«Фридрих Барбаросса»

Фридрих Барбаросса (fb2) - Фридрих Барбаросса [litres] 1386K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Юлия Игоревна Андреева

Юлия Андреева Фридрих Барбаросса

Об авторе

Андреева Юлия Игоревна родилась в Ленинграде в 1969 году. Печататься начала с 1993 года.

В настоящее время член Союза писателей Санкт-Петербурга, автор 47 книг, из которых большую часть составляют исторические романы, биографическая литература, а также книги нон-фикшн.

Кроме того, к настоящему времени Ю. И. Андреева издала более сорока сборников стихов и прозы, выступая как автор и как составитель. Регулярно публикуется в средствах массовой информации, есть заграничные публикации: (Австралия, США, Эстония, Украина, Германия).

Жизнь Юлии Андреевой тесно связана с ее произведениями. С семнадцати лет она служила в театре. Будучи прекрасным импровизатором, создавала моноспектакли и литературно-музыкальные композиции, с которыми выступала на различных площадках страны и зарубежья. Неудивительно, что из-под ее пера вышла книга «Айседора Дункан. Жрица любви и танца». Танцевала с творческим коллективом в Японии, две поездки на три и шесть месяцев — и появилась книга «Изнанка веера, или Приключения авантюристки в Японии» — документальный роман. А также остросюжетный роман «Трансмиссия», действие которого тоже происходит в Стране восходящего солнца, повесть «Прикосновение» и тетралогия «Геймер».

Любимый исторический период Ю. Андреевой — XII век, Лангедок (юг Франции — Тулузское графство). Об этом периоде Юлией написаны книги «Рыцарь Грааля», «Последний рыцарь Тулузы», «Тюремная песнь королевы».

Роман «Фридрих Барбаросса» — тоже XII век, только теперь уже место действия — Германия и Италия. А роман «Святы и прокляты» повествует о внуке Фридриха I Барбароссы, Фридрихе II, и детском крестовом походе.

Посещение Египта, а именно монастыря Святой Екатерины, там, где с незапамятный времен находится неопалимая купина и возвышаются горы Синай (библейская Хорив), и поездка в Израиль, с его Мертвым морем, змеиной тропой к крепости Масада, навели на мысль писать об этих библейских местах и об Ироде Великом. На ее счастье, как раз в то время в Израиле начались интенсивные раскопки, поэтому очень многие детали в описании дворцов Ирода писательница брала непосредственно из отчетов археологов.

В настоящий момент Юлия работает над биографией Людвига ван Бетховена.

Избранная библиография Ю. И. Андреевой

«Рыцарь Грааля» (2006).

«Последний рыцарь Тулузы» (2006).

«Двойник Жанны д, Арк» (2006).

«Король Лебедь» (2006).

«Ирод Великий» (2011).

«Свита мертвой королевы» (2013).

«Тюремная песнь королевы» (2013).

«Карл Брюллов» (2013).

«Палач сын палача» (2014).

«Святы и прокляты» (2014).

Глава 1 Начало

В начале был Фридрих фон Бюрен[1], а Гогенштауфенов не было, и даже если бы спросили, где проживают Гогенштауфены, никто бы не мог ответить, потому что не о ком было бы говорить. — Я пишу эту летопись о своих предках, так как учитель — брат Иаков из Лорхского монастыря — поклялся, что при всех надерет мне уши, если я не смогу перечислить всех Штауфенов от основателя династии — первого человека. Вот и пришлось в летописцы податься, впрочем, если брат Иаков все-таки надерет мне уши, переложу летопись на стихи и пойду по миру вместе со странствующими вагантами, с ними весело. Вот потеряют единственного законного наследника, тогда узнают почем фунт лиха. Слезами горючими умоются, а меня и след простыл.

Никто не знает, были ли у Фридриха фон Бюрена графа Рисгау батюшка с матушкой, даже мой папа не знает, а ведь он Швабский герцог, даже матушка, даже дядька, что меня утром прямо с молитвы забирает ножи метать, да на деревянных мечах сражаться. А ведь он старый — седой весь и на лешака похож. Так что так и запишем: вначале сотворил Бог Фридриха фон Бюрена и надоумил его жениться на благородной вдове — хозяйке Эльзаса Хильдегарде, дочери графа Гуго V фон Эгисхейм-Дашбург. И стали они поживать, добра наживать.

Раз преследовал Фридрих хозяин Эльзаса в своем лесу благородного оленя. Час гнался за ним, два, уже и конь притомился, ох, и здорово же на охоте! Батюшка брал меня с собой, правда, не на оленя, на зайцев.

Нельзя отвлекаться. Долго ли, коротко ли преследовал Фридрих фон Бюрен дивного зверя, про то мы не знаем, не ведаем, но вывел олень хозяина Эльзаса к горе Гогенштауфен (Высокий Штауфен), что в горном массиве Швабская Юра. Поднялся Фридрих на гору, обвел взором окрестности и понял, что это хорошо, и повелел воздвигнуть на этом месте крепость Высокий Штауфен, и приказал отныне величать себя господином фон Гогенштауфеном. И вознес молитву Всевышнему о возвышении своего рода отныне и до скончания времен.

Уехал из Эльзасского замка Фридрих фон Бюрен, а вернулся в него Фридрих фон Гогенштауфен. Так что челядь еще недели две разучивала новое имя своего господина. Основал первый человек Фридрих крепость и монастырь Лорхе, дабы стал он местом вечного упокоения его самого, и его потомков.

Когда же помер первый Гогенштауфен, отнесли его, по слову его, верные слуги в усыпальницу Лорхе, и там он тоже был первым. А сын Фридриха — тоже Фридрих[2], мы все Фридрихи, сделался наследником Швабии и Эльзаса. Этот Фридрих был моим дедушкой, официально его звали Фридрих I, не знаю, отчего так.

А потом началась война, люблю я про войну рассказы, вот и рог у меня есть маленький тру-ту-ту, и деревянные рыцари, что двигают руками и ногами. Одному надену на голову корону, накину на плечи алый плащ. Вот он уже и не рядовой, а молодой король Генрих IV[3], который тру-ту-ту начал скликать окрестных герцогов да графов на подмогу. Фридрих — вот он в тонком венце и синем плаще присягнул его величеству. На колени воин Фридрих. Посвящаю тебя в рыцари. Когда же Генрих пришел к власти, сделал он своего друга Фридриха герцогом Швабии, отобрав владения у предателя Рудольфа Рейнфельденского[4], и отдал ему в жены свою любимую дочь — принцессу Агнес[5], а та подарила Гогенштауфену двоих прекрасных сыновей: Фридриха[6], моего папу, и дядю Конрада[7]. Так второй фон Гогенштауфен выполнил завет отца и возвысил род свой.

Ох и озлобились же на удачливого Фридриха герцоги да бароны, не бывало, кричат, еще такого, чтобы безвестный графчик за одну короткую войну сделался и герцогом, и королевским зятем! Долой, говорят, выскочку. Злятся, зубами щелкают, лают, да куснуть не могут. Потому как кто же в открытую пойдет против королевского зятя?

Меж тем отправился его величество в Италию, с папой римским Григорием VII[8] о делах толковать, а Фридрих с Агнес наместниками за него остались. Ох, и натерпелся же второй Гогенштауфен от своих недоброжелателей, которые то королю вести слали, облыжно утверждая, что мол, Высокий Штауфен измену затеял да трон захватил. То душегуба с кинжалом в покои запустят, то кашу страшным ядом отравят. Да от этого яда только собака, лизнувшая из господской тарелки, сдохла. И поделом, матушка ни за что не позволила бы блохастой суке жрать ее еду. Вот любимому коту — черному Сарацину — другое дело. Но это я отвлекся.

Фридрих же был молодец и герой: как перед отъездом приказал ему король (нет, надо все-таки писать «император»), покончить со сторонниками предателя Рудольфа Рейнфельденского, усмиряя их огнем и мечом, так и бил он супостатов, поджидая своего господина. Был он в походе против Рейнфельденов, против Вельфов и даже против Церингенов. Когда же я пойду хоть в какой-нибудь поход?

Тан-дарадай, тан-дарадай, Эй, веселее в ногу шагай! Эй, собирайся на праведный бой, Меч и копье неизменно с тобой. Тан-дара-дай, тан-дарадай, Нехристей крепко за яйца хватай![9]

Долго ли, коротко ли отсутствовал государь, честный Фридрих сносил обиды от природных аристократов, вернулся Генрих и не с грозой во взоре, а с улыбкой на устах и раскрытыми объятиями. Всех клеветников покарал, ох и полетело же золотых да серебряных венцов! Один Гогенштауфен свою герцогскую корону и уберег.

А потом уже вместе с Генрихом участвовал Фридрих и в битве при Фларххейме, в которой императорская армия была разбита Рудольфом. Вместе они там кровь пролили, и в Эльзасе так же рядом были, в одном шатре спали, одну еду ели. В этой битве злейший их враг Рудольф потерял руку и на следующий день умер. Думали, войне конец. Заживем теперь припеваючи. Не тут-то было, за смерть отца явился мстить сын его, Бертольд I Рейнфельденский[10], и зять, Бертольд II Церинген[11]. Наследник Рудольфа провозгласил себя законным герцогом Швабии, что не понравилось честному Фридриху, и он пожаловался императору. А тот и без того был зол на Рейфельденского, так как стало известно, что выбрали супостаты нового антикороля — Германа Зальмского[12].

Сцепились сторонники короля и антикороля и ну резать друг дружку. Рубят, колют, из луков стреляют, а все обороть друг дружку не могут. Потому что силы равны. А потом пришел к Фридриху Швабскому на помощь его единоутробный брат Оттон по прозвищу Пройдоха[13].

Благодаря хитроумному Оттону удалось добиться мира, разделив огромную Швабию на три части. Так из Брейзгао образовалось герцогство Церинген под эгидой Бертольда II Церингена, восточная часть отошла герцогу Баварии Вельфу IV[14], Фридрих же остался в Швабии — но это была не прежняя Швабия, а всего лишь северная часть от того, что было.

А через шесть лет опять тру-ту-ту, то есть нормальный рог так не поет, но у меня ведь не рог, а так, свистулька. В общем, новая война, против императора Генриха вот ведь стыдоба, восстал его родной сынок и наследник, тоже Генрих[15], видно, заждался, когда жестоковыйный отец уступит ему трон. Неблагодарный наследник. Вот я бы никогда не восстал на папу. Я люблю своего папу.

Разумеется, Фридрих тут же поддержал друга, послав ему письмо с утешениями. Старые слуги до сих пор поговаривает о том, как нелегко ему было решиться пойти против родного шурина, брата любимой жены. Долго горевал Фридрих, оплакивая свою долю, почитай целый год, пока не сошел от тяжких дум в холодную могилку, что в монастыре Лорхе, где уже основатель рода Фридрих и супруга его законная покоились. Сниму с него герцогскую корону и синим плащом закрою, будто он и вправду умер.

А еще через год не стало благородного короля Генриха IV, и на трон вступил Генрих V. И короля рядом положим. Корону — сыну, плащ — ему же. Надо будет, когда меня выпустят, изготовить ящичек и похоронить обоих славных рыцарей по всем правилам, с отходной мессой, молитвами, цветами. Ребята, что ко мне приставлены будут в восторге, только сначала нужно в войну поиграть, чтобы все как по писаному.

Так Швабия перешла от моего дедушки, герцога Фридриха I, под эгиду моего отца, Фридриха II. А корона Германии с головы Генриха IV увенчала Генриха V. И это было правильно.

Дабы не ссориться с новым королем, мать свою и нашу бабку Агнес Фридрих II сразу же после траура выдал замуж вторично — за маркграфа Австрии Леопольда III.

Интересно, позовут меня сегодня кушать, или решили весь день голодом морить? Ох, учителешки это проделки не иначе, вот бы его кнутом выдрать, да по голой попе, вмиг бы позабыл, как законного наследника Швабии обеда лишать. Вот сейчас пропущу трапезу, зато дядька-пестун своего уж точно не упустит, не даст чаду на перинах-то пуховых поваляться, как пить дать потащит чучело, в кольчугу обряженное, колоть. Не спросит, сыт ли, голоден, его дело из меня отменного бойца сделать, а не на стол подавать.

Ладно, попробую дальше, авось с Божьей помощью и справлюсь, где у меня деревянный конь? Цок-цок, стучат копта — это Генрих V отправился за императорской короной в Италию, потому что корону Империи может дать один только римский папа. А мой папа Фридрих и дядя Конрад остались наместниками в Германии, били всех, кто против законной власти поднимался, за что отца моего в Кёльне отлучили от церкви. Сначала отлучили, а потом, когда ветер поменялся, обратно возвернули, потому как сильно мой папа нужный в Империи человек оказался.

Но это я сильно вперед забежал, в тридцатилетнем возрасте женился мой отец на маме Юдит[16], дочери Генриха IX Чёрного[17], герцога Баварии и Вульфхильды Саксонской[18]. Видел я бабушку Вульфхильду — волчью, а Черного дедушку, не видел. Спрашивал, отчего это он черный? Одни говорят, что де постригся он в монахи и оттого ходит в черном, а раньше его иначе дразнили, другие, что, мол, волосы у него черные, как у его мамы, Юдит Фландрской[19], как у моей мамы Юдит. Оно и понятно, что когда вокруг все почитай светлые да рыжие, один черный — точно ворон в ячменном поле.

Ночью вышел по замку пройтись, все ли в порядке, поглядеть. Мне этого пока что не дозволяют, мол, за порядком специальные слуги доглядывают, но хозяйский глаз ничто не заменит. Опять же — разведка. Ходил, бродил, щеколды, замки проверял. А когда мимо людской хотел прошмыгнуть, любопытный разговорчик услышал.

— Госпожа-то наша — чистая ведьма, прости господи, — хнычет ключница, — я ее, стерву толстую, по голосу сразу спознала.

— Твое ли это дело, безмозглая? — отвечает ей дядька. — Знай свои кладовки, дура, да помалкивай.

— Чего помалкивать-то, когда герцогиня Юдит — не просто женщина, она и мать ее суть одно и то же. Потому как знает о таких вещах, о таких людях судит, которые задолго до нее померли, но которых мать ее, тоже ведьма из ведьм и тоже Юдит чернокосая, знать могла. В роду их латинском так ведется, ведьма обязана на свет божий другую ведьму породить и именем своим назвать. Тогда душа ее после смерти в дочь перейдет и вечная Юдит по земле не прекратит шлындать.

— Во дура баба! Во испужала, — ответствует ей дядька Хротгар. — Да если бы было по слову твоему, нашу красотку Берточку, голубку ясноокую, звали бы Юдит, и была бы она ведьмой. Берта же — девочка светлая да богобоязненная. Никакая не ведьма. А станешь господскую доченьку ведьмой бранить, доложу господину, пусть он твой поганый язык железом выжжет — другим наука.

— Да в том-то и дело, что Берта не черной уродилась, не в мать, а в отца — рыженькая! В такую черной Юдит вовек не вселиться.

Дура баба. Действительно дура. Хотел я выйти из схорона, пальцем ей погрозить, да только как бы мне самому за ночные мои вылазки по одному месту не схлопотать. Дядька на руку тяжелый. Пока отец узнает, что я измену раскрыл, так задницу разукрасит.

Ладно, что дальше, женился мой отец, и через два года я на свет народился, в 1122-м от Рождества Христова, а на следующий год — сестра Берта. И никакая она не ведьма, сестра-то, неумеха только, кому такая в жены достанется?

Когда мне исполнилось три года, помер Генрих V и пошли князья нового короля избирать. Назвали двоих претендентов — папу и Лотаря Саксонского[20]. Судили, рядили, выбрали Лотаря. Он наш враг и я писать о нем не буду. Папа вначале присягнул ему, и дядя Конрад присягнул, ибо не присягать — измена. А он тут же злом за добро отплатил, потребовал, чтобы мы Гогенштауфены отдали родовые владения Генриха V, отошедшие в приданое нашей бабке Агнес! Ну ничего себе аппетиты!

Папа стазу же восстал, и дядя восстал, и я бы восстал, если бы мне тогда сказали, что все восстают. Начали армию набирать, крепости укреплять. А тут и войско имперское сгрудилось у крепостных стен. Трубят в рога и трубы, кричат разные гадости, выманивают. В общем, война. Да только силен папа, селен дядя, и все мы не просто так над людьми поставлены, мы — высокие Штауфены, от вершины горы к небу тянемся. Год от года растем и крепнем. Так и воюем. А что делать?

На военных советах я по левую руку от отца восседаю. Скучно, конечно, то собаку под столом хлебом покормишь, то кота Сарацина погладишь, а за окном — птички ласточки. Папины сотники военную обстановку докладывают, гонцы прискакивают, скажут, что им велено, и ответа ждут. Я на папу смотрю, он кивнет с достоинством — и я кивну. Он нахмурится — и я брови сведу грозно. Он кулаком по столу грох! И я грох — больно!..

В прошлом годе другой дядя, герцог баварский Генрих Гордый[21], в замок пожаловал. Письмо от Лотаря супостата привез, мол, разбит наш враг там-то и там-то, посему воевать далее остерегается, самому бы раны зализать. А просит папу и дядю в место условное приехать, на подписание мирного договора. В общем, на радостях все перепились в гогу-магогу, а потом ночью предатель баварский попытался пьяного папу из замка через врата, никем не охраняемые, на своем жеребце вывезти. Плащ на него надел, капюшон длинный на голову — ни дать ни взять один из монахов монастыря Лорхе. В последний момент кто-то руку с перстнем герцогским приметил, тревогу забил. А то не было бы у меня сейчас папки. Да и всех нас, пожалуй, того. И маму, и сестренку… у вражина паскудная! А еще родный дядька — мамин брат!

Пленить не пленил, но папа после этого неудавшегося похищения окривел. А кому нужен одноглазый король? На одного претендента меньше.

Но папа не шибко расстроился, вместо себя дядю Конрада в короли-императоры предложил. А что? Тоже племянник короля, тоже сын принцессы. Вот его 18 декабря прошлого года швабские и франконские князья королем и избрали. Конрадом III. Дядя, понятное дело, принял избрание и был за это отлучен от церкви немецкими епископами, а потом и самим папой, тем не менее он уже короновался железной короной лангобардов. Так что теперь я тоже племянник короля! И я тоже претендент на престол.

Сейчас 1128 год, декабрь.

Глава 2 Наследник престола

Почему мою сестренку Бертой назвали, а не Юдит, как говорила ключница? А все просто, моя прабабка — Берта Савойская, мама принцессы Агнес. А еще у папы старшая сестра была — тетя Бертрада[22]. И кузина моя — дочка дяди Конрада — Берта. Так что родное это имя, вполне Штауфеновское.

Давеча, когда я в своей горнице над летописью корпел, да обеда дожидался, дома великий переполох приключился. Едва я точку в своем труде поставил, как ключ в замке дверном повернулся, двери распахнулись и меня под белы рученьки да к столу. Учителя нет, а для кого это я пыхтел, родственников пересчитывал? Для себя получается.

Папы нет, мамы нет, сестренка давно поела. Я один сам себе кум королю во всей трапезной за столом дубовым восседал, с челядью в королевский пир играл. Заячьи почки чуть ножом ковырнул, скривился, курицу запросил, потом грибков, медку сладкого, а что? Пока родителей нет, можно было бы и кубок винца яблочного сладкого, да только дядька потом меня на мечах в раз сделает. А мне оно надо?

Да, странное дело, не считал бы родственников: дедов, прадедов — поди и не прилетела бы назойливая мыслишка, что теперь мухой у носа вьется, то сядет, то взлетит. Жужжит муха, кусает муха-мысль: «А ведь я теперь претендент на трон. Не папа, я!»

Отобедал, теперь отлить да в доспех облачаться. Попробовал раз налегке, потом с неделю весь синий ходил, вперед наука. Дядька меня деревянным мечом да по незащищенным бокам так отделал… дня три я не то что сидеть не мог, с боку на бок со стоном поворачивался. Теперь на занятие только в броне.

Отхожее место в пристроечке всеми ветрами продувается, можно, конечно, было бы в горшок сходить, в тепле, так сказать, но мужчины не боятся трудностей, нужду справляют в холодном нужнике, что над рвом нависает. С той стороны, где нужник, ветром продуваемый, над пропастью торчит, всю зиму желтый снег. Мы там не играем. Сказать почему?

Обратно возвращаясь, хотел к матушке заглянуть, болеет, родимая, день-деньской сидит в светелке, ткать не ткет, вышивать не вышивает, думу думает или над свитками глаза портит. Хотел поговорить с ней, посоветоваться. Потому как не каждый же день человек узнает о себе, что он претендент на престол. То есть не то что узнает, наверное, еще, когда дядя Конрад на престол сел, кто-нибудь да говорил, что теперь я тоже вроде как на очереди. Потому что у дяди Конрада еще не родился мальчик, только две дочери. Я их знаю, много раз бывали у нас, только они уже взрослые и с ними неинтересно. Агнесса[23] — в этом году ездили к ней на свадьбу. Выдал дядя Конрад свою старшенькую за Изяслава II Мстиславича[24], великого князя Киевского. Такое не вдруг и произнесешь. И вторая, Берта, на выданье, помолвка уже состоялась, правда, это не помолвка, а сговор, жениха-то мы не видели, оттого и не кричали Герману III[25], маркграфу Бадена тили-тесто, и песен Берте-невесте никто еще не пел, но да от нее поди не уйдет. Так что, если двух зятьев-иноземцев не считать, после дяди Конрада я наследовать должен, если меня, конечно, князья выберут. Думаете, раньше я этого ни разу не слышал? Поди слышал, да только дошло-то до меня лишь теперь.

Подхожу к дверям и слышу, опять не слава богу, мама с папой то ли ругаются, то ли громко что-то обсуждают. И кричит мама. Не от боли кричит, от гнева.

— Да я знаю, Фридрих, что ты меня любишь и не на какую другую променять не согласишься, но разве ж я прошу променять? Нешто матушка моя тебя не наставляла, что коли не рожу я следующую Юдит, нить прервется? Но так теперь я тебе без всяких повитух скажу — не рожу уже больше! Пропаду! А ты — только трепаться о любви и горазд.

— Да что я могу, милая? Я-то что? — тихо оправдывается папа. — Я бы с радостью еще одну дочь от тебя принял, сто дочерей, но коли Бог не дает?

— Коли Бог не дает, самим взять придется. Что может быть проще, найди подходящую девушку, забеременеет она от тебя, родит черноволосую дочь, назовешь ее Юдит, и сила моя не пропадет.

— Не хочу другую! Ты моя жена! Чему ты меня учишь?!

— Я учу тебя, как род твой и дальше оберегать, больна я, лекари уже руки опускают. Сделай, как я тебя учу, пусть другая родит тебе маленькую Юдит — защитницу, хранительницу рода. Не страшно, что бастардка, а хочешь, когда девка отяжелеет, я подушку к животу привяжу? Все будут думать, что это наш ребенок.

— Бастардку в законные наследницы? А если мальчик? Нет!

— Сделай по-моему, заклинаю тебя. Ну, хоть даже и после моей смерти, как возьмешь за себя новую жену, и народится девочка с черными волосами, нареки ее в мою честь Юдит!

* * *

Странный разговор, странная мама. Что такое бастардка? Почему папа против, знает ведь, с мамой никто не спорит. Почему мама говорит, что не сможет больше родить? Двое детей — это же так мало. Вот у папы было десять сестер и два брата, правда, второй брат умер еще в младенчестве, но зато зятья живехоньки, они теперь вместе с дядей Конрадом правят. А рядом с моим троном кто встанет? У мамы трое братьев и еще одного ее папа прижил от любовницы, и три сестры. Ее брат Генрих Гордый теперь наши крепости осаждает, тоже мне дядя!

И почему они все время говорят о какой-то девчонке? Разве девчонки управляют ленами?

* * *

Мне пока что лук не натянуть, дядька Хротгар обещал сделать маленький, но пока не сделал. Меч из дерева, но все равно тяжел, кабы можно было двумя руками, я бы враз управился, а одной… После тренировки все тело болит, а рука дрожит, пальцы стило не держат. Матушка говорит:

— Пожалел бы его, Хротгар, не видишь — хрупкого Фридрих телосложения, кость тонкая, что, коли переломится?

— А враг его тоже щадить станет?! — возмущается старый воин, потряхивая русыми с сединой косами. И тут же мне: — Матушка твоя, герцогиня наша, во всем права, но в военном деле ей разбираться не дано. Это я тебе как старый мечник говорю. Подумаешь, кость тонка! Что с того? Наручи надень, броню. А прежде всего научись правильному бою. Делай, что тебе говорят, со мной не пропадешь.

— А если на замок нападут? Если подкараулят? В покои ворвутся? Много я смогу своим деревянным-то мечом? — ною я. — Может, матушка права, подождать малость.

— Коли нападут внезапно, и деревянный сойдет бока намять. А нормальный меч, ну, возьми, коль желаешь из оружейной, никто не запрещает, да только…

Я и сам понимаю, не поднять мне нормального меча. Точнее не так — поднять-то подниму, а вот биться им…

— На рынке любой мальчишка ножом орудует, что взрослый. А у меня два ножа на поясе, а я ими разве что яблоки чищу.

— Ножи — это хорошо. Ну, давай на ножах. — Дядька отводит меня на поляну, где мы в хорошую погоду тренируемся. — Нападай.

А мне того и надо, хвать нож самый длинный, и, прямым коли.

Дядька ловко выгнулся, посторонился, так что я со всей дури лечу вперед, получив для верности еще и пинка под зад. Стыдно.

— Обидно? — ловит случайную мысль старый Хротгар. — Стыдно, господин Гогенштауфен, не знать, что таким вот рыцарским ударом ты рискуешь себе ладонь порезать, а то и без пальцев остаться. Да окажись на мне броня — ты же врежешься в нее, рука соскользнет. Это же не меч, где кисть защищена — у твоего ножа никакой перекладины защитной не предусмотрено. А с порезанной рукой что дальше делать станешь? Давай еще. Да не коли ты, дура! Объяснял уже. Не коли, а режь! Где у человека основные артерии, на прошлом занятии учили.

— Запястье! — Я наношу новый удар, снова получился колющий. Дядька разворачивается. — Поджилки! — Пытаюсь подрубить под колено, куда там! — Шея!

— Режь, не коли. Лучше много мелких порезов сделать. Иной бьется, уже весь изрезанный, кровь хлещет. В бою он, может, боли и не чувствует, а кровушка из него убывает, и сил все меньше. А попробуй клинком вниз, ага. Давай!

Я снова наступаю, Хротгар отступает, прыгает, уворачивается, смеется.

— Режь, говорю. Не бойся.

— Да ты бы хоть броню надел, — не выдерживаю я. — Что, коли действительно зацеплю?

— Не твоя забота. Может, у меня под сюрко тонкая броня, у иных косоглазых бывает, снимал. Пока сам в руках не подержишь, ни за что не поверишь, что такая бывает. А про меня ты сейчас ничего не знаешь, как я одевался, не видел. Так что хочешь — на цветочках гадай, хочешь — ножичком чиркни мне по груди или животу, упрется в преграду, стало быть — защищен я. Не упрется — твое счастье. Режь!

Глава 3 Вихман[26] — дружба на века

Давно я не писал свою летопись, не до этого было, да и событий никаких, день за днем конные занятия, меч, метание ножа, копья, рукопашная.

А уж с уроками как насели, языки изучай я, потому как будущий правитель должен знать латинский — чтобы разговаривать с другими господами, указы писать, на письма отвечать, и немецкий, чтобы на челядинцев орать. Предков изучай я, гербы считывай — опять же я… А дядька еще требует, чтобы любой след в лесу, точно строчку на пергаменте, разобрать мог. С Берты ничего не спрашивают, сидит себе ягодки в меду лопает, пирогами сладкими заедает да жениха поджидает. Какого, я вас спрашиваю, жениха, когда ей всего-то семь лет отроду? Регулов еще минимум пять лет ждать. У, девки!

Зато мама опять в тягости, в замке только и разговоров о будущей сестренке. Догадываетесь, как собираются назвать? Как маму, Юдит.

Лотарь захватил нашу крепость Шпайер и теперь осаждает Нюрнберг. Дядя же Конрад вместо того, чтобы защищать свои земли, отправился в Рим, где в крепости Ангела пытается договориться об императорской короне с неуступчивым папой. Лучше бы он моему папке помогал.

Поехали с батей в один монастырь, с настоятелем о делах потолковать. Монастырь большой, богатый, я первым делом побежал на скотину посмотреть, хороша скотина у святых отцов. А папин оруженосец меня за руку возвернул. Не время. С настоятелем не виделись, занят он чем-то был, нас в церковь повели помолиться. Только служба закончилась, папа меня в келью гостевую отвел, чтобы я, значит, с дороги отдохнул. Только уснул, крики да шум. Посмотрел в окошечко, а монастырь-то наш окружили.

Тан-дара-дай, тан-дара-дай, Эй, веселее в ногу шагай!

Я меч схватил, бегу, а куда бежать — не знаю, неродной замок, запутался. Кругом дядьки в длинных одеждах бегают, камни на стену в корзинах тащат, суетятся. А ступеньки на стене без перил: глянул вниз — поплохело. Они же носятся туда обратно, кто-то даже кувырком, я едва к стене прижаться успел, не то точно с ног бы сбил, окаянный. Стена зубцами, монахи в узкие щели из луков стреляют, а кто-то через стену целые корзины камней ссыпает. Я к стене грудью прижался, на цыпочки приподнялся, все равно ничего не увидел, хоть за табуреткой беги. Папин оруженосец Улов меня хвать за плечо, а сказать ничего не успел: глядь — а у него из горла вроде как красненькое охвостие торчит. Вытянулся весь, захрипел, рукой безвольной попытался стрелу выдернуть, да и сам во двор грохнулся. Я на корточки опустился. И так не виден из-за зубцов, в меня бы не попали, а я еще меньше, на четвереньки и по-собачьи по ступенькам, мимо ног, мимо мертвых дядек с остекленевшими глазами, мимо самой смерти. Очнулся — кругом бочки да корзины с разной снедью и мальчишка незнакомый младше меня.

— Кто таков? — шепчу.

— Вихман, ваша милость, — пищит он в ответ. Вот мы с ним между этих самых корзин и притаились. Страшно.

Я после боя, когда наши воины трупаки из доспехов выковыривали, папке все по-честному про стену рассказал, и как его оруженосец из-за меня погиб, а он все выслушал и ни слова мне не сказал. Уж лучше бы выпорол. Ведь это я виноват, что Улова застрелили, ведь это из-за меня!!! Ни слова худого не сказал, а за спиной моей Вихман сопли рукавом размазывает. Папа и его погладил, к сердцу прижал, к нам в замок забрал.

Кареглазый он, лохматый, маленький. Зато любой текст, что мне учителя-монахи задают, даже очень сложный, с двух прочтений наизусть знает. Умный, умнее меня, слабенький только. Я рукав на его сюрко задрал, мышцу пощупал, как взрослый, языком поцокал. «Тонкая кость, ну это надо, очень тонкая кость». Вихмана это очень впечатлило. А я поклялся, что всегда буду его защищать, потому что он меньше и слабее. Мы с Вихманом друзья навек.

* * *

Почти год не писал, мамы больше нет. Нет и черноволосой сестренки, она так и не родилась, не вылезла на свет белый поглядеть, сколько ее ни просили. На отпевании мы с Бертой стояли рядом, а мама была очень красивая и печальная. А папа все плакал и говорил, что-де выполнит мамин наказ и возьмет нам откуда-то новую Юдит. Только я ему сказал, что мне другой сестры не надо и мамы другой не надо. Потому что я свою маму люблю. Но кто меня спрашивает? Мамина сестра София зачем-то разорвала мамины любимые четки и бусины бросила в гроб. Берта хотела забрать четки, уж больно они ей нравились, но папа сказал, что так надо.

После похорон отец меня к себе увел, у окошечка посадил, сладкого вина в кубок плеснул. Я думал, о маме разговор заведет, и заранее начал крепиться, слезы сдерживать. А он вдруг велел какого-то господина фон Зееберга пригласить. Входит такой кособокий, а на месте правой руки пустой рукав за пояс заложен, а левой моего Вихмана за руку держит. Слезы сами собой высохли. По какому это праву?!

Оказалось, дядя его в замок прибыл. Про семью да родителей отец еще год назад выяснил и весточку им отправил — мол, у меня чадо ваше, жив, здоров, чего и вам желает. Да только не приехал тогда никто, война, они и Вихмана в монастыре спрятать пытались. Он там грядки пропалывал, за скотиной ходил, с утра до вечера трудился, питаясь овощами да пустой похлебкой, а ночью спал прямо на полу, свив себе соломенное гнездышко. Словно и не рыцарского он рода, а крестьянский сын.

В общем, только теперь, отправляясь в Высокий Штауфен по каким-то своим делам, его дядя и вспомнил, что племяш где-то там проживает. Заехал. В общем, картина такая: дружочек мой — третий сын в семье и ни титула, ни земли наследовать не может и, как войдет в подходящий возраст, духовный путь изберет. Впрочем, семья не возражает, если я его до срока у себя подержу.

— Так что делать-то станем? Вернем парня в семью или у себя оставим? Твоя находка, тебе и решать, — грустно улыбается отец. Я глянул на Вихмана, и такая меня тут горечь взяла, единственный, можно сказать, друг! И он тоже ревмя ревет, расставаться не хочет. Дома-то его и отец поколачивал, и мачеха подзатыльниками угощала, не жадничала, и братья старшие со света сжить пытались. Он мне рассказывал. Глянул я на пришлого, что за Вихманом моим пожаловал, да и изрек:

— Племянник ваш, Вихман фон Зееберг, в Высоком Штауфене мне и роду моему служит верой и правдой. Нет более завидной доли в нашем герцогстве. Посему повелеваю все как есть оставить, пусть учится вместе со мной, покуда время ему не пришло свою дорогу выбирать.

Папка мною тогда очень гордился. А Вихмановский дядюшка качнулся и за стену единственной рукой схватился, чтобы не упасть. Видать, сразили его слова мои. После чего я позволил Вихману попрощаться с родственником, а отец остался формальности улаживать. Как потом выяснилось, договорились, что мы обязались за свой счет отправить его учиться.

* * *

Лотарь уже прикарманил себе, считай что, весь Эльзас, скоро последние крепости возьмут штурмом, и тогда уже всех либо переколотят, либо выгонят под зад коленом. А дядя Конрад все кружит по Италии, все обивает порог апостольского престола, да только шиш ему, а не папская помощь. Чужие мы там. Оба короля Генриха, как два турнирных копья, обломились об этот Рим, а толку-то? Папы меняются, а нас, германцев, все одно ненавидят. Надо будет запомнить на будущее: от папства одни несчастия.

Неудачно для нас начался 1131 год от Рождества Христова.

Глава 4 Новая Юдит

Снова я сделал большой перерыв, даже страшно продолжать. На дворе 1134 год, мне двенадцать лет, сестре, стало быть, одиннадцать. Что сказать, мы пока что живы, и благодаря гениальным способностям моего отца вести переговоры, возможно, проживем еще какое-то время. Но по порядку. Лотарь и наш клятый дядюшка Генрих Гордый развернули свои войска двумя фронтами и в две руки разом вдарили по крепости Ульм. Бац! И нет нашего Ульма, нет его ратуши, нет ярмарки, и подарков мы к Рождеству, похоже, тоже не получим! Богатые дома разграблены, гарнизон развешен по стенам, часть города пожгли и тут же своих ставленников посадили из тех, кому запах падали особенно приятен. Собственно, город бы очистили дочиста, а потом еще и сожгли и стены разрушили, если бы не мой папа, который в октябре, помолившись и попрощавшись с нами, поехал на сейм, где пал на колени перед Лотарем и вымолил у него прощение взамен на клятву верности. Прощение и для себя, и для Ульма, да и вообще для всех. А в обмен ему вернули его владения и титулы. Знать, не зря колени трудил. А вслед за папой и дядя Конрад покорился, собственноручно сняв с головы железный венец и отдав его супостату. Это папа его так подучил. Сначала я на него сильно за это осерчал, даже думал восстать, но дядька Хротгар меня вовремя удержал, де «отец твой хоть и одноглазый, а зрит получше некоторых. Попомни мои слова». Я и вспомнил, когда война закончилась, и можно было уже за городские стены без опаски выглядывать. А дядя Конрад не в остроге, а снова при власти. Лотарь его чтит, чуть что — советуется, обещал после своей смерти венец возвернуть. Завещать в смысле. Чудеса.

Но это еще не все, дядя Конрад и папа вдруг решили, что хватит ходить вдовцами, и невест себе подыскали, ибо негоже знатным господам неженатыми небо коптить. Кроме того, дядя Конрад мечтает сыном обзавестись, а папа все о дочке черноволосой грезит. В общем, папа заслал сватов к дочери Фридриха I, графа Саарбрюккена, Агнесе[27], быстро согласие получил, и теперь новая герцогиня в маминых покоях обосновалась, вместе с оравой подружек, что с собой из родного графства привезла, за братом моим новорожденным, Конрадом, ухаживают. А дядя к Гертруде, дочери Беренгара II, графа Зульцбаха, чья сестра, между прочим, вышла замуж за императора Византии Мануила I Комнина[28], посватался, и тоже дело на лад идет.

Только папа мрачен, Агнеса эта его — девчонка чуть меня старше, приехала скромница такая, а как зачала да пузо заметным сделалось, возгордилась, нос задрала. Теперь, как супругу сына подарила, и вовсе фыр-фыр, распушится, все бусы, что в шкатулке лежат, на себя напялит, дура, и ходит по замку, хвастается. Только папа не весел, это дядя Конрад мальчика хотел, а ему дочку подавай. И чтобы черноволоса была. Одна радость — кривляка Агнес, герцогиня Швабская, темнокосая, авось родит кого велено.

* * *

Папа страдал до тех пор, пока в горнице Агнесы плач младенца не послышался и повитуха не сообщила, что у него дочь. Меня, Берту и папу впустили в комнату роженицы первыми, а еще раньше, перед нами, Сарацин зашел, черный мамин кот. Не иначе под ногами неслышно прошмыгнул, а то откуда ему там взяться? Деловито воздух понюхал, прыг на кровать, где Агнеса с дитем под чистым уже одеялом. Подлез к младенчику, лапами ее обнял. Заурчал даже. Признал, стало быть. Девочку тут же окрестили Юдит[29] и папа устроил праздник, на котором он и дядя обнимались, распевая друг другу здравицы.

Показав гостям уставшую, но довольную собой Агнесу, молодец все-таки девчонка, и маленькую Юдит, папа подмигнул мне, мол, золотой век не за горой. А дядя толкнул локтем свою разлюбезную толстуху жену: видала, как надо, сначала сын, через год дочь? В тот же день папа сделал меня герцогом, и я для начала присягнул в верности ему. Сначала ему, а потом уже королю, успеется.

* * *

Прошло еще два года, умер старик Лотарь и новым королем Германии избрали дядю Конрада, а я снова сделался королевским племянником, претендентом на престол и был посвящен в рыцари. Правда, у дяди уже свой наследник народился, сподобилась его благоверная, подарила мужу к коронации карапуза Генриха, но да ведь тому еще вырасти нужно. Когда пришла весть о кончине его величества, отец спешно вызвал к себе дядю Конрада, и вместе они, запершись в папиной светелке, долго о чем-то совещались. А потом папа вдруг ни с того ни с сего собрался с небольшой свитой, человек сто — не больше, к архиепископу Трирскому[30] в гости. Мол, тот его давно звал на охоту. Я к нему — охота это хорошо. Мол, обещал! А он на меня так странно поглядел и трофей посулил привезти. Какой?

В последний момент, когда подъемный мост опустился и прозвучал приказ по коням, папа вдруг обнял меня, и крепко прижав к себе, шепнул в самое ухо. За зверем — удачей! Что за зверь такой? Должно быть редкий, раз за ним в самый Трир ездить нужно.

* * *

Мой папа теперь правая рука короля, а пока папа гоняется за мятежными Вельфами — родственниками моей мамы, все хозяйство на мне. Пятнадцать лет, вырос уже в бирюльки-то играть. Нужно дело делать. Я бы, конечно, лучше с папой, но герцогство на кого оставить, на трехлетнего Конрада? На двухлетнюю Юдит? Не смешите.

Глава 5 Сказ Маттиаса Лотарингского[31]

Берта выходит замуж и скоро уедет от нас, ревет теперь целыми днями, сбылась мечта дуры. Впрочем, жених у нее хоть куда — Маттиас I, герцог Лотарингии, всего на год меня старше! Нормальный парень. Мы с ним, едва приехал, сразу же на мечах сразились, потом мало показалось, турнирные копья преломили, целыми днями, пока он у нас гостил с родственниками и свитой, охотились да наперегонки по полям да горным дорожкам скакали. Ума не приложу, когда он с невестой своей объяснялся, все время занят был. Но да намилуются еще.

Разрывая зубами чуть поджаренное мясо, как это и принято на охоте, мы — это я, Вихман и Маттиас, болтали о том о сем. Но однажды Маттиас заговорил не об оружии, не об охоте и даже не о том, как мы с ним весело будем наведываться друг к другу в гости, закатывая славные пиры и устраивая рыцарские турниры. Он заговорил о моей младшей сестре Юдит, да с такой тоской, что я поперхнулся, и не поднеси мне оруженосец Отто Виттельсбах[32] бурдюк с вином, пожалуй, и задохнулся бы.

— Как же жаль, что мне придется жениться на Берте, а не на Юдит! — с сожалением в голосе признался он.

— На ком?! — вытаращился я. — Юдит же от горшка два вершка! Когда у нее регулы пойдут, мы с тобой, поди, уже старыми будем. Не будь дураком — бери Берту!

— То-то и оно, — опечалился Маттиас. — Но, право слово, я бы подождал.

— Да что тебе в ней? Красотка, конечно, куколка, косы голову назад оттягивают, нянька волосы ей расчесывает, вся дворня приходит любоваться, черный поток до пят. Где еще в наших краях отыщется такая? Но да она же еще дитя, другое дело — Берта!

— Берта, безусловно, очень хороша, к тому же она ее дочь… но…

А потом он поведал дивную историю о Юдит. Вот она: жил был старый Вельф[33] из Альтдорфа. Вельфы — древнейший в королевстве род, породниться с которым незазорно королю или даже императору. Собственно, король Генрих IV и его сын Генрих V были из рода Вельфов. Жил древний Вельф в замке у Боденского озера, управляя Южной Швабией и Баварией, и была у него красавица-дочь — чернокосая, черноокая Юдит[34]. Души в ней не чаял старый Вельф и, вопреки общему правилу, дал дочке образование, какого не всякий царевич-королевич в то время обресть мог. Много всего знала Юдит черноокая, тонкостанная: и как животных лечить, мор отводить и как эпидемии останавливать, знала, как яд составить и по знакам небесным победу или поражение предречь, оттого глупые люди называли Юдит ведьмой.

Многие сватались к прекрасной Юдит, а она словно ждала кого-то, отца успокаивала, мол, как появится суженый, знай, не пропустим. Чужого не возьмем, но и своего не отдадим. И точно, посватался к Юдит сын Карла Великого[35], император Людовик Благочестивый[36]. Быстро свадьбу сыграли, и Юдит так очаровала императора, что изменил он для нее порядок престолонаследования среди своих сыновей от первого брака, предопределив тем самым раздел Каролингской империи.

Шло время, и род Вельфов пресёкся по мужской линии, осталась лишь Кунигунда, что вышла замуж за итальянца Аццо, герцога Эсте. От этого брака у них родился сын, который пожелал, чтобы его называли не Аццо, а Вельфом. Явился он к королю Генриху IV и присягнул ему, попросив вернуть земли предков взамен почти всех своих владений в Италии. Так появился Вельф IV, а потом он женился на Юдит Фландрской и у них родились старший сын Вельф и младший, которого потом прозвали Генрихом Черным, так как был он, как и все итальянцы, смугл и черноволос. Он женился, и вскоре у него родилась дочь, темноволосая и прекрасная Юдит, которая вышла замуж за Фридриха II, молодого герцога Швабии — моего отца.

Вот так я услышал о своей матери и пробабке, кстати, мама действительно была книгочейкой, и ее называли колдуньей. Должно быть, скоро отец призовет учителей и для малышки Юдит. Как знать…

Забавно, а я чуть было не показал будущему родственнику свою летопись, вот бы смеху было! В отличие от меня Маттиас слушал не только сказки и рассуждал совсем как дядя Конрад и папа. К примеру, он объяснил мне на пальцах, отчего избрали старпера Лотаря вместо моего папы, которого прочил на престол сам император. Я думал, может, порчу кто навел, с каких это пор старого и немощного больше ценят, нежели молодого и здорового? А ларчик-то просто открывался, проще некуда. Генрих V действительно хотел видеть на троне отца, он даже отписал ему наследственные владения Салического дома — исконные королевские владения, но не успел передать главного — королевских инсигний, знаков монаршей власти!

Теперь о политике — король и отец короля находились в непрекращающейся грызне с понтификом, а Лотарь был законченным папистом. Его причастность к данной партии и принесла большинство голосов плюс благословение престола святого Петра.

Какой же дурак станет благословлять того, кто все время наступает ему на больные мозоли?!

Лотарь, конечно, тоже не подарок, стар, не сегодня завтра помрет, но выбор был невелик: либо он, либо мятежный Фридрих.

А как оттеснили братьев Гогенштауфенов от трона, тут же решили и добить. Возглавил заговор архиепископ Майнцский[37], который раздобыл королевские инсигнии у вдовствующей королевы Матильды[38] и передал их Лотарю. После чего все претенденты были приглашены на выборы.

Голоса разделились поровну, и только наш дедушка по матери, Генрих Черный, думал да выгадывал, на чью сторону перейти: с одной стороны — муж его дочери, Фридрих, на другой — Лотарь, пообещавший его сыну, Генриху Гордому, руку своей единственной дочери, Гертруды, и титул герцога Саксонии. Генрих Черный избрал Лотаря, отец оказался в меньшинстве и был вынужден присягать.

Теперь о тех самых королевских землях, которые поначалу я по незнанию посчитал законным приданым принцессы Агнес. На самом деле это был лен, который на смертном одре государь передал своему наследнику. Если бы успел положить в те же руки и регалии власти — отец стал бы королем. Потом по справедливости наследные земли следовало отдать, так как королем стал Лотарь — его инсигнии, его и земля. Ох, твердолобый я твердолобый, сколько дома говорили про салическое наследство — без толку, может, со временем ворота вражеских крепостей моим лбом можно будет пробивать. Хоть какая-то польза.

Мы же вцепились в эти самые земли, да еще и войну себе заработали на годы. Глупо. Будь я взрослым — так бы не поступил.

Ага. Теперь, по крайней мере, ясно, отчего Черный дедушка нас с папой невзлюбил. Не в любви дело, он сына своего должен был пристроить, вот и пристроил.

А Маттиас продолжает, соловьем разливается, он и про дядю по маминой линии, Генриха Гордого, оказывается, знает. Что же, послушаем, а наперед запомним, что мало того, что в собственном лагере говорят, хороший правитель обязан со всех сторон сведения собрать и только после этого выводы делать.

Молча выслушал, и трижды прав был. Генрих Гордый — мамин брат, после смерти своего отца, будучи герцогом Саксонии, сделался еще и герцогом Баварии. А в ленном праве что написано? Не бывать двух ленов в одних руках!

Лотарь на это безобразие бы сквозь перста глядел, что же до дяди Конрада, то он уж припомнил бы прежние обиды, как пить дать, оттяпал бы одно из герцогств. Вопрос, какой смысл Генриху Черному голосовать за Конрада? Вот он и присягнул Лотарю, который к тому времени из королей уже выбился в императоры.

Теперь, почему отец, в конце концов, сдался на милость императора? А вы повоюйте десять лет — поймете. Позарез нужна была передышка, он же всего лишь извинения принес, а земли не потерял ни пяди, да еще и брата обещал на путь истинный вывести. Про дядю Конрада Маттиас, правда, так и не понял, думал, мой батя как глаз утратил, отошел от большой политики и дальше занимался лишь укреплением своего герцогства. Ну, пусть так и думает, разлюбезный. Я-то знаю, на всех советах мой папашка — первый голос, а дядя ему лишь вторит да подпевает.

Первым папа выбрал себе Агнес, но не за черные волосы, как шептались на кухне, не за то, что она чем-то напоминала маму, а исключительно из-за того, что отошедшие ей в приданое земли Саарланда были как бы связующим звеном между Эльзасом и Швабией.

В результате получилось огромное герцогство, и тут батя снова проявил недюжий ум, но это я и без Маттиаса знаю. Он посадил управлять своими владениями не родственников, как это было принято, а наемных чиновников, которые трудились за жалованье, и не имели возможности вдруг отделиться от герцогства, признав подвластные им земли своими. Надо будет записать себе — за наемными чиновниками будущее, только эти чиновники должны быть специально выучены, потому как можно родиться герцогом, можно принцем и при этом не иметь ни малейшего представления, как вести дела, командовать армией, хранить съестные припасы, вершить суд. Да мало ли что еще.

Так отец укреплял территорию, а Лотарь старел и выживал из ума, не зная уже как бы лучше услужить папе римскому.

Как-то раз случился презабавный случай, избрали к разу двух пап и народ не ведал, какому подчиняться. Архиепископ Майнцский решил сместить обоих и посадить собственного ставленника. Поняв, в чьих руках сила, император безропотно подчинился архиепископу, а потом в Люттихе, куда этот самый новый папа добрался, спасаясь от преследования сторонников своих конкурентов, Лотарь смиренно поддерживал стремя его святейшества и потом на глазах у всего честного люда молча шел у стремени. Попутался, должно быть, на старости-то лет, такое смирение в пору выказывать в Риме, а Люттих — испокон немецкий город. К тому же император был болен и лекари не велели ему подниматься с постели.

Ну, прогулялся с папой, не умер. Ему бы теперь залечь на пуховые перины, закрыться по самый нос мягкой шкурой и… какое там, поперся провожать его святейшество до Рима, как будто бы больше некому было оберегать столь высокопоставленную особу.

Уехал старый, болезный император и дальше выказывать послушание и показное смирение, и вдруг, точно по мановению волшебной палочки, все епископские кафедры в Германии заняли сторонники папы, причем из тех, что демонстративно не признавали себя ленниками короны.

Покинул Лотарь Германию, а назад не вернулся, помер в Тироле, передав на смертном одре королевские инсигнии своему зятю, Генриху Гордому. На том бы и сказке конец, а кто слушал — молодец. Да только тут история словно заикаться начала. Сколько-то лет назад, будучи наследником престола, мой папа получил от своего короля наследные королевские владения, ожидая скорой передачи и символов власти и, должно быть, мысленно примеряя корону Германии. Чем кончилось дело, мы помним. Теперь в точно такой же ситуации оказался Генрих Гордый. Уверен, вероломный дядюшка уже и тронные речи разучивал, уже и…

Моего папу оттолкнули от власти, потому что он был слишком сильным и влиятельным. Теперь то же самое предъявляли дяде Генриху. Два герцогства, земли в Таскано… сколько можно?

В общем, решили выбрать кого-нибудь менее влиятельного, вроде покойника Лотаря, который всю жизнь только и делал, что цепляться за папский престол, безоговорочно выполняя любой, даже самый дурацкий, приказ его святейшества. Вот тогда-то мой папа неожиданно для всех с малым отрядом покинул родную Швабию и устремился в город Трир, в гости к тамошнему архиепископу Альберту, который-де его давно уже приглашал. А дальше как по писаному, отец предложил в кандидаты на престол своего брата — дядю Конрада. Какое у дяди влияние? Какие земли? Богатства?

Начнется война? Так она все равно не по этому, так по другому поводу начнется. Нового короля поддержит его старший брат, а папа римский, если понадобится, наложит интердикт на непокорных, потому как он — Конрад свою неправоту осознал и готов верой и правдой служить престолу Святого Петра.

Перед выборами, дядя Конрад спешно подтвердил свою приверженность папе и согласился со всеми условиями, которые ему выдвинули, после чего состоялись выборы, на которые не пригласили только князей Баварии и Саксонии. Все присутствующие отдали свои голоса за Конрада Швабского. Коронация прошла в Аахене, против всяких правил церемонию проводил папский легат. В общем, если говорить начистоту, ерунда это была, а не выборы. Обычный захват власти. Но тут мой папа уже не желал уступать. Уж слишком все оказалось похоже!

У нового короля не было только королевских инсигний, но да Генриху со временем все равно пришлось их отдать.

* * *

Не понимаю я дядю Конрада, ну владеет дядя Генрих двумя герцогствами вместо одного, так приказывай, заклинай, ведь не уступит ни города. Будь я королем, я бы, вразрез с ленным правом, ему это дело позволил и право наследования за его сыном закрепил. О том я честно признался Маттиасу, и он, подумав, рассудил, что такого доброго короля, пожалуй, после двух-трех подобных приказов найдут с перерезанным горлом. Но я все равно при своем мнении остался. Потому как это ему, Маттиасу Лотарингскому, легко судить, ему что Штауфены, что Вельфы, а мне какого, если я наполовину Штауфен и на другую Вельф? Конрад мне дядя, но и Генрих Гордый — дядя. Порваться мне на две части, что ли?

Уехал Маттиас, увез сестренку Берту, обещался приезжать. Хороший парень этот Маттиас, глаза мне раскрыл. Вперед буду более внимателен, а то что же это получается? Человеку скоро шестнадцать, а он простых вещей в толк взять не может.

Глава 6 Краеугольный камень

Отец мой тоже считает, что лучше бы дядя Конрад не трогал дядю Генриха, потому как силен Вельф, а еще одна война нам без надобности. О том они и тайно лаялись, и прилюдно шипели друг на друга. Дядя хоть и в короне, а по любому поводу в Высокий Штауфен гонцов засылает, а то и сам наведывается. У него в замке свои покои, места для слуг и воинов и для лошадей в стойле. А тут вдруг без спросу ополчился на Вельфа. Папа узнал, только и мог, что в бороду себе вцепиться. Сначала ругался заковыристо, я, признаться, таких слов прежде даже на конюшне не слыхивал. А потом тайный совет в трапезной собрал. Я тогда с дочкой сокольничего, Марией, в кладовке кухонной миловался, а когда всех из кухни погнали, нас не заметили, мы же, как поняли что к чему, не сговаривались, подползли к трапезной со стороны кухни, откуда обычно блюда к столу подавали. Я даже слышал, как папа сказал: «Что угодно, хоть с кашей его съем, а войны не допущу».

— Кого он собрался с кашей-то есть? — удивилась подружка, обхватывая мою шею ручками, делая вид, будто бы собирается придушить.

— Кого надо, того и съест, у тебя не спросит, — ответил я.

В тот же вечер отец покинул замок, оставив его на меня. Понятно, не один уехал, со своим оруженосцем Гансом, старым сотником и еще несколькими воинами, которых я не знаю, может, с гостями пожаловали, может, папа их по какой-то своей надобности в Высокий Штауфен вызвал. Теперь, как Вихман в монастырь отбыл, и посоветоваться толком не с кем. В общем, уехали, недели три отсутствовали, а потом прискакали с нежданной вестью: во цвете лет от неизвестной болезни помер наш общий враг и мой дядя, Генрих Гордый. Сколько ему было в то время — тридцать один. Я дядю Вельфа не знал, но все одно жалко. Мамин брат, понимать нужно. У него сын остался — мой двоюродный брат, Генрихом Львом[39] зовут, на семь лет меня младше, стало быть, ему уже десять, могли бы подружиться. По словам Отто — отменный рубака и задира, каких мало. И не только он о Генрихе хорошо отзывается, Маттиас недавно наведывался, от Берты подарок — плащ, золотом расшитый, отцу, а мне и Конраду по поясу красивому — привез, так он, Маттиас, с ним вроде как подружился. На каком-то празднике встретились случайно. Маттиас так и говорит, тебе бы с ним сойтись, все-таки двоюродные братья, союз нужно заключать, а не число врагов увеличивать. К чему Лотарингскому врать?

Я дядиной смертью опечалился, ведь я наполовину Вельф, и папа понял, руку мне на плечо положил, сказал, что все правильно, что в любом случае мы должны людьми оставаться. А дядя все в уши зудит, мол, выгони из себя Вельфа — ты Штауфен, наследник славного рода. Прими решение и изгони.

Когда-то мой отец отправлялся сватать маму, как Маттиас приезжал к нам за Бертой. Возможно, папа и Генрих Гордый даже подружились тогда, мечтали друг к другу в гости ездить, пиры, турниры устраивать. Как мы с Маттиасом.

— Ты, Фридрих, — краеугольный камень. Так планировалось, ты и Вельф, и Штауфен — твое предназначение на этом свете — остановить войну между нашими родами, — вздыхает отец. Камень, отторгнутый строителями при возведение храма, ты должен был встать во главу угла, соединив две стены, должен был занять престол и разделить власть между Вельфами и Штаунами. Это я во всем виноват! Но, верь мне, я все и починю.

Когда ты родился — был пир на весь мир, не потому что наследник, что мальчик, потому что родился человек, который прекратит вражду и примирит противоречия. Вельфы — королевская кровь, Штауфены — молодые выдвиженцы: за нами сила, за ними традиция. Вельф Генрих Черный привез из Италии Юдит, мама твоя была из Вельфов.

Прости меня, сын. За своего дядю за Генриха Гордого прости, не мог я иначе…

— За что прости?

Глава 7 Конрад и политика

Час от часу не легче, дядя Конрад пошел против отца, на этот раз пожаловав Саксонию, прежде принадлежащую дяде Генриху, своему другану, Альбрехту Медведю[40] из рода Асканиев. Народ немедленно восстал. Видел я этого Медведя, не удивляюсь. Единого часа не стал бы терпеть этакую сволочь. Отца чуть удар не хватил, а дядя уже стучится в ворота Высокого Штауфена: «Спасите, помогите, убивают!» А кто виноват? Генрих Лев со стороны матери внук Лотаря саксонца, стало быть, его это, наследство. И кто отнимет — тот вор! Ох, и здорово же, что лорхские монахи меня с малолетства приучали все рода до одного человека знать. Пригодилось.

Мы как раз в ту пору хотели мессу стоять за новорожденного сына Берты и Маттиаса, Симона[41], но тут не до празднования. Пришлось отцу в Саксонию гонца снаряжать, дабы бунт остановить, меж тем сели вместе братья Штауфены за стол да и составили грамоту, согласно которой Саксония Генриху Льву принадлежит, и никаких медведей. Уж как дядя папу благодарил за это. Совсем уж лишней была бы теперь эта война. Во всем впредь обещал его слушаться, на том и простились.

Добрался Конрад до своего замка и с порога новую глупость учудил — наследный лен Вельфов Баварию передал своему сводному брату, маркграфу Австрийскому Леопольду IV Бабенбергу[42], но тот вдруг непонятно от чего помер, не исключено, что от радости, так как дело произошло на королевском пиру, куда по такому случаю съехалась вся знать. Только я, разумеется, не поехал. Потому как в отсутствие отца кто-то должен за леном приглядывать. Пришлось дяде Конраду Баварию другому сводному брату — Генриху II Бабенбергу, по прозвищу Язомирготт[43], пожаловать. Только тот пировать с королем и приближенными не стал, на траур ссылаясь, и сразу же уехал.

Здесь я, пожалуй, должен немного пояснить относительно этих сводных братьев. А то непонятно будет. Они оба — тоже мои дяди, так как принцесса Агнес, когда ее выдали во второй раз замуж за маркграфа Австрийского Леопольда III Бабенберга, родила еще двенадцать детей. Язомирготт «Ja so mir Gott helfe!», то есть «Да поможет мне Бог!» — о чем бы ни говорил, хоть о трапезе, хоть об отхожих местах, через слово «Да поможет мне Бог!» — забавный такой дяденька старше меня на десять лет.

И еще этому Язомирготту дядя Конрад пожаловал вдову дяди Генриха в жены. А что? Дочь короля Лотаря III, от нее и дети пойдут королевских кровей. Так что все правильно. Только братика моего двоюродного жалко, Генриха Льва, стало быть, сначала батюшка помер, а потом и матушку отправили в дальние страны новое семейное гнездышко вить. Хорошо хоть бабка у него осталась — вдовствующая императрица Рихенза[44]. Она тут же назначила себя единственным опекуном внука и заправляет теперь богатой Саксонией. Что же до спорной Баварии, здесь на место почившего Генриха Гордого заступил его младший брат, граф Вельф VI, и плевать он хотел и на короля и на Язомирготта.

* * *

Два года длилась междоусобная война между Вельфами и Штаунами, пока дядя наконец не сообразил собрать во Франкфурте-на-Майне рейхстаг, на котором окончательно отдал Генриху Льву герцогство Саксонию, взамен тот подтвердил свой отказ от Баварии. Разумеется, договоренности были достигнуты заранее, рейхстаг — не место для торговли. Несколько месяцев стороны обменивались послами, после чего была осуществлена мена.

И что же, Генрих Лев был официально признан герцогом Саксонии, а его дядюшка Вельф VI высказался против и продолжил опостылевшую всем войну. А чего не продолжать-то, если смуту финансирует король Сицилии Рожер II?[45]

Им ведь, итальяшкам, прямая выгода, пока в Германии смута, Конрад с гарантией заперт в своих стенах и своих проблемах и не суется в их земли. Зато они лезут похуже саранчи. Отец, к примеру, рассказывал о том, как, когда я был маленьким, к нам в Швабию пару раз заезжали папские легаты. Теперь такое чувство, что они поселились у нас, корни пустили, ездят из города в город, собирают богатые дары и время от времени возвращаются в Италию, припрятать награбленное.

И такую вольницу взяли, не подступишься! За всем следят, во все дела вникают, и если вдруг император выдвинул человека, неугодного папе, тут же ябеда в Рим, и ставленника снимают. Доверенное лицо папы — аббат монастыря Святого Стабло в Люттихе, некто Вибальд[46], создал обширную сеть поставщиков всевозможной информации. Причем на него работают не только монахи разных монастырей, он лично знает и умеет настроить на нужный ему лад многих влиятельных вельмож. А ведь это подстрекание к измене!

Несомненно, во всем виновато изначально неправильное отношение моего дяди к императорской власти. Господи! Прости меня за то, что я дурно отзываюсь о его величестве, но нельзя же так!

Нет, будь я король, будь я император, я бы первым делом отменил давно устаревшее ленное право — тоже мне мера высшей справедливости — один лен в одни руки! А как же династические браки? Если императорский ленник женится на девушке, приданым которой является лен, отчего же он не может присоединить его к своему, не будучи при этом осужден законниками? И как объяснить рожденному в таком браке ребенку, что ему не достанется оба лена?

Отец говорит, что сначала государь действительно жаловал богатый лен своему верному стороннику, но когда тот умирал, лен возвращался в собственность короля, так что он мог снова подарить его кому-то. Но лет сто назад тогдашний монарх вдруг додумался разделить большой лен на кусочки, после чего роздал их своим приближенным с тем условием, что эти самые кусочки можно будет со временем передавать наследникам. В результате у нас действуют оба закона, а точнее, ни один в полную силу.

Глава 8 Жена

Я пьян. Несильно, просто туман в голове. Я никогда прежде не напивался, даже ради интереса. Не люблю, когда дурно соображаю, кроме того, всегда страшусь ляпнуть лишнее по пьяному делу. Отец выбрал мне невесту, дочь Дипольда III, маркграфа Фобурга Адельгейд[47]. Моя ровесница, не красавица, но и не урод. Богата, как Крез, мы тоже небедные, но деньги всегда нужны, да и земли… не знаю, получится ли нам когда-нибудь стать близкими людьми? Не уверен. В церкви честно отстоял и все, что от меня требовалось, выполнил. Хотя и без желания. Адельгейд тоже не выказывает особого рвения сделаться моей супругой. Я спрашивал, в чем дело? А она в глаза не глядит, отворачивается. Мол, дорогой укачало да растрясло. Какая уж тут свадьба? Но да, дело сделано. Священник назвал нас мужем и женой, теперь высидеть до конца пира и исполнить свой долг. Как не хочется-то!

У Адельгейд рожа зеленая с дороги, глаза красные от слез, плохо ей. А тут еще Манфред на радостях с дружиною песню похабную затянул:

Совершим благое дело: Сарацинских трахнем девок, Чтобы добрых христиан Наплодить для ихних стран![48]

…И ведь ничего не отложишь, не повременишь. Одно счастье, столы накрывают на лужайке, так что авось отойдет бедненькая.

— Чего надо?

А, это меня на свадебный пир зовут, мол, все за столами, только жениха и не хватает. Не пьется им без меня! Невеста заждалась, спрашивает, где благоверного черти носят, не сгинул ли, не провалился в отхожем месте?

Не сгинул, не провалился, сейчас будет. Адельгейд теперь следует супругой именовать. Да все, иду уже! Не дадут человеку покоя. Иж как жонглеры неистовствуют, музыканты струны рвут, в бубны бьют, словно у них личная радость! Словно один из них с вольной жизнью расстается. С вольной жизнью? А, шиш вам, пустобрехи! Я герцог — моя воля. Не стану подле женской юбки сидеть, а лучше сделаю Адельгейд ребеночка, будет ей с кем нянькаться. Да иду уже, сколько можно. Стоп!

Кто это в синем сюрко с золотым воротом и золотом на подоле — приметном таком, бывшим моим? Кто как не мой дружок-закадыка, достославный Отто Виттельсбах, которого я специально к сватам в компанию пропихнул, чтобы он нормально с невестой переговорил? Он по девкам великий ходок — ученый-переученый, хоть риторикой в жизни не занимался и, кажись, неграмотный. Девкам на грамотность плевать, им лишь бы крокус торчал. Крокусы — это такие цветы, их на клумбах выращивают для красоты и аромата. Но еще это тайный знак, так сказать, сообщение о намерениях. Хочешь девицу из дома выманить да на сеновал или в луга-поля зазвать, непременно к одежде крокус приколи. Не ошибешься. Наш Оттон — верзила лохматый, косая сажень в плечах, диво-дивное, что дареная одежа на нем не рвется, хотя это на мне она мешком висела, на нем же точно влитая. Как на свидание собирается, непременно свежий крокус у цветочницы, что у ратуши торгует, покупает.

«Какой крокус? Тебе, молодцу, кипарис больше бы пошел», — смеется, показывая редкие черные зубы, дядька Хротгар. Помню, видал я этот самый кипарис в книге о разных растениях. Кипарис в Риме произрастает, в Турции, в Святой земле, еще где-то там. Я его сразу приметил — пирамидка на стройной ножке, ни дать ни взять гриб навозник. Но кой с чем, безусловно, сходство имеет.

— Ну, здравствуй друг прекрасный! Можешь не кланяться, лучше рядом иди, поговорим по дороге. Как ты меня, негодяй, описал благородной маркграфине? Что она от меня, точно черт от ладана, шарахается?

— Да все как есть сказал, в мельчайших подробностях. — Отто прикладывает руку к сердцу, глаза удивленные, скорее всего не врет.

— Так ли оно? Приврал небось сверх меры, а теперь она по твоей милости разочарована. Нарисовал меня писаным красавцем, а я, что я… рыжий, росточка не богатырского. Признавайся, гнида? Наплел, чего не велено было?

— Да чтоб мне провалиться, Фридрих! Вот те крест! — Виттельсбах размашисто перекрестился. — Что сказал? Ну, дословно: Фридриху двадцать пять лет, волосы имеет огненно-рыжие, но не отпускает их, как придворные модники, а стрижет скромно, до плеч. Бородку носит коротенькую. Что еще? Про глаза твои сказал — что большие они и голубые, точно на иконе, и кожа белая да такая прозрачная, что кое-где вены просвечивают. Рука маленькая…

— Стоп! Где это у меня вены просвечивают?

— На висках. Вот тут. Нешто сам ни разу не видел? Да хоть на руки свои посмотри — вот они, вены, сквозь кожу отлично видны. И рука у тебя маленькая, сказал, что роста ты невеликого, но всяко выше ее милости будешь. Все как есть описал. Хотя до сих пор не понимаю, зачем я ездил? Все ведь и так решено было.

— Вестимо, решено, — мрачнею я. — Но и ты мог бы как-то…

Чаша для омовения рук, полотенце с вышивками, новое. В руках у дочки сокольничего дрожит чаша, того и гляди перевернется, и глазки ясные на мокром месте. Люба ты мне, краса девица Мария, и я тебе, полагаю, люб, да только неужто, дура, рассчитывала, что я ее замуж возьму? Поглядел ласково, лицо в вышитое шелками полотенце окунул. Ничего говорить не стал. Сама должна понимать, кто есть я и кто она. И вместе с Оттоном Виттельсбахом к праздничному столу побрел. В спину долгий, призывный взгляд, нешто думает, что развернусь сейчас, жену свою законную брошу, с ней останусь?! Да такого даже в сказках не встретишь.

Да уж, беда с этими бабами, думал, можно будет хотя бы иногда видеться, ан не получится. Боялся, кто-нибудь из прислуги Адельгейд о зазнобе моей расскажет, так Марию прятать придется. Теперь ясней ясного, сама себя выдаст. Так что ничего не поделаешь, придется любушку-голубушку замуж выдавать да на дальнюю сторонушку. На совсем дальнюю, чтобы обратно не прибежала. Я теперь человек женатый, о жене, о нерожденных, незачатых пока детях думать обязан.

Сваты подхватили под белы рученьки, к столу ведут.

— Эй, Отто, не отставай. Рядом сядешь.

Жена, что сова — нахохлилась, выпучила голубые глазищи, злая, уставшая. Двухцветное парчовое платье желто-фиолетовое с узором из золота и серебра, поди и шлейф присутствует. Это не венчальное платье, под венцом она в чем-то зеленом стояла. Точно, зеленый камлот с длинным до земли золотым поясом. Вспомнил. Хорошо. Женщины любят, когда мужчины их разглядывают, оттого деталей лучше не упускать. Будет о чем наедине поговорить.

Под платьем… Вот иную красотку встретишь, приметишь и потом все время думаешь, что у нее под платьем, о тонком шенсе — нижнем платье, иногда из-под подола можно углядеть краешек и дорисовать картинку. Нижнее платье цветное, яркое. А когда снимешь его с прекрасной дамы, под ним белоснежный шемиз, ангельское облачение. Можно и дальше загадать, какая у нее талия, какая грудь. Посмотрел на жену. Совсем не тянет угадывать.

Столы от яств ломятся, блюд с жареным, пареным, вареным несчетно, пироги многослойные, яблочки в меду, а посреди поляны винный фонтан!

А народ-то радуется! Певцы друг с другом в искусстве трубадурском соревнуются, плясуны каблуки на туфлях сбивают, гости в здравицах изощряются да бросают собакам хлебные куски, вымоченные в сале или соусе мясном. Хорошо, что на вольном воздухе, такая прорва народа, поди ж ты, разнесла бы весь замок! Вот уже ссора на дальнем конце стола вспыхнула. Если драчунов прямо сейчас по углам не растащат да водицей ключевой не обольют, могут и не на жизнь — на смерть схватиться. И это за столом новобрачных, где армия отборнейших слуг дежурит, а что же говорить о других столах? А ведь еще в городе для народа выкатили угощения: бочки, бочонки, ушаты с вином да столы с закусками. К гадалке не ходи, завтра повсюду будет пьянь безъязыкая валяться.

Из вежливости попытался с супругой своей, Богом данной, Оттоном привезенной, о платье ее венчальном поговорить, похвалил вкус ее и красоту неземную. Кивнула, сухо поблагодарила, затихла. Ох, и нелегко мне с ней будет. Одно счастье, что жене положено дома сидеть да мужа ждать. А с моими обязанностями герцогскими докучать ей я стану нечасто.

— Честно скажи, друг подколодный, добрый Виттельсбах, силком мою благоверную замуж выдавали? Не хотела она? Слезы лила? Приневолили?

— Да разное было, — уклоняется он. — Все ведь одно, ничего бы не изменили.

— Докладывай, гнида!

— Ну, говорили, будто бы сердечный друг у нее в Фобурге имелся, будто бы даже бежать с ним пыталась. Кто таков? Про то не выяснил. Кто-то из придворных, полагаю. Узнаю.

— Понятно. — Вот и сказано главное. Произнесено. И как же это несправедливо выходит, Адельгейд со своим милым другом рассталась, и мне любушку-голубушку замуж выдавать придется. Для чего?

Ну все, вроде как в опочивальню провожают, специальную песню завели. А молодая-то и не ела ни крошки! Я со своим запоздалым расследованием о жене-то по-настоящему и не подумал. Исправляюсь.

— Эй, кто там, а ну, зайчиком сюда! Курицу в платок заверни и буженины пару кусков, свинины столько же собрать и в узел мне с собой завернуть. И вина еще захвати. Какого? Под мясо кислого, понятно, но… — посмотрел на Адельгейд, ну и бревно же я тупое! Конечно же, сладкого, самосского, что специально напротив новобрачной поставили. — И второй узелок сладостей собери на столе, какие остались. Какая девушка не любит сладкого! А ну, одна нога здесь, другая там. Отто, как хочешь имя вызнай. Завтра на доклад.

Глава 9 Святой Бернар

Долго не решался сесть за свою «летопись», да и не летопись это получается, а не знаю как правильно назвать. Не то чтобы времени не было, скорее стыдно. Дал я себя обмануть и невольно сделался предателем. Правда, другие так не считают, но главное, что сам думаешь.

А дело было так, до смерти надоел дядюшка Конрад, венценосный наш сюзерен. Трусостью своей надоел, бездумным преклонением перед папским престолом, мальчиком себя на побегушках у его святейшества пред всем миром выставил, никакого достоинства. Император называется, в Италии, почитай, совсем не был, сицилийцев да ломбардцев распустил дальше некуда. Озлился я, в общем, на него. К чему держать собственное войско, столько ртов кормить, если к делу их не приспособишь? Да и супружница моя надоела похуже сырости и сквозняков. Что ни сделаю — все ей, ведьме, против шерсти. А тут вдруг весть, откуда ни возьмись, прилетела, разноцветным лучом веселым через витражные стекла. Дядюшка мой по матери, Вельф VI[49], пошел против Конрада и меня зовет. Мол, скинем, племянничек, немощного правителя, собственные законы издадим, по рыцарскому уставу заживем. Я в неделю собрался — и во главе швабского войска…

Поначалу все очень даже хорошо получилось, дядя в мою честь пир устроил, подарков надарил. День, другой, третий пили да гуляли, в золотом шатре спали, девок сисястых прямо в лагерь табуном, вина семь сортов, яств любых… не война — праздник.

В разгар веселья додумался я дружка своего неразлучника, Отто Виттельсбаха, послать переговорить с офицерами, что тут да как. Никогда прежде не слыхивал, будто бы дядя мой настолько богат, нешто он из ложного гостеприимства все свое добро на ветер решил пустить, пылью золотой в глаза дунуть.

Разузнал все Отто, разведал. В шатер мой прибегает, сам красный весь, дерганый.

— Беда, — говорит, — измена. Выяснил, откуда ветер дует — золотой песок приносит.

— Докладывай. — Я тут же на постели сел, девица, что меня в ту ночь согревала-баюкала, сообразила, кувшин вина поднесла. Хотя даже не подумала срам прикрыть. Оттон на бесстыжую зырк — и очи долу. Службу свою знает.

— Деньги Вельфу сицилийский король поставляет, чтобы, значит, шумел он тут, императора нашего доставал, чтобы Конрад вечно в Германии беспорядки улаживал и в Италию нос сунуть не смел.

Вот я и попал как кур в ощип! И главное, всегда знал про Сицилию, но чтобы Вельф!.. С одной стороны, король, который поперек папе Евгению III[50] слово сказать не может, с другой — дядя-предатель. Дядя-предатель? А я чем лучше?

Тем не менее можно заговор раскрыть, а как ты незаметно со всем своим войском из лагеря выберешься? Сам с усам улепетнешь, а безвинных воинов на смерть лютую бросишь? На счастье, через несколько дней налетели на наш лагерь императорские войска и разгромили дядю. Вот тогда-то я и вышел без оружия, пал на колени перед королем, повинился за себя и за каждого, кто был со мной. Нет, сначала за них, потому как солдаты не виноваты, их куда поведешь, туда и пойдут. Служба.

Никого Конрад не казнил, и мы все как один человек перешли под его крыло. Когда же всех простили, я попросил его величество дозволить мне присоединиться к крестовому походу, о котором проповедовал святой человек по имени Бернар, аббат из Клерво[51].

Полагаю, что дядя с радостью послал бы меня в земли неверных вместо себя, но тут вмешалась высокая политика. Кто позволит герцогу возглавить крестовый поход, когда на эту же роль претендует ни много ни мало король Франции? Тут и семи пядей во лбу не надо, чтобы сообразить, не пойдет король за герцогом, так что, ежели уж поход затевать, то, по уму, сам император и должен его вести. Он же никак не мог помириться с восставшими Вельфами, которые, разбившись на несколько отрядов, продолжали наносить удары в самых неожиданных местах. Узнав о готовящемся походе, мой отец твердо сказал — нет. И за себя, и за меня.

— Не участвуем, — отрезал император.

— Не участвуем, — подтвердили мы с отцом.

— Позвольте мне, по крайней мере, произнести проповедь в пользу крестового похода перед собравшимися участниками рейхстага, — попросил Бернар, опираясь на видавший виды дорожный посох. Глядя на его тщедушную фигуру и трясущуюся от старости голову, император не счел нужным отказать.

Рейхстаг состоялся в 1146 году в Шпейерском соборе, где на Светлый праздник Рождества досточтимый аббат предстал перед собравшимися. На этот раз я был не просто среди приглашенных, а сидел подле моего отца в первом ряду. Не без удивления разглядывая плюгавенькую фигурку аббата.

«Как добрался сюда этот старец?» — подумал я, когда он забирался на кафедру, трясясь всем телом и тяжело опираясь на руку молодого монаха. Но вот Бернар поднял воспаленные слезящиеся глаза на ожидающий его проповеди зал, набрал в легкие воздух, и… голос Бернара сразу же занял весь собор, словно говорил не крошечный старикашка, а сказочный богатырь. Сердце не успело ударить и двадцати раз, как святой старец захватил зал, так что все мы уже кивали на его слова, топали ногами или вскакивали со своих мест, подтверждая его правоту или возмущаясь вместе со святым Бернаром бездействием цвета нашего рыцарства. К концу речи многие бились в истерике, вопили, рыдали, разрывая на себе одежду и требуя, чтобы аббат из Клерво дал им крест. А потом вдруг кто-то запел:

Тан-дарадай, тан-дарадай, В зад сарацинам, друг, наподдай.

И вот уже князья орут, стуча по полу собственными креслами в такт песне:

Чтоб удирали от нас со всех ног Да вспоминали железный пинок!

Тан-дарадай, тан-дарадай, — стучат кресла по мрамору, бьют тяжелые сапоги, выстукивая знакомый ритм.

Громче да горше, неверный, рыдай!

Задние ряды теснили передние, на которых сидел король и его приближенные, — те, кто отказались услышать зов Спасителя. Не знаю как другим, а мне казалось, что подо мной горит пол собора, еще немного, и либо людская толпа хлынет на нас верхом, либо пол проломится, и мы окажемся в самом аду.

Положение спас император, который вдруг вскочил с места и, схватив за спинку кресло, со всей силы долбанул им о мозаичный пол, перекрикивая оратора и беснующуюся толпу:

— Ныне я познал Божью милость. Я хочу служить ему, когда бы он ни позвал меня!

В соборе немедленно восстановилась тишина. Со своих мест поднялись мой отец, я, Вельфы, Церингены, Бабенберги, дальше по рядам, дальше, в тот день все мы приняли крест. После чего Бернар, упав на колени, возвестил, что первое чудо крестового похода свершилось.

Глава 10 Роковая встреча

Ну вот, покричали, пошумели, выпили за это дело. А потом принялись думу думать. И было о чем, первыми, после того как герольды объявили о сборе войск, принять крест явилось такое отребье, с которым не то что в Святую землю, в одном лагере находиться не по нутру, потому как либо кошелек уведут, либо горло перережут, либо… а, и первых двух аргументов довольно.

Нет, если ехать громить неверных, то с профессиональными воинами. Таковые, причем в большом количестве, были у Генриха Льва, хотели уже к нему гонца слать, да он сам пожаловал. И не просто так, а с претензией, мол, в незапамятные времена матушка его по дурости от Баварии отказалась, так он с решением дорогой, любимой родительницы не согласен и за свое костьми ляжет. Отсюда делай вывод: пока вся верхушка знати в Святую землю за подвигами отправится, Генрих Лев не только Баварию — престол захватит. Положеньице: с одной стороны, раз слово дали, ехать нужно, с другой — к чему вернешься?

Начался торг не на жизнь, а на смерть. С нашей стороны — отец как наиболее опытный политик, с их — юный Генрих Лев, он же мой злосчастный кузен. А пока судили да рядили, в марте 1147 года дядя Конрад назначил своего десятилетнего сына Генриха Беренгара[52] соправителем, после чего короновал его по всем правилам в Аахене.

По дороге на коронацию юного Генриха, с которым, несмотря на разницу в возрасте, мы очень сдружились, произошел случай, коему поначалу я, признаться, не придал значения, но который, как выяснилось, имел судьбоносное значение и для меня, и для всей Империи.

Так получилось, что, инспектируя швабские города на предмет их готовности оказывать содействие крестовому походу, я не счел необходимым заезжать в Высокий Штауфен, дабы переменить платье для коронации. Посчитав, что чем попусту самому таскаться туда-обратно, проще послать за необходимым Отто Виттельсбаха. В письме я подробно объяснил, что мне следует выслать. Ну, разумеется, не только мне, а всей моей свите. Кто станет грабить слуг господина на земле господина, если к тому же они защищены не только фамильными гербами, но и отлично вооруженной охраной во главе с таким бугаем и задирой, как мой Отто?

Я же спокойно продолжал нести свою привычную службу, лично заезжая в города, старейшины которых месяцами не могут отправить письма-отчеты, что так нужны отцу.

Да не мучайтесь, родные, верю, что писари никуда не годятся, им бы только пергамент портить, купцы пройдошливы — так где же честных взять? Да и как писать, если хмель глаза застит, руки трясутся и ноги не ходят? Вопрос, зачем тебе ноги в таком деле, уважаемый?! Или афедрон на кресло, больше похожее на королевский трон, ужо не помещается? Что ты сесть на него не можешь, дабы нормальное послание надиктовать? Ладно, сам разберусь. Негордый. И что ты меня олениной, зайчатиной в трапезную заманиваешь, нешто я жрать приехал? Показывай свои бумаги! Ага, вот и пергамент, который твой писарь перед обедом оставил, не дописав самую малость, со слоем двухнедельной пыли, ага, не иначе как колдовские чары. Ясно. Ну, давай считать, сколько ты молодцев мне в полной экипировке поставить намерен? Как «нет подходящих»? Свою стражу отдай, а сам по деревням новых набери, чай есть кому их обучить как меч, копье держать. А нет, так у соседей одолжи. Да хоть роди с полном воинским снаряжением — и чтоб на конях!

Вот так, из города в город, лично хожу по складам, припас подсчитываю, с людьми малозначительными разговоры разговариваю. С кладовщиками, кухонными мужиками, ключницами, пажами, егерями да простыми пахорями. Хороший хозяин все про все в своих владениях знать должен, отец подробных отчетов ждет.

А я парадной одежды дождался, прислала мне благоверная по моей просьбе плащ шелковый синий со звездами, сюрко голубое с тонкой вышивкой, ну и все прочее, что я ей в письме указал. Представляю, как расфыркалась, когда честный Оттон вещи сгрёб, а ее на коронацию от моего имени не пригласил.

До Аахена оставалось не более дня пути. Так что мы решили, что переоденемся уже ближе к городу, дыбы не приехать в запыленной одежде.

* * *

Как обычно, я замечтался, а может быть, даже уснул, мирно покачиваясь в седле, когда вдруг до нас донеслись бряцанье оружия и крики. Мы пришпорили лошадей и вскоре действительно узрели картину побоища. Невысокая карета была опрокинута и валялась на боку. Стоя на ней, коротенький бородач в дорогом плаще, явно так же, как и мы, ехал на коронацию, яростно отбивался сразу двумя окровавленными мечами. Несколько трупов в одинаковой одежде — воины охраны, несколько в лохмотьях — разбойники. У кареты, рядом с трупом истыканного стрелами коня, всегда мне жалко животных больше, чем людей, лежал кучер, из рассеченного живота которого вываливались кишки. Высокий усач в залитой кровью броне крутил над головой длинный меч, двое молодых воинов отбивались у кареты, прикрывая спину своего господина.

— А вот и мы! — На счастье, ни я, ни мои орлы не успели надеть праздничную одежду, зато броня всегда на нас. Ну, как говорил мой дядька Хротгар, главное — убить главаря, сам по себе сброд — ничто без командования. Где же он?

Мой копьеносец Манфред[53], обогнав всех, в герцогских конюшнях плохих лошадей не держат, у него же и вовсе арабских кровей, снес башку первому подвернувшемуся под руку живопыре. Поделом. Зато разбойники тут же развернулись на нас. Надо было спокойно, чинно расстрелять башибузуков с безопасного расстояния — и не так хлопотно, и менее опасно. Ну, пошли доспехи портить.

Пррр, спокойно, Ветерок, мы еще навоюемся. Теперь смотреть да примечать. Так? А кто теперь у нас будет командовать? Вижу!!! Тощий в блио на голом теле. Мой!

Сошлись, точно на ристалище, мечи звякнули, и тут же кони отнесли нас друг от друга. Развернемся, и… еще, еще. Сильный, шельмец, жилистый, хоть и тощий, словно с детства вдосталь ни разу не поел. Спешиться бы да и один на один. Как же, дадут они честно сразиться. Да и коня бы поберечь, Ветерок ни в чем не виноват. Ага, приближается, нет, это не честно, пока я на главаря пялился, какой-то урод сбоку подскочил, если бы не Виттельсбах, пожалуй, и отправил бы меня не на коронацию, а прямо в рай. Вот дрянь. Не хотите по-честному, будет вам нечестно. На коне неудобно, одной рукой поводья придерживаю, другой мечом орудую. Оба! Да у тебя уже не меч в руках, а самая настоящая палица!

— Отто, стреляй!

Вот и славно, он нечестно — и я нечестно. Квиты, стало быть. Лихо напичкали его стрелами мои ребята. И что мне с того, что не я главаря завалил, пусть Виттельсбаху вся слава достанется, о нем будут миннезингеры песни распевать, я же лучше в сторонке постою, послушаю. Нет, на много лучше быть живым недотепой, нежели мертвым героем. А то, образина с палицей, брр. Поначалу казалось, ерунда дело, справлюсь, выкорчую супостата с Божьей помощью из седла, и там уже… Теперь понимаю, не по попу приход выбрал. Такой бы наперво голову снес, а после печалиться начал, что богатого пленника резоннее было бы в плен взять. Так что все к лучшему. О, спасенный сам к нам идет. Вот его одежу точно латать придется и постирать не помешает. Как он в таком виде да в собор? Бедолага.

Ну, теперь и мне свое слово сказать незазорно, дабы не забыли, кто тут главный.

— За меткий выстрел, за воинскую доблесть назначаю Оттона Виттельсбаха, мм… моим личным знаменосцем.

Ребята грянули не ожидавшему награды Отто троекратное «ура», а потом еще «слава герцогу», но да я уже не на них, на нашего спасенного глядел, он же шустряк уже тут как тут. Улыбка от уха до уха. Голая улыбка над густой бородой. Необычно.

— Мое имя Эберхард II фон Отелинген, епископ Бамберга, с кем имею честь? — чуть ли не вприпрыжку подскочил спасенный. Сразу ко мне, не к Манфреду, первым пришедшему на выручку, не к Виттельсбаху, что главаря завалил. Лицо приятное, круглое, молодое, нос курносый в веснушках, зато борода окладистая, богатая, черна с рыжими подпалами, словно не своя. У молодых людей обычно таких густых бород не бывает, оттого, кажется, будто приклеена. Впрочем, это только на первый взгляд показалось, будто бы молод Эберхард, скорее уж моложав.

— Фридрих фон Гогенштауфен, — скромно представился я.

— Младший, стало быть? Я твоего отца недавно видел на королевском пиру, когда мое епископство отмечали. Вы ведь тоже на коронацию едете? Может, дальше вместе? А то я, вишь ты, нонче совсем без свиты остался, неприлично. То есть, — Эберхард покраснел до корней волос, — разумеется, это я к твоей свите примкну, прошмыгну, стало быть, незаметно, а потом в соборе на свое место и встану.

Я невольно рассмеялся. Уж больно забавен оказался новый епископ Бамберга.

— Ничего, если без церемоний? — епископ смотрел на меня голубыми ясными глазами снизу вверх.

— Церемоний нам в Аахене хватит, вина?

— Не откажусь. — Эберхард даже облизнулся от удовольствия. Замечательный дядька! Почему я подумал «дядька» — он же молодой, или только кажется таким? Странно, такое чувство, что я его где-то видел. Глаза его — голубые, огромные!!!

Я достал притороченный к седлу бурдюк, и епископ с удовольствием сделал до-о-олгий глоток.

— Сейчас мой слуга вытащит из кареты все, что там есть ценного, а я уж как-нибудь верхом, растряс себя все, что мог растрясти в этой карете. Придумали тоже — если епископ, так изволь в душной трескучей колымаге разъезжать, одно счастье — герб на двери.

— Что за дичь, кто это запретил епископам в седлах ездить? — чуть не подавился вином я.

— Надули, стало быть. Вот нехристи, а я, дурак, и поверил. А все почему? Потому что всего год как приехал из италийских земель, батюшка мой послал меня учиться в Болонью, дабы законы Империи знал. А потом Господу послужить пришлось…

— Так ты, стало быть, ученый?

— Получается, что так.

Мы сразу же подружились, что неудивительно между герцогом и епископом, когда они чуть ли не одного возраста. Эберхард, пожалуй, все же чуть постарше будет. Нет, определенно старше. Не суть.

— Батюшка говорил, ты уж прости, Фридрих, коль обидно звучит, ты меня сразу же останавливай, чтобы не трепал лишнего. А то привык, понимаешь ли, в Италии все, что на сердце, выбалтывать. Ладно?

— Угу.

— Так вот, отец говорит, что скоро в Германии все будет не так, как теперь. У нас ведь как считают, если сын, скажем графа, то от рождения графством заправлять способен. На деле народ именно такую картину видит. Его назначили, а он словно все премудрости разом постиг и рассудить способен, и что сажать велит, и кого вешать, ведает. В общем, Божье чудо вроде сошествия святого духа, ну, когда все вдруг начали говорить на разных языках.

Я кивнул.

— Так вот, графский сын оттого дело знает, что с малолетства отец его на все заседания таскал, с собой на суды возил. Вот он постепенно и умнел, добавь учителей разных, прочее… в Италии же или возьми хотя бы Византию, с которых нам пример брать должно, там молодые люди, прежде чем заступить на должность, должны учиться в университетах и школах. Медицине учат, знанию законов, философии, понятное дело, карты составлять, тоже знания нужны.

Ты, к примеру, поди, с малолетства скучал на отцовских советах? Но ежели тебя спросят, отчего земля не родит? Что ответишь?

— По воле Господа, — я пожал плечами. Только теперь примечая высокие стены Аахена, ну и быстро же добрались.

— То-то и оно. Градоначальника или кто там главный, безусловно, надо послать Богу молиться, а слугам его тут же знаешь что приказать?

— Нет, — вытаращился я.

— Навоз за скотом собрать, в поганые бочки свалить, водой залить, размешать, и поля обильно этим делом оросить! — Эберхард сиял, точно медный щит! — Вот она мудрость-то ученая!

— Неужто дерьмом?! Да кто же согласится-то? — встрял Манфред.

— Вонища!!! — зажал нос Виттельсбах.

— Еще какая! — подмигнул Эберхард. — Зато и урожай!!! Сам испробуй, я не шучу. Золотом заплатил знакомому, что эти вот премудрости изучал. Ну, не золотом, вру, конечно, но вина проставил изрядно. И главное, я же тебе не сказал главного. Фридрих — друг, я же по приезду средство это вонючее испробовал! И что же… тут же Бог такой урожай дал! Уж матушка сразу в четыре монастыря пожертвование отправила.

— Так наши, чтобы урожай хороший был, попа зовут, чтобы он, стало быть… — почесал в затылке Отто, — водой святой, а ты дерьмом?! Тоже мне епископ! Да скажи я дома такое, меня же анафеме придадут.

— Ну и святой водой тоже окропи, — махнул рукой ученый Эберхард, — что бы того, не прокляли. А хочешь, Фридрих, научу, как сделать, чтобы свиньи жирели?

— Ты и это знаешь?! — изумился я.

— Тебе скажу, потому как должок за мной немаленький. — Отчего ты думаешь, у наших господ животы вечно беременные? Раньше хозяев к столу поспевают?

— Ну, Бог их такими сделал, — неуверенно начал я, снова напарываясь на насмешливый взгляд Эберхарда.

— А ученые мужи установили, что это от пива! Так вот, если ты не пожадничаешь и станешь свиньям в еду пиво добавлять, они тоже жирнеть начнут. Да и кормежка для свиньи — все, что за столом не съели, в одно корыто, и пива туда непременно, палкой размешай и подавай. К Рождеству будет у тебя отменная свинина. Да ты не веришь? Ну, давай так, специально прикажи в каком-нибудь из подвластных тебе хозяйств эти советы мои применить. Навозной жижей осенью и ранней весной поливать. Это я сказать запамятовал. Будут чаще удобрять, сожгут растения. Так вот, пусть сделают все по слову твоему, а через год либо я к тебе в Высокий Штауфен приеду, либо ты ко мне в епископство.

— Через год я в Святой земле буду.

Мы так и въехали в ворота Аахена, продолжая трепаться.

— Тогда пусть твой управляющий за этим делом следит и донесение тебе пришлет. Сам увидишь, и урожай будет, и свинина отборнейшая!

Договорившись, мы первым делом проводили нового знакомого и его уцелевших слуг на рынок, где он, торгуясь, словно жид, очень быстро раздобыл себе и своим слугам вполне достойную случая одежду, самому Эберхарду так вообще что-то совершенно роскошное досталось. Я рядом с ним, пожалуй, в моем скромном наряде, слугой смотреться буду. После чего мы отправились на постоялый двор, где наскоро помылись и переоделись во все новое. Все-таки заговорил меня епископ, хотел въезжать в город при полном параде. А впрочем… что я девка — чтобы стража на меня пялилась. Вот если бы с женой ехал, тогда конечно.

В тот день на пиру по случаю коронации Генриха Эберхард как-то прибился к нашему столу, хотя я с друзьями сел не по рангу, значительно ниже. Потрепаться хотелось, послушать, кто, где был, что преуспел. Так что нельзя сказать, будто бы епископ Бамбергский корысти ради к нам примкнул. Скорее всего, скучно ему было, без друзей, без знакомых. Вот и причалил к нашему берегу, а мы и рады. Хорошим парнем оказался этот Эберхард. Так дружба и завязалась.

Глава 11 Путевые заметки

К осени, все было готово к отплытию, и только Генрих Лев упорно тянул волокиту, требуя вернуть ему спорные земли, иначе он возьмет причитающееся ему самостоятельно. Сторонники похода пеняли ему за вероломный отказ от участия в святом деле, грозя то ли муками ада, то ли ранней смертью по причине внезапно возникшей болезни. При этом в запале отец сделал то, чего прежде за ним не водилось, а именно вдруг начал вдохновенно рассказывать о пользе ядов. В частности, поведал о новой, недавно добытой где-то отраве, которая попадала в тело человека через крошечную ранку. Можно, к примеру, мокнуть иголку в снадобье и затем уколоть ею жертву. Смерть почти мгновенная, любой лекарь решит, что ядовитая муха укусила. Присутствующий во время разговора наш итальянский сродственник Оттавиано ди Монтичелли[54] был просто очарован этой историей и потом еще расспрашивал отца в его светелке.

Наконец удалось достичь золотой середины — Генрих торжественно обещал, что, пока император будет находиться в Святой земле, он его трон захватывать не станет. Так что осенью 1147 года мы, облачившись в плащи с крестами, выступили в путь.

Ну, это ладно. Долго шли вдоль берегов Дуная и по балканским провинциям Византии. Мое задание — организовать снабжение рыцарского войска и простых паломников. А также следить за порядком и поддержанием дисциплины. Отметил себе на память: «очень трудно удержать немцев от воровства. Потому как если они видят дом, то тут же должны его ограбить». В походе участвует большое византийское войско, но это не сдерживает наших рыцарей, от грабежа греческих городов. А ведь это чревато, по дороге продукты приходится брать в городах, селах, пользоваться услугами местных проводников, а согласятся ли они указывать путь банде грабителей? Опять же флот, Византия имеет флот, мы — нет. Следовательно, необходимо сделать все возможное, чтобы они предоставили корабли, а не развернулись перед нами, показав корму.

Скажу о море — в нем нет пресной воды, а соленую пить нельзя. Выпьешь полкружки — и выблюешь ее или пронесет, целую — распрощайся с рассудком. С другой стороны, много воды с собой брать не удается, так как она имеет тенденцию застаиваться. Опытные моряки берут с собой столько воды, сколько хватит до порта, в котором разрешена стоянка. В этом плане очень тяжело с лошадьми. Если лошади расположены слишком близко друг к другу, они могут покалечиться сами и поранить своих соседей.

В трюме воняет блевотиной и мочой, многие тяжело переносят качку. Я взял с собой в дорогу книгу, но прочитав меньше страницы, понял, что тоже начинаю ощущать недомогание. Самое странное, что если я спокойно переносил качку, стоило мне уставиться в написанный текст, к горлу сразу же начинала подступать дурнота.

Еще о коннице неверных скажу. Легкая конница, маневренная. Налетят, а стоит отпор дать — разбегаются, как красны девицы. Мы сначала не поняли что к чему, решили, трусы распоследние, а они, оказывается, так к себе заманивали. Разбегутся наши ребятки, в пылу погони не заметят, что далеко от войска отошли, а тут их в оборот и возьмут.

Еще о вооружении их скажу, обратил внимание на маленькие луки. Воины султана могут стрелять из таких луков, сидя в седле и даже во время скачки, причем стреляют достаточно метко, так что и думать не смей броню снимать. Потеряв изрядно своих людей, порешили держаться сомкнутой колонной, находящейся в состоянии боеготовности. При этом не имеющие доспехов оруженосцы и конюхи были принуждены постоянно находиться в середине колонны.

При этом противник все время пытался разорвать колонну, к примеру, нападут на арьергард. Что тем делать? Либо заслоняться щитами, либо принимать бой. Выберут второе и невольно отстанут от основного войска. А это верная смерть. Хуже всех приходилось фуражистам, потому что они должны поставлять продовольствие, а попробуй оторвись от основного войска, отойди по надобе, тебя тут же убьют и добро заберут. В общем, нас дома таким приемам ведения войны не учили, пришлось на месте новые трюки осваивать.

В Византии тоже чуть со стыда не сгорел, когда наши, с позволения сказать, паломники, что шли с войском, добравшись до Константинополя, попросту отказались повиноваться ведущему поход королю!

25 октября 1147 года произошло сражение с сельджуками при Эскишехире, окончившееся нашим полным разгромом. Не удивительно, представьте себе тяжелое неповоротливое войско, вынужденное защищать груженые возы и армию вооруженных одними только молитвами паломников, которых, по идее, нужно охранять, но которые со страха только что под копыта своих же коней не бросаются. В результате полная сумятица и позорное поражение. Если бы на помощь не пришел Людовик VII[55] с его легкими, дисциплинированными рыцарями…

Потом был поход на Дамаск, я вел швабское войско в составе рыцарского войска трех королей: Конрада III, Людовика VII и Балдуина Иерусалимского[56]. Июль 1148 года, жара, броня нагревается так, что оставляет реальные ожоги. В латах свариться можно. Самое смешное, что от этого злополучного похода нас отговаривали богатые и влиятельные сирийцы. Не послушались, чем ускорили заключение военного союза Нуреддина Алеппского с правителем Дамаска, уж не помню, как его там. В общем, не поход, а сплошное разочарование.

Глава 12 Византийские интриги

После того как из дома доставили горестную весть о кончине моего отца, дядя Конрад лег и начал помирать. Заболел, да так серьезно, что я стал опасаться, получится ли доставить его домой. Вот ведь как бывают, жили два брата, старший был умный, а младший — тоже умный, потому что его слушал. Уверен, все полезные реформы в Империи, которые проводил Конрад, все правильное и хорошее, что он все же успел сделать, было тщательно спланировано моим отцом. Теперь же, потеряв человека, правившего за него Империей, Конраду оставалось только помереть.

В Константинополь его величество въезжал уже практически без памяти, на носилках, которые несли самые благородные рыцари Германии. Его сразу же отвезли в один из дворцов правителя, к постели тяжелобольного вызвали лучших докторов Византийской империи. Все они озабоченно качали козлиными бородами, прищелкивали пальцами в драгоценных перстнях, а потом оставляли пузырьки снадобий, уверяя, что несколько месяцев на целебных водах и полный покой излечат его многострадальное величество.

Изнывая от безделья, я бродил по прекрасному городу, не находя себе места. Да и чем я мог помочь? Сидеть у постели умирающего? Если бы он приказал мне — сел бы и сидел. Но дядя не звал меня, долго не звал — неделю. Так что временами мне казалось, что он вовсе позабыл о моем существовании. Я бродил по городу с его белыми домиками с голубоватым орнаментом и витыми решетками, сквозь которые захочешь ничего не разглядишь. Такие решетки помогали прятать от посторонних глаз женщин — жен и дочерей хозяина дома. Вокруг некоторых домов небольшие садики с диковинными цветами и плодовыми деревьями. Только нас сразу же предупредили, во дворец будут бесперебойно доставляться лучшие фрукты, а придет желание, можно взять себе на базаре. Но вот просто сорвать приглянувшийся плод… ни в коем случае, мало ли что растет в этих землях. С виду это может быть вполне безобидный фрукт, а на деле средство для окрашивания тканей или еще что похуже.

В тот вечер, когда меня по всему городу искали дядины слуги, я гулял допоздна, возвращаясь домой во тьме. Хорошо, я давно уже приметил нашу улицу и обзавелся паролем для входа. Потому как одни воины знают тебя по голосу, а другие, может, и не припомнят. Город же не казался безобидным местом. Подойдя ко дворцу, я остановился, залюбовавшись отражением большой круглой луны в водах пруда, когда мимо меня прошуршала тень.

Кто это? Вор? Человек ловко перелез через тонкую ограду, бесшумно приземлившись шагах в десяти от меня. Чиркнуло огниво. Зачем крадуну привлекать к себе внимание? Я хотел уже поймать негодяя, когда послышались шаги и я был вынужден затаиться, прижавшись к ограде.

— Ваше сиятельство, я тут. Простите, замешкался и не подал вам руки. Встречался с посланцем Генриха-Льва — хорошие новости, как вы и советовали, он женился на Клеменции[57], дочери герцога Церингена[58], а потом я хотел вернуться к вам и заплутал в этой темени. Как вы? Не ушиблись?

— Черт тебя подери, Рудольф! Я уж думал, что остался один, — услышал я знакомый голос другого своего дядюшки, графа Вельфа. — Чуть в штаны с перепугу не наделал, думал уже бежать к воротам и просить сражу впустить меня обратно.

— Ха-ха, ваше сиятельство. Хотел бы я видеть того, кто сумеет вас напугать до такого состояния.

— Хе-хе, милый Рудольф. Никого больше не ждем? Тогда пошли отсюда, мои люди размещены лагерем за городом, часть — на постоялых дворах, так что можем до свету-то и не управиться…

В этот момент ветка хрустнула у меня под ногой, и в следующее мгновение кто-то невидимый ткнул в спину острым.

— А вот кого я нашел, — запах перегара густо перемешивался с ароматом жареного мяса.

— Шпион Конрада? Прирежь негодяя.

— Это я — Фридрих! Дядя! — успел выговорить я, проклиная себя за неосмотрительность, и тут же Вельф и тот, кого дядя назвал Рудольфом, бросились на мою защиту.

— Хочешь пролить кровь моего рода?! — взвизгнул дядюшка, в то время как его приятель ловко оттолкнул моего несостоявшегося убийцу, встряв между нами.

— Что ты делаешь здесь в столь поздний час? — Поинтересовался дядя, я по-прежнему не видел его лица.

— Гулял, — пожал плечами я.

— Так поздно? Без охраны? — удивился Рудольф, теперь я наконец признал его. Рудольф фон Шталека, казначей моего дядюшки, я видел его несколько раз в шатре Вельфа и еще как-то во дворце у постели нашего короля.

— Так получилось. А вы, дядюшка? Я так понял, что вы вышли из дворца, не потревожив ночной стражи? Такое важное дело?

— Важнее не придумать, у меня свидание. — Должно быть, дядюшка широко улыбнулся, в темноте не разглядишь. — Ну, бывай, племянничек, верный Рудольф проводит меня и будет охранять до рассвета.

— Вы, должно быть, влюбились в жену одного из сановников императора Византии, если для охраны берете себе всех своих людей, — неизвестно для чего, пошел я в бессмысленную атаку.

— Ваше сиятельство?! — За спиной опять послышалось пыхтение и запах перегара. Удивительно, как бесшумно ступает этот негодяй.

— Отставить, Вальтер. Мой драгоценный племянничек слышит звон, да не знает, с какой он колокольни. К даме сердца я иду в сопровождении Рудольфа фон Шталека, полагаю, ты узнал его и Вальтера Шауэнбургского. Что же до моих доблестных воинов, к ним я действительно собирался нагрянуть с внезапной проверкой, дабы поднять боевой дух и заодно поглядеть, чем они там, стервецы, занимаются. Так что мой тебе совет, умерь разыгравшееся воображение и ложись спать.

Я чувствовал себя дураком, хотя и дядюшка не лучше. В его-то годы скакать через ограды, а потом красться через весь город в сопровождении всего двух охранников! Да еще возможно, с риском для жизни проникать в чужой гарем! Ох, дядюшка, седина за бороду, а черт за чресла.

Я уже назвал пароль и прошел в ворота, как вдруг мне захотелось догнать их, объяснить, насколько он не прав, предложить свою помощь, наконец. Оттолкнув впустившего меня стражника, я выскочил на улицу, пробежал в том направлении, куда, как мне показалось, ушла троица, и, постояв немного, был вынужден вернуться обратно. Упустил.

Поднявшись в свои покои, я помылся в давно остывшей воде, после чего хотел уже сесть за свои записки, как меня вызвали к королю.

Дядя Конрад полусидел на широкой постели, опираясь на груду расшитых шелком подушек, перед ним на узорчатом столике горели свечи. В покоях кроме меня уже стояли, ожидая, что им скажут, с десяток офицеров.

— Я поднял вас посреди ночи, потому что произошло нечто, чего я давно ожидал, — слабый голос Конрада казался скрипучим, в покоях пахло потом и воском. — Некоторое время назад мне доложили, что наш лагерь покинул предатель Вельф! Уже три дня за ним и его приближенными следили наши люди, но сегодня ночью иуда перебил приставленных к нему, сбежав из дворца и теперь уже, по всей видимости, направляется к своему хозяину — королю Сицилии. Вильгельм I Злой[59] уже давно оплачивает смуты в Германии, теперь же, когда я не могу подняться, дабы самолично навести порядок в стране, они попытаются сделать переворот, дабы посадить на трон узурпатора.

Посему мой приказ, в порту нас ожидает готовый к отплытию корабль, на котором мой племянник Фридрих Швабский теперь отправится на родину, дабы от моего имени пресекать любые попытки бунта. Фридрих, я даю тебе мой перстень и приказываю во всем поддерживать и наставлять моего сына Генриха, пока я не смогу вернуться, дабы лично рассчитаться с подлой гадиной.

Той ночью король издал несколько приказов, но меня касался только этот, так что, велев знаменосцу Отто, копьеносцу Манфреду и десятнику графу Гвидо Бьяндрате[60] собираться, я лег спать.

Глава 13 Смерть наследника. Заговор Эберхарда

С того дня как я вернулся из неудачного крестового похода и начал править вместо дяди, прошло целых три года. Константинопольские лекари не соврали, дядя действительно не умер у них на руках, более того, мы ждем его буквально на днях. Поначалу одно обстоятельство мешало мне достичь душевного равновесия. Еще в Святой земле я получил донесение от моего друга детства, Вихмана, а тот — от доверенного в замке человека о неверности моей супруги. Вернувшись, я допросил свидетелей и был вынужден признать, что Адельгейд не оклеветали. Видно, прав был друг Отто: выходя за меня замуж, она была влюблена, и когда я отправился в поход, как-то приблизила к себе своего возлюбленного. Означенного дворянина обвиняло еще и то, что он бежал из герцогства, едва мы высадились на берег. С тех пор я отправил Адельгейд в отдаленную крепость, где она живет полновластной хозяйкой, ожидая нашего развода. По приезде дяди короля, упаду ему в ноги, пусть посылает прошение папе. А не разрешит, отправлю мерзавку в монастырь, дабы замаливала там грехи.

Кстати о Вихмане, рукоположен и ныне епископ в Наумбурге. Молодой, расторопный, в любое дело влезучий, дотошный да сообразительный. И ко всем прочим достоинствам с обширными связями. Народ им не нарадуется. Недавно, будучи в тех краях, я специально свернул с намеченного маршрута да и заехал в гости. Не изменился дружочек мой Вихман — маленький, большеглазый, улыбчивый.

Я спокоен, власть в стране крепка как никогда. Не надеясь на помощников и предпочитая в любое дело войти лично, дабы все изучить да руками пощупать, взял себе за постулат — править, сидя в седле, что не причиняет неудобств мне, но зато доставляет хлопоты тем, к кому я приезжаю с внезапной проверкой. Моя личная охрана — пятьдесят человек — ничтожно для наместника на германском престоле, но зато все они отчаянные рубаки, смелые и отважные рыцари, каждый из которых, по моему личному мнению, стоит нескольких десятков отборнейших воинов. Да еще человек пятнадцать — обоз. Вечно за нами из города в город тянутся телеги оснащенные кожаными навесами от дождя. Там и зерно для собственного прокорма, и овес для лошадей, соленое мясо, вино, зернотерки, а также иные полезные в хозяйстве инструменты: лопаты, длинные канаты, топоры… иногда и камни возить приходится, потому как не штука — построить на месте катапульту, штука — найти чем ее заряжать. Но это уже если точно знаешь, что придется осаждать какую-нибудь крепость, и это не пятьдесят, а иногда и полтысячи человек брать приходится. И то не всегда хватает. Время разбрасывать камни и время их собирать. В обозе кроме слуг священники. А как без них — короткая месса перед боем, длинная — заупокойная после.

Для того чтобы я мог быстро и беспрепятственно добраться до любого интересующего меня города, до любой деревни или монастыря, сразу же по приезде занялся строительством и ремонтом дорог. Прежде в весеннее и осеннее время жизнь в стране как бы затихала. Трубадуры не могли добраться до желающих послушать их песни господ, те почти не ездили в гости друг к другу, не засылали сватов к невестам, не устраивали турниров, купцы пропускали выгодные для них ярмарки, соответственно правители недополучали налоги. Великий завоеватель грязь брала в полон половину Европы. Так что оставалось только молиться о перемене погоды, скучая у собственного очага. Теперь положение дел заметно улучшилось. Туда, где ранней весною и поздней осенью царствовала непролазная грязь, мы привезли камни и даже дерево, где-то пришлось расширять дороги, где-то укреплять берега рек. Ремонт дорог делается частично за счет городов и местных господ, частично на средства козны. Сначала бухтели — мол, и так бедствуем, не до дорог, а теперь, когда возы с товарами начали приходить в город чуть ли не круглый год, уразумели свою выгоду. И самое важное — никаких междоусобиц, ни малейших бунтов, с этим горе-любителем чужих гаремов, дядюшкой Вельфом, мы буквально раз честно встретились в открытом сражении, после победы в котором мне удалось-таки уговорить его прекратить вредить Германии. Что же до Генриха Льва — то с ним все непросто. Драгоценный кузен снова требует вернуть ему Баварское герцогство, недвусмысленно намекая на свои родственные связи с семейством фон Церингенов, которые в один год увеличили его личное войско до такой степени, что теперь оно чуть ли не втрое больше королевского!

Я несколько раз назначал императорское собрание, куда приглашал известнейших законников, дабы те подсказали выход из положения и определили истинного хозяина Баварии. Генрих даже не подумал объяснить причину своей неявки. Его же представитель вел себя столь вызывающе, что правильнее всего было бы вздернуть наглеца за его поганый язык. Я же, по совету Эберхарда епископа Бамбергского, коего перед отплытием в Святую землю мы с ребятами вытащили из лап разбойников, решил не усугублять ситуацию, через силу улыбаясь негодяю. Ладно, вернется его величество, пусть сам разбирается и с Баварией, и с… бедный король! Незадолго до прибытия первого корабля тринадцатилетний Генрих был найден в своих покоях мертвым. Придворный лекарь засвидетельствовал смерть от какой-то непроизносимой болезни и позже погиб, свалившись с лошади, при попытке бегства. Язык королевского сына был черен и настолько распух, что вываливался изо рта. Мой двоюродный брат явно был отравлен.

В то время я, уладив давние разногласия между двумя императорскими ленниками, отправился в порт, дабы лично встретить его величество. Так что ужасная новость настигла и меня, и дядюшку практически одновременно, и принес ее не кто-нибудь, а все тот же ясноглазый епископ Бамберга, мой новый друг Эберхард, который в это время находился при дворе, и когда сбежал ученый медикус, лично осмотрел тело погибшего. Эберхард, конечно, не лекарь, но ученый, видел я, как при дворе он шествует, как щеки надувает. Нет, определенно он старше меня лет на пятнадцать. А мы-то его тогда на дороге за мальчишку приняли. За то время, что я потерял в никому не нужном крестовом походе, он добился необыкновенного влияния при дворе, так что его и в покои допустили, и после, что более важно, из дворца выпустили. Он же вскочил на своего коня и в сопровождении всего десяти верных слуг прибыл прямо в порт.

Бедный дядя, три года понадобилось ему восстанавливаться после смерти моего отца и его брата, а теперь старший сын и наследник!

Тем не менее король принял весть о трагедии на удивление стойко, самолично допросил слуг, переговорил с еле передвигающимся после дороги епископом. И добравшись до замка, первым делом посетил бывшие покои Генриха, и, спустившись в конюшню, даже приласкал его любимого жеребца. После чего повелел считать отныне наследником короны своего второго сына — шестилетнего герцога Ротенбурга Фридриха[61].

Как сообщил тут же его величество, во время его пребывания в Византийской империи он настолько сдружился с императорским домом, что договорился о помолвке младшенького с византийской царевной!

Так что я поздравил малыша, уверив его, что все царевны за морем сказочно прекрасны, а Византийская империя — невероятно богата. В общем, у Генриха нет слов, жалко, но не о том сейчас нужно думать.

Только похоронили принца, только разобрался с тезкой, обещая всячески помогать и, когда придет время, присягнуть… Голова черт-те чем занята. Шаги в пустых коридорах глухим эхом отзываются, темнотища, по случаю ли похорон или просто у Конрада такое настроение, что коридоры замка практически не освещаются, того и гляди убивец из-за угла с кинжалом выскочит или сам на лестнице навернешься. Приходится слуг с факелами вперед себя посылать. И тут меня действительно хватают за рукав.

— Что такое? Кто допустил? А, это ты, Эберхард? Пойдем выпьем, что ли. Только не здесь, не дворец — склеп! Пойдем в город, знаю я один трактир.

— Да постой ты, окаянный! — Эберхард бесцеремонно тянет меня в узкий коридор, так что мои слуги едва поспевают за нами. Неужели стервец узнал, где тайный проход в винный погреб?

— Пойдем-пойдем, разговор есть. Проходи, у меня тут камора. А вы, орлы, за дверью подежурьте, узнаю, что нас кто-то подслушивал, лично уши пообрубаю.

Послушались «орлы», даже не подумали, на каком это основании Бамбергский епископ им — герцогским ближникам — уши рубить станет. Тугодумы!

Вошли. Клетушка крохотная, норка сухонькая, у преступников камеры, пожалуй, шире будут, без окна даже, ложе узкое у стены в нише, шкурой медвежьей застлано, столик, пара табуретов. Надо будет узнать, как и главное, для чего в королевском замке такое помещение сделали. Непривычная теснота давит, так что стоять, темечком потолок подпирая, не хочется. Сразу сел и тут же на столе кувшин вина обнаружил. Знать, встреча неслучайная, ждал меня епископ.

— Здесь нас никто не услышит. Я бы с тобой, конечно, и в трактир пошел, да только время нонче поджимает. Ты выпить хотел? — Кувшин хвать, и сам первым отпил. Дело серьезное, коли решил, что я его могу в отравители записать.

— Я из Бамберга своего медикуса привез. Нормальный парень, в Париже учился, сначала при кафедральной школе под епископом парижским, а потом, когда лаяться с ним надоело, со всей школой переехали на гору Святой Женевьевы. Еще потом где-то учился, уже не упомню. Из сестры моей, греховодницы, крысиный яд выгнал, который она откушать изволила из-за несчастной любви. Совсем уже девка загибалась, он ее землю жрать заставил, воды в нее — бочку не меньше влил. Спас, в общем. Жаль, не успели Генриха с того света достать. — Он вздохнул и, отхлебнув еще, передал мне. — В общем, это присказка, а сказка впереди. Дружок мой — ученый лекарь давеча смотрел его величество и сказал, что тот, — Эберхард покосился на дверь и продолжил шепотом, — не жилец он, Фридрих. Не спасет государя нашего приятель мой, хоть золотом его до макушки засыпь, хоть кожу с живого сдери. Одной ногой в могиле, король Конрад.

Я перекрестился, машинально проглатывая кислое пойло.

— Сегодня-завтра Конрад преставится. Говорить об этом, разумеется, нельзя, но нам с тобой ясность необходима. — Он сделал паузу, зачем-то изучая собственный перстень на указательном пальце. — После его величества кто престол наследует?

— Как «кто»? Сын его, Фридрих! — Я пожал плечами. Мол, какие могут быть варианты?

— Ага. Шестилетний сопляк, вместо которого вплоть до совершеннолетия править станет архиепископ Майнцский[62].

— Ну, наверное… — хотел уже вспылить я на «сопляка», но тут же передумал. Правильно говорит Эберхард, кому как не ему.

— Переварил? Может, вином запьешь, пилюля горькая, да только сейчас я ее тебе еще горче сделаю. — Он вздохнул, испытующе глядя мне в глаза. — Кто таков этот архиепископ Майнцский? Кому он служит? Скажешь, короне германской? Империи? Черта лысого он им служит, папе римскому, который его на архиепископское место посадил. Следовательно, до тех пор, пока малолетний король в возраст приличный для правления державой войдет, проведет архиепископ столько законов антигерманских, сколько его благодетель пожелает.

— На все воля Божья, — я хотел уже подняться, но епископ схватил меня за одежду и силой вернул на жесткий табурет.

— Ты, возможно, считаешь, что я тебе соврал, Конрад сильный, и по воле Божьей проживет еще несколько лет, и даже отпразднует с сыном его совершеннолетие?

Нет, в тот день я видел серо-зеленое лицо дяди, вдыхал струящийся по его щекам кислый пот и понимал, скоро, уже скоро.

— С неделю назад мы с королем условились, что в феврале проведем рейхстаг в Бамберге. Хотел обсудить с князьями поход в Рим за императорской короной. Только тому не бывать. И теперь главное, если мы не хотим, чтобы архиепископ Майнцский правил в Германии, следует передать бразды правления в руки более подходящего кандидата.

Я подскочил на месте и, ударившись о низкий потолок, тут же опустился обратно, потирая шишку.

— До коронации заживет, — подмигнул коварный Эберхард. — Назови лучшего кандидата? Кому как не тебе принимать власть? Внуку императора, племяннику императора, человеку, в чьих жилах течет кровь Штауфенов и Вельфов! Тебе, друг мой, и дано стать тем самым краеугольным камнем, что соединит две стены, не дав им погубить друг друга.

— Не по-рыцарски это, как же! Переворот!

— Это они хотят Германию развернуть к Риму задом, да и…

— А как же мой двоюродный брат, Фридрих? — это я уже чуть ли не кричал, когда мы вместе с епископом наперегонки спускались по темной лестнице. Слуги с факелами реально за нами не поспевали.

— Отдашь ему свое герцогство! Я же тебе не убийство предлагаю, чудак человек! Эй, кто там? Выводи лошадей.

— Куда скачем? Подумать бы еще.

— Куда? Куда, в Кудыкину вотчину, орать похабщину! — смеется епископ, как и в седло-то успел взлететь, вроде только что стоял рядом, черт голубоглазый! — В Бамберг. Там теперь весь цвет Германии собрался, только тебя и не хватает! Догоняй, а то будешь потом говорить, мол, «без меня меня венчали. На трон высокий сажали, корону надевали».

И вот мы уже летим. Не вдвоем — чудо-чудное, рядом верный Отто Виттельсбах, рядом вся моя свита, с которой я в замок приехал, и вся епископская свита, словно позвал их кто-то, заставил одеться, собраться и коней вывести. Факелы горят, броня блестит, красотища!..

Дорогой все спорили да орали, дорогой песни горланили, потому как вдруг такая легкость телом овладела, вот-вот взлечу. Не иначе как Господь всемогущий знамения шлет одно за другим.

Да и Эберхард разве измену предлагает? Пусть даже и похоже. Все одно замучает архиепископ маленького Фридриха, а заодно и матушку Германию, мало ли что ему на ум взбредет папской крысе? А шестилетний король, ему ведь даже пикнуть не дадут. Я же ему не ссылку, не смерть предлагаю, а мой собственный дом — богатейшее герцогство! Жить да радоваться!

В ворота Бамберга вихрем влетели, мост, должно быть, специально для нас опущен был. Ждали! Подкованные копыта зацокали по мощеным улицам.

— Я архиепископу Кёльнскому написал, — спешиваясь и передавая коня подоспевшему слуге, продолжает хитроумный Эберхард, — чтобы позвал к себе Генриха Льва, графа Вельфа, Церингенов сколько их ни есть, Язомирготта и других разных. Все под строжайшим секретом, дабы ни один иуда архиепископу Майнцскому не доложил.

Так что передохнем, подкрепимся, чем Бог послал, да и в Кёльн!

— Генрих Лев?! Так он же враг! — остановил я готового принять чашу для омовения лап прежде меня епископа.

— Твой, что ли, враг? Ты у него невесту с брачного ложа увел? Над матушкой надругался? Денег проиграл и не отдал? То-то, Генрих Лев друг Германии, а стало быть, и наш друг. Ну, рученьки белые омыл, так чего же стоишь? Моя челядь хоть и проверена, а все одно, не дело ей о делах наших слушать. Пошли, что ли, в покои. Там все наши новостей ждут.

* * *

Четырнадцатого февраля королю сделалось совсем тяжко, так что нас с епископом спешно вызвали к постели умирающего. Интересно, когда же это хитрожопый Эберхард успел сообщить, что я к нему в гости еду? 15-го дядя помер, не приходя в себя. У постели умирающего мы стояли вдвоем. Когда Эберхард прочитал краткую молитву, мы вышли к ожидающим придворным, и епископ сообщил, что-де король Конрад отошел в мир иной в здравом уме и твердой памяти, вручив своему верному соратнику и любимому племяннику Фридриху Швабскому, то бишь мне, королевские инсигнии, тем самым сделав его престолонаследником.

Врал, гад, а я стоял и слезы лил, дядя все-таки. А потом в руках у Эберхарда действительно оказались эти самые инсигнии, те, что когда-то недополучил мой отец, но теперь епископ торжественно передал их мне, заставив принять. Так и стоял я, со всем этим богатством, не зная, примут ли меня или потащат в холодный подпол, где самое место заговорщикам.

А Эберхард соловьем заливается, поет в доверчивые уши, будто бы сам слышал-наблюдал, как покойник долго думал и потом решительно отверг кандидатуру своего малолетнего сына в пользу племянника, так как Фридрих Швабский зрелый муж и опытный правитель, и все его знают и почитают, его же сынишка пока что мал да неразумен. Допустимо ли младенцу Империю оставлять? Доверять дело, с которым не всякий разумный взрослый справится! Ему же король повелел отныне владеть герцогством Швабским, на которое Фридрих Швабский больше прав иметь не будет. Вот это понравилось. Людям вообще нравится, когда от кого-то что-то отнимают. Даже не задумались, что в итоге я больше получил.

В завершение речи Эберхард сообщил совсем странное, мол, погребение Конрада, опять же по его наипоследнейшей воле, произойдет не в Лорхе, где все Штауфены покоятся, где бабушка и дедушка, где папа мой, а в Бамберге.

После чего, похоронив дядю чуть ли не впопыхах и возможно нажив себе врага в лице шестилетнего кузена и его матери, мы с епископом отправились в Кёльн.

Глава 14 Выборы

В Кёльне нас ждали с распростертыми объятиями, на въезде в город встречали архиепископы Кёльна[63] и Трира[64] лично, которые и провели нас в крепость, расчистив коридор. Не то, боюсь, потерялись бы среди созванных Эберхардом гостей. Все приглашенные прибывали со своими свитами, больше похожими на войска, тысячи и тысячи людей закованных в броню — не найдя себе места в гостиницах и частных домах, жгли костры прямо на улицах города, распевая военные песни и славя нового короля! Наверное, следовало одеться in pompa magna[65], не помешали бы и знамена, но нас узнали и приняли как и подобает. В дорожном платье меня сняли с коня и на руках торжественно понесли через весь город, во дворец.

А люди все пребывали, новые отряды уже не пускали в город, и они вставали лагерями вокруг него.

— Все! Нас уже большинство! — задыхался от радости Виттельсбах. Знамя-то где? Мое ведь оно теперь! Фридрих, скажи им!

— Это значит, папа не станет считаться с протестом архиепископа Майнцского, — ликовал Манфред. — Нас слишком много. А он один, нас слишком много и мы — Германия!

— Да, да, да… дайте же герцогу отдохнуть перед дальней дорогой. Никаких аудиенций, наш будущий король должен собраться с мыслями, да и… встретиться со своим портным. Черт возьми, ах, вам кажется оскорбительно, что вас не пущает личный копьеносец герцога, в таком случае позвольте епископу запретить вам проход. Да, это действительно я, вы не ошиблись Эберхард II фон Отелинген, епископ Бамберга, стою на страже покоя нашего будущего государя вместе с господином Манфредом. Его копьеносцем, — разорялся у дверей Эберхард. — И мне очень приятно… что вы, это для меня честь, но к Фридриху нельзя, Богом клянусь, нельзя. Выпить? Ну, давайте выпьем.

* * *

Мы едем во Франкфурт для участия в рейхстаге, который состоится 4 марта 1152 года, тема заседания обозначена туманно: «Для обеспечения в Империи мира и порядка», но все понимают — нового короля едем выбирать. И вот огромный серый зал с гобеленными, глаза слепнут от факелов, от золотых и серебряных украшений, от блеска оружия.

Открывает рейхстаг архиепископ Кёльна, который сразу же предлагает создать выборную комиссию, которая и даст стране короля.

Но кто войдет в эту самую комиссию? Господа волнуются, господа выкрикивают с места, пытаются подняться на трибуну, всем хочется сказать свое.

— А пусть сами решают, — неожиданно бросает архиепископ, расплываясь в довольной улыбке.

— Кто?!

— А все претенденты на престол. Пусть сами рассудят, кто из них более достоин носить корону.

Решение нравится, если ты сам добровольно выберешь другого претендента, к кому опосля побежишь жаловаться? С другой стороны, каждый ведь выберет себя любимого. Замкнутый круг!

Все заинтригованно молчат. Потом вдруг раздаются голоса:

— Фридриха Швабского в короли!

Я выхожу в центр.

— Генриха Саксонского!

Толпа расступается перед Генрихом Львом.

— Фридриха Ротенбургского! Он сын короля!!!

Шестилетний кузен выходит вперед, бледный, дрожащий. Он что, решил, что я его прямо сейчас резать стану? Дурила.

— Церингенов давай! Бабенбергов!

Бьют барабаны, бряцает оружие, кто-то кричит, кто-то собственным креслом лупит по колоннам, веселье! И тут же меня подхватывают под руки, под ноги, возносят над полом. Черт бы вас побрал! Не дай бог уроните!

— Не пужайся, вашество, сдюжим. — Швабские рыцари подкрались к претендентам на престол да и подняли меня на своих щитах, сунув в руки державу и нацепив откуда-то взявшиеся мантию и корону. И с криками «дорогу королю Германии Фридриху!» пронесли через весь лагерь и остановились только в специальных покоях, в которых избранники должны были сделать свой выбор. Пешие, обескураженные за нами проследовали остальные.

Говорят, что после слово взял архиепископ Майнцский, который, естественно, тут же обозвал меня лжецом и узурпатором. А, пущай разоряется, все одно никто не слушает. Все заняты, ставки делают, кого же изберут королем. Один лишь архиепископ Кёльнский кротко выслушал своего коллегу, после чего глубокомысленно изрек, что-де он сам лжец. Майнцский Кёльнскому орет — дурак ты! Кёльнский ему в два раза громче ответствует — сам дурак! Тогда архиепископ Майнца решил по-иному действовать и выдвинул следующий аргумент: слишком короткое междуцарствие — всего три недели. Не бывало прежде такого!

— А ты хочешь, чтобы мы три года без короля жили?! — показно удивляется архиепископ Кёльна. — Не бывало, так будет!

— Выборы проходят в неположенном месте, по правилам в Майнце, а на самом деле во Франкфурте-на-Майне.

— Так это же избрание, не коронация. Коронация на положенном месте пройдет, а выборы где Бог даст, главное ведь, что все в сборе!

А меж тем в покоях, отведенных для претендентов на престол, шел торг, какого свет не видывал, каждый кандидат получил по небольшой горнице со столом, креслами и местом для сна, где можно было передохнуть или подумать в тишине — идея Эберхарда. Сам он находился при мне, дабы поддержать дельным советом, другие претенденты тоже вызвали своих советников.

— Фридриху Ротенбургскому герцогство Швабское, в качестве возмещения потери престола, — с придыханием шепчет Эберхард, азартно потирая рука об руку. Сам постараешься вразумить кузена или послать кого? Матушка его шибко любит, скажу, чтобы шепнули ей, что на троне ее любимчик и года не вытянет, отравят или придушат сонного. Пусть не кочевряжится — герцогом быть тоже не плохо.

— Да, я готов хоть сейчас передать Швабию.

— Как бы не так, горазд ты будущее королевское величество герцогствами за просто так разбрасываться, — брызжет слюной ясноглазый. — Герцогство ему, а опекунство над ним — тебе. Так дела делаются.

— А Вельфу VI что?

— Дяде твоему — Тосканское маркграфство, герцогство Сполето, острова Сардинию и Корсику, я уже подкатывал к нему, за меньшее не сдастся.

Бегают, суетятся пронырливые монахи из славного города Бамберга, новой королевской усыпальницы, на кой черт ему там труп королевский сдался? Лежал бы спокойно в Лорхе.

Тук-тук, скреб-скреб, в дверную щель просовывается голова в капюшоне.

— Господин епископ, на пару словечек бы?..

Эберхард выныривает за дверь и тут же появляется.

— Дурит Вельф — сам в короли хочет! Врешь, не возьмешь. Хочет яблоко раздора схавать.

— Какое еще яблоко? — не понимаю я.

— Наследство Матильды Тосканской, которое она Генриху V Германскому завещала. Центральная Италия, жалко! Но…

— Пущай подавится.

— И то верно. Наследство Матильды вообще неизвестно чье, папа, к примеру, считает его землями курии. Вот пусть он с ним о праве собственности побеседует.

— Герцогу Чехии необходим королевский титул. Говорит, денег не надо, земель не надо. Сделаешь его королем?

— А коли остальные в короли запросятся? Обдумать надо.

— Некогда думать!

— Ладно, пущай королевствует, авось его через неделю не скинут.

— Да, хоть бы и скинули, нам-то какое дело? Ладно, я побежал.

— А тебе что? За все про все? — в последний момент хватаю за плащ своего добровольного помощника. Так дернулся в сторону, словно там у него хвост припрятан.

— Бенедиктинское аббатство Нидеральтайх в Нижней Баварии — в случае успеха, понятное дело.

Тоже губа не дура, но да этому хотя бы за дело. Если бы не он…

Тук-тук, скреб-скреб.

— Простите за беспокойство, герцоги Церингер и Бабенберг срочно на аудиенцию просятся. Пускать?

— Конечно, пускай.

Неужто хитрый епископ с ними не сторговался, что они сами ко мне пожаловали?

— Фридрих, мы это… — мнется в дверях бочкообразный Бертольд Церингер, представитель древнего рода, — мы все согласны тебе присягать. Епископ мне еще Бургундию обещал в лен передать. Так я того, подожду с вступлением в новый лен, пусть пока что будет только на бумаге. За меньшее, уж прости, не могу, потому как, если что, мои же сторонники меня осудят. С хозяином же нынешним, Вильгельмом Маконским, мы уж сами как-нибудь разберемся. Твою милость не побеспокоим.

— Сейчас присягнем, чего тянуть-то, — косится на приятеля тощий, как старая кляча, Бабенберг. — Слово даю, никто из нашего рода против тебя шага не сделает, могу и грамоту написать.

— Присягу приму, коли выберут. За доверие спасибо! Как я рад!!!

— Только ты передай этому ироду, что мы тебе покорились.

— Епископу твоему злосчастному, твои мы душой и телом.

Что за ерунда, отчего это будущий король должен перед епископом отчитываться? Ладно, главное сделано, потом допросим.

Тук-тук, скреб-скреб.

— Генрих Лев Саксонский требует отдать ему еще и Баварию. На этом основании он признает вас своим королем. — Новый герольд вежливо склоняется передо мной. Хорошо, что не прежнего наглеца послал. С этим вроде как говорить можно.

— Баварию, с радостью, только как объяснить это Генриху Язомирготту из рода Бабенбергов, который ею правит и который уже поклялся мне в верности? Нехорошо как-то со своим-то вассалом.

— Ерунда, обещай, конечно, уговоримся с Язомирготтом, не впервой, — впирается в горницу епископ.

Только тут заметил, что глаза у него цвет в цвет, что у маминого кота Сарацина. Вот ведь где встретились!

* * *

Выборы прошли не за месяц, как это предполагали участники рейхстага, и даже не за неделю, меня выбрали единогласно в течение нескольких часов, и на следующий день 9 марта, была назначена коронация, которую проводил архиепископ Кёльнский. После обряда помазания я в статусе уже не герцога Швабского, а короля Фридриха I взошел на трон Карла Великого.

Теперь мне уже не казался удивительным сам факт, что меня ждало готовое к отплытию судно с вполне трезвой командой. Путь лежал по Майну и Рейну до пфальца Зинциг, где я переоделся соответствующим образом и пересел на свежего коня, дабы добраться до Аахена верхом. Надо ли говорить, что вся моя многочисленная свита получила новую дорогую одежду и никто не остался забыт. Все это произвело на меня самое благоприятное впечатление, так что я решил для себя за благо и впредь слушаться советов Эберхарда.

Как и было назначено заранее, 9 марта 1152 года, в воскресенье, в капелле Святой Марии, резиденции Карла Великого в Аахене, я был торжественно коронован и принял имя Фридрих I. Службу провел архиепископ Кёльнский Арнольд. В новом статусе я принес клятву оказывать любовь и уважение папе римскому, защищать церковь и всех ее служителей, а также вдов и сирот и обеспечивать всем своим подданным мир, право и порядок.

Глава 15 Эберхард — клубок тайн

На следующий день после коронации я застал своего дружка епископа за снаряжением гонца. Несколько осунувшийся, но по-прежнему жизнерадостный, Эберхард уложил письмо в красную лакированную шкатулку, закрыл ее на ключик, перевязал веревочкой, запечатал сургучом, приложив свой перстень, после чего наконец изволил обратить внимание на своего короля.

— Кому пишешь? — из вежливости поинтересовался я и тут же чуть не задохнулся от услышанного.

— Папе, в Рим, — скучным голосом сообщил Эберхард. — А то как-то не по-людски получается, короновали не благословясь, так теперь хотя бы отчитаться.

— А папа того… думаешь, благословит задним-то числом? — не поверил услышанному я. На самом деле этот вопрос до сих пор не давал мне спокойно спать.

— Дров не наломаешь, благословит, — махнул рукой епископ. — Вина хочешь?

Я помотал головой.

— Папе ведь что нужно, чтобы король был добрым католиком и способным защитить его монархом. Он сколько лет звал Конрада к себе? Думаешь, много слышал о нашем короле и мечтал познакомиться? Порядка в Империи нет, римляне в году по двенадцать раз восстают, папу либо в крепость Ангела загоняют, либо куда подальше. Был бы сильный император, уж он показал бы, как римского епископа уважать следует. Опять же, на юге Италии сицилийцы, норманы… эти понимают язык стали, но на нем в папском государстве считай, никто уже нонче не разговаривает. Да вот еще, пишут, объявился у них там ученый монах, Арнольд из Брешии[66], ученик Пьера Абеляра[67], который мутит воду против римского первосвященника, и люди его слушают. Знавал я в прежние года Арнольда Брешинского, дивный оратор, чудодей! Любую хрень расскажет так, что вроде как и знаешь, что хрень, а заслушаешься. Абеляр-кастрат этим даром обладал, теперь вишь ты, ученики его… м-да…

В ближайшие дни, я полагаю, появится здесь доверенное лицо его святейшества, старая сволочь аббат Вибальд, прежний король его ценил. А может, уже появился и теперь вынюхивает среди гостей, сведения для папы добывает, посох себе епископский зарабатывает. Едет он с инспекцией и с поручением лично от Евгения III заставить короля Конрада прибыть наконец в Рим, дабы разобраться и с Арнольдом и с римлянами, а заодно уж корону получить. Так что не зевай. Если я правильно понимаю этого Вибальда, узнав о кончине его величества, он с тобой встречи искать станет. Не сплохуй. Будет интересоваться, отчего так быстро все прошло, мол, неслыханное дело, тверди: «По Божьей воле», пусть сам разумеет, как знает. Спросит, отчего без апостольского благословения, тот же ответ.

— А что же ты папе-то пишешь? Почему мне не подсказал, чтобы тоже писал?

— Королевская почта — одно, моя — другое, — уклончиво ответил ясноглазый. — Папа тебя поддержит, ты, главное, держись моих советов. А я что, я ведь частную переписку веду, никого из власть имущих не затрагиваю. Так… частное лицо частному лицу.

— Так ты лично знаком с папой Евгением? — опешил я.

— Ну не на помойке же я посох епископский раздобыл, — совсем по-кошачьи фыркает Эберхард.

Ну и знакомства же у него! Вот теперь и думай, не сам ли папский престол переворот в стране заказал? Уж больно гладко все вышло.

— Открой, по крайней мере, отчего Церингер с Бабенбергом без подарков мне присягнули?

— Я старшую дочку Язомирготта, любимицу Рихарда, велел похитить, и Церингера тоже было чем припугнуть, вот они и…

Сверкает глазищами мамин кот, первый друг сестренки Юдит, черный Сарацин. Кружится мир вокруг, того и гляди грохнется и кувырк вниз под горку до самого ада…

Нет со мной больше моей сестренки, два года назад выдали прекрасную Юдит замуж за Людвига II Железного, ландграфа Тюрингии. Тюрингия — зеленое сердце Германии. Милая, милая Юдит, где твой кот?

* * *

— И все же как получилось, что ты лично знаком с папой Евгением III? Поведал бы своему королю. — Я потягиваюсь в постели, визит епископа пробудил меня ото сна. Или нет, проснулся я от слишком радостного звона колоколов. Причем такое чувство, что установлены они прямо над королевской опочивальней. Если это так, то завтра же придется себе подыскать местечко потише. Собственного голоса не слышно. А вообще, странное дело, вроде как второй день я король Германии, а душка Эберхард все одно ко мне, как к себе домой, в любой час дня и ночи войти может.

— Когда-нибудь и поведаю, да только пустое это, Фридрих. У нас же реально времени в обрез, Вибальд был на коронации! Сейчас с гостями твоими переговорит и к тебе запросится.

— А я не приму.

— А он дождется, когда ты из покоев выйдешь, и привяжется.

— Стражники его не пустят.

— Ага, еще скажи, намнут бока папскому посланнику? Стоит ли с этого правление начинать? Ну, полно уже валяться. Давай умывайся, одевайся и меня слушай. Времени и вправду чуть.

— Слушаю.

— Папа чего хочет? Взять власть над всеми земными владыками, ты чего хочешь? Не перебивай, сам знаю, ты хочешь, чтобы рагу отдельно, а ладан — отдельно. Логично?

— Угу. Не знаешь, отчего мне нижнюю рубаху такую тонкую положили? Это не супружнице моей клятой часом? Как бы не порвать ненароком. Можно я ее того, не стану надевать?

— Одевайся как знаешь.

— И сюрко мне неудобное приготовили, ты только глянь, подол чуть ли не по земле волохается. Нет уж, эй, кто есть живой, мою одежду несите! В этом балахоне я и в седло, поди, не заберусь, запутаюсь, как детенок, опозорюсь перед всем светом.

— Да уж хоть что-то уже надень, и ради бога, не перебивай. Кстати, на примере своей, прямо скажем, непритязательной одежды можешь всем говорить, что ты не стремишься предать королевской власти внешнего блеска, мол, ратуешь за внутреннее обновление Империи. Уразумел? Повторить-то сможешь после вчерашнего?

— Да не глупей некоторых.

— Сам знаю, что не глупей, а король умнее прочих быть обязан. Да не ерепенься, знаю, какой ты ухватистый да как хорошо уроки мои запоминаешь. И правильно ты вчера говорил, что так быстро выборы прошли по воле Бога, так и дальше говори. Впрочем, я бы даже усовершенствовал высказывание. Давай так, не по воле Божьей, а усилим: Фридрих I получил свою власть непосредственно от Бога! Правда, здорово?! Нас и не такому учили, сам видишь, с одной стороны, вроде все то же, а если подумать, такие картины вырисовываются!.. непосредственно от Бога!!! Это же черт знает что такое! Потому как, если тебя ставит человек, ты этому человеку должен быть благодарен всю оставшуюся жизнь, если надо, встанешь на его защиту — золота, земель отвалить, дочь за него отдать. Тут же, с одной стороны, никому ничего отдавать не придется, с другой — ты ставленник Господа и стоишь выше всяких там политических дрязг.

Был такой папа Григорий VII, который считал, что как Бог над всеми земными королям и князьями, так и церковь выше царских палат. Верхняя ступенька — Бог и его ангелы, ниже — папа и священники, еще ниже — император или король, а потом уже все остальные по рангам. Но только это ведь искажение. Оделся? Ну и слава богу! Давай уж на ходу, к заутрене тебя провожу. Так вот, изначально говорили как, Бог отправил на землю два меча — меч духовной власти пожаловал папе, а светской — королю. И были эти мечи равными, потому как каждый занимался своим делом. Папе Григорию, и вслед за ним нынешнему папе этого мало, хлебом его не корми, дай главенство церкви перед светской властью высказать. Отсюда неразберихи и раздоры. К примеру, императорскую корону один только папа на сегодняшний день и может пожаловать. Не захочет — не даст. И ничего ты с ним не поделаешь, сместить разве что можно. Но это долго, затратно и вообще на крайний случай.

По коридорам замка мечутся расторопные служанки, одна плащ тащит, другая банты-ленты, а третья и вовсе нечто, больше всего напоминающее кардинальскую мантию. Интересно, много ли у меня в гостях князей церкви? И сколько из них поддерживают меня, а сколько шпионят на папу?..

— Эх, не позавтракал я сегодня, — епископ облизывает губы, хлопнув по попке проносящуюся мимо девицу с тазом для умывания в руках, та обворожительно улыбнулась, бросая в Эберхарда взгляд-завлекушку. — Но дело не ждет, — провожая глазами служанку, продолжает начатую мысль епископ. — Побегу. На службу тоже не успеваю, отмолю как-нибудь потом. Ты, главное, запомни, твоя власть от Бога, но церковь ты всегда поддержишь и защитишь. Не ради сомнительного удовольствия облобызать папские туфли или, точно простой конюх, поддерживать ему стремя, а на условиях равноправия.

Ты, Фридрих, не получил апостольского благословения перед коронацией, так что напишешь ему от себя, просто уведомив о произошедшем. Хочешь, я составлю, или сам напиши, но после все же мне покажи. Я риторику еще в детстве в монастыре учил, да и потом тоже в Италии… с софистикой вместе. Тут каждое слово требуется взвешивать, точно кусок золота, чуть недоглядишь — и…

Ну, с Богом! Дальше не заблудишься, пройдешь прямо по галерее, мимо двух постов, пересечешь двор, а там, собственно, и церковь. Я к тебе сегодня еще забегу, да, чуть не забыл, относительно архиепископа Кёльна, вернувшийся из Рима Вибальд — его первый дружочек, так что осторожнее со словами в обществе миляги Арнольда. Он нам хорошо помог, но при первой же возможности… Вообще, человек он замечательный, но слишком много времени провел в обществе покойника Конрада, а тот перед папой выслуживался, может, в духе прежних устоев, совет не тот дать. Да не беги ты так, я ведь не успеваю. Ой, глянь-ка на двор, чьи там кареты с гербами?

— Майнский архиепископ.

— Он — папский прихвостень, в смысле доверенное лицо. Хиллину архиепископу Трира можно доверять, впрочем, в его руках отродясь большой власти не бывало. И получит — не справится. Невысокого полета птица. К вечеру, даст Бог, я тебе одного пробста приведу, ну это такой человек, человечище! Ты таких, поди, и не видывал.

— Что за пробст такой? Ты что, короля из-за какого-то пробста бросаешь?! — не выдержал я.

— Кто бросает?! — Эберхард даже остановился. — Как раз наоборот, опасаюсь, как бы бедняга Райнальд Дассель[68], пока до твоей милости добирается, нож в бок не схлопотал, потому как врагов у него, что блох у шелудивой суки, зато умен! Да ты не думай, что он простой пробст, он из старинного графского рода, просто второй сын, не первый, оттого его в монахи и постригли. Про вольнодумца Абеляра я тебе рассказывал, когда о Брешинском докладывал. Того самого Абеляра, которого враги оскопили? Так вот, Райнальд его первый ученик! Сила. Кстати, хочешь уморительный случай? Как-то папа Евгений указ издал, в котором запрещал священнослужителям носить меха, мол, скромнее нужно быть, м-да, при этом о драгоценностях ни полслова. Присутствующие на папском соборе в Реймсе итальянцы с ним согласились, не мудрено, страна-то жаркая, какие меха? На этом самом соборе присутствовал Райнальд Дассель, Хильдесхаймскую церковь представлял. В общем, слушал он, слушал непогрешимого нашего, а потом возьми и поперек речи апостольской и брякни, мол, «такой закон не может понравиться ни живущим ныне, ни грядущим поколениям». Стража к нему дернулась, а папа вдруг весь сконфузился, покраснел и распоряжение свое дурацкое отменил!

Да ты не думай, он тоже ученый, после Хильдесхаймской школы для детей благородного сословия поступил в Парижский университет. Латынью и французским владеет, философ, поэт, оратор, каких поискать. Говорить начнет — заслушаешься. И главное, знания обширнейшие! Я стражу уже предупредил, что коли пробст от Хильдесхаймской церкви к тебе проситься станет, чтобы пустили, мало ли, разминемся. Ты уж прими его, нам такие люди до зарезу нужны. Ну вот, сам же до церкви тебя и проводил, хоть и не собирался. Люди на тебя смотрят. Улыбнись им, ваше величество!

Глава 16 Райнальд Дассель

Сумбурно начавшийся день продолжился в том же духе. Выходя из церкви, в ноги мне бросился проситель с пергаментом в руке, которого я как добрый монарх был обязан простить пред всем честным народом. Картинка — возвращение блудного сына, в которой монарх выступает в роли ослепшего от слез отца. Традиция, будь она неладна. Но что значит простить, когда голова опущена и лицо кудрями черными прикрыто? Кто таков? В чем конкретно виновен? Может, он детей резал? Может, дом Господень пожег?

Поднял на меня очи заплаканные юный рыцарь, представился. И тут точно пелена с глаз моих спала, вот же он — любовник моей жены. Неужто он, прелюбодей, желает, чтобы я, согласно традиции, его теперь перед всем честным людом очистил или гневом необузданным себя выдал?! А народ — его хлебом не корми, зрелищ требует. Щас! «Не по злобе, но справедливости ради покарал я тебя. И теперь не могу тебя помиловать, дабы не погрешить против справедливости», — громогласно изрек и паузу выдержал, чтобы до всех дошло. — Караю и милую не под настроение, а по закону.

Красавчик глазками хлоп-хлоп, ресницы длинные — девице впору. Не понял ничего, не карал ведь я его, хотел возразить, поспорить, но должно быть, осознал. Не покарал герцог, покарает король. В каком случае больнее?

Поклонился и скрылся в толпе. Наверное, следовало кого из стражи послать проследить, куда обидчик направится, чтобы опосля… Не стал, запоздало проявляя милосердие, которое, кстати, никто не смог оценить. Сам себе зарок дал, что коли еще раз сию смазливую мордашку где встречу, боя ему давать не буду — много чести, шпорами изувечу, чтобы всю жизнь уродом ходил. Дядька меня в детстве коварным приемам боя научил, впрочем, если что, я бы его и палкой по ребрам отделал будьте нате.

Почему сразу не покарал и его и Адельгейд? Во-первых, он к тому времени уже пустился в бега, во-вторых, огласки не желал и, в-третьих, мог бы перед тем как жениться, узнать про чувства будущей жены. Это ведь не он мне поперек дороги встал, я и ему и ей жизни поломал. Короткого счастья лишил. Нет, как хотите дорогие мои, а в следующий раз я либо по любви, либо никак.

Едва за трапезу сел, епископ мой с гостем долгожданным заявился, с Райнальдом, так я их, будучи зверски голодным, немедленно за свой, то бишь королевский, стол усадил. Без церемоний.

Райнальд Дассель оказался весьма приметным молодым господином со светлыми, почти белыми вьющимися волосами и голубыми веселыми глазами. Тонкий и изящный, как танцор на канате, Райнальд совсем не походил на священнослужителя. И я поначалу вообразил, будто Эберхард привел ко мне красавчика пробста от врагов прятать. Эберхард, конечно, сволочь еще та, а как еще сказать о человеке, способном детей похищать? Но и милосердия не лишен. А мне что — дворца жалко? Уж потеснимся как-нибудь, тем более что Дассель оказался очаровательным собеседником, знающим уйму интересных историй и прочитавшим множество книг. Кстати, самое забавное, что, пока Эберхард дожидался его в условленном месте, первым белокурого пробста умудрился отыскать сам Вибальд. И не просто так разыскал, а вежливо представился и, не забыв напомнить, чей он посланник, попросил выдать ему несколько редких книг из личной библиотеки Райнальда. На что тот без тени смущения заявил, что столь дорогие и редкие книги он не вынесет из тайника и не передаст досточтимому Вибальду иначе как в обмен на другие книги, которые имеются у него. Ошарашенный подобным предложением, аббат сначала превратился в соляной столб, а потом, нечего делать, кивнул, пообещав немедленно отправить слуг за просимым. На том они и расстались.

Мы посмеялись над этой историей, после чего я попросил Райнальда пользоваться привилегиями моего гостя, пока мы с епископом не найдем для него подходящей должности.

* * *

Райнальд Дассель получил должность канцлера, чему был искренне рад котяра Эберхард, и против чего тут же выступил мой личный знаменосец Отто Виттельсбах. Разгневанный тем, что, по его мнению, я провожу слишком много времени со своим новым любимчиком, Оттон ворвался в мои покои, словно обиженная любовница. Заметив вольготно расположившегося в кресле Райнальда, подскочил к нему и со всей дури наступил на ногу, когда же тот скрючился от боли, Отто ловко задрал противнику тунику, натянув ее бедняге на голову. После чего мерзавец попытался покинуть покои, но не тут-то было, содрав с головы тунику, красный от гнева Райнальд нагнал Оттона и, прыгнув на него, схватился обеими руками за поля его шляпы, рванув их вниз. Раздался треск, Отто грузно развернулся на месте, и тут только я увидел, что поля оторвались и теперь шею моего знаменосца украшает роскошный воротник. Не в состоянии сдерживаться, я прыснул, и вместе со мной засмеялись Эберхард и сидящий на полу у ног великана Виттельсбаха Райнальд. Нет, теперь он не сидел, а катался по ковру, заливаясь веселым смехом и дергая ногами. Поняв причину нашего веселья, Отто тоже расхохотался, так что мы все трое несколько минут не могли остановиться. Инцидент был исчерпан, а Райнальд и Оттон сделались не разлей вода.

После коронации Эберхард и не подумал сделать хотя бы небольшую передышку, потребовав трубить общий сбор имперских князей. Так что, отпраздновав восшествие на престол, я предстал перед высоким собранием, с просьбой отправиться со мной в Италию за императорской короной.

Как и предсказывал Эберхард, доверенное лицо папы, Вибальд, был рад поддержать это начинание, благодаря чему за поход проголосовали все духовные князья, в то время как светские, сославшись на более важные дела, отказались. Тут, наверное, следует пояснить, наши господа не прочь отправиться в поход, разграбить во славу своего короля какой-нибудь город и забрать законную часть добычи. Итальянский же поход сулил выгоду мне одному, вот они и заартачились. Самое неприятное, что официально я не имею права приказывать им седлать коней и переть со мной через Альпы. Другое дело, если бы дражайший папа был снова изгнан чернью из личной резиденции, если бы престолу святого Петра угрожала беда, или если бы князья прежде дали соответствующую клятву.

Что делать? Решили дождаться официального вызова от папы, привезти таковой пообещал господин Вибальд, старому черту было нипочём, едва расседлав коня, снова пускаться в полное опасностей и лишений путешествие. На что мы с Эберхардом запротестовали в два голоса, посчитав, что еще неизвестно, что расскажет сей впечатлительный старец о смерти и поспешном захоронении короля, а также слишком быстром избрании преемника. Нет, безусловно, поехать к его святейшеству должны были наши проверенные люди: архиепископ Трирский, епископ Бамбергский и аббат одного из цистерцианских монастырей. Кроме того, канцлер Райнальд Дассель и королевский нотариус. Хотели еще за компанию моего капеллана Арнольда, который ко всему прочему заведует канцелярией, с собой прихватить, но тут уж я возроптал! А не слишком ли сладко вам в этом самом Риме покажется, господа хорошие? Ведь из остерий вылезать поди не будите, пока все вина в Италии не перепробуете, всех шлюх не покроете. Знаю я вас!

Для себя мы решили, что если хотим преобразований, то делать политику должны молодые люди, которых будет объединять вера в силу и мощь Империи и вместе с тем искренняя дружба и взаимный интерес. К примеру: я, Эберхард, Райнальд, Вихман, Отто, муж Юдит Людвиг, в прошлом году у них сын Людвиг[69] народился. Друзьям ведь везде хорошо вместе и в походе, и дома, друзья для того и существуют, чтобы чуть что, на помощь прийти, поддержать.

Кроме того, постановили, что чиновники как в Германии, так постепенно и во всей Империи будут набираться из числа лиц, прошедших обучение в Сорбонне, Болонье или другом достойным уважения учебном заведении. А следовательно, прежде всего, мои друзья должны были убедить папу заменить старых архиепископов, епископов и аббатов новыми, способными принять свежие веяния. Чтобы помогали, а не палки в колеса вставляли. Чтобы поддерживали меня, а не шпионили на Ватикан. Эберхард уверил собрание, что ученых людей среди духовенства достаточно много, добавив, что если его святейшество и откажет мне в этой просьбе, то единственно по причине нежелания заменять своих доносчиков и соглядатаев на людей, не желающих заниматься гнусным шпионажем. Впрочем, он обещал сделать все возможное, чтобы папа не отказал нам.

Если бы Евгений заартачился, Райнальд предложил пустить вперед посольства слушок о желании короля германцев породниться с византийским императорским домом. А ведь все понимают, что папа костьми ляжет, но не допустит, чтобы две Империи вдруг начали совместные действия.

Райнальд брался добиться у папы моего развода с вероломной Адельгейдой Фобургской, формальным поводом для развода послужило наше якобы близкое родство. На самом деле вполне допустимое: мой прадед являлся родным братом ее прабабки. А также неспособность бывшей супруги забеременеть. Одновременно с тем Вихман должен был распустить слух о моих контактах с Византией, так чтобы у его святейшества не осталось и доли сомнения, ежели он не сделает меня императором на моих условиях, я женюсь на византийской царевне, и тогда уже ищи меня в стане врагов.

Забегая вперед, скажу, что, перепуганный слухами о моих шашнях с Византией, папа согласился со всеми требованиями, после чего Эберхард попросил его вызвать меня в Рим, якобы спасая папский престол от в очередной раз взбунтовавшейся черни. Не отдыхая, мои друзья отправились в обратный путь, а вслед за ними в Германию были высланы полномочные легаты, которым папа дал право помочь мне произвести чистку в рядах наших церковников.

В обмен ребята поклялись от моего имени, что ни один византиец не ступит на землю Италии, а я не стану вступать в союзы ни с Сицилией, ни с восставшими римлянами без позволения на это папы.

Таким образом у меня появился формальный повод собирать войска. Тем не менее поход откладывался на целый год, но это и понятно, какой же нормальный северянин поедет в Италию летом? Да на этой жаре я потерял бы половину своего одетого в железо войска. Кроме того, дома было столько дел, что в отсутствие друзей я уже изнемогал под свалившейся на меня ношей. Дома… а был ли у меня дом? Столицы в Германии, во всяком случае, не было. Штауфен уже принадлежал кузену, я, правда, время от времени наведывался в отчие земли, но это было уже не то.

Были королевские резиденции, которые я использовал по мере необходимости. Прежде, когда я был герцогом, то правил исключительно сидя в седле, никогда подолгу не останавливаясь на одном месте. Будучи королем, я не утратил прежней привычки, только владения мои теперь сделались больше, и двигаться приходилось быстрее. А так… как и прежде, я носил скромные, удобные наряды, вот разве что свита увеличилась, дополнительных лошадей с собой брали, а так… да и нужен ли холостяку дом? Домой возвращаются, предчувствуя встречу с родными, любимая жена, дети… мне же Господь от щедрот своих пока что пожаловал только корону. Вот и целуйся с ней, глупый, высокомерный Штауфен. Нет, корону с собой я не беру, больно надо эдакую тяжесть таскать, да и к чему она? Зимой может ко лбу примерзнуть, летом жаром обожжет, а коли потеряю?..

Стежками-дорожками из Ахена я отправился в Утрехт. Почему именно туда? Гонец от местного епископа прискакал с пергаментом. Оказалось, добрые жители славного города Утрехта озверились на своего не менее доброго епископа[70], кстати, моего горячего союзника, да и вышвырнули того из города. Как некрасиво.

Пришлось объяснять, кто тут хозяин, кто имеет право карать и миловать. Осадил по всем правилам военного искусства, поимел тараном главные ворота, после чего ввел под белы рученьки душку епископа в его же город. Народ пошумел малость, но больше не сопротивлялся, так что и развешивать на площадях было особо некого. Утешив епископа, научил его, как пойти с городом на мировую, мол, сообщу официально, что-де он заступился за чад неразумных, а я соответственно проявил милость. Так что на этот раз отделаетесь починкой ворот, ну, а коли после всего произошедшего кто-нибудь еще хоть раз свой поганый хвост поднимет, того подвергать денежному штрафу. А что? Мне еще в Италию ехать, чай монеты нелишние.

Из Утрехта в Магдебург, там как раз проходили архиепископские выборы. Такое дело нельзя на самотек пускать. Приезжаю, в городе шум и крик, вот-вот стенка на стенку пойдет. Такие страсти кипят. Не порядок!

— Что, братцы, орете? Кого волки задрали? Козлы забодали? Отчего сыр-бор?

Оказалось, выбирали долго, взвешивали, обмеряли, оценивали, даже испытания устраивали, а два кандидата как с первого дня начали брать одинаковое количество голосов, так и идут голова в голову. Хоть иголки под ногти загоняй этим избирателям, никто на мизинец уступить не желает. Посмотрел я обоих, послушал. Не королевское дело — в дерьме копаться. А тут куда ни ткни… в общем, прогнал обоих, и своего кандидата из Наумбурга вызвал Вихмана — друга детства и юности. Оно, может быть, и несправедливо, и в нарушение Вормсского конкордата, согласно которому светский правитель не имеет права назначать на церковные должности, но, право слово, если бы папа только знал, каких, прости господи, кандидатов на столь ответственную должность предлагают, он бы меня поддержал.

В общем, решил, что Вихман Наумбургский — хороший выбор, и город его рано или поздно полюбит, какое там, соборный капитул немедленно высказал протест, возопил, мол, нарушено каноническое право. Я в ответ сослался на королевскую прерогативу принимать решение в спорных случаях. Они мне указали на то, что, пока папа не даст своего согласия, мой кандидат по-любому не будет рукоположен в сан архиепископа. Думали, я отступлю, не на того напали. Капитул отправил свои ябеды в Рим, и я тоже написал своей делегации, прося их выклянчить заодно архиепископское место для Вихмана. И не дожидаясь ответа, на рейхстаге в Мерзебурге торжественно пожаловал ему это архиепископство в лен. А вот теперь, господа законники, подумайте и рассудите, если лен принадлежит старине Вихману, и этот лен суть архиепископство — то кому в нем быть архиепископом?

Глава 17 Империя молодых

Только поздравил Вихмана, Генрих Лев по новой требует обещанную ему Баварию, будь она неладна. А Альбрехт Медведь почему-то отказывается ее отдавать. Кто бы мог подумать?! И что с этим делать? Силой отобрать? Так он потом меня вором обзовет. А мудрейшего Эберхарда и трижды мудрейшего канцлера черти по Италии носят, приходится самому выкручиваться. Чтобы Саксонский герцог не обижался, подарил ему местечко Гослар со всеми его серебряными рудниками. Тот подарок взял, а от Баварии не отступился. Повис вопрос дамокловым мечом.

Немного о Госларе — во-первых, это территория, традиционно принадлежащая императору, то есть уже большая честь и доверие ею править. Во-вторых, из Гослара можно контролировать расположенные на Гарце крепости и тем самым обеспечивать прикрытие войска на марше к Брауншвейгу, если таковое понадобится. Добавьте к перечисленному серебряные рудники — и получится вполне себе приятная картинка.

Далее меня попросили рассудить спор с престолонаследием в Дании, и я сделал точно так же, как при назначении Вихмана, понравившегося мне кандидата короновал и Данию ему же в лен передал. А противнику наказал, чтобы на моих глазах меч свой новому королю вручил.

Не успел выехать из Дании, посланец из Рима нагоняет. Друзья поздравляют с разводом! Ух! Гора с плеч! И тут же любезнейший канцлер советует найти способ подчинить себе Венгрию, как это было при Генрихе III. Легко сказать, да трудно сделать. Они там что перепились совсем в этом Риме, если забыли, что у меня нормального войска нет. Откуда возьмутся рыцари? Уж не Генрих Лев ли мне их даст?

Да уж, как ни крути, а придется с Баварией разбираться. Так что я снова в пути, теперь уже к дядюшке Язомирготту. Предложил ему вместе отомстить венграм, которые его войска лет десять назад отымели на реке Лейте. Ему за честь — поквитаться с давними обидчиками, ну а мне, так и быть, побежденных венгров на шею. Отказался. Да и другие князья южной Германии этим предложением не воодушевились.

Ничего не получилось, и я поспешил в Аахен, где, как мне доложили, находился мастер, строящий невиданные до этого машины, годные как для захвата крепости, так и для ее обороны, а также передвижные башни, в которые можно было спрятать лучников.

Новая машина представляла собой высокую постройку с пустой шахтой внутри, по которой на канатах поставлялись начиненные горючим материалом бочки. Наверху их принимают воины, кладут на специальный плоский наклонный трап, поджигают и отпускают, дабы те неслись вниз, разгоняясь и бешено вращаясь. Урон от такого снаряда огромный, так как, даже упав вниз, бочка не всегда сразу разваливается на куски, чаще она продолжает крутиться, налетая на все, что ей только попадется, и учиняя пожары. Если такую машину установить в ведущей оборону крепости, всего несколько долетевших до земли снарядов способны поджечь осадные башни и возы, покалечить людей и лошадей.

Если в осажденном городе заведется такое устройство, осаждающим придется хорошенько подумать о своевременном подвозе воды, необходимой для тушения пожаров.

О том, что произошла беда, я понял, уже около дома великого мастера, к которому, как и ко всем другим, заехал лично. Ставни на доме были заколочены, а у ворот стояла толпа с заготовленными камнями и гнилыми овощами. Оказалось, что накануне моего приезда бедняга был отлучен от церкви, так что теперь чтившие закон соседи должны были прогнать его прочь, иначе на город был бы наложен интердикт.

Очаровательный человек и великий ученый на старости лет был обречен превратиться в бесприютного нищеброда, который не имел права не только проживать в городе, в котором родился, но и поселиться в любом другом местечке Империи. Решив защитить беднягу, я сочинил указ, согласно которому отлученный от церкви не подвергался бы еще и имперской опале. Каждый конкретный случай следовало рассматривать в королевском суде. Так что имперская опала коснулась лишь тех, кто нарушил законы Империи. Все мои князья проголосовали за этот в высшей степени справедливый закон, после чего переписчики сделали множество копий данного капитулярия[71] и гонцы повезли их в разные стороны, дабы каждый мог слышать то, что говорит ему его король. После чего нам оставалось только ждать протестов со стороны папы.

Протестов не последовало, и это понятно, папа был заинтересован в императоре для личной защиты, мне же был необходим папа для того, чтобы получить императорскую корону. Так что на ближайший рейхстаг 1153 года в Констанце из Рима пожаловали два легата папы, которые попросили меня подписать документ, согласно которому я не заключу перемирия или мир ни с римлянами, ни с сицилийцами без согласия на то его святейшества, обязуюсь защищать лично папу и апостольский престол, а коли владения или имущество последнего попадут в чужие руки — возвращать их законному владельцу. Также я клялся не передавать земли Византии и не допускать вторжения в Империю византийский войск.

После того как я подписал и поклялся свято соблюдать условия договора, мне сообщили, что папа коронует меня, едва лишь я прибуду в Рим. Кроме того, легаты провели официальное расторжение моего брака и назначили синод, на котором собирались судить тех представителей имперской церкви, которые недостойны своего высокого сана. На радостях я попросил начать чистку с ненавистного архиепископа Майнцского, которого тут же и низложили.

В общем, в результате чистки легаты отстранили от должности епископов Эйхштедта, Хильдесхайма, Миндена, а также целую уйму бездельников пробстов. Список кандидатов на освободившиеся должности уже давно подготовил Райнальд Дассель, а я встретился с каждым, после чего утвердил всех без исключения. Правильно мы все это затеяли, пусть молодые берут власть в стране, им сподручнее, с них проще спрашивать, да и нагружать можно, не то что почтенных старцев. Видя мою дружбу с Райнальдом, ему еще в Риме предложили богатое епископство Хильдесхайм, но Дассель скромно отказался. Полагаю, просто метил выше.

— Кстати, Райнальд, а вернул тебе книги добрый Вибальд?

Отворачивается канцлер, брезгливо поводит плечами, морщится, точно кислое яблоко разгрыз. Не отдал, мерзавец!

Затруднение возникло только с моим протеже Вихманом, которого легаты упорно отказывались признавать архиепископом, говоря, что-де не их это дело и тут следует обращаться непосредственно к папе. Но пока судили да рядили, Евгений III умер и на его место взошел престарелый Анастасий IV[72]. Вот и договаривайся после этого с наместником святого Петра. Хорошо хоть Анастасий согласился придерживаться политики своего предшественника, в противном случае пришлось бы все сызнова начинать.

Понимая, что лучшего способа представить папе спорного архиепископа, чем послать оного в Рим вместе с моими поздравлениями, просто не существует, я так и сделал. Но вот первая странность: когда Вихман попросил Анастасия утвердить его, вручив паллий[73], который мог пожаловать только папа, его святейшество повел себя странно. Взял поданную ему слугой ленту и, испытующе посмотрев на претендента, положил ее на алтарь, предложив, коли она ему нужна, взять самому.

— Бери, перед Богом ответишь.

Вихман застыл на месте, не зная, как ему следует поступить, наконец кто-то из спутников толкнул его в бок, он качнулся и на деревянных ногах подошел к алтарю, взяв палий. Все это время его святейшество смотрел в сторону, показывая, что разговор закончен и гостям пора убираться. Впрочем, сам он оставался на месте, не спеша скрыться во внутренних покоях. Наконец друзья помогли Вихману надеть паллий на шею, аккуратно расположив его концы на груди и спине. После этого мой протеже опустился на колени перед Анастасием, и тот, тяжело вздохнув, таки дал ему свое апостолическое благословение.

Отлично понимаю, какого титанического усилия стоило некорыстолюбивому и не гоняющемуся за чинами Вихману выполнить этот мой приказ. Но да мучения того стоили — воля папства была сломлена, Анастасий уступил королю Германии. Не заметить эту перемену мог только слепой и глухой. Империя охнула и пошла волнами приветствий: «Ура Фридриху!», «Да здравствует король!».

Теперь оставалось и мне выполнять свою часть работы, а именно прибыть в Рим и получить корону Империи. Кому это больше выгодно? Правильно, мне!

Оставалось за малым — скомплектовать войско и тронуться в путь. Что вообще такое — поход короля за императорской короной, невежды предполагают, будто речь идет о красивом шествии. Я же отлично понимал, что, прежде чем добраться до Рима, придется порушить несколько крепостей Ломбардии, подавить сопротивление, и не исключено, что еще и вступить в схватку с Сицилией. А вот теперь сами рассудите, мог ли я это сделать, опираясь на свою личную охрану и кучку придворных?

Рыцари были у Генриха Льва, но я до сих пор еще не рассчитался с ним за выборы, не отобрал Баварию у Язомирготта и не передал ему. Войска были у Язомирготта, но как-то некрасиво одной рукой отбирать у него герцогство, а другой тянуть его за рукав в этот самый поход. Бертольд Церинген получил Бургундию только на бумагах, и мне следовало как-то убедить графа Вильгельма Маконского добровольно уступить права на этот лен. Впрочем, относительно Бургундии все выглядело не так безнадежно, как в случае с Баварией. Его сиятельство Вильгельм Маконский самозахватил этот лен, принадлежащий его юной племяннице Беатрикс. Об этом следовало подумать, во-первых, девицы, как правило, выходят замуж, а дело замужества такой богатой невесты — прямая обязанность ее короля.

Решение подсказал Райнальд Дассель, которому удалось проникнуть в Безансонский замок, где, подобно несчастной невольнице, томилась прекрасная Беатрикс, и пришел в восторг от ее красоты и очарования.

— Что нужно старому графу? Он спит и видит, как лен и богатая племянница переходит в чужие руки, оставляя его ни с чем, все, чего ему от жизни надо, это получить законное право считаться бургундским герцогом! — шумел Райнальд. — Дай ему это право, и он что хочешь для тебя сделает.

— На каких основаниях? — пожимал я плечами. — Бургундия сто лет как торчит ни Богу свечка, ни черту кочерга. Ни Германия и вообще черт знает что. Германским королям туда ход заказан!

— Вот именно, — смеется, довольный выдумкой, Райнальд, тряся белыми кудрями. — Назови Бургундию герцогством, входящим в состав Германии. А его назначь герцогом. И пусть в благодарность за титул отдаст племянницу.

— За кого?

— Да за тебя? Не сможет же он отказать собственному сюзерену?! Первая красавица и самая богатая невеста из ныне имеющихся, ты ведь с папой лаяться не собираешься, не возьмешь в жены византийскую царевну? Холост, молод, пригож. Беатрикс — благословенная[74] твоей будет. Ну, хочешь, я сам обо всем договорюсь?

Ну, уж нет. На этот раз я сам, хватит с меня нелюбимой Адельгейд, сколько лет узел проклятый перерубить не мог.

А что мне? Сел на коня, и вот я уже в дороге. И черт белокурый Райнальд со мной, байки про красавиц и их строгих родителей рассказывает. Вихман — архиепископ Мерзебурга, Арнольд — архиепископ Кёльна, знаменосец Виттельсбах, ну и все наши. Первоначально я думал тайно в Безансон проникнуть да на красавицу поглядеть, ребята меня отговорили. Какое тайно? Молодой король со свитой к графу Маконскому по государственному делу.

Какому? На ходу придумали. Во-первых, заявить собственные права на Бургундию, заверив при этом графа, что, коли тот меня своим господином признает и вассальную клятву принесет, я в свою очередь признаю его герцогом и законным опекуном богатой племянницы, впредь буду блюсти его интересы, защищая от нападок и посягательств. Позже, когда он поклялся в верности, я потребовал собрать в Безансоне всех своих вассалов и под этим предлогом свел вместе Церингена и графа Маконского. Самое удивительное, что дальше они уже улаживали вопрос ленного права практически без меня и как-то оба оказались с прибытком.

В разгар всех этих политических страстей его сиятельство посчитал необходимым представить королю свою юную воспитанницу, ну и заодно, как я понимаю, показать ее моим съехавшимся в Бургундию вассалам. Пусть весть о небесной красоте богатейшей наследницы летит белыми птицами мира во все края, дабы собирались женихи богатые да знатные, прося ее руки.

Она вошла в зал, прикрывая лицо тонкой, точно облачко, вуалью, за которой на меня смотрела неземная красота. Волосы цвета меда лились дивным потоком чуть ли не до земли, золотое платье с длинным серебряным шлейфом. Нежная, грациозная девочка слагала песни, которые сама же и исполняла, музицируя на арфе или лютне. Возможно, мне следовало немедленно попросить руки прекрасной Беатрикс, но я вдруг онемел, впервые в жизни захваченный в плен красотой. Уверен, что дядя графини прекрасно понял мое состояние, отчего и не отдал ее затем замуж ни за кого из претендентов, поджидая, когда же король обратится императором, а император выступит в роли скромного просителя.

Несмотря на уговоры и намеки Райнальда помочь мне объясниться с Беатрикс или ее опекуном, я запретил ему говорить о ней, пока я сам не пожелаю вновь коснуться этой темы. К слову, в то время ей едва исполнилось девять лет, так что красота красотой, а и совесть иметь нужно.

Глава 18 Тайное соглашение

Из Бургундии помчался в Вюрцбург, где постановил перед князьями вопрос о походе в Италию. На счастье, Эберхард успел собрать достаточно посланий из городов Ломбардии, которые жаловались на действия миланцев, оплачивающих мятежи, прогоняющих, а нередко и убивающих епископов. В некотором роде бунты против власти — это даже неплохо, потому как мятежные города приходиться брать осадой, а затем имущество побежденных достается победителям, стало быть, все получат богатую добычу. Вторым вопросом было решение о Баварском лене, но дядюшка Язомирготт не появился в Вюрцбурге. Так что пришлось перенести решение этого вопроса на следующий рейхстаг, на этот раз в Госларе. О том, что мой дядя проигнорирует и этот вызов, мы с Эберхардом были почти что уверены. Впрочем, до поры до времени предполагалось, что я буду смирно ждать его прихода, в то время как призванные на разбирательство князья примутся негодовать по поводу пренебрежения приказами. Так что не на втором, так на третьем рейхстаге мне придется буквально «под давлением» лишить своего дядю лена. Честно говоря, затевая эту ловушку, мы были уверены, что, увидев мое к нему расположение, Генрих согласится присоединиться к походу, не дожидаясь, когда же я выполню обещанное. Но он оказался умнее и осторожнее.

После рейхстага Райнальд с трудом уговорил вспыльчивого герцога встретиться в отведенных мне покоях. Огромный и неистовый, он царапал шпорами мраморный пол, сдерживая в себе накопившуюся ярость, и только что не кидаясь мебелью. Некоторое время я наблюдал за кузеном через специальное окошечко, но тот и не думал успокаиваться. Наконец стало понятно, что ожидание лишь бесит его, мы собрались с духом — первым шел красавец-канцлер Райнальд Дассель, вторым — Эберхард II фон Отелинген, третьим — Отто Виттельсбах, замыкал шествие я сам.

Кузен приветствовал меня легким кивком, я ответил ему тем же. Какое-то время мы смотрели друг на друга, играя в знакомую с детства игру гляделки.

— Я пришел один, а вы с целой свитой? — глумливая улыбка полная превосходства.

— Но вы прекрасно вооружены, — парировал я. — К тому же это мои лучшие друзья, которые помогут нам разрешить возникший конфликт. Давайте говорить откровенно. — Я показал гостю на стоящие тут же кресла.

Генрих Лев сделал шаг в сторону ближайшего и сел первый, скрестив руки на груди. Мы последовали его примеру.

— Друзья! — хмыкнул герцог. — Я-то пришел без друзей.

— Так найдите же друга во мне! — воскликнул я, отмечая, что кузен удивленно поднял брови.

— Мы добиваемся того, чтобы Империей правили молодые и сильные люди, а не выжившие из ума старцы, — поймав заинтересованный взгляд Генриха, пошел в атаку Райнальд.

— Империя молодых и сильных телесно и духовно людей! — продолжал заданный канцлером тон я. — К черту козлобородых, пахнущих мочой дедов, учащих нас, как следует поступать в этой жизни. Давайте начистоту. Вы хотите получить Баварию, но пока что я не могу вам ее дать.

Он попытался встать и уйти, но я остановил его примиряющим жестом.

— Вы нужны мне, дорогой брат! Вы нужны мне, чтобы управлять Империей! Вы нужны мне для того, чтобы получить эту чертову корону!

— Я уже один раз поверил вам на выборах, — голос Генриха Льва сделался глухим, так что в наступающих сумерках казалось, что он звучит откуда-то снизу, может быть, из самой преисподней. — Поверил и вручил вам корону Германии.

Следовало потребовать принести свечей, но я боялся, что малейшее неверное движение, появление слуги — и я потеряю внимание этого человека.

— Давайте так. Сейчас мне снова нужна ваша помощь, ваше участие в итальянском походе. Что вы хотите за это? Какова цена?

— Большая. — Генрих Лев развалился в своем кресле, вольготно положив ногу на ногу.

— Поясните, пожалуйста, — заволновался Эберхард.

— Вам, кузен, надоели козлобородые старцы, указывающие, что можно, а что нельзя, понимаю, мне они тоже поперек горла. Но больше всех прочих я ненавижу наше саксонское духовенство. И то, что они лезут во все мои дела и начинания. Давайте так, ваше величество, я пойду с вами за короной Империи и сделаю все, что от меня будет зависеть, а вы… — он выдержал паузу, сверля меня долгим внимательным взглядом, — а вы дадите мне право верховного сюзеренитета над церковью в моем родном герцогстве. Чтобы не они мне, а я им приказывал. Да ладно, приказывал, особо приказывать я не стану, пусть только святые отцы больше не лезут в мои дела!

— Но это невоз… — начал и тут же осекся канцлер.

— Я хочу, чтобы вы, ваше величество, прекратили сажать мне на шею своих архиепископов и епископов. Если мне нравится человек, какое мне дело, поддерживает он короля или папу? Я хочу абсолютную, безоговорочную власть над Саксонией, так что, Фридрих, руки прочь от моей державы. От моего герцогства.

Какое-то время мы молчали. Слово было произнесено.

— Я услышал вас, герцог, и думаю, что, насколько бы чрезмерны ни были ваши условия, я в состоянии принять их с единственной оговоркой.

В темноте я чувствовал, как напрягся мой собеседник. Два варианта, он, что называется, либо внемлет мне, либо готовится прыгнуть с ножом в руке.

— Я согласен на вашу абсолютную власть в Саксонии. и перестану вас контролировать, но пусть это соглашение останется между нами.

— Не понял?! — повысил тон герцог. — Я что же, даже похвастаться не смогу?

— Не сможете, — отрезал я. — Подумайте сами, любезный брат, чего вы хотите на самом деле? Унизить своего короля в глазах подданных? Добиться того, чтобы папа Анастасий отлучил нас обоих от церкви? Или вам нужна реальная власть в своем герцогстве?

— Реальная! — темнота понимающе засмеялась.

И я, вздохнув с облегчением, попросил принести свечи и накрывать на стол.

Глава 19 Гномы Павии

Ну вот, мы снова в дороге, теперь уже надолго, мелкий холодный дождик сечет лицо, гулко звенит по броне, плащ уже давно промок насквозь, холодный ручеек проник за шиворот. Но останавливаться еще рано, в этих местах даже шатра не расставить — осенние дожди превратили леса в болота. Ничего, еще совсем немного — и из-за деревьев покажется стена Аугсбурга. Как же я устал, господи… Именно здесь, буквально две недели назад на месте легендарного сражения, где Оттон Великий[75] разгромил кочевые орды мадьяр, я проводил смотр собравшихся со мной в Италию войск. Помниться, тогда тоже шел дождь. Хорошая примета. Говорят. Не уверен, если это касается поздней осени, то брр… другое дело — летний дождик, даже приятно, но это… Мне не впервой спать на собственном плаще, даже на голой земле, но осенью все же тянет в жарко натопленный дом, к пылающему камину… когда же у меня будет свой дом? Настоящий дом, в котором меня бы ждали. Король-бродяга, король-кочевник, езжу из города в город, иногда, голодный и холодный, вынужден ночевать у городских стен, ох, и нехорошо же приходится мятежникам, посмевшим закрыть ворота перед своим повелителем!

А я в чем провинился? Вот заработаю ломоту в костях, согнусь раньше времени под гнетом болезней. Даже Отто, верный друг, уже сетует на наше житье-бытье. Раз гляжу, рядом с ним на рыженькой кобылке мальчик лет девяти, не больше. Что такое? К чему тут дети? А Виттельсбах смеется, сказки, мол, хорошо рассказывает сиротка. Он по дороге в каком-то семействе заночевал, ну, и как водится, девку себе для тепла потребовал, откуда Оттону знать, что у хозяина одни только сыновья. Тот же, вместо того чтобы по чести все как есть господину объяснить… в общем, мальчишка на здоровяка Оттона с ножичком полез, чуть руки себе все не изрезал. Плачет, рычит, слезы с соплями по рожице размазывает. Смех один. Пожалел его знаменосец мой, выкупил у отца да и забрал с собой, говорит, воина из него сделаю. Не сделал. В тот день поехали мы усмирять одного лиходея, что монахов из монастыря выставил, и сам там с дружиной обосновался. Стены в монастыре крепкие, но монахи нам все лазы заранее показали, так что мы даже подкрепление себе вызывать не стали, на две группы разделились, и в то время пока Оттон с ребятами в осаду крепости игрался, я с моими рыцарями в монастырь проникли и стражу перерезали. В общем, скукота.

Дня три после отдохнули у добрых монахов да и в путь собрались. Так в первую же ночь в лесу мальчишечка этот ото всех в сторону отошел, должно быть, боялся, что его кто-нибудь все-таки обидеть попытается, лег под дерево да и замерз к утру. Ох, и сокрушался же о своем новом приятеле Виттельсбах, тряс его, тер, вино в рот вливал, да только без толку.

Почему я вспомнил мальчишку? На смотр войск явилось всего-то 1800 конных рыцарей, а также лучники-пехотинцы. Ни Генрих Язомирготт, ни Альбрехт Медведь помочь мне не пожелали. При этом добрая половина пришедших рыцарей шла за Генрихом Львом, а остальные кто откуда. Что же, для торжественного шествия больше и не требуется, другое дело, если путь через Италию придется прокладывать оружием. Ну, да ладно, перейдем через Альпы и наберем.

Почему я все чаще думаю о замерзшем в пути мальчике? После этого случая заказал себе шатер сделать не слишком большой, но и не маленький, и в холодное время жаровню в нем жечь для тепла. Потому как одно дело — никому ненужный ребенок замерз, а если я себе что отморожу? А если женюсь и жена захочет повсюду меня сопровождать? Видел я такие семьи, многие правители с женами и детьми путешествуют. Так что же, я супругу с собственными детьми мучать стану? Правда, никакой жены у меня до сих пор нет и детей тоже нет, даже побочных. Ничего, стану императором, тогда и посватаюсь… есть на примете одна… как раз пока мы Италию замиряем, в возраст войдет. Как прекрасна Беатриса! Как луна среди звезд, как солнце на ясном небе. Опекун ее все понял, хотя я стоял пень пнем. Дождется, не выдаст луноликую ни за короля, ни за герцога, ибо на роду ей написано быть императрицей и моей супругой.

Каждую ночь вижу ее во сне! Сколько у меня было женщин, ночь скоротал, оделся, вышел, светлый путь мне под ноги. Ни на одну не обернулся, ни об одной не грустил. Одна для меня она на всем белом свете Беатриса — благословенная. Ничего, голубка моя, подожди малость. Не обижайся, что в нашу первую и единственную встречу не отвел тебя под белы рученьки к алтарю. Знаю, любая девица мечтает, чтобы благородный рыцарь выкрал ее из отчего замка, да и обвенчался в глухую ночь. Король все может, любую красавицу взять, в свой замок увезти. Но хороший король должен уметь ждать. Вот и ты подожди, моя ненаглядная, знаю, горька разлука, но только время на этот раз на нашей стороне. Каждый день нас друг к другу приближает. Пройдет еще год, два, три, и мы увидимся, чтобы уже не расставаться никогда.

Сейчас 1154 год, два года как я король, пора становиться императором. Загодя путь проложили по картам, горные дороги в Альпах, не самое приятное место для прогулок, тем более, если эти самые дороги развезет или выпадет снег. Что такое поход? Да, конечно, это конные рыцари, это пехотинцы, сопровождающие поход монахи, и самое главное, это возы, возы и еще раз возы. Крытые повозки для провоза провианта и всего того, что в руках не унесешь, специальные телеги, на которых перевозят тараны — тяжелые бревна с железными наконечниками. В ином месте вокруг крепости и леса-то толкового нет, ни тебе таран смастерить, ни катапульту, ни осадную башню, так что рачительный хозяин завсегда все таскает с собой. Телеги, на которых едут лопаты, ломы, веревки и прочая, прочая…

Спросят, почему ты так долго собирался в эту самую Италию? Что отвечу, дела были важные: грязь месил, мошкару кормил. Грехи наши тяжкие. Доспехи не спасают от гнуса.

Мы решили пройти через перевал Бреннер, дабы оттуда попасть в Северную Италию. Таким образом, уже к концу октября вышли к южному берегу озера Гарда. И вот тут — чудо чудное диво дивное, в Италии почти что лето! Птички поют, в полях и в виноградниках трудятся крестьяне, кабатчики завлекают посетить их заведения. Красота. Одно плохо. Запросто так никто ничего давать не хочет. И плевать им, что перед ними фактически их император! Заглянешь в деревню — дома закрывают, на рынок — товар прячут, в монастырь — вообще говорят, голодаем!

А по изумрудно-зеленым холмам белые стада овец, точно талый снег, стекают с курганов в долы, поют пастушьи рожки и волынки, еще не ведавшие, что немцы пришли, и все они не более чем морок.

В общем, пришлось чудеса творить и пищу откуда ни поподя доставать. И из «пустых» подполов и с чердаков, где, по словам их владельцев, лишь семейные призраки да пыль, даже из земли, бывало, выкапывали. Кто-то, видя нашу в этом деле расторопность, нечего делать, вяло приветствовал «чудо», кто поглупее, роптал на немецких свиней, забредших в итальянские погреба. Тут уж приходилось разъяснять о необходимости принудительных изъятий. Впрочем, чего греха таить, некоторые из наших ребят не только от моего имени изымали излишки, но и от своего не стеснялись, в общем, мародерствовали.

Иногда навстречу нам выходили целыми селами, дабы поглядеть на великолепное зрелище, чаще все двери были наглухо закрыты, а люди прятались кто где. Как-то раз к лагерю подошел деревенский староста, который, извинившись за своих односельчан, рассказал, что к ним приходили воины из Пьяченцы, запретившие кормить немцев. Так что, если благородный король желает чего, они не станут препятствовать ему в разграблении деревни. Потому как выдать припасы добровольно, накормить коней и позволить отдохнуть благородным рыцарям в домах они не могут, так как опасаются мести господ из Милана и той же Пьяченцы.

Ох уж этот неспокойный Милан, и года не прошло, как его подеста[76] разорвал и растоптал грамоту с моим приказом. Не смирятся, придется приступать к осаде. И это при том, что у меня и народу в обрез, и осадные орудия еще только придется построить.

Ох уж мне эти осады, самое что ни на есть тягомотное дело, но да глаза боятся, а руки делают. Сколько времени придется на это дело убить? Ничего, в особом сундучке у меня «Естественная история» Плиния — как скука смертная навалится, почитаю.

Чем ближе мы к Пьяченцы, тем труднее раздобыть хоть какую-нибудь еду. Тем не менее, по договоренности с папой, мы должны были прибыть на Ронкальскую равнину, что на левом берегу реки По, севернее этой самой Пьяченцы. В этом месте уже традиционно будущие императоры, начиная с Карла Великого, встречались со своими подданными. Далее либо два дня пути до Рима, либо… Я выбрал второй вариант — проведя прямо на Ронкальских полях свой первый в Италии рейхстаг, где принял присягу от нескольких ломбардских городов и куда завзятые торгаши генуэзцы привезли диковинные подарки — самого настоящего льва, которого я тут же познакомил с Генрихом Львом. Посодействовал, так сказать, воссоединению родственников. Генрих оценил! А также ярких попугаев и огромных страусов. Там же я огласил свои писанные еще в Германии законы:

1. Ни один вассал не может присвоить себе лен без разрешения на то сеньора.

2. Если вассал уклонится от службы в пользу сеньоров, у него может быть отобран за это лен.

После чего я приступил к рассмотрению жалоб и непосредственно к суду. Вообще-то, есть в Италии и более интересные дела, нежели разбирательства жалоб одних городов на другие, но не стоит забывать, суд есть неотъемлемая прерогатива императора, и, устроив суд, я напомнил Италии о правах, которые я не собирался никому отдавать.

Согласно традиции перед получением императорской короны следовало короноваться железным венцом лангобардов. А следовательно, мы пошли не в Рим, а в горную столицу Лангобардии, Павию, по дороге собирая с городов и селений фодрум — так называется некий, более чем символический, налог, который взимается по случаю императорской коронации.

Из Павии мы уже получали письма и поняли, нас ждут. Покоренная еще со времен Карла Великого земля твердо держала даденное королю франков слово. Поэтому тараны можно было оставить до поры до времени в удобном месте. Кроме того, правитель города советовал нам обзавестись мулами, которые лучше подходят для передвижения по горным дорогам. Впрочем, этих некрасивых лошадей предполагалось использовать исключительно как тягловую силу. О времени и цели нашего прибытия в Павию местному архиепископу сообщили мои герольды, так что, заранее приодевшись перед въездом в древний город, мы по праву ожидали встречающую нас процессию и были поражены, когда таковая показалась на дороге. Крошечные существа с длинными бородами в льняных одеждах с посохами, бурдюком вина, караваем хлеба и цветами ждали нас у двенадцатого придорожного камня.

Сказочные гномы! Разумеется, мне случалось и прежде видеть карликов, плясавших на базарных площадях, но те были рабами, в то время как процессия встречающих нас малышей двигалась совершенно свободно, распевая христианские гимны.

Я спешился, и моему примеру последовали остальные.

— Вам не следует подходить к ним первым, ваше величество, — глаза Отто были неспокойны, да и весь он только что не трясся, то и дело бросая опасливые взгляды в сторону встречающих.

— Неужели я должен убояться этих… убогих? — удивился я.

— Но гномы, это же самые настоящие гномы! Все они язычники и колдуны. Они затягивают людей в подземные штольни, где те трудятся на благо гномьего народа.

— Нормальный человек вряд ли поместится в гномьих штольнях, — удивился Эберхард. — К тому же ты ведь слышишь, они католики. Полагаю, что современные нам лангобарды поражены какой-то странной болезнью, не позволяющим им расти.

— Тем более они могут быть заразными! — Отто преградил мне дорогу. — Очень опасно.

— Такие болезни обычно передаются в постели, — мягко отстраняя моего знаменосца, Эберхард вышел вперед, так что я шагнул навстречу «опасности» вторым.

— Мы приветствуем тебя, о король германцев! — тонко пропищал первый гном, поднимая над головой бурдюк. — Выпей этого волшебного вина, дабы утолить жажду.

— Пусть первым выпьет, — толкнул меня под локоть копьеносец Манфред.

Подошедший к своему предводителю гном подал две деревянные кружки, в которые малыши тут же налили вина. Одну кружку с поклоном подали мне, вторая начала переходить от одного коротышки к другому. Я неуверенно поднес посудину к губам, когда Отто вырвал ее из моих рук, отпив первым.

— Твой человек, должно быть, умирает от жажды, — звонко рассмеялся предводитель гномов и плеснул еще вина в свою опустевшую усилиями гномьей оравы кружку. — Пей, и ты, господин, не следует отнимать вино у собственного короля.

— Отведай же, король германцев, хлеба, выросшего на наших нивах, — второй гном протянул каравай, который, вежливо склонившись, принял у него Эберхард, дабы передать мне. По всей видимости, церемония затягивалась.

— Лучше бы они поляну какую накрыли, — с сожалением прошептал жующий корку Гийом Биандрате.

— Лучше бы сразу в город пригласили, — хором ответствовали ему Отто и Манфред.

— Прими же благословение моего народа! — снова запищал предводитель, и тут я разглядел странное. У всех гномов были гладкие безусые лица и длинные, завязанные узлом под подбородком бороды. Мучимый смутной догадкой, я шагнул к главному коротышке и провел рукой по его лицу.

— Ой! — пискнул гном, пытаясь снова собрать в фальшивую бороду свои длинные каштановые волосы.

— С какой же это стати красивая девочка уродует себя мужской бородой? — спросил я, присаживаясь перед ней на корточки и заглядывая в ясные глазки.

— Это прическа лангобардов, — без тени смущения сообщила она, уже не пытаясь вернуть бородищу на место.

— Мне кажется, так тебе намного лучше, — я погладил девочку по щеке, и тут же остальные лжегномы принялись развязывать и расплетать свои бороды.

— Неужели старейшины города послали вас встречать короля? — изумился Эберхард, весело разглядывая девчонок.

— Нет, конечно! — Стоящая ближе всех ко мне малышка ловко надела венок мне на голову. Другая протянула такой же стоящему ближе всех ко мне Гийому Биандрате.

— Они ждут вас у третьего камня, а мы дошли аж до двенадцатого. Тайно, ну, чтобы быть первыми, кто встретит.

— Что же, тогда пойдемте к третьему камню вместе, — предложил я.

— Нет, не пропустим! — хором возмутились чудные девочки. — Сначала нужно откупиться.

— Сколько же стоит пройти к третьему камню? — с серьезным выражением лица поинтересовался Эберхард, распуская завязки кошеля.

— Вы должны одарить каждую из нас, — весело предложила главная. — Но это еще не все. Нам мало золота, мы хотим получить человеческую жертву.

— Чего?! — возмутился Отто, на треть вытащив из ножен меч. Все-таки девочки его здорово напугали.

— Не чего, а кого. Мы, девы, потомки древних лигуров, требуем у тебя, король Германии, отдать нам этого верзилу, — девочка храбро ткнула пальцем в сторону готового броситься на них с мечом Отто, — ибо мы избираем его в мужья моей старшей сестре.

Девочки весело засмеялись, прикрывая лица ладошками и длинными рукавами.

— А что, твоя сестра — страшная уродина или полная дура? Почему она не может найти себе мужа среди своих соседей? — поинтересовался Манфред.

— Моя сестра — не дура и не уродина. Она самая красивая девушка Павии, просто, по нашей семейной традиции, она должна выйти замуж за знаменосца короля или императора. У моего папы не было сестры, да и подходящего знаменосца к нам не заезжало, и у дедушки не было знаменосца, то есть сестры. А вот у прапрабабушки был! И теперь у моей сестры будет!!! Об том лет пять назад сообщила ей бродячая гадалка. Она так и сказала: «Не вздумай, девка, выходить замуж за кого-нибудь из местных. Скоро, едва ты расцветешь, в Павию придет король, в свите которого ищи своего жениха». Моя сестра спросила, как она узнает предсказанного ей иноземца, и старуха, представляете, сказала, что в руках у него будет знамя! А ведь гадалка была не из местных и не могла знать о нашем обычае.

— Что ж, если твоя сестра действительно так хороша, не вижу причин отказывать ей. — Я подтолкнул вперед опешившего от такого поворота Виттельсбаха. — Что ж, Отто, после церемонии встречи можешь зайти в дом к своей невесте, и… знамя, пожалуй, с собой прихвати, а то ведь не признает.

Обрадованные девочки запрыгали на месте и танцевали всю дорогу, пока мы двигались в сторону города, где нас уже ждали архиепископ и его многочисленная свита. Правда, вторая церемония приветствия понравилась нам куда меньше, нежели первая, да и, признаться, стерлась из памяти, как стираются все похожие одна на другую скучные официальные встречи. Только одно, когда «предводительница гномов», ее звали Изольда, увидела толпу разодетых в дорогие одежды вельмож, она заставила меня спешиться и, взяв за руку, потащила в сторону города, громко крича: «Ура, Барбаросса!!! Встречайте Барбароссу!»

— Ура, Барбаросса! — послушно отреагировали встречающие нас вельможи.

Барбаросса — рыжебородый. Что же, почти у всех правителей было прозвище, Пипина звали Короткий за его маленькие ножки, моего отца — Одноглазым. Генрих Черный, Генрих Гордый… Барбаросса… ничем не хуже прочих. Так, с легкой руки маленькой проказницы, я сделался Фридрихом Барбароссой.

Глава 20 Свадьба знаменосца

Весь украшенный цветами, сконфуженный и перецелованный, согласно «древним обычаям», Отто был усажен за накрытый стол недалеко от меня, хитрющих девчонок мы пригласили тоже, так что они расселись среди моих воинов.

— Ты действительно хочешь отпустить Виттельсбаха черт-те куда и со знаменем в руках? — полюбопытствовал уплетающий куриную ножку Эберхард.

— А ты прав. Вряд ли в постели с нареченной ему так уж сильно понадобится наше знамя. Эй, — я подозвал пляшущую неподалеку сестру «невесты». — Сделай милость, пригласи сюда свою старшую сестру, — попросил я ее.

— Зачем? Мы же договорились, что после праздника Отто зайдет к нам.

— Чтобы она могла получить свадебный подарок от самого короля, — помог мне Эберхард.

— Свадебный подарок! Вот здорово! — Пигалица запрыгала на одной ножке и вскоре удрала, зазвав с собой троих подружек.

— Если твоя невеста — хромая уродина, разрешаю тебе не жениться на ней, — перекрикивая гостей, сообщил я Виттельсбаху, после чего вдруг заиграла флейта и все повернулись к небольшой процессии. Впереди шел бородатый коренастый коротышка, похожий на гнома-переростка, старая латанная во многих местах кольчуга доходила бедолаге до колен, невообразимый шлем с огромными рогами грозил опрокинуть его обладателя на землю. За ним шествовала высокая тощая женщина в простом платье из некрашеного льна с подвязанными под подбородком волосами. За ними, скрытая ото всех расшитым покрывалом, стояла хрупкая, стройная девушка.

— Моя младшая дочь Изольда сообщила, что король германцев Фридрих желает видеть мою старшую дочь Изабеллу, — почти что прокаркал отец семейства, в то время как его высокая, точно сторожевая башня, супруга согласно трясла бородой.

Я поднялся, отирая сальные руки о лепешку, и вместе со мной со своего места встал Отто, по рядам поплыло заветное знамя — символ избранного жениха. Не отрывая взгляда от фигурки невесты, Виттельсбах протянул руку, и вскоре знакомое древко оказалось в его ладони.

— Позволь сначала узнать, кто ты, и увидеть лицо невесты, — предложил я. Но Отто казалось, уже не интересовало ничего. Часто дыша, он двигался, точно во сне, приближаясь к девице, и возможно, сорвал бы с нее покрывало, в последний момент я успел дернуть его за рукав. Мало ли какие тут обычаи.

— Мы ведем свой род от знаменосца Одоакра[77], того самого, что сверг императора Ромула Августа[78], в смысле Одоакр сверг, а не знаменосец, — прокаркал гном, опираясь на огромный меч. — В нашей семье издавна было принято принимать у себя дорогих гостей. Но полагаю, что ты, король германцев, мало что знаешь об Одоакре кровожадном, поэтому я скажу тебе так, что, когда Карл Великий короновался в Павии, моя пра-пра понесла от его знаменосца, и вот теперь моя дочь… — он оглядел с ног до головы Отто. — О, прошу вас, пусть сегодняшнюю ночь этот юноша проведет в нашем доме. Его очень легко найти, он стоит на восточной горе и на его воротах герб с развевающимся знаменем.

Когда же Отто подтвердил свое согласие на женитьбу, отец девицы позволил жениху снять с нее покрывало, и все увидели хорошенькое юное личико с веселыми карими глазками и с длинной каштановой бородой, заплетенной в целомудренную косу с розовым бантиком на конце.

После чего бородатая мать невесты осведомилась, правильно ли она поняла, что ее дочь ожидают какие-то королевские подарки, и я с радостью снял с руки перстень, надев его на тоненькую ручку невесты.

Надо ли сказать, что в ту ночь Отто вступал в свой первый брак под моим знаменем. А увязавшийся за женихом копьеносец Манфред, похоже, нашел себе там же суженую, предпочитавшую имперскому знамени надежное копье. К слову, по-любому, брак между наследником пфальцграфа Виттельсбаха и безродной девицей носил чисто временный характер, так как вряд ли его отец позволил бы старшему сыну жениться без позволения. Кстати, до сих пор я ни разу не помянул в своих рассказах старого пфальцграфа Оттона IV фон Виттельсбаха[79] — отца моего друга Отто, который с юных лет управлял графством Шейерн, что между Мангфаллталем и Кельхаймом. Собственно, лучше всех его знал мой дядя Конрад, позже расскажу почему.

Оттон старше меня почти что на три года. Так же как и я, он был во Втором крестовом походе под началом своего отца, впрочем, даже там мы умудрялись не разлучаться. Да и вернулись на одном корабле. Правда, потом отец Отто вдруг оказался на стороне моего дяди-предателя Вельфа, и королевское войско осадило их крепость. Так что, посопротивлявшись скорее для порядка, Оттон IV был вынужден сдаться на милость победителя.

Никогда не напоминал об этом Отто, так как искренне считаю, что сын не должен отвечать за своего отца. Что же до этой самой, с позволения сказать, женитьбы, то дома моего знаменосца уже ждет подобранная ему отцом невеста Агнес ван Лооз[80], дочь Людвига I, графа Лооза, так что от судьбы, как говорится, не уйдешь.

* * *

В Италии предстоит много работы, пожалуй, даже больше, чем я ожидал. Во-первых, нужно срочно что-то делать с большими городами, живущими по своим собственным законам и не желающими признавать ни прав императора, ни законов Империи. То есть, пока они сыты и довольны, они ропщут на власть и стараются не доплатить в казну, а как сосед осадил крепость, так спасите, помогите, куда смотрит император!

Нет уж, дорогие мои, я вас научу жить по законам. И первым делом пересчитать и переписать каждый дом, сколько человек проживают в нем и сколько из них мужчин. Далее пересчитать все полезные постройки и новые регулярно вносить в списки. Ежели хозяева дома скажут, де это у нас и не дом, а так… м-м, сарай или беседка для отдыха, и платить мы не будем. Необходимо внести следующее уточнение, деньги взимаются с каждого дома, где есть очаг, и если два очага, брать вдвое против обыкновенного. Обязательно нужно установить фиксированный налог на мельницы, казармы, а также с каждого склада и сарая. С рыбаками проще — отдадут треть улова и будет с них. А вот с кузнецов и вообще мастеровых следует либо взимать плату, либо привлекать их на потребные властям дела, в этом случае городской совет или подеста заплатит за сделанную ими работу из городской казны.

Каждый день суды, суды, суды… Города жалуются друг на друга, а мне разбирать, назначая штрафы. Давеча судил Милан, который дороги перекрыл, собственным налогом обложил и пару городов захватил беззаконно. Всех жителей в одном исподнем из ворот под зад коленом выпроводили, пообещав, что пристрелят любого, кто окажется на расстоянии пущенной стрелы от городской черты. Женщин, детей, немощных стариков… разумеется, миланцы были виновны, и я назначил штраф и велел вернуть людям их имущество.

Выслушав обвинителей и мой приговор, представители Милана посоветовались между собой, посчитали что-то на пергаменте, после чего предложили 4000 фунтов в качестве компенсации за угнетенные свободы. Сумма немалая, но для меня важнее другое — Милан дал понять, что признает мои права. Вот это ценно!

В Италии все имеет свою определенную цену. Причем в ходу звонкая монета, а не товарообмен, более свойственный германским землям. Оплата золотом или серебром намного удобнее обмена товара на товар, потому как, если ты, скажем, меняешь рыбу на крупу, потом следи, чтобы эта крупа плесенью не покрылась, чтобы жучки там не завелись или черви — в общем, меняй на что-то другое. Монеты же от долгого лежания не портятся. Их можно, если что, и в землю зарыть. Еще я узнал странное — должник может вместо оплаты золотом или товаром подписать кусок пергамента, в котором четко сказано, к какому сроку и сколько он обязуется заплатить, и что полагается сделать с ним в случае неуплаты. Самое удивительное, что к этому относятся без смеха, принимая лоскут с записью долга с тем же почтением, с каким принимали бы чистое золото. Если должник не платит в срок, этот самый пергамент несут в суд, и судья принимает его как важнейшее доказательство вины, после чего выносит приговор. Интересно, так же свято они станут блюсти клятву, если прописать ее на пергаменте?

После Милана своего представителя для переговоров прислал город Венеция, роль посла исполнил сын дожа, приятный молодой человек, который буквально с порога предложил заключить договор, согласно которому я как будущий император принимаю и признаю границы владения Венеции, а за это они признают меня своим господином. Венецианты просили позволения свободного передвижения их подданных по всей территории Италии, за что предлагали ежегодную выплату 50 фунтов золота, 50 мешков перца и сверх того по куску роскошной материи. Разумеется, я тут же принял это предложение, доказывающее, что богатая Венеция восприняла меня не как формального царька, который будет вечно сидеть в своей Германии, и не станет совать нос в итальянские проблемы, нет, Венеция была готова принять меня как реального императора.

Что же до Павии, здесь мы могли жить сколько пожелаем, пользуясь радушием и гостеприимством городских властей. Что же до железного венца, его я мог получить не раньше, чем покараю их извечного врага — город Тортону. Только победив Тортону, я смогу увенчать себя короной лангобардов. Именно такое задание приготовили мне старейшины города. И я не собирался их разочаровывать. Тем более что и Виттельсбах, по всей видимости, прикипел к своей очаровательной супруге, которая, несмотря на все его просьбы, продолжала носить длинную бороду, на которую теперь она надевала мое кольцо.

— Смотри, Отто, привыкнешь целоваться с бородатой красавицей, придется обзаводиться выводком задастых пажей! — беззлобно шутил Эберхард.

— Пажи как раз безбородые, а вот здоровые бородатые дядьки вроде тебя, — хохотал Виттельсбах. — Словом, коли действительно удастся пристраститься, первым делом загляну в твой шатер.

— Чур меня, чур! — недовольно фыркает котяра. — После таких угроз, пожалуй, придется спать в обнимку с мечом.

В обнимку с мечом спали мы все.

Я начал продвигаться со своим войском по стране, принимая присягу не пожелавших явиться на рейхстаг городов и осаждая строптивцев. При этом, если осажденный город просил пощады, мы безропотно принимали его капитуляцию вместе с запоздалой клятвой верности, если же вопреки здравому смыслу они продолжали упрямиться, да еще и убивали захваченных в боях заложников, такие города подлежали уничтожению. Так, зимой 1155 года, перейдя реку По, близ Турина, мы разрушили города Кьери и Асти, после чего двинулись на мятежную Тортону, на которую жаловались жители верной нам Павии. К слову, воевать зимой в Италии и делать то же в Германии суть не одно и то же. Если зимой в Италии в основном идут проливные дожди, так что в низинах, и на местах с глинистой почвой можно реально захлебнуться в грязи, на родине, можно сначала отморозить себе все ценное, поломать лошадям ноги на льду, а в довершение всего потонуть в местных болотах, которые, несмотря на холод, частенько не замерзают зимой. Собственно, потому в Германии и не принято воевать зимою.

Впрочем, не следует думать, будто немецкие дикари просто налетали на очередной безобидный итальянский город и уничтожили его. Сначала мы приглашали правителя города для дачи объяснений. И только если никто не являлся, город подвергался опале и дальше приходилось подкатывать к его стенам осадные башни, баллисты, катапульты и бить ворота тараном.

Тортона располагалась в горах, как бы занимая два яруса, верхняя, укрепленная, часть города возвышалась на утесе, защищенная со всех сторон, кроме моря, каменными башнями, и если с нижним городом удалось справиться достаточно быстро, это заслуга Генриха Льва и его рыцарей, с верхней пришлось повозиться.

Без перебоя по много часов подряд катапульты обрушивали на город камни, но это не помогало. Прекрасно укрепленная крепость, казалось, надменно взирала на собравшихся под ее стенами воинов. Оставалось последнее средство — взять Тортону измором.

Каждую ночь осажденные предпринимали попытки добраться до расположенного в нижней части города колодца. Водоносов стерегли латники, облачение которых сияло в свете луны и звезд, с головой выдавая и горе-охранников и охраняемых. На расстоянии их действия прикрывались лучниками. По упорству, с которым они продолжали свои вылазки, было понятно, воды в верхней части города нет. Приказав не убивать на месте пойманных тортонцев, я ежедневно через герольдов обращался к защитникам города, угрожая покончить с пленниками. В ответ на мое предложение тортонцы отвечали камнями, перебрасываемыми через стены их катапультой, а также, судя по всему, многие пользовались пращей, как это делал библейский Давид. Очень хороший знак, если защитники города оставили в стороне свои луки и арбалеты и взялись за камни, следовательно, у них закончились стрелы. Пришлось приниматься за воспитательные меры. И дождавшись, когда они сбросят вниз все собранные камни, мы повесили сразу десять человек таким образом, чтобы расправа была прекрасно видна сидящему за стенами гарнизону. Так мы развлекались с неделю, надеясь, что сердца жителей города не выдержат страшного зрелища гибели своих родственников и они откроют ворота, дабы вызволить оставшихся, но этого не произошло, так что мы были вынуждены пойти на крайнюю меру — отравили колодец.

С этого дня в Тортоне начались массовые отравления. Мы же откровенно скучали под стенами непокоренной пока крепости, придумывая себе всевозможные занятия, дабы покончить со скукой.

Однажды, выйдя из своего шатра, я стал свидетелем настоящего подвига, один из конюхов, тоже, наверное, от скуки, умудрился вскарабкаться по скале к крепости, прорубая для себя ступени топориком и защищая себя от стрел громадным щитом. Таким образом он достиг бруствера и даже зарубил подлетевшего к нему часового, после чего тем же манером вернулся в лагерь!

Опомнившись от пережитого потрясения, я посчитал возможным возвести героя в рыцарское звание, но тот, кстати, его звали Иоанн, как апостола-евангелиста, пожелал остаться в своем звании, ибо как он посмеет сесть рядом с настоящими природными рыцарями и господами, не нанеся им при этом прямого оскорбления?

Сколько же таких Иоаннов еще совершит свои подвиги, прославляя свою землю и своего короля.

Глава 21 Королевские будни

Меж тем Райнальд Дассель шлет известия одно тревожнее другого. Стоило мне перебраться через Альпы, новоназначенный архиепископ Майнцский[81] решил за благо для себя вернуть все церковные владения, которые потерял его предшественник и которые, естественно, теперь принадлежали другим ленам. Не упредив о задуманном моего наместника, он вторгся на чужие территории, перебив пограничников и перевешав не согласных с его решением. Ничего удивительного, что держатели получивших убытки ленов тут же ответили архиепископу силой оружия, а именно подожгли с десяток деревень архиепископства, а также порушили его крепости, традиционно не щадя церкви и монастыри.

По словам Райнальда, руководил этими бесчинствами мой двоюродный дед, пфальцграф Герман фон Шталек[82], впрочем, действовал-то он в ответ на произвол архиепископа, так что оба должны были понести заслуженное наказание. Понимая, что канцлеру не по плечу усмирить и столь высокопоставленных особ, я оставил этот вопрос до того времени, когда лично смогу вызвать их к себе для дачи показаний, пока порекомендовав Райнальду предупредить драчунов о том, что вопрос этой междоусобицы стоит на личном контроле их короля.

— Ну и как будем наказывать этих мерзавцев? — оторвавшись от диктовки письма, поинтересовался я у полирующего свой меч Отто.

— А, ерунда какая-то, пущай штрафы заплатят в казну и восстановят разрушенное, — отмахнулся Виттельсбах. — Тоже мне, большое дело, друг у друга в ленах похозяйничали, неужто теперь все бросать…

— Так ведь я же не только кесарь, но и защитник церкви! — не выдержал я. — Назначу только штрафы, папа обидится.

— Казни обоих, получишь два свободных лена. — Зевнув, предложил Генрих Лев.

— Если бы в батиных владениях эти огольцы поозоровали, мы бы их кнутом как следует по мягкому-то месту поучили, чтобы в другой раз чем иным думали, — рассмеялся Виттельсбах.

— Не пойдет!

— Тогда пусть собаку поносят, а? А правда, пусть мальчишки сыщут самую блохастую и шелудивую, — батя рассказывал, было такое наказание, еще при императоре Карле. Пусть эти архиепископ с пфальцграфом при всем честном народе пронесут грязную животину хотя бы милю. И вреда никакого, и народ потешится, и опять же — позор!

Через шесть недель после начала осады, на Пасху, когда мы объявили короткое перемирие, ворота крепости открылись и выпустили процессию клириков, которые, подойдя к моему шатру, слезно молили помиловать город. Стиснув зубы, я выдержал их речи, ответив решительным отказом. А как я мог простить Тортону после того, как потерял здесь столько времени и верных людей? Меня бы просто не поняли мои же рыцари. Да и как бы объяснялся с Павией?

В середине апреля крепость сдалась, после чего я позволил всем жителям, независимо принимали ли они участие в обороне или нет, всем этим недобиткам, уйти из города прихватив с собой все, что они смогут унести на себе, после чего город был отдан на разграбление и уничтожен.

Когда-то, об этом мне рассказывал отец, мой дядя Вельф VI проиграл сражение у крепости Вайнсберг близ Хайльбронна другому моему дяде, королю Конраду. Когда ворота открылись, его величество разрешил находящимся в городе женщинам покинуть его с миром, вынеся на себе все, что те способны унести. И тут произошло необычное, женщины покинули крепость, вынося на своих спинах собственных мужей!

Увидев такое, мой отец попытался вмешаться, закричав, что-де королевское слово истолковано превратно, на что мой дядя первый раз прилюдно возразил брату, воскликнув: «Королевское слово нельзя истолковать превратно».

Мне кажется, что, несмотря на то что простые бабы сумели одурачить своего короля, дядя Конрад был даже рад такому повороту событий, ведь теперь ему не пришлось карать смертью или уволакивать в плен такое количество мужчин. Помятуя об этом, я разрешил убираться всем без исключения. К слову, истощенные голодом и мучимые болезнями, люди не могли вытащить на себе слишком много. Некоторые женщины спасли только своих обессиленных детей, а мужчины переносили на спинах стариков.

Что до разрушения Тортоны, мои воины всего лишь подожгли дома, а прикончили город пришедшие осуществить давнюю месть жители замечательной Павии. Причем не просто так ворвались и начали ломать, что под руку попадется. Много бы они сломали в городе, большая часть домов которого сделана из камня. Тут нужно и умение, и знание того, как эти самые дома построены. Я был удивлен, когда первыми в пропахший гарью город вошли представители гильдии каменщиков в кожаных фартуках, наколенниках и огромных перчатках, вместе с ними шли счастливые своей участью подмастерья с загодя заготовленными клиньями, лопатами, ломами, ну и, разумеется, веревками, которые они ловко набрасывали на шеи статуй и, раскачав, скидывали последних с постаментов. Если нужно было сокрушить могучую колонну, под ее основания кувалдами вбивались клинья, пока колонна не теряла устойчивость. На купола, кресты, флюгера и балконы набрасывались веревки, после чего их начинали раскачивать, обрушивая вниз. Стены пробивались при помощи клиньев, которые вгонялись в затвердевший раствор между кирпичами или камнями, после чего опытные каменщики расковыривали затвердевший раствор, и разбирали стены на фрагменты. Для того чтобы обрушить дом, под него делались подкопы, так, чтобы в результате здание неминуемо провалилось в подпол. Все эти мастера не гнушались карабкаться на церкви, в которых еще вчера такие же католики, как они сами, молились Богу, со смехом разрушая дом Божий до основания. Так что, казалось, что для них нет награды лучше, нежели уничтожать, сокрушая все на своем пути.

Я был рад оказать им столь незначительную услугу, тем более что после славной победы все равно отправился в Павию, где горожане устроили грандиозный праздник в мою честь. А 17 апреля 1155 года под крики «ура» я собственными руками возложил себе на голову королевскую корону лангобардов. И тогда же из Тюрингии сестренка Юдит сообщала о рождении второго сына, Генриха. Правда, мой племянник родился в январе, но, должно быть, раньше у них просто не получилось отправить весточку. Я послал ей нежное письмо и подарок новорожденному — изящный кинжал мавританской работы. Вырастит, сгодится.

В Троицу слушали праздничную мессу в Болонье, в том самом городе, где в школе правоведения учился Эберхард. Забавно было наблюдать, как разодетые по случаю праздника местные кумушки, толкаясь и суетясь, проталкивались поближе к алтарю, подталкивая перед собой черноглазых детишек и нерасторопных мужей. И как усердные усатые стражники бросились расчищать кулаками и дубинками проход для местного епископа. Попробовали бы они точно так же налететь на кого-нибудь из моих стражников, но служивые отменно знали свое дело, так как и не покалечили никого и драки не затеяли, в ссору не ввязались. Месса показалась мне затянутой, но да, я такой торопыга, что по мне можно ли судить. Как пел один трубадур: «Сколько дел у короля, есть и пить и тру-ля-ля». Какие еще тру-ля-ля? Со всеми этими собраниями, приемами послов, бывало, так намаешься, только бы до постели добраться, а дальше уже провалишься в теплый омут и лишь утром воскресаешь. В первый приезд в Павую так и было: жара, зной, горная тропинка змеей вьется, гора кошкой хребет изгибает, а до места добрались — нет чтобы искупаться да поваляться в тенечке. Мессу послушал, на пиру посидел, Виттельсбаха с редкой невестой поздравил и… как до покоев добрался, как ложе свое отыскал, не помню. Девушка, правда, поутру на постели обнаружилась, но вот было ли что? Не было?..

Сейчас надо сосредоточиться и понять, что мне в этой самой Болонье делать? О чем с учеными мужами толковать? Как правильно вопросы поставить?

Разговор намечается судьбоносный. Ведь что такое болонская школа? Это мудрецы-правоведы, мнение которых по части законов во всем ученом мире считается непререкаемым. Следовательно, если местные доктора и магистры смогут доказать, что, согласно букве и духу закона, император имеет право подчинить себе итальянские земли, то никто из здравомыслящих оспаривать сей факт не станет. Потому как, если на престарелого Лотаря все смотрели как на куклу в короне, и его это устраивало, я лучше все брошу, чем соглашусь на подобную роль.

Глава 22 Роланд

Прощаясь с учеными Болоньи, я посчитал возможным пожаловать школе особую привилегию: отныне жителям города запрещалось взыскивать долги беглых школяров с их товарищей или земляков. Эта привилегия не порадовала трактирщиков, но была с восторгом встречена самими учащимися.

— Не сочтите за назойливость, ваше величество, но если бы вы соизволили запомнить два имени, людей, с которыми вы встретитесь в Риме и о которых, если позволите, я расскажу вам массу нелицеприятных историй, — провожая меня старый магистр права добрейший человек Лучиано Каньяно умудрившейся найти общий язык даже с моими сиволапыми ближниками. Во всяком случае, ему хватило умения доходчиво и необидно объяснить им, в чем их первейшие ошибки, и, о чудо, они признали их и отчаянно старались не совершать подобного впредь. Заметьте, мои ребята университетов не кончали и с благородной латынью не знакомы.

— Ваше величество, речь идет о сеньоре Роланде[83], служившем не так давно у нас в школе и получившем ранг профессора канонического права. Не подумайте, что я свожу старые счеты, но это очень хитрый и пронырливый человек, ко всему прочему убежденный «григорианец». Поверьте, ваше величество, чтобы он ни говорил, какие бы клятвы ни давал, он никогда не встанет на вашу сторону.

— Бывший профессор? Ладно, запомню.

Мы идем под крытой анфиладой, спасаясь от легонького дождика. Собственно, я бы непогоды и не заметил, а вот махонький профессор явно боится простудиться, так что я незаметно встал таким образом, чтобы прикрывать его от косого дождя.

— Вы не поняли меня, сеньор Федерико! Это потому, что я пытаюсь сразу же донести до вас слишком много информации, а в результате путаюсь, и получается ерунда.

— Я охотно послушаю вас, сеньор Каньяно, может, в другой раз?

Сегодня мне действительно лучше бы поспешить, во дворце, отведенном для меня и свиты, должно быть, уже собрались представители купечества, у которых я хотел занять денег, а тут милейший магистр, с которым одно удовольствие болтать о том о сем, потягивая легкое кислое винцо и поедая какое-нибудь местное удивительное блюдо, к примеру, мое любимое мясо под тертым сыром или рыбу, пожаренную на углях с овощами.

— Так вы же завтра уезжаете, поэтому, умоляю вас, выслушайте меня.

— Хорошо. — Я останавливаюсь, размышляя, куда бы зайти вместе с добродушным Каньяно, дабы тот действительно не простудился. Купцы подождут, в крайнем случае с ними поговорит Эберхард. А вот магистр кажется действительно взволнованным. — Откуда вы знаете, что мы отбываем уже завтра?

Наши шаги звучат гулким эхом в полупустом школьном дворике.

— Я просто подумал, что в связи со смертью его святейшества Анастасия и поспешного избрания этой старой сволочи, кардинала Николая из Альбано[84]… вы не можете не знать, что его кандидатура чуть было не прошла на прошлых выборах, тогда Бог спас, теперь же…

Да, действительно, кардинал из Альбано, англичанин всем сердцем ненавидящий Империю. Я уже слышал об этом от Райнальда Дасселя.

— Мало того что Николас Брейкспир — незаконнорожденный сын священника, как современный человек я уже не обращаю внимания на такие мелочи, как патологическое засилье на высоких должностях бастардов, но сын священника… это как-то уж слишком. Вы не находите?

Я киваю. На самом деле добрейший Каньяно не прав и по незнанию, а может, и намеренно взялся очернить передо мной нынешнего папу. Николас — законный сын Роберта Брейкспира, ставшего впоследствии монахом в Сент-Олбансе. К тому же старым его я бы остерегся назвать, он старше меня на семь лет, стало быть, сейчас ему тридцать девять.

Дождевые струи образовали что-то типа водяной шторы, через которую я разглядываю двор. Вот пробежала служанка с бельевой корзиной, вот компания школяров возвращается из трактира, прихватив с собой узелок со снедью. А в воротах появился толстый молодой человек в промокшем плаще, за которым слуга тащит пачку, должно быть, тяжеленных книг.

— Николай покинул Англию и сделался монахом в одном из монастырей Франции, не помню уже в каком. Потом как-то стал аббатом этого самого монастыря, но был изгнан братьями за чрезмерную строгость. Так, оставшись без крыши над головой, он побежал жаловаться в Рим, где добился аудиенции у папы Евгения III, и тот по доброте душевной сделал его кардиналом, потребовав взамен вывести молодые скандинавские церкви из-под влияния немецкого Гамбургско-Бременского архиепископства, для чего Николай отправился в путешествие в качестве папского легата. И что же — он утвердил самостоятельность Лундского архиепископства и учредил множество новых церквей и монастырей, согласившихся платить подати папе.

— Понятно, следовательно, Империя потеряла предназначенные ей подати благодаря конкретно Николая из Альбано.

— Вот именно, теперь этот самый Николай сделался папой Адрианом IV, а канцлером у него служит Роланд, с которого я начал свое повествование. Вы понимаете меня, Николай, то есть Адриан, считает, что папа обязан верховодить над императором, а рядом с ним профессор права, который найдет убедительные доводы это доказать!

— Ах вот оно как?! — Только что дошло. А ведь это действительно проблема. Теперь жди перемен в папской политике.

— Скажу больше, вам ни в коем случае не следует ехать по крайней мере до того времени, пока новый папа не пришлет к вам своих представителей. — Магистр сделал паузу, внимательно изучая мою реакцию, и, не получив ответа, пояснил: — Они непременно явятся за подтверждением или с расторжением заключенных прежде договоров. И если к тому времени вы еще не покинете Болонью, в вашем распоряжении будут профессора нашей знаменитой школы, которые помогут правильно ответить его святейшеству, в то время как если легаты застанут вас в пути, кто знает, быть может… Послушайте, сеньор Федерико, все мы — ваши друзья и преданные сторонники и всегда придем на помощь, — он замялся, и я благодарно похлопал его по плечу. Прав, добрейший магистр, а я, торопыга, думал, что чем раньше доберусь до Рима, тем быстрее решу свои проблемы. Спас!

Делегация действительно явилась с невероятной поспешностью. Но, предупрежденный добрейшим Каньяно, я устроил им не личную встречу, как это делал обыкновенно, а пригласил на диспут лучших профессоров школы, которые с важным видом восседали теперь подле меня в удобных креслах.

— Первый вопрос, — тощий и высокий легат в кардинальской мантии церемонно выставил перед собой правую ножку, готовый поклониться. Жест скорее придворного, нежели служителя церкви. Надо будет после разузнать, кто и откуда. — Его святейшество папа Адриан IV желает знать, признает ли король Германии Фридрих I Гогенштауфен соглашения, заключенные с Евгением III?

Я утвердительно киваю, и чтобы потом не было недопонимания, добавляю вслух:

— Признаю.

— Признаете ли вы Констанцский договор от 1153 года?

Ага, это тот самый документ, согласно которому я должен был незамедлительно отправиться в Рим для совершения обряда императорской коронации. И как на это отвечать, нешто оправдываться, мол, были более важные дела. Посмотрел на профессоров.

— Ответ утвердительный.

— Готовы ли вы отправиться туда прямо сейчас?

— Готов.

После узнал, что новый папа не глянулся не только моим профессорам, но и римскому народу, который в кратчайшие сроки выкинул заносчивого англичанина таким хорошим пинком, что тот, минуя крепость Ангела, летел до самого Витербо, где у пап резиденция. В отсутствие своего епископа римляне вручили власть «Сенату и римскому народу» во главе с монахом-августинцем Арнольдом Брешианским — человеком, почитавшимся итальянцами наравне со святыми. В общем, папа ждал меня как своего личного спасителя, которому следовало прийти к власти, не иначе как принеся в жертву почитаемого его народом «святого» Арнольда.

Почему папа не ликвидировал ненавистного монаха своими силами? Думаю, понятно, если бы чаши весов качнулись в невыгодную для римского епископа сторону и народ возроптал, назвав Арнольда мучеником, злодеяние можно было списать на беззаконного германского короля, то бишь меня. Ну да, как запахнет жареным, так — где вы немцы, увальни нерасторопные, а стоит навести казарменный порядок, так мы сразу же из спасителей папского престола превращаемся в убийц и тиранов.

Мы же отлично знаем эти уловки, волчьи ямы да капканы, и что самое удивительное, предсказуемо должны обследовать каждый поочередно. Что же, не вижу смысла и впредь не лезть в самое пекло.

Влезли. Идем по Италии, песни поем, подкованными сапогами пыль поднимаем, страха нагоняем. Все в начищенных до блеска доспехах, что ярче солнца горят, на коротконогих кряжистых лошадках, что такую тяжесть вынести способны. А впереди гонцы-разведчики на легких скакунах. Несутся вчерашние мальчишки, а ныне немецкие воины да оруженосцы, славу королю Германии, королю Лангобардов, то бишь мне, орут; обратно вести несут. Новости же, прямо скажем, отличные, сенат с нашим приближением словно от сна наведенного очнулся, опомнился и тут же подкатил с переговорами к изгнанному папе и его бездомным кардиналам, мол, нельзя ли по-хорошему без дикаря немецкого договориться?

Ан, нельзя! Опоздали, сукины дети.

Адриан IV в своих законных правах в канун Пасхи наложил на Вечный город интердикт, преградив доступ в него паломникам со всего христианского мира. Грамотно. На этих самых паломниках в Риме держатся почитай все остерии и гостиницы, которые теперь лишились дохода. Нет гостей, не мало, а вообще нет. Никто не заливается вином по самые уши, не жрет от пуза, не валяется на перинах и матрасах. Затих город, не вымер, понятное дело, но до самых тупых дошло, праздника не будет, одни убытки. Бросились торгаши да лавочники к сенату, может, Арнольд из Брешии дело поправит. Ага, чудо совершит, размножится на тучу маленьких Арнольдиков, которые займут задницами своими многогрешными все табуреты в кабаках, возлягут на всех постелях в гостиницах да попользуют веселых девок. Не по силам сей подвиг Арнольду.

Сенат к папе, а тот, явно не дурак, Арнольда Брешинского на суд требует. Рим же негодует, вместо праздника на улицах гробы с гниющими покойниками, вместо свадеб — блуд… церкви заколочены: ни исповедоваться, ни причаститься, ни мессы послушать! Выдать, кричат, бунтовщика Арнольда! Забыли уже, как сами его чуть ли не в пророки рядили.

Ну, выдать его сенат не выдал, упросил от греха бежать в горы Тосканы, где и засел, ученик Абеляра в одной из крепостей под охраной верных ему баронов.

Когда мы добрались до Ватербо, папа затребовал выдать ему сто заложников из числа моих ближайших придворных, которых бы убили в случае, если бы я дурно обошелся с его святейшеством. Бред!

Разумеется, никаких заложников я не выдал да еще и попенял посланцам на то, что могу и оскорбиться за такие в мой адрес беспочвенные обвинения. А действительно, какие у них основания называть меня убийцей? Я что, много монастырей пожег? Монахов повесил? Если и пожог, то вместе с приговоренными к разрушению городами. Нехорошо из своего будущего императора козла отпущения делать!

Еще чего надо? Говорите уж, выкладывайте.

Мнутся, ломаются — ни дать ни взять красны-девицы, стыдно им или страшно, черт разберет. Наконец, выдохнул плотный, как боровичок, кардинальчик: «А не мог бы достославный король Фридрих раздобыть для матушки католической церкви греховодника Арнольда Брешинского, желательно живым, дабы папа мог его суду предать и по заслугам наказать?» — сказал и снова в толпу кардинальскую в кровавых мантиях юркнул.

— И всего-то?! А я-то подумал!

— Будет вам смутьян Брешинский, не сомневайтесь. И тут же приказ отдал, выкрасть и доставить. Ясное дело, осаждать крепостинку не стали — много чести ради одного, единственного карася пруд вычерпывать. Для «святого» Арнольда мы иное выдумали. Под видом виноторговцев, что в Рим на Пасху ехали, а теперь товар свой готовы по бросовой цене сбыть, лишь бы обратно не везти, в город проникли Генрих Лев, Оттон Виттельсбах, а с ними десятков пять отличнейших бойцов. Половина сразу же в город вошла, сопровождая крытые возы с бочонками отменного пойла, и вторая тайно ночью через городскую стену перелезла. Говорят, что у трезвого в голове, у пьяного на языке — в общем, за кружечкой-другой вина разузнали, где покои этого самого Арнольда, а дальше оглушили чем-то, плащ монашеский надели — да и под видом пьяного вывезли. Точно так же, как в свое время отца моего чуть было не похитили. Только на этот раз все гладко вышло.

Доставили добычу папским легатам, делайте с ним что желаете. Как заказывали, жив, здоров, можем рот яблоком заткнуть, чтобы по дороге не проповедовал. А в задницу морковку засунем, так и вовсе красавчик получится. Ну, папа в милости своей его изначально приговорил к повешению, а когда тело достаточное время в петле повисело, да все, кто хотел на него поглядеть, поглядели, трупец сожгли, а пепел по ветру развеяли. Такой конец обрел Арнольд из Брешии.

Глава 23 Коронация

В результате Адриан явился в мой лагерь 8 июня в окружении алой свиты кардиналов. Красиво… А вот сам его святейшество, прямо скажем, оказался неказист, маленький, носастый, точно жид, с небольшой аккуратной бородкой и пухлыми губами сластолюбца. А как вышагивал, как свой длинный нос задирал… верно ребята мои говорят: «Мал клоп, да вонюч». Не шел, шествовал победно, собою гордился. А чему гордиться-то, из Рима бежал, только пятки сверкали, теперь сидит в крепостишке, собственной тени боится, а как явились из-за Альп ему на выручку простаки-немцы, так и решил гонор показать.

Ну, поздоровались они, со своей стороны витиеватые речи длинные-предлинные уготовили, мы им тем же самым, высокой, стало быть, латынью, профессорами да магистрами Болоньи писанные. Напряжение не исчезает, по всему телу предательские мурашки. Почему так? По уму, я должен ликовать, добрался наконец-то и сразу же его святейшество уважил — врага изловил. Стало быть, я молодец и меня сейчас поблагодарят.

И вот она — историческая встреча, я стою у своего походного, битого дождями, ни один раз горевшего, латаного-перелатаного шатра, а рядом со мной шикарное кресло — не кресло, трон красным шелком обит, ясное дело, для дорогого гостя, и папа на прекрасном жеребце соловой масти шагах в десяти от меня. Он глазеет и я глазею. Он выжидает, и я делаю вид, будто бы ничегошеньки не понимаю. Будто не в курсе, чего папа ждет. Что я возьму его лошадь под уздцы и проведу ее несколько шагов, после чего придержу стремя и помогу его святейшеству слезть с коня.

Ждет. Не дождется! И что за моду взяли, будущего императора в конюхи рядить? Сегодня ему стремя держи, завтра — ночную вазу выноси. Не желаю!

А папа молчит, видно, опешил, бедняга, не знает чего ожидать, а что, коли дикий немец вдруг рубить его прикажет? Несколько кардиналов, похоже, пришли к тому же выводу, ибо прыснули вдруг алыми каплями в разные стороны.

Наконец Адриан, медленно спешился и занял приготовленное для него кресло. Ага, первая победа за мной, я оправил пояс, для чего-то пригладил волосы под идеально сидящей железной короной, после чего подошел к его святейшеству, опустился на колени, по обычаю облобызал сафьяновую туфлю с крестом, затем попросил подарить и мне поцелуй мира.

Загвоздка, папа уперся рогом, не желает меня целовать, пока я не исполню традиционную шталмейстерскую услугу, которую все короли, желающие сделаться императорами, всем прежним папам оказывали. Дался мне его поцелуй?! Другое дело, что если без него нельзя… Получается, что ничего-то я своим упрямством не выиграл, только хуже сделал.

В результате первый день прошел в спорах, кому следует уступить. Кому-кому, одно из двух, либо уйти с гордо поднятой головой, на которую никогда не будет уже имперской короны, или покориться и получить то, за чем приехал. Ой, как же не хочется, а пришлось. Гордость гордостью, а дело делом. Ибо что подумают обо мне мои же люди, если я ни с чем вернусь?

В общем, сделали так, на следующий день, мы с Адрианом отправились на конную прогулку по берегу озера, покатались, даже чуток посоревновались кто быстрее. Папа даром что англичанин — наездник не хуже наших. А когда в лагерь вернулись, я пришпорил своего Ветерка, первым достиг шатра и, спешившись, как ни в чем не бывало, пошел папу римского встречать. Он молниеносно сообразил, что к чему, остановился на положенном расстоянии, дождался, гнида, когда я возьму его конька за уздцы и проведу его малость. Только расслабился, нос свой длинный к небу задрал, я хвать за стремя, папа чуть с коня не свалился, но я это ему не позволил, мало ли что люди опосля скажут. Помог спешиться, после чего вот уж счастье, подарил-таки поцелуй мира. Век бы мне с мужиками не целоваться!

Дальше разговоры пошли более интересные, потому как Адриан перешел к конкретике. Мысленно я пометил для себя три основных пункта, интересовавших его святейшество:

1. Необходимо поучить уму-разуму римлян, дабы неповадно было восставать, и собственного епископа из города гнать. — Принято, будет исполнено, причем с нашим полным согласием, а то распустились тут.

2. Обеспечить папе и его свите возвращение в Рим. — Без проблем, ибо где еще быть римскому епископу и где мне короноваться, как не в центре мира. Сделаем.

3. Поход на Сицилийское королевство. — Ну, это уже немного погодя и в другом статусе.

На третий день пребывания Адриана в лагере новые гости заявились, представители «Сената и римского народа». Вообразили, будто бы я — будущий император — поддержу республику? Интересно, они не только папу из города турнули, а еще и до его винных погребов добрались? Ибо это же надо додуматься?! Притащили три пергамента с изложением «древних обычаев и новых установлений», которые, по их мнению, я должен был тут же принять. Кроме этого, уплатить смутьянам и нарушителям порядка 5000 фунтов серебра, за что они немедленно коронуют меня императорской короной! И сделают первым гражданином города!

— Что?! Я должен получить от вас корону и права гражданина?! С каких это пор народ дает законы государю, а не государь народу? Вы требуете подтверждения ваших законов и прав? А от кого вы имеете их, как не от германских императоров? Оттон Великий овладел Римом благодаря доблести своих воинов, так поступим и мы. Еще не ослабела наша рука. Пусть вырвет, кто может, дубину из руки Геракла!

Присутствующий тут же Эберхард после уверял, что от моего громового крика у папы чуть удар не случился.

Впрочем, немного успокоившись, я позволил гостям благополучно покинуть лагерь, а папа тут же заверил меня, что сам в силах устроить мне тайную коронацию, так что бунтовщики до поры до времени и не прознают о произошедшем.

Тайную, явную — возможно, для какого-то другого, более самолюбивого монарха, это и имело бы значение, лично для меня роль играл сам факт законного обладания короной Империи, со всеми прилагающимися к ней правами.

Семнадцатого июня мы подошли к Монте-Марио и встали лагерем недалеко от стен Рима. Изначально Адриан планировал провести коронацию в воскресенье, 19 июня, что в большей степени отвечало значимости события, но римляне — тоже не дураки, поди, сообразили, что мы полезем именно в воскресенье, тут же удвоив стражу, а с субботнего вечера и утроили бы. Поэтому я принял единственное в таких случаях правильное решение короноваться на день раньше.

Глубокой ночью с пятницы на субботу канцлер Ролан, тот самый, кому не стоило доверять, провел передовой отряд, состоявший из самых верных и преданных мне людей, через маленькие ворота. Разумеется, основные силы оставались ждать у стен Вечного города, отвлекая внимание доблестной стражи. Так немцы оказались в папской части города. Ролан, за которым все это время присматривал Виттельсбах, кивнул ему на собор Святого Петра, и тут же крадучись один за другим ребята поднялись по ступеням собора, быстро заняв здание и таким образом овладев ситуацией в целом.

А на рассвете мы с Адрианом, его и моей свитой выехали из Монте-Марио и тем же маршрутом достигли цели. Добравшись до площади, за которой белели стены собора Святого Петра, его святейшество вдруг ни с того ни с сего пришпорил своего скакуна и вихрем пронесся через площадь, остановившись только на ступенях, где скромно спешился и с видом «уже час как терпеливо жду» протянул ко мне руки. Точь-в-точь повторил мой маневр в лагере!

Тут же прибывшие в папой кардиналы проводили меня в церковь Санта-Мария, где я произнес торжественную присягу: «Обещаю и клянусь перед Богом и Святым Петром быть с Божьей помощью достойным покровителем и защитником римской церкви во всех ее делах». Никакой мессы, никакой музыки или молитв. Строго, по-деловому следующий этап — собор Святого Петра. Перебежками, под прикрытием несущих над нашими головами щиты воинов и засевших на крыше собора лучников. Впрочем, из-под щита я их видеть не могу, просто знаю, Виттельсбах должен был расставить, стало быть, сделал. Ребята прикрывают меня и его святейшество со всех сторон. Ой! Уже второй раз на ноги наступают, неслухи. Сквозь щель между щитов узкая полоска голубого неба. Быстрее, быстрее… ступенька, еще одна… самое опасное место, здесь щитоносцы запросто могут сбиться с шага и на пару ударов сердца открыть тех, кого следует защищать.

Все, добрались. Слышал, как кто-то упал, но стрелой ли достали или сам навернулся? Пустое. Теперь одежду оправить, волосы пятерней пригладить. Двери за спиной моментально захлопнули. Тоже верно, одна стрела в седалище — и на месяц с лошадью распрощаешься. Теперь бы посчитаться, папа здесь, я здесь, Эберхард, остальное неважно. Ну, кого ждем? Вперед и с песнями. В смысле, с молитвами за нового императора и просьбами к Создателю о заступничестве и помощи. Так чуть ли не впопыхах, постоянно оглядываясь на запертые двери, я и принял помазание.

В завершение торжественной мессы папа вручил мне меч и скипетр, после чего возложил на мою голову золотую корону и дал свое благословение.

Глава 24 Первый день правления

Ну, короновался, надо и честь знать. Очень довольные собой, мы с его святейшеством вернулись по проторенной дорожке в лагерь, где мои ребята устроили пир горой. У собора Святого Петра осталась немногочисленная стража и несколько кардиналов, получивших особые поручения от папы.

За всеми этими торжествами прошла уйма времени, так что до накрытых столов, которые в походе уже традиционно заменяли длинные полотнища, уставленные разнообразной снедью и напитками, мы с его святейшеством и присутствующими на коронации господами добрались, когда солнышко было уже в зените.

Увидав со стен, что мы что-то празднуем, а некоторые стражники даже по простоте душевной подошли присоединиться к веселью, до сената дошло, что их одурачили, после чего вооруженная толпа сначала кинулась к собору Святого Петра, где перебила нашу стражу и отколотила нескольких попавших им под руки кардиналов. Они бы, несомненно, пошли и дальше, разграбив папскую резиденцию, находящуюся в круглом замке Ангела, но тут уж моя святая обязанность защищать папское имущество.

Законная власть ворвалась в город, метеля рукоятями мечей и стегая хлыстами правых и виноватых. Преследуя пытавшихся скрыться мятежников и плохо ориентируясь в городе, в какой-то момент я обнаружил, что те завели меня в тупик. Позади гремели копыта и вскоре я оказался окруженный всадниками в одежде римской стражи. Поначалу все показалось даже забавным, я ошеломил первого всадника, ударив плашмя по его блестящему шлему, и тут же крутанув меч, резанул по груди второго нападавшего, лезвие обиженно звякнуло, легко скользнув по тайной кольчуге. Я успел прикрыть голову от удара дубинки, сбил мечом летевшую стрелу. И тут же мой конь качнулся и начал падать. Не успев вовремя выбраться, я оказался придавленным содрогающимся в предсмертных конвульсиях животным. Казалось, конец близок, и тут… «Вперед саксонцы! За нашего императора!» на помощь подоспел Генрих Лев со своими ребятами. Что ни говори, вовремя. Много чести для этаких засранцев — Барбароссу угробить.

— Да не кланяйся мне, кузен, лучше руку дай. Все, выбрался. Коня жалко!

Лишь к ночи восставшие прекратили сопротивление навязанной им власти, оставляя на улицах Вечного города груды трупов. Не самое приятное начало правления, но да, видать, так уж мне на роду написано. Бедняга Адриан горевал по поводу убиенных римлян, а если быть точным, справедливо опасался, что, когда германский король отправится восвояси, как бы добрый народ Рима не посчитался с ним, и за коронацию, и за столь жестокого императора.

В общем, пережив неспокойную ночь в замке Ангела, папа со своими кардиналами засобирался в новое путешествие, и мы посчитали нелишним сопровождать его святейшество аж до Альбанского нагорья в крепость Тиволи, где еще раз была отпразднована коронация, и я роздал заранее приготовленные подарки и объявил о привилегиях и наградах. Так, мой дальний родственник кардинал Оттавиано ди Монтичелли получил в подарок город и графство Терни, занимавшее ключевое положение на пути из Папской области в Умбрию.

В общем, возвращаясь к своей летописи, я бы описал произошедшие после коронации события как защиту римской церкви в борьбе с восставшими римлянами. Тем более что защищать ее мне пришлось до середины июля. Кстати, что Адриан, что его верный Ролан — это такая компания, в которой можно находиться лишь по обету, ну или приговору.

Теперь следовало приступить к третьему пункту нашего с папой договора, а именно к походу на Сицилию. Но как можно воевать в жару, когда доспехи нагреваются настолько, что в них можно свариться живьем? Поэтому мы с Генрихом Львом решили передвинуть лагерь на север и дождаться там благословенной осени.

Господи, помилуй! Христе, помилуй. Господи, помилуй,

— распевают сопровождающие поход монахи. Тихо поют, громко в горной местности не покричишь, я заранее отдал приказ, чтобы никто в рог не трубил. Генрих сначала возмутился и своим разведчикам разрешил трубить. Мол, у каждого рога особый голос, люди привыкли, а нас, саксонцев, не переделаешь. И что же, отряд разведчиков оказался погребен под сходом камней. Хорошо хоть остальные не сразу бросились на подмогу, не то не досчитались бы мы верных людей. После этого случая он клятвенно пообещал, что, ежели кто-нибудь из его рыцарей за этот переход в рог протрубит, он ему этот самый инструмент в задницу по самый ремешок загонит. Генриха Льва все слушаются.

Христос, внемли нам. Христос, услышь нас. Отче Небесный, Боже, помилуй нас. Сын, Искупитель мира, Боже, помилуй нас. Дух Святый, Боже, помилуй нас. Святая Троица, единый Боже, помилуй нас.

Сейчас бы походную песню кто завел, пусть даже и не очень приличную, все веселей, но не самому же пример подавать, перед строем похабщину орать. Потерпим.

Шли себе, шли, и вдруг на горизонте показались стены какого-то города. Что за крепость? Почему не знаю? Ага, знаю, Сполето, и, если не ошибаюсь, городок, до сих пор не заплативший мне фодрума! Сие, разумеется, мелочь, но мелочь приятная, кроме того, отчего же императору не посетить свой новый город да не отдохнуть в нем несколько дней? Тем более что это только в песнях поется, будто поход, увлекательная вещь. Едешь себе целый день, задница, особливо, когда после перерыва, болит, а ноги, словно сами собой по форме лошадиных боков кривыми становятся. Перед тобой конские хвосты и спины, после тебя усталые, белые от холода или красные от жары лица. Запах пота человеческого и лошадиного, телеги с провиантом и хозяйственным инвентарем, черно-серо-коричневые сутаны сопровождающих поход монахов, реже упряжки из двух лошадей, одна спереди, вторая — следом, между которыми крепятся специальные носилки, но это для важных господ или дам, если таковые присутствуют. В походе дамы, особливо не самого тяжелого нрава, лишними не бывают.

В Германии епископу прилично на такой повозке разъезжать со своими гостями, здесь же зачастую дороги узкие, особенно, если в горную часть Италии забредешь, не дороги, тропки змеиные. Тут надо думать не о том, как всех вокруг покорить своим видом, а как жизни сохранить. Отсюда правило, можешь везти с собой хоть принцессу, хоть двенадцать сарацинских султанш, но сидеть они будут в телеге, с которой в случае чего спрыгнут. Где-то можно и на лошадей пересаживаться, коли госпожам захочется размяться, но как только опасный участок пути, милости просим своими ногами. Оно надежнее.

Дух Отца и Сына, помилуй нас. Дух мудрости и разума, помилуй нас. Дух совета и крепости, помилуй нас. Дух науки и благочестия, помилуй нас. Дух страха Божьего, помилуй нас. Дух веры, надежды и любви, помилуй нас.

Что же, сполетанцы сами вышли навстречу походу, и даже долг свой к воротам в сундуке вынесли, мол, забирай и езжай куда собирался, не смеем задерживать. Невежливо, конечно, могли бы и в гости позвать, но да Бог им судья. Я уже хотел двигаться дальше, да тут казначей мой прибегает рожа красная, из-под шлема пот ручьями струится и пригоршню монет протягивает. Что за напасть? Оказалось, фальшивой монетой рассчитались со своим императором верные его подданные! Полагали, что ломом деланным германцам и такое сойдет. Ан нет, не на того напали.

Дух радости и мира, помилуй нас. Дух смирения и кротости, помилуй нас…

— Отставить пение! Тортоне позавидовали?! Будет вам вторая Тортона, с нашим удовольствием. Генрих Лев, где твои герои? Виттельсбах, крепость видел?

— Хорошая!

— Еще конкретнее?

— Ну, месячишко работы, — чешет в затылке верный Отто.

— Отставить месяц. В две недели чтобы уложились. А это что?

Вдруг из ворот Сполето повылазили лучники и пращники, которые выстроились в шеренгу, надеясь прогнать «немецких собак» прочь от своего дома.

Вот это наглость! Интересно, а считать они вообще умеют? Сколько стрел у каждого, даже если с собой пару запасных колчанов прихватить? Да и камни — они того, имеют тенденцию заканчиваться, меж тем ворота уже закрыты, а у нас и щиты имеются, да и раздразнили вы императорское войско не на шутку.

А ну, развернулись, щиты готовь, на Сполето! Марш!

Фальшивомонетчиков как наказывают? Расплавляют их подделки да и в глотку вливают. Вообще, фальшивомонетчиков не так просто поймать и их причастность к дурной монете доказать, потому как всегда можно отбрехаться, что тебе эти деньги на базаре подсунули. А тут сами императору выдали, олухи царя небесного!

Поначалу лучники действительно толково за дело взялись, стрелу выпустят — и шасть за щит, что помощник наготове держит, пока перезаряжают, пращники по камню метнут. Наши-то тоже не пальцем деланы, щитами прикрылись, время от времени постреливая в защитников города. Щиты на то и щиты, чтобы их можно было использовать и как переносную стену, и как крышу. Подумалось, надо будет, как осядем где-нибудь, лошадям броню заказать, и плевать что раньше такого не было, пущай хоть весь свет смеется, а не дело это самим прикрываясь безвинных животных под стрелы, топоры, мечи подставлять. Сказал. Сделаю.

Дух терпения и долготерпения, помилуй нас. Дух добра и милосердия, помилуй нас. Дух целомудрия и чистоты, помилуй нас.

Ну вот, сильный выпал в этот раз дождь из стрел да вроде как иссякает, пора и реванш брать. По коням!

Знал бы, что эти молодцы, можно сказать, и сопротивляться не станут, просил бы кнутами их назад в крепость загнать да и выпороть за строптивость, не успел, мечами загоняли, конями топтали. А как рыцари, походной скукой сильно утомленные и до боя охочие, в город ворвались, вот тут-то и начались грабежи и насилия.

Дух верности и правдивости, помилуй нас. Дух святости и справедливости, помилуй нас. Дух совершенства, помилуй нас. Дух избранных детей Божьих, помилуй нас.

А что, и их понять можно. Во всех не успевших сдаться городах порядок один и тот же, падает стена, не выдерживают ворота, в город влетают конные и пешие, кто во что горазд. А там, не будь дураками, их уже встречают — и не открытым боем, каждый дом превращается в маленькую крепость, из любого окна кипяток льют, камнями, заранее заготовленными, швыряют, даже известь, помню, выливали. Улицы узкие, вертлявые, что за следующим поворотом разобрать невозможно. А нас уже ждут, за углом дома, на крышах, из-за колодца, да откуда угодно, хоть из подвальных окон. Каждый свой дом отстаивает до последнего, и им проще — они на своей земле, все тут знают. Мы же, даром что влетели, точно ветер, по улочкам уже тихой сапой передвигаемся, к звукам прислушиваемся, ищем, где засада, где ловушка. А как совсем тихо стало, можно и более основательно тайники поискать. Хорошие хозяева заначку обычно в тюфяках держат или под полом складывают, почитай, у всех одно и то же, потому и искать нетрудно. В церквях тоже завсегда есть чем поживиться, переплавлять только приходится, что называется, в походных условиях, потому как объясняй потом, отчего у тебя в мешке рука матери Господа нашего? Кто поверит, что сие честный трофей доставшийся тебе при дележе добычи?

Ты — учитель и Покровитель церкви, помилуй нас. Ты — испытатель человеческих сердец, помилуй нас. Ты — податель всех небесных милостей, помилуй нас. Ты — Утешитель скорбящих, помилуй нас.

Дорого Сполето заплатил за свой обман. До заката город был полностью разграблен, множество горожан убиты, все женщины, включая старух и не достигших полагающегося возраста девочек, побывали под моими ребятами. После чего мы забрали в плен всех, кого можно было продать в рабство или за кого ожидался выкуп. Нищие, убогие, калеки были изгнаны из города с тем малым, что могли унести на себе, после чего Сполето сожгли. Причем мои люди стояли у городских стен, а безоружные изгнанники толпились тут же, надеясь, что император сжалится и позволит все же им вернуться на родное пепелище.

На подступах к Анконе нас догнало посольство от басилевса Византии Мануила Комнина, который предлагал мне в жены свою племянницу, царевну Марию, а также совместный поход против норманнов в Апулию. Мануил обещал частично финансировать это дело, и главное, помочь с флотом. Предложение показалось более чем заманчивым, еще бы — северную Италию, считай, покорили, теперь бы еще восстановить свои права в южной… но мои князья уперлись, отказываясь воевать в такую жару. И что самое паскудное, я не имел права их заставить. Итак, поход за короной затянулся, и по-хорошему, от меня требовали немедленно распустить войско. Они были правы — мы добились того, ради чего пришли в Италию, их обет был исполнен, к тому же добро и пленники из Сполето явно затрудняли передвижение. Напрасно я говорил им о моще Византийской империи, и о выгоде подобного союза. Дома меня, разумеется, ждала прекрасная Беатрикс, но с чего я вообще взял, что ждала, когда я даже не намекнул ей о своих намерениях. Сколько ей было в нашу первую и последнюю встречу? Девять лет. И о чем может думать девятилетняя девочка, играющая в куклы и сочиняющая неплохие, но все равно детские стихи? С чего я вообще взял, что император имеет право быть счастлив в браке? И не будет ли более честным с моей стороны сохранить для себя светлый образ прекрасной девочки, как сон, мечта, о которой позволительно грезить в часы одиночества, но эта мечта, которая совсем не обязана сбываться. Разве можно соединить такие понятия, как благо Империи и личное счастье императора, любовь, что поселилось в сердце и, несмотря ни на что, живет там. И быть может, разумнее было бы отпустить сказочную птицу Беатрикс на вольную волю. Пусть выберет жениха себе под стать, такого же юного и прекрасного, как она сама.

Ага, дадут ей выбрать, для дяди-опекуна чудесная девочка — не более чем дорогая вещь, которой он просто обязан распорядиться, получив от этого максимальную выгоду. А кого он ей найдет? Сумеет ли избранник дяди, подобранный исключительно в корыстных целях, сделать ее счастливой? А смог бы я? Добыть счастья для милой я сделал бы своей святой обязанностью.

Глава 25 Битва за воронье гнездо

Меж тем мы приближались к Вероне, я и небольшой отряд преданных воинов. Еще у Анконы распрощались мы с Генрихом Львом, другими князьями, посчитавшими свою миссию исполненной и получившими разрешение вернуться домой. Впереди, раскачиваясь в седле, спит, храпя на всю округу, человек-гора Отто Виттельсбах. Спит, дрыхнет, носом такие мелодии выводит, а хоть бы раз для смеху на землю свалился. Под жарким солнцем Италии его патлы из каштановых сделались почти рыжими, а сам он загорел и еще больше возмужал. Скоро и его придется отпускать домой, отец моего знаменосца недвусмысленно требует сына к себе, давно заждалась невеста, старый пфальцграф внуков желает понянчить.

Начало сентября, нестерпимая жара, может, хоть в Вероне передохнём или передохнем совсем. Интересно, ждут нас там накрытые столы или старая песня: «Немцы, валите в свою Германию»?

Мы с Отто и еще несколькими всадниками легко перемахнули через новый мост, удивляясь лишь тому, что с одной стороны ясно видно, дерево свежеструганное, меж тем конструкция реально раскачивается и трещит. Следующие уже ехали с опаской, по одному, на обозных телегах он вообще чуть ли не рухнул. Что за напасть? Эй, гляньте кто-нибудь, веревки там гнилые или что? Оказалось и гнилые и подпиленные где надо.

Измена! И тут же мы оказались в окружении, с одной стороны туча лучников вывалилась из крепости, с другой — мечники к нам в хвост зашли. Прыг с конями на полуразвалившийся мост, а он возьми да и рухни. Не рой другому яму! Река Адидже радостно приняла воинов в тяжелых доспехах вместе с их оружием и скакунами.

Поделом, а теперь, авангард, поставить телеги в круг прикрытием, да не вылезайте, пока у этих слабоумных стрелы не закончатся, вспомните Сполето, арьергард, не давайте мокрозадым из реки выбраться. Да много чести стрелы на них изводить, бить, рубить, на берег выбраться не давать. А вот и дождь из стрел закончился, мечи к бою!

Словно странный сон повторяется, не один в один, но уж больно похоже, так, что не понять сразу, то ли Сполето привиделось слишком явным предчувствием битвы при Вероне, то ли Верона мне приснилась под стенами Сполето… хотя, полагаю, тут одна и та же оборонительная тактика. Так бывает, когда у одного и того же учителя обучались. У плохого учителя.

Едва с Вероной за подлости рассчитались, в Веронском ущелье под град камней угодили. Думали, кара небесная, а это из крепости, что на вершине пристроилась, подарочек. Сама крепостишка так себе — воронье гнездо, но расположена уж больно неудобно для осады, не вдруг подлезешь, а над крепостью утес красного камня нависает. Так что она спереди непреступна, а сзади удобно скрыта, ни дать ни взять, у горы в пригоршне.

На переговоры вышел веронский гранд по имени Альберик. Ну, поздоровались, представились.

— За проход через ущелье, желаю иметь плату, сколько воинов не пройдет с каждого по полному комплекту рыцарского снаряжения и по одному коню.

В общем, спешивайтесь и раздевайтесь. Как говорил учитель мой Хротгар, первым делом ухайдакать командиров. Жаль, поздно науку вспомнил. Альберик уже скрыться успел. С другой стороны, как воевать? Ну, сделаем мы осадные башни — не велик труд, машины, способные камни метать, соорудим, камней кругом — завалиться. Да только как добросить на такую высоту? И не побьем ли мы сами себя этими камнями? Задачка.

С другой стороны, раз отступишь — и с тобою уже не считаются, потому как сам же расписался, что слабак, перед крохотной крепостишкой, яко рач, попятился, не сдюжил, сплоховал. Лежу на лужайке, травинку покусываю и на гнездо поганое поглядываю, ох, мне бы крылья, долетел бы и…

— Слушай, Фридрих, — рядом валится Отто, разворачивает перепачканный маслом платок, а в нем две пригоршни отлично пожаренного кунжутного семени!

— Батя домой зовет, того наследства грозит лишить и младшему, ну Конраду, передать, коли в этом же году не женюсь, на ком велено. А он у меня, сам знаешь, слов на ветер не бросает.

Я благодарно принимаю угощение, пристрастился, понимаешь ли, в этом походе орешки там, фисташки всякие, или вот кунжутные семечки потреблять, под приятный разговор.

— И?

— Что и… давай ужо с этой канальей поскорее справимся, да и до дому.

— Ага, справлялся один такой, знать бы еще как? Не объезжать же ее курам на смех. Да я бы и обошел, но подъем там, полагаю, крутенький, опять же стежки-дорожки кто покажет? Много ты здесь крестьян да пастухов видел?

— Зачем объезжать? Тут по-другому можно.

— Как?!

Смеется Отто, дружок мой, неразлучник, белоснежные зубы ровные, волосы выгоревшие спутанной гривой. Красив, как черт!

— Помнишь того конюха, Иоанном звали, что под Тортоной нам представление устроил?

— Как не помнить, я его еще хотел в рыцари посвятить, — встрепенулся я.

— А если бы другой какой Иоанн, по утесу, что над крепостью возвышается, не только до самого верха добрался, а еще и знамя твое водрузил, как считаешь, не подумали бы альбериковы разбойнички, что она уже нами взята? Всякое бывает, пока они со стен наши лестницы сбрасывали да осадные башни обстреливали, может, мы к ним с тылу зашли и командиров перерезали. Что тогда делать станут?

— Ну что? Кто-то в бой броситься, а кто-то…

— Верно, жизнь свою спасать станет. Потому как, если враги тебя бьют и в хвост и в гриву, простому человеку завсегда сподручнее бежать без оглядки. Вот я и думаю, коли забраться на утес, что еще выше над крепостью нависает, и водрузить на нем императорский штандарт?

— Точно, и я с тобой.

— Еще чего?! — обиделся Отто. — Твое дело — войском командовать, за всех думать. А захватят тебя…

— Понял.

Обидно, конечно, но да ничего не поделаешь, у каждого своя служба. Ушел Отто, человек семь с собой прихватил для надежности, мы же в лагере шумную возню учинили, будто бы и вправду к осаде готовимся, внимание от героев отвлекая. Когда же над крепостью взвилось имперское знамя, все как один пошли на приступ.

Расчет оказался точен, завидев у себя над головой императорский штандарт, многие офицеры Альберика пустились в бегство, сам же хозяин крепости был захвачен и в тот же день повешен. Мы же благополучно перебрались через перевал Бреннер в Альпах и к концу октября 1155 года вошли в город Аугсбург, откуда год назад отправлялись в свой поход за короной Империи. Так что я с легким сердцем могу сказать, поход состоялся и мы достигли поставленной цели.

Глава 26 Ношение собаки

Итак, из похода мы вернулись не с пустыми руками, две новые короны, это такая ответственность, чуть не доглядишь — раздавят, точно жука. Год отсутствовал, осаждал крепости, принимал вассальные клятвы, казнил непокорных, теперь пора здесь наверстывать. Так что первым делом объявил о новом рейхстаге в Регенсбурге, гонцов вперед себя отправил, дабы трубили общий сбор. Вот я какой император-торопыга, напрасно меня Барбароссой прозвали, надо было Непоседой, больше бы подошло. Так что, едва мои ребята кое-как на новом месте устроились, я их снова поднял и в Регенсбург увел. Недели не прошло. А чего служивым людям отдыхать? Нешто они в новом месте себе веселую красотку не сыщут? Или в Баварии выпивка закончится?

Новый рейхстаг понадобился в основном для долгожданной передачи Баварии Генриху Льву, которому я и так по гроб жизни обязан. Но да император в долгу не остается. Писаря ко мне. Ах, ты тут. Пиши указ братец. Собрать всех князей в Регенсбург, баварцам с Язомирготтом особые приглашения.

* * *

Собрались не все, понятно. Кто-то успел добраться. Язомирготта, естественно, нет. Его проблемы. Первым делом, как водится, мессу отстояли, а потом уж я слова благодарственные произнес и Баварию Генриху передал, после чего велел всей присутствующий на рейхстаге баварской знати принести новому повелителю клятву верности. То, что сам Язомирготт в который уже раз нашим приказом пренебрег, на его совести. Никто за ним ни по Баварии, ни по Германии бегать не станет, много чести. После чего город Регенсбург, где проходил рейхстаг, предоставил Генриху Льву заложников.

Относительно Язомирготта я, пожалуй, погорячился — как-никак дядя он мне, да еще и весьма влиятельный герцог, с таким нельзя не считаться, но родная кровь — не водица, помирюсь при случае.

В завершение рейхстага в ноги ко мне повалились послы Вероны, прося императорского прощения за Веронское ущелье. Мол, невиноватые они, Альберик — известный разбойник, им самим поперек горла стоял. Не посылали они его на меня засаду устраивать. Врали, конечно, но я сделал вид, будто верю. Назначил штраф, большой, но Верона не обеднеет. После чего рассмотрел жалобу на епископа Регенсбургского, нашел его виновным и также приговорил к штрафу. Когда прервались на короткий передых, Отто — добрая душа, попытался выгородить епископа, с которым он еще раньше, чем со мной, познакомился и сдружился, но тут уж я ему просто сказал: «Не твоего ума это дело», и знаменосец, прикусив губу, отстал. А что тут скажешь, даже если бы епископ был вполовину виновен, его все одно пришлось бы малость покарать, так как Баварию я, конечно же, отдал кузену, но от этого она не перестала мне подчиняться, а следовательно, нужно было напомнить, кто тут хозяин.

Эх, Отто, не повесил же я твоего приятеля, не сместил. Ну а теперь, когда рейхстаг позади, самое время и… вовсе не за пир усаживаться и не сисястых горожанок лапать. Видел я тут таких, ворота какие-то подпирали расхристанные все, титьки наружу: «Молодой охотник, а молодой охотник, давай с тобою поиграем. Я тебе норку заветную покажу, ты туда копьецо сунешь. Тебе понравится» и глазами блудливыми зырк, а груди так и колышутся. Успеется, а пока суть да дело, надо по Баварии прогуляться, в каждый город, в каждую деревеньку заглянуть, дабы видели все, император и герцог от своего народа не прячутся, слушаем, жалобы рассматриваем, и все рука об руку. Ну а если по пути узнаем, что какая-то крепостишка отказалась признавать нового сюзерена, так ее по сложившейся уже традиции и осадить не грех. Опять же вместе!

Так что и пиры будут, и пленницы тонкостанные в походных шатрах, и веселые девицы, что вечно таскаются за войском… а почему нет? Чай осада не один день длится, с ума сойдешь со скуки, устанешь и от грохота тарана, и от шума летящих с осадной башни камней. Ляжешь в своем шатре, скучно, одиноко, а тут поднимается полог и навстречу тебе вышагивает, поигрывая широкими бедрами, дева-мечта, такая, что всю кровать одна занять может. И в руках у нее книга, а за девой монашек идет хроменький, мальчишка совсем.

— Вот, ваше величество, как было приказано «Записки о галльской войне» самого Цезаря. Будем дочитывать?

— А как же? Садись поближе к свету, да и жаровню к себе подвинь, озяб, вижу, чай не Италия.

Посмотрела на меня волоокая молодка, кинула взор тяжеленный, таким взглядом крепостную стену обрушить не сложно, вздохнула печально да и ходу. И то верно, не люблю толстух.

— Цезаря почитаем. Тем более что со вчерашнего всего ничего оставалось. А потом по-новой будем Фукидида с Ксенофонтом изучать, ибо упускаю я что-то важное в организации своих конных рыцарей. И это… мастера ко мне должны доставить, того, которому я повелел броню для лошадей разработать. Скажи страже, как появится — немедленно сюда.

* * *

По дороге до Вюрцбурга много забавного наслушался о пошлинах, взимаемых городами, в распоряжении которых находятся мосты через Майн. Вообще, мост — штука полезная, а для некоторых и весьма прибыльная. И главное, ничего не нужно делать. Посадил людей по обеим сторонам моста, дабы сбирали подорожные пошлины, и бед не знай. Течение в реке такое, сунешь ногу, оно тебя за сапог хвать — и ты уже в воде, так что ежели в доспехах, все шансы не выбраться. По-любому приходится за пользование мостом платить, и вот тут начинается представление, если в городе ярмарка или какие-то важные события грядут, пошлины взлетают до небес. При этом города за мосты платят в казну фиксируемую сумму, а сами задирают цену, как своим бабам подолы не задирают. В общем, решил издать закон о том, чтобы все цены за проходы через мосты в Империи были одинаковыми. Кроме того, с тех, кто со знаком императора к мосту подойдет, никаких пошлин вообще не взимать. А то ерунда получается, к примеру, я жду войска, а они по причине безденежья к назначенному месту добраться не могут.

Потом настал черед конфликт между архиепископом Майнцским и пфальцграфом Германом фон Шталека разбирать. Ну, которые территории друг друга разоряли, мне еще Райнальд в Италию об этом писал. Вот и до вас, голубчики, руки дошли.

— А ну, Отто, пока отец тебя к себе не вытребовал, сообщи уличным мальчишкам, что император желает купить у них самых грязных, блохастых, шелудивых и вонючих уличных псов, каких они только сумеют раздобыть.

Уставший от долгого совета, Отто подскочил, как ужаленный, несколько мгновений стоял, вытаращившись на меня, а потом прыснул, вылетев из зала с такой скоростью, что стража едва успела открыть перед великаном двери.

— Сколько собак-то покупать? — осведомился он уже на пороге.

— Двенадцать, — стараясь сохранять бесстрастное выражение лица, сообщил я. После чего приговорил к древнейшему позорному наказанию «несение собаки» их милость архиепископа Майнцского и пфальцграфа Рейнского с десятью сподвижниками, «геройски проявивших себя» в чужом лене. Узнав о каре, болезный архиепископ схватился за сердце, потеряв сознание, а пфальцграф стоял точно громом пораженный. Но я был неумолим. В назначенный час улицы Вюрцбурга были битком забиты зеваками, под бой барабанов и вой труб, Отто велел мальчишкам вывести на веревках двенадцать шелудивых псов, после чего к каждому из приговоренных был привязан один питомец. Несмотря на то, что архиепископ еле стоял на ногах, пес все-таки был подведен и к нему, после чего я счел возможным проявить монаршую милость и освободил несчастного Арнольда от наказания. Остальные осужденные тоже начали было поглядывать в мою сторону, но не лишать же зрителей долгожданного действа. Маршрут был разработан заранее, и вдоль дороги, по которой следовало двигаться собаконосцам, стояла стража, которая не позволила бы ни потерять по дороге животное, ни причинить ему страдания, в то время как не понимающие, чего от них хотят, псы имели возможность кусаться и вырываться.

Позже мне доложили, что от пережитого позора пфальцграф спился у себя в замке и чуть ли не через месяц после экзекуции умер.

Что же, когда в стране освобождается лен, самое время императору подумать, кому его отдать, выбор пал на моего младшего брата, Конрада.

* * *

Последнее время завел себе обычай: утром купаюсь, днем сужу, а вечером переодеваюсь попроще и иду с Отто по городу бродить. Мне во время хождения думается лучше, а Отто, что Отто, он не мешает.

На рынках торговцы орут, один другого перекрикивает, ясное дело, как запоет рог начальника стражи, расторговался или нет, а все свои пожитки в телегу или корзины сложишь, лавки закроешь — и по домам.

Идем, справа молочный ряд, пастухи в распахнутых тулупах предлагают творог, подошел, поглядел. Две корзины, в которых на чистых, будем надеяться, тряпицах, возлежат творожные горки, в одной — желтоватый, в другой — более светлый, чем ближе вечер, тем дешевле. Тетка в линялом платке предлагает желающим испробовать молоко. Щедро льет густое, должно быть, козье в глиняную чашку, подает с поклоном. За пробу платить не надо, но мы кидаем пару монет. Другой ряд — шерстяники да валяльщики. Прямо при тебе, если надо, тюфяк набьют, так что рачительный хозяин волен лично проследить, чем набьют, сколько кладут. Можно шерстью, конским волосом, да хоть соломой. Хорошо бывает ночью валяться на теплых матрасах и тюфяках, сверху накрываясь мягкой шкурой. Я-то даром что император, а в походах, считай, как все, на собственном плаще, в лучшем случае на одеяле, что в обозе возят, отдыхаю. А набить бы тюфяк шерстью да и таскать с собой.

Лавка столяра, кузня, пекарня… запах такой, не пройдешь мимо, а пройдешь, так слюной захлебнешься. Не выдержали, взяли пару сладких калачиков. Хороши! Сели тут же, чурбаны подходящие сыскались, а из соседней лавочки уже мальчишка летит, рот до ушей, сам чумазый! «Дикий мед! Господа хорошие. Не желаете ли? Калачик макнешь, уууу вкуснотища!» — судя по веселой роже, оголец этого медку частенько у хозяев таскает. Что же, попробуем и медку. А народ нас приметил и, уже не стесняясь, подходит, свой товар тут же на земле раскладывает.

— Лыко для веревок, господа, вам лыко не нужно? Дешево отдаю.

— Есть кора для дубления кож.

— Яблочки моченые, винцо из них же.

— Ты, господин, зачем здесь сидишь? Ты у меня в кабаке лучше сиди. Кабанятина на вертеле, рыба жаренная, на сковородке дозревает, колбасы, сыры… да… Ладно, не хочешь — не надо, ты только у церкви в таверне не сиди, да, потому как у церкви завсегда убогих полно, а ведь все они паршивые, кривые, косые, озлобленные, в раз сглазят или порчу нашлют.

Глава 27 Время свадеб

Исколесив Баварию вдоль и поперек, мне все же пришлось заехать к пфальцграфу Оттону IV фон Виттельсбаху и его супруге Эйлики фон Петтендорф[85] — родителям моего Отто, дабы сделаться от их имени сватом для заранее выбранной моему другу Агнес ван Лооз. Долг, как говорится, платежом красен, когда-то Отто ездил за моей неверной супружницей, теперь я привезу жену ему.

— Ты того, Фридрих, — Оттон густо покраснел. — Ты бы не помнил зла. Я ведь тогда ничем не мог помочь. Твой отец все сам решил. Я, того, не виноват.

— Так что же, мне ее с моста в воду сбросить, коли окажется, что рыльце-то в пушку?

— А хоть и в воду, — мрачнеет Виттельсбах. — Ты император, тебя нам Бог дал.

— Если неверная, стало быть, в воду, — серьезно киваю я, а сам уже готов рассмеяться. — А коли уродина, косая, хромая, с горбом или вдруг не видит, не слышит и при этом чиста точно голубица?

— Такую? — Отто сжимает огромные кулаки, — такую я и сам прибью, пожалуй. Впрочем, если услышишь, что она с кем-то там любится, и нареченного не ждет, просто разворачивайся. Пусть любит сколько захочет. В случае чего наследство потеряю, но ты же меня со службы не выгонишь? Проживу как-нибудь.

Старый пфальцграф тоже не шибко обрадовался моему решению за Агнес ехать, да разве его кто спрашивает. Оттон меня провожал, за стремя держался, в глаза заглядывал, все боялся, что я ему отомщу и развратную девку на брачное ложе приведу. Но да разве ж я мстительный? Просто подумал, что коли Генриху Льву — новый лен, может, и Отто какой подарок сделать? Была бы моя воля, всех красавиц из самых лучших семейств вместе собрал и ему лучшую выбрал бы, не Беатрикс, понятное дело, но тоже не сплоховал бы. Нешто мне плохо будет, коли лучший друг счастье обретет?

Невеста здоровяку Отто попалась крохотная да хрупкая, но с огромными яркими глазищами, неправдоподобно длинными ресницами и темными длинными волосами, заплетенными в косу. Юная, скромная, очаровательная. Иногда посмотришь на девушку и думаешь: ну почему нельзя вот так обнять ее, положить на плечо и унести к себе домой? Нет, дорогие девицы, и не надейтесь, сердце мое полно любовью, в нем правит царица души моей Беатрикс. Вот интересно, ждет меня дочка Рено Бургундского или давно позабыла? Вполне могла уже и замуж выйти, мне докладывали, помер ее пройдошливый дядя-опекун, так что одна она Беатрикс — наследница графства Бургундского. Сколько ей сейчас, прекрасной девочке, играющей с моим сердцем, как с куклой. Одиннадцать. Пора, не пора, я иду со двора.

Отто перетрусил перед своим браком, как не трусил при взятии крепостей, все боялся, что я ему в отместку жабу привезу, а как увидал, дара речи лишился, сначала стоял, точно столб, потом подошел на негнущихся ногах, ни дать ни взять рухнет.

— Смотри, медведь баварский, узнаю, что обидел чем крошку, с немалым войском вернусь.

— Да я, да мы… Век за тебя, Фридрих, Богу молиться стану, а ее, касаточку мою, Агнес прекрасную, на руках всю жизнь носить буду. — И тут же клятву произнес, что не предаст, не обманет, а коли судьба так рассудит, что жена его умрет раньше, никаких больше жен не возьмет.

А потом, заглянув в смеющиеся от счастья и внезапной любви глаза нареченной, легко подхватил ее на руки. Фридрих, сделай еще одно доброе дело, прикажи попам венчать нас немедленно, а то батя говорит, как минимум через три дня. Не можно ведь ждать!

— Почему бы и нет? — сам брови сдвинул, будто гневаюсь. — Где у нас тут епископы, архиепископы, ну хоть местного попа тащите. Вот ведь лукавое племя, то табуном ходят, а как нужда припрет — никого.

Ага, нашли, тащат тощенького, напуганного, приехал графского сынка со свадьбой поздравить, а тут ему и подфартило.

— Что же мил друг, венчай сих господ немедля, коли не забыл, как это делается. — Гремлю на всю округу, чтобы все слышали. Как бы голос не сорвать, а то бывало уже. А Отто действительно невесту с рук не спускает, словно боится, что уведет ее кто-то, из-под носа выкрадет. И Агнес тоже хороша, прильнула к будущему мужу нежной голубкой, а в глазах бесенята. Только тронь, вот у меня какой муж сильный, попрошу, кого хочешь в лепешку расшибет.

Священник свое дело знает, а ежели кто из гостей добраться в замок к сроку не успел, так, поди, не откажется за пир свадебный сесть. Час на подготовку. Куда больше? Невесте, понятное дело, платье заменить, зря, что ли, везла? Попу облачиться по всем правилам, остальным — по желанию.

Хотел в Тюрингию к Юдит заскочить, двойню она в конце прошлого года мужу подарила. Но решил обождать, будет еще оказия, а пока дел невпроворот. Старшего из близнецов в мою честь Фридрихом назвали, младшего Германом. Верно говорили о Юдит, счастье она приносит, не иначе, все сыновья живы и здоровы. Вырастут, одарю по-королевски и к делу приставлю. Только бы Юдит родила другую Юдит, чтобы счастье не покидало нашу землю, чтобы черноволосая волшебница охраняла покой своей страны.

Как и следовало ожидать, венчание получилось вполне себе торжественное, да только я на пиру денек посидел, счастья новобрачным пожелал, да и в дорогу засобирался. Ибо архиепископ Безансонский, который опекает мою голубку Беатрикс, на письмо мое ответил и теперь в гости ждет. Императорское сватовство ничем особенным от любого другого сватовства не отличается, те же смотрины невесты, тот же сговор да изучение приданого. Только я сразу решил, не к чему мне сватов туда-сюда гонять, Отто с брачного ложа срывать, Райнальда Дасселя дожидаться. Видел я ее, ангелицу Божью, и я вот что скажу: ежели она в девятилетнем возрасте мне в душу запала, нежели теперь хуже сделалась? Отчего бы бутончику прекрасной лилии не расцвести, а увять во цвете лет? Так что, можно сказать, смотрины давно прошли, обойдемся без лишних церемоний.

Приехал, сначала, как водится, к архиепископу, а потом уже вместе с ним в монастырь, где дорогая сердцу моему Беатрикс воспитывалась под присмотром добрых монахинь.

Нежная девочка с золотистыми длинными волосами снова стояла передо мной, непосредственная, милая, понимающая все без лишних слов. Она сама вышла на встречу, с веселым вызовом заглядывая в глаза.

— Что же ты не писал мне, Фридрих? — спросила она и тут же потупилась. — А вот я писала, часто-часто. Все письма у меня в келье. Хочешь, почитать?

Моя судьба была решена, я держал в руках исписанные аккуратным детским почерком надушенные розовой водой листы пергаменты. Ловя себя на сумасшедшем желании подхватить Беатрикс на руки и кружиться с нею по всему монастырю, как совсем недавно это проделал Отто. Но я сдержал свой порыв, могущий напугать девочку, и, подарив ей кольцо, попросил Бертольда Церингена возвестить меня, когда произойдет чудо превращения девочки в девушку, после чего мы немедленно сыграем свадьбу.

Помню, на обратном пути, довольный исходом дела, архиепископ рассказывал об огромном приданом Беатрикс Бургундской: о пяти тысячах рыцарей в броне, об урожаях и, главное, о принадлежащих ей крепостях по ту сторону Альп вплоть до города Турина! Теперь приданое Беатрикс — Бургундия на законных основаниях входила в состав Империи, так что наше государство расширялось и крепло.

Пообщавшись с городскими главами в Безансоне, я вдруг встретился глазами с архиепископом Бремен-Гамбургским, который посмел напасть на владения Генриха Льва в то время, когда мы с кузеном были в Италии, и, тут же отыскав Генриха, исхитрился убедить обоих о нецелесообразности дальнейших дрязг. Ай да я!

Что еще? А, чуть не забыл, Райнальда спросить, вернул ли аббат Вибальд ему то, что брал.

Эй, начальник стражи! Ау! Есть тут кто-нибудь. Ага. Ну, давай, что ли, сразимся легонько! Да не бойся, какая разница император я или нет, мне ведь тоже тренировка нужна. Ну, с богом, к бою!

* * *

В июне в сопровождении родственников и архиепископа Безансонского моя невеста Беатрикс прибыла в Вормс, где уже 10 июня 1156 года мы венчались, и тут же моя жена была коронована сначала как королева Германии и тут же как императрица! Последнее, разумеется, в разрез с правилами, но да разберусь как-нибудь с римским-то епископом, его, если я правильно понимаю, если что, и сместить можно. Мы же из Вормса всем свадебным кортежем да в Вюрцбург на свадьбу. Вормс просто не вместил бы такое количество гостей, ведь поздравить своего императора явились с самых далеких уголков Империи, и соседи не подвели, уважили. Король Англии Генрих II прислал послов с подарками, города Италии — от каждого отделения делегация.

Специальный монах всех гостей перепишет, и потом на досуге посмотрим, кто поздравил, а кто и пожадничал. Такие вещи тоже без внимания оставлять не след, только не до них мне теперь, потому как рядом со мной на собственном троне с витыми ножками и золотыми цветами восседает красавица-жена — императрица Беатрикс, маленькая, одиннадцати лет от роду. Но да вырастит, я полагаю. А и крошкой останется, не беда. К слову, я тоже Отто в подмышку дышу, но я император, а он… надо будет Виттельсбаху еще что-нибудь подарить, попозже. Теперь он вполне счастлив сидит за столом рядом с прекрасной Агнес, друг на дружку влюбленно смотрят и ни людей, ни своего господина, считай, не видят, ибо друг в друга погружены до полного самоотречения. Как сюда-то добрались? Получится ли у нас с Беатрисой вот так же глядеть друг на друга, зная, что никогда не наглядишься?..

А как сваты начали жениха с невестой славить да в спальню провожать, звездочка моя ясная Беатрикс задрожала вся, слезки в глазках, что такое? Ясное дело, добрые монахини наговорили с три короба всякого про первую брачную ночь, и… интересно, если монахиня с детства в монастыре воспитывалась и оттуда ни разу не вылезала, откуда ей про такие вещи знать?

Но да и я об этом деле кое-что, слава богу, ведаю. И на брачном ложе ждет императрицу сюрприз — элегии Проперция о любви к красавице Кинфии и притчи Соломона. Вот их-то я ей и стану читать и в эту ночь, и в следующие, сколько понадобится, столько и прочитаю. Пусть знает, никто не обидит мою жену, главное, сам не обижу. А что простынь кровавую поутру не вынесут, так любой обычай за глупостью и вредностью и упразднить не грех. А завтра подарю ей дивную лошадь белую с длинной шелковой гривой, научу верхом скакать, если она, конечно, не умеет. Будем вместе гулять, вместе Богу молиться, вместе трапезничать, музыкантов, поэтов слушать, танцевать…

Глава 28 Семейное счастье

Вот ведь как бывает, думал, воспитаю жену по собственному вкусу, а глядишь, она сама меня и воспитала. Утром после завтрака я ей лошадь обещанную, белую с гривой длинной, золотыми лентами заплетенную, подарил, а она — хитрушка, вдруг чуть ли не с места возьми да и взлети в седло. «Фридрих, догоняй!» — и понеслась. Отличная наездница моя Беатриса оказалась. Но на том сюрпризы не закончились, дома ее и на ножах, и на мечах фехтовать учили. Возможно, кто-то возразит, что это не занятие для благородной дамы тем более императрицы, а по мне так в самый раз. И если с наложницами, веселыми девицами да благородными владычицами замков мне по-хорошему и поговорить было не о чем, тут совсем иной расклад. Я иду тренироваться с мечом, и жена рядом — одета как мальчик-паж. Вместе ножи в цель метаем, наперегонки скачем. С такой женушкой милое дело и в походы ходить. Поет — заслушаешься, стихи слагает.

Попросила меня, по примеру Лангедока, позволить ей двор любви у себя учредить. Не проблема. Только скажи, что для этого нужно? Сколько денег. Все оплачу. Не жалко.

Оказалось, не слишком много. Провели три-четыре поэтических турнира с богатыми призами. Лучшего провозгласили королем поэтов. Присутствующие на праздниках трубадуры эту весть по всем землям разнесли, вот и потянулись трубадуры из Франции и Англии, с Лангедока и Италии. Сами добирались, кто на коне, а кто и пешим-драным — нищие краше одеваются. И всех Беатриса встретила, приветила, одарила деньгами и одеждой. В общем, с трубадурами и жить стало веселее. Одни поют о любви к прекрасной даме, другие — о войне, третьи — об охоте, четвертые — о служении Богу и сюзерену, пятые — про рыцарские подвиги. Были и смешные песенки, которые моя солдатня уважает, там наши всегда побеждали, отнимая у противников жратву и баб, а враги убегали, сверкая голыми задницами.

Но долго наслаждаться своим семейным счастьем с Беатрисой не получилось, так как дядюшка Язомирготт сильно за Баварию обижался. Пришлось ему пожаловать Австрию, которая получила новое название Австрийское герцогство. Впрочем, что такое эта самая Австрия, или Восточная марка, как ее еще называют в старинных документах? Это часть Баварии, бывшая ее часть. То есть, отказавшись от Баварского герцогства, Язомирготт получал компенсацией всего лишь его часть. Как ни странно, положение дел спасла маленькая императрица, которая забежала ко мне на заседание, послушала, как мы с Язомирготтом лаемся, а потом отозвала меня в сторонку.

— У Язомирготта есть одна слабость, — выпалила она, жарко прижавшись щекой к моей груди. — Тятенька говорил, что нужно на слабостях людских играть, и дядя, опекун мой, царствие ему небесное, был с ним в этом вопросе согласен.

— Что за слабость? Почему не знаю?

— У него жена есть, любимая на все времена! — Хорошенькое личико Беатрисы освещается счастливой улыбкой, озорные глазки только что не подмигивают. — А у нас с тобой, Фридрих, когда эта самая любовь начнется?

— Жена? Ну, как же… как ее? — Стою, во рту пересохло, обнял бы плутовку, в постель отнес, никакие государственные дела меня бы оттуда не вытащили.

— Феодора[86], племянница императора Мануила Комнина, — помогает мне Беатриса, — боится он, что коли спьяну с коня свалится или другой какой смертью преставится, останется она без ничего, потому как лен тебе отойдет, а ты его другому передашь.

— Ясное дело, передам.

И тут до меня дошло, «маленький лен или большой», а рано или поздно его все равно отберут, а вот если передать в вечное пользование? А если впервые закрепить право наследования за женщиной? Ведь сколько случаев, когда в семье одни девчонки нарождаются, нет законного наследника, и все прахом. Давно назрела необходимость произвести коренные изменения.

Так и сделал, дядя Язомирготт получил Австрию, на которую не мог претендовать ни один германский король или император и которую можно было передавать в наследство даже по женской линии. Таким образом, 17 сентября 1156 года Генрих II Бабенберг, он же Язомирготт, в присутствии многих свидетелей передал мне семь знамен, символизировавших собой власть над Баварским герцогством, которые я тут же с величайшей радостью вручил Генриху Льву. После чего кузен, разумеется, это было оговорено заранее, оставил у себя пять из них, а два, относившихся к Австрии, с поклоном вернул мне, чтобы я пожаловал их новому герцогу Австрии и его супруге Феодоре. Так были примирены между собой Вельфы и Бабенберги!

Итак, наконец-то я выполнил обещания, данные перед коронацией, но теперь у меня в Империи образовалась Австрия с ее наследственной монархией — государство в государстве — и Генрих Лев с его двойным герцогством. Одно нарушение закона на другом. Уверен, что князья не подняли бунт только потому, что им всего не рассказывали. Зато обошлись без крови, в придачу лютые враги сделались друзьями и союзниками. Теперь оставалось каким-то образом прибрать к рукам оставшиеся итальянские земли, сделав свое формальное право на них правом реальным.

— А я давеча разговаривала с канцлером, он мне певца одного привез, так я их обоих за стол усадила и дядю твоего Оттона[87], который историю твоей жизни затеял писать, он как раз у меня в ту пору был, — старается увлечь меня разговором Беатриса, — так знаешь, что самое смешное? Оказывается аббат Вибальд давно уже, еще до итальянского похода, выманил у Райнальда какие-то редкие книги да так и не отдал. Канцлер в присутствии нас всех брякнул, что удавит при случае этого вора Вибальда или яд ему подсыплет. Представляешь?

— Какие страсти! — я обнял жену за плечи, невольно замечая, что со дня нашей свадьбы она немного подросла.

— Ага. Самое смешное, что Вибальд сначала говорил, де книги хранятся у него в библиотеке, потом, будто бы он их папе в Рим послал посмотреть, а тот их того… зачитал. Когда же канцлер к нему в третий раз, с войском, пришел да монастырь, где в то время проживал Вибальд, осадил и книги назад потребовал, тот и вовсе заявил, будто бы все эти книги были сперва из папской библиотеки похищены, а потом им возвращены. Так что и спрашивать не с него надо. А теперь и вовсе старается с Райнальдом не встречаться.

Глава 29 Малый совет

— Что такое Италия — богатая страна, на золото которой в Германии регулярно устраиваются мятежи. Вывод, — Райнальд Дассель лукаво подмигивает членам малого совета, собравшимся в королевской библиотеке Аахена, — должно быть, золотишко у них того, лишнее…

В зале смех и бряцанье оружием.

— А теперь ответьте на вопрос, кто есть присутствующий здесь наш друг и сюзерен на все времена Фридрих? Император. Правильно! Италия — часть Империи? Часть. А раз Италия — часть Империи, стало быть, итальянские деньги — имперские деньги. А кто должен распоряжаться деньгами Империи? Правильно, император. Но если бы Фридрих получал эти деньги, он бы отдал их князьям, которые занялись бы укреплением крепостей, постройкой монастырей и церквей — словом, употребили с пользой. Он ни за что на свете не потратил бы их на организацию беспорядков в собственной Империи. А как называются люди, присвоившие себе чужие деньги? Правильно, воры. Вот и получается, что воры отправляют его — имперские деньги на организацию беспорядков в его же Империи. В нашей Империи, господа!

Хороший оратор Раймонд, слушаешь его, душа радуется, я у него многому уже научился. Честно скажу, фраза: «С тех пор как Господь передал в наши руки власть над Римом и миром, нашей высочайшей обязанностью является попечительство о Священной империи и о Божьем царстве!» — из моего письма князьям. До последней буквы написано им. Иными словами, если мы обязаны попечительствовать о Священной империи и о Божьем царстве, стало быть, и над папой римским, и над непрестанно наглеющем Миланом, над всеми, кто в этой самой Империи проживают.

— Ничто в Империи не должно делаться без соизволения на то императора, который хозяин в своем доме, — разговаривая с нашими господами, Райнальду приходится делать большие паузы, растолковывая самым толстокожим что да как. — Только император может приказать снести с лица земли город или построить его заново. А вот Милан воспользовался отсутствием императора в Италии и возродил Тортону.

— Ну и что? — откровенно изумляется дядя Оттон. — Город ведь — хорошее дело, будет налоги платить. — При Оттоне-летописце на всех советах, даже на малом, не менее двух писарей. Всерьез взялся грамотей Оттон, за писание истории моего царствования.

— А как же престиж государя? — возмущается Райнальд. — Кроме того, по нашим сведениям, миланцы принудили Кремону заключить с ними перемирие, после чего они уже вместе тиранят Комо и Лоди!

В зале недовольный ропот.

— Если мы стерпим, позволив наглецам и дальше подрывать авторитет императора, и не накажем Милан, итальянцы будут нам в лицо плевать.

После чего молодой монах зачитал присланные в императорскую канцелярию челобитные из Павии, Комо, Новарры и Кремоны. Дослушав последнее послание, я беру слово и объявляю о необходимости еще раз навестить Италию. Официально это решение будет обсуждаться в марте на рейхстаге в Фульде, времени на сборы ровно год, но прежде мы должны решить все «за» и «против» в кругу своих. Свои — это: канцлер Райнальд Дассель, архиепископ Мерзебурга Вихман, котяра Эберхард II фон Отелинген, Оттон-летописец, из Лотарингии приехал муж Берты, Маттиас I, из Тюрингии — Людвиг II, муж Юдит, кузен Генрих Лев, мой младший брат Конрад, ну, разумеется, Отто Виттельсбах и дядя Язомирготт.

Собрались тесной компанией обсудить два насущных вопроса, поход в Италию и упрочение дружеских связей с Византийской империей, а также выпить за Маттиаса, Берту и их троих детей — Симона, Ферри[88] и Юдит[89]! Симон — семнадцатилетний красавец, напомнивший мне Маттиаса, в ту пору, когда тот приезжал свататься к Берте, Ферри — любимец матери, очень похож на своего деда, моего отца, и самое главное сокровище — черноволосая Юдит! Я вспомнил, как Маттиас мечтал жениться на Юдит, посмотрел на располневшего герцога и тот хитро подмигнул мне. Все-таки сделал по задуманному, добыл для родной Лотарингии фею. Не просто Юдит — сердце болезненно екнуло. Как похожа! Не случайно Маттиас привез ее только теперь, перед новым походом. Значит, добра мне желает. Впрочем, пир — это после, сейчас дело делать надо.

На этот раз канцлер готов положить руку на отсечение, что князья поддержат меня за милую душу. Теперь-то легко, не болтаются на шее долги и обещания, не стоят за спиной враги с кинжалами.

— В мое отсутствие управлять Германией поручаю герцогу Баварии и Саксонии Генриху Льву и канцлеру Райнальду Дасселю.

Свершилось, теперь тот, кто прежде досаждал, станет прикрывать мне спину. Встрепенулся Генрих Лев, возрадовался, хотел уже на колени пасть, но я его остановил. Какие церемонии между родственниками и друзьями, да еще и на малом совете?!

— И последнее, басилевс, понятное дело, на меня нынче окрысившись, что не женился на царевне Марии, но не вечно же он на меня станет дуться. Один вопрос, кого послать, но так, чтобы этот человек, с одной стороны, сумел найти общий язык с тамошней властью, и с другой — чтобы не был мне необходим в походе?

— Предлагаю Вибальда, — Райнальд накручивает на палец длинный белый локон.

— Почему Вибальда? Ты же с ним вроде как на ножах? — удивился Язомирготт.

— Ну да. Он тебе вроде как старинные книги не возвращает, — поддержал брата Оттон-летописец.

— И не вернет. Держи карман шире! — подлил масла в огонь Генрих Лев.

— Не вернул и не вернет, — кривит красивый рот канцлер. — Но дело прошлое, неужели мы — государственные мужи — будем сводить мелочные счеты, да еще и накануне важного похода? В общем, я предлагаю кандидатуру Вибальда из Люттиха, так как он уже бывал при византийском дворе и не растеряется на месте, это первое. И второе, в его преклонных летах он даром никому не нужен в новом итальянском походе. Впрочем, я не настаиваю, предложите лучше.

Проголосовали, утвердили.

— Как же, мелочные счеты, — шепнул мне уже на лестнице Вихман, — знаешь, какие книги спер у него Вибальд? Вергилий с двенадцатью цветными иллюстрациями, Каролингские книги, а также «Кодексы Ватикана»! Да я уж насколько смирный человек, а коли у меня такая недостача приключилась, не побоялся бы и лично оскверниться, убил бы проклятого!

Глава 30 Ошибка перевода

Как выяснилось, желающих ехать в Италию набралось немало, и по идее, я мог бы пуститься в путешествие не через год, рискуя еще раз встретить лето в этой жаркой стране, а ближайшей осенью, но тут подвалили польские проблемы, а Польша куда как ближе к немецким границам, нежели Италия. Подрались два брата — Болеслав IV[90] и Владислав II[91], тот, что уже лет десять как официально изгнан. Причем так схватились, что разнимать пришлось, и вместо Италии в начале августа я прибыл во главе имперского войска в крепость Галле, что на реке Заале, откуда открывалась прямая дорога на Польшу.

Народу собралось немало, считай, все князья Саксонии и Тюрингии, Виттельсбах с величайшей неохотой оторвался от прекрасной Агнес, чешский герцог Владислав II подошел. 24 августа форсировали реку Одер, тесня поляков, которые, отступая, жгли собственные крепости, деревни и поля, оставляя нам выжженную землю. Такие их действия злили наших командиров и простую солдатню, так как, несмотря на то что мы таскали за собой обозы с продовольствием, еды реально не хватало. Наконец, загнанный в угол Болеслав поклялся прибыть на Рождество в Магдебург, где он в присутствии князей уладил бы давнишний спор со своим братом. В подтверждение добрых намерений он принес вассальную клятву, заплатил контрибуцию и обещал прислать 300 рыцарей для участия в итальянском походе, тут же выдав заложников, которых я был волен покарать, в случае, если Болеслав нарушил бы свою клятву.

Так закончился поход на Польшу. Я же уже летел в Вюрцбург, где на 28 сентября 1157 года был созван хофтаг и парад войск. Здесь я посвятил в рыцари своего кузена, сына дяди, Конрада Фридриха, который достиг четырнадцати лет и окончательно уже передал ему Швабию. Уверен, многие не верили, что малыш получит хоть что-нибудь, я же изначально решил, что едва Фридрих достигнет совершеннолетия как… Одним сторонником больше. Сразу же после посвящения в рыцари я торжественно передал аббату Вибальду шкатулку с письмом к императору Мануилу, попросив его непременно рассказать императорской чете о произошедшем сегодня. Как-никак супруга басилевса — родная тетка молодого Фридриха, ей будет приятно такое развитие событий. До Константинополя Вибальд должен был сопровождать византийских послов, так что я был уверен, что во время пути хитроумный аббат сумеет и подружиться с сановниками басилевса, и, возможно даже, собрать необходимые ему в дальнейшем сведения.

* * *

— Посол от короля Дании Вальдемара I[92]. Худощавый, со впалыми щеками и лихорадочно горящими глазами, посол говорил с приятным акцентом. — Его величество, мой король, просит императора Фридриха I о защите и покровительстве, взамен приносит клятву верности… Просит считать его, Вальдемара Датского, твоим покорным ленником.

— Ничего не подарил, ничего не посулил, — цедит сквозь зубы Райнальд.

— А что он, бедняга, может пообещать, сам только-только вскарабкался на престол, страна кровью залита, земля не родит, зато враги из всех щелей, — так же вполголоса заступается за датчанина Вихман.

Я благосклонно киваю послу. Все правильно, клятва верности — именно то, что мне сейчас нужно, особенно перед итальянским походом.

— Посольство его величества короля Венгрии Гезы II…[93]

В самом центре зала остановилась стайка вельмож, похожих друг на друга, словно родные братья. Почему я подумал, что они как братья-погодки? Потому что все они безбородые, у всех темные усы с проседью, указывающей на зрелый возраст каждого.

— Молодой Геза мало что решает, хоть и коронован в одиннадцать лет, после смерти своего отца, короля Белы II Слепца[94], — шипит в ухо, должно быть, заранее выяснивший всю подноготную о гостях, Райнальд.

— Слепца? У них что, слепец может править?

— У них и не такое бывает, — отмахивается канцлер, но, видя мою заинтересованность, должно быть, вспомнив что мой отец не взошел на престол, потеряв всего-то один глаз, продолжает: — Белу ослепили, когда тому было семь лет, так как его отец, принц Альмош[95], поднял восстание. В наказание король Кальман Книжник[96], старший брат Альмоша и дядя Белы, ослепил их обоих и отправил в монастырь. Потом Альмош, уже будучи слепым, предпринял новую попытку свергнуть брата, снова был разбит и бежал в Византию. А маленького слепого Белу спрятали у себя монахи. Ну а дальше, после короля Кальмана, правил его старший сын Иштван II, который умер, не дожив до своего совершеннолетия. Уже будучи смертельно больным, он нашел живущего в монастыре Белу, женил его на какой-то там княжне, а потом объявил своим наследником. Вот так, из полного забвения и на престол… — Райнальд вздохнул, оправляя длинную прядь светлых волос, — одно плохо, не способный найти себе иных развлечений, Бела невероятно много пил, отчего и рано сошел в могилу. Так что его сын Геза был провозглашен королем.

— А правила за него мамаша Илона Сербская[97] и ее брат Белош, — помогает Райнальду Вихман.

— Наш король Геза II просит великого императора принять его заверения в искренней преданности и обязуется прислать пятьсот конных рыцарей в полном вооружении для участия в военном походе против Милана.

— Вот это по существу. Спасибо!

— Герцог Бургундский, посол Павии, герцог Саксонский…

Одни господа сменяли других. Кто-то передавал подарки: книги, редких животных, украшения, вассальные грамоты…

— Посол от короля Англии Генриха II Плантагенета[98].

— Все, что нужно королю Англии, это чтобы ты не заключал союзного договора с Францией, пообещаешь — он тебе ноги мыть станет, — хихикает Эберхард.

— Или полижет что, — не отстает от приятеля Райнальд.

— Мой король в ожидании итальянского похода высылает подарок — невиданный доселе шатер. Сейчас твои молодцы как раз пытаются развернуть его на лужайке, да только это у них не получится, пока они не изготовят специальное подъемное устройство, ибо никогда прежде в твоей Империи, да и нигде в мире, не ставили столь великого шатра.

Выглянул в окно, оценил. Желтое, можно сказать золотое, полотно покрывало всю лужайку без остатка. Слуги безрезультатно пытались развернуть шатер, да куда там.

Я искренне поблагодарил английского посланника. Вот это значит уважил.

— Это еще не все, — расплылся в довольной улыбке посол, после чего развернул пергамент и громко прочитал: «Мы, Генрих II Английский, кладем к ногам вашего величества свое королевство и все, чем владеем, дабы все исполнилось по единому вашему мановению и свершилась воля вашей Империи. Нерасторжимый мир и благотворная торговля должны царить между нашими народами. При этом вам, обладающему высшим достоинством, надлежит повелевать, а у нас не будет недостатка в готовности повиноваться».

Все речи сладкие, точно медом вымазаны, послы улыбаются, низко кланяются, интересно, сколько из произнесенных клятв будет похоронено и забыто? Сколько сохранят верность до конца?

Жаль, нет у меня такого ясновидящего, который, посмотрев на человека, мог бы сказать, с честью тот пришел или вынашивает предательство. Каким клятвам верить? Вот, казалось бы, папа Адриан IV молился вместе со мной у гробницы апостола Петра, клялись друг другу, крест целовали, а летом, конкретно 18 июня 1156 года, взял да и заключил договор с сицилийцами, так называемый Беневентский конкордат. Меня просил не вступать с ними в переговоры, а сам… и как это теперь понимать? И что мне с этим делать?

После Рождества пришлось ехать в Безансон, так как в Бургундии дел накопилось… а весной Италия, никак нельзя отложить. Не случайно бургундский посол расшаркивался да поклоны бил. Просмотрел бумаги — авгиевы конюшни… пришлось созывать большой рейхстаг прямо в Безансоне, пусть все видят, как император вершит правый суд. А заодно принимает иноземных послов.

— Посольство от его святейшества папы Адриана IV.

В зал упругой походкой входят давний знакомый — канцлер Роланд и кардинал Бернгард.

— Сейчас будут оправдываться за союз с Сицилией, — шепчет Райнальд.

А Роланд хотел было что-то сказать, да ни с того ни с сего на моего канцлера злобно воззрился, точно дыру на нем собрался прожечь. Глядит, сопит, и Райнальд на него сверху вниз поглядывает с усмешкой нехорошей. Наконец взял себя в руки папский посланник, попросил личной аудиенции.

— Нельзя личной, он же профессор права, он тебя в два счета вокруг пальца обведет, — засуетился Райнальд.

— Ни в коем случае, ни слова наедине, — в другое ухо взволнованно шепчет Эберхард.

— Еще чего, чтобы потом папа счел меня трусом?! — это уже я возразил, впрочем, не особенно уверенно, спесь спесью, а эти двое до сих пор меня не подводили. Если я понял правильно, Роланд и Райнальд имеют какой-то давнишний зуб друг на друга. К добру это или худу лично для меня и для Империи, пока не понял. Впрочем, при мне они не посмели выяснять отношения. Райнальд принял из рук Рональда папское послание и, пробежавшись по нему глазами, начал переводить на немецкий.

Первая же фраза заставила меня неприязненно поморщиться, душка Адриан именовал себя не иначе как «отец», а меня — покровительственно «сын», и кардиналов, что уже совсем недопустимо, «моими братьями»!

В зале начали недовольно перешептываться.

Далее папа требовал вернуть свободу Эскилю Лундскому[99], продолжавшему дело Адриана в плане отделения датской церкви от Гамбургского архиепископства. То есть чтобы они ушли из-под руки Империи и переметнулись к папе. Согласно общепринятой версии означенный Эскиль находился в руках пленивших его разбойников, на самом деле был схвачен по приказу моего канцлера.

«Поскольку же ты не заметил и не покарал такого бесчестья для всей церкви, мы опасаемся, что причину сего следует искать в том, что некий злой человек, сеющий раздор, нашептал тебе это». Услышав о злом человеке, я невольно покосился на красавчика канцлера, но тот и бровью не повел.

«Вспомни же, с каким радушием два года назад принимала тебя Святая Римская церковь и как почтила твое величество, с радостью пожаловав тебе императорское достоинство. Мы ничуть не раскаиваемся в этом, напротив, мы были бы рады от всего сердца пожаловать твоей светлости и другие лены».

— Стоп! Какие такие лены?! Что он мне пожаловал?! — не выдержал я.

— С каких это пор Империя сделалась папским леном?! Наш истинный сеньор — папа?! — возмутился Эберхард.

— А от кого император получил корону, как не от папы? — выкрикнул папский канцлер и юркнул за спины сопровождающих его кардиналов.

— Оскорбление его величества! — взвыл Отто и, обнажив меч, бросился на Роланда.

— Фридрих, умоляю тебя, дай мне посмотреть папское письмо! — надрывался от желания перекричать остальных маленький Вихман. — Папа же не дурак, не мог он такого написать! Здесь ошибка. — Его голос потонул в общем оре.

— Виттельсбах, отставить, стража, взять папских посланников в кольцо, офицер, проводите канцлера Ватикана и кардиналов в помещение, отведенное для них! Двойная охрана. Райнальд, лично проводи гостей да проследи, чтобы они ни в чем не нуждались.

Пришлось объявлять перерыв и выгонять всех из зала. После чего я поймал умоляющий взгляд Вихмана и велел ему вместе с остальными приближенными следовать за мной, подальше от душного, даже смрадного, зала. Вообще, не люблю закрытых помещений, особенно когда они еще и переполнены народом. Факелы чадят, благородные господа смердят, в церкви хотя бы запах ладана отбивает естественную вонь, а здесь…

Райнальд действительно допустил некоторую неточность перевода. А именно перевел слово «beneficium» как «лен», а можно было и как «благодеяние». С одной стороны, вроде как все верно, в официальных бумагах так и пишут, император жалует своему вассалу «beneficium» — и дальше идет название. И все знают, пожалована такая-то земля, так что Райнальд, безусловно, прав, но, с другой стороны, переведи он «beneficium» как «благодеяния», смысл в корне бы изменился. Потому как одно дело, если святой отец благоволит к своему духовному сыну, и совсем другое — что жалеет ему лен, делая, таким образом, его ленником.

— Ну и что ты на это скажешь, друг прекрасный Райнальд Дассель?

— Что говорить? — Вернувшийся от папских посланников канцлер теперь стоял рядом с Вихманом, старательно вчитываясь в уже знакомый ему текст. — Все папы считают, что раз они вправе распоряжаться имперской короной, стало быть, император стоит ниже их. Сам подумай, может нижестоящий награждать вышестоящего?

— М-да, куда ни кинь, всюду клин.

— Я велел обыскать имущество посланников, — шелестит губами Райнальд.

— Зачем?

— Нашел несколько пустых листов с подписью папы и печатями.

Глава 31 Победа над Миланом

Под нажимом обстоятельств я незамедлительно выслал папских посланников в Рим, наказав германцам ни в коем случае не обращаться в папский суд. Кроме того, с этого момента всем паломникам, пожелавшим посетить Рим, следовало предварительно испросить разрешение от своих церковных властей.

Получив своих посланников назад, живыми и невредимыми, но с раз и навсегда загубленной репутацией, папа не придумал ничего лучшего, как написать письмо германским князьям, в котором сетовал на дурно влияющих на доброго императора Фридриха его канцлера Райнальда Дасселя и Оттона Виттельсбаха. Его святейшество надеялся вызвать негодование знати, под давлением которой я бы изгнал своих друзей, но вместо этого князья еще больше сплотились вокруг престола.

«Есть два правовых источника для управления нашей державой: священные законы императоров и обычаи наших предков, — писали мы с Райнальдом свое письмо германским князьям. Дабы внести ясность. — Мы не хотим и не можем преступать пределы, предначертанные церкви. Мы с готовностью оказываем должное почтение отцу нашему, папе римскому, но короной Нашей Империи мы обязаны исключительно „бенефицию“ Бога. Короновать королевской короной надлежит архиепископу Кёльнскому, а императорской — папе, прочие же его притязания — от лукавого… В Риме, столице мира, Бог при помощи императорской власти возвысил церковь, а теперь в Риме же церковь пытается, но, как мы полагаем, не с Божьей помощью, унизить достоинство императора. Все началось с непотребной картины, от картины перешли к изложению сего принципа на бумаге, а теперь хотят возвести его в ранг закона. Этого мы не потерпим, не допустим! Скорее мы сложим с себя корону, нежели смиримся с таким унижением императорской власти и нашей личности. Пусть будет уничтожена картина, пусть будет опровергнуто написанное, дабы они не остались вечным памятником конфликта между Империей и папой».

Да, тут следует пояснить относительно той самой картины, виденной лично мною в крепости Ангела в Риме. Не писал о ней прежде, так как считал инцидент исчерпанным, теперь же вот, вспомнилось. В общем, что я могу сказать об этой мазне. На картине действительно был намалеван император Лотарь, стоящий на коленях перед папой, как и надлежит стоять папскому вассалу. Под картиной имелась соответствующая подпись, чтобы уже никаких непоняток не оставалось: «К вратам Рима прибыл король и, присягнув соблюдать права города, стал человеком папы, затем приняв от него корону». Я тогда так взбесился, что хотел уже порубить сей пасквиль, в последний момент сам его святейшество меня за руку удержал, говорил, мол, к чему портить хорошую вещь, если эта картина меня чем-то оскорбляет, он лучше ее спрячет с глаз долой. И тут же слуги действительно сняли мазню и унесли ее от греха подальше.

В общем, написали мы это письмо, и я поехал в сторону Аугсбурга, на встречу со своим имперским войском. К слову, особенно не волновался, потому как в данный момент на моей стороне реальная сила, будет Адриан продолжать злиться, выдюжим как-нибудь.

По просьбе Эберхарда я написал письмо папе, которое должны были доставить Райнальд и Отто, а почему нет, когда только о них нынче все и говорят? Пусть объясняются с глазу на глаз и сами решают, кто прав и кто не прав. И папа пусть видит, мы, немцы, его нисколечко не боимся, и я, император Фридрих I, понимаю, что как бы Роланд ни ненавидел Райнальда, а не вцепится тому в волосы, потому как, зная о моем приближении, папа лично станет с моего канцлера пылинки сдувать. Кроме посольской миссии на Райнальда и Отто была возложена почетная обязанность подготавливать население к прибытию императора и убедить всех, кто не успел присягнуть короне в прошлый раз, присягнуть теперь. По дороге они столкнулись с послами папы, которые следовали ко мне с предписанием разъяснить ошибку перевода. Допросив их и поверив, что легаты не имеют иных поручений от его святейшества, Райнальд направил ко мне своего человека, дабы эта делегация не застала меня врасплох.

«Ни в коем случае они не должны разъезжать по Германии. Если Вы поступите иначе, то очень пожалеете об этом!»

Я сунул письмо под нос Эберхарду.

— Он что там, ракушками объелся, в этой Италии?! Убери с глаз моих долой, не буду отвечать.

Далее имела место череда сухих отчетов, на которых я не стану останавливаться особо, но из которых можно было понять, что Райнальд и Отто добились в Италии невиданных прежде дипломатических успехов. Еще бы: вся Северная Италия наша! Сам же Райнальд не оставлял попытки писать мне в прежнем развязном тоне: «поскольку Вы на наши многочисленные письма не отвечаете ни слова — может, у Вас нет пергамента или писарь слишком ленив?»

Как и прежде, я счел за благо не отвечать нахалу. В конце концов, мои обиды — это мое личное дело, а вот ежели моя ответная ругань попадет в руки наших врагов! Воистину: «…не то, что входит в уста, оскверняет человека, но то, что выходит из уст, оскверняет человека», тут же ко всему прочему были бы моя подпись и личная печать.

Не договорившись с Венецией, Райнальд захватил в плен консулов мятежной Равенны и принудил их встать на нашу сторону. «Хотя их и сопровождало около 300 человек, а нас было всего десять, мы, разъярясь, устремились на них и захватили их вместе с греческими деньгами». На греческие деньги тут же были набраны наемники из окрестных земель, и Райнальд с Отто осадили крепость Анкону. Впрочем, те и не подумали давать ответный бой или терпеть утомительную осаду, выслав навстречу с моим канцлером парламентеров и наскоро заключив мир.

Согласно теперь уже зашифрованным донесениям Райнальд встретился с преданным нам кардиналом Оттавиано ди Монтичелли в коллегии кардиналов, который обещал нам всяческую поддержку в отношении с папой. Он клялся употребить все свое немалое влияние на других кардиналов, а также сообщать через гонцов обо всем, что творится в Ватикане.

«Теперь Вы можете смело идти в Италию. Бог отдал Вам в руки всю страну. С папой и его кардиналами Вы можете делать все, что Вам заблагорассудится. И даже ежели Вам будет угодно, Вы можете разрушить Рим!»

Ну, насчет разрушения — это уж как получится. В конце июля 1158 года мы действительно выступили в путь. В составе имперского войска шли чехи во главе со своим новым королем Владиславом II, мой брат по отцу Конрад, герцог Фридрих Швабский, архиепископы Кёльнский и Трирский, а также целое полчище светских и духовных князей. На этот раз войско шло четырьмя потоками: мы — через альпийский перевал Бреннер, а воины из Бургундии и Верхней Лотарингии — через перевал Сен-Бернар, отряды из Франконии, Нижней Лотарингии и Швабии — через Септимер, из Австрии, Каринтии и Венгрии — через марку Фриуль и Веронскую область в долину реки По, где планировалось воссоединение и где ждали нас Райнальд и Отто. В обозе еще тащилось 50 тысяч человек. Разумеется, такое огромное и разношерстное войско нуждалось в железной дисциплине, поэтому я сразу же объявил, что во время всего похода строжайше запрещаются драки среди участников похода, а также нахождение в лагере шлюх. Нарушители лишались всего своего снаряжения и изгонялись из войска.

После воссоединения сил я разделил войско на семь равных частей, отдав две из них под командование канцлеру Дасселю и Виттельсбаху.

Таким образом, мы прибыли под стены Милана и 23 июня 1158 года перешли в наступление. Богатый город ждал нас, как, должно быть, еще не ждал никого в целом свете. На возведение оборонительных валов и укрепление стен ушло 50 тысяч фунтов серебра, тем не менее торгаши есть торгаши — завидя наши знамена, они прислали представителей с предложением выплаты штрафа. В общем, надеялись решить дело миром.

Можно и миром при условии безоговорочного подчинения Милана воле императора.

Осадив Милан, мы кинули часть войска на его союзника — город Брешию, захватили и разрушили. Шестьдесят жителей забрали в качестве заложников, из мужчин, готовых служить империи, был сформирован отряд, который теперь должен был выступить в авангарде имперских войск против Милана.

Узнав о падении Брешии, Милан посулил вдвое больше против предложенного ранее, а когда я отказался, разрушили мосты над быстротечной Аддой. Все, кроме одного, который и использовали для собственных нужд, ну и тщательно охраняли.

Никто не мог пройти Адду в брод, даже я уж на что люблю воду, не сдюжил. Тогда за дело взялись бесстрашные чехи, которые под градом стрел, связавшись вместе, умудрились достичь другого берега, где началась битва. А пока союзники штурмовали холодные воды недружественной реки, мои ребята отстроили два моста. А под стены Милана все продолжали прибывать новые силы: отряды из Павии, Пизы, Рима, из многих других городов, в которых успел побывать Райнальд Дассель.

Третье посольство из Милана принесло весть о полной и безоговорочной капитуляции наших врагов.

Все были очень рады такому исходу, и только дальновидный архиепископ Равеннский Ансельм[100] говорил о том, что все заверения миланцев — сплошная фикция и что, едва только император распустит свое войско, Милан отречется от данных мне клятв. В результате послы были отосланы назад, а мы продолжили осаду.

Скажу об осаде, для полного успеха следовало окружить Милан непроницаемым кольцом, поначалу это не удавалось, так как миланцы то и дело предпринимали сражения, вылезая из-за стен и то занимая, то уступая имперцам рубежи. Мы не имели возможности окружить город осадными башнями и катапультами. Видя это, миланцы откровенно потешались, снимая портки и выставляя на всеобщее обозрение голые задницы. Как-то раз молодой и, судя по платью и броне, знатный миланец, выскочил на боевом коне из городских ворот и чуть ли не под моим носом начал выделывать различные трюки, заставляя жеребца то подниматься на задние ноги, то кланяться, при этом сам храбрец размахивал мечом, громко вызывая на поединок немецких трусов. Вызов принял Альберт Тирольский[101], который, не дожидаясь приказа или разрешения, как был без доспехов в одной рубахе, вскочил на коня, держа в руках копье и щит, и вскоре догнал миланца, сбросив его на землю.

С позера тут же была снята броня, Альберт велел оруженосцу увести коня, после чего безоружного и опозоренного миланца отпустили на все четыре стороны.

— Что это у него на щите намалевано? — вяло поинтересовался Конрад, когда оруженосец Альберта проносил мимо нас законную добычу своего господина.

— Герб гильдии красильщиков, если я не ошибаюсь, — сощурил близорукие глазки магистр права Каньяно.

— Чего? — не понял Отто.

— Позвольте объяснить, господа, — маленький кругленький правовед приосанился. — Когда-то, еще во времена лангобардских королей, здесь был знакомый вам порядок, король раздавал своим верным слугам земельные участки, и те кормились с них. Теперь же все по-другому, теперь народ предпочитает жить в городах-коммунах, а оставленные в своих имениях господа не получают прежних прибылей. От голодной смерти их спасает одно, пойти в эти самые города и наняться там на службу. Они становятся профессиональными военными, быстро выбиваясь в офицеры. Слава, честь, реальная власть, плюс регулярное жалованье.

Городом управляет партия «капитанов», куда может со временем выбиться любой человек, проявляющий ум и хватку. Милан и подобные ему города считают, что неважно, кем ты родился, важно, что умеешь и знаешь. Если бедный, безродный человек научится строить стенобитные орудия, они берут такого умельца в оборот, окружают богатством и уважением, и им нет дела, была ли его матушка коровницей, а папаша золотарем. После «капитанов» идут купцы и богатые ремесленники, судейские, врачи, ученый люд. Ну и городские «плебеи» — низы общества.

Все эти категории имеют равные права, в правительство Милана входят представители их. Но это еще не все, — Каньяно отер лицо платком, — раз в год в Милане происходят выборы в консулы, причем каждый новый год консулов выбирают разных.

Мои люди слушали Каньяно, затаив дыхание. Но когда зашел разговор о выборах, многие отказались верить услышанному.

— Вы хотите сказать, что простой кузнец может управлять городом? — с сомнением произнес Отто. — Что вместо рыцаря могут выбрать его оруженосца?!

— Но в этом притягательная сила городов коммун! — отступил на шаг Каньяно. — Служи честно — и всего добьешься.

— Так, может, ты хочешь сказать, что и послы, приходившие к императору из Милана, могут оказаться зеленщиками или каменотесами? — возвысил голос Манфред.

— Очень может быть… — Каньяно отступал, пока не натолкнулся спиной на стоящего за ним Фридриха Швабского.

— Не ори так, Отто, а вы, профессор, продолжайте. Должны же мы знать, с кем схватились, — вышел вперед Райнальд.

— Войско формируется по городским кварталам. Каждый квартал содержит свое воинское подразделение с собственным знаменем и гербом. У них есть и конница, и лучники, и пехота. Всем управляет консул.

— У каждой сраной улочки свое сраное знамя! — подытожил Отто. — Даю золотой тому, кто доставит мне знамя. Если верить тому, что нам только что сказали, знамен там много, так что есть из-за чего рискнуть.

— Знамя повезут на специальной обитой железом телеге, у нас ее называют «кароччо», вокруг всегда усиленная охрана. Вы сразу узнаете ее и по знамени, и по изображению святого Амвросия.

— Плачу два золотых за каждое взятое в бою знамя, — перебил я цену, злобно косясь на сбитого с толку Отто. Все-таки обидно, что награду за знамя первым догадался предложить мой знаменосец.

— Да я, да я бы тебе их все равно подарил, — залился краской Виттельсбах.

* * *

Для того чтобы сомкнуть кольцо вокруг Милана, нам пришлось разрушать окрестные поселения, сжигать оливковые и фиговые рощи, вырубать виноградники и фруктовые сады. Так как, оставь мы их нетронутыми, миланцы нашли бы возможность получать от своих вечных данников необходимый им провиант, оружие или даже свежих рекрутов.

Через месяц после начала осады в городе начались болезни, но не легче было и нам, середина августа — самое жаркое в Италии время. Наши люди также страдали от болезней, изнемогая под тяжелыми, раскаленными на солнце доспехами; стараясь сохранить хоть какую-нибудь свежесть в шатре, я распорядился ставить с вечера бадьи с водой, но даже это не помогало. В самое пекло скончался архиепископ Равеннский Ансельм, который не дожил несколько дней до полной и безоговорочной капитуляции Милана.

Город пообещал отстроить в своей черте укрепленную императорскую резиденцию, заплатить девять тысяч фунтов серебра и предоставить заложников из самых богатых и уважаемых семей. Отныне император, то есть я, самолично утверждал или отвергал кандидатов в консулы. В казну Империи переходили доходы от чеканки монеты, рыночной торговли и таможенные сборы. Кроме того, мы вызволили более тысячи томящихся в тюрьмах пленников, полученных в качестве заложников или похищенных в разных городах Италии.

В назначенный день перед моим шатром был установлен трон, который я не без гордости и занял. Далее, согласно предписанию Райнальда, вперед вышли двенадцать консулов Милана, все босые, одетые в лохмотья и с мечами, подвешенными на шею веревками. По сигналу сопровождающего процессию Оттона они дружно упали на колени, вымаливая пощады и прощения. «Мы согрешили, свершив неправое дело, и теперь просим прощения. Наши головы, которые мы предаем вашей власти и вашему мечу, пусть ответят за всех миланцев, а вместе с этими клинками, — продолжал консул, дрожащей рукой коснувшись висевшего у него на шее меча, — в вашей руке будет вся военная мощь Милана».

По словам Райнальда, все они пытались откупиться деньгами или имуществом, умоляя не подвергать их позору, но, посоветовавшись, мы решили, что полезно будет слегка унизить этих гордых людей. В своей неизреченной милости я освободил от данной участи только архиепископа Миланского[102], который был наказан уже тем, что во время унижения его друзей был вынужден стоять подле моего трона, наблюдая действо от начала до конца.

В конце экзекуции я поднялся со своего места и, подойдя к поверженным врагам, самолично поднял каждого, расцеловав в обе щеки. Имперская опала была снята. А Райнальд назначил ближайший рейхстаг на 11 ноября 1158 года на Ронкальских полях. К тому времени нам надлежало пересмотреть законы, по которым теперь следовало жить Италии.

Глава 32 Законы Империи

После победы над Миланом я распустил имперское войско, оставив рядом с собой малые силы, с которыми и отправился в Пьяченцу, куда следом за мной должны были прибыть профессора из Болоньи, дабы вместе мы возродили имперское право Древнего Рима. За образец был взят «Кодекс Юстиниана», который следовало переписать, учитывая современные реалии.

За три дня до начала рейхстага я попросил раскинуть мой шатер на берегу реки По. Здесь вместе и рядом со мной устроились немцы, на другом берегу — итальянцы. Тут же, переписанные во множестве экземпляров, проекты законов были выданы на руки итальянским подданным, после чего канцлер Райнальд сообщил, что на чтение пергаментов и обсуждение им дается три дня, по окончании которых начнется обсуждение.

В день, когда итальянские подданные должны были явиться к своему императору за новыми законами, Райнальд познакомил меня с папским представителем Гвидо из Кремы[103], двоюродным братом Оттавиано ди Монтичелли, так что я был уверен в поддержке папского престола.

Я сидел на троне, который в свою очередь был поставлен на деревянный подиум застланный желтым шелком. Я первым взял слово, доведя до сведения собравшихся, что считаю себя обязанным принять на себя заботу и защиту их, на основании чего ныне намерен дать Италии новые справедливые законы.

После со своего места поднялся архиепископ Милана, который провозгласил: «Твоя воля является законом, ибо, как написано в „Кодексе Юстиниана“, „что угодно государю, то имеет силу закона, поскольку народ вручил ему неограниченное право повелевать“. Поскольку на твоих плечах лежит ответственность за всех нас, тебе одному и подобает распоряжаться».

Это не встреченное протестами выступление позволяло мне принять все законы разом, а на следующий день я должен был рассмотреть жалобы. По традиции итальянских земель, истец, желающий, чтобы его дело рассматривалось в суде, должен был нести крест. Когда же на следующее утро я проснулся, возле моего шатра вырос целый лес крестов! О как, пришлось срочно создавать палаты, в которых заседали сведущие в законах люди. При этом я направлял итальянцев на суд к немцам или людям из отдаленных областей, чтобы не получилось так, что суд производит сосед или родственник. Сам я вместе с профессорами Болоньи занимался рассмотрением жалоб городов друг на друга, а также споров относительно вассально-ленных отношений.

Уладив итальянские проблемы, я попросил ученых-правоведов определить, какие исконные права утратила Империя, в смысле, в каких городах ей перестали платить те или иные налоги. Так как монархи прошлого нередко дарили привилегии своим вассалам, согласно которым один мог не платить за пользование мостами, другой освобождался от повинности предоставлять воинов, третьи… Иными словами, я не претендовал на земли, пожалованные в лен, но требовал, чтобы ленники при этом соблюдали все законы.

Согласно новому предписанию император утверждал в должности градоначальников — подеста, а также консулов и судей. После мы ввели закон, согласно которому любому затевающему междоусобные войны следовало выплатить штраф в казну. Штрафы были разными, но достаточно высокими. Если же виновный не мог заплатить штрафа, его лишали имущества, секли розгами и изгоняли на пять лет.

Кроме того, все жители итальянского королевства мужеского пола в возрасте от 18 до 70 лет должны были дать клятву, что не станут участвовать в военных действиях и состоять в неразрешенных союзах.

Если же человека заставили присягнуть силой, эта клятва могла быть оспорена в суде. Запрещалось отчуждать и разделять большие ленные владения.

Меж тем болонские ученые произвели необходимые исчисления и вернули казне все забытые подати! Озвученные суммы превосходили человеческое воображение.

Только справился с этим делом, гонцы-гореносцы несут весть о кончине архиепископа Кёльнского Арнольда[104], того самого, что короновал меня германской короной. Жалко, с самого начала он был мне верен. Что же, за верного Арнольда я, конечно, заупокойную отстою, но горе горем, а руки опускать не след. Кёльн — важное место, туда непременно нужно надежного человека поставить. Кого? Так герой из героев Райнальд Дассель у нас без награды! Непорядок! Эй, писаря ко мне!

Что же, сочиняй указ, только сначала послушай, смысл такой: я, такой-то, такой-то, сам знаешь, назначаю Райнальда Дасселя архиепископом города Кёльна и моим первым советником. И еще один пергамент — назначаю Райнальда Дасселя эрцканцлером Италии. Хочешь — двумя указами оформляй, хочешь — одним. Суть уразумел? Трудись. Закончишь, сразу ко мне на подпись. Да… и впредь, веди себя примерно.

Сказал и радостно потянулся, каждый день что-то вершить, решать, казнить, миловать, мирить… бр-р… не могу на одном месте, натура у меня такого склада, что только когда я сам в движении, в седле, с мечом ли в руках или просто гуляю, точно простолюдин какой, меря натруженными ногами землю-матушку, в голове рождаются мысли.

Как и следовало ожидать, никто против кандидатуры моего первого друга не возразил, и в январе 1159-го Кёльнский соборный капитул избрал Райнальда своим архиепископом. При этом он остался имперским канцлером и фактическим правителем Италии. Вот такой я император Барбаросса, караю, вознаграждаю. Радуйся, белокурый канцлер, и впредь веди себя хорошо.

Глава 33 Крема

Ну вот, дело сделано, теперь и домой, интересно, выросла моя Беатрикс Беатриса? Должно быть, еще прекраснее стала. С малым войском иду в сторону Генуи, нет, на корабль садиться не собираюсь, торговать тоже. Просто на рейхстаге никого от этого славного торгового города не оказалось, и если Генуя не идет к своему императору, император подойдет к Генуе. Негордый.

У Генуи свои права, но зато и обязанностей — тьма, к примеру, именно генуэзцы защищают христиан в Западном Средиземноморье от Барселоны до Рима. Генуя — не только торговый и морской город, но и щит Империи. Стало быть, и подход к ней должен быть особый.

К тому времени как я благополучно добрался до стен этого славного города, народу у меня, считай, не осталось. То есть на нормальную осаду не осталось. Стало быть, заключим мирный союзный договор, согласно которому Генуя выходит из имперского подчинения, за что ее жители заплатят в имперскую казну 1200 фунтов серебра. Они именно этого и добивались. Так что и подписали, и заплатили. Хороший выдался итальянский поход.

Удался. Угу. Стоило распустить войско, начались осложнения. Посаженный править, Райнальд выбрал подеста для городов Павия, Кремона, Пьяченца, Милан и Крема. Первые два с готовностью приняли новых градоначальников, Пьяченца отказалась, за что Райнальд приказал снести половину ее укреплений. Крема же изгнала из города имперских посланцев. А Милан так вообще отказывался от произнесенных ранее клятв. Впрочем, коварные миланцы продолжали уверять Райнальда в своей верности, вот только посаженного им градоначальника изругали и вон выставили. Пришлось Дасселю пойти на уступки и разрешить им выбрать своего подеста, которого он и утвердил именем императора.

По окончании церемонии Райнальда и его свиту поджидала вооруженная камнями и дубинами толпа. Городская стража насилу сумела оттеснить смутьянов от эрцканцлера и проводить делегацию в приготовленный для них дом. Весь день в окна, закрытые ставнями, летели камни и слышались проклятия и призывы спалить дом вместе с непрошеными гостями. В середине ночи свита Райнальда подло сбежала, покинув своего господина, он же остался в полном одиночестве и только утром, когда открылись городские ворота, гордо покинул город, восседая на своем коне.

Именно так, в полном одиночестве он и прибыл в мою ставку, куда до него уже явилась сбежавшая свита, уверявшая теперь меня в смерти своего господина. Я бросился навстречу бесстрашному Райнальду, заключив его в дружеские объятия. После чего мы вызвали к себе вероломных миланцев.

— Мы, конечно, клялись, но ведь не обещали соблюдать клятву! — ответствовали прибывшие консулы.

Что делать? Самое простое — повесить хотя бы тех, кто не побоялся прибыть ко мне для объяснений. Теперь о возвращении домой не было и речи. Маленькая, хорошо укрепленная Крема, вновь поднявшая голову Пьяченца, наглый Милан!

Если им понравилось ходить босяком и во власянице, удовольствие можно и разнообразить, у меня дома охочий до подвигов Генрих Лев прохлаждается. Пришлось вызвать его, а заодно и развернуть не успевшие добраться до дома войска.

Узнав, что разлука затягивается, моя голубка Беатрикс упросила Генриха Льва взять ее с собой в Италию, я был счастлив. Поначалу хотел занять небольшую, удобно расположенную крепость, в которой моя супруга могла бы чувствовать себя в безопасности, а я бы часто наведывался к ней, а потом рукой махнул. Потому как, если я пристрою Беатрису в каком-нибудь городе, то потом мне самому придется все время туда возвращаться, а ведь у меня столько дел.

Нынче разъезжаю по Ломбардии, нахожу новых союзников, укрепляю былую дружбу. А что делать, надо. Приказал тут Креме самолично разрушить свои оборонительные сооружения. По-хорошему не вняли, придется самому ломать. Первым делом предал город имперской опале, а теперь стягиваю силы, дабы осадить непокорную. На самом деле нужна мне эта крепость, как папским сандалиям шпоры. Но тут дело принципа, не заставлю один город подчиниться — остальные в спину плевать станут. А ведь Крема — ближайший союзник Милана.

Бедные мы, бедные, в июне 1159-го пришлось начинать осаду. Голубка моя Беатриса, поди, думала, что сейчас начнется сражение. Кровавые мечи, герои, подвиги, дым до небес… заранее рассказывал, как на самом деле крепости берутся, что скука смертная, оттого и трубадуров с собой взяли, и книжек, и придворных дам… все как есть поведал, да только по глазам вижу, ни слову не поверила. А как начали лагерь разбивать, осадные башни строить… Мы Крему камешками посыпем, они нам их обратно из-за стен покидают, звуки такие, словно на строительстве присутствуешь. Постояла, посмотрела да и ушла от жары надоедливой в шатер.

Крепость же расположена для осады жутко неудобно, не город, а ласточкино гнездо, не сразу и подлезешь с лестницами да катапультами. Папе написал в Рим, думал, проклянет Крему. Не проклинает. За Ронкальские законы злится не переставая. Любое сопротивление императорской власти объявлял богоугодным делом. Собрав вокруг себя таких заступников, как ненавистный мне Милан, Пьяченца, Брешия и Крема. Я его по-человечески понимаю, хотя прощать измену не собираюсь, не случайно же лучшие умы Болоньи над этими законами вместе со мной трудились, дабы поставить императора выше римского епископа.

В Креме утроен гарнизон, и другие города-мятежники усиливают свои укрепления. Так что, если верить моим ватиканским друзьям, не сегодня завтра и меня и всех, кто мне верен, предадут церковному проклятию.

Думал, Беатриса поскучает недельку возле стен Кремы да и отправится в безопасное место. Какое там! Не для того, говорит, я замуж выходила, чтобы одна-одинешенька в своих хоромах тосковать. Так что за надежными стенами у нас все больше Эберхард, да Райнальд сидят. С послами разбираются, донесения шпионов проверяют, дел — тьма. Императрица же пусть действительно при мне побудет, хотя бы пока вся эта осада столь скучна и для нее не опасна. Запахнет жареным, посажу на коня и под охраной в надежное место.

А папа-то наш что ни день, лютует. Судил я, к примеру, два города — Бергамо и Брешию, что промеж себя сцепились не на жизнь, а на смерть. Обе стороны заслушал, свидетелей расспросил, бумаги полистал и вынес приговор в пользу Бергамо. Адриан тут же шлет письмо. Не согласен с решением. И что самое обидное, письмо привез чуть ли не конюх! Еще бы золотарю доверили папское письмо, адресованное императору! Обидно, в Германии за такое давно бы войну объявили, а тут…

Глава 34 Новый Архиепископ

После смерти Ансельма Равеннского я репу почесал, кто из наших союзников нынче без награды? Вообще, это моя беда, истинных друзей на пальцах сосчитать можно. Смотрю, у графа Бьяндрате сын-красавец пропадает, то есть не пропадает, конечно, в Ватикане младшим диаконом служит. Но да архиепископом, поди, лучше. Пока он там наверх пробьется, поседеет весь. А я на что? Сделаю сыну хорошо — отцу будет приятно. Эберхард пишет указ, чтобы выборы провели честь по чести, наличие легатов обеспечили, там знают, как дела делаются. И вежливое письмо папе, мол, отпустите юношу. Не отпустил! В ответном послание черным по белому «…курия сама нуждается в таких людях».

Парень чуть не плачет, отец его требует службу оставить, под его начало переходить — тоже не вариант. Взял и в приказном порядке утвердил молодого Бьяндрате в должности архиепископа. Беатриса мне, правда, за это решение попеняла, мол, еще пуще папа на меня рассердится, а мне-то что делать? Своей просьбой отпустить парня, я ему, можно сказать, в темницу ватиканскую дверцу отпер, потому как носом чует Адриан, трудятся рядом с ним мои люди. Осерчает да и снимет с Бьяндрате голову, да и моему ставленнику и главному осведомителю Оттавиано ди Монтичелли, несмотря на высокое положение и обширные связи, не миновать ссылки. Впрочем, ди Монтичелли как раз за себя постоит, чего не скажешь о бедняге Бьяндрате.

Отписал Адриану, мол забираю парня, ибо дьяконов можно сколько хош найти, а вот толковых архиепископов… как обычно, кратко изложил суть послания и Райнальда попросил по всем правилам составить. А потом закрутился, из осажденной крепости как раз народец поразмяться вышел, так я чистый пергамент подписал — и в бой. Не станет Барбаросса в тылу отсиживаться, когда люди его веселятся.

Проходит сколько-то времени и Эберхард лично является ко мне, сам в мыле, коня чуть не загнал.

— Фридрих! Что ты натворил?!

— Не понял?

Оказалось, в письме к папе, которое Райнальд писал от моего имени, он меня величал «Мы», обращаясь при этом к Адриану на «ты», не надо Сорбонну с Болоньей заканчивать, чтобы знать, нельзя так. Не положено. Есть определенные правила составления официальных бумаг. Я, собственно, оттого и не пишу сам серьезных писем, что ошибиться боюсь. Райнальд же не мог этого не знать! Вот гнида белокурая!

Хорошенькое дело, я бесполезно торчу под Кремой, а папские войска вот-вот мне в зад ударят, и не потому что я своего человека архиепископом сделал, из-за оскорбительного тона!

— Эберхард, дружище, выручай. Я с эрцканцлером позже по-свойски разберусь. А ты пока попробуй с папой как-нибудь договориться. Не нужна нам открытая война, и проклятие тоже крайне нежелательно.

Сказал, а сам на коня — и к Райнальду. Отто только и успел за мной, а личная охрана уже позже вдогонку пустилась. А все потому что он, Виттельсбах, только что от стен в лагерь явился и был в броне, я же, в сердцах, как был в рубашке на голое тело, так и вскочил в седло. Так что, пока мои ребята опомнились, мы уже, считай, до места добрались.

Ворвался в ворота, повод подбежавшему слуге бросил. Где эрцканцлер?

— В библиотеке.

Прыг, прыг через ступеньку, прислуга от меня так и брызнула в разные стороны, заспанные воины, что на этажах дежурят, со своих мест поднялись, пытаясь вытянуться, кухонные мальчишки, пажи, симпатичные горничные в платьях из простого льна, придворные. Никого не слышу, не вижу, не опознаю. Одна цель — в белые кудри вцепиться да мордой по полу маленько повозить.

При виде меня дежурившие у дверей Райнальда стражники только и успели, что дверь шире распахнуть. Видят, не до доклада мне нынче. Да и какой доклад, нешто император в своей Империи — не хозяин? Вообще-то, если пересчитать все обиды, когда меня, точно нищего, в города-крепости не пускали, двери домов перед мордой закрывали, у-у-у, неслучайно в тридцать шесть лет заработал самую настоящую подагру, которую также королевской болезнью величают. Ну, королевская она или нет, а я бы с радостью без нее еще годков эдак… а… что говорить.

Увидев меня, девица расхристанная, простоволосая в соседнюю комнатку юркнула. Райнальд из кресла торопливо поднялся, объятия открыл. Лыбется.

— Ну, здравствуй, друг прекрасный! — И по холеной морде кулаком в ездовой перчатке. — На! В прошлый раз, когда ты с переводам напакостил — простил, в этот раз не жди пощады.

Стоит эрцканцлер, на коленях стоит, кровавую струйку утирает. А под глазом уже фингал намечается. Эко здорово я его с одного удара-то.

Ладно, позлился и будет. Где я другого такого найду? Теперь главное дело, чтобы Эберхард как-то конфликт уладил.

Так и вышло. Собственно, как я понял, у папы реального-то войска прямо сейчас нет, то есть такого войска, чтобы против имперского идти. Одни обещания, так что ему тоже прямо сейчас война без надобности, а посему согласились скандал замять. Сам Эберхард к вечеру приехал с черновиком оправдательного письма, в котором, в частности, было написано: «Враг посеял в пшеницу сорную траву», при этом имя врага не называлось, так что пусть Адриан думает, что эрцканцлер полностью разоблачен и понес заслуженное наказание, а мы, если что, придумаем им настоящего виновного. Да хоть казним какого-нибудь узника, предварительно пожаловав ему титул и должность.

В том же послании Эберхард просил его святейшество не относиться с такой серьезностью к формальностям, ибо неправильно составленное послание — это мелочи, за которыми мы забыли, что на самом деле обсуждали изначально. Далее Эберхард довел до сведения папы, что не доложил мне о произошедшем, так как я внезапно уехал под стены Кремы. Поэтому он, Эберхард Бамбергский, не может принести курии и лично его святейшеству извинения еще и от моего имени. И дописал: «Вы же его знаете! Он любит всех, кто к нему приходит с любовью, но он еще не вполне научился и врагов своих любить…». С письмом в Рим, уже привычной дорожкой отбыл Отто.

Отвечая на послание Эберхарда, папа порекомендовал, чтобы впредь столь важное дело не доверили людям, «не имеющим опыта в служебной переписке». Я хотел еще подлить масло в огонь, пнув папский престол, за то, что в Ватикане выбирают на роль посланников чуть ли не простолюдинов, но вовремя появившийся Райнальд успел отговорить меня от этого шага.

Не пониженный в должности, Райнальд таскался теперь за мной побитой собакой, выказывая свою преданность и пытаясь вновь словить благосклонную улыбку, чем злил невыносимо. Потому как всякий знает, я не только отходчив, но и зачастую вынужден стыдиться собственной вспыльчивости. В довершение пытки императрица начала слезно умолять меня помиловать Райнальда, с которым она давно уже сдружилась, так как он знал множество стихов наизусть и частенько пел для ее гостей, аккомпанируя себе на лютне.

В общем, простил. А куда денешься. Друзей у меня — раз, два и обчелся.

Осада Кремы с переменным успехом тянулась уже второй месяц, когда я позволил себе удалиться ненадолго из лагеря, забрав с собой истомившуюся непривычной походной жизнью Беатрису и небольшую свиту. Устроившись в крепости Лоди, мы позволили себе неделю спокойной жизни, желая слушать пение птиц в саду, придворных трубадуров да истории, которые в изобилии рассказывали Райнальд и Вибальд.

Однажды кто-то заговорил со мной о Милане, о том, сколько еще продлится осада Кремы, впрямую спрашивать не решались, а вот о дальнейших планах — почему бы и нет. Увидев, что вопрос привел меня в ярость, приехавший к нам с докладом о прохождении осады Манфред начал громко возмущаться, крича, что Милан слишком много на себя берет. И откуда только такая спесь взялась — торгаши плутоватые, ни чести, ни совести, все на деньги мерят.

На что Эберхард вдруг покраснел и, поднявшись со своего места, хотел было удалиться, когда императрица вдруг властно попросила его остаться и объяснить, если, конечно, он знает, в чем сила Милана.

Все заинтересованно уставились на Эберхарда, и тот, не посмев отказать своей госпоже, вернулся на место и вот что рассказал:

— Милан, прекрасная императрица, — древний город. — Он оглядел присутствующих яркими голубыми глазами и продолжил: — Еще во времена Древнего мира Милан прославился своей знаменитой школой, благодаря которой сам город нарекли «Новыми Афинами», считая, что с него пойдет возрождение мира. И еще там родился и жил святой Амвросий[105], нынешний покровитель города. Летописцы пишут, будто император Римского государства Константин Великий сделал Милан, или Медиолан, как тогда говорили, своей резиденцией. Такая необходимость возникла оттого, что он не мог отказать себе в удовольствии подолгу разговаривать со святым. А ведь Амвросий почитался святым чуть ли не при жизни. Вы знаете амвросианские гимны, а ведь они названы по имени Амвросия, и вовсе не потому, что он их благословил. Он их сочинял, так как был не только проповедником и учителем, но еще поэтом и музыкантом.

До Амвросия во время богослужения никаких гимнов не пели. Представьте наши службы без этих гимнов? Насколько они сделаются беднее и хуже. — Глаза Эберхарда сияли, похожая на меховой воротник из чернобурой лисы борода в свете проникшего через окошко солнечного луча сияла бронзой.

Присутствующие согласно закивали.

— Многие считают, хотя это и не точно, что знаменитый благодарственный гимн «Те Deum laudamus» («Тебя, Господи, славим») тоже подарил нам он.

— Когда в Риме выбирают папу, обязательно исполняют этот гимн, — помедлив, изрек Райнальд, беря с блюда гроздь спелого винограда.

— Миланцы верят, что, когда их город разрушили в первый раз остготы[106], святой Амвросий призвал жителей отстроить его стены заново и вроде как даже сам работал на этом строительстве.

— Ничего себе! — присвистнул Манфред. — Вот это святой!

— С тех пор Милан стоял, богател, становясь год от года все прекраснее. Упорно воскресая и возрождаясь из собственного пепла, точно птица Феникс! Ведь его защищал святой Амвросий, над могилой которого построена базилика. А еще в Милане находятся мощи трех царей-волхвов! Их имена знают все: Гаспар, Мельхиор и Валтасар, те самые, что приветствовали новорожденного Иисуса.

— А святые цари-то там как оказались? И почему сразу три? — вырвалось у императрицы.

Все уставились на Беатрикс с непониманием и плохо скрываемым осуждением, но она, нимало не смутившись, продолжила свою мысль:

— Если те самые волхвы были царями, стало быть, они управляли какими-то царствами. Так?

— У Матфея упоминается, что они пришли с Востока, — с готовностью кивнул Эберхард.

— Пусть с Востока, — не сдавалась императрица, — но у них должно было быть у каждого по царству, и умирали они, скорее всего, на своей земле, стало быть, и хоронили их в их семейных склепах.

— Они могли умереть и в походе? — попытался возразить новый протеже Дасселя, Филипп Хайнсбергский[107].

— Погибшего царя вернули бы домой, — покачал головой Райнальд. — ее величество права. Реликвия м-м-м сомнительная.

— А может, двое пошли войной на третьего и сложили головы в его землях. А он потом подобрал их тела и похоронил у себя? — предположил Манфред.

— В любом случае мощи могли вывезти специально для того, чтобы все три царя покоились вместе, — поднял руки Эберхард. Короче, я не знаю, из каких земель привезли священные мощи, но оказались они в Византии, где на них наткнулся какой-то знатный миланец. Этот человек сумел уговорить греков уступить ему святых царей, но они выдвинули ему встречное условие: забирать их вместе с каменными саркофагами. Они думали, что тот не сможет поднять такую тяжесть и уйдет с позором.

— А я бы поднял! — вскочил со своего места Манфред. — Скажи им, Филипп, ты же видел, как я на спор боролся с бычком и поднимал молодую лошадку. С гробами это еще проще, они хоть не лягаются.

— Произошло чудо, и саркофаги сделались легче пушинки, так что миланец забрал их и без хлопот доставил к себе на родину.

— Какое чудо? Небось зацепил веревкой и поднял, ну, как мы камни на осадные башни доставляем, — неистовствовал Манфред. — Внутри башни протянуты тросы, один конец — к корзине с булыгами, другой — к специальному колесу. Молодец или даже двое крутят колесо и корзины поднимаются на самый верх. Я крутил, тяжести не чувствуется.

— Не знаю, как он проделал этот фокус, — сдался Эберхард, — но мощи и поныне хранятся в капелле Святого Евстахия. И каждый год прикоснуться к ним в Милан приезжают сотни, а может быть, и тысячи человек. Устраивается уличное представление, рассказывающее о царях-волхвах…

— Ну да, где мощи, там и поклонение, паломники платят за гостиницы, еду, жертвуют храму… Фридрих, ваше величество, я вот о чем подумал, когда разрушим Милан, надо бы проследить, чтобы все эти чудеса нам достались в целостности. Чтобы не разорвали мощи на части, не растащили по суставчику. — Райнальд казался взволнованным.

— Да, я и не подумал, у кого-то голова апостола Иоанна, у кого-то палец святого Иуды, а тут целых три царя! — почесал бороду Эберхард. — Можно отправить в Ватикан. Папа ошалеет от такого подарка.

— Держи карман шире! Тогда уж лучше в Павию, там нас любят, — не выдержал Манфред.

— Ага, по своей бородатой женушке соскучился? А как же прекрасная Агнес? — озверился на него Эберхард.

— В таком случае чего уж мелочиться, отправим святых царей в Кёльн или Аахен, — тихо предложила Изабелла. — Из Павии миланцы свои святыни легче легкого достанут. А вот из Германии…

— А ничего, что мы еще даже не начали осады Милана? — поинтересовался до этого молчавший Язомирготт.

Глава 35 Театр императора Фридриха

Прошло три месяца с того дня, как мы начали осаду Кремы. Мы то перехватываем инициативу, то снова теряем ее, то добираемся до самых стен и карабкаемся по лестницам, то получаем камнем по шлему и летим вниз. Время от времени из ворот вылетает конница или на лагерь наскакивают отряды ломбардцев и… тогда мы принимаем бой.

Вопрос, почему лиги так важно сохранить эту чертову Крему, которую прежде никто не видел и о которой никто не слышал? Только ли оттого, что город размещен близко к проклятому Милану и тот его поддерживает? Это, конечно, аргумент, но все же недостаточно серьезный.

— Пока ты бьешь Крему, Милан имеет возможность усилить гарнизон и укрепить стены, — пожал плечами Эберхард.

— Совершенно верно, известная тактика, ты же помнишь, Конрад не мог выбраться из Германии, пока там ураганил герцог Вельф. Ты же откладываешь осаду Милана.

Мы с Эберхардом, Филиппом, Кристиан фон Бухом[108] и еще несколькими приближенными ввалились в рабочий кабинет эрцгерцога, когда тот производил какие-то подсчеты, так что он и слушал нас, и одновременно продолжал свое дело.

— Ерунда какая-то, что мешает его величеству снять осаду с Кремы и двинуть войска на Милан? — пожал плечами Кристиан. — Крема-то, она, чай, прохода не загораживает, мы ее по дороге взять решили, чтобы потом в окружении не оказаться.

— Оставить дело незавершенным и виноватых ненаказанными не позволит его величеству рыцарская честь, — тихо, но отчетливо произнес граф Гийом Биандрате.

— Вот именно, — сплюнул я на пол. — Куда ни кинь… а в чье-нибудь дерьмо вляпаешься.

Дерьмо не заставило себя ждать, и уже на следующий день после совещания у эрцканцлера мы получили послание от нашего человека в Ватикане, который сообщал, что, пока мы тратили время на Крему, Милан вполне подготовился к собственной обороне.

Следом за донесением осведомителя папа действительно прислал письмо, больше похожее на ультиматум, в нем римский епископ требовал от меня:

1. Не вступать ни в какие переговоры с сенатом.

2. Уведомлял, что Ронкальские постановления не могут распространяться на папские владения в Италии.

3. Итальянские епископы и архиепископы не станут присягать императору, то есть мне.

4. Находящиеся в Италии имперские посланцы не могут претендовать на гостеприимство последних.

— Что же?

Я смотрел на ожидающих ответ кардиналов-легатов, некоторых из них я знал лично, буквально чувствуя, что еще немного — и не смогу сдержать серьезного выражения лица. В общем, на ха-ха пробрало. А что еще скажешь? Вот и ответ на вопрос, отчего Крема оказалась так важна союзникам.

— Папе я напишу сегодня же, так что вы вернетесь в Ватикан, сопровождая наших посланников. — Я сжал зубы, чтобы не расхохотаться в лицо послам, обидятся еще. — Но чтобы вы не томились догадками, что в письме, скажу сейчас:

1. Я не стану требовать от итальянских епископов и архиепископов следовать данной или присяге, если они в свою очередь откажутся от пожалованных им нами владений.

2. Наши посланцы будут обходить стороной их резиденции, если итальянцы сумеют доказать, что эти резиденции стоят не на нашей земле, ибо право землевладельца, как известно, превалирует над правом застройщика.

А теперь о главном, из послания папы я вижу, что он не желает, чтобы мы направляли в Рим своих посланников, говоря простым языком, не указывали Риму, как ему следует поступать. Но Рим не является папским леном, и как раз МЫ милостью Божией являемся Римским императором. Но Мы обладали бы лишь пустым титулом и были бы жалкой тенью императора, если бы позволили лишить себя власти над нашим же городом Римом!

И последнее, если папа, проявив добрую волю, пойдет на разумное соглашение, устраивающее и его и нас, я приму его с радостью, если нет, мне остается признать сенат истинным правителем города Рима.

За дверьми зала меня дожидался Райнальд.

— Ну и молодец ты, Фридрих! Все здорово сказал! — От волнения он забылся и, как в старые добрые времена, хлопнул меня по плечу.

— Подслушивал? — Я старался не смотреть на эрцканцлера, никак не можем наладить отношения после того, как я ему по морде врезал.

— Вместе с Эберхардом, как обычно, — опешил Райнальд, запоздало краснея. — Так все же хорошо получилось, я приказал поставить лошадей папских легатов рядом с лошадьми посланников сената. И еще, они будут жить в одном флигеле, правда, на разных этажах, но не заметить друг друга не смогут. Отлично, что те именно сейчас явились на переговоры!

Послание от моего имени составил Эберхард, его доставило посольство во главе с Отто. Меж тем, посоветовавшись со своими командирами, я был вынужден спешно вызвать к себе герцогов Генриха Льва и Фридриха Швабского, пфальцграфа Оттона Виттельсбаха — отца знаменосца Империи и многих других имперских князей с их отрядами.

В ответ папа пообещал отлучить меня от церкви не позднее августа 1159 года. Игры закончились. Я, конечно, уже утвердил решение, что преданный церковной анафеме человек не должен автоматически подвергаться и имперской опале, но этот закон еще только внедрялся. И стал бы кто-то обращать внимание на закон, изданный еретиком, человеком, проклятым самой церковью? А значит, большинство моих союзников должны были отойти от меня с такой поспешностью, словно я заразился чумой или проказой.

Оставались два возможных варианта развития событий: победить или проиграть, разрушить Крему и явиться на переговоры с папой-победителем или позорно отступить, моля о пощаде. О последнем не было и речи, и я начал форсировать события.

В осажденной крепости тоже ощущалось некоторое оживление, возможно, они получали вести из Рима и знали, что не сегодня завтра я буду объявлен вне закона. Все чаще и чаще рыцари Кремы предпринимали храбрые вылазки, пытаясь оттеснить нас от стен. Однажды над воротами даже появилось так называемое зеркало Архимеда, при помощи которого креманцы подожгли одно из наших метательных орудий.

В ответ я приказал казнить перед стенами города несколько его жителей, ранее попавших в плен. Стуча в барабаны и трубя в рога, мы привлекли внимание наблюдающих за нами через бойницы защитников города, после чего первому пленному отсекли голову, второму отрубили обе ноги, третьему — руки, четвертого мучали особенно долго, дабы своими воплями он привлекал внимание горожан. Ну и еще семерых повесили без всяких затей.

— Сдавайтесь, или завтра мы покажем вам новое представление императора Фридриха! — выкрикнул герольд. И тут же мы услышали перестук копыт, к лагерю в тучах золотистой пыли выскочили несколько всадников. Грязный и всклокоченный, точно выбравшийся из преисподней дух, Раймонд Дассель сложил руки рупором и проорал в сторону Кремы.

— Срочное известие из Ватикана, на колени, сукины дети, папа Адриан IV умер!

В мгновение воцарилась тишина, после чего мои воины один за другим действительно обнажили головы и приклонили колени. Со стороны крепости никто даже не подумал обвинить эрцканцлера во лжи. С такими вещами не шутят.

Глава 36 Муха и новый папа

После отслуженной в полевых условиях заупокойной мессы я поставил Генриха Льва возглавить осаду, после чего отбыл в свою резиденцию вместе с Райнальдом, Эберхардом и несколькими верниками.

— Как это произошло? Что-нибудь известно?

— Оттавиано пишет, будто бы папу укусила какая-то ядовитая муха.

— Муха?!

Райнальд пожал плечами.

— Необычная смерть для римского папы, не правда ли?

Перед глазами малый приемный зал в Высоком Штауфене и отец, рассказывающий Оттавиано ди Монтичелли о новом яде: «Можно, к примеру, мокнуть иголку в снадобье и затем уколоть ею жертву. Смерть почти мгновенная, любой лекарь решит, что ядовитая муха укусила».

— Что еще он пишет?

— Только то, что на смертном одре своим преемником Адриан назначил епископа Бернарда из Порто[109]. Я не представляю, к какой тот примкнет партии, до сих пор епископ старался держаться подальше от политических интриг.

— Уже хорошо, что это не Роланд, — перекрестился я. Перед глазами великий любитель яда — отец: «Прости меня, сын. За своего дядю, за Генриха Гордого, прости, не мог я иначе…»

— Воля умирающего папы — это всего лишь пожелание, на сегодняшний день в Ватикане три претендента: Берганд, о котором я уже говорил, нелюбимый нами канцлер Роланд и, радуйтесь, кардинал Оттавиано ди Монтичелли. «…Смерть почти мгновенная, любой лекарь решит, что ядовитая муха укусила».

— Чему тут радоваться: Оттавиано — наш осведомитель, зато Роланд — враг, про Берганда вообще ничего не известно. Необходимо срочно лететь в Рим и пытаться как-то повлиять на выборы.

В ту ночь, доведенные до отчаяния известием о смерти папы, жители Кремы попытались напасть на лагерь, но Генрих Лев, по всей видимости, ждал чего-то в этом роде, потому что в лагере не спали. Одержав блистательную победу, он усеял поле перед крепостью трупами.

Уехать на выборы в Рим, бросив все на произвол судьбы, было невозможно. Потому что это только так кажется, мол у стен Кремы стоит огромное войско, в котором командуют Генрих Лев, Виттельсбах старший и Фридрих Швабский. Все они, конечно, отменные воины и знают свое дело, но если между ними не будет рыжего императора, про которого девки Кремы поют похабные песенки, победы не видать. Вообще ничего не будет, наши бойцы почувствуют себя покинутыми, кремонцы же решат, что я трусливо сбежал, а это, чего доброго, предаст им сил.

Вот и сижу под стенами Кремы, хожу в атаки, принимаю корреспонденцию и жду вестей. Вести же неутешительные, мой ставленник Оттавиано ди Монтичелли имеет семь голосов против двадцати трех Роланда. Что же до Берганда, то он выбыл из строя, не успев сделать и пары шагов в сторону престола Святого Петра.

При этом Оттавиано мог похвастаться разве что древностью своего рода и отдаленным родством с императорской семьей. За Роландом же было прекрасное образование, большой опыт работы на благо курии, он откровенно придерживался григорианских принципов свободы церкви и в случае избрания папой первым делом подверг бы меня и Райнальда Дасселя церковному проклятию. У него был один существенный недостаток — дружба с сицилийским королем, отчего его сторонников прозвали «сицилийцами».

Я написал Отто, чтобы всячески поддерживал Оттавиано, и Оттавиано, чтобы держался Виттельсбаха. Думал Эберхарда послать на подмогу, но он мне тут необходим, а Райнальда — реально нельзя, придет к власти Роланд — с живого кожу сдерет.

До седьмого сентября противники старались переманить на свою сторону как можно больше сторонников или хотя бы заставить кардиналов отказаться от голосования. Наконец на общем собрании Оттавиано внес следующее предложение: если не получается выбрать папу из двух претендентов, пусть каждый имеющий право голоса выберет кандидата из партии противника. На что сторонники Роланда решили провести выборы немедленно, наскоро проголосовали за своего лидера, после чего попросили кардинала Оддо[110] принести папскую мантию, начав обряд аккламации. В соборе Святого Петра с раннего утра толпились люди. А что такое аккламация? Это приветствие новоизбранного папы народом. То есть кто выйдет в папской мантии, того и станут славить.

Через собор, сияя толстым лоснящимся лицом, прошел довольный, что все так хорошо сложилось, кардинал Оддо, несший в руках папскую мантию, молодой дьякон открыл перед ним дверцу в ризницу и закрыл ее, когда Оддо вошел внутрь. После чего произошло странное, сквозь радостное песнопение можно было различить крики и возню оттуда, где должны были с полагающимися молитвами и ритуалами облачать новоизбранного папу. Услышав шум потасовки, Отто и его верники ворвались в ризницу и застали любопытное зрелище: Роланд и Оттавиано яростно рвали друг у друга папскую мантию, а бедный Оддо с расквашенным носом тихо подвывал у ног схватившихся борцов.

Велев закрыть дверь, Виттельсбах разнял дерущихся, отвесив каждому по звонкой оплеухе, после чего сообщил тоном, не терпящим возражений: «Оттавиано станет папой!» После чего вокруг Оттавиано ди Монтичелли появился заслон имперских рыцарей, которые по команде обнажили мечи. Попытавшийся было достать противника Роланд отступил в глубь ризницы, изодранная мантия передавалась из рук в руки, пока не исчезла совсем, а на ее месте появилась новая, принесенная Оттавиано заранее.

«Расступись», — негромко скомандовал Отто, и к ди Монтичелли протиснулись два его капеллана, которые накинули на плечи будущего папы мантию воротом вниз.

— Быстрее, ну быстрее же, — торопил Виттельсбах.

Бедняги тщетно пытались нащупать застежку, все время наталкиваясь на кисти подола.

— Перевернутая мантия — перевернутый папа, — мрачно пошутил присутствующий тут же Гийом Биандрате.

Наконец Оттавиано удалось облачить по всем правилам, и «новоизбранный» папа вошел в собор, как ни в чем не бывало, встав перед алтарем.

— Может, прикончить Роланда? — шепнул Гийом на ухо весьма довольному, что ему удалось так славно послужить Империи, Отто.

— А ты его не того? — удивился Виттельсбах.

— Так приказа не было, — опешил Биандрате.

— Не было, значит, не надо. А то потом еще скажут, что раз в ризнице обнаружился мертвец, стало быть, нужно начинать расследование и сызнова выбирать папу. Что он — Роланд этот — может, после того как папой назвали другого? Он даже канцлером не останется. Оттавиано… нет, теперь следует говорить Виктор IV, эдакой гадины у святого престола не потерпит.

Меж тем Виктор IV начал раздавать апостолическое благословение у главного алтаря собора Святого Петра, а Роланд со своими «сицилийцами» поспешно покинул Рим, направившись в сторону Нимфеи.

* * *

Прошли восемь дней, и у нас появился новый мученик за веру, истинный папа в изгнании и антипапа, обманом и вероломством занявший престол Святого Петра. То есть вместо одной проблемы нарисовались две.

Следующий гонец подтвердил, что в Нимфее Роланда действительно провозгласили папой и теперь его следует называть Александром III. Что же до Оттавиано, ему было предписано освободить незаконно занятый престол в течение недели, после которой его автоматически отлучали от церкви.

Виктор IV слал душераздирающие письма Райнальду, умоляя поговорить со мной, дабы императорские войска поскорее вошли в Рим и спасли его святейшество от взбесившегося Роланда. Александр же дождался окончания данного своему врагу времени и объявил об отлучении от церкви своего противника со всеми его сторонниками, как это и принято, исполнив обряд погашения свечей. После чего он разослал во все страны католического мира письма, в которых сообщал о своем избрании. Официальное уведомление получил и я. Письмо состояло из общих фраз, в которых содержались традиционные просьбы о защите святой церкви в качестве ее «уполномоченного фогта и покровителя», которому он, папа, собирался оказывать уважение, а также «всеми силами содействовать приумножению его славы». На словах же кардинал-посланник, тот самый Оддо, с заговорщицкой улыбкой под сломанным и перекошенным носом, передал, что следует разделять таких разных людей, как добрый папа Александр III и непримиримый канцлер Роланд. Что новый папа не собирается упорствовать в той политической позиции, которой придерживался прежний канцлер. А следовательно, императору за благо — довериться Александру и поддержать его позиции.

— Какой еще Александр?! Избрали Виктора! И вы хотите, чтобы я предал истинного папу ради подложного, который даже не скрывает, что сделался папой вдали от Святого престола! — не выдержал я, схватив улыбающегося кардинала за грудки и намереваясь выбросить его в окно.

Последнее мне удалось бы, несмотря даже на то, что жирный Оддо был тяжелым, точно мешок с дерьмом, — если меня хорошенько взбесить, я и не такое подниму, — но неожиданно на моих руках повис Райнальд.

— Бог с тобой, Фридрих! Нашел о кого руки марать, — он добродушно обнял меня, оттесняя от напуганного посланника. — Ну, прикажи посадить их в темницу, зачем же отнимать работу у палача, у него дома детки плачут, кушать хочут.

— У нас палачи на жалованье! — невольно возмутился таким незнанием вопроса я.

— Тем более, пущай отрабатывают, — его глаза светились ангельской кротостью, вот-вот расправит белооперенные крылья и полетит.

Красив, чертяка! Я икнул, и Райнальд велел страже от греха препроводить посланников в темницу.

— Никто не осудит императора, покаравшего если не самого самозванца, то его ближайшее окружение, кстати, этот боров, которого ты чуть было не придушил собственными руками, — ближайший сторонник Роланда и вроде как даже его друг.

Все еще обнимая меня за плечи, Райнальд подвинул удобное кресло, принуждая меня присесть.

— Сейчас особенно важно, чтобы все осознали, ты не пойдешь ни на малейшие уступки, не подашь и тени надежды проклятому Роланду. Если ты обойдешься с кардиналами жестоко, все поймут, что ты целиком и полностью поддерживаешь Виктора — единственного праведного папу.

— Я казню их.

— Правильное решение. Лучше всего — на рассвете, традиция и все такое. Завтра на рассвете, чего тянуть-то?

— Как, уже завтра? — Голова кружилась, ноги сделались ватными.

— А ты как желаешь? Оставь их в ненадежной тюрьме, а сам поезжай под стены Кремы. Недели не пройдет, как сторонники Александра перебьют гарнизон, прорвутся в крепость и освободят узников.

— За неделю многое может произойти, — во рту пересохло, и Райнальд кликнул, чтобы принесли вина.

— Перебьют гарнизон, мы с Эберхардом, если не падем защищая императрицу, закончим свои дни на виселице, Беатрикс…

— Молчать! — Я хлопнул по столу, но злости уже не было. Один пульсирующий туман перед глазами.

— А ее вместе со всеми женщинами изнасилуют. Сицилийцы отличаются жестокостью. Они не станут церемониться, увидав перед собой столь юную особу. Но есть другой вариант, посади их в темницу и охраняй день и ночь, пока не решишь, что с ними делать. Пусть Генрих Лев и Оттон Виттельсбах сложат свои головы под стенами Кремы, пусть твой сводный брат, пусть кузен Фридрих… ну же, решайся! Одна подпись — и тебе не придется охранять пленников, а у сицилийцев не будет повода нападать на твою резиденцию. Они и не подумают мстить за каких-то никому не нужных мертвецов. Нет человека — нет проблемы, но пока они живы… Александр будет предпринимать попытки вызволять их, и они…

— Понятно.

— Подпиши приказ. Где же писарь? Да ладно, негордый, сам для тебя писарем побуду. Невелик труд, давай по порядку. — Он развернул, должно быть, припрятанный в рукаве пергамент и разложил его перед собой на столе. — Я, император… — это я допишу после, — высочайше повелеваю предать казни через… может, повешение? Или головы с плеч? Нет, мечом или топором — хорошо, когда зрители смотрят, а так… Я бы их тихо повесил, даже придушил. Как ты считаешь?

— Повесить… — выдавливаю я. Мне бы к Беатрисе сходить, с ней хотя бы совсем чуть-чуть поговорить — наваждение бы точно рукой сняло. Потом вернусь под стены Кремы, а там показательные суды, а что делать?

— Повесить. Ну, все, подпиши здесь, остальное я уже сам доработаю.

Точно в наведенном сне, я вижу, как моя правая рука тянется к перу, как перо тяжело отрывается от своего места, клюя чернильницу. Уф… справился, не опозорил державу. Райнальд весело трясет белыми патлами, улыбка, что-то говорит, должно быть, шутит, надо улыбнуться. Не могу.

А что это я сейчас сделал? Подписал смертный приговор каким-то кардиналам. Виноваты, должно быть, вот и подписал. А что, коли нет? Надо остановить Райнальда, надо… я подымаюсь, делаю шаг к двери, в которую белым дымом просачивается эрцканцлер Италии, мой ближайший друг Райнальд Дассель.

— Стой, падла!

Райнальд вышел из дверей и тут же спиной влетел обратно, зато вместо него на пороге возникла гора — Отто Виттельсбах в алом плаще до пят.

— Прости, Фридрих, у тебя все в порядке? Я это, мне сказали, Эбергард сказал, что Райнальд будет просить тебя повесить папских посланников. Так ты не делай этого, послов нельзя, к тому же их потом назовут мучениками, а мы ввек не отмоемся.

Не дожидаясь моего ответа, он подскочил к Райнальду, вырвав пергамент из его рук.

Плохо знаю, что было дальше, может, в тот день я перегрелся на солнышке, может, перекупался и оттого занемог. Одно помню отчетливо, Виттельсбах несет меня на руках и пергамент, мною подписанный и печатью скрепленный, не отпускает, а рядом Райнальд семенит, в глаза заглядывает. Страшно Райнальду, что, коли я теперь помру, его же во всем и обвинят, одни мы в покоях были, мы да мальчишка кувшин с вином приносил, но я уже тогда странно себя чувствовал. И еще смешно было, только я не смеялся, силы берег, Виттельбах неграмотен, а в пергамент мертвой хваткой вцепился. Вот умора, надо будет ему опосля сказать, что там перечень провианта для армии или, того смешнее, любовное послание в стихах.

Уже лежа в постели, я узнал, что Виттельсбах не только не отдал пергамента Райнальду, но и вызвал в резиденцию Эберхарда и Генриха Льва. Что же до посланников, им выделили просторные покои, у которых день и ночь дежурила бдительная стража. В общем, их жизни и здоровью ничто не угрожало.

Когда головокружение и слабость прошли, первым делом я увидел сидящую рядом со мной на маленьком кресле Беатрису, которая, заметив, что я пришел в себя, с рыданием бросилась мне на грудь. Бедная моя императрица, думал ли я, что, оберегая от всего и себя самого, в первую очередь, принесу ей столько страданий? По словам дежурившего в это утро у моей светелки брата Конрада, она сидела со мной весь день и потом еще и всю ночь, непрерывно молясь и держа меня за руку. Я был растроган до глубины души.

Покормив меня с ложечки куриным бульоном и нежнейшим паштетом, Беатриса наконец согласилась подняться к себе и отдохнуть, а на ее место плюхнулся отчаянно пахнувший чесноком Эберхард.

— Папские посланники живы и их необходимо отпустить подобру-поздорову.

Я кивнул.

— Теперь, вот как я понимаю происходящее. — Эберхард причесал пятерней густую короткую бороду. — То, что произошел церковный раскол, это скверно, пожалуй, еще хуже, чем если бы к власти пришел Роланд. Теперь же нам необходимо выработать линию поведения. — Он резко обернулся, поднялся и, прижав палец к губам, на цыпочках подкрался к дверям, прислушиваясь и заглядывая в замочную скважину. — Райнальд Дассель ненавидит Роланда и будет советовать тебе вести себя с ним строго и непримиримо. Этой же линии станет придерживаться и Виттельсбах, сам понимаешь, как он напортачил. Но подумай сам, у Роланда обширные связи, он может попросить заступничества, скажем, короля Сицилии. Представь, что завтра любитель чужой одежды Оттавиано помрет от расстройства желудка? Его место достанется Роланду. А значит, с ним, хотим мы этого или нет, нам придется налаживать отношения.

Давай напишем ему пространное письмо, в котором ты не скажешь ни «да», ни «нет» предлагаю так: «охотно признаю римским папой того, кто способен обеспечить мир и единство церкви и Империи».

И вообще, хочешь хороший совет? Пригласи к себе обоих пап, нет, так, пожалуй, Роланд заподозрит ловушку. Собери церковный суд, скажем, в Павии, пусть на него прибудут короли, князья, епископы, в общем, все. Время… — он поглядел на закопченный потолок, — скажем, последняя неделя этого года, с тем чтобы в первых числах января можно было бы приступить непосредственно к разбору происшествия. Там мы всем миром попробуем выяснить, что произошло 7 сентября, выслушаем обе стороны и решим, кому быть папой.

Так, даже если Роланд придет к власти, ему всегда напомнят, а кто, собственно, собрал поддержавший его суд, кому он обязан тем, что из горького скитальца сделался законным Римским епископом.

— Собрать церковный суд — нормальное дело для императора, но вот приедет ли на него Роланд? А впрочем, вынести решение можно и без него. Я согласен.

Глава 37 Смерть Кремы

Я провалялся в постели неделю, после чего вернулся под стены уже изрядно надоевшей мне Кремы. Октябрь месяц, а в январе церковный суд! Позор, если не управимся! В прошлый раз Милан меньше ерепенился. Пришлось снова давить на жалость и христианское человеколюбие, казнил на глазах у осажденных сорок заложников и еще шесть знатных миланцев, захваченных раньше в плен Генрихом Львом и Фридрихом Швабским.

— Когда ты болел, пришло письмо из Византии, но Эберхард не разрешил тебе рассказывать. Потому что ты мог расстроиться и заболеть еще сильнее.

Мы с Беатрисой совершаем конную прогулку в сторону нашего лагеря, Генрих Лев выстроил башню, равной которой еще не было. Вот я и решил показать ее супруге.

— Сначала попросил молчать, а потом, должно быть, сам за тебя ответил и забыл.

— И что было в этом письме? — Я всматриваюсь в возвышающуюся явно выше стены города деревянную конструкцию.

— Только ты правда не расстроишься? Не осерчаешь? Потому что я еще кое-что слышала.

— Да говори уже.

— Нашего посла аббата Вибальда нашли с перерезанным горлом.

— Где нашли? Кто сказал? Убийцу нашли?

— Нашли в доме одного ученого, где он в то время жил. В библиотеке. Убили и дверь заперли, будто бы он уехал куда-то. Эберхард говорил, он вообще странным был, мог, никому ничего не говоря, в компании пары охранников вдруг уехать неведомо куда. А в тот день он прислугу отпустил, потому как гостя тайного принимал. Так и сказал: «Вместе поедем в загородную резиденцию летописца Никиты». Оттого и искать не стали. Только когда запах пошел и хватились. Отперли дверь, а там все вверх дном и бедный Вибальд прямо на полу.

— И что же его убийца? Что пишут из Византии? Вибальд ведь не простой человек — это посол! За посла, если что, и войной пойти можно.

— В том-то и дело, что убийца сам во всем сознался и в грехах покаялся. Его уже хотели к тебе на суд привезти, но он сам помер.

— Отчего помер? — Я даже конька остановил. Ничего себе, какие повороты, а от меня все скрывают.

— От старости, Эберхард сказал, что убийце, наверное, сто лет в обед бы исполнилось.

— Так как же он тогда библиотеку разгромил и Вибальда прирезал? Не сходится.

— А Райнальд объяснил, что очень даже сходится, если в человека нечистый дух войдет, то он не то что библиотеку — крепость в одиночку может разгромить. А когда сатана, — Беатриса быстро сотворила крестное знамение, — покидает тело своей жертвы, того разом все силы и покидают. Но кто-то просто падает и спит, пока его водой не отольют, а этот старый был, вот и помер.

Ну да, конечно, одержимый старец убивает слугу церкви, а потом и сам помирает. Удобно. Жаль, нет возможности узнать, не пропали ли в той самой библиотеке какие-нибудь редкие книги. Впрочем, скорее всего, не пропали, потому как действовал наемный убийца, а дедушка, что дедушка, он свое пожил, а теперь еще и семью, поди, обеспечил. Поехать бы в тот город да расспросить про одержимого-то, не купили ли его дети или внуки новый дом? Не пришло ли им неведомо откуда наследство. Ах, Райнальд. Исполнил ты свою клятву. А Эберхард все понял и, должно быть, уже отписал в Византию, что император по этому делу претензий не имеет и благодарит за расследование.

* * *

Прибывший в мое отсутствие в лагерь мастер Малик, сарацин из Дамаска, построил по просьбе Генриха Льва невиданную доселе деревянную башню высотой в 43 локтя[111] с шестью этажами. Для того чтобы подкатить это страшилище к стенам, нужно было сначала засыпать ров, что, разумеется, не позволили бы защитники города. Поэтому, разобравшись с башней, Малик приказал выстроить защитные навесы, на которые позже жители Кремы были вольны сыпать камни, выливать смолу или помои. Гигантские щиты закрывали выполняющих землекопные работы воинов.

Необходимые нам повозки выделили города Лоди и Кремона, они же взялись доставлять камень, землю, гравий и древесину. Когда же ров был закопан, а площадка выравнена, ребята из специального отряда сдвинули с места осадную башню, ширина которой была приблизительно 22 локтя. Увидев наше чудовище, защитники Кремы начали было стаскивать на стену камни и котлы с кипящей водой, как вдруг все остановилось. Ага, жители Кремы обнаружили приготовленный для них сюрприз: к стропилам башни были привязаны взятые ранее в плен жители Кремы. То есть у защитников города появился нравственный выбор, уничтожая башню, придется обваривать кипятком или расшибать головы камнями не пришлым немцам, а собственным братьям, сыновьям, мужьям или отцам. Завыли женщины, потом люди начали выкрикивать имена заложников. Те отвечали им в ответ. «Убивайте нас!», «Пристрели меня! Передай привет маме», «Афонсу, скажи Лючие, что я ее любил», «Убей меня брат», «Папа, спаси меня, папа!»

Башня двигалась с неумолимостью пожирающего все и вся времени, наконец воздух прорезала первая стрела, на башне дернулся босоногий юноша с длинными, почти до пояса, волосами, и тут же со стороны города полетели стрелы — стрелы милосердия. А башня все плыла, скрипя и постанывая, огромная, неотвратимая, прекрасная. Через несколько часов она пылала, страшно заваливаясь в сторону стены, словно пытаясь опереться о нее.

На следующий день на стену города поднялись глашатаи Кремы, которые, протрубив в рог, закричали, что теперь и они покажут нам спектакль, после чего на стены города были выведены какие-то люди. Вылезший за ними высокий горожанин, в руках которого красовалось знамя с румяным кренделем, наверняка представитель артели булочников или кондитеров, сообщил, что все эти пленники — жители Кремоны и Лоди и сейчас они ответят за преступления, совершенные императором накануне, после чего на шеи пленников набрасывали веревки, а их самих незамысловато спихнули вниз. Стена с нашей стороны покрылась своеобразным ожерельем из мертвых и еще шевелящихся тел.

После неудачи с башней мы сменили тактику и пробили тараном брешь в стене, еще немножко — и победа была бы за нами, но вот ведь хитрые твари — пройдя сквозь пролом, мы наткнулись на земельный вал еще неизвестно какого размера. Понятное дело, недавно натаскали, но вгрызаться в землю, прорывая себе дорогу в город, показалось рискованным.

Впрочем, всему свое время, очень скоро Фридрих Швабский сумел прорыть подкоп под город, там, где его меньше всего ожидали. Пробрался вместе с десятком верников в город, где один из его офицеров сумел отыскать знакомого мастера и договорился, что тот усовершенствует нашу башню, в частности, снабдит ее выдвигающимся помостом, по которому мы бы могли попасть в город. В уплату за помощь кузен вывел семью мастера с завязанным в тюки добром, к которому я еще добавил золотишка, а также большую телегу, одну из тех, что прислали нам жители Лоди, и пару лошадок. Весьма довольный чудным спасением, мастер заверил меня, что и впредь станет верно служить Империи, после чего жители Лоди с большим почетом препроводили его в свой город.

Впрочем, через несколько дней Крема уничтожила нашу отремонтированную башню вместе с помостом.

Вторая башня была еще грандиознее первой, с надежным помостом и щитами, которые прикрывали расположенных на ней воинов. Ее вид потряс до глубины души приехавших на церковный суд и решивших по дороге завернуть ко мне под стены Кремы епископов.

Понимая, что с каждым днем будет прибывать все больше и больше приглашенных на суд, мы приняли решение форсировать покорение проклятой Кремы, а заодно перенесли суд на 5 февраля.

Решающий штурм был запланирован на 21 января 1160 года, на восьмой месяц осады, на башню поднялись Виттельсбах и мой младший брат Конрад. Когда пятьсот человек сдвинули с места тяжеленную башню, со стены полетели стрелы. Несколько воинов действительно попадали с башни, но на их места уже поднимались другие, а башня плыла, не обращая внимания на потери, и казалась завороженная самой способностью передвигаться. Когда она подошла совсем близко к стенам, в руках жителей вдруг обнаружились длинные шесты с крючьями на концах, которыми они сбрасывали с башни моих людей. А тем временем вражеская катапульта начала метать такое количество камней, что башня накренилась и начала заваливаться. Со стен раздалось слабое «ура» и тут же земля содрогнулась от глухих ударов тарана в стену.

Метнувшиеся было добивать застрявших в поломанной башне воинов защитники Кремы, теперь кинулись на стену поливать кипятком таранщиков. И тут заработали сразу четыре наших катапульты. С этого дня мы разделились на ночное и дневное войско, так Фридрих Швабский, Виттельсбах-старший и Конрад Рейнский взяли на себя бить Крему в ночное время, а я, Отто и Генрих Лев — в дневное. Очень удобно, сразу же после купания в местной речке я чувствовал в себе силы разрушить хоть сто городов. Отлично на меня действует вода!

Вскоре Крема запросила пощады, извинившись за столь долгое сопротивление и сообщив, что на самом деле они не желали сдаваться, так как не хотели попасть в руки своих давних врагов — кремонцев. И если император согласится принять сдачу Кремы, не передавая затем жителей города мстительным противникам, то Крема готова открыть ворота. Под дураков, в общем, сыграли, мол, за восемь месяцев осады не разобрались, с кем воевали. Молодцы!

— Все жители Кремы могут благополучно покинуть город, забрав с собой столько, сколько смогут унести, что же до самого города — то его предстояло уничтожить, и никакие обознатушки тут не пройдут. Вперед наука.

После того как люди покинули город, Крема была отдана солдатам на разграбление. После чего Крему прикончили жители Кремоны, разломав стены и раздробив буквально каждый камень. Да, еще раньше, до того как началось повальное разграбление, мы на всякий случай забрали из Кремы все церковное имущество.

Невероятной ценой далась победа, день сдачи города я запомнил надолго, это произошло 26 января 1160 года, днем раньше Беатриса родила девочку, которую я, не слушая ничьих возражений, назвал в честь ее матери. А что, буду теперь жить в окружении двойной красоты, двух прекрасных ангелов. Это вам, Беатриса императрица и принцесса Беатриса, я посвящаю сегодняшнюю победу.

Что теперь? Вы говорите, Милан? Нет уж, войско устало и может взбунтоваться, кроме того, я же сам назначил церковный суд в Павии. Так что жди меня, Милан, миляга, по крайней мере до весны 1161 года. Жди, и я приду.

Глава 38 Суд

Часть войска я распустил; Виттельбах-старший во главе обоза, доверху нагруженного добром из разоренной Кремы, отбыл восвояси, домой. Провожал его сынок Отто, который был до неприличия счастлив долгожданной разлуке с папочкой, и вовсе не потому, что ему надоело воевать бок о бок с собственным родителем, это бы как раз можно пережить, при наличии хорошо вооруженного войска под рукою!.. Надоело терпеть унижения, учиться уму-разуму из-под палки… Добро бы просто ругался и нравоучения читал — так нет же! Всё дубиною норовил огладить поверх ругательств!.. А ведь слуги рядом, подчиненные, придворные…

Наконец уехал Генрих Лев и увел с собой уйму ушлого и бойкого народа: повоевали, поскучали — пусть теперь дальше идут, проматывают честно награбленное в кабаках да с веселыми девками…

В общем, чтобы не перечислять дольше, скажу, со мной остались мой знаменосец Отто, кузен Фридрих, брат Конрад, ну и, разумеется, Эберхард и Райнальд со своим ученым заместителем Кристианом. Нешто я без них справлюсь? А ведь все к тому идет, что решение, кому сидеть на престоле Святого Петра, на меня свалят. Ой, не хочется! Вот Генрих III[112] в аналогичной ситуации турнул обоих и назначил своего человека. Зато Лотарь отказался решать такие вопросы, ибо не его это императорское дело — попов судить. Как церковь святая решит, так и будет. Тоже грамотный ход.

Что же делать? Тем более после всего того, что мне честный Отто рассказал, как эти двое рвали друг у друга мантию, бр-р. Вот Райнальд Дассель уговаривает волевым решением назначить Виктора, мол, он нам предан. Да только… после всего всплывшего в этом деле? Могу ли я — милостью Божьей император, опереться на такое дерьмо, как этот самый Виктор — Оттавиано? Не по совести это, да и противно. С другой стороны, прими я Александра — Роланда, так он же, не успеет петух прокричать трех раз, от меня отступится да еще и анафеме предаст. А потом, поди, станет смеяться над дураком-императором, который своими руками себе на шею эдакую гадюку посадил. В общем, выбери из двух кусков говна лучшее.

Опять же, христианский мир — это не только Империя, кроме нас, чай, Франция, Англия, Зальцбургское архиепископство, Венгрия, Чехия, Дания, Польша, много всего есть. Они тоже решать должны, иначе неправильно это, и после смогут сказать, а нас, мол, не спросили. А мы против.

Ладно, вы хитрые, а я со своими советниками — хитрее. И как вам, господа хорошие, такая формулировочка: «Лишь того мы потерпим на престоле Святого Петра, кто будет единодушно и единогласно избран к славе Империи и для воцарения мира в церкви»? С одной стороны, все по делу, с другой — разве я кого навязывал? Подталкивал за собственного ставленника голосовать? Ни в коей мере. Выбирайте хоть третьего, хоть тридцать третьего, но чтобы дело было.

Провожая Оттона Виттельсбаха-старшего, я обнял его, поблагодарил за службу и спросил, чего он желает для себя в награду. И что же, старый воин скромно потупил глаза: «Чего желать еще, как только служить такому императору?» На том и расстались, да только не стоит думать, будто бы Фридрих Барбаросса — свинья неблагодарная. Награжу, и если не старого пфальцграфа, у того и так все есть, то сына его подросшего, не Отто, этот и так при мне, без своего куска пирога не останется. Пока сам в походе, дома наместником Оттон IV фон Виттельсбах кого оставил? Второго сына, Конрада[113]. Ничего, доберусь до родной Германии — награжу юношу, пусть старый пфальцграф радуется!

* * *

Получив ответы на свои приглашения, мы с сожалением должны были констатировать, что Вселенским этот собор назвать не получится. Туча народа предпочла вежливо отписаться, короли Англии и Франции пообещали прислать своих представителей, но ничего не говорили о приезде князей церкви. Если еще и кто-нибудь из пап заартачится… впрочем, Виктор-то как раз явится, чего ему бояться, а вот Александр?..

В Павии устроили торжественную встречу имперских войск, весь город оделся флагами, с веревок, натянутых от одного дома до другого, свисали разноцветные ленты, прекрасные горожанки, связавшие свои волосы, согласно традиции предков, в длинные украшенные кольцами бороды, бросали из окон тряпичные цветы и цветные лоскутки. Гильдия виноделов выкатила к общему столу множество бочонков вина, пекари расстарались, выпекая коржики в виде буквы «Ф», счастливые повара и поварята вытаскивали из кухонь огромные подносы, полные различной снеди. После пира многие ожидали турниров и танцев, но я запретил горожанам устраивать праздник, напомнив, что скоро в их городе пройдет церковный суд и приличнее теперь начинать готовиться к нему, молясь об успехе. Так как еще совсем немного, и, возможно, Павия прославится как город, давший Италии папу. После чего мы отправились в собор, где усердно молились за успех великого дела.

* * *

— Эберхард, что у нас с явкой, меня интересуют архиепископы?

— Могу доложить, что лично видел и уже имел удовольствие побеседовать с архиепископами Бременским, Майнцским и Магдебургским. Все приехали с подчиненными им епископами, — ответил за него Райнальд.

— Архиепископ Трира заболел и прислал своего человека, а Зальцбургский занедужил в дороге, так что теперь здесь тоже его представитель, отчего нам не легче — оба собираются голосовать за Александра, — дополнил список Эберхард. — Из Бургундии, Арля, Безансона и Леона также представители. Короли Дании, Чехии, Венгрии, Польши прислали послов-переговорщиков, ни одного князя церкви! При этом Генрих II Английский обещал присоединить свой голос к большинству, а Людовик VII Французский вообще написал, что не выберет ни Александра, ни Виктора до тех пор, пока не увидит, кого избрал церковный собор. В общем, он, наверное, считает нормальным, что все будут ждать, пока он один пересмотрит решение суда и согласится или опровергнет.

Церковный собор начался 5 февраля в главном храме Павии, на открытие мой любимый магистр права Каньяно написал речь, в которой я приветствовал участников собора, замечая по ходу, что история созыва церковного собора императором восходит к почитаемым мною Феодосию и Юстиниану, Карлу Великому и, разумеется, Оттону I, которому мы обязаны возрождением Римской империи. После чего я сообщал, что не собираюсь принимать столь сложное решение самостоятельно, но доверяю его собравшимся прелатам. Судите и не забывайте, что и сами судимы будете. Закончил я свою речь, после чего демонстративно удалился вместе со своей свитой.

…И на душе вроде как немного полегчало. Да, Александр не явился, да собрание далеко не полное, но теперь это уже их проблемы.

В перерыве ко мне пробрался, как обычно, взлохмаченный и совершенно не похожий на архиепископа Вихман.

— Изменили цель собрания, — задыхаясь от бега, сообщил он, на ходу оглаживая залитую чем-то липким мантию. — Хотели выслушать обоих, а теперь будут устанавливать, законно ли избран Виктор.

— И что?

— Пока ничего. Виктор — ясное дело, поет, что он праведнее Господа, а от Александра-то никого нет. Попытались там разные вылезти, мол, папа Александр им писал. Да мало ли кто кому и что пишет. Пергамент стерпит. В общем, мнения пока разделились, итальянцы требуют перенести собор на полгода, мол, явятся оба, сами за себя все и скажут, а немцы, знамо дело, против. Им опять через Альпы переть, такие деньжищи выбрасывать. Орут, проголосуем и по домам.

Сказал и снова убежал, точно ветром его сдуло. В соборе же творилось что-то неописуемое. Послали гонцов к кардиналам Александра — Оддо и Генриху, чтобы те срочно выезжали на собор. А меж тем день за днем вызывались свидетели, все они приносили присягу говорить правду, после чего давали показания. Клирики соборного капитула, сенаторы, рыцари, аббаты, священники, просто свидетели избрания папы.

— Большинством голосов был выбран Роланд — Александр, — свидетельствовали одни.

— В папской мантии вышел Оттавиано — Виктор, клир и народ опустился на колени перед Виктором, назвав его папой, — сообщали другие.

— Роланду просто помешали облачиться в пурпур.

— Виктор благословлял народ, а не Роланд!

Меж тем посланный к кардиналам папы Александра гонец вернулся ни с чем. Отказались оба.

— Если точно установлено, что 7 сентября 1159 года Виктор, облаченный в мантию, прошел аккламацию перед народом и клиром как папа, то о каком другом папе может быть речь?

— Но если бы Виктор был действительно угоден Богу, народу, церкви, отчего же тогда Рим взбунтовался за какую-то вшивую неделю? Люди поняли, что папу подменили!

— Причина тому одна — лживые манифесты бывшего канцлера Роланда, которые распространялись по Риму и другим городам его людьми, — ответствовал Виктор, потрясая прихваченным с собой в качестве доказательства манифестом.

Прочитали манифест, в первых же строках которого Роланд писал, что за Оттавиано ди Монтичелли якобы проголосовало всего два или три кардинала. В зале раздались возмущенные вопли, кто-то бил своим креслом об пол, кто-то старался перекричать горластых соседей, в проходе завязалась драка.

— Против Роланда было восемь голосов! — пытался перекричать собрание Виктор. — Вот список. Четверо прибыли на суд, и троих я лично видел сегодня в этом зале.

Допросили троих. Подтвердили. Начали разбираться, где остальные пятеро: двоих переманил к себе Александр еще в первую неделю после избрания папы, одного выкрали из собственного дома громилы Роланда, один лежал с лихорадкой в монастыре недалеко от Павии, так как заболел в дороге. И наконец, последний, кстати, присутствующий на соборе, к моменту дачи показаний так проголодался что, не дожидаясь окончания заседания, отправился в какую-то известную только ему остерию. В общем, дал Бог союзничков.

Тем не менее симпатии участников собора все больше и больше склонялись в сторону Виктора, который активно предоставлял свидетелей, отвечал на вопросы и вообще вел себя как человек, которому решительно нечего скрывать.

Наблюдая за собственным ставленником, председатель суда Райнальд Дассель, он же имперский канцлер и эрцканцлер Италии, он же архиепископ Кёльнский потрясал компрометирующими Рональда письмами. Их он собирался предъявить суду либо в случае, если большинство все же примет сторону отсутствующего Александра, либо после объявления законным папой Виктора, дабы добить врага. Слушая доводы эрцканцлера, Эберхард мрачнел, предвещая большие проблемы в грядущем. По его мнению, лучше было бы выбрать Роланда, от которого, по крайней мере, знаешь чего ожидать, а то и найти третьего папу.

Улики и вправду были что надо, шпионы Райнальда не зря ели свой хлеб. Так в результате удалось доказать, что, будучи еще канцлером, Роланд вступил в предательский союз с врагом Империи Сицилией, кроме того, именно он, а не покойный папа Адриан, хотя и он, конечно, но о покойном либо хорошо, либо… подстрекал Милан, Брешию, Крему не подчиняться воле императора. Все предъявленные на соборе письма или, по крайней мере, большая их часть были подлинными, часть представляла собой списки с оригинала.

На самом деле церковный собор обычно собирается по какому-то весьма серьезному поводу и не должен отвлекаться от основного вопроса, дабы не погрязать в дрязгах и склоках. Тут же, по словам самого Райнальда, мы как бы составляли портрет кандидатов. Так что, когда последнее перехваченное письмо было зачитано и последний свидетель допрошен, до всех дошло, что Александр — преступник, которому не место не только на папском престоле, но и в лоне святой католической церкви.

Особое возмущение собравшихся вызвало письмо от кардинала Генриха, которого ранее настоятельно приглашали на собор. В нем его высокопреосвященство заявил, что ни папа Александр, ни его кардиналы ни за что не позволят судить себя мирским судьям, что было бы оскорбительным для всех присутствующих.

В результате Виктор IV официально был признан законным папой, с формулировкой «избранным хотя и меньшинством коллегии кардиналов, но зато, как было заявлено, ее лучшей, здравой частью».

Когда же пришло время всем участникам собора расписаться в заключительном протоколе, вдруг стало ясно, что отчего-то свою подпись не поставил епископ Павии, который просто постоял перед пергаментом с пером в руках. Не согласились подписывать сей документ и посланцы Англии, Франции, Дании и Венгрии, заверяя собрание, что сразу же по возвращении домой доложат о решении собора своим государям, и уж от тех зависит, согласятся те поставить свои подписи под столь важным документом как установление подлинности папы или нет. С их решением были согласны представители бургундской и польской церквей, присланные вместо внезапно заболевших архиепископов, эти-де не получили от своего начальства право подписи. Радовало то, что подписались почти что все имперские епископы. Но при этом патриарх Аквилеи[114], епископы Пассау и Регенсбурга и, что самое печальное, мой личный друг — епископ Бамбергский Эберхард — согласились подписать протокол с той единственной оговоркой, что их подписи будут действительны, если новое расследование подтвердит решение собора в Павии истинным.

Ну, вот и все, победа! Теперь бы отделаться от формальностей и… даже не за праздничный стол, а просто поехать куда-нибудь в лес, где птички поют, на реку, забрать жену, дочурку и пожить с ними в относительном одиночестве, вместе со свитой. Мечты…

Нет, друг Фридрих, от государственных дел так просто не отвертишься. Ну, что там по протоколу? Отвести нового папу в храм, где бы его по-новой рукоположили в папский сан. Запросто. Послушать мессу, во время которой Роланда и всех, кто с ним, включая короля Сицилии, предадут анафеме. С нашим удовольствием. Люблю красивые обряды, а этот еще и такой зловещий. У-у-у новый папа и его кардиналы размахивают огромными свечами, а потом тушат их, точно души из живых людей вытягивают. «Да не познают преданные анафеме радости вечной жизни, и пусть по смерти погибнут их души, как гаснут сии свечи». Что еще? А… поцеловать туфлю Оттавиано ди Монтичелли, ладно, лег-встал, словно и подагры никогда не было, завидуйте толстобрюхие, вам так ни в жизнь не отжаться. Подержать стремя, помочь сесть на коня. Без проблем, вот какой я стал покорный. Ну, теперь целуй меня, Виктор IV, только смотри не обслюнявь.

Глава 39 Миланские проблемы

Виктор отлучил от церкви Александра, прошло полгода, и Александр предал анафеме меня и мое ближайшее окружение, освобождая тем самым всех подданных Империи от данной ими клятвы. Остается радоваться тому, что мы подсуетились первыми. Хотя чему тут радоваться? Позорный документ тут же был разослан во все христианские страны, и если в Германии ему не придали значения, то в Англии и Франции даже праздник устроили. Хотя и Генрих II, и Людовик VII позже писали мне, что непозволительное веселье в их странах по поводу манифеста Александра было осуждаемо и в нескольких местах даже разгонялось стражниками. В любом случае, пока они не готовы в открытую признать Александра и стать моими врагами.

Тем не менее в Англии и Франции прошли совещания, на которых присутствовали короли обеих стран, а также представители Александра и Виктора. Сам же Виктор счел возможным для себя посетить Англию, где давал показания. В то время в Тулузе его представлял легат Гвидо, тогда как Райнальд умудрился, загоняя коней, посетить оба собрания.

И что же, сразу же после Виктора и Гвидо выступили легаты Александра, которые спокойно и внятно отклонили все предъявленные им обвинения и даже привезли с собой свидетелей, которые показали, что Александр успел принять помазание. Что же до церемонии облачения, она уже началась, когда в ризницу вбежал Оттавиано и вооруженные имперские рыцари во главе со знаменосцем Империи Оттоном Виттельсбахом. После чего высокое собрание отменило решение собора в Павии, Александр был признан истинным папой, а Виктора отлучили от церкви. Причем на этот раз махали свечами не только папа и кардиналы, к веселью присоединились также короли Англии и Франции.

Кроме того, и в Англии и во Франции среди князей церкви был проведен опрос, согласно которому большинство голосов было отдано Александру, которого теперь считали борцом за свободу церкви.

В результате Александра поддержали Англия, Франция, Сицилия, Венгрия, Арагон и Кастилия, а Виктора — Богемия, Дания и, собственно, вся Империя. Нет, вру, не вся, его сторону приняли епископ Хальберштадтский, архиепископ Зальцбургский, его звали Эберхард[115], так же как и моего многомудрого друга, а также все подчиненные им епископы, аббаты и прочая.

В общем, приплыли, друзья мои? И что ты скажешь после этого, друг подколодный канцлер имперский? А ты что скажешь, Эберхард II фон Отелинген, епископ Бамберга? Что с тезкой твоим делать? Ведь толковый человек, таких не карают, с такими дружат.

— А ты и не карай, — смеется хитрюга Эберхард, архиепископ тебе еще добрую службу сослужит, когда придет пора с Александром мириться. Пусть его, оставь как есть, имеет собственное мнение — и ладно. Что же до Хальберштадта, то… Оттон Виттельсбах, готов ли ты подавить вспыхнувшее в этом милом местечке восстание?

Вскочил верный Отто, глаза горят, щеки пылают, того и гляди пламя извергать начнет, да и спалит к крещеной матери весь несчастный Хальберштадт. Ну, да и поделом.

— Разберешься с бунтовщиками, приходи под стены Милана. Заждался, поди, нас богатый город, заждались чудотворные мощи трех волхвов. Плачет, точно красна девица, слезами умывается Милан-миляга. Не печалься, не лей слезы, крепкостенная твердыня. Я, твой император, иду к тебе.

* * *

Не дождался нас Милан, все очи проглядела дежурившая на стене стража; когда же терпение иссякло, распахнулись тяжелые ворота и вооруженное до зубов воинство, конное да пешее, вышло Барбароссу искать. А чтобы я лучше намерения их понял, напали вояки на город Лоди, где у меня в прошлый раз ставка располагалась. Обложили крепость по всем законам осадного искусства, какое-то время перебрасывались камнями и стрелами, долбились железнорылым тараном в ворота, а когда быстрой победы не получилось, вернулись домой. Мол, императору о наглой выходке теперь, к бабке не ходи, доложат. Они же вроде как о намерениях сообщили, вызов бросили.

Я, действительно, сразу же, как добрался гонец, отправился с отрядом под стены Лоди, где к тому времени не наблюдалось уже ни одного миланца. Впрочем, вызов брошен, вызов принят. Пришлось вместе с лодийцами спешно порушить несколько миланских крепостей по реке Адде.

Теперь что касается Милана. Посовещавшись со своими командирами, мы выработали стратегию взятия Милана. Так, первое, что мы поняли после победы над крохотной Кремой: ошибка — надеяться победить хорошо укрепленный город одной только осадой. Стены крепкие, рвы глубокие, со стен всякая опасная мерзость летит. Таким манером можно годами воевать «Откройте, не откроем», пока в гости к нам или к ним не заглянет очередная чума-холера, которая, собственно, и выйдет победителем из этой тупой авантюры. Собственно, города сдаются, не когда стены рушатся, а когда внутри города голодные, измученные люди восстание поднимают. Поэтому, дождавшись войска, мы не спеша принялись опустошать близлежащие к Милану деревни, прогоняя крестьян и уничтожая будущий урожай. В общем, делали все возможное для того, чтобы лишить своих врагов пропитания. Согнанные со своих мест крестьяне побежали под защиту крепостных стен Милана, а те в отместку еще раз попытались взять Лоди. Кстати, с тем же успехом. Собственно, в конце концов открытое сражение состоялось недалеко от озера Комо. На карте это местечко значилось как Каркано. Вышли на бой миланцы и были сломлены передовым отрядом Виттельсбаха, который захватил их боевое знамя. Я в это время правым флангом командовал. Ошибку сделал добрый Отто, тесня врага, — слишком сильно прошел вперед, растягивая линию фронта, меж тем противник зашел к нам с тыла. Холм там стоял здоровенный, вот из-за холма они и выскочили. Да так споро. В общем, к стыду своему, должен признаться, что если бы не мой быстроногий конь… в общем, бросили шатры, палатки, припасы и пленных и…

На счастье, миланцы не преследовали нас, должно быть, решили, что мы заведем их в ловушку. Но зато успели захватить множество славных воинов, что было однозначно плохо.

Собрав свое побитое войско, миланцы к тому времени вернулись домой, они вообще старались держаться ближе к собственным стенам, предполагая, что, пока я даю им бой в одном месте, другая часть имперского войска вполне может подойти к Милану. Я приказал разрушить мост через реку По, а также отправил небольшой замаскированный под купцов отряд, который должен был под покровом ночи учинить ряд поджогов продовольственных складов и казарм в самом Милане.

Конечно, в Милане много добротных каменных домов, но немало и деревянных, в общем, благодаря горстке героев треть города благополучно сгорела: «привет от Барбароссы». Начинать осаду было рано, по моим подсчетам, после того как мы уничтожили урожай, миланцы должны были провести еще зиму, съедая находящийся на складах провиант.

Райнальд отправился в Германию собирать новую армию, я же договорился о поддержке с верными нам итальянскими городами. Зиму мы с императрицей и принцессой прожили в относительном спокойствии, ожидая прибытия германских и итальянских войск.

После Рождества в гости пожаловал Генрих Лев с подарками, но без ожидаемого войска. Тоже можно понять: если все ринутся Милан бить, кто же останется родную землю защищать? Я был рад снова увидеть кузена, то, что он явился с небольшой свитой, показывало его степень доверия ко мне. Когда же он взял в руки домру и запел:

Славный рыцарь хищной птицей Всей душою в бой стремится, Словно в рай: За сеньора, Даму, Бога. Ведь путей ко славе много! — Выбирай! Коль избрал служенье Даме, Если верен ей годами, То и Бог Благодушно буркнет с неба: «Послужить вот так же Мне бы, Рыцарь, мог!»[116]

На глазах Беатрисы заблестели благодарные слезы, а малышка начала размахивать в колыбельке ручками и ножками, отчего все тут же решили, что, когда она вырастет, будет прекрасно танцевать и музицировать, так ладно у нее это получалось. Тогда же, в один из тихих семейных вечеров, которые столь редки при моем непоседливом характере, я назвал своим преемником сына покойного короля Конрада, герцога Фридриха Швабского, а если с тем что-нибудь случится — Генриха Льва.

Почему не своего младшего братца?

Конрад был бы хорошим воином и, возможно, толковым правителем, если бы дружил с дисциплиной и укротил свой характер. Имея бешеный неуправляемый норов, невозможно управлять Империей. Что же до своих наследников, несмотря на то что несколькими годами раньше, я уже подвинул ленное право, позволяя женщине управлять леном, наследовать Империю женщине было еще рано. Генрих был ошарашен таким известием, Беатриса же в знак особого расположения подарила ему свой шарф.

В мае со своими отрядами пожаловали кузен Фридрих Швабский, мой младший брат пфальцграф Рейнский Конрад, архиепископ Кёльнский Райнальд Дассель, ландграф Тюрингский Людвиг — муж моей сестренки Юдит, и многие другие.

— Глядите, какой ров прокопали, паскуды! — басит Отто. — Фридрих, а Фридрих, да не спи ты в седле. — Я говорю, ров видишь?

— Еще бы, туда пол-Милана ляжет, — натянуто посмеивается мой законный наследник, Фридрих Швабский.

— Видна рука Гинтеллино, — прискорбно кивает увязавшийся за нами магистр права Каньяно.

— Кто таков Гинтеллино, отчего не знаю? — Новый конь Вихрь, подарок жителей Лоди подо мной только что не танцует, не привык еще, молодой.

— Знаменитый на всю Италию мастер по сооружению мостов, прозванный миланским Архимедом, — с готовностью поясняет ученый-правовед. Сам махонький, да еще и мула себе выбрал не крупнее осла, смех с этими итальяшками. — Это его идея, сам ров — полбеды, только башни приходится высокие строить. Идея в том, что перед мостом вас ждет около двух тысяч полевых укреплений. Ну, там, крепости, землянки из которых вдруг появляются вооруженные воины, может, где колья натыканы, ямы замаскированные… весьма талантливый мастер этот Гинтеллино.

Над стенами Милана были подняты несколько развевающихся на ветру штандартов, отсюда не разобрать, каких. Еще несколько длинных, как ковровые дорожки, знамен, скорее всего с изображением их местного святого, спускались со стен, зрительно делая стену как бы разделенной на дольки.

Подойдя ближе, мы увидели, что город встречает нас грандиозным праздником, во всяком случае, из-за стен раздавались задорные песенки. Миланцы приветствовали своего императора, распевая потешные куплеты, крича гадости и традиционно уже выставляя голые задницы, которые смотрелись особенно мило над знаменами с изображением святого Амвросия.

Дети малые, а не воины, впрочем, то, что миланцы умеют сражаться, я уже познал на собственном опыте. Ладно, начинаем воспитательные работы.

— Манфред, видишь эти булки?

— Тьфу.

— Не плюй мне под ноги. Наши подданные шуткуют. Как думаешь, можем мы с этого расстояния тоже маленько пошутить?

— Жаль, копья не добросить. Так бы и вбил посредине.

— Конрад, у тебя лук хороший?

— Понял.

Вжик. Получилось!

— Спасибо, братик, нескоро миланцы решатся показать нам еще что-нибудь обнаженное. Отто, друг мой, крепостишку видишь?

— Так точно!

— Что думаешь, сдюжим мы ее за четыре месяца?

— Если с лица земли стирать, то тут работы… — Виттельсбах озабоченно чешет бороду, — ну, ежели перекрыть подвоз провианта… тогда… и за три справились бы.

— Приступайте.

— К чему приступать? Мы ведь даже тарана не взяли? А башни, забыл, сколько дерева на башни должно пойти?

— А я тебя, что ли, ворота послал сносить или лес валить? Шатры ставь, палатки, вели жратву готовить, да и заодно пусть вокруг города походят, чтобы ни души в деревнях не было, ни колоска на полях. Не можете устеречь, когда хозяева возвращаются созревший виноград обдирать, рубите виноградники. И главное, везде выставить посты, и чтобы ни одна сука куска хлеба, глотка воды к этим весельчакам не привезла. Возвестите, кто станет помогать Милану — рук лишится. Выполняй!

— Что там поют, Каньяно, сделай милость, переведи.

— Врут, будто вы поклялись Деве Марии, что не наденете корону, пока не падет Милан. Смеются, что вы теперь у нас король без короны.

— Император. Впредь не путай.

Это же надо, никогда с собой в военные походы корону не брал, боялся, что потеряю ненароком, а они воспользовались.

— Так, может, я со своими верниками слетал бы к императрице? А? Одна нога здесь, другая там? — веселится Конрад.

— Буду я из-за каких-то уродов привычки менять. Остынь, брат, лучше вели своим людям палатки расставлять, справа устраивайтесь, а Отто будет слева.

— Ваше величество, а ежели народ, что мы с мест сгоняем к Милану подастся защиты искать, нам их, что ли, рубить или обратно разворачивать? — не понял взятый на этот раз с собой, дабы набирался опыта, первый помощник Райнальда Кристиан фон Бух.

— Куда разворачивать? Пущай все идут, с семьями, детьми, быстрее запасы доедят, быстрее город сдастся.

Ну вот, устроились на новом месте, точнее, на каком еще новом? Точно здесь в прошлый раз шатер мой стоял. Я еще тогда Аристотеля читал, чтобы с ума не сойти от скуки. Что же, и теперь буду читать. Делать-то все равно нечего, доклады разве что принимать. Можно даже броню не надевать, вот такая война.

— Эй, кто там? А, дружище Райнальд! Вернулись твои разведчики? Что говорят?

— Моим людям удалось спалить еще один продовольственный склад, — вяло делится новостями эрцканцлер, без приглашения снимая плащ и устраиваясь напротив меня на набитом конским волосом матрасе.

— Хорошая новость. Что же миланцы?

— А что им остается, консулы конфисковали несколько складов у мелких купцов, народ запаниковал, начали скупать все съестное.

— Сами подняли панику?

— Практически, — нежно улыбается Райнальд. — Народ ведь — тоже не дурак, понимает, что «капитаны» в первую голову свои семьи обеспечат, а простому человеку голодай? Так что теперь там каждый сам за себя. Будут какие-нибудь приказания?

— Съездить за меня на синод к Виктору IV?

— Ну, знаешь. Вместе бы съездил, а вместо… первый синод, а Виктор — твой ставленник, не поймут.

— Ладно, тогда оставайся за меня, закончится синод, вернусь.

Если бы не эти всегдашние обязанности, поехал бы в Павию к Беатрисе с дочкой, впрочем, что мешает мне вызвать их обеих в Лоди? Пусть Конрад со своими ребятами съездит. Охранять императрицу — задание почетное, а у Милана и так нынче слишком много праздного люда. Я же возьму с собой кузена Фридриха, пусть привыкает.

Глава 40 Гибель Милана

«Купцам, возившим продовольствие к стенам Милана, по твоему приказу, отрубили руки, три десятка плебеев лишились любопытных носов, ушей, глаз. В прошлую среду поймали шестерых „капитанов“, пятерых ослепили, шестому, отрезав нос и уши, выкололи один глаз, чтобы мог довести остальных до дома. Оттон и Конрад спрашивают, что еще сделать для нашей победы?»

— По моему приказу? Что еще сделать? Письмо написано Кристианом фон Бухом, узнаю его почерк, м-да, Райнальд занялся устрашением Милана, но устрашил пока только моих боевых командиров. Молодца!

Еще немножко — и мои люди начнут сочувствовать миланцам. Ладно, читаем дальше:

«Р.Д. приговорил устроить „представление“ с участием всего ранее захваченного гарнизона Пьяченцы. Будут рубить руки, ноги, выкалывать глаза…»

Напрасно я это перед обедом читаю. Впрочем, Райнальд действительно пока что выполняет мой приказ… рьяно выполняет. За излишнее усердие не карают. Но каков Кристиан! С одной стороны явно робеет перед начальством, а с другой… Он прав, сами опустошили поля, огороды, сами сожгли, порубили, потоптали, разогнали… еще немного — и сами начнем голодать. Нельзя этого допустить.

Ладно, пока Беатриса не прознала, что я весточку получил, надо ответ сочинить.

«Приказываю установить сплошное оцепление на расстоянии полета стрелы от стен Милана. Перед всеми воротами по лагерю. Ждать. Уже недолго».

Все произошло, как мы и планировали, никакого боя, никаких потерь с нашей стороны, даже продовольствие не успело закончиться. Консулы сами вышли из города, предложив платить ежегодную дань и еще штраф в размере 10 000 марок серебра, кроме того, 300 заложников за то, что мне пришлось терять время под их стенами.

— Мало! — громко шепчет Райнальд. — Снести город к чертовой матери, а народ расселить. Ты только войско отведи, они по новой начнут бунтовать.

— Прояви милость, подари им новый шанс, — ноет доверчивый Конрад.

— И вправду, Фридрих, пущай серебро вынесут, можно еще мощи конфисковать, и ну их к итальянскому лешему. Богатый город, снесем, кто нам дань платить станет? — советуют в два голоса, ставшие в этом походе друзьями не разлей вода герцог Чехии и ландграф Тюрингии.

— Ладно, подумаем. Сидите мирно, молитесь, через три дня я приглашу вас на переговоры и сообщу о своем решении. — Я отослал консулов, понимая, что такое решение, как сносить город или не сносить, придется принять на общем совете.

Понимая, что никакого сражения не предвидится, я перевез супругу с дочкой из Кремоны в мой новый шатер, дабы они тоже могли увидеть всемирную глорию. Чтобы не скучали, под ответственность императрицы выдал на просмотр труды Ксенофонта «О начальнике кавалерий» и «О верховой езде» с яркими картинками, от которых моя принцесса в неописуемом восторге. Вечером устроили турнир поэтов. С наступлением сумерек помолились и пошли спать, а в полночь шум и крики. Патруль, посланный Райнальдом в ночной обход, засек в лагере чужаков-миланцев в количестве более ста человек. Вооруженный отряд, да еще, как выяснилось, во главе с уже знакомыми нам дневными переговорщиками!

Услышав шум и крики, заметив зарево зажженных факелов, испуганная Беатриса, прижав к груди дочку, юркнула вместе с ней под одеяло. Ну, ни дать ни взять, маленькая девочка. Взяв меч, я вышел из шатра.

— Не карай их, Фридрих! — выскочил вперед Конрад. — Я поклялся своей честью, что они будут в полной безопасности. И я, и ландграф Тюрингии, и герцог Чехии…

— Какого черта вы ведете переговоры за моей спиной?

— Измена, — пожал плечами Райнальд.

— Какая измена? На кого хвост свой поганый поднял, на брата императора?!

— А почему брат императора обещает врагам безопасность?

— Ладно уж, Peccando promeremur[117], — отмахивается Кристиан фон Бух. — Все и так ясно.

— Ну да, мы назначили им встречу в нашем лагере. Так мы же как лучше хотели, — оправдывается Конрад.

М-да… Конрад, Конрад, а Беатриса еще пытала меня, отчего я не назвал тебя преемником.

— Мой отряд случайно нарвался на лазутчиков, кстати, если бы не знание местности и не геройское поведение, сейчас бы я не досчитался тридцати кёльнских рыцарей, — сетовал Райнальд.

— Да ты специально шпионил за нами!

Пока мы рассуждали, кто прав, кто виноват, воспользовавшись переполохом в нашем лагере, миланцы выбрались из-за стен и напали со стороны расположения палаток Виттельсбаха. Их наступление оказалось настолько стремительным, что множество наших людей оказалось буквально затоптано конями или порублено в кровавую кашу. Поняв, что ситуация приобрела опасный оборот, я схватил в одну руку меч, в другую — факел и бросился в гущу сражения, поджигая собственные палатки, дабы сделалось хоть сколько-нибудь светлее.

Лишь с восходом солнца миланцы отступили, оставляя на поле боя окровавленные трупы людей и коней.

На следующий день только и оставалось, что подсчитывать потери да зализывать раны. Пригласил, называется, женушку отпраздновать всемирную глорию! Теперь хоть из шатра не выпускай — стоны, трупы… вываленные кишки, вытекшие мозги, мясо и торчащие из него кости. Ну и кто за все это будет отвечать?

— Пфальцграф Рейнский Конрад, ландграф Тюрингский Людвиг, король Чехии Владислав II вступили в тайный сговор с врагом, проведя вооруженный отряд из ста человек в лагерь, что повлекло за собой человеческие жертвы и поставило под угрозу жизни императорской семьи и… — голос Райнальда дрожит от негодования, светлые волосы прилипли ко лбу.

— А я в свою очередь хочу обвинить Райнальда Дасселя в том, что он поставил под удар мою честь и честь этих славных господ тем, что напал со своими людьми на миланцев, которым мы трое гарантировали безопасность.

— Час от часу не легче! — воскликнул уязвленный Райнальд. — Но я-то не вступал с вами в тайный сговор, откуда мне было знать, что вы додумаетесь пригласить в лагерь лучших мечников Милана?! Да не заметь мои люди ваших гостей, они бы уже вырезали всех командиров.

— Вооруженной была только их охрана, — ответствовал король Чехии.

М-да… очень убедительно. Сто отлично обученных вооруженных воинов в спящем лагере…

После ночного боя стало понятно, что насквозь гнилой и лживый Милан все же придется стирать с лица земли, поэтому я распределил свое войско на зимние квартиры по крепостям, с тем чтобы отдельные отряды продолжали контролировать все пространство вокруг приговоренного города. И что же? Через неделю мне доложили о новой вылазке, я прибыл под стены Милана и, отсчитав из толпы пленных двадцать пять человек, приказал отсечь им всем правую руку, после чего прогнал пострадавших в Милан.

Прошло три дня, и новый отряд, состоящий из пяти сотен всадников, прорвался к Лоди, но был уничтожен подчистую стоящими там людьми Виттельсбаха.

После этого миланцы снова отправили своих парламентеров с предложением выплатить штраф. Переговоры теперь проводил более решительный, нежели я, Райнальд, который, даже не взглянув на бумаги миланцев, сообщил, что император примет только безоговорочную капитуляцию.

Поняв, что эрцканцлер настроен враждебно, послы отправились к Виттельсбаху, который посоветовал, прежде чем явиться в очередной раз, самостоятельно засыпать ров вокруг города и пробить стены в четырех местах в ожидании имперского войска.

Через несколько дней послы подтвердили, что ров засыпан, стены пробиты, а императора, то бишь меня, ждет огромная контрибуция. Кроме того, они готовы принять у себя того канцлера, которого пожалуем им мы.

Я был уже готов уступить, но Райнальд вновь проявил несгибаемость и твердость, объяснив, что, едва только я распущу войско, миланцы вырежут наш гарнизон, после чего окончательно озверятся против Империи. В непрестанных спорах мы дотерпели до 6 марта 1162 года, когда все видные жители города, одетые в рубища, с привязанными к шеям мечами и большими деревянными крестами в руках, явились на суд в Лоди, дабы умолять императора сделать уже хоть что-нибудь. Люди пали на колени, бросая под ноги собственные знамена, следом подкатила их знаменная телега, флагшток был наклонен таким образом, что ненавистное знамя словно само легло в мои руки, потянул, и оно упало в пыль, а я демонстративно отвернулся. Подумаешь, знамя Милана!

Побежденные рыдали, моля о снисхождении, церемония явно затягивалась, я взглянул на Райнальда, и тот развернул длинный пергамент с условиями капитуляции. «Миланцы, — говорилось в документе, — государственные изменники и по совокупности своих деяний достойны смертной казни, император дарует им жизнь. Все „капитаны“ ученые и ремесленники переходят в распоряжение императора в качестве заложников, что же до остального населения, ему надлежит покинуть город, забрав столько, сколько они могут унести с собой, и под присмотром имперских чиновников добраться до мест, где им отныне следует проживать». Заранее были присмотрены четыре деревни, в которых бывшие горожане могли прокормиться, не иначе как нанимаясь батраками.

Почему понадобилось забирать в заложников ученых людей и рыцарей, понятно, чтобы Милан не смог возродиться в прежнем величии, ибо плебеям это не под силу. Для чего выселили плебеев?.. Честно говоря, пошел на поводу у Райнальда, который утверждал, что случись мне проявить милосердие в этом вопросе, далее придется заново собирать войска, а они не так быстро собираются.

Когда люди покинули город, я дал своим ребятам несколько часов для веселого разграбления, запретив трогать церкви, так как имущество церквей было решено передавать в архиепископства и епископства Германии, и забрав мощи волхвов и другие святыни. После чего туда вошли жители Кремоны, Павии, Комо, Новарры и Лоди, основной задачей которых было не оставить в городе камня на камне. Я попросил сохранить только церковь Святого Амвросия, где позже была отслужена благодарственная месса. По окончании работы город был сожжен.

Глава 41 Мост через Сону

Последнее время я мало пишу эту свою летопись пером, но все больше в своем сердце и памяти. Хожу и размышляю, разговариваю сам с собой, а иногда с собой маленьким. С мальчишкой, взявшимся за непосильный для детских плеч труд. Впрочем, я жадный, и мало что из своего сокровенного соглашаюсь-таки переложить на пергамент. Кому, к примеру, лет через сто будет интересно, что я чувствовал, когда палач отрубал руки, по сути, невиновным людям? Какие после этого сны видел? Мучился ли совестью или дрых без задних ног. Потомкам нужны дела, а не бабьи слезы. Но, будь я мягким к врагам, хоронить бы пришлось друзей. Наверное, я плохой христианин, потому что не могу любить тех, кто желает плохого мне и моим близким. Но я люблю, очень сильно люблю свою жену, семью, друзей.

Я люблю и тогда под Миланом любил своего младшего брата, да и к двоим другим заговорщикам относился и отношусь с понятной нежностью. Людвиг и доныне не только мой подданный и родственник, но и друг. Оттого и не наказал, хотя пригласил в лагерь врагов, да еще и в полном вооружении… до сих пор икается.

Люблю Райнальда, хотя это еще на хороших весах нужно взвесить, больше от него пользы или прямого вреда для Империи. Знаю, что плетет за моей спиной интриги, и терплю. Зато этого чертового папу Александра не то что полюбить, просто думать о нем спокойно не в состоянии. Раздражает, точно желвак под кожей, готовый в любой момент нарвать. Давно бы задавил гадину, на такое дело помощники найдутся, да только молва немедленно меня же в убийцы запишет. И объяснений никто слушать не станет. Нет уж, пущай живет, небо коптит папа Александр — живое доказательство моего ангельского терпения.

Впрочем, я слежу за ним и знаю, что, не дожидаясь сдачи Милана, его бродяжье святейшество отбыл в Пизу, но в порту Ливорно ему не позволили даже сойти на берег. Так что маршрут был изменен, и Александр направился в Геную, где, вопреки моим четким приказам, его приняли со всеми полагающимися почестями. Там он встретился с Эберхардом Зальцбургским, это было уже после победы над Миланом, и передал через него письмо, которое прямо-таки сочилось медом и лестью: «Величайшее счастье, какое нам может быть даровано на земле, самое заветное желание, переполняющее нас, состоит в том, чтобы иметь милостью Божией возможность любить и глубоко почитать столь великого и могущественного государя, как император. Поэтому мы твердо решили забыть все, что он нам сделал, если он вернется в лоно святой церкви!»

Пергамент не краснеет.

Эберхард Зальцбургский и его тезка, Эберхард Бамбергский, в два уха пели мне о необходимости помириться с Александром, но я был непреклонен. Впрочем, единственное, на что счел я возможным пойти, не уронив при этом своего достоинства, было разрешение созвать очередной собор. И что же, снова победителем вышел Виктор IV, у которого при новом голосовании оказалось большинство голосов.

Узнав о новом провале, сладчайший Александр обновил проклятие мне и моим приближенным, после чего отправился искать заступничества к королю Франции Людовику VII. Опоздал бродяга, не доглядел за паствой. Его величество уже года два как блаженствовал в объятиях прекрасной королевы Адель[118], дочери Тибо II Великого[119], графа Шампани, и дальней родственницы Виктора. Кроме того, вместе с очаровательной Адель при французском дворе ныне вошел в силу брат ее величества, Генрих де Труа[120], друг, поклонник и ученик Райнальда Дасселя.

Я познакомился с де Труа в Павии, куда тот зачастил в последнее время на встречи с эрцканцлером. Фантазер и мечтатель, брат королевы слыл отменным оратором и вообще образованным человеком. Кроме того, он был предан идеалам Империи, но, мне кажется, несколько преувеличивал мои личные заслуги. Во всяком случае, умудрялся смотреть на меня снизу вверх, будучи выше меня почти что на голову. Иными словами, даже если бы несчастный Людовик Французский и хотел приютить блудного папу, эта компания сделала бы все возможное, чтобы он раз и навсегда позабыл о таких идеях.

Желая подлить масла в огонь, мы направили письмо французскому канцлеру, в котором, в частности, говорилось о том, что добрые отношения между римским императором и французским королем могут быть омрачены самим фактом поддержки Францией еретика Роланда и его приспешников.

В результате папа забрасывал короля посланиями, а тот либо отвечал на них уклончиво, либо и вовсе оставлял без внимания. Понятно, почему не отвечал, не желал доверяться ненадежному пергаменту, который запросто можно выкрасть. Людовик послал к Александру аббата Сен-Жерменского монастыря, с тем чтобы тот растолковал положение на словах, но спокойного диалога не получилось. Вспыльчивый Роланд наорал на безобидного старца, и того хватил удар. Не римский епископ, а языческий громовержец какой-то!

В общем, ну его к лешему. Прослушал очередное донесение и занялся более злободневным — подготовкой похода на Сицилию.

Что есть Сицилия? Морская держава. Стало быть, и брать ее сподручнее с моря. Райнальд рекомендовал просить помощи у Гении и Пизы. Загвоздочка, Генуя меня терпеть не может, кроме того, оба города находятся в многолетнем конфликте.

Пришлось позволить шпиону-генуэзцу спереть у эрцканцлера письмо, из которого можно было узнать, что в случае отказа генуэзцев помочь нам в покорении Сицилии мы с чистой душой посодействуем Пизе покорить Геную. Там быстренько взвесили и обмерили огромную Империю и маленькую Геную и решили, что лучше уж они будут воевать вместе с Пизой и всей Империей против Сицилии, нежели допустят, чтобы с ними обошлись так же, как с Миланом. В общем, в результате и помирили бывших врагов, и флотом обзавелись.

Райнальд доволен, аж сияет, а рядом с ним недавний знакомец, граф де Труа, раззявленным ртом ворон ловит, удивляется. И я бы удивился, если бы такое дело впервые видел. Едва эрцканцлер свой отчет закончил, де Труа слова просит. Не по правилам, конечно, у всякой церемонии свой порядок, и после доклада Райнальда моя ответная речь, но коли человеку невтерпеж… Дозволяю.

У графа щеки огнем пылают, уши тоже, не говорит — восклицает! Давно я такой щенячьей радости не видел. Немцы — в большинстве своем люди серьезные, основательные. Итальянцы, вот эти куда горячее будут. Но этот всех за пояс заткнул, восторженно, откровенно, по-мальчишески, вдруг предлагает добровольно и с величайшей радостью принести вассальную клятву, став имперским ленником со всеми своими немалыми бургундскими владениями. Бывают же удачные дни!

Потом пообещал договориться с Людовиком VII, чтобы тот принял сторону Виктора IV и отверг Александра.

Стоим с Райнальдом и реально глазами лупаем, не ожидали ничего подобного. Чтобы практически малознакомый человек вдруг вложил в наши руки эдакий рычаг давления на своего короля, потому что, с одной стороны, любимая жена короля, с другой — шурин, который реально может перейти со всеми своими владениями под руку к другому сеньору, нанеся немалый урон в хозяйстве.

В общем, мы его под белы рученьки да за праздничный стол, а чем черт не шутит, дело настолько невероятное, что вполне может сработать.

На следующий день любезный граф отбыл в сторону Франции, пообещав обернуться как можно шустрее, мы же продолжили подготовку к войне. Собственно, флот предоставляли Пиза с Генуей, это их проблема. Ломбардцы собирали сухопутные отряды. Оставалось поднять немцев, а с этим никто в Империи лучше меня не справится. Но едва я перешел через Альпы и посетил несколько крепостей, последовал срочный вызов в Павию. Оказалось, что пока я ездил от города к городу, наш невероятный союзник, умудрился не только добраться до Франции и вернуться обратно, но и заручился особыми полномочиями от своего короля. Согласно которым он имел право вести переговоры от имени Людовика о проведении церковного собора, куда должны были явиться оба папы для окончательного решения своей участи.

Представлялся быстрый способ разделаться наконец с лишним папой, и ради такого дела можно было отложить войну. Райнальд быстро сообразил, что, коли сам Людовик пишет о необходимости явки обоих пап, стало быть, пусть возьмет на себя обязательство лично доставить туда Александра. Почему эту сложную задачу следовало возложить на короля Франции, а не на императора, понятно, папа не стал бы общаться с отлученными от церкви. Не положено сие.

Мы решили, что и я, и Людовик изначально дадим клятву, что будем соблюдать решение собора вне зависимости от того, понравится оно нам или нет.

Все начнется с официальной встречи на мосту через Сону. Сначала идут герольды, возвещая друг друга о прибытии своих господ, потом два государя и два папы. Далее, собственно, сам собор. Местом проведения избран Сен-Жан-де-Лоне, на границе двух королевств. Император и король открывают собрание, а далее черед клира. Мы демонстративно умываем руки и ждем готового решения. Никто ни на кого не влияет, никто ни к чему не подстрекает. Все вышеизложенное мы записали на пергаменте и вручили его любезному графу. Добавив, что, если его сеньор не явится в назначенный день и час или не приведет сидящего у нас всех в печенках Александра, весь христианский мир будет считать его человеком без чести. При этом Райнальд добавил, что, по правилам, пообещавший и не явившийся на собор король не только запятнает свое имя, но и должен будет отдать самого себя в заложники. Последнее мы не писали, хотя полностью разделяю мнение эрцканцлера, нам собирать князей да королей, срывать с места папу, тратить колоссальные деньги на прокорм всех этих господ со свитами, а если после окажется, что все это в пустую? И как мы будем при этом выглядеть?

Как выяснилось позже, посылая к нам своего шурина, Людовик понятия не имел, как далеко тот может пойти. Теперь же он попал в страшную западню, ему предлагали выполнить обещания, которые он не давал, и если сам король не страшился явиться на встречу с имперцами, как бы он притащил туда Александра, который откровенно провозглашал, что никакой светский суд не вправе его судить.

А дальше все пошло и вовсе наперекосяк, вместо того чтобы честно написать мне о том, что де Труа превысил свои полномочия, и он, Людовик, не собирается выполнять обещаний, которых не давал, король Франции предпочел избрать выжидающую позицию. Меж тем к месту всеобщего сбора поспешили короли и князья, естественно, каждый со своей дружиной. Так что в самом скором времени около французской границы собрались немалые вооруженные силы, так что Людовик запаниковал не на шутку. «Барбаросса с самого начала планировал вторжение во Францию!»

И пошло-поехало. Первым делом Людовик действительно бросился к Александру III в надежде уговорить его явиться на собор, два дня почти непрерывных переговоров не принесли ничего. В результате, как это и было запланировано, король Франции прибыл к означенному мосту 29 августа 1162 года.

На мост вышли Райнальд Дассель со стороны Империи, и сразу трое — архиепископ Турский, епископ Парижский[121] и аббат монастыря Везелэ от Франции. Я стоял недалеко от моста, в компании Виктора IV и де Труа, недоумевая, отчего на другой стороне моста не наблюдается Людовика с Александром или хотя бы одного Людовика. По правилам церемонии, посланники должны были обменяться взаимными клятвами и сообщениями о приезде их государей.

Вернувшийся Райнальд был в бешенстве, по его словам, король Франции только вчера получил на руки договор, и ему требуется еще неделя для улаживания необходимых формальностей.

— Врет, — одними губами шепнул де Труа.

— Ясное дело, врет.

Было противно топтаться на месте. На глазах у имперцев из их императора делали дурака. С другой стороны, чем можно ответить на подобное оскорбление? Только силой оружия. А вот пойдут ли в военный поход собранные на мирный собор князья? Не готовы они для похода. Вот если бы вероломные французы устроили засаду, тогда другое дело, а так… в праздничной одежде, не оставив распоряжений дома…

Пришлось сделать вид, будто бы мы поверили французам, и перенести встречу на 19 сентября, вежливо попросив оставить заложников и напомнив, что в случае очередного срыва собора королю Франции собственной персоной предстоит сделаться пленником Империи. Ультиматум на следующий день был вручен Генрихом де Труа своему королю, и тот в запале подписал поданный ему документ. Теперь французу уже нельзя было отступать, не впутавшись в войну с огромной Империей.

Казалось бы, что можно сделать за одну неделю? Оказалось, что немало. Загнанный в угол, папа Александр бросился к королю Англии, убедив его не просто заключить долгосрочный мир с Францией, но и создать союз. Как? Да очень просто, посулил, что в случае отказа Франция сделается вассалом Империи, после чего Людовику VII придется принимать участие в походе императора против Англии. Соединившись же с Францией, Англия реально сможет противостоять Империи.

Могла ли Империя сокрушить этот союз? Могла, при условии, что мне удалось бы собрать войско.

Суд откладывался, а всем нам нужно было кормить своих людей. Часть продуктов привезли с собой, часть докупали в близлежащих деревнях и городах. Разумеется, цены немедленно взлетели до небес. Добавьте к этому бестолковое стояние на одном месте, постоянные разговоры о том, что Людовик — не такой дурак, чтобы добровольно сдаться в плен, имея за спиной соединенные французские и английские войска. А следовательно, мы напрасно ждем его, теряя драгоценное время.

В результате, посоветовавшись с Генрихом Львом, Фридрихом Швабским и королем Дании Вальдемаром[122], мы решили провести рейхстаг и синод одновременно, не дожидаясь Александра с Людовиком. В четвертый раз Виктор произнес свою отлично отрепетированную речь, после чего присутствующие епископы забросали его святейшество вопросами относительно новой церковной реформы. И он снова был провозглашен законным папой. После того как его святейшество произнес благодарственную речь, слово взял я и после — Райнальд Дассель. В отличие от своего императора и папы, канцлер Германии и эрцканцлер Италии произнес свое заявление поочередно на немецком, французском и латинском языках. Что произвело благоприятное впечатление на разношерстное собрание. Воодушевившись, он назвал королей Англии и Франции «малыми королями провинций», что было несправедливо. Так что я мысленно, в который уже раз, дал себе зарок сократить язык этой белобрысой бестии или, по крайней мере, еще раз набить ему морду.

И плевать, что наши князья встречали подобные заявления, завывая от восторга и бряцая железом. Очень глупо — оскорблять противников, да еще зная, что им это сообщат. В той же речи Райнальд заявил, что римский император, сиречь я, впредь не станет позволять кому бы то ни было вмешиваться в избрание епископа Рима (римского папы), Кентербери (Англия) или Реймса (Франция). В заключении речи он провозгласил нашу Империю Священной.

Скажи мы такое года три назад — м-да… теперь же само утверждение, что Рим находится в Италии, а Италия — часть Священной Римской империи, следовательно, Рим — имперский город, а его епископ — имперский князь, воспринималось как непреложный факт.

Слово было сказано, дело, ради которого собирались, сделано. Что же до новой встречи на злополучном мосту с Людовиком… к черту Людовика! Пусть и дальше собирает войска, пусть хоть парад устраивает, если ему так нравится. Нападать на него первым я не собираюсь. Что же до дальнейшего ожидания… так он не красная девица, а я не влюбленный юноша, чтобы ждать, гадая на волнах, появится или не появится душка Людвиг.

Кстати, в тот день, когда в прошлый раз мы собирались встретиться, мне потом доложили, его видели в охотничьем костюме в ближайшей рощице. Наблюдал, значится, недоносок, как мы с Виктором при полном параде комаров кормим.

Девятнадцатого сентября подъехав к мосту, Людовик нашел там только Райнальда Дасселя.

— Где ваш император? — прокричал король Франции, оставаясь в седле.

— Я вместо него.

— Теперь император нарушил договор.

— А где папа Александр?

— А зачем ему сюда ехать, когда синод уже состоялся? Вы все решили за нас!

— Император решил судьбу одного из своих епископов, тоже мне — большое дело! Что же до вас, ваше величество, еще не поздно заявить о признании законности решения синода.

— Я сдержал свое слово? — повернувшись к свите, осведомился Людовик.

— Сдержал! — завопили приближенные.

— Ну, тогда до встречи, любезный эрцканцлер, — король развернул коня, и все вместе они отправились на встречу с Генрихом, войска которого были уже в районе Дижона.

Глава 42 Прежде всего порядок

Впрочем, это я хорохорюсь, мол, сделал дело — гуляю смело. Потому как привык слушать не только радостные трели наших трубадуров, а еще и по сторонам не забываю поглядывать. Хвалят, к примеру, ораторский гений Райнальда Дасселя и учеников его, и ставленников Кристиана фон Буха и Филиппа Хайнсбергского, образованности их, да и вообще… слушаю, угу, я песни люблю. Славят Виктора, как здорово он собственную речь вызубрил, ни разу не сбился. Еще раз «угу». За столько раз повторений не то что Оттавиано ди Монтичелли, бычок-трехлеток бы вызубрил. Ну, меня, ясное дело, превозносят.

А вот теперь начистоту. Что я сделал? Думаете, схизму преодолел? Церковный раскол склеил? Ничего подобного. В результате наших действий Англия и Франция создали собственный союз, противный Империи, и рука об руку теперь поддерживают Александра, будь он неладен. Не сегодня завтра соберут силы и… А не надо было златоусту Райнальду их королями малых провинций величать. Понимал ведь, обидно. Что еще «хорошего»? Ах да, граф Генрих де Труа принес нам ленную присягу. Стоило из-за этого огород городить, он бы и так перешел!

Результат: на Сицилию не пошли, Райнальд отговорил, мол, сначала церковный раскол преодолеем, с нами де Труа! Послушались, все бросили, а теперь чеши репу, войной ли идти на Англию с Францией, чтобы своего попа против нашего не выставляли, или на Сицилию разворачиваться?

— Что еще мне такого сделать, господа хорошие, чтобы мир был и согласие? Я вас спрашиваю?

— Прежде всего, — архиепископ Эберхард Зальцбургский нервно дергает себя за бороду, — предать суду Райнальда Дасселя за его предательство и лжепомощь, в результате которой мы потеряли Францию и теперь стоим на пороге совершенно не нужной нам войны.

— А чего Райнальд-то вам сделал? Райнальд с Фридрихом с самого начала, правильно я говорю? — вступает в сражение правдолюб Отто.

— Верно, — отмахиваюсь я.

— Суд — это явный перебор, — вступает в разговор Вихман. — Именно Райнальд провозгласил главенство императора над папой, во многом это его заслуга. Но, с другой стороны, Райнальд ведь не может раздвоиться, канцлер Германии, эрцканцлер Италии… в какой бы он стране ни находился, дело страдает…

— Согласен! — Райнальд поднимается со своего места. — Что греха таить, и сам уже хотел просить ваше величество сыскать мне замену в Германии. В Италии дел больше и они сложнее, кто-то должен следить, чтобы все законы и постановления соблюдались. Признаю, любезный Вихман, в двух седлах мне нипочем не удержаться. Лучше я в одной стране идеальный порядок наведу, чем ни то ни се. И если мнение мое что-нибудь да значит, предлагаю сделать канцлером моего ученика и заместителя — Кристиана фон Буха.

Проголосовали, приняли.

— Второй вопрос, после смерти Арнольда фон Селенхофена[123] архиепископа Майнцкого, его лен освободился, — чуть ли не скороговоркой произносит взволнованный фон Бух.

Еще бы ему не волноваться, только что избрали канцлером, даже не поздравили толком, а уже требуют дело делать. Забыл даже помянуть, что беднягу Арнольда добрые жители Майнца незамысловато повесили на воротах. Ничего, выпить за нового канцлера всегда успеется, да и с мятежниками посчитаться, тут главное — не отвлекаться и стратегию буквально пошагово продумать.

— На место покойного архиепископа претендует Рудольф фон Церинген[124], брат Бертольда Церингена, близкий родственник импера…

— Отставить.

— Ваше величество, не делайте такой ошибки, ваш дядя Церинген не получил обещанного в Бургундии. Если отказать ему в этой просьбе, может произойти непоправимое, — Райнальд аж со своего места подскочил.

— Знаю я этого Рудольфа, вечно интриги плетет то со старым Вельфом… простите, ваше величество, — зудит себе под нос Эберхард II фон Отелинген.

— Пьяница и скучнейший тип. От него пользы, что потомства от евнуха, а место знатное. Хотя бы уже самого Бертольда… если без Церингенов никак, — граф Гийом Биандрате возмущенно покусывает длинный ус.

— Отставить Церингенов, совсем отставить. К чему нам старый пьяница и развратник, когда у нас молодой и дельный кандидат давно припрятан. Что скажешь Отто?

— А я? А я-то тут при чем? — опешил Виттельсбах.

— Как же «при чем», что можешь доложить о своем брате Конраде? Не предаст? Слово держать умеет?

— Да я за брата! Я за него! Да я голову на плаху положу! Да если он что не так, я ему лично кишки выпущу, ноги, руки отрублю, плясать заставлю.

— Ну вот, господа хорошие, вы только что выслушали предвыборную речь знаменосца Империи в пользу его младшего брата, Конрада фон Виттельсбаха. Что скажете, назначить нам такого молодца мейнским архиепископом? Отдать лен? Или возразите, что молод он для столь ответственной должности?

— Да уж отдай, — смеется в, точно приклеенную, меховую бороду Эберхард. — Не станем ждать, пока молодой Виттельсбах мхом порастет.

Да здравствует Конрад фон Виттельсбах, архиепископ Майнский!

Стоит Отто, глазами лупает, а мне смотреть на него приятно. Отдал долг старому пфальцграфу, пристроил младшенького. Что еще отцу надо?

— Итак, господа хорошие, запишите в своих бумагах следующее: канцлером фон Буха, архиепископом Виттельсбаха. Церинген, разумеется, обидится, но да с Божьей помощью и с этой бедой справимся. Ты, Райнальд, куда нынче, в Италию?

— В Кёльн, ваше величество. Должен же когда-то архиепископ в своем собственном городе порядок навести.

— Хорошее дело, езжай. Да, еще, перед тем как за праздничный стол сесть, задержитесь, Фридрих Швабский.

— Кузен, ты ведь, как я понимаю, с Генрихом Львом дружбу ведешь? Да не слежу я за тобой, что встрепенулся, сам давеча говорил, мол, на охоту и все такое. Слушай, тут такое дело, дошли до меня слухи, неладно у него с супружницей, мол, в собственном замке практически не живет, наезжает временами. Скажи ему при случае, что я, мол, ему очень в этом деле сочувствую и всячески рекомендую развестись. Так и скажи. Не «приказываю», а рекомендую. Это важно! Подробно передашь все, что сегодня слышал, как я с Церингенами обошелся. Он неглупый, поймет. А повод для развода… ну, пусть будет очень близкое родство или отсутствие мужского наследника… завтра на рассвете и поезжай, чего тянуть-то?

Несколько дней более-менее спокойно жили, а когда я уже почти что со всеми местными делами разобрался и хотел к семье отправиться, из Эльзаса гонец прискакал. Бертольд Церинген объединился с еще несколькими князьями, дабы принести клятву верности королю Франции. Понятно, что не одни, а со всеми своими землями. С моими землями!!!

Пришлось тут же разворачивать войска заговор подавлять — не спали, не ели, считай, не отдыхали, а набросились на бунтовщиков, точно горная лавина сошла. В результате несколько напрочь разрушенных крепостей и скулящий о пощаде Церинген. Что же, коли в казне лишние денежки завелись, пущай лучше на ремонт пустит, нежели на вооружение и измену. Это пока я вконец не осерчал и не запретил бурги восстанавливать. Первый раз прощается.

Посудили, порядили, постановили и снова без малого передыха, но с новыми силами, вассалами церингеновскими в Майнц, с его жителей должок за прежнего архиепископа стрясти, да и нового над ними самолично поставить. Барбаросса убийства верных людей не прощает.

— Всех, кто в мятеже участвовал, казнить без разбору, сбежавших ловить, имущества конфисковать, дома… а, что там мелочиться, разрушить до основания. Всех домочадцев и слуг выгнать из города, пущай в сельской местности бунтуют. На полях, на грядках, во время очищения выгребных ям или когда им там будет сподручнее.

Глава 43 Третий итальянский поход

И вот я снова на коне, из города в город мотаюсь, точно Вечный жид. Рядом прекраснейшая из женщин — императрица Беатрикс, моя Беатриса, а в обозе под особой охраной наша трехлетняя кроха — принцесса Беатриса. Спит сладким сном, посасывая розовый пальчик. И это хорошо. Судьба мне — править из седла, а им — ездить за мной, живя не за каменными стенами крепостей, а в продуваемых всеми ветрами шатрах, в телегах или, как теперь, в седле.

В небе зажглись огни Шагай, служивый, шагай! Ангел тебя храни! Черт тебя погоняй![125]

Льется тихая песня, над растянувшимся по дороге войском, над обозами, а дальше… через лес, через горы, да в родимую сторонушку. Донесет ли ветер простые слова, привет любимым? Принесет ли ответ? Люблю, когда поют солдаты.

В ноябре прошлого года кузен Генрих Лев подал прошение о разводе с Клеменцией. Особой причины измышлять не стал, «слишком близкое родство», молодец, Фридрих, все как надо объяснил. От этого брака у кузена остались дочери — восьмилетняя Гертруда, надо будет заранее сговорить ее замуж за Фридриха Швабского и Рихенза, но эта совсем кроха и, говорят, болеет. Посмотрим, коли выживет, и она в дело сгодится. Для нас самое главное было разбить союз Церингенов и Вельфов, ибо он опасен для Империи. Хорошо бы еще самого Генриха Льва правильно женить, чтобы уж повязать по рукам и ногам, но да не так он прост, чтобы без боя сдаться. Тут такая невеста нужна, от которой грех отказаться. Ладно, 7 февраля 1163 года откроем рейхстаг во Франконии, а там и до милого кузена руки дойдут.

Кстати, забавно, говорят, будто бы папа Александр еще раз проклял моего Райнальда, а меня отчего-то помиловал! Ждать послов, не иначе. По всему видать, не оставит попыток бывший магистр права сойтись на взаимовыгодных со своим императором. Виктор же нынче упал духом, запросился отпустить его в Кремону, у него там дворец преогромный. О возвращении его в Рим разговоров нет, но доставить его святейшество в Италию — прямая забота императора. А мне недосуг. Беднягу Райнальда пришлось срочно отзывать из его Кёльна, чтобы он, значит, проводил со всей помпой. А это неправильно, мне вот докладывают, что в Кёльнском архиепископстве все больше князей церкви открыто признают Александра… Зная об этом, Райнальд поехал порядок наводить. Только за дело взялся — провожай папу. Воистину, мало у нас людей, тех, кому можно реальное дело поручить, с кого спросить.

— Слышь, Райнальд?

— Я здесь, Фридрих. Я всегда буду рядом.

— Как в Италию приедешь, не сиди ты сиднем в этой самой Павии, знаю, что места там хорошие, охота знатная, не поленись, прокатись по всем городам Ломбардии, как я это обычно делаю. Суди, законы издавай, какие сам знаешь, что я безоговорочно подпишу. Введи единую денежную систему, чтобы повсюду ходили наши империалы. Поначалу оно непривычно, но да все с чего-то нужно начинать. Подели страну на округа, и чтобы каждым округом управлял наш человек. Пусть крепости строят, я не против, крепость собирает налоги со своих подданных, тех, что в крепости и при ней. В каждый приход загляни и, коли обнаружатся сторонники Александра, — гони в шею.

— Ну да, я гони, а сам Конрада Майнцского привечаешь, а ведь он даром что ярый сторонник папы Александра, они еще и послами обмениваются.

— Сам знаю. Но пусть под рукой будет. Мало ли как дело обернется?

— Не пожалеть бы…

— Хорошо бы наследство графини Матильды в полной мере к рукам прибрать. Думай, как Анкону и другие папские владения Империи отжать. Крепко думай, ибо, какая единая Империя, когда посреди нее проплешины эти поповские?

— Сделаю все, что в человеческих силах, — улыбается Райнальд, — а что не в силах, одолеем с Божьей помощью. Не впервой.

* * *

Только приехали, только супругу устроил, помыться с дороги хотел, пажи уже докладывают, делегация нижайше просят принять. Архиепископы Эберхард Зальцбургский, Конрад Майнцский, епископ Бриксенский — мой духовник и редкий в этих местах гость епископ Павии — все как на подбор сторонники Александра. Ну, эти уж никак потерпеть не могут. Зови.

И началась старая песня, гони, мол, под зад коленкой Райнальда, он тебя со всеми соседями перессорит.

Ага, разбежался! Один Райнальд мне, почитай, весь государственный аппарат и в Германии, и Италии заменяет. Да если бы не он — Милан бы до сих пор над нами потешался, Ронкальские законы остались бы только на бумаге, и Ломбардия ни монеты бы не выплатила. Мне бы еще пяток таких Райнальдов, да где взять? Так что, чем воздух попусту сотрясать, соберитесь да и родите мне таких Райнальдов, вот тогда, может быть, и поменяю, но не раньше.

* * *

В октябре собрались в третий итальянский поход, Беатриса с дочей поехала в специальной огромной защищенной со всех сторон карете. С ней дамы — целый цветник, трубадуры песни поют, на лютнях играют, устала — патриарх Аквилейский Удальрих из Святого Писания отрывки читает, а то Конрад Виттельсбах, нынешний архиепископ Майнцский, истории рассказывает — обхохочешься, или поют с канцлером Кристианом фон Бухом на две луженые глотки — слуха нет, зато мощь какая!

Задирайте девкам юбки, Наливайте вина в кубки. Мы себе устроим тыл На руины стен поссым[126].

За младшим сыном зорко доглядывает степенный пфальцграф Оттон Виттельсбах. Как выяснилось достаточно скоро, не просто так недоверие оказывал, предчувствовал что-то…

Осень в Италии — рай! Молодое вино льется рекой, земля здесь богатая, реки, полные рыбы. Архиепископ Павии в гости зазывает, но да это через месяцок, не раньше. Наперво сами пожалуйте в Лоди на рейхстаг, где уже ждут не дождутся нашего кортежа Виктор IV, Райнальд Дассель да верденский епископ.

Чтобы не утомлять долгим описанием очередного рейхстага, сообщу единственно о его итогах: все дела, указы там, приказы, постановления, прочее Райнальд одобрил и подо всеми подписанными им документами практически не глядя подписался. Зрите, политика Дасселя — политика императора. После чего все присутствующие принесли клятву по весне участвовать в военном походе в Апулию и на Сицилию, Генуя и Пиза должны были подсобить флотом.

После в главную императорскую резиденцию в Павию, где нас по-настоящему любят.

— Ну, что хотите добрые подданные? Какую новую привилегию подарит вам ваш возлюбленный император?

— Тортону разрушить! С землей сровнять!

— Так сравнивали ведь уже?

— А она снова точно из-под земли проросла, проклятая, да обещает сделаться еще лучше прежнего, не дома — дворцы, не рвы — ущелья глубокие, не сегодня завтра водой заполнят и за стенами высоченными спрячутся, сам черт не брат. Так что? Разрешаешь поломать все к чертовой бабушке?

— А, разрешаю!

И снова пир горой! Песни, танцы до упаду.

На следующий день начал, как обычно, с делами разбираться, и тут — что такое — одна на другой жалобы на Райнальда и его людей, указы-приказы которого я в благодушии все до одного подтвердил. В одном городе дань непомерную стребовал, другим без всякой надобности стены порушил… миланцы, что по моему приказу в четырех захудалых деревнях худо-бедно пообжились, вчетверо больше прочих подданных дань платят. А коли бездетный человек помирает, его имущество, независимо от воли покойного, в казну отходит. Мало этого, тех миланцев, что у меня в заложниках жили и кого я лично распорядился после разрушения Милана отпустить, Райнальд приговорил уже после освобождения откупаться. Райнальд приказал, а папа Виктор еще и анафемой пригрозил.

Но если Дассель много хорошего для Империи делает, про Виктора ничего такого сказать не могу. И уважать его тоже не в силах. Потому как Александр хотя и злобен непомерно, но у того хотя бы есть своя позиция, этот же болтается, точно дерьмо в проруби… противно.

Решил Райнальду свою немилость явить, ну, хотя бы самую малость. Не советоваться с ним по вопросам, не связанным с Сицилийским походом, потому как поход — всецело его детище, там без эрцканцлера сам черт обе ноги себе сломает.

И вот утро раннее, белокурый эрцканцлер ко мне эдакой лисой подходит, сладкие речи заводит, шутит, я словно его не слышу. Назло разговоры с Манфредом, копьеносцем моим, затеваю, а то совета у пфальцграфа Виттельсбаха испрашиваю. Дассель уже из кожи вон лезет, меня с женой и детьми в свою резиденцию Сан-Дженезио, что близ Лукки, погостить зовет. А я ничегошеньки не воспринимаю, демонстративно с Отто болтаю или с Эберхардом о мессе по случаю грядущего похода договариваюсь. Пожал плечами Райнальд, обиделся, должно быть, да и затих.

Меж тем среди новых знакомых забавный такой карапуз сыскался, князь Сардинский. Короткий, широкий, болтает, соловьем разливается. Сделай, говорит, меня королем Сардинии, а я тебе за это сразу же по вступлении на престол 4000 марок серебра отвалю.

Представители города Пизы тут же шум подняли, не надо, дескать, нам никакого короля! И статью не вышел, и вообще…

Мне бы, дураку, у эрцканцлера совета испросить, что за гусь такой в горницу залетел выведать. Я же решил характер выказать и коротышке помощь обещал. Только ничего из этого не вышло, потому как князек этот, оказывается, только языком молоть горазд. На деле же… только время и силы потратили и в Сицилию снова не выступили. Королек же этот оказался человеком неимущим, он-то думал, как его королем сделают да на золотой трон посадят, так он этот самый трон вместе с другой утварью переплавит или продаст. В общем, вперед мне наука, как от верных людей нос воротить. Ладно, Райнальд, нельзя нам с тобой лаяться. Мир!

Весной никакого похода опять не получилось, так как папа Виктор вдруг занемог, слег бедолага Оттавиано, и 20 апреля 1164 года помер. Какой уж тут поход. Самое время с Александром замириться, схизму преодолеть, с королями Франции и Англии заново подружиться, и уж тогда общими усилиями двинуть объединенные войска на Сицилию. Сторонники Александра Конрад Виттельсбах, и Эберхард Зальцбургский мне и так уже все уши прожужжали, чтобы я Виктора прогнал, да разве я мог после всего? Теперь же сам Бог словно развязывал мне руки. Сказано же: «Кто умирает, тот неправ, кто жив, тот блажен!», а стало быть, прощай, папа, и здравствуй, папа! Папа Александр! Кто жив, тот блажен!

Папа Виктор помер не в Риме, там его так и не признали, в своей резиденции в Лукке. Но сначала в Павию прибыл один гонец с извещением о кончине, потом второй, сообщивший, что-де церковная утварь и личные вещи бывшего понтифика собраны и отправлены ко мне в Павию. Третий гонец доложил, что Соборный капитул Лукки отказал покойному как закоренелому еретику в церковном погребении, велев похоронить его вне стен города. В общем, я послал, как водится, своих представителей в Лукку, дабы те разбирались на месте. Мы же с архиепископом Павии уже готовили письменное поздравление Александру, когда вдруг четвертый гонец принес неожиданную весть, что в Лукке состоялись выборы нового папы и большинством голосов им стал племянник покойного, Гвидо из Кремы. Так что через два дня после смерти Виктора Гвидо был провозглашен новым папой под именем Пасхалия III[127].

Иными словами, сначала мне сажают на шею спершего чужую мантию осведомителя Оттавиано, когда же я думаю, что избавился от ноши, пресловутое место занимает задница его родственничка. Кстати, после мне доложили, что изначально Райнальд звал на эту же должность епископа Льежа Генриха[128], но тот как умный человек категорически отказался.

Пока я проверял слухи и слал гонцов, коварный Дассель привез Пасхалия в Пизу, где заодно провел ландтаг и назначил градоначальника. В общем, наш пострел везде поспел, все дела справил и на закуску через четыре недели в Павию соизволил прибыть.

И что же, я налетел на него с упреками, назвав предателем и изменником, по мордам не бил, врать не буду, хотя руки чесались, стражу, арестовывать, негодяя тоже не звал. Чего хотел? Усовестить ли? Напугать? Гнев свой, бессилие излил. Оттого и орал, и даже стул какой-то, помнится, об стену разбил. А он с каменным выражением лица дослушал все мои претензии, а потом на голубом глазу:

— Прошу освободить меня от должности эрцканцлера или хотя бы предоставить длительный отпуск для наведения порядка в Кёльне, ибо какой же я архиепископ, если в собственном архиепископстве, считай, не бываю.

Я только в легкие воздух успел набрать, а он так же спокойно и сдержанно:

— Понимаю, что уволить меня прямо сейчас — это вредить Сицилийскому походу, в котором, по-хорошему, я один разбираюсь, но после похода сам в ноги упаду и еще раз просьбу свою изложу.

Тук-тук. Открывается дверь, на пороге растерянный слуга.

— У императрицы началось.

— Теперь по поводу избрания нового папы, и почему я спешил… — голос спокойный, ни один мускул на лице не дрогнул. — Империи нужен преданный человек на этой должности, Оттавиано был ни рыба ни мясо, зато предан всей душой, его племянник такой же. Сумеешь перековать Александра в покорного слугу? Не получится. Делай вывод.

— В церковь надо. Срочно. За Беатрису, за ребенка нашего помолиться, — говорю и невольно ловлю себя на том, что вроде как оправдываюсь перед Дасселем, или того чище, разрешения испрашиваю.

— Теперь, по королям малых провинций, — не обращая внимания на мое состояние, продолжает Райнальд, а я стою и слушаю, вместо того чтобы быстрее быстрого бежать в церковь, к жене.

— Кто сказал, что они вечно будут Александру туфли лизать?

— А что ты посоветуешь? — невольно включился в разговор я, после чего Райнальд предложил мне расположиться в уютной нише, в которой я люблю читать по вечерам. Я сел на свое обычное место, эрцканцлер же пододвинул себе стоящее у стены кресло. Где-то там страдает моя Беатриса, где-то… впрочем, в прошлый раз она чуть ли не сутки не могла разродиться. Успею.

— У короля Англии есть дочь Матильда, а у нас ныне разведенный Генрих Лев. Генриху Английскому будет приятно породниться с самым богатым герцогом Империи, а Генрих Лев с радостью возьмет за себя английскую принцессу, тем более что она красотка. Молода, не спорю, девять лет, но да никуда не денется, вырастет.

Я понятливо кивнул. Хорошо получается.

— Не смею отрывать тебя от более важных дел.

Вскакиваю. Словно черт какой с плеч свалился.

— Но вот еще одна мыслишка. Все повитухи говорят, мальчик родится. Наследник. Фридрихом небось назовешь?

— Так родовое же имя, — не понимаю, в чем подвох.

— А у короля Англии дочка младшая, Элеонора, имеется. Так что мы ему сначала предлагаем Генриха Льва в зятья, а затем, чтобы он окончательно себя на седьмом небе почувствовал, еще и, в случае рождения принца, заключить брак с его дочерью!

— Да нешто можно вот так планы строить, о не рожденном еще говорить?! — засуетился я, суеверно скрещивая пальцы.

— Пока мы с тобой это дело решаем, прекрасная императрица и подарит тебе наследника. Так что снаряжай послов, Генрих Английский как миленький исполнит шталмейстерскую услугу для твоего слуги Пасхалия, и король Франции окажется в меньшинстве. Но все это в случае, если ты признаешь новым папой моего Пасхалия. Согласен?

— Да.

Дверь раскрывается.

— Ваше величество, императрица родила наследника!

Глава 44 Волхвы и Карл Святой

Ну вот, хотел покарать, а теперь награждаю Райнальда Дасселя за его верную службу, ну и в честь рождения маленького Фридриха, разумеется. Пожаловал земли в Тессинской области Италии и близ Андернаха на Рейне. Он — Райнальд, большое дело для Империи делает, ну, заносит его порой, тянет на себя мантию, словно император он, а не я. Но да ведь я же сам ему это и повелел. А раз сам разрешил, более того, приказал, то и пенять более не на кого. Кроме ленов подарил ему добытые в Милане мощи волхвов, по официальной версии, дабы «обогатить и на вечные времена прославить святую Кёльнскую церковь и город Кёльн». На самом деле, чтобы придать весу самому Райнальду. Потому как никому до него не удавалось привезти в Германию подобное.

А уж как довезет? Довезет ли? Не знал, не ведал. Войско имперское ему в сопровождение предложил, он же только отмахнулся: «Много народа с собой таскать — только внимание привлекать». Погрузил мраморные саркофаги на телеги и поехал в сопровождении всего-то полутораста всадников.

Я уже позже узнал, что по дороге его поджидали люди моего брата, Конрада Рейнского, и зятя, Людвига Тюрингского, мечтавшие отобрать святыню, дабы опозорить перед всем миром ненавистного Дасселя. Мало мне этих обормотов, папа Александр III воззвал к своим сторонникам, любыми средствами схватить живого или мертвого «императорского канцлера Райнальда, главного зачинщика церковных смут». В своем послании Александр снизошел до того, что сообщил своим сподвижникам, что Дасселю придется ехать через Фландрию, поскольку другие пути для него закрыты.

Отпуская Райнальда, я понятия не имел, что все так серьезно. Что же до моего эрцканцлера, в отличие от меня, он прекрасно знал, на что идет. Отдавая себе полный отчет в том, где и как его будут встречать, Райнальд, разумеется, поехал не через Фландрию, как это предполагал Александр, а в Бургундию. Официальная версия: рядовая проверка пограничных укрепленных крепостей, а также попытка склонить на сторону Пасхалия III как можно больше народа. Оттого и свита крохотная. Едет эрцканцлер от крепости к крепости, проверяет да доглядывает, к чему тут много народа?

— Тут ров неглубокий. Углубить. Там склады близко к стене крепостной, факел перебросишь, загорятся, а вот там колодец чтобы вырыли, мало ли — пожар. Исправляйте, проверю.

И к новой крепости. В общем, так получилось, что все его видели, то там мелькнет, то тут нос свой сунет, здесь отругает, там наградит… когда и уехал, никто не понял, вроде все время на глазах был.

Покинув Бургундию, Райнальд и его люди поменяли обычную одежду на траурную и перековали коней таким образом, чтобы подковы смотрели в обратную сторону. Официальная версия: трое немецких господ сложили головы в итальянских землях, и теперь слуги доставляют их останки в родные земли. В общем, долго ли, коротко ли, нередко путешествуя под прикрытием тьмы, Дассель все-таки прибыл в Кёльн, где в его честь тут же был устроен грандиозный праздник.

Получив подробный отчет о том, как он — Райнальд — доставил мощи трех царей в Кёльн, я и сам начал собираться в дорогу. Меж тем в родной Германии развернулась маленькая, но очень неприятная война. Неугомонный дядюшка Вельф VI с большим войском напал на крепость Гуго пфальцграфа Тюбингенского[129]. Гуго посоветовался со своими ближниками и решил сдаться на милость победителя, о чем и сообщил Вельфу. И тут удача улыбнулась уже оплакивающему свою участь пфальцграфу. На радостях дядино войско устроило роскошный пир, умудрившись надраться до такой степени, что Гуго не оставалось ничего иного, как напасть со своими людьми на горе-захватчиков, забрав в плен около 900 смертельно пьяных рыцарей. А также взяв богатую добычу в виде коней, оружия, доспехов, походных шатров и обоза с провиантом. Часть войска умудрились сбежать, буквально в последний момент вытащив из общей свалки благодушно проспавшего свой последний бой Вельфа.

О злоключениях несчастного дядюшки я узнал из его личного письма, в котором тот слезно молил меня срочно возвращаться в Германию, дабы вызволить из плена хотя бы его ближайших друзей.

Я и так собирался домой, но тут уж пришлось действовать со всей возможной в моем случае поспешностью. В общем, 1 ноября я уже был в Германии, еще точнее, в Бамберге, где упрежденный о нашем возвращение котяра Эберхард подготовил все необходимое для проведения срочного рейхстага.

Первым делом принудил Гуго вернуть пленных, а дядюшку — сохранять мир в Империи в течение хотя бы одного года. Судя по тому, как тот вытаращился на меня после этого приговора, сие воистину страшное наказание для столь воинственной особы. После чего кое-как помирил Райнальда с моим братом Конрадом и пожаловал статус города местечку Хагенау.

Меж тем буквально за моей спиной Виттельсбах-младший, коего я сделал архиепископом Майнца, отправился во Францию якобы поклониться святым местам, на самом же деле он, не отдыхая, что называется, с корабля на бал, принес присягу Александру III.

Правда, после славного путешествия вернулся-таки в Германию, где и поведал нам эту «славную» весть, утешив меня уже тем, что, несмотря на церковное проклятие, — похоже, опять меня прокляли, и на этот раз не доложились, — в общем, несмотря на то что официально я отлучен от церкви, он намерен служить мне с прежним рвением. Что же до легатов папы Пасхалия, то им он недвусмысленно дал понять, что, коли они еще хотя бы раз заглянут в его архиепископство, он им самолично глаза вырвет. М-да… одновременно с Конрадом на сторону Александра перешли архиепископы Вихман Магдебургский и Трирский[130].

Чувствуя, как вокруг меня ощутимо стягивается петля из сторонников Александра, я ждал вестей от Райнальда, отправившегося со свадебными предложениями к Генриху Английскому.

На наше счастье, тот сразу же согласился на оба брака, взамен чего пообещал официально признать папу Пасхалия и прибыть в Троицу на рейхстаг в Вюрцбург. После чего планировалась встреча в так называемом семейном кругу, где я должен был официально закрепить помолвку своего кузена Генриха Льва и маленькой Матильды Плантагенет[131], а также представить своему новому родственнику моего наследника, принца Фридриха[132].

На рейхстаг я прибыл в компании Конрада Майнцского, который, проводив меня до покоев и пожелав приятного сна, не отдыхая и, мне кажется, даже не перекусив, сбежал и из замка, и из Вюрцбурга. В прощальном письме предатель сообщал, что отправляется во Францию, бросив на произвол судьбы свое архиепископство.

— Ну, и что ты скажешь после этого, милый Отто — знаменосец Империи? — понимая, что Виттельсбах так и не выучил грамоту, я прочитал ему письмо его брата, после чего сунул под нос бесполезный пергамент.

— Кому сдать знамя Империи?! — Отто стоял, вытянувшись по стойке «смирно», огромные ручищи по швам, в глазах слезы.

— Чего? — не понял я.

— За брата — головой. Я сказал, за брата отвечаю головой. Он предал, стало быть… Никто больше не виноват, отец тебе — верой и правдой, а Агнес, ну ты же сам привез мне тогда Агнес. Они ни сном ни духом. Я один за все отвечу.

Я досадливо отвернулся.

И одной потери достаточно, нешто я так богат нынче союзниками, чтобы в один день терять сразу двоих?

В общем, помирились, не успев поссориться. И вместе, как в былые времена, на рейхстаг.

Заседание началось с перечня перешедших на сторону противника епископов, архиепископов… много. Князья опасливо переглядываются, шушукаются, кто-то уже к дверям начал протискиваться, дабы скрыться незаметно. Все ведь осведомлены, по какому поводу собираемся, Пасхалию присягать. Потом спорить начали, причем большая половина к тому склонялась, что, коли сам Господь Виктора прибрал, не разумнее было бы всем вместе на сторону Александра и перейти? Чем и схизму преодолеем, и проклятия снимем. В разгар перепалки явился Райнальд в окружении пятидесяти незнакомых кардиналов с радостной вестью о том, что Генрих Английский ныне признает Пасхалия и становится верным соратником императора, то бишь меня, в чем пятьдесят английских кардиналов прямо сейчас и поклянутся. Сам король Англии приболел, но это ничего не меняет. Тут же доложил о помолвке Генриха Льва и принцессы Матильды да принца Фридриха и принцессы Элеоноры[133].

После чего Райнальд потребовал от собравшихся, включая меня, принести присягу: признавать только папу Пасхалия и его преемников, с тем чтобы все присутствующие на рейхстаге князья дали клятву за себя и своих людей, что мы и сделали после недолгого совещания. Я, Райнальд, Генрих Лев присягнули без всяких условий, Эберхард Бамбергский добавил, что его присяга действенна до тех пор, пока он находится на службе у императора. Вихман Магдебургский сообщил, что волен отказаться от присяги, если прежде откажется от своего сана. Ну и еще сколько-то человек высказали незначительные условия.

После чего Райнальд подытожил, что после того, как все участники рейхстага поклялись на Евангелии и скрепили клятву своей подписью, у нас есть ровно шесть недель для того, чтобы привести к присяге собственных подданных без исключения. При этом те, кто не пожелает принести присягу, должны будут убраться из Империи. Крутенько, конечно, но вспомните историю с братом моего знаменосца и сделайте выводы. Кроме того, пределы Империи следовало покинуть монашескому ордену цистерцианцев, неизменных шпионов Александра.

Я же спешно назначил новым архиепископом Майнца канцлера Кристиана фон Буха и святым покровителем Вюрцбурга Карла Великого. То есть это я неправильно выразился, и умница Беатриса меня поправила, хотя, по сути, так оно и было.

— Карл, нет слов, — почитаемый император, но покамест не святой, — пискляво возразил Вихман.

— Непорядок. Исправить. Составить проект представления, как его… канонизации, ну, Райнальд, ты должен знать. Доложить о выполнении.

Да. Несомненно, идея из великих и еще принесет пользу. Императорская власть от Господа, кроме того, я занимаю престол Карла Великого, Святого покровителя императорской власти. Карл Святой — стало быть, и престол святой. Не чета какому-нибудь французскому. Во как.

— Теперь, Беатриса, душа моя, ты нынче снова в тягости, посему сейчас вместе с детьми мы отбываем в бывшую резиденцию Карла Великого в Нимвеген, и пусть наш третий ребенок появится на свет в этих священных стенах.

— Уж не собираешься ли ты наречь нашего второго сына Карлом? — смеется Беатриса.

— Почему Карлом? Генрихом — в честь моего деда, императора Генриха IV, и пусть Генрих Лев пожалует на крещение, ему тоже приятно будет.

— Но императором будет Фридрих? — в глазах любимой непонимание и тревога.

— Конечно, Фридрих. Император Фридрих II — звучит неплохо, — приобнял я жену, но, должно быть, сильнее положенного. Медведь я медведь. И соврать толком не сумел. Краснею. Фридрих, драгоценный мой мальчик, из одной болезни в другую, я уж и лекарей только ради него вожу… Да и сейчас, Беатриса ведь любит со мной ездить, новые места смотреть, дочка тоже привыкла к походной жизни, а он — наследник мой… хорошо если до собственной свадьбы доживет и внука мне подарить успеет, чтобы Империей управлять, здоровье нужно.

* * *

Все получилось так, как я и ожидал, в начале: осени императрица благополучно разрешилась от бремени, подарив мне здорового младенца. А на Рождество я уже собирал рейхстаг в Аахене. Цель собрания — канонизировать Карла Великого. Кто осмелится опротестовать такое имя? Даже Александр не подымет свой хвост. Что же до простых людей, они будут рады еще одному святому. Святой Карл да защитит святую Империю.

Глава 45 Охота на папу

Итак, в год рождения Генриха папа Александр заключил договор с нашим врагом — королем Сицилии, который подарил ему сундук золота. Так что продажная девка Рим тут же бросилась на шею блудному папе. В Риме вообще любят толстосумов и победителей и презирают нищих неудачников.

На эти сицилийские деньги Александр намеревался плести заговоры против меня и Империи. Правда, пока пакостил исключительно в пределах Италии. Первым приказом поганца было назначение в разрушенный Милан архиепископа[134], которому было приказано вернуть на руины города его прежних жителей и отстроить крепость заново. Разумеется, строить должны были специально нанятые строители, судя по почерку генуэзцы. Первым делом они возвели новые стены, куда тут же зашел готовый гарнизон. Меня после, правда, уверяли, будто бы все, что было незаконно построено, возвели исключительно изгнанные мною миланцы, отлично вышколенный, экипированный гарнизон состоял из них же, так что никакие дополнительные средства не были задействованы. Как же! Где собирается масса народа, требуется организовывать и регулярный подвоз продуктов, и строительных материалов, людям нужно хотя бы временное жилье, иначе все благие намерения пройдут прахом. Впрочем, я отвлекся.

Поняв, что Александр теперь при казне, Генрих II отказался от своей клятвы в Вюрцбурге, оправдываясь тем, что, когда он велел кардиналам клясться от его имени, он-де еще не знал, что император отлучен от церкви. Когда же ему это стало доподлинно известно…

Впрочем, Матильда уже была замужем за Генрихом Львом.

Когда же у Александра закончились сицилийские деньги, к нему неожиданно обратился долго сидящий в засаде император Византии Мануил Комнин, предложив огромные средства, плюс греко-византийскую церковь в обмен на императорскую корону. Настал очень опасный момент, с одной стороны, Александр мог стать первым папой, воссоединившим западную и восточную части Римской империи, с другой стороны, куда бы он дел наличествующие противоречия двух церквей? Кроме того, ни Генрих, ни Людовик ни за что на свете не признали бы в качестве императора восточного деспота, Италия была бы передана Мануилу, а борьба за суверенное церковное государство оказалась бы окончательно проигранной.

В ожидании решения Александра Мануил занял Анкону, откуда планировал наступать, круша сопротивление римского императора. Александр долго думал и в конце концов отверг искушение, принявшись поднимать города Ломбардии на восстание против засевших на их землях немцев. В этом деле ему прекрасно помогали недобросовестные чиновники, дравшие с итальянских подданных три шкуры. Понимая, что люди доведены до отчаяния, Александр оплачивал отряды, которые рыскали по деревням под императорскими флагами и, забирая последнее, чем вызывали понятное недовольство. В городах же, словно сами собой, организовывались тайные общества, готовящие масштабное восстание. Которое, согласно планам ненавистного понтифика, должно было вспыхнуть во всех городах одновременно.

Понимая, что Райнальд уже не справляется с возникающими то тут, то там беспорядками, я был вынужден отправить в Италию архиепископа Майнцского Кристиана фон Буха, который, кроме всего прочего, обязался проводить Пасхалия в его резиденцию в Витербо.

А я как нормальный правитель решил отправиться на охоту. Зима в 1167 году в Ломбардии выдалась на редкость холодной, со снегопадами, морозами и прочей радостью. Короче, условия понятные и вполне привычные для немцев, и страшный ужас для итальянцев.

Вот тут-то мы и будем охотиться, господа хорошие.

— Может, скажешь, на кого, Фридрих? — поправляя на себе волчью телогрейку, интересуется Фридрих Швабский.

— На занозу всей моей жизни, добрейший кузен. На скверную лису, вот уже сколько лет таскающую цыплят из моего курятника, на папу Александра.

— На Александра! Размечтался! В такую пору хороший хозяин собаку на улицу не выпустит, станет папа вылезать, яйца себе морозить? — вступает в разговор Бертольд Церинген.

— А я что, предлагаю его на большой дороге ждать? Сами в логово пойдем, дядюшка.

— Так он того, в крепости Ангела схоронится, в Ватикане за гробницей Святого Петра спрячется. Выкуривай его оттуда, — смеется Отто.

— Хорошая мысль, вот тебе и поручаю выкурить папу Александра из его норы.

— Так это что же? Собор Святого Петра поджечь?

— А хоть бы и поджечь! Город имперский, стало быть, и собор — собственность императора. К тому же никто не говорит о том, чтобы сжигать весь Ватикан. Дым должен быть повонючее, короче, меня не интересует, хоть портянки свои нестираные запалите, хоть подштанники, но чтобы кардиналы, почувствовав этот запах, из храмины на чистый воздух как миленькие повылазили. А когда падла Александр выберется, пожар следует немедленно ликвидировать, ибо собор нам еще пригодится.

— Ну, ты даешь, ваше величество, у гробницы первоапостола портянки да подштанники нестираные пожечь! Это же что о нас опосля добрые католики скажут? Не по-христиански как-то в святом месте вонищу разводить. Да, коли наши люди зараз все свое исподнее скинут, да что там, если все они одновременно сапоги сыромятные сымут да… Ты, Виттельсбах лучше мои портянки возьми, у меня это дело дюже вонючее, кроме того, я с моими людьми обет дал, что не будем мыться, бриться и белья менять, пока не выбьем наглых византийцев. Слышь, племяш, а правда, поручи это дело мне, Отто в жизни так не навонять, как я навоняю.

— Давай, давай, еще газы пусти в храме, как тогда, в Кёльнском соборе, службу пришлось прекращать! — Зубоскалит Отто.

— Разговорчики отставить. Короче. Что хотите — жгите, но чтобы воняло исправно и урону в храме Божьем не было.

— Рады стараться.

Смеются друзья-соратники, по плечу мне хлопают лапищами своими медвежьими, так что даже сразу и не поймешь, кто из нас император, кто знаменосец, кто епископ, а кто и сотник. Друзья.

— Возьмем Рим в клещи, я, Отто, Церинген готовим лобовой удар, Райнальд с Кристианом пробираются к Вечному городу через Тоскану и в назначенный день как вдарят. Ребята сейчас — злее некуда. Поехали с миротворческой миссией в Геную и Пизу, пришли с именем Христовым, а им от ворот поворот. Не хотите мира — готовьтесь к войне. Ох, дядюшка, лучше бы все же мы первые схватили за шиворот Алексашку, потому как ежели до него добрейший Райнальд доберется… ой, да еще после бесполезной поездки… не завидую я его святейшеству.

А Райнальд действительно спешил к Риму, так спешил, что первым пришел, ведя за собой войска кёльнских рыцарей как полководец. Видя приближение немецкого воинства, жители заперли ворота и кричали Дасселю со стен: «С вашим императором хорошо иметь дело: он прислал к нам попа служить мессу!» При такой расстановке сил Райнальд не мог рассчитывать самостоятельно взять Рим, конница крепости не берет, так что пришлось проглотить обиду и ждать Кристиана, расположившись со своими людьми в крепости Тускулума.

Но едва они скрылись за поворотом дороги, защитники города решили, воспользовавшись удобным случаем, разбить эрцканцлера. Тускулума, конечно, крепостишка со стеной и неким подобием рва, но рядом с Римом она что шавка перед слоном. В общем, не успели войны худо-бедно разместиться за стенами, как доблестные римляне численностью в тридцать тысяч осадили крепость. В ход пошли метательные машины, осадные башни и давно ждавшие своего часа тараны. Ворота вылетели чуть ли не одновременно с тем, как на стенах образовались первые пробоины, сквозь образовавшиеся прорехи в город полез вооруженный мечами и топорами люд.

— Тому, кто найдет Райнальда Дасселя и принесет в Рим его причиндалы, ждет мешок серебра и бессмертная слава! — подбадривали командиры своих солдат. Видать, не забыли, что он ученик Абеляра.

— А сам эрцканцлер нужен его святейшеству, или можно, пока суд да дело, его по женской части употребить?

— Употреби, коли тебе жены не хватает.

— Так он же красавчик, не чета моей ведьме.

— Эй, ребята, кто первым найдет Райнальдину, мне серебро не надо, у меня корень чешется…

— Да что вы в оружейной попа ищите? Он, скорее всего, в замковой церкви Богу молится или в нужнике осаду пережидает.

С обнаженным мечом наперевес Райнальд и несколько его верников успели забежать в трапезную и закрыть за собой дверь. На их защиту встали кёльнские рыцари.

— Ваша милость, тут лестница на башню, я послал своего оруженосца дать знак, когда канцлер Германии подойдет.

За дверью топот, крики, звон оружия.

— Можно через кухню попытаться вырваться на задний двор, туда пока что не добрались.

В дверь бухнули чем-то тупым, может, стулом кто запустил или головой в шлеме приложился.

— Где же Кристиан? Мы ведь не могли очень далеко оторваться, он где-то совсем рядом… он…

— На дороге золотое облако, конница, знамен не разглядеть, но, судя по тому, как всполошилась римская сволочь, это наши!

— Эй, за дверью! Доблестные воины Кёльна! Открывай, подмога пришла.

Двери тут же поддались, и Райнальд вылетел в зал. Во дворе и сделалось свободнее, так как часть римлян теперь была занята подоспевшими воинами архиепископа Майнцского. Так что, раскидав тех немногих, кто оказался на его пути, Райнальд и его люди ударили римлянам с тыла.

Со знаменем и окровавленным мечом он ворвался в гущу сражения, ведя за собой кёльнцев. «За Барбароссу!»

В тот момент я не был с моими друзьями, Райнальдом и Кристианом. Нет, я был с ними!

— Вперед, Кёльн! Бей римских шлюх! Все трофеи ваши!

— Ура!!!

— Майнц непобедим! Во имя Господа и императора! Барбаросса!

— А кони тоже считаются трофеями?

— И кони, и ослы, и повозки, и все, что на этих красавчиках от сапог до шлемов.

— Ура!!!

«Все палатки римлян, оружие, латы, одежда, лошади, ослы и золото достались нам в качестве боевого трофея. Все это мы подарили наемникам и слугам. Нам, рыцарям, довольно чести и славы!» — написал счастливый Райнальд в свое архиепископство в Кёльн.

Мое войско двигалось медленнее, нежели войска Райнальда и Кристиана, но так и было оно мощнее. Меж тем Кремона основала новую лигу, в которую уже вошли ряд городов, причем как начавший заново отстраиваться Милан, так и города, в которых еще совсем недавно мы чувствовали себя как дома. Лига подготавливала восстания по всей Ломбардии, намереваясь, как минимум, урезать власть императора до тех размеров, которые были у Лотаря и Конрада, и как максимум вовсе прогнать немцев за Альпы. На этот раз вместе со мной в Италию отправились Беатриса и маленький Генрих, его сестренка и старший братик остались дома в Аахене.

Да и целью у нас был не Рим и уж никак не папа Александр, рано я объявил лисью охоту. К слову, папа бы от нас никуда не делся, а вот византийцы вполне могли, укрепившись в Анконе, двинуть на другие города, убивая наших подданных. Поэтому первым делом я осадил Анкону, слишком маленький город для двух императоров, и выбил оттуда Мануила.

К моменту нашего появления Райнальд и Кристиан уже выбили врага из Тускулумы и осадили Рим. Впрочем, зная, что ему предстоит обороняться, Александр заранее укрепил стены Вечного города и как минимум удвоил гарнизон. Правда, перышки его верным ястребам пощипали мои святые отцы, победа которых в крепости Тускулума ввергла жителей Рима в понятный ужас. Виданное ли дело, сначала из Рима уходит тридцать тысяч вооруженных до зубов воинов, чтобы нагнать пять тысяч уставших с дороги и устроившихся за утлыми стенами негодной крепостишки кёльнцев, а возвращаются… голые и избитые, волоча на себе трупы боевых товарищей. Бывает такое? Если и бывает, то не иначе как по воле Господа. Вывод, если Господь за Барбароссу, стало быть, он против Александра. А теперь представьте, насколько приятно воевать с такими мыслями, если ты на стороне проигравших. Полагаю, что часть «мужественных» защитников стен попросту дезертировала.

Имперские лучники выстроились вдоль стены, каждый под защитой щитоносца. По сигналу воздух прошивают тысячи стрел, и тут же щиты закрывают ребят, давая возможность приложить к тетиве новую стрелу. Под прикрытием стрел к стенам с молчаливой неотвратимостью судьбы ползут сразу шесть огромных башен на колесах, а на главные ворота с громовым ударом обрушивается таран. На этот раз ребята трудились с полной отдачей и ничего удивительного, что, видя наш пыл, римляне поспешили сдаться, добровольно открыв злополучные ворота.

— Первый вопрос: где ваш чертов папа? Где еретик Александр?

— В собор Святого Петра побег со свитой.

— Отто Виттельсбах, Бертольд Церринген, готово ли ваше секретное оружие?

— Давно готово, — смеется Церринген.

— Дорогу к Ватикану знаете?

— Разберемся как-нибудь, эй, Фридрих Швабский, прикрываешь императора, мы быстро.

Кто не знает, собор Святого Петра — огромная храмина, и для того чтобы реально поджечь его, мало уничтожить молитвенные скамьи, надо как минимум завезти дрова, а где эти бедолаги быстро отыщут дрова в чужом им городе? На то и расчет. Не знаю, действительно ли в тот день немецкая армия недосчиталась портянок, но вонь стояла изумительная. А Александр, он же не мог, как нормальный папа, мирно молиться за победу своих войск, стоя у главного алтаря, его потянуло в прятки играть по хозяйственным помещениям, крошечным нишам и исповедальням. В общем, когда дышать в этих крысиных норах стало реально нечем, кардиналы повылезли на свет божий, моля сохранить им жизнь. Разумеется, среди них был и сам черный от копоти, полузадохнувшийся понтифик. Его обнаружили, опознали, но тут огонь вдруг вышел из-под контроля, так что пришлось бросать все силы на борьбу с пожаром. Должно быть, в этот момент каналья и юркнул в какую-то тайную нору и под покровом дыма вылез за пределы Ватикана, где, поменяв мантию на обычный плащ, юркнул в подготовленную на случай побега лодку. И отправился вниз по Тибру в верную ему Террачину.

Ничего удивительного, что папа, служивший прежде канцлером Ватикана, знал такие ходы и что все у него было подготовлено к отступлению. Наши, конечно, лопухнулись, но да и я хорош, знал, что зверь им не по зубам, мог бы и сам пойти, не переломился бы. А стало быть, все виноваты и можно больше не сердиться.

Пожар потушили, а прокопченные стены пусть уж местные оттирают. Завтрашней мессе это не помешает, немцы — люди привычные. Император и римский народ желают отметить всемирную глорию хорошим местным винцом. Да и интронизацию папы Пасхалия III провести самое место. Кстати, Райнальд придумал такую штуку, после того как Пасхалий будет провозглашен папой, он по новой коронует меня и Беатрису. И даже хорошо, что ей скоро рожать, беременная императрица, это… будет мальчик, моя красавица хорошеет с каждым днем. Сыновья придают матери красоту, а дочери временно одалживают. Мы ждем Конрада.

Глава 46 Смерть Райнальда

— Ну и чем занята моя любушка-голубушка, моя любимая и единственная на все времена женушка Беатриса? Шелками ли вышиваешь, стихи ли слагаешь, золотые волосы маленькому Генриху расчесываешь?

— Ни то, ни другое, и даже не третье, хотя последнее мне особенно по сердцу. Провиант в дорогу готовим, ибо надоело питаться вяленым мясом, сухой рыбой и кашами, вечно эти каши…

— Но мы же стараемся еще и охотиться, м-м, иногда даже получается, — я подсаживаюсь к Беатрисе близко-близко, с удовольствием вдыхая аромат розовой воды, которой служанки каждый день протирают ее божественное тело.

— Я имею в виду, когда мы сиднем сидим около какой-нибудь несчастной крепости, которую ты берешь в осаду.

— Ну и что ты готовишь?

— Генуэзские лепешки. Помнишь, Кристиан нас угощал? Вот попробуй. Да, знаю я, что во дворце и лучшей еды навалом, да только это ведь такая вкуснятина, что не оторвешься. И потом лекарь мне велел их каждый день есть, чтобы молоко пожирнее было. В этот раз сама буду кормить, все занятие. Попробуй эту, с сыром, Генрих уже четвертый раз прибегает, куски таскает.

Тонкие лепешки из бобовой муки щедро пропитываются оливковым маслом, прокладываются листьями салата, посыпаются перцем, иногда добавляют сыр и жареный кунжут. И так много слоев. Дивная еда и, главное, очень сытная. Какое-то время мы дружно жуем.

— Лекарь говорит, через три недели мне можно будет снова сесть на коня, и потом, в последний месяц я совсем не упражнялась в фехтовании.

— Женщины на сносях — плохие фехтовальщики.

— Так то ж на сносях, тогда живот мешал, все вперед меня пытался к тебе прикоснуться, а теперь-то что?

— Как желаешь.

Беатриса права, чем только не станешь занимать себя во время скучных осад. Тем более за ребятами всегда приглядят мамки да няньки. А я так считаю, чем бы императрица себя ни тешила, лишь бы со своим законным мужем.

После холодной, снежной зимы в Италию пришла роскошная весна, а потом невероятно жаркое лето. Я вообще не переношу жару, кожа мгновенно краснеет и даже покрывается волдырями. В такую пору нечего и думать надеть на себя железо. Поэтому мы покинули душный Рим, для начала разместившись в своих палатках и шатрах на холмах, вблизи тенистых лесов.

Но на этот раз покоя не было даже в лесах, я по пять раз на дню бегал купаться к реке, но одежда моментально сохла, и облегчения было недолгим.

Мы планировали начать поход против Сицилии в сентябре, поэтому не было смысла распускать войско. Лето оказалось не только жарким, но и невероятно засушливым, но в августе вдруг небо потемнело от туч, и грянул долгожданный ливень. Счастливые, мы мечтали, что жара вот-вот сдаст свои позиции и сделается хоть сколько-нибудь прохладнее. Ливень закончился так же внезапно, как и начался, оставив после себя глубокие лужи и забрызгав грязью палатки. Мы сушили промокшие вещи, вспоминая недавнее светопреставление и, разумеется, понятия не имея о несчастье, ожидавшем нас впереди. На следующий день вода в лужах прогнила, так что стало не продохнуть от смрада.

Что такое смрад для людей военных? Выпущенные кишки воняют так, что невольно хочется сказать пострадавшему, чтобы немедленно заправил их обратно. Висельники обделываются, что же говорить о том, как воняет поле боя, тем более, если оставить на нем незахороненные трупы в жаркое время…

Женщины стали больше пользоваться лимонной и розовой водой, пропитывая свои платки, слуги быстро выгребли или засыпали самые зловонные лужи, ситуация более-менее стабилизировалась. И вдруг мне докладывают, что в обозе помер молодой парень — слуга, доглядывающий за провиантом… Случай вроде как обыкновенный, но обнаруживший утром труп копейщик поднял тревогу, предупреждая всех о том, что лагерь посетила чума, или моровая язва. Он в детстве уже видел нечто похожее, когда родители чудом успели вывезти его, маленького, из зараженной деревни. Кожа бедняги действительно оказалась покрытой гнойниками, лицо почернело.

Палатку сожгли вместе со всеми вещами покойного и живущего с ним соседа копейщика. Последний сетовал на превратности судьбы до самого вечера, ночью заболел и к утру помер. С того дня страшная гостья принялась заглядывать в палатки, выбирая новые жертвы. Тела мы сжигали, вещи тоже, монахи служили мессу за мессой — все впустую. Понимая, что на кону жизнь супруги и двоих детей, один из которых — совсем кроха, а второй — реальный претендент на престол, я выставил вокруг нашего шатра кордон, запретив кому-либо входить и выходить, разнося заразу.

Каждый день начинался с похорон и продолжался тем же самым. Приглашенные лекари в шлемах, похожих на птичьи головы, изнуряли людей бесполезными кровопусканиями и требованиями немедленно перенести палатки в более здоровое место. Мы состригли волосы, день и ночь окуривая себя ладаном, но все же, но все же… в первую неделю эпидемии умер мой кузен Фридрих Швабский, отдали Богу души епископы Пражский[135], Люттихский[136] и Верденский…

Мы перебрались в Апеннинские горы, преследуемые моровой язвой, или чумой, как ее еще называли. Кто-то сказал, что горный воздух способен прогнать любую заразу, что горцев якобы никогда не посещали эпидемии… и вот, у меня на руках мой лучший друг, мой умирающий друг, одержавший некоторое время назад неслыханную викторию, Райнальд Дассель. Мой добрый ангел, мой демон, мой друг и сподвижник. Он умирает, а я ничего не могу сделать. Даже умереть за него. Только стоять на коленях и плакать, только молиться и еще обещать, что выполню его дурацкое завещание, длинный список что и кому. Как обычно, Райнальд был уверен в себе и, можно даже сказать, бодр. Он исповедовался, попрощался со всеми, кто не побоялся подойти к его одру. Бедный, бедный мой друг — богатый, невероятно влиятельный человек, он умирал на пыльной дороге, точно обычный бродяга. И сами мы были не лучше бродяг. Империя молодых. Войско напуганных детей.

Весть о постигшем нас несчастье летела впереди, мы достигли Пизы и дальше прорывались сквозь охваченные пожаром восстания города, пока недалеко от крепости Понтремоли не оказались в кольце противников. Налетев неожиданно, ломбардцы сначала напали на обоз, убивая живых и умирающих, в то время как пехотинцы расстреливали нас из луков. Так, в один день без всякой войны полегла большая половина имперского войска. С мечом в руках я оборонялся от подступавших врагов, защищая императрицу и детей. Рядом упала толстая нянька, сраженная сразу же десятком стрел, молодая служанка тихо осела у моих ног с проломленной головой. Я отбил мечом стрелу и пропустил камень, который ударил в шлем, мир качнулся, я постарался сохранить равновесие, но в этот момент на меня насели сверху. Рывок, еще, я зарычал, силясь подняться на ноги, помню, как вскрикнул мой Генрих, я дернулся, сбрасывая с себя то ли живого, то ли мертвого верзилу, и тут же сверху на меня свалилась тяжелая сеть. Я заорал что было силы, пытаясь докричаться до кого-нибудь из моих людей. Вооруженный детина с закрытым лицом, прыгнул передо мной, замах, меч рубанул воздух, опустившись, точно топор дровосека, в то место, где секундой назад была моя нога. Я попытался высвободиться, а он сделал выпад вперед, намереваясь попасть мне в подмышку. Новый удар, на этот раз лезвие блеснуло почти у лица, он наступил ногой на сеть и вдруг рухнул на меня, придавливая своей тяжестью. Выбравшись из-под накрывшей меня туши, на ходу освобождаясь от сети, я увидел Беатрикс, которая, не обращая на меня внимания, безуспешно пыталась извлечь свой тонкий меч из шеи трупа. Почему не обращая внимания? Так бой же, а она вдруг осталась совсем без оружия.

Детей мы нашли живыми и, можно сказать, не напуганными, под одной из перевернутых телег, должно быть, кто-то из служанок успел перед смертью запихнуть их туда. Уже даже не хороня погибших в этом бою, мы тупо продвигались в сторону Павии, где нас любили и где мы могли рассчитывать на радушный прием.

Теперь я начал понимать, что Кремонская лига — не пустые слова. К союзу подключился Милан, Парма, долгое время сохраняющая мне верность Лоди, последнее было особенно обидным. Едва добравшись до Павии, я получил письмо из крепости Треццо на Адде, где хранилась имперская казна и ценности, принадлежащие Италии. Два месяца Треццо выдерживала осаду, два месяца я слал письма в Германию, убеждая князей прислать подмогу. Результат — не пришло ни одного полка, ни одного-единственного отряда. Уцелевшие защитники крепости были брошены в тюрьму Милана, а сокровища потонули в бездонных карманах бунтовщиков.

Все, что я мог сделать в этой ситуации, — предать изменников имперской опале, объявив им войну. Войну, которую я мог и не начать. Что же до Германии, мою родину раздирали междоусобные войны. Саксония была недовольна Генрихом Львом до такой степени, что была создана специальная коалиция для борьбы против кузена. Самое печальное, что ядро этого сообщества составляли Альбрехт Медведь, Вихман, зять Людвиг, и непонятно как затесавшийся в компанию заместитель покойного Райнальда, Филипп. То есть все они оказались втянутыми в борьбу, из-за которой не могли прийти мне на помощь.

Мало этого, лихорадило Зальцбургское архиепископство, кёльнские рыцари отправились сражаться с Генрихом Львом, в то время как мой младший брат Конрад Рейнский вместо того, чтобы мчаться в Италию, вдруг развязал борьбу за Кёльн.

Пришлось использовать то, что было под руками, собирая новое войско из итальянских городов Павии, Навары и Верчелли. Пришли со своими дружинами граф Гвидо Бьяндрате, маркграфы Конрад Монферратский[137] и Опицо Маласпина. После наших первых вылазок Кремонская и Веронская лиги торжественно соединились, войдя в состав Ломбардской лиги. Шестнадцать прекрасно укрепленных городов. Это было уже слишком.

Весной 1168 года миланцы и генуэзцы, разумеется, без разрешения, основали новый город, названный Алессандрией в честь папы Александра! Новый город еще не имел достаточно стен, и было бы несомненной удачей, решись поганец поселиться в нем. Уж что-что, а тут бы я из кожи вон вылез, сыскал и людей и средства, сковырнуть негодную крепостишку. Александр был умным и, вежливо поблагодарив горожан, отказался переменить место жительства.

В общем, не было никакого смысла и дальше находиться в Италии, поэтому, собравшись и договорившись с графом Савойским[138] о проходе через его территорию, мы двинулись в сторону Германии, прихватив с собой имеющихся заложников. Пленников я собирался оставлять в городах, вместо подорожной оплаты. Добравшись до крепости Сузу, я был приглашен для переговоров, и, не предвидя худого, вошел в город в окружении тридцати рыцарей личной охраны. Беатриса так же хотела переночевать в доме местного градоначальника, как бывало частенько, но я-то шел не в гости, а на переговоры. Раздосадованная таким поворотом супруга осталась обижаться в шатре, я же обещал не задерживаться. И что же, ворота захлопнулись за нами с такой поспешностью, что можно было понять без объяснений — мы пленники.

Тут же выяснилось, что пленили нас не жители Сузу и не его подеста, преданный мне. Все они являлись заложниками коварных ломбардцев, проникших в крепость и теперь заманивших нас в ловушку.

Требования: отпустить всех имеющихся заложников. В случае отказа захватчики обещали вырезать всех жителей города и сам город разграбить и разрушить.

Заложников я им как раз и собирался отдать, тут противоречий не возникло. Другое дело — отпустят ли они меня, получив проклятых заложников, или нет, об этом следовало подумать особо. В конце концов один из моих рыцарей предложил обменяться одеждой, по счастью, он тоже был рыжим и вполне мог сойти за меня. Выйдя к ломбардцам я и еще пятнадцать человек свиты сообщили, что Фридрих I выдаст пленников на рассвете, что же до нас, если это не противоречит планам наших милостивых хозяев, мы посланы в лагерь сообщить оставшемуся за старшего Бертольду Церингену, чтобы к назначенному времени он построил всех имеющихся в лагере заложников у входа в город. Нас отпустили, а на следующий день мы и вправду обменяли заложников на оставшихся шестнадцать, не представляющих ценности в этой войне, но бесконечно дорогих мне людей.

Глава 47 Черный кот

И вот я снова в Германии. Первым делом разобраться с моим драгоценным наместником Генрихом Львом, ставшим за эти года еще могущественнее и влиятельнее. Впрочем, пока я был в Италии, чихать я хотел на его властолюбивый характер, теперь же — два медведя не уживутся в одной берлоге. Сравните хотя бы военную мощь кузена и мою? Сравнение не в мою пользу. Подойдем к делу с другой стороны, одного присутствия Генриха Льва в Италии довольно, чтобы враги покинули поле боя, сверкая пятками, Генрих мне нужен, пока он поддерживает мое правление, а я ему, чтобы прикрывал его перед недовольными князьями. А посему я просто обязан упразднить ненавидящую его коалицию.

Я отправил три письма, адресованных чертовой коалиции, и еще два личных, одно Вихману — то же мне поп выискался, громит чужие церкви по чем зря, осаждает крепости, выжигает деревни, а еще говорили «тонкая кость»! И Людвигу, мужу Юдит, тоже написал, чтобы бросали это поганое дело, и спешили ко мне на ближайший рейхстаг. Решим вопрос мирным путем, никто обиженным не уйдет. В былые годы и одного имперского посланника хватило бы, а тут, я ждал, а они игнорировали и просьбы и прямые приказы.

Что же, сами напросились, первые делом назначил новым архиепископом Кёльна Филиппа Хайнсбергского, пусть братик локти кусает. Это, кстати, соответствовало завещанию Райнальда.

Филипп, не будь дураком, сразу же прекратил безобразить в чужих землях и вышел из коалиции. После чего я призвал всех зачинщиков к ответу, предъявив им нарушение мира, а заодно и обвинил во всех итальянских неудачах. Потому как, если бы не их глупая война, Генрих как обычно, пришел бы ко мне на помощь, и мы бы не потеряли столько людей. После чего нарушители мира, включая и нового кёльнского архиепископа, должны были за свой счет восстановить все разрушенное на земле кузена. В благодарность за скорый и праведный суд я попросил Генриха Льва вернуть мне подаренный ему некогда Гослар с серебряными рудниками. После чего он сообщил, что собирается совершить паломничество в Святую землю, поручив мне охранять его владения.

Нет ничего проще, пишите указ: «Земли благородного паломника неприкосновенны, тот, кто посмеет посягнуть на них, будет изгнан из Империи». Хорошо быть императором и сочинять законы.

Далее я приступил к перераспределению ленов, ведь в этом походе полегло множество доблестных рыцарей, лены освободились, и у меня появилась возможность вознаградить самых преданных из своих вассалов. Список ленов был долог, и я здесь не стану перечислять всего, скажу только, что, так как кузен Фридрих, сын дяди Конрада, умер бездетным, его лен, то есть мою родную Швабию, я передал своему четырехлетнему сыну Фридриху, с тем чтобы до совершеннолетия самому управлять имуществом на правах регента. Пусть в Швабии всегда будет герцог Фридрих.

И еще хорошая, нет, прекрасная новость — как раз к рейхстагу, Беатриса подарила мне вторую дочку, Гизеллу![139]

Я обожаю своих детей, буквально души в них не чаю. Но дочка — это не просто ребенок, это возможность заключить союзнический договор, закрепленный помимо пергамента с печатью династическим браком, неразрывными узами крови. Многие мои друзья чураются девочек, а вот я знаю: дочка — это здорово!

Повсеместно на территории Германии лены переходили к своим новым хозяевам, а семьям погибших назначались щедрые пенсии.

А потом вдруг новый подарок — Господь в терпении своем соизволил забрать папу Пасхалия, так что замаячила надежда найти общий язык с Александром, преодолев раскол. В прежние времена помешать в этом мне мог только неукротимый Райнальд, теперь мешал я сам, точнее, моя подпись под договором 65-го года, согласно которому я обещал принять того папу, который будет избран после смерти Пасхалия. Эпигона звали Каликст III, и теперь я должен был послать ему свои традиционные поздравления.

Впрочем, на этот раз я просто не имел права упустить шанс преодолеть схизму, в конце концов, с нее все началось, конкретно с того злополучного дня, когда Виттельсбах напялил краденую мантию на нашего главного осведомителя в Ватикане, Оттавиано ди Монтичелли, сделав его папой Виктором IV. А теперь я терял Италию, которая не признавала ни Виктора, ни Пасхалия, ни Каликста.

Ломбардская лига полностью подчинялась Александру, а стало быть, пока я не помирюсь с последним, не было ни малейшей возможности восстановить былое величие. К слову, лига перегородила все дороги, не пуская в Италию немцев, если, конечно, те не были облачены в сутану, и что самое неприятное, почти полностью прекратился сбор налогов!

Оставалось последнее — либо я мирюсь с Александром, либо все летит в тартарары. Первым делом нужно было сообщить о переменах в имперской политике самому папе. А как это можно сделать, не привлекая всеобщего внимания? Я пригласил к себе двух аббатов монастырей Сито и Клерво, отличавшихся от прочих смертных тем, что, согласно донесению моих шпионов, оба состояли в теснейшей дружбе с его святейшеством. После чего больше часа обсуждал с ними различные вопросы, связанные с церковью. Не было никакого сомнения, что вся встреча будет дословно передана папе, во всяком случае, оба святых отца отбыли к своему благодетелю, едва я отпустил их с подарками из замка.

Далее я вызвал к себе Эберхарда, которому всецело доверял. Вместе с ним мы придумали такую штуку: он, Эберхард Бамбергский, отправится к Александру в сопровождении свиты и с имперским посланником. Понятное дело, лига тут же развернет посла, что же до Эберхарда, никто не запрещает священнику ехать к папе римскому. Когда же он доберется до места, у него, благодаря этой дорожной неприятности, появится возможность, разговаривая с Александром, не отвечать на прямые вопросы, отговариваясь тем, что не уполномочен проводить переговоры. Де, император послал своего человека, а он — Эберхард — только взялся провожать, поэтому и никакого письма от Барбароссы у него нет и не могло быть. На словах же он может описать интересующий императора вопрос следующим образом: в июне 1169-го четырехлетний Генрих был избран королем Германии, при этом, из-за молодости лет, ребенок не мог давать клятву на Евангелии и не подписывал Вюрцбургские постановления, а стало быть, не обязан блюсти верность имперскому папе. Тем не менее он законный король. А теперь сам вопрос: если Генрих согласится признать папу Александра, пожалует ли тот ему на радостях корону Империи?

Когда же очень заинтересованный папа спросил напрямик, готов ли признать его сам император, Эберхард, вытаращив свои огромные кошачьи глаза, сообщил, что не может этого знать. Возможно, им бы удалось достичь разумного компромисса, но в это самое время в зал для аудиенций ворвались представители лиги, требующие, чтобы все переговоры происходили при них.

В общем, ничего не получилось. А какая была возможность все починить! Меж тем из Саксонии вновь пришли тревожные вести. Генрих Лев вторгся на территорию Магдебурга, где правил Вихман, и произвел там серьезные опустошения. Нормально, а ведь я их только что мирил. Теперь придется снова прыгать в седло и нестись побитого Вихмана успокаивать, потому как, если он кликнет не меня, своих дружков, те пойдут ломать бока Генриху, а там и до большой беды недалеко.

В седло — это хорошо, хорошо бы… опять разыгралась проклятущая подагра, врачи предписывают тепло и покой, а какой с таким образом жизни может быть покой? М-да…

— Приказ: построить на всех основных маршрутах в Германии небольшие замки, в которых можно было бы отдыхать, не подвергаясь риску обморозиться где-нибудь в поле или лесу.

Ну вот, посетовал на жизнь и поехал, черт с ней, с подагрой, передвигаться можно и в карете. Просто как раз в это время Беатриса родила четвертого сына, Оттона[140], и я надеялся подольше побыть в кругу семьи. Размечтался!

Послы докладывают, Англия и Франция разорвали дружеские отношения, и в воздухе снова запахло войной. Произошло это из-за убийства в Кентербери канцлера Англии Томаса Бекета[141]. Все единодушно обвинили в злодеянии Генриха II, да он и сам не скрывал злорадства. На моей памяти их конфликт с Бекетом продолжался уже лет шесть. Поняв, что все обвинения правомочны, король Франции потребовал от папы Александра, чтобы тот отлучил убийцу от церкви, вместо ответа его святейшество устроил себе недельный пост в монашеской келье. Выжидал, должно быть, старая сволочь, пока посланникам Людовика надоест караулить под дверью. Воспользовавшись случаем, я написал его величеству, что разделяю его праведный гнев и уверен, что имперский папа проклянет Генриха в самое ближайшее время. Империя же готова поддержать Францию в ее стремлении развязать против Англии священную войну.

После этого письма события начали развиваться с понятной поспешностью, маленькая Франция просто не могла в одиночку противостоять хорошо вооруженной Англии, король жаждал союза. Мы встретились 14 февраля 1171 года в местечке Максэ-сюр-Вэз западнее Нанси. Какие-то вопросы можно было решить росчерком пера, какие-то были улажены после тех или иных уступок. В результате мы составили совместное послание к папе Александру, так как еще жила надежда, что удастся договориться с ним. Кроме того, мы условились о браке моего Фридриха с одной из дочерей Людвига, какой — лично мне без разницы, пусть мальчик сам решает.

Как выяснилось позже, в то время когда я вел переговоры с Людовиком, Александр беседовал с послами Генриха. В результате помолвка Фридриха с французской принцессой была расторгнута, под угрозой немедленного наступления Англии. Так что я тут же все переиграл, отправив в Византию предложение, помолвить любого из моих сыновей с одной из дочерей Мануила. Переговоры вел мой лучший дипломат, канцлер Кристиан фон Бух. Расстроенный слишком долгим ожиданием ответа от Александра, Мануил схватился за эту возможность, порвал контакты с Ломбардией, после чего удалось договориться с генуэзцами, что они перевезут императора со свитой и войском в Италию водным путем, в обход наземных постов ломбардцев.

Мы задействовали этот вариант, когда летом понадобилось отправить в Италию архиепископа Майнцского Кристиана. Союзники так ловко доставили его в Тоскану, что ломбардцы поняли, что произошло, когда он уже активно вел переговоры с местной знатью. И, в частности, заручился поддержкой маркграфа Монферратского, крепости которого были атакованы ломбардцами, едва только стало известно, что он ведет переговоры с императорским посланником. В результате добрейший маркграф был вынужден подписать позорный для себя мир с Ломбардией, а наше посольство снова прогорело.

Во время всех этих бесконечных переговоров и тревожных ожиданий в Высоком Штауфене тихо умер мой старший сын Фридрих Швабский. Врачи удивлялись, как столь больной ребенок сумел протянуть так долго. В то время я запретил себе предаваться унынию, заперев боль утраты в глубокий схорон, чтобы однажды она, сломав все двери и запоры, набросилась на меня сошедшим с ума узником. Не объявляя рейхстага, я в приказном порядке назначил швабским герцогом трехлетнего Конрада, с той единственной оговоркой, что управлять леном он будет под именем Фридрих VI. Швабии нужен свой Фридрих.

Теперь мне не оставалось ничего иного, как любыми силами собирать новый поход в Италию.

В конце зимы 1172 года Беатриса произвела на свет здорового мальчика, который тут же получил освободившееся имя Конрад[142]. У моего отца был младший брат Конрад, стало быть, и у нового Фридриха Швабского будет. Пусть все повторится, но будет лучше. Я же взял себе два года на подготовку к походу. Цель — полное уничтожение Ломбардской лиги, в идеале преодоление раскола (либо мы изыщем способ помириться с Александром, либо ликвидируем его).

Римский сенат теперь был на нашей стороне, пизанцы обещали свою помощь, одновременно с этим епископ Вормсский Конрад[143] договорился с Мануилом о том, что Византия не станет поддерживать моих противников в Италии. В общем, воспользовавшись относительно свободным от переговоров временем, я пошел против польского князя, отказавшегося соблюдать соглашение 1163 года. Было необходимо проверить заново набранное войско в деле, но перепуганный князек выехал на встречу с извинениями и обещаниями впредь не отступать от данных клятв.

На обратном пути меня неожиданно настиг гонец, сообщивший о кончине моего доброго друга Эберхарда. Я тут же отправился во Франконию, надеясь попасть на похороны, но успел лишь на заупокойную мессу. Бедный мой друг, может быть, это и к лучшему, что я не видел тебя мертвым…

На обратном пути я завернул в Тюрингию, к Людвигу и Юдит. Навстречу мне вышла моя прекрасная сестра, на плече которой гордо сидел мамин кот!

— Здравствуй, Юдит! — Я не отрывал глаз от черного котищи с приметными голубыми глазами. — Здравствуй, Сарацин!

Живым воротником кот стек с хрупких плеч Юдит и, подойдя, потерся о мой сапог.

— Надо же, ты еще помнишь нашего Сарацина, — рассмеялась ландграфиня. — Но это не Сарацин, кошки так долго не живут, это его пра-пра… все равно запутаюсь.

Я бережно поднял кота под живот, вглядываясь в его волшебные голубые глаза. Кот не то что не испугался, а был совершенно спокоен, точно знал меня всю жизнь и понимал, что уж кто-кто, а Фридрих Гогенштауфен не способен причинить ему зла.

— Фридрих! — Одетый в охотничий костюм, Людвиг выглядел, пожалуй, даже более молодым, чем в нашу последнюю с ним встречу. — О, Эберхард вернулся! — Он радостно потрепал кота по холке, приглашая меня к столу.

— Эберхард? — я чуть не выронил кота.

— Ну да, Эберхард Бамбергский обожал наших котов, как приедет, так вином его не пои, дай котейко потискать, — он добродушно рассмеялся. — Вот младшая Юдит и назвала котенка Эберхардом.

Когда Людвиг произнес «младшая Юдит» я снова вздрогнул, и тут же увидел черноволосую девочку, как две капли воды похожую на Юдит маленькую, на нашу маму… значит, моя сестра выполнила свою миссию, и Юдит продолжит свой триумфальный путь по земле. Значит, будет процветать прекрасная Тюрингия, Швабия, Германия, а вместе с ними и вся Империя! Потому что…

Кот Эберхард расположился в огромном кресле у камина, где, по словам Юдит-старшей и Юдит-младшей, любил сиживать наш друг Эберхард.

Несколько позже. Полагаю, что в Рождество, у Юдит я был глубокой осенью, а Рождество проводил вместе с семьей в Аугсбурге, к нам на огонек впервые после своего паломничества заглянул Генрих Лев.

— А ты знаешь, что Эберхард Бамбергский завещал все свое состояние маленькой Юдит Тюрингской? — поинтересовалась, примеряя привезенные ей из Святой земли бусы, Беатриса.

— Снова вместе Юдит и черный кот.

Глава 48 Дела житейские

Подагру лучше всего лечить в целебных источниках, таковые есть в Аахене, любимом городе императора Карла, нашего нового святого. Пока же я восстанавливаю силы, архиепископ Майнцкий захватил города Сполето и Ассизи и еще несколько незначительных крепостей, что называется, по дороге. Весной, вместе с венецианцами, осадил на целых шесть месяцев Анкону, он с суши, они, соответственно, с моря. Кристиан не столь умен, как Райнальд, не столь силен и бескомпромиссен, но свое дело знает. Вот только никак не может помирить Пизу с Генуей. Пока в миротворца играл, говорят, уйму народа до смерти запытал, что ни день — приходят жалобы. На Райнальда тоже постоянно ябеды слали, но на этого что-то уж зачастили. По всему выходит, пора уже мне лично с Италией разбираться. Отдохнул.

Хотя тоже ведь не бездельничаю, ну, жену, детей на воды вывез, пусть потешатся, лето. Осень пересидели в резиденции Карла, а к Рождеству в Вормс — на очередной рейхстаг. Открыл, все честь по чести, только приветственную речь зачитал, гонец из Тюрингии челом бьет. Сыновья Альбрехта Медведя в вотчину Людвига и Юдит забрались. Тьфу ты, пропасть. Что им неймется? Я Вихмана за себя председательствовать поставил, а сам в седло и… Какое там, мои архиепископы, епископы, маркграфы, графы — словом, вся честная компания — заседания остановили и, как были в парадной одеже, на «медвежью охоту»: ату медведей!!!

Чудо, что почти никого не поубивали, Генрих Лев только, летя через лес, за сук плащом зацепился, с коня грохнулся да дорогое сюрко о терновник изодрал, оттого осерчал не на шутку, с такой злобной рожей налетел на мародерствующих солдатушек, те только и могли, что на колени попадать. Не иначе как решили, что черт лесной на них выскочил. В общем, на том малая война и завершилась. Мы же всей честной компанией к Людвигу в гости нагрянули. А я, воспользовавшись случаем, там же хофтаг провел, благо все в сборе, призывая князей к участию в новом итальянском походе.

* * *

Никто нынче не хочет в Италию. Все больше отговариваются, кивая на срочные дела, в лучшем случае предлагают деньги. Нужно как-то привлечь внимание, появился бы какой ни на есть знак свыше, какой-нибудь святой монах, который вроде Бернара из Клерво, который провозгласил бы грядущий поход священным… еще бы сильного сторонника вроде Мануила. А правда, что если Мануил самолично приехал бы к нам, скажем, на Пасху? А что, две Империи мирно шествуют рука к руке, венец к венцу… красота.

* * *

Разумеется, император Византии отказался ехать в Германию, собственно, раньше надо было думать. Но торжественное шествие мы все-таки организовали в Аахене. Теперь этот город получил статус столицы, а то перед другими правителями неудобно, у всех есть, а мы чем хуже? В золотых коронах впереди процессии мы с Беатрисой и юный Генрих между нами. Далее архиепископы, епископы, светские князья. И наконец, жемчужина праздника — послы султана Саладина[144]. Послы подлинные, дары от них тоже всамделишные, преимущественно из Египта, родины султана. В этот раз восточное посольство пришлось как нельзя лучше, потому как все их видят, всяк примечает. А чего припожаловали — секрет.

Для ближников, да верников никакой не секрет — мирный договор явились подтверждать. Для всех прочих невероятная новость: султан одну из дочерей императора в жены своим сыновьям просит, а император думает. Вера-то разная.

Толпе на площади развлечение, все сразу же сделались хитрожопыми политиками и так, и эдак ситуацию крутят, языками щелкают да под пенное пиво разговоры разговаривают о том, перейдет ли Саладин с сыном в христианство, обасурманится ли принцесса. И чем выгоден сей брак.

По большей части новое войско пришлось набирать из брабандзонов — разбойников, грабящих на проезжих дорогах. Всего восемь тысяч человек. Ну да, если одни готовы платить, лишь бы не идти, другие за эти самые деньги как раз обязуются сражаться. Эти ребята, конечно же, штука ненадежная, но я буду молиться, чтобы на поле боя их никто их у меня не перекупил.

Тем временем Генуя переметнулась к королю Сицилии, я было обиделся, а потом, чем черт не шутит, тоже заслал посла к Вильгельму II. А что, установи я мир с Сицилией, мы бы лигу с двух сторон прищучили. Не получилось. Но да попытка — не пытка, в следующий раз не оплошаем. Идея-то ведь хорошая.

Меж тем Александр через короля Франции мне снова письма мира шлет: «вернись, я все прощу». Я бы и вернулся, да как? Удалось бы на время оттеснить папу от лиги, а то как бы из папиной горницы прямехонько в темницу к своим злейшим врагам не угодить.

Другое плохо — время работает не на нас, за столько лет народ вполне себе привык к церковному расколу, одни верят в имперского папу, другие — в Александра и воевать за правое дело никто, кроме наймитов, не согласен.

Глава 49 АлесСандрия — глиняный город

Первое, что мы сделали, перешагнув через Альпы, — осадили проклятую Сузу. Рассчитайтесь ка за предательство, любезные сеньоры. Ибо это я сначала думал, мол, в Сузе меня в плен лига захватила, сумели бы они это сделать без пособничества местных? Так, чтобы ни один человек знака не успел подать, о ловушке предупредить. Все предатели, все заслуживают наказания.

— Виттельсбах, крепостишку видишь?

— Неслепой.

— Что скажешь?

— Да ты смотри, какой ров, какие стены! Месяц работы, не меньше.

— Приступай!

Верный глаз у моего Отто, ровно четыре седмицы держалась крепкостенная. После чего ребята наслаждались грабежом и сузскими женщинами. По окончании веселья я велел гнать всех к черту и город был предан огню.

Следующая цель — крепость Асти, тут мы не больше недели ковырялись, жители сами догадались добровольно открыть ворота перед императорскими войсками.

Один за другим в наш палаточный лагерь начали съезжаться верные Империи маркграф Монферратский, графы Бьяндрате, представители Павии… все они и многие другие, чьих имен я ныне и не припомню, вставали теперь под императорские знамена.

Далее по плану новый папский город Алессандрия, тот самый, что построен без моего разрешения.

— Видишь крепость, Отто?

— Никак нет, Фридрих. Никакой крепости не вижу.

— А что видишь?

— Крыши соломенные, вал глиняный, неровный, яма подо рвом длинная, кривая.

— Долго ли провозимся?

— Дня три, и это из расчета, что изгваздаемся тут к крещеной матери, так что день на штурм, день на стирку и еще день, чтобы постиранное высохло.

— Приступай!

Просчитался Отто, обманулся на этот раз верный друг. Впрочем, кто мог знать? С небес вдруг нежданно-негаданно ливмя полило. Неделю водные потоки не прекращались, глина размякла, вступишь — сапог точно в болото уйдет. На конях не проедешь, пешком не пройдешь, осадные башни вязнут — в общем, ужас, а не осада. Пока возились, зима настала, да такая холодная, словно мы ее с собой на собственном горбу из Германии через Альпы переправили.

Лига задерживает наши фуражные отряды, в лагере голод, на бескормице пали лошади. Через широкий ров с величайшим трудом перелетали тяжелые камни, едва достигая ближайших домов. Ответные подарочки так же практически не долетали до цели. Наконец Отто придумал прокопать под валом ходы, но когда наши люди вылезли из-под земли в Алессандрии, их там уже встречали вилами и пиками те, кто не нашел смерть в бою, были заживо погребены под землей, так как ходы обрушились. Эта операция разом положила триста человек. А меж тем разведка донесла о приближении войска лиги, собственно, они пришли бы и раньше, если бы по нашему примеру не взялись прежде уничтожать посевы вокруг Павии.

Пришлось уходить, не завершив дела. Тем не менее недалеко от крепости Вогеры мы-таки не сумели разминуться с ломбардцами, приблизившись друг к другу на расстояние полета стрелы. Помню, отлично было слышно ржание лошадей и скрип телег, мы стояли и смотрели на своего врага, а враг смотрел на нас. Молча, понимающе, не зная, что произойдет дальше. Мы были измучены шестимесячной осадой, но над нашими головами развевались непобедимые знамена Империи. Они свежие, отдохнувшие, имеющие численное превосходство. Одна стрела, одно брошенное пьяной рожей оскорбление и… мы двинулись одновременно и молча проследовали каждый своей дорогой.

Нет, не так все было. Подобный, чисто мистический исход, пожалуй, способен вдохновить лишь придворных поэтов, на самом деле… Вдруг со стороны ломбардцев мы заметили всадника с белым платком на копье, за который верный знаменосец нес стяг маркграфства Маласпина.

— Это мой отец, — протиснулся молодой Опицо Маласпина, присоединившийся со своим отрядом к императорскому войску во время осады Асти.

— Ваше величество! — приметил меня среди толпы зоркий Лоренцо Маласпина. — Дозвольте перемолвиться с сыном?

— Милости просим, маркграф, — я сделал приглашающий жест, и Маласпина-старший и сопровождающий его знаменосец со спокойным достоинством приблизились к нам.

— Мама велела тебе кланяться и передать, что твоя наложница родила бастарда. Я думал, это важно, потому как Конрад уже вряд ли вернется из застенок лиги. Понимаете, ваше величество, у моего Опицо был сын Конрад, но полагаю, что он уже давно на небесах. А потом жена подарила ему кряду пять девочек. Если мы не примем этого мальца, то останемся без наследника… Простите нас, ваше величество, но дело действительно безотлагательное.

Я пожал плечами.

— Ты рекомендуешь мне признать мальчишку своим сыном? — Опицо непонимающе обвел взглядом внимательно слушавших весь разговор рыцарей, ища одобрения.

— Так он же и есть твой сын! Все лучше, чем отдавать все зятьям. Вот и император тебя поддержит. Я понимаю, ваше величество, что сие малость не законно, но, возможно, в качестве исключения, за верную службу?..

Я кивнул, и, очень довольный собственной находчивостью, Лоренцо Маласпина, как ни в чем не бывало, отправился в свой лагерь. Вот так закончилась эта странная встреча.

Мы встретились с лигой 16 апреля 1175 года у крепости Монтебелло, где совершенно неожиданно на переговоры с нами вышел маркграф Монферратский, предложив заключить перемирие: «вассалы в качестве вассалов, а вольные горожане в качестве вольных горожан». Но перемирие перемирию рознь, мы выделили по три человека с каждой стороны, дабы они решили, на каких условиях будет подписан договор. В случае, если бы совещающиеся зашли в тупик, консулы города Кремона были избраны в качестве третейского судьи. Я поклялся, что исполню любое их решение, то же сделали представители лиги. Оставалось ждать. Что греха таить, мое изрядно потрепанное войско могло бы не выдержать следующего боя, так что, благополучно добравшись до Павии, я рассчитал всех наемников и отправил по домам тех, кто желал вернуться.

Теперь о соглашении, я требовал немедленного разрушения города Алессандрия, ибо он мне — как чирий на известном месте. Лига стояла за город и предлагала, чтобы я заключил с ним отдельное перемирие. Я желал сохранить в силе все Ронкальские постановления, лига требовала сократить права императора до того размера, какими они были во времена Генриха V, и платить вместо утвержденных налогов единовременный сбор по случаю коронации. То есть вообще ничего! Мало этого, ломбардцы имели наглость потребовать, чтобы я подчинился Александру. Перед консулами Кремоны стояла непростая задача — подобрать такие условия, на которые без ущемления собственного достоинства пошли бы обе стороны.

Повозившись со всеми этими «за» и «против», кремонцы наконец предъявили текст соглашения, который заранее обязались подписать обе стороны. В соглашение значилось, что права императора урезаются до тех границ, в которых они были во времена Генриха V, но за мной остаются те привилегии, которые со времен Ронкальского рейхстага не были мной пожалованы или проданы. За это я должен был признать лигу законной. Построенный против моей воли город Алессандрия подлежал уничтожению, его жителям следовало уехать с вещами и скотиной, у кого она есть, в те места, где они жили прежде. Про мое примирение с Александром не было сказано ни слова, так что я тут же подписал мирный договор, который тут же разорвали представители лиги. За что я назвал их клятвопреступниками и потребовал, чтобы они явились в императорский суд.

Глава 50 Иудовы сребреники и новые потери

Положение хуже некуда — войско распущено, сам сижу в Павии, письма строчу. Беатриса требует немедленно возвращаться в Германию, дабы не подвергать опасности детей. Но если уеду сейчас, Италия будет потеряна, а вместе с нею Империя! Броситься в последний бой… Нет, я еще из ума не выжил. Что остается? Найти силу, способную остановить лигу? Кого я имею в виду? Папу Александра!

Сказано сделано, через архиепископа Павии удалось отправить письмо папе, тот немедля прислал для переговоров трех своих кардиналов, с которыми общались архиепископы Кёльнский и Майнцский. На первый взгляд эта встреча не дала ровным счетом ничего, так как Филипп и его ставленник Готфрид Вюрцбургский[145] просили представителей Ватикана заставить лигу выполнять решение третейского суда, а те справедливо требовали, чтобы я прежде помирился с папой. Уверен, что Александр расценил все верно, признав встречу в Павии началом переговоров о прочном мире. А как же иначе?

Меж тем лига продолжала опустошать мои владения, равно как и лены моих сторонников, те просили помощи, а я продолжал сидеть пнем, дожидаясь, когда мятежники доберутся и до моего горного укрытия. Прекрасно понимая, что помощи ждать неоткуда, я решился на отчаянный шаг, призвать Генриха Льва, находящегося в это время на озере Комо. Путешествие казалось опасным, но… С небольшим отрядом верных людей я отправился к кузену, заранее зная, что он не обязывался помогать мне в этом походе, что я не могу требовать, приказывать, угрожать, мало того — Генрих был зол на меня из-за Гослара. И вот теперь я должен был просить, нет, молить его о спасении!

Впрочем, обиды обидами, но ведь он тоже не дурак, сколько раз я уже спасал кузена Генриха, отказываясь разбирать жалобы на его милость, опять же, именно я узаконил два лена в его загребущих ручищах. Да и разве не я женил его на юной принцессе, в которую он теперь страстно влюблен? Отчего бы теперь ему не выручить меня еще раз?

Я вспомнил ту судьбоносную встречу, когда я, Виттельсбах, Райнальд, Отто рассказывали Генриху о своем сумасшедшем желании создать Империю молодых, когда я впервые назвал его братом и мы обменялись рукопожатием.

— Помоги мне, брат, если не ты, то я по-настоящему пропал, — я развел руками, тщательно подготовленные фразы разлетелись вспугнутыми птицами. Генрих молчал.

— …на карту поставлено дело всей моей жизни.

— Нет, — Генрих затряс головой, — в Италию еще раз, пропади она пропадом. Я не такой стойкий, как ты, я…

— Ты первый герцог Империи, сколько ты замещал меня, прикрывая спину? Мы верили друг другу. Все, о чем я тебя сейчас молю, приди со своим воинством, заслони Империю собственным щитом.

— Нет, Фридрих, брат, честное слово, уволь. Ну, хочешь, я дам серебра, наймешь себе новое войско… — в его словах слышалась неуверенность.

— Ты щит Империи, ты последняя надежда, — настаивал я.

— Золото, я дам тебе много золота! — перебил Генрих.

— Ты честь Империи, ты мой брат, одного твоего присутствия довольно, чтобы ломбардцы бежали сломя головы. Когда мы вместе — мы непобедимы.

— Я дам тебе… все, что хочешь, но, ради бога, не вынуждай меня! — Голубые воды озера Комо наблюдали эту сцену удивленно и печально. Горы делали вид, что им не интересно, но я знаю, слушали и запоминали на будущее.

— Во имя нашей прежней дружбы, во имя наших будущих побед. Твои враги всегда были моими врагами. Я не собираюсь заставлять или принуждать тебя, я протягиваю тебе руку — это рука утопающего, и я кричу, Генрих, спаси меня!

— Я не пойду и рыцарей не дам. Времена тревожные, какая уж там Италия, два герцогства, два, семья… золото, серебро, может, еще чего, только скажи, но не…

— Генрих! Брат! — не выдержав, я рухнул на колени. — Молю тебя как лучшего друга, как родственника. Спаси меня! Спаси Беатрису, детей — твоих племянников, спаси Империю!

— Да что ты! Встань. — Генрих бросился поднимать меня.

— Умоляю!!!

— Господин, корона сама упала к твоим ногам и скоро будет на твоей голове! — услышал я незнакомый голос и чуть не лишился чувств от стыда и обиды, Генрих пришел на встречу не один, за деревьями его ждали верные телохранители.

— Черт с тобой, приду и войско приведу, помогу чем уж смогу. Не за просто так, понятное дело, — Генрих воровски обернулся, — хочу назад свой Гослар. Вот.

Какое-то время я стоял, как громом пораженный, только что я валялся в ногах перед этим человеком и его люди насмехались надо мной. Я просил его спасти нашу общую Империю, построенную из юношеской мечты, из дружбы и верности. Генрих Лев мог сделаться спасителем отечества, запросто подарить мне свободу и жизнь. Я бы молился за его здоровье, я бы был благодарен ему и научил своих детей чтить доброго дядюшку Генриха, а в случае моей кончины кто, как не прекрасный Генрих Лев, должен был бы стать регентом при юном короле Генрихе? Я поднял его до небес и, теперь свалившись с этих самых небес, оказался в лавке ростовщика. «Вот цена твоей чести, серебряные рудники Гослара. Опять эти сребреники… вечно эти сребреники», — отчего-то подумалось мне.

Еле переставляя ноги, я побрел мимо, моля Бога лишь о том, чтобы не упасть теперь замертво на глазах этого человека.

— Так что же, Фридрих, ты ведь говорил? Так я пойду в Италию? Гослар мой?

— Ничего не надо. Ты свободен, герцог. Я справлюсь сам.

Нет ничего хуже разувериться в близком друге.

Я шел, и небо трещало над головой, то и дело разрываясь ослепительными молниями, земля дрожала от раскатов грома, а первые капли почему-то показались горячими, или это были мои слезы. Возможно, мне что-то кричали вслед, полагаю, кто-то из охранников его светлости пытался зазвать меня переждать грозу под раскидистыми ивами, возможно, сам герцог делал слабые попытки что-то объяснить мне, хотя бы проводить до места, где я оставил своих людей, но… А впрочем, захотел бы — докричался, удержал, объяснил, что я все не так понял, не то услышал, и я бы принял на веру любое похожее на правду объяснение. Но меня не остановили, не извинились, не сказали, в конце концов, что я оглох на старости лет и слышу не то, что мне говорят.

Все знают, как я предан своей семье, я бы простил, согласившись на старого дурака, 53 года — борода серебро в золоте.

Сев на коня, медленно поехал прочь. Скорее всего, меня о чем-то спрашивали, не помню. Ничего не помню, кроме горячего ливня. Я ехал, не подгоняя своего конька, ехал, думая, что мне очень жарко. Спешил ли я? Куда теперь спешить? Некуда. Подмоги все равно не будет. Возможно, Филипп и Кристиан и соберут сколько-то рыцарей, их не хватит для того, чтобы спасти мою Империю. Куда же я ехал? В Павию, защищать жену и детей — последнее, что у меня осталось.

— Почему же ты не отдал ему этот чертов Гослар? — не понял Отто.

Зубы ударились о край глиняной кружки, я сделал жадный глоток, обжигаясь колодезной водой.

— Он не должен был взять сребреники. Иуде не нужны сребреники, он бросит их на пол и повесится. Я не хочу, чтобы герцог, поняв свою ошибку, страдал.

— Чего? — Отто встряхнул меня за плечи, и я понял, что лежу посреди дороги, как когда-то лежал мой друг Райнальд Дассель. Только он был сильным, он бросил бы герцогу его сребреники, и герцог сделался бы иудой. А я не мог, только что на озере Комо я потерял брата и обрел врага, но производить новых иуд…

— Какие сребреники? У тебя бред? Господа, императору плохо!

— Иуде не будет место в царстве Господнем, а герцог… а Генрих Лев еще вполне может… снова… последний шанс.

По словам Отто, произнеся все это, я вырубился, так что ребята подумали было, что императора хватил удар. Не дождетесь, Барбароссы на дороге не валяются!

Глава 51 Новое войско — новые потери

Теперь я мог вести только маленькие войны против отдельно взятых городов. Конечно, люди были у Кристиана в Центральной Италии, они обеспечивали поддержание порядка, но в самом пиковом случае их можно было призвать для собственных нужд. За последние годы архиепископ Майенский заделался отменным рубакой, во всяком случае, в недавнем сражении с сицилийцами, прорвавшимися на нашу территорию, он не только отбил их атаки, но и взял славный трофей — 150 полных комплектов рыцарского снаряжения и столько же коней. А совсем недавно Филип собрал небольшое, но славное войско в Германии, правда, ради этих рыцарей, ему пришлось пожертвовать собственным архиепископством. Но да, все верну, дайте только Италию отстоять.

Войско прибыло к озеру Комо, где совсем недавно я потерял друга и брата. Но да что поделаешь, теперь нужно было как-то, минуя все посты и засады, добраться до благословенной Павии. Тысяча рыцарей и столько же пехотинцев! Если сравнить с прежними войсками — это, конечно, мало, но да могло и того не быть.

Неожиданно путь преградило миланское войско. Построенные в плотное каре пехотинцы по сигналу ощетинились копьями, создав заслон от наших всадников. Имперский авангард налетел на первую линию войск противника с такой стремительностью, что смел их к чертовой матери. А ведь это только идущая впереди конница! Не дожидаясь охраняющей обоз пехоты, воодушевленные первой легкой победой, мы рванули вперед, и тут навстречу нам вылетела спрятанная в засаде конница.

Вперед! Я рванул первым, с мечом против копья, копий, других мечей, против чертового полчища, против грамотных бойцов и всякого набранного вчера сброда. Лязг железа, крика раненых, ржание лошадей. Мы смели легкую итальянскую конницу и повергли в бегство стоящих за ними пехотинцев.

— Ура!!! Вперед, теперь только вперед! Отто, не отставай, выше знамя.

— Фридрих! Кароччо! Они построили новую знаменную телегу!

— Вперед! На кароччо! Даешь знамена на портянки!

Мы совершили ошибку, сильно оторвавшись от войска, вдруг оказались в кольце вооруженных специальными крюками пехотинцев, которые ловко цепляли наших всадников и опрокидывали их на землю. Пока я отбивался мечом, верного Отто уже стащили с коня, и он грузно в броне упал на имперское знамя, под копыта коней. Я бился над его телом, за его тело, за своего друга, даже не представляя, жив тот или уже помер. Дома у моего Отто прекрасная Агнес, сыновья Оттон[146], Ульрих[147], Людвиг[148], дочери София[149], Эйлика[150], Агнес[151], Рихардис[152] — старшему шесть, младшему два. А его топчут, вот-вот совсем затопчут. Держись, Отто! Я твой щит!

Не знаю, сколько времени длилось сражение, теперь говорят, будто бы целый день. Моего коня ранили, и он, не помня себя от боли, понес меня, тоже раненого, потащил волоком прочь от кровавой резни. Ночи в Италии темные, должно быть, меня не узнали, бросив в ров вместе с трупами и ранеными. Лишь глубокой ночью я очнулся и, выбравшись из-под тел, побрел прочь, понятия не имея куда я иду. Впрочем, преследования не наблюдалось, миланцы жгли костры, празднуя победу над ненавистным императором. Надо было уйти как можно дальше. На рассвете они пойдут рыскать по полям, по лесам, срывая с трупов дорогую броню и украшения. Я нашел меч и копье, на которое опирался, потом удалось поймать ничейного конька. Удача.

В полной темноте я вдруг услышал, как кто-то стонет в кустах. Правильнее всего было пройти мимо, ночь, ни черта не видно, а если миланец? Да хоть свой, но в бреду и с ножом? Я повел своего нового коня мимо. Стон повторился. Но теперь я еще расслышал, тихую брань на немецком, и уже не мог идти дальше. Рискуя потерять коня, я приблизился к кустам и вскоре чуть не упал, наткнувшись на тело. Раненый бредил, то зовя какого-то Людвига, то прося пить. Чуть не надорвав себе живот, я все же приподнял беднягу, и, пригибаясь от тяжести, как-то помог ему встать. Слава богу, солдат пришел в себя, и мне не пришлось тащить его на закорках. Я помог ему сесть в седло и повел лошадь под уздцы. На рассвете я приметил несколько уцелевших пехотинцев имперского войска, но от усталости и потери крови не мог даже позвать их. Стоял и ждал, когда они приблизятся к нам и признают во мне своего чудом спасшегося императора либо пристрелят нас на расстоянии.

Обернувшись, я увидел сидящего на моем коне и улыбающегося окровавленным ртом Отто.

Получается, что, гнушаясь исполнять шталмейстерскую услугу перед папой римским, я исполнил ее для своего друга знаменосца Империи Отто Виттельсбаха. Ну и слава богу! Главное, Господь позволил мне найти его и вывезти к своим.

— Куда дальше? — спросил кто-то из пехотинцев, и я махнул рукой в сторону Павии, именно туда теперь начнут стекаться остатки моего нового войска, во всяком случае, если их поведут Филипп или Бертольд Церинген.

Глава 52 Тайные переговоры

На самом деле и Филипп, Церинген и многие другие славные командиры были схвачены и теперь находились в плену у лиги. Но это я узнал, уже добравшись до Павии. Добыть их оттуда силой оружия или богатым выкупом не представлялась возможным. Это послужило последним аргументом в вопросе заключения прочного мира с папой. Конечно, мириться, как можно скорее мириться и туфли целовать и стремя поддерживать! Не все наши люди способны сами себя выкупить. А значит, вперед, Барбаросса!!!

Разумеется, перед официальным примирением следовало провести секретные переговоры за спиной у лиги, которая в последние годы сделалась не только сильной, но и вездесущей. Помириться, чтобы на политической арене образовался новый союз сплоченной церкви и Империи. Пришел черед выходить на сцену моему старому Вихману, к слову, единственному, имперскому архиепископу, рукоположенному настоящим папой, чей авторитет признавался в Ватикане. Предварительные переговоры должны были организовать святые отцы-цистерцианцы Гуго и Понтий, они же составили проект меморандума. О том, что, скорее всего, сей документ продиктован самим папой, говорило уже то, что означенные господа прибыли в Павию прямехонько из Ананьи, где в то время располагался двор его святейшества.

Обратно они ехали уже в компании недавно выкупленного и уже снова готового броситься за меня хоть в ад Филиппа Кёльнского, Вихмана Магдебургского, Кристиана Майнцского, Конрада Вормсского, а также протонотариуса Ардуина. 21 октября 1176 года делегация вошла в кафедральный собор Ананьи, где послы пали перед Александром и облобызали его туфли. На первой встрече присутствовали только папа в окружение своих кардиналов и мои люди. Ни одного ломбардца, сицилийца или византийца. Словом, никого, кто был бы заинтересован в срыве переговоров.

После первого официального приветствия послы и Александр с ближниками уединились для проведения секретных переговоров.

Таким образом, за две недели кропотливой работы был составлен договор о тридцати пунктах, содержание которых знали только участники совещания.

Как никогда прежде, тайна была на руку нам обоим. Еще бы, мы шли на такие уступки, о которых год назад не позволили бы даже заикаться в нашем присутствии. Совсем недавно я называл папу архиеретиком, а он меня — антихристом, мой брак с Беатрикс — незаконным сожительством, а рожденных в нем детей — ублюдками. Теперь он признавал сей союз священным, а я обещался защищать церковь и папу лично. Но это еще цветочки, а вот что сказали бы мои люди, узнав, что я добровольно отказывался от господства в Италии в пользу Святого престола и передавал Александру «наследство Матильды» и город Рим? А также позволял смещать епископов и архиепископов?

Впрочем, пока сие остается в тайне, никто не смеет сказать, будто бы я уже не хозяин в Италии. Сразу после снятия с меня и моих людей церковного проклятия я становился «всехристианнейшим сыном церкви», так что папа должен был покарать анафемой любого, кто сунулся бы ко мне с войной. Втайне я молился, чтобы первым делом под церковный молот попала лига.

Особенно в этом плане меня радовал пункт номер девять соглашения: «Поскольку достигнуто соглашение о мире между папой и императором, в случае возникновения в ходе переговоров о мире между императором и ломбардцами осложнений, не могущих быть устраненными самими участниками переговоров, уполномоченные, назначенные равным числом от папы и императора, большинством голосов принимают решение…», то есть в споре вообще не участвовали бы крикливые представители лиги. Вот!

О том, что папа лучше язык проглотит, чем выдаст, что он подписал, я был настолько же уверен, насколько мог сказать то же самое о себе. Зато о том, что примирение произошло, тут же стало известно всем. Так что не успели еще мои послы вернуться в Павию, как Кремона с Тортоной перешли под мою руку. Что же до лиги, в ней начались разброд и шатания. Сам факт, что соглашение заключено, никто не оспаривал, и при этом не было ни малейшей возможности выяснить, на каких условиях многолетние противники согласились помириться. Результат оказался очевидным, одни города лиги выказывали явное недовольство Александром, другие подумывали о выходе из сообщества и заключения мира с Империей. Таким образом, позиции Александра ослабевали, а мои укреплялись, что и требовалось, так как при сильном папе, впоследствии, я бы не имел шанса отказаться от тех уступок, которые переговорщики обещали за меня. К слову, на самом деле я не отказывался целовать его туфли и выполнять шталмейстерскую услугу, но уж отдавать Италию или «наследство Матильды»?! О чем я и сообщил прибывшим от его святейшества кардиналам.

Когда же те начали разводить руками, мол, папа уже в Венеции и нет никакой возможности быстро получить ответ, я изобразил радость и тут же выехал в том же направлении, с целью устроиться в Равенне в ожидании, когда его святейшество соблаговолит приказать снять с меня проклятие. Разумеется, ехал со всем блеском, в компании супруги, детей, приближенных и папских кардиналов, наличие которых в моей свите свидетельствовало о моих хороших отношениях с Александром. Каждый день мы устраивали пиры и турниры, игры и танцы, пели певцы и соревновались между собой музыканты, поэты писали чудесные стихи во славу прекрасной императрицы, церкви и Империи.

Тан-дарадай, тан-дарадай, Что будет завтра, ты не гадай: То ли султанов захватишь гарем, То ли поляжешь в песке на жаре… Тан-дарадай, тан-дарадай, Только неверным меча не отдай![153]

На одном из таких праздников передо мной предстала делегация ломбардской лиги, которую я принял с радостью. Изложив почтительную просьбу провести собор, на котором папа очистит меня от грехов не во враждебной лиги Равенне, а в Болонье и получив на него полное мое согласие, они пообещали прислать туда своих представителей.

Папа тоже готовился к долгожданному примирению, и даже привез из Сицилии дивной красоты белого жеребца, на котором ему следовало восседать во время исполнения мной шталмейстерской услуги. Предполагалось, что из Венеции он, не отдыхая, отбудет в Болонью, о которой вели переговоры ломбардцы.

Никогда прежде не видевшая папу Венеция ликовала. Собор был переполнен желающими услышать торжественную мессу, а народ все прибывал, заполоняя главную площадь. Праздник начался с того, что папа торжественно вручил золотую розу дожу Венеции, признавая таким образом республику Венецию суверенным государством[154].

В самый разгар торжеств папе сообщили, что прибыл архиепископ Магдебурга Вихман, которого приняли с радостью.

— К величайшему сожалению, я вынужден передать, что император не может проводить собор в Болонье и по-прежнему предлагает Равенну, — буквально с порога начал он.

— Но как же так? Ведь совсем недавно его величество был не против Болоньи?! — не выдержал папа.

— Все правильно, он и сейчас за проведение собора в этом славном городе, где у него много личных друзей. Но многие архиепископы отказываются ехать в Болонью. Архиепископ Майнцский Кристиан к примеру… Вы ведь слышали о тех жестокостях, которые он позволил себе совершить над жителями Болоньи в последний свой приезд. Может ли он войти в этот город, не ожидая, что его пристрелят из какого-нибудь окна? Кто гарантирует ему и его людям безопасность? Впрочем, если Равенна не подходит, император предлагает провести собор в Венеции или, еще лучше, в Павии.

Но едва услышавшие это представители лиги начали громко возмущаться, в игру вступил еще один мой ставленник: со своего места поднялся подеста города Ананьи, он, перекрикивая собрание, поспешил, сохраняя самое серьезное выражение лица, на которое только был способен, заверить его святейшество в том, что император чтит заключенный тайный договор в каждом его пункте.

«Какой договор? Что за пункты?!» — неистовствовала лига, в то время как верный Вихман, потупившись, предлагал всем вместе приехать в любимое место императора в Италии, в прекрасную Павию.

— Ага, в Павию — то есть черту в зубы! Нет, лучше уж в Венецию. Решили все. Вихман был очень доволен выполненной миссией.

После собора Александр прислал за мной пять кардиналов, которые в самых почтительных выражениях передали просьбу его святейшества прибыть в Венецию, дабы получить апостольское благословение.

В результате, обиженные таким положением дел, ломбардцы демонстративно покинули город воды, а вместе с ними убрались подобру-поздорову представители сицилийского короля. Что же, нам спокойнее.

Александр с кардиналами и мои архиепископы занялись последней частью подготовки церемонии, встречей папы и императора. Разрабатывалось буквально пошаговое действо, с какой стороны подойти, когда опускаться на колени, что при этом делать и говорить. Относительно ненавистной мне шталмейстерской услуги, Александр постарался упростить задачу, сведя ее до самого минимума, дабы я не забыковал на последнем отрезке пути. На самом деле он был бы рад упразднить эту часть церемониала, но удалось лишь сократить количество шагов, которые я должен буду сделать, ведя его лошадь.

Все было готово, и в назначенный день, я перебрался в монастырь Святого Николая, чтобы вместе с семьей и имперскими князьями подвергнуться обряду снятия церковного отлучения.

Праздник примирения папы и императора начался до восхода солнца 24 июля 1177 года, так что желающие увидеть все с самого начала венецианцы были вынуждены добираться до площади Святого Марка в темноте, освещая себе дорогу факелами и фонарями. Со стороны это напоминало странную процессию светлячков, стекающихся со всех сторон города к его центру. В блеске танцующего огня двигалась бесконечная процессия лодок. Папа в сопровождении кардиналов прошествовал по коридору из застывших по стойке «смирно» факелоносцев мимо освещенной плошками с горящим маслом платформы, на которой возвышался убранный цветами и восточными коврами паланкин. Медленно и торжественно он проследовал в собор на утреннюю мессу, когда небо начало светлеть. В свете восходящего солнца стало заметно, что все дома украшены гирляндами из цветов и ярких лент всевозможных оттенков, которые весело играли на ветру. В этот день цветы были не только в каждом окне, они заплетались в длинные венки и перебрасывались от дома к дому, создавая праздничное настроение. А впереди еще были развлечения: дож распорядился выставить столы, угощения на которые поставляли гильдия виноделов, союз кабатчиков, а также общества пекарей и самая важная персона — глава городского рынка, который обещал доставить фрукты.

Под звуки органа и перезвон колоколов папа благословил кардиналов на свершение благого дела, очищение императора и его сторонников от церковного проклятия. После чего они отправились в монастырь Святого Николая, дабы принять мою исповедь. Я покаялся в грехах и признал Александра III законным папой римским. Вслед за мной слова присяги проговаривали присутствующие на церемонии князья. Очищенный и освобожденный, в новой одежде, я занял место в приготовленной для меня императорской галере, которая возглавила кавалькаду роскошно убранных судов. А колокола все звенели, от церкви к церкви провожая и встречая нашу процессию.

И вот уже Александр III поднялся на помост с поднятыми для благословения руками, поравнялся с подготовленным для него троном и стоял так, ожидая, когда я подойду к нему.

Еще в лодке мне вложили в руки меч и копье. Можно было подумать, что я на войну собрался. Впрочем, алый шелковый плащ и золотая корона… мы заранее уговорились относительно того, кто и где стоит, кто что делает. Я знал свою роль, тем не менее было заметно, что все с нетерпением ждут, хватит ли у меня мужества пройти эти несколько шагов, опущусь ли на колени перед этим постаревшим и совсем не похожим на себя, прежнего, Роландом. Еще как смогу! Во имя Империи! Вперед!

Раз-два, упал, лобызнул, встал. Зря, что ли, каждый день плаваю и тренируюсь, чай, спина не отвалится, задница в самый ответственный момент не перевесит, колени не подведут. Всего и делов-то.

Стоп. Почему не слышу ликований? Отчего все застыли в ожидании? Что еще надо? Что забыл? Ах да, все вышеперечисленное я, как это со мной случается, сначала проделал в уме. Так что для окружающих я просто встал как пень, вылупившись на папу. Ладно, хорошо, еще из лодки выполз. Ничего не потеряно. Вперед, Барбаросса! Стоп. Какое вперед? Первым должен идти дож, демонстрируя всем золотую розу, потом патриарх и клир собора Святого Марка со свечами. На кой свечи днем? Ладно, не мое дело. Ага, под руки берут, ведут, как же я, дурная голова, обо всем позабыл, чуть церемониал не попортил, вот стыдно-то было бы!

Ага, ни дать ни взять, точно осадную башню, вывели меня на прямую позицию, сейчас бы не меч, а нож для метания и… прямо в темечко. Не о том ты думаешь, Барбаросса. Все. Хватит мечтать. Оружие сложил, голову склонил, корону снял, шаг, другой, теперь уже взаправду. На колени хлоп, корону положил и… к туфле. Чмок. Стою. Жду. Долго ли будут еще мучать?

Не долго, не дурак Роланд и уж точно не самоубийца, такого, как я, пред собой держать. Я ведь и без меча, если что. Стоп, Фридрих! Не смешно. Прекрати немедленно!

Александр со слезами на глазах протянул руки и сам помог мне подняться, прижав к себе и поцеловав в знак примирения. Картина «Возвращение блудного сына».

Народ за спиной возликовал. Что же, ему положено ликовать. Колокольный звон рассыпался звонким золотом. Полагаю, папа упал бы, не подхвати я его буквально в последний момент.

Ничего-ничего, это солнце, бессонная ночь, волнения… Ему бы теперь отдохнуть, бедняге, да не тут-то было. Народ жаждет пастырского слова. Помню эту часть церемониала, около меня будет стоять специальный толмач, который переведет все сказанное слово в слово. Обо мне позаботились, значит, а о нем? О старом, уставшем, больном, стало быть, нет. Эх, кардиналы, язву вам в печень. Да разве ж так делается?!

Взяв Александра под руку, пожалуй, надо было на руки, старик реально на ногах не стоял, я аккуратно помог ему спуститься с помоста и провел в собор.

По окончании проповеди, которая его немного взбодрила, я помог папе сесть в седло и хотел уже, взяв за узду, провести его коня несколько заранее оговоренных шагов, но он вдруг не позволил мне этого сделать, благословив и отпустив от себя.

А через неделю, 1 августа 1177 года, во дворце патриарха папа еще раз торжественно назвал меня своим дражайшим сыном, ревностным в деле защиты веры, католическим государем, то же самое, ну, может быть, в несколько иных выражениях было сказано в адрес Беатрикс и наследника Генриха. Александр обещал относиться к моей супруге и детям с подобающим уважением, часто поминая в молитвах. После чего я выступил с ответной речью, заявив, что вступил в борьбу против римской церкви в результате заблуждения и под влиянием дурных советников. После чего еще раз подтвердил, что признаю папу Александра III, и пообещал соблюдать договоры, заключенные с римской церковью, королем Сицилии и ломбардскими городами. Далее все участники церемонии принесли клятвы на Евангелии, святых мощах и кусочке креста, на коем был распят Иисус Христос.

В конце церемонии папа простил всех, кто прежде ополчался против него, кто поддерживал Каликста III, ну, разумеется, после того как те покаялись и попросили прощения. Уже в мое отсутствие к его святейшеству прибыл сам бывший папа Каликст, и Александр не только простил его и отпустил грехи, но даже сохранил прежнее кардинальское звание.

Что же до меня, я, разумеется, тоже не сплоховал, первым делом наградил славный город Венецию, предоставив всем его жителям право беспрепятственного проезда по территории Священной Римской империи. Кроме этого — подтвердил владения церквей и монастырей в Венеции и Вероне. Ну и особо вознаградил графов Монферрато и Бьяндрате, цистерцианцев за посредническую помощь в заключении мира, ну и всем другим, тайным и явным помощникам по справедливости и даже немного сверху — помните Барбароссу.

Только распрощались с папой, только в обратный путь тронулись — гонец незнакомый, серый весь от дорожной пыли, только глаза блестят, да пот черный по лицу струится, со скорбной вестью. Граф Бертиноро из Романьи преставился.

Причем, что интересно, помер бездетным. А свой лен, императором пожалованный, благочестиво церкви завещал. Имперский лен?! Ладно, с графа-покойника поздно спрашивать, каким местом думал, решение принимая. Мне же, хошь не хошь, сызнова на конфликт с папой идти. Обрыдло! А делать нечего, лен имперский, его по закону положено другому имперскому вассалу передать. Бывший профессор права такие вещи должен понимать. Ладно, путь наш все одно лежит через Равенну в местечко Чезена: возьми правее — и ты во владениях покойника Бертиноро окажешься. Там-то мы и наложим лапу на собственность, в смысле длань императорскую.

Подъезжаем, а в графстве уже церковники орудуют, землю мерят, быстрые ребята.

Попросил вежливо, чтобы сдали крепость и земли, что называется, по доброй воли. Те возражать — мол, приказ. Ну, что тут будешь делать?

— Отто, крепостишку видишь?

— Как не видеть, Фридрих, чай, не слепой пока.

— За сколько дней сдюжим?

— За неделю сделаем.

— А дня за три?

— Ну, коли поднатужимся… сделаем и за седмицу, вон на стене заплата огромная, судя по цвету кирпича, новая… туда и вдарим.

Услышали такой наш разговор папские чиновники и сами разбежались. Отто даже ни одного синяка защитникам замка поставить не успел.

* * *

Теперь о последствиях примирения с папой. Хороший получился из меня политик, даже друзья из Болоньи ахнули, когда позже мы с ними встретились и прибытки с убытками посчитали. Покаяние — всегда штука неприятная, потому как просить прощение и в грехах сознаваться кто же любит? Ребенку не по нутру, когда его строгий родитель или тем паче монах-учитель коленями на горох поставит на глазах у дворни. Стыдно. Тем паче императору при всем честном народе унижаться, целуя чьи-то туфли… брр… С другой стороны, если все это принимать за часть церковной службы, если заранее внушить себе, что все так делают, то вроде и не так противно. Встал на колени, чмокнул, вроде как упал-отжался. Зато в Империи опосля этого дела мир и покой, за нарушение которого анафема и имперская опала. Города передо мной не только ворота открывают, праздники устраивают, дары выносят, улыбчивые все такие, вежливые.

Часть незаконно отобранных папских областей мы, конечно, по договору вернули, но зато и они нам наши исконные владения возвратили. Опять же графы, маркграфы один за другим в вечной преданности клянутся. Можно дела в Италии сворачивать — и домой в Германию возвращаться.

В июле и поеду, вот только Кристиану Майнцскому все, что нужно делать, по пунктам растолкую, все же наместником остается, во все должен вникать.

Глава 53 Падение Льва

Я приступаю к теме, о которой мне неприятно вспоминать, и не потому что речь идет о смерти кого-нибудь из близких друзей или родственников. Генрих Лев! Для меня он умер еще тогда, на озере Комо, когда герцог отказался от доли моего брата, признав себя простым наемником. Сколько их было этих наемников? Вчерашние разбойники с большой дороги, мастера меча и копья, ищущие применения своим воинским навыкам…

Сколько было у меня этих самых наемников, а сколько братьев? Наемники шли тысячами, и я редко запоминал их лица, братьев у меня было двое, сводный Конрад и двоюродных — Генрих и Фридрих. Райнальд, Эберхард, Отто, Вихман — лучшие друзья, но все же не братья, не родная кровь. Там, на озере Комо, Генрих убил одного из моих братьев, так что я в тот день поседел и чуть не умер от горя.

Когда же из братьев он добровольно сделался наемником, мне оставалось одно — выбросить из своего сердца последнюю любовь к этому человеку и начать играть по навязанным правилам, первое из которых гласит: наемник живет по законам нанимателя, в случае нарушение законов с него следует взыскать согласно закону. Генрих Лев считал по-другому.

30 июля 1178 года в соборе Сен-Трофим в Арле, я получил корону Бургундии, после чего отправился на рейхстаг в Шпейере, где предполагалось разбираться с поступившими на кузена жалобами. Его обвиняли и в нарушении земского мира, и в убийствах, и в разрушении крепостей и церквей, и во многом другом, Генрих же даже не подумал явиться. За те годы, что мы с ним жили как братья, он уже привык, что я как-то разбираюсь с жалобщиками. Кому-то доплачиваю из казны, кому-то жалую новую должность, устраиваю выгодный брак… На все это я шел ради брата, теперь я приказал провести тщательное расследование, после чего материалы дела должны были поступить на рассмотрение суда князей. Узнав о произошедшем, Генрих подал ответный иск на Филиппа Кёльнского, и его жалоба была отправлена по тому же адресу. С тем, что в середине января 1179 года в Вормсе на очередном рейхстаге пройдет слушание.

Любой бы на месте Генриха понял, что отношение к нему императора изменилось, и сделал бы соответствующие выводы. Как минимум, постарался бы помириться с написавшими на него жалобы. Герцог не соизволил ни явиться на рейхстаг сам, ни прислать своего представителя. Так что во время слушания оскорбленная сторона и наговорила с три короба, а у судей появилось три доказанных обвинения против Генриха Льва:

1. Многократное нарушение земского мира.

2. Нарушение императорских приказов.

3. Подстрекание славянских племен напасть на Магдебургское архиепископство.

Окажись в зале сам Генрих или его человек, мы бы еще попытались уладить дело полюбовно, предварительно выслушав контрдоводы. Но он сам не озаботился защитой. Желая дать шанс оправдаться, я отказался выносить приговор немедленно, назначив дату нового слушания на 24 июня 1179 года в Магдебурге, обязав судейских оповестить герцога об обстоятельствах разбирательства и убедить его явиться на суд.

В результате, когда через полгода я открыл заседание, Генриха на нем не оказалось! И если на первом суде я еще мог слукавить, заявив, что, возможно, обвиняемый не получил приглашения, теперь он, точно в насмешку над собравшимися, прибыл в крепость Хальдеслебен, недалеко от Магдебурга, так что судьи выдвинули четвертое обвинение: неявка в суд как отказ повиновения прямому императорскому приказу. Это могло повлечь за собой потерю лена и как следствие — имперскую опалу.

Все, что я мог сделать, дабы в последний момент спасти кузена, это дать ему еще одну отсрочку. Поэтому я добавил от себя, что приговор вступит в силу не ранее чем через год и один день. Кроме того, в течение объявленного срока Генрих имел право добиться смягчения или даже полной отмены приговора. Что для этого следовало сделать? Для начала явиться и хотя бы объяснить свои действия.

Через неделю после суда Генрих действительно попросил аудиенции, и я тут же отложил все свои дела. Мы встретились между Магдебургом и Хальдеслебеном. Один нормальный разговор, просьба помочь разобраться с жалобщиками — и я бы нашел способ обелить его перед князьями. Вместо этого Генрих сухо доложил, что не собирается подчиняться суду каких-то там князей, и без обиняков, если я собираюсь и дальше дружить с ним, теперь нам остается только объединить свои силы, дабы сокрушить недовольных и впредь говорить со всем миром с позиции силы.

Мне не понравился тон, с которым он со мной разговаривал, и то, как неуважительно он отзывался о князьях и об имперском суде. Поэтому я напомнил ему о сроке, в течение которого он имел возможность уладить свои дела. Впрочем, если бы Генрих согласился заплатить в казну штраф в размере 5 тысяч марок серебром, я был готов приостановить судебный процесс и даже взял бы на себя роль посредника между ним и обиженными им князьями, добившись в конечном варианте того, что они забрали бы свои жалобы. Недослушав меня, Генрих раздраженно махнул рукой и вернулся в свою крепость.

Я ждал год и немного больше, но кузен так и не счел нужным одуматься. Новое судебное разбирательство состоялось в середине августа в Саксонии. Суд требовал лишить подсудимого обоих ленов и герцогского достоинства. Все правильно, именно так было прописано в законе, но я не мог решиться, дав Генриху последний шанс. Теперь я не требовал, чтобы он сам улаживал свои дела, и даже не просил вносить в казну штраф, пусть только явится 13 января 1180 года в Вюрцбург на рейхстаг. В случае, если он в третий раз проигнорирует прямой императорский приказ… что же, приговор приведут в исполнение.

В ответ Генрих Лев напал на город Хальберштадт, ограбил его жителей, после чего город был сожжен. При этом он не пощадил церкви и монастыри. Мало того, оказавшего ему сопротивление хальберштадского епископа Удальриха он забрал в плен, сообщив, что отпустит последнего в обмен на снятие с него всех обвинений. После чего принялся опустошать архиепископства Кёльнское и Магдебургское и даже рукоположил нового архиепископа Бремена. Не сам, понятное дело, связи в Риме использовал, но от этого ведь не легче. В общем, вел себя как разбойник с большой дороги, что же до меня… дружба дружбой, а если бы я и дальше откладывал вынесение приговора, боюсь, мои князья сместили бы такого нерешительного императора, и правильно бы сделали. Империей не может править мямля и тряпка. Эх, Генрих Лев, Генрих Лев…

— Приговор: лишить герцогского достоинства и всех имперских ленов, личное имущество подлежит конфискации.

Впрочем, я был бы не я, если бы не сделал попытки снова вытащить его из этой ямы.

— Шесть недель отсрочки. За это время Генрих Лев должен покаяться в своих преступлениях. После чего приговор будет смягчен или даже отменен.

Я всегда обожал свою семью и своих друзей, которых у меня во все времена было по пальцам сосчитать. За столько лет Генрих сделался частью меня и это не просто красивости, а реальное ощущение. Отторгнуть его для меня было не легче, чем позволить отрезать себе часть руки или ноги. Я видел, как на войне лекарь уговаривал солдата отрубить почерневшую, превратившуюся в сплошной зловонный гнойник ногу, и как тот умолял не делать этого, уверяя, что ему уже лучше.

Впрочем, огласить решение суда — одно, а отобрать лен у такого человека, как кузен, — совсем другое. Для того чтобы довести это дело до конца, следовало заручиться поддержкой князей, так что исполнение приговора снова пришлось отложить теперь уже до 13 апреля 1180 года, а потом еще до 27 апреля, так как все хотели отпраздновать Пасху в храме, а не во время осады очередной крепости.

После чего я вынес свое решение относительно бывших ленов Генриха: Саксонию теперь следовало поделить на несколько малых ленов, больший из которых доставался сыну Альбрехта Медведя, графу Бернхарду Анхальтскому[155], западная часть Саксонии превратилась в Вестфальское герцогство и отходила архиепископу Кёльнскому. А Баварское герцогство — Оттону Виттельсбаху: в смысле моему другу и знаменосцу. В качестве ответной меры Генрих напал на Гослар. Крепость не взял, зато рудники разрушил. И пошел мстить в Тюрингию, отлично же знал, что у меня там любимая сестра. Разбил вставшее ему на пути воинство Людвига, разрушил Мюльхаузен, после чего послал гонца к своему тестю — королю Англии, предлагая вместе напасть на Империю. Хотел еще молодого Филиппа II Августа[156] в заговорщики записать, но тот не только отказался, но еще и принес мне свои извинения, сообщив, что не собирается воевать за Генриха Льва. Тогда кузен попытался уговорить датского короля Вальдемара I, за сына[157] которого он отдал свою дочь от первого брака, Гертруду[158], напасть вместе с ним на Империю. Понимая, что от Генриха не так просто отделаться, Вальдемар потребовал, чтобы прежде герцог примирился с Богом и заодно отдал Хальберштадту и Бремену все, что отобрал у них.

В общем, Дания не встала на защиту Генриха, я же не стал дожидаться, когда он сметет с лица земли еще какой-нибудь имперский город, и пришел с войском к южной границе Саксонии. Генрих тут же поднял свое войско, во всех крепостях был спешно усилен гарнизон. Оставалось напасть и… потерпеть неудачу. Уж слишком сильный герцог, ко всему прочему каждый скажет, на своей земле воевать сподручнее.

Мы же никуда не спешили, встали, шатры, палатки поставили, и пошла необычная работа. Письма пишем и с гонцами рассылаем. Вассалам Генриха вести шлем, каждому лично от императора с печатью и подписью. А в этих письмах доходчиво объяснено, что после приговора суда ни один вассал не должен помогать своему бывшему сеньору против императора, все данные ранее Генриху Льву присяги утрачивают силу. Так что нужно не к нему на выручку лететь, а до 11 ноября 1180 года приехать к императору в Хальберштадт, потому как все, кто не явится, без дальнейших объявлений будут лишены имений, а кто выступит против имперского войска с оружием, могут поплатиться за соделанное жизнью.

Первым явился граф Адольф Шауэнбургский[159], который не так давно разругался с Генрихом во время дележа добычи. Я так понял, что кузен послал его к такой-то матери, а его сиятельство, не зная дороги, завернул ко мне. А за Адольфом пошли другие бывшие ленники Генриха. Всем, кто приходил и приносил присягу, я лично дарил новые лены и деньги. Для хорошего дела не жалко. В результате, не пролив и капли крови, я завоевал южную Саксонию, так что часть войска можно было распускать по домам.

Ничего, если и дальше дела пойдут столь же споро, мне не войско, а команда поваров да церемониймейстеров для торжественного принятия присяг понадобится. Сказал — и сглазил.

— Ну, верный Отто, видишь крепостишку, Хальденслебен прозывается?

— Так точно, Фридрих, вижу.

— Что скажешь? Сколько дней работы потребуется? Каких тебе чудес техники к стенам подвезти?

— Да тут, — чешет в затылке Виттельсбах, — да тут не дни, не недели, тут на полгода… и если войско развернуть на марше и всех сюда, и то, я думаю…

— Подмогу вышлем. За Хальденслебен, еще Брауншвейг и Люнебург стоят непреклонные. Письма я уже разостлал, ответы вот-вот приходить станут.

— С графом Ратцебургским еще проблема, — не унимается Отто. — Этот в жизни не сдастся, до Страшного суда будет Генриха провиантом и солдатами снабжать из своего лена.

— Это я беру на себя. Вихман, душа моя, есть ли у нас надежные люди в ставке Генриха Льва?

— Есть, как не быть, — Вихман поспешно отирает об одежду сальные руки, жрал что-то в уголку, пока люди делом занимались.

— Вот и хорошо. Скажи, чтобы донесли Генриху, мол, его вассал, правитель Ратцебурга, с сыном, тайно присягнули императору и даже задание получили умертвить своего бывшего господина.

— Так это же брехня?! — вытаращился правдолюб Отто. — Кто поверит?

— Приятно с вами иметь дело. Вихман сделай так, чтобы поверили. От Генриха теперь каждую седмицу кто-нибудь отступает, поверит как миленький.

— Дозвольте, я скажу, — в дверях шатра образовалась мощная фигура графа Шауэнбургского поперек себя шире. То ли пароль для входа где узнал, то ли стража поостереглась такую махину останавливать.

— Слушаю, ваше сиятельство, можно просто говорить Адольф? Что хорошего подскажете?

— Из дома гонец прискакал, матушка пишет, — мнется в дверях граф-гора. — Герцог-то на мою крепость Плён напал и еще вторую, Зеегебург, что на озере, осадил. Так матушка, оборону в свои руки взяла, да только помощь ей нужна, потому как лично-то она быка кулаком в лоб остановит да наземь свалит, но две крепости одновременно оборонять — тут одной силы маловато, тут…

— Понятно, — из Плёна Генрих рассчитывает контролировать Гольштейн, у него полвойска гольштинцев, — подсказывает Манфред.

— Подмогу вышлем, ваш младший брат и возглавит. А для вас у меня иное поручение, западную Саксонию хорошо бы без фуража оставить. Не будет у солдат жратвы, много они навоюют? Им ведь оттуда сподручнее провиант под Плён возить? Я правильно понимаю?

Просиял граф, поехал привычным делом заниматься, посевы жечь да топтать, склады грабить. Хороший человек.

— Еще новости?

— Князь поморян, говорят, помер, стало быть, не будет отныне поддержки Генриху Льву с этой стороны, преемник-то давно на нашей стороне, — с улыбкой докладывает Вихман.

— Архиепископ Магдебургский собирает войско и обещает до конца весны осадить Хальденслебен, — в руках у Готфрида кусок пергамента, — по всему видно, не донесение, так, быстрая записка, еще не известно, как в лагерь доставлена. Все у них секреты.

— Что же, поддержим такое дело. Вместе подойдем.

* * *

Все произошло, как мы и рассчитывали, обвиненных в предательстве графа Ратцебургского с сыном Генрих без разбирательств сначала бросил в темницу, а потом потребовал в обмен на освобождение сдать ему город. Те так и сделали, после чего, обидевшись, перешли на нашу сторону. Мы же хорошим людям всегда рады. А о том, что сами же все и подстроили, благоразумно промолчим.

В первых числах февраля пал удерживаемый Генрихом Львом Хальденслебен, зато графиня Шауэнбургская, несмотря на поддержку, не удержала крепости. Пала на поле боя героическая старушка, жаль, не успел лично познакомиться, уважение высказать.

— Теперь Генриху осталось последнее, — докладывает очень довольный собой Виттельсбах, — удержать свой любимый город Любек и подготавливать встречу двух армий на Эльбе.

— У него еще Ратцебург имеется, — напоминает Вихман.

— С Ратцебургом все нормально, не правда ли, ваше сиятельство?

— Правда, ваше величество. Меры приняты, — басит Адольф Шауэнбургский.

— Какие меры? Почему мы не знаем? — встрепенулся Готфрид.

— Тайные, — спокойно уточнил я.

С Ратцебургом мы поступили вот как. Первым делом туда по-тихому съездил сам граф, как и следовало ожидать, после добровольной передачи крепости гарнизон почти не меняли, так что, дождавшись, когда Генрих со свитой покинет город, люди графа заперли ворота, отказавшись впускать их снова.

Забрав, таким образом, эту последнюю крепость, мои войска неожиданно для противника перешли в наступление по всему фронту. В авангарде я, Виттельсбах, граф Шауэнбургский, Людвиг Тюрингский, тылы прикрывают архиепископы Кёльнский и Трирский. Мы изменили привычную тактику, и вместо того чтобы осаждать Брауншвейг и Люнебург, обошли их стороной и, перейдя равнину Люнебургской пустоши, вышли к Эльбе. Генрих отступил к городу Штаде, мы же беспрепятственно перебрались на другой берег. Первый город на пути Ратцебург — наш. Открыл ворота, войско тут же пополнилось отборнейшим конным отрядом. Чуть передохнули и марш на Любек — сердце Саксонии.

А вот тут одних осадных машин мало, головой думать надо, потому как дураку понятно, Любек не сдастся, а пока мы здесь на осаду время тратим, Генрих в Штаде новое войско вербует. Что же, наскоро заключили союз с датским Вальдемаром I. Цена вопроса — женитьба двух моих сыновей, Фридриха VI, того, что при рождении Конрадом назвали, и Генриха — короля Германии, на датских принцессах. А не жирно ли будет? Ну, Фридрих, ладно, а на главного наследника у меня иные виды имеются. Сказано — сделано. Датчане прошли морем и, войдя в устье реки Траве, благополучно высадились вблизи Любека, где их никто не ожидал. Здрасте вам. После этого Генрих уже не мог доставить в город продовольствие и начался голод.

Выждав недельку, я повелел сообщить горожанам, что коли те добровольно откроют ворота и принесут вассальную присягу, я не трону город. Но вот ежели мне придется тратить время и брать их силой…

Епископ Любека[160], будучи больным и в горячке, все же поднялся с постели и тут же отправил гонца к герцогу, объясняя ему сложившееся положение и прося разрешения сдаться. Все это я узнал от него самого, явившегося в мой шатер и умоляющего подождать ответа правителя. Умный и очень верный человек. Прощаясь, я заметил, что у него сильный жар, и вызвал лекаря, после чего потерявшего остаток сил епископа доставили домой на носилках.

Когда же Генрих разрешил сдать город, я сохранил за Любеком все прежние привилегии, кроме того, сделал его вольным имперским городом, а что, в Италии таким городом стала прекрасная Венеция, а в Германии пусть будет Любек.

Я увидел Генриха Льва только через три месяца после сдачи его последней крепости на рейхстаге в Эрфурте. Потеряв из-за своего ослиного упрямства все, что имел, теперь он бросился мне в ноги, умоляя хотя бы сохранить ему жизнь. Впрочем, уж кого-кого, а родственников я не убиваю. Помиловал и на этот раз, мало того, самолично поднял с колен и расцеловал. Когда же закончился суд, я уже наедине передал ему часть его прежних владений, столько, сколько хватило бы жить безбедно, но недостаточно для того, чтобы сколотить новую армию. На самом деле мог бы не давать и этого, у кого в родственниках король Англии не пропадет. Но, да уж видно, горбатого могила исправит, в смысле, не могу по-другому. И еще одно, согласно решению суда Генриху следовало уехать в изгнание на несколько лет. Собственно, после такой войны до него запросто мог бы добраться кто-то из бывших союзников, кого он обидел в свое время, да, чего доброго, вырезать всю семью. Поэтому я рекомендовал ему отсидеться под защитой тестя, забрав с собой жену и детей[161].

Глава 54 Праздник в Майнце

После победы над Генрихом Львом в Империи практически не было войн и мятежей. В 1181 году помер папа Александр III и на его место заступил Луций III[162], ненадолго, как поняли все вокруг — новоизбранному понтифику к моменту выборов исполнился 71 год. Впрочем, второго такого, как Роланд, им бы все равно не отыскать. Очень сильный человек, не зря меня тогда предупреждали по поводу него в Болонье.

Постепенно я пришел к парадоксальному выводу, что вполне могу помириться с ломбардской лигой, вернув им все их привилегии и вольности. К слову, налоги с городов Ломбардии мне были необходимы в ту пору, когда Империя только поднималась, вставая на ноги. Теперь, когда сундуки полны злата и амбары ломятся от припасов, ну их, успокоившихся, смирившихся врагов, я уступлю. Вот перезаключу мирный договор еще лет на пятнадцать, и можно будет… нет, не почивать на лаврах, а как раз наоборот, взяться совместными усилиями за Тоскану, те самые места, которые в официальных документах до сих пор именуют «наследством Матильды».

Хорошо было бы забрать себе Таскану, отправляя папе, как арендатору часть доходов, процентов эдак пять, ну, десять. А что, хорошее предложение, ни пахать, ни сеять, ни охранять и даже не продавать урожай и при этом ежегодно получать натурой и деньгами. Пока что папа против, но рано или поздно, думаю, согласится. Вот создам союз с лигой, он и не на такое согласится.

Долгие годы мечтал стереть с лица земли Алессандрию, мало того, что построена без разрешения, так еще и названа в честь папы Александра, чтоб ему на том свете икалось. Да и поражения своего у стен этого глиняного недоразумения простить не мог. А потом папа его еще и епископством сделал. В общем, обида на обиде. А с другой стороны, жалко, люди его строили, сколько свадеб сыграли, детей родили, а теперь что же всех вон и красный петух по крышам? Друзья из Болоньи придумали, как горю помочь.

Все население Алессандрии уходит из города, после чего я издаю указ, как бы основать его заново, и присваиваю новое имя Цезарея. Назвал, а тут уж горожане входят в город, как бы построенный еще раз, и живут в нем. А что не жить-то? Вот только пусть сначала все мужчины в возрасте от 14 до 70 лет присягнут императору.

Разобрался с Алессандрией, и 30 апреля 1183 года отменил Ронкальские законы, подписав предварительный мир с лигой. Лига признала императора своим господином. Так что теперь я имел полное право утверждать избранных ими консулов и судей. Теперь бывшие враги сами наблюдали за соблюдением законов Империи на территории Италии. Это событие мы отпраздновали в Германии в крепости Констанц, где 20 июня состоялся очередной рейхстаг. Точнее, сразу после рейхстага. Пир был вот уж действительно на весь мир, простым людям на улицах города накрывали столы так, что они разве что не падали под тяжестью блюд, а также кувшинов с вином и пивом. Мы славили друзей из лиги и поднимали кубки за новых консулов, которых я утвердил на рейхстаге.

Праздник длился неделю или больше и закончился для меня и всей Империей страшным горем, на обратном пути из Констанца, 11 июля в бурге Пфуллендорф, где мы остановились передохнуть, тихо и незаметно скончался ни одного дня до этого не болевший Отто Виттельсбах. Помню, на питейном турнире богатырь Отто — герцог Баварии, одолел самых знатных выпивох Империи, а потом слег и просто умер. От счастья, наверное.

Я сразу же передал лен его старшему сыну, десятилетнему Людвигу, как две капли воды похожему на своего отца, в то время когда мы с ним играли в войну в Высоком Штауфене. До совершеннолетия, а это еще четыре года, герцогством должна была управлять Агнес. Не успел я снять траура по Отто, как новый удар — не стало архиепископа Майнцского Кристиана, помер от лихорадки в Италии, где все это время трудился на благо империи. Тридцать дней после смерти фон Буха во всех монастырских церквах Германии по нему служили панихиды. Я же — вот ведь душа неприкаянная, не имел даже возможности затвориться ото всех и пить или слезы лить по ушедшим друзьям. Нет, пить — это не по мне. Не люблю, когда хмель думать мешает. Чтобы пережить утрату Отто, я сел на коня и ездил с малым отрядом от крепости к крепости. Здесь привилегии подтвердил, там суд провел, здесь жалобы послушал, а там уму-разуму поучил. Вернулся к Беатрисе и детям и тут же велел своему новому канцлеру Готфриду Шпиценбергскому в путь дорогу собираться. Должен же кто-то управлять Италией. Были бы сыновья постарше — их бы послал. Но да успеется еще. На всех дел хватит.

* * *

В 1184 году, в праздник Троицы, в городе Майнце устроили прекрасный праздник, на котором Генрих и Фридрих стали наконец рыцарями. На торжественное посвящение сыновей мы пригласили такое количество народа, что на правом берегу Рейна пришлось разбить огромный палаточный лагерь. Не поместились бы все гости в городе, так что он лопнул бы, точно плод граната. В центре этого мирного лагеря стояла большая деревянная церковь и дом, специально построенный для моей семьи. А ведь это не шутка, Беатриса снова беременна, пока несильно заметно, в октябре рожать, но все же тоже не девочка в шатрах-то спать. Старший Генрих, девятнадцать лет, красавец, моя гордость, и семнадцатилетний Конрад — в ночь перед посвящением оба постились и молились в новой церкви. Четырнадцатилетний Оттон тоже просился с братьями, но да рано ему, время придет — специальный праздник устроим. Вместе с ним в комнате спал двенадцатилетний Конрад. Шестнадцатилетняя Гизелла помолвлена с Ричардом по прозванию Львиное Сердце, напрасно ждала она своего суженого, должно быть, надеясь, что мы тут не только посвятим ее братьев в рыцари, но и обвенчаем их с Ричардом. Семилетний Филипп делил горницу с Людвигом Баварским, сыном моего Отто. Пусть мальчишки подружатся, кто знает… Так что после того как мы с Беатрисой заняли свою комнату, стало понятно, что одного дома, пожалуй, и мало получилось. Впрочем, мы же здесь не навсегда устроились.

Из многих окрестных городов специально для обслуживания праздника съехалась целая армия поваров, певцов, музыкантов и танцоров. И это не удивительно. Когда подсчитали, сколько явилось гостей, вышло 70 тысяч. Ведь каждый прибыл со свитой. Были устроены рыцарские и поэтические турниры. В разгар праздника явился весь в черном, точно ворон-гореносец, Генрих Лев, но на этот раз я отказался принять его. Во-первых, срок ссылки не закончился, а во-вторых, захотел бы поговорить о деле, пришел бы на любой из устраиваемых рейхстагов. Что это вообще за купеческие повадки — дождаться, когда человек расслабится за кубком хорошего вина, чтобы наседать с просьбами. Да и бог знает, чего он мог наговорить Людвигу. Парень только что отца похоронил, а тут невесть откуда является чужой дядя и требует вернуть ему лен.

Праздник начался с торжественного богослужения, впереди процессии шли сразу семь архиепископов, уж не знаю, сколько епископов и аббатов, все, как водится, в праздничном облачении, центр шествия — я, Беатрикс и Генрих — в золотых коронах. Разумеется, в церкви было не протолкнуться, но да в тесноте, не в обиде.

Впрочем, при таком скоплении народа без обид не обходится, вот и первый скандал; аббат Фульдского монастыря[163] и архиепископ Кёльнский не поделили, кто из двоих во время мессы будет стоять рядом с любимым императором. Можно подумать, что уже и художники собрались общий портрет на века малевать. Заметив их перебранку, я дернул за рукав Филиппа, попросив его не портить праздник. Я был не прав, потому как не попытался вникнуть в предмет спора. Каждый здравомыслящий человек понимает, кто главнее — архиепископ или аббат. Но Филипп — мой близкий друг, к нему я всегда мог обратиться по-свойски, как к покойному Райнальду, как к Отто. Он же сухо поклонился, по-военному развернулся и, расталкивая толпу, направился к выходу. Поняв, что тот обиделся, Генрих бросился за Филиппом и, догнав, обнял его и вернул на место. Поняв свою ошибку, я также извинился перед архиепископом. Увидев такой поворот дела, аббат вскочил с не предназначенного ему места, после чего Филипп присел рядом со мной, и больше уже никто не ссорился.

Из церкви снова построились в процессию, теперь уже к накрытым столам. То-то попируем! А потом состязания, праздник начался 20 мая, так что участвовавшие в поединках рыцари старались обходиться без тяжелой брони, кому приятно потеть под раскаленными доспехами! Впрочем, жить захочешь… многие выходили на поединки в кольчугах, надеваемых поверх кожаной куртки, кольчуги легче, нежели более привычные нам чешуйчатые доспехи. Чтобы доспехи не перегревались, сверху надевают специальные рубашки, по случаю праздника вышитые и украшенные камнями.

Второй день был полностью посвящен Генриху и Фридриху, которые, перед тем как сделаться рыцарями, сначала показали свое умение владения копьем. Выступив в роли рыцарей-зачинщиков, они преклоняли копья с любым желающим биться против них. После чего состязались на мечах, в метании копья, стрельбе из лука, а также в искусстве исполнения песен. Темы для выступлений придумала Беатриса. Пройдя все испытания и оставшись живы и не покалечены, оба претендента помылись, переоделись при помощи слуг в новые одежды — белое сюрко, алые длинные плащи и черные сапоги, после чего в сопровождении оруженосцев и юношей из знатных семей направились в церковь, где у алтаря принесли рыцарские обеты и приняли доспехи, шпоры, кольчугу, перчатки и мечи, украшенные драгоценными камнями.

Третий день праздника принес нежданную беду — вдруг, откуда ни возьмись, налетел ветер, началась самая настоящая буря, которая пораскидала несколько шатров, разбросала легкие столы с приготовленными на ужин яствами, сорвало крыши с амбаров, и самое неприятное, разметало новую церковь, похоронив под обломками оказавшихся там людей.

Беатриса сочла это дурным знаком, я же не придал особого значения. Не понравилась Господу наша деревянная церквушка — построим десять новых, теперь уже из камня. Я просто не могу подолгу оставаться в одном месте, задумываться о произошедшем, пытаясь расшифровывать знак или примету. Император обязан действовать.

Собираясь в Италию на переговоры с новым папой, впервые оставил вместо себя в Германии Генриха.

На этот раз я не собирался ни с кем воевать, так что и большого войска не понадобилось. Обычная свита, Беатриса осталась дома. Но да ведь я ненадолго. Надо было срочно добиться коронации императорской короной Генриха. Ради этого я мог пойти на уступки, уже пошел, собственно, позволил вернуться Конраду Виттельсбаху, некогда предавшему меня ради Александра III, да еще и вверил ему прежнее архиепископство. И на другие уступки пойду, мне бы только «наследство Матильды», сиречь Тоскану, за собой сохранить и Генриха сделать императором, потому как знаю я этих князей, еще ноги остыть не успеют, как они своих кандидатов в императоры начнут продвигать. Нет уж, предпочитаю покидать этот мир с твердой верой в то, что все мои дети устроены, а лучший из них — Генрих — управляет Империей. Я сказал!

Мы двинулись в путь 1 сентября 1184 года из Регенсбурга и через три недели были уже в Милане, на празднике в честь моего прибытия, и после на хофтаге. Как же приятно, когда все тебя любят! В славном Милане мы пробыли неделю, встретившись там с послами сицилийского короля. Хороший такой, деловой разговор получился. У Вильгельма Сицилийского есть тетка Констанция, которую не худо было бы выдать замуж за моего Генриха. Правда, невеста старше его на десять лет, зато при удачном раскладе в приданое ей отойдут обе Сицилии. И если это удастся… у-у-у, мы приобретем богатейшее королевство совершенно законным, мирным путем. Правда, стоп, Барбаросса, рот на замок. Прознает о сделке Луций III, костьми ляжет против этого брака. Почему ляжет, дело ведь богоугодное? А вы на карту посмотрите, папские земли аккурат между Сицилией и Империей, раздавим, как таракана, и пикнуть не успеет.

Из Милана в Павию, жаль, Виттельсбаха больше нет, что же до Манфреда, так тот уши мне прожужжал об оставленном там бастарде или бастардах. Я их не видел, и в эту поездку славный копьеносец мне их так и не представил. В октябре мы оказались в Вероне, где нас ждал папа. Долго ждал, по моим сведениям, с июня. А что еще делать епископу, которого собственные добрые прихожане домой не пущают? Понятное дело, ждать императора. Мы же с королем Сицилии уговорились, что он пока что воздержится ссужать его святейшество деньгами. Ничего, попостится малость — более уступчивым сделается.

Впрочем, в разговоре с Луцием я — сама любезность: попросил папа, чтобы я покарал еретиков. Так я их тут же прилежно проклял, даже перчатку бросил оземь. Пусть видят, как я еретиков ненавижу.

Попросил вернуть Генриха Льва, так понимаю, король Англии походатайствовал. Согласился.

Султан Саладин в Святой земле лютует, надо бы новый крестовый поход собирать, и не плохо бы, чтобы его возглавил сам император.

Что же, поход… м-да… дело хорошее. Только сначала бы Империи с Ватиканом заключить прочный мир. А то как-то неправильно выходит, мы, значит, в Святую землю, а здесь… словом, передайте «наследство Матильды» и коронуйте короля Генриха, а то мало ли чего в этой Святой земле приключиться может, не ровен час, голову сложу, так хоть буду знать, что после меня никто уже у сына короны не отымет.

— Коронуем, конечно, только сначала не худо бы самому императору отказаться от короны в пользу короля Генриха.

— Как в таком случае император Фридрих I поведет крестовый поход, если он перестанет быть императором?

Вот так судили да рядили, считали да выгадывали. Не легка ты, служба императорская.

— Каноническое право престолонаследия, — скрипит Луций.

— Исторический прецедент, даже два, — выступаю я, — Лотарь из Каролингов и саксонец Оттон II получали императорскую корону при жизни отцов-императоров.

Говорили, не о чем не договорились, а тут, точно кто специально ляпнул, послы из Сицилии с договором о мире и дружбе, а также с подтверждением помолвки с Констанцией Сицилийской явились. Посчитав себя оскорбленным тем, что его благословения на брак не спросили и мнением не поинтересовались, папа покинул синод, не решив со мной назначенных для обсуждения вопросов. А вскоре из Германии пришло письмо, в котором сын Генрих извещал о кончине своей матери и моей любимой и на все времена единственной жены Беатрикс. Она умерла в императорской резиденции в Гельнхаузене 15 ноября 1184 года. Боль…

Глава 55 Размышление из седла

Возможно, меня сочли твердокаменным, потому что я не отбыл тут же на похороны. Но… я один, наверное, это о себе знаю. Для того чтобы пережить горе, мне нужно ездить, ходить, спорить, сражаться, принимать решения. И главное, не останавливаться, ни на минуту не останавливаться, дабы не быть пойманным демоном отчаяния. Жаль, нет сейчас подходящей войны, впрочем, в мирное время тоже есть чем отвлечься.

Дома Беатрису не похоронят без меня, не посмеют. Уж лучше бы похоронили, лучше бы ослушались.

Заключил оборонительный договор между Империей и городом Миланом, принял в городе Реджо присягу от нескольких графов, живущих на территории Тосканы, лиц не запомнил, крепости отметил на карте. Модена, Болонья, Пьяченца и Павия, снова Милан, меняются города, круговорот лиц, имен, клятв, карт, договоров и… планы, планы… пока колесил, помер папа Луций III. Говорят, на смертном одре запретил своему преемнику короновать Генриха VI императорской короной, по крайней мере до тех пор, пока я император. Следующим папой был избран архиепископ Милана Гумберт из старинного рода Кривелли, ныне Урбан III[164]. Для Империи — ничего хорошего. Впрочем, посмотрим.

Курия ждала от меня ответных действий, а я объявил, что бракосочетание Генриха и Констанции пройдет в родном городе папы — Милане. Миланцы в восторге, теперь готовим большой праздник, кстати, Урбан III тоже приглашен, если он перешагнет через собственную гордость и согласится самолично обвенчать Генриха с Констанцией, у меня появится повод его уважать. Если нет, венчание проведет патриарх Аквилеи.

Венчание назначаю на 27 января 1186 года в соборе Святого Амвросия, откуда в свое время мы вывезли мощи волхвов.

А вот теперь глянем на карту — как увеличилась в этот славный день Империя… от Северного и Балтийского морей до южной оконечности Сицилии. Бескровная победа. Теперь бы еще сделать Генриха императором… а кто мне может это запретить? Папа? Чихал я на папу. Не те времена.

Сразу после свадьбы Генрих отправился совершать ознакомительный объезд территорий Тосканы. В какой город или село ни въедет — к нему тут же делегация готовых присягнуть жителей. Одна только верная папе Сиена поначалу запротестовала, за что в конце концов и была оштрафована. Заметьте, не сметена с лица земли, а наказана денежным штрафом. Кинулись жаловаться к Урбану, а что он может? В конце пути Генрих просто встал с войском на папской границе и папе доброе такое письмецо отправил, мол, не пужайся, уважаемый, мы тут для твоей же защиты. От кого защищает, не уточнил.

Встал и стоит, никого не трогает, бдит. День простоял, неделю, месяц. Папа последние волосы на голове рвет, шпионов засылает, а Генрих ни с места. Кобыла на папскую территорию не забредет, травинки не ущипнет. Девки оттуда к нам приходили, купцы особо смелые с товаром. Все домой с барышами вернулись. Папа мне письмо за письмом, мол, убери войско с моей границы. Так они не на твоей земле, рядом. Ничего не добился, проклясть не посмел, приказал священникам Ломбардии более не повиноваться императору. Те моментально ко мне с челобитной.

— Что делать?!

— Ах так?! Папа подстрекает, и письма за подписью есть! Генрих, сынок, чай устал стоять столбом, займи ка Папскую область. За измену ответит конфискацией владений. И прежде всего, перекрой дороги в Верону, а я расставлю посты по горным перевалам. Не пролезет гнида.

Все дорожки, тропки учел, повсюду своих людей расставил, в одном только просчитался, добрый друг Филипп Кёльнский ныне на стороне Урбана. А ведь монахи — это такое дело, песком сквозь пальцы просочатся. Агентура у них куда лучше императорской, туда-сюда письма, донесения, приказы разносят. А попробуй в котомке пошарить — сразу в крик. Служителя церкви обижают!

До чего доходило, идут детки то ли обычные попрошайки, то ли паломники, мало ли кто по дорогам шатается. Посохи приметные в монастырях выданные — знак, что идут святыне поклониться. А в посохах, просверленных хитрым образом, послание папы своим сторонникам. Или идут монахи, четки перебирают, гимны распевают, молитвы творят. Глянешь в котомки — хлеб, соль, крупка какая-то… словом, ничего существенного. И вот проходят они мимо всех постов, добираются до места, а там излагают послание по памяти.

И если письмо можно при обыске обнаружить, то это ведь ни как себя не выдаст! Не зашуршит, не вывалится… Из-за этой дружбы Филиппа с Урбаном, в Кёльне черт знает какие дела творятся, а в Майнце и того хуже, там ведь ныне предатель Конрад Виттельсбах засел. И если бы просто так сидел, он ведь заговоры плетет. Моя разведка доносит, живя в землях иных, сдружился там, окаянный, с Генрихом Львом. Кузена я хоть и пообещал папе вернуть, да только ничем переговоры в ту пору не окончились, и я свои слова назад забрал.

О том, что гадит именно Генрих, сомнений не возникает, уж слишком быстро поднялись Бавария с Саксонией. Ну, что же, раз такое дело, и мне пора домой возвращаться. За себя оставил Генриха, пущай осваивается. Ему императором быть.

Слышишь меня, верный Отто? Видишь, крепостишку грозный Урбан между моим Генрихом и имперской короной выстроил? Как думаешь, сколько провозимся? Год, два, пять?.. Четыре года даю, и не месячишком больше. Ты мне не очень тут! Привыкли лодыря гонять. Старайся.

Старайся, друг мой Отто, верный знаменосец, молись за нас там, а уж как я сам буду стараться…

Все, теперь домой, и к тебе заеду, не забуду. Когда я что забывал? И к Беатрисе… девочка моя, не сберег я тебя. Еще хуже — до сих пор не похоронил по-человечески. Ждать велел. Вот ты и ждешь. А я еду, уже скоро, голубка моя ясноглазая. Сам уложу тебя в одинокую постельку, сам и песенку спою, хотя нет, теперь уже не одинокую, вместе с доченькой моей младшей, Агнес, ляжешь. В этом году жених ее Имре Венгерским стал королем, она же никогда уже не будет его королевой.

Милая моя Беатрикс, Беатриса, вот ты, помнится, смеялась, что я, хоть и старше, еще тебя переживу и женюсь раз десять. Пережить пережил, пока Генриха на престол не посажу, уж точно не помру, а вот о женитьбе и не помышляю. И не потому что стар и сед, а просто… Слышал, два раза даже в одну и ту же реку войти нельзя, что же говорить о любви. Был я счастлив, любил и был любим, любовь эта жизнь мою согревала и согревает, потому что не ушла она никуда.

Сколько времени прошло, сколько еще пройдет, моя память отлично впечатала в себя имена, голоса, лица, даты. Я делаю петлю и возвращаюсь обратно, в любой виток времени, часто во времена, когда я был молод и счастлив, когда фехтовал с маленькой императрицей Беатрисой, охотился с сыновьями, состязался с Отто, мечтал об Империи молодых с Райнальдом и Эберхардом. Как любому человеку, мне больно вспоминать, что многих из тех, кого я любил, теперь нет со мной. Но вновь трубит рог, знамя развевается уже в других, более молодых и сильных, руках, рядом со мной верные князья, и папа… забавно, отчего-то все на свете папы, сколько их ни было на моем веку, все они против меня.

Глава 56 Подготовка крестового похода

Я вернулся в родную Германию в августе 1186-го и, не отдыхая, отправился колесить по землям Верхнего Рейна, по Эльзасу… много где был. Все должны видеть, что император снова с ними, верить, что справедливость восторжествует, стоит только обратиться за помощью, ну и что клятвопреступникам и нарушителям законов спуску не будет. До ноября, почитай, ездил, подагру дразнил, а в ноябре в Гельнхаузен на рейхстаг. Тема заседания: «Методы борьбы с папой и архиепископом Кёльнским».

Явилось пять архиепископов и тридцать епископов, а также незначительные церковные чины в достаточном для рейхстага количестве, кроме них светские князья. Не все, но большинство. Начинаем.

Открываю рейхстаг сам — и после первых обязательных приветствий сразу же к теме дня.

— Посмотрите на папских легатов, видел я их в Италии, где они живут как церковные крысы, и видал в Германии, где каждая мелкая сошка превыше князей себя мнит. Приезжают, суются, куда им не положено, подарки сгребают и, покуда несколько возов не загрузят, ни за что не уедут! — Так или почти так все описал.

Князья с мест повскакивали, всем тема близка, каждого за живое задел.

— Оно и правда, господа эти в Германии из собственных средств ни гроша не истратят, зато как переберутся через Альпы, ну жировать, потому как живут за счет монастырей и церквей. А что не жить — не их церкви, хоть полностью разори, — вопит Вихман. Вскочил на любимого конька — теперь держись!

Что тут началось, пробсты вопят, мол, обижают их, всё лучшее проклятым итальяшкам, епископы слюной брызжут, архиепископы кулаками потрясают. Уже и кресла начали по традиции о стены и пол ломать, но я руку поднял, тишины попросил, после чего предложил откровенно и по существу высказываться, учитывая, что каждый обязан повиноваться папе римскому, но настолько, чтобы не нарушить взятых на себя обязательств по отношению к установленной Богом светской власти.

После меня Готфрид всех, кто желал высказаться, в очередь построил и каждому слово дал. Потом проголосовали и получилось, что большинство признает действия папы достойными осуждения, после чего Вихман выступил с предложением написать письмо папе, чтобы тот примирился с императором, ибо ему и многим другим не пришлось делать тяжелый выбор, кому из нас повиноваться.

После рейхстага я отправился в Нюрнберг, где судил за нарушение земского мира. Может ли быть в Империи порядок, если князья Империи про меж собой войны ведут? Дома выжигают, склады грабят, людей без жилья оставляют, сады фруктовые, виноградники уничтожают… Все повинные отлучаются от церкви и должны убираться с земель Империи. Впрочем, желающие все же остаться обязаны загладить свою вину, во-первых, возместив ущерб и после совершив паломничество в Святую землю или в Сантьяго-де-Компостела в Испании.

Тем же, кто, не страшась столь суровых мер, все же решится вторгнуться на территорию соседа, предписывается хотя бы извещать о нападении за три дня, а не сваливаться как снег на голову.

После Нюрнбурга приехали послы из Франции с предложением о заключении союза. Посланник, граф Хеннегау Балдуин[165], с которым я давно уже находился в дружественных отношениях. Что же, мы всегда рады новым друзьям. Договор подписали 17 мая 1187 года, а пока подписывали, Генрих II повел войска на Францию. Границу перешел, а тут запоздалый гонец с известием — Франция и Империя заключила союз!!! Так он свои войска мгновенно развернул. Ушли из Франции английские рыцари, что порушили, аккуратно восстановили, где надо штрафы выплатили, а как же иначе, за Францией Империя!!!

Тем временем Урбан III продиктовал писарю приказ, согласно которому я с Генрихом должны были явиться в Верону для покаяния. И если не явимся в установленный срок, предадут нас, грешных, анафеме. Пока составляли сей документ, гонец прискакал а Ватикан с нашим посланием, подписанным чуть ли не полным составом рейхстага в Гельнхаузене. Уж не знаю, кто папе напел, будто бы в Германии полно его сторонников, в общем, запихнули они свое распоряжение в… дальний сундук, а папа так разнервничался, что вместо того, чтобы нас с сыном отлучить от церкви, сам в октябре 1187 года помер. А в декабре курия выбрала нового папу Климента III[166], с которым я еще не лаялся.

Что папа новый нам готовит? Оказалось, крестовый поход в Святую землю против засевших там турок. Тут же ко мне с посланиями, заверениями мира и дружбы. И уже не еретик я, а ярый защитник церкви, который должен, нет, просто обязан возглавить христово воинство. М-да, шестидесятипятилетний убеленный годами старец. Правда, я плаваю чуть ли не каждый день, тренируюсь на мечах и почитай всю жизнь провел в седле, но все же… нешто более молодых и сильных не нашлось? Оказалось, что нет. Более влиятельного мужа во всем западном христианском мире не числится. И это без хвастовства. Империя-то моя, придуманная белокурым Райнальдом, котом Эберхардом, Отто Знаменосцем, плюгавеньким Вихманом, да еще мной — рыжим безумцем с тонкой костью — ныне протянулась от Северного моря до границ союзного с нами Сицилийского королевства, от Мааса и Роны на западе и почти до Вислы на востоке! Междоусобицы прекратились полностью, урожаи необыкновенные… Добавьте к сказанному, на сегодняшний день я единственный из правителей Запада, кто участвовал в крестовом походе и знает о сложностях войны в тех местах.

Что же, повоюем! Но первым делом хофтаг в Майнце провести необходимо, так, чтобы народ сам поднялся и требовал дать ему крест. Как это досточтимый Бернар из Клерво делал. Поэтому первым моим приказом будет созывать князей церкви и светских князей ни много ни мало на «Хофтаг Иисуса Христа», который состоится 27 марта 1188 года. Спросят, как так? А вот так! И кресло поставить для НЕГО, не кресло, трон! Высокий, белый с крестами и ангелами.

— Может, еще распятие перед креслом поставить или деревянную статую посадить? — скромно пытается внести свою лепту Вихман.

— Отставить кукольный театр! Сказано ведь: «где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них». Пустым трон останется, но все, кто будет слово держать, пусть к нему обращаются. Предупреди, лично отвечаешь! Теперь, если хофтаг собирает не император, а сам Спаситель, то и открывать его я не намерен. Пусть первым выступит Генрих, епископ Альбано, он же зачитает послание папы с призывом отправиться в крестовый поход. После него дадим слово рейхсканцлеру Готфриду Вюрцбургскому — ораторов равных ему нет. Вот он-то нам святого Бернара и заменит. А когда толпа начнет требовать дать им крест, первыми выйдем мы с Фридрихом Швабским, за нами короли Англии и Франции. А уж потом все прочие согласно рангам.

И еще одно новшество: всякое нищее отребье — воры, беглые каторжники и прочая дрянь человеческая — в поход не пойдет! Я сказал! Больно нужно эдакую шваль прикрывать, содержать да еще и следить, чтобы она ни других крестоносцев, не мирных жителей не ограбила. Нет уж, намучились в прошлый раз, будут орать и требовать взять их с собой в Святую землю, так и скажу, что сил нет их всех вдоль дороги потом развешивать. И еще, в поход идут только опытные в военном деле рыцари, с полным боевым снаряжением и личными средствами из расчета, чтобы хватило на два года. Нет денег, пусть у церкви занимают, землю отдают в залог и идут. Церковь на это дело с радостью пойдет, ибо не все вернутся.

Да, и все договоры относительно поставки продовольствия и фуража, мне на догляд. Цены нужно заранее согласовать, о дорожных сборах договориться.

В общем, как решил, так и произошло, люди радостно принимали крест, а вместе с тем и новые условия. Далее, уже после хофтага, уговорились, чем этакой толпой идти, все вытаптывая и сжирая на своем пути, резоннее изначально выступать с разных сторон и двигаться до определенной точки удобными для себя дорогами. Бывший жених моей ныне покойной дочери, Гизеллы, Ричард Львиное Сердце со своими англичанами и вместе с ним Филипп II Август пойдут морским путем, мы же отправимся через Венгрию, Сербию, византийские провинции, Иконийский султанат, Армению и Киликию. На кораблях, конечно же, легче, но да много ли народа можно взять на один корабль, а так — целое войско под единым началом… К тому же корабли должны прибывать в определенные города-порты, и, зная это, местным легко подстроить ловушку. В общем, идем этим маршрутом, с тем чтобы в Тире, на западном побережье Палестины, соединиться с войсками союзников и уже вместе, под моим командованием, двинуться на Иерусалим. Да, чуть не забыл: кёльнские рыцари пойдут совсем отдельно, дабы присоединиться к крестоносцам Нижнего Рейна и из Бремена.

Выступаем из Регенсбурга 23 апреля 1189 года, в День святого Георгия, который всегда покровительствовал крестоносцам. Год на подготовку, и пусть только кто-нибудь потом скажет, что не успел. Аминь.

Глава 57 Крестовый поход

Год подготовки — мало или много? Так это как посмотреть, я ведь тоже не собираюсь бока отлеживать, в моем возрасте только дай себе поблажки, скажем, послеобеденный отдых. Всё. Был Барбаросса да весь вышел.

Не дождетесь!

— Писаря ко мне. Пиши. Султану Саладину, все его имена и регалии в обязательном порядке. Что значит какие? Чему вас учат? Пиши Аль-Малик ан-Насир Салах ад-Дунийа ва-д-Дин Абуль-Музаффар Юсуф ибн Айюб требования: возвратить копье Христа, на самом деле копейщика Лонгина, и отдать его Манфреду I, моему верному копьеносцу. Написал? Что написал?! Нет, вы видели люди добрые? И про Манфреда написал? Во дурак. Ладно, пусть после твой труд канцлер прочитает. Продолжаю: выпустить из неволи захваченных в плен христиан, ну и освободить Святую землю. Ежели он сего не выполнит, объявляем ему войну. Все. Иди уже к канцлеру. Не люблю дураков. Да, скажи, что посольство к Саладину возглавит граф Генрих фон Диц.

Далее, архиепископ Конрад Майнцский едет к королю Венгрии, Беле[167]. Цель: обеспечить прохождение через его владения и договориться о снабжении войска. Пусть заранее вышлет подробный список, что и по какой цене будут продавать для наших людей.

Кто-то должен ехать в страну Армению, что в горах Тавра, к тамошнему правителю Левону II[168] и ихнему патриарху Григорию VII те же вопросы. Вихман, разбирайся с послами, кого куда лучше. Обязательно к султану Кылыч Арслану[169], что правит Иконийским султанатом, они давно уже с Саладином на ножах. Пусть окажет необходимую поддержку во время прохода по землям Анатолии. Да, в Армению хорошо бы письмо от папы привезти. Точно, пусть Климент поговорит с патриархом. Плохого не будет, а польза может получиться огромная.

Далее, к Исааку II Ангелу[170], императору Византии. На этих мы особенно полагаемся, потому как по дороге будут попадаться греческие города, и хорошо, если в них мы найдем накрытые столы, а не дождь из стрел. М-да, пусть помогут пройти через Болгарию, византийские земли, а также нас интересует снабжение на всем протяжении пути и переправа на греческих судах через Геллеспонт. Следовательно, запаси подарки побогаче.

— Я бы предложил послать в Константинополь епископа Германа Мюнстерского, графов Генриха фон Дица, Рупрехта и Маркварта фон Нойенбурга, — близоруко щурится на собственный список Вихман.

— Может, усилить моим сыном, Фридрихом Швабским? Ну, не надо так не надо.

— В Сербию к великому жупану Стефану Немане[171] надо бы…

— Посылай.

Пока посольства снаряжали, хавтаги проводили, Саладин ответ прислал, да такой, что я было призадумался, а на что мне этот поход, когда счастье само в руки идет. Короче, предложил передать ему последние христианские города в Сирии, их там кот наплакал. А за это дело он добровольно отдает копье, возвращает неразрушенные христианские монастыри, освобождает военнопленных, разрешает христианское богослужение в церкви Гроба Господня в Иерусалиме и, главное, обещает охрану христианских паломников на всем пути к святым местам. Отличное предложение! Ей-богу, будь я папой, согласился бы. Города в Сирии, правда, никакого отношения к Империи не имеют, но нам ведь что язычников с места сгонять, что родных христиан… ради благого дела можно. К тому же я бы им потом все и компенсировал, опять же переезд за счет казны.

Дату похода пришлось сдвинуть на 11 мая, но да когда у нас что вовремя происходило? Рейхстаг в Регенсбурге я открывал в плаще крестоносца, с сумой через плечо и традиционным посохом паломника. Все свежевыданное в пфальце Хагенау. Генриха, оставил Империей управлять, в чем братья Отто, Конрад и Филипп ему поклялись помогать. Фридрих же вместе со мной принял крест.

Относительно будущего Фридриха я уверен — если бы не его Швабия, покоя бы в Германии не было, и мы бы до сих пор разбирали междоусобицы. А так, где кто заворочается, к соседу попытается прорваться, тут же ему на голову огромное войско. Бац! И никто никуда не лезет, а носом землю роет, простите, спьяну попутался.

За Генриха я спокоен — жену Констанцию хоть и не любит, но, даст Бог, наследников родят. К тому же дело свое знает, к нему никаких претензий. Оттону восемнадцать, спешно помолвлен с вдовой Гуго III д'Уази[172], что недавно помер. Ну, не помолвлен официально, пока ноги еще теплые, кто же даст обряд совершить, но договоренности уже достигнуты, так что по окончании траура графиня Блуа, Шартра и Шатодена Маргарита де Блуа[173] станет его законной супругой.

Конрад меня беспокоит, точнее, не он сам, а его нареченная принцесса Беренгария Кастильская[174], дочь короля Кастилии Альфонсо VIII[175] и Элеоноры Плантагенет[176]. Заключили договор аж в апреле 1188 году, в июле усилили это дело браком по доверенности. Думали, приедет девочка, закатим настоящую свадьбу, и пусть уже она здесь своих регулов дожидается. Десять лет, недолго и ждать. Не приехала. Теперь папа назначил мамаше доставить дочку на Рождество 1190 года, иначе брак будет признан недействительным. Чую, так оно и получится. Хуже нет, когда бабы политикой начинают интересоваться, а Элеонора забила себе в голову, что брак Беренгарии усилит позиции Империи, отчего Кастилии вред. Дура.

В назначенный день под моей рукой выстроилось небывалое доселе войско и телеги, телеги, телеги, груженные палатками, оружием, провиантом и всяким прочим необходимым в пути скарбом. Рыцари, оруженосцы, слуги, почти все конные. Рядом со мной одесную Фридрих Швабский, ошую Готфрид Вюрцбургский, герцог Франконии и ее же епископ. Движемся медленно, точно сами себя растрясти боимся, скучно. Кто истории рассказывает, кто просто мечтает. У переправы через Геллеспонт телеги передаем союзникам, а все добро сгружаем на спины лошадей и мулов. Вот они недовольны!

Пока двигались вдоль реки Дунай, я в окружении ближников сел на судно и какое-то время ехал в относительном комфорте. Точно так же вслед за мной поступили многие вельможи. В Пассау нас встретил местный епископ со своим отрядом, дабы провести через Австрию. На подходе к Маутхаузену произошел, правда, неприятный инцидент, дорогу Христову воинству преградила толпа местных мытарей с требованием заплатить подорожную.

— Какую еще подорожную с паломников?! А ну, Готфрид, живо очистить дорогу.

Очистили, хорошо пылал мятежный город. Сразу вспомнился Христос во храме, разгоняющий торговцев. Ничего, ребятам как раз не хватало веселья, заскучали уже. В Вене пир на весь мир, Леопольд V Бабенберг[177] в честь императора бочки с вином повелел бессчетно выкатить. Жареное мясо, мягкие лепешки, сухие фрукты… май, пусть и 22-е число, откуда свежие взять? Но все равно, красота!

Мало того что накормил, напоил, уважил, так еще и с собой всего выдал немерено и почетное сопровождение предоставил аж до Пресбурга. Там я дал людям четыре дня отдыха, а сам жалобы разбирал, суды судил, кстати, почистил ряды крестоносцев от затесавшейся в них швали. Потом в крепость Эстергом, в дружеские объятия короля Белы и королевы Маргарет[178], между прочим, сестры короля Франции Филиппа II Августа. Ну, тут уж нас просто подарками завалили, даже неудобно как-то, императрица подарила роскошный шатер аж на четыре комнаты, подбитый изнутри пурпуром и украшенный коврами, трон из слоновой кости и диван! А король ничего не дарил, зато радовал охотой.

Приятно, что не жалел моих старых костей, не окружал никому не нужной заботой. Мало этого, зная мою привычку с утра плавать, он составил мне компанию, и раза три мы даже посостязались в холодных волнах местной полноводной. Хороший человек этот Бела, жаль в Святую землю с нами не поедет, с венецианским подеста повздорил, не сегодня завтра либо к нему нагрянут, либо он сам, не дождавшись, выйдет с дружиною гостенечков встречать. Ну, Бог в помощь.

После краткого отдыха вновь пустились в путь, через реку Сава до разрушенного в ходе недавних сражений с греками Белграда, а там последний привал в компании его величества, императорский суд, праздник, турниры, ну и… посвящение шестидесяти оруженосцев в рыцари.

Следующая остановка близ крепости Браничево. На византийскую территорию Бела по понятным причинам с нами не пошел, впрочем, был тут же вознагражден, ибо, сойдя на берег, я подарил ему все свои корабли. И, как мне объяснили, далее по римской военной дороге, «дороге Траяна», можно двигаться хоть до самого Константинополя. Если нас прежде не пристрелят из зарослей, то непременно доберемся. Чем не понравилась Венгрия, леса-леса-леса… вдоль дороги императора Траяна запрещено селиться и устраивать кабаки. При этом дорогу реально никто не охраняет, зато и разбойников здесь, что называется, за каждым кустом. Днем и ночью приходилось выставлять утроенный караул, а все равно много глупых смертей. И все оттого, что разбойники используют ядовитые стрелы. С такой штукой, как яд, можно и не быть самым метким, чуть шаркнет стрела, скажем, по руке, крови — две капли, а отрава уже делает свое дело.

Первый нормальный привал после лесного перехода — крепость Ниш. Тут мы сумели добыть себе пропитание по заранее оговоренным ценам. И встав лагерем, дождаться великого жупана Сербии Стефана Неманю с младшим братом, нарядной свитой, богатыми подарками и неожиданным предложением пойти воевать Византию.

Подарки принял, ответные вручил, а вот нарушать мирный договор наотрез отказался. Ибо кто же станет уважать правителя, который сегодня вашим, а завтра нашим обещания раздает? Впрочем, как выяснилось позже, о нашей встрече было доложено константинопольскому патриарху Досифею[179], который тут же стал убеждать императора в том, что-де я с самого начала имел план покорить Константинополь. Так что в Софии мы не обнаружили обещанного нам провианта и были вынуждены двигаться дальше, по римской дороге, ведущей через горы и ущелья до Филиппополя, где Господь сподобил нас встретиться с византийским летописцем и ученым Никитой Хониатом[180], служившим здесь комендантом. Он-то и поведал нам о постоянно поступающих из Константинополя более чем противоречивых приказах, то Исаак требовал возвести дополнительные укрепления и вырыть ров, дабы немцы не могли войти в крепость, то вдруг распоряжался вообще снести городские стены, дабы невольно не передать Барбароссе укрепленную твердыню. Хорошо бы лично встретиться с этим, с позволения сказать ангелом, да и… Впрочем, очень скоро он действительно напомнил о себе, прислав престранное письмо, в котором обращался ко мне как к «королю Алемании», называя при этом себя «императором ромеев». Как неуважительно! Оказывается, он был твердо убежден, что Константинополь понадобился мне для Фридриха, которого и взял с собой, дабы возложить и на его голову императорскую корону.

Заманчивое предложение.

Далее он требовал выдать ему знатных заложников и пожаловать половину областей, которые я когда-нибудь завоюю в Сирии, в обмен, он так и быть обязуется соблюдать достигнутые ранее соглашения. Мало этого, оказывается, послы, которых я лично отправил в Константинополь, пленены и содержатся под стражей! А мои подарки, те самые, что отбирал Вихман, он вероломно переподарил Саладину!

Правильнее всего было бы тут же исполнить по воле Исаака и повернуть войска на предавшую договор Византию. Был бы моложе, не раздумывал бы. Промедлил, Райнальд бы заставил. Теперь же я всего лишь попросил впредь не называть меня королем Алемании, ибо титул у меня имеется, и Исаак его знает. После чего потребовал немедленно вернуть свободу послам, потому как они — лица неприкосновенные и ситуация чревата военным конфликтом. Во всяком случае, я не намерен вести переговоры с державой, поступающей так с моими представителями.

После чего пришлось устраиваться поудобнее, ибо не станешь же прорываться с боями до самой Азии, там, где есть шанс договориться миром. Видя нашу решимость стоять до конца, племянник императора, Мануил Камиз, возглавил нападение на наш фуражный отряд, но был разбит Фридрихом, после чего Исаак счел за благо освободить послов, которые и прибыли в Филиппополь к концу октября.

В общем, время шло, а мы сидели в крепости, не понимая, что делать дальше. Многие предлагали действительно захватить Константинополь и таким образом расчистить себе дорогу к избранной цели. А что делать? Вынудили, сукины дети!

— Писаря ко мне! Живо пиши приказ. Первое: Пизе собирать флот, для блокирования Константинополя с моря. Второе: попросить Стефана Неманю прислать отряд для похода в Византию. Аналогичное послание отправить в Венгрию…

Только к 21 января Исаак решил возобновить переговоры, согласившись выдать знатных заложников в количестве 500 человек, среди которых были члены императорской семьи, и впредь соблюдать все ранее заключенные договоры. В общем, он предоставлял суда, гарантировал безопасность переправы и дальнейшего продвижения крестоносцев. И что немаловажно, снабжал войско провиантом на всем протяжении пути. Послам была выплачена компенсация.

Таким образом, мы потеряли массу времени и вновь возобновили поход лишь 1 марта 1190 года. Холод, проливные дожди, слякоть, грязь… но не ждать же нового лета? 21 марта достигли моря, а на следующий день были в Галлиполи, где пересели на греческие корабли. Едва причалив к земле Азии, я отпустил половину заложников и весь византийский флот, участвовавший в перебросе войска.

29 марта мы двинулись на восток по караванному пути в Леодикею, где не без жалости распрощались с фуражным подразделением греков и отпустили остальных заложников, ибо земли Византии заканчивались.

Далее по горам, лесам, то и дело вступая в схватки с местными бандами, добрались до Алашехира и после краткого отдыха по правому берегу реки Мендерес до территории сельджуков. Здесь было меньше нападений, но зато на пустынном плато Ачи Гёль не оказалось травы для прокорма лошадей. На второй день пути мы встретили огромное стадо верблюдов, было бы не лишним сменить наших уставших вьючных лошадей на верблюдов, разжиться мясцом, но я посчитал, что нас сочтут разбойниками и повел войско прочь. Напрасно, вскоре из обоза начали поступать тревожные донесения о том, что продукты заканчиваются.

Ну а потом уже привычная мне по прошлому походу легкая конница, атаки-завлекушки и стрелы, стрелы, стрелы…

Глава 58 Крестный путь

Когда идет большое войско, где должен быть его предводитель? А вот и не правильно, вовсе не обязательно, что впереди. В авангарде у нас мой сын Фридрих, быстрый, стремительный, находчивый — отличная кандидатура для такой рабатенки, намного лучше меня. Я же как более опытный воин руководил арьергардом, на который постоянно нападали кочевники.

После краткого отдыха у реки Большой Мендерес, перед нами вдруг возникла армия турок. Не банды, не защитники какой-нибудь крепости, огромное войско растянулось полумесяцем по линии горизонта. Впрочем, они не делали попытки приблизиться первыми, должно быть, прикидывая в уме, сколько нас, и не решаясь напасть первыми. Понимая, что сейчас они предпримут попытки разобщить нас, я сам разделил войско на две части, первая вместе со мной покинула лагерь, демонстрируя отход. На войне такое сплошь и рядом — два огромные войска — что может повлечь за собой их столкновение? Только поле, засеянное трупами, поэтому опытный командующий стремится увести своих людей, не поднимая лишнего шума. Одни уходят, а другие делают вид, что их тут вовсе не было. В результате все живы. Вот и я теперь повел половину войска прочь, оставив лагерь на прежнем месте и подпалив несколько палаток, в то время как Фридрих спрятался со своей второй половиной поблизости. Картинка такая — мы в панике бежали прочь побросав свои вещи и припасы. Убедившись, что войско ушло достаточно далеко, турки бросились спасать то, что еще можно было спасти, и тут навстречу им под прикрытием дыма вынырнули люди Фридриха. Основной удар принял на себя сын, мы же развернувшись, взяли на себя неблагодарную задачу настигать пытавшихся сбежать из горящего лагеря недобитков.

К сожалению, не было никакого доказательства, что это войско имело какое-нибудь отношение к нашему союзнику — султану Арслану. Находящиеся в лагере послы клялись страшными клятвами, что их господин не командует разбойниками с большой дороги. Впрочем, не было еще повода не верить их словам, так как, согласно карте, территория Сельджукского султаната начиналась за ближайшими горами Акдаг. Но, не успев добраться до этого места, мы были вынуждены вступить в еще одно сражение в районе озера Хойран, где противник попытался отбить наш обоз. Желали сожрать наши припасы, а так дело повернулось, что уже вечером мы с удовольствием уплетали их ужин.

В нашем деле всякий годен: Отвоюем Гроб Господень, Кто войдет в священный град — Враз безгрешен и богат![181]

За славной трапезой провели переговоры, ни Фридрих, ни Манфред, да что там, никто из наших больше не верили послам, которые вели нас от ловушки к ловушке. Да и потом, все же знают, не бывает таких больших банд в практически безлюдной местности. Небольшие отряды могут нападать на караваны купцов, грабить путников, бесчинствовать в деревнях, но целая армия… Войско требует пищи на регулярной основе. Кому как не мне это знать.

Следовательно, перед нами не нищие оборванцы вынужденные идти на большую дорогу, так как не могут прокормить себя и свои семьи, а организованное войско, призванное изводить нас на пути к Анатолии. Было принято решение не верить послам и взять себе проводника из числа пленных. Такой нашелся, и вскоре мы двинулись другим, более быстрым, путем, петляя по горным тропам хребта Султан Даги, что между озером Хойран и Анатолийским нагорьем. С новым проводником дела пошли живее, впрочем, через пару дней мы снова нарвались на засаду, теперь уже в узком горном ущелье. Турки пропустили почти все войско и обрушили горную лавину, оттеснив арьергард от остальных воинов. Много людей и коней нашли в тот день свою смерть под завалом, но едва закончился обвал, как на нас напали вооруженные длинными ножами и кривыми мечами разбойники. Зажатый между двух огромных камней, я тщетно пытался выбраться из ловушки, когда на помощь мне примчался Фридрих. Сын прикрыл меня своим щитом, отбивая предназначенные мне удары, когда же я все же выбрался и встал рядом, мы бились какое-то время так слаженно и весело, что в какой-то момент мне показалось, что мы не отец и сын, а единое невероятно сильное существо, и что мы бессмертны!

Рядом с нами люди выводили из-под обстрела и нового камнепада своих израненных коней, кто-то карабкался вверх, кто-то катился вниз, а мы бились не чувствуя усталости, смеясь и подбадривая друг друга. Позволив остаткам наших людей пройти дальше по ущелью, мы покинули свой боевой пост одними из последних. Забавно, предводитель авангарда и арьергарда — что бы делали наши рыцари, погибни мы вместе?

Описанное мною ранее сражение произошло в День Вознесения Христова, 3 мая 1190 года. Пройдя по римской дороге, мы вышли в зеленую долину, расположенную между озерами Эбер и Акшехир, где разбили лагерь, желая дать отдых себе и животным. Здесь нас покинули султанские послы. Сначала вежливо попросили разрешения отбыть, дабы упредить своего господина о нашем приближении, а после послали слуг с новой просьбой, на этот раз отдать их вещи. Вот вам и союзники. Я брезгливо вернул их добро и решил готовить сражение. Не ждать, когда на нас нападут в незнакомой местности, а атаковать первыми.

Подошли к городу Акшехиру, а там засада.

— Эмир Акшехира требует выдать ему половину всех богатств, находящихся при нас, в качестве подорожной платы. В случае невыполнения требования армия Великого Акшехира возьмет все, что ей нужно, силой, — прокричал махонький посол в огромной, похожей на тыкву белоснежной чалме, и вслед за ним сказанное перевел дюжий толмач.

— Скажи ему, что рыцари прокладывают себе путь не золотом, а железом! — сообщил я, после чего наша конница смела стражу. В считанные часы защитники города были перебиты, а крепость взята приступом, разграблена и сожжена.

Следующий город на карте — столица Иконийского султаната Иконий. По нашим данным, войско должно было пройти через несколько богатых деревень, но турки побывали там раньше, уничтожая припасы крестьян, вырубая сады и выжигая посевы. Так что двигаться пришлось по голодной территории, преследуемые легкой конницей противника. Отправили разведку — шестьдесят молодых оруженосцев. Задание, найти пастбище для лошадей. И что же, на следующий день в лагерь подбросили мешки с их головами. А следом за ними пожаловали послы султана Кылыч Арслана с прежним требованием — отдать половину всего, что имеем, иначе утром они выведут против нас свои основные силы.

Многие предлагали махнуть рукой на Иконий и пойти через Армению, но в этом случае мы бы отступали, нагоняемые огромным войском. Люди начали роптать, были и такие, кто пожелал сдаться в плен, нежели и дальше продолжать этот неудачный поход. Наконец епископ Вюрцбургский велел своему оруженосцу помыться и побриться, выдал ему новые доспехи и посадил на коня, дав в руки крест. Сам же Готфрид подбил при въезде в лагерь ряженого закричать, что, мол, это сам святой Георгий, после чего все участники представления падали на колени, читая молитвы. Оруженосец подъехал к моему шатру на рассвете, когда большинство только начинало просыпаться. Что они видели? Силуэт удаляющегося всадника. Да простит меня святой покровитель крестоносцев, но это действительно подействовало. Люди воодушевились, рассказывая друг другу о благом предзнаменовании и предвещая победу над турками и благополучное завоевание Иерусалима.

На следующий день, после явления «святого» мы двинулись на Иконий и шли так уверенно в своей победе, что казалось, будто стрелы отскакивают от нас, не причиняя вреда. Турки лупили справа и слева, пытаясь зажать нас между двумя своими отрядами. Но настоящего сражения так и не произошло. Мы же разбили лагерь в саду султана, что огибает собой стены города. Да, я не оговорился, султанский сад как бы брал город в кольцо, так что мы почти не видели, что творилось на стенах.

Тут же созрел план действий, мы разделились на два войска, штурм повел Фридрих, я же со второй половиной рыцарей взялся прикрывать их тылы от султанских воинов, находящихся вне города. Непривычно, конечно, но да все бывает в первый раз. Видя наши приготовления к штурму, из ворот крепости выехал султан Арслан в окружении нескольких сотен всадников. Старый и тучный, после нашей последней встречи, султан казалось, добавил себе годков десять. Я знал, что после заключения между нами союза он разделил свои земли между сыновьями, оставаясь султаном лишь номинально. Должно быть, он хотел, чтобы я вошел в его положение. Дурак. Этот разговор был бы уместнее перед походом или сразу же после того, как он утратил влияние, дабы мы имели возможность заключить союз с его преемниками. Теперь же я смотрел на него как на предателя, которого следовало покарать за вероломство.

Наш молчаливый диалог происходил на расстоянии полета стрелы, но мы оба все поняли. Когда я мысленно назвал его предателем, недостойным пощады и снисхождения, Арслан вздрогнул и, развернув коня, вдруг помчался в сторону крепости, за ним поспешила его охрана. Возможно, я и не стал бы преследовать, пытавшегося укрыться за стенами крепости султана, но в этот момент отряд турок ударил по нашему левому флангу и начался бой. Одновременно, прикрывая отход своего правителя, с городских стен полетели копья, конники стреляли из маленьких луков, уже слышался звон железа. Поняв, что охрана султана до сих пор не успела протиснуться сквозь полуоткрытые врата, Фридрих устремился за ними. Врезавшись в хвост процессии, отважные рыцари ворвались в Иконий, после чего ворота все-таки закрылись, оставив сына в окружении его воинов в тылу врага.

Меж тем до нас донеслись звуки турецких барабанов, на подмогу к защитникам города устремилась конница Кутбеддина, так что не было времени протаранить ворота и прийти на помощь сыну. Впрочем, Фридрих — опытный воин и прорвался в крепость не один, а со своими верниками. Так что…

Турки применили уже знакомый прием, растянувшись неровной петлей и по мере приближения затягивая ее таким образом, чтобы часть наших людей оказались в окружении. И тут вдруг запели наши священники, одетые in pompa magna (в торжественных облачениях), они принялись служить мессу, словно не замечая творящегося вокруг.

— Кто умрет с молитвой на устах, тот попадет в рай! — во весь голос кричал Готфрид, сделавшись на мгновение невероятно похожим на Райнальда Дасселя.

И тут же несколько глоток затянула: «Что же мы медлим, что дрожим? Христос правит, Христос побеждает, Христос повелевает! Наша смерть будет нам наградой! Вперед, Христово воинство! Обретите своей кровью Царство Небесное!»

То ли молясь, то ли изрыгая проклятия, рыцари вновь бросались в бой, дабы погибнуть с молитвой на устах, но прежде утопить в крови тех, кто не знает Христа.

— Построиться в клин, «свиньей», быстро! А теперь вперед пшли. Выставив перед собой копья, мы двинулись на противника, оттесняя, сминая, убивая. Такой техники Кутбеддин не знал, устрашенные, его воины бежали с поля боя.

Когда мы расправились с конницей, ворота крепости распахнулись и мы увидели живого и здорового Фридриха, восседавшего на своем боевом коне. Рядом с ним молодой знаменосец нес прорванное в нескольких местах знамя, понятия не имею, как оно уцелело и зачем было тащить его вслед за улепетывающим султаном. Скорее всего, случайность, парнишка увязался за своим боевым командиром, а вот теперь гордится победой.

На мгновение непрошеные слезы застили обзор, и мне показалось, что это не Фридрих, а я молодой и рядом знаменосец Империи — Отто Виттельсбах.

Мы триумфально вошли в город, где надеялись найти хотя бы временное пристанище и отдых, так как все были измождены и изранены. Не было и речи о том, чтобы преследовать остатки напавшей на нас конницы.

Город оказался огромным, на первый взгляд, никак не меньше Кёльна, впрочем, могу и ошибиться. Трупы турок оказались сваленными в кучи, мертвые крестоносцы разложены на площади в ожидании христианского погребения. Фридрих любил порядок.

Как и в родной Германии, ожидая прибытия вражеской армии, в город съехалось полно крестьян из окрестных деревень, со своим скарбом и скотиной, так что мы могли не беспокоиться о пропитании для себя и лошадей. Разграбив дворец Кутбеддина и изнасиловав его жен, дочерей, а также всех служанок, находящихся там, наши люди вынесли богатую добычу. С Арсланом пришлось идти на переговоры, впрочем, что бессильный правитель мог нам предложить? Ну, вытребовали проводников, согласились принять драгоценные дары, 20 заложников — все члены правящей династии.

За время, проведенное в столице султаната, все крестоносцы, будь они рыцарями, епископами или простыми оруженосцами, получили новую одежду, оружие, мы пополнили запасы продовольствия, ну и в личных котомках, я полагаю, много всего разного прибавилось. Впрочем, город не жгли, людей особо не убивали. Для нужд своих закупили у горожан 6000 лошадей — к слову, торговцы просили самую умеренную плату, прекрасно понимая, что, едва мы получим свое, тут же оставим их, убравшись восвояси.

Теперь путь в Святую землю был открыт, и 26 мая, отдохнувшие, мы тронулись в путь, так что 30 мая добрались до Ларанды, города сельджуков на границе с Арменией. А 1 мая произошло землетрясение, никто не пострадал, но все дружно трактовали это как нехороший знак. Впрочем, никто не собирался на нас нападать, армяне же уже подтвердили через послов свои добрые намерения.

Второго июня мы двинулись в юго-восточном направлении, через Киликийские горы к реке Салеф. Эти горы были самые ужасные, то и дело лошади срывались с тропинок и падали в пропасть вместе со снаряжением, провиантом, вынесенными из Икония сокровищами. Крутые спуски, невозможные подъемы, и главное, солнце, способное испепелить все живое. Шли ночью, рискуя низвергнуться в очередное ущелье, утром до восхода солнца… Недалеко от Селевкии перед нами изогнулся очередной горный хребет, и я решил — хватит. Пущай молодые лезут в гору, если им так хочется, я же с небольшим отрядом верников пройду по берегу реки. Проводники уверяли, что, если река не размыла берегов, пройти там возможно. Пробивая себе дорогу мечами и ножами, так как окрестные кустарники так разрослись, что пройти по тропе и к тому же провести лошадей было решительно невозможно, мы все же добрались до Селевкии. Оставалось форсировать реку Салеф, что я с радостью и сделал.

В тот день, несмотря на близость холодной воды, мы ужасно мучились от солнца, и я даже без брони чувствовал себя почти что сварившимся. Как же приятно после такой жары прыгнуть в бурные, холодные воды настоящей горной реки! Бороться с ее волнами, чтобы, победив, выскочить вдруг у другого берега с радостным «Ура»!!!

Кто-то из оруженосцев вскоре действительно влез в ледяную воду, река, моментально сбив его с ног, потащила за собой. Беднягу удалось вытащить с третьей попытки, и только потому, что на его спасение пришел один из лучших известных мне пловцов, старина Гийом Биандрате.

— Река слишком глубока, ваше величество, — дрожа от холода и страха, сообщил мальчик, — вода подхватила меня, точно я щепка, а не человек.

— Держись своего коня — и переправишься на ту сторону. Конь тяжелый, с ним ничего не произойдет.

— Держись за моего, — щедро предложил Манфред. — Фридрих, его конь погиб, когда мы только полезли на этот чертов хребет. Держись, я толстый и в броне, со мной ничего не случится.

— Бери лучше моего, сынок. — Я хлопнул по плечу не ждавшего такого счастья мальчика и прыгнул в воду.

* * *

И вдруг все волшебным образом переменилось вокруг, это сердце вздрогнуло и взорвалось… Словно бы сама юность вернулась в мое усталое тело, наполнив его неземной легкостью и силой: я подпрыгнул повыше, чтобы изогнуться в полете и нырнуть в воду, заранее предвкушая освежающий холод, но вдруг ощутил, что я взлетел очень уж высоко и все еще лечу. Сильные и светлые крылья раскрылись за спиной, поднимая меня все выше и выше. Там, внизу, поднялась суматоха: люди из моей свиты метались беспорядочно вдоль берега… А еще я увидел, что мое тело несется, подхваченное течением, безвольно ударяясь о прибрежные камни. Но это был уже не я… не Фридрих Барбаросса… я был уже далеко и устремился совсем в другие пределы.

Я легко спикировал к воде, очень уж я ее люблю… любил… и, окунувшись напоследок, вновь взмыл в синее небо. Навсегда.

Потом до меня доходили слухи из царства земного, будто бы на самом деле император Барбаросса не утонул в реке Салеф, а живет в подводной пещере где-то в Тюрингии. Но, дескать, разве может неистовый и беспокойный государь надолго усидеть на одном месте, пусть даже ради одиночества и святости? Нет, конечно! Он удалился из мира, но непременно вернется, а вместе с ним придут в наш грешный мир закон, порядок и честь!..

Ну… не знаю, не знаю… Может, и вернусь.

Примечания

1

Фридрих фон Бюрен, его родовые владения находились в районе Рисгау.

(обратно)

2

Фридрих I фон Штауфен (до 1050 г. — 4 июня 1105 г.) — герцог Швабии с 1079 г., старший сын графа Рисгау Фридриха фон Бюрена и Хильдегарды, дочери графа Гуго V фон Эгисхейм-Дашбурга, родоначальник династии Гогенштауфенов.

(обратно)

3

Генрих IV (11 ноября 1050 г., Гослар, Германия — 7 августа 1106 г., Льеж, Бельгия) — германский король, император Священной Римской империи, представитель Салической династии.

(обратно)

4

Рудольф Швабский, граф Рейнфельденский (ок. 1025 г. — 16 октября 1080 г., Мерзебург) — антикороль Германии, противник Генриха IV и сторонник папы Григория VII в борьбе за инвеституру.

(обратно)

5

Агнесса (Агнес) Франконская (Салическая) (1072/1073 г. — 24 сентября 1143 г.), дочь Генриха IV и Берты Савойской; 1-й брак (1086/1087 г.) с герцогом Швабии Фридрихом I; 2-й брак (1106 г.) с маркграфом Австрии Леопольдом III.

(обратно)

6

Фридрих II Одноглазый (1090 г. — 6 апреля 1147 г., Альцай) — герцог Швабии с 1105 г. Старший сын Фридриха I и Агнессы Франконской.

(обратно)

7

Конрад III (1093 г., Бамберг, Германия — 15 февраля 1152 г., Бамберг, Германия) — первый король Германии (1138–1152) из династии Гогенштауфенов, герцог Франконии (1116–1138). Второй сын Фридриха I и Агнессы Франконской.

(обратно)

8

Григорий VII (в миру Гильдебранд; 1020/1025 г. — 25 мая 1085 г.) — папа римский с 22 апреля 1073 г. по 25 мая 1085 г.

(обратно)

9

Стихотворение Татьяны Громовой.

(обратно)

10

Бертольд I Рейнфельденский (ок. 1060 г. — 18 мая 1090 г.) — герцог Швабии с 1079 г., граф Рейнфельдена с 1080 г., сын германского антикороля Рудольфа Швабского и Матильды, дочери Генриха III, императора Священной Римской империи.

(обратно)

11

Бертольд II (ок. 1050 г. — 12 апреля 1111 г.) — герцог Швабии с 1092 г. по 1099 г., герцог Каринтии с 1092 г., герцог Церингена в 1100–1111 гг.

(обратно)

12

Антикороль Германии — Герман граф Зальмский (1035–1088).

(обратно)

13

Оттон — сын Леопольда III Святого и Агнессы Салической (ум. в 1158 г.), епископ Фрейзинга (с 1138).

(обратно)

14

Вельф IV (1030/1040 г. — 9 ноября 1101 г.) — герцог Баварии (Вельф I) в 1070–1077 гг., 1096–1101 гг., сын маркграфа Альберто Аццо II д'Эсте и Кунигунды Альтдорфской, сестры герцога Каринтии Вельфа III. Родоначальник второго дома Вельфов.

(обратно)

15

Генрих V (11 августа 1081/1086 г. — 23 мая 1125 г., Утрехт) — король Германии в 1106–1125 гг., император Священной Римской империи в 1111–1125 гг., последний представитель Салической династии, сын Генриха IV и Берты Савойской.

(обратно)

16

Юдит (ок. 1100 г. — 22 февраля 1130/1131 г.); дочь Генриха IX Чёрного и Вульфхильды Саксонской.

(обратно)

17

Генрих IX Чёрный (ок. 1074 г. — 13 декабря 1126 г.) — герцог Баварии с 1120 г., младший сын герцога Баварии Вельфа IV и Юдит Фландрской.

(обратно)

18

Вульфхильда Саксонская (ок. 1075 г. — 29 декабря 1126 г.), дочь герцога Саксонии Магнуса и Ульфхильды Норвежской.

(обратно)

19

Юдит Фландрская (ок. 1033 г. — март 1094 г.), дочь Бодуэна IV Бородатого, графа Фландрии, и Элеоноры Нормандской, вдова Тостига Годвинсона.

(обратно)

20

Лотарь II (до 9 июня 1075 г. — 4 декабря 1137 г., Брейтенванг, Тироль, Австрия) — король Германии с 1125 г., император Священной Римской империи с 1133 г., герцог Саксонии с 1106 г., граф Супплинбурга, сын Гебхарда Супплинбургского, графа Кверфуртского и Гедвиги де Форбах.

(обратно)

21

Генрих Гордый (ок. 1108 г. — 20 октября 1139 г.) — герцог Баварии под именем Генрих X с 1126 г., герцог Саксонии под именем Генрих II с 1137 г., маркграф Тосканы с 1137 г., из рода Вельфов.

(обратно)

22

Бертрада (Берта); муж: Адальберт фон Эльхинген, граф фон Эльхинген и фон Ирренберг. Родители: Фридрих I фон Штауфен, Агнес фон Вайблинген.

(обратно)

23

Агнесса (ум. в 1151 г.) — дочь Конрада III и Гертруды, дочери и наследницы Генриха графа Комбурга и Ротенбурга. Ок. 1130 г. стала женой Изяслава II Мстиславича, великого князя Киевского.

(обратно)

24

Изяслав Мстиславич (в крещении — Пантелеймон) (ок. 1097 г. — 13 ноября 1154 г.) — второй сын Мстислава Владимировича Великого от первого брака с Христиной, дочерью шведского короля Инге I Старшего.

(обратно)

25

Герман III Большой (ум. 16 января 1160 г.) — маркграф Вероны и Бадена из династии Церингенов. Сын Германа II и Юдит фон Гогенберг.

(обратно)

26

Вихман (Викманн) фон Зееберг стал епископом Наумбургским в 1149 г., архиепископ Магдебургский с 1152 г. по 1192 г.

(обратно)

27

Агнеса (Агнесс), дочь Фридриха I, графа Саарбрюккена. Жена Фридриха II (ок. 1135 г., ум. после 1147 г.).

(обратно)

28

Мануил I Комнин (28 ноября 1118 г. — 24 сентября 1180 г.) — византийский император.

(обратно)

29

Юдит (ок. 1135 г. — 7 июля 1191 г.), замужем с 1150 г. за Людвигом II Железным, ландграфом Тюрингии (1140–1172).

(обратно)

30

Альберо (Альберт) фон Монтрёль, архиепископ Трира (19 апреля 1131 г. — 18 января 1152 г.).

(обратно)

31

Матье (Маттиас) I Добродушный (ок. 1119 г. — 13 мая 1176 г.) — герцог Лотарингии из Эльзасской династии (1139–1176), старший сын и наследник Симона I, герцога Лотарингии, и Адели, дочери Генриха III, графа Лувена.

(обратно)

32

Оттон I Рыжий (ок. 1117 г. — 11 июля 1183 г.) — пфальцграф Баварии (Оттон V) в 1156–1180 гг., герцог Баварии с 1180 г., старший сын пфальцграфа Оттона IV фон Виттельсбаха и Эйлики фон Петтендорф.

(обратно)

33

Вельф I (778 г. — 3 сентября 825 г.) — граф в Аргенгау, сеньор Альтдорфа и Равенсбурга, родоначальник династии Старших Вельфов.

(обратно)

34

Юдифь (Юдит) Баварская (ок. 805 г. — 19 апреля 843 г.) — дочь Вельфа I, графа нескольких мелких владений в Баварии и Хальвиды Саксонской, вторая жена императора Франкского государства Людовика I Благочестивого.

(обратно)

35

Карл I Великий (2 апреля 742/747 г. или 748 г. — 28 января 814 г., Ахенский дворец) — король франков с 768 г. (в южной части с 771 г.), король лангобардов с 774 г., герцог Баварии c 788 года, император Запада с 800 г. Старший сын Пипина Короткого и Бертрады Лаонской. По имени Карла династия Пипинидов получила название Каролингов. Прозвище «Великий» Карл получил еще при жизни.

(обратно)

36

Людовик I Благочестивый (апрель/сентябрь 778 г. — 20 июня 840 г.) — король Аквитании (781–814), король франков и император Запада (814–840) из династии Каролингов.

(обратно)

37

Адальберт I фон Саарбрюкен, архиепископ Майнца (1111 г. — 23 июня 1137 г.).

(обратно)

38

Матильда, или Мод (1102 г. — 10 сентября 1167 г.), — королева Англии в 1141 г., дочь и наследница короля Генриха I.

(обратно)

39

Генрих Лев (1129 г. — 6 августа 1195 г.) — монарх из династии Вельфов, герцог Саксонии в 1142–1180 гг. (под именем Генриха III) и Баварии в 1156–1180 гг. (под именем Генриха XII). Сын герцога Саксонского и Баварского Генриха Гордого и Гертруды Супплинбургской, дочери императора Лотаря II.

(обратно)

40

Альбрехт I Бранденбургский (также Альбрехт Медведь (ок. 1100 г. — 18 ноября 1170 г., предположительно Штендаль) — граф из рода Асканиев, основатель Бранденбургской марки и первый маркграф Бранденбурга. Альбрехт внес значительный вклад в колонизацию восточных земель. При Альбрехте Бранденбургская марка вошла в состав Священной Римской империи.

(обратно)

41

Симон II (ок. 1140 г. — 1 апреля 1206 г.) — герцог Лотарингии с 1176 г., старший сын Матье I, герцога Лотарингии, и Берты, дочери Фридриха II, герцога Швабии.

(обратно)

42

Леопольд IV (ок. 1108 — 18 октября 1141 г.) — маркграф Австрии с 1136 г. и герцог Баварии с 1139 года из династии Бабенбергов.

(обратно)

43

Генрих II Язомирготт (1107 — 13 января 1177 г.) — маркграф Австрии в 1141–1156 гг., герцог Австрии с 1156 г., пфальцграф Рейнский под именем Генрих IV в 1140–1141 гг., герцог Баварии под именем Генрих XI в 1141–1156 гг. из династии Бабенбергов, сын Леопольда III Святого и дочери императора Генриха IV Агнессы.

(обратно)

44

Рихенза Нортхеймская (ок. 1087/1089 — 10 июня 1141 г.) — графиня Нортхейма с 1116 г., графиня Брауншвейга с 1117 г., герцогиня Саксонии в 1106–1137 гг., королева Германии в 1125–1137 гг., императрица Священной Римской империи в 1133–1137 гг., жена императора Лотаря II Супплинбургского, старшая дочь графа Нортхейма Генриха Толстого и Гертруды Брауншвейгской.

(обратно)

45

Рожер II (22 декабря 1095 г. — 26 февраля 1154 г., Палермо) — основатель и первый король (с 1130 г.) Сицилийского королевства из династии Отвилей, граф Сицилии (с 1105 г.), герцог Апулии (c 1127 г.).

(обратно)

46

Вибальд, аббат Ставло и Мальмеди (с 1130 г.), Корвея (1146–1158).

(обратно)

47

Адельгейд, дочь Дипольда III, маркграфа Фобурга, родилась в 1122 г. 1-я жена Фридриха I Барбароссы (с 1147 г.), брак аннулирован в марте 1153 г.

(обратно)

48

Из стихотворения Татьяны Громовой.

(обратно)

49

Вельф VI (16 декабря 1114 г. или 15 декабря 1116 г. — 14 или 15 декабря 1191 г.) — маркграф Тосканы в 1152–1160 гг. и 1167–1173 гг., герцог Сполето в 1152–1162 гг. Третий сын Генриха IX Чёрного из династии Вельфов и Вульфхильды — дочери Магнуса Биллунга.

(обратно)

50

Евгений III (в миру — Бернардо Паганелли (? — 8 июля 1153 г.) — папа римский с 15 февраля 1145 г. по 8 июля 1153 г., первый из цистерцианцев на папском престоле, ученик Бернарда Клервоского, блаженный римско-католической церкви.

(обратно)

51

Бернард Клервоский (фр. — Bernard de Clairvaux, лат. — Bernardus abbas Clarae Vallis; 1091 г., Фонтен-ле-Дижон, Бургундия — 20 или 21 августа 1153 г., Клерво) — французский средневековый богослов, мистик, общественный деятель, цистерцианский монах, аббат монастыря Клерво (с 1117 г.). Канонизирован в 1174 г.; в 1830 г. внесен в число Учителей Церкви.

(обратно)

52

Генрих Беренгар, или Генрих VI (ум. в 1150 г.), старший законный сын императора Конрада III и Гертруды Зульцбахской. Представитель династии Гогенштауфенов. Соправитель короля Германии с 30 марта 1147 г.

(обратно)

53

Манфред I был копьеносцем (lancifer) императора Фридриха I Барбароссы, его потомки носили имя Ланса и внучка будет многолетней любовницей и супругой внука Фридриха Барбароссы, императора Фридриха II.

(обратно)

54

Виктор IV (II), Оттавиано ди Монтичелли (1095 г., Тиволи — 20 апреля 1164 г., Лукка) — антипапа в 1159–1164 гг., противостоял Александру III.

(обратно)

55

Людовик VII Молодой (1120 г. — 18 сентября 1180 г.) — французский король (1137–1180), сын Людовика VI Толстого.

(обратно)

56

Балдуин III (1130–1163) — король Иерусалимский (с 1143 г.), сын и наследник Фулька и Мелисенды.

(обратно)

57

Клеменция, дочь Конрада, герцога Церингена, и Клеменции Намюрской. Супруга Генриха Льва с ок. 1148 г. (развод 23 ноября 1162 г. (ум. 1173/1175 гг.). Она вторым браком в 1164 г. сочеталась с Гумбертом III, графом Савойи и Морьенны.

(обратно)

58

Конрад I Церингенский (1090 г. — 8 января 1152 г., Констанц) — герцог Церингенский с 1122 г., ректор Бургундии c 1127 г. Сын Бертольда II фон Церингена и Агнессы Швабской.

(обратно)

59

Вильгельм I Злой (1126 г. — 7 мая 1166 г., Палермо) — второй король Сицилии с 1154 г. из династии Отвилей. Четвертый сын Рожера II и Эльвиры Кастильской.

(обратно)

60

Гвидо IV граф Бьяндрате (Биандрате), участник Второго и Третьего крестового похода, женат на Изабелле, дочери Раньери, маркграфа Монферрата из династии Алерами.

(обратно)

61

Фридрих IV (ок. 1144 г. — 19 августа 1167 г.), именовался герцогом Ротенбурга, герцог Швабии (1152–1167).

(обратно)

62

Арнольд фон Шеленхофен, архиепископ Майнца (7 июня 1153 г. — 24 июня 1160 г.).

(обратно)

63

Арнольд II фон Вид, архиепископ Кёльна (1156–1158 гг.).

(обратно)

64

Хиллин фон Фальмагне, архиепископ Трира (28 января 1152 г. — 23 октября 1169 г.);

(обратно)

65

in pompa magna (ит.). — С большой помпой. Вариант: с большой торжественностью

(обратно)

66

Арнольд Брешианский (ок. 1100 г. — 18 июня 1155 г.) — итальянский религиозный и общественный деятель.

(обратно)

67

Пьер Абеляр (1079 г., Ле-Пале, близ Нанта — 21 апреля 1142 г., аббатство Сен-Марсель, близ Шалон-сюр-Сон, Бургундия) — средневековый французский философ-схоласт, теолог и поэт, неоднократно осуждавшийся католической церковью за еретические воззрения.

(обратно)

68

Райнальд фон Дассель (ок. 1120 г. — 14 августа 1167 г., Рим). Сын графа Рейнольда I фон Дасселя. Канцлер Германии, архиепископ Кёльна (с 1159 г.) и архиканцлер Италии.

(обратно)

69

Людвиг III Благочестивый (1151/52 г. — 16 октября 1190 г.) — ландграф Тюрингии с 1172 г., из династии Людовингов. Старший сын Людвига II и его жены Юдит фон Гогенштауфен.

(обратно)

70

Херман ван Хорне, епископ Утрехта (1151–1156).

(обратно)

71

Капитулярии (от лат. capitula — глава) — законы и распоряжения (указы) франкских королей. Составлялись на латинском языке, разделялись на небольшие главы и параграфы.

(обратно)

72

Анастасий IV (в миру Коррадо делла Субарра, не позднее 1073 г. — 3 декабря 1154 г.) — папа римский с 12 июля 1153 г. по 3 декабря 1154 г.

(обратно)

73

Паллий (лат. pallium — покров; накидка) — элемент литургического облачения папы римского и митрополитов латинского обряда католической церкви. Представляет собой узкую ленту из белой овечьей шерсти с вышитыми шестью черными, красными или фиолетовыми крестами.

(обратно)

74

Имя Беатриса Беатрикс переводится как благословенная.

(обратно)

75

Оттон I Великий (23 ноября 912 г., Валльхаузен — 7 мая 973 г., Мемлебен), герцог Саксонии (936–961), король Германии с 936 г., император Священной Римской империи с 962 г., король Италии с 961 г., сын короля Германии Генриха I и Матильды Вестфальской. Во время его правления была основана Священная Римская империя.

(обратно)

76

Подеста — губернатор города в Италии.

(обратно)

77

Одоакр (ок. 433 г. — 15 марта 493 г., Равенна) — ок. 470–476 гг. — начальник отряда наемников-варваров в римской армии, с сентября 476 г. до 15 марта 493 г. — король Италии. Сверг последнего императора Западной Римской империи Ромула Августа, что традиционно считается ее фактическим концом.

(обратно)

78

Флавий Ромул Август (Ромул Августул) — последний император Западной Римской империи, правивший в 475–476 гг.

(обратно)

79

Оттон IV происходил из знатного баварского герцогского рода Луитпольдингов. Имя Виттельсбах происходит от названия замка. Владел баварским графством Шейерн (с XII века — графство Виттельсбах, между Мангфаллталем и Кельхаймом. Кроме того, Оттон IV носил титул пфальцграфа Баварии.

(обратно)

80

Агнес ван Лооз (ум. 26 марта 1191 г.), дочь Людвига I, графа Лооза и Рейнека, и Агнес Мецкой.

(обратно)

81

Арнольд фон Шеленхофен — архиепископ Майнца (7 июня 1153 г. — 24 июня 1160 г.).

(обратно)

82

Герман III фон Шталек (ум. 2 октября 1156 г.), граф фон Шталек, пфальцграф Рейнский, с 1142 г. был женат на Гертруде, дочери Фридриха I Штауфена, то есть двоюродной бабушке Фридриха Барбароссы.

(обратно)

83

Александр III (1105 г., Сиена, Италия — 30 августа 1181 г., Чивита-Кастеллана, Италия) — папа римский с 7 сентября 1159 г. по 30 августа 1181 г. До посвящения — Орландо (Роланд) Бандинелли. Занял папский престол после смерти Адриана IV.

(обратно)

84

Адриан IV (в миру Николас Брейкспир, около 1115 г., Хартфордшир, Англия — 1 сентября 1159 г., Ананьи, Италия) — папа римский с 4 декабря 1154 г. по 1 сентября 1159 г., единственный англичанин на папском престоле.

(обратно)

85

Эйлика фон Петтендорф, супруга Оттона IV фон Виттельсбаха с 1116 г.

(обратно)

86

Феодора Комнина (ум. в 1183 г.), племянница Мануила I, императора Византии, с 1148 г. — вторая жена Генриха II Язомирготта.

(обратно)

87

Оттон Фрейзингенский (р. в 1112–1114 гг., ум. в 1158 г.) — немецкий писатель, историк, сын Леопольда III, маркграфа Австрийского, и Агнесы, дочери императора Генриха IV; принял духовный сан, занимался в Париже, вступил в цистерцианский орден и стал настоятелем монастыря в Моримонте, в Бургундии, а потом был избран епископом Фрейзингенским.

(обратно)

88

Ферри (Фридрих) I (ок. 1143 г. — 7 апреля 1207 г.) — сеньор де Бич с ок. 1155 г., сеньор де Жербевийе и д’Орм с 1179 г., герцог де Бич с 1196 г., герцог Лотарингии с 1206 г., второй сын герцога Матье (Матиаса) I и Берты Швабской из Эльзасского дома.

(обратно)

89

Юдит (ум. до 1224 г.) — жена Генриха II графа фон Зальма (ум. в 1225 г.).

(обратно)

90

Болеслав IV Кудрявый (1120/21 гг. — 5 января 1173 г.) — представитель династии Пястов. Князь Мазовии (с 1138 г.), Кракова, Куявы, Гнезно и Калиша (с 1146 г.), Сандомира (с 1166 г.), князь всей Польши (1146–1173). Сын Болеслава III и Саломеи фон Берг-Шельклиген, дочери герцога Бергского.

(обратно)

91

Владислав II Изгнанник (1105 г. — 30 мая 1159 г., Альтенбург) — князь-принцепс Польши в 1138–1146 гг., князь Кракова, Сандомира, восточной Великой Польши, Куявии, Силезии и князь-принцепс Поморья. Сын Болеслава III Кривоустого и Сбыславы Киевской, дочери великого князя Киевского Святополка II Изяславича.

(обратно)

92

Вальдемар I Великий (14 января 1131 г. — 12 мая 1182 г.) — король Дании с 1157 г., король Ютландии и герцог Шлезвига в 1147–1157 гг.

(обратно)

93

Геза II (1130 г., Тольна, Венгрия — 31 мая 1162 г.) — король Венгрии (с 13 февраля 1141 г.), из династии Арпадов.

(обратно)

94

Бела II по прозванию Слепой (1108 г. — 13 февраля 1141 г.) — венгерский король из династии Арпадов.

(обратно)

95

Альмош, венгерский принц, сын короля Гезы I, брат Кальмана Книжника и отец будущего короля Белы II.

(обратно)

96

Кальман І (Коломан І) Книжник (1070 г. — 3 февраля 1116 г., Секешфехервар) — венгерский король из династии Арпадов с 1095 г. до 1116 г.

(обратно)

97

Илона (Елена) Сербская (ок. 1109 г. — после 1146 г.) — королева Венгрии, жена короля Белы II. Отец — Урош I Вуканович, князь Рашки. Мать — Анна Диогене-Вуканович (Анна Диогенисса).

(обратно)

98

Генрих II Плантагенет, по прозвищу Короткий Плащ (5 марта 1133 г. — 6 июля 1189 г.), первый английский король из династии Плантагенетов.

(обратно)

99

Эскиль Лундский— архиепископ Лунда (1137–1177).

(обратно)

100

Ансельмо да Хавельберг, архиепископ Равенны (1155–1158).

(обратно)

101

Альбрехт III, граф Тироля.

(обратно)

102

Умберто I да Пировано (18 января 1146 г. — 17 марта 1166 г.).

(обратно)

103

Имеется в виду Гвидо, ставший впоследствии антипапой Пасхалием III (в миру — Гвидо; умер 20 сентября 1168 г.) — антипапа с 1164 г. по 20 сентября 1168 г., в период понтификата папы Александра III.

(обратно)

104

Арнольд II фон Вид, архиепископ Кёльна (1151–1156).

(обратно)

105

Амвросий Медиоланский (ок. 340 г., Августа-Треверорум, Белгика, Римская империя — 4 апреля 397 г., Медиоланум, Италия, Западная Римская империя) — Миланский епископ, проповедник и гимнограф. Один из четырех великих латинских учителей церкви, он обратил в христианство и крестил Блаженного Августина. Авторитет Амвросия был настолько велик, что он оказывал влияние на политику императора Феодосия Великого, тем самым создав значимый прецедент в отношениях государства и церкви. Почитается как святой и западными, и восточными церквями.

(обратно)

106

Остготы (остроготы), или грейтунги — древнегерманское племя, составлявшее восточную ветвь готского племенного объединения, распавшегося к середине III века на две племенные группы: вестготов и остготов.

(обратно)

107

Филипп I фон Хайнсберг, архиепископ Кёльна в 1167–1191 гг.

(обратно)

108

Христиан I из рода графов фон Бух, Майнцский архиепископ с 1165 г., канцлер Германии. Как начальник императорского войска в Италии он победил в 1167 г. римлян при Тускулуме и способствовал этим вступлению императора в Рим. В 1173 г. безуспешно осаждал Анкону. После неудачной битвы при Леньяно ходатайствовал в 1177 г. о мире в Венеции. Более года был в плену у Конрада Монферратского. Ум. в 1183 г.

(обратно)

109

Бернард — католический церковный деятель XII века. На консистории 1145 г. провозглашен кардиналом-священником церкви Святого Климента. Посылался в качестве папского легата в Германию в 1153 г. и 1158 г. Участвовал в выборах папы Анастасия IV (1153), Адриана IV (1154) и Александра III (1159). Стал кардиналом-епископом Порто-Санта Руфина в декабре 1158 г. Посылался легатом в Павию для мирных переговоров с императором Фридрихом I.

(обратно)

110

Одоне Бонеказе (его имя также пишут как Odo, Oddo, Otto, Ottone) — католический церковный деятель XII века. Возведен в ранг кардинала-дьякона церкви Сан-Джорджио-ин-Велабро на консистории 1130 г. Участвовал в выборах папы Целестина II (1143), Луция II (1144), Евгения III (1145), Анастасия IV (1153), Адриана IV (1154) и Александра III (1159). Стал епископом Чезены в 1155 г.

(обратно)

111

Локоть — 46 см, башня 20 метров.

(обратно)

112

Генрих III Чёрный (28 октября 1017 г. — 5 октября 1056 г., Бодфельд, Саксония, Германия) — король Германии с 1039 г., император Священной Римской империи с 1046 г., герцог Баварии в 1027–1042 гг. под именем Генрих VI, герцог Швабии в 1039–1045 гг., король Бургундии с 1039 г. из Франконской (Салической) династии, сын императора Конрада II и Гизеллы Швабской, дочери Германа II, герцога Швабии.

(обратно)

113

Конрад фон Виттельсбах (1120/1130 г., Германия — 25 октября 1200 г., Нойштадт-на-Айше, Бавария) — четвертый сын пфальцграфа Баварии Оттона IV фон Виттельсбаха и Эйлики фон Петтендорф. Немецкий кардинал, архиепископ Майнца (под именем Конрад I) в 1161–1165 и 1183–1200 гг., архиепископ Зальцбурга (под именем Конрад III) в 1177–1183 гг., декан Коллегии кардиналов с 1181 г.

(обратно)

114

Пилигрим I Каринтийский — патриарх Аквилеи (1130–1161).

(обратно)

115

Эберхард I Гипольштайн-Бибургский, архиепископ Зальцбурга (1147–1164).

(обратно)

116

Т. Громова «Вирелэ».

(обратно)

117

Не согрешишь — не покаешься. Выражение принадлежит Тертуллиану.

(обратно)

118

Адель Шампанская (ок. 1140 г. — 4 июня 1206 г., Дворец Сите, Париж) — королева Франции (1160–1180), третья жена Людовика VII; регентша Франции (1190–1192); дочь Тибо II Великого, графа Шампани, и Матильды Каринтийской.

(обратно)

119

Тибо IV Великий де Блуа, также известен как Тибо II Шампанский (1093–1152) — граф Блуа (Тибо IV, с 1102), граф Шартра (с 1102), граф Мо, Шатодена и Сансерра, граф Шампани и Труа (Тибо II, с 1125). Сын Этьена II, графа Блуа, и Адель Нормандской, дочери Вильгельма Завоевателя.

(обратно)

120

Генрих I Щедрый (декабрь 1127 г. — 16 марта 1181 г., Труа) — граф Шампани и Бри (1152–1181), старший сын Тибо II Великого, графа Шампани, и Матильды Каринтийской. Брат королевы Адели Шампанской, супруги короля Людовика VII Французского.

(обратно)

121

Морис де Сюлли (между 1105 и 1120 гг. — 11 сентября 1196 г.), епископ Парижа (1160–1196), инициатор строительства собора Парижской Богоматери.

(обратно)

122

Вальдемар I Великий (14 января 1131 г. — 12 мая 1182 г.) — король Дании с 1157 г., король Ютландии и герцог Шлезвига в 1147–1157 гг.

(обратно)

123

Арнольд фон Селенхофен, архиепископ Майнца (1153–1160).

(обратно)

124

Конрад I Церингенский (1090 г. — 8 января 1152 г., Констанц) — герцог Церингенский с 1122 г., ректор Бургундии c 1127 г. Сын Бертольда II фон Церингена и Агнессы Швабской.

(обратно)

125

Стихотворение О’Санчеса.

(обратно)

126

Стихотворение А. Смира.

(обратно)

127

Папа Пасхалий III (в миру — Гвидо; умер 20 сентября 1168 г.) — антипапа с 1164 г. по 20 сентября 1168 г., в период понтификата папы Александра III.

(обратно)

128

Генрих II фон Леез, был епископом Льежа в 1145–1164 гг.

(обратно)

129

Гуго I, пфальцграф Тюбингена в период 1162–1182 гг.

(обратно)

130

Хиллин фон Фальмагне, архиепископ Трира (28 января 1152 г. — 23 октября 1169 г.).

(обратно)

131

Матильда Плантагенет (1156 г., Виндзорский замок — 28 июня 1189 г., Брауншвейг) — представительница английской династии Плантагенетов, герцогиня Баварии и Саксонии, вторая супруга Генриха Льва. Дочь короля Англии Генриха II и королевы Алиеноры Аквитанской, сестра королей Англии Ричарда I Львиное Сердце и Иоанна Безземельного.

(обратно)

132

Фридрих V Швабский, или Фридрих V фон Гогенштауфен (6 июля 1164 г., Павия, Италия — 1168/1169), — герцог Швабии с 1167 г., старший сын Фридриха Барбароссы и Беатрисы I Бургундской.

(обратно)

133

Элеонора Английская (13 октября 1162 г. — 31 октября 1214 г.) — королева Кастилии и Толедо, жена Альфонсо VIII. Родителями Элеоноры были Генрих II Плантагенет и Алиенора Аквитанская.

(обратно)

134

Гальдино делла Сала — католический церковный деятель XII века. Выходец из знатной миланской семьи Вальвасси делла Сала. До 1165 г. архидьякон кафедрального собора Милана. На консистории 15 декабря 1165 г. был провозглашен кардиналом-священником церкви Санта-Сабина. С 1166 г. архиепископ Милана. Умер 18 апреля 1176 г. и вскоре после смерти канонизирован Александром III.

(обратно)

135

Даниэль I был епископом Праги в период 1148–1167 гг.

(обратно)

136

Александр II д'Орей был еписком Льежа в период 1164–1167 гг.

(обратно)

137

Конрад Монферратский (Коррадо дель Монферрато) (ок. 1145 г. — 28 апреля 1192 г.) — маркграф Монферратский, сеньор Тирский, король Иерусалима, сын маркграфа Монферратского Вильгельма V Старого и Юдифи Австрийской, брат Гильельмо по прозвищу Длинный Меч и Бонифация Монферратского, был вначале вассалом императора (Фридриха Барбароссы), затем, в конце сентября 1179 г., возглавил византийскую армию и взял в плен в Анконской марке «полководца германского императора» Христиана, архиепископа Майнцского.

(обратно)

138

Гумберт III Блаженный (4 августа 1136 г., замок Авильяно — 4 марта 1189 г., Шамбери) — граф Савойи, Аосты и Морьена с 1148 г., старший сын графа Амедея III и Матильды д’Альбон, сестры Гига IV д’Альбона.

(обратно)

139

Гизелла (ок. 1168 г. — 1184 г.); помолвлена с Ричардом (1157–1199), будущим королем Англии Ричардом I Львиное Сердце.

(обратно)

140

Оттон I (ок. 1171 г. — 13 января 1200 г., Безансон), пфальцграф Бургундии с 1189 г. из династии Гогенштауфенов, 4-й сын императора Священной Римской империи Фридриха I Барбароссы и Беатрисы I.

(обратно)

141

Томас Бекет (21 декабря 1118 г. — 29 декабря 1170 г.), английский церковный и политический деятель. С 1155 г. канцлер королевства; с 1162 г. архиепископ Кентерберийский. Выступал против политики короля Генриха II Плантагенета, стремившегося к подчинению английской церкви светской власти. Пытаясь найти поддержку у папы, бежал из Англии. После возвращения (1170) продолжал борьбу с королем. По указанию Генриха II был убит.

(обратно)

142

Конрад II Ротенбургский (1172 г. — 15 августа 1196 г., Дурлах) — герцог Ротенбурга с 1188/1189 г., герцог Швабии с 1191 г., 5-й сын императора Священной Римской империи Фридриха I Барбароссы и пфальцграфини Бургундии Беатрисы I.

(обратно)

143

Конрад был епископом Вормса в период 1171–1192 гг.

(обратно)

144

Аль-Малик ан-Насир Салах ад-Дунийа ва-д-Дин Абуль-Музаффар Юсуф ибн Айюб, в русской и западной традиции Саладин (1138 г., Тикрит — 4 марта 1193 г., Дамаск) — султан Египта и Сирии, талантливый полководец, мусульманский лидер XII века.

(обратно)

145

Готфрид I Шпиценбергский — епископ Вюрцбурга в период 1186–1190 гг. Умер от чумы в Антиохии.

(обратно)

146

Оттон (конец 1169 г. — 7 августа ок. 1178 г.), старший сын герцога Оттона I и Агнес ван Лооз.

(обратно)

147

Ульрих II, сын герцога Оттона I и Агнес ван Лооз. Известно только то, что он умер 29 мая.

(обратно)

148

Людвиг I Кельгеймский (23 декабря 1173 г., Кельхайм — 15 сентября 1231 г., Кельхайм) — герцог Баварии с 1183 г. из династии Виттельсбахов, младший сын герцога Оттона I и Агнес ван Лооз.

(обратно)

149

София (ок. 1170 г. — 10 июля 1238 г.); дочь герцога Оттона I и Агнес ван Лооз. Муж: с 1196 г. Герман I (ок. 1152 г. — 25 апреля 1217 г.), ландграф Тюрингии.

(обратно)

150

Эйлика (I) (ок. 1171 г. — 9 октября ок. 1200 г.); дочь герцога Оттона I и Агнес ван Лооз. Муж: ранее 1178 г. Дитрих (ок. 1142 г. — 25 января около 1206 г.), граф фон Вассенбург.

(обратно)

151

Агнес (ок. 1172 г. — 13 января ок. 1200 г.); дочь герцога Оттона I и Агнес ван Лооз. Муж: Генрих (ум. в 1170 г.), граф фон Плайн.

(обратно)

152

Рихардис (ок. 1173 г. — 21 сентября 1231 г.); дочь герцога Оттона I и Агнес ван Лооз. Муж: ок. 1185 г. Оттон I (ум. 22 октября 1207 г.), граф Гелдерна и Цутфена.

(обратно)

153

Из стихотворения Т. Громовой.

(обратно)

154

По традиции папская роза вручалась лишь коронованным особам

(обратно)

155

Бернхард III (1140 г. — 9 февраля 1212 г.) — граф Ангальта с 1170 г., герцог Саксонии с 1180 г., младший из семи сыновей маркграфа Бранденбургского Альбрехта Медведя от его жены Софии фон Винценбург (1100–1160).

(обратно)

156

Филипп II Август, Филипп Кривой (21 августа 1165 г. — 14 июля 1223 г., Мант) — король Франции c 1180 г., сын короля Людовика VII Молодого и его третьей жены Адели Шампанской.

(обратно)

157

Кнуд VI (1163 г. — 12 ноября 1202 г.) — король Дании с 1182 г., соправитель своего отца, Вальдемара I, с 1170 г. Старший сын Вальдемара I и Софии Полоцкой.

(обратно)

158

Гертруда (ок. 1155 г. — 1 июля 1197 г.); дочь Генриха Льва и Клеменции (ум. 1173/1175), дочь Конрада, герцога Церингена; 1-й муж: с 1166 г. Фридрих IV (1145 г. — 19 августа 1167 г.), герцог Швабии и граф Ротенбурга с 1152 г.; 2-й муж: с февраля 1177 г. Кнуд VI (ок. 1162 г. — 2 ноября 1202 г.), король Дании с 1182 г.

(обратно)

159

Адольф II (ум. в 1164 г.) — второй сын Адольфа I и Хильдевы, второй граф Шауэнбурга и третий граф Гольштейна.

(обратно)

160

Генрих I, епископ Любека с июня 1173 г. по ноябрь 1182 г. Умер 29 ноября 1182 г.

(обратно)

161

Имеются в виду дети Генриха Льва и Матильды:

— дочь Рихенза (1172 г. — 13 января 1209/1210 г.); 1-й муж: с 1189 г. Жоффруа III (ум. 27 марта или 5 апреля 1202 г.), граф Перша; 2-й муж: с 1204 г. Ангерран III (ум. 1243 г.), сеньор де Куси;

— сын Генрих V Старший (ок. 1173/1174 г. — 28 апреля 1227 г.), пфальцграф Рейнский в 1195–1212 гг., герцог Брауншвейг-Люнебурга (1213 г.);

— сын Лотарь (ок. 1174/1175 г. — 15 октября 1190 г.);

— сын Оттон IV Брауншвейгский (ок. 1176/1177 г. — 19 мая 1218 г.), граф Пуатье в 1196–1198 гг., король Германии с 9 июня 1208 г., император Священной Римской империи с 4 октября 1209 г.

(обратно)

162

Луций III (в миру Убальдо Аллучиньоли, 1097 г. — 25 ноября 1185 г.) — папа римский с 1 сентября 1181 г. по 25 ноября 1185 г.

(обратно)

163

Конрад II был аббатом монастыря в Фульде в период 1177–1192 гг.

(обратно)

164

Урбан III (в миру Умберто Кривелли, ок. 1120 г., Милан — 20 октября 1187 г., Феррара) — папа римский с 25 ноября 1185 г. по 20 октября 1187 г.

(обратно)

165

Бодуэн (Балдуин) IV де Эно, по прозванию Строитель (род. в 1108 г. — ум. 8 ноября 1171 г.) — граф Геннегау (Эно) в 1120–1171 гг., выходец из Фландрского дома.

(обратно)

166

Климент III (в миру Паоло Сколари, 1105/1110 г. — 20 марта 1191 г.) — папа римский с 19 декабря 1187 г. по 20 марта 1191 г.

(обратно)

167

Бела III (ок. 1148–1196) — венгерский король из династии Арпадов. Воспитывался в Константинополе, ввел у себя в стране и при дворе византийские нравы и обычаи, что, с одной стороны, дало толчок культурному развитию королевства, но, с другой стороны, подчинило Венгрию византийскому императору Мануилу I.

(обратно)

168

Левон II — царь Киликийской Армении из армянской династии Хетумидов. Сын Хетума I и Изабеллы. Правил с 1187 по 1219 г.

(обратно)

169

Кылыч Арслан II (полное имя — Изз ад-Дунийа ва-д-Дин Кылыч Арслан ибн Масуд (1155–1192) — сельджукский султан Рума, сын Масуда I.

(обратно)

170

Исаак II Ангел (ок. 1156 г. — январь 1204 г.) — византийский император в 1185–1195 и 1203–1204 гг. Стал первым представителем династии Ангелов, правившей страной 19 лет.

(обратно)

171

Стефан І Неманя (1114 г., Рибница — 13 февраля 1200 г., монастырь Хиландар) — сербский великий князь (жупан), основатель династии Неманичей.

(обратно)

172

Гуго III д'Уази (ок. 1140 г. — 29 августа 1189 г.), шателена Камбре.

(обратно)

173

Маргарита де Блуа (ок. 1170 г. — 12 июля 1230 г.) — графиня Блуа, Шартра и Шатодена с 1218 г., дочь Тибо V Доброго, графа Блуа и Шартра, и Алисы, дочери короля Франции Людовика VII.

(обратно)

174

Беренгария Кастильская, или Беренгария Великая (1 июня 1180 г., Сеговия — 8 ноября 1246 г.) — королева Кастилии в 1217 г. Старшая дочь Альфонсо VIII Кастильского и Элеоноры Английской.

(обратно)

175

Альфонсо VIII Кастильский (11 ноября 1155 г., Сория — 6 октября 1214 г., Гутьерре-Муньос) — король Кастилии с 1158 г. и Толедо, единственный сын Санчо III Кастильского и Бланки Наваррской.

(обратно)

176

Элеонора Английская (13 октября 1162 г. — 31 октября 1214 г.) — королева Кастилии и Толедо, жена Альфонсо VIII. Родителями Элеоноры были Генрих II Плантагенет и Алиенора Аквитанская.

(обратно)

177

Леопольд I (умер 10 июля 994 г., Вюрцбург) — первый маркграф Австрии (976–994) из династии Бабенбергов.

(обратно)

178

Маргарита Французская (ноябрь 1158 г. — август 1197 г.) — королева Англии в 1172–1183 гг. и королева Венгрии в 1186–1196 гг. Маргарита была старшей дочерью Людовика VII Молодого и его второй жены Констанции Кастильской.

(обратно)

179

Досифей Иерусалимский (февраль 1189 г., девять дней, и вторично, сентябрь/начало октября 1189 г. — 10 сентября 1191 г.).

(обратно)

180

Никита Хониат (иногда неправильно называемый Акоминатом (1155 г., Хоны — 1213 г., Никея) — византийский историк, писатель. Занимал высокие административные посты. После взятия Константинополя в 1204 г. крестоносцами бежал в Никею.

(обратно)

181

Из стихотворения Т. Громовой.

(обратно)

Оглавление

Об авторе

Избранная библиография Ю. И. Андреевой

Глава 1 Начало

Глава 2 Наследник престола

Глава 3 Вихман[26] — дружба на века

Глава 4 Новая Юдит

Глава 5 Сказ Маттиаса Лотарингского[31]

Глава 6 Краеугольный камень

Глава 7 Конрад и политика

Глава 8 Жена

Глава 9 Святой Бернар

Глава 10 Роковая встреча

Глава 11 Путевые заметки

Глава 12 Византийские интриги

Глава 13 Смерть наследника. Заговор Эберхарда

Глава 14 Выборы

Глава 15 Эберхард — клубок тайн

Глава 16 Райнальд Дассель

Глава 17 Империя молодых

Глава 18 Тайное соглашение

Глава 19 Гномы Павии

Глава 20 Свадьба знаменосца

Глава 21 Королевские будни

Глава 22 Роланд

Глава 23 Коронация

Глава 24 Первый день правления

Глава 25 Битва за воронье гнездо

Глава 26 Ношение собаки

Глава 27 Время свадеб

Глава 28 Семейное счастье

Глава 29 Малый совет

Глава 30 Ошибка перевода

Глава 31 Победа над Миланом

Глава 32 Законы Империи

Глава 33 Крема

Глава 34 Новый Архиепископ

Глава 35 Театр императора Фридриха

Глава 36 Муха и новый папа

Глава 37 Смерть Кремы

Глава 38 Суд

Глава 39 Миланские проблемы

Глава 40 Гибель Милана

Глава 41 Мост через Сону

Глава 42 Прежде всего порядок

Глава 43 Третий итальянский поход

Глава 44 Волхвы и Карл Святой

Глава 45 Охота на папу

Глава 46 Смерть Райнальда

Глава 47 Черный кот

Глава 48 Дела житейские

Глава 49 АлесСандрия — глиняный город

Глава 50 Иудовы сребреники и новые потери

Глава 51 Новое войско — новые потери

Глава 52 Тайные переговоры

Глава 53 Падение Льва

Глава 54 Праздник в Майнце

Глава 55 Размышление из седла

Глава 56 Подготовка крестового похода

Глава 57 Крестовый поход

Глава 58 Крестный путь Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg