странный, небывалый шум; наскоро проведя тайный совет, мы выходим в пробковых шлемах, кто-то бежит к клеткам с кормящими манкуспиями, другой проверяет засовы на воротах, уровень воды в цистерне австралийского производства, третья смотрит, не прокрался ли в загон дикий кот или лисица. Едва мы успеваем добраться до входа в загоны, как уже ослеплены солнцем, выцвечены языками белого пламени, как альбиносы; в замешательстве мы смотрим друг на друга, все еще думая приступить к работе, но - поздно: синдром Belladonna заставляет нас, обессилевших, поскорей укрыться в глубокой тени навеса. Учащенный пульс; красные лица; зрачки расширены. Резко повышенное внутричерепное и артериальное давление. Сильные колющие и режущие боли. Цефалея - как удары молота. При каждом шаге словно молотом ударяет по затылку. Боль полосует мозг. Колющие, режущие и разрывные боли - мозг словно расплескивается. Если нагнуться, еще хуже: он словно вываливается из черепа и глаза как будто вытекают из орбит ("Как будто", "словно" - нет, этого не описать.) Звуки, движение, свет - невыносимо! И вдруг все проходит; прохлада, тень - и вдруг все проходит, и мы в благостном изумлении, нам хочется бегать и трясти головой, не веря, что всего минуту назад... Но - работа ждет, и теперь нам кажется, что манкуспии разволновались, потому что им не хватает воды, потому что нет Леонор и Припадочного, - а манкуспии очень чувствительны и наверняка заметили их отсутствие, - и, может быть, потому, что их озадачило изменение в распорядке утренних работ, наша неловкость, наша спешка.

Поскольку стрижки сегодня нет, один из нас, по графику, занимается спариванием и контрольным взвешиванием; нетрудно заметить, что за эти сутки состояние детенышей резко ухудшилось. Матери плохо едят, долго нюхают соложенный овес, прежде чем снизойти и откусить хоть маленький кусочек нежной питательной пасты. Молча выполняем мы последние работы; теперь приближение ночи имеет для нас иной смысл, в который мы не хотим особенно вдумываться, но уже не расходимся, как раньше, подчиняясь строго установленному порядку, и думаем о Леонор, о Припадочном и о манкуспиях в их загонах. Закрыть дверь дома значит оставить мир один, бросить его на произвол безначального хаоса ночи. Мы входим в дом робко, стараясь оттянуть момент, но не в силах откладывать далее, а потому отвечаем друг другу уклончиво, не глядя, и только ночь следит за нами, как огромный глаз.

К счастью, сегодня хочется спать - перегрелись, работая на солнце, усталость оказывается сильнее, чем невысказанная тревога, и мы засыпаем прямо среди холодных остатков обеда начатой яичницы и смоченной в молоке булки, с трудом дожевывая их. Что-то снова царапается в окне ванной, кто-то быстро, боязливо пробегает по крыше; ни ветерка, в небе - полная луна, и петухи распелись бы еще до полуночи, будь у нас петухи. Молча ложимся мы, наощупь передавая друг другу последние таблетки. И вот свет погашен - неверно, света попросту нет, и дом стоит темной ямой, а снаружи разлился свет полнолунья, - и все-таки хочется перемолвиться хоть словом, но речь не заходит дальше завтрашнего утра: как раздобыть продукты, добраться до поселка.

Мы засыпаем. Проходит час, не больше; пепельный лучик света, падающий в окно, не успел добраться до кровати. Но вот все вскочили и сидят в кроватях в темноте - в темноте лучше слышно. Что-то случилось с манкуспиями; глухой шум превратился то ли в яростный, то ли в испуганный рев, в котором различимы пронзительные завывания самок и хриплые, воющие голоса самцов; вдруг все стихает - и тишина, как гром, раскатывается по дому, но вот снова волна отчаянных звуков накатывается сквозь темноту издалека. Выходить мы и не думаем, с нас достаточно того, что мы слышим, сидя в кроватях; один из нас сомневается, откуда идет вой, снаружи или изнутри, потому что временами кажется, что звуки рождаются прямо здесь, в доме, и целый час нас донимают типичные симптомы Aconitum'a, при котором все смешивается и непонятно, то ли это так, то ли наоборот. Да, это цефалея, и такая ужасная, что описать нельзя. Череп лопается, и словно раскаленным железом жгут мозг, мохнатую шею; горячий, тоскливый озноб страха. Распирающая тяжесть в области лба, словно там свинец, рвущийся наружу, словно все твое существо хочет выломать лобную кость. Приступы Aconitum'a внезапны, протекают в острой форме; ухудшение при холодной погоде; сопровождаются тревогой, беспокойством, страхом. Манкуспии бродят вокруг дома, бессмысленно уверять себя, что они в загонах, крепко закрытые на засов.

Рассвет мы проспали, около пяти нас сморил тяжелый сон, но в назначенный час сонные руки сами потянулись к таблеткам. Уже давно кто-то колотит в дверь столовой, удары становятся все яростнее, пока одна из нас не влезает в тапочки и шлепает за ключом. Это полиция с известием об аресте Припадочного; они вернули нам дрожки; Припадочный подозревается в ограблении и действиях, оскорбляющих нравственность. Надо подписать протокол, теперь все в порядке, солнце стоит высоко, в загонах тихо. Полицейские осматривают загоны; один зажимает нос платком, делая вид, будто закашлялся. Мы быстро сообщаем все, что от нас требуется, расписываемся, и они уезжают в страшной спешке, глядят издали на загоны, как глядели на нас, едва решаются заглянуть внутрь, но из двери вырывается спертый воздух, и они уезжают в страшной спешке. Любопытно, что это зверье даже не захотело больше шпионить - бегут, как от чумы, и вон уже скачут галопом по склону холма.

Одна из нас, похоже, приняв на себя персональную ответственность, решила, что одни поедут на поиски провизии, в то время как другие возьмутся за утренние работы. Неохотно садимся мы в дрожки; лошадь устала, поскольку полиция гнала ее без передышки; выезжаем, то и дело оглядываясь назад. Все в порядке, и, значит, это не манкуспии так шумели на крыше; надо будет выкурить оттуда крыс, хотя удивительно, что одна крыса может наделать такого шуму. Мы открываем загоны, сгоняем всех кормящих особей, но соложенного овса почти не осталось, и манкуспии поднимают ужасную драку, вырывают друг у друга клочья шерсти с шеи и хребта, все в крови, и нам приходится разгонять их криками и хлыстом. После этого лактация становится неполноценной и болезненной; малыши явно голодают, некоторые, оставив игры, понуро висят на проволоке ограды. У входа в свою клетку найден мертвый самец. Факт необъяснимый. Лошадь еле плетется; мы отъехали довольно далеко, но все еще едем, и лошадь опустила голову и тяжело, со свистом, дышит. Пав духом, мы тащимся обратно; к нашему возвращению последние куски корма исчезают, раздираемые голодными, рассвирепевшими манкуспиями.

Смирившись, мы опять идем на веранду. На нижней ступеньке лежит умирающий детеныш. Мы поднимаем его, кладем в корзинку с соломой, пытаемся разобраться, что с ним, но он умирает темной и загадочной звериной смертью. Замок на клетке, однако, не тронут, и непонятно, как он мог сбежать и была ли его смерть результатом побега или он убежал, чувствуя, что умирает. Мы положили ему в клюв десять горошин Nux Vomica, и они лежат там, как жемчужинки, - глотать он уже не может. С того места, где мы находимся, мы видим упавшего самца, который резко пытается встать, опираясь на руки, но сил не хватает, и он снова падает и застывает, как будто молясь.

Похоже, слышатся крики, причем так близко, что мы невольно заглядываем под соломенные кресла, в которых сидим; доктор Арбин предупреждал о подобных атавистических реакциях в утренние часы, нам самим и в голову не приходило, что могут встречаться такие формы цефалеи. Боль в затылочной части, и снова, время от времени, крики; симптомы Apis'a, боль, похожая на пчелиный укус. Мы откидываем головы назад или вжимаем их в подушки (некоторые успели добраться до постели). Жажды нет, но пот обильный; мочеиспускание затрудненное, истошные крики. Тело болит, как после побоев, чувствительно к любому прикосновению; в какой-то момент мы взялись за руки - ужасная боль. Но вот постепенно отпускает, страшно только, что может повториться в животном варианте, как уже было однажды; тогда кажется, что жалят не пчелы, а змеи. Половина третьего.

Решено кончить наши записки, пока еще светло и мы в норме. Одному из нас придется пойти в поселок, после сиесты будет уже слишком поздно, мы не успеем вернуться, а остаться на всю ночь одним и без лекарств - это... Воздух сиесты не колыхнется, в комнатах жара; земля, навесы, крыша раскалены, как угли. Умерло еще несколько манкуспии, но остальные ведут себя тихо, и только вблизи слышно их прерывистое дыхание. Одна из нас все еще верит, что нам удастся продать их, что мы должны идти в поселок. Другой пишет эти строки и уже почти ни во что не верит. Скорей бы кончилась жара; скорей бы ночь. Выходим мы почти что в семь; под навесом еще осталось немного корма: мы вытрясаем из мешков с овсом мелкую пыльцу и бережно подбираем каждую щепотку. Манкуспии принюхиваются, и в клетках начинается дикая возня. Мы не решаемся выпустить их, лучше положить ложку пасты в каждую клетку - так им больше нравится, наверное, кажется более справедливым. Мертвых манкуспии мы так и оставляем в клетках; непонятно, почему десять из них пусты и как часть детенышей оказалась в одном загоне со взрослыми самцами. Быстро темнеет, в сумерках почти ничего не видно, а карбидный фонарь украл Припадочный.

Похоже, на дороге у ивового холма появились люди. Подходящий момент позвать кого-нибудь и попросить сходить в поселок, время еще есть. То вдруг начинает казаться, что они следят за нами; народ такой необразованный и смотрит на нас косо. Лучше не думать; мы с удовольствием закрываем дверь здесь, в доме, все такое наше. Потом решили полистать справочники, предупредить новый приступ Apis'a или еще какого-нибудь зверя похуже; прервав ужин, мы стали читать вслух, почти не вслушиваясь. Фразы путаются, налезают одна на другую, а снаружи все по-прежнему: некоторые манкуспии подвывают громче, смолкают, и снова слышится их заливистый вой.

"Галлюцинации при Crotalus cascavella носят особый характер"... Один из нас повторяет название вслух; "Crotalus cascavella" гремучая змея, но ведь это одно и то же[2]. Мы довольны: как хорошо мы теперь понимаем латынь. Наверное, автор справочника не хотел воздействовать на излишне впечатлительных и не знающих латыни больных прямым упоминанием животного. И все же имя страшной змеи произнесено... "Яд ее действует с путающей быстротой". Приходится читать громче, перекрикивая манкуспий, вновь разбушевавшихся возле дома, - они скребутся на крыше, бьются в окна, царапаются у притолок. В некотором смысле это не так уж странно: вечером мы видели много открытых клеток, но дом заперт, и лампы в столовой защищают нас своим холодным светом, пока мы, надрываясь от крика, пополняем наши знания. Все изложено в справочнике предельно ясно, внятным языком, доступным любому непредубежденному больному - законченная картина: цефалея и перевозбуждение, связанное с моментом засыпания. (К счастью, спать нам не хочется.) Череп сжимает мозг, как стальной шлем, - отлично сказано. Что-то живое ходит кругами в голове. (Получается, что дом как бы и есть наша голова, и кто-то кружит вокруг, и каждое окно, как ухо, прислушивается к вою манкуспий там, за стеной.) Голова и грудь сжаты железным каркасом. Докрасна раскаленное железо вогнано в темя. Насчет темени, впрочем, мы не уверены; свет начинает мигать и понемному гаснет; мы забыли с вечера включить движок.

Когда строк уже не различить, мы зажигаем свечу и ставим ее рядом с книгой - надо узнать все до конца о симптомах, когда уже знаешь, потом легче. Колющие проникающие боли в правом виске, эта ужасная змея, чей яд действует с пугающей быстротой (это мы уже читали, так легко сбиться при свече), что-то живое ходит кругами в голове, и это мы читали, все правильно, что-то живое ходит кругами. Но мы спокойны, снаружи еще хуже, если оно есть, это снаружи. Взгляды наши устремлены на книгу, и когда один из нас жестом привлекает общее внимание к вою, который делается все громче и громче, мы еще прилежнее слушаем чтеца, словно верим в то, что все это действительно творится сейчас здесь, где что-то живое ходит кругами, завывая под окнами, которые слушают вой погибающих от голода манкуспий.

Примечания

1

Сильная головная боль невротического происхождения.

2

В испанском переводе латинского названия - игра слов: "crotalo" и "cascabel" означает погремушку (прим. пер.).

Оглавление