«Барселона. Проклятая земля»

Барселона. Проклятая земля (fb2) - Барселона. Проклятая земля (пер. Кирилл Сергеевич Корконосенко) 3887K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Хуан Франсиско Феррандис

Хуан Франсиско Феррандис Барселона. Проклятая земля

Моему сыну Марку, обитателю тысячи миров.

Мы пьем из одного источника воображения, так пусть он никогда не иссякнет.

Спасибо за идеи приключений и подвигов, на которые ты неистощим

Juan Francisco Ferrа́ndiz

LA TIERRA MALDITA

Copyright © 2018, Juan Francisco Ferrа́ndiz

All rights reserved

© К. С. Корконосенко, перевод, 2020

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2020

Издательство АЗБУКА®

В истории есть такие периоды, которые, за недостатком источников информации, можно взять приступом, только если заранее признать рискованность и слабость своей позиции: вполне возможно, что мы заблуждаемся, что если бы мы чудом сумели отступить на тысячу лет назад и собственными глазами лицезреть людей, о которых повествуем, и наблюдать события, которые истолковываем, тогда, наверное, сходство между реальностью и миром, созданным в нашем воображении, оказалось бы не слишком значительно, а изумление наше – велико.

Рамон д’Абадаль. Первые графы каталонские

Пролог

Монастырь Санта-Афра, к северу от Жироны

Ненастной ночью они добрались до монастыря и укрылись за одним из кладбищенских надгробий. Вдалеке слышалось завывание волков, которые шли по их следу.

Пятеро монахов, читавших вечерние молитвы в каменной часовне, услышали плач. Настоятель Адальдус продолжил службу, дабы отпугнуть ночные страхи, но брат Райнарт, уже много лет назад потерявший зрение, поднялся с колен и объявил, что бесплотные души, бродящие по холмам, так не плачут.

Запасшись факелами, монахи робко выбрались наружу и обошли церковь. Волки уже обнюхивали могилы, самый крупный зверь скалился на людей. Монахи потрясали факелами, поэтому им удалось отогнать волков – и тогда за одной из могил они увидели детей. Мальчику было на вид лет семь, а девочке чуть больше трех. Дети были похожи, их светлые волосы спутались и слиплись. Мальчик обнимал малышку, оберегая от опасностей, но это был жест глубочайшего отчаяния. Увидев монахов, он умоляюще пискнул. Девочка открыла небесно-голубые глаза и вгляделась в темноту, где скрылись волки. Несмотря на малый возраст, она не плакала, и монахам это показалось странным. Возможно, ребятишки и были братом и сестрой, но души их вели себя по-разному.

– Они вас покусали? – озабоченно спросил настоятель.

Дети покачали головой. Рубашонка на девочке была разорвана, как будто волки вылизывали ей спину. Растерянные монахи кинулись за одеялами. Мальчик крепко сжимал тисовый лук, тетиву которого, определенно, он не смог бы натянуть. Оба ребенка выглядели голодными и изможденными, они промокли до нитки, а ноги их были сбиты в кровь от долгой ходьбы. При этом лохмотья, в которые превратились рубашки, были льняные, отменной выделки. Взгляды детей таили в себе трагическую историю – одну из множества, происходивших в этих мрачных краях.

– Кажется, они пришли издалека. Бедняжки совсем заледенели и ослабли!

– Они выживут, – определил старый монах Райнарт, с удивлением ощупывая детские головы. – Господь охранил их и привел сюда ради какой-то цели. Но кто вы такие?

Дети ничего не ответили. Ответ пришел уже после того, как они обогрелись и подкрепились несколькими краюхами хлеба с черствым сыром. Просто чудо, что дети добрались до монастыря из самого сердца Барселонского графства, проведя в пути несколько дней. Маленькая община бенедиктинцев порешила называть их Рожденными от земли, чтобы скрыть, что это Изембард и Ротель, дети Изембарда из Тенеса, последнего рыцаря Марки, сгинувшего во время кровопролитного мятежа графа Гильема Септиманского, который взялся за оружие на юге Французского королевства и захватил власть в Барселоне, предав смерти законного графа.

Монахи переглядывались с похоронными минами, пока Изембард лопотал подробности страшной истории. Подтверждались самые худшие слухи. Дом Тенес, возвышенный до благородного звания для защиты Испанской марки (южного предела Священной Римской империи) от сарацин, теперь исчезал, погружаясь в темную легенду. От замка на утесе над рекой Тенес остались только безмолвные развалины, и долго еще ни один человек не отважится разрыхлить эти земли мотыгой или повалить одряхлевший дуб. Место это сделалось проклятым.

Но дети рассказывали еще и об ужасных существах, населивших леса, и о кровавых злодеяниях на покинутых людьми пустошах. Брат Райнарт вжал голову в плечи, понимая, что теперь с разоренной Испанской марки расползается тьма и некому поставить ей предел.

Часть первая Испанская марка

861 год

Во второй половине IX века Священная Римская империя была поделена между внуками Карла Великого и сыновьями этих внуков. Имперская мечта растворялась в братоубийственных войнах, в жажде власти и в нищете, как и зачатки земледельческой и государственной реформы старого императора. Большие правящие дома прирастали землями в обмен на войска и вассальные договоры, а на границах агонизирующей империи возникали новые опасности: Германии угрожали орды славян, Италии – сарацины, а Франции – норманны и Кордовский эмират.

Приходившие извне угрозы сдерживались приграничными марками, управлявшимися графами, которых король назначал для охраны имперских территорий. На юге Пиренеев, в местности, которую в эпоху вестготов называли Готия или Септимания, были графства Барселона, Осона, Жирона, Ампурьяс, Серданья, Уржель, Пальярс и Рибагорса, охранявшие протяженные границы королевства Франции с Кордовским эмиратом. Ни Карлу Великому, ни его потомкам не удалось стабильно закрепиться на новых территориях к югу от бассейнов рек Льобрегат, Карденер и Сегре́. Это и была Испанская марка, а прямо на границе, между сумрачным запустением и лучезарным Средиземноморьем, стояла Барселона – последний город империи.

С 801 года, когда город отбили у Кордовского эмирата, Барселона приняла на себя больше полудюжины грабительских атак и налетов сарацин, которые приходили из-за Льобрегата и опустошали деревни, обители и поля на территориях Барселонского и Осонского графств. Горделивая римская стена древнего Барсино, укрепленная после Реконкисты, предоставляла защиту более чем полутора тысячам жителей, однако угроза была настолько серьезна и постоянна, что многие вестготские дома были снесены, уступив место садам и пашням, поскольку жизнь посевов за городскими стенами была эфемерной и скоротечной.

Короли и графы понимали, что предоставить Испанскую марку ее собственной участи означает подвергнуть империю великой опасности, однако из-за распрей между потомками Карла Великого на этот последний рубеж наползало облако темноты и забвения. Доходившие оттуда зловещие истории приводили в трепет всех жителей королевства. Барселона и Марка были страшным местом.

В июне 860 года мирный договор, заключенный в Кобленце, позволил четверым Каролингам, потомкам великого императора, заново поделить земли Священной Римской империи. Карл Лысый, сын Людовика Благочестивого от второго брака, оставил за собой Францию, а Людовик Немецкий, сын Благочестивого от первого брака, получил Германию к востоку от Рейна. Людовик Второй, сын покойного Лотаря Первого, отправлялся в Италию с сохранением императорского титула, а его брату Лотарю Второму досталась Лотарингия – широкая полоса земли от Северного моря до самых Альп.

Пипин Второй, сын Пипина Первого и племянник Людовика Благочестивого, который всегда отличался скверным характером и враждебным отношением к своему дяде Карлу, лишился Аквитании и нашел пристанище в бретонских землях.

Однако равновесие снова нарушилось в тот год, когда Лотарь Второй прогнал свою жену Теутбергу, представительницу знатного рода Бозонидов, к тому же близкую подругу Карла Лысого. Франкская знать почувствовала себя оскорбленной. И между Каролингами опять завязалась усобица, и началось передвижение войск и реквизиция скота и запустение на полях.

В Барселоне и в Испанской марке наступило короткое мирное затишье: франкский граф Гунфрид из Готии, властитель Барселоны, Жироны, Ампурьяса и Руссильона, в 857 году подписал договор о перемирии с властителем мавританской Сарагосы и занялся охранением южных берегов от норманнских вторжений. После истории с Теутбергой Гунфрид поспешил на помощь Карлу Лысому, и сарацины воспользовались его отлучкой. В 861 году Барселона пережила еще один набег, опустошивший поля и предместья. От окончательной катастрофы спасла только крепкая стена.

Город стоял обессиленный, покинутый своим графом, посевы погибли, торговля замерла – и тогда виконт и знатные мужи Барселоны взмолились, чтобы король назначил хотя бы епископа, место которого тоже пустовало.

Задачи епископов состояли в том, чтобы управлять церковным округом и уравновешивать власть графов. Они получали часть от налогов и обладали собственной государственной печатью. Единственная надежда Барселоны состояла в том, что новый епископ появится прежде, чем безвластие и непрочность приведут к полному уничтожению, как это случилось с Эгарой, Аусой[1] и близлежащим Ампурьясом, к которому после недавнего прихода норманнов уже прикоснулось крыло смерти.

1

Реймс, осень

Священник Фродоин, представитель благородного дома Раиранов из Реймса, считал, что первые двадцать пять лет его жизни были только преддверием к тому, что должно было произойти, и с замиранием сердца следил за бронзовыми дверями, ведущими в епископский зал. Фродоин уже несколько месяцев дожидался аудиенции у архиепископа Гинкмара, самого влиятельного священнослужителя Французской церкви, советника короля Карла Лысого. Фродоин был знаком с архиепископом еще с тех времен, когда учился в соборной школе, а теперь бывшему ученику не терпелось узнать, какую высокую честь готова возложить на него Церковь.

В последние десятилетия дом Раиранов возвысился благодаря услугам, оказанным Французской короне. Отец Фродоина пал в битве во время восстания Пипина, а старший брат сражался бок о бок с королем против норманнов в Аквитании. К тому же Раираны даровали свои земли аббатствам Нотр-Дам в Компьене и в Шелле, чтобы заручиться милостью архиепископа. После двух лет священства младший брат мог рассчитывать на блестящий cursus honorum[2] в церковной курии. Он представлял себе епархию неподалеку от Реймса, со всеми привилегиями и сборами, с рабами, возделывающими его поля, с приходами, приносящими немалую прибыль. Быть может, ему удалось бы воздвигнуть и собственный храм, как сделал сам Гинкмар, в течение двадцати лет расширявший Реймсский собор.

Когда двери распахнулись, Фродоин сумел сохранить хладнокровие. Он рассматривал три полукруглых свода, поддерживаемых стройными мраморными колоннами, и лепнину, щедро украшавшую стены и потолок. Узкие окна смягчали свет яркого дня, в лучах клубились тонкие облачка пыли. Каноники и епископы наблюдали за аудиенцией со стоящих ярусами скамей; в глубине зала на троне из серебра и драгоценных камней восседал Гинкмар, могущественный архиепископ Реймсский – с жезлом и в митре, в которой проблескивали золотые нити.

Взволнованный Фродоин поцеловал перстень на руке прелата. Царственная поза Гинкмара, которому перевалило уже за пятьдесят, внушала молодому священнику робость. Он поднял глаза – над троном помещалось распятие. Венец у Христа был золотой, а взгляд какой-то пустой, отсутствующий, как будто собравшиеся в зале ему докучали.

– Сын мой, – заговорил Гинкмар, – ты считаешь, наш Спаситель страдал на кресте?

Фродоин затрепетал. Во время учебы он отличался в арифметике, а еще ему нравились истории о греческих и римских властителях, однако теологическая премудрость давалась ему с трудом. Если сейчас он даст неправильный ответ, это могут счесть ересью, вот почему молодой человек решил быть предельно осторожным в своих словах.

– Я считаю, что страдание – это удел людей, если они рассчитывают обрести вечную жизнь.

– А слуга Господень, каковыми являемся все мы, – должен ли он страдать подобно остальным людям?

Фродоин выдержал пристальный взгляд Гинкмара. Под сводами царило напряженное молчание, и вдруг на скамьях для клириков кто-то кашлянул. Фродоин насторожился: что-то явно пошло не так.

– Церковь призвана возводить Царство Божие, расширять его владения и уничтожать язычество, которое до сих пор являет себя миру. – Произнося эти формулы, Фродоин почувствовал себя более уверенно, хотя напряжение и не ослабевало. – Пастыри Церкви должны вести владык и царей к счастью и повиновению. Если ради такой цели до́лжно пострадать, Господь за это воздаст.

– Ты честолюбив и упорен, Фродоин. Мне известно, что эти качества отличали тебя еще в соборной школе. Но вот я спрашиваю себя – хорошо ли это для человека веры… Быть может, тебе следовало стать воином.

– Но ведь меня призвал к служению Господь, – отвечал Фродоин; ему вовсе не нравилось направление этой беседы. – Церковь тоже нуждается в силе, чтобы преуспеть в своей миссии.

Гинкмар удовлетворенно кивнул. Обнадеженный Фродоин бросил вызывающий взгляд на клириков, сидевших на скамьях с мрачными лицами. Он выдержал допрос с достоинством, и теперь, возможно, архиепископ вознаградит его более остальных.

– Ты, определенно, подходишь, – заключил Гинкмар.

Фродоин склонил голову, чтобы выслушать, какой милостью он будет облечен.

– От имени нашего короля Карла и по дозволению Фредольда, архиепископа Нарбоннского, ты назначаешься епископом Барселонским. Там ожидает тебя твое служение, там ты достроишь собор, который начал возводить один из твоих предшественников, епископ Жоан, там ты исполнишь священную миссию, о которой говоришь с таким пылом.

У молодого священника подогнулись колени. Царившее в зале молчание означало, что это решение не удивило никого из собравшихся клириков. Фродоин снова украдкой посмотрел на них. Некоторые, казалось, были готовы захлопать в ладоши. Молодой священник будет вспоминать этот миг еще много недель, саркастически усмехаясь.

– Господин мой архиепископ… Ведь это же Испанская марка, – прошептал он, почти не дыша.

На сердце ему опустилась черная тень. Фродоин знал, что Барселона агонизирует на крайнем юге королевства и что последние шесть десятков лет город страдает от нескончаемых набегов. Особенно хорошо молодой человек помнил рассказы своего отца, участника этих событий. В 843 году король лишил власти над городом своенравного графа Берната Септиманского, годами творившего беззакония, тот поднял восстание и в конце концов лишился головы. В Марке возрадовались назначению нового графа, гота из здешних краев по имени Сунифред. Он задумал снова заселить опустевшие земли и вернуть Марке процветание, но сын Берната, Гильем Септиманский, живший и воспитывавшийся при дворе в качестве заложника, лелеял планы мести. Гильем притворно присягнул королю и пользовался его благосклонностью. В 848 году он захватил бывшие владения своего отца на южной стороне Пиренейских гор, предав смерти графа Сунифреда и его рыцарей. Гильем продержался в этих горах два года, чиня неслыханные зверства. В 850 году он вступил в союз с сарацинским полководцем, огнем и мечом они проложили себе дорогу к самому сердцу Барселоны. Гильем и потом продолжал бесчинствовать в Марке и добрался до Жироны, пока не был схвачен и казнен Алераном, графом Труа.

С тех пор в Барселонском графстве сменилось несколько правителей, однако город был все так же погружен во тьму и запустение. Там сохранился епископский престол и монетный двор для чеканки собственных денег, хотя домов оставалось не более четырехсот. Никто не хотел ехать в Барселону, и нынешний граф, Гунфрид из Готии, предпочитал держаться подальше от своей резиденции, при короле и его странствующем дворе.

– Если ты примешь сан, тебя рукоположат и отправят в путь без промедления, – продолжал Гинкмар. – Ты получишь то же, чем обладали твои предшественники: налоги, земли и сервов[3]. На строительство собора, заложенного епископом Жоаном, пойдет треть всех монет, которые чеканятся в городе, а еще треть от налогов со всех товаров, которые прибывают в Барселону как по суше, так и по морю. Но основная твоя задача – на корню истребить мосарабский[4] ритуал церковнослужения и насадить римскую традицию проведения мессы. Слуги, подобные тебе, нужны именно там, а не в других частях королевства.

Фродоин склонил голову, словно приговоренный к смерти преступник. Король отправляет его в самое опасное и глухое из своих владений, дабы он водительствовал над враждебной паствой, решившей, что Франкская империя о ней позабыла.

– Это проклятая земля! – вырвалось у Фродоина.

После такого дерзостного ответа в зале воцарилась абсолютная тишина. Гинкмар обвел собравшихся церковников презрительным взглядом.

– Ни один из этих довольных жизнью прелатов там не справится, – определил он. – А ты – сможешь. Мне открыл это Господь. Ты соглашаешься?

Фродоин знал наверняка, что за его семьей не числится никаких провинностей, которые могли бы навлечь на него столь суровое наказание, поэтому он решил, что это заговор, устроенный другими знатными домами, чтобы помешать его восхождению. Некоторые священники улыбались; иные из них, возрастом не старше Фродоина, уже правили своими епархиями как настоящие короли. «Мне подстроили ловушку», – подумал священник, и эта мысль привела его в бешенство. Человек, подобный ему, принадлежащий к родовитому семейству, не должен снисходить до управления епархией в самом сумрачном краю на свете; при этом все понимают, что отказ будет равносилен краху его церковной карьеры.

– Так что же?

Когда Фродоин уже был готов ответить отрицательно, он вспомнил, о чем размышлял, входя в эти двери. Молодой человек всегда чувствовал в себе какое-то важное призвание, и то же самое ощущение не покидало его даже после унизительного предложения Гинкмара. «Пути Господни не всегда прямы, а Барселона, несмотря ни на что, до сих пор держится», – сказал Фродоин самому себе.

– Да, я согласен.

Гадостные улыбочки мигом исчезли с лиц его недругов. Фродоин бросил самодовольный взгляд на скамьи – эти люди никогда не обвинят его в малодушии.

– Если такова воля короля и Церкви, я стану новым епископом Барселонским.

Гинкмар подался вперед. В глазах его Фродоин прочитал плохо скрываемую гордость.

– Ты уверен? Это ведь земля мучеников.

Гинкмар имел в виду скорбный список епископов и аббатов, умерщвленных в Готии самыми злодейскими способами. Вообще-то, никто до сих пор не узнал, что случилось с предыдущим епископом, Адаульфом, но ходили слухи, что кончина его была кровавой. А Фродоин в это время мог думать только о сумятице, в которую прямо сейчас превращалась его жизнь.

– Когда я должен ехать?

– После посвящения в сан отправишься в Нарбонну, где препоручишь себя власти архиепископа Фредольда. Затем поедешь в свой город. Стадо давно уже сбилось с пути, ему требуется пастырь с твердой рукой. Нам известно, что непокорные священники, приверженцы мосарабского ритуала, посягнули на наше имущество. Ты должен его вернуть.

Фродоин подумал, что столкнется и с куда большими проблемами, но вслух о своих сомнениях не объявил. Его тщеславие сменилось неуверенностью. Однако Гинкмар еще не закончил свои наставления.

– С тобой поедет молодой пресвитер Жорди, он родом из Барселоны и поможет тебе в сложных сношениях с готами. С тобой также отправится мой исповедник, бенедиктинец Сервусдеи – это человек святой, помимо того что мудрый, ты знал его еще по школе. Сервусдеи – знаток законов и соборных постановлений, он будет тебя наставлять в готских правилах и традициях. Он станет твоим лучшим помощником. Я ценю этого человека настолько, что, по правде говоря, мне жаль с ним расставаться.

– Благодарю вас, мой господин, – искренне произнес священник.

Один из архидиаконов что-то прошептал на ухо Гинкмару, и тот взглянул на Фродоина с грустью:

– Тебе следует знать, что недавно Барселона вновь пережила набег сарацин. Они не прошли за стены, но разрушили предместья. Многие бежали из города, население сократилось на десятую долю. Графа Гунфрида нет, так что ты будешь наделен самой большой властью в городе, наравне с нынешним виконтом Сунифредом, и тебе придется заслужить уважение готов и hispani[5].

Фродоин склонил голову. Теперь молодой священник корил себя за вспышку тщеславия, которая заставила его согласиться, ведь этот поступок мог оказаться главной ошибкой всей его жизни. Ему хотелось покинуть епископский зал прежде, чем все заметят его страх. Но, уже подходя к дверям, Фродоин подумал, что его позиции укрепятся, если он поедет не один, и он осмелился обратиться к Гинкмару с просьбой:

– Господин архиепископ, я прошу, чтобы король позволил мне взять с собой колонов-переселенцев и наделить их церковными землями в обмен на ренту. Если одна из проблем Марки – вечная убыль населения, в наших интересах поселить там больше христиан, практикующих римские обряды.

– Мы рассмотрим этот вопрос, – задумчиво ответил прелат.

Перед этой встречей несколько знатных вельмож давили на Гинкмара, заставляя провалить молодого священника, но старик чувствовал, что Фродоин с его необычным характером выступает частью божественного плана, которого сам архиепископ пока не постигал, и что выезд священника на границу империи – это еще не конец. Колесо делало новый поворот – вот с каким чувством Гинкмар произнес свои заключительные слова:

– По каким-то причинам ты нужен Господу там. – Голос священника задрожал. – Да хранит тебя Всевышний и да не лишит он тебя отваги, Фродоин, поскольку ты был прав: это проклятая земля.

2

Окрестности Каркассона

Элизия, стоя под дождем, отвела с лица темные пряди; взгляд ее был устремлен на могилу деда, который составлял всю ее семью. Девушке было шестнадцать лет, и вот она осталась одна, без родни.

Девушка отрешенно наблюдала, как капли падают на могильную плиту на маленьком кладбище возле часовни Святого Иакова. За ее спиной слышалось скорбное бормотание людей, присутствовавших на похоронах, – они уходили, позволяя ей проститься с покойным в одиночку. Элизия жалела, что не умеет писать: ей бы хотелось начертать на камне имя – Ламбер.

Вдалеке в туманной дымке виднелась городская крепость, а под ней беспорядочные улочки предместья, спускавшегося к самому берегу реки Од. Среди этих домов с каменными стенами и деревянными перекрытиями находился и ее родной кров – постоялый двор Отерио, где она трудилась вместе с дедом с тех пор, как себя помнила. Ламбер всегда рассказывал девочке, что она – дочь отважного солдата, который погиб, сражаясь под началом графа Бера́ Второго, и, посмеиваясь, предрекал малышке великое будущее. Но, немного повзрослев, Элизия узнала, что дедушка выдумал эту сказку, чтобы подбодрить сироту, с шести лет вынужденную работать на постоялом дворе рядом с мостом через реку.

Ее родители и братья погибли при пожаре в этом самом здании, когда девочке было всего два года. Дед с внучкой спали под навесом вместе с другими слугами, и Элизия сызмальства помогала во всех работах, доступных ее возрасту: носила дрова, чинила крышу, накрывала на стол. Ламбер с Элизией знать не знали, что такое отдых, но старый Отерио, хозяин гостиницы, считал их членами своей семьи. Жили они тяжело, зато ни в чем не нуждались.

Хотя они с Ламбером являлись сервами Отерио, Элизия была счастлива в этом тесном мирке. Прирожденный оптимизм не давал ей проводить жизнь в жалобах на судьбу. Элизия никогда не покидала Каркассон, но ее приводили в восторг истории постояльцев – купцов и паломников. Девочка трепетала, слушая рассказы о дорожных опасностях и приключениях, и воображала, как бы сама повела себя в таких обстоятельствах.

Работа на постоялом дворе занимала все ее время. Когда Элизия превратилась в стройную девушку с миндалевидными глазами, сверкавшими при каждой улыбке, она уже умела ловко ускользать от похотливых рук постояльцев и бойко отвечать на их сальные комплименты. Всякий раз, когда служанка навещала замшелые могилы своих родственников на кладбище Святого Иакова, она благодарила Господа, что у нее есть дедушка и крыша над головой. Это было много больше того, что имели другие обитатели городских предместий.

Осень в том году наступила внезапно, а с ней пришло и несчастье. Два дня назад старый Ламбер, увидев на небе покрывало темных туч, поднялся на крышу гостиницы, чтобы перевязать солому. Элизия услышала во дворе крики и выбежала из кухни: она увидела на земле сломанную лестницу и лежащего рядом деда. Ей осталось только проводить его безутешным плачем, но ужасная рана от его ухода становилась все глубже.

Отерио скорбел о кончине своего любимого слуги, он взял на себя и расходы на похороны, как будто речь шла о родственнике.

Стоя над могилой деда, Элизия почувствовала на своих пальцах прикосновение чужой руки и вздрогнула. Это был Гали`. Девушка наградила его печальным взглядом и не стала отдергивать озябшую руку. Этот парень двадцати пяти лет от роду, с веселыми глазами и острым языком, жил в их гостинице уже около года. Он был внуком друга семьи Отерио, как пояснил сам хозяин, принявший паренька с распростертыми объятиями. Гали был не то чтобы красавец, зато его широкая улыбка и краснобайство всем приходились по нраву. Гали днями напролет просиживал в таверне при постоялом дворе, и его любезничанья в конце концов очаровали юную девушку. Ламберу не нравилось, что его внучка так увлеклась парнем, не имеющим ни дела, ни земли; он так и говорил Элизии, но бесшабашность Гали уже вскружила девичью голову.

За два дня до несчастья Гали дерзко поцеловал ее в дровяном сарае, и Элизия не противилась, поэтому теперь, когда они оказались один на один под дождем на кладбище, его прикосновение было ей приятно.

– Ламбер обещал, что ты никогда не будешь одна. Я о тебе позабочусь.

Элизия грустно улыбнулась. Слова Гали всегда приходили в самый подходящий момент, и она позволила себя обнять, хотя это было и неправильно. Девушка дрожала от холода.

– Ламбер выполнял свои обещания.

Она знала, что прошлое Гали темно и отмечено несчастьями, как и ее собственное. Мальчик вырос на положении свободного человека в городке Вернет, что в графстве Конфлент, ведь его дед Гомбау, друг Отерио, от имени графа следил за сбором налогов с виноградников. В 848 году предатель Гильем Септиманский убил в Барселоне графа Сунифреда и ополчился на его вассалов, среди которых был и Гомбау. В Вернет пришли солдаты, они разрушили дом Гали, изнасиловали, а потом убили его мать и сестер. Мальчику с дедом удалось скрыться, потом они вместе жили в Ампурьясе. Когда Гомбау умер, Гали, оставшийся без крова над головой, пришел в Каркассон, чтобы искать пристанища у Отерио.

На постоялом дворе все предупреждали Элизию насчет этого парня, но она не обращала внимания на слова доброхотов. Гали был человек свободный, повидал мир и предпочитал ее другим служанкам, постарше. Его медовые речи всегда заставляли девушку чувствовать себя особенной.

– Ты подумала о моем предложении? – спросил Гали.

– Барселона находится на границе. – Элизия вздрогнула: она хорошо понимала, что он имеет в виду, и ей было неприятно говорить о таком, стоя перед свежей могилой. – Это опасная земля.

– Но именно сейчас у нас появилась возможность выбраться отсюда! – Гали мягко обхватил ее лицо ладонями – так он поступал, когда хотел придать своим словам особое значение. – Присоединиться к отряду нового епископа Барселонского – это единственный способ путешествовать по дорогам Испанской марки. Он обещал землю и покровительство Церкви всем, кто с ним отправится.

На постоялом дворе ни о чем другом и не говорили. Новый епископ, Фродоин, прибыл в Нарбонну, а через две недели отправится в Барселону вместе со всеми, кто только поверит в его обещания. Столь рискованное начинание не всем пришлось по сердцу, к тому же несколько епископов и знатные семейства, соперничающие с домом Раиранов, стремились помешать успеху этого похода.

У Элизии закружилась голова. Тело ее дедушки еще не успело остыть, а Гали вновь принялся ее донимать. Уже несколько недель назад молодой человек рассказал ей, что Гомбау кое-что припрятал в своем барселонском доме незадолго до бегства. Гали убеждал, что вот она, возможность вернуться и забрать богатство, а ее он хочет взять с собой.

– Барселона – опасное место, – мрачно повторила Элизия. – Говорят, этот город скоро исчезнет.

– Да ее крепостные стены выше, чем стены Каркассона, – пылко воскликнул парень, не обращая внимания, что раскричался над могилой старика Ламбера.

– Гали, нам ведь и здесь неплохо. Ты действительно веришь, что твой дед сказал тебе правду?

– Просто убежден. Если то, о чем я тебе рассказывал, все еще там, наша жизнь переменится!

– Вот этого я и боюсь. К тому же у меня есть хозяин – Отерио.

Гали погладил девушку по голове и залихватски усмехнулся – от такой лихости чувства ее приходили в смятение.

– Я с ним поговорю. Если он отпустит тебя со мной, ты больше не будешь рабыней!

Элизия вздохнула. В этот день она не собиралась поддаваться чарам Гали.

– Говорят, этот самый Фродоин – честолюбец, мечтавший о богатой епархии, а Барселона дана ему в наказание. Если он берет с собой колонов, так это чтобы они возделывали его земли и платили налоги.

– Ну конечно, он и должен быть честолюбив! Но самое важное здесь другое: с ним мы сможем путешествовать в безопасности. Элизия, верь мне: наше будущее ждет нас в Барселоне.

– Но ты никогда там не бывал! Ты пришел из Вернета, – возразила девушка. И добавила: – Меня пугает это пограничье.

Гали помрачнел. Такого сопротивления он не ожидал. Тем не менее отступать он не собирался.

– Мы могли бы открыть наш собственный постоялый двор. Только представь: ты будешь хозяйкой, ведь я собираюсь все разделить с тобой. Твои дети вырастут свободными и ни в чем не будут нуждаться.

Элизии от этих слов не стало веселей. Она нежно провела рукой по могильной плите Ламбера. Мудрый старик желал для внучки лучшей доли, он никогда бы не согласился на такую авантюру. Теперь Ламбера не стало, а Гали продолжал настаивать. Элизия в глубине души призналась себе, что это прекрасная мечта. Но тут же подумала, что Отерио ни за что ее не отпустит, потому что очень нуждается в ней на постоялом дворе, и это послужило ей утешением.

Элизия вспомнила, как в двенадцать лет начала интересоваться работой дедушки, который был гостиничным поваром. Стоя перед гигантскими очагами, девочка с его помощью постигала секреты приправ и супов, училась по запаху определять точную степень готовности жаркого. У нее развилась особая интуиция, и Отерио извлек из этого качества все выгоды. Элизии, ставшей помощницей Лорана, было поручено коптить рыбу, засаливать мясо и набивать колбасы. Вскоре внучка Ламбера проявила себя и в изготовлении пирожных и нуги, а также фруктовых компотов, которые хранились в больших кувшинах.

Постояльцы нахваливали кухню Отерио. Ламбер с внучкой как праздника дожидались появления в Каркассоне экзотических специй и наизусть твердили рецепты, которые пересказывали им путешественники, прибывшие из дальних краев, а потом готовили для них эти блюда, чтобы иноземцы чувствовали себя как дома. Постоялый дом процветал как никогда прежде, и слава о нем распространилась даже за пределы графства. Отерио обращался с девушкой как с родней, и Элизия знала, что никогда не останется без крова над головой.

Теперь ей хотелось только плакать.

– Иногда мне кажется, что ты уйдешь с ними в любом случае, Гали. – Она положила голову на его плечо. – Я рабыня и останусь такой навсегда. – Элизия вся дрожала. – Мне холодно. Давай вернемся в гостиницу.

Пока они спускались по скользкому от грязи склону холма, в глазах парня сгущалась темнота.

После похорон Ламбера прошло три дня. Старый Отерио сидел в подвальном этаже таверны в компании еще пятерых мужчин; все молчали, на лицах застыло напряжение. Хозяин гостиницы чувствовал, что земля уходит у него из-под ног. На крышке перевернутой бочки, за которой мужчины играли в кости и пили вино, рядом с Гали высилась горка серебряных монет, которые Отерио проиграл, почти не сознавая того, ослепленный ходом игры. То была самая кошмарная его ночь за многие годы. Старик был в ярости, ему хотелось зашвырнуть подальше три желтых костяных кубика, лишивших его столь многого.

Гали усмехался, глядя на выигранные монеты, а Отерио мечтал вцепиться ему в глотку. Он распахнул для этого парня все двери, когда тот явился в гостиницу и назвался внуком Гомбау, его лучшего товарища по четырем военным походам под началом графа Олибы Каркассонского, а потом Гомбау перешел на службу к графу Сунифреду, двоюродному брату его прежнего сюзерена.

Как оказалось, Отерио и Гали объединяла тайная страсть к игре; они захаживали в самые неприглядные таверны Каркассона, но до этой ночи никогда не играли между собой. В полночь они начали с пригоршни оболов, а потом Гали предложил повысить ставки. Это была ошибка; ослепленный игрой Отерио не понял, чего добивается его противник. Уже близился рассвет, когда Отерио, хотя и осоловевший от вина, осознал, что проиграл больше, чем имел.

– Все эти деньги нужны мне для постоялого двора, Гали. От него зависят многие семьи, многие сервы, – растерянно бормотал Отерио, тыча пальцем в монеты. – В память дружбы, связавшей меня с твоим дедом, я открыл тебе двери своего дома, а теперь…

– На все воля случая, Отерио, – безжалостно оборвал его Гали.

– Но мне нужны эти деньги! – в отчаянии выкрикнул хозяин гостиницы. Хмельной язык плохо его слушался.

Гали плутовато ухмыльнулся и подвинул горку монет к старику.

– Ты знаешь, что мне нужно. Мы с тобой об этом говорили.

Отерио выпучил глаза. Ему наконец все стало ясно. Вот почему ночь свела их в этом притоне. Ему хотелось тут же пристукнуть этого щенка.

– Ты ведь знаешь, Элизия мне как дочь, а гостиница без нее не гостиница. Тебе сейчас приспичило, но ты принесешь ей только горе! Если бы Ламбер был жив…

– Оставь старика в покое. Элизия юна и прекрасна, она заслуживает свободы. Она будет хорошей супругой и хорошей матерью.

Отерио нахмурил брови. С самого своего появления Гали тратил все свое время на выпивку, игру и женщин. Старик знал, что он не любит Элизию, просто ценит девушку по достоинству. Он собирается ею воспользоваться. Эта уверенность жгла ему сердце, но сейчас Отерио находился на распутье. Ему требовалось вернуть проигранное. Будь Ламбер жив, старик никогда бы не осмелился выполнить требование Гали. Даже падение с лестницы приключилось с Ламбером как нельзя кстати для этого парня.

– Знаменитая гостиница на реке Од существует на памяти четырех поколений, а теперь ты, Отерио, станешь позорным виновником ее закрытия, – холодно бросил Гали.

Это был удар ниже пояса, игроки вокруг бочки зашевелились, но никто не произнес ни слова. Отерио смотрел на серебряные монеты. Он знал, что назавтра не сможет расплатиться ни за мясо для стола, ни за фураж для лошадей. Постоялый двор окажется на грани разорения, а свидетели этой ночи, беспутные дружки Гали, позаботятся о том, чтобы опозорить на весь Каркассон доброе имя его владельца. Такого унижения Отерио не мог допустить. Он попал в ловушку.

– Она ничего не должна знать, вот единственное, о чем я прошу, – произнес Отерио с безутешным вздохом.

– Мне по нраву девчонки веселые, беспечные. Рабыня мне не нужна. Она пойдет со мной по собственной воле, будет знать то, что расскажу ей я, и думать о том, чего хочу я. А мне желательно как можно скорее отправиться в Нарбонну, чтобы присоединиться к отряду нового епископа Барселонского. – Гали скорчил шутовскую гримасу. – Элизия будет сопровождать меня как супруга, с твоего благословения.

– Хорошо, Гали, Элизия твоя, – тоскливо признал Отерио, сжимая кулаки в бессильной ярости. – И если ты не будешь о ней заботиться, гореть тебе в аду.

Два дня спустя Элизия смотрела на пустые столы, освещенные мутной дымкой очередного пасмурного утра. Постояльцы не замедлят спуститься в таверну, в кухне уже полыхал веселый огонь. Ее дедушка Ламбер очень ценил эти мгновения спокойствия. Элизии до сих пор все напоминало о Ламбере: она плакала, принимая соболезнования от соседей и проезжающих через Каркассон купцов. Все гости любили эту девушку, которая много лет пела, смеялась и танцевала, скрашивая их долгие вечера.

Вскоре появился Отерио, и они вдвоем сели за отдельный стол. Прошлым вечером Гали предложил Элизии стать его женой, и, к удивлению девушки, хозяин не возражал. Он объявил, что старый Ламбер проработал шестьдесят лет без единого дня отдыха, так что его единственная внучка заслуживает свободы и хорошего мужа. Гали, свежевымытый, в новой рубашке хорошего сукна, несколько часов рассказывал девушке о возможностях, которые появятся в их новой совместной жизни, и Элизия постепенно заразилась его восторженностью. Постоялый двор был ее миром, но для нее, как и для любого из сервов, свобода оставалась самым желанным чаяньем. Дедушки не стало, здесь ее больше ничего не держало, здесь, как бы дела ни сложились, ее мужем стал бы кто-нибудь из слуг.

– Ты уверена, что этого хочешь, Элизия? – спросил Отерио напрямик. В глазах его было отчаяние. – И я сейчас имею в виду не путешествие в Барселону.

Элизия удивилась. Накануне, в присутствии Гали, старик выглядел всем довольным. Но сегодня что-то в его взгляде настораживало девушку. Казалось, Отерио за нее боится.

– Я выхожу за него замуж, и ты дал свое согласие.

– Элизия, ты мне не ответила. Твоя семья из поколения в поколение служила моей, а тебе самой требовалось мое дозволение даже на покупку нового платья. Ламбер просил меня лишь об одном: чтобы я никому тебя не отдавал насильно. Ты хочешь выйти за Гали?

– Он, несмотря ни на что, хороший человек, – резко ответила Элизия. – Вот что вы сказали мне вчера. – Она опустила глаза. Ей самой не хватало убежденности, она была юна и напугана, и все-таки Гали обещал ей заботу и хорошую жизнь. – Я буду по всем по вам скучать, Отерио.

Хозяин гостиницы тоже отвел взгляд, удрученный ее ответом. Если бы Элизия отказалась, он нашел бы способ исправить свою ошибку, но она уже попала в плен к пронырливому Гали.

– Я даю тебе свое благословение, дочка, – обессиленно прошептал он.

Элизия была девушка стройная, миловидная, с темными волосами; обычно она покрывала голову платком, чтобы волосы не пропитывались жирными испарениями кухни. Но что в ней завораживало больше всех остальных красот – так это глаза: большие, медового цвета, с длинными ресницами, излучающие живительное тепло. К тому же Элизия отличалась бойкостью и веселым нравом. Десятки юношей Каркассона, устроенные в жизни куда лучше, чем Гали, охотно принялись бы за ней ухаживать, но было уже поздно.

– Нам всем будет тебя не хватать, а постояльцы станут жаловаться, – добавил Отерио.

– Адовира знает наши рецепты, и рука у нее легкая.

Старик по-отечески погладил ее по щеке. Он помнил девочку, которая залезала на столы и пела для постояльцев, пока дед не прибегал и не уносил ее из зала – ведь она была уже почти взрослая. Отерио не видел в глазах Элизии трепетного блеска влюбленной девушки. Своими соблазнами Гали просто задурил ее невинную голову. С другой стороны, если хорошо подумать, он не видал признаков любви у большинства женщин, которым замужество устроили их родственники. Он, Отерио, является хозяином Элизии, а она достигла брачного возраста. Они просто следуют естественному порядку вещей. К тому же Элизия – девушка разумная, закаленная в гостиничном многолюдье; такая сумеет постоять за себя. Отерио напоминал себе об этом, чтобы заглушить чувство вины. Он продал Элизию, расстался с ней в уплату долга.

– Сначала Ламбер, а теперь и ты… Слишком много потерь. – Лицо его помрачнело. – Я превращаюсь в старика.

Элизия не смогла удержаться от слез. Ей было страшно. Она предпочла бы выйти замуж и остаться в Каркассоне, однако у Гали были большие планы для них обоих в далекой Барселоне.

– Спасибо, Отерио. Если удастся, я пошлю о себе весточку с каким-нибудь купцом.

– Мы будем по тебе скучать, Элизия.

– А по Гали? – Ей было больно, что ее жених вызывает одну только неприязнь.

– Элизия, ты не наивная девушка. Ты похожа на своего деда, так что держись начеку и приглядывай за ним, – предупредил Отерио, подменяя собой покойного Ламбера. Он дожидался, пока ком в горле позволит говорить дальше, а сам держал Элизию за руки. Это не были руки знатной девицы: их красоту портили следы ожогов и плохо зарубцевавшиеся шрамы. Несмотря на ангельскую внешность, Элизия была человеком, закалившимся в тяжелом труде. – И если придется кусаться – кусайся!

Когда прекратились дожди, Отерио, как полноправный хозяин, предоставил Элизии свободу, чтобы она могла покинуть постоялый двор вместе с самодовольным Гали. Молодые люди обвенчались холодным утром в маленькой церквушке Сен-Жак, теперь им предстояло вместе с двумя знакомыми торговцами отправиться в Нарбонну, где Фродоин собирал своих колонов. На зов епископа приходили целые семьи из разных городов – люди, которым было почти нечего терять в этом рискованном предприятии.

Обряд совершал священник, проводивший больше времени в таверне, нежели в своей церкви; он не сдержал слез, увидев, как прекрасна невеста в черном полотняном платье и белой вуали – и то и другое ей дала жена Отерио. Элизия уезжала, чтобы никогда больше не возвращаться, и прощание в гостинице тоже не обошлось без слез. Слуги дарили новобрачной одеяла, соленое мясо, ковриги белого хлеба. Отерио с семьей вручили ей пригоршню серебряных оболов и два теплых плаща, чтобы беречься от превратностей трудного путешествия. Осень только еще начиналась, но холода уже ощутимо давали о себе знать. Гали расхаживал довольный, как петух, губы его, как обычно, расплывались в обольстительной улыбке. Он получил от Элизии то, чего добивался. А Элизия собирала слезы расставания и как могла крепко обнимала остающихся. Иссякли предупреждения и доводы, которыми супругов убеждали отказаться от путешествия в темную Барселону. Оставалось только молить Бога, чтобы Он оберегал путников.

Когда утренняя дымка рассеялась, они присоединились к каравану повозок, с трудом продвигавшихся по осклизлой дороге. Элизия и Гали шли пешком, и все собравшиеся на постоялом дворе с грустью наблюдали, как девушка перебрасывается шутками уже с новыми попутчиками.

– Я принял самое дурное решение в моей жизни, – мрачно процедил Отерио.

Адовира, на которую с этого дня были возложены обязанности кухарки, утерла слезы и объявила:

– Куда бы она ни поехала, ее везде будут любить так же, как и здесь.

Караван миновал деревянный мост через реку Од, вздувшуюся от дождей. Элизия помахала рукой с того берега.

Гого, который был лучшим другом Ламбера на постоялом дворе, подошел к Отерио. Их отношения тоже не были похожи на отношения хозяина и серва, Гого мог себе позволить говорить начистоту.

– Гали добивался этого с тех самых пор, когда узнал про отряд епископа Барселонского. Не могу отделаться от мысли, что падение Ламбера оказалось для него уж слишком своевременным.

Отерио и без того был придавлен грузом вины, ему не хотелось отягощать себя еще и этим подозрением.

– Гого, сеять в Элизии сомнения – это только лишний раз ее мучить. Она уже пролила достаточно слез.

– Она никогда не рассталась бы с дедом, даже ради Гали.

Отерио вздрогнул и отвел глаза:

– Мы никогда не узнаем правды, да и она, надеюсь, тоже. Я знаю, Гого, так для нее будет лучше. По крайней мере, надеюсь, ради памяти Ламбера! И хотя Элизия еще почти что девочка, осторожности ей не занимать. И да хранит ее Господь.

3

Рожденным от земли удалось выжить, и монахи, люди суровые и неколебимые в вере, почли это Божьим знамением. Никто не явился за пропавшими детьми, и род Тенесов исчез, как нередко случалось в те неспокойные времена.

В находке одиноких потерянных детей никто не видел ничего странного. Из пяти членов общины трое были в преклонном возрасте, а на винограднике требовались молодые руки. Посему монахи растили детей при монастыре как сервов. Когда у Ротель начнутся менструации, ее выдадут замуж за какого-нибудь деревенского парня – а если девушка почувствует призыв Господа, то поступит в женский монастырь.

Дети, подрастая, держались все время вместе – с той самой ночи, когда их нашли на кладбище, и по мере того как они взрослели и становились выше своих благодетелей, они занимали все больше места в сердцах… сердцах простых монахов. Оба ребенка были светловолосые, вот только у Ротель волосы были как солнечные лучики. Оба они были голубоглазые, вот только у Ротель глаза были ярче и прозрачнее. Рожденные от земли росли похожими друг на друга. И все-таки они были разные. Мальчик, который был чуть постарше, сохранил смутное воспоминание об отце, вносящем в замок новорожденную девочку, завернутую в одеяло. А мать тогда закрылась в своих покоях и плакала. Девочка была внебрачной дочерью рыцаря Изембарда из Тенеса.

Изембард в свободные минуты играл с деревянными мечами и тренировал меткость стрельбой из самодельного лука, но единственной его соперницей выступала дремотная скука молитв, на которых детям полагалось присутствовать. Любопытная Ротель любила в одиночку побродить по лесу; возвращалась она в сумерках и никогда не рассказывала, где была и что видела. Постепенно старшие даже перестали ее расспрашивать. Все помнили, что когда-то волки вылизали ей спину, и старый брат Райнарт до самой смерти утверждал, что она особенное существо, более соединенное с природой, нежели с людьми.

Девочка, будучи еще совсем крошкой, пасла овец, и не было случая, чтобы животные от нее убегали. Ротель ничего не боялась; порой она возвращалась в монастырь с зайчонком на руках и потом заботливо его выхаживала. А когда ей было тринадцать, ее независимый нрав окончательно сформировался в те три дня, что она провела в одиночестве, заблудившись во время снежной бури. Когда девочку отыскали в пещере, она была спокойна, цела и невредима. Ротель сидела, закутавшись в меховой плащ, вид которого показался монахам смутно знакомым; братья решили спалить этот плащ, но Ротель убедила их его сохранить. Она так и не рассказала, что с нею произошло, однако с этих пор часто улыбалась, глядя на лес, как будто природа нашептывала ей свои секреты.

Кровотечения начались у Ротель в положенный срок, но время поумерило религиозное рвение монахов, и они позабыли, что с девушкой пора расставаться. Санта-Афра стояла в одном дне пути от ближайшей деревни, так что мало кто из крестьян заглядывал в их обитель. Пилигримы тоже приходили нечасто. И все равно монахи выстроили для Ротель каменную хижину вдали от монастыря, близ виноградников, поскольку настоятелю Адальдусу сплетни были не нужны. Все в общине относились к Ротель как к дочери, к тому же она работала не покладая рук, а монахи были уже не в том возрасте, чтобы маяться искушениями плоти. Худенькая девочка постепенно превращалась в девушку необыкновенной, странной красоты. Только в монастыре она проявляла теплые чувства, только с монахами она весело смеялась, нарушая покой Санта-Афры, к неудовольствию настоятеля Адальдуса. Однако за пределами монастыря Ротель вела себя крайне замкнуто. В этом она была полной противоположностью своему брату, весельчаку Изембарду, по которому вздыхали все деревенские девицы.

Брат с сестрой были юны и полны энергии, а вот община старилась на глазах. Суровые условия жизни и недостаточное питание подтачивали здоровье монахов, вот почему Изембард с Ротель взяли на себя и полевые работы, и пригляд за постройками, и пополнение кладовой.

Все изменилось летом 860 года, когда на жителей долины обрушилась эпидемия; смерть призвала к себе и монахов. Выжили только настоятель Адальдус и брат Ремигий. Чтобы монастырь не опустел, а его земли не перешли в руки графа Жиронского, Санта-Афру предложили новой общине.

Семеро монахов, поселившихся в обители, тоже придерживались бенедиктинского устава, но только с новыми ужесточениями, которые Бенедикт Анианский ввел во время правления Людовика Благочестивого. И присутствие Ротель вовсе не пришлось по нраву новым насельникам. Ее женская нечистота оскверняла дом молитвы. А ее недостижимая красота была для них как пытка.

Сикст, самый ревностный защитник реформ Бенедикта Анианского, был избран настоятелем, и с тех пор все переменилось. Ротель имела право входить в часовню только во время мессы, и даже тогда ей надлежало стоять позади, с покрытой головой. Разговаривать с монахами ей было запрещено, и Сикст принял решение, что девушка пробудет в Санта-Афре только до тех пор, пока для нее не подыщут женский монастырь или жениха из деревни. Изембард попытался вмешаться, но безуспешно; впрочем, и для него Санта-Афра тоже перестала быть родным домом.

В ту осень 861 года Ротель было пятнадцать лет, а Изембарду – девятнадцать. Пришел день 19 октября, канун дня святого Симона, и новый настоятель, никому не объяснив причин, отмечал этот день с особой торжественностью. В послеобеденный час яростно зазвонил маленький монастырский колокол, и эхо понесло этот звон в горы. Изембард, трудившийся на винограднике, разогнул спину и принялся растирать ноющие мышцы. Они с сестрой подрезали лозу, и работы оставалось еще много, но пропустить службу они не могли, иначе настоятель снова на них осерчает.

– Ротель, нам пора! – позвал Изембард.

На другом конце виноградника сестра подняла голову.

– Не надо бы мне там появляться, – печально сказала она, подходя.

– Тогда нас оставят без еды на два дня. Теперь такой порядок.

К службе, как обычно, собирались деревенские, а еще должен был явиться высокородный священник, приехавший из Барселоны, франк по имени Дрого де Борр. Брат Ремигий рассказывал о нем с беспокойством. Дрого обладал большой властью в Марке, владел землями и несколькими замками между Барселоной и Уржелем, но молва о нем шла нехорошая – поговаривали, что он держит гарем из молоденьких девушек. Ходили слухи, что он приехал в Жирону в ожидании нового епископа Барселонского, путь которого пролегал через эти земли. Дрого надеялся стать графом Барселонским и хотел снискать расположение епископа. Но всех удивляло, что такой человек остановился в их скромной обители.

Сиксту не было никакого дела до шепотков среди простого люда и среди монахов. Он желал расширить и обогатить монастырь и искал для него щедрых покровителей. Когда Дрого де Борр и его люди, охотясь, заехали на земли Санта-Афры, настоятель пригласил его на празднество, даже не удивившись, что владетельный дворянин оказался на таком удалении от Жироны. Без сомнения, то был подарок Всевышнего.

Ротель сняла платок, чтобы проветрить пышную копну светлых волос, мягкими волнами ниспадавших на ее спину. Изембард разделял опасения сестры. Несмотря на то что Ротель едва вошла в девический возраст, ее красота сияла ярко и взгляды мужчин были устремлены на нее. Здесь ее видели только монахи да крестьяне, но сегодня вечером ей предстояло показаться на глаза знатному сеньору, о котором ходила недобрая слава, так что вся ее жизнь могла перемениться.

– Настоятель Сикст не нуждается в нашей помощи, чтобы просить милостыню, – заметила девушка.

– Мы добываем пищу и делаем, что нам велят. Так было всегда, Ротель.

– В деревне меня называют наложницей монахов, – мрачно пожаловалась она.

– Да, а еще говорят, что у тебя глаза колдуньи, – рассмеялся он. – Не обращай внимания. Мы встанем среди сервов и пастухов, в глубине церкви. Никто на нас и не посмотрит.

Слова брата не убедили девушку, и тогда Изембард крепко ее обнял. Он всегда о ней заботился. И пусть даже у людей Дрого будут железные мечи, Изембард поклялся, что никто не причинит его сестре вреда.

– Ступай вперед, братик, – вздохнула Ротель. – А я пока прикрою волосы.

Изембард зашагал к церкви, а девушка, не сводя глаз с виноградника, который подрастал вместе с Рожденными от земли, принялась расчесывать волосы – это занятие всегда отвлекало ее от тревожных дум. Она не хотела подниматься в монастырь, чтобы Сикст выставлял ее напоказ, точно породистую скотинку, – Ротель была уверена, что именно этого добивается настоятель. Ее деревенские ровесницы уже повыходили замуж, подчинившись родительскому выбору, и монахи могли поступить с ней точно так же.

Ротель побежала к лесу, туда, где была ее тайная пещера. Даже Изембард не знал, что там она прячет Госпожу – терракотовую фигурку в ладонь высотой, в форме сидящей женщины, укрытой платком и с ребенком на руках. Статуя казалась очень древней. Два года назад Ротель нашла ее в той пещере, где пряталась от снежной бури. И никогда не показывала монахам. Быть может, то была Дева Мария. Ротель увидела ее стоящей на каменном выступе, а вокруг лежали увядшие цветы. Теперь цветы приносила она сама. От этого ей становилось легче на душе.

Это было тайное святилище Ротель. Она провела пальцами по стертому лицу Госпожи, по щеке девушки скатилась слезинка. Страха она не ощущала – только холод в душе. Что-то должно произойти – Ротель это предчувствовала.

Девушка быстро покинула пещеру, но на пороге застыла как вкопанная. В лесу стояла тишина. Только на земле что-то шипело: под ногами у Ротель поднимала голову гадюка. Рожденной от земли нередко доводилось встречать змей, она не впала в беспокойство. Девушка медленно наклонялась вперед, не отводя взгляда от змеиных глаз. Она почувствовала, что гадюка готова напасть, верно выбрала момент и ухватила ее за голову.

– Что ты здесь делаешь? Зима на подходе, и тебе, и мне пора прятаться.

Ротель зашвырнула змею в кусты, и в ту же секунду кожа ее покрылась мурашками. В нескольких шагах, среди деревьев, она заметила неподвижную человеческую фигуру в одежде из шкур. За последние недели девушка видела ее уже не раз. Их взгляды встретились. Это мог быть призрак покойника из историй, которыми монахи пугали их с братом в детстве, однако что-то подсказывало девушке, что существо это представляет еще большую опасность. Бросив быстрый взгляд, существо растворилось в лесной чаще, и тогда Ротель перевела дух.

Напуганная девушка побежала в монастырь. Изембард, наверное, совсем извелся, дожидаясь ее. Ротель предпочитала похотливые взгляды мужчин зловещей тени, преследующей ее в лесу.

Несмотря на обещания Изембарда, появление Рожденных от земли не прошло незамеченным. Девушка терпела сколько могла, прячась в глубине простой церкви, не украшенной ни статуями, ни росписью. Наконец она не выдержала:

– Я хочу уйти.

– Нет! – взмолился Изембард.

Оба они принадлежали монастырю. Хотя они и пользовались уважением старого Адальдуса и брата Ремигия, если бы они сейчас покинули храм, Сикст счел бы это непочтительностью.

Эта короткая перебранка привлекла внимание настоятеля. Сикст с недовольным видом оборвал молитву. Рядом с ним стоял Дрого де Борр. Хотя дворянин и объявил, что в юности был рукоположен в сан, в богослужении он участия не принимал. Он имел вид воина, длинные черные волосы обрамляли его бледное угловатое лицо. Дрого перевалило уже за сорок, и он рассматривал собравшихся темными глазами хищника, в которых мерцали невыразимые тайны. Поверх кольчужного доспеха на нем был плащ с вышитым драконом, а свой боевой топор он положил на алтарь – Сикст предпочел не заметить этой дерзости, чтобы ни в коем случае не противоречить рыцарю. В присутствии Дрого людям становилось неуютно, и он наслаждался этим эффектом.

Увидев Ротель, Дрого де Борр нагло ухмыльнулся, склонился к одному из своих людей и прошептал несколько слов. Девушка, не в силах вынести ужасного предчувствия, в тревоге выбежала из церкви.

Настоятель продолжил евхаристическую молитву. Он поднял простую деревянную чашу, обитую латунью. Определенно, такой сосуд не был достоин крови Христа. На Реймсском соборе в 803 году было постановлено, что церковные чаши должны быть из благородных металлов. Санта-Афра являла собою образец нищеты: только церковь и маленький домик на две комнаты, который сами монахи кирпич за кирпичом возвели на холме, предоставленном им во временное пользование графом Жиронским. Община существовала без дотаций и без сервов, с которых можно было бы взимать десятину. Но все это должно перемениться, решил новый настоятель, и первым делом следует обзавестись драгоценной чашей и прочей достойной утварью. Он понимал, что нужно воспользоваться появлением Дрого и предложить богатею что-нибудь, представляющее для него ценность. Вообще-то, Сикст так и подозревал, что Дрого вернулся с определенной целью. Быть может, во время первой своей поездки он приметил Ротель на виноградниках.

Сикст никогда не интересовался происхождением брата и сестры. Осторожные монахи открыли ему не все, что знали: детей обнаружили однажды ночью, в бурю, и волки их не тронули. Прекрасная девушка без родителей и вообще не знающая своих родственников – то был поистине Божий дар. Она принадлежала монастырю, как виноградники или козы. Настоятель, исполненный радужных надежд, продолжил мессу.

Когда служба закончилась, Изембард поздоровался со своими знакомыми из деревни и отправился искать сестру. Юноша пошел к ближайшему роднику, куда Ротель приходила, когда ее одолевали тревожные мысли, но сегодня ее там не было. С наступлением вечера крестьяне разом собрались и ушли из монастыря. Дрого с солдатами тоже выехал в сторону Жироны. Изембард с облегчением вздохнул. Он продолжал искать сестру и решил заглянуть в ее хижину – на случай, если она уже вернулась.

– Ротель?

Изембард услышал сдавленный стон и, не думая об опасности, рванулся внутрь. Юноша увидел, что его сестра лежит на полу связанная, с кляпом во рту, но прежде, чем он сделал еще шаг, кто-то ударил его сзади, и над ним сомкнулась темнота.

– Изембард! Очнись!

Чужой голос гремел в его голове, как молот. Открыв глаза, юноша ощутил нестерпимую боль, сквозь полумрак он различил силуэт старого Адальдуса.

– Ее увезли! – с тоской воскликнул монах.

– Ротель! – выдохнул Изембард. – Что с ней случилось?

– Настоятель продал ее Дрого.

– Но я ведь видел, как он уезжал, с ним были только его люди!

– Он не хотел забирать ее при крестьянах. Когда стемнело, ее увез один из солдат, а помогали ему двое наших. – Адальдусу было стыдно произносить эти слова. – Да простит нас Господь.

Изембард, еще оглушенный, приподнялся с земли. Его охватила паника: он не сумел защитить сестру.

– Брат Адальдус, вы думаете, Дрого приезжал за ней? Раньше дворяне нас никогда не посещали. – Отчаяние его не знало предела.

– Может быть, он видел ее несколько недель назад, когда проезжал эти места, или о ней рассказывал какой-нибудь крестьянин – теперь это не важно! Ротель красива, к тому же она еще и особенная, ты это знаешь, как никто другой. Это могла быть простая прихоть или же существовали какие-то другие причины…

– Я должен ее найти, – твердо сказал Изембард. Он был напуган, но отказываться от сестры не собирался.

Адальдус дал юноше нож и кошель с пригоршней серебряных оболов. Нож станет его оружием, а у наемника Дрого де Борра будет меч. С тех пор как Изембард двенадцать лет назад ушел из Тенеса, он таких мечей не видел.

– Вы что, обокрали настоятеля?

– Сикст почитает себя орудием Господа, но то же могу сказать и я. – Адальдус обнял своего воспитанника. Он любил этого парня и его сестру, как своих собственных детей. – Я был настоятелем три десятка лет, но теперь я не узнаю Санта-Афру. Если сумеешь спасти девочку, сюда не возвращайтесь!

– Что с нами будет? – дрогнувшим голосом вопросил Изембард. С самого детства они служили людям, посвятившим себя молитве. Он не понимал, за что Бог так карает его и Ротель… Или же они стали частью Его плана, для них самих неведомого?

Адальдус плакал. Он во всем винил себя. Когда у Ротель в тринадцать лет впервые пошла кровь, настоятелем был он, и это ему надлежало выдать девушку за молодого хорошего крестьянского парня. Жизнь ее сложилась бы непросто, но вот сейчас она оказалась во власти богача с худой славой и сомнительными намерениями. Монах снова обнял Изембарда. Он хорошо знал этого юношу: его отличало благородство духа, по венам его бежала легендарная кровь, и все-таки он оставался сервом с пустыми руками. Пусть так, но Адальдус знал, что Изембард на все пойдет ради Ротель, и старику хотелось придать ему храбрости.

– Помни: ты сын Изембарда из Тенеса. Сейчас я жалею, что ничего тебе не рассказывал о твоей семье, но ты и сам сумеешь во всем разобраться. А теперь тебе пора.

Упоминание об отце отозвалось болью в сердце Изембарда. Этот рыцарь обещал научить его владеть мечом, но так и не вернулся, чтобы сдержать обещание. И вот сейчас Изембард умеет только возделывать виноград и чинить ветхие стены монастыря. Старая рана в его душе сочилась ненавистью и бессилием.

– Куда они поехали? – спросил он монаха.

– Держи путь на Жирону. Дрого намерен встретиться там с епископом Барселонским. Тот наемник, что увез Ротель, будет где-то неподалеку. А если он еще не нагнал Дрого, ты сможешь застать его врасплох. Но будь осторожен.

– Проститесь за меня с братом Ремигием.

– Он сейчас отвлекает всю прочую братию какой-то долгой томительной историей. Им лучше тебя не видеть.

Изембард взял плащ, который принес ему Адальдус, и тенью растворился на узкой тропе. Голова его болела после удара. Через несколько лиг он заметил двух монахов настоятеля Сикста, возвращающихся по дороге, и спрятался за толстый дуб. Юноша догадался, что платой за его сестру была великолепная серебряная чаша с жемчужинами, которой путники любовались при свете луны.

Изембард в бешенстве схватил с земли большой камень, но в последний момент удержался от броска. В ночной тишине шум драки будет слышен далеко, и похититель Ротель может насторожиться. Если Изембард собирается использовать свой шанс, он должен застать наемника врасплох.

Когда монахи растаяли в темноте, Изембард двинулся дальше и вскоре различил впереди очертания всадника. Ротель в своем меховом плаще брела за ним, привязанная к седлу веревкой. Девушка почувствовала, что брат близко, и обернулась. Она взглядом попросила его подождать, но Изембард с яростным криком бросил свой камень, угодив в круглый шлем солдата. Оглушенный всадник покачнулся в седле. Изембард рванулся к нему и ткнул ножом в бедро. Парню было страшно, но он сумел перерезать веревку и освободил руки сестры. Солдат, опомнившись после внезапного нападения, спрыгнул с коня и одним ударом повалил Изембарда наземь. Нож выпал из руки юноши, а пинок под ребра оставил его без воздуха.

– Пощадите его, это мой брат! – взмолилась Ротель.

Наемник Дрого еще раз ударил Изембарда, тот откатился по тропе.

– Храбрый ты парень, – прошипел солдат. Прихрамывая, он подошел к лежащему и снял с пояса топорик. – Но твоя сестра не может пропадать почем зря в этом жалком монастыре.

Изембард отползал, превозмогая боль. Встать с земли он не мог – только поднял руку, безотчетным движением прикрывая голову. Он надеялся, что Ротель воспользуется мгновением свободы и убежит в лес.

В этот момент солдат издал страшный булькающий звук, топор выпал из его руки. Он смотрел вперед невидящим взглядом, а из его разорванного горла ручьем текла кровь. Наконец солдат рухнул на землю, и позади него Изембард увидел Ротель. Она сжимала оброненный братом нож и дышала часто-часто. Изембард обнял сестру; в ее глазах он заметил недобрый блеск. Хрупкая девушка пятнадцати лет от роду без колебаний подкралась к солдату сзади и перерезала ему глотку.

– Они приезжали за мной! – быстро заговорила Ротель. Она едва не извинялась, видя, как ошарашен ее брат. – Настоятель меня продал!

С тех пор как солдат поймал ее у ручья, девушка пребывала в состоянии ужаса – безмерного, доселе неведомого. Ее никогда не страшило одиночество пустошей, возможность заблудиться или лесные опасности, но в тот вечер Ротель призналась, что ее главный страх – оказаться беззащитной во власти другого человека. И этот ужас заставил ее действовать инстинктивно и смертоносно. Девушка посмотрела на свои окровавленные руки и затряслась.

– Дрого расплатился за тебя церковной чашей, сестрица. – Сердце его прыгало в груди. Не считая боли в боку, и он, и она остались невредимы, а Ротель снова была свободна. Но юношу мучил еще один вопрос. – Они над тобой надругались?

– Нет, этот человек просто вез меня к Дрого, – ответила девушка и постаралась улыбнуться, чтобы успокоить брата. – Он сказал, что мы едем в замок Тенес.

– Замок нашего отца? – У Изембарда кольнуло в груди. После стольких лет прошлое напомнило о себе в эту злополучную ночь.

Ротель кивнула. Девушка постепенно приходила в себя, однако и брат, и сестра все еще странствовали по морю сомнений. Оба понимали: их жизнь никогда не станет прежней.

– Замок теперь принадлежит Дрого. Я думаю, он знает о нашем происхождении. – Ротель посмотрела на брата своими глубокими ясными глазами. – Что нам делать?

– Вернуться в Санта-Афру мы не можем. И в деревне на нас тоже донесут. – В голове у юноши прозвучали слова Адальдуса: «Помни: ты сын Изембарда из Тенеса». Под ногами у них лежало бездвижное тело солдата. Если Изембард хочет защитить сестру, он больше не должен думать как серв. – Ротель, люди Дрого станут искать нас в окрестностях монастыря. В Жироне много народу, там на нас не обратят внимания. Дрого не ожидает, что мы направимся в большой город. У меня есть несколько серебряных оболов. Мы могли бы уйти вместе с караваном каких-нибудь купцов.

Ротель встревожилась. Они никогда не покидали монастыря. Они даже не умели пользоваться деньгами и уж тем более – торговаться с купцами.

– Что с нами будет?

Изембард обнял сестру. Ему было так же страшно, как во время их детского побега из Тенеса. Господь снова подвергал его испытанию, и он не должен был поддаваться слабости.

– Мы рождены от земли, и однажды мы уже победили смерть. Я сумею тебя защитить, Ротель.

Она хорошо знала своего брата. Да, он отважен, но сейчас обстоятельства сильнее его. И все-таки она ему доверяла.

Рожденные от земли спрятали тело солдата под ворохом листьев, шуганули его лошадь и пошли прочь. Их жизнь в Санта-Афре кончилась, они не оглянулись назад. Изембард и Ротель уходили молча, не зная, остались ли самые черные тени за спиной или поджидают их впереди.

4

Жирона

Город проснулся в молчании, под густым туманом, который поднимался от реки Оньяр до самого верха крепких стен. Первые торговцы занимали места под церковным крыльцом. Хотя им было приказано дождаться окончания мессы, они хотели начать торговлю прежде, чем колоны нового епископа Фродоина отправятся в Барселону. Местные наперебой расхваливали дорожные плащи и другое снаряжение для путешествия; плотники проверяли тележные колеса и оси. Зима будет суровой. Дожди уже успели потрепать караван по дороге из Нарбонны, а дальше будет только хуже. Участки древней римской дороги с выщербленными плитами и перепадами высоты еще оставались проходимыми, но на грунтовых отрезках накопилось столько грязи, что запросто можно было лишиться колеса.

Под мрачными сводами церкви дым кадильниц затмевал сияние свечей, зато более переносимым становился исходивший от путешественников запах пота и мокрой кожи. Месса закончилась, и Элиас, новый епископ Жиронский, беседовал с викарием и другими церковниками – все они были в преклонных летах, – поглядывая на юного Фродоина, который продолжал молиться, стоя на коленях перед распятием.

Хотя Фродоин и принял назначение архиепископа Реймсского, у церковной курии и знати оставались сомнения, доберется ли он до своей барселонской резиденции. Многие обрадовались, когда Фродоин покинул Реймс: одним соперником меньше, и видеть его будут теперь лишь на больших соборах. Вместе с монахом Сервусдеи Фродоин прибыл в Нарбонну, где архиепископ Фредольд благословил его, не зная, что движет молодым человеком – решимость или тщеславие. Связующим звеном между Фродоином и Сервусдеи служил Жорди, барселонский священник, который любил свою землю и смотрел на молодого епископа как на посланника Божия.

К удивлению придворных, король Карл позволил Фродоину набирать колонов для Испанской марки, чтобы они обрабатывали землю, принадлежащую епархии, – после набега, который случился летом прошлого года, там снова требовались рабочие руки. Гунфрид, граф Барселонский, находившийся при королевском дворе, тоже дал свое согласие – ведь в его отсутствие епископ наряду с виконтом олицетворял высшую власть в городе. Гонцы и почтовые голуби распространили призыв Фродоина по городам Готии, от Пиренеев до самой Роны. И хотя одно упоминание Испанской марки вызывало страх, нищета царила повсюду, и в Нарбонне собралась едва ли не сотня крестьян и ремесленников, да еще сколько-то заблудших монахов и увечных солдат. Некоторые приходили в лохмотьях, с пустыми руками и видом своим больше напоминали покойников с кладбища; другие приезжали на повозках и приводили с собой рабов. Но все эти люди хватались за свой последний шанс, пусть даже и в самом разнесчастном углу христианского мира. Фродоин повелел своим помощникам вести общий список и лишних вопросов не задавать. Для него тоже начиналась новая жизнь.

Когда епископ Элиас подошел к молодому Фродоину, он заметил на его взволнованном лице слезинку, которая сползала по щеке в черную бороду, аккуратно подстриженную по моде франкского двора.

– С тех пор как я добрался до Готии, я только и слышу, что Барселона вот-вот исчезнет с лица земли, – дрожащим голосом прошептал Фродоин. – Неужели такова воля Всевышнего?

Элиасу было жаль молодого священника. Впереди его ожидала тяжелая задача.

– Я полагаю, воля Всевышнего в том, чтобы вы этого не допустили, однако исполнить ее вам будет нелегко.

Фродоин, не поднимаясь с колен, вновь обратился к кресту и вознамерился продолжить молитву. Но вскоре он уже стоял на ногах. Момент слабости миновал.

– Пути назад нет. Да оборонит нас Господь.

Церковный колокол громогласно зазвонил, и священники вышли на крыльцо. Архидиакон возложил на голову Фродоина роскошную митру, Элиас дал свое благословение. Держа в руке посох, Фродоин обратился к собравшимся перед церковью. Люди застыли в ожидании.

– Те, кто отправляется со мною в это путешествие, знайте: Бог прощает ваши грехи! – выкрикнул молодой епископ, как всегда умело завладевая вниманием толпы. – Больше не имеют значения ошибки, стыд и бесчестья, которые, возможно, тенью лежат на вашем прошлом. Господь остановил продвижение неверных, и прославленный Карл Великий начертил линию, за которую они никогда не должны переступить, – это и есть Марка. Ныне Господу угодно, чтобы мы присоединились к людям, там проживающим, дабы возделывать их покинутые поля, восстанавливать разрушенные монастыри и основывать поселения. Да, нам известно, что эта земля пропитана кровью, но я молился, и Господь ниспослал мне видение.

Элиас воззрился на него в ужасе. Фродоин, как ни в чем не бывало, раскинул руки, принимая толпу в свои объятия.

– Я видел виноградные лозы, согнувшиеся под весом спелых гроздей, видел стада в тысячу голов и неохватные взглядом поля золотящейся пшеницы, я видел столы, ломящиеся от сыров, колбас и свиного сала! Мы движемся не навстречу смерти! Нас ждет земля молока и меда!

Собравшиеся под крыльцом разразились ликующими криками. Жиронские дети упрашивали родителей присоединиться к отряду. От Элиаса не укрылась полуулыбка на лице Фродоина.

– Им нужна вера, – тихо сказал молодой священник.

К Фродоину торжественно подступили пятеро воинов в кольчужно-кожаных доспехах, с круглыми шлемами в руках. Это были солдаты из личной гвардии епископа Барселонского, они прибыли накануне вечером, чтобы сопровождать Фродоина к его резиденции. Фродоин приветствовал капитана Ориоля. Ориоль провел шесть из своих двадцати семи лет, служа Барселонской епархии. С капитаном пришли его лучшие люди – Дуравит, Итало, Николас и Эхиль, все ветераны, однако солдат было меньше, чем рассчитывал Фродоин. Впрочем, нельзя забывать, что прошлогодний набег сарацин привел к потерям – были убитые, были и раненые, которые до сих пор не вернулись в строй. Все гвардейцы давали священный обет хранить жизнь епископа. Фродоин посмотрел в спокойные глаза Ориоля и почувствовал облегчение – ведь самая опасная часть пути лежала еще впереди.

Неподалеку от епископа держался Дрого де Борр со своими людьми – Ориоль пояснил, что это наемники. Фродоин в любезных выражениях отклонил предложение Дрого сопроводить его в Барселону. Он воспринял этот жест как попытку заработать особые бенефиции и отговорился тем, что у него есть собственная охрана. Фродоин не собирался въезжать в свой город, заранее связав себя обещаниями и посулами. Дрого как будто согласился с таким решением, однако в его напряженной улыбке читалась обида.

Колокол снова зазвонил. Митру и праздничное облачение убрали в сундук. Фродоин сел на коня, оставшись в простой черной рясе, но все так же с серебряным посохом в руке. Вместе со своими гвардейцами он поехал вслед за мужчиной, который возглавлял процессию с крестом в руках. Авангард отряда покинул Жирону через Оньярские ворота и устремился на юг по Августовой дороге. Пешие колоны толпой бросились к воротам, а горожане громогласным ревом прощались с уходящими.

В собравшейся перед церковью толпе находились и Ротель с Изембардом. Они наблюдали за происходящим, пряча лица под капюшонами плащей. Брат с сестрой уныло пробродили по городу весь прошлый день, оставаясь незамеченными среди колонов Фродоина, как и предсказывал Изембард. Жирона показалась им неуютной и суетливой, зато никто до сих пор не обратил на них внимания. Торговцы поговаривали, что Дрого де Борр отправил в Санта-Афру солдат, чтобы захватить двух сервов, которые убили человека.

А вот теперь все чужаки уходили из Жироны.

Слова Фродоина взволновали Изембарда. Монахи всегда были сдержанны и немногословны в своих речах, юноше еще не доводилось слышать столь пылкие воззвания.

– Ротель, наше спасение – с ними, – убежденно прошептал Изембард. Еще до речи епископа он переговорил с несколькими колонами. – Им нужны рабочие руки в поле, а монах, который записывает работников, как говорят, не задает вопросов.

– А как же Дрого? – недоверчиво спросила Ротель. Они видели, что командир со своими людьми уверенно занял место у церковного крыльца. – Разве он не едет вместе с ними?

– Я слышал, что епископ отказался от его сопровождения, потому что у него есть собственная охрана.

Ротель кивнула, хотя и не слишком уверенно. Она предпочла бы одиночество сотне незнакомцев, но Дрого расплатился за нее дорогой чашей и не откажется от поисков. Как только город опустеет, их с братом сразу же заметят.

Толпа быстро рассеялась, Рожденные от земли остались перед церковью одни. Теперь они привлекали внимание, так что Изембард схватил сестру за руку и они смешались с путниками, теснившимися у Оньярских ворот, чтобы покинуть Жирону.

– Никто не выйдет отсюда без записи! – объявил начальник стражи, охраняющей ворота. – Среди колонов могли затесаться два беглых серва!

Ротель с Изембардом в страхе переглянулись: Дрого принял свои меры. Под аркой стоял молодой священник с пергаментом в руках и удостоверял личности проходивших. Городская стража всех заставляла обнажить головы.

– Что нам делать? – спросила Ротель, зажатая в напирающей толпе.

Они попробовали выбраться, но люди сгрудились плотно и настроены были решительно – Рожденных от земли несло к воротам. Вот они уже под аркой. Один из солдат обратил к девушке безразличный взгляд.

– Ты! – приказал он. – Скинь капюшон.

Ротель беспомощно оглянулась на брата. Отказаться она не могла. Но именно в тот момент, когда из-под капюшона показались ее светлые пряди, шедший позади мужчина уронил кувшин. Глиняный сосуд разлетелся на мелкие кусочки.

– Проклятье!

На плитах под аркой разлилась лужа оливкового масла. Хозяин кувшина бранил какую-то девку, которая якобы подставила ему подножку, а его товарищ пытался унять ссору. Подоспевший старик поскользнулся на масле, началась сутолока. Виновница всей кутерьмы украдкой подтолкнула Ротель вперед.

– Скорее! – Изембард рванул вперед, таща сестру за руку.

Солдаты и монах со списком оказались прижаты толпой, огибавшей масляную лужу, и беглецы, склонив головы, прошмыгнули мимо. Они шагали вперед, вжав головы в плечи, каждую секунду ожидая приказа остановиться, но беспрепятственно добрались до реки и с облегчением обнялись. Епископ и его конная свита отъехали уже далеко, за ними тянулись первые семьи. Брат с сестрой двинулись вперед вместе со всеми.

– Чуть не попались, – прозвучал задорный голос у них за спиной.

Рожденные от земли вздрогнули. Им улыбалась девушка в испачканной маслом тунике. Она выглядела ровесницей Изембарда, волосы были черные, а глаза так и сверкали. Стоявший рядом рыжеволосый парень несколькими годами старше глядел на Ротель со страхом. Изембард ответил благодарной улыбкой, а когда он разглядел под платком милое лицо своей спасительницы, им овладело неведомое доселе чувство.

– Почему ты это сделала? – осторожно спросила Ротель.

Элизия ответила не сразу: она смотрела на Изембарда. Никогда в жизни не видела она парня красивее. Она неожиданно ощутила сладкую тяжесть в низу живота.

– Я работала на постоялом дворе. Мне приходилось видеть многих незадачливых беглецов, но вы, скажу прямо, – из самых неумелых. Видок у вас был такой горестный, что я не могла не помочь. Меня зовут Элизия. А это мой муж, Гали, мы пришли из Каркассона. Раньше я вас что-то не встречала.

Рожденные от земли молча переглянулись. Ротель уже была готова отойти подальше, но брат ее опередил.

– Мы из горных пастухов, пришли с севера этого графства, – солгал он, не сводя глаз с Элизии. – Мою сестру зовут Ротель. А я Изембард. Мы пришли в город продать наши сыры и здесь уже решили присоединиться к отряду, который идет в Барселону.

Элизия тонула в голубых глазах этого лживого юноши. Ей нравилась робость, с которой он на нее смотрел. Он был совсем не похож на Гали. В его глазах девушка видела свет, черты его лица приводили ее в смущение. Чтобы не выдать своих чувств в присутствии мужа, Элизия указала на епископа, ехавшего во главе отряда:

– Не важно, откуда вы и что вы натворили. Епископ Фродоин говорит, что возможность открывается для каждого из нас. И для вас тоже, если захотите.

– А вы почему идете с ним? – спросила Ротель. От нее не укрылось замешательство, которое вызвал у девушки ее брат. Ей от этого было неловко и неприятно.

– Вы слышали, какие блюда расписывал нам епископ? Так вот готовить их буду я!

Гали изучал своих новых знакомых. У них не было никаких пожитков, одежды старые и залатанные. Они – никто, скорее всего, сервы, и Гали заговорил с ними высокомерным тоном:

– Мы собираемся открыть таверну. Моя молодая супруга – лучший повар во всей Готии. Другим придется работать на полях. – Он наградил Ротель похотливым взглядом и добавил: – А еще нужно детей нарожать, чтобы заново заселить Марку.

Брат с сестрой ничего не ответили, а Элизию презрительные речи мужа привели в ярость. В эту минуту из Оньярских ворот выехали два всадника: они заставляли колонов одного за другим открывать лица. Изембард и Ротель ниже надвинули свои капюшоны.

– Они ищут вас. – Элизия помрачнела. – Вот почему там проверяли всех выходящих.

Изембард встретил ее взгляд и увидел в ее глазах цвета меда что-то такое, что подтолкнуло к честному признанию.

– Мою сестру продали… и нам пришлось бежать, – произнес юноша, отбросив осторожность.

После этих слов Гали отвел Элизию в сторону для разговора наедине. Солдаты были уже близко, и рыжий не скрывал довольной улыбки.

– Если это те, кого они ищут, мы наверняка получим награду за эту парочку.

– Гали, она так молода! – в ужасе воскликнула Элизия. – Брат ее, конечно, защищает, но они никого здесь не знают. Мы должны им помочь!

– Да ведь это простые сервы! – Гали стоял на своем. Элизия, против его ожиданий, вела себя не как покорная благоразумная супруга. Она все больше его сердила.

– Я тоже была такой, – ответила девушка.

– Но теперь ты свободна и ты моя жена! – резко бросил он. – Ты должна мне повиноваться.

Элизия испугалась этой вспышки, но не позволила собой помыкать.

– А если бы, когда вы с дедушкой Гомбау убегали из Вернета, вас выдали двое незнакомцев?

Гали, окончательно взбешенный, сжал кулаки. Но сдержал себя, потому что вокруг было много народу.

– Из-за них у нас могут быть неприятности.

– Они и так уже есть. – Жена показала на маслянистое пятно на своей тунике. – Мы помогли им выбраться из Жироны.

– И как ты теперь помешаешь их задержать? – Гали осознал, что его жена права.

– Мы сделаем так, что они исчезнут, – ответила Элизия с плутоватой усмешкой.

Девушка помнила рассказы торговцев с постоялого двора – про хитрости, к которым они прибегали, чтобы ускользнуть от сборщиков подати и из других передряг. Элизия никогда бы не поверила, что сама способна воспользоваться одной из этих уловок. Супруги вместе вернулись к Изембарду и Ротель; во взгляде Гали читалась ревность. Его юная женушка из кожи вон лезла, чтобы спасти этого статного молодца.

– Доверьтесь мне и делайте, что я вам велю, – распорядилась Элизия, краем глаза наблюдая за приближением всадников.

– Она выросла в таверне, среди торговцев и шулеров, – холодно добавил ее муж.

Ротель нахмурилась: она не доверяла этим людям. Но Изембард, заглянув в глаза Элизии, удержал сестру за плечо. К тому же бежать было слишком поздно – их бы обязательно заметили.

– Изембард, – распоряжалась Элизия, – ты притворишься рабом моего мужа. Ротель, мы поменяемся одеждой, и ты пойдешь со мной.

Беглецы согласились – ничего другого им не оставалось. Девушки подошли к семье бедняков, которые толкали двухколесную повозку. В ней сидела женщина, кормившая грудью малютку, а рядом с ней – еще девочка-трехлетка. Мать улыбнулась, узнав Элизию, они о чем-то тихо зашептались. Женщина смотрела то на Ротель, то на приближающихся солдат. В конце концов она согласилась и протянула Ротель новорожденную дочку.

– Ее зовут Аурия, ей всего несколько месяцев, – быстро объясняла Элизия. – А это Леда. Они хорошие люди и готовы помочь тебе, Ротель. Ты никогда еще не кормила грудью – или я ошибаюсь?

– Но ведь…

– Так давай же, вытаскивай!

Позади них всадники шумно подбадривали Гали, который с чрезмерной жестокостью колотил Изембарда – как будто раб чем-то рассердил своего хозяина. Когда Гали опрокинул Изембарда в дорожную грязь, довольные развлечением стражники проехали мимо. Элизия крепко тряхнула Ротель. девушка выпростала руку из рукава и, волнуясь, приложила ребенка к обнажившейся груди.

– Боже мой! – воскликнула она, когда десны малышки прикусили ей сосок.

– Ты ведь еще не была матерью? – шепнула Леда. – Иди сюда, дочка, садись рядом со мной…

Солдаты остановились, глазея на девушку с младенцем на руках.

– Может, ты и нам что-нибудь оставишь?

Мужчины расхохотались, Ротель стиснула зубы. Грудь болела нестерпимо, но беглянка ничем себя не выдала. Маленькая Аурия вела себя беспокойно – она ничего не могла высосать и уже была готова разразиться плачем… И тогда Элизия, стоявшая в нескольких шагах от повозки, громко закашлялась под надвинутым капюшоном.

– Глянь-ка на этот плащ… Точь-в-точь как нам описали! – заметил один из всадников.

С Элизии мигом сорвали капюшон.

– Ты пришла с епископом два дня назад. Где ты взяла этот плащ?

– Господин!.. – Элизия снова закашлялась. – Мне дала его одна девушка, такая белокурая, миленькая… Ради бога, что я сделала не так? Хватайте ее, если вам надо!

Солдаты с отвращением переглянулись: Элизия продолжала кашлять прямо на них.

– Куда она подевалась?

– Сбежала с парнем, который сильно на нее смахивал, мой господин. За стену, куда-то на север, вроде бы так… Я больше ничего не знаю… – Девушка тараторила, тяжело дыша. – Мне… мне…

– Не лезь к нам, падаль! Поехали дальше.

Ротель с облегчением вздохнула, вернула девочку матери и обернулась к Элизии.

– И такому можно выучиться в таверне?

– Только дождливыми вечерами. С приходом ночи там становится куда интереснее.

Первой рассмеялась Леда, вслед за ней и Жоан, ее муж, который все это время напряженно следил за происходящим, готовый прийти на защиту своим. Жоану и Леде было, наверно, лет по тридцать пять, кожа их задубела, зато во взглядах читалось благородство. Эти люди гордились, что обманули двух всадников с мечами. Они представили своих детей: Сикфреду, их первенцу, было почти столько же, сколько Элизии; пятнадцатилетняя Эмма, ровесница Ротель; Гальдерик, восьми лет; Аде, сидевшей рядом с матерью, исполнилось три; и, наконец, малютка Аурия.

Изембард и Ротель заметили, что девушка из Каркассона являет полную их противоположность. Привычная к общению с новыми людьми, она держалась уверенно, покоряла своей непринужденностью и уже успела свести знакомство со многими колонами; Элизия знала даже Фродоина и людей из его небольшой свиты. В рискованном путешествии веселый нрав девушки был очень полезен епископу.

Когда Жирона скрылась из виду, сотня колонов Фродоина еще чувствовала себя вполне бодро, но уже на Августовой дороге в их рядах поселилась неуверенность. Сикфред с Эммой затянули песню косарей, вскоре к ней присоединились многие другие путники, желавшие укрепиться духом.

Изембард остановился у ближайшего ручья, чтобы смыть с себя грязь. Юноша был взбешен поведением Гали. Не было необходимости подвергать его подобному унижению, к тому же Гали привлек к нему всеобщее внимание, подвергая его еще большей опасности. «Быть может, он сделал это намеренно, – ворчал про себя Изембард. – Он не такой, как его молодая жена с ее прекрасными очами», – говорил он себе, отмывая лицо.

– Чуть не попались.

Рядом с ним стояла Элизия, щеки ее порозовели. Она поглядывала на дорогу, словно опасаясь, что с той стороны появится кто-то еще.

– Я искала тебя, чтобы извиниться за своего мужа, – прошептала она, волнуясь. – Он, кажется, перешел границы… Вообще-то, он хороший человек.

– Спасибо тебе за помощь, – откликнулся Изембард, собирая все мужество для этого разговора. – Ты первая девушка, которую я встретил в жизни, кроме Ротель, и вот ты уже дважды спасаешь мне жизнь. – И добавил после паузы: – Я также благодарен твоему супругу.

Элизия снова пришла в смятение. Этот парень пробуждал в ней совсем не те чувства, какие она испытывала к мужу. От благодарного взгляда Изембарда у нее шевелились волоски на теле, впервые после смерти Ламбера Элизия почувствовала себя живой. Ей стало интересно, кто они, эти брат с сестрой, которые в их отряде казались явно не на месте.

– Полагаю, это будет длинная история. – Она еще раз приветливо улыбнулась юноше. – Но сейчас мне нужно идти. А вы, как только сможете, представьтесь двум монахам, которые едут с епископом.

Изембард обещал так и поступить. Ему хотелось и дальше говорить с Элизией, этот разговор давался ему просто. Но девушка поднялась по берегу ручья и вышла на дорогу. Вскоре и Изембард последовал за ней и зашагал рядом с Ротель и семейством Жоана и Леды. Им не следовало держаться особняком, и хотя будущее их было неясно, каждый шаг, приближавший их к Барселоне, отдалял их от Дрого де Борра.

В конце дня Рожденные от земли предстали перед Сервусдеи и Жорди. Монахи записали их имена и место рождения. Пожилой разглядел неуверенность на их лицах.

– Вы сможете работать вместе с какой-нибудь семьей. Старые тайны теперь не имеют значения. Только молитесь, как бы они опять не вернулись в вашу жизнь.

В ту ночь семья Жоана, вняв словам Элизии, пригласила брата с сестрой к своему костру, потому что у тех не было никаких припасов. После скромного ужина из соленого сала с хлебом Изембард и Ротель рассказали, что они с детства были сервами в маленьком монастыре, а убежали, когда настоятель продал Ротель богачу Дрого де Борру. Про убитого солдата они не упомянули. Кроме Гали, сидевшего с безразличным видом, все остальные слушали внимательно, вспоминая о собственных невзгодах, – такова была мрачная реальность этой проклятой земли, по которой двигался отряд.

5

Августова дорога, по пути в Барселону

Мало кто отваживался странствовать по дорогам Марки – помимо гонцов, графов и епископов с гвардейцами, да еще купцов с охраной. Разорение края привело к тому, что деревни жили обособленно, а между городами движение шло по остаткам древних римских дорог. Заброшенность и частые набеги сарацин порождали темные легенды о сгинувших путниках, об ордах бродяг, позабывших человеческий облик, и о вещах куда более зловещих. Так что чем ближе отряд Фродоина подходил к Барселоне, тем мрачнее становились думы путешественников. Большие отрезки обветшалой дороги погрузились в землю или зияли глубокими выбоинами, лишившись части каменных плит, которые когда-то были вынуты для новых строительных нужд. Повозки застревали в грязи и крутились на месте. Несколько повозок вышло из строя, однако поход продолжался; люди шли, потому что чувствовали себя оторванными от мира и уязвимыми.

Они проезжали мимо сгоревших деревушек и монашеских обителей – то были следы давних набегов или возмездий, и никто не отваживался говорить о них вслух. Веселые и озорные песенки уступили место монотонному бормотанию псалмов. На одном из холмов путникам встретился каменный стол, поставленный еще исполинами библейских времен: два утеса циклопических размеров, а на них гладкая каменная плита. Под столом они увидели фрукты и следы запекшейся крови. Древние ритуалы никуда не исчезли. Фродоин распорядился сжечь подношения и окропить жертвенник святой водой, но уничтожить его не осмелился. Даже он в глубине души боялся разбудить древние силы, которые, возможно, еще дремали в подобных местах. Он приказал, чтобы Сикфред, старший сын Жоана и Леды, всегда шел впереди отряда, неся в руках распятие.

На третий день пути случилось неожиданное событие. Близилась ночь, и гвардейцы Фродоина поехали вперед, чтобы найти место для стоянки. И тогда на вершине горы появился человек. Он был одет в толстый плащ из сшитых шкур и опирался на узловатый посох. Колоны окликнули его, но увидели лишь темноту под накинутым капюшоном. Наблюдатель сделал шаг назад и исчез. Ротель встревожилась: такую фигуру она уже встречала в своих лесных скитаниях. Но рассказывать об этом девушка никому не стала. Да и епископ не упомянул о вечерней встрече в своей короткой проповеди на привале. Однако незримое присутствие чужака наполнило всех суеверным страхом, а на следующий день одно семейство, путешествовавшее с имуществом и рабами, повернуло обратно к Жироне.

Теперь люди почувствовали, что за ними наблюдают. Несмотря на то что пейзаж вокруг все так же состоял из обширных дубовых рощ, обстановка в отряде переменилась. Начались перебранки, а малыши стали чаще плакать. Да и речи Фродоина сделались уже не такими восторженными.

Четвертый день пути выдался дождливым и беспокойным. Путники разбили лагерь под скалистыми выступами недалеко от дороги. На закате Изембард смотрел вслед Элизии, которая в одиночку направлялась в ближайшую рощу. Девушка каждый вечер уходила на поиски грибов, ягод и лесных орехов, чтобы разнообразить еду, которую они делили с семьей Жоана. На опушке леса девушка поняла, что Изембард за ней наблюдает, улыбнулась ему и скрылась среди деревьев.

Изембард оглянулся по сторонам. Ротель о чем-то беседовала с Эммой. Несмотря на уединенную жизнь, проведенную в монастыре, его сестра сдружилась с этой девушкой – они были ровесницы и во время переходов обычно держались вместе. Гали сидел под навесом вместе с другими мужчинами, он играл в кости, время от времени прикладываясь к бурдюку с вином. Муж Элизии относился к своим знакомствам очень избирательно и после первой встречи больше ни словом не обменялся с Изембардом. И в лес с Элизией он никогда не ходил, несмотря на опасности, которые могли ее там подстерегать.

С самого их разговора возле ручья Изембард стремился вновь оказаться рядом с красавицей из Каркассона. Юноша подсматривал, как она разговаривает и смеется с другими путниками. Элизия всегда замечала соглядатая и отвечала ему ласковой улыбкой, однако Гали, от которого было не скрыть этого взаимного любопытства, всегда искал повод, чтобы не дать им встретиться.

Изембард осторожно пошел вслед за девушкой. Когда он нагнал Элизию, она что-то искала в лесной траве. И тогда юноша увидел, что она плачет. Он знал, что совсем недавно в Каркассоне умер ее дед, но на всем протяжении пути Элизия не теряла присутствия духа. Охваченный нежностью, Изембард перестал скрываться и шагнул вперед.

Заслышав шаги, Элизия испугалась, но, увидев, кто идет, печально улыбнулась.

– Не знаю, что я здесь делаю, Изембард, – произнесла она, как будто освобождаясь от тяжкой ноши. – Я оставила свою жизнь позади, а теперь спрашиваю, правильно ли я поступила.

– У тебя есть Гали, – пробормотал юноша.

Элизия невесело вздохнула – ей не хотелось говорить о муже. Он больше не проявлял таких пылких чувств, как было на постоялом дворе, не вгонял ее в краску смелыми комплиментами. Гали все чаще напоминал, что это благодаря ему она сделалась свободной. Он требовал, чтобы жена его кормила, и каждую ночь они спали под одним одеялом, но все остальное время он предпочитал проводить в компании нескольких полюбившихся ему колонов и их бурдюков с кислым вином. И все равно Элизия до сих пор надеялась, что в Барселоне все переменится: они откроют постоялый двор и заведут детей.

– Почему ты здесь, Изембард? – осторожно спросила она.

– Лес – опасное место. – Юноша почувствовал, что ляпнул глупость: лагерь был совсем близко.

Элизия догадалась, как он смущен, и вытерла слезы. Ей не хотелось, чтобы Изембард уходил.

– Ты мог бы помочь мне собрать ягоды, – предложила она первое, что пришло в голову.

Изембард согласился, он был очень взволнован. Ему никогда прежде не доводилось в одиночку гулять с девушкой – не считая Ротель.

Элизия рассказывала, как хорошо ей жилось в Каркассоне, и оба они так увлеклись, что забрели далеко от лагеря, в чащобу, которая становилась все темнее. Изембард слушал девушку как завороженный, восхищаясь мягкой прелестью ее лица, с которой так плохо сочетались узловатые руки, отдавшие многие годы тяжелой работе. В эти минуты Элизия находилась так близко, что юноша совсем потерял голову.

Приметливая Элизия ясно понимала, что происходит с Изембардом – и от этого знания щеки ее заливались краской. Изембард был совсем не такой, как Гали и другие развязные парни, заходившие в таверну Отерио. Молодой человек говорил мало, ответы его звучали учтиво. Как видно, большим опытом в общении с женщинами он не обладал; так или иначе, это был самый красивый мужчина, какого она только встречала в жизни. Черты его лица были такие же изящные, как и у сестры, однако под старой рясой угадывалось мускулистое тело, закаленное тяжелым трудом. Он ей нравился. С Гали Элизия узнала, что такое слияние плоти. Муж овладевал ею, тяжело пыхтя, без разговоров, не слишком балуя ласками. Элизия спрашивала себя, все ли мужчины таковы или с другими может быть и как-то иначе.

Начался сильный ливень, и они, смеясь, укрылись в скальной выемке, которая обнаружилась под дубом. Внутри было тесно, и их тела соприкасались. Элизия сняла намокший платок, чтобы отжать. Потом она принялась расчесывать свои черные волосы, сознавая, как пристально наблюдает за ней этот юноша. Да, она понимала, что бесчестит своего супруга, но все равно не отодвигалась от Изембарда. Притяжение было сильнее, и Элизия почувствовала, что между ними сейчас зарождается нечто новое – властное и глубокое.

Запретное вожделение пробудилось и в Изембарде, вдыхавшем запах влажных волос Элизии. Женское тело, которое почти что прижималось к нему, вызывало возбуждение; в голове его перестали звучать слова долгих проповедей монахов из Санта-Афры об угождении плоти и прелюбодействе. Юноша протянул руку и отважно провел по лицу Элизии. Она закрыла глаза и впервые забыла о своей жизни в Каркассоне.

– Я принадлежу моему супругу, – опасливо прошептала она, не решаясь переступить черту.

Изембард не осмеливался двигаться дальше, а Элизия разрывалась между чувством вины и влечением. В этот момент они услышали голоса, разносившиеся по лесу, и в смятении отпрянули друг от друга. Снаружи они разглядели горящий факел и стройный силуэт Ротель, которая уверенно двигалась в их сторону. Следом за ней шли Жоан и Сикфред, его старший сын.

Сердце Элизии все еще колотилось в груди, но она нашла в себе силы улыбнуться и вновь накинула платок. Ее немножко успокоило, что в этой группе не было Гали.

– Изембард, я ведь из сервов, как и ты, а Гали подарил мне свободу. – Элизия чувствовала, что сейчас может говорить начистоту. Да, между ними пробежала вспышка, и это сознавали оба, но именно Элизия отважилась произнести: – Мы грешим, даже когда об этом думаем, Изембард.

Юноша – то ли от растерянности, то ли поддавшись безрассудному порыву – склонился и поцеловал Элизию. Это был неумелый первый поцелуй. И все равно девушка затрепетала и закрыла глаза. Когда Элизия и Изембард наконец разъединились, сердца их колотились в такт.

– Мы с сестрой не были рождены сервами, – признался Изембард, шумно дыша.

– Я так и знала, что у вас в запасе есть интересная история, – ответила она, стараясь снять напряжение.

Правда – это было единственное, что он мог предложить Элизии. Прежде чем выбраться навстречу ищущим их людям, Изембард рассказал ей о семействе Тенес и о двух сбежавших детях, оставивших позади темную легенду и страшную землю, к которой они теперь снова приближались.

На исходе пятого дня Ориоль, капитан епископской стражи, объявил, что до Барселоны остается лишь несколько миль[6]. Фродоин приказал разбить лагерь и отправил Ориоля вместе с еще одним гвардейцем вперед, чтобы они предупредили о прибытии каравана на следующее утро и подготовили торжественную встречу. В отсутствие Гунфрида их, в качестве представителя короля, должен был встречать виконт Сунифред, а вместе с ним городские патриции, духовенство и все прочие жители. Фродоин надеялся, что его будет приветствовать лес оливковых ветвей и все колокола в городе зазвонят в его честь.

– Мне не нравится это место, – тихо сказала Ротель, рассматривая окрестности. – Здесь за нами наблюдают.

Священник Жорди, стоявший рядом, указал на поросшие лесом горы на западе.

– Эту сьерру называют Морской, потому что там, за ней, – море. В древние времена это было священное место, и на вершинах здесь сохранились развалины храмов и столы великанов. В определенные ночи люди из города до сих пор приходят сюда с подношениями и свершают нечистые ритуалы.

Услышав его слова, Фродоин нахмурился:

– Там, где стоял древний храм, мы воздвигнем часовню. И камни от этих столов послужат ей опорами.

Собравшиеся вокруг закивали, хотя и без большой убежденности. Августова дорога снова проходила через рощу. Ветер, на закате посвежевший, пронизывал кроны со зловещим свистом. Ротель задрожала, на нее накатила неизъяснимая тревога. Изембард обнял сестру.

– В лесу что-то есть, братец. – Голос ее был напряжен.

Отряд встал лагерем посреди дубовой рощи. Зажгли костры. Вокруг одного из них расселись Изембард с сестрой, Элизия, Гали и семья Леды. В последнюю ночь похода Жоан решил рассказать новым друзьям свою историю.

– Мы были сервами на богатых землях одного дворянина из Разеса. Моя семья жила в деревне под стенами замка уже три поколения, а семья Леды – и того дольше. Я был кузнецом, как мой отец и мой дед, – ковал подковы и доспехи для хозяина. Дела мои шли хорошо. Мы так и не узнали, что явилось причиной ссоры между знатными домами, но однажды ночью перед сбором винограда появились конные воины. Они сожгли наши дома и виноградники. Многие тогда погибли. – Жоан с печалью посмотрел на супругу. – Женщин насиловали там, где находили, в домах и на виноградниках. В замке потом обнаружили убитого хозяина, его вассалов и всю его семью. Всадники отравили колодцы тухлым мясом и скрылись в утреннем тумане. За одну ночь деревня исчезла.

Таковы они были, эти темные времена. Сходные истории можно было услышать повсюду. После долгого молчания Леда заговорила со слезами на глазах:

– Никто не оказал нам помощи, и никакой другой хозяин не пришел владеть нашими землями. – Леда взглянула на мужа. – Таковы они, знатные сеньоры: дают своим мечам имена и поят их кровью. Мы схоронили Жоана, нашего старшего сына, и покинули это мертвое место. Нам было суждено умереть от голода или стать рабами, но отряд епископа Фродоина, да хранит его Господь, подобрал нас раньше.

Рожденные от земли понимающе переглянулись. Жоан и Леда помогли им возле Жироны из ненависти к людям с оружием, приносящим столько скорби простолюдинам.

– Никто, у кого есть что терять, не отважился бы настолько приблизиться к границе, – задумчиво произнес Жоан.

Элизия посмотрела на Гали. Девушкой овладели страх и сожаление о сделанном выборе. Дни странствия по совершенно безлюдной дороге и древние руины навевали мысли о трагедиях, похожих на историю Жоана и Леды. Рядом с дорогой им часто попадались непогребенные человеческие кости.

– У нас-то все будет хорошо, – самоуверенно прошептал он. – Наши дела пойдут лучше, чем у всех у них, обещаю.

– Да услышит тебя Господь, но ведь это тебе пришлось бежать с этой земли много лет назад.

– Моя семья была наказана за свою преданность графу. А мы будем служить лишь тому, кто платит, запомни, женушка. Это касается и тех, кого ты видишь перед собой.

Элизия нахмурила брови. В словах мужа звучало презрение, но ей было хорошо среди радушных колонов и она не собиралась поворачиваться к ним спиной. В последние дни они с Гали почти не разговаривали. Он все больше времени проводил в компании других мужчин, за чашей вина. Гали успел уже освободиться почти ото всех оболов, полученных от Отерио, и это его печалило.

– А я никогда и не обещал, что путь будет легким, – прозвучал знакомый голос у них за спиной.

Все почтительно вскочили с мест, но епископ Фродоин попросил не беспокоиться и сел на камень рядом с огнем. В последние дни он старался быть ближе к простым людям. Епископ не знал, как отнесутся к нему в городе, и верность спутников могла сослужить ему хорошую службу.

– Даже король удивляется, как это я согласился стать епископом Барселонским, зато вам ответ известен. – Несмотря на молодость этого человека, речи его завораживали. Мягкие жесты и манера обводить слушателей взглядом заставляли их ощущать собственную важность. – Не знаю, существует ли на свете город, переживший столько штурмов и осад за последние шесть десятилетий и все еще сохраняющий независимость и стоящий на земле. И я хочу знать, почему это так! Вот загадка, которая подвигла меня принять эту должность. Почему Барселона продолжает сопротивляться? Есть ли у Господа особое предназначение для этого проклятого места? – Фродоин раскинул руки, обнимая всех сидящих у костра. – Я стану частью этого предназначения, и я рассчитываю на вас.

После долгого молчания епископ посмотрел на Ротель. В ее светло-голубых глазах жило нечто необъяснимое, волнующее. Тайны этой девушки совсем не походили на тайны других участников похода.

– Я знаю, среди вас есть такие, чьи дела до сих пор интересуют судей, есть беглецы, а кое-кто вообще попал сюда не по своей воле. Пусть даже так, но мне хочется, чтобы теперь вы стали моей семьей. Мы будем жить на земле, где у людей свои особые обычаи и законы. В Барселоне даже Богу молятся по другому обряду, не так, как во всей остальной Европе. Что-то переменится с нашим приходом, а что-то заставит измениться нас самих. Мы должны быть к этому готовы и запастись терпением, чтобы их дом сделался и нашим домом.

И снова наступило молчание. Его нарушила Эмма, старшая дочь Жоана. Девушка вскочила на ноги и испуганно вскрикнула:

– А где Ада?

– Там. Вон она где, – ответил Гали, махнув рукой в сторону леса.

Трехлетняя малышка, воспользовавшись тем, что про нее все позабыли, как зачарованная бродила среди деревьев. За ней смыкалась кромешная тьма. Ротель впилась ногтями в плечо брата.

– Ада, иди к нам! – истошно завопила она, прежде чем опомнилась мать девочки. – Выходи оттуда!

Маленькая Ада подняла руку, как будто в знак приветствия. А потом вдруг закричала и исчезла – что-то затянуло ее в черноту леса. Ее перепуганный голосок звучал все дальше.

– Боже мой!

Сидевшие у костра побежали на голос, все пришло в смятение. Лес наполнился криками ужаса и утробными завываниями. Между деревьев метались какие-то тени, но это были не люди. Изембард застыл: к нему вернулись кошмары из детских воспоминаний. Демоны, атаковавшие замок Тенес, теперь нашли его здесь, чтобы забрать с собою в преисподнюю. Отблеск костра выхватил из мрака фигуру с громадным топором; вместо головы у нее был чудовищный череп, утыканный ржавыми гвоздями. Следом возник другой демон: волчья голова с разверстой пастью. Паника разбросала людей Фродоина по лесу, на них уже шла кровавая охота. Изембард и Ротель видели, как одно из чудищ запускает руки в разорванное чрево женщины, все еще живой, все еще дышащей.

Чудовище заметило брата с сестрой и, подвывая, кинулось к ним. Изембард действовал инстинктивно: он бросил в лицо противнику камень в тот самый момент, когда тот обрушил на Ротель удар сучковатой палицы. Удар пришелся вскользь, девушка отшатнулась назад, лицо ее заливала кровь. А нападавшего камень сбил с ног. Он лишился шлема, и Изембард увидел его лицо. Это был бородатый мужчина с грязной, покрытой струпьями кожей.

– Да это человек, – прошептал Изембард, вспоминая свои многолетние кошмары.

– Верно, человек, но низведенный до животного состояния. – Фродоин подошел к упавшему и разглядывал его со страхом. – Одному Господу ведомо, какие ужасные невзгоды он испытал, прежде чем сделаться вот таким. Пойдем, мы должны спрятаться.

– А где моя сестра? В этой темноте я ничего не вижу.

В лагере воцарился хаос, колоны разбегались кто куда.

– Ищи сестру, Изембард. И да поможет тебе Бог, – тихо ответил Фродоин. Он озабоченно размышлял: их атаковали как раз в тот момент, когда отряд был наиболее уязвим, после ухода капитана Ориоля. – И да поможет Он всем нам.

Гали с Элизией спрятались между корнями упавшего дуба, они затаились, задержав дыхание. Один из дикарей остановился рядом, принюхиваясь подобно зверю. Его бесовское лицо оказалось деревянной маской, выкрашенной в красный цвет. Страшилище простояло возле дуба целую вечность, но потом побрело в сторону.

– Кто это? – выдохнула Элизия. – Если нам удастся выжить, возвращаемся в Каркассон!

Гали слишком поздно зажал ей рот. Чудище в маске вернулось, нашло девушку и поволокло по опавшей листве. Элизия вопила от ужаса, умоляюще глядя на Гали, но тот лежал, сжавшись в комок, и не спешил на помощь. Злодей вскинул для удара огромный ржавый молот, но кто-то запрыгнул ему на спину и вонзил в шею нож. Когда нападавший рухнул наземь, Элизия и Гали увидели Ротель в измазанной грязью рубашке, с покрытым кровью лицом. На голове ее зияла рана. Девушка пыталась что-то сказать, но потеряла сознание.

В это время рядом с римской дорогой затрубил рог. Словно повинуясь этой команде, зловещие охотники прекратили гоняться за добычей и устремились в самую гущу леса. Их преследовали отряды воинов в кольчугах, в кожаных крагах на франкский манер, с круглыми щитами.

– Не бойтесь, вы находитесь под защитой Дрого де Борра! – кричали они перепуганным, рассеянным по поляне колонам.

Элизия, рыдая, приводила в чувство Ротель. К ним подошел Гали, все еще трясущийся от страха.

– Благодарение Господу, с тобой все в порядке, – пробормотал он, чтобы не признаваться в недавней трусости.

– Что же здесь творится? Гали, мы попали в преисподнюю!

Невдалеке от них Леда созывала своих детей. Элизия глубоко вздохнула, борясь со страхом:

– Гали, побудь с ней. Я должна им помочь.

Не обращая внимания на протесты мужа, девушка поспешила к Леде, хотя на самом деле ей был нужен Изембард. Увидев мертвое тело с разорванным животом, она испугалась, что юношу могла ожидать та же участь.

Гали не собирался сидеть на открытом пространстве, он хотел уже бросить Ротель, но тут его окружили пятеро солдат с факелами. На одном из них была испачканная туника с вышитым золотым драконом. Гали узнал Дрого де Борра – того самого дворянина, который ждал епископа в Жироне.

– Господин мой, мы обязаны вам жизнью, – произнес он подобострастным тоном, который так нравится знати. – Что это был за ужас?

– Здесь таких называют «шайка» или «орда», потому что они всегда нападают скопом. Они никогда так близко не подходили к городу. – Дрого бросил на простолюдина презрительный взгляд. – Может быть, они унюхали ваших женщин. – Он посмотрел на мертвеца под красной маской и с раной на шее. – Кто его убил – ты?

Гали хотел ответить, что да, но Дрого издевательски усмехнулся и грубо его оттолкнул.

– Тебе такое не по силам. – Он перевел взгляд на лежащую без сознания Ротель, и улыбка его сделалась недоверчивой. – Это она сделала?

Гали ухватился за возможность выслужиться перед знатным сеньором. Рожденные от земли успели поделиться у костра своей историей, что было крайне неосмотрительно.

– Господин Дрого, мне кажется, эта девушка принадлежит вам. Ее зовут Ротель, она присоединилась к каравану в Жироне. Епископ взял ее под свое покровительство, как и всех нас, но я не стану болтать, если вы ее заберете. В обмен на небольшое вознагражде…

Он не договорил до конца – Дрого приставил к его горлу нож.

– А что с ее братом? Он здесь? Он убил одного из моих людей.

– Он наверняка ее повсюду ищет, мой господин, – пискнул побледневший Гали.

Дрого отметил трусливый взгляд этого человека. Ради спасения своей жизни такой пойдет на что угодно.

– Как тебя звать?

– Гали… из Каркассона.

– Слушай меня, Гали… – Дрого нацелился ножом в правый глаз. – Я ее заберу, и ты ничего не скажешь. Твоим вознаграждением станет зрячий глаз. В Барселоне у меня много вассалов. Одно словечко – и я сдеру с тебя шкуру живьем.

– Я сделаю все, что прикажете, мой господин! – пообещал Гали, боясь шевельнуться.

Дрого отвел нож, и парень, трясясь, повалился на землю. Один из солдат закинул Ротель себе на плечо.

– Тебя никто не должен видеть. Остальные – со мной. Думаю, епископ не откажется дать нам свое благословение.

Лес постепенно возвращался к спокойствию, нарушаемому лишь причитаниями над телами убитых да криками тех, кто продолжал искать пропавших родственников.

Элизия нашла Гальдерика, сына Жоана, в большой норе, вместе с еще тремя ребятишками. Когда девушка потеряла уже всякую надежду, появился Изембард, безуспешно искавший сестру. Они чуть было не бросились друг другу в объятия.

– Вы все целы? – Изембард был рад увидеть Элизию невредимой.

Девушка закивала сквозь слезы и схватила его за руку:

– Ротель спасла мне жизнь!

И в этот момент к ним вышел Гали с искаженным лицом и замутненным взглядом.

– Ротель ушла, когда узнала, что Дрого де Борр здесь. Она бежала в ту сторону. – Он махнул рукой туда, где сам разговаривал с Дрого.

Изембард угрюмо побрел в указанном направлении. Он не доверял словам этого человека, однако жажда отыскать Ротель была сильнее. Гали обнял Элизию.

– Что произошло, Гали? Ротель была ранена…

– Так будет лучше, – уклончиво ответил он. – Дрого опасен, и если он увидит нас вместе с ними…

Именно в этот момент Элизия поняла, что не любит Гали, и высвободилась из его объятий. Наивная юная девушка, она поддалась чарам говорливого соблазнителя. Но теперь она по-настоящему возжелала мужчину, и это был не ее муж. У Элизии потемнело в глазах. А Гали, не подозревая о буре, разразившейся в душе жены, мягко провел рукой по ее лицу:

– Ночь выдалась ужасная. Пусть так, но мы, благодарение Богу, живы. Обещаю тебе: в Барселоне все будет по-другому.

Элизия не противилась, но она не сводила глаз с темной чащи, где скрылся Изембард, а по щекам ее катились слезы. В те же минуты Гали думал о своем: он надеялся, что никогда больше не увидит беглого серва, который так упорно пялился на его жену.

Супруги молча влились в группу колонов, собиравшуюся вокруг палатки епископа. Когда-нибудь история о лесных демонах превратится в сказку для детей, но эти люди никогда не забудут страх пережитой ими ночи.

6

Солнце уже встало над горизонтом, когда Фродоин закрыл потертый требник. Голова его кружилась, сил не осталось. Минувшая ночь была самой длинной в его жизни.

Епископ благословлял своих колонов, читая страх на их лицах. Лес по-прежнему стоял вокруг них. Они до сих пор не вышли из леса, и некоторые семьи все еще искали своих пропавших. Маленькая Ада стала первой из многих, кого унесло ночное нападение. В лесу нашли двенадцать истерзанных тел; несколько девушек и две девочки исчезли без следа. Фродоин не хотел хоронить мертвецов в неосвященной земле, но еще меньше ему хотелось въезжать в Барселону во главе похоронного кортежа. Пусть тела временно обложат камнями, а через несколько дней посланные им люди вернутся и заберут их в город, решил он.

Епископ вперился взглядом в Дрого: он не верил в столь своевременную подмогу. А тот стоял с самодовольным видом, в окружении дюжины воинов. Несмотря на горделивую осанку, в его холодном взоре сквозило беспокойство. На черных волосах блестела железная диадема, на тунике, надетой поверх доспехов, был вышит дракон: де Борр бахвалился, что победил такого зверя в пещере Монтсени. Никто не осмеливался ставить этот подвиг под сомнение, но ведь никто достоверно и не знал, что за создания водятся в этих таинственных горах.

Теперь все видели в Дрого спасителя новоявленного епископа, но самого епископа не оставляли тревожные сомнения. Больше других об этом человеке мог поведать Жорди, и Фродоин решил переговорить с молодым монахом и Сервусдеи без свидетелей.

– Мой господин, этим людям не следует доверять, – серьезно предостерег его Жорди.

– Ты говорил мне это еще в Жироне, но теперь я хочу знать больше, – тихо сказал Фродоин. В Жироне он нанес Дрого де Борру оскорбление и теперь корил себя за неосмотрительный поступок.

– Этот человек называет себя законным потомком Роргонида де Борра, что из Серданьи, который был вассалом графа Берната Септиманского, однако в Барселоне всем известно, что он бастард, что Роргонид еще в отрочестве отправил его в монастырь и повелел принять сан священника. Поговаривают, что монахи, устав от его бесчинств, продали Дрого как раба на галеры в Ахен. – Жорди заговорил тише. – А еще рассказывают, что корабль потерпел крушение у африканского побережья, юношу сочли погибшим, но потом он вернулся в город… и не один. Кое-кто утверждает, что с ним вместе явился дух или демон, черный как головешка.

– Сплетни, – отрезал Сервусдеи.

Но Фродоину стало тревожно. Африка была неведомой землей. Никто не знал, какие зловещие тайны прячутся по ту сторону ее горячих песков.

– Все может быть, брат, – мрачно продолжил Жорди. – Дрого возник из ниоткуда в замке де Борр. Отец его к тому времени умер, а сводные братья, чтобы только от него отделаться, дали ему оружие и коня. Он присоединился к сподвижникам Гильема Септиманского, когда тот пришел в Барселону, чтобы отомстить за своего отца, Берната. И говорят, он настолько пропитал слабую душу Гильема, что она сама сделалась черной точно уголь. Вы знаете, чем все закончилось – кровавой бойней.

– И что же, его не схватили вместе с Гильемом и его мятежными вассалами в восемьсот пятидесятом году?

– Когда узурпатора казнили возле ворот Жироны, Дрого уже от него ушел вместе с небольшим отрядом. Он укрепился со своими людьми в Осоне. Дрого грабил и христианские, и сарацинские деревни, что сильно ухудшило отношения с Сарагосой и Льейдой. Возможно, именно безрассудства Дрого привели к прошлогоднему набегу на Барселону. Графы Гунфрид из Готии и Саломо́ Уржельский не могут с ним справиться, и многие верят, что этому человеку, помимо его наемников, служат и дикие шайки вроде той, что напала на нас. Дрого в Африке отрекся от Христовой веры – вот что говорят люди.

– Ты считаешь, это он наслал на нас дикарей, а потом явился, чтобы нас спасти?

– В Жироне он хотел оказать услугу, но вы отвергли его помощь. Без капитана Ориоля мы оказались в сложном положении, мы были беззащитны, и Дрого явился как по воле Провидения. Так что, епископ, – да, это возможно.

– Теперь у меня перед ним долг благодарности, – недовольно признал Фродоин. – Что ему нужно? Богатство, привилегии?

– Он уже подчинил себе земли и селения. Дрого нуждается в вашем влиянии, чтобы начать свой cursus honorum в среде знати, чему сейчас препятствует его происхождение бастарда. – Если Фродоин всегда искал правды, то Жорди разделял мысли и подозрения большей части барселонских жителей и духовенства. – Что ему нужно, так это сделаться графом на этой земле.

– В словах этого юноши, возможно, есть доля истины, – прошептал Сервусдеи, внимательно слушавший барселонца. – Случившееся ночью должно заставить нас задуматься. Вам не следует принимать чью-либо сторону и вмешиваться в распри здешних сеньоров – пока вы не поймете, как обстоят дела в графстве.

– И не забывайте, епископ, что готские дворяне запретили Дрого появляться в городе, помня о его злодеяниях, – добавил Жорди. – Если вы въедете вместе с ним, город от вас отвернется.

– Я ведь тоже франк, – вслух раздумывал Фродоин. – С Дрого у меня было бы больше силы для насаждения своей власти.

– Это неверный путь, мой молодой епископ, – предостерег Сервусдеи, оглаживая густую серую бороду. Он до сих пор видел в Фродоине проказливого реймсского школяра, которого пирушки и служаночки прельщают куда больше, чем учеба.

Наконец Фродоин подошел к Дрого де Борру. От взгляда на это бледное лицо, наполовину скрытое буйной шевелюрой, у епископа волосы встали дыбом.

– Кто напал на нас минувшей ночью? Вы говорили о диких шайках.

Дрого с видимым удовольствием смерил епископа взглядом:

– Постоянные набеги сарацин обрекают на нищету тех, кого не увели в рабство. Если эти люди не умирают от голода, они попадают под власть сильного человека. Они объединяются в кланы, в орды и, не имея священника, способного облегчить их души, обращаются ко злу. – Когда Дрого де Борр говорил, за его речами чувствовались годы, проведенные в темном монастыре, куда заточил его отец. – Теперь эти люди и их дети – как бешеные псы, они селятся в пещерах в самой чаще леса, нападают на деревни, монастыри и купеческие караваны. Даже не спрашивайте, чем они питаются, когда не находят пищи в достаточных количествах…

Фродоин вздрогнул; его представление о злодействах в Марке отличалось от убеждений Жорди, но и у епископа было подспудное чувство, что на этой последней границе властвует Нечистый.

– Граф Гунфрид из Готии увел всех свободных людей, которые были способны держать оружие, – продолжал Дрого, – оставив лишь скудный гарнизон, защищающий саму Барселону. Граф Саломо живет, запершись в Уржеле. – Дрого горделиво поднял голову. – Только я один оберегаю Марку, господин епископ. Вам будут рассказывать обо мне совсем другое, но правда именно такова.

– Ваше появление было как чудо, – признал Фродоин, дожидаясь продолжения.

– Я возвращался из Жироны в мой замок Тенес, когда мои следопыты сообщили, что орды следуют за вами по пятам. И хотя вы и отказались от моей охраны, я по-прежнему считаю, что Барселона нуждается в епископе. Поэтому вы доберетесь до города живым. Мы поедем с вами, ведь нам еще много о чем нужно поговорить.

Фродоину не понравился намек, прозвучавший в последних словах, однако, почти не имея собственной охраны, он должен был вести себя осторожно и не повторять ошибки, допущенной в Жироне.

– Пора в путь! – объявил Фродоин. Сервусдеи снял с его головы митру.

Гул ответных голосов прозвучал не так тревожно, как в последние дни. Элизия помогла Гали надеть на спину узел с их вещами. Супруги стояли рядом с семьей Жоана и Леды. Все они имели истерзанный вид и вглядывались в лесную тень, надеясь на возвращение малютки Ады. Ее даже не успели окрестить. Если девочка погибла, ее семья не сможет омыть тело и помазать, как положено, святым маслом и душа ее будет скитаться, не зная покоя. Об Изембарде и Ротель тоже не было никаких известий.

– Они же не могли просто взять и исчезнуть! – в отчаянии воскликнула Элизия.

– Они скрылись от Дрого де Борра. Они ведь беглые и теперь, возможно, попали в плен или вовсе лишились жизни, – отрезал Гали. – Забудь их раз и навсегда!

Элизия дернулась, как от боли, но по холодному взгляду Гали поняла, что выдает свои чувства, и сдержала себя. С мужем ее связывали священные обеты. Девушка про себя помолилась за брата и сестру из Тенеса. Если они погибли, то теперь будут искать друг друга целую вечность в этих безлюдных местах.

Нежаркое осеннее солнце достигло зенита, и барселонские колокола зазвонили, приветствуя нового епископа. Солдаты Дрого шествовали как почетный эскорт, а их хозяин тем временем старался добыть у Фродоина информацию о могуществе рода Раиран и о его собственных амбициях на епископском престоле. Отряд продолжал двигаться по Августовой дороге, которая на этом участке пути пролегала вдоль реки Басо́с. И вот путники достигли вершины высокого холма. Открывшийся перед ними вид всех заставил остановиться. Внизу лежала обширная равнина с холмами, рощицами и пахотными землями. От старой римской дороги, ведущей на юг, отходила другая, совсем разбитая, – Жорди назвал ее Французской, и она завершалась коротким ровным отрезком перед главными воротами. Город, обнесенный стенами, имел форму овала, он стоял на невысоком холме у самого побережья, между двумя рвами, возле моря исчезавшими среди лагун и лиманов. В полях тут и там виднелись селенья с домами из необожженного кирпича.

– Она похожа на королевскую корону! – воскликнул Гальдерик, младший сын Жоана и Леды. Мальчишка показывал на величественную стену, которая опоясывала Барселону.

– Именно так, – с гордостью подтвердил Жорди. – Это Коронованный город.

Несмотря на боль недавних утрат, путешественники воспрянули духом.

– Семьдесят две башни! – сосчитал Сикфред.

– Семьдесят шесть, – поправила брата Эмма.

– Много столетий назад умелые римские легионеры построили Барсино, семя-зародыш нынешней Барселоны. – Жорди возвысил голос, чтобы дать важные пояснения. – У города четверо ворот по четырем сторонам света. Главные из них, выходящие на Французскую дорогу, мы называем Старыми, а на противоположном конце – Новые ворота, к самому морю выходят ворота Регомир, а те, что вы видите на северо-западе, с двумя круглыми башенками, – это ворота Бисбаль[7], ведь они находятся рядом с собором и со зданиями епископата. Полюбуйтесь на аркады, отходящие от ворот, – это остатки римских акведуков, доставлявших в город свежую воду с гор.

– Но эти арки все в трещинах и поросли сорняками, – заметил Гальдерик.

– Они не используются уже много лет. А ведь когда-то в городе были свои оросительные каналы и сточные трубы.

По обе стороны от дороги виднелись старинные плиты и каменные гробницы с полустертыми надписями, но внимание путников больше занимали поля и селения. Виноградные лозы были порублены, оливковые деревья сожжены. От домов остались лишь безмолвные руины. Двое нагих исхудалых мальчишек при виде каравана с испугом и бросились прятаться под деревья.

На песчаном побережье им встретились глиняные хижины и маленький квадратный храм с апсидой в виде трапеции.

– В эту церковь[8] приходят молиться рыбаки, они просят о защите. Вот она, Санта-Мариа! – воскликнул Жорди со слезами на глазах. – Видите за городом гору, подходящую к самому морю, – это Монс-Иовис[9], так ее назвали римляне. Там стоял маленький сторожевой замок, но теперь эта башня опустела. А вон там – порт, куда время от времени заходят купцы из Византии или из земель неверных.

– Город, имеющий порт, не может страдать от голода, – заметил Фродоин.

– От бывшего порта осталась лишь затопленная гавань. Теперь там только деревянные мостки.

Сервусдеи запел благодарственный гимн, и колоны двинулись вперед. Но Фродоин внезапно почувствовал себя больным. Силы его покинули. Он подумал о Моисее, который поддался сомнению и не вступил из-за этого на Землю обетованную. Вот приближается его момент истины, а он – всего лишь юный дворянин, амбициозный и неопытный. У епископа закружилась голова, он крепко вцепился в поводья.

– С вами все хорошо? – с тревогой спросил Сервусдеи.

– Не будем задерживаться, – чуть слышно отозвался Фродоин. – Не оставь меня, Господи.

Ликование поутихло, отряд в молчании подошел к восточному рву, который шел в обход стены, среди камыша и тростников. Воды было совсем мало, запах поднимался мерзостный.

– Эту канаву мы называем Мердансар – Говнотечкой, сами понимаете почему. Жители выливают сюда нечистоты. Другой ров, на противоположной стороне, называется Арени, он впадает в маленькое озерцо Кагалель. И все это пространство заболочено.

Караван перебрался через преграду по деревянному мосту (каменный давно обрушился) и подошел к Старым воротам с двумя башнями по бокам. На одной из них висел полуразложившийся труп преступника.

Побледневший Фродоин обернулся к Дрого. Тот восседал на коне с видом победителя и горделиво поглядывал в сторону невидимых часовых: ведь он собирался въехать в запретный для него город бок о бок с высшим представителем королевской власти. От решения, которое будет принято в этот момент, зависела судьба Барселоны.

– Я благодарен вам за сопровождение, однако в этот город въезжать будет епископ. – Фродоин говорил преднамеренно громко, чтобы его слова расслышали на башнях; он знал, что Дрого не простит ему такого унижения.

Дрого де Борр скривился и недобро сощурил глаза:

– Вы такой же франкский дворянин, как и я. Вам не следует принимать опрометчивых решений.

– Я приму вас в надлежащий момент, Дрого де Борр, – решительно ответил епископ.

– Вы, кажется, не понимаете, что сейчас делаете…

– Я не забуду, что вы спасли наш отряд, но мною руководит лишь Бог – и никто из людей.

Лицо Дрого, наполовину скрытое черными волосами, сделалось цветом как воск, он едва сдерживал ярость. Фродоин чувствовал себя все хуже, а в зрачках своего спутника он увидел себя насаженным на меч. Он еще не вступил в пределы Барселоны, а уже приобрел опасного врага.

– Я тоже не забуду ваш любезный отказ… повторенный дважды.

Дрого де Борр сплюнул и галопом ускакал вместе со своими людьми по Французской дороге, подняв густое облако пыли.

Когда они скрылись из виду, Фродоин тяжело вздохнул. Силы покинули его, но он давно готовился к въезду в этот город и надеялся, что здесь его мужество будет оценено по достоинству. Фродоин приказал покрыть себя роскошным епископским облачением и, не слезая с коня, принял в руку посох. В груди у него что-то давило, но Фродоин все равно велел двигаться вперед. Сервусдеи махал кадилом и глубоким хриплым голосом выводил победный псалом. Собравшаяся за воротами толпа запрудила извилистые улочки. Ничто здесь не напоминало о прямизне мощеных римских улиц – остались только грязные проходы между одноэтажными домами из сырого кирпича и камней, вытащенных из старых построек. Никто не махал оливковыми ветвями и никто не присоединился к песнопению, радуясь приходу своего пастыря. Колокола звонили, но жители города рассматривали прибывших молча. Колоны все больше мрачнели под этими изучающими взглядами.

Капитан Ориоль занял место рядом с епископом; он еще не знал, что произошло накануне. Фродоин выпрямился в седле, демонстрируя силу духа, которой у него не было. Он поднял руку, благословляя народ, несмотря на то что встречал только враждебность. Епископ с испугом посмотрел на Жорди.

– Фродоин, вы франк, а они готы, сыны благородных сынов тех, кто населял Барселону еще до сарацин. А еще здесь много тех, кого называют hispani. Они верны империи, но обычаи у них свои, и сейчас они вас об этом предупреждают.

Быть может, он допустил ошибку, прогнав от себя Дрого. Фродоин спешился, опершись на плечо молодого монаха. Стало тихо; он преклонил колени и набрал горсть земли. Солнце палило ему голову. Епископ встряхнул головой и заговорил на языке готов, которому в дороге его учил Жорди:

– С дозволения короля Карла Французского и архиепископа Нарбоннского я приветствую вас как смиренный пастырь Господень. Вы много страдали, но я пришел из дальнего далека, чтобы остаться с вами и разделить вашу судьбу. В эти трудные дни небеса решают, будет ли Барселона жить дальше или низринется, как случилось с другими городами. И я здесь для того, чтобы вписать имя этого города в книгу жизни.

Почти сто колонов за спиной Фродоина молчали, затаив дыхание. Они боялись, что после стольких усилий им придется возвращаться обратно. После молчания, которое, казалось, длилось целую вечность, из толпы горожан выступила девочка лет пяти, черноволосая, с зелеными кошачьими глазами. Она протянула незнакомому мужчине руку, и Фродоин смотрел на это ангельское личико со слезами на глазах.

– Меня зовут Арженсия, я дочь Нантигиса и Годы, – выпалила девочка. – Добро пожаловать, епископ!

И Фродоин принял помощь этой малышки. Сам он чувствовал себя все хуже, страх сжимал его грудь. Поступок Арженсии всколыхнул барселонцев: они неуверенно захлопали в ладоши, а потом аплодисменты переросли в ликующий приветственный гул. Девочка подбежала к своей матери – элегантной даме, стоявшей среди местной знати. И Фродоин на какое-то мгновение потерял себя во взгляде этой красавицы.

Седой мужчина, почти старик, одетый на готский манер и вооруженный мечом без ножен, выступил вперед в сопровождении нескольких чиновников и стражников:

– Я Сунифред, виконт барселонский. От имени графа Гунфрида и всех жителей города, добро пожаловать!

Колокола продолжали звонить, Жорди и Сервусдеи поддерживали епископа по бокам, и кортеж двигался к зданию епископата и дворцам, помещавшимся по правую руку, между Старыми и Епископскими воротами. Фродоин сквозь пелену на глазах смотрел на стоящую возле кладбища старую церковь, выстроенную в форме креста, и на графский дворец, примыкающий к городской стене. Справа высился величественный епископский дворец – прямоугольное здание с фланкирующими башнями. Окна были высокие и узкие, как будто рассчитанные на осаду. Епископат включал в себя и другие здания, была здесь и маленькая больница, выстроенная из камней древних построек. Но основного внимания требовала, конечно же, базилика Санта-Крус.

Предшественники епископа Фродоина, Жоан и Адольф, задумали расширить вестготскую церковь, и вокруг скромного храма уже лежали первые ряды камней и стояли основания колонн, которые будут поддерживать своды трех нефов (центральный – самый широкий). Но деревянные леса успели обрушиться и вся постройка покрылась сорняками. Старый собор с одним нефом, побывавший также и мечетью, казалось, готов завалиться в любой момент. Священники украдкой смотрели на процессию с разбитого крыльца.

За базиликой помещался маленький квадратный баптистерий – древнее строение, соединенное с епископским залом. Здесь был центр епархиальной власти и место собраний церковного совета. Обветшалый вид церковных построек отражал нынешнее состояние всего города.

Жорди показал епископу монетный двор, казарму гвардейцев, дворцы готских аристократов, выстроенные вокруг базилики, и его собственный дворец, но Фродоин больше его не слушал. По дороге ему встречались разрушенные дома и заросшие сорной травой пустыри, изможденные мужчины и женщины в лохмотьях. Дети, бежавшие за процессией, имели голодный вид. Нищета являла себя повсюду.

– Этот город умирает, Жорди, – прошептал Фродоин, чувствуя себя все хуже.

Они миновали рухнувшие леса и прошли в вестготскую базилику. Внутри царил полумрак. Ржавые лампы под неровными сводами освещали единственный неф без украшений, раствор между камнями местами осыпался. Фродоин освободился от поддержки монахов и в одиночку подступил к каменному алтарю за пресвитерием. Древний свод завершался квадратной апсидой с остатками росписи, созданной еще до мавританского нашествия. Над столом на цепи висел заржавленный крест. И в этот момент страх победил епископа. С тех пор как Фродоин узрел опустошение на подступах к Коронованному городу, его терзал животный страх потерпеть поражение. Страх, что его вдохновение было лишь только обманом Нечистого, страх, что Господь – не на его стороне.

Вконец обессилев, путник упал на колени на могильную плиту перед алтарем. Пальцы его нащупали надпись, он соскреб с букв толстый слой пыли. Прежде чем потерять сознание, он с ужасом прочел имя на могиле:

– Фродоин.

На площади перед епископским дворцом радостно обнимались колоны: наконец-то они в безопасности, внутри крепких стен. Элизия все еще надеялась на возвращение Изембарда и Ротель, но ждала она напрасно: Рожденные от земли не объявились. Как только Гали выпустил ее из объятий, ее боль нашла себе выход.

– Почему ты плачешь? – произнес глубокий голос у нее за спиной.

Элизия обернулась, ее застали врасплох. Рядом стояла мать той девочки, которая, не спрашивая разрешения, приняла их от имени города. Яркие зеленые глаза пристально рассматривали Элизию. «Хотя этой женщине уже за тридцать, она обладает царственной красотой и таит в себе загадку», – подумала Элизия. В своей таверне она научилась определять возраст и происхождение постояльцев. «Эта дама с правильными чертами лица – из готов», – решила девушка. Благородная белизна кожи подчеркивала беспримесную черноту ее заплетенных в косу волос; изумрудного цвета платье делало ее еще более высокой. Ореол могущества, окружавший даму, восхищал Элизию.

– Мы многих потеряли прошедшей ночью. Это было ужасно.

– Да примет их к себе Господь. Но ты, кажется, плачешь не по всем, а по одному человеку, я почти читаю его имя в твоих зрачках. Это был твой муж? Нет, твой муж – вот он, разговаривает с другими мужчинами, ведь так?

– Да, это Гали, – печально ответила девушка. – Мы пришли из Каркассона.

– Это долгий и опасный путь. Меня зовут Года, я помолюсь о погибших.

Элизия, тронутая сочувствием знатной барселонки, позабыла об осторожности. Мужа рядом не было, и ей хотелось произнести имя Изембарда вслух, точно молитву.

– Меня зовут Элизия. И я плачу по брату с сестрой, которые присоединились к нам в Жироне и сделались мне очень дороги… по Изембарду и Ротель из Тенеса. Если вы станете молиться, попросите, чтобы Бог их защитил… если они не погибли.

– Как, ты сказала, их зовут? – Услышав имена, Года переменилась в лице.

– Изембард и Ротель, – повторила девушка, изумившись столь бурной реакции. – Ротель пропала во время нападения, а он отправился ее искать, но никто из них так и не вернулся.

– Из дома Тенесов? – требовательно переспросила дама.

– Так он мне однажды назвался, – уточнила Элизия и пожалела о своей откровенности. Изембард ведь признался ей наедине, втайне. – А почему вы спросили? Вы что-то о них знаете?

Года была очень взволнована, она только кивнула в ответ. Казалось, ей не терпится уйти.

– Я буду молиться и за них, юная Элизия. Да охранит тебя Господь.

Года ушла, чуть ли не силком уводя с площади Арженсию; они направились ко дворцу рядом с базиликой.

– О чем вы говорили? – спросил любопытный Гали из-за спины. – Ты какая-то беспокойная.

– Эта дама обещала молиться за тех, кто не вернулся, – соврала Элизия. Она не хотела упоминать при муже об Изембарде. – По крайней мере, жители Барселоны нас приняли.

– Об этом еще рано судить, Элизия.

Но Элизия его не слушала. Ее по-настоящему взволновала реакция Годы. «Мы сейчас в чужой земле, и мне следует вести себя осторожнее», – подумала девушка.

7

Виконт предложил части колонов расселиться под деревянными навесами, построенными рядом с графским дворцом, и в церкви, имевшей форму креста, где были закопаны кувшины с зерном – городские запасы на зиму. Прочие разместились на пустырях и в конюшнях при жилых домах. Вновь прибывшие верили, что через несколько дней епископ сдержит свое обещание и отправится в земли, которые Церковь обещала переселенцам. Вечером было объявлено, что Фродоин оправился от недомогания. Колокола призвали к вечерне – в этот день она была торжественной. В храме собралось все барселонское духовенство, включая и аббатов из близлежащих монастырей Сан-Пере-де-лес-Пуэльес и Сан-Пау-дел-Камп. Оставшееся место заняли семейства патрициев, а простолюдины заполняли площадь.

– Пора поискать то, о чем рассказывал дедушка, – шепнул Элизии Гали.

– Сейчас?

– Пока не закончилась вечерня. Никто и не заметит.

Супруги пробрались сквозь толпу прихожан и поспешили прочь от дворцов по кривому переулку.

– Гомбау мне подробно объяснил, где стоял тот дом.

Они поднимались по улице, на которой частично сохранилась старинная брусчатка. В самой высокой части города помещались руины древнего языческого храма, с которым не справилось и само время. Элизия лишилась дара речи при виде ряда циклопических колонн, которые до сих пор стояли на своих местах.

– Да они толще столетнего дуба! Кто же сумел воздвигнуть подобное?

Гали тоже был впечатлен увиденным.

– Дедушка говорил, что эту штуку называют Миракль: церковники утверждают, будто эти колонны поставили христианские святые, движимые мощью Господней.

Элизия, так и не придя в себя от изумления, шагала вслед за Гали, который мучительно вспоминал дорогу. Рядом с колоннами находилась маленькая площадь, окруженная ветхими строениями; некоторые из них уже обрушились. Ближайшим из них был большой дом с потрескавшимся фасадом. Гали воспрянул духом, увидев, что там никто не живет.

– Это был дом Гомбау, моего деда.

Они заглянули в дверь, от которой остались только куски гнилого дерева. Но внутренние перекрытия сохранились. Дом был двухэтажный, с двускатной крышей и чердаком, служившим хранилищем для зерна. Убедившись, что вокруг никого нет, супруги прошли в дверь. Через прорехи в крыше с шумом вылетели голуби.

– Тут все может рухнуть в любую минуту, – опасливо заметила Элизия.

– Так и лучше: никто сюда не сунется.

Они вошли в просторный зал, где в углу помещалась печь из почерневших камней.

– Смотри-ка. – Гали показал на кусок штукатурки с геометрическим орнаментом, подпорченным сыростью. – Точно как рассказывал Гомбау.

– У тебя была богатая семья, – с уважением признала Элизия.

– Я жил вместе с родителями в новой башне в Вернете – это в Конфленте. Дедушка в основном жил в Барселоне. Он служил графу Сунифреду, а потом бежал, когда Гильем Септиманский напал на город. А сегодня я заберу то, что принадлежит мне.

Элизия с Гали осторожно исследовали другие помещения. Комнаты были непригодны для жилья. Лестница наверх была каменная, но они не решились ею воспользоваться, увидев щели между ступенями. Кухня имела выход в огород. Повсюду валялся мусор и куски строительного цемента. Гали улыбнулся:

– Это должно быть здесь. Давай помогай.

Они расчистили один угол и добрались до крышки в полу.

– Здесь был погреб.

У Элизии нашлись при себе трут и огниво, из веток и соломы она смастерила факел. Подвал оказался полон разбитыми бочками и рабочими инструментами, до того проржавевшими, что пользоваться ими было невозможно.

– Теперь молись, Элизия, молись так жарко, как только можешь.

Девушка глубоко вздохнула. Гали отсчитал несколько шагов и принялся скрести ножом земляную стену. Элизия впервые видела своего мужа за простой работой. Прошла целая вечность, но вот наконец он добрался до ржавого котелка.

– Боже мой! – вырвалось у Элизии.

Они вместе вытащили котелок из стены, их подбадривало металлическое звяканье. Гали откинул прикипевшую крышку и запустил руку внутрь. Он вытащил полную горсть монеток – серебряных денариев и оболов, отчеканенных в Барселоне. Муж высыпал деньги в ладонь Элизии, женщина смеялась со слезами на глазах. Ни он, ни она прежде не видели такого богатства. Они с упоением поцеловались. Начиналась новая жизнь.

– Мой дедушка всегда верил, что один из его потомков сюда вернется. Господь хранил этот клад для нас. Теперь мы сможем, как мечтали, открыть постоялый двор!

– У меня уже есть название! – воскликнула Элизия. В конце концов она увидела свет – после туч их долгого путешествия. Их жизнь продолжается. – Мы назовем наш постоялый двор «Мираклем».

– Мне нравится.

– Смотри, да здесь еще и пергамент.

На лицо Гали набежала тень. Они ведь не умеют читать. «Буквы обладают загадочной способностью сохранять мысли, сколько бы времени ни прошло», – говаривал Ламбер, всегда мечтавший обучиться грамоте. Элизия с любопытством рассматривала линии бурых чернильных завитков, пока Гали не выхватил у нее лист. Он засунул пергамент под рубашку.

– Зачем ты так? – удивилась девушка.

– Эти старые письмена вряд ли что-то значат теперь. – Гали переворошил монеты, привлекая внимание жены. – Вот что важно, Элизия! Вот за чем мы сюда пришли.

Элизия согласилась с мужем и крепко его обняла. Гали ей не солгал, и пришло время забыть о невозможных чувствах и запретных поцелуях, какими бы чистыми они ни казались. Гали – ее супруг, и она научится жить рядом с ним, как научились все те каркассонские женщины, которых выдали замуж родители.

Элизия решила, что не ее это дело – разбираться с пергаментом, который забрал Гали. Они разложили сокровища Гомбау по карманам и уже в темноте покинули разрушенный дом, весело обсуждая радужное будущее, которое принесет им Барселона. С обретенным состоянием им будет легче обзавестись и собственным домом.

Изембард стоял на Морской сьерре, опершись спиной о дуб. Снова стемнело, а он все еще искал Ротель. Как только юноша увидел Дрого де Борра в роли героя и спасителя, он сразу же испугался худшего и не мог посчитать случайностью исчезновение сестры. Изембард растер лицо, чтобы взбодриться. Он совсем выбился из сил. Подумав об Элизии, он окончательно пал духом. Она наверняка уже в Барселоне и наконец-то в безопасности.

Юноша снова побрел куда глаза глядят, пока не увидел огонек на вершине холма. Он осторожно полез наверх. Костер горел возле одного из диковинных гигантских столов, но этот не был похож на другие: столешница лежала на шести камнях. Трое мужчин в одеждах из сшитых звериных шкур в молчании грелись у огня. Их шлемы, утыканные ржавыми шипами, лежали на земле. Эти люди были из тех, что напали на караван минувшей ночью.

Изембард убедился, что Ротель среди них нет, и отступил назад. Только потом он обратил внимание на костер. На углях лежала маленькая человеческая нога – обгоревшая и погрызенная. Чуть поодаль среди камней валялась маленькая туника из серой шерсти, заляпанная кровью. Это была одежда малютки Ады. От этого открытия Изембард неловко оступился и обнаружил себя. Трое вскочивших мужчин выглядели поистине ужасно, один из них, с бороздой шрама от пустой глазницы до подбородка, зарычал по-звериному.

Страшные люди схватили дубины и бросились за добычей. Они настигли Изембарда после долгой погони, когда юноша вконец изнемог. Он сумел увернуться от первого удара, но не удержался на ногах и покатился по траве. Ловцы окружили его. Изембард подумал, что сейчас они переломают ему все кости одну за другой. Но в этот момент из-за деревьев вынырнула еще одна фигура – тень в капюшоне. И ринулась в атаку.

Человек в капюшоне мастерски владел мечом. Первому из дикарей он сразу же вспорол живот. Увернувшись от удара второй дубины, он перерезал горло ее владельцу. Третий все это время пытался достать человека с мечом своим оружием, но тот предугадывал каждое движение неуклюжего бойца. Последовал быстрый выпад, и дикарь получил удар по ноге; когда он рухнул на колени, второй удар раскроил ему череп. Все события произошли как будто в один миг. Изембард оторопело наблюдал за сражением, не поднимаясь с земли.

– Тебе повезло, Изембард из Тенеса.

– Кто вы? – недоверчиво спросил юноша. – Откуда вам известно мое имя?

– Кое-кто в Барселоне сказал мне, что ты шел вместе с колонами.

Воин подошел ближе и откинул капюшон. Открылось лицо пятидесятилетнего мужчины с тонкими чертами, с седой бородой и седыми курчавыми волосами. В глазах незнакомца читалось изумление.

– Боже мой! Как ты похож на своего отца!

Изембард сделал шаг назад, нацелив на воина свой нелепый нож, взятый из монастырской кухни. Вместо того чтобы испугаться, седоволосый вывернул ему запястье, и нож упал на землю.

– Ты, по крайней мере, храбр, Изембард из Тенеса. Я знаю, ты ищешь свою сестру Ротель, но ты погибнешь, если продолжишь бродить здесь в одиночку.

– Они ели… ели… – Юноша до сих пор не мог прийти в себя. – Господи, это ведь была маленькая Ада!

Изембард поклялся никогда не рассказывать об увиденном Жоану и Леде, если однажды ему доведется с ними встретиться.

– Я тоже питался человеческим мясом, когда сидел в осаде, – невесело признался воин. – Иногда в этом заключается разница между жизнью и смертью; впрочем, эти люди одичали и уже не отличают барашка от ребенка. Вот до чего довела нас нищета. Меня зовут Гисанд из Барселоны, и я искал тебя с тех пор, как мне про тебя рассказали.

– Они забрали Ротель!

– Они никого не забирают, разве только по частям. Если ты ее не нашел, значит она у Дрого де Борра.

Изембард рухнул как подкошенный. Худшие его страхи подтвердились, надежды больше не было.

– Тогда помогите мне! Вы воин, и вы знали моего отца!

– Помогу, когда придет срок. Сегодня ночью случилось нечто важное, отчего может перемениться и все остальное.

– Что случилось?

– Я нашел тебя, Изембард Второй из Тенеса. Если ты хочешь хоть когда-нибудь спасти Ротель, иди со мной; если хочешь умереть, как эта бедняжка… или даже хуже, тогда продолжай свои безумные поиски.

– Почему вы меня искали? – Из туманов его памяти наползала безмерная боль. – Мой отец пропал много лет назад, мы с сестрой выросли в монастыре.

– Ныне я простой бродяга в этом лесу, но когда-то я был вассалом твоего отца.

Изембард с удивлением рассматривал Гисанда. Он не помнил этого человека, но понимал, что его знания об отце крайне скудны. Когда юноша думал о своем родителе, в нем закипала обида: ведь отец бросил его и Ротель на произвол судьбы в замке Тенес. И эта глубокая рана так и не закрылась до сих пор.

– Если вы служили Изембарду, вы должны знать, что́ тогда произошло, – прошептал юноша со злостью. – Должны знать, почему он не пришел защитить свой замок и свою семью.

– Пойдем со мной, Изембард, и ты узнаешь правду.

Отчаяние и разброд в мыслях понемногу отступали, Изембард приходил в себя. Гисанд таил в себе загадку, но в эту зловещую ночь Рожденный от земли мог прилепиться только к нему. Ротель больше не здесь, и найти ее будет нелегко – с этим следовало примириться. Терять ему было нечего, поэтому Изембард принял предложение Гисанда. Они выбрались из леса на Августову дорогу. Барселона осталась по левую руку, они пошли на юг, а затем свернули на тропинку, скрытую сосняком и густой травой. Они дошли до утеса на берегу реки – там стояла круглая башня грубой кладки. Навстречу путникам вышли несколько отшельников в лохмотьях. Эти люди тоже удивились лицу Изембарда: они угадывали в нем знакомые черты.

– Мы сейчас в башне Бенвьюр[10], – объявил Гисанд из Барселоны. – Здесь неподалеку несколько монахов вырыли себе землянки. Ты находишься в Льобрегате, на последней границе. Нынешняя ночь хороша, чтобы рассказывать и слушать, молодой Изембард, но давай дождемся еще двух старых друзей. И вот еще что. – Гисанд положил ему руку на плечо, речь его зазвучала торжественно: – Запомни навсегда, что ты остался в живых благодаря женщине, которую зовут Года из Барселоны. От нее я получил весть о тебе.

Изембард задрожал крупной дрожью. Из всех колонов только Элизия знала о его благородном происхождении, и, стало быть, эта девушка уже свела знакомство с жителями Барселоны. Сама того не зная, она во второй раз спасла ему жизнь. Изембарду отчаянно захотелось вернуться в их пристанище под дождем и снова поцеловать эту женщину – уже без колебаний.

8

Епископ осмотрел могильную плиту, на которой потерял сознание утром. Не было на ней никакого имени, да и могила была пуста. Господь подверг его веру испытанию. Вечером ему следовало быть на празднике, который виконт Сунифред и его приближенные устраивали в его честь в графском дворце. Но прежде Фродоин решил незаметно, без лишней помпы осмотреть город. Он отправился лишь в сопровождении капитана Ориоля и монахов Жорди и Сервусдеи.

Они обошли город по извилистым улочкам, побывали у всех четырех ворот.

– Ориоль, Барселона надежно защищена?

– После прошлогоднего нападения у нас осталось только три десятка стражников, но стены и подступы к воротам – в хорошем состоянии.

– Первый граф Барселонский, Бера́, возвел стену и укрепил ее тесаными камнями, остатками могильных плит и древних саркофагов… – добавил барселонец Жорди.

Епископ со спутниками шли к сердцу города по грязным безмолвным улицам (некоторые были вообще необитаемы); из жилых домов пахло вареным луком и капустой. Барселона была городом-деревней с пашнями и огородами меж разрушающихся зданий – ведь снаружи земледелие было занятием слишком ненадежным. В центре города они посетили часовню Святого Иакова и старую церковь Святых Жуста и Пастора. Священник в драном облачении открыл для них двери храма, который в эпоху вестготов был резиденцией епископа. Церковь была маленькая, с подковообразными арками на крепких колоннах, украшенная светильниками в мавританском стиле.

– Да не обманет вас ветхий облик этого дома, – шепнул Жорди. – По копоти на стенах вы убедитесь, что это самая посещаемая в городе церковь, ведь здесь служат по мосарабскому ритуалу.

Фродоин промолчал. Не пришло время поднимать острые вопросы. Они вышли из храма и осмотрели развалины римских терм и знаменитый Миракль.

– Здесь находился форум и храм Августа.

Трудно было даже вообразить себе былую роскошь, стоя среди глинобитных домов и замшелых могил. Фродоин и его спутники возвращались в епископский дворец в задумчивости. Многим городам довелось столкнуться с подобным упадком.

– Сколько семей живет в Барселоне? Сегодня вечером мы почти никого не видели.

– После недавнего набега и полутора тысяч душ не осталось, – ответил Ориоль. – А будет еще меньше, ведь сарацины уничтожили часть урожая пшеницы и винограда.

Положение было хуже, чем представлял себе Фродоин, а ведь он имел дерзость привести с собой еще сотню лишних ртов.

– Не впадайте в уныние, – пришел на помощь Сервусдеи, внимательно читавший по лицу епископа. – Господь по-прежнему на вашей стороне.

Уже совсем стемнело, когда Фродоин надел шелковый плащ с вышивкой и золотой крест – настала пора познакомиться с местной знатью. Главный зал графского дворца уступал в роскоши палатам Реймса, однако на стенах висели траченные молью ковры, арабские ковры устилали и пол. Огоньки курильниц отблескивали на серебряных кубках, которые виконт Сунифред приказал начистить к празднику.

Епископ, чья власть была сопоставима с властью графа, занял место рядом с пустующим троном из резного дерева. Виконт начал представлять ему семьи патрициев и чиновников: мужья и жены, надевшие свои лучшие наряды, подходили в строгом порядке и выражали свое почтение новому епископу. Настал момент, когда сердце Фродоина забилось чаще: к нему подходила мать Арженсии, той девочки, которая первой приветствовала его при въезде в Барселону. Женщина была в платье черного шелка, она элегантно шествовала об руку с лысым старичком, пожелтевшим от времени.

– Это Нантигис из Козеранса, – подсказал на ухо виконт, – владелец земель в нашем графстве, член совета boni homines[11]. И с ним его супруга, Года.

Выслушивая приветственные слова старика, Фродоин уже заблудился в изумрудном блеске кошачьих глаз его жены. Красота Годы была царственная. В лице ее и в манерах сквозило нечто странное, загадочное.

– Епископ! – недовольно повысил голос Нантигис. Ему не нравилось, как этот пришлый мужчина смотрит на его красавицу-жену. – Моя семья поставляет лучшее вино членам епископата и священникам здешних приходов.

– Надеюсь, так продолжится и впредь, Нантигис из Козеранса, – рассеянно отвечал Фродоин, заставляя себя отвести взгляд от Годы.

– Если вам потребуются займы для строительства нового собора, мы могли бы обсудить условия.

Годе, казалась, не пришлась по душе активность ее престарелого супруга. Она грациозно извинилась и потащила болтуна к дальнему концу стола, уставленного яствами. Фродоин продолжал любоваться ее тонкой талией, ее платьем с жемчугами.

– Епископ, перестаньте на нее смотреть. Лучший трофей города достался этому франкскому старикану, чья влиятельность соразмерна его ревности. Не стоит его злить.

– Не понимаю, о чем вы, виконт.

Сунифред улыбнулся:

– Мне шестьдесят лет, и я живу в этом городе с самого рождения. И я не знаю ни одного мужчины, который не желал бы Году, ее мать или ее бабушку. У всех у них были эти глаза… Года происходит из древнего барселонского рода. Возможно, ее предки – римляне или даже лайетаны – этот народ жил в здешних краях задолго до римлян. Многие полагают, что эти женщины хранят душу города и что душа исчезнет, если род их прервется.

– А почему она замужем за тем стариком?

– Она была женой рыцаря, которого Гильем Септиманский казнил в восемьсот сорок восьмом году за его верность франкскому графу Сунифреду. Нантигис живет здесь со времен Берната Септиманского, он собирал налог с купцов. Когда Года лишилась мужа, он предложил ей свою защиту в обмен на брак, и вот у них есть дочь, Арженсия.

– Та малышка, которая приветствовала меня утром.

– Года – женщина особенная, вы в этом постепенно убедитесь. Сам я не верю в легенды, которые рассказывают про ее семью, но жители Барселоны – верят, и все мы высоко чтим Году. Не подвергайте ее опасности, поддавшись юношескому пылу.

Фродоин сел за стол, и рабы внесли блюда с жареными утками. Птица задумывалась как основное угощение, однако епископ захотел отведать морской рыбы, редкого для Реймса кушанья, и изумился вкусу копченой трески и селедки, жаренной в кипящем масле.

Сидящий по правую руку виконт рассказывал о сложностях в управлении графством. Слева архидиакон и соборные каноники горячо жаловались на нехватку священников, чаш и украшений в большинстве приходов за городской чертой. Некоторые дворяне строили церкви на своих землях или в своих селениях, назначали собственных священников и даже собирали десятину, как будто речь шла об очередном денежном предприятии.

Фродоина встревожило, что епископская курия почти не занимается делами. Накапливались жалобы и вакантные должности, к тому же казна епархии опустела, а поскольку чеканный двор стоял закрытый, треть монет не отходила епископату. Да, у церкви были сотни рабов и сервов, однако потеря урожая грозила обернуться голодом. И вдобавок ко всему, людей теперь прибавилось, считая вновь прибывших колонов: по мнению большинства, это была плохая идея. Клирики говорили об этом без обиняков, вгрызаясь в утиные ноги и наполняя рот орехами.

Фродоин все больше мрачнел.

– Епископ, что вы намерены сделать для нашего края? – спросила Года с другого конца стола.

Гости разом замолчали. Зеленые глаза Годы прищурились. Она смотрела внимательно, изучающе.

– А что бы сделали вы, Года?

Красавица не ожидала ответного вопроса, лицо ее дрогнуло. Женщины никогда не рассуждали на людях о государственных делах, тем более с высоким церковным иерархом.

– Что может сказать женщина? – изрек Нантигис неверным от вина языком, и некоторые из собравшихся откликнулись презрительными усмешками.

– Сеньор, позвольте вашей супруге высказаться, – твердо произнес Фродоин.

Года нахмурилась. Епископ желает ее выслушать, и в этом он не похож на остальных. Вот почему ее ответ прозвучал дерзко:

– Марка выстоит только в том случае, если графские титулы будут переходить по наследству потомкам графов, независимо от воли короля.

Ответ поразил всех, в особенности франков.

– Всеми бенефициями распоряжается король, – ответил озадаченный Фродоин. – Такова древняя традиция.

– Карл Великий оставил на троне свою ветвь Гильемидов[12] в надежде, что его потомки довершат все его реформы ради мира и процветания. Если бы его внуки не предали его замыслы, поддавшись алчности, Марка не была бы ныне темным покинутым местом, а королевства Священной империи не страдали бы от вечной усобицы.

– Как бы выглядела Барселона, если бы в ней из поколения в поколение правила одна династия? – спросил епископ среди общего напряженного молчания.

Хитрец Фродоин подвергает ее испытанию. Уже эту ночь она может провести в темнице при его дворце – вот что подумалось Годе, но глаза Фродоина умоляли ее продолжать. Она хорошо знала этот мужской взгляд, и ей не было страшно.

– Епископ, об этом ведает только Господь, но если бы правители хотели сохранить город, они бы преумножили его население и обороняли его сильным войском. Многие графства в других областях управляются знатными домами, и король чтит эту традицию, передавая графский титул потомкам графа, и такие земли процветают. Но в Барселоне попеременно правят графы из разных домов.

– Хватит, жена, замолчи сейчас же! – не выдержал Нантигис.

Гости загалдели все разом, и тотчас же стало ясно, кто здесь гот, а кто франк. Фродоин и Года смотрели друг на друга, ни на кого не обращая внимания. Епископ чувствовал, как грудь его наполняется неведомым доселе новым огнем. Он приехал в этот город, не имея определенной программы действий. Прекрасная женщина открыла ему, какую непосильную задачу возложил на него Всевышний. Это было как вспышка, как ослепительное видение: только так он сможет спасти Марку.

Года заметила, как переменился в лице епископ, и загадочно улыбнулась в ответ. Фродоин стремился прочесть в ее кошачьем взгляде все потаенные секреты, которых, кажется, было много. Он желал познать эту женщину, и в этот момент она ответила легким кивком, наполнив молодого человека счастьем.

В башне Бенвьюр юный Изембард, несмотря на полное изнеможение и тревогу о Ротель, жадно впился в краюху черного хлеба с куском сыра, которую предложили ему отшельники. Через несколько часов появились двое рыцарей, друзей Гисанда из Барселоны: Инверия из Руссельона и Нило из Монтклуса. Они уже ступили на путь старости, но до сих пор сохранили силу и стать. Все трое были рыцарями без земли, изгнанниками, вольными людьми из леса. Они сохранили верность прошлому, которого уже не вернуть.

– Что же, Изембард, тебе нравятся старинные истории? – спросил Гисанд, раздувая огонь. – Эта земля полнится историями о заколдованных мавританских девах, о драконах и могучих кудесниках. А еще о колонах, которые пришли, чтобы рыхлить эту пустую землю своими мотыгами, но ни к чему хорошему это не привело. Твоя история – она из таких? Поведай нам.

И тогда Изембард рассказал рыцарям о Рожденных от земли – от начала до самого ночного нападения, при котором исчезла Ротель.

– Эта шайка служит Дрого де Борру; впрочем, ты, наверно, и сам об этом догадывался. По счастью, этот молодой епископ, Фродоин, не попался в его сети и не позволил Дрого въехать в Барселону. Он, как видно, хитрый малый.

– Дрого владеет замком Тенес – замком твоего отца, Изембард, – добавил угрюмый Инверия. – Он спас Фродоина и забрал твою сестру… И то и другое – не случайность. В его распоряжении сотни наемников, а еще эти черти, что живут в пещерах неподалеку. Теперь Ротель – одна из его рабынь. Все, что ты можешь, сынок, – это отомстить.

– Тогда зачем вы привели меня сюда? – печально воскликнул Изембард, бессильный перед услышанной горькой правдой. Он никогда не оставит попыток найти Ротель.

– Чтобы поведать тебе нашу историю, историю твоего отца и историю Рыцарей Марки.

– В Санта-Афре рассказывали, что семеро рыцарей дали королю клятву защищать Марку, но их, кажется, всех истребили вместе с их отрядами. Мне никто не говорил, что мой отец входил в их число.

– В восемьсот тридцать четвертом году, после многих лет страшных потрясений, семеро благородных готов дали императору Людовику Благочестивому обет оставаться в Марке и охранять ее рубежи. Хотя они были обязаны повиноваться сменяющим друг друга графам, Людовик понимал, какая опасность исходит от Кордовского эмирата. Он выделил семерым наделы из государственных земель, чтобы содержать войска и пограничные замки. Вот эту башню рыцари воздвигли на свои средства, а есть и другие – эта линия тянется вдоль рек Льобрегат, Карденер и Сегре, но теперь от укреплений остались только руины. Рыцари также взяли на себя заселение опустевших земель в графствах Барселона, Осона и Уржель. В восемьсот сорок четвертом году к общему делу присоединился и граф Сунифред Уржельский, представитель готского семейства Беллонидов; он занял место Берната Септиманского, казненного за измену. Больше десяти лет сарацинам не удавалось перейти границу Марки. Никто не сомневался, что после Сунифреда король назначит графом одного из его старших сыновей, Гифре́ или же Миро́, дабы продолжилась и династия, и забота о безопасности, но именно тогда появился страшный Гильем Септиманский, мститель за своего отца, и он казнил Сунифреда на глазах у всей Барселоны.

– А я думал, что Рыцари Марки – это только готская легенда о героях.

– Это легенда с печальным концом, Изембард. Твой отец был одним из этих семерых, и он пропал, когда отправился спасать Эрмезенду, супругу Сунифреда, и их семерых детей.

– Что с ним случилось? – спросил юноша, распахнув врата скорби.

– Этого никто не знает. Нам достоверно известно, что, когда Гильем Септиманский вошел в Барселону и казнил Сунифреда, твой отец сумел с боем вывести семью графа из города, но потом их след пропал навсегда. Быть может, они погибли в лесах. О графине и ее детях не было никаких вестей. Мятеж Гильема длился еще два года, он опустошал Марку в поисках своих противников, пока его не сломил Алеран из Труа. То было время крови и ужаса, после которого графство так и не восстановилось. А затем, в восемьсот пятьдесят втором году, новый удар нанесли сарацины. Алеран погиб, и край подвергся разорению. Мы, выжившие, сохранили надежду отыскать потомков Сунифреда, спасти династию готских Беллонидов, которая могла бы вернуть Марке будущее.

– Я помню, что мой отец не вернулся нас защитить, когда на замок Тенес напали, я помню свой страх… – с горечью признался Изембард. – Наемники Гильема Септиманского взяли замок в восемьсот сорок девятом году и убили всех, убили мою матушку… – Голос его задрожал, глаза наполнились слезами. Много лет мальчик боролся с картинами прошлого, но теперь они возвращались – живые и ужасные. – Они явились как шайка разбойников, перебили всех солдат и захватили замок. Только нам с сестрой удалось бежать через туннель под колодцем.

– Ты помнишь своего отца? Он всегда говорил о тебе с гордостью.

– Мне было семь лет. – Эти воспоминания ранили еще больнее. – Отец проводил с нами зиму, он всегда ходил в доспехах. Он сражался в тысяче битв и обещал, что научит меня владеть мечом, но не сдержал обещания. Они с матушкой почти не разговаривали, и теперь я думаю, что причиной тому была Ротель.

– Твой отец был великим воином с благородным сердцем, никогда не забывай об этом, Изембард, хотя он и предпочел семейному счастью данный им священный обет, – печально объяснил Гисанд. – Мы трое были вассалами. Я был вассалом твоего отца, Инверия и Нило служили другим рыцарям. После казни графа Сунифреда нас предал один из семерых, Дарверд из Берги, – он попал под влияние Дрого де Борра. В течение следующих двух ужасных лет остальные рыцари и верные им люди были пойманы и казнены. Потом настал черед семей – да, и твоей тоже, а замки рыцарей были разрушены или захвачены. Многих вассалов постигла тогда страшная участь, судьба некоторых до сих пор окутана покровом зловещей тайны.

– А теперь назначение нового молодого епископа из франков, кажется, пробудило к жизни амбиции Дрого. – Инверия, невесело щурясь, поворошил поленья. – За последние годы Дрого де Борр расширил свои владения и собрал войска, а еще на этих землях живет демон – такой черный, что тебе и не представить, Изембард. Мы видели, как он тут бродит, и мы считаем, что он в союзе с Дрого.

– Чего хочет Дрого? В Санта-Афре говорили, что когда-то он был священником.

– В нем осталось мало святости. Он уже много лет стремится занять место нынешнего графа, Гунфрида из Готии, а еще и место графа Уржельского, и тогда он станет маркграфом.

Изембард вспомнил ножку маленькой Ады, и его едва не стошнило.

– Человек, обрекающий на смерть беззащитных людей, не должен править ничем.

– Вот, ты начинаешь понимать, – отметил Гисанд. – Никакой король, даже самый безжалостный или беспечный, не отдаст графский титул человеку, который того не заслуживает, но Дрого де Борр франк по происхождению, и он уже избавился от всех своих ближайших соперников.

Теперь заговорил Нило:

– Хотя ситуация в Марке становится все хуже, король не пришлет сюда свои войска, ведь это ослабит его позиции перед братом, который правит остальной частью Империи. Марка должна обороняться собственными силами, а Дрого сейчас единственный, кто способен с этим справиться; вот почему он считает себя вправе претендовать на графскую корону, такова его стратегия. Он надеялся, что другой франк, епископ Фродоин, поможет ему взобраться на городской трон. Теперь он наверняка чувствует себя оскорбленным и разрабатывает план мести, чтобы заставить Фродоина склониться перед его желаниями.

– А вы собираетесь ему помешать?

Гисанд, Инверия и Нило переглянулись.

– Мы трое опальных лесных бродяг, безземельных и бездомных. Наших сеньоров убили, а мы уже одиннадцать лет скитаемся по лесам, безуспешно разыскивая Беллонидов. Наше время ушло, но сегодня вечером мы узнали, отчего Господь до сих пор не призвал нас к себе. – На глаза Гисанда навернулись слезы. – Может быть, новый епископ ничем не поможет нашему делу… И все равно вместе с ним к нам пришла надежда, которую мы считали погибшей: это ты, молодой Изембард.

Инверия из Руссильона положил руку на плечо юноши:

– Хотя у тебя нет ни оружия, ни воспитания, ни земли, ты Изембард Второй из Тенеса, единственный выживший сын Рыцарей Марки. Твое сходство с отцом столь явно, что знатные готы не станут его отрицать. Только ты сможешь заново объединить вассальные дома семи рыцарей – те, что до сих пор целы, но разрозненны. Даже граф Саломо Уржельский, который приходится родней Сунифреду, признает тебя наследником дома Тенесов. Граф Саломо высоко чтил твоего отца. Однажды мы отыщем Беллонидов и ты, Изембард Второй, встанешь во главе их войска, так же как твой отец водительствовал нами!

– Я умею только работать на винограднике и ношу облачение, которое мне дали монахи из Санта-Афры.

– У тебя есть единственное, чего мы не смогли бы дать: твоя кровь, – перебил Гисанд. – Мы научим тебя быть воином, а на все остальное – воля Божья.

– И тогда наши жизни и смерть твоего отца окажутся ненапрасными, – подхватил Инверия.

Изембард почувствовал, что такая ноша не для него. Еще несколько недель назад эти рыцари и не взглянули бы в его сторону. Сам он забыл о своем происхождении, и память о Тенесе была ему ненавистна. Единственное, чего он хотел, – это найти Ротель. И тогда Изембард подумал о Фродоине, молодом епископе, на пути которого встают неодолимые преграды, и об Элизии, чье будущее так неясно. Эти люди отважны и имеют цели, которых с Божьей помощью намереваются достичь. До сих пор он только убегал: убежал из Тенеса и убежал из Санта-Афры. Настала пора крепче держать бразды собственной жизни, пришло время найти свой путь.

– Ты сейчас не готов разобраться со всем, что услышал, мы это понимаем, – прервал его раздумья Гисанд. – Просто найди для себя весомую причину провести эту ночь здесь и не отпускай эту мысль. Все остальное откроется тебе со временем.

– Я хочу освободить свою сестру, но для этого я должен научиться драться.

Гисанд посмотрел на своих товарищей:

– Когда ты одолеешь меня в поединке, мы вместе пойдем в крепость Тенес вызволять твою сестру. Если ей предстоит стать рабыней в гареме Дрого, она задержится в Тенесе надолго. А ты покамест будешь жить в этих безлюдных краях. Будешь наблюдать и учиться у трех старых бродяг, а мы тем временем станем собирать солдат, чтобы искать Беллонидов и остановить рвущегося к власти Дрого.

– Но тогда будет уже слишком поздно! – в отчаянии возопил Изембард.

– Ты напрасно недооцениваешь Ротель, – сказал Нило. – Она и сама сможет о себе позаботиться.

По взглядам рыцарей Изембард понял, что они чего-то еще не сказали; в нем всколыхнулись старые сомнения.

– Я знаю, что Ротель рождена вне брака. Отец принес ее в замок, когда она была младенцем, и матушка никогда его не простила. Что еще мне нужно знать?

После неловкого молчания заговорил Гисанд:

– Эти безлюдные края хранят много тайн. Они населены не только животными и дикими ордами, но еще и загадочными существами; среди них и особенные женщины, удалившиеся от мира, чтобы хранить древние верования. Таким женщинам ведомы секреты растений, иногда они обладают властью над определенными животными. Твой отец был ранен во время сарацинского набега и остался один в лесу под Бергой. Мы не нашли его тела и сочли Изембарда погибшим. Но через некоторое время он вернулся к нам – здоровый и исполненный жизненной силы. Изембард переменился, как будто в лесу он обрел нечто большее, чем заботу о его ране, – ты понимаешь, о чем я. После этого случая рыцарь время от времени пропадал на целые недели, а однажды он вернулся из леса с девочкой на руках. Изембард ничего никому не объяснял, однако известно, что среди этих таинственных женщин есть не только сгорбленные старухи.

– Кое-кто поговаривал, что Изембарда видели с ламией, эти лесные создания существуют до сих пор, что бы там ни утверждали священники, – добавил Инверия, как будто чего-то опасаясь.

Изембард молчал. Вот чему, оказывается, Ротель обязана своей необычной связью с природой и своенравным характером, подчас жестоким и неукротимым. Но даже если это правда, от плотоядных инстинктов Дрого де Борра такие качества не уберегут.

– Поверь, паренек, если твоя сестра рождена в лесах, она не так беззащитна, как ты опасаешься, – заверил Гисанд.

– А если она дочь ламии, dona d’aigua[13], то пусть другие ее опасаются, – добавил Инверия с нервным смешком.

9

Превосходное вино Нантигиса, которым угощал виконт Сунифред, развеселило гостей. Музыканты играли, начались парные танцы.

Фродоин, наконец освободившись от докучливых священников, вел беседу со знатными горожанами, чтобы выяснить, кто из них склонен его поддержать своей властью и средствами. В мыслях он уже занимался воздвижением нового собора, хотя у епископата были и другие, более насущные проблемы. Но он ни на минуту не переставал искать взглядом Году. Захмелевший Нантигис громко орал, потом зашатался и чуть не упал; старика усадили в кресло. И тогда Года подошла к дверям. Женщина как будто дожидалась этого момента: вот она обменялась взглядом с епископом и вышла из зала. Фродоин догадался, что это приглашение. Он только что прибыл в Барселону в качестве высшего церковного иерарха, а Года являлась женой влиятельного патриция; Фродоин рисковал очень многим, и все-таки он жаждал узнать эту женщину. Он скомканно завершил разговор с архидиаконом и, стараясь не привлекать внимания, вышел вслед за Годой.

Фродоин спустился по ступенькам, различил в темноте женский силуэт и двинулся следом. Он не знал, куда заведет его эта таинственная дама. Вот он увидел, как она входит в старую вестготскую церковь, выстроенную в виде греческого креста. Фродоин колебался. Это ведь может быть ловушка, подстроенная готами. С другой стороны, подумал епископ, на празднике никакой враждебности со стороны Годы он не почувствовал. Охваченный любопытством, Фродоин шагнул вперед.

Он вошел в храм, но женщины там не было. Одинокая масляная лампа освещала дарохранительницу, подвешенную на цепях в алтаре. Фродоин испугался и хотел уже повернуть назад, но заметил в глубине поперечного нефа проем, озаренный мерцающим светом. Он опасливо спустился по ступеням и оказался в маленькой крипте с толстыми колоннами в прожилках и почерневшими арочными сводами. Пол и стены были выложены могильными плитами и каменными саркофагами. Года стояла в крипте, повернувшись к Фродоину спиной.

– Бабушка рассказывала, что здесь размещался стол царя Соломона, а уже потом его перевезли в Толедо. Теперь об этом никто не помнит.

Епископ и замужняя дама один на один в закрытом помещении – дело небывалое, но эта женщина его влекла.

– Говорят, твой род старше, чем римский Барсино. – Фродоин вел себя как завороженный.

Года раскинула руки, обводя крипту взглядом; голос ее звучал торжественно.

– Многие мои предки лежат здесь. Я прихожу сюда, когда чувствую себя потерянной.

– Ты сейчас чувствуешь себя потерянной? – спросил Фродоин, все больше волнуясь.

Когда женщина обернулась, молодой епископ был потрясен ее красотой. Но взгляд ее был полон печали.

– Зачем ты пришел, епископ? Чего ты ищешь вдали от родного дома?

– Меня направил сюда Господь. И мой дом здесь.

Года изменилась в лице. Ей было важно знать, правдивы ли слова этого мужчины или же он шел за ней для того же, что и другие, – чтобы соблазнить. Фродоин казался ей не таким, даже его взгляд как будто искал в ней чего-то помимо внешней красоты. Годе хотелось, чтобы этот франк не был похож на других мужчин. Ей нравился его облик, это живое лицо, эти черные лукавые глаза, эти собранные в пучок волосы.

– Другие франки тоже так говорили, но никогда прежде священнослужитель не интересовался моим мнением, – заметила Года.

От нее пахло розовым маслом, и у Фродоина от близости этой женщины шевелились волоски на теле.

– Возможно, ты действительно веришь, что следуешь Господним велениям. – Года как будто размышляла вслух.

– Ну а чьим же еще?

В юности Фродоин завоевал любовь многих женщин, однако теперь, сделавшись епископом, он должен возвыситься над слабостью плоти. Но сейчас чары Годы были сильнее.

– Вот почему я привела тебя в эту крипту. – Женщина пристально смотрела в его глаза. – Я хотела узнать, что думают они…

Фродоин с испугом воззрился на могилы. Крипта излучала особую таинственную энергию. Он чувствовал, что за ним наблюдают. Года обходила Фродоина по кругу, точно изучая свою добычу.

– Когда ты услышал мой ответ на празднике, в тебе что-то переменилось. Могу я узнать, что именно?

– В Реймсе я принял свое назначение только лишь из презрения к своим соперникам, – признался Фродоин. – Я думал, что, когда я взойду на эту кафедру, Гинкмар из Реймса осыплет меня почестями, и тогда я последним посмеюсь над своими врагами. Но когда я узнал больше, то поразился, как это Барселона продолжает стоять, испытав на себе столько штурмов и мятежей. И тотчас спросил себя, могу ли я оказаться здесь полезным. Сегодня я видел умирающий город. Я человек практических решений, и благодаря твоим словам на празднике я понял, что каравана колонов, нового собора и единого церковного обряда здесь будет недостаточно.

– Продолжай, епископ, – повелела Года. Ей было интересно: она чувствовала вожделение этого мужчины, но здесь крылось и что-то еще.

– Ты наверняка понимаешь, Года, что наше королевство зиждется не на одном монархе, не на Карле, а на нескольких знатных домах, которые делят его территорию, как, например, Гильемиды при дворе или Бозониды в Провансе. Эти семьи держат все дороги, мосты и перевалы. Это они приводят войска, они, даже поклявшись в верности, все равно служат только себе. Основное значение имеют кровные узы, и представители знатных домов принимают решения сообща, всегда во благо семье – вот каким образом они поддерживают и преумножают свои владения.

– Здесь все по-другому.

Фродоин улыбнулся:

– Именно это ты и дала мне разглядеть. Марка должна получить сильную династию!

От этих слов Года затрепетала. Она почувствовала уверенность своего собеседника и теперь размышляла, принесет ли Фродоин городу реальную возможность спастись.

– Сейчас единственный кандидат на смену Гунфриду из Готии – это Дрого де Борр.

– Который, кажется, верит, что сила способна убедить короля. Но при дворе считают иначе. – В улыбке Фродоина промелькнуло коварство. – Я неважный священник, а теолог и того хуже, но назначение Гинкмара не было наказанием, он не шел на поводу у соперников моей семьи; сегодня вечером я понял, что архиепископ послал меня сюда, потому что он верит в мою способность спасти эту землю от проклятия.

Года незаметно оказалась совсем рядом с ним, лицом к лицу. Она чувствовала, как впервые за долгое время оживает ее естество – и дух, и тело. В пылающем взоре Фродоина она видела силу воина и хитрость византийского купца.

– Епископ, я предлагаю тебе договор. Сделай то, о чем ты говоришь, и я тебе помогу. Барселона поможет.

– Только дай мне время завоевать авторитет в курии и при дворе, – ответил Фродоин, не отстраняясь от Годы. – Какие династии могут получить поддержку готской знати?

– Беллониды. Вот только Сунифред был казнен тринадцать лет назад, и никто не знает, что сталось с его детьми.

– Я слышал об этом роде, – припомнил епископ. – Они потомки Белло Каркассонского. Но если они все умерли, нам придется искать другую родню – например, Саломо Уржельского.

Под его словами струились ручьи желания. Желания, запретного для них обоих, но ни один не делал шага назад.

– Фродоин, я не одинока. Есть и другие, думающие так же, как и я. Твой приход был ознаменован чудом. Вместе с тобой шел Изембард Второй из Тенеса! Его отец был одним из Рыцарей Марки, как и мой первый муж. – Женщина стояла совсем близко, речь ее сделалась прерывистой. – Это не может быть совпадением! Силы этого мира вновь обратили взгляды на нашу забытую землю!

– Ты хочешь сказать – Бог обратил? – осторожно поправил епископ.

– Ты – тот, кого ждали мои предки, – загадочно ответила Года. – Ты принес нам надежду.

У Фродоина было немало вопросов, но огонь во взгляде Годы стирал их один за другим. Они стояли совсем рядом; никто не отстранялся, хотя у обоих имелись причины отступить. Фродоин не мог больше сдерживать себя и наклонился вперед, чтобы поцеловать Году, но в последний момент женщина резко отвернулась. Одиннадцать лет тоски, одиннадцать лет замужем за немощным Нантигисом, и вдруг появляется Фродоин и пробуждает чувства, которые она считала иссякшими. И все-таки она едва знала этого мужчину, и он был епископ. Если поддаться желанию – такая страсть может обернуться гибелью.

– Мой супруг, наверно, меня уже хватился, – сказала она нетвердым голосом. – Я должна идти.

Фродоин не мог поверить, что осмелился на такое.

– Мне нужно снова увидеть тебя, Года. – Он понимал, насколько греховно его стремление, но раньше он никого не желал так страстно. Дело было в силе, которая от нее исходила, в ее облике жрицы.

– Мы заключили договор перед лицом моих предков, – произнесла Года, приходя в себя. – Они посчитали тебя достойным, и я тоже. Добро пожаловать тебе и твоим колонам. Мы скоро встретимся снова.

Последний ее взгляд нес поддержку, она приглашала его не отступать. Года удалилась, а Фродоин ненадолго задержался в крипте, чтобы вернуть себе ясность мыслей. В этом удивительном приключении он утратил контроль над собой. Года каким-то образом сумела его зачаровать. «Чтобы снова увидеть желание в твоих глазах, я посажу на графский престол кого угодно», – подумал он и тотчас понял, что эта одержимость сделается главной его слабостью.

10

Ротель очнулась от резкой боли. Мир кружился перед ее глазами. Она сидела в деревянной клетке, поставленной на повозку, запряженную двумя мулами. Вместе с ней сидели три девушки и две девочки – все из числа колонов епископа. Они давно выплакали все слезы, и когда Ротель закричала, сделали ей умоляющий знак: перестань! На крик к повозке подошел мужчина; ткнув ее палкой, он заставил девушку замолчать.

– Куда нас везут?

Пленницы молча пожали плечами. Местность вокруг была безлюдная, тропа каменистая, и для едущих в повозке это обернулось настоящей пыткой.

– Кто эти люди? – снова спросила Ротель.

– Они называют своим господином Дрого де Борра.

Ответ лишил пленницу последней надежды.

К вечеру они добрались до селения с единственным жилищем – каменным навесом на голом склоне. Двое крестьян с обветренными лицами вступили в переговоры с солдатами. Они расплатились пятью овцами и молочным барашком за одну девушку и обеих девочек. Ротель ничего не сказала; ее собственная судьба была не лучше.

В сумерках повозка остановилась в дубовой роще. Еще через несколько часов прискакали трое всадников, закутанных в плащи, с сарацинскими чалмами на головах. Пока две другие пленницы молились, Ротель проклинала человечество за его жестокость. Похитители обсудили с сарацинами условия, и вскоре двух девушек забрали из клетки. Ротель осталась одна. Оплата была произведена арабскими динарами. Один из покупателей, в черной чалме, с интересом рассматривал оставшуюся пленницу. Ротель забилась в угол, но он обошел повозку.

– Как твое имя? – выговорил он с акцентом.

Это был молодой человек лет двадцати, настоящий красавец с аккуратной, черной как смоль бородкой.

– Малик, ее нельзя! – рявкнул один из солдат и оттолкнул сарацина от клетки.

Прежде чем сесть на коня, красавец в последний раз взглянул на Ротель – это было как обещание, которого он не может исполнить. Повозка двинулась дальше. Начался дождь, Ротель дрожала от холода и плакала. В лесу выли волки – она предпочла бы попасть к ним, а не к Дрого. В конце концов пленница забылась беспокойным сном, а когда ее тряхнули и разбудили, повозка стояла перед каменной громадой, черной как ночь. У девушки заныло в груди. Она помнила это место, оно ей снилось. На вершине обрывистого утеса высилась крепость с мощными стенами, центральным бастионом и отдельной башней. То был замок Тенес, родной кров ее семьи. Часть укреплений обрушилась, и теперь замок имел зловещий вид.

– Добро пожаловать в гнездо Дрого, твоего хозяина.

Ротель вцепилась в прутья клетки, но ее все равно заставили вылезти. Путь на вершину был крут и извилист, его проделали пешком. Девушку обвязали веревкой и вели на поводу, чтобы она не вздумала спрыгнуть вниз. Единственными воспоминаниями, оставшимися у Ротель об этом месте, было безмолвие и враждебный взгляд женщины, которую она не воспринимала как свою настоящую мать.

Через ворота они попали во внутренний двор. Ротель увидела метательные копья с железными наконечниками, топоры, деревянные щиты и пирамидки мечей, прикрытые полотном. В больших кувшинах хранилось зерно на зиму.

Главным зданием в Тенесе была башня на вершине скалы. В нижнем этаже пахло потом и ржавчиной. Находившиеся внутри солдаты смотрели на пленницу, как дикие звери. На Ротель накатили другие воспоминания об этом угрюмом замке. Похитители, не сказав ни слова, повели ее выше, в тронный зал.

С потолочных балок свисали железные люстры на много свечей. Стены были украшены медвежьими шкурами и оленьими рогами, необычайно длинными и ветвистыми. На потертом ковре возлежали четыре девушки – все их убранство составляли только драгоценности и прозрачные газовые покровы. Ротель никогда не видела такой роскоши и не вдыхала ароматов слаще, чем их духи. На возвышении помещался трон с грубо вырезанной фигурой дракона. Сидевший на троне Дрого де Борр смотрел на Ротель сквозь пряди своих длинных волос. В присутствии прекрасных рабынь их бледный повелитель казался зловещей тенью.

Дрого поднялся с трона и подошел к девушке. Он бесстыдно огладил ее лицо, светлые локоны и нежные бугорки грудей под заплатанной туникой.

– Ты самая красивая девица из всех, что мне встречались. Ты стала бы украшением моего гарема, но я предназначил для тебя другую судьбу. В тот день, когда мы охотились близ Санта-Афры, тебя видел на винограднике еще кое-кто, пришедший со мной, и он еще тогда понял, что ты особенная, владеешь даром, который нельзя расточать попусту. Быть может, мы охотились на оленей именно там в силу странного переплетения судеб, – загадочно добавил Дрого. – Во вторую нашу встречу ты прошла его проверку.

Ротель задрожала. Это странное переплетение судеб, упомянутое Дрого, вернуло ее в Тенес, ее первый дом, – хотя его нынешний хозяин об этом, кажется, не знал. Бог или Нечистый, Его извечный противник, вызывал род Тенесов из мрака забвения для участия в их непостижимой битве.

У Ротель вздыбились волосы на затылке, в груди защемило. В зале, за ее спиной, находился кто-то еще. Что-то щекотало ей шею; рабыни завопили. Ротель застыла в неподвижности, за нее все решил инстинкт. На ее плече извивалась сколопендра длиной почти в ладонь. Ядовитая сороконожка подбиралась к вороту туники. Девушки завизжали еще пронзительнее и кинулись прятаться за трон. Ротель с тревогой посмотрела на пол – прямо перед ней поднимала голову огромная темная змея. Такой девушка никогда не видела.

– Она не из здешних мест: это кобра, – прошелестел тихий голос за ее спиной; акцент был для нее непривычный. – Если ты пошевелишься, чтобы скинуть сороконожку, змея укусит, но она не ядовитая. Если попробуешь схватить змею – тебя ужалит сколопендра.

Ротель заставила себя успокоиться и очень медленно наклонилась вперед, не отводя взгляда от змеи. Сороконожка задвигалась; девушка кожей ощущала ее прикосновения. Она опустилась на корточки, покорившись инстинкту. Женщины снова закричали; в тот самый момент, когда змея откинула голову назад, Ротель стремительным движением ухватила ее за шею. Она почувствовала острый укол на собственной шее и резко встряхнулась. Сколопендра упала на пол и уползла в щель между плитами. Ротель бросила ей вслед и кобру, которая извивалась в ее руке.

Шея девушки начала опухать, терпеть боль становилось все тяжелее. Обернувшись, она увидела перед собой черного человека с блестящими глазами, пугающего вида. По лицу его шли татуировки и шрамы, с головы до пят он был укутан в просторный кожаный плащ, который подрагивал самым странным образом. Вот эту тень Ротель и видела в лесу, вот кто ее преследовал.

– До тебя сороконожка укусила крысу. Тебе будет больно, но яда в жале не осталось. Ты правильно сделала, что не поверила мне. Кобра бы тебя убила.

Девушке становилось все хуже. Опухшая гортань перекрывала ей дыхание.

– Так это была проверка? – Слова давались ей с трудом. – Как та гадюка в лесу?

– Я купил тебя для него, рабыня, – объявил Дрого де Борр, довольный испытанием. – Купил в уплату за помощь в многолетней борьбе с моими противниками.

– Ты чародей? – спросила Ротель, напуганная испытанием.

– Оникс – бестиарий, – продолжил разговор Дрого после того, как заставил умолкнуть своих наложниц. – Это очень древнее ремесло, древнее даже, чем римское владычество. Таких людей с детства приучают к укусам, так что в конце концов тело их способно победить любой яд, а еще они могут подчинить себе любое ядовитое животное. Бестиарии – наемные убийцы, столь же неуловимые, сколь и эффективные.

Страшный человек приблизился к Ротель. Девушка попятилась, но все же позволила ему смазать место укуса черной вонючей грязью. Кожа на шее запылала огнем.

– Все не так просто, девочка с золотыми волосами, – прошипел Оникс со своим странным акцентом. – Теперь всё сложнее найти человека, который прозревает тайны природы. Но в тебе этот инстинкт не замутнен. Я тебя увидел и сразу это понял, Ротель. Много лет я ищу себе ученика.

– Я всего лишь хочу добраться до Барселоны вместе с братом.

– Это не так. Ты любишь своего брата, но город тебя пугает. Ты не находишь себе места среди людей, тебе ненавистна мысль о замужестве и жизни на одном месте. Я предлагаю тебе другой путь. И у меня есть ответы на все твои вопросы.

Девушке хотелось визжать от боли, но предложение Оникса ее заинтересовало. Она внимательно вгляделась в бестиария: невозможно было определить, сколько ему лет, но выглядел он крепким и жилистым. Черные глаза проницали ее насквозь, Ротель чувствовала в них гигантскую силу. И тогда у нее возникло ощущение связи, как будто они принадлежат к одному роду, что показалось ей совершенно невероятным.

– Я не понимаю твоих слов.

– Ты понимаешь, точно так же как знала, что кобра может убить. Ты наделена способностью обгонять собственные реакции и инстинкты. Я знаю, я за тобой наблюдал. Дрого спрашивал о тебе, и настоятель Сикст рассказал ему о том, что когда-то произошло в Санта-Афре: ты была еще совсем маленькой, но даже волки не причинили тебе вреда. Я много лет ищу тебя, Ротель, я искал тебя еще прежде, чем ты родилась.

Оникс отошел в темный угол, где кобра пожирала сколопендру, и быстрым движением поймал змею. Возвращаясь к Ротель, он распахнул свой плащ из шкур. На подкладке висело множество кожаных мешочков, в которых что-то шевелилось. Черная кожа его рук была испещрена шрамами, следами от зубов и жал. Ротель перевела взгляд на девушек – то были простые игрушки, удовлетворявшие похоть их domine[14].

– Ротель, я родился рабом, – продолжил Оникс, заметив тоску в ее голубых глазах. – Теперь я свободен. Я предлагаю тебе не только свободу, но и силу, чтобы ее защищать.

– Ты сделаешь из меня бестиария?

– Это возможность постичь самое глубокое и самое темное в своем естестве. Если ты переживешь мучительное обучение, ты сможешь распоряжаться жизнью и смертью, как бог.

– Но ты служишь Дрого.

– Некоторое время назад я принял этот союз, и он привел меня к тебе. Природой часто управляют непостижимые законы, но именно так должно было случиться. Под этими нежными чертами скрыта темнота. За тобой уже не меньше двух мертвецов.

Ротель опустила глаза. Монахи и брат считали, что ей не бывает страшно. Это неправда: ей было страшно, когда ее связал наемник Дрого, потом было страшно в многолюдной Жироне, а потом – когда она очнулась в клетке. Страх рождался, когда девушка попадала в зависимость от других людей.

– Я буду свободна? – повинуясь порыву, спросила она.

– Ротель, ты откроешь подлинную свободу – ту, что не связывает тебя ни любовью, ни ненавистью, ни страхом смерти, но перед этим ты будешь сильно страдать. – Оникс указал на отметины на своих руках. – Творение требует платы за свои тайны. Пойдем со мной.

Ротель перевела взгляд на Дрого. Оникс пугал ее, но зато с ним она будет дальше от этого злодея. Она всего-навсего пятнадцатилетняя рабыня, но какая-то чужая сила заставила ее говорить.

– Пусть лучше змеи, чем жизнь здесь, в заточении… – Секунду поколебавшись, девушка продолжила: – В ожидании удобного момента, чтобы сбежать через колодец.

Последние слова удивили Дрого.

– Откуда ты знаешь, что тут есть колодец?

– Мое имя – Ротель из Тенеса, и я дочь Изембарда из Тенеса, хозяина этого замка. – Девушка говорила, как будто кто-то другой вкладывал слова в ее уста. Замешательство Дрого только прибавило ей храбрости. – Однажды мой брат Изембард отомстит за меня и вернет себе наш родовой замок!

Дрого де Борр онемел, глаза его выпучились. Он уже едва помнил угасший род, у которого отобрал этот замок. Он считал, что все Тенесы погибли. Хозяин замка пристально вгляделся в прекрасные черты девушки. Да, теперь он увидел! Ротель сказала правду о своем происхождении. Дрого де Борр проклинал себя за свою слепоту. Если бы он знал, то, не колеблясь, убил бы обоих в Санта-Афре. Злодея обуял животный страх, он поднял топор, чтобы отрубить пленнице голову. Черный человек вклинился между ними, и Дрого отступил перед его бешеным оскалом.

– Она уйдет со мной, Дрого, – прошипел он, и всем в зале стало не по себе. – Каждое событие приводит в движение тайные силы судьбы, тебе это хорошо известно. Приход нового епископа, воскрешение рода, который считался исчезнувшим… Ты должен внимательно следить за тем, что происходит, чтобы этим воспользоваться.

– Теперь я понимаю, откуда у нее дар! Это же наследие ее матери!

– Кто была моя мать? – нетерпеливо выпалила Ротель. Она всегда знала, что рождена вне брака.

– Теперь это не имеет значения, – отрезал Оникс. – С этой минуты у тебя не будет ни родни, ни семьи, ни дома. Мир будет узнавать о тебе, только когда ты сама этого пожелаешь. – Черный человек обернулся к испуганному Дрого и угрожающе объявил: – Я помогал тебе до сей поры… так не пробуждай во мне гнев, не то пожалеешь.

– Я отыщу твоего брата, Изембарда, и живьем сдеру с него кожу! – прокричал взбешенный Дрого, но все-таки вернулся на свой старый трон.

Ротель сжалась, почувствовав, сколь безмерна его ненависть. Но и его страх она тоже ощущала. Угроза Оникса подействовала. Много лет Дрого де Борр чувствовал себя неуязвимым, но ведь он сам привел в движение игру судьбы, и теперь сын Изембарда из Тенеса находился где-то в мире, вне его досягаемости. И многие готские рыцари прошедших дней изумятся не меньше, если им станет известно о существовании наследника.

Оникс молча вышел из зала. Ротель обнаружила, что боль в шее понемногу затихает. Она посмотрела на девушек из гарема Дрого, почти обнаженных, беззащитных. Их обороняла только юная прелесть, но ведь это ненадолго. Настоятель Сикст и Дрого разрушили ее жизнь и разлучили с милым братом – единственным существом, связывавшим ее с миром людей. Ей хотелось отомстить – хотелось страстно, до дрожи.

Охваченная тревогой, Ротель покинула зал вслед за Ониксом. Солдаты в ужасе расступались перед бестиарием. Она шла за ним, и никто не отваживался даже усмехнуться. С Ониксом она чувствовала себя сильной. Когда-нибудь люди будут так же расступаться и перед ней.

От страха не осталось и следа. Ротель приняла решение следовать за учителем и превратиться в последнего бестиария.

11

Всю неделю лили дожди, и улицы Барселоны превратились в непроходимое месиво. Фродоин с трудом преодолел лужи на площади и вошел в графский дворец. В тронном зале его ждали виконт с чиновниками, несколько викариев и сборщики налогов – все без исключения франки. В качестве советников также присутствовали и городские boni homines. Прошло уже больше двух недель после прибытия епископа с колонами, время пылких речей и обещаний миновало. Все ждали от епископа первых решений.

Фродоин ощущал свинцовую тяжесть в желудке. Вместе с Сервусдеи он провел несколько дней в архиве, в подвале епископского дворца, где трудились каноники и писцы. Среди вороха рукописей они разыскивали свидетельства собственности на земли епископата, и Фродоин понял свою ошибку. Значительная часть церковных земель была невозделана или разорена сарацинами. Оливковые рощи, виноградники и сады представляли собой кучки обугленных стволов, колодцы стояли отравленные или закопанные, мельницы были разрушены. Из списков рабов и сервов пришлось вычеркнуть половину – кто-то погиб, кто-то пропал. Без монетного двора и торговли податей горожан едва хватало на содержание епископата. Строительство нового собора оплачивать было нечем.

Не лучше обстояли дела и с богослужением. Во многих приходах священника не было вовсе или крестьяне выбирали священником одного из своих, бывало что неграмотного, женатого и с детьми. Мессы такого проповедника являли собой смесь бессмысленных слов и движений, если не были настоящей ересью. За неимением вина освящали молоко или причащали прихожан овощами. Жители некоторых долин вернулись к языческим культам – там десятилетиями не слышали слова Божьего. Феодалы заводили собственные церкви, священником ставили кого-то из родни, а потом собирали десятину и плату за таинства, не спрашивая дозволения епископа.

Сервусдеи был в ужасе. Ситуация оказалась хуже, чем ему рассказывали в Нарбонне. К тому же надвигалась зима. После первых заморозков колоны уже не смогут посеять пшеницу даже на тех наделах, что пригодны для пахоты.

Фродоину было почти нечего предложить этим людям. Он завлек их на дорогу к земле обетованной, воображая себя Моисеем. Колоны терпели лишения и теряли близких, а получали в итоге клочок пустой неродящей земли. Епископ находился на распутье, и город требовал, чтобы он принял решение: отослать колонов обратно или предоставить их собственной участи.

– А чего вы ожидали, епископ?

Виконт, сидевший на другом конце стола, смотрел на него снисходительно. Он уважал упрямство нового прелата, но при этом Фродоин оставался еще одним франком, который верит, что их можно спасти.

– Сунифред, я обещал им будущее!

– Ну тогда сделайте наделы меньше и раздайте им! – огрызнулся Нантигис. Он был самым влиятельным членом совета и не собирался ни в чем поддерживать епископа, пока тот не выразит хотя бы намерение предоставить его семье торговые привилегии.

Фродоин наградил старика презрительным взглядом и подумал о Годе, которую не видел все эти дни. Говорили, что это муж не выпускает ее из дворца, но Фродоин знал, что дело не в муже. Он помнил пламя в ее зеленых глазах. Нантигис обладал лишь той властью, которую она сама ему предоставляла. С другой стороны, Года была женщина разумная и знала, как соблюсти приличия. Фродоин заставил себя сосредоточиться на важном вопросе.

– Чтобы прокормить семью, нужен целый манс[15], – мрачно сообщил он. – У епископата земли на всех не хватит.

– Простой народ голодает, но всегда выдерживает. Они готовы мириться с нищетой.

– Они свободные поселяне, а не сервы! Как смогут они закрепиться здесь, не имея даже самого необходимого?

– Закрепиться? – Старик презрительно рассмеялся. – Вы говорите как моя жена. Не портите свой cursus honorum ради кучки голодранцев. Собирайте подати со всех земель железной рукой и постройте нам собор – ради этого вы сюда и пришли.

– Может статься, Нантигис прав, – заметил Сунифред. Он не хотел оскорблять епископа, но и обнадеживать тоже не хотел. Истинная его задача – это забота о душах. – А кто пожелает уйти – пусть уходит.

Никто не хотел тратить время на болтовню, а поскольку епископ не раскрывал рта, собрание решили закончить. Колонам не нашлось места в Барселоне. Прежде чем покинуть зал, Нантигис подошел к Фродоину:

– Вы молоды и сметливы. Исполняйте свои обязанности и не мешайте никому, и тогда в один прекрасный день вы станете архиепископом Нарбоннским или подниметесь к самому двору.

Фродоин пришел в ярость. Этот сгорбленный старикашка обладает властью благодаря месту в совете и дружбе с графом Гунфридом. Крестьяне берут в аренду его землю ради пропитания, а если по каким-то причинам не могут вовремя расплатиться, их лишают наделов. И тогда, чтобы рассчитаться с долгом, крестьяне продавали себя, а цену устанавливали именно boni homines с Нантигисом во главе. Злоупотребляя своим положением, старик получал земли и деньги, которые снова пускал в оборот. Фродоин подождал, пока члены совета дойдут до дверей, а потом выкрикнул предложение, над которым они с Сервусдеи размышляли целую ночь. Он не собирался отступать при первой же трудности.

– Нужно предоставить колонам право на априсий!

Boni homines застыли на месте. Фродоин, пользуясь произведенным впечатлением, продолжил:

– Согласно готскому обычаю, король имеет право предоставить крестьянам для обработки пустующие земли. Если крестьянин будет возделывать эту землю в течение тридцати лет, она перейдет в его собственность. Это и называется априсий. Вот что я предлагаю: пусть они вспахивают целину и зарабатывают свои собственные наделы.

– Право априсия не распространяется на Церковь, епископ, – возразил Сунифред.

Фродоин хитро прищурился. Он предусмотрел и это.

– В отсутствие графа виконт имеет право предоставлять землю от имени короля. Безземельные барселонцы тоже могут собрать скарб и уйти в поля. Через несколько лет городские кувшины для зерна снова наполнятся, так что нам придется искать новые хранилища.

– Этот юнец лишился рассудка! – сердито воскликнул Нантигис.

Сунифред смотрел на епископа с изумлением.

Священник был моложе всех в зале и обладал упорством, которое они утратили, претерпев так много злоключений. Фродоин намеревался совершить нечто большее, чем постройка собора. Виконт не ожидал такого дерзкого предложения, поэтому не торопился с ответом. Быть может, это и есть решение для горожан, лишившихся всего во время последнего набега.

– Для этого потребуется одобрение графа Гунфрида.

– Я знаю, но зима уже на пороге, а пшеницу нужно посеять до заморозков. – Фродоин не мог допустить, чтобы новую идею затаскали в бесконечных словопрениях. – Сейчас Гунфрид вместе с нашим государем находится в Аквитании. Он все одобрит!

– В последнее время граф сильно переменился, – заметил Сунифред.

Постоянные конфликты между королем Карлом и его родней держали в напряжении всех власть имущих. Союзы создавались и рушились с головокружительной быстротой. Гунфрид уже не пользовался безоговорочной поддержкой при дворе.

И Сунифреду все это было известно.

– Быть может, он сочтет это неповиновением…

– Я епископ Барселонский! – высокомерно объявил Фродоин. Неподчинение прелату тоже грозило опасностью. – Власть Гунфрида исходит от короля, моя же власть – от Бога. Я уже написал архиепископу Гинкмару Реймсскому, советнику короля. Он уладит любые трудности.

В зале воцарилась абсолютная тишина, и Сунифред склонил голову перед похвальбой молодого епископа. Фродоин волен считать это предложение своей выдумкой, но та же самая идея горячо обсуждалась после сарацинского опустошения, когда город начал сползать в темное болото. Прошлогодние споры выявили внутренние противоречия среди советников. Готы считали передачу земли хорошим началом, а франки видели в ней ущерб собственности Французского королевства. Виконт посмотрел на епископа, чтобы разрешить единственное сомнение.

– А кто будет оборонять ваших колонов в случае нападения? Ваш капитан Ориоль с горсткой солдат?

Фродоин поморщился. Ответа у него не было. За пределами Коронованного города крестьяне окажутся в опасности, и он не сумеет их защитить.

– Господь о них позаботится.

– На вас напали еще по дороге сюда, – не отступался виконт, – и вы пока не представляете, сколь опасна жизнь за этими стенами.

Епископ хотел выглядеть уверенным даже перед лицом такой сложной проблемы. Времена были тяжелые для всех, где бы человек ни находился, но он должен был сделать этот маленький и трудный шаг, чтобы соблюсти договор, заключенный с Годой.

– Они предпочтут рискнуть, лишь бы не видеть, как их семьи зимой умирают с голоду.

Изембард ехал с Гисандом, Нило и Инверией по дикой местности вдоль реки Льобрегат. Впереди высилась гора Монтсеррат, величественный темный массив сплошь из сосновых рощ.

– Говорят, эти горы воздвигнуты великанами, – рассказывал на ходу Гисанд. – Они как будто не из этого мира, здесь никто не живет, кроме пастухов да редких отшельников.

– От них веет магией, – боязливо добавил Нило.

– Что никто здесь не живет – это неправда. На этих невероятных высях сокрыты страшные тайны, – подытожил суеверный Инверия.

Они ехали вверх по течению в сторону Уржеля, где юноша будет представлен графу Саломо. К отряду без особой охоты присоединились двое сыновей другого вассала Рыцарей Марки: их отец, Гонтарио из Бетии, слишком дряхлый, чтобы доставать из сундука доспехи, тоже видел в Изембарде новую надежду.

Изембард ехал на лошади, которую одолжил им один крестьянин, в обмен на обещание вернуть животное или расплатиться за него, как только юноша разбогатеет. У парня ныли ноги, зато он уже научился держать равновесие на рысях. Дорога шла через пустоши, иногда попадались крепости, разрушенные сарацинами или людьми Дрого де Борра. Изембард обучался также и владению оружием, и его пламенеющая душа постепенно успокоилась, приняв горькую истину: ему не пробиться к Ротель даже с помощью трех старых рыцарей.

Но Гисанд все равно советовал ученику каждый вечер представлять, как он спасает сестру: по его мнению, солдат всегда должен знать, ради чего обнажает свой меч – не важно, благородна или омерзительна его цель. Ротель сумеет за себя постоять, и однажды Изембард будет готов ее отыскать. Тем временем Бог дает ему возможность заглянуть в то, что было жизнью его отца, – защищая эту истерзанную землю. Кое-кто видел в юноше будущего преемника Изембарда из Тенеса, но большинство видели только монастырского серва. Как бы то ни было, Гисанд из Барселоны продолжал в него верить.

– Нам встретится на пути башня старого Адалеу из Льобрегата, – пояснял Гисанд после походного обеда из соленой рыбы с хлебом. – Адалеу был одним из нас. Он охранял деревянный мост через Льобрегат и собирал плату за проход для графской казны. Возле моста Адалеу основал поселок из десяти домов, при нем жили вооруженные вассалы. Но вот уже несколько лет он сидит взаперти и не дает о себе знать.

Ни одна из дорог к башне не вела. Путников охватило недоброе чувство, они двинулись дальше и вскоре заметили стаю кружащих в небе стервятников. Когда достигли берега реки, моста на месте тоже не оказалось. Башня обрушилась, из развалин торчали обгоревшие стропила. И в деревне было слишком тихо. Каменные дома стояли нетронутые, на стенах висела конская упряжь. Но из часовенки на путников пахнуло смертным зловонием. Они вошли, их взорам открылось кошмарное зрелище: с потолочных балок свисала дюжина полуразложившихся трупов. Они покачивались в облачках пыли, веревки скрипели, насекомые вились вокруг тел. Рыцари в ужасе переглянулись. Дышать в часовне было невозможно.

– Это дело рук сарацин? – прошептал Изембард.

– Нет. Посмотрите сюда, – указал Гисанд. – Это его подпись.

В алтаре грубыми штрихами был изображен дракон.

– Дрого де Борр!

Молодой Изембард выбежал прочь, его стошнило. Рыцари мрачно последовали за ним.

– Это предупреждение. Дрого знает, что мы отправились в путь. Может быть, ему известно и то, что мы нашли наследника Тенеса, и он бросает нам вызов.

– Но как он узнал? – спросил юноша. Его тайна как будто разнеслась по всей Марке.

– У Дрого повсюду глаза и уши. Мы ведь побывали в нескольких замках.

– Дети Гонтарио исчезли! – заметил Нило.

Они уехали, пока рыцари находились внутри часовни. Изембард признал то, чего страшился уже давно: трое рыцарей, едущих с ним, цепляются за прошлое, не желая видеть перемен вокруг. Готская знать не признает Изембарда наследником его отца, Рыцаря Марки. Его происхождение – это только легенда.

– Мы должны ехать дальше, в Уржель, – тихо сказал упрямый Гисанд.

– Нет! – Возглас Изембарда всех заставил обернуться.

Он не умел как следует владеть оружием, зато знал предания и легенды о древних героях – их рассказывали монахи. Изембард обладал другим ви`дением мира: ему, воспитанному в монашеской обители, было известно, что для победы не всегда нужна сталь.

– Монахи из Санта-Афры говорили, что легендам верят больше, чем реальности, потому что в легендах действуют высшие силы, а это людям нравится. Рыцарей Марки больше нет, и никто не пойдет за нами, если мы не создадим собственную легенду. Люди должны поверить, что Господь на нашей стороне!

– Что ты имеешь в виду, юноша?

– Я уже много дней не упоминаю о Ротель: я тоже понял, что Дрого слишком опасен. Никто не станет рисковать жизнью и нажитым добром ради старых надежд. Мы должны начать все заново, как сделали когда-то мой отец и другие рыцари.

– Нас всего четверо, Изембард, – ответил Инверия, печально смиряясь с очевидностью.

– Значит, мы будем искать воинов только среди тех, кому тоже нечего терять. – Взгляд Изембарда загорелся. – Но не ради борьбы с Дрого де Борром, а ради защиты новых колонов в обмен на припасы, которыми колоны будут нас снабжать. Если у нас получится, об этом узнает вся Марка и возникнет легенда. И тогда к нам присоединятся новые люди.

Рыцари былых времен не знали, что ответить. Слова Изембарда эхом отдавались в их душах.

– Дрого этого не допустит. Он придет за тобой, юноша, ты представляешь для него угрозу.

– Вы хорошо знаете эти места, он нас не поймает.

Минутное замешательство прошло; рыцари просыпались после долгих лет сна.

– Ты такой же дерзкий, как и твой отец, – изрек наконец Гисанд.

– Быть может, мы отправимся навстречу смерти, но сделаем это с честью, – закончил Инверия.

Они вернулись в дубовую рощу, удрученные виденным в деревне, но с убеждением, что старый обет защищать эту землю заново подтвержден.

12

День ухода выдался серый и ветреный. Колоны и другие жители города, решившие отправиться в новые земли, собрались в древней базилике Санта-Крус. Епископ в торжественном облачении встречал их на крыльце, прихожане смогли рассмотреть расчищенную площадку и новые леса вокруг оснований стен и колонн. Фродоин желал показать, что его приход знаменует новый период в жизни Барселоны, он призвал всех остававшихся в городе мастеров-строителей и изучал вместе с ними восковые дощечки с чертежами нового храма. Большинство каменотесов успели вернуться в Нарбонну и другие безопасные города, но Фродоин верил, что мастера соберутся, когда возобновятся работы и о них раскатится молва.

Мессу прочитал сам епископ со своими канониками; после благословения он проводил отряд колонов к Старым воротам, где были приготовлены повозки с инструментами, снедью и зерном. Епископат предоставил по пятьдесят сестерциев[16] семян на каждого главу семьи – помимо того, чем люди разжились на собственный счет. Крестьяне получат столько земли, сколько смогут обрабатывать из года в год, и эта весть вдохновила многих барселонских земледельцев, которые прошлым летом лишились всего.

Фродоин предложил неожиданное решение, когда никто не знал, что делать. В каждой своей проповеди он боролся со страхом доверившихся ему прихожан. И хотя ходили слухи, что граф Гунфрид ничего не знает про априсий и может его отменить, люди верили епископу, потому что больше уповать им было не на кого. Альтернативой выступала голодная смерть, и крестьяне взглядами подбадривали друг друга.

Фродоин, до сих пор не привыкший к сырости, решил не расставаться с тяжелым церемониальным покровом, что придало прощанию дополнительную торжественность. В митре, с посохом в руке, он шел вслед за большим распятием. Раб вел в поводу епископского коня – Фродоин решил в знак своего расположения проехать с уходящими часть пути.

В последние дни барселонские писцы были перегружены работой. Каждый глава семьи приводил свидетелей, подтверждавших его добропорядочность и верность христианским обычаям.

Здесь же находились виконт, викарий и другие чиновники графства. Капитану Ориолю с гвардейцами предстояло сопроводить колонов до пяти поселений возле Монтсени – там, рядом с Бредой и Риэльсом, земли принадлежали епископату. Пустующие угодья были плодородны, и если крестьяне поторопятся, то успеют провести сев еще до заморозков.

Сунифред выглядел встревоженным, но Фродоину было не до него. Он спешил попрощаться со знакомыми колонами. Епископ отыскал Жоана, Леду и их детей. Увидев прелата, женщина почтительно поцеловала его кольцо.

– Ты получил документ, Жоан? Даже если ты не умеешь читать, храни его как самое ценное сокровище. Твоя семья будет владеть этой землей из поколения в поколение.

В обычае у готов было письменно фиксировать продажу и передачу земли во владение. Фродоин продолжал:

– Я до сих пор молюсь за вашу дочурку Аду, да пребудет она с ангелами Господними. И не забудь, Жоан: в день святого Фелиу ты должен отдать два окорока, двух каплунов и ребра с одной свиньи – или столько же в переводе на зерно. Церковная повинность обязывает тебя принести также первые плоды земли – они для Бога. Кажется, что это много, но здешняя почва плодородна.

Виконт не позволил предоставить колонам какие-нибудь льготы или поблажки: граф не потерпит убытков. Если земля окажется щедра, семьи переселенцев справятся.

– Точно так и будет, – пообещал Жоан, маскируя неуверенность.

– Сеньор епископ, а верно, что в тех местах водятся драконы?

Жоан дал Гальдерику подзатыльник за то, что тот раскрыл рот без разрешения. Фродоин наклонился и взъерошил непоседливому мальчишке волосы. Этот вопрос был следствием древних преданий, ходивших по Марке, и даже сам епископ не знал, правдивы они или нет. В землях Англии тоже рассказывали о драконах, разрушающих монастыри, но многие утверждали, что это вина кровожадных разбойников с севера.

– Не верь всему, что говорят, сынок. – Фродоин вытащил маленький серебряный крестик. – Возьми, Гальдерик. Ни один дракон не осмелится причинить тебе вред, пока ты его носишь.

– Вы слишком щедры к нам, мой господин, – пробормотала смущенная Леда. Сын ее только что получил самый ценный предмет, каким они когда-либо владели.

Фродоин благословил семью и двинулся дальше. Беспокойство не покидало его. С тех пор как Карл Великий захватил территорию Марки, множество подобных дерзких походов завершались плачевно.

Элизия и Гали тоже находились здесь. Епископ подозвал их к себе; он до сих пор не привык к происшедшей с этой четой перемене. Гали объявил себя наследником большого дома рядом с Мираклем. Старики помнили историю Гомбау и самого Гомбау, вассала графа Сунифреда, который бежал, когда в город вошел Гильем Септиманский. И про его семью в Вернете тоже знали. Никаких записей о доме не нашлось, но никто и не представил свидетельства против Гали, так что виконт передал ему дом. По совету Сервусдеи, который, как, впрочем, и все в Барселоне, относился к Элизии с нежностью, в документе было проставлено, что десятая часть дома принадлежит супруге: так было положено по готским законам. Без ее согласия Гали не мог совершать с домом никаких сделок. Но самое поразительное было в том, что у четы нашлись деньги на восстановление дома и работы уже начались. Серебряные монеты барселонской чеканки. Фродоин без ведома виконта и викария сумел притормозить затеянное ими расследование – чиновники хотели установить, откуда взялись эти деньги. Настало время смотреть вперед.

– Вот они, самые состоятельные из моих колонов! – лукаво заметил Фродоин.

– Сеньор епископ! – спесиво поздоровался Гали. Он щеголял в короткой тунике ярко-алого цвета и расточал широкие улыбки крестьянам, вынужденным отправляться на пустоши.

– Когда вы откроете двери «Миракля»?

Гали обернулся к Элизии: взгляд ее был полон задора, глаза блестели, словно два светлячка.

– Таверна и кухня скоро будут готовы, а вот с верхним этажом придется подождать, – возбужденно затараторила девушка. – К тому же надо починить крышу, расчистить огород, поставить конюшню, а еще…

Фродоин не стал слушать дальше. Элизия была как стремительный вихрь.

– Ты – благословение для нашего города.

Девушка покраснела и опустила глаза. Хотя ей было всего шестнадцать лет, она лучше других приспособилась к новой жизни. Она была энергична и полна решимости, к тому же хорошо платила за работу; благодаря ей многие каменщики и плотники теперь не боялись встретиться с зимой. В знак ответной признательности они с Гали поднесли епископату щедрое пожертвование, которое Фродоин уже определил потратить на больницу для бедных и новые леса для строительства собора.

Епископ уже шел дальше, когда его нагнал Гали. Элизия осталась болтать с Ледой.

– Господин, я должен вам кое-что передать.

– Не сейчас, Гали. – К этому парню у Фродоина душевного отношения не было. Они были ровесники, но сладкая притворная улыбочка и нехорошая слава среди колонов заставляли прелата соблюдать осторожность.

– У меня для вас послание от Дрого де Борра.

Фродоин посуровел. Ему не понравилось, что один из его колонов связан с Дрого.

– Говори, – процедил он сквозь зубы.

Гали убедился, что их никто не подслушивает.

– Вчера на строительстве появился человек от него, по имени Калорт. Дрого интересуется, насколько вы разобрались в обстановке и станете ли оказывать ему поддержку против готов. Если вы хотите заселить безлюдные территории, для них вам понадобится защитник. Это звучало как предупреждение.

– Почему он отыскал именно тебя?

Гали отвел взгляд; Фродоин почувствовал, что он рассказывает не все.

– Сейчас еще рано решать, кому мы можем довериться, – сухо продолжил епископ. – Могу я доверять тебе, Гали? Почему ты не стал говорить в присутствии жены?

– Ее в это дело не впутывайте. – Гали осекся, поняв, что выбрал неправильный тон для разговора с прелатом, и склонил голову. – Прошу вас, мой господин. – И отошел в смущении.

Только слабость, которую Фродоин питал к Элизии, помешала ему приказать, чтобы Гали забрали во дворец для допроса. Он решил отбросить ненужные мысли и сел на коня, благословив колонов. Епископ возглавил шествие к Французской дороге. Желая сделать зрелище более эффектным для остающихся, он повелел Сервусдеи петь Сто тринадцатый псалом, об исходе евреев из Египта. Они проходили в Старые ворота под овацию и слезы расставания. Жизнь вне города была очень тяжела. Многие из тех, кто уходил сейчас, никогда не вернутся.

Фродоин сопровождал караван две мили, а потом, простившись, галопом вернулся в Барселону. Ему было стыдно признаться себе, что этот торжественный выезд служил прикрытием для совсем другого желания, более простого и властного. Епископ проехал арки акведука и овраги Мердансара, затем поскакал по узкой полосе, отделяющей город от моря, миновал ворота Регомир и попал на перешеек между лиманами. По другую сторону Барселоны лежало озеро Кагалель, а впереди высилась Монс-Иовис. Фродоин еще не успел познакомиться с этой юго-западной окраиной, гнилостной и вредной для жизни. Некоторые участки земли успели подсохнуть, летом здесь разбивали огороды. Фродоин проехал через бедняцкую деревню с глинобитными домами. Голые дети бежали за конем, а их матери, истощенные, с дряблой кожей, в испуге звали их обратно. В большой луже мужчины месили ногами грязь пополам с соломой – из этого материала они изготовят блоки для починки домов, пострадавших от последнего набега сарацин. Увидев епископа, мужчины попадали на колени. Фродоин всех благословил и продолжил путь по извилистой тропе к вершине стоящей у моря горы. На склоне росли виноградники Нантигиса – то немногое, что не было разорено.

На вершине стояла суровая квадратная башня из камней, сцепленных раствором, – в городе ее называли «замок». Епископ залюбовался видом на побережье с этой высокой точки. Здесь, наверху, все дышало спокойствием. У подножия горы Фродоин видел маленький порт с остатками древних сооружений и деревянными причалами; на северо-востоке стояла рыбачья церковь, рядом были дома рыбаков и песчаный пляж, а еще дальше виднелось селение Бадалона. Епископ привязал коня к фиговому дереву и подошел к обрывистому краю, откуда смотрела на море женщина в плаще с надвинутым капюшоном. Полы плаща развевались на ветру. Узрев эту картину, епископ вздрогнул.

– Ты пришел, – сказала женщина, не оборачиваясь.

Фродоин мечтал о ней все эти недели.

– Я получил от тебя весть. Ты знала, что я приду, Года.

– Ты дал новую надежду колонам и многим барселонцам.

– Молись, чтобы Господь их охранил.

Года повернулась, и Фродоин увидел в ее глазах слезы счастья. Он понял, что теперь она верит в него, молодого франка, тщеславного и лукавого, но, быть может, способного разрешить трудности, с которыми не справлялись его предшественники, графы и епископы. Он сделал шаг вперед. Вожделение его становилось неуправляемым. В этом пустынном месте легко было забыть обо всех принесенных обетах. Он вдохнул ее запах. Она бросила загадочный взгляд на море:

– Ты спас город и спас меня.

Фродоин был глубоко растроган, увидев в ее зеленых глазах благодарность. Хотя Годе было чуть больше тридцати, в ее душе как будто хранилось знание предков, опыт всех поколений женщин, которые прожили с Барселоной каждое мгновение до единого.

– Я думаю, это правильный путь. Для начала мы должны вспахать эту землю.

Фродоин прикоснулся к ее руке, она ответила взглядом сообщницы. Они здесь вдвоем, и оба понимают, как опасно продолжать то, что возникло между ними в крипте. Если их обнаружит Нантигис, по готскому закону они должны сделаться его рабами – или, возможно, тело епископа будет вывешено на одной из городских башен.

Оба они уже имели опыт тайного нарушения обетов, но сейчас все было иначе: помимо запретного влечения, было и прочное основание, некий сговор неясной природы, в котором оба хотели участвовать.

Все их сомнения развеялись в этом долгом взгляде, улетучились из мира, и Фродоин с Годой поцеловались, стоя над Средиземным морем. Старое море было свидетелем сближения двух далеких звезд, как будто предназначенных для такой судьбы. Года проявила больше осторожности и отвела Фродоина в старую башню, по виду заброшенную. Женщина еще загодя принесла туда свечи и разложила чистые циновки. Фродоин почувствовал, что задыхается от желания. Года источала пленительную женственность, он раздевал ее ласково и страстно.

Года даже не подозревала, что способна так вожделеть мужчину. Своего первого мужа, за которого ее выдали родители, она по-настоящему любила; второй вызывал у нее отвращение, но Годе пришлось согласиться на этот брак, чтобы остаться в живых. А сейчас она впервые выбирала сама, и это возбуждало ее больше всего. В молодом епископе Года видела себя. Они были полны жизни и готовы поставить эту жизнь на кон ради избранной цели и ради такой вот встречи.

Года отдалась на волю пламени, которое давно рвалось наружу. Ей нужно было почувствовать Фродоина внутри себя, слить вместе их бурные потоки энергии. Фродоин целовал ее в шею, отстраняя черные пряди, она гладила его вьющиеся волосы и спину. Она хотела перешагнуть запретный порог вместе с ним. Лаская друг друга, они избавились от одежд, им не терпелось ощутить прикосновение кожи к коже. И когда плоть прошлась по плоти, желание пронзило их как луч, но они хотели дать наиграться всем пяти чувствам. Фродоин был в упоении от этого стройного тела, которое извивалось под его руками, его губы странствовали повсюду, он хотел услышать, как стонет эта женщина. Да, он совершал тяжкий грех, но остановиться уже не мог.

Года откликалась на каждое его прикосновение. Ей не хватало воздуха, кожа трепетала, сделавшись необыкновенно чувствительной. Терпеть эту сладкую дрожь уже не было никакой возможности, и Года распласталась на нем сверху, исследуя мужское тело в бисеринках пота; естество его застыло в напряжении, но Года не желала торопиться. Наслаждение плоти сливалось с другим чувством: она сознавала себя женщиной, хозяйкой над жизнью и над инстинктом продолжения рода.

Наконец Фродоин возлег сверху и проник в нее с ликующим рыком. Года всем телом отзывалась на мощные толчки, она вздымала груди, чтобы Фродоин давил на них, задыхаясь от желания.

А потом женщина уселась на него и снова приняла его в себя, и они проскакали вместе до самого финала, который нахлынул на них с необыкновенной мощью, и Года без сил упала ему на грудь. Ни один из двоих раньше не переживал ничего подобного.

Отдышавшись, Фродоин лег на бок и принялся рассматривать свою возлюбленную. В Годе и сейчас была загадка. Ее нагота напомнила ему наготу античных богинь, которых земля время от времени возвращала из древних руин. Но в ней загадок было даже больше. Епископ успел навести справки об этой женщине. Некоторые церковники мстительно доносили, что Года практикует какие-то странные ритуалы, но все без исключения признавали, что она очень влиятельная дама и пользуется уважением всего города.

Они провели вместе целый вечер, обсуждая прошлое Барселоны, ее утраченные богатства и во что она однажды может превратиться, если осушить болота и расширить морской порт. Беседа их текла, и Фродоин понял, что Года, возможно, и есть душа Барселоны. В эту башню над морем их привело вожделение, однако теперь в них рождались новые чувства. Фродоин будет не только ее любовником, но и ее исповедником. Завернувшись, чтобы не замерзнуть, в плащ Годы, они смотрели, как на море опускается ранняя ноябрьская ночь. Им следовало вернуться в город до того, как закроются ворота. Их связь была тайной, способной погубить обоих, но ни один уже не мыслил об отступлении.

Когда они оделись, Фродоин поделился с Годой последней тревожной новостью.

– Дрого прислал мне весть. Он предлагает защищать колонов в обмен на мою поддержку.

– Если согласишься, ты совершишь ошибку. – Года в раздражении нахмурилась. – Кто передал тебе эту весть?

– Один колон, Гали из Каркассона.

– Муж юной Элизии! – вспомнила Года. Рука ее обвилась вокруг его шеи. – Мне не нравится, что этот человек исполняет приказания Дрого. Элизия – особенная девушка, я это почувствовала, как только увидела ее плачущей в первый день, и эта ее гостиница тоже помогает городу выбраться из агонии. Сейчас это только наитие, но я знаю: мы должны ее защитить. Барселона нуждается в Элизии не меньше, чем в хорошем постоялом дворе.

Вдалеке от этих мест Ротель проснулась испуганная, в абсолютной темноте. Она дрожала от холода, лежала на голой земле и была укрыта только грязной рубашкой. Единственное, что она помнила, – это горький напиток, который Оникс силой заставил ее выпить. Девушка слышала подозрительное пощелкивание рядом с собой, но ничего не видела.

Внезапно наверху появился свет, и Ротель в страхе отползла от яркого пятна. Свет шел от горящего факела. Увидев вокруг себя каменные стены, девушка поняла, что ее заточили в колодце в глубине пещеры, где она провела несколько дней наедине с безмолвным Ониксом. До этого момента бестиарий совершенно не обращал на нее внимания, ей даже приходилось самой добывать себе пищу – собирать ягоды в лесу. Всякий раз, когда Ротель задумывалась о побеге, страшная черная фигура возникала рядом с ней.

Пленница не знала, каким образом Оникс спустил ее в колодец и почему он вообще так поступил. На полу что-то зашуршало. Посмотрев вниз, Ротель завизжала. Она была окружена змеями и скорпионами, которые отчаянно пытались спасти свою жизнь. Взглянув наверх, девушка увидела в освещенном проеме голову Оникса. Черный человек бесстрастно наблюдал. Ротель укусили за лодыжку, она в страхе поджала ноги. Одна змея шипела, другие подползали ближе. Девушка заплакала, поддавшись панике.

– Учитель!

– Попытайся дожить до рассвета.

Черное лицо исчезло; Ротель ощутила укус маленьких клычков на своей руке. Пока ее тело немело от впрыснутого яда, ученица бестиария чувствовала такой ужас, какого раньше не могла себе и вообразить.

13

Уже глубокой ночью Элизию отыскала рабыня Годы. Хотя девушка валилась с ног после хлопот по обустройству старого дома Гомбау, она сказала себе, что не может пренебречь приглашением знатной дамы. К тому же ее одолевало любопытство. Она познакомилась с этой сеньорой в самый день прибытия, потом они несколько раз здоровались на улицах – вот и все их встречи. Года держалась столь же любезно, сколь и отрешенно; она принадлежала к другому миру.

– Не доверяй богатеям, Элизия, – предостерег жену Гали. – Простолюдинами они только пользуются.

– Тебе нечего бояться, – уверенно ответила она. – Мы теперь, возможно, богаче ее, а я в гостинице Отерио таких знавала и умею с ними обходиться.

Гали пришел в ярость. Это ведь он гуляет по убогим улочкам в туниках дорогой работы и новеньком плаще, это ведь он хозяин деньгам! Гали мог бы приказать жене остаться дома, однако у него самого имелись планы на сегодняшнюю ночь, так что если Элизия будет занята – ему же лучше.

Девушка спустилась по улице, ведущей к дворцам, и прошла мимо старой базилики, окруженной камнями нового строительства. Уже возводили леса и подвешивали блоки со шкивами для подъема больших плит. «Назначение Фродоина вдохнуло в город жизнь, но барселонцы проявляют интерес и к нашей гостинице», – подумала она с гордостью. Многие, в особенности старики, приходили на старую площадь Миракля, чтобы посмотреть на строительство, которое затеяла молодая состоятельная чета, прибывшая из Каркассона. Их спрашивали, скоро ли народятся детки, и заранее подыскивали для них супругов, намечали брачные договоры.

Все будет хорошо – в этом Элизия была убеждена. «Если бы ты мог увидеть, дедушка», – частенько подумывала она с печалью. Единственной ее тревогой оставался Гали. Муж переменился после находки тайника, и не в лучшую сторону. Его пренебрежительное обхождение, его отлучки без каких бы то ни было объяснений – вот что беспокоило Элизию. Она старалась не вспоминать, что рассказывали про Гали на постоялом дворе Отерио. Гали человек самовлюбленный, это верно, но ее он любит, пусть и на свой лад, и они вместе затеяли большое дело. Все вышло так, как он и предсказывал.

Года, ее муж Нантигис и единственная дочь Арженсия жили во дворце напротив строящегося храма. В стене дворца виднелись камни из древних зданий и даже гигантский каменный бюст. Двое молчаливых слуг провели Элизию под арку.

– Госпожа ждет тебя в саду.

Проходя по двору, девушка услышала пьяные крики, доносящиеся с верхнего этажа, но сделала вид, что ничего не замечает. Ее спешно проводили в сад с крытой галереей. Сухие виноградные листья шуршали под ногами.

Элизия шла мимо плодовых деревьев, мимо грядок с лечебными растениями и повсюду видела мраморные обелиски, каменные статуи и обломки исполинских колонн, точно как в Миракле. Здесь прошлое находило достойное пристанище.

В глубине сада Элизия увидела каменный вход в пещеру. Оттуда шел свет, и любопытная девушка спустилась вниз. Она оказалась в подземном святилище древнего храма, выстроенного из огромных глыб, истертых столетиями. Все здесь дышало историей. Года стояла спиной ко входу и тихо пела перед нишей, в которой помещались терракотовые фигурки женщин в островерхих платках. Элизия увидела ритуальные чаши, наполненные вином, медом и солью. «Да ведь это языческий обряд!» – поразилась гостья.

– Элизия из Каркассона, подойди, чтобы приветствовать Мать.

– Что это за место? Вы – не христианка?

– Я христианка, а еще я такова, какими были мои предки. А ты?

Года протянула девушке чашу со спиральным орнаментом и наполнила ее ароматическим маслом.

– Моя семья владела храмом на склоне Монс-Иовис, – продолжала Года, не прерывая ритуала. – В нем были колонны из зеленого мрамора и прекрасные аркады, золотые чаши и огромное серебряное распятие. Священник, назначенный моим дедушкой, толковал мне и моим братьям библейские истории. Меня и тогда удивляло, что в них не говорится о манах, хранителях дома, и о Великой Матери, подательнице плодородия. Если Бог живет на небесах, то кто же заботится о земле?

– Сейчас ваша семья не владеет этим храмом? – в замешательстве спросила Элизия.

– От моей семьи никого не осталось, Гильем Септиманский убил всех. – Взгляд Годы затуманился. – Франками овладел суеверный страх. Мой первый муж тоже пал в битве – не оставив мне детей. Перед казнью мать умоляла меня выжить, чтобы наша кровь не погибла, и я вышла замуж за безобразного мужчину… если только можно назвать мужчиной этого дряблого, вечно пьяного старикашку, чьи вопли ты только что слышала. Я мечтала умереть… пока не родилась Арженсия. В ее глазах я вижу всех своих предков.

– Вы колдунья? – недоверчиво спросила Элизия, оглядывая святилище-гипогей.

Года продолжила свою песнь и совершила возлияние на алтарь – полила статую маслом. Элизия была девушка практического склада, в жизни своей она знала только работу, но и ее опьянила таинственность этого момента. От Годы исходила аура силы, она свершала свой обряд с такой же серьезностью, как и старый монах Сервусдеи. Она походила на жрицу из древней языческой легенды, которые до сих пор передавались из уст в уста. Когда Года закончила, в гипогее воцарилось спокойствие. Масло стекало в большую чашу, и Года наполнила из нее стеклянный флакончик.

– Элизия, ты пришла в Барселону с добрыми намерениями. Покровителям города это известно, они желают дать тебе благословение. Прими это масло и всегда держи при себе.

– Но ведь это запрещено Церковью!

– В моей семье всегда так делали, и наш город стоит до сих пор. Римляне не зря обосновались именно здесь. Пока я жива, мы будем преклоняться перед силой этого места.

– И вы не боитесь, что Фродоин вас покарает?

– Епископ – мужчина, – сверкнула очами Года. – Всего лишь мужчина…

Элизия восторгалась этой готской сеньорой. Перед ней стояла прекрасная взрослая женщина с сильным характером. Элизия находилась в святилище Годы и решила задать здесь вопрос, который не давал ей покоя.

– В день, когда мы пришли в город, я говорила вам о брате с сестрой…

– Об Изембарде и Ротель из дома Тенесов. Ты из-за них плакала. – Уловив волнение Элизии, Года посмотрела ей в глаза. – Он жив, и она, возможно, тоже, но она в плену у Дрого де Борра.

– Где Изембард? – Элизия хотела казаться спокойной, но Года прочитала самые сокровенные ее помыслы и обняла за плечо.

– Этот юноша оказался частью старинной легенды, которая упрямо не желает умирать, – поведала она тоном сообщницы. – С ним все в порядке, его взяли к себе старые лесовики, которые много лет назад были вассалами его отца и других Рыцарей Марки. Эти люди впали в немилость, как и я, и они не хотят ничего забывать. – В ее словах сквозила горечь. – Он обучится воинскому искусству, решая последнюю загадку Марки: что сталось с детьми графа Сунифреда, пропавшими вместе с отцом этого юноши, Изембардом из Тенеса.

Элизия слушала затаив дыхание. Но слова Годы звучали не слишком обнадеживающе.

– Один Господь ведает, что с ним будет, так что позаботься о своем сердце.

Девушка разрывалась между радостью и болью, ей захотелось уйти.

– Моя госпожа, для чего я сюда приходила?

– Я хотела с тобой познакомиться. – В глазах хозяйки появился странный блеск. – Ты нашла монеты в доме рядом с Мираклем, правда?

Запираться не имело смысла. Гали повсюду хвастал, как обогатился в одночасье.

– Дом принадлежал деду моего мужа, вот откуда он про это знал. Я вышла за Гали, и в тот же день мы отправились в Барселону, чтобы начать новую жизнь.

– А как вы познакомились? – Годе было важно получить ответ. Она хотела понять, знает ли Элизия об отношениях Гали с Дрого де Борром. Именно по этой причине она и пригласила девушку к себе.

Но Элизия в ответ начала рассказывать о своем дедушке и о своей жизни на постоялом дворе Отерио. Глубины изумрудного взора Годы помогали раскрыть душу, и девушка поведала о своем внезапном пробуждении после встречи с Изембардом из Тенеса. Года позабыла о своей изначальной цели. Она упивалась юным восторгом Элизии и силой ее чувства. И так вот, неожиданно, между двумя женщинами родилась дружба, для которой не имела значения разница в общественном положении. Раздался стук шагов, и соединявшая их магия исчезла. В гипогей спустился слуга, в святилище хозяйки ему было неуютно. И Года ему вовсе не обрадовалась: слугам было запрещено появляться в этом месте.

– Моя госпожа, епископ говорил правду, – сообщил он и перевел взгляд на Элизию. – Гали снова отправился в таверну у ворот Регомир, где собираются наушники Дрого.

Элизия чуть не выронила флакончик с маслом. Она сверлила Году взглядом, как будто подруга ее предала.

– Вы следите за моим мужем?

– Дрого использовал его, чтобы подступиться к епископу, – без утайки ответила дама. – Колонам теперь, может быть, все равно, но на кон поставлено само существование Барселоны, Элизия. Вот почему мне нужно знать, кто друг, а кто нет.

Мир зашатался под ногами Элизии. Гали оказался прав в одном: эти богатеи их используют. А еще ей было горько узнать, что Гали ночью ушел в таверну. Именно такого рода шепотки она и не желала слушать перед свадьбой. Года смотрела на девушку, и лицо ее бледнело.

– Феликс, бери людей и отправляйтесь вместе с нею. Вытащите оттуда Гали, пока еще не поздно.

Гали вошел в замызганную таверну возле ворот Регомир и спустился по деревянным ступенькам в старый подвал, где пол был выложен кирпичами, елочкой. Здесь омерзительно воняло прогорклым салом и телесными выделениями. Увидев пришедшего, женщина по имени Бальдия пошире распахнула ворот засаленной рубашки и шагнула вперед, уверенная в своей поживе.

– После, – шепнул Гали, грубо отодвинув девицу.

Женщина обиженно фыркнула. Зубы у нее были желтые, волосы всклокоченные, и пахло от нее мужским потом. По возрасту она была моложе Гали, но жизнь сильно ее истрепала. Гали предпочитал именно Бальдию, потому что ее потасканный облик как будто делал его сильнее. Совсем иначе он чувствовал себя рядом со своей милой женушкой, которая в этот час, наверно, сидит за столом в каком-нибудь богатом барселонском доме. Элизия всегда знала, что делает; к тому же в городе ее любили больше, чем его, и терпеть это было невыносимо. И все-таки Гали в ней нуждался – для кухни при постоялом дворе. Потому-то он ее и выбрал несколько месяцев назад в таверне Отерио.

Гали знал, куда можно податься, когда ему хотелось позабыть об Элизии. Едва оказавшись в Барселоне, он сразу же начал захаживать в самые подозрительные таверны и в скором времени повстречался с Калортом, малосимпатичным типом, который передавал вести из Барселоны Дрого де Борру. Гали рассказал о своей лесной встрече, и знакомство их упрочилось. Гали представлял себе, с кем имеет дело, и, чтобы завоевать доверие Калорта, согласился доставить устное послание епископу – в обмен на путешествие по самым злачным притонам близ ворот Регомир.

Богатство придавало Гали важность, а еще он с восторгом обнаружил, что во всей Барселоне у него нет соперников по игре в кости. Таким путем он приобрел себе красавицу-жену, а теперь в своем новом городе он тем же путем намеревался преумножить свое состояние. Со временем, если постоялый двор окажется прибыльным предприятием, он станет богачом и тогда сможет прогнать Элизию, аннулировать брак и жениться на какой-нибудь знатной готской даме.

– А вот и наш каркассонский властитель! – крикнул кто-то из темноты.

Не обращая внимания на насмешки, Гали направился к мужчине в черной куртке, сидящему за столом в общей компании. Он кинул нетерпеливый взгляд на кожаный мешочек и игральные кубики.

– Хочешь сыграть? – Калорт презрительно расхохотался, заметив его нетерпение. – Твоя смазливая женушка Элизия просит новый подарочек?

Насмешка угодила точно в цель, Гали бросил на стол тяжелый кошелек и рявкнул:

– Не упоминай это имя!

Собравшиеся расхохотались еще громче.

– Что, епископ так и не ответил на предложение Дрого?

– Епископ верен только самому себе. Не думаю, что он вообще ответит. – Гали усмехнулся и с вызовом похлопал по кошельку на столе. Удачная ночь, чтобы пополнить свои сбережения. – Рискнешь со мной схватиться?

Гали был весь в предвкушении, и Калорт велел остальным встать из-за стола, чтобы они сидели один на один.

– Ну что ж, сыграем. Iactus tres?[17] – предложил Калорт. – Тремя костями?

– Бросаем с руки. Вы же знаете, не нравятся мне ваши мешочки.

Гали схватил чашку с вином и опорожнил в один глоток. Сгреб кубики в горсть. Они были костяные, истершиеся. Парень ощутил привычное покалывание в груди, под ложечкой сладко засосало – так всегда бывало перед игрой. Чувство было такое сильное, что Гали вечер за вечером стремился вновь повторить его.

Игрок понюхал кости и подышал на руку. Его движения были отшлифованы годами. Вот он зажал костяшки в кулаке. Вот его три броска. Все запомнили самую удачную комбинацию: четырнадцать. Противник тем временем выстраивал из своих монет башенку. Его медлительность была для Гали настоящей пыткой. Наконец Калорт метнул кости: одиннадцать.

– Удача и сегодня тебя не покидает, Гали. Что, угостишь нас выпивкой?

Гали сделал знак хозяину заведения. Одной партией дело ограничиться не могло. Увлеченные игрой завсегдатаи обступили стол. Кучка монет перед Гали постепенно росла. Одна монетка скатилась на пол, и звон на мгновение вывел игрока из транса. Гали позволил одному из зрителей оставить обол себе.

– Я так думаю, хватит, приятель, – объявил Калорт, уже без своей всегдашней улыбочки.

А Гали совершенно вошел в раж, это была лучшая ночь в его жизни. Он позабыл и об Элизии, и о своей зависти.

– Не хочешь отыграться?

– На сегодня я потерял достаточно.

Гали поднялся из-за стола и заговорил самым вызывающим тоном. Ему был нужен новый партнер.

– Барселона – это просто скопище нищебродов! Да неужели никто не отважится вести серьезную игру?

Лукаво сощурясь, он бросил Калорту:

– Ты служишь самому могущественному сеньору в Марке, так наверняка и у тебя самого денежки припрятаны?

Вокруг стола воцарилось молчание. Наконец Калорт делано рассмеялся:

– Храбрый ты парень, Гали из Каркассона, если приходишь сюда и нас оскорбляешь.

Гали почуял опасность в его тяжелом взгляде. Но отступать он не хотел. По знаку Калорта хозяин принес тяжелый кожаный мешок. Увидев его, кое-кто из собравшихся присвистнул. Гали сглотнул слюну и начал уже жалеть о собственной лихости. Но отступать было поздно. Оставалось только предъявить сопоставимую сумму. Гали расстегнул ворот рубашки и принялся выкладывать из-за пазухи мешочки с монетами. Горка выросла изрядная. Это было все серебро, которое он нашел в горшке Гомбау. Если он выиграет, станет одним из самых богатых людей в Барселоне, и тогда ему не понадобится ни гостиница, ни милая женушка с огрубевшими от работы руками.

Завсегдатаи сгрудились вокруг стола. Эти мужчины никогда не видели, чтобы на кон ставились такие деньги. Каркассонца похлопывали по плечу, он с нетерпением смотрел на кости. Бальдия встала позади и пообещала парню незабываемую ночь. Гали призвал всех к молчанию, взял кубики и после привычного ритуала произвел свои три броска. Сердце игрока едва не разорвалось, когда он увидел результат третьей попытки: семнадцать.

Подвал задрожал от криков. Две шестерки и пятерка, Калорту такое не перебить.

– Видно, удача твоя продолжается, Гали из Каркассона, – с тревогой признал помощник Дрого. – Мы должны это отпраздновать, пока ты меня не разорил. Хозяин!

Вино полилось в деревянные кувшины, все потянули руки к столу. Двое парней устроили драку из-за выпивки, один из них упал прямо на Гали. Тот оттолкнул безобразника и снова вперился глазами в кости. Терпение его было на пределе.

– Пора покончить с нашим делом. Ты будешь бросать или нет?

– Ну хорошо, хорошо, – притворно извинился Калорт. – Мы же приграничные дикари, какой с нас спрос, – ехидно добавил человек Дрого де Борра.

Когда Калорт взял в руки кости, Гали воскликнул:

– Это не те!

Кубики покатились по столу как-то странно, и каждый остановился шестеркой кверху: восемнадцать. В таверне снова стало тихо. Калорт спокойно сказал:

– Как думаешь, мне ведь второй бросок и не нужен?

Гали вскочил, сжав кулаки. Сердце его колотилось.

– Ты подменил кости! Там внутри свинец. Я уже такое видел!

Собравшиеся вокруг стола загалдели, на Гали посыпались тычки и угрозы. Когда ему снова удалось посмотреть на стол, кости были старые. Эти ребята работали ловко. Все серебро успело перекочевать на сторону Калорта.

– Ты обвиняешь меня в мошенничестве, Гали?

– Да будь ты проклят, Калорт! Ты все рассчитал заранее. Все эти толчки…

– Ты знаешь, что́ мы тут делаем с мерзавцами вроде тебя?

На Гали набросились сразу несколько человек. Ему накинули на шею веревку, другой конец перекинули через потолочную балку.

– Пощадите! – в ужасе взмолился Гали, увидев жестокую решимость на лицах.

Приспешники Калорта потянули за веревку, и Гали захрипел. Потом натяжение ослабили, и он вновь смог говорить.

– Я проиграл. Прости меня! – завопил бедолага. – Забирай все себе!

По знаку Калорта веревку снова натянули. Гали оторвался от пола на три пяди и задергался, силясь ослабить узел на шее. Когда он начал задыхаться и разевать рот, а лицо уже полиловело, его наконец отпустили. Калорт схватил проигравшего за волосы и влепил пощечину.

– Кто нас оскорбляет – тот не живет, – прошипел он. – Обыщите его, а потом повесьте!

Его люди нашли под рубашкой у игрока мешочек с оболами и кое-что еще: старинный пергамент.

Калорт забрал листок и подошел к бывшему священнику, который никогда не выбирался из таверны. Что было написано на пергаменте, не ведал и сам Гали. Это могло быть подтверждение права собственности на дом Гомбау – или же что-то еще. Парень всегда носил листок с собой на случай, если удастся отыскать надежного человека, который сможет прочесть буквы и все ему растолкует. Пресвитер побледнел и нашептал прочитанное на ухо Калорту. Тот заулыбался в ответ, и Гали сделалось совсем не по себе. Им овладел панический страх. Дурак же он был, что не спалил этот листок!

Гали боязливо взглянул на Калорта, ожидая, что тот сейчас откроет тайну, о которой нельзя говорить вслух.

– Как ты сказал, Гали, я теперь все забираю себе, так что я оставляю себе и этот любопытный документ. Тебе я дарю жизнь. Определенно, моему господину Дрого де Борру приятно будет получить себе в услужение еще одного верного серва. Нам нужно, чтобы ты сидел в своей гостинице и слушал все, что там будут говорить. – Калорт помахал пергаментом перед его лицом. – Иначе написанное здесь станет известно всем.

Гали молча кивнул. Впервые в жизни он не мог выговорить ни слова. Из-за куска старой кожи, попавшей в руки Калорту, с игрока слетела вся спесь.

– Всыпьте этой сволочи покрепче и выкиньте отсюда вон!

Гали лежал в грязном переулке под бесстрастным взглядом стражника на башне при воротах Регомир. Шея болела, а еще он лишился двух зубов. Увидев приближающиеся факелы, Гали в ужасе съежился, решив, что его мучители возвращаются.

– Боже мой, Гали!

Элизия опустилась на колени рядом с лежащим. Она пришла к воротам Регомир вместе с сервами Годы. Увидев, в каком состоянии муж, она обняла его за плечи.

– Судьба улыбалась мне, – смущенно прошептал он. – А потом меня обыграли.

Это было как удар ножом в сердце девушки – быть может, неисцелимый. Элизия могла бы оставить Гали прямо сейчас, в этом переулке, и дедушка одобрил бы такое решение, но она села рядом с мужем и положила его голову себе на колени. Он ее супруг перед Богом и людьми.

– Что у нас осталось? – просто спросила она.

– Ничего, – признался он, думая о пергаменте, который давным-давно следовало сжечь.

Элизия глухо застонала. Рухнуло все, что они строили вместе.

14

Поля под Осоной, близ Монтсени

Жоан потер руками натруженную поясницу. Солнце клонилось к закату, колон смотрел на борозду, начало которой почти терялось из виду. Он видел Леду с маленькой Аурией за спиной и своих старших детей, Сикфреда и Эмму, с лопатами, которые он изготовил еще в бытность свою кузнецом. Маленький Гальдерик собирал камни, какие мог поднять сам, и складывал все в одну кучу: они пригодятся при постройке дома. Но сначала семье предстояло вспахать как можно больше земли. Каждая пядь, отвоеванная при априсии, через тридцать лет должна перейти в их собственность. Эта земля не была готова принимать в себя пшеницу, и все-таки Жоан надеялся следующим летом собрать маленький урожай. И это только начало.

Бывший кузнец видел, как вдалеке трудятся другие поселяне. Они обосновались здесь вместе с еще девятью семьями. Они решили помогать друг другу, чтобы земли стало больше у всех. Пастухи, приносившие им молоко и сыр, называли их пристанище Ла-Эскерда. Это был узкий каменистый язык в излучине реки Тер. В незапамятные времена здесь было поселение, от которого сохранились остатки стен и расщелины в скале. Земля была плодородная, с дубовыми, кленовыми и каштановыми лесами. А еще колоны нашли здесь вишни, яблони, ореховые деревья и заросли ежевики – им все годилось в пищу. Это было хорошее место для жизни.

Члены маленькой общины камнями разметили очертания будущей единственной улицы и площади, на которой, если на то будет Божья воля, они выстроят церковь. На берегу реки Тер можно поставить мельницу. И все-таки до осуществления этих планов было очень далеко. Крестьяне поднимали целину, а с наступлением ночи укрывались в ближайших пещерах.

Другие колоны епископа тоже разделились на группы и осели поблизости, на склонах Монтсени, из осторожности не слишком удаляясь друг от друга. Студеными ночами крестьяне собирались вокруг костра и мечтали о том, какой станет деревня Ла-Эскерда и их церковь, которую они собирались украшать все вместе. Переселенцы поклялись отлить из золота драгоценную чашу в благодарность за предоставленную им возможность новой жизни.

Детский крик оборвал мечтания Жоана. По каменистой пустоши бежал Гальдерик. «Играют в догонялки с Эммой», – досадливо поморщился отец. Дни в декабре коротки, скоро повалит снег; сейчас не до игр – нужно пользоваться каждым погожим днем. И в этот момент из дубовой рощи выскочили дикари, и Жоана объял ужас. Он уже знал, кто это такие, и проклинал ту минуту, когда рискнул последовать за епископом Фродоином. Паника накрыла всю долину, люди бросились прятаться кто куда.

В свете заходящего солнца костяные личины и ржавое оружие пугали еще больше. Дикари неслись большими скачками. Один из них раскрутил над головой деревянное боло и швырнул в Гальдерика. Мальчик закричал и упал в траву.

Леда бросилась к сыну, не подумав, что бежит навстречу собственной смерти. По счастью, Сикфред и Эмма бежали в сторону пещер за рекой. Жоан поудобнее перехватил лопату и пошел к своей жене. Никак иначе он поступить не мог.

Леда кричала и бросала в дикарей камни, и вскоре супругов обступили со всех сторон. Жоан сделал шаг вперед и поднял лопату. Человек с кабаньим черепом на голове взмахнул гигантским топором и отрубил ему руку по локоть. Жоан упал, его вопль слился с криком Леды. В этот момент с ними поравнялся всадник.

– Пощады! – взмолилась Леда.

– Во всем виноват Фродоин! – возвестил всадник, и в голосе его не было места для жалости.

Леда подняла голову. Взгляд ее туманился, и все-таки она узнала эту зловещую фигуру, эти черные пряди волос на жестоком лице.

– Дрого де Борр!

Дикари продолжали свою охоту. Жоан истекал кровью и стонал от боли.

– Я хочу, чтобы кто-то из ваших доставил эти подарки епископу, и тогда он поймет, кто хозяин на этих землях!

К седлу всадника были приторочены бледные как воск обрубки рук и кистей. Дрого нанизал на крюк все еще кровоточащую руку Жоана. Гальдерик швырнул в злодея камень, тот отскочил от круглого шлема. Дрого дернулся от боли, лицо его исказилось гневом.

– Отрубить мальчишке обе руки! Это сильнее подействует на епископа!

– Нет, только не Гальдерик! – умоляла мать.

Мальчик криками звал родителей, его руки уже прижали к плоскому камню. Жоан пополз к сыну, но ему наступили на культю, и крестьянин потерял сознание от боли. Человек с кабаньей головой занес топор для удара. Леда обезумела от ужаса, Гальдерик зажмурился.

– Серебряный крест! – прорычал звероподобный палач.

Он опустил топор, чтобы отобрать у мальчика подарок Фродоина. Гальдерик вцепился в распятие, завязалась борьба; вдруг что-то просвистело в воздухе, и дикарь повалился на свою жертву. Стрела пронзила ему горло и вышла с другой стороны. В ту же секунду еще двое дикарей получили по стреле. По каменистой тропе галопом скакал отряд из шести всадников.

– Проклятье! – прошипел Дрого сквозь зубы. – Призраки Марки возвращаются. Изембард…

Дикари воинственно завопили: их было больше двух десятков против шестерых.

Изембард неумело понукал коня, стараясь не отстать от Гисанда, Инверии и Нило. Вместе с ними скакал еще один бывший вассал Рыцарей Марки и отшельник из Бенвьюра по имени Пау – ему было почти семьдесят лет, но палицу он держал уверенной рукой. Участие Пау придавало остальным уверенность, что они исполняют священную миссию.

Молодой Изембард ездил верхом еще неумело, поэтому перед сражением спрыгнул на землю. На самом деле им владел животный страх, но боец сжал рукоять меча точно так, как его учили. К нему уже мчался дикарь с черепом вместо лица. Изембард знал, что должен нанести свой удар прежде, чем противник до него доберется. Это была уже не тренировка: если поторопиться, меч поразит только воздух; если замешкаться, ржавый топор перерубит его пополам.

Изембард препоручил себя своему отцу, чтобы оружие не выпало из руки. Вздохнул поглубже. Он из дома Тенес, и первый выпад должен отметить начало или конец его истории.

Когда враг оказался совсем близко, Изембард подумал, что, имей он такой меч раньше, он смог бы защитить сестру, и в голове его как будто прозвучал сигнал – это был призыв, порождение самой древней части его души. Ротель он сейчас защитить не в силах, зато сумеет помочь колонам. Изембард нанес мощный боковой удар, который пришелся нападавшему под ребра. Острие меча распороло живот и вышло из другого бока. Дикарь упал, внутренности его вывалились наружу, он уже умирал. Это был первый человек, убитый Изембардом.

Юноша еще не пришел в себя, у него шумело в ушах, а к нему подступал уже новый противник, потрясающий деревянной палицей. Изембард уклонился от первого удара, теперь они стояли лицом к лицу. Юноша увидел, что этот человек в шипастом шлеме все время атакует одним и тем же движением, сверху вниз, и что напуган он не меньше его самого, и никто никогда не обучал его искусству настоящего боя. В этот момент давние слова Гисанда обрели для юноши смысл. Противник сам подсказывал, как его одолеть. И когда представилась возможность, Изембард вонзил меч ему в грудь.

Шум битвы затихал. Рыцари превратили сражение в побоище, остатки дикарей спасались бегством. Вдалеке рыцари увидели Дрого де Борра. Его вызывали сразиться, но Дрого уехал вместе со своими людьми. Принимать вызов было слишком рискованно, и он, изрыгая проклятия, скрылся в лесу.

Когда рыцари съехались, оказалось, что только Инверия ранен в ногу. Отшельник Пау склонился над беднягой Жоаном.

– Мы должны прижечь эту рану, иначе он окончательно истечет кровью.

– В пещерах горит огонь, – подсказала Леда.

Крестьяне подняли Жоана и понесли за реку, а Леда узнала самого молодого из своих спасителей.

– Изембард! Это ты?

– Леда, как я скорблю, – отозвался юноша. Он вспомнил о страшном конце ее дочери Ады, но ничего не сказал, как и обещал когда-то себе: слишком много боли для нечастной женщины. – Нам стало известно, что на колонов кто-то нападает. В двух из девяти поселений никого не осталось в живых, но, по крайней мере, здесь…

Изембард не знал, что еще можно сказать, и Леда припала к его груди, больше не сдерживая потока слез. Мир ополчился против них, а Господь как будто ничего не замечает. Но даже в горе своем женщина напела благодарственный гимн усталым рыцарям, отдыхавшим после боя.

– Мои дети живы, и это благодаря вам!

Прибежищем для крестьян служил каменный навес над рекой Тер. На скале тут и там виднелись примитивные рисунки, изображающие сцены охоты. Переселенцы выбрали именно этот карниз, потому что под ним уже когда-то жили люди, и это могло принести им удачу. Отшельник прижал раскаленный докрасна топор к культе Жоана, и долина огласилась последними криками боли. Постепенно под навес возвращались разбежавшиеся колоны, они с трепетом взирали на поле, засеянное звероподобными трупами.

– Если он выживет, это будет чудо, – сказал Пау, смазывая ожог вязкой смесью с запахом чеснока.

– Возможно, Эга сумеет его вылечить, – предложил Гисанд.

– Да, ты прав, эта женщина разбирается в ранах, как никто, – прохрипел Инверия, сам себе зашивавший порез на ноге с помощью нитки, сделанной из кишки.

Пау бросил быстрый взгляд на Изембарда, который ушел в себя, взглядом остановившись на изжелта-бледном лице Жоана. Нахмурился и снова посмотрел на безобразный обрубок.

– Мне не по сердцу колдовство этих лесных женщин, но вы правы: Эга могла бы его вылечить. – Отшельник обернулся к Леде и серьезно прибавил: – Постарайся, чтобы он протянул до моего возвращения.

Когда все крестьяне, до сих пор перепуганные, собрались под карнизом, Гисанд взял слово:

– Слушайте все! Рассказывайте о происшедшем пастухам, а также всякому монаху, торговцу либо погонщику, который забредет в вашу деревню. Говорите всем, что Изембард Второй из Тенеса и лесные рыцари спасли вас от демонов Марки.

Леда подошла к Изембарду и поцеловала ему руки. Это деяние запомнилось не только Изембарду, но и всем, кто это видел. Юноша снова думал о Ротель. Оба они выросли на монастырских виноградниках и вполне могли оказаться здесь, в Ла-Эскерде, не имея защиты от диких орд. И все же Господь предназначил для них странный жребий, значения которого он до сих пор не постигал. Изембард посмотрел на свои окровавленные руки и понял, что вот он, его путь, на котором однажды он найдет свою сестру.

– Ты что-нибудь знаешь об Элизии из Каркассона? – осторожно спросил он Леду.

Женщина обрадовалась такому вопросу:

– Мы простились в Барселоне, они с Гали перестраивают дом, из него выйдет славная гостиница. Она в безопасности, Изембард. И много по вам плакала.

Юноша отошел в задумчивости.

А Леда заговорила с Гисандом:

– Дрого назвал вас призраками.

– И он был прав, – отозвался старый бродяга. – Мы призраки Рыцарей Марки. Мы срубим головы этих разбойников, потерявших человеческий облик, и повесим их на каждом перекрестке, и тогда все узнают, что мы воскресли из мертвых, чтобы Марка продолжала жить.

15

Гали потерял все, и у них с Элизией осталось много незакрытых долгов. К стыду супругов, известие об их разорении распространилось мгновенно. Благодаря всеобщей приязни к Элизии и покровительству епископа взыскание долгов в судебном порядке было отложено до dies Sanctorum Innocentium[18], 28 декабря. Если супругам не удастся к этому дню выплатить часть и договориться об остальном, они, согласно готским установлениям, попадут в рабство к своим заимодавцам. Слезы у Элизии высохли быстро. Ей очень хотелось вернуться в Каркассон, но если она станет рабыней, ей не уехать из Барселоны вообще никогда.

Элизия была полна решимости открыть таверну, ведь они много задолжали плотникам и каменщикам. Не обсудив дела с Гали, девушка затеяла уборку в большом зале, чтобы хотя бы его привести в порядок. Муж ее превратился в тень того мужчины, который воспламенил ее своим воркованием и улыбками, в нем ничего не осталось от прежнего куража и воли к жизни. В конце концов Гали неохотно присоединился к тяжелой работе, и руки его покрылись волдырями. Верхний этаж остался в прежнем состоянии, но залом уже можно было пользоваться. Окна они прикрыли циновками, мусор вынесли. Дверь позаимствовали из соседнего разрушенного дома, а деревянные перекрытия пошли на сооружение грубых столов и лавок, которые вовсе не приглашали присесть, однако нанять настоящего мастера, который сделал бы лучше, они не могли.

Накануне дня святого Луки Элизия посмотрела на то, что у них получилось, и удрученно вздохнула. Таверна выглядела кошмарно, сама она никогда бы в такую не зашла, но поправить дело они уже не успевали. Элизия молча прикрыла волосы платком, все еще хранившим запах таверны Отерио. Муж смотрел на нее мрачнее тучи.

– Что ты собираешься делать, Элизия? Ты правда думаешь, что сюда кто-нибудь придет? – Гали надолго замолчал, а потом, не в силах больше выносить презрительный взгляд жены, сорвался на крик: – Ты что, перестала со мной разговаривать? Я твой муж!

– Я думала, ты меня любишь, Гали. А теперь… теперь я не знаю, кто ты.

– Люблю тебя! Я совершил ошибку, но вот я здесь. – Он предъявил жене свои израненные руки. Гали нуждался в ней, как никогда, нуждался, чтобы выжить.

Гнев Элизии обернулся бездонной пустотой. Гали украл у нее радость, Гали показал ей теневую сторону своей души, и теперь она сомневалась, что он станет хорошим отцом. И все равно у них остались только они сами и этот дом. Элизия тосковала по тем дням, когда она не покладая рук работала на кухне у Отерио.

– Мне нужен кто-то рядом, на кого я могу положиться! – воскликнула она со слезами на глазах.

Гали подошел совсем близко. На этот раз Элизия не отстранилась, она чувствовала себя слишком беспомощной.

– Мы можем убежать, – предложил он.

– Нас поймают еще раньше, чем мы выйдем на Августову дорогу, и будут судить. Эта таверна отвратительна, но в ней наше единственное спасение. У нас есть отсрочка до самого Рождества, чтобы расплатиться с частью долга, и целых четыре недели впереди! – Голос ее дрожал.

– Ну хорошо. Делай, что посчитаешь нужным.

Элизия заставила себя успокоиться. При ней до сих пор находился пузырек с маслом, который подарила Года, желая ее защитить. А ведь она чуть было его не выкинула, ведь масло ничем ей не помогло. Девушка вылила несколько капель по углам зала и на кухне. Быть может, ей удастся на что-нибудь выменять пустой стеклянный флакон. Потом Элизия направилась к дверям. День был холодный и сырой.

– Ты куда?

Элизия показала мужу спасенную ею пригоршню оболов.

– Я сохранила их на такой вот день. Теперь молись как умеешь.

Тринадцатого декабря небогатая таверна «Миракль» раскрыла свои двери в самом сердце Барселоны. По счастью, еще до разорения Элизия приготовила жирные сыры и сыры на травах, а бочки были полны пивом, сваренным по рецепту Ламбера. На последние оболы Элизия купила сливочного масла, солонины, лука и других овощей. Они с Гали трудились без отдыха, чтобы все подготовить к открытию, мужу с женой даже удалось объединиться перед лицом бедствия.

Никто не переступил выщербленный порог «Миракля».

Элизия встретила закат со слезами на глазах, сидя возле двери. Она понапрасну растратила дрова, обогревая пустое помещение. Жаркое с маслом тоже пропадет. Гали в молчании бродил среди лавок. Он проклинал самого себя за то, что оказался в безвыходном положении. Игрок уже подумывал сбежать без Элизии. Позор и презрительные взгляды соседей были для него как пытка, но Дрого держал его в когтях; к тому же без денег ему далеко не уйти. А возвращаться в таверны Регомира Гали не осмеливался.

В ту ночь они легли спать молча, а следующий их день протек точно так же. На четвертый день, ближе к полудню, когда у Элизии иссякли все слезы и безответные вопросы, на пороге «Миракля» появился капитан Ориоль из гвардии епископа. Казалось, он пришел главным образом для того, чтобы увидеть Элизию. Капитан сел в углу, и хозяйка подала ему порцию жаркого – лучшее блюдо, какое только могла предложить. Гость ел в молчании. Элизия с волнением подглядывала за ним из кухни. Что-то в его лице ей не нравилось. Перейдя к пиву, Ориоль еще больше помрачнел и отставил недопитый кувшин. Потом щедро расплатился – положил на стол целый обол – и ушел.

Элизия уныло сидела на кривой лавке. В гостинице Отерио не проходило и дня без того, чтобы она не покрасовалась перед постояльцами, принимая их смелые комплименты как самую нежную ласку. А жаркое и пиво там были достойны королевского стола.

Элизия принялась мерить шагами зал, а потом накинула платок.

– Уходишь? – бросил Гали, опустошавший запасы пива, пока его не забрали кредиторы.

– Почему никто не приходит? – в отчаянии завопила она.

– Трудные времена.

– «В таверну приходят, чтобы праздновать или чтобы плакать» – так всегда говорил Отерио. И так бывает везде, – возразила Элизия.

– Таверна Отерио стоит открытая с тех пор, как христиане сто лет тому назад взяли Каркассон.

– Здесь мы тоже предлагаем самую лучшую еду. Так в чем же разница?

Вместо ответа Гали осушил очередной кувшин. Элизия осталась со вкусом своего вопроса на губах. С этим неприятным ощущением она выскользнула за дверь и перешла площадь. День был солнечный, но холодный. Ветер выметал с улиц зловоние, пахло городом.

«В чем здесь разница?» – снова вопрошала Элизия.

Она закрыла глаза и сосредоточилась на обонянии. В Барселоне ей не хватало запахов, витавших в полдень над предместьем Каркассона. Не хватало ароматов нежного сыра и поставленного на огонь сливочного масла. Элизия отправилась бродить по улицам. Она заглянула в грязные таверны и сбежала от вида вонючих отбросов, которые поглощало бурлящее скопище пьяниц. Так она дошла до здания епископата. Здесь пахло чечевицей и горохом с лавровым листом. На улице двое мальчишек по очереди откусывали от краюхи ржаного хлеба, с краюхи что-то капало. Элизия подошла ближе и с любопытством изучила этот хлеб.

– Оливковое масло? А что, разве сливочное не вкуснее?

Дети пожали плечами, не понимая, о чем идет речь. Один из них держал рог с каким-то напитком. Это было подогретое вино, а не пиво, которым ее поили в детстве. И тогда Элизия поняла.

– Да! – Голос ее дрожал от волнения. Девушка стремглав побежала ко дворцу Годы. Удивленные сервы доложили о ней госпоже, и та вышла к Элизии, как всегда полная жизни.

– Вот гордая чужеземка! Давно было пора прийти ко мне за помощью. Что тебе нужно?

– Пять серебряных денариев и деревянная или глиняная посуда! Прости меня, мне было очень стыдно к тебе обращаться, – призналась Элизия. – Я все верну.

– Знаю, что вернешь. Для этого достаточно просто заглянуть в твои медовые глаза! Слуги отнесут в твою таверну всю потребную тебе утварь.

Тревога не отпускала Элизию. Она кинулась к Старым воротам. Последние торговцы уже собирали нераспроданный товар. Девушка прошла мимо корзин с овощами, чесноком и луком. На веревках висели сухие ароматические травки и листья. В мясном ряду Элизия отыскала связки черных колбас и принюхалась. Запах был для нее непривычный. В Барселоне ели не то, что в Каркассоне.

Хозяйка скупила все, что только могла, так что с ней пришлось отправить раба-носильщика.

– Гали, мне нужен большой костер в огороде! – скомандовала она, вбегая в таверну. Муж, сморенный пивом, поднял голову от стола.

– Зачем тебе столько овощей? А колбасы? Разве мало того, что ты уже приготовила?

– Посмотри, в этом кувшине оливковое масло. Я принесла лавровый лист, тимьян и чеснок, много чеснока! – Элизия обняла мужа и впервые за много недель поцеловала в губы. – Сегодня мы накормим весь город ужином! Я буду готовить под открытым небом. Чтобы во всех животах заурчало! А ты позаботишься о вине. Что тут непонятного? Мы ведь на Средиземном море!

Поздним вечером над таверной витал аромат, привычный для городских жителей и при этом достойный кухни аристократов. Гали отправился в епископский дворец и, в обмен на обещание расплатиться через несколько дней, получил из епископских погребов бочонок с vinum novum[19], молодым и бодрящим, и еще один с vinum veterem[20]. Пройдоха также записал на свой счет два бочонка кислого вина, которое перебродило с остатками прошлого урожая и стоило гораздо дешевле. На всех столах стояли корзинки с хлебом и плошки с золотистым маслом. Первые любопытные горожане не заставили себя долго ждать, а вскоре от посетителей уже не было отбою. Слух о новом месте прокатился по всей Барселоне; цены для таких яств были смехотворные. Солдаты, отстоявшие стражу, явились гурьбой и составили оружие в угол. Ночь и вино помогли гостям припомнить старые песни и побасенки.

У Элизии ныла спина. Хозяйка подавала жаркое и мыла тарелки из дворца Годы, а Гали на кухне составлял их в высокие стопки; для него выбор был прост: либо работа, либо голодная смерть в негостеприимном городе. Муж с женой не знали отдыха, пока огромный котел не опустел. Им самим не осталось ни кусочка. Стражники вызвали Элизию к своему столу, чтобы бурно выразить свое восхищение. Девушка впервые почувствовала себя как дома среди этих веселых людей, по ее щеке скатилась слезинка.

Костер в огороде погасили после полуночи. Таверна опустела, и Гали, измученный не меньше жены, передал ей ящик со всеми заработанными деньгами.

– Храни их у себя, женушка, – предложил он, чтобы вернуть доверие супруги, и подумал, что у них двоих, возможно, еще будет шанс.

Элизия чуть не расплакалась. Гали раскинул руки, предлагая примирение.

– Я хочу стать таким мужчиной, какой тебе нужен. Главой семьи, управляющим нашей таверны, – добавил он тем уверенным тоном, который вытащил девушку из Каркассона и довел до самой Барселоны.

Элизия колебалась. Быть может, Гали еще способен измениться. По характеру он заводила, а ее нежность может заставить его позабыть о старых привычках. Вместе с этими мыслями в ней родилась и надежда, и в конце концов она прильнула к мужу со смехом и слезами, освобождаясь от многодневного напряжения.

Супруги подметали пол и обсуждали новые рецепты. Когда Гали закрывал окно, из темноты на другой стороне площади ему помахала зловещая фигура. Калорт усмехался. Гали рывком захлопнул ставни и попытался согнать с лица темные тени. Когда он обернулся, Элизия сидела на столе и призывно улыбалась.

– Нам с тобой не досталось жаркого, но мы все равно отпразднуем этот день. – Жена хотела ознаменовать свое прощение особым образом. Все оставить в прошлом, включая воспоминания об Изембарде и о его горячих губах. – Ведь верно, любимый?

Ротель очнулась вся в поту. Лицо ее распухло, губы покрылись коркой, один глаз не открывался. Ее до сих пор лихорадило, но все-таки она вернулась из адского бреда, в котором безостановочно бежала по бесконечным пещерам от гнавшихся по пятам гигантских чудовищ. Все тело ее ныло. Гладкая девичья кожа воспалилась и горела, на ней навсегда остались следы от маленьких зубов и ядовитых жал. Но она была жива, хотя большинство людей в такую ночь умерли бы от яда или от ужаса. Ротель чувствовала себя изменившейся: в ней не осталось ни страха, ни эмоций.

– Тот, кто возвращается с другой стороны, оставляет там часть своей души. Добро пожаловать.

Оникс сидел у огня, рядом с ней. Они по-прежнему находились в пещере.

– Будь ты проклят.

– Проклятье – наша сущность, Ротель. Мы не принадлежим этому миру. В темноте ты переступила порог. Я это вижу по льдинкам в твоих глазах. Ты готова начать обучение. И мир содрогнется, встретившись с последним бестиарием.

Часть вторая Пустой трон

864 год

Осенью 861 года, когда Барселона еще приходила в себя после сарацинского набега, а Фродоин налаживал жизнь в своей епархии, король Франции Карл Лысый, пребывавший во вражде со своим племянником Лотарем Вторым из-за упорного желания последнего развестись с Теутбергой из дома Бозонидов, принял решение напасть на земли Карла Прованского, брата Лотаря Второго, чье слабое здоровье предвещало скорую кончину. Француз задумал эту операцию во вред Лотарю, который претендовал на наследство брата и рассчитывал таким образом увеличить свои территории.

Французский король вошел в Прованс под предлогом помощи в защите от норманнов по обе стороны Роны. Жерар Руссильонский, ставленник Карла Прованского, разгадал этот план, его войска заставили Карла Лысого отступить. Однако алчность монарха успела разжечь гнев в провинциях на юге Галлии, и так уже тяжко страдавшей от норманнов. Гунфрид из Готии, граф Барселоны, Жироны, Ампурьяса, Руссильона, Нарбонны и прочих графств, стал одним из тех, кто восстал против короля.

В 862 году Карл Лысый, человек гневливый, к тому же переживший мятеж собственных сыновей, вступивших в союз с его племянником Пипином Вторым, лишил Гунфрида всех его титулов. Несмотря на это, мятеж в Септимании продолжался. Гунфрид лишился Ампурьяса, который забрали братья Суньер Второй и Дела́, и Жироны, которую взял Отгер, но прочие графства, включая и Барселону, оставались под его властью.

Мир в Септимании снова зашатался, и Саломо Уржельский продлил перемирие с сарацинами, чтобы помешать Гунфриду вступить с ними в союз, как прежде поступил Гильем Септиманский. Однако мятежный граф не сдавался и в 863 году завоевал Тулузу, Пальярс и Рибагорсу. На севере к восстанию знати присоединился граф Эстеве Аквитанский, взявший под свою власть графство Овернь.

Гунфрид враждовал не только с королем: со Средиземного моря в его пределы вторгались и норманны. Граф сопротивлялся до 864 года, а потом, побежденный и лишившийся союзников, укрылся в Тулузе.

Барселона осталась без правителя. Гунфрид давно уже потерял официальную графскую власть, а теперь он утратил и контроль над графством, и чиновники перестали исполнять свои обязанности.

Политические игры и давние чаяния обрели новую жизнь. Наступил ключевой момент, и все это чувствовали.

16

Тулуза, декабрь

Граф Гунфрид из Готии беспокойно заворочался. Кровать тряслась так, как будто дрожала сама земля. Гунфрид открыл глаза. Лежащая рядом с ним обнаженная рабыня закатила зрачки и выгнула спину. Гунфрид, охваченный ужасом, упал с постели, волоча за собой меховое покрывало. В мерцании свечи он увидел, как тело девушки сотрясается крупной дрожью. По бедру ее стекала струйка крови. На лице застыла гримаса боли, из открытого рта доносилось неразборчивое бульканье.

С кровати на пол соскользнула змея. Гунфрид был готов завопить от страха. Он зашарил по разбросанным одеждам в поисках меча – оружия не было. Змея ползла к нему, граф в панике наступил на нее и тут же почувствовал укус в щиколотку. Граф яростно топтал змею, пока голова ее не превратилась в вязкое месиво, а хвост все еще продолжал дергаться.

– Второй укус никогда не убивает, граф, – произнес кто-то совсем рядом.

Голая спина Гунфрида покрылась холодным потом. В тени стояла фигура с покрытой капюшоном головой. Ее неподвижное присутствие напугало графа больше, чем нападение змеи. Фигура вышла на свет, и тогда графу вспомнились легенды о старцах-отшельниках, которых дьявол искушал, приняв женское обличье. Перед ним стояла женщина, прекраснее которой он никогда не видел, вот только ее ясные голубые глаза были изо льда. Граф хотел ее схватить, но женщина с легкостью ускользнула. От укуса на щиколотке по его телу поднимался огонь, а нога, наоборот, теряла чувствительность.

– Кто ты?

– Я могу стать, чем вы пожелаете. Демоном, тенью ваших преступлений, смертью…

Женщина ударила его под коленку, сшибла с ног и уселась сверху. Гунфрид, хотя ему было около сорока, обладал крепким телом, поскольку провел свою жизнь на полях сражений. Победительница скинула капюшон, и по ее плотному плащу, сшитому из шкур, рассыпались длинные золотистые локоны. Женщина покачивалась на лежащем, загадочно улыбаясь. Страх графа смешался с возбуждением, которому он был не в силах воспротивиться. Членом своим он ощущал жар ее лона. Граф молился, чтобы все происходящее оказалось лишь жарким кошмаром, но боль от укуса была настоящей. Сердце колотилось бешено, распространяя по телу яд. Графу было холодно, а пот лил ручьями.

– Протяните руки, чтобы я могла их связать, – тихо приказала женщина, не переставая раскачиваться.

– Что ты за дьявольское наваждение? Это король тебя подослал?

Волнообразные движения прекратились, и граф закричал, увидев у себя на груди желтого скорпиона.

– Ваш организм не примет больше яда. Медленно вытяните руки.

Гунфрид позволил себя связать. Он был почти в беспамятстве и находился во власти юной красавицы, которая снова терлась о его тело и жарко дышала. А он чувствовал унижение и страх. Женщина схватила скорпиона за хвост и быстро спрятала в своем капюшоне – это движение показалось ему инстинктивным. Она продолжала свою скачку на распростертом теле, потом глаза ее закрылись, тело сотряслось в конвульсии, и вот она уже застыла в неподвижности. Кожа ее блестела.

– Меня не предупредили о вашей красоте, граф.

Графу было сложно сохранять ясность мысли, он закрыл глаза.

– Я принесла вам весть. Ваше время в истории завершилось. Приближается новый виток. Я предлагаю вам отказаться от всех притязаний и бежать в Италию.

– Кому так понадобилось мое графство?

– Я могла бы вас убить, но столь многого от меня не просили. Ваша супруга Берта сейчас в безопасности, в женском монастыре, а детей у вас нет, так что сражаться вам не за кого. Возьмите с собой нескольких людей и уходите через Альпы, чтобы мир о вас позабыл.

Женщина поднялась с поверженного тела и направилась к двери. Обернувшись на пороге, она бросила на постель маленький глиняный кувшинчик. Рабыня так и лежала, выгнув спину, вся покрытая потом.

– Это противоядие. Вас оно избавит от лихорадки, ей – сохранит жизнь. Выбирайте.

Граф подполз к постели и опустошил сосуд одним глотком, не подумав об умирающей рабыне.

– Мои солдаты не дадут тебе уйти!

Когда женщина распахнула дверь, стали слышны крики и стоны – они доносились с разных концов маленькой крепости, где нашел прибежище Гунфрид.

– Прежде чем уходить, прикажите спалить эту крепость… В ней поселился ужас.

– Подожди! Кто ты? Кто тебя послал?

– Меня зовут Ротель из Тенеса. Если наши дороги вновь пересекутся, встреча окажется для вас не столь сладостной.

Во внутреннем дворе Ротель встретилась с Ониксом, своим учителем. Черный человек держал в руке духовую трубку, а на земле корчились в агонии несколько солдат. Первые предвестья зари придавали темноте пугающую прозрачность, и в этом зыбком свете две фигуры в капюшонах, подернутые тенями, осматривали окрестности маленькой крепости, сооруженной на краю города из бревен и нетесаных камней.

– Ты его убила?

– Нет, учитель, я его победила. Он бросит свою жену и не вернется.

– Предложила ему Италию?

Девушка кивнула. Тишину прорезал леденящий сердце вопль. Ротель бросила еще один взгляд на солдат. Если они умрут, это будет из-за слабости и холода, но если им удастся выжить, они запомнят эту ночь как самую ужасную в своей жизни. За прошедшие годы Ротель открыла, что ужас, внушаемый учителем, страшнее, чем лес копий. Cмерть, которую он нес, была молчалива и безжалостна.

Ротель не чувствовала жалости к этим людям. Внутри ее все было как холодная темная пустошь. Прошлые воспоминания превратились в смутный сон. Ротель забыла лицо своего отца и едва помнила добрых монахов из Санта-Афры. Только лицо Изембарда продолжало жить в ее памяти. Когда ей удастся стереть и его, она наконец станет последним бестиарием.

Ротель с непроницаемым лицом пошла вслед за учителем. Она чувствовала шевеление своего ядовитого оружия в кожаных мешочках, укрытых под плащом. Под шкурами на ней была одежда воина из облегающей кожи. Такой наряд подчеркивал пленительные изгибы восемнадцатилетнего тела, но девушкой она уже не была. С Ониксом Ротель лишилась всего и получила взамен только одно: отсутствие страха.

17

Башня Бенвьюр, Барселона, 12 февраля 865 года, день святой Эулалии

Епископ Фродоин вошел в главную башню с тяжелым сердцем. Факелы бросали свет на сотню человеческих черепов, размещенных между камнями. Храм смерти, возведенный ради старинной мести. Каждая голова нашептывала свою историю страданий, жестокости и умирания. Фродоин поежился и боязливо перекрестился.

– Это были просто несчастные бедняки, – взволнованно прошептал он. – Доведенные нищетой до состояния животных.

– Это были дикие орды. Они жили, чтобы разрушать деревни и убивать, – возразил Гисанд, стоявший за спиной епископа. – Ла-Эскерда и другие поселения до сих пор стоят, и это только благодаря такой вот мере.

– Вы ждете от меня поздравлений? – резко бросил Фродоин. – Я признаю, это был подвиг, достойный героев, он подарил жизнь нескольким долинам в Осоне. Об Изембарде Втором из Тенеса уже говорят как о новом защитнике, но вы всего-навсего горстка беглецов, держащихся за свою ветхую клятву. На самом деле ничего не изменилось. Дрого не сдается.

– Он получает припасы из селений и монастырей вокруг Берги, и у него есть наемники, вам это, безусловно, известно. Зачем вы приехали, Фродоин?

Они уже несколько раз встречались тайно, через посредство Годы, в монастыре Санта-Мариа-дел-Пи, что близ Барселоны. Наступил поворотный момент для всего графства и для всей Испанской марки, однако лесным рыцарям не хватало широты кругозора, которой епископ обладал благодаря письмам, приходившим от королевских приближенных и из других епархий. Вот уже три года Фродоин стоял во главе церковного управления и все больше убеждался, что дела на границе крайне запущены. Он научился лавировать между враждующими партиями франков и готов, но, несмотря на улучшения в жизни города, на рост стен нового собора вокруг старого и параллельный рост торгового потенциала, жителям по-прежнему угрожала опасность.

– Вы когда-нибудь задумывались, почему Дрого не раздавил вас за все эти годы?

– Каждый день, епископ, – ответил Гисанд.

Фродоин обернулся к рыцарю, за спиной которого стояли Инверия, Нило и молодой Изембард. Наследник дома Тенес, которому уже сравнялось двадцать два года, выглядел как настоящий воин. Рыцари обучили его на славу.

Рядом с монастырем встали лагерем пятьдесят вооруженных мужчин, из них тридцать конных. Все они когда-то были вассалами Рыцарей Марки, незнатными дворянами или землевладельцами, которые вооружились, почувствовав возможность скинуть ярмо Дрого де Борра.

Эти люди с помощью вылазок и стремительных набегов почти обезопасили крестьян от диких орд, но Фродоин видел дальше, перед ним была не только гора черепов. В 862 году, когда мятежный граф Гунфрид был низложен, король назначил ему преемника, Суньера Второго, но восстание, охватившее всю Готию, помешало ему принять бразды правления. Суньер так и не добрался до Барселоны, и графский трон оставался пустым. И тогда Дрого переменил тактику и предоставил дикие шайки собственной участи.

– Мятеж закончился. Гунфрид бежал в Италию после того, как на него накинулся демон в обличье белокурой девушки, если, конечно, верить его словам. – Епископ взглянул на побледневшего Изембарда. – В Тулузе думают, что это был бред, вызванный укусом змеи, которую нашли в его алькове. Но мы-то здесь знаем, что с графом приключилось кое-что другое.

– Вы правда считаете, что это была моя сестра Ротель? – неуверенно спросил Изембард.

– Ее видели вместе с черным бестиарием, который водит дружбу с Дрого.

– Бестиарием?

– И это не сказки. Сервусдеи утверждает, что эти темные убийцы описаны в старинных хрониках. Несколько франкских феодалов, которые могли соперничать с Дрого по эту сторону Пиренеев, погибли странным образом. Душа Ротель потеряна, и поверь, Изембард, мне очень жаль.

Юноша опустил голову, слова епископа его ранили. Через лазутчика, который был у них в замке Тенес, он уже узнал, что Дрого отдал девушку страшному африканцу. Изембард надеялся, что спасет сестру из гарема, но Ротель выбрала иной путь и не нуждалась в его помощи. Теперь Ротель служит Дрого, и брат с сестрой оказались во враждебных лагерях. Изембард боялся встретить ее и убедиться, что от их глубокой связи не осталось и следа.

– Почему Дрого де Борр решил избавиться от графа Гунфрида? – спросил Изембард, чтобы перевести разговор на безопасную тему. – Король ведь лишил его всех титулов.

– Он оставался в Готии в надежде заслужить прощение. В нашем королевстве это возможно. Дрого понял, что никогда не станет графом, убивая беззащитных крестьян и гоняясь за лесными бродягами, которые к тому же огрызаются и бегут прочь. Думаю, изгнание Гунфрида с помощью умелых мастеров – это часть его плана по завоеванию графской короны.

– Как вы полагаете, что он теперь сделает? – спросил упрямый Нило.

Противостояние с Дрого явно зашло в тупик, а Нило, как и все, ценил молодого епископа за хитрость.

– Он попытается захватить Барселону. Верные графу чиновники, которые там еще оставались, покинули город, как только узнали о бегстве Гунфрида в Италию, и о виконте Сунифреде ничего не известно. Никто из его людей не может объяснить, где он сейчас. Король официально назначит графа на весенней ассамблее – Суньера Второго он уже сместил за его неспособность справиться с мятежом. Сложившаяся ситуация безвластия – это шанс для Дрого. Немногочисленная городская стража подчиняется только моему капитану Ориолю и викарию. Если Дрого сам сумеет захватить власть в Барселоне до начала ассамблеи, король утвердит его в благодарность за поддержание порядка в течение этих месяцев. Так уже случалось в других частях королевства: сначала захватываешь трон, потом заручаешься королевским согласием.

– Мне кажется, вы собираетесь ему помешать, – закончил за Фродоина Гисанд. Старик встревожился не на шутку.

Дрого не забыл о нанесенных ему оскорблениях, и если он утвердится в Барселоне, то не упустит случая отомстить готской знати и самому Фродоину. Он не знал жалости к колонам, а теперь погрузит в хаос и столицу. Но епископ, определенно, приехал не делиться страхами, а просить помощи у лесных воинов.

– Барселона – это осиное гнездо, полное тайных наемников Дрого. Ориоль сумел бы организовать оборону, если он сможет рассчитывать на вашу поддержку и на ваши силы. Проблема состоит в том, как переправить вас в город без ведома его шпионов. При первом же сигнале Дрого начнет действовать на опережение.

– Мы должны попасть в город, иначе все, чего мы добивались, было напрасно, – высказался Изембард после долгого молчания. Конфликт на заселенных землях затрагивал уже и Барселону.

Рыцари переглянулись. Все верно. Несмотря на мятеж графа Гунфрида, город процветал, прирастая вновь освоенными землями. Вокруг озера Кагалель крестьяне заново насадили виноград, оливки и фруктовые деревья; впрочем, плодоносить они начнут только через несколько лет. Хрупкий мир привлекал в городской порт торговцев и мореходов. Епископ вновь запустил монетный станок, и в Барселоне чеканили денарии и оболы, когда из Нарбонны приходило серебро. Получая треть от всех монет и собирая налоги, епископ продолжал строительство собора, которому было предназначено стать гордостью Марки. Но все эти начинания очень скоро могли зашататься.

– В Барселоне есть человек, который сможет нам помочь, – произнес Фродоин. – Этот человек пришел вместе с колонами. Я имею в виду Элизию из Каркассона.

У Изембарда подскочило сердце. Юноша не забыл о ней за все эти годы, и хотя он не заходил в город, наводненный людьми Дрого, каждого отшельника, каждого крестьянина, который возвращался из-за стен, он расспрашивал о ней. Таверна Элизии процветала.

– Епископ, вы намерены подвергнуть ее опасности? – сурово вопросил Изембард.

– Элизия станет самой надежной нашей помощницей. Одна знатная сеньора, Года из Барселоны, сумеет ее убедить. Хозяйка каждый день выходит за стены, чтобы снабжать свою таверну продуктами. Стража у ворот ее знает и никогда не обыскивает ее поклажу.

Изембарду замысел не понравился. Он помнил, как продали Ротель, помнил и трагическую историю Жоана и Леды. Дворяне и церковные иерархи используют простолюдинов в своих интересах. Да он и сам отчасти чувствовал себя марионеткой Гисанда, исполнителем его давних мечтаний.

– Позвольте мне переговорить с ней, – выпалил он, не дав себе времени на раздумья.

Собеседники в удивлении переглянулись.

– Если тебя узнают люди Дрого, живым тебе не уйти, Изембард.

– Элизия имеет право знать, ради чего она должна рисковать всем, что создала собственными руками! – запальчиво ответил юноша.

Следующие его слова прозвучали еще более дерзко:

– Мы с ней оба были сервами, но теперь это не так. Наши души тоже угодны Господу.

Фродоин смотрел на него так, как будто видел впервые. Ему даже в голову не приходило, что Элизия способна представить себе всю важность происходящего. И все-таки епископ признал правоту юноши.

– Да, молодой Изембард из Тенеса, все верно. – Фродоин прищурился. С годами он научился читать в людских сердцах. – Я чувствую, что у тебя к Элизии особенное отношение. Нам, барселонцам, очень нравится таверна при Миракле, так что ты должен вести себя осмотрительно. Если Дрого узнает, что эта женщина замешана в наши дела, расплата будет жестокой.

Изембард отошел в сторону, сердце его колотилось. За его словами скрывалось другое желание, сильнее и проще: снова увидеть ее, узнать, какова она, двадцатилетняя Элизия из Каркассона.

Фродоин с уважением посмотрел на Гисанда. Несмотря на ужасные условия лесной жизни, Изембард под опекой старого рыцаря превратился в опытного воина, в нем уже проступали черты мужчины, совсем не похожего на того серва, который присоединился к каравану в Жироне. Он заслужил уважение старых рыцарей, ему доверили участие в принятии совместных решений. Легенда о возвращении в Марку рода Тенесов звучала в долинах все громче, однако поворотный момент наступил именно сейчас.

Элизия отерла рукавом пот с лица и наклонилась над котлом. Разогнала пар и принюхалась. Женщина удовлетворенно улыбнулась и посмотрела на стоящего рядом паренька.

– Гальдерик, хватай тряпку и помоги мне снять его с огня. Да осторожней…

Они переместили тяжелый котел на пол. Гальдерик не отводил жадного взгляда от густого бурого варева с кусочками мяса. Элизия улыбнулась парню, вынимая из кушанья веточки розмарина.

– Тут и на нас останется, только имей терпение.

Гали вошел на кухню и вдохнул аромат жаркого. За день он не съел ни крошки и находился в премерзком настроении. Прошло три года, таверна «Миракль» по-прежнему открыта. Супруги добились этого ценой громадных усилий, трудясь не разгибая спины. Они не закрывались даже на день, пока не выплатили все долги и не добились, чтобы их снова стали уважать – его, но в первую очередь его упрямую жену, которая уже не выглядела наивной девчонкой. Это были тяжелые годы.

– Люди ждут, – сухо бросил Гали.

Элизия кивнула в ответ, Гальдерик подошел к горке деревянных плошек.

– Видишь отметочку? – проверила Элизия. – Выше ее не накладывай. Кто хочет больше – пусть платит еще.

Гальдерик принялся сосредоточенно наполнять плошки. Сын Жоана и Леды был малый послушный, он изо дня в день трудился без устали, отрабатывая свой хлеб. В таверне он провел два года, но ему все еще снились кошмары о том вечере, когда дикари отрубили руку его отцу. Мальчик хранил крестик Фродоина как амулет. А увечный бывший кузнец выжил и, как мог, работал на земле вместе с женой и двумя старшими детьми, Сикфредом и Эммой. И все-таки поле до сих пор давало недостаточно. Поэтому родители продали Гальдерика в таверну. Мальчишке исполнилось одиннадцать лет, он стал незаменимым помощником на кухне и схватывал науку на лету.

Элизия тосковала по своей жизни в Каркассоне, по прогулкам вдоль берега реки Од, по пейзажу с горделивой цитаделью, башенками и каменными дворцами. Она приспособила свои рецепты к вкусу барселонцев, и от посетителей в «Миракле» не было отбоя, но сам дом оставался в жалком состоянии. Если дела будут идти, как сейчас, через несколько лет они сумеют обустроить его для приема постояльцев и обзаведутся новыми слугами. А пока Элизия молилась, чтобы старая крыша не свалилась им с Гали на голову.

Верная традициям Отерио, хозяйка поддерживала таверну в чистоте. Вечерами она просила гостей что-нибудь рассказывать или петь песни у огня. Элизия не допускала в свое заведение ни игроков, ни проституток, несмотря на все усилия Гали, расписывавшего ей жирные барыши, которые они могли бы на этом заработать. Муж обвинял жену, что дело развивается слишком медленно, и трещина, которая пролегла между ними после потери денег, так и не закрылась, но все же они терпели друг друга. Гали вскоре утомился помогать жене и под предлогом того, что он наследник Гомбау и владелец дома, уходил за покупками, или бродил между столами, или дремал с кружкой в руке. Элизия призналась себе, что попала в сети этого краснобая по наивности, и все-таки он был ее супругом перед Господом. Их отношения превратились в спокойную спячку без сновидений. Гали частенько отлучался украдкой из дома по ночам, зато жена научилась хранить семейные сбережения. Ей было горько, но она усыпила свое сердце и ждала от Гали только возможности зачать ребенка в те редкие ночи, когда он навещал ее на супружеском ложе.

Гальдерик застыл возле кухонной двери, держа в каждой руке по плошке.

– Ты чего? Жаркое ведь остынет!

– Там пришел… – Мальчик никак не мог прийти в себя. – Он здесь, Элизия!

Удивленная хозяйка сама подошла к двери. За ближайшим к выходу столом сидел, пощипывая кусок хлеба, какой-то мужчина. Лицо его было прикрыто, но у Элизии сразу же сладко потяжелело внизу живота.

– Я сама отнесу ему еду, Гальдерик. А ты обслужи остальных.

Женщина, улыбаясь, прошла по залу, гости нахваливали жаркое. Слава Элизии распространилась на несколько графств, и теперь каждый, кто приезжал в Барселону, непременно заходил поесть в «Миракль». Увидев, что она не ошиблась, Элизия замерла. Она знала, что следующий шаг приведет ее на самый край пропасти. Сердце девушки замерло, когда она ставила плошку на стол.

– Элизия, – тихо сказал он.

Она заметила прислоненный к стене меч. Перед ней был уже не юноша в монашеском облачении с неуверенным взглядом. Чувства ее разом вспыхнули.

– Изембард…

– Я рад тебя видеть. Прошло несколько лет.

Для Элизии время остановилось. Она заметила, как окреп Изембард, и утонула в синеве его глаз. Черты его лица посуровели и заострились, щеки покрывала бородка, но врожденное благородство осталось при нем. Внешность привлекала к юноше новых сторонников.

Все знали, что сын рыцаря из Тенеса жив. В таверне у очага любили рассказывать, как он вместе с лесными бродягами вступается за колонов. Хотя Элизия много раз воображала себе их новую встречу, она не могла предвидеть, какая буря разразится в ее душе, и не думала, что взаимное притяжение между ними только усилится. Она тоже перестала быть девушкой-простушкой.

– Здесь много судачат о юном Изембарде Втором из Тенеса, – быстро заговорила она, чтобы спрятать свое волнение. – Я обрадовалась, узнав, что ты не умер… Думала, никогда тебя не увижу.

Изембард вновь почувствовал себя тем робким юношей, который едва отважился на поцелуй. Он не знал, что сказать, он терялся, глядя на это милое, неожиданно побледневшее лицо. Элизия стала взрослой женщиной. Изембард беспомощно улыбнулся.

– Какая ты красивая, Элизия. Тысячу раз я мечтал увидеть тебя вновь, но вот…

– Господь распорядился иначе. Мне тоже пришлось нелегко.

Они смотрели друг на друга с теми же чувствами, позабыв обо всех переменах в их судьбах.

– Гальдерик не устает рассказывать, как вы спасли его семью от ужасных дикарей! – выпалила она, покраснев, и перевела взгляд на его боевой меч. – Ты что-нибудь знаешь о своей сестре?

По лицу Изембарда пронеслось мрачное облако.

– Она жива, но это очень странная жизнь. До тебя, конечно, доходили слухи о двух демонах, обитающих в лесу. Люди рассказывают о юной девушке с белокурыми волосами…

В «Миракле» говорили обо всем, здесь истина мешалась с легендами. И различить их было не всегда возможно. Изембард смотрел на Элизию, и сердце его обливалось кровью. Обоим хотелось длить и длить эту беседу, но на них уже начали обращать внимание. Гали пил с двумя собутыльниками на другом конце зала, все трое теперь с любопытством глядели в их сторону.

– Нам нужно о многом поговорить, Элизия, – тяжело вздохнул Изембард. – Надеюсь, у нас это скоро получится. Но сегодня я пришел, чтобы тебя предупредить.

Элизия предпочла бы и дальше слушать его восхищенный лепет, но взгляд молодого человека был таким серьезным, что девушка тоже забеспокоилась. Предупреждение подразумевало и опасность.

– Теперь мой мир здесь, Изембард.

Он порывисто схватил ее за руку – это был дерзкий жест, свидетельствующий о глубинных переменах. Изембард был исполнен решимости. Он провел пальцами по шрамам и ожогам на тыльной стороне ее ладони, и Элизию ожгло огнем.

– Гали увидит. – Она быстро отдернула руку. – Чего ты от меня хочешь?

– Ты ведь знаешь, виконт исчез.

– В городе только об этом и говорят, и отсутствие его сказывается на нашей жизни. Позавчера византийский корабль покинул гавань, не разгрузившись. Так я останусь без лучших специй. Если бы не епископ Фродоин, все здесь превратилось бы в хаос.

Элизия тараторила о таких вещах, чтобы крепче держаться за свой привычный мир. Ей не давал покоя огонь, сверкавший во взгляде Изембарда. Юноша понизил голос. Люди за всеми столами уже прислушивались к их разговору.

– Элизия, все эти годы я защищал жизнь колонов, которые когда-то помогли нам с сестрой. Многие погибли, но несколько поселков уцелело. – Взгляд его стал тяжелым. – Дрого хочет захватить город.

Элизия испуганно вытаращила глаза. В таверну к ней приходили в основном готы, они часто заговаривали о жестокости Дрого, о его губительных набегах. Переборов свой страх, она ответила твердо:

– Он твой враг, а не мой.

– А если ты спросишь маленького Гальдерика?

Девушка отшатнулась назад, словно от пощечины.

– Не важно, кто здесь правит, я все равно буду работать с утра до вечера!

Изембард снова схватил ее за руку, и Элизия подалась вперед, чтобы никто этого не заметил.

– Элизия, выслушай меня. Я узнал от епископа Фродоина, что скоро к тебе обратится некая знатная дама, Года из Барселоны. Она предложит тебе помочь нам в очень опасном деле. – Взгляд его наполнился печалью. – Они думают, что ты не откажешься. Но я пришел, чтобы сказать, что ты не обязана соглашаться. – Изембард замолчал, ему было тяжело. Он действовал за спиной у Гисанда и епископа, но был обязан так поступить, это был его долг перед Элизией. – Все эти годы я знал, что твоя жизнь в городе складывается хорошо, и это помогало мне справляться с невзгодами. Я понимаю, нас с тобой связывает лишь воспоминание. Пусть так, но не я хочу, чтобы с тобой случилось что-то плохое. Тебе есть что терять, поэтому если ты не хочешь нам помогать, не помогай. Мы найдем какое-нибудь другое решение, а о тебе я с нашими переговорю.

У Элизии слезы навернулись на глаза. Она привыкла жить, не чувствуя над собой опеки. Впереди всегда шла именно она, даже Гали жил за счет ее труда, и уже было ясно, почему он выбрал ее в жены. Ей очень хотелось сказать, что это неправда: их связывает не только воспоминание. Чувство, которое владело ею в этот момент, было просто-напросто любовью к Изембарду, невозможной любовью.

– Года прекрасно ко мне относится. Мы с ней уже давно подруги, и я ей доверяю. Что будет, если сюда придет Дрого?

– Этот человек насылал на крестьян дикие орды. – Изембард оглядел таверну, полную народу. – Он жаждет отомстить тем, кто много лет не допускал его до власти, он хочет стать графом.

За столами сидели небогатые землевладельцы, ремесленники и несколько купцов – все это были готы, в течение многих лет проклинавшие Дрого де Борра.

«Меня это тоже касается», – печально подумала Элизия. После ужасного начала и трех лет изнурительного труда ее таверне суждено опустеть. От этой мысли хозяйка пришла в ярость и тут же решила, что никому не позволит потопить «Миракль». Да, ей было страшно, но в словах ее зазвучала твердая решимость:

– Я не стану дожидаться Году. Что тебе нужно, Изембард?

Юноша вздрогнул. Глаза Элизии сверкали холодной отвагой.

– За Новыми воротами стоит обитель Санта-Мариа-дел-Пи. Там живут три монаха.

– Я их знаю. Они поставляют мне свежие яйца и травы.

С таверны «Миракль» уже кормилось несколько семей и маленький монастырь.

– Ты должна кое-что от них получить, перевезти сюда и спрятать. Капитан Ориоль придет в «Миракль» и заберет.

– Ориоль? Да он один из моих лучших клиентов!

Командиру епископских гвардейцев было тридцать лет, и он до сих пор оставался холостяком. Элизия отмечала его особое отношение, но не придавала этому значения. Взгляды капитана доставляли ей удовольствие, ей нравилось чувствовать себя женщиной даже в замасленном переднике, но большего она не ждала.

Их никто не мог слышать, но Элизия заметила, что хмурый Гали уже поднялся с места.

– Уходи, Изембард, – взмолилась Элизия и едва удержалась, чтобы не погладить его ладонь. – Я дам о себе знать.

Девушка отвернулась и принялась громко шутить с гостями за центральными столами. Она вытащила двух стариков танцевать – хозяйка часто так делала, когда бывала в настроении, – и они втроем перегородили проход. Изембард незаметно покинул таверну.

Гали злобно смотрел на жену, которая смеялась с этими стариками – без зубов, зато с бесстыдными ладошками. Он был уверен, что к Элизии приходил Изембард, и ему казалось, что в какой-то момент они держались за руки. И хотя жена продолжала шумно веселиться, от Гали не укрылась тревога на ее лице. Он тоже знал, какие истории здесь рассказывают. Если щенок из леса вновь возник после стольких лет, значит это неспроста. И все-таки парень допустил ошибку: его появление в Барселоне, несомненно, заинтересует Дрого. Гали недобро оскалился и сел на место. Лучше проявить осмотрительность и выяснить, что они там затевают: тогда, быть может, ему удастся вернуть свой пергамент, который когда-то забрал Калорт, опять стать свободным человеком и уйти из этого мерзостного города.

Вечером в Барселоне проходило празднество в честь святой Эулалии. Юная мученица из римских времен почиталась барселонцами, потому что древнее предание связывало ее историю с этим городом; Сервусдеи, впрочем, утверждал, что то же самое о ней рассказывают и в далекой Мериде.

Богослужение с участием всех каноников, священников и хора в старой базилике Санта-Крус продлилось дотемна. Новый храм, окружавший базилику, сможет вместить гораздо больше прихожан. Стены уже возвели, теперь устанавливали капители из мраморных глыб – они будут держать на себе своды и полукруглую апсиду. Фродоин получил в свое распоряжение лучших мастеров из Толедо и Памплоны. Собор будет великолепный, если только не помешает Дрого.

По окончании торжественной мессы в память мученицы процессия двинулась в маленькую часовню на так называемом Поле святой Эулалии, неподалеку от церкви Санта-Мариа, что возле берега. Как и в предыдущие годы, Сервусдеи жаловался, что народные гуляния пронизаны духом язычества. Да, Эулалия была одной из самых почитаемых святых христианского мира, наравне со святым Викентием, но священник был уверен, что готы видят в этой фигуре нечто иное. Белая голубка, которая, согласно гимну Пруденция[21], выпорхнула из ее уст в момент смерти, приобретала, как и в случае с другими мучениками, также теллурический и оккультный смысл. Это была священная птица Венеры, «дар влюбленным». Сервусдеи знал, что в Барселоне тайком молятся о плодородии полей, животных и женщин.

Фродоин не собирался вмешиваться в старинные обычаи. Весь мир являл собой загадку, и епископ, как и большинство его современников, боялся, что власть древних богов и других легендарных созданий не вовсе растаяла в Божественном свете. К тому же Фродоин постепенно приучался доверять готам. Его война, которую он так долго откладывал, была направлена против мосарабского обряда во всем графстве.

С наступлением ночи процессия со свечами вышла из Старых ворот. Фродоин настоял, чтобы впереди несли крест, а четверо диаконов шли с кадилами. За клиром шествовали fideles[22] с большими свечами. Года, как и другие знатные женщины, выступала, прикрыв лицо белым платком. От взгляда на нее захватывало дух. Губы ее шевелились, но слетал с них не гимн в честь святой Эулалии, не христианские молитвы. В зеленых глазах своей возлюбленной Фродоин видел веру более глубокую и более древнюю, чем его собственная.

Года уговорила епископа, чтобы в этот день, как и в день 29 мая, процессия трижды обходила весь город, включая предместья и маленькую рыбацкую церковь. Благодаря заступничеству святой Эулалии таким образом будет воздвигнут невидимый барьер, защищающий Барселону от врагов и от злой силы, которая приносит болезни. Между собой они решили дать народу возможность помолиться о защите от Дрого и его кровожадных замыслов.

Что больше всего беспокоило Сервусдеи в этой древней lustratio[23] – так это пастухи в хвосте процессии, которые вели быка, свинью и барашка. Фродоин предупреждал с амвона, что жертвоприношения – это языческий обряд, однако он знал, что, когда его прихожане пройдут мимо епископского дворца, в отведенных заранее местах запылают костры. Животным предстояло поучаствовать в древнем кровавом ритуале, а потом начнутся пиршества и танцы.

Перед часовней Святой Эулалии они выпустили голубку – птица растворилась в ночи под ликующие крики и бормотание молитв. Взгляд Фродоина встретился со взглядом Годы, которая в этот момент беседовала с Элизией. Их необычная дружба сумела перешагнуть через все сословные ограничения. Лицо девушки под платком было бледно, она бросила взгляд на епископа и вернулась в Барселону. Фродоин без труда мог себе представить содержание этой беседы.

Молодой прелат наигранно улыбнулся Годе. Их союз ради спасения Барселоны пустил корни глубже, чем оба могли ожидать. Вожделение плоти, соединившее их в самом начале, превратилось в нечто большее. Они полюбили друг друга, чего ни один из двоих не мог предположить заранее. На людях они вели себя сдержанно, но тайные их встречи в башне Монс-Иовис были исполнены страсти. Только капитан Ориоль и доверенные рабыни Годы ведали об этой опасной игре и оберегали их секрет. Фродоин, ревнуя к безобразному Нантигису, несколько раз предлагал расторгнуть их брак, но Года отказывалась наотрез. Она знала, как вертеть старым пропойцей, чтобы жить по своему усмотрению, а Фродоин должен был сохранять незыблемость своего положения на вершине церковной иерархии, что было делом первостепенной важности для всей Барселоны. Да, они были любовниками, но не могли оповестить об этом открыто, иначе их обвинят в прелюбодействе и они не исполнят миссию, угодную Господу.

Благодаря Годе епископ опирался на поддержку большинства готских семей и получал сведения о том, что происходило в других местах его епархии. Так он сумел добиться относительного благополучия для барселонцев и сосредоточился на реализации главного своего проекта – строительстве нового собора.

Года почтительно склонила прикрытую платком голову. План начал осуществляться, и многое теперь зависело от Элизии. Дрого не получит Барселону.

18

Элизия выждала три дня, потом взяла свою тележку и отправилась в маленький монастырь Санта-Мариа-дел-Пи, стоявший снаружи под стеной, близ Новых ворот. Девушка игриво помахала троим стражникам, свою тревогу она прятала, напевая старинную песенку дедушки Ламбера. Церковь окружали кипарисы, стены ее потрескались, крыша прогнулась, зато в ней служили с незапамятных времен.

Элизия решила не нарушать традицию. Она прошла через узкую дверь с арочным сводом из больших камней и помолилась перед статуей Богоматери с короной на голове. Девушка боялась, что ее поймают, и не меньше боялась возить в город оружие, от которого прольется кровь, – именно таково было задание Годы. Элизия вопрошала статую, отчего же в Марке все так непрочно, почему дома в предместьях падают, прежде чем успеют высохнуть их глиняные кирпичи, и отчего поля выгорают, прежде чем созреют их первые плоды.

За те несколько лет, что Элизия провела в Барселоне, умерли десятки детей и молодых рожениц. На строительстве собора происходили несчастные случаи; эпидемия опустошила несколько домов рядом с воротами Бисбаль. В предместьях целые семьи кончали с собой, чтобы не погибнуть от голода. Казалось, Господь на них прогневался и мало того, что насылает болезнь и нищету, еще и вдохнул гордыню в сердца власть имущих, каковые после грабежей и убийств приносят Церкви богатые пожертвования ради спасения души.

Элизия, так же как и Года, понимала, какие возможности предоставляет эта земля, этот порт и эти люди, однако, пока нет мира, они могли только выживать и молиться, чтобы однажды все переменилось.

Девушка поговорила с улыбчивыми монахами и загрузила в тележку яйца и деревянную клетку с тремя кроликами. Взамен она передала братьям бурдюк с вином и белый сыр, который приготовила накануне. Казалось, все идет своим чередом, и удивленная Элизия уже собралась в обратный путь. Но вот один из монахов жестом велел ей следовать за ним в сарай, стоящий за кельями. Девушка оставила тележку снаружи и шагнула в темноту.

Внутри кто-то прятался. Элизия пригляделась: за кучей дров Изембард, прислонясь к стене, шлифовал свой меч точильным бруском.

– Какая же ты храбрая, хозяйка! – горячо воскликнул он. – Я узнал об этом еще в Жироне.

– Я до сих пор помню ваши лица, – рассмеялась Элизия. – Вы чуть не криком просили, чтобы вас задержали!

Девушка старалась скрыть свое волнение: теперь она замешана в рискованном заговоре. Она сама завезла тележку в темный сарай.

Изембард вытащил из глубины связку мечей и кинжалов, надежно замотанных, чтобы не было звона, и они вместе спрятали их на дне, под остальной поклажей. Изембард не сводил с нее взгляда. Он вызвался доставить опасный груз в монастырь, только чтобы вновь увидеть Элизию.

– Там еще три связки, тебе нужно забрать их в ближайшие дни. Монах тебе поможет.

– А тебя здесь не будет?

Изембард склонил голову:

– Взятием города будет руководить Ориоль, а тем временем я со своими учителями и другими воинами отправлюсь штурмовать крепость Тенес, оплот Дрого.

– Это замок твоего отца. Если вы справитесь, ты станешь новым хозяином Тенеса?

Юноша пожал плечами: в этом движении гордость смешивалась с неуверенностью. Он до сих пор не осознал, какую важность имеет его происхождение.

– Мои учителя считают, что замок станет символом, который привлечет других рыцарей и поможет сдерживать Дрого. Со мной всем придется считаться, а земли дадут возможность покупать лошадей и оружие, но только король может посвятить меня в рыцари и восстановить в правах отцовский род.

– Все так и будет! – пылко воскликнула Элизия, но в голосе ее звенела и печаль. Она понимала, что означает такая перемена. – Я стану подругой благородного Изембарда Второго из Тенеса! Слушай, я многих таких знавала в Каркассоне… И руки у всех такие пронырливые!

Стоило ему заговорить о возвышенных рыцарских материях – она отвечала солеными шуточками. Молодые люди смеялись, Элизия даже изобразила танец чопорной придворной дамы. В стороне от чужих глаз им было тепло и уютно, они могли без стыда касаться друг друга руками и стоять совсем близко. Обоим хотелось вновь оказаться свободными, как в том лесном убежище под дождем.

– Ты еще вспоминаешь про малышку Аду? – спросила Элизия, задумавшись о событиях той ночи.

– Каждый вечер. Она была мученица, – ответил он, но ничего не добавил о трагической кончине девочки.

– Еще многим предстоит умереть. – Улыбка исчезла с лица Элизии.

Изембард подошел ближе. Нежно отвел прядь ее темных волос. Девушка закрыла глаза.

– Я подарю тебе мирную Барселону… Однажды будет так. Обещаю.

Элизия не отстранилась. Скоро Изембард опять исчезнет, и уже сейчас она чувствовала щемящую пустоту.

– Гали – это была ошибка. – Она хотела распахнуть перед ним свое сердце, как когда-то сделал он, поведав о своем происхождении. – Не знаю, любила ли я его вообще… Но даже если и так, он не такой, каким казался. Мы даже нежности друг к другу не испытываем, но таверна – это дом его дедушки. – Элизия провела пальцами по лицу Изембарда. – Я не хочу, чтобы ты приходил в таверну, когда он там, я ему не доверяю. Боюсь, Гали с самого начала заметил, что нас друг к другу… тянет.

– Он что-нибудь сказал после моего ухода? – Изембард держал ее за руки.

– Ничего, это меня и тревожит. Я уверена, Гали тебя узнал, и теперь он следит за мной, что бы я ни делала. – Элизия с тоской посмотрела на дверь сарая. – Поэтому я не могу задерживаться, иначе Гали заподозрит неладное.

Изембард рывком притянул ее к себе. Не тратя больше времени на разговоры, они перешли к поцелуям. Элизия почувствовала, что эти ласки не похожи на тот первый поцелуй. Изембард успел познать других женщин – в деревнях или на дальних хуторах. Элизия и Изембард были молоды и полны страсти, оба они три года мечтали о такой вот встрече, и теперь ничто не сдерживало их порыв. За дверью слышались шаги монахов, место было не самое подходящее, но влюбленным было все равно.

Они перемежали поцелуи и ласки рассказами о своей жизни в новом краю. Здесь не текли молоко и мед, как обещал Фродоин. Их прелат обладал ораторским даром и порою пользовался им как обычный бродячий торговец. Это сравнение обоих развеселило, а потом взгляды их встретились, и никто не хотел первым нарушать волшебство этого момента.

– Для меня важно знать, что ты сумела открыть свою таверну, – это сильно помогает, когда я тоскую по Ротель, – в конце концов нарушил молчание Изембард.

– Я понимаю, как тебе было горько, но это в прошлом. А мне бы хотелось стать матерью, – добавила она. – Верю, однажды ты вернешь себе сестру.

Изембард отогнал от себя темное предчувствие: если они продолжат гоняться за Дрого, он встретится и с Ротель. После долгого влажного поцелуя, когда желание еще трепетало на губах, Элизия увидела, как странно он улыбается.

– Почему ты так смотришь?

– Учителя хотят, чтобы я выбрал себе покровителя: Христа, святого Георгия или другого святого, которому можно было бы препоручить себя перед битвой. А еще чтобы я избрал себе даму: женщину, которую я буду вспоминать, когда мною овладеет страх или когда боль от ран сделается нестерпимой. Я избираю тебя, Элизия.

– Это для меня хорошо или плохо? – спросила девушка, не поддаваясь восторженным речам.

Изембард засмеялся:

– Это плохо… для меня, потому что обязывает меня не жалеть жизни ради своей покровительницы.

Элизия не могла налюбоваться его лицом, его телом, которое она ласкала через тунику. Его крепкую стать сформировали годы тренировки. В объятиях этого парня она возбуждалась так, как никогда не чувствовала себя с Гали.

– Я умею за себя постоять. И меня утешает, что теперь не придется ждать еще три года, чтобы узнать о тебе.

За дверью сарая послышался кашель монаха: им здесь больше нельзя задерживаться. Элизия закрыла глаза и позволила юноше проникнуть в нее последним горячим поцелуем, полным неосуществленных желаний. Девушка сохранила в памяти этот волшебный момент. Изембард любит ее, но его судьба – восстановить в правах свой легендарный род, а ее – оставаться в таверне. Пусть так, но в этом прибежище они были просто свободными мужчиной и женщиной. Когда Гали посреди ночи покинет супружеское ложе, она будет вспоминать губы Изембарда и руки, гладящие ее тело через рубашку. Ей двадцать один год, и она до сих пор жива.

Монах постучал в дверь. Элизия отодвинулась от Изембарда, не слушая свое протестующее естество, и впряглась в тележку.

– Я спрячу оружие на верхнем этаже дома. Туда никто не ходит, а Гали вообще никогда не сунется, ведь там слишком много работы, – издевательски добавила Элизия. – Пусть Господь хранит тебя, Изембард из Тенеса, и пусть Он хранит всех нас.

Лицо ее озарилось солнечным светом. Девушка улыбнулась, до сих пор не придя в себя после пережитого. Элизия боялась за Изембарда, но чувствовала, что для нее теперь начинается новая жизнь.

Когда Элизия въезжала в городские ворота, из боковой улочки за ней следил Гали. Он ее поджидал. Женушка задержалась дольше обычного и толкала тележку с трудом, хотя груз в ней, казалось, был не тяжелее обычного. «Наверно, она тайком провозит в город что-то еще», – подумал Гали. Но что занимало его куда сильнее – так это ее улыбка и румянец на щеках. Гали доводилось видеть такое выражение на лицах других женщин. Неудержимая ярость охватила его. Жена от него что-то скрывает! И все-таки Гали нуждался в ней, чтобы жить без забот. Он докопается до правды и преподаст женушке урок, пусть знает свое место.

Дрого сидел на полу в крепости Тенес, в кругу свечей, голый, вымазав кожу смесью белой глины и вонючей мази. Все вокруг было погружено в сумрак. Покалывание во всех частях тела было первым признаком воздействия мази, и он забормотал молитву на языке, на котором никогда не разговаривал в голос, на языке, который он слышал в долине посреди африканских лесов много лет назад, где пережил страшные приключения и узнал тайны, о которых невозможно поведать, не лишившись рассудка.

Настало время взять то, что ему принадлежит. Дрого желал власти, а еще чтобы его отец, Роргонис де Борр, презиравший его при жизни, почувствовал его проклятие в преисподней.

Дрого услышал детский крик боли за спиной и ощутил дыхание непорочной души, безуспешно ищущей спасения. Он раскинул руки и опустился на колени, решившись на ужасный призыв. И вот из темноты появился человек в меховом плаще, держащий в руках чашу, сделанную из черепа. Оникс тихо напевал, опуская палец в еще теплую кровь и рисуя линии на лбу и щеках коленопреклоненного. Кровь проделала на глине бороздки. Колдун продолжал рисовать и на остальных частях тела. В голове у Дрого мутилось, за пределами круга свечей он видел метущиеся тени, алчущие его живого дыхания. Оникс поднес к его лицу деревянную маску кошмарного вида, с торчащими острыми ракушками и семенами. С обратной стороны маски капала буро-зеленая жижа, и это зловоние наполнило Дрого безмерным страхом.

– Прими новое зрение.

– Нет! Нет! Нет! – в ужасе кричал Дрого.

Но Оникс держал его крепко и не отпускал, не позволяя ритуалу прерваться. Тьма вокруг вибрировала, готовая поглотить обоих, если договор будет нарушен.

– Прими новое зрение и покажи древним богам, чего ты ищешь.

Оникс твердой рукой прижал маску к его лицу. Дрого издал пронзительный вой, который сам собой прекратился, когда рот и ноздри его заполнились вонючим снадобьем. Хозяин Тенеса забился в конвульсиях, а потом застыл как каменный, выгнув спину и закатив под маской глаза.

Дрого по воздуху перенесся за пределы освещенного круга и увидел своих солдат, беспокойно толкущихся в нижнем этаже. Он перелетал через долины и горы и заглядывал в деревни, где дети пускались в рев, а старухи вздрагивали от внезапного озноба. В Коронованном городе он вспучил уличную грязь и всколыхнул пламя свечей в базилике, так что священники в испуге принялись креститься. Дрого переместился к пустому трону в графском дворце. Повитав кругами, он рассмотрел каждую деревянную деталь, каждый заржавленный гвоздь. Старинный трон нашептывал одно-единственное имя. Раб, находившийся в зале, услышал скрип в тишине и в ужасе бросился прочь.

Много часов спустя Дрого трясся на каменном полу крепости Тенес, один на один с темнотой. Он побывал в Барселоне рядом с троном во дворце, каким помнил его по временам Гильема Септиманского, но сейчас трон предстал с такой прозрачной четкостью, на какую не способны обычные воспоминания. Тот чванный юноша, которому Дрого де Борр когда-то служил, оказался слишком безрассудным, и тьма приговорила его к поражению.

Теперь все будет иначе. Трон ждет его, Дрого. Он ясно представлял себе положение дел в Барселоне, просчитывал планы своих врагов. Его лазутчики забирались куда дальше, нежели могли вообразить себе епископ и его присные. Пришло время раздавить зловредных лесовиков с их дерзким щенком. Древние боги дозволяли ему такое деяние: он уже расплатился с ними много лет тому назад.

– Теперь пора, – просипел Дрого пересохшим горлом. – Все они должны умереть.

19

Отряд всадников молча ехал через лес. Дождь лил стеной, копыта вязли на размытой тропе. Воины двигались сквозь густую чащобу к обрывистому утесу, на котором высилась крепость Тенес.

Гисанд ехал рядом с Изембардом. Они возглавляли отряд в триста человек, это были лучшие солдаты, которых им удалось собрать. Остаток их невеликого воинства тайно вступил в Барселону под командованием Арманни из Ампурьяса, еще одного из верных вассалов былых времен. Лазутчики утверждали, что Дрого непременно будет штурмовать город, но капитан Ориоль должен был передать им оружие, спрятанное в таверне «Миракль», и они вместе с гвардейцами будут защищать Барселону от наемников безжалостного франка. Но этой кровавой бани все-таки можно было избежать, если отряд сумеет неожиданным штурмом взять Тенес и захватить самого Дрого – тогда его солдаты в Барселоне сдадутся без боя.

– Боюсь, сегодня ночью звезды молчат о нашей судьбе, – проворчал Инверия.

– Звезды все там же, сверкают на небосводе. Мы их увидим, когда все будет позади.

– Да услышит тебя Господь, дружище Нило.

Рыцари не меньше дюжины раз изучили подступы к замку и обсудили, как им проникнуть внутрь. Их информаторы подтвердили, что колодец с подземным ходом, по которому Изембард с Ротель спаслись пятнадцать лет назад, до сих пор открыт. Солдат у Дрого было в три раза больше, и замок на скале при таком соотношении выглядел неприступным. Юный Изембард описал учителям устройство крепости. Солдаты будут находиться в главной башне; самое сложное – это подняться в тронный зал, который будет защищать Дрого со своими лучшими бойцами. В другой башне замка, по-видимому, размещался его гарем. Многих участников вылазки манила возможность набрести в этой темной твердыне на райские кущи.

Изембард волновался больше других. Тенес обороняли не оголтелые дикари, а вооруженные наемники. А еще, по слухам, там могла оказаться и Ротель вместе с черным демоном. После трех лет беспрестанных упражнений и трудных проверок наставники считали Изембарда подготовленным, и все же мрачное предчувствие не покидало его: многие из его спутников не увидят рассвета. Изембард до сих пор не выбрал себе небесного покровителя, а потому воззвал к Элизии и ее нежным губам. К ее недостижимой любви.

Разведчики сообщили, что путь впереди чист. Когда воины выехали на опушку леса, всякие разговоры прекратились. Крепость Тенес была как зловещее орлиное гнездо. Изембард вздрогнул. Хотя на щербатых стенах горели факелы, замок был окутан сумрачным, враждебным облаком, как будто его охраняли не только солдаты.

– Здесь видна работа некроманта, – прошептал суеверный Инверия.

– Мы ведь причастились в Бенвьюре, – с упреком ответил Гисанд. Не следовало сеять страх в их соратниках. – Господь на нашей стороне.

– Странно, что в лесу на нас не напали дикие орды.

– Никто не знает, что мы здесь.

Лошадей оставили на поляне, под охраной дюжины вооруженных сервов. Десятку воинов предстояло проникнуть в замок через подземный ход и распахнуть ворота тем, кто будет незаметно карабкаться вверх по скале, прикрываясь круглыми щитами. Изембард с наставниками спустились по заросшему склону ручья, расчистили вход и углубились в узкий коридор, вырубленный в скале, наполовину залитый водой. Идти по воде было тяжело, а потом пришлось карабкаться наверх в самой толще скалы. Длинные трещины в сводах наводили на мысль, что уже скоро этот проход закроется навсегда. Изембард взбирался по почти вертикальному тоннелю, среди уступов и острых камней, и удивлялся, как это они с Ротель сумели здесь спуститься, когда были еще малыми детьми. Юношу одолевали мрачные мысли, но он первым выбрался из колодца, обессилевший от подъема в тяжелом кольчужном доспехе. Вокруг было темно, только на маленьком костерке жарились два кролика. Из темноты неожиданно выскочил бородатый солдат с двуострым топором. Изембард отразил атаку мечом и проткнул наемника, не дожидаясь второго удара. Нападавший был почти что старик; валясь на землю, он успел пронзительно закричать. Из главной башни выскочили еще пятеро солдат, но Гисанд и трое других рыцарей уже стояли рядом с Изембардом. Поначалу битва шла пять на пять, но из колодца появлялись все новые воины и хозяева начали отступать к арке. Инверия и Нило прорубились к замку, остальные с победными криками ринулись вслед за ними. Защитники укрылись в главном здании, но запереть дверь им не удалось. Изнутри доносились команды и лязг мечей. Враги собирались с новыми силами.

– Они все здесь, и Дрого с ними! – выкрикнул Гисанд. – Вот он, наш шанс!

Изембард заметил на другом краю двора фигуру в капюшоне. Лица в темноте он не видел, но почувствовал, кто там стоит. По телу его пробежала дрожь.

– Ротель?

Фигура исчезла.

– Изембард, ты куда? – позвал Гисанд от входа в башню.

– Я скоро к вам присоединюсь. Кажется, я видел свою сестру.

Рыцари остались штурмовать главную башню, Изембард перебежал через двор. Ротель как будто исчезла. Юноша подошел ко второй отдельной башенке. Когда они возьмут крепость, его товарищи получат ее в свое распоряжение, как и всякое имущество Дрого. Сам он получит право только на замок – так было ясно условлено. Изембард подумал, что могло бы статься с его сестрой, окажись она запертой здесь, и пришел в ярость. Если он сумеет освободить наложниц и они спрячутся где-то вне замка, эта ночь не станет отрадой насильников. Он найдет другой способ отблагодарить своих соратников. Изембард, недолго думая, вставил меч меж дверью и косяком, надавил, и старый засов подался. Внутри было темно, юноша достал из очага горящую головешку.

Во времена его отца в башне размещался маленький монастырь с подземной часовней. Изембард разглядел мебель и ковры и почувствовал, как здесь холодно. Сапоги оставляли следы на слое пыли. В башне давно никто не жил. Его ноздрей достиг тошнотворный запах разложившейся плоти. Юноша в недоумении спустился по ступенькам вниз. От старой часовни не осталось следов, а возле каменной стены лежало мертвое тело. Изембард подсветил себе догорающей головней и в страхе попятился назад. Кожа у покойника была лиловая, на щеке и на шее багровели следы укусов, и все-таки богатые одежды и франкские черты лица подсказывали, кто это мог быть.

– Сунифред!

В башне лежал виконт Барселоны, по просьбе графа Гунфрида выбранный королем из представителей франкской знати, – тот, кого все считали бежавшим. Подозрения Фродоина обрели твердую почву.

Пока Изембард возвращался наверх, кто-то успел запереть башню. Но Ротель нигде не было видно. Она показалась брату на глаза, только чтобы отделить от остальных воинов. Изембарду стало страшно. Если это обман, значит ловушка не здесь, а в главном здании.

Гисанд и другие рыцари почти без сопротивления достигли зала, где стоял трон Дрого с вырезанным драконом. Трон был пуст. Наемники по веревочной лестнице выбрались на зубчатую площадку наверху башни и угрожающе обступили люк.

– Мы можем подняться только один за другим, – понял Нило. – Или поджечь башню.

– Не нравится мне все это, – отозвался Инверия, который с самого начала ожидал подвоха. – Их слишком мало, многие из них старики, есть даже калеки. И где же сам Дрого?

– Наши лазутчики говорили, что он не выходил из замка, – вспомнил Гисанд.

– Это наверняка западня. Уж слишком легко мы сюда поднялись…

Именно так дело и выглядело. Все трое уже начали понимать, что успех их вторжения был неслучаен. На пути им встретилось всего с полдюжины солдат, которые бежали, словно получив приказ завлечь их в этот зал. Люди Дрого наверху неожиданно захлопнули крышку люка, и наступила тишина. От сознания собственной обреченности рыцарям стало страшно.

– Нужно отсюда выбираться! – крикнул Гисанд, но их воины сновали по залу, хватая все, что представляло ценность.

В проеме главного входа появилась тень. То был чернокожий демон, извечный персонаж историй, которые пересказывали длинными ночами в башне Бенвьюр. И вот он здесь, такой же человек, как и они, хотя и страшен на вид, и его зловещая улыбка предвещает беду.

– Скачите в ад, лесные бродяги, – прошелестел он с неповторимым акцентом.

Рядом с дверью висела веревка, на которую рыцари раньше не обратили внимания. Тень потянула за веревку, и дверь рывком захлопнулась, запирая ловушку. С железных светильников на пол посыпались десятки стеклянных пузырьков; когда они разбились об пол, всколыхнулась белая пыль, мелкая, как мука. Воины тотчас начали кашлять. Едкий зуд не давал им дышать, а при каждом глотке воздуха яд проникал глубже. Узкие окна и бойницы были прикрыты деревянными щитами. Гисанд, долгие годы проведший в лесу, распознал в этом яде цикуту и пыльцу олеандра. Горло его пылало, старый рыцарь понял, что все они умрут в этом смертоносном облаке.

Солдат охватила паника, беготня вздымала новые клубы порошка. У Гисанда мутилось в глазах, он попробовал вслепую прорубить выход, но снаружи дверь была надежно заперта. Рыцарю становилось все хуже, к нему пришло запоздалое прозрение: главное поле битвы – вовсе не этот зал, где они угодили в ловушку. Дрого де Борра в Тенесе нет.

– Барселона! – выдохнул лесной рыцарь и зашелся в приступе кашля.

20

Щеки Элизии пунцовели от оплеух, но болью ее было не сломить. Поздним вечером Дрого де Борр ворвался в ее таверну с двумя десятками солдат и с несколькими городскими стражниками, которые приняли его мзду. Он холодно улыбнулся из-под жирных черных прядей, падавших на лицо, и хлестал хозяйку по щекам, пока она не свалилась на пол; перепуганные гости один за другим выбегали из таверны. Стоявший в углу Гали умолял не калечить его жену, но его прижали к стенке и заставили замолчать.

За день до появления Дрого Гали сам обыскал свой дом сверху донизу и наконец нашел оружие. Когда он рассказывал о своей находке Калорту, тот обещал, что им не причинят вреда. Но теперь парню не сильно в это верилось, и он тихонько проклинал свою женушку.

Дрого за волосы проволочил Элизию к столу; из кухни вытащили Гальдерика. Мальчик плакал и вырывался, видя перед собой безжалостного сеньора, когда-то повелевшего отрубить ему обе руки. Поверх кольчуги на Дрого была надета та же туника с драконом, и выглядел он жутко. Вот он вытащил нож и приставил к горлу Гальдерика.

– Ответь на один очень простой вопрос, хозяйка. Скажи нам, где лежит оружие, которое тебе велел спрятать Изембард. Ты ведь не по своей воле пошла на это, верно?

Ужас не давал девушке открыть рот, и Гали ответил за нее.

– Ее запугали, мой господин! – завопил он. – Будьте милосердны!

– Хорошо, я тебе поверю. Итак, начнем сначала: либо ты говоришь, где лежит оружие, либо я режу глотку этому щенку… – Он похлопал Гальдерика по плечу. – А потом мои люди будут тебя пользовать по очереди. И перестань коситься на дверь… Твои спасители не придут. Они все подохли в замке Тенес, такие вот у Бога шутки.

Силы покинули Элизию. Не только жизнь Гальдерика – ее собственная жизнь тоже висела на волоске; Изембард ее предупреждал. И все-таки она решилась помочь, забыв, что она всего-навсего хозяйка таверны и нет у нее для защиты ни мечей, ни башен. Принять участие в играх власть имущих – то была роковая ошибка.

– Оружие наверху, мой господин, – подал голос Гали. До сей поры он умалчивал об этой подробности, но в конце концов выдал и ее, потому что им всем здесь придется погибнуть, если Дрого взъярится по-настоящему.

Теперь в ярость пришла Элизия. Гали каким-то образом ее выследил и предал. Все-таки в этот страшный момент они остались одни. И в том, как она себя поведет, заключена вся разница между жизнью и смертью.

Они поднялись по ветхой лестнице на второй этаж, где пол был завален мусором, а стены покрылись трещинами. Гали зарылся в гору миндальных орехов и вытащил спрятанные связки.

– Кому ты должна это передать? – спросил Дрого.

– Мне не сказали.

Дрого снова ударил ее по лицу, насилие доставляло ему удовольствие.

– Это правда, мой господин! – заверещал Гали, трясясь от страха. – Ее заставили… Теперь все оружие ваше, мы славно вам послужили. Смилуйтесь!

Взгляд Дрого был полон презрения.

– Что же ты за мужчина, если позволяешь жене строить козни за твоей спиной, недоумок. – Он делано улыбнулся. – Думаю, тебе, супругу, полагается ее поучить.

Дрого рывком разорвал рубашку на Элизии. Под хохот и свист наемников девушка пыталась прикрыться остатками одежды. Тело у нее было стройное – сказывались годы беспрестанного труда, а голодать она не голодала. К этим плавным изгибам и полным грудям потянули руки сразу несколько солдат. Но Дрого быстро и грубо отпихнул охальников.

– Покажи нам, каков ты по мужской части, – приказал он, и наемники подтолкнули Гали к жене.

Дрого заметил, что тот вовсе не противится извращенной игре. Элизия плакала, а он спускал штаны.

– Давай! – выкрикнул из-за спины своего господина Калорт. – Ни Бальдия, ни другие потаскушки на тебя не жаловались. Но если ты не сможешь, ею займусь я. И тогда ей уж точно понравится!

В конце концов Гали грубо овладел Элизией на ложе из миндаля, а солдаты Дрого, стоявшие рядом, мяли ее груди, и она кричала от боли. Не было у нее никакой защиты, и тело, и душа ее рвались на части.

– Крушите этот кабак! – рявкнул Дрого. – В моем городе места предателям нет!

Элизия слышала, как солдаты, хохоча, рубят топорами столы и ломают стены. Она плакала и задыхалась, пытаясь освободиться от тяжести возбужденного Гали, который проникал в нее чересчур напористо, как никогда болезненно. По лицу насильника было видно, что он не просто подчиняется из желания спасти свою жизнь: он получал наслаждение, наказывая Элизию. Жена обстряпала свои дела у него за спиной. Он ее не любит, но она – его, и теперь он воспользовался случаем, чтобы показать, кто здесь хозяин. На лице Гали проступила отвратительная гримаса, он выплеснулся в Элизию и вышел из нее, не прошептав и слова утешения. Шум в нижнем этаже стоял оглушительный, весь дом трясся. Элизия скорчилась, прикрыв тело разорванной рубашкой, и безутешно зарыдала.

Гали хотел поговорить с Дрого, но тот уже спешил прочь из таверны.

– Вы крысы, чего еще можно ждать от простолюдинов! И все-таки я пощажу ваши жизни за то, что вы отдали мне оружие этих лесовиков. – Он ухватил Элизию за горло и заставил подняться. – Больше не играй со мной, не то я скрою себе плащ из твоей нежной кожи!

Элизия упала и закашлялась. Дрого не преувеличивает, она поняла это по его помутневшему взгляду.

Как только воины ушли, Гали присел рядом с женой, но она резко его оттолкнула.

– Будь ты проклят.

– После того, что ты натворила, ты должна бы сказать мне спасибо, – огрызнулся Гали. – Напоминаю: все здесь принадлежит мне. Дрого станет графом и меня отблагодарит. Если ты снова что-то затеешь тайком от меня, тебе придется куда хуже, клянусь. А теперь поплачь о своем друге Изембарде.

Элизия лежала на россыпи миндальных орехов и плакала. Никогда еще ей не было так плохо. Помимо боли и унижения, мучило еще и осознание, что рухнули все ее мечты. Изембард погиб в Тенесе, и таверна ее уничтожена. И хотя Элизии не раз доводилось подниматься из грязи, сейчас она чувствовала себя обессиленной, неспособной начать все сначала. Ей хотелось оказаться вместе с дедушкой Ламбером в каком-нибудь мирном, покойном месте.

Дрого прошел вдоль Миракля и спустился к дворцам по улице, из-за дождей превратившейся в опасное грязевое месиво. Он чувствовал себя неуязвимым. Шпионы во вражеском стане доложили ему о намерении лесных рыцарей штурмовать Тенес, а Гали рассказал про оружие, поэтому Дрого не стал больше ждать и перешел к действиям. Барселонская стража капитулировала, оказавшись в численном меньшинстве перед полусотней наемников. Люди Арманни, не получив оружия, попрятались по огородам и подвалам в надежде уйти из города, когда на рассвете откроются ворота. Дрого беспрепятственно взял Барселону; скоро начнется охота. Для начала ему хотелось уладить дела с готскими семействами, которые много лет чурались его, бывшего вассала Гильема Септиманского.

Площадь была ярко освещена широким кругом факелов, шипевших под каплями дождя. Наемники Дрого вытащили из домов указанных им аристократов. Перед победителем на коленях в грязи стояли девять глав самых влиятельных семейств.

Вскоре появился и епископ Фродоин, не поспевавший за стремительным развитием событий. Он кричал на бессердечных наемников. Дрого доставляло удовольствие смотреть на пустую суету епископа. Он пришел под охраной своего капитана Ориоля и четверки верных солдат: с ним были Дуравит, Итало, Николас и Эхиль. Дрого подозревал, что именно Фродоин и затеял сговор, мешавший ему взять Барселону, но если он поднимет руку на прелата, его отлучат от Церкви. Король и самые влиятельные епископы Франции не успокоятся, пока не узрят его голову, гниющую в сундуке.

Нет, он не повторит ошибки Гильема Септиманского, он не напрасно сохранил жизнь Элизии из Каркассона, хотя и подверг бабенку тяжкому наказанию за предательство. Настало время отделаться от самых строптивых голов. На королевской ассамблее он сумеет оправдаться, объявив их сторонниками Гунфрида из Готии. Дрого давно уже продумал свое возмездие.

Хозяин города прошагал вдоль цепочки стоящих на коленях мужчин и остановился перед Нантигисом, единственным франком среди пленников. Рядом с мужем стояла прекрасная Года, сейчас она была бледна. Дрого глумливо склонился перед ней, женщина в ответ плюнула на землю.

– Я, Дрого де Борр, верный вассал короля Карла Лысого, явился, чтобы охранять барселонское графство до тех пор, пока не будет назначен новый граф! Городу нечего бояться, если до этого момента он будет мне верен! И все-таки невозможно поддерживать мир, когда предатели плетут заговоры против меня. Я принимаю должность виконта до весенней ассамблеи. Кто этому противится, тот предает короля.

Фродоин выступил вперед:

– Я здесь единственный представитель королевской власти, а ты не можешь ничего объявлять без одобрения монарха, Дрого де Борр! Возвращайся в свой замок, и я не стану докладывать о твоих действиях.

– Определенно заявляю, епископ, что с этого дня границы Марки никто не защищает. Стоит мне уйти, и явятся войска сарацинских вали[24] – из Сарагосы или из Льейды. Бану Каси[25] не упустят прекрасной возможности вернуть эти земли под власть полумесяца.

Фродоин молчал. Сарацинский набег – это были не пустые слова, а реальная угроза. Для человека с его мерой ответственности дилемма представлялась неразрешимой, в торжествующих словах Дрого Фродоин расслышал весть о страшном несчастье, случившемся в Тенесе. Прелату было стыдно за свою беспомощность. Его противник обладал хорошими информаторами и сумел взять город хитростью, без пролития крови. Пришло время отложить оружие и начать переговоры.

Нантигис воспользовался паузой и заверещал:

– Не знаю, что тебе там рассказывали, но меня это не касается, я такой же франк, как и ты!

– Все, что происходит в Барселоне, касается и тебя, старик, – осадил его Дрого.

– Не уверен, что тебе стоит со мной так обращаться. Мое серебро может тебе сгодиться в будущем.

– Вот это верно, оно поможет мне уговорить вечно безденежного короля.

В руке Дрого сверкнул кинжал, он не раздумывая перерезал старику горло. Года в ужасе закричала, кричали и все плененные готы. Нантигис беззвучно разевал рот, кровь заливала штаны его палача.

– Я скажу тебе спасибо, когда мы встретимся в аду.

В следующую минуту наемники по сигналу Дрого перерезали глотки оставшимся восьмерым. Грязь окрасилась кровью людей, чьи семьи из поколения в поколение поддерживали жизнь в городе. Силы изменили Годе, и она медленно опустилась в грязь. Всех погибших она знала с детства. Десятилетиями делили они удачи и горести. То был клан благородных готов, которые противились натиску франкских обычаев; готы становились все слабее, но продолжали хранить верность прошлому. А сейчас Года умирала вместе с ними.

Дрого сделал к ней шаг, но Фродоин заступил дорогу:

– Нет! Прошу, не убивай ее!

– Я вижу, самодовольства у вас поубавилось, епископ. – Дрого расхохотался. – Вы не боитесь выступить против меня ради какой-то женщины… Не следует ли вам покаяться во грехе?

Фродоин рисковал лишиться своей митры и разгневать всех епископов Франции, но он не мог допустить, чтобы Года вот так погибла в грязи. Единственным путем для него оставалось отступление.

– Ты ведь понимаешь, тебе никогда не стать графом без моей поддержки, – твердо объявил Фродоин. – Королевская печать у меня. Моя кафедра стоит не ниже графского трона, а перед Богом она выше.

Фродоин видел близко перед собой горящие глазки Дрого за прядями черных волос. Видел его внутреннего демона, алчущего власти. Сам он продал бы свою бессмертную душу ради любви к Годе.

– Прекрати всякие убийства прямо сейчас, и я не стану противиться твоему правлению. На ассамблее мы предстанем перед королем вместе, и пусть он решает дело по каролингскому закону.

Дрого задумался. Слова его противника звучали многообещающе… Конечно, с этим лживым епископом никогда не знаешь наверняка…

Фродоин решил придать своему предложению торжественный вид.

– Клянусь святым крестом на этом соборе! Поскольку законный виконт Сунифред исчез, завтра ты получишь мое благословение перед лицом всего клира и всего города, до тех пор пока король не примет свое решение.

– И доступ к монетному станку, – прибавил Дрого с мрачной усмешкой.

Года смотрела на Фродоина полными слез глазами. Хотя она и понимала, чем он жертвует ради ее спасения, удар по городу был слишком жесток.

– Хорошо, однако по закону треть монет должна доставаться епископату.

– Рад слышать такие речи, прелат, – возликовал Дрого. – Только вот Году называют душой города, а я вижу в ней всего лишь красивую женщину, которая не успокоится, пока графский трон не отберут у франков…

– Я сказал «прекрати убийства», – твердо повторил Фродоин, сжимая распятие на груди. – Мне рассказывали, что много лет назад тебя рукоположили в сан… Где же твое христианское милосердие, Дрого?

– Больше никто не умрет, – уступил бывший священник. – Я только хочу, чтобы Года из Барселоны при всех здесь присутствующих уступила мне все, чем владеет, включая и десятую часть от имущества Нантигиса, и навсегда покинула город.

– Сатана! – завопила Года, безутешно рыдавшая рядом с телом убитого супруга.

– А чтобы твой гнев не помог тебе отречься от этих условий, твоя дочь Арженсия, законная наследница Нантигиса, останется со мной в качестве заложницы, как принято в благородных домах. Я займусь воспитанием девочки, Арженсия ни в чем не будет нуждаться… пока ты не будешь доставлять мне проблем. Но если у меня возникнет лишь тень сомнения, ты увидишь ее истерзанное тельце висящим на одной из башен.

Года кинулась на злодея, но Фродоин ее удержал. Женщина колотила епископа по груди и щекам, а потом снова горько зарыдала и опустилась в грязь.

– Доверься мне, – шепнул Фродоин.

– Ты всего-навсего человек, а не этот Бог, который нас покинул, – выкрикнула она.

– Открыть Старые ворота! Пусть уходит прямо сейчас! – распорядился Дрого.

Даже наемники недовольно зашушукались. Стояла глухая ночь, дождливая и холодная; за стенами женщину подстерегали тысячи опасностей. Служанка выбежала из дворца с плащом, покрывалами и черным платком на голову, но Дрого залепил ей пощечину и отшвырнул в грязь.

– Я сказал – все, чем владеет…

– Забирай все, пусть гниет у тебя! – выкрикнула Года и отважно подобрала с земли черный платок. – Теперь я вдова, так разве я не имею права оплакивать моего супруга?

Стало тихо. Вдова прикрыла Нантигису глаза. Муж ее умер с ужасом на лице. При жизни Года его ненавидела, и в других обстоятельствах не пролила бы о нем ни слезинки. И все же подобной смерти Нантигис не заслуживал. Старик был франком, он присоединился бы к Дрого по доброй воле, чтобы получить новые привилегии. Дрого убил Нантигиса из-за нее, чтобы лишить ее влияния и окончательно разорить. Из окон дворцов оставшиеся в живых отцы города с ужасом взирали вниз, на площадь. Года из Барселоны изгнана и обречена на нищету, быть может даже на скорую голодную смерть, но продолжает держаться высокомерно, прикрывает голову черным в знак траура по мужу.

Года бросила последний горестный взгляд на Фродоина и молча покинула площадь в своем черном платье, выпачканном в грязи. Изгнанница дрожала от холода. Образ этой траурной фигуры посреди ночного города взволновал всех, стоявших на площади, и всех, кто рискнул выглянуть из окна. Двое стражников отправились открывать ворота. Ориоль, Итало и Дуравит пошли с ними, чтобы не допустить предательского убийства. И Года растаяла в темноте за ручьем Мердансар.

В ту роковую ночь Барселона лишилась своей души.

Изембард попробовал выйти из маленькой башни в замке Тенес, но его встретил град стрел, пущенный из бойниц главного здания. Изнутри доносились вопли и стоны, предвестья беды. Потом раздался стук, захрустело дерево и несколько рыцарей, кашляя, выбрались из башни. Они, как слепые, держались за стены. Изембард увидел, как вышел и сразу же рухнул на колени Инверия, его выворачивало наизнанку. Рыцарь застыл в луже собственной рвоты. Следующим вышел Нило, он споткнулся о тело товарища и покатился по земле.

Упавшего накрыло градом стрел, и сердце Изембарда тоже перестало биться. Двое его учителей умерли на его глазах, в мгновение ока. Несмотря на жесткую дисциплину и на всю суровость их уроков, они заменяли юноше отца, который так и не сдержал обещания. Изембард видел их последние судороги, он закричал во весь голос, чтобы рыцари поняли, что он остался жив. Рожденный от земли так и не узнал, сумел ли тогда до них докричаться. Лучники снова прицелились, и тогда из башни вышел Гисанд. Ему удалось добраться до ворот внешней стены. Старика рвало, но все же он вышел из крепости, в которой продолжалось побоище.

Изембард нарочно высунулся из башенки, а когда лучники выпустили стрелы, тоже сумел проскочить невредимым. Как и Гисанд, он укрылся под аркой ворот, а потом побежал вниз по крутой тропе. Гисанд шел впереди, едва держась на ногах. Учитель оступался и снова шел, а потом его настигла стрела.

– Изембард… – простонал он не своим голосом, простершись меж валунов.

– Нам нужно выбираться отсюда!

Юноша подхватил учителя под плечо, они двинулись дальше. На последнем участке пути беглецов защищала темнота, и вот они уже достигли леса. Гисанд задыхался:

– Мне нужно отдохнуть.

– Мы должны идти дальше! Они отправят погоню.

– Пожалуйста… Дай мне умереть, сидя под деревом. Не хочу, чтобы это случилось на бегу.

Изембард плакал от ярости и боли. Он в одночасье лишился всего, чем жил прежде. Гисанда он усадил спиной к раскидистому дубу. Впившаяся в бок стрела ускорила действие яда, которым тот успел надышаться. Рыцарь дрожал всем телом, глаза налились кровью. Это была агония.

– Послушай меня, Изембард. Не все еще потеряно… Помни, о чем мы тебе рассказывали. Твой отец, возможно, сумел укрыть где-то в Марке жену графа Сунифреда Уржельского, Эрмезенду, и ее детей. Найди их… и тогда наша смерть не будет напрасной.

– Вы больше десяти лет искали без всякого успеха.

– Все так, но теперь кое-что переменилось: после мятежа Гунфрида в Ампурьясе правят Дела и Суньер Второй. – Гисанд хрипло вздохнул, ему было тяжело говорить. – Они тоже Беллониды, и король до сих пор не лишил их властных полномочий. Это означает, что король испытывает почтение к дому Беллонидов. Именно сейчас есть возможность отыскать потомков из ветви Сунифреда, которая уже правила Барселоной!

– Я всего-навсего лесной бродяга, без рода и без поместий…

– Ты Изембард Второй из Тенеса. – Гисанд харкнул кровью. Рыцарь умирал, но полностью сохранял веру в своего ученика, и юноше было важно это знать. – Мы научили тебя всему, и ты стал славным воином, сын. Найди их и обучи владению оружием. Я знаю, Господь оставил страницу в истории для Гифре, его братьев и сестер.

Изембард обернулся, услышав шаги за спиной.

– Теперь это не твоя дорога, Изембард Второй из Тенеса, – произнес человек в меховом плаще. – Дрого просил, чтобы из замка никто не ушел живым.

Юношу прошиб холодный пот. Плащ шевелился, как будто жил собственной жизнью. Перед Изембардом стоял темный демон, о котором шептались по всей Марке. Тот, что держал в плену Ротель.

– У тебя моя сестра! Я видел ее в замке!..

– Прежде она много о тебе говорила, теперь уже нет…

Гисанд из Барселоны хотел извергнуть проклятие, но испустил свой последний вздох.

Юноша почувствовал, что вместе со старым рыцарем умирает часть его самого. Изембард выхватил меч из ножен, но, не успев ринуться в атаку, он почувствовал укол в плечо. В мышцу ему впилась маленькая щепочка, и рука тут же занемела. Изембард обернулся и увидел свою сестру с духовой трубкой в руке. На ней был тот самый старый меховой плащ, в котором она когда-то покинула Санта-Афру, вот только теперь он шевелился так же, как и одеяние черного человека. Несмотря на темноту, которая надвигалась на него со всех сторон, юноша разглядел белокурые локоны, выбивавшиеся из-под ее капюшона. Когда Ротель скинула капюшон, она оказалась как никогда прекрасна и холодна.

– Ротель! Что ты со мной сделала?

Меч выпал из непослушных пальцев. И Оникс заговорил:

– Это последнее испытание. Справишься с ним, Ротель, и оставишь позади свое прошлое. Исполни, и превратишься в бестиария!

– Сестра! – в отчаянии выкрикнул Изембард. Он видел, что она колеблется. В душе девушки шла жестокая борьба.

– В ту ночь ты не пришел, – произнесла она, и в голосе ее не было никакого чувства.

– Я не нашел тебя! – с болью в голосе возопил Изембард. Рука его висела бездвижно. – Пойдем со мной, Ротель!

– Твои друзья погибли от яда, который смолола я! Сумеешь ли ты меня простить?

– Сейчас ты во власти этого человека.

– Я давно уже решила идти за Ониксом, он мой учитель. Я свободная женщина. А что предлагаешь мне ты? Вернуться в монастырь и гнуть спину ради куска хлеба? Выйти замуж и наслаждаться прелестями брака? Твоя сестра умерла еще в ту ночь.

– Она – мое создание, – надменно объявил Оникс. – Я давно уже освободил ее от положения дочери, сестры и матери. Она умеет убивать тысячью способов, умеет исчезать бесследно, как ее змеи, но главное – она умеет быть свободной. Свободной от страха, страстей и угрызений совести. Такова природа бестиария.

Ротель была исполнена невиданной силы и красоты, вот только от этой красоты и силы бросало в дрожь. «Это совсем не та девочка, что росла рядом со мной», – подумал Рожденный от земли. И все-таки кое-что в ней оставалось неизменным: ее непокорная душа.

– Вы оба всего-навсего орудия в руках Дрого!

– Может быть… А может быть – это он наше орудие, – ледяным голосом прошептала девушка.

– Сделай это, Ротель, и твое обучение закончено, – подталкивал Оникс.

– Да, учитель, – бесстрастно согласилась она и нацелила воздушную трубку.

– Вторая стрела тебя убьет, – так же спокойно пояснил Оникс.

Изембард обернулся к сестре. В глазах его застыла невыразимая горечь. Годы, прожитые вместе, стремительно пронеслись перед его взором. Они были счастливы в монастыре, когда это был единственный знакомый им мир. Брата и сестру объединяло нечто более прочное, чем узы крови, они были Рожденные от земли. Юноша нашел в себе силы для печальной улыбки:

– По крайней мере, я вижу, что с тобой все в порядке, сестрица. Я упокоюсь вместе с моими учителями, и мы предстанем перед Господом все разом, так же гордо, как мы и жили.

– Давай! – потребовал Оникс. – Стреляй!

Ротель переменила прицел, и стрелка впилась в шею ее учителю.

– Что ты наделала, проклятая?!

– Уходи, братец, – тихо сказала Ротель и выпустила в бестиария вторую стрелу.

– Пойдем со мной!

Изембард сделал шаг вперед – она отступила. Брат разглядел следы укусов на ее руках. Он подумал об ужасе, стыде и отвращении, которые сопровождали сестру все эти годы. Оникс упал на колени в грязь, девушка поспешила к нему. В глазах ее стояла боль.

– Я должна остаться с моим учителем, – сухо ответила она.

По тропе от замка спускалась дюжина наемников Дрого. В последний момент Ротель робко улыбнулась брату, так нежно она улыбалась ему много-много лет назад. Прежде чем уйти, Изембард поднял левой, подвижной рукой меч Гисанда из Барселоны. Ротель крикнула вслед, когда лесная мгла уже поглотила юношу:

– Я только хочу, чтобы ты жил, Изембард! Ради этого я пожертвовала всем.

21

Ротель махнула рукой наугад, и солдаты Дрого зашагали по неверному следу. Девушка чувствовала себя такой опустошенной, что жалела об утраченной способности плакать. Оникс разрешил ему помочь, и они побрели в другую сторону по звериной тропе. Ученица и учитель знали, насколько силен их яд, смесь белены и животных выделений. Любой другой умер бы в мучительных судорогах в считаные мгновения, но Оникс был способен протянуть еще несколько часов – возможно, даже дней.

– Учитель, я не чувствую вины, – призналась Ротель.

– Это часть твоего обучения, – ответил Оникс без малейшего упрека, без гнева в голосе. И эти слова удивили девушку. – Я не знаю ни одной истории, в которой говорилось бы о смерти бестиария от старости. Такова была моя судьба, то же будет и с тобой.

– Смерти не нравится, когда с нею так долго играют.

Оникс скривился, что вполне можно было принять за его необычный способ улыбаться. Сам он не раз произносил эту фразу в пещере, когда вытаскивал свое самое губительное оружие – кобру длиной почти в человеческий рост.

Тренированные инстинкты подсказывали Ротель, что они в лесу не одни.

– Помогите мне нести учителя, – громко скомандовала она лесной чаще.

Из темноты появилась группа людей устрашающего вида, в шлемах, утыканных шипами и когтями. Теперь Оникса несли они. Девушка с золотистыми волосами и ледяной красотой шла впереди, словно королева дикарей. Да, это была дикая шайка – те, кто уцелел после долгих лет смертоносных походов лесных рыцарей и ее брата Изембарда. Грязные, увечные от ран, в пугающем облачении – эти дикари смотрели на нее с почтением и страхом. Она появилась среди них робкой девушкой, потом они слышали ее вопли в пещере, где Оникс готовил Ротель к ее темному предназначению.

Ротель знала жизнь дикой орды не понаслышке. Она видела, как мужчины насилуют захваченных пленниц, она ела вместе с ними мясо детей, когда охота оказывалась неудачной. Бестиарий посчитал, что его ученице полезно во всем этом поучаствовать, вынести жестокий приговор и ощутить самое глубокое отвращение. А потом он отвел ее на время в Перпиньян, и там Ротель окунулась в нищету предместий, где никто не доживал до тридцати лет. Городская чернь насквозь пропахла голодом и болезнью, а патриции и церковники не проявляли ни капли милосердия. Плач умирающих детишек повсюду звучал одинаково. Вопли девицы, которую берут силой, были исполнены такой же тоски – что в лесу, что в богатой опочивальне, устланной коврами. У лесных оборванцев душа прогнила не больше, чем у всех остальных, только с ними была еще и безнадежность.

Оникс заставлял девушку наблюдать за ужасами жизни, потому что ее превращение в бестиария состояло вовсе не в изучении ядовитых гадов, это был гораздо более глубинный процесс.

– Таков он, мир, Ротель, – говорил Оникс при каждом проявлении смерти. – И такова она, правда.

Девушка и носильщики по узкому ущелью добрались до лесного лагеря. Шаткие мостки вели к пещерам в скалистой стене. Там они и жили. Вперед выступил мрачный Анусо, атаман шайки, бывший плотник из Бесалý, осужденный за разбойничество. Это был крепкий мужчина с копной спутанных рыжих волос, в истертой медвежьей шкуре и с поясом, на котором висели инструменты его прежнего ремесла.

– Анусо, бестиарий умирает, – сообщила Ротель.

Атаман ничего не сказал. Душой его завладели страх и вместе с тем облегчение. По мосткам спускались другие члены отряда. В горной стене проживало почти шестьдесят человек – мужчин, женщин и детей. Здесь они не пользовались ни жуткими шлемами, ни человеческими костями. Эти люди тоже любили друг друга и оплакивали своих мертвецов. Оникса отнесли в его пещеру, отделенную от всех остальных. В глубине помещался тот самый колодец с костями, где Ротель прошла свою инициацию. Девушка до сих пор дрожала, когда подходила к этому месту. Она часами просиживала над темным колодцем, молча и тоскливо, пока ей не начинали мерещиться огоньки позабытых там мертвецов. Ротель не помнила, сколько раз ощущала приближение смерти, помнила только обжигающий яд, жар и бредовые видения. Монахи из Санта-Афры заблуждались: она способна чувствовать страх, и больше, чем сумел бы вынести любой другой на ее месте.

Ротель осмотрела пятнышки на шее и плече Оникса. Плотно присосалась губами и вытянула почерневшую кровь. Оникс лежал спокойно, глядя на нее своими страшными глазами:

– Я тоже убил своего учителя.

– Ты никогда не рассказывал мне о своем прошлом.

– Его нет, ты же знаешь.

– Тебе ведомы истории старших бестиариев. Я хочу пересказать твою историю другим. Мне не нужно знать правду, просто расскажи легенду, которая должна остаться.

В глазах Оникса промелькнуло что-то похожее на признательность. Он не спрашивал у девушки разрешения, когда превращал ее в опасного убийцу, в презираемое существо, наделенное отвратительными способностями. Да и его самого не спрашивали, прежде чем подвергнуть бесконечным мукам. Что прошлого нет – это была неправда. Оникс помнил каждый из уколов, которым его подвергали в самом раннем детстве, каждое свое заражение, помнил свои крики, когда ему отсекали некрозные пальцы.

– Скольких пальцев ты лишилась, Ротель?

– Двух на левой ноге. – Девушка подняла левую руку. – А еще мизинца и половины безымянного.

– Чтобы набраться опыта, этого мало, однако испытание ты прошла.

– Я не сумела убить Изембарда, моего брата.

– Я знаю. Испытание состояло в том, чтобы освободиться от моей власти. Я родился рабом-зинджи[26] во время жестокого правления Аббасидов. Моя мать, возможно, была одной из сотен тех женщин, что рожали стоя и перекусывали пуповину зубами, не прерывая работы в соляных копях под Басрой[27], в бесплодном пылающем краю. Нас поила любая грудь, в которой было молоко, – будь то сестра, другая мать или бабушка… До меня никому не было дела, у меня даже имени-то не было. Самое яркое мое воспоминание – это жажда под солнцем пустыни и удары бича, от которых на коже вскрываются язвы, пока мы очищаем от соли землю, назначенную под пахоту. Охранники были солдаты багдадского халифа, и они вымещали жестокостью собственное нежелание находиться в этом аду. Они били и насиловали нас. Нас были тысячи, а их – десятки, но мы не знали, что за горизонтом существует другая жизнь. Мы умели произносить лишь несколько слов и ходили голыми. Мы справляли нужду, не переставая копать; единственное, что мы должны были делать, – это работать и избегать боли от ударов бича.

Глаза Оникса были сухи, но черная душа его рыдала.

– Как же ты стал бестиарием?

– Мне было семь лет, и я поймал кобру, которая была готова ужалить в ногу одного из охранников. И до сих пор жалею. Этот человек заслуживал медленной смерти на иссохшем песке, однако я хотел пить, а у него был бурдюк. Кобра проскочила между его ног, а я стоял рядом. Я заметил шевеление на песке и ухватил змею пониже головы. Напуганный охранник лупцевал меня бичом, пока мне не удалось уползти подальше, и бурдюк он унес с собой. Я долго искал кобру, чтобы она меня укусила: я мечтал прекратить свои страдания. А тот случай не прошел незамеченным.

Ониксу было трудно дышать. Он выпил немного молока и продолжил свою историю.

– Через несколько дней один охранник заставил меня поймать другую змею, с черной кожей, – мне под ноги ее кинул старик омерзительного вида. Я поймал змею, и старик меня купил. Зинджи каждый день умирали десятками, их сбрасывали в отдаленный ров. Никто в этом проклятом месте не задавал вопросов. Девочки то и дело пропадали без следа. Так я познакомился с учителем и с этим странным миром, где боги отвернулись от людей, и узнал, что мир невообразимо велик. Учитель назвал меня Ониксом из-за цвета кожи. Я побывал и мусульманином, и христианином, но все-таки поклонялся и приносил жертвы таким богам, чьих имен никто и не помнит. Я видел могилы, которые выше, чем египетские горы, видел города, поглощенные джунглями, и я любил женщин от Индии до холодного острова Британия.

– И убивал.

– Больше, чем я могу сейчас вспомнить. Я убил своего учителя из-за женщины, принадлежавшей к роду, который мы должны были искоренить. Но даже так я не смог ее спасти. Ты убила меня из-за брата. – Оникс посмотрел на девушку странным взглядом. – Ты правильно сделала, что пустила в меня вторую стрелу, иначе я бы сам тебя убил, но теперь ты знаешь, какой смертью умрешь. Любовь и ненависть – худшие враги наемных убийц.

– В Африке ты встретил Дрого.

– Он был рабом в запретном месте посреди лесов. – Веки Оникса дрогнули. – Его купили жрецы, о которых мне даже рассказывать страшно, и он присутствовал при обрядах, которые никто не мог видеть, не заручившись покровительством богов. – Язык бестиария распух, речь его стала невнятной. – Дрого сумел вернуть себе свободу, и я пошел с ним к побережью. Единственное, что поддерживало его в здравом рассудке, – это желание вернуться домой и отомстить отцу. Я отправился за ним в Европу. Никаких причин для этого у меня не было, но бестиарию и не нужно причин, он сам управляет своей судьбой. Возможно, мне нужно было найти тебя, Ротель, чтобы ты положила конец моей жизни.

Оникс перестал отвечать на вопросы. Жар усиливался. Бестиарий что-то бормотал на непонятных языках и сражался с кошмарами, видимыми только ему. Яд делал свое дело.

Отраве, убивающей за три часа, потребовалось три дня, чтобы сокрушить силу бестиария. Опустошенная Ротель своими руками сложила погребальный костер. Дикари смотрели на нее издали, ни во что не вмешиваясь. Кожа Оникса была черная, Ротель была светлокожая и белокурая, высокая и стройная, но такая же опасная и смертоносная.

Изембард добрался до башни Бенвьюр через три дня после трагедии в Тенесе. Юноша был очень болен, он не шел, а полз, руки и ноги были содраны до крови. Отшельники посчитали чудом, что он до сих пор жив. Даже сервы, которых оставили присматривать за лошадьми, не вернулись из леса.

Юноша несколько дней сражался со смертью в глиняной пещере, в конце концов снадобья монахов перебороли болезнь, и он смог рассказать о происшедшем. Перепуганные отшельники тоже поделились новостями.

Дрого правит в Барселоне, и хотя он и гарантировал неприкосновенность для своих врагов, он преследует их за пределами города. Те, кому удалось выжить, заперлись в своих башнях и замках и готовятся к худшему. Люди проклинают тот час, когда решили следовать за Изембардом Вторым из Тенеса и за лесными рыцарями.

– А что Арманни из Ампурьяса?

Старый Пау, который три года назад ходил с ними защищать Ла-Эскерду, только покачал головой. Возраст вынудил его оставить ратные подвиги, но он продолжал молиться за рыцарей и много им помогал. Теперь ему было жаль Изембарда: юноша, казалось, остался без места в этом мире.

– Может, Арманни и жив, да только нам этого никогда не узнать. Марка – удобное место, чтобы прятаться. И тебе пора подумать, как сохранить свою голову. Ведь Дрого скоро узнает, что ты выбрался, и примется тебя искать. Он не оставит в живых наследника Тенеса. Если ты останешься с нами и наденешь монашескую рясу, священный сан может тебя защитить. Другой путь для тебя – это жизнь в лесах.

– Почему Арманни с Ориолем его не остановили? – недоумевал юноша. Пау часто наведывался к монахам из Санта-Мариа-дел-Пи и хорошо знал, как обстоят дела в городе.

– Дрого де Борр вошел в Барселону тайно и нашел оружие, которое вы туда провезли. Кто-то предал хозяйку таверны, и Дрого, как говорят, жестоко с нею расправился. – Увидев, как переменился в лице Изембард, старик поспешил его успокоить: – Он пощадил ее жизнь, но разгромил таверну. И для этой девушки грезы остались позади, сынок.

Через несколько дней двое отшельников вернулись с носилками, на которых покоилось тело Гисанда, над ним уже потрудилось разложение. В Тенесе им разрешили забрать покойника, чтобы предать христианскому погребению.

С наступлением темноты монахи устроили шествие с факелами и пели мосарабский похоронный гимн.

Бо́льшая часть пещер, вырытых отшельниками, узкими проходами связывалась с маленькой часовней, где было распятие, масляный светильник и шкафчик для церковной утвари. Гисанду вырыли могилу в полу часовни.

Изембард хотел оставить лесному рыцарю его меч, но Пау попросил его сохранить оружие. Для Гисанда его ученик был символом нового времени, и, даже несмотря на поражение, он бы не пожелал, чтобы его меч гнил в безымянной могиле.

Они отслужили мессу за упокой души рыцаря и прикрыли могилу плитой. В ту ночь Изембард поднялся на башню Бенвьюр и долго смотрел на север. Он думал о Ротель; быть может, ее учитель тоже умер.

Брат с сестрой, разделенные днями пути, переживали одну и ту же тревогу и неуверенность, каждый на своей стороне мрачной стены, которую воздвигла между ними неисповедимая воля Господа.

22

Запах смерти не давал Фродоину рассуждать ясно. Он стоял на площадке одной из полукруглых башен ворот Бисбаль. И над главным въездом для повозок, и над двумя боковыми проходами Дрого де Борр подвесил головы казненных готских патрициев – как предупреждение для всякого, кто осмелится штурмовать город. От этого зрелища волосы вставали дыбом.

Барселона затаила дыхание, почувствовав на себе жестокость человека, который называл себя виконтом и восседал на старинном троне в графском дворце. Ни викарий, ни судья, ни совет boni homines не посмели жаловаться, когда самые богатые дома подверглись разграблению и в городе воцарился хаос. Хозяева домов, хранившие у себя оружие, раздали его своим рабам, и вот, как обычно и бывает, первое возмущение повлекло за собой суровые репрессии. Дрого был неумолим и деспотичен; он возвращал старый долг чести, он помнил, что ему был закрыт вход в Коронованный город. Властелин нарушил свое обещание, и Барселона обагрилась кровью, а Дрого оправдывал себя тем, что карает лишь мятежников, противящихся его власти.

У Фродоина сердце сжималось всякий раз, когда он получал известия о новых бесчинствах. И все-таки он вел себя осмотрительно. Он был епископом Барселонским, единственным представителем законной власти. Фродоин пытался влиять на жизнь в городе, но наемники Дрого были повсюду. Чтобы злодей не так свирепо буйствовал, Фродоин позволил ему опустошить городскую казну и поселиться в графском дворце, где он держал и маленькую Арженсию. Фродоин боялся за дочку Годы и часто посылал своих гвардейцев проверить, насколько достойно ее содержат. Он знал, что девочка живет в подвальном этаже, что ей прислуживают две юные рабыни, и все-таки она беспрестанно плачет, и все сочувствуют ее судьбе.

Желая очистить душу и обелить свою репутацию в бурлящем городе, узурпатор пожертвовал либру серебра на работы в соборе. Такова была мера, которую использовали на монетном дворе: хватило на двести сорок денариев. Строительные работы на площади шли полным ходом. Возчики доставляли камень с древних развалин и кирпич, который обжигали на озере Кагалель. На скругленных деревянных лесах собирались полукруглые арки – они будут поддерживать своды. И уже различимы были очертания трех нефов – центральный вдвое шире боковых. Город завороженно следил за чудесной работой.

С другой стороны, суд в Барселоне стоял закрытым, да и от рынка почти ничего не осталось. Голод уже выпустил когти, и Дрого был вынужден реквизировать запасы зерна из кувшинов возле графского дворца, чтобы кормить бедняков, готовых поднять бунт. Несколько готских семей перебрались в Уржель и Жирону, бросив на произвол судьбы свои поля и сервов. Перед советом boni homines Дрого оправдывал все злоключения происками предателей-готов и заверял, что дела пойдут по-другому, когда король назначит его графом. И все-таки от Барселоны разило нищетой и отчаянием.

В тот третий день марта, на святого Селедония, Фродоин выехал из дворца без стражи, одевшись в простую сутану Сервусдеи. Ему хотелось подышать свежим воздухом и успокоиться, а еще узнать, как там Года. Хотя епископ и понимал, что за ним следят, он был не в силах удержаться от нового свидания – с момента их последней встречи прошло уже много дней. Элизия и другие горожанки носили изгнаннице еду и одежду, однако в ответ на распросы Фродоина они только хмурились и качали головой.

Фродоин немного успокоился, когда выбрался за городские стены. Приближалась весна, миндальные деревья стояли в цвету. Рабы чистили каналы, чтобы приступить к орошению садов, разбитых вблизи озера Кагалель. Фродоин навестил аббата монастыря Сан-Пере-де-лес-Пуэльес и, удостоверившись, что никто не увязался за ним следом, прикрыл голову монашеским клобуком и пешком направился к склону Монс-Иовис. В старом порту было пусто, не считая лодчонок нищих рыбаков. Их голые голодные дети побежали за монахом, но в этот день Фродоину нечего было им дать.

С тяжелым чувством поднимался он по тропе – боялся того, что ожидало его в маленькой башенке. И когда он вошел, сердце его сжалось. На Годе было все то же черное шерстяное платье, теперь совсем заношенное, голову она укрывала платком. А под платком его встретило бледное лицо с запавшими глазами. Изгнание и тревога за Арженсию подтачивали женские силы. Года очень похудела, на полу лежали нетронутые припасы. Не прикасалась она и к одеялам, и к чистой одежде, которую доставили ей из города.

– Зачем ты пришел, епископ? – спросила Года без прежнего высокомерия. – Со мной все в порядке, если тебя это интересует. Я научилась обходиться без моего дворца, моих сервов и украшений.

Года позволила епископу себя обнять. Ее увядшая кожа пахла не розами, а грязью предместья. Фродоин ощутил, насколько глубока ее скорбь.

– Барселона уже на последнем издыхании, – произнес он. Бодриться сейчас не имело смысла. – Теперь я понимаю, почему виконт Сунифред и вы, готы, запрещали Дрого появляться в городе… Но я как-нибудь со всем этим справлюсь, и твоя дочь снова будет с тобой.

– Как она, что с ней? Женщины говорят, что она ни в чем не нуждается… кроме меня.

– Дрого не осмеливается обходиться с ней плохо. Ни я, ни город ему этого не простят.

Года сжала губы, сдерживая слезы. И высвободилась из объятий Фродоина.

– Все идет не так, как мы ожидали, – тоскливо признал епископ.

– Кто-то нас предал. И я говорю не об этом трусливом Гали.

– Я не знаю, кто это мог быть! Стража моя мне верна.

Года молчала, и Фродоин не знал, что еще сказать. Его любимая угасала в одиночку. Он хотел ее обнять, но Года выскользнула наружу и обратила взгляд на сверкающее море.

– Почему ты не ушла в Ампурьяс? – спросил он из-за спины. – Я знаю, граф Суньер Второй и его брат Дела – твои давние друзья. Капитан Ориоль мог бы тебя сопроводить.

Года, уйдя в свои мысли, смотрела на берег и на голодных рыбаков в лодках.

– Ты думаешь, я уйду от моей дочери?

– Тебя изгнали. Ты одна, и тебе грозит опасность. Когда наступит зима…

Женщина печально вздохнула. Именно в этом месте они любили друг друга со страстью и вместе рисовали радужное будущее. Они грешили и обманывали, но были счастливы и чувствовали себя живыми. Теперь она изгнана и проклята. Он должен действовать в одиночку, но ему необходима ее поддержка. Это было все, что Года могла ему дать, и вот она посмотрела на него, сильная как прежде.

– Не сдавайся, Фродоин. Барселона нуждается в тебе. К тому же ты мне обещал.

Фродоин грустно склонил голову. Даже теперь Года сохранила в душе былую гордость и благородство.

– Я могу думать только о тебе, – признался он, держа ее за руки. – Как мне вернуть тебя в город, чтобы мы снова были вместе.

Года надолго замолчала, а потом указала на рыбаков.

– Ссылка заставила меня посмотреть на жизнь по-иному. Я никогда не принимала в расчет бедняков, всегда верила, что Бог поместил их сюда нам в услужение. Теперь я вижу, как они день за днем, не опуская рук, бьются за жизнь своих близких. Возможно, всех заговоров власть имущих не хватит, чтобы спасти Барселону…

– Что ты задумала?

Года покачала головой. Это было только ощущение, но от него переменялся и ход ее мыслей.

– Правда, что Гисанд и его люди погибли?

– Аббат из Сан-Пере говорил с Пау, отшельником из Бенвьюра. Никто не вернулся назад. Впрочем, Пау сказал бы то же самое, если бы кто-то и выжил, – чтобы уберечь последних.

– Изембард тоже погиб? – вопросил женский голос у них за спиной.

Элизия подходила к ним со слезами на глазах. Она застала епископа с Годой в тот момент, когда они держались за руки, и хотя Года когда-то намекала на их особую связь, девушка растерялась. Не зная толком, как поступить, Элизия поцеловала кольцо епископа. Фродоин смотрел на нее с сочувствием. А Элизия ждала ответа на свой вопрос.

– Изембард спасся, но он знает, что Дрого жаждет получить его жизнь. Если у парня есть голова на плечах, он уйдет подальше от Марки, чтобы начать все на новом месте. Молись за него, Элизия.

Фродоин вспомнил, что юный рыцарь сам рвался переговорить с хозяйкой таверны. За тоской Элизии крылось нечто большее, чем давняя приязнь между колонами. И не ему было осуждать этих двоих, и сердце его исполнилось сострадания.

С тех пор как Дрого разгромил «Миракль», от Элизии осталась только тень – без цели в жизни, без веселого блеска в глазах, без открытой улыбки. Гали, напротив, ушел в разгул с наемниками Дрого, они опустошали погреб таверны, щадя лишь закрытые бочонки. Разорение «Миракля» обернулось нищетой для семей, снабжавших его припасами, и даже барселонские монастыри ощутили на себе этот удар.

– Мы будем молиться за него, Элизия, – это единственное, что мы сейчас можем сделать.

– Фродоин! – твердо заговорила Года. Ей было важно произнести вслух то, о чем она раздумывала неделями. – Да, у города есть надежда, и все зависит от тебя: убеди короля сместить Дрого!

– Это будет очень трудно, – печально ответил он. – Были отправлены дюжины писем в поддержку его прихода к власти. Я сам написан Гинкмару в Реймс и архиепископу в Нарбонну.

– Фродоин, ты епископ. Я знаю тебя и знаю, что это в твоих силах, – произнесла Года с неожиданной теплотой. Женщина была уверена, что это семя упадет на подготовленную почву. – Твоя хитрость – единственная наша надежда.

Взгляд Фродоина был полон тоски. Он хотел наградить Году нежным прозвищем, но сдержал себя в присутствии Элизии и побрел вниз. Несмотря на свое привилегированное положение, епископ чувствовал себя таким же покинутым, как и она.

– Прости меня, Года, – смущенно пробормотала Элизия. – Мне не следовало приходить.

Знатная дама взяла ее за руку, они пошли по тропинке вокруг башни.

– Все идет из рук вон плохо! – вздохнула Элизия.

Девушка несколько недель ненавидела Году, обвиняла ее в потере таверны, но ведь она сама согласилась доставить в город оружие, и обе женщины сполна расплатились за свое геройство. Несчастье только еще больше их сблизило.

– Что еще не так? Снова Гали?

Элизия разразилась плачем.

– У меня не было кровей, а еще меня тошнит! – сокрушенно призналась она. – Я думаю, все случилось в ту проклятую ночь…

Года порывисто прижала подругу к себе. Она знала, что произошло в таверне, когда туда вломился Дрого со своими людьми, и проклинала этих мужчин.

– Ты уверена? – Элизия горестно молчала, и Года пришла ей на помощь. – В городе живет повитуха-еврейка, она может выяснить наверняка. Ее дом стоит рядом с воротами Бисбаль.

– Что мне делать? У меня никого нет, мы живем, проедая то, что еще осталось в таверне. Что с нами будет? А что будет с Гальдериком? А если родится ребенок, как я смогу его прокормить?

Побежденная нахлынувшими вопросами, Элизия разрыдалась на груди у Годы, а та молча ее обнимала. Слова пришли много позже.

– Никогда не сдавайся, Элизия, только не ты! – заговорила изгнанница с такой пылкостью, что сама удивилась своим словам. – Ты поднялась, когда Гали потерял все деньги, и ты поднимешься снова. Ты ценна сама по себе, в тебе есть сила, которой нет во мне.

– Мне так хочется уйти… – Девушка вздохнула. – Если бы я могла увидеть его еще раз!

Года крепче прижала ее к себе. Она единственная знала о встрече с Изембардом в монастырском сарае. В безутешных слезах этой девушки она видела слезы своего города, слезы Арженсии и даже слезы Фродоина. И тогда в душе ее что-то сдвинулось с места, она словно проснулась, услышала зов тысячи голосов, взывающих к ней из тайного убежища. Она – Года из Барселоны, гордо несущая в своих жилах самую древнюю кровь этой земли, и она не собирается предаваться тоске, когда нужно действовать.

– Давай-ка присядем, Элизия, – предложила она, повинуясь неслышной команде. – Однажды вечером в храме при моем саде ты рассказывала о своей жизни в Каркассоне. Расскажи мне еще раз.

– Я только и делала, что работала, с тех пор как себя помню. До меня так жили мои родители, мои деды и бабки. В этом и состоит наша жизнь. Для этого Господь и населил мир простолюдинами. – Элизия ехидно улыбнулась. – Разве не этому учат нас священники?

Года задумчиво кивнула, побуждая подругу рассказывать дальше, но в этот раз она слушала очень внимательно. Несмотря на уныние, Элизия крепка как дуб. Сама же она, наоборот, умирает медленной смертью, пожираемая тщеславием. Кровь в ней благородная, но слабость для нее губительна. Года хотела понять, где простой люд черпает силы, чтобы выживать под натиском невзгод и притеснений. Быть может, в своем изгнании она отыщет новый путь и справится с увяданием? Ее город стоит и живет, потому что умеет приспосабливаться к переменам; тому же предстоит выучиться и ей самой.

23

На двадцатое марта, день святого Бенедикта, было назначено торжественное бдение в базилике Санта-Крус, но и в церкви Святых Жуста и Пастора тоже готовились к празднику. После полудня в город на своей повозке въехал hispanus Тирс. Это был старый священник родом из Кордовы, самый авторитетный сторонник мосарабского ритуала и настоящий кошмар для Фродоина. Тирс был близким другом Гисанда, поэтому, когда до него дошли вести, он поехал к отшельникам в Бенвьюр. Несмотря на возражения монахов, он согласился спрятать Изембарда в повозке под дорожным тряпьем. В Барселоне Тирса почитали все, включая и стражников, так что груз его, как и всегда, не стали подвергать досмотру. Молодой Тенес до темноты спрятался в храме Святых Жуста и Пастора.

Изембард тосковал по своим погибшим учителям и не знал, как ему поступить. После четырех лет усилий все, за что он боролся, пошло прахом. Он снова был сервом, который убежал из обители Санта-Афра, ничего не имея за душой.

Город тонул в болоте ненависти, и чувство поражения грызло юношу изнутри. Гисанд из Барселоны просил его отыскать Беллонидов, которые пропали шестнадцать лет назад. Одинокий, преследуемый Дрого, неспособный выполнить поручение лесного рыцаря, он принял решение уйти из Марки и от отчаяния вообразил, что Элизия к нему присоединится. У него оставалась только любовь, поэтому он и осмелился проникнуть в город.

Тишина и полумрак церкви остудили его пыл. Сидя в темном углу, беглец наблюдал за Тирсом. Hispanus, которому было почти шестьдесят лет, сохранил и жизненную силу, и влияние в церковных кругах. Он колесил по графству, воодушевлял священников и объяснял им значение литургии по обряду их общих предков. Эта подвижническая деятельность приводила в ярость Фродоина, который однажды даже бросил пастыря в тюрьму епископского дворца, но вынужден был освободить уже через несколько часов, уступив негодующей толпе. Большинство прихожан в Барселоне придерживались старого ритуала.

Изембард не знал, как относиться к этому конфликту, который начался еще несколько десятилетий назад. В Санта-Афре монахи были франки, с мосарабской литургией он познакомился у бенвьюрских отшельников.

Прагматичный Гисанд считал, что приверженцев мосарабского ритуала обвиняют в ереси несправедливо: это интрига франкской Церкви, желающей заручиться поддержкой папы. В графствах Испанской марки и в других христианских государствах полуострова следовали традиции архиепископства Толедского, которое находилось в исламских землях.

К вечерне скудно освещенная церковь Святых Жуста и Пастора наполнилась прихожанами. Хор из девяти клириков встал рядом с пресвитерием, Тирс в праздничных одеждах вступил в храм вместе с диаконами и другими священнослужителями. Изембард был заворожен ярким обрядом, который, в отличие от римского, удерживал внимание собравшихся на всем протяжении службы: в песнопениях звучали арабские мотивы, а молитвы требовали ответов прихожан. Служба представляла собой активный диалог с божеством – каждый гимн заканчивался простым вопросом. Порядок их тоже был другим: сначала шло приветствие мира, затем офферторий. Тирс разделил освященный хлеб на девять частей, символизировавших страсти Христовы, тогда как настоятель Санта-Афры преломлял хлеб напополам. На алтаре лежали два толстых требника, к ним были прилажены деревянные крышки с драгоценными камнями – ведь служили каждый день по-разному, подчиняясь годовому литургическому распорядку. Сейчас шел Великий пост, поэтому читали из Пятикнижия. Только в конце службы Тирс обратился к прихожанам с призывом дать отпор бесчинствам виконта Дрого, который, при попустительстве другого франка, епископа Фродоина, топит город в крови, – именно так выразился Тирс. Господу угодно, чтобы Барселона простояла еще восемьсот лет, но это будет зависеть от ее жителей, от ее души.

С наступлением ночи Изембард покинул маленькую церковь, успокоившись душой, обогатившись несколькими часами мирных размышлений в полутьме. Но последние слова священника сильно его встревожили. Юноша знал, что Тирс обращался к нему, но он совершенно запутался и не видел другого выхода, кроме как покинуть Марку. Он перелез через каменную изгородь «Миракля» и оказался в саду. За деревьями он заметил развалившийся загон для скота и пустой свинарник.

Из дома не доносилось ни звука, от этого становилось тревожно. Изембард спрятался за колодец, когда из кухни кто-то вышел. Это оказался Гальдерик. У мальчика был унылый вид, он лениво подбирал разбросанные по земле поленья. Изембард увидел, как вырос и повзрослел сын Жоана, ему захотелось обнять паренька. Наблюдая за ним, Изембард не заметил появления Гали. Тот подошел, как только Гальдерик занес дрова в дом.

– Так и знал, что ты сюда заявишься. И Дрого знает, что ты не погиб, – зашипел он с нескрываемой злобой. – Что тебе еще от нее нужно, Изембард? Мало она из-за тебя страдала?

– Это ведь ты шпионишь на Дрого, – отозвался Изембард, не выходя из тени.

– Я и сейчас могу позвать его людей…

– Сделай хоть шаг – и ты умрешь. Вообще-то, я и так собирался тебя убить.

У Гали оборвалось дыхание. В голосе Изембарда слышалась ненависть, а не пустая угроза. Но Гали решил сыграть на слабости влюбленного юнца.

– Ты мечтаешь о моей жене, это читается в твоем взгляде, но место ее здесь. Что ты можешь ей предложить? Жизнь в бегах? Прелюбодейка и враг будущего графа Барселонского! – презрительно возгласил он. – Элизия выросла в таверне, она не привыкла к голодной жизни без крова над головой. Зато она умеет выбираться из трудных ситуаций, мы и теперь найдем выход.

Решимость Изембарда слабела с каждой фразой. А Гали продолжал:

– Оставь ее, и ты подаришь ей хорошую жизнь. Она нарожает детей, и они будут улыбаться ее улыбкой, не будут знать лишений и босоногого детства. Им не придется стыдиться своего отца, и мир даст им больше света. Ты принесешь им только тьму.

Изембард мог бы заставить Гали подавиться этими словами, но, когда тот юркнул в дом, не стал его преследовать. Потому что это была правда. Ему нечего предложить Элизии, только неуверенность и нищету. Никакая любовь не сможет вечно бороться с такими врагами. Они с сестрой расплачивались за деяния их отца; он не станет повторять его путь. Изембард, понурившись, возвращался к изгороди. В груди его пульсировала бессильная ярость.

Элизия видела, что Гали вернулся из сада побледневшим.

– Что такое?

– Ничего. Послышалось что-то, но это был просто ветер.

Жена не приняла его слов на веру. Гали был как будто не в себе и быстро ушел в город. Через мгновение Элизия была уже в саду и вглядывалась в темноту. Ей показалось, что в темноте мелькнула чья-то тень. Элизия подошла к колодцу, и тогда ее сердце забилось чаще. Хозяйка таверны обладала прекрасным обонянием. Она помнила, что вот так – выделанной кожей и металлом – пахло от Изембарда, когда он обнимал ее в монастырском сарае. Девушка не могла ошибиться, и в груди ее сладко заныло.

– Изембард…

Она подбежала к каменной изгороди, но там никого не было. Возможно, ей только показалось? И все-таки Элизия чувствовала, что он жив, он был здесь, и этого ощущения ей хватило, чтобы после долгих дней умирания вновь вернуться к жизни. Элизия даже представила, о чем могли говорить ее любимый с ее мужем. Изембарда разыскивают, и он вынужден бежать. Теперь дорога в знатные сеньоры для него закрыта. Он стал таким же, как она, и быть может, поэтому он и вернулся, вернулся за ней. Элизии внезапно стало ясно: она хочет уйти с ним, оставить все позади и забыть про Гали. Хозяйка выбежала из разгромленной таверны и окинула взглядом площадь, но там не было ничего, кроме черноты и безмолвия. А потом появился Гали и с ним наемники Дрого. Наградив женщину презрительными взглядами, они разделились, чтобы искать беглеца на темных улицах. Ее муж снова выступил доносчиком. Изембарду нужно скрыться, нужно спасать свою жизнь – вот первое, о чем она подумала.

– Я знаю, любовь моя, однажды ты вернешься, – прошептала она ветру.

Мечта ее развеялась как дым, но Изембард действительно находился где-то поблизости! И хотя Элизия боялась, что его найдут, она помнила, что он стал опытным воином, закаленным в лесных сражениях. Девушка решила верить в лучшее и вошла в дом с улыбкой на губах. Ласково обняла Гальдерика и помолилась за своего любимого.

Изембард понимал, что Гали побежит к солдатам, и быстро покинул площадь, не увидев ни серого платья, ни беспокойных глаз, высматривающих его из темноты. Все могло сложиться иначе, но души их, соприкоснувшись, так и не встретились, и колесо времени сделало новый оборот, унося их к неведомым судьбам.

Изембард прокрался мимо исполинских колонн Миракля. Они действительно потрясали воображение, рассказывая о городе небывалого величия. Потом он рванулся вниз, к дворцам и зданиям епископата, и разум его был слеп от боли и ярости. Юноше надоело скрываться, он устал от потаенной лесной жизни. Учителя его погибли в бою, и его самого ждет та же участь, как только прозвучит сигнал тревоги и наемники Дрого начнут обыскивать Барселону дом за домом. Смерти он не боялся. Прежде чем его свалят, он успеет плюнуть в лицо человеку, разрушившему весь его мир, – Дрого де Борру.

Стиснув зубы от ярости, он вышел на площадь перед графским дворцом. Дворец стоял закрытый на все засовы. Юноша подошел к крыльцу и принялся швырять камни в окна.

– Дрого де Борр! Я обвиняю тебя в измене! – орал он как безумец, разрывая ночную тишину. – Выходи сюда и расскажи правду о том, что ты прячешь в Тенесе! Признайся в своем преступлении перед городом!

Из темноты вынырнули четыре фигуры, закутанные в плащи. Юноша не успел вытащить меч из ножен, а его уже оглушили ударом деревянной палицы. Теряя сознание, Изембард почувствовал странное облегчение.

В себя он пришел в темной каменной клетке, с цепью на шее, другой конец которой был намертво вмурован в стену. Его поймали. Вдоволь накричавшись и пометавшись на цепи, пленник снова рухнул без сил. И тогда в окошечке на двери возникло чье-то лицо, и это был не Дрого.

– Я рад, что ты успокоился, Изембард. Ты здесь для того, чтобы остаться в живых. Люди Дрого обыскивают город пядь за пядью – им нужен ты. Как же удачно, что ты раскричался рядом с епископским дворцом и Ориоль тебя услышал!

– Вы ничем не отличаетесь от Дрого, епископ! – просипел Изембард. То же самое говорил и преподобный Тирс. – Я знаю, что вы ему помогаете.

Дверь в камеру открылась. Фродоин пропустил оскорбление мимо ушей.

– Ты заслужил мое уважение, наследник Тенеса. Ты храбр, но ты до сих пор не понял, насколько сложно наше положение. Восстание обезглавит Барселону и положит ее к ногам сарацин.

Следом за епископом в камеру вошел мрачный Сервусдеи. Он протянул пленнику бурдюк с вином.

– Мы вместе составляли план противостояния, Изембард, но потерпели неудачу, – продолжал Фродоин. – Лесные бродяги и многие барселонские аристократы погибли, Года изгнана, а дочь ее пленена. И нет, кажется, никакой надежды. И все-таки, если мы не хотим, чтобы все эти жертвы оказались напрасны, мы должны искать новую тропу. Я видел тьму в глазах Дрого, и я знаю, что Господь на нашей стороне, но ты должен понять, что конец этому безумию положит отнюдь не меч.

– Я не ощутил Его присутствия в Тенесе, – горько посетовал юноша.

– Не богохульствуй, Изембард! – Для начала епископу предстояло пробиться сквозь его ослепление. – Сейчас ты в отчаянии, но при встрече в Бенвьюре я ощутил крепость твоего духа и хочу верить, что он и сейчас столь же крепок. Ты должен прийти в себя и продолжить борьбу на нашей стороне.

Изембард поднял голову. Пламенная вера епископа напомнила ему о Гисанде.

– Чего вы хотите? – спросил он более спокойным тоном.

– Возле графского дворца ты обвинял Дрого в измене. Ты что-то видел в крепости Тенес. Я должен знать, что ты видел.

– Мертвое тело… Боюсь, я видел там труп виконта Сунифреда.

И юноша рассказал испуганным священникам о событиях той жуткой ночи.

– Сервусдеи, вот он, наш путь! – ободренно воскликнул епископ, как будто сподобившись долгожданного откровения. – Мы должны отправить Дрого на королевский суд и выиграть перед лицом всего двора!

– Если годы учебы в соборной школе Реймса напрочь не выветрились у вас из головы, вы вспомните, что приговор выносят судьи, а не обвинители, – едко возразил старый монах. – Тут потребуются свидетели, доказательства…

– А я вас и не просил выступать перед судьями, – резко оборвал его Фродоин. – Я хочу, чтобы дело было выиграно еще до выезда из Барселоны. Вы лучший эксперт по каноническому праву во всем королевстве, я даже осмелюсь сказать, во всей вселенной. Восемьсот лет истории Церкви – это ведь немалый срок. Уж вы-то найдете способ поквитаться с негодяем!

Сервусдеи нахмурился и долго молчал. Если бы не епископское кольцо, монах залепил бы бывшему ученику пощечину, как когда-то в церковной школе. Но Фродоин нащупал тропинку и упрямо желал двигаться по ней.

– Тогда пойдемте в епископский архив, – уступил Сервусдеи. – Нам предстоит серьезная работа. Кстати сказать, этот юный лесовик нам очень пригодится, когда наступит час.

Епископ усмехнулся:

– Устраивайся поудобней, Изембард из Тенеса, и возвращайся в здравый рассудок. Тебе скоро предстоит долгое путешествие.

24

Когда Ротель сожгла тело Оникса, она обнаружила, что за ней наблюдают. Девушка опознала чужаков по запаху металла и пропотевшей кожи: это были наемники Дрого. В лагере дикарей тоже было неспокойно. Дрого захватил власть в Барселоне, и теперь, желая улучшить свою репутацию, он решил подправить свое кровавое прошлое, избавившись от неудобных союзников.

Ротель решила не выходить из пещеры, подготовиться и выждать. Она заснула, а ночью проснулась от ощущения несвободы. Сильная рука зажимала ей рот. Девушка попробовала вырваться, но ее крепко держали за руки и за ноги. В пещере Оникса горел факел, в его свете Ротель насчитала четверых. Она понимала, что, прежде чем убить, ее будут насиловать. И это даст ей отсрочку. Девушка билась в мужских руках, а ее грубо лапали и стягивали кожаные одежды. Ротель чувствовала вожделение этих мужчин. Она прикрыла глаза, как учил ее Оникс, и сосредоточилась на ощущениях в своих связанных конечностях. Насильники раздели ее донага и подвывали от вида соблазнительной юной плоти. Ротель отметила, что давление на ее руки ослабло: мужчины посчитали ее беззащитной. Один из них навалился сверху, и девушке стало тошно от мерзостного зловония. Она резко высвободила руку и впилась ногтями ему в глаза. Ногти Ротель заранее отточила и смазала сильным ядом – смесью цикуты, белены и лягушачьего жира. Ослепленный страшно закричал.

– Горю! Горю!

Ротель прочертила борозды на плече того, кто мешал ей шевелиться, и мужчина инстинктивно отдернул руки. Тогда недавняя жертва вытянула из трещины в камне острый стилет и полоснула по горлу третьего. Все это произошло в единый миг. Четвертый, стороживший у входа, попятился назад с криками:

– Дьявол! Дьявол!..

Голая, запачканная кровью Ротель теперь стояла во весь рост над двумя стонущими мужчинами: один закрывал ладонями лицо, второй обливался потом, рука его распухала и немела. Паника сделала их бессильными перед стройной красавицей с ледяным взглядом. Оникс воспитал хорошую ученицу. В руке у Ротель оказался стянутый ремешком кожаный мешок; она развязала ленту и ухватила за голову гадюку, готовую к атаке. Девушка проделывала эти движения сотни раз, хотя и не всегда успешно.

– Почему? – коротко спросила она.

– Дрого скоро отправится на королевскую ассамблею. Он станет графом, и эти шайки будут пятнать его имя перед франкской знатью, – ответил ей четвертый – единственный, кто не получил никаких повреждений. – Ты тоже должна превратиться в одну из легенд Марки.

– Ну так вы первые исчезнете с лица земли, ублюдки!

Ротель бросила гадюку на ослепленного предводителя, змея впилась в его бедро. Вторая порция яда станет для него смертным приговором. Остальные поволокли его прочь, подальше от пещеры с ее страшной обитательницей. Их рассказу о случившемся суждено будет переродиться в легенду о новом бесовском создании, поселившемся в этих пещерах. Ротель вернула гадюку в мешок и прислушалась к боевым выкрикам и стонам умирающих. Этой ночью напали не только на нее. Девушка поспешила одеться, накинула на плечи плащ со своим живым оружием и забрала из пещеры кобру своего учителя – в этих землях такие не водились. Она уже успела привыкнуть к шевелению, цокоту и шипению ядовитых тварей, хотя обращение с некоторыми из них требовало особой осторожности.

Жилище дикарей было окутано клубами дыма, пахнущего паленым мясом. Ротель подошла ближе к лагерю. Солдаты подожгли навесы и мостки. Женщины, дети, старики бросались в пропасть, спасаясь от языков пламени, а тех, кому удалось выжить после падения, наемники добивали без жалости.

Большинство мужчин, способных сражаться, уже лежали в траве.

Ученица Оникса впала в ярость. Она мало общалась с этими людьми, зато видела, как играют их дети – так же, как когда-то играли они с братом. Девушка бесшумно подкралась к одному из наемников, занятому отрезанием голов, и перерезала ему горло. Ротель скользила по зарослям, как смертоносная тень, тихая и стремительная. Она зарядила дыхательную трубку самым страшным ядом, который хранила в особом мешочке, и солдаты предпочли уйти восвояси, спасаясь от незримой смерти. Они уже выполнили порученное им задание и теперь просто развлекались, терзая голодранцев, которые много лет присваивали себе часть награбленного добра. Среди десятков мертвых тел потерянно бродила горстка выживших. Увидев Ротель, люди бросились прочь, потому что не знали, на кого направлено ее оружие. Девушка осталась одна среди мертвецов.

Серый дождливый рассвет показал масштабы побоища. Ротель насчитала более пятидесяти погибших, не считая тех, кто сгорел или задохнулся в дыму. Атаман Анусо тоже погиб. От бывшей шайки осталась лишь дюжина человек, в конце концов они рискнули показаться бестиарию на глаза. Трое мужчин, женщины с детьми и один старик.

– Вам нужно уходить.

Ротель ослушалась завета Оникса: бестиарий – это свободный дух, который не заботится ни о ком. И все-таки, прежде чем исчезнуть, Ротель не могла не предупредить этих несчастных.

После полудня девушка заметила, что выжившие идут за ней. Она могла бы легко сбить их со следа, но не сделала этого. Проклиная собственную слабость, она взяла на себя неожиданную новую повинность. Вот только не знала, куда отвести горемык. В конце концов Ротель решила, что в Жиронском графстве, где правит Отгер, они, по крайней мере, сумеют спрятаться. «Доведу их туда, да там и оставлю» – вот как рассудила она.

Дикари не делали попыток приблизиться, они просто шли позади и смотрели, как бестиарий расставляет силки на грызунов, чтобы кормить свое ползучее оружие. Присутствие этих бесполезных спутников волновало Ротель больше, чем она была готова признать. Что-то с ней было не так. Ротель не ощущала свою душу пустошью, свободной от эмоций. Она хотела, хотела сердцем, чтобы эта горстка людей оказалась в безопасности, хотя и не понимала, зачем это ей. Оникс слал проклятия из самой глубины ее рассудка, но девушка не могла предоставить несчастных собственной участи. Им с Изембардом не так давно угрожала такая же судьба. Простым людям редко предоставлялось право выбора.

Ротель привела их к монастырю Санта-Афра. Долгие годы мечтала она отомстить настоятелю Сиксту, но теперь поняла, что монах служил лишь орудием непостижимых сил, устраивавших ее встречу с учителем. Бывшая послушница заметила, что к главному зданию пристроили каменные кельи и навесы. Рядом с ее хижиной стояло еще несколько новых. При воспоминании о братьях Адальдусе и Ремигии в сердце ее шевельнулась грусть. Быть может, Рожденной от земли удалось бы уговорить монахов оставить маленький отряд при обители, но что-то ей подсказывало, что путь их здесь не кончается.

Ученице бестиария нужно было поразмыслить, больше предчувствий не было, зато неожиданно промелькнуло давнее воспоминание. Ротель направилась не в монастырь, а к тому месту, где судьба когда-то развела ее с прочими женщинами, – к пещерам Серинья́. Она добралась туда уже затемно; дикари шли в сотнях шагов позади. Входы в пещеры заросли травой; Ротель застыла, как будто пораженная молнией. В одной из пещер мерцал свет. Ротель перенеслась в другое время, когда ей было тринадцать лет и она плакала, одинокая посреди жуткой снежной бури.

Девочка лишилась голоса, выкликая своего брата и монахов. Дрожа от холода, она добрела до пещер, в которых когда-то видела свет. В ту ночь повсюду было темно, но она была так напугана и утомлена, что свернулась клубком в глубине ближайшей из пещер. Снаружи доносился волчий вой.

Когда девочка почти заснула, возле входа ей привиделся человеческий силуэт. То была женщина в плаще из плотных шкур. Она молча смотрела на девочку. Ротель не было страшно, потому что перед ней стояло самое прекрасное существо на свете. Женщина прикрыла ее своим плащом и угостила лесными орехами и горьковатыми травами. А еще дала хлебнуть из бурдюка немного густого сладкого вина. Не говоря ни слова, она сгребла сухие ветки и запалила огонь.

– Кто ты? – осмелилась спросить девочка, едва придя в себя. – Ты ангел?

– Когда-то давно я потерялась, так же как и ты. Откуда ты пришла?

– Я живу в монастыре Санта-Афра вместе с братом, Изембардом. Меня зовут Ротель.

Глаза незнакомки на мгновение вспыхнули. Она с невыразимой скорбью поднесла ладонь к щеке девочки, но в последний момент отдернула руку.

– Ты ушла далеко от дома.

– Я шла из деревни, но заблудилась в этой вьюге. А ты живешь в пещере?

Женщина указала на каменную полочку, на которой стояла глиняная фигура в островерхом платке и с младенцем на руках.

– Я только приношу дары Матери. Тебе повезло, девочка.

– Это Святая Дева?

– Это Мать, – торжественно ответила незнакомка. – Если твоя Дева – Мать, значит это и она тоже.

– Так, стало быть, здесь часовня?

– Нечто подобное… только гораздо древнее. Мужчины и женщины молились здесь от начала времен. В этих пещерах много кто погребен, под защитой Матери.

– А у меня матери нет, – грустно сообщила Ротель. – Зато есть брат, я тебе уже говорила.

Женщина вздрогнула и посмотрела на девочку с бездонной печалью в глазах.

– У тебя есть мать, и она здесь. Когда тебе станет плохо, поговори с нею. Она заботится о своем Творении. Но взамен ты должна что-то подарить: букетик собранных тобой цветов, или зёрна, или мед…

– Колдунья! – закричала Ротель, отодвигаясь подальше. – Монахи говорили, что есть еще люди, верящие в такие дела. Если я буду тебя слушать, я пропала.

Женщина насмешливо скривила губы:

– Помни, именно Мать спасла тебе жизнь. Ты должна быть ей благодарна. Оставь плащ себе, он защитит тебя и в эту ночь, и в другие ночи. Завтра ты можешь забрать эту фигурку, только не показывай ее монахам и ничего не говори обо мне.

Женщина прижала Ротель к своей груди и гладила по голове, пока девочка не забылась крепким сном. Солнце уже поднялось, когда она услышала отчаянные крики брата, звавшего ее из заснеженного леса. Прежде чем ответить, Ротель спрятала терракотовую фигурку поглубже в пещере. Весной она за ней вернется.

Воспоминания всколыхнули ее душу. Завернувшись в тот самый плащ, под которым теперь висели мешочки со смертоносными спутниками – ее оружием, Ротель подошла ко входу в освещенную пещеру. Внутри она увидела женщину преклонных лет, сидевшую у маленького костерка. Ротель провела в лесах достаточно времени, чтобы знать, что здесь обитают не только звери.

– Ротель, о тебе рассказывают ужасные вещи… Но ты вернулась. Подойди.

Когда девушка узнала голос, волосы у нее на голове зашевелились. В ту вьюжную ночь она видела красавицу; теперь ее кудри почти совсем побелели, а спина сгорбилась.

– Кто ты? – спросила Ротель, теряясь в бездонном взгляде.

– Одни называют меня феей или dona d’aigua; самые суеверные – проклятой душой; монахи скажут, что я ведьма, служительница богини Дианы. – Женщина весело пожала плечами. – Другие, уже умершие, научили меня, что реки беседуют с горами, ручьи с деревьями, а птицы с ветром… Если хочешь называть меня по имени, пускай будет Эга. Заходи, присаживайся.

Оникс тоже говорил о природе как о чем-то живом. Но хотя эти двое исходили из общего принципа, от бестиария веяло мраком, а Эга лучилась светом. Девушке хотелось узнать больше.

– Я уже не девочка, которая встретилась тебе той ночью.

– Ты Ротель из Тенеса, и мне известно, что твой брат сражался с теми, кто сейчас идет за тобой по пятам; сражался, чтобы Марка перестала быть местом тьмы. Зачем ты пришла?

– Их было много больше, но Дрого де Борр, их повелитель, приказал их убить, – мрачно сказала Ротель. – Сама не знаю, почему я разрешила им идти за мной.

– Ты не желаешь им смерти, – предположила Эга. Ее темно-синие глаза ярко блеснули. – Ты не такая, как твой учитель, в тебе еще сохранился свет. Чего ты хочешь для этих людей? Зачем привела их сюда?

– Я просто увела их подальше из той проклятой земли, – спокойно ответила Ротель. – Быть может, здесь у них появится шанс.

– Думаешь, местные крестьяне согласятся их принять? О том, чем они занимались десятилетиями, известно по всей Марке, и понадобится несколько поколений, чтобы это знание забылось.

– Стало быть, они умрут, – запальчиво бросила Ротель. Она не желала делать уступки милосердию.

– Души их прогнили… И все-таки ты сможешь вывести их на путь, – мягко возразила Эга. – Ты сумеешь объединить оставшихся и заставишь их отказаться от пути разрушения.

– Ты меня совсем не знаешь. – Ротель приподняла мешок с коброй, и змея шевельнулась внутри.

– Твой бестиарий был чужеземцем, сыном боли и страха. Тебе ведомо чувство любви к брату. Ты вернулась сюда, к своим корням, потому что заблудилась. Матери угодно, чтобы ты вернула озлобившихся людей к их мирным истокам.

– Они ведут себя как звери и позабыли, что можно жить иначе.

– Пусть так, но в глубине души они не этого желают своим детям. – Эга пристально всматривалась в холодные глаза девушки и видела в них не только холод. – Некоторые откажутся идти за тобой, но многие пойдут. Они тебя знают и боятся, потому что ты ученица Оникса, быть может, последний бестиарий в этом мире и единственный человек, способный объединить в союз противоборствующие кланы. Есть ведь дикие земли, на которых эти люди могли бы устроиться.

Девушке стало не по себе. Слова Эги проникали в нее как яд; воздействие ощущалось не сразу, но и противоядия у нее не было.

– Ты просишь меня сделать то, чего не смогли добиться рыцари и епископ?

– Ты единственный человек, способный ходить по лесам без опасности быть распятой на дереве, и ты можешь запугать их так, чтобы они остановились и тебя послушали. А взамен я обучу тебя всему, что знаю о видимом и невидимом. У тебя уже был учитель смерти, теперь появится и учитель жизни.

Ротель начала задыхаться и вихрем вылетела из пещеры. Эга вздохнула. Ей бы хотелось рассказать этой девочке старую историю о девушке, которая сбежала в леса из-за жестокости своего мужа. А через много лет она исцелила пригожего светловолосого рыцаря, умиравшего в лесу, а еще некоторое время спустя она передала рыцарю девочку, плод их взаимной любви, чтобы ее оберегали стены высокого замка. И все-таки Эга решила, что ворошить прошлое незачем. Точно так же она не нашла в себе силы признаться в ту снежную ночь, после долгих лет поисков, когда Ротель нашла ее сама, укрывшись в пещере Матери. Именно тогда Эга поняла, что эта девчушка унаследовала основную черту своего рода.

Ротель потерянно стояла в темноте. Что-то в Эге ее манило. Между ними существовала связь, и отрицать ее не имело смысла. Эга была одной из тех одиноких женщин, что живут в лесу, в тесной связи с природой и с древними дохристианскими верованиями. Ротель хотела постигать тайны мира, а именно это и предлагала ей старушка – в обмен на убеждение вожаков диких орд, с которыми она познакомилась через Оникса.

Охваченная такими мыслями, Ротель нашла себе пристанище в другой пещере, выше по склону. В полнейшей темноте, двигаясь на ощупь, она проникла в самую глубину. Девушка отыскала сухое место, села и замерла. В голове ее кружились обрывки недавнего разговора. Она – наемный убийца, а не вождь голодранцев, готовых поубивать друг друга.

Постепенно Ротель утратила ощущение времени, все мысли ушли из головы. Тишина и одиночество ничем не нарушались. Но потом вокруг начались изменения: девушке показалось, что она видит во тьме огоньки. Она продолжала сидеть неподвижно, широко раскрыв глаза. И почувствовала чье-то присутствие за спиной. Ротель почти ощутила холодное дыхание бестиария, и волосы у нее на затылке вздыбились.

– Учитель, ты здесь, – прошептала она пересохшим горлом.

– Да, ты всегда найдешь меня в самых темных местах.

– Ты слушал эту женщину.

– Да.

– Почему мне так тревожно рядом с ней?

– Это не тревога, это страх.

– Я не боюсь. Я ничего не чувствую.

– В тот день, когда это станет правдой, ты окажешься в аду. Рядом со мной.

– Мне ничего не нужно от Эги. Почему она просит именно меня?

– Хотя она и сильна, ее сил не хватит, потому что ей знаком только свет, а этого мало.

– Я убийца.

– Да, ты убийца. Тебе хорошо знакома тьма, но способна ли ты познать свет?

Ощущение присутствия исчезло. В пещере было очень холодно, и продрогшая Ротель выбралась из потемок наружу. Ей нужно было выспаться, впереди ожидала непосильная задача.

25

Серве, север Франции, 24 апреля 865 года

Карл Лысый, король Франции, каждую весну собирал Генеральную ассамблею, на которую являлись чиновники высшего ранга, графы, герцоги и маркграфы королевства, а также епископы и влиятельные аббаты. Нестабильность внутри государства и норманнские набеги заставляли государя постоянно перемещаться из домена в домен, поэтому собирались каждый год в новом месте. На этих ассамблеях король заключал новые союзы с крупными домами, чтобы получать новых солдат в королевское войско, раздавать владения и подписывать договоры с Церковью.

Серве располагался возле границы с королевством Лотарингия, неподалеку от Реймса. Место было лесистое, пышно зеленеющее уже весной. Охота удавалась хорошая, и даже самые неуклюжие аристократы что-то да привозили из своих выездов. Лесные трофеи поднимали настроение, и вассалы проявляли больше уступчивости на переговорах. Вокруг обнесенного стеной поселка вырос обширный лагерь из военных шатров; в открытом поле устроили трибуны для турниров. Помимо решения государственных дел, собравшимся хватало времени на амурные забавы, пиршества и заключение разного рода сделок.

После исчезновения Гунфрида из Готии часть южных графств, от Роны до Испанской марки, нуждалась в правителях. Вся эта территория пребывала в глубоком упадке – земли лежали невозделанные из-за отсутствия работников, селения жили обособленно, страдая от голода и эпидемий.

На честь управления этими землями претендовало несколько человек, в их числе и малоизвестный при дворе Дрого де Борр, который, по слухам, совершил великие подвиги при взятии Тулузы. Поговаривали, что бастард Роргониса де Борра заставил предателя Гунфрида бежать в Италию с помощью бредовых видений, хотя люди здравомыслящие и не доверяли этим слухам, а сам победитель решительно их опровергал. В доказательство того, что он является добрым христианином, Дрого вытащил из забвения то обстоятельство, что он, хотя и не носит сутану, когда-то был рукоположен в священники. Дрого претендовал на Барселону и Руссильон. Король, несмотря на кровь бастарда, казалось, не имел ничего против – только если новый граф выплатит все налоги, которые не собрал его предшественник, и устроит набор солдат для королевского войска.

Ассамблея, рассчитанная, как всегда, на несколько дней, проходила в маленькой церкви Серве. По одну сторону центрального нефа вельможи заняли места в соответствии с древностью и могуществом своих родов; напротив восседали епископы и аббаты. В пресвитерии сидели король Карл Лысый, его камерарий Теодорих и архиепископ Гинкмар из Реймса. Крест над алтарем и священное пламя напоминали собравшимся, что за ними наблюдает суровое Божье око. В церкви было неуютно и тесно из-за большого скопления власть имущих.

Писцы лихорадочно черкали по пергаменту, занося принятые решения. Документировать следовало все: предоставление земель, налоговые льготы и привилегии, привязывающие вассалов к монарху в обмен на армии и подданство. Империя истощалась, когда государственные земли отходили во владение феодалам, но только таким способом Карл мог удержать на голове корону, ярко сиявшую в пламени светильников.

Дрого улыбался из последнего ряда, безразличный к презрению древних родов. Король вынужден обращаться к малым вассалам, когда могущественные дома растратили и деньги, и солдат в предыдущих кампаниях. Мало что будет значить легендарное происхождение, если, кроме него, больше нечего предложить истории.

Документ, по которому Барселона и Руссильон переходили к Дрого де Борру, был уже составлен. Известиям из Марки никогда не хватало ясности, а король хорошо помнил имена графов, поднимавших там мятежи. Отдаленное расположение и отсутствие заинтересованности при дворе превратили эту землю в изолированный островок, но бастард Роргониса де Борра управлял ею во время безвластия и бегства виконта Сунифреда, а еще, желая добиться милости сюзерена, преподнес ему дар от лица города – четыре либры серебра и драгоценные изделия. Несмотря на ропот тех, кто не склонен ему доверять, Дрого получит законный статус графа за свои заслуги и верность короне.

Когда писец передал пергамент королю, чтобы тот огласил назначение, двери церкви распахнулись и появился еще один епископ, в митре и с посохом. Темная туника испачкалась за время долгого путешествия. Когда прибывший подошел к пресвитерию, свет упал на клочковатую бороду, не стриженную несколько недель.

– Фродоин, епископ Барселонский! – тотчас объявил Гинкмар. Взгляд старика был суров.

Гинкмар знал, что Фродоин уже несколько дней живет возле Серве, но на ассамблее он не показывался. Такое появление было рассчитано на то, чтобы поразить короля и главнейших людей государства. Гинкмар улыбнулся дерзости своего ученика.

Присутствующие действительно смотрели на молодого прелата с изумлением, а он, как положено, почтительно склонился перед государем.

– Вы припозднились, – попенял ему король. – Мне было бы желательно спросить вашего совета, епископ, ведь назначение графа в Барселону прямо касается и вас.

– Простите бедного священника. Мне было нелегко добраться до самого Серве. Но я проделал этот путь с одной-единственной целью.

Ему удалось привлечь всеобщее внимание. Фродоин заранее отправил в церковь верного Жорди и сумел точно выбрать момент для своего появления. Он медленно повернулся и эффектным жестом указал на Дрого.

– Хотя я и посылал письма, в которых выражал согласие, чтобы Дрого де Борр в течение нескольких месяцев занимал должность виконта Барселонского, некоторые сведения, полученные мною впоследствии, не оставляют места сомнению: бастард Роргониса де Борра не может быть графом Коронованного города, поскольку он кровавым путем присвоил себе власть, которая по праву принадлежала виконту Сунифреду.

– Это ложь! – прорычал Дрого, поднимаясь с места. – Были убиты только те, кто изменил королю!

– Вы готовы поклясться в этом перед Богом? – пылко вопросил Фродоин.

Собравшиеся заговорили наперебой. Теперь в лагере будут обсуждать только эту новость.

– Тихо! – возвысил голос король. – Дрого де Борр, вы будете говорить в свою очередь.

– Ваши обвинения весьма серьезны, епископ Фродоин, – вмешался Гинкмар, живо заинтересованный происходящим. Он хорошо знал Фродоина и понимал, что хитрец что-то задумал. – У вас есть чем их подкрепить?

– Да. Я обвиняю официально и публично.

Фродоин оставался одним из самых молодых прелатов, все были поражены его дерзостью. Если он не сумеет подтвердить обвинение, его положения во французской курии не спасти.

– Все это клевета! – кричал Дрого, пробираясь в центральный проход храма. – Да, я вошел в Барселону, но только чтобы подавить восстание гота Гисанда, который провез в город оружие. Я нашел тайник в одной из городских таверн.

Ассамблея бурлила: от Марки разило гнилостью и предательством.

– Я – епископ Барселонский и, повинуясь Божьей воле, заявляю, что это неправда!

Дрого презрительно ухмыльнулся:

– Мы слышим речь прелата, повинного в незаконной связи с замужней дамой. Его избранницу зовут Года!

Фродоин побледнел. Кто-то донес Дрого о его самом главном секрете; это означало, что его наушники подобрались ближе, чем епископ мог себе представить. Услышав об адюльтере, епископы возмущенно заголосили, хотя их самих ждали в шатрах рабыни и наложницы. Стоявшие на крыльце Сервусдеи и Жорди обменялись испуганными взглядами, но Фродоин оправился от удара и внешне выглядел спокойным. А вот Гинкмар страшно помрачнел:

– Это правда, Фродоин?

– Я принадлежу Церкви, и я верен своим обетам, архиепископ. Пусть он представит доказательства! – Он посмотрел на Дрого с вызовом. – К несчастью, супруг Годы, Нантигис из Козеранса, не сможет выступить свидетелем, потому что этот человек собственной рукой лишил его жизни.

Дрого безотчетным движением опустил руку на пояс, но в церковь Серве все приходили без оружия. Гинкмар грозно направил палец на епископа:

– Людям богобоязненным следует отвечать на столь тяжкие обвинения перед судом.

– Я намерен оправдаться перед лицом церковного трибунала, – ответил Фродоин.

Епископы и королевские советники обсуждали сложившуюся ситуацию в пресвитерии. Священник из Барселоны намеренно все подстроил так, чтобы не оставить собравшимся времени на размышление. Решение было единодушно: Фродоин – епископ, а Дрого был когда-то рукоположен в сан, поэтому рассмотрение спора переходит в компетенцию Церкви.

– Дрого де Борр, – грозно вопросил архиепископ Гинкмар, – что скажете вы?

Властитель Барселоны смотрел на свое неподписанное назначение и трясся от ярости.

– Я согласен, но при избрании судей будут присутствовать духовные особы, которых назначу я.

– Быть по сему, – с дозволения монарха определили архиепископ и королевский советник. – Таким образом, назначение графа Барселонского откладывается до суда, на котором вопрос будут решать семь избранных членов церковного трибунала. Суд состоится через два дня.

Король поднялся с места с недовольным видом. Неожиданное обстоятельство расстроило его планы, но ему требовалась замиренная Марка. Карл мрачно предрек двум противникам:

– Один из вас выйдет отсюда опозоренным и лишенным всех почестей.

Фродоин склонился в поклоне; Дрого вышел из церкви с проклятьями на губах.

Пока Фродоин выступал на ассамблее, люди капитана Ориоля поставили для епископа маленькую палатку на краю лагеря. Прелат отделался от любопытных, желавших узнать подробности, и укрылся внутри вместе с Ориолем и двумя священниками. Сервусдеи был бледен.

– Два дня! – нервно воскликнул Фродоин. Здесь ему не требовалось изображать твердость духа, когда он ею не обладал. – Ты сможешь обеспечить тайну нашего плана, Ориоль?

Серве находился неподалеку от владений дома Раиран, из которого происходил Фродоин.

– Ваша матушка разместила их в башне замка Отревиль, это совсем рядом. Но я опасаюсь за вас, епископ. Дрого сам не свой от гнева, и, быть может, он не станет дожидаться трибунала, чтобы заставить вас замолчать.

– Откуда он узнал про Году? Раскрой глаза, Ориоль, среди нас предатель! – крикнул Фродоин, выплескивая накопившуюся злобу. Он никак не ожидал ответного удара, но теперь было уже поздно. – Как бы то ни было, нам сейчас следует думать не об этом, верно, Сервусдеи?

– За свои деяния вы ответите перед Господом, – строго отозвался старик.

Хотя он и осуждал поведение епископа, в данном случае он соблюдал обет послушания.

Фродоин глубоко вздохнул несколько раз подряд, чтобы прийти в себя. Дом его был близко, хотелось поскорей обнять своих родных. Однако он не сможет увидеть свою семью прежде, чем сделает еще один важный шаг. Первоначальный план епископ разрабатывал вместе с Сервусдеи, когда заполучил в свой дворец Изембарда и выслушал его рассказ. Пока Фродоину удалось добиться только проведения церковного судилища.

– Их никто не должен видеть! – Епископ положил руки Ориолю на плечи. – Пусть никто не напивается и не бегает к шлюхам в Серве. Одна-единственная ошибка, и мы пропали. Не теряйте из виду Жорди и Сервусдеи. – Он обвел гвардейцев строгим взглядом.

– Нас всего четверо против тридцати, которых Дрого привел в свой лагерь! – оправдывался Ориоль. – Как нам защитить еще и вас?

– Твоя задача – позаботиться о других. Меня хранит Господь. Ступайте, у меня много дел.

Ориоль закатил глаза и промолчал. Священники переглянулись. Определенно, Фродоин утратил рассудок, таким они его не видели. Он остается здесь один, отдавая себя на милость Дрого.

К вечеру начался дождь, и Фродоин вышел из палатки с узелком в руке. В этот час рабы и сервы готовили ужин для своих господ. От костров пахло жареным мясом, и у епископа засвербело в животе. Он нуждался в отдыхе, но должен был еще кое-кого повидать: в этом и состояла гарантия его безопасности.

Карл Лысый удалился в башню на въезде в город. Его охраняла особая scola, состоявшая из полусотни воинов в приметных белых плащах, а также отряд scara – рыцарская элита королевства.

– Вы не имеете права говорить с королем, пока не кончится суд, – указал капитан, узнавший Фродоина.

– Вообще-то, я пришел к королеве Ирментруде. У меня для нее подарок.

Один из солдат поднялся в башню и очень скоро вернулся. И вот он уже ведет епископа по узкой лестнице в покои королевы. Епископ Барселонский решил, что попал в рай. Комната была покрыта коврами и шкурами. В глубине пылал огонь и пахло корицей, редкой пряностью, которую он не мог найти на скудном рынке своего города. Королева, преклонив колени, молилась перед раскрашенным распятием, лицо у Христа было гневное.

У Ирментруды Орлеанской имелось две слабости, как рассказывала Фродоину его матушка: религия и вышивка. Епископ почтительно поздоровался и показал королеве лучшее алтарное покрывало из своего дворца. Женщина рассыпалась в восторгах. Фродоин намекнул, что такой красивой вещи самое место там, где молится сама королева, и они вместе расстелили покрывало. Встреча начиналась благоприятно.

Дочери графа Эда Орлеанского было сорок лет, и чуть больше двадцати из них она провела замужем за Карлом, которому принесла девятерых детей. Ирментруда была благородная дама, обученная устраивать альянсы знатных домов, и она хорошо знала отведенную ей роль: мать королей и покровительница аббатств. Семья Фродоина сделала богатые пожертвования на расширение аббатства Нотр-Дам-де-Шель, где Ирментруда проживала, когда супруг выезжал на войну. Таким образом, королева относилась к дому Раиран благосклонно.

– Мои дамы только о вас и судачат, Фродоин. Никто не понимает, как это вам удалось пересечь Францию так, что не просочилось даже слухов.

– Приношу извинения за мой недостойный вид. Дорога выдалась тяжелая. Проводниками нам служили пастухи, они вели нас старыми тропами, между скал и непроходимых лесов. Меня направляла Господня воля, чтобы я поведал правду перед лицом короля.

– Вы епископ, и вам надлежит заниматься только делами божественными, – осторожно заметила Ирментруда. Ее утомили льстецы и попрошайки.

– Это Господь показал мне Барселону со шпилями колоколен и великолепием дворцов – город, где проживают дворяне, ремесленники и купцы, ведущие торговлю в порту: туда приходят корабли со всех концов света. Этому городу предначертано жить еще тысячу лет, он благословен Господом.

– Красивая картина – несомненно, ее вам навеяли ангелы.

– И я так думаю. Но это видение часто мутнеет: я вижу рухнувшие стены, а внутри – только белые кости. Вот почему я здесь.

Фродоин витийствовал красиво, но впечатлить королеву было непросто.

– Господь будет говорить устами судей, а не моими, епископ.

– Я знаю, моя госпожа.

– Тогда что же вам угодно?

– Только лишь почтительно приветствовать вас, особенно от лица моей матушки, которую я не видел много лет. Она глубоко вас уважает и всегда за вас молится.

Мало кто являлся к ней с визитом и не просил ее заступничества перед королем. Ирментруда повеселела.

– Теперь опасное путешествие поможет вам навестить вашу семью.

– Боюсь, мне не выбраться отсюда живым после того, как я прилюдно оскорбил Дрого де Борра, даже если я окажусь прав перед Господом. Я прошу вас только об одном: молитесь о моем городе и о том, чтобы король не забывал о Марке. – Фродоин поклонился, готовясь уходить. – Вы основываете аббатства, вы были щедры к Церкви, поэтому вам уготовано достойное место на небесах.

Ирментруда остановила его уже на пороге. Фродоин нахмурился.

– Епископ, я не стану вторгаться в судебное разбирательство. И все-таки я гарантирую, что вы выслушаете приговор и примете причитающуюся вам награду – или позор. С этого момента у вас будет защита.

– Я всего лишь исполняю волю Господа. И на Него уповаю.

– Я отдаю вам свой эскорт, только не искушайте судьбу.

Фродоин покинул башню, и вслед за ним тотчас устремилась дюжина солдат из scara. Добравшись до своей палатки, прелат позволил себе улыбнуться: два дня, ему нужно только два дня.

Изембард оглядел зал, в котором собралось почти полсотни человек, которых Фродоину удалось привести в Серве тайными тропами. Здесь были крестьяне из новой деревни Ла-Эскерда, несколько мелких готских феодалов и ремесленники из Барселоны. Юноша принялся вдумчиво вскрывать волдыри на ногах и смазывать ранки целебным настоем на льняном масле. Путешествие прошло мучительно. Фродоин выделил на него деньги, отложенные на строительство нового собора, и, хотя в еде и питье недостатка не было, через несколько часов по прибытии епископ запер всех путников в старой башне, принадлежащей его семье. Люди знали, что направляются в Серве, на другой край королевства, только вот причину Фродоин им не открывал.

Изембарда, как и других, удивило упрямство прелата. Для столкновения с Дрого у него явно была припасена какая-то хитрость. Но у лесного бродяги имелся свой собственный план. Он разделается с Дрого при первой возможности, чтобы отомстить за своих учителей, – вот почему он покорно согласился отправиться в Серве. Теперь осталось только разжиться мечом и проникнуть в лагерь. Король его не пощадит, но Изембарду было все равно: он ведь всего-навсего бывший монастырский серв.

Вошел Ориоль, и все умолкли.

– Все, момент настал. Жорди и Сервусдеи объяснят, для чего епископ привел вас сюда. У нас есть два дня, чтобы повернуть дело так, как он ожидает.

– Он только мессы служит, почти ничего не говорит! – выкрикнул какой-то гневливый крестьянин.

– К порядку, друг! Ты получил щедрое вознаграждение.

– Я не верю, что слова церковника способны остановить Дрого, – сказал капитану Изембард. – Я сам с ним покончу, как только выйду отсюда.

Ориоль опустился перед юношей на корточки:

– Гисанд сделал из тебя воина, он уверял, что ты унаследовал душу своего отца, признанного вождя, но здесь тебе не безлюдные пустоши Барселонского графства – здесь куда более опасно. Фродоин взял тебя сюда, чтобы показать настоящие битвы сильных мира. Здесь начнется твой cursus honorum, если ты сможешь его одолеть.

Ориолю Изембард нравился, парень был наделен отвагой, но ему еще многому предстояло обучиться.

– Тенеса мне не вернуть, так что свидетельство беглого раба будет иметь меньше веса, – пожаловался Изембард. – Только железо сможет выпрямить этот путь.

– Помимо владения оружием, ты должен научиться рассуждать, ты находишься под опекой Фродоина, и если попробуешь высунуться, гнев короля падет на него, потому что во время ассамблеи поединки запрещены. Как, по-твоему, смогут все эти ребята вернуться домой без своего епископа? – Увидев сомнение на лице юноши, Ориоль добродушно улыбнулся. – Я должен тебе кое-что показать.

Ориоль вернулся с мечом Гисанда из Барселоны, обернутым в льняной плат.

– Через два дня, когда завершится суд, я сам верну его тебе. До этого срока ты будешь повиноваться епископу. Почисти одежду и подстриги бородищу. Ты хорошо знал Гисанда. Он поторопился всего лишь однажды, когда решил взять Тенес с горсткой рыцарей и там нашел свою смерть. Доверься Фродоину: он воин не хуже нас, но его оружие – это язык и хитрый, изощренный ум.

26

Неожиданное судилище вызвало ажиотаж среди собравшихся на ассамблею в Серве. Трибунал состоял из семи судей во главе с Гинкмаром; членов отбирали придирчиво, в присутствии Сервусдеи со стороны Фродоина и бенедиктинца Беренгара, которому сделал щедрое подношение Дрого.

Гинкмар отслужил мессу в простой церкви Серве и страстно высказался на тему Божьего гнева и наказаний, ожидающих клеветников и предателей. Затем члены трибунала помолились перед распятием и заняли свои места. Королю с королевой предоставили место рядом с Евангелием, вид у них был крайне заинтересованный. На подушечке у ног монархов лежали iura regalia[28]: скипетр, корона и меч, символы Каролингской монархии. Дрого впервые после долгих лет облачился в церковное; на Фродоине была простая черная туника без всяких указаний на сан. Оба поклялись подчиняться решениям суда на толстой Библии Карла Лысого в деревянном переплете с инкрустацией.

Один из каноников огласил формальные условия и заявления обеих сторон. Фродоин обвинял Дрого в узурпации должности графа Барселонского без одобрения короля Франции, а Дрого объявлял епископа прелюбодеем, что влекло за собой смещение с должности в курии и отлучение от Церкви.

Фродоин не изменился в лице ни когда Беренгар расписывал неоценимые заслуги Дрого при подавлении мятежа Сунифреда из Готии, ни когда бенедиктинец приводил грязные подробности его постыдной связи с Годой из Барселоны, вдовой Нантигиса из Козеранса. Гинкмару пришлось воспользоваться своей властью и пригрозить очистить храм, если не будет соблюдаться тишина. Когда Беренгар закончил, Фродоин, изо всех сил старавшийся выглядеть спокойным, сделал Сервусдеи знак переходить к ответной речи.

– Члены церковного трибунала, – заговорил старый монах, – ввиду отсутствия полновесных доказательств обвинений против епископа Фродоина, я со всем смирением и перед лицом милосердного Бога призываю вспомнить, что было постановлено Святой Матерью Церковью на соборе, состоявшемся при папе Сильвестре, в четвертом веке. – Монах передал судьям копию документа.

Собравшиеся снова загалдели, специалисты по каноническому праву спорили, пытаясь определить, чем был примечателен тот собор. На лицах церковников появилась растерянность. Дотошный Беренгар спросил Сервусдеи:

– Это очень старый собор. Его постановления до сих пор в силе?

– На нем был осужден понтифик Марцеллин, как гласит Синуэсский собор. Если желаете, проверьте по сборникам права, брат Беренгар. Если кто-то из судей сомневается в его юридической силе, он может созвать новый собор, который отменит постановления старого; если же нет – такова уже много веков воля Святой Матери Церкви.

Побледневший Гинкмар поднялся со скамьи.

– На соборе Сильвестра было принято, что епископ не может быть осужден без показаний семидесяти двух свидетелей, а пресвитеру требуется сорок четыре свидетеля.

Сервусдеи с улыбкой поклонился. Он еще помнил торжествующее лицо Фродоина, когда тот увидел старинные свитки, извлеченные из епископального архива.

– А вот свидетели, коих епископ Фродоин вызывает для подкрепления обвинений против Дрого де Борра.

Двери церкви распахнулись, и, ко всеобщему изумлению, в центральный неф вступили сорок три свободных человека из Барселоны и долин графства. Теперь уже королю пришлось криком призывать к спокойствию. Королева с интересом смотрела на епископа, которому предоставила свою защиту. От своих солдат она знала, что на его палатку пытались напасть по меньшей мере трижды, но Фродоин об этом даже не упомянул.

Сервусдеи передал писцам и судьям список наделов, поместий и домов, которыми владели его свидетели.

– Здесь одного человека не хватает! – выкрикнул писец.

Сервусдеи возвысил голос, чтобы красочный план, придуманный Фродоином, произвел максимально возможный эффект:

– Изембард Второй, законный сын Изембарда из Тенеса, который был вассалом графа Сунифреда Уржельского, а также Рыцарем Марки в силу присяги, данной императору Людовику Благочестивому. Сей Изембард защищал колонов, приведенных для заселения пустующих земель графства Барселонского, и он проливал кровь за ваших подданных, король Карл, так же как поступал и его досточтимый отец.

Вот каким образом молодой епископ, которого отправили в Барселону, чтобы обречь на забвение, возвращался во славе в res publica[29] королевства Франция. Под удивленными взглядами первых лиц державы юноша в солдатской одежде прошел по центру к нефу. Торжественность момента затронула и Изембарда. Вскоре со скамей послышались восторженные восклицания; это лицо, эти светлые волосы служили неопровержимым доказательством для старых дворян и даже для короля, ведь он знал его отца. Не требовалось никаких документов, чтобы признать в мужественном Изембарде продолжателя династии Тенесов, которую считали угасшей. Из туманов прошлого к ним возвращалась легенда.

– Тишина! – потребовал Гинкмар, поднявшись с места. – Дрого де Борр, вы можете представить семьдесят двух свидетелей, которые подтвердят обвинение против епископа?

Дрого понимал, что трибунал ни за что не признает таковыми его наемников. К тому же аристократы на этой ассамблее видели в нем зловещего чужака, бастарда Роргониса де Борра.

Беренгар беспомощно развел руками. Дрого угодил в хитроумную ловушку Фродоина.

– Мне нужно время, чтобы их собрать!

– Ассамблея не может длиться долго, – отрезал король.

Дрого в бессильной ярости кинулся к Фродоину, но его удержали королевские стражники.

– Будь ты проклят, епископ!

Следующие часы прошли в слушании речей, которые Жорди и Сервусдеи вложили в уста свидетелей. И вот из их показаний соткался пространный рассказ о преступлениях Дрого в далеком графстве, история о городе, открытом грабежу и насилию его наемников. И все-таки ключевой фигурой выступал Изембард. Он поклялся на Евангелии, что нашел тело Сунифреда, виконта Барселонского, в крепости Дрого де Борра, и добавил, что последний умертвил виконта, дабы получить власть над городом, лишившимся законного правительства. Изембард был сыном достославного рыцаря прошлых времен, и никто не поставил его свидетельство под сомнение.

Дрого, не дожидаясь дозволения, принялся кричать о беглом монастырском серве, но его слова оставили без внимания. Этот молодой человек был живым воплощением своего отца, и дворяне со своих скамей уже грозили Дрого смертью, если он еще раз оскорбит потомка Тенесов. Фродоин горделиво улыбался. Такой реакции он и желал добиться. Накалившаяся атмосфера почти не позволяла расслышать слов свидетелей, а судьям не терпелось закончить процесс. Вердикт был однозначен: Дрого де Борр не имеет права выступать представителем короля ни в одном из графств.

– Наши дела не кончены, Фродоин, – прошептал Дрого, стоявший в окружении воинов из scola. Затем он обернулся к Изембарду. – Я не собираюсь пропадать в одиночку. Будь ты проклят!

Судьба изменника не была решена. Король хотел разобраться с назначениями на другие должности и прочими судебными делами, поэтому ассамблея продолжилась тем же вечером. Фродоин со своими людьми дожидался на площади, и вот наконец зазвонили колокола. Первым из церкви вышел высокий рыцарь чуть помоложе Фродоина, в красивых доспехах; за ним следовала свита, клирики и воины. Молодой рыцарь высоко поднял верительную грамоту, и стоявший рядом паж торжественно возгласил:

– Бернат, сын Берната из Пуатье, граф Овернский, потомок благородного дома Роргона из Мэна по материнской линии, с сего дня маркграф Готии и граф Нарбонны, Безье, Магалоны, Агда, Нима, Руссильона и Барселоны. Многая лета Бернату из Готии!

Площадь разразилась криками и рукоплесканием. Фродоин пристально вглядывался в лицо нового властителя, отпрыска влиятельной франкской династии Роргонидов. Не имея никаких заслуг, помимо удобства для короля, этот юнец сосредоточил в своих руках власть над обширнейшей территорией на юге Франции – от Руссильона до Испанской марки. Епископу удалось устранить Дрого, однако новый граф представлял загадку, которую следовало разрешить как можно скорее.

– Таков и был ваш план, с самого начала?

Епископ обернулся и встретил взгляд Изембарда. Он увидел, что на поясе юноши висит меч Гисанда. Ориоль спокойно стоял рядом, и епископ тоже успокоился.

– Мечи здесь были бесполезны, – объяснил Фродоин. – Дрого захватил такую власть, что оставался единственный выход: победить его на королевском суде. А ключевой фигурой являлся ты, Изембард, – не только оттого, что видел труп виконта Сунифреда, но еще и потому, что ты Изембард Второй из Тенеса. Когда ты вошел в церковь, пожилым вельможам почудилось, что явился призрак, призрак легендарного героя. Но я привел тебя не только за этим. Твои учителя Гисанд, Нило и Инверия обучили тебя всему, что сами знали о воинском деле, но они были опальными лесными жителями. Ты должен двигаться дальше: так хотели они и, я знаю, на это есть благословение небес. – Фродоин положил юноше руки на плечи. Настал момент заключать новые союзы. – Если с этого дня ты будешь мне верен, я добьюсь, чтобы на этой же ассамблее король посвятил тебя в рыцари. Я оплачу тебе коня и вооружение. Ты станешь рыцарем без земли, зато заслужишь благосклонность короля, если поклянешься ему в верности в память и в честь твоего отца.

Изембард ощутил, как темная вязкая жижа разливается в нем, обволакивая его душу. Фродоин застал его врасплох, он предлагал возродить славу дома Тенесов. Юноша кивнул, убежденный, что желает этого на самом деле, но, прежде чем он успел произнести хоть слово, за спиной его возник могущественный Гинкмар из Реймса.

– Теперь я знаю, почему выбрал тебя, юный епископ, – промолвил он, глядя на Фродоина. Архиепископ явился со свитой. Фродоин поцеловал кольцо на его руке и позволил взять себя под локоть и вывести из ликующей толпы. Гинкмар повел его на кладбище за церковью. Там он заговорил без обиняков.

– Это была хитрая затея – сослаться на несуществующий собор Сильвестра. Кто это придумал – ты или Сервусдеи?

– Мой господин… – С Гинкмаром никакие уловки не годились.

– Я знаю, что такого собора не было, и знаю, что нельзя осудить папу по слову семидесяти двух свидетелей, хотя собор в Синуэсе действительно имел место. Своды церковного права полнятся поддельными декретами и постановлениями соборов.

– Почему же вы об этом умолчали? Меня бы отлучили от Церкви.

– Не поручусь, точно ли Дрого пришел к власти неправедным путем или ты и здесь преувеличил, только душа у него черная, а в Марке и так чересчур темно. Теперь твой долг – сдерживать Берната. Этот юноша не таков, как его отец, он слишком вспыльчив и чересчур амбициозен.

– Как ему удалось получить столько областей?

– Его семья пообещала удвоить налоги и набор солдат для короля. Каким он будет правителем – совершенно неизвестно, но в этом году заканчивается перемирие, которое граф Уржельский заключил с Кордовским эмиратом после мятежа Гунфрида. Бернат должен договориться о продлении, но его глупость может, наоборот, привести к войне. Слабости графа – тщеславие и сластолюбие. Хотя последнего предостаточно и в самой Барселоне.

– Архиепископ, я… – Фродоин не находил слов для оправдания.

– Я тоже был молодым, и мне не нужно семидесяти двух свидетелей, чтобы узреть признание в твоих глазах. – Взгляд Гинкмара посуровел. – Ты победил Дрого, но слабость твоя сделалась очевидной. Ты должен печься о своем стаде, Фродоин. Забудь эту женщину – иначе тебе будет сложно удержаться на епископской кафедре.

Фродоин опустил глаза; душа его разрывалась на части.

– У многих прелатов есть любовницы, – дерзко ответил он.

– Ты собрался со мной поспорить? – Глаза Гинкмара полыхнули яростью. – Выбери себе любую рабыню, служаночку – если молитва не усмиряет твой юный пыл, но ты не должен связываться с аристократкой!

Фродоин был обескуражен. Он мог бы справиться с любыми препятствиями, но только не с могущественным Гинкмаром из Реймса.

– Я люблю ее, архиепископ. И это чувство мне неподвластно.

– Проклятье, Фродоин! Ты столь же умен, сколь и туп. Ты больше не молодой, всеми забытый епископ! Сегодня мы лицезрели триумф Церкви – и твой триумф! И Барселона теперь получает новый шанс. Если ты не откажешься от женщины, твои противники растопчут тебя без всякой жалости!

– Я сделал это ради города и ради нее тоже, чтобы спасти от Дрого ее дочь.

– Так вот, ты добился своего, а еще заработал известность в нашей курии – это ведь тоже твоя цель, не так ли? Но теперь нужно заплатить определенную цену. У тебя есть более серьезные обязательства перед барселонской Церковью и строптивый граф, за которым требуется приглядывать. – Увидев упрямое лицо Фродоина, архиепископ разъярился окончательно. – Удали эту даму прочь от себя, иначе я сам займусь твоим отлучением.

Фродоином овладело отчаяние. Гинкмар никогда не говорил попусту. Он являлся ближайшим советником короля и верил в него, Фродоина, но сейчас архиепископ требовал от него суровой жертвы.

Гинкмар почувствовал душевную муку своего ученика и возложил руку ему на плечо:

– Я просто хочу, чтобы ты сохранял хладнокровие сейчас, когда твоя епархия в этом так нуждается. Роргониды отличаются алчностью, и, предупреждаю, над Маркой собираются черные тучи.

27

Фродоин купил несколько овец и вечером устроил пир для своих людей. Он привел их в Серве, чтобы они свидетельствовали в его пользу. На следующий день более трех десятков епископов отслужат торжественную литургию, а несколько отпрысков благородных семейств будут посвящены в рыцари. Среди них найдется место и для Изембарда. Еще через два дня, после традиционного турнира, ассамблея завершится и люди епископа вернутся в Барселону вместе с войсками нового графа, Берната из Готии. Фродоин уже много недель представлял себе глаза Годы, которые наполнятся благодарностью, когда он вернет ей дочь; теперь же мысль о Годе причиняла ему жгучую боль.

Сан епископа обязывал его посетить королевский пир, и Фродоин привел с собой Изембарда Второго из Тенеса, с которым все жаждали свести знакомство. Государь снизошел к многословным похвалам Фродоина и пожаловал юноше рыцарский титул.

Они вошли под навес, покрывавший всю площадь перед церковью. Фродоин приблизился к королеве, чтобы поблагодарить за предоставленную охрану. Ирментруда еще не оправилась от изумления, но епископ не касался темы судилища, чтобы его действия ни у кого не вызвали лишнего любопытства. Здесь же Фродоин встретил и своих родственников из дома Раиран и на несколько часов смог почувствовать себя дома.

Как только праздник подошел к концу, Фродоин отыскал Берната из Готии, который весь вечер неприкрыто заигрывал с дочерьми аристократов, не делая различий между замужними и девицами, а мужчины обуздывали свой гнев, чтобы пиршество не обернулось трагедией.

Роль этого Роргонида во время мятежа Гунфрида являлась предметом жарких споров, но Бернат обладал многочисленным войском, а король нуждался в солдатах. Назначение являлось стратегическим ходом Карла Лысого, и никто в здравом уме не отважился бы обсуждать его прилюдно. В тот вечер Бернат из Готии был самым желанным женихом во всем королевстве. Разумеется, Бернат был помолвлен еще в раннем детстве, однако всякое дело можно уладить, если подойти с умом, и несколько семейств мечтали воспользоваться такой возможностью – не беда, если какая-нибудь девица благородных кровей в эту ночь лишится девственности в обмен на неосторожное обещание.

Молодой граф Бернат с любопытством воззрился на Фродоина и осушил свой кубок:

– Вы добавили мне целых два графства, и я вам признателен.

– Королевство не может держаться ложью, граф. На то была воля Господа.

Бернат из Готии расхохотался и хлопнул епископа по плечу. При этом он пожирал глазами двух девиц, стоявших в двух шагах и дожидавшихся очереди с ним заговорить. Фродоину не терпелось вернуться к родным, но граф продолжал удерживать его за плечо – определенно, чтобы не оступиться.

– Король отдал жизнь Дрого в мои руки. И у нас с ним состоялся любопытный разговор. – Граф усмехнулся. – Франк побеседовал с франком. Сколько башен в стене Барселоны?

– Семьдесят шесть, мой господин, – удивленно ответил епископ.

– Этого хватит, чтобы повесить всех, кто не хранит верность Франции?

Фродоин вздрогнул.

– Вы не задумывались, отчего это король поставил править Готией Роргонида? – спесиво продолжал Бернат. – Дрого совершил тяжкое преступление, но величайшая проблема этой страны – это готы и их враждебность к своим властителям. Вот где начало хаоса, и я собираюсь с ним покончить.

– Барселонцы, как могут, выживают на темной границе, – твердо возразил Фродоин. Епископ и граф – эти две фигуры олицетворяли равновесие власти в городе.

– Вы провели там уже несколько лет и сильно привыкли к этим людям, – презрительно отмахнулся Бернат. – Вы забываете о главных опасностях для королевства – о норманнах и заговорах родственников нашего монарха в соседних королевствах. После мятежа Гунфрида Готия слишком долго живет в непокорстве, настало время готам почувствовать на себе, как давит корона… или упасть под ее весом.

– Мой господин, вы пока еще не знаете всех опасностей Испанской марки.

Бернат его не слушал.

– Дрого умолял меня о заступничестве перед королем в обмен на свою верность, замки, ренты и солдат. – Граф понизил голос. – Будут ли готы такими же покорными и щедрыми?

Фродоин пришел в ярость: новый граф Барселонский был несколькими годами младше его, род его еще только поднимался, не успев познать ни тягот, ни поражений. Епископ сжал зубы, чтобы не сорваться на крик.

– Дрого был осужден Церковью. Неужели в вас нет страха Божия?

– Он был наказан наравне с теми, кто годами бросал вызов власти франков. Дрого сам назвал мне несколько имен. – Вино развязало графу язык и склонило к ехидству. – А того, что я у них реквизирую, хватит, чтобы расплатиться с королем за Готию и набрать большое войско для дома Роргонидов.

Фродоин почувствовал, что проиграл. Вот единственное, что интересует Берната: обирать своих вассалов, тем самым возвеличивая свой дом. Поистине, Испанская марка – проклятая и забытая земля. И король снова как будто ничего не замечает, отдавая владения в обмен на солдат и монеты. Дрого, несомненно, указал на Году и на оставшихся в живых членов совета.

– Вы что, недовольны волею вашего графа, Фродоин?

– Мое дело – это печься о душах. – Бернат был пьян и настроен враждебно, и Фродоин уже успел его возненавидеть. Но продолжал вести себя осторожно. – Барселона – это всего лишь маленький городок с жителями-крестьянами, окруженный безлюдными пустошами. Что ей нужно – так это сильные руки и надежда, а не пустые сундуки и мертвецы, висящие на башнях.

Молодой граф выслушал эту отповедь с ледяной улыбкой.

– Я знаю, в чем задача, епископ. – Граф обнял его на глазах у гостей и прошептал на ухо: – А скажите, епископ, у вас правда было приключение с этой Годой из Барселоны? – Фродоин побагровел, и Бернат расхохотался. – Ну да уж это я выясню непременно… – Улыбка исчезла с его лица, он снова склонился, чтобы прошептать на ухо Фродоину зловещее предупреждение: – Вам лучше оставить себе присмотр за душами. Если вы заступите мне дорогу и мне не хватит башен, я построю новую специально для вас, для вашей непотребной спутницы и ее дочки.

Бернат отпустил епископа и двинулся к девицам. Они тут же залились кокетливым смехом. Епископ провел руками по лицу, пытаясь вернуть себе спокойствие. Прозорливый Гинкмар был прав, теперь вельможи и клирики знают его слабое место: это Года. Бернат без зазрения совести будет его использовать, чтобы подчинить власть епископа своей воле. Ярость душила Фродоина. Такие угрозы в адрес прелата Матери Церкви показывали, насколько граф Барселонский глуп. Король ошибся в своем выборе и еще о нем пожалеет, но реальной опасности теперь подвергается возлюбленная Фродоина, ее дочь и другие верные ему люди. И задача епископа – защитить их от владетельного Берната из Готии.

Фродоин оборвал свои сетования, увидев Изембарда в обществе Карла Лысого. К ним уже спешили присоединиться Бозониды из Прованса и Бургундии – это была одна из древнейших франкских династий, родственники достославной королевы Теутберги, с которой желал развестись король Лотарь Второй. Юный Тенес был, несомненно, полон отваги и благородства, однако воспитывался он в монастыре, а обучение проходил у старых лесовиков. Изембард не был подготовлен к встрече со стаей придворных волков, а сейчас вокруг него собирались самые опасные. И все-таки епископ решил немного выждать, чтобы не показалось, будто он спешит юноше на помощь, – это бы его унизило.

Изембард отошел от епископа, чтобы еще раз выказать свое почтение королю. Карл хотел узнать, как сложилась его жизнь после гибели отца. При дворе многие годы строили догадки, что же сталось с Изембардом Вторым и с Ротель, ведь о временах Гильема Септиманского во Франции ходили только легенды. Послушать историю подошел Бивин Вьеннский, граф Арденнский, с сыном Бозоном и дочерью Ришильдой.

Изембард почтительно склонился перед графом. Обернувшись к Ришильде, юноша был поражен: он никогда прежде не видел такой изысканной красоты. Ришильде было двадцать лет, она, как и положено незамужней даме, заплетала свои рыжие волосы в длинные косы и перевивала лентами. Красное платье византийского шелка подчеркивало все ее стати. Сам король тоже не отводил от нее глаз. Кожа Ришильды как будто никогда не знала солнечного света, от нее исходил нежный аромат, пьянящий мужчин.

– Это амбра, мой господин, – скромно произнесла девушка, сознавая, о чем сейчас думают король и Изембард.

– Ришильда – женщина с самым лучшим запахом в королевстве, Изембард! – без всякого смущения воскликнул захмелевший король.

Откровенное замечание развеселило всех, кроме королевы Ирментруды, стоявшей со своими дамами в нескольких шагах поодаль. Ее темное платье, хотя и отделанное с роскошью, не помогало ей казаться стройнее после девяти беременностей, заметны были и круги под глазами – следствие огорчений, которые доставлял ей супруг.

– Обоняние есть самое достоверное из чувств, так считают мудрецы, – волнующим полушепотом произнесла Ришильда. – Запах подсказывает то, о чем женщина умалчивает.

Карла уже подхватила волна желания, но красавица с деланой стыдливостью отошла, чтобы побеседовать с Ирментрудой. Ришильде нравилось подчинять мужчин, пользуясь своими неотразимыми чарами. Лишившись прекрасной собеседницы, король перестал плотоядно улыбаться и обратился к Бивину:

– Не понимаю, как это вы до сих пор не выдали ее замуж…

– Ришильда – белый единорог, мой господин, – гордо ответил Бозон, брат прелестницы. – Она достанется герою, который будет ее достоин.

Король оставил без внимания кичливую реплику Бозона и указал на Изембарда:

– Как вам понравится союз франкского единорога с белокурым готом?

Изембард занервничал. Он был неопытен в придворных делах, но чувствовал, что монарх пребывает в раздражении. За этим обменом репликами таилась напряженность, которая никогда не исчезала из отношений короны и знати.

– Такая дама заслуживает всех возможных почестей, – выдавил из себя юноша.

Ришильда продолжала незаметно прислушиваться к их разговору. Вот она возвращается к мужчинам, маняще улыбаясь, демонстрируя белизну зубов, и внимательно смотрит на Изембарда. Казалось, увиденное ее не разочаровало.

– Мой государь, – осторожно заговорил Бивин, – я приношу извинения за моего сына-бахвала. Он просто очень гордится своей сестрой, вот и все. Предыдущие брачные соглашения пришлось расторгнуть – по тем или иным причинам. Впрочем, я тоже искренне убежден, что этому юноше, даже не рыцарю, следовало бы мечтать о другой супруге – в согласии с его положением.

– Я принимаю ваши извинения, граф, но своего мнения не изменяю: для этого юноши родственная связь с Бозонидами стала бы справедливой платой за отцовские заслуги перед империей, к тому же такой брак помог бы их роду не угаснуть. Ему будет возвращен замок Тенес и многие земли. – Король милостиво взглянул на Изембарда. – Вам надлежит иметь коня, чтобы сражаться, и вассалов, чтобы приводить в армию солдат. Так вы начнете свой cursus honorum при дворе.

Все замолчали. Карлу нравилось смотреть, как Бозониды сдерживают свои порывы; только Ришильда, казалось, наслаждалась происходящим. Карл жаждал заполучить эту девушку с тех пор, как ей сравнялось четырнадцать. Он терзался ревностью при мысли, что чаровница будет делить ложе с каким-нибудь высокородным супругом, и, напившись, пытался соединить Ришильду с человеком зависимым, который всегда будет при нем. В тот вечер такая роль выпала Изембарду из Тенеса – воину без коня и с мечом погибшего рыцаря.

А вот Ришильде Изембард приглянулся. Девица не оставила без внимания его мужественное лицо, крепкие руки и широкие плечи; это был самый привлекательный молодой претендент из тех, кого ей предлагали. И все-таки он когда-то трудился на монастырских виноградниках – это унизительно.

Бозону не нравилось восхищение во взгляде сестры.

– Изембарда Второго из Тенеса нам представили с большой пышностью, однако стоит еще выяснить, точно ли он так хорош в битве, как его отец.

– Я не так хорош, мой король, – сразу же признал Изембард, опасавшийся попасть в ловушку.

– Что ж, говорят, твой отец был столь же скромен, сколь и смертоносен с мечом в руке, – не унимался Бозон. – Ты сможешь показать, научился ли чему-то стоящему у тех лесных бродяг. Давай сразимся на турнире! Посвяти этот поединок моей сестре Ришильде.

Рыцари, слушавшие разговор издалека, навострив уши, теперь подошли, не скрывая своего любопытства. Бозон был прославлен своим мастерством на турнирах. Беседа по-прежнему сопровождалась улыбками, однако напряжение возрастало.

– Господин мой, я пришел сюда не драться, – возразил Изембард.

Ришильда удивилась. Никто еще не отказывался сразиться в честь красавицы, и Бозон повергал их всех, не ведая жалости. Это было увлекательно и служило к возвышению дома Бозонидов.

– Неужели вы не выступите ради меня, Изембард? – спросила дама, и в ее серых глазах сверкнуло пламя.

– Мне думается, у вас и так достаточно паладинов.

– Боюсь, в нем мало осталось от достоинства, некогда отличавшего дом Тенесов. – Бозон определенно его провоцировал. – Мне сказали, что ваша сестра живет в лесу, что она некромант или что-то в этом роде…

– Я прошу вас не продолжать, – оборвал его Изембард, не теряя самообладания. Ему хотелось уйти.

– Наконец-то мы чувствуем, что по вашим жилам бежит кровь! Это всего только слухи, которые распространяют люди Дрого; безусловно, все это выдумки. – Бозон презрительно ухмылялся. – Щепотка храбрости победила бы любые сплетни.

Упоминание Ротель грозило по-настоящему вывести юношу из себя. И тогда он с облегчением увидел, что к ним приближается Фродоин, бледный как полотно.

– Герой дня почтил нас своим присутствием, – насмешливо заметил Бозон.

– Нам просто была явлена Господня воля, – невозмутимо возразил Фродоин. Он с детства привык иметь дело с такими вот спесивцами. – Мне очень жаль забирать у вас Изембарда, но ему придется проводить меня в лагерь.

– Надеюсь, вам в пути опасности не встретятся. Он даже ради красоты моей сестры не способен вытащить из ножен свой старый меч.

– Изембард ни разу не участвовал в турнире, но за три года он сразился с таким количеством врагов, сколько вы, Бозон, не встречали за всю жизнь.

Бозон почувствовал себя оскорбленным. Язык у епископа был подвешен лучше. Ришильда смотрела на Изембарда с удивлением: да, в нем было что-то особенное…

– Пойдемте, епископ, – тихо сказал Изембард. И попрощался с королем: – Ваше величество…

Но прежде чем барселонцы успели отойти, за спиной у них прозвучал голос Бозона:

– Господин мой Карл, я не думаю, что вам следует посвящать в рыцари этого гота. Он и его сестра-чудовище пятнают достойное имя их отца.

Первым остановился Фродоин. Именно он не сдержал своей ярости.

– Ваше величество, пожалуйте Изембарду рыцарское звание, и на рассвете он будет биться с Бозоном на турнире.

Изембард удивленно воззрился на прелата, однако вскоре он понял, почему тот принял решение за него. Таковы были правила придворной игры. Поединок на красивом поле мог принести больше почестей, нежели целая жизнь в невыносимых условиях, отданная защите королевства. Бозон собирался приговорить его к лесному затворничеству в Марке. Настало время решать, и Изембард сделал свой выбор.

– Моя госпожа Ришильда, для меня будет честью сразиться за вас, – твердо произнес он.

И Карл согласился, при полном одобрении круга аристократов. Бозон поднял кубок. Теперь улыбались все, кроме Ришильды. Изембард солгал: он решился на поединок не для того, чтобы произвести впечатление на даму, он будет драться за свою честь и честь своей сестры. Красавица поняла, что не сумела поймать в свою паутину этого смазливого паренька, и задыхалась от ярости. Ришильда никогда не умела смиряться с поражениями.

На обратном пути к лагерю Фродоин не раскрывал рта. Он должен был защитить Изембарда, но не знал, как выстоять против Берната, высокородного юнца, который в неправедной игре власть имущих получил в свое распоряжение всю Готию.

28

День проснулся в покрывале густого тумана. Ротель шла пешком – ни одна лошадь не соглашалась нести на себе тварей, скрывавшихся под плащом бестиария. Эга ехала позади на беспокойной мулице; дальше шли те немногие, кто согласился присоединиться к двум женщинам, – лесные жители боялись приближаться к владениями других кланов.

– Это здесь, – сказала Ротель на опушке густого, неохватного взглядом леса.

– Я знаю. Никто сюда не заходит. Но однажды мне принесли раненого мужчину… Он выглядел ужасно, лицо было изуродовано. В здешней шайке он был атаманом. Я сделала все, что могла, и они ушли.

– Это был Вальбер. – Ротель посмотрела старушке в глаза. – Эга, а правду говорят, что ты такая не одна, что есть и другие?

– В Монтсеррате, в Монтсени, в Каниго… Если останешься со мной, ты познакомишься с ними и станешь одной из нас. Эта земля до сих пор хранит много тайн.

Они оставили мулицу на краю леса и вошли под сень деревьев – чаща была такая густая, что становилось жутковато. Место было древнее, с узловатыми дубами и мхом вместо травы. Путников окутала тишина. Эге здесь было тревожно: крестьяне уважали и даже побаивались ее, ей приписывали владение древними силами, но прежде она не бывала в этом лесу к югу от Берги.

– Здесь начинается его территория, – тихо сказала Ротель.

Покойник, привязанный веревками к дубу, предупреждал чужаков: дальше дороги нет. С торса его была содрана кожа, открытые ребра нависали, как страшные крылья из кости и гнилого мяса. Возможно, это был один из наемников Дрого.

– Кровавый орел. Вальбер кичится своими северными предками и часто прибегает к этой ужасной пытке. Жертва была еще жива, когда ей ломали ребра.

Дети лесовиков зашлись плачем, но Ротель одним грозным взглядом заставила их умолкнуть. На полуразложившемся лице до сих пор читалась гримаса боли.

Эга побледнела: ее отличала особая чувствительность, она была способна услышать вопли, которые этот мужчина издавал перед смертью.

– Возможно, нам не выбраться отсюда живыми, – мрачно прошептала Ротель.

Они долго шли прямо через чащу, не находя тропы. Сама местность здесь была опасная, с оврагами и каменными стенами, которые приходилось огибать. Им то и дело попадались оружие и трупы, обглоданные зверьем. В этих местах проходил бой.

– С тобой все в порядке? – спросила Ротель, увидев, как побледнела старушка. Эга утратила свою всегдашнюю крепость духа, лес ее как будто пожирал.

– Здесь все прямо-таки сочится болью. Мертвецы не знают покоя и возвращаются…

– И не только мертвецы.

На холме возникли зловещие тени. В тумане были различимы лишь островерхие шлемы, рога и волчьи пасти. Ротель напружинилась, как хищник перед прыжком. Она выхватила из-за спины свою духовую трубку и зарядила почерневшим шипом. У ног Эды в землю вонзилось острое копье, и ее спутница тотчас же скрылась в зарослях.

– Отведите нас к Вальберу – тогда останетесь живы! – выкрикнула невидимая воительница.

Один из дикарей завизжал: шип впился ему в ногу.

– Чего вы ждете? Смерти?

Следующий дротик поразил новую мишень и посеял страх в душах дикарей: они не могли понять, кто на них ополчился. Воины, одетые самым пугающим образом, приблизились к группе чужаков. Ротель возникла у них за спиной, и Эга вздрогнула: она почувствовала, что ее дочь борется со стремлением продолжить битву. Численный перевес был на стороне противников, но они узнали безжалостную ученицу Оникса.

– Вы останетесь живы, если отведете нас к своему атаману, – повторила девушка, прерывисто дыша.

Их молча направили в запретное для чужих сердце древнего леса.

– Думаешь, нас выведут к нему? – спросила Эга.

– Да, по одной лишь причине: Вальбера они страшатся гораздо больше.

Они шли по извилистым тропам мимо деревьев, не знавших топора. Поселок размещался на безлесном холме. Здесь, наверное, проживало когда-то более сотни дикарей, но теперь от большинства хижин остались лишь груды обугленных бревен. Люди Дрого добрались и сюда. На вершине холма стоял исполинских размеров стол: шесть камней держали на себе громадную ровную плиту. Под плитой их ожидал Вальбер. Это был здоровяк с поседевшими волосами, бугристыми руками и со шрамами на лице, обилие которых вызывало отвращение.

– Ученица Оникса захотела смерти, – произнес он без улыбки. – Это Дрого тебя прислал?

– Так-то ты встречаешь гостью, которая однажды спасла тебе жизнь? – вмешалась Эга.

– Ты колдунья, лечившая меня, когда со мной сделали вот это. – Вальбер провел рукой по лицу. – Ты можешь уходить. А они – нет.

– Пришедшие со мной принадлежали к клану Анусо. Дрого с ним покончил.

– Но ты жива, Ротель из Тенеса.

– Они не сумели с ней справиться, – прошамкал старик из маленького отряда.

– На нас они напали два месяца назад, в ночи, – отозвался Вальбер. – Больше полусотни солдат. Устроили настоящую охоту, и спастись удалось только трем десяткам.

– Мы хотим собрать всех выживших и найти способ не исчезнуть с лица земли, – объяснила свой план Ротель. – Если нас будет много, мы сможем договориться о мире в обмен на земли.

– И это сделаешь ты? Сестра Изембарда, нашего смертельного врага? – выкрикнул атаман.

Вокруг него собрались остатки некогда могущественного клана: горстка мужчин и женщины с детьми. Вальбер окинул их свирепым взглядом: люди были напуганы и мечтали о другой жизни, но боялись своего жестокого предводителя. Он держал их в подчинении многие годы. Вальбер познал всех жен и всех дочерей; лучшая еда, которую они добывали, всегда доставалась ему; у него имелось припрятанное богатство, и он не собирался расставаться со всем этим ради того, чтобы взять в руки лопату.

– Здесь я говорю, как нам жить!

Великан снял с пояса топор и решительно шагнул к Ротель. Девушка внимательно за ним следила, она прочла все его мысли, и руки ее уже скользнули под плащ и заготовили оружие. Ученица Оникса отшатнулась, уклоняясь от удара, и кинула на землю двух гадюк. Вальбер тут же принялся их топтать. С одной змеей он успел покончить, но вторая укусила его в лодыжку. Этого Ротель и ожидала. Она сделала еще один шаг назад и бросила перед собой кожаный мешок. Оттуда появилась кобра: заметив лихорадочно скачущего Вальбера, она подняла голову и стремительно укусила его в бедро. Великан с топором в руке с ужасом смотрел на две струйки крови, стекавшие по его ноге, и на следы от укусов, которые уже начали распухать. Яд действовал быстро.

Смертоносная кобра всех обратила в трепет, и Ротель подхватила ее за шею. Вальбер, хромая, пятился назад.

– Ты никогда не позволил бы им уйти, Вальбер. А посему твое время кончилось.

Один из дикарей натянул тетиву. Ротель посмотрела на него с полнейшим хладнокровием. С такого расстояния промахнуться было невозможно, стрела вонзилась бы бестиарию в шею. Но стрелок перевел взгляд на своих беспомощных сородичей, решимость покинула его, и он опустил лук. Смерть Вальбера открывала новую возможность для всех остальных.

– Пойдемте с нами, – примиряюще позвала Эда.

Ротель ничего не сказала, она молча побрела к лесу. Она предоставила этим людям возможность выбора, больше она для них ничего делать не станет. Вальбер уже стоял на коленях, чувствуя, как душит его собственное тело. Атаман молил о помощи, но к нему никто не подошел. Люди помнили, как часто он их карал и насиловал.

Ротель стало не по себе от мысли, что за ней идут почти сорок человек. Она могла бы уйти, сбив их со следа… И все-таки девушка этого не сделала. С каждым новым милосердным поступком твердости в ней становилось все меньше.

29

После недели дождей в Серве наступило солнечное утро. Королевские слуги трудились всю ночь, расчищая поле близ городка, заканчивая возводить трибуны, с которых лучшие люди империи будут наблюдать за ристалищем. После торжественной мессы прелаты и вельможи заняли скамьи, чтобы полюбоваться долгожданным турниром. Дамы нарядились со всей пышностью, теперь служанки держали края их платьев на весу, чтобы одежда не испачкалась в грязи. В такие дни династии и семьи открыто соперничали в роскоши. Облик и снаряжение участников обсуждались с не меньшим, а то и с большим интересом, чем сами поединки.

Карл Лысый назначил девять рыцарей судьями на поле: он не желал чрезмерного кровопролития и несчастных случаев, посему мечи были затуплены, а с копий сняли острые наконечники. Вассалы ему были нужны живыми – для сражений с норманнами.

Люди епископа тоже явились все как один, чтобы поддержать своего Изембарда, которого посвятили в рыцари на скромной церемонии, после отпрысков признанных знатных домов. Барселонцы расположились на краю поля вместе с жителями городка, несановными священниками и сервами.

Ориоль сопровождал Фродоина к его месту среди клириков высокого звания.

– Как вы будете противодействовать планам Берната? Многим теперь угрожает опасность.

Епископ нахмурил брови. Ему требовалось действовать еще до прибытия нового графа в Барселону.

– После турнира я отправлю двух твоих людей вперед.

Ориоль довел епископа до отведенного тому места и мрачно зашагал назад. Капитану были совсем не по душе забавы этих вельмож с их роскошью и игрушечными мечами. Для Изембарда все это обернется лишь унижением, а франки и дальше будут упиваться своим превосходством над готами.

Новоиспеченный рыцарь из Тенеса стоял среди других участников турнира и поигрывал мечом, который выдал ему судья. Изембард знал правила. Рыцарю дозволялось только обезоружить или сбить своего противника с ног – или сдаться самому. Не допускалось колотить соперника кулаками, душить или ломать кости: король постановил, что с виновным будет проделано то же самое.

Судьи собрали всех поединщиков в центре поля, прозвучали фанфары, и турнир начался. Изембарду предстояла пешая схватка с Бозоном. В ожидании своей очереди он любовался облачением придворных рыцарей: их позолоченными доспехами, воронеными шлемами и чеканными щитами. Вначале шли конные поединки: рыцари демонстрировали свое мастерство, поднимаясь в седлах, атакуя и снова садясь – то была классическая боевая тактика франков. Иные поединки больше напоминали танец, а не схватку, и все-таки некоторых рыцарей сервы забирали с поля на носилках. Изембард узнал несколько приемов, которые показывал ему Гисанд, и увидел более изощренные выпады, которые постарался запомнить.

К нему подошел судья состязания:

– Ваша очередь.

Бозон уже стоял в поле и, воздев руки, принимал приветствия от зрителей. Изембард вышел, не выставляясь напоказ, но барселонцы встретили его овацией. Рыцари поклонились королю, и бой начался.

Бозон легко порхал, уклоняясь от пробных выпадов Изембарда. Оба рыцаря проверяли, на что способен соперник. Граф сопровождал свои атаки резкими выкриками, что добавляло его действиям зрелищности, а когда ему удавалось задеть Изембарда, его болельщики радостно гудели. Но улыбка исчезла с лица графа, когда он убедился, что не может разоружить своего противника, который провел несколько лет своей жизни в битвах и выказывал себя опытным бойцом. Бозон решил прервать поединок, чтобы сменить оружие.

К Изембарду подбежал капитан Ориоль. Он ощутимо нервничал.

– Ты не такой, как он, – горячо зашептал Ориоль, – дай себя победить и уходи отсюда поскорее.

– А что случилось?

– Епископ сильно обеспокоен. Новый граф Барселонский собирается покарать готов, а вероятнее всего, он захочет отобрать их имущество, чтобы отблагодарить короля за свое назначение. После грабежей Дрого де Борра город не вынесет новой реквизиции – это будет его окончательная гибель. Барселона снова оказалась на грани исчезновения, Изембард. Я послал бы вперед двух своих людей, но это оставит без защиты епископа. Я хочу, чтобы ты поехал вместо моего гвардейца. Ты поклялся Фродоину в верности, он сделал тебя рыцарем – пришло время исполнять обещанное.

– Я поеду. – Изембард разозлился не меньше, чем в Санта-Афре, когда Дрого явился в монастырь за его сестрой. Знатные – он всегда идут своим особым путем.

Ориоль, поколебавшись, добавил:

– Кое о ком Фродоин беспокоится особенно сильно. Я имею в виду Году из Барселоны.

– Выходит, обвинения Дрого – это не ложь?

– Нам нужен сильный епископ, Изембард. Постарайся, чтобы и с Годой, и с ее дочерью Арженсией не случилось беды.

Изембард ничего не ответил, но, когда он вернулся на поле, сердце его колотилось бешено. Бозон взял себе круглый щит и меч подлиннее, он изящно крутил им в воздухе, вызывая у девиц восторженные вскрики.

– Я уж подумал, тебя отозвали с турнира, Изембард из Тенеса! – заорал он с издевкой. – Ты готов к настоящей схватке?

– Пора нам заканчивать, Бозон. Поразвлекаемся в другое время, а сейчас я сильно тороплюсь.

Граф с улыбочкой изготовился к бою.

Изембард вообразил, что перед ним оказался сам Дрого де Борр – в ту ночь, когда его учителя погибли в Тенесе. Он издал дикарский рык, немало всех изумивший, и обрушился на противника с неожиданной свирепостью, совершенно неуместной на турнире. После нескольких яростных ударов маленький щит графа разлетелся в щепки. Бозонид испуганно пятился назад, но Изембард не дал ему передышки, не позволил сделать ни одного элегантного выпада. Юношу учили, как оставлять после себя поле мертвых тел, даже если падаешь сам, а Бозон потратил те же годы на придворные пиры и альковные приключения. Зрители больше не шумели. Изембард выбил из руки Бозона длинный меч и нанес удар по лицу, раскровенив графу нос. Оглушенный рыцарь упал на траву. Победитель занес меч для последнего безжалостного удара, но сдержал себя и глубоко вонзил оружие в землю. Слегка поклонился ошеломленному королю и ушел с поля в напряженной, звенящей тишине.

Бозон все еще лежал, закрывая ладонями лицо, а Изембард уже стоял рядом с Ориолем, потрясенным не меньше других.

– Не будем терять времени, – только и бросил юноша.

К ним тут же подошел – почти подбежал – бледный Фродоин:

– Так на турнирах не сражаются!

– Он уже знает, епископ, – объяснил капитан. – Он поедет вперед.

– Я поеду с ним, если позволите, – вызвался Эхиль, один из гвардейцев под началом Ориоля.

Капитан согласился. Эхиль был самым старшим из его солдат, его хорошо знали старые готы. Фродоин в считаные секунды обдумал ситуацию и передал Эхилю кошелек:

– С этими оболами вы сможете менять лошадей, это даст вам несколько дней преимущества. Пусть готы подготовятся и спрячут что смогут. Те, кто решит покинуть Барселону, пусть идут в Арагон или просят убежища у вали в Льейде. Я направлю туда тайные письма.

Зрители на скамьях оправились от потрясения и начали аплодировать Изембарду. Противники дома Бозонидов особенно рьяно звали победителя вернуться на поле, но Изембард вместе с Эхилем уже уходил в лагерь, забрать оружие и лошадей. Дорогу им заступила Ришильда, прекрасная сестра Бозона. Ее маленькая свита тактично приотстала. Изембард видел Ришильду на турнире, среди других дам она выделялась платьем из зеленой ткани с серебряным поясом. Щеки девушки разрумянились от быстрой ходьбы – ей ведь пришлось догонять Изембарда, – и это добавляло ей прелести. Изембард попросил Эхиля идти вперед без него.

– Я потрясена! – Эти слова прозвучали искренне. – Мне хотелось бы лучше узнать вас, Изембард из Тенеса.

– Простите, что я грубо обошелся с вашим братом, но я не мог долго задерживаться, я уезжаю.

Ришильда не обратила внимания на холодность его слов и приблизилась еще на шаг. Она вела себя как зачарованная.

– Боюсь, прошлой ночью у вас сложилось ложное представление обо мне. Мой брат ведет себя подобным образом с каждым из возможных претендентов на мою руку. Я приношу вам извинения. Теперь я считаю, что вы не похожи на рыцарей, которые блещут при дворе, и не только оттого, что вы первый, кто победил моего брата на турнире. Вы не вернетесь принять поздравления?

– У меня появились другие дела.

Ришильда заметила нетерпение в голодных глазах юноши и понимающе улыбнулась:

– Вероятно, некая дама попала в беду?

Изембард ничего не ответил. Ришильду охватило доселе незнакомое чувство: ревность. Опытная чаровница протянула рыцарю надушенный платок – так, чтобы пальцы их соприкоснулись.

– Он сделает ваш путь слаще. И мы еще увидимся, Изембард из Тенеса.

Юноша смотрел вслед красавице, грациозно удалявшейся к скамьям для зрителей. Чары Ришильды его пьянили. Несмотря на юные годы, эта девушка хорошо знала мужчин.

– Пора в дорогу! – позвал из лагеря Эхиль.

И чары рассеялись.

– Да поможет нам Господь достичь Барселоны.

– Все пройдет как намечено, – тихо ответил старый солдат. – Вот увидишь.

Ночь опустилась на старую башню на вершине Монс-Иовис. Года тоскливо мерила шагами каменную площадку. Бездействие заставляло ее думать об Арженсии, наполняло отчаянием. Женщина не собиралась сдаваться, она не уедет ни в Ампурьяс, ни куда-нибудь еще. Она должна вернуть себе дочь. Года посмотрела на свое платье – черное, истрепанное, грязное – и послала проклятие Дрого. Уже скоро он вернется в Барселону полноправным графом, и тогда ему будет мало изгнания, которым он покарал ее прежде. Она должна найти способ восстановить свою честь и вернуть Арженсию. А для этого ей потребуется богатство.

Мужчин можно победить их же алчностью, решила Года, хотя пока и не знала, как это устроить. У нее не было ни меча, ни слуг, но женщина напомнила себе, что ее называют душой Барселоны, что земля, по которой она ступает, – это она сама. Года ждала ответа, вот почему каждую ночь она совершала возлияния в честь Матери. Ей еще предстояло воспитать Арженсию как продолжательницу их рода, передать ей всю память Барселоны, которую хранила она сама: о династиях, делах и тайнах, которые нельзя предавать забвению.

Время работало против нее. Зимой жить в разрушенной башенке станет невозможно. Года заставила себя поесть: погрызла одно из бараньих ребер, которые принесла ей Элизия.

– Недосолено. Ох уж эти франки… – проворчала изгнанница.

Она выкинула кость в корзину и вышла на площадку. Одиночество душило ее, и женщина спустилась в поселок бедных рыбаков рядом с портом. Эти же люди помогали разгружать редкие баркасы из других городов или византийские дромоны[30].

Семьи, сидевшие вокруг костра, приветствовали знатную сеньору вставанием с мест в почтительном молчании. Для них она была «дама из башни». Дети ее боялись, считали ведьмой, пьющей кровь. Взрослые с Годой здоровались, но не спешили сближаться с изгнанницей, опасаясь неприятностей со стороны властей графства.

– Добрый вечер, – сказала Года. – Я только хотела попросить немного соли.

– Конечно, госпожа. – Старая рыбачка протянула ей мешочек. – Мы же тут рыбу засаливаем. Иногда зимой долго не удается порыбачить.

Года видела, как жители поселка наливают морскую воду в глиняные блюда и выставляют перед домами, чтобы жидкость выпаривалась, а соль оставалась.

– Вам бы ее продавать в город. Соль дорога, за нее хорошо платят.

– Мы добываем только для себя, – робко отозвался один из рыбаков.

– Если вы зальете большие площадки, вы соберете больше.

И снова рыбаки надолго замолчали.

– Госпожа, мы прогневили Бога, и Он наказывает нас все чаще и чаще, – заговорила другая старуха, глядя ей прямо в глаза. Казалось, она долгие годы ждала возможности высказать свои мысли кому-нибудь из знатных господ без опасения, что ее тут же повесят. – У нас нет иной одежды, кроме этих лохмотьев, а лодки наши все дырявые. В день, когда они потонут, умрем и мы. Добывать у моря соль – дело затратное, а сеньоры заберут нашу соль себе, если посчитают, что этот товар чего-то стоит.

Года прочла во взгляде старухи укор и, ничего не ответив, побрела прочь от костра. Барселонка оказалась рядом с этими людьми в силу политических причин и собственной гордости, но это был не ее, а их мир – страшное и опасное место, где любое дерзновение оканчивается плохо. Году охватило уныние, ей захотелось очутиться в крипте под старой церковью, укутаться памятью предков и высказать им свой упрек. Года начинала понимать, что на самом деле она никогда не стремилась спасать подлинную Барселону – только ее идеальный образ, сложившийся в семьях могущественных готов.

В башню вошел голый мальчик. «Он чуть постарше Арженсии, – подумала Года. – И у него испуганный вид».

– Моя бабушка Мария передает вам эту сардинку в знак извинения.

– Как тебя зовут?

– Эрмемир, госпожа.

– Это тебе, Эрмемир.

Года протянула ему две бараньи котлеты. Мальчишка выпучил глаза, оставил вонючую рыбину и выбежал прочь с трофеем в руках. Хозяйка поморщилась от запаха, наполнявшего башню. В ее барселонском дворце эта сардина отправилась бы прямиком на стол для рабов. Года придирчиво осмотрела рыбу: она испортилась, потому что была недостаточно просолена.

И тогда в голове ее вспыхнуло воспоминание, Года даже вскочила на ноги от лихорадочного возбуждения. Раздула огонь поярче, чтобы в башне стало светлее. На земляном полу она прочертила береговую линию и отметила Барселону. На юге нарисовала уходящую от моря реку Льобрегат и Карденер, ее приток. Женщина по памяти копировала старый план, почти нечитаемый тонкий пергамент, который хранился в ее семье, пока не погиб вместе с другими сокровищами во время мятежа Гильема Септиманского. Сердце Годы рвалось из груди, когда она стремительно спускалась обратно в рыбацкий поселок.

– Есть у вас тележка? – с ходу спросила она.

– Есть одна, мы на ней возим рыбу в город.

– Мы отправляемся утром, до зари – я и те, кто готов пойти со мной! – возвестила Года.

Рыбаки снова замолчали, но взгляды их наполнились любопытством.

– Куда вам угодно отправиться, госпожа? – с едва уловимой насмешкой спросил один из мужчин.

– В безлюдное место возле границы, быть может опасное.

– Почему мы должны идти с вами?

– Потому что, если нам удастся вернуться, ни вашим детям, ни внукам больше не придется голодать.

Старая Мария, бабушка Эрмемира, схватила за руку своего сына, чтобы он прислушался к этой речи. Мария что-то разглядела в глазах благородной изгнанницы. Года излучала уверенность. Говорили, что она – душа Барселоны; в отличие от своих высокородных друзей она предлагала людям шанс. И они не могут им пренебречь, какой бы рискованной ни была затея женщины из башни. Хуже смерти от истощения все равно ничего нет.

30

– Годы в башне нет, – сообщил Гальдерик, вбегая на разбитую кухню таверны «Миракль». Мальчик вернулся с Монс-Иовис и принес нетронутый узелок с едой.

Элизия выпрямилась, утирая рукавом пот со лба, и тихо ругнулась сквозь зубы. Она пыталась справиться с вмятиной на лучшем из своих котлов, но заметила, что он еще и треснул. Хозяйка вздохнула и обернулась к пареньку. Гальдерик относил в больницу сыры и варенье из кладовок, чтобы они не испортились, но всегда что-нибудь оставлял и для Годы.

– Она, наверно, в церкви на пляже. Дары понесла. Ты ее не подождал?

– Одна старушка сказала мне, что она ушла вместе с рыбаками и неизвестно, вернется ли обратно. Мне показалось, эта женщина не хотела говорить лишнего.

В Элизии проснулось любопытство. Ничего не сказав, она вышла на площадь через таверну. В зале все было так, как осталось после разгрома. Хозяйка шла среди обломков, опустив голову, – смотреть на крах своих усилий ей было невыносимо тоскливо. То немногое, что уцелело, – несколько кувшинов и глиняных блюд – она продала вместе с дровами. Теперь Элизия прятала деньги под полом в кухне, добавляя к ним то, что выручала за готовку в домах знати и некоторых из бывших своих завсегдатаев. Она надеялась накопить достаточно, чтобы вернуться в Каркассон с кем-нибудь из купцов. Элизия была готова отказаться от свободы, если Отерио снова примет ее на свой постоялый двор.

Девушка ничего не знала об Изембарде; капитан Ориоль дал ей понять, что юноша может не опасаться Дрого, но от дальнейших расспросов уклонился. Муж ее тем временем шлялся по тавернам Регомира и играл в кости с наемниками Дрого, чтобы добыть средства к существованию. Формально они оставались супругами, но Элизия его ненавидела. Когда Гали заявлялся в «Миракль», он всегда напоминал, что это по-прежнему его собственность. Элизии страшно хотелось оставить свой брак в прошлом и уйти из города, но она чувствовала, что это никогда не получится.

Элизия вышла из города через ворота Регомир. Здесь многое переменилось, движение стало оживленнее, чем обычно. Состоятельные семьи покидали Барселону на груженых повозках, вместе с сервами. Знакомые прощались с Элизией так, как будто не надеялись на новую встречу, но никто не открывал ей причину отъезда. И все-таки Элизия видела в их глазах беспокойство.

К башне на Монс-Иовис женщина поднялась задыхаясь: хотя ее беременность еще не была заметна, всякое усилие ее утомляло. Элизия обратила внимание, что огонь аккуратно потушен. Ветер, проникавший сквозь дверь, разметал пепел. Элизия спустилась в порт, но не нашла там старушку, о которой говорил Гальдерик. «Очень странно, – подумалось ей, – Года не стала бы уходить, не попрощавшись».

Так ничего и не поняв, Элизия вернулась в таверну и у дверей застала городского судью, а с ним двух солдат. Представитель правосудия подошел к ней с серьезной миной на лице.

– Ты знаешь, где сейчас Года из Барселоны?

– Вы тоже ее не видели? – Элизия встревожилась.

Судья, как и все в городе, хорошо относился к хозяйке «Миракля» и сожалел о случившемся в таверне, поэтому он удостоил ее ответом.

– Вообще-то, я не должен тебе рассказывать, но если увидишь Году, то передай ей: прилетела почтовая голубка из Серве. Епископ Фродоин просит ее как можно скорее уходить в Ампурьяс. Он выслал вперед двух гонцов, они уже в пути. – Судья помрачнел. – Кажется, новый граф Барселонский нелучшего мнения о готах, он желает напомнить им, кто здесь правит, – с применением силы. Боюсь, разорение теперь коснется не только тебя.

– Но почему?.. Что произошло на ассамблее? – Голос у Элизии задрожал.

– Кое-что переменилось. Дрого объявлен предателем, и король назначил маркграфом Готии франка-северянина. Как бы нас не заставили расплачиваться за мятеж Гунфрида. Однако не все так плохо для готов. Изембарда Второго из Тенеса посвятили в рыцари. Так зовут юношу, который сражался вместе с Гисандом из Барселоны.

– Я с ним знакома! – выпалила Элизия, как будто возвращаясь к жизни. – Он тоже был на ассамблее?

– Вероятно, да, но лучше дождаться его возвращения.

У Элизии слезы навернулись на глаза. Известия ее ошеломили. Наконец-то она что-то узнала об Изембарде, но теперь он стал знатен, и между ними разверзлась пропасть. Ее надежда, если таковая вообще и существовала, растаяла. Но Элизии хотелось получить ответ еще на один вопрос.

– Если Дрого де Борр объявлен предателем, кто же стал графом Барселонским?

– Бернат из Готии, граф Овернский, сын Берната из Пуатье.

Глаза Элизии заблестели.

– Из Пуатье?

– Его отец – граф этой земли, – объяснил судья, удивленный внезапным любопытством хозяйки таверны.

Впервые за много недель лицо женщины озарилось улыбкой. Это был лучик надежды.

– Когда они вернутся?

– Где-нибудь через три недели.

Элизия утратила к чиновнику всякий интерес и бросилась в таверну. На глазах у изумленного Гальдерика она отодвинула несколько половиц, достала кожаный мешочек, в котором хранила свои оболы, и протянула мальчику. Глаза ее горели.

– Молоко! Гальдерик, мне нужно козье молоко, самое свежее, какое только найдешь! Если принесешь, тебе, возможно, не придется возвращаться в Ла-Эскерду.

Возвращение в Барселону обернулось подвигом, которого Изембард никогда не забудет. Мысли об Элизии, мечты о новой встрече помогли ему выдержать эти дни, заполненные бесконечной скачкой. Они с Эхилем ехали на шести сменных лошадях и через две недели достигли Серданьи, которой правил Саломо Уржельский. В Эстане и Эль-Керфорадате им преградили путь солдаты. Эхиль предъявил пергамент с печатью епископа Фродоина. Их поручение – передать в Готию весть о новом графе Барселонском; так объяснили путники, и им поменяли двух лошадей на двух выносливых ослов, привычных к высокогорью. Изембард с Эхилем, не отдыхая, добрались до подножия громады под названием хребет Кади. Снег, валивший всю зиму, до сих пор лежал на склонах, и холод был лютый, несмотря на теплую весну внизу. Этот участок оказался самым тяжелым.

Пастух провел их через Корталь-дел-Роч к местечку Боскальт, и вот, после двух дней изнуряющего путешествия по древней дороге, вьющейся меж лесов и вершин в обход глубоких пропастей, они вышли в долину реки Лаванса. Дождь лил немилосердно целый день, но к вечеру они надеялись оказаться в деревушке Форнолс, чтобы заночевать под крышей – хотя бы в уплату им пришлось расстаться с одной из лошадей. Но на пути им встретилась группа монахов, а с ними телега, груженная гниющими мертвецами. В деревне разразилась эпидемия. Монахи вывозили трупы и хоронили их на холме подальше от людского жилья.

Изембард с Эхилем решили обогнуть Форнолс и найти для ночевки укромное место у реки. Оба они вконец обессилели, но цель их находилась всего в нескольких днях пути.

Пока лошади пили, Изембард решил помыться в реке. Пряный аромат, исходивший от женского платка, навевал ему мысли о Ришильде. Юноша всей душой стремился к Элизии, но тонкая дорогая ткань напоминала ему о перемене в его положении. Теперь он может вернуть своему роду былую славу. Дрого повержен, Фродоин на его стороне – он сумеет вернуть себе замок Тенес, и не силой, а по праву наследования, и вот тогда начнется его cursus honorum. Именно в этот момент Изембард поклялся себе не отказываться от Элизии, хотя его долг – жениться на знатной даме, а хозяйка «Миракля» уже замужем. На этот счет готские законы не допускают двусмысленностей: уличенные в прелюбодеянии, оба становятся рабами пострадавшего супруга. Как бы все ни сложилось, они что-нибудь придумают и будут вместе. «Быть может, – подумал Изембард, – влиятельный Фродоин сумеет разорвать то, что было соединено небесами». Рана от потери Ротель не торопилась заживать, но теперь новые надежды наполняли счастьем молодого рыцаря, так много времени проведшего в сумерках.

Погрузившись в эти мысли, Изембард не заметил на поверхности воды второй силуэт – отражение фигуры, возникшей у него за спиной. Поэтому он пропустил удар кинжалом в бок. А потом была острая боль, она лишила его возможности защищаться. Эхиль нанес ему второй удар – под лопатку – и сбил с ног. Трава сразу же окрасилась кровью.

– Извини, парень. Ни ты, ни я в Барселону не попадем, – бормотал Эхиль, забирая у лежащего меч Гисанда. – Дрого требует отмщения перед смертью.

– Но почему? – прошептал Изембард, почти теряя сознание от боли. – Ты всегда был верен Ориолю.

– Я давно уже обо всем рассказываю Дрого. Это от меня он узнал, когда вы собираетесь штурмовать Тенес, и про незаконную связь епископа с Годой из Барселоны – тоже. – В словах Эхиля не было никакой гордости, только равнодушие. В подтверждение сказанного он потряс тугим кошельком с монетами. – Дрого хорошо платит, больше, чем думает Фродоин. Достаточно, чтобы начать новую жизнь в другом, более счастливом месте. Покойся с миром.

Изембард истекал кровью, он чувствовал пронзительный холод внутри. Вместе с кровью его покидали и тепло, и жизнь. Он видел, как удаляется размытый силуэт Эхиля, уводящего лошадей. Изембард заткнул рану в боку платком Ришильды и закричал он новой боли. Обессилев от последнего движения, он лежал на спине и смотрел в синее небо. Приближалась ночь. Изембард подумал об Элизии и зашевелил губами. Наивно было надеяться, что Бог дозволит его грешным желаниям осуществиться. А потом юноше почудилось, что над ним склоняется рыцарь в шлеме и ярко-алом плаще. То был Гисанд из Барселоны, и взгляд его укорял: Изембард умирает, не свершив обещанного. Исполнившись неизбывной тоски, юноша провалился во тьму.

Ротель задрожала: на нее накатила волна холода и слабости, девушка ухватилась за ствол дерева. Они с Эгой вели дикую орду по еле заметной тропе к лагерю возле замка Тарадель, к северу от Монтсени. Ротель помнила, что под брошенной крепостью была пещера, дававшая пристанище клану из полусотни человек.

– Что с тобой? – встревожилась Эга.

Ротель наконец справилась с удушьем и смогла говорить:

– Мой брат Изембард. С ним что-то случилось.

Отряд остановился, люди недоумевали, что происходит. Эга держала девушку за руки. Ротель смотрела куда-то сквозь чащу, словно дожидаясь знака, чтобы броситься на поиски. По щеке ее скатилась слеза, одинокая и яркая, как бриллиант. Несмотря ни на что, внутри бестиария жила сестра – и ей сейчас было больно.

– Смерть – наша вечная спутница, доченька.

– Меня беспокоит не смерть сама по себе. Я знаю, Изембард, как и я, понимает, что это так. Но речь идет о поражении. Душа его плачет оттого, что не успела что-то совершить.

– Тогда, быть может, тебе однажды повстречается его дух, скитающийся где-то в безлюдных лесах, – печально добавила старушка. – Покойники не всегда находят свой путь, если они крепко привязаны к земле. В наших краях таких немало.

Им устроили засаду: возле тропы их поджидала шайка дикарей самого свирепого вида. Вперед выступил мужчина в рогатом шлеме и с гирляндой черепов на груди.

– Значит, слухи были правдивы, – произнес он из-за бесовской маски. – Ученица Оникса и колдунья объединили выживших людей Анусо и Вальбера. Так знайте: нам удалось справиться с людьми Дрого.

Атаман высоко поднял свою секиру и, к ужасу пришедших дикарей, раскрутил ее над головами женщин и вонзил в дерево. Оружие глубоко вошло в ствол.

– Отважным не место среди мертвецов! – рявкнул атаман, приветственно распахивая руки. – Клан Кослы принимает вас с радостью. Проходите в лагерь и отдыхайте. У нас еще будет время обсудить, для чего вы спасаете этих людей.

Все вздохнули с облегчением. Если они объединятся с Кослой, получится уже маленькая армия и они смогут вести с графом переговоры о мире. Только Ротель по-прежнему пребывала в своей печали.

– Где ты, Изембард? – прошептала она в облака. Надвигалась буря. – Как мне тебя найти?

И буря разразилась. Эхиль ехал по мрачному ущелью на запад. Громовые раскаты, казалось, грохочут о его преступлении, и старый солдат дрожал от страха, но дело было уже сделано. Его ждало долгое путешествие через Уржель, Пальярс и Рибагорсу – пока он не выберется из Марки, подальше от франков, где его не достанут прислужники Фродоина.

Эхиль долгое время служил епископату – так же, как его отец и его братья, – и в итоге они один за другим погибли во время сарацинских набегов. Эхиль не чувствовал себя предателем – скорее человеком, который хочет, чтобы жизнь расплатилась с ним за все потери. Фродоин взялся за дело с юношеским пылом, он раздавал земли, а десятки семей теперь получили работу на строительстве нового собора, но Барселона все равно осталась забытым отростком королевства.

Марка истекала кровью, обороняя равнодушную империю, прошло уже больше шести десятилетий без каких-либо перемен. Единственной войной, которую стоило вести, была своя собственная война, вот почему Эхиль принял предложение Дрого. Ему нравился Изембард, но юноша был ослеплен бесплодными чаяниями Гисанда, Ориоля и Годы из Барселоны. В этом году завершалось долгое перемирие с сарацинами. Четыре мирных года только помогли врагу собраться с силами, а христиан осталось мало, как никогда. Король и его приближенные глядели совсем в другую сторону.

Если падет рубеж Льобрегат, сарацины доберутся до Пиренеев. Карл Великий перевернется в гробу, но Эхиль будет уже очень далеко и этого не увидит. С деньгами, что висят у него на поясе, он устроится на службу к какому-нибудь знатному арагонцу. От хорошего меча никто не откажется.

Ночную тьму неожиданно разрезала черная стрела, она впилась предателю в грудь. Лошадь взвилась на дыбы, Эхиль выронил поводья и повалился в грязь. Кровь била из груди фонтаном, зрение мутилось. Перед ним на земле валялся кошелек и рассыпанные монеты.

По утесу вниз скользнули несколько темных силуэтов. Эхиль попробовал подняться. Страх заставлял его сердце биться часто-часто. Старый солдат не в первый раз получал ранение, но когда он закашлялся кровью, то понял, что на сей раз стрела угодила в опасное место.

– Не слишком умно путешествовать в непогоду, когда не видишь тех, кто едет за тобой, – произнес мужчина с закутанной головой, наклонившийся, чтобы подобрать монеты. – У тебя четыре добрых лошади, которые нужны нам, а вдобавок еще и деньги.

Это были сарацины, небольшой разбойный отряд – в здешних краях таких бродило немало. Эхиль сумел вытащить меч из ножен. Он сделал несколько выпадов, но поразил только воздух. Ветеран упал на колени, хватая воздух. Почувствовал на шее лезвие кривой сабли и перестал сопротивляться. Он был ранен и продолжал истекать кровью. Атаман разбойников спокойно продолжил:

– Ты опытный солдат, и ты понимаешь, когда приходит конец. Не знаю, прожил ли ты жизнь достойную или жалкую, но единственное, что остается тебе сейчас, – это молиться твоему Богу, чтобы он простил твои грехи и послал кого-нибудь, кто тебя похоронит.

– Давай, – поторопил Эхиль, чувствуя вес сабли на шее. Как всякий солдат, он предпочитал быструю смерть.

По иронии судьбы, он уходил из мира точно так же, как и Изембард. Такая она, Марка, здесь истории обрываются внезапно и окончательно. Тело Эхиля звери по кусочкам растащат по старым пустошам Серданьи, и он будет позабыт навсегда.

Перед самым закатом монахи из Форнолса добрались до берега реки, где два пастуха обнаружили тело молодого светловолосого воина. Они не стали утруждаться и проверять, бьется ли сердце. Шел дождь, и монахам хотелось поскорее вернуться. Один из братьев показал на черный плащ.

– Это не один ли из тех рыцарей, что проезжали через деревню в полдень?

– Боюсь, что лишь второй из них продолжил свое путешествие. Да покарает Господь его преступление.

Они молча погрузили тело на телегу, к посеревшим трупам женщины и трех детишек, и через непогоду покатили в гору по размокшей дороге. Монахи тихонько молились, чтобы уберечь себя от трупной заразы.

– Колеса тонут в грязи – телега слишком тяжелая. Давайте оставим его здесь. А назавтра за ним вернемся.

– Побольше милосердия, брат.

Монахи с великим трудом дотолкали телегу до подножия каменистого холма, на вершине которого стояла маленькая обитель. Черная земля была изрыта, повсюду высились холмики с камнями. Четверо монахов, копавших могилы, прикрыв носы грязными тряпками, утомленно взирали на новую поклажу.

– Настоятель не хочет, чтобы они оставались на ночь без погребения. Дикие звери разорвут тела и растащат зараженное мясо по другим долинам, – произнес один из копателей.

– Ладно-ладно, – отозвался самый молодой, которому надоело целый день слушать одно и то же.

Дождь зарядил пуще, черное небо озарялось вспышками молний. Господь гневался на людей. Монахи без всякого почтения выгрузили покойников на кучу осклизлых тел. До повечерия им с погребением не успеть.

– Посмотрите, какой у него платочек! – воскликнул молодой монах.

Тело, которое подобрали у реки, лежало сверху, перегнувшись через другие тела. Этот мужчина был весь в грязи, но рану на боку затыкал платок из тонкой ткани с затейливой вышивкой.

– Это что, шелк? – удивленно спросил пожилой монах.

Молодой нагнулся посмотреть.

– Краешек не пропитался кровью – он пахнет ангелами.

– Ты что, знаешь, как пахнул ангелы, брат Карпьо?

– Не знаю, но надеюсь, что так они и пахнут.

Когда Карпьо вытащил платок, из раны хлынула кровь и тело светловолосого воина дернулось.

– Боже мой! Засунь его обратно. Этот человек жив!

Монашек смотрел на платок. Пожилой снова на него прикрикнул, и тогда Карпьо заткнул рану и приложил ухо к груди Изембарда.

– Скорее, все сюда, мы должны занести его внутрь!

Раненого на его собственном плаще втащили в маленький монастырь Форнолс, состоявший из каменной церковки и прилегающего к ней жилого дома. Из церкви вышел старый монах. Он с озабоченным видом приложил ладонь к холодному лбу рыцаря, потом к шее.

– Мы полагаем, что он жив, брат Бонифаций.

– Он борется за жизнь, – уточнил старик. Монах почувствовал, что смерть стоит где-то рядом. – У него на этом свете осталось какое-то дело.

31

Трое братьев-рыбаков, Альбарик, Леотар и Донадео, и трое их сыновей шли следом за Годой по берегу реки Карденер, через камыши. Братьям не исполнилось еще тридцати лет, мальчикам было двенадцать, тринадцать и пятнадцать. Мужчины несли с собой дубинки и лопату, но им все равно было страшно. Никогда еще рыбаки не уходили так далеко от моря. Эти мрачные пустоши были знакомы им только по легендам, кишащим драконами, чертями и кровожадными сарацинами. Хищных зверей они сумели бы отогнать, но встреча с вооруженными людьми сулила им вечное забвение.

Их матери, старой рыбачке Марии, удалось уговорить сыновей отправиться с Годой, но Альбарик, Леотар и Донадео до сих пор не доверяли даме из башни: они были убеждены, что знать всегда заботится о себе, а союзы заключаются и расторгаются только в борьбе за власть. Им было неясно, что такого разглядела в этой сеньоре Мария, но в последние годы жизнь их превратилась в тяжкую муку и будущее тоже не предвещало ничего хорошего. Сарацины пожгли почти все их лодки и лучшие сети, унаследованные еще от дедов. Рыбного улова едва хватало, а теперь еще и городские начали собирать мидий на утесах, лишая рыбаков драгоценных даров моря; одного из их поселка даже утопили.

Голодных ртов в их семьях было слишком много; и братья пустились в путь, доверившись чутью Марии, но все их надежды сменились страхом, когда в старой мельнице на реке Льобрегат они наткнулись на почерневшие кости. А прошлой ночью не выдержал Марти, еще один рыбак, присоединившийся к ним в последний момент: он объявил, что возвращается домой.

Года шла впереди, болтая с Эрмемиром. Двенадцатилетний сын Леотара был заворожен этой знатной сеньорой с тех пор, как принес в башню на Монс-Иовис сардину в подарок от бабушки Марии.

Альбарик, старший из братьев, сплюнул на ходу:

– Что за нелепость! Из-за этой бабы нас всех перебьют!

– Или сотворят что похуже, – добавил Донадео.

– Она сказала, что путь займет несколько дней, – напомнил Леотар, глядя на Эрмемира, доверчиво шагавшего рядом с Годой.

– Нам надо было уходить вместе с Марти. А теперь мы уже слишком далеко забрались.

– Если идти по ночам, через четверо суток придем обратно в порт, – подсчитал Альбарик.

– А с ней что делать? – спросил Леотар.

– Раз уж она дошла сюда, сумеет и вернуться. Какая нам разница?

– Эта женщина – не такая, как они все, она особенная. – Леотар был самый осторожный из троих. – У нее есть сильные друзья, а еще, я слышал, она поклоняется древним богам. Она может отомстить.

Года беседовала с маленьким Эрмемиром, но чувствовала, о чем шепчутся за ее спиной. Ей и самой было неспокойно. Да, в детстве она видела карту и помнила старинные предания, но ведь она могла и ошибиться. Она могла выйти на правильное место и не увидеть того, что ищет, или могла выйти совсем не туда. Года держалась подальше от мужчин, чтобы не выдавать своей неуверенности.

– А когда мы придем? – в который уже раз спросил Эрмемир.

– Мы сразу поймем: ведь там ничего не растет, – терпеливо ответила Года.

– Как будто проклятая земля?

– Наоборот: это дар Господа людям и животным, вот почему растениям там находиться запрещено. Так рассказывала моя бабушка.

– А моя бабушка рассказывала, что вы разговариваете со своими мертвецами под церковью.

Года печально улыбнулась. Ниже по течению она заметила раскидистую иву, ветви которой опускались к самой воде. То было дерево смерти, оно указывало дорогу в нижний мир.

– Эти мертвецы говорили со мной, когда были живы, Эрмемир. Все, что я могу, – это стараться не позабыть, что они говорили.

– В поселке вас называют колдуньей… Но я вам верю.

– Почему?

Мальчик пожал плечами:

– Меня пугает море, а вы, я думаю, приведете нас к мавританскому кладу.

Года снова улыбнулась. Этот мальчуган без нытья выносил все тяготы пути, а на нее смотрел как на небесное создание. И женщина от всего сердца надеялась, что сможет вернуть его матери целым и невредимым.

– Это и правда клад, Эрмемир, только более древний. – Года взлохматила его волосы. – Ты мне веришь, и за это я отдам его тебе, только чтобы ты поделился со своими.

Мальчик решительно кивнул и ускорил шаг, как будто набрался новых сил. Шедшие позади рыбаки недоверчиво следили за Годой, а замыкали шествие старшие дети: они тянули пропахшую рыбой тележку.

– Ну и что будем делать, Альбарик? Оставим ее здесь? Но она все равно вернется…

– Она не вернется.

– Пожалуйста, взвесь все хорошенько, – робко возразил Леотар.

Альбарик прибавил шагу. Он не желал больше спорить. Все их приключение было нелепостью; нелепы были и опасения его братьев. Он был первым из троих, кто отважился сесть в лодку после того, как много лет назад утонул его отец. Ему повезло с уловом, и в ту ночь у его матушки и братьев на столе была пища. С тех пор лодка стала его домом, а сам Альбарик занял место главы семьи. Он думал о костях, которые они нашли на мельнице, – ему была любезнее смерть в море.

Когда стало темнеть, Года остановилась у неприметной излучины. Женщина была бледна, глаза глубоко запали. По всем подсчетам, они должны были уже прийти. Но сказать об этом Года не осмеливалась. Что-то тревожило ее во взгляде Альбарика.

– Мы шли целый день и никого не встретили. Давайте разожжем огонь.

Одежда их промокла, и капелька тепла никому бы не повредила. Мальчики приободрились и отправились за дровами. Рыбаки переглянулись. Альбарик молча кивнул братьям и поднял с берега гладкий камень, как раз под свою руку.

Года этого не видела: она пыталась высечь искру и поджечь горку трута. Альбарик тихо подошел сзади с камнем в опущенной руке. Плеск реки скрадывал звук шагов. Он уже поднимал свое оружие, когда издали послышался крик:

– Я нашел!

Это был голос Эрмемира.

А братья уже стояли за плечом Альбарика, готовые прийти старшему на помощь.

– Госпожа! – Эрмемир прямо заходился криком. – Она здесь! Я ее видел!

Года обернулась как раз в тот момент, когда Альбарик прятал руку за спину. Женщина мгновенно все поняла, но Эрмемир уже выбежал к излучине, задыхаясь от бега и возбуждения.

– Что ты видел?

– Место, где ничего не растет. Это гора!

Года схватила мальчика за плечи и заглянула в глаза:

– Как она выглядит?

– Она высокая и вся в трещинах. Там вокруг лес… но на той горе ни травинки не растет!

– Точно-точно, госпожа! – подтвердил самый старший. – Это рядом с рекой. Гора очень крутая, с несколькими вершинами, там больше мили в длину и ничего не растет.

Года поднялась с травы и выпрямилась. Альбарик незаметно выпустил камень из руки. Мужчины впервые видели счастливую улыбку на лице этой дамы, и всем показалось, что нет на свете женщины прекрасней.

– Мы на месте! – Этот возглас всех изумил.

Они прошли еще полмили вдоль реки, потом свернули в дубовый лес. Основание горы было окутано мраком. Это место как будто принадлежало другому миру, и рыбаками овладел суеверный страх. Года принялась копать гору и быстро выковыряла камень. На глазах у ошарашенных рыбаков она его лизнула.

– Это соль! Соляная гора!

Мужчины последовали ее примеру и тоже закричали от восторга. Даже тысячи телег не хватит, чтобы перевезти такое сокровище. Года взобралась чуть выше по склону. Вот они, следы старых выработок. Когда Года была ребенком, бабушка рассказывала ей об этой горе и об опасных дорогах, по которым соль доставляли во все графства Марки и дальше, за Пиренеи. Это было выгодное предприятие, вот только гора стояла на зыбкой границе – возможно, на сарацинской территории, и сюда перестали приходить. Путники заметили следы пастухов, которые собирали здесь камни для стада: соль улучшала вкус молока и мяса.

Они находились между Аль-Андалус и слиянием трех графств Марки: Уржеля, Берги, которая являлась частью Серданьи, и бывшего графства Осуна, де-факто принадлежавшего Барселоне.

– Чьи это владения? – спросил снизу Альбарик.

– Это государственная земля, – ответила Года, глядя куда-то за горизонт. – То есть она принадлежит королю, но вас не должно беспокоить, кто хозяин этой соли, ведь кто-нибудь всегда отыщется; главное, что в последнее время тут никто не копает. Пускай здесь родится новое право, даже если придется платить графу налоги или отдавать часть добытой соли.

– Вам никогда не доводилось мечтать об одной-единственной телеге соли… – зачарованно прошептал Донадео.

– Я не стала бы рисковать своей и вашими жизнями только лишь ради того, чтобы засолить немного рыбы. – Года смотрела на восторженное лицо Эрмемира. – Эта гора принесет могущество тому, кто положит руку на ее сокровища и сумеет их сохранить. Величайшие династии начинали свой путь с меньшего.

– А что будете делать вы, госпожа? – простодушно спросил Эрмемир. – Вы и так уже знатного рода.

Сейчас, после долгих дней молчания, Года казалась королевой, произносящей речь перед подданными.

– Я выкуплю мою дочь Арженсию, и мы снова будем вместе, – твердо сказала она. – Мы вернемся в Барселону с нагруженной телегой. Соль спрячем по вашим хижинам, а сами проделаем еще несколько тайных путешествий. Если кто-нибудь начнет интересоваться, вы скажете, что сарацинский корабль с солью сел на мель и вы забрали груз, прежде чем судно окончательно затонуло. Прибыль мы потратим на постройку новых телег, на покупку волов и мулов. Мы ни в коем случае не должны допустить, чтобы у нас отобрали эту гору, по крайней мере, в ближайшее время.

– Ваши слова дарят большие надежды, госпожа, но мы сейчас очень далеко от всякого жилья. Даже если сюда переберется весь наш поселок, первый же отряд солдат выкинет нас прочь.

– Не выкинет, если мы хорошо заплатим. Все может перемениться, если мы правильно наладим соляную торговлю. Там впереди, на холме, стоит замок Кардона, построенный во времена Людовика Благочестивого, а ныне заброшенный. Там может разместиться несколько семей, которые в уплату за проживание станут охранять этот участок границы. Бабушка рассказывала, что здесь проходят дороги на Барселону и Жирону, на Уржель, Памплону и Арагон, но самый важный путь ведет через хребет Кади и уходит за Пиренеи, к Тулузе и Нарбонне. У нас все получится.

– Понадобится много людей.

– Это делается не для вас, а для ваших детей и внуков.

Года вещала, подчиняясь порыву. Конечно, она прекрасно понимала, что горстке рыбаков не удержать такое сокровище без поддержки вооруженных людей, но она умолчала о своих сомнениях.

– Пока что мы должны сделать все возможное, чтобы доставить в Барселону нашу первую телегу соли.

Года поцеловала Эрмемира в макушку, думая о своей Арженсии. Соляная торговля вернет ей и честь, и дочь. Власти денег ничто не сможет воспротивиться. Исполнившись новой надежды, Года отошла в темноту, чтобы сплести венок Матери и еще один – духам этой горы. У них она тоже должна была спросить дозволения, только так, чтобы не пугать суеверных рыбаков, – иначе слухи о ее договорах с древними богами расползутся слишком широко.

32

В последующие дни рыбаки изучали соляную гору, уточняя размеры этой серой бесплодной громады. Года исследовала прорытые когда-то коридоры, чтобы найти самую чистую соль. На горе обнаружились остатки прогнивших лесов и пригодные к использованию носилки. Из старой выработки выволокли большие соляные камни. Был обследован и замок Кардона, стоящий на холме над обширной равниной. Стены едва держались, но все равно этот замок оставался стратегическим местом на самой границе. Любого графа заинтересует надежное поселение, жители которого разрабатывают соляную гору и защищают прилегающие территории с оружием в руках. Этот фактор поможет Годе в переговорах о заселении пустующего замка.

Путешественники возвращались в Барселону с новыми надеждами; впрочем, они хорошо представляли себе, как трудно будет двигаться по берегу Карденера с нагруженной телегой. Старые дороги почти исчезли, на некоторых участках телегу приходилось освобождать, соль перетаскивать вручную, а потом грузиться обратно, но спутники Годы были привычны к тяжкому труду. Братья разделяли оптимизм Годы и все время строили новые планы на будущее.

Альбарику совсем не улыбалось оставлять рыбачью лодку ради какой-то химеры, но Леотар с Донадео верили, что жизнь их может перемениться. Года все больше молчала. Она представляла себе подписание графом поселенной хартии, замок с полуразрушенной башней и процветающий род, крепнущий от века к веку. Но для начала им требовалось попасть в Барселону и доставить в целости соль. Годе хотелось, чтобы рядом с ней был Фродоин, – никто лучше епископа не смог бы понять, какое сокровище идет к ним в руки.

Пронзительный свист положил конец мечтаниям Годы. Впереди поднималось облачко пыли, из него выскочили шестеро всадников свирепого вида. Дети попытались спрятаться, но свист пущенных стрел их остановил. На всадниках были доспехи из клепаной кожи, на головах черные тюрбаны. Года поняла, что это отряд сарацин, пошедших в набег. Она прикрыла голову платком и присоединилась к испуганным рыбакам, собравшимся вокруг телеги.

– Пастух, который их видел, был прав. Они пахнут гнилой рыбой, – по-арабски сказал один из всадников.

Командир двинул боевого скакуна прямо на людей, чтобы запугать еще больше. Года смотрела на сарацина изучающе. Это был статный воин с черными внимательными глазами. Сарацин осмотрел груз и нехорошо улыбнулся:

– Христиане, есть у вас охранная грамота от вали Льейды? Вы же торгуете солью.

Рыбаки ничего не отвечали. И тогда сарацин обнажил саблю:

– Ваше молчание – ваш ответ.

Он наметил себе первой жертвой Донадео, и тогда Года шагнула вперед.

– Господин, эти земли не принадлежат эмирату, – быстро заговорила она. Расчет состоял в том, что разбойники плохо разбираются в договорах и условиях перемирий. – Это территория Карла Лысого.

– Мне дерзнула ответить женщина? – Командир явно наслаждался ситуацией.

Кончиком сабли он сдернул с ее головы платок и замер в удивлении. Других всадников тоже поразил облик женщины.

– Твоя кожа не сухая и не загорелая, как у них. Ты их пленница?

– Нет.

– Как тебя зовут?

– Года из Барселоны.

– Кто-нибудь из города уж точно даст за тебя щедрый выкуп.

– Меня отправили в изгнание. – Года старалась говорить высокомерно, хотя ей тоже было очень страшно. – В иных обстоятельствах вы бы сейчас рубились с моей стражей.

– Вообще-то, исходящая от вас вонь чуть не заставила нас спасаться бегством. Как бы то ни было, вам, наверно, известно, что перемирие с королем Карлом в этом году закончилось. Граф Уржельский пока ничего не сделал для его возобновления, так что мы ничего не нарушим, если уведем вас с собой.

– Господин, не забирайте детей! – взмолился Донадео.

– Да за них торговцы рабами дадут больше всего. – Командир приставил саблю к его шее. – А вот тебя нет смысла оставлять в живых.

Года тряхнула головой. Рядом с ней подвывал Эрмемир, остальных охватила паника. Это было опасное путешествие, и оно закончилось плохо.

– Я тесно связана с Фродоином, епископом Барселонским. – Года торопилась, ей нужно было предотвратить трагедию. – Отпустите нас, и он даст хороший выкуп!

– И где же сейчас этот пастырь неверных?

– Он скоро вернется вместе с новым графом Барселонским, а как только он узнает о случившемся, сразу же обратится к вали Льейды. – Она посмотрела командиру в глаза. – Если со мной что-то случится, епископ позаботится, чтобы полномочные правители Льейды и Сарагосы устроили на вас охоту.

Сарацин рассмеялся, хотя угроза подействовала на него сильнее, чем он хотел показать. Договоры и сделки между знатными христианами и властительными маврами были нередки, они даже заключали союзы, скрепляя их узами брака.

– Епископ настолько ценит тебя, что встанет на пути у племянника вали Льейды? – Сарацин с удовольствием наблюдал за реакцией женщины. Ему следовало проявить к ней уважение, ведь христианские церковники обладали большой властью. – Меня зовут Адд-аль-Малик, и сейчас мы забираем вас с собой. – Он одарил Году любезной улыбкой. – Надеюсь, по дороге ты развлечешь меня историей о том, зачем благородной красавице возить соль по этим безлюдным местам. А в Таррагоне я приму решение: продавать вас или отправить весточку вашему епископу.

В маленькой обители Форнолс престарелый брат Бонифаций молился за юного раненого рыцаря, лежащего на столе в трапезной. Юношу приняли за покойника и чуть было не погребли. Монах промыл его раны вином, заштопал ниткой из кишки и обмазал илом, смешанным с соком чертополоха, толченого ладана и болиголова. Ножевая рана на спине оказалась поверхностной – удар приняла на себя кольчуга, а вот рана в боку была глубока. Юноша спас себя, заткнув отверстие дорогим платком, но он потерял много крови. Жизнь его была в руках Господа.

– Вижу, вы приняли в нем горячее участие, брат Бонифаций, – заметил настоятель, присоединяясь к старику.

Бонифаций, покряхтывая, поднялся с колен и погладил золотистые волосы юноши.

– Этот цвет нечасто встречается в наших краях, но я помню другого мужчину с такими волосами. Это было давно. Его звали Изембард из Тенеса. Помните вы Гисанда из Барселоны? Говорят, сын рыцаря, воспитанный монахами Санта-Афры, присоединился к нему и вместе с Гисандом защищал земли колонов барселонского епископа. Эта история казалась не слишком достоверной, но вдруг все именно так и было?

– Гисанд и его люди погибли в замке Тенес. Если законный сын Изембарда находился при старом рыцаре, его должна была постигнуть та же участь.

– Быть может, он и выжил. Пути Господни неисповедимы.

Настоятель встал рядом с раненым. Никто из монахов в его обители не обладал познаниями лекаря – знали только то, чему могли выучиться у собственных матерей. Еврейские врачи проживали далеко, в Жироне, да и расплатиться с ними монахам было нечем. Бонифаций уже все приготовил для отходной молитвы. Настоятель прикоснулся к юноше, и тот шевельнулся, не открывая глаз.

– Элизия… – прошептал он.

– Что он сказал? – удивился Бонифаций.

– Не знаю. Кажется, назвал женское имя.

Монахи видели, как судорожно мечутся зрачки раненого под прикрытыми веками.

– Гисанд… Я не сумел найти графиню… и Гифре… Нет…

Монахи переглянулись.

– Он сказал «Гифре»?

– По-моему, да. – Настоятель огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что никто его не может услышать. – Возможно, это совпадение, ведь мужчин с таким именем много.

– Да, но лишь один юноша со светлыми волосами может соединить в своем бреду Гисанда, графиню и некоего Гифре. Это что-нибудь да значит!

– Если здесь и впрямь лежит Изембард из Тенеса, это ведь знак Божий!

Старый монах посмотрел на алтарь. Братья выбелили апсиду в форме трапеции и теперь, как могли, писали на стене фреску: воскрешение Лазаря. Никто в обители не обладал навыками художника, но монахи были упорны, ведь им приходилось с помощью изображений наставлять новичков, делавших первые шаги в духовную жизнь. Бонифаций из года в год молился, чтобы маленький монастырь уцелел, ведь он пережил там много грабежей и кровопролитий. Только долгосрочный мир поможет им распространить по долинам свет Евангелия.

Бонифаций посмотрел на раненого, и у него возникло ощущение, что он участвует в деле, превосходящем разумение простого монаха; он просто обязан спасти эту жизнь, теперь старик сознавал это со всей ясностью. После долгих лет безмолвия незнакомый юноша произнес имя, обладавшее для них одним-единственным смыслом: забытая надежда.

33

Года шла первой в веренице пленников, связанных и соединенных между собой длинной веревкой. К ее удивлению, командир отряда Малик оказался человеком просвещенным и хорошо говорил на языке Марки. Племянник вали читал по-арабски и даже рассказал Годе о своих друзьях-богословах из Льейды и Сарагосы, которые в 858 году занимались в Валенсии поисками мощей святого Викентия. Малик принял участие в опасном заговоре (о котором он не пожелал ничего рассказывать), и ему пришлось покинуть Льейду. Теперь он и его люди кормятся грабежами на территориях и Марки, и Сарагосы.

– Ты такой же изгнанник, как и я, – ехидно заметила Года.

Солдат и пленных рыбаков испугал ее высокомерный тон, но Малик выглядел скорее удивленным, нежели оскорбленным.

– Я помню, один купец рассказывал мне о тебе, Года.

– И что же говорят неверные о твоей пленнице? – с вызовом спросила она.

– Что ты происходишь из древнего рода и знаешь всю историю Барселоны.

– Город, которому без малого тысяча лет, таит слишком много секретов, столько не выведать никому.

– Скажи-ка, что помнит твой город о времени мусульманского владычества?

Года хорошо обдумала свой ответ. Бабушка рассказывала о тех временах с двойственным чувством. Новые хозяева, пришедшие с юга, получили город с крепкими стенами, но весь его блеск давно исчез.

– Твои предки сознавали, что на севере после падения Меровингов собирается новая империя.

– Уж слишком ленивы были те короли!

– Барселона находилась рядом с границей, возможность ее лишиться была абсолютно реальна, поэтому восемьдесят лет мусульманского владычества добавили городу очень мало жителей-сарацин. В основном туда приходили солдаты, военачальники и чиновники вали. Мавры соорудили в соборе маленькую мечеть и перестроили несколько вестготских дворцов. Им не хватило времени, чтобы возвести в Барселоне такие же великолепные здания, которыми славятся города юга.

– Ты не ответила.

– Мавры уважали жителей города и их верования. Христиане ходили в церковь Святых Жуста и Пастора. Это были времена мира, но барселонцы чувствовали, как и сейчас, что их земля и их жизнь – в чужих руках. Твои правители вели себя благосклонно, но это не был их отчий дом, так же как и сейчас для франков.

– Так, значит, вы желаете создать собственное королевство?

– Мы желаем только заселить нашу землю и возделывать ее в мире: ставить мельницы, кузни, торговать на суше и на море…

– Например, солью.

– Всем, что мы можем предложить. Мы хотим подняться из грязи и не подчиняться произволу управителей или королей, сидящих от нас в тысячах миль.

Сарацин презрительно хохотнул и похлопал по шее своего скакуна. К нему галопом подскакал всадник, выезжавший на разведку.

– Малик, впереди вооруженный отряд.

– Быстро уходим с дороги!

Но они уже угодили в засаду. С разных сторон к ним подступило почти восемьдесят воинов в устрашающих нарядах. Рыбаки закричали от страха: истории о лесных чудовищах не были преувеличением. Потом наступила тишина. Малик выхватил саблю.

– Дикие орды! – ощерился сарацин. – Откуда же сразу так много?

Среди нападавших выделялся человек на коне, в шипастом шлеме.

– Опустите оружие, – потребовал он. – Ваши пленники – христиане?

– Тебе что, больше по вкусу христианское мясо? – выкрикнул в ответ Малик. Он слышал об ужасных обычаях здешних дикарей.

– Один пастух рассказал нам, что где-то здесь пасутся сарацины. Слезайте с коней и складывайте оружие!

Из зарослей поднялась дюжина юных пращников.

– Ладно, давайте поговорим, – согласился Малик. И тут же понизил голос, обращаясь к своим: – Будьте наготове. Надо уходить.

– Я узнала тебя! – прозвучал женский голос.

Малик с удивлением обернулся на звук. У дороги стояла девушка, капюшон был откинут назад. Увидев ее светлую косу, сарацин невольно вернулся на несколько лет назад и вспомнил, как завороженно смотрел на это лицо сквозь прутья клетки. Рабыня, предназначенная Дрого де Борру. Она переменилась, сделалась красивей и смелей, но в ее светлых глазах по-прежнему был лед. Шкуры, покрывавшие тело девушки, напомнили Малику об одном зловещем герое здешних легенд.

Ротель подошла ближе и внимательно посмотрела на командира. Это был тот самый красивый сарацин, который купил женщин из ее телеги после того, как она попала в плен. Ротель почувствовала себя странно, как – она сама не могла объяснить.

– Ты когда-то интересовался мной, – бесстрастно напомнила ученица Оникса. На самом деле она нетвердо держалась на ногах и проклинала себя за эту слабость. – Теперь я могу сделать тебя своим рабом.

Малик не мог отвести взгляда от девушки. Красота ее была столь же невероятна, сколь и опасна. Это было необыкновенное создание, девушка одновременно и отталкивала, и влекла.

– Стало быть, ни у кого не будет госпожи прекраснее, – смело ответил сарацин. – Меня зовут Малик.

Ротель вспомнила это имя: его произнес один из тогдашних ее охранников. В глубине своей холодной души девушка слышала скрежет зубов Оникса: черного бестиария привела бы в ярость наполнявшая ее теплота. Ротель и сама ярилась на себя. Но когда она собралась отойти в сторону, внимание ее привлек один предмет. Ротель указала на меч, торчавший из сумы одного из сарацин.

– Откуда он у тебя?

Года, до этого стоявшая молча, изучая прекрасную воительницу, которой подчинялась орда дикарей, впервые обратила внимание на необычное оружие.

– Это же меч Гисанда из Барселоны! – выкрикнула Года.

– Нет! – ответила девушка. – Это меч моего брата Изембарда.

– Ты Ротель из Тенеса? – удивилась дама.

– Отвечай! – грозно приказала Ротель сарацину.

Это разгневанное лицо сулило серьезные проблемы, и Малик предпочел сказать правду.

– Мы встретили одного человека к северу отсюда, примерно в двух днях пути.

– Посмотри на меня, Малик! Посмотри на мое лицо, на мои волосы! – Рука бестиария зашевелилась под плащом, и Малику стало страшно. – Тот человек был похож на меня?

– Нет, лет ему было около пятидесяти, а волосы его поседели, – растерянно ответил сарацин.

Года не удержалась и подошла ближе.

– А ты кто такая? – огрызнулась Ротель, которой мешали выяснить правду.

– Несомненно, это Года из Барселоны. – К ним, опираясь на посох, приближалась Эга. – В ее чертах видна древняя кровь ее рода. – Женщина приветливо кивнула Годе. – Меня зовут Эга, и я была знакома с твоей матерью, хотя и очень давно.

– Боже мой, Эга! Матушка когда-то рассказывала о тебе, о том, что заставило тебя совсем юной покинуть Барселону. – Года была потрясена возвращением еще одной живой легенды. Эга была женщиной леса, одинокой, соединенной с землей такими связями, которые иным казались непостижимыми. Эга поклонялась Матери, как и сама Года, она была целительницей, еще одним ни на кого не похожим созданием, которое борется за сохранение Марки. – Что ты делаешь в компании этих бесов?

– Это долгая история. Но под этими проржавевшими шлемами прячутся крестьяне, кузнецы, плотники и солдаты, которые скрылись в лесах, чтобы выжить. Теперь они объединились, защищаясь от Дрого де Борра, им нужна новая надежда.

– Ротель! – Это вновь заговорил Малик. Теперь он знал, как зовут девушку. – Человек, у которого мы забрали меч, по-видимому, спасался бегством. Он встретился нам близ Форнолса, с тремя сменными лошадьми – слишком много для одного всадника. К сожалению, ты уже не сможешь его расспросить.

– Я должна узнать, что случилось с Изембардом! – закричала Ротель, взглядом обращаясь к Эге.

– Что говорит твое сердце? – серьезно спросила женщина из леса.

– Я не знаю. Я что-то слышу… Я чувствую, что он очень слаб, но, кажется, жив…

– Я готов тебя отвезти в обмен на свободу для моих людей, – предложил Малик, к изумлению остальных сарацин. Он до сих пор пребывал под впечатлением от холодного взгляда Ротель, ему хотелось больше узнать об этой загадочной и пленительной женщине, пусть даже и вступая на опасный путь. – Мы приедем туда к рассвету, и вот тебе мое слово: я не причиню тебе вреда!

Ротель перестала хмуриться, что еще больше восхитило сарацина. Он не мог себе представить женщины без слабостей, но вот она, стоит перед ним.

– Этот мавр хорошо с тобой обращался? – обратилась Ротель к барселонке.

От неожиданности Года вздрогнула. После стольких злоречивых шепотков она представляла эту женщину совсем иначе. На тропе стояла не рабыня дьявола, а свободная молодая красавица, свободная по-настоящему, не знающая страха.

– Я полагаю, Ротель, он человек чести. – Года чувствовала, что этих людей тянет друг к другу, несмотря на понятную напряженность ситуации. Быть может, любовь подскажет, как с нею справиться. Года указала на своих рыбаков. – Позволь нам вернуться в Барселону. От этой соли зависит судьба многих семей.

– Ты ходила на соляную гору! – удивилась Эга, рассмотрев груз.

Эга оглядела измученных рыбаков и сделала вывод, что они могли пойти на такой ужасный риск только ради выживания.

У Годы, внимательно слушавшей весь предыдущий разговор, появилась идея, которая все разом переменила.

– Ты говоришь, диким ордам нужна новая жизнь. Так пусть они сопроводят нас в барселонский порт! Защита в обмен на еду и вещи. Как прежде!

До этого момента Эга не знала, как они с Ротель будут сдерживать звериные порывы кланов, но предложение Годы могло повернуть ситуацию совершенно по-новому. Эга обернулась к Косле: вождь клана внимательно прислушивался к разговору, раздумывая, какую выгоду он сможет извлечь.

– Проведите их в Барселону в обмен на половину груза.

– Треть этой соли и бочонок соленой рыбы на обратном пути, – поправила Года. Такая торговля ее взбудоражила. – Нам предстоит еще много ездок. И каждый раз вы будете получать такую плату, если готовы защищать нас по дороге.

– Лучше уж мы заберем всю соль! – прорычал Косла, не привыкший договариваться, а уж тем более – договариваться с женщиной. Атаман не желал показаться слабаком.

– Отлично, – согласилась Года. Присутствие Эги наполняло ее решимостью. – Забирайте соль, а нас убейте! – А затем она указала атаману на голодных юнцов, стоявших с пращами в руках. – Вместо того чтобы есть рыбу, пусть эти мальчики грызут белые камни. Так-то ты о них заботишься?

– Господин, мы тут все рыбаки, – осмелился вставить слово Леотар. – Мы можем ловить для вас рыбу в обмен на защиту. А еще мы дадим вам сыр, овощи, зерно…

Косла отошел посоветоваться с Эгой и несколькими стариками, взгляды которых были исполнены надежды. Они долго и горячо спорили, но в конце концов атаман кивнул, хотя и с хмурым видом. Года едва не расплакалась. Они соглашаются. Встреча с Арженсией становится ближе, вообще становится возможной. Она нашла способ исполнить свой план. Спустя десятки долгих лет Барселона робко начнет торговать. Вот оно, начало. Фродоин может гордиться.

Ротель больше не могла выносить ожидания. Малик подсадил ее на своего коня, который тотчас попытался встать на дыбы – из-за плаща бестиария. Эга села к другому сарацину: если Изембард ранен, ему понадобится целительница. Ротель обожгла остававшихся нетерпеливым взглядом, и воины Малика, не встретив никакого сопротивления, галопом ускакали прочь. Прижимаясь к своему наезднику, Ротель чувствовала, как гулко колотится ее сердце. Но Малику она об этом не рассказала, чтобы не признаваться в своей странной слабости.

34

По долине Ванса прокатился слух о загадочном солдате, которого чуть было не похоронили заживо. Такие истории рассказывали часто. Ротель и ее спутники без труда отыскали монастырь.

Святые отцы пришли в ужас, увидав у дверей своей обители двух женщин диковинного вида. Та, что помоложе, назвалась сестрой умирающего, и черты ее тоже говорили о фамильном родстве. Девушка повесила свой плащ на ветку дуба, и им разрешили войти – подчинившись холоду в ее голубых глазах. Малик собирался уводить своих людей обратно в Льейду, но между ним и Ротель уже протянулась ниточка благодарности, поэтому Малик рискнул предложить ей новую встречу. Ротель промолчала, и это не было отказом.

Эга хмурилась, осматривая тяжелораненого. К лечению ладаном и чертополохом она добавила мазь из яичного белка с чесноком, а потом накрепко перевязала рану. Операцию следовало повторять каждый день.

– Он выживет, – воодушевился брат Бонифаций. Старик боролся со своим недоверием к этой женщине леса. Ему было чему у нее поучиться.

Ротель смочила Изембарду лоб и поцеловала в губы. Губы были сухие и горячие. Девушка побрила брата и долго вглядывалась в его лицо. Они – Рожденные от земли, которым не причинили вреда волки. Они снова вместе, только теперь их кожа и души испещрены шрамами.

Изембард, казалось, питался жизненными силами своей прекрасной сестры – через неделю он очнулся и был очень голоден. Его выздоровление сильно повлияло на саму Ротель. Каждая ее слезинка вымывала из девушки владевший ею сумрак, и Изембард понимал, что сестра возвращается. Критическое состояние брата и для нее оказалось переломным моментом: Ротель выходила на свет. Смерть Гисанда, Инверии и Нило оставила в ней глубокие раны, но брат с сестрой наконец были вместе, и эта связь, погребенная на много лет, осталась прочной. Изембард принялся взволнованно рассказывать о происшедшем на ассамблее и об опасности, угрожающей барселонским готам и особенно Годе.

Настоятель тоже был в курсе новостей.

– Мы слышали, что маркграф Бернат из Готии перешел Пиренеи. Сейчас он, вероятно, добрался до Жироны. Возможно, он уже и в город вошел.

Изембард попробовал подняться, но он был еще слаб. Ротель твердой рукой уложила брата обратно. Изембард удивился: сестра умела проявлять свою любовь и заботу, но могла быть и безжалостной.

– Я поеду в Барселону, братец. Мне нет никакого дела до твоего епископа, до Годы и до барселонской знати. Но я хочу, чтобы на этих землях был мир и чтобы мои орды могли здесь жить.

Изембард снова удивился. Ротель не справшивала у него разрешения, она уверенным тоном объявляла о своих намерениях.

– Найди Элизию. Я должен знать, что с ней все в порядке. Дрого разрушил ее таверну. Для нее она была всем, и, боюсь, сейчас Элизия терпит лишения.

– Братец, ты ведь помнишь, как Элизия спасла нас в Жироне? Не стоит ее недооценивать. Она умеет постоять за себя. Но все равно я ее навещу… если ты мне пообещаешь, что будешь лежать.

Ротель ушла из монастыря в одиночку в тот же день. Настоятель и брат Бонифаций только этого и ждали, чтобы забросать молодого рыцаря вопросами.

– В бреду ты упоминал о графине, о Гисанде и произнес еще одно имя: Гифре…

Юноше было нечего скрывать. К тому же эти монахи спасли ему жизнь. Поэтому он начал рассказывать.

– Гисанд из Барселоны был рыцарь, мой наставник в воинском искусстве. А во времена Рыцарей Марки он был вассалом моего отца. Перед смертью он заставил меня поклясться, что я буду искать жену и детей графа Сунифреда Уржельского. Мой отец помог им бежать, когда к власти пришел Гильем Септиманский, и с тех пор о них никто не слышал. А я должен был найти их и обучать, чтобы они вернулись как представители дома Беллонидов и предъявили законные права на графства Марки.

Монахи переглянулись, глаза их сияли радостью.

– Так, значит, все это правда! – взволнованно прошептал Бонифаций. – Я думал, что никогда этого не увижу.

– Изембард! – Настоятель заговорил самым серьезным тоном. – Мы считаем, что Господь привел тебя в Форнолс, чтобы завершилось то, что началось много лет назад. Ты вернулся из смерти, чтобы выполнить свое обещание. – Голос настоятеля дрогнул. – И мы сможем тебе помочь.

Когда Года наконец увидела Коронованный город, она обняла Эрмемира и заплакала от радости. Рыбаки благословляли Господа. Им пришлось отдать Косле чуть больше трети всей соли, но они выжили и договорились о защите для следующих путешествий в обмен на соленую рыбу, зерно, сушеные овощи, одеяла и льняные полотнища для рубашек и туник – количество будет зависеть от величины перевозимого груза.

Путешественники прикрыли соль одеялами и, дождавшись темноты, въехали в порт. Женщины, давно уже опасавшиеся худшего, встретили своих мужей и детей со слезами на глазах. На Году в поселке теперь смотрели со смесью восхищения и недоверия. Все выказывали даме из башни свое почтение, а рассказы о путешествии на соляную гору помогут рыбацким семьям скоротать немало вечеров.

Года вошла в свою башню и забилась в угол, накопившееся напряжение отняло у нее последние силы. Ей хотелось спуститься в город, обнять Арженсию и отблагодарить Мать за то, что она подарила ей плод своих недр – драгоценную соль. И тогда Года вспомнила историю Эги, которую когда-то рассказывала ей матушка. Эта женщина бежала прочь из Барселоны после того, как ее жестоко избил муж. Но Эга не умерла, как надеялись многие в городе, – она превратилась в одну из тех таинственных женщин, что отказались от мира и продолжали жить в лесах, прикасаясь к природе и к ее секретам; их сильно боялись и так же сильно уважали.

Года никогда прежде не забредала так далеко в безлюдные края; теперь она ощутила пульсацию живой земли. Мать щедра к тем, кто ее чтит. Соль – это шанс для всех, даже для диких орд, если Года добьется официального права на свою торговлю в обмен на выплату налога.

Женщина в изнеможении рухнула на пыльную циновку. Завтра она пошлет Эрмемира выяснить, все ли в порядке у Арженсии в графском дворце.

А на заре двое рыбаков явились, чтобы пригласить Году на сход, устроенный в одной из скромных хижин. Соль была укрыта в надежном месте. Чтобы иметь возможность расплатиться со страшными охранниками, ожидавшими в прибрежных зарослях, рыбакам требовалось сплести новые сети и починить лодки – а лучше выстроить новую.

– Мы не можем так долго ждать, – возразила Года, так и не успевшая отдохнуть. – Мы должны предложить нашу соль рыбакам и мясникам, которым мы доверяем, в обмен на их товары.

Рыбаки оставили себе необходимый запас и в три дня выменяли оставшееся. Их соль была плотная и по качеству годилась даже для обработки мяса. Года затребовала себе половину прибыли – три серебряных денария – и надежно спрятала их в щели между камнями своей башенки. Уже скоро она сможет обнять свою дочь.

В начале следующего месяца десять мужчин и дюжина подростков отправятся в путь с четырьмя телегами, с мешками и покрывалами, чтобы вывезти как можно больше новой соли. В этот раз Годе не предложили идти вместе с ними, чему она была очень рада. Здоровье аристократки, привыкшей жить в роскоши, в окружении слуг, было подорвано этим путешествием, и рыбачки обещали за ней ухаживать. Им даже было желательно, чтобы прекрасная дама никуда не уходила с их мужьями и сыновьями; к тому же Года гораздо успешнее сумеет провести переговоры с возможными покупателями в городе.

А на следующий день она отвела женщин в старую церковь Санта-Мариа, что на берегу моря. Года, как и ее прародительницы, втайне приносила жертвы Матери, а на людях молилась как христианка. Женщины отстояли мессу, проходившую под шум моря, а потом Года оставила венок из цветов и ароматических трав в нише рядом с Евангелием, как делала прежде ее бабушка, всегда в одном и том же месте. Когда Года и рыбачки остались одни перед старинной статуей Богоматери, дама из башни заговорила с ними самым серьезным тоном:

– Дело предстоит непростое, но если все пойдет как задумано, через несколько лет мы сможем расширить наш порт. Соль нужно вывозить в Ампурьяс, Руссильон и Нарбонну – и даже к маврам, если новый граф согласится продлить перемирие. Но самое главное, чего я прошу у вас ради ваших детей, – это избегать ссор и конфликтов. Нам будет требоваться все больше людей, мы должны жить единой общиной, препоручив себя Деве-заступнице.

Все женщины согласились с Годой, хотя и не представляли себе размах задуманного ею предприятия. Если жители поселка продолжат беспрепятственно добывать соль, они получат право на заброшенную выработку, и через много лет оно будет признано трибуналом расчетливых графов Марки. Среди нашедших соль уже сейчас, возможно, находится будущий хозяин соляной горы, маленького замка Кардона и его окрестностей. Года, конечно, думала о собственной дочери, которую следовало выдать замуж за влиятельного человека. Вот какова была ее цель.

Разом зазвонили городские колокола. В церковь вернулся священник. Он вел себя суетливо и был очень удивлен, увидев, что рыбачки еще не разошлись, а беседует с ними Года-изгнанница.

– В город въезжает новый граф и властитель Марки, Бернат из Готии!

– А как же Дрого де Борр? – спросила Года.

– Был суд, и его признали виновным в смерти виконта.

– О господи! Фродоин! – не сдержалась Года.

Священник нахмурился. Года поняла, что ее старый знакомый чем-то напуган.

– Говорят, Бернат пришел не только для того, чтобы занять трон. Граф прилюдно поклялся усмирить город после хаоса, который принес Дрого, но слышали также, что он собирается покарать готов и присвоить себе их богатства. Года, мы с тобой такое уже пережили. Епископ отправил вперед гонца: Дрого продолжает обвинять тебя и перед новым властителем, он называет тебя изменницей. Готы в страхе бегут из города. И ты тоже беги – ты ведь душа Барселоны.

Женщине стало страшно, но она оставила рыбачек в церкви и в одиночку, рыдая, пошла к себе на Монс-Иовис. Мечта ее ускользала сквозь пальцы, как мелкий песок у нее под ногами. И все-таки она не уйдет из города. Года верила в силу Фродоина, верила, что он будет защищать ее в борьбе с Бернатом – до самого конца.

35

Колокола возвещали о прибытии нового графа Барселонского. Бернат из Готии, епископ Фродоин, их вооруженный эскорт, чиновники и сервы дожидались перед Старыми воротами, и вот они распахнулись с сухим скрежетом. Над башнями развевались флаги, со стен свисали красные и золотистые полотнища.

Бернат подал сигнал барабанщикам и въехал, горделиво выпрямившись в седле своего боевого коня, а его люди славили его как героя. Барселонцы, собравшиеся на пространстве от ворот до графского дворца, присоединились к овации со смесью любопытства и недоверия.

Маркграф не скрывал своего неудовольствия от ненарядного облика города. По распоряжению викария с улиц убрали мусор, пропололи сорняки, устроили большую охоту на крыс и пожгли ковыль, который отпугивает насекомых. Но все равно город выглядел не блестяще, многие дома обрушились или стояли в руинах, мостовые превратились в месиво.

Фродоин въехал вслед за Бернатом на белом коне, в праздничном шелковом плаще. Он уже знал, что Изембард с Эхилем в городе не появлялись, но надеялся, что его предупреждения не пропали даром. Новый граф Барселонский вызывал у епископа отвращение, они всю дорогу пререкались между собой. Этот алчный юнец скоро найдет способ наполнить свои сундуки под предлогом обеспечения мира для короля. Неприязнь между графом и епископом подвергала Году еще более серьезной опасности, и Фродоин надеялся, что женщина получила его послание и теперь находится уже далеко от города. Сразу же по окончании торжественной церемонии он подумает, как заполучить Арженсию к себе, не оставляя на попечении переменчивого маркграфа.

Элизия стояла среди толпы, покрыв голову старым платком, с узелком в руках. Она смотрела на маркграфа. Он выглядел немного старше ее, был хорош собой, не изможден тяжелым трудом. Элизия отметила, каким презрительным взглядом одарил новый граф своих оборванных подданных, и пожелала, чтобы в груди его нашлось место и для сострадания. Сердце у Элизии тревожно колотилось, в животе посасывало от волнения. Беременность ее до сих пор не бросалась в глаза.

– Что это у тебя, Элизия? – прозвучало из-за спины.

– Гали… – Она совсем не обрадовалась встрече. Вот уже несколько дней муж не появлялся в «Миракле», и на душе у Элизии сгустилась черная туча. – Ничего.

– Я-то тебя знаю, я понимаю: ты что-то затеваешь. Расскажи мне, а я в обмен напою, что мне открыли про тебя…

Гали попробовал вырвать у нее узелок, но Элизия в ярости его оттолкнула.

– Посмотри на себя! От тебя разит по́том дюжины шлюх. С тобой рядом противно стоять!

Гали занес кулак для удара, но встретил враждебные взгляды сразу нескольких мужчин. Элизию в городе любили; гуляке пришлось сдержаться, чтобы не нарываться на неприятности.

– Это наша последняя надежда, возможность выбраться из нищеты, на которую ты нас обрек, – добавила она. – Даже и для тебя, муженек.

Толпа рядом с ними пришла в движение. Свита графа поравнялась с их рядами. Элизия набрала в грудь побольше воздуха. Встреча с мужем только усилила ее беспокойство, женщина чуть не бросилась бежать прочь из толпы. Увидев презрительную ухмылку на лице Берната, хозяйка «Миракля» сделала шаг вперед и заступила дорогу его мощному жеребцу. Теперь пути назад не было.

Солдат из стражи с размаху ударил ее дубинкой. Элизия молча приняла боль и унижение, глубоко склонилась и протянула графу свое подношение. Бернат, движимый скорее не любопытством, а вниманием к девушке, остановил своего солдата. Древком копья он сдернул с ее головы платок. Увиденное ему понравилось, на губах заиграла похотливая улыбочка.

– Что ты мне даришь, женщина?

– Добро пожаловать в Барселону, мой господин, – произнесла она, не отваживаясь взглянуть графу в лицо. Ей было страшно. Вот она развернула узелок и предъявила графу круглый сыр с белой корочкой. До графа донесся нежный аромат; улица и площадь замерли в молчании. Фродоин с испугом смотрел на Элизию из-за спины графа: она совершала безумный поступок.

Бернат приказал слуге попробовать сыр. Он не доверял готам.

– Как тебя зовут?

– Элизия из Каркассона, граф.

– Боже мой, господин! Это ведь настоящий сыр шабишý! – выпучил глаза слуга. – Никогда не пробовал вкуснее.

Бернат удивился, а серв, прежде чем передать сыр своему господину, сунул в рот еще кусок. Граф попробовал сыр, прикрыв глаза; Барселона затаила дыхание. Никто не знал, что произойдет дальше. Улыбка графа стала шире, и Элизия, нетвердо стоящая на ногах, наконец выдохнула с облегчением. И впервые отважилась взглянуть графу в лицо.

– Он готовился ровно столько, сколько нужно, девятнадцать дней, с той минуты, когда я узнала, что к нам едет житель Пуатье. – Заметив благосклонный интерес графа, Элизия рискнула продолжить. – Мой дед был поваром на постоялом дворе в Каркассоне, он научился рецепту этого сыра из Пуату у одного купца, тамошнего уроженца. Дедушка рассказывал, что такой сыр готовят мусульмане, проживающие в тех краях с давних времен, с самой битвы при Пуатье. Я сделала его из самого лучшего козьего молока, какое только смогла найти, не давила и не подогревала, чтобы вы почувствовали себя как дома.

– Рецепт из Каркассона? Я бывал в этом городе. На каком постоялом дворе работал твой дед?

– В таверне Отерио. Я тоже была там служанкой, там я выучилась всему, что знаю, мой господин.

– Теперь мне все ясно. Никогда бы не подумал, что отведаю такое лакомство в Барселоне!

– Эта женщина распоряжалась таверной в нашем городе, – объяснил подъехавший ближе Фродоин. Он начинал постигать рискованный план Элизии и решил прийти на помощь своей любимице. Ей требовалась поддержка. – К великому прискорбию, Дрого в приступе ярости разрушил ее таверну, навредив таким образом всему городу.

Бернат доел почти весь сыр, беззастенчиво вытерся полой плаща и подъехал к Дрого, который стоял со связанными руками под охраной солдат. Не говоря ни слова, граф разодрал тунику с драконом и сорвал с шеи пленника тяжелую золотую цепь. Потом он избавил Дрого и от колец, которые тот до сих пор носил на пальцах в ожидании решения своей судьбы. Все это богатство Бернат высыпал в дрожащие ладони Элизии.

– Так открывай свою таверну заново, красавица с милым взором! – повелел опытный распутник. – Раз уж Господь наделил тебя даром кулинарки, пусть никто не мешает тебе его применять. А еще ты будешь готовить для меня и моих людей, пока мы живем в Барселоне. – Этими словами граф ясно давал всем понять, что девушка находится под его защитой. – Желаю тебе процветания, Элизия из Каркассона!

Кортеж проследовал дальше к собору. Элизия посторонилась и села прямо на землю, прижимая сокровища к груди. Она плакала от счастья и от пережитого потрясения. И стоявшие рядом женщины заплакали вслед за ней. Многие барселонские семьи жили тем, что снабжали «Миракль» припасами или работали на него. Элизия повела себя храбро, о происшедшем в этот день люди будут вспоминать годами. Женщины обступили ее, желая подбодрить; мужья их грозно смотрели на Гали. Его тоже хорошо знали и теперь молча предупреждали, что золото его жены должно получить только одно применение.

– Наши дела на этом не заканчиваются, женушка, – в бессильной ярости шептал Гали, бредя прочь. – Теперь-то я знаю, что ты от меня скрываешь!

После торжественной мессы, проведенной в старой базилике, в присутствии графа и его эскорта, духовенства и знати, архидиакон открыл оплетенный цепями сундук и извлек три документа. Первый из пергаментов, пожелтевший от времени, был пожалован Барселоне императором Карлом Великим; два других – королями Людовиком Благочестивым и Карлом Лысым, в них подтверждался статус граждан Барселоны и уточнялись некоторые детали. Курия и знать с облегчением переглянулись, узнав, что нынешний сюзерен не добавил ничего нового.

Читать документы, написанные на латыни, было поручено Сервусдеи. Монархи напоминали своим подданным, что когда-то, спасаясь от жестокого мавританского ига, они обратились за покровительством к франкам и сделали Барселону частью империи по своей доброй воле, что обязывает короля помогать гражданам Барселоны в случае беды. При этом они подчинены франкам и должны сохранять верность в обмен на защиту их города. Провозглашалось также единство веры, и епископ бросил мстительный взгляд на Тирса, стоявшего среди рядовых клириков.

Барселонцам вменялось в обязанность служить в войске под началом графа, а также принимать в городе missi dominici[31], равно как и других представителей короля. Понесенные расходы должны быть возмещены после, в соответствии с франкскими законами. Когда Сервусдеи добрался до официальных послаблений для города, все обратили взоры к новому графу. Бернат во все время церемонии пребывал в хорошем расположении духа, но сейчас он презрительно скривился. И все-таки такова была воля монархов-Каролингов, и Бернат, как и любой представитель благородных домов, на людях относился к ней с почтением. Готы имеют право на свои собственные законы, если дело не касается убийства, похищения или умышленного поджога – главного кошмара для города, в котором почти все крыши деревянные или соломенные. Прочие вопросы будут решаться по готским законам, записанным на Толедском соборе 653 года, и сообразно с lex consuetudine[32]. Бернат поклялся уважать решения избранных судей и городского совета boni homines.

Ко всеобщему удовольствию, было подтверждено, что горожане освобождаются от paschualia – налога на стада, а также и от thelonea – пошлины на рыночную торговлю, не будет и других обязательств, подавляющих активность подданных на франкских землях. Короли желали таким образом компенсировать проживание в этом драгоценном городе, расположенном на самой границе.

Сервусдеи зачитал разрешение на использование речных вод и пастбищ, на сбор дров в государственных лесах, а вот априсий для распахивания новых земель предусматривал отчисления в пользу короля. Те, кто приведет людей для возделывания полей, полученных через априсий, имеют право судить их собственным судом и получают часть их урожая – этот пункт укреплял позиции землевладельцев. В конце документа шло напоминание всем жителям Барселоны: они могут перейти в вассальную зависимость к графу в обмен на привилегии, земельные наделы или должности.

Фродоин подошел к Бернату из Готии, возложил ему руки на голову и торжественно короновал серебряной диадемой. Курились благовония, пел хор. Барселона получила нового графа; после долгих оваций первые люди города выстроились в очередь, чтобы выказать ему свое почтение.

Когда Фродоин вышел из собора, увиденное ему не понравилось. Солдаты графа как добрые товарищи болтали с наемниками Дрого. Епископ догадался еще в Серве: Бернат собирается наказать узурпатора только присвоением большей части его богатств и земель, с единственной целью, чтобы Дрого перестал представлять угрозу его власти. Это был опасный союз, заключенный за спиной у Фродоина. Он еще не знал, как действовать в этой щекотливой ситуации, но первым делом надлежало привести в базилику Арженсию, чтобы девочка оказалась под защитой священного места. После принесенных клятв Бернат получал в городе imperium[33], теперь он мог вершить правосудие. Граф не станет терять времени и сразу же примется заполнять свои сундуки.

Возле графского дворца епископа обступили люди Берната. Ориоль и его гвардейцы тоже были рядом, они сразу же обнажили мечи. Но капитан из эскорта Берната заговорил примирительно, снимая напряжение:

– Сеньор епископ, граф просит вас до вечера не покидать вашего дворца. Он желает показать вам кое-то особенное.

Фродоин скрипел зубами от ярости. На нем его митра, уступать Бернату не хочется, но люди вокруг уже смотрели на эту стычку с беспокойством, и Фродоин предпочел не спорить и вернуться во дворец. Никогда еще епископ не чувствовал себя таким беспомощным. Он не сумел даже узнать, осталась ли Года в Барселоне. В бессильном гневе епископ швырнул свой посох на пол. За несколько недель совместного путешествия он успел рассмотреть темную сторону этого человека и сейчас сознавал, что таинственная аудиенция не предвещает ничего хорошего.

Фродоин разослал всех гвардейцев и слуг наблюдать за тем, что происходит в городе. К вечеру вернулся бледный Жорди.

– Епископ, я слышал, как переговаривались в глубине базилики солдаты. Новый граф собирается арестовать Году за поддержку готской знати. Кажется, сеньора до сих пор не покинула Барселону. Она тут неподалеку, в башне на Монс-Иовис.

– Бернат из Готии задумал вас унизить, епископ, – мрачно изрек Сервусдеи. – Если вы станете ее защищать, вы подтвердите обвинение Дрого. И тогда вас отлучат от Церкви.

36

С наступлением темноты отряд из двенадцати человек с обнаженными мечами достиг вершины Монс-Иовис. Приказ маркграфа был прост: запереть готскую изгнанницу в самой глухой камере графского дворца. Одно вовремя предпринятое движение – и Бернат уже крепко держит в кулаке и город, и епископа.

Силуэт женщины в трауре был четко прорисован на фоне гигантского костра, отблески которого они заметили еще издали. Это зрелище посеяло в душах франков суеверный страх: в те немногие часы, что они провели в Барселоне, пришлецы успели услышать о древних культах, которые до сих пор практикуются среди людей, живущих здесь из поколения в поколение. Пламя над вершиной горы, стоящей над морем, наводило мысли об омерзительных языческих ритуалах.

Капитан решил показать пример самообладания и приблизился к Годе. Бернат желал принести искупительную жертву именно в эту ночь, и капитан знал, что бывает с теми, кто не исполняет приказов господина.

Женщина не шевелилась, и капитан поразился виду этой хрупкой стройной фигуры. Ему говорили, что Годе уже за тридцать. Когда он протянул к ней руку, что-то его укололо, и капитан инстинктивно отскочил назад. Он с ужасом смотрел на две кровавые точки у основания большого пальца. Переведя взгляд, укушенный увидел на рукаве женщины змею. А из-под платка на него смотрело девичье лицо ангельской красоты, вот только улыбка была неласковая.

– Моя сестра все еще голодна, – прошептала Ротель и бросила змею.

Капитан закричал и повалился навзничь, рука его опухала. Из темноты к изумленным солдатам со всех сторон подступили демоны с дубинами, в ржавых шлемах. Ротель улыбалась. Оникс говорил, что эти люди – не герои, готовые биться до самой смерти. Обычно дикари нападали на предводителя, а дальше их оружием служил страх.

Ротель пришла в Барселону и встретилась с Годой во время коронации графа. Вечером на Монс-Иовис поднялись несколько друзей из города: изгнанницу предупредили об опасности и сообщили, что Бернат приказал епископу не покидать дворца. Это означало, что отношения двух властей складываются наихудшим образом.

Года сознавала уязвимость своего положения. Без Фродоина она была одинока и беззащитна. И тогда она приняла самое рискованное решение в своей жизни: к удивлению друзей, душа Барселоны отказалась от бегства. Года видела только один выход: лично встретиться с Бернатом, договориться о судьбе Арженсии и попросить мира. И у нее была ценность, которая могла решить судьбу переговоров: соль.

Вечером Ротель наблюдала, как Года возвращает красоту своему телу, как переодевается в платье из дорогой ярко-синей ткани. Ротель восхищалась ее смелостью и свободой воли и пришла к ней на помощь вместе с ордой, которая внизу у берега дожидалась каравана рыбаков. Ротель не знала, чем закончится сегодняшняя ночь, но пообещала Годе, что никто не уведет ее с горы силой; если ей так хочется, она будет говорить с маркграфом как Года из Барселоны, а не как пленница, закованная в цепи и униженная солдатней, всегда охочей до женского тела. Решение было дерзкое, а все, что будет потом, виделось совсем неясно.

– Не убивай их! – Женский голос прозвучал с порога башни.

Отравленный капитан догадался, что теперь он слышит именно ту женщину, которую было приказано арестовать.

– Если мы не вернемся, госпожа, сюда придут другие, – предупредил он, корчась от боли.

– Я предстану перед графом Барселонским, но только без оков.

В словах Годы звучала уверенность, хотя она и знала, что задуманное ею крайне опасно и может обернуться для нее бедой. И все-таки, обдумав все, что было известно об алчном маркграфе Готии, она пришла к выводу, что существует только один способ спасти себя и дочь: переговоры без посредников.

– Если вы не будете сопротивляться, на рассвете вам позволят вернуться в город, – объявила она солдатам и пошла вниз по тропе.

Ротель смерила капитана безжалостным взглядом.

– Может быть, ты выживешь, а может быть, нет. Я рекомендую тебе не шевелиться. Если последуешь моему совету, яд, возможно, не доберется до сердца.

– Проклятые демоны!

– Не все. – Ротель посмотрела на дикарей, которые в это время связывали солдат. – Эти – всего лишь люди.

И устремилась вслед за Годой.

Когда посреди ночи к Фродоину явились двое гвардейцев Берната, епископ был уже измучен ожиданием. Он опасался самого страшного и был удивлен, увидев перед графским дворцом Году. Ей было запрещено появляться в городе, и вот она здесь, гордая аристократка, смело выступающая навстречу судьбе.

На площади перед дворцом в безмолвии стояли солдаты с факелами. Бернат вышел к ним нетрезвый, в простой коричневой тунике и тотчас был поражен видом женщины, с которой намеревался встретиться в своей темнице. Граф обернулся к епископу, чтобы посмотреть на его реакцию и обвинить в содействии преступнице. Фродоин был слишком сильным противником, с ним обязательно следовало расправиться, но так, чтобы не волновать могущественных церковных иерархов.

Года взглядом просила Фродоина о помощи. Ему стало тревожно. Угроза Гинкмара из Реймса жгла его огнем.

– Так, значит, вот она, душа города… – заговорил окруженный солдатами Бернат.

– Добро пожаловать в мой край, маркграф Бернат из Готии.

– А еще говорят, что ваш народ – враг франков.

– Если вы познакомитесь с жителями Барселоны, вы узнаете, что многие пришли с севера, а другие с юга, через море. Здесь живут франки, готы, hispani, мудехары[34] и евреи. Возможности есть у всех. Но вот что верно: мы здесь не рабы какого-то из королевств.

Бернат отобрал у солдата факел и шагнул к женщине.

– Не такой я вас представлял, – буркнул он себе под нос.

Года смотрела на молодого красавца настороженно. За толстыми стенами его замка находилась его дочь. Дама опустилась на колени и вытащила маленький кошелек с серебром. Это были ее собственные монеты и то, что дали ей встревоженные рыбаки. Денег было мало, но Годе требовалось только одно: чтобы граф ее выслушал.

– Мой господин, если вы отрубите мне голову, она сгниет, а вот серебро сохранится. Если вам нужны деньги, знайте: эта земля богаче, чем кажется на первый взгляд. В нескольких днях пути стоит соляная гора, налоги от торговли этой солью принесут вам настоящее богатство; есть здесь немереные мили земли, пригодные для разведения виноградников и олив; есть пастбища, реки и море, по которому ходят византийские корабли. У Дрого душа прогнила от ненависти, он жил прошлым, но вы молоды и полны сил. Проявите уважение к Барселоне, и она вас вознаградит, обещаю.

Бернат подступил уже вплотную, втягивая ноздрями запах женского тела. От выпитого вина взгляд его сделался бесстыдным. Года обладала загадочной, манящей красотой. В изгнании женщина похудела, глаза запали глубже, но узкое платье плотно облегало ее соблазнительную фигуру. Маркграф обошел ее по кругу, как голодный хищник. Его водянистые глаза наполнились вожделением. Фродоин скрежетал зубами.

– И все это, я полагаю, в обмен на вашу дочь, Арженсию… она похожа на вас. Арженсия сделается восхитительной женщиной, мечтой любого из мужчин. Представляю, как она обрадуется, когда вы войдете в ее маленькую спаленку в подвале моего дворца.

Уверенность разом покинула Году. Ей было горько думать, как много времени провела в заточении ее дочь. Женщина склонилась перед Бернатом, отбросив прочь всякую гордость, и схватила его за руку.

– Умоляю вас, мой господин! Арженсия – это все, что осталось от моего рода.

Бернату было сладостно видеть у своих ног эту прекрасную женщину, покорившуюся его воле. Он плотоядно огладил ее нежную руку. И мстительно осклабился, глядя на Фродоина. Его час настал.

– Моя драгоценная Года, мне кажется, вы должны сопроводить меня во дворец, где мы окончательно скрепим наш договор. Я готов пойти на уступки во всем, но этой ночью нам, быть может, стоит узнать друг друга поближе. Вы не согласны, епископ? Вы-то, несомненно, знакомы с этой женщиной близко, вот вы и скажите: принесет ли наша встреча удовольствие?

Года с мольбой смотрела на Фродоина. Цена, которую запрашивал Бернат, была столь же очевидна, как и выбор, который он ставил перед священником. Граф заставлял Фродоина выбирать между здравым смыслом и чувством. На площади находилось несколько чиновников, они выступят свидетелями, когда Бернат выдвинет свое обвинение в прелюбодействе.

От волнения епископ перестал дышать. На краю пропасти замерло его положение в Церкви, его власть в Барселоне и, в случае отлучения, его бессмертная душа. Фродоин открыл рот, но слова умирали, не родившись. Он не мог так поступить.

– Это хороший договор, граф, – произнес он наконец, едва шевеля губами. – Вы можете довериться ее слову.

Взгляд Годы остывал после смертельного удара в сердце. Когда Бернат помог ей подняться с земли, женщина скривилась от отвращения: от маркграфа Готии несло вином. Кавалер беззастенчиво огладил талию Годы, провоцируя ее предполагаемого возлюбленного. Годе не хватало воздуха. Она думала об Арженсии, о том, как будет ее обнимать. Она вернет себе дочь любой ценой!

– Поспешим во дворец, любовь моя, – позвал он нетерпеливо, не отнимая рук. И с победным видом обернулся к струсившему епископу. – Я уверен, мы обо всем договоримся, и нас ждет незабываемая ночь.

Года бросила на епископа еще один умоляющий взгляд, а Бернат уже влек ее внутрь. Священник молчал, сжимая кулаки. В последнем взгляде любимой епископ прочитал, что их союз и их чувства остаются в прошлом – из-за его трусости.

У Фродоина не было сил возвращаться к себе, он зашагал к старому собору. Прошел мимо девяти новых арок в строительных лесах, а как только оказался внутри, наорал на священников, стороживших чаши и другую ценную утварь, и выставил их прочь. Фродоина душила ярость. Он ударил по тяжелому железному кресту, висевшему на цепях над алтарем. Крест закачался. Фродоин промолчал, и это поможет Годе вернуть Арженсию, а еще ей, быть может, удастся смирить неприязнь Берната к готам в обмен на увеличение налогов, и все равно Фродоин чувствовал себя трусом.

Бернат оставил открытыми окна, выходящие на графский дворец. В городе стояла тишина, и Фродоин слышал крики Годы, а сам молотил кулаками по каменным плитам на полу. Он не знал, что это было – крики боли или наслаждения; в любом случае для Фродоина это означало утрату всего, что он любил. И камни покрывались кровью и слезами епископа.

Элизия спала на кухне, рядом с Гальдериком, когда услышала скрип половицы в большом зале. Встревоженная женщина вскочила на ноги, в животе у нее резко закололо. Она уже чувствовала биение новой жизни внутри и, несмотря на горькие воспоминания, больше всего на свете ей хотелось увидеть личико маленького создания, подраставшего в ней.

Когда Элизия вошла в разгромленный зал, она испугалась еще больше. Перед погасшим камином стояла темная фигура. Элизия узнала ее в бледном свете луны.

– Боже мой! Это ведь ты, Ротель? – Она не могла опомниться от удивления. Элизия осторожно приблизилась и оглядела Ротель; за пролетевшие годы Рожденная от земли стала еще прекраснее. Встретив холодный взгляд гостьи, Элизия остановилась. – Не думала, что увижу тебя вновь. О тебе рассказывают такое…

– Правда напугала бы тебя еще больше, Элизия.

В этом голосе не было враждебности, и все-таки по спине хозяйки пробежали мурашки.

– Что ты здесь делаешь? – с опаской спросила она. – У тебя есть новости о брате?

– Он-то меня и прислал. Изембард едва не погиб, но час его еще не пришел.

Элизия почувствовала, что силы ее покидают, и села на круглый чурбак, который они использовали вместо табуретки. Ей было трудно поверить, что перед нею сейчас та самая девушка, которой она когда-то помогла выбраться из Жироны.

– Ты сильно переменилась, Ротель.

Гостья подробно рассказала о случившемся в монастыре Форнолс и обо всем, что передал ей Изембард. В свете луны на щеках Элизии блеснули слезы, и Ротель ощутила жалость, но спрятала это чувство.

– Я только хотела убедиться, что с тобой все хорошо. Через окна я слышала, что обсуждают между собой горожане. Говорят, новый граф дал тебе золото на восстановление таверны. – Ротель немного помолчала, как будто решаясь. – Но я хочу отвести тебя к моему брату.

Она говорила спокойно и уверенно, словно за дверью дожидалась сотня вооруженных мужчин, готовых прийти на помощь. Это было не так, однако Элизия поверила, что и с одной Ротель она будет под надежной защитой. Сердце ее забилось сильнее, накатила волна желания.

– Я беременна от Гали, – призналась она с горечью.

– Это не великая заслуга для мужчины, Элизия, – ответила Ротель, не переменившись в лице. – Быть хорошим отцом – вот это честь. – Она протянула руку и потрогала живот. Выпуклость пока не бросалась в глаза. – И пока что хорошим отцом может стать любой из мужчин. Мой брат тебя любит, я прочитала это в его глазах так же ясно, как сейчас вижу твою любовь к нему.

Несмотря на то что слова бестиария звучали бесстрастно, они запали в душу Элизии. У нее было золото, подаренное на восстановление таверны, но теперь ей открылось, что хочет она другого: отправиться вместе с Ротель навстречу любимому, позабыть про Гали и все начать в новом месте. Элизия наполнилась радостью, которую давно считала ушедшей навсегда, она хотела обнять Ротель, но та уже стояла у стены.

– Я пойду посмотрю, что еще происходит в городе, а потом перескажу все брату. Если граф к тебе благосклонен, нам нужно вести себя осмотрительно. Дождись рассвета и выходи из дома как будто за покупками. Я буду ждать тебя на Французской дороге, и с этого момента ты перестанешь существовать.

Элизия не успела ничего ответить: девушка легко выскочила в окно и растаяла в ночи; ей не нравилось находиться среди стен, не нравилось быть на виду. Элизия ощутила вокруг себя движение неведомых сил. Ей было страшно; хозяйка «Миракля» знала, как много голодных ртов зависит от нее, и знала, что граф Барселонский придет в ярость. И все-таки Элизия была уверена: теперь она знает, чего хочет; она хочет стать свободной, как Ротель, и растить вместе с Изембардом своего первенца и всех других детей, которых пошлет ей Господь. Она страстно желала быть любимой и чтобы ее избранник находился рядом, пусть даже это будет ее приговор перед Богом и людьми.

Элизия, напевала, собирая одежду в узелок. Все золото она оставит Гальдерику, чтобы мальчик вернул его графу; не хватало ей стать еще и воровкой.

– Ты что, задумала смыться?

От этого окрика ей стало холодно. Элизия обернулась, подальше задвигая узелок.

– Гали… – Голос едва ее слушался. – Зачем ты здесь? Я просто наводила порядок…

– Ты собралась смыться! – Парень злорадно ухмылялся. Он был пьян. – Хочешь украсть у меня сына?

– Как ты узнал? – испугалась она.

– Ты бегала к еврейке-повитухе. А к ней заглядывают и мои подружки. Уж слишком ты известна, а в маленьком городе тайны долго не хранятся. – Гали расхохотался. – Ты правда думала, что я не прознаю? Никуда ты не пойдешь! Теперь, когда Бернат на нашей стороне, этот дом начнет собирать денежки со всего графства!

– На нашей стороне?! – Элизия была в ярости. Лицемерие Гали поистине не знало границ. – Да разве ты был когда-нибудь на моей стороне? Ты умеешь только пользоваться!

Гали подошел ближе:

– Элизия, теперь все переменится. – Он попытался обнять жену, но та с отвращением высвободилась. – Ты родишь мне сына, и мы станем богатой семьей, владельцами постоялого двора. И уж конечно, мы сумеем вытянуть побольше из этого Берната. Приготовь еще сыру, как в Пуатье…

– Да ты на ногах не стоишь! Будь проклят день, когда я согласилась за тебя выйти!

Гали ответил жене градом оплеух, она упала на пол. Муж за волосы проволочил Элизию в кладовку под лестницей и запер дверь. На шум и крики в зал выскочил Гальдерик, Гали схватил его за горло. Мальчик задыхался и плакал.

– Если ты не заткнешься, женушка, клянусь, я убью этого щенка и сброшу в колодец! А ты просидишь взаперти, пока не образумишься. Я-то знаю, к кому ты собралась. Забудь его! Твой мир здесь, ради этого я и выиграл тебя в кости у старика Отерио.

Элизия устала колотиться в дверь и, поскуливая, свернулась на полу в темной кладовке. Каждое слово Гали было как отравленный дротик, и женщина безмолвно вопрошала, для чего Господь показал ей счастье и тут же его отобрал. Ничто в ее жизни не было настоящим. Ротель уйдет на рассвете и передаст Изембарду, что его любовь предпочла остаться в городе. Соединявшая их тонкая ниточка надежды оборвется. Рыцарь Изембард из Тенеса позабудет о простолюдинке, так всегда случается между людьми, занимающими разное положение в обществе. Таков естественный порядок. И она согрешила, пытаясь его нарушить.

Элизия чувствовала себя раненной насмерть, она уснула с желанием не просыпаться никогда.

37

В день святого Жоана, когда солнце сверкало в ярко-синем небе, Изембард с удивлением смотрел на четырех всадников, приближавшихся к монастырю Форнолс. Он собирался с духом, чтобы оказать им достойный прием.

Ротель ушла вместе с Эгой два дня назад, оставив его с кровоточащей раной в груди. Сестра рассказала, что Элизия собиралась покинуть Барселону вместе с ней, но не появилась в назначенном месте. У нее родится законный ребенок от Гали, а графу, судя по всему, понравилось, как она готовит. Уж слишком это радужная будущность, чтобы расстаться с нею ради парня без коня и без земли, которого Бернат из Готии определенно ненавидит за приверженность епископу Фродоину, – вот как понимал дело Изембард. В городе Ротель узнала о взаимной неприязни графа и епископа.

Хотя на ассамблее он был обласкан и посвящен в рыцари, он так и остался лесным бродягой, которому только предстоит выполнить данное обещание, – напомнил себе Изембард.

У троих из всадников были длинные плащи, круглые щиты и шлемы. Рыцарь из Тенеса с радостью вспоминал их лица, он объяснил всполошившимся монахам, кто пожаловал к ним в гости:

– Вот едет капитан Ориоль из гвардии епископа Фродоина Барселонского. А с ним – Арманни из Ампурьяса, Гарлеу из Конфлента и Маиор из Таррасы. Они были соратниками Гисанда, им удалось скрыться из Барселоны, когда Дрого взял город. – Изембард чувствовал, как оживает его душа. – Благодарение Господу!

– А мы, парень, считали тебя погибшим! – крикнул Ориоль вместо приветствия.

– Как вы меня нашли?

– Здесь многие рассказывают о чуде с воскресшим рыцарем. К тому же я знаю, что Ротель встречалась с Элизией.

– Как она там?

– Начала перестраивать таверну, но все-таки она совсем не такая, как раньше, – невесело ответил Ориоль. В Барселоне он пытался выведать у Элизии, что произошло, но так ничего и не добился.

Другие всадники тоже спешились и один за другим радостно обнимали Изембарда. Раны юноши закрылись, но он до сих пор чувствовал себя слабым.

День обещал быть безоблачным, и братья готовились отпраздновать день святого Жоана заготовкой дров за монастырской стеной и сбором ароматических трав, которые как раз зацвели, – монахи верили, что в этот день их целительная сила возрастает. Они заметили костры над далекими холмами еще три дня назад, но свой огонь разожгут сегодня, чтобы помогать солнцу, когда дни начнут укорачиваться.

Рассевшись в маленькой трапезной, капитан и трое рыцарей воздали должное сыру с изюмом и хлебу – монахи принесли еду, а сами вышли, чтобы не мешать разговору. Ориоль делился новостями из Барселоны. Изембард внимал капитану, пряча слезы. Судя по известиям, жизнь улыбалась Элизии. Еще Изембард узнал, что граф помиловал Году и она вместе с Арженсией вернулась в родовой дворец. Ходили слухи, что женщина соблазнила Берната из Готии, не проявив никакого уважения к памяти покойного супруга.

Изембард без колебаний доверил бы этим четверым свою жизнь, и вот, после долгого молчания, он открыл им главную тайну Марки.

– Эти монахи знают, где скрываются потомки графа Сунифреда. Они долго хранили это знание.

Гости разом вскочили на ноги, побледнев от неожиданного известия.

– Это точно, Изембард? – переспросил Арманни, не веря своим ушам.

– Монахи рассказали, что много лет назад к ним пришел серв, ему были нужны лекарства, чтобы лечить девочку. Ему пришлось открыть, о каком ребенке идет речь: это была одна из дочерей графини Эрмезенды. Они до сих пор скрываются в двух днях пути отсюда, в маленькой монашеской обители, которую Церковь не признает. Горстка монахов-бенедиктинцев служат там во славу Девы, Богоматери Рипольской. С ними вместе живут и Беллониды, и бывшие гвардейцы Сунифреда.

– Так, значит, они не погибли! – прошептал Гарлеу и со слезами на глазах сел обратно на табурет. – Но при дворе о них позабыли.

– Возможно, что и нет, – ответил Ориоль, беспокойно меривший комнату шагами. – На ассамблее в Серве Карл Лысый утвердил на троне Ампурьяса Суньера Второго и Дела, из рода Беллонидов, а мог и эти земли передать Бернату из Готии.

– Король боится, как бы дом Пуатье не получил слишком много власти на юге Франции, – заключил Маиор.

– Гисанд, наверно, в могиле переворачивается, дожидаясь, когда же мы их найдем, – заговорил после долгого молчания Ориоль. – И все-таки мы должны действовать с великой осторожностью. Если Бернат узнает эту тайну, он без колебаний заставит их исчезнуть навсегда.

В трапезную вошел настоятель, он и не скрывал, что слушал разговор воинов.

– Мы будем за вас молиться, только ведите себя благоразумно. Наши земли – самые безлюдные во всей Марке. В дне пути от той забытой обители находится покинутый город Ауса, который был резиденцией епископа при готах, а потом и во время сарацинов. В восемьсот двадцать шестом году, когда гот Аисон и его арабские союзники восстали против короля Людовика Благочестивого, французские войска стерли город с лица земли. Теперь вся эта территория, вкрапленная в самое сердце Осоны, представляет собой безлюдные пустоши, где встретишь только древние развалины да бродячие неприкаянные души.

Рыцари собрались перед фигурой Христа Спасителя в монастырской часовне, чтобы попросить Его о защите. Потомки Белло Каркассонского могли бы изменить будущее Марки, ныне очень неясное.

Пока монахи готовили костер, который озарит долину в ночь святого Жоана, Изембард надевал свое боевое снаряжение. Надежда исполнить последнюю волю Гисанда из Барселоны наполняла его силами, ставила перед рыцарем задачу, за которую он сможет взяться со всем пылом, оставив позади сосущую пустоту. Юноша не желал терять ни минуты, ему не терпелось выступить в Риполь.

На всем протяжении пути вдоль южного склона заснеженного хребта Кади им встретились только несколько пастухов, которые свистом отгоняли своих овец, уступая дорогу всадникам. Потом дороги исчезли, и двигаться вперед становилось все сложнее, ориентирами служили только вершины гор да ущелья, которые рыцари запомнили по описаниям монахов. Настроение путников только ухудшилось, когда они выехали на равнину. Дубняк был порублен, а новую поросль душила сорная трава.

По дороге рыцари осмотрели разрушенную маслобойню. Заваленные камнями жернова сохранились в хорошем состоянии. Из травы выглядывал человеческий череп. Марка была гигантским кладбищем непогребенных тел, укрытых сорняками и землей.

Рыцари поняли, что ехать осталось недолго, когда наткнулись на дорогу с колеями от тележных колес. Посреди заросшего травой поля со старыми дубами стояла маленькая церквушка и рядом с ней каменная башня, грозившая обрушиться в любой момент. Строения были окружены стеной из грубого камня, высотой в два человеческих роста. Обшитая металлом дверь была закрыта.

– За нами наблюдают, – заметил Ориоль. Спокойствие вокруг было обманчивым.

В плечо Маиору впилась стрела, и рыцари поспешили укрыться за деревьями. И тогда неожиданно со спины на чужаков с криками напал отряд мужчин в монашеских одеяниях. Мечи в ответ обнажили все, даже раненый Маиор.

Рана Изембарда пульсировала болью, но он понимал, что монахи – если на них действительно напали монахи – для рыцарей не соперники. Драться они умеют, только вот каждому, наверно, лет по шестьдесят. Встретившись с пятью воинами, трое из которых имели вид опытных бойцов, некоторые растерялись и побежали к монастырской двери, тотчас открывшейся, чтобы впустить своих.

– Вы это видели? – поразился Гарлеу. – Они нас не узнали! Один из них – Акберт, старый гвардеец Сунифреда. Боже мой, они здесь!

Изембард подбежал к тяжелой двери и держал ее, не позволяя запереть изнутри.

– Никого не убивать! – приказал он своим.

Во дворе возле башни рыцари во второй раз схватились с переодетыми стариками, защищавшими двух юношей лет двадцати от роду, с яростью на лицах потрясавших старыми мавританскими саблями. Никто не внял призыву Изембарда остановить схватку. Гвардейцы хорошо сознавали, насколько они слабы, и потому ярились еще больше. Рыцари ранили только одного из поддельных монахов, прочих прижали к стене обители.

– Довольно! – прозвучал женский голос из башни. – Довольно, дети!

Юноши, с трудом переводя дыхание, сплюнули и бросили свои сабли. Фальшивые монахи сгрудились вокруг, прикрывая их телами. Видно было, что защитники вконец обессилены.

– А вы неплохо рубились, – похвалил Ориоль молодых людей, ногой отодвигая их оружие. – Вот только опыта вам не хватает.

Монахи тоже разоружились, один из них без сил повалился на землю.

– Моя госпожа, мы не справились, – просипел пристыженный ветеран.

– Хотел бы я так сражаться в твоем возрасте, старина Акберт. – Все удивились дружелюбию, прозвучавшему в словах Арманни. Названный по имени Акберт изумленно пучил глаза.

Из укрепленной башни за этой сценой наблюдала женщина в черном выцветшем платье. Ей было уже за пятьдесят, волосы седые, лицо увяло от тоскливых дум. И все-таки дама сохранила горделивую стать, а голову ее венчала серебряная диадема. Арманни, Гарлеу и Маиор почтительно преклонили колени.

– Все верно! Вы Эрмезенда, супруга Сунифреда Уржельского, графиня Барселонская.

– Уже много лет никто меня так не величает, – горько ответила Эрмезенда.

– А вы, значит, сыновья, Миро и Гифре… – Арманни поклонился с нескрываемой радостью. – Мое почтение.

– Кто вы такие? – спросила Эрмезенда с тревогой. Графиня задержалась взглядом на Изембарде и широко раскрыла глаза, словно увидела призрак из прошлого. – Боже мой!

– Я Изембард Второй из Тенеса.

Сердце юноши сильно колотилось, как будто эта встреча с самого начала была предначертана Всевышним. Ориоль выступил вперед, держа шлем на сгибе руки.

– Я Ориоль из Барселоны, капитан гвардии епископа Фродоина.

– Что вы здесь делаете, Изембард? – Женщина никак не могла успокоиться.

– Рыцарь Гисанд из Барселоны искал вас многие годы, госпожа. Перед смертью он наказал мне продолжать его дело. Сегодня я выполнил данное ему обещание.

– Мы здесь – маленькая религиозная община, окруженная пустотой, – сквозь слезы произнесла Эрмезенда, не сводя глаз с Изембарда.

– Нет, моя госпожа, вы беглецы, – возразил Арманни. – Эти люди, одетые монахами, некогда составляли вашу стражу. Пришло время Беллонидам вернуть Марку под свою власть.

– Это лишь бесплодные мечтанья. Король продолжает назначать маркграфами франков, чтобы держать эту несчастную землю под контролем.

– На последней королевской ассамблее трон Ампурьяса остался за вашими племянниками Дела и Суньером Вторым, – вмешался взволнованный Ориоль. – Настало время возвращаться, моя госпожа, и заявлять права на трон, который должен быть занят вашими сыновьями, внуками героического Белло из Каркассона.

Эрмезенда вздрогнула. Один из монахов принес лесенку и помог ей спуститься во двор.

– Минуло почти двадцать лет! Дети мои были крохами, когда мы здесь укрылись.

Изембард склонился в глубоком поклоне, думая, как бы ответить. И он нашел важные слова.

– Кровь ничего не забывает, моя госпожа. В память о моем отце дом Тенесов остался вам верен, как верны и многие другие дома в Уржеле, Жироне и Барселоне: все ждут, что произойдет чудо и вы вернетесь.

Эрмезенда попыталась улыбнуться, но на лице ее отобразилась только скорбная гримаса.

– Следуй за мной, молодой Изембард из Тенеса, – позвала дама.

Она провела вновь прибывших в маленькую церковь, погруженную в полумрак. Внутри было торжественно и тихо, пахло тимьяном. Графиня указала на могильную плиту рядом с Евангелием и руками стерла пыль, так что стала видна надпись: «Изембард из Тенеса».

– Твой отец покоится в святом месте. Он был ранен, когда выводил нас из города, но прожил достаточно, чтобы препроводить нас сюда и придумать систему укреплений для обители. Я оплакала его от имени вашей матушки, а потом пришла весть о трагедии в Тенесе. – По лицу графини катились слезы. Она не скрывала любви, которую питала к отважному рыцарю. – Изембард пожертвовал собственной семьей ради нас.

Юноша ощутил, как пропасть в его душе наполняется гневом. Он думал о своей покинутой матери, о двух беззащитных детях, которым пришлось бежать в лес, потому что никто не явился к ним на помощь. Единственный способ восстановить доброе имя отца и попытаться простить его – это придать смысл всем былым страданиям.

– Графиня, вы не должны больше скрываться, иначе все, что было, – было напрасно, – произнес он срывающимся голосом.

– В последнее время мы жили в Каркассоне, в Сере, в Вальеспире, но мы часто приезжаем и в эту безвестную обитель Санта-Мариа-де-Риполь, где пережили самые трудные годы. – Услышав эти слова, Изембард подумал, что такие посещения могут быть связаны и с могилой его отца. – Мои дети обучались чтению и придворным манерам у моих родственников в Каркассоне. Они знают историю своего рода и историю Марки, но их воинское мастерство оставляет желать лучшего.

Арманни несмело выступил вперед:

– Позвольте нам довершить их рыцарское обучение. Это необходимо, чтобы вернуть благосклонность короля.

– И мы этого хотим, матушка! – воскликнул старший, Гифре, ловивший каждое слово этого разговора.

Гифре был такой же величавый, как его мать, а щеки его покрывала курчавая черная борода. Второй, Миро, до сих пор продолжал злиться на вторгшихся в Риполь воинов, но тоже согласно кивнул.

– Я полагаю, об этой обители вам рассказали монахи из Форнолса, – решила графиня. – Однажды моя дочь Сесенанда заболела, и я послала одного из моих людей за лекарством от лихорадки. – Эрмезенда указала на другую могилу. – Вот как о нас узнали в Форнолсе.

– У вас было семеро детей, – вспомнил Гарлеу. – И где же остальные?

– Кипятят масло в башне. Они бы оказали вам очень нелюбезный прием, если бы вы попытались подняться.

Весь вечер графиня Эрмезенда была неразлучна со своими детьми. Младшей среди них была девица Эрмезинда, семнадцати лет, подозрительно схожая с Изембардом, родившаяся уже после смерти графа Сунифреда; все остальные уже вошли в возраст, знали о своей родословной и о том, что сейчас им представилась возможность, о которой они мечтали так долго. Они были готы и знали, как обстоят дела в Марке, знали, что королевство им не помогает, а франкские графы, сменяющие один другого, бездеятельны и равнодушны к их земле.

На закате семейство Беллонидов устроило рыцарям прием в башне. Долгих речей говорить не стали, а с последним лучом солнца Изембард Второй из Тенеса и ветераны прошлых битв Арманни из Ампурьяса, Гарлеу из Конфлента и Маиор из Таррасы обнажили мечи и преклонили колени. В скромной обители Санта-Мариа-де-Риполь было всего три настоящих монаха, капитан Ориоль тоже выступил в качестве свидетеля, и вот перед ними рыцари поклялись оберегать сыновей Сунифреда – будущих графов Марки, если на то будет воля Господа.

Изембард вышел во двор. Юноша был взволнован: он наконец-то узнал, как закончилась жизнь его отца. Он смотрел на длинные вечерние тени и думал о Гисанде, Инверии и Нило. Старые рыцари верили в него до самого последнего из своих дней. Изембард прослезился. Рыцари Марки и их вассалы могут покоиться с миром. Рожденный от земли, изгнанный и забытый в маленьком жиронском монастыре, сумел выполнить обещанное.

Элизии рядом не было, Ротель стояла на пороге новой жизни, отворачиваясь от темноты; его дело было здесь. Так захотел Фродоин, которому он клялся в верности, так хотели Гисанд и Года из Барселоны. Его домом теперь надолго станет безвестная рипольская обитель, удаленная от мира и от скорбей, – и все ради того, чтобы дать этой земле надежду на лучшую жизнь: правителя, который войдет в легенды как человек, принесший своим подданным будущее.

Им предстояла впереди долгая работа – выковать настоящего лидера, – и заниматься ею надлежало в тайне, пока не наступит подходящий момент.

38

Строительные работы возобновились с прежней активностью после возвращения епископа с ежегодной ассамблеи. Фродоин встретил утро в хижине каменщиков, поставленной рядом с новым портиком, но его не интересовал ни портик, ни пояснения мастеров, он не смотрел на рабочих, веревками поднимающих на леса корзины с кирпичами. Епископ вперил невидящий взгляд в Сервусдеи, спорившего о том, где должны размещаться узкие окна верхней части нефа – нужна была самая малая толика света, чтобы он не мешал прихожанам сосредоточиться на божественном. Верующие должны бояться Бога и прятаться в темноте, чтобы приблизиться к Его священной сущности.

Фродоин мечтал сделать центральный неф намного выше, с кирпичными сводами вместо каркаса из деревянных балок для поддержания крыши. Еще он хотел, чтобы в арках портика и окон чередовались бруски черного и белого мрамора, как было сделано в лучших соборах королевства, как в Палатинской капелле Ахена, но в тот день он ни на чем не настаивал.

Терзаемый угрызениями совести, священник вышел на площадь и посмотрел на величественный дворец Годы. Дама была там, внутри. Она никуда не выходила после ночи, проведенной в графском дворце с Бернатом из Готии. Фродоин не мог ее позабыть. Той ночью он не заснул, пока не увидел, что Года вышла от Берната, и тотчас бросился к ней. Года шагала с ключом от своего дома и с Арженсией на руках. Она молча обошла епископа и заперлась у себя во дворце, где до сих пор жили несколько ее сервов, которым больше некуда было пойти. Фродоину пришлось оставить попытки поговорить с Годой, когда на площади появились солдаты, услышавшие, как он колотится в запертую дверь.

Через несколько дней в епархиальной больнице монахи оказывали помощь четырнадцатилетней девушке, которую граф Бернат избил и изнасиловал в припадке сексуального исступления. Его солдаты позаботились о том, чтобы сведения об этом происшествии не просочились в город. И тогда Фродоин понял, что могло произойти с его возлюбленной, и ему захотелось умереть. Но Года вернулась в свой дом с Арженсией, и рыбаки смогли отправиться в поход к соляной горе. Года была сильная женщина, и через несколько дней она вышла на улицу: она была помилованная аристократка и шествовала по городу с прежним высокомерием. Фродоин очень обрадовался, несмотря на то что между ними все было кончено. Он заставлял себя думать, что это наилучший исход. Он – епископ Барселонский, и он выше плотской любви. Но Фродоину было сложно выбросить из памяти эту женщину и их общие мечты.

Прелат собирался снова постучаться в дверь, но его удержала твердая рука.

– Нет, – решительно сказал Сервусдеи и показал на площадь.

Люди Берната сторожили Году, и граф не раздумывая обвинил бы Фродоина перед Гинкмаром. Между ними шла незримая война, и слежка была взаимной. Епископ вернулся к себе, а когда посмотрел в окно, увидел Году. Они стояли и смотрели друг на друга, и вот женщина зашевелила губами. Бывало, она так развлекалась на многолюдных праздниках, вгоняя прелата в краску. И он ее понял.

«Сдержи свое обещание, епископ», – сказала Года. Без голоса – и без улыбки.

Фродоин видел лед в ее глазах. Быть может, ее любовь для него потеряна, но союз, заключенный в старой крипте, полной умерших барселонцев, по-прежнему их связывал. И этого понимания Фродоину хватило, чтобы заново набраться сил. Печаль его отступила, он был готов выполнить обещание, данное этой женщине, пусть даже потратив всю свою жизнь, – епископ сознавал, что это не будет ни легко, ни быстро.

Рабочие приводили в порядок внутренние помещения «Миракля», белили стены, ремонтировали лестницу. Золото Дрого превращало скромную таверну в просторный постоялый двор, схожий с гостиницей Отерио в Каркассоне. Хмурая Элизия ходила с кругами под глазами и проверяла каждую мелочь вплоть до последнего кирпичика, а в саду между тем плотники сколачивали столы и скамьи из дубовых досок.

С заходом солнца Элизия отправлялась на кухню графского дворца и готовила там лучшие блюда по французским рецептам, снося щипки и шлепки, которыми награждали кухарку люди Берната. В один из таких вечеров появился Дрого де Борр. Маркграф решил его помиловать ради выгоды, и тот отослал три либры серебра королю и одну либру архиепископу, чего и хватило, чтобы забыть о вынесенном приговоре. Человеку, пытавшемуся захватить власть в Барселоне, был оставлен отряд солдат и крепость Тенес, поскольку Изембард не явился к графу, чтобы принести вассальную присягу и потребовать возвращения замка. Дрого охотно согласился на все условия и присягнул Бернату. Барселоны ему не видать, однако теперь он входит в круг приближенных маркграфа всей Готии, и это много больше, чем мог ожидать от своего бастарда его проклятый отец.

На своих веселых ужинах вассалы и чиновники Берната желали, чтобы Элизия танцевала перед ними обнаженная, как делали их рабыни, однако маркграф этому воспротивился – он питал к Элизии особую симпатию. Она была замужем, носила ребенка, к тому же ее любили в Барселоне. Но главная причина состояла в опасении, что стыд может погубить ее поварской талант. А в Барселоне говорили, что это решение было единственным добрым делом, совершенным новым графом с момента въезда в город.

Однажды вечером граф пригласил Гали сесть за свой стол – за то, что он является супругом прославленной поварихи. Вот тогда-то Дрого де Борр и напомнил игроку о старинном пергаменте, который оставался в руках у Калорта, и о верности, которую Гали обязался им хранить. Дрого желал быть в курсе всего, что говорят о Бернате в таверне. Он, в свою очередь, рассказал, что об Изембарде из Тенеса и других рыцарях ничего не известно, кроме того, что они где-то снаружи и в один прекрасный день могут сильно озадачить маркграфа. Гали, до этого момента державший себя самоуверенно и развязно, побледнел и молча склонил голову.

Дни шли за днями, и Барселона уже понимала, что новый граф не собирается предпринимать никаких реформ, он не станет осушать болота, чтобы расширить посевные угодья, отправлять колонов на пустующие земли, ремонтировать мельницы и дороги. Бернат по-прежнему надругался над женщинами, наслаждался местным вином и собирал налоги на новые военные кампании и союзы, приносящие пользу дому Роргонидов, далеко за Пиренеями.

Марка и ее последний город все так же пребывали в сумраке и неопределенности, а сарацинские лазутчики и алчные правители пристально следили за развитием событий, готовые коршунами броситься на эту забытую Богом землю.

Часть третья Кровное родство

869 год

С годами амбиции Карла Лысого только возрастали. Король, неутомимый в борьбе с норманнами, но уставший усмирять восстания собственных подданных, устремлял взор на земли своих племянников.

Даже когда в 866 году безвременно скончался его сын Карл Дитя, а сломленная горем королева Ирментруда добровольно ушла в монастырь, воинственный пыл монарха не угас.

8 августа 869 года умер от малярии племянник Карла Лысого Лотарь Второй, король Лотарингии, – эту часть Срединного королевства он унаследовал в 855 году по Прюмскому договору, после смерти своего отца Лотаря Первого, и история снова переменила свое течение. Смерть Лотаря Второго положила конец запутанному конфликту среди Каролингов, вызванному попытками Лотаря развестись со своей супругой Теутбергой из рода Бозонидов. Зато вызревало семя намного более масштабного противостояния.

Лотарь Второй не оставил наследников, и владения его достались его брату Людовику Второму Итальянскому по прозвищу Юный, который в то время сражался с мусульманами, угрожавшими итальянскому побережью. Карл Лысый вероломно воспользовался этим обстоятельством и захватил Лотарингию, несмотря на яростное недовольство его брата Людовика Немецкого, племянников и немалой части епископов.

Надвигалась ужасная война, ставкой в которой была не только Лотарингия. Монарх, получивший наибольшую мощь на развалинах Каролингской империи, может претендовать на императорскую диадему Людовика Итальянского. И пусть это был всего-навсего символический титул, он придавал imperium монарха священный характер.

Барселона и другие графства Берната из Готии остались на попечении виконтов и франкских чиновников, в то время как маркграф отправился сопровождать короля Карла в его бредовой погоне за величием и в стычках с норманнами. Пограничные графства волновали Берната только в отношении налогов. Марка все так же была предоставлена своей судьбе. До королевского двора доходили жалобы на злоупотребления и пугающие известия, но им никто не придавал значения из-за проблем в остальной части империи, а еще из-за личных амбиций государей и правителей.

Двор Карла Лысого превратился в осиное гнездо, и ни у кого здесь не находилось времени, чтобы поинтересоваться событиями на последнем рубеже королевства.

39

Крепость Годр, Прованс, конец августа

Всадники проскакали через деревню и поднялись по извилистой дороге вдоль кромки утеса, на котором высилась крепость. Вид у нее был величественный и пышный. Со стен свисали знамена дома Бозонидов – голубые полосы на золоченом фоне. Бозониды владели обширными территориями на западе Франции. Отряд въехал в грязный внутренний двор, где десятки солдат трудились наравне с крестьянами и сервами. Туман здесь пропах углем, из кузницы доносились удары молота.

С деревянной галереи прибывших заметил дворецкий в парадных одеждах, он замахал руками. Всадники спешились, сервы приняли их лошадей.

– Бернат из Готии, вас ждут! – объявил дворецкий.

– Нас задержала непогода, – сухо ответил маркграф.

Бернат не мешал служанке, которой не исполнилось еще и четырнадцати, отирать пыль с его сапог. Девушка была миленькая, голубоглазая и с рыжеватыми кудряшками. После долгих дней путешествия Бернат нуждался в заботах совсем иного рода. Он грубо схватил служанку за руку:

– Сегодня ночью будешь в моей спальне.

Испуганная девушка убежала на кухню. Остаток дня она проведет с матерью, жалуясь и плача, а та будет ей объяснять, что в ее жизни такое повторится еще не раз, пока ее бедра не станут уж слишком пухлыми, а груди окончательно не обвиснут.

Бернат вошел в главный зал, где на самом видном месте стоял изъеденный ржавчиной трон. Несмотря на узкие окна и вечный полумрак, маркграф залюбовался каменными стенами с прибитыми оленьими рогами – некоторые были о восемнадцати рожках, – шкурами медведей и других, неизвестных ему животных, привезенных, по-видимому, из Африки. За столом Берната дожидались двенадцать именитых родственников, старых и молодых, одетых в роскошные наряды, в которых преобладал голубой цвет.

Бернат, сын Берната из Пуатье и внук Роргона из Мэна по материнской линии, горделиво выпрямился перед главными представителями семьи Бозонидов, рода с темным происхождением, которому во времена Карла Великого удалось подняться благодаря хитрой политике союзничества. После смерти Хукберта, старшего сына Бозона Древнего и аббата монастыря Святого Маврикия в Вале, клан возглавлял осторожный Бивин Вьеннский, но на деле все решала Теутберга, супруга недавно скончавшегося Лотаря Второго, сестра Бивина и покойного аббата.

Теутберге было около пятидесяти, но она казалась старше из-за страданий и унижений, которые сопровождали ее с самой свадьбы, с 855 года. Бернат знал эту историю: борьба за расторжение брака превратилась в вопрос политический, затронувший четыре королевства Священной Римской империи. Хотя Лотарь Второй добился, чтобы совет епископов – ценой многочисленных уступок – признал его брак недействительным, что позволяло королю жениться на своей Вальдраде, папа отменил это решение. Лотарь напал на Рим, а униженная Теутберга нашла себе прибежище при французском дворе. Когда Лотарю пригрозили отлучением от Церкви, его дядья, короли Людовик Германский и Карл Лысый, убедили племянника снова взять к себе законную супругу, но этому уже воспротивился мстительный характер Теутберги. Власть в империи закачалась, о распавшемся семейном союзе были написаны длинные поэмы, в которых нашлось место жалящим обвинениям против королевы и ее брата, аббата Хукберта.

В начале августа, после долгих молитв и подозрительно скоротечной лихорадки, Лотарь испустил дух в Пьяченце. Глаза новоявленной вдовицы горели живым огнем: она избавилась от своей крестной муки и завязала прочную дружбу с Карлом Лысым и его советниками. Для Бозонидов настал момент сполна расквитаться за прошлое и взобраться на вершину трясущейся империи. Присутствовали и дети Бивина Вьеннского: Ричард, Бозон и прекрасная Ришильда, а также и другие родственники, властители крепостей и замков в Провансе и Бургундии, объединенные верностью дому и общей кровью. Бозониды отличались рыжеватыми волосами и мягкими чертами лица. Как и большинство франкских родов, все они держались за свою династию и судьбу ее решали сообща.

Бернат выказал свое почтение и сел в конце стола. Раб поднес ему вина в кубке, и маркграф Готии порадовался его терпкому вкусу. А взгляд его был прикован к Ришильде: девица сидела в голубом платье с опушкой из горностая, на которую свободно ниспадали ее длинные волосы. В свои двадцать четыре года она была хороша как никогда, и Бернат, как только получил приглашение на тайную встречу Бозонидов, жил надеждой, что Бивин предложит ему Ришильду в жены, дабы таким образом соединить семьи Прованса и Пуатье.

Брат Ришильды Бозон прекрасно видел его нетерпение:

– Умерьте свой пыл, Бернат. Моя сестра предназначена не вам.

Маркграф почел себя оскорбленным, однако Ришильда тотчас наградила его лучезарной улыбкой.

– Вы все еще дожидаетесь этого Изембарда из Тенеса? – ядовито поинтересовался Бернат. – Так ведь он же пропал, как и его отец.

– Не стоит вам оскорбляться, мой молодой Бернат, – призвала к порядку Теутберга. – Вы здесь ради вещей куда более важных, нежели брачные договоры.

– Тогда для чего я здесь?

Бивин нерешительно помалкивал, и вместо брата вновь заговорила Теутберга:

– Нет нужды вам напоминать, что наша встреча носит секретный характер. Если хоть что-нибудь просочится наружу… на вас обрушится весь гнев нашего дома. Хотя, зная вас, я уверена, что вы не откажетесь от нашего предложения.

Они с Теутбергой много раз встречались на ассамблеях и на праздниках при бродячем дворе короля Карла. Оба имели своих информаторов и знали друг про друга многое: и секреты, и потаенные желания. Жадный Бернат, стремящийся увеличить власть Роргонидов, мог оказаться полезным союзником.

– Вот что мы вам предлагаем: это путь превращения вассального маркграфа Карла Лысого в короля Готии, первого в роду…

Бернат замотал головой. Он был поражен. Все могущественные дома угасшей Священной империи мечтали о королевской власти, но любого, кто отказывался признавать свое подданство, Каролинги карали как предателя, и ни один из альянсов бывших вассалов не имел успеха. Берната переполняли эмоции; ни один из Роргонидов никогда не претендовал на подобное, и маркграфу не терпелось выслушать подробности.

– Вот вам мое слово чести. Я клянусь перед Богом хранить все в тайне, моя госпожа.

Теутберга понимала, какое впечатление произвели ее слова на Берната. Дама указала на разложенную на столе карту из ягнячьей кожи. На карте чернилами разных цветов были размечены части империи – от Испанской марки до Германии. Сверху были расставлены маленькие деревянные фигурки.

Бозониды рассмеялись, и Бернат спросил себя: а вдруг все это только коварный розыгрыш?

– Замышленное нами сбудется еще не скоро, внук Роргона, но пришла пора делать первые шаги, и нам нужна поддержка, чтобы попасть в личный совет короля Карла. Оттуда наша власть распространится на Бургундию, Аквитанию, Нейстрию…

Маркграф решился на опасное замечание:

– Каролинги никогда не отдадут своих корон.

– Придет день, когда карта всего мира будет поделена на маленькие королевства и независимые владения, – важно пообещала Теутберга. – Дома, которые ныне обладают гигантской властью, станут лишь страницами в хрониках. Поэтому мы должны верными псами подобраться к королю, чтобы потом медленно растерзать его на куски.

– А мне казалось, что вы друзья, моя госпожа.

– В недолгом времени мы с Карлом станем кучками белых костей, и над этим мы не властны. Карл принадлежит к каролингской ветви Гильемидов и в первую очередь защищает свой род. Он раздавит меня без колебания, хотя потом и поплачет на моей могиле, – произнесла Теутберга с высокопарностью матери большого рода. – Тебе следует многому у нас поучиться, юный Бернат из дома Пуатье, если ты хочешь основать в Готии свою собственную династию.

Теутберга распалила амбиции Роргонида, он уже видел себя поднявшимся выше всех своих предков.

– У меня тысячи свободных людей, способных держать оружие!

За столом стало тихо, а потом Бозониды снова разразились издевательским хохотом. Бернат пришел в ярость.

– Успокойтесь, маркграф, – презрительно бросил Ричард. – Приберегите ваши мечи, всему свое время, сейчас нам нужны осторожные, но уверенные шаги.

– Я полагаю, нам нужно все спокойно обдумать, – вмешался Бивин, всегда более осторожный, чем его сыновья. – Господь взирает на нас со всей суровостью.

– Оставьте Господа церковникам, отец! – без всякого почтения осадил его Бозон.

После неловкой паузы слово снова взяла Теутберга:

– Пока что, Бернат, нам нужна от вас посильная помощь. Нам известно, что это один из ваших вассалов положил конец притязаниям графа Гунфрида.

– Да, это был Дрого де Борр. Его осудили за убийство виконта Барселонского, но он заплатил за свою жизнь королю Карлу и мне, и теперь он мне верен, его люди – это боевая мощь Марки, а еще он следит, чтобы готы не укрывались от налогов.

– Мы знаем, что между вами произошло, – равнодушно перебила Теутберга. – Что нас сейчас интересует – так это правдивость историй, которые о нем рассказывают… Говорят, чтобы заставить Гунфрида бежать, не оказывая сопротивления, Дрого подослал к нему каких-то загадочных наймитов, которые сделали дело, не оставив следов.

Бернат вздрогнул. Дрого рассказывал ему о том случае четыре года назад.

– Это были бестиарии, – признался он. – Учитель уже умер, а ученица теперь разгуливает в компании ведьмы, так о ней говорят. Я никогда ее не видел, и она больше не служит моему вассалу Дрого де Борру.

Снова наступило долгое молчание, а потом ледяным тоном заговорил Бозон:

– Вы проделали долгое путешествие и, быть может, до сих пор еще не осознали всей важности того, что вам предлагается. Вы здесь не для того, чтобы выказывать свою бесполезность, Бернат, а чтобы начать путь к вершине. Этот Дрого де Борр поклялся вам в верности и покорности. Так используйте свою власть, и пусть он добудет для вас этого бестиария – или накажите его!

В этой игре власти Бозониды никому не прощали слабости. Бернат повел себя малодушно, но он до сих пор был зол на хозяев и ответил резкостью на резкость:

– Сначала я должен знать, почему вы нуждаетесь в наемнике скромного правителя Марки!

– Нам требуется человек, который никак не связан с нашими домами, осторожная тень, не возбуждающая подозрений и не распускающая язык по тавернам. Слишком много семей зависит от того, что делают Бозониды.

Бернат ловил каждую деталь. Он не мог упустить такую возможность. В ушах его еще звучали слова Теутберги, назначавшей его королем Готии. Он ударил кулаком по столу:

– Это что – проверка моей преданности вашему дому? Я не служу Бозонидам!

– Да, это проверка преданности – преданности союзу разных домов, – сразу же поправил Бозон. – К нам уже присоединился Бернат Плантапилоса, маркграф Тулузский, граф Отёна и Оверни.

– Брат Гильема Септиманского, который двадцать лет назад принес столько горя Испанской марке, – напомнил маркграф, одновременно подсчитывая в уме, насколько велика мощь и обширны территории нового союза. И он, Бернат, должен соответствовать этому уровню. – Вы получите бестиария! Но я буду участвовать в принятии всех решений.

Бозониды улыбались: вот как легко тешить самолюбие молодых неумных правителей!

– Следующее, что тебе надлежит сделать в качестве маркграфа, – это воспользоваться стратегическими преимуществами в положения Готии и извлекать из них прямую выгоду, – посоветовала Теутберга, прекрасно сознававшая невежество своего гостя в политических играх. – Ты должен получить власть над остальными графствами Испанской марки. Тогда в наших руках окажется ключ к Кордовскому эмирату – ключ, которым можно пользоваться для расширения королевства или для его сдерживания. Когда ты будешь контролировать всю границу, король Карл попадет от тебя в зависимость и ты сможешь вести переговоры о новых владениях.

– Графствами наделяет Карл Лысый. Если я отберу у графа Саломо Уржель или Серданью – или Жирону у графа Отгера – я попаду в немилость.

– Мы не предлагаем тебе воевать с графами. – Теутберга говорила с такой снисходительностью, что Бернату стало стыдно перед собравшимися Бозонидами. – Карл умеет вознаграждать тех, кто встает на защиту королевства, когда оно в опасности. Твои действия не должны выглядеть как захват. Будь хитрее прочих – или никогда не блистать тебе в королевской короне!

Ришильда подкрепляла намеки тетушки многообещающими взглядами, как будто измеряя мужественность Берната. «Вот так и добывается истинное могущество», – думал маркграф. Властолюбие Бозонидов отравляло его душу медленным ядом.

– А поскольку наши дома будут в союзе, заслуги наши тоже станут общими, и они поднимут нас к самому королю, – самодовольно продолжал Бозон. – А потом мы предпримем следующий шаг: восстание.

Маркграф откинулся на спинку кресла с кубком в руке. Взглянул на Ришильду и победно улыбнулся. Настал его черед. Дом Роргонидов тоже умеет играть по-крупному!

– Я сдержу свое обещание, однако я вижу, что до сих пор обязательствами связан только дом Роргонидов. Я требую ответного шага от вашего дома. – Бернат решительно рубанул воздух. – Такого, например, как рука Ришильды.

Такой брак поднял бы маркграфа очень высоко – куда выше, чем предлагали ему властители Прованса. Бозон, брат юной красавицы, недовольно скривился.

– Вы просите слишком много, маркграф. Вы пока что не доказали, что способны осуществить обещанное. Сначала добудьте нам этого бестиария, это жизненно необходимо для продолжения дела.

– Таково мое условие! – надменно объявил Бернат. Он хотел казаться несгибаемым.

Бозон вскинулся, чтобы ответить, но брата остановила сама Ришильда. Девушка подняла свой кубок:

– За союз наших домов! Мы обдумаем ваше предложение, мой господин.

Бернат успокоился. Он посчитал, что добился победы, и выпил, мечтая о тысяче чувственных наслаждений, которые ожидали его в грядущем.

В ту ночь в дверь спальни Берната из Готии тихо проскользнула Ришильда. Маркграф грубо оттолкнул лежавшую рядом дочь кухарки и с изумлением воззрился на свою гостью. Ему казалось, он находится под воздействием каких-то чар. Прекрасная наследница Бозонидов пришла к нему в такой легкой тунике, что почти просвечивало ее обнаженное тело, еще более соблазнительное, чем мечталось распутному графу. Полные груди колыхались в такт ее шагам, а легкий запах амбры побуждал прикоснуться к ее коже, такой нежной и гладкой.

Ришильда не удостоила взглядом рыдавшую в углу голую девочку с глубокими следами укусов на теле, с потеками крови меж бедер. Увидев молодую госпожу, несчастная протиснулась в дверь и бросилась бежать по коридору.

А Ришильда по-кошачьи ползла по одеялу, все ближе к Бернату, и возбуждение его только росло.

– Ударь меня! – Это был вызов.

– Что вы сказали, моя госпожа?

– Ты только с беззащитными девчонками горазд? – Бесстыдница раскинулась перед ним на ложе. Она уже слышала разговоры о садистских наклонностях графа. – Да ты вообще мужчина?

Бернат не мог сдерживаться и влепил Ришильде пощечину. Хлесткий удар привел его в неистовство. Он хотел ударить ее еще раз, но Ришильда перехватила его руку и уложила на свою грудь. Когда сосок затвердел, девушка через одеяло обхватила член маркграфа. Бернат застонал, а она в ответ сжала сильнее, так что мужчине стало больно.

– Добудь для меня королевство, и ты получишь то, чего так желаешь, – жарко прошептала она.

Прежде чем маркграф успел ответить, Ришильда спрыгнула с постели и вышла из комнаты. Бернат едва мог дышать. Это был не сон: одеяло все еще пахло амброй, умащавшей упругую грудь. Теперь он позабудет обо всем и пойдет за Бозонидами, пока не овладеет этой девицей.

Союз был заключен, хотя о браке никто и не упомянул.

40

Фродоин восседал на мраморном троне в епископском зале. Это просторное помещение с рядом арок примыкало к вестготскому баптистерию; в годы затишья его наконец-то отремонтировали те самые мастера, которые продолжали возводить новый собор.

Утомившись от нескончаемого доклада архидиакона, Фродоин рассматривал цветную роспись под мрамор на дверях зала – в воздухе еще витал запах краски. Яркие цвета сверкали в свете лампад зеленого стекла, свисавших меж арок над двумя рядами мраморных колонн, а на арках держалась деревянная крыша. Помещение было выстроено с изыском, формы мягко скруглялись, и света было достаточно – он беспрепятственно лился из узких высоких окон. Достойная резиденция для епископа Матери-Церкви. Резиденция человека, чье сердце превратилось в пустыню, чья единственная опора – серебряный посох епископа, – вот о чем он частенько думал с печалью.

– Половина городских клириков отрицает романский обряд и следует за Тирсом! – вещал архидиакон, кривя рот. Внимательно его слушал только Сервусдеи, остальные члены совета скучали не меньше Фродоина. – Они собирают десятину и свершают таинства, не заручившись согласием епископата!

– Я заставлю его образумиться, – пообещал епископ. – Мне не хочется его запирать.

– Вам придется кое-что сделать и сверх того. Священник по имени Байо, приверженный более Толедо, нежели этому престолу, намерен возродить вестготский епископат в Таррасе, не спрашивая дозволения у архиепископа Нарбоннского. Он по своему разумению распределяет владения и приходы.

– Фродоин, вы должны подать жалобу королю! – поддержал Сервусдеи.

– Король уделит ей столько же внимания, сколько он уделяет нашим жалобам на городские дела, – неохотно отозвался Фродоин. – На ближайшей ассамблее я лично обвиню Байо.

В зал вошел капитан Ориоль с пергаментом в руках. На печати был жаворонок – значит письмо пришло от Годы. И Фродоину не терпелось его прочитать. Прелат извинился и оставил каноников на попечение Сервусдеи – старику было куда проще с ними разобраться.

Фродоин в задумчивости прошел по коридору, соединяющему зал с епископским дворцом, а потом через дворик с прекрасными витыми колоннами перешел в базилику. Получая треть от чеканки монет и собирая пошлины, епископ уже закончил возводить арки нефов и теперь занимался сводами над деревянными рамами, однако строительство часто приостанавливалось из-за нехватки серебра, несчастных случаев или когда деньги епископата расходовались на другие нужды, всегда под бдительным надзором Сервусдеи. Старый монах считал, что Церковь – это не только камни, и он единственный умел сдерживать стремление Фродоина во что бы то ни стало строить новый собор.

Недоставало еще полукруглой апсиды пресвитерия: вход в нее будет в виде подковообразной арки, а внутренний орнамент – в стиле Реймсского собора. Еще предстояло снести часть маленькой базилики, которой до сих пор пользовались, хотя она оказалась уже под сводами, но Фродоин верил, что завершит строительство через несколько лет, и уже распорядился отлить золотую чашу для торжественного освящения собора. В последнее время епископ создавал новые приходы, занимался делами церковной школы и выступал в церковном трибунале в качестве судьи. Он держал в узде свою боль и стыд, исполняя долг с твердостью и прилежанием. В тридцать три года епископ обрел умение увлекать людей и научился принимать решения – вот что говорил Сервусдеи в тех редких случаях, когда награждал его похвалой.

Ввиду постоянных отлучек Берната, предпочитавшего находиться в своих владениях по ту сторону Пиренеев, влияние Фродоина в городе возросло, к нему прислушивался даже новый виконт Асториус, сребролюбивый франк, походивший на тень Берната, – его страсть к взиманию налогов замедляла развитие города.

Барселона, в том числе и благодаря епископу, наслаждалась уже почти десятью годами мира, и это было хорошо заметно по расширению сельскохозяйственных угодий и появлению новых домов. Однако за периметром стен оставалось все то же запустение и никто не оборонял границы – графа это мало интересовало. Люди жили в спокойствии, но с ощущением, что в любой момент все снова может рухнуть, как случалось множество раз за последние семьдесят лет.

Ориоль дожидался епископа, держа под уздцы коня. Фродоин в сопровождении Дуравита, Итало и Николаса выехал через ворота Регомир и поскакал по пляжу в сторону порта. Завидев епископа, крестьяне и сервы преклоняли колени. Все знали: этот священник заботится о своей епархии.

Сердце всадника забилось чаще, когда он увидел Году на мостках заново отстроенной пристани, среди корзин, наполненных соляными булыжниками. Года оживленно спорила с двумя купцами. Епископ и восхищался ею, и тосковал по прошлому: он видел уже не ту высокомерную даму, что, смиряя себя, жила с Нантигисом, – эта Года вела себя как пройдошливый купец из Византии или Кордовы.

Работники разгружали галеру, доставившую в Барселону ткань и специи. Торговля солью дала первый робкий толчок развитию рынка; целые семьи в Барселоне отложили мотыги, чтобы вернуться к ремеслам своих отцов и дедов.

В ту жестокую ночь, проведенную с Бернатом, Года из Барселоны сумела вернуть себе положение городской аристократки и теперь копила богатства в виде серебряных монет и кувшинов с вином и маслом, но до сих пор жила вдовой и оставляла без внимания предложения самых влиятельных семейств. Она жила ради того, чтобы помогать городу соляной торговлей, и ради своей дочери Арженсии, которой уже было почти четырнадцать лет; загадочная красота матери перешла и к ней.

В силу высокого положения, которое занимали в городе и Фродоин, и Года, они часто встречались на религиозных празднествах, на пиршествах и официальных церемониях. Оба вели себя сдержанно и корректно, но от попыток сближения Года ускользала. Была единственная встреча один на один, в древней крипте, по просьбе Годы. И случилась она вскоре после возвращения капитана Ориоля из отдаленной монашеской обители под названием Санта-Мариа-де-Риполь. Фродоин хотел сообщить Годе о найденных Беллонидах.

Года повела себя жестко: поскольку епископ однажды поставил свои притязания на власть выше своей любви, теперь он должен поклясться перед древними могилами, что их охлаждение не изменит общих планов: посадить гота на графский престол в Барселоне и в других графствах Марки. Не было ни ласк, ни теплых улыбок – только хмурые лица и взгляды, исполненные боли. А потом время стерло и упреки, и злобу. Осталась только горечь воспоминаний и общая мечта, которую они держали в тайне, оберегая ото всех. Между ними все было кончено.

Хотя в городе шушукались, что прощение Годе принесла страстная ночь, проведенная с графом, сама она ничего не рассказывала. Только Элизии она без единой слезинки открыла, что доверенным сервам пришлось раздевать свою госпожу, заживлять ее раны и отметины. Бернат, пьяный и обезумевший от похоти, овладевал ею жестоко, проникая даже и с неблагородной стороны. Войдя в раж во время совокупления, граф бил ее и кусал, а в последний раз ей пришлось заглотить его семя – как знак окончательной покорности, и лишь потом граф передал ей дочь и ключи от дворца.

Сам Фродоин не отваживался задавать вопросы. Ему не нужно было знать подробности, чтобы ненавидеть Берната почти так же, как ненавидел он себя самого. Привилегированное положение епископа не могло заполнить пустоту, которую он ощущал внутри, и не могло разрушить ледяную стену меж ним и Годой.

Однако, как было условлено, их союз, заключенный во имя Барселоны, не распался, и Фродоин договорился о выплатах пошлины за соль с чиновниками Барселоны и Уржеля – соляная гора стояла на границе этих графств. Благодаря влиянию епископа и в обмен на некоторые льготы номинальные владельцы земли признали право разрабатывать гору в Кардоне за Годой и несколькими семьями из порта. Белый минерал вывозили по старым соляным маршрутам, известным еще с римских времен: и за Пиренеи, и в порт через Карденер и Льобрегат, а оттуда и в далекие земли.

Копи находились во владении Альбарика, его братьев и других семей, уже переселившихся поближе к горе. Года между тем занималась воспитанием Эрмемира – мальчишки, который нашел гору в их первое путешествие; теперь это был разбитной шестнадцатилетний молодец, уже не голошмыга, а щеголь в рубашке и куртке добротного сукна.

Дела шли хорошо благодаря неутомимости рыбаков и защите диких кланов, собранных Эгой и Ротель. Года думала о будущих поколениях, поэтому вскоре перестала расплачиваться с ордами соленой рыбой и послала им семена, инструменты и сельскохозяйственную утварь. Теперь, пока одни чинили и обороняли соляные дороги, другие поднимали непаханые земли. Время дикости и безнадежности, время пожирания человеческой плоти должно было миновать, превратиться в темную тайну.

Ни одна община не соглашалась принимать на поселение дикарей, однако благодаря посредничеству Фродоина им было позволено заселить покинутую деревню рядом с монастырем Санта-Мариа-де-Сарба, близ соляной горы. Следующий шаг состоял в том, чтобы восстановить стратегически важные укрепления замка Кардона, а потом, с годами, получить письмо о статусе поселения.

Года повернула голову и обменялась взглядом с епископом. Женщине было уже около сорока, и этот возраст ей замечательно шел, хотя солнце и позолотило ей кожу, а годы добавили морщин. Вот она закончила торг и подошла к Фродоину. В ее темных волосах уже пробивались серебристые нити. Они смотрели друг на друга целую вечность, не говоря ни слова. Такие моменты были хуже всего. Фродоин умирал медленной смертью, но у него была своя гордость.

– В своем письме ты написала правду, Года? – осторожно спросил он.

– Боюсь, что да, епископ. – Она давно уже не называла его по имени. – Мои люди заметили следы многочисленного отряда на соляной дороге. Через Пиренеи перешла почти сотня наемников, и все свидетельствует, что направляются они в замок Тенес.

– Снова Дрого! – закричал епископ. – Почему он возник теперь?

– Теперь он не больше чем тень. То, что происходит сейчас, – дело рук маркграфа.

Всякий раз, когда Года упоминала о нем, кровь Фродоина начинала бурлить, в ушах его оживали ее вопли, разрывающие ночь.

– Боюсь, они раскрыли нашу тайну.

Они посмотрели друг на друга с тревогой. Прошло четыре года с тех пор, как Ориоль им рассказал: Изембард, рыцари Арманни, Гарлеу, Маиор и сам капитан встретились с графиней Эрмезендой и ее детьми. Скрывать это обстоятельство ото всех было тяжело, но жизненно важно, ведь Бернат из Готии не допустит возрождения дома Беллонидов, столь любезного готам в Испанской марке. Фродоин, видя злодеяния и небрежение маркграфа, тоже считал, что обязан вернуть на трон потомков Сунифреда.

Епископ и Года с величайшими предосторожностями отправили через Ориоля все необходимое для воспитания наследников: оружие, доспехи и шлемы, а наряду с этим – швейные принадлежности, молитвенники и сборники проповедей. Как это было заведено, будущее благородного дома мыслилось в целокупности: старшие сыновья, Гифре, Миро и Родульф, постигали воинскую науку под началом Изембарда; двое младших, Сунифред и Рикульф, двигались по религиозной стезе под водительством Жорди – ведь им предстояло завоевать положение в Церкви. Дочери, Эрмезинда и Сесенанда, учились вышиванию у своей матушки, готовясь выйти замуж за членов других благородных семейств, что укрепит положение Беллонидов в Испанской марке.

Старшие сыновья покойного графа Сунифреда будут представлены при дворе, когда придет срок, еще до конца не определенный, однако Фродоин с Годой полагали, что их час уже близится.

– Быть может, это что-то другое. После смерти Лотаря Второго обстановка переменилась, – заговорил священник. Фродоин часто встречался с Бернатом и видел, как растет его мощь и властолюбие, а также крепнут связи с самыми влиятельными домами – в первую очередь с Бозонидами. – Бернату, кажется, уже мало владений, предоставленных ему четыре года назад в Серве, он жаждет большей власти. Возможно, его амбиции направляет кто-то более влиятельный и опытный.

– Нужно выяснить, что он замышляет, – сказала Года и отвела взгляд.

– Пусть твои люди будут начеку, Года. Я напишу Гинкмару Реймсскому и выясню, какие новые альянсы заключаются после смерти Лотаря Второго. Близятся перемены, и, может быть, это тот шанс, которого мы ждем для Беллонидов.

Года уходила вдаль по берегу; Фродоин провожал ее взглядом. Тоска появлялась на его лице, лишь когда за ним никто не наблюдал. Время не победило его любовь к Годе. Фродоин подобрал маленький комок соли и пошел туда, где ждали его гвардейцы.

41

Четырнадцатого сентября, в день святого Киприана, Ротель из Тенеса, двадцати трех лет от роду, кормила грудью свою дочь Сансу в доме Жоана и Леды в Ла-Эскерде. Она вспоминала день, когда им с братом удалось ускользнуть из Жироны благодаря хитрой уловке Элизии, и напевала старую песенку, пришедшую из детства. Эга и Леда как зачарованные смотрели на малышку.

За последние четыре года жизнь сильно переменилась. Ротель следовала по стопам Эги. Она была женщина леса, женщина без хозяина. Она научилась различать целебные свойства растений, умела готовить живительные бальзамы. Но старая Эга была не только целительницей, ее связь с землей коренилась гораздо глубже, и Эга посвятила ученицу в древний культ богини Дианы. В определенные ночи Эга с Ротель приходили к древним исполинским столам или отправлялись на Монтсеррат на сборище таких же, как и они, – живущих в пещерах или тайных хижинах, окутанных легендами, которые подпитывали местные отшельники. Вручая свои приношения, женщины просили о плодородии для полей и коров, а еще проклинали врагов и призывали погибель на головы тех, кто представлял для них опасность.

Ротель видела в Эге обратную сторону Оникса; черный человек перестал являться ей в видениях, и в том была немалая заслуга Малика. Они снова встретились, когда Изембард уже выздоровел. Сарацин успел подпасть под ее чары и сам отправился искать девушку в тайное убежище Кослы и его людей. Ротель была благодарна Малику за то, что тот отвез ее к Изембарду, и эта благодарность стала брешью, в которую просочился свет, а на этом отрезке жизни девушка нуждалась в свете, поэтому в ту же самую ночь она забралась под одеяло к изумленному сарацину, не раздумывая и не стыдясь.

Ротель, обученная жить на краю гибели, пожирала Малика своей страстью – порождением жизненной силы, ответом на долгие годы разрушения и сумрака. Ротель любила его так, как будто каждый раз – последний, и Малик оказался в плену у этого огня. Луга и прозрачные лагуны были свидетелями их связи – чистой, естественной и сладостной. И в конце концов среди вольных стонов и содроганий зародилась любовь. Малик понял, что Ротель живет, ничем себя не связывая, – такова ее природа, и он не должен ее менять, иначе лишится любимой. Он отказался от обычаев своего народа. Она продолжала жить в лесу, и он спешил встретиться с нею, чтобы любить, не упрекая и не ставя ей границ.

Прошло время – трудное, как и вся жизнь в Марке, но счастливое. Связь их окрепла и пустила корни, и Ротель решила нарушить последний закон бестиария. Она хотела родить ребенка от Малика, поэтому однажды перестала пить травяные настои Эги. Прошлое осталось позади, и в феврале Ротель родила Сансу, девочку с голубыми глазами и темными мавританскими волосами, а чертами лица при этом напоминающую Изембарда, с которым Ротель теперь виделась чаще.

Ротель с Эгой вели кочевую жизнь и нередко наведывались в Санта-Мариа-де-Сорба, что возле соляной горы. Жуткие орды продолжали оберегать соляные дороги, в то время как другая часть дикарей занималась собственными наделами и общинными участками, отрабатывая налог на землю, а некоторые пасли скот. Родились дети, которых не бросили в лесу и не съели. Теперь их могли прокормить. У этих детей было будущее.

Ту осень Ротель со своей наставницей проводили в Ла-Эскерде, где колоны Фродоина на продукты выменивали у них мази и лесные травы. Молодая мать привыкла к обществу людей, она жила вместе с семьей Жоана и Леды в их каменном доме с соломенной крышей. Эмма, старшая дочь, перебралась в Барселону: девушка вышла замуж и, как и Гальдерик, работала в таверне Элизии. Младшие жили в Ла-Эскерде, с родителями. Поселок представлял собой разбросанные тут и там хижины и два десятка каменных домов, выстроившихся вдоль улицы из камня пополам с землей – она тянулась до невозделанного поля. Там уже высились стены новой церкви, а скоро поле превратится в площадь – объясняли жители Ла-Эскерды, надуваясь от гордости.

Ротель перестала петь, когда солнечный луч дошел до определенного камня в стене. Леда с Эгой ехидно переглянулись. Обе женщины тосковали по дням своей молодости.

– Мы посидим с малышкой, ступай, Ротель. Видно же, как тебе не терпится!

На улице Ротель здоровалась с мужчинами Ла-Эскерды, которые до сих пор не могли отвести глаз от ее красоты, казалось расцветавшей с каждым днем. Жоан с сыном Сикфредом тоже был на улице: он колотил кувалдой по деревянной балке. Мужчины возводили крышу над обителью Сан-Мигел в надежде, что этот святой защитит от беды. Все дожидались, когда епископат пришлет в Ла-Эскерду священника взамен их нынешнего пастыря, женатого и с девятью детьми, который когда-то в юности был послушником и теперь читал крестьянам мессы по памяти.

Ротель спустилась к затону реки Тер, огибавшей поселок с трех сторон. В неприметной излучине женщина скинула тунику и обнаженной вошла в ледяную воду. Если бы ее увидел какой-нибудь пастух, он всем бы потом клялся, что в реке живут достославные dones d’aigua, но красавице не было до этого дела, она давно уже сделалась героиней историй, которые рассказывают ночью у очага, и бо́льшая часть этих историй относилась к темному прошлому Ротель, о котором близкие люди предпочитали помалкивать.

Ротель услышала плеск воды и обернулась. Река забурлила, и волны приближались к ней. Сильные руки обхватили женщину за талию и утащили под воду. Вынырнула она в объятиях Малика.

– Любимый.

– Любимая… Как поживает моя дочь с глазами цвета неба?

– Приходи после в деревню и увидишь сам. Леда приглашает тебя отведать барашка.

Колоны относились к Малику с опаской, но после рождения дочери сарацин вел себя дружелюбно и больше не представлял для них угрозы.

Любовники заблудились среди поцелуев, взглядов и вздохов. Такие свидания в обоих возрождали страсть, руководившую их беспокойными жизнями, и все остальное значения не имело. Мужчина и женщина хорошо знали друг друга, и никто не отставал на дороге к оргазму. Малик сжимал руками ее груди; когда наслаждение достигло пика, он вскинул голову.

Ротель зажмурила глаза на краю восторга, который он всегда умел ей подарить; она чувствовала своего мужчину внутри, трепещущего, готового излиться. Она закричала, не сдерживаясь и не таясь. И в этот момент оргазм ее был прерван резким неожиданным толчком. Ладони, лежавшие на ее сосцах, бессильно разжались; Ротель уже поняла, что, открыв глаза, она увидит только тьму. Кожей она ощутила струение горячей жидкости и увидела перед собой гримасу боли на лице Малика. Горло ее любимого пронзила стрела, кровь булькала и заливала ее тело. Ротель уперлась Малику в грудь, коротко вскрикнула и скинула тело с себя.

– Малик!

Малик умирал, на лице его застывала тревога. Взгляд любимого о чем-то просил, он поднял руку, провел пальцами по ее щеке и замер бездвижно, глядя остекленевшими глазами в лазоревое небо. Ротель тоскливо озиралась вокруг. Лучника-убийцы нигде видно не было. Женщина кинулась за своей туникой. Она дрожала, по щекам катились слезы, и одеться удалось не сразу. Она смотрела на Малика и не соглашалась принять, что все кончилось вот так. А потом она увидела столб дыма над высоким берегом реки. Горела Ла-Эскерда, а в ее сердце впилась еще одна стрела.

– Санса!

Женщина карабкалась вверх по тропе, не в силах рассуждать хладнокровно, забыв про осторожность. Деревня горела, колоны убегали в дубовый лес. Жоан держал на руках свою Леду, лицо ее было в крови.

– На нас напали! По крайней мере тридцать человек! – Леда билась в рыданиях. – Все случилось в один миг.

– Санса! – Ротель оттолкнула Жоана от двери.

Изнутри шел дым, но она шагнула в дом. Эги и малышки нигде не было. Ротель бежала по горящей деревне, выкликая имя своей наставницы. А потом увидела лежащее тело в конце дороги, на выезде из деревни. Израненное сердце повлекло Ротель в ту сторону. Эга истекала кровью, ее истоптали конские копыта. В руках она до сих пор сжимала детское одеяльце. Ротель, подвывая, опустилась на колени, но девочки в одеяле не было. Ротель грызла ткань, не умея справиться с неведомой доселе болью.

Женщину окружили трое всадников, она подняла заплаканное лицо, и ее тотчас ослепило волной ярости. Все трое замотали головы платками, чтобы не раскрывать себя перед колонами, но Ротель сразу же узнала эти серые глаза, сумрак в которых как будто властвовал над самим человеком.

– Дрого! Будь ты проклят! – Женщина схватил камень.

– Если бросишь – никогда не увидишь свою дочь.

– Что ты сказал? – Ротель не знала, что еще способна впадать в такую ярость.

– Забыла, кто твой хозяин?

– Оникс служил тебе, я – не служила!

– Вот уж нет… – Дрого нравилось ее унижать. – Оникс точно был свободен, иначе он бы убил меня, не задумываясь. А вот тебя я купил за церковную чашу – помнишь? Мне необходимы твои услуги – и ты будешь служить, если хочешь, чтобы я вернул тебе дочь.

– Где она? – спросила Ротель как можно спокойнее. Ставкой в игре была ее дочь.

– О ней позаботится кормилица. А если ты откажешься, я перебью всех крестьян, а после разорву твоего ублюдка собственными руками.

– Зачем ты убил Малика? Он не имел никакого отношения к нашим делам! – Ей до сих пор не верилось, но, увидев безжалостный взгляд Дрого, Ротель поняла, что последние события связаны между собой. – Ты знал, кто он такой… Он же из рода Бану Каси! Да ты понимаешь, что теперь начнется?

– Для меня ты всего-навсего рабыня, instrumentum vocale[35]. Ты ничего не понимаешь, ни о чем не должна думать, твое дело только подчиняться! – Дрого ткнул пальцем в растерзанный труп Эги. – Этого могло и не случиться, но она пыталась бежать с девчонкой. Закопай ее и никому не открывай, кто напал на деревню, иначе расплатишься дочерью. Я жду тебя в замке Тенес, приходи со своим оружием.

Ротель смотрела вслед уезжающим всадникам сквозь слезы, сжимая кулаки. Если она не бросилась в реку – то единственно из-за Сансы. Ла-Эскерда превратилась в развалины после девяти лет упорного труда, жителей охватило отчаяние. Погибли только двое – Эга и Малик, но раненых и обожженных было много. Кто-то предлагал уйти из деревни, хотя место это всем нравилось, а земли принадлежали колонам по праву априсия.

– В Марке по-другому и не бывает, – проворчал колон, бывший барселонец. – И так пока живых никого не останется.

В Ла-Эскерде тушили пожары, а онемевшая Ротель помогала лечить раненых, используя мази Эги. То была ночь жалоб и стенаний. Хмурые крестьяне предали старушку погребению, думая о том, что теперь они остались без целительницы. Ротель оплакивала Эгу, как оплакивала бы мать, но в душе ее пылал яростный огонь.

Когда Ротель спросили, о чем она говорила с поджигателем, она промолчала, тем самым зародив у колонов подозрения. Люди Малика, стоявшие лагерем поблизости, забрали его тело, не слушая объяснений. Их командир погиб, а зачаровавшая его христианка цела и невредима. Мост, наведенный между двумя сообществами, рухнул. Ротель видела за этим убийством еще более коварное намерение. Малик был племянником Мусы, вали Льейды, его убийство – это тяжкое оскорбление. Одна-единственная стрела выводила из равновесия всю Марку, а поведение Дрого свидетельствовало, что это был продуманный шаг.

Ротель хотела предупредить брата, вот только не знала, где его искать. Обычно они встречались в Ла-Эскерде на Рождество, а после рождения Сансы Изембард стал навещать ее чаще. Ротель видела, что рыцарь полон сил и надежд, несмотря на то что он отказался от Тенеса и их родовой замок оставался в руках Дрого. Девушка подозревала, что брат выполняет какое-то секретное поручение, доверенное, быть может, епископом Барселонским. Если так, это задание представляло важность для всей Марки. Как бы то ни было, Изембард просил ее не задавать вопросов, и сестра не стала настаивать. Теперь она об этом сожалела.

Ротель не терпелось покинуть Ла-Эскерду, и она ушла еще до рассвета. Чем раньше она начнет действовать, тем скорее вернет себе Сансу – или вырвет сердце Дрого, если он ее обманет. Рожденная от земли скрылась в лесу. Она шла долго и наконец оказалась в знакомом овраге, раздвинула ветки, достала трут и кресало, запалила факел и прошла под своды просторной пещеры. Внутри ее дожидался меховой плащ и кожаные одежды. Карманы уже много лет были пусты. Женщина прошла дальше, к загородке из досок. Подняв повыше факел, женщина шагнула вперед. Искать долго не пришлось. Кобра скользнула между камней и выпрямилась перед нею.

– Ты нужна мне, старая подруга.

Почти каждую неделю Ротель приносила ей зайцев и крыс. Это было единственное оружие, которое она не выпустила на свободу, ведь Оникс принес змею из жарких африканских пустынь. Кобра поводила шеей, следуя движениям хозяйки.

В пещере было тихо; Ротель ощутила, что за спиной у нее кто-то есть. Оникс никогда не исчезал из ее головы, его могущество было слишком велико – он просто выжидал.

– Я не могу быть такой, как ты! – завопила Ротель, не стыдясь своих слез.

– Поэтому ты и страдаешь. Страдаешь по погибшему мужчине и пропавшей дочери. Сейчас ты как никогда слаба и будешь страдать, как страдают все люди, до самого дня своей смерти…

– Это светлые чувства, – возразила она не столь уверенно. Силы ее покидали.

– Эга хотела сделать из тебя то, что не есть ты. Вот она, твоя природа. Тебе предстоит пройти еще через много теней, и ты доберешься дальше, чем я.

– Врешь! – крикнула женщина, и эхо гулом раскатилось по темной пещере.

Тело ее резко дернулось, и змея ринулась в атаку. Ротель перехватила ее инстинктивным движением. Она была последним бестиарием. Вот она медленно поднесла голову кобры к своему лицу. Животное распахнуло пасть. Такой укус будет смертелен, а Ротель хотела умереть – ведь если она вернется на сторону тьмы, обратной дороги уже не будет.

Женщина закричала, пронзительный вопль отчаяния далеко разлетелся в ночной тишине, а чуткая кобра яростно забилась в ее руках. Ротель вернулась за плащом и засунула змею в один из больших карманов. Остальные ей тоже предстояло наполнить – скорпионами, пауками и гадюками. Она выцедит яды и смажет ими свои стрелки. Все будет так, как было прежде. Ротель погасила факел и застыла на пороге пещеры. Теперь она пропала навсегда. Девушка знала это и раньше, но Эга соблазнила ее своей наивной верой в добро. Потом пришел Малик и была любовь, и Ротель действительно поверила, что искупила свое прошлое, породив к жизни Сансу.

Больше она не поддастся чарам тех женщин, что поклоняются Матери или скачут в свите Дианы – «добрых женщин», с которыми Эга когда-то познакомила ее на таинственной горе Монтсени. Она освободилась от своей вины, побывав возлюбленной, матерью и подругой. И все равно Рожденная от земли знала, что избавиться от сумерек, которыми окутал ее Оникс, будет очень сложно.

Она проснулась, но видела перед собой только туманные пустоши.

Невинная Санса не заслуживает такой матери, как она. Если, когда она вновь обретет дочь, материнское сердце снова повлечет ее к жизни, она отдаст девочку Леде. Ротель одну за другой срывала цепи, связывавшие ее с миром живых, с их чувствами и страстями, с их хрупкостью.

Когда настала ночь, луна отразилась в двух блестящих точках в темноте безымянной пещеры. В двух светильниках из беспримесного льда, без малейшего признака эмоций.

42

Элизия спустила с рук четырехлетнего сынишку и отправила его в огород. Мальчика звали Гомбау, в честь дедушки Гали – хозяина дома, в котором размещался прославленный постоялый двор «Миракль». Элизия научит сына всему, что знает сама, и однажды «Миракль» будет принадлежать ему. Годы пролетели как один вздох. Вокруг Элизии сновали десятки работников, гостиница была, как всегда, переполнена. Скромный постоялый двор, который она поднимала в одиночку, после переустройства превратился в чистую нарядную гостиницу в два этажа, и слава ее проникла даже за Пиренеи. От процветания гостиницы зависело девять семей, а также десятки поставщиков вина и самых разных продуктов в Барселоне и близлежащих деревнях.

Несмотря на неудачу в браке, Элизия вернула себе радость жизни с первым же взглядом на лицо своего первенца: мальчик родился здоровым и сильным. Никто не разделял материнской уверенности, однако для нее сын был точь-в-точь как дедушка Ламбер, и она огорчалась, когда слышала, что мальчик похож на Гали.

После той смертной муки, которую Элизия вынесла в темной кладовке четыре года назад, когда муж избил ее и запер, она не верила, что сможет когда-нибудь поднять голову и снова начнет улыбаться. И все-таки Элизия вновь научилась и тому и другому – ради сына и ради этого дома, которым старый Ламбер мог бы гордиться. Элизии исполнилось двадцать пять лет, и у нее всегда находилось нежное слово и теплый взгляд для каждого из гостей, вот только она не была уже наивной девушкой, способной видеть только хорошее. Элизия сделалась сильнее, а ее жизнерадостная природа позволила зарубцеваться шрамам на сердце, но больше страдать она не хотела. Она стала матерью и хозяйкой, в одиночку управлявшей процветающим постоялым двором с хорошими комнатами, конюшнями и самой изысканной едой в самом дальнем уголке империи. Она ощущала себя сильной женщиной с сыном на попечении, и дела забирали все ее время. И с гостиницей, и с сыном Элизия справлялась наилучшим образом, поэтому Барселона ее уважала. Она давно уже перестала быть в этом городе чужеземкой.

Элизия тосковала по Изембарду, но жила, заперев свое сердце на замок. К тому же каждодневная суета ей и вздохнуть-то не давала… Она надеялась, что однажды сможет ему объяснить, почему не ушла тогда вместе с Ротель. Иногда ей становилось печально от мысли, что Изембард, возможно, живет с другой женщиной. Года открыла своей подруге, что рыцари по-прежнему в Марке. Элизия передала Годе письмо для Изембарда, но подозревала, что дама не доставила его. Ответ так и не пришел. Казалось, Года и епископ не желают отвлекать рыцаря от его таинственного поручения.

Элизия улыбнулась, глядя на бегущего к двери сына, и вышла в зал к горящему камину. У нее, как и в гостинице Отерио, была привычка вечерами выходить к гостям поболтать. При воспоминании о Каркассоне хозяйка вздохнула и принялась лущить миндальные орешки, прислушиваясь к всегдашней болтовне. Близилась осень, и Элизия задумала приготовить nougat[36]. В Барселоне похожее лакомство было известно, но называлось torrо́[37]. Когда у нее наберется полная корзинка орехов, она аккуратно прокалит их и сварит в меду с водой. Такая масса могла бы храниться месяцами, но через несколько дней последние кусочки исчезнут на столах барселонских дворцов – здесь нугу оплачивали на вес золота.

В ту ночь Элизия быстро теряла нить разговора. Она беспокоилась за Эмму, сестру Гальдерика. Девушка вышла за Айо – этот парень тоже работал в гостинице. Свадьбу праздновали вместе с Жоаном, Ледой и их детьми. Это была трогательная встреча, ведь семья пережила много невзгод. А теперь Эмма пропала, дома остался полугодовалый ребенок. Айо два дня искал свою жену в городе и его окрестностях, а младенца нянчила кормилица. Никто не понимал, что же произошло. Элизия подозревала Гали: перед исчезновением муженек вернулся поздно, с мешочком оболов и от него разило по́том проституток с Регомира. На расспросы Гали, как всегда, ответил, что ничего не знает. Если это не так, Элизия заставит его дорого заплатить.

– А ты попробуй приготовить с лесными орехами, – осмелился на совет капитан Ориоль. Он был одним из лучших защитников города, но с Элизией держал себя как застенчивый юнец. – Так моя матушка делала.

Капитан заметно полысел. Ему исполнилось тридцать пять, и был он статен и крепок. Всецело преданный своему епископу, он оставался холостяком, но каждую свободную от службы минуту проводил в «Миракле». Он почти не пил, просто смотрел на хозяйку, но слишком робел, чтобы с ней флиртовать. Элизии нравилась его компания.

– Я думала о лесных, но мне нужны самые лучшие, – ответила хозяйка.

– Да у моего брата самые лучшие орехи в графстве! – осмелел капитан.

– Ты же их добудешь? Ради меня! – Порой Элизии нравилось заигрывать с капитаном, ведь он так забавно смущался.

Ориоль пошевелил пальцами в воздухе. Сильными пальцами, неумолимо сжимавшими рукоять меча.

– Я сделаю ради тебя и это, и многое другое, ты же знаешь, Элизия! Тебе стоит только попросить.

Элизия видела в Ориоле нежного, понимающего человека. Ей недоставало мужчины, который обнимал бы ее в холодные зимние ночи и шептал на ухо, что все будет хорошо. Она относилась к Ориолю с теплотой и нежностью. И этого ей хватало, большего она не ждала.

Гали ввалился в таверну в компании мрачного Калорта и еще двух мужчин. Хозяйка сразу же потемнела лицом.

– Печально на это смотреть, Элизия, – сказал Ориоль, почувствовав перемену.

– Мне тоже, – задумчиво ответила она.

В первый год Гали старался быть хорошим хозяином, любящим и приветливым даже с женой, но потом возобновил все свои сомнительные знакомства и, больше того, решил завести в «Миракле» ночной игорный притон. Элизия впала в такую ярость, что ему пришлось отступить. Теперь супруги жили как два чужака под одной крышей. После прилюдного надругательства Элизия больше не пускала Гали к себе на ложе. Она ненавидела мужа, но он являлся отцом Гомбау и владельцем дома; к тому же у него были хорошие отношения с людьми Берната из Готии. Супруги ночевали в разных комнатах и общались только по делу. Элизия контролировала все денежные средства вплоть до последнего обола и выдавала мужу только скромные суммы, поскольку ему принадлежали права на дом. Гали снова жил бездельно и при этом не докучал жене.

– Пускай он и твой муж, но я не позволю ему тебя обижать. – Лицо Ориоля скривилось от отвращения. Он был неспособен понять, как это Гали может не любить Элизию.

Женщина взглянула на своего защитника с благодарностью. И в этот миг тревожно зазвонили колокола собора. Все разговоры стихли. Сосредоточенный Ориоль схватил прислоненный к стене меч и выбежал из таверны. Элизия немедля последовала за ним.

На улицу выходили целые семьи. Люди боялись нападения на город после восьми лет спокойной жизни, но колокол подавал другой сигнал.

На площади перед Старыми воротами стояли виконт Асториус и солдаты с факелами. С ними пришли викарий и епископ. По знаку виконта стражники открыли ворота.

Толпа затаила дыхание. Из темноты появилась группа мужчин, женщин и детей – утомленных, в перепачканной кровью одежде. Нападению подверглась Ла-Эскерда.

– Мама! – закричал Гальдерик, узнав Леду.

За эти годы Гальдерик превратился в стройного юношу, он обнимал своих родных со слезами на глазах. Элизия подбежала к ним с тяжелым сердцем. Ей предстояло сказать, что Эмма пропала.

Асториус и Фродоин отвели мужчин в графский дворец для разговора, а Элизия забрала всех, кого могла, в «Миракль», чтобы накормить и укрыть одеялами. Другие семьи тоже открыли свои дома, принимая несчастных. Барселонцы спешили на помощь и узнавали о случившемся.

В тронном зале графского дворца совет и чиновники выслушали подробный рассказ о нападении – вот только виновных никто не сумел опознать. Одна лишь Ротель из Тенеса, возможно, знала, кто это был, но она ушла, потому что поджигатели забрали ее дочь. Весть о смерти сарацина Малика из знатного рода Бану Каси зародила во всех гнетущее ощущение опасности.

Вскоре Фродоин зашел во дворец Годы, чтобы пересказать страшные новости. Епископ, как всегда, доверял ее суждениям. Дама приняла Фродоина в переднем зале. Услышав о смерти Эги, она заплакала, но скоро пришла в себя. Происшедшее выглядело как загадка.

– Зачем им понадобилось увозить дочку Ротель? – рассуждала Года. – Несколько дней назад пропала служанка из «Миракля», еще одна недавно родившая мать. Как ты считаешь, эти события между собой связаны?

Фродоин пытался думать, хотя сосредоточиться было трудно. И вдруг он догадался.

– Ротель не просто родившая мать. Она выполняла поручения Дрого… Боже мой! Служанка из «Миракля» может стать кормилицей для дочери Ротель! А что, если это он, Дрого де Борр, напал на Ла-Эскерду, чтобы заставить девушку вернуться к нему на службу?

Мужчина и женщина долго смотрели друг на друга, медленно постигая смысл сказанного.

– Ротель понадобилась Дрого, чтобы устранить кого-то с величайшей осторожностью, как то случилось с виконтом Сунифредом, – продолжал епископ. – Чья-то жизнь в обмен на жизнь дочери!

– А Малик? – Года побледнела. Она была свидетельницей первой встречи Ротель с красивым воином и знала, что они стали любовниками. – Он ведь не простой сарацин.

– Дом Бану Каси правит на севере Кордовского эмирата, у них случались столкновения с самим эмиром. Бану Каси могущественны и беспощадны, как хорошо известно в соседних христианских королевствах. Малик не входил в число руководителей клана, но смерть его будет воспринята как вызов.

– За всем этим стоит определенный план, епископ, я уверена! – В голосе Годы звучал испуг. Ей уже доводилось испытывать это чувство. – Бернат намерен вызвать войну! Но зачем?

Фродоин провел юность в Реймсе и никогда не знал страха перед войной, а вот Годе он был знаком, и от этого ужаса на глаза ее навернулись слезы. Фродоин не понимал, какими причинами руководствуется Бернат, но дело было не в религии, и епископ стремился избежать конфликта.

– Я напишу вали Льейды, успокою его гнев, – пообещал он в утешение Годе.

– Если скрестятся мечи, будет потеряно многое, так случается всегда, даже и с победителями! Войска пожирают припасы, опустошают конюшни, а мертвые оставляют после себя невспаханные поля!

Фродоин никогда не видел ее в таком отчаянии. Даже во время ссылки. Года хотела добавить что-то еще, но отвернулась от гостя, дрожа всем телом. Война для нее была страхом и чувством утраты.

– Боже мой! – Голос ее срывался. – Почему ты снова это позволяешь?

43

В конце сентября разведчики подтвердили худшие опасения. Вали Льейды, Исмаил ибн-Муса из могущественной династии Бану Каси, собирал солдат на так называемой «ничейной земле» у реки Льобрегат: около тысячи пеших и две сотни всадников. Сражение могло состояться еще до наступления зимы: военная кампания обыкновенно завершалась так, чтобы дать солдатам время вернуться домой к севу. Хотя Муса и ненавидел своего племянника Малика за участие в давнем заговоре, собственные подданные перестали бы его чтить, если бы вали не ответил христианам, а эмир Кордовы Мухаммад, сын прославленного Абдеррамана Второго, отправил бы его в отставку и назначил более твердого правителя.

Мир рушился. Стрела в горле одного мужчины напоминала о вражде между королевствами, о войне двух вер и о том, что стремление к расширению пределов до сих пор себя не исчерпало.

Фродоин переплавил серебряные церковные чаши и вытряс жемчуг и драгоценные камни из риз готских епископов былых времен. Однако Муса разорвал пергамент с просьбой о мире. Он угрожал разорить Марку от Уржеля до самой Барселоны. Со времени последнего разорения прошло всего восемь лет, жители Барселоны и других поселений пребывали теперь в постоянном страхе. Купцы исчезли с Августовой дороги, и даже Года перестала возить в город телеги с солью. Порт и предместья опустели.

Всякая дипломатия прекратилась, когда в день святого Михаила в город триумфально въехал Бернат из Готии. Маркграфа сопровождали полтысячи пеших солдат и сотня всадников.

Из окна графского дворца Бернат, раздуваясь от самодовольства, обратился к жителям Коронованного города. Он обвинил в разрушении Ла-Эскерды сарацин и сообщил, что на Барселону собирается напасть сильное войско. Он, как маркграф, намерен защищать свои владения с Божьей помощью и с помощью других графств Марки; поэтому он требует повиновения и помощи от Жироны и Уржеля. Голоса барселонцев слились в единый гул. Они присоединятся к войску маркграфа: все понимали, что речь идет не об очередном набеге. На сей раз их город может быть разрушен навсегда.

Бернат принял овацию с таким видом, как будто уже одержал победу. Он не видел никакой выгоды в продолжении перемирия и вообще в переговорах. Войска Берната разместили в городе, и для их содержания маркграф реквизировал скот из домовых загонов и опустошил большие кувшины с зерном, зарытые возле графского дворца. Это был запас на всю зиму, и теперь, даже если христиане победят, горожанам грозил голод.

За пять дней до праздника святого Дионисия Ареопагита поднялся влажный ветер, и Бернат из Готии приказал развести огонь в камине тронного зала. Он, скучая, выслушивал тактические рассуждения своих советников.

Фродоин не смог удержаться.

– Вали Муса принадлежит к дому Бану Каси. Это великие полководцы, десятилетиями стерегущие свою границу.

– Не гоняйтесь за призраками, епископ. Настоящие вожди остались в прошлом, – с досадой отмахнулся Бернат. – Вам лучше моего известно, что после смерти отца, Мусы Великого, кордовский эмир мечтает отделаться от Бану Каси. Эта семья стала слишком могущественной, а по своему духу они мятежники. Знать в Льейде не осмеливается занять чью-либо сторону, и помощи Муса не получит. Им движет гнев, а гнев всегда плохой советчик.

Епископ давно подозревал, что гибель Малика была удобным поводом для начала войны. Столкновение входило в планы Берната, уверился Фродоин, вот только он до сих пор не понимал, зачем графу это понадобилось.

– Возможно, ваши сведения ненадежны и сил у Мусы больше.

– Ну, хватит! Вы человек Божий, так предоставьте войну солдатам. Я приказал графам Саломо Уржельскому и Отгеру Жиронскому присоединиться к моим войскам. Первый даст восемьдесят всадников и двести вооруженных пехотинцев; второй – около полусотни верхом и еще двести пеших солдат. Мы их растопчем!

– Отгер Жиронский слишком стар, чтобы сражаться.

Это замечание разозлило Берната, но он ничего не ответил и обратился к своему виконту:

– Асториус, как продвигается набор войска в Барселоне?

– Из деревень пришла сотня мужчин, еще двести есть в самой Барселоне, – ответил виконт. – Этот город пережил слишком много кровавых потрясений, и здесь оказалось меньше мужчин военного возраста, чем мы рассчитывали.

– Как бы то ни было, у нас есть тысяча двести пехотинцев, и это больше, чем у Мусы; и чуть больше двух сотен конных – у сарацин примерно столько же. Вскоре к нашим прибавится еще сотня всадников из Нарбонны и из других графств Готии, которыми я управляю. – И Бернат не раздумывая отдал приказ своим капитанам – ему надоело выслушивать их мудреные рассуждения. – Мы обрушимся на их центр и разделим противника на две части, а пехота будет наступать с флангов. Мы уже так делали.

– Думаю, в Аквитании и Нормандии именно так и воюют с норманнами, – снова вмешался Фродоин, все больше раздражаясь. – Но сарацины – это не шайка грабителей. У них обученное, хорошо снаряженное войско. Не стоит недооценивать мощь Полумесяца. Если Карлу Великому не удалось сдвинуть границу Марки, это что-нибудь да значит. Отправьте новых шпионов, расплатитесь с ними пощедрее: мы должны знать, как будут сражаться неверные.

Бернат не пожелал обращать внимание на призывы епископа: он и без того победит и получит контроль над всею Маркой. Таким образом он упрочит свое положение в глазах Бозонидов и в глазах Ришильды, которую до сих пор не мог выкинуть из головы.

– Вы объявили набор солдат по франкскому закону, – не унимался епископ. – По солдату с каждых четырех мансов, но в город приходят только напуганные крестьяне и безбородые юнцы, все как один без оружия и доспехов. Это будет избиение! А потом некому будет сеять, некому собирать оливки. Мельницы и виноградные давильни уже остановились.

– Замолчите! Лучше предоставьте это дело Всевышнему. Женщины сумеют позаботиться о полях.

– Потратьте налоги на ковку оружия! И пусть наши солдаты обучат крестьян.

– Хватит! Епископ, вы наговорили достаточно. Возвращайтесь к своим священным обязанностям и молитесь за свою епархию. О наших подвигах будут слагать поэмы!

Покидая дворец, Фродоин трясся от ярости. Войдя в старый собор, он прошагал к плите, на которой он потерял сознание много лет назад, когда впервые въехал в Барселону. Он прочертил свое имя по пыли.

Фродоин поддерживал хорошие отношения с вали Льейды, им вместе удавалось сохранять мир в течение долгих лет, однако Бану Каси не допустят унижения своего дома, иначе им не будет прощения от эмира Кордовы. Бану Каси хитры, и Фродоин был уверен, что шпионы и разведчики Берната сообщили лишь о том, что желал показать христианам Муса.

О завоевательной войне речь не шла, поэтому победа могла принести только славу для маркграфа и смехотворные выплаты за пленных, которые будут поделены между знатными семьями. Но если же Бернат из Готии потерпит поражение и мавританские войска войдут в город, Барселону ожидает либо полное уничтожение, либо долгие годы нищеты и прозябания. Фродоин встал с колен и посмотрел на крест, висящий на цепях над алтарем. В этот раз он не ударил по кресту. Епископ нуждался в помощи Иисуса. Он, пастырь Церкви, должен был защитить своих прихожан, в этом он поклялся перед Господом в Реймсе.

После захода солнца, отслужив повечерие с соборным клиром, Фродоин устроил тайное совещание с Ориолем и его гвардейцами. Был приглашен также и встревоженный Сервусдеи: монах принес целую сумку пергаментов и перьев, как и просил его епископ, вот только он не сказал старику, куда они отправляются. Гвардейцы седлали коней; Фродоин взглянул на освещенное окно во дворце Годы. Женщина была там, она смотрела на отряд, тайно покидающий город посреди ночи.

Фродоин вспомнил, как встретил ее после ужасной ночи, которую Года провела с Бернатом, и сердце его сжалось от боли, но он лишь слегка поклонился светлому окну. Фродоин хотел, чтобы Года знала: епископ выполняет свое обещание. В эту ночь оба они не спали ради Барселоны – только это и оставалось от их любви. Опечаленный епископ возглавлял отряд: они торопились к воротам Бисбаль, пока маркграф не проведал об их выезде. Над барселонской равниной задувал ледяной ветер; епископ приказал открыть ворота.

Фродоин, Сервусдеи и гвардейцы почти без отдыха доскакали до Риполя. Они приехали вечером следующего дня, в густом тумане, холодном и влажном. Стражники, выставленные Изембардом в лесу, натянули луки, но, узнав капитана и епископа Барселонского, присоединились к их отряду. Удивленный Изембард встретил их у дверей укрепленной обители. Во дворе было два десятка сервов и несколько рыцарей в доспехах.

– Рад тебя видеть, – заговорил Фродоин. – Вы нужны Марке.

Изембард молча кивнул, но сердце его затрепетало. Для него появление епископа было как знак, что его многолетнему самопожертвованию приходит конец. Теперь все будет по-другому. Он посвятил свою жизнь служению детям покойного графа Сунифреда – как поступил когда-то и его отец. Каждый день рыцарь телом и душой отдавался обучению тех, кто, быть может, переменит ход истории в Барселоне и в других графствах Марки. Изембард крайне редко покидал монастырь Санта-Мариа-де-Риполь – лишь для того, чтобы навестить сестру; молодой человек не знал женской ласки и дружеской беседы, зато в тот день, когда Гифре и его брат Миро обнажат мечи в настоящей схватке, они выкажут себя лихими воинами, а это качество воины ценят дороже всего.

Изембард тосковал по Элизии. Он знал о ней, только что ее гостиница – лучшая в этой обширной земле, а сын ее растет здоровым и крепким. Рыцарь часто спрашивал себя, вспоминает ли Элизия о нем теперь, когда жизнь наконец ей улыбнулась, а может, и Гали превратился в достойного супруга. Молодой человек вспоминал ее поцелуи, и ему было горько, что они не вместе и он так мало о ней знает. Ориоль догадывался об интересе рыцаря к Элизии по настойчивым расспросам при их нечастых встречах, но сам капитан на эту тему распространяться не любил. Быть может, с приездом епископа переменится и это обстоятельство?

В ожидании новостей Изембард провел епископа в скромный круглый зал на первом этаже башни и распорядился призвать графиню Эрмезенду, ее детей и нескольких воинов. Собравшиеся слушали тревожные новости молча.

Год за годом рыцари Арманни из Ампурьяса, Гарлеу из Конфлента и Маиор из Таррасы втайне собирали других вассалов пропавших Рыцарей Марки. Вассалы радовались удаче, к которой так настойчиво стремился Гисанд из Барселоны, и один за другим негласно присягали графине и роду Беллонидов.

– Нам поклялись в верности пятьдесят рыцарей, – рассказал Изембард. Ему было уже двадцать семь, и все видели в нем достойного продолжателя отцовского дела. – Быть может, к нам присоединятся еще пятьдесят – те, кто присягал графу Сунифреду, но все они уже стары.

– Этого недостаточно, – определил Фродоин, глядя в глаза Эрмезенде.

Графиня молчала, лицо ее было скорбно. В памяти ее оживали самые страшные воспоминания – о днях, когда Гильем Септиманский взял Барселону.

– Воевать с Бану Каси непросто, – ответила Эрмезенда. – Мой супруг уважал Мусу как замечательного стратега. А сын его, вероятно, знаком с военной тактикой.

После долгого молчания Фродоин поднялся с места и пламенным взором оглядел собравшихся.

– Моя госпожа, вообще-то, я приехал к вам не за горсткой отважных рыцарей; для этого мне было бы достаточно отправить письмо. Я приехал сюда за войском.

– Да разве вы видите здесь войско? В этом забытом краю? – горестно воскликнула графиня.

– Нет! Но вы – невестка легендарного Белло из Каркассона. Ваши дети – Беллониды, родственники дома Гильемидов, к коему принадлежит сам король. Вы тетушка графов Ампурьяса, Олибы Второго из Каркассона, родня самых прославленных династий Готии! Для вас и ваших детей пришло время занять подобающее место в истории!

– Что вы предлагаете, епископ? – спросил Гифре, старший сын Эрмезенды, в которого слова Фродоина вдохнули отвагу. Он был самым воинственным из всех братьев, к тому же прирожденный лидер.

– Отправьте гонцов в Ампурьяс, Каркассон, Вальеспир и Разес. Во все замки, принадлежащие вашим родственникам. Вы ведь знатная сеньора, Эрмезенда, вы долго скрывались здесь вместе со своими наследниками. Призовите таких же, как вы, и соберите войско, которое нас спасет.

– Вы хотите сказать, спасет Берната и его политическую интригу, – мрачно поправила Эрмезенда.

– Я умоляю вас спасти эту часть франкской империи, как поклялся ваш муж, Сунифред Уржельский.

Испуганная графиня попросила всех удалиться: она хотела переговорить с детьми. Упрямство мешало Эрмезенде уступить просьбе Фродоина, но она сознавала, что именно теперь сложилась очень необычная ситуация. Пришел момент разнести весть о существовании Беллонидов по всему королевству. Уже поздним вечером Эрмезенда вновь призвала к себе епископа и рыцарей.

– Хорошо, – твердым голосом сказала графиня. – Я верну славу и значимость нашему роду. Вот только прошло так много лет… Нам придется стучаться в закрытые двери.

– Доверьтесь Всевышнему, моя госпожа! – Фродоин встал, чтобы открыть вторую причину своего приезда. – Но есть еще кое-что. Ваши дети должны сражаться. Я знаю, это опасно, но королевство должно понять, что ветвь Сунифреда из дома Беллонидов достойна взять на себя ответственность за короны графств!

Эрмезенда испугалась еще больше, ей хотелось сразу отказаться. Изембард тоже хотел заспорить, но быстро понял, что Фродоин все рассчитал верно.

– Госпожа моя, он прав. – Рыцарь из Тенеса успел высказаться первым. – Ваши дети – это наша общая гордость. Они умеют сражаться пешими и на коне. За плечами у них годы обучения, однако тупыми мечами и копьями без наконечника великой чести не добудешь. Они должны заявить о себе на поле брани. – Изембард ударил по столу, пробуждая сыновей Сунифреда к действию. – Мы победим, и вы заслужите честь в глазах короля и его двора!

– Матушка, мы должны воевать, – промолвил Гифре, с благодарностью глядя на Изембарда. Миро молча кивнул в ответ.

Фродоин был удивлен поддержкой Изембарда. Если все закончится хорошо, он пригласит молодого рыцаря в свою гвардию и после ухода Ориоля Изембард займет его место. Такие воители нужны Марке.

Графиня в изнеможении откинулась на спинку стула. Для матери нет ничего страшнее, чем смерть детей. Эрмезенда смотрела на Гифре с его густой, как у отца, бородой, смотрела на Миро, Родульфа, Сунифреда и Рикульфа. Все ее дети выросли. Ослепленная страхом, мать защищала их как могла, чтобы сыновья избежали участи, постигшей их отца; но как ни велика была вдовья боль, она не могла оберегать их вечно. Ни один из ее рыцарей до этого дня не отваживался раскрыть ей глаза, но Фродоин не являлся ее вассалом. Его доводы были несокрушимы. Благородная дама знала, как достигается уважение знатных домов. Много лет назад, когда Эрмезенда была юной, высокомерной и честолюбивой, она и сама потребовала бы подобных доказательств. Сейчас время работает против нее – если она хочет, чтобы каролингский двор признал ее сыновей достойными потомками Белло из Каркассона.

– Нам придется разослать много писем, – тяжело вздохнула Эрмезенда.

А Фродоин вздохнул с великим облегчением.

– Сервусдеи, твое перо понадобится графине, – распорядился он. – Нам следует поторопиться.

Епископ удалился вместе с Изембардом, чтобы рассказать о событиях в Ла-Эскерде и об исчезновении Ротель. Надвигалась беда, и оба это чувствовали.

44

Королева Ирментруда Орлеанская молилась в темной капелле Святого Георгия в аббатстве Нотр-Дам-де-Шель, неподалеку от Парижа. Ирментруда была domina[38] этой обители; много лет назад королеве ее даровал супруг, Карл Лысый, поэтому строгому монашескому уставу Ирментруда не подчинялась. Женщина утратила ощущение времени. Бывало, она простаивала на коленях до рассвета, члены ее немели от холода и монахини помогали ей подняться. Рождение девятерых детей и полная тревог жизнь рядом с венценосным супругом подорвали здоровье королевы, но ей до этого не было дела; только молитва могла успокоить тоску, которую приносили ей воспоминания.

У Ирментруды, дочери Ода, графа обширных территорий – Орлеана, Отёна, Невера, – детство выдалось сложное из-за военных конфликтов и заговоров, в которых принимал участие ее отец. Замуж за Карла она вышла совсем молоденькой, в 842 году, и с тех пор войны и мятежи шли чередой, так что женщина не могла вспомнить ни одного спокойного момента – умиротворение приходило только внутри стен этого аббатства, построенного во времена Меровингов. Но Ирментруда была благородной дамой из Орлеанской династии и никогда не забывала о роли, которую должна была играть в своей семье. Брак сделал ее детей потомками правящей ветви Гильемидов, и род ее поднялся на сцену, где являла себя высшая франкская знать.

Теперь же Ирментруду мучило чувство, что все в ее жизни было напрасно – за исключением любимых детей. Она вынесла на себе распри мужа с его братьями, заговоры и опасности, измены Карла, превратности жизни при бродячем дворе и девять родов. Но 866 год оказался страшнее всех. Ее любимый сын Карл Дитя, король Аквитании, окончательно рассорившись с отцом, умер в девятнадцатилетнем возрасте от раны, которую медики не смогли излечить. Вскоре после этого Карл Лысый приказал обезглавить за измену ее брата, Гильема Орлеанского. Ирментруда пришла в отчаяние, решила расстаться с мужем и удалиться от двора. С тех пор она не покидала пределов монастыря, но все-таки оставалась королевой Франции, и великое множество скорбей продолжало терзать ее душу, как только Ирментруда отводила взгляд от распятия.

Пришли известия об опасности, грозящей Испанской марке, но короля Марка заботила в последнюю очередь. На могильной плите рядом с алтарем было выбито имя Гизелы, сестры Карла Великого. После смерти старого императора и его сына Людовика Благочестивого никого не волновала судьба темной окраины империи. «И все-таки Господь – Он повсюду», – сказала себе Ирментруда. Она вспомнила хитрого епископа Барселонского, с которым познакомилась в Серве, и помолилась, чтобы люди Марки когда-нибудь освободились из когтей имперского орла, как сделала это она сама, укрывшись в Шель.

Ирментруда услышала скрип двери и недовольно поморщилась. Порою бывало, что аббатиса прогоняла ее спать.

– Я еще не закончила.

Никто не ответил, и королева удивленно обернулась. В полумраке она разглядела неподвижную тень. Судя по одежде, это была монахиня, однако вела себя она странно.

– Сестра?

Случается, что мертвые не покоятся с миром и в полночь являются в тех же местах, где проходила их жизнь.

– Кто ты? – дрогнувшим голосом спросила Ирментруда.

Она попыталась встать, но колени отозвались болью. Зловещая фигура двинулась к ней, женщина рванулась с места и упала на пол. Ирментруда в ужасе подползла к основанию алтаря. В свете свечей тень подступала все ближе. Белокурый локон выбился из-под платка – одеяние она позаимствовала, чтобы передвигаться по монастырю. «У всех сестер короткие волосы», – подумала королева. Гостья обнажила голову, Ирментруда увидела девушку дивной красоты, вот только ее холодные глаза леденили душу. Королева хотела закричать, но красавица навалилась сверху.

– Боюсь, моя госпожа, теперь вы точно закончили. И можете отдохнуть.

Девушка набросила ей на шею платок и резко потянула. Ирментруда Орлеанская боролась за жизнь, но все было тщетно. Женщина задыхалась, и убийца позволила ей повернуться лицом к алтарю. Королева Франции умерла в своем аббатстве в ночь на 6 октября 869 года.

Ротель перестала тянуть за края платка, как только поняла, что все кончено. Она ничего не чувствовала, ей было совершенно не важно, что женщина, которую она предала смерти, была королевой Франции. Ротель закрыла ей глаза, чтобы неприкаянная душа жертвы ее не преследовала. А потом осторожно выскользнула из капеллы, скинула монашеский наряд, легко забралась на каменную стену и соскочила с другой стороны.

Ротель проделала очень долгий путь от Ла-Эскерды, где начисто сгорела та жизнь, которую она вела несколько лет. Преступление вернуло ее на тропу тьмы, с которой ей было уже не сойти. Женщина хотела снова увидеть малютку Сансу, но теперь она расплатилась за девочку кровью и была проклята. Вот что имел в виду Оникс, когда говорил о свободе. Она не должна была раскрывать свое сердце – ни для Малика, ни для собственной дочери, – вот о чем думала Ротель. И все же она приняла решение не обрывать свою жизнь и не позволять этого сделать другим, пока не узнает, насколько же глубока пропасть ее души. Когда придет срок, Дрого и тот, кому он служит, тоже испытают на себе смертельный укус ее сумерек.

Надвигалась грозовая буря, ветер уже приносил капли дождя. Из дуплистого дерева Ротель достала свой плащ и прикрыла голову капюшоном. А потом, не оборачиваясь, пошла прочь от Шельского аббатства. Когда тишину обители прорежет крик первой монахини, она будет уже далеко.

Карл Лысый уже стал вдовцом. Колесо истории снова провернулось с пугающим скрежетом.

45

Следуя древнему кодексу чести, эмиссары вали Льейды и маркграфа Готии договорились о дне сражения: оно состоится 23 ноября.

Накануне Бернат заранее отпраздновал свою победу, напившись в лагере с ближайшими соратниками, а в предутренней тишине разнеслись вопли несчастной рабыни, которую потом больше никто не видел. Сеньоры, не знакомые с привычками маркграфа, почувствовали себя оскорбленными, однако Бернат воплощал в Марке королевскую власть. Солдаты тоже не разделяли восторгов своего командира: были случаи дезертирства, каковое маркграф пресекал с помощью высшей меры.

Фродоин провел ночь, трясясь от холода в своей палатке, не переставая молиться. Епископу было страшно: он никогда еще не участвовал в сражении, но его присутствие было жизненно необходимо для поддержания стойкости в войске. Господь был на их стороне. К страху добавлялась еще и тревога. Разведчики, посланные изучить построение противника, не вернулись; не было новостей и от Изембарда, не было и столь необходимой помощи от Эрмезенды.

Настало утро, праздник Климента Мученика, и Фродоин призвал святого на помощь в своей мессе, которую отслужил на поле боя. Солдаты искали приметы победы в кружении птиц под холодными порывами ветра; никто не знал, доживет ли до заката.

Студеный воздух покрыл белым одеялом равнину возле реки Льобрегат, в самом сердце Осоны, – через несколько часов она превратится в кровавое болото.

Оба войска, выстроившиеся по краям пустоши, стояли неподвижно, окутанные туманом. Бернат из Готии и его советники с холма озирали черную линию солдат на чистом снегу. В тишине колыхались знамена.

Отдельный штандарт указывал позицию Саломо. Граф Уржельский, не доверявший маркграфу, намеревался атаковать с фланга, своими силами и с помощью жиронцев, ибо такова была воля графа Отгера. Другое крыло составляли солдаты, пришедшие из Нарбонны. Всего семьдесят всадников с длинными копьями и две сотни пехотинцев в галеях – так называли простой круглый шлем – и бруниях – коротких кожаных туниках с металлическими пластинами. Нарбоннцы укрывались круглыми деревянными щитами, обитыми медью. Их пришло меньше, чем ожидалось: большая часть солдат отправилась к королю в Мец и в области к западу от Рейна, где Карл провозгласил свое владычество после смерти Лотаря Второго и теперь подавлял очаги мятежа, вспыхнувшие после этого захватнического акта.

Крестьян из набора, проведенного в Барселонском графстве, вместе с людьми, которых привел Бернат, было почти девять сотен. Именно они составляли центральную фалангу. Некоторые были вооружены щитами и копьями, но большинство не имело никакой защиты, а из наступательного оружия – только вилы да лопаты. Пастухи пришли с пращами и луками.

Числом это воинство превосходило противника, но в вооружении уступало. Христиане подготовились плохо.

– Мой господин, там всадник, – подал знак мальчик с рысьим зрением, которого командиры поставили дозорным.

Одинокий всадник скакал через пустошь в сторону сарацин.

– Лучники успели бы до него дотянуться, – определил Асториус.

– Мой господин, – продолжал дозорный, – у него митра и посох!

– Проклятье, да это Фродоин! – Бернат хотел уже отдать приказ лучникам, но Фродоин был епископ Барселонский. – По коням!

Фродоину было страшно. Хотя он и обучался в детстве рыцарскому мастерству и носил меч, человеком военным он не был. Глухой стук копыт по снегу умножался ударами его сердца. Вали Муса провел в этих местах несколько недель и, несомненно, выработал план сражения, но Бернат не желал прислушиваться к советам епископа. Подкрепления не пришли – то ли задержались из-за снегопада, то ли родственники Эрмезенды заняли выжидательную позицию. Фродоином овладело нехорошее предчувствие, предчувствие смерти.

Он приказал верному Ориолю отпустить его одного. Фродоин поскакал к вали Льейды, поддавшись внезапному порыву, – его наверняка обвинят в предательстве, но епископ ехал умолять о милосердии. Он был готов претерпеть унижение ради жителей своей земли.

Мусульманские стрелки натянули тетивы и подняли луки к небу. Как только отдадут приказ, на одинокого всадника обрушится ливень стрел. Епископ подстегнул коня и воздел посох наподобие штандарта. Для обеих сторон он был человеком Божьим. От вражеских рядов отделились три всадника, они встретили Фродоина в центре поля.

– День будет таким же серым и морозным, досточтимый вали Муса, – произнес Фродоин, останавливая коня. – Всем нам не терпится вернуться домой.

Предводитель сарацин, в кожаном нагруднике, шлеме и тюрбане, взглянул на священника с уважением:

– Вы отважный человек, епископ: так подставиться под мои стрелы!

– Господин мой, я умоляю вас остановить эту битву. Пусть оба войска отойдут назад. Взамен я предлагаю вам щедрое вознаграждение, а также выкуп за меня.

– Вы говорите от имени папы, короля или же маркграфа Готии?

– Я говорю только от своего имени. Я тот, кого избрал епископом Карл Лысый. Его величество, несомненно, одобрит мою осмотрительность. Я обещаю вам либо плату, либо свою голову, насаженную на копье.

– Епископ Фродоин, вы знаете, я всегда вас уважал. Мы пережили годы благоденствия в наших братских городах, населенных одними народами. Кто знает – быть может, когда-нибудь их объединит и одна вера. Для меня волчья грызня между нами тоже выглядит нелепо, но несчастье с Маликом всколыхнуло давний конфликт между Бану Каси и эмиром. Но, несмотря на это, я готов выслушать вас в своем шатре, возле жаровни, с горячим напитком в руке… – Муса посмотрел на поле. – Вот только боюсь, нам придется подождать и сначала выяснить мнение вашего графа – он уже едет сюда.

Фродоин с тревогой обернулся. К ним галопом приближались четверо всадников. По крайней мере, ему хватило времени, чтобы открыть путь к диалогу.

Бернат взглянул на епископа с ненавистью:

– Никто не давал вам разрешения разговаривать с врагом!

– Маркграф…

– Молчать! – взревел Бернат.

Вали задумчиво прищурился:

– А ваш священник дальновидный человек, граф Барселонский. Дело можно решить и иным способом. Давайте сразимся – вы и я, вместо наших армий, как поступали в древние времена.

Бернат из Готии усмехнулся и понюхал воздух:

– Это вашим дерьмецом потянуло, сарацин? Трусы повсюду пахнут одинаково. Видите, Фродоин? Он знает, что его армии нас не победить.

– Уймитесь! – грозно предостерег Муса, а люди его схватились за оружие.

– Вы побежите как бараны, и мы будем гнать вас до самых ворот Льейды. – Конь Берната беспокойно переступал ногами, и от этой пляски издевка становилась еще обиднее. – Вчера я велел привести в мой шатер рабыню-мавританку. Торговец говорил, что она из Льейды. И я сполна насладился ее страхом… – Бернат облизнулся, глядя в глаза вали. – Но больше всего я возбуждался, представляя, что это одна из ваших дочерей.

– Вот сукин сын!

Сарацин выхватил саблю, но Бернат уже успел отъехать. Фродоину стало горько: маркграф погубит всех, если только не появится Изембард.

– Вы хотели меня разъярить, и это вам удалось, маркграф. Я скажу вам, что будет на этом лугу вечером: гора отрубленных голов, над которой муэдзин призовет к молитве. Будьте уверены, мои следопыты вас отыщут, когда вы пуститесь в бега, а ведь именно так вы и поступите, когда победа склонится на нашу сторону. Ваша голова украсит ворота моего города на долгие месяцы, а ярость моя не успокоится, пока я не разрушу Барселону!

Переговоры о мире провалились. Всадники возвращались к своим войскам. Фродоин ехал понурясь.

– Вы ответите за измену, епископ.

– Сегодня, еще до вечера, каждого из нас будет судить Всевышний.

Года пересекла опустевшую площадь и вошла в собор, голова ее была прикрыта черным платком. Базилика Фродоина, еще не освященная, окруженная лесами и строительными материалами, была переполнена женами, матерями и дочерьми, слушавшими пение Сервусдеи со слезами на глазах. Женщины молились за своих мужчин, сознавая, что многим из них не вернуться с поля боя. Во всех церквях Барселоны, в рассеянных по долине монастырях и скитах молились за победу.

Люди расступались перед Годой, она продвинулась вперед, где на коленях стояли жены чиновников и рыцарей. Готские и франкские женщины забыли о своих размолвках, чтобы вместе вознести молитвы. В углу базилики стояла Элизия, а с ней однорукий Жоан и Леда. Супруги плакали и просили за сыновей – Сикфреда и Гальдерика, которых забрали на войну. Молодому крестьянину и шестнадцатилетнему слуге предстояла встреча с острыми сарацинскими саблями. Элизия купила братьям шлемы, кожаные доспехи и два старых меча, но от них будет мало проку тем, кто никогда не учился сражаться.

Аристократка Года встала на колени в отведенном для нее месте и присоединила свою молитву к голосам остальной Барселоны в холодный серый день, когда время остановилось. Сердце ее сжималось от страха. Такое уже когда-то было. Ожидание обернется пыткой, и Года боялась за всех мужчин, которые могли сегодня умереть, но в особенности – за одного.

– Позволь ему вернуться, Господи, – прошептала она сквозь слезы.

46

Христианское воинство не смогло атаковать первым, как планировали стратеги Берната из Готии. Малочисленная конница сарацин выстроилась клином, ощерилась копьями и ударила в центр. Солдаты Берната заслонились стеной круглых щитов. А за их спинами крестьяне дрожали от страха, и капитанам пришлось пустить в ход кнуты, чтобы они не побежали, когда земля затряслась.

– Лучники! – приказал Асториус.

Протрубил рог, туча стрел взвилась в воздух и исчезла в тумане. На конников обрушился смертельный ливень. Десятки сарацин рухнули в снег, прозвучал приказ к отступлению. Кони развернулись, не достигнув строя христиан, и галопом понеслись обратно. Пастухи забрасывали кавалерию камнями.

– Видите, епископ? Вот они, ваши сарацины! – насмешливо выкрикнул Бернат. – Кавалерия и пехота, вперед!

– Подождите.

– Я не понимаю, на чьей вы стороне, Фродоин. Если снова раскроете рот, я прикажу вырвать ваш язык.

Конница христиан – три сотни всадников – двинулась вперед по грязному снегу, по следам, оставленным сарацинами. Люди боялись, что их встретит дождь стрел, но его не было, и многие завизжали от радости, когда вражеские всадники расступились и совсем близко показались ряды мавританской пехоты.

И в этот момент первые лошади провалились под землю. Сарацины заранее прорыли глубокие рвы и прикрыли их травой, а снегопад довершил маскировку. Лошади наталкивались одна на другую, а потом валились в следующую яму, неразбериха сопровождалась ржанием и криками боли. И тогда свинцовое небо потемнело еще больше от непрерывного ливня стрел, который покончил с хаосом.

С лица Берната схлынули все краски. Христианская конница была истреблена. Фродоин спросил себя, сколько еще времени осталось висеть на поясе маркграфа его роскошному мечу.

Бернат приказал своим рыцарям приободрить пехоту – почти полторы тысячи человек, – чтобы вдохнуть в них мужество. Зазвучали яростные крики, и солдат погнали вперед.

– Нас и сейчас больше, – объявил маркграф своим приближенным, сжимая кулаки. А потом прошептал что-то на ухо мальчику-дозорному, и тот бросился на поле боя.

Епископ смотрел, как широкая полоса христиан надвигается на противника. Их было больше. И Мусе это было известно не хуже Берната. Когда пехота преодолела половину расстояния, запел сарацинский рог. У епископа вздыбились волосы на теле. Хриплый протяжный рев разносился из-за пределов пустоши, выбранной для битвы, – из дубовых рощ по краям. И земля снова затряслась.

– Что это? – с тревогой вопросил Бернат.

– Это молот Бану Каси, мой господин, – отозвался священник, который все уже понял. – Да сохранит нас Господь.

Из-за деревьев появились всадники с тяжелыми копьями. На каждом фланге их было больше двух сотен, и они зажали христианскую пехоту в клещи.

Столкновение сопровождалось великим шумом, леденившим сердца. Пехота Мусы атаковала по центру, обтекая ямы, заполненные телами христиан и их лошадей. Кавалерия сжимала клещи с флангов и с тыла, превращая сражение в побоище. Фродоин беспомощно посмотрел на своих людей. Ориоль плакал от ярости.

– Служить епархии было для меня великой честью, но увидев такое, я не смогу больше жить.

Фродоин молча кивнул в ответ. Скорбь лишала его голоса. Епископ видел, как Ориоль и его гвардейцы устремились в битву, которая уже переставала быть таковой. Лишившись последнего оплота, он обернулся к Бернату из Готии, чтобы выплеснуть на бесславного полководца накопившееся отчаяние. Но маркграфа рядом не оказалось.

Бернату и Фродоину, представителям королевской власти в Марке, полагалось вместе принять и поражение, и его последствия. Епископ спустился с холма и увидел графа: в этот момент мальчик-дозорный передавал ему сарацинский лук и стрелы. Фродоин в растерянности пошел вслед за ним к полю боя. Он не понимал, что задумал Бернат, но был уверен, что граф не собирается сражаться и погибнуть с честью.

Фродоин сосредоточенно преследовал Берната, когда его настиг мощный удар в спину. Епископ упал на снег, у него перехватило дыхание. На него сквозь патлы черных волос презрительно смотрел Дрого де Борр, одетый в кольчужный доспех. Дрого был один из назначенных Бернатом капитанов, но во время сражения Фродоин его не видел. Кольчуга его перепачкалась в грязи, крови и снеге.

– А теперь, епископ, вы заплатите мне за то, что сделали в Серве, – процедил он сквозь зубы, поднимая топор.

Фродоин выхватил меч и сумел отразить первый удар, но рука его сразу онемела. Он отползал, не зная, как будет защищаться от следующего.

А совсем рядом завершалась битва, и христиане были близки к окончательному поражению. У них не было кавалерии, чтобы прорвать строй, пехотинцы были зажаты с трех сторон и пятились, увязая в болоте из крови и мертвых тел. Лязг оружия заглушался стонами бесчисленных раненых и умирающих.

Скоро к ним присоединится и епископ. Он отбил еще несколько ударов, отступая туда, где сражались последние христиане: если его заметят, быть может, кто-то и придет ему на помощь. Но здесь каждый сражался за собственную жизнь. Дрого рубил с такой силой, что меч Фродоина переломился пополам. Фродоин метнулся в сторону, успел подхватить оставшийся без хозяина деревянный щит и спасся от удара, нацеленного в шею. Увидев, как лезвие топора крушит дерево щита, он понял, что спасения нет. Дрого издал торжественный вопль, и епископ повалился на снег – избитый, истекающий кровью.

– Но почему, Дрого? Перед смертью я хочу знать.

– Это только часть плана, которому ваше хитроумие уже не сможет воспрепятствовать, – снисходительно ответил он. – Вы умрете, так и не узнав ответа. Я много лет дожидался этой минуты, епископ.

– Что ты сделал с Ротель? – Фродоин до последнего момента пытался разобраться в происходящем.

Дрого не терпелось покончить со своим врагом, но он не мог устоять перед таким безнадежным вопрошанием.

– Ротель переменила ход истории в нашу пользу.

Дрого высоко поднял топор. В этот миг земля снова задрожала, и убийца замер, беспокойно озираясь по сторонам. Фродоин использовал его заминку, чтобы отступить на несколько шагов. Новая опасность подступала со стороны ближайшей рощи. Оставшиеся в строю христиане бросились врассыпную. На них во весь опор скакали сотни всадников. Фродоин обернулся к холму и увидел, как убегает Бернат, не пожелавший дожидаться конца. Он успел уже избавиться от сарацинского лука и стрел.

Дрого понял, что их вот-вот растопчут, позабыл про Фродоина и побежал следом за маркграфом.

Фродоин выпрямился, его охватил смертельный испуг: всадники летели прямо на него. Снег трясся под ногами священника, и он даже не попытался укрыться. Слишком поздно. Но сарацины за его спиной почему-то не ликовали. Епископ внимательно вгляделся в скачущих и вытаращил глаза, не в силах поверить в происходящее: на головах у воинов не было тюрбанов, а в руках – кривых сабель.

Изембард скакал во главе воинства в три сотни конников, никак не меньше; все были в бруниях, металлических наручах и поножах. За Изембардом следовали старшие дети Эрмезенды. Всадники успели заметить епископа и пронеслись с двух сторон, едва его не опрокинув. Земля под Фродоином ходила ходуном, ему хотелось плакать. Рыцарь из Тенеса высоко воздел меч Гисанда из Барселоны, и в тот же миг конница перестроилась, образовав дугу, схожую с боевым порядком сарацинской кавалерии, теперь уже рассеянной по всему полю. Христиане со страшным шумом врезались в боевые порядки врага.

Всадники Мусы, перемешанные с пехотой, лишились свободы маневра, и теперь длинные копья христиан оказались действенным оружием. Фродоин узнал Гифре и Миро, умело сражавшихся бок о бок с Изембардом. Беллониды вовсе не выглядели новичками – они были подготовлены к славным подвигам. И все-таки эту бойню следовало остановить.

Фродоин подобрал чей-то меч и побежал, огибая дерущихся, к штандартам Бану Каси. Кто-то бежал за ним следом. Епископ резко обернулся, но своего преследователя он узнал не сразу. Это был Ориоль, покрытый грязью и сарацинской кровью.

– За мной!

– Мой господин, Николас погиб.

– Да примет Господь его душу. – Епископ действительно скорбел о смерти верного гвардейца. – Он был отважным воином… Но нельзя, чтобы погибли и другие. Человек, желавший этой битвы, бежал с поля. Все жизни, которые были потеряны, были потеряны напрасно.

К ним присоединились Дуравит и Итало; сквозь хаос битвы они добрались до сарацинского штандарта, под которым вали и его свита сражались с Изембардом и сыновьями графини. Епископ с ужасом увидел, что Муса ранил Гифре. Беллонид упал на снег, вали уже занес меч для колющего удара в грудь.

Ориоль стремительно расчистил дорогу, и Фродоин успел вклиниться между ними, крича и размахивая руками. Изембард заметил знакомую фигуру. Рыцарь понимал, что вали в ослеплении кровавой схватки не узнает епископа; он тоже бросился вперед и отразил смертельный удар.

– Довольно, Муса, довольно! – Голос Фродоина раскатился громом.

Изембард подкрепил призыв священника, зажав рукоятью меча саблю Исмаила ибн-Мусы.

– Я командир христианской конницы. Вали, мы должны это остановить.

Муса заморгал, словно приходя в себя после кошмарного сна, и оглядел поле боя. Мусульмане и христиане, сравнявшись силами, уничтожали друг друга. Тела воинов и лошадей лежали грудами, как в самой страшной преисподней.

– Давайте заключим перемирие, мой господин, – поддержал Изембарда епископ.

Затрубили рога, и воины опустили оружие, хотя и глядели на врагов все так же свирепо. Изембард тяжело дышал, епископ был грязен и изранен.

Собрать отряд по призыву графини оказалось совсем не просто, дни проходили в страшном напряжении, но им удалось явиться вовремя. Для молодых рыцарей-Беллонидов такой исход битвы означал победу, о которой будет доложено королю Франции… если только Бернат не присвоит все лавры себе.

К их группе приблизился воин из Уржеля. Рыцарь хромал и истекал кровью. Он хмуро и недоверчиво взглянул на вождя сарацин, но Фродоин сделал ему знак говорить.

– Епископ, в битве пал Саломо, граф Уржеля и Серданьи. Его сердце только что пронзила вражеская стрела!

У Фродоина по спине пробежали мурашки.

– Лучники давно перестали стрелять…

Рыцарь только горестно пожал плечами. Фродоин, охваченный недобрым предчувствием, перевел взгляд на холм, на котором скрылись Бернат из Готии и его приближенные. Он помнил, что маркграф держал в руках лук и сарацинские стрелы. После жестокой и бесполезной битвы Уржель и Серданья остались без графа. Епископ с ужасом подумал, не является ли эта смерть частью плана, о котором Дрого упоминал, готовясь нанести свой последний удар.

Бернату очень скоро сообщили, что битва не окончилась поражением. Мавританская армия не пойдет на Барселону, и честь маркграфа не пострадает, и все-таки после случившегося оставаться в Марке было небезопасно. Не проявив никакой заботы об истерзанном войске, Бернат приказал ехать в Нарбонну. И не останавливаться в городах по дороге. Он первым явится ко двору и расскажет, что произошло на границе. И там поверят, что маркграф Готии защитил Марку и достоин управлять графствами Уржель и Серданья. В то же самое время дети графини Эрмезенды вместе с Изембардом повезли в маленький город Уржель тело графа Саломо, друга Беллонидов, чтобы похоронить его с почестями. И немногочисленные жители города возрадовались появлению потомков Сунифреда Уржельского, смешивая радость со слезами по павшему в битве старому графу.

Длинная вереница грязных, изнуренных мужчин направилась в Барселону. По дороге оставались тяжелораненые, которых никто не мог нести, и умирающие. Сил у людей не было. Не было и триумфального входа в Барселону – ни оваций, ни цветочных ковров. Барселонцы стояли перед Старыми воротами с тяжестью на сердце, надеясь увидеть своих среди разрозненных групп оглушенных и измученных людей.

Были крики, сумятица и объятия со слезами. А многие рыдали, узнав, что дожидались напрасно. У Старых ворот появлялись сироты и семьи, обреченные на нищету. И люди, славословившие Берната под окном дворца, теперь проклинали его сквозь зубы.

Фродоин возвращался вместе с гвардейцами под печальное гудение колоколов, на покрытом грязью коне, и никто его не приветствовал. Выжившие разнесли весть о случившемся и о том, как епископ, рискуя жизнью, пытался предотвратить битву. Скомканную митру он держал в руке, шелковый плащ был грязен и изодран.

Прелат заставил себя провести в соборе мессу; прихожане собрались во множестве, включая и тех, кто придерживался мосарабского ритуала. Фродоин несколько раз терял сознание, и заканчивать службу пришлось Сервусдеи. Произнести проповедь епископ тоже не смог: после пережитого ужаса он не находил слов и просто отпустил прихожан по домам.

Фродоину хотелось побыть одному. Он повелел всем уйти из собора и свернулся на каменной плите, в полумраке глядя на свои трясущиеся руки. Ему казалось, что эта дрожь никогда не прекратится.

Он покинул собор уже глубокой ночью и на неверных ногах поплелся к своему дворцу. И в эту минуту открылась дверь во дворец Годы. Внутри было темно. Фродоин не видел свою любовь на мессе; не зная, что и думать, он шагнул внутрь.

В первом зале горел простой глиняный светильник на две свечи. И стояла женщина в траурных одеждах. Она ждала его молча.

– Года… – Епископу хотелось поделиться своими подозрениями о смерти графа Уржельского, но мысли не складывались в слова. И не было больше сил.

И тогда женщина подбежала к нему, обхватила лицо ладонями и покрыла поцелуями его лоб, глаза, нос, губы. Фродоин разрыдался – этот плач давно копился внутри, и Года целовала эти слезы, мешавшиеся с ее собственными.

Война – это ведь всегда конец и опустошение, войны оставляют раны такой глубины, что под ними рубцуются старые обиды и оскорбления. В последние дни Года была охвачена животным страхом: она боялась, что никогда больше его не увидит. Ей уже рассказали, как Фродоин вел себя на поле битвы, и теперь женщина гладила его спутанные волосы, не переставая со смесью гордости и боли целовать и рассматривать его лицо.

– Я хочу, чтобы ты знал, Фродоин. – Она назвала его по имени впервые за много лет, а пальцы ее сновали по его щекам, стирая слезинки одну за другой. – В ту ночь, когда пришел Бернат, я приняла бы такое же решение… – Голос ее задрожал, но Года сумела продолжить. – Он избивал меня, унижал, и все эти годы я винила тебя. Но если бы ты меня защитил, сейчас, возможно, не было бы ни тебя, ни Арженсии, ни меня. Все, чего мы достигли, включая и эту непроигранную битву, началось в ту ночь… Твое трусливое молчание и отметины на моей коже сегодня обретают смысл.

Епископ снова обессилел и упал на колени в кольце горячих рук – он считал ее объятия потерянными навсегда. На него разом обрушилось беспощадное осознание, что прошлого не вернуть, и водопад любви, которая приходит с прощением.

– Пойдем, Фродоин. – Она помогла ему подняться.

Года молча провела священника в маленькое помещение рядом с садом. В центре стояла мраморная ванна, по виду – очень древняя.

– Мой прадед откопал ее на месте римских терм.

Над водой поднимался пар, Фродоина обволакивал сладостный аромат роз. Года смотрела на него влажным взглядом, когда раздевала и подталкивала к горячей воде. Оба молчали, и епископ почувствовал, как вместе с кровью и грязью с него сходит тяжкий груз, годами давивший на грудь. И он обрел мир.

Наутро часовой графского дворца прибежал с докладом к виконту Асториусу. Тот немедля выглянул в окно и увидел Фродоина, который осторожно выскользнул из дворца Годы. Увиденное подтвердило давние слухи об их запретной связи, которую Дрого де Борр в свое время не смог доказать. Асториус плутовато улыбнулся. Наконец-то маркграф получит возможность избавиться от своего соперника на этой земле, а сам виконт получит щедрую награду.

47

Фродоин шел по темным барселонским улицам в простой тунике и шерстяном плаще. Он даже не надел епископское кольцо. Был канун Рождества, но он перепоручил Сервусдеи всю подготовку к праздничной вигилии и рождественской службе, которая начнется через несколько часов. Епископ отклонил и приглашение Годы на торжественный ужин в ее дворце, на котором дама знакомила графиню Эрмезенду и ее детей с готской знатью. Беллониды приехали под вечер в сопровождении Изембарда и других рыцарей, и в городе их почитали героями.

Для епископа это был особенный вечер. И он хотел разделить его с теми, кто поверил в него еще тогда, когда он приехал из Нарбонны молодым священником – неопытным и чересчур самонадеянным.

Совесть Фродоина тяготили шесть сотен мужчин, погибших в сражении с Мусой из Льейды; многие умерли не сразу, а после долгой агонии. Калеки сделались обузой для семей. В Барселоне снова появились пустые дома и заброшенные посевы. Запасы зерна и скот ушли на более чем двухмесячное содержание войска. В Барселоне и малых городках Марки потухли сотни очагов.

К счастью, усилия переговорщиков, посланных Сервусдеи и Жорди, не пропали даром, вали и сам кордовский эмир воздержались от дальнейшего вмешательства в их дела, и военные действия приостановились. В ближайшем будущем столкновения было не избежать, но Марка осталась Маркой.

Со дня сражения епископ безостановочно размышлял, стараясь разгадать мотивы Берната из Готии, но так ни к чему и не пришел. Несколько дней назад в Барселону добралось известие, что королева Ирментруда скончалась шестого октября в аббатстве Шель. Опечаленный Фродоин отслужил мессу за упокой ее души: он лишился влиятельного союзника при дворе.

Священник прошагал мимо колонн Миракля и вздохнул. В этот вечер он мечтал устроить себе передышку и выкинуть из головы все проблемы.

В морозный вечер деревянные окна гостиницы были закрыты, но сквозь ставни пробивался свет. Когда епископ вошел, в таверне воцарилось молчание и сидевшие за длинным столом в изумлении поднялись со скамей.

– Пожалуйста… – попросил Фродоин, и горло его сжалось от нежности. Он даже поднял руки, чтобы все увидели, что он пришел без кольца. – Позвольте мне в этот вечер побыть одним из вас.

– Хоть в митре, хоть без митры – вы у себя дома, – ответила Элизия, сидящая во главе стола со спящим Гомбау на руках.

И Гальдерик тотчас освободил для него место рядом с хозяйкой. Фродоин посмотрел на угощение: оленина, тушеные овощи, колбасы, фруктовые компоты и фаршированная птица. Даже в епископском дворце ему не предложили бы такое роскошное пиршество. Для Элизии этот вечер тоже был особенный: и для праздника, и для слез накопилось немало поводов, и Изембард наконец-то был рядом, женщина до сих пор не могла в это поверить и дрожала от счастья. Четырех лет разлуки как будто и не было, и Элизия снова чувствовала себя живой.

Гали, по счастью, успел исчезнуть, не попрощавшись, но Элизия понимала, что он просто испугался Изембарда. Муж ее помогал Дрого де Борру, которого рыцарь из Тенеса ненавидел больше всех на свете. Для Элизии отсутствие супруга в этот вечер явилось большим облегчением.

Рядом с хозяйкой сидели Жоан, Леда и их дети. Гальдерик вышел из битвы целым и невредимым благодаря опеке старшего, Сикфреда, которого ранили в ногу; Сикфред поправился, но хромота останется у него до конца дней. Ла-Эскерда так и стояла пустой, но земли, полученные в априсий, все равно принадлежали семье, и Жоан с Ледой решили туда вернуться уже через несколько дней, чтобы не лишиться нажитого. Фродоин пообещал расширить их надел.

Одновременно праздновали и возвращение Эммы с мужем. Служанка рассказала, что ее поймали за городскими стенами и держали в пещере, где она кормила грудью девочку нескольких месяцев от роду, смугленькую и с ярко-голубыми глазами, и так продолжалось несколько недель. Но однажды, рассказывала Эмма, в пещеру зашли пастухи, и она позвала на помощь. Солдаты, которые ее сторожили, вырвали у нее из рук малышку, во время драки девочка упала на камни и перестала плакать. Солдаты принялись избивать Эмму, но пастухи вступились, вытащили свои пращи, и Эмма сумела убежать. Пастухи проводили ее в город. Молодая женщина до сих пор не пришла в себя после похищения. А малышка, возможно, погибла. Фродоин связал концы истории в одну нить: девочка – это, по всей вероятности, Санса, дочь Ротель и Малика. За нее отслужат мессу. Изембард, узнав о случившемся, плакал по своей племяннице так горько, как будто она умерла. Когда узнает и Ротель, ярость и боль навсегда погубят ее душу.

За длинным столом нашлось место и для капитана Ориоля, и для Дуравита с его молодой женой Беатриу, и для других семей, которые когда-то вышли из Нарбонны, а теперь нашли себе работу на постоялом дворе. Фродоин поздоровался со всеми и поблагодарил каждого и наконец добрался до Изембарда.

Молодой рыцарь из Тенеса был высоко ценим во всех графствах Марки, но без земель и замка звезда его грозила скоро закатиться. Если Изембард хочет вернуть славу своему роду, он должен породниться с благородным, влиятельным семейством, которое предоставит ему богатство для поддержания рыцарского статуса.

Ни о чем таком Изембард не помышлял, украдкой поглядывая на Элизию. В суматохе они едва смогли обменяться парой слов, но он не собирался покидать Барселону, не узнав, осталась ли в ее сердце хоть искорка любви. Отсутствие Гали сильно ему помогало – Изембард не знал, как поступил бы, окажись перед ним этот плут. Молодой человек сильно переменился за последние четыре года.

За столом царило всеобщее радушие. Этих людей объединяли смерти и потери – а еще удачи и радости. Они сделали Барселону своим домом, и им было что рассказать друг другу. Вот почему Фродоину хотелось отпраздновать Рождество именно в этой компании.

Элизия заботилась, чтобы никто за столом не предавался печали, особенно Леда, в семье которой случилось столько несчастий. Истории лились рекой, и время протекало незаметно. Когда трапеза подошла к концу, хозяйка уложила Гомбау спать и вернулась в зал с улыбкой на лице.

Гости расселись вокруг камина, в котором пылало особое рождественское полено; Элизия вытащила бочонок крепкой настойки на виноградных косточках.

– Единственное, о чем я жалею, – это что никто не узнает правду об этой битве, – вздохнул Сикфред, глядя на епископа. – Сарацины расставили нам ловушку, и мы выжили только благодаря Изембарду и его коннице. Маркграф сбежал!

– Знать играет по своим правилам, – поддакнула Элизия.

– Он не сдержал своего обещания!

– Не говори так в присутствии епископа, сынок, – всполошилась Леда.

– Сикфред прав. История состоит из лжи, – согласился Фродоин.

– Но это же несправедливо! – выкрикнул Гальдерик.

– Беллониды вернулись – вот что сейчас важно, – возразил Изембард.

– Графство снова вступило в пору потрясений, – заговорил Фродоин. – С появлением наследников графа Сунифреда раздоры между готской и франкской знатью только усилились.

– После трусости, явленной Бернатом на поле боя, Беллониды могут претендовать на его титулы в Марке, – вступил в разговор Жоан.

– Этого не случится, – заверил Изембард. – Маркграф наверняка изложил при дворе свою версию, совершенно отличную от того, что было на самом деле.

Элизия, казалось, не принимала участия в общей беседе. Она сосредоточенно подливала настойку в бочонок. И вдруг она заговорила, как будто дело было яснее ясного:

– В этом вы все ошибаетесь. Подлинная история – это та, которую чаще всего пересказывают.

Епископ задумался, а потом ехидно прищурился:

– Что ты имеешь в виду, Элизия?

– Что, например, рассказывают о Карле Великом?

– Он был высок и крепок как дуб. Неукротимый в битве, отмеченный печатью Господа.

– А если это был хитрый коротышка, заискивающий перед папой ради императорской короны? А что рассказывают о легендарном мавре Мусе Великом, о том, что недавно умер?

– Это был гот, перешедший в ислам, иными словами – муваллад, – ответил Изембард, пожиравший Элизию глазами. – Он не имел равных в битве, и его называли ужасом Испании.

Хозяйка «Миракля» улыбнулась; ей тоже было нелегко отвести взгляд от рыцаря, к великой печали Ориоля.

– Запоминается вовсе не хроника, которую пишут монахи, – эти пергаменты пылятся в забытых монастырях. – Элизия принесла бочонок и щедро наполнила деревянные кубки. Она хитро улыбнулась епископу. – Реально то, о чем рассказывают хуглары и барды. Их песни разносят повсюду и повторяют долгие годы. Вот что остается в истории, хотя бы это и не было правдой.

– Что ты задумала, Элизия? Мы все знаем, что означает такой вот твой взгляд.

– Для человека знатного позор хуже, чем смерть. – Дрого разрушил ее таверну и унизил ее при других мужчинах. Бернат был милостив к ней, но надругался над ее подругой Годой. Это были незакрытые счеты. Женщина допила до дна свой кубок и закашлялась. – Я знаю, как уязвить его гордость.

– Иногда ты меня пугаешь, милая, – прошептала Леда, вытаращив глаза.

– В «Миракле» останавливаются хуглары, лицедеи и барды, которые странствуют по свету, выступают во дворцах и на площадях. Они перенимают истории друг у друга и все преувеличивают, чтобы их рассказ поражал воображение. Эти артисты всегда ищут что-то новое: битвы, турниры, альковные приключения… Но наибольшим успехом пользуются все-таки истории о позорных делах власть имущих.

Фродоин смотрел на Элизию с испугом. Осмеяние перед публикой всех сословий в конце концов окажется сильнее любой истории, которую Бернат или он сам изложат в Нарбонне и Реймсе. Предложение хозяйки «Миракля» было столь же простым, сколь и коварным.

– О прекрасная Элизия, нам бы следовало передать ключи от графства тебе! – весело воскликнул священник.

Элизия высокомерно повела головой и снова наполнила кубок. Щеки ее порозовели, она не таясь посмотрела на рыцаря из Тенеса.

– Изембард, ты ведь расскажешь мне, о чем следует знать на ярмарках от Компостелы до Рима?

Гости весело отправились в собор на рождественскую мессу, которую епископ отслужил не слишком прилежно. А на заре Изембард тихо прокрался в конюшню «Миракля» – Элизия подсказала ему это место, когда заканчивалась служба. Сердце молодого человека колотилось от близости встречи. На сеновале горело несколько светильников. Возлюбленная ждала его, улыбаясь, в распахнутой рубашке. Изембарда окатило жаром.

– Ты хотела, чтобы я рассказал свою версию случившегося?

Женщина подвинулась ближе. Гомбау спал в доме, слуги за ним приглядят. Гали не возвращался. Никто не знал, где сейчас влюбленные.

– Я сама придумаю историю. – Она одарила рыцаря манящей улыбкой. – Изембард, ты вернул мне живыми тех, кто стал моей семьей, этого мне достаточно.

Четыре года – это слишком много. Им надлежало обсудить важные вопросы, но больше ждать они не могли. Если они что-то и узнали за пролетевшие годы – так это что в Марке нет ничего надежного и долговечного.

Мужчина и женщина слились в поцелуе и торопливо избавились от одежд. Тела их блестели от пота, они улыбались, лаская друг друга на шерстяном одеяле, брошенном поверх сена. Элизия освободилась от навязчивого кошмара, в котором Гали насиловал ее на глазах у множества мужчин. Любовница Изембарда никогда прежде не знала такого бурного возбуждения, она закрыла глаза и трепетала, всем телом принимая поцелуи Изембарда. Когда он в нее проник, это было как вспышка счастья, которого она так долго ждала. Гали никогда не давал ей такого блаженства. Они любили друг друга, и им было важно лишь одно: сотрясаться в едином ритме. А за стенами конюшни все было тихо и спокойно.

Любовники в изнеможении завернулись в одеяло. Элизия водила пальцами по рельефной мускулатуре воина и целовала шрамы от забытых ран. Скоро наступит утро, и слуги примутся за хозяйственные дела. Никто не должен видеть их вместе, но им хотелось не размыкать объятий до скончания дней.

Элизия глубоко вздохнула и наконец решилась заговорить:

– Изембард, я хочу, чтобы ты женился. Хочу, чтобы ты вернул все, что у тебя отобрали, и потом, когда граф призовет тебя в Барселону, ты войдешь в мою гостиницу рука об руку с красивой молодой сеньорой, в окружении детей и слуг.

– Я люблю тебя.

Сердце ее рыдало, но на губах цвела мечтательная улыбка.

– Но ты должен так поступить.

– Ты меня для этого сюда позвала?

Они поцеловались. По его груди струились ее черные волосы.

– Ты ведь знаешь: этим миром правит не любовь. Я всегда буду тебя любить; возможно, ты меня тоже, но у меня душа из железа, а у тебя – из серебра. Ты должен занять свое место… А я буду тобой гордиться.

Изембард крепко прижал ее к себе. От мыслей о будущем у него кружилась голова. Хотя его считали великим воином, он никогда не жил как сеньор. В глубине души Изембард до сих пор ощущал себя сервом, возделывающим виноградники Санта-Афры.

– Я хочу, чтобы у меня было много таких ночей, Элизия.

– Когда капитан Ориоль вернулся из Серве, он рассказал о красавице по имени Ришильда из дома Бозонидов. – Ей едва удавалось скрывать ревность и печаль. – Капитан говорил, она тобой заинтересовалась. Если ты возьмешь ее в жены – поднимешься к самым высотам.

Изембард улыбнулся и перевалил женщину на себя, спиной на грудь. Элизия задышала глубже, руки любимого оглаживали ее обнаженное тело от шеи до пупка.

– До зари еще остается немного времени. Пусть оно будет нашим, а остальным распорядится Господь.

48

В тот год король Карл собирал свою традиционную ассамблею в маленьком городе Аттиньи. Епископ Фродоин выступил из Барселоны, и в Нарбонне его отряд присоединился к эскорту архиепископа Фредольда. Вместе с Фродоином ехали Эрмезенда и ее сыновья, Гифре и Миро. Пришла весть, что его величество жаждет новой встречи с пожилой графиней и хочет познакомиться с сыновьями славного гота Сунифреда, верой и правдой защищавшими королевство от сарацин из Льейды.

По дороге на Аттиньи к ним примкнул отряд Отгера Жиронского. Старик Отгер, слабый здоровьем, предпринял это путешествие, чтобы узнать будущее графств Уржель и Серданья – ведь у Марки общая судьба.

Примерно в то же время из Безье выступил маркграф Бернат и его многочисленные вассалы, среди которых находился и Дрого де Борр.

Аттиньи стоял рядом со старой римской дорогой, в окружении пологих зеленых холмов и раскидистых дубовых рощ. Карл Лысый часто наведывался в этот замок с почерневшими от времени стенами. Лагерь разбили на прилегающих к городу лугах; здесь стояли сотни шатров со знаменами их знатных хозяев и балаганы для солдат и прислуги. Как и всегда, на ровном поле выстроили деревянные трибуны, с которых лучшие люди королевства будут наблюдать за турниром.

Когда пришло известие, что вместе с епископом Барселонским едет и Изембард Второй из Тенеса, ожидание только усилилось. Люди до сих пор помнили его потрясающую победу над Бозоном Вторым из Прованса и снова хотели увидеть молодого рыцаря на ристалище.

Встречи знатных особ с королем Карлом проходили в большом зале замка Аттиньи, под штандартом с орлом Карла Великого. Здесь обсуждались налоги в государственную казну, заключались договоры и взимались долги с нерадивых домов; произошел даже один судебный поединок. Монарха, кажется, не сильно печалило его вдовство – он уже проявлял склонность к новой женитьбе и зачатию новых наследников. Стоило Карлу перебрать со спиртным, и он заводил разговоры об императорской диадеме на своей голове – ему бы только собрать побольше сил…

Фродоин заранее обдумал вопросы, которые ему надлежало обсудить. Прощение Годы наполняло его энергией и решимостью. Епископ представил формальную жалобу на Тирса, священника из Кордовы, который служит в Барселоне по мосарабскому обряду, пользуясь поддержкой hispani и части готского населения. Тирс собирал десятины и совершал таинства, не имея на то дозволения от епископата. В другой части графства священник по имени Байо́ присвоил церковные земли и намеревался возродить вестготский епископат Тарраса. Фродоин выступал очень убедительно, члены курии как зачарованные соглашались с его доводами. Когда-то Фродоина отправили в Барселону, чтобы от него отделаться, но прелат становился все сильнее, его положение в глазах Гинкмара из Реймса и самого короля только укреплялось. Приграничный город процветал. Соль из Кардоны, вино и оливковое масло продавались в отдаленные части королевства, открылся обновленный барселонский порт.

Война с Мусой из Льейды затормозила этот порыв, зима выдалась очень тяжелая, но если мир сохранится, Коронованный город будет расти и впредь.

Бернат из Готии присутствовал при аудиенции и не оспорил ни одного из предложений епископа. Процветание Барселоны позволяло собирать больше налогов и набирать больше солдат. Что действительно интересовало Берната – так это назначение новых графов в освободившиеся Уржель и Серданью. Маркграф смотрел на Фродоина и нехорошо улыбался: у него тоже имелся свой план.

Когда барселонцы вышли из замка, побледневший Сервусдеи прошептал Фродоину:

– Епископ, хуглары уже начали представление. Да поможет нам Бог.

– Все будет хорошо, доверься мне.

Члены ассамблеи, утомленные долгими речами, с любопытством собирались на площади, откуда неслись аплодисменты и смех. Актеры на подмостках давали шуточное действо, персонажи которого большинству зрителей были знакомы.

– Они идут, господин граф! – завопил молодой однорукий актер.

– Ах боже мой, мавры! – пуча глаза от ужаса, заверещал второй, в смешном балахоне и с нарумяненным лицом.

Рядом со сценой мальчик сдавил бычий пузырь с узким горлышком: получилось похоже на громкое пуканье, и этот звук был встречен восторженным гулом толпы. Фродоин рассмеялся. Имен артисты не называли, но всем было ясно, что комический граф олицетворяет Берната из Готии. Эта сатира с успехом представлялась в городах и дворцах по всей Франции. Как и предсказывала Элизия, то, что произошло в Марке в ноябре прошлого года, ныне сделалось достоянием хугларов.

На сцене появились новые актеры – в тюрбанах, на деревянных лошадках. Они погнались за графом и изодрали ему штаны. Узрев оголенную задницу с подозрительным коричневым пятном, публика зашлась от хохота. Роль Дрого де Борра исполнял неряшливый плюгавый человечек в медвежьей шкуре, он неуклюже скакал по сцене, рубил воздух, никак не попадая по врагам. Зрители с удовольствием закидывали его капустными листьями и гнилыми луковицами.

Фродоин незаметно приблизился к королю – тот хохотал во всю глотку. А кипевший гневом Бернат умолял монарха остановить посмешище.

– Ну полно вам, Бернат, – отмахнулся король. – Оскорбляет лишь тот, кто способен оскорбить. А они всего-навсего жалкие хуглары. Вы же знаете, они здесь в безопасности и вольны творить что хотят, пока продолжается ассамблея. Толика веселости укрепляет здоровье, маркграф.

Дрого смотрел на епископа глазами убийцы. Фродоин подумал об Элизии, и ему снова захотелось смеяться. Вот они, смекалка и коварство женщины, выросшей на постоялом дворе!

На сцену неожиданно выскочили три молодцеватых воина и в зрелищной драке разгромили воющих сарацин. В конце представления фальшивый Дрого подтирал графу зад капустными листьями, жутко кривляясь из-за воображаемой вони.

Бернат из Готии замечал презрительный блеск во взглядах аристократов; даже прекрасная Ришильда заливисто смеялась вместе с братом и отцом. Пристыженный граф побрел прочь. Зрители от души хлопали в ладоши, а Бернат уже крушил мебель в своем шатре; мимоходом он сломал нос и рабу, поднесшему ему кубок вина.

– Мы повесим их всех! – ярился Дрого.

Маркграф осушил целый кувшин, а избитый раб отползал к выходу.

– Дрого, ты болван! Поэтому Фродоин и отнял у тебя Барселону! – Бернат мерил шагами разгромленный шатер. – Епископ позаботился, чтобы эту пьеску разыграли именно здесь. Он хочет возвеличить Беллонидов, представить их героями! С этим нужно покончить, Дрого! – Маркграф прищурился. – Когда будет сделано то, что я велел тебе сделать?

– Все закончится до восхода солнца. – Дрого мрачно усмехнулся.

– Надеюсь. А потом избавься от… проблемы. Никаких следов остаться не должно.

– Так я и поступлю. А вот насчет моего назначения виконтом Барселоны…

– Сначала послушаем погребальный звон колоколов, а уж потом обсудим и это.

На следующий день Фродоин поднялся до рассвета и вышел прогуляться, пока в лагере было спокойно. Он хотел проникнуть в суть замыслов Берната из Готии. Не имело смысла убивать графа Саломо ради приобретения еще одного титула. Приграничный Уржель – земля бедная и малонаселенная, жители там десятилетиями укрываются на диких пиренейских склонах. У Фродоина не было никаких доказательств участия маркграфа, однако сам ход событий подсказывал, что за убийством Саломо скрываются другие, совершенно неясные причины.

С другой стороны, у короля день ото дня оставалось все меньше реальной власти. Его вассалы получали власть над землями, дорогами, мостами и рынками на всем пространстве королевства. То же происходило в Германии и Италии. Епископ должен был разобраться, что замышляется под покровом ночи.

С первыми лучами солнца он вошел в рощу. Фродоин искал тишины, но вдалеке слышался лай и охотничий посвист. Юные аристократы до утра предавались беспутному веселью, но те, что постарше, предпочитали вставать до зари и большой компанией выезжать на охоту. Возле ручья священник заметил маленького деревянного идола, украшенного цветами. Здесь все дышало спокойствием. Фродоин, зачарованный шелестом воды и синим рассветным небом, подумал о своих предках. Простецы до сих пор верили, что в ручьях обитают духи.

Неожиданно по спине его пробежали мурашки. Это было как предчувствие опасности. Обернувшись, епископ никого не увидел за спиной, но птички больше не щебетали. Фродоин вглядывался в старые дубы на берегу – не стоило ему заходить так далеко без охраны.

Вот он заметил за деревом человеческую тень и испугался еще больше.

– Ротель?

Он вспомнил сестру Изембарда, нежную девушку редкой северной красоты. Теперь перед ним стояла прекрасная женщина с золотистыми волосами, но ее голубые глаза были полны пугающей холодной силы. Фродоин попятился, увидев, что Ротель запустила руку под меховой плащ.

– Что ты задумала?

Он видел ответ в ее взгляде.

– Мне жаль, епископ, но я хочу получить обратно мою дочь Сансу.

– Ты исчезла несколько месяцев назад. Чем ты занималась?

– Меняла историю. Начала с самого верха…

Фродоин задрожал. В ледяной синеве этих глаз он прозревал смерть.

– Боже мой, ты погубила королеву! – Теперь Фродоин был в ярости. – Для чего, Ротель? Кто управляет этим безумием?

– Вы и сами догадываетесь, кто меня прислал. У вас могущественные враги, епископ.

Фродоин расслышал шипение, доносившееся из-под плаща бестиария. Он оступился и упал на спину. Несмотря на испуг, он понял смысл ее слов. Не только королева Ирментруда – еще многие представители менее знатных домов погибли в последние месяцы.

– Кто еще должен умереть, Ротель? – Священник перебирал в уме возможных противников Берната, и перед ним внезапно возник целый род. – Беллониды? – Вот кто мог перечеркнуть все планы Берната из Готии!

Ледяное молчание убийцы подтверждало его слова.

В руке у бестиария появилась длинная кобра с черными сверкающими чешуйками – змея яростно извивалась. Фродоин едва мог дышать: если погибнут дети графа Сунифреда, пройдут еще десятки лет, прежде чем в Марке появится новый граф. Но еще больше епископ боялся за собственную жизнь.

– Ротель, ты сильно ошибаешься, никто не станет возвращать тебе Сансу. Последней умрешь ты. Когда ты покончишь с этим ливнем смертей, все будет кончено и для тебя.

Ротель держала змею за голову, теперь она разевала свою смертоносную пасть совсем рядом с шеей Фродоина.

– Это вы так думаете! – Упоминание о дочери прошибло броню ее безразличия. Рука бестиария дрожала – в душе Ротель клокотала буря.

– Это ведь был Дрого, правда? Это он тебя заставил? – Глаза девушки полыхнули, но епископ не умолкал. Она была в смятении, и он должен был расширить эту брешь. – Ты видела Сансу в последние месяцы? Почему ты уверена, что она жива?

– Епископ, не пытайтесь мной управлять!

– Ты знаешь, где она, Ротель?

– У нее есть кормилица. Пока она жива, живы и они. Если они ее убили – они умрут!

– Значит, тебе ничего не рассказали? Они обманули тебя!

Ротель сжала зубы, готовясь действовать, но мольба в глазах Фродоина заставляла ее подождать.

– Они похитили Эмму, старшую дочь Жоана и Леды, чтобы у Сансы была кормилица. Они держали малышку в пещере в дне пути от Барселоны. Их увидели пастухи, пытались освободить, но что-то пошло не так и… – Фродоин боялся открыть правду, но другого пути не было. И он добавил: – Возможно, Ротель, твоя дочь погибла, хотя точно нам не известно. Изембард подтвердит, что это правда: он плакал и по тебе, и по Сансе, когда услышал этот рассказ. Спроси Дрого, спроси Берната! Вина лежит на них!

По лицу Ротель пробежала судорога, и епископу почудилось, что перед ним стоит сам Сатана.

– Проклятый епископ, вы лжете!

– Мне очень жаль, Ротель. Но возможно, у тебя больше нет причины им повиноваться.

Священник выдержал пристальный взгляд бестиария. Змея, готовая к атаке, вилась прямо перед его лицом. Ротель увидела ужас в его глазах, и последние остатки ее души возопили о милости. Женщина шагнула назад, змея больше не маячила перед глазами епископа.

– Ты знаешь, что я сказал правду. – Фродоин трясся, но продолжал говорить. – Молю тебя, останови этот кошмар!

Ротель, не отвечая, пятилась назад. Зрачки ее расширились, как будто перед ней возникло самое ужасное видение.

– Куда же ты? – Фродоин постепенно возвращался к жизни. Несмотря на все преступления Ротель, священник скорбел о ее погубленной душе. – Возвращайся к своему брату!

Ротель его не слушала. Покончив с королевой, она обошла всю Францию, охотясь на несчастных людей, заступивших дорогу некоему влиятельному роду. Дрого де Борр называл ей имена, она действовала без всякой жалости. Ротель намеревалась оставить кровавый след в Аттиньи, а дальше, как и угадал Фродоин, ее ожидали Беллониды, но епископ был прав: она слишком много знала, и Дрого предпочел бы тайком от нее отделаться. Мысль о смерти дочери была для нее невыносима.

Фродоин не двигался с места, приходя в себя после пережитого ужаса; девушка отошла под сень деревьев.

– Епископ, передайте Изембарду, что я его люблю, что я… – Ротель хотела сказать о своих чувствах, но это было неправдой. Она не чувствовала никаких сожалений. И все-таки душа ее разрывалась на части.

– Если ты вот так исчезнешь, они только выиграют.

– Разве в этом несчастном мире кто-то выигрывает?

– Однажды ты уже обратилась на путь добра, и обратишься снова. – С каждым словом к Фродоину возвращалась уверенность. – А если малышка до сих пор жива? Мы этого не знаем, а вот Дрого – знает! Изембард поможет тебе вернуть дочь.

– Здесь у меня осталось всего одно дело, – задумчиво ответила Ротель. – А теперь возвращайтесь в лагерь, епископ, там случилось несчастье.

Темный лес моментально поглотил бестиария. Фродоин побрел прочь с ощущением неизбежности и бессилия. Ротель утратила свою душу, и для нее уже нет спасения.

Ветер принес звуки охотничьего рога, а потом колокольный звон. Когда священник подходил к лагерю, навстречу ему выбежал Ориоль. Капитан был как заполошный, и новости он принес плохие.

– Отгер Жиронский погиб на охоте. Он погнался за оленем и наступил на гадючье гнездо. Тело старика не справилось с ядом.

Священник споткнулся, капитан подхватил его под локоть:

– С вами все в порядке?

– Сначала Уржель и Серданья, теперь Жирона… – Фродоин хватал ртом воздух, глядя за горизонт. Ротель где-то рядом, он знал это точно, и от этого становилось еще страшнее. – Да если Бернат сделается графом во всех землях Марки, он получит в Готии небывалую власть!

– В его распоряжении окажется целое королевство.

– Мне нужен Сервусдеи!

Фродоин размышлял на ходу. Старый монах – прекрасный законник, а сам он – единственный человек, которого могут выслушать на ассамблее, если он возьмется выступить против Берната, против краха всех своих надежд.

Бернат издалека заметил епископа и его людей и плюнул на траву, переменившись в лице.

– Асториус, покончи с ним немедленно! Прямо сейчас! – крикнул он своему виконту, совершенно не скрываясь. – У бестиария ничего не вышло с этим проклятым епископом, так мы решим дело сами!

49

Ассамблея была приостановлена на три дня из-за смерти графа Отгера Жиронского, верного вассала короля Карла; впрочем, большинство франкских домов с равнодушием отнеслось к смерти старого гота и судьбе его маленького графства на самой границе. Во время вигилии король пригласил Эрмезенду сесть рядом с ним и архиепископом Гинкмаром Реймсским. Они, как давние знакомые, посудачили о старых временах и обсудили, какие девицы на выданье лучше подойдут для их сыновей. Графиня желала вернуть детям все, что на что они имели право как внуки Белло из Каркассона. Об Изембарде дама тоже не забыла: она рассказала государю, как храбро бился молодой Тенес, обороняя границу от вали Мусы. Изембард заслуживал хорошей супруги, из влиятельного рода. Карл выслушал ее рассказ и пообещал подумать.

Изембард в лагере предпочитал проводить время в компании Ориоля. Молодой Тенес был уже знаком со многими дворянами, и все предлагали ему выступить на турнире в день закрытия, но рыцарь до сих пор колебался. Участники ассамблеи возвращались в замок на последнее собрание, и в это время незнакомая служанка прошептала Изембарду на ухо: Ришильда желает видеть, как он одержит победу в ее честь, а к вечеру будет ждать его в своем шатре. Это предложение застало рыцаря врасплох. Хотя все знали, что девушка проявляла к нему интерес в Серве и до сих пор не избрала для себя мужа, молва прочила кандидатом в супруги очаровательной Ришильде могущественного Берната из Готии.

Изембард задумался над приглашением красавицы. Элизия уж точно погнала бы его в этот шатер, скрывая собственную боль. Любой мужчина на его месте поддался бы чарам, но Изембард был уверен, что с маркграфом ему не тягаться. Прелестница просто хочет еще раз увидеть его на турнире, решил Изембард.

Он встретился с епископом, который шел на ассамблею. Фродоин был погружен в раздумья. В последние дни он почти не покидал своей палатки, вместе с Сервусдеи изучая связки старинных хроник и собрания готских и франкских законов. Глаза священника сверкали решимостью.

– Вы будете говорить, епископ?

– Надеюсь, у меня будет возможность выступить прямо сегодня.

– Я слышал, сегодня будут обсуждаться церковные вопросы, – напомнил Изембард.

– Сегодня будут земельные вопросы.

– Такие дела вам больше всего по душе.

Фродоин рассмеялся:

– Молись за меня, Изембард из Тенеса, и молись за Марку.

Когда камерарий ударил в колокол, все разговоры стихли, собравшиеся заняли места на скамьях. После молитвы за душу Отгера Жиронского принялись обсуждать способы защиты от норманнов. Никто не хотел участвовать в кровавой бойне, тратя своих людей и ресурсы, поэтому король Карл уступил и в обмен на войска пожертвовал алчным аристократам государственные земли из недавно отвоеванной части Лотарингии.

Бернат из Готии нервничал, дожидаясь окончания этих споров, – как маркграф, он сидел на привилегированном месте. Когда ему отдадут опустевшие троны Марки, он сможет положить к ногам Ришильды королевство, о котором она просила. Все развивалось по намеченному плану и было согласовано с советниками короля и его камерарием Теодорихом. Оставалось только зачитать документ и скрепить его королевской печатью. Бернату вспоминалась издевательская улыбка юной сестры Бозона во время представления хугларов; он мечтал превратить эту улыбочку в униженную мольбу, когда Ришильда окажется в его власти. Эта картина привела сладострастника в возбуждение, но сейчас предаваться грезам не следовало.

– Что же касается графств Уржель, Серданья, а теперь, к прискорбию, и Жироны, то, принимая во внимание нестабильность обстановки, вся эта зона нуждается в твердой руке, верной государю…

Карл дослушал выспреннюю речь викария, говорившего от имени маркграфа Готии, и взглядом спросил мнения советников. Когда последние изъявили свое согласие, со скамьи для епископов и аббатов поднялся Фродоин:

– Я прошу дозволения обратиться к ассамблее и к нашему государю, да хранит его Господь на долгие годы.

Участники ассамблеи заерзали на скамьях в предвкушении интересного поворота: незапланированные вмешательства епископа Барселонского уже начали входить в традицию. Королю неожиданностей не хотелось, но Гинкмар почувствовал волнение Фродоина и предоставил ему слово. Прелат вышел к самому трону и заговорил:

– С тех пор как наш святой Гильем Тулузский и благородный Бера отвоевали у сарацин вестготскую провинцию Септимания, произошло много событий, в большинстве своем трагических, но, перечитывая хроники, мы обратили внимание на два важнейших обстоятельства: первое состоит в том, что эта обширная территория никогда не находилась под властью одного правителя. Наш мудрый император Карл Великий понимал, что жизнь человеческая хрупка. Одну голову срубить легко, а несколько – сложно. – Фродоин замолчал, и эхо его голоса отзвучало под сводами зала.

– В Ампурьясе и Пальярсе правят собственные графы, – возразил Гинкмар.

– Совершенно верно, но я задаюсь вопросом, как долго продержатся эти графы при такой злополучной чреде несчастий, которая уже кажется проклятием.

От этих слов собравшимся стало тревожно. В зале находился и сам граф Пальярса, Бернардо Второй из Тулузы по прозвищу Теленок. Фродоин продолжал:

– Другое обстоятельство – это биографии тех людей, кто правил Испанской маркой. Я не стану сейчас перечислять династии и излагать долгую историю войн. Мой помощник Сервусдеи составил полную хронику, он передаст ее на хранение в Реймс. Из нее явствует, что благородные готы всегда хранили верность монархии; и наоборот: именно франки поднимали мятежи и против вашего отца, мой государь, и против вас. Я уверен, вы этого не забыли.

В зале послышались проклятия. Дрого, сидевший в самом конце, ругал себя за то, что не отсек Фродоину голову топором, когда была возможность. А еще он поносил Ротель, которая до сих пор не появилась в его палатке. Она не выполнила приказ, не покончила с епископом. Бернат из Готии пытался привлечь внимание Гинкмара, чтобы тот заставил Фродоина замолчать, но архиепископ Реймсский не желал упустить ни слова.

– Я сам франк, – говорил Фродоин. – Но при этом я управляю епархией, в которой проживают готы и другие народы. И эти люди любят свою землю и защищают ее, не забывая, кто дал им такую возможность: король Франции!

– Вы заблуждаетесь, Фродоин, – перебил Гинкмар, желая подвергнуть дерзкого священника испытанию. – Первого графа Барселонского, Бера, который был гот, пятьдесят лет назад изгнали из графства за измену.

Фродоин улыбнулся. Сервусдеи его хорошо подготовил.

– Совершенно верно, архиепископ. Тогда уже минуло двадцать лет после отвоевания Марки и короткие периоды спокойствия перемежались многочисленными войнами. Барселона была измождена, и граф Бера стремился поддержать мир в противовес другим дворянам, охочим до новых земель. Втайне от них он заключил перемирие, и графа объявили другом мавров. В восемьсот двадцатом году в королевском дворце Ахена был устроен суд чести, на котором решалось, кто прав. Старый Бера потерпел поражение от выставленного обвинителями молодого рыцаря Санилы и отправился в изгнание. На самом деле последовавший за этим кровавый мятеж был делом рук Айсона, который мстил за несправедливо наказанного Бера, но Айсон не был графом Барселонским.

Участники ассамблеи понемногу успокаивались; Фродоин продолжал свою речь.

– А теперь вспомните о франках: о Бернате из Септимании и его сыне Гильеме, открывшем ворота Барселоны сарацинам, вспомните о графе Гунфриде. Все они восставали против вас! – Епископ бесстрашно взглянул на короля. – Они плюнули на iura regalia! И вот что я предлагаю: назначить графами сыновей последнего готского графа, который погиб, храня верность франкской короне. Я заявляю перед Богом, я клянусь моим священным саном, что Гифре и Миро, сыновья Сунифреда Уржельского и Эрмезенды, готовы править во время мира и войны. Они знают эту землю и поклянутся вам в безусловной верности, как их отец и их дед, Белло из Каркассона, клялись вашим предкам, король Карл.

Зал ассамблеи огласился криками. Всем собравшимся пришла на память сатирическая пьеса хугларов. Беллониды победили вали из Льейды, защитили Испанскую марку, а значит, и все королевство. Сбитый с толку монарх обсуждал ситуацию с ближайшими советниками. Всем было понятно, что теперь речь идет о непростом выборе. Фродоин наконец перевел дыхание и сцепил руки в замок, чтобы не было заметно, как дрожат пальцы. Эрмезенда плакала от избытка чувств, рядом сидели ее побледневшие дети. Фродоин взглядом призвал их к сдержанности. Будущее Беллонидов висело на волоске. Бернат бросил на епископа взгляд, полный ненависти, и помотал головой. Он никогда не простит этого вмешательства.

Король приказал вызвать к себе графа Каркассонского, Олибу Второго, к которому питал особую приязнь. «Olibam dilectum nostrum comitem»[39] – так он отзывался об этом человеке. Олиба приходился двоюродным братом Гифре и Миро, равно как и Суньеру Второму, графу Ампурьяса. Все они были внуками Белло из Каркассона. Властительным родственникам уж точно придется по душе идея возродить пропавшую ветвь Беллонидов – на это и рассчитывал Фродоин.

Прошел почти час, и вот король снова воссел на трон и строгим окриком призвал к тишине. Карл не хотел, чтобы его вассалы сосредоточивали в одних руках слишком много власти – это грозило поставить под удар его корону. С другой стороны, он не мог обойти своими милостями маркграфа Готии, которого сам же и возвел на этот трон.

– Выслушав все точки зрения и уповая на покровительство Святого Духа, мы назначаем Берната из Готии графом Жиронским. – Когда стихли ликующие выкрики, Карл продолжил: – Мы назначаем Гифре графом Уржеля и Серданьи, а Миро – графом территории Конфлент.

Такое решение вызвало бурную реакцию. Беллониды, потомки Сунифреда, возвращались на карту агонизирующей Священной Римской империи с горсткой бедных невозделанных земель, однако начало было положено. Под свист и выкрики с мест к Фродоину подошел Гинкмар из Реймса.

– Вы снова переменили ход истории, епископ.

Фродоин не понимал, похвала это или упрек, но душа его полнилась ликованием.

Бурная ассамблея завершилась; Бернат вышел из зала в молчании. Дрого и прочие вассалы, следовавшие за ним, не осмеливались раскрыть рот. На площади маркграф остановился и злобно оскалился.

– Фродоин проявил себя хитрецом, однако он всего-навсего отобрал у меня два голодных графства, а я получил Жирону. Эти Беллониды – они никто. – Бернат обернулся к своему доверенному писцу. – Отправь письмо отцу Ришильды, я хочу сегодня же к ночи заключить брачный договор. Я выполнил все, о чем просил меня альянс; настало время Бозонидам возместить мои хлопоты.

Один из людей графа видел, как Ришильда беседует с Изембардом, но вслух об этом не сказал. Еще одно унижение – и все закончится кровавой бойней.

– А как же епископ? – подал голос Дрого де Борр, до сих пор проклинавший Ротель. – И Оникс, и его ученица всегда добивались поставленной цели. Что-то между ними произошло там, в лесу.

– Как бы то ни было, скоро мы опрокинем Фродоина, – самодовольно возвестил Бернат.

В тот же вечер Фродоин принял приглашение Гинкмара из Реймса, и вот они спокойно едут по живописным окрестностям Аттиньи. Епископ Барселонский с глазу на глаз открыл Гинкмару подробности битвы при Осоне, свои подозрения о гибели Саломо Уржельского и свою уверенность, что и королева Ирментруда, и граф Отгер Жиронский погибли от рук наемного убийцы, который подчинялся приказам Дрого де Борра. Фродоин добавил, что доказательств у него нет. Архиепископ выслушал его внимательно и вид при этом имел не удивленный, а встревоженный.

– Вы никогда не бывали в Марке, Гинкмар. По ней можно ехать сутками и не встретить ни души. В Уржеле люди живут в горах, держась за своих коз, а плодородные равнины вот уже пятьдесят лет лежат непаханые. Границу нужно заново заселять, это необходимое условие для закрепления власти христиан и для будущего расширения тоже. Бернату нет дела до положения его бедных подданных.

– И ты решил все по-своему, – ехидно заключил Гинкмар.

– Церковь нуждается в мире, чтобы крепнуть, прирастать новыми землями и распространять свое влияние.

– Признаюсь тебе, Фродоин, я чуть было не предложил тебя в качестве графа Уржельского. В королевстве многие епископы и аббаты управляют графствами.

– Я бы предпочел быть пастырем душ.

– Ты бы предпочел вершить чужие судьбы, оставаясь в тени.

– Не скрою, мой господин, дела мирские меня заботят. Барселонская епархия процветает, когда процветает графство. Вот бы вам посмотреть на епископский зал – он такой же великолепный, как в Реймсе, да и переустройство собора скоро будет завершено. Десятки приходских священников знают латынь. Я добился, чтобы многие церкви и монастыри, имевшие отдельных хозяев, перешли под наш контроль, а служащие там священники получили духовное образование в нашей школе. Сервусдеи сурово надзирает за тем, чтобы в долинах прекратили причащать орехами и молоком. Вот она – Церковь, которая нам нужна, а когда я покончу с мосарабским обрядом, я буду знать, что сделал более того, на что рассчитывал.

Священники долго ехали молча, пока не достигли вершины холма. Сверху открывался вид на бескрайние луга, и Фродоин глубоко вздохнул. Ему не хватало зеленых пейзажей его детства.

– Ты отправился в Барселону по наущению врагов твоего отца из числа прелатов.

– И вы нисколько этому не помешали.

– Это было озарение, Фродоин. Они желали услать подальше возможного соперника, но в тот день, когда я увидел тебя в архиепископском зале, увидел решимость в твоем взгляде, я почувствовал, что Господь предназначил тебя другой судьбе, более возвышенной и великой. И я не ошибся. Теперь ты готов.

– Готов к чему? – вырвалось у Фродоина, и он тут же подумал о повышении в церковной иерархии.

– У меня для тебя кое-что есть, епископ. – Гинкмар протянул ему запечатанный свиток.

Гордость Фродоина была польщена, однако за прошедшие годы он успел почувствовать Барселону своим собственным детищем. Он вспомнил Году. Если он покинет город, то потеряет и ее любовь – ведь душа Барселоны никогда не уйдет из города.

– Прочти.

Епископ сломал печать. Он искал глазами строки о новом назначении, но румянец быстро сошел с его щек.

– Это письмо об отлучении, – сдавленно прошептал Фродоин.

– Именно так, за грех прелюбодейства в сане епископа. Во время вигилии граф Отгер имел любопытную беседу с виконтом Асториусом. Асториус видел, как ты выходил из дворца этой женщины, Годы Барселонской. Я тебя предупреждал: откажись от нее! – Гинкмар хмуро смотрел куда-то за горизонт. – Здесь не хватает только моей подписи, и можно будет отсылать папе.

Боль мешала епископу найти слова для оправдания. Он переступил порог того дома после самого страшного испытания, и поцелуи Годы вернули его к жизни. Фродоин ничего не сказал. Он не желал больше терзаться от стыда, не желал видеть пустой взгляд своей возлюбленной. На сей раз он примет свою судьбу и свой грех.

Гинкмар ждал молча и сурово, не упрекая и ничего не требуя – так продолжалось до тех пор, пока из рощи не появилась графиня Эрмезенда в сопровождении гвардейцев епископа.

– Что это значит? – удивился молодой священник.

– Я уже тебе говорил: теперь ты готов, – торжественно произнес Гинкмар. – Готов узнать величайшую и опаснейшую тайну нашего королевства. И я предлагаю тебе уйти в сторону. Ты принадлежишь к дому Раиран, и бедность тебе не грозит, но если ты решишь нас выслушать и я разорву это письмо, ты до самой смерти будешь связан с нами обетом верности, ведь просьба о твоем помиловании исходит от графини Эрмезенды.

– Признаю, я человек слабый и грешный, но у меня есть обязательства перед Церковью.

– Сейчас тебе будет несложно дать клятву, но когда ты окажешься одиноким среди волков, твое обещание может привести тебя к постыдному концу, а меня, быть может, не окажется рядом, чтобы тебя поддержать.

Фродоин вскинул голову. Он отдал все ради своего дела и теперь не намерен отступаться.

– Вот вам моя клятва перед Господом. Говорите, архиепископ, – твердо произнес он.

Эрмезенда взглянула на Гинкмара и склонила голову:

– Мы подозреваем, что существует заговор, во главе которого стоят Бозониды, а с ними заодно и другие: маркграф Бернат из Готии и маркграф Бернат Плантапилоса.

Фродоин вздрогнул и зажмурился: вот он, ответ на все его раздумья! Ему вспомнились слова Дрого де Борра на поле битвы при Осуне. Он видел только части гораздо более сложной интриги! И неприятности еще только начинаются.

– Они собираются привлечь и влиятельного аббата Гуго де Вельфа, маркграфа Нейстрии.

Фродоин сразу понял, как далеко зашло дело.

– Вместе эти люди владеют значительной частью империи. Неужели они намерены свергнуть Карла?

– Нет. Мои доверенные информаторы сообщают, что заговорщики претендуют на нечто большее, – ответил архиепископ. – Они собираются переменить карту мира, превратить Священную Римскую империю в мозаику из независимых владений, в каждом из которых будет править свой помазанный король.

– Каролинги такого не допустят.

– То, что сейчас готовится, – не просто мятеж недовольных. Это продуманный, взвешенный план. Бозон войдет в число приближенных короля и завоюет его доверие, а тем самым он получит еще больше власти. Другие заговорщики стремятся расширить свои владения; Бернату из Готии это уже удалось, но пройдет еще много лет, прежде чем злодеи достигнут своей цели. А когда это случится, Франция, а затем и другие части империи вновь превратятся в паутину из разрозненных противоборствующих королевств.

– Вернутся в хаос, который был до Карла Великого, и даже еще раньше, до Меровингов, – тихо прибавила Эрмезенда. – Нескончаемые войны между правящими домами, голод, эпидемии и тьма. Но чего не видят эти заговорщики, ослепленные жаждой власти, – так это что ныне христианскому миру не устоять перед натиском норманнов, сарацин и славян. Это будет конец.

О временах, наступивших после падения Римской империи, рассказывали страшные истории; в течение столетий не было сильного властителя, способного положить конец притязаниям королей и вождей.

– Теперь я постигаю суть происходящего: маркграф Бернат собирается захватить власть во всей Готии – от Роны до Испанской марки со всеми ее графствами, – взволнованно заговорил Фродоин. – Но почему вы доверили эту тайну мне? Как может простой приграничный епископ бороться с могучим альянсом?

– Нам пригодится твоя хитрость, Фродоин. Я предчувствую, что Бозониды и их союзники будут пользоваться успехом и даже самые верные утратят веру. И тогда я напомню о твоем сегодняшнем обещании, чтобы ты боролся до последнего. Эрмезенда в тебя верит, и я тоже. Будем надеяться, что к нам присоединятся другие правители и епископы.

– Вы поделились своими подозрениями с королем?

– Карл чувствует себя недосягаемым. Он до сих пор убежден, что клятвы верности короне чего-то стоят, хотя сам же первый их и нарушает.

Фродоин вернул Гинкмару письмо об отлучении.

– Сожгите его, архиепископ. Пока я остаюсь епископом Барселонским, моя резиденция будет верна короне и ценностям Священной Римской империи. Мы справимся с их заговором.

Гинкмар порвал документ на глазах у епископа.

– Бог предназначил тебе какую-то роль в этих делах, Фродоин. Надеюсь, ты сумеешь распознать Его волю. Может статься, в один прекрасный день твоя далекая Барселона решит исход борьбы.

Старый прелат, утомленный разговором, развернул коня и поехал прочь. Фродоин с Эрмезендой невесело переглянулись. Женщина прошептала:

– Не забывайте: это я добилась для вас прощения перед суровым Гинкмаром из Реймса. Что бы ни происходило, охраняйте права моих детей. Когда графства Марки обретут независимость, пусть ими правит наш род. А вы останетесь во главе епархии, сможете превратить ее в архиепископство и отделиться от Нарбонны.

Графиня уехала, еще больше озадачив Фродоина: она полагала распад империи делом неизбежным и уже размышляла о судьбе грядущего королевства Беллонидов. Заговор дома Бозонидов и их альянс – это только зримая верхушка, отражающая чувства большинства властителей. Положение еще хуже, чем описывал Гинкмар из Реймса, но Фродоин дал клятву и будет ей верен. Для этого он родился на свет.

На закате из лагеря тайком выехал всадник в надвинутом капюшоне, он проскакал от Аттиньи до развалин монастыря неподалеку. Когда он спешился, ночь уже красила древние стены в черный цвет. Это было мрачное место, пристанище тишины и одиночества, и никому уже не было до него дела.

Здесь можно было обойтись без капюшона. Ришильда оглядывала руины, глаза ее сверкали. Вот оно, место назначенной встречи. И время пришло.

Девушка осторожно пробралась меж замшелых могил к разрушенной церкви. Два воткнутых в землю факела указывали, что это правильное место. Храм давно перестал быть храмом, потрескавшийся алтарь был окружен сальными свечами. Ришильде казалось, что за ней со всех сторон следят незримые тени.

Шагая по высокой траве к алтарю, она скинула с себя плащ и тунику. Обнаженная красавица возлегла на камень. Ришильда посмотрела вверх и встретилась с недобрым взглядом: измученный Христос рассматривал ее гибкое стройное тело, самое желанное во всем королевстве.

Из темноты вынырнули человеческие тени, они в молчании обступили алтарь. Красавица искоса взглянула на них, по телу ее пробежала дрожь. Как и предчувствовала Ришильда, они были безобразны, эти семь старух в черных лохмотьях, с покрывалами на лицах. Сцена была отвратительная и страшная, но девушка желала заручиться всей возможной поддержкой. Ей не солгали: древний ритуал существует. Ужасных колдуний почти не осталось, но один священник очень подозрительного вида рассказал Ришильде о Семи Вдовах из Галлии и заверил, что они обладают настоящей силой. Ришильда призвала колдуний, в обмен пообещав им защиту от церковных судов, которые яростно преследовали такие языческие культы. Никто в ее семье об этом не знал, но девушка желала обладать максимальной силой перед самым важным событием в ее жизни – даже подвергая опасности свою честолюбивую душу.

– Чего вы хотите, Ришильда?

– Всего.

– У вас есть редкостная красота и благородная кровь.

– Но мне не хватает власти!

– Древние боги нашего народа не знают жалости, они не стали бы умирать на кресте ради смертного человека. Если ты чего-то просишь, ты должна предложить что-то еще более ценное.

Ришильде хотелось прикрикнуть на старух, чтобы они немедленно совершили свой ритуал, но дочь Бозонидов сдержала себя и произнесла формулу, которой научил ее таинственный священник:

– Я буду принадлежать им на веки вечные. Сегодня ночью я должна осуществить важное дело и нуждаюсь в их силе.

– Для этого вы нас и призвали.

Старухи подошли к алтарю. Одна из них тащила на веревке черного козла, без единого светлого пятна. Напуганный козел упирался как мог.

Ришильда выпила горький настой, от которого ее едва не стошнило, и снова распростерлась на камне. Семь Вдов затянули зловещий напев и перерезали животному горло. Ведьмы собрали кровь в человеческий череп и замешали с вязкой жирной массой. Они принялись покрывать темной кашицей обнаженное тело, бесстыдно лапая самые чувствительные места. Ришильду приводили в ужас их заскорузлые пальцы с черными ногтями, но дурманный напиток делал свое дело и реальность уступила место сладостной истоме. Ришильда видела уже не кошмарных старух, а прекрасных эфебов и дев, принявших ее в свою чувственную игру, и трепетала под прикосновениями опытных пальцев, отдаваясь этим чародеям телом и душой. Когда девушка застонала от подступающего наслаждения, колдуньи вылили на ее кожу остатки жертвенной крови.

– Пусть жизнь Рогатого бога войдет в эту женщину, пусть обретет она его силы!

Ришильда в исступлении завопила, и старухи подхватили ее крик. Бесстыдный вопль вырвался за пределы оскверненных руин и разлетелся в ночи, на несколько миль вокруг. Поселяне крестились от страха. Чистый свет Христа осенил еще не все темные уголки.

Когда обряд был завершен, Ришильда еще долго не могла подняться. Рассудок ее был замутнен, но девушку переполнял восторг, она чувствовала, что обрела великие силы.

– Пришло время платить, моя госпожа, – свистящим шепотом напомнила одна из старух.

Ришильда избегала смотреть на колдунью, она боялась подпасть под ее сумрачное влияние.

– Я обещала вам защиту от ваших гонителей. Что еще, старуха?

– Тут вокруг лагеря бродит юная девушка со светлыми волосами и темной душой. Она пришла издалека, но от нее веет необоримой силой. Она такая же, как мы…

Дочь Бозонидов подумала о наемном убийце Дрого де Борра. Эта женщина хорошо послужила их семье.

– Ее зовут Ротель из Тенеса. Она бестиарий.

– Вселенная сотрясается от ее боли. Она думает о мести, и этой ночью она умрет.

Ришильда изумилась, но не отважилась ни о чем спрашивать. Так будет лучше.

– Вы должны предотвратить ее смерть, госпожа. Мы хотим поделиться с ней нашим древним знанием, хотим сделать одной из нас. Она сохранит нашу память в противостоянии с Богом, который позволяет распять себя на дереве, и с его алчными церковниками.

– Никто не знает, где она.

– Пусть ваши люди стерегут в лагере. Она придет туда, и что-то должно произойти. Схватите ее, дождавшись подходящего момента, а потом вы снова встретитесь с нами. Возможно, если вы ее защитите, она принесет пользу и вам. Сегодня вы расплатились за первую ступень, но ваша алчность пожелает большего… и еще большего, пока без остатка не поглотит всю душу, такую же черную и прогнившую, как наши.

Оскорбленная Ришильда смерила женщину презрительным взглядом. Ее не интересовали пророчества ведьмы. Она уже получила желаемое. Дама молча оделась, времени оставалось мало.

– Это случится еще через много лет, старуха. Ты этого не увидишь…

Ришильда замолчала. Она была одна. Она не слышала, как ушли старухи, и от этого ей стало страшно. Нужно быть крайне осмотрительной в этих зловещих договорах, которые она заключала за спиной у своих родственников, но ведь она рискует собой ради вящей славы дома Бозонидов.

50

На закате в Аттиньи начинали праздновать завершение ассамблеи – как всегда, будут пиршества и танцы. Этот веселый вечер подарит жизнь новым союзам и новым бастардам. Главным праздничным блюдом станет будущая свадьба Берната из Готии и Ришильды: договор между Бозонидами и Роргонидами будет заключен сегодня же, к великому расстройству десятков девушек на выданье. И все-таки Изембард решил принять приглашение и заглянуть в шатер Ришильды. Он не собирался переходить дорогу маркграфу: просто поздравит красавицу и объявит, что не стал записываться на турнир.

Роскошный шатер был обшит желтым полотном с голубыми лентами – цвета дома Бозонидов. Он стоял поблизости от королевского шатра – ведь этот род принадлежал к числу primores[40], способных выставить на битву более сотни рыцарей.

Изнутри переносной шатер Ришильды был выстлан шкурами и обставлен сундуками, диванами и табуретами. За легким газовым покрывалом Изембард разглядел просторное ложе. Ришильда встретила рыцаря стоя, одетая в тунику голубого шелка с золотой вышивкой. Рыжие волосы струились по груди, и эта кошачья красота привела гостя в замешательство. В тот вечер Ришильда была соблазнительна, как никогда, от нее исходило необоримое, почти противоестественное очарование.

Дама маняще улыбнулась и предложила рыцарю хрустальный бокал с вином:

– Мой господин, вы пришли.

Этот голос словно приглашал в страну чувственных услад, и Изембард смутился еще больше. Ни один мужчина в расцвете сил не мог противиться искусству юной прелестницы, но это было опасно, ведь поблизости находился Бернат из Готии, открыто претендующий на ее руку. Быть может, поэтому Ришильда его и пригласила, подумал Изембард, она желала устроить жаркое прощание. Девушка с легкостью читала все его мысли и сама распаляла фантазию своими чувственными откровенными улыбками.

– Моя госпожа, я боюсь, мы покинем лагерь на рассвете и я не смогу сразиться на турнире.

– Ах, как это печально! Мне бы так хотелось посмотреть на вас в деле. – Ришильда шагнула ближе, взглядом ощупывая крепкую фигуру воина.

– Ришильда, я рад нашей новой встрече.

– Я желала этой встречи, Изембард. В Серве мы так и не успели узнать друг друга.

– А еще я должен поблагодарить вас, моя госпожа. – Изембард нервничал, вдыхая аромат амбры. – Ваш платок спас мне жизнь, но потом я его лишился.

Девушка широко распахнула глаза, лицо ее вспыхнуло, от этого она сделалась еще желанней.

– Так, значит, вы мой должник, – с удовольствием отметила Ришильда, придвигаясь все ближе. – Мне нужно поразмыслить, что бы потребовать от вас в уплату… Я знаю, вы до сих пор не женаты. Скажите же, Изембард, вам не удается найти подходящую женщину?

Слова ее полнились скрытым смыслом, выверенные взгляды соблазняли еще надежнее. Ришильда была так хороша, так женственна, что робость Изембарда сменилась вожделением. Беллониды, графиня и даже Элизия подсказывали ему, что для успешного cursus honorum ему необходима супруга из благородного дома. И все-таки Изембард не мог поверить, что Ришильда сейчас предлагает себя ему, последнему из рыцарей на этой ассамблее, ничего не имеющему за душой.

Смелая улыбка чаровницы вывела его из раздумий, Изембард опустил взгляд на млечные округлости в вырезе ее туники. Он вдыхал чудесный запах, и тело его просыпалось. Сердце Изембарда было далеко, но сейчас ему хотелось трогать именно эту женщину со взглядом искусительницы. Рыцарь осушил свой бокал.

– Пока что такая женщина мне не встретилась, моя госпожа. Но может быть, она сама меня найдет?

Они стояли близко-близко и смотрели друг на друга, чуть приоткрыв губы, зовущие к поцелую.

– Быть может, она сейчас рядом, рыцарь из Тенеса…

– Быть может… – Изембард напрочь забыл об осторожности. – Даже если она предназначена маркграфу.

Ришильда улыбнулась и с нетерпением провела пальцем по его губам:

– Вы действительно считаете, что я удовольствуюсь каким-то маркграфом?

Она поцеловала его первой, и на Изембарда накатила волна желания, он совершенно утратил рассудок. Ришильда не желала тратить время на куртуазные беседы с выверенными паузами. Язык ее проворно сновал у него во рту, пальцы оглаживали крепкую шею. Изембард сжимал ее груди под мягкой туникой. В душе рыцаря что-то безмолвно рыдало, но телом его уже завладели насланные Ришильдой чары.

Да и сама красавица задышала чаще и протянула руку вниз, к взбудораженному члену Изембарда. Щеки Ришильды пылали, когда она отстранилась от молодого воина, довольная своим открытием.

– Ты настоящий мужчина! Я хочу тебя не меньше, чем ты, но это случится не сегодня.

С этими словами она разорвала легкую тунику на груди. Изембард, не дыша, пожирал глазами это идеальное тело, эту гладкую чистую кожу. Ришильда попятилась назад, приняла испуганный вид и завизжала.

В тот же момент полог шатра отдернулся, и на пороге появилась служанка Ришильды – та самая, что утром передавала послание от своей хозяйки. А следом за ней вошел король Карл и четверо гвардейцев из его scola.

– Посмотрите, ваше величество! – тараторила перепуганная служанка. – Этот бесчестный рыцарь пытался силой добиться от моей госпожи… Боже мой!.. Вы понимаете, о чем я толкую. Я не знала, к кому бежать!

Изембард остолбенел посреди шатра. На лице Ришильды был написан ужас, но глаза ее сверкали от восторга. Не запахнув разорванной туники, она бросилась на грудь королю.

– Спасибо, мой господин! – прошептала она с притворным обожанием. – Какое счастье, что вы появились вовремя!

Карл не верил своим глазам. Служанка Ришильды влетела в его шатер со слезами и воплями, а теперь он держит в своих объятиях самую желанную красавицу королевства. Карл не сводил глаз с ее трепещущих грудей, которые прижимались к его тунике. Запах амбры, исходящий от обнаженной плоти, кружил ему голову. В этот вечер ни один мужчина не смог бы устоять перед чувственными соблазнами Ришильды.

До Изембарда только теперь дошло значение происходящего, он мысленно проклинал коварную соблазнительницу. Дочь Бозонидов использовала его, чтобы разжечь в короле не только желание, но и нечто большее.

– Взять его! – приказал околдованный король. – За сегодняшний вечер вы расплатитесь головой, Изембард из Тенеса.

– Мой господин, пощадите его! – умоляюще зашептала Ришильда. – Он всего лишь мужчина, вероломно решивший воспользоваться моей красотой, но ведь он отважный воин. – Девица посмотрела на Изембарда со смесью вожделения и презрения. – Он бы сделался великолепным scola в вашей гвардии. Стоит вам повелеть, и он станет относиться ко мне со всей почтительностью.

Король не знал, как поступить. Ришильда прижалась теснее и одарила его сладостной улыбкой. Ободренный Карл обвил руками ее тонкую талию, им двигала плохо скрываемая похоть.

– Пожалуйста, не оставляйте меня сейчас! – взмолилась Ришильда, прекрасно понимая состояние мужчины. – Моя семья на пиру, а мне так страшно! Я не хочу оставаться одна.

Вдовый монарх затрясся от предвкушения. Он мечтал обладать этой красоткой с самого ее детства. Теперь ему было сорок семь, а Ришильде двадцать пять. Бог посылал ему роскошный подарок, и Карл не собирался им пренебрегать. Монарх благословил в душе служанку, прибежавшую за помощью именно в его шатер.

– Пойдемте со мной, прекрасная дама. У меня найдется самое лучшее вино, чтобы справиться с вашей возбужденностью. – Король повернулся к гвардейцам. – А этого уведите. Я позже решу, как с ним поступить.

Бернат из Готии смотрел на танец мутными глазами. Он игнорировал зазывные взгляды девиц, мечтавших станцевать с ним в центре. Ответа от Бивина Вьеннского и его дочери Ришильды все не было, и Бернат переусердствовал с добрым бургундским вином. К тому же маркграф негодовал на Гинкмара из Реймса за то, что тот не покарал Фродоина. Асториус исправно донес на своего епископа, но тот, вероятно, находился под личным покровительством Гинкмара – архиепископа и королевского советника. Несмотря на ярость, испепелявшую его изнутри, Бернат должен был проявлять осмотрительность, чтобы не впасть в немилость у Карла, – ведь прелат обладает огромным влиянием. Что ж, он позволит Фродоину вернуться в его жалкую Барселону. Когда он женится на Ришильде и породнится с могущественными Бозонидами, его сила и власть многократно возрастут, и тогда епископ и Беллониды расплатятся за свое оскорбление. Королевство дожидалось его на юге Франции.

Из этих бессвязных раздумий Берната вывели женские крики, доносившиеся от одного из главных шатров; он спешно бросился в ту сторону.

– Ришильда!

Подбежав к шатру, маркграф узрел предмет своего вожделения в объятиях короля. Ришильда с деланой стыдливостью стягивала на груди порванную тунику, но бедра под краем одежды были обнажены, выглядывала даже рыжеватая поросль волос на лобке. То был рай, который теперь казался маркграфу недостижимым.

– Таков был наш изначальный план, маркграф.

За спиной Берната триумфально ухмылялся брат бесстыдницы, Бозон Вьеннский.

– Что произошло там, внутри? – прошипел Бернат, едва сдерживаясь, чтобы его не ударить.

– Ришильда заслуживала королевства, и теперь она получит его от Карла.

– Будьте вы прокляты, Бозониды!

– Успокойтесь! – Глаза Бозонида сверкали. – Вы уладили дело с королевой Ирментрудой, и теперь наш союз начинает обретать смысл. Когда я стану королевским деверем, я вас не забуду. Нас ожидает величие, Бернат!

Маркграф не отводил взгляда от входа в королевский шатер. Оттуда доносился переливчатый смех, и он подсказывал, чем закончится эта ночь для вдовствующего монарха. Первая из многих ночей.

– Ришильда всегда была за пределом ваших возможностей, маркграф. Удивляюсь, как это вы раньше не догадались. До ее властолюбия нам всем далеко. Вы еще найдете женщину, предназначенную для вас. А теперь пойдемте со мной. Мы хорошенько напьемся и поговорим о будущем. Вместе мы создадим историю куда лучше, чем пьески этих хугларов.

Незадолго перед рассветом Дрого де Борр услышал в своей палатке металлический скрежет. От выпитого вина в голове гудело. Было холодно, и Дрого ощупал шкуры, на которых спал, – он ожидал найти рядом с собой вчерашнюю шлюху из Аттиньи. Он помнил, как лютовал вчера, когда Бозон Вьеннский пригласил Берната на совместную попойку, а о нем и не вспомнил. Ну конечно, он всего лишь один из вассалов маркграфа Готии.

Дрого чувствовал, что силы, пришедшие вместе с Ониксом из далеких лесов, его покинули. Зато он до сих пор жив и близок к власть имущим. Он делает грязную работу, пока эти стервятники клюют остатки гниющей империи. Теперь ему достанется титул виконта Барселонского, и это будет только начало, если дела заговорщиков пойдут успешно.

Дрого разглядел расплывчатые очертания женской фигуры у жаровни. Вот она, его потаскушка.

– Иди сюда, – хрипло скомандовал он. – Мне холодно.

Женщина не пошевельнулась. На ней была все та же саржевая юбка, но Дрого заметил, что девчонка переменилась. Она стала как будто стройнее, а по плечам ее струились светлые локоны. Несмотря на выпитое накануне, в его мутной голове зазвучал сигнал тревоги.

– Ты что, не слышала, сука?

Дрого плохо помнил, как провел ночь, но вот покорность девчонок из Аттиньи ему запомнилась. В нем закипала ярость, но оказалось, что пошевелиться он не может: его связали по рукам и ногам. Дрого зажмурился и открыл глаза, зрение его прояснилось.

Проститутки в шатре не было. Возле жаровни сидела Ротель.

– Я расплатилась с девушкой: две либры и пятьдесят оболов серебром и семь золотых кубков, – ровным голосом произнесла Ротель. – Это все, что у тебя было. На эти средства она сможет купить себе хороший дом.

– Что ты сказала? Проклятье!

Прежде чем Дрого успел разразиться новым потоком брани, Ротель запрыгнула сверху и заткнула ему рот тряпкой, вымоченной в экскрементах. Пленника затошнило; чтобы не задохнуться, ему пришлось проглотить собственную блевотину. Глаза его наполнились слезами, горло саднило, и все равно он попытался закричать, но наружу просочилось только сдавленное мычание, исполненное ярости и страха.

– Твои люди выпили еще больше твоего, Дрого. Дай им проспаться, это дело касается только нас… Где моя дочь, где Санса? И не лги мне: я сразу почувствую.

По голой груди Дрого пробежали два золотистых скорпиона с поднятыми хвостами. От ужаса пленник вытаращил глаза и начал обильно потеть. Он что есть силы замотал головой, и Ротель освободила его от постыдного кляпа.

– Беда случилась неожиданно, девочку уронила кормилица, – быстро заговорил Дрого. Но, увидев, что бестиарий опускает на него третьего скорпиона, исправил свой ответ: – Это вина одного из моих людей! Никто не ожидал такого поворота, но я готов восполнить твою утрату. Я принесу тебе другую девочку того же возраста… или мальчика – как захочешь.

– Ты знаешь, куда пришелся удар? Говори!

Дрого высокомерно промолчал, и тогда Ротель похлопала по его груди. Один из скорпионов впился в кожу. Боль тотчас разлилась волной по телу мужчины, и страх сменился паникой.

– Мне говорили, она ударилась виском о камни! Мне очень жаль…

– Правым или левым? – безжалостно уточнила Ротель, дрожа от гнева.

Дрого ощутил тепло у себя в промежности: это он обмочился от страха. Ротель указала на правый висок; пленник кивнул. Он до сих пор не постигал смысла такого пристрастного допроса.

– Это я и хотела выяснить, – тихо произнесла Ротель, собрала с его груди скорпионов и спрятала под плащом.

Дрого решил, что бестиарий сейчас уйдет, и с облегчением вздохнул. Как только он освободится, его лучшие люди откроют охоту на эту бесноватую. Ротель остановилась возле полога:

– Мой возлюбленный Малик, моя дочь Санса, моя наставница Эга… Если бы я доподлинно знала, что после смерти соединюсь с ними, я бы сама протянула тебе кинжал, чтобы ты пронзил мою грудь. – Она обернулась к связанному с такой зловещей улыбкой, что у него кровь застыла в жилах. Определенно, она утратила рассудок. – Но это ведь по твоей вине моя душа обречена гнить в самом последнем аду и мне никогда их не встретить! Поэтому я предпочитаю увидеть твою смерть, Дрого де Борр!

Ротель с ним еще не закончила. Она просто сыграла с пленником в жестокую игру. Дрого трясся от ужаса, видя, как женщина решительным шагом возвращается к его ложу. Вот она проволочила его за волосы и без всякой жалости опустила его голову на угли жаровни. Ротель прижимала его правой стороной – потому что и Санса погибла, ударившись правым виском. Дрого выл, кожа горела и лопалась, воздух наполнялся запахом горелого мяса. Ротель продолжала давить сверху, пока правое ухо не превратилось в бесформенное почерневшее месиво.

Рожденной от земли хотелось простоять так целую вечность, слушая стоны и втягивая ноздрями зловоние, но она услышала крики солдат, спешивших к палатке.

Вбежавшие наемники устрашились увиденного. Дрого лежал на полу без признаков жизни, половина его лица превратилась в дымящуюся массу. Задняя стенка палатки была разрезана.

В лагере поднялся переполох, а в это время прочь от шатров и палаток спокойно уходила смазливая потаскушка, и вот она уже скрылась в лесной дубраве. Ротель тряслась от возбуждения, от неведомой доселе эйфории. Она не довела свою месть до конца, но даже если Дрого выживет, мучения его будут страшнее смерти. Она отыщет его и довершит начатое, а потом придет черед маркграфа Готии. В ее голове раскатисто хохотал Оникс. Старый бестиарий был прав: тьма в душе его ученицы простиралась очень далеко.

Внезапно девушку окружили шестеро мужчин с закрытыми лицами – они как будто ее дожидались. Ротель зашипела по-змеиному. При ней не было плаща бестиария, а шестеро угрожали ей острыми клинками.

– Иди с нами, если не хочешь, чтобы мы тебя выдали, – скомандовал один.

– Это еще почему? – огрызнулась Ротель. – Кому вы служите?

– Человеку, который обладает достаточной властью, чтобы все твои преступления оказались позабыты и ты смогла начать все сначала. – Солдаты ощутимо нервничали: в хрупкой красавице было что-то пугающее. – Если хочешь спасти свою жизнь, это твоя единственная возможность.

Ротель поняла, что угодила в ловушку. Сотни вооруженных людей обыскивали лагерь и его окрестности. Король не позволит оставить преступление на ассамблее безнаказанным. Рожденная от земли выругалась про себя и подняла руки. Она не может погибнуть на эшафоте: месть ее еще не завершена.

Часть четвертая Рыцари Марки

875 год

Фортуна улыбалась королю Франции Карлу Лысому. После ассамблеи 870 года в Аттиньи Карл 8 августа встретился возле Маастрихта со своим сводным братом Людовиком Немецким, и монархи заключили Мерсенский договор по разделу Лотарингии, принадлежавшей покойному Лотарю Второму, племяннику обоих королей. Карл получал территорию к западу от Рейна, включая и большие графства в бассейне Роны. Осенью Карл женился на Ришильде и передал эту область в правление шурину, Бозону, графу Бурга и Вьенны, которого вдобавок сделал графом Лиона и Бургундии.

Император Людовик Итальянский, брат и законный наследник Лотаря Второго, не мог защитить свое наследство от алчных дядюшек. В 871 году при подавлении мятежа в Беневенто Лотарь Второй попал в плен и был объявлен погибшим. Слух оказался ложным, но с этого момента Карла начали считать самым вероятным преемником императорской диадемы, поскольку у его племянника не было наследников по мужской линии.

Сходные планы вынашивал и Людовик Немецкий. А в то же время императрица Энгельберга, жена Людовика Итальянского, своими умелыми дипломатическими действиями сумела выиграть передышку для своего супруга, и он получил часть территорий, добытых Людовиком Немецким, в обмен на объявление наследником империи сына последнего, Карломана Баварского.

Тем не менее в 872 году Карл Лысый получил от папы Адриана Второго зашифрованное послание: «Сообщаем тебе по секрету, что если твое величество переживет императора… мы никогда не признаем в этом королевстве и в этой империи никого другого, кроме только тебя». С момента получения письма титул императора сделался для короля Франции навязчивой идеей.

Карл направил в Аквитанию своего сына Людовика Заику, но доверия к нему не испытывал, поскольку Людовик уже восставал против своего отца в 862 году, а посему Карл приставил к нему на должность канцлера Бозона Вьеннского, Бернат из Готии сделался формальным местоблюстителем в Аквитании, а Бернат Септиманский занял место в его совете.

Двенадцатого августа 875 года колесо истории сделало очередной поворот. В Брешии умер император Людовик Итальянский. Своей последней волей он назначал правителем Италии и императором Карломана, о чем успела договориться его супруга Энгельберга, но Карл Лысый заручился поддержкой нового папы, Иоанна Восьмого, и уступать не собирался. Каролинги снова вострили оружие для борьбы за власть.

А в Испанской марке молодые графы Гифре и Миро начали новое заселение Уржеля и Серданьи, выводя крестьян с горных хребтов в долины, вот только Барселона и Жирона стояли позабытые Бернатом из Готии, которому требовались войска в других владениях. Покинутые и почти безоружные, эти графства готовились встретить свой конец в любой момент.

51

Крепость Понтион, Луара, 24 августа, день святой Феклы

Капитан Изембард Второй из Тенеса вел к городу свой cuneus – соединение из сотни элитных кавалеристов, страшных scara. Восседая на коне во главе своей сотни, рыцарь с замиранием сердца смотрел на огромное войско, вставшее лагерем под Понтионом. Укрепленный город окружили сотни палаток. За лагерем Изембард разглядел carnaticus со стадами для прокорма солдат и hostilenses с сотнями запряженных волами повозок.

Активность развилась лихорадочная, и это означало, что король снова собирается в поход. Изембард приказал своим рыцарям строиться, и толпа, собравшаяся у стены, приветствовала их восторженным гулом. Мальчишки выбежали из крепости и принялись бросать цветы на пыльную землю, пересохшую в августе, устилая воинам дорогу к крепостным воротам.

Прошел всего месяц с тех пор, как всадники Изембарда отправились к устью Луары, и вот им снова удалось остановить норманнский ужас. В этот раз в реку вошло тридцать драккаров под водительством одного из северных капитанов, который, действуя на свой страх и риск, порешил обогатиться и покрыть себя славой во Франции. Изембард и его cuneus прискакали в Анже, чтобы остановить разграбление деревень и монастырей. Кому поручить опасное задание – всегда решал Бозон Вьеннский, брат молодой королевы Ришильды, а в совет его входили Бернат из Готии и Бернат Плантапилоса.

После свадьбы Ришильды с королем Карлом альянс Бозонидов и Роргонидов начал приносить плоды.

Всем мешающий рыцарь Изембард мог бы давно исчезнуть с лица земли, но епископ Фродоин, графиня Эрмезенда и ее дети умоляли сохранить ему жизнь, рассказывая о славных подвигах гота. Ришильда тоже вступилась, и Карл Лысый, потакая желанию своей прекрасной супруги, его помиловал. Благодаря мастерскому владению оружием и славе, пришедшей после битвы при Осоне, рыцарь получил службу в scara – гвардейском соединении для лучших из лучших.

– Слышали новость? – окликнул Изембарда часовой на мосту. – Король собирает срочную ассамблею. Умер император Людовик Второй Итальянский, и его величество приказал выступать на Рим, чтобы его там признал и короновал папа Иоанн Восьмой.

– Это невозможно, ведь император назначил своим наследником двоюродного брата, Карломана Баварского!

– Капитан, вы уже пять лет при дворе. Неужели наш король не сумеет добиться желаемого?

Известие застало Изембарда врасплох, он спешился. Вот почему Карл снова собирает армию. Властолюбие короля и его молодой королевы не знает пределов. Они собрались присвоить себе императорскую корону, а это приведет к новой войне с Людовиком Немецким и его сыновьями.

Изембард погрузился в мрачные раздумья и даже вздрогнул от неожиданности, когда его обняли нежные руки. Рыцарь улыбнулся и поцеловал Берту Орлеанскую, свою жену.

– Слава богу, ты вернулся!

Изембард подхватил ее на руки и закрутил по воздуху, девушка ответила певучим смехом. Берта была дамой из свиты королевы Ришильды. Королева не хотела терять пригожего воина из виду и предложила ему руку девушки в обмен на должность капитана scara. Изембард, как мог, пытался отсрочить свадьбу – в сердце его по-прежнему жила Элизия из Каркассона, но рыцарь без земли не имел права претендовать на капитанский чин. Молодой человек нуждался в средствах на коня и снаряжении и раздобыть их мог лишь одним способом: породнившись с благородным домом. В общем, ему пришлось отказаться от Элизии. Хозяйка таверны намного раньше его поняла, что они принадлежат разным мирам, и осталась замужем за Гали; с другой стороны, Изембарду нравилось быть капитаном и он пользовался уважением своих солдат. Болезненное решение было принято, и юный серв из Санта-Афры навсегда остался в прошлом. Теперь на его место пришел Изембард Второй из Тенеса и Орлеана, сын легендарного Рыцаря Марки.

Брачный союз был заключен год назад, когда Берте сравнялось шестнадцать. Она была дочерью Отбера Орлеанского – этот род принадлежал к классу vassi dominici – вассалов, присягавших на верность и покорность непосредственно королю, в обмен на дарения от сюзерена. Отбер владел маленьким замком и землями неподалеку от Орлеана, это было тихое малонаселенное место, где производили прекрасное вино. Отбер был дворянин из разряда mediocre[41], то есть выставлял для королевского войска пятьдесят человек, а теперь еще и оплачивал часть содержания Изембарда – капитана scara. Отбер не мог противиться воле королевы Ришильды.

Берта была хрупкая на вид, бледная, с мягкими чертами лица. Она с детства понимала важность устройства союзов, которые улучшали бы cursus honorum ее скромного рода. Девушка приняла бы любого жениха, предложенного ее семьей, но в Изембарда она влюбилась с первого взгляда. А отцу пришлось смириться с молодым готом в качестве зятя; при этом Отбер надеялся, что Изембард хорошо зарекомендует себя на военной службе, а внуки прославят их род.

Свадьба была непышная, зато брак заключал сам архиепископ Гинкмар из Реймса. Изембард обращался с Бертой ласково и почтительно, но каждый день боролся с собой, стремясь позабыть Элизию. А еще он не мог позабыть, кем этот брак был задуман. Коварная Ришильда, всегда радевшая за благо своей семьи, воспользовалась наивным рыцарем в своем шатре, чтобы соблазнить короля, но нрав у нее был непостоянный, а пылкие взгляды смущали Изембарда, поэтому капитан, как мог, ее избегал, при этом не допуская прямого оскорбления.

Лицо Берты омрачилось.

– Муж мой, мне очень жаль, но после твоего отъезда у меня снова были крови.

– Терпение, Берта. Господь обо всем позаботится.

– Я так хотела тебя порадовать. Не сердись на меня…

Изембард обнял жену и вытер слезы. Ему не нравилось видеть Берту печальной.

– Все будет хорошо, любимая, и у нас родится ребенок.

Берта недоверчиво улыбнулась. Ее зеленые глаза смотрели на Изембарда с обожанием. Ее до сих пор изумляло, что Изембард оказался таким заботливым и понимающим супругом. Он не такой, как другие мужчины, если верить тому, что Берте рассказывали о других мужчинах.

– Берта, а правда, что король отправляется в Италию?

– Он намерен выступить как можно скорее. – Во взгляде Берты промелькнуло недовольство. – Ришильда посылает меня к ткачам, ей нужны новые плащи. А мне так хотелось встретить тебя, как подобает супруге!

Изембард провел рукой по ее лицу, и Берта в ответ наградила мужа нежным взглядом.

– Я буду ждать тебя сегодня ночью, любимый, – пообещала она вместе с мимолетным поцелуем.

Изембард направился в жилые покои, отведенные их чете и сервам Отбера. Перед аудиенцией у короля ему надлежало привести себя в приличный вид, слуги подготовили для рыцаря бронзовую ванну и несколько кувшинов горячей воды. Раздеваясь, Изембард обдумывал, чем обернется решение Карла; он не обратил внимания, что за дверью больше не слышится болтовня сервов.

Теплые руки огладили его спину, и рыцарь прикрыл глаза. Берта решила повременить с делами! Эти нежные ласки его возбуждали. Когда умелые руки подобрались к его члену, Изембард открыл глаза. Его юная супруга всегда вела себя сдержанно и деликатно. А сейчас пальцы сновали нетерпеливо, их направляла пылающая страсть.

– Ришильда!

Изембард отпрянул в испуге. Королева улыбалась, ей доставляло удовольствие созерцать его обнаженное тело и возбуждение, в которое она привела его мужское естество. Ришильда его хочет, Изембард давно это знал. Он часто подмечал желание в ее глазах на королевских приемах, но сам старался держаться подальше и всегда избегал приглашений, которые Ришильда посылала ему через своих рабынь. Но сейчас Изембард был удивлен: так откровенно Ришильда прежде себя не вела. Женщина оделась в такую же голубую тунику, как и в ту ночь, когда подстроила ему ловушку в шатре; это было как намек. За прошедшие годы Ришильда родила троих детей, но выжила только старшая, Ротильда. На лице ее появились скорбные морщинки, но королева по-прежнему оставалась страстной и неотразимой женщиной.

– Приветствуй свою императрицу, Изембард из Тенеса. Перед тобой самая могущественная дама в этом мире.

Ришильда дрожала от возбуждения, в ее алчущем взгляде читалось торжество.

– Вы перестанете быть таковой, если Карл узнает. Что вы здесь делаете?

Красавица наслаждалась смятением сильного мужчины, который от растерянности как будто забыл прикрыть наготу.

– Мы отправляемся в Рим, чтобы сделать Карла императором и королем Италии. Быть может, там мы и устроим наш двор, поближе к папе. – Женщина была вне себя от восторга. – Возможно, мы больше не встретимся, но ты знаешь и я знаю, что у нас осталось одно незавершенное дело. Я жду тебя уже давно.

Изембард пришел в ярость. Ришильда даже не вспомнила о побоях, жажде и позоре, которые он сносил неделями, когда король после ассамблеи заточил его в темницу. Там-то он и перестал быть тем наивным рыцарем, который когда-то вошел в шатер по ее зову. Изембард раз за разом уклонялся от встреч, и такое поведение только распаляло молодую королеву. И все-таки прежде она не отваживалась на столь рискованное домогательство.

– Уезжайте вместе со своим королем, моя госпожа! – Изембард перешагнул через бортик ванны, но одеваться не торопился. Он тоже понимал толк в игре. – Берта дает мне все, что нужно.

Ришильда замахнулась, чтобы дать ему пощечину, Изембард перехватил ее руку. Он смотрел на ее губы, на пунцовую от гнева кожу. Они стояли лицом к лицу и ощущали, что их все больше тянет друг к другу. Изембарду приходилось бороться с желанием овладеть этой женщиной прямо сейчас.

– Вы могли бы разделить вашу радость с другим мужчиной. С кем-нибудь, кто вам близок… – многозначительно прибавил он.

Двор, точно котел на углях, бурлил от слухов о жизни новой королевы. Некоторые подозревали ее в ведовстве, другие же поговаривали о бесстыдных визитах Ришильды в спальню к своему брату Бозону, когда тот бывал при дворе. Существовали сомнения и в отцовстве детей, хотя Ришильда и старалась укоротить злые языки. Одна из ее рабынь своего уже лишилась, побывав в руках палача.

– Разве ты не понимаешь, мерзкий виноградарь, – я могу втоптать тебя в грязь!

– Вы можете нашептать вашему супругу тысячи лживых измышлений, но он-то знает, что королевство его держится мощью наших мечей. Покуситься на капитана означает дать повод к мятежу, а это ему совсем не ко времени, ведь он затеял войну за императорскую корону, – с угрозой ответил Изембард. – Ни Карломан, ни его отец не позволят королю Франции просто так забрать диадему, и их поддерживают итальянские епископы и знать.

– Замолчи! – рявкнула Ришильда. – У Карла столько же прав, сколько и у других потомков Людовика Благочестивого. К тому же за него стоит папа Иоанн Восьмой.

– И капитаны его scara тоже – если только нас не оскорбляют.

Ришильда презрительно усмехнулась, но это была правда: к этому привилегированному отряду следовало относиться с уважением, и судьба коронованных голов зависела от этих воинов. Даже капризы монарших особ имеют свои границы, но Ришильда не была приучена сносить унижения.

– За последние годы ты сильно возгордился, Изембард. Я могла бы вознаградить тебя сполна. – Женщина сделала шаг вперед, на сей раз чтобы нежно огладить могучую грудь рыцаря. – Я знаю, ты жаждешь этого не меньше, чем я!

– Почему именно сейчас, Ришильда? – спросил он, удерживая ее за руки. – Скажите мне правду.

И тогда сквозь завесу надменности пробился лучик печали.

– Я хочу ребенка, Изембард! Такого, который не умрет у меня на руках, живого и сильного, как лучший капитан в нашем королевстве, чтобы он унаследовал империю!

– Наследник у нас – Людовик Заика, сын Карла и его первой супруги.

– А это поправимо! – вырвалось у Ришильды. – Мы, Бозониды, придем на смену династии Каролингов! Но я должна зачать как можно скорее… Я не знаю, что ждет нас в Италии!

Изембард видел лихорадочный блеск в кошачьих глазах Ришильды. Первой попыткой дома Бозонидов породниться с правящей династией был брак ее тети Теутберги с Лотарем Вторым, но в тот раз они потерпели неудачу. Ришильда ощущала себя достойной самого высокого положения с тех пор, как научилась думать; ради этого она пожертвовала даже своей бессмертной душой. Она стала королевой, но желала быть императрицей и матерью королей.

Изембард мягко, но решительно отстранил от себя Ришильду. Он не собирался участвовать в ее интригах.

– Есть ли хоть один человек, которого вы не считаете только средством для утоления ваших желаний, моя госпожа? – Изембард начал одеваться, королева побагровела от бессильной ярости. – А теперь мне нельзя задерживаться: мне предстоит встреча с вашим супругом. Он ожидает меня в тронном зале.

Ришильда отступила к двери. Гнев ее был сильнее, чем чувства, которые она питала к рыцарю в тайная тайных своей души. В это место не было доступа никому.

– Мой брат Бозон вот-вот будет здесь. Ты еще пожалеешь, Изембард Второй из Тенеса. Кстати, сюда добрался монах из Барселоны, он будет говорить от имени епископа, этого Фродоина.

– Сервусдеи?

– Не знаю. Очередной жалобщик, который намерен обличить Берната в злоупотреблении властью. Готам никогда не уразуметь, что быть подданными – это привилегия.

Изембард вышел в коридор, который стерегли от посторонних рабыни королевы. У него возникло ощущение, что после спячки события в Марке начинают ускоряться. Известий оттуда почти не поступало. В Барселоне дела обстояли не лучшим образом, но Фродоин упорно старался привести город к благоденствию, основывал новые приходы и поселения. Изембард знал, что гостиница «Миракль» процветает, а Года разбогатела на торговле солью.

А вот Ротель исчезла без следа. Изембард тяжело страдал из-за пути, который выбрала его сестра, а теперь ее отсутствие превратилось для него в глухую боль. Он ничего о ней не знал. И все-таки Изембард был убежден, что Рожденная от земли жива. Дрого выжил после нападения в Аттиньи, но это не означало, что он получил прощение. Ротель вернется, чтобы довершить свое возмездие, и смерть его неминуема.

Рыцарь вступил в скромный зал, где его ждал Карл Лысый. Стены здесь были серые, с выцветшими красными гербами. Лучи полуденного солнца падали сквозь два узких окна, а единственной мебелью был помост с троном из позолоченного дерева. Король облачился в длинный алый плащ из шерсти и тюленьей кожи. При нем не было советников, только двое воинов scola в белых плащах, недвижные как статуи. Внизу перед помостом стоял монах с бритой макушкой в потрепанном одеянии бенедиктинцев.

– Изембард Второй из Тенеса! Я уж решил, что ко времени нашей встречи успею стать императором!

– Женщины бывают неотвязчивы, вы же меня понимаете. Дама не пожелала откладывать свидание.

Карл скабрезно ухмыльнулся. Монарх не имел представления, как на самом деле обстоят его семейные дела.

– Берта совсем тебя поработила, капитан. Береги ее, она самая заботливая и нежная девушка при моем дворе. Моя дочь Рошильда ее обожает. Берта станет прекрасной матерью.

– Не сомневаюсь, мой господин.

– Позже ты расскажешь мне о своем походе со всеми подробностями. А сейчас встречай гостя, прибывшего с твоей родины.

Изембард обнял старика Сервусдеи. Монах исхудал, глаза его глубоко запали.

– Я привез тебе несколько посланий из Барселоны. Первое – от Элизии из Каркассона, – начал монах с недовольным видом. – Она поздравляет тебя с женитьбой на Берте Орлеанской.

– А как она сама? – прошептал Изембард с колотящимся сердцем.

– Ее процветание – это процветание всей Барселоны, так же как и торговля Годы. Вот они, две отважные и сильные женщины, хотя вторая как будто не ведает страха Божьего.

– У вас еще найдется время вспомнить былое, – перебил король. – Изембард, тебе известно, что мой племянник-император скончался. Священная корона причитается мне по происхождению и по заслугам. Мы выступаем на Рим через несколько дней, в Альпах к нам присоединится большая часть моего войска, рассредоточенная по разным владениям. У меня будет почти десять тысяч человек, и Карломан не отважится мне перечить. – Король улетел мыслями в воображаемый лес из митр, песнопений и ладана в базилике Святого Петра.

– Король Карл, могу я говорить с вами откровенно? – спросил Сервусдеи, прерывая монаршие грезы. – Я дожидался аудиенции несколько дней.

– Говори прямодушно, Сервусдеи, – дозволил король, поскучнев лицом.

– Я уже рассказывал, что граф Гифре Уржельский и его брат Миро Конфлентский переменили местную систему управления и распространяют право априсия по всем долинам. Под защитой графов призванные с гор семьи и кланы обрабатывают новые поля на ничейной земле. Однако это продвижение не остается без внимания сарацин. На земли Гифре совершено уже несколько набегов. В прошлом году у него снова было сражение с Исмаилом ибн-Мусой из рода Бану Каси. Гифре отразил нападение, но дорогой ценой.

– Ты это уже рассказывал, когда приехал в Понтион.

– Но ведь на границе нет армии, и положение осложняется с каждым днем! Бернат из Готии возложил защиту рубежей на своего вассала Дрого де Борра, но его наемники занимаются только грабежом. Нам не на кого опереться!

Король помрачнел. Бернат из Готии являлся одним из его ближайших советников – наряду с Бозоном, братом Ришильды.

– Из-за грабежей колоны бросают свои наделы, наступает голод. Год назад туча саранчи уничтожила часть урожая, а налоги снижены не были.

– У королевства имеются и другие проблемы, помимо Испанской марки, – так и передай Фродоину.

Епископ Барселонский спешно послал Сервусдеи ко двору, как только узнал о смерти императора, – чтобы застать короля, пока тот не ушел в Италию.

– Сарацины могут расценить ваше отсутствие как благоприятный момент для нападения.

Кровь Изембарда бурлила. Он ненавидел своего государя. Это был просвещенный человек, но глаза ему застило властолюбие. Ему снова не было дела до их далекой Марки. Изембард лучше всех знал, как тяжко жить на границе и как сложно ее оборонять.

Карл хмурился, ему хотелось как можно скорее закончить аудиенцию.

– Я позволил вам говорить откровенно, и вам нечего опасаться, однако Бернат из Готии – граф Барселонский и Жиронский и я не могу вмешиваться в его правление.

– Если папа коронует вас императором, вы сделаетесь охранителем всего христианского мира. И каждая потерянная его пядь станет раной, нанесенной Иисусу Христу!

– Мой господин, при всем моем почтении… – вмешался Изембард. – Защита Марки – важнейшая задача для безопасности королевства.

– И я так полагаю, премудрый епископ Фродоин уже придумал, как ее обеспечить.

Сервусдеи умоляюще посмотрел на Изембарда:

– Епископ просит, чтобы капитан Изембард Второй из Тенеса отправился на границу с отрядом рыцарей и дал правдивый отчет о положении в Марке. Изембард провел там долгие годы, он знает эти места. Графы Гифре и Миро тоже выражают свое согласие.

Капитан королевской scara не ожидал подобной просьбы. Он как будто услышал восторженные крики Гисанда и всех остальных, погибших за эту мечту. Сам он не колебался ни секунды:

– Мой отец принес обет вашему отцу: он был Рыцарем Марки. Монарху надлежит знать, в каком состоянии пребывают границы его владений.

– Ты нужен мне рядом, Изембард. Возможно, нам предстоит биться с моим сводным братом Людовиком Немецким и его сыновьями.

Сервусдеи тут же возразил:

– Если в Марку войдут сарацины, вам придется разделить свои силы, и это вас ослабит.

– Часть моей армии останется на севере, чтобы противостоять норманнской угрозе, – ответил король, насупив брови. – Отряды scara нужны мне все до единого, ведь со слабым войском до Рима мне не дойти. – Король поднялся, давая понять, что аудиенция окончена. – И все же я обговорю это дело с Бернатом из Готии. Я не должен пренебрегать его мнением, таков закон.

Фродоин и Сервусдеи предвидели и это препятствие.

– Вы можете вмешаться в дела графства, послав туда одного из ваших missi dominici.

Король, дошедший уже до дверей, остановился. Со времен Меровингов монархи отправляли в графства и епархии своих представителей для проверки и надзора. Пару всегда составляли мирянин и духовное лицо, оба благородного происхождения – чтобы на равных разрешать возможные конфликты.

– Изембард – рыцарь самого низкого звания, рыцарь без вассалов. Этого недостаточно.

– Но ведь теперь я vassus dominicus, ваше величество. – Мысль о возвращении в Марку была так сладка. – Я завишу от вас, поскольку породнился с домом Отбера Орлеанского. Назначьте меня missus dominicus. Я отправлюсь вместе с моими всадниками, оценю положение на границе и серьезность сарацинской угрозы. Я доложу вам обо всем, когда на вашей голове уже будет сиять императорская диадема.

Карл насмешливо посмотрел на бенедиктинца:

– Я так полагаю, Фродоин подумал и о втором missus dominicus… Ведь правда?

– Он предлагает епископа Вольфадуса из Бурга.

– Этого я и опасался: уставший от жизни старик, который ни во что не станет вмешиваться. – Король прошелся по залу. – Неужели все так серьезно, Сервусдеи?

– Это лишь вопрос времени. Без регулярного войска на реке Льобрегат мы можем лишиться всего, за что ваш дед, Карл Великий, заплатил столь дорогой ценой. В горных графствах стоят часовые Гифре, но вот в морских…

Упоминание о деде всегда задевало Карла, а в последние дни – особенно. Он мечтал обрести такую же славу, однако императорская корона никак ему не поможет, если он не сумеет защитить границы королевства.

– И все-таки я должен все обсудить на совете. Ждите моих повелений.

Карл все реже принимал решения в одиночку. Изембард взглянул на Сервусдеи. В этом неожиданном предложении таилось что-то для него неясное, но Изембард хорошо знал епископа и потому промолчал. Суровый монах тоже не скажет ничего лишнего, пока не придет нужное время.

52

Поход на Италию был назначен на первое сентября. А накануне в Понтион прибыл сын Карла, Людовик Аквитанский по прозвищу Заика. После того, как в 866 году умер его брат Карл Дитя, Людовик остался единственным наследником. Сыновья Ришильды пока что умирали в младенчестве. Вместе с Людовиком ко двору прибыли могущественный герцог Бозон, местоблюститель в Аквитании Бернат из Готии и советник Бернат Плантапилоса. Все трое получили под свою власть новые графства и имели большое влияние на короля.

Прибывшие начали с лести, объявив Карла будущим императором; день они провели в обсуждении насущных вопросов королевства и возможной войны с немецкими монархами. Под конец Карл завел речь о предложении, сделанном Фродоином через Сервусдеи: епископ призывает к себе Изембарда в качестве missus dominicus и намеревается переустроить систему обороны границ.

Изембард вошел в зал и бесстрастно выдержал презрительные взгляды Берната и Бозона. Первый ненавидел его со времен битвы при Осоне. Хуглары до сих пор представляли правдивую историю тех событий по всему королевству. Бозон никогда не удостаивал Изембарда своим вниманием, но в тот день в его взгляде читалась враждебность. Капитан заподозрил, что герцог уже успел пообщаться с сестрой. А королева Ришильда определенно была сама не своя от ярости и унижения.

– Опасность возникла из-за наглости графа Гифре, занявшего ничейную землю, которую мы оспариваем у сарацин! – с жаром выкрикнул Бернат. – Они готы, думают только о своей родине, а не о франкском королевстве! Неправильно было назначать их графами!

– Существует ли реальная угроза набега? – спросил король.

Маркграф покраснел. Он уже много месяцев не принимал гонцов с вестями из Марки. Его интересовали только новые приобретения, которые приносил ему секретный альянс. Ни один из Роргонидов не возносился так высоко. А теперь его растерянность не укрылась от короля. Карл не хотел оскорблять маркграфа Готии, но и замалчивать проблему не желал.

– Капитан Изембард с отрядом солдат и старый епископ Вольфадус отправятся в Марку в качестве missi dominici, чтобы выяснить, каково там положение на самом деле. Изембард связан обетом, который принес его отец и другие Рыцари Марки; он исполнит свой долг.

Бернат побагровел – теперь от гнева:

– Он не имеет ни знатности, ни власти, чтобы инспектировать мое графство!

– А вот я, напротив, совершенно согласен с нашим королем, – вмешался Бозон; он говорил на удивление спокойно.

Маркграф окончательно взъярился – ему срочно потребовалось объясниться с союзником один на один.

– Успокойся, Бернат. Ты что, не понимаешь, это же знак свыше! Если из-за своей нелепой клятвы Изембард отправится в самый темный угол мира – туда ему и дорога! – Бозон хищно оскалился. – Сделай так, чтобы он не вернулся. И пусть барды воспоют его подвиги над его могилой.

– Тебе-то зачем его смерть? – огрызнулся Бернат, не любивший оставаться в дураках.

– Он нанес оскорбление моей сестре. Никто не может оскорбить Бозонида и надеяться на долгую жизнь.

– Да неужто он наведался к ней в альков, Бозон? – мстительно предположил маркграф.

Слухи о брате с сестрой ходили постыдные, но ненависть Бозона определенно была порождением ревности. После истории о встрече Ришильды с Изембардом, которую он услышал в искаженном пересказе сестры, Бозон догадался, что королева мечтает зачать ребенка. Он желал Изембарду смерти, но знал, как ценит этого рыцаря король. Отъезд его не должен выглядеть как ссылка, и пусть он погибнет вдалеке от Ришильды.

– Следи за языком, Бернат! – прошипел он сквозь зубы. – Наш план до сих пор не увенчался успехом. И если вы, Роргониды, желаете в нем участвовать, не забывай, кому ты должен оказывать уважение.

Вельможи вернулись к трону, и Карл предоставил слово своему шурину.

– Изембард, вы до сих пор похваляетесь, что принадлежите к дому Тенес, хотя и не владеете этим замком, – заговорил Бозон. – Это доказывает, что вы чтите своего отца, а стало быть, и обет Рыцаря Марки.

– Точно так, мой господин, – признал Изембард, словно и не замечая насмешки в словах Бозона. – Я отправлюсь вместе со своим отрядом scara…

– Не так быстро, капитан, – перебил Бозон. – Во-первых, мы не знаем, насколько велика сарацинская угроза. А во-вторых, – он обернулся к королю, – не забывайте, что спор об императорской короне породит новые угрозы, и если в Италии разразится война, вы пожалеете о каждом рыцаре из scara, которого нет в ваших рядах.

– Что же вы предлагаете, шурин?

– Изембард, как missus dominicus, наделен полномочиями путешествовать и инспектировать границы в одиночку. – Бозон снисходительно улыбнулся. – Если ему нужны солдаты, он всегда может опереться на вассалов Берната из Готии: на Дрого де Борра и других рыцарей из разряда minores[42].

Советники обступили короля, убеждая его поступить именно так. Бозон кинул мстительный взгляд на Изембарда через плечо короля. Отправляя посланника без отряда, его обрекают на смерть. И позаботится об этом Дрого де Борр.

Капитан принял вызов и отчетливо щелкнул подошвами сапог.

– Мой господин, я согласен! – твердо объявил он Карлу и горделиво посмотрел на Берната. – Так вы наконец узнаете, что на самом деле происходит в Марке.

Аудиенция завершилась без лишних формальностей, и король призвал своего майордома Теодориха и двух судей, чтобы составить документ о назначении missi dominici. Изембард покидал тронный зал с тяжелым сердцем; он согласился исполнить самое сложное поручение в своей жизни.

В ту ночь король Карл отвернулся от своей королевы, пыхтя и обливаясь потом на их общем ложе: он не отваживался посмотреть супруге в глаза.

– Простите, Ришильда… У меня слишком много забот.

– Не тревожьтесь, мой господин. Даже пребывая в слабости, вы наполняете меня наслаждением, – язвительно ответила Ришильда. Она никогда и не ждала от Карла альковных подвигов, но в это посещение муж даже не сумел в нее проникнуть.

Король чертыхнулся. Ему было непросто оказаться в постели с привередливой Ришильдой, потому что женщина ввела в привычку долгие периоды воздержания – по ее словам, в такие ночи она молилась, чтобы Господь наградил ее здоровым потомством. Карл не перечил, поскольку двое их младших детей умерли вскоре после появления на свет. За исключением той первой ночи в Аттиньи Ришильда принимала своего господина как скромница, в длинной рубашке, закрывающей все, что было так любезно его мужскому взору.

– Доверьтесь мне, мой король, – попросила она, играя его поредевшими волосами. – Что вас тревожит? Быть может, я смогу помочь?

– Госпожа моя, вы женщина. И таких вещей не разумеете.

– Я из рода Бозонидов! – оскорбилась Ришильда.

– Прошу прощения. Папские легаты получили известие из Павии. На севере Италии знать и епископы разделились на два лагеря. Многие предпочитают видеть императором Карломана.

Глаза Ришильды сверкнули.

– Кто отнимает у вас мечту, мой господин?

– Мой сводный брат Людовик собирает войско в Южных Альпах, и командует им его сын Карл Толстый, брат Карломана, – он намерен перекрыть нам дорогу.

– Разве вы не сможете его раздавить?

– Только если атакую всеми силами, но папа предупреждает, что, если я задержусь, собирая большую армию, мои противники в Италии успеют объединиться.

– Тогда выступаем немедленно!

– С теми войсками, что сейчас при мне, я не пройду, и мой племянник запрет нас в горах. А если зима застанет нас в Альпах, мы рискуем лишиться всего! Великие армии гибли в Альпах – еще во времена Рима.

– А что за человек Карл Толстый?

– Мой племянник – робкий и малодушный малый. Отец понуждает его не уступать братьям, Карломану и Людовику Третьему, но Карл не обладает ни характером, ни способностями полководца.

Ришильда вздохнула и посмотрела на вялый член своего мужа. Карл вызывал у нее отвращение, однако она должна была дать ему наследника, чтобы оспорить корону, предназначенную Людовику Заике.

В дверь постучали. В спальню робко заглянул слуга:

– Моя госпожа, ваш брат Бозон Вьеннский ожидает вас для совместной молитвы.

Ришильда вздрогнула, но сумела совладать с собой и улыбнулась королю:

– Муж мой, сегодня ночью мы будем молиться, чтобы Господь убрал с вашего пути Карла Толстого и чтобы мы смогли зачать здорового, сильного сына.

Карл нахмурился, но ему не хотелось вмешиваться в дела Божественные. Дворцовые слухи до него не доходили, а подобные бдения были привычным занятием для благочестивых Бозонидов.

– После ваших речей я чувствую себя избранным. Так говорила и моя матушка, Юдифь Баварская, – печально улыбнулся король.

– Она была великая женщина.

– Ришильда, вы мой талисман!

Отчасти это было справедливо. Стоило кому-нибудь встать на пути у королевской четы, и такой человек либо отступал, либо с ним приключалось определенное несчастье – вплоть до неожиданной гибели. Из таких совпадений и рождалась темная легенда о связи королевы с нечистой силой.

– Молитва творит чудеса, муж мой. – Ришильда набросила просторный плащ и пошла к двери. – Мы будем просить Господа, чтобы Он отправил вас в такое место, которого вы заслуживаете.

– Как пожелаете, моя госпожа, – согласился довольный Карл и позволил королеве уйти.

Бозон дожидался сестру за дверью другой спальни, помещавшейся в неохраняемой башне. Ришильда выдержала его испытующий взгляд; в ее глазах читался вызов. Бозон расстегнул застежку ее плаща и стянул с плеч рубашку. Обнаженная королева закрыла глаза, ощущая на своем теле мужские руки, и подумала об Изембарде.

– Сестра, я не желаю, чтобы какой-то там безземельный рыцарь участвовал в зачатии будущего императора, – прошептал ей на ухо ослепленный ревностью Бозон. – Наследник родится от крови Бозонидов, и мир будет распростерт у его ног.

Ришильда так хотела зачать ребенка, что приняла важное решение, не посоветовавшись с братом, и теперь королевский шурин гневался. Женщина открыла рот, чтобы ответить, что ни он, ни король не обладают мужественностью Изембарда: двое мальчиков умерли во младенчестве, потому что родились слабыми, не спасло и благородство крови. И все-таки Ришильда сдержала себя. Все что угодно ради их дома и их славы.

– У нас все получится, брат, – просто сказала она и отдалась поцелуям, которыми Бозон осыпал ее шею. Он ведь прав: Изембард их недостоин! Ришильда снова закрыла свое сердце. – Мы станем величайшей династией в истории!

В этом была их главная надежда. Карл станет править по древним законам, по «Capitulare de Villis»[43], в котором Карл Великий регламентировал устройство и подчинение империи, а также назначал супругу императора блюстительницей дворца и представительницей мужа во время его отсутствия. В такое время судьи подчиняются ее велениям, королева с помощью майордома распоряжается и императорской казной. Бозониды станут неприкосновенны!

Незадолго перед рассветом Ришильда, покрытая потом и с остатками семени в промежности, распахнула окно. Женщина вздрогнула от прикосновения ночного воздуха к обнаженной коже и оставила на окне зажженный светильник. Лес был окутан туманом. Но голубые холодные глаза увидят условный сигнал и отзовутся на призыв. Никто не закроет Ришильде дорогу в Рим.

53

– Рассол готов, Элизия. Теперь бросаю каплунов?

– Если хорошо ощипал, то бросай, Гальдерик. Завтра мясо станет нежным и чуть солоноватым. И тогда будет самое время начинять птицу фигами, рубленым луком и розмарином – только знай меру.

– А кусочки ванили добавим?

– Ваниль улучшает вкус, но у нас ее мало осталось, надо бы поберечь. Если хочешь, добавь миндаля. Завтра сам будешь жарить этих каплунов. И они у тебя опять подгорят!

Оскорбленный Гальдерик предпочел не отвечать. Парню было двадцать два года, и бо́льшую часть жизни он провел на этой кухне. Он уже стал поваром не хуже Элизии. Женщина печально улыбнулась. Ей тридцать один год, и она ведет себя так же, как дедушка Ламбер, никогда не доверяет мастерству других людей. У Гальдерика развилось великолепное обоняние, и он умел в точности следовать инструкциям. Гальдерик успел прославиться своим искусством, но не соглашался перейти на кухню в какой-нибудь знатный дом и оставался рядом с Элизией в «Миракле». А Элизия любила парня как младшего брата: он ведь был с ней в таверне почти с самого начала.

Хозяйка огляделась кругом. На кухне под началом Гали трудились еще семеро слуг. На четырех очагах булькали супы и жаркое, снаружи на двух кострах жарили мясо. Впервые за много лет Элизия получила возможность иногда делать передышку. Оглядываясь назад, она видела только усилия и самопожертвование. Жизнь в Барселоне пронеслась как один вздох. «Миракль» был полон народу, ее уважал весь город, но сердце ее оставалось бесплодным по вине Гали.

Муж ее, столько лет прожигавший свое здоровье, тяжело заболел, и тогда Элизия, несмотря на лед в своей душе, щедро заплатила еврейскому лекарю. Гали выздоровел, но превратился в сухую, изможденную тень. Схожее с черепом лицо и черный рот не вызывали ничего, кроме отвращения. Гали винил Элизию за то, что она оказалась не той покорной женой, какую он искал. Элизия сгорала от желания попросить Ориоля вышвырнуть Гали вон из города, но он оставался ее мужем перед Богом и отцом Гомбау, ее первого ребенка.

В кухню вбежала бледная Эмма, все обернулись к ней.

– Они приехали! Они вот-вот будут здесь!

– Но разве не завтра? – пролепетала Элизия.

– Они приехали после утренней службы. Они побывали во дворце и теперь идут сюда!

Хозяйку «Миракля» охватила небывалая слабость. С тех пор как она услышала, что Изембард появится в Барселоне, Элизия раз за разом повторяла себе, что должна быть сильной. Все правильно, так и должно быть. Женщина оперлась о скамью и провела рукой по лбу – ладонь оказалась белой от муки. Ей хотелось видеть Изембарда сильнее, чем она сама желала это признать, и в то же время хотелось убежать как можно дальше. Элизия сняла кухонный фартук неопределенного цвета и посмотрела на свое расплывчатое отражение в бронзовом котле. Ей следовало причесаться и одеться понаряднее, но времени уже не оставалось.

Просторный зал таверны всегда поражал приезжих, они начинали тыкать пальцами в потолок. Элизия и Эмма с мужем Айо расписали балки геометрическими орнаментами, изображениями фруктов и зажаренной дичи. Эти картины помогали гостям определиться с заказом и придавали столовой вид дворцового зала. Гальдерик предлагал расписать еще и широкий простенок рядом с камином, но Элизия не соглашалась. Им приходилось часто белить стены, избавляясь от жира: хозяйка не желала, чтобы ее «Миракль» вонял так же, как таверны Регомира.

Когда в зал вошла Берта Орлеанская, в сердце Элизии впилась холодная игла, сразу захотелось убежать и спрятаться на кухне. Элизия не ожидала, что жена Изембарда окажется такой юной и пригожей. Этот момент она сама описывала своему возлюбленному в их единственную ночь на сеновале. Тысячу раз Элизия воображала их новую встречу, вот только не знала, что она принесет столько боли.

У Берты были большие зеленые глаза, теплый и нежный взгляд, белая и шелковистая кожа. Из-под платка выбивались густые черные пряди, а под дорожным плащом виднелась простая туника зеленого сукна, которая подчеркивала стройность ее талии. Элизия обратила особое внимание на руки благородной дамы – тонкие, приученные к вышиванию, и перевела взгляд на свои – шершавые и узловатые после многих лет тяжелого труда. «Изембарду наверняка больше по нраву прикосновения таких вот пальчиков», – с горечью подумала Элизия и рассердилась сама на себя, неспособную побороть ревность и зависть. Она могла удержать рыцаря рядом с собой, но вместо этого побуждала прославить род Тенесов… А теперь боль сделалась нестерпимой.

Изобразив улыбку, Элизия пошла приветствовать молодую даму. И в эту минуту в гостиницу вошел Изембард. И тогда весь мир перестал существовать. «Пять лет ничего не изменили», – с ужасом подумала она. Сердце женщины бешено колотилось, а вокруг была только пустота.

– Добро пожаловать в таверну «Миракль».

– Боже мой! Да это лучший постоялый двор из всех, что я видела! – восторгалась Берта. – Мой муж говорит, что он твой, Элизия из Каркассона, что ты удивительная, сильная женщина.

– Элизия, как я рад снова тебя увидеть, – смущенно пробормотал Изембард. Он понимал, что ситуация сложилась просто ужасная, но «Миракль» был единственным местом, пригодным для размещения дамы из благородного дома.

Элизия проникла в его взгляд и обнаружила то, что желала найти. Изембард по-прежнему ее любит – так сильно, что над этой страстью они не властны. И это было больнее всего.

– Изембард из Тенеса, – тихо произнесла Элизия и отвела глаза, чтобы не смотреть на него слишком долго. – Я рада видеть вас в Барселоне. Вы прекрасно выглядите. Говорят, вы теперь капитан в лучшем королевском отряде.

– Он называется scara! – подтвердила Берта. На своего мужа она смотрела с обожанием. И все-таки она тоже ощутила витающее в воздухе напряжение, и восторженность ее поутихла. – Но все его речи – только об этой земле. То, что я успела увидеть, мне нравится, и в первую очередь это свет. Пока светло, здесь много веселее, чем в Орлеане.

– Я слышала, вы прибыли в качестве missus dominicus. – Элизия старалась, чтобы голос ее не дрожал. – Вы один, сам по себе?

– Да, со мной только несколько сервов для услужения Берте. Я должен изучить положение на границе. А жена и слуги разместятся у тебя, если ты не против…

Элизия мечтала выставить Берту вон. Ей было невыносимо представлять, как супруги будут любить друг друга в соседней спальне, отделенные от нее одной лишь стенкой. Ресницы ее задрожали, она склонила голову. Ну нет, она не из слабых!

– Вы нигде не встретите более радушного приема, мой господин.

– А где твой муж, Элизия? – спросила Берта, чувствовавшая себя неловко. Ей хотелось побольше узнать об этой смазливой хозяйке, не сводившей глаз с ее мужа.

– Он вчера отправился покупать барашков. Самых аппетитных у нас выращивают в горах.

– Надеюсь, я и с ним смогу познакомиться и поблагодарить.

В этот момент в зал вошел Гомбау – уже десятилетний, а за ним и мальчик помладше, с совсем светлыми волосами.

– И кто же эти прекрасные создания?

– Госпожа, это мои сыновья, Гомбау и Ламбер.

Изембард растерянно смотрел на Элизию. Ни в одном из своих посланий она не упоминала о маленьком Ламбере. На вид мальчику было около пяти лет – примерно столько времени сам он прожил за пределами Марки. Подняв голову, Изембард увидел устремленный на него взгляд Элизии, и по его телу прошла дрожь. Берта внимательно наблюдала за обоими, и в душе ее что-то оборвалось.

Гомбау кривлялся так, чтобы взрослые смотрели только на него, а малыш из-за этого расплакался. Берта подошла к Ламберу и гладила по курчавым волосам, пока мальчик не успокоился. Женщина вглядывалась в его черты, и у нее исчезли последние сомнения.

– Гляди веселей, Ламбер, – шепнула она. – Ты такой же красивый и храбрый, как и твой отец.

Изембард с Элизией едва могли дышать. Берту с детства учили вести себя сдержанно, и теперь она смотрела на мальчика с печальной улыбкой, примиряясь с неизбежностью. У Отбера Орлеанского тоже подрастали несколько бастардов, так вообще было заведено. Ламбер родился раньше, чем девушка даже познакомилась со своим будущим супругом. Элизию накрыло волной чужой печали: Берта, как и она сама, принимала свою судьбу.

– Мы покажем вам комнаты на верхнем этаже, – заговорила хозяйка, прерывая тягостное молчание. – Выбирайте любые, какие вам понравятся. Если они окажутся заняты, мы переместим постояльца.

– Вы очень любезны, Элизия, – вежливо ответила Берта. Возможно, внутри она кипела от гнева и ревности, но лицо ее оставалось приветливым. – Даже до Орлеана добираются купцы, которые нахваливают «Миракль» и объявляют вас лучшим поваром королевства.

– Постоялых дворов немало в любом городе, – скромно заметила Элизия.

– Но ни один из них не управляется женщиной! – Восхищение Берты было искренним. – Вот ведь в чем разница.

– У моей жены в голове очень странные мысли, – примирительно заметил Изембард.

Гостиничные слуги провели юную даму и ее сервов вверх по широкой лестнице, на второй этаж. Берта успела прийти в себя и весело расхваливала внутреннее устройство дома. Элизия с Изембардом задержались внизу.

– Даже я не смогла бы подобрать для тебя лучшую жену, – сказала Элизия, но сердце ее обливалось кровью.

– Я люблю тебя, Элизия, – хмуро признался Изембард. – Не думал, что когда-нибудь повторю эти слова. Ты ведь знаешь, мне пришлось так поступить. Король был готов меня казнить, но помиловал в обмен на клятву верности. А потом он предложил мне должность капитана, а потом…

– Это твой путь, Изембард. – Элизия была безутешна. И все-таки постаралась подарить любимому теплый взгляд. – Только взгляни на себя! Вы теперь такой видный мужчина, мой рыцарь!

Действительно, в облике Изембарда появилась зрелая мужественность, но самой главной переменой был уверенный взгляд.

– Расскажи мне про Ламбера, твоего сына. – Изембард хотел услышать правду.

– Ламбер – сын моего мужа! – резко оборвала она. – И так и должно быть, для его блага.

Изембард, с трудом приходя в себя, погладил женщину по руке; она ответила ему печальным взглядом:

– Мы больше не юнцы с благородными помыслами, мы не живем мечтами. Мне тридцать один год, тебе тридцать три. Мы живем, влача на плечах свои грехи, Изембард, такова наша жизнь. Господь не пожелал, чтобы мы были вместе.

– Где сейчас Гали? Скажи мне правду.

– Ты его и не узнаешь. – Элизия помрачнела. – Гали живет здесь, это по-прежнему его дом. Детьми он не занимается, и мне кажется, в предместье у него есть другая женщина. Но я устала его ненавидеть. – Лицо ее омрачилось еще сильнее. Эту ошибку она носила с собой всю жизнь. – Узнав о твоем приезде, Гали исчез. В общем-то, он частенько так поступает. Иногда мне хочется, чтобы он вообще не вернулся или чтобы мне принесли его тело на носилках.

– Он до сих пор якшается с людьми Дрого?

– Не знаю. Так это или не так, будь осторожен, Изембард. Дрого снова вошел в силу. Фродоин защищает город, но дороги и границы принадлежат этому разбойнику, вот почему у нас год от года все меньше купцов. Барселона задыхается.

– Берта не понимает, что произошло, она считает великой честью, что король отправил меня инспектировать войска на границе.

– Никаких войск там нет, только кучка бандитов. – До Элизии лишь теперь дошел смысл его слов. – Зачем же ты согласился? Ты капитан, и король тебя ценит!

– У меня имелось много причин, чтобы вернуться… Но все решил Фродоин. – Сейчас Изембард смотрел на нее прежним взглядом. – Не знаю, насколько мы здесь задержимся.

Элизия угадала, что его тревожит, и ответила после долгого вздоха:

– Мне очень тяжело видеть тебя здесь вместе с женой, но вы можете остаться. – Это согласие далось ей нелегко. – Берта ни в чем не будет нуждаться, когда ты отправишься на границу. А ты – обещай мне вернуться. В Барселоне и так слишком много вдов.

Изембард серьезно кивнул в ответ, и в эту минуту как будто исчезли долгие годы, наполненные жертвами и борьбой за выживание. Влюбленные молча забрались в маленькую кладовку, в которой Гали когда-то запер Элизию, и объятие их было крепким. Они слишком давно любили друг друга, чтобы соприкасаться только взглядами. Элизия наконец-то дала волю слезам.

– Как могли мы быть такими слепыми, Изембард?

А ему хотелось только держать ее и не отпускать. Элизия слышала, как колотится его сердце. Он провел языком по ее губам. Они целовались долго и страстно, и первой отстранилась она.

– Элизия, я…

– Не говори ничего. – Женщина плакала от радости встречи с возлюбленным и от боли – удержать его она не могла. – Сделай ее такой же счастливой, какой ты мог сделать меня, Изембард.

Она погладила его бороду цвета темного золота и вышла из кладовки. В тот день за всю работу в «Миракле» пришлось отвечать Гальдерику.

Изембард простился с женой и отправился в епископский зал, стараясь не поддаваться нахлынувшим чувствам. Ноги его много лет не ступали по улицам Барселоны. Город выглядел более оживленным, среди огородов появились новые дома, но рынок оставался таким же маленьким и бедным. Изембард вспоминал, сколько заросших дорог и троп встретились ему по пути в Барселону. Графство снова начинало дробиться на не связанные между собой деревни, монастыри и хутора, что подрывало торговлю и затрудняло перемещение войск в случае набега – вот в чем состояла слабость их обороны. На площади Изембарда дожидался другой воин, почти на десять лет старше.

– Капитан Изембард из Тенеса! – радостно крикнул Ориоль. Старые товарищи крепко обнялись. – Боже мой! Как бы гордился тобою Гисанд!

Ориоль сильно полысел, но сохранил былую стать и крепость.

– Как обстоят дела? – спросил Изембард по дороге к собору.

– Епископ тебе все расскажет. Граница превратилась в гнездо разбойников, которые кормятся грабежом, а Дрого их покрывает. После того, что сделала с ним Ротель, он как с цепи сорвался.

Изембард промолчал. Разговоры о сестре приносили ему только боль. К тому же за ее голову была назначена награда.

Новый собор был самым заметным зданием в Барселоне. Впечатление от строгости остроконечного фасада усиливалось элегантностью портика с аркой из черных и белых камней. С краю пристроили башенку пониже, с четырьмя проемами для колоколов, пока еще не отлитых. Ориоль провел Изембарда внутрь. Старую вестготскую базилику разобрали камень за камнем, а римские плиты языческих времен использовали для возведения новой. Изнутри помещение уже приняло свой окончательный вид. Вошедшего поражала грандиозность трех полукруглых сводов, центральный из которых был выше и шире боковых – их поддерживали ряды узорных арок. Пол был выложен массивными плитами, многие из которых когда-то лежали на Августовой дороге. Собор был гордостью всех горожан, но в первую очередь – Фродоина.

Здание до сих пор стояло в лесах, повсюду громоздился строительный мусор. Мастера и подмастерья заделывали щели раствором. Здесь никто не орал, никто не пел скабрезных песенок. От незавершенного собора уже веяло святостью. А самые важные работы производились в апсиде. Там оставался незаделанный проем, сквозь него свет лился прямо на алтарь.

Хотя поначалу горожане противились затее епископа, новая базилика Санта-Крус символизировала будущее. Когда в Барселоне переставали чеканить монету, строительные леса пустели одновременно с рынком. В каждом кирпиче, в каждом камне бился пульс Барселоны, и в недобрый час стены собора служили прибежищем для всех, как было в день битвы при Осоне. С начала строительства прошло четырнадцать лет, собор еще не был освящен, но он уже являлся средоточием религиозной жизни барселонцев, хотя и мосарабский ритуал до сих пор держался крепко.

А потом они вошли в епископский зал с его мягким светом, падающим сквозь узкие окна. По залу расхаживали каноники и диаконы, негромко переговариваясь между собой. Сам Фродоин в задумчивости стоял за мраморной кафедрой, отгороженной от зала стеночкой. Епископу было тридцать девять лет, и Изембарду он напомнил государя, придавленного грузом забот. Рядом с ним стояли верные Жорди и Сервусдеи – старику уже перевалило за семьдесят и долгое путешествие из Понтиона отняло у него много сил.

Возвращение в Барселону заставило Изембарда воочию лицезреть течение лет. Элизия верно сказала: они стареют. Еще теплились угольки надежды, которая вела их в Коронованный город, но наивность покинула их где-то на пути.

Фродоин был рад увидеть капитана королевской scara. Курчавые волосы прелата окрасились серым, взгляд сделался глубже, темнее и мудрее. Он встречался с Изембардом год назад, на другой ассамблее в Аттиньи, где снова обличал самоуправство Тирса и особенно Байо – последний сам себя объявил епископом Таррасы, назначал новых священников и присваивал епархиальные земли. В тот раз Фродоин добился своего. Он получил право покарать самозванца – если нужно, то и с применением силы, но проблему невозможно было решить без поддержки маркграфа.

Новая встреча с Изембардом и его заставила задуматься о пролетевшем времени. Рыцарь поцеловал епископское кольцо, а Фродоин сам шагнул ему навстречу и обнял.

– Я не привел своих солдат. Бозон и Бернат из Готии оказались хитрее.

Глаза епископа сверкнули.

– Но ты прибыл в качестве missus dominicus. Ты не подчиняешься маркграфу.

– Полагаю, именно этого вы и хотели, Фродоин. Я прибыл сюда без епископа Бургского.

– Престарелый Вольфадус вряд ли бы согласился покинуть свой дворец. – Фродоин коротко хохотнул. – Он давно жалуется на нездоровье. Ничего другого я и не ожидал.

– Король может осердиться, – заметил прозорливый Сервусдеи. – Отсутствие Вольфадуса ему не понравится.

– Когда он узнает, будет уже поздно. Он думает только об императорской диадеме.

Из глубины зала появилась Года, как всегда одетая в черное. Возраст ее подходил к пятидесяти, коса под платком поседела. В отличие от придворных дам она не скрывала приметы времени. Годы ее зрелой прелести миновали, но ореол таинственности окружал ее, как и прежде. Вдова Нантигиса, изгнанная из города Дрого де Борром, возродилась к жизни и стала самой влиятельной женщиной в Барселоне, на нее молились десятки семей, которые она вытащила из нищеты.

– Моя госпожа! – любезно приветствовал ее Изембард. Элизия на прощание открыла ему кое-что интересное. – Говорят, ваша дочь Арженсия помолвлена…

– С Эрмемиром, сыном рыбака. То, что тебе сказала Элизия, – правда.

Наступила неловкая пауза. Никто в Барселоне не мог понять, как это благородная Года примирилась с таким постыдным, неравным союзом для своей дочери. Изембард посмотрел на епископа, но тот в ответ лишь насупил брови. Года не открывала своих помыслов даже ему.

– Я знаю, Изембард, тебе этого не понять, но причины у меня имеются.

Фродоин повелел каноникам выйти из зала, чтобы никто не мог слышать их разговор. Он пристально посмотрел на капитана scara и заговорил без обиняков, экономя время:

– Мы вызвали тебя не для осмотра границы, ты и так все знаешь.

– Этого я и опасался, – ответил рыцарь и покосился на молчаливого Сервусдеи.

– Ты здесь для того, чтобы создать войско.

Изембард вскинул брови. Фродоину, как и прежде, было мало полномочий духовного лица.

– Епископ, это дело Берната из Готии.

– Но это необходимо, чтобы новые графства продолжали жить! Теперь, когда нам удалось заселить пустые земли, нам нужно выстроить защитную линию по берегам Льобрегата и Сегре. Я рассчитываю на помощь графов Гифре Уржельского, Миро и Рамона Второго, графа Пальярса и Рибагорсы, но нам нужен человек, способный организовать оборону. И этот человек ты, единственный капитан-гот в королевской scara. А подходящий момент – это сейчас, когда король и его советники далеко.

– Проблема состоит в нехватке солдат, – пояснил Ориоль. – Каждую весну наборы маркграфа лишают нас мужчин: их уводят воевать в Аквитанию за сына нашего короля. Помимо наемников Дрого, в Марке остаются лишь неопытные юноши да старики.

Изембард понимал, насколько опасно и безрадостно такое положение, но он давно не был чувствительным юнцом, учившимся выживать у старых лесовиков. В элитном королевском отряде он получил представление о военной стратегии и, что особенно важно, о дисциплине.

– Для начала я хочу пройти вдоль линии укреплений на берегу Льобрегата. Я не ослушаюсь своего господина и не нанесу оскорбления маркграфу без веских причин. Последствия могут оказаться слишком серьезны.

Фродоин недовольно поморщился. Он не привык выслушивать возражения. Изембард прибыл как официальный посланник короля и епископу Барселонскому не подчинялся. И с этим приходилось считаться.

– Хорошо, только будь осторожен. – И Фродоин предоставил слово Жорди, который до сих пор не проронил ни звука.

– Несколько дней тому назад в город пришел мальчик. Его семья пасет скот возле башни Бенвьюр. Год назад его родителей убили. Сейчас мальчик в больнице, мы надеемся, он выживет, но семеро его братьев и сестер умирают от голода. В тех безлюдных землях таких семей множество.

– Изембард, обойди долины и горы и доложи обо всем королю! – воскликнула Года со слезами на глазах. Последнее десятилетие научило ее, что для защиты всегда требуется нечто большее, чем возлияния в честь Матери. – Перевозчики соли страдают от грабежей Дрого де Борра и сарацинских разбойников. Нестабильность на границе – источник обогащения для Дрого. И наша беда. Мы не можем дожидаться помощи от графа Берната!

Изембард понял, что это правда. Господь направлял его на тот же путь, которым когда-то шел его отец.

54

Фродоин закончил молиться и поднялся со старинной плиты – в новом соборе она тоже занимала центральное место у подножия алтаря. По главному нефу к нему шел Сервусдеи – старик опирался на плечо мальчика – двенадцатилетнего пастушка, которого выходили лекари-монахи. Епископ приветливо улыбнулся. Престарелый недужный монах, ослабевший после путешествия в Понтион, был благодарен мальчику за помощь и не умолкая рассказывал ему про собор и его духовное значение, как будто паренек мог хоть что-то понять.

Сотни людей собрались на эту мессу и теперь стояли во всех трех нефах, чтобы не пропустить торжественный момент. Епископ, в митре и с посохом в руке, повелел завершать работы в баптистерии.

– Сейчас, сынок, ты видишь свет, – объяснял мальчику Сервусдеи. – Остается вставить лишь несколько кирпичей, и апсида закроется навсегда. – Монах указал на проем в куполе и на столб света, достигавший алтаря. – И тогда храм погрузится в полумрак, потребный для сосредоточения помыслов. Из темноты мы отправимся на поиски Отца, который нас видит и судит строго.

Люди смотрели на каменщиков на высоких шатких лесах, а подмастерья в это время готовили раствор и доставляли его наверх с помощью блоков. Наступило торжественное молчание, и новая базилика Санта-Крус-де-Барселона кирпич за кирпичом замкнула свой свод над головами прихожан. Последний кирпич был водружен на место по знаку Фродоина. Храм окутался полумраком, и удивленные прихожане услышали новое, измененное эхо. Тихий благоговейный шепот вознесся к сводчатым перекрытиям, и Фродоин едва не расплакался. Он добился своей цели. Впереди предстояло еще много работы, чтобы придать собору величие, сделать его достойным домом Господа, но солнце больше не проникало в это священное место, а имя епископа навсегда будет вписано в историю Барселоны.

Фродоин обернулся, он хотел увидеть Году. Но дамы в соборе не было. Встречи их оставались тайными. В обители Санта-Мариа-дел-Пи епископ переодевался в платье бедного монаха и, накинув капюшон, поднимался на башню Монс-Иовис, которую Года привела в порядок. Прошло много лет, и страсть их не была уже прежней, но прежними оставались их сообщничество и любовь, наполнявшая их, несмотря на греховность. От этих встреч они не отказались бы ни за что на свете, и все-таки Фродоин и Года стали осторожнее. Слишком много страданий они пережили.

Фродоин еще раз оглядел мальчика, стоявшего рядом с Сервусдеи. Взгляд его обладал странным магнетизмом, как у Ротель из Тенеса, хотя он был еще невинным отроком.

– Здесь ты в безопасности. – Фродоин ласково потрепал его по голове. – Скоро наш хороший друг привезет сюда и твою родню. Вам нечего бояться, Господь о вас позаботится.

Внезапно мальчик разразился горестным плачем. Он не привык, чтобы о нем проявляли столько заботы, такого не бывало, даже когда его родители были живы. Его била дрожь.

– Мой господин епископ… – Пастушок говорил робко, как будто через силу. – Друг – это рыцарь по имени Изембард?

В сердце Фродоина впилась ледяная игла. Мальчишка не мог заранее знать это имя.

– Да, это правда. – Фродоин приподнял его голову за подбородок. – Говори, сынок. Ничего не бойся.

– Это имя мне назвал человек с обожженным лицом… – Он снова заплакал, ожидая неминуемого наказания. – Рыцарю не надо туда возвращаться, его убьют!

– Ловушка! – закричал Фродоин, и голос его эхом разнесся по собору. Прихожане встревоженно переглядывались. – Ориоль, за мной!

Изембард оделся в плащ с каролингским орлом. При нем находились трое сервов его тестя и пятеро городских стражников, которых, подчиняясь королевскому предписанию, выделил виконт Асториус. За первые дни отряд объехал селения рядом с Льобрегатом, их везде встречал радушный прием. Капитан выслушивал жалобы и видел страх на лицах колонов. Имя Дрого де Борра произносилось тихим шепотом.

Изембард осмотрел сторожевой пост на Августовой дороге, потом отряд поднялся по берегу реки к лесу столетних дубов. Капитан прекрасно помнил все тропинки в этих местах, и вот они добрались до каменных пещер Бенвьюра, в одной из которых отшельники похоронили Гисанда. Рыцарь прослезился перед могилой своего лесного наставника. Круглая каменная башня почти совсем развалилась, скиты были пусты. Ни Пау, ни другие отшельники здесь больше не жили.

– Это стратегически важный пункт. Если сарацины переправятся через Льобрегат здесь, дальше они не встретят никаких препятствий и замков до самой Барселоны.

Уловив необычное движение среди деревьев, воины обнажили мечи. Из подлеска выскочил голый малыш лет семи от роду. Он что-то ковырял в земле, а теперь убежал.

– Мы рядом с тем местом, где, по словам мальчика из больницы, напали на его семью, – хмуро заметил Изембард. – Пусть нас ведет запах страха, для этого мы сюда и пришли.

Для Изембарда задача не представляла сложности, ведь Гисанд обучил его выслеживать добычу. Мальчик убегал, нимало не заботясь о том, чтобы запутать преследователей, и вот на закате они выехали к ручью, над которым стояла каменная хижина с крышей из сухой соломы. За домом в загоне паслись три худенькие козы. Когда Изембард и его люди спешились, из хижины выскочили пятеро голых детей, они врассыпную бросились в лес.

– Не упустите ни одного!

Как только мужчины подняли крик, дети, всхлипывая, попадали на землю. Один мальчишка обмочился. Это были мальчики и девочки от трех до восьми лет, все худые, покрытые грязью и ссадинами. А из двери хижины на чужаков смотрела девушка лет тринадцати, голая, как и все они, с дубинкой в руке. Слезы оставляли белые дорожки на ее грязных щеках. Девушка тоже была худющая – кожа да кости.

Изембард поднял руки:

– Мы не причиним вам вреда. Это твои братья и сестры?

Девушка молча кивнула. Стоило Изембарду сделать к ней шаг – она скрестила ноги и прикрыла лобок, готовясь защищаться и дрожа от страха.

– Не надо бояться. – Изембард снял плащ и бросил ей. – Прикройся.

Девушка не отважилась прикоснуться к одежде, лежащей у ее ног.

– Козы болеют. – Это были ее первые слова. – Больше у нас ничего нет.

– Вы живете одни? – Изембард заметил, что слова даются девушке с трудом. – Я пришел по поручению короля. Где твои родители?

Она медлила с ответом. Снова послышался плач – теперь изнутри темной хижины.

– Мы жили в пещерах, но пришла старушка по имени Эга и с нею прекрасная девушка… – Дикарка окинула Изембарда удивленным взглядом. – Она на вас была похожа. И нас отвели в другое место, чтобы устроить селение.

– Санта-Мариа-де-Сорба.

– Потом мой отец сражался в битве при Осоне, и епископ предложил ему пасти скот здесь. Год назад пришли солдаты. Они забрали всё. Отцу перерезали горло, а маму… – Голос ее задрожал. – Мама тоже умерла.

– Солдаты потом возвращались?

Девушка опустила голову. Изембард понял, зачем они возвращались. Ему стало стыдно за самого себя. За годы тщеславия и погони за почестями он успел позабыть, что эта земля до сих пор проклята.

– Тебе было больно? – Почувствовав, что ответа не будет, капитан задал другой вопрос: – Сколько вас?

– Нас было девять сестер и братьев. Зимой двое умерли, а теперь сильно болеет сестренка, ее как-то так ударили… Ей шесть лет. А еще один брат несколько недель назад убежал в Барселону.

– Как тебя зовут, девочка?

– Агнеса.

– Пожалуйста, Агнеса, оденься.

Дрожащая девушка подобрала плащ и завернулась. Изембард отошел к своим людям, они осмотрели хижину. Среди камней лежали человеческие кости с отпечатками маленьких зубов.

– Вот как они выживали. Боже мой!

– Это снова началось, – вздохнул капитан. – В кого превратились бы эти дети, если бы им удалось выжить? Если им неведомо, что такое жалость, они никогда не пожалеют других.

Воины содрогнулись, осознав, что возвращение к жуткому обычаю повторяется по всей границе. Они оставили Агнесе и младшим детям запас еды. У этих горемык ничего не было, а стены жалкой хибары были сложены без раствора и грозили рухнуть в любой момент. Дети научились собирать коренья и расставлять силки. Больную девочку было уже не спасти. Мужчины укутали ее покрывалами и развели в хижине огонь. Дети один за другим входили внутрь. Самый маленький погладил Изембарда по руке, и рыцарь прижал его к себе, не скрывая слез:

– Мы вернемся через несколько дней и отвезем вас в другую деревню, в Ла-Эскерду: там о вас будут заботиться, буду кормить.

– Уезжай, королевский человек! – неожиданно выпалила Агнеса. Лицо ее было залито слезами. – Вы не такие, как те… Уезжайте скорее, пока не пришли они.

Изембард подскочил с места:

– Это ловушка!

Серв, который был вместе с ним в доме, открыл дверь – и в грудь ему впились сразу три стрелы. Он упал на пороге, дети завизжали и забились в угол. Семеро спутников Изембарда, остававшиеся снаружи, тоже погибли. Капитан оказался в западне.

– Они послали моего брата в Барселону… чтобы вас заманить! – завыла Агнеса, прикрывая голову. – Мы послушались, и нам дали немножко еды…

Девушка так боялась мести рыцаря, что выбежала из хижины.

– Нет! – закричал Изембард.

Агнеса завопила, когда ее ухватил мужчина с драконом на груди. Половину его лица прикрывал кусок кожи, но даже в полумраке оставались видны страшные следы ожогов. Дрого де Борр привел с собой два десятка наемников. Он приставил к горлу Агнесы широкий кинжал.

– Мы знали, что ты появишься здесь, missus dominicus. Сдавайся, Изембард. Ты умрешь в любом случае, но если не будешь сопротивляться, я сохраню жизнь этим детям.

Изембард попал в западню в безымянном ущелье. Самое неудачное место для исчезновения королевского посланника. Одной горящей стрелы хватит, чтобы дотла спалить эту хижину. Изембард ругал себя за глупость. Он ожидал, что Дрого устроит засаду, но не подумал, что для этой цели послужат беззащитные дети. Missus dominicus молча положил меч и вышел наружу. Наемники подвывали от радости, разбирая оружие и одежду убитых ими стражников и сервов.

– На колени, Изембард, – приказал Дрого.

Рыцарь подчинился, обводя взглядом наемников. Кольчуги на них проржавели.

– Ты видишь перед собой missus dominicus, Дрого де Борр. Даже Бернат из Готии не освободит тебя от наказания.

– Думаешь, это имеет значение? – злобно оскалился Дрого. – Посмотри на мое лицо! Ты расплачиваешься за Ротель, которую я пока не повстречал. Убейте его! И детей тоже убейте.

Изембард гордо вскинул голову. И увидел в темноте проблеск света.

– Мой господин, посмотрите!

Лесная тропа озарилась тремя десятками факелов. К хижине приближался сплоченный отряд всадников. Изембард узнал капитана Ориоля, на крупе его лошади сидел мальчишка. Позади, с мечом наголо, скакал сам епископ. «Господь еще не призывает меня к себе», – с облегчением подумал Изембард.

– Именем Христа, сдавайтесь! – возгласил Фродоин, бледный как полотно. Сражения его пугали. – Перед вами епископ Барселонский!

Дрого зарычал от ярости и, не отпуская Агнесу, двинулся к своему коню. Его солдаты бросились врассыпную, их преследовали люди епископа.

– Остановись, Дрого, ты совершаешь новое преступление! – предупредил Изембард.

Злодей закинул девушку на коня и сам вскочил в седло. Капитан приказал не стрелять, чтобы не задеть Агнесу. Когда Дрого решил, что отъехал на достаточное расстояние, он без всякой жалости перерезал пленнице горло и скрылся в ночи. Изембард подбежал к Агнесе и как мог поддерживал ее взглядом, пока девушка не умерла у него на руках. Изембарду хотелось, чтобы ее боль запятнала его душу как наказание за ошибку. Его беспомощность выпустила на волю величайшую опасность Марки, и он ничем не сумел помешать. Командиры scara заклеймили бы его позором.

Фродоин присел рядом с рыцарем. Он набрал боеспособный отряд и отправился на границу, чтобы лично увидеть злодеяния Дрого де Борра и представить свое персональное свидетельство Гинкмару и епископам Франции.

– Прости меня, Изембард, – скорбно прошептал священник. – Мы должны были предугадать, что тебе расставят ловушку. Случившееся есть измена королю Карлу!

– Дрого получил приказ из Понтиона, – ответил Изембард, подразумевая Бозона и Берната.

Рыцарь закрыл Агнесе глаза и забрал свой плащ, залитый алой кровью. При виде обнаженного тела в душе его разлился холод; в этом безымянном ущелье Изембард принял решение, которое переменит всю его дальнейшую судьбу. Он – капитан королевской scara, и он наконец понял, как нужно действовать.

Ориоль, Дуравит и Итало вернулись из погони.

– Те наемники, которых не удалось взять в плен, заперлись в разрушенном монастыре, но Дрого среди них нет, – доложил Ориоль. Фродоин был в ярости. Конечно, он не раз слышал сообщения об ужасных зверствах в Марке, но сейчас он лицезрел их воочию.

– Нападение на missus dominicus – это непростительное оскорбление королевской власти! Я хочу, чтобы их тела висели на барселонском акведуке! Дрого мне за все ответит…

Изембард долго молчал. Ориоль во главе отряда подъехал к старому монастырю, собираясь исполнить волю прелата, но Изембард попросил его подождать.

– Епископ, когда мы четырнадцать лет тому назад пришли в Барселону, на нас напали дикие орды, – ровным голосом напомнил он. – На наших глазах унесли девочку, ее звали Ада, и ей было всего три года.

– Я помню, – мрачно ответил Фродоин. Долгие годы его мучили кошмары той ночи.

– Я видел ее обглоданную ногу, зажаренную на костре, – продолжал Изембард, все больше пугая Фродоина. – Может быть, один из тех дикарей приходился отцом этим детям из хижины. Когда нет надежды, история повторяется. Я видел уже достаточно… И вы совершенно правы: нам нужна армия.

Фродоина окатило волной жара. Сейчас он шел на великий риск.

– Ты сознаешь, что в этом случае мы не исполним воли короля и нанесем оскорбление графу?

– Я сын Рыцаря Марки, который принес клятву королю Людовику, а не графу. На защиту Марки встанут новые рыцари и новые солдаты. – Изембард указал на руины, в которых укрылись наемники. – Нам нужны не мертвецы, а мечи. Если вы и в самом деле хотите того же – следуйте за мной, и мы разделим надежду или смерть. Со мной пойдут Ориоль, Дуравит и Итало, этого достаточно.

– Ты уверен? – с тревогой спросил Ориоль. – Их там около двух десятков.

Изембард, не отвечая, выпрямился в седле и поехал к старым стенам.

– Я здесь в качестве missus dominicus вашего короля Карла Лысого, а вместе со мной – епископ Барселонский! – выкрикнул он командным голосом. – Дайте нам пройти и выслушайте наши условия, иначе вы все погибнете внутри, точно крысы!

Когда пятеро всадников подъехали к стене, солдаты Дрого их не атаковали – ведь до остальных гвардейцев епископа, окруживших монастырь, расстояние было меньше чем полет стрелы.

– Я Изембард из Тенеса, – спокойно представился рыцарь. – Мне сообщили, что вы – отряд, охраняющий границу. Именем короля, приказываю всем построиться для досмотра!

Раздался хриплый хохот, и из монастыря вышел солдат. Как только он узнал епископа, глаза его заблестели: теперь у них появилась охранная грамота, которая позволит им уйти безнаказанными. Наемник не мог поверить, что Изембард допустил такую глупость и привел прелата с собой.

– Я тебя знаю, Изембард! – На солдате поверх кольчуги была старая монашеская ряса. – Ты тот безземельный парень, что ходил вместе с Гисандом из Барселоны. Тогда в Тенесе выдалась удивительная ночка, ты помнишь? Только сейчас на тебе нарядный плащ. Мне бы такой как раз подошел.

– Ты капитан этого дозора? – все так же спокойно спросил Изембард.

Спутники смотрели на него с ужасом. Изембард вел себя так, как будто эти люди вовсе не угрожали ему смертью. Их окружили со всех сторон.

– Ты как будто порешил непременно умереть в эту ночь, сын Тенеса, – продолжал издеваться наемник. – Епископ для нас куда ценнее тебя. За него Дрого даст щедрую награду.

– Вижу, ты говоришь за всех. Отлично! Так прикажи своим людям построиться. Я хочу посмотреть ваше оружие и проверить, готовы ли вы к битве.

Солдат презрительно фыркнул и рассмеялся, остальные тоже развеселились.

– Я жду, – повторил Изембард.

Поддельный монах с победным криком ткнул в Изембарда мечом. Рыцарь легко уклонился от удара, воспользовавшись движением противника, и обхватил его со спины, даже не потрудившись вытащить из ножен собственный меч. Раздался сухой хруст, и наемник повалился на землю с неестественно вывернутой шеей. Люди Дрого зарычали от ярости. На Изембарда бросился другой, но и ему не удалось дотянуться до капитана scara: Изембард перехватил руку с мечом и вывихнул нападавшему плечо. Ориоль, Итало и Дуравит обступили епископа и в мгновение ока сразили еще двоих. Наемники в замешательстве отступили. Взгляды их пылали ненавистью. И в этот момент Изембард снял с пояса кошелек. Там лежало все его жалованье в должности missus dominicus.

– Монеты серебряные. Это плата для тех из вас, кто окажется достоин войти в мое войско.

– Лучше просто отдай его нам, и…

Прежде чем наемник успел закончить, Изембард подскочил к нему и врезал по зубам увесистым кошельком. Побитый отшатнулся назад, подвывая и сплевывая зубы.

– Каждому из вас я предлагаю новую жизнь, если вы станете настоящими солдатами, защитниками Испанской марки и ее жителей. Конец грабежам, изнасилованиям и кровожадным причудам Дрого де Борра. Вы поклянетесь мне в верности и научитесь сражаться по-настоящему. – Изембард по-волчьи оскалил зубы. – Или можете забрать у меня этот кошель. Думаю, пока вы до него доберетесь, мы убьем человек семь, а еще двое или трое останутся калеками.

Ответом ему было напряженное молчание, но все понимали, что missus dominicus не бахвалится. О гвардейцах епископа тоже ходила слава опытнейших бойцов. Еще один наемник попробовал атаковать Изембарда сзади и тут же взвыл от боли: бедро его было пропорото до кости, а с меча Ориоля капала кровь.

– Стройся! Кто не хочет служить Марке – уходите прямо сейчас.

Никто из разбойников не желал оказаться в числе убитых. Изембард ясно видел страх в их глазах. Эти люди не ведали жалости, нападая на крестьян и пастухов, но солдатами они не были.

Растерянные наемники предпочли подчиниться. Некоторые были пьяны и плохо держались на ногах. Изембард с неудовольствием прошелся вдоль неровного строя, но все-таки выдал каждому по десятку оболов. Совсем молоденький наемник рискнул нанести ему неожиданный удар кинжалом. Изембард был готов к предательскому нападению: он перехватил руку юнца и вывернул так, что кинжал выпал из пальцев. Он мог бы сломать парню запястье, но сдержал себя.

– Я много лет воюю с норманнами, и, уж поверьте, вы по сравнению с ними – придворные вертихвостки. Как тебя зовут? – спросил он юношу.

– Айрадо, господин, – ответил тот сквозь зубы, превозмогая боль в руке.

Ему было примерно столько же лет, сколько самому Изембарду, когда он встретил Гисанда из Барселоны.

– Родственники у тебя есть? Отвечай!

– Есть сестра, она в Барселоне. Мой отец продал ее, как только у нее начались крови, а потом выгнал и меня… Она шлюха… или была шлюхой. Не знаю, жива ли она теперь.

Капитан вытащил из кошелька десять оболов и вручил юноше.

– Это чтобы ты смог ей помочь, если однажды повстречаешь.

Фродоин не верил своим глазам, однако властный тон капитана королевской scara поколебал уверенность этих людей, большинство из которых несло на своих плечах опыт боли и нищеты, как было и с Айрадо. До этой ночи никому из них не доводилось узнать, что такое честь и храбрость.

Сначала наемники робели, но, оставшись без вожака, в конце концов приняли предложение Изембарда. Дрого им никогда не платил, просто разрешал присваивать добычу во время налетов. Изембард взял в руки плетку, притороченную к седлу. Никто не видел, чтобы рыцарь хлестал своего коня, но плеть всегда висела на месте. Стало тихо. Изембард передал плеть Итало, самому крепкому из гвардейцев.

– Айрадо пытался нанести удар своему командиру, и в наказание он получит шесть ударов. Считай, что тебе повезло, – бросил он побледневшему юноше. – Если бы ты меня хоть оцарапал, от твоей спины остались бы только ошметки. Давай, Итало, раздень его.

Воины, прибывшие из Барселоны, успели подъехать к развалинам монастыря. Они с изумлением увидели, как Итало снял с Айрадо кожаную брунию и разорвал рубаху на спине. Наказание свершалось с военной четкостью. Хлесткие удары эхом отдавались в ночи, Айрадо сумел вытерпеть без крика только три первых. Когда порка окончилась, парень упал и впился ногтями в землю. Изембард сам помог ему подняться.

– Протрите ему раны вином и сворачивайте лагерь. Мы отправляемся на следующий пост, а по пути я объясню вам армейские правила. И советую их не нарушать.

Бывшие наемники уныло побрели вслед за всадниками. Один из них бросился бежать и скрылся в лесу.

– Дезертир! – выкрикнул Изембард так, чтобы беглецу тоже было слышно. – Он получил деньги и сбежал. Такое карается смертью. Кто его схватит, получит десять оболов.

В темный лес устремились пятеро охотников.

– Я тебя не узнаю, Изембард, – промолвил обеспокоенный епископ.

– Они ведут себя как отряд норманнов, а их повадки я изучаю уже пять лет. Они не имеют уважения друг к другу, поэтому всегда готовы подчиниться сильному лидеру. Покончи с одним командиром – они тотчас же найдут себе другого. И это нам на руку. Я объеду всю Марку и соберу все мечи до единого, которые только годятся для боя. Но даже и тогда нам с сарацинами не тягаться. Нам нужна дисциплинированная, хорошо снаряженная армия, которая не заробеет перед противником, епископ.

Фродоин и гвардейцы с изумлением переглядывались. Никто не замышлял подобного дела со времен Рыцарей Марки.

– Пока еще рано радоваться, – продолжал молодой Тенес. – Я знаю по опыту, что больше половины из них сбежит, а спать нам отныне придется с открытыми глазами. Если в одно прекрасное утро нам всем не перережут глотки, Марка получит войско, готовое защищать границу.

Фродоин и Ориоль вспомнили о юном бродяге, который, ослепнув от ярости, забрасывал камнями графский дворец. А теперь Изембарда не вывела из равновесия даже трагедия беспризорных детей. Рядом с ними ехал капитан лучшего королевского отряда, который точно знал, как следует поступать. Гисанд из Барселоны сделал правильный выбор: молодой Тенес – тот самый полководец, который здесь нужен.

– Оставайся с ним, Ориоль, – распорядился епископ, прочитав мысли своего верного капитана. – Я же возвращаюсь в Барселону, меня ждет важное дело. Мы скоро встретимся, Изембард, да хранит и ведет тебя Господь. Завтра люди узнают, что Рыцари Марки вернулись.

55

Карлу Толстому, сыну Людовика Немецкого, нравилось спать в окружении голых женщин. Он любил раскинуться на постели так, чтобы дать полюбовницам возможность забавляться с его тучным телом, хихикая и сладко ублажая своего господина. Карл ненавидел военные кампании с их многодневными переходами по неудобным дорогам, с дождями, стужей и палящим солнцем. Карл предпочитал уютные таверны с подогретой спальней, а в ней – веселые радости плоти, однако на сей раз его отец пребывал в ярости и не желал слушать никаких отговорок.

Брат Карла Толстого Карломан являлся законным наследником императорской короны по завещанию двоюродного брата, покойного императора. Карломан и третий брат Людовик были похожи: оба заносчивые, оба лихие вояки, достойные наследники своего отца. А Карл был позором династии и объектом придворных насмешек из-за своих пороков и экстравагантных шелковых нарядов. Отцовское презрение граничило с жестокостью, но сейчас ему требовались все законные сыновья, чтобы привести войска в Альпы и задержать там короля Франции Карла Лысого.

После нескольких недель, проведенных в походе, они наконец оказались в Павии, у подножия Альп. Павия являлась самым большим городом на севере Итальянского королевства, и половина жителей здесь занимала сторону Карломана, поэтому, увидев войско, которое было послано его отцом, горожане встретили его со всеми почестями. Карла ублажали пирами на тридцать блюд и самыми лучшими красавицами из предместий, не разбирая, замужем они или нет. Жители Павии делали все, лишь бы избежать войны у ворот города.

Карл Толстый знал, что его дядюшка, король французский, пройдя через Лангр[44], усилил свое войско тысячами солдат. У Толстого людей было гораздо меньше, но единственной его задачей было преградить дядюшке путь на то время, пока к нему через перевал Бреннер не подойдет Карломан. Карл Лысый будет заперт в Альпах, и тогда остается только ждать, когда снегопады вынудят его отступить во Францию. По мнению полководца, этот план был настолько прост в исполнении, что он передоверил его своим генералам, а на свою долю оставил пиры и альковные забавы.

Разведчики определили, что его войска столкнутся с французами на следующий день. В лагере вострили мечи и готовили стрелы. А Карл Толстый, прихлебывая вино, на всякий случай обсудил со своей личной стражей план тайного бегства – если дела сложатся не лучшим образом. Полководец вышел из своего шатра освежиться и снова увидел ее. Она стояла среди деревьев, за линией последних лагерных шатров. И знаками подзывала его к себе.

Этим необычным часовым Карл обзавелся сразу после въезда в Павию. Женщина в черном то и дело мелькала среди его людей или появлялась в одиночку, на кромке леса. Лицо ее было прикрыто платком, но все равно Карл с первого взгляда понял, что эта женщина прекраснее всех, кем он когда-либо обладал, и сладкие фантазии не давали ему покоя. Королевский сын не привык, чтобы женщина отказывалась разделить с ним ложе или вот так ускользала, поэтому ее поиски превратились для него в навязчивую идею. Он даже начал видеть ее в снах, прелестница шептала ему неразборчивые слова, но прежде, чем он успевал к ней прикоснуться, женщина исчезала, а толстяк просыпался весь в поту.

Карл расспрашивал о ней, но горожане помалкивали. Никто не знал, кто она такая, а свидетели ее появлений боялись говорить. Дело попахивало колдовством, и слуги просили Карла помолиться и навсегда позабыть о женщине в черном. А еще это походило на неприятельскую ловушку. Сервы шептались, что королева Ришильда, супруга короля Карла, вступает в сношения с опасными языческими демонами. Все это были слухи, о таком рассказывают в тавернах ближе к полуночи, и никто в здравом рассудке не стал бы доверять хмельным побасенкам.

Это лицо, эти светлые локоны, выбивавшиеся из-под платка, влекли его с загадочной, зловещей силой. «Скорее всего, это какая-нибудь молодая вдовушка, которая никак не может решиться», – рассуждал Карл.

Узрев ее на краю леса, принц затрепетал. На рассвете они отправляются навстречу неприятелю, а потом он возвращается в Ахен. Ни о чем больше не раздумывая, Карл бросился за женщиной. Идти по неровной земле ему было неудобно, к тому же Карл, как и каждый вечер, был сильно навеселе.

В лесу по земле стелился легкий туман, лунный свет ложился пятнами – деревья уже почти облетели. Неуловимая красавица оставалась в поле зрения Карла, но по-прежнему была далеко. Она водила сластолюбца до тех пор, пока он не остановился сам, окончательно заплутав и тяжело отдуваясь.

– Это здесь, – призывно прошептала она.

– Ты где? – просипел он, обливаясь потом. – Покажись!

Карл наконец увидел женщину в центре поляны, фигуру ее омывал лунный свет. Образ ее переменился. Чувственная улыбка исчезла с полускрытого лица, в лесу стояла мертвая тишина.

– Кто ты?

Женщина скинула платок. От ее ледяной красоты Карлу стало жутко.

– Я охотница. Я та, кто молится забытым богам.

Она без тени улыбки показала ему острый серебряный наконечник. Карл был мужчина, раза в три массивнее лесной охотницы, но суеверный страх сковал его по рукам и ногам.

– Помоги, Иисусе!

Услышав святое имя, демоническое создание не бросилось наутек, как обычно рассказывали церковники, – женщина в три прыжка оказалась рядом с ним и ткнула в шею серебряным наконечником, из которого сочилась темная жидкость. По венам Карла пробежал огонь, голова закружилась.

– Теперь ты проклят, принц Карл. Жизнь твоя оборвется через два дня. Если хочешь получить противоядие, завтра ты отведешь войска и позволишь твоему дяде войти в город.

– Я не могу, ведь мой отец!..

– Тогда ты умрешь, корчась в самой ужасной из агоний.

Карл почувствовал, что его тело неотвратимо немеет, а огонь в крови добрался уже до ног. Ему почудилось, что лес искажает свои очертания, это было начало лихорадочного бреда, и принц завопил от ужаса.

– Сюда! – раздался далекий окрик. – Это был его голос!

– Уведи свое войско – и получишь противоядие, – прошептала Ротель. – Запомни: два дня.

Когда подбежала охрана, сын Людовика Немецкого трясся, простершись на поляне. Он безостановочно тер шею и завывал, как умалишенный. Срочно был вызван доктор, который всегда находился в эскорте принца. Целитель понюхал маленькое нагноившееся отверстие на шее.

– Белладонна и сурьма, – констатировал он. – На господина было совершено нападение.

– Колдовство! – закричал капитан гвардейцев. – Срочно уходим из этого леса!

На следующий день Карла Толстого донимали судороги и лихорадка, он поскуливал от боли. Полководец пребывал в ужасе и отказывался сообщить, что с ним приключилось. Он собрал генералов вокруг постели в своем шатре и отдал приказ сворачивать лагерь.

– Если мы это сделаем, Карл Французский беспрепятственно дойдет до Павии. Ваш отец впадет в бешенство и всем нам отрубит головы.

– Не отрубит, – прошептал дрожащий Карл. Он беспокойно озирался, боясь узреть демона с прекрасным лицом. – Императорская диадема предназначена не моему брату. Этому препятствуют великие силы, и лучше их не дразнить!

– К вам бы нужно позвать священника.

– Я не собираюсь драться! Повинуйтесь, а с отцом я поговорю сам.

Когда Карл Немецкий получил известие о деяниях своих сыновей, он не поверил собственным ушам. Карл отступил, когда оставалось только сделать шаг и захлопнуть ловушку, а с Карломаном, чье войско было больше, сумела договориться дипломатическая миссия, которую возглавлял Бозон Вьеннский. Сводный брат одержал победу, не пролив ни капли крови, и с почестями вошел в Павию. Лишившись своих защитников, знать и чиновники города переметнулись в лагерь триумфаторов и объявили, что поддерживают короля Франции в его притязаниях на титул короля Италии и императора. Карл Лысый с помощью епископов из Веллетри, Ареццо и Потро заглушил последние протесты северных аристократов и в середине ноября, не встречая никакого сопротивления, выступил маршем на Рим, где папа Иоанн Восьмой готовился встретить его на ступенях базилики Святого Петра, как того требовал обычай, сложившийся во времена Карла Великого.

Коронация была назначена в соборе Святого Петра в Рождество, ровно через семьдесят пять лет после торжественного акта воцарения Карла Великого, с точным повторением давнего ритуала. В присутствии всей курии, епископов Италии, знати и римской черни папа Иоанн Восьмой помажет коленопреклоненного короля священным елеем и возложит на его голову императорскую диадему. После того как Карл Лысый поклянется «чтить и уважать Святую Римскую церковь, главу всех церквей, и не посягать на власть ее и права ее», сам папа преклонит колени перед императором, признавая его земной imperium.

Священный союз будет заключен под пение гимнов и ликование толпы снаружи. А затем Карла с одобрения итальянского двора объявят императором, и тогда наступит время жарких ассамблей с участием епископов, аббатов и вельмож, и там произойдет дележ территорий, ранее принадлежавших королевству франков.

Всего этого было не избежать, и сводный брат будущего императора, Людовик Немецкий, кипя от ярости, начал готовить вторжение во Францию. Пускай Карл Лысый коронуется в Риме – сам он встретит Рождество в Аттиньи, будет пить его вино и заберет все, что покажется ему ценным, – такова будет его месть, ведь наследники Людовика окончательно упустили возможность украсить себя диадемой императора Священной Римской империи. Эту возможность отобрал его соперник, и дело явно не обошлось без вмешательства прекрасной королевы Ришильды, чьи чары представлялись все более зловещими.

Ротель через серва Карла Толстого доставила принцу противоядие и на несколько дней затаилась в особой маленькой хижине в лесу под Павией. Когда вместе с французскими войсками в лагерь въехала Ришильда, королеву проводили к жилищу бестиария.

Сестре Изембарда было двадцать девять лет, и она стала одной из Семи Вдов – между собой женщины пользовались именованием Алируннии. Ротель провела с ними пять лет, обучаясь древним премудростям, превратившим ее в могущественную темную ведунью. Алируннии называли себя наследницами первых готских колдуний, которых, по легенде, третий король готов Филимер изгнал из своего войска, посчитав их опасными для самих солдат. Укрывшись в лесах, Алируннии присоединились к необычным мужчинам, которых называли фавнами. Первые порождения этого союза выросли близ лагун Меотиды. Готы обнаружили их и заставили покинуть обжитые места, рассеяться по земле.

Ротель не знала, сколько правды содержала эта старинная легенда, но старухи уверяли, что распознали ее кровь и что она – истинная Алирунния по материнской линии. Верования и знания этих женщин во многом совпадали с тем, что рассказывала своей дочери Эга, но старых колдуний обволакивала темнота их языческих обрядов – сама же Ротель погрузилась в подобную черноту, когда лишилась Малика и Сансы. Она присоединилась к колдуньям, но собственного разума не утратила.

Алируннии вели Ротель по извилистой тропе, которая начиналась в ночи всех времен. Женщина узнала ритуалы готов древностью не в одно столетие, научилась читать будущее по полету птиц и внутренностям животных. Ротель взывала к мертвецам и насылала самые губительные проклятия по заказу Ришильды, своей покровительницы.

Королева защищала Ротель от церковных анафем, от не утративших силу эдиктов Карла Великого и даже от Кьерзийского капитулярия, который ее супруг Карл Лысый издал в 873 году: в нем графам повелевалось наказывать и казнить колдунов и отравителей, «дабы исчезло с нашей земли всякое понятие о столь тяжких преступлениях». Ришильда прятала Алирунний, когда королевского двора достигали злые наветы и готовился очередной приказ об их изгнании. День возмездия за Сансу, безусловно, наступит, но сейчас Ротель наслаждалась властью, которую давали древние ритуалы, и покидать старух пока не собиралась.

По этой тропе Оникс ее не водил – быть может, ему не хватило времени. С ним Ротель превратилась в бестиария, а теперь она стала Алирунния, или striga – колдунья. Она поражала намеченные жертвы не только ядом своего живого оружия; она умела применять и соки растений, а еще пользоваться страхом, который вызывало ее появление, – ведь мир был полон суеверий.

В ту ночь Ротель перерезала глотку барашку и полила его кровью белую кожу Ришильды. Королева нуждалась в помощи забытых богов, чтобы справиться с дорогой к императорскому трону. Когда кровавое возлияние завершилось, в глазах колдуньи появился недобрый блеск.

– Ты пять раз спасала меня на ассамблеях, и я многому научилась у Семи Вдов. Но я не забыла. Я оставила Дрого де Борра жить в страдании, и я позволила Бернату из Готии подняться высоко, чтобы страшнее было его падение. Скоро я буду мстить за свою дочь.

Ришильде стало страшно. Ротель не была ее рабыней, которую можно привести к покорности, она только выполняла ее поручения, за это королева защищала старых колдуний и Ротель имела возможность углублять свои сумрачные познания, но ее темная душа оставалась свободной. Ротель была единственным человеком, которого Ришильда по-настоящему боялась. И в то же время нуждалась в ней, чтобы расчищать дорогу своему властолюбию.

– Прошу тебя, Ротель… Я действительно пообещала тебе душу Берната, и ты ее получишь. Но пока что он нам нужен. Карл собирается назначить моего брата вице-королем Италии. Бозон женится на Эрменгарде, дочери покойного императора Людовика Второго, и итальянская аристократия сплотится вокруг него. – Ришильда старалась заразить колдунью своим энтузиазмом. – Мы давно уже вынашиваем этот план.

Ротель с полнейшим безразличием слушала, как королева открывает ей величайшие секреты.

– Вы, Бозониды, бросаете вызов всему миропорядку.

– В истории уже был подобный случай – им мы и вдохновляемся. Господь выбирает из своего стада самых достойных и поднимает их из грязи, чтобы в свой срок вознести на самую вершину.

Ришильда любила упоминать Господа, когда рассуждала о династиях и коронах, даже если тело ее было смазано кровью барашка.

– Отец Карла Великого, Пипин Короткий, был майордомом последних меровингских королей. Последним был Хильдерик Третий, такой же невезучий вырожденец, как и предыдущие. Истинной властью обладал королевский майордом, его же поддерживала и знать. И тогда папа Захарий задумался: кого же следует считать королем – обладателя королевской крови или реального правителя? Понтифик сознавал, что это вопрос великой сложности и великой важности, но он нуждался в сильных союзниках для защиты от язычников-лангобардов, угрожавших вторгнуться в Папскую область. Захарий был человек практичный, он решил, что королем должен быть тот, кто обладает реальной властью. И тогда он сверг Меровингов, а корону получил Пипин. А чтобы священный союз империи и Церкви получил символическое подкрепление, Захарий короновал Пипина так же, как венчали на царство древних иудейских царей, именовал его Rex Dei Gratia[45] и помазал священным елеем. – Ришильда размахивала руками, упиваясь этой историей. – А теперь Господу Богу угодно, чтобы нечто подобное произошло и с Бозонидами!

– Какая вы просвещенная женщина, Ришильда.

Королева с гордостью взглянула на Ротель. Этот рассказ она выучила назубок еще в детстве. В ее семье его повторяли при каждом удобном случае и спорили только о том, сумеет ли дом Бозонидов сравняться с Каролингами.

– А ты, колдунья, – инструмент, с помощью которого я переменю ход истории. Ты получишь и Берната, и всех, кого ни пожелаешь, я только прошу у тебя небольшой отсрочки.

– Я хочу, чтобы ты защитила от них моего брата Изембарда, – произнесла Ротель, и на короткий миг лицо ее перестало быть бесстрастным. Эта женщина избегала своего брата пять долгих лет. Она была недостойна света.

– Он тоже играет свою роль в этом деле, – задумчиво ответила королева. – Ты и он – краеугольные камни нашей истории, хотя мой братец Бозон этого и не признает.

56

Гомбау, старший сын Элизии, был сорванец и неслух. Мать часто не знала, что с ним делать, особенно когда он бил Ламбера. В то декабрьское утро вопли младшего были слышны даже на площади. В огороде «Миракля» состоялась беспощадная баталия с целым отрядом сарацин. Гомбау одержал героическую победу, сражаясь отважнее самого капитана, маминого друга, однако «город», который он защищал, оказался снесен до основания, а младший братик плакал, спрятавшись в курятнике. Последствия битвы тоже были плачевны: рассыпанная по всему огороду поленница и растоптанные грядки ароматических трав.

Гомбау ускользнул от материнского подзатыльника и растворился среди улиц, еще больше расстроив Элизию. Отыскать мальчишку в городе не умели ни Гальдерик, ни дети служанок из «Миракля».

В полдень Гомбау, повесив голову, появился на кухне:

– Я поступил нехорошо. Ребенку всегда надлежит слушаться свою мать. Я постараюсь быть более заботливым и не расстраивать вас, и батюшку тоже.

Элизия воззрилась на сына с изумлением. Такая пышная тирада в устах Гомбау звучала непривычно. Но когда Элизия увидела на пороге улыбающуюся Берту, она сразу поняла, чья это наука. Знать любит прикрывать свои ошибки красивыми словесами. Принесенные извинения не спасли Гомбау от необходимости провести остаток вечера за восстановлением поленницы.

После обеда Элизия заставила себя подойти к угловому столу, где юная супруга Изембарда коротала время за вышивкой или чтением. При встречах женщины вели себя любезно, но все-таки старались встречаться пореже. Элизия мучилась от своей запретной любви, а Берта, видевшая портрет своего мужа в малыше Ламбере, боялась, что прежние чувства вспыхнут в былых любовниках с новой силой.

Изембард нашел в Барселоне маленький пустующий особняк, но приведение его в жилой вид займет еще много времени. Неделя за неделей женщины осторожно изучали друг друга; впрочем, напряженность в их отношениях постепенно сходила на нет, особенно со стороны Берты, которую с детства учили не давать волю чувствам: все, что ни делается, должно служить благу семьи. Элизия отметила перемену, произошедшую в Берте, и решила, что не должна бороться за Изембарда. Пускай даже он ее любит, он муж знатной орлеанской дамы, а ей остается только принять этот факт. И все равно Элизии было мучительно каждый день видеть Берту, такую юную, такую полную жизни.

Элизия подошла к столу, наконец решившись изменить свое поведение. Ей казалось странным, что женщина проводит долгие часы над страницами, которые для самой Элизии представляли полнейшую загадку. Временами хозяйка замечала, что гостья ее плачет или кивает в ответ прочитанному, и тогда ее разбирало любопытство. А по временам Берта вздыхала у выходящего на площадь окна: муж ее до сих пор не вернулся, хотя новости о нем приходили без перебоев.

Изембарда называли достойным продолжателем отцовского дела. Подчиненные безоговорочно признавали в нем своего капитана, хотя он без колебаний карал нарушителей приказа и оставлял после себя дубы с повешенными солдатами, напоминая живым о строгости военной дисциплины.

Элизия с ужасом представляла себе эту картину. В таверне спорили, будет ли прок от таких суровых мер. Изембард вел себя не как missus dominicus, а как полководец, в отсутствие Берната из Готии создающий армию.

Несколько раз отряды Дрого пытались остановить Изембарда – непокорных либо уничтожали, либо присоединяли к войску защитников Марки. Времена были жестокие, и рыцарь вел себя им под стать. Он многим внушал страх.

А еще рассказывали о встрече Изембарда с графом Гифре, его братом Миро и с их матерью Эрмезендой – но какие планы они обсуждали, оставалось загадкой. Напряжение звенело в воздухе. И все равно, говорили знающие люди, однажды Бернат из Готии скажет свое слово, и тогда по всей Марке зазвенят мечи.

Элизия смотрела на Берту с печальной улыбкой. Она завидовала ее восемнадцати годам и той счастливой жизни, которую сможет подарить ей Изембард. Когда Элизии было восемнадцать, Гали уже выиграл ее в кости, а вскоре ее ожидала нищета в чужом городе. Берта в своей жизни не изведала горя, зато она знала много интересных историй и вечерами у камина развлекала ими гостей. Элизия порой прислушивалась к этим рассказам из кухни, а думала тем временем о своем. Юная Берта была такой образованной и просвещенной, что дала бы фору многим городским священникам.

– Я хотела поблагодарить вас за те извинения, которые принес Гомбау, – с улыбкой заговорила Элизия. – Не думаю, что он и вправду все это чувствует, но слова прозвучали очень красиво.

– Гомбау – хороший мальчуган, тебе с ним просто нужно побольше терпения, – осторожно посоветовала Берта.

Элизия решила раз и навсегда разрушить ледяные стены. Им есть за что уважать друг друга!

– Берта, ты станешь прекрасной матерью!

– Если только мой муж найдет для меня время, – ответила она, не поднимая головы.

– Он вернется, – с болью в груди заверила Элизия, подумав о Ламбере. – Вернется, вот увидите.

– Мне кажется, Элизия, тебе хотелось бы иметь больше детей. Я заметила, что вы с Гали почти не разговариваете, и это очень печально. Нам, женщинам, порою выпадает очень тяжелый жребий, но мы должны быть сильными. Я думаю, Гомбау так себя ведет из-за ваших размолвок. Ты должна помочь мальчику, чтобы он научился уважать вас обоих. Горести этой жизни он еще успеет испытать…

– С Гали дела уже не поправить, но спасибо вам за совет, – вздохнула Элизия и взяла девушку за руки. У нее никогда не было такой нежной кожи. – У вас благородное сердце, открытое жалости, Берта.

Дама положила ее ладонь на книгу, лежавшую на столе.

– Я видела, как ты наблюдаешь за мной, когда я читаю.

– Чтение было мечтой моего дедушки, но он так и не научился.

Берта улыбнулась и придвинула к ней тяжелый том. Ей хотелось протянуть мост к этой отважной женщине. Сама Берта никогда не станет такой сильной.

– Мне было бы приятно научить тебя читать на латыни. Эту книгу написала женщина, она отчасти напоминает мне тебя.

– Женщина?

Берта с гордостью кивнула:

– В Барселоне о ней сохранились недобрые воспоминания, но ведь почти никто не знает, что с нею было и как она страдала. Она звалась Додана Гасконская и была женой Берната из Септимании, графа Барселонского, отца Гильема.

Элизия отдернула пальцы от кожи переплета, точно от заразы. Эту книгу написала мать человека, который казнил графа Сунифреда и обрек на скитания его жену и детей.

– Я понимаю, о чем ты думаешь: возможно, его отец повинен также и в смерти отца Изембарда. Но Додану выдали замуж за Берната в возрасте четырнадцати лет. Она провела несколько лет в Барселоне с мужем, а затем Бернат без всяких объяснений отправил жену на родину в Юзес, где она вела одинокую жизнь, печалясь в разлуке, но обязанная управлять землями и добывать займы, чтобы содержать и снаряжать своего воинственного супруга. Граф проводил много времени при дворе, ходили слухи о его незаконной связи с королевой Юдифью Баварской, матерью нынешнего короля Карла. – На глазах у Берты выступили слезы. – Благородная Додана сносила все унижения, терпела холодность Берната, который навещал ее единственно для того, чтобы зачать наследника. Когда родился Гильем, младенца вырвали из материнских объятий. Бернат, даже не окрестив, отдал сына ко двору в качестве гарантии своей верности монарху, и мальчик должен был воспитываться при дворе. И тогда Додана, отвергнутая мужем и горюющая в разлуке с сыном, написала свою книгу. Она называется «Liber Manualis», по-другому – «Наставительная книга для моего сына» и предназначена для Гильема, дабы воспитать в нем почтение к отцу и к Церкви. Таким образом Додана разговаривала со своим ребенком, она побуждала Гильема проявлять благородство во всем и оказывать помощь даже самым бедным. – Берта погладила кожаный переплет. – Додана писала книгу, всеми покинутая, одинокая в своем замке, разлученная с любимыми детьми и в каждодневной борьбе за добывание средств для своего бессердечного супруга – как и ты. Додана умерла много лет назад, но этот труд сделает ее бессмертной.

– Боже мой! – Элизия прикоснулась к книге, глаза ее тоже подернулись слезами.

– За спинами этих жестоких мужчин стояла покинутая женщина, которая попыталась все переменить. Она не сумела, и сыну ее в двадцать четыре года отрубили голову в наказание за его злодейства, но наставления Доданы достойны вечной памяти.

Речь Берты растрогала Элизию. Страдание, подобное ее собственному, могло укрываться и в бедняцких лачугах, и в царственных чертогах.

– Вы научите меня читать?

– Ты справишься, если тебе достанет времени и терпения. Так и мне не придется скучать. Я попрошу епископа Фродоина, пусть один из его писцов снимет с моей книги копию и переплетет для тебя.

Элизия польщенно улыбнулась. Такая книга станет самой ценной вещью в ее доме. Женщин, знающих грамоту, в Барселоне можно было пересчитать по пальцам одной руки, а простолюдинок и не было вовсе. Элизии никогда не приходило в голову научиться читать, а уж тем более – что ей предложит свою помощь знатная дама. И Додана Гасконская ее тоже заинтересовала.

За спиной у хозяйки кто-то стоял.

– Элизия, ты должна это сделать, – произнесла Года, слышавшая весь разговор.

Сервы Годы вносили в «Миракль» мешки с солью, необходимой, чтобы сохранить мясо, купленное Элизией на втором забое скота.

– Твоя гостиница работает как будто сама по себе, теперь ты можешь ослабить вожжи. Уверяю, если ты начнешь понимать писаное слово, твой мир покажется тебе всего лишь песчинкой на огромном берегу.

Берта встала, приветствуя даму, а Элизия продолжала смотреть на книгу. Она думала о дедушке Ламбере. Он мог бы ею гордиться.

– Ты многое пережила, Элизия, и, полагаю, тебе будет интересно заглянуть в сердце другой женщины, которая тоже испытала на себе холодность супруга, – продолжала Года, и ее темные глаза мерцали в полутьме. – Разве не так? Пускай Барселона живет в окружении бурь, важно то, что мы можем им противопоставить. Для этого служат книги, они даруют нам крепость духа.

В ту ночь епископ вошел в крипту старой церкви, выстроенной в форме креста, гадая, что может означать неожиданный вызов от его возлюбленной. Года из Барселоны была там, в окружении предков, точно жрица забытого мира. Фродоин всегда испытывал ревность к этой стороне ее жизни, хотя и научился уважать обычаи любимой женщины. Он – епископ, и его новый собор примет в себя всех прихожан его города, но древние верования крепко укоренились в человеческих душах.

Года обернулась к священнику с сияющей улыбкой. Не выказывая никакого почтения к священному месту, она поцеловала его в губы, пальцы ее играли с седыми прядями его длинных волос.

– Мы стареем, дорогой епископ. Мне бы хотелось стареть бок о бок с тобой у камина в большом зале, а не в древней крипте, полной мертвецов, однако твой Бог ревнив.

– Он дарует нам вечность после этой юдоли скорби – способна ли на такое чтимая тобою Мать?

Года оставила без внимания едкую реплику и мягко провела ладонью по его лицу. А потом сделала шаг в сторону, и епископ увидел два тяжелых сундука, стоящих на плитах. Один из них дама открыла – внутри блеснули серебряные монеты. Епископ глубоко вздохнул: здесь покоилось великое богатство.

– Ты хочешь, чтобы Изембард создал армию. Этого тебе будет достаточно, епископ, – с гордостью произнесла она.

– Сейчас у него только горстка, но могут появиться сотни воинов, даже кавалерия!

– Принимайте клятвы верности в обмен на деньги и куйте оружие.

– Возможно, я никогда не смогу с тобой расплатиться, Года.

Женщина обвила его шею руками и заглянула в глаза; слова ее прозвучали очень серьезно.

– В обмен на эти деньги я хочу получить обещание. Грядут перемены, я это чувствую, а когда они наступят, ты добьешься, чтобы король предоставил Арженсии и Эрмемиру право на владение соляной горой и замком Кардона.

Фродоин вытаращил глаза. Он наконец-то понял тайную причину: вот почему Года согласилась на неравный брак своей дочери с сыном рыбака!

– Ты задумала основать новую династию! Да, ты всегда смотрела выше и дальше, чем другие.

– Эрмемир был недокормленным голозадым мальчишкой, когда ему открылась эта гора. В наше первое путешествие он единственный поверил в меня. Теперь Эрмемир – смышленый юноша, он научился торговать, но главное – он любит и ценит мою дочь. Для него это была недостижимая мечта, но несколько лет назад я приняла решение. Изгнание меня изменило, Фродоин. Я увидела гораздо больше того, чем можешь понять ты, чем понимают знатные сеньоры. – На лице ее промелькнула гримаса презрения. – Я до самой смерти останусь мишенью для шуточек, зато Арженсия и Эрмемир получат себе эту землю и эту соль.

– Арженсия согласна?

– Эрмемир уже много лет вхож в мой дом. Арженсия любит его, но ей страшно. Девочка страдает от презрительных взглядов, но ведь она хорошо помнит свое заточение в подвале графского дворца и знает, почему я иду на такой союз. Моя дочь будет решать свою судьбу и судьбу своих подданных, она станет хозяйкой на собственной земле! Ей не придется ради спасения жизни выходить замуж за старого пьяницу! – Глаза ее увлажнились. – Я хочу выкупить у графства разрушенную крепость Кардона. На этом месте дети возведут новый замок. Мои внуки обучатся владеть оружием, и их дом обретет могущество на много поколений вперед – благодаря соляной горе.

Фродоин слушал и молча поражался. Быть может, именно сейчас Года, переступающая через презрение спесивой знати, творит новую историю. Эрмемир навсегда останется сыном рыбака, но ведь у большинства династий было темное прошлое – иногда даже более жалкое. Со временем его происхождение окутается легендой или будет заменено другим, беспримесно-благородным. Документы пропадут или будут переписаны, а память людская недолговечна. И тогда во всем блеске предстанет династия, вышедшая из соленого сердца горы.

– Года, все может обернуться совсем не так. Среди нас есть франки, приверженцы Берната из Готии. Быть может, мы не справимся или разразится война.

– Я понимаю. – Она обхватила лицо Фродоина руками. – И все-таки твой хитрый ум и меч Изембарда совершат то, о чем моя семья мечтала из поколения в поколение: Барселона простоит еще тысячу лет!

– Да защитит Господь Изембарда, второго героя из рода Тенесов, – торжественно произнес епископ, прежде чем скрепить новый союз поцелуем.

57

Капитан Изембард пережил несколько мятежей, засад и покушений на свою жизнь. Напрягая все силы, он сплотил вокруг себя отряд верных воинов, который стремительно увеличился, когда Фродоин под надежной охраной переправил капитану сундуки с серебром.

По воле прелата с ним остался Ориоль и часть епископских гвардейцев, а граф Гифре Уржельский прислал ему в помощь Арманни из Ампурьяса, Гарлеу из Конфлента и Маиора из Таррасы, учителей воинского искусства и старых друзей Изембарда. В пещере Бенвьюрской обители они на распятии и Евангелии торжественно поклялись быть вторыми Рыцарями Марки; Жорди, действовавший от имени Фродоина, составил об этом запись, и копию отослали королю Карлу Лысому. Изембард не собирался возвращаться ко двору, не исполнив давнего отцовского обета, хотя бы даже рискуя головой. А еще ему хотелось задеть гордость Берната из Готии и Бозона Вьеннского.

Рыцари Марки жили едиными помыслами и решения принимали в согласии: так им удавалось поддерживать дисциплину среди почти полусотни всадников и трех сотен пехотинцев. Сундуки Годы из Барселоны сильно способствовали верности войска. Изембард допустил Айрадо к участию в малом совете, и оказалось, что юный воин обладает прекрасными задатками полководца.

Обладатели лошадей практиковались в искусстве, особо уважаемом среди франков: разгонялись в галоп, поднимались в седле, наносили удар и снова садились. Отрабатывая силу удара, они упражнялись на мешках с песком и камнями. Пехотинцам Изембард дал задание выстроить целый лес из кинтан – вбитых в землю столбиков в человеческий рост; учеба предстояла долгая. Солдаты должны были атаковать кинтаны, вооружившись большими деревянными щитами и булавами, весящими больше, чем настоящее боевое оружие, а на спины им специально подвешивали дополнительный груз. Новобранцы репетировали гибельный танец перед деревянными противниками, а Изембард заставлял их все плотнее становиться друг к другу, не нарушая при этом строя. Из-за тесноты возникали и несчастные случаи, однако в настоящей битве солдаты будут лишены свободного пространства. Самые искусные учились находить кинжалом слабые точки в кольчугах и латах.

Защитники Марки должны уметь убивать, а также ранить, но в первую очередь – терпеть лишения и сохранять ясную голову. Каждый удар, каждый строгий окрик Изембарда учил их не поддаваться гневу. Вечерами перед строем капитан повторял в своих речах: слепая ярость заставляет позабыть о тактике и стратегии, именно она – причина величайших поражений в истории.

Несмотря на дезертирство, число примкнувших к отряду Изембарда возрастало, они наконец приступили к строительству деревянных башен и укреплений на границе.

Обучение было пройдено не полностью, но перед Рождеством Изембард приказал своему войску разбить лагерь у подножия Монтсени, на равнине Тарадель. Здесь его люди проведут зиму, не прекращая утомительных тренировок, а самому рыцарю хотелось проверить, как выполняется секретная часть его плана. Никому не открыв цели своего путешествия, Изембард вместе с Ориолем отправился на север, избрав узкую тропу, ведущую к заново отстроенной деревне Ла-Эскерда.

Утро выдалось серое и морозное. Старики нюхали воздух, а ломота в костях предупреждала их о близком снегопаде. За солдатами боязливо следовали дети из хижины – кроме мальчика, который остался в Барселоне, и Агнесы, зарезанной Дрого де Борром. Изембард держал свое слово: он вел детей в деревню, чтобы местные семьи приняли их в качестве слуг. Только так брошенные дети могли выжить.

В излучине реки Тер Изембард залюбовался огородными грядками и новыми полями пшеницы и ячменя, отвоеванными у целины. Колоны насадили ореховые деревья и яблони – плоды будут весь оставшийся год храниться в горшках с медом. Группа крестьян вместе с женами и детьми поливала землю кровью рыжей курицы – это было приношение перед началом сева. Поначалу люди встревожились, однако, узнав Изембарда, быстро успокоились, пропустили его отряд и продолжили древний ритуал.

После нападения Дрого, в котором погибла целительница Эга, Ла-Эскерду окружили стеной из вбитых в скалу кольев, с несколькими башенками. Тут и там грудами лежали камни, предназначенные для строительства домов – одноэтажных, с соломенными крышами. Фродоин собирался весной привести новых колонов, поскольку каждая семья здесь уже владела тремя мансами земли и могла выплачивать и аренду, и церковную повинность. Как только путники оказались на пороге дома, из темной комнаты высыпали радостные ребятишки. Ориоль по-дружески оделил их каштанами и лесными орехами.

Изембард вспомнил о Ротель, которая в Ла-Эскерде была счастлива с дочерью. Сердце его сжалось, но, заслышав лязг металла, он отогнал скорбные думы.

– Вы слышите? – с улыбкой спросил Изембард.

Внутри стучали молоты. Кузница работала в полную мощь. Это был главный секрет армии Изембарда. Ключевую роль в этом деле играл Жоан, однорукий муж Леды, мастер-кузнец. Люди с давних времен знали о залежах железа в долине Пикамена у подножия Монтсени, а теперь жители деревни проложили туда дорогу и привозили руду на телегах. Жоан с помощью Сикфреда и других колонов построил кузницу позади скромной церкви Сан-Мигел. Воины оставили детей на попечение деревенских женщин, а сами поспешили в кузницу. Это был большой дом из камня и глины. Над крышей вился густой черный дым. Горн топили древесным углем, который жгли на склоне Монтсени. Руду переплавляли в круглом котле, обложенном камнями, а выпуск плавки заканчивался в каменных желобах. Жоан делился секретами кузнечного дела с шестью учениками разного возраста. Когда рыцари вошли в кузницу, он молотил своей единственной рукой по лемеху плуга, сбивая шлак. Сын придерживал лемех щипцами. По сигналу Жоана Сикфред погрузил заготовку в лохань с холодной водой. Металл зашипел. Жоан сосредоточенно наставлял учеников: теперь лезвие нужно закалить, чтобы оно не получилось ломким.

Лицо мастера было такое же черное, как и его рубашка. Вот он заметил Изембарда и почтительно поздоровался с рыцарем. Жоан до сих пор не свыкся с мыслью, что снова сделался кузнецом. После радушных приветствий Изембард перевел взгляд в глубину помещения, где лежали груды шлака.

– Что с нашим заказом?

– Проверьте сами, мой господин.

Мужчины разгребли мусор, под конопляной циновкой в полу пряталась лестница вниз. Вся деревня хранила эту тайну, взамен получая новый источник доходов. Деньги Годы принесли в Ла-Эскерду процветание, в каждой семье кто-нибудь да работал под началом Жоана.

Воины осторожно спустились по вертикальной лестнице в специально вырытый подвал: он был шире самого дома, ведущие в разные стороны коридоры терялись во мраке. Из-за дыма факелов и запаха железа дышать здесь было тяжело. Изембард с Ориолем окинули довольными взглядами сотни мечей, копий и кинжалов и деревянные ящики, в которых поблескивали наконечники для стрел. Дюжина подмастерьев шлифовала оружие; другие скрепляли металлические кольца и чешуйки, готовя тяжелые кольчуги.

– А теперь мы приступаем к ковке галей, – пояснил Жоан.

Изембард взял в руки круглый щит. Во Франции за такой предмет отдали бы двух коров, но здесь было в достатке и железа, и людей, уставших бояться. «Возможно, это не самое лучшее оружие, – подумал капитан, – зато мои солдаты не будут сражаться лопатами, прикрываясь кожаными передниками. А упорные тренировки довершат дело».

– Когда вам понадобится наше снаряжение? – уточнил Жоан.

– Король покамест занят своей коронацией в Риме, а Бернат будет дожидаться вознаграждения за свою верность Бозону, но когда он поймет, что Марка после десятилетий небрежного управления вышла на свой собственный путь, Бернат захочет нас подчинить, а власть вернуть себе. Все еще впереди, но это время придет. Продолжай работать, Жоан. И когда разразится буря, мы не станем плакать в потемках, как это было с нашими отцами.

Гали сотрясался всем телом и крепко сжимал голову Бальдии, трудившейся у него между ног. Дело происходило в убогом домишке рядом с воротами Регомир – проститутка водила туда мужчин, которых подцепляла в таверне. Здесь, на куче гнилостной соломы, владелец лучшей во всей Готии таверны освобождался от зависти и ненависти, отравлявших его душу.

Он взял замуж служанку, кухарку старого Отерио, для того, чтобы она его содержала. Соблазняя Элизию, парень надеялся, что простодушная девчонка будет покорна его воле, но она не позволила собой управлять. Жена не одобряла его страсть к азартным играм, без его разрешения спасла в Жироне двух проходимцев, завоевала всеобщую любовь и перестала в нем нуждаться, она даже участвовала в подготовке заговора за спиной мужа. Он подверг ее унизительной расправе на глазах у людей Дрого… и все стало только хуже. А ведь был еще Изембард из Тенеса – мужчина, по которому сохли все девицы. Гали не знал, что там было у капитана с Элизией, но однажды он пытался увезти ее из города. Гали представлял себе Элизию, ослепленную рыцарским блеском, и ревность грызла его изнутри.

После изнасилования Элизия только однажды навещала его ночью – тогда как раз закончилась битва при Осоне. Это совокупление было торопливое, похожее на малоприятное дело, – так, холодно и поспешно, был зачат Ламбер. Но сомнение до сих пор терзало душу Гали. Парень всего-навсего мечтал жить как Отерио, в окружении слуг и кувшинов с вином. Наслаждаться жизнью по-королевски, владеть процветающей гостиницей… однако жена не давала ему такой возможности. Элизия выделяла мужу только жалкую плату за принадлежавший ему дом, а всю прибыль куда-то прятала. К тому же армия слуг и друзей бдительно охраняла от него Элизию.

Гали вытянулся в струну, чувствуя приближение оргазма. С Бальдией и ей подобными, потрепанными гостиничными шлюхами, он ощущал себя могущественным властелином – в их компании он был свободен от презрительных взглядов и позорных шепотков.

Щелястая дверь внезапно распахнулась. Калорт вошел и сразу принялся хохотать. Бальдия, наученная горьким опытом, выхватила из-под соломы заржавленный нож, но злодей и бровью не повел.

– Ты должен кое-что сделать, Гали, – объявил Калорт, отбрасывая женщину в сторону. – Дрого желает проучить этого рыцаря Изембарда, дружка твоей жены. Он набрал слишком много силы и умеет постоять за себя, но в твоей гостинице проживает его сахарная женушка. Для них, благородных, если что случится с женой – так лучше бы это на собственной шкуре испытать. Убей ее!

– Ты с ума сошел! – закричал Гали. – Что будет со мной, если меня поймают?

– Бывают вещи и похуже смерти, приятель. – Калорт страшно ощерился. – У меня есть один старый пергамент, он тебе об этом напомнит. Делай что велено или получишь сполна!

– А если сделаю – ты мне его вернешь? – спросил Гали дрожащим голосом.

– Сначала исполни… а там разберемся, – бросил Калорт, уже направляясь к двери.

В Гали словно бес вселился. Если он убьет Берту – ему и самому не жить. Никто в Барселоне его не спасет, а Калорт и Дрого де Борр, разумеется, и пальцем не пошевелят. Церковь обречет на проклятие его душу, в суде запытают, а потом подвесят изувеченное тело на городской башне. Ослепнув от ярости, он выхватил у своей подружки старый нож и набросился на Калорта. Первый удар Гали нанес в спину, а потом продолжал кромсать упавшего, пока Бальдия не повисла на нем, визжа и подвывая.

– Что ты наделал! О господи… – причитала женщина. – Его люди нас убьют!

Гали был весь в крови и тяжело отдувался. Он разодрал одежды на мертвеце, схватил его деньги, а с ними и старый сморщенный пергамент. Он быстро сунул его в руку Бальдии. Времени у них не оставалось, люди Калорта могли нагрянуть в любую минуту.

– Сожги его, скорее! И прибери тут все! Я выкопаю яму и спрячу труп. – Заметив, что Бальдия застыла на месте, Гали залепил ей оплеуху. – Шевелись, курва!

Ошарашенная женщина подошла к единственному сальному огарку, который горел у нее в доме. Повернувшись спиной, она спрятала пергамент у себя на груди. Гали лишил ее куска хлеба, она ведь не сможет работать с мертвецом под ногами. Бальдия на своем веку повидала много таких ребят. Если Гали готов убить за кусок тертой кожи, значит он ей еще пригодится – когда однажды ей что-то потребуется от своего дружка.

Мужчины вроде Гали повсюду вокруг себя сеяли несчастье.

Часть пятая Кузница

877 год

В эти два года все шло не так, как рассчитывал Карл Лысый. Он был коронован по воле Иоанна Восьмого, но акт подписали всего десять итальянских патрициев. Не имея почти никакой поддержки со стороны итальянской знати, император нес на своих плечах защиту Папской области, управление Францией и Италией, угрозу расторжения союза, исходящую от непокорного сына, короля Аквитании, и конфликт со сводным братом Людовиком Немецким, считавшим, что Карл не имеет никаких прав на императорскую диадему.

Карл начал с того, что при поддержке папы собрал совет и заручился верностью итальянских и французских епископов. Напряженность в отношениях с Людовиком не улеглась, и только дипломатические ходы уберегли королевство от катастрофы. Иоанн Восьмой вынашивал идею возродить целостность империи, подчиненной Церкви, и с этой целью направил во Францию апостольского викария, наделенного всею полнотой полномочий. Ансегиз, епископ Санса, завладел доверием Карла Лысого, оттеснив от короля Гинкмара из Реймса.

Ансегиз задумал создать великий союз королей раздробленной империи Каролингов, и Карл направил посольство к Людовику Немецкому. Но в тот же самый день, 28 августа 876 года, пришла весть о кончине Людовика. Карл, ослепленный собственным властолюбием и подстрекаемый Ришильдой, вторгся в пределы Германии, желая занять легендарный Ахен, символ императорского трона, и дошел до Майнца, чтобы завоевать левый берег Рейна. Карл был уже на пороге своей главной мечты – владения всей территорией, принадлежавшей когда-то Карлу Великому, однако его племянник Людовик Младший собрался с силами быстрее, чем ожидалось, и перекрыл франкской армии путь.

Вероломный поступок Карла исключал дипломатическое решение конфликта. Людовик воевал на своей земле, среди верных ему людей, и 8 октября армии сошлись близ города Андернаха. Карл Лысый потерпел крупнейшее в своей жизни поражение, и тогда же в его груди началось ужасное колотье. Опозоренный и больной император бежал в Льеж, где боли только усилились. Пришедшие в город дурные вести тоже сказались на состоянии монарха: норманны поднимались вверх по Сене на шести больших кораблях, а в Италии сарацины при поддержке мятежной знати вторгались в пределы Папской области.

Бозон, королевский шурин, к тому времени уже сделавшийся герцогом Лионским и Прованским, устроил так, что Карл назначил его вице-королем Италии; его влияние еще больше возросло в 876 году после женитьбы на Эрменгарде, единственной дочери покойного императора Людовика. Он должен был оборонять свои новые владения, но оправдывал свое небрежение нехваткой войск. Ришильда, как могла, отводила глаза своему супругу, и он не видел, что Бозон руководствуется только собственной выгодой, и не было рядом Гинкмара из Реймса, всегда готового сказать правду.

Испанская марка жила в напряженном ожидании, в то время как королевство, границу которого она оберегала, все больше кренилось – непонятно, в какую сторону.

58

Льеж, март

«Божественное Величество избрало его среди всех прочих, дабы возвысить до горних вершин, дабы он всечасно защищал Христову Церковь… оберегая ее от нападок язычников».

Когда апостольский викарий Ансегиз дочитал до конца утомительное послание папы Иоанна Восьмого, император Карл почувствовал в груди очередной укол, точно от кинжала, и крепче вцепился в толстое одеяло из медвежьей шкуры. Святой Престол требовал помощи, не принимая во внимание ни его здоровье, ни потерю значительной части войска после поражения, которое несколько месяцев назад нанес ему Людовик Третий, сын Людовика Немецкого.

– Пришли уже десятки писем с тем же самым требованием, – просипел Карл после долгого приступа кашля. – Папе известно, что я не в том состоянии, чтобы покидать Галлию!

Ришильда, сидевшая возле мужнина ложа, поднесла к его губам чашку дымящегося настоя. Папа Иоанн Восьмой писал и ей, просил повлиять на супруга. А Ришильду беспокоило здоровье Карла. Если он умрет, это будет крах всех ее планов. Два года назад в Риме епископы отказались короновать ее императрицей, и Ришильду до сих пор передергивало, когда она вспоминала о пережитом унижении. Дела ее не терпели отлагательства, и она нуждалась в своем ослабевшем муже. С грустной улыбкой Ришильда шепнула:

– И все-таки сейчас решается, останетесь ли вы избранным императором…

Карл сжал зубы, борясь с нестерпимой болью. По временам мысль о смерти приносила ему утешение. Королю было пятьдесят четыре года, за спиной лежала жизнь, полная тревоги, борьбы, разочарований и странствий. Мало уже осталось от человека, который сумел завоевать сначала корону Франции, а потом и императорскую диадему.

Но не только тело сотрясалось от пронзительной боли, засевшей в его легких; душа монарха погрузилась в болото горя и неудач. Все достигнутое им за жизнь, казалось, вот-вот утечет сквозь пальцы.

В дальнем углу зала Бозон, широкоплечий герой в вышитой тунике, беседовал с Бернатом из Готии и двумя папскими легатами – глазами и ушами понтифика при дворе. Герцог посмотрел на сестру и слегка склонил голову.

– Императору необходим отдых, – объявила Ришильда.

Бернат подошел к изножью королевской постели, не обращая внимания на гневный взгляд королевы. Несмотря на пожалованные Бернату графства Берри и Отён, он оставался нестабильным союзником из-за неуемной алчности и страхов. Маркграф вел себя как капризное дитя – скоро и он превратится в проблему для их дома. Если бы не Бозон, Ришильда давно бы подарила его Ротель.

– Мой король, нам нужно решить один вопрос. Речь идет о вашем капитане Изембарде из Тенеса. Он, не спросив моего дозволения, строит сторожевые башни и заставы на границе, а граф Уржельский оказывает ему содействие. Его люди называют себя Рыцарями Марки. Изембард держит в своей власти деревни и селения, предоставляя им защиту в обмен на скот и пшеницу для его войска. Мои разведчики оценивают их численность в триста всадников и тысячу пеших солдат. Изембард ведет себя как правитель этой земли, и я считаю, он готовит мятеж. Только дайте свое согласие – и я, пока не поздно, разделаюсь с ним.

– Я сам принимал присягу у этих рыцарей, Бернат. Данный обет связывает Изембарда с королевством так же, как связывал и его отца. Изембард делает за вас всю работу на границе.

Маркграф побагровел и сжал кулаки, но Бозон успел заговорить раньше своего сообщника:

– Вы до сих пор доверяете этому готу?

– Да. Быть может, он единственный, кому я доверяю. Безопасность границ повышает урожаи, а значит, и налоги, поэтому я доволен Барселоной. Изембард и Фродоин пекутся о моих владениях. И вовсе не Испанская марка лишает меня покоя! – сердито закончил монарх. Беспомощные действия герцога в Италии грозили обернуться катастрофой.

– Мой господин… – Бернат был в такой ярости, что казалось, собирался ударить своего короля.

– Довольно! – резко оборвала его Ришильда. – Я же сказала, что его величество нуждается в отдыхе!

Брат и сестра обменялись понимающими улыбками. Они не позволят Бернату отбирать у государя последние силы. Карлу следовало принять ряд более важных решений, а направить его выбор – это дело супруги. Бозон схватил гневливого Берната под руку и увел из королевской опочивальни. Ришильда коротко отмахнулась от легатов и викария – им тоже следовало уходить. Карл посмотрел на жену с благодарностью:

– Ришильда, вы мой ангел!

– Простите, мой господин, но я должна облегчить свое сердце.

– Говорите же, любовь моя, ваш голос для меня как бальзам.

– Я каждый день молюсь о безопасности Святого Отца. Этот злокозненный папский ставленник, номенклатор Григорий, предал свою веру и чуть было не распахнул ворота Рима перед неверными. Можете вы себе представить духовный центр Церкви под исламским игом? Какую память оставит по себе в истории такой император?

Карл ответил супруге жалобным взглядом. Он нуждался в теплых словах, а не в упреках. Но Ришильда вовсе не собиралась отступать:

– Возможно, узнав о вашей болезни, императорскую корону предложат кому-нибудь из племянников: Карломану, Людовику или Карлу Толстому.

– Этому не бывать! – вскричал король, и приступ кашля тут же заставил его согнуться пополам.

Ришильда обняла мужа, стараясь при этом, чтобы их дыхание не смешивалось.

– Я так хотел, чтобы ты подарила мне наследника… – горестно прошептал Карл.

Королева закрыла глаза. Господь в наказание посылал ей больных детей. Этой зимой она похоронила маленького Карла, которому не исполнилось даже года. Цвет его кожи и еле слышный плач сразу дали Ришильде понять, что младенец разделит несчастную судьбу своих братьев.

– Муж мой, я и сейчас верю, что Господь дарует нам сына.

Вероятность такой удачи была невелика: после поражения у Андернаха супруги всего один или два раза делили ложе любви. У Карла не было ни сил, ни желания. Из девяти детей Ирментруды в живых оставался только один мужчина, Людовик Заика, и две женщины – Ирментруда и Ротруда, и обе ушли в монастырь. У Ришильды умерли все четверо мальчиков, выжила только маленькая Ротильда. Десять похороненных детей – это бремя тоже давило на короля.

– Самое важное сейчас – это вы. Попросите у Господа сил подняться с ложа, отправиться в Италию и защитить папу! Так вы докажете, что избрание императора было продиктовано высшей силой: Rex Dei Gratia!

Карл тяжело вздохнул. Ришильда права. Даже идя навстречу смерти, он должен исполнить священную клятву, ведь он – помазанник Божий. Мужество и верность – вот главные уроки, которые он сможет преподать своим младшим детям, если хотя бы кто-то из них выживет.

– Если Господь позволит, с началом лета я выступлю в Италию. Вы сами передайте эту весть папе, моя королева. – Карл как будто заметил тень в изножье кровати, его охватило дурное предчувствие. Рядом с ним – смерть. И все-таки король нашел силы улыбнуться прекрасной Ришильде. – И да поможет мне Бог на этом пути.

59

В то жаркое весеннее утро жители Барселоны собрались перед портиком нового собора Санта-Крус. Вокруг собора, под деревянными навесами, каменотесы готовили фигуры святых, а стеклодувы выдували зеленые пузыри для светильников: они будут висеть под потолком и озарять храм в дни больших праздников.

Фродоин в шелковой митре с жемчугами изображал усердную молитву на каменной плите перед алтарем. Он вдыхал непривычный запах пигментов, которые измельчали подмастерья, – они пойдут на изготовление ярких красок, а потом мастера, забравшись по лесам, покроют стены фресками на библейские сюжеты. Фродоин хотел, чтобы во всех трех нефах были картины, наставляющие невежественных прихожан, а еще – чтобы слава о них прокатилась по всему королевству. И пускай новые прелаты, стремясь к величию, со временем возведут на этом месте еще более грандиозные сооружения, имя епископа Фродоина останется в истории Барселоны навечно и Бог простит ему его слабости.

Над боковым нефом заканчивали работу над мученичеством святой Эулалии. Это была идея Годы – запечатлеть мученицу, погибшую, по местной легенде, именно в Барселоне. В прекрасном лице юной Эулалии отразились черты самой Годы – епископ позволил себе эту прихоть, и теперь он сможет во время богослужений созерцать свою возлюбленную. Из уст умирающей Эулалии вылетает голубка, а на заднем плане видна рыбацкая церковь Санта-Мариа и берег моря. Изобразить церковь и море предложила Года, чтобы сохранить древнюю семейную традицию, о которой епископу она рассказывать не стала. Фродоин согласился: хотя сердце Годы принадлежало ему, она оставалась душой Барселоны.

Сцена на фреске всегда будет напоминать Фродоину о его запретной любви. У них не было детей, они не могли проявлять свои чувства прилюдно. Они старели в разных дворцах, однако союз их был так же крепок, как колонны их новой базилики, главной гордости Барселоны.

В пресвитерии было достаточно места для всего церковного совета, сейчас каноники терпеливо дожидались, когда Фродоин закончит молитву. Новые колокола на башне собора давали чистый звук, с ними не могла соперничать ни одна из городских церквей. Прихожан созывали на важное событие.

Церковники выстроились в ряды и вышли на площадь. Вокруг епископа в порядке иерархии шествовали каноники, церковные судьи, архидиакон, диаконы и хор. Торжественность построения придаст историческому моменту особую символичность: Фродоин знал, как управлять чувствами своих прихожан, как добиться, чтобы fideles видели в своем пастыре надежного предводителя.

С одной стороны на площади стояли чиновники во главе с Асториусом: викарий, судьи, члены трибунала и совет boni homines. По другую сторону собралась знать: здесь была Года, здесь была Берта Орлеанская, которую Изембард навещал, когда выкраивал время, и выпирающий живот дамы определенно свидетельствовал о беременности. Позади стояли ремесленники, торговцы и свободные крестьяне – среди них и Элизия с Гали, пришедшие в сопровождении слуг. А позади всех толпились самые бедные жители города и незнатные чужеземцы – им осталось место только на прилегающих к площади улицах.

Епископ призвал к тишине и заговорил раскатистым голосом:

– Я регулярно отправляю письма ко двору, чтобы сообщить о положении в епархии и о неустанных трудах капитана, missus dominicus Изембарда Второго из Тенеса и Вторых Рыцарей Марки. – Фродоин широко раскинул руки, призывая всех собравшихся перед собором разделить его чувства. – Они, не жалея сил, организовали линию обороны – это заслуга Изембарда, а также графа Гифре Уржельского и его брата Миро Конфлентского. Всем вам известно, что башни и заставы, выстроенные по берегам Льобрегата, Карденера и Сегре, доказали свою полезность и остановили происки сарацин, не желавших, чтобы ничейная земля заселялась христианами. В Уржель приходят новые переселенцы, и в плодородных долинах Осоны уже появились возделанные поля, хутора и монашеские скиты, подчиненные большим обителям. Многие способствовали этому успеху – и те, кто позволил своим сыновьям присоединиться к силам Рыцарей Марки, и те, кто, как Года из Барселоны, члены совета boni homines и некоторые еврейские семьи, предоставили рыцарям займы и ренты. Вот только Бернат из Готии, кажется, предпочитает собирать богатства и новые земли под боком у Бозонидов.

По площади прокатился гул одобрения. И только Асториус, группа приближенных к Бернату дворян и чиновники-франки поджали губы. С годами епископ становился слишком дерзок.

– И все-таки Марка до сих пор остается землей отделенной и опасной, – продолжал вещать Фродоин. – Мы и сейчас ощущаем себя брошенными, но теперь государь явил нам свою милость. Сегодня я собрал всех вас, чтобы каждому рассказать, что наш король Карл Лысый пожелал выразить барселонцам свою благодарность!

Архидиакон, перекрестившись, предъявил собравшимся пергамент с императорским орлом. Рядом с церковниками появился Жудакот, еврейский купец, объезжавший с товаром всю Готию и другие части королевства. Жудакот пользовался доверием при дворе, и ему часто поручали доставку важных писем. Клирик поставленным голосом зачитал послание, адресованное всем барселонцам:

– «Dirigo ad Frodoynum, episcopum, libras decem de argento ad suam ecclesiam reparare»[46].

Король передавал городу десять либр серебра на обустройство собора и благодарил барселонцев за верность. В толпе принялись подсчитывать: сумма равнялась двум тысячам серебряных денариев. С таким богатством новый собор наконец будет завершен после почти тридцати лет медленной работы и долгих проволочек. Барселона ликовала от всего сердца. Фродоин оглядел толпу и отыскал тех священников, что не примкнули к его клиру. Кроме прочего, он праздновал победу над приверженцами мосарабского ритуала. Господь был на его стороне.

Жудакот поставил к ногам прелата сундук с металлической клепкой. Там лежало серебро, оно будет переплавлено в монеты барселонской чеканки. А потом начался праздник с музыкой и танцами на узких улицах. Фродоину хотелось, чтобы щедрый поступок короля запечатлелся в памяти всего города. Благодаря дару монарха он завершит свой долгожданный труд. Карл отметил его среди всех других епископов, и Фродоин до сих пор не мог прийти в себя от радости.

В «Миракле» жизнь била ключом. Жители Бадалоны и других близлежащих городков пришли в столицу по зову своего пастыря, и остановка в таверне была для них обязательной частью праздника. К этой суете добавлялись приготовления к свадьбе, которая должна была состояться в сентябре. Дочь Годы Арженсия и Эрмемир собирались наконец-то вступить в брак, и дама заказала хозяйке «Миракля» самое роскошное пиршество, какого еще не бывало в городе. Года не выносила шуточек по поводу ее дочери и юного рыбака и собиралась покончить с ними при помощи невиданного расточительства. Бок о бок со своим дворцом она возводила новый, который вполне мог соперничать с дворцами графа и епископа. Богачка скупала шелковые ткани и предметы роскоши, которые привозили в Барселону купцы, и ей все казалось недостаточно: в день бракосочетания она намеревалась окончательно сбить спесь с высокомерных аристократов. Пусть все запомнят, как начинался род Арженсии!

Предусмотрительная Элизия запасала фруктовые компоты и жарила миндаль, который пойдет в халву. Все, что может храниться, следовало приготовить заранее. Измученная хлопотами хозяйка пошла в дровяной сарай. Ей нравилось жарить каждое мясное блюдо на древесине особой породы – такая привередливость приводила слуг в отчаяние, зато великое усердие Элизии во всех хозяйственных вопросах поддерживало славу ее гостиницы.

За спиной у Элизии возникла тень; женщина вздрогнула. Она позволила сильным рукам обхватить ее за талию, а горячим губам прочертить дорожку на ее шее, так что по коже побежали мурашки. Элизия закрыла глаза, повернулась и жадно поцеловала Изембарда. Они не могли ничего с этим поделать. Время от времени рыцарь возвращался в Барселону, чтобы переговорить с епископом и проведать жену, которая уже перебралась в хороший дом возле зданий епископата.

Элизия с Изембардом любили друг друга с тех пор, когда они были наивными и юными путниками на дороге с неведомым концом. Несмотря на разделявшую их пропасть, они позволяли долгим взглядам и скоротечным свиданиям вести себя к тому, что было для них важнее всего.

Изембард терзался, обманывая нежную Берту, но на тревожной границе его жизнь всегда находилась под ударом и каждый день мог оказаться последним. Его любовь к Элизии не знала пределов. Несмотря ни на что, только с ней он ощущал полноту жизни.

Элизия разрешила ему снова войти в ее опустошенное сердце. Она как будто вновь встретила весну и зазеленела. С Изембардом она забывала про Гали и про все разочарования, которые он ей доставил. Она знала, что ее любимый однажды уедет в Орлеан, и хотела забрать у отпущенного им времени всё, прежде чем ее сердце снова иссохнет – быть может, навсегда.

Любовники шутили и смеялись, позабыв об оковах своих обязательств. Изембард высоко задрал ее линялую тунику и повалил женщину на рыхлое сено в хлеву. Мир вокруг них замер, и они предались любви, сдерживая стоны, а потом переговаривались шепотом, в котором никогда не звучали обещания.

– Это нехорошо, – озабоченно прошептала Элизия. Дыхание ее все еще было прерывистым, а щеки пунцовыми. По телу до сих пор пробегала сладостная дрожь.

– Я скоро уеду, Элизия, – ответил он. Ему было больно чувствовать, как покидает их счастье любовного свидания. – Берта, как только родит, хочет перебраться в Орлеан к своей матушке и сестрам. К тому же король собирает новое войско для похода в Италию и защиты папы. После поражения в Германии ему придется реорганизовать свою scara. Возможно, он отзовет и меня.

Элизия смотрела на любимого с испугом. На сердце ее лег тяжелый груз.

– А что будет с границей?

– Там уже есть толковые командиры, а граф Гифре наделен всеми качествами хорошего правителя. Ты слышала, его прозвали El Pilо́s, Волосатый? Кажется, за то, что густые волосы покрывают такие части его тела, где у обычных людей вообще ничего не растет! Он станет хорошим графом для Барселоны и Жироны. Об этом мечтает его мать, Эрмезенда. Сейчас Гифре женился на своей двоюродной сестре Гинидильде из Ампурьяса и у него стало больше денег и власти, он сможет выплачивать солдатам приличное жалованье.

– Если ты уедешь, Бернат захочет управлять всеми войсками.

Элизия вслух сказала о том, о чем молчали его рыцари. Все их усилия могли пойти прахом, когда маркграф вернется из-за Пиренеев, а этого не так уж долго ждать, печально признался себе Изембард.

– Армия не может зависеть от одной-единственной головы. Доверимся Господу.

У Элизии собрался комок в горле. Она ведь бросилась в объятия к любимому человеку, заранее зная, что снова его потеряет. Это ведь ей не было места в жизни Изембарда.

– Как поживает Берта? – чуть слышно спросила она. – Я ее несколько дней не видела.

– Беременность отнимает все ее силы, а от уличной вони у нее кружится голова.

Элизия оправила тунику и пригладила растрепанный волосы:

– Изембард, мы должны с этим закончить, пока нас не разорвало на куски. – Глаза женщины повлажнели от слез. – Каждый день у меня сжимается сердце, я жду новостей и боюсь, что ты не вернешься. – Она погладила его по щеке. В светлой бороде рыцаря кое-где проглядывали седые волоски. – Я страдаю как жена, но ты мне не муж.

– Элизия…

– Ты сделал меня счастливой, Изембард Второй из Тенеса. Пожалуйста, не говори больше ничего.

Капитан целовал ее слезинки.

– Как продвигается твое чтение? – спросил он, чтобы подбодрить любимую.

– Это очень сложное дело, но я многое понимаю! Эта женщина, Додана, обладала удивительной силой. Твоя жена со мной очень добра и терпелива. – Элизии тоже хотелось снять напряжение. – Если бы ты женился на какой-нибудь сварливой гарпии, мне было бы полегче!

Оставив Изембарда с улыбкой на лице, Элизия выбежала из стойла. Через несколько минут вышел и Изембард. Опытный воин затылком почувствовал, что за ним кто-то наблюдает. Он скользнул взглядом по дому и заметил, как чья-то тень отшатнулась от окна. Даже не разглядев лица, Изембард понял, что это был Гали, и его охватила бессмысленная ярость. Этот мерзавец до сих пор был жив только потому, что Элизия умоляла рыцаря не обращать на него внимания. Она не желала скандалов в «Миракле» и боялась обвинений в незаконной связи. После исчезновения одного из самых гадких его приятелей, Калорта, Гали вел себя все более замкнуто и раздражался на всех, в первую очередь на Элизию. Жена предлагала купить ему отдельный дом, но Гали отнекивался, ссылаясь на свои отцовские права, хотя он совсем не уделял внимания ни Ламберу, ни Гомбау. Он жил в постоянном страхе и редко покидал «Миракль».

А вечером Гали тайком пробрался к дому, который занимала Берта Орлеанская, чтобы пересказать жене Изембарда, что он видел на заднем дворе гостиницы. Кровь его кипела от ярости. Его давние догадки оказались правдой… Но Элизия принадлежит ему. Он обвинит их в прелюбодействе, и тогда оба получат по заслугам: по закону они должны будут стать его рабами. Пока Гали размышлял о деньгах, которые прячет Элизия и которые скоро перейдут к нему, дверь отворилась. Узнав пришедшего, слуга презрительно сморщился.

– Капитан Изембард сейчас в таверне вместе с Ориолем и другими рыцарями.

– Я хочу видеть Берту Орлеанскую, – высокомерно ответил Гали. – И дело у меня срочное.

Не дав слуге ответить, Гали оттолкнул его и прошмыгнул в дом. Не увидев Берты внизу, он поднялся на второй этаж. Жена Изембарда слышала, как хлопнула дверь, и радостно вышла из спальни встречать мужа. Увидев в полутемном коридоре Гали, Берта испугалась. В свои сорок два года он был похож на мертвеца с черным провалом рта. От мерзкого запаха женщину затошнило.

– Гали, зачем ты здесь? – недоверчиво спросила она.

– Твой супруг изменяет тебе с моей супругой, Берта. Мы должны на них донести.

У женщины сжалось сердце. С самого первого дня Берта заметила, что этих двоих что-то связывает. Хотя она отнеслась к Элизии с добротой и научила читать, на душе у нее полегчало, когда они выехали из «Миракля». Берта подозревала, что у Изембарда может быть любовная связь, но ведь она была уже не маленькая девочка. В ней с детства воспитывали заботу о величии рода, и вот она замужем за капитаном королевской scara. У отца Берты подрастали бастарды, точно так же как и у большинства ее знакомых дворян. Любовь никогда не направляла ее жизненный путь, хотя Берте и посчастливилось познать это чувство с Изембардом.

Девушка с горечью вспомнила советы матушки: она благородная дама, и даже если в груди у нее рыдания, она должна держаться соответственно своему высокому статусу, особенно перед плебеями вроде Гали.

– Мой супруг стал капитаном благодаря Орлеанскому дому, – надменно объявила она. – Он мужчина и ведет себя как мужчина, но он знает, что дом его здесь, а я его жена. – Берта погладила округлившийся живот. – Из моего чрева выйдут наследники его династии.

– Тебе довольно крошек, которые оставляет тебе моя жена-проблядушка?

– У меня, в отличие от тебя, выбора не было, но я благодарна Господу за такого супруга, как Изембард. – Она с отвращением посмотрела на Гали. – Быть может, именно ты подтолкнул Элизию в его объятия. – Берта видела, что Гали не готов так же легко смириться с происшедшим. Дама хотела избежать позора и властно надвинулась на доносчика. – Мой отец принадлежит к mediocre знати! Если ты запятнаешь имя моего супруга и имя Орлеанского дома, его пятьдесят рыцарей затравят тебя, как зайца!

Берта рассчитывала запугать подлеца, но поняла свою ошибку, когда лицо Гали исказилось злобной гримасой. Молодая женщина закричала от ужаса, Гали столкнул ее вниз по лестнице. Берта ощутила вспышку боли в голове и в животе, а потом ее обволокли сумерки. Испугавшись того, что он натворил, Гали растолкал сбежавшихся слуг и бросился прочь из дома в ночную тьму. Слуга побежал в таверну, чтобы известить мужа Берты. Изембард примчался в мгновение ока, а с ним и другие завсегдатаи «Миракля» и Элизия. Берта лежала, окруженная слугами: на голове ее кровоточила рана, рука была сломана. Слуги стояли растерянные, удрученные несчастьем.

– Мой господин, это был Гали из Каркассона, – скорбно сообщили Изембарду.

Элизия с великой осторожностью ощупала живот раненой:

– Ее нужно отнести наверх. Я позову епископского врача.

Элизия посмотрела на своего любовника и зашлась горестным плачем. Это Господь покарал их грехи. Если Берта умрет или останется калекой, они больше не смогут смотреть друг другу в глаза.

Изембард, ослепший от ярости и боли, выбежал на улицу. На этот раз для Гали не будет пощады. Элизия все поняла, но ничего не сказала. Ее муж не заслуживал милосердия.

Трагическая весть быстро разлетелась по городу. Фродоин тоже пришел, он беспокоился о знатной чужеземке. Никто не мог объяснить поступок Гали, но когда появилась Года, они с епископом поняли друг друга с одного взгляда. Изембард поднял вверх дном две таверны, но там ничего не слышали про Гали.

Фродоин, Ориоль и Года совещались в доме Берты.

– Капитан Изембард живет чересчур открыто, – задумчиво произнес епископ.

– Да, у него слишком много врагов, чтобы оставлять жену в таком уязвимом месте, как этот дом, – поддержал капитан Ориоль. – Если бы Берта жила в башне или в крепости, Гали ни за что не сумел бы на нее напасть, а потом безнаказанно скрыться.

– О чем вы задумались, епископ? – спросила Года, видя, что Фродоин ничего не отвечает.

– Думаю, что Ориоль прав. Изембард – Рыцарь Марки, ему и его семье требуется надежное, безопасное убежище. – В глазах его полыхнул недобрый огонек. – Быть может, самое время намекнуть ему, что он мог бы занять свой семейный замок.

– Замок Тенес? – встревожилась Года. – Им же владеет Дрого де Борр, с дозволения Берната из Готии!

– Я убежден, что Дрого так или иначе замешан в этом несчастье. Изембард должен перестать думать, как Гисанд из Барселоны, чтобы подняться на новую ступень в своем cursus honorum. – Фродоин посмотрел на Году с совершенно неуместной улыбкой. – Честолюбие, моя госпожа. Честолюбие воздвигло этот собор, честолюбие положит начало Кардонской династии. Изембард должен захотеть, чтобы замок Тенес вернули его роду.

60

Бозон, заложив руки за спину, наблюдал за пляской огня в гигантском камине замка Берзе. Это было одно из старинных укреплений, которыми издревле владел дом Бозонидов. Хозяин находил горькую иронию в том, что принадлежит к самому влиятельному дому и при этом чувствует себя таким обделенным. В течение семи лет все шло так, как рассчитывали Бозониды: они влияли на решения Карла Лысого, добиваясь максимальной выгоды для себя, а если кто-то из власть имущих вставал у них на пути, его сестра Ришильда знала, к кому обратиться, чтобы заставить строптивца замолчать. И вот король франков сделался императором, но самые славные дома Италии и значительная часть церковников отказывались короновать императрицей Ришильду.

Союз Бозона с маркграфами Бернатом из Готии и Бернатом Плантапилосой усилился за счет могущественного двоюродного брата короля по материнской линии, Гуго Аббата из дома Вельфов, бича норманнов и искусного дипломата. Его верность Карлу была вознаграждена Нейстрийской маркой на севере Франции и графствами Анжер, Осер и Тур. Вчетвером союзники владели немалой частью королевства, им подчинялись сотни primores и mediocres феодалов, способные выставить тысячи солдат.

После смерти Людовика Немецкого союзники надеялись еще больше обогатиться, они побудили Карла Лысого захватить земли сводного брата, хотя вторжение не было подготовлено должным образом. После унизительного поражения под Андернахом мечты о легкой поживе развеялись. Император болен, и если он теперь умрет, то рухнет и самый главный план, хотя до заветной цели остается всего несколько шагов.

Бозон услышал, как открылась дверь. К нему пожаловали гости. Даже сейчас Ришильда перебралась в Берзе с маленьким отрядом scola, чтобы поучаствовать в тайном совещании.

Бозон не оборачивался, пока дверь с шумом не захлопнулась. Вот они: отец, Бивин Вьеннский, и Ришильда, а с ними оба Берната и приехавший с севера Гуго Аббат. Бозону не хватало тетушки Теутберги, умершей 11 ноября 875 года в аббатстве Святой Глоссинды в Метце. В отличие от отца тетушка всегда радела за славу дома Бозонидов и разжигала амбиции Ришильды, но жизнь, полная боли и унижений (все по вине ее мужа, злосчастного Лотаря Второго), окончательно подорвала ее здоровье.

Гуго Аббат чувствовал себя неуверенно. Он долго хранил верность короне, но сложные обстоятельства последних лет убедили прелата, что нужно искать другой путь. Единственным, кто не явился на тайную встречу, был Гинкмар из Реймса. После появления апостольского викария Ансегиза он был отстранен от королевского совета, но обида не сломила его верности ослабевшему Карлу Лысому.

– Ну что же, Бозон? – заговорил Гуго. – Я проделал долгий путь. И теперь надеюсь узнать, что сулит нам будущее и кто это будущее пишет – Бог или дьявол.

Бозон по-волчьи оскалился в ответ:

– Ответ уже близок, дражайший аббат.

– Король созывает ассамблею в Кьерзи, четырнадцатого июня, – пояснила Ришильда, гордясь, что имеет право голоса наравне с этими мужчинами.

– Он хочет разобраться со всеми делами во Франции, прежде чем уйдет за Альпы, чтобы помочь папе оборонять его территорию.

– Но как же его здоровье? Я так понимаю, что король до сих пор не оправился от своих хворей.

– Он намерен исполнить клятву, данную папе Иоанну, но знает, что обратно не вернется. На ассамблее мы будем присутствовать при оглашении его последней воли.

– И это, друзья мои, главная причина для нашей сегодняшней встречи, – подхватил Бозон. – На ассамблее должен быть прописан наследственный принцип управления графствами, так чтобы дети занимали отцовский трон по праву, не дожидаясь назначения от короля. И тогда каждая династия станет независимой хозяйкой в своих владениях.

– Это ведь подорвет принципы наследия во всем королевстве! – изумился аббат. – Карл Великий перевернется в своей могиле!

– Мы даже не знаем, где она, его могила, – усмехнулся Бозон. – При нем королевство только выходило из темных времен Меровингов, теперь же сформировалась сильная знать, которая уже целое столетие проливает кровь за своих королей. Нам нужно получить такое право, и когда дом Каролингов потеряет свою власть, наши владения станут настоящими королевствами, никому не подчиненными, а наши дома на веки вечные превратятся в монархии!

Заговорщики старались вести себя сдержанно, но их уже пьянило предвкушение победы. На практике большинство франкских территорий десятилетиями – если не веками – управлялись одной и той же династией, и все-таки высшая власть принадлежала королю, и после смерти очередного монарха феодалы должны были отправляться ко двору и получать желаемое назначение, а новый король пользовался этим правом и взамен требовал вассальной присяги и новых войск. Такая верность, основанная на выгоде, влекущая за собой заговоры и мятежи, нередко приводила к падению сильных домов, неожиданным лишениям прав и резким скачкам в иерархии главных династий.

– И вот еще что важно, – хмуро заметил Бернат Плантапилоса. – Вся Галлия должна узнать, что Карл снова бросает нас ради защиты Италии. Нам стало известно, что сотня норманнских кораблей скоро отправится вверх по Сене, чтобы разорить самое сердце нашей земли!

– Карл не может сражаться сразу на двух фронтах – и в Италии, и против норманнов, – вступился Гуго.

– Он, кажется, намерен собрать пять тысяч либр серебра, чтобы заключить с норманнами перемирие, – сообщила Ришильда. – Так Карл остановит вторжение и сможет разобраться с итальянской угрозой.

– Пять тысяч либр?! – возмутился Бернат из Готии. – Да он обирает нас, продолжая обхаживать папу! Это недопустимо!

У маркграфа Готии глаза налились кровью, лицо скривилось в страшную гримасу. Он пялил глаза на недоступную для него Ришильду и хлестал вино, как воду. Все знали, что у него случаются припадки бешенства и поведение его непредсказуемо. Бернат дошел до того, что присваивал себе церковные богатства и противился назначению в своем графстве епископов, которых уже утвердил Карл Лысый, что привело к юридическим осложнениям с королевскими чиновниками. В конце концов он станет неудобным союзником. Но пока что Бернат был им необходим.

– Кажется, момент наконец наступил, – промолвил Бозон. – Сестрица, проследи, чтобы король на ассамблее принял именно такое решение, а потом Господь уже волен его забрать. А я позабочусь, чтобы его племянники Людовик, Карломан и Карл Толстый узнали об этом плане и задержали нашего государя в Альпах.

– Нет, я не позволю ему умереть, пока папа не провозгласит меня императрицей! – выкрикнула Ришильда. Таков был ее долг перед тетушкой Теутбергой; где бы она ни находилась – быть может, на небесах, – она будет гордиться своею племянницей. – После всего, что я вынесла с этим человеком, вы должны принести мне эту корону.

– Да будет так, – поправился Бозон. – А потом подымется мятеж. Король не должен вернуться из похода, и мы получим контроль над королевством.

– Предать помазанного императора – это страшный грех, – изрек Бивин. Сын и другие заговорщики посмотрели на старика с презрением. Бивин никогда не обладал характером Бозонидов, а теперь при каждой встрече он выглядел все более напуганным.

– Единственный предатель здесь – это французский монарх, покорный всем капризам папы, которого заботит только сохранение своего престола и своих владений!

– Одно дело – собирать земли, и совсем другое – восставать против Господней воли!

– С кем вы, отец? С нами или с нашим королем?

Бивин всегда был добрым другом Карла. Это была слабая точка их заговора, и все об этом знали. Даже прекрасные глаза дочери обвиняли Бивина в трусости.

– Мой долг – служить дому Бозонидов, – определился старик. – И да простит нас Госсподь.

Бозон с Ришильдой озабоченно переглянулись: собственный отец мог их выдать.

– Но есть еще кое-что, – быстро вклинилась Ришильда. – На ассамблее в Кьерзи мой супруг объявит наследником короны Людовика Заику. Мы во что бы то ни стало должны предотвратить эту коронацию, иначе вокруг Заики сплотятся люди, верные короне.

– Когда вспыхнет мятеж, мы запрем его в Аквитании. Этот человек никогда не будет править.

Представители больших домов утвердили план заговора. Вместе они составляли самый мощный союз знати, который когда-либо собирался в империи. Заговорщики подняли кубки. Гуго Аббат присоединился к ним последним: он больше других сомневался в успехе, но трусом, в отличие от Бивина, не был. Гуго потихоньку пробормотал молитву, взывая к помощи Всевышнего. Год 877-й должен переменить судьбы мира.

В полночь, когда повеселевшие, хмельные вельможи разошлись по своим опочивальням, Ришильда отвергла приставания назойливого Берната из Готии и направилась в темную часовню замка Берзе. Она преклонила колени перед Христом в апсиде. Эта статуя нравилась ей с детства: у распятого была пурпурная туника и корона, закрытые глаза и спокойствие на лице. Ришильда не чувствовала, что этот Христос ее в чем-то обвиняет, в отличие от строгих взглядов других изображений.

По щеке женщины скатилась слеза. Невозможность родить мальчика и поспорить с Людовиком Заикой за корону наполняла ее ненавистью к мужу и к Бозону, но вина ведь лежала на ней. Ее отпрыски рождались хилыми и болезненными из-за того, что Ришильда отдалась языческим богам, черным и проклятым, как и их старые жрицы.

Ей было тридцать два года, возраст плодородия еще не миновал. Она могла бы соблазнить Заику и выйти за него, но нынешняя супруга Людовика, Аделаида Парижская, была женщина ревнивая и умная. Многие рыцари тайком от Бозона предлагали себя в любовники королеве, но она по-прежнему думала об Изембарде и распалялась, воображая, как этот гот будет ею овладевать. Вот кто подарил бы ей сильного сына. Не нужно было позволять брату отсылать Изембарда в Марку. Там он не только не погиб, но и собрал войско, верное королю, сделавшись препятствием на пути их заговора. Как бы то ни было, у нее оставался последний шанс. Желание стать матерью королей превратилось для Ришильды в болезненную одержимость.

По спине ее пробежали мурашки – женщина почувствовала, что она не одна в часовне. В сумраке за ее спиной маячила какая-то тень. Ришильда вытащила листок пергамента и начала читать имена: граф Олиба Второй из Каркассона, Гифре Уржельский, прелаты Фротари из Бурга, Фродоин из Барселоны, Гинкмар из Реймса… Женщина громким голосом перечислила почти дюжину высших аристократов и клириков – все они хранили верность ее супругу и представляли опасность для мятежа. Помолчав, Ришильда назвала последнее имя:

– Бивин Вьеннский.

– Ваш отец? – переспросил женский голос из темноты.

Ришильда глубоко вздохнула, чтобы голос ее не дрожал. Это была необходимая жертва. Если отец донесет, все они кончат жизнь на эшафоте. Даже ее чары не помогут вымолить прощение у Карла.

– Мой отец – первый в списке, Ротель. Он не должен покинуть Берзе. Это случится нынче ночью.

– Всякое зло так или иначе возвращается, королева.

Такой приговор привел Ришильду в ужас. Как только закончится список, она прикажет убить и бестиария. Бозон прав: Ротель опасна и слишком много знает.

– Королева, я чувствую ваш страх. На этой темной стороне вселенной нет места робости. Если вы проявите слабость – желаемое ускользнет у вас из пальцев. Есть ведь и другие силы, силы света, они тоже участвуют в этой борьбе.

– Их свет погаснет. Сделай это, Ротель. И да помогут мне твои демоны.

На рассвете слуги подняли тревогу. Бивин Вьеннский не проснулся в своей опочивальне. Старик был одет в дорожный плащ, а на лице у него запечатлелся ужас: он умер посреди ночи, когда собирался бежать из замка.

В полдень Гуго Аббат вместе со свитой уже скакал прочь из Берзе. Этот союз – не просто мятеж и заговор, здесь затевается страшное, темное дело. Аббата не на шутку встревожило стремление Бозонидов к власти и способ расправы с любым возможным противником. Пока что он остается в альянсе, но, если почувствует святотатство или связь с нечистой силой, он отречется от всех обязательств и заговорщики наживут себе могущественного врага.

61

Ассамблея в Кьерзи завершилась без рукоплесканий, без пожеланий долгих лет жизни императору. Турнир устраивать тоже не стали. Карл не желал, чтобы покалечились рыцари, которые вместе с ним отправятся в Италию. Больше всего бросалось в глаза отсутствие маркграфа Берната из Готии, недовольного королем за его суровую церковную политику. Такое вздорное поведение беспокоило всех участников альянса. Ассамблея также запомнилась яростными спорами знати с апостольским викарием Ансегизом, который упорно продолжал требовать войск для защиты папы Иоанна. Карл жалел, что удалил от себя Гинкмара из Реймса.

Монарх заранее решил вместе с Ришильдой, что оставит Францию и отправится на защиту итальянских берегов от сарацинского бича. Галлия оставалась открытой для его немецких племянников и для норманнов, которые получат пять тысяч либр серебра за то, что не сойдут со своих драккаров. Это была огромная сумма, и, чтобы ее собрать, снова придется ощипать вассалов, сервов и свободных крестьян. К тому же Карл будет вынужден оставить регентом своего сына Людовика Заику, которому он не доверял после его давнишнего предательства.

Положение было безрадостное. На ассамблее Карл заставил своих вассалов одного за другим поклясться, что они будут оберегать имущество Церкви и владения императора. А еще он взял с них клятву хранить верность короне и уважать владетельные права как его детей, так и его супруги, – в случае смерти императора эти обязательства развеются как дым.

Самым длительным и жарким оказался спор, вызванный предложением Бозонидов и других династий: установить наследственное право владения в вассальных территориях. Несмотря на сладкие речи Ришильды, государь согласился только на один шаг: в случае смерти назначенного правителя управление территорией переходит к совету, в состав которого войдут и родственники покойного. Титул сможет перейти к сыну, если он отправится вместе с королем в Италию. Свободно распоряжаться титулом смогут лишь те верные вассалы, которые после кончины Карла удалятся от мира и проведут остаток своих дней в молитвах за упокой его души.

Карл в подробностях расписал, каким образом королевство будет управляться в его отсутствие, как оберегать от норманнов леса и заставы. Он как одержимый регламентировал самые незначительные вопросы: например, обязал составлять список животных, которых добудет на охоте его сын Людовик.

Предчувствие смерти пожирало Карла. Уныние его не осталось незамеченным, и под конец ассамблея стала напоминать похороны. Двадцатого июня двор направился в Компьень: там был назначен сбор немногочисленных свободных войск, оттуда начнется поход на юг.

Первого августа король намеревался перейти реку Сону, отделяющую его от Альп. Последние новости подействовали на короля угнетающе. Чтобы набрать средства для выплаты норманнам, у крестьян реквизировали скот, урожаи были полностью заложены. Монастыри лишились чаш и украшений – серебро переплавляли в слитки и отдавали северным грабителям. Сотни вассалов разорялись вместе со своими людьми. Франция проклинала своего короля.

Альянс Бозонидов подогревал недовольство, а барды распевали ядовитые песни, которые на сей раз совершенно не веселили Карла.

На реке Соне построили плоты для переправы войска в несколько тысяч солдат. Государь вызвал своих капитанов и советников в королевский шатер. Он прилюдно и торжественно попрощался со своим шурином Бозоном Вьеннским и с Бернатом Плантапилосой. Берната из Готии по-прежнему не было при армии. Карл раскаивался, что возложил на себя императорскую диадему. Она принесла ему только головную боль, к тому же его итальянские подданные вовсе не горели желанием защищать Святой Престол. Советники Карла не собирались покидать пределы Франции – даже Бозон, который являлся вице-королем Италии и оставил в Риме свою жену Эрменгарду Лотарингскую. Такое поведение возбудило подозрения в монархе, уставшем от беспрестанных измен и заговоров, однако советники пообещали в случае необходимости привести в Италию своих людей. А пока императору предстояло исполнять свой священный обет в одиночку.

Ришильда притворялась, что занята рукоделием, прислушиваясь к прощальным королевским речам, которые звучали как завещание. На груди у нее висел маленький стеклянный пузырек, полученный от Ротель. Когда королева стряхнет несколько капель в вино с лечебными травами, которое подносил Карлу еврейский доктор Седекия, у больного начнется жар. Бозон и Ришильда переглянулись: пути назад не было.

Карл подозвал к себе одного из рыцарей его scola.

– Отправь голубку в Барселону. Мне нужен Изембард Второй из Тенеса.

– Мой господин, он занят важной работой на испанской границе.

– Он missus dominicus, а теперь он нужен мне здесь! Посмотри на наше войско – это всего лишь горстка! Нам необходимы хорошие капитаны, чтобы использовать все силы, до последнего солдата!

Бозон взглядом спросил совета у Ришильды, но та отвела глаза. Определенно, приказ о вызове Изембарда королю подсказала сама королева, но Бозон только ехидно усмехнулся. Капитан не погиб, как было запланировано. Теперь, когда Изембард в Испанской марке собрал вокруг себя войско, он может превратиться в проблему. Ему лучше находиться в Италии при короле, и тогда Бозон прикажет Бернату из Готии забрать себе эту пограничную армию. После этого союзники смогут контролировать весь юг королевства, не опасаясь угрозы с той стороны, а потом они покончат с Гифре и Миро, верными вассалами короля.

– Я согласен, мой господин, – с чувством произнес Бозон. – Самые лучшие должны быть с вами.

А вот у рыцаря из scola имелось собственное мнение.

– Мой господин, быть может, вам следует отложить поход в Италию, пока не уляжется недовольство ваших подданных в Галлии. Всякое может случиться…

Разгневанная Ришильда не дала ему договорить:

– Сам папа просит нас о помощи, дубина! – Женщина тотчас завладела вниманием Карла. – Разве вы не помните его последнее письмо? Рим защищают только десять византийских кораблей, пришедших с дипломатической миссией. Супруг мой, мы должны идти, чтобы история восхвалила нас за жертвенный порыв, а там будь что будет. Даже если все останутся позади, я пойду с вами, и за эту верность вы потребуете у папы, чтобы он объявил меня императрицей.

Карл взирал на жену с гордостью. Его королева готова делить с ним все неудобства и опасности путешествия. Ришильда по закону была хранительницей символов власти, iura regalia: скипетра, короны и меча Карла Великого, она везла их с собой в крепком сундуке, а ключ прятала в своих одеждах. Ришильда обняла короля – этот материнский жест всегда его успокаивал.

– Да будет так, ваше величество, – согласился рыцарь против своего желания. – Я составлю письмо и отправлю его в Барселону.

Ришильда посмотрела на Карла с нежностью:

– С капитаном Изембардом из Тенеса я буду чувствовать себя гораздо увереннее.

62

– Тяни! – крикнул Изембард.

Две сотни молодых лучников натянули свитые из кишок тетивы и подняли луки. На дальнем краю луга возле башни Бенвьюр расчистили полосу земли – она и являлась их целью. Капитан сосредоточенно прошелся вдоль ряда стрелков, прислушиваясь к потрескиванию изогнутой древесины. Через некоторое время лица юношей покраснели, а руки начали дрожать.

– Без моей команды не стрелять!

Шагавший рядом Айрадо вглядывался в лицо каждого солдата. Выдерживать такое напряжение было болезненно. Они тренировались несколько месяцев и теперь уже научились терпеть. Изембард шел молча, не обращая внимания на мольбу в юношеских взглядах. Прошла целая вечность, и наконец капитан выкрикнул новую команду:

– Стреляй!

Облако стрел взмыло в воздух, почти что скрылось из виду, и вот они смертоносным дождем впились в землю.

– Каждый из вас сделал отметину на своей стреле. Теперь идите и найдите их. Стрела должна находиться ровно напротив того места, где вы стояли. Промежутки между стрелами – это враги, которым посчастливилось выжить. А я не желаю, чтобы хоть кому-то из врагов улыбнулось счастье! Каждый, кто не попал в темную полосу, повторит упражнение еще десять раз, всем ясно?

Лучники побежали подбирать стрелы; в это время к Изембарду подскакал всадник на взмыленном коне:

– Капитан, пришло письмо из Барселоны.

– Когда? – Изембард взял лоскуток пергамента, доставленный почтовой голубкой.

– Капитан Ориоль ждет вас в башне Бенвьюр. Епископ Фродоин срочно желает вас видеть.

– Что тут написано? – спросил Айрадо, видя, как побледнел капитан Изембард.

– Король приказывает мне присоединиться к нему в Павии, – задумчиво ответил рыцарь.

– Сейчас, когда мы узнали, что Дрого де Борр снова собирает силы? Разве это не подозрительно? А если они решили убрать вас подальше под любым предлогом?

– Я должен ехать, – коротко бросил Изембард в ответ на град тревожных вопросов.

Айрадо ощутил страшную пустоту. Этот парень прошел путь от лютой ненависти к Изембарду до искреннего обожания. Командир был строг, но справедлив, он предложил им благородную цель, за которую стоило сражаться. Мало кто вернулся к Дрого де Борру. Бывшие наемники перестали чувствовать себя шайкой грабителей и превратились в солдат хорошо обученной армии. Изембард и ветераны прошлых битв – Арманни, Гарлеу и Маиор уже распределяли людей согласно их умениям владеть мечом, копьем или луком, и все солдаты получали доспехи и щит. Рядом с капитаном королевской scara Айрадо обрел смысл жизни, его поддерживала надежда найти свою сестру и вытащить ее из мерзотных таверн Регомира.

Часть их войска сосредоточилась рядом с Августовой дорогой, ведущей к Барселоне и городам севера. Это был стратегически важный путь, охраняемый на случай сарацинского вторжения. Десятки башен стерегли речные берега вдоль границы: там разместили вооруженную стражу, зорких подростков-дозорных, разведчиков, а также запас дров и сырой травы, чтобы подавать сигналы огнем и дымом. Давно уже закончилось серебро Годы и займы евреев, живущих в Коронованном городе, однако знатные семейства, настоятели монастырей и свободные крестьяне, владевшие наделами на новых землях, помогали содержать пограничное войско.

Изембард скакал к башне, постепенно приводя мысли в порядок. Missus dominicus почти забыл, что находится здесь с задачей проверить, как охраняется граница. Теперь его работа завершена.

Ориоль дожидался Изембарда с кувшином подогретого вина и крепкими объятиями. Если Фродоин понял ситуацию правильно, Изембард отправляется в Италию, чтобы погибнуть вместе с королем. Прелат ежедневно получал вести из Нарбонны и из других епархий и имел основания опасаться худшего. Карл Лысый ушел за Альпы, ходили слухи о хорошо подготовленном мятеже, который вспыхнет на фоне общей неразберихи в королевстве, но чтобы этот мятеж удался, государь не должен был вернуться из похода живым.

Перед отъездом в Павию Изембард зашел в свой дом на площади. Молодость помогла Берте оправиться после падения с лестницы. Рука ее была зафиксирована дощечками, но женщина чувствовала биение новой жизни в своем животе, так что все, кто знал о случившемся, вздохнули с облегчением. Даже Изембард перестал разыскивать Гали – никто не понимал, каким образом мерзавцу удалось бесследно исчезнуть.

Узнав о королевском приказе, Берта разразилась безутешным плачем. Теперь стало понятно, что ей придется рожать здесь, в Барселоне, в то время как муж ее будет сражаться с сарацинами в далекой Италии. Даже намеченный переезд в Орлеан придется отложить. Слухи о событиях во Франции приходили все более тревожные.

Капитан отправился в «Миракль» с тяжелым сердцем. Но с хозяйкой встретиться не смог. После падения Берты с лестницы Элизия его избегала. Она была уверена, что это их грехи накликали беду, и не желала, чтобы пострадал кто-нибудь еще. Элизия, узнав от Гальдерика о предстоящем отъезде Изембарда в Италию, заперлась в своей спальне и горько плакала. Она нашла силы отказаться от свиданий с рыцарем, но мысль о его смерти была для нее нестерпима. Завсегдатаи «Миракля» пророчили гибель короля и его войска от сарацинских сабель в Италии или от копий мстительных сыновей Людовика Немецкого. Изембард должен был встретиться с Фродоином в епископском зале, но застал прелата в новом соборе. На десять либр серебра, подаренных Карлом Лысым, епископ распорядился нанять художников, чтобы они расписали апсиду такими фресками, которые затмили бы славу великолепного аббатства Сен-Жермен в Осере, где Фродоин провел год во времена своей юности. Два тулузских мастера отливали церковные чаши и огромный бронзовый крест – эти священные предметы поставят его храм в один ряд с самыми великими соборами.

Фродоин провел капитана по узкому коридору в старый баптистерий с горящими светильниками. Изембарду еще не доводилось бывать в малом храме, где восьмиугольная мраморная плита и четыре ступенчатых откоса складывались в крест. То был остаток барселонского прошлого, истово оберегаемый Фродоином.

– Сейчас город стоит перед важнейшим выбором за всю его историю, – заговорил епископ. Ему хотелось поделиться своими опасениями. – Если альянс Бозонидов выступит против короны, Бернат из Готии потребует, чтобы Барселона присоединилась к мятежу. Но если мятеж будет подавлен, на нас обрушится месть короля Карла или его преемника на троне.

– И наоборот, если вы не подчинитесь Бернату, а переворот пройдет успешно, Бернат яростно покарает вас за измену.

– Я вижу, ты понимаешь. В этом и состоит вопрос, который скоро придется решать городу.

– Вы спрашивали совета у Гинкмара из Реймса, Фродоин? Архиепископ не хуже вас разбирается в таких делах.

Изембард улыбнулся, но священник не обратил внимания – он думал о своем. Он уже шестнадцать лет стоит во главе епархии, не покладая рук трудится на благо Барселоны и окрестных земель. Он пережил и невзгоды, и удачи, а теперь ему было обидно, что будущее вершится где-то вдалеке, без его вмешательства.

– Я не знаю, на чью сторону склонится Гинкмар. После того, как король начал прислушиваться к викарию Ансегизу, архиепископ стал совсем другим. – Фродоин нахмурился. – Мне кажется, как только ты уедешь, Бернат из Готии с помощью Дрого завладеет твоим войском. Разве ты не понимаешь, Изембард? Все так и задумано.

– В моем войске хорошие командиры, следующие заветам Рыцарей Марки. Они остаются, чтобы охранять границу. А еще остаетесь вы, епископ.

– Как ты думаешь, сколько времени им потребуется, чтобы от меня избавиться? Я лишь надеюсь, что ко мне не подошлют твою сестру… Говорят, Ротель стала темной колдуньей и подчиняется королеве Ришильде.

Изембард замотал головой. Разговоры о Ротель приносили ему жгучую боль. Слухи о белокурой колдунье на службе у Ришильды со временем только множились. Рожденный от земли знал, что его сестра никому не служит, но может заключить договор.

– Молитесь, чтобы Господь ее направил, епископ Фродоин.

– Господь говорит мне, что Барселона должна хранить верность королю! Он даровал десять либр серебра для нашего собора! Бернат нас только обирал, а людям необходимо зримое доказательство Божьей воли!

– Я уверен, у вас уже есть какой-то план.

Епископ молчал, он был по-настоящему напуган. Мужчины обошли крестильную купель, из которой на свет появлялись те самые христиане, которых они должны были защищать. И Изембарду следовало раскрыть глаза.

– Есть новость, которую ты должен узнать до отъезда, Изембард. Мои люди видели Гали на дороге к крепости Дрого, он шел вместе с городской проституткой.

– Гали! Будь он проклят!

– Он жив и, возможно, ищет себе покровителя. Его не задержали, потому что никто не отдавал такого приказа, мне очень жаль.

Изембард пришел в ярость:

– Честью клянусь, я насажу его голову на свое копье!

– Если Гали в Тенесе, без Дрого тут точно не обошлось, – рассудил священник и внимательно посмотрел на Изембарда. – Быть может, ты должен взглянуть на это дело как на твое личное оскорбление… И начать думать по-рыцарски.

Капитан покинул баптистерий с решительным видом. Фродоин остался стоять в раздумье. Вскоре в храме появился бледный Сервусдеи.

– Я видел Изембарда, кипящего яростью. Вы ему передали, что Гали нашелся?..

– Да, и он отреагировал предсказуемым образом. Он выступит против Дрого. Для него верность любимым людям превыше верности короне.

– Да вы же развязали войну! – всполошился старый монах.

– Ни Дрого, ни Бернат из Готии сейчас не ожидают нападения. Если Изембард раздавит Дрого де Борра в его логове, мы выиграем время для принятия решения: корона или маркграф?

Монах поцеловал мраморную плиту. Он желал посвятить свою жизнь созерцанию и науке, но епископ раз за разом заставлял его вмешиваться в суетные мирские дела.

– Вы принесли в этот край благоденствие и пользуетесь уважением готов и hispani. И все-таки я не знаю, какое решение примут люди, если придется выбирать: следовать за вами или прогневить сюзерена.

– Они должны следовать не за мной, а за Господом!

– Так пусть Он и Его святые даруют нам защиту.

Епископ спустился к купели, надеясь проникнуться святостью этого древнего места. Создатели храма воздвигли его именно здесь, руководствуясь вескими причинами. Они знали, что под землей проходят токи энергии, оставшейся от работы Творения, и токи эти могут дарить связь с Божественными силами. Теперь Фродоин понял, почему Гинкмар из Реймса требовал от него верности в обмен на порванное отлучение от Церкви: прелат уже тогда понимал смысл происходящего. Другие епископы тоже должны исполнить свои клятвы. Фродоину следовало добиться, чтобы Барселона сохранила верность королю. Епископ взмолился о помощи, в его голове все еще звучали слова монаха.

– Пусть Он и Его святые даруют нам защиту, – прошептал он.

Внезапно по телу его пробежала дрожь, а волосы вздыбились. Епископ ощупал мраморные плиты. Он улыбнулся впервые за много дней, и Сервусдеи насторожился, потому что знал Фродоина еще с отрочества. В голове прелата опять вызревал какой-то хитрый план.

– Друг мой, ты сам все сказал! Нам нужно inventio![47] Нужно найти реликвию, в которой воплотится дух Барселоны!

Ликующий Фродоин почти что тащил монаха за собой. Он остановился перед фреской с мученичеством святой Эулалии и замер перед лицом своей возлюбленной.

– Святая Эулалия! – воскликнул он, и голос его разнесся под сводами храма. – Вот кто станет нашей заступницей!

– Она самая почитаемая мученица во всем свете, – напомнил побледневший Сервусдеи. – Это была бы историческая находка, сопоставимая с обнаружением мощей святого Викентия! Однако в точности неизвестно, где умерла Эулалия… Только в Барселоне говорят, что это случилось здесь. И все равно никто не знает, где искать ее могилу.

Фродоин не мог устоять на месте:

– Я должен написать Гинкмару Реймсскому, он даст нам правильный совет!

– Боже мой, ну что за человек! – проворчал Сервусдеи вслед убегающему епископу.

63

Гали, в припадке слепой ярости толкнувший Берту, решил, что она погибла, и бросился к Бальдии – проститутке, с которой он не чувствовал себя тенью. Женщина спрятала его в древних сточных трубах, проложенных под тавернами Регомира во времена римлян. Да, Гали хотел отомстить Изембарду и своей жене. Они наставляли ему рога. Теперь он почти не сомневался, что Ламбер – ребенок капитана. Если бы Гали подумал об этом раньше, он утопил бы мальчишку в озере Кагалель. Он хотел донести на любовника вместе с Бертой, но эта аристократка повела себя как гордячка, поставила свою честь и свой род выше своих чувств. Он совершил большую ошибку, столкнув Берту с лестницы. Она ведь была в Барселоне почетной гостьей, всеми уважаемой супругой героя. Его бы казнили раньше, чем он успел бы донести об измене.

Гали не хотелось покидать Барселону, но Бальдия предложила ему отправиться в крепость Тенес. В таверне они узнали, что король уходит в Италию, а Бернат из Готии втайне отправил к Дрого де Борру большой отряд, чтобы подчинить себе войско Изембарда. В этих шалманах предпочитали свеженьких девчонок, а Бальдия свежей не выглядела, хотя была не такой уж старой. Зато у солдат в маленьком замке Тенес выбора не имелось, там она получит радушный прием. И все-таки Бальдия боялась идти в одиночку. Гали отказался ее сопровождать: он подумывал о Нарбонне и не желал брать с собой шлюху. И тогда Бальдия пригрозила ему пергаментом Калорта, который так и не сожгла.

Гали совсем уж собрался перерезать девке глотку, но вовремя сообразил, что судьба подносит ему подарок, и согласился пойти с Бальдией, если она вернет ему документ. Он все-таки поквитается со своей женушкой и разобьет сердце Изембарду. Дрого, конечно, хорошо заплатит за такой документ, и тогда Гали исчезнет в любом городе подальше от Марки.

Благодаря спутанной бороде и въевшейся грязи Гали сумел проскользнуть мимо стражников в воротах Бисбаль. Они двигались в Тенес по безлюдным тропам, прячась от каждого встречного путника. Однажды ночью они напоролись на разведчиков Дрого. Бальдия своим телом расплатилась за две их жизни, а Гали передал весточку Дрого.

Наконец они добрели до замка Тенес, стоявшего на высокой скале. Замок был в полуразрушенном состоянии, зубцы на стенах обвалились, по главной башне шли трещины, и в них уже проросли смоковницы. Тьма властвовала над крепостью и над душой ее хозяина. Путники убедились, что в тавернах не врали: Дрого собирал людей. Сотни солдат теснились без дела во внутреннем дворе, пьянствуя или бряцая мечами от скуки. Вонь стояла нестерпимая.

Здесь собрались наемники, нанятые за Пиренеями, люди грубые и жестокие. Они встретили Гали тычками, надеясь на потасовку, а на незадачливую Бальдию набросились, как волки, и сразу потащили в угол, под стену. Даже просочившись в главную башню, Гали слышал, как проститутка воет от боли, а мужчины хохочут. Они не собирались ей ничего платить, и Гали понял, что никогда больше не увидит эту женщину, но ему было на нее наплевать.

Беглец глубоко вздохнул, набираясь смелости: здесь когда-то был отчий дом Изембарда, а теперь он пришел сюда, чтобы нанести своему обидчику самую глубокую рану, а потом исчезнуть без следа.

Стоявший при входе солдат пинками загнал Гали в темноту, какой-то монах со злодейской рожей указал на деревянную лестницу. Разъеденные жучками скрипучие ступени грозили провалиться в любой момент. Гали был очень напуган; даже люди Дрого де Борра боялись своего господина после того, что сделала с ним в Аттиньи Ротель из Тенеса.

Когда Гали поднялся в полутемный главный зал, он понял, что и об этом месте слухи не врали. В тавернах Регомира этот зал именовали Спинка Трона. Свой деревянный трон Дрого развернул к дальней стене, а окна прикрыл толстыми коврами. Почерневшие от копоти стены придавали главному залу Тенеса еще более мрачный вид. Трон заскрипел. Дрого де Борр находился здесь, скрытый за высокой спинкой. После нападения бестиария лицо его видели лишь немногие. Дрого в ту ночь едва не умер и теперь почти не покидал тронный зал, только время от времени принимал участие в грабительских вылазках.

– Подойди, – произнес хриплый голос, и эхо раскатилось по темному замку.

Гали боязливо повиновался.

– У меня в этом старом замке и без тебя много зверья. Зачем мне еще один прихвостень?

– Я много лет доносил обо всем, что рассказывают в таверне, и…

– С тех пор прошло столько времени, – оборвал незримый хозяин. – Ты находишься здесь потому, что намекнул моим стражникам о чем-то, что может оказаться для меня полезным. Если у тебя ничего нет, я разрешу моим людям содрать с тебя шкуру – пусть повеселятся.

Гали задрожал. Дрого ведь не шутит. Нашарив под одеждой пергамент, Гали вытянул руку вперед. Дрого поднялся с трона и на мгновение застыл к нему спиной. А потом медленно развернулся в полутьме, и тогда Гали не выдержал и закричал.

Правая часть обожженного лица превратилась в бесформенную массу, уха не было вовсе. Дрого лишился и части щеки, наружу выглядывала челюсть с желтыми зубами, сверкающая вечной отвратительной улыбкой.

Хозяин замка выхватил пергамент. Он научился читать еще в юности, когда отец запер своего бастарда в монастыре, чтобы навсегда позабыть. Глаза Дрого засверкали.

– Какой же ты мерзкий и трусливый, Гали! Ты собираешься так поступить с собственной женой?

– Я просто пытаюсь выжить, – просипел он, стараясь справиться с отвращением.

– А какое мне дело до твоей ненависти к этой женщине?

– Я узнал, что она изменяет мне с Изембардом из Тенеса, даже один из сыновей может быть от него. Они познакомились много лет назад. Это ради Изембарда Элизия рискнула провозить в город оружие, а я-то думал, она подчиняется Годе из Барселоны. – Увидев отблеск интереса на уродливом лице, Гали заговорил увереннее. – Возможно, они любят друг друга. Если вы хотите ослабить капитана, вам удобно действовать через нее.

Дрого скривился. Его шпионы ничего не знали об этой запретной связи. А ведь это совершенно меняет дело. Дрого отошел в угол. Там лежал череп со следами запекшейся крови, который он когда-то вынес из далеких африканских лесов. И свинцовая фигурка, обвитая волосами капитана Изембарда, которые добыл его лазутчик. Фигурку пронзали несколько ржавых гвоздей, она была частично расплавлена и хранила вмятины от ударов молотком. После стольких лет ритуал проклятия будет завершен и возмездие совершится. Любовь – это слабость, опаснейшая из всех.

– Что ты хочешь взамен?

– Защиту, чтобы выбраться из этой проклятой Марки. – Почувствовав, как переменилось настроение Дрого, Гали рискнул добавить: – Сотню серебряных денариев, а шлюху можете оставить на потеху солдатам.

– Прежде ты должен удостоверить, что этот старинный документ не подделка.

Дрого трясся от возбуждения, пока монах составлял краткое свидетельство, которое муж Элизии подписал витиеватым крестиком. Гали прощался с мечтой о славе в Барселоне, он все начнет заново в другом месте, как начинал когда-то в Каркассоне.

Наконец-то открывался путь к истинной мести: к мести болью, но не смертью. Дрого страдал так тяжко, что в смерти видел облегчение, поэтому он жаждал живьем разодрать на куски Изембарда, брата той, что приговорила его к одиночеству на повернутом троне. Душа Изембарда будет изувечена так же, как его собственное лицо.

– Значит, твой урок не пошел хозяйке на пользу, – издевательски заметил он. – Как же низко ты пал!

Гали проглотил обиду. Он хотел только выбраться отсюда и никогда больше не видеть это ужасное лицо. Дрого подошел вплотную, чтобы показать, каким чудовищем он стал. И Гали содрогнулся от боли в животе. Опустив голову, он увидел кинжал Дрого. Оружие вошло в его тело по самую рукоять.

– Ты думал, я выпущу на свободу такую крысу? Этот пергамент хранился у Калорта, который давно не дает о себе знать, и теперь я понимаю почему.

Монах подхватил пергамент, чтобы он не запачкался в крови. Гали почувствовал, как металл выходит из живота, и схватился за рану обеими руками, но кровь все равно продолжала струиться. Боль сделалась нестерпимой, его несчастная жизнь выплеснулась на каменные плиты. О нем не поплачет никто.

64

«…и решение его было продиктовано Господом и записано в мировой порядок».

Карл просил священника перечитывать эту фразу снова и снова. То были лучшие новости, полученные им за последние несколько месяцев, и, слушая эти слова, король ощущал, как отступает прочь привычная слабость. Прочитанная формула входила в постановление собора, созванного папой в Равенне; на соборе присутствовали сто тридцать итальянских епископов, и дело закончилось единодушной поддержкой нынешнего императора. К тому же сам папа отправился ему навстречу. Съехаться было назначено в городке Верчелли у подножия Альп, в один из дней месяца сентября.

Еще на подъезде к Верчелли король увидел папский штандарт и исполнился радости. В ответ Карл повелел солдатам из scola поднять его собственный, с вышитым каролингским орлом, в знак того, что меч императора спешит на помощь Италии. Войско встало лагерем под Верчелли, последовал обмен посольствами, и монарх въехал в городок для встречи с папой Иоанном Восьмым.

Звонили колокола, трубили горны, и Святой Отец дожидался императора на переносном кресле, в тиаре и облачении понтифика. Карл выступал в императорских одеждах, пошитых по византийской моде. Его знаками были диадема, скипетр и меч, перед началом церемонии врученные супругу Ришильдой, хранительницей iura regalia. Королева распустила свои медно-рыжие волосы, голову ее покрывала тонкая вуаль из белого шелка. Ришильда надела алую тунику с черными рукавами и накидку из куньего меха. Придворные дамы держали подол ее плаща. Даже после ро́дов Ришильда оставалась женщиной неотразимой красоты.

Пока Иоанн Восьмой с помощью диаконов спускался с церемониального кресла, Ришильда прошептала на ухо Карлу:

– Муж мой, не забудьте о своем обещании!

– Клянусь Господом, папа со всей торжественностью коронует вас императрицей.

Красавица склонилась ниже, губы ее коснулись мочки королевского уха:

– Не пейте много вина, приберегите силы для этой ночи, мой господин. Если вы его убедите, я подарю вам небывалое наслаждение.

Карл улыбнулся в ответ. Хорошие новости наполнили его силами для новой встречи на ложе королевы в поисках желанного наследника.

Разглядев тревогу на лице Иоанна Восьмого, Карл тотчас ощутил резкий укол в груди. Белая пудра не смогла спрятать темные мешки под глазами понтифика. Он был неулыбчив и напряжен. Карл опустился на колени и поцеловал толстое золотое кольцо и только потом прошествовал в церковь Верчелли. Император и папа шли бок о бок, чтобы продемонстрировать толпе равновесие властей.

– Что-то случилось, ваше святейшество?

– Боюсь, что да, император. Ваш племянник Карломан Баварский идет по Италии с большой армией и принимает присягу верности от тех дворян, которые были не согласны с вашим избранием. Будучи королем Богемии, Моравии, Паннонии и Каринтии, он собирается отобрать у вас ломбардскую корону и императорскую диадему.

Карл побледнел и подхватил Иоанна под руку, чтобы не упасть.

– Где он? – прошептал монарх чуть слышно.

– Идет сюда через перевал Брентано.

– Ему понадобится еще несколько недель. – Король был в ярости. – Я отправлю гонцов во Францию, и мои вассалы приведут свои войска.

– Мы должны укрыться в Павии. Стены там крепкие, мы будем в безопасности.

В свои пятьдесят семь лет Иоанн Восьмой оставался энергичным политиком, занятым делами земными, в первую очередь – защитой Папской области. Понтифик недрожащей рукой отлучал от Церкви королей и вельмож, если они чем-то мешали его интересам.

Папа обернулся к Ришильде, которая следовала за ними с покрытой вуалью головой; женщина одарила его чувственной улыбкой, разбудив самые греховные фантазии. Он еще вполне способен удовлетворить эту красотку – вот о чем подумал понтифик и спросил себя, как далеко готова зайти королева ради обретения того, что ей всего желанней.

– В Павии я короную вашу супругу императрицей. Я должен отблагодарить Ришильду за то, что она убедила вас выступить в Италию. В вас нуждается вся империя.

Карл понуро кивнул в ответ. Рядом с жизнелюбцем Иоанном король франков выглядел стариком – лысым, с дряблой кожей. После коронации не проходило и дня, чтобы Карл не проклинал императорскую диадему, к которой он так стремился прежде.

– Побольше веры, Карл! – Призыв Иоанна прозвучал не слишком убедительно. – На Равеннском соборе епископы вас поддержали.

Карл прикусил язык, чтобы не высказать горькую истину: эти сто тридцать епископов попрячутся, как крысы, едва завидев штандарт Карломана над лесом из копий. Без помощи Бозона и других франков ему конец.

Когда они достигли алтаря, окутанного клубами ладана, Карл без сил повалился на трон, ему хотелось плакать. Во время благодарственной мессы в честь встречи двух глав Священной Римской империи государь думал про свою мать, Юдифь Баварскую, и про мечты о величии, которыми было наполнено его детство. Сейчас она, наверно, плачет о своем сыне. Карл Лысый чувствовал себя отвергнутым Богом и проклятым Историей.

65

Столы накрывались так, как на пирах в самых фантастических балладах, которые поют барды. Сначала – сушеные фрукты и сыры пяти видов; затем супы из цыплят с корицей и вина́ с сухарями; потом лохани, доверху заполненные жареной рыбой, кроликами и птицей с начинкой из каштанов, снятыми с вертела быками, запеченной свининой с приправой из требухи, яиц, чеснока, тмина и старого сыра; а под конец – молоко, кипяченное с медом, айвой, халвой и другими сладостями. Долгие годы Коронованный город будет помнить свадебное пиршество, которое Года устроила в саду своего дворца. Гостей набралось около сотни, большинство принадлежало к готской знати Барселоны, Ампурьяса и Жироны. Чуть в отдалении – чтобы не обидеть аристократов – накрыли стол для семей бывших рыбаков, ныне преуспевающих торговцев солью.

Между деревьями протянули веревки с цветочными гирляндами, а из Жироны пришла группа учеников церковной школы с арфами, виолами и тамбурином. Года чванливо обходила столы и с гордостью рассказывала о будущей династии Арженсии. Ни один из советов, полученных от добрых друзей, не заставил женщину отступиться от своего намерения. Этих людей не подвергали изгнанию, они не знали, как живут простолюдины, на нищете которых зиждутся привилегии знати, не видели их борьбы за выживание. Ее спасли именно такие смердящие голодранцы, и Года, не обинуясь, нарушала священные правила; Арженсии с Эрмемиром суждено дать начало дому с вековой историей.

Почетное место за главным столом занимали новобрачные. Арженсия, живой портрет Годы в юности, и красавец Эрмемир, после долгих упражнений со своей непреклонной свекровью научившийся вести себя как прирожденный аристократ. Молодые выглядели счастливыми и полными жизни, хотя положение, в которое поставила их Года, приносило им немалые неудобства.

Фродоин сам провел священный обряд, во время которого звучал гимн в честь святой Эулалии. Венчание состоялось в церкви у моря, к которой Года питала особое расположение. Семья ее из поколения в поколение оплачивала работы по содержанию этого храма, как будто его сохранение являлось священной миссией, однако епископ так и не узнал от Годы причин такого предпочтения.

Года подарила епархии золотую чашу с драгоценными камнями, а также пятьдесят мешков молотой соли и оплатила выточку капителей новой базилики – с цветочными мотивами, человеческими фигурами и библейскими изречениями, вырезанными каролингским шрифтом. Венчание было обставлено с максимально возможной помпезностью. Все каноники в шелках и золоте, весь клир и все диаконы выстроились в процессию с епископом во главе; звучали псалмы и курился ладан. Город собрался в маленькой церкви на берегу, украшенной к празднику полотнами и цветами.

Арженсия и Года помолились перед могилой Нантигиса на кладбище при старой церкви в форме греческого креста, а потом начался пир, который будет продолжаться весь день и всю ночь. Сервы Годы и сервы из «Миракля» бегали с лоханями воды, омывая руки гостям. Для каждого из приглашенных была приготовлена своя миска, своя ложка и свой ножичек; еду брали, как положено, тремя пальцами правой руки.

Элизия в последние недели трудилась не покладая рук, однако в этот день Года пожелала усадить ее за свой стол, и хлопотунья нарядилась в синее платье с белым поясом. Она помыла и распустила темные волосы и сияла красотой. Элизия улыбалась, но ничего не могла с собой поделать и краем глаза продолжала следить за прислугой. Таков был ее способ не думать об Изембарде, от которого перестали приходить вести. Жорди узнал от главного судьи, что капитан повел свое пограничное войско на Тенес, чтобы потребовать выдачи Гали, но Берте он этого не сказал: до родов оставалось всего четыре луны, а жена Изембарда и так уже пережила много страданий.

Беспокойство на лице Элизии не укрылось от Годы. Дама придумала, как помочь подруге. Когда закончится праздник, она потребует, чтобы Фродоин расторг ее брак с Гали. Претендентов на руку хозяйки «Миракля» хватало, и Годе больше всех нравился капитан Ориоль, всегда такой внимательный к Элизии, тайно влюбленный уже много лет. Ориоль и сейчас имел бравый вид, хотя два десятилетия на службе епархии и наложили на него печать одиночества. Но сердце у капитана было доброе, Элизии с ним будет хорошо.

Сидящая рядом Берта пыталась казаться веселой. Все поздравляли ее с выздоровлением и с успехами мужа на границе, а ей самой хотелось одного – вернуться в Орлеан. Берта бросала взгляды на Элизию, любовницу Изембарда, и умирала от ревности и муки. Наивные девичьи иллюзии растаяли, но Берта оставалась супругой Изембарда перед Богом и людьми. Аристократическое воспитание заставляло ее молчать и притворяться. По поведению дамы Элизия догадалась, что она что-то подозревает, и избегала разговоров с глазу на глаз.

Гости болтали во весь голос и шумно хохотали, стараясь отогнать подальше назойливые слухи о восстании против Карла Лысого. Года тайком прислушивалась к разговорам готских старейшин, которым вино развязало языки. Если мятеж охватит все королевство, Барселоне придется делать выбор между верностью короне и покорностью франкскому графу Бернату, который обкладывает их все новыми налогами, не заботясь о судьбе Марки.

Готов объединяло ощущение покинутости, и решение следовало принимать на благо города. Единственными, кто мог помочь, были Гифре Уржельский и его брат Миро. Хотя в государственной иерархии они стояли ниже маркграфа всей Готии, братья никогда не поддержат человека, вступившего в союз с Бернатом Плантапилосой, брат которого, Гильем, убил их отца. Если барселонцы примут неверное решение, город расплатится кровью и нищетой.

А ближе к вечеру в саду появился виконт Асториус, главный городской судья и несколько стражников. Оживленные голоса разом стихли, музыканты перестали играть. Все видели, как серьезно, не по-праздничному настроены чиновники.

– Виконт, у нас здесь пиршество, – недовольно предупредила Года.

Асториус не проявил никакого уважения к празднику и предоставил судье объяснить их появление на свадьбе. Чиновник, в чье ведение входили аресты, взглядом молил Году о прощении.

– Мы должны забрать Элизию из Каркассона.

Хозяйка «Миракля» побледнела, когда взгляды всех гостей устремились на нее.

– Из замка Тенес в графский дворец был доставлен важный документ. Эта женщина совершила тяжкое преступление и будет находиться в тюрьме в ожидании суда.

Асториус выступил вперед:

– Судьи определят, подлинный это документ или поддельный, но закон на этот счет ясен, и мы действуем от имени графа Барселонского, Берната из Готии, который поклялся соблюдать и исполнять готский закон по «Liber Iudiciorum»[48], согласно которой Элизия повинна в тяжком преступлении.

По знаку виконта стражники подошли к Элизии. И тогда гости дали волю своему возмущению. Патриции и рыбаки уважали эту женщину из Каркассона, пришедшую в их город шестнадцать лет назад, совсем почти ребенком. Они видели, как она трудится изо дня в день, и гостиница «Миракль» возле циклопических колонн была гордостью всей Барселоны.

– Граф Бернат меня знает и ценит! – воскликнула Элизия, вставая с места.

Виконт улыбнулся, словно и не замечая негодующих лиц вокруг.

– Тут дело не в маркграфе, это закон, общий для всей Готии. Против вас свидетельствует дворянин Дрого де Борр.

Судья предъявил старинный пергамент, и в груди Элизии болью отозвалось воспоминание о дне, когда они с Гали нашли горшок с монетами, – вот только женщина не знала, тот ли это листок. Прежде чем судья убрал пергамент, она успела прочесть одно только имя: Гомбау. Дедушка Гали. Элизия задрожала, до сих пор не понимая, в чем дело. Года потребовала пергамент себе и, прочитав, побледнела.

– Что происходит, виконт? – спросила Элизия, предчувствуя беду. – Что я сделала?

– Твой муж ничего тебе не рассказывал?

– О чем? – Ей было трудно дышать.

– Гали на самом деле не являлся свободным человеком, он был servus fiscalis, государственный раб по имени Трасмир. И дедом его был не графский вассал Гомбау, а один из его рабов, тоже по имени Трасмир. Вся его семья принадлежала к mancipia[49]: Карл Лысый передал их графу Сунифреду в восемьсот сорок третьем году, чтобы они работали на государственной земле Вернета, что в Конфленте. Гомбау за ними надзирал. У него был сын и был внук по имени Гали. Дом, в котором сейчас помещается гостиница, принадлежал Гомбау, который проводил большую часть времени с семьей в Вернете. Когда в восемьсот сорок восьмом году Гильем Септиманский казнил графа Сунифреда, Гомбау тоже находился в Барселоне. Он боялся, что его постигнет та же участь, и с помощью верного раба Трасмира спрятал в своем доме деньги и этот документ, а потом бежал.

Элизия пошатнулась, ее поддержали стражники. А виконт уже вытащил второй пергамент, по виду свежий. Элизия узнала крест, которым расписывался ее муж.

– Гомбау хотел бежать вместе с семьей в какой-нибудь северный город. По словам твоего супруга, в лесу близ Вернета Трасмир убил своего господина, чтобы в других краях выдавать себя за Гомбау. Перед смертью он рассказал своему внуку про горшок с монетами. Чтобы завладеть и домом, и деньгами, парню оставалось только попасть в Барселону и выдать себя за внука Гомбау, которого там никто никогда не видел. Для большего правдоподобия он стал называть себя другим именем – Гали. Чего не знали дед с внуком – так это что спрятанный пергамент представлял собой официальный документ, список рабов, переданных в mancipia.

Элизия упала в обморок, ее кинулись поднимать. Взгляд судьи сделался печальным.

– Согласно готскому закону, если свободная либо вольноотпущенная женщина сочетается браком с рабом, она превращается в ancilla, рабыню того же господина, то же касается и ее потомства. Поэтому, Элизия, ты по закону serva fiscalis, подчиненная Бернату из Готии, правообладателю всех бенефициев, предоставленных предыдущим графам. Ты рабыня и должна служить маркграфу; то же касается и двух твоих детей.

– Но ведь ясно, что Элизия ничего не знала! – возмутилась Года. – В законе говорится что-нибудь про обман?

– Моя госпожа, это будет решать суд и совет boni homines.

Запальчивые выкрики гостей едва достигали слуха Элизии. Стражники поддерживали женщину под руки, она понимала только, что рушится вся ее жизнь. Элизия вспомнила дождливый вечер перед могилой Ламбера. С самого ее ухода из Каркассона жизнь ее была подделкой. Она вышла не за того мужчину, любила не того мужчину, родила внебрачного сына и Господь прогневался на нее за этот грех. Элизия не могла вынести груз такой лжи. Главной ее болью были Гомбау и Ламбер, весело игравшие с другими детьми в глубине сада. Они ведь тоже превратятся в servi fiscali Берната из Готии. Уж лучше бы они оба погибли, чем испытали на себе извращенную жестокость маркграфа.

Разгневанный Фродоин тоже вышел вперед. Сердце его разрывалось – при взгляде на Элизию он сразу воображал ее ужасную судьбу.

– По закону, если тридцать лет никто не предъявил права на mancipia, такой человек получает свободу, – уверенно объявил епископ.

Виконт криво усмехнулся:

– Настоящий Гали умер в восемьсот сорок восьмом году, а сейчас восемьсот семьдесят седьмой, епископ. Прошло двадцать девять лет; таким образом, срок давности не истек. Элизия и двое ее сыновей – рабы.

Абсурдная неотвратимость такой кары была очевидна каждому, и недовольство виконтом только возросло. Среди гостей находилось немало членов совета boni homines, входящих в суд графства, они потребовали документы для тщательной проверки, однако чиновник отказался их отдавать. Изучать их следовало на суде. Года смотрела на Фродоина, но епископ надолго замкнулся в молчании. У стоявшего за его спиной Ориоля побагровели щеки, а пальцы легли на рукоять меча. Его люди, Итало и Дуравит, тоже были готовы к схватке.

– Епископ, вы должны их остановить! – возмутилась Года. Она не понимала, почему Фродоин не оспаривает слова виконта.

– Я знаком со стражниками, – прошептал Ориоль, сдерживаясь из последних сил. – Им этот арест так же противен, как и нам. Если мы силой уведем Элизию в собор, она окажется в священном месте и вы сможете потребовать, чтобы ее судил церковный суд.

– Чего вы ждете, епископ? – выкрикнула Года, не думая об осторожности. – Вы ведь сажали графов на трон! А теперь не можете отменить обыкновенный арест?

Побледневший Фродоин взглянул на Сервусдеи, который сидел на своей скамье, сгорбившись сильнее обычного. Пока оглашалось страшное обвинение, епископ изучал лица знатных готов. Они оказались перед серьезным выбором: склониться пред волей франкского виконта или же встать на защиту женщины, которую все так ценят? Точно так же, как и в вопросе о верности Барселоны, готы не осмеливались принять определенное решение. А Фродоин поклялся в верности Гинкмару из Реймса, и конфликт из-за Элизии мог послужить его интересам. И тогда священник сделал свой нелегкий выбор.

– Нет, – ответил он, садясь на место. – Таков закон, принятый людьми.

– Как?! – Года вышла из себя, кулаки ее сжались, и только присутствие гостей заставило ее замолчать.

Епископ почувствовал, насколько возмущена Года, – его словно окатило горячей волной. И все-таки он не сдвинулся с места. Элизия смотрела на него таким умоляющим взглядом, что Фродоину стало стыдно и он отвел глаза. Беда этой женщины подстрекнет общее недовольство Бернатом из Готии. Фродоин хотел ее спасти, однако не так, как все от него ожидали. Священник неслышно воззвал к Господу. Если его замысел не сработает, Фродоин будет нести груз этой трагедии до конца своих дней.

– Церковь не может вмешиваться в эти дела, – твердо заявил он. – Решение примут судьи Берната из Готии. Именно он вершит правосудие в нашем графстве.

Гости возмущались в полный голос, прозвучал даже оскорбительный намек на франкское происхождение епископа. Фродоин стоически терпел эти нападки, на сердце у него скребли кошки.

Ориоль стиснул зубы. Его верность епископу сейчас подвергалась самому серьезному испытанию. Судейские увели Элизию и ее сыновей, которые плакали и вырывались из крепких рук.

– Будьте вы прокляты, епископ! – прошептала Года, для которой Элизия была почти как сестра. Ее презрение разверзало между ними непреодолимую пропасть. – Покиньте мой дом! Вы здесь нежеланный гость!

Фродоин поднялся и с посеревшим лицом ушел прочь из дворца, провожаемый враждебным молчанием. В мгновение ока он остался один. Его возлюбленная никогда не одобрит план, вызревающий в его голове, однако для того, чтобы готы разделили его стремление выступить против маркграфа и встать на сторону короля, ему оставался только путь боли и вера в Господа.

66

Уже темнело, когда Изембард, Арманни и Айрадо начали подъем по извилистой скалистой тропе – к замку, который когда-то был родовым владением дома Тенес. Пятьдесят хорошо вооруженных всадников выстроились у подножия утеса, вне досягаемости лучников Дрого де Борра. Тяжелые тучи грозили пролиться страшным ливнем; крепость в вечерних сумерках смотрелась мрачно.

Капитан понимал, что одна предательская стрела способна положить конец всему, однако посланцы Дрого заверяли, что господин желает лично передать им Гали и гарантирует безопасность, если не случится никаких провокаций.

Изембард ненадолго остановился, рассматривая печальное состояние укреплений. Через несколько лет здесь будут стоять поросшие деревцами обломки стен. Рыцарь почти ничего не помнил о своей жизни в Тенесе. Детские годы для него были окрашены скорбью. Изембард запомнил главную башню серым и молчаливым строением. Служанки бранили их с Ротель, когда они играли с детьми стражников: дети не должны докучать матушке, которую частые приступы тоски приговаривали к лежанию в постели день за днем. Отца Изембарда в замке никогда не бывало.

Капитан печально усмехнулся, мысленно сопоставив это мрачное место и лучезарную улыбку Берты. Он увидел себя самого, как он бьется на деревянных мечах со своими сыновьями во дворе, как пирует с самыми преданными соратниками. Здесь он смог бы примириться с Богом после совершенного с Элизией греха, а если ему удастся вернуться живым из Италии, он бы и дальше соблюдал обет Рыцаря Марки.

Отец мог бы им гордиться, а сам он пошел бы по пути прощения. Изембарду уже была понятна колоссальная задача, которую эти воители исполняли в сумрачной Марке. Рыцаря охватило нетерпение. Он слышал внутренний голос: голос крови, требовавший возмездия.

– О чем вы задумались, капитан? – спросил Айрадо.

– О своем отце. Будьте внимательны. Действуем точно по намеченному плану.

Из-за зубцов на них недружелюбно смотрели солдаты. Послышались и оскорбительные выкрики – прибывшие на них не ответили. На стене появился Дрого де Борр. Факелы подсветили кожу на обожженной стороне его лица.

– Вот тебе тот, кто напал на твою жену, Изембард безземельный!

Со стены сбросили мешок; побившись о скалы, он упал рядом с рыцарями. После разговора с Фродоином прошло уже несколько дней, и теперь по запаху было понятно, что́ лежит внутри. Увидев голову Гали, воины с отвращением отшатнулись.

– Вы что, не могли подождать и передать его нам живым?

– Разве ты не рад, что твоя любовница сделалась молоденькой вдовицей? – Дрого злобно расхохотался, увидев, как изменился в лице Изембард. Хозяин Тенеса намеренно пытался его разъярить. – Только вот боюсь, что, вернувшись, ты застанешь свою повариху сильно переменившейся.

– О чем это ты? – Кровь вскипала в жилах капитана, он уже понимал, что Дрого измыслил коварный план. – Зачем Гали сюда приходил?

– Твоя ненаглядная Элизия – ancilla, потому что она вышла замуж за раба! – Смех командира передался его солдатам, все они хохотали над Изембардом. – Гали хотел вам отомстить и сбежать. А я всего-навсего исполнил закон. Ты должен быть мне благодарен, ведь ты – презренный королевский пес!

Капитаном овладел животный страх, ему хотелось только доскакать до Барселоны и выяснить, что там произошло. Арманни с Айрадо понимали его внутренние терзания и молча ждали приказа. И тогда Изембард уцепился за близкое яркое воспоминание, с которым он поклялся не расставаться. Он снова увидел себя обнимающим ту девочку из хижины, Агнесу. Он видел, как она умирает, как глаза ее теряют последние проблески надежды. То была бесполезная смерть, показавшая Изембарду его слабость. Дрого снова ранил его душу, но теперь рыцарь не повторит былой ошибки. Сердце его должно быть таким же беспощадным и холодным, как меч Гисанда.

– Предупреждаю тебя, Дрого де Борр. Нас прозвали Вторыми Рыцарями Марки, потому что мы поклялись защищать границу и хранить верность короне. Любая враждебность с твоей стороны будет расценена как измена короне, с самыми серьезными последствиями. Итак, ты предупрежден. Что касается хозяйки гостиницы, Элизии из Каркассона, благодарю тебя за заботу о порядке в нашем графстве. Если женщина совершила преступление, она должна за него ответить. – Изембард обернулся к своим всадникам и крикнул: – Возвращаемся в лагерь!

Спокойствие Изембарда окончательно разъярило самого Дрого. Быть может, Гали ему солгал. Дрого рассчитывал, что капитан как безумный помчится в Барселону, чтобы попробовать спасти свою любовницу. Тогда бы он неожиданно напал на войско Рыцарей Марки и на их заставы. Воины, застигнутые врасплох и лишившиеся своего командира, стали бы легкой добычей.

Самообладание Изембарда расстроило планы Дрого, и он решил не считаться с обещаниями неприкосновенности, которые были даны капитану и его отряду. Изембард привел полсотни всадников, у Дрого было почти столько же, а еще пять сотен готовых к бою пехотинцев. Вот она, возможность обезглавить Рыцарей Марки! И Бернат в благодарность не откажет ему в барселонском троне, когда сделается властелином в собственном королевстве Готия.

– Готовьтесь выступать по сигналу, – скомандовал Дрого. – Мы атакуем их со спины, в лесу.

Изембард с отрядом скрылся в чаще, и вскоре Дрого де Борр подал предательский сигнал. Рога не звучали, барабаны не били – просто открылись ворота замка. Пока находившиеся в крепости спускались по опасной тропе, внизу тоже выстраивались ряды пехотинцев. Солдаты двигались вперед со всеми возможными предосторожностями. Кавалерия навяжет рыцарям бой в лесу, тем временем подойдет пехота и весь отряд будет уничтожен.

Когда солдаты скрылись из виду, Дрого спустился в зал, именуемый Спинка Трона. Он бросил фигурку Изембарда в ту самую жаровню, на которой Ротель когда-то сожгла ему лицо. Свинец начал плавиться, колдун бормотал загадочные слова. Он чувствовал присутствие таинственных сил за своей спиной и, трясясь от страха и волнения, раз за разом повторял имя «Изембард» как проклятие.

Спустя некоторое время через занавеси на окнах проник шум битвы. Каждый крик боли, пронзавший ночь, наполнял Дрого ликованием.

На пороге зала появился монах:

– Мой господин, посмотрите, что там.

Хозяин Тенеса поднялся на стену, надеясь лицезреть возвращение победителей. Но радостных криков не было.

– Вон там, – указал перепуганный священник.

На краю дубового леса стоял один-единственный паренек в одежде из овечьих шкур и с пастушьим посохом в руке. Пастушок не двигался с места, в другой его руке пылал факел. Появление этой фигурки и тишина, воцарившаяся в лесу после битвы, встревожили немногочисленных солдат, остававшихся в Тенесе. Некоторые принимали пастушка за привидение.

– Кто это?

– У меня дурное предчувствие, мой господин. А если это Господь посылает нам видение?

– Застрелите этого ублюдка!

Стрелы не долетели до опушки. Мальчик громко затрубил в рог. Гулкий звук разнесся в ночи, наполняя защитников замка ужасом. А потом среди деревьев появились мерцающие огоньки. Сначала лишь несколько, потом десятки, сотни, пока весь лес не обратился в темное море с оранжевыми звездочками.

– За Агнесу, мою сестру! – выкрикнул пастушок во всю мощь своих легких.

– Милостивый Боже! – простонал монах. – Это же ловушка! Изембард привел сюда свое войско, чтобы вернуть себе семейный замок!

– Изембард никогда бы так не поступил!

– Быть может, он не таков, как его отец. Сражения с норманнами многому его научили.

Дрого, охваченный яростью и ужасом, столкнул монаха вниз, тот упал со стены во двор и остался лежать с переломанной шеей. Солдаты молча смотрели на погибшего. Бессчетные светящиеся точки пришли в движение, они приближались, как мстительные призраки всех несчастных, которых за свою долгую жизнь погубил Дрого де Борр. За юным пастушком шло уже несколько рядов лучников, направляющих пылающие стрелы. Паренек протрубил во второй раз, и стрелы озарили небосвод.

– В укрытие! – прокричали стражники.

Огненный дождь обрушился на солдат, остававшихся на стенах. Десятки вопящих защитников попадали вниз; другие стрелы поджигали сараи и охапки сена.

А потом в дело вступила маленькая катапульта. Ее заряды, сея в крепости хаос, выбивали камни из главной башни и разрушали строения во дворе. Рог протрубил в третий раз, подавая сигнал к штурму. Лучники Дрого стояли уже не за каждым зубцом и стреляли беспорядочно, а дюжины нападающих, прикрываясь щитами, поднимали по скалистой тропе осадные лестницы. Воины Марки подобрались к воротам и сумели их запалить. Сверху на них лили кипящее масло. Обожженные солдаты отступили, но пламя уже пожирало деревянные створки.

Изембард и Айрадо карабкались на стену по лестнице, молясь, чтобы ее не столкнули. Падение на камни обернулось бы смертью. Когда они наконец перепрыгнули на стену, то с удивлением осознали, что периметр остался без защитников. Никто не стоял за зубцами, во всем замке было тихо.

– Посмотрите! – Айрадо указывал вниз.

Во внутреннем дворе защитники крепости побросали мечи в одну кучу рядом с телом погибшего монаха. Сорок безоружных солдат стояли возле башни. В этот момент ворота не выдержали и с грохотом обрушились внутрь, взметнув мириады искр. Двор заполнился людьми Изембарда, все рвались в бой.

– Мы сдаемся! – крикнул один из приближенных Дрого.

– Где ваш господин?

– Он ушел через колодец с последними верными людьми. Можете обыскать крепость.

Был организован отряд для поиска, солдаты спустились в темное отверстие, но Дрого хорошо знал окрестные леса. Теперь его вряд ли удастся обнаружить.

Изембард обратился к солдатам из крепости:

– Я объявляю этот замок собственностью Изембарда Второго из Тенеса по праву моего отца. Дрого де Борр, прежний хозяин замка, напал на солдат, состоявших на службе у короля, и это объявляется изменой. Кто-то из здесь присутствующих желает оспорить мой титул?

Ответом было молчание. Айрадо взял щит и начал колотить по нему мечом, мерно выкрикивая:

– Изембард! Изембард! Изембард!

Воины Марки один за другим присоединялись к этому кличу. Наемники, уничтоженные в лесу, были подкреплением, посланным в Тенес из Готии. Те, что стояли у стены, были старые солдаты Дрого де Борра. Переглянувшись между собой, они присоединились к кричащим – от этого зависела их жизнь. Среди сторонников Изембарда они узнали былых товарищей по оружию, давно уже выбравших другую сторону. Теперь у них было хорошее оружие, щиты и доспехи, а взгляды их полнились гордостью.

Айрадо и другие молодые воины преклоняли колени перед своим капитаном.

– Примите нас в свои вассалы, мы будем защищать этот замок и принадлежащие ему земли.

– Мы тоже клянемся вам в верности! – с надеждой в глазах воззвал один из людей Дрого. Остальные выразили свое согласие.

– Вы заслуживаете смерти за то, что не обороняли замок, но оправданием вам служит трусость Дрого. Тех, кто пожелает служить в армии Рыцарей Марки, разделят на десятки и отправят на границу для обучения. Прочие должны безоружными покинуть Марку.

Раненым оказали помощь, пожары потушили. Изембард обошел старую крепость, ныне превратившуюся в зловонные развалины. Своих командиров он собрал в тронном зале.

– Где же Дрого? – задумчиво произнес Арманни.

– Сейчас он торопится к Бернату: он будет искать его в Нарбонне или в других его графствах. – Изембард обвел собравшихся мрачным взглядом. – Эта война еще далеко не закончена.

Командиры обсудили, как будет обороняться замок Тенес. Изембард хотел привлечь для восстановления стен опытных мастеров-каменщиков. Конечно, теперь он будет проводить много времени в Орлеане, но ведь дом его предков здесь. А потом пришло время отпраздновать победу, и рыцари, повеселев, откупорили бочонок вина из погребов.

Изембард крепко обнял каждого из своих капитанов:

– Вообще-то, я должен повесить вас всех до единого: вы, в нарушение присяги, помогли мне отвоевать замок моего отца! – Глаза рыцаря из Тенеса повлажнели.

Капитаны подняли кубки в его честь. Предки наверняка гордятся этим героем, глядя с небес: Рожденный от земли, выросший в бедном монастыре Санта-Афра, наконец-то стал Изембардом Вторым, хозяином крепости Тенес в графстве Барселонском. Под раскатистый смех и рассказы о недавнем сражении в лесу капитан королевской scara размышлял о происшедшем. Они разгромили войско франкских наемников. Если Бернат осмелился их прислать, значит мятеж, предсказанный Фродоином, уже начался.

Изембард думал о хитром епископе. Это ведь Фродоин заронил в его голову мысль о возвращении отцовской крепости. Прелат хотел, чтобы у Берната в Марке осталось меньше сил, но ведь как только маркграф узнает об истреблении его людей, он придет в исступление и отправит в Марку более сильные и лучше вооруженные войска. Если король ушел в Италию, помощи ждать от него не придется.

Изембард старался не испортить праздник своим людям, несмотря на тяжкий груз нерешенных вопросов. В первую очередь рыцаря угнетал рассказ Дрого о преступлении Элизии. На следующий день он отправится в Барселону. Он получил от короля приказ как можно скорее прибыть в его распоряжение, но выполнит его, только когда Элизия окажется в безопасности.

На заре, прежде чем уехать, Изембард вошел в пустой зал и развернул старинный трон Тенесов, на котором Дрого нацарапал дракона. Рыцарь поставил трон так, как помнил из детства, и почти увидел своего отца, сидящего в полумраке, задумчиво подпирающего голову рукой. Изембард начинал понимать, почему знатному рыцарю так трудно сделать выбор между долгом и честью.

Изембард взял двух крепких лошадей и поскакал в Барселону, терзаясь неизвестностью. Когда Коронованный город уже вырастал перед ним, на Французской дороге появился Ориоль, а с ним шесть всадников в таких же плащах и бруниях, как у самого Изембарда. Капитан остановился, увидев перед собой рыцарей scara в боевом снаряжении.

– Они приехали вчера, Изембард, – сообщил хмурый Ориоль.

– Изембард из Тенеса, твоя работа в качестве missus dominicus завершена, – объявил один из всадников. – Король требует твоего присутствия без всяких отлагательств. Мы тебя искали и нашли. Сейчас ты поедешь с нами.

– Сначала я должен проститься с супругой, она в городе.

– Боюсь, это невозможно. Ты несколько лет жил отдельно от своего cuneus, и государь тебе это дозволял, но теперь у нас на твой счет строгие инструкции. Или ты едешь с нами, или ты изменник.

Все шестеро положили руки на мечи. Это умелые воины, и они уедут либо с ним, либо казнив его как дезертира. Изембард бросил тоскливый взгляд в сторону Барселоны.

– Слухи о мятеже только укрепляются, капитан, – поторопил его один из scara. – Мы должны выехать прежде, чем нам перекроют дорогу. Король или смерть!

– Король или смерть! – дружным хором отозвались остальные.

Изембард старался мыслить хладнокровно. Ему была отлично известна строгая дисциплина scara. Он дал клятву и не мог обесчестить свой род. Когда рыцарь заговорил с Ориолем, на лице его отобразилась мрачная решимость.

– Расскажи в Барселоне, что Гали из Каркассона мертв, а крепость Тенес в моей власти. – Он подъехал ближе к Ориолю и понизил голос. – Сообщи епископу, что мы перебили наемников Дрого. Именно этого он и хотел, ему удалось сделать это моими руками. – Изембард сдвинул брови. – А теперь он должен сделать кое-что для меня. Дрого сказал, что Элизия стала рабыней графа Барселонского, – предупреди епископа, что, если с хозяйкой «Миракля» что-нибудь случится, его нарядная шелковая митра не выдержит стали моего меча.

– Изембард… – Ориоль воспринимал угрозы в адрес епископа как личное дело, но еще горше ему было ощущать силу любви капитана к Элизии. – Остановись…

– Передай ему, ведь я собираюсь вернуться!

– Поехали, капитан! – поторопил начальник scara. – Тебя заждалась королевская чета. А путь до Италии долог.

Когда всадники скрылись из виду, Ориоль долго смотрел на пыль от копыт.

– Да хранит тебя Бог, Изембард, и не терзайся понапрасну. Если Фродоин ее не спасет, я сам заставлю его заплатить за все, даже если это будет последнее, что я совершу в жизни.

67

Сквозь узкие окна графского дворца пробивались бледные лучи света. Прошло почти две недели с ареста Элизии из Каркассона, и вот 21 сентября, в день святого Матфея, на заседание трибунала прибыли семеро судей, назначенных маркграфом. Сейчас они с важным видом беседовали между собой. Чтобы обеспечить нелицеприятие, судей вызвали из Жироны, Конфлента и Вальеспира. У стены поставили стол с серебряным распятием и Библией – на ней будут приносить присягу свидетели. На двух скамьях расселись boni homines – они будут надзирать за беспристрастностью трибунала, следить за соблюдением consuetudine и сами выступят в качестве свидетелей. На почетном месте рядом с трибуналом восседал и епископ Фродоин, хотя ему предстояло всего лишь наблюдать за процессом в качестве высшей инстанции.

Готский закон рекомендовал избегать скопления народа и приглашать в суд только заинтересованных лиц, но дело Элизии всколыхнуло всю Барселону, на виконта надавили, и он согласился на присутствие горожан, связанных с Элизией узами дружбы. Года вместе с другими знатными барселонцами заняла место на дальней скамье. Дама не удостоила Фродоина даже взглядом, а в дни перед судом ни разу не согласилась с ним встретиться. За пассивностью епископа скрывался какой-то план, это Года понимала ясно, но воспользоваться Элизией для своей выгоды было непростительно. Единственное, за что Года была благодарна Фродоину, – это что он убедил Асториуса не вызывать на судилище детей. Гомбау было двенадцать лет, Ламберу только исполнилось семь, и их следовало избавить от лишних страданий. До вынесения приговора заботу о детях взяла на себя Эмма, дочь Жоана и Леды.

Года увидела, что в зал вошел Ориоль. Он не сумел привести с собой missus dominicus, Изембарда. Как и все, капитан тревожился за будущее Элизии, отданной на милость пришлых судей.

Стражник открыл дверь, и главный судья ввел Элизию. На женщине была грязная саржевая туника, местами порванная, местами заштопанная. Она шла босиком, волосы спутались, но больше всего собравшихся в зале поразила пелена страха и отчаяния, затуманившая ее светлый взгляд, в былые дни согревавший весь город. Подсудимая шла медленно, подволакивая ноги, растерянная и напуганная. Последний удар Гали оказался сокрушительным, и всегдашняя вера в хорошее покинула Элизию.

Она вышла замуж за раба и сама сделалась serva fiscalis, и прав у нее теперь не больше, чем у лошадей Берната из Готии. Элизия смотрела на собравшихся в зале людей как на незнакомцев. Она хотела сесть на пол, но городской судья не разрешил. Сервусдеи выступит в качестве ее защитника, хотя даже ему сказать было нечего. Если и старый монах не поможет, никто в городе не сумеет сделать большего.

– Вы Элизия из Каркассона? – спросил председатель трибунала, приехавший из Жироны. Подсудимая не ответила. Assertor[50] от имени виконта и маркграфа еще раз пересказал известные факты, а потом сформулировал petitum[51]. Assertor вызвал двух свидетелей. Положив руку на Священное Писание, они поклялись Отцом, Сыном и Святым Духом говорить правду. Это были двое ремесленников, жившие на площади во времена Сунифреда; они знали, что Гомбау был вассалом графа и надсмотрщиком на землях в Конфленте, что с ним всегда ходил один из рабов, по имени Трасмир. Как требовал обычай, после этого судьи обратились к Элизии: есть ли возражения, отвергает ли она эти свидетельства или может представить других свидетелей, которые их опровергнут.

Сервусдеи привел на процесс нескольких завсегдатаев «Миракля»: все они красноречиво описали скверный характер Гали. Даже его жена не знала, что его на самом деле зовут Трасмир. Линия защиты основывалась на том, что Гали изначально назывался подложным именем, однако трибунал не получил доказательств, что Элизия не знала об обмане; возникало подозрение, что она солгала точно так же, как и ее муж, чтобы жить как свободная женщина.

Затем последовало изучение документов, представленных отрывком из акта передачи казенных рабов в 843 году и показаниями, которые фальшивый Гали подписал в замке Тенес. Капитан Ориоль подтвердил, что супруг Элизии умер и, следовательно, не может быть обвинен.

Поручитель виконта обратил внимание, что документ сохранился в целости в течение долгих лет, что само по себе чудесно, а значит, Господь желает, чтобы закон был соблюден. Фродоин насторожился: вот это опасный ход, ведь судьи не осмелятся выступить против воли Всевышнего. Boni homines напомнили, насколько ценен для города постоялый двор «Миракль». Виконт гарантировал, что «Миракль» не закроется, однако, учитывая, что хозяйка гостиницы является рабыней, сам «Миракль» тоже является государственной собственностью и теперь граф назначит туда своего управляющего.

Элизия молчала. Она смотрела в окно, убежав в воспоминания о своем счастливом детстве в гостинице Отерио, рядом с дедушкой.

– Элизия из Каркассона, вы так ничего и не скажете? – не выдержал один из судей, утомившись выслушивать спекулятивные рассуждения Сервусдеи.

– Моего супруга звали Гали, – прошептала она чуть слышно.

– Это может показаться несправедливым, однако законы суть часть священного порядка и не соблюдать их – значит бесчестить самого Господа, – вмешался assertor. – А посему, ущерб должен быть восполнен. Элизия – это instrumentum vocalis, говорящая вещь, собственность графа Барселонского, равно как и ее имущество, и ее потомство.

Элизия наконец разразилась рыданиями, и всем в зале стало даже легче – это были хоть какие-то проблески жизни. Члены трибунала сошлись в кружок. Они шептались и кивали головами. Им ничего не оставалось, кроме как со всей строгостью применить закон из «Liber Iudiciorum».

Фродоин подозвал к себе Сервусдеи:

– Это все, что ты способен привести в ее защиту?

– Элизия не может доказать, что ничего не знала… К тому же вы уже слышали, что сказал assertor: Господь сохранил этот документ ради какой-то цели. У нее нет возможности спастись.

Старику сделалось неуютно под пылающим взором Фродоина.

– Возможность есть, Сервусдеи. Мы это уже обсуждали. Вызывай свидетеля.

– Мой господин!

Епископ посмотрел на Году – она с раздражением отвернулась. Если между ними еще оставался разрушенный мост, Фродоин сейчас уничтожит и его, но он должен это сделать, несмотря на громадный риск. С того самого момента, когда Элизию арестовали на свадебном пиршестве в саду, священник понимал, что всколыхнуть город возможно, только дойдя до самого последнего предела.

– Если все это – Господня воля, то пусть заговорит Господь! – оборвал он своего советника.

Сервусдеи, сгорбившись еще сильнее, вернулся на трибуну. Он понимал, сколь многого просит от него епископ. Старик посмотрел на Элизию со слезами на глазах. Члены трибунала заняли свои места, чтобы огласить приговор и потребовать от Элизии recognitio[52], которое должно состоять в признании вины обвиняемой и в ее отказе от продолжения разбирательства. Сервусдеи попросил разрешения выступить еще раз.

– Судьи и boni homines, моя подопечная вновь подтверждает, что не знала об истинном состоянии Гали и просит Господа высказаться в этом деле за нее.

В зале воцарилась гробовая тишина. Монах бросил еще один взгляд на Фродоина и продолжил:

– Поскольку готский закон едва ли приложим к этому делу, я апеллирую к немецкому закону Каролингов, который дозволяет проводить испытания, дабы выяснить, принимает ли Господь сторону обвиняемого. Поскольку Элизия из Каркассона утверждает, что ничего не знала об истинном состоянии своего мужа и не принадлежит к народу готов, я прошу подвергнуть ее ордалии: испытанию кипящей водой, – таким образом мы узнаем, лжет она или же говорит правду.

Собравшиеся в зале возмущенно зашумели. Мужчины вскакивали с мест и направляли яростные взгляды на епископа и его помощника. Фродоин втянул голову в плечи; стоящий рядом Ориоль на одну пядь вытащил меч из ножен.

– Я готова…

В зале кричали уже в полный голос, так что шепота Элизии было не слышно. Женщина смотрела на Фродоина широко распахнутыми глазами. Против всех ожиданий, в этом взгляде блеснул лучик надежды. Епископ читал в ее душе как в книге: несчастная молилась много недель, призывая смерть, и пройти ордалию для нее будет не страшнее, чем увидеть своих детей в рабстве у такого жестокого человека, как Бернат из Готии. Приговор уже почти что вынесли, а теперь у нее появилась новая возможность. Элизия не отводила глаз от епископа.

– Я готова! – закричала она. – Я готова!

И зал снова затих. Никто не понимал, что делать дальше.

– Господу известно, что я говорю правду. Начинайте как можно скорее.

Элизия не обращала внимания на тех, кто протестовал против ордалии, кто кричал, что недопустимо применять этот метод в графстве Барселонском. Она пошла вслед за городским судьей на площадь, где уже собиралась толпа, изумленная предстоящим испытанием. Года решила поговорить со своей подругой. «Мы найдем способ уладить дело как-нибудь иначе», – пообещала дама. Но Элизия отказалась:

– Если я смогу это вынести, я навсегда освобожусь от Гали. Я до сих пор ощущаю на своем лице его зловонное дыхание, хотя он и умер… А если я не смогу, остальное будет уже не важно.

Двое рабов бегом вынесли из дворцовой кухни котел с кипящей водой. Фродоин подошел к Элизии, они помолились вместе. Асториус был франк, ему была хорошо знакома процедура ордалии. Не обращая внимания на враждебность собравшихся вокруг барселонцев, виконт взял золотое графское кольцо, которое использовалось в качестве печатки на официальных письмах, и бросил в дымящуюся воду.

– Элизия из Каркассона, ты должна достать это кольцо. Рука твоя покроется волдырями, но если через определенное время они пройдут, значит ты сказала правду и действительно не знала о тайне твоего мужа. Это спасет тебя и твоих сыновей от рабского состояния – ведь будет установлено, что брак твой был заключен обманным путем. В противном случае Господь опустит вас до положения обыкновенных рабов.

Сервусдеи затянул псалом, но пение оборвалось, когда от туники Элизии оторвали рукав. На площади воцарилась абсолютная тишина. У испытуемой от страха дрожали губы.

– Да хранит тебя Бог, – произнес Фродоин со слезами на глазах, сжимая свой золотой крест.

Элизия почувствовала боль еще до того, как кожа ее соприкоснулась с кипящей водой. Она сжала зубы и погрузила руку. Рассудок ее затуманился, от вопля содрогнулся весь город. Элизия чувствовала, что теряет сознание. И все-таки она дотянулась до дна котла. Последний проблеск разума подсказал, что она должна что-то схватить. Терпеть больше не было никакой возможности, но палец ее коснулся кольца, Элизия подхватила его и выдернула руку из кипятка.

Толпа ахнула. Все, что казалось Элизии вечностью, произошло в единый миг. И все-таки с ее побагровевшей, покрывшейся волдырями руки свисали лохмотья белой кожи. Судья выхватил у нее кольцо, обжегся и уронил на землю. Потрясенные стражники подхватили Элизию, когда она уже потеряла сознание. Года успела вызвать на помощь знаменитую еврейскую целительницу, она явилась с запасом липких пластырей. А Фродоин, со своей стороны, призвал двух монахов, сведущих в медицине. Пока горожане молились за Элизию, руку ее смазали целебными бальзамами и двое стражников быстро унесли страдалицу обратно в тюрьму. Асториус принял меры, чтобы ее тайно не вывезли из города.

По дороге в камеру Элизия так и не пришла в себя, но старая еврейка осталась при ней и поклялась, что выходит больную. Ничего подобного в Барселоне никогда не видели.

Несколько часов спустя виконт Асториус смотрел на лежащую Элизию сквозь окошко в двери камеры. Правая рука превратилась в страшный багровый ожог. У Асториуса сжалось сердце, теперь ему совсем перестала нравиться попытка Дрого де Борра расправиться с этой женщиной. Позади стояли хмурые assertor и судья. Асториусу хотелось выговориться, облегчить свою душу, даже если его слова и будут переданы маркграфу.

– Ни один человек, обладающий подобной отвагой, не заслуживает рабского звания. Пусть Господь говорит за нее. И пусть целительница остается при ней – столько, сколько потребуется.

68

Ришильда, окутанная облаком ладана, подняла голову, и чело ее озарилось единственным лучом, пробившимся сквозь узкое окошко церкви. В роскошном платье из белого шелка с золотом, она сияла, как богиня. Вот она – избранная, императрица. И мир лежит у ее ног.

Таинство свершалось в убогой обители, недостойной столь важного события, но армия Карломана слишком близко подошла к Павии, и император вместе с папой ушли с войсками вверх по течению По; они использовали реку как естественную защиту в ожидании подкреплений из Франции. Ришильда понимала, что время ее на исходе, и согласилась на коронацию в самых непритязательных условиях.

В маленьком храме, сложенном из грубых камней, столпились дворяне из близлежащих городов – Тортоны, Ниццы, Генуи, – а еще дюжина епископов, которым не терпелось убраться подальше. Стоявший рядом с супругой Карл старался принять величественный вид, но на лице его была восковая бледность, а лихорадка заставляла потеть в три ручья. Скромный хор затянул торжественный гимн, а папа Иоанн Восьмой, в пышных одеждах и папской тиаре, передал скипетр архидиакону и взял с алой подушечки диадему. Лоб Ришильды блестел от святого масла, но ей не терпелось ощутить прикосновение холодного металла.

Когда диадема наконец опустилась на ее чело, женщина была готова визжать от восторга. Полсотни свидетелей, поместившихся в тесный храм, возгласили «Многолетствование» в честь императора и императрицы. Она осуществила свою мечту. С самого детства Ришильда представляла себе свою коронацию в величественном соборе, среди сотен прелатов и вельмож. Но все это не важно. Она отказалась от подлинного чувства, от целомудрия и приличия, чтобы этого достичь. Ради этого венца она интриговала, грешила и убивала, однако теперь Ришильда Прованская уже сделалась частью истории: она императрица, Божия помазанница на земле.

Двери храма неожиданно распахнулись с пронзительным скрипом. Порыв морозного воздуха всколыхнул огоньки свечей на алтаре и тяжелую ризу Святого Отца. Ришильда с негодованием обернулась на шум: императрица не преминет наказать наглеца, который нарушил торжественность этих минут. В дверном проеме на фоне серого неба стоял Изембард из Тенеса, плащ его от грязи и пыли сделался почти черным. И хотя волосы его спутались, светлая борода нуждалась в уходе, а на усталом лице запечатлелись тяготы долгого путешествия, Ришильда снова возжелала этого мужчину.

Такое бесцеремонное вторжение предвещало беду. Изембард выступил в центр храма, не обращая внимания на возмущенные шепотки. Встревоженный Карл с трудом поднялся навстречу рыцарю.

– Мой господин, я здесь, как вы мне и повелели, но я привез дурные вести. – Изембард на секунду встретился взглядом с Ришильдой и поразился ее красоте. – Карломан узнал о коронации и движется прямо сюда. Через два или три дня его армия перейдет реку По.

Эти слова вызвали всеобщую панику; храм опустел еще до финального благословения. Обладатели серебра и золота готовились покинуть свои замки, но большинству предстояло сделать выбор: сохранить верность папе и императору или же склониться на другую сторону. Карл, сознавая шаткость своего положения, захотел услышать и хорошую новость.

– А встретились ли вам по дороге войска Бозона и его союзников? Они сейчас в пути.

– Ваше величество, вблизи Альп нет никакого войска. Я проехал всю Готию, всю Бургундию. Солдаты остались там же, где их вассалы.

– Они мне обещали! – Вторая новость подкосила монарха, силы его покидали.

Ришильда, внимательно следившая за разговором, поспешила поддержать Карла. При этом королева бросила горячий взгляд на капитана, как и прежде опьяненного запахом амбры.

– Мой господин, вам сейчас не перенести нового путешествия, – проворковала императрица. – Позвольте мне отправиться к моему брату, и я приведу вам обещанное подкрепление.

– А вы сумеете? – Карл прикоснулся к ее диадеме. После стольких лет они ее все-таки получили, но цена оказалась высока.

– Прикажите Изембарду меня сопровождать и выделите нам отряд.

– С вами поедут лучшие люди, моя королева! Потребуйте у своего брата и у двух Бернатов, чтобы они без всяких задержек выступили мне на помощь. Я только боюсь, что они не успеют вовремя и Карломан завладеет iura regalia.

Глаза Ришильды блеснули. Об этом она тоже подумала.

– Этого не случится, если регалий не будет в Италии. Я – хранительница сокровищ. Позвольте мне забрать iura regalia во Францию, и тогда, что бы ни случилось, они останутся в моей власти.

– Не расставайтесь с ними даже ради моей жизни, Ришильда! – воскликнул Карл.

– Ради вашей жизни я готова расстаться со своей, мой император, но Господь вас убережет, ведь вы были избраны Им.

Изембарду хотелось захлопать в ладоши – Ришильда играла свою роль безупречно. Она переменилась за прошедшие годы. Слова ее ослепляли короля в самую трудную минуту.

– Изембард!.. – Карл возвысил голос, но внезапное головокружение прервало его речь. – Я хотел, чтобы ты командовал моей армией в сражении с Карломаном, – отдышавшись, продолжил монарх, – однако ты нужен императрице. Доставь ее к брату целой и невредимой, а потом возвращайтесь с подкреплением.

Капитан склонил голову. На сердце у него было тяжело. Вместе с силами Карла покинуло и чутье полководца. Его итальянская армия была крепка, хотя и не так многочисленна, как у Карломана. А вот мобилизация тысяч солдат в Галлии требовала реквизиции скота и сотен повозок с зерном, а еще были нужны скорняки, кузнецы и немалое число рабов, однако, проезжая по старинным римским дорогам, никакой активности Изембард не заметил.

Ришильда вышла из церкви, чтобы переодеться и подготовиться к скорейшему отъезду. Она не собиралась даже на день задерживаться в этом вонючем лагере. Карл надеялся, что императрица подарит ему прощальный нежный взгляд с порога, но улыбка на ее лице была слишком широка и не предназначалась для мужниных глаз. Карл схватил за руки Изембарда, и рыцарь не сдержал своих чувств. Два года назад он оставлял короля полным сил и амбиций; теперь же он видел перед собой человека немощного и сломленного.

– Мой господин. – Капитан решился быть искренним, увидев мольбу во взгляде государя. – Вы остаетесь один.

– Я здесь умру.

69

Проведя десять дней в пути, императрица Ришильда, Изембард и десять рыцарей из scara достигли Прованского побережья в самом сердце владений герцога Бозона. Они ничего не знали о судьбе короля, которого покинули в Италии больным и теснимым его племянником Карломаном. Обещанная помощь из Франции так и не пришла, и Изембард с Ришильдой не надеялись вновь увидеть Карла Лысого живым.

Изембард вглядывался в густое белое марево над бездвижными водами залива близ Арля и крепче сжимал рукоять меча. Он не знал, какой маршрут избрала императрица-беглянка, а гребцы получили приказ помалкивать.

Утро девятого октября выдалось хмурое, слышен был только мягкий плеск весел трех лодок, поднятые волны быстро терялись в тумане. Они скользили по лабиринту каналов и островков с кривыми деревцами и зарослями тростника. Необыкновенная, удивительная местность, знакомая только рыбакам, подобравшим их на берегу. Они гребли молча, обходя черные коряги, поднимавшиеся из воды, точно кости утопленников.

Ничего не зная о судьбе короля, Ришильда уже оделась в черное и покрыла голову вуалью. Она сидела на носу первой лодки, прямая как струна, и Изембард не мог оторвать от нее глаз.

Капитан почти не разговаривал с императрицей во время долгого конного марша в Арль. Он постоянно чувствовал ее горячий взгляд, однако поспешность, с которой проходило их путешествие, исключала всякую возможность сближения. Королева требовала ехать как можно быстрее, забирая у лошадей последние силы, как будто старалась выиграть время. Вместе с Ришильдой в путь отправились две рабыни, а также престарелый священник, призванный удовлетворять ее духовные потребности.

В прибрежных лабиринтах солдаты растерялись и сникли. Окутанная туманом лагуна – не лучшее место для защиты новой императрицы Священной Римской империи. Путешествие по этим водам пробуждало суеверный страх. Места были недобрые, здесь могли обитать темные создания, которые до сих пор противятся свету Христа.

– Куда мы направляемся, моя госпожа? – спросил Изембард, сидевший рядом.

– В такое место, где до iura regalia Карломану не добраться.

Они прошли мимо островка, покрытого иссохшими деревьями – как будто лес рук, с которых ободрали мясо. И тогда в обрывках тумана возникла фигура в меховом плаще с капюшоном. Изембарда прошиб холодный пот. Даже не видя лица, он точно знал, что это Ротель, недвижная, словно призрачное видение над тихой водой. Она ждала их и дождалась.

После стольких лет, прошедших без всяких известий, Изембарду было трудно разобраться в своих чувствах. Ему было радостно оттого, что Ротель жива, но Рожденный от земли вспомнил о похожем явлении на дороге в Барселону, когда они шли в город вместе с колонами Фродоина. В тот вечер появление человека в меховом плаще стало предвестьем беды, и сейчас Изембард почувствовал, что и встреча с Ротель говорит о том же.

Рыбаки за спиной Изембарда тоже ее видели, они крестились, бормоча что-то на непонятном языке.

– Мы достигли аббатства Монмажур, – объявила Ришильда спустя недолгое время.

Впереди нарисовалась темная громада в окружении деревьев. Это был скалистый остров с квадратной башней из замшелых валунов, рядом стояла церковь и монашеская обитель. Людям Изембарда подумалось, что они пересекли границу живых и очутились в месте отдохновения душ. Молчаливые гребцы подвели лодку к маленькому причалу, сработанному из бревен. На узкой тропе тотчас появились солдаты, одетые как франки, но без знаков различия.

– Это люди моего брата Бозона. Мы его опередили, – с улыбкой пояснила Ришильда. – Братец доберется сюда только завтра.

Изембард спрыгнул на твердую землю. Ришильде он не доверял: она наверняка что-то задумала. Рыцарь удивился, что за спиной у него не слышно ни звука, и, оглянувшись, не увидел двух других лодок – с его людьми и монахом. Туман поглотил их без остатка.

– Не ищи их, капитан, – предупредила Ришильда. – Они с нами не пойдут.

Стоявший рядом солдат внезапно ударил его по затылку. Боль была как вспышка, а потом Изембард погрузился во тьму.

Когда Изембард очнулся, он был прикован к каменной стене. Но находился он не в тюремной камере. Рыцарь смутно различил мерцание нескольких свечей. В висках у него шумело, затылок отзывался уколами боли. Изембард несколько раз зажмурился и наконец сумел разглядеть, что маячившая перед ним фигура была гигантской статуей Христа в царском венце. Он оказался внутри аббатства Монмажур. Статуя висела на цепях в апсиде храма. Изембард видел стены из больших замшелых камней, покрытых трещинами и остатками росписи. Потолок был деревянный.

Рядом с алтарем на коленях стояла склоненная Ришильда. На королеве был богатый плащ белого шелка с золотой вышивкой. Рядом с ней стоял деревянный сундук, окованный железом, – в нем хранились iura regalia.

– Почему вы так поступили, Ришильда?

Изембард попробовал шевельнуться, но железные цепи держали крепко. Только сейчас рыцарь ощутил, что с него сняли и кольчугу, и тунику. Осталась только нижняя рубашка, вся грязная после долгого путешествия. Императрица одарила пленника ласкающей улыбкой:

– Таков мой жребий! Чтобы свершить его полностью, мне кое-чего не хватает, и ты мне это подаришь.

Изембард понял, почему Ришильда торопилась прибыть в аббатство раньше своего брата. За последние два года ее одержимость только усилилась. Женщина смотрела на него лихорадочным взором.

– Грехи твои слишком тяжелы, Господь не желает награждать тебя потомством.

Ришильда поднялась с колен и влепила Изембарду пощечину. Видно было, что этой женщине нравится видеть его на цепи, целиком в ее власти. Вот она наклонилась и одним рывком разорвала рубашку на его груди. Ришильда голодным взглядом изучила крепкое тело воина. Потом ее пальцы ощупали мышцы груди, спустились на живот и зарылись в светлой поросли чуть ниже. Опытная распутница знала, как пробудить мужское естество. Она довольно улыбалась.

– Эта обитель – одно из самых священных мест во Франции, – произнесла она медовым голосом. – Легенда гласит, что здесь поставил часовню святой Трофим, епископ и ученик Павла из Тарса, посланный проповедовать в Галлии.

– С каких пор вы сделались такой благочестивой, моя королева? – Изембард, смертельно уставший за последний месяц, утратил осмотрительность в речах. – Определенно, слухи о ваших темных ритуалах – это ложь! – добавил он с издевкой. – Если вы овдовеете, сможете уйти в монастырь и проводить время в молитвах о душе вашего возлюбленного супруга!

– Замолчи! Ты и представить не можешь, какая это была мука – терпеть на себе извивания этого калеки, заранее зная, что его слабое семя не способно прорасти к жизни! Господь свидетель: я выполнила долг королевской супруги, но до сих пор так и не стала матерью королей. Да я спущусь в преисподнюю и поднимусь к самым небесам, чтобы потребовать то, чего заслуживаю!

– Эта одержимость не дает вам покоя.

Ришильда высокомерно улыбнулась: бедному рыцарю ее не понять. Да от него этого и не требуется.

– Нет мужчины, который бы меня не вожделел… И все-таки творить историю избран ты, Изембард Второй из Тенеса. Я хочу, чтобы это священное место выступило свидетелем моей жертвы: я подарю Священной Римской империи нового властелина – сильного, добродетельного и благородного…

Женщина расстегнула застежку плаща, и тяжелое одеяние соскользнуло на пол. Соблазнительница дала Изембарду время полюбоваться ее обнаженным телом. Несмотря на роды, фигура ее оставалась манящей, груди были высоки, а бедра упруги. Кожа благоухала амброй, и этот запах царил в священном месте. Сердце Изембарда было далеко, рядом с несчастной Элизией. Но Ришильда добивалась его близости с самой первой их встречи в Серве.

– Ришильда, вы лишились рассудка, это ведь святотатство.

Она нетерпеливо приникла к его губам. И снова улыбнулась, пальцами ощутив напряжение его члена. Она всегда добивалась своего!

– Я хочу тебя уже много лет, мой рыцарь! – прошептала она, не прекращая жарко дышать и покусывать его шею. – Возьми меня и дай мне сына – такого же, как ты!

Изембарду была отвратительна роль инструмента в игре властолюбивой неотступной королевы, он пробовал сопротивляться, но Ришильда сумела его оседлать и уже не выпускала из своего тела.

– Ты тоже этого хочешь… Изембард!.. – выдыхала она, не прекращая скачки.

И скоро женщина завыла от наслаждения. Она так долго носила в себе это желание, что оргазм подступил к ней как будто сам собой – такого Ришильда никогда прежде не ощущала. Она видела, как борется с собой Изембард, тоже неспособный подчинить себе свое тело, и вот уже блаженство окатило ее с головой. В этот момент снаружи послышались голоса, и наслаждение уступило место панике.

– Ришильда! – Голос принадлежал Бозону. – Где ты, Ришильда?

Королева высвободилась и отпрянула от Изембарда, дрожа от волнения. Она едва успела накинуть плащ, когда двери церкви распахнулись.

– Наконец-то свершилось то, чего мы так ждали! – с порога выкрикнул Бозон. – Голубки принесли весть в Арль, да и все королевство уже знает: шестого октября, три дня назад, император Карл Лысый отдал Господу душу на перевале Монтсени, когда, не дождавшись подкреплений, убегал во Францию.

Изембард, как мог, склонил голову и помолился за душу короля и за всех его подданных.

Торжествующий Бозон не обратил внимания ни на мужчину, прикованного к стене перед его сестрой, ни на его разорванную рубашку. Ликование переполняло герцога; он потащил ошарашенную Ришильду к сундуку с регалиями. Откинув крышку, они понимающе переглянулись.

Бозон возложил на свою голову диадему, схватил королевский меч и скипетр. Он гордо стоял перед алтарем, весь во власти сладостных мечтаний.

– Когда-нибудь я при всех сожму в руках Жуайёз, меч Карла Великого! – возвестил он, любуясь сверкающим лезвием, опьяненный счастливой вестью.

Ришильда встала рядом с братом, надев свою императорскую диадему. Об Изембарде она забыла. Такова была мечта дома Бозонидов с самого раннего детства Ришильды.

– Приношу свои соболезнования, вдовствующая императрица, – ухмыльнулся Бозон и обхватил ее за талию.

Брат с сестрой упивались победой, коронуя друг друга, как будто разыгрывая спектакль, и это зрелище привело в ярость капитана королевской scara.

– Это ведь знаки императора! Что вы себе возомнили, изменники?

Только тогда Бозон бросил взгляд на пленника. Узрев его обнаженный торс, герцог обрушил свой гнев на Ришильду:

– Ты так по нему сохла, что не смогла удержаться? Забыла, кто ты есть, сестра?

– Я дочь Бозонидов, братец, – тихо ответила Ришильда. Глаза ее повлажнели. – Все, что я делаю, я делаю на благо нашего дома.

– Ну вот что, Ришильда! – С регалиями власти в руках Бозон и вел себя по-королевски. – Мы уже на пороге славы, не пятнай нашу кровь!

– Прости меня, Бозон. Но чтобы все поверили, что я зачала законного сына от Карла, это должно было случиться сейчас, до следующих месячных.

– Ты получишь своего сына! Клянусь тебе, он будет зачат и станет величайшим королем на свете! Но ты должна доказать, что верна и достойна своего рода.

Бозон сорвал с нее плащ и впился в губы жарким поцелуем. Ришильда распласталась на сундуке и покорно приняла своего брата. Бозон овладел сестрой, не снимая императорской диадемы. Женщина терпеливо сносила его грубый напор, но взгляд ее был устремлен на Изембарда – она так и не получила его семени. Капитан видел тоску в ее глазах и все же не испытывал сострадания. Возможно, Ришильда и питала к нему какие-то чувства, но она принадлежала дому Бозонидов и жила ради своей семьи, не умея раскрыть тайники своего сердца.

Когда Бозон начал изливаться, он посмотрел на Изембарда с видом победителя. Брат и сестра лежали на каменных плитах рядом с сундуком, не выпуская из рук iura regalia.

– Ты быстро приехал, – усмехнулась она.

– Как только узнал о смерти твоего мужа. Я разослал письма обоим Бернатам и Гуго Аббату, – добавил Бозон. – Мятеж вспыхнул по всему королевству.

– Теперь, когда Карл Лысый мертв, свои права на корону предъявит Людовик Заика. Карл высказался в его пользу на ассамблее в Кьерзи.

– Людовик просто марионетка. Рабыни и вино заставят его позабыть обо всех правах.

– Тогда единственным камнем преткновения остается Гинкмар из Реймса, – рассуждала Ришильда, положив голову брату на грудь. – Большинство епископов Франции стоят за него, и хотя Гинкмар был обижен на Карла, его сына он будет поддерживать.

Бозон расхохотался, руки его бесстыдно лапали тело сестры.

– Ты что, привез архиепископа с собой? – Ришильда обо всем догадалась по его лицу.

– Он думал, я его на переговоры приглашаю. Гвардейцы его полегли в грязных каналах, а сам он заперт прямо здесь, за стеной. И наверняка он нас слышал. Если Гинкмар к нам не присоединится, пусть о нем позаботится твой бестиарий – вот почему я просил тебя ее привести. Ни один солдат не захочет убивать столь высокопоставленного слугу Господа.

Изембард содрогнулся. Ротель стала обыкновенным убийцей на службе у рвущихся к власти вельмож. Он не мог понять свою сестру.

– Да будьте вы прокляты! – выкрикнул Изембард, чтобы напомнить о своем присутствии.

Бозон поднялся с пола и подошел к пленнику, сжимая в руке меч Карла Великого. Взгляд его был затуманен ревностью. Его сестра, хотя и скрывала свои чувства, предпочитала ему Изембарда.

– Я до сих пор не забыл турнир в Серве… Ты должна отдать мне этого капитана, Ришильда.

Королева сумела обуздать свой страх:

– Он твой, братец, только не убивай его здесь, этим мечом. К тому же Ротель не простит нам этого убийства.

– Тогда нам лучше разом отделаться от обоих.

Изембард в бессильной ярости сыпал проклятиями и звенел цепями. Бозон в ответ хохотал и колол его мечом.

– Пойдем в нашу комнату, Бозон, – предложила Ришильда из-за спины. За ее деланым безразличием скрывалась тревога. – Расскажи, что происходит в королевстве. И у нас есть что отпраздновать прямо сейчас!

Когда Бозониды ушли, Изембард попытался разорвать цепи, но только изрезал руки в кровь. Выбившись из сил, рыцарь забылся беспокойным сном.

Разбудило его ощущение опасности. Солнце еще не взошло. В свете последней свечи Изембард заметил ледяное мерцание глаз под капюшоном и инстинктивно рванулся в сторону, но он до сих пор был прикован к стене. От холода и сырости мышцы его онемели.

– Здравствуй, братец.

– Ротель? Это ты? – На Рожденного от земли нахлынули самые разные чувства. Они встретились после очень долгой разлуки, и Изембард понимал, насколько они оба переменились.

– Ты скверно выглядишь.

За холодным тоном брат уловил легкую дрожь в ее голосе. Тайная нить, связывавшая брата и сестру, никуда не исчезла. Она была длиннее, чем светлая коса, которую девушка теребила в Санта-Афре, когда сильно волновалась, и сейчас Изембард ощутил ее смертную муку.

– Ты пришла меня убить? – Изембард хотел всколыхнуть ее чувства.

– Я ни за что тебя не убью.

– Тогда это сделает трусливый Бозон, ведь так? А ты выполняешь грязную работу для королевы.

Ротель скинула капюшон, и Изембард вздрогнул. Ей исполнился тридцать один год, но нежная красота юности ее не покинула. Девичье лицо Ротель, казалось, застыло где-то вне времени, вот только кожа ее сильно побледнела, и под голубыми глазами залегли тени. Встреча с братом ее взволновала.

– Я не служу королеве. Я много лет провела вместе с Семью Вдовами, их еще называют Алируннии. Они владеют древними знаниями о тайнах этого мира. Ришильда защищает нас от ненависти Церкви и мирских правителей.

– Секреты Творения ты постигла еще с Эгой, а теперь ты занимаешься ведовством и некромантией, вот что о тебе говорят.

За зловещей неподвижной маской Изембард различал черты своей сестры. Он должен был защищать Ротель, но не делал этого, потому что не мог, и они разошлись по разным дорогам. Изембард был неспособен судить сестру, но чувствовал, насколько они стали далеки, и чувство это приносило неизъяснимую боль.

– Я читаю твои мысли: тебя гложет вина за то, что ты обо мне не заботился. Отпусти ее, Изембард. Я наконец-то нашла себя, пусть даже моя тропа кажется тебе темной и нечистой! Я открываю знания наших предков о мире и его тайнах. – Ей хотелось, чтобы брат понял, почему она внезапно исчезла и даже отложила свою месть. – Древние боги скрываются в святцах, а их храмы превращаются в часовни, но во время солнцестояния люди до сих пор зажигают костры, ручьи получают свое подношение, а кур приносят в жертву, чтобы сделать поля плодородными. Ты, конечно же, такое видел. Многие простолюдины до сих пор тайком следуют обычаям своих отцов, потому что не обретают обещанного утешения. – Ротель махнула рукой в сторону распятия. – Я хотела во всем этом разобраться. Королева нас защищает, вот почему я выполняла ее волю!

– Ты всегда была особенной, – признал Изембард, вспомнив былые дни. – Ты хранила женскую фигурку в пещере близ Санта-Афры, и я никому об этом не рассказывал. Я знаю, ты умеешь чувствовать предметы, мир с тобой говорит и тебе подчиняется, поэтому ты так и не нашла своего места среди людей, но прежде в тебе был внутренний свет. А сейчас от тебя исходит только лишь тьма.

– Люди причинили мне много боли, братец: настоятель Санта-Афры, Дрого де Борр, Оникс… Потом люди убили Малика, Эгу и мою дочь… Разве такой мир заслуживает чего-то, кроме моего гнева?

Изембард как будто разглядел слезинку на ее бледной щеке, но полной уверенности у него не было. И тогда он понял. Он ведь тоже умел читать по глазам сестры. Ротель предпочла удалиться от мира и учиться вместе с колдуньями, чтобы ненависть не опустошила ее до конца.

– Ты ведь помнишь Жоана и Леду? Сколько раз все их усилия шли прахом? А Элизия? Она, быть может, сейчас сделалась рабыней Берната из Готии. Мы живем в тяжкие времена, времена нищеты, болезней и войн! Даже всесильная Ришильда похоронила четверых детей.

Когда эхо этих слов отзвучало под темным полотком, Рожденные от земли надолго замолчали.

– Посмотри на нас, Ротель, – печально добавил рыцарь. – Мы были брат с сестрой, у которых во всем мире были только ты да я, а теперь мы бросаем друг другу упреки. Ты действительно собираешься хладнокровно умертвить архиепископа? Ведь для этого тебя и вызвали…

– Для меня это просто человек, один из многих.

– Да это последний надежный оплот королевства! А что будет потом?

– Потом я довершу начатое с Дрого и настанет черед Берната из Готии, главного виновника моих несчастий.

– Если ты ищешь виновных в смерти Сансы, далеко искать не придется, – это Бозониды. Они много лет готовили этот заговор и принимали все решения до последнего. Ты перестала служить Дрого, чтобы переползти к его хозяевам!

Ротель пошатнулась, как от удара. Изембард уже не мог успокоиться.

– Король умер! Мятеж идет полным ходом! Время тайн и предательских убийств миновало. Думаешь, ты сумеешь выбраться из этого аббатства живой, зная все, что знаешь об их лжи и преступлениях? Не будь наивной!

– Я сумею за себя постоять, – отозвалась Ротель, сжав зубы.

– Ты сумеешь, а что будет с другими? – кричал он в ярости. – Убив Гинкмара, ты уничтожишь последнюю возможность сохранить равновесие. На самом деле ты покончишь с Фродоином, с колонами Ла-Эскерды, с Элизией, которая спасла нас в Жироне и которую я люблю всей душой, с моей супругой Бертой… Если мятеж Бозонидов вызовет хаос, это на них обрушатся последствия, а тебя даже не будет в живых, чтобы пожалеть о содеянном!

Женщина склонила голову. Изембард затронул такие чувства, которые она всегда пыталась сдерживать. Сердце ее рыдало. Ученица Оникса вытащила узкий кинжал. Взглянула на брата горящим взором, умело провернула лезвие в замках, и цепи упали.

– Уходи, Изембард! Королева тоже не желает твоей смерти и надеется, что я тебя освобожу. В глубине души она тебя любит, но такой слабости на деле она никогда себе не позволит. Убегай далеко, ты не сможешь противостоять целому альянсу.

– А где мои солдаты?

– Они пополнили ряды легиона призраков, бродящих среди этих каналов.

– Пойдем со мной, Ротель! – Голос брата задрожал. – В одиночку мне действительно не справиться. Ты нужна мне.

Взгляды Рожденных от земли встретились. Ротель почувствовала, как в душе ее вспыхнула искорка и загорелся огонек, понемногу отогревающий ледяную пещеру. Ей стало страшно, она отшатнулась.

– Внизу стоит лодка. Каналы – как запутанный лабиринт, но если ты не застрянешь в грязи, ты выберешься.

Изембард поднялся на ноги и крепко обнял сестру, он нуждался в этом объятии. Ротель напружинилась, но потом прижалась к брату и разрыдалась впервые за много лет. Чувства в ее душе закружились водоворотом: скорбь по возлюбленному, скорбь по дочери, скорбь по всему, что она потеряла. В объятиях брата эта боль сделалась сильнее ее.

– Кто я такая для тебя, Изембард? – робко спросила она, точно возвращаясь в детство.

– Ты – легенда: ты пережила своего учителя-бестиария, ты обучалась секретам леса у Эги, а теперь практикуешь языческие культы. Ты несешь на себе груз множества душ, но остаешься свободной, Ротель, остаешься сестрой, которую я люблю.

– Тебе пора, – объявила Ротель, вытирая слезы. – Я их отвлеку.

– Ротель, я не уйду без Гинкмара из Реймса. Пожалуйста, не мешай мне.

– Думаешь, мне есть дело до этой войны?

– На сей раз это будет не усобица между государями. Нам угрожают норманны и сарацины. Те самые бедняки, творящие, как и ты, языческие ритуалы, станут первыми, кто умрет или попадет в рабство, Ротель! Архиепископ обладает влиянием в Церкви, с ним считаются другие сильные дома, он может остановить мятеж, вот почему Бозонидам нужно, чтобы его убила ты, и так уже проклятая за прошлые преступления. – Угадав недоверие на лице сестры, Изембард закончил коротко и резко: – Первой невинной жертвой их заговора была твоя собственная дочь Санса.

– Одевайся и уходи, – скомандовала Ротель, и глаза ее полыхнули гневом.

Аббатство состояло из маленького жилого помещения – одна келья на всех, – трапезной, ризницы и кладовой. На втором этаже помещались комнаты для знатных гостей – туда удалились Бозон с Ришильдой. Ротель подобралась к солдату, охранявшему темный коридор, остальные грелись у костра снаружи. Изембард видел, как после встречи с Ротель часовой беззвучно осел на пол. Ощупав его, рыцарь убедился, что горло его перерезано, а вокруг разлилась кровавая лужа. Ротель даже не переменилась в лице. Она была великолепным убийцей, и от этого чувство вины грызло Изембарда еще сильнее.

Они открыли дверь в кладовую ключом зарезанного солдата. Епископ Гинкмар из Реймса поднялся с пола, вид у него был измученный.

– Что, бесовская дочь, пришло мое время? Настанет день, и во всех королевствах Европы запылают костры, на которых вас будут сожигать за ваше ведовство!

– Молчите! – оборвала его Ротель и подняла руку с острым металлическим наконечником на пальце.

Изембард остановил сестру и опустился на колени, целуя печатку прелата:

– Архиепископ, мы пришли, чтобы вас спасти.

– Я слышал от часовых, что король Карл скончался. Да смилостивится Господь над его алчной душой. Как я понимаю, мятеж начался.

– Да, это правда. Вам следует укрыться в безопасном месте, чтобы сказать свое слово в этом конфликте.

Гинкмар огладил серую бороду, отросшую за последние недели.

– Нам требуется нечто большее. – Глаза его засверкали. У похищенного священника времени на размышление было в достатке. – Только Господь способен остановить это безумие, явив свою волю посредством безошибочного знака.

– Я вас не понимаю.

– Я слышал воркование голубей в башне. Мне нужно отправить послание епископу Фродоину в Барселону. Он спрашивал моего мнения по одному вопросу, и теперь я готов ответить.

– Не думаю, что у Бозонидов есть посланницы для городов Марки.

Ротель тронула брата за плечо:

– Если в такую пору солдаты услышат хлопанье крыльев, нас сразу найдут.

– Тогда оставьте меня здесь, и пускай Бог покарает нас всех немедля! – Архиепископ не привык, чтобы ему перечили.

– Пойдемте, – решил капитан, вынимая из подсвечника сальную свечу.

Рожденные от земли крадучись отвели священника в трапезную. Как и предполагал Гинкмар, здесь нашлись пергамент и перья для письма. Старик дрожащей рукой написал на длинном кожаном лоскутке:

Передайте это послание епископу Фродоину Барселонскому – такова воля Гинкмара из Реймса. Найди останки святой Эулалии и возвести на весь мир об этом inventio. Никто не пойдет против людей, владеющих столь ценным даром Господа.

Они прошли в сарай, стоящий позади башни. В голубятне выстроились клетки, подписанные названиями городов. Гинкмар увидел птицу в клетке с надписью «Реймс» и остался доволен.

– В моем дворце есть барселонские голуби. Да поможет нам Бог.

– Что означает ваше послание?

– Фродоин меня поймет.

Они вставили свиток в кожаный цилиндр и привязали к лапке вестницы. Близился рассвет, когда тишину нарушило хлопанье крыльев, а в ответ раздались тревожные выкрики.

– Уводи старика, – сказала Ротель. – Я их отвлеку. Встретимся на причале.

– Ты идешь со мной?

Ротель поцеловала брата в щеку, в глазах ее блеснуло яркое пламя.

– Если ты отсюда выберешься, ты станешь главным врагом альянса Бозонидов. Думаешь, тебе легко будет пересечь всю Готию без моей помощи? Королева говорила, что Бернат и Дрого сейчас в Нарбонне, собирают войска. Самое время свести все счеты.

У Изембарда потеплело на сердце, когда он смотрел вслед Ротель. Сестра растворилась в темноте. Он вспомнил девочку, за которой со смехом гонялся по виноградникам Санта-Афры. Невинную и беззащитную. Теперь же он с облегчением отдавал себя под ее охрану.

Среди деревьев послышался раскатистый женский смех, от которого кровь стыла в жилах. Солдаты заробели, но все-таки побежали на звук, потому что гнева Бозона они страшились еще больше.

– Твоя сестра – опасный человек, – вздрогнув, прошептал Гинкмар.

– Я знаю. Сейчас она спасает нас, никогда этого не забывайте.

Мужчины осторожно вышли из аббатства и поспешили к причалу. Монахи видели их, но тревоги не поднимали. Бозониды были хозяевами Арля и попечителями их аббатства, но Господни слуги не желали выдавать архиепископа и прощать святотатство аристократам-кровосмесителям.

Ротель присоединилась к Гинкмару с Изембардом, и на рассвете старая лодка уже скользила сквозь туман, теряясь в таинственном лабиринте. Над лодкой промелькнула черная тень. Бозон, стоявший у окна аббатства Монмажур, вытянул руку, и на его кожаную рукавицу опустился сокол-голубятник. После недолгой борьбы герцог выдернул из его клюва мертвую птицу и проверил цилиндр на лапе. Молча прочитал письмо и раздраженно скривился.

– Сестрица, ты была права, эта голубка несла послание Гинкмара.

Ришильда встала за спиной брата, завернувшись в покрывало:

– Что там?

– Я должен срочно передать эту весть Бернату из Готии и архиепископу Сигебуту Нарбоннскому. Такая находка переменит ход истории в пользу того, в чьих руках она окажется.

Императрица смотрела из окна на туманный рассвет и улыбалась. Стражники доложили о бегстве пленников. Укрывшись пеленой, брат с сестрой увозили архиепископа из Монмажура. Ришильда навсегда оставит попытки соблазнить Изембарда, но она и теперь еще трепетала, вспоминая ощущения своего тела. Она захлопнула окно, вопрошая себя: неужели это и есть настоящая любовь?

70

Барселонцы перед храмом нетерпеливо дожидались окончания молитвы третьего часа после восхода солнца в день святой Афры, десятого октября. Когда прихожане повалили из нового собора на площадь, возбуждение только возросло. Епископ вышел из портика в митре, сопровождаемый свитой. Глаза его запали, черты исхудавшего лица заострились. Он долго постился и молился ночами за здравие Элизии из Каркассона.

Виконт Асториус дал команду городскому судье, и горожане затаили дыхание, глядя на Элизию, выходящую из графского дворца. Женщина закрыла глаза, ослепнув от яркого света, и нетвердым шагом двинулась вперед. Кожа ее стала грязной и серой от долгого заключения в темнице. Позади Элизии шла еврейка-целительница. Тревога на ее лице не сулила ничего хорошего. Толпа тянула головы, стараясь получше разглядеть Элизию. Года молча подошла к подруге, не зная, что сказать. Судья взял обвиняемую за руку и закатал рукав – под ним была льняная повязка. Толпа на площади онемела.

Элизия закрыла глаза и едва заметно кивнула. Чиновник начал разматывать полоски ткани – они падали на землю одна за другой; напряжение на площади нарастало. Стоявший в двух шагах Фродоин безуспешно искал взглядом Году.

Среди знатных дам стояла и бледная Берта Орлеанская. Несмотря на ревность, которая пришла к ней после признания Гали, она тоже сочувствовала Элизии. У себя на родине девушка наблюдала ужасные ордалии: там подозреваемые ходили по углям, сжимали раскаленные железные бруски, а новорожденных детей бросали в воду, чтобы выяснить, кому из тяжущихся благоволит Господь, чей ребенок спасется. Судебный спор – это всегда жестоко. Священники и монахи тихо молились. Бог явит себя посредством ожога на руке этой женщины.

Когда наружная повязка была снята, судья потянул за пропитанную мазью ткань, прикрывавшую кисть и предплечье. Элизия скривилась от боли, когда рука полностью оголилась. Повисла абсолютная тишина: барселонцы смотрели на рану. Кожа была красная и вспухшая, выглядела рука малоприятно; зато рана не гноилась и не источала зловония. Все видели, что на пальцах нарастает новый слой кожи.

– Она выздоравливает! – объявил судья, не скрывая своего волнения.

Площадь взорвалась ликующими криками, каких здесь никогда не бывало, а Элизия разрыдалась. Горожане простирались ниц и благодарили Господа, люди семейные смыкали объятия: всем было явлено, что Бог принял сторону ясноглазой хозяйки «Миракля», покупавшей у них овощи и скот для общего стола. Года прижимала подругу к груди, и даже у Фродоина по коже пробежали мурашки. Берта помахала Элизии издали, но и на ее лице читалось облегчение.

Элизия обернулась к еврейке-целительнице, тихо плакавшей в стороне. Только эти две женщины знали, как тяжко им приходилось в те дни, когда боль становилась невыносимой, а рука выглядела ужасно.

На площадь вышли члены трибунала, судьи почтительно склонились перед Элизией. Они внимательно осмотрели обожженную руку, и городской судья властно призвал к молчанию.

– Бог сказал свое слово, и Барселона торжествует, – объявил судья из Жироны. – Эта женщина говорила правду, когда поклялась, что не знала, что ее супруг являлся servus fiscalis. Посему она не может считаться ancilla, ведь ее согласие на брак являлось следствием заблуждения. Кто-то готов оспорить результаты ордалии?

И снова наступила тишина. Божественная воля была неоспорима. Судья продолжил:

– Асториус, законный представитель графа Барселонского в отсутствие Берната из Готии, должен подписать официальное recognitio. Он должен отказаться от своих претензий и уважать отныне и навсегда свободное состояние Элизии из Каркассона, ее потомства и всей ее собственности, которая есть и которая появится.

– Так и будет записано от имени графа Берната из Готии во славу Господа, – громко объявил Асториус.

Виконт был искренне рад за Элизию, но страшился гнева Берната. Несомненно, такой исход дела будет стоить ему должности, если только он не докажет свою полезность каким-нибудь иным способом. Теперь Асториусу предстояло войти во дворец вместе с судьями и boni homines и оформить документ по всем правилам.

Вся площадь превратилась в кипящий котел: каждый стремился подойти, чтобы своими глазами увидеть руку Элизии, и каждый поражался так, будто узрел священную реликвию. Еще более изумив горожан, Фродоин опустился на землю перед хозяйкой «Миракля», которая продолжала лить слезы. Элизия подняла священника с колен и печально улыбнулась:

– Мой епископ… у меня получилось.

– Прости меня, Элизия, – произнес он с дрожью в голосе. Он никогда больше не сможет смотреть на нее так открыто, как смотрел прежде, пускай даже все и закончилось хорошо.

– Я знаю, почему вы так поступили, Фродоин. Это было ужасно, но я не держу на вас зла.

– Он поступил как трус! – выкрикнула Года в лицо Фродоину, отбросив все правила приличия.

– Нет, Года. Это был единственный способ спасти меня, Элизию из Каркассона. Какой у меня был выбор, помимо рабства, – скрыться навечно? Поменять имя, как Гали? Если бы закон не исполнился, я и мои дети оказались бы приговорены к страху, что однажды люди графа нас схватят.

Фродоин низко склонился, не в силах вымолвить ни слова. Он никогда столько не молился, никогда так не умерщвлял свою плоть постами и бдениями, добиваясь от Господа милосердия, но вот он получил чаемое, и это было как благословение. Элизия прошептала ему на ухо:

– Мой господин, вы, как и я, родом не из этих краев, вы смотрите на все происходящее другими глазами. Я знаю, вы использовали это испытание, чтобы узнать, на чьей стороне Господь – с Барселоной или с маркграфом. – Элизия подняла обожженную руку. – Ныне вы получили ответ.

После тюрьмы Элизия переменилась: она рассталась с веселым блеском в глазах, дух ее обрел крепость дуба. И теперь она отчасти понимала рискованную игру Фродоина. Люди нуждаются в знамениях, и вот они с епископом такое знамение сотворили сами.

– Ты как будто читаешь в моей душе, Элизия.

– Мой господин, мы знакомы уже много лет. Я просто надеюсь, что мое испытание окажется вам полезно, и в самый подходящий момент.

Взволнованный Жорди раздвигал толпу локтями, он подвел к Фродоину одряхлевшего Сервусдеи. Монах был мрачен и выглядел еще бледнее, чем обычно.

– Deo gratias[53], Элизия, – произнес он, с благоговением разглядывая ее руку. А потом обернулся к епископу и возвестил в полный голос: – Пришло еще одно известие! Шестого октября умер король Карл и в королевстве поднялся мятеж; заговорщики принадлежат к самой высшей знати, это герцог Бозон Прованский, Бернат Плантапилоса – граф Отёна и Оверни, Гуго де Вельф – маркграф Нейстрии, и наш Бернат из Готии. К тому же королева Ришильда, которую за несколько дней перед смертью короля сделали императрицей, получила в свою власть iura regalia и приняла сторону своего брата.

– Да защитит нас Господь, – вздохнул епископ, и многие на площади забормотали вслед за ним.

Виконт Асториус тоже получил аналогичное послание. Он вышел из дворца в сопровождении стражников и чиновников Берната. С равнодушным видом вручил Элизии копию приговора, на котором еще не высохли чернила, и обратился к народу, громовым голосом повторяя слова маломощного Сервусдеи. Когда ответный гул стих, Асториус торжественно объявил:

– Барселона подтверждает свою верность графу Бернату и приветствует его намерение объявить себя законным королем Готии и других принадлежащих ему владений.

Фродоин побагровел от ярости. Вот она – конечная цель создателей альянса: короноваться и быть помазанными в своих независимых королевствах. Настал тот самый момент, который Гинкмар из Реймса и графиня Эрмезенда предсказывали на холме близ Аттиньи. В тот день Фродоин, чтобы избежать отлучения от Церкви, принес клятву и теперь был намерен ее сдержать, хотя бы эта верность стоила ему не только митры. Он шагнул вперед и заступил дорогу виконту. Ориоль и его люди молча выстроились по бокам от священника.

– Да разве вы не видели, что здесь было? Сам Господь защитил жительницу Барселоны, Его воля выше, чем правосудие маркграфа! – Епископ вскинул руки так, как делал на своих огненных проповедях. – Бернат годами забывал и думать о Марке, используя ее только лишь для сбора налогов! И помог нам преуспеть не Бернат, а missus dominicus из готов!

– Фродоин, ваши слова попахивают изменой!

Ориоль вытащил меч, так же поступили и стражники Асториуса. Ситуация накалялась с каждой секундой.

– Если город выступит против короны, впоследствии он об этом пожалеет, – ответил прелат.

– А если город не пойдет за графом, он испытает на себе гнев Берната. А ему неведомо, что такое жалость, – в гневе возразил виконт, при этом понимая, насколько теперь возросло влияние Фродоина на сердца прихожан. – Это дело следует обсуждать в совете, а не на площади.

– Отлично.

Первые люди города направились в графский дворец, а Фродоин подошел к Сервусдеи и тихо спросил:

– Есть известия от архиепископа Гинкмара из Реймса?

– Гинкмар ничего не ответил на ваше предложение об inventio.

– Я уверен, что-то случилось. Но ты продолжай свою работу в архиве. Отыщи все рассказы о святых, живших в Марке. Мы должны выяснить, где могли быть захоронены останки святой Эулалии.

Мимо проходили Года с Элизией, дама окинула епископа холодным взглядом. Фродоин с тоской смотрел ей вслед. Без нее его борьба становилась гораздо тяжелее. Быть может, ему никогда не вернуть эту женщину, зато он, по крайней мере, сможет созерцать ее лицо, не подверженное бегу времени, на фреске в соборе, изображающей мученичество святой.

Сервусдеи недовольно покашлял, привлекая внимание епископа.

– В том невероятном случае, если Бог нас вознаградит и мы получим наше inventio, мятежники постараются отобрать у нас мощи, и тогда мы пропали, епископ. – Сервусдеи сам испугался своих мыслей. – Такая реликвия не должна покровительствовать изменникам.

– И это возможно… Однако вспомни о руке Элизии, – не сдавался упрямый епископ. – Господь на нашей стороне, я в этом убежден!

Старик никогда не мог уразуметь, откуда Фродоин черпает такую уверенность в самые рискованные моменты; впрочем, он давно научился доверять своему бывшему ученику.

– Я добросовестно изучу все свитки, восходящие ко временам вестготов. Приходите в архив, когда закончите все дела в совете.

– Епископ, мы вас заждались, – нетерпеливо позвал виконт из-под арки. Он смотрел на священников подозрительно, как будто догадываясь, о чем они говорят.

В эту минуту ко входу во дворец подошла Элизия:

– Мне не позволено присутствовать на совете, и я доверяюсь суждению главных людей города. – Она снова показала раненую руку тем, кто готовился решить судьбу Барселоны, и посмотрела на Фродоина. – И все-таки знайте, я согласна с епископом: Бог защитил обычную женщину из Барселоны, а не графа.

Асториусу такая дерзость показалась недозволительной, но Элизия пожала плечами, ничуть не испугавшись. Она мечтала только долечить руку и вернуться в свой «Миракль». А Года смотрела на подругу с изумлением, привыкая к перемене, происшедшей с нею в тюрьме.

Архив епархии помещался в подвале епископского дворца. Меж толстых кирпичных колонн и почерневших от сырости сундуков тянулись старые деревянные полки, на которых не было ни пылинки, ни соринки. То было святилище монаха Сервусдеи. В первый раз, когда старый франк попал сюда вместе с Фродоином, он с горестным сердцем оглядывал кучи затертых пергаментов, изъеденные червями полки и два десятка книг, разбросанных на полу. Шестнадцать лет спустя подвал так и оставался темным и сырым, но зато в документах царил полный порядок, а самые поврежденные листы были переписаны на новые свитки.

Старик проковылял к простому столу и от лучинки запалил четыре свечи в бронзовом канделябре. И почувствовал, как сердце его наполняется покоем. Внешняя жизнь с каждым днем приносила ему все больше печалей. В нише перед стариком стояла облупленная статуя Богородицы – или какой-то святой, черты ее были едва различимы, да и краска почти вся сошла. Ее выкопали в поле крестьяне из Солсоны и отнесли епископу. Перед этой скульптурой Сервусдеи часами молился на циновке из дрока. Пока Фродоин возводил величественный собор, старик чувствовал, что только здесь для него возможно единение с Богом и с нищетой духа, которую проповедовал Сын Божий, Иисус Христос.

В отличие от большинства знакомых ему клириков, Сервусдеи был сиротой из Реймса, с детства мечтавшим стать монахом. Как предписывал святой Бенедикт Нурсийский, он вел жизнь целомудренную и суровую, посвященную молитве, учебе и послушанию, – даже когда Гинкмар из Реймса определил его служить Фродоину. Вера его была крепка, хотя дух и слабел от наблюдений за Римской церковью, увязшей в болоте алчности, и за прелатами, своим властолюбием не уступающими мирянам. Многие из них не знали ни Священного Писания, ни Псалтыри, ни антифонов. Да и толковники с канониками не сильно рвались отражать в своих ученых суждениях свет Евангелия. На своих капитулах епископы вели дискуссии о деньгах, понуждали королей и вельмож ради спасения души жертвовать больше серебра и земель и кичились своими владениями, в то время как пастве проповедовали бесталанные, зачастую неграмотные священники. Такое отношение подогревало любовь к древним культам и языческим обрядам.

В подвале старого епископского дворца бенедиктинец чувствовал, что этот хаос над ним не властен. Он по-отечески заботился о каждом свитке, впитывал в себя их содержимое и предавался размышлениям.

– Magister[54], я слышал новость. Это ужасно.

– Точно так, Астральд.

Сервусдеи улыбнулся мальчику. Это был тот самый сирота, которого Дрого отправил в Барселону, чтобы завлечь Изембарда в западню, тот самый, что спустя два года подобрался с факелом к крепости Тенес, чтобы отомстить за смерть старшей сестры, Агнесы. Монах впервые увидел его в больнице, когда Астральд был всего-навсего голодным перепуганным мальчуганом, которому хотелось только защитить братьев и сестер, однако уже тогда Сервусдеи отметил, насколько тот необычен, сметлив и любопытен. Бенедиктинец взял мальчика под свою опеку и распахнул перед ним свое пересохшее сердце. Воображение мальчика больше всего поражали звезды, ему казалось, что он способен что-то прочесть по движению светил, поэтому монах позабыл его прежнее имя, взял его в ученики и окрестил в купели под именем Астральд.

Теперь мальчишке было четырнадцать лет, и он бегло читал по-латыни. Казалось, ему судьбой назначено носить тонзуру. Для старого монаха он был как сын, которого у Сервусдеи никогда не было и не будет. Он хотел сделать из воспитанника человека ученого, знатока законов и уложений, и таким образом обеспечить его будущее.

– Что теперь будет, учитель?

– Сердце людское есть царство теней, но я верю, что на сей раз нас озарит божественный свет. – Старику нравилось поучать Астральда в такой манере. Пускай даже он ничего не поймет, Сервусдеи не сомневался, что ученик запоминает все его слова и сумеет оценить их в будущем.

Астральд растерянно кивнул. И тотчас возвел глаза к статуе, а монаха охватило странное чувство – так бывало с ними и прежде. Его юный ученик обладал особенным даром – интуицией, которая могла быть благословением Господним или же происходила из темных недр Преисподней. Кто знает, чего этот мальчишка мог насмотреться в темных лесах, где началась его жизнь!

– Все будет хорошо, magister, – печально предрек Астральд, – хотя, боюсь, снова прольется кровь.

Потрясенный Сервусдеи замотал головой:

– Будь осторожней в речах, Астральд. Ты еще слишком юн, чтобы различать, что открывают тебе звезды и иные явления природы, – явлены ли тебе письмена Бога или же это Нечистый тебя завлекает.

– Простите, учитель.

Сервусдеи протянул ему старую книгу в деревянном переплете. Юноша вытаращил глаза.

– Это сборник проповедей святого епископа Эладия, здесь говорится об опасностях, которые таит в себе астрология. Ступай наверх и читай при свете солнца.

– Это обязательно?

– Леность есть смертный грех!

Юноша вздохнул и побрел от стола, понурив голову. Сервусдеи улыбнулся. Книга была скучнейшая, зато Астральд целый день будет занят. Монах получил время, чтобы сосредоточиться на inventio, которого так добивался Фродоин. Он снял с одной из полок сразу несколько десятков требников, житий и соборных постановлений. Найти почитаемую реликвию – это ведь как получить прямую весть от Господа. Никто не отважится выступить против ее обладателя.

Сервусдеи вернулся за стол, погрузился в чтение и совершенно утратил ощущение времени. Среди отсыревших пергаментов, которым он прежде не уделял внимания, бенедиктинец обнаружил свиток с трохеическими стихами. Это был гимн, авторство которого приписывалось епископу Кирику. На Десятом Толедском соборе седьмого века присутствовал некий Кирик – его именовали епископ Барселонский. Сервусдеи с увлечением разбирал буквы, за два столетия ставшие почти невидимыми:

– «Fulget hic honor sepulcri martyris Eulaliae…»[55]

По спине клирика пробежали мурашки. Сервусдеи не имел возможности определить подлинность этих строк, но они связывали с Барселоной достославную мученицу четвертого века, времен императора Диоклетиана. И указывали место захоронения!

Сервусдеи знал о существовании второй версии, связывавшей святую с Меридой, городом во власти мусульман, однако городская легенда Барселоны гласила, что Эулалия жила и была захоронена здесь. Мученица пользовалась великой славой до сарацинского нашествия, но от этого времени осталось лишь так называемое Поле святой Эулалии да часовня при рыбачьей церкви, посреди пустоты. Однако теперь его дрожащая рука сжимала забытый документ, подтверждавший верования простецов, а Барселонский епископ былых времен открывал место ее захоронения!

– Святая Эулалия! Боже мой!.. Да неужели она и впрямь здесь, в Барселоне?

Сердце монаха бешено колотилось. Наряду со святым мучеником Викентием Эулалия занимала почетное место в Martyrologium Hieronymianum[56] и на алтарях всех храмов мира.

Сервусдеи продолжал исследовать полустертый текст и свитки из той же связки, а потом принялся что-то чертить на лоскуте кожи, пока не услышал шаги за спиной. Раздраженный монах хотел уже выбранить Астральда, однако молчание вошедшего его удивило. Краем глаза Сервусдеи увидел, что это Асториус спустился в подвал. Виконт никогда не появлялся в епископском архиве. Сервусдеи тайком засунул в рукав пергамент со своим чертежом.

– Мой господин, вы пришли вместе с епископом?

– Фродоин до сих пор на совете. А я ненадолго их оставил.

– Уже известно, какое решение будет принято?

– Фродоин красноречив и пользуется уважением готов. Боюсь, Барселона не последует за маркграфом. И все мы попадем в немилость.

По озабоченному лицу виконта было видно, что он не шутит.

– Но что вы здесь делаете? – встревожился священник.

– Перед советом вы с епископом что-то обсуждали с очень озабоченными лицами. Я получил послание от графа и его союзников, в нем говорится об одном любопытном письме, перехваченном в Арле… Вы затеваете inventio мощей святой Эулалии?

– Мой господин, это дела духовные.

– У Фродоина не бывает чисто духовных дел.

Виконт наклонился над столом и посмотрел на записи, оставленные монахом на полях гимна Кирика. Он был человек грамотный, а потому побледнел как мел.

– Ее останки действительно в Барселоне?

– Если принять во внимание гимн Пруденция, то Мерида окажется городом…

– Нет! Здесь говорится, что она, возможно, похоронена в маленькой церкви у моря!

– Этот документ может оказаться подделкой или вымыслом епископа Кирика, желавшего придать своему городу больше веса, – забормотал встревоженный бенедиктинец.

– Лжешь! Находка мощей святой Эулалии всколыхнет всю империю! – В глазах Асториуса разгорался жадный огонь. – Кто пойдет против обладателей благословенного дара? Ах этот Фродоин, будь проклята его хитрость! Когда он собирается явить это inventio?

– Мой господин, он даже сам этого не знает! Все может оказаться только легендой и тогда…

Сервусдеи умолк, поняв, какую ошибку только что совершил. Старческое волнение его подвело. Никто, кроме него самого, а теперь еще и Асториуса, не знал, что могло скрываться в древней церкви Санта-Мариа близ моря, а это знание могло переменить ход истории.

Асториус трясся мелкой дрожью. Он сумеет сделать так, чтобы inventio оказалось во власти мятежного альянса, никто не отважится ему воспротивиться, а сам он, когда Берната провозгласят королем Готии, получит в награду какое-нибудь графство.

– Ты только что оказал великую услугу нашему делу, Сервусдеи. Пришло тебе время получить воздаяние там, где ты и желал оказаться: на небесах.

Монах в ужасе попятился от стола. Виконт выхватил из-за пояса кинжал и набросился на старика. Сервусдеи даже не защищался, он получил четыре удара в грудь и в живот и повалился на пол, а Асториус сгреб со стола пергаменты и бросился к лестнице. Умирая, бенедиктинец думал об Астральде. Он хотел сделать из юноши великого правоведа, но сейчас, если бы смог, Сервусдеи попросил бы Ориоля обучить Астральда воинской премудрости, чтобы его воспитанник умел защитить себя от людской жестокости. Сервусдеи умер, молясь за Астральда.

71

Оставив Гинкмара из Реймса под надежным присмотром у епископа маленького города Магалона в графстве Мельгёй, Изембард и Ротель прошли через Готию по безлюдным ущельям. Находить дорогу и охотиться оба умели прекрасно. Изембард с опаской поглядывал на смертоносный плащ Ротель, но постепенно они вновь начали доверять друг другу. Они были Рожденные от земли, вдалеке от всех и вместе, как много лет назад; они заботились друг о друге и восстанавливали прочную связь, которая когда-то помогла им скрыться из Тенеса и выжить.

Они вспоминали прошлые годы, шутили и избегали разговоров об извилистом пути Ротель. Изембард плакал по несчастной Элизии и опасался перемен в Марке, зато он вновь был вместе со своей сестрой и впервые за много лет видел ее свободной от груза вины, который Ротель так долго влачила на себе.

А Ротель чувствовала, как почти забытая любовь к брату промывает раны ее души, вот только судьба ее уже предначертана и возмездие свое она должна совершить. Заботу Изембарда Ротель принимала как нежданный подарок, но все равно не собиралась щадить тех, кто причинил ей зло. Когда Изембард спрашивал, что она намерена делать, достигнув Нарбонны, Ротель отнекивалась.

Уже на подъезде к галльскому городу Рожденные от земли заметили большой военный лагерь и укрылись в пустой пастушьей хижине. Несмотря на все предупреждения сестры, Изембард переоделся в куртку из овчины и зашел на постоялый двор под городской стеной, чтобы разузнать последние новости. Стемнело, и рыцарь порадовался возможности посидеть вблизи горящего очага. Вечер семнадцатого октября выдался холодный, студеный ветер гулял по унылым полям, в которых брат с сестрой провели последний день.

Уныние и усталость – вот что владело Изембардом. Капитан королевской scara за последние годы много где успел побывать и во всех концах королевства видел одно и то же: пустующие земли. Во Франции было несколько крупных городов, а деревушки и отдельные хутора в основном лепились к монастырям или занимали плодородные долины. В горах пастухи жили в пещерах или в хижинах, сложенных из камней. Были такие леса, в которые никто не отваживался заходить, и пустоши, в которых за несколько дней пути можно было не встретить ни души. Война приведет к еще большему опустошению, а после нее знатные феодалы и церковники примутся душить выживших.

Во время совместного путешествия Изембард также понял, отчего Ротель на многие годы отложила свою месть. Сестра с восторгом указывала ему на огромные плиты и столы гигантов, воздвигнутые на холмах и равнинах. Ротель рассказала, что, хотя церковники и твердят об идолопоклонстве, Европа живет с незапамятных времен и древние боги и духи не исчезли бесследно. В уединении определенных мест Ротель ощущала пульс этой доисторической жизни, ставший источником легенд.

Сидя в углу убогой харчевни, Изембард прислушивался к разговорам местных жителей, особенно тех, кто перебрал горячего вина. Так он узнал, что короля похоронили в Мантуе. Тело Карла начало стремительно разлагаться – быть может, из-за воздействия какого-то яда, и траурный кортеж отказался от идеи доставить его в Париж. Мятеж начался, и Бернат из Готии – один из самых горячих его участников. Хмельной плотник пожаловался, что двое его сыновей угодили в войско Берната по набору. Теперь они отправятся в Испанскую марку, чтобы сломить сопротивление Барселоны и графа Гифре Уржельского, не пожелавших присоединиться к восставшим.

– Когда выступает войско? – подал голос Изембард из своего угла.

– Ты ведь не здешний. Зачем тебе знать?

Завсегдатаи подозрительно косились на чужака, но плотнику вино развязало язык.

– Зависит от того, отыщет ли наш архиепископ Сигебут святую Эулалию!

– Как это? – вырвалось у Изембарда.

– Так ведь здесь только об этом и говорят! Виконт Барселонский вроде как прознал, где лежат мощи прославленной мученицы, и сообщил о том архиепископу Сигебуту Нарбоннскому. Прелат, как может, солдат поторапливает, чтобы останки перенести в Нарбонну, уж здесь их будут почитать как подобает, не то что в ихнем бунтовском углу. – Плотник звучно рыгнул, не замечая неодобрительных взглядов. Не стоит в таком тоне распространяться о делах церковных. – Когда архиепископ получит святые кости, маркграф научит этих готов уму-разуму!

Да, в Марке много чего успело произойти. Изембард сделал последний глоток. У него появилось нехорошее предчувствие. Вернувшись в пастушью хижину, он не застал Ротель. Рыцарь просидел там всю ночь, но больше ждать не мог – ему нужно было добраться до пограничного войска, и вот Изембард продолжил свой путь к Пиренеям. Через несколько дней капитан обнаружил, что за ним следует отряд солдат с проводниками из пастухов и местных крестьян.

Опыт лесного бродяги помог ученику Гисанда запутать следы, и вот, проделав утомительный двухнедельный марш, Изембард перешел через горы и добрался до уединенного местечка на морском берегу, где стояли четыре монашеских скита. Путнику предоставили приют в деревянной хижине[57].

В ту ночь, когда Изембард сидел перед маленьким костерком, разделяя с монахами скудный ужин, из темноты появились шестеро солдат с топорами. Изнуренный рыцарь, думавший одновременно сотню дум, непростительно ослабил бдительность. Следом за солдатами к костру подступил ужасный призрак: на Изембарда торжествующе смотрел Дрого де Борр.

– Изембард из Тенеса! Мы знали, что ты сбежал из Арля, и ждали тебя в Марке, но когда мне донесли, что тебя видели неподалеку от Нарбонны, я просто не мог поверить. Годы, проведенные в дикой Марке, сделали тебя тупым, капитан.

– Значит, это ты шел по моему следу, – заключил Изембард. Он до сих пор не мог понять, как его нашли.

Дрого расхохотался, монахи в ужасе отшатнулись от этого чудовища, лишившегося плоти еще при жизни.

– Ты считал себя хитрецом, Изембард, но твой след был прозрачнее воды. Я прошел через Готию, чтобы раз и навсегда покончить с тобой, а маркграф Бернат поступит точно так же с твоим войском. Я верну себе Тенес, и твой род снова сделается древней готской легендой.

Двое наемников кинулись вперед, но капитан уже был готов к схватке. Он отразил удары двух топоров и сам сделал два разящих выпада. Дрого зарычал и выступил вперед вместе с четырьмя оставшимися солдатами. Изембард прижался спиной к монашеской келье и не подпускал врагов к себе. Его ранили в ногу, но рыцарь продолжал отбиваться, теряя силы. Еще один из наемников покатился по земле с распоротым животом. «И все-таки они меня убьют, – подумал Изембард, – это лишь вопрос времени».

В эту минуту раздались крики перепуганных монахов, и из темноты в освещенный круг выбежала еще одна фигура, в плаще. Парализованные ужасом наемники опустили топоры. Дрого сделал несколько шагов назад, женщина в капюшоне издала вопль, в котором была одна только ненависть, прозрачная как алмаз, и ринулась вперед. В отблесках костра Изембард разглядел светлую косу под капюшоном – это Ротель их нашла. И вопль ее состоял из одного слова:

– Санса!..

Это было как вспышка, краткий миг. Темная фигура уже отделилась от Дрого и снова исчезла в ночи. А завывания жертвы были странно тихими, приглушенными – потому что доносились из-под черного кожаного мешка, накинутого на голову и шнурком затянутого на шее. Дрого вертелся на месте, а потом упал и засучил ногами, силясь избавиться от мешка. Когда он наконец ослабил узел, на землю высыпалась дюжина скорпионов с поднятыми хвостами. Ядовитые твари быстро скрылись в траве.

– Это она, она! – слышалось из-под мешка. – Убейте ее!

Трое оставшихся в живых наемников не сразу пришли в себя после увиденного. В конце концов они все-таки побежали на поиски Ротель. Изембард ухитрился уложить еще одного, но двое других исчезли в темноте, выкрикивая приказы тем солдатам Дрого де Борра, которые остались дожидаться неподалеку.

Изембард подошел к Дрого. Тело лежащего сотрясали конвульсии, лицо превратилось в месиво из распухшей плоти.

– Мы оба знаем, кто навел на мой след, верно, Дрого? – Капитан наблюдал, как действует смертоносный яд. Умирающий поднял руку, моля о милосердии, однако воспоминание о погибшей Агнесе удержало Изембарда на месте. – За свою жестокость ты слишком много задолжал этому миру.

Дрого начал задыхаться, шея и язык раздувались все больше. Дыхание его превратилось в хрип. Монахи умоляли Изембарда проявить христианское милосердие, и в конце концов рыцарь приставил меч Гисанда к горлу Дрого и надавил на рукоять. Тело перестало сотрясаться. Дрого де Борр умер таким же позорным образом, как и жил.

«Отсюда нужно выбираться как можно скорее», – сказал сам себе Изембард и молча пошел прочь от обители у моря, оставив монахов с тысячью вопросов на устах. Так возникла очередная темная легенда Марки.

Ротель завывала в ночи и бежала без остановки. Ее ничуть не заботило, что по ночному лесу ее преследует десяток солдат. Она могла посеять смерть в отряде, когда наемники, устав от погони, разобьют лагерь, или оставить их блуждать по узким безымянным ущельям. Внутри ее полыхало пламя, ей было сладко видеть за каждым деревом призрак Дрого с застывшим выражением муки на лице.

– Бестиарий, – позвал со дна ее сознания шепот Оникса.

Ротель улыбнулась. Она знала, что имеет в виду ее старый учитель. Как только женщина увидела под Нарбонной солдат Берната из Готии, она навела справки, и догадка ее подтвердилась: Дрого де Борр находился в войске. Она выдала Изембарда наемникам Дрого, и ей оставалось только дожидаться предсказуемых последствий. Ротель использовала своего брата как наживку, чтобы завлечь Дрого и выманить его из многолюдного лагеря. Потом она много дней подряд тенью кралась по следу капитана, оставляя для преследователей приметные вехи. Возмездие должно было свершиться в Марке, где начались несчастья Ротель. Сестра верила, что опытный Изембард сумеет пройти остаток пути невредимым, и теперь отвлекала на себя наемников, чтобы брат добрался до своей цели.

На рассвете оставшиеся без командира солдаты отказались от преследования. Они должны были сообщить о случившемся маркграфу Бернату. Ротель, лежащая в густой траве, с презрительной улыбкой посмотрела им вслед, а потом зашагала в сторону Барселонского графства. Она будет ждать Берната рядом с Августовой дорогой. В Нарбонне его оберегают телохранители, а вот на поле боя маркграф окажется на виду. Целая армия не спасет его от возмездия.

Ротель чувствовала себя полной жизни, омываемой волнами страшной, разрушительной силы. Дни, проведенные рядом с братом, вернули ее в детство, она даже увидела, кем могла бы стать Ротель из Тенеса, если бы жизнь ее сложилась иначе, но ее лишили всего, и пути назад не было. Она бестиарий и колдунья, и судьба ее предначертана.

72

– Архиепископ Сигебут Нарбоннский движется в город по Французской дороге, – предупредил прозорливый Ориоль.

Фродоин кивнул, взгляд его блуждал под арками епископского дворца. Священник был раздражен и подавлен. Убийство Сервусдеи оказалось тяжелым ударом – не только для его плана, но и для его сердца. Покойный монах-правдолюбец был для него самым чистым выражением христианского духа. Такие люди должны восседать на папском престоле и на троне каждого королевства, а на деле погибают под ударами кинжала, подчиняясь велению таких глупцов, как сам Фродоин.

Епископ не мог представить себе мотив преступления, пока не получил срочное послание из Нарбонны. Архиепископ Сигебут узнал, где покоятся останки Эулалии, и спешит в Барселону, чтобы осуществить inventio святых мощей. Фродоин подозревал, что именно это открытие сделал Сервусдеи в архиве, вот только рассказать о нем не успел.

А еще епископ был убежден, что старика убил Асториус – в тот день виконт попросил ненадолго отпустить его с совета boni homines, но так и не вернулся и с тех самых пор сидит взаперти в графском дворце под охраной десятков солдат. Принять епископа у себя Асториус отказался. Если бы Фродоин, по крайней мере, знал, где находится реликвия, он бы продвинулся в своих поисках, однако Сигебут поостерегся указывать это в письме.

Сервусдеи похоронили в одном из алтарей нового собора, там же была установлена и облупившаяся фигура Божьей Матери, которую монах так высоко ценил. Единственное, что мог сделать Фродоин, – это молиться; впрочем, его лучший советник и правовед и так уже за свои добродетели получил место на райском пиршестве. А еще Фродоин взял на себя присмотр за Астральдом и оплату его церковного обучения. Мальчик от тоски углубился в себя: для его юных лет он испытал слишком много утрат.

– Вам нужно выйти к Старым воротам, чтобы приветствовать архиепископа.

– Я сделаю это с портика моего собора! – недовольно ответил епископ.

Ориоль склонил голову. Фродоин позволил архидиакону и двум диаконам надеть на него торжественное облачение и митру. Так он и встретил архиепископа Нарбоннского – стоя под аркой из черного и белого мрамора. Тут же оказался и хитрый виконт Асториус, уже несколько дней избегавший встречи с епископом. Когда Сигебут спешился, Фродоин выступил вперед. Прелаты смотрели друг на друга с недоверием, но Фродоин, как младший в церковной иерархии, поцеловал кольцо архиепископа.

– Я скорблю о смерти монаха Сервусдеи! – искренне признался Сигебут.

Фродоин прикусил язык, чтобы тут же не спросить, откуда в Нарбонне стало известно о мощах святой Эулалии, но теперь это уже не имело значения. Фродоин считал Сигебута хорошим слугой церкви, таким же амбициозным, как и он сам. Архиепископ просто воспользовался шансом возвеличить свой город, но, вольно или невольно, он сделался помощником Берната из Готии, не желавшего, чтобы Барселона обрела духовный щит.

– Вам не следует забирать останки, даже если они и будут найдены, – осторожно заметил Фродоин.

– Не нам это решать, епископ. В наше тревожное время святая Эулалия почитается в мире почти так же, как Дева Мария, а Нарбонна – место куда более безопасное, чем приграничный город. Я воздвигну в честь мученицы храм, достойный ее памяти, и он сделается местом паломничества. Фродоин, мы с тобой оба франки… Помоги мне, и мы вместе разделим славу.

Епископ Барселонский вздохнул и широким жестом пригласил Сигебута в новый собор. Он с гордостью отметил удивление на лице своего гостя. Маленькая базилика превратилась в просторный храм с прямоугольным основанием, с тремя нефами и величественными рядами арок. Высокие узкие окна в верхней части пропускали совсем мало света, но его хватало, чтобы разглядеть, как много прихожан собралось посмотреть на встречу двух прелатов. Священники шествовали по главному нефу, меж рядов аристократов и чиновников, по полу, вымощенному каменными плитами – на некоторых из них сохранились латинские надписи. Сигебут был восхищен росписью стен.

– Это грандиозно, Фродоин! Никто в курии не верил, что ты сумеешь с этим справиться.

– Собор был достроен благодаря щедрости Карла Лысого, да пребудет душа его с Господом, – гордо пояснил Фродоин. – И вскоре мы его освятим.

– Потрясающе. Отсюда мы выступим торжественной процессией к той церкви возле моря, что посвящена святой Марии.

Фродоин поднял голову к фреске с изображением мученичества Эулалии и задержался взглядом на маленьком храме, выписанном на заднем плане.

– Именно там покоятся останки святой?

Сигебут улыбнулся с победным видом. Его радовало ощущение превосходства над Фродоином, любимцем Гинкмара из Реймса.

– Остается только определить точное место, где ее захоронили во времена римлян.

Епископ с трудом устоял на ногах. Мученица покоится в старинной церкви у моря! Городская легенда имела под собой реальные основания. Он бывал в этой церкви десятки раз и ничего даже не почувствовал. Фродоина душила злость.

Сигебут желал, чтобы торжественность поисков произвела глубокое впечатление на весь христианский мир. Такая ценная находка будет для него как благословение и упрочит его положение в Церкви – быть может, вознесет и к вершинам. Побежденный Фродоин склонил голову, все его надежды растаяли.

События происходили так, как и предвидел архиепископ Нарбоннский. Горожане шествовали за священниками с большими и малыми свечами в руках. Был объявлен пост, в маленькой церкви беспрестанно молились, а в это время рабочие одну за другой поднимали могильные плиты – но под ними были только песок да кости, от которых совершенно не веяло святостью. Среди собравшихся горожан стояла и Года, как всегда знавшая больше других. Женщина всегда выделяла этот скромный храм из числа прочих церквей Барселоны. Фродоин хотел подойти к возлюбленной, но дама растворилась в толпе.

Во второй день копали у самого подножия покрытой трещинами апсиды – и тоже без всякого успеха; ничего не нашли и на маленьком внешнем кладбище. Сигебут ощутимо нервничал, он провел целую ночь в уединенных молитвах, надежда его не покидала. В ответ на вопросы архиепископа Фродоин только пожимал плечами: ему не нужно было врать, он действительно не знал, где покоятся мощи.

На третий день искали уже далеко за пределами церкви, раскрывали старинные могилы и римские склепы, но святая Эулалия по-прежнему ускользала. После молитвы шестого часа Сигебут пришел в отчаяние и кричал на священников, как на бесправных сервов. Мечта его ускользала сквозь пальцы, точно песок барселонского взморья, на котором он стоял. И этот день миновал; inventio не случилось.

С наступлением темноты архиепископ вышел к морю, где плескались о берег мягкие волны.

– Барселона лишена Господней благодати, – произнес он чуть не плача, когда к нему подошел Фродоин.

– Вы сделали все что могли, мой господин архиепископ.

– Мы Его рабы и должны повиноваться Его воле.

Фродоин решил выведать истинные намерения нарбоннского прелата.

– Inventio пришлось бы как нельзя кстати для нашего маркграфа, оно ведь придало бы его действиям ореол святости.

– Я знаю, о чем ты думаешь, и мысли твои мне не нравятся. Я служу только Церкви. Меня, в отличие от тебя, мирская власть не прельщает. Понятно, отчего ты столь любезен Гинкмару из Реймса.

– Мне радостно слышать, что вы движимы единственно верой. Быть может, Господь оставляет святую Эулалию себе и нам ее никогда не отыскать. Дальнейшие поиски в этом месте бесполезны.

Сигебут положил руку на плечо епископу:

– Ты оказал мне радушный прием, поэтому я приглашаю тебя уехать со мной в Нарбонну. Там тебе будет безопаснее.

– Разве мне есть чего опасаться?

– Бернат не простит Барселоне измены, ведь город не примкнул к мятежу… И мне известно, что ты сильно повлиял на принятие этого дерзкого решения. Ты знаешь, что произошло, когда Гильем Септиманский разграбил Барселону тридцать лет назад. – Сигебут обвел рукой городские стены в розовом закатном свете. – Возможно, через несколько дней все это превратится в развалины и груды мертвых тел. Бернат из Готии как будто одержим тысячью демонов, и душа его жестока. А ты по происхождению франк, ты не обязан разделять судьбу этого народа.

Фродоин содрогнулся. Сигебут Нарбоннский был вторым по могуществу среди властителей Готии, и он не стал бы грозить понапрасну. Сердце епископа сжалось от страха, но он решительно покачал головой.

– Гинкмар из Реймса, будучи советником короля Карла, поручил мне управлять этой епархией, и пока у меня остается хотя бы один прихожанин, я отсюда не уйду.

– Ты храбр… или глуп. Как бы то ни было, я восхищаюсь тобой, Фродоин, и буду молиться, чтобы мы вновь встретились на ближайшем соборе. Да хранит тебя Господь, верный друг.

Сигебут объявил, что поиски закончены. Он собирается переночевать в епископском дворце, а на следующий день вернуться в Нарбонну.

Барселону окутали тени – точно грозное предвестье несчастий, ожидающих Коронованный город. Епископ оглянулся, чтобы бросить еще один взгляд на темный силуэт церкви Санта-Мариа. На сердце у Фродоина было неспокойно. Он до сих пор не мог поверить в неудачу Сигебута. В этом исходе должен быть какой-то смысл.

– Эулалия, где ты? – прошептал он беззвучно. – Ты нужна Барселоне именно сейчас!

73

– Это Изембард! – закричал со стены Тенеса по-соколиному зоркий мальчишка-дозорный. Он первым разглядел лицо путника в шерстяном плаще и франкском доспехе. – Хозяин замка вернулся!

Айрадо взбежал по каменной лестнице и с легким сердцем улыбнулся:

– Открыть ворота!

Изембард без сил опустился на колени во внутреннем дворе. Его обступили солдаты.

– Мой господин… Слава богу, вы снова здесь! – высказался за всех Айрадо.

– Есть у вас новости о судьбе хозяйки «Миракля», Элизии из Каркассона?

Вопрос капитана удивил Айрадо.

– Ее подвергли испытанию кипящей водой… Но рука ее зажила. Берта, ваша супруга, тоже пребывает в здравии.

– Хвала тебе, Господи… – Изембард почти плакал. Тревога за Элизию его отпустила, но тревога за Марку по-прежнему лежала на его плечах каменной плитой. – Собери всех рыцарей, кто есть в замке. Я убил Дрого де Борра. И боюсь, что теперь войны не миновать.

Изембард, мрачнее тучи, оставил недоумевающих солдат во дворе и поднялся в большой зал. Ему нужно было успокоиться. Он не мог отогнать мысль о сильном войске, которое три дня назад видел под стенами Нарбонны. Да, он набрал под свое водительство новых Рыцарей Марки, но сейчас они рассредоточены вдоль границы, охраняя Марку от внешней угрозы. Ему не набрать достаточно солдат, чтобы дать бой мятежному Бернату. Тоска и бессилие зажали его в тиски. Да, он должен был прислушаться к совету Берты в первую же ночь после свадьбы, выписаться из рядов scara и уехать в Орлеан, чтобы мирно править горсткой вассалов и растить своих детей.

Архиепископ Сигебут ехал прочь из Коронованного города, а у Старых ворот уже появился гонец, покрытый дорожной грязью. В присутствии виконта Асториуса, совета boni homines и епископа он сообщил, что маркграф Бернат из Готии привел в Жирону сильное войско. Бернат намеревается подчинить Барселону своей власти и расправиться за непокорность с братьями Гифре и Миро. Через три дня солдаты появятся перед городскими стенами. Это известие сохранили в секрете, чтобы не будоражить горожан, но виконт решил покинуть Барселону вместе с чиновниками-франками и бежать навстречу Бернату. Его мечта о величии рухнула, когда не случилось inventio.

Фродоин вышел из графского дворца и натолкнулся на враждебные взгляды готских boni homines, которые уже жалели, что позволили себя убедить и сохранили верность короне. И вот теперь епископ привел их к погибели.

В тот вечер ослабший духом Фродоин спустился в епархиальный архив. Вокруг него сгустилась тишина. Ему не хватало скрипа скамьи под Сервусдеи, его монотонного напева, которым всегда сопровождались работы по переписке древних свитков безупречной каролингской вязью. В выщербинах на полу до сих пор оставались пятна крови, и епископ наклонился, чтобы провести по ним пальцами.

Его верный помощник наверняка уже шагнул за небесные врата, но Фродоин ощущал его присутствие в этом подвале, где Сервусдеи удалось создать собственный мир – благостный, просвещенный и добрый.

Фродоин поискал на полу под столом, порылся на ближайших стеллажах в надежде, что Асториус проглядел что-нибудь важное. Но епископ не обладал терпением монаха-бенедиктинца, глаза его быстро утомлялись от чтения, а многие рукописи он просто не мог разобрать. Он перевел взгляд на истертую фигурку Богоматери.

– Моя госпожа, я обещаю вам алтарь. Откройте, где эта могила?

Пламя свечи дрогнуло, но тотчас выпрямилось, отбирая у священника последнюю надежду. Архиепископ Нарбоннский ничего не добился, у Фродоина не больше заслуг, чем у Сигебута. Он остался один.

– Мой господин епископ, вы здесь!

Фродоин вздрогнул от неожиданности. Пламя заметалось, потому что это Астральд открыл дверь и спустился в архив. Взгляд у этого сироты был такой пронзительный, что священник с трудом его выдерживал. Глаза его не были глазами ребенка: Астральд за свою короткую жизнь повидал слишком много ужасного.

– Астральд, ты меня искал?

– Да ведь все же вас ищут! Прилетела голубка с письмом из Тенеса. Вернулся капитан Изембард, он собирает свое войско близ Августовой дороги, он хочет остановить маркграфа на подступах к Барселоне.

– Но ведь это самоубийство! Ему не собрать своих людей, разбросанных по границе.

– Говорят, Изембард хочет вступить в переговоры, чтобы предотвратить войну.

Фродоин удивился, что ведет такую серьезную беседу с малолетним пастухом, но он как будто видел в Астральде отражение Сервусдеи. Воспользовавшись своей потрясающей памятью, юноша повторил слово в слово:

– Священник Жорди говорит, что капитан просит письменного дозволения выступать от имени епископа Барселонского.

– Хитрый план, да только это все бессмысленно. – Фродоин, уже поднимаясь по лестнице, обернулся к Астральду. – Из того, что Сервусдеи писал в свои последние дни, ничего не сохранилось?

Астральд пожал плечами:

– Только это, мой господин. Я нашел это в одежде учителя, когда мы обмывали тело.

– Что это? – Фродоин схватил скомканный пергамент.

– Какие-то неразборчивые записи и рисунок на обороте.

Фродоин поднес пергамент к подсвечнику. По спине его пробежали мурашки.

– Эти линии схожи с очертаниями пресвитерия в церкви Санта-Мариа, что на море. Вот эта отметка указывает на заднюю часть каменного алтаря. – Фродоин бормотал вслух. – Там Сигебут не копал. Там же нет никаких плит.

– Вы думаете, рисунок указывает на могилу святой Эулалии? Простите меня, епископ, если бы я знал, я бы сразу же вам отдал, а вы бы передали архиепископу Нарбоннскому.

Астральд сжался в ожидании удара, но Фродоин только взъерошил его волосы и с колотящимся сердцем посмотрел на статую Богоматери:

– Беги к архидиакону, проси его собрать весь наш клир.

Фродоин письменно объявил Изембарда mandatarius[58] епископа Барселонского, уполномоченным заключать договоры. Так он сумеет выиграть время, однако не пройдет и трех дней, как Бернат из Готии окажется под стенами Коронованного города.

А вскоре вся епархиальная курия с изумлением слушала своего епископа, вознамерившегося продолжать поиски реликвии и после ухода Сигебута. И многие барселонцы под звон колоколов снова выстроились в длинную процессию со свечами и направились к церкви Санта-Мариа. Храм у моря вновь наполнился прихожанами. Взволнованный Фродоин посохом указал рабочим место за алтарем, где нужно было взломать пол.

Когда камни убрали, песнопения прекратились. Рабочие разошлись в стороны, вспотевшие и разочарованные. Фродоин подошел к яме. Сердце его колотилось. Внизу был только песок и камни какой-то древней постройки. У епископа перехватило дыхание: Сервусдеи тоже ошибся.

– Вы ее найдете, мой господин, – прошептал Астральд, пробравшийся сквозь толпу. – Укрепитесь верой, как веровал учитель.

Упоминание о Сервусдеи вызвало в памяти Фродоина их давний разговор об inventio реликвий. В большинстве преданий найти их удавалось не церковникам, а людям простого звания – пастухам или крестьянам. «Sensus fidelium[59] достигает благодати», – сказал тогда Сервусдеи. Так что лучше будет позабыть о гимне Кирика и других старинных документах. Главное – это молиться и верить. Только так можно успокоить город перед лицом общей опасности.

Фродоин был далек от уныния, которое охватило всю его курию. Он объявил в городе трехдневный пост и обязательные молитвы для мужчин и женщин всех званий, включая и детей, в домах или в церквях. Собор будет открыт и днем и ночью, чтобы прихожане жгли свечи и беспрерывно пели гимны и псалмы.

Поняв, что время интриг миновало, что и сам он может только молиться, Фродоин впервые почувствовал себя епископом.

74

Изембард спешно вывел солдат, охранявших крепость Тенес, на поле возле маленькой деревушки с названием Санта-Колома – ее жители, дети северных переселенцев, свято чтили мученицу из бургундского города Санс. Капитан печально смотрел, как крестьяне бегут из деревни, унося детей и рабочие инструменты. Они оставляли на произвол судьбы совсем молодые оливы и виноградники – сарацины опустошили эту местность не так давно, в 861 году.

От лагеря Изембарда до Барселоны по Августовой дороге было всего несколько миль, а к его войску успело присоединиться немало пограничных отрядов, хотя до большинства застав призыв капитана даже не дошел, а тем, кто получил весть от Изембарда, предстояло еще много дней пути к месту сбора. Из Тенеса Изембард отправил голубку и в Уржель, но прошло уже два дня, а ответа он не получил. Гифре в первую очередь был занят охраной собственных графств, которые тоже воспротивились мятежнику Бернату.

Разведчики сообщали, что силы маркграфа – около двух тысяч солдат – появятся на дороге на рассвете следующего дня. Под началом Изембарда собралось всего четыреста пехотинцев и восемьсот всадников.

Ориоль привез подписанный Фродоином mandatus[60] и рассказал Изембарду о последних событиях в Барселоне. Фродоин провел без сна двое суток в церкви у моря, моля о божественном знаке, который позволит отыскать останки святой Эулалии, не открывшиеся архиепископу Сигебуту. Глубокое почтение к мученице во всем христианском мире могло бы изменить соотношение сил, но пока что барселонцы располагали только старинными преданиями, которые успели смешаться с другими, доходившими из далекой Мериды. Быть может, кости Эулалии погребли вовсе не в Барселоне.

Изембард с Ориолем мрачно обходили лагерь.

– Ориоль, войско разваливается на глазах. Наши солдаты думают, что хранить верность мертвому королю, когда жив маркграф, – это самоубийство. Отряды Берната нас растопчут.

– С границы сюда движутся сотни людей. Тебе нужно всего лишь несколько дней. Граф Гифре нас не оставит, я уверен.

– Ориоль, я ведь уже много лет воюю. Мы оба знаем: чтобы сражаться, нужна причина – честь, вассальная присяга, восстановление справедливости, мщение, власть или богатство… Но те, кто откликнулся на мой призыв, сделали это только ради уважения и верности своему капитану, поэтому сейчас мне нечего им предложить. Не обладая победным духом, мы заранее обречены на поражение.

– Ты должен вести переговоры от имени епископа. Теперь ты получил все полномочия.

– Я просил об этом статусе, чтобы подбодрить моих людей. Нам-то с тобой понятно, что маркграф не раздумывая насадит мою голову на пику. Есть новости из Франции – как там разворачивается восстание?

– Дом Бозонидов и другие участники альянса заставляют мятеж расползаться, как масляное пятно. И все-таки Гильемиды продолжают сопротивляться на своих землях, за них стоят и их вассалы. Уже выезжая из Барселоны, я узнал, что прилетела голубка с посланием для Фродоина: архиепископ Гинкмар находится в Реймсе, он объявил о верности королевскому наследнику Людовику Заике. Гинкмар намерен встретиться с Гуго Аббатом, маркграфом Нейстрии, который всегда выступал на стороне короны; архиепископ будет убеждать Гуго выйти из альянса. Такой шаг уравнял бы силы соперников. Однако Гинкмар нуждается в каком-нибудь небесном ручательстве, подтверждающем законность притязаний наследника.

– И тут на сцену выходит Фродоин со своим inventio, – добавил Изембард, вспомнив о письме, которое старик отправил из монастыря Монмажур.

– Наше положение заметно улучшилось бы, если бы мощи нашли до того, как Барселона падет к ногам Берната из Готии, однако Сигебут уже потерпел поражение, и никто не верит, что получится у Фродоина; он один верит в свою удачу, а посему просит тебя дать ему еще немного времени: задержи маркграфа.

– Как там моя жена? – уныло спросил Изембард. – Я не должен был привозить ее с собой.

– Напугана, как и все.

– Да хранит нас Бог. – Рыцарь окинул взглядом местность, которую выбрал, чтобы дать отпор Бернату. Это было неровное пространство, прорезанное глубокими ручьями и каменистыми оврагами, поля перемежались рощами. – Возвращайся в Барселону, капитан Ориоль. Передай Фродоину, что он получит время.

Когда стемнело, Фродоин поручил провести очередную вигилию своему верному Жорди, а сам, не опуская головы, через толпу двинулся к дверям маленького храма Санта-Мариа. Оставив позади шепот молитв и лес зажженных свечей, Фродоин вышел на берег – туда, где несколько дней назад в полнейшем отчаянии стоял архиепископ Сигебут. Фродоин чувствовал в настроении своей паствы столько же усталости и маловерия, сколько накопилось и в нем самом, и он нуждался в глотке свежего воздуха.

Укутавшись темнотой, Фродоин уронил свой посох на песок. А потом не глядя сбросил митру, распятие и тяжелую золотую цепь. Он вошел в воду в льняной нательной рубашке. Фродоину было страшно. Он не умел плавать и боялся, что волны увлекут его в открытое море, но отчаяние священника было столь велико, что он опустился на колени и зарыдал. Он зашел слишком далеко. Его просили только лишь уравновесить власть графа Барселонского и искоренить в епархии мосарабский ритуал.

Гордыня и любовь к Годе привели его на этот берег, но любимой женщины рядом с ним уже не было. Фродоину было так же страшно, как шестнадцать лет назад в Реймсе, когда он дал согласие отправиться в эту проклятую землю. Теперь священник знал, что Господь над ним насмеялся: он не избран для величия и не ему предназначено отвести тьму от Испанской марки. Он всего-навсего мужчина, и сейчас он одинок как никогда. Быть может, ему следовало принять от Гинкмара отлучение, вместо того чтобы обещать то, чего он не в силах выполнить.

Фродоин намочил голову, чтобы мысли его наконец прояснились. Эти ночные бдения тоже ничего не изменят. Он не человек веры, а человек действия, решил про себя прелат. А теперь он не знает, что еще можно сделать.

– Все было напрасно, Господи.

Из темноты за ним наблюдала темная фигура в шерстяном платке. Женщина увидела, как епископ повалился в воду, и зашагала в сторону города.

В ту ночь часовые у Новых ворот получили приказ выпускать горожан наружу: Барселона помогала поискам реликвии своими молитвами. Многие аристократки приняли участие в вигилии в церкви у моря, а их рабы ходили в город и обратно, исполняя поручения.

Та самая тень, которая наблюдала за плачущим епископом на берегу, теперь постучала в дверь дворца Годы. Раб без задержки предупредил свою domina.

– Элизия, с тобой все в порядке? – спросила дама, озабоченно глядя на перебинтованную руку.

– Я была в церкви, – без тени улыбки отозвалась хозяйка постоялого двора.

Года нахмурилась и посторонилась, пропуская ночную гостью в дверь. Они прошли через сад и спустились в подземный храм. Там женщины молча зажгли свечи перед алтарем Матери.

– Руку изувечили мне, а кипишь от ярости ты.

– А если бы рука не выздоровела? Проклятый епископ!

– Но она выздоровела! Ты любишь Фродоина?

Года отвела взгляд. Она дважды была замужем, а в молодости имела даже больше любовников, чем числили за ней городские сплетники, но ее связь с Фродоином с самого начала коренилась не только на влечении плоти. Время шло, сладострастие значило для них все меньше, но их близость только укрепилась, потому что в основании ее лежала общая мечта.

– Он думает, что делает все ради своей епархии, но на самом деле он делает все ради тебя, Года.

– Фродоин ничего не делает, если это не ради него самого, – сухо ответила дама.

– Твоя правда, он воспользовался судом надо мной, чтобы склонить в свою пользу мнение совета, но тут он ничем не отличается от тебя. Ты тоже рисковала жизнью рыбаков ради поисков соляной горы. Вы оба таковы: берете на себя смелость решать за нас и рискуете людьми, не спрашивая их согласия.

– Чего ты хочешь, Элизия? – не на шутку рассердилась Года. – Чтобы я пошла его утешать? Слишком поздно.

– Нет. Я хочу, чтобы душа Барселоны заговорила. Он нуждается в тебе. Я много раз видела, как ты оставляешь Дары в церкви Санта-Мариа, а сейчас ты страдаешь из-за разрушений, которым подвергается этот храм. Я тебя хорошо знаю, я уверена, что тебе известно такое, что не известно больше никому. – Года продолжала упрямо молчать, и тогда Элизия протянула к ней свою израненную руку. – Тогда получается, все это было напрасно, Года.

И тотчас вышла из святилища, оставив хозяйку с грузом одиноких мыслей.

Еще не рассвело, когда Феликс, слуга Годы, появился в церкви у моря и прошептал на ухо Фродоину послание от своей госпожи. Епископ не раздумывая вернулся в город. Он вспоминал фреску святой Эулалии в соборе и настойчивость Годы, непременно желавшей видеть на заднем плане этот скромный храм на песчаном пляже. Сердце священника трепетало, когда он спускался в крипту старинной вестготской церкви, что возле графского дворца.

– Я пришла сюда, потому что об этом попросила Элизия, – холодно произнесла Года, стоящая в центре крипты, спиной к Фродоину.

Священник обошел Году, теперь они стояли лицом к лицу.

– Здесь все началось, здесь все и закончится, – обреченно вздохнул епископ. – Завтра к городу подойдет Бернат из Готии. Мы откроем ворота и падем к его ногам, принимая заслуженное наказание. Я, как главный изменник, получу свое первым, но еще многие разделят со мной эту участь.

– Как ты посмел отправить Элизию на ордалию? – Года не удержалась от крика.

От этой вспышки гнева епископу стало даже легче. Теперь он видел перед собой ту женщину, которую любил.

– Ты говоришь так, потому что любишь Элизию как сестру. Но ты знаешь, почему я так поступил. Знаешь, как никто другой. Только Господь мог изменить ее участь!

Года ответила епископу пощечиной, он снес удар молча, понимая, что так она быстрее перестанет гневаться.

– Почему на фреске со святой Эулалией должна была оказаться церковь Санта-Мариа? – спросил Фродоин исподлобья. – Ее останки действительно там?

Года отвела глаза. Ее снова спрашивают о том же самом. Душа Барселоны ждала совета от своих предков, но древние могилы оставались холодны и немы.

– Я поклялась своей матери сохранить ото всех несколько тайн этого города.

– А если эти тайны спасут Барселону? Что бы сказали твои предки? Зачем хранить древние воспоминания народа, если не для того, чтобы защищать и оберегать этот народ? – В глазах Фродоина блеснули слезы. – Почему, Года? Почему ты не соблюдаешь наш договор?

– Тебе ли этого не знать, епископ? Я никому не открывала свое сердце так, как открыла его перед тобой. Тебе ли не знать, что моя семья желала сохранить эту тайну навечно!

Фродоин в раздумье наморщил лоб и тут же понимающе кивнул:

– Святая Эулалия была не только христианской мученицей, ведь так? – Он рассуждал вслух, одновременно постигая сокровенный смысл. – Сервусдеи об этом говорил! Голубка, слетающая с ее губ, – это священная птица Венеры, «дар влюбленных». А для всего города это символ плодородия!

– Несколько веков назад культ мученицы добавился к более древнему верованию, как нередко случалось с христианскими святыми. Если произойдет inventio ее мощей, старинному поклонению придет конец. – В глазах ее появился страх. – Я поклялась этого не допустить!

Фродоин содрогнулся. Теперь он понял, почему Года – это душа Барселоны. Он держал ее руки в своих, гладил и не отпускал. Душа ее рвалась на части.

– Послушай, Года, – заговорил священник. Взгляд его полнился болью. – Ты стоишь перед страшным выбором, как было и со мной в ту ночь, когда ты ушла с Бернатом. Только ты способна наполнить смыслом все, ради чего мы жили эти годы. Барселона – в твоих руках, но и цена тоже высока: быть может, чтобы на свет появилась одна традиция, другая должна погибнуть.

Года молчала. Епископ повернулся к лестнице. Фродоин не собирался ее понуждать, он слишком сильно ее любил. Епископ Барселонский впервые в жизни отступил.

75

Изембард почти не сомкнул глаз. Кто-то заглянул к нему в палатку, но тут же убежал, заметив, что рыцарь приподнялся на одеяле. Лагерь кишел предателями. К рассвету почти сто человек дезертировали, а оставшиеся совсем пали духом.

Капитан собрал на совет Арманни, Гарлеу, Маиора и Айрадо. Накануне командиры разметили камнями на поле позицию каждой фаланги пехотинцев. Пехоте предстояло устраивать неожиданные вылазки и укрываться в лесу прежде, чем их настигнет кавалерия Берната. Если им удастся посеять сумятицу в рядах противника, продвижение маркграфа к Барселоне захлебнется. Остальное будет зависеть от Фродоина.

– У нас осталось всего триста сорок пехотинцев и семьсот всадников, – уныло сообщил Айрадо.

Изембард молча кивнул. Он вышел из палатки, сел на коня и отправился объезжать те немногочисленные отряды, которые у него оставались. Все солдаты Марки были одеты в брунии и вооружены мечами, которые выковал в Ла-Эскерде Жоан. При умелом маневрировании и хорошей скорости у таких воинов была возможность выжить.

– Слушайте все! Барселона, Уржель и Серданья годами охраняют границы королевства. Такова наша клятва. А здесь мы не для того, чтобы сражаться с сарацинами; наш противник – это наш граф. Мы поступаем так потому, что не ждем ничего хорошего от альянса Берната с Бозонидами и Плантапилосой, брат которого разорил Барселону. Бернат из Готии разоряет наше графство уже много лет.

– А что будущий король Людовик Заика? Чего нам ждать от него? – выкрикнул кто-то из рядов.

Айрадо побежал на голос с плетью в руке, но Изембард его остановил. У этих людей до сих пор не имелось оснований, чтобы рисковать собой, а сам он мог предложить только одно.

– Быть может, нам и от Заики ждать нечего, но если он все-таки взойдет на трон, он не забудет, кто стоял за него с самого начала.

– Чем это нам поможет?

– Поможет требовать, чтобы всею Маркой снова управлял гот. Гифре может стать также и графом Барселонским, как когда-то его отец, Сунифред. В отличие от Берната Гифре живет в своих графствах Уржель и Серданья, обороняя и заселяя свои владения. Эти земли к югу от Пиренеев останутся опасными еще для многих поколений; быть может, здесь всегда будет опасно жить, но все равно с династией Беллонидов на троне мы можем обрести надежду на лучшее будущее для наших детей, жителей приграничья. Вот для чего мы сражаемся. Те, кто в меня верит, сделайте шаг вперед. Прочие могут уходить.

Большинство солдат сделало шаг, другие все еще колебались; в это время с севера на взмыленной лошади примчался всадник.

– Они здесь! – пронзительно закричал он. Из его кольчуги торчала стрела. – Конница Берната здесь!

– Не может быть.

– Они скакали всю ночь, – добавил гонец, морщась от боли. – Они знают, сколько нас осталось и где мы их ждем.

– Предатели! – воскликнул Айрадо.

– Готовьтесь, – приказал Изембард.

– Слишком поздно, – прошептал Арманни.

На дороге уже поднималось густое облако пыли. В четверти мили от них останавливали коней почти две сотни врагов. Всадники выстроились в длинную линию и подняли копья, наводя страх на людей Изембарда. Почти сразу же появился и второй отряд – защитников Марки зажали в тиски.

От рядов противника отделился всадник, он проскакал вперед ровно настолько, чтобы голос его был слышен.

– Бернат из Готии, владетель этих земель, – человек великого терпения, он хочет только добраться до Барселоны без помех! – выкрикивал глашатай. – Каждый, кто выступит вперед и присоединится к нашему войску, получит не только прощение, но и пять каисов[61] пшеницы до будущего урожая.

За его спиной уже разгружали большую повозку с мешками.

– Не верьте ему! – предупредил Изембард.

Люди его уже переговаривались между собой. Один солдат побежал к повозке. Он отбросил свой меч и ухватился за мешок.

Изембард тяжело вздохнул. Он даже не пытался заново выстроить свой отряд. Полсотни солдат, большинство из них – бывшие наемники Дрого, сдавшиеся в Тенесе, – кинулись вперед за добычей. Айрадо, более молодой и порывистый, попробовал удержать их силой. В конце концов парня просто сшибли с ног и едва не затоптали. От пограничного отряда, стоявшего под Санта-Коломой, осталось лишь пятьдесят всадников и около двухсот пятидесяти растерянных пехотинцев. Глашатай маркграфа вернулся к своим, дезертиры Изембарда, толкаясь, собирали мешки с пшеницей. А потом затрубил рог, кавалеристы Берната развернули коней, опустили копья, и началась кровавая предательская бойня.

– Боже мой… – выдохнул Айрадо, бледный как полотно.

– Никаких переговоров, – догадался Арманни. – Они просто хотели окончательно нас ослабить.

Воздух наполнился мольбами и стонами. Изембард заметил всадника, остававшегося в стороне от побоища, в красивом белом плаще. Он почти слышал, как смеется Бернат из Готии, отдавший свой жестокий приказ, чтобы подорвать боевой дух противника.

Изембард угодил в ловушку, враг получил численное преимущество. Рог подал новый приказ: покончить с отрядом защитников Марки. Но сдаваться без боя они не собирались.

На рассвете третьего дня после ухода архиепископа Сигебута Фродоин отслужил в церкви на берегу моря мессу, которую епископ Кирик написал несколько столетий назад в память святой Эулалии. Когда Фродоин в полной тишине поднял святой хлеб, он почувствовал, что силы его на исходе. Руки его дрожали. Голова кружилась, священник пошатнулся, его поддерживали два диакона. Церковь была полна прихожан, Фродоин упал в обморок у всех на виду. И тогда сквозь мутную пелену епископ увидел, что к нему, раздвигая толпу, приближается женщина. Проморгавшись, он ясно уверился, что перед ним Года, укрывшая голову черной вуалью. Дама подошла к алтарю и, как прежде, зашевелила губами под темной тканью.

«Поклянись, что святая никогда не уйдет из Барселоны», – прочел Фродоин по губам и, с колотящимся сердцем, слегка склонил голову.

Года подошла к пресвитерию с той стороны, где стояло Евангелие, и склонилась, целуя вытоптанные глиняные плиты, на которых не было ни имен погребенных, ни других отметин. Когда женщина поднялась, глаза ее сверкали так же ярко, как и в их первую встречу возле Старых ворот. Волосы у епископа поднялись дыбом. Помогавшие ему диаконы переглядывались, тишина стояла абсолютная. Когда месса закончилась, Фродоину помогли надеть митру и дали в руки посох.

– Взываю к Богу Отцу, к Иисусу Христу и к Святому Духу, дабы получить благословение и осуществить святое inventio, которое поможет сохранить и спасти наш город!

После ответа прихожан Фродоин торжественным шагом прошел к тому самому месту, над которым склонялась Года. Сейчас дама стояла в глубине храма вместе с другими благородными барселонками. Фродоин осмотрел пол в поисках какого-то особенного, на первый взгляд неприметного знака. И неожиданно обнаружил на стыке между плит маленькое отверстие, на которое прежде не обращал внимания. В церкви снова воцарилось почтительное молчание, Фродоин вставил в ямку конец посоха и тот погрузился почти на пядь. Да, все верно! Фродоин вздрогнул и надавил сильнее – между плитами пролегла щель. Люди вокруг перестали дышать.

– Здесь!

Диаконы подозвали двух крепких мужчин с ломами, работа закипела.

– Тут что-то есть, епископ Фродоин! – закричал один, натолкнувшись на твердый камень.

Прелат спрыгнул в маленькую нишу. Любопытные обступили провал, рабочие счищали песок, и вот людям открылся старинный саркофаг из выщербленного древнего камня. Внутри лежал скелет – судя по размерам, он принадлежал юной женщине. В руках она когда-то держала серебряный крест с гравированной голубкой.

– Голубка! – закричал старый священник из рыбацкого храма. – Голубка, выпорхнувшая из губ святой Эулалии в момент ее кончины! Это ведь символ мученицы!

Барселонцы шумно возликовали. Господь наконец-то послал им свое благословение. 23 октября года 877-го в Барселоне случилось inventio мощей святой Эулалии. Прихожане с самого начала ощутили благостный дух, поднимавшийся из отверстой могилы. Были и такие, кто ничего не почувствовал, однако никто не сомневался, что здесь похоронена именно их юная мученица.

Фродоин упал на колени и разрыдался, а хор дрожащими голосами выводил народный гимн в честь святой. Первая мысль епископа была о Сервусдеи. Астральд, стоявший среди других послушников, ответил ему улыбкой: он ведь давно говорил, что все закончится хорошо. Фродоин поискал глазами Году и увидел, как его возлюбленная покидает храм.

Епископ в пышных, перепачканных землей одеяниях поцеловал каждую косточку святой и лично, с величайшей осторожностью, переложил на чистое льняное полотнище, которое не замедлили доставить в храм. Останки святой переложили на носилки. Горожане уносили с собой комочки земли и камушки – отныне это амулеты. В храме у моря воцарилась радость и благолепие – и ветхие стены дрожали в такт чувствам верующих.

Фродоин вернулся в маленький пресвитерий, чтобы обратиться с речью к своим прихожанам. В их взглядах читалось неподдельное обожание. Доверие, которое горожане испытывали к своему епископу, сделалось уже безусловным.

– Отправьте всех почтовых голубей, пусть они разнесут весть об inventio святой Эулалии по всей империи! Пусть отправляются глашатаи, и пусть добрая весть долетит до самого последнего в мире города! – Священник делал паузы между периодами своей речи, давая людям возможность отвечать ему криком и рукоплесканиями; ему было необходимо омыться тщеславием, чтобы снова стать таким, как прежде. – Кричите на весь свет, что Барселона, верная Священной Римской империи, получила благословение телом святой Эулалии, самой почитаемой мученицы христианского мира!

Это была не проповедь, а команда, и архидиакон с писцами поспешили ее исполнить. Новость уже распространялась по городу, все колокола звонили об одном. Boni homines в праздничных нарядах и чиновники, которые не успели разойтись, теперь занимали места поближе к епископу, словно еще вчера и не обвиняли его во всех грехах.

– Я чувствую, что под опекой мученицы нам теперь никто не угрожает. Мы снова будем молиться, а вечером перенесем мощи в собор Санта-Крус, устроим торжественную процессию. Они будут выставлены на обозрение в течение восьми дней, пока справа от алтаря не выкопают confessio[62] для хранения святых останков. Разместите их так же, как они лежали в церкви у моря. Мощи были найдены в этой земле, здесь же они и останутся.

Ликование барселонцев не стихало, а песнопения в храме Санта-Мариа распространились во все стороны – до лазурного моря, до предместий. Крестьяне, работавшие в полях, приходили вечером, чтобы причаститься дарованной благодати. И все-таки кое-кто с опаской косился на Французскую дорогу по ту сторону акведука. Именно оттуда могла появиться сильная армия Берната из Готии, грозившего взять Барселону штурмом.

76

Годы упорных тренировок помогли войску Изембарда выстоять. Пока всадники, неся серьезные потери, отбивались от первых натисков, пехотинцы добрались до ближайшего леса и тоже начали огрызаться в ответ. Люди Изембарда использовали пересеченный ландшафт, атакуя малыми группами, а потом рассыпаясь, чтобы снова соединиться в условленных местах. Их коварные стрелы, арканы и пращи вносили сумятицу в ряды кавалерии Берната, а лес лишал конников свободы маневра.

В полдень Бернат из Готии, разъяренный героическим сопротивлением Рыцарей Марки, приказал запалить лес, и дым вынудил противника выбраться на открытое пространство, где ничто не защищало от кавалерийских наскоков.

– Ну вот и все, – процедил сквозь зубы Изембард, обтирая окровавленный меч Гисанда.

И словно в ответ, со стороны Кольсеролы звонко протрубил рог, а потом послышался цокот сотен копыт.

– Нет, еще не все! – закричал Айрадо. – Это граф Гифре!

Беллониды не покинули Барселону на произвол судьбы. Гифре Уржельский и его брат Миро привели несколько сотен всадников и атаковали кавалерию маркграфа с фланга. Изембард с волнением отметил, что Беллониды применили ту же тактику, которая когда-то спасла их в битве под Осоной. Поредевшее войско капитана восприняло эту помощь как божественный знак.

Кавалерия Берната скомкала строй, и Изембард отдал приказ к атаке. Он шел пешим, ведя за собой чуть больше сотни бойцов. Вместе с ним шли Арманни, Гарлеу, Маиор и Айрадо. Солдаты кричали, им не терпелось отомстить за павших товарищей, но их проклятия заглушал шум копыт.

Битва в чистом поле разразилась жаркая. Изембард перерубал мечом древки копий и уклонялся от разящих наконечников. Он видел, как валится с ног Маиор, пронзенный сразу тремя копьями, и душа его рвалась на части. Изембард в тоске и ярости искал на поле истинного виновника всех бедствий. Бернат из Готии восседал на коне, не принимая участия в схватке.

Исполнившись свирепости, но не теряя при этом головы, капитан прокладывал себе дорогу, оставляя за собой калек и мертвецов, порождая новые легенды о своей несокрушимости в бою. Бернат встревожился, увидев подступающего врага, и приказал двум своим конным телохранителям покончить с рыцарем. Изембард проскользнул под наконечником первого, подбежал ближе и воткнул меч ему в живот. Второй воспользовался этой стычкой и нацелил копье на капитана scara. Изембард обернулся, уже понимая, что не успеет уклониться, но в это мгновение всадник вскрикнул и уронил оружие. А потом, не закрывая вопящего рта, и сам повалился с коня. На ноге его кровоточили четыре глубоких пореза, до самой кости, – как будто гигантский медведь процарапал лапой.

– Ротель… – поразился Изембард, узнав очертания знакомой фигуры рядом с раненым.

Солдата накрыло широким меховым плащом. А когда фигура в плаще отделилась от своей жертвы, горло солдата было перерезано и кровь хлестала ручьем. Рожденная от земли стремительно перемещалась по полю брани, и цель у нее была одна: Бернат из Готии.

– Подожди! – закричал Изембард, но Ротель летела прямо к маркграфу, пользуясь тем, что он остался без охраны.

Изембард спешил вслед за ней, и сердце его сжималось от дурного предчувствия. Ротель – убийца-одиночка, она никогда не принимала участия в многолюдной битве и не знала, что такое прикрывать спину. Дорогу бестиарию преградил пеший солдат – и тут же рухнул наземь, завывая от боли, с четырьмя кровавыми полосами на лице. Бернат, пришедший в ужас от устремившегося к нему привидения в капюшоне, наконец-то вытащил из ножен свой вороненый меч.

По воздуху, вертясь в полете, пронеслась какая-то темная полоса. Она упала рядом с конем маркграфа, приподнялась над землей, и тогда стало видно, что это черная змея с раскрытой пастью. Конь в испуге вскинулся на дыбы и сбросил Берната. А потом копыта растоптали старую африканскую кобру, которой было уже больше двадцати лет. Падение оглушило Берната, нога его была сломана. Маркграф потерял свой меч и взирал на Ротель как на вестника смерти. Им овладела паника, он, как мог, отползал прочь.

– Не так, Ротель! Прикрывайся! – кричал Изембард.

Появление на поле боя легендарного бестиария не прошло незамеченным. Лучник, стоявший неподалеку от своего господина, натянул тетиву и пустил стрелу. Стрела впилась женщине в спину, Ротель выгнулась от боли и задышала тяжело, но продолжала двигаться к своей цели.

Изембард гнался за Ротель со слезами на глазах. Один из солдат маркграфа выскочил ему наперерез и ранил в плечо, так что рыцарю пришлось потратить время еще на одну стычку. Рожденный от земли взвыл от тоски, когда вторая стрела глубоко вонзилась в спину его сестре.

– Господи!

Каждый шаг давался бестиарию все тяжелее, а маркграф вообще не мог подняться с земли. Добравшись до своей жертвы, Ротель скинула с головы капюшон, и, хотя две раны жгли ее огнем, Бернат узрел перед собой самую прекрасную женщину в своей жизни, с которой не могла сравниться даже Ришильда. А потом лицо Ротель исказилось бесовской гримасой, и Бернат издал отчаянный вопль. Изембард с расстояния в двадцать шагов увидел в руках сестры два длинных ржавых гвоздя – быть может, со святотатственным безразличием вытащенных из какой-то статуи распятого Христа. Ротель переставляла ноги с огромным трудом, по земле за ней стелился кровавый след. Женщина сбросила свой тяжелый плащ и настигла Берната, который все еще пытался ползти.

– Теперь, маркграф, ты узнаешь, что такое тьма!

Ротель, не раздумывая, вонзила гвозди в глаза Бернату. Без малейшей жалости, на всю длину. И тогда ее настигла третья стрела. Время как будто замедлилось, Изембард видел, как содрогается тело Рожденной от земли, как вытекает на траву ее кровь. Он кричал, и душа его тоже обливалась кровью. Ротель опустилась на колени, на мгновение замерла, а потом упала на Берната – скулящего от боли, с изуродованным лицом. Двое солдат, трясясь от страха, уволокли своего господина прочь.

Изембард подбежал к сестре и обнял, как маленького ребенка. Он видел наконечники стрел, насквозь пронзивших ее тело. Изо рта ее сочилась кровь, Ротель кашляла, но лицо ее было точь-в-точь как у той девочки, что когда-то жила в Санта-Афре. Ротель узнала брата и отозвалась улыбкой, полной самой чистой любви.

– Братец… – прошептала она и сплюнула кровью, затерявшись в далеких видениях.

– Ротель… – Изембард чувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Шестнадцати лет, прожитых вдали от нее, словно и не бывало. Они были вдвоем, снова вместе, и боль его не знала пределов. – Не уходи!

Женщина подняла руку. Она потеряла острые когти, которыми разила врагов. Рожденная от земли погладила брата по лицу, из ее голубых глаз скатилась слезинка. А потом она посмотрела куда-то за плечо рыцаря.

– Учитель, ты пришел!

Ротель устремила взор к небесам и застыла бездвижно, с потухшими зрачками, но с улыбкой, которая делала ее прекрасной и лучезарной, как никогда.

Изембард почувствовал, что умирает вместе с сестрой. Не обращая внимания на опасность, он сел на траву и прижал Ротель к груди. Он плакал безутешно, а потом в самой глубине его естества родился долгий отчаянный рык, от которого кровь застыла в жилах у всех, кто оставался на бранном поле.

Когда голос Изембарда оборвался, его продолжил другой, мощный звук. Это трубил рог. Рыцари Марки успели попрощаться с жизнью, определив, что рог возвещает о подходе двух тысяч пехотинцев маркграфа. Но оказалось, что в рог протрубил одинокий всадник, выехавший на поле боя.

– Святая Эулалия! – возвестил он. – Святая Эулалия в Барселоне!

Вестник с отчаянной храбростью гнал коня через самую гущу схватки. Одна-единственная стрела могла оборвать этот ликующий голос, но ни один лучник не спустил тетивы. Не было человека столь дерзкого, чтобы выступить против воли Всевышнего.

– Laudamus te, Domine![63] – выкрикивал он еще звонче, убедившись, что солдаты его услышали. – Барселона под защитой святой Эулалии!

Вот он доскакал до капитанов Берната, которые до сих пор не знали, что случилось с маркграфом, и бросил им письмо с печатями епископа Барселонского и совета boni homines в качестве свидетелей. Граф Уржельский и граф Конфлентский тоже подъехали – чтобы договориться о перемирии. Грамотный священник громко зачитал подробности inventio, и тогда многие ратоборцы упали на колени. Вдалеке слышалось эхо колоколов Бадалоны и Санта-Коломы: известие разлеталось по Марке.

Когда люди Берната узнали, что случилось с их командиром (войсковые врачи еще боролись за его жизнь), в их рядах воцарилось уныние. Не имело смысла проливать еще хоть каплю крови. Господь ниспослал inventio городу, сохранившему верность короне, а маркграф тяжело ранен. Армия Готии со всей своей пехотой и сейчас могла бы победить и сокрушить Барселону, но тогда солдаты и капитаны лишатся места в раю. Все, кто мог, ускакали с поля боя, а воины Марки громко ликовали и славили Господа.

Граф Гифре и Айрадо подошли к Изембарду, все так же баюкавшему сестру на груди, безучастному ко всему. Увидев его неутешное горе, друзья опустились на колени рядом с Изембардом, хотя обоим было страшно даже представить, как эта хрупкая женщина расправилась с всесильным Роргонидом.

– Ты отомстила Дрого де Борру и Бернату из Готии, – срывающимся голосом заговорил Изембард, закрывая глаза Ротель, навсегда лишаясь этого голубого сияния. – Отдыхай, сестра. Твое страдание закончилось.

77

Гинкмар из Реймса, сидя во главе длинного дубового стола, пристально вглядывался в лица Гуго Аббата, Берната Плантапилосы, Бозона Вьеннского и его сестры, императрицы Ришильды. Два десятка рыцарей и вассалов молча стояли вокруг стола, следя за ходом переговоров, проходивших в замке Берзе. Отсутствие Берната из Готии всем бросалось в глаза. Маркграф пребывал на границе жизни и смерти, в вечной тьме, с воспаленными ранами на месте пустых глазниц. Он был не в состоянии править никем и ничем, и его вассалы отступали перед войсками графов Гифре и Миро: братья вторглись в Готию, чтобы подавить мятеж именем короля.

Весть о находке мощей досточтимой святой Эулалии всколыхнула королевство франков и все остальные части империи. Паломники из дальних городов стекались в Барселону, чтобы пасть на колени перед криптой, которую Фродоин строил в соборе Санта-Крус, – теперь к этому названию добавится и имя мученицы, как дань благодарности и почтения. Над confessio стоял алтарь, посвященный Деве Марии, – то был символический знак, ведь святые останки несколько столетий покоились в маленькой церкви у моря, тоже носящей имя Санта-Мариа. Однако значение inventio, как предсказывали Фродоин с Гинкмаром, выходило далеко за пределы города.

Первым невыгоды дальнейшего бунта уяснил себе Гуго Аббат. Он не мог противиться столь красноречивому знамению. Господь взял под свою охрану династию Каролингов и их верных подданных, каковыми зарекомендовали себя барселонцы. Аббат выступил против Карла Лысого, поскольку тот покинул Францию и поспешил на помощь папе в то время, когда по Сене поднимались норманны. Теперь прежний государь умер, а Гуго оставался первым советником его наследника, Людовика Заики. Его положению и его владениям ничто не угрожало.

Вести из Италии тоже давали повод прекратить сопротивление. Папа вернулся в Рим, не имея сил воспрепятствовать коронации Карломана Баварского, за которого вступилось северное дворянство. Но, двигаясь в Рим, сын Людовика Немецкого заразился одной из тех лихорадок, что косили всю его армию, и снова отступил на север. Диадема Карла Великого лежала без хозяина, и сейчас в этом зале высшая знать решала судьбы империи.

Ришильда выложила на стол iura regalia. Ее взгляд, устремленный на брата, был полон отчаяния, но на губах самого Бозона застыла легкая полуулыбка. Да, обстановка переменилась, но Бозониды всегда отличались стратегическим мышлением. Хитрость подняла их к самым вершинам, потому что они умели оказываться в нужном месте и использовать подходящий момент. Ни честь, ни гордость никогда не послужат преградой для властолюбия, поэтому герцог даже бровью не повел, садясь рядом с архиепископом, которого всего месяц назад пытался убить. Вот она, политика империи!

– Мы покоряемся воле Всевышнего, – торжественно, почти что радостно изрек Бозон. – Если Его воля в том, чтобы династию Каролингов продолжил Людовик Заика, то кто мы такие, чтобы ей перечить?

Стоящие вокруг закивали, как будто мятеж, замышлявшийся годами, вовсе не имел значения. Бог сказал свое слово, и единственное, что важно теперь, – это удержать титулы и земли.

– Мне радостно слышать вашу речь, герцог Бозон, – ответствовал Гинкмар.

Архиепископ был искушен в политике не меньше, чем светская знать, а посему не собирался расточать время на упреки. Равновесие власти – вещь очень зыбкая.

– Если за нами останутся все наши титулы, территории и привилегии, мы верноподданнейше преклоним колени перед принцем Людовиком. Единственный человек, за которого никто не может поручиться, – это Бернат из Готии, мы ведь не знаем, выживет он или нет. – Бозон выступал от имени всех мятежных аристократов, не выказывая ни малейшего сострадания к своему главному союзнику. – Господь указывает нам, что настоящие враги находятся за пределами королевства. Давайте же забудем прошлое и станем сражаться вместе, как один единый человек, ради будущего!

Собравшиеся зааплодировали. Гинкмар смотрел на бесстыдного Бозона из-под насупленных бровей. И все-таки он не мог не признать, что это наилучший выход. Людовик нуждается в Бозонидах, чтобы успешно править. Пролитая кровь, разрушенные судьбы – все это лишь малозначительные события, о которых не может быть речи на переговорах.

– Стало быть, вы вернете короне iura regalia и примете новое расположение сил, – констатировал Гинкмар.

– Знаки власти здесь, архиепископ; Ришильда передаст их своему пасынку Людовику. А в обмен вы забудете о некоторых нескромных эпизодах, которые касаются только нашей семьи.

Только на этой фразе в голосе Бозона появились угрожающие нотки, и Гинкмар верно понял своего противника. Архиепископ собственными ушами слышал кровосмесительные стоны Ришильды и Бозона в священных стенах монастыря. Жизнь Гинкмара зависела от его молчания, а еще на кон была поставлена судьба королевства.

– Не понимаю, о чем вы говорите.

– Мне радостно это слышать, – ответил Бозон, глядя на бледную Ришильду.

Накануне переговоров брат с сестрой спорили дни напролет. Ришильда рыдала, резкий поворот судьбы наполнял ее отчаянием, наследника она так и не зачала, и все-таки королева продолжала верить в Бозона и в свою семью. Несмотря на то что мятеж потерпел поражение, слабый Людовик Заика, запертый в Аквитании, все равно оставался в их власти. При нем Бозониды получат даже больше прав и владений, чем при Карле Лысом. Для этого нужно только запастись терпением и хитростью, как и всегда.

Оставалось обсудить только детали. Коронация состоится в Рождество, в присутствии всех видных аристократов, епископов и аббатов Галлии, – как знак франкской мощи в противостоянии с двоюродными братьями Заики, правящими в Германии. Следующей весной будет созвана традиционная майская ассамблея, на ней будут раздаваться новые титулы и новые награды, которые компенсируют нынешние потери.

Бозон предложил устроить собрание знати в его владениях, в Труа. Герцог обещал, что это будут незабываемые дни, наполненные охотой в его лесах, пиршествами и лучшими турнирами, которых королевство еще не видывало. С присущими ему обаянием и ловкостью Бозон превратил опасный спор в беседу беззаботных дворян, большинство из которых были молоды и горели желанием приобщиться к развлечениям, каковые Бозонид на своей территории предоставит в избытке.

Во время роскошного ужина из двадцати блюд (украшением стола служили жареный олень и фазаны, фаршированные трюфелями) у Ришильды не было недостатка в ухажерах – она ведь была самой желанной вдовой королевства, несмотря на злокозненные сплетни и на неспособность родить королю Карлу здорового наследника. Рыжеволосая прелестница по-прежнему пробуждала самые непристойные фантазии.

Женщина улыбалась, оценивая достоинства каждого из претендентов, однако внимание ее было обращено на Бозона. Безмятежное спокойствие брата могло означать только одно: у него созрел новый замысел, которым он до сих пор не поделился с семьей. При первой же возможности Ришильда вызвала герцога на разговор.

– Братец, ты весь вечер прямо сияешь. Тебя так радует, что ты упустил возможность стать королем Прованса и Бургундии?

Бозон плотоядно смотрел на ее губы:

– Любезная сестрица, я получил очень интересное послание из Рима.

– Все ли в порядке с твоей супругой Эрменгардой? Она родила?

Ришильда ненавидела свою невестку Эрменгарду Лотарингскую, дочь покойного императора Людовика Итальянского. Женщины встречались всего однажды, но Ришильда была готова изрезать ее смазливое личико стилетом.

– Письмо не от нее. – Бозон сполна насладился ревностью своей любовницы. – Оно от Святого Отца.

– Значит, он тебя не забыл.

Гости, не обращая внимания на брата с сестрой, пили и лапали разносивших вино служанок. Только аскетичный Гинкмар из Реймса, сидя в углу, хмуро наблюдал за Бозонидом, рука которого оглаживала ягодицы королевы.

– Как тебе понравится стать сестрой приемного сына Папы, Иоанна Восьмого?

Ришильда вытаращила глаза и прикрыла рот рукой, чтобы не огласить зал торжествующим хохотом. Королева как будто услышала скрип и треск колеса истории, которое поворачивалось, возвращаясь в прежнее положение. Все начинается заново!

78

Изембард молча прислушивался к глубокому дыханию Берты. Он уже долго лежал рядом с женой, оглаживая ее живот и подмечая движения младенца внутри. Берта – самое нежное создание на свете, и испытания последних месяцев еще больше убедили в этом капитана. Как только ребенок родится, супруги переберутся в Орлеан и проведут какое-то время с семьей Берты – быть может, там Изембард излечится от скорби, охватившей его после гибели Ротель. Останки Ротель из Тенеса по желанию брата покоились в церкви Санта-Мариа, рядом с морем, за пределами городских стен. Святая Эулалия и Ротель остановили армию Берната. Никто не стал возражать против погребения в церкви, поскольку мало кто знал о ее прошлом бестиария – погибшую считали новой мученицей. Ни Фродоин, ни Изембард не мешали распространению именно этой версии.

Капитан scara до сих пор не знал, призовет ли его наследник в свое войско и утвердит ли во владении Тенесом, но его не покидало стремление восстановить замок своего отца. Леса и плодородные земли вокруг крепости тоже составляли часть владений, и если Изембард приведет колонов, там будут основаны новые мансы. Тогда у рыцаря появятся средства для подтверждения своего благородного статуса. Вторые Рыцари Марки оставались верны своей присяге.

Изембард вспомнил, как крепко они с епископом обнялись у барселонских ворот. Прелат теперь жил в ореоле святости и собственной важности и даже не скрывал перемены в своем положении. Фродоин украсил город в ожидании Гифре Уржельского, которого собирался принимать как настоящего графа Барселонского, – это было продуманное решение, и весть о нем быстро облетела Испанскую марку. Епископ был деятелен, как никогда: он готовился к путешествию на коронацию Людовика Заики в ноябре, но в первую очередь его занимала предстоящая королевская ассамблея, на которой Фродоин намеревался получить воздаяние за все свои жертвы. Он тосковал по Сервусдеи, но при нем, по крайней мере, оставался Жорди.

Изембард поднялся с постели, Берта все еще спала. Воин поморщился: недавние раны заживали, но до сих пор болели, стоило ему пошевельнуться. А самая глубокая рана не зарубцуется никогда. Он не смог помешать Ротель жить так, как она жила, и не смог уберечь ее от гибели. Изембарда почитали как героя, но он до конца своих дней будет влачить на своих плечах груз этого поражения.

Изембард накинул плащ поверх рубашки и по пустынным улицам побрел в сторону «Миракля». Рыцарь перескочил через каменную стену и проскользнул в конюшню.

– Элизия…

Женщина бросилась к нему и покрыла лицо поцелуями. У Изембарда полились слезы, он принял Элизию в свои объятия.

– Твоя сестра наконец-то свершила свое возмездие, – печально прошептала Элизия. – Она всегда была свободной женщиной, не забывай об этом, Изембард.

После жестокой ордалии хозяйка «Миракля» переменилась: Изембард понял это, встретив ее первый взгляд после возвращения в Барселону. Элизия перестала винить себя за запретную любовь, Элизия овдовела, и все равно их разделяла пропасть. Когда ласки мужчины стали более требовательными, она остановила Изембарда.

– Жизнь – это миг, – прошептал рыцарь, целуя ее в шею. – Уже завтра мы можем умереть.

Элизия подняла вверх голую руку. Выглядела она ужасно. Женщина смазывала руку медом, и красные ожоги уже затягивались белой кожей. Чувствительность постепенно возвращалась, но врачи до сих пор запрещали пользоваться израненной рукой.

– Твое дело – заботиться о Берте и о ребенке в ее чреве. – Элизия боролась с собственными чувствами. – Я воспитаю твоего первенца… Ламбера. – Она впервые сказала об этом вслух. – Года хочет, чтобы я снова вышла замуж.

Сердце Изембарда заныло. Элизия опустила голову: ей было больно говорить об этом шаге, но она хотела, чтобы Изембард все знал и сердцем принял такое будущее.

– Я выйду за капитана Ориоля. Он втайне любил меня все эти годы. В его глазах я угадываю доброго человека, он будет хорошо ко мне относиться. Ориоль собирается оставить службу у епископа и вообще перестать сражаться. Ему сорок три года, мне тридцать четыре. Не знаю, смогу ли я подарить ему сына, зато знаю, что он станет хорошим хозяином на постоялом дворе… Его любят и уважают в городе.

Изембард попробовал улыбнуться. Он не ожидал такого страшного удара – самого страшного. Обманывать проходимца Гали – совсем не то же самое, что обманывать старинного друга. Хотя Ориоль был рыцарем, он посвятил себя защите барселонских епископов в обмен на мизерную плату, на дом, который грозил развалиться на куски, и на куцый огород внутри городских стен, за которым никто не следил. Конечно же, капитан заслуживал большего. Фродоин был перед ним в большом долгу.

Элизия видела тоску в глазах любимого: слишком много утрат для одного сердца. Женщина нежно провела ладонью по его лицу, сердца их рыдали в безмолвии.

– Ты ведь можешь это понять? Я тоже имею право на надежного человека рядом со мной – такого, чтобы заботился обо мне, помогал и уважал. – (Изембард поцеловал ее в глаза и в губы.) – Но это не ты, любовь моя, ты никогда не был этим человеком… хотя я много лет мечтала, чтобы все сложилось иначе. Ты – мой благородный рыцарь Изембард из Тенеса.

Капитан склонил голову. Никакому мечу не разрубить священный обет. Сердце его чувствовало, что эта битва проиграна. Глаза Изембарда блестели от слез.

– Пойдем, любовь моя, – позвала Элизия, губы ее в последний раз искали его губы. – Мы проведем эту ночь вместе… И пускай назавтра Господь укажет каждому свой путь.

79

Герцог Бозон Вьеннский открыл город Труа для королевской ассамблеи, которую созвал новый монарх, Людовик Заика, взошедший на престол восьмого декабря прошлого года. Ожидания от этого собрания были, как никогда, велики. Город и предместья бурлили от наплыва рыцарей и их прислуги, ряды палаток терялись за горизонтом; в поле даже воздвигли несколько деревянных часовен, чтобы дворяне могли ходить к мессе. И мало кто из вельмож, епископов и аббатов пропустил столь важное событие.

Уже несколько недель в городе только и было разговоров что о предстоящем визите папы Иоанна Восьмого, намеченном на середину августа; ожидался также внушительный кортеж из епископов, рыцарей и гвардейцев. Иоанн перешел Альпы и добрался до Арля, где его встретил Бозон, которому понтифик теперь полностью доверял. После неудачной попытки созвать собор в Лионе папа направился в Труа, где ему предстояла встреча с новым королем франков. Иоанн вступил в город, сидя на знаменитом золотом кресле. Бок о бок с ним на белом жеребце гарцевал блистательный молодцеватый герцог, здесь же была его прекрасная молодая супруга Эрменгарда Лотарингская.

Королевский двор и представители знати, онемев от изумления и разрядившись в пух и прах, вышли встречать папу и властительного Бозонида, которого, как поговаривали знающие люди, Иоанн Восьмой собирался усыновить. Даже если слухи и были правдивы, понтифик не пожелал давать им новое подтверждение, отказался от приглашения разместиться во дворце Бозона и разбил собственный лагерь за пределами Труа.

Ришильда приветствовала высоких гостей; здороваясь с Эрменгардой, она пожалела, что при ней нет Ротель – колдунья бы сделала с этим белым личиком без единой морщинки то же, что сотворила с Дрого де Борром. Своей-то жене Бозон заделал здоровую дочку!

Седьмого сентября прибыл новоиспеченный король в сопровождении многочисленных придворных и своего камерария Теодориха. Папа совершил очередную коронацию, подтверждая законность притязаний Людовика. Болезненный облик Людовика не остался незамеченным. Сын Карла Лысого никогда не отличался крепким здоровьем, а на пиру, устроенном в его честь Иоанном и местной знатью, государь не пренебрегал ни вином, ни яствами. Людовик являлся на ассамблею в сопровождении Гинкмара из Реймса, но ни во что не вмешивался и сидел с отсутствующим видом.

Стало известно, что, проезжая через Готию, папа – быть может, чтобы избежать недоразумений с Бернатом, который до их пор оставался правителем этих земель, – продиктовал письмо, осуждающее своеволие Гифре, Миро и их братьев, которые сместили священников и чиновников, назначенных маркграфом, и вторглись в Септиманию для усмирения мятежа. Бозониды стояли во главе войска, подавлявшего сопротивление сторонников Берната. Маркграф Готии выжил, но вместе со зрением лишился также и рассудка и в бреду жаловался на демоницу небывалой красоты, которая приходит его терзать из своей вечной тьмы. Бесповоротно обезумевший Роргонид был заперт в Отёне, и не было у него ни вассалов, ни солдат.

Однако, оказавшись в Труа, понтифик сразу же позабыл о своем грозном письме и как героев приветствовал Беллонидов – готов из Испанской марки, Гифре Волосатого и его брата Миро.

От Орлеана Изембард ехал вместе со своим тестем; капитан не уставал поражаться легкости, с которой двор и знать предавали забвению трагические события и град смертей, который принес с собой недавний мятеж. Наступили новые времена. Договоры теряли силу, вчерашние враги без зазрения совести заключали союзы. Когда в Труа приехали епископы Барселоны, Уржеля и Жироны, а с ними и архиепископ Сигебут Нарбоннский, Изембард подошел приветствовать Фродоина. Это была теплая встреча двух старых друзей, и дружба их подкреплялась взаимным уважением.

– Замок Тенес скоро можно будет заселять, – сообщил епископ, как всегда хорошо информированный. – Когда ты вернешься? Рыцари Марки нуждаются в своем капитане. Айрадо слишком порывист для этой должности, с него станется взять и в одиночку развязать войну.

– Моя дочь родилась живой и крепкой девочкой, но сейчас слишком рано везти ее в далекий серый замок. Надеюсь, король передаст мне владение моего отца.

– Об этом можешь не тревожиться, любезный друг, все так и будет.

Епископ хитро улыбнулся и скрылся в своем шатре. Он привез с собой Жорди, нескольких клириков – знатоков готского и каролингского права, а еще юного Астральда. Как и ожидал Фродоин, король принял его с почестями. Он ведь был тот самый епископ, который нашел мощи святой Эулалии, что сильно помогло сторонникам романского обряда в Барселоне. Даже сам Гинкмар прилюдно поклонился епископу, когда они встретились на ассамблее. Новый король был обязан Фродоину своей короной, теперь настал момент обговорить условия компенсации.

Ориоль крепко обнял Изембарда. Оба они знали, какое обстоятельство лишает их встречу прежней радости.

– Я буду ее беречь, друг. Она никогда не посмотрит на меня так, как смотрела на тебя, но я надеюсь сделать ее счастливой.

Изембард потряс его за плечи и печально улыбнулся:

– От твоих слов мне только больнее, но я знаю, это правда. Ориоль, я тебя по-настоящему уважаю. И я никогда не обману своего друга.

Капитан гвардейцев с облегчением кивнул. Хотя любовь, как вода, всегда отыщет себе лазейку, он верил слову Изембарда. Года побудила Ориоля сделать решительный шаг, и Элизия приняла его предложение со спокойной радостью – напомнил себе рыцарь из Тенеса. «Миракль» давно уже работал как будто без ее участия: в доме распоряжались Эмма с Айо, на кухне заправлял Гальдерик. Хозяйка осуществляла только общий надзор – когда не была занята с детьми или не перечитывала копию, снятую с книги Доданы, которую Берта подарила ей во время холодного прощания. Элизия шила себе свадебное платье, радуясь, что наконец-то может пользоваться раненой рукой. Они с Ориолем заслуживали долгой дороги на пути к старости, когда спутники знают, что сумели справиться со всеми злоключениями, выпавшими на их долю.

Девятого сентября Фродоин одержал свою первую победу: отныне, согласно lex gotica, святотатцев, практикующих мосарабский ритуал и присваивающих церковное имущество, ожидают жестокие наказания. Власть епископа, таким образом, подтверждалась правом применения силы. Фродоин даже добился денежной компенсации на восстановление церквей и поля святой Эулалии. Но для города Труа самым важным событием ассамблеи явилось празднество, назначенное на следующий день. Бозон и его супруга Эрменгарда открыли двери своего дворца для королевской свиты, для папы и для самых владетельных вельмож, чтобы отпраздновать помолвку своей дочери Энгельберги, почти новорожденной, с сыном Людовика Заики, одиннадцатилетним Карломаном.

В такой вот непринужденной обстановке король неофициальным образом поделил территории, остававшиеся спорными после прошлогоднего мятежа, о котором никто даже и не вспоминал. Бозон сохранил за собой обширные владения в бассейне Роны, Бернат Плантапилоса получил Аквитанию, а камерарий Теодорих за свою верность Людовику Заике удостоился графства Отён. Оставалось распределить только графства Берната из Готии, и с этим предстояло покончить на следующий день.

В исторический день 11 сентября 878 года главные люди королевства под колокольный перезвон вернулись на ассамблею. Папа отлучил Берната из Готии от церкви, а король Людовик лишил его всех владений. Прежние вассалы покинули Берната еще до его помешательства – под давлением графа Гифре Уржельского и его братьев. Бернат, жребий которого оказался хуже смерти, был обречен на забвение в Отёне, под опекой его брата Эмено́ и других родственников из дома Роргонидов.

Епископ Фродоин запросил перерыв в заседании: ему требовалась частная беседа с королем и его первыми советниками. Фродоин получил от графов Беллонидов разрешение говорить от их имени, и теперь все ждали, как пройдет эта закрытая встреча.

Как только Фродоин вошел в ризницу, король брюзгливо поморщился.

– Вы же знаете, епископ: все уже решено! – Людовику хотелось поскорее завершить разговор и начать очередное пиршество, но Фродоин был намерен выжать все выгоды из своего нынешнего положения. – Будет именно так, как вы хотели: граф Гифре получит Барселону, Жирону и округ Безалý. Гифре также восстановит бывшее графство Осона, которое вместе с Уржелем и Серданьей занимает значительную часть Испанской марки. Миро станет графом Руссильона. Я ожидаю, что братья будут охранять границу и заселять эти земли крестьянами.

– Вы очень прозорливы, мой господин: теперь графами Марки станут готы.

– Тогда к чему эта тайная беседа?

Фродоин внутренне содрогнулся. С самого первого ночного разговора с Годой он трудился ради этой минуты. Все слезы его бессонных ночей, вся пролитая кровь сейчас стекались в эту маленькую ризницу, где собрались несколько человек, обладающих властью.

– Мой господин, ваш прадед Карл Великий отвоевал эту землю у сарацин, а потом миновало восемьдесят лет борьбы и мятежей, порождавших только голод и нищету. Марка остается темным пятном на карте королевства, и работа по созданию процветающего края потребует усилий не одного поколения.

– Чего вы от меня хотите?

– Чтобы потомки графа Сунифреда из дома Белло Каркассонского смогли по праву наследовать титулы и земли своих отцов.

– Положить начало наследственному праву в графствах, без вмешательства короля? – поразился Гинкмар.

– Власть короля создаст это право, а будущим королям придется с ним считаться. Непрерывность правящей династии необходима для сохранения стабильности и длительного мира. Я убежден, от такого порядка выиграет все королевство.

– Подобное решение не имеет прецедентов, – проворчал камерарий.

– Кордовский эмират – могущественная держава. Его сдерживание потребует великих усилий и, главное, времени – однако династия, укорененная в Испанской марке, ослабит сарацинскую угрозу.

– Но что получит корона в обмен на потерю права назначать подходящих графов по своему усмотрению?

Фродоин перевел взгляд на Гифре и Миро:

– Вассальную зависимость от короны и верность, которую в прошлом году продемонстрировали Беллониды.

Предыдущие Каролинги такого никогда бы не допустили, однако слабый король Людовик уже подозвал своих советников, они принялись обсуждать неожиданное предложение. При условии стабильности в Марке франки могли бы сосредоточить усилия на норманнской угрозе и даже вернуть себе немецкие территории.

Когда Людовик Заика вновь обернулся к епископу, у Фродоина на глаза навернулись слезы. Гинкмар смотрел на него с гордостью. Фродоину не хватало только присутствия Годы.

– Я своею властью предоставляю графам Гифре и Миро, а также всем их грядущим наследникам право передавать свою власть по наследству, в соответствии с каролингским законом. Наследник должен будет предстать перед королем сразу после восшествия на графский трон, дабы выказать монарху покорность и уважение. – Людовик посмотрел на Гинкмара и Теодориха, те одобрительно склонили головы. – Вы понимаете, что во избежание общего недовольства это решение не будет оглашено на ассамблее?

– Да будет так, милостью Божией, – ответили Фродоин и Беллониды.

Гинкмар подозвал к себе личного писца, который вел записи для последующего занесения в хронику, и продиктовал: «Et per alios secrete dispositos…» И этими «прочими секретными распоряжениями» был изменен ход истории в Испанской марке.

Покинув ризницу, государственные мужи заняли свои места на ассамблее. Гинкмар из Реймса, Бозон Вьеннский, Бернат Плантапилоса, Ришильда Прованская, Изембард из Тенеса, Фродоин, Гифре, король Людовик, Гуго Вельф, Теодорих, папа Иоанн Восьмой – все сознавали, что это вовсе не конец долгой истории. Новые заговоры, альянсы, интриги, измены, битвы и приключения – все это было записано в книге Бога, и темные времена еще не миновали. События в Марке всколыхнут и христианский мир, и великие души – такие, как души Элизии, Ориоля, Годы, Астральда, Жорди, Жоана, Леды, Эммы и Гальдерика. Но Барселона будет жить.

80

Изембард вздрогнул, услышав бой колоколов нового собора, – этот гул возвещал о коронации нового графа Барселонского. Рыцарь приехал в город накануне, ведь на ассамблее в Труа он дал обещание Гифре Уржельскому.

Изембард выглянул из окна того самого дома, где когда-то проживала его супруга. Он видел базилику Святого Креста и Святой Эулалии, омытую рыжеватым светом осеннего солнца. Капитан глубоко вздохнул: этот настойчивый призыв принес ему далекое воспоминание о Санта-Афре, когда ему с сестрой, заслышав колокол, приходилось бросать все свои дела и спешить к молитве. Сердце Изембарда заволокло печалью, но сейчас было не время растравлять раны, которым не суждено зарубцеваться.

Толпы горожан выходили на площадь, оставляя для Гифре Волосатого только узкий коридор, дорожку к новому храму. Перед графским дворцом собирались гвардейцы, чиновники и члены аристократических семейств в самых лучших нарядах.

Изембард увидел Ориоля. Он был без кольчуги и без меча, в элегантной коричневой тунике и темном плаще, но солдаты приветствовали его по-воински и с глубоким уважением. Вместе с Ориолем на площадь шествовала и Элизия – в платье из голубого льна и плотном шерстяном плаще. Следом за ними двигалась группа мужчин, женщин и детей – все они работали в «Миракле». У Изембарда заныло в груди. Элизия наконец-то сделалась хозяйкой своей жизни, от нее исходили волны спокойствия. Женщина заметила его в окне и приветливо улыбнулась. А затем подняла руку вверх и пошевелила пальцами. Она выздоровела! Изембард тоже улыбнулся и кивнул в ответ; они смотрели друг на друга целую вечность. Никто из двоих не забудет ничего, что происходило с того самого дня, когда они встретились в Жироне, в Оньярских воротах. Каждый поцелуй, каждое прикосновение промелькнули в этом взгляде, но они больше никогда не перейдут запретную границу. Все, что кипит в их сердцах, так и будет кипеть, пока время не остудит угли. Так между ними было решено, и Господь тихо благословил это решение.

Элизия опустила голову, и на лице ее была написана благодарность. Она пошла дальше, бок о бок с Ориолем.

– Муж мой, нам пора! – позвала Берта из глубины комнаты.

Изембард обернулся к ней с улыбкой, скрывая все, что чувствовал минуту назад. Облик Берты привел его в восторг. Две рабыни помогли ей подготовиться к празднику, и молодая мать была неотразима в своей алой накидке и белом чепце с серебристыми кружевами. Берта перешагнула порог девической наивности, но супруга своего она простила и была готова вместе с ним возвеличивать династию Тенеса и Орлеана. К его положению капитана славной scara добавлялось ее знание двора и благородных домов – необходимое качество, чтобы бороться за место в этой опасной чаще.

– Моя госпожа! – бодро воскликнул Изембард.

Рыцарь потуже затянул пояс, и супруги рука об руку спустились на улицу. На переполненной площади к ним пробрался Айрадо и другие хранители границы. Молодой воин щеголял повязкой на раненой голове. Взаимоотношения с сарацинами сделались более напряженными, когда к власти пришел граф, намеренный заселить ничейную землю. Айрадо получил свою рану в жестокой стычке. И противостоянию христиан с сарацинами уготована еще долгая история.

Когда Гифре Уржельский появился под аркой графского дворца, площадь огласилась восторженными криками. Граф облачился в парадную черную тунику с пластинами чеканного металла и перепоясался мечом. Следом за Гифре вышла и его супруга, Гинидильда из Ампурьяса, и накидка из бирюзового шелка не скрывала ее беременности.

Спустя два месяца после назначения в Труа сын Сунифреда и внук Белло из Каркассона будет коронован графом Барселонским, а его наследники получат право занимать эту должность без предварительного королевского одобрения. Многие горожане плакали от счастья, но были и такие, кто продолжал недоверчиво хмуриться: ведь в Испанской марке нет ничего постоянного.

Вслед за графской четой появились братья и сестры Гифре и их мать Эрмезенда, гордая за сына, но все же немного печальная. Гифре поискал взглядом Изембарда, и тот подошел ближе.

– Вот все и свершилось, граф, но знайте, что это лишь только начало.

– Да благословит Господь такое начало, которым я обязан тебе, Изембард, – тебе и другим…

Мужчины улыбнулись, покосившись в сторону портика нового собора, на элегантную арку из черного и белого мрамора. Храм получился таким же необыкновенным, как и его создатель.

Базилика Святого Креста и Святой Эулалии трепетала от важности исторического момента, как будто ее выстроили именно для этой коронации, однако камни ее принадлежали гораздо более древней истории. Собор воздвигли в те десятилетия, когда сама Барселона могла оказаться преданной разрушению и забвению, подобно другим городам Марки. Строительство прерывалось на долгие годы, потом наступали периоды лихорадочной активности, однако теперь работа завершена и весь город гордился содеянным. В основании базилики дремал величественный Барсино, но звон колоколов возвещал, что и Барселона, пускай не такая богатая и многолюдная, по-прежнему стоит на своем месте и движется к своему первому тысячелетию.

Собор, подготовленный к важной церемонии, был переполнен прихожанами. Помимо необыкновенных фресок и резных капителей в этот день особого внимания заслуживали ряды арок, специально украшенные золотистыми и красными полотнищами.

Когда двери распахнулись навстречу графу, солнечный свет озарил центральный неф до самого пресвитерия; в его лучах заблистали жемчуга на шелковой ризе епископа Фродоина, которая своим великолепием не уступала одеяниям самого папы. В митре на голове и с посохом в руке священник ожидал графа, стоя на той самой древней плите, свидетельнице его отчаяния и бессонниц, – эту плиту Фродоин повелел не сдвигать с места. Песнопение хора эхом отозвалось под сводами, собор окутался клубами ладана.

Горожане заняли места в соответствии со знатностью рода и положением в обществе. Патриции стояли возле пресвитерия, за ними расположились свободные граждане, а еще дальше – сервы. Сотни взглядов благодарили епископа за упорство, подарившее Барселоне собор, который простоит долгие столетия. Фродоин искал в толпе знакомые лица. Среди первых людей города находилась надменная аристократка Года, как всегда одетая в черное, а рядом с ней – ее дочь Арженсия и Эрмемир. Возле пресвитерия нашлось место и для капитана Изембарда с супругой, и для Рыцарей Марки – представителей рассеянного по графству дворянства. Чуть позади, рядом с одной из колонн, священник увидел Элизию с Ориолем. Он собирался обвенчать их в самое ближайшее время и был несказанно рад предстоящей свадьбе. Фродоин узнал еще нескольких из своих самых первых колонов, и сердце его наполнилось признательностью. Вместе со своими fideles он возрастал как человек и как епископ последнего города на краю империи.

Граф с графиней принесли цветы и свечи в confessio Святой Эулалии, а потом заняли место на возвышении рядом с каменным алтарем. И тогда начали служить мессу – с той торжественностью, какой всегда добивался Сервусдеи. Богослужение длилось несколько часов – такого в Барселоне никогда не бывало. И вот настал самый главный момент: хор возвысил голоса, епископ поднял железную корону графства, предъявил ее барселонцам и медленно возложил на чело Гифре. Храм сотрясался от криков и рукоплесканий, а по щеке прелата покатилась счастливая слеза. Вот он, Фродоин, епископ Барселонский, и этой коронацией он наконец исполнил непреложную волю Господа.

Эпилог

Спустя несколько дней епископ устроил в своем дворце ужин, на который пригласил только самых близких людей; в числе их была и Года. Когда дама уже попрощалась и вышла из-за стола, Жорди незаметно провел ее в богатую опочивальню прелата. Сам Фродоин не замедлил явиться, как между ними втайне и было условлено. И тогда мужчина и женщина слились в нежных объятиях, наполняя друг друга счастьем и более не помышляя обо всех пережитых ими треволнениях.

Года возлежала на епископской постели, и отблески пламени играли на ее обнаженной коже. Пальцы Фродоина ласкали тело возлюбленной, на которое время наложило свой несмываемый отпечаток. Несмотря ни на что, они остались вместе, с глубокими шрамами в душе, но соединенные чувством, которое было сильнее их самих.

– О чем ты задумалась? – спросил Фродоин, приметив улыбку, неожиданно промелькнувшую на губах Годы.

– Твое имя вписано в историю этой земли, Фродоин. Да ты ведь и сам это знаешь? А вот мое имя будет стерто временем.

Сердце епископа омыла волна любви, он нежно припал к губам женщины.

– Человек есть прах и вернется во прах, Года из Барселоны, но душа пребудет вовеки. Твоя душа останется здесь, пока город стоит на своем месте.

Года приподнялась на ложе и крепко прижала Фродоина к себе, словно желая слиться с ним воедино.

– Я люблю тебя, проклятый епископ, – прошептала она, находя его губы.

Hic requiescit beata Eulalia martyris Christi, qui passa est in civitate Barchinona sub Daciano preside II Idus februarias, et fuit inventa Frodoino episcopo cum suo clero intra domu Sancte Marie X Kalendas novembras Deo gratias

[Здесь покоится блаженная Эулалия, мученица во Христе, претерпевшая в городе Барселона при Дациане префекте в день второй февральских ид (12 февраля) и обнаруженная епископом Фродоином и его клиром в церкви Санта-Мариа в день десятый ноябрьских календ (23 октября), благодарение Богу.]

Надгробная надпись на мраморной плите, сделанная во времена inventio. В настоящее время эта надпись в железной оправе вмурована в центральную стену крипты под главным алтарем готического собора Святого Креста и Святой Эулалии в Барселоне.

Исторический контекст

Действие этого романа происходит во второй половине IX века, в течение двух десятилетий, ключевых для истории Барселоны и графств Испанской марки, которые несколько веков спустя будут именоваться Старая Каталония.

Сейчас трудно представить себе Барселону, ограниченную рекой Льобрегат, за которой начинается Кордовский эмират, на краю обширной ничейной территории. Последний город Священной Римской империи, окруженный величественной стеной, как мог выдерживал набеги сарацин и мятежных графов. Соседние города, такие как Эгара, Ауса и Ампурьяс, исчезли с лица земли.

Римский Барсино пришел в упадок, превратившись в город-деревню, население которого оценивалось приблизительно в полторы тысячи жителей. Древний прямоугольный рисунок города с храмами и просторным форумом сменили огороды и дома со стенами из кирпича-сырца или камней старых построек. Так называемую Баркинону в IX веке можно было пересечь пешком меньше чем за пять минут. Архитектурный интерес представляли всего несколько зданий: вестготские церкви Святого Мигеля и Святых Жуста и Пастора, а также дороманский комплекс зданий епископата и графский дворец. Снаружи вдоль городских стен текли две канавы, терявшиеся в заболоченных низинах и в озере Кагалель. За стенами также располагались небольшие предместья, монастыри и церкви. Одна из них, церковь Святой Марии, позже называемая Санта-Мариа на Песке, а ныне – церковь Святой Марии на Море, стояла прямо на морском берегу. До наших дней от тех времен дошло совсем немного объектов, но кое-что можно увидеть в Музее истории Барселоны.

Толчком для написания этого романа послужили события, связанные с возвращением на историческую арену самой Барселоны и потомков Белло из Каркассона, чей внук, легендарный Гифре Волосатый, положил начало королевской династии, которая будет править Арагоном вплоть до 1412 года.

В сюжете романа вымышленные персонажи действуют наряду с историческими – такими как епископ Фродоин, Гинкмар из Реймса, король Карл Лысый и представители знатных домов – Беллониды, Роргониды (Бернат из Готии) и Бозониды, в первую очередь герцог Бозон Вьеннский и его сестра, амбициозная королева Ришильда; о кровосмесительной связи брата с сестрой упоминает в своей хронике архиепископ Гинкмар.

Описанные заговоры, измены, мятежи, даже присвоение Ришильдой iura regalia – все это имело место на самом деле. По сюжету, действие происходит не только в Барселоне, что дает возможность показать борьбу за власть на развалинах Священной Римской империи. Безусловно, именно кризис Каролингской династии, властолюбие благородных домов и внешние угрозы – все это помогло графствам Испанской марки устремиться к обособлению.

Есть в романе и вымышленные линии, как, например, история Рыцарей Марки. Однако их появление имеет под собой реальную основу: в каталонских лесах в то время формировались небольшие рыцарские отряды, упомянутые в каролингских хрониках как milites hispani maiores[64] – в отличие от minores, которые были представлены крестьянами.

Что касается святцев, по которым датируются некоторые дни, здесь послужил подспорьем франко-мосарабский календарь, составленный приблизительно во время действия романа. Сейчас этот календарь хранится в Барселонском соборе.

Епископу Фродоину приписывают расширение древнего храма; затем был выстроен собор в романском стиле, а еще позже – готический, тот, что стоит на этом месте по сей день. Он называется собор Святого Креста и Святой Эулалии, и в его крипте до сих пор хранятся останки мученицы, как будто город исполняет давнее обещание. И удивительно сейчас читать о неудаче архиепископа Сигебута, который намеревался увезти останки святой в Нарбонну, и об успехе Фродоина, которому удалось отыскать мощи спустя всего три дня и перенести их в свою базилику.

Большинство историков относит inventio мощей святой Эулалии к концу 877 года, хотя в некоторых источниках указывается следующий год. И в данном случае датировка очень важна. Перед походом в Италию Карл Лысый передает епископу Фродоину десять либр серебра на строительство нового собора, в благодарность за верность барселонцев. А вскоре король умирает в Альпах (при загадочных обстоятельствах) и начинается мятеж Бозонидов и их союзников. Именно в это время и происходит inventio святой Эулалии в городе, стоящем за корону, и мятежные феодалы сдаются на милость Гинкмара из Реймса. Только Бернат из Готии упорно продолжал сопротивляться и в конце концов оказался запертым в Отёне – отлученный от церкви, лишенный всех владений, раздавленный историей.

Некоторые специалисты усматривают между этими событиями прямую связь и выдвигают гипотезу, что барселонское inventio явилось настоящим потрясением для всего королевства и положило конец мятежу, направленному на расчленение территорий Франции и Италии. Если обретение мощей действительно явилось значимым событием, становится понятно, почему наследник Людовик Заика в уплату за верность пошел против каролингского обычая и предоставил графствам Испанской марки право наследственного правления, сделав на этот счет секретное распоряжение. Это произошло в исторический день 11 сентября 878 года во время ассамблеи в Труа, и с этого момента Барселона, казавшаяся уже обреченной, вышла на путь к процветанию, которого город достигнет через много веков.

Этот роман основан на предположении, что события, происходившие в самом дальнем углу империи, могли отразиться на судьбе всего государства; вымышленные эпизоды заполняют лакуны в документах той эпохи и замещают собой еще не найденные археологические свидетельства.

Как бы то ни было, известные нам факты и предания тех беспокойных, загадочных времен подсказывают, что происходившее на самом деле определенно превосходило яркостью и драматизмом все приключения, о которых повествуется в этой книге.

Примечания

1

Жители Эгары перебрались в соседний город Тарраса. Ауса находилась на месте современного Вика. – Примеч. автора.

(обратно)

2

Cursus honorum (лат. путь чести) – последовательность военных и политических магистратур, через которые проходила карьера древнеримских политиков сенаторского ранга; здесь – синоним карьеры. – Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, – примеч. перев.

(обратно)

3

Серв – важный термин для правильного понимания этой истории. Серв – не раб и не крепостной; это зависимый крестьянин с ограничением личных и гражданских прав, но без прикрепления к земле.

(обратно)

4

Мосарабы – так называли христиан, проживавших на территориях Пиренейского полуострова, находящихся под контролем мусульман.

(обратно)

5

Наименование hispani употреблялось по отношению к жителям разных земель, вошедших в Испанскую марку, и означало переселенцев с территорий, занятых мусульманами, – вестготского, испано-готского, испано-римского происхождения.

(обратно)

6

Древняя римская миля в 1000 шагов равнялась 1478,7 м.

(обратно)

7

Епископский (кат.).

(обратно)

8

Эта церковь впоследствии была отмечена в документах как храм Святой Марии на Песке; позже она стала называться церковью Святой Марии на Море. – Примеч. автора.

(обратно)

9

Ныне – Монтжуик. – Примеч. автора.

(обратно)

10

Название Бенвьюр применительно к башне и жилищам отшельников в лесу. Льобрегат появляется в исторических документах позднее, начиная с XI века. И все-таки оно приводится здесь, чтобы дать читателю географическую привязку. – Примеч. автора.

(обратно)

11

Boni homines (лат., букв.: добрые люди) – представители аристократии у франков.

(обратно)

12

Утверждение Годы не совсем верно. Карл Великий был из династии Пипинидов; его потомков стали называть Каролингами. Гильемиды – знатный франкский род, находившийся в близком родстве с Каролингами.

(обратно)

13

Dona d’aigua (кат.) – водяная дева, персонаж каталонской мифологии.

(обратно)

14

Господин (лат.).

(обратно)

15

Манс – участок земли с домом, площадью от полутора до двух гектаров; по каролингским законам, один манс был необходим для содержания одной семьи. – Примеч. автора.

(обратно)

16

В каролингскую эпоху – приблизительно 27 килограммов. – Примеч. автора.

(обратно)

17

Три броска (лат.).

(обратно)

18

День избиенных младенцев (лат.).

(обратно)

19

Новым вином (лат.).

(обратно)

20

Старым вином (лат.).

(обратно)

21

Аврелий Пруденций Клемент (348 – после 405) – римский христианский поэт, родом из Испании.

(обратно)

22

Прихожане (лат.).

(обратно)

23

Lustratio (лат.) – люстрация, обряд очищения посредством жертвоприношения.

(обратно)

24

Наместник провинции в исламской стране.

(обратно)

25

Бану Каси – династия правителей, владевших в VIII–X веках землями на правом берегу реки Эбро.

(обратно)

26

Зинджи – так называли чернокожих рабов, которых арабские и иранские торговцы в VII–IX веках привозили в Арабский халифат из Восточной Африки.

(обратно)

27

Басра – древний город на территории современного Ирака.

(обратно)

28

Королевские регалии (лат.).

(обратно)

29

Дела государственные (лат.).

(обратно)

30

Дромон – быстроходное парусно-гребное судно византийского флота с V по XII век.

(обратно)

31

Королевских посланников (лат.).

(обратно)

32

Установившийся закон (лат.).

(обратно)

33

Высшая власть (лат.).

(обратно)

34

Мудехары – мусульманское население, которое оставалось на территории Пиренейского полуострова, отвоеванной испанскими государствами у мусульман в ходе Реконкисты.

(обратно)

35

Согласно Теренцию Варрону, рабы принадлежали к одному из трех видов орудий труда: 1) instrumentum mutum – немое орудие; 2) instrumentum semivocale – орудие, способное издавать звуки, то есть животное; 3) instrumentum vocale – орудие, умеющее говорить, то есть человек.

(обратно)

36

Нуга (фр.).

(обратно)

37

Халва (кат.).

(обратно)

38

Владелица (лат.).

(обратно)

39

«Олиба, любимый наш граф» (лат.).

(обратно)

40

Знатнейших (лат.).

(обратно)

41

Средние (лат.).

(обратно)

42

Младшие (лат.).

(обратно)

43

«Капитулярий о поместьях» – инструкция Карла Великого по управлению королевскими поместьями, созданная около 800 года.

(обратно)

44

Лангр – плато и город к юго-востоку от Парижа.

(обратно)

45

Царь милостью Божией (лат.).

(обратно)

46

«Направляю епископу Фродоину десять либр серебра для восстановления его церкви» (лат.).

(обратно)

47

Нахождение, открытие (лат.).

(обратно)

48

Имеется в виду «Вестготская правда» (лат. «Lex Visigothorum», «Liber Iudiciorum») – правовой кодекс вестготов, сведенный и записанный в 654 году.

(обратно)

49

Рабское состояние (лат.).

(обратно)

50

Судебный поручитель (лат.).

(обратно)

51

Требование (лат.).

(обратно)

52

Одобрение решения (лат.).

(обратно)

53

Благодарение Богу (лат.).

(обратно)

54

Учитель (лат.).

(обратно)

55

«Льется здесь свет от гробницы святой Эулалии…» (лат.).

(обратно)

56

Мартиролог Иеронима – древнейший перечень святых (не только мучеников) Католической церкви, составленный в V в. Авторство приписывают святому Иерониму.

(обратно)

57

Эта община впервые упоминается в 878 году под названием Сант-Пере-де-Родес. – Примеч. автора.

(обратно)

58

Уполномоченное лицо (лат.).

(обратно)

59

Разумение верующего (лат.).

(обратно)

60

Поручение (лат.).

(обратно)

61

Каис – мера сыпучих тел, около 60 л.

(обратно)

62

Букв.: исповедальня (лат.). В католических храмах место для хранения останков почитаемого святого.

(обратно)

63

Слава Тебе, Господи! (лат.)

(обратно)

64

Старшие испанские воины (лат.).

(обратно)

Оглавление

Пролог

Часть первая Испанская марка

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

Часть вторая Пустой трон

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

  24

  25

  26

  27

  28

  29

  30

  31

  32

  33

  34

  35

  36

  37

  38

Часть третья Кровное родство

  39

  40

  41

  42

  43

  44

  45

  46

  47

  48

  49

  50

Часть четвертая Рыцари Марки

  51

  52

  53

  54

  55

  56

  57

Часть пятая Кузница

  58

  59

  60

  61

  62

  63

  64

  65

  66

  67

  68

  69

  70

  71

  72

  73

  74

  75

  76

  77

  78

  79

  80

Эпилог

Исторический контекст Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg