«Вы позволите одолжить вашего мужа?»

Грэм Грин Вы позволите одолжить вашего мужа?

1

Насколько мне известно, ее называли не иначе, как Пупи, — и муж, и те двое мужчин, что стали их друзьями. Возможно, я немножко в нее влюбился (абсурд, если принять во внимание мой возраст), но прозвище это мне решительно не нравилось[1]. Я полагал его оскорбительным для столь юной и открытой особы — слишком открытой. Она принадлежала к веку доверия, тогда как я — цинизма. Старший из двух художников по интерьеру даже называл ее «милая наша Пупи» (мы с ними увидели ее одновременно): такое прозвище могло бы подойти какой-нибудь невыразительной, малоприятной особе средних лет, которая пьет чуть больше, чем следует, но приносит видимую пользу, служа чем-то вроде ширмы, а этой парочке без ширмы было никак не обойтись. Я однажды спросил у девушки, каково ее настоящее имя, и получил ответ: «Все зовут меня Пупи», — по ее мнению, не нуждавшийся в пояснениях, побоявшись настаивать, а не то покажусь ей консерватором или хуже того — стариком, я, пусть от этого прозвища меня тошнит всякий раз, как напишу его на бумаге, оставил ей имя Пупи: другого просто не знаю.

Я приехал в Антиб поработать над книгой, биографией поэта семнадцатого века, графа Рочестера[2], за месяц с лишним до прибытия Пупи и ее мужа. Приехал, как только закончился сезон, остановился в маленьком невзрачном отеле неподалеку от крепостных валов, и мог наблюдать, как отдыхающие разлетаются, словно листва с деревьев на бульваре генерала Леклерка. В первые дни, до начала листопада, в городе во множестве встречались автомобили с иностранными номерами. По дороге от берега моря до площади де Голля, куда я ежедневно наведывался за английскими газетами, мне удавалось насчитать номерные знаки четырнадцати стран, в том числе марокканские, турецкие, шведские и люксембургские. Но со временем гости отбыли восвояси, за исключением бельгийцев, немцев, нескольких англичан и, разумеется, вездесущих граждан Монако. Довольно скоро похолодало, Антиб согревало только утреннее солнце: оно позволяло завтракать на террасе, но ланч приходилось вкушать под крышей, чтобы не пить кофе с дождевой водой. Лишь одинокий, замерзший алжирец оставался на террасе, и перегнувшись через перила, всматривался вдаль, словно что-то искал: может, безопасность.

Это время года мне нравится больше всего: Жуан-ле-Пен покрывается слоем мусора, как огороженный пустырь, откуда только что уехал Луна-Парк, в витринах «Пам-Пама» и «Максима» висят таблички «Fermeture Annuelle»[3], а очередной этап «Международного конкурса стриптизерок-любительниц» в «Старой Голубятне» отложен до будущего сезона. Антиб становится самим собой, маленьким провинциальным городком, где по улицам ходят местные жители, а старики пьют пиво или вино на стылой площади де Голля. Маленький парк, который образует прогулочную зону над крепостными валами, выглядит печальным; чуть ли не до земли свисают коричневые листья невысоких пальм с необъятными стволами; солнце по утрам светит, уже не слепя глаза, и редкие белые паруса скользят по спокойному морю.

Можете мне поверить, англичане осенью остаются на Лазурном берегу дольше остальных. Мы слепо верим в южное солнце, и ледяной ветер, дующий со Средиземного моря, обычно застает нас врасплох. Потом начинается изнурительная война с управляющим отеля по поводу необходимости включить отопление третьего этажа, и плитки пола обжигают холодом босые ноги. Для человека, достигшего того возраста, когда смысл жизни видится в хорошем вине, хорошем сыре и непыльной работе, это наилучший сезон. И меня возмутило прибытие художников-декораторов в тот самый момент, когда я надеялся остаться в отеле единственным иностранцем. Я молил бога, чтобы они оказались в Антибе проездом, но моя молитва не была услышана. Заявились они перед ланчем, в ярко-красном «спрайте», слишком молодежном для них автомобиле, их элегантная одежда спортивного покроя больше подходила для весны. У старшего, которому, судя по всему, уже перевалило за пятьдесят, седые, волнистые волосы, подозрительно однородные для некрашеных, закрывали уши. У молодого, лет тридцати с небольшим, наоборот, в черных волосах не проглядывало ни одного седого. Я уже знал, что их зовут Стивен и Тони, прежде чем они дошли до регистрационной стойки, ибо их голоса далеко разносились в осенней тишине. Я сидел на террасе, со стаканом белого вина, они удостоили меня мимолетным взглядом и проследовали дальше. В их поведении не было ничего вызывающего, просто они не стремились приглашать в свою компанию посторонних, определенно напоминая семейную пару, проведшую вместе не один год.

Скоро я узнал о них многое. Выделенные им комнаты, соседние, находились в моем коридоре, но я сомневаюсь, что обе использовались одновременно: когда я направлялся спать, их голоса обычно раздавались то в одной, то в другой. Вам представляется, что я проявляю излишнее любопытство к жизни совершеннейших незнакомцев? В оправдание должен сказать, что все участники этой маленькой грустной комедии приложили немало сил, чтобы привлечь мое внимание. Балкон, на котором я каждое утро работал над жизнеописанием Рочестера, нависал над террасой, где декораторы пили кофе, и даже в тех случаях, когда они находились вне моего поля зрения, их звонкие голоса без труда долетали до балкона. Я не хотел их слушать; мне хотелось поработать. В тот момент меня занимали отношения Рочестера с актрисой, госпожой Барри, но невозможно, пребывая в чужой стране, не слушать родной речи. Французский я бы еще мог воспринять, как составляющую городского шума, но английский оставалось только подслушивать.

— Дорогой, догадайся, кто мне написал?

— Алек?

— Нет, миссис Кларенси.

— И что нужно этой старой карге?

— Ей не нравится витраж в ее спальне.

— Но, Стивен, он же божественный. Алек не смог бы сделать лучше. Мертвый фавн...

— Думаю, ей хочется чего-нибудь поживее, и чтобы никаких трупов.

— Старая развратница.

Эти двое были крепкие ребята. Каждое утро, около одиннадцати, они шли купаться на маленький скалистый полуостров неподалеку от отеля. И насколько хватал глаз, Средиземное море принадлежало только им. А когда они быстрым шагом возвращались в элегантных пляжных костюмах, иногда даже бежали, чтобы согреться, у меня складывалось впечатление, что эти заплывы они воспринимали не как удовольствие, а как физические упражнения, необходимые для того, чтобы сохранять стройные ноги, плоские животы и узкие бедра для скрытого от посторонних глаз этрусского времяпрепровождения.

Бездельниками я назвать их не мог. Каждое утро они отправлялись на «спрайте» в Кань, Ванс, Сен-Поль, в любой маленький городишко, где имелся антикварный магазин, чтобы вернуться с различными предметами из древесины оливы, лампами «под старину», разрисованными фигурками святых, которые в магазине показались бы мне уродливыми или банальными, но я подозревал, что они прекрасно понимали, какому клиенту предназначалась та или иная покупка. Впрочем, не надо думать, что все их мысли занимала только работа. Они и расслаблялись.

Как-то вечером я наткнулся на них в маленьком баре для матросов рядом со старым портом Ниццы. Любопытство заставило меня заглянуть туда, ибо я увидел алый «спрайт», припаркованный у дверей бара. Парочка развлекала юношу лет восемнадцати, судя по одежде, матроса с корсиканского судна, что в этот вечер стояло в порту. Оба пристально посмотрели на меня, когда я появился на пороге, словно подумав: «Неужто мы ошибались на его счет?» Я выпил кружку пива и ушел, а молодой, когда я проходил мимо их столика, сказал: «Добрый вечер». После этого в отеле нам не оставалось ничего другого, как здороваться друг с другом каждый день. Получилось, что они меня допустили в свой узкий круг.

Несколько дней время тянулось для меня так же медленно, как и для графа Рочестера. Он находился в банях госпожи Фуркар, лечился ртутью от сифилиса, а я ждал, когда же мне перешлют черновые материалы, которые случайно остались в Лондоне. Я не мог отпустить его из бань до прибытия этих бумаг, так что в период простоя наблюдение за парочкой стало моим единственным развлечением. Когда вечером или во второй половине дня они садились в «спрайт», мне нравилось определять по их одежде, куда они собрались. Всегда элегантные, они умели, всего лишь заменив tricot[4], выказать свои намерения. Даже в матросский бар они отправлялись хорошо одетыми, но избегали ярких цветов; если же путь их лежал к лесбиянке, хозяйке антикварного магазина в Сен-Поле, старались подчеркнуть свою мужественность шейными платками. Однажды они исчезли на неделю в самой поношенной одежде, и из этой поездки старший вернулся с синяком под правым глазом. Они сказали мне, что ездили на Корсику. «Вам там понравилось?» — поинтересовался я.

— Настоящие варвары, — ответил молодой, Тони, как мне показалось, с ноткой осуждения.

Он заметил, что я смотрю на щеку Стивена и быстро добавил: «Несчастный случай в горах».

А через два дня, на закате, приехала Пупи со своим мужем. Я возобновил работу над биографией Рочестера, писал, сидя на балконе в пальто, когда к отелю подкатило такси. Водителя я узнал: он регулярно привозил туристов из аэропорта Ниццы. Прежде всего — пассажиры еще оставались в кабине — в глаза бросились чемоданы: ярко-синие, новехонькие, только что из магазина. Даже инициалы РТ[5], довольно абсурдные, блестели, как только что отчеканенные монеты. Большой чемодан, маленький, коробка для шляп, всё — цвета небесной синевы, а следом за ними из багажника появился видавший виды почтенный кожаный чемодан. Совершенно не приспособленный для воздушных путешествий, из тех, что достается в наследство от отца, побывавший в отеле неподалеку от Тадж-Махала или в Долине царей. Потом открылась дверца со стороны пассажирского сиденья, и я впервые увидел Пупи. Декораторы пили внизу «дюбонне» и тоже наблюдали за ней.

Очень высокая, пять футов и девять дюймов, очень худенькая, очень молодая, с волосами цвета конского каштана, в костюме, таком же новеньком, как и багаж, она воскликнула: «Finalmente[6]», — глядя с восторгом на невзрачный фасад... а может, дело было просто в форме ее глаз. Увидев молодого человека, я сразу понял, что они — новобрачные; не удивился бы, если б из швов их одежды до сих пор сыпались конфетти. Пара словно сошла с фотоснимка в «Тэтлере»[7]: улыбки для камеры и скрытая за ними нервозность. Я не сомневался, что в дорогу они отправились сразу после свадебного застолья, короткого, последовавшего за венчанием в церкви.

Они показались мне очень красивой парой, когда, застыв на мгновение, стали подниматься по ступеням в холл, к регистрационной стойке. Длинный луч Гарупского маяка скользил по воде за их спинами, и внезапно перед отелем ярко вспыхнули фонари, словно управляющий ждал приезда молодых, чтобы включить их. Декораторы забыли про вино, и я заметил, что старший прикрыл синяк идеально чистым белым носовым платком. Смотрели они, разумеется, не на девушку, а на юношу. Он был очень высок, больше шести футов, такой же худой, как и девушка, его лицо, словно отчеканенное на монете, отличалось совершенной красотой и совершенной безжизненностью, но возможно, это сказывалось нервное напряжение. Я подумал, что и его одежда куплена по случаю женитьбы: серый пиджак спортивного покроя с двумя разрезами, серые брюки, чуть узковатые, подчеркивающие длину ног. У меня возникло ощущение, что они еще слишком молоды для брака, я мог поспорить на любую сумму, что на двоих они не прожили и сорока пяти лет, и я с трудом поборол желание свеситься с балкона и крикнуть: «Только не сюда! В любой отель, кроме этого!» Возможно, мне следовало бы сказать им, что батареи едва теплые, горячую воду подают с перебоями, еда отвратительная, как будто англичан заботит качество еды, но, разумеется, они не обратили бы внимания на мои предупреждения: номер им, безусловно, «забронировали», на меня они посмотрели бы как на стареющего лунатика. (Я представил себе, как они пишут домой: «Один из тех эксцентричных англичан, которых обычно встречаешь за рубежом»). То был первый случай, когда у меня возникло желание вмешаться, а ведь тогда я их совсем не знал. Второй раз было уже слишком поздно, думаю, я всегда буду сожалеть о том, что не поддался порыву...

Молчание, пристальные взгляды сидящей внизу парочки и белое пятно носового платка, скрывавшее постыдный синяк, напугали меня. Вот тут я впервые услышал ненавистное прозвище: «Сразу поднимемся в номер, Пупи, или сначала что-нибудь выпьем?»

Они решили подняться в номер, и декораторы вновь взялись за стаканы с «дюбонне».

Думаю, она лучше, чем он, понимала, для чего предназначен медовый месяц, потому что в тот вечер из номера они не выходили.

2

К завтраку я опоздал и заметил, что Стивен и Тони задержались на террасе дольше обычного. Возможно, решили, что вода наконец-то стала слишком холодной для купания, но, с другой стороны, у меня сложилось впечатление, что они поджидают молодоженов. Никогда прежде они не выказывали мне такого дружелюбия, и я даже задался вопросом, уж не прочат ли меня на роль ширмы, учитывая мою, увы, нормальную ориентацию. Мой столик по какой-то причине в тот день передвинули, он оказался в тени, вот Стивен и предложил сесть с ними: они все равно скоро собираются уходить, только выпьют еще по чашечке кофе... Синяк в то утро не слишком бросался в глаза: как я понял, он был аккуратно припудрен.

— Вы остаетесь надолго? — спросил я, отдавая себе отчет, сколь неуклюже я строю фразы, тогда как они болтают легко и непринужденно.

— Мы собирались завтра уехать, — ответил Стивен, — но вчера вечером передумали.

— Вчера вечером?

— День-то выдался чудесный, не так ли?

— Да, — обратился я к Тони. — Надеюсь, бедный Лондон как-нибудь переживет вашу задержку.

— Притягательность Лазурного берега потрясающая, — продолжил Стивен, — совсем как у сэндвича в привокзальном буфете.

— Ваши клиенты готовы терпеливо ждать?

— Клиенты, дорогой мой? Вы никогда в жизни не видели таких уродов, что приходят к нам с Бромптон-сквер. Людей, которые платят другим за обустройство своего дома, обычно отличает чудовищный вкус.

— Так вы оказываете обществу огромную услугу. Подумайте, как мы страдаем без вас у себя, на Бромптон-сквер.

Тони рассмеялся.

— Не знаю, как бы мы все это выносили, если б не шутки, понятные только нам. Взять, к примеру, миссис Кларенси. Мы превратили ее дом в Лукуллов сортир.

— Она была в полном восторге, — кивнул Стивен.

— Жуткие растительные формы. Мне это напомнило осеннюю ярмарку после сбора урожая.

Они внезапно замолчали, подобрались, устремив взгляды за мою спину. Я оглянулся. Увидел одинокую Пупи. Она стояла, ожидая, когда официант укажет ей столик, совсем как новенькая в школе, еще не знающая местных порядков.

Одежда ее тоже чем-то напоминала школьную форму: узенькие брюки, разрезы на лодыжках... но она не понимала, что летний сезон закончился. Оделась так — я в этом уверен — лишь для того, чтобы не привлекать к себе внимание, спрятаться от чужих взглядов, но на террасе кроме нее сидели только две женщины, и обе в теплых твидовых юбках по погоде. Она с легкой завистью посмотрела на них, когда официант провел ее мимо нашего столика к другому, стоявшему ближе к морю. Длинные ноги в узких штанинах двигались неуклюже, словно их против воли выставили напоказ.

— Юная новобрачная, — прокомментировал Тони.

— И уже брошенная, — удовлетворенно добавил Стивен.

— Представьте себе, ее зовут Пупи Трейвис.

— Необычное имя. Ее не могли так окрестить, если, конечно, родители не нашли очень уж либерального викария.

— А его зовут Питер. Чем занимается, непонятно. Но, думаю, определенно не военный, не так ли?

— Да, точно не военный. Возможно, его работа как-то связана с землей... от него идет такой приятный запах, herbal, да, именно травяной.

— Вы, похоже, знаете о них все, что только можно, — вставил я.

— Перед обедом мы заглянули в их регистрационную карточку.

— У меня такое ощущение, что вчера вечером они не сливались в страстных объятьях, — Тони поверх столов посмотрел на девушку, и на его лице отразилось что-то очень похожее на ненависть.

— Нас обоих тронула его невинность, — заметил Стивен. — Чувствуется, что ему привычнее общение с лошадьми.

— Он принял томление в промежности всадника за нечто другое.

Возможно, они надеялись шокировать меня, но не думаю, что это подходящее объяснение. Я абсолютно уверен, что в то утро они находились в состоянии крайнего сексуального возбуждения; накануне вечером на террасе их поразил coup de foudre[8], и они просто были не в силах скрыть свои чувства. А мое присутствие дало им повод поговорить, поразмышлять о предмете страсти. Матрос — всего лишь мимолетное увлечение, тут все было куда серьезнее. Меня, откровенно говоря, начал разбирать смех. Ну чего эта нелепая парочка могла добиться от молодого человека, ведь он только что женился на девушке, что сейчас терпеливо ждет его, она стыдится своей красоты, словно старого свитера, который просто забыла переодеть? Но сравнение я выбрал неудачное: она постеснялась бы ходить в старом свитере, разве что натянула бы его тайком от всех, оставшись одна в комнате для игр. Пупи понятия не имела, что относится к тем немногим, кто может позволить себе носить что угодно, независимо от моды. Девушка поймала мой взгляд и, поскольку не могло быть ни малейших сомнений в том, что я — англичанин, нерешительно мне улыбнулась. Возможно, меня тоже поразил бы coup de foudre не будь я на тридцать лет старше и дважды женат.

Тони поймал ее улыбку.

— Еще одна сердцеедка, — фыркнул он.

Мой завтрак и молодой человек появились одновременно, прежде чем я успел ответить. Когда он проходил мимо столика, я почувствовал возникшее напряжение.

— «Cuir de Russie»[9]. — Ноздри Стивена дрогнули. — Это от неопытности.

Молодой человек, уже миновавший столик, услышал эти слова и повернулся, чтобы посмотреть, кто их произнес. Они оба нагло улыбнулись ему, словно действительно верили, что в их власти взять над ним верх...

Вот тут я впервые встревожился.

3

Что-то действительно шло не так; отрицать очевидное не имело смысла. Девушка практически всегда спускалась к завтраку раньше своего мужа: я предположил, что он проводил много времени под душем, брился и втирал в лицо «Cuir de Russie». Присоединяясь к ней, он по-братски целовал ее в щечку, словно они не проводили ночь в одной постели. У нее под глазами появились круги, должно быть, от бессонницы, потому что мне не верилось, что по ночам они предавались безумствам. Иногда с балкона я видел, как они возвращались с прогулки: никто не мог бы сравниться с ними красотой, разве что пара благородных коней. Его джентльменское поведение, наверное, порадовало бы ее матушку, но любой мужчина вознегодовал бы, глядя, как он переводит ее через совершенно безопасную дорогу, учтиво открывает и придерживает дверь, пропуская даму вперед, как он идет на шаг сзади, словно муж принцессы. Я мечтал стать свидетелем хотя бы одного приступа раздражительности, вызванного пресыщением, но они почти не разговаривали, возвращаясь с прогулки, а за столом обменивались общими фразами, как люди, обедающие вместе только из вежливости. И однако, я мог поклясться, что она любит его, это было заметно даже по тому, как она старалась на него не смотреть. В ней не чувствовалось ни алчности, ни ненасытности; зная, что внимание Питера сосредоточено на чем-то другом, но не на ней, она украдкой бросала на него нежные, тревожные, но совсем не требовательные взгляды. Если кто-то осведомлялся о причине его отсутствия, она расцветала от удовольствия, произнося имя мужа: «О, Питер сегодня проспал»; «Питер порезался, когда брился, и останавливает кровь»; «Питер не может найти свой галстук. Думает, что его стянул дежурный по этажу». Безусловно, она любила мужа; касательно его чувств к ней такой уверенности у меня не было.

Можете представить себе, что тем временем сладкая парочка подбиралась к молодоженам все ближе и ближе. Происходившее напоминало осаду средневекового города: они устраивали подкопы и взрывали пороховые заряды. Разница заключалась лишь в том, что осаждаемые, во всяком случае, девушка, не замечали, что происходит; насчет Питера точно сказать не могу. Мне хотелось предупредить Пупи, но как я мог это сделать, не напугав ее или не разозлив? Я уверен, что дизайнеры переселились бы на тот этаж, где жили молодожены, если бы полагали, что так они смогут подкрасться поближе к крепости. Скорее всего, они обсуждали этот маневр, но нашли его слишком уж очевидным.

Поскольку они знали, что я не смогу их остановить, мне они отвели роль едва ли не союзника. В конце концов, однажды я мог даже принести им пользу, скажем, отвлечь внимание противника... и полагаю, в этом они были недалеки от истины; от них не укрылся интерес, с каким я посматривал на девушку, и, вероятно, они справедливо рассудили, что в долгосрочной перспективе наши намерения могли совпасть. По разумению этой парочки, если человек действительно чего-то хотел, о таком понятии, как совесть, следовало просто забыть. В антикварном магазине в Сен-Поле они присмотрели зеркало в черепаховой раме и обдумывали, как приобрести его за полцены (я полагаю, подкараулив момент, когда хозяйка отправится немного поразвлечься, а приглядывать за магазином останется ее старуха-мать); поэтому, само собой, когда я смотрел на девушку, а они видели, как часто я это делаю, у них складывалось ощущение, что я готов присоединиться к любому «разумному» плану.

«Когда я смотрел на девушку...» отметьте, пожалуйста, что я даже не попытался подробно описать ее. Работая над биографией, можно разместить на ее страницах портрет, и покончить с этой проблемой: на моем столе, кстати, лежали портреты леди Рочестер и миссис Барри. Но, выступая с позиций профессионального романиста (ибо биография и мемуары для меня — новые формы литературного творчества), я убежден, что женщину положено описать так, чтобы читатель увидел не столько все нюансы внешности и одежды, — сколь часто подробные портреты у Диккенса служили прямыми указаниями для иллюстратора, более того, читатель и без иллюстраций прекрасно представлял себе героиню, — сколько ее чувства. Пусть читатель сам нарисует себе «нежный и светлый» образ жены, любовницы, незнакомки (поэту, например, этого вполне достаточно), если у него будет на то желание. И, если бы мне пришлось рисовать портрет этой девушки (до сих пор не могу заставить себя написать ее имя, ненавистное для меня), я бы не стал сообщать вам, каковы цвет ее волос или форма рта, но постарался бы выразить радость и боль, с которыми я ее вспоминаю, — я, писатель, наблюдатель, второстепенный персонаж, как ни назови. Но если я не удосужился поведать об этих чувствах ей, с чего мне рассказывать о них вам, hypocrite lecteur[10]?

Как же быстро эти двое устроили подкоп. Думаю, не прошло и четырех дней после прибытия молодоженов, когда я, спустившись к завтраку, обнаружил, что они переставили свой столик поближе к столику девушки и развлекают ее разговорами в отсутствие мужа. У них это получалось. Впервые я увидел, что она расслабилась и выглядит счастливой... счастливой, потому что разговор шел о Питере. Питер работал где-то в Хэмпшире торговым агентом у своего отца, последнему принадлежали там три тысячи акров земли. Да, он любил ездить верхом, так же, как и она. И по возвращении в Англию ее ждала жизнь, о которой она и мечтала. Стивен изредка вставлял словечко-другое, создавая видимость неподдельного интереса, чтобы она говорила и говорила. Судя по всему, однажды он декорировал один из домов в тех краях и знал фамилии людей, знакомых Питеру, и даже назвал кого-то, кажется, некого Уинстенли, что придало ей еще больше уверенности.

— Он — один из лучших друзей Питера, — воскликнула она, и они стрельнули друг в друга глазами, словно ящерицы — языками.

— Идите сюда, составьте нам компанию, Уильям, — позвал меня Стивен, как только заметил, что я в пределах слышимости. — Вы знакомы с миссис Трейвис?

Разве я мог отказаться присесть за их столик? Однако, согласившись, я, по существу, превратился в союзника этой парочки.

— Вы — тот самый Уильям Харрис? — спросила девушка. Фразу эту я терпеть не мог, однако, благодаря невинности новобрачной, сейчас она не вызвала активного неприятия. Девушка обладала удивительной особенностью: в ее присутствии все привычное вдруг обретало новизну. Антиб изменился до неузнаваемости, мы словно стали первыми иностранцами, попавшими сюда. А когда она добавила: «К сожалению, боюсь, я не читала ваших книг», — я вдруг решил, что слышу это впервые, произнесенные слова являли собой доказательство ее честности... чуть не написал «честности и непорочности». — «Должно быть, вы ужасно много знаете о людях», — сказала она, и эта банальность прозвучала на удивление свежо, как призыв о помощи... в борьбе с этими двумя или с мужем, который как раз в тот момент появился на террасе? В нем тоже чувствовалась нервозность, под глазами залегли темные круги, так что сторонний наблюдатель, как я уже говорил, мог принять их за брата и сестру. Он на мгновение замялся, увидев нас в непосредственной близости от своей жены, но она крикнула: «Иди сюда, дорогой, познакомься с этими милыми людьми». Радости на его лице я не заметил, но он подошел, сел и спросил, не остыл ли кофе.

— Я закажу еще, дорогой. Они знакомы с Уинстенли, а это — тот самый Уильям Харрис.

Конечно, такого писателя он не знал. Скорее задался вопросом, имею ли я какое-нибудь отношение к твиду[11].

— Я слышал, вы любите лошадей, — заговорил Стивен, — и подумал, не сможете ли вы и ваша жена поехать с нами на ланч в Кань. В субботу. Это завтра, не так ли? В Кане отличный ипподром...

— Даже не знаю... — с сомнением начал он и посмотрел на жену.

— Дорогой, конечно, мы должны поехать. Ты же обожаешь лошадей.

Его лицо мгновенно прояснилось. Я уверен, он боялся нарушить правила приличия: не знал, можно ли принимать приглашения в медовый месяц.

— Очень любезно с вашей стороны, мистер...

— Давайте попробуем обойтись без мистеров. Я — Стивен, а это Тони.

— Я — Питер, — представился он и добавил, чуть мрачновато, — а это Пупи.

— Тони, ты повезешь Пупи в «спрайте», а мы с Питером воспользуемся автобусом (у меня создалось впечатление, думаю, и у Тони, что Стивен потянул одеяло на себя).

— Вы тоже поедете, мистер Харрис? — спросила девушка, назвав меня по фамилии, словно хотела подчеркнуть разницу между мной и остальными.

— К сожалению, не смогу. Работа. И так уже выбился из графика.

В субботу вечером я наблюдал с балкона, как они возвращались из Каня, слышал их смех и думал: «Враг уже в цитадели, теперь это только вопрос времени». Я не сомневался, что на сей раз сладкая парочка не пожалеет времени, они будут очень осторожно продвигаться к желанной цели, в данном случае о стремительном штурме, — из-за которого, как я подозреваю, и появился синяк, — не могло быть и речи.

4

У декораторов вошло в привычку развлекать девушку, пока она завтракала в одиночестве, поджидая мужа. Я больше не садился за их столик, но по обрывкам долетавшего до меня разговора чувствовалось, что той совсем не весело. Исчезло даже ощущение новизны. Однажды я услышал: «Здесь практически нечего делать», — и мне показалось, что для новобрачной это, мягко говоря, странное заявление.

А потом как-то вечером я нашел ее в слезах рядом с музеем Гримальди[12]. Я шел за газетами, как обычно, кружным путем, через площадь Нации, где в 1819 году поставили колонну в честь — вот уж парадокс — верности Антиба монархии и сопротивления les Troupes Etrangères[13], которые как раз и стремились восстановить монархию. Потом, следуя привычном маршрутом, миновал рынок, старый порт и ресторан «Лу-Лу», поднялся к собору и музею и там, в сером вечернем свете, незадолго до того, как зажглись уличные фонари, нашел ее под скалой, на которой высился замок: она плакала.

Я слишком поздно понял, что она тут делает, иначе не обратился бы к ней: «Добрый вечер, миссис Трейвис».

Она чуть не подпрыгнула, обернулась и выронила носовой платок. Поднимая его, я обнаружил, что он намок от слез: я словно держал в руке маленькую утонувшую зверушку.

— Я очень сожалею. — Я сожалел, что напугал ее, но она истолковала мои слова иначе.

— О, я такая глупая. Это просто так. Мне немного взгрустнулось. У всех такое бывает, правда?

— Где Питер?

— В музее со Стивеном и Тони, любуется картинами Пикассо. Я их совершенно не понимаю.

— В этом нет ничего постыдного. Многие не понимают.

— Но Питер тоже их не понимает. Я знаю. Просто притворяется, что ему интересно.

— Ну...

— И это еще не все. Я тоже притворялась какое-то время, чтобы доставить удовольствие Стивену. Но Питер притворяется, чтобы не быть со мной.

— У вас разыгралось воображение, вот вам и чудится то, чего нет.

Ровно в пять вспыхнул маяк, но еще недостаточно стемнело, чтобы мы могли увидеть скользящий над водой луч.

— Музей скоро закроется, — заметил я.

— Проводите меня к отелю, — попросила она.

— Может, вам лучше подождать Питера?

— От меня ничем не пахнет, правда? — она жалобно всхлипнула.

— Ну, может чуть-чуть «Арпежем». Мне всегда нравились эти духи.

— Вас послушать, все-то вы знаете.

— Отнюдь. Просто моя первая жена душилась только «Арпежем».

Мы зашагали к отелю, мистраль кусал нас за уши, а когда понадобилось, послужил оправданием для ее покрасневших глаз.

— Антиб такой серый и грустный, — нарушила она затянувшуюся паузу.

— Я думал, вам тут нравится.

— Может и нравилось, но только день или два.

— Почему бы вам не поехать домой?

— Нас неправильно поймут, если, уехав на медовый месяц, мы вернемся раньше положенного, не так ли?

— Так поезжайте в Рим... или куда-нибудь еще. Из Ниццы можно улететь куда угодно.

— Это ничего не изменит, — вздохнула она. — Виновато не место, а я.

— Я вас не понимаю.

— Он несчастлив со мной. Вот и все.

Она остановилась напротив одного из домиков с каменными стенами у самого крепостного вала. Чуть дальше вниз над улицей висело выстиранное белье, в клетке сидела замерзшая канарейка.

— Вы же сами сказали... вам взгрустнулось...

— Это не его вина. Моя. Наверное, вам покажется глупым, но до замужества я ни с кем не спала. — Девушка печально посмотрела на канарейку.

— А Питер?

— Он все так тонко чувствует, — ответила она и тут же добавила: — это хорошее качество. Иначе я бы в него не влюбилась.

— На вашем месте я бы увез его домой... как можно быстрее, — Я ничего не смог с собой поделать, слова прозвучали зловеще, но она пропустила их мимо ушей, потому что вслушивалась в приближающиеся голоса, в веселый смех Стивена.

— Они такие милые. Я рада, что он нашел друзей.

Как я мог сказать ей, что они соблазняют Питера у нее на глазах? В любом случае, оставался ли хоть один шанс исправить допущенную ею ошибку? Эти два вопроса не давали мне покоя, часами донимали в конце дня, когда работа закончена, выпитое за ланчем вино уже не бодрит, а до первого вечернего стаканчика еще далеко, и батареи едва греют. Получается, она понятия не имела о сексуальной ориентации молодого человека, за которого выходила замуж? А женитьба на ней стала его последней отчаянной попыткой примкнуть к сексуальному большинству? Я не мог заставить себя в это поверить. В юноше чувствовалась невинность, в полной мере оправдывавшая любовь его юной жены, и я предпочитал думать, что он еще не полностью сформировался, женился, потому что искренне этого хотел, а сейчас впервые в жизни столкнулся с представителями другой сексуальной ориентации. Но если мое предположение соответствовало действительности, комедия становилась еще более жестокой. Получалось, что они бы жили душа в душу, если б по воле звезд в свой медовый месяц не столкнулись с этой парой изголодавшихся охотников?

Мне хотелось поговорить об этом, и в конце концов я поговорил, но вышло так, что не с ней. Направляясь к своей комнате, я проходил мимо приоткрытой двери одного из их номеров и опять услышал смех Стивена — такой смех обычно называют заразительным, и он просто вывел меня из себя. Я постучал и вошел. Тони лежал на двуспальной кровати, Стивен сидел перед зеркалом, причесывался: держал по расческе в обеих руках и методично укладывал идеально седые локоны. Количеству баночек и флаконов на туалетном столике могли бы позавидовать многие женщины.

— Он действительно тебе это говорил? — спрашивал Тони. — Добрый день, Уильям. Заходите. Наш молодой друг исповедовался Стивену. Рассказал столько удивительного.

— Какой молодой друг?

— Разумеется, Питер. Кто же еще? Поделился секретами семейной жизни.

— Я подумал, это был матрос.

— А вы, однако, злой! — рассмеялся Тони. — Ладно, согласен, touché[14].

— Я бы хотел, чтобы вы оставили Питера в покое.

— Не думаю, что ему это понравится, — ответил Стивен. — Сами видите, обычный медовый месяц ему явно не по вкусу.

— Вы же любите женщин, Уильям, — вставил Тони. — Почему бы вам не приударить за девушкой? Это же прекрасная возможность. Она ведь не получает того, что ей положено после свадьбы, — из них двоих Тони был, конечно, более грубым. Мне хотелось ударить его, но в двадцатом столетии подобные романтические жесты давно уже вышли из моды, да он к тому же лежал на кровати. Поэтому я не нашел ничего лучшего, как привести не слишком убедительный аргумент, отдавая себе отчет, что напрасно ввязался в этот разговор.

— Дело в том, что она любит его.

— Я думаю, Тони прав и она должна найти утешение в вас, дорогой Уильям, — Стивен поправил волосы над правым ухом — синяк на правой щеке давно уже исчез. — Судя по словам Питера, вы окажете услугу им обоим.

— Расскажи, что ты услышал от него, Стивен.

— Он сказал, что с самого начала находил пугающей и отталкивающей женскую ненасытность, которую видел в ней. Бедный мальчик, его просто заманили под венец. Отец хотел наследников, он еще и лошадей разводит, а ее мать решила, что материально этот брак чрезвычайно выгоден. Не думаю, что он представлял себе все нюансы семейной жизни, — Стивен посмотрел на свое отражение в зеркале и удовлетворенно кивнул.

Даже сегодня, ради сохранения душевного покоя я должен убеждать себя, что молодой человек ничего такого не говорил. Я верю и надеюсь, что эти чудовищные слова вложил в его уста вынашивавший гнусные замыслы драматург, но тогда мысль эта не слишком меня утешала, поскольку фантазировать на пустом месте было не в обычае Стивена. Он видел, что мое внешнее безразличие к девушке — всего лишь ширма, понимал, что они с Тони зашли очень далеко; их вполне устроило бы, если бы я сделал что-то не так или после их грубых комментариев потерял интерес к Пупи.

— Разумеется, я преувеличиваю, — продолжал Стивен. — Несомненно, он полагал себя влюбленным, пока дело не дошло до постели. Вероятно, его отец характеризовал ее как славную кобылку.

— И что вы собираетесь с ним делать? — спросил я. — Бросите жребий или один пристроится спереди, а второй — сзади?

Тони рассмеялся.

— Ох уж этот Уильям! Во всем ему нужна ясность!

— А если я сейчас пойду к ней и передам наш разговор?

— Дорогой мой, она вас просто не поймет. Она невероятно наивна.

— А он?

— Я в этом сомневаюсь... зная нашего друга Колина Уинстенли. Да и потом, вопрос еще в стадии обсуждения. Пока Питер не сделал выбор.

— В самом скором времени мы намерены испытать его, — Стивен оторвался от зеркала.

— Да, съездим на природу, — кивнул Тони. — На нем сказывается напряжение, сами видите. Он уже боится подняться в номер на сиесту, опасается, что жена возжелает его.

— Неужели у вас нет жалости? — Разумеется, оба извращенца давным-давно забыли смысл этого абсурдно старомодного слова. — Разве вы не понимаете, что можете загубить ее жизнь... ради своих игр?

— Тут мы готовы положиться на вас, Уильям, — ответил Тони. — Утешьте ее.

— Это не игра, — добавил Стивен. — Вы должны понимать, что мы спасаем его. Подумайте о жизни, которая в противном случае его ждет... со всеми этими мягкими выпуклостями. Женщины напоминают мне недоеденный овощной салат... вы понимаете, такие увядшие кусочки зелени, плавающие в...

— У каждого человека свой вкус, — прервал его Тони. — Но Питер не создан для такой жизни. Он все так тонко чувствует, — повторил он слова девушки.

Я не нашелся, что на это ответить.

5

Заметьте, в этой комедии я играю отнюдь не героическую роль. Полагаю, я мог бы пойти к девушке и прочитать ей лекцию о жизненных реалиях, начав с нравов, царящих в английских частных школах: Питер носил шарф цветов своей школы, пока Тони как-то за завтраком не сказал ему, что красно-коричневая гамма плохо смотрится рядом с другими. А может, я мог бы все высказать и юноше, но, если Стивен говорил правду и тот находился в состоянии нервного напряжения, я бы едва ли помог ему своим вмешательством. В общем, лучше было этого не делать. Оставалось только сидеть и наблюдать, как эти двое осторожно, но настойчиво приближают развязку.

Все произошло три дня спустя, за завтраком. Она, как обычно, сидела с ними одна, тогда как ее муж оставался наверху со своими лосьонами. Такими очаровательными и обаятельными я никогда их не видел. Когда я подходил к своему столику, они рассказывали о том, как оформляли дом одной вдовствующей герцогини, помешанной на наполеоновских войнах. Помнится, речь шла о пепельнице, вырезанной из копыта серого жеребца, — продавец это гарантировал, — верхом на котором герцог Веллингтон сражался при Ватерлоо, о подставке для зонтов, сделанной из ядра, найденного под Аустерлицем; о пожарной лестнице, на изготовление коей пошла штурмовая лестница, использовавшаяся при взятии Бадахоса. Пока она слушала их, от ее скованности почти ничего не осталось. Она забыла про рогалики и кофе. Стивен полностью завладел ее вниманием. Мне хотелось сказать ей: «Дурочка ты, дурочка, ну чего ты уши развесила?»

И в этот самый момент Стивен приступил к реализации главного замысла. Я это понял, увидев, что его пальцы стиснули кофейную чашку, а Тони опустил глаза, словно решил помолиться над croissant[15].

— Мы тут подумали, Пупи... вы позволите одолжить вашего мужа? — Никогда я не слышал, чтобы вопрос задавался со столь тщательно выверенной непринужденностью.

Она рассмеялась. Ничего не заметила.

— Одолжить моего мужа?

— В горах за Монте-Карло есть небольшой городок, он называется Пэйль, и до нас дошли слухи, что там есть потрясающее старинное бюро... разумеется, оно не продается, но мы с Тони умеем добиваться своего.

— Я это уже заметила.

Стивен на мгновение обеспокоился, но она всего лишь хотела сделать им комплимент.

— Мы собираемся пообедать в Пэйле, а остаток дня поездить по его живописным окрестностям. Беда в том, что в «спрайте» больше трех человек не уместится, а Питер на днях говорил, что вы хотите сделать прическу, вот мы и подумали...

У меня создалось впечатление, что Стивен слишком многословен, что он перегибает палку, но девушка не дала ему повода поволноваться, потому что не заметила никакого подвоха.

— Я думаю, это прекрасная идея. Знаете, Питеру нужно хоть немножко отдохнуть от меня. С тех пор как мы подошли к алтарю, он ни минуты не оставался один, — в ее словах слышалась рассудительность, а может, даже радость. Бедняжка. Ей тоже требовался отдых.

— Поездки с удобствами не получится. Ему придется сидеть на коленях у Тони.

— Не думаю, что он станет возражать.

— И, разумеется, мы не можем гарантировать, что еда в дороге будет достаточно хорошей.

Впервые я понял, что Стивен далеко не умен. Неужели еще оставалась хоть какая-то надежда?

По большому счету, ума у грубоватого Тони точно было побольше. Не дожидаясь, пока Стивен снова откроет рот, он оторвал взгляд от croissant и подвел черту: «Вот и отлично. Все решено, мы вернем Питера в целости и сохранности к вечеру».

Он вызывающе глянул на меня.

— Разумеется, нам очень не хочется оставлять вас обедать в одиночестве, но я уверен, что Уильям приглядит за вами.

— Уильям? — переспросила она. Чертовски неприятно, когда на тебя смотрят и не замечают. — А-а, вы про мистера Харриса?

Я пригласил ее на ланч в ресторан «Лу-Лу», который находился у старого порта (а что еще мне было делать?), и в этот самый момент на террасе появился медлительный Питер.

— Я не хочу отрывать вас от работы, — быстро ответила она.

— Я не верю в голодание. Работа должна прерываться на время приема пищи.

Питер опять порезался, когда брился, и на подбородке белел клок ваты, напомнивший мне о синяке Стивена. Пока он стоял, ожидая, чтобы кто-нибудь с ним заговорил, у меня создалось впечатление, что он знал, о чем шла речь в его отсутствие; все трое расписали свои роли, отрепетировали их, даже реплику о еде в дороге... А теперь возникла неловкая пауза, вот я ее и нарушил.

— Я пригласил вашу жену на ланч в «Лу-Лу». Надеюсь, вы не возражаете?

Меня бы позабавило облегчение, отразившееся на лицах всех троих, если бы я мог найти хоть что-то забавное во всей этой ситуации.

6

— И после того, как она ушла, вы больше не женились?

— К тому времени я слишком постарел, чтобы жениться.

— Пикассо женился.

— О, я не такой старый, как Пикассо.

Этот глупый разговор происходил на фоне стен, оклеенных обоями с рисунком в виде винных бутылок и украшенных рыбачьими сетями, что напоминало мне о существовании дизайнеров по интерьеру. Между нами стояли миски с горячим рыбным супом, источающим запах чеснока. Все столики, кроме нашего, пустовали. Может, сказывалась уединенность, может, прямота ее вопроса, может, просто захотелось поделиться сокровенным, но у меня создалось ощущение, что мы — очень близкие друзья.

— И всегда есть работа, вино и хороший сыр.

— Я не смогла бы так философствовать, если бы потеряла Питера.

— Этого не случится, не так ли?

— Я, наверное, умру, как какая-нибудь из героинь Кристины Россетти[16].

— Я думал, ваше поколение ее не читает.

Будь я на двадцать лет старше, возможно, я смог бы объяснить, что не нужно так уж печалиться, что с завершением так называемой «сексуальной жизни» единственная любовь, которая выдерживает испытание временем, — это любовь, готовая принять все: любое разочарование, любую неудачу, любое предательство и в том числе даже тот печальный факт, что в итоге не существует более глубокого желания, чем простое желание быть с кем-то рядом.

Она бы мне не поверила.

— Я даже плакала над ее стихотворением «Уходя». Вы пишете грустные произведения?

— Биография, над которой я сейчас работаю, довольно грустная. Двоих людей связывает любовь, однако один из них не способен быть верным. Не дожив до сорока лет мужчина, сгорев дотла от страсти, умирает, а модный проповедник толчется у одра, желая украсть его душу. Даже в смерти ему не дают покоя: епископ пишет об этом книгу.

Англичанин, хозяин свечного магазина в старом порту, беседовал о чем-то у стойки с барменом, две пожилые женщины, родственницы владельца ресторана, вязали у дальней стены. Вошла собака, посмотрела на нас и ретировалась, свернув хвост колечком.

— И когда это случилось?

— Почти триста лет тому назад.

— А звучит так современно. Только теперь был бы не епископ, а репортер «Миррор».

— Вот почему я и захотел написать эту биографию. Прошлое меня совершенно не интересует. Я не люблю костюмированных балов.

Чтобы завоевать чье-то доверие, обычно приходится прибегать к средствам, которые используют мужчины, стремясь соблазнить женщину. К желанной цели они идут долгим, кружным путем, стараются разжечь интерес к себе, развлечь женщину, пока, наконец, не наступает время решительного прорыва. У нас оно наступило: так мне отчего-то показалось, когда просматривал принесенный счет.

— Интересно, где сейчас Питер? — услышал я и без паузы спросил:

— Что между вами происходит?

— Пойдемте, — она уже собралась подняться.

— Мне надо получить сдачу.

В «Лу-Лу» гораздо проще поесть, чем расплатиться по счету. Все мигом куда-то исчезли: пожилые женщины, что вязали у дальней стены, тетка хозяйки, которая помогала накрывать стол, сама Лу-Лу, ее муж в синем свитере. Если бы собака не убежала раньше, она бы подошла, увидев, как я достаю бумажник.

— Я забыл, вы, кажется, сказали мне, что он несчастлив.

— Пожалуйста, пожалуйста, найдите кого-нибудь, чтобы мы могли уйти.

Я разыскал тетушку Лу-Лу на кухне и расплатился. Когда мы направлялись к двери, все вернулись, даже собака.

На улице я спросил мою спутницу, хочет ли она пойти в отель.

— Пока нет... но я отрываю вас от работы.

— Я никогда не работаю после того, как выпью. Вот почему люблю начинать рано. Чтобы поскорее добраться до первого стаканчика.

Она сказала, что практически не видела Антиба, за исключением крепостных валов, пляжа и маяка, вот я и повел ее узкими боковыми улочками, где на окнах, как в Неаполе, висит выстиранное белье и с тротуара можно заглянуть в маленькие комнатушки, битком набитые детьми и внуками. Там, где когда-то жили дворяне, на дверных арках красовались каменные гербы, дорогу загромождали бочки с вином, на мостовых дети играли в футбол. В комнатке на первом этаже мужчина разрисовывал ужасную керамику, которая потом отправлялась в Валлори для продажи туристам: пятнистые розовые лягушки, муаровые рыбы и свиньи-копилки.

— Давайте вернемся к морю, — предложила она.

Мы вернулись к жаркому солнцу, освещавшему бастион, и вновь у меня возникло желание рассказать ей о своих опасениях, но я промолчал, представив себе, как она будет смотреть мне в глаза, не понимая, о чем я толкую. Она села на стену, и ее длинные ноги в обтягивающих черных брючках свесились вниз, как рождественские чулки.

— Я не жалею, что вышла замуж за Питера.

А мне тут же вспомнилась песня Эдит Пиаф «Je ne regrette rien»[17]. Типичная фраза, из тех, что поют или произносят с вызовом.

— Вы должны увезти его домой, — с трудом произнес я, но подумал: а что бы произошло, если б я сказал: «Вы вышли замуж за человека, который любит только мужчин, и сегодня он отправился на пикник со своими дружками. Я на тридцать лет старше вас, но, по крайней мере, всегда предпочитал женщин. Я влюбился в вас, и мы можем провести вместе несколько лет, о которых у вас останутся хорошие воспоминания, когда вы уйдете от меня к более молодому мужчине». Но только и выдавил: — Он, должно быть, скучает по родным краям и прогулкам верхом.

— Хочется надеяться, что вы правы, но в действительности все гораздо хуже.

Неужто она все-таки догадалась, в чем проблема? Я ждал объяснений. Происходящее в определенной степени напоминало роман, финал которого еще не предрешен: он мог обернуться комедией или трагедией. Если она осознает, в какой оказалась ситуации, это трагедия; если ничего не замечает и не понимает — комедия, даже фарс... А сейчас разыгрывалась сцена между юной девушкой, слишком наивной, чтобы сложить два и два, и мужчиной, слишком старым, чтобы набраться храбрости и все ей объяснить. Тогда я предпочел бы трагедию. Надеялся, что так и случится.

— Нам не удалось узнать друг друга до приезда сюда. Вы понимаете, вечеринки по выходным, иногда театр... и, разумеется, прогулки верхом.

Я не знал, к чему она клонит.

— Начало семейной жизни, — сказал я, — всегда сложный период. Вас вырывают из привычной обстановки и оставляют вдвоем после торжественной церемонии... почти как двух животных, которые раньше не видели друг друга, а теперь заперты в одной клетке.

— Сейчас мы все время вместе, и он меня не любит.

— Вы преувеличиваете.

— Нет, — отрезала она, потом продолжила с тоской в голосе. — Я не шокирую вас, если кое-что расскажу? Мне больше не с кем поговорить.

— После пятидесяти прожитых лет я готов поклясться, что шокировать меня невозможно.

— Мы не занимались любовью... как дóлжно, ни разу с того момента, как приехали сюда.

— Что значит... «как дóлжно»?

— Он начинает, но не заканчивает; ничего не происходит.

Мне стало как-то не по себе.

— Рочестер писал об этом. В стихотворении «Несовершенное наслаждение». — Я зачем-то упомянул о творчестве поэта. Может, как психоаналитик, хотел дать ей понять, что с такой проблемой приходилось сталкиваться и другим. — Это может случиться с кем угодно.

— Но это не его вина, — твердо заявила она. — Моя. Я это знаю. Ему просто не нравится мое тело.

— Поздновато, знаете ли, для таких открытий.

— До приезда сюда он никогда не видел меня обнаженной. — С такой искренностью девушки обычно рассказывают все своим врачам — я уверен, она меня и воспринимала как врача.

— Все дело в синдроме ожидания неудачи, который практически всегда присутствует в первую ночь. А если мужчина волнуется (вы должны понимать, как это ранит его гордость), избавление от этого синдрома может затянуться на многие дни, даже недели. — И я начал рассказывать о моей давнишней любовнице: мы оставались вместе очень долгое время, но в начале, в первые две недели, у меня ничего не получалось — очень уж я стремился к тому, чтобы добиться желаемого.

— У вас все было по-другому. Вы же не испытывали ненависти к ее телу.

— Вы делает из мухи слона.

— Как раз он пытается это сделать, — ответила она неожиданно грубовато, как школьница, и невесело усмехнулась.

— Мы уехали на неделю, сменили обстановку, и все пошло как по маслу. Десять первых дней постарались забыть, зато последующие десять лет были счастливы. Очень счастливы. А синдром этот может возникнуть из-за комнаты, цвета занавесок, даже плечиков, на которые вешают пиджак. Это состояние могут вызвать пепельница с надписью «Перно», стойки кровати... — И тут я вновь повторил единственное заклинание, которое вертелось в голове. — Увезите его домой.

— Это не поможет. Он разочарован, в этом все дело. — Она посмотрела на свои длинные, затянутые в черное ноги. Мои глаза проделали тот же путь, потому что я действительно хотел ее, в этом не могло быть никаких сомнений. А она с искренней убежденностью добавила. — Раздевшись, я становлюсь некрасивой.

— Вы мелете чушь. Просто не понимаете, какую вы мелете чушь.

— О нет, отнюдь. Видите ли... все начиналось хорошо, но потом он коснулся меня, — она положила руки на грудь, — и все пошло не так. Я всегда знала, что гордиться мне нечем. В школьном общежитии мы устраивали конкурс... это было ужасно. Моя грудь была самой маленькой. Я — не Джейн Мэнсфилд[18], будьте уверены, — вновь безрадостный смешок. — Помнится, одна из девушек посоветовала мне спать, положив подушку на груди, они, мол, постараются освободиться и, следовательно, будут расти. Естественно, не помогло. Сомневаюсь, что эта идея имеет научную основу. — Она на секунду замолчала. — В ту ночь я просто обливалась потом, так мне было жарко.

— Питер не производит впечатления человека, который хотел бы жениться на Джейн Мэнсфилд.

— Вы, наверное, не понимаете? Если он находит меня уродиной, то все бесполезно.

Я хотел согласиться с ней. Возможно, причина, на которую она ссылалась, оказалась бы менее болезненной для нее, чем правда, и очень скоро нашелся бы тот, кто сумел бы доказать, что она красива и желанна. Я и раньше замечал, как часто очаровательные женщины считают себя чуть ли не уродинами, но так и не смог притвориться, будто понимаю ее и согласен с ней.

— Вы должны мне верить. С вами как раз все нормально, говорю вам об этом со всей ответственностью.

— Вы такой милый. — Ее взгляд скользил по мне, как луч маяка, который ночью добирается до музея Гримальди, а спустя какое-то время возвращается и с полным безразличием освещает все окна на фасаде нашего отеля. Она продолжила. — Питер обещал вернуться к коктейлю.

— Если вы хотите немного отдохнуть... — Мы ненадолго сблизились, но теперь все отдалялись и отдалялись друг от друга. Если бы я был более настойчивым, возможно, в итоге она бы этому только порадовалась... разве общепринятые нормы морали требуют, чтобы девушка оставалась связанной, если ее связали? Они обвенчались в церкви, она, возможно, добропорядочная христианка, и я знал церковные законы: в этот миг она могла освободиться от Питера, разорвать их союз, но через день или два те же самые законы подтвердили бы, что все сделано по правилам, и брак заключен на всю жизнь.

И при этом я не хотел давить на нее. Может, я дал волю воображению? Может, все дело действительно в синдроме ожидания неудачи? Может, вскоре все трое вернутся, молчаливые, раздраженные, и синяк теперь украсит щеку Тони? Я бы порадовался, увидев его. Эгоизм увядает вместе со страстями, которые его порождают. Думаю, я испытал бы подлинное удовольствие, увидев ее счастливой.

Поэтому мы вернулись в отель, на обратном пути практически не разговаривали, она прошла в свою комнату, я — в свою. Но закончилось все не трагедией, а комедией, скорее даже фарсом, вот почему этот эпизод моих воспоминаний получил название, более всего подходящее именно для фарса.

7

Меня разбудил телефонный звонок. Несколько мгновений я метался, ослепленный темнотой, пытаясь найти выключатель. По пути сшиб лампу с прикроватного столика. Телефон продолжал звонить, я безуспешно пытался нащупать трубку, и на пол полетел стакан из ванной, из которого я перед тем, как уснуть, выпил виски. Светящийся циферблат часов подсказал мне, что уже половина девятого. Телефон все звонил. Я сумел скинуть трубку с рычага, но при этом перевернул пепельницу. Не смог поймать провод, чтобы подтянуть трубку к уху, и потому закричал в сторону телефона: «Алло! Алло!»

С пола донесся какой-то писк, я истолковал его как вопрос: «Это Уильям?»

— Подождите! — крикнул я, и уже окончательно проснувшись, вспомнил, что выключатель у меня над головой (это в моей лондонской квартире он находился над прикроватным столиком). Пока я зажигал свет, с пола доносилось нетерпеливое повизгивание, чем-то напоминавшее стрекотание цикад.

— Кто говорит? — раздраженно спросил я, а потом узнал голос Тони.

— Уильям, что случилось?

— Ничего. Где вы?

— У вас упало что-то огромное. У меня до сих пор звенит в ухе.

— Пепельница.

— Вы всегда швыряетесь пепельницами?

— Я спал.

— В половине девятого? Как можно, Уильям! Как можно!

— Где вы? — повторил я.

— В маленьком баре, который миссис Кларенси назвала бы «Монти».

— Вы обещали вернуться к обеду.

— Вот почему я и звоню. Я чувствую свою вину, Уильям. Вас не затруднит сказать Пупи, что мы немного задержимся? Пообедайте с ней. Займите разговором, вы это умеете. Мы вернемся к десяти.

— Вы попали в аварию?

Я услышал, как он хохотнул.

— Нет, аварией я бы это не назвал.

— Почему Питер сам не звонит ей?

— Говорит, что не в настроении.

— Так что мне ей сказать? — Но в трубке уже слышались гудки.

Я поднялся с кровати, оделся и только потом позвонил ей. Она ответила сразу, должно быть, ждала у телефона. Я передал слова Тони, попросил встретиться со мной в баре и положил трубку, прежде чем она начала задавать вопросы.

Оказалось, что прилагать особые усилия, чтобы прикрыть эту троицу, мне не пришлось: девушка обрадовалась, что хоть кто-то позвонил. Как выяснилось, с половины восьмого она сидела, будто на иголках, думая о том, какие опасные повороты на горных дорогах и какие глубокие там пропасти. Когда раздался мой звонок, она поначалу решила, что звонят из полиции или из больницы. И только выпив два «мартини» и вдоволь посмеявшись над своими страхами, спросила: «А почему Тони звонил вам, а не Питер — мне?»

— Насколько я понимаю, — ответ я заготовил заранее, — у него внезапно появилось срочное дело. Пришлось отправиться в туалет.

Она смеялась до слез, словно отменной шутке.

— Вы думаете, они немного перебрали? — спросила она.

— Меня это не удивит.

— Дорогой мой Питер, — проворковала она, — он заслужил день отдыха. — И я не мог не задаться вопросом, а не следовало ли дорогому Питеру и раньше налечь на спиртное.

— Хотите еще «мартини»?

— Лучше не надо, а то я тоже переберу.

Мне надоела розовая «водичка»[19], поэтому на обед мы заказали бутылку настоящего вина. Она честно выпила свою долю и заговорила о литературе. Испытывала ностальгию по Дорнфорду Йейтсу[20], в шестом классе всем остальным предпочитала Хью Уолпола[21], а теперь уважительно отзывалась о сэре Чарльзе Сноу[22], которого, по ее разумению, произвели в рыцари, как и сэра Хью, за служение литературе. Должно быть, я по уши влюбился в нее, иначе нашел бы ее наивность невыносимой... а может, я тоже немного перебрал. Тем не менее, чтобы прервать поток ее литературных суждений, я спросил, как ее настоящее имя, и она ответила: «Все зовут меня Пупи». Я вспомнил «РТ» на ее чемоданах, но в голове в тот момент вертелись только два имени, Патриция и Прунелла. «Тогда я буду звать вас просто — Вы», — пообещал я.

После обеда я выпил коньяку, а она — кюммеля[23]. Часы показывали половину одиннадцатого, эти трое все не возвращались, но она, похоже, более о них не волновалась. Сидя в баре рядом со мной (официант то и дело поглядывал на нас, намекая, что ему пора гасить свет и закрывать заведение), она привалилась ко мне, положила руку мне на колено и говорила что-то вроде: «Как это прекрасно, быть писателем». Размякнув от коньяка и нежности, я не собирался с ней спорить. Вновь начал рассказывать ей о графе Рочестере. Наелся уже и Дорнфордом Йейтсом, и Хью Уолполом, и сэром Чарльзом Сноу. Даже хотел продекламировать стихотворение, пусть никоим образом и не мог помыслить себя в подобной ситуации:

«Не укоряй меня в непостоянстве, Что сердце я разбил, нарушил свой обет; Скажи спасибо, что каким-то чудом С минуту был я верен, был я твой. Минута показалась в жизнь длиной...»

Нарастающий шум (какой отвратительный шум!) двигателя «спрайта» поднял нас на ноги. И действительно, небеса отвели нам только несколько мгновений в антибском баре.

Тони пел; мы слышали его голос, разносившийся по бульвару генерала Леклерка; Стивен вел автомобиль с предельной осторожностью, в основном на второй передаче, а Питер — мы это увидели, когда вышли на террасу — сидел на колене у Тони, точнее сказать, примостился на нем и подтягивал припев. Я разобрал только:

«...Крутые белые бока, И статью сердце моряка Пленила ты, надежда флота Королевы».

Если бы они не увидели нас на лестнице, думаю, проехали бы мимо отеля, не заметив его.

— Вы пьяны, — с удовольствием отметила девушка. Тони обнял ее за талию и взбежал с ней по ступенькам на террасу. — Будьте осторожны, — предупредила она. — Уильям напоил и меня.

— На Уильяма всегда можно положиться.

Стивен осторожно вылез из-за руля и уселся на ближайший стул.

— Все хорошо? — спросил я, сам не зная, что хотел этим сказать.

— Дети были очень счастливы и очень, очень расслабились.

— Мне надо в туалет, — заявил Питер, похоже, говорил сам с собой, и нетвердым шагом поднялся по лестнице. Девушка протянула ему руку, и я услышал, как он бормочет: «Прекрасный день. Прекрасные места. Прекрасный...» Она посмотрела на нас, одарила улыбкой, веселой, уверенной, счастливой. Как и в первый вечер, когда молодожены раздумывали, выпить ли им коктейль, они удалились в отель и из номера больше не вышли. Последовала долгая пауза, а потом Тони довольно хохотнул.

— Похоже, вы провели прекрасный день, — заметил я.

— Дорогой Уильям, сегодня мы многого достигли. Вы никогда не видели Питера таким detendu[24].

Стивен сидел молча. У меня создалось впечатление, что этот день сложился для него не слишком удачно. Интересно, могут люди охотиться вдвоем, деля добычу пополам, или один все равно остается в проигрыше? Слишком седые волосы, как и всегда, лежали безупречными волнами, на щеке больше не темнел синяк, но я заметил на его лице тень страха перед будущим.

— Как я понимаю, благодаря вашим стараниям он совершенно пьян?

— Не от спиртного, — уточнил Тони. — Мы же не вульгарные соблазнители, не так ли, Стивен?

Но Стивен промолчал.

— Тогда чего же вы достигли?

— Le pauvre petit Pierre.[25] Он был в ужасном состоянии. Практически, убедил себя, а может, это она его убедила, что он — impuissant[26].

— У вас большие успехи по части французского.

— По-французски это звучит более деликатно.

— И с вашей помощью он выяснил, что это не так?

— После того, как удалось преодолеть его девственную застенчивость. Или почти девственную. Школа все-таки не проходит бесследно. Бедная Пупи. Она просто не знала, что и как нужно делать. Дорогой мой, потенция у него о-го-го. Куда ты идешь, Стивен?

— Я иду спать, — ровным голосом ответил Стивен и в одиночестве направился к дверям отеля.

Тони посмотрел ему вслед, и я уловил во взгляде нежное сожаление и легкую печаль.

— Сегодня у него разболелась спина. Приступ ревматизма, знаете ли. Это у него хроническое. Бедный Стивен.

Я подумал, что и мне бы хорошо отправиться на покой, пока я не услышал от него: «Бедный Уильям». В этот вечер благожелательность Тони не знала границ.

8

Наутро, впервые за долгое время, на террасе я завтракал совсем один. Женщины в твидовых юбках уже несколько дней как уехали, но вот «молодые люди» всегда спускались к завтраку раньше меня. Впрочем, мне, в ожидании кофе, не составляло труда придумать несколько возможных оправданий их отсутствию. К примеру, ревматизм... хотя Тони никак не годился на роль сиделки у постели обездвиженного партнера. Существовала, пусть и малая, вероятность того, что они устыдились содеянного и избегают встречи со своей жертвой. Что же касается жертвы... я тяжело вздохнул, представив себе, какие печальные откровения принесла с собой прошедшая ночь. И еще больше винил себя за то, что все это время молчал. Конечно же, мне удалось бы более мягко донести до нее правду. А муж... муж наверняка поставил ее перед фактом. И, тем не менее, какие же мы эгоисты, когда дело касается наших собственных страстей: я радовался, что окажусь рядом с ней, помогу утереть слезы, нежно обниму, утешу... Я с головой погрузился в сладкие грезы, но тут девушка сбежала по ступенькам на террасу, и мне хватило одного взгляда, чтобы понять, что в утешениях она не нуждается.

Она стала прежней, какой я увидел ее в первый вечер: смущенной, взволнованной, радостной, предвкушающей долгое и счастливое будущее.

— Уильям, можно мне сесть за ваш столик? Вы не возражаете?

— Разумеется, нет.

— Вы проявили ангельское терпение, когда я была не в себе. Я наговорила вам столько ерунды. Вы объясняли, что все это чушь, я вам не верила, а правота была на вашей стороне.

Я не смог бы прервать ее, даже если бы попытался. Она превратилась в Венеру, стоящую на носу летящего по волнам корабля.

— Все очень хорошо. Все. Прошлой ночью... Питер любит меня, Уильям. Действительно любит. Он ни на йоту не разочаровался во мне. Он просто устал, сказывалось напряжение. Ему требовалось побыть день одному... detendu, — она даже подхватила французские словечки Тони. — Теперь я ничего не боюсь, совершенно ничего. А ведь только два дня тому назад жизнь казалась такой беспросветной. Я уверена, если б не вы, я бы покончила с собой. Как же мне повезло, что я встретила вас, Тони и Стивена. Питеру не хватало таких замечательных друзей. На следующей неделе мы возвращаемся в Англию, и уже обо всем договорились. Тони сразу приедет к нам и займется нашим домом. Вчера, по дороге в горы, они обстоятельно это обсудили. Вы не узнаете наш дом, когда увидите его... ой, я забыла, что вы его никогда не видели, не так ли? Вы обязательно должны приехать, когда строители закончат работу... вместе со Стивеном.

— А разве Стивен не будет помогать Тони? — едва успел вставить я.

— Тони говорит, что он сейчас очень занят с миссис Кларенси. Вы любите ездить верхом? Тони вот любит. Обожает лошадей, но в Лондоне верхом не поездишь. Для Питера это будет подарок. Я не смогу ездить с ним целый день, дел по дому будет полно, особенно поначалу, когда я только начну осваиваться. Как здорово, что Питеру не придется ездить в одиночку. Он говорит, что в ванной у нас будет этрусская стенная роспись, уж не знаю, что это такое, гостиную оформят в зеленых тонах, столовую — в красных. Вчера днем, пока мы печалились, они славно поработали, в смысле, головой. Я сказала Питеру: «Если все так пойдет и дальше, нам пора думать о детской». Но Питер ответил, что заботы о детской Тони готов оставить мне. А ведь есть еще конюшня. Раньше там держали кареты, и Тони считает, что многое надо восстановить... Он купил лампу в Сен-Поле, которая так и просится туда... в общем, работы будет полно, Тони говорит, на добрых шесть месяцев, но, к счастью, он может оставить миссис Кларенси на попечение Стивена и целиком сосредоточиться на нашем доме. Питер спросил его о саде, но в садах он не разбирается. «Каждый должен заниматься своим делом», — говорит он и не возражает, чтобы я пригласила специалиста по розам. Он знает и Колина Уинстенли, так что у нас подбирается славная компания. Жаль, конечно, что дом не будет готов к Рождеству, но Питер говорит, что у Тони масса чудесных идей насчет ели. Питер думает...

Она говорила и говорила. Возможно, мне следовало перебить ее. Попытаться объяснить, почему ее грезы очень быстро обратятся в прах. Вместо этого я сидел и молчал, а потом поднялся в свою комнату и собрал вещи: на покинутом туристами Жуане еще работал один отель, между «Максимом» и «Старой Голубятней».

Если бы я остался... кто знает, смог бы он притворяться и вторую ночь? Но от меня пользы ей было не больше, чем от него. У него были не те гормоны, у меня — не тот возраст. Я не видел их, когда уезжал. Она, Питер и Тони куда-то укатили на «спрайте», а Стивен, как сообщил мне портье, лежал в постели с приступом ревматизма.

Я уже собрался написать ей письмо, как-то объяснить причину моего поспешного отъезда, но, взяв ручку, осознал, что мне по-прежнему ведомо только одно ее имя — Пупи, и нет никакой возможности обратиться к ней иначе.

Примечания

1

По-английски слово «poop» означает, среди прочего, «дурачина, олух, болван», а «poopy» (Пупи), по существу, уменьшительное от «poop».

(обратно)

2

Уилмот, Джон, граф Рочестер (1647—1680) — английский поэт при дворе короля Карла II. Известен, в том числе, своими скабрезными стихами.

(обратно)

3

Здесь: закрыто до следующего сезона (фр.).

(обратно)

4

Здесь: свитер (фр.).

(обратно)

5

РТ — сокр. от pint — пинта (англ.).

(обратно)

6

Наконец-то (итал.).

(обратно)

7

«Тэтлер» — журнал о светской жизни; печатает библиографические очерки, обзоры моды, фотографии гостей на приемах и премьерах. Основан в 1709 г. (букв. «Сплетник»).

(обратно)

8

Букв. удар молнии (фр.), то есть любовь с первого взгляда.

(обратно)

9

«Cuir de Russie» — линия мужской косметики, включающая, в том числе, лосьон после бритья и одеколон.

(обратно)

10

Лицемерный читатель (фр.).

(обратно)

11

Харрисовский твид (высококачественный твид ручного производства) вырабатывается на острове Харрис, одном из Гебридских остров, что у западного побережья Шотландии.

(обратно)

12

Музей Гримальди — расположен в замке Гримальди (правящей династии Монако). Создавался как музей местной истории и археологии, но со временем стал музеем произведений Пикассо благодаря дружбе последнего с великим художником Жюлем Сезаром де ла Сутэром, основателем и первым его директором.

(обратно)

13

Иностранные войска (фр.).

(обратно)

14

Туше (фр.), в фехтовании — результативный выпад.

(обратно)

15

Круассан — булочка из слоеного теста в форме полумесяца (фр.).

(обратно)

16

Россетти, Кристина Джорджина (1830—1894) — английская поэтесса итальянского происхождения. Стихи начала писать в двенадцать лет. К середине XX в. ее творчество было почти забыто, но современные критики отводят ей заметное место среди викторианских поэтов.

(обратно)

17

«Je ne regrette rien» — «Я ни о чем не жалею» (фр.).

(обратно)

18

Мэнсфилд, Джейн (1933—1964) — настоящее имя Вера Джей Полмер, голливудская звезда конца 1950-х — начала 1960-х гг., победительница нескольких местных конкурсов красоты, блондинка с большим бюстом. Погибла в автокатастрофе.

(обратно)

19

Разбавленное водой вино.

(обратно)

20

Йейтс, Дорнфорд (1885—1960), настоящее имя Сесил Уильям Мерсер — английский писатель, автор 34 романов и сборников рассказов.

(обратно)

21

Уолпол, Хью (1884—1941) — родился в Окленде, Новая Зеландия, английский писатель, критик, драматург. Несколько его рассказов и один из романов переведены на русский язык.

(обратно)

22

Сноу, Чарльз Перси (1905—1980) был произведен в рыцари за достижения в физике. Писать начал позже, первый его роман был опубликован в 1947 г.

(обратно)

23

Тминная водка.

(обратно)

24

Раскованный, расслабленный (фр.).

(обратно)

25

Бедный малыш Пьер (фр.).

(обратно)

26

Импотент (фр.).

(обратно)

Оглавление

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте