«Виктория и Альберт»

Эвелин Энтони Виктория и Альберт

ПРЕДИСЛОВИЕ

О королеве Виктории написано множество книг. Кроме того, существует немало и ее собственных произведений, поэтому любой писатель, желающий сказать о ней нечто новое, оказывается в затруднительном положении. Например, великолепная биография королевы Виктории, написанная Литтоном Стречи, заставила многих воспринимать королеву и ее правление сквозь призму удивительной сатиры его переосмысления этой великой личности. Множество людей представляют себе королеву Викторию этакой невысокой, коренастой, чрезмерно властной женщиной во вдовьих траурных одеждах, считают ее крайне неинтересной, можно даже сказать, скучной. Немногим менее скучной, чем ее муж – принц-консорт Альберт. Даже и сейчас все его положительные черты действуют на нервы англичанам.

Однако в этой книге вы не найдете никаких сведений о виндзорской вдове. Мое повествование начинается с юности и первых дней замужества королевы и заканчивается смертью единственного человека, которого глубоко и преданно любила Виктория.

Я проследила первый двадцать один год ее правления, не уставая поражаться противоречивости ее характера. В принципе, это достаточно несложная женщина, но ее чувства были так же безмерны, как сама жизнь. Ей была чужда умеренность в чем-либо. Превыше всего для нее всегда оставалась исключительно ее точка зрения. Безграничное самомнение этой женщины отражалось и на ее отношениях с Альбертом и даже чуть было не разрушило их брак в самом начале.

Брак с Альбертом не был романтическим в общепринятом смысле этого слова. Любовь Виктории к нему можно считать в какой-то степени трагичной и в то же время счастливой, потому что она любила его всей душой, а Альберт, хоть и подарил ей необыкновенное блаженство, никогда не любил королеву. Виктории повезло в том, что, слишком увлекшись своими чувствами к мужу, она никогда не задавалась вопросом: а как же он относится к ней? Но между тем некоторые из его писем ясно говорят об этом: он умер человеком, лишенным каких-либо иллюзий и очень несчастным. Обожание жены ни в коей мере не компенсировало Альберту несостоявшуюся возможность завоевать уважение на его новой родине.

У Виктории было девять детей, но при этом абсолютно отсутствовали материнские инстинкты. Вспомним несчастливое детство ее сына Эдуарда – именно она, как, впрочем, и его отец, виновата перед ним.

Слишком часто она выказывала бесчувственность и бессердечие, будучи «типичным представителем» викторианской эпохи. Фабрикант, использующий детский труд по четырнадцать часов в день, не находил ничего несоответствующего положению вещей в тексте, висящем в его спальне: «Пустите детей приходить ко Мне и не возбраняйте им, ибо таковых есть Царствие Божие». Его королева также не видела ничего особенного в подобном несоответствии.

Я ничего не придумала, чтобы как-то изменить образ Виктории. Хотя это роман, но домашние события и политические факты реальны, так же как и большинство разговоров и рассуждений; приведены даже отрывки из подлинных писем.

Говорят, что Альберт создал Викторию. Конечно, он по возможности сдерживал ее приступы ярости и научил лучше управляться с делами государства – это правда. Но подлинное величие монарха, сила воли и твердость характера королевы, которые в ее время производили огромное впечатление на самых искушенных государственных деятелей, не были результатом его усилий.

Там, где он не добивался успеха, Виктория с легкостью достигала поставленной цели.

Находясь в гуще событий – промышленные волнения, народная ненависть, война и даже покушения на ее жизнь, – королева не волновалась ни о чем, кроме отношений со своим обожаемым мужем. Любовь к Альберту – пожалуй, единственная ее слабость, и именно это чувство делало ее более человечной. Величие почти никогда не внушает к себе любовь.

Эвелин Энтони

Глава 1

Ливрейный лакей открыл ставни на двух больших окнах в Зеленой гостиной Кенсинггонского дворца. Сумеречный предутренний свет разлился по комнате, придав неприятный грязно-серый оттенок строгой старомодной мебели и большим фамильным портретам на обитых шелком стенах. Двое мужчин в черном стояли у холодного камина. Более высокий господин, лорд Конингем, прислонился к каминной полке и достал часы.

– Какого черта, когда она спустится вниз? Уже седьмой час.

Другой господин пожал плечами:

– Они, видимо, постарались осторожно сообщить ей эти новости. Она ведь еще дитя, и ей нужно время, чтобы свыкнуться с происшедшим.

Конингем цинично усмехнулся:

– А мне кажется, причина в том, что ее мать желает сойти вниз вместе с ней.

– Ну нет! – воскликнул архиепископ Кентерберийский. – Даже герцогиня должна придерживаться протокола.

Конингем зевнул и отошел от камина.

– Бедный старый матрос Билл… Он с большим достоинством умирал, чем делал что-либо при жизни. Однако его самое заветное желание исполнилось: он дожил до того времени, когда подросла Виктория, а значит, у власти не будет регента. И за это благослови его, Боже.

– Мне кажется, что именно это и давало ему силы жить, – заметил архиепископ. – Знаете, Конингем, можно пренебрегать христианским смирением или нет, но я бы не вынес, если бы герцогиня стала регентшей.

Нам и так стоило большого труда сдерживать ее вмешательство, и это, заметьте, в то время, когда у нее не было никаких законных прав вмешиваться в государственные дела. Какая жалость, что принцесса так молода.

– Какая жалость, что она – дочь, а не сын! – парировал Конингем. – Все пошло бы совсем по-иному, милорд, если бы королем стал мужчина с чувством собственного достоинства и умный. Я не собираюсь поносить покойника, но милостивый Боже, вы только посмотрите, кто нами правил! Вот, скажем, три последних поколения. Георг III – сумасшедший, как мартовский заяц. Мой отец рассказывал мне, что, приходя в Виндзор, он видел, как тот расхаживал по комнате и болтал не переставая, как попугай. И было невозможно отличить его и этих сумасшедших птиц, которых он развел повсюду.

Затем принц-регент. Для него важнее всего прочего был покрой вашего жилета. В последнюю сотню лет у нас на троне сидели исключительно идиоты да клоуны. Бог ты мой, да вспомните скандалы королевских герцогов и их браки! Каждая шлюха, подвизающаяся на сцене лондонских театров, могла появиться перед публикой и заявить, что она жена герцога Кларенса, Суссекса или Кента. Причем, клянусь Богом, чаще всего так оно и было. И приходилось обеспечивать ее и целый выводок детей… Даже король Вильгельм, чье тело еще не успело остыть, и тот всегда уютнее чувствовал себя на шканцах, чем на троне.

Конингем покачал головой.

– Виктории следовало быть мальчиком. Сейчас Англии менее всего нужна восемнадцатилетняя мисс, да еще и находящаяся под пятой у своей мамаши. Она ведь совсем недавно покинула детскую!

– Король весьма ценил ее, – заметил архиепископ. – Впрочем, у него была такая манера: если уж кого-то полюбит, то потом ни за что не изменит своего мнения. И он мало что знал о Виктории. Герцогиня на славу постаралась, чтобы о девушке было известно как можно меньше. Пожалуй, ее никто как следует не знает. Ее видели, когда она совершала поездки по стране, однако она лишь смиренно сидела на возвышении, скромно сложив ручки на коленях, а ее мать произносила речи. Я не завидую Мельбурну: ему придется иметь дело с герцогиней.

– Он ни с кем не имеет дела, – сказал Конингем. – Вы же его знаете. Как только события приобретают слишком крутой характер, он вздыхает и выбирает наилегчайший путь. Пару раз я видел его раздраженным, но он оттачивал свое знаменитое спокойствие до тех пор, пока оно не стало его привычкой. Ему бы следовало кое-чему научить нашу новую королеву и держать ее мать на задворках. Но, сказать честно, я не представляю, как он сможет это сделать. И не только это: здесь живут еще эти чертовы немцы. Герцогиня буквально окружена ими. Народу не нравится подобное положение вещей и не понравится еще сильнее, когда вся эта клика сгрудится вокруг трона.

– Мельбурн прекрасно осознает эти трудности, – сказал архиепископ. – Да, многое зависит от того, как это дитя станет справляться со своими обязанностями. Но она очень молода, и к тому же женщина. Так что на некоторое время этот факт прибавит ей популярности. Кстати, она может оказаться более независимой, чем мы считаем.

– Мне кажется, не стоит на это надеяться, – возразил Конингем. – Никто не ждет от нее чего-либо подобного. Она никогда не произнесла ни единого слова, не совершила ни одного поступка без чьей-либо подсказки. Она просто ничтожество и ничего больше.

– Потише, – перебил его архиепископ. – Мне кажется, что она идет.

Мужчины двинулись к середине комнаты и встали рядом. Двойные двери в дальнем конце покоя растворились. Первое мгновение они почти ничего не видели в полумраке. Потом разглядели крохотную хрупкую фигурку девушки, направлявшейся к ним. Она вошла в круг света, падавшего из окон, на которых открыли ставни, и Конингем сразу двинулся ей навстречу. Его поразило, насколько маленькой она была. Совсем ребенок. Одета в ночную сорочку, только на плечи накинута обычная шерстяная шаль, а светлые волосы свободно распущены по спине. Она медленно протянула правую руку. Конингем преклонил колени и приложился к ее руке. Он обратил внимание, что рука была теплой и спокойной.

– Король умер! Боже, спаси королеву!

– Спаси, Боже, ваше величество!

– Милорд архиепископ. Милорд Конингем. Вы весьма любезны, что пришли сюда. Я очень опечалена вашими новостями. Даже не могу вам передать, насколько сильно!

Ее голос был высоким и очень молодым. Но он не дрожал от волнения, как и ее рука. Конингем поднялся с колен и поклонился.

– Ваш дядюшка король умер в два часа утра, мадам. Архиепископ и я сразу же поспешили к вам. Нам пришлось долго будить привратника, иначе мы прибыли бы сюда немного раньше.

– Мне так жаль, – заявила новая королева. – Король не мучился перед смертью?

Конингем внимательно наблюдал за девушкой. Голубые глаза сухи – ни слезинки. И крохотное тело не дрожит от волнения. На какое-то мгновение ему показалось просто неприличным подобное бессердечие.

– Нет, он умирал очень спокойно, – ответил ей архиепископ. – Я находился рядом с ним, и его последние слова были обращены к королеве Аделаиде. Он просил ее крепиться.

– И как себя чувствует вдовствующая королева? – холодно произнес детский голосок. – Надеюсь, она держится? Я готова сделать все, что в моих силах, чтобы как-то успокоить ее. Она и мой дядюшка были так преданы друг другу.

– Мадам, она очень расстроена. Вы правильно заметили – они были чрезвычайно преданы друг другу. Но она переживает невосполнимую потерю в своих покоях и вполне владеет собой. Думаю, вам лучше сейчас ее не тревожить.

– Я все понимаю. К тому же в ближайшее время у меня будет масса дел. Вы должны мне сказать, что нужно делать в первую очередь, лорд Конингем. И когда я должна впервые появиться как новая королева. Пока я ничего не знаю о своих обязанностях, но скоро всему научусь.

Лорд Конингем откашлялся.

– Мадам, я в этом не сомневаюсь. Ваш премьер-министр лорд Мельбурн прибудет в течение часа и все вам объяснит. Мне кажется, что сначала, видимо прямо сегодня, должен собраться Тайный Совет. Впрочем, по всем этим вопросам вы можете полагаться на рекомендации лорда Мельбурна.

– Я именно так и поступаю. Милорд архиепископ, милорд Конингем, благодарю вас за то, что вы пожаловали сюда. Вы, наверное, очень устали. Разрешаю вам сейчас удалиться.

Мужчины ушли, и за ними закрылись двойные двери. Виктория, королева Англии, осталась одна в покоях во дворце Кенсингтона в первый раз в жизни. Одна. Она произнесла это слово вслух. Потом медленно оглянулась. Знакомая мебель, портреты ее предков в пыльных позолоченных рамах… Сколько вечеров она провела в этой комнате, сидя выпрямившись в одном из этих кресел с высокими спинками. Она шила и слушала, как вела беседы ее мать. Тогда разговаривали все, кроме нее.

«Что ж, слушая, я узнала очень многое», – подумала Виктория. Люди постоянно обсуждали ее персону так, будто она при этом не присутствовала. Они разговаривали о таких вещах, которые ей не следовало слышать. Она так зависела от герцогини, ее мать постоянно повторяла, что она так молода, просто дитя. Даже спускаться по лестнице ей не дозволялось без того, чтобы кто-то не держал ее за руку.

Но сегодня утром она впервые в жизни спустилась по лестнице одна, легко касаясь перил. Виктория старалась, чтобы ее мать и даже баронесса Лизен, ее гувернантка, не видели выражения ее лица.

Сейчас она подошла к окну и широко распахнула его. Поднималось солнце. Оно расцвечивало мрачный горизонт розовыми и золотыми полосками. И птицы снаружи уже вовсю распевали на деревьях.

Все кончено. Больше не будет вечеров, когда ей не удастся раскрыть рта. И никаких материнских лекций о том, что нужно достойно вести себя, быть послушной, скромной и тихонько держаться позади, пока мама-герцогиня будет вырываться вперед. Она стала королевой Англии. С того момента, когда ей, в ту пору двенадцатилетней, Лизен объяснила, что она – племянница короля и наследница трона, Виктория ждала этого дня. Ей было жаль дядюшку, доброго, немного странного старика. Виктория понимала, как ему были ненавистны постоянные попытки матери вырваться вперед, таща за собой Викторию и постоянно напоминая ему, что у него не было детей и что ему прямая дорога в могилу.

Некоторое время Виктория стояла у окна, придерживая на груди концы своей простой шали, чтобы защититься от холодного утреннего воздуха. Она думала, как же, наверное, злятся мама и остальные придворные дамы, ожидая послушную девушку, их дорогое дитя, которое должно немедленно прибежать наверх и рассказать им, что именно случилось.

«Ей не следовало бы идти вниз одной! Я ее мать, и должна быть с ней, чтобы поддерживать ее…»

Вспомнив эти слова и недовольное выражение лица матери, Виктория улыбнулась. Пусть они подождут. Она доставит им это удовольствие. Она – королева!

Три женщины были королевами Англии. Мари Тюдор, Кровавая Мария, Мария-католичка – папистка. Ее осуждали в книгах по истории – паписты были чудовищами. Виктория получила весьма посредственное образование, но это ей внушили достаточно четко.

Потом была Элизабет. Ее хвалили и прославляли. Но сама Виктория считала ее ужасной, больше похожей на пирата в юбке, чем на женщину. Кто-то сказал ей об этом. Конечно, не Лизен: она была малообразованной женщиной. И, наверное, не мистер Дэвис, настоятель Честера. Но кто-то ей сказал об этом, и она запомнила эту фразу.

Она не хочет походить на Марию или Элизабет, и уж тем более на королеву Анну. Та правила позднее. Анна, женщина весьма недалекая, находилась под влиянием фаворитов, и народ смеялся над ней, так же как над ее бедным сумасшедшим дедом Георгом и ее дядюшками, принцем-ренегатом и королем Вильгельмом. Вот их портреты висят на стенах позади нее. У нее в жилах течет та же кровь, что и у этих людей, но они были глупцами, и она не собирается становиться похожей на них.

Конингем не ждал от нее многого. Она поняла это, когда он целовал ей руку. Наверняка подумал, что она еще девчонка, ни на что не годна, и решил не обращать на нее внимания. Но ему придется поменять свое мнение. Она лучше других понимала, что такое корона, если даже до последнего времени ее носил клоун-матрос, которого никто не воспринимал всерьез.

Виктория закрыла окно и тщательно заперла его. Она ненавидела что-либо не доводить до конца.

Потом она пошла вдоль длинного зала и примерно в центре неожиданно повернулась и сделала несколько веселых танцевальных па. Но, едва приблизившись к двери, перешла на степенный шаг.

Они все собрались за дверью: герцогиня Кента, баронесса Лизен, в своем халате напоминающая взволнованную ворону с крючковатым носом и быстро бегающими черными глазками. Здесь была и леди Флора Гастингс, любимая дама герцогини, и ревизор финансов лорд Джон Конрой. Лорд Конингем и архиепископ уже уехали, но все остальные спустились вниз, чтобы узнать, что же случилось с Викторией.

Когда дверь открылась и она предстала перед ними, герцогиня инстинктивно шагнула вперед. Ее полное лицо было краснее обычного.

Она кипела от возмущения при виде своей дочери, такой спокойной и собранной. Из-за безудержных вспышек гнева герцогиня уже нажила себе множество врагов и сейчас прямо-таки была вне себя оттого, что девушка так долго пробыла внизу, когда ей ясно приказали сразу же подниматься наверх.

Она открыла рот, чтобы потребовать от Виктории объяснений, но слова застряли у нее в горле, когда в первый раз в жизни она увидела прямой, устремленный на нее взгляд дочери. Довольно выпуклые голубые глаза Виктории, которые лишь с натяжкой можно было назвать привлекательной чертой ее лица, скользнули по ней и устремились на толпу леди и джентльменов. И вдруг кто-то склонился в реверансе.

Герцогиня впоследствии не могла понять, почему она так смутилась, но все присутствующие один за другим начали приседать и кланяться, пока не осталась только новая королева, спокойно стоящая в дверях. Мать и дочь еще раз взглянули в глаза друг другу. Герцогине Кентской показалось, будто этот момент длился столетия. Наконец она побагровела и тоже присела в реверансе.

Стояла мертвая тишина, пока королева прошла мимо них, слегка кивнув головой, и спокойно начала подниматься по лестнице, чтобы переодеться и быть готовой к новому дню.

– Лорд Мельбурн, ваше величество!

Собравшиеся в небольшой гостиной герцогини были весьма напряжены. Маленькая группа состояла из придворных дам и самой герцогини с каменным лицом и красными глазами оттого, что она прорыдала полдня. Была здесь и баронесса Лизен, одетая в лучший наряд из черного шелка. Она постаралась как можно ближе придвинуться к своей бывшей воспитаннице. Виктория в глубоком трауре восседала в большом старинном кресле, которое прежде занимала ее мать.

Она встречалась со своим премьер-министром сегодня уже третий раз. Сначала он появился в девять часов утра, одетый в мундир члена Тайного Совета, поцеловал ее руку и преподнес текст речи, которую королева должна была произнести на первом заседании Совета.

Лорд Мельбурн был очень высоким и благообразным мужчиной с начинающими седеть волосами, и казалось, что ему гораздо меньше, чем пятьдесят восемь лет, Виктория посмотрела на него и улыбнулась.

– Мадам, ваше королевское высочество. Прежде всего он ей очень низко поклонился, и она увидела легкую заговорщическую улыбку, прежде чем он повернулся к ее матери.

– Позвольте сказать вам, мадам, что ее величество произвело фурор на утреннем совещании. Я слышал, все только об этом и говорили. Герцог Веллингтонский заявил, что королева не просто вошла в комнату – она наполнила ее своим присутствием! Сегодня счастливейший день для Англии, и вы должны этим гордиться.

– Я всегда старалась выполнять свой долг. – Герцогиня запнулась, чуть не заплакав опять. – И поверьте, я делала это, не рассчитывая на награду. Если я сумела воспитать мою дорогую дочь так, чтобы она могла с честью выполнять свое великое предназначение, то, значит, я уже получила свою награду.

– Мадам, вы прекрасно справились со своей задачей, – ответил ей Мельбурн и быстро взглянул на маленькую фигурку в кресле. – Ваше величество были очень добры, когда позволили мне еще раз навестить вас сегодня вечером, – тихонько сказал он Виктории. Она ему улыбнулась.

– Вы правы, милорд. Вы мне так необходимы! Я не знаю, что бы я делала без вас. – Она повернулась к матери. Мельбурну было забавно наблюдать за ней, и он подумал, что никогда не видел такого холодного и равнодушного взгляда. – Мама, сегодня был такой важный день, но, пожалуй, слишком утомительный для вас, как мне кажется. Я приду и пожелаю вам доброй ночи, когда уйдет лорд Мельбурн.

Герцогине не оставалось ничего иного как встать, гневно подобрав шуршащие юбки. Она была из тех женщин, у которых всегда шуршали юбки, решил Мельбурн. Быстро попрощавшись с дочерью, герцогиня вылетела из комнаты. Гувернантка Лизен продолжала сидеть, глядя вслед герцогине с явной радостью.

– Дорогая Лизен, доброй ночи.

Ей тоже пришлось покинуть помещение, хотя Мельбурн обратил внимание, что девушка ласково пожала ей на прощанье руку. Он остался наедине с королевой. Она выглядела совсем девчонкой, очень милой в черном. Внимание привлекали ее ярко-голубые глаза и розовый ротик, который не полностью прикрывал мелкие зубы. В этот момент вы забывали о надменном подбородке и решительном крючковатом носе. Королева покраснела и протянула к нему руку. Улыбка осветила лицо, и она стала почти хорошенькой.

– Дорогой лорд Мельбурн! Как вы были добры ко мне сегодня! Идите, сядьте рядом со мной. Мне нужно поговорить с вами о многом. Я даже не знаю, с чего начать.

– Начнем с тайного советника, – предложил он. – Я уже сказал вашей матери, что вы были великолепны, мадам. Просто великолепны!

– Герцог Веллингтонский и в самом деле так сказал? Ну, будто я заполнила комнату?.. А что он имел в виду?

– Он хотел сказать, что вы привнесли в помещение достоинство монархии. Очень красивая фраза! Мне бы хотелось самому придумать нечто подобное. Вы хорошо произнесли речь и растрогали некоторых весьма твердых джентльменов до слез.

– Но это была ваша речь! – заметила Виктория. – Вы написали ее для меня. Все прошло хорошо, и я вам вдвойне благодарна. – Она улыбнулась. – Признаюсь, я очень волновалась, но рада, что пришла туда одна. Мне не хочется, чтобы кто-либо думал, будто я не смогу самостоятельно справиться с возложенными на меня обязанностями.

– Никто и не думает этого, – уверял ее Мельбурн. – После сегодняшнего дня так не думает никто. Раскрыть вам один секрет, мадам?

Виктория порывисто кивнула головой, и снова его поразил контраст. Он видел импульсивный темперамент за сдержанной внешностью. То же самое поразило ее министров и пэров.

– Прежде чем вы вошли в зал сегодня утром, там раздавалось какое-то ворчание. Ваши королевские дядюшки волновались, сможете ли вы произнести речь до конца – это очень серьезное испытание для человека, не имеющего опыта публичных выступлений. Я знаю, что думали некоторые из них – ведь, откровенно говоря, я думал то же самое, пока не приехал сюда в первый раз. Они опасались, что вы можете запутаться, сбиться, разрыдаться… словом, поведете себя как нервная женщина. Конечно, вас постарались бы извинить, но вы доказали, на что способны, ведь с вами не случилось ничего подобного.

– Могу себе представить, как волновались мои дядюшки, – заметила Виктория. – Они милые, добрые люди, но я чувствовала, что им было бы легче, если бы вместо меня сегодня утром речь произнес кто-либо из них. Разве это не страшно, лорд Мельбурн? Столько людей желали бы стать королем…

– Вы тоже почувствовали это, мадам, когда узнали о своем предназначении?

– Это так, – откровенно ответила ему Виктория. – С тех пор как я узнала о своей будущей судьбе, больше ни о чем не думала и не мечтала. А знаете, как я узнала об этом?

Он покачал головой.

– Мне сказала об этом Лизен. То есть она не сказала мне об этом напрямую, но как-то, открыв книгу, чтобы начать заниматься историей, я обнаружила вложенный в нее листок с изображением генеалогического дерева. Я увидела, что мой отец, герцог Кента, старший из братьев короля и если он переживет короля, то заменит его на троне. А я была его дочерью. Лизен подчеркнула мое имя. И тогда я поняла: если у дядюшки не будет детей, то когда-нибудь я стану королевой. В то время мне было двенадцать лет.

– И что вы сделали, когда обнаружили это? Вы, наверное, расспросили обо всем свою мать?

– Я всегда старалась по возможности ни о чем не спрашивать маму. Позже я поговорила с Лизен.

Снова Лизен. Лизен рассказывает будущей королеве о ее судьбе. Лизен с ехидством наблюдает, как удалили герцогиню, и продолжает сидеть, пока ей тоже не приказали уйти. Лизен, кажется, имеет огромное влияние на королеву. Ему следует побольше выяснить об этой женщине.

– Мадам, по-моему, баронесса вам весьма предана, – заметил Мельбурн. – И вы, видимо, хорошо к ней относитесь.

– Это так, – подтвердила Виктория. – Я очень ее люблю. Она с детства воспитывала меня. Вы же знаете об этом. И если бы не она, сомневаюсь, чтобы я знала, что означают слова «любовь» и «приязнь». – Она неожиданно улыбнулась. – Между прочим, лорд Мельбурн, как странно. Я никогда за всю свою жизнь так откровенно не разговаривала ни с одним человеком. Я никогда не обсуждала свои чувства. Надеюсь, мои откровения не показались вам слишком скучными?

– Скучными, мадам? Да я молю Бога, чтобы вы всегда разговаривали со мной о всех важных для вас проблемах. Если я почувствую, что вы мне доверяете, то стану самым счастливым человеком!

– И мне это тоже будет весьма приятно, – серьезно ответила ему Виктория. – Кроме баронессы, я никогда никому не открывала душу. И хотя она дорога мне, но теперь я не могу всего ей рассказывать – она гораздо ниже меня по социальной лестнице. Мне весьма важно, лорд Мельбурн, чтобы я могла позвать вас и обратиться к вам за помощью.

Премьер-министр всегда был сентиментальным человеком. С ранних лет в его характере эта черта превалировала надо всеми остальными, вступая в конфликт с циничным и высокомерным миром эпохи Георга, на которую пришлась большая часть его жизни. Его мать, властная амбициозная женщина, ни за что бы не простила своего любимчика-сына, если бы узнала о существовании в его характере такой смешной буржуазной черты.

Его семья и окружение ценили превыше всего интеллект. Чувствам же не отводилось сколь-нибудь важного места в человеческой натуре. Но он не мог полностью подавить своих чувств и как ни пытался загнать их поглубже, они упорно оживали в кризисные моменты его жизни. И хотя он даже не подозревал об этом, но тот момент, когда восемнадцатилетняя королева предложила ему стать ее конфидентом и обратилась к нему за помощью, стал поворотным в его жизни и карьере.

Его обуревали сентиментальные чувства – Мельбурну хотелось встать на колени, как он часто делал, склоняясь перед женщинами, которых стремился заполучить себе в любовницы, целовать ей руки и обещать, что станет преданно служить ей. Ему не нужно от нее ничего, кроме привилегии выслушивать ее мысли…

– Моя дорогая мадам, – наконец сказал он, – я не только ваш премьер-министр, но и преданный слуга вашего величества. Позовите меня в любое время, и я к вашим услугам.

– Я так и сделаю, – пообещала ему Виктория. – Я стану спрашивать вас обо всем, пока вам это не надоест. О лорд Мельбурн, какой сегодня был день! Произошло так много событий, но я совершенно не устала, а вы?

Он улыбнулся ей. Ему стало тепло, как замерзшему человеку у огня. Когда мужчина приближается к Шестидесяти годам и чувствует себя усталым да к тому же, несмотря на свое высокое положение, разочаровался в жизни, то, оглядываясь назад, он припоминает слишком много неприятных и горьких моментов и ему наплевать на будущее – оно ведь может стать таким же бессмысленным, как и прошлое… Но сейчас сама королева предложила ему свое доверие! Доверие и кое-что еще…

Он был не совсем уверен, что же такое это «кое-что еще», но понимал: нечто сильное, живое и здоровое. В комнате от хрупкой девушки распространились удивительные флюиды. Она могла быть его дочерью, эта молодая королева, которую ему следовало наставлять в ее обязанностях и учить пониманию политики.

Она может разочаровать его, если окажется нудной, глупой или чрезмерно игривой и не понимающей, что значит держаться с достоинством. Как он всегда ненавидел эти черты в женщинах! Какой бы ни была его жена, леди Каролина Лэм, сумасшедшей, трагичной и нелепой, она, бесспорно, обладала грацией. Грация движений, изящество манер, вот что лорд Мельбурн ценил превыше всего…

И Виктория обладала грацией. Обучение ее науке управлять государством могло доставлять ему удовольствие, вместо того чтобы стать нудной обязанностью. Он сможет довольствоваться ее дружбой, нежиться в лучах ее обаятельной личности, такой свежей, прелестной, неиспорченной… Перед ним открывается чудесная перспектива!

– Мадам, я в жизни не чувствовал себя более бодрым! – заверил он ее. – Я счастлив слышать подобное признание от вас. Но вы не должны себя перетруждать. Мне показалось, что ваша мать выглядела весьма усталой.

Он умышленно попытался перевести разговор на герцогиню. Он давно знал ее, эту взрывную вездесущую женщину. Любой ценой следует добиться, чтобы она не мешала Виктории, не вмешивалась в государственные дела, не давала ей плохих советов и не пробовала давить на нее. Но прежде всего ему следует выяснить, как относится королева к своей матери и в зависимости от этого давать ей советы, как лучше действовать в той или иной ситуации. Ему следует убедиться наверняка, что резкий жест, когда час назад она отослала мать из комнаты, не был случайным.

– Так как мы условились ничего не скрывать друг от друга, – весело засмеялась Виктория, – вам лучше знать, что мама совсем не устала. Она просто злится. И весь день злилась, бедняжка, да только не может сказать мне ни слова по этому поводу!

– Что случилось, мадам?

– Ну… – Королева откинулась в кресле и кокетливо скрестила ножки на бархатной скамеечке. – Ну, после Тайного Совета я спросила ее, стала ли я настоящей королевой. Она здорово разозлилась, потому что желала принять участие в церемонии, а ей там не нашлось места. Вот поэтому-то я и спросила ее, хотя сама прекрасно знала ответ, и когда она ответила мне «да», я ей сказала, что хочу, чтобы она оставила меня одну на час. Я просила ее об этом в качестве королевы, понимаете? Мне показалось это самым безобидным способом дать ей понять, как сейчас обстоят дела.

Но больше всего ее расстроило, , когда я приказала вынести мою кровать из ее комнаты. Понимаете, я всегда спала в одной комнате с ней и больше не могла ждать, когда наконец окажусь в своей собственной комнате. Она прямо-таки весь день умирала от желания отчитать меня, но я не дала ей подобного шанса.

– Я так и думал, – заметил Мельбурн. – У меня есть еще кое-какие соображения. Мне показалось, что она не нравится баронессе.

– Она ее ненавидит, – сказала Виктория. – Меня мама раздражает, а Лизен ее ненавидит. Иногда она плохо относилась к бедняжке Лизен. Но теперь с этим покончено. Мама должна понять, что ей не следует неприязненно относиться к тем людям, которые нравятся мне. Вся беда в том, что она надеялась, что король умрет, когда я была еще малышкой – ведь тогда она смогла бы стать регентшей. Она всегда мечтала об этом. Не считайте меня нелояльной по отношению к матери, дорогой лорд Мельбурн. Мама очень хорошая женщина и у нее чудесные намерения, но она все делает неправильно. У нее полностью отсутствует чувство собственного достоинства. Я не могу позволить ей заниматься какими-либо государственными делами или пытаться вмешиваться в политику. Это все весьма неприятно, как было бы неприятно для любой дочери, – спокойно добавила она, – но мне придется дать ей понять, что сейчас я – королева Англии и наши отношения полностью переменились.

– Мадам, это просто чудесно, что у вас такие взгляды! Некоторые из нас волнуются, до какой степени герцогиня сможет вмешиваться в дела. В стране никому не понравилась бы ее слишком активная деятельность.

– Не волнуйтесь, лорд Мельбурн. Моей матери не будет позволено ни во что вмешиваться.

– Верю вам, мадам, и я передам это моим коллегам в правительстве.

Девушка поднялась с кресла с удивительной легкостью и грацией, на которую он уже ранее обратил внимание. Лорд Мельбурн тоже быстро встал. Аудиенция была окончена.

– Я не устала, – объяснила ему Виктория, – но мне кажется, что лучше пойти спать. Я хочу хорошенько отдохнуть, завтра мне предстоит приступить к выполнению своих обязанностей. Лорд Мельбурн, сегодня великолепный день, а утром вы должны прийти сюда снова и помочь мне с вализами для официальных бумаг. Вы мне расскажете, что я должна подписать, и вообще, мне столькому придется научиться! Вы помните, что обещали мне помогать во всем?

– Я сделаю все возможное, мадам. И вам еще кое-что обещаю: обучение не будет скучным!

Виктория рассмеялась:

– Я в этом не сомневаюсь. С нетерпением стану ждать своего учителя и его урока. Доброй ночи.

Лорд поцеловал кончики ее пальцев и откланялся. Была уже почти полночь, когда он ехал через Кенсингтон, приближаясь к Лондону. Его карету подбрасывало на ухабах проселочной дороги.

Мельбурн сидел, прикрыв глаза. Оказывается, он ужасно устал. Но устало только его тело, а ум работал весьма четко. Его ожидает блестящее будущее. Нет, он имеет в виду не рутинные дела в правительстве, они ему скучны. И не дебаты в парламенте – там ему редко представлялась возможность поупражняться в своем остроумии. И не приемы в Холланд-Хаус или карточные игры в клубах – он выигрывал и проигрывал с одинаковым безразличием.

Иметь дело с покойным королем было чрезвычайно сложно, признался он себе. Пусть он мертв, но непорядочно делать вид, что он был кем-то иным, нежели мягкотелым болваном. Мельбурн всегда не выносил глупцов. А вот молодая королева не глупа. У нее ясный ум и к тому же она достаточно решительна. Это весьма редкая и привлекательная черта в молодой женщине. Она так непосредственно обратилась к нему за помощью! Лорд Мельбурн был поражен ее честностью и до глубины души тронут этим.

Он никогда не мог сопротивляться подобным «детским» просьбам. В этом, кстати, заключался и секрет Каролины. Как бы она ни позорила себя и его, и даже несмотря на то, что она родила ему ненормального сына, он не мог отказать ей, когда она умоляла его о чем-то так капризно, как избалованный ребенок. Просила, чтобы он дал ей еще один шанс. Поэтому он не развелся с ней. Поэтому скандал из-за ее связи с лордом Байроном, который разразился на весь мир и сделал из Мельбурна посмешище, все же казался ему ничтожным и достойным прощения, когда она садилась к нему на колени, моргала блестящими от слез глазами и обещала больше не закатывать публичных сцен или не заводить очередного любовника…

На самом деле они не были похожи – Каролина, взбалмошная, глупая, которая всегда причиняла себе самой куда большую боль, чем ему, и эта сдержанная чистая девочка, ставшая королевой Англии. Жизнь, конечно, не раз ранит Викторию, но она встретит удар, одетая в кольчугу природной силой духа. Нет, этих двух женщин было невозможно сравнивать, и если что и роднит их, то лишь этот налет невинности, который даже экстравагантность и безрассудство не смогли уничтожить в Каролине. И всплески удивительной честности, которым, как ни странно, удавалось пробиваться через наслоения лжи и самообмана…

Виктория… Мужчина мог восхищаться в ней этими качествами, не опасаясь разочароваться, что за искренностью скрываются обман и безответственность. Жизнь слишком часто обманывала Мельбурна в его отношениях с женщинами, но сейчас она предлагала ему удивительное утешение. Дружба, дружба без соблазна, шанс восхищаться женственностью, не боясь, что идол когда-нибудь сойдет с пьедестала и окажется, что он из плоти и крови.

Еще до того, как карета остановилась у дверей его дома в Сент-Джеймсе, он уже спал.

А в спальне новой королевы все еще горел огонь. Лизен ждала ее, когда Виктория поднялась наверх. Она настояла на том, чтобы помочь ей раздеться и как обычно сто раз расчесать ее волосы щеткой. И Лизен без умолку болтала, от возбуждения то и дело переходя на немецкий язык, и жевала свои любимые семена тмина так энергично, что Виктория отвернулась от нее и улыбнулась. Баронесса весьма болезненно реагировала на шутки по поводу семян тмина, которые важные английские леди из окружения герцогини частенько отпускали в ее адрес.

– Как чувствует себя моя маленькая Виктория? – взволнованно спрашивала она. – Не устала? О чем беседовала с премьер-министром? Вы только подумайте, – радовалась Лизен, – моя малышка наконец стала королевой! Все эти годы я ухаживала за ней, учила ее и ждала этого великого дня… И теперь моя малышка подросла и стала королевой!

Баронесса даже не скрывала сентиментальных слез. Ведь Виктории по-прежнему нужна ее старушка Лизен, не так ли? Чтобы помогать ей одеваться и причесывать волосы… Никто не сделает это лучше Лизен. О, она не забыла те времена, когда малышка Виктория не доставала до ее колен… Она была такая баловница! И такая упрямая!

– Но с тех пор прошло много времени, – напомнила ей Виктория. – Она сидела на постели, а баронесса примостилась на кончике кровати.– А теперь я могу быть какой угодно своенравной.

Лизен сразу пришла в ужас. Своенравной… Королевы не могут быть своенравными. Интересно, какие идеи внушает девочке этот лорд Мельбурн? Виктория захохотала:

– Ну, Лизен, не читай мне нотаций! Лорд Мельбурн ничему плохому меня не учит, все это я знала и раньше. Что ты, кстати, о нем думаешь? Правда, он приятный мужчина?

Баронесса кивнула головой:

– Да, он очень привлекательный, если только вам нравятся англичане, и к тому же еще английские лорды. У этих людей такой вид, будто они считают, что не существует никого, кроме им подобных. Виктория, мне не нравится их надменность. Многие из них ведут такую ужасную жизнь. Этот лорд Мельбурн, возможно, красавец, знатный лорд и все такое прочее, но он весьма распущенный человек. Вокруг него всегда были скандалы. Тебе, наверное, даже трудно в это поверить. Виктория наклонилась вперед.

– Расскажи мне, Лизен. Я только слышала, как дамы постоянно обсуждали его жену.

– Леди Каролину Лэм? Да, это было всего хуже. Но, дитя мое, тебе не стоит слушать подобные вещи, – заметила баронесса. – Просто поверь мне на слово, что он – плохой человек!

– Дорогая Лизен, – возмутилась Виктория, – я сама решаю, что мне следует слушать, а что нет. Я хочу все знать о лорде Мельбурне. Начни, пожалуйста, с самого начала.

Лизен откашлялась – дорогое дитя, она, наверное, устала и поэтому так резко разговаривала с ней…

– Мне кажется, что еще у его матери была плохая репутация. Очень плохая. Она была любовницей вашего дядюшки принца-регента. Говорят, что благодаря этой связи она и заняла высокое положение в обществе. У нее было еще много других любовников. Я даже слышала, будто отец лорда Мельбурна был одним из них… Лорд Эгремонт. Хотя никто не может в этом поклясться.

Лизен заколебалась. Ей стало неудобно перечислять все эти скандальные факты, но Виктория кивком приказала ей продолжать. Если бы в прежние времена герцогиня услышала подобные разговоры… Но Лизен понимала, что теперь ей нечего бояться герцогини. Она уселась поудобнее и приготовилась с удовольствием внимать своему собственному рассказу. Каждый клочок информации, услышанный ею от людей, стоявших гораздо выше ее на социальной лестнице, остался навеки в ее цепкой памяти. И главным образом, видимо, потому, что ей приходилось весьма внимательно прислушиваться, чтобы все услышать. Ее немецкий титул был всего лишь даром короля Вильяма, когда она стала гувернанткой его племянницы. Лизен была дочерью обедневшего прусского священника, и высокородные леди в Кенсингтонском дворце всегда старались ее унизить.

– Первый лорд Мельбурн был практически никем. Его жена вмешивалась в политику и старалась продвинуть детей всеми возможными средствами. Это именно она устроила брак своего сына Вильяма, вашего лорда Мельбурна, с этой ужасной Каролиной. Она была дочерью леди Бессборн, и ее мать знала принца-регента гораздо лучше, чем этого требовали приличия!

– Расскажи мне о Каролине, – сказала Виктория. – Она была хуже всех остальных женщин?

– Гораздо хуже, – кивнула Лизен. – Начнем с того, дитя мое, что она – просто сумасшедшая. Ненормальная. Она переодевалась мальчиком и шаталась по улицам. Она заводила любовников и устраивала скандалы, с тем чтобы все знали: она изменяет мужу. Когда она встретила этого поэта Байрона, разразился жуткий скандал. Когда она надоела Байрону, то воткнула в себя ножницы прямо посередине бального зала в Лондоне!

– И она умерла? – через мгновение спросила Виктория.

– Умерла? – фыркнула Лизен. – Такие женщины всегда стараются не навредить себе по-настоящему. Нет, она просто устроила очередной скандал, и тогда все поняли, что она сумасшедшая. Потом Каролина написала книгу о своей связи с этим Байроном. Она издевалась над всеми в Лондоне, включая и своих родственников. Это ее и прикончило: больше никто в обществе ее не стал принимать, – злорадно заключила Лизен. – Все дело в другом: как мог лорд Мельбурн простить ее и принять обратно после такого поведения… Значит, у него нет чувства чести, вот что я могу тебе сказать. Если бы такое случилось с человеком, имеющим столь высокое положение там, у меня дома, в Германии, его жена была бы примерно наказана!

– Бедняга, – промолвила Виктория. – Как это все было для него ужасно. Не понимаю, почему он не отослал ее. Если она сумасшедшая, ее следовало отправить в больницу. Его снисхождение было проявлением доброты, но это ошибка. Я ему очень сочувствую.

– Но ты не должна этого делать! – отчитала ее Лизен. – У него самого хватало скандалов. Чего стоят две его связи с замужними женщинами! Их мужья даже начали бракоразводные процессы. Леди Брендон и леди Нортон. Дорогое дитя, связь с госпожой Нортон была у него лишь в прошлом году!

– В прошлом году?..

Двенадцать месяцев назад она, Виктория, продолжала оставаться в тени герцогини, учила уроки и вышивала, вела жизнь по строгому расписанию и повиновалась матери. А вне этого замкнутого мирка люди спешили жить и чувствовать. И лорд Мельбурн, такой добрый, очаровательный и красивый, был влюблен в женщину по имени госпожа Нортон.

– Какова эта госпожа Нортон? Она хорошенькая?

– Она красива, – поправила ее Лизен. – Я как-то видела ее на прогулке в парке, когда мы ехали во дворец Сент-Джеймса. В то время никто ничего не сказал, потому что ты ничего не должна была знать о подобных вещах. Но я ее хорошо разглядела и, должна признаться, что она весьма красива. Она – темная и не очень благородного происхождения. Мне кажется, что она из семьи актеров или кого-то вроде этого, да к тому же из этого ужасного места – Ирландии. И милорд Мельбурн выставил себя дураком, связавшись с этой девкой. Как ему удалось выдержать столько скандалов, знает только Бог! Я не могу понять этого!

– Он, наверное, очень умный, – медленно проговорила Виктория. – Надеюсь, что он покончил свою связь с этой женщиной?

– Да, – неохотно признала Лизен. – Мне кажется, что у него хватило ума, а не совести и чувства приличия закончить эту связь.

Некоторое время Виктория молча смотрела на свою гувернантку. Лизен была прелесть. В грустное детство Виктории баронесса привнесла столько доброты. Она – милая, но ей не следует быть предубежденной против человека, которого она не знает. Этот человек гораздо выше ее, жил в современном и модном мире, о котором сама баронесса не знала ничего и довольствовалась одними лишь слухами. И самое главное, думала Виктория, пока она молчала, а Лизен глядела на нее, не подозревая, будто сказала что-то не так, самое главное – лорд Мельбурн, премьер-министр королевы. Узнав все, что желала, она больше никогда не позволит Лизен неуважительно говорить о нем.

– А сейчас, дитя мое, – ласково заявила Лизен, – ты должна лечь спать. Уже очень поздно.

– Да, я устала, – ответила ей Виктория. – Нет, оставь здесь свечку, я загашу ее сама. – Последовала короткая пауза, и когда баронесса подошла к двери, добавила: – Да, Лизен…

– Что, моя милая?

– Теперь, когда я стала королевой, – ласково сказала ей девушка, – мне кажется, тебе будет лучше обращаться ко мне «мадам». Доброй ночи, дорогая Лизен. Хороших снов!

Через определенные интервалы дворцовые часы отбивали четверти часа. Герцогиня их не слышала. Она заснула после еще одного припадка злобных рыданий и тирады, обращенной к своей подруге леди Флоре Гастингс по поводу неблагодарности детей.

Она так и не дождалась, что Виктория придет пожелать ей доброй ночи и выслушает все упреки и поучения.

Лизен тоже хорошо спала. Она проснулась только раз, когда ей приснилось, что маленькая девочка, которую она любила как собственную дочь, внезапно строго посмотрела на нее и потребовала, чтобы ее называли «мадам», и потом отвернулась, не желая, чтобы ее обижали. Саму Лизен часто обижали и разочаровывали. Ее единственным утешением была любовь маленькой принцессы. Если молодая королева желает, чтобы ее называли «мадам», ну что ж! Лизен не собирается терять доверие Виктории из-за гордости. Она не может себе позволить быть гордой. Женщина начала было всхлипывать в подушку, но потом выкинула обиду из головы и заснула.

Но в спальне Виктории свеча догорела дотла. Виктория не могла заснуть. Она слушала тишину, впервые в жизни оставшись одна в ночи. Она размышляла о событиях этого длинного и полного событий дня. Тайный Совет – она вошла в большую комнату и на мгновение остановилась на пороге, прекрасно осознавая театральность своего появления. И глупая Лизен трещала об испытании. Она так волновалась за Викторию, но та решила, что никогда больше не позволит баронессе фамильярничать с ней, хотя та не имела в виду ничего дурного. Просто все они решили, что она нервничала или боялась впервые появиться перед людьми в официальном статусе королевы и получить признание и преклонение самых важных ее подданных.

Виктория делала каждый жест и произносила каждое слово с уверенностью и прилежанием великой актрисы, которая наконец вышла из-за кулис на середину сцены. Она не притворялась. От нее ждали подобного поведения – так должна была вести себя королева, когда появлялась на людях. И чего никогда не делали ее дядюшка Вильям и ее распутный дядюшка Георг IV. Недостаточно быть по праву королем, нужно достойно вести себя и контролировать свои действия, как это делают даже простые люди.

Виктории теперь не пристало вести себя как обычной девушке. Ее гувернантка и давний друг, как бы сильно она ни любила ее, не должна называть ее по имени. И мать, и родственники, даже если она не имела ничего против них, должны понять, что она королева и выше личных отношений.

Лорд Мельбурн понимал это. Он знает так много, а у нее вообще нет никакого опыта. Ее расстроил рассказ Лизен о его жизни. Но если его жена действительно была такой ужасной, тогда все выглядит по-другому… Наверное, он любил эту женщину, если мирился с ее похождениями. Но выходит, что он любил и госпожу Нортон? Конечно, иметь любовницу – это очень плохо, но мужчины их все равно заводят. Она твердо решила, что не стоит волноваться о том, что было в прошлом. Прошлое есть прошлое. Если он станет ее конфидентом – а она на это надеялась, – как это будет интересно! Но у него не должно быть больше никаких скандалов! Никаких больше миссис Нортон, если он надеется вести дружбу с королевой… Ей казалось, что это совершенно ясно и самому лорду Мельбурну.

Он придет завтра и должен будет объяснить ей политическую ситуацию. Она знала, что существуют виги, и тори, и радикалы. Но она не имела понятия, какие позиции они занимают или почему все заявляли, что следует посильнее надавить на радикалов. Ей хотелось докопаться до сути, потому что теперь все люди, которые заседали в парламенте и формировали правительство, зависели от нее – ведь именно она должна была санкционировать принимаемые ими законы. Без ее подписи они не стали бы министрами. А еще она должна была подписывать договоры или нечто в этом роде…

Она поняла все это из краткого обзора новостей, который сделал ей Мельбурн. Он также очертил ей круг обязанностей. Как странно… и как чудесно! Она – королева! Неудивительно, что ее дядюшка из Суссекса и Камберленда выглядели такими расстроенными, когда она вошла в зал, чтобы провести Тайный Совет. Они, конечно, завидовали ей. А кто бы не стал завидовать?

Два эпизода прошедшего дня особенно ясно свидетельствовали об изменениях в ее жизни. Когда герцог Веллингтон, легендарный воин и старший государственный деятель, которым восхищались все, припал на колено, чтобы поцеловать ее руку, и потом, пятясь, отходил к своему месту. И еще, когда после ее нескольких слов за герцогиней Кента закрылась дверь гостиной.

Ранний утренний свет начал просачиваться по краям занавесей, и Виктория услышала, как часы в коридоре пробили шесть. Завтра она прикажет, чтобы эти часы унесли отсюда… Перед тем как закрыть глаза, Виктория улыбнулась: 12 июня… Она уже сутки королева Англии.

Глава 2

На следующий день во время церемонии официального представления у дворца Сент-Джеймса народ в первый раз увидел свою новую королеву. Люди сотнями стекались ко дворцу в это великолепное утро. Они смеялись, разговаривали, толкали друг друга, показывая на кареты великих лордов, подъезжавших к выходу. Все дружно приветствовали герцога Веллингтонского, когда тот появился перед входом во дворец. А вот Мельбурна никто не приветствовал.

Прошло всего семь лет с той поры, когда сельские рабочие, получавшие мизерную плату, взбунтовались. Восставшие жгли стога, разбивали сельскохозяйственные машины, которые лишали их заработка. Тут же последовало наказание: лорд Мельбурн стал организовывать суды, на которых зачинщиков приговаривали к смерти или надолго заключали под стражу. Одним из наказаний было переселение в Ботани-Бей на всю оставшуюся жизнь. Волнения затихли: огонь потушили, заперли двери тюрьмы, и суда с грузом закованных людей, униженных и оскорбленных, отправились в Австралию. Несчастным предстояло оставаться там до самой смерти. Землевладельцы вздохнули с облегчением, поздравляли себя и премьер-министра с принятием жестких мер. И снова потекла спокойная жизнь.

Времена были трудные и законы бесчеловечные. Об этом все помнили, и Мельбурна, возможно, и простили бы, если бы он не расправился таким образом с шестью тихими рабочими из Толпаддла в Дорсетшире. Это произошло спустя четыре года после подавления восстания. Власти узнали, что они осмелились просить нанимателя, чтобы тот платил им вместо семи – девять шиллингов в неделю, и эта дерзкая просьба закончилась для них отправкой в Австралию на всю жизнь. Мельбурн, спокойный, все понимающий муж, умный и воспитанный человек, приказал судье признать их виновными и дать максимальное наказание. Трагическая судьба этих шестерых человек вызвала к нему неукротимую злобу и ненависть в народе. Гораздо большую, чем горькая доля сотен людей, которых отправили в Ботани-Бей в 1830 году. Делая вид, что не обращает внимания на враждебное настроение толпы, Мельбурн поспешил наверх, в покои, где была Виктория. Когда на балконе появились герольды и провозгласили выход королевы к народу, у него на глазах выступили слезы.

У королевы глаза тоже блестели от слез. Она растрогалась, когда толпа начала приветствовать ее – крохотную фигурку в трауре, стоящую у окна. Шум становился громче. Куда бы она ни взглянула, всюду видела приветственно машущие руки и поднятые вверх лица, точно сотни бледных цветов.

Виктория, милостью Божией, королева Англии, Ирландии, Шотландии и Уэльса…

Люди увидели движение руки, заметили, как платок коснулся ее глаз, и волна сочувствия захлестнула толпу. Все позабыли о грязи и голоде, о невзгодах и о Давней неприязни к монархии, которая усилилась за время правления ее предшественников. Она вовсе не походила на жирного распутника принца-регента, который нанял профессиональных бандитов, чтобы не допустить свою жену в аббатство, пока его короновали. Или на этого бродягу и клоуна, только что умершего короля Вильгельма, который спотыкался на каждом шагу. Толпа кричала, что она – ангел, милый, светлый, маленький ангел… Благослови ее, Боже! Боже, спаси Викторию!

Она слышала те же самые крики, когда выезжала на прогулку. А она часто отправлялась кататься, просто чтобы увидеть, как люди выстраиваются вдоль дороги, приветствуют ее, машут руками и бегут за каретой. Виктория была удивительно, сказочно популярна. В первые недели ее правления такое же настроение охватило палаты лордов и общин.

Министр внутренних дел, лорд Джон Рассел произнес речь, а Мельбурн пересказал ее королеве. Он выразил надежду, что она не предпочтет Рассела из-за этой речи, потому что ее премьер-министр не произносил ничего подобного, Виктория легонько стукнула его веером и приказала прекратить дразнить ее и объяснить толком, о чем же говорил Рассел.

В Англии были великолепные правители женщины, королевы Елизавета и Анна вели их нацию к великим победам. Они надеются, что правление и этой женщины будет подобно правлению Елизаветы, но без ее тирании, и правлению Анны, но без ее слабости. Пусть будет навсегда отменено рабство, введены более гуманные методы борьбы с преступностью и предоставлена возможность народу получать образование. И тогда правление Виктории станет поистине великим и прославит ее.

– Очень милая речь, – заметила Виктория. Она не смогла сдержаться и покраснела от удовольствия. Двор находился в Виндзоре. Теперь у нее были на выбор несколько королевских дворцов, и новоявленной королеве нравилось переезжать из одного дворца в другой. Букенгемский дворец она предпочитала, когда останавливалась в Лондоне. Он вскоре должен был быть готов к ее приезду.

При дворе только что отобедали, и все собрались в дворцовой гостиной. Эти великолепные покои, пусть холодные и достаточно мрачноватые, как нельзя лучше подходили для вечерних приемов королевы. Как обычно, с Викторией был Мельбурн. За обедом он сидел по левую руку от нее.

Теперь, по прошествии нескольких месяцев, это место всегда оставляли для него. Королева взяла за правило: если за обедом присутствовали иностранные гости, то важному гостю отводилось место справа от нее. Но если разговор с ним становился скучным, она поворачивалась к Мельбурну. Или, как она его называла, «лорду М». Этим же именем она обозначала его в своем дневнике.

– Мадам, Рассел произнес прекрасную речь, а ведь он говорил сущую правду. Ваше правление будет самым великолепным правлением королевы в нашей стране, и ни к чему эти смехотворные упоминания по поводу наказаний, образования и тому подобного.

– Вы с ним не согласны? – спросила его Виктория. Ей не показалось странным, что Рассел упомянул об этих вещах. И когда лорд Рассел говорил о пересмотре системы наказаний, он имел в виду весьма небольшие изменения.

– Нет, не согласен! – заявил Мельбурн. – Мадам, я считаю, что желание все реформировать – опасно само по себе. Порядок вещей не следует менять. Я не против теории реформирования как таковой, я возражаю против практики – против желания разрушить системы, которые прекрасно служили нам столетиями и были действительно прочными и надежными. И ради чего? Ради новых понятий о том, что следует предоставить свободу и возможность голосовать людям, которые не умеют ни писать, ни читать, и ведут себя не лучше диких животных, если бы их впустили в эту комнату вашего величества.

– Ну, животных можно извинить, – заметила Виктория. – Я, например, очень люблю моих собак, но я вас понимаю, когда вы так говорите о людях.

Мельбурн серьезно продолжил:

– Мадам, низшим классам следует оставаться там, где они находятся в настоящий момент. Поверьте мне, У меня есть опыт. Я видел, как тень восстания нависла над страной, пока эти глупцы радикалы и некоторые люди из моей партии блеяли по поводу более короткого рабочего дня и лучшего образования детей. Ради бога, для чего им образование? Неужели человек должен быть образован, чтобы работать за ткацким станком или в поле? Это чушь, мадам, но это опасная чушь! Страна стоит на пороге нового столетия. Грядет эра процветания. Мы станем гораздо богаче, и тогда нам понадобится каждый час лишнего труда и новые продукты для наших рынков, а эти негодяи станут ограничивать время работы!

Королева нахмурилась:

– Но неужели они не понимают, что людям нужно работать? Вот если бы они остались без работы и умирали с голоду, тогда все было бы по-иному. Я работаю, и вы тоже, дорогой лорд М. Подумайте, сколько я должна подписать бумаг, а вся эта работа правительства… Но когда я еду по Лондону, всегда собирается толпа, чтобы посмотреть на меня. Значит, эти люди не так уж сильно заняты… хотя мне очень нравится, как они меня приветствуют, – быстро добавила она.

Люди ей вообще нравились. Она была их королевой, и они хорошо и лояльно относились к ней. Они олицетворяли собой ее власть, и эта власть нравилась ей все больше, с тех пор как она поняла ее масштабы и возможности. Абсолютно правильно, что она должна воспринимать своих подданных с любовью и приязнью. Но в то же время ей следует относиться к ним непредвзято и точка зрения людей, подобных Мельбурну, должна быть и ее точкой зрения. Общество представляло собой пирамиду. В основании находились массы народа, средние классы формировали грани пирамид, аристократия находилась наверху, а она, королева, служила ее верхушкой. Народ был обязан послушно трудиться под командой людей, которых над ними поставил Господь. Было просто невозможно, чтобы Бог, создавший вселенную, не подумал, как лучше устроить социальную систему!

– Мадам, они даже не понимают, насколько им повезло, что у них такой правитель, – уверял ее Мельбурн. – Я знаю, вы хорошо относитесь к народу, и молю Бога, чтобы люди смогли оценить это. Однако все дело в том, мадам, что они корыстны по своей натуре, неблагодарны, неверны и не понимают собственного блага. И мне всегда казалось, что попытки изменить их, сделать их лучше, как твердят эти идиоты, могут привести только к катастрофе. Вы не сможете укротить дикое животное, если порвете его цепи!

Виктория засмеялась. Ей всегда нравилось поддразнивать Мельбурна, становилось легче после весьма сдержанного общения с остальными людьми.

– Сейчас вы рассуждаете как тори, а не виг, лорд М. Должна признаться, у меня такое впечатление, что я слышу герцога Веллингтона, а не вас!

Мельбурн улыбнулся девушке. С его лица исчезло раздраженное выражение, появившееся во время тирады, он вновь стал веселым, и его красивые глаза ярко засверкали для своей королевы.

– Не говорите так громко, мадам, а то мне придется распрощаться со своей должностью.

– Не позавидую тому человеку, который попытается занять ваше место, чтобы работать со мной, – быстро заметила королева. – Ему со мной придется слишком туго, уверяю вас… Но скажите мне, милорд, почему вы – виг, а не тори, если у вас подобные настроения?

– Ну вот, я вас совершенно запутал, – удрученно заметил Мельбурн. – Моя дорогая мадам, разрешите я вам все объясню. Тори – слишком нудные люди. Чертовски нудные, простите меня за вольность.

Виктория никому не позволяла грубо выражаться в ее присутствии или отступать от правил, но тут она понимающе покачала головой.

– Они противники прогресса и любых реформ и основываются на принципе, будто время стоит на месте: что было хорошо для наших дедов, должно быть прекрасно и для нас. Между этими взглядами и философией вигов огромное различие. Если бы мы прислушивались к мнению тори и к самому герцогу, то сейчас на нас были бы парики и мы путешествовали бы на носилках. Нет, мадам, конечно необходимы кое-какие реформы для образованных классов. Ответственные люди сами могут исправить некоторые искажения, уничтожив несправедливость… Мадам, это всегда было нашей обязанностью. Отмена рабства – прекрасная идея! Может, и не удастся уничтожить его полностью, но такое стремление указано в своде законов и свидетельствует о наших благих намерениях…

– Слава Небесам, что вы – мой премьер-министр! – взволнованно заявила Виктория. – Не могу себе представить никого, кто бы мог так идеально сочетать в себе осторожность и желание реформ, как вы. Я знаю, что, пока вы возглавляете мое правительство, не будет предпринято необдуманных шагов.

– Мадам, в этом вы можете быть абсолютно уверены. Я – старая собака, мне известны все эти игры, и никто не заставит меня сделать что-то рискованное.

Но королева уже не слушала его. Кто-то в комнате забылся и громко захохотал. Это оказалась леди Флора Гастингс. Она играла з углу в покер со своей госпожой герцогиней Кента. Тишину, наступившую в комнате, казалось, можно было пощупать. Ее величество не переносило шума, и поэтому все разговоры велись шепотом. Сейчас все и вовсе замолчали и в покое воцарилась мертвая тишина. Виктория уставилась на флору холодным злобным взглядом.

Компания была смешанная, потому что теперь мужчинам не позволялось посиживать с вином в столовой. Королеве было скучно в женском обществе и, кроме того, прежнее правило не позволило бы сидеть в гостиной Мельбурну. Когда она вставала из-за стола, все следовали ее примеру и оставались на местах, ожидая, что с ними заговорят или позволят снова сесть, если королева займется беседой с кем-нибудь другим.

– Мне кажется, что уже поздно, – четко промолвила Виктория и встала со своего кресла. Сразу же заскрипели стулья, и все присутствующие поднялись. Несчастная леди флора была красной, как мак, затем кровь моментально отхлынула от ее лица под злым пристальным взглядом королевы. Виктория медленно повернулась к Мельбурну, и лицо у нее смягчилось.

– Дорогой лорд М., мне было приятно провести с вами вечер. Завтра утром увидимся, не так ли? А днем мы можем поехать на прогулку в парк, если будет хорошая погода.

Он очень низко склонился над ее рукой и поцеловал ее.

– Я буду ждать этого, мадам. Доброй ночи.

– Леди!

Герцогиня Сатерленд, ответственная за королевский гардероб, леди Тевисток и леди Ленсдаун подошли к ней. Их черные кринолины изящно покачивались. Виктория подошла к матери и чмокнула ее в щеку. Герцогиню чрезвычайно унижало то, что ее дочь тщательно выполняла при людях все формальности.

– Доброй ночи, дорогая мама. Доброй ночи, леди и джентльмены. Вы можете покинуть меня.

Мужчины поклонились, а леди сделали реверанс. Маленькая фигурка в сопровождении своих придворных дам покинула покои. Последней вышла Лизен. Когда она проходила мимо, Мельбурн улыбнулся и особо любезно поклонился ей. Баронесса в ответ ласково улыбнулась ему и поспешила выйти. Несмотря на то, что он ей не нравился и она ревновала к нему свою воспитанницу, слишком уж хорошо относившуюся к нему, Лизен заметно смягчилась по отношению к этому человеку. Лорд Мельбурн был с ней удивительно любезен, внимателен и вежлив. Он, как никто другой, умел слушать ее, и Лизен понимала, что для него важно, как ее любит и ценит королева. Кажется, им двоим хватит места в сердце Виктории. Уверившись в этом, баронесса прямо-таки упивалась его лестью и вскоре начала нахваливать его Виктории.

Мельбурн прекрасно отдавал себе отчет, насколько сильно привязываются к своим воспитанницам старые девы. Несколько комплиментов были для него малой ценой, которую он готов был заплатить за ее дружбу, зато теперь никто не сможет помешать его отношениям с королевой. Он поражался, как много для него значили их отношения – ведь прошло всего несколько месяцев, а она уже стала в его глазах совершенно безгрешной.

Его забавляла ее настойчивость в соблюдении этикета. Виктория весьма ценила свое положение, и можно было поклясться, что она желает, чтобы и остальные тоже не забывали об этом… Ее придворные считали свою жизнь ограниченной и скучной. Мельбурн прекрасно понимал, что модные и важные леди уставали от ежедневных прогулок, музыкальных концертов после пятичасового чая и чопорных ужинов, за которыми следовали весьма натянутые вечера.

Что же касается мужчин, Мельбурн прямо-таки не мог глядеть на мистера Гревилля, секретаря Тайного Совета, который волей-неволей часто должен был бывать в Виндзоре. Мельбурн с трудом сдерживался, чтобы не расхохотаться прямо ему в лицо.

Он мог представить себе раздражение Гревилля, когда того отрывали от его портвейна. Ему не было позволено курить или откидываться на спинку кресла – королева настаивала, чтобы в ее присутствии все держались весьма сдержанно, – кроме того, ему приходилось вести скучнейшие разговоры, да еще шепотом!

Все так забавно, черт побери! Мельбурн думал об этом, направляясь в свои покои. Чертовски забавно и абсолютно правильно… К нему самому относился только запрет в отношении курения. Ему доводилось вести громкие разговоры, шутить и смеяться с королевой. Он всегда сидел с ней рядом, а когда они совершали прогулки верхом, ехал справа от нее. Он занимал особое положение. Каждый раз, когда Мельбурн смотрел ей в глаза или когда они вели серьезный разговор, он брал ее руку, когда смешил ее или когда она говорила ему комплименты, как сегодня вечером, он все больше забывал о прежних развлечениях.

Он и думать перестал о блестящих приемах у себя дома, о компании прекрасных, опытных женщин, суливших более близкие отношения. Мельбурн убедил себя, что с этим покончено. Он слишком стар и разочарован для романтических историй. Ему было так горько за связь с бедняжкой Каролиной Нортон! Как же ей худо после развода! Ее жуткий муж получил опеку над детьми, и теперь бедная женщина засыпала Мельбурна слезными письмами, умоляя помочь ей. Их связь погубила ее, и лорду было не по себе, его даже немного мучила вина, что ему самому все сошло с рук.

Впрочем, так было всегда, когда обманутый муж поднимал шум. И только идиот вроде Джорджа Нортона мог выставить на всеобщее обозрение свои личные дела. Бедная Каролина. Мельбурн регулярно посылал ей деньги. Позже, когда будет уверен, что его правильно поймут, он попросит Викторию принять ее при дворе. Всего лишь один раз. Если королева выполнит его просьбу, миссис Нортон автоматически будет оправдана в глазах общества. Это самое малое, что он может сделать для нее, в особенности после того как решил никогда больше не встречаться с ней. Это просто невозможно – ведь у него сложились такие близкие отношения с королевой. Он не станет рисковать и портить все, поддерживая отношения с Каролиной Нортон.

Глава 3

Внизу, в гостиной, остались трое джентльменов. Еще не было одиннадцати часов, и двое из них – Чарльз Гревилль и лорд Грей – обычно только начинали развлекаться в такое время. Никому не хотелось подниматься наверх и пробираться по холодным извилистым коридорам в свою комнату. Гревилль боялся, что просто взорвется, если не выскажет все, что он думает.

Третий джентльмен был готов отправиться спать, но он специально задержался, потому что понимал: двое других джентльменов желают поговорить наедине. Он наблюдал за ними в течение вечера и прекрасно осознал, до какой степени их раздражало поведение королевы.

Он с улыбкой подошел к ним. Барон Стокмар был немец, но уже многие годы провел в окружении герцогини Кента, поэтому постоянно был при дворе. Этот бледный тощий мужчина с весьма приятными манерами, чьи номинальные обязанности доктора давным-давно сменились рангом неофициального дипломата, обладал удивительно острым умом.

В Англию Стокмар приехал со двором Леопольда Кобурга, мужа несчастной Шарлотты, дочери короля Георга IV, и остался в стране после смерти принцессы во время родов. О его незаурядных способностях можно было судить хотя бы по тому, что он сумел стать Другом герцогини Кента и даже «теневым» опекуном Другой наследницы трона – маленькой Виктории.

– Джентльмены, – сказал Стокмар и поклонился, – вам еще не хочется идти спать. Понимаю. Очень хорошо, мне так хотелось немного поболтать, когда здесь нет дам.

– Вы уверены, что это понравится ее величеству? – сухо заметил Гревилль. – Она единственная женщина в Англии, которая не разрешает мужчине задержаться на несколько минут, чтобы выпить портвейна после ужина.

Стокмар улыбался, хотя и недолюбливал Гревилля.

– Королева еще очень молода, – спокойно заметил он. – Кроме того, ей нравится мужская компания. Вы же знаете, она была лишена ее в юности – у нее ни отца, ни братьев.

– Быть единственным ребенком – в этом есть свои преимущества, – сказал лорд Грей. – Сомневаюсь, чтобы королева променяла детские радости и шалости с братом на теперешнее счастливое положение.

Гревилль неприятно рассмеялся:

– Хорошо сказано, милорд. Барон, вы нарисовали такую грустную картину, но мне кажется, ее величество не нуждается ни в чьем сочувствии.

У него чуть было не вырвались слова, что подданные ее величества, и особенно он сам, гораздо больше нуждаются в этом, но сдержался.

– Мне кажется, что лорд Мельбурн прекрасно заменил отсутствующего папеньку, а вы, барон, так не считаете? – вклинился в разговор лорд Грей.

Его тон и выражение лица Гревилля ясно говорили, что барону не следует лезть не в свое дело и лучше отправиться подальше отсюда. Но он не сдвинулся с места. Виктория вела себя бестактно. С каждым днем она становилась все более властной и упрямой. Барон, который совершенно не верил англичанам и жаждал, чтобы она побеждала во всем, несмотря на характер ее подданных, почувствовал, что обязан как-то оправдать королеву.

– Королева полностью полагается на лорда Мельбурна, – согласился он. – Как все чудесно складывается! Джентльмены, как нам всем было бы неприятно, выбери она своим доверенным лицом вместо него иностранца!

Это была мудрая мысль, но Гревилль резко ему ответил:

– Да, конечно, куда как приятно, что голос, который нашептывает в ушко королевы, имеет английский акцент, но ходят слухи, что эта гувернантка Лизен тоже кое-что шепчет девушке. Все дело в том, мой дорогой барон, что всегда считалось: правителю Англии лучше вообще не иметь конфидента, а одинаково доверять своим министрам и окружению. Никто не имеет ничего против лорда Мельбурна, надеюсь, вы меня понимаете? И также никто не запротестует, если вдруг на вас падет ее выбор…

Барон покачал головой:

– Ее величество считает меня кем-то вроде дядюшки. Поверьте, будь я у нее в фаворе, мы бы каждый вечер сидели и потягивали портвейн, мистер Гревилль.

Лорд Грей захохотал, и все немного расслабились.

– В таком случае, Бога ради, попытайтесь выжить Мельбурна! Не понимаю, почему он не может намекнуть королеве, что некоторое послабление было бы всем так приятно!

– Наверное, потому что лично его не касаются, а потому и не волнуют многие ограничения, – предположил Стокмар. – Милорд, королевское хорошее настроение пьянит голову посильнее любых напитков! Головы покрепче, чем его, кружились от королевских милостей. Джентльмены, будем искренними. Я знаю королеву с самого детства и очень к ней привязан. Прошу вас, немного терпения. Она так молода, и настойчивость в выполнении этикета – эти нудные правила поведения, если их так можно назвать, – это всего лишь попытка молоденькой девушки утвердиться. Она успокоится, как только будет окончательно уверена в себе.

– Думаю, что она уже уверена, – перебил его Гревилль. – И если уж у нас завязался откровенный разговор, а я знаю, что могу положиться на вас, барон, и что вы – человек чести и не передадите ей мои высказывания, – тут он поклонился, – то скажу: мне кажется, королеве нравится менять стиль нашей жизни и регулировать наше времяпровождение. Ей доставляет удовольствие наблюдать за тем, как мы ей повинуемся, нравится нам это или нет! Вы обратили внимание, как она отреагировала на смех леди Флоры сегодня вечером? Не могу сказать, что это был приятный смех, но когда королева испепеляла ее взглядом, я сам чуть не полез под стул. Может, Виктория и ребенок, и к тому же девушка, но пусть этот птичий голосок и крохотный рост не вводят вас в заблуждение. Королева вскоре станет устрашающей женщиной, у нее для этого есть все задатки. Барон, вы считаете, что со временем она станет мягче, а мне кажется, характер у нее сейчас только-только формируется.

– Если все, что вы говорите, правда, мистер Гревилль, – спокойно заметил Стокмар, – мне, честно говоря, не хочется с вами спорить, то существует только одна возможность, не умалив популярности ее величества, сдержать ее капризы.

– И что вы имеете в виду? – спросил лорд Грей.

– Королева должна выйти замуж за подходящего человека, – ответил барон.

– Если честно, то я считаю, что все – успех ее правления, ее счастье и, конечно, счастье Англии – будет зависеть только от этого.

Гревилль зло рассмеялся:

– Если она и выйдет за кого-либо замуж, то это будет Мельбурн, – заметил он. – Джентльмены, нам пора расходиться. За один вечер мы наговорили слишком много лишнего!

Очутившись в своей комнате, Стокмар начал писать длинное письмо Леопольду, королю Бельгии. Он очень устал и чувствовал, как у него начинает болеть желудок. Когда он переутомлялся, его всегда донимали приступы желудочной боли. К тому же разговор с Греем и Гревиллем очень расстроил его. Он проглотил лечебную настойку, которую всегда возил с собой, и, пожертвовав сном, принялся дописывать письмо.

Стокмар был весьма предан Леопольду. Дружба между ними возникла в то короткое время, когда принц был женат на Шарлотте, и осталась на всю жизнь. Когда умерла принцесса, несчастный муж припал к груди Стокмара, умоляя никогда не оставлять его. Стокмар выполнил эту просьбу. Он остался в Англии, чтобы утешать вдовца, и упрямо игнорировал тот факт, что Леопольд, если и горевал по умершей жене, то лишь по той причине, что рухнули его надежды стать принцем-консортом королевы Англии.

Амбициям молодого человека не суждено было найти удовлетворения в этой стране, его таланты остались невостребованными, а положение было тем более невыносимым, что усугублялось неприязнью Георга IV, отца Шарлотты. Однако трагическая смерть Шарлотты и ее младенца-сына вызвала симпатию и сочувствие к неутешному вдовцу и даже породила некоторую его популярность. Стокмару стало легче вербовать для него сподвижников.

Барон обладал поразительным талантом заводить друзей среди нужных людей. Принцу это весьма пригодилось. Стокмар приложил максимум усилий, чтобы добиться для Леопольда «утешительного приза». Для себя Стокмар ничего не требовал и потому слыл феноменально бескорыстным другом человека, который чувствовал себя пришельцем в незнакомой стране. Благодаря бесконечным хлопотам Стокмара и его чрезвычайно полезным связям, его протеже предложили вакантный трон в Бельгии.

После этого Леопольд предложил Стокмару остаться при дворе его сестры герцогини Кента. Когда-нибудь его племянница Виктория займет место, которое было предназначено его умершей жене… Стокмару следовало оставаться рядом с ней, чтобы выказывать ей преданность и направлять ее действия, когда придет время править.

И вот теперь это время настало. Маленькая племянница стала королевой. И ее милый дядюшка писал ей длинные письма, полные различных советов. Она отвечала на них столь же подробно и ласково, а барон тактично держался в стороне и внимательно наблюдал за развитием событий. У короля Леопольда было двое племянников – чудесные молодые люди. Их воспитывали, ставя перед ними цель со временем жениться на королеве, потому что на родине, в Саксен-Кобурге, они не имели возможности реализовать свои политические амбиции. Виктория оставалась самой завидной невестой в Европе. Когда придет время ей выйти замуж, отмечал Стокмар, она должна выбрать подходящего мужа. И она должна будет сделать выбор между Эрнестом и Альбертом Саксен-Кобургами. Молодые люди – племянники ее милейшего дядюшки и оба – протеже барона Стокмара, который некоторое время воспитывал их. Как только Викторию коронуют и двор перестанет носить траур, следует начать весьма серьезные переговоры по поводу брака.

Свеча на столе почти догорела, а Стокмар все еще исписывал страницу за страницей своим аккуратным почерком. Он сообщал новости о дражайшей племяннице Леопольду, описывал ее страну и двор, подробно изложил разговор с лордом Греем и лордом Гревиллем. К сожалению, прокомментировал барон, некоторые из их жалоб вполне оправданны. Хотя, как это бывает у английских аристократов, они выражались без всякого уважения к королеве. Несомненно, именно тот факт, что королева подозревала о таком к себе отношении, и заставил ее стать слишком властной.

Секунду помедлив, барон продолжил писать, сообщая Леопольду пусть неприятную, но правду.

С некоторым колебанием он принялся описывать растущее высокомерие ее величества, так не свойственное молодой девушке. Она отказывалась обсуждать важные проблемы с кем-либо, кроме лорда Мельбурна. Этот человек, видимо, был предан ей, но не имел морального права наставлять королеву. Она упорно следовала своим прихотям, и хотя они были достаточно невинными, Виктория при этом не обращала ни малейшего внимания на желания или удобства всех остальных. Кроме того, она исключила собственную мать из числа доверенных лиц.

Зато королева выделила свою гувернантку Лизен, которая не заслуживала этого ни положением в обществе, ни умом. Стокмару пришлось признать, что беспрекословное подчинение баронессы любым желаниям и капризам девушки и было секретом ее возвышения.

Королева обожала лесть. Она очень резко реагировала на любую критику. Стокмар подчеркнул, что этот факт, видимо, заметил и сам Леопольд, если судить по последним письмам.

Барон поспешил добавить, что, несмотря на эти недостатки, которые, как он считает, объясняются ее молодостью, королеве присущи честность, смелость и невинность. Чем дольше он общается с ней, тем больше убеждается, что Виктории необходимо вступить в брак с одним из племянников Леопольда. Необходимо для ее же блага – ведь женщина не должна нести бремя власти одна, без поддержки и помощи супруга, который поможет ей собраться с силами. Только муж способен оградить ее от опасной близости с мужчинами, подобными Мельбурну, грозящей потерей достоинства, вполне реальной при подобных отношениях.

Тем временем сам Стокмар постарается сохранить хорошие отношения с премьер-министром, с Лизен, словом, со всеми. Он уверен, если они будут терпеливы, то смогут добиваться желаемого.

Барон не стал писать о реплике Гревилля, что Виктория может выйти замуж за Мельбурна, потому что счел это замечание оскорбительным и неприличным, да к тому же боялся, как бы его любимый Леопольд, способный иногда на бестактность, не упомянул бы в письме об этом королеве.

Однако слухи о возможности подобного брака, которые вскоре разнеслись по всей стране, не имели своим источником Стокмара.

– Леди Тевисток! Леди Тевисток!

Маркиза Тевисток поспешила в небольшую личную гостиную королевы в Букенгемском дворце. Женщина бежала так быстро, как только позволял ей колышущийся кринолин. Она прекрасно слышала злобную нотку в голосе Виктории. К началу 1838 года эту нотку мгновенно узнавали все, кто служил королеве. Виктория стояла посредине комнаты, держа в руках номер газеты «Тайме». Ее придворная дама с ужасом заметила, что королева дрожит от ярости, у нее даже щеки побагровели.

– Да, мадам, – запыхавшись, сказала она. – Я сразу же пришла к вам. Мы разговаривали в другой комнате с леди Дархем…

– Не важно, чем вы занимались! Вы это видели? Эту жуткую статью? Вы ее читали?

– Нет… э-э-э… нет, мадам. Боюсь, что нет.

– Тогда послушайте, как там описывается лорд Мельбурн! «Обычный волокита, желающий получить легкомысленное удовольствие в бальном зале и в будуаре». Вы можете себе представить подобное неуважение?!

– Конечно нет, – быстро согласилась с ней леди Тевисток, вздохнув с облегчением. На какой-то ужасный миг она решила, что неудовольствие королевы вызвано ею. – Как неприлично!

– Подождите! – продолжала возмущаться Виктория. – Это все ерунда! Ерунда по сравнению с оскорблением, нанесенным мне! Эти низкие создания оказались настолько добры, что отметили, будто моя дружба с лордом Мельбурном наносит ущерб моей репутации. «Ходят слухи, – пишут они, – что наша любимая и невинная молодая правительница собирается вступить в брак, и этот ее шаг самые преданные ее подданные считают отвратительным и переживают за ее величество, когда слышат, как ее называют миссис Мельбурн»… Миссис Мельбурн!

Виктория швырнула леди Тевисток главную газету тори. Та заколебалась, не зная, как поступить. Не разозлится ли еще сильнее ее госпожа, если она поднимет газету?

– Прикажите немедленно унести эту скандальную газетенку! – распорядилась Виктория. – О, где Лизен, где хотя бы кто-нибудь, способный посоветовать, как отвести этот удар!

– Через час здесь будет лорд Мельбурн, – попробовала успокоить ее придворная дама. – Мадам, не расстраивайтесь, он знает, как поступить в этой ситуации.

– Да я и сама знаю, что мне хотелось бы с этим сделать!

Королева резко повернулась к придворной даме, и взрывной темперамент ее предков – «Мясника Камберленда» и ее собственного отца – вдруг выплеснулся в этом покое девятнадцатого столетия.

– Я высеку автора этой статьи!

Угроза была заведомо невыполнимая, и Виктория прекрасно понимала это. Далеко в прошлом остались дни, когда герцог Кента мог назначить наказание в девять сотен ударов для провинившегося солдата. Но в данный момент его рассвирепевшей дочери не пришло на ум ничего более подходящего для наказания человека, осмелившегося назвать ее «миссис Мельбурн».

– Если они считают, что подобными пасквилями сумеют заставить меня отказаться от дружбы с лордом Мельбурном, – продолжала бушевать королева, – то скоро поймут, как глубоко заблуждаются! Они, эти тори, больше никогда не посмеют появиться на моих приемах! По возможности я больше никогда не стану ни с кем из них разговаривать.

– Мадам, нельзя отвергать такое большое количество ваших подданных, – попробовала протестовать Элизабет Тевисток, пребывающая в состоянии шока от таких резких угроз и возможных последствий этих угроз. Королеве, конечно, все могло сойти с рук, даже повадки настоящего тирана, но каково будет лордам, принадлежащим к партии тори, и даже их женам, если она выполнит-таки свою угрозу! Некоторые друзья леди Тевисток принадлежали к этой партии. А кроме того, может настать время, когда виги проиграют на выборах.

– Я и не подозревала, что в ваши обязанности входит давать мне политические советы, – холодно заметила королева. – Лояльность к лорду Мельбурну стоит на втором месте после верности мне! Прошу вас впредь не забывать об этом!

– Простите, ваше величество, – пробормотала дама, – я только попыталась ради вашего же блага…

– Спасибо, – отрезала Виктория. – А теперь пришлите ко мне Лизен и прикажите, чтобы подали стакан воды – мне как-то не по себе.

Прошло некоторое время, прежде чем удалось отыскать баронессу. Виктория дожидалась ее в одиночестве, расхаживая взад и вперед по новому ковру своего нового дворца. Она вся дрожала от возмущения и чуть не рыдала. Королева действительно пролила несколько слезинок, но это были слезы возмущения, уязвленной гордости и злости. Ее в шок повергло открытие, что в этом мире люди смеют думать и говорить о ней безо всякого уважения, что ее достоинство можно замарать, и причем безнаказанно!

Тори! С самого ее восшествия на престол эти отвратительные людишки пытались в завуалированной форме критиковать ее. Они ненавидели Мельбурна… Это была обыкновенная ревность – ведь он такой умный, и ей приятно находиться в его обществе. Королева к тому же не допускала до себя ни одного человека из их числа… Когда в палате состоялось голосование по поводу суммы, выделяемой на содержание королевского двора, они имели наглость торговаться по поводу ее денег, выражая недовольство суммой в 380 000 фунтов в год, а их отвратительные газетенки нападали на Мельбурна и вигов в каждой статье. И это до того противно! Но сейчас они посмели открыто назвать ее имя и намекнуть, будто она ведет себя… Виктория принялась яростно вытирать глаза, а затем засунула платок в рукав.

В следующий момент в комнату вошла Лизен. Она увидела, что Виктория плакала, и сразу же бросилась обнимать ее, как будто та все еще оставалась ребенком и они по-прежнему находились в Кенсингтонском дворце.

– О мадам, мадам, моя маленькая и любимая. Не волнуйтесь.

Баронесса знала, что это было проявление капризного и взрывного характера Виктории, но сделала такой вид, будто королеву постигло настоящее горе.

Когда леди Тевисток вызвала баронессу, которая спокойно дремала после ленча в своей комнате, то успела шепнуть ей кое-что о статье в «Таймc». Между этой высокородной леди и незначительной гувернанткой возникла удивительная дружба. Леди Тевисток сплетничала с Лизен и обращалась к ней за советами о том, как лучше вести себя с королевой, и наконец баронесса растаяла. Все дамы Виктории относились к баронессе с уважением, прекрасно понимая, что она в фаворе у королевы. Только герцогиня Кента и ее окружение сохраняли к ней прохладное отношение. Лизен продолжала страдать от насмешек и оскорблений, которые ей приходилось выслушивать от них, когда рядом не было Виктории. И самой нахальной была эта непробиваемая леди Флора Гастингс.

Сейчас Лизен внимательно слушала королеву и одобрительно хмыкала, когда Виктория на чем свет стоит кляла наглецов из «Таймc» и вообще всех тори. Да как они посмели так нападать на бедного лорда Мельбурна?! А уж по поводу неслыханной вольности, когда ее, великолепную госпожу, посмели назвать «миссис Мельбурн» – то у Лизен просто не хватало слов, чтобы выразить свое возмущение.

– Как только он прибудет, я поговорю с ним об этом, – заявила Виктория. – Ты только послушай, Лизен! Здесь написали, будто я собираюсь за него замуж! Можешь себе представить, как ему будет неудобно!

– Боюсь, ваша мать скажет, что во всем виноват только он, – подпустила яду Лизен. – Понимаете, мадам, ей никогда не нравился лорд Мельбурн. Мне кажется, что она ревнует вас к лорду из-за вашей с ним дружбы.

Не стоило баронессе снова ворошить старое, потому что герцогиня уже давно оставила попытки давать советы дочери и вообще вмешиваться в ее дела. Но герцогиня продолжала холодно держаться с Лизен, и в этом состояла ее серьезная ошибка.

– Мама не посмеет сказать что-либо подобное мне! В этот момент в комнату осторожно заглянул, а потом и робко вошел слуга. Во дворце новости распространялись со скоростью света, и все, начиная с герцогини Сатерленд и кончая последней судомойкой на кухне, уже знали, что у королевы ужасное настроение.

– Ваше величество, пожаловал лорд Мельбурн, – объявил слуга.

– Пусть войдет, – распорядилась Лизен. Королева старалась никогда не приказывать слугам и не разговаривать с ними.

Баронесса ушла до прихода Мельбурна. Королева сидела в кресле у окна, напряженная, с покрасневшими глазами. Всякий раз, когда лорд видел Викторию, у него начинало сильнее биться сердце. Он считал ее красавицей, ему представлялось иногда, как ее легкая грациозная фигурка скользит к нему, протянув вперед обе ручки.

Мельбурн сразу увидел, как расстроена Виктория, и у него екнуло сердце. Так бывало всегда, когда Каролина, его жена, падала в его объятия рыдая, после того как открывался ее очередной грешок. Он не мог переносить женские слезы, а газету сегодня утром уже видел.

Виктория встала и подошла к нему. Он неожиданно взял обе ее руки в свои и поцеловал их, удержав на секунду дольше, чем того требовали приличия.

– Мадам, не нужно ни о чем говорить. Я все понимаю. Опять выпад этой проклятой газеты!

– Сядьте рядом со мной, – попросила Виктория. – Я в такой ярости, что боюсь, как бы не разрыдаться. Как они могут печатать подобные вещи? Как они посмели?

Мельбурн придвинул к ней свое кресло.

– Они могут это делать и делают. Мадам, я уже привык к нападкам. Мне все равно, что там враги говорят обо мне, но мне ужасно больно, когда они чернят вас! Попытайтесь не обращать на это внимания, умоляю вас! Смотрите на все это с презрением, они большего не заслуживают!

– Игнорировать? – Виктория обескуражено уставилась на него. – Но, мой дорогой лорд М., как я могу не обращать на это внимания – они посмели рассуждать о моем браке… И они связали с этим вас! Это просто чудовищно! Они специально старались выставить нас на посмешище!

Королева не заметила, как он поморщился и как слегка покраснело его лицо. Он пытался убедить себя, что королева, конечно, права. Разговор об их браке просто смешон. Он даже наедине с собой никогда не задавался подобной целью. И если он не представлял себе, сколь болезненно станет реагировать Виктория на эти намеки, – что ж, эта полностью его вина. Ему не на что обижаться.

– Кроме того, – продолжала бушевать Виктория, – какое право они имеют обсуждать мои сугубо личные проблемы! Они не в первый раз заговаривают о моем браке, вы это знаете. Но по крайней мере все остальные были достаточно почтительны. Это просто неприлично, что моя личная жизнь обсуждается членами парламента и в газетах!

– Боюсь, что это плата за ваше высокое положение, мадам, – попытался объяснить ей Мельбурн. Он прекрасно понимал возмущение Виктории вмешательством в ее личную жизнь.

Бедное дитя, с нежностью подумал он, она открыта безжалостному любопытству толпы. И ей неминуемо придется платить подобную цену не только сейчас, но и всю оставшуюся жизнь: она – королева и вся на виду! Мне нужно все объяснить ей и попытаться помочь выносить это бремя.

– Вы себя видите человеческой личностью, – серьезно начал он. – Конечно, вы таковой и являетесь. Но существует проклятье и слава великих судеб, моя дорогая мадам. Суверены – люди с такими же надеждами, чувствами и привязанностями, как и все остальные. Но они находятся гораздо выше всех прочих. И народ жаждет, чтобы ему демонстрировали личные чувства монархов. Все, что вы делаете или говорите – весьма важно для ваших подданных, а значит, о вас будут рассказывать различные истории. Причем большинство из них будут лживыми и жестокими. Но вам придется научиться не обращать на них внимания.

Люди всегда завидуют великим личностям и пытаются как-то их принизить… Что вы едите и что носите, кому оказываете честь своей дружбой – все это неизменно интересует тысячи людей, которые никогда вас не видели, и наверное, так и не увидят…

Но самое главное для них – кого вы любите и кому оказываете честь стать вашим мужем. Об этом непременно хотят знать ваши подданные. Муж королевы Англии должен обязательно получить одобрение народа Англии, потому что он будет ближе всех к самой важной персоне страны. И станет отцом будущего короля Англии. Мадам, если вы сможете принять подобную точку зрения, тогда не станете так сильно злиться на «Таймc».

– Я понимаю все, о чем вы мне толкуете, – подтвердила Виктория, – но я по-прежнему считаю, что была допущена слишком большая вольность. Что же касается «Таймc», то вы можете простить эту наглую статью, если хотите, но я им никогда не прошу этого. Если я – королева, лорд М., – она взглянула ему прямо в лицо и похлопала рукой по его рукаву, – и если я нахожусь наверху социальной лестницы, то ко мне должны относиться с уважением вдвойне. Все люди имеют право на личную жизнь. Я не желаю знать всех подробностей личной жизни тех, кто ежедневно общается со мной, и требую, чтобы ко мне относились соответственно. Они могут интересоваться и спекулировать слухами как им заблагорассудится, но я постараюсь, чтобы они никогда ничего не знали наверняка!

Лорд Мельбурн понимал, что бесполезно продолжать спорить с королевой. Конечно, ее реакция на эти нападки не совсем верна, она напрасно злилась, но, черт побери, кто посмеет осуждать ее за это…

– Раз уж мы коснулись этого, – донесся до Мельбурна голос Виктории. Он увидел, что она встала с кресла и отошла к окну. Королева не смотрела на него, но почувствовав, что он тоже начал вставать, быстро продолжила: – Дорогой лорд Мельбурн, не поднимайтесь. Вы же знаете, что, когда мы одни, мне хочется, чтобы вы чувствовали себя как дома. Оставайтесь в кресле, а я стану прохаживаться по комнате. Это помогает мне думать. Так вот, к вопросу о моем браке. Я получила еще одно письмо от моего дядюшки Леопольда.

– Вот как? – осторожно промолвил Мельбурн. Он терпеть не мог Леопольда и считал его пустозвоном, который продолжает спекулировать на имени своей умершей жены. Лорд со злостью подумал, что тот продолжает лезть не в свое дело и надоедает королеве этими проклятыми письмами, полными советов, которые ей вовсе не нужны. – И что же он пишет, мадам?

– Это весьма приятное письмо, – сказала ему королева. – Он расспрашивает меня обо всем. Мне, признаться, не нравится чрезмерный интерес моего милого дядюшки к государственным делам. Так трудно отвечать ему, чтобы не сообщать никаких новостей… но не в этом дело. Он желает, чтобы мои кузены Эрнест и Альберт приехали в Англию!

Она повернулась и посмотрела на Мельбурна. Бледный солнечный свет струился из окна на крохотную прямую фигурку. Мельбурн по голосу определил, что она раздражена.

– Вы же знаете, что мой дядюшка, насколько я помню, всегда желал, чтобы я вышла замуж за одного из них.

«Виктория выйдет замуж за Эрнеста или Альберта».

– Когда я была ребенком и мы много времени проводили в доме в Клермонте, где жил мой дядюшка, до того как отправился в Бельгию, они с мамой постоянно обсуждали эту проблему. Мне кажется, что я даже соглашалась с этим, особо не задумываясь. Но сейчас, лорд М., я не уверена в этом!

Мельбурну стало стыдно, когда его сердце встрепенулось от облегчения. Он на миг усомнился, не отразились ли его чувства на лице и не смогла ли девушка прочитать их. Наверное, нет, вскоре успокоился он.

Подобно всем молодым людям Виктория не обращала внимания на реакцию собеседника.

– Это так естественно, – согласился он. – Мадам, вы только что взошли на трон, и жизнь открывается перед вами во всей полноте. Наверное, вам слишком рано ограничивать свою свободу замужеством и детьми?

– Как вы все правильно поняли!

Виктория поспешила к нему и уселась в кресло рядом с ним. Ее рука снова очутилась в его руке. Он с радостью подумал, что может утешить ее, и даже слегка пожал ей руку. Королева с благодарностью ответила ему теплым пожатием.

– Я еще не хочу выходить замуж, – сказала она. – Одно дело, пока ты еще ребенок. Все воспринимается как должное, когда не осознаешь, какие последствия это влечет за собой… Если бы я не любила своего дядюшку Леопольда, то сказала бы ему, что нечестно с его стороны ловить меня на слове, которое лично я ему никогда не давала. Это сделала мама. А он забрасывает меня письмами об этом, когда я еще и года не была королевой.

– Честно или нет поступает ваш дядюшка, мадам, но он может только приставать к вам, – улыбнулся Мельбурн. – Решать будете вы. И, черт меня побери, почему вы должны выходить замуж, если еще не готовы к этому? Сначала немного насладитесь жизнью. Подумайте, какие балы и приемы вы можете устраивать! И какое это будет веселье, если рядом с вами не будет мужа, с которым придется танцевать все танцы! Вы даже иногда сможете оказать мне честь и потанцевать со мной.

Виктория засмеялась, и Мельбурн снова подумал, какой у нее заразительный смех, хотя некоторые считали, что она смеется излишне громко и при этом слишком сильно показывая зубы, и у нее некрасиво обнажаются десны. Он же находил ее смех весьма привлекательным.

– Иногда оказать вам честь? Смотрите, милорд, вам может представиться возможность открывать со мной первый бал, но вы только подумайте, что напишут об этом в «Таймc». А как это будет весело! В детстве у меня было так мало праздников. Мама постоянно ссорилась с королем Вильгельмом и убегала в Клермонт, чтобы вволю злиться в деревне, или же не выходила из Кенсингтона. Теперь у меня есть этот чудесный дворец, заново декорированный после ремонта, и у меня много денег! – Королева засмеялась и захлопала в ладоши. – Мне кажется, что у нас слишком долго продолжался траур, а кроме того, в июне состоится коронация и следует начать к этому готовиться. Я должна устроить бал!

– Мне тоже так кажется, – согласился Мельбурн. – Если мне позволено вам советовать, мадам, то братьев Эрнеста и Альберта было бы неплохо заставить остудить свой пыл и некоторое время подождать руки королевы Англии. И это только в том случае, если она все же сделает свой выбор.

– Правильно! – кивнула Виктория. – Слава богу, все решено. Дорогой лорд М., что бы я стала делать без вас? Вы обязательно оставайтесь на чай, и я просмотрю все бумаги, которые вы хотите, чтобы я подписала. Затем настанет время переодеваться к ужину, и я надеюсь, что вы, как всегда, будете сидеть за столом рядом со мной.

Глава 4

Новый год правления молодой королевы перевалил ужасную зиму и перешел в раннюю английскую весну. Высокие окна обновленного Букингемского дворца теперь ночи напролет сверкали огнями, на улицу доносилась музыка, а на рассвете длинная вереница карет и экипажей развозила леди и джентльменов в роскошных вечерних туалетах по домам. Иногда королева Англии в меховом манто выходила на крышу дворца со своими придворными леди, чтобы понаблюдать за восходом солнца над Лондоном, перед тем как лечь спать.

Траур был снят, и королевские гардеробы заполнили шелка и атласы всевозможных цветов и оттенков. Алые наряды с отделкой горностаем предназначались для торжественных случаев. Дожидались своего часа ленты и звезды различных орденов. Виктория более всего предпочитала орден Подвязки. Ей так нравилась синяя лента. Были открыты сундучки и ларцы с драгоценностями – тиарами и ожерельями, поясами и корсажами. Большинство украшений оказались слишком массивными для хрупкой фигурки королевы. Это было поистине бесценное наследие столетий правления монархии, чего стоила одна знаменитая нитка жемчуга, которая когда-то принадлежала бедняге Марии, королеве шотландской, и которую восставшие лорды продали ее сопернице, жадной Елизавете… Виктория приказала часть украшений переделать, наиболее легкие и изящные отобрала, чтобы носить в неофициальной обстановке, а остальное велела убрать на хранение.

В шкафах хранились сотни шляпок, хорошеньких и непрактичных, обильно отделанных лентами, цветами и прекрасными страусиными перьями, которые королева обожала. Она действительно заказала слишком много шляпок и чепцов, но каждый раз, когда примеряла их перед зеркалом, ей начинало казаться, что она не такая уж некрасивая. Ненавистная газета «Тайме» польстила ей, заметив, что на новом портрете художник прекрасно выписал королевскую грудь и придал ей должную округлость. У королевы некрасивые черты лица. Виктория знала это, но ее несколько успокаивало, что у нее блестящие голубые глазки и хорошая кожа. И пусть она слишком маленького роста, на что она даже как-то пожаловалась Мельбурну, зато у нее очаровательные плечи и вполне развитая грудь, хотя, естественно, об этом никто не упоминал.

Несмотря на насмешки враждебных газет, которые вдруг начали цепляться к маленькому росту и хрупкости королевы и настаивать на том, что ей пора выйти замуж и дать Англии наследника, подспудно намекая, что она, скорее всего, умрет во время родов, ее здоровье было прекрасным. Она много работала: распечатывала красные вализы для официальных бумаг, просматривала их содержимое, принимала посетителей и отвечала на обращения, просьбы и прочие письма. К ней постоянно приходили со своими делами министры. И так продолжалось изо дня в день.

Ей во всем помогал Мельбурн. Вместе с ней он просматривал содержимое дипломатической почты и разъяснял королеве доклады министра иностранных дел. Подсказывал ей, какие бумаги следует прочитать особенно внимательно, а какие можно только просмотреть. Проверял списки ее визитеров и давал советы, кого следует принять и что нужно сказать. Указывал ей на статьи в газетах, которые были для нее интересны или могли ее развлечь. Королеве иногда казалось, что ей следовало бы завести секретаря, но лорд М. не считал, что ей кто-то нужен. Да и ей самой было гораздо приятнее решать все неотложные вопросы вместе с ним.

И если кто-то ехидно заявил, что Мельбурн проводит больше времени во дворце, чем в палате… ну что ж, она и в самом деле не могла без него обойтись. Вот и все!

В перерывах между работой устраивались приемы во время ленча или дневные прогулки на лошадях. Если Виктория останавливалась в Виндзорском замке, то они ездили верхом в парке. Кроме того, королева позволяла себе заняться вышивкой и поболтать со своими дамами. Чаще всего она секретничала с Лизен, которая никогда не спорила с ней, а потому была ее самой приятной компаньонкой. У королевы всегда находилось время, чтобы надеть фартук и выкупать своего спаниеля. Она с удовольствием возилась с ним в воде, как самая обычная женщина. Это были прекрасные минуты отдыха, перед тем как отправляться в свои покои, чтобы переодеться в новый роскошный наряд для ужина. Один за другим устраивались балы в белом с золотом новом бальном зале, и Виктория с наслаждением ловила свое отражение в длинных зеркалах, танцуя с самыми красивыми и титулованными мужчинами Англии.

В начале нового года ей нравилось потанцевать и немного поболтать с ними. Они не могли так же легко вести разговоры, как это делал дражайший лорд М. Но он был немолод и ему нечего было опасаться, а молодые люди, к тому же не обремененные семьями, довольно часто смущались. Виктории очень нравилось это их смущение: оно компенсировало ей отсутствие красоты, а она со свойственной ей честностью не могла не признать, что не слишком хороша собой.

Возможно, она не блещет красотой и не вызывает, как некоторые молодые дамы ее окружения, романтических вздохов и смятения у мужчин, но Виктория – королева, и все стараются ей угодить. Ей доставляло удовольствие выбирать музыку и танцы и вести разговор так, как она этого желала. Она никогда не боялась, что придется скучать, и если хотела избавиться от кого-то, ей было достаточно всего лишь кивнуть головой и улыбнуться – и надоевший собеседник в смущении покидал ее.

До какой бы степени не уставали присутствующие, веселье продолжалось до тех пор, пока королева не решала, что пришло время отправляться в постель. Сама же она спала весьма мало, хотя всегда просыпалась полная энергии, поэтому только перед рассветом из дворца разъезжались кареты, в которых сидели едва живые от усталости после приема у ее королевского величества дамы и господа постарше либо не такие энергичные, как она.

Прошла весна и наступил июнь – месяц, когда должна была состояться коронация. Недружественные к королеве газеты и скандальные листки принялись с удвоенной энергией комментировать ее чрезмерное увлечение банкетами и балами. Они упрекали Викторию в том, что многие ее подданные голодают и парламент пытается изменить закон «О бедных», чтобы хоть немного облегчить жизнь неимущих слоев в стране. Критики не преминули заметить, что часть вины за подобное расточительство и равнодушие к бедным людям лежит на пожилом господине, который не вылезает из королевских покоев. Ему следовало бы предупредить ее величество, что безудержная трата на легкомысленные удовольствия причиняет боль ее народу.

Пожилой политик, которому приходилось высиживать до пяти утра после тяжелого дня, на протяжении которого он попеременно решал вопросы с королевой и выполнял свои обязанности в кабинете министров, на чем свет стоит проклинал газеты за их попытки лишить королеву невинных удовольствий. Он ворчал, что не понимает, почему ей нельзя тратить деньги – для чего тогда они, если на них не покупать те небольшие удовольствия, которые доступны нам в жизни. Королева, благослови ее Боже, молода и беззаботна, и те несчастные тысячи, которые эти критиканы требовали от нее экономить, ничего не изменили бы для бедняков.

Мельбурну уже порядком надоели эти бедняки, он вообще устал от людей, от этой аморфной раздражающей массы, во имя которой постоянно требовали реформ. Народ. Почему реформисты собирают вместе все человечество? Ведь под эту категорию подпадают все люди, на какие бы классы они ни были разделены. Бог, если он и в самом деле существует – а обожаемая королева постоянно старалась убедить Мельбурна, что так оно и есть, – создал мир и систему, благодаря которой этот мир управлялся. И если Бог создал мир и систему, благодаря которой этот мир управлялся, и если Бог создал бедных и богатых, наверное, он знал, что делал. Никто не сможет переубедить Мельбурна, что низшим классам лучше оставаться в том положении, в каком они находятся. Их следует спасать от соблазнов просвещения, которые они никогда не смогут оценить должным образом. Эти люди должны быть счастливы, если у них есть работа и им за нее платят, черт побери!

А если они страдают, то он был уверен, они страдают так же, как животные. Их чувства, переживания гораздо мельче, чем у благородных господ. Если у Виктории и возникали сомнения по этому поводу, то он всегда старался утешить ее. Коронация, естественно, рассеет те немногие облачка недовольства ею, собравшиеся после ее восшествия на трон. Это всего лишь происки их политических врагов и профессиональных ханжей, которые никак не могут пережить, когда высшие классы ведут приятную жизнь.

Двадцать пятого июня в половине шестого утра Викторию разбудил звук пушки. Наступил день ее коронации, и она уже смогла различить шум огромной толпы, собравшейся у Букингемского дворца. Люди были готовы ждать много часов, чтобы только увидеть, как она отправится в аббатство. День выдался чудесный – солнечный и теплый. Люди пребывали в состоянии душевного подъема, они будто ждали чего-то нового и были по-доброму настроены к маленькой хрупкой девушке, которая должна была сегодня принести клятвы на царствование. Ведь на нее, в прямом и символическом смысле будет давить вес великой британской короны.

Наконец около полудня в огромной парадной карете появилась Виктория, похожая на фею, в алой бархатной мантии и белом платье со сверкающей вышивкой. Сентиментальные толпы неистовствовали от восторга. Они приветствовали ее громче, чем легендарного маршала Сюлта, ветерана войн с Наполеоном, который прибыл в качестве представителя французского короля Луи-Филиппа. Старик француз, их бывший соперник, прослезился, когда толпа начала его приветствовать. Однако если его и поразило, почему крики в его честь громче, чем в честь герцога Веллингтонского, то он предпочел не высказываться по этому поводу.

Виктория тоже чуть не прослезилась, пока ехала в Вестминстерское аббатство. Ее сильно подбрасывало и качало в исторической парадной карете без рессор. Она махала толпам и улыбалась, понимая, что если заплачет от волнения, то уже не сможет остановиться. Во время церемонии она все время слышала рокот толпы у аббатства, и это трогало ее до глубины души. На этот день она позабыла все циничные доктрины лорда М. Сейчас ей показалось важным, чтобы толпа незнакомых людей одобрила ее и была верна ей. Не менее важным, чем формальные приветствия и поклоны вельмож из ее окружения после коронации.

Служба прошла сумбурно. Причиной тому стало незнание протокола и волнение архиепископа Кентерберийского. Он в ужасе шепотом спрашивал у Виктории, что ему делать дальше. Зато музыка была восхитительная. Яркие одежды лордов Англии и их супруг, выдержанные в алых тонах, и их украшения расцветили серые стены аббатства. Алтарь сиял золотом, и гимны в честь Господа Бога и новой королевы Виктории Английской, казалось, собрались под крышей в виде тумана и еще долго оставались там, после того как смолкали голоса певцов.

Корона Святого Эдуарда оказалась настолько тяжелой, что через десять минут, после того как ее надели на молодую королеву, у нее началась жуткая головная боль. Никто не предупредил ее о весе державы. Архиепископ надел ей коронационное кольцо не на тот палец – до того разволновался. Было несколько моментов, когда она боялась, что упадет в обморок от боли. Ее дамы попытались ей помочь, когда она удалилась отдохнуть в часовню Святого Эдуарда.

Викторию покоробило, когда она увидела, что алтарь прикрыли скатертью и расставили на нем бутылки вина и блюда с сандвичами. Это безбожно – использовать маленькую часовню как помещение для буфета, но было уже почти четыре часа, и она сама жутко проголодалась.

Потом торжественная процессия двинулась по длинному проходу церкви, и ей пришлось держать голову прямо под жутким весом короны из литого золота, отделанной драгоценными камнями и мехом горностая, балансировать державой и скипетром, делая крохотные медленные шажки. В конце концов стало казаться, что она никогда не сможет дойти до западных дверей аббатства. И вот королева у дверей. Шум и вопли толпы разбились о нее, как волна прибоя. Несмотря на то, что чуть не падала от усталости и была расстроена крайне плохим исполнением церемонии, Виктория удовлетворенно покраснела от столь пылких приветствий.

С Тауэра раздался глухой звук королевского салюта и пронесся вниз по реке, перекрывая гул приветствий. Виктория на мгновение застыла, позабыв о жаре, неудобстве тяжелого шлейфа, головной боли и ноющих руках, в которых она несла знаки королевской власти. Она ничего не замечала кроме этих удивительных, греющих сердце криков, которые, казалось, вырывались в унисон из сотен тысяч глоток и стали почти устрашающими, когда люди увидели ее в темном проеме дверей аббатства.

Потом Виктория продолжила движение и, наклонив голову, села в парадную карету. Она отложила державу и скипетр, пока пажи и дамы расправляли длинный бархатный шлейф и укладывали его возле ее ног. Дверцы закрыли, и карета двинулась, покачиваясь, по улицам. Виктория снова взяла в руки державу и скипетр, даже не заметив этого. Сердце ее гулко билось, а глаза наполняли слезы. Виктория выглядывала из окна и, улыбаясь, поворачивалась направо и налево. Она понимала, что если разрыдается, то исключительно от безмерного счастья.

Это потрясающее чувство должно было охватить ее во время коронации, но этого не случилось – она ничего не испытывала и поглядывала туда, где сидела Лизен, краснея от гордости и волнения. Баронесса не сводила с нее взгляда и радостно улыбалась ей.

Виктория не почувствовала принадлежности и преданности своим необычным обязанностям, не ощутила никакой любви к этим бесчисленным миллионам людей, которым она клялась служить и защищать их во имя Бога.

Но сейчас, в отдалении от своих придворных, когда она осталась одна в карете и восклицания людей звенели у нее в ушах, слова, произнесенные в аббатстве, вдруг приобрели истинный смысл. Надетая на ней корона была благословенным символом величайшей человеческой власти. Жезл в правой руке означал величие и справедливость, держава была копией вселенной. А она, всего лишь земная женщина, стала королевой всей Англии.

Она рождена для этого, и это было самое главное. Мелкие неприятности, тирания ее затворнической жизни и та небольшая власть, которой она обладала в своем узком кругу – все теперь казалось ничтожным по сравнению с величием ее судьбы, которое она осознала в первый раз именно сейчас, когда возвращалась домой, в Букингемский дворец. Она поклялась защищать своих подданных, и они, собравшиеся в толпе и приветственно машущие руками, стали более близкими для нее и обрели человеческие черты. Их слава и благополучие были ее славой и благополучием, объединенные мистической связью родства. Она – королева Англии, и с этих пор, несмотря на ее собственные чувства, несмотря на узы крови, Англия всегда будет для нее на первом месте.

Глава 5

Прошло Рождество. Его отмечали в Виндзоре. Состоялся бал – событие великолепное, но весьма формальное, потому что этикет стал более строгим в соответствии с пожеланиями королевы. Сменяли друг друга бесконечные вечера, когда Виктория беседовала с кем-либо, а потом играла за круглым столом или удалялась со своим любимым Мельбурном рассматривать иллюстрации в книгах об искусстве, а гости изнывали от скуки.

Монотонность подобного существования была нарушена ужасным инцидентом, главным действующим лицом которого стала одна из дам герцогини Кента, несчастная леди Флора Гастингс. У этой женщины, ставшей объектом нескончаемой ненависти Лизен, а кроме того, ее не любила и сама королева, так вот, У нее вдруг разительно изменилась фигура. Слухи о ее беременности достигли ушей королевы. Леди Флоре было отправлено резкое послание с приказанием пройти медицинское освидетельствование и доказать, что она невинна, прежде чем впредь появляться при дворе. После унизительного общения с королевским доктором, сэром Джеймсом Кларком, невинность леди Флоры была безоговорочно установлена. Королева снова допустила ко двору леди Флору и ожидала, что этот случай будет забыт, но семейство Гастингсов обнародовало унижение своей родственницы.

Поднялся невообразимый шум. В газетах публиковались письма с возмущениями, и скандал эхом отозвался за рубежом. В чем только не обвиняли Викторию: и в несправедливом отношении к честной девушке, и в том, что она прикрывает прелюбодейку. Однако просьба семейства Гастингсов о публичном извинении и требование об изгнании врача не были удовлетворены. Поступить так посоветовал Виктории Мельбурн. Вначале он подсказал королеве никак не реагировать на возмущение, а затем предложил выдать леди Флору замуж за какого-то амбициозного политика-вига.

Он умолял Викторию расстаться с сэром Джеймсом Кларком, отдать его на растерзание публике и тем самым избежать резкого осуждения, которому подвергалась королева не только в Англии, но в Европе, где крайне возмущались тем, как она отнеслась к невинной жертве. И тут Мельбурн в первый раз ощутил на себе ее упрямство, которое он так поддерживал, когда оно было направлено на других людей.

Виктория холодно заявила, что ничто и никто не заставит ее покарать сэра Джеймса Кларка, потому что тот выполнял ее инструкции. Она никогда не признает также и свою неправоту, так как старалась защитить собственную репутацию и была готова запретить аморальной особе служить при дворе. Она ни за что не простит маркиза Гастингса и леди Флору, посмевших опубликовать сведения об инциденте в газетах и тем самым вызвать скандал. Она извинилась перед ними и разрешила леди Флоре оставаться при дворе в окружении своей матери – этого более чем достаточно. Что касается утверждений Лизен – ее дорогая подруга и преданная компаньонка намеренно раздула дело, потому что не терпела леди Флору Гастингс, – то в них нет ни слова правды. И Виктория добавила ледяным тоном, что общественное мнение, видимо, создается для того, чтобы королева убрала от себя баронессу, так же как и сэра Джеймса.

Она не обращала внимания ни на какие увещевания лорда Мельбурна. Он приводил ей множество резонных аргументов, но она смотрела на него ледяным упрямым взглядом, и если бы Мельбурн любил ее меньше и не был бы так ей предан, то ее равнодушие к страданиям и унижению невинной женщины привело бы его в ужас!

А вот многие люди при дворе и вне его и в самом деле ужаснулись. Сентиментальный флер, окутывавший маленькую королеву, сильно пострадал от этого. От одного конца страны до другого, в самых бедных хижинах и роскошных домах Викторию обвиняли в том, что она – бесчувственная кокетка, отдавшая на съедение безгрешную английскую леди своей немецкой наперснице.

Во все время бури Лизен пряталась за юбками своей госпожи. Она пыталась держаться с достоинством, постоянно жевала тмин и уверяла Викторию, что та права и не должна сдаваться. Время от времени она принималась рыдать и заявляла, что, может, ей лучше изгнать бедную старую Лизен, как этого требуют ее враги. Сэр Джеймс Кларк, плохо образованный и полный предрассудков человек с жуткими манерами, также оставался в королевском окружении. А дама, ставшая источником волнений, продолжала служить у герцогини Кента, хотя с трудом выполняла свои обязанности: у нее сильно изменилась внешность и она еще больше распухла.

Через несколько месяцев стало ясно, что леди Флора не только не несла в себе плод незаконной любви, но и умирала от злокачественной опухоли печени. Возмущение, оскорбления и обвинения, которые посыпались на голову королевы, привели в ужас Мельбурна и ее советников. Некоторые из них были неприятно поражены тем железным спокойствием, с которым девятнадцатилетняя королева встречала бурю. Ее маленький решительный подбородок был постоянно напряжен, стальные глаза блестели от возмущения и злости. Публичное осуждение достигло апогея, когда Викторию встретили шиканьем в Аскоте. Но никакого публичного заявления так и не было сделано, и доктор, чья роль в случившемся разрослась до неприличных размеров, оставался при дворе королевы. Когда Флора Гастингс умерла, королева ограничилась тем, что отменила в тот вечер бал в Букингемском дворце.

Легкие облака непопулярности, появившиеся до коронации, теперь собрались у трона черной грозовой тучей. Даже предстоящий визит двух братьев из Саксен-Кобургской династии не улучшили настроения королевы. Ей следовало волноваться, но вместо этого она кипела от ярости. Кроме того, она была поражена, так как пришло вежливое, но твердое письмо от ее младшего кузена Альберта. Он ставил Викторию в известность, что, если она не позволит ему приехать в Англию и не придет к какому-либо решению, ей придется разъяснить свое положение перед всем миром. Иными словами, ему надоело унижение и постоянная отсрочка визита, и коль скоро так будет продолжаться, он перестанет претендовать на ее руку.

Эта угроза возымела большее действие, чем все упреки и уговоры дядюшки Леопольда. Она и представить себе не могла, что какой-то молодой человек способен отказаться от нее! Будет лучше, если он и Эрнест на короткое время прибудут в Англию, а потом она сама откажет им!

Весьма сдержанно, даже почти невежливо она назначила дату визита на октябрь. Задолго до визита в стране разразился политический кризис, поразивший Викторию в самое сердце. Правительство Мельбурна пало в мае 1839 года.

Этому правительству всегда было сложно удержать в руках власть. Администрацию вигов раздирало противоборство английских политиков. Лорды-виги, явные индивидуалисты, никогда не могли прийти к соглашению даже друг с другом. В то время, когда тори под предводительством лорда Веллингтона всеми средствами боролись за проведение реформ, а оппозиционеры-радикалы требовали почти республиканских мер, партия вигов пыталась оставаться посередине.

Правительство Мельбурна постоянно подвергалось нападкам двух оппозиционных групп и, что еще хуже,

было разрознено внутри. Люди, подобные лорду Джону Расселу, разделявшему умеренные взгляды, постоянно воевали с людьми типа лорда Дурхема, который приближался к радикалам. Здравый смысл индивидуалистов, к которым принадлежал лорд Элторп, не находил поддержки у обладавшего взрывным темпераментом министра иностранных дел Пальмерстона. Возглавляя подобное правительство, сам лорд Мельбурн был большим парадоксом, чем все его члены вместе взятые. Обязанности премьер-министра были ему скучны и не доставляли удовольствия. Половина проектов, направленных на реформы, которые ему приходилось принимать во имя авторитета своей партии, ему самому казались опасными и ненужными. Ему была неприятна несгибаемая напористость Пальмерстона, Дурхема и их друзей, которая не соответствовала его собственной сдержанной философии, позволяющей ему решать любую проблему, оставляя ее нетронутой.

В прежние времена Мельбурн с радостью подал бы в отставку и уехал в свое великолепное имение в Брокет. Там были его любимые книги, ужины в Холланд-Хаус, изредка можно наносить визиты в Лондон, посещать палату лордов, когда там было что-то для него интересное или, если бы ощущение беспокойства подтолкнуло его принять участие в дебатах, чтобы произвести там фурор и вызвать волнение среди членов палаты.

Но приход к власти Виктории круто изменил его жизнь. Если он лишится своего поста, то ему не придется видеть королеву. Возмужание Джона Рассела, странные манеры и устаревшие принципы – причина того, что он нажил больше врагов, чем друзей. Пустая бравада Дурхема, который всегда с восторженными воплями поддерживал самые экстремистские меры, излишняя самоуверенность и напористость Пальмерстона, не умеющего вовремя остановиться, чтобы избежать неприятностей, и сводящая с ума неумелость Гленелга, совершавшего одну ошибку за другой и на которого Мельбурн совершенно не обращал никакого внимания, не считая важным Министерство колоний, – все это лорд считал незначительными булавочными уколами по сравнению с удовольствием и радостью, которую он получал, проводя время с королевой.

В последнее время она стала весьма колючей, но Мельбурн обожал ее еще больше, без меры, без границ, как когда-то любил свою жену Каролину и защищал ее, когда она ставила себя в дурацкое положение. Он делал вид, что защищает и королеву, хотя признавался сам себе, что у нее отсутствовали дикие идиотские черты, присущие Каролине, и что ноги его идола из стали, а не из глины. Она сделала его жизнь полной, завладела его сердцем. И если за дружеские отношения с Викторией нужно расплачиваться неприятными обязанностями, то он будет счастлив делать это, только бы не расставаться с ней.

Впервые его чуть не постигла катастрофа в начале года, когда он послал слишком раздражительного Дурхема погасить восстание в Канаде. Правительство подвергалось сильнейшим нападкам со стороны тори, которые обвиняли его в том, что канадцам дано слишком много прав, и не менее резкой критике радикалов, утверждавших прямо противоположное. Дурхем окончательно потерял голову и ничего не смог сделать, когда колония стала требовать самоуправления.

Многие члены кабинета министров подали бы в отставку, не дожидаясь, пока разразится буря, но партия вигов держалась, опираясь на небольшое преимущество в палате. Скандал с леди Флорой Гастингс обеспечил Мельбурну могущественных врагов с тяжелой дубинкой, которой они немилосердно пользовались. Радикалы и тори постоянно нападали на премьер-министра за то, что он не использовал свое влияние на неопытную девушку, не смог предотвратить случившегося, и теперь королеву и ее двор немилосердно склоняют за границей. Газеты упорно повторяли, что было бы нечестным, чтобы Виктория одна отвечала за жестокое обращение с бедной леди Флорой, чью репутацию полностью обелила ее ужасная смерть.

В этом следовало винить Мельбурна и его советников при дворе.

Только миновал кризис из-за положения в Канаде, как начались очередные волнения. Против своей воли Мельбурн согласился на освобождение рабов в королевской колонии Ямайка. Он считал эту меру преждевременной и опасался, что ее следствием могут стать волнения, однако давление со стороны радикалов в парламенте и реформаторов в его собственной партии заставили Мельбурна дать свое согласие. И оказалось, что он был прав – через несколько недель остров охватили волнения.

Гленелг – глупый, абсолютно неспособный к делам человек, по-прежнему продолжал совершать ошибки, Джон Рассел постоянно грозил отставкой, потому что коллеги не разделяли его взглядов, а Элторп досаждал Мельбурну настойчивыми утверждениями, что, несмотря на все волнения, в принципе эмансипация была делом правильным и необходимым. В результате правительство вигов разочаровало всех, так как не сумело справиться с ситуацией. Радикалы обвиняли соратников Мельбурна в дилетантстве и отсутствии либерализма и отказались голосовать в палате. Правительство избежало полного поражения перевесом всего в пять голосов. Это было слишком незначительное большинство, и Мельбурну не оставалось ничего иного, как подать в отставку, когда стало ясно, что доверие страны потеряно.

Новости привели Викторию в шоковое состояние. Мельбурн написал официально письмо королеве, информируя ее об отставке своего правительства, а через несколько часов явился к ней лично, чтобы все объяснить и попрощаться.

Она приняла его в гостиной и побежала к нему навстречу, вытянув руки, бледная, дрожащая от волнения.

– Я не могу поверить этому! Я не стану этому верить!

У Мельбурна вдруг возникло странное желание обнять ее, забыв, что она – королева, а он уже не является главой правительства. Будь у него дочь, тотчас же принялся он оправдываться перед самим собой, он бы чувствовал себя так же, если бы ему пришлось с ней расставаться.

– Я плакала с тех самых пор, как получила ваше письмо, – призналась Виктория. – Я надеюсь, вы пришли мне сказать, что передумали и не собираетесь совершить эту чудовищную ошибку?

– У меня нет выхода, – нежно сказал он ей. Мельбурн подвел королеву к маленькому диванчику, где они обычно сидели, и принялся осторожно растирать ее холодные руки, попутно стараясь спокойно объяснить, почему ему придется оставить ее.

– Бросить меня, хотите вы сказать, – перебила его Виктория с невероятной страстью. – Как я буду справляться без вас? Выходит, что у меня должно быть другое правительство… И новый премьер-министр? Лорд М., я не хочу этого… Я не позволю никому занять ваше место!

– Все не так просто, как вам кажется, – уговаривал он ее. – Нам и так повезло, что мы продержались так долго – дела слишком плохи. Нам нельзя больше оставаться у власти… во всяком случае, не теперь. Дражайшая мадам, пять голосов – вы же понимаете, что это значит! В палате нам выразили недоверие, ни один кабинет министров не может нормально функционировать при подобных обстоятельствах.

– Меня не интересует мнение палаты! – возмущалась Виктория. По щекам у нее текли слезы. – Это значит, что они не ценят вас. Они – идиоты, и мне непонятно, почему я должна из-за них страдать!

– Но я обещаю, что вы не пострадаете, – продолжал успокаивать ее Мельбурн. – Вам просто нужно будет послать за герцогом Веллингтонским и просить его сформировать правительство.

– Правительство тори!!! Не стану я этого делать!

– Мадам, вы должны это сделать, и вы это сделаете! – настойчиво продолжал Мельбурн. – Я не думаю, что герцог сам захочет возглавить правительство – он уже стар и не желает больше работать. Признаться, я не осуждаю его, – добавил лорд. – Но он наверняка порекомендует вам сэра Роберта Пила. Вы с ним повидаетесь, и на этом формальности будут закончены.

Виктория резко повернулась к нему. Ее маленькие, немного выдающиеся вперед зубки прикусили нижнюю губу, а в глазах засверкал злобный огонек, который он так хорошо знал.

– Я терпеть не могу сэра Роберта Пила, – заявила она.

– Узнав его получше, вы перемените свое мнение, – уверял ее Мельбурн. – Он очень смущается. Возможно, у него не слишком блестящие манеры, но он обладает здравым смыслом и ему можно доверять. Он станет так преданно служить вам, как никто иной в Англии.

– Мне не нужны его услуги, – продолжала Виктория. – Что же касается доверия, я никогда не стану доверять тори. О, я вообще впредь не стану доверять никому или зависеть от кого-либо так, как я доверяла вам, как зависела от вас. – Королева разрыдалась.

Для сентиментального Мельбурна все это было уже слишком!

В следующее мгновение слезы навернулись ему на глаза, и в течение нескольких секунд голова королевы Англии лежала у него на плече, а он утирал королевские слезы своим носовым платком. Впоследствии он так дорожил этим платком, как будто это было покрывало Святой Вероники.

– Прошу, не делайте расставание еще более нестерпимым для меня, – умолял он Викторию. – Поверьте, мадам, мое сердце разрывается при мысли, что я вас теряю, я хочу сказать, что мы больше не сможем видеться.

– Ничего подобного! – настаивала девушка. – Даже если все случится именно так, как вы говорите, и мне не удастся ничего исправить, вы все равно сможете приезжать в Виндзор на уик-энд и обедать со мной!

– Нет, мадам, я не смогу, мне нельзя будет этого делать, когда я перестану быть премьер-министром. Человек, который займет мое место, не должен иметь соперника и делить со мной ваше доверие. Я смогу только изредка видеть вас, да и это весьма проблематично.

– Наша дружба уже не может продолжаться как прежде? – в ужасе спросила его она.

Мельбурн покачал головой:

– Только в наших сердцах…

Его обеспокоило выражение лица Виктории. Она выпрямилась. Маленькие мягкие ручки, которые так ему нравились, уже не метались в ужасе. У нее на коленях лежали два решительных кулачка.

– Так я должна подружиться с сэром Робертом Пилом? – спокойно спросила она. – И он должен будет ужинать со мной и приходить ко мне в гости? Лорд М., если помните, после того, как заняла трон, я сказала вам, что не позавидую тому человеку, который попытается занять ваше место. Будь он самым приятным и дружелюбным человеком на свете, ему все равно не удастся этого сделать. А как мне кажется, сэр Роберт Пил к тому же не отвечает этому описанию. И если мою жизнь будут отравлять подобным образом, я приложу все усилия, чтобы страдать не мне одной.

Мельбурн пришел в ужас. Он позабыл о собственных переживаниях и старался что-то сделать, чтобы помешать ей поставить себя из-за него в двусмысленное положение. Быть королевой, конечно, прекрасно, но она все еще оставалась ребенком и не могла соперничать с опытными государственными мужами, с которыми ей вскоре придется иметь дело.

– Я вас уверяю, что Пил вам понравится и вы станете доверять ему, так же как доверяли и симпатизировали мне, – быстро добавил он. – Прошу вас, мадам, прислушайтесь к моим словам. Я бы не стал рекомендовать этого человека вашему величеству, если бы он был грубым. Напротив, предостерег бы вас. Но я его уважаю и восхищаюсь его способностями. Не следует судить о нем по вашим с ним немногочисленным встречам. Пил всегда сначала смущается, но потом, когда привыкнет к вам, он растает. Не забывайте: что бы вы ни чувствовали, но он станет вашим новым премьер-министром и будет отвечать за правительство вашей страны. Я умоляю вас не быть предубежденной и помнить о ваших обязанностях суверена нашей страны. Пошлите за герцогом Веллингтонским и посмотрите, как дальше будут развиваться события.

Виктория встала и пошла к окну. Она отодвинула занавес и, казалось, долго смотрела в сад, прежде чем повернулась к Мельбурну.

– Хорошо, лорд М., я поступлю, как вы мне советуете. Утром я приглашу герцога, а пока попрощаюсь с вами.

Мельбурн поцеловал ей руку и очень низко склонился перед королевой.

– Прощайте, мадам. Этот год был самым счастливым в моей жизни…

– Пожалуйста, – остановила она его. – Ничего больше не говорите, иначе я опять расплачусь. А теперь уходите побыстрее…

Лорд Мельбурн оставил Викторию. Он был немного обижен, потому что ему хотелось сказать ей так много, а она не разрешила ему этого сделать. После слез и возмущения последнее «прости» было таким обрывочным. Королева даже не пригласила его остаться поужинать с нею и не пригласила позже зайти к ней. Когда лорд, крайне усталый, ехал домой, ему в голову пришло заехать в свой кабинет, чтобы освободить стол для следующего премьер-министра, и тогда он подумал, что королева, похоже, примирилась с неизбежным.

На следующее утро герцог Веллингтонский сам прибыл во дворец. Легендарный победитель Ватерлоо, теперь довольно старый человек, он сгорбился и двигался весьма неуверенно. Но его властный характер не изменился со временем. Королева сухо кивнула, когда он отказался от предложенного ему поста премьер-министра. Какое-то мгновение проницательные голубые глаза великого полководца и самого жестокого политика своего времени не отрывались от ее, также голубых глаз. Его что-то волновало. Он посоветовал Виктории послать за сэром Робертом Пилом и назначить его главой нового правительства тори. Королева снова кивнула. Она настолько была холодной, что ему было не по себе в ее присутствии.

Виктория заявила, что сожалеет об его отказе, и пообещала сегодня же послать за сэром Робертом Пилом, потом протянула герцогу руку для поцелуя, и аудиенция была закончена.

Виктория в тот день питалась бульоном к великому неудовольствию ее дам и Лизен. Все они были страшно голодны, но были вынуждены также пить бульон. Потом королева поспешила в свою комнату, чтобы переодеться. Она сказала, что сегодня принимает нового премьер-министра и должна выглядеть соответствующим образом. Никто не упоминал о Мельбурне. Выражение симпатии к нему могло только вызвать слезы у нее. Она и так проплакала целых два часа после его ухода. При этом присутствовали Лизен, леди Тевисток и герцогиня Сатерленд. Поняв, что от их утешений только еще хуже, они перестали говорить на эту тему. Она примет сэра Роберта Пила, вот и все.

Виктория выбрала наряд из бледно-золотистого бархата с большим воротником из прекрасных брюссельских кружев. На ней была чудесная густо-синяя лента ордена Подвязки, а украшенная драгоценными камнями звезда переливалась на груди.

Волосы королевы украшали бриллианты, а два браслета с миниатюрами королей Джорджа III и Вильгельма IV в обрамлении бриллиантов довершали туалет.

Весьма царственная фигура встретила сэра Роберта Пила в Белой королевской гостиной Букингемского дворца в этот день.

Белая гостиная была удивительно длинной и очень узкой комнатой. Королева ждала сэра Пила в дальнем ее конце. Ему пришлось проделать долгий путь, прежде чем он дошел до нее. Он был нервным маленьким человеком с резкими манерами, крайне взвинченный от того, что ему пришлось проделать долгий путь по пустой и тихой комнате, проходя под портретами хмурых королевских предков, застывших в разных позах. Где уж тут было расслабиться. Дойдя до маленькой золотой фигурки королевы, он поклонился.

Тот же самый резкий короткий кивок, каким она приветствовала сегодня утром герцога Веллингтонского, показал, что Виктория заметила его прибытие. Он взволнованно откашлялся и, стараясь отвести взгляд от ее недружелюбных глаз, уставился под ноги и точно изучал рисунок на ковре. Пилу показалось, что прошло слишком много времени, прежде чем королева заговорила с ним, немного развеяв его смятение.

– Правительство лорда Мельбурна подало в отставку, а герцог Веллингтон отказался от поста премьер-министра. Я послала за вами, сэр Роберт, чтобы предложить вам возглавить новое правительство. Для меня все это достаточно сложно по двум причинам. Во-первых, у меня нет соответствующего опыта, а во-вторых, мне очень жаль, что пришлось расстаться с услугами такого прекрасного и преданного человека, как мой дорогой лорд Мельбурн.

Пил покраснел. Если у него имелась какая-то уверенность в себе, то замечание королевы полностью уничтожило ее.

– Я польщен, мадам. Мне понятны чувства вашего величества. Надеюсь, что смогу заменить лорда Мельбурна и послужить вам.

– Не слишком ли вы самонадеянны? Пожалуйста, объясните мне, кто возглавит министерства, а кроме того, познакомьте меня с теми проблемами, о которых, на ваш взгляд, мне необходимо знать.

Мельбурн как-то, развлекая королеву, поведал ей, что его блестящего соперника прозвали Учителем Танцев. Дело в том, что Пил всегда двигался так, будто собственные ноги ему не принадлежат и он вот-вот собирается пуститься в пляс. Виктория тогда долго смеялась над этим описанием сэра Пила. Теперь, вспомнив об этом и увидев, как покраснел сэр Роберт, она из вредности уставилась ему на ноги. Учитель Танцев. Неприятный, холодный, сдержанный человек. И он еще посмел сказать, что надеется заменить ей дорогого лорда Мельбурна!

Королева вежливо выслушала его, но от нее все время исходила враждебность. Она не промолвила ни слова и не двинулась с места, пока он перечислял ей новые имена. Виктории не удалось найти ни единой ошибки в его предложениях. Конечно, все предложенные им кандидатуры принадлежали к партии тори и поэтому заведомо были ей неприятны. Она прервала сэра Роберта только раз, предложив включить герцога Веллингтона в Кабинет министров, недоумевая, как этот жалкий человечек смог не включить в Кабинет такого великого политика. Несмотря на взгляды Веллингтона, Виктория уважала его и доверяла ему. Кроме того, должен же быть в этом одиозном Кабинете кто-то, с кем она сможет общаться…

– А теперь, мадам, – Пил немного расслабился, решив, что самое страшное позади, .– мы должны обсудить ваших придворных дам.

– Моих придворных дам? Что вы имеете в виду? Королева от удивления подняла тонкие брови.

– Естественно, мне придется попросить вас сделать в их составе некоторые изменения, – неловко заметил Пил.

– Изменения? Какие изменения?

Она начала краснеть, и голубые глаза заблестели сильнее.

– Все ваши леди принадлежат к партии вигов, – сдавленно произнес Пил. Он был настолько смущен, что его слова прозвучали весьма резко.

– Некоторые из них, подобно леди Сатерленд, являются женами членов бывшего Кабинета министров. Обычно королева меняет состав своих придворных дам и выбирает других, принадлежащих к партии, главенствующей в действующем Кабинете министров.

Виктория не отводила от него свирепого взгляда.

– Безусловно, если речь идет о жене правящего короля, а не о правящей королеве. Здесь есть огромная разница, сэр Роберт. Я никогда не слышала ни о чем подобном. Был ли когда-нибудь подобный прецедент?

Пил попал в ловушку, он явственно понимал это. Подобного прецедента не существовало. Последней правящей королевой была Анна, и про нее было известно только одно – ее приближенные дамы оставались с нею всегда.

– Мадам, – умолял он королеву, – мадам, прошу вас, разрешите мне разъяснить вам мою позицию. Будучи вашим премьер-министром, я должен знать, что вы мне доверяете. Но как я могу этого достичь, если мои политические враги будут оставаться с вами днем и ночью?

– Сэр Роберт, вы что, намекаете, будто придворные дамы навязывают мне свои взгляды?

– Нет, мадам. Господи упаси, чтобы кто-то мог влиять на вас. Я имел в виду совершенно не это…

– Тогда что же вы имели в виду?

У сэра Роберта на лбу выступили бусинки пота. Он совершенно забыл, что его оппонентом в соревновании характеров была девушка девятнадцати лет. Учтя это, он попытался подойти к проблеме с другой стороны.

– Предположим, что лорд Мельбурн оказался бы в подобном положении. Как бы он мог выполнять свои обязанности в правительстве, зная, что все придворные дамы вашего величества симпатизируют партии тори, а потому и вы были бы не в состоянии полностью осознавать цели партии вигов? Мадам, уверяю вас, что лорд Мельбурн не сумел бы нормально работать.

– Лорд Мельбурн, – радостно ответила ему Виктория, – никогда не предложил бы мне сделать что-либо подобное. Какие бы трудности он ни испытывал, лорд Мельбурн прежде всего заботился о моих удобствах и моем счастье, сэр Роберт! В этом и заключается секрет моего доверия к нему. Я даже и думать не желаю о том, что мне придется расстаться с моими друзьями и проводить время в компании незнакомых мне людей, которые, как я уверена, будут мне весьма неприятны. Вы не сумели назвать мне прецедента, и я должна вам отказать. Я не стану расставаться со своими дамами.

Пил глубоко вздохнул:

– Ваше величество собирается оставить всех ваших дам?

– Всех до одной!

– И фрейлин?

– Всех! – повторила королева.

– Тогда я не знаю, как смогу сформировать правительство. Мне нужно посоветоваться с герцогом Веллингтонским, с вашего позволения, мадам.

Сэр Роберт поклонился, и королева кивнула головой Она наблюдала, как он вышел из длинной комнаты. Как только за ним закрылась дверь, Виктория подобрала юбки и побежала в свои покои. Здесь она тотчас засела за письмо своему дорогому лорду М. Она все подробно описала ему, резко подчеркивая слова, когда перечисляла несуразицы, предложенные ей сэром Робертом, и то, как она сама на них реагировала. Сначала она дрожала от ярости, но потом дрожь перешла в возбуждение.

«Тогда я не смогу сформировать правительство». Это были слова Учителя Танцев.

Как было бы чудесно, окажись они правдой. Если она заупрямится, несмотря на давление с разных сторон, даже со стороны самого Мельбурна, потому что он слишком благороден и справедлив к своим противникам, и если поставит этого одиозного маленького человечка в затруднительное положение, то, возможно, сумеет вернуть к себе Мельбурна! На секунду Виктория заколебалась, пытаясь найти нужные слова, потом продолжила писать четким стремительным почерком, который как нельзя лучше отражал ее характер:

«Я была спокойна, но весьма решительна. Мне кажется, что вы остались бы довольны, увидев мою собранность и твердость. Королева Англии не должна поддаваться подобным просьбам и намекам. Будьте готовы, вы вскоре понадобитесь».

Несмотря на просьбы Мельбурна и требования Пила и Веллингтона, королева не сдалась, и через несколько дней кризис по поводу придворных дам вернул вигов в Кабинет министров и к власти. Герцогиня Сатерленд, леди Тевисток, леди Норманби и все остальные остались под королевской крышей, а Лизен по-прежнему приходила в покои королевы для полуночных откровений. Лорд Мельбурн сидел на своем месте за обеденным столом, и в стране было правительство вигов. Чтобы отпраздновать свою победу, королева устроила бал и концерт в середине мая, пригласив на него только четырех членов партии тори, как, например, герцога Веллингтона, которых было просто невозможно не пригласить.

Несмотря на победу или, как твердили злые языки, именно из-за этого, характер королевы стал гораздо хуже. Слова становились колючими, а глаза весьма холодными, как только ей казалось, что кто-то ее даже слегка задевал. Она по-прежнему хорошо относилась к лорду М., но когда он не соглашался с ней, ее интонация становилась очень резкой, и он сразу вспоминал, что находится здесь только благодаря ее небывалому присутствию духа. Крохотная фигурка, казалось, даже стала выше – так прямо держалась королева, – и движения ее стали резче. Даже любезная ее сердцу герцогиня Сатерленд испытала укол недовольства ее величества, когда давала бал в Стеффорде в честь королевы и вышла ей навстречу в великолепном наряде, сверкая бриллиантами. Королева же приехала в простом бальном платье из муслина и, после того как увидела роскошную обстановку бального зала, сверкающие наряды дам и кавалеров, повернулась к хозяйке:

– Я прибыла из своего дома в ваш дворец, – произнес холодный детский голосок.

Летом 1839 года ее величество воспылала неприязнью к некоторым вигам, и барон Стокмар взволнованно сообщил в письме Леопольду, что Виктории срочно требуется сдерживающее влияние мужа. Немолодой Мельбурн полностью попал в плен к сильной личности королевы и не был способен спорить с ней, даже для ее пользы. Он молит Бога, писал барон, что когда ее кузены прибудут в октябре в Англию, она станет вести себя как подобает скромной девушке. Альберт ведь был весьма чувствительным юношей и очень высоко ценил женскую нежность. Кажется, волнения Стокмара подтверждались и тоном письма Виктории к дорогому дядюшке.

В нем английская королева ясно, причем в весьма суровых выражениях, дала понять, что предстоящий визит кузенов ни к чему ее не обязывает. Она никому не давала обещания и не считает себя чем-то связанной. Только при этих условиях она согласна их принять.

Странно, но только один человек правильно понял причины подобного поведения Виктории.

Мельбурн, несмотря на свой богатый опыт был только лишь поражен быстрой сменой ее настроения, вспышками злости и привычкой рыдать безо всяких видимых причин и даже оттенком злости, с которой Виктория относилась к жизни, зачастую маскируя ее весельем.

Стокмар, всегда так внимательно наблюдавший за ней и все подмечающий с педантичностью, присущей всем немцам, считал ее поведение следствием вседозволенности и отсутствия дисциплины.

И только Лизен, старая дева, инстинктивно понимала то, что очень умные люди никак не могли осознать. И помог ей свой собственный давний опыт, сейчас уже изрядно подзабытый, свое несбывшееся желание, которое нашло замену в ее заботе о маленькой Виктории.

Королева созрела для брака во всех смыслах. Она не могла найти себе места, страдала от постоянных перепадов настроения, потому что прежде приятное проявление внимания со стороны человека, который по возрасту годился ей в отцы, начинало раздражать ее, вместо того чтобы удовлетворять ее тщеславие.

Жизнь, раньше казавшаяся такой веселой и многообещающей, была испорчена безымянным чувством раздражения, и девушка, танцевавшая до зари и всего несколько месяцев назад наблюдавшая восход солнца с крыши дворца, теперь рано уходила из бального зала, садилась на постель Лизен и признавалась, что партнеры разочаровали ее и она устала.

Лизен ничего не говорила ей, она, как всегда, страдала от ревности. Любовь Виктории казалась ей недостаточной, и так будет продолжаться впредь. Ведь эта безвредная привязанность королевы к Мельбурну когда-нибудь сменится любовью к молодому и сильному сопернику. Она ревновала Викторию и одновременно испытывала к ней симпатию, потому что понимала: тяга королевы к независимости и нежелание подчиняться брачным правилам и узам вели в ее душе жестокую борьбу с женскими инстинктами и потребностями.

Приезд кузенов довел конфликт до критической точки. За два дня до их прибытия Виктория в ночной рубашке и халате разговаривала с баронессой. Лизен очень устала, и ей хотелось поскорее лечь спать, оказаться в своей теплой и удобной постели. С годами она все больше и больше желала отдыха, но в последнее время ее любимая Виктория взяла за правило призывать свою наперсницу к себе среди ночи, когда приходила в спальню после бала или официального банкета.

Как обычно, в тот вечер на ужине присутствовал лорд Мельбурн. Двор находился в Виндзоре, и герцогиня Кента, чьи отношения с дочерью остались весьма напряженными после смерти леди Флоры Гастингс, была приглашена туда для встречи с племянниками, дабы создалось впечатление о сплоченности семьи. Вечер прошел спокойно. Королева пригласила лорда Мельбурна в укромный уголок и молча сидела, пока он переворачивал страницы книги по искусству. Ему никак не удавалось развлечь ее, и под конец он оставил свои попытки. Когда королева поднялась, чтобы отправиться в свои покои, вся компания разошлась со вздохом облегчения.

– Сегодня было так скучно, так тоскливо! – заметила королева. – Даже лорд М. не блистал остроумием. Как ты думаешь, Лизен, почему?

Баронесса пожала плечами:

– Мне вечер показался весьма приятным, таким спокойным, любовь моя мадам. Вы, как мне кажется, просто очень устали. Послезавтра вам придется занимать ваших кузенов из Саксен-Кобурга, поэтому сейчас лучше лечь спать, чтобы как следует отдохнуть.

Виктория посмотрела на нее.

– Лизен, я не устала. Мне бы хотелось устать! Если я сейчас лягу, то не засну всю ночь. Ах, Лизен, лучше бы они вообще не приезжали сюда!

Баронесса поправила шаль и поджала губы.

– Им нужно приехать, чтобы разобраться со всем раз и навсегда. Тебе не будет покоя от дядюшки Леопольда, пока ты не примешь какое-либо решение. И потом, может, один из них тебе понравится, – с трудом добавила она.

– Но я не хочу выходить замуж! – Виктория так зло обрушилась на Лизен, что та чуть не подпрыгнула. – Я не хочу расставаться со своей свободой, не потерплю, чтобы муж командовал мною! В течение восемнадцати лет моей жизни я постоянно отвечала маме одним словом – «да». И теперь я должна распроститься с независимостью, выйти замуж и начать говорить «да» своему мужу?! Не желаю делать это, Лизен! Я не хочу ничего менять!

– Ты можешь ничего не менять, – горячо поддержала ее баронесса, – вне зависимости от того, выйдешь ты замуж или нет. Ты – королева, а не обычная женщина, пусть даже и высокого происхождения. Королева! Вот в чем разница. Королевы никому не подчиняются – мужьям тоже. За кого бы вы ни вышли замуж, дражайшая мадам, муж должен вам подчиняться. И не позволяйте никому противоречить вам. Вам придется выбирать, кто станет вашим мужем – принц Эрнест, принц Альберт или кто-то другой, но не бойтесь потерять свободу, с ней придется расстаться вашему жениху. Поэтому выбирайте весьма осторожно. Выбирайте мужчину, который все поймет и со всем смирится.

– Лизен, ты такая мудрая, – медленно промолвила Виктория. – Ничего не выйдет, если кто-либо из моих кузенов любит командовать. Я этого не вынесу и лучше останусь незамужней.

Баронесса улыбнулась и покачала головой:

– О нет, мадам, этого не должно быть. Послушайте меня, потому что я никогда не была замужем и прекрасно понимаю, каково это. Мне повезло, потому что у меня были вы. Я любила и заботилась о вас. Но подобная компенсация может быть только у простых людей, а не у королевы. Если вы вздумаете ухаживать за ребенком, то он должен быть вашим по крови.

– Бедная Лизен… Бедная Лизен…

Виктория протянула руки, и баронесса, вся в слезах и красная от переживания, оказалась в ее объятиях.

– Ты была так добра ко мне, – шепотом сказала королева. – Не бойся, я этого никогда не забуду. Ты мне как мать, хотя у тебя другое имя. Я очень тебя люблю. Но только не плачь, а то я тоже разрыдаюсь.

– Нет, мадам, – бормотала Лизен, вытирая глаза. – И не беспокойтесь из-за мужа. Делайте все, что вам хочется. Только пообещайте, что когда вас что-то встревожит, вы всегда придете ко мне.

– Обещаю, – сказала ей Виктория. – И я не стану волноваться из-за визита кузенов. Буду очень вежливой с ними обоими и, наверное, отошлю их отсюда. У меня есть ты, лорд М., и мне больше никого не нужно.

– А когда вы выйдете замуж, – продолжала намеки Лизен, – вам все равно будет нужна старушка Лизен, не так ли? Надеюсь, вы не позволите вашему мужу выгнать меня отсюда?

– Никто тебя не выгонит, – пообещала Виктория. – Ты же это знаешь, Лизен, и не стоит об этом говорить. Ты разве забыла скандал из-за леди Флоры и вопросы, которые поднимались в парламенте по твоему поводу? Если я смогла выдержать все это, почему я стану слушать мужа? Не будь глупой и больше не говори об этом.

– Не стану, – улыбнулась Лизен. – Вы тоже должны побыстрее заснуть и не думать больше о ваших кузенах, иначе у вас будет плохое настроение и вы станете им грубить, когда они приедут.

Виктория засмеялась:

– Ты права. Я видела их только однажды, причем, много лет назад. Тогда они были милые. Не думаю, чтобы они разительно изменились. Конечно, дорогому Стокмару больше нравится Альберт. Он всегда мне его нахваливает. И это почти наверняка означает, – твердо сказала она, – что мне он сразу не понравится. Однако посмотрим. Лизен, тебе пора отправляться в кровать. Уже поздно, и я, оказывается, изрядно устала.

Королева вздохнула. У нее испортилось настроение, хотя и стало немного легче после разговора с баронессой. Она раздраженно подумала, что станет плакать, после того как потушит свечи. До приезда кузенов оставался один день, и потом ей придется вплотную столкнуться с этой проклятой проблемой.

– Мы будем там через десять минут.

Принц Эрнест из Саксен-Кобурга-Готы убрал часы в карман и повернулся к брату. Альберт смотрел из окошка кареты на плоскую зеленую равнину. Трудно сказать, был ли он лучше в профиль или когда смотрел прямо на вас, так как обладал безупречными чертами: высоким лбом, густыми темными волосами, великолепными синими глазами, благородным носом и ртом, обрамленным мягкими усами. И фигура его не имела ни малейшего изъяна, хотя сейчас он немного согнулся на сиденье в карете.

Только англичанин, с его нелюбовью ко всему слишком симметричному в мужской внешности, мог сказать, что принц вовсе не идеал мужской красоты.

Эрнест очень отличался от Альберта. Его несколько забавное лицо не имело ничего общего с четкими чертами брата. Оно не было таким утонченным, зато казалось более оживленным. Он много говорил.

– Какой унылый пейзаж! – заявил Альберт, кивая на окна кареты. – Кругом все плоское и ровное, не на чем остановить взгляд.

– Не будь таким придирчивым, – предупредил его брат. – Может, одному из нас придется здесь жить, и, видимо, это будешь ты.

– Почему это я? – быстро спросил Альберт. – Почему не ты, Эрнест? Наша кузина скорее предпочтет тебя мне – с тобой так весело, ты же знаешь. Я слышал, что ей нравится веселье и развлечения.

Эрнест улыбнулся брату:

– Мой дорогой братец, я надеюсь, что она предпочтет меня, потому что ты грустишь, даже еще не увидев ее. Альберт, не стоит печалиться. Это я должен грызть ногти от ревности, что мой такой красивый брат стал моим соперником на рынке невест. Ты только подумай, какой она лакомый кусочек! Даже если тебе не нравится эта равнина, все равно это – Англия! Стать королем! Ради этого стоит променять несколько гор Кобурга!

Альберт захохотал.

– Королем-консортом, – поправил он брата – И если я скучаю по Кобургу, пробыв здесь только пару дней, каково мне будет, если придется остаться в этих краях навсегда?! Сколько нам еще ехать?

– Уже почти приехали, – ответил ему Эрнест. – Посмотри направо. Эти серые башни, должно быть, Виндзорский замок.

Глава 6

Виктория вышла встречать гостей на лестницу замка. Стокмар тактично предположил, что молодые люди, видимо, будут усталыми и стеснительными после путешествия, и неформальная встреча поможет им прийти в себя. Они же ее братья, поэтому, вероятно, не стоит встречать их как посторонних визитеров. Королева с неохотой согласилась – Стокмару удалось дать Виктории понять, что ее идея устроить официальную встречу выглядела скорее трусливой, чем торжественной, да она и сама знала, что так оно и есть.

Альберт впервые увидел свою важную кузину на фоне серого Виндзорского камня в окружении дам в ярких нарядах. Там же присутствовали и джентльмены из ее свиты. Он был поражен, потому что она, такая крохотная, все равно возвышалась над всеми в своем простом голубом платье и шляпке с перьями.

Далее встреча проходила в суматохе. Потом он вспомнил, как целовал герцогиню Кента, которая стиснула его руку так сильно, что он поморщился, и быстро отвернулась от него. Интуиция подсказала молодому человеку, что ей не по себе и она расстроена.

Альберт понял, что Эрнест чувствует себя прекрасно – он услышал, как брат что-то сказал Виктории, и был поражен, услышав ее громкий смех. В Германии важные леди, когда им было смешно, слегка улыбались, значит, и королеве следует смеяться более сдержанно…

После того как они с Эрнестом умылись и осмотрели свои комнаты, их пригласили в Синюю гостиную пить чай с королевой, герцогиней и несколькими леди и джентльменами. В Синей гостиной были огромные окна, из которых открывался прекрасный вид на поля и леса. Альберт решил, что это первый пейзаж в Англии, радующий взор. Замок стоял на холме. Внизу расстилались поля и леса, и город Виндзор, казалось, рос, как гриб в тени стен замка.

На мгновение Альберт забыл, что сидит рядом с кузиной, пока ее пронзительный голос не прервал его мысли. Она чирикала, как птичка. И у нее было круглое лицо с маленьким острым носиком и выпуклые, с тяжелыми веками глаза. Она напомнила ему птенца орла. Когда он видел ее три года назад, Виктория показалась ему более симпатичной, чем сейчас. Но она никогда не была хорошенькой.

– Кузен, вам нравится этот пейзаж?

– Он весьма хорош. У меня дома, в Кобурге, есть похожие места, но у нас там более высокие горы.

– В Англии очень мало гор. Мне больше нравятся холмы вроде этих. Надеюсь, они вам тоже нравятся?

Он понятия не имел, что ей следует ответить, чтобы не нагрубить, поэтому просто улыбнулся. Его поразило, что кузина покраснела, как будто он сделал ей комплимент.

Через мгновение она снова обратилась к нему, закинув голову, чтобы лучше его видеть.

– Мне сады кажутся скучными. Я сказала об этом лорду Мельбурну, и он согласился со мной. Но ему нравятся цветы, и он так много о них знает. Кузен, вы сегодня встретитесь с ним за ужином. Я уверена, лорд вам понравится – он так много всего знает и очень остроумный. Я привязалась к нему.

– Буду счастлив с ним познакомиться, – серьезно ответил Альберт. На самом деле ему не хотелось встречаться с этим печально известным стариком, занимавшим двусмысленное положение в жизни его кузины. Он был уверен, что у них нет ничего общего. Не хватало еще оказаться в неудобном положении, стоя перед английским джентльменом, не в состоянии произнести ни слова от смущения! Он вдруг понял, что преданность Виктории может лечь тяжким грузом на чьи-то плечи. Он принялся пить чай, который сразу ему не понравился. Ему было двадцать лет, и его оценивала эта крохотная, уверенная в себе девушка. Она не сводила с него блестящих глаз, и ее щеки все сильнее розовели с каждой секундой. Альберту хотелось, чтобы она оставила его в покое и поговорила с Эрнестом.

Виктория не чувствовала его смущения: он прекрасно умел скрывать свои чувства. Его потрясающе красивое лицо было бледным и сдержанным. Если он не желал отвечать на ее вопрос, то просто улыбался. Хотя сначала эта девушка была излишне раздражена и очень беспокоилась о чувстве собственного достоинства, она не смогла бы отрицать того, что у него великолепная улыбка.

Когда Альберт уставился в окно, вместо того чтобы отвечать на ее вопросы, ей захотелось потянуть его за рукав.

Чаепитие продолжалось около часа. Оба молодых человека были внимательны к герцогине Кента, расспрашивали ее об общих родственниках. Побеседовав с ней несколько минут, они снова сели по обе стороны от королевы. Эрнест болтал не переставая. Он был чрезвычайно общительным и быстро познакомился с некоторыми фрейлинами. После нескольких минут обмена мнениями с ним плечо Виктории слегка развернулось в сторону от него, и он понял намек. Большинство ее замечаний о погоде, деревне и о том, как прошло путешествие, относилось к его брату Альберту.

– Ну, братец, нет никаких сомнений, кто из нас пришелся ей по душе. – Эрнест зевнул и потом улыбнулся. – Ни малейших сомнений. Я никогда раньше не видел более выразительного плеча. Должен сказать, что я изучил его куда лучше, чем ее лицо, потому что оно было повернуто ко мне большую часть вечера.

– Эрнест, перестань отпускать шуточки. Я уверен, что она ненамеренно это делала.

Альберт тяжело опустился на диван и уставился на мысы своих блестящих легких туфель. После чая они гуляли в саду, потом королева в сопровождении своих дам ненадолго удалилась в свои покои, а джентльмены разошлись по своим комнатам. Ужин был бесконечным. Альберт не мог счесть подававшиеся блюда, но обратил внимание, что его кузина Виктория отведала чуть ли не каждое из них. И еще одно: как им и говорили, ее манеры вести себя за столом оставляли желать много лучшего! После ужина они собрались в Желтой гостиной – огромном салоне, декорированном в стиле эпохи Регентства и Луи XVI. Альберт решил, что украшения были жутко старомодные и неинтересные. Его заинтересовало, как должна себя чувствовать любая женщина среди подобной роскоши.

Виктория не обращала внимания на обстановку. Она была очень веселой во время ужина. Все время приставала к нему с расспросами, рассказывала ему о визите их дядюшки Леопольда, который приезжал в Англию в августе. В общем, делала все, чтобы развлечь его. Он оценил это, и она ему понравилась немного больше, чем днем. Не ее вина, что он чувствовал себя одиноким и держался сдержанно.

После ужина Альберт разговаривал с лордом Мельбурном. Он увидел, что Виктория наблюдала за ними, и понял: ее волнует, чтобы у Мельбурна осталось о нем хорошее мнение, и от этого почувствовал себя более скованным. Лорд Мельбурн не мог ему не понравиться, но, к сожалению, Альберт не умел поддерживать легкую болтовню. А это было основным развлечением в этом странном дворе.

Мельбурн легко пресекал попытки говорить о чем-либо серьезном, и Альберт отошел от премьер-министра с ощущением, что тот решил, будто молодой человек совершенно не опасен и очень скучен. Он явственно представил себе, как лорд Мельбурн произносит эту фразу.

– Я не могу понять, почему она больше занимается мной, – заметил он брату. – Мне кажется, что она старается быть любезной, понимая, что мне здесь не по себе.

– Ерунда!

Эрнест подошел к нему и сел рядом. Он очень любил своего брата-красавца и, как никто другой, знал, сколько усилий приложили Леопольд и Стокмар, чтобы организовать брак одного из них с королевой Англии, знал, как прилежно готовился к этому Альберт, если выбор падет на него. Но он также знал, что его чувствительному, гордому и неуверенному в себе брату не все давалось слишком легко, да и к тому же Альберту не нравилась эта идея.

– Ты недооцениваешь себя, Альберт, – твердо сказал он, – и переоцениваешь доброту нашей кузины. Да она просто очарована тобой! Это видно, как видно и то, что я на нее не произвел ни малейшего впечатления. Послушай меня внимательно, мой дорогой братец! У нас ведь никогда не было секретов друг от друга, не так ли?

Альберт кивнул и улыбнулся:

– Никогда, Эрнест. Ты всегда был моим лучшим другом и останешься им навсегда!

– Тогда давай откровенно. С самого детства нас готовили к тому, что один из нас может стать супругом королевы Англии. Это было для нас так естественно! Но я всегда понимал, что все считали: вероятнее всего, им станешь ты. Ты тоже знал об этом. Вспомни, как ты написал ей и заявил, что, если она не примет нас, то ты откажешься претендовать на ее руку?!

– Я знаю, что так сделал, – вздохнул Альберт. – Эрнест, я согласен со всем, что ты говоришь – это правда. Когда я посылал письмо, я верил в это. Мне следовало сразу отказаться от попыток завоевать ее руку. В глубине души я надеялся, что смогу сделать это. Но тогда я ее еще не видел.

– А теперь, когда ты ее увидел, что ты чувствуешь? Предположим, я прав и она решит выйти за тебя замуж?

Эрнест сел на ручку кресла и обнял младшего брата за плечи. Альберт медленно покачал головой:

– Не знаю. Я даже представить себе не могу, что это случится.

Эрнест посмотрел на него. Когда Альберт поднял голову и взглянул ему в лицо, Эрнест спокойно спросил:

– Она тебе не нравится, правда?

Прошло несколько мгновений, прежде чем младший брат ответил ему:

– Ты прав, не нравится.

Больше братья ни о чем не говорили, только обнялись, и Эрнест пошел по коридору в свою комнату. Вошел слуга Альберта, раздел его и задул свечу. Но прошло много времени, прежде чем молодой человек заснул.

В первый раз Виктория что-то скрывала от Лизен, когда га пришла, чтобы пожелать ей доброй ночи. Она и сама не могла понять, почему не желала говорить о своих кузенах, хотя обычно свободно говорила на любые темы. Может, потому что баронесса слишком заинтересованно расспрашивала свою воспитанницу? А может, из-за того, что сама еще не разобралась как следует в своих чувствах? День был длинным и суматошным, но не таким скучным, как ей представлялось раньше. Да, ей было интересно и приятно, заявила она Лизен. Принц Эрнест и принц Альберт весьма милы. Все прошло хорошо, и после ужина были интересные разговоры. Да и потом, в гостиной, тоже все прошло хорошо, не так ли? Лизен ведь была там, она с ней согласна?

Лизен согласилась. Ей было очень интересно наблюдать, как оба принца подружились с лордом Мельбурном. Между прочим, она заметила, что принц Эрнест держится свободнее, чем его брат. Виктория быстро возразила ей и тем самым подтвердила подозрения Лизен. Эрнест очень мил, но ему никогда не сравниться с Альбертом по части приятных манер, твердо заявила королева. Ей показалось, что лорд Мельбурн отдал предпочтение Альберту, хотя он слишком хорошо воспитан, чтобы выказывать это. Ее завтра ждет трудный день, поэтому она пожелает доброй ночи своей милой Лизен…

Оставшись одна, Виктория подошла к письменному столу и открыла дневник. Каждый день в течение часа она записывала туда все, чем занималась днем. Она фиксировала свои мысли и чувства весьма подробно. Дневнику доверялись такие откровения, которых не удостаивалась даже Лизен. А как Лизен была сегодня любопытна! При других условиях это бы вызвало у Виктории раздражение, но сегодня она была слишком счастлива, чтобы злиться на кого-нибудь. И не только счастлива, но и очень возбуждена, как будто вскоре должно было свершиться нечто восхитительное. Виктория отложила перо и прижала руку к щеке. Она у нее горела.

День был восхитительным. Как странно, что она не желала этого и постоянно откладывала встречу. Удивительно, но всего лишь два дня назад она ворчала в присутствии Лизен и потом ночью плакала, потому что должны были приехать ее кузены. А они так милы! Она заставила себя думать об Эрнесте: какой он обаятельный! Но перед ней постоянно всплывало лицо Альберта. Эрнест был похож на сотни остальных молодых людей – приятный, разговорчивый и самый обычный. Альберт же… Когда он начинал говорить, все внимательно его слушали, понимая, что он скажет нечто умное. Он был совершенно другим, разительно отличался от молодых англичан, которые появлялись при дворе. И особенно от русского Великого Князя, который приезжал сюда в начале года и произвел настоящий фурор, сопровождаемый забавными сенсациями, потому что все-таки оставался варваром, и, конечно, брак между ними был невозможен.

Она никак не могла уяснить свое отношение к Альберту или понять, почему его благородный профиль, редкая улыбка вызывают постоянную боль в ее сердце. Виктория уже начала выдумывать причины, по которым можно было продлить визит кузенов, хотя они только что приехали.

Виктория окунула перо в золотую чернильницу. Пока она размышляла, чернила засохли на его кончике. Она принялась медленно писать, перечисляя события дня; чаепитие, прогулку по саду, ужин. Она упомянула, что не запомнила разговоры с лордом Мельбурном – слишком занята была разговором с кем-то еще.

Потом она описала свои чувства. Чувства, о которых ничего не рассказала Лизен. Впрочем, она и сама еще не разобралась в них.

«Эрнест – очень мил и дружелюбен», – записала. Виктория и с этими словами выбросила его из своей жизни.

«Альберт – Альберт прекрасен!»

В течение последующих трех дней все стало ясно. Не нужны были ни постоянные выпытывания Лизен, ни любопытные взгляды ее дам, и даже жалобы герцогини Кента, когда та заявляла, что о самом важном событии, связанном с будущим ее единственного дитя, она узнает самой последней. Когда все было официально объявлено, «новость» ни для кого не была секретом. Королева без памяти влюбилась в Альберта.

Королевский двор отправлялся на продолжительные прогулки в Виндзорский парк. Викторию и принца Альберта все, не сговариваясь, отпускали скакать впереди галопом. Они наедине совершали пешие прогулки в дворцовых садах, несмотря на промозглую октябрьскую погоду. Каждый вечер она выходила к ужину, держа его под руку. Место на диванчике, прежде принадлежавшее Мельбурну, теперь было занято Альбертом. Казалось, что она постоянно смеялась и светилась румянцем, не отводя взгляда от его лица, словно восхищенная маленькая птичка. Она работала: разбирала дипломатическую почту, читала бумаги, делала из них выписки и подписывала документы, но все делалось быстро и с яростью. Ей не терпелось побыстрее закончить, чтобы отправиться на поиски своего обожаемого кузена.

Если кто-то и замечал, что принц постоянно бледен и его поведение вовсе не напоминает манеры влюбленного воздыхателя, то об этом вскоре забывали. Никто не обращал внимания, что он слишком спокоен или подавлен.

Его чувства не брали во внимание. И Альберт старался изо всех сил. Он улыбался шуткам Виктории и делал ей смущенные комплименты, снова и снова твердя себе, что это его судьба и у него нет права убегать от нее. Королева была доброй, милой, внимательной, и не ее вина, если она не волнует ни его тело, ни разум. Она его любит. Даже себе он не смел признаться, что более всего его волновала ее любовь.

Эрнест откровенно обсуждал с ним создавшееся положение, растолковывая преимущество брака, где существовала настоящая любовь хотя бы с одной стороны. Большинство королевских альянсов ни одной из сторон не горячили кровь. Эрнест был в этом совершенно уверен. Уже сейчас Виктория старалась угождать Альберту. Она внимательно его выслушивала и интересовалась его мнением. И если с другими обращалась свысока, то с Альбертом была сама нежность!

Альберт согласился со всем, что сказал Эрнест, потому что это было истинной правдой, но от этого ему не стало легче. Если бы она не была такой настойчивой, грустно сказал он, такой слепой в своем увлечении… Он готовился к браку без любви, но он предпочел бы спокойный и достойный союз. Союз, где его выбрали за его достоинства принца, будущего помощника королевы. Он никогда не помышлял, да и не желал стать объектом романтической страсти.

Страсть – вот чего он боялся. Эрнест в первый раз понял причину этой боязни. Брат ничего не чувствовал к Виктории, он сам признался в этом. Ничего, кроме благодарности, потому что она старалась изо всех сил сделать ему что-то приятное и показать, как она рада ему. Его же чувства не были затронуты, и все, что он говорил в первый вечер после прибытия в Виндзор, оставалось правдой до сих пор. Виктория обладала некоторыми качествами, которые были просто неприятны ему. Она слишком своевольна, горда, обожает власть, ей нравится главенствующее положение в таком большом государстве. Идеал его женщины был совершенно противоположен: женственность, мягкость, скромность, застенчивость. Сельская местность Виктории не нравилась, ей казалось смешным рано ложиться спать, простота жизни, по ее мнению, предназначена для простых людей, а не для королевских особ.

Ее вкусы были прямо противоположны его вкусам. Стремление к интеллектуальным занятиям, к изучению естественных наук и философии у Виктории и людей, окружавших ее, полностью отсутствовало. Разговоры были или легкомысленными или банальными. Королева казалась ему ужасно необразованной. Когда он пытался заинтересовать ее серьезной темой, она отворачивалась от него и начинала разговаривать с кем-либо еще. Она полностью пренебрегала шотландской историей, заявив, что там было слишком много Джеймсов и убийств. Потом засмеялась и сказала ему, что это мнение ее дорогого лорда Мельбурна, но, не правда ли, оно точное и весьма остроумное?!

К концу разговора Эрнест ничем не смог утешить брата. Со временем обстановка прояснится, и ему придется сделать Виктории предложение. Когда настанет этот момент и Альберт будет уверен, что она выбрала его, он постарается не разочаровывать свою семью.

Тринадцатого октября Виктория послала за Мельбурном. Он пожаловал в ее маленький будуар, выходящий окнами на тот холм, который так нравился Альберту. Мельбурн увидел, что она ждет его, сидя на диванчике, и улыбается. Какая она еще юная, подумалось ему. Ей нет двадцати, а она готова принять самое важное решение в своей жизни. Лорд прекрасно понимал, почему она послала за ним.

Королева, не говоря ни слова, протянула ему руку и усадила рядом.

– Дорогой лорд М., я так счастлива и хочу, чтобы вы первый обо всем узнали. Я решила выйти замуж за моего кузена Альберта.

– Мадам, должен сказать, что меня это не удивляет. Могу также добавить, что он самый счастливый молодой человек в целом мире.

Он поцеловал ей руки и когда посмотрел на нее, то королева увидела, что его глаза полны слез.

– Он вам нравится, не так ли? – спросила его девушка. – Мне очень важно, чтобы вы стали друзьями.

– Мне он очень нравится, – серьезно сказал лорд М. – Я считаю, что вы приняли мудрое решение. Невозможно, чтобы вы в вашем нежном возрасте, мадам, в одиночку несли такую нагрузку. Принц Альберт станет вам прекрасным мужем, он всегда будет рядом с вами, не то что ваш премьер-министр. Мы-то с вами знаем, что все они – явление временное.

Она широко раскрыла глаза:

– О, я не думала об Альберте в данном аспекте. Он ничего не понимает в политике. Но зато с ним будет так чудесно проводить свободное время! Он великолепный компаньон. И еще одно, лорд М… Я не устаю любоваться на него! Вы считаете меня очень глупой? – смущенно спросила она его.

– Конечно нет, – улыбнулся Мельбурн. – Альберт очень красивый молодой человек и, благодарим тебя, Господи, не занимается самолюбованием! Все одобряют ваш выбор. Что касается меня, то я мечтаю только об одном: чтобы он сделал вас счастливой. И я уверен, что так оно и будет.

– И я тоже! – радостно заявила Виктория. – Жизнь чудесна, не так ли? Я так боялась брака, а теперь только об этом и мечтают. Надо подумать, я даже как-то сказала, что никогда не выйду замуж! – Она захохотала. – Может, это немного нескромно, но я жду не дождусь того момента, когда он постоянно будет со мной. Я так влюблена в него, лорд М., и так счастлива!

– Если это так, то я тоже, – нежно сказал он ей. – Благослови вас Боже, – мадам!

Мельбурн уходил из королевских покоев медленнее, чем шел туда. Виктория счастлива, а он так сильно любил ее, что радовался за нее, однако ему было грустно за себя. Естественно, что она собирается выйти замуж и любить мужчину своего возраста. Безгрешная идиллия, которая согревала его пустую жизнь, должна была рано или поздно кончиться. Он всегда знал это. Королева была живой и страстной и обладала уникальным положением, имея возможность по собственной воле выбирать себе мужа. Но он все же не ожидал, что она так скоро сделает свой выбор.

К его чувствам примешивалось одно неэгоистичное сожаление. Ему хотелось, чтобы ей также щедро дарили любовь. Он понимал: это невозможно, и очень сожалел об этом. Но лорд М. затушил свое возмущение и злость. Альберт не был искателем приключений. У него весьма чувствительная натура. Подобно всем немцам, его воспитали так, будто смех является страшным грехом. Он скромен, одинок и подчиняется чувству долга. Может, его смущает сильный характер его маленькой кузины, сухо подумал Мельбурн. Ничего, когда они поженятся, он станет больше ее ценить и, может, со временем даже полюбит. Ради королевы, чтобы она была счастлива, он станет во всем помогать молодому человеку.

На следующее утро Альберт отправился в маленький будуар и сел на диванчик рядом с Викторией. Лицо ее горело от возбуждения, но держалась она вполне спокойно, сидела очень прямо, сжимая руки на коленях. Ее скромное поведение не соответствовало решительности ее намерений. Немного погодя Виктория очень просто сделала ему предложение.

– Дорогой кузен, – начала она, – мне нужно кое-что сказать вам и о чем-то спросить. Надеюсь, что вы будете терпеливы. У меня не очень легкая задача. – Она секунду поколебалась, еще сильнее покраснев. В этот момент Альберт забыл, что ей не идет яркий румянец. – Пока вы были здесь, вы полностью покорили мое сердце. Я буду очень счастлива, если вы согласитесь разделить мою жизнь.

Он не мог ей отказать и обидеть Викторию, когда видел на ее лице выражение ожидания и даже смущение. Нельзя, чтобы это выражение сменилось болью и разочарованием. Ему не оставалось ничего иного, как только взять ее ручку и поцеловать.

– Я не могу представить для себя доли счастливее, – ответил Альберт.

– Вам придется многим пожертвовать, – продолжала Виктория, крепко ухватившись за его руку. – Вы будете жить здесь и оставите свою семью и дом, а я знаю, как сильно вы все это любите. Я боюсь только одного – что я вас недостойна.

Этим откровением она сильнее привлекла его к себе: Альберта всегда трогали благородство и сентиментальность. От жалости и возбуждения он импульсивно наклонился к ней и в первый раз поцеловал в щеку.

– Это мне предстоит стать достойным вас, – сказал он. – Дорогая кузина, я буду стараться…

Альберт почувствовал, что она обняла его за шею и положила голову ему на плечо. Он нежно поцеловал ее в лоб.

– Я так счастлива, Альберт, невыразимо счастлива. Он смог ответить ей только одно:

– Дорогая Виктория, и я тоже.

Многие люди тоже были счастливы. Король Леопольд проливал слезы сентиментальной радости. Стокмар, который отдыхал в Германии, благодарил Бога, что все вышло так, как он задумал, и перечитывал письмо от Альберта, в котором тот сообщал о предложении королевы и рассказывал, как оно растрогало его и какая Виктория щедрая и милая. И в Германии, и в окружении королевы все от души радовались.

Виктория прочитала декларацию о своих намерениях вступить в брак в парламенте и писала длинные любовные письма Альберту, вернувшемуся в Кобург в последний раз перед свадебной церемонией. Она страстно желала, чтобы он был рядом. Ей хотелось, чтобы Альберт слышал, как народ приветствует ее, чтобы он почувствовал атмосферу доброжелательности. И она считала дни до того момента, когда он навсегда вернется к ней.

Своей тетке, грозной герцогине Глостера, королева призналась, что никогда не предполагала, что может быть такой счастливой. Она совершенно не волновалась перед выступлением в парламенте. Разве могло быть что-нибудь более волнующим, чем ее предложение Альберту? Ей пришлось самой сделать его, потому что, естественно, он никогда бы не осмелился сделать предложение самой королеве Англии…

Выслушав Викторию, старая герцогиня мрачно улыбнулась. Фракция из Кобурга могла радоваться, однако у нее сложилось впечатление, что они мало выгоды получат от ее племянницы.

Лондонский люд снова охватил дух сентиментальности, и все восторженно приветствовали Викторию. Когда объявили о ее предстоящем замужестве, стали поступать дружелюбные послания. Но подобно лучам солнца, проглянувшим перед бурей, настроение вскоре переменилось. Партия тори, пресса и большая часть населения только и ждали возможности проявить свое плохое отношение к королеве и ко всем тем, кто был с ней связан. Вельможи, лишившиеся своих постов, когда королева воевала по поводу своих фрейлин, и которых она не приглашала на вечера и балы, да еще постоянно старалась тем или иным образом унизить, собирали силы для ответной атаки.

Мельбурн, ослепший от чрезмерного увлечения королевой, понятия не имел, как люто ненавидят его идола. Он представил билль, где просил пятьдесят тысяч фунтов в год на содержание будущего мужа королевы, и думал, что его утвердят без обсуждения.

Однако этот билль вызвал самые резкие возражения. Над королевским женихом издевались, называя не иначе, как нищим, ничтожеством и паразитом, которого лорд Мельбурн пытался пристроить к английским доходам. Принадлежность к определенной религии и вероисповеданию принца Альберта не была четко определена, отметил кто-то из парламентариев, и поднялись вопли подозрений, что консорт Виктории – тайный папист и католик. Женился же его дядюшка Леопольд на папистке, когда стал королем Бельгии, так что нельзя быть уверенными, что и этот брак не является очередным заговором Рима, чтобы папизм и католицизм проникли в страну.

Принадлежность Альберта к протестантам должна быть подтверждена так, чтобы ни у кого не оставалось ни малейших сомнений. Что же касается суммы, которую правительство ее величества намеревалось выделить ему, то ее величество, конечно, осознает нелепость этой цифры. На какие дела он может тратить подобные деньга? Джентльмен, о котором идет речь, может быть мужем королевы, но он должен доказать, что способен стать полезным для страны и в другом качестве.

Даже некоторые служители церкви, до которых дошли слухи о скрытом католицизме жениха королевы, высказывали возмущение в палате лордов. Об этих деньгах сообщали в каждой газете, и опять на королеву и ее консорта обрушился поток критики. Печатались и раздавались на улицах карикатуры на принца Альберта, где его изображали в бриджах с заплатками и с протянутой рукой. Когда возник вопрос о первоочередности наследования престола, то королевские дядюшки, чьи надежды на будущее были полностью развеяны новостями о предстоящей свадьбе, начали громко протестовать, тесно сплотив свои ряды.

Даже Мельбурн понимал, что парламент поддержит их вопреки желанию королевы, поэтому он отозвал свой билль. Положение Альберта должно решаться в Совете, тогда детали процедуры не станут известны всем.

Мистер Гревилль, по долгу службы проводивший много времени в Букингемском дворце и Виндзоре, со злобным удовольствием отметил унижение и ярость королевы. Он также заметил, что Мельбурн пребывает в невероятном напряжении. Он сильно похудел и поседел, его движения стали заторможенными, как будто он безмерно устал.

Все знали, что резкий язык Виктории не щадил никого. Герцогиню Кента дочь резко отчитала за то, что та явилась к ней без приглашения. А когда прибыли газеты, то начались слезы и сцены возмущения, даже просочились слухи, что любимому министру она тоже наговорила много резкостей.

Как-то утром, встретив Мельбурна в коридоре Букингемского дворца, Гревилль остановил его. К этому времени Виктория согласилась принять сокращенную сумму на содержание принца-консорта в размере тридцати тысяч фунтов в год и отказаться от его претензий на первоочередность наследования по отношению к ее дядюшкам. Это стало триумфом ее врагов. Мельбурну трудно было убедить королеву сделать правильный ход. Гревиллю он никогда не нравился, но он мог себе представить, сколько тому понадобилось такта и терпения, чтобы уговорить ее величество перестать настаивать на своем и не давить, дабы не вызвать еще больших волнений и возмущения.

– Доброе утро, милорд. Вы здесь так рано?

Мельбурн усталым жестом откинул волосы со лба.

– Я только что ушел от королевы. Черт побери. Гревилль, я даже не представлял себе, сколько возникает проблем, когда готовится королевский брак.

– Но, кажется, главная проблема уже разрешена, – ответил Гревилль. – Надеюсь, что ваши усилия были оценены должным образом. Вы совершили поистине чудо, наставив королеву на путь истинный!

– Бог мой! – парировал Мельбурн. – Я занимаюсь этим утром, днем и вечером!

Гревилль глянул на него и улыбнулся. Она, наверное, вымотала ему все нервы, если даже Мельбурн с его опытом и умением очаровывать уже устал от всего. Гревилль подумал, каково будет строгому немецкому князьку, когда ее величество очнется от первых увлечений и удовольствий замужней жизни.

Глава 7

Второй раз в этом году принц Альберт ехал в Виндзорский замок. На этот раз с ним не было Эрнеста и он понимал, что теперь уже не вернется в Кобург. Виктория приняла его одна и вместо сестринских объятий подошла к нему вплотную и подставила губы для поцелуя. Как обнаружил Альберт, она ждала, что он станет неустанно целовать ее, когда вечером они впервые остались одни. Кроме того, ее рука постоянно искала его руку, а глаза неотрывно глядели на него с выражением невинного обожания, от чего ему становилось не по себе. Он ужасно устал и был в плохом настроении. Принц страдал от воспоминаний о счастливых месяцах, проведенных в своем доме в Кобурге, тосковал по своей любимой семье, немудреным развлечениям сельской жизни и более всего от недостатка покоя и одиночества, так милых его сердцу. Он скучал по дому и боялся будущего. Какова эта энергичная маленькая женщина, которая тесно прижималась к нему и говорила не переставая, считая, что она здесь самая главная? Неужели через несколько месяцев она станет его женой и после этого он уже не сможет остаться один в тишине своей комнаты, потому что она последует за ним и туда?!

Он совсем не знает ее. И тем не менее будет вынужден провести с ней остаток своей жизни. Ему придется заниматься с ней любовью, не нарушая правил приличия и не косясь одним глазом на дверь, но при этом он все равно будет чувствовать себя неловко в отсутствие любви. Ведь она ему даже не нравилась.

– Я так скучала по тебе, дорогой мой, – призналась ему Виктория. – И еще очень радовалась, что ты приедешь сегодня, и поэтому не спала всю ночь. О Альберт, разве ты не рад, что мы снова вместе?

– Конечно рад, дорогая кузина, – быстро сказал он. – Вы не спали всю ночь и, наверное, очень устали. Уже поздно, и мне не стоит вас задерживать.

– Но сейчас я уже больше не чувствую усталости! – Ее глаза сверкали от прилива энергии. – Когда вы здесь, мне так хорошо! И вы больше не должны называть меня «кузина». Вы должны говорить «Виктория» или что-то другое, что вам больше нравится… Скоро мы станем мужем и женой, – добавила она.

– Хорошо, Виктория.

– Мне столько нужно вам сказать, даже не знаю, с чего начать! Наконец решен вопрос с вашими деньгами. Вы станете получать тридцать тысяч фунтов в год на свое содержание. Парламент принял билль.

– Я знаю, – ответил он ей. – Но Стокмар сказал мне, что раньше на содержание принца-консорта королевы выделялись гораздо большие суммы.

Он нахмурился и повернулся к Виктории.

Стокмар, зная о предыдущих случаях, необдуманно рассказал ему о них еще до того, как в Германии стало известно о разногласиях в английском парламенте. Принца не сильно интересовали деньги, но тот факт, что парламент дал ему гораздо меньшую сумму, задевал его самолюбие.

– Времена изменились, – быстро заговорила Виктория. – Как говорил лорд Мельбурн, глупо не брать то, что тебе дают. Кроме того, это не такая уж маленькая сумма.

– Я никогда не был богатым, – заметил Альберт. – Меня это не волнует. Я бы вообще предпочитал ничего не получать, если твои люди выдают мне эти деньги против воли.

«Твои люди, твои подданные». Он не желал говорить этого и сразу заметил, как напряглось ее тело.

– Альберт, они станут и твоими подданными. Конечно, не в такой степени, как моими, потому что я – королева. Но когда ты женишься на мне: тоже станешь англичанином.

– Я очень ценю это. – Теперь надулся принц Альберт. – Но до сих пор у меня сохраняется моя личная гордость.

– И у меня тоже.

Виктория настолько резко ответила ему, что сама себе поразилась. После всех уловок, к которым она прибегла, чтобы получить для него требуемую сумму, после всех унижений и стараний, что ей пришлось перенести и вытерпеть и о которых он даже не имеет ни малейшего представления, ее здорово разозлили его жалобы.

– Так как вы станете моим мужем, то не меньше вашего страдает и моя гордость. Поверьте, я бы предпочла, чтобы мой парламент проголосовал за выделение обычной суммы. И сделала все, что было возможно. И пока мы обсуждаем этот аспект, Альберт, дорогой, мне лучше заранее предупредить вас, что более всего требовали снижения выделяемой вам суммы члены партии тори. Я не желаю, чтобы вы вмешивались в политику, это было бы несправедливо по отношению к вам, но с партией тори невозможно иметь никаких дел. Я стараюсь дистанцироваться от них и уверена, что вы займете ту же самую позицию.

– У меня еще не было возможности задуматься над тем, какую позицию займу я.

Его голос дрожал от едва сдерживаемой ярости. Так с ним за всю жизнь не смела разговаривать ни одна женщина. «Я не желаю, чтобы вы вмешивались в политику!» Как будто он ребенок. Вмешиваться в политику! Да Стокмар большую часть его обучения посвятил именно политике, и в частности, политическим силам в Англии. Всегда предполагалось, что если он женится на Виктории, то станет принимать активное участие в управлении страной.

– Альберт, вы должны правильно понять меня!

Он выглядел таким злым и расстроенным, что внезапно у нее прошло все недовольство. Это был их первый вечер вдвоем после стольких недель ожидания и разлуки и переписки, когда они посылали друг другу длинные и милые письма. И, похоже, теперь назревала ссора.

– Вполне естественно, что вы ничего не знаете про этих тори, – спокойно заметила королева. – Когда я вам все объясню, уверена, вы согласитесь со мной. Поймите, я лучше вас разбираюсь в подобных проблемах. И давайте не станем больше говорить об этом. Вы, наверное, очень устали после долгого путешествия, а я совершенно не подумала об этом…

– Да, я очень устал, – сказал принц.

Как обычно, его злость сменилась отчаянием. Ему хотелось уйти и остаться одному. И еще у него вдруг возникло совершенно не мужское желание разрыдаться, потому что он вдруг почувствовал себя ужасно несчастным. Он грустно подумал, что на его месте должен был быть Эрнест. Брат не так болезненно реагировал бы на все и не переживал бы из-за своего положения. Он преспокойно взял бы эти деньги и внимания не обратил бы на оскорбление. И еще рассмеялся бы и заявил своей будущей жене, что лучше немного интересоваться политикой, чем хорошенькими женщинами, как это делали множество консортов, которым было нечем заняться. Эрнест смог выйти из создавшегося положения спокойным, а не мучимым яростью и возмущением. Ему бы не захотелось собрать чемоданы и вскочить в первую попавшуюся карету, направлявшуюся к побережью, чтобы сесть на ближайшее судно, идущее в Германию, пока еще не слишком поздно…

– Тогда попрощаемся, дражайший Альберт.

Они стояли рядом. Виктория подняла лицо и обхватила его руками за шею, поднявшись на цыпочки. Он увидел жаждущий рот, немного приоткрытый так, что были видны острые зубы, и у него не хватило мужества не поцеловать ее губы, а чмокнуть в щеку.

Они поцеловались, и принц почувствовал, как маленькое тело тесно прижалось к нему.

– О Альберт!

Все было кончено. Она стояла, прижавшись к нему и положив голову ему на грудь, красная и задохнувшаяся…

– Альберт, я тебя люблю…

Он ничего не ответил, в голове у него была пустота, а тело оставалось холодным и безучастным из-за отсутствия чувств.

– Альберт? – Она умоляюще смотрела на него, на глазах ее выступили слезы. – Альберт, почему ты мне не отвечаешь? Ты все еще злишься? Альберт, этого не может быть после такого чудесного поцелуя… Пожалуйста, не злись. Все будет хорошо, я хочу, чтобы ты был счастлив. О мой дорогой Альберт, я так чудесно никогда себя не чувствовала!

Он решил, что она собирается опять поцеловать его, поэтому быстро отступил и взял ее за обе руки.

– Мне тоже было приятно, Виктория, я не сержусь. Почему я должен сердиться?

Она рассмеялась от радости и облегчения:

– Конечно, ты прав, прости меня. Я такая глупая, любовь моя. Почему бы тебе злиться? О дорогой Альберт, наверное, мне нужно позволить, чтобы ты оставил меня и пошел спать…

– Я действительно устал, – тихо сказал он. – Очень устал. Мне не хочется расставаться, дорогая Виктория, но я должен пожелать тебе доброй ночи. Завтра мы сможем провести вместе целый день.

– Конечно, – обрадовалась она. – Я приготовила столько интересных развлечений для нас, но пока тебе ничего не скажу. Это будет сюрприз на завтра. Доброй ночи, мой дорогой. Отдыхай…

Он поцеловал ей руки, затем быстро поцеловал ее в щеку и заставил себя улыбнуться Виктории, чтобы она не поняла, насколько сильно ему хочется поскорее уйти от нее. Альберт заснул, читая Библию. Альберт молил Бога, чтобы тот дал ему силу все выдержать. Он собирается жениться на женщине, которую не любит и никогда не полюбит, и жить в стране, столь же далекой для него, как оазис в пустыне. Бог, направляющий его жизнь, должен помочь ему прожить ее как можно лучше.

– Мне кажется, – продолжала настаивать баронесса Лизен, – что я не нравлюсь принцу.

– Чепуха! – Виктория отставила чашку с горячим шоколадом, даже не отведав его. – Ерунда, Лизен, конечно ты ему нравишься. Он знает, как я привязана к тебе.

– Это не имеет никакого значения. – Лизен покачала головой. – Я все замечаю и чувствую, что его отношение ко мне все хуже за последние недели. Я раньше вам ничего не говорила, потому что надеялась с ним подружиться и не хотела вас понапрасну беспокоить, моя дорогая, любимая мадам, но я так несчастна! Наверное, мне не стоит попадаться ему на пути.

– Ах, Лизен. – Виктория откинулась на подушки. Было раннее утро. Баронесса сидела с ней, пока королева пила шоколад и завтракала горячими рогаликами с маслом. – Лизен, ты же не хочешь сказать, что принц Альберт был с тобой груб. Я ни за что не поверю этому.

Ей хотелось разрыдаться. Конечно, Лизен была права. Виктория понимала, что Альберту не нравилась баронесса. Королева пыталась не обращать на это внимания, потому что сама она любила Лизен и ей было неприятно осознавать, что Альберт враждебно относится к баронессе.

– Нет, мадам, он со мной не груб. Принц слишком хорошо воспитан, чтобы быть грубым. Просто я изо всех сил старалась понравиться ему, держалась с ним очень любезно, но он как камень.

Она сморщила лицо и выдавила несколько слезинок. Самодовольная дрянь. Самоуверенный щенок, да к тому же еще и задается! Как она его ненавидела. Он просто ничтожество, к которому ее любимая мадам воспылала страстью, вот он и решил, что ему все позволено… Он решил вбить между ними клин, в этом нет сомнения. Все мужчины одинаковы. Они не переносят преданной дружбы между женщинами. Она воспитывала Викторию как собственную дочь, и никакой высокомерный Адонис не сможет разлучить их с помощью нескольких грязных поцелуйчиков. И Бог знает еще каких соблазнов, с отвращением подумала Лизен. Она никогда раньше не видела свою девочку в таком взвинченном состоянии, как сейчас. Как только принц вернулся из Кобурга, она стала беспокойной, раздраженной и взволнованной.

Бедное дитя, она такая любящая. Лизен возмутилась, представив ее в его объятиях. Виктория волнуется перед свадьбой. Да, у Альберта было грозное оружие, и он прекрасно им пользовался. А у Лизен? У нее за спиной были годы безупречной службы королеве, и она могла предложить ей только свою любовь. И все-таки он ничего не добьется. Ни за что! Виктория темпераментная девица, но со временем ее пыл немного остынет.

– Может, мне лучше не приходить по вечерам в гостиную? – грустно предложила она.– Мне не хотелось бы раздражать принца.

– Как ты можешь его раздражать, когда там сидят мои фрейлины, мать и еще бог знает кто! – резко возразила Виктория. – Ты всегда была со мной по вечерам, и я не желаю слушать подобные глупости. Лизен, запомни раз и навсегда: принц тебе симпатизирует. Я поговорю с ним. Мне не нравится, что между вами сложились натянутые отношения. Это меня нервирует.

– О, если принц узнает, что ты думаешь по этому поводу, я уверена, он не станет лучше относиться ко мне, – заявила баронесса. – Ничего подобного. Он просто разозлится и покажет это. Конечно, он не захочет расстраивать вас, но все-таки вы лучше ничего не говорите ему обо мне. В конце концов, я всего лишь бедная старая Лизен. Пока вы любите меня, я все вынесу, если даже принц будет настроен против меня.

– Прекрати! – заорала Виктория. – Почему ты жалуешься, что он настроен против тебя? Если тебе все равно, тогда зачем ты мне все это говоришь? Лизен, если ты произнесешь еще хоть одно слово, я на тебя разозлюсь. Я поговорю с принцем, и давай закончим этот разговор!

– Не волнуйся и не плачь! – Лизен не на шутку встревожилась, но в то же время была жутко довольна. – Не плачь! Когда-нибудь мы с ним подружимся, вот увидишь!

Виктория поговорила с Альбертом в то же утро во время длинной прогулки верхом по Виндзорскому парку. Они скакали быстрым галопом. Принц закричал, чтобы она остановилась, испугавшись, что лошадь может выбросить ее из седла. Альберт заметил красные глаза и резкие манеры королевы и понял, что бешеный галоп был ей нужен, чтобы немного сбросить напряжение. Но он подумал, что женщина не должна так скакать.

– О, мне уже гораздо лучше!

Она задохнулась, и лицо у нее было багровым.

– Тебе нужно поправить шляпу, – заметил Альберт.

Лошади медленно пошли рядом. Виктория поправила свою высокую шелковую шляпу, похожую на те шляпы, в которых мужчины отправляются в оперу. Альберт считал странностью англичан манеру их женщин носить части мужского туалета, в том числе и шляпы. Принц великолепно сидел на лошади, но ему также казалось бессмысленным просто ради развлечения ездить верхом. Но Виктории это нравилось, и когда они жили в Виндзоре, ездили на прогулку каждый день.

– Тебе не стоит так быстро скакать, – заметил Альберт. – Виктория, если тебя сбросит лошадь, ты можешь серьезно пораниться. Прошу тебя, не делай больше этого.

Она улыбнулась ему. Было так отрадно думать, что он беспокоится из-за нее. Пусть она и не собирается прислушиваться к его советам, ей все равно приятно его волнение. Он был очень внимательным и любящим и теперь уже не таким стеснительным, как вначале. Хотя иногда он пытался отстраниться от нее и объяснял, что не стоит слишком много целоваться до бракосочетания. Тогда Виктория начинала злиться и была в плохом настроении, но объясняла его поведение излишней чувствительностью. Никто не мог сказать дурного об Альберте. Он был человеком весьма утонченным и таким же чистым и прекрасным, как и его лицо. Виктория иногда плохо спала. Если бы он знал, какие мысли мучили ее, то, наверное, был бы очень шокирован. Но вскоре их ожиданию придет конец. Приближалось Рождество, а они должны были пожениться в феврале.

– Если я пообещаю ездить спокойнее, ты не дашь слово сделать кое-что для меня? – вдруг спросила она его.

– Конечно, если это в моих силах. В чем дело?

– Будь поласковее с Лизен, – выпалила Виктория. – Бедняжка думает, что не нравится тебе, и ее это очень огорчает.

– О, – холодно заметил Альберт, – какая странная просьба.

Ему не нравилась эта нахальная старуха с глазами-бусинками. Он чувствовал, как она его ненавидит. Принц обращался с ней вежливо, но держался от нее на расстоянии и не понимал, что он еще может сделать.

– Жаль, что она так считает. Я могу больше разговаривать с ней – ведь она твоя старая и верная служанка.

Виктория ждала не такого ответа. Ей не понравилось, что он назвал Лизен прислугой. Лизен воспитывала ее, целовала и качала на коленях, молилась вместе с ней. Она доверяла Лизен множество своих тайн. Лизен не была служанкой… Но потом Виктория подумала, что Альберт вовсе не собирался как-то унизить ее. И еще он обещал быть к ней повнимательнее. Она успокоилась, и молодые люди не спеша возвратились в замок.

Вечером, когда после ужина в гостиной собрались дамы и джентльмены, Виктория очень внимательно наблюдала за своим возлюбленным и гувернанткой. Альберт разговаривал с баронессой, но она не почувствовала в нем того тепла, с которым приветствовал баронессу лорд Мельбурн. Альберт был холоден, напряжен и весьма официален. Виктория внезапно разозлилась на него. Ну почему ему не нравится Лизен? Почему он не желает попытаться установить с ней более дружеские отношения, если знает, как она дорога Виктории? Она отвернулась от них и резко сказала герцогине Сатерленд, чтобы все расселись вокруг огромного полированного стола и что сейчас они начнут играть в «слова».

Спустя несколько недель между Викторией и Альбертом разразилась ссора, которая немного поубавила ее счастье. Но она нисколько не сомневалась в своей правоте и настаивала, чтобы все было так, как она желала этого. Предполагалось, что у консорта должен быть свой двор, и королева принялась выбирать членов этого двора, не посоветовавшись с Альбертом. В этом не было никакой необходимости, потому что Альберт почти никого еще не знал среди английских джентльменов. Сама королева могла решить наилучшим образом, кто ему подходит, а кто – нет! Когда он начал возражать, Виктория была поражена. Сначала она сохраняла терпение и даже не понимала, что объясняет ему так свысока и небрежно, как будто имеет дело с малым ребенком.

Альберт становился все мрачнее и холоднее. Из опыта общения с ним она знала: это верный признак возмущения и злости. Когда он дошел до имени Джорджа Энсона, которого она выбрала в качестве его личного секретаря, он побагровел.

Личный секретарь – это самый важный пост. Человек, занимающий его, должен пользоваться его полным доверием и быть близким к нему. Им придется проводить многие часы, работая вместе. Альберту стало неприятно, когда она наметила на это важное место совершенно незнакомого ему человека. Он сказал, что не желает иметь на этом посту Энсона. На мгновение они уставились друг на друга глазами, полными ненависти. Виктория сжала губы, и ее голос стал резким. Джордж Энсон – единственный подходящий человек. Кроме того, он был секретарем у лорда Мельбурна, а лучшей рекомендации для этой должности и быть не могло.

Альберт заявил, что он против еще и по этой причине. Чтобы нормально функционировать, верховная власть должна быть нейтральной. Принц-консорт не может иметь члена партии вигов своим личным секретарем. Они вновь молча посмотрели друг на друга. Виктория почувствовала, что у него такая же сильная воля, как и у нее. Она позабыла и свою любовь к нему, и ту грусть, которая охватывала ее, когда они ссорились, и то, какой он красивый, даже когда злится, и как восхитительно целоваться с ним. Она забыла все, осознав, что он покусился на ее власть и посмел указывать, что следует делать, а что – нет.

Виктория заявила, что ей придется напомнить ему, что она – королева и поэтому может решать все подобные дела. Она вынуждена заметить, что он не имеет опыта и не знает тонкостей английской политики, а потому его соображения не имеют практической ценности. Ей будет приятно, резко заявила она, если он станет ей подчиняться. Список пока подождет. Она вылетела из комнаты и, прихватив с собой спаниеля Дэша, отправилась на долгую прогулку. Так было лучше, чтобы избежать проницательных глаз Лизен, потому что если бы Лизен начала ей сочувствовать или даже просто спросила у нее, в чем дело, то разразилась бы буря…

Вернулась Виктория усталой, но спокойной. Злость сменилась спокойной решимостью. Предстояло ужинать с Альбертом и провести с ним вечер, а ей не хотелось, чтобы все было испорчено холодными отношениями. Пока принц переодевался, она послала ему коротенькую милую записочку, призывающую к примирению. Виктория написала, как расстроилась из-за их ссоры, потом вычеркнула последнее слово и заменила его на «разногласие». Ее волнует только их счастье, его благосостояние и хорошее настроение. Она желает, чтобы в чужой для него стране ему помогал в делах близкий человек. Поэтому она надеется, что он не станет возражать против ее выбора, в особенности против Энсона. Этот человек очень милый, и она уверена, что он ему понравится. Она ждет встречи с ним за ужином и уверена, что они хорошо проведут время вместе.

Приближалось Рождество, и Альберт, который был расстроен по целому ряду причин, принял ее записку и уверения, что Виктория все знает лучше, чем он.

Прошло Рождество. Казалось, это было самое веселое Рождество со времени восшествия Виктории на престол. Они проводили его в Виндзоре, где гостили некоторые немецкие кузены и кузины и любимые друзья, включая премьер-министра. Там стояло огромное дерево, украшенное цветными лампочками и разными игрушками – это была немецкая традиция, однако и в Англии она быстро стала весьма популярной. Всех ждали подарки. Для самых близких их лично упаковала и надписала ее величество. В часовне Святого Георга прошла рождественская служба. Виктория от избытка чувств прослезилась. Альберт похвалил музыку и немного покритиковал некоторые обычаи, сказав, что, по его мнению, следовало бы использовать более простую форму самой службы. Надо же, его считали тайным католиком! Он их просто презирал! Виктория заметила, что на протяжении всей службы лорд Мельбурн спал – это ее забавляло и раздражало одновременно.

Но несмотря на подарки и роскошный обед, во время которого изумленный жених королевы решил, что просто невероятно, чтобы женщина, тем более такая крохотная, как Виктория, могла столько съесть, несмотря на все поцелуи, комплименты и на то, что некоторые родственники из Германии вели себя довольно шумно и развязно, позабыв, что они в обществе королевы Англии, атмосфера была весьма напряженной.

Внешне они вроде бы помирились с Альбертом после ссоры, но страсти лишь были спрятаны флером рождественской гармонии, напоминая угрожающий взорваться вулкан. Королева смеялась немного громче, чем следовало. Ее глаза чересчур блестели, и она так нервно вела себя, что двое людей, которые слишком хорошо знали ее, не могли обмануться. Она не была счастлива. Мельбурн и Лизен прекрасно это понимали.

Лизен использовала представившуюся ей возможность в очередной раз уколоть принца, когда тот забыл поблагодарить ее за подарок, на все двести процентов. Она сделала так, что Виктория застала ее горько рыдающей, и разразилась перед ней потоком жалоб и жалости к себе. Виктория ее не любит, и тут уж ничего изменить нельзя. Она прекрасно понимает: как только они поженятся, муж начнет настраивать против нее ее любимую мадам.

Виктория наивно поверила в безутешное горе своей наперсницы, хотя и запретила ей говорить об этом. Как только королева ушла, Лизен осушила глаза и довольная задремала, сидя в кресле. Что бы там ни говорила Виктория, семена подозрения и неприязни были посеяны не зря. Игрушки не имели права что-то или кого-то любить или нет, а этот молодой щенок как раз и был игрушкой королевы. Красивой игрушкой, с которой станет забавляться ее милая мадам, и чем скорее он это поймет и начнет вести себя как положено, тем лучше. Лизен знала, что он расстроил королеву своей попыткой проявить независимость, и ее ревнивое сердце радовалось этому. Виктория никогда ему не позволит так себя вести. Она слишком увлеклась им и вообразила, что любит его. Все это романтическая ерунда, которой она набралась из книг. Она собирается выйти за него замуж, потому что ей необходим наследник.

Но если этот молодой человек возомнил, что она станет играть роль послушной жены подобно обычной женщине, ему придется сильно в этом разочароваться. Лизен уверена, что ее госпожа не забыла о своих правах и укажет его королевскому высочеству Саксен-Кобургу его место.

Мельбурн, как всегда, не стал ничего предпринимать. Он наблюдал за Викторией, и ему было грустно, потому что он видел: она напряжена и плохо себя чувствует. Печальная необходимость оценивать дорогое ему существо объективно заставила его признать, что чем лучше он узнавал Альберта, тем больше он ему нравился. Он не мог найти в его поведении погрешностей, а вот его обожаемая королева постоянно совершала ошибки. Он повторял себе, что она еще так неопытна. Но ведь и у принца тоже отсутствовал опыт. Она безумно влюблена и поэтому такая импульсивная, щедрая и забывает, что Альберт не выносит и презирает скандалы – такова уж его натура. Она слишком любит командовать. Конечно, к этому обязывает положение, но и в ее характере заложено желание повелевать. На свете было не много людей и еще меньше королей, обладавших таким даром властвовать, как у этой маленькой женщины.

Казалось, Виктория не замечала гордости своего жениха или сложности его положения. Временами она была до неприличия неделикатна в отношении Альберта. Иногда она становилась такой нежной и милой, что Альберт – Мельбурн мог в этом поклясться – был поражен. Принц был серьезным и воспитанным молодым человеком, хотя иногда и просто скучным, а также удивительно честным с самим собой и другими людьми, незлобивым и всегда старался делать то, что считал правильным. Он никогда не будет жестоким к Виктории и не станет пользоваться своим положением. Мельбурн внимательно наблюдал за ним и был абсолютно в этом уверен: он ее не любил. Но Мельбурн простил его за это. Лорд вспомнил свои прежние романы и пришел к выводу, что его увлечение кончалось быстрее, чем привязанность дам к нему. Он подумал, что принц окажется в весьма сложном положении, так как ему некуда будет бежать.

Но все равно существовали составляющие счастья. Добрые намерения, чувство долга, дисциплина и, наконец, вера в триумф разных достоинств – все это казалось ему трогательным. Если бы его брак основывался на подобных чувствах, то сам Мельбурн сбежал бы из дома через неделю, но он не был счастлив, хотя его жена обладала совершенно противоположными качествами, поэтому он не мог быть полноправным судьей. Виктория и Альберт будут счастливы. После женитьбы они привыкнут друг к другу, когда эмоции немного остудит здравый смысл, а самолюбие принца станет не таким болезненным, и он лучше будет понимать свою жену и научится справляться с ней. Все будет хорошо, если их оставят в покое.

Глава 8

– Александрина-Виктория, берешь ли ты этого мужчину в свои законные мужья?

– Да.

Это было сказано шепотом, который не слышал никто, кроме архиепископа Кентерберийского, стоявшего на ступеньках алтаря перед ней. Он был великолепен в вышитой золотом мантии и высокой митре. Королева отвечала очень тихо, голос у нее дрожал, и Альберт с трудом различал слова.

Виктория думала, как чудесно выглядел алтарь. Там было множество свечей, и золотые подносы для сбора пожертвований. Вдруг ее заинтересовало, что считает по этому поводу Альберт. Она знала, что ему не нравится роскошь в церкви. Затем Виктория принялась подмечать разные мелочи.

У архиепископа была простуда, голос звучал хрипло. Он делал паузу посередине предложения, чтобы откашляться. На улице проглянуло солнце, и великолепные, красные с синим витражи красочно расцветили алтарь. Дворец Святого Джеймса. Виктория радовалась, что бракосочетание состоялось здесь, в маленькой церкви, вместо огромного Вестминстерского аббатства. Почему, интересно, она так испугана и тронута до слез подобной простой церемонией? Она совершенно не волновалась во время коронации.

Альберт выглядел просто неописуемо великолепно. Она гордилась им и была рада, что на нем полная форма английского фельдмаршала. Бриджи по колено, золотое кружево, лента через плечо и звезда ордена Подвязки. Ее свадебная фата зацепилась за цветы из букета. Виктория попыталась освободить ее, пока архиепископ продолжал бубнить. Она не прислушивалась к его словам. Их уже обвенчали, и она стала женой Альберта. На добрые и плохие времена, в бедности и в богатстве, в болезни и в добром здравии. Навсегда, пока смерть не разлучит их. Она до сих пор не осознала реальности брака, даже пока повторяла эти ужасные клятвы, ей все чудилось, как в дымке, будто все вовсе не так окончательно, как выглядело.

Но все равно она была очень счастлива. На глазах у нее показались слезы, и легкий букет задрожал в руках. Да, очень счастлива, несмотря на то, что ее испуг не прошел. Она прислала Альберту записочку до начала церемонии – глупую сбивчивую записку о погоде, потому что не смогла выразить словами обуревавшие ее утром чувства. Она так и не написала о своем сожалении по поводу прежних ссор, но не высказала страстную надежду, что он любит ее так же сильно, как и она его, и не пообещала сделать все от нее зависящее, чтобы в будущем его ждала счастливая жизнь.

Возможно, она ему все сама скажет, когда они останутся наедине в Виндзоре, или позже, когда у них начнется медовый месяц. Как жаль, что им отведено на отдых не слишком много времени, но она уже объяснила Альберту, заметившему, что два или три дня – это так мало, что королева не может на более длительное время оторваться от своих государственных занятий в личных целях. Но к тому времени они уже будут тесно связаны супружескими узами.

Говорят, что все невесты хорошо выглядят в день свадьбы. Как будто волшебство церемонии смягчает неприглядные черты их внешности и придает им красоту и сияние. Виктория выглядела хорошо, когда утром стояла перед огромным зеркалом, гораздо лучше, чем всегда – пожалуй, даже была хорошенькой. Она и сама согласилась, когда ее мать, родственники и подружки невесты сказали ей об этом. Ее белое атласное платье было собрано на широком кринолине. От этого она казалась выше ростом. Оборки из чудесного кружева были тонки и прозрачны, как паутинки. Два белых страусиных пера изящно изгибались вниз с бриллиантовой тиары, придерживающей фату, делая очертания лица мягче.

Как глупо думать о своей внешности в подобный момент. И еще ей хотелось незаметно отвести в сторону перо, потому что оно щекотало ее левую щеку… Альберт выглядел таким благородным и отвечал архиепископу ясным чистым голосом. Казалось, он ценил и понимал важность и торжественность всего, что они говорили и делали. Она была уверена, что у него не кружилась голова и он не чувствовал себя так глупо, как это было с Викторией.

О, когда же архиепископ закончит свои пожелания! Она все равно не слышит ни слова. Ей очень хотелось повернуться и посмотреть в лицо Альберту, прежде чем они вместе пройдут по проходу. Он, наверное, выглядит счастливым. Он должен быть счастливым…

Хор начал петь гимн, торжественный и трогательный, и звуки органа разносились сладким эхом по темной старой церкви. Две фигурки у алтаря двигались в унисон. Виктория подала руку мужу и на какое-то мгновение замешкалась. Стоявшие рядом люди увидели, как королева быстро подарила Альберту взгляд обожания, и наиболее романтичные из них настаивали на том, что его взгляд был также полон страсти. Потом процессия медленно двинулась к выходу из церкви на улицу, в яркий свет февраля.

Они ничего не сказали друг другу, пока ехали в карете в Букингемский дворец. Когда приветственный шум толпы достиг их ушей, Виктория взяла Альберта за руку и крепко сжала ее. Сразу пропало чувство нереальности, мир снова стал близким ей. Она вернулась на принадлежавшее ей место.

Королева улыбалась и махала из окна кареты приветствовавшим ее в день свадьбы подданным. В лучах солнца крохотная фигурка в карете, казалось, принадлежала маленькой сверкающей фее в белом атласе и бриллиантах. Толпа позабыла обо всех скандалах, карикатурах на нового принца-консорта, слухах о разногласиях между новобрачными, обсуждение которых так им скрашивало долгие часы ожидания процессии. Народ кричал и размахивал руками, выражая недолгую поддержку королеве и ее мужу.

Во дворце состоялся длинный и нудный банкет. Там следовало произносить исключительно официальные речи, и муж с женой могли только обменяться несколькими фразами шепотом… Герцог Саксен-Кобург низко склонился к руке своей невестки, а Эрнест произнес прелестный комплимент невесте, прежде чем поздравить своего младшего брата. Они любили друг друга и радовались возможности снова увидеться, думала Виктория, глядя на них. Но она была готова пресечь любое проявление назойливости со стороны матери. Однако когда к ней подошла герцогиня, Виктории не понадобилось ничего делать…

Гости расселись по местам, и банкет начался. Подали несметное количество блюд, но на этот раз у Виктории не было аппетита. Она заметила, что и Альберт почти не притронулся к еде, и с нежностью подумала, что он, наверное, устал. Королева повернулась и спросила его, как он себя чувствует. Альберт шепнул, что очень счастлив, но ему хочется отбыть в Виндзор, как только будет закончен банкет.

Теперь он не боялся оставаться с ней наедине и у него не вызывала отвращения необходимость выполнить супружеские обязанности. В его душе не осталось ничего, кроме ужасной боли смирения и страстного желания как можно быстрее уехать с приема, даже от любимых отца и брата. Ему придется встретить будущее наедине с женой, которой он только что обещал любить и заботиться о ней до конца жизни. Служба в церкви дала ему удивительное ощущение общности с Викторией. Наверное, все дело в его излишней нервозности, но сейчас ему это помогало. У него будет компаньон в одиноком существовании, на которое он себя обрек. Он станет жить в незнакомой стране, среди неведомых людей. Его домом будет дворец, принадлежащий не ему и отделанный в чуждом ему вкусе. Его жизнь и привычки станут подчиняться порядку чужого государства. Все будет английским! Его одежда, его привязанности, его окружение, его пища.

Ему уже заранее не нравились те люди, среди которых он должен будет жить. Он пытался понять их, проникнуться их любовью к спорту, даже лучше сказать, страстью. Он старался заставить себя свыкнуться с их недоверием к иностранным вещам и людям, с их презрением к интеллектуальным занятиям, искусству и наукам, с их упрямством и распущенностью… Он прилагал к этому все силы – и ничего не добился. Но он знал, что и они также пытались понять его и тоже ничего не добились. Он будет один и исключение – та женщина, на которой он женился. Только от нее зависело, сбудутся ли его надежды на покой или счастье – ему это было понятно, а потому не терпелось уехать в Виндзор.

Когда ужин закончился, Виктория подала знак, и все поднялись, пока слуга отодвигал ее стул. Она взяла Альберта под руку и покинула банкетный зал, не переставая улыбаться направо и налево. Гости начали покидать зал согласно табели о рангах.

– Я не задержусь, дорогой мой, – шепнула она Альберту. – Только переоденусь, и мы поедем.

Он поцеловал ей руку и улыбнулся. Виктория поняла, как он устал, и ей снова стало его жаль, душу захлестнула новая волна нежности к нему. Несмотря на толпу, окружавшую их, казалось, что они уже были только вдвоем.

– Я почти готов, мне только необходимо снять это, – он указал на форму. – Я буду ждать вас, моя дорогая Виктория, и боюсь, что буду ждать с нетерпением.

Она почти бежала вверх по широкой лестнице. О, скорее уехать отсюда! Из дворца, от ее огромного двора, даже от Лизен. Как она была расстроена, когда узнала, что, хотя молодожены и берут ее с собой, но они не будут выходить из своих апартаментов все эти три дня. Виктории пришлось проявить твердость, потому что Альберт весьма деликатно намекнул, что если баронесса будет с ними, то они лишатся уединения, о котором так мечтали. Лизен – близкий друг и не может не понимать этого. Что ж, она поедет с ними, но не станет им докучать! О, как Виктории хочется уехать в Виндзор и насладиться этими тремя днями, которые ей удалось выкроить, чтобы освободиться от своих обязанностей. Она была счастлива, что Альберт мечтал о том же!

В апартаментах королевы Лизен помогла ей переодеться. Она вытирала слезы, суетилась, снова и снова повторяла, что мадам – самая прекрасная невеста во всем мире. Они сняли бриллиантовую тиару, и только сейчас Виктория поняла, какая она тяжелая. У корней волос осталась красная отметина, и ее пришлось протирать розовой водой. Ее драгоценное ожерелье и серьги надежно заперли. Виктория сняла с себя невинно-белое атласное платье невесты с отделкой кружевами, сменила крохотные, украшенные самоцветами туфельки на более простые и надела дорожный костюм – тоже белый, с короткой мантией, подшитой мехом горностая для тепла, и белую шляпку-капор с нежными цветками флердоранжа на полях.

Когда она была почти готова, вошла ее мать в сопровождении тетушек, герцогинь и некоторых из кузин королевы.

– Мне бы не хотелось мешать вам, мадам, – грустно заявила она, – но я понимаю, что вы желаете, чтобы я не нарушила правил, и зашла попрощаться с вами наедине.

Виктория с улыбкой повернулась к матери. Она вообще про нее забыла от волнения и разговоров.

– Дорогая мама, как мне это приятно! Надеюсь, вам понравилась церемония. По-моему, все прошло хорошо.

На какое-то мгновение у герцогини оттопырилась нижняя губа, как у огорченного ребенка, и из глаз полились слезы. Во время церемонии она рыдала в платок. Ее так растрогала свадебная церемония ее единственного дитя. Теперь это дитя стояло перед ней – невеста, которая вскоре станет женой. Она сейчас уедет с мужчиной, которого сама выбрала, и станет еще дальше от своей матери…

– Моя малышка, – вырвалось у нее, – моя маленькая Виктория!

Она широко раскрыла объятия, и маленькая фигурка вплыла в них, холодно поцеловала красную щеку герцогини и выплыла обратно одним гибким движением.

– Дорогая мама, – спокойно промолвила королева, – я должна идти. Вы не спуститесь вниз?

У бокового выхода собрались придворные. Двери были распахнуты, и Виктория видела, как подъехала карета. Но лица присутствующих расплывались у нее перед глазами, и она не могла различить их фигуры. Наконец она рассмотрела Альберта, стоявшего немного поодаль от остальных. Он был в обычном дорожном костюме и держал шелковую шляпу на сгибе руки. Сходя с лестницы, она не сводила с мужа глаз.

Это было крохотное мгновение близости, потому что потом ее поглотила безликая толпа людей, которые выстроились, чтобы проводить ее. Кто-то попросил Викторию сказать несколько слов. Неожиданно она разглядела лорда Мельбурна. Он великолепно выглядел в наряде сливового цвета с золотым кружевом, подтянутый и элегантный, но удивительно старомодный в своем парадном костюме, точно сошедший с прекрасного старого полотна.

Она вспомнила, как они шутили по поводу его наряда. Лорд М. поддразнил ее, сказав, что люди больше станут смотреть на его наряд во время церемонии, чем на нее. Она двинулась в его сторону, и он сразу же подошел к ней и поцеловал руку. В глазах у него сверкали слезы. Она любила его, как отца, которого никогда не знала. Ей было так жаль, что она не может поцеловать его вместо некоторых родственников, которые были ей неприятны.

– Дорогой лорд М.!

– Моя дорогая мадам! Что я могу вам пожелать, кроме огромного счастья и благословения Божьего!

– Что я могу сказать вам, лорд М., как только поблагодарить вас, – отвечала ему королева. – Поблагодарить не только за ваши добрые пожелания, но и за ваше доброе отношение, начиная с того дня, когда вы в первый раз пришли ко мне в Кенсингтонский дворец. Я никогда этого не забуду. Это был самый счастливый день в моей жизни, и сейчас я тоже счастлива и рада видеть вас. Прощайте, лорд М., и не забывайте, что вы обедаете у нас в Виндзоре в воскресенье. Как обычно!

Она рассмеялась, подала руку мужу и вышла в яркий свет февральского дня, чтобы уехать с ним. Мельбурн, конечно, может поехать в Виндзор и снова сидеть рядом с королевой за столом, как он часто делал в последние два года, но все теперь по-иному, и он понимал это.

Карета выехала из королевского двора, и снова раздались приветственные клики толпы при виде королевской четы. Куда бы ни посмотрели Виктория и Альберт, везде был народ – волны голов и рук, машущих шляп и платков поднимались и опускались. Время от времени можно было различить ребенка, поднятого вверх, чтобы он мог рассмотреть королеву Викторию и принца Альберта. Виктория так энергично махала правой рукой, что она у нее даже разболелась. Левую руку она не отнимала от руки Альберта до тех пор, пока они не въехали в серые каменные ворота Виндзорского замка.

– Мой дорогой, любовь моя, как странно ощущать, что мы совершенно одни, правда? Мне все время кажется, что кто-нибудь обязательно сейчас здесь появится.

– Виктория, в моем теперешнем положении есть только одно, что мне не нравится – это невозможность побыть одному. Слава богу, нам несколько дней не грозит, что кто-то может появиться у нас.

– Тебе не нравится твое положение? О Альберт, ты не можешь говорить это серьезно! Мне так нравится оставаться тем, кто я есть! Я бы не поменяла это ни за что на свете! И ты тоже. Ты нарочно так шутишь. Нам выпала жизнь просто удивительная, и нужно столько много всего успеть сделать. И я нахожусь в центре всех событий, все знаю и все слышу, я – королева Англии! Обними меня, любовь моя! Ах, как хорошо! Тебе понравился обед? Я была так голодна, но во время банкета не могла ничего есть.

– Обед был чудесный. Должен признаться, что тоже хотел есть. Мне казалось, что банкет никогда не кончится. Разве обязательно нужно было устраивать такую сложную церемонию? Мне иногда кажется, что эти придворные церемонии слишком уж вычурны и напыщенны. Дорогая, ты когда-нибудь задумывалась над этим?

– Никогда. Кроме того, мне все это нравится, и торжественные церемонии всегда проходили подобным образом. Но я согласна с тобой, Альберт, банкет был слишком уж скучным. Но все в прошлом, и мы с тобой здесь одни на целых три дня. У нас лучший повар в мире. Кстати, мне нужно передать вниз, что нам понравился обед. У нас есть парк, где мы можем кататься верхом. В нашем распоряжении сады, книги, пианино – все. О, как я счастлива! Я надеюсь, что ты тоже счастлив.

– Очень счастлив. Очень.

– Мне показалось, ты грустишь. Ты скучаешь по Эрнесту и своему отцу? Но ты же знаешь, что мы с ними вскоре увидимся. Весь двор пожалует сюда через три дня, и все будут с нами, как и прежде.

– Конечно, я скучаю по Эрнесту, но не сейчас, когда знаю, что он некоторое время пробудет в Англии. Виктория, я не грустен. Дорогая жена, поверь мне, я очень счастлив.

– Расскажи мне, Альберт, что ты чувствовал, когда нас венчали?

– Чувствовал? Почему… Что ты имеешь в виду?

– Ну, о чем ты думал? Или, может, ни о чем не думал? Я, признаться, не могла собраться с мыслями. Понимаю: так нельзя вести себя в церкви, но я постоянно замечала, что меня раздражает архиепископ, когда он откашливается. И еще беспокоилась, ровно ли лежит мой шлейф и что делают люди позади нас… Так странно, Альберт, все казалось похожим на сон. С тобой тоже происходило нечто подобное?

– Пожалуй, да. Кроме самого процесса венчания. Я чувствовал, что все весьма реально.

– Дорогой мой! Какой ты милый! Для меня тоже все реально. Это самое чудесное событие в моей жизни. И сейчас мне не нужно тебя спрашивать, считаешь ли ты так же, потому что я уверена в твоем ответе.

Альберт пожал ее руку и потом сказал:

– Твоя мать, как мне показалось, выглядела немного расстроенной. Она была очень добра ко мне, и, по-моему, она тебе очень предана.

– В такие моменты все матери обычно рыдают. Так положено. Я рада, что она любезна с тобой, Альберт, и уверена, что ты ей нравишься, но иногда она ведет себя бестактно. Когда я только стала королевой, у нас с ней было несколько неприятных моментов. Мне пришлось объяснить ей, что не стоит давить на меня. Она даже приходила в мои комнаты без позволения! После нашей помолвки она сделала это еще раз, и мне пришлось строго ей указать, чтобы впредь не было ничего подобного.

Альберту стало жаль герцогиню. Она неловко себя чувствовала в присутствии дочери и было видно, что она на нее обижена. Ведь она же ее мать! Как можно так с ней держаться?

– Виктория, я уверен, что она теперь все понимает. Может, когда герцогиня приедет сюда, тебе стоит относиться к ней немного помягче? Мне кажется, она будет тебе очень признательна.

– Дорогой Альберт, какое у тебя доброе сердце! Я тебя за это так люблю! Но давай перестанем говорить о маме. Послушай! Уже пробило одиннадцать часов. Как быстро летит время!

– Да, уже поздно, и день был страшно утомительный. Ты еще хочешь посидеть здесь или чувствуешь себя усталой? Виктория, дорогая, если ты устала и тебе требуется отдых, я все пойму. Если тебе хочется побыть одной…

– Нет, нет! Я, пожалуй, пойду наверх… Ты очень добр и внимателен, Альберт. Дорогой, мне вдруг стало так жарко, как будто сейчас середина лета. Дорогой мой, я сейчас ухожу. Но когда ты придешь, я буду тебя ждать.

Она проснулась, когда едва начало светать. В спальне было еще темно и очень тихо. Виктория не двигалась и чувствовала рядом с собой руку Альберта. Она замужем, и теперь их брак свершился окончательно. Она замужем за милейшим и нежнейшим из всех мужчин. Ни одна из женщин – и ей все равно, если это утверждение вызовет у кого-то смех и недоумение – ни одна из женщин никогда не знала и не узнает подобного счастья. Люди даже не представляют, как чудесно быть замужем. Теперь она поняла то, о чем бормотал архиепископ. Брак – священный подарок Бога. Можно выйти замуж и быть счастливым до конца жизни, если даже лишен всех остальных радостей существования. Можно оставаться королевой, и тем самым отличаться от остальных людей, и все равно найти мужа, подобного Альберту, и проснуться в темной теплой комнате, чувствуя себя удовлетворенной любовью, и ощущать чудесное спокойствие от сознания того, что будешь так просыпаться долгие годы. Серый свет наступающего дня просочился из-за уголков занавесей. Если она повернет голову, то увидит его лицо и услышит его легкое дыхание. Бог был так добр к ней.

Глава 9

– Вы счастливы, мадам, любовь моя?

Три дня пролетели слишком быстро. Двор приехал к королеве в Виндзор, и Лизен, которая все это время нестерпимо страдала от ревности, помчалась поскорее восстанавливать прежние отношения откровенности с королевой.

– Очень счастлива, Лизен!

– Слава богу! – фальшиво сказала баронесса. – Я все время молилась и думала о вас. Для меня самое важное в мире – это ваше счастье. Мне кажется, что вы немного бледны. Вы хорошо себя чувствуете?

Виктория засмеялась. У нее сияли глаза, а кожа была гладкой и здоровой. Она впервые в жизни выглядела хорошенькой.

– Я прекрасно себя чувствую. Дорогая Лизен, не будь глупой и не кудахтай надо мной, как будто я еще малышка. У меня хорошее настроение, я готова пуститься в пляс! И я рада снова тебя видеть.

Действительно, сейчас, когда она была так счастлива, Виктория радовалась всему человечеству, даже тем людям, к которым раньше плохо относилась. И уж тем более она обрадовалась старой Лизен и была до глубины души тронута, что та волновалась за нее и молилась о ее счастье. Баронесса такая милая и добрая! Альберт тоже вскоре это поймет.

Дорогой Альберт. Ей не хотелось, чтобы он так переживал, зная, что им придется вести прежнюю жизнь. Они не могут и дальше оставаться одни. Кроме того, ей было приятно видеть придворных, она радовалась возможности демонстрировать им свое счастье. Даже ее обязанности были ей в радость, потому что она знала: как только кончит с делами, сразу сможет бежать к Альберту. Ей нравилось присутствовать на званых обедах, потому что потом она могла обсуждать с ним поведение гостей и разговоры. Как здорово, но в то же время и удивительно было сидеть в постели и разговаривать с мужем вместо старушки Лизен…

– Как принц? – поинтересовалась Лизен.

– Принц – настоящий ангел. О Лизен, если бы ты только знала, какой он милый! Я самая счастливая женщина в мире!

– Вы очень добры, мадам, – пробормотала Лизен. – Ему очень повезло, что у него такая жена. Принц Альберт хороший молодой человек и, надеюсь, что он достоин вас. Я даже уверена, что это так. И рада, что у вас с ним все в порядке. Мне он показался немного расстроенным. Но, наверное, всего лишь показалось, – добавила она.

Вообще-то, баронесса предпочла бы сказать «замкнутый». Замкнутый, холодный и чопорный. Альберт желал, чтобы королева принадлежала только его персоне, тогда ему, видимо, будет легче настраивать ее против преданных друзей. Она и прежде ему не доверяла, но теперь стала доверять еще меньше, увидев, сколь очарована им королева. До чего же это отвратительное создание смогло обворожить ее любимую девочку!

– Ему, вполне понятно, не нравится, что вы снова встречаетесь со своими друзьями, и так быстро после свадьбы, – вслух заметила баронесса.

– Не нравится? – Виктория на секунду перестала улыбаться. – Ничего подобного, Лизен, почему ему это может не нравиться? Он прекрасно понимает, что я – королева и не принадлежу себе.

Нет, он не может быть этим недоволен, это слишком несправедливо. Альберт должен понимать, что она – не обычная женщина. Тогда почему он выглядит таким расстроенным, когда она сама потрясающе счастлива? Вот и Лизен тоже заметила это. Значит, Виктория ничего не придумала. Она не вынесет, если в воздухе будет витать напряжение после этих чудесных трех дней. Она же могла примириться с возвращением ее двора, так почему же он не может сделать это… Виктория почувствовала, что начинает закипать. Ее поразило, как быстро у нее изменилось настроение. Только что она была потрясающе счастлива и нежилась в солнечных лучах своей новой замужней жизни, готовая все сделать для Альберта. И как только ей почудилось, что он не разделяет ее желаний, возмутилась в единую секунду!

– Лизен, я еду кататься!

– Хорошо, мадам.

Она повернулась, увидела, что баронесса внимательно смотрит на нее, и ей вдруг захотелось доставить мужу неприятность. Она резко добавила:

– Я хочу, чтобы ты тоже поехала со мной.

К тому времени, когда она возвращалась с прогулки с Лизен, у нее вновь поменялось настроение. Баронесса была чудесной компаньонкой – милой, тактичной и разговорчивой. Она больше не упоминала имя принца. Когда Виктория немного пришла в себя, к ее удовольствию, от свежего воздуха и новых сплетен примешалась горчинка из-за того, что она из-за пустяков разозлилась на Альберта. Дорогой Альберт! Ничего, как только они вернутся в замок, она отыщет его и проведет с ним целый час.

Она до того измучила себя угрызениями совести, что принц, спокойно читавший в библиотеке, был поражен бурным потоком ласк, который обрушила на него прибежавшая туда жена. Он отложил в сторону книгу. Виктория села к нему на колени и обняла за шею. Потом вздохнула с облегчением и быстро поцеловала его, точно попросила у него прощения за ссору, которая произошла только в ее воображении. Ей всегда было не по себе, даже если она тайно злилась на него.

Теперь, когда они вот так, мирно, сидели в старой библиотеке, Виктории показалось невозможным, даже почти кощунственным, злиться на мужа и возмущаться им. И особенно, когда она вспоминала, как они были и еще будут близки. Как же все меняется, когда человек вступает в брак! Трения и размолвки, которые иногда портили им настроение, теперь бесследно растворялись в их новых отношениях. Ах, дорогой Альберт! Чтобы лишний раз доказать это самой себе, она специально завела разговор о Лизен.

Направляясь в свои апартаменты переодеться к обеду, Виктория шагала стремительно и легко, и глаза блестели, как тогда, когда она нашла мужа в библиотеке. Я счастлива, убеждала она себя. В их отношениях с мужем отсутствовало всяческое напряжение. Альберт не замкнулся, не разозлился, когда она заговорила с ним о Лизен. Довольно, она не станет больше думать об этом. Не может он без причины кого-либо недолюбливать, если к тому же знает, как дорог ей этот человек. Нет, ей все показалось.

В этот вечер за столом велись оживленные разговоры. Присутствовал лорд Мельбурн. Он, как всегда, сидел слева от королевы. Виктория очень обрадовалась ему, даже чуть не прослезилась. Премьер-министр был весьма оживлен и не позволял, чтобы за столом царила тишина. Нервный смех и яркий румянец королевы не обманул, и лорд М. понимал, что она расстроена.

У Виктории начала болеть голова, когда леди и джентльмены собрались в Белой гостиной. Она была поражена, когда Мельбурн попросил разрешения оставить их общество.

– Не сочтите меня невежливым, мадам, но мне бы хотелось побеседовать с его королевским высочеством. Могу ли я покинуть вас?

– Конечно, лорд М.! Я была так эгоистична, что постоянно занимала ваше внимание.

Она завела разговор с мистером Гревиллем. Этот человек ей не нравился, и беседа свелась к вопросам и ответам об ее утренней прогулке. Потом она увидела, как к ней направляются Мельбурн и Альберт. Они оба улыбались и оживленно разговаривали. Виктория отпустила резким кивком мистера Гревилля, избавляя его от мучительно натянутой беседы.

– Мадам, мы с принцем прекрасно побеседовали, – сказал Мельбурн. – Я доказал ему: я не такой уж старый неуч, каким он меня считал.

– Вот как? О чем же вы вели разговор?

– Лорд Мельбурн обсуждал проблемы теологии, – объяснил ей Альберт. Он улыбался, и она подумала, что после их медовых дней она в первый раз видела его таким спокойным и довольным.

– Боюсь, что неучем оказался я, а не он! Милорд, вы, наверное, глубоко изучали этот предмет.

– Это всего лишь мое увлечение, – признался Мельбурн. – Ее величество может вам подтвердить, что я не религиозный человек. Она несколько раз пыталась обратить меня в веру, но должен с сожалением признать, что моя душа остается такой же черной, как и раньше.

Ему было приятно видеть, что Виктория и Альберт приблизились друг к другу. Этот жест был совершенно инстинктивным, их физически объединяла моральная близость. Они оба, в особенности принц, были религиозны, а потому слегка шокированы его замечанием и, соответственно, довольны собой. Мельбурн не обратил на это внимания. Он радовался тому, что напряжение покинуло взгляд королевы.

– Я уверен, что вы преувеличиваете, – мягко заметил Альберт. – Не правда ли, дорогая? – Он взял жену за руку.

– Конечно, – подтвердила Виктория. – У лорда М. самое доброе сердце во всем мире!

На мгновение она виновато задумалась, знает ли Альберт о Каролине Нортон и как он отнесся бы к тому, что она встречалась с подобной женщиной. Наверное, пришел бы в ужас. Виктория и сама была от этого в шоке, но она обещала Мельбурну, что примет ее после своего бракосочетания.

– Я завидую вашему благородству, – нежно заметил премьер-министр, – особенно вашему, сэр. Духовная чистота – это такая редкая вещь у молодого человека. Желал бы я обладать подобным даром.

Он отступил назад. Королевская чета не заметила этого, потому что Виктория повернулась к мужу и быстро сжала его руку. Как был прав Мельбурн, когда сказал Альберту этот великолепный комплимент! Ее муж действительно благороден и чист. Второй раз за день она растаяла, и подозрения, тихо посеянные в ее душе Лизен, рассеялись. Но Мельбурн, хотя и угадал напряженность в отношении королевы к своему супругу, не знал причины этого. Не знал он и того, кто посеял в ее душе эти подозрения. А они все же пустили там глубокие корни.

За блистающим фасадом королевского двора и устроенной аристократической жизнью в стране росло возмущение и зрели волнения.

По сравнению с прошлым годом положение еще более усугублялось. Смерть и переселение ослабили движение чартистов, а почти полное отсутствие результатов образовательной реформы и введение почтовой оплаты в один пенни не позволили тори-экстремистам и радикалам атаковать правительство по другим вопросам. В самом же правительстве многочисленные фракции, как всегда, ссорились между собой. Нервы у многих политиков были не в порядке из-за постоянного напряжения и конфронтации с парламентом и палатой лордов, и к тому же личность лорда Пальмерстона, министра иностранных дел, не позволяла царить гармонии.

Он сразу же вызвал раздражение принца Альберта, намекнув, что считает его взгляды архаичными, а его самого – неопытным скучным иностранцем.

Альберта все еще поражало несоответствие уровня жизни в стране и поведения английских джентльменов. К тому же он постоянно обижался на их надменность, и поэтому сэр Пальмерстон казался ему воплощением всего самого худшего из присущих партии вигов недостатков. Виктория почти ничего не рассказывала ему о политических событиях. Прошли недели со времени их свадьбы, и он оказался в положении компаньона в ее свободное время и мужа с наступлением темноты.

Принц Альберт тщетно ждал какого-то знака, приглашающего его заняться чем-то полезным в своей новой жизни, нести какую-то ответственность. Он собирал факты с помощью Стокмара и своего секретаря Джорджа Энсона – кстати, Альберт давно признал, что Энсон оказался прекрасным кандидатом на эту должность, – и старался готовиться к тому моменту, когда он сможет помочь Виктории, если та обратится к нему за советом.

Но она никогда не интересовалась его мнением и не делилась с ним своим. Они ссорились по пустякам и вскоре мирились. Виктория продолжала оставаться любящей и жаждущей его как раньше, но когда прибывали красные вализы с дипломатической почтой и ее министры созывались на совещание, она вновь становилась королевой и отстранялась от мужа. Двор вернулся в Лондон, который он ненавидел. Начались бесконечные балы да поздние ужины и приходилось бодрствовать почти до утра. Были вечера, когда он начинал дремать в кресле от скуки или же играл тоскливые шахматные партии с Эпсоном. Серьезные разговоры не велись. У него не было мужской компании, за исключением Энсона и барона Стокмара, в присутствии которого Альберт чувствовал себя весьма скованно.

В его мире присутствовали люди вроде лорда Мельбурна, и Альберт был благодарен им за уважение и дружелюбие, но их мало что роднило. Были еще нудные визиты герцога Веллингтона, который входил в комнату с таким видом, как отметил один остряк, будто осматривал поле Ватерлоо. Регулярно появлялись лидеры общества вроде лорда и леди Холланд, чей дом был сценой скандалов и политических интриг, и, конечно, лорд Пальмерстон. Альберт при одном взгляде на него застывал от чувства беспомощной неполноценности. Он не был королевой Викторией, которая могла обуздать кого-либо словом или взглядом. Он всего лишь принц-консорт, ее супруг, не важная личность, и к тому же иностранец, который не способен решить ничего. И этот Пальмерстон, бесцеремонный человек англо-ирландского происхождения, с его небрежными манерами, ухитрялся унижать его, даже не замечая этого.

Как-то поздней весной, когда королева занималась делами с лордом Мельбурном, просматривая государственные бумаги, Альберт отказался от попыток как-то развлечься или найти себе занятие в рассеянных по территории парка зданиях дворца и вошел в помещение, где занимался своими делами барон Стокмар. В это время он писал послание королю Леопольду, но немедленно отложил в сторону свои бумаги и предложил принцу сесть.

– Я прервал ваши занятия, – мрачно заметил принц. – Простите меня, я могу зайти в другой раз.

– Мой дорогой, – ласково ответил барон, – для меня самое важное – повидаться с вами. Я писал вашему дядюшке Леопольду. У меня масса свободного времени, и я могу написать ему позже. Садитесь. Где королева?

Стокмар знал, что между Альбертом и Викторией нередки были ссоры, но он мудро старался держаться в стороне, считая, что молодые люди сами в состоянии регулировать свои отношения. Он надеялся, что причиной визита к нему Альберта была не очередная ссора или же плохое настроение принца.

– Королева занята с лордом Мельбурном. У них важные государственные дела. По крайней мере, мне так кажется. Она не считает нужным обсуждать подобные проблемы со мной.

– Ага…

Так вот в чем дело. Стокмар вздохнул и отодвинул кресло от письменного стола. Он понимал, что настало время вмешаться в отношения королевы и ее супруга. Он никогда прежде не слышал в голосе Альберта подобной горечи, и принц никогда не выглядел таким отчаявшимся.

– Вы сами когда-нибудь заговаривали с ней о политике? – спросил он принца.

– Несколько раз. И всегда с одним и тем же результатом. Моя жена начинает загадочно улыбаться. Ну, вам знакома эта ее улыбка – решительная и неопределенная, когда она уже все решила и пытается осторожно перевести разговор на другую тему. Она сжимает мою руку и заявляет, что не желает говорить об этом. И вообще она устала от того, что занималась подобными делами весь день. И мы начинаем разговаривать о собаках или о каких-то пустяках. Господи, Стокмар, она меня считает таким идиотом, что отказывает мне в доверии, которое оказывает своим министрам.

– Королева никогда не думала плохо о ваших знаниях и уме, – возразил ему Стокмар. – Никто не смеет так думать. Вы опередили ее во многом, мы оба знаем это. Дорогой мой, да она, видимо, как раз именно этого и боится. Конечно, Виктория чувствует это чисто интуитивно и очень ревниво относится к своей власти. Мне следовало раньше предупредить вас об этом, но я сам даже не подозревал о силе этого чувства… У меня создалось такое впечатление, что чей-то плохой совет или собственные подозрения заставляют ее исключить вас из этой сферы, хотя, как видно, вы устраиваете ее во всех остальных.

– Во всех остальных! – Альберт с горечью посмотрел на него. – Я ничего не значу, и я ей не нужен. – Я – просто ноль, рука, на которую можно опереться, или партнер, с которым можно потанцевать. Я сижу на противоположном конце стола, и люди мне кланяются, когда преклоняют колени перед ней. Я пришел вам пожаловаться, что она не позволяет мне принимать участие в политике, даже не дает возможности интересоваться ею. Но мне придется рассказать вам всю правду. Она не позволяет мне ни в чем принимать участия! Знаете, Стокмар, когда я приказал вчера, чтобы слуга разжег огонь в камине ее будуара, то он отказался это сделать без позволения королевы. Вот каково мое положение. Королева отдает приказание, и ей мгновенно повинуются слуги и эта бесцеремонная Лизен, но я, ее муж, должен сидеть в холодном помещении!

Некоторое время барон внимательно изучал свои руки, потом сказал:

– Я даже не представлял себе, что все до такой степени плохо. Почему вы не пришли ко мне раньше?

– Сначала я надеялся, что все образуется. Виктория так часто говорит, что любит меня – она повторяет это без конца. Стокмар, мы часто ссоримся, в особенности по поводу этой кошмарной Лизен, но должен вам признаться, что я всегда сдаюсь первым во время этих ссор. Я даже стал разговаривать с этой баронессой, хотя мне она не нравится. Я считаю, что она неприятный человек и обладает слишком большим влиянием на Викторию. Я остаюсь танцевать и веду светские разговоры во время бесконечных балов и приемов, когда единственно о чем мечтаю, так это о тишине и моей собственной комнате. Я стою, как восковая фигура, а ее министры снисходительно говорят со мной несколько секунд и отходят. Они выполнили свои функции: сказали несколько фраз консорту королевы, этому тоскливому парню, который ненавидит охоту и не умеет выглядеть и вести себя подобно истинному англичанину. Но его следует ублажать, чтобы ее величество была довольна. Они, наверное, считают меня бесчувственным, – резко заметил Альберт. – Если вообще думают обо мне!

– Пожалуйста, успокойтесь, – быстро произнес Стокмар. Он никогда не видел Альберта таким взволнованным: принц побелел, у него тряслись руки. Барону стало так его жаль, как будто перед ним сидел его собственный сын, одинокий и презираемый, оказавшийся в том положении, которое он сам для себя не выбирал. Его выбрали за него другие. Леопольд и Стокмар планировали совершенно иное. Их мечты об идеальном альянсе, который позволит проводить благородную политику, превратились в фарс. Альберт не должен был стать домашней марионеткой и компаньоном королевы в часы ее досуга.

Слава богу, что он вовремя узнал, в каком направлении развиваются отношения принца и королевы. Все пошло наперекосяк. Но если Альберт немедленно начнет действовать с помощью Стокмара, тактично и руководствуясь его опытом, еще не поздно все поправить. Виктория любит Альберта – Стокмар был уверен в этом. Она сама неоднократно признавалась в этом принцу в своих пространных письмах во время их помолвки. Она также писала об этом и Леопольду, называя своего мужа Ангелом с большой буквы. Тем более было непонятно, почему она не доверяла ему и не позволяла иметь никакой власти. Любой слуга обладал ею в большей степени чем принц-консорт!

Камердинер не стал разжигать огонь без позволения королевы или приказания, полученного от баронессы Лизен. Лизен! У Стокмара начали пробуждаться неясные подозрения. У принца и королевы происходили ссоры из-за Лизен, и Альберт говорил о ней с неприязнью. Теперь она командовала королевской прислугой и распоряжалась средствами, выделенными на содержание королевы. И разве не она занимается личной перепиской королевы?

Это была слишком ответственная работа для неграмотной гувернантки. Барон вспомнил, что до замужества Виктории ее комната примыкала к королевской спальне и что несчастье с Флорой Гастингс сразу же высветило эту непонятную фигуру за королевским троном. В то время о ней был запрос в парламенте и даже выдвигались резкие требования отказаться от ее услуг. Тогда он не придал этому никакого значения. Он решил, что причиной всему стала непопулярность королевы и желания ее подданных в наказание заставить ее расстаться с личной прислугой.

Он ошибался, внезапно подумал барон. Как сильно он ошибался! А английские газеты и члены парламента были абсолютно правы.

Кто-то подбрасывал подозрения королеве, старательно и тайно пытался отравить ее супружеские отношения. Конечно, это была Лизен. Умная, хитрая Лизен, безмерно преданная своей молодой и властной госпоже. И мотивы ее поступков вполне понятны: ревность старой девы к молодому мужчине, который мог прекратить ее влияние на воспитанницу.

– Слава богу, источник ваших несчастий не в королеве, – заметил барон и коснулся рукой колена Альберта. – Я в этом совершенно уверен. Я считаю, что на нее оказывается плохое влияние и уверен, что знаю, чье это влияние… Подобно всем сильным личностям, Виктория беспомощна, когда кто-то знает о ее слабостях. Она – гордый человек и боится, что ею станут командовать. Кстати, именно этим она мотивировала отказ выйти замуж в прошлом году, до того как увидела вас. Но она влюбилась в вас, а страхи остались. Ее мать могла бы играть на этих страхах и добилась бы похожих результатов, но герцогиня не пользуется ее любовью и не имеет на нее влияния. Нам следует во всем винить заместительницу ее матери! Ту женщину, которая ее воспитывала и близка ей с детства. Она имеет большое влияние на королеву, большее, чем мы себе представляем. Дорогой мальчик, ваш злой гений – баронесса Лизен.

– Вы хотите сказать, что эта старуха может так влиять на Викторию? – Альберт отрицательно покачал головой. – Значит, вы ее плохо знаете.

– Я ее знаю лучше, чем вы, – возразил ему Стокмар. – Мужья, особенно те, у кого не все ладится в отношениях со своими женами, не всегда могут их правильно оценивать. Альберт, она глубоко ранила вас, но я могу поклясться, что сделала это неумышленно. Она вас любит. Прости меня, Боже, но я также знаю, что вы не любите ее и никогда не любили. Я молю Бога, чтобы этот поступок Виктории не заставил вас возненавидеть ее.

Альберт поднялся и отвернулся от барона, сцепив руки за спиной. Прошло некоторое время, прежде чем он сказал:

– Нет, я ее не ненавижу. Будь это так, жизнь моя стала бы совершенно невыносимой. Невозможно ненавидеть того, кто считает, что делает вас счастливым. И кто по-своему пытается сделать вас счастливым, даже не подозревая, как жутко далек он от поставленной цели. Стокмар, она дарит мне подарки. И чем они ценнее, тем больше я чувствую себя униженным, потому что те вещи, которые я мог бы ей подарить и которые что-то значат для меня, покажутся ей ненужными и сентиментальными. И, спаси меня Боже, – страстно добавил он, – именно таким я кажусь всему миру и самому себе – сентиментальным и ненужным. Принц-консорт – комнатная собачка королевы… Я же знаю, что писали и говорили обо мне с самого начала! Я прекрасно понимаю, что думают обо мне англичане, и я даже не уверен, что Виктория с ними не согласна, хотя, может, она и не осознает этого!

– Не следует впадать в панику! – спокойно заметил барон. – Мы столкнулись с трудностями, нам следует трезво все обдумать и потом решить, как с ними бороться. У меня есть идея. Я расскажу вам, что бы сделал на вашем месте в подобных обстоятельствах, но заранее хочу вас предупредить: вам не понравится мой совет. Более того, мне не очень приятно его вам давать, но вам все же, по-видимому, придется его принять.

– Что бы это ни было, – устало заметил Альберт, – я знаю, что ваш совет будет мудрым. Так что мне нужно сделать, по вашему мнению?

– Прежде всего оцените свои преимущества, мой мальчик. Даже, точнее, одно преимущество, потому что оно является самым главным. Королева влюблена в вас. Безумно влюблена. Она – капризна и излишне упряма, но совершенно уверена, что вы счастливы. И свято верит, что вы тоже ее любите. В мире Виктории все прекрасно! Но это только потому, что она считает, будто между вами и ею все хорошо. Если она перестанет безоговорочно верить в вашу любовь, если почувствует, что вы от нее отдалились – то этот шок наверняка приведет ее в чувство. Не позволяйте ей к себе приближаться, выдержите некоторое время и она капитулирует, станет на колени, чтобы только вернуть вас себе!

Альберт ничего ему не отвечал, и барон кивнул и слегка улыбнулся:

– Я вас предупреждал, что это неприятный совет. Но я продолжу. Вам придется вести себя с ней холодно. Я вам клянусь всеми сокровищами мира, что никакая Лизен не сможете заменить Виктории то, что она потеряет. Дорогой мой мальчик, это будет борьба между вами. Борьба, из которой вы можете выйти победителем и получить власть. Иначе вы окончательно потеряете уважение к самому себе, зря растратите свои способности и, возможно, даже не сможете оставаться в Англии.

– Брак моей матери был разрушен, – тихо ответил ему Альберт. – Я поклялся своей жизнью, что я не стану следовать по ее стопам.

– Тогда делайте то, что я вам предложил, – парировал Стокмар. – Ожесточите свое сердце. Позже вы сможете все искупить – стать самым преданным и нежным мужем во всем мире. И вы станете мужем, а не комнатной собачкой! Я всего лишь повторил вашу фразу. Вы только что упомянули о своей матери. Ее погубила слабость – моральная слабость.

Он увидел, как поморщился Альберт, но продолжил твердым голосом:

– Вы не подвержены ее слабостям. Всю вашу жизнь мы с вашим дядюшкой Леопольдом наблюдали за вами и направляли вас, чтобы не позволить унаследовать ее слабину. Дорогой мой мальчик, вы не должны, не имеете права сдаваться. Для вас стали меркой высочайшие стандарты. Вы сможете реализовать себя, только служа людям и идя на жертвы – это именно то, чего никогда не делала ваша несчастная мать. Вам не пристало проявлять слабость перед королевой. Вы должны самоутвердиться, даже если это вам и неприятно. Вы должны совершить этот поступок ради вашего дядюшки и меня, чтобы мы в вас не разочаровались.

– Мне так жаль мою мать, – пробормотал Альберт. – Она писала мне и Эрнесту. Боже, какие это были трагичные письма! Мальчиком я рыдал над ними часами. чтобы она ни делала, она потом страдала из-за этого.

– Я всегда был против вашей переписки, – заявил Стокмар. – Да, ваша мать страдала, но не забывайте, что она и грешила. Грешила из-за слабости…

– Я знаю, я знаю…

Альберт внезапно поднялся. Он знал, что, если барон станет продолжать и снова начнет перечислять грехи его неведомой матери, всеми отвергнутой и умершей в изгнании, он не сможет этого выдержать, хотя все сказанное и будет правдой, и разрыдается прямо перед ним. И тогда Стокмар станет его презирать. Он спокойно заявит ему, что это тоже проявление слабости. Принц не может рыдать. Принц всегда должен владеть собой и выполнять свой долг, даже если это безумно трудно.

– Если вы советуете, – наконец произнес он, – то я это сделаю. Но прежде всего хочу сказать вам следующее, барон. Королева считает, что она ждет ребенка. Никто об этом еще не знает, но я должен вам сказать об этом, чтобы вы еще раз все обдумали.

– Что ж, так еще лучше, – холодно заметил барон. – Обещаю вам, что ей это не повредит. Кроме того, в подобном положении вы ей будете нужны еще сильнее.

– Хорошо. Я вам расскажу, как у нас пойдут дела. Стокмар встал и ласково потрепал Альберта по спине.

– Мальчик мой, вы – очень умны и должны быть твердым. Ваш дядюшка и я гордимся вами!

Глава 10

Сначала никто не почувствовал перемены, кроме Лизен и Стокмара. Но Стокмар ждал этого. Первым признаком стали вспышки гнева Виктории – неконтролируемые и безудержные. Она отчитывала своих фрейлин за малейшие оплошности. Ходили слухи, что ее ежедневные совещания с Мельбурном тоже часто кончались скандалами. Королева была то очень нервной и раздражительной, то беспричинно веселой и оживленной. Порой она удивительно высокомерно и чопорно держалась даже со своими друзьями.

Потом слухи стали совершенно определенными. Королева беременна, а все женщины в ее положении время от времени невыносимы. Лизен часто заставала ее с красными от слез глазами и, зная, что королева ждет ребенка, сделала фатальную ошибку, посчитав, что раздражительность и депрессия Виктории происходят именно от ее состояния. Баронесса пыталась ее успокоить, без умолку болтала, как обычно, и так много рассуждала о будущем наследнике британского трона, что королева едва сдерживалась, чтобы не приказать ей замолчать.

Лизен радовалась и заявляла, что у Виктории непременно будет сын – милый маленький малыш, совсем как его мамочка. И тогда ее дорогая мадам выполнит свой долг перед родиной. Она будет королевой и у нее родится маленький принц Уэльский. Лизен намекала, что после рождения ребенка это одиозное замужество постепенно перестанет быть столь значимым для Виктории. Распевая дифирамбы будущему ребенку, старой баронессе удалось проигнорировать тот факт, что Альберт тоже в какой-то степени ответствен за будущего малыша. Если Виктория упоминала его имя, Лизен делала вид, что ничего не замечает, и переводила разговор на другую тему или просто сидела молча, уставившись куда-то поверх плеча Виктории с радостным выражением лица, как бы говорившим, что они вскоре перестанут касаться такой неприятной темы. Она уже больше не жаловалась на принца и не пыталась посеять сомнения в душе Виктории. Эта часть ее кампании прошла успешно. Теперь, по ее мнению, нужно было абсолютно исключить его из ее отношений со своей госпожой. Старая интриганка злорадно наслаждалась его унижением. При любой возможности она старалась укрепить свои позиции в управлении королевским хозяйством. Но так как она больше не пыталась что-либо выведать об отношениях Виктории со своим мужем, то была не в курсе новых осложнений.

Некоторое время Виктория не хотела признаваться себе, будто что-то не в порядке. Она видела, что Альберт улыбается и очень вежлив с ней на людях, прекрасно относится к ней и мило разговаривает. Но она пыталась не обращать внимания на тот факт, что когда они оставались одни, он в основном удрученно молчал. Он постоянно старался найти причину, чтобы одному отправиться на прогулку, одному поехать верхом, тем более, что ей не разрешали подвергать себя физической нагрузке. Когда она брала мужа за руку, он пытался освободить свою руку… Он был вежлив и нежен, но ужасно далек от нее.

Она начала ссориться с ним по пустякам, пытаясь тем самым привлечь его внимание к себе. Но он или не реагировал на ее провокацию, или просто уходил из комнаты. Она не могла игнорировать и того, что он был очень несчастлив. Это просто невозможно, думала она, доводя себя до ярости, чтобы как-то побороть свой страх. Как он может не быть счастливым, когда они женаты, ждут ребенка и она делает все возможное, чтобы угодить ему?

Лизен была права – он хочет во все вмешиваться и забрать у нее власть! Они вели вдвоем счастливую жизнь, когда он мог делать все, что пожелает, пока она была занята – но ему этого недостаточно. Она говорила себе, что он ее не любит, но потом принималась рыдать и отрицать это ужасное предположение. Нет, он любит ее! Он должен ее любить!! Они могут иногда не понимать друг друга, состязаться в силе воли – всем женатым парам требуется время для притирки друг к другу – но если он и в самом деле ее не любит, тогда нет смысла в жизни.

Чем больше Лизен болтала о малыше, тем сильнее Викторию раздражала эта болтовня, словно будущее дитя виновно в том, что ее отношения с мужем не заладились. Для нее был не важен ребенок, хотя она никогда не призналась бы в этом. Прекрасно, что у нее будет малыш и что она хорошо себя чувствует, но только в том случае, если ребенок – плод возвышенной любви, существовавшей между нею и Альбертом, но этой любви, похоже, пришел конец.

Если ей придется жить без его любви, постоянно видеть мужа грустным и замкнутым, то тогда ей все равно, пусть она даже умрет при родах, как это случилось с ее кузиной Шарлоттой. Она грустно подумала, что и действительно может умереть. И тогда он пожалеет, что был таким неблагодарным.

Виктория переживала, и от этого стала еще надменнее держаться со своим мужем. Она старалась не обсуждать с ним ничего, касающегося визитов Мельбурна. Она уходила работать с дипломатической почтой и проводить совещания с министрами, высоко вздернув свой маленький острый подбородок. У нее постоянно болела голова, потому что, отстраняя от себя Альберта, она страдала еще сильнее. Ее стало раздражать поведение Лизен. Ах, если бы только ее конфидентка дала ей возможность обсудить поведение Альберта, высказать свое беспокойство, ведь кроме нее, королева не могла ни с кем поделиться своими тревогами. Возможно, это принесло бы ей облегчение. Ей стало бы легче, даже если бы она поссорилась с Лизен из-за Альберта, все-таки немного выпустила бы пар. Но баронесса хитро избегала ее попыток пооткровенничать. Она спокойно уплывала от всех наживок, оставляя Викторию один на один с ее уязвленной гордостью и неуверенностью.

Во время этой кампании Альберт все время чувствовал неловкость и сильно нервничал. Он часто плакал, потому что терпеть не мог быть злым, да еще преднамеренно. Состояние Виктории еще более осложняло его задачу. Но Стокмар стоял у него над душой, укрепляя его решимость и подбадривая его. Его жизнь должна идти в правильном направлении. Он должен служить обществу, проявлять жертвенность во имя мира и лучшей морали во всем мире. Ни у кого не было лучшей возможности, чем у него, выполнить все эти пожелания. Как только Виктория уступит ему часть власти, он сможет вести полезную жизнь. А Стокмар уверял, что она ему непременно уступит. Но только в том случае, если он проявит стойкость.

– Я так рад, мадам, что вы решили поехать в Виндзор на уик-энд, – сказал Стокмар. – Свежий воздух полезен принцу, мне показалось, что в последнее время он слишком бледен.

Он уединился с Викторией в музыкальном салоне – они вдвоем выбирали музыкальные произведения, которые хотели бы услышать вечером во время концерта. Некоторые из фрейлин, в особенности леди Литтлтон, обладали великолепными голосами, и их часто просили спеть для королевы и принца после ужина. Иногда пела сама Виктория, а Альберт аккомпанировал ей. Но в последние недели они перестали это делать, потому что он выполнял ее просьбы с покорным и унылым видом, и ей было это все крайне неприятно.

Альберт действительно казался усталым и плохо выглядел, но все-таки не так плохо, как Виктория, подумал барон, когда она взглянула на него. Королева слегка пополнела, но не следовало говорить о ее беременности. Альберт считал, что неприлично интересоваться таким личным состоянием женщины. И в этом жена с ним согласилась. У них была общая точка зрения и по другим мелким проблемам, будто соглашаясь друг с другом по мелочам, они старались ликвидировать самую главную проблему, которая так важна для нее. Но даже маленькая победа, одержанная над этой железной волей, значила так много! Альберт не мог понять этого. Он впадал в отчаяние и начинал хандрить по мере того, как между ними росло отчуждение. Однако Виктория не сдавалась.

– Альберту очень нравился Виндзор, – сказала Виктория. – Он мне не раз говорил о том, как ему неприятен Лондон.

Как жаль, что мужу не нравится жить в столице, что ему скучно бывать на приемах и балах, потому что теперь ей там тоже не нравилось. Виктория вздохнула и склонилась над музыкальным сборником.

– Мне кажется, что для него время движется слишком медленно, – осторожно заметил барон. – Он мало чем занят в Лондоне, тогда как вы, мадам, там слишком сильно заняты.

Она внимательно посмотрела на него.

– Ему там нечего делать? Боже мой, барон, там такая библиотека, его переписка… У меня вот, например, не хватает времени, чтобы заниматься моей корреспонденцией!

– Видимо, ваша переписка более обширна и интересна, – спокойно заметил Стокмар. – А так ли много писем человек может написать своим родственникам? Сколько он может прочитать книг? Если бы принцу было чем заняться…

Он прочитал все по ее глазам и решил, что время для разговора о положении Альберта еще не настало. Неудивительно, что его протеже сложно общаться с ней. Даже сам Стокмар, знавший Викторию, можно сказать, с пеленок, почувствовал себя крайне неудобно, натолкнувшись на ее сопротивление.

– В Кобурге Альберт был довольно сильно занят, – осторожно заметил барон. – Он серьезный и умный молодой человек и занимался там наукой и теологией. Если бы он мог, хотя бы время от времени, встречаться с людьми, которые занимаются этими проблемами…

– Ему уже предлагали это.

Виктория с треском захлопнула ноты. Она ждала, когда Стокмар добавит к списку занятий Альберта политику, чтобы наконец разразиться вспышкой гнева!

– К сожалению, меня не сочли нужным обучать данным наукам, и в подобной образованной компании я чувствую себя весьма неловко. Мой дорогой барон, можно сказать, мне там не по себе. Не могу поверить, что Альберту хотелось бы вести разговоры, в которых я не смогу принимать участия.

– Конечно нет. – Стокмар быстренько ретировался.

– Вы же не станете утверждать, будто принцу наш двор кажется скучным?! – У нее проступили красные пятна на щеках. – Я ведь могу подумать, что он и меня тоже находит скучной…

Барон рассмеялся, как будто она пошутила.

– Моя дорогая мадам, вы же. знаете, что он живет ради вас. Я просто хотел сказать, что принцу Альберту предлагали вступить в Общество борьбы за отмену рабства и цивилизацию Африки. Им, возможно, хотелось бы, чтобы он стал их президентом. И это было бы выражением уважения ваших подданных к нему, – объяснил он королеве. – Принц мог бы заняться этой проблемой и подготовить выступление – я знаю его отношение к рабству. А кроме того, он будет рад, что каким-то образом помогает вам.

Отмена рабства. Это был весьма благородный проект. Если Альберт желает заниматься подобной работой, наверно, ей не стоит волноваться о потере власти. Рабство никак не связано с политикой ее правительства. Общество состояло из весьма достойных людей, желавших, чтобы их поддерживал столь же достойный член королевской семьи. Если Альберт займется этой проблемой и будет доволен своей работой… Может, тогда он станет счастливее и станет относиться к ней с большей теплотой…

– Вы считаете, что он согласится заняться этой работой?

– Я абсолютно уверен в этом, мадам. Он будет весьма доволен.

– В таком случае, – Виктория снова раскрыла ноты, – я попрошу, чтобы он согласился. А сейчас, барон, нам нужно выбрать подходящую музыку.

Речь в Обществе была первым публичным выступлением Альберта. В подготовке текста ему помогали Стокмар и Энсон. Принц выучил ее наизусть. Там не было ничего о политике, и его аудитория состояла из представителей всех партий и религий. Альберт сильно волновался, и в данном случае его чопорность как нельзя лучше соответствовала обстановке в зале.

Если бы этот молодой иностранец вел себя слишком самоуверенно или легкомысленно, выступая с такой серьезной речью, то произвел бы крайне неприятное впечатление. Аудитория была серьезной и консервативной, а тема – весьма модной и важной, и новый президент держался именно так, как им всем представлялось правильным. По окончании выступления его начали тепло приветствовать. «Тайме» не преминула съязвить, что королевский консорт наконец начал что-то делать, чтобы как-то оправдать расходы на свое содержание. Но в газете скорее хвалили его, чем критиковали.

Слушая похвалы в адрес мужа, и самое главное, видя, что впервые за много недель он наконец выглядит счастливым и оживленным, Виктория почувствовала облегчение и гордость за него. Однако Лизен быстренько напомнила ей, что король Португалии, в сферу интересов которого входила Африка, может возмутиться вмешательством Англии. Как повезло, что она подслушала рассуждения мистера Гревилля об этом, баронесса ничего не знала о Португалии и еще меньше об Африке, но этот ловкий удар помог немного поумерить энтузиазм ее госпожи. -«Хитрый щенок, – бормотала про себя баронесса. – Ему всего лишь двадцать, а он пытается выступать с речами и еще выставляться… О, ее дорогой Виктории следует быть такой осторожной».

Виктория прикрикнула на нее, чтобы не смела рассуждать о том, в чем совершенно не разбирается, но спустя несколько минут отправилась к Альберту и потребовала, чтобы он немедленно написал письмо королю Португалии и объяснил, что в его речи не было политической подоплеки.

В июне королевская чета отправилась на скачки. Это был жест демократизма, потому что никогда прежде ни одно лицо королевской крови не смешивалось с толпой в Эпсоме. Публика восторженно приветствовала их обоих, и у королевы на глазах показались слезы. Ее народ. Ее люди могли быть грубыми и грязными, и их даже можно было бояться, когда они находились слишком близко. Но они все равно не были такими страшными, как ей представил их Мельбурн. Как они ее приветствовали! Ей махали ручонками даже маленькие дети. Глядя на них, она испытывала сентиментальные чувства к своему будущему ребенку. Так чудесно быть королевой, да к тому же популярной среди своих подданных. Как чудесно ощущать, что толпа ее любит, и понимать, что она тоже может любить их.

Ей стало гораздо легче, хотя она до сих пор еще не наладила отношения с Альбертом. Несмотря на ее жест в отношении аболиционистов, он не был до конца счастливым. Виктория отказывалась признать, что, отчитав его по поводу Португалии, тем самым все испортила. Она же была вынуждена указать ему на ошибку! Он неопытен, и она не имела права позволить ему совершать ошибки от ее имени и, кроме того, не раз уже ему объясняла: к его поступкам отношение особое, потому что он муж королевы Англии.

Виктория сидела очень прямо в карете, пока они ехали на скачки, и убеждала себя, что быть королевой – самое главное для нее и ей вполне достаточно того, что народ любит ее.

Однако через несколько дней ее уверенность в любви подданных потерпела фиаско, от которого она никогда не оправилась.

Когда они с Альбертом ехали из Букингемского дворца, чтобы навестить ее мать, произошло покушение на ее жизнь.

Виктория смотрела в другую сторону, и именно Альберт первым обратил внимание на человека, облокотившегося на ограду Грин-парка. Он направил на них какой-то предмет. В ранних сумерках сверкнул яркий свет, и через мгновение что-то пролетело мимо них. Испуганные лошади заржали и остановились. Легкая карета, сопровождаемая двоими форейторами, застыла на месте. Виктория повернулась и увидела человека с дымящимся пистолетом в руке.

В следующий момент она почувствовала, как Альберт обхватил ее руками и попытался пригнуть вниз. Она услышала его дрожащий от волнения голос – принц спрашивал, не ранена ли она. В этот жуткий момент она посмотрела на него и засмеялась. Она ничего не боялась, ситуация казалась ей неправдоподобной. Ее, беременную женщину, какой-то человек пытался убить. Другая бы на ее месте непременно упала в обморок. У Альберта не было времени подумать о характере женщины, на которой он женился. Стокмар говорил ему, что Виктория менее умна, чем он сам. Но в эти секунды он видел только одно. У убийцы было два пистолета.

– Виктория… умоляю тебя, ложись!

Ему уже не оставалось ничего иного, как только попытаться прикрыть жену собственным телом. Когда он это сделал, то почувствовал, как она сопротивлялась ему, отказываясь искать спасения на полу кареты. Прогремел второй, и последний выстрел, и пуля ударилась в стенку кареты прямо над головой Виктории.

Вокруг собиралась толпа народу, многие хотели увидеть королевскую карету, а если повезет, то посмотреть, как она прогуливается по Грин-парку. На миг собравшиеся остолбенели, придя в ужас от увиденного. Но когда звук последнего выстрела раскатился в воздухе, они очнулись от кошмара. Люди побежали к убийце, который, не трогаясь с места, медленно опустил пистолет. Он не отводил взгляда от лица королевы, которую пытался убить. Человек не изменил положения, и глаза у него остановились, как у лунатика, когда раздались крики:

– Убить его! Убить его!

Виктория медленно повернулась к мужу. Люди бежали к мужчине – кто с палкой, а кто просто сжав кулаки. Вот теперь она и в самом деле испугалась.

– О Альберт, – шепнула она и прижалась к его плечу.

Принц увидел, что нападавшего окружила разъяренная толпа и понял: в следующий момент они станут свидетелями самовольной расправы над потенциальным убийцей.

– Гони! – крикнул он кучеру. – Бей лошадей кнутом, но только поскорей увези отсюда королеву!

Карета дернулась и покатилась по дороге. Когда они немного отъехали, Виктория осторожно освободилась от объятий Альберта и села прямо.

– Виктория, с тобой все в порядке?

Дорогой Альберт, как он волновался! Он прикрыл ее своим телом от убийцы. Чтобы увидеть его взволнованный взгляд, пожалуй, стоило пережить риск быть убитой.

– Все нормально, только меня немного пробирает дрожь. Не волнуйся, дорогой Альберт, на мне нет никаких ран. Я больше всего испугалась, что этого несчастного у нас на глазах разорвут на куски. Дай мне нормально сесть. Люди не должны думать, что я пострадала.

Королева села очень прямо и приказала, чтобы кучер ехал с обычной скоростью. Но она крепко держалась за руку мужа под прикрытием полости кареты. А Альберт успокаивал себя мыслью, что она боялась, как самая обыкновенная женщина, несмотря на этот странный нелепый смех в тот миг, который мог оказаться последним в ее земной жизни. Казалось, что характер ее смелых и неординарных предков проявился в том смехе.

«Бедная малышка, – нежно подумал он, стараясь забыть, что в тот роковой момент был испуган гораздо сильнее ее. – Бедная маленькая Виктория, такая крохотная и хрупкая, и это несчастное еще не рожденное дитя…» Ему пришлось прикусить губу, чтобы не разрыдаться от волнения. К его переживаниям примешивалось еще и чувство вины из-за того, как бессердечно он относился к ней в последнее время. Весь вечер и всю последующую неделю он пренебрегал советами барона Стокмара, и Виктория купалась в волнах счастья.

Они посетили оперу. Все присутствующие встали и устроили им длительную овацию. Послышались выкрики, прославляющие смелость принца. Его поступок, когда он прикрыл своим телом королеву, широко обсуждался. Увидев Викторию, такую крохотную, но весьма торжественную и важную, которая раскланивалась с публикой из королевской ложи, все захлопали и начали петь гимн.

Прежняя непопулярность королевы была забыта. Бессердечная маленькая автократка, какой она предстала перед всеми после случая с Флорой Гастингс, монарх-партизанка, которая оставила у власти вигов, потому что ей нравилось видеть рядом с собой их лидера во время приемов, сразу превратилась в национальную героиню. В течение некоторого короткого времени Альберт грелся в отраженных лучах ее славы.

Для иностранца он с честью вышел из ужасного положения. Даже представители аристократии признавали это, хотя несколько кислых голосов заявили, что, будь они на его месте, расправились бы с насильником еще до того, как он попытался выстрелить во второй раз.

На некоторое время для них снова засияло солнце. Им было хорошо вместе и когда они были наедине, и когда представали перед публикой.

Виктория пребывала в отличном настроении, была со всеми добра, и окружающие вздохнули с облегчением. Она, как прежде, верила, что Альберт ее любит. Он вновь стал ей милым и хорошим компаньоном. С ним все было в порядке, и королева решила, что предыдущее его к себе охлаждение она просто придумала. Виктория снова проводила каждый день совещания с Мельбурном и с министрами, занималась обширной корреспонденцией и, как раньше, полностью исключила своего мужа из общественной жизни.

Стокмар заметил Альберту, что королева пришла к выводу, будто снова одержала над ним победу. Конечно, она поступает бессознательно и принцу боже упаси думать, что его жена все специально рассчитывает. Но его малодушное послабление дало ей возможность решить, будто его устраивает подачка, вроде председательства в Обществе аболиционистов и всплеск аплодисментов в опере, вполне, кстати, заслуженный им потому, что он не позволил убить в своем присутствии жену.

Альберт постепенно вновь замкнулся в себе, и Виктория даже не сразу поняла, что между ними возникла напряженность. Чтобы доставить ему удовольствие, она часто ездила в Виндзор и оставалась там на длительное время.

В один из июньских дней, когда они были в Виндзоре, Мельбурн попросил разрешения поговорить с королевой по личному вопросу.

Глава 11

– Как я понимаю, вы собираетесь читать мне лекцию по поводу Альберта?

– Мадам, я не посмею этого делать. Упаси меня, Господи, позволить себе подобную вольность! Я просто спрашиваю вас о нем, потому что ваше счастье и процветание значат для меня больше всего на свете.

Они смотрели в глаза друг другу, стоя в гостиной королевы. Июньское солнце освещало великолепный персидский ковер и напряженную маленькую фигурку королевы, застывшую в кругу золотистого света. Она откинула назад голову и выставила вперед подбородок. Глаза ее метали молнии. Мельбурн вдруг совсем не к месту подумал, почему это казалось, что у нее вообще нет подбородка, пока не приходилось увидеть ее разъяренной?

Виктория была просто вне себя от злости, однако не собиралась, как всегда, разразиться короткой вспышкой ярости, когда все старались скрыться подальше от ее глаз. Нет, сейчас она дрожала от сильной, но пока контролируемой ярости. Мельбурн видел ее в подобном состоянии при ссорах с матерью. Грубое и унизительное отношение королевы разбило сердце и подавило волю герцогини. В такие минуты Виктория была просто ужасной. Если она не сможет достучаться до ее сердца, то все весьма плохо обернется для Альберта. И для него самого. Если она не любила принца по-настоящему, тогда ничего нельзя было поделать. Сейчас он отчетливо понял, каково приходится Альберту, и посочувствовал принцу, посетовав на себя, что раньше не догадывался об этом.

– Если кто-то и пытался поучать вас, хотя не могу себе представить, кто бы посмел это сделать, – спокойно заметил он, – то я не возьму на себя подобную смелость. Вы знаете, что только преданность к вам заставляет меня начать этот разговор.

– Утверждая, что глубоко преданы мне, как же вы можете заявлять, будто вам кажется, что мой муж несчастлив, и расстраивать меня в такое сложное для меня время?

Мельбурн заколебался и отвел взгляд.

– Потому что я вижу: вы не выглядите счастливой, мадам, и не могу этого выносить. Особенно, как вы говорите, в такое время.

Никто до этого не беспокоился о ее чувствах. Стокмар и дядюшка Леопольд только намекали на грусть Альберта. Даже ее мать пробовала выступить в его защиту, потому что он хорошо и уважительно относился к ней. И ни один из них не обратил внимания на то, что она тоже несчастна. Неожиданно для себя самой она перестала сопротивляться.

– Я вовсе не несчастна. Почему вы так решили, лорд М.?

– Потому что всякая жена, которая любит своего мужа и пытается доставить ему удовольствие, начинает переживать, если ей не удается это сделать. Конечно, может быть, я ошибаюсь, мадам, и вы уже не любите принца…

Он мгновенно получил ответ на этот вопрос: ее глаза засверкали от слез. Мельбурн подошел к королеве, взял ее за руку и усадил в кресло у окна. Ему пришлось бороться с желанием встать перед ней на колени и начать целовать руки.

Виктория заговорила:

– Ему ничем не угодишь – вот и вся правда. Альберту нужно лишь одно: ущемить мою власть, а этого я ему не позволю! Ни ему, ни кому-либо другому!

– Понимаю, теперь я понимаю, в чем тут дело, – сказал Мельбурн.

– У него нет причин быть несчастным, – настаивала Виктория. – Когда мы поженились, я была королевой. Альберт это прекрасно знал – я четко объяснила ему положение вещей, и он с этим согласился. Вы же сами сказали, помните, во время нашего обручения, что он не получит титул короля или подобный статус.

– Да, я так говорил и могу повторить еще раз. В Англии есть только один суверен, мадам, и это вы! Но мне бы хотелось вам напомнить, что тогда я сказал еще одну вещь. Когда вы сообщили мне о своей помолвке, я заметил, что рад, если вы нашли человека, который сможет разделить с вами тяжесть вашего положения. И это не пустые слова. Мадам, я был женат, и вам известна моя грустная история. Конечно, у меня нет права давать кому-либо советы. Но я твердо знаю: жена и муж должны доверять друг другу. Вы – королева, власть принадлежит вам, и ничто не может изменить подобное положение. Вы обмениваетесь мнением со мной и министрами, вы нам доверяете. Но мы вам не родственники. Мы люди, которые однажды покинут кабинет и больше никогда не посмеют обратиться к вам. Окажись вы на месте принца, разве вы бы не ревновали, не возмущались, что близкий человек не доверяет вам ничего из того, о чем он советуется с другими людьми?

– Но он не может заниматься государственными делами! Лорд М., у него нет опыта! Он наделает ужасных ошибок… Он не англичанин!

– Не думаю, чтобы он стал делать ошибки, – заявил Мельбурн. – Мне так совсем не кажется. Я уверен, что принц один из самых умных и серьезных людей, с которыми мне пришлось встречаться. Бог мой, мадам, вы только сравните его с некоторыми клоунами, сидящими в моем кабинете! Я уверен, что ему можно доверять полностью. Поверьте, он того заслуживает. Могу ли я разговаривать с вами откровенно?

– Как всегда. Что бы вы ни сказали, я обещаю: не стану злиться.

– И не расстроитесь, потому что иначе я не стану продолжать наш разговор.

– Хорошо, я не стану расстраиваться, – пообещала королева. – Пожалуйста, продолжайте.

– По моему мнению, принц Альберт оказался в чрезвычайно сложных обстоятельствах, и он блистательно справляется с ними. Понимаете, мадам, мужчины – странные создания. Природа не приспособила их быть в подчинении у женщин. Не так легко для умного мужчины шагать вслед за женой, как бы сильно он ни любил ее. Когда было объявлено о вашей помолвке, здесь принца встретили весьма враждебно. Потом пошли разногласия по поводу денег на его содержание, споры из-за его приоритета над вашими дядюшками…

– Разве я не принимала его сторону? – резко вмешалась Виктория. – Разве не настаивала, чтобы ему оказывалось всяческое уважение?

– Конечно, конечно. – Мельбурн улыбнулся. – Он ценит все, что вы для него сделали. Но побеждало ваше желание, а не его достоинства. Принц – очень гордый человек, мадам, и очень чувствительный. Будь вашим мужем глупый и бесчувственный человек, подобный многим людям, мне кажется, что он просто пожал бы плечами и принялся развлекаться. Он, конечно, не любил бы вас так, как любит Альберт. И я бы вам не посоветовал опираться на него в важных делах, да, кстати, и в мелочах! Отнюдь!!

Он чувствует себя бесполезным – у него хорошие мозги, а он ими не пользуется. Он хочет выразить свое мнение, а его никто не желает слушать. Ему хочется вам помочь и избавить вас от самых нудных обязанностей, почувствовать, что вы его уважаете как человека и любите как мужа. Больше всего ему хочется уважения к себе. Но в настоящем положении ему, пожалуй, этого не дождаться…

Виктория не отводила взгляда от мокрого носового платка, который она теребила во время разговора.

– Лизен считает, что он пытается подчинить меня своей воле, хочет командовать мною, – медленно произнесла королева. – Я этого не вынесу. Если ему дать возможность получать информацию о разных проблемах и он станет во все вмешиваться, то попытается завладеть моей властью, и народ будет считать его королем вместо меня.

– Лизен так вам сказала?

Вот старая змея! Просто гадюка! Виктория ему не ответила. Лорд Мельбурн оставил в покое гувернантку и продолжил разговор.

– Спаси боже, мадам! – засмеялся он. – Повелевать вами? Никогда не слышал большей чуши! Вы никогда никому не станете подчиняться, кроме себя самой. Да принц и не станет так поступать с вами. Вы неправильно оцениваете его и свои поступки, когда говорите подобные вещи. Опасность вашему браку заключается совершенно в ином.

– Опасность? – Виктория, нахмурившись, уставилась на него. – Не стоит так говорить о нас с Альбертом. Нам не грозит никакая опасность. У нас всего лишь кое-какие сложности…

«Нет, – подумал Мельбурн, – она не желает видеть правду. И как раз на этом может сломаться ее стальная воля. Но ей придется все понять сейчас, хотя бы теоретически, пока трагедия не станет свершившимся фактом. Помоги мне, Боже, я должен сделать это ради Виктории».

– Мадам, вы находитесь в опасности. Вы сами разрешили мне говорить вам правду. И я скажу все, если даже мне придется причинить вам боль. Все дело в принце Альберте. Вам уже, наверно, говорили, как он несчастлив. Ну так они правы. Это и в самом деле так. Поймите, он утратил уважение к себе. Он чисто формально является мужем королевы, а на самом деле – он никто. Мадам, возродить его к жизни в ваших силах, и он это прекрасно понимает. Он знает, что вы способны помочь ему вести полезную жизнь и только вы обладаете достаточной властью, чтобы превратить его способности и энергию в добрые дела. Если вы откажете ему в этом праве, в неотъемлемом праве каждого мужчины проявить себя', а не жить в тени своей жены, то мне кажется, когда-нибудь он придет к вам и объявит, что отправляется домой в Кобург.

– В Кобург?!

Королева побледнела. Лорду Мельбурну показалось, что она упадет в обморок и свалится с кресла. Он приподнялся и быстро схватил ее за руку.

– Мадам…

– Вы хотите сказать, что Альберт может покинуть меня?

– Если на чаше весов будет лежать его самоуважение – да, мне кажется, что он именно так и сделает, – тихо ответил Мельбурн. – Другой завел бы любовницу, но он покинет вас.

Виктория вырвала у лорда свою руку, встала и отвернулась от него. Помолчав, она сказала:

– Благодарю вас за совет, лорд М. Вы можете идти. Увидимся за ужином.

Мельбурн низко поклонился и пошел к двери. Виктория не повернулась к нему и молча смотрела из окна на тот вид, который так нравился Альберту. Закрыв за собой дверь, лорд внезапно подумал о том, простит ли его королева за дерзкий совет, даже если она им и воспользуется.

– По моему мнению, Турецкая империя является внушительным противовесом амбициям Франции и России в восточном Средиземноморье.

Лорд Пальмерстон стоял спиной к камину в Зеленой гостиной Букингемского дворца. Он был высоким мужчиной с хорошим цветом лица, ярко-синими глазами, бакенбарды были покрашены в вызывающе красный цвет. Его манеры позволяли предположить, что, не будь рядом с ним королевы, он бы с удовольствием засунул руки в карманы. Народу в гостиной было много. Альберт стоял рядом с креслом Виктории. Мистер Гревилль и лорд Грей нависали над маленькой фигурой лорда Джона Рассела. Присутствовали камергеры и многие высокопоставленные виги из окружения королевы.

Пальмерстон им всем улыбнулся. Ему уже надоели светские разговоры, а холодность ее величества раздражала его. Он повернулся к маленькой фигурке в огромном синем кринолине, которая походила на подушечг ку для булавок – была такой же колючей, – и поклонился ей.

– Мадам, вы хорошо разбираетесь во внешней политике. Как вы считаете, прав ли я?

– Если это даже и так, то я не стану выражать здесь свои соображения по таким секретным политическим проблемам, лорд Пальмерстон. Кроме того, как мне кажется, лорд Мельбурн уже объяснил вам мое мнение.

Королева была вне себя от того, что этот бесцеремонный человек посмел рассуждать о политике в ее гостиной. Когда она посмотрела на него, выражения ее липа испугался бы любой другой человек, но Пальмерстон только еще шире улыбнулся, как будто был рад ее реакции.

– Лорд Мельбурн считает, что не стоит заводить дружбы с турецким султаном, что Оттоманская империя совершенно прогнила и развалится при первых признаках неповиновения. Мадам, в этом я с ним согласен, но нельзя принижать роль Турции именно по тем причинам, о которых я только что говорил.

– Мне кажется, что вы имеете в виду слухи о том, что ожидается восстание паши Египта?! – неожиданно заметил принц Альберт.

Пальмерстон лучился улыбкой, когда с презрением обратился к Альберту:

– Сэр, как вы великолепно информированы! Может, вам удастся убедить ее величество, чтобы она сама сообщила мне свое мнение? Или вы ее переубедите, и она присоединится к моему мнению?

Альберт почувствовал, как у него сжимаются кулаки. Он покраснел от негодования.

– Я не могу говорить от имени лорда Мельбурна, но будучи правящим сувереном, королева, вероятно, не станет одобрять восстание, направленное против власти другого правящего суверена, даже если он безбожник и если это восстание в наших интересах. Этого требуют моральные принципы…

– Альберт!!!

Виктория выкрикнула его имя, и ее голос прозвучал, как свист кнута. Он не смог закончить фразу. Пальмерстон поменял позу и теперь не отрываясь смотрел на мысы своих прекрасно начищенных башмаков, как будто он был где-то в тысяче миль отсюда.

– Альберт, дорогой, я очень устала. А вам, лорд Пальмерстон, должна напомнить, что мне не нравится обсуждать политику во время отдыха. Если вас интересует мое мнение, то вы можете узнать его в надлежащее время.

– Ради бога, извините меня, мадам, клянусь, я не подумал, что надоедаю вам в часы досуга. От вас ждешь многого, порой слишком многого. Я много раз повторял это Мельбурну…

Она подумала, что этот человек не замолчит никогда. Правила протокола, команды, то, что его время от времени осаживают, – все, что так хорошо действовало на других, ему нипочем, он все отметает, как тонкую паутинку. Если его отчитаешь при всех, как она только что это сделала, он сразу же скажет что-то еще более раздражающее.

Она уже возмущалась Альбертом, что он от ее имени высказал мнение о турецком султане. Она не говорила с ним на эту тему. И сведения о намерениях египетского паши пока всего лишь слухи. Конечно, Англия станет поддерживать султана против паши Египта. Как посмел Альберт заявить, что она против этого. Он выражал свое мнение так уверенно, как будто оно принадлежало ей. И как посмел Пальмерстон так провоцировать его. Он это сделал специально, чтобы ее муж выглядел идиотом. Ей придется раз и навсегда предупредить Альберта, чтобы он был поосторожнее, и не выставлял себя дураком принародно. Виктория собиралась поговорить с мужем очень тактично – пока они дошли до своих покоев, ее гнев немного поулегся. Совершенно спокойно она попросила принца зайти к ней в будуар и отослала своих фрейлин, даже Лизен, которая пыталась остаться, и начала говорить, что он не смеет рассуждать о вещах, в которых не разбирается.

Ни один из них не мог потом вспомнить, как разгорелась ссора. В конце концов Виктория не сдержалась и начала кричать резким голосом. Она чувствовала, как у мужа были натянуты нервы из-за невыносимого напряжения последних недель, но уже не контролировала себя. А сначала все вроде бы шло спокойно. С чего это она принялась вопить на Альберта, что не потерпит его вмешательства в ее дела и чтобы он не забывал, кто она такая?

Альберт стоял белый от сдерживаемой ярости и смотрел на нее с потрясенным и обиженным выражением, как будто она его ударила. А потом он выскочил из комнаты, захлопнув дверь с таким треском, что задрожали все настенные украшения. Он ушел в свои апартаменты, а Виктория осталась в комнате, дрожа от злости. Он посмел уйти от нее! Он ушел, когда она еще не закончила его отчитывать! И теперь она должна лечь спать, когда ссора еще не закончилась?! Не отдавая себе отчета, королева вылетела из комнаты и побежала по коридору к его покоям.

Сквозь слезы она увидела камердинера в другом конце коридора, но тут же забыла о нем и о всех других, кто мог ее увидеть. Она остановилась у двери покоев Альберта и повернула ручку. Дверь была заперта. Виктория принялась колотить в дверь.

– Сейчас же открой!

Последовала пауза, потом голос Альберта спросил:

– Кто это?

– Королева!

Секунды казались ей часами. Внутри ни звука. Виктория ухватилась за ручку и начала ее бешено трясти. Голос у нее дрожал и был хриплым.

– Открой дверь! Я тебе приказываю!!! Через секунду опять послышался его голос.

– Кто тут?

Она заколотила кулачком по двери.

– Королева! Королева Англии!

Виктории показалось, что она кричит изо всех сил. Ей мерещилось, будто она пытается спрятать собственный ужас под прикрытием слов. Она – королева! Никакой муж не смеет запирать от нее дверь. Муж не смеет перестать ее любить и пожелать оставить ее, как предупредил ее Мельбурн…

Но он не собирался впускать ее в свою комнату, и она сразу поняла это. Виктория прижала руки к лицу, когда осознала: если между ними останется дверь, она потеряет Альберта навсегда. Она может оставаться королевой, но счастье быть вместе с Альбертом она потеряет навсегда. Одно мгновение ее гордость, самомнение и упрямство боролись с любовью.

Альберт ждал. Это было испытание, о котором предупреждал его Стокмар. Если он спасует перед ее властностью и впустит в комнату, его жизнь станет невыносимой. Если же она вернется к себе, тогда их брак станет браком только на бумаге. Он услышал робкий стук. Альберт откашлялся и снова спросил:

– Кто здесь?

– Альберт, это твоя жена. Пожалуйста, впусти меня.

Он открыл дверь, и Виктория, рыдая, бросилась в его объятия.

Как-то ночью в конце августа, когда маленький городок Виндзор спокойно спал, и единственными звуками были переклички караула снаружи замка, старая женщина никак не могла заснуть. Ее комната была соседней с комнатой королевы. Но в комнате Виктории давным-давно потушили свечи. Королева уже не бодрствовала за полночь и не разговаривала со своей гувернанткой. Она стала, как Альберт, ложиться спать в начале одиннадцатого. Все ее слуги и придворные покорились новым веяниям. Теперь дверь, соединявшая ее покои с маленькой комнаткой баронессы была заперта.

У Лизен все еще горела свеча. Пламя колебалось, и плавился воск. В комнате был полумрак. Свеча вскоре потухнет. Глядя на нее, баронесса представляла, словно этот язычок пламени символизировал ее будущее.

Она потеряла Викторию. Непонятно, как это случилось, но ее влияние на королеву прекратилось. Баронесса повернула голову, и давно копившиеся слезы потекли по лицу и промочили ее подушку. Ее губы горько скривились, и ей пришлось подавить беззвучный вопль боли, отчаяния и злобной ярости.

Как-то раз она уже лежала и не могла заснуть от отчаяния, когда ей угрожала такая же опасность потерять свое дитя, Викторию, которую она воспитала и вырастила, а потом та внезапно приказала, чтобы старая Лизен величала ее «мадам» подобно всем остальным. В ту ночь, когда Виктория стала королевой, могло бы не оказаться места для старушки Лизен в ее новой жизни. Но Лизен отвоевала себе место под боком у Виктории. В ту ночь она все же уснула, и ее убаюкивала надежда и решимость продолжать оставаться необходимой молодой королеве любой ценой. Она добилась своего с помощью хитрости и цепкости старой, опытной тигрицы.

Теперь у нее не осталось надежды и решимости продолжать борьбу. Ее неожиданно вытеснили с привычного места, и она понимала, что больше не сможет туда вернуться.

Королева была к ней добра, когда не грубила и не раздражалась, как это было в старые добрые времена, когда слова или действия Лизен были важны для нее.

Она держалась мягко и внимательно, как будто понимала, что лишила Лизен доверия, которое было для той самым главным в мире.

Когда Лизен начинала суетиться и заботиться о ней, она улыбалась и мило благодарила ее. Но когда баронесса от страха пыталась нанести запретный удар по Альберту, Виктория никак не реагировала на это, и Лизен от этого становилось еще страшнее. Ей уже не удавалось настраивать королеву против мужа. И она стала бояться, как бы не перейти ненароком невидимую грань и не разозлить Викторию окончательно. Такой роскоши она уже не могла себе позволить, потому что понимала, как прекрасно Виктория может обойтись без нее.

За три месяца до рождения ребенка Виктория стала спокойной и такой счастливой, какой не была за всю свою жизнь. Удивительная безмятежность защищала ее от нападок и ненужных ласк. Несколько недель назад она приходила к Лизен, чтобы поговорить с ней, но теперь маленький колокольчик никогда не звонил, приглашая Лизен вернуться в комнату королевы, когда ее покидали фрейлины. Дважды, когда двор отправлялся в Виндзор, она не брала с собой баронессу.

Лизен понимала, кто победил ее. Альберт, казалось, уже проиграл, но неожиданно этот мальчишка смог снова покорить свою жену и оторвать ее от Лизен. Теперь королева искала совета у него, постоянно желала быть рядом с ним и даже сидела у окна и наблюдала, как он прогуливался по парку. Он делал это все реже, потому что Виктории стало тяжело ходить. Когда он впервые присоединился к королеве во время дневной встречи с Мельбурном, у Лизен едва сердце не разорвалось от ревности.

Он стал победителем, а баронесса лежала в постели и плакала, потому что понимала: вскоре настанет время, когда он предложит жене распрощаться с ней. И Виктория не станет с ним спорить. Сегодня парламент принял билль, в котором назначал его регентом нерожденного дитя в случае смерти королевы. Свеча Лизен сильно разгорелась и вдруг потухла.

Время текло медленно. Виктория начала шить приданое для малыша. Вышивая шелком крошечные чепчики, она показывала их Альберту и краснела от удовольствия, . когда он хвалил ее работу. А он хвалил все ее деяния, начиная от детских вещичек до мыслей, высказанных в письме Мельбурну, по поводу кризиса с Турцией. Так странно вспоминать, что они когда-то поссорились из-за этого. Поразительно, почему она так жутко боялась его вмешательства прежде, а сейчас ей ничто не мило, пока он не одобрит. Пальмерстон был тогда прав, когда рассуждал по поводу грядущего восстания против султана.

Египетский паша действительно напал на него, но план Пальмерстона, состоявший в том, чтобы создать альянс для защиты Турции, привел к развитию опасной ситуации. Франция приняла сторону Египта, отказываясь присоединиться к пакту. По мере продвижения армий паши, послышались угрозы о вмешательстве со стороны Франции и на них отвечали угрозами, что Англия станет помогать Турции.

Никто не считал политику Пальмерстона действенной. Альберт приходил от нее в ужас, а лорд М., которому следовало бы предвидеть все заранее и обуздать этого человека… Сейчас ему грозил кризис внутри партии.

– Ты только подумай, – сказала Виктория Альберту, – подумай, что станет, если сейчас мне придется поменять правительство и все-таки примириться с Пилом только потому, что этот одиозный Пальмерстон посмел поставить Англию на грань войны, а кабинет министров – на грань массовой отставки!

Ее поразило, когда Альберт заявил, что администрация тори может оказаться не такой уж плохой, и напрасно ее так боятся. Он охарактеризовал Пила как приятного человека с серьезными идеями и мягко добавил, что следует попытаться избежать катастрофы… Как же она его любила за то, что он старался не волновать ее и думал об ее здоровье. Но его больше волновала вероятность войны с Францией.

Они не могли себе позволить допустить развития серьезного конфликта. А ничем не обоснованные заверения Пальмерстона, что Франция не хочет войны еще больше, чем Англия, совершенно его не успокаивали. Альберт и Виктория вместе просматривали массу корреспонденции, и Мельбурн ездил туда и обратно для бесконечных консультаций по всем вопросам. В сентябре Виктория официально вмешалась в эту проблему под давлением Альберта.

Следовало примириться с Францией, чтобы Англия не оказалась с ней в состоянии войны. Королева могла серьезно заболеть от такого неприятного положения. Альберт прочитал послание и сказал, что полностью с ним согласен. Мельбурн больше тревожился о здоровье королевы, нежели волновался за последствия ее активного вмешательства. Он просил королеву помешать лорду Расселу подать в отставку, а Пальмерстону – провоцировать Францию, пока та не объявила состояние войны с Англией.

В конце октября армию египетского паши разгромили, и король Франции быстро сместил своего министра Тьера, настроенного против Англии. Пальмерстон надежнее, чем прежде, сидел в своем кресле в Министерстве иностранных дел. Он смог несмотря ни на что победить, и если королеве и принцу не нравилась его стратегия, английскому народу она была по душе.

Мельбурн испытал облегчение и вдруг понял, как же он устал и насколько плохо себя чувствует. Слава богу, у королевы есть Альберт. И еще спасибо тебе, Боже, что она прислушалась к совету своего старого друга и смогла спасти свое счастье. Для Мельбурна это было сейчас самым главным. Принц, такой методичный, пытался приучить и королеву к тому же. К премьер-министру в последнее время возвращались бумаги, пестревшие от вопросов и пометок на полях, и ему приходилось очень четко реагировать на все замечания.

Пусть он уставал от этого, но игра все равно стоила свеч. Королеве следовало больше узнать о внутренних рычагах, приводящих в действие правительство, ведь прежде он наставлял ее, как бы играя. Несмотря на беременность, Виктория выполняла свои обязанности с энергией, которую прежде тратила на танцы и развлечения. Она потихоньку поделилась с Мельбурном секретом: оказывается, все дело в том, что она теперь рано ложилась спать и строго соблюдала режим дня. Если она умрет и оставит дитя сувереном Англии, то у этого дитя будет самый лучший наставник и отец в мире – ее Альберт!

Она отвела взгляд от Мельбурна и вздохнула от удовольствия, когда произносила имя своего мужа. Она не заметила на лице премьер-министра слабую улыбку. Все женщины были экстремистками, а королева – самой главной из них. Еще совсем недавно она подозревала своего мужа во всех смертных грехах, даже в покушении на ее власть, и старалась изолировать его от любой информации…

Но потом она пришла к верному решению и стала доверять ему во всем. Она была счастлива оттого, что сумела себя переломить. Настолько счастлива, что, казалось, не могла дождаться, когда же распрощается со своей независимостью, чтобы еще сильнее радоваться жизни. Мельбурн был этим весьма доволен.

Их с королевой разговор в июле в Виндзоре никогда не упоминался. Свет удовлетворения переполнял жизнь Виктории. И ей больше не были нужны неярко мерцающие огоньки, вроде него и Лизен.

Глава 12

Двадцать первого ноября Виктория родила своего первого ребенка. Она не дождалась сына. Точнее было бы сказать, что ребенка больше желал Альберт, потому что он вообще мягче и любовнее относился к детям. У них родилась здоровая маленькая девочка со светлыми волосами и огромными голубыми глазами. Ее крестили и нарекли Виктория-Аделаида-Мэри-Луиза, и дядюшка Леопольд, которому теперь позволяли давать советы, потому что Альберт их ценил, стал ее крестным отцом и подарил малышке очень красивый крест с бирюзой и крупными бриллиантами.

Герцогу Веллингтонскому также позволили сделать подарок юной принцессе. Это был милостивый жест по отношению к уважаемому старому государственному деятелю. Герцог конечно понимал, что он должен за него благодарить принца Альберта, а вовсе не королеву. После дебатов по поводу денег, выделяемых на содержание принца, когда Веллингтон проголосовал за меньшую сумму, Виктория всегда смотрела на него слишком холодно. Она не умела прощать, но Веллингтон понимал, что перемирие между ними превратилось в мир. Альберт вдруг обнаружил, что самый влиятельный аристократ и член партии тори стал его другом.

Крещение малышки стало счастливым событием в семействе. Виктория была очень весела и выглядела здоровой. Ее мать стояла в углу и разговаривала с Альбертом. Она улыбалась и заглядывала ему в лицо.

Герцогиня Кента чувствовала себя весьма неуверенно и дрожала от волнения. Она уже абсолютно не напоминала ту энергичную суетливую женщину, какой была два с половиной года назад. Когда ей приходилось посещать какие-то приемы вместе с дочерью, она очень нервничала и была на грани истерики. Если бы не Альберт, который отвлекал ее разговорами, она бы не выдержала этих приемов. Сейчас она жаждала подойти к малышке-принцессе, взять ее на руки, давать молодой матери советы, как это положено делать любой бабушке, но она не посмела этого сделать. Потом состоялось историческое событие, когда Виктория подошла к мужу, пожала его руку, как будто старалась сделать для него нечто особенно приятное, и ласково поговорила со старой герцогиней почти десять минут.

При крещении присутствовал Стокмар. Он выглядел весьма довольным. После принятия билля о регентстве, он решил, что теперь Альберт способен действовать самостоятельно, и даже провел некоторое время в Кобурге вместе со своей женой и семьей. После этого он активизировал свою деятельность. Альберт уже был в курсе всех дел, как личных, так и политических, а значит, и барон был в курсе всего. Он должен был признать, что принц работал очень много для своих двадцати пяти лет. Как жаль, что он легко уставал, и часто впадал в депрессию. Теперь у него не было причин расстраиваться, и барон жестко поговорил с ним по этому поводу. У него есть обожающая его жена. Она души в нем не чаяла и делала все, что только возможно, чтобы выполнить любое его желание. И теперь у них появилась прелестная малютка-дочка.

Стокмар и дядюшка Леопольд гордились своим протеже. Принца с каждым днем все больше уважали, и у него не было причин выглядеть несчастным. Барон считал хандру Альберта признаком малодушия и поэтому постоянно отчитывал его за это.

Конечно, принц не любил Викторию, и барон иногда чувствовал свою вину, читая в глазах Альберта грусть и пустоту. Он ее не любил, а Стокмар помог ему и даже подтолкнул к этому браку.

Несмотря на все старания, образование и подготовку, какие-то черты романтической натуры его матери проявились в характере принца. Хотя он был внимателен и мил с женой, но простая любовь Виктории никогда не заполнит эту нишу. И все-таки Стокмар отказывался жалеть принца – он был созданием Леопольда и его собственным. Все их нереализованные амбиции могут материализоваться с помощью Альберта. Если даже в браке Альберта оставался эмоциональный вакуум, то, возможно, его сын сможет заполнить его, если этого не смогла сделать Виктория.

Королевская чета теперь все больше времени проводила в Виндзоре, где Альберт с удовольствием занимался планировкой по своему усмотрению садов и парков, приказывал сажать новые кусты и деревья. Виктории сады уже не казались скучными, как она когда-то признавалась Мельбурну. Если Альберт интересовался ботаникой, то она тоже желала как можно больше знать о растениях. Королева внимательно слушала его объяснения о разных видах и классах растений, заучивала их диковинные названия и поражала своих фрейлин потрясающей информацией. И сразу все ее придворные начали учить названия цветов, потому что это было нужно знать всем, кто присутствовал на приемах в ее гостиной и во время ужина.

Мужчины, подобно лорду Грею, Джону Расселу и вредному мистеру Гревиллю, находили жизнь двора еще более нудной. Казалось, что королевские круги, как парша, заразила привязанность к домашней жизни. А когда сгустилась атмосфера претензий на светскость, модная английская аристократия вдруг почувствовала, что ей нечем дышать. Понятия материнство и блаженство брака никогда не символизировали жизнь королевской семьи. Так заметил Гревилль после одного тоскливого вечера, проведенного за перелистыванием страниц книг по искусству и разглядыванием королевы, которая в свою очередь наблюдала за Альбертом, играющим в шахматы с Энсоном. «Прости, Господи, – мрачно подумал Гревилль, – но я даже заскучал по неприличным выражениям ее дядюшки Принни и по последствиям принятия билля о моряках».

Под сдерживающим влиянием добродетели, долги и разгульная жизнь предков Виктории из Ганновера, приняли приятный розовый оттенок. Лорд Грей возмущался, что лучше, если тебя станут оценивать по тому, сколько ты можешь вылакать портвейна или как скроена твоя жилетка, чем по твоим способностям определить, что за чертово дерево растет в их саду! Те, кто ворчал, когда Мельбурн был доверенным лицом королевы, сейчас начали пожинать плоды влияния принца. Им всегда было тоскливо на приемах и ужинах у королевы, потому что со свойственной ей эгоистичностью королева всегда настаивала на приятных только для нее развлечениях. Правда, теперь казалось, что им приходится делать то, что приятно и интересно Альберту.

Великие фрейлины, привыкшие к великолепию и веселью, заметили, что их повелительница стала наряжаться в простые платья и носить минимум украшений, и им, к сожалению, пришлось последовать ее примеру. Острые язычки леди Тевисток и леди Портман не могли уже сообщать пикантные сплетни королеве. Альберту и вслед за ним Виктории стали неприятны все скандальные происшествия. Ее собственная жизнь была такой счастливой и удачной, что грехи других смертных казались просто необъяснимыми.

Она нашла блаженство в своем союзе с Альбертом, совершенно позабыв о стычках и почти полной размолвке первых месяцев их брака, и если она, обремененная столь важными обязанностями, смогла достичь высокого морального и эмоционального идеала, то у нее не было сочувствия и жалости к тем, кому этого сделать не удавалось. Королева была счастлива в браке и радостно покорилась своему мужу. Он стал образцом супружеской верности, благородства и заботливости.

И не позавидуешь той жене, которая пыталась проявить признаки независимости, когда Виктория отказалась от своей. То же самое относилось и к супругу, чья личная жизнь не отражала добродетели принца Альберта. Как выражались господа-виги, если раньше жизнь была всего лишь скучной, то сейчас она быстро становится невыносимой.

К весне 1841 года политическая обстановка сильно изменилась. Слабая администрация Мельбурна лопнула, как кусок прогнившего шелка, под давлением проблемы отмены хлебных законов. В течение еще нескольких недель правительство продолжало функционировать. Казалось, что апатия Мельбурна достигла такого уровня, что ему было лень даже подать в отставку. Огромные преобразования, связанные с реформами, выбили его из колеи. Но окончательно его падению способствовала немудреная проблема налогов на колониальный сахар. 28 августа он объявил в палате, что правительство подает в отставку. И вслед за тем во второй раз отправился прощаться с королевой.

В этот последний ужин столовый зал в Виндзоре казался необычайно великолепным. Мельбурну все представлялось потрясающе прекрасным – мерцание свечей отражалось на сказочно красивом серебряном блюде и серебряных приборах. Ему показалось, что на столе больше цветов и серебра, чем обычно. Наверное, королева приказала все это подать в его честь. Действительно этот хрусталь обычно подавался в особых случаях. Ему казалось, что все сверкает и сияет вокруг него, когда он поклонился Виктории и собрался, как обычно, сесть слева от нее, и в то же время, казалось, наблюдал эту сцену и самого себя со стороны как бы сквозь прозрачную воду. Мельбурн поморгал и с трудом вернулся к реальности.

Серебро было таким, какое обычно использовалось в сервировке королевского стола. Он десятки раз видел на столе хрустальные приборы. Королева приказывала украшать стол цветами только потому, что они нравились Альберту. Мельбурн с улыбкой повернулся к королеве и старался развлекать ее. Он не смог запомнить, ни что он ей говорил, ни что она ему отвечала во время ужина. И ему было обидно, что ему не о чем будет вспоминать длинными одинокими вечерами, которые ждали его впереди. Он попытался представить себе королеву, перенесясь из настоящего в прошлое.

Мельбурн помнил, что Виктория смеялась и казалась очень оживленной. Несколько раз она повторяла его слова Альберту. Тот наклонился и улыбнулся ему немного скованно, как он обычно это делал. Мельбурн вдруг подумал, что Альберт – это восковая фигура. Он разозлился, и Альберт стал ему неприятен. Надменный, скованный и зажатый молодой осел. Он всегда так напряжен, что его учителей следует высечь за то, что они не смогли его научить вести себя, как подобает настоящему джентльмену… Господи, если бы он или его братья сидели за столом в такой позе, скучные и как будто аршин проглотили, то получили бы за это по заслугам. Как он околдовал королеву. Стоило ему что-то произнести, она сразу же поворачивалась к нему, сияя от восхищения и гордости, как будто он был дельфийским оракулом.

Самое интересное состояло в том, что Альберт был к нему весьма расположен. Он пытался успокоить Мельбурна из-за его отставки. Мельбурну пришлось призвать себе на помощь искусство вести разговор и все уловки того мира, который уже выходил из моды, чтобы доказать принцу и всем сидящим за столом, что его ничто не волнует и он ни о чем не сожалеет.

Если даже потом он не вспомнит, как ему это удалось, он знал, что смог достичь успеха. Никто из присутствующих не догадывался, что сердце у него разрывалось и что во время ужина его горе достигло наивысшей точки.

Заметь они его горе, непременно неправильно его истолкуют, презрительно решил Мельбурн. Они бы возомнили, что ему не хочется покидать свой пост, как будто эта призрачная власть что-то значила для него. Они никогда ему не поверят, что он устал от работы, устал до смерти! И так продолжалось уже долгое время. Мотив, который помогал ему вести своих скандальных коллег сквозь внутренние кризисы и отражать атаки политических оппонентов на слабость правительства, не имел ничего общего с пристрастием к высокому чину. Он желал оставаться премьер-министром только для того, чтобы находиться рядом с королевой.

И сейчас, когда настало время с ней расстаться, он ощущал, что часть его души умирает. В ту ночь умерла сохранившаяся в нем молодость. Это произошло именно в то время, когда он беседовал с Викторией. Угас его интерес к жизни, которая была такой пустой и никчемной, пока в нее не вошла Виктория. На этот раз возврата не будет. Она не станет бороться с Пилом и отстранять тори от власти, чтобы удержать рядом с собой лорда М.!

Подобная романтика осталась позади. У нее была замена – муж, и его место не зависело от капризов избирателей…

– Лорд М.! – Королева положила руку на его пальцы. Они стояли в Зеленой гостиной и о чем-то весело беседовали, когда она вдруг заговорила серьезным тоном. – Лорд М., я знаю, что вы желаете поговорить со мной, да и мне тоже нужно с вами побеседовать. Здесь не самое подходящее место. Давайте выйдем на террасу.

Огромные окна были распахнуты навстречу теплому чудесному вечеру. На небе сияли звезды. Некоторое время они молчали. Виктория продолжала держать Мельбурна за руку. Он слегка наклонил голову, потому что был гораздо выше ее. Огни Виндзора сверкали вдали, из комнаты до них доносился глухой шум разговоров.

– Вы оставляете меня, лорд М., – сказала Виктория. – Я хочу вам признаться, что мне очень тяжело.

– Благослови вас Боже, мадам. Благослови, Боже, за ваше сочувствие. Не волнуйтесь, не все так плохо, как кажется.

Виктория повернулась к нему. Свет из окна падал на ее лицо.

– Снова встает вопрос о сэре Роберте Пиле, а он мне так не нравится, – объяснила она. Мельбурн заметил, что королева нахмурилась. – Мне бы хотелось, чтобы это был кто-то другой. Если мне приходится с вами расставаться, то пусть вам на смену придет человек, похожий на вас. Тот, кому я могу доверять.

– Но я ему доверяю! – быстро заметил Мельбурн. Он должен ее покинуть. Тут ничего не поделаешь – он понял по ее манере говорить, что Виктория приняла этот факт. Но ей нельзя вновь не доверять Пилу. Зачем королеве лишние трудности.

С ней уже не будет Мельбурна, чтобы как-то смягчить ситуацию и отговорить ее предпринимать опрометчивые действия. Ей следует научиться работать с Пилом, если она не хочет напрасных волнений.

– Я полностью доверяю Пилу, – повторил Мельбурн. – Я не всегда бываю с ним согласен, но считаю его абсолютно честным человеком. Вы не должны забывать его слова о том, что ему лучше умереть, чем расстроить вас из-за положения ваших фрейлин. Мадам, вы же понимаете, что на его месте другой человек стал бы настаивать и все равно принял этот пост. Пил вел себя крайне благородно по отношению к вам.

– Альберт говорит то же самое. – Виктория раскрыла веер и посмотрела на него. – Как мне кажется, Пил был скорее мудрым, чем великодушным. Он понимал, что не сможет переубедить меня, и если я была готова к конституционному кризису, то он не был к нему готов. Я все равно стану с ним спорить, если он будет мне предлагать то, что мне не по нутру.

Мельбурн перевел дух и начал снова. Терпение, терпение! Он даже позабыл о своей отставке. Властная натура королевы совершенно не переменилась, и это могло вызвать серьезные неприятности.

– Пил никогда не пойдет на конфронтацию. Он придерживается золотой середины, – объяснил ей Мельбурн. – Мадам, я вас умоляю, не судите о нем по прежней встрече.

– На чем же я еще могу основываться? Дорогой лорд М., вы должны признать, что прошлая наша с ним встреча была не самой приятной! Он сразу попытался нарушить мои права!

– Он никогда больше не повторит подобную ошибку! – настаивал Мельбурн.

– А еще мне не нравятся его манеры. Он был настолько напряжен, что выглядел просто грубым.

– Дорогая мадам, он очень смущается – застенчив до чертиков. Я не раз видел, как он краснел, будто школьник. Я также знаю, что если он перестанет вас стесняться, то вы обнаружите у него такие качества, которые отсутствуют у меня. Ему только нужно немного помочь. Вот и все! И каким бы ни был его характер, все равно – хороший политик!

– Вы такой добрый, – заметила Виктория. – И все равно он мне не нравится. Мне никто после вас не будет нравиться. О дорогой лорд М.! Когда я так счастлива с принцем, и малышка такая милая, и все в порядке, нужно же было пройти отставке правительства, и теперь мне приходится расставаться с вами!

– Пройдет некоторое время, и вы вес позабудете, – заметил Мельбурн. Когда она отрицательно покачала головой, он улыбнулся.

Она была счастлива с мужем и ребенком и невольно поставила его отставку на последнее место. Он вспомнил свою прежнюю отставку, когда она рыдала и страстно восклицала, что не переживет этого. Сейчас, как она сказала, он стал «неудобством», из-за которого ей что-то придется изменить и начать контактировать с человеком, который ей не нравится.

Пока Мельбурн стоял и смотрел на королеву, он понял: через несколько месяцев она его забудет. Отвернувшись от нее, экс-министр посмотрел на огни Виндзора, которые, казалось, подмигивали ему. Такова горькая ирония жизни, и ему следовало принять ее и рассмеяться, как он всегда смеялся над несчастьями своей жизни, большими и малыми. Но он наклонил голову, зная, что цинизм – неподходящее утешение для стариков. Он никогда не был циником, если дело касалось его эмоций. Эта двадцатилетняя девушка коснулась сентиментальной струны его души, которая отказывалась звучать для остальных женщин. Впрочем, сейчас он думал больше о своем преемнике, чем о самом себе.

– Мадам, обещайте мне, что вы дадите шанс Пилу. Это весьма важно для страны. Если он станет держать в своих руках правительство, ему важно будет получить ваше одобрение. Я сам знаю, как это было важно для меня, и честно сказать, сейчас совсем не завидую Пилу.

– Я понимаю: положение сейчас очень сложное, – призналась Виктория. – Альберт и я часто обсуждаем политические проблемы нашей страны. Ах, лорд М., он такой знающий! Я не устаю поражаться. Он вчера потратил все утро, объясняя, почему следует отменить хлебные законы. Можно подумать, что он родился для того, чтобы разбираться в политике Англии.

Мельбурн еле удержался от замечания, что только тот, кто здесь не родился и не воспитывался, мог бы прочитать ей лекцию на эту тему.

– Мадам, по этому поводу существуют разные мнения. Избиратели желают, чтобы эти законы отменили, и поскольку я не проявил желания их отменять, они позволили тори прийти к власти в надежде, что те сделают это. Спаси боже, но я не представляю, как герцог Веллингтонский станет умиротворять народ!

– Альберт говорит, что герцог знает, когда следует склониться перед общественным мнением, – заметила Виктория, – и именно поэтому он и стал великим человеком.

– Мне кажется, что величие ему завоевало Ватерлоо, – резко ответил ей Мельбурн, сам того не желая. Черт бы побрал Альберта – вещает обо всем и вся!!! – Но вы знаете, что именно Пил, а не Веллингтон является истинным лидером партии тори. И Пил будет защищать интересы дворянства и богатых землевладельцев, прежде чем откроет английский рынок потоку иностранного зерна по цене, которая загубит наших землевладельцев. Я знаю этот лозунг – дешевые продукты для народа! Хлеб для людей! Снизить налоги на импортное зерно, и пусть люди станут сыты, а зерно с наших английских полей станет гнить в амбарах, и богатые люди Англии превратятся в нищих! Мадам, Пил никогда не пойдет на это. Все не так просто, мадам. Пил – джентльмен!

– Альберт считает, что он должен это сделать, – медленно произнесла Виктория. – По его мнению, если продукты станут дешевле, тогда притихнут промышленные волнения. Он такой добрый и честный, лорд М. Он считает, что вся беда в нашей аристократии. Вчера он сказал, что они походят на старые правящие классы Франции – никакого чувства ответственности за людей, зависящих от них.

Он считает, что мораль состоит в том, чтобы стать примером для людей и самому обладать теми качествами, которые мы желаем видеть у них. Альберт говорит, что если землевладелец не заботится о своих людях и ставит собственные интересы превыше их, тогда они обязательно будут плохо вести себя. Ведь низшие классы берут пример с нас!

– Если бы его королевское высочество видел бы результаты безобразий, творимых чартистами, когда они сжигали и крушили частную собственность, ломали машины и убивали хозяев этой собственности, он бы не считал, что их так легко привести к порядку. Я как-то сказал, что народ – это скопище скотов, и я не изменил своего мнения. Что же касается правящего класса Франции, то мне кажется, что я предпочту их любезности правлению террора!

Только закончив тираду, Мельбурн понял, что чуть не утратил выдержку.

– Лорд М., вам не стоит так говорить.

Виктория старалась мягко отчитать его, но он почувствовал в ней стальную твердость. Она прекрасно понимала, что имел в виду Альберт, а лорд М. этого не понимал. Она тоже считала простых людей животными, но полагала, что о них лучше говорить в более терпимом тоне и рассуждать об ответственности, как это делал Альберт, чем выглядеть циничной и даже грубой, как сейчас выглядел лорд М. Было бесполезно говорить об этом. Даже твердо зная, как плохи твои подданные, христианин должен выполнить свой долг. Но милый лорд М. не был христианином.

– Альберт не имел в виду, что можно оправдать французскую революцию. Он просто хотел сказать, что аристократия сама навлекла ее на себя. И я с ним согласна!

Мельбурн промолчал. Он забыл, о чем они говорили. Что же он хотел ей посоветовать по поводу мудрого и осторожного отношения к новому правительству?

Эти мысли вынуждены были посторониться, чтобы освободить место немецкому морализированию молодого человека, чье преимущество состояло только в том, что он был принцем и супругом королевы. И Альберт учил Викторию презирать жизненную мудрость Мельбурна. В этом и состояла страшная ирония судьбы.

К Мельбурну даже вернулась его старая добрая покладистость. Она позволила ему отвесить королеве низкий поклон и тихо промолвить:

– Мадам, кажется, вы на меня сердитесь. Может, мы с вами распрощаемся, и вы покинете меня после разногласий между нами по поводу французской революции?

Виктория сразу пришла в себя. Дорогой лорд М.! Она и вправду разозлилась на него за то, что он так резко возражал против мнения Альберта. А ведь он пришел с ней попрощаться. На мгновение ее захлестнули эмоции. В своем сердце она нашла место для благодарности и жалости к человеку, стоявшему перед ней. Они столько времени работали вместе и были добрыми друзьями. Если бы не ее близость с Альбертом, она бы не находила себе места при мысли, что теряет его и ей придется работать с Пилом. И все равно ей очень грустно от его отставки. Ей будет не хватать не только его помощи, но и компании.

– Мой дорогой друг! – На глазах Виктории показались слезы. Это были слезы сочувствия. – Мне будет так сильно не хватать вас. Мы оба будем скучать друг без друга. Но я обещаю вам писать и просить вашего совета и помощи. Ради вас я постараюсь примириться с Пилом. Слава богу, он, кажется, нравится Альберту.

Королева протянула руку Мельбурну, и он почтительно поцеловал ее, но не позволил себе задержать ее в своих ладонях, как он сделал это когда-то. В то время, когда ее предложения не начинались и не кончались словами о том, что нравилось Альберту и что нет, что он думал и делал…

– Я прошу от жизни только одного, мадам: чтобы мог вам каким-то образом услужить. Только в этом случае у меня будет стимул жить. Благослови вас Боже! Сейчас мне хочется уйти. Я уже не смогу видеть сегодня других людей, – неожиданно сказал он.

– Давайте распрощаемся здесь. Лорд М.! Это ненадолго, потому что я хочу, чтобы вы снова пожаловали сюда. Я сейчас вернусь в гостиную, а вы можете обойти террасу. Прощайте и спасибо.

Он пропустил королеву и подождал немного, стоя в тени, пока маленькая фигурка в широком кринолине проскользнула в комнату и сразу же подошла к Альберту, который стоял у камина, разговаривая с Энсоном. Мельбурн увидел, как она коснулась его руки. Даже не видя ее лица, он твердо знал, что она улыбается. Мельбурн прошел мимо темной террасы и поднял воротник сюртука, чтобы спастись от внезапно поднявшегося ветерка. Он вернулся в замок, и камердинер проводил его в комнату. Он спал крепко, без сновидений, но когда рано утром он отправился в Лондон, то чувствовал себя старым и усталым.

Глава 13

– Если бы ты не поддерживал меня, не знаю, смогла бы ли я все это выдержать. Альберт, мне было так неприятно, когда он вошел в комнату, встал передо мной и задвигал ногами… Я чуть не закричала.

Виктория подобрала юбки и пригласила Альберта сесть рядом с ней на маленьком диванчике у окна. Она только что вернулась после беседы с сэром Робертом Пилом. На этот раз она его приняла в более скромном помещении. По предложению принца она не стала снова заставлять Пила идти по длинной Белой гостиной, где он начал нервничать еще не дойдя до нее. Кроме того, с той комнатой у них были связаны неприятные воспоминания о встрече два года назад.

Правительство Мельбурна ушло в отставку, и его место заняли тори. Альберт был благодарен Стокмару и Энсону за то, что они помогли убедить королеву принять Пила и его сотрудников без лишних жестокостей. Он раньше даже не представлял себе, какой она может быть упрямой и как временами было, наверное, трудно Мельбурну. Если ей что-либо не нравилось, она скрывалась под маской своего положения королевы. К какому бы общему мнению ни приходили избиратели, она могла продемонстрировать, что ей не по душе их решение. Кроме того, она лишала возможности спокойно работать тех людей, которые не могли управлять без нее. Эхо была ее привилегия, и потребовались часы терпеливых уговоров и тактичных просьб, чтобы убедить ее не превышать свои возможности.

Пил, человек честный и деловой, желал завоевать ее доверие и получить прощение за свои прошлые ошибки. И ему ни в коем случае нельзя было даже намекать, что она не права или что у нее нет выбора – это привело бы к катастрофе. Совместные усилия принца и ее советников превратили ее отвращение к Пилу в вежливое недружелюбие.

Альберт сел рядом с ней и погладил ее руку.

– Дорогая моя, я понимаю, какие ты приложила усилия, но надеюсь, что все прошло хорошо!

– Да, мне тоже так кажется, – призналась Виктория. – Я не сказала ему ничего неприятного и старалась не смотреть ему на ноги.

Она улыбнулась, вспомнив что-то.

– Мне кажется, что ты можешь мною гордиться. Я старалась держать себя в руках. Возможно, спустя некоторое время я даже смогу его переносить. Но он никогда не будет таким приятным, как лорд М.

– Приятное поведение и отношение – это не самые важные качества премьер-министра, – заметил Альберт.

Он сразу же отмел какие бы то ни было сравнения Пила с Мельбурном. Отставного премьер-министра следовало вычеркнуть из ее памяти. На этом усиленно настаивал и Стокмар. Мельбурн уже начал писать ей длинные письма. Он не имел права этого делать, будучи членом оппозиции, и их переписку с королевой следовало как можно скорее прекратить.

– Да, но это помогает в общении, – вздохнула Виктория. – Особенно если я опять беременна.

Виктория была недовольна тем, что снова беременна, и ее отношение к материнству шокировало Альберта. Он считал, что приличные женщины не должны пользоваться привилегиями замужней жизни с такой страстью и только ради удовольствия. Благородной обязанностью женщин было рожать и растить детей. Тогда она возвышалась над низменными аппетитами мужчин. Он глянул на маленькое личико, радостно поднятое к нему, и решил, что несправедливо даже мысленно ее критиковать. Или же завидовать ей, подумал он, вдруг кое-что поняв, потому что она воспринимает все слишком упрощенно и чрезмерно в себе уверена.

– Что сказал сэр Роберт?

– О, ничего особенного. Говорил, что надеется служить мне так же хорошо, как это делал его предшественник. Он, между прочим, сказал это и в прошлый раз, и я его тогда осадила! Но сейчас мне пришлось ответить ему, что тоже надеюсь на это. Сэр Роберт уверял меня, что новое правительство собирается расширить торговлю с другими странами, так как, по его мнению, это единственная возможность добиться процветания страны. У меня создалось впечатление, что он станет выступать за отмену хлебных законов, но не сразу, а через какое-то время.

Хоть он мне не нравится, но я считаю – он это сделает. Как только он перестал пытаться произносить высокопарные речи и переминаться с ноги на ногу, волнуясь, как бы не сказать что-либо бестактное, я обратила внимание, что он прекрасно разбирается в существующей ситуации. И он даже не упомянул о моих фрейлинах. Спасибо тебе, любовь моя.

Она быстро поцеловала Альберта в щеку. Принц должным образом провел переговоры с сэром Робертом, и проблему с фрейлинами удалось разрешить очень просто. Вопрос об этом не стоило поднимать, потому что королева ни за что не отказалась бы от своих прав. Поэтому было решено, что наиболее высокопоставленные дамы ее свиты сами подадут в отставку и освободят дорогу для жен и дочерей знатных членов партии тори.

– Все в порядке, – ответил ей Альберт. – Пил проявляет здравый смысл.

Ему нравился Пил, и это было странно, потому что он был таким же скованным и холодным человеком, как и сам принц. Однако Альберт ему больше симпатизировал, чем Мельбурну, потому что всегда неловко себя чувствовал в присутствии слишком светского человека, ему казалось, что с ним слишком фамильярны или, того хуже, над ним потихоньку потешаются. Общаясь с Пилом, он ничего подобного не испытывал.

Разговоры с Мельбурном, Греем или лордом Джоном Расселом всегда сводились к каким-нибудь пустякам или превращались в светскую беседу. Причем им казалось, что они демонстрировали юмор, в то время как Альберт считал, что они просто оскорбляли друг друга. Замечания Пальмерстона заставили бы любого уважающего себя немца вызвать его на дуэль. Альберт никогда не сможет их понимать, и они ему никогда не понравятся. К сожалению, при дворе его жены преобладали именно такие люди. Простой народ в этой стране был и вовсе отвратительным – грязным, пьяным и недисциплинированным. Здесь все так разительно отличалось от чистой и приличной маленькой деревни Кобург, в особенности огромный и вонючий Лондон или эти ужасные индустриальные города, выступившие как отметки черной оспы по всей Англии.

Казалось, что только у среднего класса присутствовали те качества, которые нравились Альберту, и которые он желал бы видеть у своих соратников.

Эти люди были серьезными и трезвыми, вели весьма организованную жизнь. Но подобно бюргерам и лавочникам в его родной Германии, они были отделены от высшего общества широкой социальной пропастью.

Предки Пила происходили из этого класса. Они торговали тканями и на этом сколотили состояние. И только в такой сумасшедшей стране, как Англия, их потомки сумели подняться до лидерства в партии, представляющей интересы аристократов. А люди с голубой кровью, подобно Джону Расселу и отвратительному Пальмерстону, тратили свою энергию и страсть на защиту интересов низших классов.

– Дорогой Альберт, только тебя можно благодарить за успех этого мероприятия. – Голос Виктории пробудил его к реальности. – И нет никаких сомнений в том, что этот человек прекрасно знает: ему лучше быть благоразумным. Ты все сделал прекрасно, дорогой мой, и мне не пришлось заниматься всем этим самой. Как же это чудесно! Я постараюсь, чтобы все узнали, как ты помог этим несчастным тори, и, надеюсь, им станет стыдно за то, что они срезали деньги, выделяемые тебе на содержание.

«Она никогда ничего не прощает», – подумал ее муж, почти не слушая Викторию, когда она снова принялась восхвалять его ум и такт. Она могла испытывать только обожание или вражду. Он так уставал от этого! Она чувствовала любовь и ненависть. Лорд Мельбурн, этот распутник, был ее «милым другом». А Пил, которого многие уважали, оставался «несчастным человеком». И только Бог знает, возможно ли заставить ее изменить свое мнение. Почтенный епископ Эксетера был врагом рода человеческого, если только Альберт правильно запомнил его описание, и по мнению Виктории, должен был до конца жизни носить хвост и рога.

Непонятно почему, но Альберт вдруг расстроился. Их жизнь протекала в идеальной гармонии. Виктория предугадывала его желания и постоянно уступала ему во всем. Стокмар заметил, что принц находится в удивительном положении, и должен был ликовать. Альберт уже обладал достаточной властью, и к его советам прибегали постоянно. Он мог играть самую важную роль в правительстве его жены. Кроме того, нравился он ее подданным или нет, ему не грозило их презрение.

Все шло просто прекрасно, и ему было тем более неприятно узнать, что он все равно чувствовал себя несчастным. Иногда, как в частности и сейчас, он чувствовал, что крохотная, любящая, страстная женщина, сидящая с ним рядом, просто лишает его возможности дышать и что горные пики достижений и обязанностей, которые он должен был покорить, на самой вершине останутся такими же серыми, как и их склоны.

– Давай не станем больше говорить о Пиле и прочих тоскливых вещах. Пойдем, Альберт, дорогой, у нас есть целых полчаса до того, как нам будет нужно переодеваться перед ужином. Пойдем в музыкальную комнату. Мне так радостно, что разговор с Пилом уже в прошлом! Может, мне удастся поладить с этими тори. Пойдем, Альберт! Пошли же, дорогой!

– Милорд, надеюсь, что вы простите мое вторжение. Джордж Энсон откашлялся. За всю свою жизнь он не чувствовал еще себя так неловко. Он не в первый раз приезжал в Брокет, великолепный загородный дом Мельбурна. Когда он был секретарем Мельбурна, они часто проводили время вместе – охотясь или соревнуясь в стрельбе, а потом уже занимались делами, не забыв при этом поставить на стол графин с портвейном. Мельбурн откинулся в кресле и улыбнулся.

– Дорогой, вам не следует извиняться. Я всегда рад вас видеть. Проходите и садитесь.

Он посмотрел на Энсона и заметил, что у того с собой портфель с дипломатической почтой. Энсон аккуратно поставил его рядом с креслом. Он выглядел напряженным и серьезным. Внезапно Мельбурн с улыбкой подумал, что собаки и секретари довольно быстро начинают напоминать своих хозяев. Когда Энсон работал с ним, у него был модный и элегантный вид.

Библиотека лорда занимала большую красивую комнату. Неяркое солнце поздней осени лилось сквозь огромные окна. В помещении слегка пахло старой кожей от переплетов сотен книг. Приезжая в Брокет, Мельбурн много времени проводил здесь.

Радушный хозяин налил Энсону бокал вина. Лорд как раз пил хорошее бургундское, работая над комментариями о жизни Святого Джона Крисостома. Будучи его старым другом, Энсон знал, что лорд Мельбурн часто жаловался: политика совсем не оставляет ему времени для серьезных занятий. Он и теперь посетовал на это, и Энсон согласился с ним, быстро заметив, что ему, наверное, приятно отдохнуть за городом после такой насыщенной общественной жизни, которую он вел в последние месяцы.

Мельбурн снова улыбнулся:

– Дорогой мой Энсон, в последнее время я посетил всех моих друзей и прекрасно провел время. Я уже, признаться, и забыл, как приятно просто наслаждаться жизнью! Ее величество не оставляла мне для этого времени.

Он действительно посещал множество балов в этом сезоне, и уходил с них жутко усталым и недовольным. Он гостил у Лейстеров, у герцога Бедфорда и у Пальмерстона, который наконец женился на его сестре Эмили. Насколько все это в духе Пальмерстона: много лет иметь любовную связь, а потом хитренько прикинуться непорочным и преданным мужем. Мельбурн ужинал с леди Холланд и выслушал все сплетни о скандалах и всевозможных интригах. Он всех заставил думать, будто ему хорошо и весело, и он вовсе не скучает о королеве.

Он даже снова начал встречаться с Каролиной Нортон, потому что у него не нашлось сил отвергать ее «авансы». Теперь, когда прекратилась его связь с Викторией, ему уже нечего было беспокоиться о своей репутации. Но в сердце его царила пустота и разочарование. Он существовал в вакууме, плохо ел и спал, разговаривал просто по привычке, и жил ради писем, которые регулярно шли из дворца. Мельбурн часто перечитывал эти письма.

– Как королева? – наконец спросил он.

– Она прекрасно себя чувствует, – ответил ему Энсон.

– А принц Альберт? Надеюсь, у него все в порядке?

– Видимо, так. Он очень много работает.

– Да, я уверен в этом, и еще уверен, что он ей очень дорог и нужен. Мне было бы неспокойно, если бы я знал, что она осталась одна. А как у нее складываются отношения с Пилом? Понимаете, Энсон, я боялся скандала, но она мне время от времени пишет, и кажется, что королева привыкает к нему.

– Да, между прочим… – Энсон заколебался. Правда больно ранит Мельбурна, но лучше сказать ему все сразу. – Между прочим, королева изменила свое отношение к Пилу. Она теперь очень хорошо отзывается о нем.

– Вот как?

Мельбурн настолько мастерски скрыл укол ревности, что Энсон успокоился и продолжил:

– И принцу он очень нравится. Как странно, не так ли? Никогда бы не подумал, что у них найдется что-то общее. Принц очень стеснительный человек, и мне казалось, что ему будет сложно работать с Пилом – у него такие странные манеры. Но они прекрасно поладили друг с другом. И принц убедил королеву, изменить свое мнение о Пиле.

– Рад это слышать, но она все равно спрашивает моего совета время от времени.

– Я знаю.

Энсон поднял на колени портфель, открыл его, вынул оттуда толстый пакет и протянул его Мельбурну.

– Сэр, простите, но я прибыл к вам по этому поводу. Барон Стокмар просил меня передать вам это послание. Это касается вашей переписки с королевой.

Письмо было длинным. Барон весьма детально объяснял в нем, почему Мельбурн не имеет права давать королеве политических советов. Он уже не занимает официального поста, и его партия находится в оппозиции. Имя королевы будет запятнано, если узнают, что она спрашивает у него совета за спиной действующего премьер-министра. Он уверен, что лорд Мельбурн поймет, насколько нетактично его поведение, и постарается уклониться от просьб королевы. В любом случае она обращается к нему только по привычке. Дочитав, Мельбурн положил письмо на стол. Энсон видел, как у него трясутся руки.

– Весьма решительное мнение! Все просто, как расколотый орех!

Энсону пришлось призвать на помощь всю свою волю, чтобы не обращать внимание на трясущиеся руки и на нотки горького сарказма в голосе Мельбурна.

– Барон не собирался вас оскорблять, то же самое относится и к принцу, – спокойно заметил Энсон. – Мне очень неприятно. Действительно неприятно, но вы даже представить себе не можете, как они волнуются, если вдруг кто-то из партии сэра Роберта узнает о вашей переписке. Подумайте, каково будет королеве, если об этом заговорят в парламенте. Ей смогут вынести публичное порицание за нечестные политические маневры, и вы будете полностью виноваты в этом. Вы можете произносить в парламенте любые речи, но барон и принц хотят, чтобы вы не привлекали на свою сторону королеву.

– Не привлекать королеву! Черт побери, Энсон, вы же знаете, что я умру прежде, чем нанесу ей какой-либо вред!

– Тогда перестаньте ей писать о политике, сэр. Я вам уже сказал, что королева с каждым днем все больше верит Пилу. Оставьте ее в покое, и пусть она сама сделает должный вывод или посоветуется с принцем, вместо того чтобы прислушиваться к вашим рекомендациям. Бог мой!

Мельбурн резко выпрямился в кресле. Он закрыл лицо руками, и было видно, как ярость оставляла его. Его загнали в угол, и он понимал это. Он не имел права переписываться с королевой, но он жил ради этого. После отставки он ее видел только раз. Мельбурн понимал, что от возбуждения он слишком много говорил и сильно смутил ее этим. В своей новой жизни она была счастлива и держалась от него на расстоянии, и он, ее экс-министр, понял, что излишне восторженная демонстрация чувств ей не понравилась. Он написал королеве письмо и извинялся за несдержанность, но она его больше не приглашала.

Она писала ему. Как это там у Стокмара – просто по привычке? Как больно эта фраза уколола его! Она спрашивала его совета по поводу назначений и обсуждала ходы, которые собирался предпринимать Пил. Он часами ломал голову, чтобы дать ей хороший совет. Теперь все придется прекратить. Принц и барон считают переписку опасной. Они поразили его в самое сердце, заявив, что он может принести королеве неприятности своей перепиской.

После долгого молчания, он поднял голову и устало посмотрел на Энсона.

– Как вы изменились, – сказал он. – Вы стали совсем другим с тех пор, как мы работали вместе. Но меняется все. Умирают мои старые друзья, и среди вас я уже чувствую себя чужим. Вы можете передать его королевскому высочеству и барону Стокмару, что им больше не стоит беспокоиться. Я прекращаю свою переписку с королевой.

– Они будут рады услышать это, – быстро сказал Энсон. – Благодарю, что вы меня приняли.

– Мне это было приятно. – Мельбурн откинулся назад и уставился в потолок. – Теперь будьте умницей и оставьте меня в покое.

Наступил ноябрь, этот серый промозглый месяц, когда ветра срывают последние осенние листья с веток, и облака тумана окутывают Лондон и многие города по всей стране. Это был несладкий месяц для большинства подданных королевы. Месяц, когда старые отсыревшие дома бедных людей не спасают от холода, а на улицах от нескончаемых дождей засоряются стоки и не пройти. Когда голод жестоко терзает пустые желудки и несчастные люди, работавшие на фабриках и в цехах по четырнадцать часов в день, почти не видят дневного света.

Летом подростки лет по двенадцать зачастую засыпали прямо у дороги, измученные после долгих часов нудной механической работы. У них не было сил, чтобы дотащиться до кучки вонючих тряпок, которая большинству из них служила постелью, и съесть немного сухих корок и костного отвара, составлявших их обычную пишу. Но в ноябре стало слишком холодно, чтобы спать на дороге. Те, кто засыпал, быстро простужались и так же быстро умирали.

Ноябрь был месяцем, когда бесчисленные армии больных туберкулезом, этой страшной хворью, которую называют чахоткой и в романах легкомысленно считают результатом страданий от неразделенной любви, кашляли не переставая страшным хором, сотрясавшим всю страну. Шлифовщики, точильщики, ткачи, лудильщики посуды, швеи и кружевницы, шахтеры, чьи легкие стали черными от угольной пыли, считали ноябрь месяцем смерти и при этом знали, что в декабре им станет еще хуже.

С наступлением холодов, правда, пошли на убыль заразные заболевания. Тиф и холера выбрали своим излюбленным местом жуткие трущобы, где им было чрезвычайно вольготно на улицах, замусоренных и загаженных экскрементами, выливаемыми прямо за двери, и где каждый год они косили тысячи людей. Так что зима, если чем и порадовала бедняков королевства ее величества, так это затуханием эпидемии.

Богачи переехали в свои удобные и теплые городские дома и приготовились к зимним развлечениям. Некоторые отправились путешествовать в страны с более мягким климатом. Рутинная жизнь шла своим чередом – от поколения к поколению. В богатых особняках скромные приемы и вечера сменялись грандиозными балами. Звучал смех, высшее общество будоражили скандалы и любовные приключения. Но в общем жизнь знати стала гораздо тише и скромнее по сравнению с прошлым, когда пример разгульной жизни подавал королевский двор. Теперь из моды вышли королевские долги, любовницы и легкомысленное поведение, так же как и прозрачный стиль эпохи Регентства, когда котировались женщины с пышными бюстами. Призрак Принни и его бесшабашных предков отошел в прошлое, и его заслонила степенная фигура королевы в простых нарядах, которая играла и пела сентиментальные песенки под аккомпанемент пианино, а ее муж стоял рядом и заботливо переворачивал ей ноты. Жизнь в Букингемском дворце и в Виндзоре шла спокойно и размеренно. Дни были заполнены делами и возвышенными развлечениями, которые помогали очистить душу: музицированием, чтением вслух и визитами в детскую, где крошка принцесса радовала родителей своим хорошим поведением.

Она была идеальным ребенком, словно понимала, что расстроит родителей, если вдруг заболеет или станет капризничать. Девочка все время улыбалась – у нее был чудесный характер. Альберт считал ее верхом совершенства. Виктория тоже так думала и звала ее Пуси (Киска). Она записывала все о дочке в свой дневник и спокойно считала, когда у них с Альбертом родится сын – на этот раз просто обязан был родиться мальчик – и муж перестанет так безмерно обожать малышку и трястись над ней. Она боялась, что если отец будет и дальше так горячо любить Пуси, то она вырастет избалованной особой.

Девятого ноября ее величество объявила своей придворной даме, что ей нездоровится и лучше лечь в постель. Через несколько часов она родила наследника трона Альберта-Эдуарда, и его на несколько минут положили ей на руки. Милое дитя! Ее обожаемый сынок! Как жаль, что все новорожденные выглядят такими сморщенными, красными и так громко кричат! Боже, у него огромный нос. И дорогой Альберт выглядит очень довольным, он ею весьма гордится. Выходит, стоит перенести боль, чтобы увидеть довольное лицо супруга. Он наклонился к ней и нежно поцеловал ее в лоб. А теперь, когда у нее забрали маленького, она сможет спокойно поспать.

В этот мрачный месяц ноябрь во дворце, как маяк, сиял огонь домашней радости. Бедняки только моргали, узнав о рождении наследника престола, им-то было все равно. Аристократия слегка презрительно встретила эту новость, зато поднимающийся средний класс просто купался в лучах отраженной славы. Простенькая маленькая королева с двумя детьми и серьезным молодым супругом символизировала стиль жизни новых богачей. Ведь когда жены торговцев зерном или мануфактурой селились в роскошных домах, им начинали прислуживать люди, которые всего лишь на ступеньку были ниже их по социальной лестнице.

Изысканность, прерогатива высокородных леди и джентльменов, была неизвестна представителям тех классов, на которых оставалось клеймо «торговли». Для них еще не было места в мире высшего общества, в то время как их новое богатство вырыло огромный ров между ними и простыми рабочими.

Средний класс богател по мере того, как активизировалась торговля Англии. Состояния зарабатывали люди, в умы которых веками вбивались понятия благоразумия и трезвости. И теперь для них не нашлось ниши там, где всегда существовали люди с деньгами.

В 1842 году с рождением второго ребенка королевы буржуазия стала активно поддерживать королевскую семью, чей образ жизни и обычаи, казалось, отражали, как в зеркале, их собственные привычки. Королева рано ложилась спать, просто одевалась, ей не нравилось даже малейшее проявление нескромности как в разговорах, так и когда это касалось репутации. Каждое воскресенье она отправлялась в церковь и, несмотря на свое высокое положение, полностью подчинялась мужу. Жизнь в Виндзоре и в Букингемском дворце была похожа на жизнь в любом доме новоявленного богача. Плодовитая мамочка среднего класса брала в пример королеву – два ребенка в течение двух лет – и не обращала внимания на поведение высокородных леди, предпочитавших беременности охоту.

Несмотря на недовольство среди промышленных и сельскохозяйственных рабочих и волнения чартистов, которые все еще продолжали требовать парламентской реформы, роль торговли сильно возросла.

Каждый день открывались все новые источники богатства – только не ленись и получай доходы. Сердце нации билось в четком энергичном ритме, и люди двигались вперед, стремясь получить как можно большие доходы и взять власть в свои руки.

Засияли лучики гуманизма и новых идей, просыпалось сознание. Существовали, конечно, и серьезные разногласия между теми, кто желал остановить прогресс из боязни, что они сами и их образ жизни уйдут в прошлое, и теми, кому представлялось, что это движение следует ускорить.

Хотя армия оккупировала Ирландию и войскам приходилось подавлять восстание в колониях – в Вест-Индии и в Кейпе, – Англия переживала бурный индустриальный рост и в дальнейшем эта страна, управляемая простенькой маленькой женщиной, стала доминировать во всем мире.

Глава 14

Розенау, летняя резиденция герцогов Кобургских, казалась сказочным заколдованным дворцом, спрятавшимся среди густых сосновых лесов под чисто-синим небом. Краски буйствовали повсюду: в траве ярко голубели цветы цикория, с серыми стенами замка эффектно контрастировали петунии, растущие в горшках, радовали глаз нарядные одежды собиравших урожай крестьян, которые махали руками каретам, взбиравшимся на холм.

Было лето 1845 года, и Виктория в первый раз пожаловала на родину Альберта. Они покинули Англию в августе, предвкушая долгое счастливое путешествие. Они планировали посетить дядюшку Леопольда в Бельгии и короля в Пруссии. Наконец после стольких лет, проведенных вдали от родины, Альберт сможет показать ей Германию, и поездка по земле ее предков станет волшебной сказкой.

Все оказалось именно таким прекрасным, как он ей и говорил – ухоженная и миниатюрная, точно игрушечная, страна. Повсюду слышалась немецкая речь; на этом языке они разговаривали между собой, когда оставались вдвоем. Их встречали уважительно и восторженно. Особенно милыми были дети в национальной одежде, выдержанной в зеленых и белых тонах, с аккуратно приглаженными волосами и чистыми мордашками. А когда бургомистр родного города Альберта, приветствуя английскую чету, от волнения запнулся, Виктория расчувствовалась до слез.

Тюрингия и Кобург. Альберт так любил эти места и часто рассказывал ей о них. Сейчас он был взволнован и счастлив. Виктории время от времени казалось, что Англия и их жизнь там – это всего лишь сон, сейчас перед ними реальность. Они обсуждали этот визит уже несколько лет. Когда Альберт впадал в депрессию, Виктория тотчас напоминала ему о предстоящей поездке и видела, как светлело у него лицо. Это был их медовый месяц, от которого она в свое время отказалась. Волшебный побег от обязанностей и официоза. Они заслужили отдых, ведь им приходилось так много трудиться в эти четыре года.

Они взяли с собой небольшую свиту и людей выбирали весьма осторожно, потому что общество высокомерных английских аристократов способно было испортить все удовольствие от поездки для ее милого Альберта. Лорд Абердин, лорд Ливерпуль и две фрейлины – леди Кеннинг и леди Гейнсборо сопровождали их. Они уже прошли проверку поездкой в Шотландию, где Виктория и Альберт побывали в качестве простых отдыхающих в обычном маленьком домике. Им не требовалось каких-то особых развлечений, заранее уведомил Альберт своего брата Эрнеста. Слава богу, сопровождающие их люди без претензий!

Старый герцог Кобурга умер три года тому назад, и теперь маленьким герцогством управляли Эрнест и его жена. В свое время поведение брата Альберта вызвало скандал. Все родственники были в шоке от проявившихся в нем черт его матери, чего и опасался Стокмар. Эрнест делал долги и водил знакомства с недостойными людьми, за что был лишен возможности посещать высоко моральный двор в Виндзоре до тех пор, пока не искупил свои грехи и не женился на подходящей девушке.

Теперь он стал герцогом Кобургским и произошло его воссоединение с семейством. «Дурное заболевание», ставшее результатом бурных приключений, было вылечено.

Вот он, наконец, родной дом Альберта. Выйдя из кареты, Виктория нежно пожала ему руку.

– Мой дорогой, – сказала она по-немецки, – мне кажется, что это самое прекрасное место в мире.

Эрнест и его жена Александра проводили гостей в замок. Им навстречу вышла женщина, которая тоже жила здесь. Королева прижала к себе свою мать.

– Дорогая мама! Как я рада вас видеть!

Герцогиня не могла поверить собственным ушам, когда Виктория ласково обратилась к ней, обняла и тепло расцеловала в обе щеки. Она вопросительно посмотрела на Альберта, как бы желая удостовериться, что правильно поняла дочь. Принц улыбался ей и кивал головой. Ему удалось научить Викторию ценить свою мать, методично внушая ей, что нельзя не уважать родителей или плохо относиться к ним. Виктория, свято верившая, что ее муж во всем прав, простила мать и пустила пожилую леди в уголок своей жизни.

Викторию очаровал дом Альберта. Она не уставала удивляться, какой он маленький, вспоминая огромное помещение в Виндзоре и в Букингемском дворце. На стенах – это надо же! – изображены швейцарские водопады, а потолки покрашены в синий цвет, и на них сверкает россыпь маленьких серебряных звездочек… похоже, что ты находишься в саду.

Обед прошел весело и по-семейному. Подавали простые вкусные немецкие кушанья, которые Виктория обожала. Им хотелось так много рассказать друг другу! В половине двенадцатого Виктория обратила внимание, что Альберт задремал в кресле. Как она злилась на него первое время после свадьбы, если он засыпал на приемах. Ей казалось, что ему скучно. Теперь, вспомнив об этом, она устыдилась своего поведения. Виктория поднялась со своего места, и они с Альбертом удалились, держась за руки.

Виктория проснулась раньше мужа и лежала, глядя в потолок. Она почему-то вспомнила первое утро после их свадьбы. Тогда она совершенно отчетливо ощутила, какая ее ждет впереди радость и счастье. Как странно сейчас вспоминать их ссоры и отчуждение и понимать, что причина коренилась в ней самой, в ее слепоте и недоверии к нему.

Лизен принесла им много горя. Виктория до конца поняла это только сейчас и порадовалась, что наказала ее, отослав от себя.

Прошло два года с тех пор, как карета, нагруженная чемоданами и сундуками, проехала через ворота Виндзорского замка.

Лизен отправлялась на отдых в Германию. Но королева, Альберт и сама Лизен прекрасно понимали, что этот отдых никогда не кончится.

Старая баронесса продолжала присылать своей воспитаннице пространные, бессвязные, заискивающие письма, в которых она жадно интересовалась здоровьем дражайшей мадам и драгоценных деток, двое из которых родились уже после ее отъезда. Виктория отвечала ей, но делала это все реже. Слишком уж длинными были письма от Лизен, чтобы внимательно прочитывать их до конца, и ее раздражало, что гувернантка пишет так часто. А для старухи в месте ее изгнания недели тянулись нестерпимо медленно в ожидании очередного письма. Лизен отдалила их с Альбертом счастье, и, когда Виктория читала письма старой баронессы и понимала, как та одинока, ей казалось, что эта противная женщина заслуживала гораздо более сурового наказания. Ей оказалось очень легко расстаться с ней. Так же, как и распроститься с Мельбурном – она до смешного ошибалась в нем. Но ей простительно – в то время она была слишком молода.

Как-то королева перечла некоторые записи из дневника, посвященные дорогому лорду М. Неужели это она написала, что ни один министр не станет пользоваться таким ее доверием, каким она удостоила лорда Мельбурна! Она со злостью перечеркнула казавшиеся теперь наивными слова, тем самым отрекаясь от ошибочных идей ее юности, когда гордыня и легкомыслие владели ее сердцем.

Итак, Мельбурн, как и Лизен, ушел из ее жизни. Может, он даже умер после удара, случившегося с ним три года назад. Ей было неприятно видеть его после этого: он стал таким дряхлым и слишком уж сильно волновался.

Виктория повернулась и посмотрела на Альберта, спящего рядом. Заботливо прикрыв ему руку покрывалом, она подумала, что с каждым днем любит его все сильнее, потому что постоянно открывает в нем все новые прекрасные черты. Он оказался великолепным музыкантом. В Виндзоре установили орган, и принц виртуозно играл на нем, правда, чаще всего это были грустные мелодии.

Альберт имел также и талант к рисованию, удивительно тонко чувствовал цвет и точно передавал форму. При этом он не уставал переделывать рисунки, пока не добивался совершенства в отличие от Виктории, которая ленилась и оставляла все как есть.

Теперь у них в Осборне был чудесный дом, окруженный великолепными садами, которые разбил Альберт.

Дом был построен на острове Уайт, и пролив отделял их от нескончаемых государственных дел и докучливых министров. Альберт ненавидел Букингемский дворец, и Виктории он теперь тоже разонравился. А Виндзор был слишком огромен, и к тому же недалеко от Лондона, и они не могли жить в нем так, как живут обычные люди.

Дети их были очень милы, и теперь Виктория не возражала рожать по ребенку ежегодно. Рождение каждого очередного ребенка приумножало счастье их семейной жизни, и ничего, что в течение нескольких часов приходилось терпеть боль, она потом быстро приходила в себя. Особенно милыми ей казались последние двое детей – маленькая принцесса Алиса и Альфред. Какая жалость, что он не был старшим сыном: тогда Берти не стал бы наследником.

Берти отличался от остальных детей в худшую сторону. Он был шумным ребенком и уже с раннего возраста проявлял своеволие и упрямство. Виктория не находила в нем ничего привлекательного и знала, что и Альберт в нем разочарован. Как она написала дядюшке Леопольду спустя несколько дней после рождения наследника престола – ее самое страстное желание состояло в том, чтобы он вырос похожим на своего идеального отца. Виктории было неприятно, что Альберт обожал старшую дочь Пуси. Ей хотелось, чтобы он любил старшего сына, как и подобает отцу.

Да, Берти был шалуном. И пусть ему только четыре года, – его следовало приучать к дисциплине. Она решила поговорить с мужем об этом, но потом передумала, потому что был день его рождения и ей не захотелось портить ему настроение и волновать из-за ребенка. Берти вырастет человеком, не хуже всех остальных. Ему нужно это внушить.

Завтракали они на террасе. На холме собрался городской хор, чтобы приветствовать их. Принц прекрасно выглядел, подумалось Виктории. В Англии он часто казался усталым и бледным. Они сидели и слушали веселые немецкие песни, от души аплодируя исполнителям. Виктория громко рассмеялась, когда руководитель хора принялся не переставая раскланиваться перед ними. Она видела, как улыбался Альберт. Он редко смеялся, но люди были к нему несправедливы, когда утверждали, будто у него отсутствует чувство юмора.

– Виктория!

– Да, мой дорогой?

Он встал и протянул ей руку.

– Пошли со мной, я покажу тебе комнату, где родился.

Он открыл для нее дверь, и на секунду она задержалась на пороге. Это была небольшая комната с огромной кроватью посредине, обставленная мебелью в стиле ампир. Не очень хорошей мебелью, потому что германские королевские семьи могли позволить себе иметь только копии элегантных вещей, которые создавали французы. Комната была светлой, и казалось, что ею никогда не пользовались.

– Подойди к окну, отсюда открывается чудесный вид.

Она стала рядом с мужем. Он открыл окно, и пение хора заполнило комнату. Вдали виднелся густой сосновый лес, темный и бархатный. Сверкал и шумел водопад, перекликаясь с фонтаном в саду. Дальние поля лежали разноцветными лоскутами – красными и желтыми.

Виктория склонила голову мужу на плечо, и он обнял ее. Он уже не был таким стеснительным, как раньше. Тогда каждый нежный жест исходил от нее.

– Какой сказочный вид! И это самая прекрасная комната, потому что здесь родился ты.

– Я часто думал о том, что чувствовала моя мать, когда ей пришлось покинуть этот дом. И еще никак не мог понять, как она, живя в такой красоте и покое, могла делать то, что она делала.

Альберт никогда раньше не говорил о своей матери, а, вспоминая детские годы, рассказывал исключительно об отце, бабушке и Эрнесте, не упоминая имени герцогини Луизы, как будто ее вообще не существовало. Он протянул руку и закрыл окно.

– Альберт, – нежно заметила Виктория, – зачем говорить о грустном сегодня?

– Потому что я думаю о ней не переставая с тех пор, как мы приехали сюда. Я никогда ничего не говорил тебе о ней, Виктория, а сейчас хочу все рассказать.

– Ты можешь не делать этого, – быстро перебила его Виктория. Ее муж уже не выглядел счастливым. Он вновь стал грустным, и ей захотелось вытащить его из этой светлой, но душной комнаты под настоящее солнце. – Я все понимаю, это очень грустная история…

– Она изменяла моему отцу, – сказал Альберт, еще крепче прижимая к себе жену. – Мать влюбилась в офицера. Его имя было фон Хенстайн. Отец обо всем узнал и развелся с ней. Виктория, если бы ты знала, как ее любил народ! Начались волнения, когда люди узнали, что ее высылают отсюда… Мне было всего лишь четыре года, но я все прекрасно помню. Я в то время болел коклюшем. Мать пришла попрощаться с Эрнестом и со мной, и она плакала. Мне помнится, что она была очень хорошенькой и такой же миниатюрной, как ты. У меня до сих пор перед глазами, как она стоит тут, прижав к лицу платок. Мы с Эрнестом плакали, когда она прощалась с нами.

– О милый, милый Альберт… Как все это было ужасно для тебя! Как она посмела покинуть вас?!

Альберт посмотрел на жену и увидел, что лицо у нее залито слезами. Это были слезы злости и возмущения, потому что она представила себе ребенка, рыдающего от отчаяния, что его покидает мать. Виктория глубоко сопереживала человеку, которого любила, у нее сердце разрывалось от сочувствия к нему. По своей натуре Виктория была порядочной и сильной женщиной, и от нее нельзя было ожидать сочувствия несчастному грешному духу его воспоминаний…

– Не думай об этом, Альберт. В нашей жизни никогда не случится ничего подобного.

– Зато нечто подобное уже случилось с Эрнестом, – спокойно напомнил он ей. – Ты отнеслась к нему с пониманием и добротой. Но в нем проявилась материнская натура. Стокмар постоянно предостерегал меня от этого, когда я был еще мальчиком: «У тебя отравленная кровь, и тебе следует постоянно быть настороже».

– Но любовь моя! – воскликнула Виктория. – Тебе нечего бояться. На свете нет человека чище и благороднее тебя!

– Я стараюсь быть таким, – сказал он, – я молю Бога, чтобы в конце моей жизни ты смогла произнести те же самые слова обо мне!

– Я всегда стану повторять это! Всегда!

– Поверь, я-то хорошо знаю, чем грозит отсутствие морали, – продолжал Альберт, – поэтому не раз повторял тебе, что твой двор должен служить примером, и людей с какими-либо изъянами характера, с пороками тебе не стоит и близко подпускать. Я помню, как Мельбурн говорил, что тебе нельзя устанавливать подобные правила, потому что таким образом ты можешь обидеть людей.

– Лорд М. и сам не обладал высокой моралью, – заметила Виктория. – Но я тебя понимаю и полностью с тобой согласна. Альберт, что тебя волнует? Ты был очень счастлив с тех пор, как мы приехали сюда. Сегодня твой день рождения, и мне хочется, чтобы тебе было хорошо. Давай уйдем из этой комнаты и станем слушать хор.

– Если кто-либо из наших детей станет таким, как моя мать или Эрнест, знаешь, Виктория, я не перенесу этого.

– Наши дети вырастут такими же порядочными людьми, как ты. Почему они вдруг должны делать что-то плохое? Мы будем внимательно следить за их воспитанием, внушать самое лучшее и доброе… Я не сомневаюсь, что все будет хорошо! Пожалуйста, дорогой, пошли вниз. Обещай мне позабыть об этой маленькой комнате и тех несчастливых днях и от души повеселиться в свой день рождения. Обещай мне, Альберт!

Он наклонился и поцеловал ее в лоб.

– Я так и сделаю, дорогая. Пошли вниз.

Они и в самом деле на славу повеселились в этот день. А вечером вместе отправились в лес, где Альберт бродил ребенком. Они гуляли, взявшись за руки, пока не пришло время возвращаться к ужину. Альберт больше не вспоминал о герцогине Луизе и о том, что он боится, как бы его дети не унаследовали ее непутевую натуру. Но Виктория впоследствии всегда была уверена, что, говоря о своем беспокойстве о детях, он подразумевал их своенравного старшего сына.

Когда королевская чета покидала Англию, там было относительно спокойно. Господин Пил, ставший верным другом королевы, уверил их, что волнения в Ирландии затихли, да и промышленные бунты также пошли на спад. Королева с мужем спокойно могут предаваться отдыху. Но пока Виктория и Альберт собирали цветочки в лесах неподалеку от Розенау и исполняли дуэтом немецкие песенки под аккомпанемент пианино, небеса над британскими островами чернели от грозовых облаков.

Это был самый дождливый год за обозримое прошлое. Вода лилась сплошной стеной, но тучи все продолжали и продолжали налетать с Атлантики, как вражеские армии, и проливаться дождем над полями Англии и Ирландии. Пшеница полегла и лежала на полях в морях грязи. Землевладельцы кляли всех и вся на чем свет стоит и божились, что стали бедняками. И все повторяли, что цена на хлеб резко взлетит.

В Ирландии собрали мало зерна, и народ здесь в основном питался картошкой, выращиваемой на маленьких полосках земли. Этих людей не волновали общие цены – урожай картофеля погиб, сгнив под напитавшейся водой землей, и полуголодное существование восьми миллионов жителей Ирландии быстро перешло в жесточайший голод.

Пил информировал Викторию, когда она возвратилась в Англию, о катастрофическом состоянии с продовольствием в стране. Королевская семья поселилась в Букингемском дворце, потому что во время кризиса министры не могли ездить через Саутгемптон в их дом в Осборне, и ее величество должна была находиться в Лондоне или в Виндзоре. Альберту, любившему Осборн куда сильнее Виктории, пришлось ее же еще и успокаивать.

Пил выглядел очень усталым и осунувшимся, лицо его приобрело землистый оттенок, а под глазами залегли глубокие тени. Казалось, что он совершенно не спит. Он уже не стеснялся королевы и не выглядел ни смущенным, ни скованным из боязни, что сравнение с его лощеным предшественником окажется не в его пользу. Премьер-министр знал, что она ему доверяла. Виктория смогла дать ему понять, что ей вовсе и не нужен другой Мельбурн.

– Голод, сэр Роберт? Как можно употреблять такое ужасное слово?

– Мадам, боюсь, что другое слово не подойдет. Люди от истощения падают прямо возле дорог, а зачастую здесь же и умирают. Скажу вам честно, что не сплю ночами, думая о том, что наш народ может так же пострадать от голода, как ирландцы.

– Слава богу, мы не зависим от урожая картофеля, – быстро прервала его королева. – У нас должны быть достаточные запасы зерна, чтобы обеспечить людей хлебом.

– Я бы не стал слишком надеяться на запасы. Сказать честно, мне не кажется это выходом из положения. Голландия, Бельгия и Норвегия пострадали так же, как мы. У них погиб урожай картофеля, и они открыли свои порты для ввоза зерна из-за границы. Мадам, мы должны сделать то же самое. И немедленно, иначе будет слишком поздно!

Виктория посмотрела на него.

– Если мы сейчас откроем порты, сэр Роберт, мы их никогда уже не сможем закрыть. Значит, придется отменять хлебные законы!

Его всегда поражало, как быстро она выбирала самое существенное. Ее мысль легко пробивалась сквозь малозначительные факты прямо к сути вопроса. Тут уж советы Альберта были ни причем – этим даром наградила ее природа.

– Мадам, я не вижу иного выхода, – сказал он. – Надвигается катастрофа, и мы должны подумать о судьбе наших подданных. Землевладельцам придется отказаться от своей монополии и позволить, чтобы в страну пошли дешевые продукты.

– Вы считаете, сэр Роберт, что члены партии тори станут вас поддерживать? Виги проиграли из-за этой проблемы, и никто не посмел вновь поставить этот вопрос перед палатой.

– Тогда мы не стояли перед угрозой голода! – воскликнул Пил. – В то время и я оставался весьма осторожным. Теперь же члены палаты, осведомленные о страданиях ирландцев, не могут рисковать, чтобы и здесь произошло нечто подобное!

– Да, Альберт, пожалуй, согласится с отменой этих законов, – задумчиво заметила Виктория. – И я стану поддерживать вас во всем. Ирландия – сельскохозяйственная страна, и уровень жизни ее народа гораздо ниже, чем нашего, а потому ирландцы легче перенесут голод.

– Как бы ни были низки стандарты их жизни, мадам, – мрачно заметил Пил, – вы даже не можете себе представить масштабы постигшего их бедствия. Мы должны им помочь всем, чем только в силах!

Виктория сжала руки на коленях и твердо сказала:

– Сэр Роберт, вы, надеюсь, не ждете, что я стану слишком горячо симпатизировать ирландцам? Они всегда были источником бесконечных волнений для нас, и если я согласна с тем, что следует по возможности избавлять людей от страданий, то настаиваю, что ничего не должно делаться так, чтобы усугубилось наше и без того сложное положение. На самом деле Ирландия вообще не заслуживает никакой помощи. Вспомните, что мы видели от них: неблагодарность и измену!

На премьер-министра жестко глянули холодные голубые глаза. В них полностью отсутствовала жалость к самым беспокойным из ее подданных, и сэр Роберт отвел взгляд. Он знал, что королеве не нравится Ирландия, и ее редкие визиты туда только усиливали ее антипатию к этой католической стране, бедной, но в то же время противящейся благам английского господства. Столь милой сердцу королевы размеренной тевтонской схеме порядка вещей не было места в жизни диких, романтичных и непостоянных ирландцев.

– Уже создан фонд помощи, – наконец промолвил он. – Мы надеемся получить большую сумму от частных дарителей и из официальных источников.

– Я сомневаюсь, что те, кто хоть однажды побывал в Ирландии или просто что-либо знают об этой стране, станут жертвовать в этот фонд, – сухо заметила Виктория.

Пил откашлялся. Хотя она ему нравилась и он стал ценить ее дружбу так же высоко, как и Мельбурн, временами ему становилось не по себе от ее цинизма. Так было и в данный момент.

Альберт, который был чужаком в этой стране, с его идеалами и возвышенным подходом к жизни имел куда большую склонность к человеческому сочувствию, чем эта маленькая женщина, рассуждающая о людских страданиях с таким же равнодушием, как это делал Мельбурн в свои худшие моменты…

– Вы правы, – заметил Пил. – И поэтому, если бы вы подали пример, мадам… Я знаю, что тогда мы бы смогли собрать деньги.

– Вы предлагаете мне пожертвовать деньги, сэр Роберт?

– Мадам, для детей и женщин, – в отчаянии взмолился он. Ведь у королевы, подумалось ему, четверо детей. Неужели, ради Господа Бога, у нее не смягчится сердце?! – Там лежат мертвые матери, прижимая детей к груди… Они едят землю…

Он побоялся сказать ей, что уже сообщалось и о случаях каннибализма.

– Каковы бы ни были ваши политические воззрения по поводу Ирландии, мадам, я умоляю вас пожертвовать деньги!

– Не понимаю, почему я должна это делать. Сэр Роберт, я – королева, и подобный мой публичный жест может быть воспринят как заигрывание с ними, а это не так!

– Поверьте мне, – продолжал уговаривать ее Пил, – в данный момент в этой несчастной стране никого не интересует политика!

– Тогда это будет в первый раз за шесть столетий! Нет, сэр Роберт, ничего не могу вам обещать, пока как следует не подумаю об этом.

– Поговорите с принцем, – предложил ей Пил, – и сообщите мне о своем решении. Но о вашем вкладе должны узнать все, только тогда мы сможем достичь нашей цели. Я вас уверяю, что ирландцы высоко оценят всяческое проявление симпатии и сочувствия с вашей стороны, а значит, и со стороны Англии. Если мы сейчас окажем помощь Ирландии и докажем цену суверенитета Англии, тогда может полностью разрешиться ирландская проблема!

– Меня это сильно бы порадовало, – заметила Виктория. – Должна сказать вам, сэр Роберт, что мне до смерти надоели бесконечные проблемы, связанные с этой несчастной страной. Однако хочу вам посоветовать не слишком поддаваться жалости к ирландцам. У вас, как мне кажется, будет достаточно неприятностей из-за хлебных законов, и вам не стоит испытывать терпение поддерживающих вас людей. Ваше отношение к Ирландии может переполнить чашу их терпения!

Пришло Рождество. Подражая королеве, все украшали ели и распевали рождественские песни в духе празднований в Германии. Но в самом начале года народ еще на шаг приблизился к жуткой пропасти голода. В промышленных городах начались волнения и заговорили о грядущей революции. В Ирландии мертвецов только и успевали сбрасывать в наспех отрытые рвы и присыпать землей. Но ядро партии тори начало сплачиваться под предводительством лорда Джорджа Бентинка, чтобы противостоять отмене зерновых законов. Они отвергли предложение Пила открыть доступ дешевой импортной пшенице в страну. Среди тори ширился раскол. Пил подал королеве прошение об отставке. Но виги, как всегда измотанные внутрипартийными разногласиями, оказались не способны сформировать правительство, и сэр Роберт остался премьер-министром.

Не было альтернативы рассмотрению вопроса о зерновом законе в палате, иначе создавался риск ввергнуть Англию в ужас голода, уже распространившегося в Ирландии. Пил не колебался, какой путь следует выбрать. В его сердце прочно укоренились те самые понятия о человечности и о долге, разглагольствования о которых так легко слетали с языков политиков. Холодный и сдержанный внешне, он искренне жалел молчаливо страдающий народ, и обладал обостренным чувством ответственности перед ним, которое, к сожалению, отсутствовало у большинства высокородных соотечественников. В страну следовало завозить продукты и делиться ими с Ирландией, вне зависимости от того, станут ли страдать от этого богатые землевладельцы или нет.

Он понимал, что против него выступаю многочисленные партии, возглавляемые Бентинком. Он также знал, что больше всего от отмены зерновых законов пострадают его старые друзья и верные соратники по партии тори, которые считали его святой обязанностью поддерживать их интересы в политике.

Перед сэром Робертом стоял труднейший выбор. Ему грозила опасность, о которой упомянула его мудрая маленькая королева – политический крах. И все-таки летом этого года на рассмотрение палаты общин было внесено предложение об отмене зерновых законов.

Виги одобрили предложение и были готовы голосовать за него. К ним присоединились радикалы и предполагалось, что члены партии тори, настроенные против Пила, или переменят свое мнение, или останутся в меньшинстве.

Тут на политической арене появилась новая личность – темный, с быстрыми движениями и медом на языке еврейский политик по имени Бенджамин Дизраэли, проповедовавший проимпериалистические и протекционистские идеалы. Он был известен как великолепный оратор и интеллектуал. Его удивительные способности помогли многим избавиться от предрассудков против его расы. Он теперь ходил в классического покроя одежде и держался весьма благородно в отличие от прежней манеры вести себя. Девятью годами раньше его речи в парламенте заглушали свистом и хохотом, но сейчас воцарялась тишина ожидания, как только на трибуне появлялся этот темноволосый элегантный человек. Дизраэли считался опасным противником. Пилу он не нравился – он его не понимал. Дизраэли походил на экзотическое растение среди трезвых английских политиков.

В летние месяцы 1846 года он объединил протекционистов под предводительством Бентинка и вознамерился сместить сэра Роберта Пила.

Пил не оправдал его доверия. Дизраэли прекрасно понимал: ничто уже не могло остановить отмену зерновых законов, и стране придется отказаться от столетней политики изолированности сельского хозяйства. Но, по его мнению, человек, который предал политические принципы партии тори, должен заплатить за это – с его политической карьерой будет покончено. Дизраэли знал, что у него найдется огромное количество единомышленников, готовых выступить против премьер-министра. Тем самым он надеялся устранить серьезного соперника, который мешал ему занять пост лидера партии.

В тот августовский вечер зал заседаний палат, где должны были состояться дебаты, был переполнен людьми. Было нечем дышать, и напряжение нарастало, потому что оратор за оратором поднимались, чтобы выступить против премьер-министра. Когда выступал Дизраэли и, пересыпая фразы едкими насмешками и всевозможными упреками, раскритиковал представленный билль, Пил сидел неподвижно, сложив руки на груди и глядя в одну точку.

Его старались спасти могущественный герцог Букингемский и друзья со скамьи министров. Но когда подошло время голосовать, некоторые члены палаты общин начали колебаться. Пил в первый раз обвел взглядом зал и увидел, что многие члены его партии переметнулись на сторону политических противников. Восемьдесят протекционистов поддержали вигов и независимых. Среди них, как впоследствии отметил Дизраэли, были не только коллеги Пила, но и его друзья. В итоге зерновые законы были отменены незначительным большинством, но политическая карьера Пила на этом завершилась.

Он поехал в Осборн, где королева приняла его отставку. Виктория была расстроена и возмущалась тем, какие жестокие слова прозвучали в его адрес во время дебатов. Она призналась, что у нее разрывается сердце от необходимости его терять, и в глазах у нее стояли слезы, когда сэр Роберт наклонился, чтобы в последний раз поцеловать королеве руку. Когда за Пилом закрылась дверь, Виктория поделилась с Альбертом своим возмущением: снова у власти будут виги, когда она уже привыкла к сэру Роберту и ей так хорошо работалось с ним.

Едва Пил отошел в тень, сразу же активизировалась политическая фигура, уже долгое время пребывающая в забвении. Старик, доживающий свой век в Брокете, тешась воспоминаниями о своем последнем визите к королеве в Виндзор, не отходил от окна, ожидая курьера из Лондона, который доставит бумагу, призывающую его обратно на службу в качестве сотрудника нового правительства вигов, а может, даже его главы.

Но надежды Мельбурна не оправдались. Лорд Джон Рассел сформировал свой кабинет и представил перечень кандидатур королеве для одобрения. Прежний фаворит королевы даже не был упомянут. Мельбурн пережил удар, у него ухудшилась память и появилась неприятная манера разговаривать с самим собой на людях. Когда Виктория видела его в последний раз, она строго отчитала старика за то, что тот посмел критиковать Пила. Королева одобрила список членов кабинета министров, а покой в Брокете так и не нарушил ни один курьер.

Надежда Мельбурна на возврат к активной политической деятельности медленно угасла, а следом за ней начала угасать и его воля к жизни. Он перестал открывать свои книги и писать мемуары. День ото дня он все быстрее скатывался к могиле.

Глава 15

– О мой дорогой Рассел! Какое чудесное утро! Впрочем, когда занимаешь высокий пост, каждое утро кажется прекрасным!

Пальмерстон улыбался новому премьер-министру. Он стоял у окна, заложив большие пальцы за проймы жилета и глядя на Даунинг-стрит. У него был такой победоносный вид, как будто именно он освободил место премьер-министра, чтобы его старый друг немного посидел на нем. Рассел не улыбнулся ему в ответ, а, напротив, нахмурился и постучал ножом для разрезания бумаг по краю стола.

– Мне нужно многое обсудить с вами, – сказал он, – однако я не намерен беседовать о погоде. Никто не сомневается, что вам нравится работа, дорогой Генри, но если учесть, в каком состоянии находятся дела, то нам, похоже, недолго придется занимать наши кабинеты. Поэтому давайте-ка лучше сразу возьмем быка за рога!

– Недолго?! – Пальмерстон недоуменно поднял брови, и его ярко-голубые глаза засверкали. – Ерунда! Тори треснули посредине, как прогнившее яблоко, и все это благодаря нашему другу господину Дизраэли. Пил не сможет снова сплотить свою партию. Благодарим тебя, Боже, за евреев! Я всегда повторял, что они – удивительная раса. Никто не воспринимает этого осла Бентинка всерьез, поэтому я даже представить себе не могу, кто в силах нас сместить! Послушайте, не стоит быть таким пессимистом, и перестаньте стучать ножом, как старый учитель!

Рассел раздраженно сжал губы. Он поддерживал королеву, недолюбливающую Пальмерстона, и сам с удовольствием избавился бы от него, если бы в администрации вигов нашелся кто-то еще с его опытом и желанием заниматься иностранными делами. Расселу пришлось провести неприятное утро, объясняя ее величеству, что хотя ей не нравится лорд Пальмерстон, он умоляет ее быть к нему снисходительной, потому что этот человек весьма необходим в новом правительстве.

– Вы можете недооценивать тори, я этого делать не стану. Буду вам весьма признателен, дорогой Генри, если вы оторветесь от окна. Давайте займемся делами.

– Конечно. Разрешите мне поприветствовать преданных нам людей вместо вас. Вообще-то, вы должны показаться перед ними. Вы же понимаете, что они пришли приветствовать именно вас, а не меня. – Он радостно помахал зевакам, и в ответ ему раздались восторженные крики. – Лишняя популярность никогда не помешает. Мы ведь всего лишь слуги народа!

– Я никогда не считал, что мне необходимо снискать одобрение низших классов, – резко ответил ему Рассел.

– Вот в этом и состоит разница между нами, – ответил Пальмерстон. – А мне как раз наплевать на мнение людей моего круга! – И он ласково хлопнул Рассела по плечу. – Итак, к делу, к делу!

– Генри, – строго глянул на него Рассел, – Генри, сейчас не время шутить. Я хочу, чтобы вы серьезно прислушались ко мне. Если не можете быть серьезным, то хотя бы успокойтесь!

– Это две почти не выполнимые задачи для ирландца, но я попытаюсь.

– Положение в Ирландии становится все хуже. Во второй раз пропал урожай картофеля, в настоящее время начали выселять крестьян, потому что те не могли платить аренду или обрабатывать землю. Сотни беженцев движутся к Ливерпулю, неся с собой холеру и тиф. В стране нет продовольствия, нет сельскохозяйственных орудий. Но даже и будь они, не нашлось никого, кто бы знал, как следует с ними обращаться. Мы тоже не в состоянии дать работу: не разработана система оплаты труда, а работные дома не могут принять и накормить тысячи людей, осаждающих их. Голод усугубляется, и бог знает, как его одолеть.

– Мы можем импортировать дешевое продовольствие и кормить им людей, – ответил Пальмерстон.

– Существует лимит, в рамках которого нам разрешает приобретать продовольствие Министерство финансов, – заметил Рассел, – большая часть денег понадобится нам, чтобы спасти собственный народ от голода. Того, что мы сможем сделать, далеко недостаточно, когда пропал второй урожай. Вы имеете представление, как сложно организовать людей? Научить их выращивать зерно? Генри, вы можете себе представить, что эти несчастные видели в своей жизни только одно сельскохозяйственное орудие – лопату! А все, что они знают о земледелии, так это как сажать картофель, а потом копать его! Мы посылаем туда продовольствие – очень хорошо. Но как оно распределяется? Что можно сделать в стране, где нет магазинов, где деревни состоят из нескольких хижин, сложенных из дерна и сланца. Где неизвестны хлеб, сахар и свечи! Как можно остановить эпидемии заболеваний, когда люди покидают дома и разносят заразу по всей Ирландии?! Я подробно информировал обо всем этом королеву. Я ей объяснил, что будет чудом, если не погибнет все население страны!

– И что же ответила ее величество? Надеюсь, с губ нашего принца упала жемчужина тевтонской мудрости!

– Он более человечно относится к бедам, чем она, – мрачно заметил Рассел. – Мне кажется, что женщине сложнее представить себе все эти ужасы. Я начинаю верить, что Мария-Антуанетта действительно предложила французскому народу есть пирожные, если у них нет хлеба!

– Потрясающий дядюшка Кэмбридж рекомендовал есть траву! – сказал Пальмерстон. – Но я слышал, его идею не оценили в ирландских кругах. Мой дорогой Рассел, не думаю, что вы найдете поддержку у королевы. Женщины не только страдают от недостатка воображения, они еще и бесчувственны. Но я не сомневаюсь, что принц предложит построить библиотеку или музей, чтобы ирландцы могли погибнуть в атмосфере культуры.

– Принц – иностранец. И не понимаю, какой смысл смеяться над ним, если вы знаете, что для королевы его слово – закон!

– Я не собираюсь разделять ее мнение, – сразу же возразил Пальмерстон. – Меня раздражают его воззрения, вас – мое легкомыслие и болтовня. Но я же не пытаюсь строить нашу внешнюю политику, основываясь на своих шуточках.

– Королева, благослови ее Боже, есть королева, и нам придется мириться с ее маленькими слабостями. Черт побери, я совершенно уверен, что они бы не раздражали нас до такой степени, когда бы не происходили от принца! Но если вы собираетесь вызвать к себе неприязнь королевы, – холодно заметил Рассел, – наша администрация падет через несколько месяцев. Я хочу, чтобы вы поняли кое-что с самого начала, Генри: вы ей не нравитесь, и я не стану утверждать, будто не понимаю почему!

– А вот как раз я не понимаю, почему это ей не нравлюсь, – ухмыльнулся Генри. – Я – добрый старенький «папочка», ведь Мельбурн, тоже пожилой человек, так ей нравился!

– Она обожает принца, и если вы будете высмеивать его за спиной и провоцировать его, то она вас возненавидит! А мне придется испытывать на себе ее недовольство. Раз и навсегда предупреждаю вас, Генри: держитесь поосторожнее при дворе!

– Мой дорогой Рассел, я стану воплощением тактичности, – пообещал Пальмерстон. – Я даже готов давать уроки английского его королевскому высочеству, чтобы он смог наконец избавиться от чертова кобургского акцента, если вы считаете, что мне это поможет. Но моя специальность – международные отношения, и я не понимаю, как может возникнуть конфликт между мной и королевой, если только никто не станет лезть в мои дела! Королеве требуются пустые комплименты – она их получит! Я стану работать в Министерстве иностранных дел и буду подотчетен вам, а королева и ее благородный консорт с моего благословения могут влезать в любые другие проблемы. Итак, вы прочитали мне лекцию о хороших манерах, что еще?

– Грей станет заниматься делами колоний, – сказал Рассел. – Я вас прошу не ссориться с ним.

Пальмерстон захохотал:

– Господи, ничего себе список! Не злите королеву или благородного принца, что по вашему – одно и то же. Не ссорьтесь с Греем! Мой дорогой Рассел, я всегда ссорюсь с Греем, иначе жизнь станет слишком пресной. Вы готовите мне ужасно скучную программу, не так ли?

– Ссоры между вами несколько раз чуть не стоили поста Мельбурну, – ядовито заметил Рассел. – Я не собираюсь терять свое место из-за того, что вы двое не можете сдержать свои антипатии. Я еще раз повторяю: не смейте провоцировать Грея! В случае чего мы все последуем за ним.

– В этом что-то есть, – радостно заявил Пальмерстон. – Но, черт побери, Грей постоянно угрожает подать в отставку, и мне кажется, что было бы просто великолепно, если бы он наконец решился на это. Ну ладно, я не стану с ним ссориться. Пальмерстон – миротворец! Вы можете рассчитывать на меня, дружище! Между прочим, я надеюсь, что вы и леди Джон пообедаете с нами на будущей неделе. Эмили уговорила Мельбурна покинуть Брокет на несколько дней и пожить с нами. Вы же знаете, какая она преданная сестра. Бедняге будет приятно повидать старых друзей и узнать новости.

– С удовольствием принимаем ваше предложение. Мне так горько видеть, каким Мельбурн стал слабым. Должен сказать, Генри, вы для него отличная поддержка.

– Эмили очень волнуется за старика, – объяснил Пальмерстон. – А я, конечно, все сделаю ради Эмили. Кроме того, я не забыл, что люди с политическими амбициями постоянно обращались к нему, и я был в их числе. В жизни не встречал более интересного собеседника. Но если вы поинтересуетесь его мнением и станете разговаривать о королеве, он будет счастлив даже несколько недель спустя. Она расспрашивает о Виктории всех, с кем встречается, и желает говорить только о ней.

– Она могла бы приглашать его чаще, особенно сейчас, – заметил Рассел. – Пока тори были у власти, это, конечно, было не совсем уместно, но, может, сейчас…

Губы Пальмерстона скривились в циничной улыбке:

– Он частично парализован, к тому же глухой и иногда забывает, о чем шла речь. Рассел, мы его старые коллеги и уж как-нибудь найдем для него время, но я сомневаюсь, чтобы ее величеству было интересно разговаривать с ним. У нее есть достоинства, но среди них отсутствует доброта и сердечность… Так, я вижу толпы желающих с вами побеседовать, поэтому ухожу. Мой дорогой Рассел, достоинства высокого поста состоят в том, что вы – друг многих, пока находитесь на этом посту!

Проходили месяцы, и новое правительство настолько твердо стояло на ногах, насколько ему это позволяло его незначительное большинство. Ведь год проблема Ирландии была на одном из первых мест.

Начали прокладывать в стране сеть дорог, чтобы дать работу голодным бездомным беднягам. Но работа досталась далеко не всем желающим да и платили сущие гроши. Доведенные до отчаяния люди не останавливались перед грабежами и убийствами. В сельской местности орудовали банды разбойников. Землевладельцы начали по-своему расправляться с доведенными до отчаяния людьми, пока правительство рассматривало один за другим способы как-то помочь несчастным и фракции в парламенте яростно сражались за то, какие средства следует предпочесть.

В Ирландии, стране неразвитой да к тому же со слишком большой плотностью населения, земля делилась и перераспределялась между членами семьи до тех пор, пока не оказывалось, что восемь или десять человек вынуждены жить на продуктах, полученных с четверти акра, и при этом единственной сельскохозяйственной культурой был картофель.

В конце концов землевладельцы решили и вовсе согнать всех арендаторов со своей земли. Судебные исполнители беспощадно вышвыривали людей из их лачуг. А если кто-то отказывался их покидать или был слишком слаб, чтобы собрать вещички и пуститься в путь, то утлые жилища рушили прямо над их головами, а домашних животных выгоняли за пределы участка. В первую очередь и самыми жестокими методами прогоняли больных и слабых, ведь они не могли ни платить ренту, ни обрабатывать землю. Армии бездомных, умирающих с голоду людей, пытались добраться до портов и уехать в эмиграцию. В Ирландии для многих не стало еды, работы и крыши над головой, и несколько фунтов, зачастую присланных родственниками из Америки, давали возможность обнищавшим семьям отправиться в Новый Свет и начать там новую жизнь.

Законы, введенные английским правительством, были призваны бороться с бесправием и террором, однако они предписывали здоровым людям идти в работные дома и разлучали фанатично спаянные ирландские семьи. И благая идея помочь страждущим превратилась в меру давления.

Тысячи эмигрантов отправились подальше от родных мест. Они пересекали Атлантику на судах, настолько неподходящих для путешествия, что многие утонули в первый же шторм. Путешествие эмигрантов происходило настолько ужасно, что люди, до этого плававшие на старых суднах, перевозивших рабов, утверждали, что там было горазда лучше, и с рабами обращались куда более человечно. Судовладельцы и агенты зарабатывали баснословные деньги на «исходе» из Ирландии. Доходило до того, что у пассажиров брали деньги, а их самих бросали за борт, чтобы немного облегчить перегруженные суда, как только они покидали порт. Чума, цинга и голод поражали живой груз, спрессованный в трюмах, и когда судно прибывало в место назначения, обнаруживали, что многие умерли по пути.

В палате общин звучали горячие протесты, и наиболее эксцентричные английские пэры предпринимали попытки запретить изгнание людей с земли и установить надзор за условиями перевозки эмигрантов. Тем временем в уединении прелестного уютного дома в Осборне Виктория читала газеты и сердито вопрошала Альберта, неужели людям больше нечего делать как игнорировать разумную меру, которую выработало правительство. Ее так раздражало, что нужно думать об Ирландии и о всех бедах, которые навлекли на себя эти ужасные люди, причем думать именно теперь, когда Альберт стал почетным ректором университета Кембриджа.

Она уже больше не ревновала его к тем интеллектуальным интересам и занятиям, в которых не находила ничего увлекательного. Виктория давно примирилась с тем, что Альберт намного умнее и артистичнее ее самой, и даже его победа при выборах почетного ректора обрадовала Викторию гораздо больше того, чем если бы эта честь была оказана ей самой. Принц весьма живо интересовался вопросами теологии, физики, архитектуры и искусства, в то время как ее эти предметы не интересовали вовсе. Это почетное членство лишний раз доказывало, что даже ее неблагодарный народ наконец оценил, насколько ее муж умен и образован. Виктория была вне себя от радости и не обращала ни малейшего внимания на издевки и неприязнь к Альберту некоторых газет и большинства университетских преподавателей.

Этот пост был всего лишь почетным, и никто не ожидал, что принц воспримет его серьезно и станет вмешиваться в учебный процесс, настаивая на обновлении устаревших программ университета. Когда он пораженно принялся объяснять Виктории, что такие предметы, как новейшие и восточные языки, метафизика, география и политическая экономия отсутствовали в программах обучения студентов, она быстро ответила ему, что нужно настаивать, чтобы их немедленно в них включили. Но опыт и сильная рука Стокмана сделали Альберта осторожным. Все реформы он провел весьма тактично, и мало кто знал, что принц приложил к ним руку. Когда Виктория начала сетовать, что принц не получил за это даже скромной благодарности, он ее успокоил, ведь главное – он добился своей цели, и ему этого вполне достаточно.

Однако верить этому заявлению не стоило, хотя Альберт и старался не поддаваться слабостям человеческого духа и не страдать от обид, но тем не менее все равно страдал и обижался. Его постоянно грызло подозрение, что если несколько человек, таких как Пил, Энсон и старый герцог Веллингтонский высоко ценили его достоинства, то большинство народа Англии было о нем невысокого мнения. Аристократии он никогда не нравился. Чем больше он предавался увлечению музыкой, планировал создание общественных музыкальных залов, приглашал иностранных артистов посещать двор, тем более враждебно относилась к нему знать. Альберт прекрасно играл на фортепьяно и великолепно владел органом. Но эти достижения не делали его ближе тому классу, который разделял мнение лорда Честерфилда, что если вам нравится музыка, можно нанять скрипача, но совершенно неприлично чтобы эту музыку исполнял сам джентльмен!

К политическим советам принца Альберта прислушивались и иногда претворяли их в жизнь, но только потому, что они становились мнением королевы, а с ней было лучше не спорить. Альберту нравилось работать с сэром Робертом Пилом. Впервые за долгое время принц-консорт почувствовал, что его собственные знания позволяют ему быть полезным обществу.

Теперь он изменил мнение о лорде Джоне Расселе. Тот стал сдержанным, мрачным и даже иногда резким. Создавалось такое впечатление, что ему надоели тактичные и осторожные предложения Альберта. Что они действовали ему на нервы, но он через силу старался ублажать принца. Рассел – весьма ограниченный человек, понял Альберт, и его предубеждения такие же закоренелые, как и у Виктории. Вкусы премьер-министра не совпадали со вкусами королевы и Альберта, и когда они, скажем, восхищались акварелями и фарфором, расписанным разными пейзажами Лендсира, этот холодный, лишенный сентиментальности человек оставался равнодушным. Однако у него было непоколебимое чувство чести и верности короне, а также пламенная вера в принципы либеральной реформы. Виктории и Альберту было сложно работать с лордом Расселом, он доставлял им массу разочарования, но работа с лордом Пальмерстоном и его Министерством иностранных дел превратилась в сущий кошмар.

После восстания французского народа в 1792 году раскаты революции эхом прокатились по Италии, и Австрийской империи пришлось сохранять свое господство там с помощью армии в семьдесят пять тысяч штыков и ружей. Памфлеты, написанные Робеспьером и Маратом, снова распространялись во Франции. Всю Европу потрясала лихорадка недовольства, особенно те страны, которыми пытались управлять более сильные в политическом и военном плане государства. Народные массы требовали справедливости и реформ. Прогнившая династия Бурбонов выглядела смехотворно, оставив Луи-Филиппа, сына Дюка Орлеанского, голосовавшего за казнь Луи XVI и впоследствии также погибшего на гильотине, преспокойно сидеть на троне своих предков, получив титул короля Франции. Монарх, происходивший из среднего класса, нес на себе клеймо предательства своего отца. Виктория ему не доверяла. Она ненавидела фальшивую униженность в суверенах. Альберту он тоже не нравился. Принц подозревал, что Луи-Филипп попытается возродить Францию как великую и властную державу.

Но хотя Луи был слабым политиком, он представлял собой единственный противовес мощной группировке, агитировавшей за провозглашение республики. Виктория, как никто другой, горячо поддерживала права других монархов, какими бы слабыми, тираничными или просто глупыми они ни были. По ее мнению, безопасность всех королевских династий зависела от безопасности каждого взятого в отдельности трона.

Но к возмущению и ярости королевы и Альберта, лорд Пальмерстон совершенно ясно высказался, что он абсолютно не согласен с подобной точкой зрения. Он был верен английской короне, но открыто выражал презрение к глупому монарху Франции, ненависть к русскому деспоту и совершенно наплевательское отношение к судьбам правителей Португалии и Испании. К огромному удовольствию английского народа и к возмущению своего премьер-министра он во всеуслышание выражал симпатию требованиям народов Европы предоставить им свободу слова и республиканское правительство. Он отправлял за рубеж дипломатическую почту, выражавшую поддержку либеральным движениям и осуждавшую реакцию.

Чтобы каким-то образом контролировать его действия и высказывания, королева просматривала каждый документ и телеграмму, прежде чем отправлять их за рубеж. Она обнаружила, что ее министр иностранных дел постоянно менял текст в соответствии со своими взглядами или вообще не отправлял нужные бумаги. Отношения между двором и кабинетом министров настолько накалились, что Рассел боялся появляться на глаза королеве. Но Пальмерстон не обращал никакого внимания ни на намеки, ни на прямые приказания. Он заявлял, что его политика отражает общественное мнение и что он, конечно, уважает заботы ее величества о королевских особах других стран, ведь некоторые из них к тому же ее родственники, но обязанность Англии состоит в том, чтобы указывать им на ошибки. Англия даровала своему народу реформы, в то время как эти идиоты за рубежом отказались сделать это. К владениям Англии прибавились Австралия и Цейлон, и ей удалось сохранить Канаду, тогда как Австрия и Россия прибегали к силе своих армий, чтобы удержать то, что у них еще оставалось.

Феодализм и священное право помазанника Божьего ушли в прошлое, и попытка вновь насаждать их могла привести к катастрофе, не говоря о том, что это было просто безнравственным. Пока тысячи ирландцев умирали от голода, палата общин приветствовала эти речи и занималась любимым времяпровождением, состоящим в том, что ее члены отчитывали чужака, глядя на него сверху вниз. И возглавил крестовый поход смелый, с железными нервами ирландец, ставший большим англичанином, чем все остальные англичане вместе взятые – лорд Пальмерстон.

Против него были направлены амбиции Стокмара, политика Альберта и гордость Виктории. Долгая и жестокая борьба между королевой и конституцией началась.

Глава 16

В спальне дома в Брокете царила тишина. Такая странная, которая сопутствует только конвульсиям человеческого отчаяния и болезни. За окнами шальные ноябрьские ветра срывали последние листья с деревьев.

Уже стемнело, и горели две свечки возле постели с пологом. Они роняли призрачный свет на черты лица осунувшегося, покоящегося на подушках. Он был совершенно сед, кожа плотно обтянула его благородный лоб и орлиный нос, губы стали синими, и дыхание едва теплилось в его изможденном теле.

Взглянув в его глаза, полуприкрытые веками, можно было заметить, что он еще пытается бороться за жизнь. За последние два дня Мельбурна совершенно измучили конвульсии. Его тело и разум нестерпимо страдали от боли, и теперь наконец на него сошло блаженное спокойствие. Духи покинули его – кровавые воспоминания о чартистских восстаниях, об измученных людях в наручниках, которых по его приказу ссылали в Австралию. С ними ушли тени ненавистных ему людей, согнувшихся под тяжким бременем голода и непосильного труда, которым он не пожелал помочь.

Его возлюбленные проплыли перед ними в полумраке самоосуждения. Маленькая грациозная фигурка отделилась от них и побежала к нему, смеющаяся, сумасшедшая, и он заметался, пытаясь прохрипеть ее имя – Каролина… Каролина. К ней присоединился их идиот сын и превратился в Каролину Нортон. Она не переставала рыдать, потому что была унижена и к ней не допускали ее детей. Его враги и друзья пришли к нему. Он услышал аплодисменты палаты общин и выкрики недовольства. Он попытался произнести речь, но та замерла у него на губах.

Он увидел свою гордую, амбициозную мать, постоянно побуждавшую его к действиям. И потом Мельбурн увидел самого себя. Он сидел не двигаясь, потому что знал: у него не хватает смелости сражаться за себя и человеколюбия, чтобы бороться за других. Потом следующий образ выплыл из кошмара его угасающего сознания. Женушка, одетая в наряд для верховой езды зеленого цвета, двигалась свободно и красиво, как лебедь. Она спросила его высоким голосом, не поедет ли он легким галопом кататься в Грин-парке замка Виндзор. Виктория!

Он пытался произнести ее имя, но не смог. Однако после появления ее образа темнота и боль стали не такими жуткими. Она стояла рядом с ним. Позади перемешались богатство и красота Виндзора и Букингемского дворца. Виктория повернулась к нему и улыбнулась. На ней была тяжелая корона Святого Эдуарда. Грянул триумфальный гимн, когда он следовал за ней по нефу аббатства. И вдруг видение стало исчезать, и Мельбурн задрожал, чувствуя, как холодный вечерний ветерок пронесся над террасой Виндзора, пока он спускался по ступенькам, уходя из ее жизни в отставку.

Какое счастье соскользнуть в бессознательное состояние и не чувствовать сожаления и разочарования! Она забыла о нем… Он честно служил ей. Что ж, это говорит в его пользу. Он спас ее брак, помог жить счастливо, и если она забыла о нем, когда он покинул ее, какое это имеет сейчас значение? Сейчас ничто не важно, кроме покоя и отдыха.

Открыв глаза, он узнал свою спальню в Брокете и увидел, что рядом с ним стоит и плачет женщина, держащая его за руку. Это была его сестра – Эмили Пальмерстон.

Он попытался в знак благодарности пожать ее руку и попросить ее не плакать, но у него больше не оставалось сил. Мельбурн потерял сознание и спустя тридцать шесть часов умер.

– Дорогая, я разговаривал со Стокмаром, и должен тебе сказать, что он очень волнуется.

Виктория подняла взгляд от вышивки. Они сидели в одной из комнат в Осборне – своем уютном убежище, удаленном от огромных холодных дворцов. Виктория была счастлива и вышивала, сидя у огня. Они старались вести простую жизнь вдали от министров и гостей, которых нужно было развлекать. Виктория больше всего ценила возможность после круговерти дня, заполненного чтением бесчисленных бумаг и составлением множества писем, прийти сюда, в милую удобную комнату с чудесной мебелью и прекрасной картиной Лендсира с изображением оленя, и побыть наедине с Альбертом. Альберт сам спроектировал дом и выбрал мебель. Ей нравился теплый тон красного дерева. На столе стояли миниатюрки, изображавшие членов их семей, и пейзажи на фарфоре. Как говорил Альберт, это и был их настоящий дом.

– Волнуется? Но Альберт, дорогой, о чем он может волноваться?

Принц сел и вздохнул. Виктория заметила, что волосы у него начинают редеть на макушке. Был еще только ранний вечер, но он много работал и даже в Осборне постоянно чувствовал себя усталым.

– Его волнует Берти, да, честно говоря, и меня тоже.

У Виктории посуровело лицо при упоминании о ее семилетнем сыне.

Альберт продолжал:

– Стокмар следит за его успехами. Он нам так предан, не знаю, что бы мы делали без него. Так вот, Стокмар считает, что мальчик не дисциплинирован и не уделяет достаточного внимания учебе.

Виктория отложила работу.

– Конечно, Берти менее способный, чем все остальные дети. И я должна сказать, что мне не нравится его характер. Но что говорит про него барон?

– Он говорит, что Берти легкомысленный, крайне избалованный и упрямый. Что ему нравится только играть и ничего больше. Барон проверял задания и отметил, что у него весьма незначительные успехи и полностью отсутствует прилежание.

Виктория нахмурилась. Чем, интересно знать, занимается королевская гувернантка леди Литтлтон, если она до сих пор ничего не сообщила об этом? За детьми присматривали три гувернантки – французская, немецкая и английская. Их, конечно, выбирал сам Стокмар, который все знал о детях, потому что помогал в воспитании Альберта. А теперь оказывается, что Берти ленится.

– Должна сказать, что это меня не удивляет, – заметила Виктория. – Ты же знаешь, дорогой, я интересуюсь успехами наших детей, и в особенности Берти, потому что он – мой наследник. Однако леди Литтлтон не сообщала мне ничего подобного, иначе я давно приняла бы меры.

– Я сказал об этом Стокмару, – ответил Альберт. – Он считает, что она слишком балует мальчика. Еще сказал, что она излишне нежна с ним и не приносит пользы Берти. Мне кажется, что он прав – женщины слишком «сюсюкаются» с детьми. Берти нужен гувернер.

– И чтобы мальчик строго соблюдал распорядок дня, – добавила Виктория. – Если он – ребенок легкомысленный, тогда его будет легче всего излечить от этого, не давая ни малейших послаблений. Мне кажется, что гувернер – это прекрасная идея. А пока я велю леди Литтлтон держаться с Берти построже.

Действительно у Берти был сложный характер, и Виктория злилась, когда видела, что Альберт так волнуется и расстраивается из-за несносного мальчишки. Почему он не может быть серьезным и умным, как Пуси? Надо же быть до такой степени непохожим на своего отца! Ей это было крайне неприятно. Всякий раз, когда мальчик был с ними, они ощущали напряжение и раздражение. Берти смеялся слишком громко, и когда его ругали, заходился в рыданиях, склонив голову набок. Виктории так хотелось схватить его и как следует потрясти. Он не был ни организованным, ни аккуратным, как остальные дети, даже самые маленькие. Казалось, он все делает второпях, чтобы поскорее освободиться и побежать играть, валяться и объедаться сладостями до тошноты.

Он не был привлекательным ребенком, а как теперь выясняется, еще и глуп. Все твердили, что он милый маленький мальчик, но она не могла обнаружить в нем ни одной прекрасной черты Альберта. Она видела голубые глаза и мелкие резкие черты ее предков из Ганновера. Виктория начинала бояться, что он похож на них не только чертами лица, но и характером.

Стокмар боялся того же, но ее милый друг сидел рядом с ней и переживал, потому что видел в мальчике слабости своей собственной семьи. Она никогда не забудет отчаяния мужа в маленькой комнате в Розенау, и его признания, что он не перенесет, если кто-либо из его детей станет похожим на мать или Эрнеста.

А между тем Эрнест продолжал позорить семейство. Его жена жила в отдельных покоях и старалась по мере возможности спокойно относиться к его поведению, бедняжка. Альберт тоже переживал за брата, и как ужасно, что его также не радует их старший сын!

Викторию огорчало, что слишком многие люди в Англии враждебно относились к Альберту. Газеты с садистским удовольствием критиковали его, не слишком популярен он был и при дворе. А ведь он сделал все, что в его силах, чтобы снискать к себе расположение: много работал, помогая ей с корреспонденцией, рассматривал все меморандумы и дипломатические депеши. Именно Альберт зачастую предлагал наиболее мудрое решение любой проблемы Англии, начиная с сельского хозяйства, кончая внешней политикой. Виктория с грустью понимала, что его усилия никто не ценил, наоборот, все его идеи принимались в штыки.

В данный момент ее злость на неблагодарных министров и придворных сконцентрировалась и вылилась в отчаянную неприязнь к старшему сыну. Она была не в состоянии повлиять на посторонних людей: не могла заставить их любить принца или изменить их так, чтобы они стали приятны Альберту, но уж своему семилетнему сыну она не позволит вырасти человеком, которым будет недоволен ее муж, а его отец.

Виктория подошла и присела рядом с Альбертом, взяв его руку в свои ладони.

– Дорогой мой, Берти предстоит стать королем, и я хочу, чтобы он делал то, что следует, и стал таким человеком, которым ты сможешь гордиться. Я так надеялась, когда он родился, что Англия когда-нибудь получит правителя, похожего на тебя. И мы должны этого добиться. Я обещаю, что во всем приму твою сторону. Вы со Стокмаром должны обуздать Берти, пока он еще мал. Мы немедленно найдем для него гувернера, а ты составь для сына распорядок дня и требования к его обучению и воспитанию. Тогда, я уверена, мы сможем им гордиться.

– Да, он должен стать таким, – сказал Альберт. – Я давно уже подозреваю, что он отличается от остальных наших детей и далеко не в лучшую сторону. Стокмар прав. Он ленивый и легкомысленный. Дорогая моя, я тоже был таким. Представь, я боялся ответственности и у меня была слабая воля. Но Стокмар помог мне. Он приучил к дисциплине разума и тела, он сделал из меня того, кем я сейчас являюсь. И я сделаю для Берти то, что Стокмар сделал для меня. Я уже обсуждал кандидатуру гувернера с бароном, и он предложил человека по имени Генри Берч. Он является ректором Прествича, а до этого с отличием закончил Кембридж и четыре года работал в Итоне. Если ты согласна, то мне кажется, что он – подходящий гувернер для Берти.

– Конечно я согласна. Дорогой, с этого момента Берти отдается в твои руки.

В семь лет детство закончилось для принца Альберта-Эдуарда.

Стокмар одобрил гувернера, и поэтому он понравился Альберту, а чтобы Виктория одобрила этот выбор, больше ничего и не требовалось. Берч оказался спокойным, образованным человеком и отличным учителем. У него был твердый характер и почтительные манеры, которые весьма нравились королеве и ее консорту. Он внимательно выслушал мнение родителей о своем будущем подопечном. Когда Альберт охарактеризовал мальчика как упрямого, ленивого и недисциплинированного ребенка, Берч только молча кивнул головой. Ознакомившись с режимом дня, составленным бароном и принцем, он быстро глянул на Викторию, но решив, что протестовать бесполезно, высказал надежду, что сумеет воспитать его королевское высочество так, чтобы его родители остались им довольны, и отправился в детскую знакомиться со своим новым подопечным.

Стокмар старательно составлял распорядок дня для Эдуарда. Он сидел до ночи, размышляя над этой проблемой. Надо же! Этот ребенок предпочитает играть, а не учиться, проводить время в компании, а не совершать благопристойные прогулки с родителями или вести умные разговоры с бароном. Стокмар не понимал, что сам повинен в предвзятом отношении к маленькому принцу. У него не было ничего общего с шумным сыном Альберта. Ему не нравились его веселость и взбалмошный характер. Ему было неприятно, когда мальчик пытался усесться к нему на колени, и он не мог его приласкать. Барон в своей жизни любил только Альберта. Он изваял его, как скульптор Галатею. Альберт был его единственной гордостью – принц работал больше иного министра в королевстве. Альберт, старательный и усидчивый, во всем руководствовался божеством Стокмара – логикой. И это именно Стокмар превратил нежного, сентиментального юношу в целеустремленного человека, в силу, стоящую за английским троном. Он направлял его в борьбе с Викторией и указал ему, как можно выиграть эту борьбу. Он советовал ему, как продвинуться в своих начинаниях, при этом оставаясь в тени, как освободить Викторию от влияния Мельбурна и отвлечь ее от партии вигов, обладавшей опасными либеральными устремлениями. Он осуществил мечту Леопольда – с помощью Альберта подчинить Англию Кобургам – и теперь пребывал в уверенности, что во многом Альберт стал настоящим королем Англии.

Но власть принца-консорта зависела от жизни королевы. Без Виктории он был никем, просто регентом своего сына. А сын никогда не поднимется до уровня своего отца. Нет, Стокмар никогда не сможет подружиться с мальчиком и не станет терпеть проявления его индивидуальности. Молодому принцу не нравятся его уроки? Что ж, тогда ему придется заниматься все больше и больше, пока они ему не станут нравиться! В конце концов, дисциплине подчиняются все.

Если Берти должен стать таким же высоконравственным, как его отец, то ему следует избегать пагубного влияния других детей и водить компанию исключительно со своим гувернером или другим взрослым.

Ему непозволительна английская страсть к занятиям спортом, это всего лишь пустая трата времени и энергии. Для здоровья вполне достаточно прогулки днем и время от времени поездок верхом. Если мальчик заслужит развлечения, то может читать стихи или играть в самодеятельных спектаклях. Каждый день отчет об успехах Эдуарда должен представляться родителям.

Стокмар решил, что подобный распорядок дня сможет исправить ошибки природы, допущенные в его характере. Полностью подчинившись правилам, выработанным его отцом, мальчик проникнется и идеями отца. Новый гувернер быстро поймет, что справедливость и строгость Должны сочетаться в воспитании маленьких мальчиков, а Альберт, Виктория и он сам будут постоянно за ним следить.

Лето 1848 года выдалось погожим, и ожидался хороший урожай. Миновали голод и болезни, обрушившиеся на Ирландию, но от восьмимиллионного населения осталось всего три миллиона человек, остальных унесли голод, чума и эмиграция. Хозяевам земель не с кем было спорить по поводу их владений. Улеглись возмущения из-за помощи англичан католической церкви. В Ирландии зрели политические волнения; но, как заявил Рассел, там никогда и не было по-другому. Никогда эта несчастная страна не принимала с благодарностью владычество Англии и не обещала полностью подчиняться королеве. Нужно было еще благодарить голод, который подорвал силу Ирландии и заставил большинство бунтарей умереть или пересечь Атлантику, чтобы осесть в Америке.

Но шансом установить прочный мир после испытаний страданиями и несчастьем, который предсказывал Пил, не удалось воспользоваться из-за антипатии Рассела к католицизму и террора со стороны землевладельцев. Переживший агонию народ еще преданнее придерживался своей старой веры – и католицизм стал символом свободы Ирландии. Но не менее преданным протестантам – премьер-министру и его правительству – казалось невозможным передавать средства господствующей церкви во благо другой религии, несмотря на то, что подобные действия могли бы примирить с ними население. А значит, раны небрежения и давления воспалялись, и если в эти три ужасных года в Англии существовала симпатия к несчастьям людей, то теперь она сменилась раздражением к ирландской непримиримости.

Виктория и Альберт посетили Ирландию с официальным визитом на следующий год. Виктория отправилась в путешествие будучи твердо уверенной, что поездка окажется неприятной. И хотя любопытствующие собирались в толпы и с удивительным теплом приветствовали крохотную королеву с мужем и выводком детей, сердце Виктории не растаяло, и она оставалась по-прежнему враждебно настроенной к Ирландии и ирландцам. Они ей никогда не нравились, и она их не понимала. Ее страшно раздражало постоянное напряжение. Казалось, людям больше всего нравились белорозовые мордочки принцев и принцесс, чем величие их законной королевы. Она вернулась в Англию и, вздохнув с облегчением, сразу же постаралась забыть об Ирландии.

Виктория и Альберт купили дом на севере Шотландии в великолепном месте под названием Балморал. Они уезжали туда каждое лето, стараясь разместить большое количество народа в маленьком сельском доме и пытались показать, что могут счастливо жить, как самые обычные люди.

Альберту нравилась Шотландия, он любил горы, не уставал восхищаться великолепными пейзажами. Свежий воздух и суровая красота здешних мест напоминали ему Германию, и Виктория радостно отмечала, насколько лучше он выглядит.

Дом в Осборне был, конечно, чудесным, но находился слишком близко от материка. Пролив Саутгемптон не мог стать настоящим барьером между ними и внешним миром. Зато в Балморале они чувствовали себя по-настоящему свободными. Пока они жили в больших мрачных замках шотландских лордов, Альберт вынашивал план построить себе собственный замок. Королева с восторгом приняла идею мужа. Ей все еще нравилось королевское величие, которое подавляло Альберта, но коль скоро он сам выступил с идеей постройки шотландского замка Балморал, он будет с удовольствием там жить. Его можно построить и обставить, руководствуясь их собственным желанием, не обращая внимания на традиции и вкусы прежних королей. Балморал давал возможность ее дражайшему супругу проявить собственный вкус и воплотить в жизнь его страсть к деталям. Они будут жить здесь в средневековой сказке.

Кроме того, королева стала очень богатой благодаря тому, как рачительно распоряжался Альберт ее деньгами и вел дела, и теперь они вполне могут себе позволить новый замок. Принц по-другому организовал жизнь и ведение хозяйства в королевских дворцах, распустил орды ненужных слуг, ужесточил правила жизни дворца, отменил систему привилегий и тем самым устранил излишние расходы, которые так невероятно возросли за столетия плохого хозяйствования.

Конечно, подобные действия не прибавили принцу популярности. Люди так слепы и неблагодарны! Им не нравилось, когда он пытался сберечь деньги королевы, и они называли его экономичность скупостью. Они пытались протестовать, когда им не разрешали ежедневно менять свечи в каждой комнате, если даже их вообще не зажигали, и зло подшучивали над тем, что Альберт бережет даже свечные огарки.

Чтобы он ни делал, все подвергалось критике, и Виктория бросалась на его защиту с удвоенным упрямством и яростью. Им удалось купить дом в Осборне благодаря его экономии, так же будет и с Балморалом. Королева не попросит ни пенни у неблагодарного парламента. Англия никогда не хотела признать, как много она должна Альберту, хотя королева упоминала об этом в каждом письме и документе, которые она писала, и без конца повторяла в личных разговорах.

Тем временем у Альберта созрел очередной грандиозный план, и когда он все объяснил Виктории, у нее дух захватило. Принц предложил устроить всемирную выставку промышленных товаров и продуктов сельского хозяйства. Он отмечал, что Европа занята классовой войной и, ослепленная политическими и национальными раздорами, не замечает, что коммерция, а не революция может стать возможностью эмансипации людей. В Англии, как нигде, процветала торговля и промышленность. Производители вливали реки золота в сундуки страны. Они открывали новый мир богатства, сравнимый с даром, который Колумб положил к ногам королевы Испании. И живой пример прогресса и значимость торговли предстанет перед всем миром на выставке, которая состоится в величайшей промышленной стране Европы.

Промышленники и представители того самого благословенного среднего класса, чей здравый смысл по достоинству оценивал способности Альберта, с энтузиазмом поддержали план, идея выставки была поддержана и за границей. Любая страна могла принять участие в выставке и вступить в соревнование. Затем последуют взаимные заказы и начнется эра процветания. Так считал Альберт, и Виктория была с ним согласна.

Однако королеву жизнь все еще не научила, что если Альберт делал какое-то предложение, то ее подданные из принципа накладывали на него вето. В парламенте поднялся невообразимый шум, когда стали обсуждать расходы. Газеты тоже выражали свое недовольство. Они называли этот план монументом наглости и говорили, что предложение разместить выставку в стеклянном здании было идеей сумасшедшего. Медики предупредили, что может вспыхнуть эпидемия чумы, если на выставке станут собираться большие толпы народа. Высказывались опасения, что приезд иностранцев вызовет волнения, первый же дождь разрушит стеклянное здание и будет много жертв. Церковь возмущенно заявила, что подобная идея навлечет гнев Божий на головы всех ответственных за ее выполнение.

Чтобы помешать планам Альберта стать реальностью, в ход пускались любые способы, приводились причины, как веские, так и надуманные. Много раз вечером Виктория, тихо входя в его кабинет, заставала его там, обхватившего голову руками. Он в отчаянии разглядывал планы и проекты. В эти моменты королева не могла сдержать своей любви к нему и часто боялась, что у нее разорвется сердце оттого, что она не в состоянии подарить ему счастье, которого он желал – чтобы его оценил ее народ. Виктория прижимала его голову к груди с такой материнской страстью, которую она не испытывала ни к одному из своих детей. Она со слезами обещала ему, что ничто и никто не помешает осуществиться его великолепному плану и тогда эти люди, увидев сверкающий дворец, наполненный сокровищами со всего мира, стоя на коленях, признаются в своей неблагодарности к нему.

И все-таки проект продвигался при поддержке некоторых общественных деятелей и промышленных классов, а также энтузиазма других европейских стран. Его толкала вперед железная воля Виктории.

В то время особо досаждал королевской чете лорд Пальмерстон, воплотивший в себе именно те черты народа Англии, которые особенно расстраивали Альберта. Пальмерстона Виктория считала несносным человеком еще во времена сотрудничества с Мельбурном. А сейчас, когда он с дьявольской изобретательностью противостоял ее власти и желаниям Альберта, она его возненавидела.

И ее ненависть, о которой вскоре узнал Пальмерстон, могла положить конец его политической карьере. В 1850 году к тому же оказалось, что внимание публики к нему ослабло, а политика поддержки волнений за границей и дикие требования во имя соблюдения прав англичан утратили свою магию для палаты общин. Дон Пасифика, португальский еврей, родившийся в Гибралтаре, и потому подданный Британии, потребовал компенсации у греческого правительства после того, как его дом в Афинах был разграблен толпой.

Греки отказались выплатить ему компенсацию. Вмешалось Министерство иностранных дел ее величества, и Англия оказалась под угрозой войны.

Тотчас над головой Пальмерстона разразился шторм негодования. Как заявили Расселу Виктория и Альберт, они не сомневаются, что выдвинутое против министра иностранных дел обвинение пройдет в палате общин большинством голосов. В убежище своего кабинета, Пальмерстон, на сей раз без всякого шума, выжидал, крутя свои крашеные бакенбарды и тихонько посвистывая. Он понимал, что его враги уже считают его свергнутым. Он также знал, что бедный старик Рассел, которому никогда не доставалось достаточно внимания, ревновал его к славе и был бы доволен,

если бы он подал прощение об отставке. Кроме того, королева постоянно устраивала ему разносы, а Рассел близко к сердцу принимал ее выговоры. Что касается замечательного принца Альберта – при этой мысли Пальмерстон ухмыльнулся – тот, наверное, удовлетворенно потирает руки и изобретает какую-нибудь проклятую правильную фразу, подходящую к данному случаю, и радуется от всего сердца, что теперь никто не станет препятствовать ему вмешиваться в дела Англии.

Конечно, они все уверены, что он проиграл, но он слишком сильно обожал свою любимую Эмили, чтобы позволить сборищу слабонервных и занудных людишек лишить ее радости быть хозяйкой главного политического салона в Англии, а его самого – удовольствия наступать людям на их любимые мозоли! Поэтому он собрал документы и отправился в палату общин. Палата лордов уже проголосовала против него, но ему было на это наплевать. Главное – это палата общин.

Он нарочито равнодушно выслушивал обвинительные речи в свой адрес. Губы его были сжаты трубочкой, как будто он беззвучно посвистывал. Когда закончились выступления, Пальмерстон встал, чтобы ответить своим критикам. Защищая себя и свои действия, он выступал четыре часа. Это была одна из самых великолепных речей, которые прозвучали в палате общин. Он доказал, что является мастером убеждения, приводя обоснованные аргументы и прибегая к блестящей риторике.

Все выдвинутые против него обвинения он разнес в клочки. Члены палаты заливались смехом и выкрикивали патриотические лозунги. Молодой мистер Дизраэли с восхищением наблюдал за реакцией аудитории, хотя сам был далеко не новичком в парламентских играх. Закончив, Пальмерстон сел и с удовольствием увидел, что при голосовании вердикт, осуждающий его действия, не прошел.

Когда вести о его триумфе достигли ушей Викто-рии в Виндзоре, она от разочарования и досады разразилась рыданиями. Этот фигляр снова победил. Кипя от ярости, она с помощью Стокмара и Альберта составила послание. В нем она выдвинула условия, только при выполнении которых она сможет работать с лордом Пальмерстоном. Он обязан показывать ей всю переписку, и не имеет права ничего исправлять после того, как она одобрила представленный ей текст. Без ее разрешения он вообще не имеет права отсылать никаких документов, а также должен заранее совершенно четко информировать ее о своих намерениях. Если он не станет подчиняться этим условиям, ей придется сместить его, используя конституционное право суверена.

Глава 17

– Надеюсь, вам теперь понятно положение, в котором вы оказались по собственной вине, – тихо сказал Рассел. Он наблюдал, как Пальмерстон читает копию послания Виктории. – Генри, вы частенько заходили слишком далеко, а между тем я вас предупреждал: не стоит ее злить. Королева сказала, что расстанется с вами – и она это сделает. И в этом случае мне придется подать в отставку.

Пальмерстон скорчил недовольную гримасу и вернул ему документ.

– Весьма хитрый ход, – заметил он. – Все учтено с тевтонской четкостью. Будь я проклят, если к этому не приложили руку наш принц и этот старый продавец пиявок Стокмар.

– Кто бы ни составлял документ, – сухо заметил Рассел, – вы можете быть уверены, что он выражает точку зрения королевы. Могу ли я надеяться, что вы понимаете свое положение и постараетесь вести себя осторожнее? Генри, не стоит издеваться над ее властью, иначе она лишит вас вашего поста.

– Уверен, что она так и сделает. Конечно, по этому поводу поднимется шумиха, но я нисколько не сомневаюсь в силе воли нашего суверена, даже если мы не станем называть эту силу воли просто упрямством. Нам не стоит проявлять непочтительное отношение к нашему монарху. Дорогой друг, похоже на то, что вы были правы, а я ошибался. Ну что ж, каюсь!

– Что вы собираетесь делать? – спросил его Рассел. Ему хотелось бы верить Пальмерстону, но уж очень тревожили хитрые огоньки в его глазах. Рассел знал: этот человек может сказать что угодно, но это вовсе не означает, что он станет действовать сообразно своим словам. Королева пригрозила ему, но Рассел знал, что несмотря на легкомысленные манеры Пальмерстона, его лучше не иметь среди своих врагов.

– Что делать? Я поеду в Осборн и лично принесу свои извинения. Если станет необходимо, я даже паду перед ней ниц. Мы устраним недопонимание между нами, и я вернусь в Лондон, чтобы заняться серьезной работой.

– Генри, я не завидую вашей встрече с королевой. Она постарается сделать ее крайне трудной для вас.

Пальмерстон улыбнулся:

– Я ей этого не позволю. Она женщина, да еще и со сложным характером, а потому никогда не простит меня. Надеюсь, что мне удастся растопить сердце нашего благородного принца, а он, в свою очередь, смягчит ее.

Пальмерстону Осборн показался чрезвычайно уродливым местом. Правда, сады были вполне приличными, хотя несколько искусственными и чересчур прилизанными, но дом был выдержан в таком ужасном стиле, что Пальмерстон еле-еле перевел дыхание. Ну и архитектура! Множество лишних деталей и вычурных украшений. Господи боже мой, кто придумал построить колоннаду с альковами, покрашенными синей краской и с прикрепленными сверху позолоченными искусственными раковинами. В нишах стояли бюсты немецких дядюшек королевы. Все было настолько неэлегантным, что Пальмерстон с трудом сдерживался, чтобы не расхохотаться вслух. Пока Пальмерстон дожидался в приемной аудиенции с Альбертом, он обратил внимание на кресла, сделанные из рогов оленей, подстреленных консортом в Шотландии, – этакое смешение псевдобаронского стиля и вкуса немцев среднего класса. Пальмерстон подумал, куда же делась чудесная мебель и картины, собиравшиеся правителями Англии в течение многих столетий.

Они, наверное, покрылись плесенью на каком-нибудь складе. А ведь среди них были чудесные картины Гейнсборо, мебель Чиппендейла и Адама, прелестные статуэтки из Франции восемнадцатого века, – и во всех этих предметах роскоши сочеталось поразительное мастерство и очарование тонкого вкуса. Но по желанию принца Альберта и его жены эти подлинные произведения искусства заменили картинки с оленями, беспомощные пейзажи окрестностей Виндзорского замка и гипсовые бюсты свиноподобных немецких дядюшек, расположенные в альковах колоннады. Пальмерстон не удержался от того, чтобы презрительно фыркнуть, и в этот момент открылась дверь, ведущая в апартаменты Альберта, и слуга провозгласил его имя.

Принц встретил посетителя стоя. Он скрупулезно продумал, как вести беседу с человеком, который ему не нравился и которому он не доверял. Поэтому он решил, что если даже Пальмерстон пришел к нему с оливковой ветвью в руке, его необходимо встретить весьма сурово. Он должен понять, насколько глубоко обижена королева и что его политический пост зависит от искренности и глубины его раскаяния. Альберт не мог предвидеть поведения Пальмерстона – это могла быть легкомысленная наглость, которая всегда раздражала принца, или смущение от того обидного документа, который он получил.

Все было возможно. Виктория сказала, что, по ее мнению, этот человек просто не умеет себя вести. После подобного документа любой другой на его месте подал бы в отставку. Они даже подумали, что он приехал к ним именно с подобными намерениями. Но после первых слов Пальмерстона, эта надежда развеялась.

– Так приятно, что ваше королевское высочество приняли меня. Я был расстроен, осознав, какое беспокойство причинил ее величеству, и поэтому не мог заниматься делами до тех пор, пока я не принес свои извинения.

– Мне кажется, что «причинил беспокойство» – это не совсем верное определение настоящего положения, – с напряжением произнес Альберт. – Последние месяцы королева была постоянно взволнована, ее поражало ваше поведение, лорд Пальмерстон, и хотя мне не хотелось бы вмешиваться, я могу сказать, что полностью согласен с ней.

Альберт почувствовал, как заливается румянцем. Он обладал властью, и его враг признал это, потому что обратился к нему.

– Я так расстроен, – внезапно выпалил Пальмерстон. Он говорил с такой горячностью, что пораженный Альберт не смог прервать последовавший затем поток слов. – Как я мог быть таким слепым? Боже мой, да я лучше умру, чем стану расстраивать королеву! Сэр, уверяю вас от всей души, что если я обидел королеву и вас, то исключительно по недомыслию – я всеми силами старался защитить процветание нашей королевы и королевства! Лично мне ничего не нужно – я уже старик, мне шестьдесят. Я не стремлюсь к собственной известности. Все мои деяния – ради королевы и ради Англии. Я совершил ошибки, и я униженно признаю их!

Наступила пауза, и, к удивлению Альберта, Пальмерстон достал носовой платок и вытер глаза. Не оставалось никакого сомнения, что они полны слез. Принцу стало крайне неудобно, когда он понял, что даже толстая кожа не защищает от уколов. Как бы Пальмерстон ни был виноват, Альберту стало неприятно видеть, как униженно плакал министр. Принц даже счел унизительным, когда человек так принижает себя и молит о прощении.

Но в то же время он видел, что Пальмерстон проявил благородство. И гордость здесь ни при чем. Вряд ли следует считать достоинством отказ признать свои ошибки, а сам Альберт страдал именно от этих черт характера. Кстати, и Виктория тоже. Какое право он имеет злиться на своего старшего сына за то, что тот не раскаивается, при этом высокомерно относиться к искренним извинениям Пальмерстона только потому, что ему не нравится этот человек?!

– Я совершенно уверен, что вы и в мыслях не держали раздражать королеву, – сказал ему Альберт. – Лорд Пальмерстон, речь не идет о побудивших вас к действию мотивах, нас возмутили ваши методы!

– Слава Богу! – Пальмерстон отправил платок в карман. – Благодарю Бога за это! Что касается методов, сэр, они изменятся именно так, как требует ее величество.

– Должен вас предупредить, – серьезно продолжал Альберт, – что королева непреклонна. Не советую вам потерять ее доверие во второй раз.

Пальмерстон подумал, что ему опять угрожают: стоит только ослушаться ее и, конечно, тебя, хлыщ, как мне придется распрощаться со своей должностью… Что ж, хорошо, посмотрим, каково вам будет распрощаться с любимцем народа! Не сейчас, а позже, но посмотрим!

– Я понимаю, – сразу ответил он, – я все прекрасно понимаю, и даю вам слово завоевать доверие ее величества, если даже мне это будет крайне сложно сделать. Сэр, мне бы хотелось добиться того же и в отношениях с вами.

– Мое мнение не важно для вас, – ответил ему Альберт. – Я только супруг королевы, и никогда не стану ни во что вмешиваться. Я только пытаюсь помочь, лорд Пальмерстон. Королева должна быть вами довольна, а не я.

– Понимаю, что не имею права просить вас, – тихо промолвил Пальмерстон, – но я был бы вам нижайше благодарен, если бы вы замолвили за меня словечко королеве. Ваша поддержка так могла бы помочь мне! Убедите ее величество, что ей ничего не угрожает с моей стороны, я стану точно выполнять ее желания. Вы ей скажете об этом, сэр?

– Конечно, – согласился Альберт, – обязательно. Но будет лучше, если мы рассмотрим хотя бы несколько примеров того, из-за чего произошли все неприятности. Садитесь, лорд Пальмерстон.

Пальмерстон поблагодарил его и расслабился. Он одержал победу и прекрасно понимал это. Он будет сидеть и выслушивать нимало его не волнующие мнения принца Альберта и соглашаться с ними. Он станет обещать и льстить, чтобы достичь перемирия, которое было необходимо ему только для того, чтобы не потерять пост министра иностранных дел. Для него ничего не значит испытать унижение перед принцем.

Они разговаривали около часа, и Пальмерстон старался не дать определенного ответа по вопросу, касавшемуся Шлезвига. А принц пытался с помощью подобного теста определить серьезность намерений министра иностранных дел. Черт бы побрал этих мелких немецких князьков и их проблемы! И черт бы побрал недомыслие принца, считающего, что политический деятель имеет точные планы по поводу любых событий. Конечно, как может он и королева, которая, как любая женщина, была весьма негибкой, понять, что политика основывалась на положении вещей и на ситуации, которая порой могла поменяться в течение нескольких часов? Было бесполезно пытаться втолковать Альберту, что невозможно решать судьбы наций с пером и бумагой в руках и единственное, что можно было сделать с заранее разработанным планом, это порвать его.

Принц-консорт никогда не поймет этого. Он все свое внимание посвящает мельчайшим деталям, никому не нужным и отнимающим драгоценное время. Альберт всегда старался низвести любую проблему до уровня простых понятий школьного учителя. Нестабильный курс гения, широта видения и искусство предвидения были ему неподвластны. Ему досталась душа бухгалтера.

После часовой беседы Пальмерстон покинул принца. Он так и не ответил прямо на вопрос Альберта, зато дал множество обещаний, которые не собирался выполнять, и просил Альберта помочь восстановить его отношения с королевой. Пальмерстон возвратился в Лондон, уверенный в себе и веселый, как всегда.

Королева и принц много волновались и грустили в конце 1850 года. В Германии было неспокойно, постоянно происходили волнения. В Англии никто не соглашался с Альбертом, что союз под властью Пруссии был лучшим выходом для его несчастливой родины. Никто не ценил качества прусского самосознания и не хотел признать, что сила и порядок – лучшая защита против волнений.

Англичане выражали глубокую неприязнь к этим классическим немецким качествам, и, как подозревал Альберт, происходило это потому, что он открыто восхищался ими.

Любовь к своей стране, долгое время скрываемая им во время обсуждения политики Англии выплеснулась наружу, когда он попытался использовать мощь Англии в интересах Германии.

У принца были существенные разногласия с Джоном Расселом, который несгибаемо противостоял Виктории и Альберту по этим вопросам, к нему, несмотря на свои обещания, через несколько недель присоединился Пальмерстон, вернувшийся к своей старой тактике. Королева была вне себя от ярости. Она злилась на своего премьер-министра и метала гром и молнии в отношении Пальмерстона. Виктория особенно страдала оттого, что нападки на Альберта и на его идею с выставкой активизировались и в прессе, и в палате общин.

Болезненным ударом для Виктории и Альберта стала смерть сэра Роберта Пила, лучшего друга принца, с которым он так плодотворно занимался политикой. Вскоре умер Энсон, который тоже стал близок ему. Виктория обращала внимание на непроходящую бледность супруга, у него совсем пропал аппетит. Она писала взволнованные письма барону, который в это время был в Германии, и просила его как можно скорее возвратиться, потому что у Альберта сильно пошатнулось здоровье после стольких потерь. После смерти Энсон а принц стал плохо спать, часто впадал в депрессию, и даже поговаривал о том, что стоит отказаться от мечты провести всемирную выставку.

Тут судьба нанесла английской королевской чете очередной удар: в Клермонте, где разрешили поселиться королевскому семейству Франции после отказа от трона, умер Луи-Филипп. Эта новость «убила» Викторию и Альберта. Проступки старого французского короля были забыты. Королева вспоминала его бегство из Парижа, унизительное принятие им защиты Англии. Она разрыдалась, поняв, как ужасна и окончательна смерть. Она не отпускала от себя Альберта, содрогаясь от мысли, что когда-то ей придется с ним расстаться. Их разлучит сила, куда более могущественная, чем ее собственная власть.

Виктория пришла в ужас, когда вспомнила, как легкомысленно раньше относилась к смерти. Сейчас, сидя с Альбертом в полумраке дома в Осборне и держась за руки, они разговаривали об этом шепотом. Они решили объявить траур и запретить развлечения. Траурные повязки, памятные кольца и портреты умерших – все это следовало непременно сделать, чтобы почтить их память. По примеру двора, народ начал уважать ее за соблюдение требований траура.

Это была часть философии Альберта – чисто немецкое увлечение размышлениями о судьбе и сентиментальность, которая смогла найти выход в нормальной атмосфере Англии. Виктория и Альберт горевали об ушедших Пиле, Энсоне и старом короле Франции, и все окружающие были обязаны соответствующе вести себя.

И неприятным диссонансом их настроению была веселость маленького принца Уэльского, которому слишком уж нравился его гувернер.

Родители тщательно изучали ежедневные отчеты мистера Берча, но не могли найти в них ничего странного. Берти много занимался и споро продвигался вперед. Он был послушным, умным и милым ребенком.

Когда вернулся Стокмар, Виктория и Альберт начали взволнованно совещаться с ним. Может, Берч слишком снисходителен к мальчику? Просто невозможно, чтобы характер Эдуарда претерпел подобные изменения за короткое время, а между тем гувернер не жаловался на принца… Барон сжал губы и обещал во всем разобраться. Он попросил, чтобы ему представили тетрадки Берти, поприсутствовал на уроках и некоторое время спустя сообщил свои выводы.

Каким бы знающим ни был мистер Берч, он слишком мягок с принцем, излишне привязался к мальчику и стал его баловать. Строгий распорядок дня, разработанный Альбертом, был изменен в духе идеалов мистера Берча. Уроки были короче, чем настаивал принц Альберт, к тому же учитель рассказывал на них никому не нужные истории. Было слишком много прогулок и игр с мальчиком. Принца часто видели смеющимся и шумящим. Родителям доложили, что гувернер на ночь читал мальчику рассказы, вместо того чтобы серьезно обсуждать с ним проступки, совершенные днем. Отчеты Берча были слишком лестными для принца, а следовательно, не могли быть полностью правдивыми. Барон предложил сменить гувернера.

Но весной нового года недовольство королевы и принца старшим сыном было забыто, после того как великолепный план, над которым Альберт работал столь старательно, начал воплощаться в жизнь. Выросшее в Гайд-парке сверкающее стеклянное здание в тысячу футов длиной ознаменовало триумф принца над злобой и противостоянием его врагов. Пресса, церковь и палата общин развязали оголтелую кампанию истерических оскорблений в адрес принца. Один из членов парламента даже публично призывал силы природы разрушить это уродливое сооружение до его открытия. Звучали вопли, что иностранцы, которые прибудут в Лондон, спровоцируют революцию и даже убьют королеву, на чью жизнь за последние годы и так уже покушались дважды: сначала пытались застрелить, а потом ее ударил по лицу тяжелой тростью больной отставной офицер по имени Пейт. Пророчили эпидемию чумы, волнения и Божью кару. Но несмотря ни на что Хрустальный дворец был закончен, и посетители начали прибывать в английскую столицу, привозя с собой экспонаты со всего мира. Первого мая в чудесный солнечный день Виктория, Альберт и двое их детей – Берти и старшая принцесса – приехали, чтобы торжественно открыть выставку.

Виктория и Альберт прошли с детьми через железные ворота, возле которых росли пальмы. Строй трубачей встретил их радостными звуками фанфар. Королева шла очень медленно, с той грацией, которая придавала ей величественность. На ней был новый наряд розового цвета с отделкой серебром, переливающийся в лучах солнца. Она все осматривала, затаив дыхание от восторга, гордости и восхищения, что задумка ее любимого наконец воплотилась в жизнь. Ее чувства не поддавались описанию.

Солнце заливало золотым светом огромное стеклянное здание, его лучи преломлялись и отражались многократно. Хрустальный фонтан бил в центре зала, выбрасывая огромные серебряные водяные струи в воздух. Яркость красок радовала глаз. Виктория быстро взглянула на Альберта и улыбнулась ему дрожащей улыбкой страстной любви и восхищения. Эта улыбка говорила, что он наконец добился признания, в котором ему так долго отказывала Англия.

Это было его детище, именно по его замыслу под этой крышей собрались поразительные сокровища со всего мира. Они были чрезвычайно удачно представлены для осмотра, чтобы их могли как следует рассмотреть и восхититься ими бесчисленные тысячи посетителей. Здесь экспонировались сокровища с Востока – сказочные шелка и вышивки, трон из слоновой кости из Индии, сабли, украшенные драгоценными камнями, великолепные лаки, изделия из бронзы и меди, статуи, у ног которых плескалась вода, терракота и майолика. Радовала глаз английская керамика, кружева, золотые и серебряные подносы, резные спинки для кроватей и стулья, изготовленные из редких пород древесины, столики и комоды из Швейцарии поражали дивной резьбой. Вне себя от счастья Виктория слушала вступительную речь Альберта. Потом он прочитал молитву, и следом вступил божественный хор из шестисот человек, исполнивший «Аллилуйю» из «Мессии» Генделя. По щекам королевы текли слезы.

Она осмотрела сверкающие металлом станки, невероятно сложные и способные творить подлинные чудеса. Потом она пошла полюбоваться восковыми цветами – прелестными украшениями, равных которым она до сих пор не видела. Королева слушала чириканье механических птиц, так искусно сделанных, что их вполне можно было принять за живых.

Огромные и совсем миниатюрные экспонаты соседствовали друг с другом. Стенды протянулись на одиннадцать миль, и им удалось только мельком просмотреть всего часть выставки. Их приветствовал народ, и Виктория снова и снова громким голосом повторяла Альберту, что это самая великолепная выставка на свете, которая только ему обязана своим существованием.

В тот день они вернулись в Букингемский дворец, уставшие от впечатлений и переживаний. Толпа людей приветствовала их и махала им руками, начиная от входа на выставку и до самых ворот дворца.

– Милый мой Альберт! Дорогой, разве ты не счастлив сегодня?

Виктория обняла мужа и заглянула ему в лицо. Они остались одни в ее будуаре. Королеве так хотелось поскорее сказать ему, как она восхищена выставкой, что она сорвала с себя шляпку и ротонду и швырнула их на кресло.

– Да, я счастлив.

Он действительно выглядел счастливым – разрумянился и улыбался. Он нежно обнял жену, свою дорогую, хорошую жену. Он мог на нее во многом положиться.

– Мне кажется, что все удалось на славу. Теперь-то уж все будут довольны.

Виктория обняла мужа, склонив голову ему на грудь.

– Я знаю, любовь моя, как тяжело тебе пришлось в Англии. Понимаю, как тебя обижали, хотя ты мне никогда не жаловался и даже не пытался защищаться. Я все понимаю, и иногда у меня сердце разрывалось от обиды за тебя. Но теперь я верю, что с сегодняшнего дня все пойдет по-другому. Надеюсь, мой народ наконец поймет, в каком он перед тобою огромном долгу. Я уверена в этом. Я настолько в этом уверена, что не могу дождаться завтрашних газет. Они будут писать о тебе только самое лучшее.

– Моя милая, хорошая маленькая фрау, – тихо произнес он, переходя на немецкий язык. Они обычно разговаривали на немецком в минуты особой близости. – Моя маленькая женушка! Ты – довольна, а это для меня самое главное. Это твоя страна, но ты знаешь, что я трудился на благо ей с тех самых пор, как мы поженились. Я работал так, как будто она была моей собственной страной. Если люди наконец поверили и полюбили меня, я буду очень счастлив; но счастлив из-за того, что будешь счастлива ты. Давай помолимся, чтобы народ все понял.

На следующее утро они проснулись очень рано – Альберт считал, что следует рано вставать и сразу начинать работать. Быстро просмотрев газеты, Виктория запрыгала и начала его целовать. Выставку восторженно хвалили. Наконец-то принцу было воздано по заслугам.

Затем они, как всегда, уселись за бесчисленные документы, которые поступали каждый день. Виктория написала длинное радостное письмо своему дядюшке Леопольду, описав выставку и Хрустальный дворец, она сделал особый акцент на том, что выставка является личной победой ее любимого Альберта, и продолжала писать, подчеркивая важные места в письме, не уставала повторять, какой он великолепный, и как высоко наконец все оценили его усилия. Это был самый счастливый день в ее жизни, и она очень гордится своим мужем.

– Мистер Гиббс, вы должны понять наши волнения по поводу принца. Как объяснил вам барон Стокмар, ваш предшественник не мог обеспечить высокий уровень дисциплины, необходимый для обучения моего сына. Надеюсь, вы не совершите ту же ошибку.

Фредерик Гиббс, новый гувернер его королевского высочества принца Уэльского, низко поклонился королеве. Он был тощим высоким мужчиной с бледным лицом и кислым выражением лица.

– Я стану в точности выполнять все указания вашего величества и полностью разделяю взгляды барона относительно правильного подхода к формированию характера у мальчиков. Дисциплина будет превыше всего, я обещаю вам это.

Королева, барон и Альберт описали ему недостатки его подопечного, так же как два года назад мистеру Берчу. Но если Берч был поражен их несправедливостью, Гиббс слушал с полным вниманием. Он придерживался жестких методов в воспитании детей и ему было приятно узнать, что эти высокопоставленные родители также требовательны к своему сыну. Он презирал лень и пустое времяпровождение. Чем подробнее родители мальчика объясняли ему свои требования, тем яснее Гиббс понимал, что ему будет легко выполнять их условия.

– Его следует заставить работать, – твердо заявил Альберт. – Вы должны тренировать его память таким образом, чтобы в дальнейшем, если при нем будет упомянут тот или иной предмет, он непременно что-то знал об этом. Король должен обладать информацией по любому поводу. Кроме того, мистер Гиббс, его следует заинтересовать серьезными предметами. Ему, например, нравится история, но у него плохие результаты в физике и математике.

– У него также весьма бурное воображение, – добавил Стокмар. – Рассказывая о самых простых вещах, Эдуард изрядно все преувеличивает.

Другими словами, юный принц может солгать. Мистер Гиббс мрачно кивнул.

– Я постараюсь отучить его от этого, – заявил он.

– Каждый день вы станете составлять для нас отчет о его успехах, – сказала Виктория. – Сын очень нас волнует, как я вам уже сказала, так что, пожалуйста, ничего не упускайте, вплоть до мелочей – что он говорит или делает.

Гувернер снова поклонился.

– Барон, пожалуйста, представьте мистера Гиббса Берти.

Королевская детская напоминала чудесную картинку, когда туда вошли барон Стокмар с мистером Гиббсом. Там находились шестеро маленьких принцесс и принцев: от крошки Луизы, которая лежала в колыбельке с рюшечками и оборочками, до светловолосой старшей дочери, читавшей вслух географию под присмотром леди Литтлтон.

Четверо детей, за исключением малышки Луизы, были заняты полезными делами – девочки рисовали или писали слова, младшие принцы в углу занимались французским языком со своей гувернанткой. Но Гиббс сразу бросил взгляд на маленького мальчика, одетого в матросский костюмчик, сидевшего у окна и смотревшего в сад, и сразу понял, что это его подопечный, тот самый непослушный и ленивый Берти.

Стокмар кивнул гувернантке и пересек комнату. Ему не хотелось отрывать детей от дела. Барон нахмурился и крепче сжал тонкие губы. Как обычно, все были заняты, и только Берти, как они и говорили Гиббсу, попусту тратил время, бесцельно глазел в окошко, положив руки на колени.

– Ваше королевское высочество!

Мальчик вздрогнул при звуке резкого голоса и обернулся. Этот голос в его сознании всегда ассоциировался с выговором. Он быстро встал.

– Это ваш новый гувернер мистер Гиббс. Какое-то мгновение Гиббс и мальчик смотрели друг на друга.

Гиббс решил, что принц вовсе не был некрасивым ребенком, хотя его мать и намекала, что недостатки его характера соответствуют его неприятной внешности. Мальчик был очень светловолосый с выпуклыми голубыми глазами Виктории и хорошей кожей. Но он стоял с видом побитой собаки, и Гиббсу это сразу не понравилось. Его следует приучить стоять прямо и смотреть людям в глаза, а когда его о чем-то спрашивают отвечать сразу и очень четко.

– Как вы поживаете, ваше королевское высочество?

Берти замялся на секунду. Ему не нравился голос Гиббса, суровое выражение его лица и близко посаженные глаза, наблюдавшие за ним. Еще до того, как протянуть руку, Эдуард знал, что этот человек ему не друг, как и барон.

– Здравствуйте, – произнес мальчик.

– Мистер Гиббс, – подсказал ему барон.

– Мистер Гиббс, – послушно добавил он.

Они пожали друг другу руки.

– Я буду заниматься с вами вместо мистера Берча, – заявил Гиббс. – Надеюсь, что вы станете хорошо трудиться вместе со мной, ваше королевское величество, и будете радовать своих родителей.

Берти промолчал. Еще за три недели до того дня, когда ушел Берч, он каждую ночь плакал перед тем, как заснуть. Иногда он выскальзывал из постели, чтобы сунуть тому под подушку записочку или детский подарочек. Он любил Берча, и Берч любил его. Гувернеру удавалось отвлечь его от ужасного ощущения, что отец и мать его не любят. Он попросту забывал о них, пока у него был Берч – он с ним разговаривал и играл. Мальчик понимал, что Берч хорошо отзывался о нем родителям. А этого человека Берти никогда не полюбит. Он прикусил губу, и на какое-то время у Стокмара создалось впечатление, что этот противный мальчишка осрамит себя тем, что разрыдается.

Барон повернулся к леди Литтлтон, которая наблюдала за ним, явно выказывая свое осуждение его действий, и властно произнес:

– Его королевское высочество может пойти на прогулку с мистером Гиббсом. Они начнут уроки после чая.

– Хорошо.

Голос леди Литтлтон прозвучал весьма холодно. Как барон ненавидел высокомерие этих английских женщин! Она никогда не посмела бы так с ним разговаривать, будь здесь королева. Он зло уставился на нее и решил, что при первой же возможности обязательно попытается настроить королеву против нее. С этой женщины начались все неприятности, именно она защищала мальчишку от всякой критики вместо того, чтобы сразу рассказать о его дурных наклонностях. Он кивнул Гиббсу и вышел из комнаты.

Леди Литтлтон улыбнулась новому гувернеру. Ей так хотелось надеяться, что этот мужчина не будет таким же противным, как и его лицо. Бедный малыш Берти. Он казался таким нервным и несчастным, стараясь не заплакать, пока этот мрачный столб возвышался над ним.

– Пойди и надень свою шапку, – ласково сказала она мальчику.

Он посмотрел на нее и пошел в соседнюю комнату. Леди Литтлтон обратилась к Гиббсу, желая сказать ему что-нибудь хорошее о мальчике. Она могла себе представить, чего только королева и Альберт не наговорили о его недостатках, как это было в случае с Берчем. А что касается Стокмара…

Впрочем, может, этот человек совсем не такой несгибаемый, каким выглядит.

– Я очень рада, что вы станете заниматься с принцем, – сказала она. – Мальчик очень милый и приятный. Мистер Берч очень к нему привязался.

– Так мне сказали.

Гиббс посмотрел на нее, и улыбка исчезла с лица леди Литтлтон.

– Но ее величество осталась недовольна прежним гувернером, и принц Альберт тоже. Надеюсь, что мои усилия принесут необходимые им плоды. Я считаю, что мальчик должен любить своих родителей, а не гувернера. Я же, мадам, стану заниматься его разумом, а не эмоциями.

Пять минут спустя леди Литтлтон смотрела из окна, как они медленно шли по тропинке к озеру. Гиббс шагал медленно, пытаясь соразмерить свои шаги с шагами маленького мальчика, поспешавшего рядом с ним. Его руки болтались в такт шагам.

– Как вы думаете, станет ли теперь Берти хорошим мальчиком?

Это спросила старшая принцесса Пуси. Она отложила книгу по географии и с интересом наблюдала за этой сценой. Леди Литтлтон повернулась к ней. Принцесса всегда была хорошей девочкой. Она никогда, с самого раннего детства, не делала и не говорила ничего, что могло бы обозлить королеву Викторию и Альберта.

– Пожалуйста, не отвлекайтесь, – резко сказала ей леди Литтлтон. Временами эта девочка не нравилась только потому, что она была любимицей своих родителей.

Пришло лето, и двор отправился в Балморал. Это было самое счастливое время для Виктории. Они с Альбертом отправлялись в длительные прогулки по горам, устраивали пикники среди зарослей вереска, где им прислуживали только одна фрейлина и слуга Альберта Браун – чудесный человек и очень преданный принцу. Виктории нравился его мягкий шотландский акцент. Сидя на траве, они лакомились холодным цыпленком, запивая его элем и заедая пирогом с дичью, а потом отправлялись вдвоем собирать цветы или бродить вдоль ручья.

Как они любили Шотландию! И как будет прекрасно, когда в Балморале построят замок, который проектировал Альберт, то они смогут жить в нем. Они оба были весьма взволнованы этими планами. Рисунки готических башен будоражили воображение королевы, а ее дорогой муж с головой ушел в проекты. Заботы и волнения остались в прошлом, – так им казалось в эти летние месяцы. В Шотландии было легко забыть об этом несносном Пальмерстоне, о разногласиях с Расселом по поводу немецкой проблемы, о страшном разочаровании в Берти, который с каждым днем становился все глупее и заторможеннее, хотя Гиббс без устали наблюдает за ним и без конца старается исправить его так, как они того желают. Гиббс оказался просто потрясающим педагогом. Стокмар был им доволен, и они даже почти подружились с ним.

Каждый вечер она сидела рядом с Альбертом, пока он читал вслух отчет о поведении Берти, и каждый раз отзывы были неудовлетворительными. Мальчик иногда бушевал или вдруг начинал без повода рыдать во время уроков, особенно когда его поправляли.

Он все время что-то скрывал, и как Гиббсу было ни горько говорить об этом – иногда врал. Как сказал Стокмар, у мальчика излишне восторженное воображение, его интересовали только тривиальные вещи или же прикрашенная правда.

Виктория пожимала руку Альберту, стараясь его успокоить. Она все сильнее злилась на своего сына, потому что он не становился таким, каким его желал видеть Альберт. А тот с каждым днем все больше любил старшую дочь. Конечно, ей тоже нравилась Пуси, но было бы лучше, если бы любимцем отца стал его старший сын.

Королева и ее консорт очень страдали от разочарования. К тому же разнеслись слухи о той системе воспитания, которую они выбрали для наследного принца. Пресса оказалась настолько бесцеремонной, что стала печатать длинные статьи, где высказывалось возмущение тем, что Берти лишен общения с детьми своего возраста, что его заставляют слишком много работать. Блеск популярности Альберта потускнел спустя несколько месяцев после Всемирной выставки, потому что заговорили, что он слишком сурово относится к сыну.

Виктория от злости разрывала газеты, когда впервые прочитала эти комментарии – образ Альберта вновь рисовали в неприятных тонах. Снова статьи были проникнуты грубостью и злобой, направленной против него. А Виктория уже было решила, что наконец-то люди начали ценить и любить ее мужа. Теперь она твердо знала, что его враги замолкли лишь на время, но вовсе не изменили к нему отношения. И козыри им в руки подбросил маленький противный сын, которого они посмели использовать в борьбе против Альберта. В те редкие дни, когда она посещала Берти, он обычно отправлялся спать в слезах. Распорядок дня, который так волновал членов парламента и прессу, становился все более строгим и напряженным и сделался вовсе жестоким, когда неприязнь к нему матери медленно переросла в ненависть.

Лицо Виктории, отражавшееся в зеркале, когда она переодевалась к ужину в эти летние вечера, выглядело жестким. У нее набрякли веки и сильно пополнели щеки. Вокруг рта залегли суровые морщины, и в глазах горела непоколебимая решимость. Властность проявилась на ее лице. Капризное и упрямое выражение ее юности исчезло. В тридцать два года она казалась женщиной зрелого возраста, обладавшей стальной волей. Это было лицо, которое знал ее двор и министры. Это выражение видели ее дети, и крайне редко его освещала мимолетная улыбка, когда она была довольна. Зато когда Виктория смотрела на Альберта или разговаривала с ним, это выражение жестокости спадало с ее лица, как маска.

Любовь разглаживала все морщинки и стирала королевскую гордость. Ее глаза загорались поразительной, фанатичной нежностью, а ее губы становились мягкими, как у молоденькой девушки. Альберт был святыней ее сердца и тела. Только он дарил ей покой и простоту, которой требовала одна из сторон ее натуры. Альберт отодвигал на задний план блестящие тяжелые парадные костюмы и переливающуюся корону, и в его объятиях, рядом с ним она чувствовала себя обычной защищенной женщиной.

Но трудолюбие Альберта и отсутствие у него эгоизма одновременно укрепляли ее власть королевы самой мощной в мире державы. Он старался сделать Англию еще сильнее, планируя увеличить мощь британской армии и флота. Он дал ей– все, что может желать женщина, – любовь и материнство. Таким образом, Альберт был для Виктории хорошим спутником в личной жизни и старался добавить блеска к ее короне.

Всепоглощающая любовь к Альберту отдалила ее от других людей, лишила привязанности даже к собственным детям. У нее не было ни времени, ни желания хорошо относиться еще к кому-нибудь, кроме Альберта, хотя ей были приятны некоторые люди, к которым благоволил муж. Альберт мог удовлетворить любое ее желание, однако она не понимала, что не смогла сделать того же для него.

Глава 18

– Ваше величество! Ваше королевское высочество!

Лорд Джон Рассел поклонился им по очереди. Несмотря на волнение, Виктория заметила, что премьер-министр весьма сдержанно приветствовал Альберта в отличие от низкого поклона, который отвесил ей. Он всегда так поступал, и она понимала, что это делалось намеренно. Когда королева заговорила, голос был стальным.

– Принц и я очень взволнованы, лорд Джон. Неужели вы не могли приехать раньше?

Рассел покачал головой:

– Я приехал сюда, как только смог, мадам. Каждый час поступают новые сообщения. Это весьма печальное событие, очень печальное! Париж бурлит, но, по нашим сведениям, переворот осуществлен.

Франция 2 декабря вдруг перестала быть республикой. Человек, избранный президентом после падения бедного Луи-Филиппа, захватил абсолютную власть над страной. Луи Наполеон, племянник великого Бонапарта, распустил всенародно избранную Палату Депутатов и арестовал большинство депутатов и многих влиятельных политиков и военных. Ознаменовав свое вступление во власть кровопролитием, во время которого на улицах было расстреляно двенадцать сотен парижан, этот человек стал настоящим диктатором Франции.

– Этому невозможно поверить, – заявил Альберт. – Он нарушил свое слово и направил пушки на собственный народ!

– Сэр, его имя Бонапарт, – мрачно ответил ему Рассел. – В тот момент, когда он был избран президентом, он, видимо, задумал сделать именно то, что он и сделал! Он настоящий император, но под другим именем!

– Тогда я надеюсь, что он помнит о случившемся с другим императором, – резко вмешалась Виктория. – Если он считает, что Англия позволит Франции совершить еще одну попытку покорить мир под эгидой этой отвратительной династии, он сильно ошибается! То, что мы сделали однажды, мы сделаем еще раз!

– Мадам, я сомневаюсь, что он станет сейчас торопиться, – заметил Рассел. – Он постарается, как мне кажется, попытаться завоевать признание Англии!

– И Франция примет его? – спросила Виктория. – Ведь вся страна может восстать против таких злобных и аморальных действий. Мне никогда не нравились французы, но я не могу поверить, что они поддерживают подобных людей.

– Мадам, он стал президентом из-за своего имени – Наполеон, – ответил ей Рассел. – Именно это имя вознесло его на столь высокий пост, и боюсь, что оно поможет ему занять трон. Французы устали от нестабильности и неразберихи в правительстве. Они уже забыли о несчастьях, которые принес им первый Наполеон, но зато помнят его славу. Я могу сказать, что мы еще увидим другого французского императора. У каждого француза свои причуды. Вопрос в том, какую позицию займет правительство.

Королева посмотрела на Альберта. Они обсуждали эту проблему все утро. Если переворот действительно удался и этот ужасный маленький выскочка, потомок самого страшного врага Англии, контролирует ситуацию во Франции, стоит ли признать его, или Англия должна выразить свой протест?

Как считал Альберт – протест бесполезен, если его не подкрепляют соответствующие действия. Действия же могли означать только военную интервенцию, а на это идти не следовало.

У них будет достаточно времени, чтобы вступить в войну с Францией, если только та каким-то образом начнет ущемлять интересы Англии. Нет, они не станут выражать протест. Но, естественно, и никаких поздравлений.

– Мы никоим образом не должны как-то проявлять свое отношение в данном случае, – заявила Виктория. – Англия должна придерживаться нейтралитета до тех пор, пока не станет известна реакция других стран и то, в каком направлении станет действовать эта персона, Бонапарт! Дорогой, ты только подумай об этом, – обратилась она к Альберту, – прошло только тридцать лет с тех пор, как мы победили его дядюшку, и вот опять слышим его имя!

– Не думаю, что он унаследовал военный гений своего дяди, – заметил Альберт. – Слава богу, гениальность не передается по наследству, хотя подлость, как ни удивительно, передается! Лорд Джон, мы должны держать нейтралитет и посмотрим, как станут разворачиваться события.

– Я тоже так считаю, – согласился с ними премьер-министр. – Мадам, никто сильнее меня не презирает этого человека и его действия, и я рад, что вы разделяете подобную точку зрения. Я передам в Министерство иностранных дел, что не следует делать никаких заявлений, пока не станет ясным положение вещей.

Королева и премьер-министр работали во дворце и на Даунинг-стрит. Они проводили совещания целый день, сохраняя каменное молчание по поводу событий во Франции. Англия не желала ничего говорить.

В министерстве Пальмерстон поглаживал свои бакенбарды и весело насвистывал. Какие потрясающие новости! Франция слишком долго оставалась слабой и недисциплинированной страной, и вот наконец сильная личность разогнала этих слабаков в Палате. Некоторые из них желали возвращения Бурбонов – есть же люди, которые никогда и ничему не научатся! Теперь у Франции появился лидер, и пруссакам придется задуматься. События во Франции напомнили этим жалким маленьким принцам в Европе, что горячий и решительный человек может забрать у них трон! А Россия, которую Пальмерстон искренне ненавидел за все, что там происходило, так вот, Россия не станет приветствовать сильную и мужественную Францию, способную изменить соотношение сил в Европе.

Пальмерстон еще раз глянул на письмо Рассела, в котором указывалось, что официальная Англия придерживается нейтралитета, и бросил его в мусорную корзину. Продолжая насвистывать, он отправил поздравления французскому послу в Лондоне.

– Я послал за вами, – сказал Джон Рассел, – потому что у вас есть манера не обращать внимания на письма, и вы могли не принять во внимание письмо от меня.

Пальмерстон пожал плечами:

– Ну, в чем дело? Неужели еще одна жалоба ее величества? Чем я не угодил на сей раз, дорогой друг? Вы выглядите кислым, как лимон!

– Вы послали официальную ноту французскому послу с одобрением переворота в Париже, не так ли?

Рассел был готов испепелить его взглядом. От злости у него даже тряслись руки. Он только что возвратился после короткого и весьма неприятного разговора с королевой в Виндзоре. Он никогда прежде не видел ее такой разъяренной. В данный момент он был с ней полностью согласен и должен был выполнить ее волю.

– Конечно, я это сделал, – спокойно признался Пальмерстон. – Но бог мой, Рассел, разве вы не считаете, что это был подходящий момент для поздравления? Я понимаю, что все старые брюзги твердят, будто он – второй Наполеон и нам с ним придется воевать через несколько месяцев, но это же просто чушь! Я повстречался с ним, он вовсе никакой не покоритель мира! Он просто сильный человек, да к тому же умный, и нам нужно радоваться этому. Нам необходимо нормальное правительство во Франции, и слава богу, теперь там будет именно такое…

– Меня не интересует ваша точка зрения, – холодно заметил Рассел. – Меня не интересуют ваши взгляды на Луи Наполеона как и все прочие взгляды, связанные с внешней политикой. Генри, вы слишком часто пренебрегали моими распоряжениями. Я прошу вас подать в отставку.

На какое-то мгновение Пальмерстон побледнел и его голубые глаза засверкали, затем он быстро прикрыл их. Когда он вновь глянул на Рассела, выражение его лица было дружелюбным и, как всегда, несколько насмешливым.

– Не слишком ли вы суровы со старым другом? – тихо спросил он.

– Вы смогли перехитрить принца Альберта, но вам не удастся тот же трюк повторить со мной.

Рассел отодвинул свое кресло и встал.

– Я повторяю, Генри, мне нужна ваша отставка. Гренвилль займет ваше место в Министерстве иностранных дел.

– Я вижу, как вы возбуждены, – сказал Пальмерстон. – Очень возбуждены. Хорошо, мой милый Рассел, если меня увольняют, значит, так тому и быть. И все только из-за дружеской записки французскому послу! Как я буду скучать без нашего милого министерства, да к тому же лишенный удовольствия время от времени щелкнуть по носу его королевское высочество. Я не могу себе представить, что Гренвилль станет это делать. А вы? Он станет отвечать «Да, да» на любые распоряжения. Но, наверно, вы именно этого и желаете.

Он секунду смотрел на Рассела, и в его глазах снова появился тот же жесткий блеск.

– Я принимаю мою отставку и даже помогу на первых порах Гренвиллю. Джон, мне будет не хватать нашей совместной работы. Боюсь, что со временем и вам станет ее не хватать.

Альберт, не теряя времени, начал проверку обороноспособности страны. Никто не знал, чего можно ждать от нового правителя Франции, и Англия должна была обладать силой, чтобы в случае необходимости дать ему должный отпор. Альберт обнаружил, что армия до того плохо организована, что стала просто бесполезной. Вооружения оказалось слишком мало, кроме того, оно было устаревшим. Отсутствовала эффективная система обучения солдат. Практика покупки командирских чинов в полках и отделениях лишала армию стройной системы командования. Флот тоже никуда не годился: суда устарели, и на них невозможно было даже выйти в море, не то что вести морские сражения на современном уровне.

Страна была обеспокоена этими сведениями. Королева бесконечно атаковала письмами лорда Джона Рассела, а принц Альберт даже прислал ему длиннейший меморандум, и лорд Рассел предложил создать территориальную армию в качестве первого шага к действующей армии. Это предложение обсуждали в палате общин, и лорд Пальмерстон сделал так, что голоса вигов разделились. Это была его «страшная месть». Он произнес великолепную речь и так раскритиковал предложение, что колеблющиеся примкнули к нему. Рассел, как прежде Пил, сидел и смотрел, как у него из рук уплывает его пост под натиском ораторского искусства его старого коллеги. Предложение не прошло, и правительство пало. Это случилось спустя два месяца после того, как Рассел принял отставку Пальмерстона.

Администрация тори под предводительством графа Дерби возглавила правительство страны. Состав его был крайне слабым за исключением самого графа Дерби. Он обладал недюжинными способностями и храбростью, но, к сожалению, с не меньшим успехом наживал себе врагов. Единственным достижением этого правительства было назначение талантливого мистера Дизраэли министром финансов. Королева терпеть не могла евреев, но ее приятно удивили глубокие знания и такт нового министра, в полной мере проявлявшиеся, когда им приходилось решать важные проблемы. На нее произвело глубочайшее впечатление, что в отличие от многих государственных деятелей мистер Дизраэли с восхищением относился к ее милому Альберту. Пока Дерби оставался премьер-министром, дела обстояли относительно спокойно.

Однако до конца года и это правительство подало в отставку. С бюджетом, предложенным мистером Дизраэли, не согласился приверженец сэра Роберта Пила, Вильям Гледстоун. Он раскритиковал предложения по бюджету мистера Дизраэли, как тот в свое время раскритиковал сэра Роберта Пила. Объединив усилия, тори и виги выдвинули мистера Гледстоуна на пост главы Министерства финансов, чем очень огорчили королеву. Она считала Гледстоуна излишне агрессивным и лишенным чувства юмора человеком, и была рада, что ей не часто приходилось иметь с ним дело.

Но хуже всего было то, что подобно старому неодолимому демону в Министерстве внутренних дел оказался Пальмерстон. Новый премьер-министр лорд Эбердин не осмелился пойти на открытую конфронтацию с королевой, чем и не дал ему работать в Министерстве иностранных дел. Однако Пальмерстон вернулся в кабинет министров и снова занялся политикой именно тогда, когда королева и принц-консорт уже решили, что его политическая карьера закончилась. Они писали грустные письма дядюшке Леопольду, и так открыто демонстрировали свое неудовольствие, что некоторые из тех людей, кому прежде не очень нравился лорд Пальмерстон начали возмущаться таким неприличным поведением Виктории и Альберта.

Было плохо, что королева проводила слишком много времени в Осборне, и еще хуже, что удирала в Шотландию летом на несколько месяцев. Никто не мог понять ее страсти проводить время в уединении. Министрам приходилось совершать долгие путешествия и до бесконечности долго ждать возврата документов. И все это по вине принца, ворчали недовольные. Королева раньше безвыездно жила в Лондоне, вспоминали ворчуны. Пока она не вышла замуж, она не отправлялась дальше Виндзора. Но принц Альберт ненавидел Лондон. Принц Альберт не считал Виндзор и даже Осборн достаточно уединенными местами для них, настолько он обожал тихую жизнь. Так жаль, повторяли его критики, что он не останавливается на приверженности изображать простого сельского джентльмена, и вмешивается в дела государства!

Конечно, Всемирная выставка прошла очень удачно. В казну страны хлынули миллионы из-за расширения торговли. Когда осенью выставка закрылась, то прибыль составляла сто шестьдесят тысяч фунтов. Но потом все стали считать это само собой разумеющимся, ведь успех всегда менее заметен, чем провал. Многие, между прочим, даже предпочли, чтобы выставка провалилась, хотя бы для того, чтобы оправдалась их предубежденность против принца.

Он постоянно лез не в свое дело, и к тому же был иностранцем. Ничто больше не раздражало общественное мнение, чем теневая власть позади трона. И если эта власть была к тому же респектабельной, то раздражение достигало невиданных масштабов. Шли разговоры, что принц был якобы настроен против Франции, хотя ее новый правитель Луи Наполеон горячо желает заслужить дружбу Англии.

Герцог Веллингтон умер в том году, и королева, которой он в свое время не слишком нравился, сейчас вместе с Альбертом искренне горевала об этой потере. Герцог, лучше узнав, стал понимать принца. Он воплощал в себе известное постоянство вещей в мире, который все время изменялся. Веллингтон умер, и Англия устроила великолепные похороны легендарному солдату и государственному деятелю, национальному герою Ватерлоо. Было время, когда по политическим мотивам его сильно ненавидели, и толпа забрасывала его карету камнями, однако ни один человек не выносил предательства судьбы так стоически, как это делал герцог Веллингтон. Виктории казалось, что только вчера этот великий человек вошел в приемную Кенсингтонского дворца, чтобы услышать, как восемнадцатилетняя королева произносит свою первую речь, и преклонил колени, чтобы поцеловать ее руку.

Какой глупой она была в то время, какой упрямой и слепой! Она руководствовалась дешевым мнением людей вроде лорда М. и Лизен. Прошло уже полгода с тех пор, когда она в последний раз писала Лизен. где-то лежала дюжина писем из Германии, на которые не было ответа. Как Альберт изменил ее. Она не уставала благодарить Бога за него.

Когда длинная похоронная процессия проследовала через весь город к собору Святого Павла, сопровождая катафалк, затянутый черным бархатом и в траурных перьях, королева коснулась глаз платочком. Альберт научил ее ценить герцога, который в свою очередь высоко ценил принца. Одно это доказывало его величие, и ради этого она открыто плакала перед своим народом.

Победитель Ватерлоо был погребен в великолепном склепе, и можно сказать, что вместе с ним оказались погребенными остатки Англии эпохи Регентства. Эпохи элегантности и убожества, весьма парадоксальной в экстремальных проявлениях тирании и свободы с ее моральной распущенностью и строгим кодексом чести. Память о ней исчезла с кончиной одного из величайших людей, живших в ту эпоху и создававших ее историю.

Англия, оплакивавшая Веллингтона, была богатой и становилась еще богаче. Власть переходила от аристократии к производителям. Политики, прославлявшие его память в обеих палатах, разговаривали на ином языке, у них были совсем другие мысли, и правила ими некрасивая маленькая королева, а ее прилежный супруг и растущая семья олицетворяли изменения, которые претерпела вся страна.

Стала модной добродетель, крепкая и незыблемая, которая исходила из королевских резиденций в Осборне и Балморале. Искусство новой Англии стало таким же солидным и скучным, как и ее мебель. Никому оказались не нужны хрупкие произведения, которые нельзя использовать в быту, – восковые цветы и комнатные цветы в горшках появились в английских домах. Ножки стульев и кресел стали выгнутыми и массивными, а диваны украсила бахрома. Альберт приказал убрать из королевских дворцов картины Гейнсборо, чтобы лучше разместить портреты кисти Винтерхолтера.

Спустя два месяца после пышных похорон Веллингтона, Луи Наполеон с одобрения английского правительства провозгласил себя императором Франции.

Было ясно, что теперь Англии нечего бояться Франции. Новый император Наполеон III прекрасно понимал важность старых связей. Он настолько ясно высказал свое желание дружить с Англией, что даже Альберт без колебаний это предложение принял, и через некоторое время Виктория стала обращаться в письмах к выскочке «мой брат», приняв его в тщательно охраняемый круг суверенов. Им уже не угрожала агрессия со стороны Франции, но благодаря усилия Альберта армия и флот ее величества теперь были прекрасно вооружены и обучены.

Когда приближался новый год стало ясно, что Россия собирается напасть на Турцию. Англия, взвинченная военной подготовкой и месяцами бесконечных разговоров о войне, кипела от возмущения и желания воевать, и была готова к тому, чтобы заменить в списке потенциальных врагов Францию на Россию.

При упоминании о России, Виктория начинала волноваться. Вскоре после своей свадьбы она принимала императора Николая в Виндзоре и нашла русского монарха весьма непривлекательным и грубым. Она сказала Альберту, что Россия – ужасная страна, и он согласился с ней. Как смеет император Николай пытаться расширить свои владения! Королева только что вернулась, навестив детей в детской, и сейчас изучала карту, как рьяный генерал. Она отыскивала свои владения и вела пальцем по их границам, объясняя Альберту, что просто невозможно, чтобы Россия могла захватить земли султана.

– Если они попытаются это сделать, мы должны объявить им войну!

Альберт был поражен. Его всегда удивляло, когда она решительно расставалась с ролью жены и матери и обретала почти мужской властный тон. Как она легко говорит о войне. Женщины не должны прибегать к подобным решениям и спокойно рассуждать об этом, а уж тем более не говорить с таким энтузиазмом. Конечно, он сам помогал реорганизовать армию, но тогда он боялся агрессии со стороны Франции.

Он склонился к карте и принялся изучать ее вместе с Викторией. Принц был поражен размерами России, которая распростерлась, точно огромный спрут. Привыкший к крошечному герцогству Кобург и красивым маленьким замкам, и близким границам, Альберт ужаснулся громадным просторам России. Это была страна невежественная, многонациональная, и ее держала в тисках самая жесткая тирания в цивилизованном мире.

Как бы горячо Стокмар ни пропагандировал независимую монархическую власть и ни восхищался ею, ни он сам, ни его ученик Альберт, не могли примириться с безмерным абсолютизмом императора Николая. А теперь он вознамерился и дальше распространить •свою власть: захватить Турцию, проникнуть в Европу через Польшу, где был безжалостно подавлен мятеж и даже приближался к самой Германии…

– Если дело дойдет до войны, мой дорогой, – сказала Виктория, – на нашей стороне будет Франция.

Франция уже ввязалась в драку за некоторые христианские святыни в Иерусалиме, на которые претендовали православная и римско-католическая религии. Но тут Луи Наполеон отстаивал свой собственный интерес: из всех европейских монархов, только Николай не признал его титул императора.

– Ужасно даже думать об этом, – сказал Альберт. – Но если дело дойдет до войны, мы вступим в нее не одни.

– Конечно. – Виктория быстро повернулась к нему. – Любовь моя, мне кажется, что ты волнуешься сильнее меня. Обещай мне не делать этого. Я так переживаю, когда ты плохо спишь и выглядишь усталым.

Он действительно плохо спал, а часто и вовсе лежал без сна до утра. Виктория же спала прекрасно и просыпалась полная сил. Лежа рядом с ней, он мысленно возвращался в Кобург, вспоминал детство, учебу в университете в Бонне, их с Эрнестом юность. Ему было нужно подумать о многом, и день казался таким коротким и до отказа заполненным делами. Следовало успеть написать письма и дать всевозможные указания. Нужно было обо всем позаботиться и ни о чем не забыть. Проследить за учебой сына.

Ах, если бы только он был более усердным. Ему так хотелось найти что-либо приятное в мальчике или увидеть, что он сможет чего-либо добиться в будущем. У Альберта было столько обязанностей и забот, что совсем не оставалось времени для размышлений. Он не мог побыть один, хотя очень любил одиночество. Всю свою жизнь предпочитал уединенные прогулки и игру на фортепьяно или органе для собственного удовольствия.

Но Виктория ни на минуту не оставляла его в покое. Она шла с ним на прогулку. Когда он играл, она часто стояла в дверях и слушала его. Он знал, что жена не понимает, что ему хочется побыть одному. Она не знала, что больше всего он любил отдыхать в Шотландии потому, что ходил выслеживать оленей вместе со своим слугой, а она не могла идти с ними.

Альберт понимал, что это было маленьким предательством по отношению к Виктории, которой не нравилось, когда он проводил время без нее.

Только ночью, когда Виктория спала и когда никто не мог подойти к его двери и помешать ему или принести записку от Стокмара или маленькую, кое-как нацарапанную записку от Виктории с выражением горячей любви, только тогда он оставался наедине со своими мыслями и представлял себе, что свободен. Он и в самом деле плохо спал, но никогда не скажет ей почему. Он много о чем никогда не расскажет ей, потому что знает: она все равно его не поймет.

– Любовь моя, я так волнуюсь, когда вижу тебя усталым, – повторила Виктория. – Не знаю почему, но я никогда не чувствую усталости.

Он ей улыбнулся и начал сворачивать карту.

– Я не обладаю такой жизненной силой.

– Эмили, любовь моя, пойди и поцелуй своего старого муженька! У меня был тяжелый день.

Леди Пальмерстон засмеялась, и, наклонившись к мужу, ласково поцеловала его в лоб. Они были любовниками в течение двадцати лет и уже целых десять лет мужем и женой. Но сейчас их еще сильнее связывали узы симпатии и понимания.

– Генри, ты всегда становишься сентиментальным, когда задумываешь какую-нибудь каверзу. Расскажи-ка мне все.

Пальмерстон улыбнулся Эмили. «Как она красива, – подумал он, глядя, как жена садится напротив него. – Красива и умна. Именно такая спутница нужна амбициозному человеку».

Эмили была высокой элегантной женщиной. Модные в то время обтягивающие талию платья с широкими кринолинами удивительно шли ей. Он был рад видеть, что ее волосы почти не поседели. Новомодная прическа, когда волосы, гладко зачесанные назад со лба, заканчивались кудряшками, прекрасно подчеркивали ее красивые черты.

– Почему ты решила, что я что-то задумал?

– Потому что я хорошо тебя знаю, милый, – ответила ему Эмили.

– Так и должно быть после стольких лет, проведенных вместе. Я тоже обо всем узнаю по твоему взгляду и понимаю, что мне никуда не деться. Я действительно кое-что решил, дорогая. Мне кажется, что Министерство внутренних дел слишком тоскливое место для меня, и я собираюсь подать в отставку.

– В отставку? Бог мой, Генри, ты это серьезно?

– Никогда в своей жизни не был более серьезен, – радостно ответил он. – Мне тоскливо, да и тебе тоже. Скоро начнется война. И я собираюсь в течение примерно двух лет занимать куда более интересный пост. Эмили, я вижу, что народу требуется война. Мы вооружены до зубов. У нас есть флот, и его следует использовать. Народ жаждет драки. Через месяц мы ввяжемся в войну, хочет этого Эбердин или нет. И я не считаю его подходящим человеком, который может вести вперед страну в подобной ситуации.

Эмили Пальмерстон откинулась на спинку кресла и с милой улыбочкой спросила:

– И кто же, по твоему мнению, этот подходящий человек?

– Конечно я. Кто же еще?

– Генри, я знаю, что – глупа, но как ты собираешься стать премьер-министром, если подаешь в отставку?

– Сделав себя предметом спора и скандала, любовь моя. Эбердин стоит за мир, а я – за войну. Об этом знает вся страна: уж я постарался как можно чаще повторять это. Веришь ты мне или нет, но на сей раз мы с королевским двором – заодно. Ее величество просто трясется от военной лихорадки. В ее присутствии лучше не упоминать Россию. Кроме того, скоро и очень кстати произойдет раскол в правительстве, и Эбердин лишится лидерства в партии.

– Если ты поставишь на провал его миролюбивой политики, ты проиграешь, – заметила жена. Она всю жизнь провела среди политиков и преуспела в искусстве интриганства не хуже любого профессионального политика. – Эбердин не такой глупец, – продолжала Эмили. – Если королева и вся страна жаждут войны, то и он станет проводить подобную политику.

– Не сомневаюсь, что так и будет, – согласился с ней Пальмерстон. Ах, милая Эмили, она, конечно, весьма умна, но ему доставляло удовольствие доказывать ей, что он гораздо прозорливее ее. – Но дражайший Джонни Рассел, сам не желая того, поможет мне. Он намеревается предложить на обсуждение еще один билль о реформе, а я собираюсь выступить против него. Любовь моя, я подам в отставку, и окажусь в министерстве. Но на сей раз не в Министерстве внутренних дел. Вот так-то, дорогая!

– Что ж, посмотрим, – лениво заметила Эмили. – Бог свидетель, я привыкла к переменам. Ты просто плутишка, Генри. Мне за тебя стыдно!

Пальмерстон ухмыльнулся, и вскоре Эмили тоже заулыбалась.

– Если бы я не был плутом, ты бы не вышла за меня замуж. И ты просто без ума от всяких перемен. И тебе бы хотелось стать женой премьер-министра, не так ли?

– Да, я была бы этому рада, и я весьма разочаруюсь, если тебе не удастся достичь этого.

– Разве я когда-нибудь не добивался своей цели? – нежно спросил он ее. – Если я что-либо обещал тебе, ты всегда получала это.

Глава 19

Дверь кабинета принца Альберта тихо открылась. На секунду Виктория замерла на пороге. Она увидела, что он смотрит из окна на Большой парк Виндзора. Садилось солнце, окрашивая окрестности в алый цвет. Это было рождественское солнце, как его называли их дети. Вся комната была залита этим странным кроваво-красным декабрьским светом. Королева обратила внимание, что свечи не горели и не были задернуты шторы. Альберт был таким методичным и внимательным, что не разрешал слугам его беспокоить. Он стоял один в красных сумерках, и жена поняла, даже не увидев его лица, что у него разрывалось сердце.

– Альберт!

Она осторожно закрыла дверь и, когда пришла к нему, уже перестала дрожать, и глаза у нее стали сухими.

– Альберт, дорогой!

Принц медленно повернулся к ней. Она поняла, что он стоял и плакал у окна.

– Виктория… это ты?

– Я везде искала тебя, а потом решила, что ты здесь работаешь.

Они стояли друг против друга. Виктория взяла его руку и положила себе на грудь.

– Любовь моя, – наконец промолвила она. – Я не знаю, что тебе сказать.

– Ничего, – устало ответил он. – Я надеялся, что ты не узнаешь, но это невозможно.

– Я видела газеты, и лорд Кларендон приходил ко мне с отчетом о том, что случилось в Лондоне. Любовь моя, они были вынуждены все сказать мне. Я молила Бога, чтобы мне удалось смягчить для тебя этот удар.

– Правда иногда бывает очень жестокой.

Альберт вернулся к окну и сел на мягкий диванчик. Виктория подобрала юбки и опустилась рядом. Багровое солнце теперь освещало их обоих.

– Тысячи твоих подданных ждали целый день, чтобы увидеть, как меня провезут по Темзе и заключат в Тауэр за измену. Моя бедная Виктория, ты никак не сможешь смягчить этот удар. Они ненавидели меня с того самого дня, как я приехал в Англию, и по-прежнему ненавидят до сих пор. Что бы я ни делал, их отношение не менялось.

– Это была массовая истерия, – заметила Виктория. – Кларендон сказал, что газеты подлили масла в огонь! Они не думают так на самом деле, милый мой.

Разве тебе не понятно: они ждали, что и меня арестуют тоже! Они с радостью ждали, что смогут увидеть, как их королева и ее принц пройдут через Ворота Предателей. Это ужасно, и это невозможно ни забыть, ни простить!

На мгновение ее страстное возмущение и горечь сменились спокойствием, которое она попыталась обрести ради Альберта.

– Ты не должен это принимать близко к сердцу. Кларендон сказал, что их одолевает зуд борьбы и им необходим козел отпущения.

– Нет, все не так, – тихо возразил ей принц. – Пальмерстон стал национальным героем. Он подает в отставку из-за билля о реформе, и вся Англия решает, будто именно я заставил его это сделать. И все потому, что он желает вести войну с Россией, а я – нет. Они никого не делали козлом отпущения. Они даже не знали никаких фактов, а просто придумали их и потому обвинили во всем меня. Я уверен, ничто так не порадует твоих подданных, как известие, что меня казнили в Тауэре!

– О Альберт, Альберт, не надо!

Виктория не могла больше сдерживаться и разрыдалась, закрыв лицо руками. Все, что он говорил, было правдой, и Виктория это прекрасно понимала. Народ его ненавидел. Кларендон даже побледнел, когда описывал сцены народного ликования и жажду крови толпы, которая осадила мост Тауэра. Люди висели на парапетах и орали при виде любого суденышка, плывущего по реке, в надежде, что там находится ненавистный им человек. Они так хотели видеть его мертвым, были готовы даже возродить варварские обычаи прошлого, когда короли, королевы и принцы проливали свою кровь в этой ужасной крепости.

Не стоило пытаться разубедить его, не имело смысла говорить, что во всем виноваты газеты и разные провокаторы. Они не могли притворяться друг перед другом. Народ однозначно проявил свое отношение к Альберту, и память об этой демонстрации останется навсегда.

Она постаралась выжать из Кларендона все детали, хотя дрожала с головы до пят. Бурный темперамент ее предков из Ганновера закипел, и Кларендон начал заикаться и отвел взгляд, не в силах выносить выражения бешеной злобы, появившегося у нее на лице.

– Мельбурн был прав? – внезапно воскликнула Виктория. – Он говорил, что они – звери, так оно и есть! Дикие звери, неблагодарные, грязные и злобные. Они не заслуживают ничего, кроме тирании! Они понимают только это, дорогой мой. Ими должны управлять тираны, а не святые. Я никогда, никогда не прощу им этого!

– Не плачь, – умолял ее принц. – Пожалуйста, дорогая, не надо. Слезами горю не поможешь. Я принял их отношение, и теперь спокоен.

– Горю? О Альберт, я скорблю о тебе! И меня волнует только твое настроение, усилия и обманутые надежды. Ты много работал, столько сделал, и как тебя отблагодарили! Пока я жива, я им этого не прощу и ничего не забуду! Обидев тебя, они показали, чего на самом деле стоят! Помоги, Боже, тому, кто придет ко мне с просьбой улучшить положение рабочего класса! Скоты, они привели с собой своих маленьких детей в надежде увидеть нас!

– В надежде увидеть меня! – поправил ее Альберт. – Тебя они любят и остаются лояльными по отношению к тебе! Это я их главный враг, я – иностранец. А я, глупец, надеялся, что все может быть по-другому. Меня никогда не примет ни один класс. Какой смысл обвинять в чем-то невежественные массы? Они всего лишь следуют примеру образованных людей.

«Как странно, – подумал он, – как переменились роли. Виктория пришла утешить меня, а теперь я пытаюсь облегчить свою собственную боль и погасить вспышку ее гнева и возмущения из-за того, что сделали со мной. Так было всегда, так и будет впредь до самой моей смерти». Обязанность не ждет награды. Где он слышал подобное изречение? От кого? Нет, теперь уже не вспомнить.

Вся его жизнь построена на исполнении долга, но человеческая личность в нем желала похвалы. И теперь наконец он понял: чтобы он ни сделал – похвалы не дождаться, и ему все стало безразлично. Для него главным были чувства Виктории: она не должна возненавидеть свой собственный народ и так непочтительно отзываться о нем. Она – королева и не может принимать чью-либо сторону, даже сторону собственного мужа.

Все это очень важно, но на мгновение Альбертом овладела странная апатия. Он понимал, насколько все важно, но сейчас у него не находилось ни энергии, ни нужных слов. Нет, не сейчас. Позже, когда уляжется боль и станет не столь невыносимым разочарование, он постарается успокоить Викторию и напомнить ей, что она – королева и не следует забывать свои королевские обязанности.

– Я так устал, – неожиданно промолвил он. – Очень устал. Мне бы хотелось, чтобы мы с тобой поужинали вдвоем и потом я лягу в постель.

– Они разбили твое сердце, – медленно сказала Виктория. – О Альберт, постарайся не переживать и не страдать! Я так сильно тебя люблю. Я просто умру, если ты утратишь всю надежду и будешь несчастлив. Альберт, подумай обо мне, вспомни, как много ты для меня значишь! Я понимаю, как много ты для меня сделал, в каком Англия перед тобой долгу. Дорогой, если я – хорошая королева, то потому, что ты сделал меня такой. Ты научил меня всему, и с этим не поспоришь!

Альберт улыбнулся жене, отвел ее руки от лица и поцеловал ее. Сейчас он вспомнил, как когда-то его пугали ласки Виктории. Какой властной и даже удушающей казалась ему ее любовь. Но сейчас он был рад, что жена пришла к нему. В тот день, когда он женился на ней, зная, что не любит и никогда не полюбит ее, он подумал о ней, как о единственном своем друге в чужой стране. Та его инстинктивная уверенность не обманула Альберта. Англия не приняла его, и он не нравился ее народу. Менее чем за два года они забыли о Всемирной выставке, о торговле и о том богатстве, которое приплывало в страну, благодаря его идеям и труду. Теперь они считали его пешкой и шпионом, которому платили русские. Что бы он ни делал, все было неправильным. И только в ее глазах он был всегда прав. Альберт знал, какая она сильная, до чего у нее властный характер. Он этими чертами не обладал. Без ее помощи его вмешательство в дела страны никогда не завершилось бы успехом.

– Ты была бы хорошей королевой, за кого бы ни вышла замуж, – тихо заметил Альберт. – Точно так же, как и хорошей женой. О Виктория, как бы мне хотелось снова оказаться в Розенау, на отдыхе – только ты и я!

Она ласково обняла мужа.

– У нас будет собственный Розенау, когда закончится строительство в Балморале, – шепнула она ему. – И мы спокойно станем там жить вместе, любовь моя. И когда все это позабудется, ты снова станешь счастлив, обещаю тебе. И я постараюсь сделать тебя счастливым, Альберт. Я знаю, что мы долго будем вместе счастливы.

Они сидели на диванчике у окна, обнявшись, пока последние красные полосы на небе не поблекли, затем стали розовыми и плавно перешли в сумерки.

В январе лорд Дерби, бывший премьер-министр, получил приглашение от королевы посетить ее в Виндзоре.

У него остались приятные воспоминания от сотрудничества с ее величеством. Кажется, он был ей симпатичен, и работать с ней оказалось вовсе не так трудно, как он ожидал.

Было так неприятно, когда доползли слухи, будто принца арестовали, и толпы собирались у Тауэра. Он слышал от Эбердина и многих других, что королеву злила эта болтовня. Ему будет неудобно встречаться с принцем после столь откровенной демонстрации его непопулярности среди народа. К его удивлению, Виктория была одна в Белой гостиной. Она казалась крохотной в огромной комнате, одетая, как всегда, плохо – в платье из синего бархата с ужасной отделкой бусинами.

– Мадам!

Она протянула ему руку для поцелуя.

– Я понимаю, как вы заняты, милорд, и у меня масса работы, поэтому оставим всякие формальности. Я послала за вами, потому что вы – блестящий оратор. Поэтому хочу поручить вам произнести речь в поддержку его королевского высочества принца Альберта.

– Простите, мадам, я не совсем понимаю…

– Вы все поймете, – прервала она его. – Необходимо как можно скорее и публично отмести невыносимую ложь о принце, которая распространяется последнее время. Вы слышали, милорд, это кошмарное предположение, будто он нелоялен интересам страны и является другом России!

– Мадам, действительно ходят подобные разговоры, но я вас уверяю, что старался не прислушиваться к ним…

– Я в этом не сомневалась, – сказала Виктория. – И ни один умный человек не станет к ним прислушиваться. Но все равно подобные слухи распространяются, и безобразные сборища людей вокруг Тауэра – результат подобных слухов. Сейчас, милорд, я объяснила членам правительства, и они, естественно, не возражают, что следует восстановить доброе имя принца, а также раз и навсегда определить его положение.

– Да, мадам.

Глядя на покрасневшее упрямое лицо королевы, Дерби заметил, что маленькая скошенная челюсть ее величества была выставлена вперед, как у бульдога. Она весьма ясно выразила свое желание…

– Вы такой великолепный оратор, милорд, – продолжала Виктория. – Мне бы хотелось, чтобы ваш дар послужил во благо принца. Волпоул выступит в его защиту в палате общин… а вас я прошу выступить в палате лордов.

Лорд Дерби поклонился.

– Мадам, это будет честью для меня. Я стану говорить о лояльности и преданности его королевского высочества нашей стране, основываясь на собственном опыте общения с ним. Но что мне сказать в отношении его официального положения?

– Вы скажете, что, будучи мужем королевы, он обладает не только правом, но и обязан давать ей советы по всем вопросам, касающимся государственных дел. Мне хочется, чтобы это стало ясно всем.

– Конечно, – ответил ей Дерби. – Я вам обещаю, что после моего выступления в этом никто не станет сомневаться.

– Я в этом уверена. Сейчас лорд Пальмерстон возносится на волне истерических приветствий, и давно пора, чтобы пресса и публика поняли, как безобразно они вели себя по отношению к принцу и что теперь должны извиниться перед моим мужем. Мне бы также хотелось, чтобы вы спросили, правда ли, что лорд Пальмерстон постарался создать у людей впечатление, будто принц приложил руку к его отставке? Я слышала подобные слухи.

Дерби не обманул сдержанный тон Виктории. Королеву выдали глаза. Они сверкали так, что даже храбрец Пальмерстон от страха наверняка выскочил бы из туфель, если б видел этот взгляд. «И откуда она знает это?» – подумал Дерби.

Конечно, это было правдой. Народ взбудоражил этот бесчестный старый дьявол, выдававший себя за патриота-мученика. Он не смог отказать себе в удовольствии «лягнуть» принца!

– Нет, мадам, я ничего подобного не слышал и уверен, что лорд Пальмерстон будет страшно расстроен, узнав, что вы верите такому ужасному слуху!

Конечно, необязательно восхищаться методами Пальмерстона, но следует отдать должное его ловкости! Они многие годы сидели друг против друга в палате, и Дерби не собирался приносить его в жертву принцу Саксен-Кобургскому.

– Я сомневаюсь, что в этом повинен лорд Пальмерстон, – добавил Дерби.

Виктория отвернулась от него.

– Рада это слышать, – сказала она. – Лорд Дерби, я знаю, что могу положиться на вас, и вы произнесете речь, достойную принца!

28 марта 1854 года Англия и Франция объявили войну царю всея Руси. Взволнованные толпы собирались на улицах. Люди танцевали и кричали от радости. Виктория появилась на балконе Букингемского дворца, чтобы посмотреть, как шотландские фузилеры проходят торжественным маршем в направлении порта, чтобы отправиться в Крым.

Виктория сильно нервничала. Ее прямо-таки переполняла энергия. Она лишилась сна и не могла бездействовать, а потому решила провожать свои полки в порты отплытия и, стоя на борту судна «Виктория и Альберт», увидеть, как ее флот отправится в Черное море.

Стокмар возвратился после отпуска, проведенного в Германии, и временно сделал перерыв в своих совместных с Гиббсом усилиях создать совершенно невыносимые условия жизни принцу Уэльскому. Его жутко раздражала Виктория. Он злился, видя ее сентиментальные слезы, когда играли военные оркестры, его раздражали самонадеянные оценки королевы политической и военной ситуации. Стокмар был предан Виктории, но он негодовал, видя, с каким удовольствием она приняла на свои плечи ужасные тяготы правления страной в военное время, причем ей даже не была нужна поддержка Альберта. Барон недовольно ворчал; невозможно, чтобы женщина принимала приветствия армии, а его протеже оставался на втором плане. Барон просто ревновал ее к признанию армии и народа.

Королеве легко было выражать популярное в народе мнение и принимать приветствия экзальтированных толп везде, где бы она ни появлялась, но настоящая организация дел во время войны была вне ее компетенции. Стокмар понимал, что если так пойдет и дальше, то Альберт перестанет привлекать к себе внимание, и жестко настаивал, чтобы тот занялся стратегией, припасами и вооружением армии и постоянно обращался к бездарному правительству и генералам ее величества в Военном министерстве, высказывая свою точку зрения.

Генералы, большинство из которых в последний раз участвовали в военных действиях еще при Веллингтоне, раздраженно воспринимали расспросы и предложения принца, а те, кто посмелее, и вовсе не обращали на них внимания. Чертов иностранец, как всегда, лезет не в свое дело!

Что может этот немецкий принц – ни дать ни взять персонаж из комической оперы – понимать в сложной науке войны, и какого черта он постоянно интересуется продовольствием, коммуникационными линиями, транспортом, и каким образом все это влияет на победы в сражениях? Если бы только был жив старый герцог, он бы давно поставил его на место…

Но Веллингтон умер, и система, когда на командных должностях предпочитали иметь аристократов, хорошо сработавшая при его гении, вскоре показала себя страшно неэффективной.

Тем временем в Англию стали поступать ужасные сведения. Войска несли колоссальные потери. В переполненном базовом лагере в Скутари, где не было элементарных условий для жизни, и в походах люди умирали, как мухи, от жары и холеры; великолепные кавалерийские лошади гибли сотнями. Всенародный энтузиазм по поводу войны несколько снизился. Циркулировали слухи о неопытных и неумелых офицерах, которые не могли сводить солдат в простую разведку против русских, чтобы не потерять три четверти личного состава. Рассказывали о нехватке оружия и снарядов, о повальном дезертирстве, безобразных стычках между командирами и в особенности – об отсутствии медицинской помощи раненым.

Славная победоносная война в защиту Турции от притязаний русского царя теперь вполне могла обернуться сокрушительным поражением. Все классы пришли к выводу, что в Англии слишком мало делается для ее солдат. В обеих палатах велись ожесточенные дебаты, и только пламенные речи лорда Пальмерстона доказывали его патриотизм и пылкость, коллеги же его оказались страшно инертными.

Популярность Пальмерстона росла с каждым днем. В 1854 году, когда в обществе царило разочарование и многие растерялись от неопределенности положения, его уверенность и способность ясно выражаться подняли его в глазах людей гораздо выше премьер-министра Эбердина.

Теперь в народе ценился только «Пэм». Пэм не станет зря терять время на пустые разговоры, пока английские солдаты умирают от холеры да гибнут из-за глупости их командиров.

Именно в этот момент, когда разочарование народа почти достигло критической точки, и пало правительство Эбердина.

Глава 20

– Ну что, Эмили, я сдержал свое обещание, а?

Эмили Пальмерстон покачала головой и улыбнулась. Это была насмешливая улыбка. Но в ней читались триумф и восхищение. Она признала, что обещание он сдержал.

– Милорд, вы невозможный, ужасный хулиган и мошенник, но я вас люблю, и мне не терпится стать женой премьер-министра. Господи, до сих пор не верю в это.

– Ты не верила, что настанет такой день, когда королева пригласит меня, чтобы я сформировал и возглавил правительство, правда? Ха, она тоже этому не верила! Милостивый Боже, родная, она выглядела кислее лимона.

– Ну, ты не можешь ее в этом винить! После ужасного скандала, когда ты подал в отставку, и всех демонстраций против принца… Дорогой, ничего удивительного, что она терпеть тебя не может!

– Правда, правда! – фыркнул Пальмерстон. – Но мне кажется, она изменит свое отношение ко мне, когда узнает, как мы сможем хорошо работать с ней. Она – весьма воинственная мадам, должен тебе сказать. И как только я принялся ругать русских, она стала со мной соглашаться, будто между нами никогда не было разногласий. И кроме того, я начал раболепствовать перед принцем.

– Он не настроен прорусски, не так ли? – спросила его Эмили.

– Спаси Боже, конечно нет! Я знаю, что об этом болтали, да я и сам, признаться, кое-кому намекнул об этом, чтобы завоевать побольше симпатии к себе, но это неправда. Он так же сильно русских ненавидит, как черт боится ладана. Когда я его услышал, мне даже стало жаль этого человека. Должен тебе сказать, что вначале королева и принц держались крайне сдержанно и холодно, но мне кажется, что в конце концов они немного растаяли. Ну, совсем немного…

Эмили взяла мужа за руку и прижалась к нему.

– Генри, тебе следует тактично вести себя с ними, или ты долго не продержишься. Одно дело быть министром иностранных дел, когда все колотушки получал Рассел, но совершенно другое, когда ты сам премьер-министр.

– Я понимаю, Эмили. Дорогая, я не дурак. Мне представилась великолепная возможность, и не думай, что я ею не воспользуюсь. Нам нужна победа в войне, и придется работать, как дьяволам, чтобы исправить все ошибки. Это и станет самой крепкой связью между мною и дворцом. Они хотят победы, и я ее хочу! Я уверен, что принц станет со мной сотрудничать из чувства долга, как бы он ни относился ко мне, а королева последует за ним. Дорогая моя, она разумная женщина и понимает, что за мной стоит вся страна, и, по-моему, она осознает, что Эбердин и все остальные – скопище слабоумных идиотов. Уж я-то не стану колебаться и буду идти вперед по намеченному курсу… Я покинул министерский кабинет, и клянусь Богом, трон, на котором сидит королева, начал шататься под ней! Я уверен, что она не забыла этого.

– И не простила! – резко напомнила ему жена.

– Конечно не простила, – согласился Пальмерстон. – Она никогда ничего не прощает. Я и не ожидаю, что она меня простит или я ей понравлюсь. Но она станет со мной работать, и это все, что мне нужно.

Он зевнул и потянулся.

– Я бы сейчас как следует поужинал и выпил хорошего портвейна, Эмили. А потом мы отправимся спать. У меня был тяжелый день.

Эмили Пальмерстон невинно заморгала ресницами.

– И я тоже, Генри, дорогой. Я была так занята, планируя переезд на Даунинг-стрит, что ужасно устала!

В последующие месяцы Виктория иногда на миг отрывалась от работы с мыслью, не снится ли ей, что отвратительный старик, с которым она воевала не на жизнь, а на смерть всего год или два тому назад, стал неутомимым блестящим премьер-министром, с которым ей оказалось так легко сотрудничать.

Ей, как и прежде, не нравился Пальмерстон, но, несмотря на женские предрассудки, Виктории пришлось признать, что сейчас его поведение было безукоризненным. На него до сих пор было забавно смотреть – эти крашеные рыжие бакенбарды и невероятно яркие наряды… Но его манеры были безупречны, и, что самое главное, он всегда обращался к Альберту за советом.

Просто удивительно, но его рисковый и упрямый характер, который злил ее в мирное время, идеально подходил к условиям войны. Ей так импонировала его смелость, презрение к их врагам и уверенность, что Англия одержит потрясающую победу.

А между тем в Крыму разгорелась свирепая борьба. Военные силы Англии и Франции больше страдали от заболеваний, чем от потерь в сражениях. Они старались захватить русскую крепость Севастополь. Англичанка по имени Найтингейл – такое прекрасное имя – Соловей! – собрала отряд сестер, чтобы работать в Скутари, помогать раненым. Виктория, которая была невысокого мнения о способностях и уме женского пола, решила, что мисс Найтингейл – исключение из правила, поэтому послала в Крым маленькую брошь с благодарственной запиской. Ей было так приятно представлять, как была признательна и взволнована эта занятая женщина, получив подарок от королевы.

Виктория посещала раненых, когда их привозили в Англию. Она проливала слезы волнения над ее храбрыми солдатами, ее детьми, ну… почти детьми, которые сидели на койках и приветствовали ее появление. Они чудесно выглядели в чистых повязках, но были такими грустными! Ее воображение рисовало ей сцены боя и базовые лагеря. Они представлялись ей такими же, как госпиталя, которые специально готовили для ее инспекции. Никто там и понятия не имеет о вшах, грязи и страшной боли. Королева и вообразить не могла, как кричат мужчины, умоляя чтобы им помогли избавиться от невыносимой боли. Она видела их мужественными, ухоженными и сдержанными, было приятно думать, что они ее люди и сражались ради нее.

Она совершенно забыла, и Альберт не стал напоминать ей, что эти люди были выходцами из той самой толпы народа, которая пылала ненавистью к ее мужу, и, по мнению Виктории, представители этой толпы были ненамного лучше зверей.

Ранней весной 1855 года император Наполеон III и его императрица Евгения прибыли в Англию с официальным визитом.

Виктория волновалась, как девочка, готовясь к встрече с ними. В имени Наполеона заключался зловещий смысл, и это был племянник великого Бонапарта.

О нем ходили разные слухи. Некоторые люди заявляли, что он на редкость очаровательный человек. Другие считали его уродливым, хитрым коротышкой. Год назад Альберт ездил в Булонь, встречался с ним и высказал сдержанное, но хорошее мнение о Наполеоне.

Императрица Евгения считалась одной из самых красивых женщин в мире. Виктория жаждала ее увидеть, причем у нее полностью отсутствовала ревность к ее красоте. Но тем не менее она заказана себе несколько новых нарядов – великолепные бальные туалеты из атласа, отделанные бесценными кружевами, и более простые платья для обычного общения. Королева решила: коль скоро ей так нравились ее прежние платья, то и новые наряды должны быть выдержаны в том же стиле.

Альберту не нравились новые фасоны и он утверждал, что Виктории больше к лицу простые платья. Великолепные парадные драгоценности, которые королева крайне редко надевала, достали из хранилища, почистили и отполировали. Было бы глупо заказывать себе сверхмодные наряды, но богатство и власть королевства оценивались в соответствии с ее украшениями.

Наконец император и императрица прибыли в Виндзор и остановились в Золотых парадных апартаментах. На первый взгляд Наполеон не произвел на Викторию впечатления – маленький человек с плохой фигурой и некрасивым грустным лицом. Но как только между ними завязался разговор, она почувствовала поразительный магнетизм его очарования. Он обладал прекрасным голосом и удивительными глазами. Хотя Виктории было уже почти сорок лет и она была необыкновенно счастлива с Альбертом, подавленный инстинкт заставил ее прореагировать на потрясающую привлекательность Луи Наполеона, секрета которой она даже не поняла. Он ей сразу понравился, и, что удивительно, ей приглянулась и императрица.

Не в натуре Виктории было завидовать потрясающей, ослепительной красоте французской императрицы. Она просто любовалась ею. Сама Виктория никогда не была красивой или даже хорошенькой, а потому ей и в голову не приходило сравнивать себя с роскошной статной рыжеволосой Евгенией с прекрасными глазами редкого сине-фиолетового цвета.

Виктория никогда прежде не видела столь изысканного создания, и Евгения ее очаровала.

После чудесного парадного банкета все собрались на бал в прекрасном зале Ватерлоо. Пальмерстон, яркий, как павлин, прибывший со своей элегантной красивой женой, наблюдал, как королева Англии открывает бал с императором Франции. Они хорошо подходили друг другу. Он был невелик ростом, и рядом с ним королева не выглядела крохотной. Однако Виктория была плохо одета: со старомодным кринолином, в золотой парче и вся закутанная в брюссельские кружева. Ее голова, шея и руки сверкали от бриллиантов, настолько крупных, что казалось, королева горит и переливается при движениях. «Да, некрасивая коренастая маленькая женщина с красным лицом», – подумал Пальмерстон, внимательно наблюдая за ней, а потом перевел взгляд на императрицу Евгению, танцевавшую с Альбертом.

И партнер, и партнерша были высокого роста, очень красивые, хотя принц казался утомленным и уже начал лысеть.

На французской императрице ловко сидело потрясающее белое платье, оставляющее обнаженными ее знаменитые плечи. У нее была фигура богини. На ее бронзовых волосах сверкала тиара из бриллиантов и изумрудов. Пальмерстон нашел эту женщину великолепной. Он шепотом поведал Эмили, что первоначально намерения Наполеона в отношении Евгении были нечестными. Впрочем, как и большинства других близких ему женщин. Но ее добродетель и поразительное очарование привели его к браку. Природа щедро наградила ее теми качествами, которые отсутствовали у Виктории – прекрасным ростом, тонким вкусом и удивительной грацией. Танцуя с Альбертом, она двигалась плавно, как лебедь.

Но ни один человек не поклонится французской императрице инстинктивно, как они кланялись пухлой маленькой королеве английской. «Все-таки Виктория настоящая королева, величие заложено в ней от рождения», – неожиданно подумал Пальмерстон и вновь взглянул на Евгению, точно в первый раз понял: красота и элегантность не имели ничего общего с величием, которым обладала Виктория. У Альберта тоже отсутствовала эта черта, а вот в голосе и манерах племянника Наполеона чувствовался тот же, что и у Виктории, магнетизм власти.

Именно поэтому он и Виктория доминировали в комнате, как будто другая пара – прелестная женщина и красивый мужчина – вообще не существовали для всех присутствующих.

Визит прошел успешно. Где бы ни появлялись император и императрица, толпы народа приветствовали их. Постоянно устраивались приемы и балы. Был проведен парад войск в Большом парке в Виндзоре. Когда царственная пара отправилась домой во Францию, от волнения Виктория разрыдалась на плече Альберта. Ей понравился Луи Наполеон и оказалось приятно общаться с императрицей Евгенией. У Виктории никогда не было приятельницы, с которой она могла бы общаться на равных. И ей нравилось болтать с Евгенией о детях, расспрашивать о Париже и рассматривать наряды гостьи, изготовленные новым французским модельером по имени М. Ворт. Виктории стало грустно, когда император и императрица покинули Англию.

В августе она и Альберт собирались совершить ответный визит. Виктория была счастлива снова увидеть своего дорогого брата-суверена и императрицу Евгению. Они сообщили своему старшему сыну, что он сможет прервать занятия с мистером Гиббсом, потому что отправится в Париж вместе с родителями.

Берти принялся так громко радоваться предстоящей поездке, что тут же получил выговор. Его отец в весьма нелицеприятных выражениях объяснил ему, что французский двор будет интересовать характер и поведение будущего короля Англии и все станут пристально следить за его поступками. Недопустимо, чтобы Берти вел себя там легкомысленно, строго заметил Альберт. Он еще раз сурово напомнил Берти, чтобы тот прекратил низко опускать голову, когда к нему обращаются, так как от этого выглядит излишне застенчивым. Он поедет в Париж, и его родители надеются, что он их не подведет. Принц Альберт предупредил сына, что они ждут от него поведения, подобающего принцу Уэльскому!

Альберт был поражен и раздражен, когда узнал от Гиббса, что мальчик, вернувшись к себе в комнату, разразился рыданиями.

И вот наконец английская королевская семья прибыла во Францию. Ярко светило солнце, и Викто-рия была настолько поражена величием Сен-Клу, что даже позабыла отчитать Берти за то, что его тошнило во время путешествия. Когда она увидела свои апартаменты, то не удержалась от восклицания удовольствия – точные копии ее комнат в Виндзоре!

Мебель, портьеры, основная гамма – все было тщательно скопировано. У нее создавалось впечатление, что она и не покидала Англию. Как был к ним внимателен император! Они оба с Евгенией такие милые и добрые! Смеясь, Виктория заявила, что если она увидит свою собачку, то впечатление будет полным. Ее слова передали императору, и на следующее утро в ее спальню, радостно лая, ворвался ее спаниель.

Радость Виктории оказалась заразительной: холодное и расчетливое сердце Наполеона, несмотря ни на что, смягчилось в отношении ее. Евгения, которая немало выстрадала от женской зависти к своей красоте, была покорена искренним восхищением ее прелестями со стороны Виктории.

В своих апартаментах в Сен-Клу Наполеон и его жена обсуждали своих гостей. Императрица сидела у туалетного столика в пеньюаре из розового атласа бледнейшего оттенка с отделкой из лебяжьего пуха. Хотя они были женаты всего лишь два года, император уже начал развлекаться с другими женщинами. Те не могли сравниться с его женой ни красотой, ни очарованием, зато они щедро делились с ним теплом, которого была лишена Евгения. Наполеон лениво подумал, как много чепухи болтают о женщинах с рыжими волосами. Он наблюдал, как Евгения душила шею. Да, мужчины предпочитают обожать богинь, а потом разочаровываются именно в тех их качествах, которые прежде так манили их. Но несмотря на своих любовниц, он все еще был влюблен в свою жену.

Евгения вздохнула:

– Каким долгим был этот день! Я думала, что они рано отправятся спать, но Виктория была настолько энергична, как будто только что поднялась после сна!

– Ей здесь очень нравится, – заметил император. – Она веселится, как молоденькая девушка. А вот принц явно предпочитает рано ложиться в постель. Он выглядел усталым.

– Мне Альберт кажется болезненным, он очень бледен и как будто все делает через силу. Я наблюдала за ним, когда мы были на могиле Неизвестного солдата, и я могу поклясться, что он там чуть не уснул!

Император улыбнулся:

– Я тоже наблюдал за ним, дорогая, он действительно уснул!

Наконец было закончено строительство замка Балморал. Возвратившись из Франции, королевская чета отправилась в Шотландию, чтобы провести там свой отпуск. Их ждало волшебное детище архитектурной мечты Альберта. Рука об руку Виктория и Альберт осматривали огромное сооружение из серого камня с башенками и бастионами. Их поражало средневековое величие замка, в котором воплотилось романтическое прошлое Шотландии. Королева сказала, что замок – подлинное произведение искусства и просто великолепен. Совсем не то, что разрушающиеся стены старого замка.

Весь королевский двор с ужасом смотрел на это чудовище и бормотал комплименты. Тщательно спланированные Альбертом украшения внутри замка не смогли удержать даже самых близких друзей королевы от старательно скрываемых насмешек, хихиканья и удивления пошлой безвкусицей. Мебель была обита поплином, занавеси сшиты из шотландки и, бог мой, даже ковры были выдержаны в стиле шотландки…

Уродство не поддавалось описанию. Цвета и цветовые гаммы совершенно не сочетались друг с другом. Все вокруг было настолько безвкусным, что загроможденные мебелью помещения Осборна казались в сравнении с этим кошмарным замком просто Тюльери. Картины кисти Лендсира, рога и чучела оленей, развешанные по стенам, нависали над посетителями. В бесконечном холле выполненная в натуральный рост фигура принца в национальном костюме шотландского горца так пугала бедных дам, что они чуть не падали в обморок. В замке преобладала мебель из красного дерева. Массивные столы были заставлены разными безделушками, миниатюрками, восковыми цветами под стеклом, статуэтками, фотографиями королевы и принца, их детей, животных в вычурных рамках. Здесь можно было отыскать вид каждой возвышенности в Шотландии, изображенный на фарфоровом медальоне.

Этот замок и его обстановка являли собой вкус среднего класса. Английские аристократы стояли на приеме группами и недоуменно переглядывались, пока королева млела от удовольствия, проходя по комнатам, а слуга принца Джон Браун крутился вокруг них, показывая то или иное чудо, при этом непочтительно отталкивая в сторону высокородных аристократов. О замке Балморал лучше было промолчать – он был настолько нелеп, что те, кто хорошо относился к королеве, были расстроены и ради нее пытались как-то оправдать принца.

Пальмерстон приехал в Балморал, чтобы повидать Викторию и Альберта и выслушать их впечатления после путешествия в Париж. По возвращении в Лондон он, хохоча, рассказывал всем, что от цветовой гаммы обстановки замка у него закружилась голова! Гостиные Лондона гудели от сплетен. Повсюду раздавалось презрительное хихиканье и наконец было высказано общее мнение: что еще можно было ожидать от него? Принц – не джентльмен! Он выбирал ужасные наряди для королевы и осрамил ее во время визита Наполеона. Он запаковал государственные сокровища во дворцах, и каждая комната после его личного оформления стала дешевой и ужасной. А в довершение ко всему он увековечил свой вульгарный вкус в этом готическом кошмаре в Шотландии. Карикатуры, изображающие Альберта, сгорбленного и лысеющего, в шотландской юбочке появились в бульварных газетенках, а его старый враг «Тайме» напечатала уничижительную статью.

В своем новом доме Альберт слышал насмешки и никак на них не реагировал. Он и не мог ничего сказать. Виктория была не в состоянии защищать его от постоянных нападок враждебных ему людей. Он взялся за работу с удвоенной энергией. Даже стал реже выслеживать оленей, несмотря на свою страсть к охоте, и еще больше времени стал проводить за письменным столом. Он писал бесчисленные записки правительству, в Военное министерство и главам зарубежных государств.

Его ближайшим компаньоном стала дочь, которую теперь вместо Пуси называли Вики. Она была старшей из восьмерых детей – спокойная, обожающая отца шестнадцатилетняя девушка. Вики внимательно выслушивала рассуждения Альберта по вопросам истории, науки и метафизики. Мать была просто не в состоянии что-либо понять из его рассуждений, как бы ни старалась проявить интерес.

Но дочь унаследовала ум отца. Подобно Альберту она была старательной, методичной и очень серьезной. В ней Альберт находил симпатию, которая отсутствовала в его остальных детях, особенно в сыне Берти. Вики нравилось учиться, девочку не интересовали никакие другие занятия в жизни, ее оценки были крайне правильными и трезвыми. С годами отец и дочь становились все ближе друг к другу. Их связывали узы общих интересов, и Виктория все больше ревновала их друг к другу.

В ту осень принц Фредерик из Пруссии приехал погостить в их новый замок. Виктория с удовольствием заметила, что он старался как можно больше времени проводить со своей молодой кузиной, и когда Альберт пытался помешать им, она жестко остановила его. Фредерик-Вильям был милым молодым человеком и весьма подходящей кандидатурой для будущего мужа Вики. Если что-либо серьезное выйдет из братской привязанности, то, по мнению королевы, было бы просто великолепно!

Светловолосая принцесса и высокий молодой пруссак вместе ездили кататься верхом, и как-то вечером он обратился к королеве и Альберту и торжественно попросил руки Вики. Королевская чета заявила молодому человеку, что им требуется время, чтобы обсудить его предложение между собой, прежде чем дать ответ.

– Вики еще слишком молода, – сказал Альберт жене. Он нахмурился и сидел полуоборотившись от Виктории.

– Ей уже шестнадцать, – возразила ему жена. – Для своего возраста она весьма развита. Дорогой Альберт, ты считаешь ее ребенком, но я тебя уверяю, что Вики созрела для брака. А Фредерик такой милый молодой человек… Я знаю, что она будет с ним счастлива.

Виктория старалась не раздражаться. Вполне понятно, что Альберт, такой добрый, станет волноваться из-за дочери. Но мужчины плохо разбираются в таких вещах. Когда ей было восемнадцать лет, она стала королевой Англии со всеми вытекающими из этого последствиями, и никто не видел в этом ничего особенного.

– Я благословлю их брак, – продолжила Виктория, – но только, если ты согласишься на него, любовь моя.

– Я не против Фредерика, – сказал Альберт. – Дорогая, ты это знаешь.

Он вдруг отвлекся от разговора и мысленно обратился к первым дням после собственной женитьбы. Как он тосковал по дому, какое ощущал жуткое одиночество в чужой стране! Ему была ненавистна мысль, что его милая Вики будет также страдать.

– Но я считаю, что она еще слишком молода!

– Тогда они могут подождать еще год, – быстро предложила ему Виктория. Никто не сможет сказать, что семнадцать лет, это слишком рано для брака… Кроме того, будет весьма полезно иметь будущей королевой Пруссии англичанку по рождению и симпатиям. Альберт не должен быть таким сентиментальным. Ее злит, что он переживает и бледнеет из-за глупой девчонки. Виктория поправила себя, дочь вовсе не глупа, она очень хорошая девочка и никогда не причиняла им неприятностей. Но было неправильно выделять ее среди остальных детей, как это делал Альберт. Так ее можно избаловать…

– Мне хотелось бы, чтобы она вышла замуж за Фредерика, – сказала она. – Дорогой мой, не следует становиться между ними. Я знаю, что они нравятся друг другу.

– Я становлюсь между ними?!

Альберт с удивлением посмотрел на Викторию. Он никогда не думал об этом. Он просто вспомнил, каким был несчастным в те далекие годы и решил, что его дочь, которую он так сильно любил, тоже может очутиться в подобной ситуации, а она еще слишком молода.

– Ты же знаешь, что я никогда не стану делать ничего подобного. Я думал только о счастье Вики.

– Тогда соглашайся, – настаивала Виктория. – Брак – это единственная вещь, которая делает женщину счастливой. Дорогой мой и любимый, я знаю все об этом!

– Пруссия сильно отличается от Англии, – продолжал принц. – Я хочу быть уверен, что король и королева будут к ней добры, что Вики не будет там чувствовать себя одинокой.

– О чем ты? У нее же будет много обязанностей, как у наследной принцессы, и она станет рожать детей! Послушай, Альберт, подумай об этом. Мы сможем иметь внуков, пока нам еще не исполнится сорок лет!

Альберт сел. Он вдруг почувствовал себя усталым. Он устал сражаться с железной волей своей жены. Виктория желала этого брака, и она, наверное, права. Она заботилась об интересах Вики. Она не станет сильно скучать по девочке, и поэтому у нее нет эгоистичных мотивов, чтобы возразить против ее брака.

– Мне нужно только одно, чтобы Вики была счастлива, – наконец сказал он. – Я знаю, что мы договорились не иметь любимчиков среди наших детей, дорогая, но я люблю Вики больше всех остальных детей. И я не верю, что она выросла и готова к тому, чтобы вступить в брак, уехать от нас и жить в сотнях миль отсюда. Я стану сильно скучать по дочери!

Виктория попыталась подавить в себе удар совершенно не материнского раздражения. Как эта девчонка могла так окрутить его. Глаза Альберта были полны слез, когда он говорил о том, что потеряет дочь, как все родители теряют их, когда дети вступают в брак. Если из-за Вики у них начнутся разногласия, тогда чем быстрее она выйдет замуж за Фредерика, тем лучше! Ну почему Берти не стал любимчиком своего отца?! Почему он такой чужой для них, такой несимпатичный, что Альберту пришлось сделать дочь своей любимицей? Ведь у него уже есть жена, которую он обязан любить и делиться только с ней своими чувствами?! Бывали моменты, похожие на этот, когда Виктории нестерпимо хотелось с кем-то помимо Альберта поделиться собственными чувствами, как это было с бедной Лизен! Королеве иногда очень не хватало сочувствующего слушателя.

Она не могла сказать мужу, что он слишком высоко ценит Вики или что дочь украла у нее часть его любви, а это нечестно по отношению к своей матери. Альберт придет в ужас, и ему станет обидно. Он настолько благороден! Но ей было очень трудно иметь от него какие-либо секреты и чувствовать, что есть кое-какие вещи, о которых она не может ему сказать…

– Дорогой мой, я тоже стану скучать без Вики. Но мне кажется, что этот брак станет счастливым для нее. И к тому же в качестве королевы Пруссии она много пользы принесет своей новой родине, да и Англии тоже. Пусть они подождут год, Альберт, пожалуйста, милый, скажи это Фредерику.

Она подошла к мужу, взяла его за руку и умоляюще улыбнулась ему. Как странно, подумал принц, глядя на нее сверху вниз и автоматически улыбаясь в ответ, какой нежной она кажется. Может, ему почудилось, будто она заставляет его согласиться на брак Вики? Жена всегда соглашается и уступает ему, высоко ценит его мнение. Почему у него возникли подозрения, что ее несгибаемая воля восстала именно в данном случае и что Виктория заставила его вопреки собственному желанию согласиться расстаться с дочерью.

– Они будут так счастливы! – заметила Виктория. – Мне кажется, что сегодня вечером мы должны послать за бедным Фредериком, чтобы он зря не волновался. Я сейчас пойду и сообщу обо всем Вики.

Неужели он действительно с ней согласился? Кажется, так и есть. Виктория поцеловала Альберта в щеку и выскользнула из комнаты, чтобы сообщить дочери, что родители дают согласие на ее брак с принцем Фредериком из Пруссии. Альберт сел в кожаное кресло и уставился на огонь, разожженный в широком камине из необработанного камня. Хотя сейчас было только начало сентября, он чувствовал себя зябко и просил, чтобы разжигали огонь в очаге. Через год ему придется расстаться с Вики.

Иногда ему казалось, что он всю жизнь прощался с дорогими ему сердцу людьми и жил с теми, без кого вполне мог бы обойтись. Смерть отобрала у него Энсона и Пила, единственных двух людей во всей Англии, которых он понял и полюбил. А потом ушел Веллингтон. Старик так поддерживал его, хотя его характер не дал им сойтись поближе. Он слишком редко видел Эрнеста, озлобившегося после скандалов и сильно изменившегося. Стокмар все чаще на более продолжительное время отъезжал в Германию. Барон сильно постарел. Он вскоре может потерять и Стокмара. А теперь Вики, единственный его ребенок, который был так ему близок! Она выйдет замуж и станет жить в Пруссии.

Альберт в отчаянии подумал, что ему следует помочь девочке. Исходя из своего плачевного опыта он обязан дать ей полезный совет, уберечь ее от повторения собственных ошибок и от тех страданий, которые он перенес. Он должен все ей рассказать о стране, которая станет ее родным домом, чтобы она могла воспользоваться своим положением и помогать мужу. Однако Альберт был настолько расстроен, что у него не осталось сил. Если даже он уйдет на несколько часов, на его столе скопятся горы бумаг. Но ему все равно следует помочь Вики. Но тогда ему придется лишиться прогулок и проводить часть свободных вечеров со старшей дочерью, а Виктория немедленно начнет злиться. И все-таки нельзя откладывать. Он откинулся назад в кресле и закрыл глаза. Если дочь любит Фредерика и Фредерик любит ее, тогда Вики будет счастлива. Кажется, Виктория уверена в этом. Обычно матери лучше разбираются в подобных вещах.

Бог мой, как горячо он молит Бога, чтобы его дорогое дитя было счастливо.

– Это желание твоего отца, – твердо заявила Виктория. – Естественно, мне не хочется расставаться с тобой, дорогое дитя, но мы уверены, что Фредерик станет прекрасным мужем для тебя.

– Да, мама.

Принцесса не смотрела на мать. Она была очень бледной. Вики понимала: если она поднимет глаза на мать, та увидит в них слезы, а этого не должно быть. Дочь, гораздо более рослая, чем Виктория, в ее присутствии всегда чувствовала себя маленькой девочкой. И сейчас она вела себя как дитя: опустила голову вниз и крепко сжала перед собой дрожащие руки. Значит, ей придется выйти замуж за Фредерика? Она ездила вместе с ним верхом и ходила на прогулки, летними вечерами разыгрывала разные сценки в пьесах в присутствии своих родителей. Он казался ей весьма милым, хотя она его плохо знала и никогда не думала о нем иначе, как о приятном кузене, который иногда приезжает к ним погостить. Но мать сказала, что ей придется выйти за него замуж.

– Я уверена, что он тебе нравится, разве не так? – продолжала Виктория.

– Да, мама.

– Вики, дорогая, смотри на меня, когда я с тобой разговариваю. Неприлично так вести себя. Ты сейчас напоминаешь мне Берти, и тебе это совсем не идет.

– Прости меня, мама. Я… Я немного смущена. Понимаешь, я не думала о Фредерике…

– Как о муже! – Виктория вместо дочери закончила предложение. – Но ты к этому привыкнешь. Я не думаю, что тебе стоит волновать отца своими глупыми слезами. Успокойся, ты должна быть счастлива. Кроме того, у тебя впереди целый год, чтобы подготовиться к свадьбе.

– Год! О мама, а я решила, что мне придется вскоре выйти за него замуж! Тогда мне не придется покидать папу… и тебя еще целый год?

– Мы решили, что ты еще слишком молода, чтобы выйти замуж до твоего семнадцатилетия, – объяснила ей мать. – Давай, вытри слезы, Вики. Я знаю, что Фредерик будет вне себя от счастья, и мне не хочется, чтобы ты появилась перед ним с опухшими красными глазами. Ты всегда должна помнить, дорогое дитя, что тебе не идут слезы. Принцессы вообще никогда не плачут! Я знаю, что твой отец объяснит тебе, как следует вести себя, когда ты отправишься в Пруссию – у вас еще много времени впереди, – но я сама хочу тебе кое-что сказать. Пруссия – очень хорошая страна, но ты никогда не должна забывать, что ты – английская принцесса, и когда Фредерик женится на тебе, он заключит очень выгодный брак. Куда бы ты ни шла и что бы ни делала, ты всегда будешь представлять Англию и меня! И хотя я не сомневаюсь, что ты полюбишь Пруссию, ты никогда не должна забывать об этом!

– Обещаю, что не забуду, мама. Так он именно поэтому хочет жениться на мне?.. Потому что я – ваша дочь и это будет для него выгодный брак?

Виктория посмотрела в мокрые голубые глаза, такие огромные и прекрасные, как у Альберта, и ответила более мягким тоном:

– Вики, Фредерик прекрасно понимает, какую честь оказывают ему и его стране, давая согласие на ваш брак, но я уверена, что ты ему на самом деле нравишься. Я поняла это еще до того, как он обратился к нам. Твой отец и я никогда бы не позволили жениться на тебе человеку, который не сможет сделать тебя счастливой. А теперь я хочу, чтобы ты улыбалась и выглядела радостной сегодня вечером за ужином. Ты очень хорошая девочка, и мы с отцом очень довольны тобой. Наклонись, чтобы я могла тебя поцеловать.

Она прикоснулась ко лбу Вики и, в соответствии с обычаем, принцесса поклонилась и поцеловала ее руку. Через секунду Виктория ушла.

К удовольствию королевы, когда они сели ужинать, на улице у Вики не осталось даже следа от недавних слез, и вообще девочка вела себя весьма разумно. Она улыбалась и краснела, когда Фредерик обращался к ней. Их посадили рядышком за столом. Молодой человек был в хорошем настроении и, видимо, весьма счастлив. Сейчас, когда Виктория знала, что Вики вскоре покинет их навсегда, ее отношение к дочери стало иным: гораздо лучше, чем в последнее время.

Глава 21

Крымская война закончилась. Когда новость о падении Севастополя достигла Балморала, вспыхнули костры на лиловых шотландских холмах, заиграли волынщики. Королева и принц танцевали рилл, вели хороводы в огромном зале замка и делали вид, что не замечали перебравших виски слуг.

Англия и Франция победили в этой войне. Толпы народа ликовали на улицах Лондона и собирались, чтобы порадоваться, у ворот пустого Букингемского дворца. Пальмерстон отпраздновал победу торжественным ужином, где бутылки портвейна открывали так быстро, будто снова вернулись прекрасные дни регентства.

Амбициям России оказалось не суждено сбыться. Языческую тиранию Турции поддержали своей мощью две сильнейшие европейские христианские страны – Англия и Франция. На какое-то время мертвые, изувеченные, овдовевшие и осиротевшие люди воспринимались как часть цены в этой бесславной и, как оказалось, незаконченной войне.

Мисс Найтингейл была оказана необычная честь: ее пригласили в Балморал, где ее поздравила королева, а принц Альберт долго беседовал с нею об ужасающих условиях в армии во время этой кампании. Описывать страдания королевских солдат королеве Виктории оказалось сложным делом даже для такой храброй женщины, как Маленький Ангел Крыма. Она испытывала ужасное ощущение, подобное тому, что испытывал опытный мистер Пил, когда столкнулся с проблемой голода в Ирландии. Страдания не волновали ее величество, и сочувствие не было для нее естественной эмоцией. В отличие от принца королева быстро охладела к этой теме. Грязь, боль и безалаберность могли запачкать блеск победы. Королева не переносила, когда покушались на ее иллюзии. Потому мисс Найтингейл оставила свои жалобы и предложения для ушей Альберта.

В конце года лорд Пальмерстон проследовал в замок Виндзор, чтобы получить орден Подвязки из рук королевы. Он позже рассказывал Эмили, что Виктории даже удалось тепло ему улыбнуться, а его старый враг принц весьма щедро хвалил его действия во время войны. Они хорошо поработали вместе – он и Альберт, и некоторые предложения принца оказались вполне приемлемыми. Пальмерстон стал уважать этого человека, тем более что постоянное общение с ее величеством убедило его, что принц был необычайно тактичен все эти годы. Он, конечно, скучнейший человек и невероятный зануда, который никому не нравился, но он всегда пытался принести пользу Англии.

Эмили насмешливо улыбнулась ему:

– Ах, Генри, никогда бы не подумала, что именно ты станешь хвалить принца. Все ожидали крупного скандала между вами после того, как ты занял этот пост.

– Ха-ха-ха, и они были разочарованы, не так ли?! Ну, я же говорил тебе, любовь моя, что хотел выиграть войну, и принц желал того же! А это твердая почва, на которой вполне могут работать два совершенно несовместимых характера. Я никогда не выберу его, чтобы скоротать время после обеда, но он гораздо умнее, чем я о нем думал. Эм, как ни странно, он – патриот. Не потому что любит эту страну, а потому что считает это своей обязанностью. Клянусь Богом, мне кажется, что именно поэтому он держится. Черт побери, у него нет никаких развлечений. Ему даже пища не нравится. Зато королеве, хочу тебе сказать, очень нравится. Я никогда не видел, чтобы женщина ела так много! Так вот, принц предпочитает глоток воды хорошему вину. Он с удовольствием проводит часы, согнувшись над работой, а не выйдет на свежий воздух, чтобы немного размять кости.

Альберт – педант и зануда, и у меня такое впечатление, что теперь, когда закончилась война и мы победили, я начну ссориться с ним и с королевой так же часто, как и раньше. Но он был другом Англии, и я никогда не скажу ничего иного.

– У тебя щедрое сердце, – нежно заметила его жена. – И я люблю тебя за это.

Он подмигнул ей:

– Только по отношению к тебе, любовь моя. Мои слова не имеют никакого отношения к тому, что я собираюсь сделать. Я намерен поддержать независимость Италии от Австрии. Королева и Альберт стоят насмерть против этого. Я не согласен, что Германия должна объединиться под руководством Пруссии, они – за это. Я не уверен, что мне нравится будущий брак принцессы Вики с прусским принцем. Поэтому, боюсь, впереди нас ждут бури.

– Боишься? – Эмили Пальмерстон покачала головой. – Ты хочешь сказать, что надеешься на это!

Европа переживала период мира, но голос итальянского патриота Кавура нарушил покой людей. Он потребовал объединения Италии вокруг династии Савойи, и, несмотря на яростные протесты, поступавшие на Даунинг-стрит из Виндзора, Пальмерстон приветствовал этот проект.

Итак, мир сохранялся в Европе, хотя он и не был абсолютно безоблачным. Неожиданно Италия оказалась забытой, и Англия, которая снова процветала, была потрясена восстанием в Индии. Ужаснувшаяся страна узнала о скорой расправе с английскими офицерами и их семьями, о бандах индийских разбойников, все еще носящих форму королевской армии, которые жгли, , мучили и убивали людей.

Восставшие начали военные действия безо всякого предупреждения. Они ничем не проявляли своего недовольства. Пронеслись слухи, что сипаи решили, будто прибывшие патроны были смазаны коровьим жиром, и что если они к ним прикоснутся, то осквернят себя и нарушат законы индуизма.

Но какова бы ни была причина, она затерялась в хаосе, охватившем страну. Убийства, насилие и грабежи принимали все более устрашающие масштабы. Мятежники подчас действовали с нечеловеческой жестокостью. Английские солдаты с помощью индийских рекрутов из Пенджаба наказывали восставших с не меньшей жестокостью. Королева с ужасом узнала, что появился особый метод наказания. Она без содрогания не могла себе представить, что людей привязывали к дулам пушек и при выстреле их разрывало в клочья. Но потом она успокоила себя: ведь это те самые мятежники и их родственники, которые убивали несчастных английских женщин и их детей. В Канпуре, например, были убиты все белые жители, а их истерзанные тела сброшены в колодец.

Альберт слишком серьезно отнесся ко всему происходящему. Он глубоко переживал кровопролитие и жестокость, хотя они были необходимы. Принц изводил себя тем, что постоянно призывал правительство послать еще войска в Индию и навести там порядок как можно скорее. Он выражал мнение, которое Виктория не полностью поддерживала, что восставшие – неграмотный народ и не следует прибегать в отношении их к подобным изуверским мерам. Да, необходимо строго наказать, но не стоит проводить расправу повсеместно, нельзя разрешать английским солдатам мстить за своих соотечественников так же жестоко, как это делали сами сипаи.

В очередной раз оказалось, что Альберт был прав, когда говорил, что правительство никогда заранее не готово к экстремальным ситуациям и начинает действовать, только когда обрушится беда. Воинский контингент, который сражался в Крыму, был слишком быстро распущен. Как всегда, Пальмерстон слишком увлекся тем, что оказывал поддержку беззаконию в Италии и упустил из виду тревожную ситуацию в доминионах ее величества. Отношения между королевой и ее премьер-министром быстро ухудшались. Какой-то дьявол надоумил посадить его старого друга Джона Рассела в Министерство иностранных дел, и теперь настала очередь Рассела страдать от притока бесчисленных указаний и записок, протестов и выговоров, как это было с Пальмерстоном в прежние дни. В своих либеральных идеях он оставался таким же строгим, как и раньше, но у него отсутствовал дар Пальмерстона не обращать внимания на выговоры. Королеве всегда удавалось его расстроить. И пребывание Рассела в Министерстве иностранных дел стало цепью сплошных неприятностей.

Это был сложный год. Франция решила упрочить свою власть, поддержав борьбу за свободу Италии. Французская армия под командованием Наполеона III вошла в Италию, чтобы помочь ей завоевать независимость от Австрии, но затем еще до того, как произошла решающая битва, заключила с Австрией мир.

Видимо, племянника великого Бонапарта мучила сцена сражения в Сольферино. Он носил то же самое имя, но не был гением и не был таким же бессердечным, как другой император, который решительно вел свои армии в сражениях и побеждал в них.

В своих уединенных домах в Осборне и в Балморале, Виктория и Альберт работали над дипломатической почтой, внимательно, от корки до корки прочитывали газеты, отмечая для себя особо важные статьи. Виктории было теперь странно вспоминать то время, когда Мельбурн работал вместе с нею. В то время она лишь мельком просматривала огромные кипы корреспонденции и никогда не читала газет, если только там не было чего-либо связанного с ней самой. В то время Виктория часто писала письма министрам, послам и главам государств. Теперь они с Альбертом, кажется, ничем больше не занимались, а только постоянно работали. Для него работа стала маниакальной страстью. Он выглядел таким усталым и старым, что временами Виктория прямо-таки ужасалась. Она откладывала в сторону бумаги и становилась на колени перед ним, умоляя его пойти прогуляться или хотя бы прилечь на часок и отдохнуть.

Сама же она, как и прежде, не уставала. И даже будучи снова беременной, вполне могла выдержать его убийственный режим работы и все равно оставаться бодрой вечером. У нее было поразительное здоровье. Казалось, под давлением обстоятельств она только расцветала, тогда как Альберт засыхал от перенапряжения. Он выглядел таким грустным! Принц так и не пришел в себя, после того как Вики отплыла в Германию после замужества.

Свадьба Вики была великолепна! Хотя не обошлось без осложнений. Родители жениха настаивали, чтобы венчание проходило в Пруссии! Сердитое письмо Виктории напомнило родителям Фредерика, что не каждый день член их семейства женится на старшей дочери королевы Англии и венчание состоится в Англии или не состоится вообще.

Но все равно свадьба была прекрасной. Вики выглядела такой хорошенькой и вела себя с таким достоинством, что Виктория позабыла о своем раздражении против дочери и желании, чтобы она поскорее убралась из Англии. Мать безудержно рыдала при расставании.

Дочь и отец не так очевидно проявляли свое горе. Они разговаривали и пытались улыбаться за несколько минут до того, как отплыло судно из Крейвсенда. Шел снег, и, несмотря на меха, молодая прусская принцесса дрожала, когда прощалась с отцом. В тот момент они удивительно походили друг на друга. Бледное осунувшееся лицо преждевременно постаревшего мужчины с остывшими глазами и совсем молоденькая девушка, кусавшая губы, чтобы не разрыдаться… Она уплывала в новую жизнь и в чужую для нее страну… И в эти последние молчаливые моменты прощания она вдруг почувствовала, что впереди ее ждут долгие годы грусти.

– Дорогой мой папочка!

Наверное, минуту Альберт не отпускал ее из своих объятий, таких же нежных и крепких, как в те времена, когда она была крохотной малюткой. Альберту, человеку сдержанному и застенчивому, было трудно открыто проявлять эмоции, и годы, прожитые с Викторией, только загнали еще глубже его чувства. Он обожал свою дорогую Вики! Его чувство к ней было глубоким, теплым и нежным. Только сейчас, когда терял ее навсегда, он смог немного расслабиться и крепко обнять свою девочку.

– Дорогое мое дитя, благослови и сохрани тебя Боже!

В следующий момент Вики взбежала по трапу и исчезла из виду. Щека Альберта была еще влажной от ее слез. Хотя он ждал на пронизывающем ветру, пока корабль не скрылся из виду, Вики так и не вышла на палубу, чтобы помахать ему на прощание. Она сидела в своей роскошной каюте рядом со смущенным мужем и рыдала так, будто у нее разрывалось сердце.

– Барон Стокмар, ваше величество.

Виктория сидела одна в своем кабинете в Виндзоре. Увидев согнутую хрупкую фигуру барона в дверях, она встала и пошла к нему навстречу. Ее камердинер закрыл двойные двери. Они остались одни, и Виктория протянула барону обе руки, а он наклонился, чтобы поцеловать их.

– Дорогой барон, проходите и садитесь.

Подобное приветствие, прозвучавшее из уст королевы, было выражением почитания, и Стокмар понимал это. Когда она была молода, то относилась к нему проще, потому что он был близок к Альберту. Но в последние годы ее привычки изменились, стали более жесткими, как черты ее лица. Это была маска гордости. Когда королева посылала за своими приближенными, даже близкие ей люди иногда простаивали на ногах по часу или больше, дожидаясь аудиенции. Стокмар подумал, как она раздобрела. Он поблагодарил королеву и сел в кресло рядом с ней. У нее стали очень пухлыми руки, и браслет с миниатюрным портретом Альберта врезался в кожу. Щеки выглядели чересчур толстыми в сочетании с жесткими, внимательными глазами и крючковатым носом. Очень некрасивая и внушающая страх женщина! В ней не осталось и следа от веселой импульсивной прежде девушки, доставлявшей столько волнений своим советникам.

– Барон, не могу вам передать, как я огорчена. Надеюсь, что мы сможем вас убедить остаться с нами еще хотя бы на год.

Стокмар был стар, его здоровье день ото дня становилось хуже, и наконец он решил вернуться в Германию. Барон понимал, что жить ему осталось недолго, а желание провести последние годы на родине пересилило мольбы Виктории и Альберта. Он уже не в состоянии был приносить им большую пользу – память слабела, он быстро уставал и часто болел. Он посвятил свою жизнь тому, чтобы сделать из Альберта человека совершенного, беззаветно преданного долгу. Свою миссию он выполнил.

– Прошу прощения, мадам, – сказал Стокмар. – Я непременно бы выполнил вашу просьбу, но это невозможно.

– Я прошу не для себя, – ответила Виктория. – Я прошу ради Альберта. Вы знаете, как сильно он вас любит, и ему необходимы ваша поддержка и советы. Меня беспокоит, что он не перенесет разлуку с вами.

Стокмар не отводил взгляда от ковра. Ее не интересовало ни его здоровье, ни желание умереть, будучи со своей, на протяжении долгих лет забытой семьей. Она не испытывала никаких чувств к нему как личности и готова была любого человека принести в жертву Альберту или себе. Стокмар, немного поразмыслив, был вынужден признаться, что она ему никогда не нравилась. Эта женщина не могла нравиться и уж тем более не внушала к себе любовь. Бедный Альберт! Как ему, видимо, было худо все эти долгие годы. Наконец Стокмар посмотрел на королеву и улыбнулся. Он сможет бороться с ее волей. Это трудно, но сейчас он слишком стар, очень устал, и у него осталось только одно желание.

– У Альберта есть вы, мадам. Он быстро научится обходиться без меня. Как бы мне ни хотелось сделать вам приятное и остаться, но я уже стар и силы мои на исходе. Настало время вернуться домой. Я уже больше ничем не смогу помочь принцу.

– Я вижу, что вас не переубедишь, – сказала Виктория. – Ах, дорогой барон, я так волнуюсь! Мой бедный дружочек останется таким одиноким! Бог свидетель, он безмерно скучает по нашей Вики.

Да, на Альберта ужасно подействовало расставание с дочерью. Он никогда не был веселым и сильным человеком, но впал в такое жуткое состояние в день бракосочетания Вики, что до сих пор не оправился от этого. Он каждый вечер проводил по нескольку часов за письмами к ней. Иногда Виктория раздраженно думала, что все обстоит так, будто дочь никуда не уезжала… Теперь Стокмар навсегда отправляется домой, и она начала по-настоящему беспокоиться. Она никогда не ревновала мужа к Стокмару – он был для них обоих хорошим другом еще с давних лет молодости. Дельные советы этого упорного человека часто помогали им во времена кризисов.

Но более всего Ачьберту будет не хватать дружбы барона. У него не осталось близких друзей после смерти Пила и Энсона, а сейчас его покидает Стокмар. Ах, какой же он эгоистичный! Когда в нем существует нужда, он желает, видите ли, бездельничать дома в Кобурге, чтобы там умереть в кругу своей семьи! Действительно на свете не существует благодарности или даже чувства ответственности. Даже у тех людей, которых ты уважаешь больше всех остальных.

– Позвольте мне предложить кое-что, – продолжал Стокмар. – Мне кажется, что поездка в Кобург принесла бы пользу Альберту. Ему необходим отдых, мадам, а он не сможет отдыхать, пока завален бумагами и должен беседовать с министрами, он не сможет расслабиться. Попытайтесь убедить его уехать, если даже вы сами не сможете отправиться туда вместе с ним.

– Я так и сделаю, – ответила Виктория. – Альберт выглядит таким усталым и в последнее время очень плохо спит. Барон, он постоянно волнуется и работает больше, чем весь Кабинет министров. Сейчас, когда Вики находится в Пруссии, он взвалил на свои плечи дела еще и этой страны. Как бы мне хотелось, – внезапно взорвалась королева, – чтобы Господь Бог послал ему хорошего старшего сына!!

Принцу Уэльскому было уже почти семнадцать лет. Стокмар понимал, что его характер выстоял против всех попыток слепить его по образу и подобию отца. Он был достойным потомком ганноверской династии, так запятнавшей себя, – легкомысленным и обожающим удовольствия. Молодой человек ни единой чертой характера, ни внешностью не походил на Альберта. Он был ленивым и ничего не мог довести до конца. А тот факт, что объединенные усилия его родителей, гувернера и барона не смогли сломить его дух, указывал на скрытую силу его характера. И это очень волновало Стокмара. Вдруг Виктория умрет – хотя, глядя на ее яркое лицо и светящиеся здоровьем глаза, в это было трудно поверить, но тем не менее, предположим, что она умрет раньше своего обожаемого Альберта и этот отвратительный мальчишка взойдет на трон, каково будет положение его отца? Стокмар постоянно с ужасом думал об этом. Тут он наклонился вперед и промолвил с прежней энергией:

– Мадам, мне бы хотелось еще кое-что сказать вам. Не знаю, приходила ли вам в голову такая мысль, и спаси нас Боже, чтоб этого не понадобилось, но если принц Альберт будет жив, когда Берти взойдет на престол и станет королем, каков будет статус принца в этой стране?

Виктория недоуменно уставилась на него:

– Статус? Но его статус всего лишь чуть ниже моего! Он – принц-консорт.

– Пока вы живы, – заметил Стокмар. – Но если Альберт останется один… Вдруг плохой советчик станет настраивать Берти против отца. У Альберта нет никакого официального положения в этой стране. Мадам, он не является английским принцем. Любой из его детей обладает правом первоочередности в притязании на трон. Я, конечно, не намекаю, будто Берти настолько испорчен, что сможет воспользоваться возникшей ситуацией, но он обладает слабым характером, если на него будут влиять нечистоплотные люди, только Бог знает, что он способен натворить. Простите меня за то, что я поднимаю этот вопрос, но я знаю, что Альберт сам никогда не заговорит об этом.

– Это просто невероятно. – Виктория побледнела. – Барон, как ужасно… Но вы абсолютно правы. У Альберта нет формального титула. Все затихло еще до нашей свадьбы, когда мои дядюшки подняли ужасный шум по поводу первоочередности наследования трона. Бог мой, если настанет такой день, когда этот ужасный парень сможет унизить отца, я восстану из могилы!! Слава Богу, что вы сказали мне об этом. Нужно что-то предпринять, чтобы ничего подобного не случилось. Парламент должен дать ему титул.

Стокмар отвел глаза от взгляда Виктории.

– Парламент зачастую несправедливо относился к принцу, – тихо заметил он. – Боюсь, что они усмотрят злой умысел, попытку ограничить будущую власть Берти и откажут вам в вашей просьбе.

– Несправедливо… – горько повторила Виктория. – Да, парламент и Англия были так несправедливы к Альберту! Я могу себе представить, как они отказывают мне в этом. Удивительно, но как много людей выражают симпатии моему сыну только потому, что он кажется неудачником. Конечно, парламент может отказаться пожаловать титул Альберту. Но я стану на этом настаивать. Моему дорогому Альберту это было бы так приятно! И может, он смог бы позабыть оскорбления, которые они нанесли ему прежде.

– А если они все-таки откажут? – спросил ее барон.

Виктория глянула на него, и он заметил ненависть в ее глазах.

– Мой сын вскоре станет мужчиной. Я ничего не смогу сделать, чтобы лишить его возможности занять трон после моей смерти. Хотя, Бог тому свидетель, если бы это было в моих силах, то лишила бы его такой возможности хоть завтра. Через несколько недель ему исполнится семнадцать лет, и вскоре у него будут свои придворные и собственный дом. Только подумайте об этом, барон, я должна дать самостоятельность мальчишке, которому нельзя доверять! Где гарантия, что он не станет бездельничать или не ввяжется в плохую компанию, если ему дать хотя бы малейшее послабление?

– Мадам, боюсь, что виной всему плохая кровь, – сказал Стокмар. – Вы ничего не можете с этим поделать. Даже Гиббс как-то намекал мне на это. Он сказал, что можно его наказывать и отчитывать или спокойно с ним беседовать и все объяснять, но принц стоит, уставившись на пол, и в следующий раз делает то же самое. Бог простит меня, но мне страшно подумать, что станет с Англией, когда она окажется под его властью!

– Меня это тоже волнует, – заметила Виктория. – Барон, у нас имеются относительно него кое-какие планы. Я не смогу его остановить, когда умру, но смогу наблюдать за ним, пока жива. И взрослый он или нет, я так и сделаю. Может, он сейчас уж слишком взрослый, чтобы им занимался Гиббс, но мы выберем для него троих конюших и наставника, который станет отчитываться непосредственно передо мной. Я уже присмотрела подходящего и очень хорошего человека. Его зовут Брюс. Он – отставной офицер и сторонник строгой дисциплины. Если моему сыну нельзя доверять в том, что он станет вести себя, как положено, тогда необходимо наконец поставить все точки над «I»! его следует готовить к будущей ответственности. И это наша родительская обязанность.

Альберт хочет, чтобы он отправился учиться в Оксфорд. Мне это кажется пустой тратой времени, но муж настаивает. Он недавно заявил, что мало кто не сможет исправиться в таком чудесном окружении науки и знаний. Альберт всех судит по себе, и в этом его трагедия. Он такой внимательный, благородный и умный и считает, что Берти тоже сможет стать таким.

– Возможно, действительно случится чудо, – с сомнением пробормотал Стокмар.

– Я не верю в чудеса, – заметила Виктория. – Моего сына ничто не изменит. Если он не следует примеру отца, значит, в нем не заложена истинная добродетель. Он знает, что именно я о нем думаю. Прости мне, Боже, но я от него не скрываю своего мнения и не стану это делать в будущем.

Барону иногда казалось, что она слишком явно проявляет антипатию к Берти. Многие замечали, как он начинал заикаться под ее стальным взглядом, и потом шепотом говорили, что если даже принц несколько медлителен, то королева слишком уж строга с ним. Леди Литтлтон и его бывший гувернер Берч всегда повторяли, что принц Уэльский – умный и нежный мальчик, и чтобы проявились его лучшие качества, нужно немного любви! Эти слухи расползались повсеместно и, как только что заметила Виктория, завоевывали парню симпатию во всей стране.

– Вы должны продолжать строго следить за ним, – сказал Стокмар. – И молиться, чтобы у него изменился характер. Не исключено, что ему пойдет на пользу ранняя женитьба. Вы знаете, мадам, даже в Кобурге, я всегда стану думать о вас и принце Альберте. Если смогу как-то услужить вам советом или еще чем-то – только обратитесь ко мне.

– Я это знаю, дорогой друг, – ответила ему королева. – Мне будет очень не хватать вас. Но вам не стоит волноваться из-за Альберта. Я о нем позабочусь. Обещайте мне, что станете часто писать нам. Я знаю, как много для него значат ваши письма.

Барон склонился над ее рукой.

– Обещаю, мадам. Благослови, Боже, вас и принца. Я всегда стану вспоминать вас.

– Его королевское высочество принц-консорт Соединенного Королевства Великобритании и Ирландии! Я почти в открытую говорил ей, что парламент не присвоит ему этот титул, поэтому она даровала его Альберту сама!

Пальмерстон ухмыльнулся лорду Джону Расселу и кинул ему газету.

– Взгляните на статью в «Таймс». Королеве не понравятся их комментарии.

– Это проявление своеволия с ее стороны, – заметил Рассел. Он не стал просматривать газету.

– Могу себе представить реакцию прессы. И еще нимало не сомневаюсь, что из-за этого пострадаю я. Каждый раз, когда происходит что-то неприятное, королева посылает мне резкие замечания, хотя и по другому поводу… Генри, я не желаю видеть эту статью. Я все равно услышу об этом.

– Действительно, с ней трудно работать, – громко расхохотался Пальмерстон. – Но теперь тебе понятно, что мне приходится выносить от нее. Не забыл, как ты послал меня в отставку несколько лет назад?! Ладно, ладно, нам следует поддержать ее. Что сделано, то сделано, и мне кажется, что Альберт заслужил некоторое проявление признания.

– Я уже слышал разговоры, будто это удар по принцу Уэльскому, – заметил Рассел.

– Меня это не удивляет. Она терпеть не может мальчика, это всем известно. Но в конце концов ничего не изменится: он станет королем, кем бы она ни сделала Альберта.

– Мне не нравится, как королева относится к юноше, – заметил Рассел.

– Дорогой мой, это не нравится никому. Но что мы можем сделать? Объяснить королеве, что она губит сына, зажав его в таких жестких рамках? Хотелось бы мне повидать человека, который осмелится это сделать. У меня не хватит мужества, черт побери! Нет, ему придется ждать, пока она умрет, вот и все!

9 ноября его королевское высочество принц Уэльский вышел к завтраку в своем новом доме в Ройял-Лодж в Виндзоре. Он уже не жил с родителями. Альберт посчитал, что он достаточно взрослый, чтобы иметь свой дом и свою свиту. Когда Берти впервые услышал об этом, все казалось ему таким прекрасным. Он неловко стоял перед отцом и матерью и пытался поблагодарить их, когда Виктория перебила его, чтобы объяснить, что он не сможет пренебрегать своим обучением или обязанностями и не будет сам заниматься своими делами.

Он молча слушал, пока его отец рассказывал ему об их плане тоном, который он так хорошо знал – это был тон усталого смирения. Принц Уэльский станет жить в Ройял-Лодж, и условия его окружения и свиты будут ему объявлены в день его семнадцатилетия.

Ему исполнилось семнадцать лет в это ноябрьское утро, и когда он спустился к завтраку, некоторые из слуг осмелились пожелать ему всего доброго. Верти также шепотом поблагодарил их, чтобы Гиббс ничего не смог услышать и не доставил им неприятности. После молитвы он занял свое место. У него была коренастая фигура его матери, несколько предрасположенная к полноте, скошенный подбородок портил впечатление от блестящих голубых глаз и хорошей чистой кожи. Принц не был красивым. Он решил, что станет отращивать бороду, чтобы скрыть подбородок, однако он не сможет этого сделать, пока ему не разрешат. У него была чудесная улыбка, компенсировавшая недостатки его внешности. К сожалению, ее можно было видеть слишком редко.

Перед ним стоял плотный завтрак – каша и сливки. Бог мой, как это напоминало ему Балморал и бесконечные трапезы, когда волынщики играли даже по утрам. Там подавали на стол жареные яйца, котлеты и рыбу. Он, как всегда, был голоден, хотя его гувернер заметил, что он слишком большое внимание уделяет пище. Берти всегда недоумевал, почему для его матери было нормальным обладать отличным аппетитом, а для него это являлось страшным грехом?!

Подле его тарелки лежал толстый пакет, запечатанный королевской печатью. Наверное, это подарок от родителей ко дню его рождения. В пакете находилось письмо на многих страницах, написанное аккуратным отцовским почерком, больше походившее на официальный документ, еда на тарелке застыла, пока принц читал это послание.

Ему исполнилось семнадцать лет и в прессе было объявлено о присвоении ему почетного звания полковника. Королева сделала его рыцарем ордена Подвязки. Гиббс, который достойно служил ему многие годы, теперь его покинет. Принц глянул на своего гувернера, сидящего против него в ожидании, когда принц начнет завтракать. Берти никогда не нравился Гиббс, но за это время он к нему привык. Теперь Гиббс уходит, и его гувернером станет полковник Брюс.

Брюс. Берти его знал. Это был жуткий солдафон. При упоминании его имени со щек юноши сбежали все краски. Его конюшие – трое вредных и нудных мужчин – станут получать приказания от Брюса, а тот, в свою очередь, будет получать четкие инструкции от принца-консорта и королевы.

«Вы не имеете права оставлять дом, не сказав, куда отправляетесь, и полковник Брюс решит, кто станет вас сопровождать. Он станет решать, чем вы будете заниматься днем… жизнь состоит из обязанностей, и вам придется выучить, что нужно делать, а что нет».

В присутствии Гиббса, придворных джентльменов и изумленных слуг принц Уэльский швырнул на стол письмо, прикрыл лицо руками и разразился рыданиями.

В Берлине родился первенец Вики.

Альберт и Виктория навестили дочь в начале года. Хотя Вики скучала по дому и боялась предстоящих родов, она пришла в ужас от происшедшей с отцом перемены. Мать совершенно не изменилась, хотя недавно родила девятого ребенка – девочку, даже, пожалуй, выглядела еще крепче и здоровее, чем всегда. Альберт же совершенно сгорбился и выглядел страшно бледным и усталым. Он был очень добр и нежен с дочерью, успокаивал Вики, объяснял, как следует себя вести с родственниками мужа и распространять английское влияние, стараться не обидеть никого… Когда уехали родители, у Вики наступила депрессия.

Роды для нее оказались кошмаром, она подарила мужу сына. Однако спустя некоторое время выяснилось, что плечо маленького Вильгельма было повреждено во время родов. У мальчика на всю жизнь осталась изуродованная левая рука.

К ней приезжал и ее брат, Берти. Юноша казался очень грустным, и было ясно, что он терпеть не может своего наставника, полковника Брюса. Вики подчинялась письменным инструкциям своего отца и, когда они с Берти оставались одни, читала ему вслух нравоучительные истории. Когда он уехал, она не могла избавиться от чувства, что брату не доставил удовольствия этот визит.

Берти отправился а Эдинбург изучать прикладные науки. Вики читала в письмах брата, что ему скучно и он не может найти себе места. Потом он уехал в Оксфорд, а позже собирался заниматься в Кембридже, но не в колледже, как он сам желал. Отец выбрал для него Фривин-Холл, чтобы Берти мог там жить, но конечно же под присмотром полковника Брюса. На совет доброжелателей, что принцу было бы лучше, если бы он больше времени проводил со студентами, его отец резко ответил, что в Оксфорде следует учиться, а не развлекаться!

Будучи «в ссылке» в Пруссии, Вики постоянно представляла себе в розовых тонах свою родину, вспоминала счастливые часы, проведенные в Осборне и в Балморале. Как разительно отличался их уютный дом от ужасных и мрачных прусских замков. Она вспоминала прогулки и верховую езду по холмам Шотландии, когда им открывались такие пейзажи, что можно было подумать, будто находишься рядом с Богом. Она смотрела на унылые прусские равнины с тем же чувством, с каким ее отец раньше смотрел на пейзаж Англии, и подобно ему желала вернуться в свои родные места.

Добрые советы папочки подбадривали ее, но у Вики было слишком мало друзей в Пруссии, к тому же ее английские вкусы сильно раздражали родственников ее мужа. Германия всегда ассоциировалась у Вики с ее дорогим папочкой, и ей казалось, что его ученый ум и любовь к культуре были общей чертой всех немцев. Ничего подобного! Она оказалась там исключением – слишком образованной для прусской принцессы. К ней относились с подозрением, потому что она желала расширять свой кругозор и познавать проблемы, которые в этой стране считались прерогативой мужчин.

Фредерик ее любил, и Вики не могла отрицать, что он был ей хорошим мужем, а по стандартам Пруссии, так просто обожающим мужем. Но общая атмосфера казалась ей враждебной, она чувствовала здесь себя чужой, так же, как ее отец, когда он приехал в Англию.

Психологическая подготовка Вики, которой занимался Альберт до ее отъезда, скорее мешала ей, чем помогала. Она мыслила так, как ей советовал отец, внимательно читала его письма с наставлениями и подробно все описывала ему о себе. И несмотря на все старания, она выглядела в глазах родственников мужа большей англичанкой, чем была на самом деле. В довершение ко всему Вики имела недостаточно гибкий характер, и дело дошло чуть ли не до конфликта с новой родней, причем ни она, ни ее отец не могли понять, почему это произошло.

Тогда она стала большей пруссачкой, чем сами немцы. Ей не поверил ни двор, ни королевское семейство, к тому же Вики совершила ошибку, продемонстрировав эти чувства в письмах к матери. Виктория не заставила себя долго ждать с осуждением и возмущением. Она считала пруссаков напыщенными и высокомерно заявила, что ей неприятно, что ее дочь становится похожей на них, даже если она и вынуждена быть лояльной к своей новой родне. Читая оскорбительные письма матери, Вики дрожала так, как, бывало, дрожала дома, хотя сейчас она была замужем и стала независимой от матери да к тому же находилась от нее далеко, за сотни миль.

Вики чуть ли не всем сердцем возненавидела Пруссию и скучала по Англии настолько сильно, что при звуках родной мелодии у нее на глазах выступали слезы. Но в то же время ей было неприятно, что она до сих пор не смогла освободиться от диктата матери и что прусское королевство не в состоянии ее защитить от власти королевы Англии.

А ее, как она считала, глупый и безответственный братец Берти тем временем отправился в Рим, так как Альберт пришел к выводу, что путешествия смогут прибавить ему ума. Он даже видел Папу Римского, которого большинство людей считали человеком весьма опасным, но присутствие полковника Брюса не позволило юноше «подхватить заразу». Когда Вики ждала второго ребенка, для нее стало некоторым утешением, что Берти постоянно разочаровывал и волновал отца. Зато письма к ней от Альберта были полны похвал и выражения любви.

Глава 22

– Нет никакого сомнения, мадам, что путешествие оказалось благотворным для Берти.

Королева холодно уставилась на леди Литтлтон. Нужно было обладать недюжинной смелостью, чтобы в присутствии королевы поставить что-либо в заслугу ее сыну, но леди Литтлтон была удивительно храброй женщиной. Остальные фрейлины с трепетом ждали реакции ее величества. Принц Уэльский путешествовал по Америке и Канаде. Отчеты о том, как его там принимали, порадовали всю страну и здорово разозлили его мать. Принца приветствовали огромные толпы народа, люди следовали за ним повсюду. Виктория считала сплошным преувеличением похвалы его манерам и выступлениям. Что бы ни делал мудрый и благородный Альберт, никогда не было такого общественного резонанса. А этого глупого мальчишку вознесли до небес! Она жутко ревновала сына из-за отца!

– Значит, по-вашему, следует верить истерическим высказываниям в газетах?! Лично я им не доверяю. Вот когда принц вернется, я сама услышу от полковника Брюса, что происходило на самом деле. Может, вам кажется, леди Литтлтон, что привлечь внимание вульгарных зевак – это и есть успех?!

– Конечно нет, мадам. Но я верю, что его королевское высочество помог канадцам стать более верными нам. Он ведь так молод…

– Если вы считаете, – голос Виктории бы холоден как лед, – что мне приходится полагаться на усилия моего сына, чтобы добиться верности моих подданных, то глубоко ошибаетесь. Что же касается его возраста, то у принца имеются мудрейшие советники, которые помогают ему высказать те нужные вещи, в которых сам он совершенно не разбирается. И подозреваю, никогда не будет разбираться, какого бы возраста ни достиг. Я буду вам обязана, леди Литтлтон, если впредь вы станете держать свое мнение при себе. А если вам это не под силу, то было бы неплохо, если бы вы не выражали его в моем присутствии!

– Простите, мадам.

Леди Литтлтон зарделась. Она служила королеве много лет, и только искренняя любовь к принцу Уэльскому подтолкнула ее к разговору о его путешествии. Все прекрасно понимали, что королева была бы рада, если бы принца там ждал полный провал, и что она из себя выходила, читая газеты с похвалами своему сыну. Она без конца повторяла, что исключительно благодаря усилиям принца-консорта ее сын наконец смог вполне прилично вести себя. Леди Литтлтон сердито подумала, что королева – просто чудовищная мать! Не имело никакого смысла критиковать принца Альберта, потому что он все равно ничего не понимал, но мать!.. Она сделала реверанс и села подальше от королевы.

– Леди Августа, пожалуйста, сыграйте для нас! Мне так надоели эти разговоры о путешествиях и тому подобной чепухе!

Виктория смотрела прямо перед собой, пока открывали рояль. Она не слышала ни одной ноты, хотя леди Августа Брюс в течение почти часа играла исключительно те пьесы, которые обычно нравились Виктории.

Отвратительный мальчишка! Как несправедливо, что он добился успеха, что люди аплодировали речам, которые для него писали другие, причем эти речи цитировались в газетах. Ее милый друг до изнеможения трудится для общего блага и никогда не получил ни единой похвалы.

Если бы они признали Альберта, хвалили и любили его, как он того заслуживает, она бы с радостью отдала за это десять лет своей жизни. Но принц постоянно сгибается под грузом разочарования. Теперь Альберт будет вынужден слушать восторги по поводу успехов Берти в Канаде. Берти открывал мост через рекy Святого Лаврентия. Берти посетил бал в Нью-Йорке. Берти развлекают, хвалят и ублажают. У него чудесные манеры! А кто когда-либо замечал манеры его отца?! Приятная и открытая внешность Берти… Да вы лучше вспомните о точеной красоте его отца. И она должна читать подобную чушь? Берти – дурак и лгун, которого сделали рыцарем ордена подвязки и принцем Уэльским, – когда-нибудь станет править в Англии! Как все несправедливо! И если Литтлтон посмеет еще раз упомянуть его имя, она лишит ее должности.

Все присутствующие в гостиной королевы видели глубокую морщину между ее бровями и стальной блеск глаз под тяжелыми веками. Никто не посмел двинуться или кашлянуть, пока леди Августа не закончила играть.

– Дорогой мой, Стокмар сказал, что единственным выходом для нас будет ранний брак Берти. – Виктория не отводила взгляда от лица принца, умоляя его не переживать. Бедный, он выглядел таким взволнованным. На лбу у него пролегли глубокие морщины и резче обозначились складки возле рта. Он лишился почти всех своих красивых темных волос и теперь стал чуть ли не лысым. Она сжала руку мужа и быстро поцеловала ее. – И Стокмар прав. Брак образумит нашего сына, заставит чувствовать ответственность. Ты же помнишь, – она попыталась скрыть свое недовольство Берти за шуткой, – какой я была упрямой и как обожала удовольствия, пока ты не женился на мне? Никто лучше нас не знает, как может хороший супруг или супруга изменить человека.

Альберт вздохнул. Как она добра, даже постаралась свести к шутке их волнения, но он прекрасно знал Викторию, и она не могла его обмануть. Их сын вернулся из путешествия с непомерным ощущением собственной значимости. Он взбунтовался против постоянного наблюдения за ним Брюса. Полковник написал принцу-консорту, что его сын впадает в бешенство и начинает орать, когда его пытаются поправить. Он даже как-то попытался съездить в Лондон без разрешения, однако его исчезновение обнаружили, и королевская карета ждала беглеца на станции, чтобы отвезти прямо в Букингемский дворец. Едва удалось избежать грандиозного скандала. Берти страдал всеми пороками, от которых пытался его уберечь отец. Ему нравилось играть в карты, он пил и уделял слишком большое внимание хорошенькой фрейлине Вики, которая приехала навестить родных из Германии.

– Я так часто разочаровывался в нем, что у меня больше не осталось надежды, – сказал Альберт. – И больше всего меня страшит, что он совершит какой-нибудь ужасный аморальный поступок, если мы его срочно не женим.

– Альберт! – в ужасе воскликнула Виктория. Она была в шоке.

Было совершенно непохоже на Альберта говорить подобные вещи про их сына…

– Альберт, милый, ты же не считаешь, что он способен на нечто постыдное. – Она внезапно побледнела, – Альберт, ты ничего важного не скрываешь от меня?

– Нет, моя дорогая, клянусь. Но такая опасность существует, и мы не должны закрывать на это глаза. Повторяю, его необходимо женить. Он наследный принц, и ему уже двадцать, даже почти двадцать один год.

Они поделились своими сомнениями с Вики. Та начала перебирать всех подходящих по возрасту немецких принцесс. Выбирать было особенно не из кого – кандидатки были или слишком молоды, или так страшны, что Берти, увидев их, даже не желал и думать о них. А заставить его вступить в брак с неприятной ему девушкой не было никакой надежды.

Список пришлось сильно сократить, потому что Вики с удивительной прозорливостью настаивала, что уродливая или неизящная невеста никогда не привлечет Берти. Казалось, они зашли в тупик. Альберт пожелал, чтобы его сын женился на немке, но подходящих немецких принцесс на выданье не оказалось. В письме Вики упомянула о молодой принцессе из Дании. Говорили, что она – хорошенькая и прелестная девушка, и Вики выражала готовность встретиться с ней, если на это согласятся ее родители.

– Как знать, – сказала Виктория, – может, эта девушка Александра окажется для нас подходящей кандидатурой.

– Союз с Данией расстроит Пруссию, – мрачно заметил Альберт.

– Но пусть Вики все же посмотрит на нее. Кажется, больше никого подходящего нет.

– Дорогой, если она такая милая, как об этом говорили Вики, мы можем сразу отметить, что этот брак никоим образом не привязывает нас к Дании. Брак с принцем Уэльским сам по себе огромная честь. Сейчас я сама напишу Вики, чтобы она познакомилась с этой девушкой и сообщила нам свое мнение о ней. Я тебя умоляю, не волнуйся из-за Берти, пока мы не получим письмо от Вики.

Будучи гостьей герцогини Мекленбург-Стрелиц, Вики в первый раз встретилась с Александрой Датской. Девушке было семнадцать лет, и первое что пришло в голову Вики, когда она увидела ее – слово «хорошенькая» совершенно не подходит к ней. Высокая грациозная девушка с великолепным лицом буквально очаровала Вики. Рыжие волосы, огромные глаза почти фиолетового оттенка, чудесная кожа и красивые зубы. В манере Александры вести себя не было и намека на то, что понимает, насколько прекрасна. Глядя на нее, Вики пыталась представить реакцию своих родителей, и решила, что никто не сможет сопротивляться столь редкостному сочетанию красоты, скромности и серьезности.

Юная принцесса очень нервничала. Ее невероятно бедные родители влезли в жуткие долги, стараясь приготовить ей подходящие наряды, и накануне ее отъезда все семейство просидело без сна всю ночь, с надеждой обсуждая предполагаемый исход смотрин.

Многое зависело от принцессы Вики. Аликс должна произвести на нее благоприятное впечатление.

Когда Аликс присела, ее дивная кожа порозовела от волнения – она встретилась с дочерью королевы Англии. А через мгновение она опять стала, как прежде, веселой и милой.

Девушка сидела рядом с Вики и не сводила с ее лица взгляда своих поразительных глаз, полных восхищения, и через полчаса Вики решила, что Александра должна стать женой Берти.

Никто не мог устоять перед этой милой девушкой. Не устоит и Берти. Он хоть и старался быть вежливым с этими ужасными неповоротливыми немецкими кандидатками в невесты, но впоследствии нелестно о них отзывался. Аликс же была просто идеальной парой для него, и, что самое главное, она станет прекрасной невесткой. Для папочки и в особенности мамы, которая временами была подлинным диктатором, не будет сложно управлять ею.

Вики оставалась в Стрелице два дня, а потом написала родителям, что поиск невесты для Берти закончился.

В феврале 1861 года старая дама сидела в кресле у огня. Она сквозь прикрытые веки смотрела, как горят поленья. На коленях у нее лежала сумочка, которую она вышивала. Нитка с иголкой торчали из незаконченного стежка. Дом в Фрогмуре был наполнен рукоделием герцогини Кента. Экраны для каминов, подушечки – все было украшено чудесной вышивкой. Она часто вышивала бисером по последней моде того времени.

Быстрая и энергичная герцогиня, которая в свое время так досаждала королю Вильгельму IV, в пожилом возрасте отдала предпочтение более женским делам. Все ее амбиции умерли много лет назад подобно ее духу бунтарства, не выдержав борьбы с Викторией. Никто не вспоминал те давние дни. Так много времени прошло с тех пор, что давно ссоры с дочерью позабылись. Разочарования и обиды перестали терзать ее душу. Все казалось просто дурным сном. Долгие годы она хорошо себя чувствовала в семейном кругу – любимая мать и бабушка, уважаемая и обожаемая…

Бревно в камине стрельнуло, и герцогиня встрепенулась. Она снова почувствовала боль, причем более настойчивую, чем прежде. Только что ей вспомнился умерший муж. Как странно, с чего бы это после стольких лет? Внезапно ей ясно почудилось, будто они только что расстались. Она прямо-таки видела его перед собой. Вот он неуклюже двигается по комнате, заводя одни за другими часы из своей бесчисленной коллекции. Старая дама улыбнулась, вспомнив, как ее раздражало, когда он устанавливал стрелки и заводил свои часы. Бой часов часто не давал ей спать. Но потом она привыкла и уже ничего не замечала. По-своему он был неплохим мужем, и хотя он погряз в долгах, в конце его жизни они стали ближе друг к другу. Она вспоминала его последние слова, которые он пробормотал, умирая, сорок лет назад: «Не забывай меня».

Герцогиня снова прикрыла глаза, пытаясь не думать о боли в груди. Потом она позвонила в маленький колокольчик, стоявший на столике рядом с креслом. Хотя в камине ярко пылал огонь и были задернуты шторы, отрезав ее от серого февральского вечера, ей было холодно. Еще рано и маленький круг ее придворных пока не ужинал, да герцогине и не хотелось есть.

Когда вошли ее придворные дамы, она попросила, чтобы ей помогли лечь в постель. Последнее, что она сделала перед тем, как заснуть – вынула старинные часы герцога с отделкой из черепашьего панциря и осторожно завела их.

Когда королева и принц прибыли из Лондона, герцогиня была без сознания. Они стояли в полумраке комнаты рядом с кроватью. Виктория опустилась на колени и взяла в ладони слабую руку матери. В это мгновение от них отлетели годы.

– Мама! Мамочка!

Она умирала, ее дорогая мамочка, с которой они были счастливы столько лет… Лежала здесь такая неподвижная и ничего не чувствовала. Дыхание у нее было очень громким и хриплым, а рука, которую Виктория целовала и гладила, казалась влажной и безжизненной.

По щекам у Виктории лились слезы. Придворные дамы герцогини отодвинулись подальше. Было что-то ужасное в горе королевы. Казалось нереальным, что она стоит на коленях, проливает слезы и называет герцогиню «мамочкой!», совсем как самая обычная женщина. Одна за другой дамы покинули спальню, оставив с ней Альберта.

Он не плакал. Рыдания никогда не выразили бы его чувства к старой герцогине, лежавшей перед ними. Его горе граничило с завистью. Эта женщина ему нравилась, и на все его попытки облегчить ее жизнь она отвечала ему глубокой благодарностью и любовью.

Он чувствовал, что она относилась к нему, как к сыну. Слава богу, потому что сейчас, когда Виктория стояла перед ней на коленях, ее не мучила совесть. Он нежно обнял жену и поднял ее на ноги.

– Ты должна отдохнуть, – шепнул он Виктории. – Ей уже никто не поможет. Если она очнется, нас позовут.

Но старая герцогиня так и не пришла в сознание. В течение ночи королева несколько раз тихо приходила в ее спальню с лампой, точно ждала какого-либо знака. Виктория услышала, как внезапно прекратилось хриплое дыхание и в этот момент зазвонили старинные часы ее отца.

– О, когда я вспоминаю, как была несправедлива к ней…

Альберт смотрел на расстроенное лицо Виктории. Глаза у нее опухли от рыданий. Он подумал, уж не послать ли опять за врачом. Сэр Джеймс Кларк уже осмотрел королеву и объявил, что только время в состоянии излечить ее от глубокого горя. Альберт недоумевал, почему он не прописал ей успокоительное. Ему никогда не нравился этот человек, он ему не верил. К тому же у него были грубые манеры, раздражавшие принца.

Припоминалась старая история, связанная с ним и одной из фрейлин герцогини Кента Флорой Гастингс, или это была дама из окружения Виктории? Альберт не смог восстановить в памяти все подробности, но был уверен, что сэр Джеймс не показал себя в той ситуации достойным врачом и человеком. Однако Виктория очень доверяла ему. Сэр Джеймс повторил, что постепенно королева отойдет от шока, вызванного смертью матери.

А между тем реакция королевы пугала всех при дворе и даже волновала правительство. Виктория после похорон упала в обморок. Она лишилась аппетита и сна, не могла заниматься делами, и проводила время, рассматривая вещи матери, читая ее дневники. Она мучилась и рыдала, пока Альберт не стал всерьез опасаться нервного срыва. Он никогда не подозревал, что нервная система его жены настолько ранима, не ожидал подобной реакции на смерть герцогини. Однако ни он, да и ни сама Виктория не понимали, что агония сожаления и потоки истеричных слез были выражением более глубоких чувств, чем горе по поводу утраты матери. Виктория привязалась к матери слишком поздно в своей жизни, и ее привязанность была вскормлена Альбертом, и ее поддерживала любовь матери к Альберту.

Виктория рыдала и доводила себя до истерики, потому что почувствовала могущество и неотвратимость смерти. Для Виктории это означало только одно, смерть забрала ее мать. Смерть заберет Альберта. Смерть сможет забрать Альберта, если только по воле Божьей она сама не умрет первой. Хотя это может случиться через много, много лет, неотвратимость расставания почти свела ее с ума!

– Когда я вспоминаю, как я была настроена против матери, не могу этого вынести, Альберт. И виновата во всем эта хитрая Лизен. А мать так любила меня! В ее дневниках я прочла о себе такие милые замечания… О, Альберт, я бы отдала все на свете, чтобы она вернулась ко мне, и я могла бы все исправить!

– Тебе не о чем жалеть, – успокаивал ее Альберт. – Ты была для нее хорошей дочерью, ты сделала ее счастливой.

– Но только в конце ее жизни, – продолжала рыдать Виктория. – Мне следовало хорошо к ней относиться все время. Альберт, как ужасно, когда ты не можешь вернуть себе дорогого человека. Я раньше не понимала этого. Не могу поверить, что больше никогда не увижу ее.

– Тебе придется примириться с этим. Успокойся и помни, дорогая, что твоя мать была очень доброй женщиной, и сейчас ей хорошо у Бога. И знаешь, ей, наверное, так грустно видеть, что ты сильно переживаешь и совершенно забросила свои дела. Не плачь, ты ее еще увидишь. Мы все встретимся на том свете когда-нибудь.

– Если бы я только верила в это.

Виктория вытерла глаза насквозь промокшим платком.

– Ты должна верить в это. – Альберт был просто в шоке. – Моя дорогая, мы все встретимся в будущей жизни. Ты знаешь это, не правда ли?

– Конечно. Просто иногда одолевают сомнения. Когда я вижу, как мама вспоминала прошлое, то не верю, что будет еще другая жизнь.

– Так нельзя думать, – заметил Альберт.

Как странно, что религия пустила в ее душе такие некрепкие корни, после долгих лет ежедневных молитв и регулярных воскресных посещений церкви. Он никогда даже не подозревал, что она не разделяла его устоявшихся понятий и верований по поводу того, что хорошая честная жизнь будет должным образом вознаграждена на Небесах и что любящие семьи становятся вечным союзом, как он себе объяснял, в райском доме. Это была чудесная и трогательная вера, и Альберт пришел в ужас, когда понял, что Виктория сомневается в этом. Наконец-то он нашел объяснение ее безутешному горю из-за кончины герцогини. Какие ужасные и безрадостные думы разрывали ее сердце!

– Дражайшая моя, ты должна непоколебимо верить, – серьезно сказал ей Альберт. – Нельзя сомневаться в том, что является истиной. Когда придет время нам умереть, то вера поможет любящим нас людям это перенести, если они будут знать, что расстаемся с другом всего лишь на время.

Виктория обняла его, да так крепко, что Альберту стало нечем дышать.

– Я не думала об этом, Альберт. Ты не должен говорить, что подобное может случиться с нами, иначе я не выдержу. Мне этого не перенести. Пожалуйста, дорогой, больше не нужно говорить об этом. Я постараюсь взять себя в руки и больше так не убиваться из-за мамы. Я знаю, что снова встречусь с ней и мы будем счастливы, как раньше. Но никогда не упоминай о том, что кто-то из нас может умереть!

Глава 23

Двадцать второго ноября стоял жуткий холод. Дождь лил с таких темных небес, что казалось, будто сейчас не утро, а конец дня. Виктория сидела одна в своей гостиной в Виндзоре. Горел огонь и перед ней лежала огромная кипа бумаг, которые нужно было внимательно изучить. Королева на секунду отвлеклась от чтения и взглянула в окно. Она подумала о том, что Альберту не следовало отправляться в Сендхерст в такой ужасный день. Она пыталась отговорить его ехать: муж выглядел слишком усталым, и Виктория знала, что он страдал от бессонницы. Но военный колледж был его детищем. Это заведение, по мнению принца, было призвано поддерживать у такой невоинственной нации, как англичане, интерес к своей армии в мирное время.

Колледж должен был готовить офицеров, и если возникнет критическая ситуация, в стране всегда будет достаточное число толковых и грамотных командиров. Сегодня лил дождь и было жутко холодно. Однако Альберт настоял на том, чтобы отправиться проверить вновь построенные здания.

Ах, если бы он больше отдыхал и немного освободился от страшной нагрузки, которую сам принял на себя. Казалось, он старался облегчить ее обязанности, хотя Виктория была сильной и могла без устали допоздна засиживаться за работой.

Казалось, существует какая-то неведомая сила, которая не дает ему отдыхать. Когда они отправились в Балморал, если он шел на охоту, то через два часа возвращался и снова усаживался за свой рабочий стол.

Он теперь редко прогуливался по парку в Осборне, где он раньше проводил столько счастливых часов и с удовольствием отдыхал. Теперь он весь день просиживал в кабинете, где свет от зеленого абажура делал мертвенным цвет его лица. Виктория подумала о том, какой он худой, и со вздохом положила на стол бумаги. Она очень беспокоилась за Альберта и это мешало ей работать. У Альберта отсутствовал аппетит, однако он отказывался показаться врачу, утверждая, что с ним все в порядке.

Конечно, у него проблемы со здоровьем – он слишком много работал, Виктория заставила себя через силу читать документы и делать на полях отметки карандашом. Привычка внимательно относиться к работе, которую привил Альберт, изгнала посторонние заботы из ее головы. Но она снова заволновалась, когда увидела его вечером. Он стоял совершенно без сил, пока его слуга помогал ему снять промокшее насквозь пальто. А потом Альберт склонился к огню, чтобы согреть руки, и сказал, что ему понравились здания колледжа. Его прекрасно приняли генералы и представители Военного министерства, которые присутствовали там. Работа проделана обширная, и Альберт остался доволен. Когда Виктория коснулась его рук, они оказались ледяными и дрожали.

Виктория удивилась, когда увидела, что он задержался в гостиной после ужина, вместо того чтобы, как всегда, отправиться в свой кабинет поработать перед сном. Он осунулся, между бровей пролегли глубокие морщины, будто его мучила боль. Перед сном Альберт признался, что у него ломит в руках и ногах и после похода по холодным помещениям Сендхерста он до сих пор не смог согреться.

Когда Виктория проснулась, она увидела, что Альберт уже встал. Было темно, и она не могла разобрать, сколько же сейчас времени. Она лежала и ждала, когда он вернется. И вдруг ей стало жутко в этой спокойной комнате. Она никогда не была суеверной, ее не волновали предзнаменования, и Виктория даже злилась, когда другие люди заявляли, будто верят в них. А сейчас она сама испытывала неопределенное страшное предчувствие, связанное с ее внезапным пробуждением перед рассветом, когда она увидела пустую постель Альберта.

Виктория отбросила покрывала, накинула халат и обулась. Она зажгла свечи у кровати и крепко завязала ленточки на шее и запястьях, чтобы выглядеть достаточно прилично. Наконец она смогла разобрать время на циферблате часов и разволновалась еще сильнее. Неудивительно, что так темно – всего лишь половина шестого.

В коридорах не было караульных, и никто не увидел, как королева, точно бледный призрак в предрассветном полумраке, проскользнула к кабинету принца. Она увидела под дверью свет и постаралась тихо повернуть ручку, чтобы Альберт ничего не услышал. Какое-то время она смотрела на него, согнувшегося над столом, при свете лампы под зеленым абажуром. Как часто она видела его в подобной позе! Альберт что-то писал. На полу стоял портфель с дипломатической почтой, который он так и не открыл вечером. Сейчас он был наполовину пуст.

– Альберт, милый, что ты делаешь здесь в такое время?

Он поднял голову, заморгал глазами, как будто ее не узнал. Бог мой, наверное, отсвет этой ужасной зеленой лампы придает такой оттенок его коже…

– Дорогая моя, я не мог спать, – спокойно объяснил он ей, – поэтому решил пойти поработать, вместо того чтобы мучиться бессонницей. Я не хотел тебя будить.

– Сколько времени ты находишься здесь?

Она стала перед ним на колени и взяла его руку в свои. В комнате не горел огонь и стоял жуткий холод.

– Альберт, ты простудишься, если станешь сидеть здесь без огня. Почему ты не позвонил и не приказал, чтобы разожгли огонь?

– Было еще слишком рано, и все слуги спали, – ответил он ей. – И потом, у меня очень теплый халат. Мне в нем так тепло.

Этот халат когда-то она подарила ему. Сшитый из красного вельвета с меховым воротником и с меховой опушкой на рукавах, он действительно был теплым. Слава богу, что он его надел.

– Альберт, я так испугалась, когда увидела, что тебя нет рядом. Я ждала, что ты вернешься, чувствовала себя такой покинутой и очень боялась. Что с тобой происходит? Я не верю, будто ты себя хорошо чувствуешь, что бы ты мне ни говорил.

– У меня все в порядке.

Он погладил ее по плечу и даже смог улыбнуться.

– Я просто устал, и меня мучает, что я не могу спать, когда лежу в постели. Прости, что я тебя испугал, дорогая. Теперь я хочу, чтобы ты снова легла в постель. Здесь слишком холодно, и тебе не стоит тут оставаться. Мне необходимо просмотреть остальные документы.

– Я никуда не пойду без тебя, Альберт, прошу тебя, настаиваю и не уйду отсюда без тебя. Ты можешь закончить свою работу позже, но сейчас ты пойдешь в постель и я прикажу, чтобы тебе прислали выпить чего-нибудь горячего.

Она редко не подчинялась мужу, поэтому он не стал с ней спорить. Ему и самому вдруг захотелось согреться. При одной мысли о пище желудок сжали спазмы. Ему стало плохо, когда он представил себе мясо, рыбу и прочие плотные блюда, которые обычно были у них на завтрак. Но он, пожалуй, выпил бы горячий бульон или чашку какао. И у него не было сил, чтобы спорить с Викторией. Все его тело ломило, Альберт подумал, что написал нечто невообразимое – ему придется позже все еще раз просмотреть. Он встал и поморщился, и сразу же Виктория заметила болезненное выражение его лица.

– Что с тобой, любовь моя? Почему ты так выглядишь!

– У меня ломит руки и ноги, – признался Альберт. – И еще ужасные боли в спине. Я не могу найти для себя удобное положение. Мне кажется, что это ревматизм. Я, пожалуй, действительно полежу в постели еще часок и выпью что-нибудь горячее. Но кажется, что сейчас слишком рано беспокоить кухарку.

– Ерунда! Именно для этого у нас слуги! Ты не встанешь с постели до утра!

Они вместе вернулись в свои комнаты, и вскоре принц лежал на постели, укрытый двумя одеялами, а в камине пылал ярко огонь. Ему принесли бисквиты и бульон, и Виктория настояла на том, что сама покормит его.

Он выпил бульон и даже проглотил бисквиты, чтобы сделать ей приятное. Альберт подумал, какое она странное маленькое существо. У нее было сильное лицо и такой прямой взгляд. Он видел, как люди съеживались под ее взглядом. Что бы они подумали о ней, если бы увидели, с каким обожанием она глядит на него. И как это выражение изменяет ее внешность? Несмотря на поразительный характер – сильный и целеустремленный. Она так добра к нему. Эта женщина, которая ни в чем не сомневалась и не мучилась отчаянием, которое подрывало его силу воли и не давало ему ни минуты покоя.

– Моя крошка, – промолвил Альберт. – Дай я приклоню голову тебе на плечо. Мне так удобно.

Они сидели так, пока по его размеренному дыханию она поняла, что он спит.

– Это невозможно, Алиса, я не могу остановить его! Я умоляла его, чтобы он не ездил туда, но он так расстроился, что я перестала с ним спорить.

Принцесса Алиса была высокой светловолосой девушкой с чертами лица своей матери. И Виктория иногда делилась с нежной и послушной дочерью своими переживаниями. Но это было так редко, что они продолжали стесняться. Алиса и теперь была крайне смущена темой разговора. Ее отец, страдающий от ревматических болей, настоял на том, чтобы отправиться в Кембридж повидать Берти, который сейчас учился в Трините-колледже. Берти снова начал плохо себя вести. Алиса знала, что родители им недовольны, потому что слышала, как мать жаловалась, что их старший сын расстраивает отца.

Сейчас Берти, кажется, свел знакомство с двумя распущенными молодыми людьми. Они оба увлекались охотой и тратили колоссальные суммы денег. Он также курил. Эта отвратительная и вредная привычка доводила мать, которая ставила ее на второе место после пьянства, до истерики. Он мало занимался, и полковник Брюс с трудом справлялся с ним.

Эти новости заставили Альберта очнуться от апатии, в которой он находился после возвращения из Сендхерста. Он был непохож на себя с тех пор, как Виктория обнаружила его в кабинете. Этот человек, который терпеть не мог зря тратить время, часами молчал и ничего не делал, Виктория даже приносила малышку Беатрису к нему в комнату, чтобы хоть как-то его развеселить, потому что знала, как ему нравится эта девочка. Виктория рассказала Алисе, что провела все утро, умоляя его не ездить в Кембридж, пока стоит такая сырая холодная погода, и убеждая мужа, что она сама сможет справиться с Берти.

Принцесса Алиса могла себе представить, с какой злобой и язвительностью напала бы на Берти Виктория, если бы ей удалось настоять на своем. Мама выглядела настолько сердитой, и девушка не знала, что ей сказать.

– Я никогда не прощу за это Берти, – продолжала Виктория. Она не обратила никакого внимания на молчание дочери. – Именно тогда, когда ваш дорогой папочка плохо себя чувствует, нуждается в отдыхе, ему приходится так сильно волноваться!

– Разве папа не мог ему написать? – робко сказала Алиса.

– Письма на него не действуют, – резко возразила Виктория. – Мне кажется, что он их прочитывает и просто кладет в сторону. Твой отец сказал сегодня утром, что ему нужно поговорить с Берти, иначе ничего не поможет. Бог мой, за что нам такое наказание? Почему Альфред не был старшим сыном?

– Мне так жаль, мама, – прошептала ее дочь. Берти должно быть очень стыдно, потому что папа такой нежный и терпеливый – совсем другой, чем мама. Они все боялись ее. Но Алисе все равно нравился Берти, и она ему сочувствовала. Он постоянно был расстроенным, и этот мрачный полковник Брюс следил за ним повсюду! Она вспомнила, как как-то в Осборне, тогда Берти было девятнадцать лет, он ворвался в ее комнату, где она спокойно читала, и во весь голос заорал: «Пропади пропадом этот Брюс! Будь он проклят! Чтобы черти его подрали!»

Он выглядел таким разъяренным, что в тот момент она поразилась, до чего он напоминает их мать. Она подбежала к двери и выглянула в коридор, чтобы проверить, не слышал ли его кто-нибудь. Когда она вернулась, чтобы отругать Берти, он сидел в кресле, опустив голову вниз. После вспышки пустой ярости он казался настолько жалким, что она не смогла ничего ему сказать.

– Надеюсь, что с папой все будет в порядке, – сказала она Виктории, – ему бы следовало лечь в постель и как следует отдохнуть. Когда он вернется из Кембриджа?

– Завтра.

Виктория высказала все, что думала о Берти, и не стала обсуждать с дочерью, что должен и что не должен делать Альберт. Она – простая девчонка! И королева показала дочери на дверь.

– Ты можешь идти, дорогое дитя. Увидимся вечером за ужином.

В длинном коридоре рядом с апартаментами королевы леди Литтлтон и леди Августа Брюс перешептывались, поглядывая на дверь.

– Почему она не позовет другого врача? – шептала леди Литтлтон. – Я считаю, что старик Кларк просто идиот. Он совершенно не разбирается в медицине.

– Я не в силах думать, что он лежит там и просто погибает.

Августа Брюс смахнула с глаз слезы. Она была искренне предана принцу. Если она входила к нему в комнату, то начинала плакать, и Виктория резко отчитывала ее. Она повторяла, что красные глаза волнуют принца.

– Почему она так верит сэру Джеймсу? Неужели она не хочет пригласить к принцу лучших врачей?

Леди Литтлтон пожала плечами:

– Моя дорогая Августа, ее величество верит в Кларка, потому что он говорит ей только то, что она желает слышать. Я не сомневаюсь в том, что он сейчас скажет: «Мадам, у него дела совсем не такие плохие. Неплохие! Вам не стоит волноваться!» Я никогда не слышала, чтобы он говорил что-то еще, даже если его пациент умирает.

– Все так ужасно. Но мне кажется, что она все же вызовет других врачей, чтобы услышать их мнение.

– Она не желает этого, – заметила леди Литтлтон. – Она не желает признать, что принц Альберт серьезно болен. Бог свидетель, она безумно его любит, это правда. Она читает ему часами и готова мыть ему ноги и пить эту воду. Но она не желает признавать, что его здоровье в опасности. И никто кроме этого жуткого старика не сможет ей сказать правду.

– Я слышала, – леди Августа пугливо огляделась, – что пытался вмешаться лорд Пальмерстон. Есть доктор Ватсон, все говорят, что он очень знающий врач. И я слышала, как лорд Пальмерстон настаивал, чтобы королева пригласила его. Молю Бога, чтобы она согласилась! Я видела принца утром, он выглядит ужасно. За последние три дня он так страшно изменился, что я едва его узнала.

– Все это видят. Все, кроме королевы. Должна тебе сказать, Августа, что его жизнь в ее руках и она не делает ничего, чтобы помешать ему умереть!

В этот момент дверь позади них растворилась, и сэр Джеймс Кларк вышел в коридор. Он остановился, увидев двух дам, и леди Августа подошла к нему.

– Сэр Джеймс, как принц? Мы все так волнуемся…

Он фыркнул и грозно посмотрел на леди Литтлтон.

– У принца все прекрасно, – отрезал он. – Все очень хорошо. Ему нужен покой и легкая диета. Я именно это сказал ее величеству. Меня больше волнует ее состояние. Королева вне себя от беспокойства. Я вам буду признателен, если вы, леди, перестанете ее волновать!

Потом он развернулся и удалился по коридору. Он был старым и измученным человеком, и то, что ему приходилось по многу раз в день обнадеживать королеву, действовало ему на нервы. Принц был болен, но доктор не знал причины его болезни, а поэтому не считал ее серьезной. Когда сэр Джеймс пребывал в сомнении, то всегда прописывал диету. Он очень переживал, что старая практика кровопускания вышла из моды.

Сейчас он был особенно раздражен, потому что королева заявила ему, что ее окружение настаивает на консультации с другим врачом. Ее весьма сильно расстроил премьер-министр, когда намекнул, что принц не получает полноценной медицинской помощи, и что следует пригласить этого врача Ватсона. Сэр Джеймс ворчал про себя, если они это сделают, то он умывает руки! И совершенно ясно объявил ее величеству, что не отвечает за пациента, если того станет лечить другой врач, к которому у него полностью отсутствует профессиональное доверие.

– Милый, ты не хочешь, чтобы я прочитала тебе еще одну главу?

Виктория заложила закладкой страницу книги, которую читала Альберту. Он повернул к ней голову.

– Спасибо, дорогая. Мне было это приятно, но ты, наверно, устала. Ты читала мне целых два часа.

– Я совсем не устала! Ты уверен, что не хочешь больше слушать?

– Да, я попытаюсь заснуть.

Виктория хорошо читала ему вслух. Сам научил ее этому искусству. В начале болезни ему нравилось слушать чтение книг Вальтера Скотта. Но в последние два дня ему было приятно просто лежать под убаюкивающие звуки ее голоса. Он не старался следовать за сюжетом книги, его мысли бродили в совершенно иных делах. Ему стало трудно контролировать их. В окне он видел обнаженные верхушки деревьев, которые сгибались под натиском ледового декабрьского ветра. Но иногда они ему казались такими же зелеными, как те великолепные ели, которые, как часовые, сторожили Розенау. Ему казалось, что он снова в Кобурге и зовет Эрнеста. Они снова стали детьми. Он мог разглядеть все камешки на дне быстрого ручейка, пока делал удочку из ветки ивы или орешника, привязывал к ней леску и усаживался на берегу, чтобы начать удить рыбу. Он слышал, как Эрнест возбужденно кричал, показывая ему крохотную извивающуюся рыбку. Эрнест всегда был более удачливым и умелым мальчишкой и никогда не бросал рыбку обратно в воду…

Альберт, вдыхая свежий горный воздух, шагал по лесам. Его спина уже не была согнутой от постоянной работы за письменным столом, и упругой стала походка. Он видел себя молодым и счастливым. Его окружали люди, которых он любил. И брак с его кузиной Викторией был чем-то, о чем он, Эрнест и их отец говорили в будущем времени.

Его не удивляло, что иногда он оказывался в своей комнате в университете в Бонне. Он много занимался, а рядом с ним сидел Стокмар, не седой и слабый, каким он видел его во время последней встречи, а кипящий планами и надеждами. Бывали моменты, когда он оказывался в Балморале. Альберт вдыхал запах вереска и чувствовал на плечах тяжесть ружья, когда выслеживал оленя.

– Ты улыбаешься, дорогой, тебе лучше? Ты выглядишь гораздо лучше.

Он снова в Виндзоре, и Виктория склонилась над ним. Принц вспомнил, что она что-то читала.

– Да мне уже лучше.

Он пожал ее руку, и вдруг подумал, как легко покорить пространство и время. Стоит лишь захотеть, и он может покинуть Виндзор с его слякотной погодой и вернуться домой, и не так, как это было во время визита в прошлом году, когда Кобург показался ему пустым и разочаровал его. Постаревший Эрнест, яркие цветы и чистый ручей, даже сам романтический маленький Розенау – все было не таким значительным и реальным, как раньше. Теперь же, когда он возвращался в свое детство, ничего не изменилось. Если он вспоминал какой-то случай, то это всегда было счастливое событие, которое действительно имело место в прошлом. Старые трагедии и разочарования послушно отошли в тень, и он с трудом мог вспомнить их.

Ему было странно видеть, что рядом с ним сидела Виктория, когда только мгновение назад он был так далеко от нее, однако он был рад, что она здесь. Она была хорошей женой, и ощущение неотвратимого конца заставило его думать о ней с удивительной нежностью. Он жалел, что она так волновалась. В моменты прояснения он понимал, что она боится признаться, что он болен. Сам Альберт понимал, что больше никогда не поднимется с постели, и все ее планы о длительном отдыхе всего лишь пустая мечта. Ему было горько оставлять ее одну. Он пару раз пытался ей сказать, что следует стать ближе к детям и попытаться найти в них утешение.

Но Виктория из себя выходила, когда он говорил, что ей следует побыть с Алисой, Альфредом или с крошкой Беатрисой вместо того, чтобы нести бессменную вахту у его ложа. Ей не был нужен никто, кроме мужа. Она тянулась к нему, как будто это она умирала и вся сила и надежда жизни содержалась в его слабом теле.

– Мне не хочется, чтобы ты волновался, любовь моя, – шептала она ему. – Но нам предлагают пригласить другого врача… Если ты хочешь, я его отошлю прочь. Ты только скажи мне. Но он уже здесь, в Виндзоре.

– Кто это? – Альберт не возражал. Он понимал, кем бы ни был этот человек, он ничем не сможет ему помочь.

– Его зовут Ватсон, и его рекомендовал лорд Пальмерстон.

Она старалась не показать ему, как ее злило любое вмешательство. Она рыдала целый час после того, как прочла жестокое письмо Пальмерстона. Там было написано черным по белому, что ее любимый человек серьезно болен. В письме говорилось, что может случиться трагедия, если страна потеряет своего самого ценного человека из-за того, что ему не будет вовремя оказана помощь. Сохранить его жизнь – это священная обязанность близких ему людей.

Когда Пальмерстон написал ей это письмо, он понимал, что страх заставит Викторию действовать и разрешить Ватсону осмотреть принца. Он надеялся, что еще не поздно.

– Лорд Пальмерстон весьма любезен.

Он не доверял этому старику и не любил его, а сейчас тот пытается спасти его жизнь.

– Я встречусь с доктором Ватсоном, дорогая. И поблагодари лорда Пальмерстона за меня. Скажи, что я не в состоянии написать ему сам.

– Сэр Джеймс говорит, что тебе станет лучше через несколько дней, – радостно заявила Виктория. – Дорогой, я ему очень верю. Я знаю, что тебе необходимо отдохнуть и тогда ты придешь в себя. Весной мы отправимся в Балморал, и ты не станешь ничем заниматься, пока к тебе не вернутся силы. Ты помнишь, какое чудесное лето мы провели там после окончания строительства замка? Все вокруг было таким красивым. Ты помнишь, как Браун закладывал легкую повозку, и мы ехали на пикник среди вереска, только ты и я? У меня сохранились все мои наброски, милый, и я соберу их в альбом. Мы сможем пробыть там все лето! Я знаю, как ты любишь те места, и тебе там так хорошо!

– Это было бы просто чудесно, – тихо сказал Альберт. Он протянул исхудалую руку и коснулся ее лица. – Милая женушка, пойди отдохни, и пусть доктор Ватсон придет сюда днем.

Глава 24

– Простите, ваше королевское высочество, мне бы так хотелось сообщить вам что-то обнадеживающее, но ваш отец смертельно болен.

– Чем? – прошептала принцесса Алиса. – Ему никто не поставил диагноз…

Ватсон отвел взгляд.

– Я не могу понять, почему так случилось. У принца брюшной тиф. Пожалуйста, присядьте.

Принцесса сильно побледнела, и доктор испугался, что она сейчас упадет в обморок.

– Брюшной тиф? О доктор… Как это могло случиться? Мы не подозревали ничего подобного и решили, что это простуда или переутомление.

– У принца была сильная температура несколько дней, так? – продолжил Ватсон. – Болезнь уже перевалила через кризисное состояние.

– Значит, он выздоровеет?

Ватсон был прямым человеком, и он кипел от возмущения, что болезнь так запустили и не оказывали должной помощи ее отцу и теперь уже ничего нельзя сделать. Поэтому он сразу ответил ей.

– Нет, ему не станет лучше. Как я сказал, ваше королевское высочество, мне очень жаль. Принц не проживет более двух или трех дней. Ее величество не желает меня видеть, поэтому я могу лишь предложить, чтобы кто-нибудь сообщил ей об этом. Я сделал все, что мог. Теперь ему уже никто не поможет. Нужно только облегчить его страдания и ждать конца.

– Это убьет мою мать, – медленно сказала Алиса. – Это ее убьет. Доктор, вы понимаете, что я должна сказать ей? Я умоляла ее, чтобы она повидалась с вами еще до нашей беседы, до того, как вы мне все сказали… Что я ей скажу? Она меня и слушать не станет!

– Ради нее самой, я надеюсь, она вас выслушает, – ответил ей Ватсон.

Его совершенно не интересовала королева, которая с непробиваемым упрямством доверяла этому дураку Кларку. Она видела, как ее муж сгорает в лихорадке и тает на глазах, и все равно верила тому, чему желала верить! У него не было к ней сочувствия.

– Если она не станет верить тому, что я сказал вам, тогда боюсь, что ей вскоре придется поверить собственным глазам! Еще раз повторяю, что мне очень жаль. Принц не выздоровеет. Я бы отдал свою карьеру врача за то, чтобы вытащить его из лап смерти!

– Я запрещаю тебе говорить подобные вещи!

Виктория прижала руку к сердцу. Оно билось с такой силой и быстротой, что она не могла дышать.

– Алиса, я запрещаю тебе повторять глупое мнение человека, который совершенно не разбирается в медицине!

– Мама! – Голос у Алисы дрожал. – Мама, он хороший врач и очень ответственный человек, я ему верю. Он сказал, что у папы брюшной тиф и что теперь он не выздоровеет!

– Он – лжец!

Глаза Виктории горели от ярости, но в них читался страх. Она была похожа на загнанную в угол львицу, которая старалась привести себя в ярость, чтобы унять ощущение невыносимого ужаса.

– Как ты смеешь стоять здесь и говорить о твоем отце подобным образом? Как ты посмела сказать, что ему не станет лучше? Ты – самая бессердечная и невыносимая дочь в мире! Мне всегда казалось, – продолжала королева, – что у тебя есть здравый смысл, Алиса. Теперь я вижу, что ты просто сплетница и трусишка. Я не стану волноваться из-за того, что ты мне сказала. Что касается доктора Ватсона, я не стала с ним встречаться вчера и не собираюсь видеть его сегодня. Я не верю поставленному им диагнозу. Ни один джентльмен не прислал бы тебя ко мне, чтобы ты мне сказала эти слова.

– Мама, я тебя умоляю, – принцесса рыдала, говоря эти слова, – я тебя умоляю прислушаться. Я боюсь того, что станет с тобой, когда папа нас покинет. И не говори мне, что я – бессердечная. Ты знаешь, как сильно я люблю папу…

– Любишь? – Голос ее матери был хриплым от слез. – Что значит твоя любовь по сравнению с моей любовью? Убирайся из комнаты!

Алиса повиновалась матери. Виктория подождала, стоя спиной к дочери, пока за той не закрылась дверь. Какой-то момент она стояла не двигаясь и не замечая, что ее щеки мокры от слез.

«Он сказал, что у папы брюшной тиф и что он не поправится!»

Она зажала уши руками, чтобы не слышать эти слова, которые крутились в ее сознании. Брюшной тиф. Сначала у Альберта была высокая температура и он постоянно жаловался на головную боль и лихорадку… И на боли в конечностях. Она вспомнила любимый голос, такой спокойный даже в моменты жуткой боли, когда он просил, чтобы Кларк дал ему какое-нибудь болеутоляющее.

Наконец королева сдвинулась с места, схватившись рукой за кресло, как будто в комнате воцарилась темнота. Когда она села в кресло, то сразу постарела и выглядела потерянной.

«Он не выздоровеет, ему не станет лучше!»

Ей представилось измученное бледное лицо Альберта, смотревшего на нее рассеянным взглядом. Этот взгляд появился у него в последние дни. Он был добрым, но отстраненным. Сейчас, когда Виктория была одна в комнате, она вдруг поняла значение этого взгляда.

Альберт не верил, что ему станет лучше. Каждый раз, когда он пожимал ей руку или шептал милые слова на немецком языке, он прощался с ней, но она в своей уверенности на хороший исход отказывалась понимать это. Он лежал там, ее дражайший супруг, свет ее очей, и спокойно готовился к встрече со смертью. И посторонние люди вроде Алисы или доктора Ватсона понимали это, а она – нет! Знал ли об этом Кларк! Наверно, знал, но его доброта не позволила ему сказать ей это.

Виктория вытащила платок и утерла потоки слез. Раньше она никогда не рыдала так беззвучно. На секунду она увидела перед собой мать. Она лежала на смертном ложе, со сложенными на груди восковыми руками. Вдруг знакомые черты исчезли, и это было уже лицо чужого человека…

Когда картина начала превращаться в лицо Альберта, в комнате наступила спасительная темнота. Остатками воли, сверхъестественной в своей силе даже в этот момент, она отогнала от себя картину и упала в обморок.

– Альберт.

Она прошептала это имя как заклинание. Душевная боль была столь ужасной, что превратилась в боль физическую. Альберт лежал там, страдающий и терпеливый, и чувствовал приближение смерти. Он был настолько слабым и измотанным болезнью, а у нее хватало сил и жизни на двоих, и она не могла поделиться с ним этим даром.

Где ее власть и величие, в отчаянии воскликнула она, если они не смогут помешать их расставанию? Он не может покинуть ее! Он не должен умирать. Бог не станет ее так наказывать…

Виктория поднялась с кресла и встала на колени. Она молила силу, гораздо большую, чем ее собственная, не отнимать у нее Альберта. И впервые за более чем двадцать лет она почувствовала момент истинного смирения.

Когда Виктория поднялась с колен, она немного успокоилась. Бог услышит ее молитву. Бог знает, как много значит для нее Альберт. Он знает, что она вела праведную жизнь. Наказывают только грешников. Бог не будет к ней суровым. Пусть говорят все что угодно, но она будет надеяться. Часы на камине пробили одиннадцать. Сейчас Альберт должен позавтракать, и она обещала прийти и почитать ему. Виктория подошла к зеркалу, укрепленному низко на стене, чтобы она могла видеть себя в полный рост. Она поправила одежду и еще раз вытерла глаза.

Он не должен видеть, что она плакала.

Когда муж поправится и они уедут в Балморал, как и планировала Виктория, она расскажет ему, как, преклонив колени, молилась в кабинете и умоляла Бога спасти его жизнь.

Книга с закладкой лежала около его постели, но Виктория не читала ему в тот день. Небеса были темны, но вся его комната была залита светом. Были зажжены все лампы и свечи, и Альберта высоко подняли, подперев подушками. Когда она приблизилась к нему, то увидела, что он приглаживает волосы, как бы готовясь к дальнему путешествию. Когда он поднял к ней лицо, оно было распухшим и посиневшим. Он ее не узнал. Виктория ничего не сказала. Она увидела в углу леди Литтлтон и двух сестер, которые ухаживали за принцем днем и ночью, и еще нескольких людей. Алиса была в комнате, она тихо плакала. Виктория подозвала ее.

– Пошлите кого-нибудь в Кембридж, – медленно сказала ей мать. – Твой брат должен немедленно приехать, если он желает застать отца живым.

Для королевы принесли кресло, и она села рядом с постелью и взяла руку Альберта.

Уже стемнело, когда Виктория наконец согласилась пойти в свою комнату и отдохнуть. Весь этот бесконечный день она сидела рядом с Альбертом и гладила его холодные руки. Когда он узнавал ее, она шептала ему что-то по-немецки так тихо, что никто не мог разобрать, о чем она ему говорила. Время остановилось и казалось, с тех пор, когда они поженились, прошло всего несколько часов. Их не отвлекало даже появление их детей. Они пришли, их сыновья и дочери, во главе с Берти. Он, опустив голову, плакал, а затем коснулся руки отца и прошептал ему несколько слов. Потом они ушли и оставили родителей одних. Отдельно от детей, как было всегда.

Был момент, когда Альберт приподнялся, спросил о Вики и снова упал на подушки. Вики в Пруссии – он никогда ее больше не увидит. Он любил Вики, но на то была Божья воля, что он умрет без нее. Он покинет Англию так, как и жил в ней, – один, и только Виктория будет с ним рядом. Он чувствовал силу любви Виктории. Она требовала, чтобы он продолжал жить. Силы вливались к нему через ее прикосновение. Любовь была в ее глазах и голосе. Она боролась со смертью вместо него. Только ради Виктории он бы желал, чтобы у него оставалась воля к жизни, но ее не было.

В первый и единственный раз за их долгую совместную жизнь между ними существовало полное понимание. Виктория осознавала, что он чувствует и о чем думает, и разделяла с ним эти мысли и чувства. Телепатия любви пришла к ней на пороге их расставания. Виктория держала его слабеющую руку и только теперь, когда жизнь покидала его, до конца поняла его чувство разочарования неудавшейся жизнью. А ведь он так хотел все делать хорошо, чтобы его ценил и даже любил народ, который отвергал его до самого конца. Он израсходовал душевные силы на эти попытки, и в последние часы жизни приветствовал смерть, понимая, что потерпел фиаско.

Виктория не только знала это, но и чувствовала все с новой симпатией. Она почти переродилась сама, и была уже не той старой и агрессивной Викторией, не понимавшей, что же так огорчало его и доставляло душевную боль.

Душа ее мужа, мятущаяся и преисполненная добродетелями, не была ей до сих пор понятна. Она была готова все принять, потому что об этом говорил ей он. Она его любила, и поэтому он был прав. Теперь Виктория увидела в нем человека – усталого и побежденного. Ее любовь обволакивала его, не властно и жадно, как прежде, а с чистой страстью нежности, которая преодолела ее горе и ужас предстоящего одиночества.

– Любовь моя! – шептала она. – Как бы мне хотелось сделать тебя более счастливым. Я бы могла сделать так много.

Он слегка покачал головой. Казалось, что у него не оставалось сил даже на подобное движение.

– Дитя мое, ты была для меня лучшей женой в мире. Я никогда не был тебя достоин.

У него закрылись глаза, и на мгновение прервалось дыхание. Он ее никогда не любил. Он бы умирал счастливым человеком, если бы душой и телом чувствовал такую же любовь, которую она так щедро даровала ему. Даже сейчас этого не было. Нежность, сочувствие и благодарность, смешанные с чувством вины, – да, но никогда он не испытывал тот подъем духа, который, как он знал, и был любовью. И все-таки он никогда не изменял чувству чести, никогда не помышлял о том, чтобы отдать другой женщине те чувства, которых он не испытывал к своей жене.

– Мне бы хотелось, чтобы ты легла, – шепнул он Виктории. – Дорогая моя, мне уже лучше, и я хочу спать…

– Я еще посижу с тобой. Я не стану разговаривать, дорогой, или двигаться, чтобы тебя не будить. Закрывай глаза и отдыхай.

Она осторожно прикрыла его плечи и грудь. У нее дрожали пальцы, когда она погладила ему лоб и ощутила, какой влажной и холодной была его кожа. Он ничего ей не сказал и не открыл глаза, а просто улыбнулся, и через несколько секунд его дыхание стало глубже и спокойнее.

Через два часа леди Литтлтон тихонько подошла к королеве.

– Мадам, он спокойно спит, – шепнула она. – Умоляю вас, отдохните, пока есть возможность. Как только он проснется, я сразу разбужу вас.

Виктория посмотрела на нее. Ее глаза были красными и воспаленными от недосыпания.

– Мне кажется, что у него на лице появился румянец. Посмотрите!

Леди Литтлтон наклонилась над кроватью. При свете свечей она ясно увидела легкий румянец на щеках принца. Он и впрямь выглядел гораздо лучше. Бледный оттенок кожи исчез.

– Мадам, мне кажется, что он поправляется. – Голос у нее дрожал, она чуть не разрыдалась. – Может, Бог ответил на наши молитвы. У него здоровый цвет лица, и он спокойно спит. О дорогая мадам, молю Бога, чтобы все было хорошо.

– Вы не можете молиться так горячо, как это делаю я, – медленно заметила Виктория. – Но сейчас я так устала, что у меня нет сил молиться. Если я лягу не раздеваясь, леди Литтлтон, вы обещаете разбудить меня, как только он проснется?

– В тот же миг, – заверила ее леди Литтлтон. – Разрешите, я помогу вам встать.

Королева настолько долго сидела в кресле, что без посторонней помощи не смогла бы подняться. Опершись на руку Литтлтон, Виктория медленно прошла через дверь в свою комнату. Леди Литтлтон, которая так часто не соглашалась с ней раньше, сейчас заботливо уложила ее в постель и, несмотря на слабые протесты королевы, развязала завязки на вороте и на манжетах и сняла с нее туфли. Когда она прикрыла королеву покрывалом, та уже спала.

Как странно, что она видела во сне Мельбурна, потому что он умер, и она не вспоминала о нем многие годы. Но сейчас он стоял перед ней такой же элегантный и красивый, как прежде, и говорил, что она сделала мудрый шаг, выбрав Альберта в мужья. Это чудесный молодой человек, обладает прекрасными качествами и будет добр к ней. Она слышала свой голос, высокий и надменный, какой он был у нее в молодости, который прервал Мельбурна, сказав, что Альберт гораздо лучше, чем о нем думают. Он самый идеальный мужчина на земле, и вскоре все станут в это верить. Теперь лорд М. может идти, потому что у нее есть Альберт и лорд М. ей больше не нужен. Во сне он поклонился и исчез. Вскоре появилась другая фигура в шелковых юбках, похожая на Лизен…

Теперь здесь был Альберт. Он был выше, чем в жизни, и настолько прекрасен, что его лицо сияло. Принц улыбался чудесной задумчивой улыбкой, которая так очаровала ее, когда она впервые увидела его в Виндзоре. Она вложила свою ручку ему в руку, и они вместе пошли через дивное место, которое, как она знала, было парадным садом в Розенау. Она была очень счастлива и слышала собственный смех. Ей казалось, что она не идет, а движется в танце. Бывали мгновения, когда она парила в воздухе с Альбертом. Она могла так легко и быстро двигаться, что отпустила его руку и полетела вперед, весело маня его за собой.

Потом все изменилось – исчез солнечный сад в Розенау. Она уже не парила, как облачко, а стояла одна в середине большой комнаты с каменными стенами и узкими окнами, как в старой башне в Виндзоре, и с нею не было Альберта. Она была одна в тюрьме, а Альберт исчез. Она в ужасе начала кричать его имя, но никак не могла правильно произнести его. Она звала Альберта, а ее губы говорили: «Мама… Мама…»

Именно этот голос наконец разбудил ее. Она в ужасе села и увидела Алису, стоящую у постели.

– Мама, ради Бога, просыпайся и пошли к папе! Мне кажется, что он умирает!

Она соскочила с постели и в чулках побежала в соседнюю комнату. Там было темно, и только неподвижная фигура, лежавшая на постели, была ярко освещена. Виктория упала на колени у кровати. В комнате царила тишина, прерываемая резкими и тягостными звуками дыхания, являющимися предвестником смерти.

Альберт! Альберт!

Ее страдающий голос сорвался до вопля. Когда она замолчала, в комнате наступила полная тишина. Прошло несколько секунд, пока Виктория поняла, что Альберт перестал дышать. Она, дрожа от ужаса и неверия в случившееся, медленно поднялась с колен и протянула руку, чтобы коснуться его. Виктория не отводила взгляда от застывших черт цвета старого воска. Она смотрела на безжизненную расслабленную руку, лежавшую вверх ладонью на покрывале. Потом перевела взгляд на закрытые глаза. Они закрылись навсегда.

Королева издала дикий пронзительный крик, пронесшийся по комнате и прихожей, затем по длинному коридору Виндзорского замка и повторенный вдали эхом.

Она сидела за письменным столом, как делала это каждое утро в один и тот же час последние двадцать лет. Горели свечи. Но за другим столом не было никого, и там не было зажженных свечей. Этот стол, ручки, бумаги и книги уже никогда не увидят своего хозяина. Черный вдовий чепец скрывал волосы Виктории. Черная вуаль ниспадала по спине на траурное платье. Виктория надела только обручальное кольцо и браслет с миниатюрным портретом Альберта. Время от времени она наклонялась вперед, чтобы обмакнуть перо в чернила и перевернуть страницу своего дневника. В комнате раздавались только шелест переворачиваемых страниц и скрипение пера по бумаге. Комната, весь замок были погружены в темноту и траур молчания. Снаружи, на главной башне, был приспущен королевский флаг.

Королева перевернула страницу, снова окунула перо в золотую чернильницу и начала писать. Перо двигалось медленно, и ее твердый четкий почерк внезапно стал неровным, старческим.

«Без пятнадцати одиннадцать прошлой ночью умер мой обожаемый Альберт. Мое сердце разбито».

Оглавление

ПРЕДИСЛОВИЕ

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Реклама на сайте