«МбурувичА»

МбурувичА (fb2) - МбурувичА 453K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Анатольевич Горбатых

Сергей Анатольевич Горбатых МбурувичА

Посвящаю памяти русских добровольцев, сражавшихся за свободу Парагвая в войне с Боливией 1932–1935 годы.

Глава 1

Утром 10 мая 1932 года, Павел Орлов, по раскачивающимся деревянным сходням, сошёл со старого колёсного парохода на пыльную набережную Асунсьона. Он с удивлением посмотрел по сторонам. Десяток тощих коз щипали жухлую низкую траву у большого кирпичного склада с проломленной крышей. Вдалеке виднелись глинобитные хижины, крытые камышом. На высокой пальме громко орали большие зелёные попугаи…

— Господа! Господа! — послышалось по-русски. — Подходите ко мне! Подходите ко мне!

У покосившегося штабеля, из чёрных гнилых досок, стоял невысокий мужчина с аккуратной бородкой. Одет он был в военную форму цвета зелёных оливок.

— Это, наверное, и есть легендарный генерал-майор Иван Тимофеевич Беляев, основатель русской колонии в Парагвае! — догадался Павел.

— Дамы и господа, здравствуйте! Я, генерал Беляев, от имени президента страны, имею честь приветствовать всех вас на гостеприимной парагвайской земле! — обратился мужчина в военной форме к группе людей, окруживших его.

Подошёл и Орлов. Но он не слушал генерала. Его вниманием завладел хромой босой дед, черпавший воду из реки и наполнявший её деревянную огромную бочку на колёсах.

— Что-то не нравится мне здесь. Что скажешь, Павел? — прошептал, стоявший рядом с ним, бывший капитан дроздовского полка Владимир Маковский.

— Поживём — увидим! — ответил ему Орлов.

Беляев быстро закончил свою вступительную речь, пообещав через день встретиться с ними, группой из пятнадцати человек русских иммигрантов, прибывших искать лучшую жизнь в Парагвае. Затем все, погрузив свои чемоданы и баулы на телегу, пешком пошли в город.

Они шагали по грунтовой дороге, ведь тротуаров здесь не было. Павел Орлов, тридцатисемилетний мужчина ростом один метр девяносто пять сантиметров, широкоплечий, с военной выправкой шёл легко, с любопытством смотря по сторонам.

Земля здесь была почему-то красной. Вдоль улицы, ползущей куда-то вверх, стояли дома, построенные из досок или тонких брёвен, крытые камышом. Редкостью было увидеть кирпичное строение с черепичной крышей.

Стояла жара. Листья деревьев и кустарников сникли под толстым слоем красной пыли. Орлов с любопытством отметил, что окна всех домов не имели стёкол, а просто были затянуты противомоскитными сетками.

Полуголые дети, сидевшие на обочине дороги вместе с тощими, сонными от жары, собаками, открыв рты, глазели на большую группу, необычно одетых для них людей. Женщины в длинных юбках, в белых блузках держали над головами цветные зонтики. Мужчины — в ботинках, в пиджаках и галстуках.

— Павел, мне кажется, что мы не туда попали! — нарочито-удивлённым тоном воскликнул Маковский.

— Да, ты прав! Получается, что ехали к Фоме, а попали к куме! — согласился с ним Орлов.

Маковский, сухощавый сорокалетний брюнет, с тщательно причёсанными волосами, неисправимый циник и бабник, от досады даже кашлянул.

Вскоре они вышли на широкую улицу с булыжной мостовой. По ней, страшно скрипя, медленно ехал допотопный деревянный трамвай, до отказа забитый людьми. Было очевидно, что сейчас они находились в центре Асунсьона. Высокие старинные дома. Вывески банков, витрины магазинов, каких-то контор. Но все они были неухоженные: фасады с облупившейся краской, некрашеными дверями, выщербленными мраморными ступеньками. Большинство прохожих, шагавших по узким тротуарам, были босыми, одетыми в простую одежду из хлопка.

Маковский потёр свой нос с горбинкой, почесал тоненькие усы — «щёточки» и, скривив в ехидной усмешке тонкие губы, заметил:

— Ты смотри, Орлов, это совсем не похоже на то, о чём нам с таким упоением рассказывали в Европе!

Да и правда! Но поживём-увидим! — мудро ответил Павел, хотя у него самого на душе давно уже «скребли кошки».

Среди их группы из пятнадцати русских колонистов, приехавших осваивать земли Парагвая, было всего три холостяка: Орлов, Маковский и Филипп Пахомов, двадцатидвухлетний недоучившийся студент. Им выделили комнату в небольшом кирпичном доме стрелочника железнодорожной станции Хосе Мессы.

Дом находился на краю оврага, заросшего бурьяном. Вокруг — лачуги разного размера, сбитые из досок, и кучи мусора.

Хозяин, обрадованный дополнительному, хотя и небольшому заработку за наём комнаты, стал суетиться. Почёсывая свою лысину, он принялся бегать по дому. Принёс им два больших жестяных ведра с водой. Протянув Филиппу обмылок тёмного цвета и застиранное полотенце, Хосе принялся что-то говорить. Орлов и Маковский уловили только одно слово «пожалуйста».

— Филипп, что сказал этот добрый человек? — поинтересовался Владимир.

Пахомов, который в их группе считался знатоком испанского языка, поскольку долго учил его на специально организованных курсах, почесал свои большие оттопыренные уши и, покраснев от волнения, объяснил:

— Говорит, что вода свежая, речная. Сегодня утром он купил её у водовоза.

— Это очень хорошо! — удовлетворённо произнёс Маковский, снимая свою белую рубашку. — А, ну-ка, Филиппок, полей ка мне!

Не успели они обмыться, как хозяин дома принёс кувшин воды и маленькую тыковку с измельченными зелёными листьями. Из неё торчала металлическая трубка, покрытая в некоторых местах пятнами ржавчины.

Хосе, широко улыбаясь, налил в тыковку воды из кувшина. Затем, сделав маленький глоток, протянул её Орлову. Павел, морщась от брезгливости, пригубил немного горькой жидкости со вкусом ржавчины и передал её Маковскому. В этот момент Месса, взмахнув руками, что-то закричал и выбежал из комнаты.

— Филипп, ты мужчина? Или кто? — поинтересовался Маковский и вручил тыковку Пахомову. — Пей! Потом расскажешь мне о всей гамме вкуса этого местного напитка. Кстати, как он называется?

— Терере или холодный мате, — с видом знатока объяснил Пахомов и с шумом всосал своими большими губами содержимое тыковки.

— А вы знаете, господа, очень вкусно! Горьковатый, но если добавить немножко сахара…

— Ой, простите, совсем забыл! — влетел в комнату хозяин с блюдом лепёшек, — вы ещё не ели ничего! Кушайте! Это лепёшки! Очень вкусные из кукурузной муки. Их моя невеста сегодня утром испекла. Да и сахар к терере я вам совсем забыл предложить. Старею…

— Филипп, переведи, пожалуйста! — попросил Орлов.

Пахомов, очень медленно, раздумывая над некоторыми словами, объяснил суть длинной речи хозяина дома.

— Не-ве-ста! — удивился Маковский, делая такую глупую физиономию, что Месса сразу же догадался, что же спросил один из его постояльцев.

— Да, невеста. Ведь моя жена умерла три года назад. Дочь, ей 16 лет, замужем. Сыну 18 лет и он служит в армии. Я же не могу жить один. Вот у меня, как у каждого здорового парагвайского мужчины есть невеста. Ей 15 лет. Зовут её Габриэла, ласково — Габи…

— Услышав возраст невесты, Пахомов поперхнулся терере. С трудом откашлявшись, он рассказал об услышанном своим спутникам.

— Да-с, когда я увидел его физиономию, то сразу же понял, что хозяин дома — извращенец! — Сделал ехидное заключение Маковский.

— Ну, так она ещё совсем, совсем, совсем юная? — сказал Филипп по-испански, с удивлением уставившись на Мессу.

— Почему же она юная? — обиделся хозяин, — это уже совсем зрелая девушка. Как раз для меня, которому через неделю исполняется 37 лет. А вообще, вы не знаете истории Парагвая. Я кратко расскажу, что в прошлом веке после очень страшной войны со странами Тройственного союза, в которую входили Аргентина, Бразилия и Уругвай, в Парагвае совсем не осталось мужчин. Прошло уже 60 лет, но женщин у нас по-прежнему очень много, а мужчин, особенно таких, как я, сильных и готовых любить, по-прежнему очень мало.

Пахомов перевёл. Орлов промолчал, а Маковский, жуя лепёшку, заметил:

— Это уже становится очень интересно!

— Пейте терере! — обратился к гостям хозяин, — я его из хорошей дождевой воды делаю. Вот добавляйте её из этого кувшина!

От услышанного у Филиппа побелели губы.

— Вода, говорит, в кувшине хорошая: дождевая… — прошептал он.

— Так, молодой человек, и дизентерию можно подхватить! Вы, кстати, Филипп, никогда не болели дизентерией? — озабоченно осведомился Маковский.

— Не… нет…, — прошептал тот в ответ.

— И не советую, очень опасная и мерзкая болезнь, — объяснил Владимир.

Для ночлега Месса предложил своим гостям одну из комнат, выходившую окном (без стекла) на овраг. Маковскому и Орлову достались узкие деревянные кровати с продавленными матрасами, а Пахомову — старый топчан. Поправив противомоскитную сетку на окне, они задули керосиновую лампу и легли спать.

Маковский мгновенно стал храпеть. Пахомов вдруг неожиданно вскочил и, держась руками за живот, направился к двери.

— Скрутило! Побегу в уборную! — тихо пожаловался Павлу юноша.

Орлову не спалось. Он слушал комариный писк и лаянье собак где-то за оврагом:

— Сказал бы мне кто-нибудь, лет так двенадцать назад, что я приеду в далёкий Парагвай искать лучшей жизни… Никогда бы не поверил! А вот ведь как судьба складывается. А от неё не уйдёшь! — с горечью подумалось ему.

Орлов стал вспоминать свою жизнь.

Он родился 1 октября 1894 года в Нижнем Новгороде. Когда ему было всего 10 лет, при обороне Порт-Артура погиб его отец, подполковник Фёдор Павлович Орлов. Его вдова, Анна Максимовна, осталась одна с двумя детьми: Павлом и восьмилетней Ольгой. Жили они в просторном деревянном доме с мезонином, из окон которого открывался живописный вид на Волгу.

Анна Максимовна умело вела хозяйство, а помогала ей в этом домработница Маша. Сколько лет было этой простой русской женщине, Павел никогда не знал, Ему казалась, что Маша никогда не старела и всегда была в одной поре. Её муж давно умер от чахотки, своих детей не было. Маша очень много лет работала в доме Орловых, и эта семья стала для неё родной. Она вынянчила сначала Павла, а потом Ольгу. Кроме очень интересных сказок, Маша знала огромное количество пословиц и поговорок. Она их употребляла в нужные моменты своей жизни: чтобы прямо не отвечать на поставленный вопрос, чтобы высказать кому-либо своё неодобрение или для того, чтобы похвалить кого-либо. Эту привычку своей няни, с самого детства, перенял и Павел.

В пятнадцать лет он уже был высоким и невероятно сильным юношей.

— Павлуша в деда своего пошёл, тестя моего, Павла Никифоровича! — с гордостью кивала Анна Максимовна на портрет бородатого офицера в эполетах, висевший у них в зале. Я его хоть не видела ни разу, он ведь во время штурма Плевны погиб в 1877 году, задолго до нашей с мужем свадьбы, но все кто его знал, восхищались его силой. Рассказывали, что он екатерининские пятаки пальцами гнул, кочергу, играючи, на узел завязывал. Подковы разламывал!!! Мой сын и похож на деда: волосы русые, глаза зелёные, подбородок волевой. А плечи!!! Плечи какие широкие!

Павел тоже уже легко мог завязать кочергу на узел. Подковы, правда, не разламывал, но гнул их, не особенно напрягаясь. В гимназии он страдал от латыни и французского языка. Эти предметы стали для него величайшей мукой! Но зато он очень любил математику и геометрию. Была у Павла одна страсть — это столярные работы. Родной брат его мамы, Пётр Максимович Тишков, имел большую мастерскую, где делали двери, рамы, резные наличники на окна и простую добротную мебель.

Почти каждый день, после гимназии, он приходил в эту столярную мастерскую и что-нибудь делал. Павлу нравились запахи дерева, смолы, клея… Ему едва исполнилось девять лет, а он уже с помощью дядиных столяров, смастерил прекрасную табуретку. Но особенно нравилось Павлу работать на токарном станке. Эта деятельность поглощала его полностью: он забывал о времени, еде и домашних заданиях.

— Ну что, племянник, как окончишь гимназию, так и приходи ко мне компаньоном! Мы с тобой наше столярное дело вперёд так двинем, что от конкурентов только тень останется! — не раз, вполне серьёзно, предлагал Павлу Пётр Максимович.

— Нет, дядюшка, я офицером буду, как мой отец, дед и прадед, — вежливо отказывался мальчик.

С первых дней великой войны, выпускник Владимирского училища, подпоручик Павел Орлов командовал взводом в 1-й бригаде, входившей в состав 37 дивизии. Он участвовал во многих кровопролитных сражениях на Юго-Западном фронте, в атаки всегда ходил впереди своих солдат, схватывался с врагом в рукопашных боях… И ни разу не был ранен.

— Тот побеждает, кто смерть презирает! — твёрдо отвечал подпоручик Орлов на выговоры своих командиров на неразумность его поведения.

Но в конце октября 1914 года, в боях за город Кельцы, осколки разорвавшегося «чемодана» (так в русской армии называли снаряды крупнокалиберной немецкой артиллерии) тяжело ранили обе ноги Павла.

Когда его оперировали, хирург, с горечью, произнёс:

— Очень большая потеря крови. Жаль будет, если этот русский богатырь умрёт.

Но Орлов, благодаря своей молодости и крепкому здоровью, выжил! Павел лежал в госпитале в Кельцах, страдая от собственной беспомощности и от тошнотворного запаха нечистот, исходившего из забитой канализации. Днём и ночью, повсюду, раздавались вопли и стоны раненых…

Во время очередного обхода, хирург долго осматривал его ноги, после чего тихо сказал старшей сестре милосердия:

— Этому богатырю срочно требуется повторная операция левой ноги. Её могут сделать только в Киеве, Москве или Петрограде. С первым же санитарным поездом отправляйте его в тыл.

— Ничего страшного, доктор, до свадьбы заживёт! — бодро сказал Орлов, хотя сердце его почему-то сжалось от слов хирурга.

Через несколько дней, ночью в госпитале поднялся шум. Бегали санитары, старшая сестра милосердия громко кого-то отчитывала…

— Немцы, немцы наступают! — раздался чей-то истеричный крик.

Поднялась паника. Раненые, которые были в состоянии ходить, вставали со своих коек и собирались в коридоре. Кто не мог подняться жалобно просили:

— Братцы, братцы, не бросайте нас! Не бросайте! Богом просим!

— Прекратить панику! — раздался раздражённый голос начальника госпиталя, — немцы не наступают! Просто сейчас мы начнём готовить всех тяжелораненых для эвакуации в глубокий тыл. Сегодня должен подойти санитарный поезд.

Около сотни подвод, гремя по булыжной мостовой, медленно двигались через Кельцы к железнодорожной станции. На одной из них, на охапке соломы, лежал Орлов. Рядом с ним сидел капитан с загипсованными руками. Хрипели кони, кричали от боли раненые, матерились извозчики…

На станцию прибыли, когда уже встало солнце. Павел, приподнявшись на руках, посмотрел по сторонам. Сожжённый кирпичный пакгауз. Рядом с ним — кирпичная водонапорная башня с огромной дырой от попавшего в неё снаряда. Слева одиноко стояло здание вокзала с обвалившейся от пожара крышей.

— Курить хочется… Сил уже нет терпеть. Подпоручик, вы не могли бы достать из кармана моей шинели папиросы со спичками и помочь мне прикурить? — попросил Орлова капитан с загипсованными руками.

— Конечно же, давайте!

Павел достал папироску, прикурил и вставил потом её в губы капитана.

— Благодарю вас! Хоть вкус табака почувствую! Соскучился, знаете…

Стало резко холодать. Подул сильный ветер, и с неба посыпались маленькие снежинки. Температура падала…

— Как бы нам здесь не околеть, — озабоченно пробормотал капитан, — пойду узнаю, где наш поезд.

Он слез с подводы и ушёл. Вернувшись минут через двадцать, сообщил:

— Железное полотно в двух километрах от станции взорвано. Работает ремонтная летучка. За ней и наш поезд идёт. Держитесь, подпоручик!

Постанывая, в комнату вошёл Филипп Пахомов.

— Ой, сил нет, как живот крутит! — тихо пожаловался он.

— Филипп, ты здоровье-то береги! Не знаешь, откуда вода — не пей! Не знаешь, откуда еда — не ешь! И вообще, всегда старайся пить воду только кипячёную. Потерпи до утра, я в аптеку схожу куплю тебе порошков каких-нибудь. А может сразу к доктору? — высказал ему Орлов.

— Ой, не надо, Павел Фёдорович! Думаю, что до утра пройдёт. У меня так уже бывало, — ответил Пахомов, устраиваясь на своём топчане.

Орлов снова вспомнил тот холодный ноябрьский день на станции Кельцы.

Сначала послышался мощный паровозный гудок, а затем и шум локомотива. Павел поднял голову. На станцию медленно вкатывался железнодорожный состав из белых лакированных вагонов. На каждом из них — сверкающие золотом императорские вензеля. Орлов закрыл глаза, подумав, что он бредит. Через минуту открыл их. На станции стояли новенькие белые вагоны.

— Подпоручик, это же личный санитарный поезд императрицы Александры Фёдоровны! Ну и дела?! Мы спасены, подпоручик! — громко закричал капитан. — Мы спасены! Скоро ты сам увидишь, что значит находиться в этом поезде.

Первым на перрон из поезда сошёл высокий моложавый генерал.

— Я, генерал Риман — начальник собственного военно-санитарного поезда государыни императрицы Александры Фёдоровны, — громко объявил он.

Затем посмотрев по сторонам, гневно закричал:

— Где начальник станции? Ко мне его немедленно! Где начальник госпиталя Кельцы? Почем я его не вижу? Ко мне его! Срочно!

Перед генералом появился начальник станции без фуражки и распахнутой шинели.

— Вы кто такой? Начальник станции? Да какой вы начальник станции в таком виде!!! Привести себя в порядок! Немедленно!!! Старший поездной врач! Архипов! Вы почему стоите? Замёрзли что-ли? Начинайте погрузку раненых!

Санитары занесли Орлова в вагон. Павел сразу же понял смысл слов капитана с загипсованными руками. В вагоне была идеальная чистота. Приятно пахло цветами. Павла положили во втором купе на белоснежную простыню. На столике в маленькой вазочке стоял букетик свежих фиалок. На окне — тёмная толстая штора и накрахмаленные голубые занавески.

Сразу же появился молодой человек в белом халате, надетом поверх офицерского кителя.

— Здравствуйте! Я подпоручик Унский, заместитель старшего поездного врача. Дело в том, что все раненые и больные этого собственного поезда государыни императрицы Александры Фёдоровны подлежат особой регистрации. Поясняю, она нужна для того, что бы вы получили специальное пособие от канцелярии государыни.

Унский открыл толстую тетрадь и записал в неё все данные Орлова.

Раненых грузили до самой ночи, после того как все купе и, даже, коридоры были заполнены, поезд направился в Киев.

Рано утром в купе, где находился Орлов, появились две сестры милосердия. В накрахмаленных белоснежных передниках и платках с вышитыми красными крестами. Лица до самых глаз закрыты марлевыми повязками. Одна из них была стройная и высокая, вторая — чуть ниже и покрупнее телом.

— Доброе утро! Как вы себя чувствуете? — обратилась высокая ко всем находившимся в купе.

Выслушав ответы, она тоном приказа сказала Орлову:

— Так, юноша, начнём с вас. Сейчас мы поменяем вам повязки!

— Я не юноша! — вдруг обиделся Павел. — Я подпоручик!

— А что подпоручик не может быть юношей? — искренне рассмеялась высокая сестра милосердия и нагнулась к Павлу.

И в этот миг Орлов увидел её глаза. Это были два глубоких синих озера. Именно синих! Именно глубоких! Он смотрел в них и не мог оторваться.

— Нина Константиновна, — сказала вторая сестра милосердия, я зафиксирую ему левую ногу, а вы попытайтесь снять старый бинт.

— Давайте, Зоя! — согласилась высокая.

Сёстры милосердия принялись перевязывать Орлова. Павел не чувствовал боли, он вообще ничего не чувствовал! Он «утонул» в глазах Нины! Павел внимательно наблюдал за её лицом. В один момент она на мгновение приподняла свою марлевую повязку, и он увидел её красивые чувственные губы и правильной формы носик.

— Господин подпоручик, вам бинты сейчас не давят? Вам не больно? — спрашивала Нина.

Но Орлов её не слышал, он видел только глаза этой женщины.

— Юноша, юноша! Очнитесь! Вам плохо? — смеясь, спросила Нина.

— Нет, спасибо! Мне очень хорошо! — ответил Павел и почувствовал, как его кинуло в жар.

После обеда в купе вошёл генерал Риман.

— Господа, вы счастливые люди, потому что удостоились чести ехать в поезде императрицы Александры Фёдоровны! Она назначила меня начальником этого своего поезда, благословила меня и лично передала мне иконки — её благословение вам. Я их раздам каждому. Господа офицеры, вы должны повесить себе эти маленькие серебряные образки на грудь, хранить их, как зеницу ока. Помните, что у вас благословение матушки-царицы, которая молится за всех вас. Ура, господа!

— Ура! Ура! Ура! — громко закричал Орлов и ещё три офицера, находившиеся с ним в этом купе.

Вечером снова пришла Нина. Поздоровавшись со всеми, она сразу же обратилась к Орлову:

— Господин ПОДПОРУЧИК, давайте измерим вашу температуру!

Слово подпоручик она произнесла медленно, нарочито выделяя каждый слог. Павел снова смотрел в её глаза. Они по-доброму смеялись.

— Давайте! — согласился он.

С этой ночи ему стали сниться её синие бездонные глаза.

Когда поезд прибыл в Киев, в купе вошла Нина:

— Прощайте, господин подпоручик! Желаю вам скорейшего выздоровления! Да, хранит Вас Господь!

— Благодарю вас, Нина! Скажите, пожалуйста, вашу фамилию, — попросил он.

— Петрова, — ответила она, — а зачем вам?

— Я письмо вам напишу.

— Юноша, ну разве можно писать письма замужним женщинам?! Мой муж, полковник, на фронте, а я буду вести переписку с вами? Так не делается, юноша! Напишите лучше своей невесте! — довольно резко объяснила она.

В купе вошли санитары с носилками. Когда Орлова выносили из вагона, он в последний раз увидел её необыкновенные синие, самые красивые глаза на свете.

Глава 2

— А… а… а… а! Мыши… и… и! Летучие мыши! — вдруг истошно закричал Пахомов.

Орлов от неожиданности вздрогнул. Он быстро встал с кровати и бросился зажигать керосиновую лампу.

— Что, красные опять наступают? Где мой револьвер? — кричал спросонья Маковский, шаря рукой под подушкой.

— Филипп, что произошло? — спросил Орлов.

Смотрите, Павел Фёдорович! — Пахомов с ужасом тыкал пальцем в стенку.

— Что такое? Что такое? Воры забрались? — вбежал в комнату с лампой Месса.

— Нет, смотрите на стену, смотрите… — шептал Пахомов.

Хозяин дома поднёс лампу к стене.

— Да это летающие кукарачи! — облегченно вздохнул он. — А я думал, случилось чего…

Орлов и Маковский посмотрели на стену. На ней сидели десятка два крупных тараканов величиной с чайную ложку.

— Да-с, знатные тараканчики. И с крылышками! Никогда таких не видел! — с удивлением отметил Маковский.

— У страха глаза, что плошки, а не видят ни крошки, — произнёс Орлов.

— Вы-с, мой юный друг, доктора бы посетили, чтобы он вам-с порошок успокоительный для нервной системы выписал, — пожелал Маковский Пахомову и вновь улёгся спать.

— Посветите мне, пожалуйста, Павел Фёдорович! Я этих гадов сейчас выбью, — попросил Филипп Орлова и взял свой ботинок.

— Хорошо! Давай! — согласился Павел.

Через пятнадцать минут на стене остались только мокрые пятна. Орлов задул лампу и лёг.

В ноябре 1914 года в Киеве Павлу успешно прооперировали левую ногу. Потом он пять месяцев находился на лечении в Крыму. Здесь ему продолжали сниться синие глаза сестры милосердия Нины. Однажды Павел не выдержал и отправил ей короткое письмо. Ответа он не получил.

Несмотря на успешную операцию и хороший уход, Орлов стал слегка прихрамывать на левую ногу. Павлу, с трудом, удалось упросить старого полковника — председателя медицинской комиссии, чтобы его оставили в армии. Но на фронт Орлова всё равно не отправили, а определили командиром роты в запасной полк в Нижнем Новгороде.

Павел, как и во времена своего детства и юности, после службы стал частенько заходить в столярную мастерскую своего дяди. Пётр Максимович расширил своё дело. У него уже работали не десять человек, как раньше, а тридцать. Орлов становился за токарный станок и принимался вытачивать ножки для кресла или стола, с наслаждением вдыхая запах стружки.

Он часто ловил себя на мысли, что думал о Нине. Почти каждую ночь Павлу снились её бездонные синие глаза. Он вслух разговаривал с ней во сне… Это была мучительная пытка. Сколько она могла продолжаться?

Орлов послал Нине открытку — поздравление с Рождеством. Он и не надеялся на ответ. Но случилось чудо! В середине января от Нины пришло письмо. Она писала, что год назад погиб её муж, а вскоре после этого, скоропостижно скончалась её мама. Нина была вынуждена оставить свою добровольную работу в госпитале и сейчас находилась одна в своей петроградской квартире. В последних строках письма она призналась, что будет очень рада увидеть Павла, если он, разумеется, этого хочет.

— Если я хочу? — воскликнул Орлов, прочитав письмо. — Я ещё как хочу!

На следующий день Павел выхлопотал себе отпуск и поехал в Петроград.

Здесь на Николаевском вокзале он, не торгуясь, взял лихача.

— Давай, родимый, гони на Большой проспект 69 «а»! Быстро гони!

— Не извольте беспокоиться ваше благородие, сделаем! — ответил извозчик, одетый в тулуп и волчью шапку.

— Да, братец, заверни меня туда, где можно купить самых лучших свежих цветов!

— Сделаем, ваше благородие! Не извольте беспокоиться! Пошла! Эх, пошла, Красавка! — крикнул извозчик, и лёгкие сани помчались по рыхлому серому снегу.

Двери Павлу открыла домработница в кружевном белом переднике.

— Здравствуйте! А…

— Проходите, проходите! Нина Константиновна давно уже вас ждёт! — улыбнулась домработница, женщина лет сорока с круглым деревенским лицом.

— Меня? — удивился Павел.

— Да, вы же Орлов?

— Да, я, — растерянно произнёс он, снимая с себя шинель и вручая её домработнице.

Павел, с замиранием сердца, осторожно открыл дверь. В большой зале, напротив одного из окон, стояла Нина. Она была в вечернем длинном платье с оголёнными руками. Слабый свет зимнего солнца хорошо освещал её красивое лицо: тонкие изогнутые брови, правильный нос чувственные губы…

— А я думал, что она блондинка! — вдруг отметил совсем неожиданно для себя Павел, — ведь я ни разу не видел её без этого белого платка с красным крестом. А Нина оказывается брюнетка! Какая у неё красивая причёска!

Орлов поставил на пол большую корзину с белыми розами и закрыл за собой дверь.

— Здравствуйте, Павел! Проходите, пожалуйста! Не стойте у порога! — произнесла Нина.

Орлов хотел поздороваться. Но у него от волнения перехватило горло. Он только открывал и закрывал рот и не мог произнести ни слова.

— Что же это со мной? — с ужасом подумал Павел. — Я мечтал об этом так долго, а сейчас…

— Павел, вы, что испугались меня? — обеспокоенно спросила Нина, рассматривая его.

А Орлов уже утонул в бездонной синеве её глаз. Он, как во сне, молча пошёл к Нине и, став на колени, стал исступленно и страстно целовать её руки.

Через месяц Павел и Нина поженились. Она переехала в Нижний Новгород, где они сняли большую и уютную квартиру в центре города. Орлов продолжал служить в запасном полку. Нина пошла добровольной сестрой милосердия в госпиталь, куда привозили искалеченных на фронте солдат.

— Это мой долг перед Россией! — не раз говорила она.

В августе того же, 1916, года вышла замуж красавица Ольга, сестра Павла. Высокая, статная, с русой косой до пояса, она выбрала себе в спутники жизни лысеющего, с солидным «брюшком», важного чиновника одного из Нижегородских банков тридцатилетнего Виктора Склярова.

Павел сразу же невзлюбил своего зятя за эгоизм и высокомерие.

— Не нравится он мне, мама! Мне кажется, что Виктор не искренний человек. Такое впечатление, что он всё время думает о наживе, которую может получить от банковских операций. Ну что же делать… Любовь зла, полюбишь и козла! — высказал Павел однажды своё мнение Анне Максимовне.

Та в ответ от удивления только всплеснула руками:

— Ты, Павлуша, не прав! Виктор — прекрасный человек! Добрый, сердечный, чуткий! Оленьку очень сильно любит! Заботится о ней…

— Прости, мама, но это моё мнение. — Сказал Павел и больше никогда не возвращался к этой теме.

У Павла была Нина, женщина, которую он безумно любил. Она стала для него смыслом всего его существования. Между ними сразу же сложились взаимоотношения нежности, предупредительности и взаимного уважения. Ежедневная обыденная жизнь превратилась для них в счастье видеть друг друга, чувствовать друг друга и наслаждаться друг другом.

Сообщение об отречении государя от престола прозвучало для Павла и Нины, как гром среди ясного неба. Привычные и понятные устои жизни стали рушиться у них на глазах. Весь мир, казалось, сошёл с ума. Солдаты перестали признавать своих командиров, потому что в войсках появились солдатские комитеты, разрушавшие все уставы и вековые традиции славной Российской императорской армии. Дезертирство приняло катастрофические масштабы. К августу 1917 года в роте, которой командовал поручик Орлов осталось всего двадцать человек. Ежедневные митинги… манифестации… От всего этого многие офицеры приходили в глубокое отчаяние и покидали армию. Но Орлов стойко терпел…

В одно из воскресений сентября 1917 года за традиционным семейным обедом Виктор объявил Павлу и Нине:

— Мы с Олей решили уезжать за границу: во Францию. Анна Максимовна поддержала нас и тоже едет. Наш план таков: продаём всю нашу недвижимость. Я, кроме этого, снимаю все мои накопленные деньги из банков. Во Франции мы покупаем жильё и, самое главное, вкладываем деньги в какое-нибудь коммерческое дело, чтобы оно приносило нам доход. Затем будем решать нашу жизнь по мере развития событий в России: или остаёмся во Франции, или возвращаемся на Родину. Самое главное, что мы ничего не теряем. Я уверен, что всё российское общество в ближайшем будущем ждут социальные потрясения исторических масштабов. Все факты свидетельствуют о том, что страна погружается в пучину хаоса. Поэтому мы вам, Павел и Нина, предлагаем ехать вместе с нами. Ведь все мы — одна семья!

Павел посмотрел на Нину, а она на него, после этого они в один голос ответили:

— Мы остаёмся!

— Я так и знал! Я был уверен, что именно так вы и скажите! — самодовольно усмехнулся Виктор.

— Если все будут бежать, бросая Родину в беде, то что с ней будет?! — объяснил Павел и добавил, — любит и нищий своё хламовище.

Анна Максимовна тихо заплакала, но ничего не сказала, потому что знала, что её сын был прав.

В ноябре к власти в России пришли большевики. Дворянское сословие, оказалось вне закона, как и другие «эксплуататорские классы».

В феврале 1918 года Павел и Нина, переодетые в старые лохмотья и деревенские зипуны, нахватавшись вшей за время долгой дороги, добрались до Новочеркасска. Здесь формировались отряды Белой армии, для борьбы с большевиками. Павел и Нина поступили в Корниловский полк. Он — командиром взвода, а она в полковой лазарет — сестрой милосердия.

Во время этой страшной гражданской войны, когда брат убивал брата, когда сын стрелял в отца, сердце Павла страдало от неутихающей боли за Россию. Только любовь к жене давала ему силы и спасала от отчаяния и безысходности. Когда Павел встречался с Ниной, он на время забывал о жестокости и зверстве, творящихся вокруг. Он сразу же тонул в её бездонных синих глазах…

Это были годы хаоса. Ситуация на фронте менялась очень быстро. Сегодня белые наступали и брали города, через день наступали красные и выбивали их оттуда. Но в конце января 1920 года, белые армии Юга России стали стремительно отступать от Ростова к Чёрному морю.

Был март. Корниловцы в горах, близ станции Тоннельной, на ближних подступах к Новороссийску, отбивали бесконечные атаки будённовских частей, выигрывая время. Ведь в Новороссийске скопились десятки тысяч гражданских лиц, а также воинские части, которые надо было эвакуировать. Но пароходов было очень мало. Царила паника. Люди сутками стояли на причалах в ожидании подхода судов. Некоторые, не выдержав неизвестности, в отчаянии бросались в холодную воду или стрелялись. Над городом висела черная туча от горевших элеватора и нефтехранилища.

Орлов лежал в неглубоком окопчике. Только что была отбита очередная атака красных. От усталости у него сильно стучало в висках…

— Господин капитан! — к нему, сильно сгибаясь, подбежал юный прапорщик Андрей Звонарёв со свежеперебинтованной рукой.

— Да, говори!

— Я только что из госпиталя. Там это… Как его… Это… — принялся мямлить прапорщик, отводя свои глаза в сторону.

— Что случилось, Звонарёв! Объясните!

— Нина Константиновна ранена! Шальная пуля говорят… — прошептал Звонарёв.

— Прапорщик, в окоп! Занимайте моё место! Я сейчас вернусь! — приказал Орлов и бросился бежать в лазарет.

— Нина, где Нина? — крикнул Павел усталому доктору, с красными от бессонницы глазами.

— Во второй палатке. Пуля шальная. В грудь. Держится только, чтобы вас дождаться, — негромко сказал доктор и усердно стал тереть глаза.

Нина лежала на носилках, укрытая шинелью до самого подбородка.

— Счастье моё, что с тобой? — зашептал Орлов, и став на колени, принялся нежно гладить голову жены, целуя её бледные щёки.

— Любимый… пришёл… пришёл… Спасибо тебе, Павлик… — еле слышно произнесла Нина слабым голосом, — за счастье, за любовь твою… это были лучшие годы моей жи…

Из её рта хлынула кровь…

Павел похоронил Нину под старым кустом кизила, покрытого жёлтыми маленькими цветами. На могиле поставил две ветки, связанные ремнём в форме креста.

— Прощай, любимая! Прощай, Нина! Я вернусь к тебе! Я обещаю тебе, что я обязательно вернусь сюда.

Орлов навсегда запомнил это место: маленькую поляну, где под старым раскидистым кустом кизила навсегда осталась лежать его Нина.

— Теперь мне больше незачем жить! — решил для себя Павел.

Орлов стал искать смерти. Из Новороссийска он ушёл на последнем пароходе, куда его насильно посадили однополчане.

В боях за Крым Павел ходил в штыковые атаки с винтовкой, как простой солдат. Напрашивался выполнять самые рискованные задания… Но судьба хранила его.

— Значит, это знак Божий! Значит, Всевышний дал мне нести МОЙ крест: жить без Нины и страдать по ней, — так Орлов объяснял своё невероятное везение.

22 ноября 1920 года на рейд маленького порта Галлиполи стали прибывать суда из Крыма. На пароходах «Херсон» и «Саратов» находились части первого армейского корпуса Русской армии генерала Врангеля. Среди них был и Корниловский полк.

Когда Орлов сошёл на берег и увидел сам город, разрушенный землетрясением 1912 года и артобстрелами последней войны, его сердце сжалось от тоски. Павел ясно почувствовал, что он больше никогда не вернётся в Россию. И от этого ощущения безысходности ему, здоровому и сильному мужику, захотелось громко зарыдать. И не просто зарыдать, а выть так, чтобы слышал весь мир его боль по утраченной Родине.

Возможности разместить всех прибывших в городе не нашлось, и под лагерь была отведена долина речки Беюр-дере, находившаяся в шести километрах от Галлиполи.

Первую ночь им пришлось провести под открытым небом. Шёл мелкий противный дождь, и с моря дул пронизывающий ветер. Но Павел не чувствовал ни холода, ни тяжести насквозь промокшей шинели. Он думал о том, что никогда не сможет навестить могилу Нины в горах под Новороссийском.

На следующий день русские беженцы получили от французов большие, на сто человек каждая, палатки. И началась тяжёлая полуголодная жизнь. Паёк, выдаваемый французами, был очень скудным, поэтому каждый подрабатывал, как мог. Орлов со своими однополчанами жгли древесный уголь и носили продавать его в город. На вырученные деньги они могли купить немного хлеба. Они всегда помнили слова своего командира — генерала Кутепова: «Никакой труд не может быть унизителен, если работает русский офицер».

Сначала местные жители с опаской наблюдали за вооружёнными русскими, которые в огромном количестве появились в Галлиполи. Но потом успокоились. Русские же восстановили им водопровод, построенный ещё римлянами, и очистили город от развалов.

Нищенское и полуголодное существование русских беженцев продолжалось в Галлиполи десять месяцев. С августа 1921 года начался их вывоз в Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев, а также и в Болгарию. Местные жители приходили провожать русских с цветами.

На одном из пароходов группа беженцев, среди которых находился и Павел Орлов, была доставлена до греческого города Салоники. Затем поездом они добрались до Белграда.

Столица Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев произвела на Павла очень хорошее впечатление. В первый день пребывания Орлову казалось, что находился в Екатеринодаре. Ведь всюду слышалась речь очень похожая на русскую. А на следующий день после прибытия, Павел с Андреем Звонарёвым, прапорщиком Корниловского полка, пошли искать Управление правительственного уполномоченного, чтобы стать на учёт.

У первого же прохожего, а им оказался солидный седой мужчина в полосатом пиджаке, Орлов спросил:

— Улица краля Милана?

— Идите право! — ответил тот.

— Хвала! — благодаря прохожего, важно произнёс Звонарев единственное слово, которое он знал по-сербски.

Они повернули направо и пошли. Шли долго до тех пор, пока не спросили у симпатичного юноши с газетой в руках. Здесь Орлову и Звонарёву повезло: это был их соотечественник.

— Право — это прямо, — объяснил юноша. — Сербский язык похож на наш, но требует обязательного изучения.

Орлову и Звонарёву, как и всем русским беженцам, назначили месячное пособие в 800 динаров и выдали продукты питания на первое время.

Снимать частную квартиру в Белграде было безумно дорого. Павел и Андрей решили арендовать пустующую дачу без мебели в Топчидере, столичном пригороде. Им, также, у Сербского Красного Креста удалось получить две кровати с пружинными сетками и тюфяками. Обзавелись Орлов и Звонарёв и печкой, сделанной из старой железной бочки.

Павел пошёл в ближайшую бакалейную лавку за спичками.

— Спички! — вежливым тоном произнёс он.

Хозяин, не понимая, уставился на него.

— Серныки! — вспомнил Орлов слово, неоднократно слышанное им на Кубани, и изобразил руками, что он хотел купить.

— А, машина! — догадался хозяин и протянул Павлу коробку спичек.

Многие русские, приехавшие в Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев, были уверены, что их беженство не будет продолжаться долго.

— Не пройдёт и года, самое большое — двух, и большевики будут свергнуты! — убеждали они сами себя.

Поэтому те из них, кто имел денежные сбережения, даже и не помышляли искать работу.

У Орлова же не было ни гроша. Существовать на маленькое пособие в 800 динаров для него было очень унизительным. Он чувствовал себя ущербным, получая эти незаработанные деньги.

— Я, что инвалид, без рук и без ног? Надо работать, чтобы чувствовать себя достойно. — Говорил Павел.

Звонарёв тоже мечтал о работе. Андрею повезло в первый же день её поисков. Звонарёва взяли в пекарню, где ему, кроме скромной зарплаты, предложили получать продукты питания: муку, сахар, молоко, масло.

Павлу пришлось много походить, чтобы его приняли в мебельную мастерскую. Это произошло после целой недели упорных поисков.

Хозяин, высокий худой мужчина лет пятидесяти, встретил Орлова на пороге своей мастерской. Не приглашая зайти, он спросил по-русски:

— Здорово, братушка! Чего ищешь?

— Добрый день. Работу.

— Так ты, братушка, офицер! Я по твоей выправке вижу. Чины, наверное, большие имел? Белая кость! Так, кажется, у вас, русских, говорят?

— Говорят, — согласился Павел.

— А что, в России офицер может работать, как обыкновенный мужик?

— А что, белая кость не в состоянии работать? — в свою очередь спросил Орлов.

— А что ты умеешь делать? Или подмастерьем хочешь начать?

— Умею кое-что.

— Покажи! — хозяин сделал широкий жест рукой, приглашая Павла пройти.

Орлов вошёл в просторную мастерскую, где работали человек шесть. Его взгляд сразу упал на пустовавший токарный станок. Павел подошёл к нему. Рядом, на полке, лежала выточенная ножка для стула и заготовка для второй, точно такой же.

— Можно? — спросил Орлов, указав подбородком на заготовку.

— Давай, братушка!

Павел, не торопясь, обстоятельно принялся за работу.

Хозяин стоял за его спиной и с любопытством смотрел, как ловко и мастерски управлялся Орлов.

— Добре, добре, братушка! — остановил он Павла минут через пятнадцать.

— 2500 динаров в месяц. Для начала. Потом посмотрим. Работать с 8 утра до 6 вечера, — выпалил хозяин.

— Согласен! — радостно согласился Орлов.

Хозяин, протянув Павлу свою руку, представился:

— Марко.

Так началась жизнь Орлова в Белграде. Шесть дней в неделю он работал, а субботними вечерами встречался с однополчанами и друзьями в каком-нибудь дешёвом ресторане — кафане. Там они пили терпкое красное вино и разговаривали о жизни. Но все беседы, как обычно, сводились к одной теме: как устранить советскую власть в России. Каждый присутствующий выдвигал свой план. Затем он всеми бурно обсуждался. Потом начинали спорить: долго ли ещё продержатся большевики в Кремле.

Так проходили месяцы и годы. В 1925 году женился Звонарёв и съехал с дачи, где они жили с Павлом. Орлов, тоже, решил перебраться ближе к работе. Он снял полуподвальную маленькую квартиру неподалёку от мебельной мастерской.

В этой стране у Павла бывали отношения с женщинами, но они не длились долго. Ведь он по-прежнему очень любил только Нину.

Орлов увлёкся резьбой по дереву. После работы, у себя дома, Павел мастерил мебель из бука или ореха и украшал её затейливым орнаментом.

Когда у него бывали гости, то они с восхищением рассматривали книжный шкаф, кухонную мебель, кровать, кресла, сделанные Павлом.

Орлов очень скучал по матери и сестре. Ольга родила двух дочерей. Она и Анна Максимовна в своих письмах настойчиво приглашали Павла переехать во Францию, в Ниццу, и жить с ними или хотя бы неподалёку.

— Павлуша, я не видела тебя уже 14 лет, — писала мама. — Ты даже не можешь себе представить, как я по тебе скучаю. Приезжай, сынок! Мы должны жить или вместе, или рядом! Виктор тебе поможет найти хорошую работу. У него здесь имеются большие возможности. Сердце моё разрывается, когда думаю о тебе, Павлуша! Приезжай!

Сестра в своих, особенно последних письмах, также, настаивала на его переезд к ним.

— У Виктора для тебя очень хорошее и перспективное предложение по поводу твоего будущего. Он говорит, что оно тебе понравится. Павлик, Виктор просит, чтобы ты, как можно скорее, решался приехать к нам. Он говорит, что ты можешь упустить огромные возможности. Да и племянницы очень хотят познакомиться со своим дядей.

Орлов решился. Оформив документы в Посольстве Франции, Павел в феврале 1932 года уезжал во Францию.

Его провожали все друзья, знакомые, однополчане и сербы — товарищи по работе.

— Братушка, если захочешь вернуться, знай, что у тебя здесь всегда будет работа и кров, — сказал ему на прощание Марко.

Глава 3

Неожиданно и очень быстро взошло солнце. Его лучи стали светить прямо в лицо Орлову.

— Не удалось, значит, сегодня поспать. Надо подниматься! — решил он.

Павел взял бритву, маленькое походное зеркальце и вышел во двор. Здесь, несмотря на ранний час, симпатичная девушка стирала в маленьком корыте бельё.

— Наверное, это и есть Габриэла — невеста хозяина дома, — догадался Орлов.

Девушка подняла голову. Приятно улыбаясь, показывая при этом свои белоснежные зубы, она тихим голосом произнесла:

— Привет!

— Привет! Габриэла?

— Да!

— Вода, пожалуйста! — Павел показал ей бритву и зеркало.

Через несколько минут Габриэла принесла Орлову ведро воды, чистое полотенце и кусок душистого мыла.

— Спасибо! — поблагодарил он девушку и, укрепив зеркало, принялся бриться.

— Да, Орлов, стареешь. Волосы из русых превратились в седые. Под глазами — мешки. На лбу — морщины. Вот только глаза остались по-прежнему молодыми. Тоже самое сказала Павлу мама, когда он в марте приехал в Ниццу.

— Павлуша, неужели это ты?! — воскликнула Анна Максимовна, когда он вошел в комнату. — Да от тебя, сыночек, только глаза остались! Родной ты мой! Почти пятнадцать лет мы с тобой не виделись!

Мама зарыдала, обнимая Павла.

Виктор с Ольгой, двумя дочерями, и Анна Максимовна занимали всего четыре комнаты огромного дома. Остальные — сдавались внаём. Виктор, также, являлся владельцем ресторана, расположенного в живописном месте на берегу моря. Здесь он был и администратором, и бухгалтером, и грузчиком…

Сразу же после обеда, Виктор пригласил Павла к себе в кабинет. Закрыв дверь, на ключ, он, не теряя времени, сразу же начал разговор:

— Павел, у меня к тебе очень важное дело, от которого зависит будущее твоей сестры, мамы, племянниц, моё и твоё. Ты согласен мне помочь в одном очень важном и ответственном деле?

— Помочь я всегда готов! — не раздумывая и, не задавая вопросов, ответил Орлов.

— Очень хорошо! — обрадовался Виктор. — Ты что-нибудь знаешь или слышал о русской колонизации Парагвая?

— Объявления видел в нашей русской газете в Белграде, но не придал им никакого значения.

— Зря! Это же очень интересно! Выслушай теперь меня очень внимательно! Бывший генерал-майор Иван Тимофеевич Беляев, проживающий в Парагвае, по личному поручению президента этой страны, приглашает туда русских людей для её освоения, то есть колонизации. В Париже существует Колонизационный центр, который возглавляет некто Горбачёв — доверенный человек Беляева… — Виктор сделал паузу.

— Так в чём нужна моя помощь? — спросил Орлов, не понимая, куда клонит его зять.

— Я, лично, встречался с этим Горбачёвым. Он произвел на меня довольно приятное впечатление. Так вот, от него я получил много интересных сведений о Парагвае. Вот у меня есть специальная брошюра Колонизационного центра.

Скляров взял со стола и показал Павлу тоненькую книжечку серого цвета.

— Послушай, я тебе кое-что хотел бы зачитать. Вот:

1). Большая часть Парагвая имеет очень плодородную почву.

2). Климат очень похож на климат Кубани или Южной Украины.

3). Не бывает засух.

4). Отсутствуют вредители, уничтожающие сельхозпосевы.

5). В Парагвае имеется большое количество ручьёв и рек, где в изобилии водится рыба.

6). Стабильная экономика.

7). Страна располагает обширной сетью современных дорог…

Ты знал это, Павел?

— Нет! — честно признался Орлов.

— Я тоже! Но самое главное то, что в Парагвае не хватает людей для освоения её территории. Поэтому землю в этой стране колонистам дают БЕСПЛАТНО!!! Ты слышишь меня, а? И ни десять гектаров, не сто гектаров, а десятки и даже сотни квадратных километров!!! Леса, реки, ручьи… Плодородная земля вручается колонистам БЕСПЛАТНО!!! — от волнения у Виктора на лбу даже выступил обильный пот.

Скляров налил себе из кувшина воды и выпил.

— Я, также, консультировался со специалистами-ботаниками. Они утверждают, что в Парагвае произрастают деревья ценных пород. Ну, это те, из которых делают очень дорогую мебель. Целые леса этих деревьев!!! Представляешь?! — выпалил Виктор. — Ты, Павел понял о чём, я тебе говорю?

— Да, понял… вроде бы. Сомневаюсь, что бесплатно… Ведь бесплатно только сыр в мышеловке бывает!

— Сам я поехать в Парагвай не могу. У меня ресторан, жильцы, уклоняющиеся от уплаты за наём квартир, семья… Послать кого-нибудь — это было бы крайне не разумно! Вся надежда у меня только на тебя, Павел! Ты человек чести! Настоящий офицер… Поэтому ехать в Парагвай должен ты. — Продолжил Виктор, не обратив внимания на замечание Павла.

— На разведку? — уточнил Орлов.

— Да и не только на разведку. Ты должен найти там перспективную в экономическом отношении землю. Добиться, чтобы все документы на её владение были оформлены на твоё имя. Деньгами я тебя обеспечу. Также выправлю все необходимые документы на поездку в Парагвай. Заплачу, также за проезд. Не хочу, чтобы Колонизационный центр выдал тебе льготные билеты. Ты, Павел, не должен там, в Парагвае, зависеть от них. Прошу тебя, также, соблюдать тайну своей миссии. Никто не должен знать для чего ты там! Пусть все думают, что ты — обыкновенный русский колонист. — Виктор настолько возбудился, что начал быстро ходить по кабинету из угла в угол.

— Если всё сложится хорошо — переедем жить в этот сказочный Парагвай! Старушка Европа уже изжила себя! — Скляров снова налил себе стакан воды и залпом выпил её, — если не получится — рубим лес на нашей парагвайской земле и вывозим его во Францию. Здесь на нём мы огромные деньги заработаем!!! Если не сможем вывезти лес, то и тогда мы ничего НЕ ТЕРЯЕМ! Я дам во французские газеты объявления о продаже участка земли в Парагвае, и мы её, бесплатно полученную тобой, — ПРОДАДИМ! Беспроигрышный вариант!

— С паршивой овцы, хоть шерсти клок! — задумчиво сказал Павел. У него идея Склярова не вызвала особого восторга. Он хотел было сразу же отказаться. Но Павел уже дал слово Виктору! И должен был его сдержать!

— Вот-вот, правильно говоришь: хоть шерсти клок. Но клок этот нам принесёт приличные деньги и окупит все мои финансовые расходы и твои усилия по выполнению этой миссии, — Виктор продолжил рассуждать на тему приобретения земли…

Но Орлов уже не слушал его. Павел задумался о том, что его поездка в Парагвай может действительно улучшить материальное положении его матери, сестры, племянниц… Да и, в конце концов, его, Орлова… Ему ведь в этом году исполняется уже тридцать восемь лет, а он не имеет даже своего угла. Да и неплохо было бы и столярную мастерскую свою приобрести, а не работать на кого-то…

— Значит надо выполнить всё, как говорит Виктор. Он человек коммерческий и всё уже просчитал. Голова у Склярова, надо отметить, светлая. Вот до чего додумался! — признался сам себе Павел.

Теперь Орлов и Виктор, закрывшись в кабинете, каждый вечер обсуждали подробности «парагвайской миссии». Павел узнал для себя очень много полезных вещей, о которых раньше просто не догадывался. Для него стало открытием, что землю надо иметь рядом с железной дорогой или судоходным притоком реки Парагвай. Ведь без наличия коммуникаций невозможно будет вывозить лес или сельхозпродукцию. Также, Павла удивило то, что если им в будущем придётся продавать землю, то лучше всего это сделать частями… Прибыль будет гораздо выше, чем за целый участок…

15 мая из порта Гавр Орлов отбывал в далёкий и загадочный Парагвай. Накануне Виктор вручил ему толстенный русско-испанский словарь, папку с писчей бумагой, пачку конвертов, большую тетрадь с чёрным коленкоровым переплётом, где был записан весь план действий Павла, и тощую пачку денег:

— Здесь доллары, фунты стерлингов и французские франки. Билет у тебя в каюту второго класса. Остальные члены группы русских колонистов имеют каюты третьего класса. Каждую неделю я от тебя жду писем с подробным отчётом, — напутствовал Виктор Павла.

На пароходе, к своему большому удивлению и радости, Орлов встретил Владимира Дмитриевича Маковского, бывшего капитана Дроздовского полка. Он был с ним знаком ещё с апреля 1920 года. Маковский находился в числе группы из пятнадцати русских, направлявшихся осваивать Парагвай.

Через пятнадцать дней пароход прибыл в порт Рио де Жанейро. Здесь они стояли больше суток. Ещё через три дня прибыли в Буэнос-Айрес. После суточного ожидания в аргентинской столице они пересели на колёсный пассажирский пароходишко, который четыре дня поднимался по течению рек Параны и Парагвая, чтобы доставить их в Асунсьон.

— Павел, ты уже побрился? — послышался удивлённый голос Маковского.

Владимир, потирая правой рукой затёкшую во время сна спину, вышел во двор.

— А я, пожалуй, сегодня щёки скоблить не буду. Ночь такая кошмарная была… — пожаловался Владимир.

Через несколько минут появился и Пахомов с помятым заспанным лицом. Намочив водой пальцы, он протёр ими глаза.

— Есть очень хочется, — с тоской произнёс Филипп.

— Вы правы, юноша! Я об этом уже давно думаю. Пойдёмте искать какую-нибудь харчевню! — предложил Маковский.

Они пошли вдоль глубокого оврага, мимо лачуг, сколоченных из кусков досок, жести и брёвен. Их ноги утопали в красной густой пыли.

— Филипп, ты, я слышал, учился в университете? — спросил юношу Орлов.

— Да, в Брюсселе, на агронома. Два курса закончил, а потом тоскливо стало. Решил вот посмотреть на дальние страны…

— Так скажи мне, почему здесь земля имеет красный цвет? — не дослушав Пахомова, задал вопрос Павел.

— В этих местах вся очень плодородная почва имеет такой цвет.

— Так значит получается, что это краснозём? — осведомился Маковский.

— Выходит, что так! — пожал плечами Филипп.

Вскоре появились дома из кирпича, крытые черепицей. Затем и здания в два и, даже, три этажа. Все они имели очень странную архитектурную особенность: были узкими, вытянутыми вглубь дворов. На окнах — кованые решётки и противомоскитные сетки.

— Ни палисадничка с цветочками, ни вишенки… Сплошная стена из некрашеных фасадов. — Заметил Владимир.

А потом появилась и мостовая, сделанная из огромных булыжников. Здесь уже высились дома с большими окнами со стёклами. Скрипели старые трамваи…

Они прошли мимо старого и запущенного парка… Затем показался пустырь, заросший сухой травой.

— Асунсьон — это современный красивый город, с асфальтированными улицами и большим количеством автомобилей… Так было написано в брошюре Горбачева из Колонизационного центра. Но асфальта я до сего момента здесь не видел и почему-то уверен, что его вообще здесь нет. Ну, из «огромного количества автомобилей» мимо нас проехали всего три старых «Форда», — заметил Маковский, глубоко вздыхая.

На улице Пальма показалась череда банков: «Английский банк», двухэтажный, с часами над высокой дверью; «Банк Лондона», с давно не мытыми окнами и запылёнными решётками; «Банк Меркантиль» — двухэтажное здание с двумя колоннами у входа и часами на крыше…

— Нам надо бы деньги поменять! Как же мы будем рассчитываться в ресторане? — заволновался Пахомов.

— Не переживайте, юноша, заплатим чем-нибудь! — успокоил его Маковский. — Как, кстати, называются местные деньги? Пезо?

— Не пезо, а песо! — поправил его Филипп.

Минут через пятнадцать они остановились у дома с небрежно нарисованной вывеской: корзины фруктов и овощей среди булок хлеба и кусков жареного мяса.

— «Ресторан парагвайской национальной кухни» — перевёл Пахомов. — Зайдёмте, господа? Здесь, наверное, много экзотических блюд?!

— Ты, вчера, уже выпил экзотического терере, — пробурчал Владимир, но первым вошёл в ресторан.

В тёмном и низком помещении за длинными столами сидели несколько босых, просто одетых мужчин, поедавших какие-то кренделя. Стоял кислый запах плохо выпеченного теста.

Не говоря ни слова, Маковский быстро вышел на улицу. За ним последовали Пахомов и Орлов.

В следующем квартале они наткнулись на ресторан с многообещающим названием «Новый Париж». Он только что открылся, и они стали его первым утренними посетителями. Большой зал с белыми стенами, развешанными на них акварельными пейзажами; три окна с видом на реку Парагвай; маленькие столики на двух человек. Всё здесь было просто, но очень чисто и уютно.

Сразу, признав в них иностранцев, к ним подошёл мужчина лет пятидесяти, с густой седой шевелюрой, в белых брюках и такого же цвета рубашке.

— Доброе утро, меня зовут Мишель. Я хозяин этого ресторана. Господа, очевидно, только что приехали из Европы? — сказал он по-французски.

— Мишель, здравствуйте! Вы угадали! Но вы не можете угадать, как мы голодны! — такжепо-французски ответил Маковский.

— Господа, могу вам предложить варёные яйца, сливочное масло, сыр, джем, поджаренный хлеб, кофе…

— Всё! Несите всё! — простонал Пахомов. — Пожалуйста!

Медленно тянулось время. Филипп стал рассматривать бутылки всех размеров, стоявшие в старинном деревянном баре, а Павел не мог оторвать взгляда от красивого вида на реку Парагвай, открывавшегося из большого окна.

Наконец-то официант, молодой жгучий брюнет маленького росточка, в ослепительно белом фартуке, принёс им большой поднос с едой. Почувствовав запах жареного хлеба, Пахомов судорожно стал облизывать свои толстые губы.

Они уже заканчивали завтракать, как в зал вошёл ещё один посетитель. Это был мужчина лет сорока пяти, одетый в светлую вышитую рубашку-косоворотку, шерстяные, давно глаженые брюки, и хромовые, начищенные до блеска сапоги.

Маковский, на мгновение оторвавшись от еды, глянул на вошедшего.

— Вахмистр Воропаев! — удивлённо воскликнул он.

Мужчина подошёл к их столику:

— Господин капитан!!! Владимир Митрич!!! Здравия желаю!!! Какая встреча! Здесь, в Асюнсёне! — громко закричал он.

Маковский встал из-за стола и обнял Воропаева.

— Господа, разрешите вам представить георгиевского кавалера, вахмистра Кубанского казачьего войска Воропаева! Мы с ним знакомы с 1918 года. Храбрейший и честнейший человек!

Лицо мужчины покраснело…

— Воропаев Иван Терентьевич! — просто сказал он, подавая всем руку.

— Присаживайтесь с нами, вахмистр! — предложил Орлов.

— Премного благодарен! — ответил Воропаев.

Они сдвинули вместе три стола. Иван Терентьевич подозвал официанта и что-то шепнул ему на ухо. Жгучий брюнет кивнул головой и исчез.

— Я бачу, господа, шо вы приехали тайгу парагвайскую корчевать? — деликатно поинтересовался Воропаев.

— Нет, господин вахмистр, мы прибыли для ко-ло-ни-за-ции местных неосвоенных земель! — с наигранной гордостью заявил Маковский.

— Так я тож и кажу! Я ж эту парагвайщину уже колонизировал! Да ухайдохала меня эта землица. Мы приехали сюда в прошлом годе, нас человек 18 было. Во Франции этот Горбачёв сказки рассказывал, бока бы ему обломать… Так вот привезли нас под Консепсьон, земли дали столько, шо ни конца, ни края ей не видать. Так на ней, землице этой, лес растёт. Сельва называется. Вот вам крест, господа, она, сельва эта, хуже нашей сибирской тайги будет. Мы думали, что лахва нам обломилась! Какой там! Об деревья топора и пилы ломались… Вот вам крест, господа! — Воропаев стал мелко и быстро креститься.

— А деревья там у вас были красных пород? — воспользовавшись паузой, поинтересовался Орлов.

— Да разные… и красного цвета и белого, и зелёного, но все они были крепче железа. Думали мы эту бисову сельву спалить… Не берёт огонь её! Ну шо ты будешь делать?!

Официант принёс Воропаеву огромную сковороду яичницы, пожаренной на сале, и поставил перед ним.

— Во це я люблю! Прям со сковородки! — с восторгом прознёс Иван Терентьевич.

— Вахмистр, — обратился Маковский к Воропаеву, яростно скребущему вилкой по дну сковороды, — так значит, в вашей колонизаторской жизни не было ни одного положительного момента?

— Сначала в диковинку всё было. Подкожные блохи нам в пятки и руки вгрызались и там, бисовы души, яйца свои поганые оставляли. Потом огнём болячки эти горели… Надо было сразу их иголкой выковыривать. Пауки по хатам бродили, величиной с эту сковородку. Ей богу, господа, со сковородку! Чёрные такие, волосатые…

От услышанных слов лицо Пахомова стало медленно бледнеть…

— Гадюк там разных много. В январе я иду с огорода своего, бачу шось круглое и толстое посерёд тропки лежит. Я думал, что бревно, и хотел в сторонку его отволочь. Но оно как зашевелилось, тогда я только и понял, что это питон. Мбой рой — так эта тварь у местных называется. Голова треугольная, глазки, як у сатаны… Когда же я побачил, где хвост этой твари, то у меня сердце захолодело… Метров семь длиной… Вот вам крест, господа, — Воропаев отложил вилку и снова принялся креститься.

— Господа, я должен отлучиться… — тихо произнёс вдруг Пахомов и медленно встал из-за стола. Его лицо было белого цвета. Шаркая по полу ногами, он медленно пошёл к выходу.

— Владимир Митрич, Вы же меня знаете! Я против германца воевал, никогда страху не ведал! У меня три Георгия! С красными рубился… Никакую сатану не боялся… А тут стал на карачки, да как закричал со страху, да как пополз! Быстро так пополз… Кожу с ног и рук до крови содрал, пока до хаты добрался. И подумал я тогда, шо надо тикать из сельвы этой проклятущей. Дулю им всем под нос, кто нас сюда заманил! Накостылять бы им, брехунам, по первое число… Из Парагвая надо тикать, господа! Болезни здесь тропические, да и нищета беспросветная… Из Асюнсёна этого тоже надо тикать!

— Да куда ты тикать собрался, вахмистр? — спросил Маковский.

— В Аргентину, господин капитан. В Аргентину! Туда все наши уже поутикали! У меня кум в Буэнос-Айресе живёт. Хорошо устроился! Цивильно! Вот я к нему на днях собираюсь. Гроши у меня есть, слава Богу! Не очень много, конечно, но есть… А шо говорят здесь о колонизации — то всё это брехня! Тикать отсюда надо! Думаю, шо в Буэнос-Айресе всё у меня наладится! Вы, как насчёт этого мыслите, а?

— Бог не без милости, казак не без счастья! — ответил Орлов.

— Павел, думаю, что мы с тобой в сельву не поедем? — утвердительным тоном спросил Маковский.

— Я остаюсь здесь! — признался Орлов.

— Правильно, господа! Правильно! — одобрил их решение Воропаев.

Через несколько дней Пахомов с группой русских колонистов уехал осваивать северную часть Парагвая. Орлов даже не запомнил, как называлось это место, настолько трудно было ему произнести это слово на языке гуарани.

Маковский через Воропаева познакомился с их соотечественником доктором Артуром Вейсом, живущим в Парагвае с середины двадцатых годов и занимавшим крупный пост в медуправлении вооружённых сил этой страны.

Артур Вейс попросил своего хорошего друга Пабло Риоса, начальника местного госпиталя, приютить Маковского и Орлова у себя дома. Тот, без всяких излишних вопросов, сразу же согласился.

Павлу и Владимиру выделили прекрасную комнату в большом доме, расположенном в самом центре Асунсьона. Две кровати, платяной и книжный шкафы, стол, стулья, кресла… Но основными преимуществами этой комнаты было в том, что она имела отдельный вход, а окна были застеклены.

Но Маковский, пожив с Павлом всего два дня, переехал к молодой вдове местного депутата. Орлова всегда удивляла способность его друга быстро и комфортно устраиваться в любых ситуациях. Тоже самое он проделывал и во время гражданской войны. А количество знакомых и друзей Владимира просто поражало воображение Павла.

Первая неделя промчалась, как один день. Орлов почему-то был уверен, что ему удастся очень быстро понять местную ситуацию с бесплатным приобретением и куплей-продажей земли. Но он не учёл самого главного обстоятельства: его незнания испанского языка. Павел вставал каждое день в шесть утра. В семь уже завтракал в «Новом Париже», затем купив местные газеты «Эль Диарио» и «Ла Насьон», возвращался домой. Здесь, он до самого обеда читал объявления о продаже и купле недвижимости, и пытался перевести на русский язык наиболее интересные из них. В час — Павел обедал в «Новом Париже», а затем, как и все местные жители, отдыхал сиесту, то есть попросту спал два часа. Затем он снова садился за газеты. В восемь часов — ужин и снова перевод газет.

— В своё время иностранные языки учить надо было, а не сейчас, под старость лет! — злился он сам себя.

Но потом успокаивал себя: «Но без муки, нет науки!»

В понедельник Павел, отправив подробное письмо Виктору, решил прогуляться по городу. Вскоре выяснилось, что в парагвайской столице смотреть было нечего. Президентский дворец, с большим числом арок и колонн, имел такой же запущенный вид, как и все публичные здания Асунсьона. На лужайке, перед главным входом в Президентский дворец, паслись коровы и козы.

На углу улиц Чили и Пальма одиноко высилось недостроенное монументальное здание Пантеона Национальных героев. Во всей столице было всего два кинотеатра.

Зашёл Орлов и в Национальную библиотеку, расположенную на улице Перу. Ему там, без всяких формальностей, на основании его паспорта выдали читательский абонемент.

Павла, в первый день своего пребывания в Парагвае очень беспокоил вопрос: хватит ли ему денег, которыми он располагал? Но вскоре выяснилось, что один доллар США обменивался в банках на 410 местных песо. А это были очень большие деньги! Впервые в жизни Орлов почувствовал себя очень состоятельным человеком. Дешевизна продуктов питания и различных услуг его сильно удивляла.

Павел решился наконец-то отведать типичные национальные блюда. Зайдя в ресторан в районе ипподрома, он сел за низкий стол, покрытый цветной скатертью.

— Парагвайская еда! Пожалуйста! — сделал он заказ босому официанту в белоснежном фартуке.

Вскоре тот появился с подносом и принялся выставлять блюда: деревянное блюдо с кусками малоаппетитного пирога, глиняное — с кусками горячего мяса и гарниром из протёртой тыквы.

— Парагвайский суп, — объяснил официант, сначала ткнув пальцем в куски пирога, а затем в мясо, — а это называется кивеве. Приятно кушать!

— Спасибо! — машинально ответил Орлов, думая о том, почему же суп имел вид пирога.

На десерт Павлу принесли кукурузную кашу, залитую сиропом из сахарного тростника.

Много позже он узнал, что базовым питанием для парагвайцев являлись кукурузная и маниоковая мука, из которых готовились почти все местные блюда, в том числе, и десерт. А в тот день, после ресторана, Павел случайно попал в Назарет — новый район столицы, который находился с другой стороны ипподрома, между проспектами Аргентина и Сан Мартин. Здесь его, кроме ужасающей нищеты, поразили огромные вязанки корявых коричневых корней, которые несли на головах две женщины. Этими корнями оказалась та самая маниока, блюда из которой он только что ел в ресторане.

Вечером к Орлову зашёл Маковский, и они пошли ужинать в «Новый Париж».

За столиком Владимир стал делиться новостями.

— Павел, я два дня назад встретил здесь, совершенно случайно, Владимира Башмакова. Ты его должен знать.

Орлов в ответ только покачал головой.

— А я почему-то был уверен, что вы знакомы? — искренне изумился Маковский, — ну ладно суть не в этом… Башмаков здесь уже несколько лет и служит дорожным инженером. Это единственный специалист по строительству дорог в Парагвае! Просто невероятно! Мы, русские, по всему миру: что-то строим, что-то создаём… Так вот, Башмаков пригласил меня к себе техником. Очень приличная зарплата, предоставляются различные льготы… Я хотел было тебя тоже ему рекомендовать, но вчера встретил Игоря Оранжереева!!!

— Владимир, спасибо! Но я… — Павел хотел деликатно объяснить своему другу, что он не нуждался в деньгах.

— Да, да вчера я встретил Игоря Оранжереева! Вот его ты точно должен знать! — перебил его возбуждённо Владимир.

— Фамилию слышал и не раз, но лично я с ним не знаком. — Уверенно ответил Павел.

— Странно, очень странно… Игорь со своим братом Львом уже около трёх лет здесь. Они — молодцы! Вдвоём устроились в военное училище инструкторами по артиллерии. Я уже поговорил со Львом по поводу твоего будущего. Он пообещал помочь устроить тебя на службу в военное училище! Но не сразу! Подождать надо будет… По этому поводу с тебя, Орлов, шампанское!

— Сейчас закажу. — Просто ответил Павел.

— Нет, не надо я просто пошутил. Ты же не миллионер! — принялся отговаривать Маковский своего друга.

— Володя, я скажу тебе честно, но только по секрету, что у меня есть деньги. На первое время, конечно. Поэтому, я в никакой службе или работе не нуждаюсь. Главная задача для меня сейчас — это выучить испанский язык. Как можно быстрее. И было бы неплохо, знать хоть несколько десятков слов на гуарани. Ведь я понял, что этот язык употребляют здесь во всех слоях общества.

— Павел, тебе нужен репетитор! Хороший репетитор… Хороший репетитор… — Маковский стал напряжённо тереть виски ладонями, — не могу сейчас ничего тебе сказать, но обещаю, что репетитора я тебе найду. Испанский и гуарани… Испанский и гуарани…

— Господа, ваше шампанское! — торжественно произнёс официант, ставя на стол металлическое ведёрко с кусками льда, из которых виднелось зелёное бутылочное горлышко.

Они с наслаждением сделали по глотку шампанского.

— Какой нектар! Несмотря даже на незнакомое мне название, всё равно — это очень хорошее шампанское! — сказал Маковский и выпил до дна свой бокал. — Хорошо! Павел, ах, как хорошо!

— Шампанское — панское, а красное — мещанское! — согласился Орлов.

— Правильно, Павлик, ты делаешь, что стремишься язык испанский выучить. Я здесь чувствую себя глухонемым: ничего не понимаю и молчу. А для меня это состояние хуже тяжёлой болезни. Хорошо хоть с Игорем Оранжереевым поговорил. Столько интересного узнал!

— Что, например? — поинтересовался Орлов.

— Что боливийцы выбили парагвайцев из форта Карлос Антонио Лопес, который на берегу озера Питиантута находится. Ты, кстати, знаешь, кто открыл это озеро?

— Нет. Откуда? Я и название произнести не могу, — признался Павел.

— Друг мой, это история из приключенческой книги Майн Рида. В Парагвае, оказывается, есть обширная территория, которая называется Северный Чако. Там обитают только немногочисленные индейские племена, потому что белый человек там жить не может. Непроходимый лес из колючек и лиан и отсутствие воды. Но некоторые индейцы из племени чамакоко рассказывали, что в самом центре этого ада находится огромное озеро с замечательной пресной водой. Парагвайцы были уверены, что это легенда, миф. А вот русский генерал Беляев обратился к президенту страны с предложением организовать экспедицию в Северный Чако с целью поиска этого озера. Президент спросил: «Что вам, генерал, надо для этой экспедиции?» Беляев отвечает: «Отправиться туда, как можно быстрее!»…

— Шампанское! — сказал Орлов официанту с удивлением обнаружив, что бутылка была уже пустой.

— Спасибо, друг! Я твой должник! — поблагодарил его Владимир. — Так вот в январе прошлого года на поиски озера Питиантута вышла экспедиция под руководством Беляева Ивана Тимофеевича. С ним были два русских офицера: донской казак Василий Орефьев-Серебряков и Александр фон Екстейн, а также несколько парагвайских военных и проводники индейцы из племени чамакоко. Три недели они пробирались через непроходимую сельву, кишащую ядовитыми пауками и змеями, страдали от недостатка питьевой воды, но добились своей цели. Оказывается, что это вовсе не миф! Озеро существует! Огромное! Оранжереев сказал, что его размеры где-то пять на два километра! Невероятно! Среди этого безводья — озеро! И кто его открыл? Русские! Нас выгнали из России, и мы теперь по всему миру не только строим, создаём, но и открываем!

— Да, действительно, невероятно! — согласился Павел, поражённый рассказом Владимира.

— Парагвайцы построили на берегу озера Питиантута форт имени Карлоса Антонио Лопеса. Форт, фортин — это они так называют здесь свои укрепления. И вот теперь боливийцы их выбили оттуда… Выбили… — Маковский замолчал, — что-то я набрался сегодня, Павлик… Пойду-ка я домой.

Глава 4

Репетитором оказался хрупкий, невысокого роста мужчина, лет пятидесяти пяти, с пышной гривой седых курчавых волос.

— Григор! — представился он, пожимая огромную ладонь Павла кончиками своих тонких холёных пальцев.

— А ваше отчество? — поинтересовался Орлов.

— Вы знаете, Павел, что в этой стране нет отчеств, поэтому и мы с вами удовольствуемся только именами.

Увидев на стене иконы, репетитор перекрестился.

— По нашему, по-православному! Справа налево, — невольно отметил про себя Павел.

Прежде чем направить репетитора к Орлову, Маковский сразу же предупредил своего друга:

— Павлик, я о нём ничего не знаю. Но все говорят, что этот Григор знает пятнадцать языков и умеет их очень доходчиво преподавать. Также рассказывают, что он год живёт в Асунсьоне, затем надолго куда-то исчезает… Потом вновь появляется. Если, разумеется, он тебе не понравится — гони этого учителя в шею! Другого найдём!

Григор подошёл к иконам, висевшим на стене.

— Старинные! — с восхищением произнёс он. — Ваши?

— Да! Эти два образа «Спас Нерукотворный» и «Георгий Победоносец, поражающий змия» мне достались от моего прадеда, а ему — от его прадеда. Когда и кем они были написаны, я не знаю. Но эти иконы со мной всегда: прошли две войны, Галлиполи… и сейчас вот здесь, в Парагвае.

Григор принялся с интересом изучать фотографические карточки, стоявшие на столе: свадебная, где Павел был в мундире поручика, а Нина — в красивом длинном платье; Нина на берегу Волги; Нина за столом в летнем саду… Особое внимание репетитора привлекла карточка, где Нина в форме сестры милосердия стояла с императрицей Александрой Фёдоровной у белого вагона санитарного поезда её величества. Григор рассматривал её с нескрываемым любопытством…

Орлов подумал, что репетитор что-нибудь спросит… Но тот оторвался от фотокарточек и произнёс:

— Вы, мне сказали, желаете очень быстро овладеть испанским языком?

— Да!

— Ну что же… Я могу пообещать Вам, что занимаясь со мной по специальной системе, вы через месяц сможете правильно выражать письменно и устно свои простые мысли, а также читать не очень сложные тексты. Ещё через один месяц вы сможете свободно вести диалоги на многие темы, а также писать сложные сочинения на испанском языке. Кроме того, вы будете легко и с наслаждением читать романы… Павел, вам подходят эти сроки?

— В принципе да. — Не очень уверенно ответил Орлов, понимая, что его миссия в этой стране затягивается надолго. Но в тоже время, чтобы выполнить всё то, для чего он приехал сюда, необходимо знать испанский язык. Ведь всё время пользоваться услугами переводчиков будет крайне неудобно!

— А почему в принципе? Вы в чём-то не уверены? Во мне? В моих способностях? — Григор пристально посмотрел в глаза Павлу.

— Старого учить, что мёртвого лечить! Может и не получиться так быстро?

— Прошу прощения, но вы не старый и не мертвый! Я вам дал слово! Только хотел бы вас сразу предупредить, что заниматься мы будем с понедельника по субботу, по десять часов в день! Это очень утомительно для вас?

— Нет! Я согласен!

— И самое главное: оплата моих услуг. За репетиторство я беру дорого. Очень дорого. Один доллар в день. Расчёт каждую субботу…

— Я согласен, — твёрдым голосом ответил Орлов.

— Тогда начинаем, Павел.

— Когда?

— Да прямо сейчас! Чего же время терять? — объявил Григор.

Посмотрев все записи Орлова, сделанные им при самостоятельном изучении испанского языка, Григор искренне изумился:

— Как-то странно вы, мой дорогой друг, читаете местные газеты? Только объявления о продаже и купле недвижимости! Так вы никогда не только не выучите язык, но и не познаете ничего об этой стране и людях, которые здесь живут.

— Бывает, что и корова не тем боком чешется, — ушёл от ответа Павел.

— Газету, мой дорогой друг, надо читать с первой и по по-след-нюю страницу! На первый взгляд, вам, разумеется, покажется, что это напрасная трата времени. Но это не так! Вы должны хорошо ориентироваться в местной жизни, традициях, политике!

— Хорошо! — спокойно согласился Павел.

— Уверен, мой дорогой друг, что вы даже и не подозреваете, что Парагвай находится на пороге войны! А ведь вы здесь живёте уже больше недели!

— С кем они, парагвайцы, собираются воевать? — искренне удивился Орлов.

— С Боливией! С соседней Боливией! Представьте себе! Война может разразиться в любую минуту из-за Северного Чако, территории до недавнего времени забытой Богом и людьми. Ведь там летом жара до 50 градусов! Зимой температура падает до минус 5! Вода практически отсутствует. Нет, она есть, только, когда льют непрерывные дожди в течение трёх недель. Вот тогда всё там утопает. С наступлением жары, приходит засуха и сжигает всё живое. Там могут выжить только ядовитые пауки и змеи, — Григор сделал длинную паузу, чтобы отдышаться.

— Так что получается? Северный Чако — это спорная территория? — Воспользовавшись тем, что его собеседник замолчал, спросил Орлов.

— Ну, конечно, чёткой границы нет. А откуда она может быть, если даже карт этого земного ада не имеется. Дело в том, что нефтяная компания Стандарт Ойл в середине двадцатых годов обнаружила на территории боливийской части Северного Чако месторождения нефти. Специалисты этой компании утверждают, что основные запасы этого месторождения находятся на парагвайской территории. Я читал, что даже существует мнение, что нефтяные месторождения Северного Чако значительно превосходят по своему объёму запасы Баку. Вот так-то, дорогой друг! Правительство Боливии очень тесно связано со Стандарт Ойл. Эта компания помогла боливийцам добиться огромных кредитов для увеличения и реформирования их армии. Ух… у Вас не найдётся для меня глотка воды?

— Пожалуйста, — ответил Павел, наливая своему репетитору стакан свежей воды из графина. — Так значит война из-за нефти?

— Да, но не только. Вы должны, также, знать, что боливийское правительство преследует ещё одну цель: выход к океану. Ведь Боливия типично сухопутная страна, лишённая выходов на мировые рынки сырья. А ведь ей надо вывозить своё олово и серебро. Так что здесь совпадают цели Стандарт Ойл и правительства Боливии. Да вы, даже себе и не представляете, какой многочисленной и мощной армией обладает эта отсталая страна! Главнокомандующим вооружёнными силами Боливии является немецкий генерал-майор Ганс Кундт. Кроме него, там служат сотни две германских инструкторов, имеющих боевой опыт великой войны в Европе.

— А в Парагвае многочисленная армия? — поинтересовался Павел.

— А она, то есть армия, здесь вообще есть? — удивился Григор.

С этого дня у Орлова началась очень напряжённая жизнь. С утра до обеда он спрягал правильные и неправильные глаголы испанского языка, повторял слова за своим репетиром, чтобы отработать хорошее произношение, читал и пытался переводить сложные тексты из свежих газет.

По вечерам они, вдвоем, выходили на прогулки.

— Парагвайцы, замечательные люди! Простые, скромные, трудолюбивые и очень отзывчивые, — рассказывал Павлу Григор, с трудом поспевая за ним и, сильно задирая голову вверх, чтобы видеть лицо Орлова. — С ними нельзя разговаривать сухо и кратко. Это вам не Европа! Вы должны стать другом всех встречных людей. Чем больше будет у вас здесь знакомых и друзей, тем вы лучше будете жить в этой стране. Павел, не смотрите на меня таким странным взглядом! Чуть позже вы поймёте, как я был прав!

— А если я не разговорчивый и не хочу лезть человеку, да ещё и незнакомому, в душу? — спросил Орлов.

— Лезть в душу нет никакой необходимости, а вот оставлять о себе хорошее мнение, как о человеке простом, скромном и незаносчивом-надо! Но самое главное в том, что вы, мой дорогой друг, можете добыть нужную для вас информацию совершенно бесплатно!

Они медленно шли по одному из центральных проспектов Асунсьона — Колумбии. Уже наступал вечер и многие жители столицы, уставшие от одуряющей дневной жары, вышли, чтобы насладиться свежим ветерком, дувшим с реки.

— Вот смотрите, Павел, — вдруг произнёс Григор и направился к старику, торговавшему на углу жареным арахисом. Орлов последовал за ним.

— Добрый вечер, уважаемый! — поздоровался Григор со стариком. — Почём ваш замечательный товар?

— Два больших кулёчка за один песо, — ответил тот.

— Не может быть! Такие крупные арахисы и в таких огромных кульках и всего за один песо! Какое у вас, уважаемый, доброе сердце! Я вчера мелких арахисов у пацана купил. Один песо — кулёк! Да разве ваши можно сравнить с его… — выпалил без остановки Григор.

— Совести у людей не стало! Особенно у молодых! Им бы только деньги! — искренне огорчился старик, насыпая Григору арахис в два кулька, сделанных из старой пожелтевшей газеты.

— Спасибо, друг! — поблагодарил продавца Григор и протянул ему однопесовую монету.

— Нет, нет! Друг! Бери так! Заходи, когда захочешь. Я хорошим людям всегда буду рад! — почти торжественно произнёс старик, вручая кульки Григору.

— Видели а, Павел? — спросил репетитор, когда они отошли.

— Да, видел.

— Это был простой уличный торговец. Неграмотный, но очень совестливый и честный человек. Если же вы хотите разговорить постового полицейского, то никогда не обращайтесь к нему «друг». Ведь он находится при исполнении служебных обязанностей. Только официально: «господин полицейский». Это обращение надо будет повторять в каждой фразе, до тех пор, пока страж закона не проникнется к вам доверием. Вот тогда-то, можете спрашивать у него, что хотите. Я понятно рассказываю, а Павел?

— Да!

— Если вам, мой дорогой друг, понравилась женщина, то познакомиться с ней очень легко. Даже если она замужем. Конечно с условием, что рядом с ней нет её супруга. Вы должны знать двадцать, можно больше, обаятельных комплиментов. Например, женщина, идёт по улице… Поравнявшись с ней, вы, незаметно для всех прохожих, наклоняетесь к её ушку и шепчете так, чтобы слышала только она, один из своих комплиментов. Если она вам улыбнулась то всё!

— Что всё? — не понял Павел.

— Она ваша! Вы тут же на тротуаре можете развивать свой успех! Только учтите, комплимент предназначается только этой женщине! Никто из посторонних его слышать не должен. Сейчас я вам покажу, как это делается. А потом вы, мой дорогой друг, попробуете повторить, но уже с другой…

— Григор, что вы себе позволяете?! Я что клоун? Или хуже того — невоспитанный хам? — взорвался Павел.

— Эту часть урока, к сожалению, вы не поняли! — огорчился репетитор. — Ну, ничего, через месяц, другой… мы с вами к нему вернёмся.

К концу недели от усиленных теоретических и практических занятий с Григором у Павла уже «кипела» голова. Он надеялся, что в воскресенье ему удастся отдохнуть. Но в субботу вечером к нему пришёл Маковский:

— Господин Орлов, хватит сидеть дома. Пойдём пройдёмся!

— Не могу я, Владимир! Голова сейчас взорвётся от испанского языка! На старости лет так учиться! Кипит голова, понимаешь, кипит!

— Я же тебя хочу вылечить, Павлик! Пойдём в «Испанскую таверну» и выпьем холодного шампанского. Кипение и закончится! Ха-ха-ха — весело смеялся Маковский.

— Нет, только не сегодня! — взмолился Орлов.

— Сегодня и прямо сейчас! Нас уже люди ждут?

— Какие люди?

— Наши! Пошли!

За столиком в ресторане «Испанская таверна» сидели двое очень похожих мужчин. Только одному было лет сорок, а второму — чуть больше тридцати.

— Господа, разрешите вам представить капитана Корниловского полка Орлова! — торжественно произнёс Маковский.

— Оранжереев Игорь! — произнёс старший и, встав из-за стола, пожал протянутую руку Павла.

— Оранжереев Лев! — представился младший, поднимаясь и пожимая руку Орлова.

— Вот они какие, братья Оранжереевы, о которых мне неоднократно рассказывал Владимир! — подумал Павел. — Волевые и честные лица. Сразу видно, что хорошие люди!

В ресторане, на удивление, было очень мало людей. Заняты были только столики, стоявшие у окон. Не успели они выпить бутылку шампанского, как в зал вошёл высокий сухощавый мужчина лет сорока пяти. Маленькая бородка, пенсне. Хороший костюм, белая рубашка, галстук.

Павел посмотрел на вошедшего.

— Боже мой!!! Боже мой!!! Да это же Юрий Бутлеров! Да… да! Это он!!! — прошептал Орлов и, резко поднявшись, кинулся навстречу мужчине, опрокидывая столы и стулья, находившиеся на его пути.

— Юра!!! Неужели это ты?! Здесь!!! — закричал Павел, хватая в охапку мужчину.

— Пусти, Илья Муромец! Задушишь! — закричал тот в ответ, обнимая Орлова.

— Я тебя сразу и не узнал! — признался Павел.

— Конечно, столько лет прошло. Я уже в старика превратился… да отпусти ты меня! Рёбра трещат! — взмолился Юрий.

Юрий Бутлеров, закончил Московскую сельскохозяйственную академию. В 1914 году ушёл вольноопределяющимся на фронт. Стал Георгиевским кавалером. Они познакомились с Орловым во время эвакуации из Новороссийска, а затем воевали в Крыму. Есаул Бутлеров там командовал артиллерийским дивизионом.

Они пили за Родину, которую потеряли навсегда, за погибших боевых товарищей… и, конечно же, за такую неожиданную встречу здесь, в Асунсьоне.

В основном, зачастую перебивая друг друга, говорили Маковский и братья Оранжереевы. Бутлерову, иногда, удавалось вставить одно, два слова. Орлов молчал, с большим вниманием слушая своих товарищей.

Улучив момент, когда образовалась короткая пауза, он задал наболевший вопрос:

— Говорят, что и здесь возможно будет война?

— Почему возможно? Она неизбежна! Вопрос только в том когда: через две недели или через два месяца, — ответил Бутлеров, пощипывая свою аккуратную бородку.

— Я лично думаю, что недели через три, — высказался Игорь Оранжереев. — Все последние события ясно говорят, что Парагвай стоит на пороге войны с Боливией.

— А что случилось в последнее время? — поинтересовался Павел.

— 15 июня взвод боливийцев захватил парагвайский фортин Карлос Антонио Лопес на берегу стратегического озера Питиантута. На днях следует ждать репрессалий со стороны Парагвая. — Объяснил Лев.

— Лёвушка, ты объясни Павлу, что такое фортин и форт! А то человек думает, что это настоящие серьёзные укрепления, — посоветовал Игорь.

— Да, вам надо объяснить, что фортом и фортином как парагвайцы, так и боливийцы называют несколько хижин, с гарнизоном. Как правило, они создаются в стратегических местах, а также, где есть какая-нибудь глубокая лужа дождевой воды. Озеро Питиантута, кстати, лавры первооткрывателей принадлежат русским офицерам, входившим в состав экспедиции под руководством генерала Беляева, является уникальным водоёмом в самом центре засушливого Северного Чако. Поэтому имеются все основания полагать, что война и вспыхнет именно на берегах этого водоёма пресной воды.

— Но корни будущего вооружённого конфликта кроются в стремлении Боливии завладеть побережьем реки Парагвай, обеспечив себе выход в Атлантику по реке Парана. Также, масла в огонь подливает и Стандарт Ойл, которая утверждает, что в недрах Северного Чако находятся огромные запасы нефти, — высказал своё мнение Бутлеров.

— Да, Юра, всё ты правильно говоришь. Только как Парагвай будет отбиваться со своей крошечной армией? — Спросил Маковский.

— Нет, это до 1924 года армии здесь практически не существовало. Несколько пехотных батальонов, разбросанных по дальним гарнизонам, да два эскадрона кавалерии. А вот с началом ползучей экспансии Боливии, когда она стала продвигаться вглубь парагвайского Северного Чако, создавая форты всё ближе и ближе к реке, правительство Парагвая очнулось от «летаргического сна» и принялось за реформирование своих вооружённых сил. Начали создавать тактические формирования: «пехотные рехимьенто». В состав этой новой боевой единицы входят три батальона пехоты, эскадрон кавалерии, батарея тяжёлой артиллерии, сапёрный взвод, медицинская часть, интендантский взвод… — Объяснил Бутлеров.

— Да, Юра, это так! Только вот за восемь лет были созданы всего три пехотных рехимьенто. Это преступно мало! Спасибо нашему Ивану Тимофеевичу Беляеву за то, что подсказал руководству страны о необходимости наличия мощной кавалерии. И только с января этого года начали делать попытки создания кавалерийских рехимьенто, — перебил Игорь.

— Господа, но уже ведь 1932 год! Какая кавалерия? Нужны танки и самолёты! — нервно воскликнул Маковский.

— Нет, Володя, в Северном Чако танки никакой роли играть не будут! Ведь там непроходимая сельва: столетние деревья и густой кустарник, оплетённый лианами. Самолёты — да! Они очень необходимы! Но, увы… — ответил запальчиво Бутлеров.

— Почему увы? — поинтересовался Павел.

— Да потому что парагвайские военно-воздушные силы располагают одной эскадрильей древних истребителей WIBAULT 7.C1 и эскадрильей допотопных бомбардировщиков POTEZ 25.A2, купленных у Франции сразу же после окончания войны в 1919 году! — посетовал Лев.

— В прошлом году для своего ВМФ парагвайское правительство сделало прекрасное приобретение: купило у Италии две бронированных канонерских лодки. Они, думаю, сыграют свою роль в ходе будущей войны, — заявил Юрий.

— Ситуация с офицерскими кадрами в Парагвае оставляет желать лучшего. Несколько подполковников и два десятка майоров, не имеющих боевого опыта. О капитанах и лейтенантах я не говорю, — вздохнул Игорь.

— А Боливия? Чем располагает Боливия? — воскликнул Орлов.

— Боливия, Павлик, в настоящее время имеет самые современные военно-воздушные силы в Южной Америке. В их составе находятся эскадрильи истребителей VICKERS VESPA, бомбардировщиков BREGUET 19, CURTISS-WRIGHT C14.R OSRPREY. А транспортная авиация состоит из трёхмоторных JUNKERS 52. Ты только представь, трёхмоторные транспортные самолёты!!! — Возбуждённым голосом сказал Бутлеров. — Вся боливийская армия — это множество дивизий, подготовке которых остаётся только позавидовать. Ведь главнокомандующим у них там является немецкий генерал-майор Ганс Кундт. Кроме него, в боливийской армии служат сотни немецких инструкторов. Все они воевали против нас во время великой войны. Вооружённые силы Боливии являются уменьшенной копией кайзеровской армии. Даже на парадах маршируют прусским гусиным шагом и в касках с шишаками! — рассказал Бутлеров.

— Также, у боливийцев большое количество тяжёлой артиллерии, — Игорь Оранжереев понизил голос до шёпота, — по данным парагвайской разведки больше пятисот единиц!!! И огромное количество снарядов!

— И так, господа, предположим, что началась война. Что будем делать мы, русские, находящиеся по воле судьбы в Парагвае? — поинтересовался Маковский.

— Мы сразу же будем проситься добровольцами на фронт! — в один голос заявили браться Оранжереевы. — Мы ведь являемся артиллерийскими инструкторами в военном училище, и когда мальчишки-курсанты пойдут воевать, мы здесь не останемся! Как мы, русские офицеры, сможем смотреть потом всем парагвайцам в глаза?

— Я тоже буду проситься на фронт! Парагвай нас, русских, встретил и принял, как родных… И стоять нам в стороне, в трудный час для парагвайцев, не только претит нашей чести русских офицеров, но и будет подлостью по отношению к этому народу. — Почти торжественно объявил Юрий Бутлеров.

— Я вчера разговаривал с моим бывшим однополчанином бароном Унгерном Константином, вы, наверное, с ним знакомы, так он такого же мнения: идти добровольцем на фронт, — сообщил Маковский.

— Где надо записываться? И какие документы необходимо предоставить? Я тоже — на фронт! — встал из-за стола Орлов.

— Павлик, садись! Война — то ещё не началась! — одёрнул его Бутлеров.

Официант не успевал приносить бутылки с шампанским. Все, за исключением Орлова, много говорили. Павел с интересом слушал: ведь его собеседники делились опытом своей жизни в Парагвае. За этот вечер он узнал гораздо больше, чем за всё время своего пребывания в этой стране.

Разошлись за полночь. Маковский едва стоял на ногах, и Павел решил его доставить домой.

— Давай, Володя, возьмём извозчика? — предложил он.

— За-а-а-чем? Пошли… пеш… пе… шком… Я хо-хо-чу с тобой по-го-, — Маковский споткнулся.

— Орлов поднял его и, обняв за плечи, повёл по полутёмной пустынной улице. Они прошли Испано-Американский отель, затем здание Верховного суда…

— Пав-пав-пав…, здесь мы по-во… направо! — едва шевеля языком, произнёс Маковский. — Ох, и набрался я се-се-сегодня…

— Ты уверен, что надо повернуть здесь? — на всякий случай спросил Павел.

— А мы с то-то-тобой Биржу прошли?

— Нет? А что?

— Что, что… Значит надо нам идти в дру-дру…

Повернули назад и, когда миновали здание Биржи, похожее на конюшню, свернули направо.

— Вот… при-при, — Владимир остановился возле дома с высокими коваными воротами.

— Павлик, а я совсем, совсем забыл тебе сказать, что-что-что моя Исабель хочет с тобой познакомиться и… Про-про-сти… и поэтому мы тебя приглашаем в театр в следующее воскре… в восемь…

— Какой театр? Уточнил Орлов.

— Как какой? Наци-наци-ональный… он здесь един-ств-ств.

— Хорошо, встречаемся у театра! — пообещал Павел, помогая открыть своему другу массивную кованную калитку.

В воскресенье Орлов написал осень подробное письмо Виктору. В нём он рассказал всё, что узнал о Парагвае, её жителях, её экономике. Только об одном он умолчал: о надвигавшейся войне.

В понедельник Павел и Григор вышли вечером на практические занятия в город. Все улицы были запружены народом. Били в железные бочки, барабаны, жгли костры… По проспекту Колумбия медленно двигалась многочисленная процессия, состоявшая из молодых людей. В руках транспаранты: «Не пяди родного Чако проклятым болис», «Президент Гужжари — предатель!», «Гужжари, уходи в отставку!», «Дадим «болис» достойный отпор», «Парагваец, записывайся добровольцем в армию!», «Болис, вон из нашего Чако»…

Не было видно ни одного полицейского. Витрины всех магазинов и ресторанов были закрыты опущенными решётками.

— Григор, что это? Что происходит? — спросил Павел, с удивлением смотря по сторонам.

— Антиправительственная манифестация! Народ уже устал от того, что правительство ничего не делает, чтобы остановить боливийскую агрессию в Чако. Вот требуют немедленной отставки президента Парагвая Гужжари, — объяснил репетитор, с опаской озираясь по сторонам.

— Григор, а кто такие «болис»?

— Парагвайцы так пренебрежительно зовут боливийцев. А те, в свою очередь, обзывают парагвайцев — «пилас».

Шум нарастал… Количество людей на проспекте Колумбия увеличивалось с каждой минутой.

— Я думаю, мой дорогой друг, что на сегодня нам надо отменить прогулку по городу. Пойдёмте лучше к вам домой и продолжим изучать будущее в прошедшем времени, — предложил Григор.

— Давайте! — согласился Орлов.

Теперь манифестации проходили почти каждый день. Обстановка в стране накалялась…

В воскресенье, в половине восьмого вечера, Павел в своём самом лучшем костюме стоял у двухэтажного здания Парагвайского Национального театра. Вскоре подошли Маковский со своей спутницей.

— Павлик, разреши тебе представить прекрасную и красивую женщину, Исабель! — торжественно произнёс он по-французски.

— Орлов! — щёлкнув каблуками туфель, сказал Павел и затем поцеловал Исабель руку.

— Сразу видно, что вы высококультурный европейский офицер! — ответила по-испански женщина, с изумлением рассматривая высокого Орлова.

Исабель была одета в длинное вечернее платье цвета спелого манго. Маковский — в шикарный белый смокинг.

— И где Владимир его раздобыл? — невольно подумал Павел.

Внутри театр был такой же серый и невыразительный, как и снаружи. Играли пьесу местного автора. Название было на гуарани, поэтому Орлов его не запомнил. Да и актёры, на сцене, употребляли много странных слов, Павел не мог уловить смысла пьесы. Ему было очень скучно, и он из всех сил сдерживал себя, чтобы не заснуть…

— Ну как вам, Павел, наш театр? — спросила его Исабель во время антракта.

— Уютный, — вежливо ответил Орлов по-испански.

— Вы молодец! Вы уже так хорошо говорите по-испански! — похвалила его Исабель. — Вот Владимир никак не хочет его учить. Поэтому мы с ним говорим по-французски. Я очень рада, что вам понравился наш Национальный театр. Хотя я понимаю, что он очень скромный… Его никак нельзя сравнить с театром Колон в Буэнос-Айресе. Вы, Павел, были в Театре Колон?

— Никогда. В Буэнос- Айресе я был только проездом.

— А я, когда мне было тринадцать лет, с родителями посетила Колон. Ах, какая это роскошь! Огромный! Шикарные кресла, золото, ковры… Да, кстати, я видела вашего русского гения: танцора Вацлава Нижинского. Это был Русский балет! И танцевал Нижинский в «Фавне». Это был гений танца! Это был…

Звук колокольчика прервал слова Исабель.

— Вторая часть! Пойдёмте! — пригласил Маковский.

После спектакля, когда они втроём вышли на улицу, Владимир, извинившись перед Исабель, отозвал Орлова в сторону.

— Павлик, она не дала мне спокойно сидеть и дремать. Всё время на ухо шептала: «Почему твой друг не имеет женщины?», «Почему Павел, такой красивый и сильный мужчина живёт один? Это плохо? Он, наверное, стеснительный?», «Я его хочу познакомить с моей подругой Каталиной. Они подойдут друг другу! Я уверена! Давай пригласим Павлà к нам на обед после твоего возвращения из командировки».

— Владимир, ты же всё знаешь! Мне никто не нужен! Меня не надо ни с кем знакомить! — шёпотом возмутился Орлов.

— Павлик, ну что я могу сделать? Приходи на обед. Ты что испугался? Я завтра с Башмаковым выеду на Север Парагвая в поездку до 1, или до 2 августа. Когда вернусь, сразу же зайду к тебе и договоримся…

— Павел, простите, я хотела бы Вас пригласить к нам на обед. В начале августа… Вы как? Не против? — произнесла подошедшая к ним Исабель, улыбаясь своими чувственными губами…

— Я… я…, — замялся Орлов. — Я приду! Спасибо за приглашение!

Глава 5

Наступил июль. Вместе с ним пришли и холода. Павел никогда не думал, что здесь, в тропиках, может быть так холодно. Под утро температура падала до 2 градусов тепла. В доме, где никогда не было печки, становилось очень прохладно и неуютно. Днём лучи солнца прогревали воздух до 20–25 градусов.

Политическая ситуация в Парагвае накалялась каждый день. На улицах постоянно собирались огромные толпы людей, энергично требовавших немедленной отставки президента страны и всего кабинета министров.

Газеты ежедневно сообщали о вооружённых стычках парагвайских патрулей с разведгруппами боливийской армии.

— Вот видите, мой дорогой друг, какие вы гигантские успехи делаете в изучении испанского языка! — не уставал хвалить Павла его репетитор, — а помните, что вы сказали во время нашей первой встречи? Забыли? А я вам, мой дорогой друг, напомню: «Старого учить, что мёртвого лечить! У вас, Павлик, проснулись способности! Я их разбудил, а вы их заставили работать, благодаря вашей колоссальной силе воли.

Орлов выбрал из газет несколько очень заманчивых объявлений о продаже огромных земельных участков в зоне, прилегавшей к городу Консепсьон. Павел написал об этом Виктору в очередном письме, а также решил, в начале августа, поехать туда, чтобы увидеть всё своими глазами.

Утром 17 июля Орлов проснулся от шума беспорядочных выстрелов и людских криков. Оказалось, что парагвайцы в результате молниеносной атаки выбили боливийцев из фортина Карлос Антонио Лопес. Толпы народы вышли на улицы, чтобы отпраздновать это грандиозное событие. Так как многие парагвайцы имели личное оружие, то они старались продемонстрировать свою радость, стреляя из него в воздух.

— Прав был Лев Оранжереев, когда сказал в ресторане, что надо ожидать репрессалий со стороны Парагвая, — вспомнил Павел.

С этого дня драматические события в Северном Чако стали развиваться с невероятной быстротой. 27 июля боливийцы захватили фортин Корралес. 28 июля после непродолжительной обороны пал парагвайский фортин Толедо. 31 июля боливийцами был захвачен фортин Бокерон.

На улицах Асунсьона горели костры, люди били в барабаны, стреляли… Студенты предлагали немедленно создать народное ополчение для защиты Родины… В адрес президента и правительства посылалась нецензурная брань… Многие магазины и рестораны закрылись из-за опасения вспышки народных волнений…

Павел проснулся от звенящей тишины. Выйдя из дому, он увидел, что улицы были пусты. О недавних массовых протестах напоминали только лишь кучи мусора и ещё теплившийся жар в сгоревших кострах. Орлов медленно шёл по проспекту Колумбия в надежде найти открытый ресторан и позавтракать… И вдруг… Тишина взорвалась звонкими криками босоногих мальчишек, продававших газеты.

— Президент Гужжари объявил всеобщую мобилизацию!!! Президент Гужжари подписал декрет о мобилизации всех мужчин в возрасте от 18 до 50 лет! Читайте в газетах адреса мобилизационных пунктов! Все в армию! Всеобщая мобилизация!!! Всеобщая мобилизация!!!

Не дождавшись Григора, Павел, после обеда, сам вышел на прогулку. По городским улицам нельзя было пройти. Десятки тысяч людей собрались в центре Асунсьона:

— Теперь мы покажем «болис», что такое война против нас! — кричал в жестяной рупор неряшливо одетый юноша.

— Мы покажем, покажем!!! — вторила за ним толпа.

Били барабаны… Какой-то старик, лет семидесяти, пританцовывая босыми мозолистыми ступнями по брусчатке, пытался выстрелить в воздух из древнего кремнёвого ружья. Рядом с ним группа подростков раздирала в клочья боливийский флаг.

— Все на мобилизационные пункты! — послышался голос с другой стороны улицы.

Это был невысокий мужчина, одетый в военную форму с жестяным рупором в руках.

— На мобилизационные пункты! На мобилизационные пункты!!! — заревела толпа. — Да здравствует Парагвай! Смерть Боливии! Да здравствует Парагвай!!!

Григор появился только к вечеру. Выглядел он растерянным и очень озабоченным.

— Вы, Павлик, выходили сегодня в город?

— Да, конечно.

— Видели, что делается на улицах?

— Да.

— Думаю, мой дорогой друг, что нам надо бы сейчас совершить прогулку.

Они шли по улицам Асунсьона. Возле дверей мобилизационных пунктов стояли длинные очереди мужчин разных возрастов. Он курили самодельные сигары огромных размеров и чём-то оживлённо беседовали.

— Давайте спустимся к реке! — предложил Григор.

На столичной пристани стоял хаос. Огромные толпы, в основном хорошо одетых молодых мужчин, с баулами и чемоданами старались попасть на пассажирский пароход. Периодически вспыхивали ссоры из-за места в очереди.

— Это куда они? — удивился Павел.

— Те, кого мы недавно видели у мобилизационных пунктов, идут на войну. А вот эти, стремящиеся любой ценой сесть на пароход, бегут от неё в Аргентину, — пояснил репетитор.

Рано утром появился Маковский. За время своего отсутствия он сильно похудел и осунулся.

— Владимир, вид у тебя нездоровый. Случилось что-нибудь? — поинтересовался Орлов.

— Устал, как собака, от жизни в этой проклятой сельве! Обо всём потом тебе подробно расскажу. А сейчас, Павлик, идти надо, — ответил его друг.

— Куда?

— Все наши в доме у Корсакова собираются. Разговаривать будем.

Дверь на улице Исабель Ла Католика им открыл мужчина лет сорока, роста чуть выше среднего, очень хрупкого сложения. Его волосы были тщательно зачёсаны на правую сторону с идеальным пробором. Красивое лицо немного портили чуть оттопыренные уши… Это был хозяин дома.

— Здравствуйте, господа! Я — Николай Корсаков.

— Павел Орлов!

— Владимир Маковский!

— Проходите, пожалуйста!

Орлов и Маковский прошли вслед за хозяином дома через длинный и узкий коридор и оказались в небольшом маленьком дворике. Здесь, в тени высокой старой магнолии, сидела группа мужчин. Павел сразу же увидел среди них Юрия Бутлерова и братьев Оранжереевых.

— Господа, честь имею представить вам Павла Орлова и Владимира Маковского! — торжественно объявил Корсаков.

Через несколько минут Павел познакомился с находившимися во дворике: Евгением Тимченко, Борисом Касьяновым, Василием Орефьевым-Серебряковым, Владимиром Башмаковым, Николаем Гольдшмидтом, Владимиром Порфененко, Николаем Ходолеем, Всеволодом Каннониковым, Николаем Голушкевичем. Все они были офицерами-белогвардейцами, приехавшими в Парагвай в разные годы в поисках лучшей жизни.

— Господа! — обратился Корсаков, — я всех вас попросил прийти ко мне для того, чтобы мы, русские, живущие в Парагвае, могли высказаться и выработать совместные действия для всей нашей общины. К большому сожалению, генералы Беляев и Эрн не смогли прибыть. Их срочно пригласил к себе военный министр. Но, прежде чем отбыть к нему на встречу, Иван Тимофеевич успел поговорить с Юрием Бутлеровым. Ему я и предоставляю слово.

— Господа, генерал Беляев сказал мне, что вчера во время беседы с ним президент Парагвая просил нас, русских офицеров, имеющих боевой опыт, помочь парагвайскому народу в это трудное время. — Начал говорить, встав со стула, Бутлеров. — Как вы знаете, парагвайская армия находится в стадии реформирования. С началом всеобщей мобилизации количество подразделений стремительно увеличится. В связи с этим остро встанет вопрос о командирских кадрах. Их, как вы прекрасно понимаете, нет. Мы, русские, единственные, кто может оказать реальную и действенную помощь. Президент просил помочь в создании боеспособных вооружённых сил Парагвая.

Бутлеров закончил говорить и сел. Встал Корсаков.

— Господа, разрешите мне сказать несколько слов. Двенадцать лет назад мы потеряли нашу Родину-Россию. Сегодня, если мы останемся безразличными к судьбе парагвайцев, то мы потеряем и вторую нашу Родину — Парагвай! Ведь нас здесь приняли как родных! Поделились, чем смогли… И наш долг помочь этой стране. Или, господа офицеры, у кого-то из вас будет другое мнение?

— Правильно! За добро надо платить добром! — сказал Павел.

— Ты, прав, Корсаков! Только как мы сможем воевать, не зная Уставов парагвайской армии? Надо бы их изучить или прочитать хотя бы… — послышалось мнение Бориса Касьянова.

— Времени на изучение Уставов у нас нет. Нам придётся вести только что сформированные части в бой. А как это делается, мы, прошедшие две войны, знаем и без Уставов. На месте разберёмся! — последовало мнение Игоря Оранжереева.

Орлов внимательно слушал и вспомнил разговор месячной давности, который состоялся в ресторане.

— Как правы были его собеседники тогда! И всем сейчас ясно, что ситуация у парагвайцев просто катастрофическая. Им надо помочь. А помочь ближнему-это святое дело!

— Господа, у кого есть вопросы? — спросил Бутлеров.

— Есть! Разрешите? — поднялся Павел со своего стула.

— А как записаться в добровольцы? В любом мобилизационном пункте или в другом месте можно? И какие документы необходимо предоставить?

— Да, очень правильный вопрос! — ответил Бутлеров. — Каждый из вас, кто принял решение стать добровольцем, должен со своим паспортом, где стоит парагвайская виза и каким-нибудь документом, оставшимся от службы в Российской Императорской армии или Добровольческой армии, где указан ваш последний офицерский чин и должность с надлежащей печатью, прибыть в комнату номер 4 Министерства иностранных дел. Там с этого документа сделают перевод на испанский язык, а с паспорта снимут копию. Затем с этими бумагами вы должны явиться в Мобилизационное управление военного министерства.

Ровно в восемь часов утра следующего дня Орлов прибыл в министерство иностранных дел. Павел был уверен, что будет первым, но ошибся. У запертой двери комнаты номер 4 уже стоял Николай Гольдшмидт.

— Что ещё закрыто? — удивился Павел, подавая руку Николаю.

— Как видите!

Минут через пять пришли Юрий Бутлеров и бывший офицер Донского казачьего войска Василий Орефьев-Серебряков, коренастый мужчина лет сорока с живыми серыми глазами, одетый в военную форму цвета зелёных оливок, но без знаков различия.

Только в половине девятого появилась сотрудница МИДа, женщина лет сорока пяти, с гладкими зачёсанными назад короткими волосами, толстых очках и большими серьгами в ушах. Она с неподдельным изумлением осмотрела мужчин, стоявших у дверей её кабинета.

— Здравствуйте! Вы что, все ко мне?

— Да! — бодро подтвердил Гольдшмидт.

— Тогда заходите! — пригласила она, открывая двери.

Гольдшмидт объяснил чиновнице, с какой целью они беспокоили её в столь ранний час.

— Оставляйте ваши документы. Через три дня всё будет готово, — сказала она, изображая улыбку.

— Через сколько?! — в один голос громко спросили Бутлеров и Гольдшмидт.

— Через три дня! Ведь здесь очень много работы! — ответила чиновница и строго посмотрела на них поверх своих очков.

— Простите, но лично нам господин президент сказал, что документы для добровольцев, идущих на войну, будут оформлять очень быстро! — объяснил Бутлеров.

— Какой президент? — не поняла чиновница и надула свои полные губы.

— Как какой?! Президент Республики Парагвай господин Гужжари, — сказал Бутлеров и ткнул пальцем в потолок.

— Хорошо! Завтра утром документы будут готовы. Приходите в это же время! — пообещала чиновница, грустно смотря на них поверх своих очков.

Следующим утром Орлов пришёл к половине девятого. Его уже ждали Николай Гольдшмидт, Юрий Бутлеров, Василий Орефьев-Серебряков и Борис Касьянов.

— Павел, забирай свои бумаги и пойдём в Военное министерство.

Здесь, в мобилизационном управлении, седой коренастый мужчина в военной форме цвета зелёных оливок с погонами, на которых красовалось по одной большой белой звезде, попросил их документы, а затем раздал каждому по листу бумаги.

— В пробелы вставьте свои имена и фамилии. Затем прочитайте, и если у вас нет возражений — подпишите! — приказным тоном объяснил он.

Орлов силился прочитать расплывчатый машинописный текст, сделанный через старую копирку, но никак не мог ничего понять.

— Юра, что здесь написано? — обратился он тогда к Бутлярову.

— Это бланк прошения о вступление добровольцем в парагвайскую армию. Здесь указаны законы, уставы и так далее… Ты подписывай.

Павел вписал свою фамилию и имя, а затем поставил подпись.

Чиновник в военной форме собрал все листы.

— Подождите меня в коридоре! Я — к министру! Скоро буду! — распорядился он, выходя из кабинета.

— Юра, а какой чин у этого седого? — поинтересовался Павел.

— Лейтенант.

По коридору взад и вперёд сновали десятки людей: военные в полевой форме, военные в парадной форме, гражданские в костюмах с галстуками, женщины с папками под мышками…

— Юра, а этот, который мимо нас только что прошёл. Юноша, у него на погонах две большие звезды. Это какой чин? — прошептал Павел на ухо своему другу.

— Старший лейтенант. Если три звезды на погонах, то — капитан. У майора одна звезда такого же размера, но на концах погон нашиты по одной лычке. У подполковника — две звезды и на концах погон — по лычке.

— Понял! Спасибо! — поблагодарил его Орлов.

Появился седой лейтенант и пригласил всех их войти в его кабинет.

— Господа, разрешите зачитать только что подписанный приказ военного министра:

Орефьеву-Серебрякову Василию присвоить чин капитана (honoris causa) и назначить командиром эскадрона Второго кавалерийского рехимьенто.

Касьянову Борису присвоить чин капитана (honoris causa) и назначить командиром эскадрона Второго кавалерийского рехимьенто.

Бутлерову Юрию присвоить чин капитана (honoris causa) и назначить командиром эскадрона Второго кавалерийского рехимьенто.

Гольдшмидту Николаю присвоить чин капитана (honoris causa) и направить в личное распоряжение командующего Первым армейским корпусом подполковника Хосе Феликса Естигаррибия.

Орлову Павлу присвоить чин капитана (honoris causa) и назначить командиром роты Второго пехотного рехимьенто.

Лейтенант внимательно посмотрел на лица новых офицеров парагвайской армии и добавил:

— Президент республики своим указом должен подтвердить этот приказ военного министра. Но это всего лишь формальность, поэтому я вас, господа, имею честь поздравить лично от себя. Также, от имени всего парагвайского народа выражаю вам признательность за вашу помощь в такое сложное для нас время. Сейчас вы должны пройти на склад и получить офицерское обмундирование. Затем сфотографироваться на удостоверение и личное дело в управлении кадров. Завтра, целый день, вам даётся на сборы и прощание с родными. Послезавтра прошу вас прибыть ко мне за направлениями в места службы. Вопросы есть?

Вопросов было много, но оставалось мало времени, поэтому все промолчали.

— Чины наши российские нам — то сохранили! — с удовлетворением произнёс Василий Орефьев-Серебряков, когда они вышли из кабинета. — Ну что, господа, поужинаем в ресторане?

— Господа, лично я — с удовольствием! — ответил Павел и тут же задал мучавший его вопрос, — а что обозначают слова honoris causa, добавляемые после произношения чина?

— Я думаю, что здесь так почётно называют иностранных добровольцев, чтобы отличить их от национальных военнослужащих, — высказал своё мнение Гольдшмидт.

— Да, я тоже так думаю, — согласился с ним Бутлеров.

— Господа, давайте завтра встретимся в «Испанской таверне» — предложил Павел.

Все его товарищи с видимым удовольствием согласились поужинать завтра в этом известном в парагвайской столице ресторане.

На вещевом складе Павлу с трудом подобрали полевое обмундирование.

— Простите, мой капитан, но парадного обмундирования вообще не осталось. А для вас я должен сделать специальный заказ. Очень большой размер! Мой капитан, вы мне позволите снять с вас мерочку, — несколько сконфуженно объяснился старый каптенармус с двумя нашивками на рукавах гимнастёрки.

— Да, конечно! — ответил Орлов, удивляясь о том, как здесь обращаются к старшим по чину или по должности. Выходит, что я ко всем, начиная от майора и выше должен говорить «мой майор», «мой подполковник»…

Сапог для Павла не нашли.

— Я даже и не подозревал, что такой размер существует! А ведь я на этой службе уже почти тридцать лет! Прошу прощения, мой капитан! — виновато произнёс каптенармус.

— У меня свои с прежней службы остались, — успокоил его Орлов, подумав, что правильно сделал, взяв с собой в Парагвай свои почти новые офицерские сапоги, которые он не надевал уже много лет.

Фотографом в управлении кадров оказался низкого роста мужчина, с большими залысинами и огромным носом.

— Надевайте гимнастёрочку! Погончики приложите! Дома будете их пришивать, погончики. Сейчас времени нет… — начал бубнить фотограф…

Павел развернул гимнастёрку цвета зелёных оливок. Начал надевать, и вдруг на него напала оторопь…

— Как-то странно… Я, русский офицер, надеваю обмундирование чужой мне страны, чтобы помочь её народу… А я ведь не смог отстоять свою Родину… Неисповедимы пути твои, Господи…

Вернувшись домой, Орлов пришил погоны, подогнал портупею, почистил сапоги… Надев фуражку, он с приятным удивлением отметил, что круглая кокарда на ней была выполнена в цветах парагвайского национального флага: красного, белого, синего.

— Боже мой! Так это цвета флага Российской империи, только в другом расположении! Какое совпадение! Я раньше даже как-то и не задумывался об этом!

Утром пришёл Григор.

— Здравствуйте, мой дорогой друг! Я зашёл узнать, что случилось. Ведь два дня прихожу, а на вашей двери записка с извинениями. Может, вам нужна моя по… — он осёкся, увидев висевшее на стуле новое обмундирование с офицерскими погонами.

— Павлик, это что же вы надумали? — тихим голосом спросил Григор после долгой паузы и ткнул пальцем в сторону стула.

— На войну ухожу, мой дорогой учитель!

— Зачем? За-чем-м-м! — завопил Григор. — Вам, Павлик, что больше делать нечего? Посмотрите на других ваших соотечественников! Все они здесь хорошо устроились: работают советниками в министерствах, инженерами, преподавателями в университете, в военном училище… Попросите кого-нибудь, чтобы и вам нашли подходящую службу. Ведь вы образованный и умный человек! Зачем вам, Павел, эта чужая война?

— Мы все русские, живущие в Парагвае, записались добровольцами на войну, — объяснил Орлов.

— Бред! Полный бред! Это же аб-сурд! Аб-сурд!!! — Григор схватился за голову. — Хотя, стойте! Стойте! Всё правильно! Я же русских давно знаю. Вы всегда кому-то помогаете! Кого-то защищаете… За кого-то умираете! Не хотите спокойно жить. Это же ваша национальная черта характера!

— Да! — ответил Орлов, очень удивлённый реакцией репетитора.

— Ну, тогда мне лишь остаётся пожелать вам, Павлик, вернуться с этой войны живым и здоровым! Дай Бог — увидимся! — Григор пожал руку Орлову и, громко хлопнув дверью, вышел из дома.

— Странный человек! — удивился Павел. — Отчего он так занервничал? Да ладно, Бог с ним! Мне надо думать о сборах и прощании. Ведь на эти дела выделили весь завтрашний день. А с кем, собственно говоря, мне здесь прощаться? Я ведь ОДИН! Совсем ОДИН!

От этой мысли, посещавшей Орлова всё чаще и чаще, у него на душе стало так плохо, что даже комок к горлу подкатил…

Пересилив свою эмоциональную слабость, Павел сел за стол и принялся писать обстоятельные письма Виктору, маме и сестре. Зятя он предупредил, что отправляется на Север Парагвая смотреть земли, которые можно получить бесплатно от правительства. «Поездка эта может быть оказаться довольно опасной, — подчеркнул Орлов, — поэтому, Виктор, ничего не говори ни моей маме, ни моей сестре. После возвращения я тебе напишу обо всём подробно. Думаю, что не раньше, чем через два месяца».

О том, что он идёт добровольцем на войну, Павел даже не хотел и упоминать. Ведь зять бы его никогда не понял.

В письмах к маме и сестре Орлов рассказал о Парагвае, людях живущих в этой стране, их обычаях и привычках.

На следующий день Павел купил себе две пары нижнего белья, несколько полотенец, три куска душистого мыла, бутылку хорошего старого коньяка, кофе, печенья, таблетки хинина, марлю, вату, бинты, свисток футбольного судьи…

После этого он зашёл в парикмахерскую, расположенную в одном квартале от президентского дворца, где попросил, чтобы его очень коротко подстригли.

— А теперь пойду прощаться с Владимиром и Исабель! — решил Павел и направился к дому, где жил Маковский.

К его большому огорчению, дома никого не было. Тогда Орлов, здесь же у калитки, написал карандашом небольшое письмо Владимиру и опустил его в почтовый ящик.

Вернувшись к себе, он принялся за сборы.

— Ну что, Нинуля, опять мы с тобой идём на войну! — произнёс он вслух, заворачивая фотографические карточки жены в полотенце и укладывая их в вещевой мешок. Затем Павел снял со стены иконы, завернул их в другое полотенце и бережно положил туда же. Затем в вещевой мешок последовали испано-русский словарь, конспекты, тетради, а также другие вещи, которые могли пригодиться ему на войне. Всё оставшееся имущество Орлов уложил в чемодан, который оставил у хозяев дома до своего возвращения с войны.

После завершения недолгих сборов Павел направился в «Испанскую таверну». Здесь он занял столик в уютном месте у окна. Вскоре подошли Орефьев Серебряков, Бутлеров, Гольдшмидт и Касьянов.

— Господа, разрешите мне? — обратился Василий Орефьев-Серебряков, вставая с бокалом шампанского в руке. — Я хотел бы выпить за то, чтобы мы после войны собрались здесь в этом ресторане, за этим столиком живыми и здоровыми!

Раздался хрустальный звон. Они выпили стоя.

— Те места, куда мы поедем воевать, называют «адом на земле». Ведь мне пришлось участвовать в экспедиции к озеру Питиантута, в которой я едва не сгинул. Поэтому, господа, нас ждут очень суровые испытания, — предупредил Орефьев-Серебряков, наливая всем шампанского.

— Василий, — обратился к нему Павел, когда появилась возможность. — Я скажу тебе честно, что для меня разговаривать с человеком — первооткрывателем целого озера очень интересно. Я до сих пор и представить не могу, что в тридцатых годах нашего двадцатого века ещё можно что-то открыть.

— Ты немножко ошибаешься, Павел. Я не первооткрыватель, а только лишь участник экспедиции Ивана Тимофеевича Беляева. Вот как… — пояснил Серебряков-Орефьев и застенчиво улыбнулся.

— Это неважно, ведь ты был там! — высказал своё мнение Бутлеров.

— Да был, — Василий снова улыбнулся, посмотрел на всех своими серыми очень проницательными глазами. — Седьмого января 1931 года отправились мы в эту экспедицию, а через несколько дней меня огромная оса укусила. Прямо в лицо. Огромная оса, размером с палец. Вот как…

— А дальше, а дальше что было? — воскликнул заинтригованный Орлов.

— Дальше? А потом много дней мы шли по непроходимой сельве, вырубая себе тропинку среди лиан и колючих кустов, стараясь не наступить на разных ядовитых гадов. Когда у нас закончилась вода, мы рубили листья растения курагуатà и высасывали из них по нескольку капель росы. Потом у нас закончилась еда… Вот как, — Орефьев-Серебряков замолчал и почему-то улыбнулся.

— А дальше? Рассказывай, что же было потом? — попросил Павел.

— А дальше…, а ещё через неделю у меня стали жутко болеть почки, шататься и кровоточить все зубы… Мне уже не хотелось жить… Я просто умирал… Тогда Иван Тимофеевич приказал парагвайскому лейтенанту Сагьеру и двум индейцам-чамакоко, которые находились в нашей экспедиции, доставить меня в Асунсьон. Они, сами полумёртвые от голода и жажды, много дней несли меня на носилках… Вот поэтому я и сижу здесь живой! Вот как…

Из ресторана вышли уже поздно ночью. Орлов шёл домой, под впечатлением необычного рассказа Василия Орефьева-Серебрякова.

Павел был уверен, что на следующий день ему придётся немедленно ехать куда-то очень далеко. Но в военном министерстве ему объяснили, что Второй пехотный рехимьенто, носивший также имя «Итороро», давно уже дислоцировался в Северном Чако. А в Асунсьоне, в пустовавших железнодорожных складах, формировался батальон для его пополнения. Ведь эта воинская часть уже потеряла почти двадцать процентов своего личного состава в результате болезней. Орлову вручили офицерское удостоверение и выписку из приказа о назначении его командиром роты во Втором пехотном рехимьенто.

Павел больше часа проблуждал среди ржавых рельсов железнодорожной товарной станции, заросших высокой сухой травой и кустарниками, пока не наткнулся на большой кирпичный склад. У его ворот стоял босой солдат в новенькой полевой форме с винтовкой «Маузер» с примкнутым штыком.

— Такого я ещё не видел! Босоногий караульный! Даже у батьки Махно такого не было! — изумился Павел.

Увидев офицера, часовой неумело отдал ему честь.

— Солдат, где находится командир батальона капитан Хосе Ариас?

— Тама! — караульный ткнул пальцем в направлении склада.

Капитан Хосе Ариас, в распоряжение которого был прислан Орлов, выглядел лет на тридцать. Короткая стрижка, орлиный нос, тонкие волевые губы.

— Здравствуйте, мой капитан! Я — капитан Орлов. Назначен к вам командиром роты. Вот мои документы, — чётко выговаривая каждый слог, доложил Павел.

— Здравствуйте, капитан! — поднялся с ящика Ариас, на котором он сидел, делая какие-то записи в своём блокноте.

Командир батальона пожал Орлову руку, пристально смотря ему в лицо своими тёмными «колючими» глазами.

— Присаживайтесь, капитан! — предложил Ариас, указав на второй свободный ящик, и затем, очень быстро, «глотая» окончания слов, начал что-то рассказывать.

— Мой капитан, прошу прощения, но я ничего не понял! Слишком быстро… — признался Орлов, когда тот закончил говорить.

— Ах, да! Вы правы! Вы же иностранец?

— Да, я — русский!

— Русский?! У вас есть боевой опыт?

— Да.

— Нам очень не хватает офицеров, которые участвовали в боях. Поэтому я очень рад, что в моём батальоне будет командир роты, побывавший в боях…

Теперь Орлов прекрасно понимал Ариаса.

— Мне надо взять за правило говорить солдатам короткие и ясные фразы, чтобы они сразу всё понимали. Ведь моё знание испанского языка далеко ещё от блестящего, — подумал Павел.

— Капитан, пройдёмте со мной. Я вам представлю офицеров вашей роты!

— Да, мой капитан! — ответил Орлов и пошёл за командиром батальона.

Они вышли из склада и, обогнув его, оказались в большом дворе, обнесённым высоким кирпичным забором.

— Лейтенантов Акосту, Молина, Гомеса — ко мне! — приказал Ариас.

Через несколько минут Орлов познакомился с командирами взводов своей роты. Лейтенанты Акоста и Молина были юношами двадцати двух лет, досрочно выпущенными из военного училища по случаю начала войны с Боливией. Лейтенант Грегорио Гомес служил в армии уже почти двадцать лет. В чине старшего сержанта командовал гарнизонами фортинов в Северном Чако, участвовал в вооружённых стычках с боливийскими патрулями. На второй день после объявления о всеобщей мобилизации ему был присвоен чин лейтенанта за заслуги и выслугу лет.

Вскоре в помещении склада появилась группа оборванцев. По-другому назвать их было нельзя. Все босые, в истлевших от ветхости штанах и длинных рубахах, пестревших от заплаток. На головах — шляпы, в руках — огромные мешки, на ремнях висели мачете. Это были первые солдаты роты Орлова.

Гомес указал прибывшим новобранцам дальний угол склада. Они прошли туда. Достав из своих мешков гамаки, мужички ловко подвесили их к балкам и, забравшись внутрь, закурили большие сигары.

Пришло время обеда. Солдаты Орлова, выпрыгнув из своих гамаков, принялись доставать из мешков лепёшки, куски парагвайского супа. В большую высушенную тыковку насыпали листьев мате, залили их холодной водой и пустили её по кругу.

— А хозяйственные мужички у меня в роте! — восхитился Павел, наблюдая за ними со стороны. — С такими не пропадёшь! Уверен, что из них получатся хорошие солдаты! А я — офицер, прошедший две войны, еды с собой взять не догадался.

— Мой капитан! — обратился к Орлову Акоста. — Мы приглашаем вас с нами пообедать!

— Спасибо! — поблагодарил Павел. Он знал, что в таких случаях отказываться было нельзя.

Они прошли к маленькой комнатёнке, у самого входа в склад, где на досках, положенных на вёдра уже сидели Гомес и Молина.

Гомес выложил на газету, которой был накрыт, ящик хлеб, две банки консервов, чипу… Все принялись за еду.

— Мой капитан, — спросил Акоста. — А вы давно уже в Парагвае?

— Два месяца.

— Два месяца? И так прилично говорите?! — удивился Гомес.

— Занимался с учителем каждый день, — объяснил Орлов.

— А что вас особенно поразило в нашей стране? — поинтересовался лейтенант Молина.

— Очень многое. Но особенно солдат на посту с винтовкой и без обуви.

— Но вы просто к этому не привыкли. Дело в том, что в нашей армии очень много крестьян, которые с детства привыкли ходить только босиком. Ботинки для них — это страшнее пытки. Крестьянские ребята сразу же стирают в них ноги до кости. Мучаются они в обуви… Но потихоньку, потихоньку привыкают… Но это происходит не быстро, — обстоятельно объяснил Гомес.

— А в России, в армии, тоже ботинки носят или имеется специальная обувь? — спросил Акоста.

— Да, есть и специальная: валенки, например, — ответил Орлов, а затем принялся рассказывать о русских морозах, валенках, тулупах…

Его собеседники от удивления, забыв о еде, широко раскрыли глаза и слушали.

Интересный рассказ Орлова был прерван рёвом моторов двух старых грузовых «Фордов». Они привезли обмундирование, большие котлы для приготовления пищи, тарелки, ложки, фляжки, а также мешки с мукой и кукурузной крупой.

Командиры взводов, организовали разгрузку грузовиков, а затем принялись выдавать обмундирование солдатам. Орлов, не вмешиваясь, внимательно наблюдал за происходящим. Каждый новобранец, переодевшись в униформу цвета зелёных оливок, сразу же выбрасывал свои гражданские лохмотья.

— Какие мудрые мужички! — восхищённо произнёс по-русски Павел.

— Что вы сказали, мой капитан? — удивлённо спросил Акоста, случайно проходивший рядом.

— Правильно делают! — объяснил Орлов, кивая головой на увеличивающуюся кучу старой одежды.

— Да, очень практично! — согласился с ним лейтенант.

Вечером на кострах, разведённых во дворе, была приготовлена кукурузная каша — полента. Поужинав, солдаты выпили терере, выкурили по сигаре и полезли спать в свои гамаки.

Орлов, тоже пошёл отдыхать в свою «комнату», раньше здесь, очевидно, был чулан.

Глава 6

Но заснуть Орлов так и не смог. Тюфячок, который выделил ему командир батальона, оказался слишком маленьким. К тому же в чулане не было свежего воздуха. Ведь оказалось, что короткая тропическая зима уже закончилась, и палящее весеннее солнце, за целый день, очень сильно пропекло весь склад. Свирепствовали комары. Кроме них, его кусали, неизвестно откуда взявшиеся, блохи…

Утром Павел встал с тяжёлой головой и «мешками» под глазами.

— Мой капитан, — обратился к нему Гомес. — Прошу меня извинить, но в этих условиях для хорошего отдыха необходимо иметь парагвайский гамак.

— Так где же я его возьму, лейтенант? — соглашаясь с Гомесом, посетовал Павел.

— Сейчас я что-нибудь придумаю! — ответил Гомес и тут же закричал что-то на гуарани.

Через минуту перед ним стояли два новобранца в новой полевой форме. Гомес, кивнув в сторону Орлова, начал объяснять что-то солдатам на гуарани.

Когда новобранцы ушли, Гомес объяснил:

— Эти ребята известные мастера по изготовлению парагвайских гамаков. У меня есть несколько мотков хорошей верёвки. Думаю, что этой ночью вам удастся хорошо выспаться.

— Спасибо огромное, лейтенант! Вы очень любезны по отношению ко мне! — поблагодарил его Павел.

Командир батальона вызвал к себе всех офицеров и вручил каждому по пистолету «Браунинг».

— Это ваше личное оружие.

— Хорошо, конечно, но для меня этого недостаточно! — подумал Орлов и сразу же задал вопрос Ариасу:

— Мой капитан, я бы хотел иметь ещё и винтовку! Это возможно?

— Зачем? — недоумённо хмыкнул комбат. — А впрочем, если у вас, капитан, есть желание, то завтра привезут винтовки «Маузер», и вы можете взять одну для себя.

— Благодарю, мой капитан!

Тем временем новобранцы прибывали и прибывали. Группами и по одному… Все, как правило, в жутких лохмотьях, с большими мешками в руках и с обязательным мачете на поясе. Командиры взводов организовали их стрижку и выдачу обмундирования. Орлов, по-прежнему, не вмешивался. Он внимательно наблюдал за всем происходящим со стороны. Павла удивило, что в его роте оказались несколько древних дедов и очень много мальчишек, которым явно было меньше, чем восемнадцать лет.

— Лейтенант, как фамилия юноши, который только что расписался за полученное обмундирование? — спросил Орлов у Акосты.

— Солдат Каманьо, мой капитан! А что-то случилось?

— Это же ребёнок! На вид ему не больше пятнадцати лет! Как могли его мобилизовать?

— Скорее всего, мой капитан, что вы правы! Но солдат Каманьо представил все необходимые документы из мобилизационного пункта. В них значится, что ему в прошлом месяце исполнилось восемнадцать лет. Всё законно. Можно, конечно, выяснить его настоящий возраст в мобилизационном пункте, но кто это будет делать? И зачем? — очень подробно объяснил Акоста.

— Да, я понимаю! Занимайтесь дальше! — согласился Павел.

— А ведь мне надо будет вести в бой этих мальчишек и я за них в ответе! — подумалось Орлову.

Вечером Гомес вручил Павлу парагвайский гамак, который был в два раза больше обычного.

— А выдержит? — засомневался Павел, с интересом рассматривая бесчисленное количество узлов и узелков.

— Не сомневайтесь, мой капитан! Делали известные мастера. Они отвечают, — успокоил его Гомес. — Они вами очень удивляются, всё время обсуждают между собой.

— Чему удивляются? Что обсуждают? — не понял Орлов.

— Удивляются вашему росту и сложению. Говорят, что ни разу за свою жизнь не видели такого большого человека. Они до сегодняшнего дня были уверены, что такие великаны только в сказках бывают.

— У нас в России много таких. И гораздо больше и сильнее, чем я, — пояснил Орлов.

Гомес ничего не ответил.

— Не поверил, наверное! Точно, не поверил! — почему-то огорчился Павел.

Гомес с двумя солдатами показали Орлову, как правильно подвешивать парагвайский гамак.

Прежде чем решиться лечь в него, Павел долго его осматривал, ощупывал:

— Хрупкое сооружение, да и на вид очень неудобное, — пришёл он к выводу.

Но делать было нечего. Павел разделся и очень осторожно забрался в гамак.

— Невероятно! Очень удобно! И… — Орлов заснул.

Разбудил его крик караульного:

— Вставать! Вставать! Вставать!!! Утро! Солдаты, вставать! — вопил молодой новобранец.

Павел выскочил из своего гамака, отдохнувший, полный сил и энергии.

— Какая всё-таки замечательная вещь — гамак! На первый взгляд — обычное сплетение верёвок, а для жизни в местных условиях — это просто спасение, — пришёл он к выводу, одеваясь.

После завтрака — кукурузной каши, лепёшки и традиционного мате, командиры взводов подали Орлову списки личного состава. Оказалось, что в роте, которой он командовал, насчитывалось 105 солдат. В каждом взводе было по 35 человек.

— И так 105 солдат, три лейтенанта и ни одного унтер-офицера. Очень интересная ситуация! Хотя откуда взяться сержантам? Ведь рота формируется из числа гражданских лиц… — рассуждал Павел, внимательно изучая списки.

68 солдат были неграмотными. Кроме этого, среди них, 16 человек не понимали по-испански. Они говорили только на гуарани.

— А вот с этими мне будет трудно. Очень трудно! Придётся общаться с солдатами через переводчика. А во время боя как? — задумался Орлов.

Согласно документам, самым старым солдатом являлся Атилио Почамо, которому было 49 лет. Но выглядел он на все 79. Высохший, беззубый, впавшие щёки, трясущиеся руки…

12 человек имели по 18 лет. Это тоже было очень сомнительно. Ведь солдат Каманьо на вид имел не более 15 лет…

Грузовики «Форд» на этот раз привезли винтовки «Маузер» и ящики с патронами. Командиры взводов выдали своим солдатам оружие, но без патронов. Одну винтовку Павел выбрал для себя.

Орлов, не мешкая, приказал оборудовать оружейное помещение и поместить туда все винтовки, а также ящики с патронами. У дверей был выставлен круглосуточный усиленный караул. С этого момента Орлов строго запретил курить в помещении склада.

После обеда — кукурузная каша, хлеб и терере, всех офицеров вызвал к себе командир батальона.

— Господа, я рад вам сообщить, что вчера, 15 августа 1932 года, в свою должность вступил новый президент Республики Парагвай доктор Ейсебио Айала. Мы, офицеры, как элитная часть общества, всецело поддерживаем его жёсткую политику в отношении Боливии. Уверен, что нам совсем скоро выдастся возможность показать этим боливийцам, что такое парагвайская армия! Также хочу подчеркнуть, что батальон полностью укомплектован людьми и оружием. Теперь всё дело за вами, господа офицеры! Ваш долг обучить новобранцев… Требую с завтрашнего дня начать усиленные занятия с вашим личным составом по стрелковой подготовке, строевой подготовке и изучению уставов. Каждому командиру роты я выдам по одному экземпляру уставов. Больше у меня нет. Приступайте, господа офицеры!

Перед тем как лечь спать, Орлов несколько раз прочитал тонкую засаленную брошюрку, которую ему вручил капитан Ариас. На первой её странице стояла дата: июль 1895 года.

— Боже мой, какими устаревшими пользуются здесь уставами! Да изложены они ещё такими казёнными словами, что очень тяжело понять! — возмутился Павел.

После завтрака — кукурузная каша, хлеб, мате — первый взвод во главе с лейтенантом Акоста стал изучать устройство винтовки системы «Маузер». Солдаты второго взвода, усевшись на землю, внимательно слушали, как их командир Молина читал уставы и объяснял их. Сделав несколько фраз, он останавливался и давал слово переводчику, который пытался объяснить на гуарани то, что сказал лейтенант.

Третий взвод лейтенанта Гомеса под личным руководством Орлова, неподалёку от склада, расчистил от кустарников и сухой травы участок для стрельбища размером 100 на 20 шагов.

После обеда — кукурузная каша, хлеб, терере — взвод лейтенанта Акосты приступил к стрельбам. Сначала солдаты оборудовали мишени: на старых, найденных на складе, досках углём нарисовали фигуры людей и подписали их: «генерал боли», «полковник боли», «майор боли», «лейтенант боли», «сержант боли»…

Павел уже знал, что в каждой парагвайской семье было оружие, но, как правило, это были старые ещё кремнёвые ружья или револьверы конца прошлого века. Поэтому все жители этой страны, в общем, умели стрелять. Но одно дело уметь стрелять, а другое — стрелять метко и быстро из современной винтовки.

По команде своего командира взвода солдаты ложились на землю, заряжали винтовки, стреляли. Затем отложив их в сторону, вставали… Потом, получив разрешение лейтенанта, весь взвод дружно бежал к мишеням и каждый вопил:

— Я «генералу боли» в рожу попал! А я «сержанту боли» грудь прострелил! Смотрите, мой лейтенант, я прямо в живот «полковнику боли» угодил…

И все солдаты радовались, как дети…

Орлов видел, что, в действительности, результаты были весьма посредственными.

— Ничего, ничего… Солдатам нужна ежедневная практика, после чего они будут стрелять хорошо, — уверял он сам себя.

С взводом лейтенанта Акосты Павел возвращался в расположение роты. Со стороны железнодорожной станции, поднимая клубы пыли, показался легковой автомобиль. Он на высокой скорости ехал в их сторону.

— Случилось что-то? Или любитель быстрой езды? — подумал Орлов.

Поравнявшись с колонной, автомобиль резко остановился, пронзительно завизжав тормозами. Из него выскочил Маковский в новенькой форме с погонами капитана.

— Павлик! Павлик! Я нашёл тебя!!! — орал он.

— Владимир! — обрадовался Орлов и обнял своего друга. — А как ты меня нашёл?

— Проще простого, Павлик! В Мобилизационном управлении узнал, да и всё! Ты как? Я вижу, уже командуешь!

— Да, командую, — засмущался Орлов. — А ты куда? На войну? В Чако?

— Хотелось бы на войну, но, увы… Нас с капитаном Башмаковым посылают в Северный Чако для изучения возможности прокладки дороги между железнодорожной станцией Пунта Риелес и фортом Нанава. Дела такие там заворачиваются, Павлик!

— Какие? — уточнил Орлов.

— В начале сентября ожидается крупномасштабное наступление парагвайцев. Скорее всего на форт Бокерон. Сейчас на военной базе Исла Пой Эстигаррибия собирает невиданные для здешних мест силы…

— Значит и мы туда скоро… — высказал вслух своё предположение Павел. — Пойдём ко мне, Володя, у меня кофе есть хороший и печенье.

— Ты, что! Не могу! Срочно надо ехать! Да, Исабель тебе привет огромный передаёт. Вот такой! — Маковский раздвинул свои руки. — И, кроме этого, невесту тебе нашла. Я видел! Шикарная женщина! Честное слово! После войны познакомит тебя с ней.

— Да зачем мне невеста, Володя… — замялся Орлов.

— Нужна тебе женщина хорошая! Нужна! — продолжал орать Маковский и вдруг резко замолчал.

— Давай, Павлик, попрощаемся… дай Бог, чтобы мы увиделись, — произнёс он очень серьёзно и тихо.

Они крепко обнялись.

Автомобиль рванул с места и скрылся в клубах пыли.

На следующий день, утром, стрельбы начал взвод лейтенанта Гомеса. Несмотря на то, что Гомес довольно толково всё рассказывал и демонстрировал, солдаты стреляли очень плохо. Радостных криков о попаданиях в мишени практически не было слышно. Гомес снова показывал, как надо правильно целиться, но, увы…

Лейтенант хватался за свою седую голову, сильно дёргал себя за длинные усы, громко шмыгал мясистым крупным носом.

Орлов наблюдал за происходящим. Этим утром он взял с собой полотенце и, разумеется, свою винтовку.

— Ну что же наступил подходящий момент, чтобы начать завоёвывать авторитет и уважение солдат. Я — их командир, и они по моей команде будут подниматься в атаку. Чтобы солдаты делали это, они должны видеть во мне именно КОМАНДИРА, — решил Павел.

— Прекратить стрельбу! — приказал Орлов. — Лейтенант, постройте взвод в одну шеренгу.

Павел медленно шёл вдоль строя, внимательно смотря в лицо каждому солдату.

— Вы — отличные солдаты! Вы — настоящие патриоты своей Родины! Вы будете хорошо воевать! Вы будете стрелять лучше всех! Вы научитесь стрелять! Только не теряйте терпения! Надо практиковаться каждый день! — Громко, чтобы его слышали все, чётко выговаривая каждое слово, внушал он своим подчинённым.

Солдаты удивлённо смотрели на своего командира роты, не в состоянии понять к чему он клонит. Зачем все эти слова? У Гомеса, на лице появилась гримаса озабоченности.

— Я, тоже, когда-то плохо стрелял! Очень плохо! — продолжал тем временем Орлов. — Но желание, сила воли и тренировки помогли мне добиться следующих результатов…

Павел сделал длинную паузу. Стояла тишина. Только со станции доносились свистки маневрового паровоза.

— Лейтенант, завязать мне глаза! — приказал Орлов и протянул командиру взвода полотенце.

— Да, мой капитан! — ответил Гомес сдавленным голосом и выполнил приказ Павла.

Орлов повернулся спиной к солдатам, вскинул винтовку и, стоя, сделал пять выстрелов в третью мишень слева. Затем стянул с глаз полотенце и приказал:

— Солдаты, вперёд, к мишени! Смотреть, как стрелял ваш командир роты!

Все ринулсь к мишени, на которой был изображена человеческая фигура с надписью «майор боли». Две пули из винтовки Орлова попали ему в голову, а три — в грудь.

— Ох, ничего себе! Вот это да! Это колдовство! — послышались восторженные восклицания.

Гомес внимательно рассмотрел пулевые отверстия в доске. Поковырял их пальцем и сказал подошедшему Павлу, — Мой капитан, я двадцать лет служу в армии. Видел многое, но такого… Такого я не видел никогда! Вы, очень, очень… — лейтенант пытался подобрать слово, но никак не мог.

— Спасибо за вашу оценку, Гомес! Она для меня много значит! — искренне ответил Орлов и пожал командиру взвода руку.

— Каждый из вас сможет стрелять лучше, чем я! Надо только иметь упорство, настойчивость и силу воли, — объяснил Павел солдатам, когда взвод построился для возвращения в расположение роты.

Орлов всегда стрелял очень хорошо. В военном училище неоднократно брал призы, но после контузии, полученной в 1919 году под Екатеринодаром, обнаружил у себя одну странную способность. Заключалась она в том, что Павел с закрытыми глазами мог «видеть», а может чувствовать (он и сам себе не мог объяснить, как это у него получалось) силуэты людей, животных и предметов. Поэтому Орлов, хорошо сконцентрировавшись, прекрасно стрелял с закрытыми или завязанными глазами.

Прошли три дня. Орлов уже увидел, что со строевой подготовкой в его роте возникли непредвиденные трудности. Если почти все солдаты уже привыкли к оружию и стреляли хорошо, то научить их шагать в ногу и поддерживать равнение в шеренгах было очень сложно.

— Ну ладно, мы же не к параду готовимся. Там, в Чако, в окопах им эта строевая подготовка не пригодится. Моя задача — научить солдат воевать! — пришёл к выводу Павел, наблюдая за тем, как мучаются босоногие подчинённые лейтенанта Молины, неуклюже топая во дворе, напротив склада.

Утро 23 августа началось с неприятности: лейтенант Акоста, едва начал открывать двери оружейного помещения, как она сорвалась с петель и со страшным грохотом рухнула на землю.

— Лейтенант Гомес, выделить людей для ремонта двери! — приказал Орлов.

— Да, мой капитан!

На стрельбище солдаты взвода Акосты сделали по пять выстрелов. Результаты были хорошие. Только одна мишень, в которую пытался попасть солдат Каманьо, осталась нетронутой.

Увидев, как побледнело его мальчишеское лицо, а огромные глаза наполнились испугом, и стали дрожать ещё детские губы, Орлов немедленно подошёл к этому солдату. Наклонившись к нему, он тихо спросил:

— Каманьо, как тебя зовут?

— Рикардо, мой капитан, — почти всхлипывая, ответил солдат.

— А как называет тебя мама?

— Рики, — едва слышно произнёс Каманьо и густо покраснел.

— Слушай меня, Рики. Прежде, чем начать стрельбу, ты должен быть спокойным. Понял?

— Да, мой капитан!

— Успокоился?

— Да, мой капитан!

— Стать на колено! — приказал Орлов.

— Да, мой капитан! — ответил юноша и стал на левое колено.

— Прижми крепко приклад винтовки к плечу. Задержи дыхание и мысленно прикажи пуле, чтобы он поразила цель! Теперь плавно, не дёргая, спусковой крючок, нажимай на него… — внушал Павел уверенным и спокойным голосом.

Раздался выстрел.

— Ещё раз! — приказал Павел. — Ещё! Ещё!

Из пяти сделанных солдатом Каманьо выстрелов, три пули поразили мишень в нижнем правом углу.

— Прекрасно, Рикардо! Ты уже умеешь стрелять. Надо больше тренироваться, — похвалил юношу Орлов и похлопал его по плечу.

— Я научился! Я научился! — восторженно повторял Каманьо, и его глаза засветились радостью.

Когда Павел вернулся со стрельбища, четверо солдат пытались повесить на петли отремонтированную дверь, но у них это никак не получалось. На помошь пришёл лейтенант Гомес и ещё двое солдат. Но дверь, сделанная из тяжёлых досок красного дерева, была настолько тяжелой, что всё время заваливалась, угрожая придавить кого-нибудь из солдат.

Орлов подошёл к ним.

— Отставить! Поставить дверь на землю! — приказал он.

Павел сам удобно взял дверь:

— Всем отойти! — распорядился он и сам, улыбаясь, одним движением поднял её.

— Да, она и правда, тяжеленая! Но надо выдержать! Надо эту дверь посадить на петли! Самое главное — сразу попасть в них… Или я потеряю равновесие, и дверь рухнет на меня. Вот будет позору! Спокойно, Павел! Спокойно! Делай вид, что для тебя это очень легко.

Всем наблюдавшим за командиром роты казалось, что он несет в своих руках кусок лёгкого картона.

Но самом деле, у Орлова внутри всё дрожало от напряжения. Левую ногу стало покалывать…

— Держись, Павел! Немного осталось… Держись… — внушал он сам себе.

Орлов подошёл к дверной коробке, приметился и одним ловким движением посадил дверь на петли.

— Ух ты!!! Вот это да!!! — одновременно вздохнули от восхищения солдаты, наблюдавшие за своим командиром.

Лейтенант Гомес от восторга и избытка эмоций хлопнул себя по лбу ладонью.

По всему батальону моментально распространился слух, что русский капитан, командир первой роты, не только стреляет с завязанными глазами, но поднимает такие тяжести, которые не в состоянии сдвинуть с места двадцать человек. Эти слухи обрастали каждый раз новыми, самыми невероятными, подробностями.

Ночью Орлова разбудил лейтенант Молина.

— Мой капитан, — испуганно шептал он. — У меня солдаты Ортигоса и Хименес заболели. Лихорадка очень сильная. Что делать?

Павел прыжком вылез из своего гамака.

— Пошли!

Ортигоса скрипел зубами и сильно стонал. У него был очень сильный жар. По лицу текли струи пота. Хименес, наоборот, трясся от холода: «Укройте меня! Укройте меня!» — просил он.

— Что с ними? — спросил Молина.

— Думаю, что малярия. Да, скорее всего — это малярия! — ответил Павел. — Сейчас я дам им по две таблетки хинина. Если до утра не поможет, немедленно отправляйте этих солдат в госпиталь! У нас ведь здесь даже санитаров нет.

— Да, мой капитан! — облегчённо вздохнул лейтенант.

Утром первым делом Орлов подошёл к больным, лежащим в своих гамаках.

— Как твоё здоровье, солдат Хименес? — спросил он.

— Очень хорошо, мой капитан! Готов идти на строевую подготовку! — бодрым тоном ответил тот.

— Нет, отдыхать! — приказал Павел.

— Как твоё здоровье, Ортигоса? — поинтересовался Орлов.

Ортигоса, который понимал кое-что по-испански, но говорил только на гуарани, благодарно кивнул головой и улыбнулся.

— Тоже отдыхать! — распорядился Павел.

Когда Орлов отошёл от больных на несколько метров, он впервые услышал это очень странное слово на гуарани.

— МбурувичА, — уважительным тоном произнёс Ортигоса за спиной своего командира роты.

На стрельбище, куда Павел пришёл со взводом лейтенанта Гомеса, находились командир батальона капитан Ариас, командир второй роты старший лейтенант Арса и командир третьей роты лейтенант Видаль.

После обмена официальными приветствиями, Ариас осведомился:

— Орлов, до меня дошли слухи, что вы творите чудеса: очень метко стреляете с завязанными глазами. Это правда?

— Да, мой капитан! — ответил Павел.

— Вы могли бы нам сейчас продемонстрировать своё умение? — поинтересовался комбат.

— Да, мой капитан! — ответил Орлов и протянул Ариасу полотенце.

— Да нет, оно вам для личной гигиены пригодится, — ехидно произнёс Ариас, разворачивая свёрток, который он держал в своих руках.

Это был широкий и длинный чёрный пояс, являвшийся неотъемлемой частью национального костюма гаучо, сделанный из очень плотной ткани.

Ариас не просто завязал Павлу глаза, он крепко и тщательно запеленал всё его лицо. Затем, убедившись, что Орлов никак не может ничего видеть, приказал:

— Начинайте! Третья мишень слева. Нет, нет… Стойте! Четвёртая мишень справа!

Павел чувствовал себя очень спокойно и уверено, ведь он хорошо «видел» силуэт этой самой узкой доски-мишени. Он, не спеша, очень тщательно прицелился и сделал пять выстрелов.

— Действительно, колдовство! — несколько заикаясь, прошептал Ариас, рассматривая пять отверстий, образовавшихся в доске маленький крест.

Арса и Видаль от удивления были настолько парализованы, что только молча смотрели на Павла, не зная, что и сказать.

В десять часов ночи, сразу после отбоя, всех офицеров батальона срочно вызвал к себе капитан Ариас.

— Только что я получил приказ об отправке нашего батальона в Северный Чако. Завтра, ровно в двенадцать часов, мы начинаем грузиться на корабли. Но до этого с нами будут прощаться жители Асунсьона. Поэтому назначаю подъём на пять часов утра. Весь скарб отправлять на пристань с грузовиками, которые прибудут в шесть часов утра. С девяти часов начинается шествие нашего, пехотного, а также отдельного сапёрного, батальонов по центральным улицам города, — довёл до сведения своих офицеров капитан Ариас.

Глава 7

На следующий день грузовики вместо шести часов прибыли только в девять.

— Обычное явление в это стране! — с огорчением вздохнул Орлов.

Павел осмотрел свою готовую к торжественному шествию роту. Зрелище было очень живописным. Половина солдат находилась в строю без обуви. Форменные панамы, цвета зелёных оливок, держались у солдат на головах как попало: набекрень, с задранными полями, с опущенными полями. Каманьо натянул свою широкополую панаму до самых глаз, а Хименес сделал из своей подобие лепёшки…

— Слушать мою команду! — громко закричал капитан Ариас. — Колонной по пять, по взводам… Шагом марш!

Стараясь держать равнение в шеренгах, с винтовками на плечах солдаты пехотного батальона шагали по булыжной мостовой проспекта Колумбии. За ними, спотыкаясь, брели бойцы отдельного сапёрного батальона. Они были все, как один, босыми и без оружия.

Тротуары были заполнены людьми. Они громко рукоплескали солдатам, уходившим на войну. Иногда из толпы раздавались крики: «Да здравствует Парагвай!», «Смерть Боливии!», «Покажите «болис» силу парагвайского оружия»…

На площади, батальоны остановились напротив небольшой трибуны, сколоченной из не струганных досок. Орлов посмотрел по сторонам. Вокруг них стояли тысячи людей.

На трибуне появилась группа людей: старый майор в парадном мундире, два толстячка с кислыми лицами в черных костюмах и две женщины в серых длинных платьях и белых соломенных шляпках.

Майор поднёс ко рту жестяной рупор и, повернувшись к роте Орлова, хорошо поставленным голосом торжественно произнёс:

— Дорогие соотечественники! Сегодня мы провожаем на войну очередной…

Майор теперь повернулся в другую сторону, и до Павла донеслись лишь отрывки слов: мы… по… жизн… да здр…

После него выступал один из толстячков. Как понял Орлов, это был крупный правительственный чиновник. Толстячок говорил долго, нудно и непонятно… Солдаты уже утомились. Они переминались с ноги на ногу, зевали и чесались…

Жестяной рупор из рук толстячка буквально вырвала женщина в сером платье и белой соломенной шляпке. Она являлась председателем одного из многочисленных комитетов парагвайских матерей. Но её страстную речь никто не слушал…

Наконец-то митинг закончился, и Ариас подал команду:

— Для прощания с родными разойтись!

Сразу же к солдатам ринулись люди, стоявшие вокруг площади. Всё смешалось…

Орлов, как башня, возвышался над всей этой говорящей, кричащей, плачущей и смеющейся толпой и наблюдал за происходящим.

Лейтенант Акоста держал в руках двух грудных детей. Рядом с ним стояла очень молодая стройная девушка и нежно гладила его по щеке.

— Акоста, оказывается, женат! И имеет двух близнецов! — удивился Павел.

Лейтенант Гомес находился в окружении большой группы детей стариков, женщин. Он рассказывал им что-то весёлое и при этом улыбался.

Стайка юных школьниц завалила букетами цветов солдата Каманьо. Рикардо, показывая пальцем на свою винтовку за плечами, что-то с гордым видом объяснял.

— Хорошой парень Каманьо! Получится из него настоящий мужчина…

— Капитан! А капитан! — оторвал Павла от мыслей тонкий голосок.

Он посмотрел по сторонам. Никого не было…

— Капитан! — послышалось вновь, и кто-то дёрнул Орлова за манжету гимнастёрки.

Павел опустил голову. Перед ним стояла девчонка лет пятнадцати, очень маленького роста. Её голова, с шикарными огненно-рыжими кудрями, находилась у Орлова на уровне его ремня. Изогнутые густые брови девочки, казалось, тоже имели цвет меди. Её красивое личико было обильно усыпано веснушками. В левой руке она держала букетик маленьких белых цветов.

— Тебя как зовут, капитан? — спросила девчонка, с восхищением смотря на него снизу вверх.

— Капитан Орлов! — ответил Павел и улыбнулся.

— Орлофф — это твоя фамилия! А имя? Как тебя зовут? — настырно допытывалась рыжая.

— Павел.

— Павел? — с придыханием в голосе повторила девчонка. — Ты иностранец?

— Да, я русский.

— Ух ты… — с восторгом, выдохнула она. — А меня зовут Жасмин. Мой папа ирландец, а мама — парагвайка. Моя фамилия Кейн.

— Жасмин? Это же название цветка! — теперь пришла очередь удивляться Павлу.

— Да, а тебе не нравится?

— Нет, очень нравится! — заверил Орлов, думая: «Нет, этой девочке не пятнадцать лет, а больше. Двадцать, двадцать два, или даже двадцать три года. Очень взрослые глаза. Кстати, они необыкновенные! Кажется, что из её глаз вылетают рыжие искорки. Сложена великолепно! Только росточком, как ребёнок…

— Слушай, Павел, а почему ты здесь один? Почему тебя никто не провожает на войну? — оторвала Жасмин его от мыслей.

— А у меня никого нет, — ответил Павел, продолжая рассматривать свою собеседницу. «Личико очень миловидное! Как у ангелочка! Ангел с веснушками…

— Как это никого нет? У тебя правда нет ни жены, ни детей? — искренне огорчилась девушка.

— Нет ни жены, ни детей. Мама — старушка есть. Но она очень далеко живёт. Во Франции, — вздохнул Орлов.

— Это плохо! Очень плохо! Одинокий человек — это несчастный человек! Особенно мужчина! — с нотками упрёка произнесла Жасмин. — Это тебе, Павел! — она протянула ему букетик белых цветов.

— Большое спасибо! — поблагодарил Орлов и, взяв его, нагнулся, чтобы поцеловать девушку в щёку.

В этот момент Жасмин вдруг бросилась к нему на грудь. Крепко обняв Орлова за шею, она впилась в его губы своими горячими нежными губами.

От неожиданности Павел распрямился во весь свой рост. Девушка продолжала висеть у него на шее, не отрывая своих губ.

— Сейчас упадёт! — пронеслось в голове у Орлова, и он нежно обнял Жасмин своей правой рукой.

Ему хотелось накричать на неё, пристыдить… Но через свою гимнастёрку Павел чувствовал, как дрожит маленькое упругое тельце девушки. И от этого ему вдруг стало жарко…

— Какое хамство! Какая нахалка! — думал Орлов, и вдруг его губы, непроизвольно, стали отвечать на ласки губ Жасмин. — Боже мой! Какой стыд! Какой позор! Здесь, в центре Асунсьона, на глазах у тысяч людей он страстно целуется с совершенно незнакомой ему рыжей и очень наглой девчонкой! Что же скажут солдаты? А офицеры?

Дрожь девушки передалась и Павлу… Теперь ему стало холодно… Он уже обнимал Жасмин двумя руками… Сейчас ему, почему-то, захотелось забыть обо всём на свете: о войне, о стыде… Орлову хотелось стоять, вот так просто, на этой площади и целоваться с этой страстной рыжей Жасмин…

— Строиться по ротам! Строиться по ротам! — вдруг раздался громкий голос капитана Ариаса.

Павел двумя руками оторвал от себя Жасмин и очень нежно поставил её на землю.

Глаза девушки поменяли свой цвет: они стали тёмными и грустными.

— Павел, я буду тебя ждать! Павел, возвращайся!!! Я буду тебя ждать!!! — повторяла она. — Возвращайся!

— Хорошо! — буркнул Орлов и, опустив глаза, пошёл строить свою роту.

— Прошу прощения, мой капитан, но вам очень повезло! В нашей стране говорят, что рыжие женщины приносят мужчинам счастье и удачу! — тихо, чтобы слышал только Павел, произнёс лейтенант Гомес и добро ухмыльнулся в усы.

К пристани солдаты батальона шли нагруженные мешками и корзинами со снедью. В стволах их винтовок торчали букетики цветов.

Погрузка и размещение двух батальонов на канонерской лодке «Парагвай» заняло много времени. Командирам рот выделили на всех крохотный кубрик, но Орлов предпочёл остаться на верхней палубе вместе со своими солдатами. Он прислонился спиной к артиллерийской башне и наблюдал за необычным пейзажем за бортом. Непроходимая сельва вплотную подступала к крутым глинистым берегам реки Парагвай. Гул мощных двигателей канонерской лодки не мог заглушить крики испуганных обезьян, убегающих по веткам деревьев вглубь лесной чащи. Над рекой порхали стаи потревоженных больших разноцветных попугаев. Иногда, на песчаных отмелях, Орлов замечал небольших крокодилов.

Канонерская лодка с большой скоростью поднималась вверх по течению реки Парагвай.

— Какие безлюдные места! — удивился Павел, когда только через два часа пути увидел первое поселение, состоящее из трёх хижин, сооружённых из веток и крытых камышом.

Один час канонерская лодка простояла у пристани города Консепсьон. Здесь на её борт поднялись несколько офицеров, а также погрузили какие-то ящики.

Река становилась всё уже и уже. Местами ветки деревьев, нависшие над мутной жёлтой водой, со скрежетом царапали корпус корабля.

Через сорок восемь часов после своего отхода от пристани города Асунсьона, «Парагвай», наконец-то, пришвартовался в порту Пуэрто Касадо.

— Быстрее, быстрее! К поезду! Вас уже ждут почти три часа! — метался по берегу молодой лейтенант из местного гарнизона.

— Батальон бегом! — закричал капитан Ариас и бросился к железнодорожной насыпи. За ним едва поспевали солдаты, увешанные мешками, с корзинами всех размеров в руках, и с винтовками за плечами.

Два батальона с трудом разместились в составе из открытых железнодорожных платформ для перевозки леса.

— Ничего потерпите! Всего сто сорок пять километров ехать до конечной станции Пунта Риелес! — ободряюще произнёс Ариас.

Маломощный паровозик медленно тащил за собой перегруженные вагоны по рельсам, проложенным в широкой просеке, прорубленной в девственной сельве.

С обеих сторон железнодорожного полотна валялись спиленные огромные деревья.

Тысячи квадратных километров здешней земли, в том числе порт, железная дорога, станции, принадлежали аргентинскому миллионеру Карлосу Касадо. После объявления всеобщей мобилизации, парагвайское правительство временно экспроприировало все автомобили, повозки, пароходы, баржи, лодки, велосипеды и т. д. у их владельцев. Не миновала эта участь и Карлоса Касадо. Теперь его порт, его суда и его железная дорога со всем подвижным составом работали на армию.

Была уже полночь, когда, наконец-то, прибыли на конечную станцию Пунта Риелес. Здесь солдаты расположились на ночлег под длинными, накрытыми сухой травой навесами.

Все происходившее вокруг, Орлову казалось настолько нереальным, что он не мог заснуть. Кроме этого, из сельвы доносились рычание хищных зверей, крики обезьян, визг диких кабанов. На безоблачном небе ярко светили крупные звёзды. Среди них хорошо различалось созвездие Южного Креста.

Два последующих дня солдаты, по щиколотку утопая в красной пыли, брели по узкой просеке. Впереди шёл проводник, который хорошо знал дорогу в этом хаосе дикого леса.

Вечером 31 августа 1932 года они достигли военной базы Исла Пой, созданной на месте захолустного фортина из трёх глинобитных хижин. Сейчас здесь уже был целый военный город из палаток, ангаров для хранения горючего, боеприпасов, продовольствия и огромных цистерн для питьевой воды. Заканчивалось строительство аэродрома.

На военной базе Исла Пой подполковник Хосе Феликс Эстигаррибья формировал Первый армейский корпус для ведения боевых действий против боливийских агрессоров в Северном Чако.

Сразу же после прибытия, капитан Ариас представил всех офицеров своего батальона командиру Второго пехотного рехимьенто майору Фернандесу. Невысокий, наголо бритый мужчина лет тридцати пяти, с мелкими чертами лица, лично пожал руки командирам взводов и рот. Увидев огромную ладонь Орлову, он с восхищением свистнул:

— Вот какие богатыри у меня появились! В добрый час! В добрый час…

В роту, которой командовал Павел, прибыли четыре унтер-офицера: три сержанта и один старший сержант: Виктор Лескано. Это был молодой человек двадцати трёх лет, худощавый, с тёмными очень выразительными глазами. Совсем недавно он закончил унтер-офицерскую школу в Асунсьоне, а до этого служил в гарнизонах Северного Чако.

В Исла Пой с утра до вечера царила суета: старшие начальники вызывали младших, давая им различные приказы, которые вскоре отменялись. Подготовкой солдат никто серьёзно не занимался.

Рота Орлова страдала от комаров, мух и невыносимой ночной жары в палатках, раскалявшихся за день. «Солдаты должны заниматься боевой подготовкой. Они не могут целыми днями слоняться без дела!» — думал Павел.

Получив разрешение от Ариаса, он теперь с утра уводил роту за пределы городка. Здесь, по его приказу солдаты набили старые мешки травой.

— Из винтовки не только надо стрелять! Винтовка имеет штык и приклад. Надо уметь их использовать в бою! — объяснил он.

После чего примкнул штык и показал на одном из мешков, как нужно им колоть, а, также, бить прикладом.

— Приступить к выполнению! — приказал Павел командирам взводов.

Солдаты с огромным энтузиазмом принялись колоть мешки. Было очевидно, что это им понравилось.

А вот рытьё окопов солдаты восприняли, как личную, никому не нужную, прихоть своего командира роты. Прежде чем приступить к этому, Павел провёл теоретическое занятие с командирами взводов и унтер-офицерами. На листе бумаги он сделал эскизы всех видов окопов с указанием их размеров. Затем Орлов перед всей построенной ротой кратко объяснил солдатам о значении окопов для каждого пехотинца, рассказал, как они оборудуются. Как всегда, после каждой фразы, сказанной командиром роты, переводчик Хосе Никора повторял её на гуарани.

Солдаты, выслушали со вниманием. Но когда Орлов отдал приказ отработать на практике рытьё индивидуальных окопов, на их лицах появилось недоумение «Зачем? Для чего сейчас это нужно?»

Солдаты принялись вяло ковырять землю, неторопливо беседуя друг с другом. Прошёл час, а некоторые из них углубились всего лишь до колена.

Павел рассвирепел.

— Построить роту! Срочно! — приказал он.

— На войне хороший окоп или траншея означает для солдата жить ему или умереть. То, что вы делаете сейчас, означает, что вы не хотите жить! — громко, стараясь правильно произнести все слова, сказал Орлов.

— Лескано, лопату мне! — приказал Павел старшему сержанту.

Солдаты с неподдельным изумлением смотрели, как их командир роты взял лопату, которая в его огромных руках казалась столовой ложкой, и, сделав разметку, быстро и ловко принялся копать. Через сорок минут он уже усердно трамбовал аккуратный бруствер по краям индивидуального окопа.

— Видели? Поняли? — спросил Орлов у солдат.

— МбурувичА! — вдруг раздалось в тишине.

— Приступайте к рытью индивидуальных окопов! — приказал Орлов.

Вечером Павел спросил у Гомеса:

— Лейтенант, я в последнее время часто слышу незнакомое для меня слово «мбурувичА». Что оно значит?

— Так зовут вас солдаты, мой капитан! На гуарани оно означает «большой командир», — объяснил Гомес, глядя прямо в глаза Орлова.

— А почему именно МбурувичА? — не понял Павел.

— Мой капитан, солдаты видят, что ими командует сказочно сильный человек, который всё знает и всё умеет делать. Поэтому — МбурувичА! Командиры взводов с ними согласны! Это не прозвище, это… это… как бы вам объяснить… Это как почётное звание, мой капитан.

— А-а-а! Спасибо! Теперь я понял! — поблагодарил Орлов лейтенанта.

— Вот так, Павел! Раньше друзья тебя называли Илья Муромец, а сейчас — Мбурувича, — подумалось вдруг Орлову.

6 сентября командир Второго пехотного рехимьенто майор Фернандес собрал всех офицеров.

— Завтра на рассвете наш рехимьенто в составе Первого корпуса выступает на Бокерон. Требую от всех офицеров повышенного внимания и ответственности. Командующий Первым корпусом подполковник Эстигаррибья поставил задачу взять форт Бокерон. С 7 сентября ежедневный рацион питьевой воды на каждого солдата будет составлять шесть литров. Питание усиленное: мясное. Вопросы?

Все молчали.

— Разрешите, мой майор? — обратился к Фернандесу Павел.

— Да, я вас, капитан, слушаю!

— Когда нам выдадут необходимые топографические карты?

— Зачем? — искренне удивился майор. — Это у вас там, в Европе, воюют с топографическими картами. А мы — парагвайцы. На своей земле и без них обойдёмся. Самое главное — это храбрость, выносливость и самопожертвование! Этими качествами обладают все наши солдаты. Вам понятно, капитан?

— Надеюсь, что да. — Растерянно ответил Орлов.

Послышались ехидные смешки некоторых офицеров.

— Они начинают боевые действия, не имея топографических карт! Наступление без карт! А если нет карт — это значит, что не была произведена разведка территории противника! Значит, что неизвестно точное расположение форта Бокерон! Это же авантюра! — ужаснулся Орлов.

Ранним утром 7 сентября 1932 года Первый армейский корпус под командованием подполковника Хосе Феликса Эстигаррибьи начал свой марш на Бокерон. В его составе находились две дивизии и группа артиллерии. Общее количество солдат, унтер-офицеров и офицеров составляло около пяти тысяч человек.

В середине узкой просеки по глубокой колее, натужно ревя моторами, медленно двигались грузовики-цистерны с питьевой водой, санитарные кареты, грузовики с боеприпасами, с миномётами. Справа от колеи, стараясь не наступать на торчащие повсюду пеньки, брели босоногие солдаты Первого армейского корпуса. Слева от неё, со скоростью около двух километров в час, тащились повозки, запряжённые буйволами и мулами. Они везли мешки с продуктами питания.

Палящее солнце. Тучи мух и комаров. Густое облако красной пыли, сопровождавшее колонну…

Около десяти часов передовые части неожиданно остановились, следующие за ними, также, прекратили движение. Солдаты сели прямо в густую пыль и принялись готовить терере.

— Что случилось, мой капитан? Почему остановились? — спросил Орлов у подошедшего Ариаса.

— Кажется, что заблудились, — озабоченно сообщил командир батальона.

— А что, кроме полного отсутствия карт, у нас нет и проводников? — поразился Павел.

— Думаю, что нет! — с досадой процедил Ариас и ушёл.

Вскоре выяснилось, что командование Первого армейского корпуса даже не подумало о том, что для похода на форт Бокерон им понадобится помощь проводников. Когда просека, по которой следовала колонна, разделилась на три «рукава» все остановились, ожидая приказа командующего.

Эстигаррибия приказал двум молодым лейтенантам взобраться на самое высокое дерево в округе и определиться с направлением движения. Так и сделали. Теперь эту практику осуществляли каждые два-три часа, когда возникала необходимость сориентироваться на местности.

К вечеру Орлов услышал стрельбу, которая продолжалась всего несколько минут. Оказалось, что передовые части колонны достигли боливийского фортина Посо Валенсия, малочисленный гарнизон которого, после оказания вялого сопротивления, бежал в сельву.

На ночлег Первый армейский корпус остановился посреди просеки, и солдаты расположились спать прямо в густой пыли.

С первыми лучами солнца парагвайская колонна продолжила марш. Около одиннадцати часов дня в небе послышался гул сильного мотора. Орлов поднёс к глазам бинокль и посмотрел в небо.

— Самолёт… Боливийский! На крыльях три концентрических полосы: зелёная, жёлтая, красная, а на хвосте — изображение их национального флага. Это разведчик! К моему стыду я даже не знаю тип и модель этого воздушного аппарата. Отстал!

Командиров взводов и унтер-офицеров ко мне! Срочно! — приказал Павел.

— Господа, через час, максимум через два, по нашей колонне будет нанесён бомбово-пулемётный удар боливийскими самолётами. Слушайте мой приказ. Все солдаты должны с этого момента держаться ближе к кромке леса. Услышав мои частые свистки, — Орлов, достав из кармана гимнастёрки свисток, принялся свистеть, — все ваши солдаты укрываются в лесу. Но не забегать далёко. Могут потеряться. Услышав мои продолжительные свистки, все должны выходить на просеку. Выходить на звук свистка. Вопросы?

— Прошу прощения, мой капитан, — обратился к Орлову лейтенант Акоста. — А кто сообщил о бомбовом ударе самолётами «болис»?

— Никто! Я вам об этом сообщил! — отрезал Павел.

На лицах подчинённых Орлова читалось удивление и недоверие к словам своего командира роты. Но вопросов больше никто не задал. Все ответили «Да» и, козырнув, ушли в свои подразделения.

— Мой капитан, разрешите? — Орлов нашёл Ариаса, шедшего с солдатами третьей роты.

— Да, капитан, говорите!

— Через час, может, полтора возможен налёт боливийской авиации на нашу колонну, — доложил Орлов.

— С чего это вы взяли? — поинтересовался командир батальона.

— Только что над нами пролетел боливийский самолёт-разведчик.

— Это был Vikkers 149 «Vespa 3» — истребитель, а не разведчик! — уточнил Ариас. — Не поднимайте панику, капитан. Истребитель пролетал над нами чисто случайно. Ведь его задача — это уничтожение наших транспортных самолётов и бомбардировщиков, а не разведка. Идите и занимайтесь своей ротой!

— Да, мой капитан! — с плохо скрываемой обидойответил Павел.

В небе послышался громкий рёв моторов. Павел машинально посмотрел на часы. Было пять минут первого. Орлов принялся рассматривать в бинокль два самолёта, быстро приближавшиеся к колонне.

— Боливийские! Бомбардировщики! — тоже не знаю ни модели, ни типа. Но очевидно, что современные! — пришёл Павел к выводу.

Самолёты плавно сделали разворот и стали заходить на просеку со стороны солнца. В этот момент Павел принялся отчаянно свистеть. Солдаты его роты, во главе со своими командирами взводов, сразу же бросились вглубь леса. Все другие подразделения прекратили движение. Солдаты вместе с офицерами, задрав головы, с любопытством наблюдали за быстро приближавшимися самолётами.

Орлов продолжал свистеть.

Бум-м-м-м! Бум-м-м-! — раздался страшный грохот. Всё вокруг затряслось. В воздух взлетели фонтаны пыли вперемешку с деревьями, грузовиками, ослами, людьми…

Солдаты, отталкивая друг друга, бросились бежать в лес, натыкаясь на брошенные автомобили, повозки, ящики и мешки.

Бум-м-м-м! — раздалось совсем рядом. Орлов, пригибаясь, быстро пошёл к лесу. Вдруг в нескольких метрах от него, справа, он совершенно случайно увидел солдата Каманьо. Тот, закрыв уши ладонями, как парализованный, стоял и смотрел в небо. Павел, не раздумывая, в прыжке упал на него и закрыл солдата своим телом.

В этот момент земля под ними стала дрожать, а потом Орлов почувствовал сильный удар в спину.

— А-а-а-а-а! А-а-а-а!!! — закричал он от неожиданной и сильной боли.

Под ним зашевелился Каманьо.

— За-ды-за-даха… Тя-же-ло-о-о! Пусти-и-и-и! — вопил солдат.

Павел с трудом встал на ноги, взял на руки юношу и, как ребёнка, понёс в лес. Орлов едва шагал, скрипя зубами от жуткой боли в спине.

Бомбардировщики делали очередной разворот, чтобы зайти на просеку со стороны солнца.

Павел продирался сквозь колючие кустарники и небольшие деревья, густо заплетённые лианами. Боль в спине не позволяла ему дышать полной грудью. Сделав несколько шагов, он набирал в лёгкие воздуха, затем выдыхал его и вновь двигался вперёд.

Со стороны дороги послышался громкий звук, ревущих двигателей вперемешку с грохотом частых выстрелов. Это боливийские бомбардировщики принялись обильно «поливать» просеку свинцом своих пулемётов.

— Мой капитан! Мой капитан! — вдруг раздалось слева.

Это был старший сержант Лескано. С ним находились ещё около десяти солдат из роты Орлова.

— Сержант, возьмите Каманьо! Дайте ему воды! — задыхаясь, приказал Павел.

Трое солдат немедленно бросились к своему командиру роты. Они бережно приняли из его рук Каманьо и, положив его на землю, принялись поить юношу из фляжки.

— Мой капитан, вы ранены? — спросил Лескано, увидев разорванную на его спине гимнастёрку.

— Не знаю! Посмотри, пожалуйста! — попросил Орлов.

Старший сержант, ловко задрав на спине капитана гимнастёрку, выдохнул:

— Ого! Гематома огромная! Но открытой раны нет… И крови я не вижу.

— Ну, вот и прекрасно. Думаю, что самолёты уже улетели. Расходовали свой боезапас и ушли… Я, тогда, выхожу на просеку и даю продолжительные свистки. Ты, старший сержант, вместе с командирами взводов собираете мне всю роту.

— Да, мой капитан!

Орлов повернулся и направился к просеке. За его спиной послышались слова Лескано, предназначенные для солдат: «Это не просто МбурувичА. Это великий МбурувичА!».

Через сорок минут рота капитана Орлова в полном составе была готова к маршу. Командиры остальных подразделений продолжали прочёсывать сельву в поисках своих солдат.

В результате атаки боливийских бомбардировщиков на колонну Первого армейского корпуса, Второй пехотный рехимьенто понёс большие потери. Только в роте капитана Орлова не было ни убитых, ни раненых, ни дезертиров.

Ночью Первый армейский корпус подошёл на расстояние двух километров к форту Бокерон.

Глава 8

В шесть часов утра 9 сентября командир батальона Ариас вызвал к себе командиров рот.

— За мной! — приказал он.

Минут двадцать все офицеры пробирались сквозь густую чащу.

— Всё, пришли! Согласно приказу командира Второго пехотного рехимьенто — это исходная позиция для атаки нашего батальона. Орлов, твоя рота наступает в этом секторе, — Ариас, отвернув своё лицо в сторону, ткнул пальцем на участок открытой местности.

После вчерашней атаки боливийских самолётов командир батальона почему-то избегал смотреть в глаза Павлу: — Вторая рота наступает на этом участке. Третья — на этом. Понятно?

— Да! — дружно ответили командиры рот.

— Атака начнётся по моей команде после артиллерийского обстрела укреплений форта Бокерон. В случае немедленного огня противника, вперёд продвигаемся короткими перебежками. В случае бездействия боливийцев, в атаку идём в полный рост до первой линии укрепления. Достигнув колючей проволоки, преодолеваем её и резким броском занимаем окопы противника. Перед атакой солдатам будет выдано по фляжке воды и банке мясных консервов. Вопросы будут?

— Разрешите, мой капитан? — обратился к Ариасу Орлов.

— Да! — ответил командир батальона, смотря куда-то в сторону.

— Есть данные нашей разведки о размерах форта, его расположении и системе его укреплений? — спросил Павел.

— Об этом командир рехимьенто мне ничего не сообщил, — признался Ариас.

— Ясно! Тогда второй вопрос: когда нам выдадут ножницы для разрезания колючей проволоки?

— Никогда, капитан Орлов! Проволоку будете рубить мачете. Все солдаты вашей роты их не только имеют, но и отлично ими владеют.

Больше вопросов не было.

— Да, действительность оказалась ещё хуже, чем я предполагал. Почти сразу после многокилометрового марша фронтальная атака на укрепление, о котором ничего неизвестно! Без предварительной разведки! Такая атака может превратиться в расстрел наступающих частей! Командование не ведает, что творит?! — у Павла внутри всё кипело, — но приказ надо выполнять! Это война…

Орлов, Акоста, Молина, Гомес стояли в высоком кустарнике, за которым начиналось открытое пространство, по которому они будут наступать. Позади них, метрах в тридцати, в ожидании приказа расположилась рота. Павел в бинокль внимательно рассматривал форт Бокерон.

— Месторасположение выбрано очень правильно: на господствующей высоте. Так, а теперь размеры форта… Размеры… Вижу только одну часть. Ту самую, на которую нам приказано наступать, — Орлов до боли в глазах пытался поймать глазами все мельчайшие детали. — Ого! Две линии обороны, с правильно поставленным ограждением из колючей проволоки. Добротный бруствер с бойницами для стрельбы из винтовок. Пулемётные гнёзда… Сколько же их? Одно, два, три, четыре, пять… Пять! Серьёзно! Система укреплений мне очень напоминает немецкие. Так и должно быть! Ведь в боливийской армии служат сотни инструкторов бывшей кайзеровской армии времён великой войны. На правом фланге наступления роты находится овражек. Наверное, неглубокий, но заросший сухой травой и кустарником, уходящий в небольшой лесок. Это уже хорошо! А слева, почти на стыке с участком наступления второй роты, от самого форта спускается к тому же леску дождевая промоина. Узкая и мелкая, но может выручить!

— Господа командиры, — обратился Орлов к командирам взводов. — После обстрела форта нашей артиллерией, по приказу командира батальона, начинаем атаку. В том случае если противник сразу открывает огонь, вперёд продвигаемся перебежками. В случае бездействия противника, быстрым шагом приближаемся к первой линии обороны и, по моему приказу, совершаем бросок на окопы. Проволоку рубим мачете. Вам ясно?

— Да! — хором ответили Акоста, Гомес и Молина.

— Это правда, что она рубится мачете? — задал Орлов мучавший его вопрос.

— Очень хорошо рубится, мой капитан! — ответил Гомес.

— Теперь в свои бинокли рассмотрите внимательно местность, по которой будем наступать! Видите, справа находится, находится, — Павел не знал по-испански слово «овраг» и сейчас старался подобрать ему синоним, — находится… канава. Она заросла травой и кустами. Слева — другая канава, но очень мелкая. Они обе ведут к небольшой группе деревьев. По моему сигналу, частые свистки, солдаты ваших взводов по этим канавам отходят к деревьям. Там место сбора. Вопросы?

— Нет вопросов, мой капитан! — ответили лейтенанты.

— Тогда выводите взводы на исходную позицию! — приказал Орлов.

Гомес на мгновение задержался, и когда Акоста и Молина ушли, обратился к Павлу:

— Мой капитан, разрешите сказать?

— Да, конечно, лейтенант.

— Мой капитан, у нас здесь все подобные канавы называют «каньонами», а небольшую группу деревьев «островами». Это может быть и неправильно, но для солдат будет очень понятно. Простите за уточнение! — очень корректно объяснил Гомес, как всегда, глядя Орлову прямо в глаза.

— Огромное спасибо тебе, лейтенант! Теперь буду знать! — поблагодарил Павел и пожал ему руку.

Орлов лежал в кустах, продолжая изучать укрепления форта. За ним лежали солдаты его роты.

— Странно! Очень странно: не видно ни одного боливийца! Не могу обнаружить и признаков присутствия защитников Бокерона. Может они оставили его и ночью ушли? А, может и…

Мысли Павла прервали взметнувшиеся в трёхстах метрах от его роты огромные фонтаны земли вперемешку с вырванными с корнями деревьев и телами парагвайских солдат. Загудела, задрожала земля… А через мгновение послышался и грохот мощных орудий.

— Боливийская артиллерия? Да нет! Там же никого не видно! Да это же парагвайцы по своим ударили!!! По ошибке!!! Ведь карт-то не нет, а как артиллерийскую прицельную стрельбу без них вести? Без корректировки! — сразу же понял Орлов.

— Бей своих, чтобы чужие боялись! — с тоской прошептал он по-русски.

Следующий залп парагвайской артиллерии пришёлся по сельве, расположенной очень далеко за фортом. И после этого наступила тишина.

— В атаку! — послышался крик командира батальона.

— В атаку! — повторил Орлов и, поднявшись с земли, вышел на открытую местность.

За ним, цепью, следовали солдаты его роты. Павел находился в семи-восьми шагах впереди них. Командиры взводов шли в трёх — четырёх шагах впереди своих подчинённых.

— Примкнуть штыки! — приказал Орлов, пристёгивая штык к своей винтовке.

Шли быстро. В тишине слышались только шаги босых ног и бряцание котелков о бляхи ремней. До форта оставалось восемьсот шагов… Семьсот шагов… Шестьсот… Пятьсот…

— Или в форте никого нет, или у боливийцев очень крепкие нервы и они подпустят нас шагов так на сто, а затем расстреляют в упор… — размышлял Павел.

Вдруг, в бойницах бруствера и амбразурах пулемётных гнёзд, неожиданно появились лица.

— Сейчас! — понял Павел и в это мгновение сильный удар по прикладу винтовки вырвал её у него из рук. Что-то очень горячее обожгло его правое плечо.

Орлов упал ничком на землю. Над его головой свистел шквал пуль, некоторые из них впивались в землю рядом с его лицом, поднимая фонтанчики пыли. Она обильно сыпалась ему на волосы, забивалась за воротник, проникала в уши.

Сколько времени продолжался этот ад, Павел не знал. Но стрельба вдруг прекратилась, и наступила тишина. Орлов перевернулся на спину и посмотрел на своё правое плечо. Из него обильно сочилась кровь.

— Задело! Ну да ладно, обойдётся! — успокоил он сам себя, доставая из кармана свисток. — Нельзя нам здесь больше оставаться. Перебьют всех… Надо давать сигнал к отходу.

Павел принялся делать частые и громкие свистки.

— Проклятые «пилас», уползаете!? — донеслись вопли со стороны форта, а затем вокруг Орлова снова стали взлетать фонтанчики красной пыли.

Стрельба неожиданно прекратилась.

— «Пилас», вы что, в штаны наложили? — снова послышалось из форта.

Орлов перевернулся на живот и медленно пополз к «каньону». В кустах, на самом его краю, лежал окровавленный солдат Никора.

— Герой, ты как? Живой? Двигаться можешь?

— Не-е-е… не мо-гу-у… ноги, наверное, у меня-я-я пере-би-и-и-ты-ыы, — простонал Никора.

— Тогда, сынок, потерпи! Потерпи, пожалуйста, сынок! — прошептал Павел и, крепко взяв солдата за ворот его гимнастёрки, втащил его в овражек.

К огорчению Орлова, «каньон» оказался очень мелким, и ему пришлось продвигаться вперёд ползком, волоча за собой Никору.

На «острове» в тени деревьев сидели солдаты. У всех были грязные потные лица, отрешённо-грустные глаза. Разорванное обмундирование в пятнах засохшей крови…

— Мой капитан, вы ранены? — к Орлову подбежали Гомес и Лескано.

— Надеюсь, что нет. Посмотрите Никору! Ему, кажется, совсем плохо.

— Да, мой капитан! — ответил Гомес и приказал солдатам отнести Никору в тень.

— Мой капитан, у вас всё плечо в крови! — сообщил лейтенант и тут же крикнул: «Санитара ко мне! Быстро!»

Санитаром оказался незнакомый Орлову солдат лет тридцати, который едва говорил по-испански. Он долго протирал Павлу плечо, затем больно тыкал пальцем возле раны.

— Вы имеете удачу! Пуля залетел, вырвал кусок мяса и полетел дальше. Ранка совсем маленький, — наконец объяснил санитар.

Невдалеке, в ряд лежали девять неподвижных тел. Их лица были накрыты какими-то грязными тряпками. На одном Орлов заметил лейтенантские погоны. Павел поднял тряпку. Это был Акоста.

— Ох, горе-то какое! — по-русски, непроизвольно, вырвалось у него.

Орлов вспомнил прощание на площади в Асунсьоне, где Акоста стоял со своими близнецами в руках и своей юной красивой женой.

— Лескано, назначаю тебя командиром взвода вместо геройски погибшего Акосты, — объявил Павел и сел на землю.

Нещадно палило солнце. У солдат закончилась вода. Все жевали сухую траву и листья деревьев, чтобы хоть как-то заглушить жажду. Раненые стонали, просили пить. Орлов снял с ремня свою флягу и отдал санитару.

— Раздели между самыми нуждающимися! — приказал он ему.

— Молина, организовать, срочную эвакуацию всех раненых в тыл! Немедленно! После этого, командирам взводов произвести поверку личного состава и доложить о потерях, — распорядился затем Павел.

Появился адъютант Ариаса, сержант, фамилию которого Орлов никак не мог запомнить. В руках он держал мачете.

— О, наконец-то я к вам добрался! — с облегчением вздохнул он.

— Мой капитан, комбат срочно вас вызывает к себе. Я должен вас сопроводить к нему, — сообщил сержант.

— Иду, — произнёс Павел, с трудом встав с земли. У него сильно болела спина и ныло плечо.

Минут двадцать они пробирались по узкой тропинке-просеке, сделанной только что сержантом, пока не вышли на маленькую поляну. Здесь, возле палатки, на поваленном дереве сидел капитан Ариас. Отвернув лицо и обращаясь к Орлову на «вы», он приказал:

— Капитан, доложите о потерях в роте!

— Девять убитых. Шесть тяжелораненых. Трое пропавших без вести. Тяжелораненые эвакуированы в полевой госпиталь.

Ариас нервно затряс плечами, но промолчал.

— Садитесь, — предложил командир батальона, указывая на поваленное дерево.

Минут через десять пришли командир второй роты Арса и третьей Видаль. У Арсы нервно дёргалась левая щека, а Видаль качал головой из стороны в сторону.

— Арса, доложи о потерях личного состава своей роты! — приказал комбат.

— Много убитых и раненых… Очень много, — прошептал старший лейтенант.

— Сколько? Точные цифры! — заорал Ариас.

— Не знаю… Человек тридцать убитых и много раненых… Не знаю точно, — отрешённо ответил Арса.

— А у тебя Видаль?

— У меня? Около… около… Может, тоже человек тридцать погибших… А раненых, а раненых… — повторял командир третьей роты, продолжая качать своей головой из стороны в сторону.

— Что за командиры?! Ничего не знают! — ещё громче принялся кричать Ариас, бегая вокруг полянки. — Слушайте приказ: привести личный состав рот в чувство и выдвинуться на свои исходные позиции. В три часа дня — атака!

— Какая атака? — изумился Видаль.

— Штыковая атака форта Бокерон! Это приказ командующего Первым армейским корпусом. Ещё один решительный натиск — и «болис» побегут. Не выдержат нашей храбрости и мощи…

— Мой капитан, у солдат нет воды! Они не смогут идти в атаку, — тихо сказал Арса.

— А меня в роте солдаты уже пьют собственную мочу. Когда, мой капитан, воду подвезут? Ведь обещали по шесть литров в сутки… — спросил Видаль, ещё быстрее раскачивая своей головой.

— Вода завтра! Завтра вода! А сегодня атака! Атака решительная и окончательная. Это приказ подполковника Эстигаррибьи. Это война, господа офицеры. А ваши подчинённые — это солдаты, и они должны страдать. Пусть пьют мочу! Всё! Возвращайтесь в свои подразделения. В три часа — атака. Я лично поведу батальон!

В три часа десять минут в воздух взлетела красная ракета, и Второй пехотный рехимьенто начал второе фронтальное наступление на форт Бокерон.

Капитан Ариас, размахивая пистолетом «Браунинг», шагал впереди батальона, зычным голосом подбадривая солдат «солёными» шутками.

Орлов находился впереди своей роты, держа в руках винтовку «Маузер» с примкнутым штыком. Её он нашёл брошенной на «острове». Это была его вторая винтовка за сегодняшний день.

— Первая утром мне спасла жизнь. А эта…? — спросил он сам себя, когда поднял винтовку с земли.

Солдаты, изнемогая от жары и жажды, брели за своими командирами, едва переставляя ноги.

Боливийцы подпустили Второй пехотный рехимьенто шагов на пятьсот и открыли шквальный огонь. Наступающие залегли и не хотели больше вставать и идти на верную смерть.

— Теперь их уже никто и ничто не поднимет! — с уверенностью подумал Павел. — Вторая самоубийственная атака в течение дня…

К пяти часам дня Второй пехотный рехимьенто отошёл на исходные позиции.

Последствия двух неподготовленных фронтальных атак на хорошо укреплённые позиции форта Бокерон для парагвайского Первого армейского корпуса были катастрофическими: погибли около тысячи человек. Тактика, избранная подполковником Эстигаррибия потерпела крах.

Наступила душная ночь. Горячий воздух обжигал лёгкие. Тучи комаров истязали обессилевших солдат, забираясь к ним в рот, уши, ноздри… Где-то совсем рядом орали обезьяны. Иногда слышались одиночные выстрелы. Обезумевшие от жажды солдаты роты Орлова мочились в один котелок, а затем готовили из его содержимого терере.

В груди у Павла жгло и резало. Язык распух. Губы потрескались. Голова гудела от боли.

— Надо продержаться до утра! Утром обещали воду. Объясните это, пожалуйста, солдатам, — не приказал, а просто попросил Орлов командиров взводов.

Павел буквально упал в свой гамак, натянутый между деревьями и то ли заснул, то ли потерял сознание. Но он явственно ощутил прохладу волжской чистой воды и её вкус, пахнущий песком. А затем… Затем на его шею вновь бросилась рыжая Жасмин. Крепко сдавив его грудь своими ногами, она ласково целовала губы и глаза Павла и шептала слова, от которых ему стало нестерпимо жарко. Жасмин все сильнее и сильнее давила грудь Орлова… «Пусти! Пусти! Мне больно!!!» — кричал он, а она в ответ только улыбалась.

— Мой капитан! Мой капитан! — кто-то хлопал Орлова по руке.

Павел открыл глаза. Перед ним стоял старший сержант Лескано.

— Вам плохо, мой капитан? Вы только что очень громко кричали.

— Нет! Всё хорошо, Лескано, — с трудом шевеля своим распухшим языком, успокоил Павел командира взвода.

— Возьмите вот это, мой капитан! — Лескано протянул ему какие-то луковицы.

— Что это? — вяло поинтересовался Орлов.

— Это корни растения иби а, которые содержат очень много воды. Надо жевать, чтобы убить жажду. Солдатам уже нечем мочиться и они решили копать корни иби а. Благо ночь лунная, видно, как днём, — объяснил Лескано.

— Спасибо! — поблагодарил Павел и принялся жевать корень.

Он был очень волокнистый и имел противный мучнистый вкус.

— На безрыбье и рак — рыба, — прошептал Орлов по-русски.

Рано утром Павел дал задание Гомесу взять солдат, канистры и получить у командира интендантского отделения Второго пехотного рехимьенто воду.

Тяжёлая удушливая жара. Поникшие листья деревьев не шевелились. Временами Павлу казалось, что его засунули в печь и закрыли дверцу.

Солдаты с опухшими безразличными лицами не имели сил даже передвигаться. Они лежали и сидели на земле с закрытыми глазами и ждали воду.

Прошёл час после ухода Гомеса с солдатами в интендантскую службу рехимьенто. Затем второй… Солнечные лучи выжигали всё… Несколько солдат потеряли сознание.

Наконец появился Гомес. Вид у него был просто удручающий. Он прятал глаза… Лейтенант поставил перед Орловым одну канистру.

— Здесь восемнадцать литров. На всех! На день… — со страхом прошептал Гомес.

— Как восемнадцать литров? — также шёпотом спросил Орлов.

— Остальные канистры пусты, мой капитан.

Солдаты поставили перед Павлом штук двадцать пустых канистр.

Увидев Гомеса, к ним, струдом поднимаясь с земли, стали медленно подходить солдаты. Орлов среагировал мгновенно. Он взял канистру с водой и приказал Гомесу:

— Лейтенант, за мной!

Отойдя шагов на пятьдесят от солдат, Павел остановился.

— Лейтенант, рассказывай!

— Мой капитан, это катастрофа! — сказал Гомес и его голос неожиданно сломался. Он зарыдал, не стесняясь своих слёз.

— Успокойся, лейтенант! Что всё-таки случилось?

— Мой капитан, один… Всего один неполный грузовик-цистерна на весь наш рехимьенто. На него кинулась толпа солдат, потерявших разум от жажды. Стали драться за то, чтобы зачерпнуть хоть немного воды. Лейтенанта-интенданта, спрятавшегося в кабине, вытащили из неё и хотели убить. Хорошо хоть вовремя подоспел майор Фернандес… — Гомес всхлипывал и, как ребёнок, размазывал слёзы по лицу. — Так вот майор прибежал с тремя офицерами. Они стали стрелять в воздух и отгонять всех от цистерны. Затем организовали очередь для тех, кто пришёл получать воду для своих подразделений… Люди превратились в зверей, мой капитан… Я никогда не видел парагвайцев такими…

— Так что говорят о воде? Когда она будет в достаточном количестве? — попытался вывести Гомеса из шока Павел.

— Не знаю, мой капитан. Говорят, боливийские самолёты разбомбили колонну наших грузовиков с водой… А пока мы стояли в очереди, самые сметливые солдаты залезли под грузовик и выпили всю воду из радиатора. И это мой народ! Это позор… — всхлипывал лейтенант.

— Гомес, дели воду, которую ты принёс! Я пошёл к комбату! — распорядился Павел.

Орлов застал Ариаса в его палатке. Тот уже заканчивал пить мате.

— Очень хорошо, что вы пришли, Орлов! Я хотел посылать за вами. Слушайте приказ командира Первого армейского корпуса подполковника Эстигаррибия. «Блокировать по периметру форт Бокерон с целью вынудить его гарнизон прекратить сопротивление и сложить оружие. Для этого приказываю: в суточный срок возвести линии укрепления для успешного отражения возможных контратак боливийцев». Вам понятно, Орлов! — поинтересовался комбат, глядя куда-то в сторону.

— Да, мой капитан, приказ командира корпуса мне понятен. Мне не понятно дру…

— От себя хочу добавить, что мы с сегодняшнего дня будем брать «болис» измором! — перебивая Павла, стал разглагольствовать Ариас.

— Согласен, мой капитан! Но у солдат нет воды. Стоят очень высокие температуры. Скоро, совсем скоро, солдаты начнут умирать от обезвоживания организма. С кем мы будем брать измором боливийцев? — Возмущённо поинтересовался Орлов.

— Нет у меня воды, Орлов! Нет! И в рехимьенто её тоже нет! Проклятые и никчемные интенданты!!! — стал орать Ариас и топать ногой, — моей вины в этом нет! Слышите, Орлов? Нет! Одна надежда — уповать на Всевышнего.

— Разрешите идти, мой капитан? — спокойно сказал Павел, увидев, что командир роты находится на грани припадка.

— Да! Да! Да! — ещё громче заорал комбат.

— На Бога надейся, а сам не плошай! — подумал Орлов, шагая в расположение своей роты. — Надо что-то придумать! Не может быть, чтобы не было решения этой проблемы с водой.

— Плохо дело, мой капитан, солдаты ропщут, — встретил Павла лейтенант Молина.

— Командиров взводов ко мне! — громко, твёрдым и уверенным голосом приказал Орлов.

— Господа офицеры, получен приказ о полном блокировании форта Бокерон. Для этой цели мы должны срочно возвести на участке, который занимает наша рота, линию укреплений. Также, мы должны обустроить свой быт. Но самая главная проблема сейчас — это вода. Надежды на корпус и рехимьенто — никакой. Мы должны придумать что-то! Не может быть, чтобы умный и практичный парагвайский солдат ничего не мог придумать! Ваши предложения!

— Мой капитан, — обратился к Орлову старший сержант Лескано, — в моём взводе есть солдат Мойано. Так вот, он является потомственным копателем колодцев. Ещё совсем маленьким он научился искать воду и копать колодцы от своего деда. Так вот, Мойано меня убедил, что здесь, — Лескано махнув рукой туда, где «каньон» вплотную подходил к «острову», — есть вода. Он в этом уверен.

— Солдата Мойано ко мне! — приказал Павел.

— Через несколько минут перед Орловым стоял низкорослый мужичок с длинными, непропорциональными его телу руками. Он был настолько худым, что, казалось, состоял только из одних жил и костей.

— Солдат, что тебе нужно, чтобы очень быстро выкопать колодец? — спросил его Павел.

Лескано перевел Моуано с испанского на гуарани.

Колодцекопатель принялся что-то объяснять на гуарани. После чего старший сержант пояснил Павлу:

— Он просит десять человек. Выбрать он их должен сам. Также верёвки, вёдра и лопаты. Мой капитан, то, что просит Мойано у нас есть. Мы можем уже начинать.

— Лескано, назначаю тебя ответственным за копание колодца! — распорядился Орлов, а потом добавил: помни, что вода — это жизнь для всех нас!

Мойано выбрал себе десять человек в помощь. Все они были под стать самому копателю колодцев: худые, низкорослые и жилистые.

Они распустили несколько гамаков на верёвки. Из кусков брезента соорудили мешки и начали копать вертикальный узкий тоннель в метрах пятидесяти впереди позиций роты.

Орлов тем временем построил личный состав роты.

— Солдаты! — обратился он к ним, — командование приказало взять форт Бокерон в осаду. Сколько она продлится — никто не знает. Но в каждую минуту надо ждать атаки боливийцев. Чтобы отбить эту атаку, мы должны создать для нашей роты укреплённые позиции. Будем копать траншею в полный рост. Построим блиндажи. Надо обустраивать наш быт. Сейчас ваши товарищи уже начали копать колодец. Скоро у нас будет вода. Много воды! Вы смелые и отважные солдаты! На вас надеются ваши жёны, дети, невесты. Мы отстоим Чако! Мы отстоим Парагвай!

Нещадно палило солнце. Солдаты, измученные жаждой, едва ковыряли лопатами твёрдый грунт, пытаясь выкопать траншею… Солдат Каманьо потерял сознание. Его отнесли в тень кустарника…

В это же время колодец копался быстро и ловко. «Агрессивно работают ребята» — отметил про себя Орлов, наблюдая, как из глубины поднимают наверх брезентовые мешки с землёй.

Павлу не давал покой форт. «Они прекрасно видят, что парагвайцы начали окапываться и должны предпринять меры, чтобы помешать им это сделать. Нанести артиллерийский удар или провести атаку» — размышлял он, рассматривая каждые пятнадцать минут проволочные заграждения Бокерона в бинокль. Но форт молчал. Было такое впечатление, что все его защитники или ушли, или заснули глубоким сном. «Плохо это! Не может так быть!» — беспокоился Орлов.

К трём часам дня уже никто не мог копать траншею. Все солдаты лежали вповалку в колючем кустарнике. Некоторые из них были без сознания.

— Гомес, Молина! Надо спасать солдат! Поднимайте всех, кто ещё в состоянии держать лопату и копать корни этого… как его… этого растения! Приказываю всем жевать корни! Кто ослаб и не может жевать — пусть жуют их товарищи и заталкивают им в рот! Спасать солдат! — Отдал громким голосом приказ Орлов, помогая подняться с земли сильно ослабевшему лейтенанту Молина.

Колодцекопатели к трём часам дня углубились уже на семь метров. Никто из солдат не разговаривал и не шутил. Один из них находился на дне, наполняя брезентовый мешок землёй. Затем его, вместе с мешком, вытаскивали на поверхность. Вниз опускали другого, отдохнувшего солдата.

К заходу солнца колодец стал глубже ещё на четыре метра. Работы продолжалась и при ярком свете луны.

К одиннадцати часам ночи на глубине шестнадцать метров появилась чуть влажная глина. Это находка ещё больше подстегнула копателей. У них открылось «второе дыхание».

Ещё через два часа докопали до жидкой грязи. Копатели, подняв наверх первое ведро, наполненное мокрой глиной, тут же начали пригоршнями засовывать её в рот и высасывать всю влагу. Второе ведро отнесли Орлову. Павел приказал распределить эту спасительную грязь среди самых ослабленных солдат.

На душе у Орлова теперь стало спокойно и легко. «Добыли воду! Добыли! Теперь солдаты спасены! Спасены! И гарнизон форта не предпринял никаких действий! А сегодня окопаемся на позициях и уже никто и ничто нам не страшно!»

Под утро из колодца наверх уже стали поднимать мутную, немного горьковатую на вкус, воду. Её тут же распределяли среди солдат. Когда все получили по фляжке воды, Павел попросил принести и ему. Он хотел закипятить воду, но не смог. От жажды у него уже давно сильно кружилась голова и подкашивались ноги. Орлов залпом выпил свою порцию и почувствовал, как в него вернулась сила.

Таких подразделений, как рота Орлова, оказалось очень мало. Почти весь Первый армейский корпус находился в стадии полной деморализации. Солдаты сотнями покидали свои части и бродили по окрестностям в поисках воды. Многие дезертировали. Командиры ничего не могли сделать. Укрепления по периметру форта для его полной осады никто не сооружал. Воспользовавшись этой ситуацией в Бокерон, совершенно незамеченной парагвайцами, вошла боливийская воинская часть, пришедшая на помощь гарнизону.

Солдаты роты Орлова воспрянули духом: их МбурувичА выполнил своё обещание, и они были обеспечены водой. Теперь солдаты с энтузиазмом копали траншею и начали налаживать свой элементарный быт.

Узнав о колодце, командир батальона Ариас срочно затребовал Мойано в своё распоряжение. А в роту Орлова потянулись солдаты других рот и батальонов Второго пехотного рехимьенто с пустыми фляжками в руках. Они умоляли дать им хотя-бы один глоток воды. Солдаты Орлова делились с ними своими небольшими запасами этой бесценной здесь влаги.

Двенадцатого сентября рота Орлова закончила строить укрепления. В этот же день солдаты оборудовали для своего командира роты блиндаж. Глубокую яму, выходившую в главную траншею, накрыли стволами молодых деревьев. На них уложили толстый слой сухой травы, а затем насыпали земли.

Павел сам, с помощью мачете, соорудил себе из ящиков для патронов стол и несколько табуретов. К самым толстым брёвнам, лежавшим наверху, он подцепил свой гамак. На стену повесил иконы, а на стол поставил фотографические карточки Нины.

— Ну, вот и готов дом! — вздохнул он.

Солдаты его роты тоже стали налаживать свой быт: выкопали ямы для костров, оборудовали места для ночлега.

В это же время во многих рехимьенто Первого армейского корпуса продолжался хаос. Раненые были брошены на произвол судьбы: не было ни воды, ни лекарств, не хватало медперсонала.

Командиры некоторых подразделений только на четвёртый день после получения приказа подполковника Естигаррибьи о полном блокировании форта Бокерон принялись его выпонять. Рылись неглубокие окопы, в отдельных местах оборудовались пулемётные гнёзда.

Глава 9

12 сентября боливийская пехотная дивизия, вышедшая из форта Юхра, предприняла попытку прорвать блокаду форта Бокерон с внешней стороны. Но парагвайские части, державшие под контролем дорогу-просеку, ведущую к Бокерону, стояли насмерть. Все атаки боливийцев потерпели провал.

В этот день, рано утром, два боливийских бомбардировщика сбросили бомбы на парагвайские позиции вокруг Бокерона.

Утром 13 сентября возобновилась атака боливийцев, пытавшихся прорваться к Бокерону, на парагвайские части. После кровопролитного боя, длившегося весь день, боливийцы отошли в форт Юхра.

Из фортинов Рамирес, Пуэсто Лара, Кабо Кастильо на выручку гарнизону Бокерона уже спешили боливийские подразделения. Против них начал свои активные действия Второй кавалерийский рехимьенто «Коронель Толедо». В его рядах находился четвёртый эскадрон под командованием капитана (HC) Юрия (Хорхе) Бутлерова. Именно здесь, в боях на дальних подступах к форту Бокерон, это подразделение под командованием этого русского офицера успешно выполняло самые рискованные задачи. О храбрости, мужестве и благородстве его командира ходили легенды. Вскоре никто в парагвайских воинских частях всего Северного Чако уже не употреблял выражения «Четвёртый эскадрон Второго кавалерийского рехимьенто». Все говорили лаконично и просто: «Эскадрон Бутлерова». Эти слова стали высшим признанием заслуг его командира, русского офицера Юрия Бутлерова, перед парагвайскими вооружёнными силами.

Для организации эффективной работы полевых госпиталей, а также разработки необходимых мер по предупреждению эпидемий холеры и жёлтой лихорадки в парагвайских частях, сражавшихся в Северном Чако, в Первый армейский корпус прибыл подполковник медицинской службы (НС) Артур Вейс. Этот бывший русский военврач был ведущим и признанным в Парагвае специалистом по заразным и эпидемиологическим заболеваниям.

Утром артиллерия осаждённого Бокерона сделала около шести залпов и замолкла.

— Снарядов, очевидно, очень мало, — пришёл к выводу Павел. — Стараются экомить.

Орлов стоял в траншее и, в который раз, внимательно изучал в бинокль вражеские позиции. Сегодня на два часа был назначен очередной штурм форта.

Вверх взметнулась красная ракета.

— В атаку! За Парагвай! — послышался издалека голос Ариаса.

— В атаку! За Парагвай! — закричал Орлов, выпрыгивая из траншеи.

— В атаку! За Парагвай! — повторили командиры взводов.

Как и 9 сентября, солдаты роты Орлова вновь бежали по открытой местности, задыхаясь от обжигавшего их лёгкие раскалённого воздуха.

Вся сила артиллерийского удара пушек Бокерона пришлась по батальону капитана Ариаса. Фонтаны земли взлетали слева и справа, сзади и впереди Орлова. Горячая удушливая волна сильно ударила по нему и сбила Павла с ног. Он упал лицом в красную раскалённую пыль.

Артобстрел стих.

— Потерял… потерял… по-те-те — ря-лась-лась!!! — услышал вдруг Орлов справа.

Это был солдат Каманьо.

— Рики, что случилось? Ты ранен? — поворачиваясь на бок, озабоченно спросил Павел.

— Винтовка, моя вин-вин-товка по-по-теря-лась! — пожаловался Каманьо.

— Держи мою! — Орлов прикладом вперёд протянул ему свою «Маузер».

— В атаку! — раздался крик капитана Ариаса.

— В атаку — повторил, поднявшись, Орлов, сжимая пальцами пистолет «Браунинг», который в его огромной руке казался игрушечным.

В это мгновение по ним ударили из тяжёлых пулемётов защитники форта. Батальон залёг. Не смолкая ни на секунду, по ним били пулемёты.

А потом резко все оборвалось, и наступила тишина. В синее небо взлетела белая ракета.

— Приказ на отступление. Запоздалое, но мудрое решение! — вздохнул Павел и часто засвистел в свой свисток.

Орлов вполз в «каньон» последним. По нему добрался до «острова». Здесь уже находились Гомес, Молина, Лескано со своими солдатами.

— Командиры, — обратился к ним Павел, — Раненых всех вытащили?

— Да, мой капитан!

— Тогда, все бегом в траншею! На позиции! Раненых в госпиталь! — приказал Орлов.

Солдаты прыгали в траншею, падали на её спасительное дно и, сняв фляжки с ремней, жадно из них пили.

Павел с разбегу рухнул в траншею, больно ударившись коленями.

— Старею, брат, старею! — простонал он.

Поднявшись на ноги, Орлов принялся внимательно рассматривать в бинокль место, по которому его рота совсем недавно наступала на форт.

— Сзади! — вдруг раздался чей-то истошный крик, — сзади! Сзади!

— Мой капитан, с тыла «болис» наступают! — заорал во всю мощь своих лёгких лейтенант Молина.

Павел резко повернулся назад. Прямо на них мчались низкорослые солдаты в незнакомых мундирах с винтовками в руках. Боливийцев было много… Очень много… И они были уже совсем близко.

— Если сейчас начнёт контратаку гарнизон форта, то нас просто сметут, растопчут! — понял Орлов.

— Все пулемёты на форт! Первый взвод внимание на форт! Второй и третий взвод примкнуть штыки! — громко закричал Павел.

— Господи, у меня же винтовки нет! Что же я буду с этим пистолетиком то делать! — вспомнил Орлов и, скорее инстинктивно, чем осознанно, подняв одной рукой крышу своего блиндажа, вытащил из неё большое бревно, а затем рывком выпрыгнул из траншеи.

— За мно-ой-ой! За Па-ра-гвай-й-й! — заорал он и, размахивая бревном, бросился на наступавших.

Боливийцы в замешательстве остановились, а Павел, замахнувшись бревном, одним ударом повалил на землю человек шесть. Замахнулся ещё раз — и упали три человека.

— Смерть «болис»! — слышалось сзади на испанском.

— Мбу-ру-вичА! Мбу-ру-ви-чА- чА — чА! — раздавалось на гуарани.

Солдаты роты Орлова врезались в остановившихся в замешательстве боливийцев и принялись колоть их штыками. А Павел бил бревном налево и направо. Направо и налево… Налево и направо…

Боливийцы, бросая винтовки, бросились бежать.

Одиннадцать боливийских солдат и один офицер (младший лейтенант) были взяты в плен. Они сидели в траншее. Солдаты плечо к плечу, а офицер — в отдалении.

Орлов с любопытством рассматривал людей, против которых воевал. Все они были маленького роста, черноволосыми, со смуглым цветом кожи. Боливийцы, грязные и зашевеленные, закрыв глаза, лениво что-то жевали.

— Гомес, напоить пленных! — приказал Павел.

Прежде чем глотнуть из фляжки, пленные дружно, как по команде, выплюнули из ртов какую-то массу серого цвета. Утолив жажду, они из своих ботинок достали по нескольку зелёных листиков и, засунув их в рот, принялись жевать.

— Гомес, что это они едят? — наклонившись к самому уху лейтенанта, поинтересовался Орлов.

— Листья коки жуют. Для того, чтобы не страдать от холода, от жары и от голода, боливийские крестьяне с самого детства от своих родителей перенимают эту древнюю привычку, — тихим голосом объяснил Гомес.

Откуда ни возьмись, появился командир батальона Ариас.

— Молодцы! Молодцы! — похлопал он по плечу лейтенанта Молина, оказавшегося рядом с ним. — Пленных я отведу к командиру рехимьенто. Орлов, выделите мне шесть солдат для конвоирования пленных.

— Да, мой капитан! — ответил Павел.

Ариас ушёл с пленными, которых вели под охраной солдаты взвода лейтенанта Молина во главе с сержантом Альсина.

А Орлов вдруг резко почувствовал, что он смертельно устал. У него смыкались глаза и стучало в висках. Он забрался в свой блиндаж с полуобрушенной крышей, сел на землю и сразу же заснул.

И посетила Павла вновь рыжеволосая Жасмин и страстно зашептала ему на ухо:

— Это плохо, очень плохо, когда мужчина один. Ты такой красивый, сильный и один. Нельзя так! Нельзя! Посмотри на меня! Поцелуй меня! Ты же хочешь? Я знаю, что очень хочешь…

В это время командир Второго пехотного рехимьенто майор Фернандес допрашивал пленного боливийского младшего лейтенанта. Тот сообщил следующее: «Моя фамилия Отеро, имя Хуан. Я являюсь командиром взвода второй роты второго батальона Рехимьенто номер 15 «Самперо». Мой чин — младший лейтенант. Возраст двацать три года. Два дня назад наш рехимьенто вышел из фортина Кабо Кастильо для оказания помощи осаждённому гарнизону форта Бокерон.

Сегодня утром мы нарвались на парагвайскую заставу. В ходе боя нашему батальону, в полном составе, сделав отвлекающий манёвр, удалось незаметно обойти заслон противника через сельву. После обеда мы услышали шум боя и, ускорив своё движение, вышли на край леса. Здесь мы увидели укрепления форта Бокерон и парагвайскую траншею. Командир батальона приказал с хода ударить врагу в спину. Мы молча побежали на парагвайские позиции. Вдруг из траншеи выпрыгнул человек очень высокого роста. Это был настоящий великан, да ещё и блондин. В своих огромных руках он держал чудовищный по своим размерам ствол дерева. Наши тупые и безграмотные солдаты вместо того чтобы стрелять в него, остановились, как окаменевшие, и стали кричать: «Пачакамак! Пачакамак!» Пачакамак — это герой нашего боливийского эпоса… Проклятые тупые крестьяне… На приказ открыть стрельбу они не отреагировали… А этот блондин-великан, размахивая деревом, валил нас на землю. За ним бежали парагвайцы и кричали «МбурувичА!», «МбурувичА!». Что обозначает это слово, я не знаю. Знаю только, что по вине моих дерьмовых солдат я попал в плен».

14 сентября в Первого армейского корпуса по личной просьбе подполковника Хосе Феликса Эстигаррибия прибыл Иван Тимофеевич Беляев. Бывший генерал-майор артиллерии русской императорской армии пользовался заслуженным авторитетом у высшего военного командования Парагвая. Эстигаррибья назначил Беляева инспектором всей артиллерии Первого корпуса и попросил сделать всё возможное для её эффективного применения в битве за форт Бокерон.

Беляев, изучив расположение вражеских позиций, приказал произвести по ним несколько залпов из орудий и миномётов. После чего он пришёл к выводу о невозможности в данных условиях корректировать артиллерийскую стрельбу с земли.

— Корректировку необходимо вести с помощью авиации, — доложил Беляев подполковнику Эстигаррибия.

Уже на следующее утро, следуя рекомендациям русского генерала, артиллерия Первого армейского корпуса произвела несколько прицельных залпов по форту, сметая пулемётные гнёзда и целые участки бруствера.

Несмотря на то, что рота Орлова имела свой «собственный» колодец, воды для питья всё равно не хватало. Солдаты, с первого дня боёв за Бокерон, ни разу не умывались и не брились. Но Орлов всю свою жизнь следовал принципу: «Русский офицер в любых обстоятельствах должен оставаться офицером», поэтому, жертвуя частью своего дневного рациона воды, он каждое утро тщательно брился и умывался.

— Мундир бы ещё постирать! — мечтал Павел каждый раз, осматривая свою, пропитанную потом, пыльную полевую форму.

16 сентября он вытирал лицо после бритья, как откуда-то издалека послышался шум мощных моторов.

— Бомбардировщики! — сразу понял Павел. — Только чьи? Парагвайские или боливийские?

Орлов выскочил в траншею и поднёс бинокль к глазам. Со стороны солнца на позиции Первого корпуса заходили два огромных самолёта.

— Боливийские! — выдохнул он и сразу закричал: Рота, в укрытие! В траншею!

Самолёты безнаказанно сбросили бомбы на позиции Четвёртого пехотного рехимьенто и скрылись за горизонтом.

— Мой капитан, что же это происходит! — почти плача от отчаяния, прохрипел случайно оказавшийся рядом с Павлом лейтенант Гомес. — Мой капитан, где же наша авиация? Где же наши зенитные орудия?

Орлов молчал. Что он мог объяснить командиру взвода?

На следующее утро была назначена очередная фронтальная «генеральная и решающая атака форта».

— Мой капитан, обратился Орлов к Ариасу, после того, как тот объявил командирам рот приказ Эстигаррибии о завтрашнем штурме форта. — Разрешите мне сказать своё мнение?

— Да! — ответил тот, как всегда, смотря в сторону.

— Мой капитан, очередная фронтальная атака закончится также, как и предыдущие. Надо поменять нашу тактику и прибегнуть к самой простой военной хитрости, — высказался Орлов.

— Что вы имеете ввиду, капитан? — заинтересовался командир батальона.

— Моё предложение заключается в том, что часть моей роты ещё сегодня ночью скрытно подберётся по «каньону» на расстояние около пятисот метров от форта и будет ждать там же в «каньоне» окончания нашей артподготовки. После неё, мы сразу же штурмуем боливийскую первую линию укреплений. Это будет для неприятеля полной неожиданностью. У боливийцев не будет много времени, чтобы быстро отреагировать на наш бросок. Мы захватим часть их траншеи и тем самым обеспечим успех для всего батальона.

Ариас молчал. Впервые за много дней он наконец-то посмотрел Павлу в глаза и тихо, с сомнением в голосе, произнёс:

— А если не получится? А меня нет приказа на этот маневр. Что тогда?

— Получится, мой капитан! Я даю вам моё слово! — заверил командира батальона Орлов.

— Хорошо. Действуйте! — нехотя согласился Ариас.

Было три часа ночи. Стояла тишина, изредка прерываемая криками птиц и визгом каких-то зверей.

— С Богом! — Павел перекрестился на иконы и вышел из блиндажа.

— Гомес, Лескано поднимайте своих людей! — тихим голосом приказал Орлов. — Не шуметь! Громко не разговаривать! Не греметь котелками!

— Лейтенант Молина, утром после артобстрела боливийских позиций ты ведёшь свой взвод в составе батальона на вражеские укрепления! Вопросы!

— Да, мой капитан! Мне всё понятно! — ответил Молина.

Через десять минут два взвода медленно ползли за Орловым к «острову». Земля «дышала» жаром. Раскалённый воздух обжигал ноздри и лёгкие. Глаза застилал пот.

— Правду Василий Серебряков всё время повторял, что Чако — это ад на земле, — согласился Павел, продвигаясь вперёд, больно цепляясь руками за острые колючие кустарники.

На «острове» сделали передышку. Прежде чем вползти в «каньон» Орлов приказал Гомесу, чтобы тот принёс ему самый большой и острый мачете.

Через сорок минут два взвода подобрались по «каньону» почти на пятьсот метров к первой линии боливийской обороны. Все лежали тихо, стараясь не делать лишних движений. Начало вставать солнце. Когда его первые лучи заскользили по земле, по форту произвели залп двадцать четыре парагвайских орудия.

Второй залп. Третий… четвёртый. Под ними всё тряслось, а сверху падали куски земли и большие ветки деревьев.

— Святая Дева Мария, только бы не по нам! Только бы не по нам! — зашептал лежавший сзади Орлова Гомес.

Когда артиллерийская стрельба стихла, боливийские позиции были скрыты в плотном облаке синего порохового дыма, перемешанного с красной пылью.

— Пора! — решил Павел и, обернувшись к солдатам, приказал:

— За мной, без криков, вперёд!

Они молча добежали до колючей проволоки. Орлов сильно замахнувшись, ударил по ней своим мачете. Проволока разрубилась легко, как обыкновенная верёвка. Он замахнулся ещё раз… Слева и справа от него умело орудовали мачете его солдаты. И в этот момент их обнаружили боливийцы и открыли беспорядочную стрельбу. Но было уже поздно. Орлов первым прыгнул в траншею. Низкорослые и худые, как скелеты, боливийские солдаты, увидев его, стали разбегаться. Павел бросился за ними, но траншея была настолько узкой для его широких плеч, что не позволила ему бежать.

— Рота, — закричал Орлов, — внимание на вторую линию обороны! Гомес, прикрой левый фланг траншеи! Лескано — правый фланг траншеи!

По ним стали бить тяжёлые пулемёты второй линии обороны, расположенной ближе к вершине возвышенности, на которой на флагштоке развивался боливийский флаг.

— Быстрый ответ! — удивился Павел, — сейчас и в контратаку пойдут. По траншее ударят с флангов…

— Молодец, МбурувичА! — услышал он голос Ариаса.

Комбат стоял уже рядом с ним и радостно-покровительственно похлопывал Орлова по локтю.

А в траншею прыгали и прыгали солдаты второй и третьей рот.

— Капитан, идите в свою роту! — приказал Ариас. — Теперь я здесь командовать буду. Занять оборону и ждать подхода всего рехимьенто.

— Мой капитан, надо немедленно развить наш успех и очистить от боливийцев всю траншею, ударив по ним с флангов! — вскричал Орлов. — Нельзя терять наступательного порыва!

— Капитан, я приказал вам идти в свою роту! Батальоном командую я! — срываясь на визг, заорал Ариас.

— Да! — ответил Павел и пошёл собирать роту.

В это время к первой линии обороны уже подбегали солдаты двух остальных батальонов Второго пехотного рехимьенто. Повсюду слышалось:

— За Па-ра-ва-й-й-й-й! За Па-ра-гвай-й-й-й! Сме-е-ерть «бо-ли-с-с-с!».

Им оставалось чуть больше ста шагов — и они достигнут траншеи, одна часть которой уже была занята батальоном Ариаса.

И в этот решающий миг по наступающим всей своей мощью ударила боливийская артиллерия. Солдаты наступавшего Второго рехимьенто сразу залегли, не в силах сделать последний и спасительный бросок до траншеи…

— Раз Ариас мне приказал вернуться и командовать моей ротой, я это и сделаю. Сейчас мы пройдём всё траншею с нашего левого фланга до самого её конца и таким образом расширим плацдарм. — Принял решение Орлов, не высовывая головы из траншеи. По ним продолжали бить из тяжёлых пулемётов, в то время как боливийская артиллерия, не смолкая, расстреливала два батальона Второго рехимьенто, залегших почти в ста шагах от траншеи.

— Гомес, Лескано вперёд по траншее! Выбивать из них врага! Следовать до её конца! Вперёд! — прокричал приказ Павел.

Парагвайские солдаты, невысокие, худые побежали за своими командирами взводов по траншее. За ними, боком, спешил Орлов.

Бум! Бум! Бум! Бум! — раздалось впереди, и всю траншею затянула гарью.

— Мой капитан, мой капитан! «Болис» уже траншею мешками заложили! Заложи-ли-и-и! — перед Павлом из чёрно-синего гаревого облака появился окровавленный Гомес. — Гранатами нас закидали…

А впереди всё слышалось: «Бум! Бум! И душераздирающие вопли раненых солдат.

С правого фланга послышались тоже частые взрывы гранат.

— Всё, упустили момент! Теперь мы в западне! — с бешенством понял Орлов.

Закончила стрелять артиллерия Бокерона, и залёгшие солдаты Второго пехотного рехимьенто, стали подниматься с земли и, сильно пригибаясь, бежать к своим позициям. По ним сделали два залпа несколько орудий и замолчали.

Тяжёлые пулемёты продолжали бить по траншее, не давая возможности высунуть из неё голову. Слева и справа из-за баррикад, сделанных из мешков набитых землёй, на солдат батальона Ариаса сыпались ручные гранаты.

— Отходим! — раздался крик капитана Ариаса. — Отходим на наши позиции! Это западня! Орлов, обеспечить со своей ротой организованное отступление батальона.

— Да, мой капитан! — также криком ответил Павел на приказ комбата, находившегося где-то на правом фланге траншеи.

Солдаты второй и третьей роты стали вылезать из траншеи и тут же падать, сражённые пулемётными очередями…

И вдруг тяжёлые пулемёты замолкли.

— «Пилас!», «Пилас!» — мы вас отпускаем! — раздались крики из траншеи второй линии обороны. — Катитесь к себе! Мы не будем стрелять!

Ариас выбрался из траншеи. Действительно никто не стрелял.

— За мной! За мной! — закричал комбат и кинулся к своим позициям.

За ним ринулись солдаты второй и третьей роты.

— Патроны экономят, — догадался Орлов, — поэтому и дают возможность нам уйти. Наверное, с боеприпасами у них не густо. Да и правда, уже восемь дней оборону держат. Без подвоза боеприпасов и еды. Молодцы! Что можно здесь сказать?

В траншее оставались только солдаты его первой роты.

— Всем наверх! — уверенным тоном приказал Орлов. — Раненых и убитых наверх!

Он, с трудом, вылез из узкой траншеи и стал во весь свой огромный рост. Боливийцы не стреляли. Из траншеи стали поднимать раненых и убитых. После того, как из неё выбрался самый последний боец роты Орлова, а им оказался солдат Рикардо Каманьо, Павел спокойно произнёс:

— К нашим позициям, шагом марш!

Это было очень сильное и в тоже время очень странное зрелище: человек пятьдесят парагвайских солдат, не спеша, уверенно шагали к своим окопам, неся убитых и раненых. Последним шёл великан с винтовкой «Маузер» за плечами и мачете в руках. Никто не оглядывался и не сгибался. Они шли, как победители.

Ночью 16 сентября в распоряжение подполковника Эстигаррибия прибыл Шестой пехотный рехимьенто. На тридцать процентов он состоял из курсантов Военного училища. Командовал этой воинской частью майор Артур Брай. Офицером по особым поручениям являлся капитан (НС) Игорь Оранжереев. Начальником артиллерии Шестого пехотного рехимьенто был старший лейтенант (НС) Лев Оранжереев.

Ранним утром 17 сентября Шестой пехотный рехимьенто принял участие в «решающей и генеральной атаке» Бокерона, штурмуя северный сектор форта.

Через час наступления был ранен командир первой роты второго батальона. Его заменил офицер по особым поручениям капитан (НС) Игорь Оранжереев.

— Вперёд! За Парагвай! — громким голосом отдал приказ Оранжереев и в полный рост, не сгибаясь, под шквалом боливийских пуль пошёл на вражеские позиции.

За ним, также, в полный рост пошла его рота, состоявшая из мальчишек, курсантов первого курса.

Они прорвались через проволочные заграждения и в рукопашной схватке выбили боливийцев из первой линии укреплений.

В тоже самое время Четвёртый пехотный рехимьенто, штурмовавший Бокерон на левом фланге Шестого пехотного рехимьенто, развивал атаку очень вяло. Солдаты залегали. Офицеры их поднимали… Сделав несколько шагов, солдаты вновь падали на землю… Четвёртый пехотный рехимьенто, понеся большие потери, так и не смог приблизиться к проволочному заграждению. В связи с этим Шестой рехимьенто получил приказ оставить захваченные боливийские позиции и отойти на исходный рубеж.

На следующий день после очередного неудавшегося штурма форта «Бокерон» командир Первого армейского корпуса подполковник Эстигаррибия в своём обращении к частям, принявшим участие в атаке на форт, особо подчеркнул:

— Я стоя аплодирую мужеству и самопожертвованию офицеров и солдат двух батальонов из Второго и Шестого пехотных рехимьентов, которые вчера заняли передовые позиции врага и пытались их удержать. Они — настоящие герои Парагвая!

С девятого сентября Первый армейский корпус понёс огромные потери. В некоторых рехимьенто осталось меньше половины личного состава. В батальоне капитана Ариаса также было много убитых, раненых и эвакуированных в тыл по различным болезням. В первой роте, которой командовал Орлов, в строю оставалось пятьдесят два человека. Во второй роте — тридцать. В третьей роте — двадцать восемь. Большие потери были среди и офицерского состава. Вместо раненого лейтенанта Гомеса командовать взводом Павел назначил сержанта Альсину.

По личному приказу подполковника Эстигаррибия 20 сентября кавалеристы первого эскадрона Второго кавалерийского рехимьенто под командованием капитана (НС) Бориса Касьянова сменили на передовой позиции одну из деморализованных пехотных рот Второй дивизии.

Продолжалась позиционная война. Короткие перестрелки из всех видов оружия, неожиданно возникавшие, также, неожиданно прекращались.

Павел находился в своём блиндаже, когда раздалась радостные крики:

— Я получил!

— И мне пришло!

— А мне невеста прислала!

Оказалось, что в батальон пришли первые письма из дому.

— Разрешите, мой капитан? — послышался голос у входа в блиндаж.

— Да, входите!

Это был сержант Альсина.

— Вам письмо, мой капитан! — торжественно произнёс он.

— Мне? — удивился Орлов. — Не может быть.

— Вам, мой капитан! — Альсина протянул Павлу конверт серого цвета.

— Спасибо, сержант! — поблагодарил Альсину Орлов и принялся рассматривать конверт.

Две маленькие марки с картой Парагвая в правом верхнем вверху, а посередине крупным каллиграфическим почерком было написано:

Капитану МбурувичА

Второй пехотный рехимьенто

Северный Чако.

Павел аккуратно разорвал конверт и, вытащив лист бумаги в клеточку, также исписанный тем же красивым каллиграфическим почерком, принялся читать.

«Здравствуйте, уважаемый господин МбурувичА!

Обращается к Вам Мария Эстела Орильяна де Каманьо, мать солдата Рикардо Каманьо. Я получила от моего сына письмо, в котором он восхищается Вами, господин МбурувичА. Рикардо пишет, что Вы храбрый, честный и благородный человек! Он мне написал также, что Вы его спасли от боливийских самолётов, накрыв своим телом. Когда мне, всем моим родственникам и друзьям читали, как это произошло, мы все плакали.

Я благодарю каждый день, каждую минуту Нашего Господина за то, что моему сыну достался такой командир, как Вы, господин МбурувичА! Рики очень хороший мальчик. Ему только шестнадцать лет. Он ушёл из дому, чтобы защищать наш Парагвай. Мой муж тоже находится на войне. Я и три мои дочери молимся за них.

Уважаемый господин, МбурувичА, мой сын написал мне, что Вы приехали из далёкой страны, где всегда холодно и, что Вы одиноки.

Но это не так, господин МбурувичА! Знайте, что Вы не один в нашей стране! Мы теперь считаем Вас нашим самым близким родственником. Знайте, господин МбурувичА, что в нашем доме Вы всегда найдёте еду и кров! Знайте, что Вы для нас самый дорогой человек! Знайте, что любая девушка нашего маленького городка посчитает за большую честь жить с Вами, господин МбурувичА.

Мы каждый день молимся за Вас, господин Мбурувича! Да хранит Вас Наш Господин!

Мария Эстела и дочери Гуадалупе Елена, Мария Каталина, Габриэла Карла.

Со слов моей мамы, доньи Марии Эстелы Орильяна де Каманьо, написала Гуадалупе Елена».

По щеке Павла скатилась крупная скупая мужская слеза. Он торопливо, стыдясь своей слабости, смахнул её ладонью.

Глава 10

Часов в десять утра в небе над фортом показался старый парагвайский бомбардировщик Potez 25 A2. Он сбросил на боливийские позиции бомбы и поспешил скрыться.

Командир Первого армейского корпуса подполковник Эстигаррибия приказал приблизить парагвайские позиции к первой линии обороны форта.

Второму пехотному рехимьенто удалось перенести свои позиции ближе к Бокерону шагов на двести. Приблизиться ещё ближе солдатам не дал плотный и прицельный огонь боливийцев. Копать траншею начали ночью при свете яркой луны.

— Слава Богу, что не так жарко! — радовался Орлов, стоя в полный рост и наблюдая, как работали солдаты его роты. — Да, и блиндаж надо мне оборудовать. Ведь неизвестно, когда падёт форт. Командир рехимьенто и командир батальона утверждают, что боливийцы уже полностью выдохлись, что у них нет ни воды, ни еды… Может быть, но признаюсь, что сражаются они отчаянно и умело.

— Мой капитан, воду из колодца принесли, — доложил сержант Альсина и почему-то стал мяться. Было очевидно, что он хотел сказать ещё что-то, но не решался.

— Что произошло? Докладывай! — потребовал Орлов.

— Когда мы подошли к нашему колодцу, то увидели там трёх «болис». Они нашу воду набирали. Мы хотели их в плен взять, но они сразу схватились за винтовки. Мы их порубили мачете, чтобы шума не поднимать, но вот… — Альсина, не закончив фразу, замолчал.

— Всё? — поинтересовался Павел.

— Нет, не всё… Там это…

— Успокойся, сержант! Не тяни, рассказывай всё!

— Там в колодец один «боли» разрубленный упал. Так вот я теперь и не знаю что делать. Вдруг этот «боли» заразный какой был? — признался наконец-то Альсина.

— Сержант, вы убитого сразу вытащили, или он в колодце долго лежал?

— Нет, мой капитан, сразу.

— Тогда ничего страшного, воду можете пить. Но советую, даже приказываю, закипятить её.

— Да, мой капитан! — ответил Альсина повеселевшим голосом.

— Сержант, а боливийцев похоронить немедленно. Их документы сдай мне. Ясно?

— Да, мой капитан!

Утром, Орлов налил воду в котелок и, прежде чем повесить его на огонь, внимательно рассмотрел её. Вода имела странный оттенок бордового цвета.

— Сегодня уже двадцать второе сентября, четверг. Две недели парагвайцы держат в осаде форт, — размышлял Павел, медленно и тщательно бреясь. — Две недели ежедневных перестрелок и фронтальных самоубийственных атак. В моей роте уже осталось сорок восемь человек. Вчера двух солдат эвакуировали в госпиталь с признаками какого-то желудочного заболевания. Сегодня ночью ещё два солдата были укушены скорпионами… С кем брать форт? Хотя Ариас на днях сообщил, что из Исла Пой вышло подкрепление. Якобы около трёх тысяч человек. Может, тогда можно будет рассчитывать на пополнение.

— Не вставать! Сидеть! Сидеть! — вдруг послышалось из траншеи на испанском языке, но с очень сильным акцентом.

Кто-то остановился у «портьеры», сшитой из мешков, которая закрывала вход в блиндаж. Затем раздался хриплый голос, который произнёс по-русски: «Хозяева дома?».

— Да! — удивлённо ответил Павел.

Портьера отодвинулась в сторону чьей-то сильной рукой, и перед Орловым предстал Орефьев-Серебряков.

— Васи-лий?! — не веря своим глазам, воскликнул Павел. — Василий! Василий!

Орлов положив бритву, схватил своими огромными руками коренастого Орефьева-Серебрякова и прижал к своей груди.

— Задушишь… Задушишь… — прохрипел тот.

— А я смотрю ты! Что ни казак, то с Дону! Садись, Василий! — Орлов подвинул гостю пустой ящик из-под патронов. — Воды хочешь? Кипячёная! Или, постой, постой… Я сейчас кофе сварю. У меня хороший кофе есть.

— Не, Павел, спасибо! Я сейчас бы шампанского ледяного или, на худой конец, кваску холодного.

— Да, и правда, говорят, что казака можно убить, но нельзя переделать. Кваску ему, здесь, подавай! — пошутил Орлов. — Ты какими судьбами здесь? Ваша кавалерия тоже форт будет штурмовать?

— Нет, меня назначили командиром роты в третий батальон вашего Второго пехотного рехимьенто. Вот как… — пояснил Василий.

— Это как? Насколько я знаю, казак без коня, что воин без ружья, — пошутил Павел.

— Потери среди офицерского состава у вас огромные. Вот мне и предложили. Даже не предложили, а попросили. Вот как… А мне что? Я и пехотой командовал и артиллерией. Ты же помнишь, как оно было в гражданскую?

— Да, конечно! — согласился с ним Орлов.

— Роту, когда принимал, то обошёл все её позиции. С командирами взводов познакомился. Все — сержанты. Вот как… Солдаты усталые, вымотанные. В глазах — безразличие. А какие они все грязные! Босые! Мать честная! — Василий погладил свои коротко подстриженные волосы с большими залысинами.

— Да изменился, Серебряков! Сильно изменился! Когда я его видел в последний раз в Асунсьоне, глаза у Василия светились, а сейчас они грустные, даже «потерянные» какие-то. Щёки впали… Губы плотно сжаты. Разговаривает, как сквозь зубы. Переживает, наверное, сильно, только признаваться не хочет. Что же, казак в беде не плачет. — Думал Орлов, внимательно рассматривая своего гостя.

— Хожу я, значит, вдоль траншеи, как всегда, в полный рост. Боливийцы постреливают изредка по нашим позициям. Чего мне бояться? Ведь кто пули боится, тот в казаки не годится! — продолжил Василий. — Слышу вдруг, что командир батальона по телефону с кем-то разговаривает. А связь дерьмовая, поэтому комбат орёт на весь лес: «Мне здесь русского командира роты прислали, так он такой же сумасшедший, как и тот, который в батальоне капитана Ариаса. Да! Да! МбурувичА! Ходит под пулями, как с девками по бульвару гуляет! Да! Точно! Ты прав: они, русские, все сумасшедшие!»

Слышишь, Павел? Все мы, русские — сумасшедшие! — Василий грустно, одними уголками губ, улыбнулся.

— Да нет, друг, не сумасшедшие мы! Просто они не знают, что русский ни с мечом, ни с калачом не шутит! — Орлов хлопнул рукой по пустому ящику, который служил у него столом.

— А ещё, мои командиры взводов в один голос стращают меня: «Мой капитан, боливийцы очень метко стреляют, а вы — очень хорошая мишень для них».

А я им в шутку говорю, что сегодня не тот день, чтобы умирать. Они, конечно, шуток наших русских не понимают и спрашивают: «Это как, не тот день?».

Я им объясняю, что день сегодня жаркий, чтобы умирать. Не понимают! — засмеялся Василий.

Вместе с ним громко смеялся и Орлов.

— Павел, я хотел у тебя спросить: сколько у тебя солдат в роте? — поинтересовался Орефьев-Серебряков.

— Сорок восемь осталось.

— А у меня тридцать восемь! — тяжело вздохнул Василий.

— Ты хоть водички попей! А то пришёл в гости и от всего отказываешься, — Орлов налил полную кружку и протянул её своему другу.

— Спасибо! — поблагодарил Василий и мелкими глотками, стараясь не пролить ни одной капли, выпил её до дна.

— Большие потери несём из-за бессмысленных фронтальных атак. Будто бы по-другому нельзя больше форт взять! — с горечью произнёс Павел. — Сколько раз я моему комбату предлагал изменить тактику… Он выслушивал, но делал всё по-своему!

— Что же теперь поделаешь? — грустно пожаловался Василий. — Мы в другой стране… У нас в кавалерийском рехимьенто тоже самое было… Вот как, Павел! Да, кстати, хочу у тебя спросить, как у тебя с испанским языком?

— Нормально! Говорю, понимаю. Только на гуарани, конечно, ничего.

— Молодец ты, Павел! Я гораздо дольше тебя живу в Парагвае, но язык так и не выучил. Терпения всё время не хватало. Об этом сейчас очень жалею. Но ничего, когда закончится война, и я обязательно его одолею.

Да, ещё хочу спросить тебя, Павел, почему тебя Мбурувичей все кличат? Это вообще что обозначает?

— МбурувичА — это на языке гуарани значит «Большой командир». Ты же знаешь, Василий, что в этой стране существует привычка давать всем прозвища. Так вот и меня эта участь не миновала, — объяснил Орлов.

— Теперь мне всё ясно! А то всё время слышу «МбурувичА сделал. МбурувичА — храбрый», — Орефьев-Серебряков резко поднялся:

— Хорошо в гостях, но идти надо! Думаю, что на днях снова к тебе забегу. Или ты, Павел, заходи! Ведь рядом находимся! А?

— Обязательно, Василий! — пообещал Орлов.

На прощание они крепко обнялись. У Павла было чувство, что он прощался с родным ему человеком, которого знал всю свою жизнь.

К вечеру в небе над Бокероном появился парагвайский бомбардировщик Potez 25 A2. Он торопливо сбросил бомбы на боливийские позиции и скрылся за горизонтом.

А утром на низкой высоте над траншеями Второго рехимьенто медленно пролетел уже боливийский бомбардировщик Breguet 18. Он развернулся и стал почему-то делать заход на форт.

— В траншею! Траншею! — закричал Орлов, и за ним эту команду повторили командиры взводов.

Павел был уверен, что сейчас с самолёта посыплются бомбы. Но вниз упали несколько ящиков и больших мешков. После чего Breguet 18 взмыл вверх и быстро исчез за горизонтом.

Странный груз упал как раз между колючей проволокой первой линии обороны форта и траншеей роты Орлова.

— Мой капитан, разрешите нам притащить это шмотьё? — умоляющим тоном попросил сержант Лескано, азартно блестя глазами.

— Давай! Только без меня не открывать! — разрешил Павел.

— Да, мой капитан!

Лескано взял с собой человек десять. Они ползком, под обстрелом противника, приволокли сброшенные бомбардировщиком мешки и ящики.

— Всем отойти! — приказал Орлов и подошёл к маленькому ящику, сделанному из толстенных досок.

Очень внимательно осмотрев его, Павел взял свой мачете и принялся открывать крышку. На удивление она поддалась очень легко. Внутри ящика находились различные медикаменты, в том числе и ампулы, бережно завёрнутые в марлю и бинты.

— Лескано, отнести всё это в госпиталь! — приказал Орлов.

— Да, мой капитан! Будет сделано! Разрешите только мешки проверить?

— Давай!

В мешках оказались свежие, совсем недавно пожаренные на углях, куски говяжьего мяса. Они источали настолько ароматно-дразнящий запах, что все солдаты невольно стали глотать слюну.

— А вдруг оно отравленное? — вслух усомнился Орлов.

— Да не может быть, мой капитан! Боливийцы его для своих, которые в форте сидят, приготовили. И медикаменты им сбросили, но промахнулись, — убедительно развеял его сомнения сержант Альсина.

— Так мы попробуем мясцо, мой капитан? — поинтересовался Лескано, не сводя своих глаз с мешков.

— Давайте, пробуйте! — нехотя разрешил Орлов.

Всем солдатам досталось по куску мяса. Они их проглотили за несколько минут без соли и хлеба.

— Вот видите, мой капитан, ничего не произошло. — Доложил Лескано, вытирая ладонью свои, в жиру, губы.

Двадцать третьего сентября тяжело заболел командир третьего батальона Второго рехимьенто. Его срочно эвакуировали в тыл. Временно командовать этим батальоном был назначен капитан (НС) Василий Орефьев-Серебряков.

В ночь с двадцать третьего на двадцать четвёртое сентября гарнизон форта предпринял яростную контратаку с целью прорвать осаду. Основной удар пришёлся на батальон капитана (НС) Орефьева-Серебрякова. Его солдаты стояли насмерть, не давая приблизиться к их линии обороны. Орефьев-Серебряков находился в самых опасных местах. В один из самых критических моментов он лично стрелял из пулемёта по наступающему врагу, громко крича при этом: «Сегодня не тот день, чтобы умирать!»

По боливийцам ударила парагвайская артиллерия, и они вынуждены были отступить в форт.

Этой ночью солдаты третьего батальона впервые увидели своего командира в действии. Он сразу же завоевал их уважение своей храбростью и полным презрением к смерти.

Днём, двадцать четвёртого сентября, с запада показался боливийский бомбардировщик. Снизившись, он сбросил ящики и мешки, которые упали на территорию форта.

— Эх, не повезло нам сегодня! «Болис» всё сожрут! — огорчился сержант Лескано, наблюдая за самолётом в бинокль.

Вечером двадцать четвёртого сентября парагвайцы взяли в плен боливийского сержанта Бритоса, который, выполняя задания командира гарнизона Бокерона майора Марсана, вышел из форта с целью добраться до фортина Лара. Сержант должен был доложить боливийскому командованию о ситуации, в которой находились защитники Бокерона.

Во время допроса Бритоса выяснилось, что парагвайская артиллерия полностью разрушила колодец пресной воды, находившийся внутри форта. Вместе с продуктами питания и медикаментами солдаты гарнизона получили листовки подписанные генералом Кинтанилья, в которых он требовал от них продержаться ещё десять дней. Также пленный признал, что у защитников форта осталось совсем мало патронов и снарядов.

После анализа этой информации, подполковник Эстигаррибия принял решение предпринять «последний и решающий штурм Бокерона».

На участке в двести метров была сконцентрирована вся парагвайская артиллерия, которая начала ураганный огонь по форту. Затем в атаку в этом секторе перешли пехотинцы некоторых рехимьенто. Батальоны капитана Орефьева-Серебрякова и капитана Ариаса в этом штурме участия не принимали.

В отдельных местах парагвайцам удалось приблизиться к боливийским траншеям первой линии обороны на расстояние двести метров, где они, используя рельеф местности, создали плацдармы для последующих атак. У защитников Бокерона уже не было ни сил, ни патронов, чтобы их выбить оттуда.

Двадцать восьмого сентября капитан Орефьев-Серебряков получил приказ произвести атаку неприятельских позиций в секторе напротив флагштока, на котором развивался боливийский флаг. Василий, выслушав командира рехимьенто, ответил:

— Да, мой майор!

Орефьев-Серебряков вёл свой батальон в указанный сектор. Уже на подходе к первому «острову» его вдруг пронзила мысль: «А как же мне приказал майор? Обойти первый и второй «остров» и затем начать штурм или ударить по боливийцам между «островами»?»

— Не понял я приказа! Не понял! Ведь майор так быстро говорил… Ну, я и дурак! — в сердцах ругал себя Василий. — Что теперь делать? Ладно, обогнём второй «остров», а там видно будет.

Солдаты спешили за своим командиром батальона. Справа от них шёл ожесточённый бой, и все понимали, что надо торопиться. Обойдя второй «остров», третий батальон Второго пехотного рехимьенто вдруг вышел в тыл Шестого пехотного рехимьенто, штурмовавшего форт. Теперь Орефьев-Серебряков понял, что наступать им надо было в секторе, который находился между «островами».

— Возвращаемся назад! Бегом! Бегом! — приказал он удивлённым командирам рот.

— Стоять! Всем на месте! — вдруг послышался громкий голос. Это был незнакомый старший лейтенант в чистом и выглаженном мундире. Его сопровождали три солдата.

— Я офицер по личным поручениям командира Первой дивизии, старший лейтенант Ороньо. — представился офицер, отдавая Василию честь.

— Капитан Орефьев-Серебряков, исполняющий обязанности командира третьего батальона Второго пехотного рехимьенто!

— Мой капитан, Вас немедленно требует к себе комдив! Пойдёмте со мной! Ваши солдаты должны остаться здесь! — тоном приказа сообщил старший лейтенант.

Командиром Первой дивизии оказался высокий и худой, лет тридцати пяти майор, с озабоченными глазами и морщинистым лбом.

— Капитан, мне доложили, что вы со своим батальоном бродите по тылам в то время когда идёт решающий штурм форта! Что происходит? — возмущённо закричал комдив.

— Прощу прощения, мой майор! Я не правильно понять приказ командира рехимьенто, — объяснил Василий.

— Как не правильно понять!

— Я получить приказ наступать на сектор, где флагшток. Но я понять, что надо наступать после, как обогнуть два «острова».

— И что вы собираетесь делать сейчас, капитан? — ехидно осведомился командир дивизии.

— Батальон выполнять ваш приказ, мой майор!

— Хорошо! Очень хорошо! Сейчас срочно атакуйте боливийские позиции на правом фланге Шестого пехотного рехимьенто. Этот сектор как раз и располагается у кромки второго «острова». Повторите мой приказ, капитан!

— Атаковать позиции противника там, где есть правый фланг Шестого пехотного рехимьенто, мой майор!

— Выполняйте, капитан!

— Да, мой майор! Я немедленно выполнять ваш приказ! — Василий отдал комдиву честь и бегом направился к своему батальону.

На позициях уже никто не стрелял. Очередная парагвайская атака была отбита. И вдруг в этой напряжённой тишине раздался громкий голос Серебрякова-Орефьева:

— Примкнуть штыки! За мной в атаку! За Парагвай!

Солдаты Шестого пехотного рехимьенто, лежавшие на земле в ожидании дальнейших приказаний, с любопытством смотрели на неизвестно откуда появившегося капитана с «Браунингом» в руке и следующим за ним, как на параде, батальон. Зрелище было настолько неожиданным, как для них, так и для боливийцев, что защитники форта не стреляли.

Третий батальон твёрдым и уверенным шагом приближался к проволочному заграждению первой линии обороны Бокерона. В лучах яркого солнца блестели штыки. Стояла тишина… Только слышалось бряцание фляжек и котелков… Всё ближе и ближе…

Когда до боливийских позиций оставалось шагов тридцать, Капитан Орефьев-Серебряков громко закричал:

— За Па-ра-гвай! — и побежал на позиции неприятеля.

Только тогда и очнулись защитники форта. По батальону ударили из пулемётов.

Первым был сражён командир батальона. Его, смертельно раненого, удалось вытащить с поля боя. Когда Орефьева-Серебрякова несли на носилках в полевой госпиталь, он находился в полном сознании. Увидев командира Первой дивизии, Василий попросил санитаров остановиться.

— Я выполнил ваш приказ… мой майор, — обратился к нему Орефьев-Серебряков. — Но, но…

Голос капитана стал очень слабым.

— Но не смог захватить вражеских позиций. Наверное, — это судьба… — командир батальона замолчал.

— Какой прекрасный день, чтобы умереть! — едва слышно прошептал после паузы свои последние слова Орефьев-Серебряков.

Пожилой санитар с нашивками капрала, громко, навзрыд, зарыдал. У молодого лейтенанта, стоявшего рядом с командиром Первой дивизии, на глазах появились слёзы.

Так погиб первый русский доброволец, капитан (НС) Василий Орефьев-Серебряков.

Во время этого штурма некоторым парагвайским подразделениям удалось захватить на своих участках наступления первую линию траншей противника. Среди них была и рота капитана (НС) Орлова.

Теперь, сидя на дне траншеи, Павел ждал контрнаступления боливийцев.

— Не допустят же они, чтобы мы, в таком малом количестве, находились здесь! — размышлял Орлов. — Если начнут своё наступление до вечера, то будет хорошо для нас. Если — ночью, то всё может осложниться. В темноте удар по нашим флангам может…

— Мой капитан, мой капитан, боливийский истребитель! — закричал, находившийся в нескольких метрах от Павла, солдат Каманьо.

Орлов встал и, приложив бинокль к глазам, сразу же нашёл в безоблачном небе одинокий VickersVespa.

— Сейчас, наверное, и бомбардировщики появятся, — решил Павел, продолжая наблюдать за истребителем.

VickersVespa, сделав несколько кругов над фортом, скрылся.

— Странно! Очень странно! — вслух произнёс Орлов. — Гарнизон тоже пока ничего не предпринимает. Что же происходит?

Павел не мог знать, что силы боливийцев, защищавших форт, были уже на пределе. Сорок восемь часов защитники Бокерона не пили ни глотка воды. Запасы продовольствия у них закончились ещё три дня назад. На каждого солдата приходилось всего по пять патронов. Последние артиллерийские снаряды были израсходованы утром при отражении яростного парагвайского штурма. У боливийских солдат не было сил даже для того, чтобы похоронить своих погибших товарищей. Их телами, разлагавшимися на солнце, были полны траншеи…

— А вот бы рискнуть и ударить по второй линии обороны? — вдруг пришла Павлу шальная мысль. — А что, рванём в горку всем батальоном, и не успеют боливийцы очухаться. Ну, на это капитан Ариас никогда не согласится! А зря! Вот-вот сюда подойдёт весь батальон, и можно было бы…

Орлов стоял в траншее, которая ему была по грудь, рассматривая в бинокль вторую линию обороны форта.

— Так сколько мы на нашем участке имеем пулемётных гнёзд? Одно, второе, тре…

Что-то с силой ударило в правое плечо Павла, и тут же сильная боль пронзила всё его тело.

— А-а-а-а!!! — закричал он, падая на дно траншеи и теряя сознание.

Орлов очнулся от того, что его волокли по земле.

— Ку-ку — да-а-а вы ме-ня-я? — с трудом спросил он.

— Держитесь, мой капитан! — услышал он в ответ голос сержанта Лескано. — Сейчас…

Павел снова потерял сознание.

Когда он пришёл в себя, его быстро несли уже на носилках.

— Ох и тяжёлый! Вчетвером тащим, руки не выдерживают… — раздался чей-то очень знакомый голос. А затем кто-то начал кричать что-то на гуарани.

Орлов лежал на носилках возле палатки, периодически теряя сознание.

— Крови потерял много! — кто-то сильно схватил его за плечо.

— Больно! — хотел закричать Павел, но из его горла вырвался лишь слабый стон.

— Мой подполковник, я прошу вас срочно прислать нам санитарный самолёт, — умоляюще орал кто-то в палатке. — У нас есть раненые офицеры. Среди них капитан… капитан МбурувичА. Да, мой подполковник, тот самый! Благодарю вас, мой подполковник!

Через три часа Орлова прооперировали в полевом госпитале военной базы Исла Пой, куда он был доставлен санитарным самолётом по личному распоряжению командующего Первым армейским корпусом подполковника Эстигаррибья.

Павел пришёл в сознание утром двадцать девятого сентября. В это время над фортом Бокерон поднимали белый флаг, а на колючую проволоку боливийцы вешали своё нижнее бельё, имевшее когда-то тоже белый цвет.

Орлов лежал под навесом, наспех сооружённом из веток, на деревянном топчане, сбитом из стволов неошкуренных молодых деревьев. Было душно… Очень душно…

— Пить… пить… — простонал Павел.

Его никто не услышал. Горло казалось было набито горячим песком. Грудь жгло…

— Пить! — из всех сил закричал Орлов.

Подошла, наконец, сестра милосердия в сером халате, с засохшими пятнами крови, и, молча, протянула ему алюминиевую кружку. Павел не мог приподняться. Сестра милосердия позвала пожилого солдата. Вдвоём им удалось приподнять Орлова. Павел дрожащей левой рукой взял кружку и выпил всю воду большими глотками.

Орлов хотел было встать, но чувствовал себя настолько слабым, что даже не попытался сделать этого.

— Вам надо лежать! — грубым, прокуренным голосом порекомендовала ему сестра милосердия и ушла.

Орлов забылся в тяжёлом сне, в котором сначала он командовал ротой под Кельцами осенью 1914 года, потом лежал в купе санитарного вагона её величества государыни Александры Фёдоровны, затем открылась дверь и в него вошла… нет, не Нина! В него вошла… Жасмин.

— Павел, ты ранен? Не может быть! Родной мой, ты ранен? — громко заплакала она.

Утром Орлов чувствовал себя несколько окрепшим. Он с трудом встал и медленно заковылял по пыльной тропинке.

Военную базу Исла Пой было не узнать. За прошедший месяц она выросла в размерах. Сейчас здесь царил хаос. Беспорядочные ряды палаток и брошенных грузовиков. Повсюду — навесы из веток, следы недавних костров и зловонные выгребные ямы. Возле полевых кухонь шныряли, неизвестно откуда взявшиеся на базе собаки. На каждом шагу встречались раненые, способные передвигаться, которые выпрашивали или сигару, или щепотку табака.

Водоём, из которого снабжали питьевой водой все парагвайские части Северного Чако, покрылся толстым слоем зелёной ряски. Приказом подполковника Эстигаррибья было строжайше запрещено употреблять в пищу сырую воду. Но разве кто-нибудь мог заставить парагвайца готовить терере из кипячёной воды?

Повальная дизентерия, а также большое количество дезертиров и членовредительство наносили огромный вред боеспособности и моральному духу парагвайской армии в Северном Чако.

На следующий день Павел почувствовал резкое улучшение. Уже не кружилась голова, и исчезла, так раздражавшая его, слабость во всём теле. Он мог, без усилий для себя, разговаривать со своими соседями по «госпитальной палате»: тремя лейтенантами, слушавшими его с огромным вниманием и уважением.

Первого октября Орлову привезли из Бокерона его вещевой мешок, а вместе с ним весть о гибели Орефьева-Серебрякова.

— Вот как получилось, Василий! Не поговорим мы с тобой теперь уже никогда! Да будет земля тебе пухом, отважный казак донской! — перекрестился Павел.

Боль сдавила ему грудь, сердце… Тяжело стало дышать… В висках застучало…

Орлов встал и пошел бродить по базе, чтобы хоть как-то забыться. У одной из палаток он увидел группу солдат, которые окружив своего товарища, что-то кричали и давали тому подзатыльников.

— Вора поймали? — не понял Павел и прислушался.

— С днём рождения, Хуан! Расти большой и храбрый! — кричали солдаты, перебивая друг друга, и легонько ударяли своего товарища.

— День рождения сегодня у мальчишки! — догадался Орлов. — Постой, постой! Так ведь сегодня первое октября! Сегодня мне исполняется тридцать восемь лет! Тридцать восемь! Жизнь прошла… Я уже старый, израненный… Одинокий! У меня до сих пор нет семьи! Женщина, которую я сильно любил, погибла… Детей у нас не было. Вот я умру, и что после меня останется? Никаких следов не останется!

Павел, вдруг, почувствовал отчаянную безысходность.

— И так, на мне прервётся род Орловых! Наш род, который веками верой и правдой служил России. Прервётся история.

Орлов, не замечая этого, забрёл в сельву. Здесь солдаты из сапёрного батальона пилили огромными двуручными пилами деревья. Где-то рядом стучали топоры…

Павел очнулся. Спросив у солдат, тащивших на плечах бревно, дорогу назад, повернулся и, сильно сутулясь и прихрамывая на левую ногу, пошёл назад.

Потянулись серые и тоскливые дни. Орлов изнывал от безделья. Его правая рука, по-прежнему, была прибинтована к телу.

Каждое утро, после скудного завтрака, Павел слонялся по базе или вёл беседы с соседями по «палате». Часами рассматривал фотографические карточки Нины, с каждым разом понимая, что она осталась навсегда в его прошлой жизни.

Ночами спал Орлов плохо: урывками. И всегда являлась к нему во снах рыжая Жасмин, пытавшаяся соблазнить Павла своими горячими губами и жарким прикосновением страстных рук. Иногда снился Василий, который молчал и только грустно улыбался.

Через день Орлов выстаивал длиннющую очередь, чтобы показаться хирургу, который его оперировал. Это был аргентинский доктор по фамилии Де Санктис.

Вот и сегодня Павел сидел перед этим лысеющим тридцатилетним крепышом в очках с толстыми линзами.

— Что я вам могу сказать, Орлофф, — с большим уважением обратился хирург к своему, известному во всех парагвайских частях Северного Чако, пациенту, — ваша рука заживает очень хорошо. И это несмотря на то, что была задета кость, пострадали сухожилия и, извините, на ваш возраст. Думаю, что месяца через четыре вы сможете… сможете владеть ею.

— Доктор, а в какой мере я смогу владеть мой правой рукой? Как до ранения или… — задал Павел давно мучавший его вопрос.

— Понимаете, Орлофф, многое будет зависеть от хирурга, который будет наблюдать вас. От квалификации массажиста. От правильного питания. От процедур… — уклонился хирург от прямого ответа.

Павел вернулся к себе в «палату». От неопределённости, которая ожидала его в ближайшем будущем, у него резко испортилось настроение.

Орлов прилёг на свой топчан. Лейтенанты, громко спорившие до этого, сразу же перешли на шёпот.

— А если я останусь инвалидом? Если рука будет плохо действовать? — с тоской размышлял Павел. — Ладно, Орлов, хватит киснуть! Всё у меня будет хорошо! Надо только взять себя в руки и всё будет прекрасно! — убеждал он сам себя.

— Ребята, а где у вас здесь капитан МбурувичА находится? — послышался вдруг незнакомый Орлову голос.

— Тс-с-с, лейтенант! Капитан МбурувичА отдыхает! Не беспокой его!

— Так меня за ним послали! К нему там приехали!

— Кто приехал? — удивился Павел, вставая с топчана.

— Мой капитан, — обратился к нему незнакомый лейтенант, совсем ещё мальчишка. — К вам там приехали! — и он показал пальцем на палатку хирурга.

Орлов медленно направился к ней. «Кто мог приехать? Может, доктор новый? — думал он.

Из палатки вдруг вышла девушка в чёрной юбке, белой блузке и сапожках на кокетливых каблучках. Эта была… Жасмин!!! Девушка почему-то озабоченно смотрела себе под ноги, а затем подняла глаза…

Глава 11

Томас Кейн родился в 1878 году в графстве Оффали в Ирландии. С самого раннего детства Чарльз с отцом пас овец. Мальчику казалось, что он начал работать сразу же после своего рождения.

Овцы и земля, на которых они паслись, принадлежали лендлорду. У Кейнов же была только убогая хижина, в которой обитала вся семья.

От своего отца Томас унаследовал огненно-рыжие, вьющиеся мелкими локонами, густые волосы и круглое лицо, обильно усыпанное веснушками.

Основным продуктом питания в семье Кейнов был картофель. Из него умудрялись готовить множество блюд. Даже хлеб-фадж-, и тот был из картофеля.

А Томас всегда мечтал о мясе. По ночам ему снились большие куски вареной баранины. Мальчик просто ненавидел эти съедобные клубни, называемые картофелем.

Его отец всё время вспоминал великий голод 1846–1849:

— За грехи наши, Господь нас наказал и послал болезнь на картофель. Он гнил в земле и страшно вонял… Эта была для нас кара Божья! За грехи наши… Не было еды. Многие умирали… В нашей семье из детей остался только я в живых. Все наши родственники уезжали в Америку, спасаясь от голода. Я не знаю, почему мой отец не захотел покинуть Ирландию. А остался здесь. Забоялся, наверное… А вот его братья уехали в Америку. Я бы не забоялся! Но я тогда был ребёнком ещё… Сейчас мои двоюродные братья живут в Америке. Америка-это рай! Рассказывали, что у них высокие дома с большими застеклёнными окнами, каминами и много-много еды.

— Папа, а что они едят там, в Америке? — спрашивал Томас.

— Думаю, что разные мясные блюда, колбасы разные. Рассказывали, что в Америке очень много колбас и окороков.

Томасу часто снилась эта сказочная страна Америка, где всегда тепло, красивые дома и много-много вкусного мяса.

Никто не верил, что Томасу было семнадцать лет. Ведь при его росте полтора метра, круглом лице с веснушками и рыжими волосами выглядел он, как ребёнок.

Томас уже давно решил для себя, что он уедет в Америку. Как? Он не знал, но был уверен, что приложит все силы для осуществления этой мечты. Там, в Америке, Томас сразу же станет богатым и уважаемым человеком.

В один из дождливых и промозглых ноябрьских дней 1895 года, он разбил копилку и вытащил из неё все мелкие монеты, которые бросали в неё уже несколько лет его родители. Затем в мешочек, с пришитыми к нему лямками, сложил свои скудные пожитки, метрику и сбежал из дому.

Отцу с матерью он оставил записку: «Папа и мама, прастите миня. Я уюзжаю в америку. Важ сын томас».

Томас Кейн добрался до Дублина. Здесь в порту он увидел огромный чёрный пароход, стоявший у пристани. Юноша, озираясь по сторонам, подошел к трапу. У него стоял мужик лет тридцати в морской форме и красной повязкой на левом рукаве.

— Добрый день! Скажите, а куда едет этот большой пароход? Не в Америку, случаем? — поинтересовался у него Томас.

— Что ты сказал, темнота? Едет? Ха-ха-ха-ха… — громко заржал матрос.

Ему было так смешно, что он долго не мог успокоиться.

— Ха-ха… едет… пароход. Ха-ха… Да, свинопас, ЕДЕТ в Америку! Ха-ха-ха…

Матрос вдруг резко перестал смеяться. Его лицо стало серьёзным и подобострастным. К трапу подходил высокий, широкоплечий мужчина лет сорока, в чёрном морском костюме с золотыми нашивками и блестящими пуговицами на кителе. Лицо у него было красное, как летний закат солнца в тех местах, где жила семья Кейн.

Матрос, вытянувшись в струнку, отдал честь краснолицему, который стал медленно подниматься по трапу.

— Сэр! Сэр, подождите, пожалуйста! — закричал Томас. — Я хочу наняться на ваш пароход.

Краснолицый остановился, повернулся к Томасу и, бросив на него мимолётный взгляд, снова стал подниматься по трапу.

— Сэр, я хочу увидеть мир! Мне надоело пасти овец! Дьявол их побери! — вырвалось от отчаяния у Томаса.

Краснолицый остановился, а затем спустился на землю. Матрос вновь, вытянувшись перед ним в струнку, отдал честь.

— Как ты сказал, мальчик? Повтори! — потребовал этот мужчина в чёрном костюме с золотыми нашивками.

— Сэр, я хочу увидеть мир! Мне надоело пасти овец! Дьявол их побери! — чётко произнёс Томас, глядя прямо в светло-голубые глаза краснолицего.

— Я тебя, мальчик, понимаю. Сам когда-то был таким… Я тебя беру, — тихо произнёс мужчина с золотыми нашивками.

Кейна определили мыть посуду на камбуз, где готовили пищу для офицеров.

Первые два дня Томас находился на седьмом небе от счастья. Он впервые в жизни попробовал мандарин, апельсин, виноград. Кейн ел то, что оставалось после офицеров. Это было очень вкусно и так сытно! Наконец-то он наедался вдоволь, и теперь у Чарльза не урчало больше в животе от голода.

Когда пароход отошёл от пристани, Кейна охватил приступ безумного счастья и веселья.

— Я еду в Америку! Я в Америке стану богатым!

Но через три дня началась болтанка. Пароход качало. Под ногами у Томаса всё шаталось, а ему надо было работать с пяти утра до двенадцати часов ночи. Девятнадцать часов он, не присаживаясь ни на минуту, мыл и протирал тарелки всех форм и размеров, чистил до блеска сковородки. Есть приходилось урывками и стоя. Шеф-кок, высоченный и худой, с бакенбардами до подбородка, крючковатым носом, мужчина лет сорока, был всегда зол и недоволен своими подчинёнными.

— Паршивец, как ты протёр кофейник? — шипел начальник и давал Томасу такую оплеуху, что юноша летел в другой угол камбуза.

— Мерзавец, почему у тебя в руках грязное полотенце? — и следовал пинок ногой, который валил Кейна на пол.

У Томаса дрожали колени, когда он поздней ночью спускался в кубрик, чтобы взобраться на свою койку, расположенную на третьем ярусе. От работы судовых двигателей пароход дрожал. От ударов волн он заваливался то на левый, то на правый борт. Но Кейн не слышал и не чувствовал этого, потому что мгновенно проваливался в сон-забытье.

Через неделю начался шторм. Кейна тошнило. Он не мог ни есть, ни пить.

— Господи, когда мы приедем в Америку? Господи, дай сил мне выдержать все эти мучения! — просил у Всевышнего Томас.

И вдруг однажды, в полдень, пароход перестал крениться, а двигатели замолчали.

Кейн в первый раз за всё это время выскочил на палубу. Была сильная жара. Пароход стоял уберега, на котором высились огромные, похожие на горы, кучи угля.

— Сэр, это Америка? — вежливо осведомился Томас у юноши, в чёрном костюме с двумя тонкими золотыми нашивками на рукавах черного кителя, проходившего мимо.

— Нет, юнга, это Африка! — ответил тот.

Два дня шла погрузка угля, а затем пароход продолжил свой путь, а для Кейна продолжились муки. Полы у него «уходили» из-под ног. Из рук выскакивала посуда. В один день Томас разбил две большие тарелки, за что был жестоко избит шеф-коком.

Ночью, лежа на своей узкой койке, юноша беззвучно рыдал: «Сколько ещё времени осталось до этой Америки? Я уже не выдерживаю…».

Однажды Томас проснулся от тишины. Не работали двигатели. Никто не кричал и не свистел. Пароход не кренился и не дрожал.

Кейн быстро поднялся на палубу. Начинался рассвет. Томас посмотрел на берег. Груды бочек, штабеля досок, а за ними, на пригорке, в небо взметнулись высокие белые дома и деревья с длинными и широкими листьями.

— Это точно — Америка! — с восхищением понял Кейн и помчался в кубрик. Собрал свои вещи, забежал на камбуз. Здесь он нашёл жестяную коробку бисквитов и сунул её в свой мешок. Хотел было направиться на палубу, но остановился.

— Нет, так просто уйти нельзя! Надо отомстить этому мерзкому человеку! — решил он, вытаскивая из шкафчика своего начальника рабочую одежду шеф-кока.

Томас бросил её на пол и с наслаждением стал вытирать об белоснежные колпаки, фартуки, куртки грязные подошвы своих стоптанных ботинок.

По канату, натянутому с носовой части парохода до кнехта, на пристани, он ловко спустился на землю. В порту стояла тишина. Кейн осмотрелся, вокруг не было видно ни одной живой души. Томас, прижимая мешок к груди, бросился бежать между бочек, брёвен и досок. Выскочив на булыжную мостовую, он перешёл на быстрый шаг.

Улица была пустынной. На углу, на столбе, висела чёрная табличка. На ней белой краской было выведено странное слово «Коррьентес». Что оно обозначало, он не знал, но сразу же понял, что так называлась эта широкая улица. Кейн неторопливо шёл по тротуару, с любопытством смотря по сторонам. Вокруг светились огромные стеклянные витрины шикарных магазинов, где продавали одежду, вино, обувь, ткани… Заметив, что один из домов имел настоящие зеркальные окна, он подошёл и увидел своё отражение: маленького круглолицего подростка с всклокоченными густыми огненно-рыжими волосами, одетого в узкий пиджачок и длинные подвёрнутые несколько раз чёрные брюки.

Над входом в высокую церковь висел флаг — три горизонтальные полосы: синяя, белая и снова синяя. На белой полосе, в самом центре, было изображено солнце с глазами, губами и носом.

— Какой красивый флаг! — восхитился юноша. — Америка!

Дойдя до небольшого, очень уютного парка, где стоял густой аромат неизвестных цветов и растений, Томас лёг на скамейку и мгновенно уснул.

Яркие лучи солнца больно резанули по его глазам и заставили Кейна открыть их. Была жуткая жара, но Томас решил, на всякий случай, не снимать своего пиджака. Улицы были запружены людьми. Мужчины, как правило, в светлых костюмах с галстуками, а женщины в длинных платьях с ажурными зонтиками в руках.

— Ух ты! — вырвался вздох восхищения у Томаса. — Америка!

В животе у него стало урчать от голода. Юноша, быстро проглотил несколько бисквитов, но от этого ему ещё больше захотелось есть. Кейн встал и, не зная куда, побрёл, изнывая от непривычной для него жары.

Сколько времени он шёл, Томас не помнил, но очнулся юноша среди огромных куч песка и щебени. Невдалеке гудели пароходы, и чувствовалась близость воды.

— Это же я в порту оказался! — испугался Кейн.

Он хотел было сразу же вернуться назад, но вдруг запах жареного мяса изменил его намерения.

В тени чахлого дерева сидели человек десять, одетые в лохмотья. Перед ними, на нескольких кованых оконных решётках, под которыми ярко тлели малиновые цвета угли, лежали огромные куски шипящего мяса.

— Факон! Факон! — нетерпеливо произнёс грузный бородатый мужик лет сорока пяти.

Молодой парень лет семнадцати быстро вскочил и подал бородатому длинный нож.

«Факон» — было первым словом, которое узнал Кейн в Америке.

Бородатый достал из большого мешка хлеб, имевший форму кирпича, и разрезал его вдоль на две части. Затем он ловко наколол факоном огромный, понравившийся ему кусок мяса, и небрежно бросил его сверху одной половины хлеба.

За бородатым эту процедуру проделали все остальные. Каждый снимал с пояса свой факон, доставал из мешка хлеб, разрезал его на две части, а затем остриём ножа накалывал кусок мяса и укладывал его на хлеб.

Томас вплотную подошёл к решёткам, от которых вверх поднимался одуряющий аромат.

Бородатый, широко открывая рот, укладывал на язык бутерброд, а затем отрезал его своим факоном у самых губ. Было очевидно, что откусывать хлеб с мясом здесь являлось дурным воспитанием.

— Здравствуйте! — негромко произнёс Кейн, не в силах оторвать свой взгляд от решёток.

— Здравствуй! — ответил на очень корявом английском бородатый и продолжил уже на своём странном языке.

Томас с огорчением понял, что все знания английского языка у бородатого на этом закончились.

Кейн, не понимая, о чём говорит бородатый, согласно кивал головой, при этом захлёбываясь собственной слюной.

Бородатый, поддев своим факоном огромный кусок мяса, положил его на половину хлеба и протянул Томасу.

У юноши затряслись руки от возбуждения. Он, схватив бутерброт, сразу же впился в него своими молодыми крепкими зубами. Более вкусной еды, чем этот кусок нежной, пахнувшей дымком телятины, Томас не ел никогда в своей жизни.

— Хорошая страна Америка! Она мне очень нравится! Простые оборванцы едят здесь, как короли, — с восхищением думал он, работая челюстями.

Бородатый что-то буркнул очень недовольным тоном. Тот час худющий и длиннющий парень лет восемнадцати, бросив жевать свой бутерброд, подскочил с земли и поставил на решётку закопчённый чайник.

Мужик лет сорока пяти без левого уха достал из мешка большую деревянную кружку без ручек (позже Кейн узнал, что на самом деле это была высушенная тыква средних размеров) и, почти до самого верха, насыпал в неё мелкорубленных зелёных листьев, и сунул туда же металлическую трубку белого цвета. Затем из чайника налил в эту кружку без ручек воды и уважительно вручил её бородатому.

Тот, сделав маленький глоток, передал кружку Кейну.

— А что с ней мне делать? — испугался Томас, держа её в своих руках. — Сделаю я глоток, как бородатый! — решил он.

Жидкость была тёплой и горьковатой, но юноше она показалась приятной на вкус. Кейн всосал в себя ещё несколько глотков и бережно вернул кружку бородатому.

— Мате! — громко рыкнул тот, ткнув своим грязным пальцем в эту кружку.

На прощание одноухий подарил Кейну половину хлеба и кусок жареного мяса солидных размеров.

— Как плохо, что в Америке не говорят по-английски! Хотя я уже знаю два слова «факон» и «мате». — Размышлял Томас, слоняясь по улицам. Стало так жарко, что он решил умыться в фонтане, который увидел в маленьком парке. Кейн уже было окунул свою руку в холодную прозрачную воду, как неожиданно услышал английскую речь. Томас резко обернулся. На лавочке сидели парень лет двадцати, одетый в роскошный белый костюм с галстуком и мальчик лет восьми-десяти.

— Сэр! Сэр! — ринулся к ним Кейн. — Здравствуйте!

— Привет! — удивлённо промямлил парень, пристально рассматривая кургузый пиджачок и длинные подвёрнутые брюки Кейна. — Ирландец?

— Да, сэр! Из графства Оффали. Меня зовут Томас Кейн.

— А я из Дублина. Меня зовут Патрик Мак-Махон.

— Очень приятно, сэр, здесь, в Америке, встретить земляка, сэр! — искренне обрадовался Томас.

— Да прекрати ты обращаться ко мне «сэр»! — резко оборвал Кейна Патрик и протянул ему руку.

— Послушай, земляк, я с самого утра брожу по улицам и никак не могу понять, почему здесь все говорят на каком-то дурацком языке! — высказал своё сомнение Томас.

— Почему же на дурацком? — удивился Мак-Махон. — Это испанский язык.

— Ис-пан-ский-й? — удивлённо протянул Кейн. — А мне говорили, что в Америке говорят на английском. Ведь мои родные дяди живут Америке!

— Так они наверняка живут в Северо-Американских Соединённых Штатах! — догадался Патрик.

— Ну и что? — не понял Томас.

— А то, что ты находишься не в Северной Америке, а в Южной! И город этот называется Буэнос-Айрес и является он столицей Ар-ген-ти-ны! Поэтому и говорят здесь по-испански, — несколько раздражаясь от тупости своего собеседника, объяснил Мак-Махон.

— Какая такая Ар-ген-ти-на? — ужаснулся про себя Кейн. Ведь мне сказали, что пароход едет в Америку?!

— Патрик! Патрик! — вдруг закричал мальчик, сидевший рядом с Мак-Махоном. — На меня села оса! Оса! Она меня сейчас укусит!

Собеседник Кейна повернулся к мальчику и стал отгонять осу. Кейн же в это время туго соображал:

— Ничего не пойму! Ну ладно! В конце концов, пусть это будет и Аргентина! Может она и лучше, чем эти Северо-Американские Соединённые Штаты? Я же сам недавно видел, что здесь даже оборванцы едят вкуснейшее мясо! Как короли! И не просто едят, а много! И даже угощают им незнакомцев. Значит, люди в Аргентине живут очень хорошо.

— Слушай Томас, а ты надолго сюда приехал?

— Навсегда! — твёрдо заявил Кейн.

— А писать и читать ты умеешь?

— Немножко. А что?

— Плохо! — вздохнул Мак-Махон. Вот я знаю английский язык, литературу, историю, поэтому работаю домашним учителем в одной довольно богатой семье. У меня в их доме имеется своя удобная комната. Питаюсь я бесплатно. Оклад у меня приличный. Ведь в этом городе очень много богатых людей, которые мечтают дать своим детям английское образование и воспитание. Но так, как в Буэнос-Айресе очень мало англичан, то нанимают нас, ирландцев.

— Ух ты! — восхитился Кейн.

— Ну а ты, Томас, конечно же, не сможешь! Но я знаю, как тебе можно помочь, хотя бы на первое время.

Вечером Патрик и Томас сели на поезд и через два часа оказались в городе Лухане. Затем по грунтовой дороге, освещаемой яркой луной, около часа он шагали до имения «Ла Чоса», хозяином которого был богатый ирландец Хуан Браун.

Огромный кирпичный дом с крышей из красной черепицы, большие склады, стада овец, земли, на которых они паслись — всё это принадлежало Хуану Брауну. Патрик Мак-Махон являлся его очень дальним родственником.

Хуан Браун с удовольствием взял Кейна к себе пастухом, несмотря на то, что у юноши не было никаких аргентинских документов.

Томас работал ещё с двумя молодыми креолами, парнями лет по двадцать. Их труд оплачивался шерстью. Тридцать процентов от стрижки овец принадлежало им троим.

Кейн раньше всегда думал, что он у себя на родине жил в нищете, но оказавшись в условиях, в которых существовали местные пастухи, упал в глубокую тоску. И было от чего! Хижина, в которой они жили втроём, была сооружена из толстых высоких кольев, вбитых в землю. Крыша — из старого, почерневшего от времени, камыша. Ложем служили охапки сена, брошенные на землю.

Летом Кейн умирал от страшной жары, а зимой от жуткого холода. С утра до вечера он пил мате, а перед сном пастухи жарили на решётке мясо и наедались им до отвала.

Целый год Кейн кроме овец и своих друзей-пастухов никого не видел. Ни разу он не покидал имение «Ла Чоса». За это время Томасу после продажи, причитающейся ему части шерсти, удалось скопить приличную сумму денег.

— Ещё два года и я смогу уже иметь стадо моих овец! А через год, они будут пастись уже на моей земле! — подсчитывал всё время Кейн.

И эта мысль согревала его в ненастные и холодные ночи, когда он, зарывшись в сено, пытался согреться, чтобы заснуть.

Все планы Томаса нарушил Патрик Мак-Махон. Он появился в имении в ноябре, чтобы навестить своего родственника и узнать о том, как поживает Кейн.

— Томас, мне рассказали, что ты целый год работал без единого выходного? — поинтересовался Патрик.

— Да, а зачем мне выходные?

— Тебе что, не интересно посмотреть аргентинскую столицу? — изумился Мак-Махон.

— Наверное, интересно, — пожал в ответ плечами Томас.

— Ну, тогда поехали со мной. Сегодня же вечером ты сможешь уже вернуться. Последний поезд отправляется из Буэнос-Айреса в Лухан в девять, — убеждал его Патрик. — Да и в порядок ты себя должен привести. Волосы у тебя по пояс… Надо бы подстричься. Да и искупаться не мешало бы.

— Поехали! — согласился Кейн.

Через два часа они уже ехали в поезде. Томас, как и год назад, в своём коротком пиджачке, подкатанных брюках. Его вид вызывал у всех, кто его видел, глубокое сожаление: опухшее от комариных укусов лицо, потрескавшиеся от солнца и ветра губы, из рыжих, давно не мывшихся волос, торчали пучки сухой травы.

Кейн, на всякий случай, прихватил с собой все свои накопленные за год деньги и, конечно же, метрику.

— Мне будет спокойнее, когда они у меня в кармане! — решил Томас.

— Что я тебе могу сказать, — философствовал Патрик, — говоришь ты по-испански довольно бойко, знаешь очень много слов, но вся твоя лексика — это жаргон гаучо или конокрада.

Кейн не знал такого мудрёного слова, как «лексика», поэтому предпочёл не отвечать на едкое замечание своего соотечественника.

Мак-Махон открыл своими ключами дом на углу улиц Пьедрас и Касерос.

— Заходи! — пригласил он. — Не бойся ничего. Хозяева в Европу уехали, можешь чувствовать себя здесь спокойно.

Никогда ещё в своей жизни Томас не видел такой роскоши. Бесчисленное количество комнат с высокими лепными потолками. Паркет, натёртый до зеркального блеска. Красивый камин. Напольные часы в два его роста. Огромные окна с красивыми портьерами.

— Давай пройдем на кухню! — предложил Патрик.

— Что это? — показал Кейн на большое белое корыто с изогнутыми ножками, стоявшее посередине кухни.

— Это ванная для купания!

— А-а-а-а, — протянул Томас.

— Тебе нравится, Кейн?

— Очень! — признался Томас. — Когда я разбогатею, у меня дом ещё красивше будет! — убедительно заявил он своему другу.

— А вот гостиная! Открывай дверь! — пригласил Мак-Махон.

Томас вошёл в большую квадратную комнату с картинами на стенах, книжными красивыми шкафами, диванами и креслами.

Невысокая стройная девушка с толстой косой чёрных волос, в сером платье и синем переднике, натирала круглый стол.

Она подняла глаза и, увидев Кейна, истошно завопила:

— А-а-а-а! Курупи! Курупи! А-а-а-!

Патрик, оттолкнув в сторону Томаса, ворвался в гостиную.

— Фернанда, что случилось? Какой курупи? Это мой земляк, Томас Кейн! Он ирландец, как и я.

Девушка резко перестала вопить и облегченно вздохнула:

— Слава Богу! Я, и правда, подумала, что ко мне пришёл Курупи.

— Скажи, а кто такой Курупи? — спросил Кейн у девушки.

— У нас в Парагвае живут рыжие гномы, которые появляются в домах в отсутствие мужчин и… и… насилуют девушек и женщин, — объяснила Фернанда.

— А ты его лично хоть раз видела? — громко рассмеялся Патрик.

— К счастью, нет! Но они существуют!

— Может быть… — уклонился от дальнейшего разговора на эту тему Мак-Махон. — Ты могла бы подстричь моего земляка?

— Конечно! Парагвайские женщины всё могут! — с гордостью ответила девушка.

Минут через сорок Кейн уже имел причёску, как у Патрика. А затем Фернанда нагрела воды и приготовила для гостя ванную.

— Пользуйся, земляк, пока хозяев нет! — с ехидцей пригласил Мак-Махон.

Пока Кейн впервые в жизни наслаждался горячей ванной, Фернанда переделала на него старый костюм и рубашку Патрика.

— Ух ты! — восхитился Томас, надевая на себя эти вещи после купания.

— Парагвайские женщины всё могут! — довольно улыбнулась Фернанда.

Мак-Махон и Кейн вышли из дому около пяти часов.

— Зайдём пообедаем! — пригласил своего соотечественника Патрик.

— Ага, а то у меня в животе уже давно урчит! Жрать сильно хочется! — признался Томас.

По широкой аллее, вдоль которой росли деревья, ронявшие свои крупные лиловые цветы, они дошли до дешёвого ресторанчика, где Патрик заказал пиццу и пива. Они вспоминали свою жизнь в Ирландии… Патрик, вдруг оборвался на полуслове и, достав серебряные часы из кармана:

— О, дружище, у нас очень мало времени! Я тебе сейчас предлагаю посетить простибуло.

— Что посетить? — не понял Кейн.

— Дом, в котором женщины выполняют твои самые сокровенные желания! Но, естественно, за деньги. Не очень дорого, правда. От десяти до пятнадцати песо, — объяснил Мак-Махон.

— Ого! Десять песо! Дорого! — пронеслось в голове у Томаса. Он отказался.

— Нет, я тебя лучше на улице подожду!

— Как хочешь, — пожал плечами Патрик и рассчитался с официантом.

В дверь одного из неприметных домов в районе, называвшемся Ла Бока, Патрик сильно постучал три раза.

— Подожди здесь! — шепнул он Кейну, прежде чем войти внутрь.

Томас присел на ступеньках дома напротив.

— Скоро солнце будет садиться. Завтра с рассвета опять овец пасти, — подумалось ему.

На двух очень красивых и породистых конях подъехали двое гаучо в своих национальных костюмах: широкополые шляпы, широкие рубашки, заправленные в бомбачи — брюки, сужающиеся к низу, с факонами на широких поясах, которые были украшены монетами.

Они привязали коней к кольцам, вмурованным в стену, и, звеня огромными шпорами, приблизились к ступенькам, на которых сидел Кейн.

— Э, рыжий патагонский лис, не вороти морду в сторону! Проходи с нами! — громко засмеялся высокий гаучо, лет сорока. От него сильно разило перегаром, потом и сигарами.

— Это вы мне? — удивился Томас.

— Да, тебе! Пошли! Ждешь прошто так не шидят! — очень сильно шепелявя, объяснил второй гаучо, низкого роста, без передних зубов и легонько пнул егов бок своим сапогом.

Кейн, ничего не понимая, встал и вошел в открытую уже кем-то дверь.

В большой низкой комнате висел зловонный туман от сигар. За столами сидели мужчины и играли в карты. Вдоль стен стояли какие-то люди и внимательно наблюдали за играющими.

Гаучо без зубов, сев за свободный стол, кинул на него несколько скомканных денежных билетов.

— Желаюшие ешть? — поинтересовался он.

К столу подошли двое прилично одетых мужчин и сели на старые стулья.

— Ты тоже, патагонский лис! — шепнул ему на ухо, обдавая перегаром, высокий гаучо и подтолкнул Кейна к столу.

— Я не умею! Не умею! — громко завопил Томас.

— А што тут уметь? Бери три карты. Ешли у тебя большее шишло — ты и выиграл. Давай пять пешо!

Кейн, дрожащими руками, достал из кармана, самую тощую пачку денег и кинул на стол пять песо.

Минут через двадцать перед Томасом лежала уже высокая кучка выигранных песо.

— Это же так легко! Ещё час игры и я смогу купить овец и землю! — в лихорадочном восторге подсчитывал в уме Кейн.

Куча денег перед ним всё росла и росла! Томас забыл обо всём на свете.

— Вежет же рыжему! — сокрушался беззубый.

Вскоре удача стала изменять юноше, а куча денег начала стремительно таять. Настал момент, когда беззубый недовольно прошипел:

— Деньги ешть? Доштавай! Ешли нету — выметайша!

— Как нету?! Есть! — Кейн достал из кармана толстую пачку денег.

Высокий гаучо, почему-то злорадно ухмыляясь, стоял сбоку от Томаса и из горлышка пил очередную бутылку вина.

В комнате уже ничего небыло видно из-за плотного синего дыма сигар. Кейн вспотел от недостатка воздуха и возбуждения. Он уже ничего не понимал. Единственным желанием юноши было отыграть свои деньги и бежать из этого проклятого дома.

— Ешо ешть деньги? — вновь прошепелявил беззубый.

— А что, я уже все проиграл? — вдруг понял Томас и принялся судорожно шарить по своим карманам.

Денег больше не было!

Кто-то поднял Кейна за шиворот и выволок его на улицу. Стояла уже ночь. Воздух был насыщен дурманящим ароматом каких-то цветов. Рядом громко лаяли собаки…

— Всё! Всё! У меня нет денег! Год работы! У меня не будет своих овец! У меня не будет своей земли… — тихо причитал Томас, сидя прямо на земле и держась обеими руками за голову.

Открылась дверь дома, и из неё вывалился пьяный высокий гаучо и, рухнув со ступенек, начал громко блевать. За ним вышел беззубый. Он что-то напевая, направился к стене, где были привязаны их кони. Вдруг беззубый остановился и, постанывая, стал громко мочиться.

— Ах ты, паршивый бандит! Ты украл у меня мои деньги! Мои деньги! Мои деньги! — у Кейна от злобы перехватило дыхание.

Не отдавая себе отчёт в том, что он делает, Томас метнулся к лежавшему на земле верзиле. Вытащил у того из ножен факон, а затем в два прыжка достиг, продолжавшегося мочиться беззубого, и с размаху всадил в его спину нож.

Беззубый крякнул и завалился на бок. Кейн бросился шарить по его карманам и доставать из них деньги. Он, спеша, засовывал их прямо себе за пазуху. Денег было много. Очень много…

Через неделю Томас стоял на палубе колёсного речного парохода, подходившего к причалу столицы Парагвая, городу Асунсьону. Здесь на берег спустили трап, по которому стала сходить богатая публика. Стоявший на причале пограничник, с важным видом проверял у них документы. А с кормы спихнули на землю деревянные, грубо сколоченные, сходни. По ним спускались пассажиры, прибывшие сюда в трюме. У них никто ничего не проверял. Среди них был и Томас Кейн.

Парагвай ещё не оправился после разрушительной войны против Тройственного союза: Аргентины, Бразилии и Уругвая, длившейся с 1864 по 1870 годы. Экономика страны находилась в глубоком упадке, а демографическая ситуация была катастрофической. Ведь в Парагвае на тридцать молодых и здоровых женщин приходился всего один мужчина.

Кейн, через месяц после своего приезда в эту страну, женился на двадцатипятилетней Марии Лопес, которая унаследовала от своих, недавно умерших родителей, большое состояние. С первых дней их совместной жизни, Томас принялся наводить порядок в делах супруги. Мария толком не знала, сколько у неё земли, сколько голов скота. Всем этим занялся её молодой, не очень грамотный, но чрезвычайно энергичный супруг.

Кейн неделями не бывал дома. Он объезжал свои владения, проверяя работу своих многочисленных батраков, и всё время думал о том, каким-бы образом получить ещё больше прибыли. Кроме коровьих шкур, которые он в больших количествах продавал одной английской закупочной компании, он занялся добычей танина. Ведь спрос на этот экстрат из деревьев породы кебрачо увеличивался каждый год. Английские и североамериканские фирмы покупали его для обработки шкур животных.

В 1900 году у Томаса и Марии родился сын, Габриэль. Мальчик рос и становился очень похожим на свою красавицу мать: чёрные густые волосы, небольшой носик, женственные щёки, нежные, чуть пухлые, губы, высокая шея…

После этого Мария много лет не могла забеременеть. И только в 1909 году она родила второго ребёнка: девочку, которую назвали Жасмин. Дочь была точной копией отца: огненно-рыжей, с круглым лицом и щеками, обильно усыпанными веснушками.

Габриэль не отличался способностями в изучении школьных предметов. Когда же он подрос, то основными его увлечениями стали игра на гитаре, охота и, конечно же, женщины. Отцу юноша помогал по обязанности, но не пожеланию.

Жасмин, которая училась в престижном частном колледже имени маршала Франсиско Солано Лопес, в изучение всех предметов всегда была первой. Томас Кейн очень гордился своей дочерью, воспитанием которой полностью занималась Мария.

Жасмин как в колледже, так и дома воспитывалась в духе патриотизма. С самого раннего детства она гордилась и любила свою родину: Парагвай. Хорошо знала историю этой страны. Ведь она была внучкой одного из участников войны против Тройственного союза Грегорио Лопес, героя битвы за Курупайти в 1866 году. Девочка люто ненавидела врагов Парагвая.

От своей матери Жасмин унаследовала доброе и щедрое сердце. В их большом доме, расположенном в самом центре Асунсьона, они всегда принимали бедняков, приходивших просить милостыню. Её отцу это очень не нравилось.

— Мария, Жасмин, хватит привечать лентяев и бездельников! Пусть идут и работают! — нервничая, громко выговаривал Томас своей супруге и дочери.

Но Жасмин с самого детства умела влиять на своего отца.

— Папа, ты же знаешь, что Господь призывал делать хорошие дела? В том числе и помогать нуждающимся? — смотря прямо в глаза Томасу, спрашивала она.

— Ну, знаю. А что? — отвечал Кейн.

— Так вот мы с мамой это и делаем! — убеждала его Жасмин.

Возражать против «железных» доводов своей маленькой дочери Томас был бессилен.

Жасмин едва исполнилось двенадцать лет, когда произошло событие, запомнившееся ей на всю жизнь. Был жаркий декабрьский день Её отец, как всегда, отсутствовал в доме уже недели три, а мама с утра уехала с поваром заказывать вино и шампанское к Рождеству. На этот праздник в их доме ожидалось много гостей.

— Сеньорита, Жасмин! — постучала в её комнату одна из домработниц по имени Хуана.

— Заходи! — ответила девочка, не отрываясь от интересной книги.

— Сеньорита, Жасмин, там, у ворот, стоит старый индеец. Мне кажется, что он из племени чирипà. Я ему дам еды и пусть уходит?

— Нет, нет! Зови его в дом! — распорядилась Жасмин Кейн.

— Но… он такой, такой грязный и…

— Зови его в дом! — топнула ногой девочка, — и веди на кухню! Я сейчас приду.

У входа на кухню стоял невысокий старик с длинными редкими волосами. Босой, с толстой сучковатой палкой. Вместо одежды он намотал на своё немощное тело кусок грязной грубой мешковины.

— Здравствуйте, уважаемый! Проходите и садитесь за стол! — пригласила индейца Жасмин.

— Спасибо! — едва слышно ответил тот и начал неуклюже двигаться вперёд.

Кейн посмотрела на морщинистое лицо старика и увидела, что вместо глаз у него были огромные белые пятна.

— Слепой! — поняла девочка и, взяв гостя за руку, подвела того к стулу.

— Садитесь, пожалуйста! Сейчас я приготовлю вам терере, а пока вы будете его пить, я накрою что-нибудь поесть.

— Спасибо! — снова очень тихо произнёс старик.

Индеец съел всё, что поставила перед ним девочка, и при этом не произнёс ни одного слова.

— Уважаемый, я вам в дорогу дам мешочек с чипой, йербой мате, хлебом и сахаром. Может вам ещё чего-нибудь? — поинтересовалась Жасмин.

— Нет, спасибо! У тебя очень доброе сердце… ты очень хороший человек. — Поблагодарил старик, вставая из-за стола.

Жасмин, взяв индейца за руку, довела его до самых ворот. Прежде чем выйти на улицу, старик вдруг прикоснулся своей очень тёплой ладонью к волосам девочки, а затем погладил её по щеке.

— Какая рыжая! Прямо огонь! — удивился он. — Судьба у тебя будет необыкновенной, — сообщил он и замолчал.

— Почему необыкновенной? — удивилась Жасмин.

— Замуж ты выйдешь за мужчину… Самого храбрейшего из храбрых… Я его уже вижу. Да я его вижу! Это великан! Настоящий великан! Он высокий, как старый кебрачо… Сильный… Очень сильный! Вижу его глаза… Они светлые… И волосы… Да и волосы, тоже светлые… Дети у вас будут… Много детей! Ты будешь любить этого мужчину больше, чем свою жизнь… Это очень достойный мужч… — старик, не договорив, шагнул за ворота.

— Хороший видно человек, но странный! — подумала о своём госте Жасмин, — как это мужчина может быть высоким, как кебрачо? Это сказка!

Жасмин Кейн блестяще закончила Университет Асунсьона, получив престижную специальность нотариуса.

Её родители переехали в пригород, где Томас построил огромный дом с тремя ванными комнатами, а в старом, расположенном в центре столицы, осталась жить Жасмин.

Половину дома, окна которой выходили на улицу, она переоборудовала в нотариальную контору, где была приёмная, помещение для секретаря, архив и просторный кабинет самой Кейн.

Жасмин уже исполнился двадцать один год, но она выглядела, как пятнадцатилетняя девочка: очень маленького роста с рыжими густыми, как у отца, волосами, круглым миловидным личиком, щедро посыпанным веснушками.

Несмотря на свою молодость, Жасмин за короткое время стала пользоваться славой высоко профессионального нотариуса. Через два года среди её клиентов уже были депутаты парламента, министры и даже президент Республики Парагвай.

Томас Кейн гордился своей умной и образованной дочерью. Ведь Жасмин уже принадлежала элите парагвайского общества, что очень льстило бывшему пастуху.

— Она вся в меня! Умница! — часто подчёркивал он в разговорах со своими друзьями, крупными латифундистами.

Одно только беспокоило Томаса, что Жасмин было уже почти двадцать три года, а она была одинокой. Но все разговоры о замужестве дочь резко обрывала:

— Значит, не пришло ещё моё время! Я хочу выйти замуж за мужчину, которого полюблю, а не за того, кто нравится вам, мама и папа!

На Парагвай надвигалась война, Жасмин была уверена, что вооружённый конфликт с Боливией неминуем. Но её родина практически не имела ни армии, ни оружия. Поэтому Жасмин Кейн не только поддержала, но и стала активной участницей движения «Винтовка для каждого парагвайского солдата!». Она каждый месяц жертвовала половину своих гонораров в этот общественный фонд, который собирал частные пожертвования для закупки оружия для парагвайской армии.

Жасмин сходила с ума от злости, читая в утренних газетах об очередном занятом боливийскими агрессорами парагвайском форте в Северном Чако. В своём кабинете она на самом видном месте повесила плакат «Северный Чако был, есть и будет ПАРАГВАЙСКИМ!!!».

После начала мобилизации Жасмин каждый день приходила провожать уходящих на войну солдат. Она старалась подарить кому-нибудь букетик цветов или мешочек с йербой мате.

В этот день всё было, как обычно: сначала митинг на площади. Кейн сразу же увидела этого офицера. Не обратить на него внимания было просто невозможно: огромного роста, с очень широкими плечами он возвышался над всеми солдатами, стоявшими на площади. «Настоящий великан! Он высокий, как старый кебрачо! У него светлые волосы… «— вдруг вспомнила Жасмин слова старого слепого индейца.

— Невероятно, но действительно, он — высокий, как старый кебрачо! Все, стоящие рядом с этим офицером, кажутся просто карликами! Да и волосы, волосы… Они у него светлые! Да, прав был слепой старик! — подумала девушка и внутри у неё вдруг всё оборвалось.

Когда все стоявшие вокруг площади люди, бросились бежать к солдатам, Жасмин не могла сделать ни одного шага. Ей казалось, что её ноги приклеились к булыжной мостовой.

Все солдаты были окружены, провожавшими их знакомыми, друзьями, родственниками. Только этот великан с погонами капитана был одинок.

У Жасмин дрожали колени, когда она, наконец, приблизилась к нему. Вблизи этот капитан казался ещё выше. Он был огромен. Девушка задрала голову, чтобы увидеть его лицо. Но капитан её просто не замечал. Тогда Жасмин стала теребить его за манжету гимнастёрки, великан наконец-то посмотрел на неё.

— Боже мой, какие у него необычные глаза! Они, они зелёные…!

Жасмин захотелось вдруг поцеловать эти красивые глаза. Захотелось ласкать своими губами его лицо… Её тело стала бить сильная дрожь… Ноги подкашивались…

Когда же этот великан, со странным именем Павел, ответил своими губами на её поцелуй, при этом обняв её тело своими сильными руками, она поняла:

— Я люблю этого мужчину! Я уже принадлежу ему!

После этой встречи, Жасмин уже не могла жить, как прежде. Она работала в своей нотариальной конторе, провожала на войну военные формирования, принимала активное участие в патриотических общественных фондах, думая при этом об этом красивом русском великане.

— Боже мой, как он одинок! У него в Парагвае нет никого! — часто содрогалось сердце девушки от этой мысли.

Во снах Павел приходил к ней. Он легко, как пушинку, поднимал Кейн и нежно целовал её, истомившиеся по ласкам, губы.

В начале сентября все парагвайские газеты взорвались сообщениями о том, что боливийский форт Бокерон с ходу был взят частями Первого армейского корпуса подполковника Эстигаррибья. На улицы столицы вышли все её жители, чтобы отпраздновать это событие. Среди них была и Жасмин. Её захлёстывала радость вперемежку с грустью. Кейн знала, что среди тех, кто штурмовал Бокерон, был и Павел. Мужчина, которого она знала всего пятнадцать минут, и который стал ей за это время очень дорог.

Вернувшись домой, Жасмин написала Орлову пространное письмо, в котором поздравляла Павла и всех его боевых товарищей с великой победой над врагами Парагвая.

Утром следующего дня Кейн отправилась на почту, где её и застигла очень неприятная новость. Оказывается, что форт Бокерон не пал! Оказывается, что атака парагвайских войск была отбита с большими для них потерями. Сердце девушки сдавила боль: «А, может, среди тех, кто был убит, числится и он? Нет! Нет! Этого не может быть!».

Теперь Жасмин каждый день писала письма Павлу, но никак не решалась их отправить. Что-то ей мешало. «Я их все пошлю после того, как будет взят Бокерон!» — решила она.

Парагвайские части, сражавшиеся в Северном Чако, нуждались в гранатах. Они находились в большом количестве в арсенале в Асунсьоне. Но отправить их на фронт не было никакой возможности. Не было досок, для того чтобы сколотить ящики для гранат. Тогда Жасмин со своими подругами по женскому патриотическому фонду призвали всех жителей парагвайской столицы пожертвовать своей мебелью для изготовления ящиков. Кейн самая первая отвезла в столярные мастерские большую часть своих столов и шкафов. Теперь в её нотариальной конторе все документы лежали большими кипами прямо на полу. А для кухонной посуды в доме нашлось место на стульях.

Иногда Жасмин казалось, что она сходила с ума от неожиданно захлестнувшей её любви. Она сильно похудела. Каждую ночь ей снился Павел, который носил Жасмин на руках и целовал её в губы.

30 сентября все парагвайские газеты сообщили долгожданную весть о падении форта Бокерон.

— Завтра я отправлю Павлу все письма, которые писала целый месяц! — решила Жасмин.

На следующий день она так и сделала. «Ответит он мне или нет?» — часто задавала Кейн сама себе этот очень больной вопрос.

Десятого октября, как обычно, Жасмин находилась в своём кабинете, когда её секретарь принесла Кейн утренние газеты. Девушка, отложив в сторону свои дела, принялась читать военные сводки из Северного Чако. Просматривая списки раненых, она вдруг увидела… «капитан Орлофф». Кейн закрыла глаза, затем открыла их. Прочитала: «Капитан (НС) Павел Орлофф, Второй пехотный рехимьенто ранен при штурме форта Бокерон 28 сентября 1932 года».

Перед глазами у Жасмин всё поплыло. «Надо успокоиться! Надо успокоиться!» — приказывала она сама себе, набирая по телефону номер военного министра.

Да, в военном министерстве Кейн подтвердили, что капитан (НС) Павел Орлофф был тяжело ранен во время штурма форта Бокерон. Его успешно прооперировали, и в настоящее время Орлофф находится в госпитале военной базы Исла Пой.

— Мне надо срочно выехать в Исла Пой! — попросила Жасмин военного министра.

— Зачем это вам, сеньорита Кейн? — удивился тот.

— У меня там жених! Я должна быть с ним! — твёрдо заявила Жасмин.

— Да, да! Разумеется, сеньорита Кейн! — быстро согласился военный министр. — Завтра в час дня в Пуэрто Касадо отходит канонерская лодка «Humaita». Для вас, сеньорита Кейн, на ней будет приготовлена каюта.

— Я вам очень благодарна! — с облегчением вздохнула Жасмин.

Когда Кейн сошла на берег с канонерской лодки «Humaita» в Пуэрто Касадо, её уже там ждали старший сержант с солдатом.

— Сеньорита Кейн, доброе утро! Мне приказано посадить вас на поезд, который отправляется часа через два до Пунта Риелес.

Солдат взял два тяжеленых баула, которые девушка набила едой для Павла и его раненых товарищей.

На открытой платформе старший сержант приказал соорудить из ящиков и брезента «отдельное купе» для сеньориты Кейн.

Поезд двигался очень и очень медленно. «Боже мой! Он может ехать быстрее?» — нервничала Жасмин, непрерывно продолжая думать о Павле.

В Пунта Риелес её уже ждал молоденький круглолицый лейтенант.

— Сеньорита Кейн, подполковник Эстигаррибья мне приказал лично доставить вас вместе с багажом до базы Исла Пой, — сообщил юный офицер.

Всю ночь легковой автомобиль пробирался по тёмной дороге-просеке. Жасмин не могла заснуть.

— Лейтенант, как тебя зовут? — спросила девушка.

— Эдуардо Савала! — ответил тот.

— Эдуардо, а ты случайно, не знаешь капитана Орлоффа?

— Орлофф… Орлофф… Орлофф… Мне очень жаль, сеньорита Кейн, кажется, что нет. А где он служит? — поинтересовался лейтенант.

— Он воевал во Втором пехотном рехимьенто. Был ранен при штурме форта Бокерон, а сейчас находится в госпитале Исла Пой. Орлофф очень и очень высокого роста. У него широкие плечи… Он русский доброволец и…

— Так это же МбурувичА! — громко воскликнул Эдуардо Савала, перебивая девушку. — Кто же не знает героя Бокерона капитана МбурувичА?!

— Почему МбурувичА? — удивилась Жасмин.

— Так его прозвали за храбрость, смекалку и ум! Это вообще легендарный человек во всём Северном Чако, — начал объяснять лейтенант.

— Да? — удивилась Жасмин. — А ты мог бы мне рассказать о нём всё, что знаешь?

— С удовольствием! — ответил офицер.

До тех пор пока утром автомобиль не прибыл на базу Исла Пой, Жасмин слушала рассказы о необыкновенных подвигах капитана МбурувичА. При этом лейтенант уверял её, что всё рассказываемое им — сущая правда.

Когда автомобиль остановился у большой штабной палатки, Эдуардо вытащил из него вещи Жасмин.

— Я пойду доложу подполковнику о вашем прибытии, — сообщил лейтенант и исчез в палатке.

Вернулся он минут через пять.

— Сеньорита Кейн, командующий корпусом сможет принять вас через час. Он очень занят и просит прощения. Мне приказано выполнять все ваши жела… желания, — сказал Савала, и лицо его залилось краской.

— Эдуардо, покажи мне, где находится хирург, оперировавший Орлоффа. Я хочу поговорить с ним. А ты, пожалуйста, разыщи мне МбурувичА.

— Будет сделано, сеньорита Кейн! — козырнул в ответ лейтенант.

Жасмин вышла из палатки очень любезного доктора Де Санктиса, который довольно коротко, но доходчиво, рассказал о ранении капитана Орлоффа. Девушка была встревожена: «Павел перенёс тяжелое ранение… Ему нужен покой, усиленное питание, постоянное наблюдение вр…

Жасмин подняла глаза. Перед ней стоял… Павел! Он был очень худой, с ввалившимися щеками, в грязной униформе. Его грустные запавшие глаза с удивлением смотрели на неё.

— Павел! Павел! — тихо произнесла Жасмин и друг разрыдалась. — Такой худю-дю-щий… такой нес-несчастны… — заикаясь, плакала она…

Орлов молча подошёл к девушке. Нагнулся и, легко подняв Жасмин левой рукой, начал целовать её глаза.

— Не плачь, девочка… Не плачь! Не надо, прошу тебя! — шептал он.

Поезд подпрыгивал на стыках рельс. Павел понимал, что он куда-то едет. Но куда? Правая рука «горела огнём», голова раскалывалась от боли. Глаза не открывались…

— Это же я в санитарном поезде её величества императрицы Александры Фёдоровны! — вдруг догадался Орлов. — Сейчас придёт Нина. Она придёт и боль пройдёт…

— Здравствуй, Павлик! — поздоровалась, неожиданно появившаяся в купе Нина.

— Нина, мне плохо! Очень плохо! Помоги мне, родная! — взмолился Орлов.

— Нет, Павлик, я уже тебе ничем не смогу помочь, — очень грустно произнесла его жена. — Я очень и очень далеко отсюда… Но я спокойна за тебя, Павлик. Ведь, наконец, рядом с тобой сейчас та женщина, которая тебе нужна. Теперь мне надо уйти, мой любимый… Я ухожу… Ты больше меня никогда не увидишь… А её береги! Эта девушка — станет твоей судьбой… Прощай, мой род…

— У него высокая температура! — раздалось вдруг издалека по-испански. Широкая грубая ладонь прикоснулась к его лбу. — Жар его съедает…

Орлову наконец-то удалось открыть глаза. Над ним стоял мужчина в военной форме, а рядом сидела заплаканная Жасмин.

— Что же делать? Вы же санитар! Скажите! — в отчаянии обратилась к мужчине девушка.

— На голову делайте примочки! Должно помочь, — сомневающимся голосом ответил тот.

— Где я? — с трудом прошептал Павел.

— Очнулся! Очнулся, родной мой! — вскричала Жасмин и прильнула губами к его щеке. — Мы едем в Пуэрто Касадо. Там сядем на канонерку «Парагвай» и — в Асунсьон! Потерпи только, Павел! Умоляю тебя, потерпи!

— Я ничего не помню, Жасмин. Что со мной случилось?

— Вчера ты, родной мой, неожиданно упал в обморок и потерял сознание. У тебя поднялась температура. Доктор рекомендовал мне срочно везти тебя в Асунсьон в госпиталь, — шептала Жасмин, вытирая лицо Павла мокрым полотенцем.

Орлов осмотрелся. Платформа для перевозки брёвен, накрытая рваным брезентом. Повсюду раненые, лежащие на подстилке из сухого камыша. Слева и справа — медленно тянулась стена непроходимой сельвы. Рядом сидела маленькая рыжая Жасмин и, одной рукой гладя его по лицу, а другой укладывая на лоб мокрое полотенце, просила:

— Потерпи… Потерпи, любимый мой.

— Потерплю! Потерплю! Потерплю, судьба моя, — слабым голосом пообещал Орлов и прикоснулся своими губами к её маленькой ладошке.

Эпилог

Бум-м-м — м! Бу-у-ум-мм!

— Артобстрел! Боливийцы начали артобстрел! — Орлов, сонный, подскочил с кровати.

За окном начиналась сильная гроза. Яркая вспышка молнии разрезала ночное небо, а затем раздался сильнейший раскат грома.

— Бум-м-м-м!

Потоки дождя хлынули с неба.

— Слава Богу, гроза! — вздохнул с облегчением Орлов и, прихрамывая, бросился к окну. Закрыл его, задёрнул портьеру и быстро направился в детскую комнату.

Здесь, нянька (пятидесятилетняя мулатка) заканчивала опускать жалюзи.

— Не беспокойтесь, дон Пабло! Я, как только услышала первый гром, сразу же закрыла окно. Мальчик даже не проснулся, — успокоила она Орлова.

— Спасибо, Карина! — поблагодарил Павел няньку и подошёл к кроватке, где спал его трёхлетний сын Фёдор.

Мальчик, раскинув руки, лежал на спине. Русые кудрявые волосы разметались по подушке. На пухлых щёчках, обильно покрытых веснушками, выступил румянец.

— Карина, будь внимательна! — предупредил Павел няньку и вышел из детской комнаты.

На кухне уже стояла огромная лужа воды. Орлов, закрывая окно, при вспышке молнии увидел, как мощные потоки дождя пригибают к земле ветки старых фикусов и магнолий, растущих в саду.

Павел нашёл ведро, тряпку и принялся собирать воду в ведро. Вдруг в дверях послышался сонно-испуганный голос Жасмин:

— Павлуша, я проснулась, а тебя нет! На улице буря. Я побежала в детскую. Фёдор спит. Карина мне сказала, что ты заходил…

— Жасмин, любимая, не переживай! Тебе нельзя волноваться! Ведь в следующем месяце у нас будет девочка! — Орлов, не вставая с колен, поцеловал большой живот супруги. — Иди спать, Жасмин!

— Павлуша, оставь ты эту воду! Утром горничная или кухарка всё уберут! Павлуша, пойдём спать! — Жасмин погладила его по голове.

— Иди, любимая, я чуть позже… — успокоил супругу Павел.

Жасмин ушла. Орлов кинул мимолётный взгляд на календарь. Сегодня уже первое января 1936 года. Через две недели исполнится три года со дня их свадьбы. В тот памятный день 15 января 1933 года на гражданскую церемонию были приглашены только самые близкие родственники и друзья.

— Мы не вправе устраивать помпезные торжества, когда идёт война! — категорично заявила Жасмин своему отцу, который хотел собрать на церемонии полстраны.

Орлов полностью поддерживал Жасмин.

Павел был уверен, что придут не более двадцати человек. Но когда они прибыли к зданию столичного Муниципалитета, то огромная площадь перед ним была запружена народом.

У Орлова «оборвалось» сердце. Ведь ему никогда не нравилось быть в центре внимания. Кого только не было среди собравшихся на бракосочетание! Министры, управляющие банков, преподаватели Университета, активистки женских патриотических организаций, крупные латифундисты…

Томас Кейн, в белоснежном фраке, с восторгом, снизу вверх, смотрел на Павла, одетого в парадный мундир с майорскими погонами и орденом «Крус дель Дэфенсор» на груди.

— Ох и повезло этой рыжей Кейн! Какого мужа себе отхватила! Красавец! Офицер! Герой войны! Да ещё и говорят, что из старинного русского дворянского рода!!! — шептались между собой жёны землевладельцев, обвешанные массивными золотыми браслетами и цепями.

Сразу же после свадьбы Томас Кейн предложил Павлу стать его «правой рукой»: управляющим всеми делами. Но Орлов очень вежливо отказался. Он не хотел зависеть от тестя и поступил на службу преподавателем в Военное училище.

В декабря того же 1933 года Жасмин родила Фёдора.

Павел чувствовал себя счастливым с этой маленькой энергичной рыжей женщиной. Их отношения были прекрасными. Впервые за долгие годы к Орлову вернулся вкус к жизни. Одно только присутствие Жасмин превращало его будни в самый настоящий праздник. Вот только невыполненные обязательства перед Виктором «камнем лежали» на его душе и порой омрачали существование. Но, наконец-то, в июне этого года Орлову удалось найти и купить подходящий участок земли. В феврале должен приехать Виктор, чтобы переоформить все документы на своё имя и начать там коммерческую деятельность. В Буэнос-Айресе Виктора будет встречать Владимир Маковский. Да, его старинный друг уже два года назад как перебрался в аргентинскую столицу и работает там инженером в одной из английских железнодорожных компаний.

Орлов закончил собирать воду с пола.

— Ну и всё! — сказал он вслух, — сейчас кофе попью и отдыхать! Ведь только пять часов.

Павел поджарил себе несколько кусочков хлеба и сварил ароматного бразильского кофе. Не спеша, наблюдая за тем как капли дождя с грохотом бьются об стекла, позавтракал. Хотел было уже идти спать, но на глаза ему попалась вчерашняя, непрочитанная газета. Орлов взял её, полистал. Остановился на статье о войне за Северный Чако.

«Уже больше года прошло после капитуляции Боливии, — писал какой-то журналист с незнакомой Павлу фамилией, — но до сих пор мы не знаем точного числа погибших в Северном Чако парагвайских солдат. Одни источники уверяют, что их 30000. Другие приводят шокирующую цифру в 60 000.

— Парагвайцы не знают, сколько их соотечественников погибло. А вот мы, русские, знаем, что шестеро наших отдали свои жизни за свободу этой страны. Василий Орефьев-Серебряков погиб в сентябре 1932 года во время штурма форта Бокерон. Борис Касьянов пал в боях за форт Сааведра в феврале 1933 года. Василий Малютин был убит во время штурма Посо Фаворито в сентябре 1933 года. В боях за форт Нанава в октябре 1933 года погиб Сергей Салазкин. Николай Гольдшмидт попал в засаду в районе Каньяда Сронхест в мае 1933 года, отстреливался до последнего патрона, и был убит. Виктор Корнилович геройски погиб в боях за Капийренда в декабря 1934 года. Каждый десятый русский, защищавший Парагвай, остался навсегда лежать в земле Чако.

Орлов вдруг вспомнил печальное и очень усталое лицо Орефьева-Серебрякова, когда он виделись в последний раз.

— Эх, Василий… — с болью в душе выдохнул Павел и встал из-за стола.

Спать уже не хотелось. Гроза закончилась. Вставало солнце. Тишина взорвалась оглушающим пением птиц.

Поздно уж ложиться. Да и не заснуть мне. Пойду-ка лучше прогуляюсь, — решил Орлов.

Он надел белые хлопковые брюки, рубашку, парусиновые туфли и, на всякий случай, взяв толстую трость с массивным набалдашником, вышел на улицу.

Несмотря на ранний час, солнце уже припекало, и от мокрого асфальта, от вымытой дождём брусчатки тротуара и сырых фасадов домов, поднимались густые облака пара.

В его белесом тумане то появлялись, то исчезали редкие прохожие.

Резкая боль вдруг пронзила левую ногу Павла.

— Влажность! Теперь все кости будет ломить, — сжав зубы, чтобы не застонать, прошептал он.

— Доброе утро, Дон Пабло! — поприветствовал Орлова мясник Рохелио, протирая стёкла витрины своей лавки.

— Доброе утро, уважаемый! — кивнул ему в ответ Павел.

— Доброе утро, сеньор Пабло! — весело закричала Мария.

Эта жгучая тридцатилетняя брюнетка выбежала из своей булочной специально, чтобы переброситься нескольким фразами с Орловым.

— Вы видели, Пабло, какой дождище пролился сегодня на наш город?! Затопило, говорят, несколько районов? — громко произнесла Мария, «пожирая» Орлова своим большими красивыми глазами.

— Доброе утро, Мария! Да буря была знатная! — согласился Павел. — У нас в саду ветром сломало много веток.

За спиной Орлова послышалось цоканье подковок тяжёлых солдатских ботинок. Мимо них проходил какой-то военный. Внезапно он остановился и в изумлении произнёс:

— Мбу-ру-ви-ча?

Орлов повернулся. Перед ним стоял седой сержант в новенькой униформе.

— Точно! Мбурувича!!! — закричал сержант. — Мой капитан, это же я, Рикардо Каманьо! Вы меня помните, мой капитан?

— Рики! — удивлённо прошептал Орлов, делая шаг к сержанту.

— Да! Да, мой капитан! Это я! А вы, жи-вой! Живой! Мой капитан, вы живой! А я слышал, что вы в госпитале умерли. А вы живой! Мой капитан! — Каманьо бросился на грудь Павла и громко, не стесняясь прохожих, зарыдал.

— Живой, я! И ты, Рики, живой! Счастливая твоя мать! — шептал почему-то по-русски Орлов и гладил седую голову юноши.

— Это, очевидно, его бывший подчинённый? — прошептал на ухо Марии подошедший мясник Рохелио.

— Думаю, что да… — тихо ответила ему женщина, вытирая платочком покрасневшие глаза.

— В неоплатном долгу мы перед нашими солдатами и русскими добровольцами, воевавшими за свободу Парагвая! — негромко произнёс появившийся из тумана пожилой полицейский и, вытянувшись по стойке «смирно», взял под козырёк.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg