«Йошкар-Ола – не Ницца, зима здесь дольше длится»

Йошкар-Ола – не Ницца, зима здесь дольше длится (fb2) - Йошкар-Ола – не Ницца, зима здесь дольше длится [Publisher: SelfPub] 4155K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Владимир Иванович Чистополов

Из деревянной школы – в светлое будущее

Мальцы шестидесятых

В штанах ходили мятых,

Вокруг парней фиксатых -

Ушастых блатарей.

Играли в "храп" и в "чику",

И было много крику,

Когда тянул на пику

Какой-нибудь халдей.

Йошкар-Ола начала 60-х – тихий провинциальный городишко, утопавший в зелени. Маленькая столица маленькой Марийской Автономной Советской Социалистической Республики. Весной и осенью без сапог по городу пройти было невозможно, на дорогах, даже близко к центру, зарываясь в грязь, буксовали автомашины: новые "газики" и исчезающие уже "полуторки" с фанерными кабинами. Мелькали видавшие виды "эмки", и изредка роскошные "Победы" привлекали внимание окружающих. Вдоль проезжей части для пешеходов были настланы деревянные тротуары, ходить по которым нужно было с опаской, чтобы не споткнуться о приподнявшуюся доску, вылезший гвоздь и не провалиться в образовавшуюся по недосмотру плотников или ретивых пешеходов глубокую щель.

Особенно неудобно было женщинам, надевшим туфли на каблуках, надо было все время внимательно смотреть, куда ступаешь, иначе каблучок мог застрять между досками, а при резких движениях даже отвалиться. Женщина в таком случае очень сердилась и, хромая на одну ногу, уходила поддерживаемая под руку кавалером, если таковой у нее имелся.

Школа №4 на улице Комсомольской, тогда еще восьмилетка, куда родители в 1960 году определили меня учиться, была деревянной, двухэтажной и окружена садом, где росли огромные яблони, на грядках зрели овощи, а в тепличке стараниями учителей биологии плодоносили арбузы. Правда, маленькие и невкусные, но это были арбузы – южные плоды, которые появлялись в Йошкар-Оле только осенью и ненадолго.

Чудом сохранившийся до наших дней Дом колхозника

Вокруг школы царил частный сектор с бесчисленными сараями, огородами и палисадниками. Напротив через улицу стоял Дом колхозника, двухэтажный деревянный терем с резным крыльцом. Окна здесь, очевидно, по причине буйного нрава командировочных выпивших механизаторов, часто на время забивали фанерой или занавешивали брезентом. Но в целом городок был патриархально тих, если вдруг случалось, не дай бог, какое убийство или другое насилие – это было темой для разговоров на долгое время.

Школьников тогда одевали в одежду, сделанную по типу формы старорежимной гимназии. Только на пряжках ремней и кокардах фуражек блестели не царские орлы, а школьная символика. Пряжки эти рекомендовалось постоянно чистить, для чего каждому мальцу давали по кусочку пасты ГОИ, и, придя домой, ребенок суконкой полировал медные составляющие своего мундира, включая и пуговицы. Сама форма шилась из сукна мышиного цвета, достаточно крепкого, но вздувавшегося и вытиравшегося на коленках и на заднице, поэтому к концу года ученики выглядели не очень презентабельно.

Пионерский сбор в Доме культуры. 1965 год

Впрочем, ближе к середине шестидесятых форму уже отменили. Девочки продолжали ходить в коричневых или черных платьях и черных же фартуках, которые в праздничные дни они меняли на белые. А мальчишек во время торжественных октябрятско-пионерских слетов одевали в белые рубашки. В будние дни они ходили в школу, как бог на душу положит, в основном в клетчатых дешевых "ковбойках" или спортивных трико.

В большом деревянном здании по соседству со школой, привлекавшем внимание огромными колоннами у входа, был городской Дом культуры, а позже кукольный театр. В особо торжественные дни вся школа вываливала в зал этого дворца. Барабанные дроби, горны, длинные речи и беспокойство учительниц, которые не могли удержать своих неугомонных подопечных от озорства во время этих тягомотных мероприятий. Пионеры и октябрята отчитывались о проделанной общественной работе, говорили об успеваемости и увещевали собравшихся, что, как славный мальчик Павлик Морозов, никого не пожалеют ради нашего с вами прекрасного будущего.

Кончались иногда такие мероприятия неприятностями. Какой-нибудь хулиган, не удержавшись, в порыве мелкой мести мог выстрелить из рогатки по мягкому месту справедливому и честному председателю совета дружины, за что впоследствии вставал вопрос о его исключении из школы. Собирались педсоветы, вызывались родители, провинившийся с поникшим чубом стоял перед общественностью, краснел и обещал больше никогда так не делать. Кончалось, как правило, тем, что его прощали, предупредив, что это в последний раз.

Кстати, о чубах. Даже в провинциальной Йошкар-Оле находились свои битники, которые, чтобы отличиться от основной массы, отращивали чубы. В основном старшеклассники, как правило, из неблагополучных семей. Зрелище было не для слабонервных. Стриженная наголо голова, а впереди чуб, как у Тараса Бульбы, закрывающий время от времени половину лица. Чубатые блатари вставляли себе в рот фиксы, по блатному шепелявили и плевали сквозь зубы. В школьном общественном туалете они иногда по очереди прилюдно занимались онанизмом, передавая друг другу для просмотра карты с голыми страшными тетками.

Такими картами, бывало, спрятавшись от посторонних глаз в каком-нибудь полуразрушенном сарае, играли в "очко" или в "храп" на мелкие деньги. На деньги тогда вообще играли повсеместно. Школьная администрация боролась с этим проявлением мелкобуржуазных наклонностей, но победить не могла. Играли в пристенок, а чаще в "чику". Для “чики” отливали специальные свинцовые бляхи, которыми разбивали "банк" из стоящих столбиком монет, повернутых "орлами" вверх. Монетки, перевернувшиеся на "решки" при попадании бляхи в "банк", разбивший забирал себе, а вдобавок мог еще бить бляхой по неперевернутым монетам, и если они переворачивались на "решку" – это тоже был выигрыш.

На заднем дворе школы случались драки. Дрались один на один, за этим строго следили собравшиеся. Особых травм после таких драк не было, так как кирпичами, палками и прочими подручными средствами пользоваться не разрешалось. А если кто-то все же хватался за кирпич, его быстро обезоруживали, он получал прозвище "псих" и долгое время не мог найти взаимопонимания с окружающими. Но это только в школе. Были в городе места, где дрались по-другому.

Слева – Ленин, справа – Сталин

Мы живем почти не оглядываясь на прошлое, с головой погружаясь в житейские заботы, не замечая в бесконечной сутолоке дней, что мир вокруг нас необратимо меняется. Лишь изредка гуляя по городу и внезапно наталкиваясь на частицу старой, знакомой с раннего детства Йошкар-Олы в виде какого-нибудь чудом уцелевшего деревянного домишки с резными ставнями или "сталинского" толстостенного дома, где некогда жили твои друзья, понимаешь, что с тех пор как ты появился на свет прошло уже довольно много времени, и, хотя жизнь еще не окончена, большая ее часть уже прожита. И ты не прочь бы повторить все сначала, вернуться туда, где молодая мама, живой, здоровый отец, где добрая бабушка печет оладушки, где каждый день длиною в целую жизнь начинается с солнечных зайчиков, прыгающих по пестрому одеялу…

В конце пятидесятых у входа в педагогический институт, где работали мои родители, стояло два больших памятника, выкрашенных бронзовой краской. Слева – Ленин, справа – Сталин. И было два запущенных сквера, разделенных центральным входом в институт. В "сталинском садике" по вечерам собиралась местная шпана. Жиганы постарше щеголяли в яловых сапогах, в которых прятались финские ножики с наборными ручками, или в пыльных широких штанах и вельветовых куртках с накладными карманами. Они курили папиросы, пуская дым кольцами. Младшие были на побегушках, старшие корчили из себя блатных. Днем эта публика, если не училась и не работала, то пряталась по курятникам, валяясь на отделенных дощатыми перегородками старых топчанах. Даже патефоны были в сараях, заполнявших все пространство между жилыми домами: "В парке Чаир распускаются розы…"

Впрочем и милиция не дремала. Все время устраивались какие-то облавы, черные "воронки" подъезжали, меж сараев бегали люди. И в "сталинском садике" навели порядок, лишние кусты повырубили, скамейки поставили, милиция какое-то время дежурила, чтобы, не дай Бог, с кого-нибудь часы не сняли.

Жили мы в деревянном доме позади института. За домом начиналось колхозное картофельное поле, чуть дальше за высокими деревянными воротами располагалась сельхозопытная станция, куда мама брала меня иногда, проводя практические занятия со студентами. Там росло много разных удивительных растений, в клетках жили кролики и цыплята. Сразу за станцией строили телевышку, работая от зари до зари. Вечерами со двора дома было видно, как все выше и выше поднимаются над землей красные фонарики, укрепленные на металлических конструкциях. Напротив пединститута стояла деревянная бакалейная лавка, туда мы с бабушкой ходили покупать сахар. Сахар продавали огромными головами, которые отец потом колол на куски топориком, а куски – на мелкие кусочки с помощью специальных щипцов. Сахар был очень твердый и очень сладкий, я таскал его из сахарницы, засовывая за щеку, как обезьяна.

Рядом с нашим домом тянулся длинный барак, в котором семьи обитали отделенные друг от друга фанерными стенками. Там было много клопов, соседи часто ссорились, выпившие мужья гоняли визжащих жен. И маленький мальчишка-татарчонок, которому отец сделал обрезание, бегал по улице в окровавленных ситцевых шароварах…

А на улице Карла Маркса напротив церкви лошади увязали в глине по брюхо. Мужики распрягали их, чтобы вытащить, отдельно потом выталкивали телеги.

Время невозможно повернуть вспять. У каждого своя судьба. Дни проходят с каждым годом все быстрее и быстрее. Меняются ценности, меняются люди. Одно нельзя изменить – то, что уже прожито. И время от времени память все равно будет уносить туда, где остались наши детство и юность.

Паразитов победили

В начале шестидесятых город быстро строился и напоминал огромный муравейник. На месте бульвара Свердлова (теперь бульвар Победы) – земляные горы, вынутые из-под фундаментов жилых домов. На месте проектного института – деревянные хибары, вместо Вечного огня – деревня в центре города. Коряково, или Коряковка, как мы ее называли. Вдоль всей деревни россыпи акаций, а за разнокалиберными изгородями – яблоневые сады. В конце Коряковки недалеко от забора городского парка стояла кузница, и там всегда толкались мальчишки, наблюдая, как кузнец тюкает молоточком, а молотобоец бухает по раскаленной подкове тяжелым молотом, выбивая искры.

А наш двор, начавшийся с трехэтажного и двух четырехэтажных "сталинских" домов, непрестанно прирастал "хрущевками", куда съезжался разномастный люд. Трехкомнатная квартира на одну семью, как у нас, была роскошью. Даже в "хрущевках", в двухкомнатных апартаментах собиралось по две, а если считать родственников, то и по три семьи. И все равно люди были счастливы, ведь сюда они переезжали из заводских бараков, где вместо стен фанера, удобства на улице и произвол пьяных соседей, спрятаться от которых было нельзя. Вместе с вещами, среди которых мелькали сундуки, сделанные еще в царское время, новые жильцы привезли в свои новые жилища множество вредных насекомых и начали сообща бороться с ними. Аэрозолей с дихлофосом тогда еще не было, мазали щели, где прятались клопы, керосином и дустом, отчего даже в подъездах часто воняло так, что любой вошедший спешил скорее выбраться на улицу.

И победили насекомых. Кто-то раньше, кто-то позже, но паразитов повывели. А какие могут быть паразиты, если вода под рукой, хоть каждый день полы мой! Насекомые же от грязи заводятся, а тут все чинно, благородно, титан затопил – помылся после работы, лепота! Попадались, конечно, не совсем сознательные личности, вроде соседки тети Дуси (вечная ей память), которая не только не хотела травить появившихся у нее тараканов, но еще и подкармливала их, уверяя окружающих, что наличие тараканов в доме – к деньгам. Долго ее общественность стыдила, даже милицией грозили.

И топорщились усы от дешевой колбасы

Настроение у народа было хорошее. Продуктовые карточки давно отменили, дефицита на основные продукты питания не было. К очередям привыкли, ведь сразу после войны было хуже. Стояли с бидонами за разливным молоком, стояли за колбасой, за мясом. Очереди, конечно, унижали человеческое достоинство, но зато все было дешево. Кому не хотелось толкаться в очереди, тот мог пойти на городской рынок и купить там продукты подороже. Впрочем, таких было немного, все цены выше государственных вызывали нарекания, а тех, кто их устанавливал, запросто могли окрестить спекулянтами.

Привык народ к дешевой жизни. Зачем на рынке покупать втридорога? Впрочем, в начале шестидесятых рынок по ценам тоже контролировался. Не давали частнику или колхознику произвольно цену назначить. Государство за всем следило. И при обычной дореформенной зарплате моего отца в 1500 рублей говядина на рынке стоила где-то около 25-30 рублей, впрочем, в силу своего тогдашнего возраста ценами я не интересовался.

Денежная реформа 1961 года запомнилась многочисленными обсуждениями на кухне и новыми бумажными деньгами, которые по размеру были меньше старых, но стоили гораздо дороже. И цены как-то незаметно выросли. Если раньше до 1961 года пирожок с мясом в школьной столовой стоил тридцать копеек, то новыми деньгами цена его перешла в пятак. Вроде и дешевле на первый взгляд, но, если перевести новые деньги в старые, то пирог стал стоить уже 50 копеек. Потом все перестали удивляться нововведениям и пересчитывать деньги, потраченные на покупки по старому курсу. Человек быстро привыкает ко всему.

Привыкли и к новым рублям (кстати, с того времени вплоть до конца семидесятых на рубль в день можно было худо-бедно прожить. Литр молока стоил 16 копеек, черный хлеб – 18, белый – 20, проезд на автобусе – 5). Надо сказать, что с начала 60-х и до середины 80-х годов цены если и росли, то как-то незаметно, мало кто обращал на это внимание. Другое дело – ассортимент товаров на прилавках. По этому поводу равнодушных не было, и всегда находились недовольные.

В Йошкар-Оле "золотой век" был где-то в самом конце 60-х – начале 70-х годов. Продуктов в магазинах было полно всяких. Килограмм сервелата стоил около 4 рублей и за колбасой к нам из Горького приезжали родственники. Где-то 2 рубля 20 копеек стоили “Любительская” и “Докторская” колбасы. У настоящей “Докторской” колбасы был изумительный вкус и запах. Это вам не теперешние колбасы из папье-маше, имеющие вкус картона. В кафе "Рассвет" на бульваре Свердлова в банках продавали черную икру, цену я не помню, но было это, очевидно, не очень дорого, потому что люди брали, особенно к праздникам.

Полно было морской рыбы. Лежали на прилавке ставрида, скумбрия, рыба-сабля, нототения. Стоила рыба в среднем от 40 до 90 копеек за килограмм. (Соленая килька – 20 копеек). Иногда стихийно возникали очереди за привезенным палтусом или копченой селедкой, но, повторяю, советские люди к очередям привыкли, и особого возмущения это не вызывало. Продукты были, как правило, качественные, за этим следили. Не могу себе представить директора продуктового магазина, который вдруг решил бы одновременно по соседству с колбасой торговать туалетной бумагой или стиральными порошками. Посадили бы его, наверное, сразу.

А вот сыра в обычном обиходе было, кажется, только три сорта: костромской, ярославский, голландский. Это были хорошие сыры. Они могли очень долго лежать в холодильнике и не портились.

Бывший колхозный рынок в центре города незаметно стал цивильным. Появились новые павильоны. А еще в начале 60-х пацаны из нашего двора любили бегать сюда, чтобы посмотреть на лошадей, которых собиралось тут великое множество. Колхозники везли на телегах продукты, продавали, и лошади подолгу стояли на коновязях при входе на рынок, ожидая хозяев. У нас были свои любимцы. Мы подкармливали их соленым хлебом, принесенным из дома. Половина двора считала, что самая сильная и быстрая лошадь – это Черт, лохматый жеребец в яблоках. Откуда пошло такое мнение неизвестно, зато было известно, что Черт кусается, поэтому близко подходить к нему опасались.

Рынок был уставлен деревянными прилавками с разноплановыми навесами, где одетые в грязные фартуки небритые мясники рубили огромными топорами свиные и говяжьи туши и таскали их по рядам. Тут можно было купить что угодно, например, живую утку или целого барана. Медовые соты резали длинными ножами и складывали в принесенную покупателями посуду. Жареные семечки разрешалось пробовать, чем и пользовались вездесущие мальцы, запуская грязные ладошки в туго набитые мешки.

По соседству за 20 копеек можно было купить дымовую дустовую шашку и, чиркнув фитиль, вызвать среди окружающих большую панику. Впрочем, делать это было опасно, так как, поймав, продавцы могли всерьез накостылять по шее и сдать в милицию.

Все искали клады

В начале шестидесятых улица Коммунистическая была почти сплошь "деревянная". От пединститута до городской типографии тянулась грунтовая дорога, которая в демисезонье превращалась в непролазное болото. Кажется, только небольшой участок близ типографии был выложен брусчаткой. Когда начали сносить деревянные дома по обе стороны улицы, на развалинах возникал шабаш. Вся окрестная ребятня искала в брошенных под снос домах спрятанные клады. Простукивали стены, отдирали половые доски, копали ямы в подпольях. Находили вещи удивительные. Но по тем временам не очень ценные. Старорежимные френчи, погоны, эполеты, седла с коваными стременами. Изредка царские монеты и ассигнации. Ходили слухи, что в доме, где по соседству позже построили кинотеатр "Октябрь", нашли гранату-лимонку. До последнего времени жил там сердитый дед, козу которого по дороге из школы разбитные старшеклассники выдаивали на землю, держа за рога. А дед, оставшийся без молока, гонялся за ними с суковатой палкой в руке. Но разве их догонишь. Они не просто убегали, а залезали при этом на забор и показывали деду голые задницы, от чего он злился еще больше, а они умирали от смеха.

В городе тех времен вообще многие держали скотину. Коров, конечно, в центре почти не наблюдалось, а коз, барашков, заводили повсеместно, и они вольно паслись, например, на поле напротив нашего двора. Там росли огромные березы, и был большой, заросший высокой травой, пустырь, куда шпана постарше приводила своих несовершеннолетних подружек и по очереди проделывала с ними свои первые любовные опыты. А шпана помладше смотрела на эти дела из зарослей бурьяна и тоже готовилась вступить во взрослую жизнь.

На пустыре в укромных уголках играли в карты, пили дешевый вонючий вермут. Изредка тут появлялась милиция, начиналась беготня, милицейские свистки заходились соловьиными трелями. Сомнительная братия закоулками разбегалась по окрестностям и пряталась в огородах и в лабиринтах близлежащих строек. Менты, впрочем, особо не усердствовали, гоняли молодняк для порядка и, видимо, по наущению живущих поблизости доброхотов. У большинства из тогдашних милиционеров в кобуре оружия не было, разве что за редким исключением. Я не представляю, что стало бы с мирными гражданами той поры, если бы они увидели стража порядка с автоматом на груди, как это сейчас практикуется повсеместно. Переполошился бы, наверное, весь город слухами о начале войны. Мирное было время. Хотя доской по башке могли стукнуть, чтобы часы, например, снять или ботинки. Это уже ближе к семидесятым у старшеклассников часы появились, а в начале шестидесятых они не всем были по карману. Даже взрослые иногда часов не имели, многие пользовались довоенными или трофейными.

Осколки войны

Трофейные вещи еще имели хождение. Почти в каждой семье, куда с фронта вернулся солдат, находились такие вещи. Это могла быть немецкая губная гармошка, штык-нож, украшенный свастикой, посуда, вилки-ложки с немецким клеймом. И пистолеты ТТ по рукам кое-где ходили, хотя за их хранение могли серьезно наказать. Даже в школу шустрые отпрыски пистолеты приносили с полными обоймами, тырили у своих спившихся израненных отцов-инвалидов. Безногих инвалидов войны в начале шестидесятых было много. Они ездили на деревянных площадках, оснащенных двумя парами подшипников, отталкиваясь от земли деревянными рукоятками, похожими на пресс-папье. Каталки скрипели и двигались с трудом. Инвалиды упирались в землю что есть мочи не в силах преодолеть рытвины, их подталкивали прохожие. Напротив школы был пивной ларек с вывеской, сделанной в старорежимном стиле. Там и винишко, кажется, какое-то продавали в розлив. Часто какой-нибудь безногий инвалид, не рассчитав дозу, падал со своей повозки прямо в грязь и валялся там, пока не приходила жена, которая тащила его домой грязного почти волоком, а он плакал и матерился.

Сейчас все это может показаться диким, а тогда было в порядке вещей. На трехколесных колясках, приводимых в движение рычагами, ездили только избранные. Впрочем, с каждым годом израненных на войне солдат становилось все меньше. Они умирали от ран. Хоронили их незаметно, без оркестров и торжественных речей.

Как-то накануне 9 мая, включив телевизор, случайно попал на передачу, где ребята из поискового отряда раскопали очередную безвестную могилу нескольких советских солдат времен Великой Отечественной войны. Бросилось в глаза то, что под поржавевшей каской "улыбались" свету божьему два ряда ровных белоснежных зубов. И сердце стиснуло от жалости, ведь такие зубы могут быть только у очень молодого солдата, вчерашнего мальчишки. Мальчишки, который погиб за то, чтобы я мог жить. Мы в неоплатном долгу перед солдатами, воевавшими и победившими в страшной войне. 20 миллионов погибших. А сколько раненых, контуженых? Сколько горя принесла война и тем, кто волею судьбы выжил, но страшные отметины остались навсегда.

Даже уже в шестидесятых в общественной бане, куда народ любил ходить всегда, даже имея благоустроенное жилье, а уж тем более из неблагоустроенного, было жутко смотреть на страшные рубцы и свищи от пуль и осколков, на безобразные культи рук и ног, хозяева которых, отстегнув в предбаннике незатейливые деревянные протезы, добирались до парилки, держась за стенки или с помощью товарищей, отпуская матерные шутки по поводу своей беспомощности.

Как много было таких, покалеченных войной, в начале шестидесятых, а к концу шестидесятых инвалиды войны на улицах встречались уже не часто. Раны и болезни прочно укладывали их в больничные койки, порой на всю оставшуюся жизнь. С каждым годом их можно было видеть все реже. Разве что 9 мая бойцы этой Великой Армии, собравшись с силами, дружно выходили на улицы в старых потертых военных френчах с боевыми орденами и медалями на груди. Кто-то сам шел на костылях, кого-то везли на тележке. Измученные, уставшие, но светлые лица, пронзительные глаза, смотрящие сквозь прохожих в прошлое. Такими они запомнились мне, частица моего детства, моей Родины, моей Йошкар-Олы.

Изменилась жизнь, изменился город. Каждый новый день приносит приобретения и потери. Жизнь проходит в таком быстром темпе, что остановиться и оглянуться просто некогда. Поэтому для меня всегда интересно и поучительно послушать людей, которые знают о войне не понаслышке. Перед глазами встает не придуманная история города, где сразу после войны, как и по всей России, было голодно и холодно, но поколение победителей, возвращаясь домой из мест службы и госпиталей, сквозь пот, кровь и слезы приспосабливалось к новой жизни. К жизни, где не надо с нетерпением ожидать сводок с фронта, не надо снова и снова идти в бой или просто бояться почтальона, повернувшего к вашему дому, потому что он может принести "похоронку".

И уже не страшны немцы, потому что они пленные, обустраивают вблизи города Сернурский тракт бутовым камнем и просят мальчишек продать им картошки. Но картошки у мальчишек нет, самим кушать нечего.

Очевидцы рассказывают, что дороги в послевоенном городе мостили деревянными чурбаками, которые проворные мальчишки время от времени таскали втихаря для обогрева своих жилищ. С каждым годом жить становилось легче. В магазинах и на рынке все больше появлялось разнообразных продуктов, и, хотя были очереди и нормы отпуска в одни руки, домашние запасы понемногу пополнялись. За ценами был жесточайший надзор со стороны государства, поэтому кусок твердокопченой колбасы мог позволить себе и простой работяга.

А в 1947 году у пивзавода на перекрестке улиц Красноармейской и Карла Маркса обрушилась дорога. Любопытствующие спускались в этот провал в поисках подземного хода, но далеко пройти не могли, а раскапывать ход никто не пытался. Долгое время яма зияла посреди улицы, транспорту приходилось ее объезжать. До середины 70-х в этом месте на проезжей части время от времени проваливался асфальт. Позже дорогу качественно заасфальтировали и тайна подземелья была навсегда похоронена, хотя разговоры об этом возникают и по сей день.

Вокруг воды кипела жизнь

Малая Кокшага была средоточием интересов многих, в том числе и несовершеннолетних, йошкаролинцев. На ее берегах с ранней весны и до поздней осени кипела жизнь. В шестидесятых река не была так широка, как сейчас, местами при большом желании, взрослый пловец мог перенырнуть ее насквозь. К слову сказать, в четвертом классе я впервые переплыл Кокшагу в районе лодочной станции. Место это называли “березкой”.

На "березку" мы ходили купаться всем двором. Летом здесь было столпотворение. Песчаного пляжа, конечно, никакого не было, и поэтому горожане плотными компаниями располагались на поросших травой берегах. Расстилали одеяла, выпивали, закусывали, играли в карты. Волейбольный мяч летал по кругу раздетых до трусов людей. Нейлоновые плавки и купальники были роскошью, купальные наряды многие тогда шили сами, а кому неохота было – загорали в "семейных" ширпотребовских черных трусах до колен, иногда подвернув их так, что они становились похожими на теперешние стринги. На берегу стояли дощатые "раздевалки", с буквами "М" и "Ж", где добропорядочные горожане, прыгая на грязном земляном полу, выжимали после купания свое мокрое нижнее белье. А у вездесущих пацанов была возможность оценить в это время размеры мужских достоинств отдыхающих. Некоторые очень изумляли. На них потом, бывало, показывали пальцем и замечали: "Вот этот – конь натуральный".

Они не пижоны, просто позируют. Четвертый слева – мой брат Виктор. На “березке”. 1965 год

Рядом с лодочной станцией в воде стоял сколоченный из досок "лягушатник", где плавали малолетки. Кстати сказать, купаться там было небольшим удовольствием, скользкий дощатый пол и глубина по пояс привлекали сюда только самых маленьких, кому родители в другом месте купаться просто запрещали. Чуть поодаль находились сколоченные из досок и обнесенные буйками водные дорожки для пловцов, стояли деревянные тумбы для старта. Одно время даже было что-то вроде вышки с доской, откуда спортивного вида мужички сигали вниз головами, вызывая восхищение своих дам.

На лодочной станции давали напрокат лодки, причем при их получении можно было обойтись и без паспорта, оставив "лодочнику" какой-нибудь заводской пропуск или даже часть своей одежды. Час такого удовольствия стоил 20 копеек, кстати, мороженое-эскимо стоило 13, а сливочное – 9 копеек. С лодки можно было нырять или собирать кувшинки, которых и в черте города было полно. Можно было просто курсировать вдоль берегов от железобетонного моста до соседней лодочной станции "Динамо" напротив пивзавода, располагавшегося тогда в здании Вознесенской церкви. А на "повороте" (тоже излюбленное место купания горожан, находившееся метрах в 200 ниже "березки") можно было причалить к острову и поваляться там на песке, подставив бока ласковому солнцу.

И на противоположном берегу Кокшаги тоже отдыхали люди, но заливные луга там изобиловали осокой и были покрыты высокой травой, поэтому пацаны туда особо не лезли, предпочитая обжитой и многолюдный правый берег. На "пляже" надо было быть начеку. Тут все время тырили чего-нибудь из одежды. На тряпки время скудное было, поэтому никого не удивляло, когда у соседа уносили ботинки или рубашку, а, бывало, и штаны. Шел такой бедолага домой в трусах, вызывая недоумение прохожих.

Рыбный промысел

На месте теперешнего вантового моста берега соединяла деревянная плотина. Она была щелястая, и городская ребятня, вооружившись сачками, сшитыми из марли и оконного тюля, ловила тут рыбу. Сачки подставляли под струи воды, бьющие из щелей, и ждали, когда рыбешка туда упадет. В полумраке нутра старой плотины курили украденные у взрослых папиросы, ощущали себя причастными к важному делу.

Рыбалка была массовым увлечением. Все лето на Кокшаге "паслись" люди с удочками и сачками. Взрослые с бреднями в черте города особо не лазили, милиция могла привязаться. А мальчишеская братия, скооперировавшись, шумливыми шайками ловила рыбу, сделав импровизированные бредни из марли. Попадалась в основном, конечно, мелочь. Рыболовы постарше уходили "ловить леща" ниже, в сторону “харинской мельницы”. Было такое место в Сосновой роще, где когда-то водяная мельница стояла, имелся омут, серьезные дяди ловили там крупную рыбу. А рыболовы помладше в черте города промышляли.

Больше всего рыбачков было на берегу у пивзавода, где в реку тек мутный ручеек вонючей барды. Слив этот имел неприятный запах, но, по-видимому, особо вреден для окружающей среды не был, потому что в тут мелкая рыбешка собиралась огромными стаями. Вся окрестная малолетняя братва промышляла тут, "сакая чику". Чика – это уклейка, верхоплавка. А "сакали" ее с помощью тройных крючков, которыми оснащали удочки, не имеющие грузил и поплавков. Тройничок вроде как нахлыст, закидывали подальше и с мелкими резкими подергиваниями вели в верхних слоях воды. Рыбы было так много, что она неизбежно цеплялась за тройник почти при каждой проводке. Или просто ловили чику в неимоверных количествах на жидкое тесто, наматывая его на крючки-заглотыши. Эти ребячьи забавы, кстати, приносили пользу многим неблагополучным, как сейчас говорят, семьям, где денег всегда не хватало. Жареная чика – хорошая еда.

Топкий вонючий берег был выщерблен следами босых ног. У самой кромки воды торчали прутья, от которых в речку уходили поплавочные "закидушки", где на крючки насаживалась та же чика. Обилие мелочи привлекало хищную рыбу, и нет-нет да кто-то под торжествующие вопли окружающих вытаскивал из воды очередного щуренка.

Чуть ниже моста лежал полуостров, при полной воде превращавшийся в остров, куда можно было перейти вброд. Тут на песчаной отмели, ныряя, мальчишки собирали огромное количество ракушек-беззубок, потрошили их и, вырезав "язычки", жарили на костре. Мясо беззубок было твердым, но не испорченные еще никотином и временем зубы могли разгрызать все что угодно. Это была "дичь", продукт "охотничьего" промысла, а значит, съедалась без всяких сомнений, так же как и наворованные в ближайших садах яблоки (по большей части недозрелые).

На деревянном Вознесенском мосту гуляли парни с барышнями и, останавливаясь у перил, смотрели на быструю воду, рассекаемую стоящими выше моста деревянными "быками", окованными с одной стороны железом. Такими "быками" защищали мост от льдин во время половодья, не всегда, надо сказать, успешно. Льдом Вознесенский мост часто "травмировало". А пешеходный деревянный мостик чуть выше лодочной станции в районе "березки", ведущий в обители жителей заречья, льдом, похоже, ежегодно сносило. Или, может быть, убирали его по осени, а весной строили заново. А мой красивый и спортивный старший брат летом прыгал с него в воду, рискуя снести башку о старые сваи, которыми было утыкано дно реки в этом месте. Над Йошкар-Олой плавилось голубое небо, плыли белые облака, и патефон, выставленный на подоконник в старом деревянном двухэтажном доме за рекой, шепелявя орал: "Мама йо керу, мама йо керу…"

В забытом парке городском

Городской парк культуры и отдыха имени XXX-летия ВЛКСМ в шестидесятые годы никогда не пустовал. Одно время прогулки здесь были бесплатными, потом за вход стали брать 5 копеек. Только какой же дурак будет тратить деньги, когда с другой стороны можно легко перемахнуть через забор? Охраны-то никакой. А на заборе вблизи Республиканской библиотеки пацаны любили сидеть, собирая боярышник. Он в этом месте рос чрезвычайно крупный и сладкий.

Угол парка, примыкающий к библиотеке, был совершенно неухоженный. Заросший диким кустарником и здоровенными деревьями. Средь кустов валялись мраморные, гранитные, просто каменные памятники, вытащенные из центра парка и брошенные тут. Алкаши выпивали, расположившись на этих памятниках, читали, между стопарями, полустертые надписи типа: "Здесь лежит раб божий…" Тут когда-то было кладбище, при строительстве аттракционов немало костей откопали. И никто на это внимания не обращал. Подумаешь, черепок какой-то, мало ли их под землей спрятано. Разве может это помешать карусели построить или танцплощадку соорудить? Прах прошлого у наших ног.

Помню рыли яму под строительство какого-то аттракциона – выкопали несколько черепов, кости там тоже вперемешку валялись. Черепа были красные от глины. Один дворовая пацанва из ямы вытянула и впоследствии начала играть им в футбол, пока кто-то из взрослых не остановил. Впрочем, никто особо не ругался. Просто прикопали череп где-то по-тихому. Я и запомнил этот случай потому, что мне грязным черепом в грудь по чистой голубой рубашке залепили. Прямо напротив сердца эта чья-то бывшая голова пятно оставила.

А почему в городском парке растительность так из земли прет? И боярышник крупный, и сирень на загляденье. Соки земли. Сколько тут народу позакопано, никто не знает. Давно это было. Вблизи старинного здания с решетчатыми окнами, стоявшего на территории парка напротив бани, кроме памятников, свезенных сюда, находили гильзы от винтовочных и пистолетных патронов. Ходили среди нас слухи, что тут когда-то сотрудники ОГПУ людей в этих закоулках у толстых стен расстреливали. В детстве в это верилось, сейчас – не очень. Много у ОГПУ было других укромных мест. Теперешняя мэрии тоже, кажись, на костях расположилась… Чуть не до восьмидесятых поблизости в университетском сквере каменные памятники валялись, на которые студенты присаживались отдохнуть.

В парке городском, кроме аттракционов с каруселями разными, еще Летний театр стоял, где кино показывали и заезжие артисты выступали. Народу всегда было немного, летом – прохладно, и можно было смотреть фильм, положив ноги на спинку впереди стоящего стула и закурив. Имелся и павильон достижений народного хозяйства, меня мама туда совсем маленьким приводила. Там стояли золотые снопы пшеницы и ржи, под стеклом раскладывались всякие сельхозпродукты, а в аквариуме плавали разноцветные рыбки. Рыбки юным посетителям нравились больше всего остального.

А на открытой эстраде не только пели песни и играли на музыкальных инструментах, но и устраивали показательные боксерские поединки. Зрелища были не очень приятные. Здоровенные мордовороты публично чистили друг другу рыла. Разбитые носы, распухшие брылы, мокрые от пота и крови, липкие перчатки, удары которых сотрясали головы и звонко отдавались в раковине эстрадной площадки.

Жизнь – штука сложная

Гораздо приятнее было, когда в выходной день тут играл духовой оркестр. На весь парк слышна музыка. И гуляли ветераны, сверкая многочисленными орденами и медалями. Красивое, мудрое и сильное поколение советских людей, благодаря которым мы появились на свет в великой стране. Каждый год 9 мая они надевали поношенные мундиры с боевыми наградами, пили вино, плакали и целовались. Мы гордились ими, представляя себе, как эти люди бросались с гранатами на немецкие танки и, сжав до хруста зубы, шли в рукопашную.

В комиссионном магазине кто-то из этих ветеранов, имея нужду в деньгах, предлагал на продажу боевые награды. И находились жучки, которые, минуя прилавок, где наградам быть не полагалось, покупали ордена и медали за совсем небольшие деньги, мотивируя это тем, что подобных побрякушек, мол, теперь много и практической ценности они не имеют. Слезы наворачивались на глаза при виде такого. Уходил солдат, унося в кармане смятые купюры, а на груди на гимнастерке дырки от орденов… Кому-то выпить хотелось, потому что жизнь не сложилась, кто-то, наверное, родным хотел материально помочь…

Это было время радостных ожиданий счастливых перемен. Великое поколение фронтовиков-победителей заново отстраивало страну. Работали беззаветно, ясно осознавая, что за эту возможность многие их товарищи заплатили своими жизнями. И не было тогда среди нас, хулиганистых, в общем-то, пацанов, никого способного чем-то намеренно обидеть бывшего солдата. Мы уважали их.

А бабки по выходным тянулись к Воскресенской церкви, что стояла на берегу реки Кокшаги. Впрочем, кажется, уже где-то в самом начале шестидесятых церковь снесли. Бабки сетовали, что придется теперь в село Семеновку ездить, где действующий храм остался. Далеко… На месте порушенной церкви появились ямы, через которые пацаны проникали в церковные подвалы. Слухами тогда земля полнилась. Ребята во дворе пересказывали, что видели в подвалах кости человеческие, к стене прикованные. Но, скорее всего, это было вранье. По тем подвалам вплоть до конца семидесятых через разломы в асфальте шпана лазила, устраивая там гнезда. Кстати, после сноса церкви в городе долго говорили о том, что крест на куполе никак свернуть не могли и, кажется, даже взрывали. Хотя за достоверность таких утверждений не ручаюсь, что не видел – то не видел…

Из бараков в новостройки

Йошкар-Ола походила на большую строительную площадку. Дома росли, как грибы. Центр города постепенно приобретал цивилизованный вид. Кто теперь вспомнит, что когда-то на месте площади Ленина деревянные хибары, окруженные дровяниками и сараюшками, наползали друг на друга, образуя густонаселенный «шанхай» – отголосок времен минувших. Кто вспомнит, сколько неприятностей милиции доставлял раскинувшийся за перекрестьем улиц Коммунистической и Первомайской, «японский городок», состоящий из хаотично настроенных бараков, где проживал подчас очень необеспеченный люд. Из коридоров этих бараков многие пацаны уходили прямиком в зону. Кто за кражи, кто за разбой, кто просто за хулиганство. Тут могли кастетом или тяжелым гаечным ключом по башке двинуть. Ходили слухи, что у тамошнего заводилы Коли-японца при обыске нашли трехлитровую банку, полную золотых часов (якобы он ювелирный магазин «почистил»).

Бараки в «японском городке» были старые, черные, щелястые. Я бывал там иногда в гостях у своего одноклассника. После нашей трехкомнатной «сталинской» квартиры это был совершенно иной, не обустроенный, тесный, неопрятный мир. Где на грязных гнилых подоконниках и черных столах лежали остатки пищи, закопченные печки дымили, а летом было полно мух, которых хозяева ловили, развешивая липкие ленты. В кухне у плиты вперемежку с посудой и всевозможными тряпками, сушилась обувь, добавляя в эфир запахи непростого человеческого бытия.

И этот старый дом на улице Пушкина за школой №11 тоже дожил до наших дней, хотя, говорят, его еще пленные немцы строили. На углу внизу когда-то был “сороковой” продуктовый магазин, а прямо над ним жилые двухкомнатные квартиры, имеющие треугольную нестандартную комнату с выходом на тяжелый балкон с лепными решетками

К середине шестидесятых таких уголков неблагополучия становилось все меньше. Частные деревянные дома еще долго будут украшать городские улицы, некоторые стоят до сих пор, но бараки – этот рассадник шпаны и людских пороков, где никто не имел права на полноценную личную жизнь, эти бараки рушили решительно и без сожаления.

Счастливые люди на разном подручном транспорте, бывало, даже гужевом, перевозили свои скудные пожитки, упакованные в узлы в новые многоквартирные дома. Во дворах этих домов возникала новая общность людей, имеющих «свое» жилье. Люди становились добрее. В выходные дни во дворах из открытых окон звучала музыка, мужики играли в домино или карты, и втихаря от жен попивали дешевый портвейн. Женщины занимались семейными делами и ходили друг к другу в гости почаевничать, поболтать. А ребятишкам новые места обитания приносили новые знакомства, открывали новые горизонты. На чердаках многоэтажных домов, куда сорванцы летом лазали как по внутренним, так и по наружным лестницам, был таинственный полумрак, водились голуби и казалось, что облака можно достать руками.

Шебутная ребятня развлекалась, бросая с балконов на прохожих наполненные водой надувные шары, за что участников этих паскудных акций порой вычисляли и у их родителей после встречи с пострадавшими бывали неприятные моменты, которые перманентно перерастали в неприятности для отпрысков.

До больничной койки доводили стройки

Большую часть времени подрастающее поколение мальчишек проводило на стройках. Тут многое привлекало. Строители тех времен ничего не прятали. На рабочих местах оставались и орудия труда, и комплектующие. Кстати, не припомню, чтобы кирпич кто-то воровал. Наверное, потому, что стоил он недорого. Трудно было получить разрешение, например, на строительство гаража. А кирпичные частные дома за свой счет, кажется, вообще редко строили. Зачем, если квартиры давали бесплатно. Со строек домовитые частники рубероид, правда, тянули втихаря, но это уже позже, в семидесятых. Строители без лишнего шума пропажи просто списывали.

А в шестидесятых и сторожей-то почти не было, ну может, там на несколько домов для порядка где-нибудь в вагончике и сидела какая-нибудь тетка, но сколько ребята по стройкам ни лазали – охранников очень редко встречали. Ребята включали сварочные аппараты и, заправив электроды, пытались «варить» железяки. Катались в бетономешалках. Проделывали акробатические номера, спускаясь по проволоке с балкона на балкон. Набрав карбида, заряжали им бутылки и, запечатав, бросали в воду или закапывали в песок. Взрывы были слышны далеко, но внимания на это почему-то никто не обращал. Знали – пацанва дурью мается.

Иногда случались казусы. Мне стекло от взорвавшегося в руках пузырька с карбидом порезало пальцы и воткнулось сбоку в веко, чудом не покалечив глаз. Моему дворовому приятелю Сашке стекло таки воткнулось прямо в глаз, повредив роговицу. Ума-то не было. А «украшение» нашего двора по кличке Ляляс чуть позже упало спиной прямо на кучу строительного мусора с металлической балки, поддерживающей кровлю строящегося Дворца культуры имени ХХХ-летия Победы, где мы играли в салки. И ничего. Полечился в больнице и все… С головой у него, правда, всю жизнь нелады были и до падения.

Родители не ведали про многие наши забавы, иначе выдрали бы без пощады. Мне особо бояться было нечего, отец меня никогда не бил, а многих моих сверстников папаши ремнем пользовали по полной программе. Может, так оно и правильнее. Вложил ума в задние ворота – надолго запомнится.

Эти странные забавы…

Дворы новостроек вид имели непрезентабельный. Без резиновых сапог в распутицу тут было не пройти. Но с начала шестидесятых постепенно их начали асфальтировать, одновременно с улицами. Катки на ночь оставляли прямо на дороге, парни постарше умели их заводить. И нас научили. Так что в техническом отношении мы тогда были хорошо подкованы – каток могли запросто угнать. На этих катках мы вечерами втихаря, пока не прогоняли, катались, заплющивая в свежий асфальт на память гвозди и другие железяки.

По всему городу воняло гудроном. Смолу варили в огромных котлах, ею промазывали толь, уложенный в фундамент. Ребятня паслась возле котлов, время от времени окуная в гудрон палки. Постепенно палка становилась похожей на булаву – грозное оружие русских богатырей. Ею можно было с размаху лупить по котлу, издавая жуткие звуки. Что я с удовольствием и делал, пока небритый дядька в рабочей одежде, схватив меня, едва не оторвал ухо. Больше всего его разъярило то, что верные товарищи мои, пытаясь меня освободить, начали бросать в дядю своими булавами. Ухо болело неделю.

В уже заасфальтированном дворе возникали эпизоды почти революционные. Однажды ночью проснулся от цоканья копыт. Выглянул в окно. По свежей асфальтовой дорожке из конца в конец наперегонки со свистом и гиканьем в темноте (двор был еще плохо освещен) скакали всадники, а из окон за ними с недоумением наблюдали обалдевшие заспанные люди. Будто кавалерийский эскадрон случайно во двор залетел. Как потом оказалось, подростки постарше угнали из ближнего пригородного колхоза с десяток лошадей и устроили скачки. Телефоны в новых квартирах были большой редкостью, поэтому в милицию своевременно не позвонили. Кстати, подобные деяния случались не единожды. Говорили, что умные лошади после таких забав большей частью возвращались домой сами, оставшихся собирали по городу.

Плохие мальчики и хорошие девочки

Мне это время брежневской плакатной широты

Запомнилось словесным онанизмом

И тем, что были девочки изысканно чисты,

А мальчики не тронуты цинизмом…

Вот в таких коротких полупальто, называемых в простонародье полупердонами, щеголяли молодые люди. Фото 1963 года

Телефонный кабель в наш дом протянули только ближе к середине шестидесятых. Когда приехали, в доме и кочегарка была автономная (никакая война не страшна), и плиты на кухнях топили дровами. Дрова носили из подвала. Подвалы под домом огромные, с крутыми лестницами и очень высокими потолками. Каждый поход за дровами стоил моему отцу многих усилий, он смолоду прихрамывал. Мы с братом ему по мере сил помогали. Весной подвалы заливало водой на глубину в метр-полтора, и там можно было кататься на сколоченных из досок плотах. В подвалах, на крышах сараев пацаны устраивали себе лежбища, натаскав сюда старых матрасов и ввернув для освещения дополнительные лампочки. Строили планы на ближайшее будущее, травили анекдоты. И неважно было, что вход в подвал закрывался на ключ, мальчишки, как ртуть, протекали внутрь через вентиляционные окна.

Шпанистый был двор, впрочем, как и все соседние. "Пионеров" и "стукачей" не любили. Публика была разная. Порой дети начальников и интеллигентов хорошими манерами не отличались, а, напротив, становились заводилами в неприглядных делишках, бывало, попадали на скамью подсудимых и получали реальные сроки. Всякое бывало. Все новые и новые дома принимали жильцов. Ребятни во дворах с каждым годом становилось больше. Дворами дружили. Дворами дрались. Забавное это было зрелище, когда орды вооруженных деревянными мечами и палками "воинов", нападали на представителей соседних территорий. Иногда "набеги" кончались победами, иногда обороняющиеся переходили в контратаки и с позором прогоняли нападавших. Начинала войну, как правило, мелкотня, потом "впрягались" подростки постарше. В конце подсчитывали синяки и шишки, хвастались своими подвигами и оправдывали потери. Особых травм не было, поэтому милиция в дворовые разборки, как правило, не встревала, если они заканчивались без разбитых окон и членовредительства.

Девочки в те времена были добропорядочны. Они играли в "классы", рисуя на асфальте клетки, в “дочки-матери”, тискали своих кукол, заплетали бантики и в мальчишеские дела не лезли. Они были благонамеренны и чисты. Потому что в мире всегда должно быть равновесие. И если есть хулиганистые мальчишки, значит, на радость родителям должны быть умные, послушные девочки.

Идите вы в баню!

Баня на улице Комсомольской в те времена была местом значимым. Разливное пиво рядом продавали. К тому же тут вы могли помыться и постричься, под "полубокс", например, или под "полечку". Электрических машинок еще не было, стригли ручными. Они, даже если мастер был искушенным брадобреем, все равно время от времени защипывали волосы, отчего посетители в лучшем случае кривили лица. Стрижка такая стоила где-то 25-30 копеек. Желающих постричься наголо могли "оболванить" всего за 10 копеек. В вестибюле бани пахло вениками, лимонадом и тройным одеколоном. Автомат, распыляющий одеколон, висел на стене в коридоре, и каждый мог освежиться, опустив в прорезь монетку. Веники продавали прямо в кассе по семь копеек за штуку. А помывка стоила 16 копеек. Можно было недорого взять полотенце и простыню, но желающих было мало. Полотенца в баню приносили свои, а в чужие простыни заворачиваться как-то не принято было, брезговали. Хотя позже, спустя лет десять, уже в семидесятых, банные простыни стали весьма востребованными.

В буфете рядом с кассой продавали лимонад. Он был изумительно вкусен, хотя часто не очень холоден. Запахом этого лимонада и дешевых сладостей было пропитано все пространство близ буфета. Помывочные находились на втором этаже. Женская направо, мужская – налево. На лестницах, ведущих в святую святых – парную баню, в выходные дни и в будни вечером всегда было полно народу. Терпеливо ждали, выходили покурить, прогуливались по улице и вновь возвращались, с удивлением обнаруживая, что очередь почти не двинулась с места.

Здесь, возле бани, часто терся известный всему городу Коля-дурачок. Он жил где-то в заречье, а сюда регулярно приходил по своим делам. Работники бани и посетители встречали его доброжелательно, угощали конфетами и пирожками. Коля-дурачок носил старорежимные френчи и головные уборы. Непонятно, откуда он их брал, кто-то же его одевал… но появлялся то в брезентовом мундире пожарника с медным шлемом на голове, то в дореволюционном наряде пехотинца, то одетый моряком, в закошенной набок бескозырке. А чаще всего красовался в казачьем обличье: белая гимнастерка, синие штаны с широкими красными лампасами, фуражка с алым околышем. Даже медали ему какие-то находили и вешали на грудь. Тщедушная, но заметная такая фигура. Он был не опасен, не вреден и хотя объяснялся с окружающими с большим трудом, тем не менее люди его понимали и не обижали. Мальчишки иногда дразнили, но взрослые за него всегда заступались. Прожил он довольно долго для больного человека.

Меня в баню приводил брат. Он был старше на семь лет, занимался спортом, любил парную. И хотя в благоустроенной квартире было где помыться, почти каждый выходной мы шли в баню, чтобы, постояв в очереди, очутиться в заветной парилке и, растянувшись на лавке, по очереди хлестать друг друга березовым веником, выгоняя из организма все токсины. Мы делали по пять-шесть заходов и уходили домой невесомыми, почти не чувствуя земного притяжения. В такой момент казалось, если прыгнуть через перекладину – обставишь знаменитого Валерия Брумеля, который в 1963 году в матче СССР – США взял высоту 2 м 28 см, поставив мировой рекорд.

Хотелось водички сладкой попить и в кино сходить

Судя по названию улиц, Йошкар-Ола того времени была абсолютно советским городом: Коммунистическая, Комсомольская, Карла Маркса, Красноармейская, Пролетарская, Первомайская, Ленинский проспект… Летом на улице Советской можно было выпить стаканчик-другой сладкой газировки. Ее продавали почти на каждом перекрестке. Автоматы с газированной водой еще только -только начали появляться кое-где. А стояли такие специальные передвижные аппараты на колесиках, где в стеклянные колбы в руку толщиной были налиты разные сиропы. Вишневый, абрикосовый, малиновый… Вода с сиропом стоила 3 копейки, можно было, заплатив шесть копеек, попросить сделать двойной сироп. Это было чересчур сладко, но нам нравилось. Беда в том, что не у всех хватало денег на такое удовольствие, потому что хотелось еще и в кино сходить. Днем билет в кино стоил 10 копеек.

В кинотеатре "Рекорд" все было как в сказке. Под потолком у входа на маленьком балконе, отгороженном витиеватой лепниной, играла живая музыка. Видны были только головы музыкантов и части их инструментов. Высокие окна, обрамленные бархатными шторами, делали фойе похожим на старинное дворянское гнездо. Позже тут поставили экран и показывали публике, ожидавшей своего сеанса, мультфильмы. Время от времени фойе кинотеатра, по замыслу здешней администрации, кардинально меняло облик. Пришедших удивляли то огромными клетками с живыми попугаями, то необычными светильниками, то художественными галереями, где наряду с исполнителями пионерского возраста выставлялись и известные художники. Все это было интересно.

А буфет на втором этаже, куда поднимались по головокружительно отвесной изогнутой узкой лестнице, одаривал вошедших горячими пирогами с мясом, эскимо, душистыми леденцами и вкусной "крем-содой".

В зрительном зале было очень темно, пока не вспыхивал экран, где лихие герои типа Олеко Дундича под громкие реплики из зала смело воевали с врагами Отечества. Ребята из нашего двора смотрели на это действо раскрыв рты, а у пижона в клетчатом пиджаке мороженое таяло и капало прямо на штаны.

Шпана всегда приносит неприятности

Новый кинотеатр "Октябрь" построили в первой половине шестидесятых. Тогда здесь промышляло много мелкой шпаны. В кино нужно было ходить компанией, иначе могли вычистить карманы. Делалось это так: одинокого малолетнего любителя кинематографа заводили в какую-нибудь прогалину, например, между ларьками и забором, и предлагали попрыгать. Если в карманах звенела мелочь – карманы моментально выворачивали, если не звенела – все равно выворачивали и забирали все ценное: деньги, перочинные ножи, линзы для выжигания, конфеты…

Я учился, кажется, в четвертом классе, и меня тоже завели за ларек трое обормотов, когда я случайно отлучился от своей компании. Заводила был старше меня года на два, с противным жабьим лицом. Он развернул ржавый складной нож и, растянув физиономию в мерзкой улыбке, пригрозил, что воткнет его мне в живот, если не отдам деньги. Я испугался и отдал имевшиеся у меня 20 копеек. Грабители моментально испарились. Мы с друзьями пытались найти их, чтобы вернуть украденное, но бесполезно. Они исчезли. Когда я вырос, мне очень хотелось встретить эту "жабу", чтобы поквитаться за свой испуг. Но не довелось. Скорее всего, его посадили и он кончил свой бренный путь где-то в местах не столь отдаленных.

Так жахнули, что все ахнули

В "шестом" магазине на бульваре Свердлова продавали портвейн со специфическим запоминающимся запахом. Не помню названия и цены этого зверского напитка. В седьмом классе я впервые попробовал спиртное. Мне не понравилось. Поколение шестидесятых не знало наркотиков. Среди моих приятелей вплоть до старших классов не было "хроников" и по части алкоголя. Это вам не вторая половина восьмидесятых, когда я работал военруком в одном из строительных СПТУ, где почти в каждой старшей группе уже были ребята, состоящие на учете у нарколога. Нет, шестидесятые годы в этом отношении невинны.

Но если есть вино, непременно найдутся люди, которые захотят его попробовать. Седьмой класс – еще не совсем взрослые, но уже не совсем дети. Мы собрались у моего одноклассника Валеры и по-взрослому из граненых стаканов жахнули вина. Что потом с нами было, мало кто помнил. Валера был самый здоровый, и он легче перенес это испытание на прочность, а мы все добирались до дома, держась за фасады зданий. Понятное дело, и по дороге, и потом дома выбрасывали содержимое желудков куда попало. Кого-то тогда родители всерьез отлупили. А мой отец, видя меня в таком состоянии, даже ругаться не стал. Рукой только махнул, засмеялся так невесело и ушел очередную лекцию писать. Я после того случая, наверное, год не переносил даже запаха спиртного и сушеной рыбы, которой мы это спиртное закусывали. Эту "коллективную пьянку" разбирали, кажется, на педсовете в школе, искали зачинщиков и грозили им небесными карами. Но кончилось все нормально. Из школы никого не выгнали, а вино мы позже все же научились пить и получали от этого удовольствие.

В кармане – 5 рублей. И ты король!

Повзрослев, мы ходили летними вечерами в городской парк, где на танцплощадке в эстрадном ансамбле играли тогда люди, ставшие впоследствии руководителями серьезных оркестров, директорами музыкальных школ. В полукруглой “скорлупе” летней эстрады они смотрелись небожителями, вознесенными над толпой волшебной музыкой. Как боги парили над медитирующей в танце публикой.

Медленные мелодии сменялись быстрыми ритмами, и тогда особенно ярко начинал проявлять себя выпивший вермута молодняк, пытавшийся под пьяные выкрики устроить папуасские танцы с вульгарными выбрасываниями в стороны разных частей тела. Впрочем, таких ярых танцоров зорко выслеживали представители БКД (боевая комсомольская дружина), нападали скопом, хватали и тащили в свой штаб для дальнейших разборок. Иногда эти "боевые комсомольцы" переусердствовали, и по этому поводу могли завязываться кратковременные потасовки, кои заканчивались в отделении милиции. Разные были ситуации. И народ в БКД был разный. Были там не только искренние борцы за правопорядок, но и личности, которые приходили в дружину, чтобы реализовать свое необоснованное желание подергать за чубы судьбы человеческие или просто отомстить дворовой братии за унижения и пренебрежение.

А многие музыканты в молодости подрабатывали в ресторанах. Водить знакомство с лабухами было весьма полезно, всегда можно было попасть вечером в переполненный "вертеп" через "черный вход". А уж там…

В начале семидесятых в ресторан можно было сходить, имея в кармане пять рублей. На эти деньги заказывали, например, 250-300 г водки, лимонад, салат "Богатырь", бифштекс с яйцом. Или, если вы не пили водку, бутылку вина.

Походы по ресторанам общественностью в то время, мягко скажем, не поощрялись. Но, тем не менее, вечерами эти "гнезда порока" были всегда полны. Советский человек тоже любил иногда почувствовать себя буржуем, которому еду подносят на белой тарелочке с голубой каемочкой. Это называлось "сходить в кабак". Кто-то появлялся здесь, чтобы потанцевать и с девушкой познакомиться, кто-то – выпить, а кто-то – просто вкусно поесть и потрепаться с друзьями за фужером пива.

Какие антрекоты готовили в старом ресторане "Таир", какие тут шикарные делали лангеты и ромштексы! Это было настоящее, искусно приготовленное мясо, вкус которого запоминается навсегда. Про диеты тогда мало думали, и жирные свиные эскалопы без особых угрызений совести поедали даже "язвенники и трезвенники". Пенилось пиво в золоченых бокалах, по залу меж танцующих пар деловито шныряли с подносами в руках официанты в белых фартуках; с эстрады над столами плыла ненавязчивая музыка, и ударник Леня по прозвищу Шницель задушевно, как колыбельную ребенку, тихо пел для жующей котлеты публики:

"Все тебе – нищий,

все я отдам

Кроме своей Люси,

Бросьте монетку,

месье и мадам,

Я вам скажу "мерси"…

Рестораны работали до 23.00, но привыкшая к ограничениям общественность успевала и выпить, и закусить. А заезжие "дети гор" даже станцевать лезгинку, привлекая внимание окружающих гортанными выкриками и необычными в нашей полосе телодвижениями.

Боже, какие подавали шницели в только что открывшемся после реконструкции кафе "Молодежное" на улице Комсомольской. Они были размером с лопату, хорошо прожарены и тоже необычайно вкусны. Такие шницели делали только короткое время после открытия кафе, позже они начали мельчать и постепенно превратились в обычные сухие "общепитовские" котлеты.

В ресторане "Онар" можно было заказать гору раков, которых приносили на подносе, и шелушить их под пиво, весело общаясь с друзьями, молодыми, красивыми, сильными. Среди них были студенты, спортсмены, музыканты и просто шпана. Нам было интересно вместе. И никто никого не делил на социальные группы. Все происходящее называли своими словами, иногда матерными.

Правил страной и публично заботился о нас статный орденоносный генсек, шевеливший густыми бровями с экрана телевизора. А советские люди попивали портвейн "777", рассказывали про этого генсека незлые анекдоты и не задумывались, что счастье может быть именно тогда, когда шницель с гарниром стоит меньше рубля, плата за жилье не растет каждый год и стрельнуть сигарету у прохожего – не считается признаком дурного тона, потому что все мы братья.

Из окна ловите рыбу

В первой половине шестидесятых на месте микрорайона Сомбатхей в болотах плавали утки, по редколесью зелеными островками пыжились сосны и волновались от ветра небольшие дубравки. Дорогу, идущую вдоль реки, раньше называли дамбой. Она поднималась над землей на несколько метров. В дамбе были сквозные огромные трубы для воды, что во время весеннего разлива Малой Кокшаги заливала окрестности. Многие дома в заречье во время половодья, казалось, "плыли по волнам". И на правом высоком берегу деревянные постройки местами заливало так, что местные жители выбирались из своих жилищ непонятно коим образом. Злопыхатели шутили по этому поводу, что хозяевам повезло, можно рыбу ловить, не выходя из дома, высунув в окно удочку. Но вода спадала, и жизнь продолжалась.

Сразу за железобетонным мостом было одно время колхозное гороховое поле, и городские мальчишки летом делали туда набеги, набивая за пазухи зеленые стручки. Сосновая роща подступала к городу гораздо ближе, чем сейчас. За болотистой поймой Кокшаги ниже старой плотины можно было собирать грибы. Насчет белых – не помню, а сыроежек в Сосновой роще было полно.

На заливных лугах мы с друзьями промышляли ловлей щурят. Обычно в июле, когда щучки вырастали до размеров карандаша, у нас начиналась "путина". Щука во время разлива метала икру на мелководье. Когда вода спадала, крупная рыба, как правило, но за редким исключением, успевала уйти, и икра оставалась в непересыхающих даже летом лужах. Луж было множество и щурят тоже. Друзья моего детства Славик Хохлов и Радик Натфуллин от подобной “охоты” никогда не отказывались. Сняв обувь, мы старательно баламутили воду ногами, поднимая ил. Спустя какое-то время щурята начинали всплывать на поверхность и скользили по ней, как маленькие крокодильчики. Оставалось только, сложив ладони лодочкой, зачерпывать их и складывать в кирзовые полевые сумки, которые в то время были у ребятни в ходу.

Спугнули всех чибисов напрочь внезапно открытой струей

Когда начался намыв грунта, это было интересно для любопытных, лезущих во все щели отроков. По огромным трубам целый день шла мощная струя воды с песком со дна реки. Наши дворовые идиоты, среди них бывал и я, приспособились ложиться под струю, и нас постепенно замывало песком. Дурацкие забавы прекратили только после того, как кого-то больно шандарахнуло по туловищу куском глины или кирпича, который засосало со дна вместе с песком. Постепенно начали готовить под строительство будущий Сомбатхейский микрорайон. Сколько тонн грунта перекачали сюда со дна реки, это же ужас! Низкий берег подняли так, что дамба превратилась в обычную дорогу. Исчезли скандальные птицы чибисы, они водились тут раньше в неимоверных количествах и пикировали на забредающих в их царство людей с пронзительными криками.

Держите ужика

Но это все было потом, а тогда, в середине шестидесятых, банды разновозрастных сорванцов бродили по окрестностям города, наслаждаясь первозданностью живой природы. Пекли в кострах картошку, жарили на прутьях хлеб. Ловили ужей, которые в Сосновой роще водились во множестве. Забрасывали их потом в форточки своим врагам, чем вызывали большое оживление даже в самых спокойных семьях.

Теперешние дети, думаю, не стали бы делать такие глупости, они, наверное, более практичны и продвинуты. А многие забавы мальцов шестидесятых, которые в штанах ходили мятых, лишены были практического смысла. Так, дурь одна. Чего стоит, например, катание на крышах пассажирских поездов с последующими прыжками с подножек вагонов на ходу. Надо было не просто прыгнуть, а, сделав после соприкосновения с землей двойной кувырок через голову, исхитриться встать на ноги.

А юный гимнаст Шурик Цапаев запросто ходил на руках по перилам железобетонного моста. Публика охала от страха, а дворовые пацаны Сашкой просто гордились.

Отчаянный парень Вася Чезганов, подражая Ихтиандру из кинофильма "Человек-Амфибия", как-то на спор прыгнул головой вперед из окна второго этажа. Но неудачно, зацепился ногой за подоконник и сильно разбил лицо. Вася был парнем смелым и целеустремленным. Всю жизнь мечтал о море. Стал моряком, окончив училище. Но поплавать не успел. Он занимался боксом и уже после выпускных экзаменов принял участие в каком-то показательном турнире. Итог боя – кровоизлияние в мозг, и Васи не стало. Мечта его сбылась только наполовину. Он стал моряком, но в море не вышел.

А вот в чем выиграло наше поколение, так это в том, что антропогенный пресс тогда поменьше давил на окружающую среду. И хотя в Йошкар-Оле шестидесятых было еще полно котельных, которые топились углем или торфом и дым из труб наполнял окружающий мир смрадом, аки из преисподней, но густая зелень садов и подступавших к городским окраинам лесов фильтровала воздух, очищая наши легкие. Можно было, взяв удочку, пересечь улицу Водопроводную и прошагать налегке в сторону реки Ошлы, туда, где соломенная крыша заброшенной старой риги напоминала о временах Чингисхана, а ячменное поле, напитанное лучами солнца, казалось, вобрало в себя все золото мира. И душистый дымок от костра на берегу реки, где ребята пекли уворованную с колхозного поля картошку, был сладок и приятен. Дым Отечества!

Холодная ночь и светлое утро

Летом, после окончания шестого класса, я и мой одноклассник Петька Бастраков решили переночевать на берегу Ошлы, чтобы попасть на утренний клев. И родители разрешили нам эту ночную прогулку. Пришли загодя. Сделали шалаш, разожгли костер. Ночь была такой холодной, что готовы были уйти домой. Но куда в темноте потащишься по полям и буеракам, ноги переломаешь. Сидели у костра, подбрасывая солому (дров было мало), пока не рассвело. Замерзли как черти. Смотав удочки, забыв про рыбалку, припустили в сторону дома. Когда добрались, в предвкушении горячей еды и теплой кровати, таким мне наш двор уютным показался, как будто уезжал, не видел его сто лет и теперь вернулся. И город тем ранним утром был незнакомым, пустым, но очень красивым. Он смотрел на нас добрыми глазами огромных окон, за которыми сладко посапывали добропорядочные граждане. А два маленьких бродяги шли по земле, зная, что уже совсем недалеко дом, где нам обрадуются, накормят и согреют. И нет нигде лучше этого дома и этого города – Йошкар-Олы.

Вдоль новеньких "хрущевок" тихо тлели фонари,

Покой был полновесен, словно клизма

Рабочий люд храпел, во сне пуская пузыри,

В преддверии эпохи коммунизма…

Шейк вокруг школьной елки

Новый год – это, наверное, самый нарядный, самый радостный праздник. Царство мишуры, конфетти и хлопушек. Досадно только то, что каждый новый год быстро и неизбежно стареет. Сколько их уже было…

В школе, где я учился, впрочем, как и во всех других школах города, на Новый год в актовом зале ставили елку, был самодеятельный концерт, а потом танцы. Дискотек еще не было. В 1965 году школа переехала с в новое здание. После тесной двухэтажной "деревяшки" с неблагоустроенными туалетами это был другой мир. Огромные окна, просторные коридоры и большой по тем временам актовый зал, где все время устраивались какие-то торжества. Либо то были пионерские мероприятия с барабанами и горнами, либо встречи с ветеранами войны, писателями, передовиками производства.

В будние дни в актовом зале квартировала школьная столовая, но при необходимости столы быстро убирали, сцену оголяли либо, наоборот, обрамляли столами, застланными кумачовыми полотнищами. На Новый год в зале ставили елку с подсветкой, и разновозрастные школьники по расписанию проводили там "вечера отдыха". Старшеклассники, как правило, под свою самодеятельную музыку, а более мелкие представители школьного братства – под мелодии из проигрывателя. Иногда эти мелкие вредители назойливо проникали на танцевальные вечера старшеклассников и нагло втирались в танцующую толпу. Их отлавливали и выгоняли из зала, но они проникали туда вновь и вновь, пока не получали свою порцию пинков, и лишь тогда успокаивались.

Это были общешкольные мероприятия, на которых в обязательном порядке присутствовали многие педагоги. А в классах, бывало, отдельно, так сказать, приватно, устраивались дополнительно такие же мини-вечера, где в медленном танце, дрожа от восторга, наиболее смелые юные кавалеры робко приобнимали своих прекрасных дам, одетых в нарядные платьица. Из слабенького динамика переносного проигрывателя лилось:

Хмуриться не надо, Лада,

Хмуриться не надо, Лада,

Для меня твой смех награда,

Лада…

Часть кавалеров стояла, прислонившись к стене, и не решалась пригласить на танец девочек. А девчонки всегда были более раскрепощены и танцевали друг с другом. Зато в быстрых танцах участников сразу становилось больше. Отвыкающие от твиста и привыкающие к шейку разбитные танцоры всячески старались показать окружающим гибкость своего позвоночника и конечностей. И друг моего детства Витек Казаринов выписывал ногами грациозные кренделя, встряхивая головой с "битловской" прической, за которую его постоянно ругали и классная, и завуч.

Весь кабак переломали…

Много уже с тех пор прошло лет. Много было новогодних столов. Бывали не очень удачные торжества. Где-то в конце семидесятых – начале восьмидесятых (сейчас трудно вспомнить точно) довелось встречать Новый год в одиночестве. Так уж получилось. Пошел в ресторан "Юбилейный", тогда в ресторанах специальные новогодние программы были. Кстати, в "Юбилейном" очень вкусно солянку готовили. Но как-то я неудачно зашел. Не успел со знакомым шампанского выпить – драка началась. Кто с кем, не помню точно, врать не буду. Кажется, приезжие сцепились с нашими местными ребятами…

Стулья по всему залу летали, будто птицы, столы переворачивались. Большое было неприятие советских законов о культуре быта. Потом там милиция появилась в нужный момент, когда уже все переломали. Вязать кого-то начали. Насилу оттуда выбрался. Тяпнул на посошок шампанского и домой пошел. И такой вот Новый год тоже был.

Елку на площади ставили. Всегда народу было – море. Многие выпившие. На улице холодно, а народ коньяком греется, потому что неистребимый у нас народ. Особенно в Новый год. Можно к девушке симпатичной подойти с традиционным вопросом:

– Вашей маме зять не нужен?

И вам, возможно, благосклонно улыбнутся и в мужья возьмут. Хотя, может быть, только на время.

В гости к дедушке

А самый запоминающийся новогодний праздник устроил друг наш шебутной Шура Смирнов в начале восьмидесятых. Узнал он где-то, что вблизи озера Таир живет некий “смекалистый фольклорный дед”, у которого полдома свободно, и он готов эти полдома отдать нам для проведения новогодних торжеств. Сашка собрал целую компанию, человек двадцать нас было или даже больше. Кто-то жен взял с собой, жены подруг прихватили… В общем, толпа эта в два захода в тот дом заехала. Машин у нас тогда не было. Добирались на автобусах. Поклажу на себе тащили.

Оказалось, что дом давно не отапливался. Начали печь разжигать – она дымит. Это была ужасная новогодняя ночь. Печь ни черта не грела и дымила так, что время от времени приходилось двери настежь открывать, чтобы проветрить помещение. Мы еще елку умудрились в лесу нарядить, но хороводы вокруг нее водить не стали. На улице было почти так же холодно, как в доме. Отогревались испытанным средством – водкой и вином. К утру мужики были пьяными. И женщины, наверное, тоже, хотя точно не знаю, не проверял. Замерзшие были все до самых мозгов, которых у нас было, очевидно, мало, так как согласились на эту Шурину авантюру со смекалистым дедушкой. Никто тогда и помыслить не мог, что двадцать лет спустя нашего друга журналиста Александра Смирнова, имевшего к тому времени троих детей, расстреляют в Москве у Белого дома во время бойни осенью 1993 года и убийцы не будут найдены.

На берегу реки студеной

В семидесятых-восьмидесятых на берегу реки Малой Кокшаги вблизи железобетонного моста к Новому году целый городок вырастал. Днем тут в основном дети развлекались, катаясь с ледяных горок. Можно было чаю горячего попить с пирогами, общепит радовал. А вечером и без детей много взрослых собиралось вокруг елки, изукрашенной разноцветными фонарями. Приходили в основном компаниями, много смеялись, горлопанили. Но вы знаете, как-то по-доброму все это было. Вроде и выпившие встречались, а не видел никогда, чтобы кто-то подрался, злобствовать начал. Какая-то изначальная доброжелательность в людях была в такие праздники. Незнакомого человека шампанским могли угостить, сигарету с фильтром предложить. Нет, я не идеализирую. Во все времена люди разные попадаются. Жулики и хулиганы встречались всегда, но в массе своей люди были добрее, терпимее по отношению друг к другу.

На “пенсионерской горке” в Корте всегда было многолюдно. Фото 1969 года

Может быть, потому, что социально не были так разобщены, как сейчас. У каждого времени свои отметины, свои достоинства и пороки. Когда ты молод и полон сил, житейские неполадки воспринимаются индифферентно, на них просто не обращаешь внимания. И в новогодний праздник после выпитой рюмки коньяку хочется обнять весь мир, потому что он прекрасен и справедлив.

Летом – на Яльчик

Летом многие йошкаролинцы любили отдыхать на лесных озерах. Особой популярностью пользовался Яльчик, удивительно красивое озеро с радоновой водой и песчаными берегами. Нет, конечно, в те времена и на южные курорты люди ездили, это было относительно недорого, а для кого-то и бесплатно. Все черноморское побережье отмечено многочисленными здравницами, где советские граждане и гражданки поправляли здоровье после долгих трудовых будней. Но в Марийской АССР многие предпочитали далеким морям красивые местные озера. И самым обустроенным считался, конечно, Яльчик. В то время отдыхали тут практически только жители республики. Это сейчас на там и москвичей полно, и жителей Казани, других городов. А в шестидесятых приезжих почти не было. Мой отец снимал дощатый домик в лагере политехнического института, и недели две мы жили там всей семьей. Купались, загорали, ловили рыбу, собирали грибы. Яльчик состоит из двух озер, соединенных неглубокой протокой, по которой проплывали на лодке. На малом озере было больше комаров, и мы там отдыхать не любили. Там действовали пионерские лагеря, кажется, дом отдыха.

На Яльчике сорожка клевала великолепно. 1966 год

А мы квартировали на большом озере. Удивительное дело, комаров тут всегда гораздо меньше. С одной стороны от политеховского лагеря располагался лагерь пионерский, а за ним – двухэтажная база отдыха "Рубин". У "Рубина" самый большой пляж, куда, бывало, собиралось много посторонних людей. Тут покатое дно и не так глубоко, как в других местах. Что-то типа отмели. Сюда мы в хорошую ясную погоду приплывали на лодке из своего лагеря, чтобы половить раков. Раков в Яльчике было множество. Останавливались на двухметровой глубине, бросали якорь, сделанный из пары кирпичей, и, надев маски, ныряли на дно. В удивительно прозрачной воде добыча казалась больше, чем на самом деле, топорщилась клешнями и усами, пытаясь напугать бесстрашных охотников. Если изловчиться, можно, нырнув, успеть ухватить сразу пару покрытых хитином членистоногих.

В принципе, раков можно было наловить больше, ныряя вблизи кухни дома отдыха, что располагался с другой стороны политеховского лагеря: там в воду попадали остатки обедов, и поэтому рачья было видимо-невидимо. Но там более отвесный берег, песчаные проплешины резко уходили в густые водоросли. И вообще, неприятно нырять там, где время от времени жратву с тарелок в воду кидают. Чтобы добыть раков, можно было вообще не нырять, а поздно вечером бродить вдоль берега по колено в воде и собирать их при свете фонарика. По полной кастрюле набирали легко. Кому неохота было совать ладони навстречу острым клешням, расщепляли на одном конце палку, вставляли в расщеп спичку и били такой "острогой" по ползущему на мелководье раку. Спичка ломалась, и рака надежно зажимало в расщепе.

Впрочем, взрослые такими вещами не баловались, а садились в лодку, вооружившись сачком и автомобильной фарой с аккумулятором. Просто плавали вдоль берега и собирали раков сачком. При мне как-то за час-полтора в результате такой ловли была наполнена большая корзина. Потом на костре в ведрах раков варили с укропом, и собравшиеся преподаватели института шелушили их за милую душу, а кто-то запасливый уже тащил к костру из озера бутылки пива в мокрой авоське.

Мадам Вонг

Я уже давно не был на Яльчике. Слишком много там сейчас народу. Рыбы стало гораздо меньше, и раки во множестве давно не водятся. Говорят, еще в советское время машина с удобрениями в озеро опрокинулась, и все раки в Яльчике подохли. Спустя какое-то время они появились снова, но уже в небольшом количестве, полную корзину сейчас не наловишь.

В шестидесятых "дикий" берег со стороны железнодорожной станции был окаймлен широкой полосой рогоза. По тростниковым зарослям можно было плавать на лодке. А в затоне у сторожки лесника хорошо было ставить кружки. Щуки было полно, и брала она жадно. Без рыбы возвращались редко. Хотя я больше любил ловить сорожку. Часа в три утра отгребали с отцом от своего берега и плыли к противоположному. Туман бывал густой как молоко, тишина первозданная, только плеск воды да скрип уключин. Озеро широкое, едешь, едешь, а конца все нет.

У кромки камыша остановимся, прикормки чуток бросим, и… боже праведный, какой был клев! Сорожка в ладонь величиной. Можно было и крупнее ловить, но это прикармливать с вечера надо, грузы в лодку тащить, чтобы на глубине остановиться. Нет. У кромки камыша удобнее. И рыба клюет так, что обо всем забываешь. Правда, только ранним утром. Солнце встанет – клев кончится. Оно и хорошо. Куда столько рыбы, и так бидон целый наловили…

Нет, приезжие все же на Яльчике были и тогда. Правда, встречались редко. Я только одну женщину помню. Пожилая москвичка. Отец был немного знаком с ней, кажется, она занималась биологией, доктор наук. Жила где-то на "диком" берегу вблизи сторожки лесника, ездила на просмоленной черной остроносой лодке и ловила на "дорожку" щук. Проезжая мимо, поздоровавшись с нами, всегда показывала свою добычу – огромных щучин. Мы таких здоровых не ловили. Всегда одна, в черной одежде, на черной лодке… Отец прозвал ее "мадам Вонг", была такая женщина-пират, грабившая мореходов от Персидского залива до Шанхая.

– Вовка, смотри, наша мадам Вонг опять щуку тащит. Просто бандитский промысел…

Давно нет моего отца. И "мадам Вонг", наверное, тоже нет, она уже тогда была пожилой дамой. Жизнь проходит незаметно, мы не успеваем иногда оценить то, что имели, и поблагодарить судьбу за наши земные радости. Мы меняемся, становимся рассудительнее, пытаемся учить жизни других, мотивируя это многолетним опытом. Предостерегаем от ошибок. Это закономерно. Только не надо быть навязчивым и нудным. Загляните в закрома своей памяти: так ли правильно вы жили, как пытаетесь советовать жить другим? Если вы жалеете о сумасбродствах молодости, если все то, что было, вас не устраивает, начните заново. Если получится, конечно…

Садовый бум

В середине семидесятых человечество благополучно пережило садовый бум. Расширялись старые и возникали новые садоводческие товарищества. Желание иметь разрешенные шесть соток "своей" земли не давало покоя многим нашим соотечественникам, подвигало их на трудовые подвиги, родственные поднятию целинных земель. Готовых, разработанных участков в продаже было катастрофически мало. Стоили они примерно от 1000 до 1500 рублей, по тем временам – большие деньги, поэтому люди приобретали землю в садовых товариществах и начинали строиться. Кирпич, пиломатериалы, гвозди и другие скобяные товары были в то время относительно недороги, этим отчасти тоже обуславливался неуемный строительный зуд новоиспеченных латифундистов.

Естественно, у большинства садоводов не было средств на наемных рабочих и потому не имело значения какую "экологическую нишу" занимал тот или иной индивид, все делали своими руками. И если, например, у мастеровитых заводчан это получалось более-менее прилично, то некоторые представители творческой интеллигенции наворачивали хоромы, похожие на пизанскую башню или очень большие собачьи будки, из которых безобразными “ребрами” торчали боковины неровных стен.

Мы люди простые, хлеб крупно режем, дрова пилим и колем

Господи боже, сколько прекрасных проектов, родившихся в утомленных работой и садовыми хлопотами головах, превратились в странные творения, удивляющие глаз прохожего, сколько трудов и средств было положено на исполнение оных. В садоводческом товариществе "Гигант", расположенном в 27 км от Йошкар-Олы и рассчитанном примерно на 1500 участков, все это проявилось в полной мере. Каких только построек тут нет. Заехав сюда, сразу отмечаешь, как богата фантазия наших людей. Здесь каждый строил для себя и по-своему, сообразуясь со своими потребностями и денежными средствами. Люди после работы приезжали на поезде или на автобусе, работали, ночевали, а утром таким же макаром возвращались в город и шли на работу. И у них хватало на все сил, потому что строили свое "земное" счастье.

Новое содружество людей

Пока я был в армии, у меня умер отец, и мать в одиночку ни с того ни с сего вдруг приобрела в "Гиганте" садовый участок, наняла рабочих и построила там домик. К этому времени она уже вышла на пенсию. И все! Сад проглотил ее без остатка. Она была по образованию биолог, преподавала когда-то в институте агрономию, так что в делах садово-огороднических понимала.

Сад объединял людей, как хорошо вместе вечером чайку попить, поговорить

А главное, тут в садоводческом товариществе образовалось новое содружество людей, которым было комфортно и интересно пребывать рядом. Сад их объединял, они угощали друг друга плодами рук своих, делились секретами и семенами, пили на верандах чай со смородиновым листом или цветами жасмина и обсуждали новости. Среди них было много молодых пенсионеров, снабжавших свежими овощами и фруктами многочисленные семейства. Более молодых членов своих семей эти пенсионеры принуждали к "общественно полезному" труду, и те послушно проводили выходные в саду вместе со своими малолетними детьми, не выпуская из рук лопат и делая при этом счастливые лица.

Жизнь на босу ногу

В садоводческом товариществе жизнь бурлила. На участках бурили скважины, строили бани, сараи, возводили теплицы, дома расширяли верандами и резными крылечками. С утра до вечера тюкали топоры, визжали пилы. Постепенно, год от года все богаче одаривала земля неугомонных тружеников. Изумительные помидоры выращивала моя мама, огромные антоновские яблоки созревали к осени в нашем саду. Это было царство цветов, овощей, фруктов. С ранних крокусов и тюльпанов до поздних астр и гладиолусов участок был покрыт ковром многочисленных цветущих растений. Жужжали пчелы, и солнце плавилось в кронах деревьев стоящего рядом леса.

Люди на лоне природы раскрепощались. Тут можно было увидеть профессора математики, который в рваной майке и резиновых калошах на босу ногу возил в тачке навоз на грядки, или заместителя редактора газеты, умело тюкавшего топором, окромляя доску. Журналист мог развести кур и собирать каждое утро свежие яйца, а инженер, имеющий на работе дело только с железяками, ухаживал за кроликами. Здесь каждый жил как хотел и делал то, что ему нравилось. Я наблюдал, как профессиональный фотограф, дорвавшись до топора, коим он, как оказалось, владел виртуозно, заворотил себе такой резной терем, что окружающие ахали, дивясь изяществу форм и сказочной достоверности этого произведения деревянного зодчества. А грубоватый на вид токарь любовно холил помидорную рассаду, обихаживая ее в теплице с помощью тяпки и ведра с водой. Он поливал растения из ковшика под корень, так, чтобы вода на листья не попадала. Выражение лица у него в это время было такое, словно он возится с любимыми внуками.

И знаете, все это творилось не ради наживы. Хотя, конечно, продать на рынке лишнее ведро отборной клубники за 20-25 рублей было достаточно выгодно. Моя мама бывало и по 20 ведер за сезон собирала, а это уже были приличные деньги. Правда, трудов стоило больших. Клубника уход любит. А дети старикам в огороде плохо помогали, у них своих дел хватало. Пока не заставят, пристыдив, за лопаты и мотыги не брались.

Время от времени соседи-садоводы собирались на "курултай", где решали насущные проблемы. Активисты за интересы "общественности" могли грудью пойти на двери любых кабинетов. Например, транспортные трудности внутри садового товарищества не решишь. Ходили в обком КПСС. Там прислушивались. В итоге и расписание автобусов реально можно было изменить, и движение поездов отрегулировать. Общественность – это всегда сила, а ее представителей власть выслушать обязана. И меры принять, чтобы эту общественность успокоить. Нет, конечно, можно таких представителей общественности расстрелять, а саму общественность в тюрьму посадить. Но тогда на рынке мало овощей и фруктов будет. А какой же это рынок без овощей?

Но сами садоводы жили не для рынка. Продавали излишки и радовались тому, что у них за городом есть своя "фазенда", где каждый сам себе хозяин и не зависит ни от каких политических безумств кормчих и гребущих. Налил себе чаю с жасмином – выпил. Можно и портвейну стакан замахнуть, если здоровье дозволяет. Взял лопату в руки, копаешь и думаешь о своем, о наболевшем. И не очень наболевшем. Вдохнешь воздуха, настоянного на запахах дыма, соснового леса и гладиолусов. И светлеет душа, ибо от соприкосновения с землей чувствует человек причастность к великому действу по прозвищу жизнь. И понимает ясно, что когда-нибудь и ему придется лечь в эту землю. И спустя много лет другой сентиментальный садовод будет выращивать здесь огурцы или репу. И продавать излишки на рынке. Круговорот веществ в природе.

Моя мама до глубокой старости, пока получалось ходить, приезжала в сад. Она уже не могла работать, сидела на скамейке, опершись на трость и ласкала глазами то, что было ей так дорого. Почти все ее здешние приятельницы умерли, где-то в домиках суетились другие люди, а много окрестных садовых участков было брошено. Дома разваливаются, земля зарастает бурьяном. Ездить в "Гигант" стало дорого, проще на рынке овощей купить. Остались самые стойкие, в основном пенсионеры. Молодежь тут бывает редко. Даже если приобретают или строят дома, то почти ничего не сажают, так, отдохнуть приезжают, шашлык зажарить. Трудового энтузиазма по поднятию целинных земель давно не наблюдается. Другие люди. Другой общественный строй. Время – деньги! Деньги – все! Какие в такой момент могут быть овощи-фрукты? Разве что мак посадить? Да нет, не стоит. Самого потом посадят.

Обратная сторона романтики

Молодость – золотое время. И очень здорово, когда молодой человек осознает, чего он хочет в этой жизни. Когда поиски себя не превращаются в долговременные поиски профессии по душе. Хотя бывает и по-другому. Пришел, скажем, человек после окончания школы в политехнический институт, чтобы познакомиться с его "внутренностями", а в фойе бородатые ребята с рюкзаками. Гитара так тихо звучит…

… И не судьба меня манила,

И не золотая жила,

А упорная моя кость

И природная моя злость…

– Откуда вы такие, ребята?

– Да с практики, плоты гоняли по северным рекам…

Все! Выбор сделан. Красиво же. Романтика. И не думает человек, что за этой романтикой пять лет учебы на лесоинженерном факультете. Термех и сопромат. А для начала начертательная геометрия с ее "виртуальными" эпюрами, которые никак не хотят ложиться на белый ватман.

В семидесятом году я именно так поступил на лесоинженерный факультет, где был даже конкурс человека три на место. И попал явно не туда. Не мое это оказалось. Провалял дурака. Взял академический отпуск, из которого добровольно ушел в армию, вопреки наставлениям родных. Добровольно еще и потому, что подрался на улице с поддатым забиякой, замахнувшемся бутылкой, после чего у него случилось сотрясение мозга. Чуть не посадили меня. Но бог миловал. Отслужил и вернулся домой в звании младшего лейтенанта. Снова восстановился в институте.

За это время в Йошкар-Оле на перекрестке бульвара Свердлова и улицы Первомайской воздвигли обалденный монумент Воинской славы, поражавший своими невиданными по тем временам размерами. На фоне четырехэтажных домов казалось, что он уходил прямо в небо. И каменные надгробия, и Вечный огонь на месте поросшего бурьяном пустыря. Как будто вчера ушли – сегодня вернулись, а город уже другой. Когда живешь тут – не обращаешь внимания на то, как незаметно и неудержимо меняется облик города. Но стоит уехать на какой-то продолжительный срок, по приезду не узнаешь знакомых улиц. Это было всегда, так устроен мир.

Если коснуться сегодняшнего дня и представить себя на месте человека, уехавшего десять лет назад, а сейчас вернувшегося. Я думаю, он будет изумлен переменами. Йошкар-Ола за последние десять лет очень сильно изменилась. От города нашей молодости уже мало что осталось, особенно в центре. Но это не огорчает. Столица Республики Марий Эл стала красивее, цивильнее.

А с "политехом" меня многое связывало. Отец тут больше десяти лет лет заведовал кафедрой. А еще раньше, в мае 1953 года, когда родители работали в пединституте, и мне предстояло появиться на свет, машина, на которой маму везли в деревянный одноэтажный роддом, возле "политеха" вдруг сломалась и мама шла до роддома пешком, рискуя произвести меня на свет на этом отрезке пространства Йошкар-Олы. Что очень беспокоило отца. Но бог миловал. Я все же не на улице родился, не под забором где-то, а в приличной больничной палате, которая по тем временам, предполагаю, непременно пахла карболкой и имела крашенные в белый цвет двери и окна.

Неожиданное решение

В один из дней, когда я сидел и учил что-то про плечо силы, ко мне пришел друг и однополчанин Сашка Смирнов, собиравшийся поступать на историко-филологический факультет Марийского государственного университета. Университет в Йошкар-Оле открыли в 1972 году, в аккурат тогда, когда мы ушли в армию. Слово-то какое по тем временам. УНИВЕРСИТЕТ! Вроде как МГУ.

После разговора с Сашкой я вдруг понял, что история мне гораздо ближе термеха с сопроматом, и подал в деканат заявление об уходе. Декан, умный и интеллигентный человек, Юрий Николаевич Венценосцев, пытался отговорить от этого шага и заметил, что я делаю ошибку, могу потом пожалеть. Но я все же решил, что история интереснее. И внезапно даже для самого себя… поступил в МарГУ на биолого-химический факультет, который благополучно окончил через пять лет. Это были замечательные пять лет, наполненные биологией и химией в разных ипостасях. Анатомия, гистология, цитология, генетика, зоология, ботаника… цикл Кребса, биосинтез… и прочее, прочее. Много всего, что требовало постоянного напряжения дендритов и аксонов. И что, практически, не пригодилось в дальнейшей жизни, если не считать того небольшого (год) отрезка времени, когда мне пришлось поработать в школе, где преподавал анатомию.

Школы после окончания МарГУ в советские времена избежать было трудно. За распределением молодых специалистов строго следили. Выпускник после окончания вуза самовольно устроиться на работу не мог, не брали. Поэтому, съездив в Моркинский район в глухую деревушку, куда меня по тем правилам распределили, и посмотрев на тамошнее учительское житие, просто пришел к заместителю министра образования на прием и заявил, что никуда не поеду, даже если меня расстреливать начнут. Ну не интересна мне карьера сельского учителя, в доме которого даже сортира благоустроенного нет (человек к хорошему быстро привыкает).

Много было сказано слов в мою сторону о том, что родина дала мне бесплатное образование не для того, чтобы я от работы бегал. Что учителей на селе не хватает, а такие, как я, не хотят этого понять и помочь Отечеству и впредь быть самой образованной страной в мире. Нет, я помогать Отечеству хотел, но в деревню ехать не согласен. Поселят в какую-нибудь клопастую избушку и мучайся потом. Потому и не хватало всегда на деревне педагогов, что условия для жизни им там не создавали. Трудно им жилось. А любой ценой одерживать победу над неграмотностью как-то не хотелось, не война же. Сошлись на том, что я поработаю в городской школе, если место себе найду.

Все просто

Любой ценой – это не всегда очень неприятно. Некоторые студенты биолого-химического факультета, например, по позднему времени, когда выпить было негде, а на улице холодно, шли под крышу здания судебно-медицинской экспертизы, где дежурили по ночам однокурсники (платили, кстати, в семидесятых годах около 90 рублей в месяц, по тем временам очень прилично) и выпивали там в свое удовольствие. И не только выпивали, но даже порой и песни задушевные пели достаточно громко, так что поздние прохожие в испуге шарахались в стороны. Непривычно как-то, когда в морге ночью песни поют.

Странное существо человек. Ко всему быстро привыкает, особенно женщины. Девочки на факультете, когда первые занятия по анатомии начались, норовили в обмороки падать. А спустя какое-то время, зайдя в секционную, наблюдал, как такая девочка, надев на одну руку резиновую перчатку и приоткрыв "капот" лежащего на столе заформалиненного мужика, копается во внутренностях, повторяя латинские названия органов, мышц и нервов, а в другой руке держит конфету и беспардонно ее откусывает.

– Девчонки, где тут блуждающий нерв? Вот этот? А давайте его выдернем, очень плохо по латыни запоминается. Ира, дай еще конфету.

А запах в секционной, кстати, совсем не способствует пищеварению. И даже наоборот. Когда один студент-историк спустился любопытствуя в подвал анатомического корпуса, где в бетонных ваннах лежало штук десять раздербаненных естествопытателями трупов, он после этого выбросил все содержимое своего желудка прямо в вестибюле на пол, к вящему неудовольствию сердитого на весь свет вахтера.

"Дети подземелья"

Со времени окончания университета прошло уже больше тридцати лет. Время летит незаметно. И как известно, чем дальше – тем быстрее. По-разному сложились судьбы окружавших меня людей. Многих из них уже нет. Кто-то занимается наукой, и небезуспешно, кто-то бизнесом, кто-то детей учит уму-разуму, кто-то спился. Пути господни неисповедимы.

Разбрелись, разлетелись в разные стороны "дети подземелья". Было такое место – лыжная база пединститута, напротив корпуса биолого-химического факультета МарГУ, где хозяйствовал Володя Старостин, человек общительный и гостеприимный. Кого только не заносило сюда в желании посидеть с приятелями за бутылью "Гымзы" или другого случайного вина. Студенты, преподаватели, инженеры, кандидаты наук, даже профессора.

Сейчас, чтобы зимой попасть на эту лыжную базу, нужно пробиться через сугробы, да и нет, видимо, таких желающих. Много других мест для общения, кафе на каждом углу, где можно компанией посидеть в тепле и поговорить о своем. Все меняется…

И у историков в университете был свой подвал, "подземелье", разрисованное древними египетскими страшилищами и прочими рожами, имеющими отношение к далекому прошлому. Какие красивые и умные ребята здесь собирались. В основном историки. Много было помешанных на археологии. И чужеродные человеки забредали на огонек. Друзья друзей…

Грешен и слаб человек. Хочется ему иногда душевно пообщаться с понимающими людьми. Спеть тихонько вместе, стихи почитать, рассказать о научных изысканиях и неприятностях в личной жизни. Как на мольбища шли в подвал паломники, и никогда на моей памяти не случалось там никаких неприятностей, никаких пьяных скандалов или прочих проявлений агрессии. Все тихо – мирно. Пообщались – разошлись. Кому-то жить от этого чуток легче стало, кто-то просто праздно свободное время убил. Телевизор в те времена был не очень интересен, компьютер занимал половину комнаты и в домашних условиях не эксплуатировался, поэтому живое общение было в ходу. А повод пообщаться, например, бутылка сухого вина. И это не становилось голимым пьянством, как пытались представить некоторые недоброжелатели.

Процесс приготовления закуски порой занимал больше времени, чем сама выпивка. Математик мог развлечь собравшихся новым вариантом решения теоремы Ферма, и его с удовольствием слушали, боксер учил, как правильно сделать хук, биолог рассказывал о пользе змеиного яда, историк проповедовал норманскую теорию появления Руси…

А наверху, если подняться по лестнице, на землю и на крыши домов падал такой же, как сейчас снег, и по улицам шли те же, что и сейчас, люди, только намного моложе, и встречалось гораздо больше знакомых лиц.

Выйду в корочках цивильных по бульвару погулять

Бульвар в честь марийского писателя Сергея Чавайна начинался с нескольких "сталинских" домов, стоявших на значительном расстоянии друг от друга. Между ними, как, впрочем, и по всему городу, ощетинившись огороженными штакетником палисадниками, медленно вымирал частный сектор. Он хранил на своих серых крышах следы дождей тех давно минувших лет, когда по неустроенным улицам Йошкар-Олы люди еще ездили на телегах, и страшные трахомные глаза с вывернутыми веками вызывали содрогание у прохожих. Такие глаза изредка можно было увидеть даже в начале шестидесятых, в основном у людей, приехавших из сельской глубинки. С каждым годом их становилось все меньше. Страшную болезнь, уродующую человека, победили, и теперь мало кто знает, что это такое.

В 60-е годы бульвар полностью заасфальтировали, и он стал одним из "центровых" мест марийской столицы. Здесь назначали свидания, здесь вечерами гуляли семейные пары. Пить пиво или вино на ходу или сидя на скамейке, было не принято. За распитие спиртных напитков в общественных местах наказывали, так что любители выпить вне дома были вынуждены прятаться по кустам и закоулкам, где их тоже подстерегали бдительные милиционеры, чтобы доставить в отделение и оштрафовать. Это не значит, что пьяных не было совсем. Пьяные были всегда, но отношение окружающих к ним было другим. Да и отношение милиции тоже. Появиться на бульваре в изрядном подпитии – значило почти наверняка оказаться в медвытрезвителе, который находился поблизости.

Впрочем, порядочная публика пивка выпить все же могла. В центре бульвара с одной стороны стояли аппараты, где можно было помимо газированной воды попить и пива. Газировка без сиропа стоила одну копейку, с сиропом – три, а стакан пива – 10 копеек. Но мужики почему-то предпочитали покупать пиво в магазине по соседству. Там когда-то был гастроном, где за 28 копеек продавали великолепное бутылочное “Жигулевское”. Рядом, в этом же доме, работала небольшая кофейня, куда мы любили заходить по дороге с речки домой. Кофе там был по теперешним понятиям, может быть, не очень качественный. Но это был натуральный, крупномолотый кофе, который мы пили с молоком, плюшками и получали удовольствие. А гастроном, где всегда было много народа, стоявшего за дешевым вином, впоследствии тихо прикрыли, и на его месте на долгие годы обосновался пункт междугородных переговоров. Позвонить в другой город получалось непросто. Приходилось на переговорном пункте иногда часами ждать вызова. Счастливчик, на имя которого происходило соединение, бегом бежал в стеклянную кабину, чтобы пообщаться с нужными ему людьми. Мобильников в обиходе не было. По городу всюду стояли телефонные будки, откуда, опустив в прорезь автомата две копейки, любой мог позвонить.

Было время – штаны на заказ шили

Притягивал посетителей Дом быта, где обосновались "Фотография", обувная и часовая мастерские, много других полезных заведений. Здесь можно было постричься, побриться и… сшить на заказ костюм или пальто. Материал приносили с собой или выбирали прямо в ателье. В магазинах готовую одежду старались не покупать. Добротный ширпотребовский пошив уже не удовлетворял нужды "отъевшегося" после войны нового поколения советских людей. Хотелось чего-нибудь импортного или, за отсутствием оного, хотя бы сшитого на заказ.

Очень популярно в свое время было открывшееся на проспекте Гагарина новое ателье "Чайка". Со всего города народ сюда приезжал шить одежду. Не всегда это удачно получалось, как, впрочем, и в других ателье, кому-то что-то не нравилось, сфера услуг не всегда поспевала за растущими потребностями горожан, но в "Чайке" обычно плотно толкались в очереди желающие обновить свой гардероб.

Ведь приятно в цивильных корочках, в брюках в крупную блестящую клетку, сшитых на заказ, пройтись по улице с девушкой под ручку. Кушать эскимо, дышать полной грудью и думать о хорошем. И смеяться, глядя, как мальчишки, спрятавшись за скамейкой и привязав на нитку кошелек, вводят в заблуждение прохожих, по-разному реагирующих на убегающее из-под руки богатство.

Ранним летним утром, когда туман от реки затягивал окрестности тонкой белой вуалью и тишина лежала над городом, а редкие голоса звучали далеко и ясно, казалось, что ты идешь по знакомой улице в неведомую страну, скрытую за белой пеленой. Туда, где время не имеет силы и где можно встретить давно прошедших по твоей жизни людей и повторить события, уже свершившиеся с тобой. И нет этому пути конца и начала, а душа твоя способна ощущать окружающий мир, не делая культа из еды и материальных благ, которые могут порадовать, но не могут сделать счастливым.

Два червонца – за ружье

Открылся новый магазин "Спорттовары". Глаза разбегались от изобилия продаваемых тут хороших вещей. Футбольные мячи, боксерские перчатки, рапиры и шпаги… Множество пацанов постоянно отирались у здешних прилавков, что-то приглядывая и примеривая. К сожалению, покупательские способности были намного ниже цены их желаний.

А в охотничьем отделе толпились мужики. Брали порох. На выбор продавали как дымный, так и бездымный. Кстати, дымный порох в то время пользовался спросом. Это сейчас его не используют, покупая готовые патроны. В то время пачка патронов (10 шт.) стоила 1 рубль 10 копеек, и многие охотники, экономя, предпочитали набивать патроны сами, купив многоразовые латунные гильзы. При таком раскладе дымный порох более безопасен. Если бездымного положить в патрон даже чуть-чуть больше, чем надо, может неприятность случиться, ну там дробовик старый покорежит или еще что-то подобное. А дымный порох в этом отношении не так страшен, горит быстрее но газов образует меньше, при выстреле окутывая окрестности дымом как во время артиллерийского сражения. Хотя, если неправильно рассчитать порцию заряда – можно и от дымного пороха большие неприятности поиметь.

Со слов старших достоверно знаю, что в пятидесятые годы на перепелов охотились за городом в пойме реки Ошлы. Их тут было очень много, и куропатки попадались. Ходили за перепелами c дробовиками и с "малопульками" (мелкокалиберная винтовка, в самом начале шестидесятых стоила около 20 рублей, продавалась по охотничьему билету, позже свободную продажу нарезного оружия прикрыли).

Наиболее ушлые добытчики перепелов сдавали в ресторан "Онар", где из них готовили чудные блюда. В шестидесятых вступить в общество охотников можно было по достижении 16-летнего возраста, уплатив взнос, где-то около 6 рублей. Ружье, кстати, можно было получить по почте посылкой, заказав его письмом на заводе и оплатив заказ.

Среди охотников было много сельчан. В пыльных плащах и грязных сапогах, они покупали дробь на развес, доставая из потайных карманов замусоленные рубли. Примеривали ружья, глядя сквозь стволы на свет.

Стандартная двустволка стоила 42 рубля, а одностволка – 21. Были ружья и подороже, с насечкой и позолотой, с вертикальными стволами… И по 90, и даже по 250 рублей… (Средняя зарплата в то время составляла 120-140 рублей).

И грела телогреечка

Когда наступала весна, город наполнялся солнцем, оно отражалось в сосульках и потемневших за зиму окнах. Звенела капель, таял снег, мир как будто увеличивался в размерах. На улицах было много воздуха, а в прозрачном синем небе кружили стаи грачей. Дороги размокали, и там, где не было асфальта, даже в резиновых сапогах пройти было непросто. А туда, где асфальт уже проложили, с грязных обочин просачивалась талая вода и мутными потоками прокладывала себе путь среди ошметков грязи по обе стороны дороги. Мальчишки пускали по этим "морям" кораблики, а проходящие мимо машины устраивали шторма, обрызгивая резвящихся на проезжей части малолеток содержимым придорожных "морских пучин", за что отважные корабелы получали потом от родителей выволочки в связи с мастерски испачканной одеждой.

В начале шестидесятых у юных обитателей города большим спросом пользовались кирзовые сапоги и фуфайки. В "кирзачах" ноги не портились так, как в резине, и все же это были сапоги, в которых можно смело шлепать по лужам. Хотя и промокали от долгого пребывания в воде, но все равно были удобнее и надежнее ботинок. Чтобы обувь меньше промокала, мазали такие сапоги ваксой, свиным салом, а кто-то и вонючим дегтем.

А фуфайки не меняли на пальто, потому что в них удобнее было играть, они были теплые, быстро сохли. В шестидесятые годы телогрейки шили толстые, они были плотно набиты ватой. Мода, пришедшая из ГУЛАГа или с войны? Там теплая фуфаечка реально спасла много жизней. Теплых детских курток в магазинах не было, а пальто, я повторюсь, мальчишки не любили за длинные полы, в которых ноги путались, и постоянную необходимость сохранять "приличный вид". Ребята постарше зимой носили короткие полупальто с меховыми воротниками, в ходу были меховые шапки, покрытые кожей, – вещь прочная и долговечная.

Нет, в больших городах куртки продавали, и они были в ходу. Мне отец привез из Москвы белую, на молнии. Но ведь в такой куртке только в школу парадным шагом ходить, и то она быстро "уделывается" так, что надо стирать, а лазать по стройкам и чердакам в ней и вовсе несподручно. А фуфаечка – вот она, высушил, щеткой прошелся – и носи на здоровье, никто не снимет.

Это потом уже, в конце семидесятых, фуфайки, видимо, в целях экономии стали делать тоньше, и в них даже на зимнюю рыбалку мужики ездить перестали, предпочитая меховые куртки.

В городе весной десятки котлованов и подвалов заливало водой. Пацанва компаниями строила плоты и каталась на них, изредка сталкивая друг друга в ледяную воду.

Сносили "частный сектор", бульдозеры с места на место перегребали огромные кучи земли. Весной, году, кажется, в 1964-м, один участок сильно затопило, и вся окрестная ребятня стекалась сюда, чтобы полюбоваться на "морские бои", устраиваемые подростками. Суть сражений заключалась в том, что надо было притопить плот противников так, чтобы они ссыпались в воду. Оставшиеся на плоту признавались победителями. Зверские забавы. Кстати, глубина в том рукотворном море местами взрослому доходила до пояса. И совсем не жарко в апреле. Побежденные, угрожая победителям скорыми расправами, мелкой трусцой убегали домой греться, а победители собирали лавры и приглашали из публики желающих еще разок сразиться с ними. И желающих было в избытке.

Приходили с улицы юные мичуринцы

Крики "потерпевших кораблекрушение" наполняли окрестности, перелетая через дорогу, туда, где, огородившись забором, жила своей тихой жизнью станция юных натуралистов. Кажется, именно так она называлась. В теплое время года нас приводили сюда во время школьных уроков по ботанике и зоологии. Те ребята, кому это нравилось, становились частыми гостями, приходя на станцию в свободное время, чтобы повозиться с животными или рассаживать растения на грядках. Начитавшись заметок про Мичурина, юннаты прививали яблони, пытаясь вывести новые сорта. Не знаю, что чувствовали деревья, но юные ботаники жили надеждами. Подозреваю, что им хотелось славы Мичурина, и, наверное, снились хорошие сны.

На станции было полно кроликов, морских свинок, для которых добрые руки пионеров ежедневно собирали кучи травы, а в качестве лакомства подбрасывали в клетки соленый хлеб. Курицы с цыплятами гуляли. Здесь даже лисы жили, целыми днями они, как заведенные, бегали из одного конца клетки в другой, боясь, наверное, разжиреть на дармовых харчах. А барсук в темной клетке все время спал, редко его можно было увидеть. Обитал тут одно время довольно агрессивный козел, которого по большей части держали на привязи, вбив для этого дела на лужайке кол.

Станция юных натуралистов – тихий оазис, где жизнь протекала спокойно, по своим укладам. Побеленные плодовые деревья, стройные ряды грядок, благонамеренная ребятня с совками и тяпками. Шелковые бантики в косичках девочек и выбеленные солнцем картузы и пестрые фески на головах мальчишек. У самых маленьких штаны до колена на лямках через плечо. Живописная картина нашего социалистического прошлого.

Вокруг стройки, горы земли, дым от битумных котлов, измазанные в краске маляры и заляпанные раствором каменщики. А за забором станции – благодать божья, все прибрано, все ухожено. Цветочки вокруг, пчелки летают…

Пионер – всем пример

В городском Парке культуры и отдыха, рядом с памятником доброму дедушке Ленину, торжественно принимали в пионеры. Народу было много, приходили родители (все ж таки событие в жизни чад), играли пионерские горны, вносили знамена, и после непродолжительных речей более старшие школьники повязывали младшим пионерские галстуки и отдавали, как равным, салют.

А потом все хором повторяли слова клятвы на верность Родине и делу строителей коммунизма. Присутствующие были взволнованны и не было равнодушных. Уж чего-чего, а с кадрами, начиная со школьной скамьи, в Советском Союзе работать умели. Потому не было у нас, до поры до времени, никаких сомнений в том, что путь к коммунизму приведет в итоге к всеобщему благоденствию. С детских лет учили, что тем, кто много и честно трудится, воздадут по заслугам. В дальнейшем в реальной жизни все оказалось не совсем так.

Только один выходной

И были еще молоды и здоровы наши родители, всегда готовые защитить нас от житейских напастей. До 1967 года они работали, имея в неделю только один выходной – воскресенье. Правда, рабочие дни были на час короче. Поэтому в воскресенье в местах отдыха было многолюдно. Люди, принарядившись, гуляли с детьми.

Только в воскресенье (единственный выходной день) удавалось полноценно пообщаться и поиграть с ребенком. Фото 1959 года

У касс в кинотеатрах на детские сеансы стояли очереди, и в буфетах тоже. Вроде и не голодные были, а всем хотелось перед сеансом выпить стакан ситро и съесть пирожное. Тянучки были в ходу, хулиганистые ребята, разжевав конфету, клали ее на сиденье стула в кинозале. Зрители, севшие на такие стулья, не сразу чувствовали подвох, прилипали и ругались. На юбках и брюках оставались безобразные пятна, а маленькие мерзавцы, спрятавшись на дальних рядах, довольно хихикали.

Странно устроен человек. Большую часть в его жизни занимают неприятности, много бед и страданий выпадает на его долю. Но все плохое забывается. Так уж устроена наша память, в ней остается только светлое, хорошее.

Проза жизни

В начале, да и в середине шестидесятых в нашем, по причине бесконечного строительного бума, не совсем еще цивилизованном дворе время от времени щедро лилась кровь. Прямо во дворе несколько объединившихся для этого дела татарских семей резали баранов или коров. Вся окрестная ребятня сбегалась смотреть на такие мероприятия. На глазах собравшейся публики барану или телке отработанным движением перерезали горло, и кровь хрипящего и бьющегося в агонии животного аккуратно собирали в таз. Из нее, наверное, потом колбасу готовили или запекали как-то. Все шло в дело. Шкуру снимали, повесив барана за задние ноги на перекладине для сушки белья или на дереве. Весь ливер сваливали в кучу, и женщины сортировали его. Промывали кишки (гадость на первый взгляд, но как-то, уже будучи взрослым, я попробовал в деревне запеченные в печке бараньи кишки – достаточно вкусно, но пища жирная, тяжелая…)

Мыли и скоблили ножки, обжигая их на костре, отчего специфическим бараньим смрадом несло по всем окрестным кварталам.

А в зарезанной таким образом корове как-то оказался зародыш, уже сформировавшийся маленький теленок, гладкий и лысый “инопланетянин”, упакованный в плаценте, как в мешке. Плаценту отбросили в сторону, как вещь ненужную, чтобы потом, наверное, соответствующим образом утилизировать. Но вездесущие пацаны утащили ее на пустырь и, сгрудившись, смотрели, как два добровольца при помощи перочинных ножей изучают содержимое не рожденного теленка, разрезая его на части.

Зато мы с ранних лет знали, что котлеты, которые мы едим, не в мясорубках родятся и не на деревьях растут. Это не портило нам аппетит: что естественно – то не безобразно. Человек – существо всеядное. Кто-то из нас более плотояден, кто-то – менее… Ученые говорят, что если бы человек не научился есть мясо, он бы остался обезьяной. Может быть. Спорить не будем. Хотя есть примеры существования очень разумных вегетарианцев, Бернард Шоу, например. Но нельзя же утверждать, что его мама и папа тоже не кушали бифштексы. Мы котлеты ели за милую душу даже после всех дворовых кровопролитных картин.

А у нас в квартире газ

…Бабка газовой боялась плиты,

Но привыкла и варила борщи…

Между прочим, мне в жизни мало что попадалось из стряпни вкуснее беляшей, которые делала жена деда Галима, жившего на первом этаже в нашем подъезде. Горячие треугольные беляши, истекающие жиром, были божественно вкусны. Мы уплетали их за обе щеки с моим приятелем, внуком деда Галима Витькой. Придя домой, я неустанно подбивал свою бабушку воспроизвести подобное. Поддавшись уговорам, она делала для нас беляши, и довольно вкусные. Но это уже было не то. Секреты и тонкости татарской кулинарии моей бабушке были не знакомы. Хотя она большую часть времени проводила на кухне и изумительно готовила. Обед всегда был из трех блюд: первое, второе и третье. Иногда к этому прибавлялся десерт из фруктов или какого-нибудь хитро запеченного сладкого пудинга, который бабушка по-простому называла запеканкой.

После того, как в нашем "сталинском" доме поставили газовые плиты, первый год или полтора в квартиры централизованно привозили тяжелые газовые баллоны, которые мужики, кряхтя, таскали по лестницам. Потом, вырыв большую яму посреди двора, закопали несколько огромных цистерн, откуда газ поступал в дома. Цистерны заправляли с помощью привозивших газ грузовиков с надписями "Осторожно!" Эти гигантские емкости во дворе пугали предостерегающими вывесками на изгороди, от них пахло пропаном, что настораживало некоторых жильцов, знавших, что газ взрывоопасен. Но, слава Богу, никаких взрывов никогда не случалось.

Разве что пацаны, набив большие полые ключи от замков селитрой и вставив в ключ гвоздь по диаметру, привязав на бечевку, били этим самопалом по стенам домов, производя громкие выстрелы.

Громкий фейерверк

Мальчишки всегда любили стрельбу. Сейчас – петарды, тогда – "взрывпакеты", которые делали сами, смешивая порох и серу. Из магниевых опилок, наточив их с помощью напильника и смешав с серой, унесенной втихаря из кабинета химии, производили "бенгальские огни".

Как-то я, классе в шестом, наученный дворовыми мастерами шумовых эффектов, решил показать учительнице химии Музе Борисовне красивый фейерверк из магниевых опилок, для чего сточил напильником половину запасенной заранее магниевой дверной ручки (делали когда-то такие), смешал с серой, как положено. Но, видать, пропорции не рассчитал. "Шутиха" моя грохнула так, что стекла едва не повылетали. Меня оглушило, как рыбу динамитом. Все перепугались, особенно учительница. Кабинет затянуло вонючим дымом. Из соседних помещений народ повалил, любопытствуя. Я стоял взъерошенный, с квадратными глазами и пытался убедить учительницу в том, что это случайная ошибка, что дело поправимое, и в следующий раз я сделаю очень красивый фейерверк.

До конца учебы в школе меня не подпускали к взрывчатым веществам, никаких опытов я больше не проводил. А во дворе мы фейерверки делали и ракеты запускали где-нибудь на стройке, вдали от посторонних глаз. Не всегда удачно, но жертв не было. Везет человеку, когда кусок взорвавшегося металлического цилиндра шлепает в метре от его головы в стену, выбивая изрядную щербину в штукатурке.

Химия в те времена многих интересовала, в смысле химичили напропалую. Большое внимание уделяли разным горючим смесям. Насыпали, например, в бумажный пакетик марганцовки, закапывали туда две-три капли известной жидкости и, плотно упаковав, засовывали в карман стоящему в очереди посетителю магазина. Эта пакость в кармане через какое-то время воспламенялась, что вызывало большую панику. За такие забавы можно было легко угодить в милицию, но даже это не останавливало подростков, которые не осознавали до конца, где кончаются шалости и начинаются уголовные дела.

По лезвию ножа

А уголовные дела начинались рядом. Соседа моего Шурика посадили (лет, кажется, на пять) за то, что был в компании, которая сняла с кого-то меховую шапку. А соседа Толика посадили за то, что согласился постоять ночью на "шухере", когда ребята постарше грабили сберкассу. Кстати, денег в сберкассе не оказалось, но сроки получили все желающие разбогатеть.

А отец моего приятеля Кости, приревновав, убил свою жену. Семнадцать ножевых ударов… потом себе этим же ножом перерезал голо. Но его вылечили и посадили очень надолго, где он и сгинул. Мы толпой ходили смотреть на этот нож, который почему-то не увезли сразу как улику. Подобного зверства не было в нашем дворе ни до, ни после этого случая. Костю с сестрой определили в детский дом.

И песни разные звучали в праздники

Были и праздники на нашей улице. Первого мая после демонстрации во дворе всегда было многолюдно. Люди гуляли компаниями, с яркими красными бантами и надувными шарами. Шутили, смеялись. Воздух был пронзительно чист, светило солнце, в атмосфере вместе с молекулами кислорода плавали флюиды добросердечия и доброжелательности.

Дворовые мужики-соседи, что попроще, сбежав от жен, кооперировались за столиком возле гаража. Будто ниоткуда появлялись стакан и бутылка красного вина. Торопливо разливали и пили, дымили дешевыми сигаретами. Шумливые гости, высовываясь из окон, пеняли хозяевам, оставившим их без присмотра, и звали за столы. Мужики торопливо шлепали друг друга в ладони и разбегались по своим квартирам, откуда до вечера раздавался звон бокалов и нестройное пение:

Ой, мороз, мороз,

Не морозь меня…

В подъездах пахло селедкой с луком, пирогами и другими закусонами. Пацаны постарше, стащив где-то бутылку вина и кулек с закусью, располагались на веранде ближайшего детского сада. Пили с понтом, держа стакан указательным и большим пальцами, оттопырив остальные в сторону. Заедали. Прикуривали. Малышня паслась рядом, учтиво наблюдая за действиями старших товарищей, которые рассказывали пошлые анекдоты и с видом много повидавших людей рассуждали о том, сколько мужиков может одновременно полюбить женщина по доброй воле и при хорошем настроении.

Люди посолиднее, принимали гостей, стоя на балконах, приветственно размахивая руками. Садились вместе за щедро накрытые столы, тоже пили водку и тоже пели песни. Может быть, не так громко, интеллигентно:

А годы летят, наши годы, как птицы, летят.

И некогда нам оглянуться назад…

Шары-бары!

Все это было, было…

Облезлая кобыла

Татарина возила.

Кричал: "Шары-бары".

А пацаны и бабки

Несли старье и тряпки

В обмен на куклы, тапки,

Воздушные шары.

В первой половине шестидесятых, в основном в выходные дни, в теплое время года во двор приезжал старьевщик. Это был маленький татарин в цветной тюбетейке, неважно говоривший по-русски. Ездил он на телеге со скрипящими колесами, в которую была запряжена неопрятная лошаденка, бока и зад ее покрывала потрескавшаяся корка засохшей грязи. Мы гадали, почему она такая грязная, ведь лошади вроде спят стоя, а эта как будто валялась на полу в конюшне. Хотя и в конюшне на полу не должно быть так грязно. Может, он ее специально не чистил, оберегая от грабителей. На такую неказистую скотинку вряд ли кто покусится.

Проезжая по двору, старьевщик покрикивал:

– Шары-бары! Шары-бары! С-та-р-ыии ве-с-щч, по-ку-па-йиым!

Он привозил воздушные шарики с пищалками, пистолеты-пугачи, стреляющие пистонами, леденцы на палочках, свистки, зеркальца, шелковые бантики, наперстки, нитки, иголки и прочие ширпотребовские мелочи и детские игрушки.

Пацанва, естественно, набегала в желании поживиться. У татарина в обмен на старые тряпки можно было раздобыть много хороших вещей, в частности, увеличительное стекло, чтобы выжигать рисунки и надписи на деревянных предметах. Тащили кто что мог. Меняли. Хозяйки, сушившие во дворе белье, в такие моменты настораживались, смотрели из окон и с балконов, чтобы мальчишки чего по недогляду не уволокли в телегу старьевщика, где тряпье прочно оседало в потертых мешках, и достать его обратно было проблематично. Зато у кого-то из пацанов появлялся дешевенький, но новый и красивый перочинный ножик с железной рукояткой. Такой в магазине копеек тридцать стоил, но зачем покупать, когда у татарина можно за килограмм – полтора тряпок обменять. И дома находили старые вещи, никому, на первый взгляд, не нужные, а если у кого-то что-то пропадало вдруг – было уже поздно. Старьевщик ждать не будет.

– Шары-бары!

И дальше поехал. Навстречу обитателям соседнего двора, где, заслышав его, бабки уже тащили рванье в обмен на нужные мелкие предметы обихода или игрушки внукам.

Оптические действа

Особенно у пацанов ценились ножи и лупы. Они были предметом торга и обмена. И если за самодельные ножи с наборными разноцветными пластиковыми рукоятками можно было поиметь неприятности, а родители, обнаруживая такое оружие в кармане, устраивали разборки (где взял, откуда?) и беспощадно данное оружие конфисковывали, то за лупы и перочинные ножи никто никого не ругал. Хотя с помощью увеличительных стекол искушенные мальчуганы легко могли устроить пожар. В хорошую погоду, когда светило солнце, многие отроки занимались выжиганием. Надписями типа "Коля + Галя" были испещрены все окрестные деревянные столбы и заборы. Лупы имелись почти у каждого. Электровыжигательные приборы в то время были редки, и многие любители искусства пользовались стекляшками, выжигая на деревянных досках достаточно симпатичные картинки.

Увеличительные стекла, ходившие по рукам, встречались и магазинные, но у многих происхождение было не ясное. Это я уже позже понял, откуда бралось такое количество различных стекляшек. В первой половине шестидесятых, когда во дворе радиомеханического техникума что-то копали экскаватором, вся окрестная ребятня принимала участие в этих раскопках. Рабочие уходили на обед, а мальчишки, вооружившись палками, ныряли в земляные ямы и, как старатели во времена золотой лихорадки, долбили шурфы, добывая драгоценности. Земля была набита стеклянными призмами и треугольниками, разных размеров увеличительными стеклами. Наряду с хорошими линзами попадались неотшлифованные. Мы тогда понять не могли, откуда здесь такие богатства.

Спустя годы, я узнал, что на месте теперешнего радиомеханического техникума на улице Пушкина когда-то был оптический цех номерного завода, ставшего впоследствии объединением "Марийский машиностроитель". Тут во время Великой Отечественной войны обдирали, полировали и центровали линзы для оптических приборов, необходимых на фронте. Йошкар-Ола военная была одним из центров оптического приборостроения.

Как рассказывала женщина, которая была в те годы студенткой, оптико-механический техникум, образованный в 1944 году с целью подготовки специалистов для завода, сначала располагался на улице Советской. Это было одноэтажное здание, изначально совершенно не приспособленное для учебы. Студенты техникума сами обустраивали его, клали печи, вставляли оконные рамы, замазывали щели – в общем, приводили в нормальный вид запущенное помещение. Трудное было время. Война. Холодно и голодно. Здание плохо отапливалось, и студенты параллельно с приобретением навыков и знаний по специальности приобретали навыки выживания и обустройства быта.

Позже техникум перевели в здание оптического цеха завода, где он обосновался на долгие годы, и был преобразован сначала в электромеханический, а затем в радиомеханический. Сначала здание было двухэтажным, третий этаж вырос только в начале 60-х, вместе с новым учебным корпусом. Как раз в это время и прошла среди окрестных мальчишек "золотая лихорадка". Как там у классика:

Навозну кучу разгребая,

Петух нашел жемчужное зерно…

Тучи мальчишек копались в дурно пахнущей глине в поисках заветных стекляшек. И не от нищеты это шло. Лупу, в принципе, можно было в магазине купить. А вот коллективный дух вольных старателей, все помыслы которых направлены на поиски клада, – этого в магазине не купишь. Хотя любому начинанию рано или поздно приходит конец. Прошло немного времени, и мальчишки забыли про эльдорадо во дворе техникума. И линзы им стали неинтересны. Одни занятия сменяют другие. В этом и есть сермяжная правда – ничего нельзя повторить заново. Только память – эта неугомонная бестия, нет-нет да и высвечивает яркие картинки прошлого, напоминая, какими мы были. Какие разные люди, события наполняли пространство и время – факторы, определяющие течение замечательного процесса с коротким названием – жизнь.

Разве можно забыть, как вслед за татарином-старьевщиком во двор, расцвеченный солнцем и веселыми ребячьими голосами, заезжал автобус с черными шторами на окнах, и вся детвора сбегалась, чтобы, заплатив три копейки, посмотреть, забравшись внутрь этого волшебного кинотеатра, цветной мультфильм про Чиполлино или Незнайку. Толкотня в автобусе была неимоверная, многие ребята делали по несколько заходов и показывали старые билеты, желая обжулить приезжих “киношников”. А “киношники” были добрые, бывало, и бесплатно пускали особо обиженных, не имевших при себе капиталов маленьких граждан нашей великой страны.

На железном коне я поехал по земле

В середине шестидесятых, когда личные автомобили появлялись во дворе достаточно редко и считались роскошью, проблемы транспорта решались просто. Почти у каждого мальчишки был велосипед. Некоторые малоимущие любители, как в послевоенное время, еще продолжали делать деревянные самокаты, у которых вместо колес ставились здоровенные подшипники, гремевшие по асфальту. Но с каждым годом их становилось меньше. В магазинах появились заводские самокаты с колесами на спицах, но такие покупали редко, мальчишки предпочитали велосипеды.

"Двухколесных коней" иногда воровали, и по этому поводу заводились дела. Милиция всерьез занималась поисками, и в большинстве случаев украденный велосипед спустя какое-то время возвращался владельцу.

Вот и у меня, когда я учился в шестом классе, похитили новый велик. Была тогда такая чудо-машина "Спутник" с изогнутым спортивным рулем и тремя скоростями. На улице, где мы с приятелями рассекали пространство, подошел незнакомый парнишка и вежливо попросил прокатиться. Жадность в нашей среде считалась пороком, и потому я, конечно, откликнулся на его просьбу. Он сел и уехал. С концами. Мне было очень жаль новый велосипед. Мы пошли с отцом в милицию. Дело было вечером. Написали заявление и ушли обратно домой. Я плохо спал в эту ночь. Обидно было до слез. Еще никогда в жизни меня так не обманывали, потому что жизнь-то еще только начиналась. Это была трагедия. Я понимал, что в скором будущем велосипед мне не купят, тем более "Спутник", он стоил почти в два раза дороже обычного дорожного велосипеда – 70 рублей. А "Урал", например, или "Сура" всего 40-45.

На следующий день я, как положено пострадавшему, ходил убитый горем и принимал соболезнования от своих дворовых приятелей. А вечером нас с отцом вызвали в милицию. На опознание. В комнате стоял МОЙ велосипед. Я бы его опознал среди тысячи подобных. Это было счастье. Жизнь казалась такой прекрасной, а милиционеры такими всесильными, сеющими добро и справедливость.

Велосипеды служили моим сверстникам не только для праздного развлечения, вроде игры в догонялки на площадке перед гаражами, где прохожим в это время ходить не рекомендовалось. Сшибить могли выписывающие кренделя юные экстремалы, которые гонялись друг за другом как ненормальные. Нет, велосипеды предназначались и для других более полезных дел. Летом, например, сколотив ватагу, дворовая братия отправлялась за орехами "на Корту". Асфальтированных дорог тогда было мало, поэтому до деревни Корта, вблизи которой рос фундук, добирались достаточно долго. Орехи привозили целыми рюкзаками, и весь двор после таких походов был усеян ореховой скорлупой. В конце лета за грибами на великах ездили, благо грибные места начинались сразу за городом.

Царица полей

Иногда летними погожими днями велосипедисты стаями просто колесили по пригородам, изучая окрестности. Город тогда был значительно меньше теперешнего. Вокруг него благоденствовали колхозы. Везде проселочные дороги вели сквозь ячменные, ржаные, пшеничные, кукурузные поля.

После ухода Никиты Сергеевича Хрущева с поста генерального секретаря ЦК КПСС кукурузы стали сеять поменьше. А ведь еще в конце пятидесятых – начале шестидесятых она стояла вокруг города стеной. Мама рассказывала мне, вспоминая (она преподавала агрономию в пединституте и к сельскому хозяйству имела отношение), как при Хрущеве приезжали инспекции из Москвы, проверяли, насколько успешно идет уборка кукурузы. А кукурузы было так много, что ее убирать не успевали, но показать это было нельзя. Поэтому пускали по полю два трактора, между которыми привязывали рельсу и таким образом сбивали напрочь все посевы, имитируя уборку.

В магазинах, кроме прочего, продавали кукурузный хлеб. Взрослым он не нравился, а нам было все равно. Гвозди могли переваривать желудки мальчишек тех лет, привыкших к "подножному корму" в виде всевозможных недозрелых фруктов и овощей с разных "случайных" огородов, куда регулярно совершались набеги, щавеля и кислицы с лесных полян, жареных на костре грибов и мелкой рыбешки.

А за молочными кукурузными початками с колхозных полей специально ездили, например, в сторону реки Нольки. Там между городскими окраинами и зарождающимися садами "Дружба" колосилась масса всяких злаков и местами густо росла кукуруза. Мы срезали початки перочинными ножами и, не обдирая, складывали в сумки, а потом ехали дальше к речке, где ловили усачей (или, по-другому, гольцов), пекли на костре хлеб и картошку, шелушили и жевали сладкую недозревшую кукурузу.

Нолька – речка небольшая, но усачей тут водилось великое множество. Ловили их сотнями при помощи небольших удочек с малюсенькими крючками-заглотышами. Загорали на небольших песчаных косах, купались. Развалившись на песке, смотрели, как канюк с противным пронзительным писком кружит над нами в поисках добычи. Выше белоснежные облака, меняя формы, тихо проплывали в дальние страны, и солнце, которым наполнен весь мир, ласково грело ободранные коленки и впалые животы первобытных охотников.

А на кладбище все спокойненько

За Нолькой зеленым островом покачивалось на ветру полузаброшенное кладбище с большими деревьями, где мы с интересом бродили меж старых могил, и наши ясные головы были переполнены неясными мыслями о бренности бытия и ждущей нас юдоли земной. Впрочем, выражались эти мысли часто даже при помощи матерных слов. Сентиментальность была не в ходу.

– Глядите, креста нет, а холм остался, тоже, видать, могилка была, – говорил какой-нибудь отрок, сплюнув сквозь зубы под ноги, – тоже какой-то жмурик лежит, истлел, наверное, весь напрочь. Всего черви обсосали. Мы тоже все когда-нибудь загнемся. Противно, наверное, пацаны, когда тебя черви жрут, а ты сделать ничего не можешь…

Кладбище – место особое. Здесь даже отъявленные циники имеют право загрустить. Мы все не вечны в этом мире и часто забываем об этом. Никто наперед не знает, сколько ему выпадет прожить, и думать об этом не хочется. Одно известно точно – недолог век человеческий. Не оттого ли мы так спешим все время? Совершаем неоправданные и непродуманные поступки. Понапрасну тратим нервы на вещи, которые того не стоят. Обманываем сами себя, определяя житейские приоритеты, и когда приходит срок подводить итоги, с огорчением сознаем, что можно было прожить по-другому. Добрее, честнее. Но вернуть уже ничего нельзя…

Только это все потом. А сейчас мы живы и здоровы. Теплый ветер гладит наши вихрастые головы, усачи клюют как сумасшедшие, и бездомный щенок, прибившийся к нашей компании по дороге, уже нашел себе хозяина. Лишь бы родители согласились принять в семью эту симпатичную дворнягу.

Жизнь – штука интересная и приятная, особенно если вокруг родные люди, которые любят тебя, независимо от того, насколько ты способен быть полезным. А просто за то, что ты есть. И это правильно. Любить мозгами нельзя, любить можно только сердцем. Это было всегда и всегда будет. Другое дело, что выражается любовь по-разному.

У детей начала и середины шестидесятых не было многого из того, что есть сейчас у их сверстников. Новый велосипед для многих был пределом мечтаний. А вообще жили довольно скудно. Конфеты или пирожные во многих семьях дети видели только в праздники. Обычное дело – кусок сахара за щеку – и гулять на улицу.

В синем небе белые голуби

Через улицу от “сталинских” многоквартирных жилищ стоял деревянный дом, в котором жил парень – наш ровесник с украинской фамилией. Его родные держали большое количество разных голубей: "чайки", "чеграши", "павлины", "дутыши", "монахи"… Сколько страстей кипело вокруг голубятен. В то время, когда город еще был местами "деревянным", на частных подворьях повсеместно многими десятками держали чудесных птиц. Это была целая индустрия. Голубей переманивали друг у друга, воровали. Из-за них дрались. Ходовой товар. Хороший голубь дорого стоил. В течение всего дня, особенно в выходные, можно было видеть, как в небе барражируют стаи, поднимаясь иногда так высоко, что голуби превращались в точки. Очень красивое зрелище. Белые птицы на фоне синего неба. Каким простором и свободой (тем, чего всегда не хватало людям тогда, да и сейчас тоже) веяло от голубиных полетов. Желающих иметь птиц было в избытке.

Обычная картина – человек в потертых старых штанах с вытянутыми коленками и поношенной рубахе (в новой одежде по сараям не лазали) на крыше голубятни с длинным шестом в руках, на конце которого повязана тряпка. И переливистые разбойничьи свисты, и великолепные голуби, выполняющие замысловатые пируэты. Счастливыми глазами смотрели владельцы птиц, как кувыркаются в воздухе их любимые черно-пегие "турманы" и, порхая, зависают в вышине, словно привязанные к небесам невидимой нитью белоснежные "бабочки". Озирали зорко окрестности. Не дай бог появится враг: кобчик или чеглок – мелкие соколы, бьющие голубей в воздухе. Голубятники, ненавидевшие этих хищников, целенаправленно искали в округе их гнезда и старались уничтожить выводки. Город был зеленый. В городском парке даже мелкие совы жили, сычики всякие. Впрочем, они не представляли опасности для голубей, но голубятники, обнаружив, и их гнезда безжалостно уничтожали.

Держать голубей – дело хлопотное, требующее определенных затрат и отнимающее много времени. Но любители были всегда и всегда, наверное, будут.

И в современной Йошкар-Оле остались приверженцы этого красивого увлечения. Правда, сейчас их намного меньше, чем раньше. А во времена, когда по всему городу интенсивно сносили старые деревянные дома и люди переселялись в хрущевки, вместе с ними переезжали голуби. Балконы спешно переоборудовали в голубятни. Обтягивали сеткой, сооружали лавы. Голуби довольно ворковали и обильно гадили на соседние балконы, вызывая неудовольствие непросвещенных обывателей. А заливистые свисты по утрам приводили к скандалам внутри сообщества пользователей жилья.

Может быть, и по этой причине постепенно голубятен в жилых домах становилось все меньше и меньше. Небо оставалось пустым, холодным и далеким. Голуби приближали его к людям, а людям было уже не до голубей.

Голуби не вписывались в бытоустройство многоэтажных сот. Они – птицы вольные, простор любят и доброе человеческое отношение.

Синица канарейку не заменит

Мальчишки шестидесятых, не имеющие возможности держать голубей, заводили дома в клетках мелких птиц. В только что открывшемся магазине "Природа" можно было купить канарейку или щегла. Лучше кенара, потому что канарейка-самка не поет. У моего отца кенар жил довольно долго, пел серебряным голосом, садился на руку и клевал с нее конопляные зернышки. Птичку задавил кот, который пришел в гости с соседнего балкона, балконы с одной стороны дома располагались впритык. Жаль было кенара, к нему все привыкли. Отец купил другого за 20 рублей, но он уже не умел так красиво петь, не был таким ручным и не прижился. Нырнул в открытую форточку, когда отец по старой привычке выпустил свою птичку полетать по комнате. Я пытался восполнить утрату, посадив в пустую клетку синицу, которую поймал на сало, оборудовав дверцу клетки сторожком, резинкой и выставив ее на балкон. Но отец мою инициативу не одобрил. Синица все время противно пищала, и ее песни не были похожи на переливы кенара. Пришлось выпустить птаху на волю. После этого я всю зиму время от времени ловил синичек и, подержав пару дней в комнате и подкормив, снова выпускал их на свободу.

Не только бесполезных синичек ловили дворовые мальчишки. Были птицы, за которых можно было получить деньги. Кажется, рубля по полтора-два принимали одно время в новом магазине "Природа" щеглов, зябликов, снегирей. Помнится, для этого дела приспосабливали магазинные ящики из-под товаров, дно которых густо сервировали петлями из конского волоса. Перевернутый ящик с петлями ставили среди бурьяна на снег и подсыпали мелких зернышек. Я в этих мероприятиях не участвовал, но знаю наверняка, что птиц так ловили. И сдавали в магазин. А волосы для петель выдергивали из хвоста кобылы, возившей продукты в ближайшее кафе. Желающих поживиться было много, и поэтому кобыла выглядела недовольной. Она нервничала и даже пыталась лягнуть назойливых заготовителей скотоволоса.

В подъездах было многолюдно

Зимой дворовая ребятня вечерами часто паслась в подъездах жилых домов. Рассказывали друг другу дурацкие истории, хохмили, детально разбирали случившиеся драки, строили планы, жевали кофейные кубики за 7 копеек. Плюнув на стену, мусолили спички, собирая клейкую известку, а потом зажигали и бросали вверх. Спички приклеивались к потолку и горели, оставляя безобразные пятна копоти. Наиболее нетерпимые жильцы выгоняли мальчишеские ватаги из подъездов. Таким потом мстили самым подлым образом – накручивали на спички матерчатую изоленту, зажигали с одного конца, а потом слегка притушив, заталкивали в замочную скважину. Английских замков в то время было еще немного, а в замочные скважины, изготовленные строителями, можно было засунуть любую "дымовуху". Изолента тлела, и едкий дым постепенно пропитывал внутренности квартиры, вызывая у обитателей нервные возбуждения.

Много было способов "оживить" жильцов. Двери квартир тогда открывались внутрь, и гадкие мальчишки, связав веревкой дверные ручки двух супротивных квартир, весело давили на кнопки звонков. И начиналось "перетягивание каната". Веревку вязали таким образом, что двери шевелились, но не открывались так, чтобы можно было что-то видеть. Борьба титанов. Каждый старался перетянуть дверь на себя, ругаясь при этом, а пацанва, спустившись по лестнице, наблюдая за происходящим, умирала от смеха и была готова при необходимости быстро слинять с места происшествия.

Засада в кустах

Надо отметить, что до середины шестидесятых во многих квартирах, особенно там, где были дети, входные двери днем не закрывали совсем, потому что ребятишки все время шныряли туда-сюда. Замучаешься двери закрывать-открывать. А уходя, многие хозяева клали ключи под половичок у двери или засовывали их за косяк. И вы знаете, я ни разу за время своего детства не слышал, чтобы у кого-то в нашем дворе ограбили квартиру. Сейчас в такое трудно поверить, но это было. И редко стоящие во дворе одинокие машины никто никогда не угонял.

Один раз, помню, уже в начале семидесятых у одной из машин сняли лобовое стекло. Ой, что было… Милиции понаехало – ступить некуда. Рулетками измеряли расстояние от машины до ближайших кустов, саму машину чуть ли не с лупами рассматривали. Засаду в кустах посадили. Дня через два после происшествия мы с друзьями за грибами собрались. Выхожу ранним утром из подъезда, а навстречу из кустов чел, одетый в гражданское, вылезает. Кто такой, спрашивает меня, почему так рано гуляешь? С неделю, наверное, в кустах тайные агенты отирались, потом сняли засаду, наверное, поняли, что жулики активностью милиции напуганы и за вторым стеклом во двор уже не придут.

Приятно было осознавать, засыпая, что там во дворе берегут твой покой серьезные дяди-милиционеры. Дежурят в кустах, чтобы тебе сладко спалось.

Сегодня полицейский, мне кажется, из-за украденного стекла в кусты не полезет. Время ли теперь засады устраивать, когда народ вокруг “бабло рубит”. Глупости это.

Танки в городе

Однажды, кажется, где-то в первой половине шестидесятых, на улицах Йошкар-Олы появились танки. Девятого мая партийное руководство решило удивить народ грозной боевой техникой. Люди действительно наблюдали за парадом с большим интересом. Пацаны на окрестные заборы залезали, чтобы лучше рассмотреть эти мощные бронированные машины с длинными стволами орудий. Правда, было такое на моей памяти только раз. Нет, парады ко Дню Победы проходили регулярно, и техника в них военная разная участвовала, но танков больше не наблюдалось. Говорят, они асфальт попортили, улицы Йошкар-Олы – это же не брусчатка парадных площадей. После того случая техника в парадах участвовала исключительно на резиновом ходу.

Как наступит Первомай…

Майские праздники народ любил. Хорошая, теплая погода, выходной день, красные флаги и воздушные шары. Царила атмосфера какого-то единения. Где-то до середины семидесятых первомайские колонны группировались в основном вблизи корпусов политехнического института, на прилегающих территориях. Мужики время от времени группами заруливали куда-нибудь в укромный уголок за забором, чтобы стоя ухватить из граненого стакана красного винца. Жены делали вид, что сердятся, но ругали своих благоверных за их недолгие отлучки вяло, праздник же, грех мужику не выпить. Шутили, смеялись. Планировали, кто, когда и к кому идет в гости сначала и потом. В гости в праздники ходили друг к другу повсеместно, бывало, и "по кругу", когда хозяева превращались в гостей, а гости в хозяев.

По очереди выпускали колонны одну за другой, они шли, расцвеченные транспарантами, флагами и хорошо отретушированными нестареющими портретами партийных вождей. Впрочем, отношение к вождям было достаточно безразличным. Ну есть вожди, пусть будут. Ведь они там, а мы тут. Надо портрет пронести перед трибунами – пронесем. А кто на этом портрете – черт его знает. Какой-то член Политбюро, наверное, или другой какой член. “Ура” ведь не потому кричим, что рады видеть стоящих на трибуне, а потому что весна, потому что праздник, выходной день, и после шествия по улицам будет застолье с друзьями, а завтра не надо на работу идти.

В начале семидесятых одно время с целью борьбы с пьянством продовольственные магазины в такие праздники закрывали, о чем заранее извещали население. Даже хлеб приходилось покупать накануне. Ведь стол праздничный накрыть – святое дело.

На столах в обязательном порядке стояли шпроты, винегрет, порезанный на пластинки сыр (который почему-то, как правило, никто не ел, и он потом мирно "загибался" в холодильнике, подсыхал, на нем выступали капельки прозрачного жира). Маринованные помидоры – предмет особой гордости каждой хозяйки – в магазинах тогда не покупали, их делали сами. Каждый гость считал для себя обязательным, прокусив и пососав помидорину, которая при неосторожном обращении брызгала на одежду, сказать хозяйке комплимент по поводу вкусовых качеств оной еды. Особым разнообразием домашние столы в то время не отличались. Чуд морских не наблюдалось. Многочисленных, радующих глаз фруктов не было. Разве что яблоки. Колбаса была хорошая. Йошкар-олинский сервелат тех времен знали далеко за пределами МАССР, из близлежащих республик и областей специально за ним приезжали. В посылках этот сервелат в качестве гостинца посылали.

А на столах красовались селедка под шубой, салаты, пироги самопальные (уж тут хозяйки изощрялись как могли). Из горячего: жареные куры, свиные отбивные, пельмени, или просто толстые, хорошо прожаренные котлеты. Особо одаренные мучились с фаршированной рыбой. Пельмени тоже делали сами. Из двух-трех сортов разного мяса, в меру перченые, слепленные вручную, они были поистине произведением искусства.

В наши дни редкая хозяюшка позволяет себе тратить время на производство таких яств. Сейчас пельмени в магазине чаще покупают, там встречаются и неплохие. Но таких, какие делали тогда наши бабушки и мамы, в магазине не купишь. Ели их со сметаной, добавив туда немного хрена, с маслом, с майонезом, с уксусом.

По Комсомольской плыли в "Космос"

Улица Комсомольская в шестидесятых – да и семидесятых – была одна из самых оживленных улиц города. Большой продуктовый магазин, кафе "Молодежное", универмаг “Восход” привлекали публику. В "Молодежке" ближе к обеду паслись желающие покушать, а вечером сюда на огонек тянулись поодиночке и компаниями, чтобы вкусно поужинать, выпить, послушать музыку. Бокал вина и живая музыка – приятное соседство. Никакие магнитофонные записи не заменят душевных песен видавших виды лабухов. Сто грамм – и пошла песня от сердца к сердцу.

И непьющие с удовольствием гуляли. Многочисленные студенческие компании вояжировали по Комсомольской теплыми летними вечерами, доходили до площади Ленина, пересекали Ленинский проспект и шумливой толпой продолжали путь по проспекту Гагарина "межпланетным маршрутом" от магазина "Спутник" к магазину "Космос". Парни всячески выпендривались перед девчонками, а те довольно хихикали и кушали мороженое. Изредка среди толпы плыли немногочисленные группы из ДНД (добровольная народная дружина) с красными повязками на руках, они были вооружены свистками и пристально следили за тем, чтобы общественный порядок никто не нарушал.

Купи – продам

А в универмаг тех времен нужно было заходить почаще. Тут время от времени "выбрасывали" в продажу импортные вещи. Поэтому в желающих приодеться недостатка не было. Тем более, что по обе стороны от универмага были прилеплены прилавки и павильончики, где продавали наряду с импортными по какой-то причине уцененные вещи. Причем вещи хорошие. Уже тогда находились проныры, которые покупали здесь шмотки недорого и волокли на толкучку, где сбывали подороже.

Таких ухарей ловили, это называлось спекуляцией, и была уголовная статья, по которой человека за подобное предпринимательство могли посадить. Но все равно был спрос – было и предложение.

Осторожно ездили в Москву (где-то от 11 до 14 рублей стоил билет в плацкарте), покупали в ГУМе, ЦУМе или у случайных торговцев всякого вида джинсы, сумки, обувь, жвачку, музыкальные пластинки, которые называли "дисками" (у меломанов наряду с допотопными магнитофонами были так называемые "стереопроигрыватели" – усовершенствованные "электропатефоны"), осторожненько везли обратно, осторожненько продавали. В просторечье фарцовкой это называлось.

Поначалу стихийная барахолка болталась на Центральном рынке, позднее ее перенесли из центра города на улицу Машиностроителей. К концу 80-х тут можно было купить любую одежду, но, разумеется, за цену, в разы превышавшую магазинную. Самое занятное было то, что власти знали о существовании “толкучки”, то есть она по-своему была легальна, но спекуляцией тут якобы заниматься было все равно нельзя. Люди в гражданском с незапоминающимися лицами "пасли" нарушителей закона. Кажется, временами дело доходило даже до контрольных закупок. Покупают у тебя, к примеру, джинсы, а потом предъявляют удостоверение и начинают разбираться, где ты эти джинсы взял и почему продаешь. И даже купивший вещь у спекулянта мог стать предметом охоты, автоматически, вместе с одежкой, примеривая на себя роль по меньшей мере свидетеля.

Так что в универмаге приобретать вещи было безопаснее. Народу тут всегда толкалось много, но купить что-то возможность все же была.

Про киднеппинг в советское время не слышали, и прямо у универмага молодые мамаши без опаски оставляли коляски, приткнув их к витрине. А сами убегали в магазин за покупками. По теперешним временам деяние неправдоподобное. Сейчас коляску с ребенком у магазина может оставить только какая-нибудь пьяная "отмороженная" мать.

Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними. Уже давно слово "спекуляция" употребляют только в отношении политиков, а в обычной жизни подобное действо названо бизнесом. Сейчас этим открыто занимаются добропорядочные граждане. Умение делать деньги стало высшим искусством, доступным всем без исключения индивидам. Правда, не у всех получается, но это уже другая тема.

Невольно вспомнишь времена, когда за желание подзашибить лишнюю деньгу можно было запросто угодить за решетку на довольно длительный срок. В СССР это было повсеместно, и Йошкар-Ола не была исключением. Сотрудники ОБХСС внимательно следили за гражданами, имеющими желание получать нетрудовые доходы.

Где-то во второй половине семидесятых знакомого таксиста посадили, кажется, лет на семь за торговлю женскими шубами и сапогами в Казани. Реально он отсидел меньше – освободился досрочно, но года три тюрьма была ему родным домом. И это за то, чем сейчас могут промышлять все кому не лень.

А спекулянты были всегда. В условиях СССР, где цены на товары устанавливала власть, так называемый "дефицит" случался повсеместно. Покупательская способность основной массы населения в силу прочных и невысоких цен в те времена была достаточно высока. Потому нужные вещи с прилавков сметали в момент, особенно импортные. Спекулянты всех мастей активно участвовали в этом процессе, порой перекупая товары еще на базах, откуда они должны были поступить в магазины. Позже эти товары – от джинсов и обуви до мебели – можно было приватно купить втихую, но подороже.

Импорт рулил

Начало шестидесятых и начало семидесятых, это, как говорят в Одессе, две большие разницы. К концу шестидесятых мы уже стали вполне цивильными людьми. Йошкар-Ола, конечно, была еще не такая, как сейчас, грязи хватало, особенно на окраинах. Но одеваться люди уже стали приличнее, импортные вещи начали появляться, и за ними гонялись, переплачивали. Вот уж действительно в отношении чего был советский человек ущербен, так это в отношении импорта. Не только стиляги, но и люди благонадежные и добропорядочные от импортных шмоток не отказывались. Наверное, потому, что поднадоевшие послевоенные френчи и галифе уже поскидали, а ширпотребовская одежда, хоть и была крепка, но шилась не модно. В советское время всегда на шмотки импортные спрос был особый. До самых перестроечных времен народ "балдел" от модных ярких импортных этикеток, мало обращая внимание на качество.

Времена меняются. Сейчас бы многие, наверное, не отказались от добротных ширпотребовских драповых пальто или непромокаемых и неснашиваемых дешевых полуботинок на микропоре.

В первой половине шестидесятых в моде у стиляг были брюки-дудочки, надеть которые, казалось, можно только намылив ноги, пиджаки с накладными карманами и ватными подкладками на плечах, ботинки на чудовищно толстой подошве и галстуки с драконами либо пестрые бабочки. А по вечерам пластинки с буги-вуги, при звуках которых дисциплинированные соседи-доброхоты все время порывались звонить в милицию.

Время шло, жизнь менялась, но слово "импорт" по-прежнему магически действовало на советских людей. Это сейчас мы не понаслышке знаем, что за рубежом тоже могут делать дерьмо, а тогда казалось, что все иностранное – самого высшего качества. Причем импортными считались товары из капиталистических забугорий и всех стран соцлагеря.

К слову сказать, в 1974 году в Йошкар-Оле я купил за 22 рубля в магазине "Обувь", напротив Центрального рынка, лакированные желтые югославские полуботинки с толстыми носами. Через две-три недели лак на ботинках начал облезать безобразными кусками. А вот чешская обувь фирмы "Цебо" была изумительно прочной и красивой. Купленные в магазине в конце 60-х за 32 рубля полуботинки я проносил, наверное, года три, может быть, носил бы и дольше, они были целыми, но именно в них я в 1972 году ушел в армию, и эта обувка сгинула в водовороте случайных событий.

Кстати, отечественная обувь в те времена была достаточно добротна, но с точки зрения советской молодежи, переклиненной на импорте, недостаточно модна и эстетична. Стоили мужские отечественные полуботинки где-то от 9 до 18 рублей. Носили их преимущественно пожилые люди, которые не гонялись за модой.

А молодежь рыскала по магазинам в поисках импорта или покупала вещи в два-три раза дороже на барахолке у очень осторожных спекулянтов, как смертного огня боявшихся сотрудников ОБХСС.

В семидесятых в местных магазинах импорт появлялся нечасто и за вещами ехали в Москву. Побродив несколько часов по ГУМу, можно было неплохо затариться. Тут и фирменные джинсы выбрасывали изредка по цене примерно от 60 до 120 рублей. Правда, за ними всегда надо было потолкаться. В Москве своих спекулянтов хватало. Джинсы в 70-е годы были признаком достатка и преуспевания. Студенты, бывало, скинувшись, покупали одни штаны на двоих и носили их по очереди. К концу семидесятых фирменные джинсы на барахолке стоили до 250 рублей (оклад рядового инженера был примерно 120).

Некоторые граждане импорт возводили в культ. Импортный прикид, привезенный из турпоездки “аж в саму Чехословакию”, доставлял хозяину так много радости, что он не замечал диссонанса, надев поверх джинсового костюма нагольный полушубок, гордо именуемый в те времена дубленкой. Когда я в 1974 году заканчивал службу в СА, интендант предложил мне за 40 рублей купить военный овчинный полушубок, белого цвета без покрытия. Я отказался, мотивируя это тем, что я не кучер, чтобы в этаком полушубке щеголять. А приехав домой в Йошкар-Олу, пожалел об этом. Многие парни носили к этому времени такие полушубки, покупая их за 200-250 рублей. И это было модно, так же, как широченные от бедра брюки со сквозными пуговицами на ширинке.

В Москву за колбасой

А в столицу СССР в советское время стекались как в Мекку со всей России. В польском фирменном магазине "Поллена" покупали косметику. Толкались на рынках. Плутали по закоулкам ГУМа и ЦУМа в поисках модных вещей. На улицах у магазинов паслись спекулянты, прятавшие за пазухой импортную одежку. В конце шестидесятых мы со школьным приятелем в поисках осенних курток облазили весь ЦУМ и ничего подходящего не нашли. Позже у входа в магазин шустрый молодой человек, узнав о нашей нужде, завел нас за угол и как волшебник вынул из-за пазухи красивую дутую осеннюю куртку с молнией, объяснив, что шили ее для сборной по биатлону, лишняя оказалась. Увидев проходящего мимо милиционера, ушлый парень свернул куртку в комок и бросил в какой-то случайный контейнер, стоявший у стены. Милиционер прошел, и торг был продолжен. Мне куртка оказалась мала, а приятелю в самый раз. Он купил ее за 80 рублей (драповое пальто в магазине стоило 100-120).

В Москве можно было купить все. В конце 70-х и с начала 80-х, когда в Йошкар-Оле с продуктами стало похуже, оттуда везли целыми сумками твердокопченую колбасу, сосиски, растворимый кофе, мандарины, копченых янтарных палтусов и истекавшую жиром каспийскую селедку, заворачивая рыбу в двухкопеечные огромные центральные газеты и складывая либо в бумажные пакеты с тесемочными ручками ценой в семь копеек, либо в веревочные авоськи.

Жизнь за бугром казалась красивой

Человек вообще существо занятное и очень общественное. Он постоянно оглядывается на окружающих, общественная мораль глубоко проникает в его сознание, и он все время соизмеряет себя с остальными членами общества. Наверное, если завтра все СМИ в один голос заговорят о том, что лысая женщина – это красиво, престижно и модно, а волосы на голове – признак дурного тона и гнездо педикулеза, женщины одна за другой побреются наголо и, спустя короткое время, будут фыркать и выражать неудовольствие при виде пышной прически. Так устроен человек.

Вон как за кримпленовой одеждой гонялись в свое время. Писк моды! Еще раньше, в конце 60-х, нейлоновые рубашки носили. Костюмы шили из полусинтетических материалов, а шерстью и драпом брезговали – не модно и мнется. А ведь вся эта синтетика в конечном счете – гадость вредная, которая здоровья не прибавляет, а наоборот. Все приходит и уходит. Меня, например, сейчас нейлоновую рубашку надеть не заставишь, будь она трижды импортная. Но тогда было другое время, и мы были другими.

Знакомая рассказывала, как четырехлетний малыш, увидев родителей, вернувшихся с покупками, прервал игру и подбежал к ним с вопросом: "Имполт"? И услышав в ответ: "Импорт, сынок, импорт…", довольный убежал играть дальше.

По заграницам в те времена ездили мало, в капстраны попасть было вообще очень проблематично, потому жизнь за бугром казалась очень красивой. А у нас, дескать, свинство. Почему я должен скумбрий есть и свиные отбивные, а работникам обкома КПСС с заднего крыльца перед праздниками пакеты раздают, где и икорка черная может быть, и балычок, а кому-то и на дом пакеты возят. Что это за советская власть такая, когда работяга должен вермут да портвейн пить, а партийным бонзам – коньяк выдержанный и для здоровья полезный? Оно, конечно, обидно… Хотя и сейчас наши кормчие чуток получше основного народонаселения живут. Зато теперь все свободны. Хочешь в Америку съездить – поезжай. И никто не спросит, откуда деньги взял, если они есть, конечно.

Помоги стране – и она поможет тебе

В советские времена студенты, которые летом не побывали в стройотрядах, должны были ехать осенью "на картошку" в колхозы. Такая форма помощи селу практиковалась повсеместно. И отказаться было нельзя, отчислить даже могли за такой отказ. Нет, конечно, находились ловкачи, получавшие нужные медицинские справки, им физический труд был категорически противопоказан. Но основная масса студентов ехала и почти безвозмездно трудилась на благо нашей великой Родины. Надо сказать, что стройотряды появились позже, и "расцвели" только в 70-е, а еще в 60-е годы поездки "на картошку" были единственным "трудовым семестром", когда студенты имели возможность почуять "запах навоза с родных полей".

Черпак – норма. На картофельное поле для студентов тушеной картошки привезли. 1975 год

Где только не использовали эту дешевую рабочую силу: на зернотоках, в овощехранилищах, в теплицах, но чаще всего на обширных колхозно-совхозных полях, где рос картофель и другие корнеплоды. Корнеплодов было много, а людей на селе всегда не хватало. Да и разве заставишь, к примеру, механизатора картошку руками собирать. Работа копеечная, а трудов много. Тут студенты в самый раз. Трудно – но нужно, потому и дружно.

Осиянная равнина.

В черных язвищах паров,

Где покоится невинно

След объевшихся коров.

Не скажу, что все работали с комсомольским задором, особенно первокурсники. Вчерашние школьники и школьницы, обалдевшие от однообразной кормежки (где основным составляющим как раз и являлся этот пресловутый картофель), от непогоды, по большей части неустроенного быта, оторванные от благ цивилизации и привычного комфорта, эти вчерашние школьники чувствовали себя неуютно на грязном матрасе, лежа после работы на полу в деревенской избе или сельской школе. Им не нравилось то, что в деревне водились клопы, что хамоватая деревенская молодежь, чувствуя их разобщенность, набивалась на скандалы и хамила. И носки постирать было проблемой, и руки в цыпках, и животы от незамысловатого корма играют неприличные мелодии. И время на работе, да и по вечерам катится медленно, с напрягом, как тачка каторжанина.

В телевизоре – вожди, а на улице – дожди

Зато в выходной день в деревенском клубе можно было устроить "дискотеку". Танцевали под шепелявую музыку старого проигрывателя, а во все щели лезла деревенская шпана. Но молодость – золотое время. Она изначально позитивна, а трудности – не смертельны и закаляют. Первокурсники в колхозах знакомились, обзаводились друзьями. Кто-то в кого-то влюблялся. В свободное время, когда на улице шли дожди, читали книги или, собравшись, играли в карты и смотрели черно-белый телевизор, где еще статный, но уже старый вождь страны советской, от имени народа оглашал с трибуны политику партии и правительства в свете очередного съезда КПСС. Никто не вслушивался в его речи, все и так хорошо знали, что хлеб никогда не подорожает, мизерная плата за жилье не оскудит семейный бюджет и проезд в общественном транспорте никого не обременит. А в институте, мало того, что учить будут бесплатно, так еще и стипендию дадут. И потому можно на такую Родину в колхозе, по мере сил, потрудиться, не помышляя о больших заработках. Рублей 40-50 за месяц поклонов родной земле на общественных полях – для студента были нормальные деньги. Кстати, в 70-е годы стипендия в вузах была примерно 40 рублей, повышенная (за особые заслуги в учебе) чуть больше, кажется, 50-55 рублей.

Жили по-разному

В деревнях тогда люди жили по-разному. Те, кто исправно трудился – неплохо, и машины легковые (признак благополучия в советское время) у них имелись, и полный двор живности. А вот те, которые уже не могли работать и детей заботливых не обрели, жили скудно, на колхозную пенсию (где-то 20 рублей), пока могли – держали скотину, а когда сил на это уже не было, становилось совсем худо. На 20 рублей даже в деревне прожить непросто. Хорошо, если соседи помогают, а если нет – тюря из размоченного в воде хлеба – самая доступная еда. И нет просвета в тусклых оконцах избы, ночи длинные и бессонные, за обоями мыши шуршат, а в стакане с водой на подоконнике вставные зубы на луну скалятся. И тоска… А тут еще студенты окаянные под окнами по непролазной осенней грязи туда – сюда с гитарой шастают. Городские… Заставить бы их, как нас когда-то, хребет на тяжелой работе поломать, не такие бы песни запели. Артисты…

Здравствуй, город мой родной!

Одичавшие и неопрятные возвращались студенты в город, чтобы, помывшись и сменив тяжелые сапоги на цивильную обувку, полететь по чистым асфальтовым улицам навстречу друзьям и подругам. Съесть мороженое в кафе хоть и не лето уже, а хочется после колхоза сладкого. Сходить в кино в новый кинотеатр "Эрвий", где в буфете продают вкусные горячие беляши и шипящее в стакане ситро. Нарядные горожане чинно гуляют по просторному фойе на втором этаже в ожидании своего сеанса.

А по заросшему скверу напротив кинотеатра, шлепая по лужам, легкой походкой проходит еще одна осень нашей молодости. Мы жуем горячие беляши, пьем ситро, смеемся, радуемся жизни и не замечаем этого.

Танцы турухтанов

В начале семидесятых, когда наступала осень и танцплощадка в городском парке культуры закрывалась, любители подергать ногами под музыку начинали искать другие места для веселого времяпрепровождения. Их насчитывалось не так много. Клубы – железнодорожников у вокзала и МВД на перекрестке улиц Советской и Коммунистической, где в конце 60-х было не протолкнуться, в начале семидесятых постепенно начали терять своих посетителей. Кто-то, прикопив пять рублей, шел с друзьями вечером в ресторан, там тоже играла живая музыка, причем музыканты – лабухи были более профессиональны, чем самодеятельные артисты клубных ансамблей. Но деньги на ресторан были не у всех, да и публика там была более избранная, скромные девушки редко появлялись, как ни крути – вертеп все же.

Все больше желающих пообщаться молодых людей тянулись в ДКСА (Дом культуры Советской Армии), который обосновался в микрорайоне Дубки. Несмотря на то, что добираться туда было далеко и автобус, кажется, только одного маршрута ходил, городская молодежь тянулась в ДКСА. Тут и помещение по тем временам было вполне приличное, и музон неплохой, и даже иногда буфет работал, хотя спиртное не продавали. Желающие поднять тонус любители танцев либо пили вино за углом, либо шли в небольшое кафе расположенное поблизости, в просторечье его называли “Бабьи слезы”, где на закуску подавали остывшие шницели и крутые яйца. Впрочем, даже если и выпивали для храбрости во взаимоотношениях с представительницами противоположного пола, до фанатизма в этом деле не доходили.

Занятное было зрелище. Кавалеры в длинных, почти до колена, разноцветных вельветовых пиджаках с блестящими пуговицами и со спадающими на плечи небрежно расчесанными шевелюрами галантно приглашали дам в коротких нарядных платьях на медленный танец либо бойко трясли головами под быструю музыку, каждый на свой лад выделывая ногами замысловатые кренделя. Шейка уже как такового не было – была сплошная импровизация на российский манер. Активные такие танцы, разве что вприсядку вьюноши не выворачивались, а в остальном – торжество творчества. Каждый старался привлечь к себе внимание, как самец птицы турухтан в брачную пору.

За порядком строго следили местные дружинники, и если кто-то начинал чересчур громко разговаривать или по залу криво шагать, мигом оказывался вне гостеприимных стен ДКСА на холодной улице, один на один с автобусной остановкой, где было не слышно веселой музыки, и местная ремзаводская шпана одинокому путнику могла запросто накласть по шее.

После танцев уезжали в переполненных автобусах, которые ходили, кажется, только до 23.00. Тем, кто по какой-то причине задержался, предстоял нелегкий путь по безлюдному шоссе вокруг пустынной болотистой местности. Идти было далеко – километров, наверное, семь до центра города.

На Новый год я с дворовыми приятелями решил отметить праздник в ДКСА, там на этот счет всегда изобретательны были, помимо танцев устраивали лотереи с шампанским. В итоге остался один, на автобус опоздал и, аки калика переходная, пошлепал по ночной дороге в сторону центра города через кирзавод, ремзавод, Вараксинский мост. 31 декабря 1971 года ночь была теплая до безобразия, шел дождь. Мое толстое зимнее пальто с каракулевым воротником промокло насквозь и стало чрезвычайно тяжелым. Домой пришел в третьем часу ночи, поняв, что микрорайон Дубки – это тоже часть города, куда люди могут, при желании, ходить пешком. У меня, правда, после того случая такого желания больше не возникало.

Ты откуда и куда?

По злому умыслу это делалось или по какой-то иной причине, но после относительно благополучных семидесятых годов пришли восьмидесятые, когда незаметно начались перебои с товарами широкого потребления. Мало того, что помимо мяса и на водку ввели талоны, в Йошкар-Оле при наличии мощного мясокомбината стали время от времени напрочь исчезать колбасы. По всей стране то носков мужских не хватало, то постельного белья, то туалетной бумаги. Полки продуктовых магазинов не изобиловали товарами. Жаждущие мужики круги по городу наматывали в поисках пива. Задерганные продавцы были нервными, и отношение к покупателям не всегда отличалось доброжелательностью.

Привычный сервис – толпа мужчин возле "трубы" (так назывался пивной ларек вблизи пивзавода, куда пиво поступало по трубе прямо из цеха). Трехлитровые банки и разношерстные компании вокруг них, заполонившие окрестности, и разномастные личности, по очереди отхлебывавшие через край дешевое пойло.

Очереди за водкой становились все длиннее, народ нервничал, и иногда за места под солнцем возникали локальные войны. В 1982 году после смерти Леонида Брежнева, генсеком стал Юрий Андропов. Бывший кагэбэшник пытался навести порядок, в том смысле, что в магазинах и кинотеатрах Йошкар-Олы, как и везде по стране, начали вылавливать несознательных граждан, оставивших рабочее место ради праздных развлечений. Фамилии записывались и сведения о их неправильном поведении поступали от силовых ведомств прямиком на столы начальников, которые были обязаны реагировать.

Дешевая водка от генсека

Очевидно, в качестве компенсации за такие беспокойства во время недолгого правления Андропова была выпущена дешевая водка стоимостью 4 рубля 70 копеек, прозванная в народе "Андроповкой". А вообще у нее названия как бы и не было, на этикетке было просто написано – водка. И все. Обычная водка к этому времени стоила уже 5 руб. 20 копеек (в сентябре 1981 года подорожали хрусталь, золото и водка). До этого обычная водка стоила 3 руб. 62 коп., а "Экстра" – 4 руб. 12 коп. Так что "Андроповка" была востребована, хотя напиток это был довольно противный, жесткий, но луженые глотки россиян и не такое видали.

Водочные очереди в конце восьмидесятых и, особенно, в начале девяностых будоражили город, растягиваясь от магазинов по улицам на сотни метров. Казалось, все сошли с ума в желании заполучить огненной воды. Водка в те годы была не только алкогольным напитком, но и разменной монетой. За водку можно было починить кран, купить картошки, отремонтировать автомобиль. На селе она вообще считалась самой востребованной валютой. Даже такса имелась. Вскопать огород, например, – где-то четыре бутылки, наколоть кубометр-полтора дров – бутылка. Водка вообще-то гадость. Но советской водкой никто никогда не травился. Разве что от безумного чрезмерного потребления. Делали ее качественно, и контроль за производством "народного напитка" был очень строгий.

А вот очереди всерьез унижали. Когда водку начали отпускать по талонам, в таких очередях стало больше людей непьющих, женщин, которые либо продавали тут свои талоны, либо меняли водочные на мясные, либо, купив водки, тут же продавали ее дороже. Тоже своего рода бизнес. Досаднее гражданам было стоять в очередях за продуктами, которые хоть и не были такими длинными, как водочные, но тоже отнимали время. Продукты, надо сказать, при советской власти почти не дорожали, и я предполагаю, что если бы в то время по-ельцинско-гайдаровски задрать цены, то очереди в продуктовых магазинах моментально исчезли бы, а выбор товаров стал огромен.

Времена меняются, сейчас за водкой никто в очереди стоять не станет. Во-первых, наделали ее, родимую, наверное, на сто лет вперед и торгуют повсеместно, во-вторых, пить теперешнюю водку страшно. По сообщениям СМИ, то тут, то там от "паленого" товара отравления смертельные. В солидных, на первый взгляд, магазинах можно отраву купить. Демократия полная. И никто вас никогда не спросит, почему это в рабочее время алкоголь закупаете. Андропов-то давно умер.

Грибная пора

В конце шестидесятых, осенью, когда воздух в лесу становился хрустально-прозрачным, ребятня нашего двора начинала собираться в стаи, чтобы отправиться за грибами. Маршрут был известен. Ехали на поезде из Йошкар-Олы до станции Пемба, а потом вдоль железной дороги, собирая грибы, шли по лесу к следующей железнодорожной станции Сурку. В другие стороны на попутках и автобусах малолетние любители тихой охоты редко ездили, там деньги за проезд надо было платить. А на поезде, несмотря на то, что билет стоил копейки, платить никто не спешил. Зачем, если можно сэкономить на мороженое. Во-первых, на казанском поезде контролеры до Пембы билеты проверяли очень редко, во-вторых, в плацкартных вагонах, которые тогда выполняли и роль общих, при нужной сноровке встречи с контролером можно было легко избежать, выпорхнув через открытую дверь по лесенке на крышу вагона. И спуститься обратно с той стороны, откуда проверяющие пришли, в пространство, где билеты у публики уже проверили. Двери вагонов в то время редко закрывали, да если даже и закрывали, у нас всегда имелся при себе треугольный ключ, сделанный из мечика.

Летом, в теплую погоду, особенно при более дальних путешествиях, на озеро Яльчик, например, безбилетные пассажиры вообще не спускались с крыш. На станциях их, часто безрезультатно, пыталась согнать милиция. Так и ехали, напоминая своим видом мешочников 20-х годов.

На Пембе разнокалиберная публика с ведрами и корзинами разбредалась в разные стороны шумливыми группами. Осенний лес наполнялся человеческими голосами и музыкой маленьких транзисторных приемников, которые носили на шее, как парсуны. Грибов было много. Разных. По прошествии времени, сравнивая, можно с уверенностью подтвердить, что антропогенный пресс – объективная реальность, меняющая облик Матери-Земли и оскудняющая кладовые Природы.

В те времена сыроежки, например, за грибы не считали, они росли повсюду, и никто их не собирал. Колпаки кольчатые, рядовки фиолетовые, горькушки, краснушки, грибы-зонтики большая часть населения считала поганками. Даже лисички, росшие в больших количествах, собирали далеко не все. А зачем?! Известных всем белых и красноголовиков хватало. Многие ребята из нашего двора только их и брали. Причем самые красивые ядреные белые грибы перед тем как отправиться домой, перекладывали в корзинах наверх, чтобы прохожие удивлялись и завидовали.

А взрослые ездили на попутках (своих машин было мало) за груздями и волнушками чаще по санчурскому и козьмодемьянскому трактам. Набирали полные короба. Груздей было так много, что солили их в деревянных бочонках в подвалах, где почти в каждом сарае изобиловали продовольственные запасы в виде всяких солений, маринадов и варений.

Варенье воровали и “козла” забивали

Полакомиться чужими грибами желающих не было, а вот варенье жуликоватая малолетняя братия иногда воровала, разобрав потолок сарая или сбив замок. Некоторые хозяева к таким вольностям относились очень негативно, и тогда приходил участковый, после недолгих поисков любителей сладкого, как правило, находили. Их родители компенсировали похищенное, извинялись и мирились с соседями, а чад своих, в зависимости от жизненных устоев, или лупили как сидоровых коз, или, если считали себя интеллигентными людьми, воздействовали на отпрысков более изощренно – не покупали им новые вещи, не давали денег на кино и пропиливали мозги задушевными беседами о порочности корыстолюбия и воровства. И неизвестно, какое наказание было страшнее для шкодливых сорванцов.

В теплые осенние деньки, не желая расставаться с летом, пожилые мужики во дворе рядом с гаражом, сидя за щелястым, сколоченным из некрашеных досок столом, играли в домино, душевно заколачивая кости так, что было слышно метров за пятьдесят. Более испорченное цивилизацией молодое поколение в закутке, со всех сторон заросшем кустами бузины, мусолило карты, запиндюривая в "козла", причем напарники, стараясь надуть противников, корчили друг другу дурацкие рожи, облизываясь, показывая кончик языка, подмигивая и подавая другие "тайные знаки" для того, чтобы вышла нужная карта. Все эти "козловские" прихваты были известны, и тем не менее время от времени по этому поводу возникали склоки часто сопровождающиеся громкой матерщиной. Малолетки шестерили возле стола, выклянчивая окурки. Время от времени предки вытаскивали кого-то из процесса за шкиряк и препроваживали домой. Играли в "храп", "тысячу", "кинга", "двадцать одно". Самозабвенно и подолгу. Когда на мелкие деньги, когда так… проигравших по носам картами лупили. В "преферанс" во дворе почти не играли, эта игра требует спокойной обстановки, времени и денег.

Джунгли на балконах

На балконах ближе к осени петуньи и львиный зев уступали место астрам. Осенние белые астры, словно крупные снежинки засыпали балконы и клумбы. В те времена цветники на балконах были делом обычным. Что тут только не выращивали. Все лето, переплетая балконные решетки, цветы радовали своим видом прохожих. Ноготки и гвоздики, гладиолусы и пионы, каллы и лилии. Какие-то вьюнки оплетали натянутые для этого дела шнурки, превращая балконное пространство в кусочек джунглей. Соседи делились друг с другом семенами и советами по уходу за балконными растениями. Каждый старался, чтобы его балкон был оформлен не хуже, чем у других.

Двор напоминал одну большую цветочную клумбу, где ближе к осени главенствовали астры. С букетами из астр и гладиолусов школьники шли 1 сентября в школу. Белые фартуки, красные галстуки, светлые лица. Падают желтые листья. На школе крупными буквами слова Ленина о том, что нужно "учиться, учиться и учиться". Торжественная линейка. Директор школы в боевых орденах, сверкающих на солнце… Сколько бедовых пацанов прошли для бесед через двери его кабинета! Первоклашки дарят цветы учителям, а школьники постарше делают подарки самим первоклашкам. Родители плачут от умиления, а у учителей не болит голова о том, что зарплаты может не хватить на еду при оплате коммунальных услуг и налогов. И с родителей не собирают деньги, чтобы купить новую классную доску и столы для школьников. А бескрайнее синее небо исчерчено следами реактивных самолетов, готовых защитить воздушное пространство Родины от любых посягательств извне.

С тех пор многое изменилось. Произошла переоценка ценностей. Что раньше было хорошо – стало плохо, и наоборот. Одно остается неизменным. Ближе к осени в красивом, зеленом городе Йошкар-Оле по-прежнему цветут белые астры и гладиолусы. И дети снова идут в школу. И грибники с корзинами спешат в лес, хотя сейчас чаще на собственных авто. Правда, грибов с каждым годом становится все меньше, и учеба становится все дороже. Но жить можно. А вот будем ли мы жить хорошо – это зависит от нас самих.

Йошкар-Ола – не Ницца:

Зима здесь дольше длится.

Чегой-то мне не спится,

Пойду слегка пройдусь…

Снежок ложится талый

На новые кварталы,

А в переулках старых

На крышах дремлет грусть.

Фотографии использованные в книге и на обложке принадлежат автору.

Оглавление

Из деревянной школы – в светлое будущее

Слева – Ленин, справа – Сталин

Паразитов победили

И топорщились усы от дешевой колбасы

Все искали клады

Осколки войны

Вокруг воды кипела жизнь

Рыбный промысел

В забытом парке городском

Жизнь – штука сложная

Из бараков в новостройки

До больничной койки доводили стройки

Эти странные забавы…

Плохие мальчики и хорошие девочки

Идите вы в баню!

Хотелось водички сладкой попить и в кино сходить

Шпана всегда приносит неприятности

Так жахнули, что все ахнули

В кармане – 5 рублей. И ты король!

Из окна ловите рыбу

Спугнули всех чибисов напрочь внезапно открытой струей

Держите ужика

Холодная ночь и светлое утро

Шейк вокруг школьной елки

В гости к дедушке

На берегу реки студеной

Летом – на Яльчик

Мадам Вонг

Садовый бум

Новое содружество людей

Жизнь на босу ногу

Обратная сторона романтики

Неожиданное решение

Все просто

"Дети подземелья"

Выйду в корочках цивильных по бульвару погулять

Было время – штаны на заказ шили

Два червонца – за ружье

И грела телогреечка

Приходили с улицы юные мичуринцы

Пионер – всем пример

Только один выходной

Проза жизни

А у нас в квартире газ

Громкий фейерверк

По лезвию ножа

И песни разные звучали в праздники

Шары-бары!

Оптические действа

На железном коне я поехал по земле

Царица полей

А на кладбище все спокойненько

В синем небе белые голуби

Синица канарейку не заменит

В подъездах было многолюдно

Засада в кустах

Танки в городе

Как наступит Первомай…

По Комсомольской плыли в "Космос"

Купи – продам

Импорт рулил

В Москву за колбасой

Жизнь за бугром казалась красивой

Помоги стране – и она поможет тебе

В телевизоре – вожди, а на улице – дожди

Жили по-разному

Здравствуй, город мой родной!

Танцы турухтанов

Ты откуда и куда?

Дешевая водка от генсека

Грибная пора

Варенье воровали и “козла” забивали

Джунгли на балконах Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg