«Ранним воскресным утром. Пёрл-Харбор, 1941»

Барри ДЕНЕНБЕРГ Ранним воскресным утром. Пёрл-Харбор. 1941. Дневник американской девочки Эмбер Биллоуз

Содержание этой книги основано на реальных исторических событиях, некоторые герои изображают реальных людей. Эмбер Биллоуз — вымышленный персонаж, придуманный автором, ее дневник и события, описанные в эпилоге, — плод авторского воображения.

Вашингтон, округ Колумбия 1941 год

Понедельник, 20 октября 1941 года

Вашингтон, округ Колумбия

Вчера вечером, когда папа ударил вилкой по стакану с водой и объявил (со своим обычным оптимизмом), что у него есть «потрясающая новость для всей семьи Биллоуз» (он всегда называет нас «семья Биллоуз», будто мы герои одной из его любимых радиопостановок), все уже знали, что за этим последует. С тем же успехом можно было начинать паковать вещи.

Мы переезжали, уже в который раз, вопрос был только куда и когда.

Точно так же было ясно, что он скажет дальше (именно это он и сказал): «Кто угадает, куда мы отправляемся?» Эти слова папа произносит так, будто у него в кармане спокойно лежат четыре билета первого класса в райские кущи. (У папы позитивное мышление. То, что другой человек назвал бы проблемами, он называет золотыми возможностями. К счастью, менее солнечное отношение к окружающему, присущее маме, обеспечивает в семье необходимый баланс. Мама настроена вовсе не так оптимистично, как папа. Беду она видит за каждым углом.)

Я заметила, что на этот раз даже мама не знала, куда мы едем.

Папа настаивает, чтобы каждый из нас был очень, очень серьезен при отгадывании. Если выпалить первое, что приходит на ум, просто чтобы отделаться, он испытает такое разочарование, что от этого весь процесс только затянется, поэтому все действительно сильно сосредоточиваются.

Мама предположила (с надеждой), что мы возвращаемся в Бостон, потому что, во-первых, там она родилась, а во-вторых, там живут бабушка с дедушкой.

Папа ничего не ответил, поэтому я поняла, что мы едем не в Бостон. Если бы мама угадала, он бы ей сразу сказал, до того, как стали бы отгадывать мы с Энди, потому что она была бы так счастлива. По-моему, куда бы мы ни ехали, так счастлива она больше нигде не будет.

Энди назвал Сент-Луис, но только потому, что там есть команда Национальной лиги, — команда, которая играла бы с его обожаемыми «Бруклин Доджерс». (Он все еще не пришел в себя после того, как «Доджерс» впервые за двадцать лет стали чемпионами, а потом проиграли в «Мировой серии» команде «Янки», потому что принимающий уронил мяч или что-то в этом роде.)

После ответа Энди папа бросил на меня свой взгляд: «Я не скажу, куда мы на самом деле едем, пока каждый не попробует угадать», — так что я действительно оказалась в затруднительном положении.

Я тоже, как и мама, хотела бы вернуться в Бостон, но поскольку мама уже назвала его (папа терпеть не может, когда повторяют тот же самый город) и я знала, что это не Бостон, я решила выбрать город подальше: Сан-Франциско. Когда я это сказала, все здорово оживились, но оживились еще больше, когда папа, которому мой ответ явно доставил удовольствие, сказал: «Близко, очень близко». Он сделал паузу, греясь в центре внимания под нашими изумленными пристальными взглядами.

— Гавайи, — сказал он. — Мы едем на Гавайи.

Теперь я думаю, что, если бы у нас был миллион попыток, Гавайи шли бы под номером миллион один в списке каждого.

Прежде всего, мне всегда казалось, что Гавайи находятся даже не в Соединенных Штатах. Я не знала, где они расположены, и на лицах мамы и Энди было написано, что они тоже этого не знают.

К счастью, у мамы хватило здравого смысла задать вопрос, который был у всех на уме:

— Когда?

— На следующей неделе, — ответил папа с таким видом, будто это лучшая новость в мире.

И тут меня прорвало.

Все выплеснулось.

Я сказала папе, что не помню, чтобы когда-то начала учиться в сентябре, как все остальные. Я рассказала ему, как это ужасно, когда директор приводит меня в класс; как ужасно стоять там, когда меня представляют множеству незнакомых лиц, и знать, что мое собственное лицо становится таким же красным, как полоски на флаге, висящем над моей головой; делать вид, будто весь класс не таращится на меня и будто мои очки не затуманены так сильно; молиться, что в классе окажется хотя бы одна девочка, которая не посчитает меня самой большой дурой, какую она когда-нибудь видела в жизни.

Теперь, когда плотину прорвало, было слишком поздно сдерживаться.

Я рассказала ему, что целый год уходит на то, чтобы вычислить автобусный маршрут, запомнить расположение классных комнат, узнать, каких детей нужно избегать, а каким учителям (если такие есть) можно доверять.

Но к тому времени, когда все наконец более или менее устроилось, приходит пора переезжать в следующий город.

Все, чего я просила, это чтобы мы переезжали летом, как все остальные. Были семьи, в которых пап переводили на другие места, но они переезжали летом, спокойно и организованно. Не на следующей неделе.

Уверенная, что сообщу папе новость, я сказала, что иногда семьи даже ездят сначала посмотреть город. Выбирают красивое место, где будут жить. Смотрят, что представляют собой школы. Иногда ездят только мамы, а иногда только папы. А иногда целая семья.

Но они всегда, всегда по-настоящему, окончательно переезжают летом, потому что это упрощает все для всех: сбор вещей, отправку, отъезд, прибытие, а самое главное — и тут уж я закричала — ОНИ ПЕРЕЕЗЖАЮТ ТАК, ЧТОБЫ ДЕТИ МОГЛИ ПОЙТИ В ШКОЛУ В ОДИН ДЕНЬ СО ВСЕМИ ОСТАЛЬНЫМИ.

Потом я побежала к себе (в подвальный этаж), забежала в свою комнату, захлопнула дверь, села на пол и закусила нижнюю губу, потому что поклялась, что перестану сгрызать ногти до мяса каждый раз, когда мы переезжаем.

Я так разозлилась, что забыла заплакать.

Когда мама постучала в дверь комнаты и прошептала, что хочет поговорить, я поняла, что мое дело плохо. (Возможно, у других людей шепот не предвещает ничего страшного, но, когда шепчет мама, это плохой знак. Это значит, что она настроена очень, очень серьезно.)

Не могу понять почему, но я не люблю спорить с мамой. Просто это совсем не весело. Она никогда не кричит, никогда не выходит из себя и никогда не говорит ничего такого, о чем потом ей пришлось бы пожалеть. Это действительно ужасно.

Она всегда относится к таким вещам очень серьезно. Мама не любит, когда один член семьи ссорится с другим членом семьи и когда такое случается, она не оставляет их в покое до тех пор, пока обидевший другого НЕ УВИДИТ, ЧТО ОШИБСЯ. Не нужно даже извиняться, нужно просто УВИДЕТЬ, ЧТО ОШИБСЯ. Я ненавижу видеть, что я ошиблась.

К счастью, мама приступает к сути дела гораздо быстрее, чем папа. Она сказала, что сильнее всех наши переезды ненавидит сам папа. И еще больше он ненавидит то, что нам приходится переезжать, как по команде. (Мама и папа почти одинаково часто используют старомодные выражения.)

Она сказала, пристально и серьезно глядя на меня: «Это одна из жертв, которые твой отец вынужден приносить, чтобы быть хорошим репортером». С меня было довольно, но мама еще не закончила. Она объяснила, что если не считать семьи, то самое главное в жизни папы — быть хорошим газетным репортером, и нам повезло, что наш отец любит свою работу, а потом стала добиваться ответа, хочу ли я, чтобы он занимался чем-то, что ему не нравится, но чтобы нам не приходилось переезжать, пока мне не захотелось закричать: «ХВАТИТ, ХВАТИТ, ХВАТИТ!», что я и сделала, хотя не закричала, а просто сказала это.

Мы пожали друг другу руки, мама всегда настаивает на этом после споров.

Но я все еще злилась и решила остаться в своей комнате, хотя и знала, что папу это огорчит.

Я ничего не могла поделать.

Вторник, 21 октября 1941 года

Вашингтон, округ Колумбия

Я решила, что больше не злюсь на папу, потому что была очень зла на Энди. Я единственная, кто когда-либо возражает против переездов. Энди жалуется только на одно: мы никогда не живем в городах, где есть команда Национальной лиги. Папа ответил ему, что в таких городах, как Филадельфия, Милуоки и Цинциннати, ничего особенного не происходит, поэтому его газета не хочет, чтобы он там жил. Энди сказал, что Гавайи это очередная дыра, потому что у них нет ни одной бейсбольной команды. По крайней мере, хоть что-то. Но пока в городе есть мяч, бита и перчатка, Энди все равно, где мы живем. (Он без труда заводит друзей, в отличие от меня.)

Он боится возражать папе. Папа — его герой. Энди тоже хочет быть репортером, как он. (Хотя Энди предпочитает говорить «журналист». Он сказал мне, что это звучит более изысканно. Он до сих пор не понял, что «Энди» — чуть ли не самое не изысканное имя, какое может достаться человеку.)

Энди думает, что быть пятнадцатилетним — большое достижение, и, поскольку я на три года его младше, я должна боготворить землю, по которой он ходит.

Но он прав насчет одного. Нет худа без добра: по крайней мере, нам больше не придется жить в Вашингтоне. Все ненавидят Вашингтон: Энди из-за того, что «Доджерс» здесь не играют; я из-за долгого, жаркого лета и долгой, холодной зимы.

Даже папа ненавидит Вашингтон, хотя никогда не признался бы в этом. Мама ненавидит его больше, чем каждый из нас. Она говорит, что все в Вашингтоне используют каждую свободную минуту для того, чтобы придумать, о чем бы еще соврать. (Папа говорит, что мама «с трудом выносит дураков». Точно не знаю, что это значит, но если это значит, что она не терпит, когда кто-то несет чепуху, то он прав.)

Когда папа объявляет, что мы переезжаем, я начинаю новый дневник. (Так я чувствую себя лучше.) Пока у меня три дневника. Это мой дневник из Вашингтона, мой дневник из Бостона и мой второй дневник из Вашингтона. Наверно, в итоге у меня их будет около миллиона.

Мы жили в Вашингтоне, Бостоне, Балтиморе и Нью-Йорке. Я родилась в Нью-Йорке, но мало его помню, потому что мы переехали оттуда, когда мне было два года.

Энди говорит, что в Нью-Йорке было лучше всего, потому что жить в квартире ему нравилось больше, чем в доме.

Мне больше всего нравилось в Бостоне. Мы жили прямо рядом с Общественным садом Бостона, это лучшее место на земле. Хотела бы я, чтобы нам никогда не пришлось уезжать оттуда.

Энди говорит, что папа брал его на игру «Доджерс», когда мы жили в Нью-Йорке, но он не очень хорошо ее помнит.

Кроме того, что я родилась в Нью-Йорке, я была там только один раз два года назад, когда мы все вместе ездили на Всемирную ярмарку.

Мне там очень понравилось. До сих пор могу подробно описать прыжок с парашютом. Парашюты были красные и белые, с желтыми, красными и зелеными куполами. По пути вверх они были похожи на сложенные зонтики, по пути вниз — на раскрытые.

Мы с мамой поднялись на одном парашюте, а папа с Энди на другом. Мы оказались в воздухе, в сотнях футов над землей — так высоко, что можно было увидеть всю ярмарку и крошечных людей, суетящихся внизу.

Мне показалось, что вверх мы летели целую вечность. (Папа сказал потом, что весь прыжок занимает сорок две секунды и что когда летишь вниз, то это все равно что упасть с двадцатиэтажного дома.) За те десять секунд, пока мы спускались вниз, я потеряла способность дышать. (Мама сказала, что чуть не потеряла свой обед.)

Мы катались на разных других аттракционах, на автобусе объехали всю ярмарку и посмотрели выставку «Дженерал моторс футурама», где показывали будущее, каким оно станет в 1960 году (так нескоро, кто только мог это представить?). Показывали машину из прозрачного пластика, так что можно было увидеть, как она работает, и это новое странное изобретение под названием «телевизор», которое похоже на радио с картинкой.

В конце нам дали значок с надписью: «Я ВИДЕЛ БУДУЩЕЕ».

Единственная проблема была в том, что приходилось стоять в очередях, чтобы все увидеть, и было очень, очень жарко. У меня болели ноги, поэтому я сняла туфли и стала болтать ногами в большом бассейне с красивым фонтаном, а папа сказал, чтобы я этого не делала, но потом они с мамой посмотрели друг на друга, засмеялись, сняли свою обувь и тоже стали болтать ногами в воде.

Среда, 22 октября 1941 года

Вашингтон, округ Колумбия

Как только я сказала Эллисон, что мы переезжаем, она разозлилась, хотя я ожидала совсем не такой реакции. Я объяснила ей, что наш переезд — это не моя вина, но она ответила, что моя. Она вспомнила, как я ей говорила, когда мы только стали лучшими подругами (в середине прошлого года), что вряд ли мы переедем в ближайшее время, потому что (из-за войны) здесь, в Вашингтоне, было множество вещей, о которых мой папа мог писать. Я так сказала только потому, что именно это услышала от мамы.

Я попыталась объяснить, что война может распространяться. Что она может коснуться не только Европы, но и всех остальных мест из-за Японии. (Хотя на 100 процентов я не уверена, при чем тут Япония.)

Я надеялась, от этого Эллисон не будет так сильно злиться, но надеялась напрасно, потому что по ее лицу текли слезы, и она ушла даже раньше, чем я смогла закончить, что было не очень хорошо.

Четверг, 23 октября 1941 года

Вашингтон, округ Колумбия

Весь вчерашний день я провела в библиотеке и читала о Гавайях.

Я выяснила, что это одна из территорий Соединенных Штатов. Не знала, что у Соединенных Штатов есть территории. Не знала, что у нас есть что-то, кроме сорока восьми штатов.

И это не что-то одно, это много-много всего — острова, почти сотня островов.

Это даже дальше, чем я думала: 2390 миль от побережья Калифорнии.

Похоже, Гавайи расположены в самом центре небытия.

Раньше их называли Сандвичевы острова, по имени того же человека, в честь которого назвали сандвич. Наверно, он совершил что-то важное, если это место и еду назвали в честь него.

Название Гавайи значит «рай», и, судя по картинкам, острова действительно выглядят красиво.

Там есть экзотические рыбы и тропические растения с экзотическими названиями, которые я даже не могу выговорить: бугенвиллия, гибискус, джакаранда, цератония.

Летом жарко и сухо (какое облегчение) и около 70 градусов утром, днем и вечером, 365 дней в году, поэтому люди не надевают на себя много одежды, ведь весна длится круглый год.

Мы будем жить рядом с Гонолулу, это один из самых больших островов. Рядом находится очень красивый прибрежный район под названием Вайкики, здесь мальчики на пляже катаются на досках по волнам. Это недалеко от Пёрл-Харбора, где расположены корабли военно-морского флота США, по крайней мере, так говорит Мистер Военный (мой брат).

Он уверяет меня, будто мне это интересно, что там есть линкоры, эсминцы и авианосцы. Он обрадовался, когда папа сказал, что знаком с одним или двумя адмиралами, которые могут прокатить нас.

Но не похоже, что Гавайи — очень американское место. Когда-то там правила королева по имени Лили какая-то. И я прочитала, что если видели человека, который находился выше ростом, чем король, то его казнили. Когда король инспектировал корабль и решил спуститься в трюм, всем пришлось нырнуть за борт, чтобы оказаться ниже его и таким образом избежать казни.

Это не единственная плохая новость.

На острове есть активные вулканы (думаю, это означает, что они действуют), и случаются землетрясения. Там так много вулканов, что им приходится иметь собственную богиню по имени Пеле.

Я думала, что вулканы и землетрясения, как и динозавры, уже не существуют. А если существуют, то далеко, далеко отсюда, так что о них не нужно беспокоиться. Конечно, Гавайи далеко, далеко отсюда.

Судя по картинкам и тому, что я прочитала, люди там выглядят не так, как я. Они очень, очень загорелые и носят длинные черные волосы. Они полинезийцы (что бы это ни значило), японцы, китайцы и уроженцы таких мест, о каких я никогда не слышала: Корея, Вьетнам и Камбоджа.

Там даже не говорят по-английски. То есть говорят, но пользуются и другими языками (например, гавайским). Просто замечательно, если мне придется выучить еще один язык и вместо того, чтобы учить математику на английском, что довольно сложно, учить ее на гавайском.

Энди прав. Похоже, что мы едем на другую планету.

Пятница, 24 октября 1941 года

Вашингтон, округ Колумбия

Я разговаривала с мамой о Гавайях, пока она готовила Последний Званый Ужин.

Она говорит, что мы будем готовить какие-то действительно экзотические блюда, например поросенка на камнях.

Мама любит готовить больше всего на свете, и она очень, очень хорошо готовит. Она прочитала о приготовленном на камнях поросенке в одной из книг, которые я принесла домой из библиотеки. К сожалению, там есть подробное объяснение, что надо делать.

Вечером нужно убить поросенка, опустить его в очень, очень горячую воду, вытащить внутренности, натереть снаружи солью и так оставить его висеть на всю ночь. (Мама прочитала мне это таким голосом, будто читала фразу «поджарьте, пока не станет золотисто-коричневым, и переверните».)

Потом на утро надо выкопать такую очень огромную яму, развести такой очень огромный костер, положить сверху на дрова камни, а потом засунуть горячие камни в несчастного поросенка. Потом все это запачкать грязью и пеплом костра, жарить два часа и подавать со сладким картофелем и ямсом.

Аппетитно.

Мама очень хочет уехать на Гавайи. Она думает, что там будет красиво и спокойно и что всем нам будет полезно немного отдохнуть от волнений. Я думаю, она имеет в виду, что папе будет полезно уехать от этой вашингтонской суеты.

И конечно, это из-за нового ребенка.

Ребенок должен родиться в мае. Мама говорит, ей все равно, будет это мальчик или девочка, но я думаю, она хочет девочку. Лучше бы это была девочка.

Суббота, 25 октября 1941 года

Вашингтон, округ Колумбия

Не могу поверить, что завтра вечером мама и папа собирают званый ужин, хотя мы уезжаем всего через четыре дня. К счастью, впервые нам не нужно самим паковать вещи. Папина газета прислала людей из компании, которая занимается переездами, чтобы они сделали это за нас. Мама говорит, это потому что папа сейчас очень важный человек, и это, конечно, правда, учитывая, как много он работает и как серьезно относится к делу.

Надеюсь, его новый кабинет будет лучше, чем этот, который так мал, что ему приходится сваливать все в кучу.

Конечно, папа настоял, что сам будет паковать книги. Папа очень гордится своей библиотекой, а многие книги старые и ветхие, поэтому, я думаю, он боится доверить их людям, которые пришли помогать при переезде.

Я не знаю, почему они называют эти ужины «вечеринками», а не обычными «ужинами». На этих вечеринках много курят, пьют, едят и говорят. Разговоры — это и есть причина, по которой у нас бывает так много званых ужинов. (Если не считать того, что мама любит хвастаться своим кулинарным мастерством. В каком бы городе мы ни жили, все всегда с радостью принимают приглашения на мамины званые ужины. Думаю, у нее есть какая-то репутация или что-то такое.)

Именно так папа получает большую часть информации. Он называет это «исходными данными». Он действительно серьезно относится к таким вещам, как политика и международные отношения, особенно в последнее время.

Папа действительно мастерски умеет заставить своих гостей говорить. Для меня это очевидно, но, может быть, только потому, что я знаю, как он действует.

Сначала появляются коктейли.

Папа смешивает напитки и следит, чтобы мартини был по-настоящему сухим, а бурбон по-настоящему старомодным. Я не понимаю, в чем заключается «сухость», но думаю, что «старомодность» означает, что в бурбоне много вишен и кусочков апельсина.

Мама ведет дам по дому и поддерживает «женские разговоры», как она это называет: кулинария, одежда, соседи, школа и тому подобное, хотя ничто из этого (кроме кулинарии) на самом деле маму не интересует. Таким образом, папа может сосредоточить внимание на мужчинах и приступить к светским разговорам.

Во время светских разговоров папа много говорит о всяких пустяках, в основном о спорте, машинах, спортивных машинах и погоде.

Он говорит так много, что создается впечатление, будто он очень открытый человек и стремится поговорить обо всем на свете. Это приводит гостей в соответствующее настроение, созданию которого способствует то, что папа называет «универсальной смазкой», — алкоголь. Конечно, никто никогда не замечает, что папа всегда пьет только сельтерскую воду. Он не любит алкоголь; говорит, что алкоголь затуманивает сознание. Папа любит держать свое сознание очень ясным.

Когда мы с Энди были младше, мама кормила нас ужином до приезда гостей. Потом, когда приходили гости и видели, какие мы большие (хотя Энди на самом деле козявка), мы поднимались в свои комнаты и проводили там остаток вечера. Теперь, когда мы стали старше, нам разрешают ужинать с гостями, что бывает довольно скучным. Но я думаю, папа огорчился бы, если бы я сказала, что хочу поужинать до приезда гостей и провести вечер за чтением в своей комнате.

К тому времени, когда все приступили к ужину, раз или два выпили, папа закидывает такую удочку: «Я не знаю, все это мне чертовски непонятно, сенатор (или генерал), и я бы действительно хотел услышать ваше мнение об этом». Это практически все, что им надо. Они срываются и несутся, болтают, делая паузы только для того, чтобы похвалить мамину курицу в вине или великолепную телятину, а потом возвращаются к Рузвельту, Гитлеру, Черчиллю и Муссолини.

После десерта, кофе, сигар и бренди мама и папа, как два маленьких буксира, тащат своих раздутых гостей к передней двери, где папе неизменно приходится говорить: «Вот ваше пальто и шляпа, куда же вы торопитесь».

Завтра вечером на ужин придет один изоляционист. Я об этом знаю, потому что мама готовит мясной рулет, пюре и яблочный пирог. Мама говорит, что изоляционисты настолько любят все американское, что все это съедают с каждым приемом пищи, хотя мне сложно этому поверить. (Иногда не знаешь, верить или не верить некоторым вещам, которые говорит мама. Папа говорит, что у нее очень сухое чувство юмора, я думаю, такое же сухое, как мартини.) Даже если человек изоляционист, ему надоест каждый раз есть мясной рулет, пюре и яблочный пирог.

Мама говорит, что изоляционисты живут в придуманном мире и что они могут обманывать себя, но не обманут ее. Особенно она ненавидит Чарлза Линдберга, хотя весь остальной мир его любит. Мама называет его Королем Изоляционистов и говорит, что только потому, что он знает, как управлять самолетом, все прислушиваются к его словам. Мама считает, что, если бы у него не было такой обманчивой мальчишеской улыбки, никто бы особенно не интересовался его мнением.

Она называет его не Одиноким Орлом, а Одиноким Страусом, потому что так его зовет Уолтер Уинчелл, ее любимый радиокомментатор. (Мама почти не пропускает его передач. Мне нравится, как они начинаются: «Добрый вечер, мистер и миссис Северная Америка и все корабли в море».) Линдберг пытается убедить всех, что мы не должны ввязываться в войну в Европе, это касается только Англии, Франции, Германии и России. Линдберг говорит, что это их война, а не наша. Нам не нужно волноваться, потому что нас защищает гигантский Атлантический океан, как ров с водой, который окружает замок. И мама называет его Королем Изоляционистов, потому что он ведет себя так, как будто он король, а Соединенные Штаты — его замок. Мама думает, что когда-нибудь он захочет стать президентом.

Она считает, что все, что говорит Линдберг, это полная чепуха.

Я точно не знаю, что думает папа, хотя он знает достаточно, чтобы не говорить маме ничего хорошего о Линдберге. В последнее время он выглядит все более озабоченным и все чаще и чаще говорит о «мрачном состоянии мира», «сгущающихся на горизонте тучах» и о том, что «они не оставляют нам выбора».

Посмотрим, проделает ли завтра вечером мама свой трюк «атака обжигающим супом». Если маме кто-то не нравится, она нагревает его тарелку с супом примерно до миллиарда градусов по Фаренгейту. Потом, когда он пробует первую ложку, она ждет, когда он содрогнется от боли, и говорит (самым искренним голосом): «Надеюсь, суп у всех достаточно горячий», — при этом старательно избегая смотреть на свою жертву.

Воскресенье, 26 октября 1941 года

Вашингтон, округ Колумбия

После ужина мама и папа начали спорить, что редко случается. Обычно они не спорят; я не говорю, что они никогда не спорят, но это бывает редко, и когда бывает, то происходит ЗА ЗАКРЫТЫМИ ДВЕРЯМИ. Они даже не повышают голос, поэтому невозможно услышать, что они говорят, даже если приложить стакан к стене. (Честно говоря, я думаю, что это пустая трата времени. От этого только уши краснеют.)

Спор начался, когда мы с папой помогали убирать десертные блюда, кофейные чашки и пепельницы из столовой. (Энди невероятно ленив и никогда не помогает, потому что он мальчик, и он уже поднялся в свою комнату.)

Папа всегда помогает маме убирать посуду, даже вытирать ее и складывать на место. (Он не любит мыть посуду, потому что от этого на его пальцах появляются морщины и ему трудно печатать статьи. Когда он об этом говорит, мама называет его Мистер «Ищу и Стучу».)

Я здорово умею подслушивать. В школе я постоянно подслушиваю разговоры учителей. Главное — где и как встать. Нельзя стоять лицом к лицу и даже спиной к спине (слишком очевидно). Нужно просто встать как бы боком и в сторонке. Достаточно далеко, чтобы они не заметили, что я рядом, но достаточно близко, чтобы слышать разговор. Необязательно подходить так близко, чтобы слышать каждое отдельное слово. Главное — не жадничать.

В этом споре забавным было то, что из столовой в кухню ведет дверь, и, когда папа нес тарелки в кухню, я слышала его до тех пор, пока он не скрывался за дверью; потом, когда он выходил, я слышала его и маму до тех пор, пока дверь не закрывалась; после этого я слышала только его слова и не слышала маминых, поэтому не могла как следует разобрать всего, но поняла большую часть.

Среди гостей на ужине был сенатор Грязная Грязь. (Это не настоящее имя — никогда не могла запомнить его настоящего имени, — просто так его называет папа. Папа говорит, что он «самая настоящая грязная грязь». Я называю его жену миссис Мышь, потому что она такая крошечная и никогда не говорит ни слова. Боже, как много духов она на себя выливает. Звук она издает только в одном случае, когда хочет, чтобы ее мартини «освежили», как она это называет. Мама говорит, что недавно миссис Мышь оправилась от полного нервного срыва. Хотела бы я на нее посмотреть до того, как она от него оправилась.)

Мама разозлилась, потому что папа ничего не ответил сенатору Грязная Грязь. Сенатор Грязная Грязь — изоляционист. (Я заметила, что он слопал весь свой мясной рулет и пюре и попросил добавки того и другого. Может быть, мама права.)

Папа становится еще терпеливее, чем обычно, когда мама так себя ведет, и это правильно, знаю по опыту.

Он объяснил ей, что цель званого ужина состояла в том, чтобы узнать мнение важных людей в правительстве, чтобы он мог БЫТЬ ПОЛЕЗНЫМ СВОИМ ЧИТАТЕЛЯМ. (Это очень серьезная фраза для папы, одна из немногих вещей, по поводу которых нельзя шутить.)

Мама, которая, конечно, об этом знает, ответила, что она готова слушать все, что угодно, кроме этого «изоляционистского бреда». Она сказала, что у нее нет читателей, которым она должна быть полезной (я подумала, что тут мама ужасно близко подошла к черте, которую нельзя пересекать), и что больше она не будет спокойно слушать это. В следующий раз она собирается высказать свое мнение.

Она сказала папе, что он «должным образом предупрежден». Папа выглядел «должным образом предупрежденным».

Понедельник, 27 октября 1941 года

Вашингтон, округ Колумбия

Я не собиралась говорить с Эллисон, даже если бы она заговорила со мной, но она со мной не заговорила. Всю последнюю неделю мне приходилось каждый день сидеть с ней в одном классе на каждом уроке, постоянно притворяясь, что она не существует.

Мама была права. Мне нужно иметь больше одной подруги. Мама думает, что было бы лучше, если бы у меня было две или три подруги или даже несколько подруг, но мне это не нравится. Мне нравится иметь только одну лучшую подругу, которой я могу доверять. Как только я приезжаю в новый город, я нахожу кого-то, кто становится моей лучшей подругой, вот так.

Слишком сложно иметь больше одной подруги. Но мама говорит, что иногда бывает не так сложно жить, когда у тебя много друзей.

Лучше бы я послушала ее, а то теперь я с ужасом иду в школу, потому что мне не с кем дружить, кроме Сильвии Прескотт. Сильвия милая и обожает меня, но это несколько неудобно, потому что она бывает надоедливой.

В любом случае я не понимаю, почему я должна ходить в школу. Скоро мы уезжаем на Гавайи, так какая разница? Я просто пропущу на пару дней больше.

Мама только посмеялась, когда я сказала ей об этом. К школе она относится еще серьезнее, чем папа.

Похоже, у нас бесконечный список дел, которые надо сделать, и все бегают вокруг, натыкаясь друг на друга, как шары на бильярдном столе.

Мне надо решить, что я возьму с собой, потому что мама говорит, что мы будем жить в гостинице, пока не прибудет наш багаж. Я понятия не имею, что носят дети на Гавайях. Точно возьму свои свитера из жесткой шерсти, хотя знаю, что там очень тепло. Я взяла юбки в складку, включая две клетчатые, черно-белую и коричневатую, и гольфы. Интересно, носят ли на Гавайях гольфы.

Я так занята, что у меня нет времени как следует сосредоточиться на том, что я боюсь впервые лететь на самолете.

Энди сказал, что это не страшно, а потом начал рассказывать мне все, чего я никогда не хотела знать о полетах. Понятия не имею, откуда он все это знает, если тоже ни разу не был в самолете.

Не знаю, почему мой первый полет должен длиться тысячу часов.

Мама сказала, чтобы я взяла с собой в самолет достаточно книг. Не знаю, скольких будет достаточно, но взяла две книги про Нэнси Дру — «Секрет старых часов» и «Тайна бунгало — маленький дом в большом лесу», а еще книгу «Годовалый олененок». Этого должно хватить на какое-то время.

После обеда я сидела в своей комнате и рассматривала книгу с картинками о Гавайях, которую принесла из библиотеки. В дверь постучали. В нашей семье существуют строгие правила насчет стука в двери. Папа твердо убежден, что у каждого должно быть право на уединение — у него и у всех других (это странно для человека, чья работа в основном состоит в том, чтобы совать нос в дела других, но я никогда ему не говорила этого).

Если кто-то находится в своей комнате за закрытой дверью, никто не может войти ни при каких обстоятельствах (если только это не чрезвычайная ситуация) до тех пор, пока человек внутри не разрешит войти. Мы часто стучим в двери и научились узнавать стук друг друга.

Энди стучит «бумбумбум», три удара подряд без перерывов, будто он собирается выбить дверь, если ему не ответят немедленно. Папа тоже стучит три раза, но это больше похоже на «тук, тук, тук». Очень вежливый и терпеливый стук, как и сам папа. Мы с мамой стучим дважды. У меня получается «тук, т-у-к», один удар короткий и один длинный, а у мамы «тук, тук», просто и четко.

Поэтому когда я услышала «тук, тук», то была уверена, что это мама, и сказала «войдите».

Я была потрясена, когда выглянула из-за книжки и увидела, что в ногах моей кровати стоит Эллисон.

Она выглядела такой расстроенной, что я забыла вести себя так, как будто я зла, а зла я вроде бы была, но вроде бы и не была. Я подумала, что, может быть, что-то случилось с ее отцом, которого то клали в больницу, то выписывали, хотя Эллисон не знает почему. В ее семье никто ей не говорит об этом. Семья Эллисон не любит говорить ни о чем. У меня от них мурашки по спине бегут, хотя я никогда ничего не говорю Эллисон, потому что, я думаю, у нее от них тоже мурашки по спине, и, если бы я сказала что-нибудь, она бы чувствовала себя от этого еще хуже.

Поэтому ей нравится так много времени проводить с моей семьей и поэтому мама сразу разрешила ей подняться в мою комнату. По крайней мере, я думаю, что поэтому.

Прежде чем я даже успела спросить ее, в чем дело, она сказала, что хотела бы начать разговор о моем переезде на Гавайи снова, с самого начала, и я подумала, что это хорошее предложение. Но когда я сказала, что мы переезжаем на Гавайи, она опять расплакалась и сказала, что будет очень сильно скучать по мне, что с трудом может переносить эту мысль и что никогда не найдет лучшей, чем я, ближайшей подруги.

Терпеть не могу, когда люди плачут, и терпеть не могу, когда они говорят мне что-нибудь хорошее. Вряд ли это характеризует меня с лучшей стороны. (Может быть, с самой худшей.) В таких случаях я очень, очень теряюсь и реагирую очень странно.

И я начала смеяться.

Я просто пыталась взбодрить Эллисон. Я сказала, что буду писать ей раз в неделю не важно о чем и что я самая надежная подруга по переписке, хотя Эллисон знает, что это совсем не правда (когда летом она уехала в штат Мэн, я не ответила ни на одно из ее писем). Это была такая вопиющая ложь, что Эллисон действительно рассмеялась, а я поняла, что это мой шанс, и предложила спуститься вниз и съесть мороженое с моими мамой и папой. Есть мороженое с моими мамой и папой — одно из любимых занятий Эллисон. Мама и папа всегда считают калории (папа немного склонен к полноте, а мама особенно осторожна с тех пор, как стала ждать ребенка), но мороженое после ужина перед сном — семейный ритуал.

К счастью, за мороженым мы отвлеклись, потому что Энди был все еще расстроен тем, что папе придется продать «шевроле». Эту машину с замечательным устройством, которое брызгает чистую воду на ветровое стекло, когда водитель нажимает на кнопку. Папа сказал Энди, что тот сможет помочь в выборе новой машины, когда мы приедем на Гавайи, но я не знаю, помогло ли это.

Энди хочет научиться говорить на гавайском языке (не то чтобы он по-английски очень хорошо говорит), поэтому тренируется. Aloha значит «добро пожаловать», «любовь» или «до свидания», mahalo значит «спасибо». Мы будем mahinis, что значит «новоприбывшие», а я wahine, что значит «девочка».

Так что до свидания, Вашингтон, округ Колумбия, и aloha, Oaxy, Гавайи.

Оаху, Гавайи

Пятница, 7 ноября 1941 года

Оаху, Гавайи

Перелет из Вашингтона в Сан-Франциско длился вечность, а перелет из Сан-Франциско на Гавайи длился вечность и еще один день (больше восемнадцати часов). Надо сказать, что это очень захватывающе и не так страшно, как я думала.

В Сан-Франциско мы сели на «Китайский клипер» — летательный аппарат, похожий на очень, очень большой моторный катер с гигантским крылом сверху. Мы взлетели с плавучего пирса и приземлились на воду. Четыре огромных пропеллера расположены так высоко, что не достают до воды. Мы опустились на воду и подобрались к пирсу.

Мы вылетели в 15.00 и прибыли в Гонолулу в 9.00 следующего дня. Я много спала (половина пути из Сан-Франциско на Гавайи пришлась на ночь). Я отлично сплю, особенно когда мы куда-нибудь едем. В машине я кладу голову Энди на колени и через пять минут уже крепко сплю.

Я прочитала почти все книги, которые взяла с собой, и разгадала кроссворды. Мы играли в информационную игру «Монополия» (три часа — мама выиграла), а потом попытались проверить, можем ли мы все вместе вспомнить названия столиц всех сорока восьми штатов. Не смогли. Никто не знал столицу Мичигана (Лансинг) и Кентукки (Франкфорт).

Ужин был довольно изысканным (на маму он произвел большое впечатление). Его подавали в обеденном зале за прекрасно накрытыми столами с белыми льняными скатертями, блестящим столовыми серебром и очень красивыми фарфоровыми тарелками.

Теперь я знаю, где скрывалось солнце все время, пока мы жили в Вашингтоне, оно было здесь, на Гавайях. Энди прав, это другая планета. Планета, где всегда хорошая погода. В день нашего приезда было 78 градусов (и с тех пор столько же каждый день) — 78 градусов в ноябре! Воздух даже пахнет по-другому: чистый и сладкий. Мама говорит, это из-за океана.

Она думает, что климат будет полезен для Энди, потому что у него астма. Иногда его приступы такие тяжелые, что ему приходится забираться во что-то вроде палатки и вдыхать ментоловый пар, чтобы дышать.

Мы ездили на пляж в Вайкики. Мальчишки на пляже действительно катаются на досках по волнам. Они очень загорелые и мускулистые. Мы ожидали увидеть, что мальчики ныряют с пирсов за монетами, которые туристы бросают в воду, но я их не заметила.

Папа говорит, что, если заплатить этим мальчикам, которые плавают на досках, они возьмут меня прокатиться. Мне этого не особенно хочется благодаря брату.

Энди сказал, что раньше на досках плавало в два раза больше людей (можно подумать, он это знает, — Энди приходится делать вид, как будто он все знает), но остальных съели акулы. Акулы съедают так много пловцов, потому что их любимое блюдо — черепахи, и, когда они смотрят вверх и видят, что кто-то плывет на доске, они думают, что это черепаха, и по ошибке его съедают.

К сожалению, ему удалось до смерти напугать меня акулами (не пришлось слишком долго стараться), и я вычеркнула катание на доске из своего списка Главных Десяти вещей, которые нужно сделать на Гавайях.

Жаль, что мы не могли дольше пожить в гостинице. «Королевская гавайская гостиница» — самая красивая гостиница из всех, которые я видела. Она кораллово-розового цвета, из окон открываются панорамные виды возвышающихся гор, которые своими вершинами протыкают облака. Весь остров кажется ярко-зеленым, если не считать бирюзового моря и синего неба.

Завтраки нам приносили в комнату, и однажды утром я ела вафли, на следующий день дольки папайи, португальскую колбасу и яйца (прежде я никогда не пробовала ничего из этого, кроме яиц).

Мне очень, очень нравится моя новая спальня. Она солнечная, просторная и намного больше, чем все спальни, которые у меня были раньше. Конечно, весь дом примерно в два раза больше, чем любой из домов, где мы жили прежде. В нем три спальни и три ванных комнаты, у каждого своя. (В Вашингтоне и Бостоне у нас с Энди была одна ванная на двоих, а это одна из самых худших вещей, какие только можно себе представить.)

Последние сорок восемь часов мама приводила в порядок кухню. (Она пытается подготовиться ко Дню благодарения.) Мы обе считаем, что кухня — самая красивая комната в доме, потому что ее большое окно выходит на залив, и по утрам кухню заливает солнце.

Папа сказал, что можно покрасить мою комнату в лиловый цвет (мой любимый). Хоть мне и нравилось жить в гостинице, но так приятно снова спать в собственной кровати.

Воскресенье, 9 ноября 1941 года

Оаху, Гавайи

Теперь я знаю настоящую причину, для чего папу перевели на Гавайи. Для того чтобы он мог больше играть в гольф. Конечно, он говорит, что это ради дела. Папа заявляет, что гольф даже лучше званых ужинов помогает получить «внутреннюю информацию».

Папе нравится много времени посвящать тому, что он называет «общение», а мама называет «сплетни». (Я думаю, это большая разница.) Мама довольно нелюдима, если не считать званых ужинов (которые, честно говоря, она в основном устраивает ради папы). Мама любит только одно общение — за карточной игрой в черви. Папа любит играть в черви даже больше, чем слушать Бенни Гудмана.

Она пыталась научить меня, но я не очень хорошо играю в карты (теперь я понимаю, что и в любые другие игры). Нужно хотя бы три игрока, а папа и Энди, к счастью, умеют играть, так что это освобождает меня от необходимости участвовать в игре. Все равно мама не любит играть со мной. Она говорит, что я просто избавляюсь от всех своих плохих карт при первой же возможности, не понимая, что происходит в игре (в этом она совершенно права). Я думала, что избавляться от плохих карт (червей и пиковой королевы) как можно скорее — это и есть смысл игры. В сущности, я ненавижу карточные игры.

Папа играет в гольф в загородном клубе Оаху с одним моряком, родственником сенатора Грязная Грязь. Он встал очень рано, потому что им нужно «сделать первый удар» в игре к 7.00 утра.

Папа одевается не так, как положено одеваться игрокам в гольф. Я смотрела в окно, когда племянник (мне так показалось) сенатора Грязная Грязь приехал забрать папу.

Он выглядел так, будто часами стоял перед зеркалом, пытаясь решить, как бы надеть на себя побольше одежды в клетку (у него получилось). А папа просто надел свой старый гарвардский спортивный костюм (там он ходил в школу) и повязал на шею полотенце.

У него уже назначены встречи для игры в гольф на следующие три воскресных утра. Мы больше никогда не увидим его по воскресеньям.

Завтра в школу.

На этот раз я собираюсь воспользоваться советом мамы. Не буду заводить одну лучшую подругу, даже если кто-нибудь станет умолять об этом. Я заведу двух или трех подруг, может быть, даже больше.

Мама собирается отвезти меня на новой машине. Это совершенно новый «Гудзон» с четырьмя дверями, у него есть переключатель радиостанций, на который нужно нажимать ногой, это очень, очень забавно (хотя мне приходится сползать немножко вниз на водительском сиденье, чтобы достать до него).

Понедельник, 10 ноября 1941 года

Оаху, Гавайи

В школе оказалось не так плохо, как я думала. Конечно, мне пришлось пройти через этот занудный ритуал, когда директор провожает меня в класс и всем представляет.

Большинство детей похожи на меня, хотя есть еще гавайцы, японцы, китайцы и много детей, которые выглядят так, будто они смесь из всего этого.

Все очень дружелюбны. Одна девочка остановила меня в коридоре и сказала, что если мне потребуется помощь с каким-нибудь материалом, который я пропустила, чтобы я просто к ней обратилась. Она бывает почти на всех уроках, на которых бываю я, и у нее очень, очень белые зубы и самая милая улыбка, какую я только видела. Ее зовут Кейм Арата.

Я удивилась, что она так хорошо говорит по-английски. У меня никогда не было знакомых японцев (по крайней мере, мне кажется, что она японка), и мне было забавно видеть, что такая, как она, говорит, совсем как я.

Среда, 12 ноября 1941 года

Оаху, Гавайи

Вчера был день рождения Энди (ему исполнилось шестнадцать, теперь он станет еще несноснее). Мама и папа подарили ему бинокль, а дедушка и бабушка прислали серебряный доллар, они всегда нам дарят по серебряному доллару на дни рождения.

Папа сказал, что отвезет Энди на гору в городок Айеа, чтобы он сверху увидел в бинокль Пёрл-Харбор, где стоят корабли.

Энди хочет стать бойскаутом. Мама спросила, не хочу ли я вступить в организацию девочек-скаутов, я не хочу. Мне не очень нравится соблюдать правила и инструкции. Большинство правил на самом деле не имеют смысла, — например, нужно смотреть в обе стороны, когда переходишь дорогу, но что если это улица с односторонним движением? К тому же мне кажется, что форма мне не идет.

Четверг, 13 ноября 1941 года

Оаху, Гавайи

Мама и папа пошли на торжественный ужин на Террасу Вайкики, которая расположена на крыше «Королевской гавайской гостиницы». Я знаю, что это важное событие, потому что папа надел белый смокинг, а мама вечернее платье.

Мама сказала, что будет играть Королевский гавайский оркестр (судя по тому, как она это произнесла, они знамениты) и будет много шампанского, которое мама очень любит.

Пятница, 14 ноября 1941 года

Оаху, Гавайи

Папа начал писать свою первую статью с тех пор, как мы сюда приехали. Одна из Десяти Заповедей семьи Биллоуз гласит: НЕ МЕШАЙ ПАПЕ, КОГДА ОН ПИШЕТ СТАТЬЮ. Это правило действует вне зависимости от того, насколько важным ты считаешь то, что у тебя выпал зуб. (Когда я была младше, я нередко мешала ему.)

Но сейчас я почти никогда не мешаю. Не то чтобы он кричал или что-то еще. Честно говоря, лучше бы кричал. Он просто медленно поднимает взгляд от своей драгоценной пишущей машинки «Смит-Корона» (еще одна заповедь: НЕ ТРОГАЙ «СМИТ-КОРОНУ» — ЭТО НЕ ИГРУШКА) и спрашивает, зачем к нему пришли. На самом деле он не рад никого видеть, но считает, что если будет вежливым и сразу перейдет к сути такого необъявленного и нежелательного визита, то быстрее всего избавится от пришедшего.

По мне, так лучше бы он кричал «ВЫЙДИ ВОН». Папа относится к тому типу людей, которые могут убить вас своей добротой.

Его статьи всегда выглядят красиво и аккуратно, когда он только начинает писать. Ко второму дню он исписывает все поля неразборчивым почерком; к третьему дню вычеркивает одно, обводит другое и рисует стрелки, показывающие, где, по его мнению, должны быть разные фразы. Когда никто, кроме него, не может разобрать, что он написал, пора читать статью маме (он всегда меняет то, что, по маминому мнению, звучит неправильно). После этого статья готова к окончательной перепечатке (папа печатает ужасно, двумя пальцами), и это значит, что он утонет в море скомканных листов белой бумаги на следующие двадцать четыре часа (по меньше мере) и не будет есть и пить ничего, кроме кофе.

Понедельник, 17 ноября 1941 года

Оаху, Гавайи

Первый раз в жизни мне нужна помощь в школе. Каждый раз, когда мы переезжаем, становится все труднее, потому что я много пропускаю, и теперь, когда я в шестом классе, учиться становится очень тяжело. (В прошлом году был первый раз, когда я не стала круглой отличницей из-за этой глупой пятерки с минусом по естественным наукам, благодаря мистеру Гулду, лучше известному как мистер Упырь.)

С естественными науками у меня беда. С историей, математикой, английским и социальными занятиями все в порядке. Но естественные науки, которые здесь проходят, отличаются от того, что я изучала раньше, и мне действительно нужна помощь.

Кейм сказала, что в среду после школы мы можем вместе пойти к ней домой, а потом моя мама забрала бы меня после обеда.

Мама сказала, это значит, что Кейм приглашает меня на обед и было бы грубо отказаться.

Одна из мам в классе позвонила маме и спросила, не хочет ли она вступить в союз родителей и учителей. Мама ответила, что мы все еще устраиваемся на новом месте, и как только мы «распакуем вещи», она «вернется к этому вопросу». Мама говорит одно и то же в каждом городе, куда мы приезжаем.

Вторник, 18 ноября 1941 года

Оаху, Гавайи

Мама забрала нас после школы, как обычно, но сюрпризом оказалось то, что мы с папой ехали в «Гавайский книгообмен» (мама везла Энди на его первое собрание бойскаутов).

Папа праздновал, потому что закончил свою статью. Почти все события папа празднует, покупая новые книги. Он неуютно себя чувствует в новом городе до тех пор, пока не найдет «приличный» магазин, где перепродают старые книги. В одном таком магазине он познакомился с мамой. Когда папа учился в колледже, он работал часть дня в магазине, где продавали старые книги. Мама пришла туда в форме медсестры — она была медсестрой, пока не родился Энди, — и, стоя на цыпочках, пыталась достать кулинарную книгу с очень, очень высокой полки — мама довольно маленькая. Тогда-то папа и начал охотиться на свою добычу. Он быстро достал книгу с полки, сдул воображаемую пыль и сказал: «Эл Биллоуз, к вашим услугам». (Вот почему меня назвали Эмбер, а Энди назвали Энди. Маму зовут Энн, и поскольку папу зовут Эл, то всем нужно было дать инициалы Э. Б.) Потом он торжественно вручил ей книгу, и они говорят, что все остальное — история.

«Гавайский книгообмен» мистера Пула — очень пыльный и темный магазин; это именно то, что папа имеет в виду под словом «приличный». В магазине должно быть не меньше миллиона книг, и чем больший там беспорядок, тем лучше. Должно быть, не меньше миллиона книг было только на одном балконе. Хотя я не поднималась туда, потому что мне показалось, что он вот-вот обрушится.

Папа и хозяин магазина действительно понравились друг другу. У хозяина были растрепанные седые волосы, которые торчали во все стороны и выглядели так, будто он их никогда в жизни не расчесывал; на его шее на шнурке висели очки, которые он никогда не надевал; он курил сигару, которую никогда не зажигал. Но его голос был полной противоположностью его виду. Он казался таким интеллигентным, был таким успокаивающим и мягким, что звучал тихо, как шепот.

От одного звука его голоса можно было поверить, что все будет хорошо.

Обычно папа любит, чтобы говорил кто-то другой, но в этот раз папа говорил сам. Владелец магазина хотел знать, что люди «на большой земле» думают о войне, особенно люди в Вашингтоне.

Мистер Пул спросил, люблю ли я читать, и выглядел довольным, когда я ответила, что очень люблю. Он сказал, что в этом случае у него есть для меня приятный сюрприз, и исчез в одном из длинных, тускло освещенных проходов, разделявших бесконечные ряды книжных полок, которые высились от пола до потолка. Вернувшись, он вручил мне книгу «Секретный сад» и пожелал, чтобы она понравилась мне хотя бы наполовину так сильно, как понравилась ему.

Папа заплатил за свои книги, но мистер Пул не позволил заплатить за мою, показав на табличку, висевшую над его головой: «ДЕТИ ЧИТАЮТ БЕСПЛАТНО».

Папе так понравился хозяин магазина, что он спросил, не возражаю ли я, если мистер Пул пойдет с нами обедать. Я не возражала, я даже не знала, что мы собираемся обедать не дома.

Когда мы уходили, мистер Пул просто перевернул на двери табличку, у которой с одной стороны было написано «Открыто», а с другой «Закрыто», и мы отправились в город. Он предложил на трамвае поехать в его любимый ресторан, и там оказалось очень хорошо. Я съела две порции вкуснейших свиных ребрышек.

Нам было так весело вместе (когда папе по-настоящему нравится какой-то человек, что бывает крайне редко, то он ему очень нравится), что мистер Пул пошел с нами в кино.

Папа любит ходить в кино, и я тоже. (Мама предпочитает читать, а Энди предпочитает играть в бейсбол.) И папа любит Чарли Чаплина, поэтому мы пошли на «Великого диктатора» в «Княжеский театр».

Мы с папой предпочитаем ходить в кино днем, и оказалось, что мистер Пул тоже. Мистер Пул сказал, что ходить в кино днем лучше, потому что в зале не так много людей, чтобы они могли испортить удовольствие своими разговорами. А еще он сказал, что забавнее ходить в кино днем потому, что «это так классно», — он подмигнул мне, когда говорил это.

Чарли Чаплин был очень, очень смешным, особенно когда изображал Гитлера. Хотя я не понимаю, как все могут смеяться над человеком, которого считают таким ужасным.

Среда, 19 ноября 1941 года

Оаху, Гавайи

У Кейм очень красивый дом. По саду гуляли два павлина.

Стены увешаны фотографиями и разными предметами. В гостиной висит портрет человека, который выглядит, как король Японии, и еще два меча, один длинный и один короткий. Кейм сказала, что это мечи самураев и что ее предки в Японии были воинами-самураями.

Когда мы сели ужинать, я с удивлением обнаружила, что вилок нет, а есть только палочки для еды. Я понятия не имела, что с ними делать. Все, включая двух младших братьев Кейм, смотрели на меня так, будто ждали, что я совершу какое-то чудо, — то есть возьму эти палочки и буду ими есть.

Кейм поняла, в чем проблема, и достала из ящика вилку и ложку. Теперь у меня оказались приборы, которыми я могла пользоваться, и, казалось, это послужило неким сигналом к началу ужина, все начали передавать по кругу еду.

Передавали миски с дымящейся лапшой, большие плоские блюда с рисовыми лепешками, маленькие тарелочки с сушеными кальмарами, темпурой и тофу, о которых я даже не слышала раньше. Тофу, японский творог, оказался вкуснее, чем я ожидала, мягкий и бархатистый, как заварной крем, хотя далеко не такой вкусный.

Кейм объяснила, что тофу делают из молотых соевых бобов, видимо надеясь, что мне это о чем-нибудь скажет.

Мистер Арата спросил, как мне нравится на Гавайях, и я ответила, что, хотя я здесь совсем недолго, мне тут вполне хорошо. (Ненавижу, когда говорят «вполне хорошо».) Он сказал, что Гавайи это tenjiku, что значит «восхитительное место». Мистер Арата — владелец компании, которая импортирует чай.

После ужина он играл на самисен — трехструнной японской гитаре, и все (кроме меня, конечно) пели японские песни. Хотя я и не могла петь вместе с ними, мне было хорошо, потому что у Кейм очень милая семья.

Потом мы с Кейм сидели в ее комнате и ждали, когда меня заберет мама, и Кейм сказала, что ее мать не говорила за ужином, потому что в традиционной японской семье женщина всегда должна подчиняться мужчине.

Она сказала, что у японцев есть поговорка: «Нет благополучия в той семье, где курица кукарекает». Это значит, что женщины молчат, а мужчины командуют.

Кейм так говорила, будто считала, что должна мне это объяснить.

Она спросила, какая у меня семья — традиционная или современная. Я никогда об этом не думала. Не сомневаюсь в одном: папа не командует в нашей семье, но не знаю, говорит ли это о том, что наша семья традиционная или, наоборот, современная. Одно я точно знаю о нашей семье: мы сильно отличаемся от большинства семей.

Кейм сказала, что в ее семье больше заботятся о ее братьях, потому что японские родители хотят, чтобы у них рождались только мальчики.

Она произнесла это очень печальным голосом.

Кейм сказала, что ее имя на японском языке означает «черепаха», и я не могла сдержать смех. Я никак не могла перестать смеяться, а Кейм все спрашивала: «Что? Что? Что такого смешного?» В конце концов, я успокоилась и объяснила ей про Энди, акул и пловцов на досках, и она тоже рассмеялась и сказала, что больше никогда не полезет в океан благодаря мне.

Воскресенье, 23 ноября 1941 года

Оаху, Гавайи

Папа уехал играть в гольф, а я валялась в постели дольше, чем обычно, и перечитывала пришедшее вчера письмо от Эллисон.

Она написала, что уже скучает по мне так сильно, как и ожидала. Эллисон уверена, что я уже нашла новую лучшую подругу. Она рассказала, что раз или два встречалась с Сильвией Прескотт, и было весело, но каждый раз на Эллисон было надето что-то такое, что очень нравилось Сильвии, и прямо на следующий день Сильвия покупала точно такую же вещь (у нее богатый отец), а потом надевала в школу.

Эллисон хочет все знать о Гавайях, особенно о детях в школе.

Она написала, что скучает по мне, по моей семье, особенно ей не хватает вечеров, когда мы все вместе ели мороженое после ужина. Эллисон любила говорить с мамой. Она рассказывала маме такие вещи, каких не говорила даже мне (это от мамы я узнала о том, что отец Эллисон в больнице). Мама замечательно умеет слушать — у большинства людей (включая меня) это не очень хорошо получается. Мама говорит, все дело в том, что людям нравится слышать только собственные голоса.

Мама пообещала, что задушит меня, если я не отвечу на письмо Эллисон на этой неделе. Она сказала, что не собирается воспитывать дочь, которая невнимательна к другим людям. Думаю, было необязательно это говорить.

Понедельник, 24 ноября 1941 года

Оаху, Гавайи

У Энди сердечный приступ, потому что он обнаружил, что у одного из его новых друзей (у него их уже около тысячи) коллекция бейсбольных открыток еще лучше, чем у него. Обычно Энди оценивает людей в зависимости от размера и качества их коллекций бейсбольных открыток (что отчасти объясняет, почему Энди не дружит с девочками — но только отчасти).

Энди говорит, что у этого мальчика есть открытка с Джо Димаджио 1937 года, а главное — он хочет обменять ее, но Энди считает, что он просит за нее слишком много. Энди отлично умеет торговаться, особенно когда дело касается его бейсбольных открыток.

Мы с мамой ездили по магазинам за всем необходимым для ужина в День благодарения. Это будет очень странный День благодарения, потому что, во-первых, не будет бабушки и дедушки; а во-вторых, не будет снега. Даже не холодно!

По пути в магазин мама сказала, что надеется купить хорошего, жирного поросенка, чтобы приготовить его на камнях для нас и для гостей. (Папа пригласил мистера Пула и лейтенанта, как там его зовут, своего приятеля по игре в гольф.)

Вторник, 25 ноября 1941 года

Оаху, Гавайи

Кейм настаивает, чтобы я вступила в клуб Шекспира. Теперь я жалею, что призналась ей, как мне нравится устраивать представления, и рассказала обо всем, что мы с Эллисон делали в прошлом году. В клубе собираются ставить «Много шума из ничего», одну из моих любимых пьес, поэтому выглядит заманчиво.

Я еще не освоилась здесь и пока чувствую себя недостаточно удобно, чтобы участвовать в пьесе. Чтобы играть, нужно чувствовать себя очень, очень удобно с другими людьми, а я даже никого не знаю, кроме Кейм.

Кейм сказала, что прослушивание будет через две недели, и мне не нужно принимать решение прямо сейчас, поэтому я ничего конкретного не ответила. Но я знаю, что Кейм огорчится, если я откажусь.

По крайней мере, она обрадовалась, когда я пообещала пойти с ней на танцы в субботу, 7 декабря. В большом школьном зале будут танцы, и мама сказала, что отвезет нас туда, потом заберет и завезет Кейм домой.

В воскресенье вечером мы катались на коньках на конькобежном стадионе Вайкики, было очень весело. С нами было несколько знакомых мальчиков Кейм. Она очень, очень симпатичная, поэтому у нее много знакомых мальчиков.

У Кейм много интересов, и мне это нравится. С ней никогда не скучно, а скучных людей я боюсь больше всего на свете. Если бы кто-нибудь спросил, от чего мне меньше всего хотелось бы умереть, я бы ответила: оттого, что кто-то надоест мне до смерти.

Я честно старалась обойтись без лучшей подруги. Но, похоже, лучшая подруга у меня появилась сама собой. Я тут ни при чем, просто я нравлюсь Кейм, она симпатичная и общается со многими детьми, и дело вовсе не в том, что она была одинока, пока я не появилась. Просто ей больше всего нравится общаться со мной, а мне — с ней.

Две ночи Кейм проведет в доме своей тети мисс Козуке. Она любит свою тетю, которая гораздо моложе ее матери и более современна. Кейм говорит, что ее тетя считает, что человек берет лучшее от родины своих предков и лучшее от своей родины. Первая необязательно лучше, чем вторая.

Именно благодаря своей тете Кейм так хорошо говорит по-английски. Ее тетя думает, что хорошо говорить по-английски — это очень важно. Когда Кейм остается в доме тети, они не говорят по-японски и вслух читают газеты, чтобы Кейм могла практиковаться. Кейм сказала, что ее мать очень разозлилась бы, если бы узнала об этом.

Я спросила Кейм, беспокоит ли ее то, что Америка может скоро начать войну с Японией. (Об этом папа написал в своей статье. Статья называлась «Курс, грозящий катастрофой».)

Кейм ответила, что очень расстроится, если это произойдет, и что она знает, как ужасно это огорчит ее мать и отца, они ведь родились в Японии. Но сама Кейм родилась здесь, в Гонолулу, и она американка, а не японка.

Кейм очень надеется, что этого не случится.

Четверг, 27 ноября 1941 года

Оаху, Гавайи

Как только приехали гости, сразу стало понятно, что в этом году День благодарения будет не таким, как обычно. Лейтенант Локхарт приехал на машине с шофером, на крыльях его автомобиля развевались флаги, а мистер Пул приехал на велосипеде, в теннисных туфлях и желтом непромокаемом плаще, хотя на небе не было ни облачка.

Думаю, было бы лучше, если бы они приехали с женами, но мистер Пул не был женат, а жена лейтенанта Локхарта осталась дома, в городе Пасадена в Калифорнии.

Не знаю, надеялся ли папа, что мистер Пул и лейтенант Локхарт найдут общий язык, задумывался ли он об этом вообще, или дело было только в том, что у них обоих не было других планов на День благодарения. Никогда не поймешь, что думает папа, очень сложно прочитать, что у него на уме.

Но что бы он ни думал, идея пригласить мистера Пула и лейтенанта Локхарта оказалась не самой удачной. Как любит говорить мама, «напряжение было таким плотным, что его можно было резать ножом».

Их мнение совпало только в одном: мамина индейка великолепна. (Конечно, только мне было известно, что еще чуть-чуть, и на ужин в День благодарения они бы ели отличного, жирного, сочного поросенка вместо индейки.)

Вскоре после начала ужина папа попытался снять напряжение, рассказав неудачный анекдот. Папа считает себя великим рассказчиком. но на самом деле не умеет ни выбирать анекдоты, ни их рассказывать. Он начал с того, что всем известно, какие труднопроизносимые названия носят некоторые гавайские улицы. Однажды новый полицейский, только что прибывший с материка, обнаружил мертвую лошадь на улице Хейлкоуила и, вместо того чтобы доложить об этом, попросил кого-то помочь ему перетащить лошадь на Кинг-стрит и только потом сообщил о происшествии.

Ха-ха.

Обычно за праздничным ужином идет приятный и легкий разговор, как будто собравшиеся просто хорошо проводят время, ни о чем особенном не думая, хотя все знают, что это не так. Но в этот раз все началось совсем по-другому.

Лейтенант Локхарт начал говорить, и остановить его было невозможно. Паузу он сделал только один раз, когда попросил «освежить» свой напиток, — я-то думала, так говорит только миссис Мышь.

Мистер Пул был молчалив, папа тоже почти не говорил — верный знак, что он доволен разговором и уже начал в уме сочинять следующую статью. Даже мама, которая обычно с готовностью вступает в беседу, в основном молчала. Но было видно, что она внимательно прислушивается к каждому слову.

Перед тем как подали десерт, в глазах у мистера Пула появился странный блеск, будто его только что осенила какая-то мысль. Он спросил лейтенанта Локхарта, знает ли тот, что война с Японией «на пороге» и вопрос только в том, где и когда она начнется.

Лейтенант Локхарт рассмеялся, словно услышал лучшую в мире шутку. Он начал читать мистеру Пулу лекцию, будто имел дело с человеком, которого считает глупее себя.

Он объяснил, что Япония — второсортная страна с третьесортной армией. Их авиаторы так близоруки, что даже не умеют как следует управлять самолетами — у японских военно-воздушных сил самый высокий в мире процент катастроф.

С каждым предложением голос лейтенанта Локхарта становился все громче, будто количество его слушателей увеличивалось и он хотел, чтобы его слышали в самых последних рядах. Он выглядел как человек, привыкший оставлять за собой последнее слово в любом разговоре.

Лейтенант все продолжал говорить и сообщил, что Япония не осмелится сражаться с Соединенными Штатами. По его словам, невозможно представить, чтобы японское правительство не знало всех этих фактов и возможных рисков, и он уверен, что Япония не ввяжется в безрассудные действия.

О том, что мистер Пул вообще о чем-то думал в этот момент, свидетельствовало только то, что уголки его губ слегка опустились, и он прикрыл веки, будто этот разговор утомлял его.

Иногда мистер Пул говорит загадками, и его слова не очень понятны, хотя обычно ясно, к чему он ведет. Папа считает мистера Пула поэтом и «настоящим ученым».

Мистер Пул взял свою не зажженную сигару, осмотрел ее, а потом сказал лейтенанту Локхарту: «Опыт — высокая цена, лейтенант. Но никак иначе дураков не научить».

Он произнес это своим обычным, дружелюбным тоном, как бы между прочим, будто просто сообщал, что завтра может пойти дождь и лучше бы взять с собой зонт.

Теперь стало заметно, что лейтенант Локхарт взволнован; он даже не ответил, когда мама спросила, положить ли ему еще орехового пирога. Вместо этого он залпом допил все из своего бокала и жестом попросил папу налить еще.

Когда лейтенант снова заговорил, его голос звучал зло, а зрачки превратились в крошечные черные точки.

Он сказал, что японцы, живущие в Японии, ни капли его не волнуют. Его волнуют японцы, которые живут здесь, на Гавайях. Только он говорил не «японцы». Он говорил «буддийские головы». Он сказал, что «почти половина чертовых жителей на Гавайях — это буддийские головы», и добавил, что не удивится, если однажды они начнут устраивать диверсии.

Он самодовольно заявил, что вся военная база Пёрл-Харбор находится в полной боевой готовности двадцать четыре часа в сутки и готова предотвратить любые попытки диверсий, которые «эти буддийские головы могут устроить».

Лейтенант заявил, что лучше бы мистер Пул засунул свой нос обратно в книги и не лез в вопросы, в которых не разбирается. Он попросил мистера Пула оставить военную стратегию военным стратегам, таким, как лейтенант.

Тут мистер Пул поднялся.

Он неторопливо подошел к месту лейтенанта Локхарта и встал за ним так, что лейтенанту пришлось бы развернуться на стуле, чтобы смотреть мистеру Пулу в лицо.

Мистер Пул спросил своим мягким, спокойным голосом, сколько времени лейтенант провел на Гавайях. Быстро, не двигаясь, лейтенант Локхарт ответил, что живет здесь два месяца.

Мистер Пул сообщил, что живет на Гавайях пятьдесят четыре года, всю свою жизнь. И что ему посчастливилось узнать многих, многих японцев за это время. И что он может заверить лейтенанта: хотя их родина — Япония, они предпочли жить в Америке, и бояться их не нужно.

Мистер Пул наклонился, будто хотел сказать что-то секретное, что должно остаться между ним и лейтенантом Локхартом. Он почти прошептал: "У японцев есть древняя пословица, лейтенант Локхарт. Приблизительно ее можно перевести так: «лягушка, когда открывает рот, показывает то, что у нее внутри».

После этого он поблагодарил маму за «восхитительную трапезу», сказал папе, что надеется скоро увидеть его в книжном магазине, подмигнул мне и Энди и сказал, что провожать его не нужно.

Воскресенье, 30 ноября 1941 года

Оаху, Гавайи

После Дня благодарения я сильно сомневалась, что мы поедем смотреть Пёрл-Харбор, куда приглашал нас лейтенант Локхарт. Не знаю, как поступил бы папа, если бы дело касалось его одного, но он знал, что, если мы не поедем, Энди очень расстроится. Поэтому мы втроем приняли приглашение лейтенанта. Без мамы. Она и не подумала ехать. Она сказала папе, что довольно насмотрелась и наслушалась лейтенанта Локхарта, и ей этого хватит на всю оставшуюся жизнь. Должно быть, именно это папа имеет в виду, когда говорит, что мама с трудом выносит дураков.

Я не видела Энди таким возбужденным с тех пор, как «Доджерс» стали чемпионами. Он задавал лейтенанту Локхарту такое количество вопросов, что едва успевал переводить дыхание. Энди говорил так быстро, что я испугалась, как бы у него прямо здесь и сейчас не случился приступ астмы.

С аэродрома Хикэм, базы американских бомбардировщиков, мы все поехали на аэродром Уилер, базу истребителей. Истребители стояли на земле аккуратными рядами, крыло к крылу и очень близко друг к другу — лейтенант Локхарт объяснил, что так они лучше защищены от диверсий.

Надо отдать должное Энди: он все знает обо всех самолетах, какая у них скорость, абсолютно все. Лейтенант Локхарт признался, что познания Энди произвели на него большое впечатление, и было видно, что так оно и есть.

Мы видели шеренги военных кораблей, посмотрели на крейсеры, эсминцы и линкоры. Нам повезло, что мы приехали именно сейчас, потому что впервые за месяц здесь собрались все военные корабли.

Но Энди огорчился, что авианосцы (его любимые) были на маневрах, и мы их не увидели.

В конце мы прокатились на корабле лейтенанта Локхарта, военном судне Соединенных Штатов «Аризона». Мы видели, как команда корабля устроила на борту матч по боксу. Корабль очень внушительный. Он такой чистый, так сверкал на солнце, а экипаж был одет в белую форму и отдавал нам честь, когда мы проходили мимо.

Понедельник, 1 декабря 1941 года

Оаху, Гавайи

Я получила еще одно письмо от Эллисон. Удивительно, что они тоже ставят «Много шума из ничего». Наверное, я вступлю вместе с Кейм в клуб Шекспира и буду участвовать в постановке. Тогда мы с Эллисон сможем играть в одной и той же пьесе в одно и то же время. Может быть, даже одну и ту же роль!

Мама сказала, что это последнее предупреждение: если я не напишу Эллисон до конца недели, то это «занавес».

Мама говорит, что ей здесь проще. Не нужно постоянно носить так много одежды, и это уже облегчение.

Мама спросила, нравится ли мне школа, много ли друзей я завела. Думаю, она намекала на наш разговор о лучших подругах, но я знаю, что ей нравится Кейм, и больше она на эту тему ничего не сказала.

К четвергу нам с Кейм нужно решить, что мы наденем вечером в воскресенье на танцы.

Вторник, 2 декабря 1941 года

Оаху, Гавайи

Я помогала маме готовить ужин и спросила, нравится ли ей жить на Гавайях, скучает ли она по Соединенным Штатам.

Она сказала, что ей здесь нравится, потому что ей кажется, что здесь папа относится ко всему немного проще. (Честно говоря, я этого не заметила. По-моему, здесь он работает так же много, как в Вашингтоне или Бостоне. Хотя здесь у нас гораздо меньше званых ужинов, и, может быть, мама имеет в виду именно это. В Вашингтоне званые ужины были практически каждые выходные.)

Пятница, 5 декабря 1941 года

Оаху, Гавайи

Папа играет в гольф с одним репортером, другом мистера Пула. Он пишет для газеты «Гонолулу эдвертайзер». Лейтенант Локхарт не может играть в это воскресенье, потому что он на дежурстве.

Суббота, 6 декабря 1941 года

Оаху, Гавайи

Мы с мамой ездили по магазинам. Нам обеим нужны были новые туфли. Потом мы посмотрели фильм «Темная победа». Мама не так сильно любит ходить в кино, как мы с папой, но ей нравятся фильмы, в которых играет актриса Бетт Дэвис. По-моему, это была довольно мрачная история, но маме нравятся мрачные истории.

Воскресенье, 7 декабря 1941 года

Оаху, Гавайи

В третий раз я пытаюсь сделать запись, но мои руки так сильно дрожат, что почерк неразборчивый. Кажется, сейчас он достаточно ровный, и я попытаюсь описать все ужасные события, которые случились за последние двенадцать часов.

Сначала я думала, что все еще сплю. Я слышала непрерывный гул, так шумели пропеллеры «Китайского клипера», но этот гул был гораздо громче, пронзительнее.

Странно, но моя мама тоже была в этом сне. Она говорила: «Эмбер, Эмбер, проснись, проснись!» Ее голос был едва слышен за воющим звуком, который становился все громче и ближе. По звучанию маминого голоса я понимала, что она старается говорить как можно громче.

Сон был тревожным, но я не хотела просыпаться, потому что слишком хотела спать. Но потом мама стала меня трясти. Пришлось вставать.

Сон закончился, а кошмар только начинался.

— Иди и немедленно разбуди брата, — сказала мама.

Раньше я никогда не слышала в мамином голосе страха и паники, а теперь услышала. Ошибиться было невозможно.

Я даже не заметила, что гудение из сна продолжалось наяву.

Не спрашивая, что такое важное произошло, почему надо будить Энди, я понеслась наверх в его комнату и передала, что мама хочет, чтобы он немедленно вставал.

Наверно, мне передался страх из маминого голоса, потому что Энди задал мне не больше вопросов, чем я задала маме.

Мы вместе сбежали вниз, через дверь кухни во внутренний двор, где мама стояла и смотрела в небо.

Она попросила Энди принести бинокль.

В небе кружили сотни самолетов. Вот откуда неслось гудение.

За последние несколько недель я привыкла к звуку летающих над головой самолетов, к армейским маневрам. Но это был другой звук — громче, глубже, а самолетов было больше, чем я когда-нибудь видела прежде. Кроме того, армия никогда не проводит маневры в восемь утра в воскресенье.

Самолеты опускались невероятно низко, чуть ли не срезая верхушки деревьев, кружась в небе, а потом покидали строй, формируя маленькие группы по четыре и пять самолетов.

Энди рассматривал небо в бинокль. Он знает все самолеты наизусть: торпедоносцы, высотные самолеты, пикирующие бомбардировщики, горизонтальные бомбардировщики. Энди сказал, что что-то не так. Эти самолеты не такого цвета, как наши, а эмблемы — красные круги на крыльях — это не американские эмблемы.

Я с изумлением посмотрела в бинокль. Самолеты летали низко, их было видно и без бинокля. Но с биноклем я могла рассмотреть даже стеклянный купол над кабиной, где сидел пилот. Я хотела помахать рукой, как часто делала раньше, но вдруг остановилась.

Лоб пилота был перевязан куском белой материи, и он выглядел, совсем как мистер Арата. Это был японец! Это были японские самолеты, не американские на маневрах. Пилот улыбался мне; казалось, он так близко, что я коснусь его, если протяну руку. Потом он ушел в круговой вираж и исчез.

Энди кричал: «Это Пёрл-Харбор! Это Пёрл-Харбор!» Он указывал на столб черного дыма, который поднимался в небо над Пёрл-Харбором. Дым смешивался с лучами раннего утреннего солнца, раскрашивая небо в зловещий кроваво-красный цвет.

Вдали раздался звук пулеметной очереди, как фейерверк на День независимости четвертого июля, и монотонные, нарастающие звуки взрывов, такие громкие, что можно было почувствовать, как земля дрожит под ногами, и услышать, как в кухонных шкафах звенит посуда.

Мама включила радио на полную громкость. Какое-то время новостей не передавали, только церковную службу и какую-то музыку.

Я молилась, чтобы позвонил папа. Я так хотела услышать его голос и узнать, что у него все в порядке.

Наконец диктор прервал программу. «Передаем достоверную информацию. На нас напали. Здесь японцы». Он все повторял и повторял эти слова, будто пытался убедить самого себя, что это не просто очередные учения.

Энди прав. Они напали на Пёрл-Харбор. Но это все, что мы знали. Мы не знали, был ли кто-то убит или ранен, не знали даже, остался ли кто-нибудь в Пёрл-Харборе.

Вдали послышались новые взрывы, непохожие на предыдущие. Энди сказал, это зенитные орудия.

Прямо над головами мы увидели первый американский самолет. Он преследовал японский истребитель. Они отчаянно сражались. Мы наблюдали за битвой, прикованные к месту и охваченные ужасом.

Наконец град пуль, выпущенных американским самолетом, достиг цели.

Японский истребитель взорвался так стремительно, что через мгновение перестал быть самолетом. Он превратился в горящий оранжевый вихрь, с ревом несущийся к земле.

По радио передавали новые объявления и новые инструкции: не ездите в автомобилях, не находитесь на улицах, не пользуйтесь телефоном, приготовьте ведра с песком и наполните бочки водой на случай пожара.

В словах диктора звучало безумие, его голос дрожал.

Диктор призвал всех докторов и медсестер, которые были в районе, немедленно приехать в армейский медицинский госпиталь Триплера.

Когда мама сказала, что она должна ехать, я посмотрела на нее, не веря своим ушам. Еще одно немыслимое потрясение сверх тех, с которыми я все еще пыталась справиться. Я не могла понять, как она может даже думать о том, чтобы оставить нас здесь. У нас не было известий от папы — мы не знали, где он, даже не знали, все ли с ним в порядке.

Весь мой мир рассыпался прямо на глазах, как тот японский самолет, который сбили всего несколько минут назад.

Мама смотрела на меня так, будто зависела от моего решения. Ее взгляд говорил: «Я должна сделать это, пожалуйста, помоги мне».

Я ничего не сказала, и этого было достаточно.

Мама попросила нас не выходить из дома, что бы ни случилось. Не подходить к окнам и дверям, дождаться папу, сказать ему, куда она поехала, и попросить не волноваться. Если что-нибудь случится, мы должны запереться в подвале. Тут я поняла, в каком состоянии находится мамин рассудок. У нас нет подвала.

Потом она обняла нас, села в машину и уехала.

Я решила, что буду в большей безопасности, если подо что-нибудь спрячусь. Энди помог мне перевернуть диван и два больших стула, сдвинуть их вместе в середине гостиной и укрыть сверху нашими одеялами и простынями.

Все это заняло много времени, тяжело было двигать мебель, но результат того стоил. Я решила, что мне нужна еще одна вещь, пошла в кухню и взяла большой мамин нож. Вернувшись в диванную крепость, я почувствовала себя увереннее, хотя могла находиться там не больше пятнадцати минут подряд, потому что было сложно дышать.

Вскоре после того, как мы построили диванную крепость, позвонил папа.

С ним все было в порядке, и он хотел узнать, как дела у нас. Энди рассказал ему, что у нас все нормально, а потом я поговорила с папой. Я сказала ему, что мама уехала помогать в госпиталь, и он очень долго ничего не говорил. Потом ответил, что сначала заедет туда, заберет маму, и они приедут домой.

Как и мама, он хотел от меня услышать, что все в порядке. Так я ему и сказала, хотя мне бы хотелось, чтобы мама не уезжала в госпиталь, а папа не уезжал играть в гольф и чтобы он сразу вернулся домой, а самое главное, чтобы мы никогда не уезжали из Вашингтона.

Мне было слишком страшно, и я не могла ничего делать, кроме как слушать репортажи по радио. Диктор продолжал повторять те же самые инструкции, что и раньше, и призывать всех к спокойствию.

Вопреки инструкциям, Энди оставался на улице, пока не стемнело, и смотрел на небо в бинокль, слезы катились у него по лицу. Я не знаю, на что он смотрел. Смотреть было не на что. С тех пор как уехала мама, не было ни самолетов, ни взрывов.

Я сидела под диваном, пока мама и папа не вернулись домой.

Понедельник, 8 декабря 1941 года

Оаху, Гавайи

Мы с Энди спали в своих спальных мешках на полу в комнате мамы и папы (хотя сомневаюсь, что кто-то из нас много спал).

Не знаю, что бы я сделала, если бы они не приехали домой, если бы с ними что-то случилось. Сейчас, когда мы все вместе, я чувствую себя гораздо лучше.

Мама приготовила завтрак, как ни в чем не бывало. Мы с Энди просто сидели за кухонным столом и ждали, когда папа что-нибудь скажет.

Он сказал, что, увидев, куда направляются самолеты, они поехали в Пёрл-Харбор. Небо над головой уже становилось серым от черного дыма, который извергался из сильно поврежденных судов в ряду боевых кораблей.

Было похоже, что весь флот уничтожен. Весь Пёрл-Харбор горел в огне, а сама гавань казалась огненным озером. Пляж был усыпан неподвижными телами, которые прибило к берегу.

По всей территории бегали люди. Многие впервые увидели настоящие боевые действия. Произнеся эти слова, папа на несколько секунд прикрыл голову руками. Я быстро взглянула на маму и заметила, что она пытается не заплакать.

Одни люди растерялись, другие запаниковали, а остальные были скованы страхом. Некоторые получили сильные ожоги, когда плавали в кипящей воде, пытаясь спастись и спасти своих сослуживцев. Другие героически отказались оставить свои зенитные орудия, игнорируя пламя, которое было готово их поглотить. Многие рисковали своими жизнями, спускаясь на нижние палубы чтобы помочь членам своих команд, оказавшимся в ловушках.

Сотни убитых, а может, и больше.

Сильнее всего пострадали корабли «Оклахома» и «Аризона», судно лейтенанта Локхарта.

В «Оклахому» попало пять торпед, большинство людей не смогли выбраться и утонули, когда корабль перевернулся. Некоторые все еще живы и находятся в подводной части судна, которое теперь сверху корабля.

Слышно, как они стучат, но практически невозможно точно определить, откуда идет стук, потому что звук отдается эхом по всему судну. Спасатели использовали ацетиленовые паяльники, чтобы разрезать корпус корабля, но пламя съедало кислород, и несколько людей умерли от удушья. Тогда спасатели стали резать корпус более безопасным оборудованием, но это занимает больше времени, а они знают, что с каждой секундой уровень воды внутри все выше.

Люди с военно-морского судоремонтного завода планируют работать всю ночь.

«Аризона» пострадала больше всех. В нее попало, по меньшей мере, восемь бомб, одна угодила прямо в одну из дымовых труб корабля. Она упала в той части судна, где хранились все боеприпасы, и началась ужасающая цепная реакция, от которой огонь перекинулся на пороховые бочки, тысячи боевых патронов и все хранившиеся на борту торпеды. Вся передняя часть «Аризоны» взорвалась, огонь бушевал по всему кораблю.

Папа сказал, что вряд ли кто-то сумел выжить.

Почти все самолеты на аэродромах Хикэм и Уилер тоже уничтожены. Несколько японских пилотов, чьи самолеты подстрелили, направляли свои смертельно раненные машины на ангары и ряды самолетов на стоянке, проводя свою последнюю смертельную атаку.

Пока папа рассказывал, все молчали. Когда он закончил, мы посмотрели на маму. Но мама явно не хотела говорить о том, что видела в госпитале накануне вечером. Вернувшись домой, она выглядела ошеломленной, а ее красивое желтое платье было испачкано засохшими пятнами крови. Она только сказала, что хочет немного полежать.

— Я должна вернуться туда, — сказала мама, глядя в свою чашку с кофе.

Но в этот раз я была готова.

Я сказала, что еду с ней.

Я думала об этом всю прошлую ночь. Я не хотела провести еще один день, прячась под диваном, не зная, где все, вернутся ли они, и надеясь, что японские самолеты не сбросят бомбу на мою голову.

Я собиралась поехать с мамой, и ни она, ни папа не могли сделать ничего, чтобы остановить меня.

Я знала, что на моем лице они должны прочитать, как решительно я настроена. Любое отражение других мыслей, сомнений или какой бы то ни было слабости, и мама наверняка заставит меня остаться дома.

Ничего этого на моем лице не отразилось.

Мама молча смотрела на папу.

Папа сказал, что Энди может поехать с ним в Гонолулу.

По пути в госпиталь мы увидели, что разрушения коснулись не только Пёрл-Харбора.

Мы видели дома, разрушенные бомбами, магазины, от которых остались дымящиеся руины, и воронки от бомб такой глубины, что в них мог поместиться человек.

Дороги повсюду преграждали заставы. Военные полицейские, вооруженные винтовками с длинными штыками, остановили нашу машину, заглянули внутрь и спросили маму, куда она направляется. Когда мама сказала, что она медсестра и едет в госпиталь Триплера, полицейский тут же подал сигнал, чтобы нас пропустили.

И все же на дорогу мы потратили в три раза больше времени, чем обычно. Куда бы мы ни повернули, всюду были пробки. На всех дорогах и обочинах стояли поврежденные машины, это замедляло движение.

Едва приехав, я поняла, что нас ждет огромное количество работы.

Сотни людей ждали в коридорах, все еще лежа на носилках, на которых их принесли санитары-носильщики и бригады «скорой помощи». Машины «скорой помощи» продолжали подъезжать, привозя других тяжело раненных людей, среди них были те, кого наконец освободили из «Оклахомы».

Пациенты, которые оказались в госпитале до атаки японцев, с готовностью уступали свои кровати. Но все же некоторые носилки приходилось оставлять на улице на траве, пока не освобождалось место в постоянно переполненных коридорах.

Зловоние было невыносимым. Некоторые раненые так сильно обгорели, что их тела почернели. Думаю, мне никогда не забыть этого запаха.

Офицер медицинской службы ходил туда и сюда по коридорам, решая, кто будет следующим счастливцем, получившим помощь. Доктора и медсестры с неистовой скоростью работали за операционными столами, пока санитары, в отчаянии из-за того, что у них заканчиваются стерилизованные инструменты, нитки для наложения швов и бинты, разыскивали необходимое оборудование, одновременно оказывая помощь пациентам, которые ждали своей очереди.

Это просто чудо, что им удавалось сосредоточиться на ужасающей задаче, стоящей перед ними.

Мама велела мне помочь выстроить в очередь людей, которые пришли, чтобы сдать кровь. Она сказала, что работать надо быстро, потому что раненые потеряли слишком много крови. В очереди было столько людей, что скоро закончились подходящие сосуды, и нам пришлось использовать стерилизованные бутылки из-под кока-колы.

В очереди было много японцев, и это меня удивило. Я знала, что не должна удивляться, но ничего не могла с собой поделать. Только теперь, впервые с того раннего воскресного утра, я подумала о Кейм, все ли у нее в порядке, в безопасности ли ее семья, и как ужасно, должно быть, она все это воспринимает.

Один мужчина в очереди на сдачу крови очень нервничал, и я сказала, что, может быть, ему не стоит сдавать кровь. Он стал настаивать, объясняя, что должен внести свой вклад. Но когда я попросила его закатать рукав, он упал в обморок.

Потом я вымыла все грязные бутылки и пробирки, которые смогла найти, собрала разбросанные повсюду сосуды, вымыла их и наполнила водой, чтобы мама могла стерилизовать инструменты.

Когда я начала снимать грязные простыни с недавно освободившейся кровати, собираясь постелись чистое белье, мама остановила меня. У нас не было времени менять белье. Следующего пациента придется положить прямо на это.

Эти бедные мальчики переносили свою мучительную боль с каменным молчанием, большинство тихо стонали, будто не хотели никого тревожить и беспокоить.

Один пациент то и дело терял сознание от потери крови. Я положила руку ему под голову, приподняла ее и дала ему глоток воды. Он улыбнулся, словно благодарил.

Он делал отчаянные попытки заговорить, очень хотел сказать мне что-то, видимо, ужасно важное. Но, несмотря на все усилия, он так и не сумел произнести ни звука. Я использовала все свое актерское мастерство, чтобы он решил, что я поняла, и, кажется, у меня это в какой-то мере получилось.

Когда через несколько минут я вернулась к нему, он выглядел совсем плохо. Я нашла маму. Она проверила его пульс и приложила ухо к его рту, чтобы узнать, дышит ли он. Ничего не было. Ничего не отразилось на лице мамы, она накинула простыню ему на голову и сказала обыденным голосом, чтобы я позаботилась о других пациентах.

Один человек постоянно кричал одно и то же, снова и снова, на протяжении многих часов.

Он бесконечно орал: «Где они? Где они?» Казалось, никто не осмеливается подойти к нему, и мне было его ужасно жалко. Я хотела что-нибудь сделать, хотя, видит Бог, не знала, что именно.

Я взяла его руку, холодную, как лед, и влажную от пота. Он перестал кричать, хотя бы ненадолго. У меня была с собой миска холодной воды, я окунула кусок ткани в воду, потом осторожно положила на его лоб, который, похоже, горел от жара.

Он лежал с широко раскрытыми глазами, дикими от страха и искаженными от боли.

Мне показалось, что я знаю этого человека, но я не могла вспомнить, где видела его. Потом я поняла, кто это.

Это был лейтенант Локхарт. Он снова закричал, словно оттого, что я его узнала. Я бросилась искать маму.

По-моему, сначала она не поверила. День был ужасно долгим и кошмарным. Кажется, она решила, что у меня бред. Я не виню ее за эту мысль, но бреда у меня не было.

Мама взглянула на лейтенанта Локхарта, и на ее лице появилось выражение, которое сложно описать. Презрительное и сочувственное одновременно.

Она велела мне не отходить от лейтенанта, очень скоро вернулась со шприцом и немедленно сделала ему укол в руку. Через несколько секунд он уже крепко спал.

По пути домой мама рассказала мне о том, что ей удалось узнать: лейтенанта Локхарта выбросило с «Аризоны», когда начались взрывы. Хотя у него были серьезные ранения обеих ног, он сумел доплыть до берега, где упал без сознания. Его спасли и привезли в госпиталь, а теперь, чтобы он выжил, придется ампутировать ему обе ноги.

Суббота, 13 декабря 1941 года

Оаху, Гавайи

Это первый вечер, когда я могу писать. В последние три дня я слишком уставала. Как только мы с мамой приезжали домой из госпиталя, я совала что-нибудь в рот, заползала в свой спальный мешок и выключалась, как свет.

Сейчас я немного отдохнула, а завтра мы не едем в госпиталь, какое счастье.

Теперь мы на военном положении, то есть управление взяли на себя военные. Мама говорит, она не понимает, почему люди захотели передать управление военным после того, как они столь замечательно предотвратили первое нападение. Не думаю, что мама и папа сходятся во взглядах по этому вопросу, так что чем меньше я говорю об этом, тем лучше.

Про нападение рассказывают самые разнообразные истории. Японцы на острове вырезали стрелки-указатели на тростниковых полях, которые указывали летчикам путь к Пёрл-Харбору; некоторые из пилотов, чьи самолеты сбили, оказались выпускниками школ, расположенных прямо здесь, в Оаху! На пальце одного из пилотов даже нашли кольцо, какие носят выпускники средней школы Мак-Кинли!

Энди и папа ездили смотреть на сбитый японский самолет. Энди сказал, что они видели всю одежду пилота. У него были при себе американские деньги, а одет он был не в форму. На нем были американские широкие брюки и самая обычная цветная спортивная рубашка. По всему этому никто не смог бы определить, откуда он, если бы он выжил после крушения самолета.

Энди с друзьями ходили искать сувениры. Нашли наполовину сожженный японский флаг, несколько пуль и кусок крыла с эмблемой восходящего солнца. Они собираются делать из пуль цепочки для ключей и продавать их.

Энди с друзьями хотят пойти посмотреть на пленного японца из экипажа маленькой подводной лодки. Брат говорит, эти маленький подлодки спускают на воду с подлодок обычного размера, экипаж состоит всего из одного или двух человек. Одну из таких лодок протаранили, она утонула, а рулевого схватили.

Ходят слухи, что еще не все закончилось: японцы вернутся, чтобы уничтожить все уцелевшие в первой атаке корабли и самолеты; они собираются предпринять наземное вторжение и захватить все Гавайи; они отравили наши резервуары, и теперь небезопасно пить воду; живущие на острове японцы собираются устроить восстание и убить здесь всех haoles («белых людей»). Ходит даже слух о том, что Соединенные Штаты капитулировали.

Папа сказал, что это абсурд. Соединенные Штаты объявили войну Японии. Он зачитал нам Речь президента Рузвельта. Президент назвал 7 декабря «днем, который останется в истории как День злодеяния», и сказал, что нападение было «не спровоцированным и подлым».

Люди при первой возможности хватаются за оружие и стреляют во все, что движется. Прошлой ночью застрелили несчастную корову, которая бродила по окрестностям.

Люди несутся в магазины, хватают с полок все, что могут схватить, и укладывают в свои корзины, даже не глядя, что это такое.

Мы с мамой заехали в магазин по пути домой из госпиталя, и это было ужасно. Нам пришлось прождать час, прежде чем мы смогли хотя бы войти в супермаркет «Каймуки». Продавцам приказали отпускать товар в обычных количествах, чтобы жители не делали запасов. Но почти невозможно проконтролировать каждого. Люди в охапках тащили в свои машины десятифунтовые мешки с рисом, несли коробки с консервированным молоком и туалетной бумагой.

В конце концов, пришлось закрыть двери и впускать по нескольку человек.

Мама немного волновалась, потому что ждет ребенка и хочет питаться правильно. Сейчас она слегка располнела, и можно почувствовать, как ребенок шевелится.

Маме рожать в мае. Может быть, ребенок появится в мой день рождения, 9 мая!

Воскресенье, 14 декабря 1941 года

Оаху, Гавайи

Папа и Энди почти закончили затемнять кухню и спальню, делать их полностью светонепроницаемыми.

За прошедшую неделю (поверить не могу, что прошла всего неделя — такое чувство, словно я прожила десять жизней) мы укрыли простынями окна, но этого недостаточно.

В четверг вечером уполномоченные по противовоздушной обороне пришли к нам и сказали, что из окна кухни пробивается свет. (Света не должно быть видно от заката до рассвета, и в это время гражданскому населению запрещено находиться на улицах.) Затемнение необходимо, что бы никто случайно или намеренно не мог подать сигнал японцам, если они вернутся.

Мама считает затемнение очень глупой затеей потому что, пока ремонтируют корабли и самолеты, Пёрл-Харбор по ночам ярко освещен. Папа сказал, что военные утверждают, будто могут мгновенно погасить огни, если будет такая необходимость. Маму такое заявление не вполне удовлетворило.

Энди лазил повсюду, затыкая щели газетами. Теперь они с папой красят все окна в обеих комнатах в черный цвет, чтобы не пробился ни один луч света.

Иногда по ночам становится слишком душно с закрытыми окнами, и одно мы открываем. (Мы все спим в комнате мамы и папы — Энди притащил свой матрац, а я все еще сплю в спальном мешке.) Я не могу заснуть, пока хоть немного не почитаю. Поэтому на всякий случай сначала залезаю в спальный мешок, а потом уже включаю свой фонарик.

Теперь мы проводим большую часть времени в кухне или в спальне, потому что только в этих комнатах есть затемнение.

Вторник, 16 декабря 1941 года

Оаху, Гавайи

Мама спросила, хочу ли я увидеть Кейм. Я и хотела, и не хотела. Конечно, мама тут же почувствовала, что происходит у меня в душе. Голосом, в котором звучало «давай сразу приступим к сути дела», она сказала: «Кейм не виновата».

Мы решили поехать к ней завтра.

После 7 декабря школьных занятий не было. Военные заняли здания нашей школы и превратили их в административные офисы и центры обработки информации.

Военным потребовались не только здания, но и учителя. Теперь учителя ходят из дома в дом, помогая собирать отпечатки пальцев всех жителей старше шести лет, чтобы раздать всем удостоверения личности.

Нам придется постоянно носить с собой удостоверения. Энди говорит, что это, кроме всего прочего, поможет быстрее опознать наши трупы в случае новой атаки. Это меня здорово успокоило.

Возможно, в школу мы не будем ходить до февраля, мне это нравится. Я люблю проводить время с семьей, особенно помогать маме.

Среда, 17 декабря 1941 года

Оаху, Гавайи

Я нервничала все время, пока мы ехали к дому Арата, но, увидев милое лицо Кейм, сразу поняла сердцем, как сильно скучала по ней. Я крепко обняла ее и почувствовала, как она напугана, я увидела это на ее лице.

Кейм приготовила чай, и мы сидели в кухне, пока она рассказывала нам, что произошло.

Вечером в воскресенье, после атаки, несколько военных полицейских и человек из ФБР пришли поговорить с ее отцом.

Они спросили, есть ли у него радио, а когда мистер Арата показал, они забрали радио в машину, сказав, что хотят осмотреть его в лаборатории.

Один из военных полицейских снял со стены в гостиной фотографию и самурайские мечи и тоже отнес их в машину. Тем утром Кейм посоветовала отцу спрятать их, но он ее не послушал.

После этого ее отец в сопровождении человека из ФБР поднялся в спальню. Вернулся он с небольшим чемоданом. Мистер Арата сказал, что поедет в центр города с этими людьми, чтобы ответить на несколько вопросов, и скоро вернется.

Когда мистер Арата выходил из дома, он обернулся к Кейм и жестом подозвал ее поближе. Он обнял ее и сказал: «Ты сильная. Позаботься о своей матери и братьях».

Потом человек из ФБР надел на ее отца наручники, посадил его в машину, и они уехали.

С тех пор семья не видела отца и ничего о нем не слышала.

Кейм со слезами рассказала нам, что они с матерью спорят по каждому поводу. Мать кричит, когда Кейм приоткрывает окно, потому что до смерти боится, что один из патрулей противовоздушной обороны заметит лучи света и заберет ее тоже. Кейм сказала, что пытается исполнять наказ отца, но едва разговаривает с матерью. (Все время, пока мы сидели на кухне, миссис Арата была наверху с двумя мальчиками.)

Однажды вечером мать Кейм говорила по телефону с ее тетей, в разговор включился оператор и сказал что-то, чего мать не поняла. Тетя Кейм объяснила по-японски, что оператор не хочет, чтобы они говорили по-японски, и что, если они не начнут говорить по-английски, им придется прекратить разговор.

Ее мать повесила трубку и расплакалась, потому что не достаточно хорошо знает английский, чтобы общаться на нем.

Миссис Арата говорит только одно: shikataganai, что значит «с этим ничего нельзя поделать».

Кейм стыдно. Ей стыдно, что она японка. Стыдно, что у нее лицо врага. Она беспокоится о своем отце. Ходят слухи, что несколько людей, которых задержали власти, были застрелены, когда пытались бежать. А еще Кейм волнуется о том, что будет с ней. Она сказала, что боится выходить из дома.

Мама попросила Кейм всегда помнить о том, что она точно такая же американка, как мы, а вовсе не враг. Она сказала Кейм, что со временем все пройдет. Мама всегда верит, что со временем все проходит. Мама любит говорить, что время лечит.

Мама обещала Кейм поговорить с папой и узнать, может ли он что-нибудь узнать про ее отца.

Потом мы пригласили Кейм и ее семью (включая тетю) на рождественский ужин. Мама твердо решила устроить рождественский ужин, несмотря на то, как сложно доставать продукты.

Было видно, как обрадовалась Кейм, получив приглашение, — она даже слегка улыбнулась. Она сказала, что ее тетя отличный кулинар и приготовит какие-то вкусные японские деликатесы.

Приехав домой, мы поговорили с папой. Он сообщил, что ситуация печальна, потому что волна ненависти направлена на живущих на острове японцев. Папа сказал, что не слышал о судьбе мистера Арата, но приложит все усилия, чтобы узнать, куда его увезли.

Папа рассказал, что они с Энди провели весь день в его офисе, пытаясь дозвониться до материка. Ему удалось поговорить со штаб-квартирой своей газеты в Нью-Йорке, с бабушкой и дедушкой (у них отлегло от сердца, когда они услышали его голос), а еще с директором нашей школы в Вашингтоне. Папа всем хочет сообщить, что у нас все в порядке. Папа никогда не забывает о таких вещах, и это так приятно.

Из папиного офиса они уехали поздно, и две последние мили пришлось ехать в темноте. Папа сказал, что было очень сложно вести машину вечером, потому что дороги темные (фонари не горят), а фары дают очень мало света.

В прошлый четверг папа и Энди ездили в полицейский участок, чтобы там покрасили фары в синий цвет. Энди вернулся раздраженный, потому что весь капот машины испачкали синей краской, и, как и везде в последние дни, в очереди пришлось ждать больше двух часов.

К счастью, у машины есть подножки. Энди стоял на подножке и предупреждал папу, когда машина подъезжала слишком близко к обочине.

Четверг, 18 декабря 1941 года

Оаху, Гавайи

В последние два дня Энди с папой работают без перерыва — строят наше бомбоубежище. Бомбоубежища должны быть как минимум десять футов длиной и пять футов шириной, но наше не выглядит таким большим.

Папа достал рифленого железа и делает из него крышу. Осталось только насыпать сверху грязи и досыпать песка в мешки у задней стены.

Мама осмотрела бомбоубежище и сказала, что лучше бы в нас попала очень, очень маленькая бомба.

Пятница, 19 декабря 1941 года

Оаху, Гавайи

Сегодня нам пришлось два часа стоять в очереди в библиотеку, где выдавали противогазы. Там же нам показали, как их надевать.

Сначала надо засунуть в маску подбородок, потом натянуть ее на голову. От носа и рта вниз идет большая трубчатая часть, из-за которой человек похож на слона с ненормальным хоботом.

По-моему, столько же шансов задохнуться насмерть, неправильно надев противогаз, сколько умереть от японской атаки ядовитым газом.

Надо убедиться, что маска сидит очень, очень плотно и газ не может проникать сквозь нее. У меня такое чувство, будто в лицо вцепился кальмар.

Противогаз нужно носить с собой в этой уродливой, зеленой брезентовой сумке на ремне через плечо. Носить его надо везде — даже в душ с собой брать. Если солдаты обнаружат кого-нибудь без противогаза, то заставят вернуться за ним домой. А если его потерять, придется платить 3 доллара 75 центов, чтобы выдали новый.

Обычные противогазы не годятся совсем маленьким и грудным детям. Таким детям выдают «кроличьи сумки», куда ребенок помещается целиком, а его лицо оказывается за прозрачным пластиком. Ручки у сумки похожи на кроличьи уши, и дети в этих сумках выглядят, как кролики-инопланетяне. Очень смешно.

Мы зашли в комнату, чтобы проверить противогазы и убедиться, что они действуют. Мы надели маски, и в комнату пустили слезоточивый газ. У меня глаза покраснели и начали слезиться, было действительно больно, поэтому я подняла руку (тем, кто почувствует газ, велели поднять руку), и меня тут же вывели из комнаты.

Инструктор сказал, что маска мне не подходит, хотя я и сама уже прекрасно это поняла.

Папа предположил, что маска не подходит потому, что моя голова слишком маленькая, и, возможно, имеет смысл подумать о том, как бы ее увеличить. Папино чувство юмора — не самое лучшее в мире. Он сказал, что волноваться не о чем, потому что вряд ли что-нибудь случится.

Если вряд ли что-нибудь случится, почему я должна носить с собой противогаз? (Я не стала задавать ему этот вопрос, потому что он и так не находит себе покоя.)

Суббота, 20 декабря 1941 года

Оаху, Гавайи

Я думала, что хуже быть не может, но я ошибалась.

Мистер Пул мертв.

Папа и Энди ездили в его книжный магазин. Книжного магазина больше нет. Один из американских зенитных снарядов случайно разрушил здание, промахнувшись мимо цели, здание загорелось. Оно сгорело дотла.

Мистер Пул жил в квартире того же дома, где находился его магазин, и погиб при пожаре.

Весь квартал до сих пор огорожен веревками.

Мне все это рассказала мама. Папа все еще в спальне. Он не выходил с тех пор, как поздним утром они с Энди вернулись. Энди сказал, что никогда раньше не видел папу таким расстроенным.

Воскресенье, 21 декабря 1941 года

Оаху, Гавайи

Папа узнал, где находится мистер Арата. Он активно участвовал в работе Ассоциации японских бизнесменов, поэтому его подозревают в связи с нападением 7 декабря и допрашивают на острове Сэнд-Айленд. Это все, что папе удалось узнать. Кейм успокоилась, узнав, что ее отец жив.

Понедельник, 22 декабря 1941 года

Оаху, Гавайи

Каждый раз, когда начинается учебная воздушная тревога, мы несемся в бомбоубежище. (Все, кроме мамы, вот как. Она сказала: «Пусть меня лучше разорвет на кусочки, но сидеть в этой сумасшедшей пещере я не буду».)

Папа сказал, что бывают убежища побольше и поудобнее. В нашем есть только керосиновый фонарь, немного консервов (открывалки нет) и вода в бутылках.

Как только входишь (точнее, вползаешь), по обе стороны стоят две лавки, пол грубый, деревянный, а в крыше торчит труба, чтобы можно было дышать, что-то вроде этого.

Из-под земли постоянно сочится вода, везде комары, паутины, змеи (я в этом уверена), а вокруг кишат все самые ужасные твари, у которых не меньше тысячи ног.

Я хотела спросить, когда папа построит там душ и ванну, но не решилась. Папа не то чтобы в восторге от своей новой карьеры строителя. Статьи он пишет на кухне поздно ночью, потому что днем постоянно возится с такой чепухой, как бомбоубежище.

Мама сделала табличку и повесила над входом. Там написано: «СЕМЬЯ БИЛЛОУЗ — ПОЖАЛУЙСТА, СТУЧИТЕ».

Сначала я всегда первая прибегала в бомбоубежище, потому что мне было очень страшно. Но теперь уже не лечу вниз с такой скоростью, как, наверно, и папа с Энди, потому что как бы медленно я ни шла, все равно оказываюсь первой.

Вторник, 23 декабря 1941 года

Оаху, Гавайи

Не сомневаюсь, что это Рождество будет худшим в моей жизни.

Во-первых, что стало с центром города. Все здания покрасили так, чтобы закамуфлировать. Теперь дома не видно с воздуха. То, что я вижу с земли, по-моему, никого не обманет. Выглядит это так, как будто здания просто плохо покрашены. Может, с воздуха можно принять их за горы или еще что-нибудь. Вокруг домов много мешков с песком, а окна заклеены, чтобы стекла не разбились. В окна не видно, есть ли там на что смотреть, а смотреть на самом деле не на что. Внутри мало что осталось, потому что с материка привозят немногое.

Все рождественские гирлянды и праздничные украшения сняли, поэтому о Рождестве ничто не напоминает, не говоря уже о том, что совершенно нет рождественского настроения.

В этом году вместо Санта Клаусов будут солдаты.

О Рождестве можно вспомнить, только увидев в центре города людей из Армии Спасения с чайниками и звенящими колокольчиками.

У нас даже не будет елки. Елки обычно привозят с материка, а теперь их, конечно, нет. Хотя мы с мамой и украсили дом, без елки нет праздника.

Но мама очень довольна мясником. Мясник очень, очень любит маму, поэтому оставляет ей ее любимые куски мяса. Он знает, с какой тщательностью и гордостью мама готовит мясо. К Рождеству он оставит для нее хорошую, большую баранью ногу. И мама собирается приготовить дважды запеченный картофель, папин любимый.

Еще мама рада, что по-прежнему может слушать Уолтера Уинчелла по радио. После нападения местные радиостанции перестали выходить в эфир. Это сделано для того, чтобы японские самолеты не могли найти нас по радиоизлучению, хотя, по-моему, это очень глупо. Японцы сумели найти Пёрл-Харбор в первый раз, и если однажды они уже были здесь, то, я подозреваю, знают дорогу и без радиоизлучения.

Энди включает полицейское радио и слушает, как диспетчер рассказывает полицейским машинам обо всех подозрительных объектах, которые им нужно проверить. Очень жутко это слушать.

Сегодня собиралась написать Эллисон, но боюсь цензоров. Папа сказал, что они вычеркивают все, что считают неприемлемым. Очень важно ничего не писать о погоде, потому что цензоры считают это существенной информацией. Они вычеркивают все слова, которые, согласно правилам, пропускать нельзя, а потом снова запечатывают конверт, приклеивая цензорскую ленту.

Я объяснила маме, что, по-моему, сейчас не самое подходящее время писать письмо, я ведь не хочу себе проблем. Она сказала, что «даже не удостоит это ответом».

По крайней мере, по-прежнему можно ходить в кино. Мы решили посмотреть фильм «Как зелена была моя долина», хотя Энди предпочел бы «Дамбо» (кроме всего прочего, там о летающих слонах. Мир трещит по швам, а люди снимают фильмы о летающих слонах).

Я проплакала весь фильм. Обычно я не плачу в кино. Не знаю, что на меня нашло. В последнее время я стала такой чувствительной, а фильм заставил понять, как сильно я люблю свою семью. Даже Энди был заметно подавлен.

После фильма нам нужно было обменять американские деньги на новые гавайские. Власти боятся, что в случае японского вторжения японцы заберут все наши деньги. На обеих сторонах новых денег крупными буквами напечатано слово «ГАВАЙИ». Японцы не смогут их использовать. Энди говорит, проще было бы пользоваться деньгами из игры «Монополия».

Разумеется, пришлось стоять в очереди в банк, стояли сорок пять минут (очередь опоясывала квартал). Теперь полжизни проходит в очередях. Очередь на прививку от оспы, очередь за талонами на бензин. В месяц отпускают не больше десяти галлонов бензина. Теперь папа ездит в Гонолулу на автобусе, но сложно даже сесть в автобус. Не хватает водителей, и иногда папа ждет так долго, что просто возвращается домой.

В кино и банк я не брала противогаз, и мама с папой ничего не сказали. Противогазы — это такая беда. Они весят около миллиона фунтов и выглядят нелепо.

Среда, 24 декабря 1941 года

Оаху, Гавайи

Мама пошла на школьное собрание. До сих пор неизвестно, когда возобновятся занятия, но учиться мы будем в другом месте. Военным все еще нужны здания. Когда мы снова начнем заниматься, нас разделят на меньшие группы, занятия будут проходить в частных домах, а учителя станут ходить из дома в дом, чтобы экономить газ.

Рождество, 1941 год

Оаху, Гавайи

Я слышала, как мама на кухне разговаривала с тетей Кейм, пока они готовили ужин. Мисс Козуке сказала, что все они должны быть очень осторожны, потому что они японцы. Их телефонные разговоры прослушивают, а японцы старшего возраста, такие, как мать Кейм, перестали носить традиционные кимоно и сандалии, потому что боятся.

Когда вошли мы с Кейм, они сменили тему разговора. Теперь Кейм живет со своей тетей. Миссис Арата с двумя сыновьями не пришли на ужин.

Мисс Козуке принесла свежие овощи, которые они с Кейм вырастили на своем огороде. Теперь свежие овощи достать очень сложно, так что у нас получился настоящий пир для всех, кроме папы. Папа не ест никаких овощей, кроме картофеля. Он говорит, что овощи — еда для кроликов.

Тетя Кейм хотела приготовить суши, но не смогла найти нужных ингредиентов.

Еще она принесла бобы, замоченные в воде накануне вечером. Они с мамой перемололи бобы, отжали их через марлю и налили жидкость в деревянные чаши. Тетя Кейм сказала, что в тофу содержится много-много протеина.

Мама показала мисс Козуке, как делать дважды запеченный картофель, и сказала, что в нем много-много крахмала, от чего мы все засмеялись. Очень странно было услышать смех.

За ужином папа встал, чтобы произнести тост. Этого я не ожидала. Раньше папа никогда не говорил тостов. Но я поняла, что он что-то задумал. К тому же я в первый раз видела, чтобы папа пил. Даже мама никогда раньше не пробовала сакэ, а папа его попробовал и назвал «чудесным». Он опустошил немало маленьких чашечек, в которых мисс Козуке подавала сакэ.

Он поднял такую чашечку и сказал, что хочет произнести тост за тех, кто сегодня вечером не с нами, но кто, он надеется, сможет присоединиться к нам очень скоро: мистер и миссис Арата и двое мальчиков.

Потом он сказал, что хочет выпить за человека, который больше никогда не будет с нами, за мистера Пула.

Папа хотел сказать что-то еще, что-то о мистере Пуле, но не смог ничего произнести.

После ужина я сказала папе, что заметила, как много его тост значил для Кейм и ее тети. И как замечательно, что он начал рождественский ужин такими словами. Я сказала, что он всегда обо всем думает. Он ответил: «Если бы я думал обо всем, нас бы здесь не было».

Я попросила его не судить себя так строго и обняла его крепко-крепко. Я люблю обнимать папу; он пахнет, как фруктовая вода с мороженым.

Кейм и ее тетя ушли очень рано. Они хотели добраться до дома прежде, чем стемнеет. Мы с папой и Энди помогали маме на кухне.

Папа постучал вилкой по маленькой чашечке для сакэ и сказал, что хочет сделать объявление. Я просто не поверила своим ушам.

Взглянув на маму, я поняла, что на этот раз она обо всем знает.

Папа сказал: «Власти хотят эвакуировать с острова как можно больше людей». Эвакуация поможет решить проблемы с жильем и дефицитом продуктов. В первую очередь эвакуируют женщин и детей, особенно беременных женщин (под это определение мама более чем подходила).

— Поэтому мы переезжаем, — сказал папа совсем как обычно, но в это раз все было совсем по-другому. Я думала только о том, как скоро мы уедем, и молилась, чтобы как можно быстрее.

— Послезавтра, — объявил папа, отвечая на вопрос, который мне даже не пришлось задавать.

— В конце концов, Эмбер оказалась права, — заметил он. — Мы просто поехали окольным путем. Едем в Сан-Франциско.

У меня не было слов. Я чувствовала такое облегчение. Словно закончился наконец плохой сон.

Это ли не ирония?

Самый короткий из моих дневников оказался самым грустным.

Эпилог

Лейтенант Локхарт и его жена развелись в 1943 году. Еще через год лейтенант, попавший в зависимость от болеутоляющих таблеток и алкоголя, покончил с собой.

Мистера Арата освободили с острова Сэнд-Айленд в 1942 году. Всю семью, включая мисс Козуке, отправили в центр для перемещенных лиц Джерома в Арканзасе. С этого момента невозможно проследить судьбы ни одного из членов семьи, кроме Кейм.

В 1949 году Кейм вышла замуж и через год родила дочь Грейс. Когда Грейс было четырнадцать месяцев, Кейм и ее муж погибли в странной автомобильной катастрофе.

Эмбер Биллоуз потеряла связь с Кейм сразу после декабря 1941 года. На протяжении многих лет Эмбер пыталась разыскать подругу и, наконец, нашла (с помощью своего отца), но как раз к тому моменту, чтобы узнать о трагической участи Кейм.

После этого Эмбер определила Грейс в сиротский приют и удочерила ее. Эмбер с мужем (режиссером-документалистом, другом ее брата) привезли Грейс в свой дом в Бостоне, там Грейс и выросла. Она была единственным и очень любимым ребенком в семье.

Жизнь в Америке в 1941 году Историческая справка

«Дата, которая войдет в историю как День злодеяния». Так президент Рузвельт назвал 7 декабря 1941 года. Никто не ожидал, что этот день станет не таким, как все остальные. Но события этого дня изменили мировую историю.

К 1941 году большая часть мира уже находилась в состоянии войны. Пока нацисты оккупировали и терроризировали большую часть Европы, Япония осуществляла собственную империалистическую политику на Дальнем Востоке. В 1937 году обострился конфликт между Японией и Китаем, когда Япония захватила город Нанкин и уничтожила 300 тысяч мирных китайских граждан. Действия Японии вызвали гнев во всем мире, включая Соединенные Штаты, но американцы не хотели участвовать в чужой войне. В период, когда господствовали идеи изоляционизма, а в обществе царил страх, американский народ с опасением отнесся к перспективе военного вмешательства. С 1935 по 1937 год Конгресс принял три Акта о нейтралитете, призванные удержать страну от участия в конфликтах; эти акты запрещали продажу оружия и оказание любой другой поддержки воюющим странам.

Без поддержки народа Рузвельт мог сделать только одно: попросить Конгресс внести в Акты о нейтралитете поправки, которые позволяли правительству помогать европейским союзникам Америки. К 1941 году Рузвельт добился разрешения на осуществление программы ленд-лиза — передачи в аренду вооружения. Эта программа открыла пути к обеспечению союзных стран оружием, но Рузвельт стремился к большему. Он хотел задействовать материальные и людские ресурсы Америки в помощи союзникам в Европе и Китаю на Востоке.

Но американцы, не будучи обеспокоены европейскими проблемами, еще меньше интересовались действиями Японии. Американский народ, географически изолированный от военных конфликтов, не желал ни воевать, ни платить за войну. Люди твердо настаивали на политике невмешательства в военные действия.

Поэтому Рузвельт начал осуществлять подготовку к войне только летом 1940 года, когда Япония захватила Индокитай и вплотную приблизилась к Филиппинам, которые находились под управлением Соединенных Штатов. Конгресс предпринял меры по модернизации военно-морского флота Америки, была запрещена продажа определенных товаров Японии. Япония сочла эти действия недружественными и ответила на них, вступив в трехсторонний союз с нацистской Германией Адольфа Гитлера и фашистской Италией Бенито Муссолини. Япония заключила пакт, в соответствии с которым лидер каждого из этих государств обещал поддержку союзникам, если на них нападут Соединенные Штаты. После заключения пакта Рузвельт туже затянул ремни на американском кошельке и стал вынашивать планы уничтожения финансовых источников, питающих военную активность Японии. США наложили эмбарго на поставки нефти и стали в Японию. Великобритания последовала этому примеру. На чем теперь японцы будут ездить? Из чего будут строить? Как им продолжать войну, которую они начали?

Чтобы получить контроль над необходимыми для продолжения войны ресурсами, Японии необходимо было захватить голландскую Ост-Индию, британскую Малайзию и американские Филиппины — территории, чрезвычайно богатые полезными ископаемыми. Но этому мешал американский Тихоокеанский флот. Новый премьер-министр Японии Хидэки Тодзио, бывший генерал, решил действовать без промедления. Япония начала приготовления к внезапной атаке на Тихоокеанском побережье.

В 1941 году половина судов военно-морского флота США базировалась в Пёрл-Харборе — порту острова Оаху. Это обеспечило военное присутствие Америки в Тихом океане. Таким образом, Пёрл-Харбор стал мишенью.

Нападение на Пёрл-Харбор, возможно, стало самой рискованной военной операцией в истории. Японская атака на Америку могла оказаться успешной только в случае полной внезапности. Когда подготовка к атаке шла полным ходом, американской военной разведке удалось наконец взломать коды и получить тревожную информацию о том, что Япония планирует внезапную атаку на Тихом океане. Но когда? Где? На Филиппинах? Или японцы осмелятся напасть на территории, расположенные еще ближе к американскому материку?

Тревожная информация пришла после того, как 26 ноября завершилась первая часть японской операции: военные корабли Японии направились к Гавайям. Затем было перехвачено сообщение, отправленное японским дипломатам в Вашингтоне, но сообщение оказалось длинным. К тому времени, когда его расшифровали, на Гавайях наступило раннее воскресное утро 7 декабря 1941 года. Было слишком поздно. Чудесная ночь в тихоокеанском порту превратилась в кошмарный рассвет.

В 7.55 утра на стоявшие в порту корабли упали первые бомбы. Осуществленное на рассвете нападение оказалось успешным. К 9.30 утра все было кончено. Восемнадцать потопленных американских кораблей. Более 300 уничтоженных американских военных самолетов. Более 2400 потерянных американских жизней, 1178 раненых людей. На следующий день президент Рузвельт обратился к стране. И Америка вступила в войну.

Волна потрясений прокатилась по Соединенным Штатам. Война объединила нацию, обеспечила поддержку президенту и раз и навсегда прекратила изоляционистские настроения в стране. Соединенные Штаты охватила военная истерия. Особенно сильной она оказалась на Тихоокеанском побережье Соединенных Штатов, где жители боялись новых японских атак.

Людей охватила паранойя. Они требовали, чтобы граждан японского происхождения выселили из их домов на побережье и переправили в изолированные зоны вдали от границы. Позже президент Рузвельт подписал приказ о принудительном интернировании японцев в Америке. Это был мрачный период в истории страны. В других странах американцы сражались в войне против фашизма и империализма, и в то же самое время Америка отнимала гражданские права у своих собственных граждан.

Вся страна была охвачена страхом. Слишком близко война подошла к дому, когда на Пёрл-Харбор упали бомбы. Повсюду висели плакаты: «Помни Пёрл-Харбор!» Этот призыв поддерживал энтузиазм американцев.

Война бушевала еще почти четыре года. 6 августа Америка сбросила первую атомную бомбу на японский город Хиросима. 9 августа вторая бомба была сброшена на город Нагасаки. 14 августа 1945 года Япония капитулировала перед союзниками. С тех пор ни одна страна не пыталась посягать на берега Америки.

Роскошные яхты стоят на якоре в Гонолулу. В 1941 году почти половина Военно-морского флота США базировалась в бухтах острова Оаху

Рождественские гирлянды украшали улицы Гонолулу в декабре 1940 года. Но в следующем году, после нападения на Пёрл-Харбор, власти отменили публичные рождественские празднества в связи с затемнением, на котором настояли военные

После введения Америкой эмбарго на экспорт нефти и стали в Японию, японский флот, в составе которого было четыре авианосца с 350 самолетами, напал на американские базы на Гавайях. В воскресенье, 7 декабря 1941 года, в 7.53 утра, японские самолеты сбросили первые бомбы

Командир японского авианосца «Секаку» наблюдает ранним утром 7 декабря 1941 года за тем, как самолеты берут курс на Пёрл-Харбор. Надпись на японском языке за спиной офицера призывает пилотов исполнить свой долг

Фотография, сделанная японским летчиком во время рейда на остров Оаху. Японцы уничтожили восемь военных кораблей США. Таким образом, американскому флоту на Тихом океане был нанесен значительный ущерб

Гибель «Аризоны» от прямого попадания японских бомб. Более тысячи американских моряков погибли на борту этого судна

Фотография сделана из автомобиля. Видны американские корабли, горящие после атаки японцев

Аэродром Уилер, расположенный в центральной части Оаху, был главной базой истребителей ВВС США. Он подвергся мощной атаке во время нападения на Пёрл-Харбор. На земле находилось около 140 самолетов, в основном истребители Р-40 и Р-36. Почти две трети этих машин были уничтожены или выведены из строя

Все, что осталось от американского истребителя Р-40, уничтоженного японцами на земле

Военный аэродром Хикэм также подвергся японскому нападению. В казармах, расположенных вблизи аэродрома, погибло множество людей. Почти две трети самолетов, находившихся на летном поле, получили такие сильные повреждения, что не могли подняться в воздух. Однако уцелевшие самолеты, в том числе бомбардировщик В-17Е (на фото), участвовали в обороне Пёрл-Харбора

На Гавайях были созданы женские отряды скорой помощи. Они действовали на протяжении всей войны

Заголовок газеты «Гонолулу стар буллетин» сообщает о нападении Японии на Пёрл-Харбор

Похороны американских офицеров 8 декабря 1941 года. Команда морских пехотинцев дает залп над могилой. Более двух тысяч американцев погибли в результате атаки японцев на Пёрл-Харбор

Эсминец «Уорд» первым открыл ответный огонь и потопил японскую подводную лодку

Президент США Франклин Делано Рузвельт произнес речь перед Конгрессом 8 декабря 1941 года. День 7 декабря Рузвельт назвал «Днем злодеяния». Нападение на Пёрл-Харбор послужило основанием объявить Японии войну

Моряки на борту американского корабля«Уичито» слушают по радио обращение президента Рузвельта к Конгрессу

После нападения на Пёрл-Харбор жители Гавайев опасались нехватки продовольствия. Когда с материка перестали приходить гражданские суда, возникли огромные очереди у магазинов. Со временемна Гавайях продукты стали распределять по карточкам, а жители завели собственные огороды

Американские власти стремились эвакуировать с Гавайев не только гражданское население, но и тех военных, которые не были заняты непосредственно в обороне островов. Постоянные жители сами решали, остаться им или уехать, но жен и детей военнослужащих эвакуировали в принудительном порядке. Во время войны часто проводились учения, чтобы подготовить население к новой атаке. Одно из таких учений запечатлел объектив фотоаппарата

Дети в противогазах. Все жители Гавайев получили противогазы и были обязаны постоянно носить их с собой. Власти ввели штрафы за отсутствие противогазов у гражданского населения. Гавайцы должны были затемнять окна домов и строить во дворах бомбоубежища на случаи нового нападения японцев

Западное побережье США и Гавайи с базой Пёрл-Харбор

Об авторе

Барри Дененберг — автор нескольких получивших высокую оценку произведений для юношества. Среди них три книги из серии «Дорогая Америка»: «Когда закончится эта жестокая война? Дневник Эммы Симпсон времен Гражданской войны» (Национальный Совет общественных наук признал это произведение одной из лучших детских книг, а Американская библиотечная ассоциация отметила книгу в номинации «Быстрый выбор»); «Так далеко от дома. Дневник Мэри Дрисколл, девочки с ирландской мельницы»; «Один глаз смеется, второй плачет. Дневник Джули Уэйс». Высоко оценены две книги Дененберга, опубликованные в серии «Меня зовут Америка»: «Дневник Уильяма Томаса Эмерсона. Патриот войны за независимость» и «Дневник Бена Ачида. Гражданин 13559 в лагере для интернированных Миррор-Лейк».

Барри Дененберг получил известность прежде всего благодаря своим историческим исследованиям. Среди них книги «Американский герой: правдивая история Чарльза А. Линдберга», «Голоса Вьетнама», «Все перевернулось. Жизнь и смерть Элвиса Пресли». Барри Дененберг живет с женой и дочерью в графстве Уэстчестер, штат Нью-Йорк.

Издательство благодарит за предоставленные иллюстрации Гавайский университет, Исторический музей Бишопа, Исторический центр фотографий военно-морского флота США, Национальный архив США, UPl/Acme, Джима Макмэона, Доринду Макэнаоналани Николсон.

Сканирование, распознавание, вычитка — Глюк Файнридера

Оглавление

Вашингтон, округ Колумбия 1941 год

Оаху, Гавайи

Эпилог

Жизнь в Америке в 1941 году Историческая справка

Об авторе

Реклама на сайте