«Золотое дело»

Золотое дело (fb2) - Золотое дело [litres] (Дела Разбойного Приказа - 5) 1708K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Алексеевич Булыга

Булыга Сергей Алексеевич Золотое дело

Глава 1

День двадцать седьмого ноября 1595 года выдался в Москве ясный, со снежком, морозцем. Маркел Косой, стряпчий Разбойного приказа, возвращался от ведьмы на службу. Болело в боку. Порезали его когда-то очень сильно, исполосовали кишки почём зря, как ещё живым тогда остался! Да и не остался бы, когда бы не Параска, это она привела тогда ведьму, ведьма обкурила его травами, заговорённой водой окропила – и прошло. Но иногда ни с того ни сего вдруг как схватит, как начнёт тянуть да резать – и Маркел опять идёт к той ведьме, ведьма опять его обкурит, окропит, заветное слово прошепчет, собачьим жиром с порохом помажет…

Вот так и сегодня помазала, в боку сразу немного отпустило, и Маркел пошёл на службу. Прошёл через пол-Москвы, наконец вошёл через Никольские ворота в Кремль, а там по Никольской же улице, мимо Патриаршего двора (снял шапку), через Ивановскую площадь подошёл к приказам. Возле Разбойного крыльца стояли сани, а рядом с ними прохаживались челядины с бердышами. Сани были дорогущие, кони породистые, челядь в кармазиновых шубных кафтанах, все как один здоровенные, рослые, смотрели нагло, щурились. Маркел, поднимаясь по крыльцу, подумал, что это непростой гость к ним пожаловал.

И не ошибся. Когда он поднялся на второй этаж и зашёл к себе в палату, Котька Вислый сразу же спросил, видал ли Маркел, кто приехал. Маркел ответил, что видал, вот только не вызнал, кто.

– Э! – сказал Котька. – Значит, не видал, если не вызнал.

Маркел повернулся к Петьке. Петька объяснил:

– Щелкалов к нам пожаловал. По делу.

Ого, подумал Маркел, садясь за свой стол, Василий Щелкалов, государев думный дьяк, первый судья Посольского приказа, этот просто так ездить не станет. А Петька, подмигнувши Котьке, продолжал:

– Свезло тебе, Маркел Петрович. Щелкалов за тобой приехал.

– Чего это вдруг за мной, – сказал Маркел. – Я иноземных языков не знаю, какой из меня посол?

– Так толмача дадут! – встрял Котька. – А то и толмачку.

– Эх! – невесело сказал Маркел. – Какая толмачка! Да я чуть живой приплёлся. Ведьма говорит, скоро пройдёт, а вот не проходит.

– Так, может, ты её…

– Молчи!

Немного помолчали. Потом Петька опять заговорил, что если Щелкалов не кого-нибудь пригнал, а сам приехал, значит, есть важное дело. А дело какое? Может, Маркела к цесарю пошлют, а, может, в Аглицкую землю.

– А что, – уже с напором сказал Петька, – давно там не были, а когда великий государь был жив, так туда часто ездили.

– Так то было по сватовству, – сказал Маркел, – а теперь туда зачем?

– Ну, может, там что-нибудь потянули, – сказал Петька. – Ещё при великом государе потянули, может, какое-нить колечко царское, мудрёное, и только сейчас это открылось, и надо его срочно отыскать. Или вдруг в Гишпанию пошлют? Гишпания тоже богата, они за море ездят, к диким людям, а у тех золота как грязи. Наши в прошлом году ездили в Гишпанию…

Ну и так далее. Теперь Петьку было не унять. Видно было, что кривит и просто ради смеха зуба скалит, но как с ним поспоришь?! У него же старший брат, тоже подьячий, служит в Посольском приказе, и всё про них знает, вот Петька и пошёл чесать то про Гишпанию, то про Туретчину, то про Литву, как где живут, что пьют, какие где бабы…

А Маркел сидел и думал, что никуда ему не хочется, а только бы домой, на лавку, да чтобы в боку отпустило, а то просто рукой не притронуться!

Тут вдруг раскрылась дверь, вошёл Степан и сказал, что князь-боярин желает видеть Маркела. Маркел, поморщившись, встал, взял шапку, приложил её к груди.

– Э! – весело сказал Степан. – Чего ты? Может, тебя в Рим пошлют. У них лето круглый год, согреешься.

Маркел сердито хмыкнул и пошёл к двери. А там прошёл через сени, рында открыл дверь напротив, Маркел вошёл и поклонился великим обычаем, после распрямился и назвал себя.

Напротив него, в мягких лавках с подлокотниками, сидели двое – боярин князь Семён Михайлович Лобанов-Ростовский, судья Разбойного приказа, и так называемый Первый посольский дьяк Василий Яковлевич Щелкалов. Щелкалов был уже в годах, сед, длиннобород… да, впрочем, как и князь Семён. И так же, как и он, был раскрасневшийся, вспотевший, глазки у него так и сверкали. Хватанули уже, что ли, невольно подумал Маркел.

А князь Семён, будто почуяв, сразу же спросил:

– Чего ты так смотришь?!

Маркел промолчал, поклонился.

– О! – строго сказал князь Семён. – Вот так уже лучше. По делу мы тебя призвали. Воровство открылось! Нам надо его пресечь. Ехать надо будет далеко.

И князь Семён посмотрел на Щелкалова. Тот утвердительно кивнул. А вот что, вдруг поспешно подумал Маркел, а вот возьмут да и пошлют в Гишпанию! Или в Берберию. Петька про Берберию рассказывал. Там воровство кругом, там даже сам берберийский салтан – вор. По морю плавает и грабит всех без разбора. Или, подумалось, всё же в Гишпанию?

Но тут князь Семён сказал:

– Надо тебе срочно ехать в Вымь.

– Куда? – переспросил Маркел, подумав, что ослышался.

– В Вымь, – повторил князь Семён. – Это за Устюгом ещё почти три сотни вёрст. Заворовал там один князёк сибирский, вогульский, не привёз ясак. Надо к нему съездить, взять его под стражу, и взять ясак, и привезти сюда. Сроку на всё это сорок дней.

– Так сорок дней, – сказал Маркел растерянно, – это только до Выми доехать.

Князь Семён посмотрел на Щелкалова. Тот, важно огладив бороду, сказал:

– В Вымь и обратно не считается. Сорок дней – это от Выми в Сибирь и обратно. Князёк же в Сибири сидит! А в Сибирь зимой ехать небыстро, оттого и даём сорок дней, а не двадцать.

Вот тебе и Посольский приказ, подумал Маркел удручённо, вот тебе и Рим с Гишпанией, да тут с моим дырявым боком прямо на дороге сдохнешь на хрен! И сказал:

– Так это, государь князь боярин, у меня рана в боку, как я туда поеду?

– Так ведь поедешь же, а не пойдёшь – сказал князь Семён. – Это идти тяжело, а ехать что? Лежи себе, поплёвывай. Пока доедешь, рана заживёт. Так?

– Так, – сказал Щелкалов, усмехаясь.

А Маркел в сердцах подумал: сколько же вы сегодня, бояре, откушали, что вдруг такие весёлые? Но вслух ничего, конечно, не сказал.

А князь Семён опять заговорил:

– Теперь слушай внимательно. Дело тут вот какое. Есть один такой князёк вогульский в Сибири, в Югре, зовут его Лугуй, у него шесть городков, а это Куноват, Илчма, Ляпин, Мункос, Юил и Сумт-Вош. Этот Лугуй нам давно покорился, может, даже самым первым, ещё при Ермаке, и получил за это грамоту, что он будет платить ясак не нашим воеводам тамошним, сибирским, а напрямик сюда, в Москву. И это было так: он каждый год, не позже Дмитриева дня, а это октября двадцать шестого, привозил свой ясак в Вымь, а это семь сороков соболей лучших, там наши люди их у него принимали и везли сюда. И так оно и было восемь лет, привозили в срок и шкурка в шкурку, и все лучшие. А два года тому назад он прислал только шесть сороков, а больше, сказал, не могу, запишите в недоимки. Записали. А он тогда в прошлом году прислал и того меньше – уже всего пять сороков! И опять на него записали, а он пообещал в этом году всё вернуть. И вот настал этот год, а он вообще ничего не прислал! И уже и сам не явился! Наши люди после Дмитриева дня его ещё неделю подождали, а после дали знать в Устюг. А уже из Устюга нам дали знать сюда – вчера приехал человек и рассказал.

И князь Семён посмотрел на Щелкалова. Тот согласно кивнул. Семь сороков, быстро считал Маркел, отчего это так мало? Ведь если ясашный урок по пять соболей с лука, то, что у этого князька, только чуть больше полусотни лучников? И Щелкалов из-за этого приехал? Быть не может! Да он…

Но дальше Маркел подумать не успел, потому князь Семён опять заговорил:

– И ещё вот что. Этот Лугуй очень скользкий князёк. Он же почему ясак не досылал? Потому что начал говорить, что зашатались его люди, заворовали, стали от него, Лугуя, смотреть в сторону и стали туда же, в сторону, возить ясак.

– В какую сторону? – спросил Маркел.

– Вот то-то и оно! – воскликнул князь Семён. – Про Золотую Бабу слышал?

– Нет.

– Тогда сейчас послушаешь. Якобы там у них, в Сибири, на Югре, есть одна такая то ли ведьма, то ли вещунья великая, то ли даже княгиня самовластная, зовут её Золотая Баба, и вот тамошний народ вогульский всё больше к ней поворачивается и возит ей наш государев ясак. Так вот ты езжай в эту Югру, в городок Куноват, найди там этого Лугуя, поставь его к кресту и допроси, а после пойди с ним к той Бабе, золотой или какой ещё, забей её в железа и доставь сюда! Так я сказал, Василий?

– Так, – кратко ответил Щелкалов.

А Маркел подумал: вот ради чего Щелкалов приехал – ради этой Бабы! И это значит, вот какая в этой Бабе силища! Вот на какую смерть его хотят послать! Опять стало резать в боку нестерпимо! Но он виду не подал, сказал:

– Дело великое затеяно. Но разве я с ним справлюсь? Пусть бы тамошние воеводы на эту Бабу пошли. У них и стрельцы, и казаки, и пушки. А что я один?

– Э! – только и махнул рукой князь Семён. – Посылали уже! И всё без толку. Да и зачем там столько шума? Баба-то одна сидит, без войска, но в заговорённом месте. Поэтому кого туда ещё послать, как не тебя? Ты же и по-вогульски умеешь, и вон как в Сибирь в прошлый раз славно съездил, шаманов покрошил!

– Да какая то была Сибирь! – махнул рукой Маркел. – Так, только с краюшку, а самой Сибири я, считай, не видел.

– А ты в Тобольске разве не бывал? – удивлённо спросил князь Семён.

– Там тогда Тобольска ещё не было, – сказал Маркел. – Была только лысая гора высокая, от берега туда вот так вдоль Иртыша…

– Да ты, я смотрю, там всё знаешь! – сказал князь Семён. – И тебя там тоже знают, твой дружок князёк Аблегирим опять ворует.

– Да какой он мне дружок! – сердито отмахнулся Маркел. – Чуть не убил меня! Пуля прямо в шапку и насквозь.

– Вот видишь, какой ты везучий! – сказал князь Семён. – А твой дружок из Пелыма бежал и, говорят, перебежал к той Бабе под защиту. А ты с ним вон как знаком крепко, чуть не до смерти. Так что кому ещё, как не тебе, туда ехать.

Маркел молчал. Да и чего тут уже говорить, когда было ясно, что Щелкалов приехал за ним и посылает его в Вымь, а там за Камень в Югру к этой ведьме! Как теперь домой идти и что Параске говорить?!

– А теперь вот что, – сказал князь Семён. – Даю тебе два дня на сборы. Соберёшься, приходи, отправим.

Маркел поклонился боярам, развернулся, надел шапку и пошёл к двери. Шёл, думал: да чтоб вас…

Глава 2

Маркел вышел из приказа и пошёл домой. А жил он, как и прежде, у князя Семёна на заднем дворе, в подсоседях, взойти по лестнице – и третья дверь по ходу. А Параска с Нюськой жили во второй. Нюська была красавица, уже почти на выданье. Ну а Гурий Корнеевич, Нюськин родитель, в прошлом году наконец (прости, Господи!) сложил голову за веру православную в недоброй памяти местах. От ногайской сабли принял смерть. Параска выдержала траур, а после прорубили дверь из Маркеловой светлицы в их светлицу, сговорились честь по чести и венчались. Хотя какое там венчание, когда уже и Нюську пора замуж выдавать, да и у самой Параски под сердцем было уже тяжко. Вот какая она, жизнь, думал Маркел, идя домой, уже десять с лишком лет прошло как он сюда приехал из Рославля, привёз дяде Трофиму дачу, дядя Трофим дачу принял, они сели выпивать, закусывать, а тут как загремят колокола, как набегут стрельцы, дядя Трофим схватил саблю, Маркел поправил в рукаве кистень – и началась она, служба на новом месте.

А теперь оно уже не новое! Подумав так, Маркел вошёл через ворота на князя Семёнов двор, прошёл налево, повернул за службы, поднялся на крыльцо, вошёл в третью по ходу дверь, в сенях снял шубу, шапку и вошёл в светлицу. Параска сидела на лавке и вставать не думала. Маркелу это не понравилось, но он смолчал. Параска спросила:

– Чего такой хмурый? И чего так рано?

– А ты что, не рада? – строго сказал Маркел, садясь к столу.

– На тебя глядя будешь рада! – язвительно ответила Параска. И тут же ещё спросила: – На службе что-нибудь стряслось?

– У них всегда всё трясётся, – сердито ответил Маркел.

И посмотрел на стол, а после осмотрелся. Параска, вздохнув, поднялась, пошла к печи и стала собирать на стол. Маркел молчал, позыркивал. Параска налила болтухи, Маркел взялся есть. Параска, помолчав немного, вновь спросила:

– Ну так что у вас там приключилось?

– Не велено рассказывать, – сказал Маркел.

– Ой-ой! – насмешливо воскликнула Параска. – Не смеши! Или тебя за волосы таскали, и ты вспоминать теперь про это не желаешь?!

– Никто меня не таскал! – ответил Маркел со злом. – За что меня таскать?! Я на службе всегда первый! Я за десять лет ни одного дела не профукал. У нас всегда как чуть что, сразу ко мне: Маркел Петрович, Маркел Петрович!

И он даже ударил ложкой по столу, для крепости. Параска покачала головой, сказала:

– Это так. Да только что в этом хорошего? Если у них вдруг какая беда откроется, они кого призовут? Ведь тебя!

Маркел не сдержался и сказал:

– Уже призвали.

– Куда? – с жаром спросила Параска, а сама схватилась за живот.

Маркел посмотрел на Параску. Живот у неё был ещё как живот, незаметный. Параска, помолчав, опять спросила:

– Так куда тебя призвали?

Маркел, откашлявшись, сказал:

– Опять в Сибирь, только теперь в Югру. Золотую Бабу изловить, забить в железа и сюда доставить.

– Кого-кого? – недоверчиво переспросила Параска. – Золотую Бабу?

Маркел утвердительно кивнул.

– Ох, – только и промолвила Параска и побелела как снег. Потом сказала: – Они что, совсем очумели? Зачем она им?!

– Значит, нужна, если требуют, – уклончиво сказал Маркел. – И чего ты так перепугалась?! Кто она такая, эта Баба?!

Параска помолчала, а потом ответила:

– Простой ты у меня, доверчивый. А злые люди этим пользуются. Ведьма она, вот кто эта ваша Золотая Баба! Она тебя сперва засушит, а после сожрёт. Она всех сушит и всех жрёт.

– Как это сушит? – не понял Маркел.

– А как бабы сушат мужиков? – злобно воскликнула Параска. – Вот так и она тебя засушит! Но не сразу. Может, будет год сушить, а может, два… А как засушит, так сразу сожрёт. Потому что она ведьма самоедская, а самоеды жрут людей. Ты что, и этого не знал?!

Маркел подумал и сказал:

– А мне сказали, что она не самоедская – вогульская.

– Она и вогулов жрёт, и остяков, и самоедов. Всех! И так и тебя сожрёт. Но сперва засушит!

И тут Параска замолчала, а по щекам у неё потекли слёзы. Маркел сунулся их утирать, но Параска его оттолкнула. Маркел улыбнулся и назвал её касаткой, но она перебила его и велела молчать. Маркел полез обниматься, а она пнула ему в нос. Но Маркел стерпел и это. А как иначе?! Баба же на сносях, что ни скажет или что ни сделает, ничему нельзя перечить. Но и не слушать же такое целый день! Маркел встал, утёрся и ушёл за загородку. Разулся, лёг, слышал, как Параска вышла в сени и как после бухнула входная дверь. Маркел лежал, смотрел в потолок, вспоминал князя Семёновы слова, потом Параскины. Потом попытался вспоминать о том, как он в первый раз ездил в Сибирь и что он там слышал про Золотую Бабу – и ничего почти не вспоминалось! Так только, мол, де есть такая, идол золочёный. Или нет, живая баба, что ли? Маркел сопел, ворочался, а толком не вспоминалось. Не запоминал же он тогда, не думал, что может сгодиться. Да и когда это было, почти десять лет назад, только-только Ермака убили и казаки обратно на Русь побежали, а Маркел, наоборот, в Сибирь подался, так ему было велено. Маркел поморщился. Потом, чтоб было веселей, начал вспоминать Аблегирима, вогульского князя и его славный Пелым-городок, потом вспомнил царя Кучума и его главный город Кашлык, потом мурзу Бикеша, который Ермака похоронил, потом Якова-стрельца, который Ермака сгубил, потом…

Ну и так далее. А потом угрелся и, хоть было ещё дневное время, заснул. Сперва ему снилась всякая дрянь, которую он даже не запомнил, а потом он вдруг увидел тёмную пещеру, в пещере горел огонь, от огня шёл густой дым, а в дыму он видел, но нечётко, простоволосую голую бабу золочёную. Баба усмехалась и тянула к нему руки. Руки были тоже золочёные. Маркелу стало страшно, он проснулся. Встал, обулся и вышел в светлицу.

Там за столом сидела Параска. Маркел сел рядом и на её ладошку положил свою ладонь. Параска не стала вырываться. Так они долго сидели молча, улыбались. Рука у Параски была горячая-прегорячая, Маркелу стало радостно.

После пришла Нюська, сели ужинать. После все трое играли в бирюльки, говорили о чём ни попадя. Потом свеча стала догорать, Нюська ушла к себе через новую дверь, и Маркел с Параской тоже вскорости легли. Маркел опять попробовал обнять Параску, но она опять оттолкнула его да ещё обозвала медведем. Маркел затаился. Параска спала неспокойно, то и дело вскидывалась, а то даже ныла во сне. А Маркел заснуть боялся, потому что ему сразу начинала сниться Золотая Баба в бане – и там и хотела его засушить. И так всю ночь! Маркел весь извёлся, вставал, ходил в сени, четыре ковша кваса выпил. Да что квас, какое с него облегчение! А тут ещё опять в боку свело, хоть ты снова беги к ведьме. Да только, думалось, чего бежать, когда он через день и так к ведьме поедет, к самой знатной, самоедской, тьфу!

Глава 3

Утром Маркел проснулся оттого, что услышал, как в светлице кто-то шепчется. Потом мягко закрылась дверь, и уже только после этого Параска прошла за загородку и сказала, что явился Филька и хочет что-то сказать.

– Где он? – спросил Маркел.

– На крыльце, – ответила Параска. – Чтобы здесь не надышал.

Маркел усмехнулся и подумал, что не любит она Фильку, ох как не любит, а тут вдруг его принимала и даже о чём-то сговорилась с ним. И ладно! Маркел встал, оделся, сунул в рукав кистень и вышел.

Филька, как и было сказано, ждал на крыльце. Время было раннее, солнце ещё только всходило.

– С чем пришёл? – спросил Маркел.

– Это, сосед, не я пришёл, – ответил Филька, дыша перегаром, – а это тебе надо идти.

И замолчал, поджал губы.

– Говоришь загадками, – сказал Маркел.

Филька поморщился, ещё подумал и продолжил:

– Мы уже знаем, куда ты собрался. И к кому. И доехать ты туда доедешь, думаем, вон ты какой бугай здоровый, а вот вернёшься ли обратно? Я так прямо у Параски и спросил. Она сразу заохала! Хорошая тебе баба досталась, душевная…

Маркел поднял руку. Филька осёкся и сказал уже как можно кратче:

– Есть тут один человек на Москве, который всё про Золотую Бабу знает. Вот тебе с ним сперва поговорить бы, а уже после ехать.

Услыхав такое, Маркел замер, а потом осторожно спросил:

– Что это за человек?!

– Я его не видел, – сказал Филька. – Я только слышал о нём. На прошлой неделе, в четверг.

– От кого слышал? – строго спросил Маркел.

– От ещё одного человека, – нехотя ответил Филька. – Сидели, выпивали с ним. В нашем Никольском кабаке.

– И что он про Золотую Бабу говорил?

– Про Бабу ничего почти, а всё больше про царевича.

– Какого ещё царевича? – насторожился Маркел.

– Сибирского царевича, какого же ещё! – уже сердито сказал Филька. – Про того, который всё про Золотую Бабу знает. Потому что как не знать! Он же там у них царевич! Ему всё известно!

Маркел подумал и спросил уже такое:

– Что это ещё за царевич и как он здесь оказался? И у кого живёт?

– Царевич он как царевич, самый обыкновенный, сибирский, – сказал Филька. – Приехал он сюда за правдой. Его другой царевич, тоже наш, сибирский, побил, его казну разграбил и смеётся, а этот приехал к нам, поклонился своим царствишком и просит защиты от того недоброго царевича. Каждый день ходит в приказ, но дело стоит на месте. А ты ему пособи, и он тебе про Золотую Бабу всё расскажет.

– Чего же он в приказе не расскажет? – насмешливо спросил Маркел. – Ему там пособили бы ещё быстрей меня.

– Он им не хочет говорить, – ответил Филька. – Сказал, про это говорить нельзя, это великий грех. Поэтому он про неё и в приказе молчит, и на подворье, где остановился, тоже.

– А почему он тогда мне расскажет?

– А ты ловкий. Кого ни возьмёшь в расспрос, тот обязательно всё без утайки выложит. И так и тут бы попытаться. Этот царевич, мне сказали, он много не просит, он смирный. Но такой чудной! Водки совсем не пьёт, а только жуёт мухоморы, он их с собой привёз, сушёных, вот такой мешочек. И ходит в приказ…

Маркел насмешливо сказал:

– Мало ли кто чего в кабаке расскажет! Уж такое это место разговорное.

– Вот и я тогда наутро так подумал, – сказал Филька. – И не вспоминал почти неделю. А вчера вдруг слышу, что тебя опять в Сибирь отправляют, да ещё и искать эту Бабу, и сразу подумал: надо пособить! И опять пошёл в кабак и стал там спрашивать, помнят ли они, с кем я в прошлый четверг бражничал. А они говорят: «Нет, не помним, сколько здесь народу каждый день толчётся, аж в глазах рябит, а тут ещё подай тебе прошлый четверг!» А я говорю тогда: «А дам алтын!»

Филька замолчал и посмотрел на Маркела. Маркел сердито засопел, полез в кошель и выдал Фильке алтын. Филька радостно заулыбался и продолжил:

– И они сразу сказали, что это был Чурила Гребень, строгановский челядин со Строгановского же старого подворья, что на Покровке в Барашах.

– О! – с почтением сказал Маркел. – Строгановы! Крепкое семейство.

– И вхожее в Сибирь, – тут же прибавил Филька. – Что им царевича принять? Раз плюнуть. Ну, я и пошёл к ним. Вчера ночью. И дал там уже пятак!

– Н-у-у! – на растяжку повторил Маркел. – Пятак! Жирно будет!

– Ну и не дал я им пятак, – тут же согласился Филька. – А развернулся, и ушёл. И ничего не выведал!

Маркел вздохнул, дал пятак. Филька его забрал, продолжил:

– И вот я пришёл туда. Поговорил кое с какими людишками. И вот что оно оказалось: да, в самом деле, говорят, живёт у них давно, уже скоро год, сибирский царевич Агайка. Его другой их царевич, Игичка, у них там в Сибири разбил в пух и прах, и разорил, и теперь этот Агайка прибежал в Москву, поклонился своим царствишком и на Игичку жалуется, просит у нас защиты, каждый день ходит в приказ, а после вернётся, сядет и молчит. Ничего не говорит! Ни про своё царствишко сибирское, ни про Золотую Бабу, ни про что! А ведь по глазам видно, что всё знает! Но молчит. А вот ты бы к нему подкатился, про то про сё поговорил, про Сибирь бы чего вспомнил… А?

Маркел задумался, в голове вертелось много чего всякого, потом спросил:

– А где сейчас Строгановы?

– А это Максимово подворье, – сказал Филька. – Другим Строгановым туда хода нет. А сам Максим уехал в Нижний, а после дальше поедет, в Казань. Так что у него там, на его подворье, сейчас всем заправляет Василий Никитов сын Шпоня, дворский.

– Ладно, – сказал Маркел. – Тогда чего стоим? Айда!

– Куда? – насторожился Филька.

– Как куда? К Василию Никитову, куда ещё!

– Э… – начал было Филька.

Маркел сдвинул брови. Филька поправил шапку, и они пошли. Маркел шёл и думал, что зря он в это ввязался, мало ли что могут спьяну брякнуть… Но не останавливался, шёл. И у Фильки ничего не спрашивал. Также и Филька ничего не говорил, а только время от времени громко повздыхивал.

Глава 4

До старого строгановского подворья оказалось не близко – они прошли весь Белый город, вошли в Земляной, а всё равно идти оставалось ещё порядочно. Маркел посматривал по сторонам и вспоминал, слыхал ли он что-нибудь про Агайку, но ничего не вспоминалось, а только крутилось где-то близко в голове, и всё. Вот так! Маркел злился, шагал широко, Филька едва поспевал за ним.

Но вот они вошли наконец в Бараши, и там, наискосок от махонькой церквушки Введения Пресвятой Богородицы, показалось это самое подворье. Тын вокруг него возвышался толстый, здоровенный, также и ворота были дорогущие, обшитые медным листом. Маркел подошёл к ним и постучал в молоточек. Открылся глазок, оттуда строго зыркнули и также строго спросили, кто это такой явился. Маркел показал овчинку и назвал себя, а после, для верности, ещё прибавил, что он по Посольского приказа делу, открывайте. С той стороны ещё строже ответили, что хозяина нет дома, и потому не откроют.

– Вы что здесь, совсем очумели?! – сердито воскликнул Маркел. – А вот сейчас кликну земских стрельцов, они живо вам ворота высадят! А после Максим Яковлевич вернётся и вам ещё кнутов пропишет!

За калиткой засопели и сказали, что сейчас придёт дворский, Василий Никитич.

– Ладно, – сказал Маркел, – дворский так дворский, а пока откройте.

И открыли. Но пропустили только Маркела, а Филька остался за воротами. Да он дальше и не лез.

Пока Маркел входил во двор и озирался, а двор того стоил, подошёл строгановский дворский, Васька Шпоня, человек в годах, опасливый, и также опасливо спросил, что приключилось.

– Пока что ничего, – строго ответил Маркел. – Я здесь по посольскому делу, мне нужен царевич Агайка, или как он у вас правильно зовётся.

– Правильней он князь Агай Кондинский, – сказал Шпоня. И тут же спросил: – А что он натворил?

– Дела за ним пока что никакого нет, – ответил Маркел. – Пока что его нужно просто расспросить про всякое, а там уже будет видно.

– Эх! – в сердцах сказал Шпоня. – Я так и думал, что с этим мухоморщиком добра не будет.

И развернулся, и повёл к крыльцу.

На крыльце стояли сторожа. Шпоня махнул им рукой, они расступились и открыли распашные двери. Шпоня и Маркел вошли. Там уже даже в сенях горели свечи, а дальше было вообще светло как во дворе. Шпоня и Маркел поднялись на второй этаж, после на третий, там свернули, прошли ещё немного, Шпоня открыл дверь и пригласил входить. Маркел вошёл, закрыл за собой дверь и осмотрелся. Горница была почти пустая, только при одной её стене, на лавке, сидел невысокий щуплый человек и смотрел напротив, на огонь, горящий в маленькой печурке. А человек был вот какой: широколицый, курносый, стриженный в скобку, одетый как простой посадский. Маркел кланяться ему не стал, а только назвал себя, сказал, что он по делу из Разбойного приказа (тут он показал овчинку) и спросил:

– А ты Агай, князь Кондинский?

Агай, а это он и был, утвердительно кивнул. Потом улыбнулся. Но ни словечка не сказал! Тогда Маркел продолжил:

– Я завтра еду в Сибирь. По государеву делу. Могу, если надо, передать, кому скажешь, поклоны.

Агай опять улыбнулся, а после отвернулся к печке и снова стал смотреть на огонь.

– А могу не передать! – уже сердито продолжил Маркел. – Станут у меня про тебя спрашивать, а я скажу, что не слыхал о таком, скажу, не приезжал такой в Москву. И тебя там похоронят!

Но Агай и ухом не повёл. Маркел ещё подумал и сказал уже такое:

– Могу про тебя Аблегириму передать, князю Пелымскому.

И сразу понял: зацепило! Агай при этом имени в лице переменился… Но как ни в чём не бывало повернулся к Маркелу и равнодушным голосом спросил:

– А ты его разве знаешь?

– Знаю! – сказал Маркел. – Он вот такой здоровенный, на голове, на лбу, ремень узорчатый, на груди пансырь вот тут и вот тут золочёный, на поясе – кожи с чужих голов, с десяток. А городок у него на горе, там вокруг тын из вот таких брёвен толстенных, а за тыном хоромы.

Маркел замолчал, посмотрел на Агая. Тот думал снова притвориться, что ему и это всё равно, но не удержался и спросил:

– И ты что, там был, у него в хоромах?

– Был! – уверенно сказал Маркел, и даже ещё рукой махнул для верности. – И на кошме рядом сидел, и вашу грибную водку пил.

Агай усмехнулся, спросил:

– И что было дальше?

– Как что? – удивился Маркел. – Опьянел я, конечно, с непривычки и заснул. Проснулся далеко, в лесу, возле священной берёзы. И там Аблегирим хотел меня зарезать, но я увернулся.

– А дальше? – сразу же спросил Агай.

– А дальше я отрезвел, – сказал Маркел. – А ещё дальше я совсем проснулся, уже снова в хоромах. Там мы ещё немного попировали, а после мне дали лодку, и я поплыл куда мне было надо.

– Побожись! – сказал Агай.

Маркел перекрестился. Агай внимательно посмотрел на него, ещё немного подумал, а после спросил:

– Так это не ты ли на Ермаковой могиле татарского шамана саблей бил?

– Бил, да! И убил! – сказал Маркел.

– Нет, не убил, – с улыбкой возразил Агай. – Ты убежал тогда, а он поднялся и велел, чтобы за тобой не гнались. Ты, он сказал, сам к своей смерти прибежишь. Тебя, он сказал, убьёт Золотая Баба.

Услышав такое, Маркел онемел. У него язык к нёбу прилип! Но он всё же сдюжил, сглотнул ком и воскликнул:

– Брешешь ты! Ничего он тогда не сказал бы! Я же убил его! Я…

И дальше не смог говорить, замолчал. Агай усмехнулся и спросил:

– А про Золотую Бабу тоже брехня? Ты разве не к ней сейчас собрался? К ней! И вот она теперь тебя убьёт!

Маркел аж зубами заскрипел от злости, кинулся вперёд, к Агаю, схватил его за плечи, колотнул как грушу и спросил:

– Кто тебе сказал об этом?! Откуда ты это знаешь, куда меня послали?!

– А это всё вон оттуда, – ответил Агай и указал на печурку, в которой плясал огонь.

Маркел отпустил Агая, обернулся на печурку, ничего такого особенного не увидел и сказал уже почти уверенно:

– Брехня! Навьи чары! – И перекрестился, и уже почти спокойным голосом спросил: – Кто она такая, чтоб меня убить?!

– Ей скоро тысячу лет, – сказал Агай, – а она молодая на вид. Она вся огнём горит, она из золота. Она тоже вот так сидит перед огнём, люди носят ей ясак и спрашивают, как им быть, а она им отвечает. И как она им скажет, так они и делают, потому что эта Баба им как князь или даже как вам бог.

– Но-но! – строго сказал Маркел. – Бога не смей поминать, нехристь! А лучше сразу прямо говори, где ваша Баба прячется.

– Мне про это говорить нельзя, – сказал Агай.

– Тогда я велю тебя пытать, – сказал Маркел. – Тебя на дыбе уже поднимали или ещё нет?

– Уже поднимали, – ответил Агай.

– А на спицы тебя ставили?

Агай усмехнулся и ответил:

– Ещё нет. Но, думаю, я и на спицах тебе ничего не скажу.

– Почему?

– А зачем мне говорить? Что вы ещё у меня отнимете? Отнимать у меня уже нечего. Княжество у меня было, семь городков. Спалили! Войско у меня было, сто отыров и семь сотен ляков, всех побили. Жёнка у меня была, убили. Брат Косялим у меня был, убили. И сына Азыпку убили. А дочку нет, дочку чужим отдали, теперь она у князя Игичея в девках, он даже замуж брать её не стал, так просто тешится. Один я остался, и Максим Строган меня не слушает, смеётся надо мной. Зачем мне такая жизнь? Вели сразу казнить!

Маркел задумался. Агай смотрел на огонь. Маркел утёр губы, сказал:

– Ладно. Не хочешь ничего про Бабу говорить, не надо. Я её сам найду, закую в железа, сюда привезу и тебе покажу.

Агай тихо засмеялся, а после опять стал серьёзным, сказал:

– Я тебя предупредил. После на меня не сетуй!

Но Маркел только махнул рукой, развернулся и вышел. После спустился вниз, там Шпоня у него спросил, всё ли у Агайки по добру. Маркел на это промолчал, а только утвердительно кивнул и пошёл к воротам.

За воротами его ждал Филька. Маркел был зол как чёрт, Филька это сразу почуял и не стал ничего спрашивать. Так они всю обратную дорогу прошли молча, Маркел поскрипывал зубами, думал, что лучше бы он не ходил туда. Хотя, тут же утешливо подумалось, почему он должен верить, что этот шаман тогда остался жив и такую гадость ему нашаманил?! Он же шамана саблей разрубил, он это своими глазами видел. Р-раз – и пополам его! Вот как оно было. А теперь Агайка-пёс хочет его запутать, запугать, но мы-то знаем, что всё это ложь. Вот только откуда, думалось, Агайка мог узнать, куда и зачем Маркела посылают? И эта мысль не давала покоя, Маркел шёл скорым шагом и помалкивал, Филька опять чуть поспевал за ним.

Глава 5

Как только Маркел вернулся домой (а Филька остался во дворе), Параска сразу вышла из-за занавески и спросила, как сходилось.

– Сходилось хорошо, – сказал Маркел. – Допросил я этого Агая, поставил к кресту.

– Так он же некрещёный! – удивилась Параска.

– Перед Богом все равны, – строго сказал Маркел. – И он крест целовал и не кривил, поведал всё, что знал. Сказал, что Золотая Баба – это никакая не царица и даже не обычная живая баба, а деревянный чурбан золочёный, идолица, и никакой в ней силы нет, а есть одно только людское смущение. Тёмный вогульский народ к ней ходит, подносит ясак и перед ней его сжигает на костре, и всё.

– Так, может, зачем туда ехать? – спросила Параска. – Сходи и скажи боярину: так, мол, и так… – И замолчала.

А Маркел сказал:

– Га! Если бы всё было так просто! Но Агайкины слова к делу не пришьёшь. Да и некрещёный он, ему крест поцеловать – раз плю… Ну, сама понимаешь. Так что надо всё же съездить, посмотреть, забрать эту идолицу, привезти её сюда, и пусть бояре решают, что с ней делать.

Параска, насупившись, молчала. Маркел вздохнул и сказал:

– Мне завтра ехать. Надо уже собираться. А пока перекусить хотя бы, и там видно будет.

И он сел к столу. Параска постучала в стену, пришла Нюська, стала подавать Маркелу. Маркел ел, запивал. А Параска отошла в угол, к иконам, встала на колени и немного помолилась. Потом, из-за икон же, достала бархатный узелок, развязала его и отсчитала денег, сколько надо. К тому времени Маркел уже поел, Нюська оделась, Параска кликнула её с собой, и они обе ушли, сказали, что в ряды на площади.

А Маркел, оставшись в горнице один, первым делом сразу подошёл к иконам, поклонился святому Николе и попросил не гневаться за то, что ему пришлось Параске покривить. Ведь же он кривил не потому, что с умыслом, а чтобы Параска не полошилась. Она же непраздная, под сердцем носит. А Маркелу что? Надо будет, он за этот грех всегда готов кару принять. И, уже вслух, прибавил:

– Хоть сейчас!

Никола, как Маркелу показалось, усмехнулся. Маркел опустился на колени и положил земной поклон. Никола опять усмехнулся. Маркел перекрестился, встал и, уже не глядя на икону, начал ходить туда-сюда по горнице, вспоминать Агайкины слова и гневаться. А после смирил свой гнев и начал думать, что мало ли что люди могут накривить, особенно нехристи, нельзя нехристям верить, речи нехристей – одно смущение…

Тут вдруг постучали в дверь. Маркел остановился и велел входить. Вошёл Котька, их подьячий, и сказал, что князь Семён срочно зовёт к себе. Услыхав такое, Маркел только головой мотнул, ещё раз глянул на Николу, перекрестился и пошёл. Шёл, думал: это всё Агайка напустил!

Глава 6

И не ошибся. Но вначале было так: когда Маркел вошёл в приказ, в князя Семёнову палату, князь был очень гневен на вид. Маркел поспешно снял шапку и поклонился великим обычаем.

– Что, пёс, почуял?! – сердито спросил князь Семён.

– Винюсь! – только и сказал Маркел.

– Пёс! Пёс! – ещё раз, уже очень гневно, повторил князь Семён. И только после этого спросил: – Зачем к Петьке ходил?!

– К какому Петьке? – не понял Маркел.

– Как к какому? Да к царевичу Сибирскому!

– Так он Агай.

– Нет, Петька! Строганов его крестил, пса этого, а он так псом и остался!

– А он говорил… – начал было Маркел.

– Га! Говорил! – передразнил князь Семён. – Мало ли что он мог наплести! Зачем ты к нему ходил? Кто просил?!

– Да я только хотел узнать…

– Хочешь узнать, приди ко мне, и я тебе всё расскажу! – перебил Маркела князь Семён. – А этот Агай, какая ему вера?! В прошлом году заворовал, вышел и ходил туда-сюда и грабил всех подряд. Мы на него войско выслали и чуть поймали. Да и не поймали бы, когда бы не другой князь, Игичей, не пособил. А так пособил, и мы Агайку усмирили, привезли сюда, и посадили за приставы. И тут вдруг ты пришёл! А вот не совался бы туда, куда не надо!

– Так что, – спросил Маркел, – всё, о чём он говорил, брехня?

– А о чём он говорил? – насторожился князь Семён.

– Ну, о всяком, – ответил Маркел. – Говорил, что у него войско побили, городки его сожгли, брата его убили, сына.

– На то и война, чтоб убивать, – строго сказал князь Семён. – А что ещё он говорил?

– Дочку его отдали Игичею. На потеху.

– Дочку! – сердито сказал князь Семён. – А что, нам было их сюда везти, венчать?

Маркел молчал.

– Что ещё? – спросил князь Семён. – Про Золотую Бабу ты у него спрашивал?

Маркел нехотя ответил:

– Спрашивал.

– И что?

– Он смеялся, говорил, что мне её не взять. Что мне на роду написано быть от неё убитым.

– Гм! – только и сказал, подумав, князь Семён. Потом усмехнулся и прибавил: – Подлец какой! Ишь что придумал пёс! Ну да ты его не слушай. Это он со зла так набрехал. А от брехни, знаешь, какое средство наипервое? Приди и скажи Параске, чтобы дала святой воды испить. После «Отче наш» семь раз прочти – и как рукой снимет. У вас дома святая вода есть?

Маркел кивнул, что есть.

– Вот и славно, – сказал князь Семён. – Ну а теперь что скажешь?

Маркел подумал и сказал:

– Всё равно я один не справлюсь. Дай мне людей, боярин, хоть с полсотни.

– С полсотни людей, что придумал! – сердито сказал князь Семён. – Нет, не дам. Людей возьмёшь в дороге. В Берёзове возьмёшь. Сейчас там на воеводстве Васька Волынский сидит. Вот ему от меня грамота, держи.

И князь подал Маркелу запечатанную рульку с тремя вислыми печатями. Маркел взял рульку, князь стал объяснять:

– Здесь ему всё сказано: и чтобы дал тебе людей, и чтобы пособлял чем мог, и чтобы не чинил препон. А чтобы и другие не препонили, вот, на ещё!

И подал красную овчинку – крашеный вершковый кругляшок, и там на одной стороне красный крашеный овчинный мех, а на другой, тоже красной, выжженный орёл двуглавый. У Маркела аж лоб загорелся.

– Ладно, ладно, – сказал князь Семён уже совсем негневным голосом. – Ступай. Завтра с утра получишь сани, подорожную. Она будет до Берёзова. Ибо сразу к Лугую не суйся, а сперва заезжай к Ваське и бери людей, а уже только потом езжай к Лугую. И будь с ним настороже, ненадёжный он человек. Да и все они там ненадёжные, особенно крещёные. Не верю я тем, кто быстро веру меняет. Так и твоему Агаю-Петьке я не верю. А теперь ступай домой, собирайся, пей святую воду, и чтобы завтра с утра выехал!

Маркел поклонился, развернулся и вышел. Шёл и думал: Агай! Или Петька? Или всё-таки Агай? Да кто их разберёт!

Глава 7

Когда Маркел пришёл домой, Параска с Нюськой были уже там. На сундуке возле стола лежали узлы с обновками.

– Показывай! – велел Маркел.

Параска с Нюськой начали развязывать и подавать, Маркел на себя прикидывал. Вещицы там были такие: шуба медвежья, красный верх, почти как у Ермака, подумалось, высокая бобровая шапка, валенки, чёртовой шкурой подшитые, рукавицы на пуху, две пары нательного белья с начёсом и образок святой Прасковьи.

– А это для чего? – спросил Маркел.

– Чтобы не забывал, – ответила Параска.

– Да я и так…

– Хуже не будет!

Маркел не стал спорить. Параска надела на Маркела образок, поправила… И, не сдержавшись, быстро-быстро заморгала.

– Ну-ну! – утешливо сказал Маркел. – Чего ты это вдруг.

– Так, ничего, – ответила Параска, отвернувшись.

А Нюська со злостью сказала:

– Мы когда шли обратно, встретили Демьяниху. А у неё глаз сам знаешь какой.

– Ведьма она! – прошептала Параска. – Хуже той вашей Бабы!

– Брехня это! – громко сказал Маркел. – Нашла от чего полошиться. Ты лучше вот про что послушай. Меня князь Семён вызывал, выдал красную овчинку, а это двойные прогоны, двойные харчи, а вернусь – двойная выдача!

– А если не вернёшься, тогда что? – спросила Параска.

– С чего это я вдруг не вернусь? – удивился Маркел. – Тебя, что ли, на Золотую Бабу сменяю? Так она болван болваном, тощая, а ты вон какая…

И осёкся. Повернулся к Нюське и спросил:

– А пирогов принесли?

– Принесли, – недобрым голосом сказала Нюська.

– Мечи на стол! – велел Маркел. – И сходи вниз, принеси чего-нибудь копчёного. Мне завтра в путь, а мы сидим как на поминках. Ну!

Параска, утерев глаза, сказала, чтобы Нюська, сойдя вниз, взяла там ещё соленья и грибов. Маркел достал из сундука две бутли – одну сладкого, другую крепкого. Сели за стол, стали выпивать, закусывать, Маркел начал говорить про то, как он вернётся из Сибири и они купят себе дом, недалеко, сразу за Красной площадью, Котька показывал его и говорил, что недорого просят…

Ну и так далее. Параска с Нюськой слушали, кивали. После Маркел опять слазал в сундук, достал колоду карт, и они стали играть в трёх царей, на щелбаны, и веселились, вскоре у Маркел лоб опух, но всё равно было смешно. Потом на Фроловских пробило ночь, Нюська встала и ушла к себе. Маркел с Параской легли. Но только Маркел задул свет, как Параска вдруг спросила, правда ли, что сибирский царевич наговорил всякого недоброго.

– Брехня это! – уверенным голосом ответил Маркел. – Да и не пристало его слушать.

– Почему вдруг не пристало? – спросил Параска.

– Потому что князь Семён сказал… Потому что… Спи, вот что! Завтра скажу!

Параска затаилась. И Маркел молчал. Было темным-темно и тихо. Маркел водил головой по сторонам и думал, что надо было Агайку за его поганые слова поучить как следует, зря он ему их спустил. А теперь что? Теперь лежи, не спи и думай. Вот Маркел и думал. Долго думал! Параска давно уже заснула, а он всё ворочался. Потом не выдержал и растолкал Параску. Та перепугалась и спросила, что случилось.

– Ничего, – сказал Маркел. – Просто приснилась дрянь какая-то, а князь Семён говорил, что если снится дрянь, надо святой воды испить. А у нас она есть?

Параска, ничего не отвечая, поднялась, поискала в поставце, нашла, подала Маркелу чашку, он выпил. Параска легла, и было слышно, что она не спит. Маркел семь раз прочёл «Отче наш», полежал ещё, ещё прочёл…

И снова растолкал Параску. Та спросила:

– Что ещё?

– Ничего опять, – сказал Маркел. – Только у нас здесь под лежанкой, под третьей от стены доской, если её поднять, лежит кубышка. В ней деньжата. Это Нюське на приданое, и тебе ещё останется лет на пять.

Параска, Маркел слышал, громко задышала, а потом едва слышно спросила:

– Что случилось? Прямо отвечай!

– Да ничего не случилось, – ответил Маркел даже как будто с раздражением. – Просто сказал на всякий случай. Вдруг задержусь или вдруг что…

И замолчал, прислушался. Параска засопела, а потом заплакала. Маркел её обнял, она унялась. Или, может, просто затаилась. Но Маркелу всё равно стало спокойнее, он лёг на спину, начал подрёмывать.

Но тут Параска вдруг громко спросила:

– Что тебе сказал сибирец? Отвечай!

– Да ничего, – сказал Маркел. – Сказал, что робеть не надо, сказал, что эта Баба – деревянная, и никакой беды от неё быть не может, приходи, говорил, и бери, у неё там полно запасов, дурной народ их к ней уже, может, триста лет носит и наносил семь пещер, теперь только бери и нагребай на подводы. И…

Глава 8

Что ещё он ей тогда рассказывал, Маркел не помнил, потому что заснул. И крепко спал всю ночь. А вот спала ли Параска, он не знал. Он только, когда утром проснулся, увидел, что она не спит, а сидит рядом и смотрит на него. И под глазами у неё черно. Маркел встал, сказал, что время уже позднее, сейчас за ним приедут, вышел из-за загородки…

И у него опять в боку схватило! Будто кто снова воткнул нож по самую рукоять! Но Маркел стерпел и виду не подал, переоделся во всё новое, вчера Параской купленное, ходил туда-сюда по горнице бодрый, весёлый и указывал, куда что сложить и каким боком. Пришёл Котька, принёс подорожную. Маркел развернул её и начал про себя читать:

«По Государеву Царёву и Великого Князя указу по дороге от Москвы через Ярославль, Вологду, Тотьму, Устюг Великий, Яренск, Вымь, Берёзов и далее, куда будет указано… Ага, ага… Дано по ямам ямщикам, а где ямов нет… не издержав ни часу… всегда две подводы, да проводника, в оглобли, а где велит, ратных людей для бережения в нужном числе».

Вот как! Маркел широко заулыбался и подумал: сдержал слово князь Семён, дал стрельцов! Ну, не совсем дал, конечно, знаем мы этих воевод, но всё-таки…

– Стрельцов дают! Сколько хочу! – сказал Маркел Параске, потрясая подорожной. – Слышишь?!

Параска только тяжело вздохнула. Маркел глянул на Котьку, подмигнул ему, мол, что в нашем деле бабы понимают, и снова принялся читать, теперь уже про то, чтобы его кормили вдосталь, и каждый день ему всегда была куря да две части говядины, да две части свинины, да соли, да крупы, и сметаны, и масла, да два калача полуденежных, и ещё всего другого прочего столько, сколько его чрево примет. Ну да это всегда так бывало, а вот ратных людей Маркелу ещё ни разу в подорожную не вписывали. А теперь какая была радость! Хотя, с другой стороны, что это значит? Что, может, Агайка прав, Маркелу одному не сдюжить, и князь Семён тоже это чует и даёт стрельцов, да только разве от судьбы кто уходил? Да…

Тьфу! Маркел свернул подорожную в рульку. Параска велела садиться. Они сели. И с ними сел Котька. Маркел спросил, где Филька.

– Нечего ему здесь делать! – со злостью сказала Параска. – Это он тебя к Агайке свёл, а Агайка набрехал тебе чего ни попадя. А вот когда бы не Филька…

Маркел не сдержался и хлопнул ладонью по столу. Параска опомнилась и замолчала. Но Фильку так и не позвали, а дружно выпили по маленькой, закусили пирогом, после вышли из-за стола (а за окном уже кони затопали), Параска сняла с полки Николу и благословила им Маркела. А после Котька дал кошель, сказал, что князь Семён жалует его без счёта. Маркел, принимая кошель, поклонился, подмигнул Параске, улыбнулся Нюське. Котька, здоровый бык, поднял узлы – и они всем скопом вышли на крыльцо.

Во дворе было полно народу. Проводник с санями стоял при ступеньках. Кони были гладкие, холёные, проводник сердитый. Маркел, идя к саням, сунул ему пятиалтынный. Проводник немного подобрел. Маркел сел в сани, Котька насовал сбоку узлов, Параска кинулась обнять и заревела. Маркел громко сказал:

– Вернусь! Чего кричишь?! – Но где-то у него внутри всё ёкнуло, и он гневно вскричал: – Гони!

Проводник огрел коней. Кони взяли бойкой рысью. Снег полетел из-под копыт прямо в глаза. В боку опять стало резать. Маркел сидел, терпел. Но как только выехали из Никольских ворот, Маркел сразу полез в верхний узел, достал баклажку, выпил, после ещё выпил – и мало-помалу полегчало. Вот и славно, подумал Маркел, утирая губы и усы.

Глава 9

Так он и дальше ехал – чуть только начинало прихватывать, сразу брал баклажку и лечился. Также и со всем остальным никаких особых хлопот не было. Погоды стояли тихие, небо ясное, морозец слабый, снежок скользкий. Проводники попадались толковые, не вороватые и не ленивые, на ямских дворах кормили сытно и, как говорится, от пуза. И вот таким образом, по тридцать – сорок вёрст за день, а то и побольше, Маркел за неделю доехал, через Ростов и Ярославль, до Вологды. Ну а дальше стало холодать да холодать, так что до Великого Устюга Маркел добрался в самые морозы, а если точно, то пятнадцатого декабря, на день преподобного Трифона Кольского. Ух, они и ехали тогда! Особенно в последний день, когда за ними волки увязались. Ну да святой Трифон вынес – прямо на берег Сухоны, а там на перевоз, а дальше они уже своими силами, по льду, доскакали до проездной башни. А потом, как и везде до этого, Маркел в кремль к воеводе заезжать не стал, а остановился скромно, на ямском дворе, в церковь зашёл, поставил свечку, после сходил в баньку и попарился, плотно поел и лёг спать. Спал – ничего ему не снилось, потому что на душе было легко. А утром ему подали новых лошадей с новым же проводником, Маркел сел в сани, махнул рукой, и они выехали через так называемые Кабацкие ворота, миновали Пёсью слободу и поехали по Яренской дороге на Яренск.

Так начались уже совсем незнакомые Маркелу места, потому что в прошлый раз, когда он впервые ехал в Сибирь, то от Пёсьей слободы сворачивал на юг, на Ляльск и дальше на Чердынь, а теперь дорога шла почти прямо на север, на Коряжму, и только уже после на Яренск, и была она почти совсем нетоптаная, деревья по обочинам стояли высоченные, ну а глушь вокруг была такая, что даже волков не стало слышно. А тут ещё окрепли морозы, и то и дело вьюжило, темнело рано, рассветало поздно, на ямских дворах кормили худо, только чарки наливали щедро. Но Маркел пил в меру, не куражился, и так, мало-помалу, ещё за неделю, он добрался до Яренска. Было это уже в строгий пост, двадцать второго декабря, на великомученицу Анастасию Узорешительницу. Солнце висело низко, не было ни ветерка, ни облачка, мороз хватал просто лютый, а дорога всё тянулась и тянулась. Да и какая там была дорога?! Так, просто просека в лесу, и они по ней чуть ехали, нет, даже правильней сказать, тянулись, кони выбились из сил…

И тут вдруг, за поворотом, сани выехали из лесу, Маркел увидел впереди, посреди бескрайнего снежного поля серый деревянный тын, за ним крыши посада, а за посадом, на холме, стояли ещё одни стены, уже крепостные. К городу, к низким посадским воротам, вела едва заметная, занесённая снегом дорога. Над посадом кое-где курились дымы. Вот таким был тогда Яренск. Эх, глухомань, думал Маркел, сюда даже воевод не назначают, а только государевых наместников, и сейчас там сидит князь Батищев, он, как сказали в Устюге, судит по чести и берёт по совести.

А гостей он принимал очень радушно! Как только маркеловы сани подъехали к посадским воротам, те сразу открылись. А когда Маркел, миновав посад, подъехал к тамошнему кремлю, правильней, конечно, к городищу, то и там ворота тоже сразу же открылись. За ними толпились с десяток стрельцов, а перед стрельцами стоял, важно подбоченившись, сам князь Батищев Гаврила Иванович. Было ему лет под сорок, не больше. Маркел достал подорожную и начал было называть себя, но Батищев только отмахнулся и бодрым голосом заговорил:

– Что, голубь московский, продрог? Ну да это не беда. Вы же пока плелись от леса, мои людишки стол накрыли.

И показал идти за ним. Идти оказалось совсем близко. Уже за первой, за губной избой, стояла ещё одна, высокая и широченная. Это и были здешние наместничьи хоромы. Из трубы на крыше валил дым. Маркел невольно принюхался. Батищев засмеялся и сказал, что никто ещё из этого дома не выходил голодным или трезвым.

В нижних сенях у них приняли шубы. В верхних Маркел снял шапку и опять принюхался. Дух из трапезной палаты шёл очень манящий.

А когда они вошли туда, Маркел аж остановился на пороге.

– Что, – радостно спросил Батищев, – не ожидал скоромного? Так я же это только для тебя, для государева гонца. А сам я пока пощусь. Ну, только если стопочку. – И усмехнулся.

Они сели к столу. Челядь вышла. Батищев кивнул, и они выпили. Батищев опять кивнул, и Маркел, недолго думая, начал с горячего, с лосятины. После пошла вепрятина, дичина, птица всякая. И, раз от разу, стопочки. Батищев и в самом деле ничего не ел, а только пил и смотрел на Маркела. А тот никак не мог насытиться. Только уже после четвёртой (или пятой) стопочки он утёр губы, надул щёки и сказал, что теперь можно не спешить.

– Вот и славно, – закивал Батищев. – Теперь можно и за дело браться.

И протянул к Маркелу руку. Маркел подал ему подорожную. Батищев взял её, начал читать… И удивился, повторил:

– «В Берёзов»! – И сразу же спросил: – А это что? Как ты туда доедешь?

– Ну, как ещё?! – сказал Маркел. – Как ехал сюда, так и туда доеду.

– Э! – усмехаясь, продолжил Батищев. – В Берёзов ямской гоньбы нет. Гоньба только до Выми.

– А дальше как? – спросил Маркел.

– А никак! – сказал Батищев весело. – Дальше места новые, неведомые. Нас там раньше и в помине не было. Наша земля была только до Камня. А за Камнем нашей земли не было. А теперь вдруг поставили Берёзов. В прошлом году всего! Но гоньбу туда ещё не проложили.

– Но люди как-то туда ходят же! – сказал Маркел.

– Ходят, конечно, – ответил Батищев. – Вот пошли же и поставили Берёзов. Но ведь это сразу целым войском шли, а кто войско остановит? Вот так и ты, если тебе так надо, один туда лучше не суйся, туда надо собирать стрельцов.

– Вот я и соберу, – сказал Маркел. – У меня здесь, – и он кивнул на подорожную, – так прямо и сказано брать ратных людей для бережения. И вот я у тебя и возьму.

– А я не дам, – сказал Батищев.

– Как это не дашь?!

– А очень просто. Мне самому стрельцы нужны. У нас тут места непростые, народ вороватый. Не дам! И дальше, в Выми, тебе тоже не дадут. Да там просто нет стрельцов, одни монахи, монастырь там у них. И ещё у меня тоже есть грамота: стрельцов при себе держать и кому попало не раздаривать.

– Ну так что мне тогда делать? – уже с раздражением спросил Маркел.

– Не знаю, – с усмешкой ответил Батищев. – Сиди и жди оказии, когда кто-нибудь пойдёт в Берёзов. Или напиши в Москву, скажи, что так и так, Батищев не даёт стрельцов, велите ему дать. И если велят, дам.

– Так сколько это времени пройдёт?!

– А ты куда спешишь?

– Да мне сам Щелкалов, государев думный дьяк, первый судья… – начал было говорить Маркел.

– Знаю, знаю! – перебил его Батищев. – Ты едешь проверять Ваську Волынского, берёзовского воеводу. А написали на Ваську князьки! А что?! Он же там, за Камнем, как царёк, и он тамошних князьков одних хочет казнит, других хочет милует. – Тут Батищев замолчал, потом со значением продолжил: – Я слыхал, князёк Агай Кондинский, как только привезли его в Москву, сразу подал на Ваську челобитную. Так это?

– Ну, может, и так, – сказал Маркел. – Но я же не по агаевскому, а я по лугуевскому делу еду. По его ясаку.

– А! – весело сказал Батищев. – Лугуй вам ясак не выдал! И не выдаст, да! А что вы хотели? Забрали у него Берёзов, вот он и не выдал. А вот верните вы ему Берёзов – выдаст.

Маркел удивился, спросил:

– Почему вдруг отдавать ему Берёзов?

– Не отдавать, а возвращать, – сказал Батищев. – Потому что это его город был. И у него на это грамота имеется. С царской печатью! Только в царёвой грамоте этот город именуется Сумт-Вош, а не Берёзов. Но в прошлом году пришёл туда воевода Волынский и побил Лугуя, отнял у него этот Сумт-Вош и сжёг его, а на его месте поставил наш, новый город, и назвал его Берёзов. Говорил, что это он так Лугуя учит. Ну и научил! Лугуй теперь совсем от рук отбился и, может, уже заворовал, собрал войско и пошёл на Берёзов отбирать его обратно. А что! – ещё веселей сказал Батищев. – Время для этого самое подходящее. Вогулы же всегда зимой воюют. Зимой им удобно воевать, зимой болота замерзают, да и зимой вогулам делать нечего, а тут вдруг война, добыча. Так что вот тебе ещё одна причина туда пока что не соваться – это чтобы на Лугуя не попасть.

Маркел задумался, потом спросил:

– Почему мне в Москве про это ничего не говорили?

– Это надо в Москве спрашивать, – строго ответил Батищев.

– А за что Волынский отобрал у Лугуя Сумт-Вош?

– Значит, было за что, – ещё строже сказал Батищев. – Да и что я буду лезть в чужое дело? А вот как приедешь в Берёзов, так у самого Волынского и спросишь.

Маркел опять задумался, потом сказал:

– Вот оно как! – Помолчал, потом добавил: – А ещё мне в Москве говорили, что Лугуй отложился от нас и больше нам ясак давать не будет, а будет давать некоей особе, которую за Камнем именуют Золотая Баба. Это так?

Батищев на такое только хмыкнул и сказал:

– Ага! Они тебе расскажут!

– А что, – опять спросил Маркел, – ты про Золотую Бабу не такое слышал?

– Да я про неё чего только не слышал! – сердито ответил Батищев. – Только брехня это всё! Это вогулы себе цену набивают, а на самом деле никакой Золотой Бабы у них не было и нет. Откуда они золото возьмут?! Так что нечего тебе туда соваться, там только голову сложить. Этим в Москве чего? Сели, по шкалику выпили и говорят: а вот люди болтают, будто-де есть за Камнем забава такая – Золотая Баба, давайте дурака пошлём, пусть глянет, а вдруг правда!

Маркел злобно скрипнул зубами. Батищев усмехнулся и сказал:

– Ты это на память не бери, я это так, для смеху. А если всерьёз говорить, никакой там бабы нет, одно смущение. Кривит твой Лугуй, ему лишь бы только ясак не платить, вот и вся недолга. Садись, пиши письмо в Москву, проси прислать стрельцов. Ну что?!

– Нет, – твёрдо сказал Маркел. – Мне дальше ехать надо. В Вымь. – И спросил: – А что у них там за монастырь? Откуда он вдруг взялся?

– А! Гиблое там место эта Вымь! Край света! – сердито ответил Батищев. – Раньше там, от веку, стояло вогульское мольбище, а после пришли наши монахи, мольбище разворотили, поставили церковь, и вогулы сразу разбежались. Скукотища там теперь. Глушь несусветная, даже пуще чем у нас.

Маркел промолчал.

– Ну, я тебя предупредил! – сказал Батищев. – Как знаешь!

И, начав вставать из-за стола, хлопнул в ладоши. Вошёл его дворский. Батищев велел устроить гостя. Дворский провёл Маркела наверх, где всё было уже приготовлено, Маркел лёг на лавку и задумался. Первым делом он вспомнил батищевские речи, а потом князе-семёновы слова, когда тот называл Лугуеву вотчину, и это были городки Куноват, Илчма, Ляпин, Мункос, Юил и, в самом деле, Сумт-Вош. Сумт, с вогульского наречия, это берёза и есть. Или вош – берёза? Или… А! Берёза, она и есть берёза! И ясаку, по словам князя Семёна, было на Лугуя положено семь сороков соболей, самых лучших, а это по сороку за каждый городок и один сорок за князя. Такое вполне может быть. Теперь дальше. А если таковой ясак был в посольские книги записан, то, значит, здесь всё по закону, и должна быть ещё и царёва жалованная грамота, в которой городок Сумт-Вош записан на Лугуя, вот и Батищев говорит, что у Лугуя была грамота! И тут вдруг приходит воевода и отнимает Сумт-Вош! Ну и Лугуй тогда, конечно…

И так далее. Маркел лежал, ворочался, вспоминал батищевские слова про то, что он ничего не скажет, потому что это дело не его…

Ну и ещё так далее. Ну и ещё другие его речи…

И Маркел заснул. И спал беспокойно, но крепко.

Глава 10

Утром, ещё затемно, Маркела разбудили, он перекусил и сразу сошёл во двор. Там его уже ждал проводник с санями. Маркел сел в сани, дворский подал ему узел с провизией, сказал, что это от боярина. Маркел велел ехать. Проводник ожёг коней, сани дёрнулись и легко покатились к воротам.

Так после и весь день езда была быстрая, хоть и мороз стоял очень трескучий. Маркел даже опасался, как бы не загнать коней, но проводник на это отвечал, что тихо ехать будет ещё хуже, и погонял коней, и погонял, и ещё засветло довёз до яма. Ям оказался совсем плох, там было едва протоплено и никакой еды не заготовлено, потому что, как сказал Маркелу ямской староста, они не ждали никого, в эту пору там никто не ездит. Маркел только головой мотнул, но промолчал, и перекусил тем, что нашёл в батищевском узле. А потом, когда ложился спать, лёг прямо в шубе, и шапку тоже не снимал. А утром, хоть ему уже и подали горячего, ел, ничего не говоря, и не платил, и также ничего не говоря вышел во двор. Там, с новыми конями, стоял новый проводник. Маркел показал ему овчинку, строго велел не мешкать, и они поехали. Проводник стегал коней нещадно, мороз стоял ещё крепче вчерашнего, потом поднялся ветер, начало мести, стало ничего почти не видно. Маркел сидел тихо, крестился. Так они ехали довольно долго, а потом метель мало-помалу унялась, и впереди, немного сбоку, в поле, показалась Вымь. То есть там опять, как и в Яренске, стояли посадские стены, за ними посад, за посадом городище, а в городище купола церквей. Маркел перекрестился и подумал, что это добрый знак, если здесь так много куполов.

Ну да знаков там, таких и этаких, тогда было достаточно. Так, когда подъехали к посадским воротам, Маркел с удивлением увидел, что в них, вместо стрельцов, стоят сторожа из местных. Глухомань какая, прости, Господи, мрачно подумал Маркел, Батищев правду говорил. А когда подъехали к городищенским воротам, то и там тоже не увидели стрельцов, а только чернецов в длинных до пят тулупах и в скуфейках. Маркел сошёл с саней, снял шапку и перекрестился. Его, вместе с санями, пропустили. Маркел вошёл в городище. Прямо перед ним стояла одна церковь, слева вторая, дальше третья. И там было ещё много всяких хозяйственных служб – монастырских, как понял Маркел. Один из проходивших мимо чернецов спросил, кого он ищет. Маркел сказал, что у него государево дело. Чернец указал на стоявшую сбоку избу. Маркел прошёл туда, поднялся на крыльцо и постучал. Дверь открыл низкорослый невзрачный подьячий без шапки.

– Я из Москвы, – сказал Маркел. – Из Разбойного приказа!

И показал овчинку. Подьячий сразу оробел и нетвёрдым голосом ответил:

– А я Демьян Аристархов сын Гычев, здешний, вымский, губной староста.

– А где твоё начальство?! – грозно спросил Маркел.

– Моё начальство это я и есть, – ответил Гычев. – Других сюда не посылают. Один я здесь! Ну и ещё есть у меня помощник, это Санька, губной целовальник. Санька уже домой пошёл, а я задержался.

Сверху начали побрякивать колокола. Маркел тяжко вздохнул и, повернувшись на ближайший храм, перекрестился.

– У нас тут лепота, – продолжил Гычев. – А вон там, за часовней, раньше росла вогульская молельная берёза. Вот такущая!

И показал, какая, и прибавил, что может отвести туда, дать посмотреть.

– Это после, – ответил Маркел. – Я с дороги. Продрог очень.

– И это у нас всегда есть! – радостно воскликнул Гычев. – Проходи!

Маркел вошёл в избу. Гычев втащил его узел и бросил на лавку, а сам полез в печь, разгрёб угли, сказал:

– Сейчас согреем. – И спросил: – Как тебя звать?

Маркел назвал себя, а после, подумав, прибавил:

– Петрович.

– Это хорошо! – сказал Гычев, шуруя в печи. – Пётр есть камень, сиречь сила, а без силы нам никак. Сейчас каша подойдёт, а мы пока по маленькой.

Он взял с полки кувшин и шкалики, поправил в лучине свет, налил, сказал:

– Нынче сочельник. Завтра Господь родится. С Богом!

Они выпили. После ещё выпили – за Богородицу. Маркелу стало хорошо. А тут и каша подоспела. Гычев нарезал сала. Ещё выпили. Маркел размяк и подобрел. Гычев почуял это и сразу спросил, по какому делу Маркел едет и куда. Маркел вместо ответа только усмехнулся. Тогда Гычев тоже усмехнулся и сказал, что это ему и так известно – Маркел приехал по лугуевский ясак. Маркел посмотрел на Гычева, подумал и сказал:

– Да, это верно. А как ты про то узнал?

– А что у нас ещё могло случиться? – удивился Гычев. – У нас здесь ничего не случается. У нас порядок! Колокола звенят, службы служатся. Ну и ещё раз в год приезжают вогулы, привозят ясак, а тут их уже ждут ваши стрельцы. А в этом году вогулы не приехали, стрельцы их ждали, ждали, не дождались и уехали ни с чем. Пропал царёв ясак!

Маркел задумался. Потом спросил:

– А что это Лугуй вдруг захотел возить ясак не в наши сибирские городки, а это ему было бы намного ближе, а, через Камень, к вам сюда, в такую даль?

На что Гычев усмехнулся и ответил:

– Ну, может, это для кого и даль, конечно, но зато почётная. Потому что это же только для вас, московских, наши места – глушь несусветная, но мы-то знаем, что это не так. Эти места очень знаменитые! Тут же в былые времена росла самая в наших краях высокая молельная берёза. Вот такая в комле! К ней отовсюду вогулы сходились, носили ей всякое. И этих даров вокруг неё было навалено в три роста, может, даже выше. А потом пришли наши монахи и её срубили. Когда та берёза падала, вот где было грохоту! Вогулы напугались и крестились. И стали нашими. И также земля вокруг вся стала наша. А те вогулы, что не испугались и не стали нашими, ушли за Камень. Это очень давно было, может, двести лет тому назад, но вогулы, те и эти, наши и не наши, про эту берёзу крепко помнят. И также помнил и Лугуй. Он, когда к нам приезжал с ясаком, всегда ходил на то место.

– И что? – спросил Маркел.

– И ничего, – ответил Гычев. – Постоит, помолчит и уйдёт. А в этом году вдруг не приехал. Это значит, убили его.

– Почему ты так думаешь? – спросил Маркел.

– Потому что был бы жив, приехал бы, – уверенно ответил Гычев. – Как бы это он свою молельную берёзу не уважил?

– Ну, может, нашёл другую, лучшую, – сказал Маркел. – Разве мало за Камнем молельных берёз? Или, может, он ещё кого нашёл, ещё молельнее.

– Ащ! – насмешливо воскликнул Гычев. – Да ты себе хоть представляешь, что тут была за берёза? Да в ней сама Золотая Баба сидела!

– Кто-кто?! – переспросил Маркел.

– Золотая Баба, – повторил Гычев, но уже безо всякой охоты.

– А это кто ещё такая?

– Ну, я не знаю, – настороженно ответил Гычев. – Так, слышал всякое. Будто была когда-то у вогулов такая древняя вещунья, очень ловкая. Она здесь, в этой берёзе, сидела, и это от неё была в этой берёзе сила. Поэтому когда пришли наши монахи и стали её рубить, они три дня рубили, не могли срубить. И только на четвёртый день сообразили, стали Золотую Бабу святым словом оттуда выкуривать. И выкурили! И как только Золотая Баба оттуда выскочила, наши сразу срубили ту великую молельную берёзу, порубили ей на плашки и побросали в реку, а река те плашки в море унесла, и всё на этом.

– А Золотая Баба куда подевалась? – спросил Маркел.

– Болтают всякое, но наверняка никто не знает, – опять очень нехотя ответил Гычев. – Одни говорят, что её тогда берёзой придавило и она пропала, а другие говорят, что её ничем не взять и она сбежала тогда от нас дальше, за Камень, и там припеваючи живёт, тамошние некрещёные вогулы носят ей дары, а она их за это милует.

– А носят они что? – спросил Маркел.

– Да у кого что есть, – ответил Гычев.

– А куда носят?

Гычев не ответил. Потом опасливо сказал:

– Нельзя об этом говорить. Она этого очень не любит. Услышит, сразу разозлится, когти выпустит, а когти у неё острющие, а…

И тут он замолчал и осмотрелся.

– Ладно, – сказал Маркел. – Не хочешь отвечать, не надо. Да ты, может, и в самом деле ничего не знаешь. Поэтому тогда я буду так: раз мне здесь ничего уже не вызнать, тогда я завтра поеду дальше, в Берёзов. Прикажи с утра подать коней.

– Так это, – растерялся Гычев. – Как это подать? И куда ехать? От нас дальше ямской гоньбы нет. Да и как это я дам тебе коней в такой мороз? Ты же загубишь их. Тебе об этом в Яренске разве не говорили?

– Ну, говорили, так и что?! – строго сказал Маркел. – А у меня государево дело! – И опять достал овчинку. – Видишь?! Она красная! Это значит, что как я сказал, так и будет! А иначе… Сам знаешь. Ну!

– Надо подумать, – мрачно сказал Гычев.

– Думай.

Гычев напыжился, долго молчал, после сказал:

– Да и зачем дальше ехать? Убили Лугуя. Не найдёшь ты его там. И также и ясака не найдёшь. А Золотой Бабы и подавно. Лучше поворачивай в Москву, скажи…

– Молчать! – гневно перебил его Маркел.

Гычев опять напыжился.

– Ладно, – сказал Маркел уже не так гневно. – Вот ты говоришь, что через Камень хода нет. И также и Батищев мне в Яренске говорил. А как тогда Лугуй со своими вогулами сюда каждый год ездил?!

– Ну так Лугуй совсем другое дело, – сказал Гычев. – Лугуй на собаках ездил, а его люди бежали на лыжах. Да и не зимой это всегда бывало, а ещё по осени, до Дмитриева дня, когда ещё мороз несильный и снег неглубокий. А сейчас бы и Лугуй не сдюжил, а только поморозил бы собак.

Маркел задумался. И думал долго. А потом сказал:

– Мне надо в Берёзов. Очень спешно. Меня государев думный дьяк послал! Так что только до утра у тебя времени. А пока что постели мне. Притомился я сегодня очень крепко.

Гычев наклонился к лавке, расправил овчины. Маркел снял шубу, лёг, накрылся…

И задумался. И долго думал, ох, как долго! Вспоминал всё, что ему сегодня сказал Гычев, и что три дня тому назад Батищев, и что ещё раньше Агай, и что Щелкалов, и что князь Семён, и даже что Параска с Нюськой… Но ничего не сходилось! Не о том всё время думалось, чуял Маркел. И также, когда он, наконец, заснул, сны были короткие и бестолковые, значит, во сне думал Маркел, дело ещё нескоро сложится. Ну да и ладно! Ну…

И совсем заснул.

Глава 11

Назавтра Маркел проснулся рано, ещё затемно. Но Гычев был уже в горнице, похаживал возле печи, из печи тянуло жаром. Маркел встал, оделся. Гычев начал накрывать на стол.

– Где твой человек? – спросил Маркел.

– Пошёл по делам, – ответил Гычев.

– А как мои кони?

– Вот он за этим и пошёл. А ты садись пока.

Маркел сел к столу. Гычев выставил кувшин и шкалики, сказал:

– Сегодня Христос родился.

И тотчас за окном послышались колокола. Маркел и Гычев встали и перекрестились, взяли шкалики и выпили, а после сели, начали закусывать. Колокола продолжали звонить. Лепота, думал Маркел, как хорошо всё начинается, сейчас подадут коней, и он поедет, дни с каждым разом будут становиться длиннее, ночи короче, морозы ослабнут, он перевалит через Камень, а там уже и Берёзов рядом. А дальше, если Гычев не кривил, эта Золотая Баба совсем никакая не баба, а дряхлая старуха костлявая, чего костлявых бояться, костлявые всегда…

И вдруг подумалось: а Смерть, она ведь тоже старуха костлявая, так, может, Агай прав: Золотая Баба – это смерть Маркелова! Подумав так, Маркел аж похолодел, начал смотреть по сторонам, прислушиваться…

Но было уже совершенно тихо, колокола не звонили. Ну и что, подумал, успокаивая себя, Маркел, служба началась, вот колокола и замолчали. А какая служба нынче славная – Господь, наш Спаситель, родился! Маркел улыбнулся, посмотрел на Гычева. А тот достал из-за пазухи небольшой, засаленный комок бумаги и начал его разворачивать. Маркел спросил, что это.

– Это я чертёж тебе составил, – сказал Гычев. – Куда и как тебе дальше ехать, кого где спрашивать.

Он развернул чертёж и стал разглаживать его ладонью. Чертёж был как чертёж, там были какие-то корявые рисунки, стрелки, чёрточки, неразборчивые меленькие подписи, опять рисунки. Маркел насупился.

Вдруг под окном раздался шум, как будто кто-то бегал по двору, громко дышал, повизгивал, а потом, также вдруг, опять стало тихо. Маркелу это очень не понравилось, он встал и спросил, что это значит.

– А это Санька вернулся, – сказал Гычев. – Он у меня добычливый, всё что ни вели добудет. Пойдём глянем.

Они накинули шубы, вышли на крыльцо…

И там Маркел увидел двух вогулов, при них при каждом были свои сани, правильнее, небольшие санки, а в них впряжены собаки – по десятку в каждые, не меньше.

– Это что?! – спросил недобрым голосом Маркел.

– Это наши зимние проводники, – ответил Гычев. – Не первый год у нас служат. Крещёные. Довезут, куда велишь. Хоть до Москвы, хоть до Китая.

Маркел вздохнул, стал смотреть на собак. Он, конечно, и раньше слыхал о таком, что в дальних землях ездят на собаках, но никогда не думал, что и ему такое тоже доведётся.

– А что здесь худого? – сказал Гычев, глядя на сердитого Маркела. – Собака – чистая скотина, не свинья. Ничего здесь зазорного нет. И там дальше такие морозы, что только собаки выдерживают. Вот мы их зимой и седлаем, если кому-то очень нужно.

Маркел продолжал молчать. Теперь он больше смотрел на проводников-вогулов, а потом спросил, хорошо ли они понимают по-нашему.

– Немного понимают, да, – ответил Гычев. – Да и что тут понимать? Им велено довезти тебя до Берёзова, и они довезут, для них это знакомая дорога. И она короче санной. Собаки же проходят там, где лошадям не пройти. На три дня дорога получается короче. Вот здесь, глянь сюда.

И Гычев опять развернул свой замусоленный чертёж, начал водить по нему пальцем и рассказывать, где, что и как у него там помечено. Маркел слушал и поскрипывал зубами. А Гычев говорил и говорил о всяких пустяках, тыкал в записи по краю чертежа и утверждал, что здесь всё подробно сказано, да и дорога здесь зимой только одна, и дальше, вверх на Камень, тоже только одна будет – там, где река замёрзшая, река называется Щугор, и вот по этой замёрзшей реке, по увороту, прямо к так называемому Щугорскому острожку выедешь.

– Это здесь, – сказал Гычев и ткнул пальцем в середину чертежа. – А эти крестики – ваши привалы, их до Щугра шесть, Щугор – седьмой привал, и после тропа идёт вниз, на ту сторону Камня, и там ещё шесть дней, а на седьмой день ты уже в Берёзове у воеводы Волынского. Всё!

Маркел взял чертёж, так и сяк повертел его, а после сказал, что он про Щугорский острожек раньше ничего не слышал.

– Так его только в прошлом году срубили, – сказал Гычев. – Воевода повелел. А то, говорил, что это такое, дорога стоит открытая, кто хочет ходи туда-сюда, носи что хочешь, и казне убыток. Вот и поставили острожек.

Маркел ещё раз осмотрел чертёж, а после спросил, кто сидит в острожке.

– Тихон Волдырь, десятник со стрельцами, – сказал Гычев. – И запасы у них, запасов много. Им же до весны одним сидеть, а может всякое случиться.

Маркел согласно кивнул. Тут к ним подошёл совсем ещё молодой подьячий. Гычев сказал, что это и есть его Санька, и, обернувшись, спросил у него, всё ли готово. Санька ответил, что всё, харчи уложены, и для собак тоже имеются, и даже есть ещё пудовый куль соли.

– Это берёзовским гостинец, – сказал Гычев. – У нас тут, дальше по берегу, солеварен много, а у них и у самих нехватка, да и с сибирцами можно меняться. Вон тот мешок на вторых нарточках.

Маркел посмотрел теперь уже на сани, или, как назвал их Гычев, нарточки. На них были уложены и для надёжности привязаны различные мешки, узлы и всякая прочая, наверное, нужная мелочь. Пора было ехать. Маркел ещё раз глянул на проводников, и, повернувшись дальше, посмотрел на церковь, потом, ещё дальше, на часовню…

За которой, как он только сейчас заметил, стояла высоченная толстенная берёза с голыми ветками. Берёза была очень-очень старая, Маркел таких ни разу в жизни не видел. Да и как он мог такую видеть, если её двести лет тому назад срубили?! Ведь это же та самая берёза! Вон сколько у неё на ветках всякого навязано – и тряпочек, и ленточек! Бесовство всё это, прости, Господи! Подумав так, Маркел перекрестился. Но берёза не исчезла. Тогда Маркел опять перекрестился. Берёза дёрнулась. А Гычев, сзади, вновь заговорил:

– Да, она вон там стояла, за часовней. А теперь там совсем ничего не растёт. Зимой, вот как сейчас, там везде снег и ничего не видно. А какая она здоровенная была! Спаси и сохрани!

И Гычев широко перекрестился. Берёза снова дёрнулась и медленно, но теперь уже окончательно исчезла – как растаяла. Маркел утёр пот со лба, поправил шапку, пошёл к нарточкам.

– На передние ложись! – громко, с крыльца, сказал Гычев. – На брюхо!

Маркел лёг на брюхо. Гычев громко засвистал, собаки рванули вскачь, вогулы побежали рядом. Маркел лежал лицом вниз и с непривычки ничего почти не видел, а только слышал, как опять со всех сторон зазвонили колокола. Эх, подумал в досаде Маркел, как всё недобро сложилось – у всех людей Рождество, а он как чёрт на собаках поехал, да ещё мимо чёртовой берёзы!

Глава 12

Так, брюхом на нартах, под собачий лай, Маркел выехал из города. И было это тогда вот как: впереди, на лыжах-ступанцах, бежал старший вогул, за ним ехал на нартах Маркел, а за Маркелом ехали вторые нарты со вторым вогулом. Он, как иногда на поворотах замечал Маркел, ехал не лёжа, а сидя. Маркел тоже попытался сесть, но почти сразу же не удержался и перевернулся вместе с нартами. Собаки перестали лаять и остановились. Вогулы подбежали к Маркелу и помогли ему подняться. При этом старший вогул покачал головой и сказал:

– Крепко лежи! Насидишься ещё.

Это он сказал по-русски. Маркел опять лёг на нарты и подумал, что это очень хорошо, что они знают по-нашему, он им тогда…

Но тут собаки опять побежали, Маркел крепко вцепился в нарты и ни о чём другом уже не думал, а только как бы опять не свалиться. Так он проехал ещё версты две и мало-помалу приловчился, благо поле было ровное. Тогда он опять сел прямо и так проехал немного, а потом снова упал. Но теперь он уже сам поднялся, разобрал постромки и поехал дальше. Поле кончалось, приближался лес. Лес, вспомнил Маркел, по-вогульски называется «тайга». И ещё ему подумалось, что надо учиться по-вогульски, потому что как это не знать, о чём рядом с тобой говорят, а вдруг говорят недоброе?

Но пока что ничего недоброго не предвещалось, они с поля въехали в тайгу, и теперь передовой вогул бежал уже не так быстро, как раньше. Также и второй вогул уже не ехал в нартах, а бежал рядом с ними, потому что собакам теперь стало намного тяжелей. И так они бежали долго, до полудня. В полдень вогулы остановились, Маркел поднялся с нарт, собаки легли в снег.

– Перекусить пора, – сказал Маркел.

– Нет, – строго сказал старший вогул, – собачкам будет тяжело. Они с полным брюхом бегать не умеют.

– А вы? – спросил Маркел.

На что старший вогул ответил, что они сегодня уже ели. Маркел пожал плечами, поискал в мешках, отломил краюху хлеба и сел перекусывать. В тайге было тихо, небо чистое, солнце висело низко, его было почти не видно за деревьями. Вогулы сидели на корточках, что-то жевали.

– Что это у вас? – спросил Маркел. – Еда такая?

– Нет, – сказал старший вогул. – Это пун. Дурной гриб. Дать тебе?

– Мухомор? – опасливо спросил Маркел.

– У вас, может, мухомор, – сказал старший вогул, – а у нас пун. Его пожевал, лёгким стал, побежал. Дать пуну?

Маркел сердито отмахнулся.

– Смешной ты, – сказал старший вогул. – Скоро замёрзнешь. Нас Гычка будет ругать за тебя крепко-крепко.

Маркел ничего на это не ответил. Вогулы встали, повыплёвывали жвачку. Старший вогул сказал:

– Ехать пора. Теперь садись в другие нарточки, а эти пусть отдохнут.

Маркел пересел куда ему было указано и крепко взялся за поручни. Старший вогул, больше ничего уже не говоря, развернулся и побежал дальше. Собаки кинулись за ним. Небо было серое, а тучи на нём красные. Мороз пробирал до костей. Маркел, чтобы хоть чем себя отвлечь, достал гычевский чертёж и стал его рассматривать, вертеть и так, и сяк, но нарты так сильно трясло, что Маркел вскоре убрал чертёж обратно.

Да и ничего не лезло в голову! Маркел проголодался до смерти, пора было делать привал, солнце уже вон как низко опустилось… А этим, думал Маркел, что, они, грибов нажравшись, ничего не чуют, и теперь могут бежать без остановки хоть до самого Берёзова.

Но тут Маркел, слава богу, ошибся. Старший вогул остановился, обернулся и махнул рукой. Собаки сбились с бега, перешли на шаг. Второй вогул догнал Маркела и сказал, что они уже приехали. Маркел сошёл с нарт. Вогулы отошли с тропы немного в сторону и довольно быстро раскопали в снегу вход в землянку. Маркел сразу вспомнил, как он в прошлый свой приезд в Сибирь уже видал такое. Но ведь тогда он шёл пешком, а теперь он едет на собаках, и если он даже тогда, пешком, дошёл, то теперь и подавно доедет! Вот о чём он тогда думал, держась за бок, пока вогулы разгребали снег.

Потом они, уже все вместе, наломали веток и развели костёр на поляне, а в землянке разожгли щовал, чтобы там, внутри, к ночи прогрелось. Ну а пока старший вогул варил на костре кашу, а младший рубил мороженую рыбу и кормил собак, а после их привязывал. Потом старший вогул разлил кашу по мискам, и они поели, залезли в землянку и легли. Маркел лежал возле щовала, потому что там было теплей всего. Но, думал Маркел, зато здесь слишком крепко спится, а надо быть настороже. И он поправил кистень в рукаве, а после стал ровно дышать, потом даже начал притворно похрапывать… И не заметил, как заснул.

А утром проснулся живой, невредимый, и бок совсем не болел, вот только голова шумела от угара. Он тогда вышел из землянки, осмотрелся. Вогулы уже разожгли костёр, и старший опять стал варить кашу, а младший разнимал дерущихся собак. Собаки выли от досады, но негромко.

Потом Маркел с вогулами ел кашу. После запрягли собак, поехали. День был пасмурный, немного вьюжило, по-вогульски это называется «пуржило». Ехали небыстро, и всё тайгой да тайгой. В полдень опять остановились, дали собакам отдохнуть, Маркел перекусывал, вогулы, как и в прошлый раз, жевали пун, говорили, от него тепло, но Маркел снова от него отказался – и мёрз, и молчал. А потом вдруг сказал, что вот они уже второй день едут и никого не встречают, здесь, он спросил, что, в самом деле никто не живёт, или это от них все заранее прячутся? И вогулы на это ответили, что людей здесь и в самом деле зимой не бывает, зимой здесь только одни менквы остаются. А менквы, продолжал старший вогул, это такие дикие мохнатые люди, они едят других людей, если поймают. Маркел усмехнулся и сказал, что это бабьи страхи.

– Ащ! – строго сказал старший вогул. И стал опять жевать пун.

А после поехали дальше. И как только теперь Маркел заметил, вогулы старались держаться в тайге тихо, будто они в самом деле боялись, что их кто-нибудь услышит. И даже собаки там не лаяли, а, поджав хвосты, бежали молча. Вот так и прошёл тогда тот день – в молчании. А вечером они нашли ещё одну землянку, там переночевали, утром вышли ещё затемно, вскоре тайга кончилась, и впереди открылось широченное замёрзшее болото с торчащим из него голым редким кустарником. Вогулы остановили собак и стали между собой о чём-то переговариваться. Потом старший вогул, повернувшись к болоту, что-то быстро-быстро прошептал, потом странно махнул рукой, ещё немного постоял, послушал, а после обернулся и сказал, что можно ехать. И первым пошёл вперёд. За ним пошли собаки, потащили нарты. За нартами пошёл Маркел. Лёд под ногами проседал, поскрипывал. Идти было очень противно. И, что ещё противнее, Маркел не решался креститься.

Так они шли довольно долго, но потом лёд под ногами окреп, перестал проседать, старший вогул обернулся и сказал, что можно садиться в нарты. Маркел сел. Старший вогул быстро прошёл вперед, за ним побежали собаки. Маркел сидел в нартах, стараясь держаться как можно ровнее, и раз за разом читал «Отче наш».

И, слава богу, больше им таких гадких болот не встречалось. Дорога была ровная, всё время в гору. Так что они ехали себе и ехали, и бывало это так: утром, наскоро перекусив, вогулы запрягали нарты, Маркел садился на передние, и они выезжали. В полдень Маркела пересаживали на другие нарты, это чтобы собак не перетрудить, а вечером они каждый раз безошибочно подъезжали к спрятанной в укромном месте землянке, разводили огонь, перекусывали, кормили собак и ложились спать.

Так они ехали семь дней. Дороги никакой почти что не было, а были просто более ровные места, по которым бежали, меняясь, вогулы на лыжах, а уже за ними, по проторенной тропе, ехали нарты, в одних из них сидел Маркел. Когда собакам становилось совсем тяжело, Маркел вставал и шёл рядом. Когда была пурга, они её пережидали. Однажды целый день пережидали. А весь следующий день они всё время ехали по косогору. Нарты так и стягивало вниз, приходилось их придерживать. Потом тропа стала всё круче подниматься в гору, а самой горы видно не было, она вся была в пурге. Лес кончился, остались только одни камни. Потом и камней не стало видно, везде был только один лёд. И это хорошо, говорили вогулы, лёд – это замёрзшая река Щугор, вдоль этого Щугра они выйдут к так называемому Щугорскому острожку, или к Щугор-паулю, как это раньше называлось по-вогульски. И до него, говорили вогулы, осталось совсем немного.

Ну а пока дула пурга, стоял лютый мороз. Они шли по тропе, Маркел в нарты уже не садился, шёл рядом с собаками, притопывал. Тропа была узкая-узкая, а горы поднимались вверх как стены, как колодец, а на стенах колодца висели сугробы. Сугробы были огромадные. Поэтому, как говорили вогулы, если громко крикнуть, то эхо твой крик повторит, и ещё повторит, и ещё, и затрясутся горы, и сорвутся с них эти сугробы, в каждом из них будет возов на сотню снега, и засыплет тебя так, что ты оттуда уже никогда не выкопаешься, а там и задохнёшься насмерть. Маркел поглядывал вверх, покашливал, эхо его кашель повторяло, и горы как будто потряхивались. Но это так только казалось, понимал Маркел, это такая же брехня, как и про менквов – и опять покашливал, шёл дальше, то и дело доставал чертёж, разворачивал его, смотрел, и получалось, что уже вот-вот должен показаться Щугорский острожек, а он всё не показывался и не показывался. Солнце склонялось всё ниже и ниже, пуржило.

А острожка не было и не было! Маркел шёл, смотрел вперёд, глаза слипались, уже начинало смеркаться. И было это в самом конце декабря, в самый последний день, в Васильев вечер. Всякий крещёный человек, думал Маркел, сидит в такое время дома, со своими домочадцами и вспоминает своих дедов, прадедов. А он что делает? К каким ведьмам его занесло и к каким чёртовым берёзам?!

Собаки вдруг остановились, поджали хвосты и затявкали. А Маркел увидел впереди, шагах в полусотне, не больше, сторожевую жердь – рогатку, точно такую, какие в Москве ставят на ночь, перегораживают улицу, чтобы лихим людям не было проходу. А тут, правда, и сама рогатка была наполовину засыпана снегом, и никакого караула при ней не стояло. Маркел прибавил шагу и почти что побежал. В боку сильно закололо, ну и чёрт с ним, с боком! Маркел подошёл к рогатке, остановился, посмотрел налево, направо…

Глава 13

…И увидел острог – маленькое городище, обнесённое высоким тыном, с небольшими крепкими воротами. Маркел пошёл к воротам. Но не прошёл он и десяти шагов, как из-за ворот послышалось:

– Эй! Стой!

Маркел остановился.

– Ты кто такой? – спросили.

– Я царёв гонец, – сказал Маркел. – Еду из Москвы в Берёзов. У меня государево дело.

– А грамота у тебя на это имеется?

– Имеется. Но это для воеводы. А для тебя у меня подорожная. Вот!

Маркел достал её из-за пазухи и, держа перед собой, опять пошёл к воротам. Теперь там молчали. Маркел подступил к воротам и сунул подорожную в щель между брёвнами. Подорожную тут же забрали, немного помолчали и сказали, что уже темно, надо огня подать. И было слышно, что один остался на месте, а второй ушёл. Потом он вернулся и привёл с собой ещё кого-то. Этот кто-то грозным голосом спросил, что тут случилось. Маркел на это спокойно ответил:

– Волдырь, не гневи меня. В подорожной всё написано. Я из Москвы, из Разбойного приказа, со мной красная овчинка, открывай скорей, ну!

С той стороны, вполголоса бранясь, начали мало-помалу открывать. А когда открыли, то Маркел увидел, что перед ним стоит толстый, матёрый десятник, а это и был Волдырь, и с ним двое молодых стрельцов. Волдырь смотрел, насупившись. Маркел подступил к нему, выставил руку. Волдырь вернул ему подорожную, после глянул на вогулов и велел одному из своих стрельцов пристроить их, а второму бежать в дом и накрывать на стол, как он сказал, для гостя.

После того как стрельцы разошлись, Волдырь ещё раз осмотрел Маркела и сказал, что время зимнее, позднее, они в такую пору никого не ждут, поэтому и принимают наспех. Маркел промолчал. Волдырь повёл его в острожек. Острожек был совсем маленький – одна большая изба, за ней вторая поменьше и ещё несколько каких-то хозяйственных построек, вот и всё.

Волдырь с Маркелом взошли на крыльцо, прошли через сени и свернули на жилую половину. Там над столом горела лучина, сбоку от стола были видны полати, занавешенные холстинами, за которыми кто-то похрапывал, а кто-то и ровно дышал. Волдырь пригласил садиться. Маркел снял шапку, перекрестился на иконы, сел и сказал:

– Что же это вы в такое время спите?

– Как в какое? Ведь уже темно, – сказал Волдырь.

– Так Васильев вечер же, – сказал Маркел.

– Как это сегодня Васильев? – удивился Волдырь. – Васильев был вчера.

– Нет, Васильев сегодня! – уже строго сказал Маркел. – Я считал!

Волдырь помолчал, посмотрел на Маркела, потом растерянно сказал:

– О! Грех какой! Мы тогда что, живём, воскресных дней не соблюдая?

– Получается, что так, – сказал Маркел.

Волдырь утёр лоб, обернулся. В избу как раз вошёл уже знакомый Маркелу стрелец, и Волдырь сказал ему:

– Слышь, Гришка?! Василий-то сегодня! А мы вчера – это зря.

Стрелец кивнул и начал накрывать на стол. Стол получался не очень богатый, но и не бедный. Да, и ещё: пока стрелец накрывал, с полатей начали слезать его товарищи, все молча, и также молча садиться к столу. Скоро на полатях уже никого не осталось. Маркел смотрел на сидящих. Все они были на вид помятые, медлительные, но это, наверное, со сна. Волдырь велел всем наливать. Налили. Волдырь торжественно сказал:

– За Щедрый вечер и за гостя нашего московского.

Все выпили. Маркел встал, назвал себя и ещё раз, уже всем, сказал, что он едет из Москвы в Берёзов по государеву делу, дело спешное, поэтому он завтра сразу же проедет дальше. Сказав это, он сел. Вначале все молчали, а после Волдырь, уже многозначительно, сказал:

– Да, дело царское.

– Как тут у вас, спокойно ли? – спросил Маркел.

Стрельцы стали усмехаться, а Волдырь громко, уверенно сказал:

– Спокойно, слава Тебе, Господи! Да ты сам видишь, как здесь тихо.

– Да уж, – сказал Маркел. – Так тихо, что даже ясак у вас пропал куда-то.

– Ты это про Лугуя, что ли? – спросил Волдырь. – Так а мы здесь при чём? Собирать и отвозить ясак это не наше дело. Наше дело смотреть за порядком, принимать тех, кто сюда приезжает, и провожать тех, кто отсюда уезжает.

– Так что, – спросил Маркел, – Лугуй через вас не проезжал?

– Нет, не проезжал, – сказал Волдырь. – Срок прошёл, потом мы ещё три для прождали, а после я послал вот этих, – и он показал на двоих из сидящих, – они сошли вниз, на сибирскую сторону, поискали, развернулись и пришли обратно. Не нашли они Лугуя! И следов никаких не нашли.

– Так как это? – спросил Маркел. – Куда он тогда подевался?

– Я думаю, – сказал Волдырь, – заворовал Лугуй, схоронился где-нибудь в тайге. Летом они на виду, на реке, рыбу ловят. А зимой шасть в тайгу, и пропал, и кто его там найдёт?

– А чего он вдруг пропал?

– Обиделся. Городок у него отобрали.

– Кто отобрал?

– Воевода, кто ещё.

– За что?

– Да как это за что? – удивился Волдырь. – Да ты бы только видел, что они тут в прошлом году творили! Этот твой Лугуй и его дружок Агайка. Но воевода им ходу не дал. Агайку забил в железа и отправил к вам в Москву. А у этого отняли городок, Сумт-Вош, вот он и обиделся. Сейчас, наверное, мутит, подбивает своих на войну, идти отбивать Сумт-Вош.

– А где этот Сумт-Вош?

– Как где? – опять удивился Волдырь. – В Берёзове. Раньше Берёзов был Сумт-Вош и была Лугуева вотчина. А как Лугуй в прошлом году заворовал, воевода пошёл на него, а он затворился в Сумт-Воше. Мы его оттуда выбили и городок его сожгли, а потом на его месте поставили Берёзов.

О, радостно подумал Маркел, с гычевскими речами слово в слово сходится! А вслух сказал:

– Лугуя понять можно. Отобрали городок. Конечно, жалко!

– Да какой там городок! Одни землянки! – сердито сказал Волдырь. – И воевода говорил ему: ставь новый Сумт-Вош на новом месте, ставь хоть прямо рядом с нами. А он: нет, не хочу! И ушёл. И как пропал. Это было летом. И так с той поры ни слуху ни духу о нём. И ясак не выдал. А мы ждали!

Маркел задумался. Потом спросил:

– А с чего всё это началось? Чего Лугуй вдруг начал воровать? Он ведь раньше тихий был.

Волдырь усмехнулся и сказал:

– Вогул тихим не бывает, это ты скоро увидишь. А тут ещё был у Лугуя дружок, князёк Агай Кондинский, и тут вдруг ещё один князёк, Игичей Кодский…

– А, это я знаю! – перебил Маркел. – Игичей побил Агая, разорил, и отобрал у него дочь, тогда Агай призвал Лугуя… Так?

– Ну, так, – нехотя сказал Волдырь.

Маркел усмехнулся и продолжил:

– Ну, вот, теперь всё ясно. Девку они не поделили. А то у нас в Москве начали такое говорить, что Лугуй против царя заворовал и что будто хочет к Золотой Бабе перекинуться!

За столом молчали. Маркел удивился, спросил:

– Вы что, про такую никогда не слыхали – про Золотую Бабу?

– Как не слыхали. Слыхали, – ответил Волдырь. – Про неё здесь много говорят. Но это вогулы. А нам про неё лучше молчать пока что.

– Почему это вдруг так? – спросил Маркел.

– Да потому что, – ответил Волдырь. – И почему это всё я да я должен рассказывать? А вот приедешь в Берёзов, в бывший Сумт-Вош, и у воеводы спрашивай.

Маркел осмотрелся. Опять все молчали.

– Ладно! – сказал Маркел с усмешкой. – Пусть будет так. Про Золотую Бабу больше ни словечка. Ну а у вас самих как идёт служба?

– А чего ей, – сказал Волдырь. – Служба как служба. Лучше чем в Берёзове. Даже просто сказка, а не служба. А мы сюда идти не хотели! Здесь же вон какое продувное место! Здесь же раньше была Большая вогульская дорога, так её называли. Ходили по ней все кому было не лень туда-сюда, таскали всё что хотели, и казне был великий убыток. Тогда мы в прошлом году сюда пришли, поставили острожек, и с той поры кто бы через нас ни шёл, кто бы ни ехал, останавливаем всех подряд, спрашиваем подорожные, осматриваем кладь, и с мехами или с серебром на нашу сторону не пропускаем.

– А с золотом? – спросил Маркел.

– Золота в Сибири нет, – строго сказал Волдырь. – Сколько лет здесь караулю, ни разу не видал. Ни крупинки! А меха и серебришко тащат, да. Но мало.

– Почему?

– А зачем им через нас таскать? Они через Лозьву теперь ходят. Это от нас недалеко. И там иди кто хочешь! А мы здесь сиди да мёрзни. Ну и я дал знать в Берёзов, воеводе. Воевода отписал, что это верно. Так что, может, уже этой весной нас переведут на Лозьву, и мы там новый острожек поставим.

– А это место что, – спросил Маркел, – вот так и бросите? И эту дорогу так оставите открытую?

– А что дорога?! – строго спросил Волдырь. – Её за пазухой не унесёшь. Но и мы об этом тоже думали: уйдём, дыра останется. Поэтому решили вот как: воевода обещал прислать две бочки пороха, и мы их как рванём – гора обвалится, и проходу здесь совсем не будет. Завалит всё! Никакая мышь не проскочит! Видал, какая там гора висит, когда идёшь, прямо над головами?

– А, ну тогда да, конечно, – согласно закивал Маркел. – Порядок во всём должен быть.

– Вот так и воевода говорит! – радостно подхватил Волдырь. – При нём у нас теперь порядок! А то что раньше здесь творилось? Бог отступился! Эти агаряне-нехристи на нас так и наседали, наши от них чуть отбивались. А три года тому назад они вдруг как пришли сюда в большом числе… а здесь тогда был ещё первый наш острожек… И вот они пришли сюда, всех перебили, кожу с мёртвых голов посдирали, у них это «ух-сох» называется, или головная кожа. Там же у вогулов как: кто среди них смелее и ловчее, у тех ух-сохов больше. И вот эти самые ловкие всех наших тогда перебили, ух-сохи с них сняли и ушли, и всех коней из конюшни забрали.

– А кони им зачем? – спросил Маркел.

– А это у них такое бесовство. Они когда к своим божкам на мольбище ходят, коней им подносят. Зарезанных коней, конечно, безголовых. А головы в болоте топят. Вот такой обычай, прости, Господи. Но ладно! И вот они ушли, а мы сидим у себя в Яренске, это уже по весне, и ждём от наших весточку. Не дождались, пошли сами. Приходим сюда, смотрим, а тут такое…

Волдырь замолчал, перекрестился, после знаком показал налить. Налили, выпили, не чокаясь, немного помолчали.

– Ладно! – сказал Волдырь. – Чего там! Да и теперь такого не бывает, и дальше не будет. Может, ещё чего хочешь спросить?

– Хочу, – сказал Маркел.

После полез за пазуху, достал гычевский чертёж и расправил его на столе. Стрельцы, чтобы лучше рассмотреть, привстали с лавок, но молчали. Спросил, как всегда, Волдырь:

– Что это?

– Это чертёж Югры, – сказал Маркел. – Вот это Вымь, это Камень, это вот где-то здесь мы. А это Берёзов.

Стрельцы смотрели, молчали. Маркел, ещё немного подождав, спросил:

– Ну, как, всё ли тут верно указано?

Стрельцы, вначале с опаской, а потом всё смелей и смелей, вразнобой ответили, что верно. Тогда Маркел спросил, а где лугуевские городки, а это, кроме Берёзова, бывшего Сумт-Воша, ещё Куноват, Илчма, Ляпин, Мункос и Юил. Стрельцы стали указывать, и это тоже вразнобой, потом даже стали между собой спорить. Маркел слушал и делал пометки. Потом спросил, где Агаевы земли, потом где Игичеевы, потом где остальных князьков.

– А где наши городки? Почему их не пишешь? – спросил Волдырь.

– Наши не надо метить, мало ли, сказал Маркел.

Волдырь согласно кивнул. А стрельцы продолжали указывать. Много они тогда чего добавили! Чертёж стал уже весь исчёркан, когда один из стрельцов вдруг сказал про Обдорск:

– А он не здесь, а вот здесь! Потому что здесь тропа к Золотой Бабе!

Сказал – и сразу замолчал, и, может, даже прикусил язык. И все остальные молчали. Маркел взял чертёж и отчеркнул на нём ещё одну заметку.

– Э! – только и сказал Волдырь. – Дурь это. Сколько она добрых людей сгубила, а ты хочешь ещё сгубить!

– Кто это «она»? – спросил Маркел.

– Сам знаешь, – сердито ответил Волдырь.

– Знаю, да не всё, – сказал Маркел. – А царь-государь мне велел всё узнать. И я узнаю! – После оборотился к тому стрельцу, который обмолвился про Золотую Бабу, и спросил: – Ты что, там был?

Стрелец тяжело вздохнул и также тяжело ответил:

– Да я там был не один. Много нас тогда туда пошло, мало вернулось.

– Как это так? – спросил Маркел.

– Да что я, – сказал стрелец. – Да там пол-Берёзова перебывало. А ещё, может, два Берёзова под лёд ушло.

Сказав это, стрелец перекрестился. Все молчали. Даже Волдырь не знал, что говорить. Маркел смотрел на чертёж, думал…

Но не думалось – стрельцы смотрела на него, сбивали с мысли. Тогда Маркел сказал, что время позднее, да и он устал с дороги. А Волдырь сразу встал от стола и прибавил, что пора и честь знать, нагулялись. Стрельцы полезли обратно на полати. А Маркелу, как гостю, постелили при столе, на лавке. Маркел лёг, задули свет, Маркел подумал: очень это странно, что-то здесь не так, вертят они, не договаривают…

И заснул.

Глава 14

Утром Маркел быстро собрался, перекусил и вышел из избы. Волдырь вышел за ним следом. Были ещё сумерки, но вогулы, вместе с собаками, уже стояли посреди двора. Вдруг Волдырь едва слышно сказал:

– Ты им особенно не доверяй.

– Почему это вдруг так? – спросил Маркел.

– Сон мне недобрый был, – сказал Волдырь. – Будто кто-то висит на берёзе, на нижней ветке. А сама берёза высоченная, толстенная. И, чую, что это кто-то знакомый висит, только лица не вижу. Я хотел подойти ближе, глянуть… И проснулся. Смотрю, ты на лавке спишь, ровно дышишь. Значит, думаю, живой.

– Всё сказал? – строго спросил Маркел.

Волдырь кивнул, что всё.

– А теперь я скажу! – ещё строже продолжил Маркел. – За собой больше смотри. Да за дорогой!

Повернулся и пошёл к воротам. Там сел в нарты. Волдырь перекрестил его, махнул рукой. Караульные открыли ворота, и Маркел поехал дальше.

Медленно светало, поднимался ветер. А после, порыв за порывом, задула пурга. Пурга дула очень сильно, Маркел даже подумал, что хорошо, что они едут по теснине, тут же некуда свернуть, а то давно бы сбились с дороги. Хорошо было, чего и говорить. И ещё ветер дул в спину.

Но недолго! Потому что теснина вдруг повернула направо, вместе с тесниной повернула и тропа – и ветер начал дуть в лицо. И он дул всё сильней и сильней. Вогулы, не дожидаясь полудня, объявили привал и подогнали нарты к самой стене теснины, там было немного поспокойнее. И опять собаки разлеглись в снегу, а вогулы сели жевать пун. Маркел молчал и слушал. Дуло громко, как в печной трубе. Вогулы щурились от снега. Им было тепло и хорошо. А у Маркела зуб на зуб не попадал, его всего трясло от холода. А тут ещё заболело в боку, и болело всё сильней, но Маркел вида не показывал и даже за бок не брался. Но старший вогул вдруг спросил:

– Крепко болит, боярин?

– Ничего у меня не болит! – сердито ответил Маркел.

– Болит, болит, – сказал старший вогул. – Я вижу. Гычка меня убьёт, если я тебя не довезу. Тебе нужно грибка пожевать. Грибок тебе сразу поможет.

Маркел молчал. Старший вогул протянул ему кусочек гриба. Отравить они его хотят, подумал Маркел, это Лугуй их подослал, а вот не дамся, и всё!

И не дался – встал, сказал, что пурга улеглась и надо ехать дальше. И поехали, а правильней, пошли. Рана расходилась, боль утихла. Шли, молчали.

Так и на вечернем привале они ни о чём почти что не разговаривали.

Ночью, в землянке, Маркел спал беспокойно, вскакивал, а вот о чём был сон, не помнил. Зато ему то и дело вспоминался Волдырь и тот его недобрый сон, и было гадко.

Утром встали ещё затемно, быстро собрались и поехали. Пурга дула слабая, зато мороз был такой сильный, какого раньше ещё не было. Правда, на полуденном привале старший вогул сказал, что завтра они уже выедут в поле, и там будет легче, осталось совсем немного потерпеть. С этими словами он опять достал из-за пазухи пун, отломил кусочек и начал жевать его. Маркел смотрел на вогулов. Вогулам было хорошо, они грелись ядовитыми грибами, а Маркел не грелся, и он от мороза скоро сдохнет, думал он. А от гриба, может, и не сдох бы, потому что как только учуешь, что начал сдыхать, тогда его сразу выплёвывай и заедай снегом. Вот так! А потом доехал до Берёзова, там сдал этих воеводе и сказал: так, мол, и так, хотели отравить…

Но тут же подумал: нет, не так, а повернулся к старшему вогулу и сказал:

– А дай-ка и мне немного.

– Болит? – спросил старший вогул.

Маркел молчал. Но и руки не убирал. Старший вогул взял пун, отломил от него кусочек и подал Маркелу. Маркел сунул пун за щёку, начал жевать. Гриб как гриб, подумалось, и даже не очень горчит. И ничего не плывёт в голове, озноб не бьёт, и всякой дряни не мерещится. Дурят они его, вот что! Маркел жевал пун, жевал, и ровным счётом ничего с ним не случалось. Жевал, жевал…

Потом старший вогул тронул его за плечо и сказал, что пора ехать. Маркел опомнился и уже только тогда почуял, как ему стало тепло, нет, даже жарко – что хоть ты снимай шубу! И ничего не болело! Нигде! Маркел встал, встряхнулся, сплюнул жвачку, пересел в нарты, развалился как боярин и велел:

– Гони!

И они поехали. Горы стали совсем низкими, теснина раздалась в стороны, ветер утих, шёл редкий снег. Холода Маркел не чувствовал. Никто ни о чём не говорил. Так они молчали и на привале у костра, и ночью в землянке тоже. Но всё равно не спалось! Маркел лежал и притворялся спящим, ему чудились какие-то шорохи, казалось, что сейчас его зарежут. Такие мысли не к добру, подумалось, потому что всегда так бывает, когда скоро быть беде. Надо к беде готовиться! И Маркел полез за пазуху, достал князя семёнову грамоту берёзовскому воеводе. Грамота была уже сильно потрёпана, печати покривились и расплылись, ну да что поделаешь. Маркел снял валенок, спрятал в него грамоту, опять обулся. На душе сразу стало спокойнее, даже начало клонить ко сну. Маркел перекрестился, три раза прочёл «Отче наш» и заснул.

Также и утром на душе было легко. Маркел перекусил в охотку и также в охотку сел на нарточки. А тут ещё, они совсем мало отъехали, дорога вдруг вывела их в чистое поле. Дальше за ним была видна тайга. Они остановились, осмотрелись. Небо было чистое, светило солнце, а мороз был такой лютый, что даже дышать не хотелось. Маркел глянул в гычевский чертёж и сказал, что в Берёзов надо забирать налево.

– Нет, – сказал старший вогул, – направо. Там дальше будет река, мы по реке пойдём, по льду. Мы так всегда ходим. А по тайге, нам не пройти, только собак загубим.

– Значит, так Бог велел, – строго сказал Маркел.

– Какой злой у тебя Бог!

– Уж какой есть! Гони!

Старший вогул покачал головой и пошёл, забирая влево, на Берёзов. Собаки пошли за ним. Старший вогул побежал – собаки побежали следом. Маркел сидел в нартах, поскрипывал зубами, думал, что недобрые проводники ему попались, Лугуй их подкупил, ну да ещё посмотрим, чья возьмёт.

И так они, мало-помалу, проехали через поле и подъехали к редкому лесу, правильней, к тайге, конечно. Но заезжать в неё не стали, а остановились на опушке. Собаки сразу легли в снег, вогулы сели рядом, а рядом с ними сел Маркел. Старший вогул дал ему зубчик пуна, Маркел начал жевать, в боку сразу перестало резать, и мысли в голову полезли добрые. Чего это, думал Маркел, он на вогулов так злится, они ведь правы, дорога на Берёзов и в самом деле идёт правее, по реке Ляпин. Другое дело, что эта река заходит в Ляпин-городок, а Ляпин-городок – это Лугуева вотчина, а к Лугую пока лучше не соваться, так ему и в Москве говорили, а, говорили, сперва надо заехать в Берёзов и взять там стрельцов хоть полсотни, и уже только после этого ехать по лугуевским городкам и искать там самого Лугуя, брать его в расспрос, и всё такое прочее. Ну да это хорошо было рядить в Москве, в тепле, а тут, мухоморов нажравшись, разве что…

Но тут Маркел сбился с мысли. Ещё бы! Из леса на опушку выходили люди. Они были с луками, одеты по-вогульски, и их было много. Старший вогул, Маркелов проводник, вскочил, молодой вогул вскочил с ним рядом. Старший вогул стал низко кланяться. Вогулы с луками заулыбались. А один из них, одетый лучше всех и с саблей, спросил по-вогульски:

– Кого везёте?

– Урусута из Москвы, – сказал старший вогул. – Так было приказано.

– Кем приказано?! – насмешливо спросил вогул, одетый лучше всех.

Старший вогул молчал.

– Снять с него! – приказал самый лучший.

Двое вогулов-воинов подскочили к старшему вогулу, один схватил его за голову, а второй махнул туда-сюда ножом – и срезал у него с головы кожу вместе с волосами. Старший вогул залился кровью и завыл. Его толкнули, он упал, немного похрипел и стих. А в молодого кто-то выстрелил, и он тоже упал, и теперь у него из горла торчала стрела. Маркел смотрел на стрелу и не мог пошевелиться. Вогулы тоже стояли на месте. Только тот вогул, который был одет лучше всех, подошёл к Маркелу и спросил:

– Ты кто такой?

Маркел пожал плечами. Сейчас, подумал он, с него тоже снимут кожу, и это будет быстро. Но самый лучший вогул не спешил.

– Хочешь умереть? – спросил он.– А зачем ты мне мёртвый? Ты мне нужен живой. Ты мне такой во сне приснился, разве нет?!

Маркел молчал. Самый лучший рассмеялся и сказал:

– Если молчишь, значит, я правду говорю. – И, обернувшись к своим, повелел: – Взять его!

К Маркелу сразу подскочили, схватили под руки и растянули вправо-влево. Кости затрещали как на дыбе. Самый лучший подошёл и замахнулся саблей. Маркел на это только усмехнулся. Самый лучший тоже усмехнулся, убрал саблю в ножны и сказал:

– Грибов наелся, оттого и смелый. Обыскать его!

Подбежал ещё один вогул, полез Маркелу за пазуху и достал оттуда подорожную. Лучший вогул взял её, развернул, нахмурился, спросил:

– Что здесь написано?

Эх, подумал Маркел, Господи, помилуй, и ответил:

– Я неграмотный. Читать не умею.

– Ладно, – сказал самый лучший вогул. – Найдём того, кто умеет. Да оно и так понятно, что это такое. Это царёва грамота. У простых людей таких грамот не бывает, значит, ты царёв посол. Мне про тебя был сон! Мне в моём сне Великая Богиня предсказала, что ты пособишь мне взять Берёзов. Вяжите его!

Маркела подхватили и поволокли, подволокли к ближайшим нартам, повалили на них, брюхом вниз, и привязали к ним ремнями. Подошёл самый лучший вогул и сказал:

– Смешные вы люди, москва. Думали меня обмануть. Думали проскочить незаметно! Да только как это можно, если мне сама Великая Богиня помогает!?

И он засмеялся. А Маркел подумал, что это Лугуй, больше некому. И тут же невесело подумалось, что вот он и сделал половину дела – нашёл Лугуя, теперь только осталось отвезти его к Золотой Бабе, или к Великой Богине, как величает её Лугуй, и привести их обоих к кресту, потом допросить с пристрастием…

Но тут Лугуй велел ехать. Нарты рванулись и помчались всё быстрей. Маркел ничего не видел, он же лежал лицом вниз, снег залепил глаза, вогулы бежали рядом и свистели, собаки тявкали, нарты кидало с боку на бок, Маркел то зарывался в снег, то задирался вверх, а то и падал, его поднимали, свистели, собаки снова пускались бежать. Мало-помалу начало смеркаться. И, с удивлением думал Маркел, у него не болело в боку, и было не холодно, и не хотелось ни есть и ни пить, и даже не хотелось знать, отчего всё это приключилось и чем кончится. Только одного ему тогда хотелось: скорее хоть куда-нибудь приехать и остановиться.

Глава 15

Но вот стало совсем темно, а они всё не останавливались. Маркел напыжился, сдвинул ремни. Стало немного свободнее, Маркел начал вертеть головой и поглядывать по сторонам. Они, как он увидел, ехали по редколесью, небо было ясное, светила луна, дорогу было видно хорошо. Так они могут и всю ночь бежать, думал Маркел. И, дальше думал, а куда они бегут? В Ляпин-городок, или в Ляпин-пауль по-вогульски. Эта крепость, если верить гычевскому чертежу, совсем небольшая, ну да Гычев её, может, и в глаза не видел и нарисовал с чужих слов, а чтобы о чём-то судить верно, это нужно обязательно увидеть собственными глазами. И вот у него, думал Маркел, такой случай скоро представится.

Ну а пока что было так: лес кончился и началось болото, снег, правильнее, лёд стал прогибаться под нартами всё сильней и сильней. То есть сразу же вспомнил Маркел, они сейчас, как и тогда, на той стороне Камня, опять едут через кантым-ма, или же злое болото по-нашему. Только тут болото было ещё злей! Лёд прогибался всё больше и больше, вогулы начали осаживать собак, хватать их за постромки, а Маркелу было велено не шевелиться. Маркел лежал смирно, читал «Отче наш» и ещё успевал думать о том, что если вдруг что, то он пойдёт на дно как топор, вместе с нартами.

Но этого пока что не случалось, нарты мало-помалу двигались вперёд, ветер посвистывал, мела пурга, мороз крепчал. Так они шли с версту, не меньше, потом лёд перестал трещать. Потом они прошли ещё с версту, и впереди вдруг послышалось мерное буханье. Это бубны, подумал Маркел, значит, Ляпин-пауль совсем близко. И так оно, наверное, и было, потому что, заслышав бубны, лугуевские люди сразу оживились, стали показывать вперёд и погонять собак, собаки с шага перешли на рысь. А бубны бухали всё громче и всё ближе. Лугуевские начали свистеть, свистели они чисто по-разбойничьи. Спаси и сохрани, думал Маркел и мысленно крестился, потому что руки были связаны.

А потом на снегу там и сям стали появляться огненные сполохи. Потом стали слышны голоса – это они пели что-то заунывное. А бубны гремели так, что аж в ушах было больно. Совсем приехали, подумалось.

И верно – Лугуй закричал, и все остановились. К Маркелу подошли и развязали его. Маркел встал и осмотрелся. Была ясная лунная ночь, впереди горели костры, возле них стояли лучники, по-вогульски правильнее ляки, и, размахивая луками, пели что-то очень важное. Потом замолчали. Лугуй пошёл в их сторону. Маркела стали толкать в спину, пинать копьями, и он пошёл за Лугуем, а уже за ним пошли лугуевские люди. Бубны загремели ещё громче. Маркел шёл за Лугуем и смотрел по сторонам. Костров было много, не меньше десятка, при каждом костре, считал Маркел, по десятку ляков, лучников. А дальше опять были костры, ещё с десяток, а вон и шаманы с бубнами. Шаманов было четверо, они плясали. Четверо, значит, четыре войска собралось, с чужим шаманом на войну не ходят, ещё успел подумать Маркел…

А дальше костров уже не было, а был виден высокий холм, по-вогульски правильнее, сопка, она была саженей в двадцать в высоту и залитая льдом. На верху её стоял высокий частокол, как и в Пелымском городке у князя Аблегирима. Вот только тогда было лето, и сопка поросла травой, а здесь был только один лёд сверху донизу. Как на такую высоту и скользоту подняться? И ни ворот там, наверху, ни башен – ничего.

Но только Маркел так подумал, как к нему подошли лугуевские люди, взяли его под руки и повели вперёд, к ледяной сопке. Там, у её подножия, уже стоял Лугуй. Наверху, на частоколе, показалась длинная верёвочная лестница. Её раскачали и сбросили. Первым, так велел Лугуй, по ней полез один из его лучников. За ним, тоже по велению Лугуя, полез Маркел, а уже за ним и сам Лугуй. Лестница болталась и тряслась. Хорошо ещё, думал Маркел, что хоть ступеньки в ней не гнутся, потому что деревянные.

Забравшись наверх, на вершину стены, Маркел снова осмотрелся. Вдоль стены, на подмостях, там-сям стояли лучники, или, по-вогульски, ляки. А дальше, в самой крепости, был виден большущий двухэтажный дом, это, конечно, были княжеские хоромы, вокруг которых горели костры, а возле костров стояли ляки. И плясал шаман, бил в бубен. Здесь, подумал Маркел, уже только здешние, ляпинские, а остальных, на всякий случай, в крепость не пустили, стерегутся.

Пока Маркел об этом думал, Лугуй начал спускаться со стены. Маркел стал спускаться за ним следом.

Лугуй, спустившись вниз, сразу повернулся идти к хоромам. Маркел повернул туда же, но тут к нему подскочили какие-то люди и схватили под руки.

– Князь! – громко окликнул Маркел.

Лугуй обернулся, посмотрел на Маркела, отвернулся и пошёл дальше, к хоромам. А его люди потащили Маркела куда-то к кострам. Стоявшие возле костров вогулы без особого любопытства поглядывали на Маркела. А его вели всё дальше, пока не подвели к одной из землянок, возле которой стоял караульный с копьём. Маркела толкнули в спину, он полез в землянку.

Там было темно и ничего не видно. Маркел пролез ещё вперёд, нашёл щовал, за ним лежанку. Щовал был холодный, а лежанка ещё холодней, и накрыться было нечем. Маркел сел на лежанку, спрятал руки в рукава и подумал, что долго он тут не продержится, замёрзнет насмерть. Зачем тогда было его хватать, тащить по лесу? Могли сразу убить, хлопот было бы меньше. Но, правда, если сразу не убили, то, может, его и дальше убивать не собираются, а это просто стращают? Да и Лугуй же говорил, что Маркел ему нужен живой, что он ему поможет взять Берёзов – так ему Великая Богиня обещала, он сказал. И тут же подумалось: а это кто такая? Маркел про такую не слышал. Или это та же Золотая Баба, только по-другому названная? А что! Такое вполне может быть. И вот тогда…

Маркел задумался. А во дворе продолжали шуметь. Шаман бил в бубен и выкрикивал «Гай! Гай!», а остальные за ним повторяли и дружно притопывали. И так раз за разом, одно и то же, то громче, то тише. Это они к войне готовятся, думал Маркел, это они на Берёзов пойдут. А Маркел зачем им нужен? Да затем, что им одним не взять Берёзов! Нет у них на это ни силы, ни умения, ни пушек, ни пищалей, вот они и затеяли всё это бесовство – по-бесовски пляшут, бесовские песни поют, бесовские грибы жрут, бесовским кумирам кланяются, бесовские жертвы им подносят. Так и Маркела скоро поднесут. Если, конечно, успеют, подумал Маркел, а то может случиться и такое, что вот Лугуй велит подать его к себе, лугуевские люди сюда прибегут, глянут, а Маркел уже готов, холодный. И ох как тогда разгневается их Великая Богиня, закричит, что как это они посмели подносить ей дохлятину – и отвернётся от них! И не возьмут они Берёзов! Вот где будет смеху, подумал Маркел очень мрачно, закрыл глаза, потом даже крепко зажмурился…

Но не спалось, конечно. Во дворе очень сильно шумели. Маркел лежал, ворочался, слушал вогульские крики и ждал, когда уже за ним придут. Хотелось, чтобы скорей пришли, даже ещё скорей, потому что всё равно того, что должно случиться, не минуешь.

Глава 16

И наконец за ним пришли. Это сперва в землянку спустился караульный с копьём, а после за ним ещё двое вогулов, они оба были без шапок и бритые наголо. Бритые – это не люди, вспомнил Маркел, а это здешние рабы, или, по-вогульски, кучкупы. Это чтобы Маркел видел, как Лугуй над ним насмехается – безволосых рабов за ним прислал, вот какое это оскорбление! Ну да и ладно, подумал Маркел, ещё посмотрим, чем всё кончится, встал и вышел из землянки за кучкупами.

Кучкупы провели Маркела через двор и подвели к крыльцу лугуевских хором. Тамошние сторожа расступились и пропустили их, но при этом приказали, чтобы Маркел снял шапку. Маркел снял.

В хоромах Маркел с кучкупами поднялся на второй этаж, и дальше уже он один вошёл в просторную горницу, освещённую десятком, а то больше, плошек. Горница была устлана толстой кошмой, на которой прямо напротив Маркела сидел князь Лугуй, одетый в красный бухарский халат, а на лбу у него был повязан кожаный плетёный ремешок со вставленными в него золочёными фигурками. Это, сразу вспомнилось Маркелу, у них такие княжеские знаки.

Да, и ещё: а по обе стороны от Лугуя сидели четверо важных вогулов в дорогих кольчугах и без шапок. Волосы у них были заплетены в косички. Это, как снова же вспомнил Маркел, были здешние бояре, или же, по-вогульски, отыры. И это их люди стоят в поле за крепостью. Подумав так, Маркел опять посмотрел на Лугуя, прижал шапку к груди и поклонился. Лугую это очень понравилось. Он самодовольно усмехнулся, осмотрел своих отыров, и уже только после спросил:

– Царский посол? Из Москвы?

– Я не посол… – начал Маркел.

– Посол! Посол! – уверенно сказал Лугуй. – И зовут тебя Косой. Мы это из твоей царёвой грамоты узнали. Я же, как тебе и обещал, нашёл того, кто умеет читать. И он прочёл, что ты, царёв посол, едешь из Москвы в Берёзов, а куда дальше, там не сказано. Но я и так это знаю, дальше – это в Куноват, мой главный город, а после в другие мои города. И тебе дают стрельцов сколько ты прикажешь тебе дать, и эти твои стрельцы будут сжигать мои города, а на их месте ставить ваши. Вот кто ты такой, царёв посол, как мы из твоей грамоты узнали, и вот для чего ты сюда приехал. Тебе так царь велел – за то, что я больше не захотел ему кланяться и стал возить ясак не ему, а Великой Богине. Так?

– Может, и так, – сказал Маркел. – Но я…

– Вот видишь, – радостно перебил его Лугуй. – Тебе нечем мне возразить, потому что я говорю правду. Возрази мне, если я не так сказал!

Но только Маркел открыл рот, как Лугуй тут же продолжил:

– Да, чуть было не забыл сказать. Мои люди нашли в твоих нартах мешок соли. Это очень хорошо. Благодарю тебя за соль. Или, – сразу же сказал Лугуй, – ты, может, вёз её в Берёзов?

– Да.

– Ащ! – громко сказал Лугуй. – Ну, ладно. Мы передадим её туда. Мы же всё равно как раз туда и собираемся. Слышишь?

И он поднял руку. Со двора были слышны удары в бубен, выкрики. Лугуй усмехнулся и опять заговорил:

– Не беспокойся. Мы привезём этот мешок в целости, отдадим воеводе и скажем: бери, нам ничего за него не надо, мы и без соли жить привыкли. А вот без Берёзова мы жить не сможем. Поэтому, мы скажем воеводе, отдай нам Берёзов, и мы тогда отдадим тебе не только эту соль, но ещё и царского посла, живого и невредимого. А не отдашь Берёзов, мы тогда отдадим тебе только его отрубленную голову. И без волос, конечно! Справедливо ли я говорю?

Маркел молчал, не зная, как лучше ответить. Лугуй рассердился, сказал:

– Отвечай скорей, царский посол! Это же я про твою голову рассказываю! Отдаст воевода нам Берёзов, тогда мы отдадим ему тебя живого. А не отдаст, тогда мы отрубим тебе голову и отдадим ему только её. И отдадим так, чтобы все ваши люди видели, как воевода не пощадил царского посла. Тогда все ваши люди отвернутся от вашего воеводы, больше не захотят ему служить, а выйдут из Берёзова и уйдут к себе обратно за Каменные горы, и Берёзов останется пуст. И что я с ним тогда сделаю?

– Ты его сожжёшь, – сказал Маркел.

– Вот, правильно, – сказал Лугуй. – А почему я его сожгу? Молчишь? Тогда я подскажу тебе. Так вот. Был у меня такой город Сумт-Вош, а потом, в прошлом году, пришёл ваш воевода и сжёг мой Сумт-Вош, а на его месте поставил Берёзов. А теперь я хочу прийти туда и сжечь Берёзов, и опять поставить там Сумт-Вош. И я приду, и сожгу! И никто не сможет меня остановить, потому что то, что ты сегодня у нас здесь видел, это только половина нашего войска, а завтра к нам ещё придут. Вот тогда будет войско так войско! И мы с этим большим войском придём к Берёзову, там я выведу тебя к воротам, положу тебя на мешок с солью, расстегну тебе ворот, подниму саблю и скажу, что пусть, пока не поздно, воевода выходит из города и забирает своего посла и пусть все остальные выходят, мы никого не тронем, пусть все уходят за Камень, а мы сожжем Берёзов и опять Сумт-Вош поставим! На своей земле! Вот так! Справедливо это или нет?

Маркел, помолчав, ответил:

– Может, это справедливо, а может, и нет, я не знаю. Я же не Великая Богиня, чтобы всех судить…

– Э! – строго перебил его Лугуй. – Нельзя так про Великую Богиню говорить, даже если это говорится в шутку. Или ты так говоришь от страха, потому что тебя так напугали мои слова о том, что я отрублю тебе голову? Но ведь этого может и не случиться, если воевода пожалеет тебя, выйдет из города, и вы все, живые и невредимые, уйдёте к себе на ту сторону Камня.

Маркел усмехнулся.

– Я знаю, почему ты усмехаешься, – сказал Лугуй. – Потому что думаешь, что всё будет иначе – воевода не станет раньше времени выходить из города, а, как он всегда это делает, сперва дождётся князя Игичея, и тогда он и Игичей, оба со своими войсками, с двух сторон набросятся на меня и разобьют. Но этого теперь не будет, даже если обещанное войско не придёт ко мне на помощь. Потому что я теперь не один, а со мной Великая Богиня! И я, с её всесильной помощью, пойду на Берёзов и сожгу его, и прогоню воеводу за Камень. А чтобы ваши люди знали, что мы обратно уже не отступимся, я привезу тебя в Берёзов, выведу в поле перед воротами и отрублю тебе голову. Пусть вашим людям станет страшно. Они, наверное, ещё никогда не видели, как отрубают головы царским послам! А ты видел? Нет?!

Маркел молчал. Лугуй засмеялся и сказал:

– Чего это вдруг ты стал такой невесёлый? Великой Богине не нужны невесёлые жертвы, она такие не принимает! Поэтому если ты и дальше будешь таким же невесёлым, то я не понесу твою голову к Великой Богине, а я брошу её здесь, на съедение собакам. Но я же не хочу тебе зла, а хочу только добра! Поэтому я сейчас помогу тебе развеселиться.

И он громко хлопнул в ладоши. Почти сразу заиграла музыка, как будто кто-то задрынькал на гуслях. Или, как Маркел после узнал, на санквылтапе. И задудели дуделки, бухнул бубен, забренчали колокольцы, заныл варган, тонко запел девчачий голос.

– Садись! – велел Лугуй и хлопнул рукой по кошме.

Маркел где стоял, там и сел.

– Шубу снимай, запаришься!

Маркел скинул шубу. В горницу стали входить кучкупы, они мягко ступали босыми ногами, несли деревянные блюда, ставили их на кошму рядом с Маркелом и шли дальше. Блюд становилось всё больше и больше, кучкупы входили, выходили, бренчал санквылтап, девка пела, но без слов, а просто выводила голосом.

– Ешь, пей! – сказал Лугуй. – А на нас не смотри, мы не голодные, мы дома.

Маркел взял ближайшее блюдо. Там было что-то сырое, кровавое. Маркел начал есть. Было вкусно. Маркел взял со второго блюда. С третьего. Кучкупы начали носить питьё. Санквылтап бренчал всё громче.

– Пей, пей! – сказал Лугуй. – Не бойся, это не отрава, а это чтобы душе стало легче, чтобы она за тело не цеплялась.

Маркел взял ближайшую бутлю.

– Пей! – повторил Лугуй. – Великая Богиня смотрит на тебя.

И он опять начал хлопать в ладоши. Отыры тоже хлопали. Потом где-то за спиной открылась дверь, в горницу вбежали девки и стали кружить вокруг Маркела. Лугуй и отыры продолжали хлопать, девки кружили всё ближе и ближе, бесстыже кривлялись, санквылтап бренчал всё громче и быстрей. Лугуй махнул рукой, Маркел взял чашку, выпил, после ещё выпил, поперхнулся и упал. Дышать стало нечем. Отравили, подумал Маркел, а как же Великая Богиня, а как же его голова, она и так, будто отрублена, покатилась девкам под ноги, девки убегали от неё, смеялись, голова катилась всё быстрей, перед глазами всё мелькало…

А потом поплыло и стало плыть всё медленнее и медленней и совсем расплылось в темноте. Маркел прислушался. Было совершенно тихо, только слышно, что горит щовал, потрескивают уголья.

Вдруг послышались шаги, будто кто-то идёт по кошме, идёт быстрыми шагами, очень лёгкими. Маркел проморгался и увидел, что он сидит в каменной пещере, там на полу постелена кошма, сбоку горит щовал… А посреди пещеры стоит золотая баба, молодая, голая как в бане, и улыбается. Маркел хотел вскочить, не получилось, потому что ноги не послушались. А золотая баба подошла к нему, положила ему руку на лоб, толкнула. Маркел повалился на спину. Золотая баба села на него, на брюхо, склонилась над ним. Маркелу стало страшно, он зажмурился. Золотая баба завернула ему веко и стала смотреть Маркелу прямо в глаз. Пальцы у неё были холодные как лёд. Маркела начал бить озноб, он хотел закричать, но не смог. Тогда он собрался с силами и извернулся, сбросил с себя бабу и вскочил. Баба засмеялась, отступила в сторону…

И тут же исчезла. Только ещё было слышно, как кто-то босыми пятками прокрался по кошме – и стало совсем тихо. Маркел сел на кошму, а после снова лёг – сил не было. И также внутри всё горело, губы были пересохшие.

– Пить! – громко сказал Маркел. – Пить дайте, а не то подохну!

Но никто не отозвался. Маркел облизал губы, затаился. Почему-то вдруг подумалось: Параска узнает – убьёт…

Опять задрынькал санквылтап. Музыка была душевная и очень жалостливая. Маркел слушал её, слушал, а потом закрыл глаза, затаил дыхание, прочёл «Отче наш», дышать стало нечем, он посопел, подёргался и умер.

Глава 17

Но потом он всё-таки почувствовал, что он ещё живой, хоть голова очень сильно болит. Маркел открыл глаза и увидел, что он лежит на боку, на кошме, вокруг темно, только в углу горит щовал, а возле него сидит бритый наголо вогул. Если бритый, подумал Маркел, значит, раб, по-вогульски кучкуп. И этот кучкуп держит что-то в руках и на свету внимательно рассматривает. Маркел тоже присмотрелся и узнал, что это гычевский чертёж. А рядом с кучкупом, на кошме, лежат маркелов нож и маркелов же кистень. А, вот оно что, подумал Маркел – пока он лежал без памяти, они его ещё раз обыскали. И хорошо ещё, тут же подумалось, что не стали искать в валенках, а то нашли бы и князя-семёнову грамоту. Чтобы проверить, на месте ли грамота, Маркел двинул ногой. Нога, почуял, была не босая. Значит, валенки и в самом деле не снимали, подумал Маркел, улыбаясь.

А кучкуп, заслышав шорох, осторожно повернул голову, увидел, что Маркел очнулся, радостно заулыбался и сказал:

– Жив! Это очень хорошо. – И тут же прибавил: – Значит, Великая Богиня приняла тебя. А я очень боялся, что не примет. Я давал самые крепкие клятвы, я хотел…

И замолчал, посмотрел на Маркела. Маркел спросил:

– А откуда ты знаешь, что Великая Богиня меня приняла?

– Потому что ты проснулся, – ответил кучкуп. – Теперь мы отвезём тебя в Сумт-Вош и там принесём тебя в жертву. Это будет очень красивое зрелище! Наши самые храбрые воины будут смотреть на твой уход. А вот если бы ты не проснулся, тебя бы просто вынесли во двор и бросили на съедение собакам. Ты же ведь рад, что ты проснулся, правда?

Маркел усмехнулся. Кучкуп вдруг спросил:

– А какая она из себя?

– Великая Богиня? – спросил Маркел.

Кучкуп утвердительно кивнул. Маркел ещё раз усмехнулся и ответил:

– Когда будет надо, ты сам всё увидишь. Зачем я буду рассказывать о том, что было предназначено только моим глазам?

Кучкуп насупился, долго молчал, потом отрывисто сказал:

– От урусутов никогда ничего хорошего не дождёшься. Урусуты очень злой народ. Но вогулы тоже храбрые и ловкие. Ты умеешь стрелять из лука?

– Я умею стрелять из пищали, – ответил Маркел.

– А где твоя пищаль?

– Если мне будет надо, я обойдусь и без пищали.

– Ну и обходись, – сказал кучкуп. – А я, когда мне бывает надо, обхожусь и без урусутской помощи. Вот посмотри сюда!

И он показал гычевский чертёж. Маркел насторожился. И, как оказалось, не зря – кучкуп продолжил:

– Я ничего ни у кого не спрашивал, и раньше никогда такого не видел, но сегодня я в первый раз посмотрел и сразу узнал, что это. Это грамота как нас найти. Вот это Вымь здесь нарисована, а это Камень. А это Ляпин-пауль, это где мы сейчас. А это Куноват, а вот это – все остальные наши городки помечены. А Игичеевых нет! И ваших тоже нет ни одного. Почему это так?

Маркел задумался… хотя он только делал вид, что думает… а потом вдруг спросил:

– Так это ты, наверное, мою подорожную князю читал?

– Да, я, – сказал кучкуп.

Маркел согласно кивнул и спросил дальше:

– А где ты по-нашему читать научился?

– В Москве, – ответил кучкуп, снова улыбаясь. – Я там всю зиму просидел. Скучно было, вот и научился. А потом мне это очень пригодилось. Когда нам выписали грамоту, мне её дали, я прочёл. А потом здесь всем, кто попросит, читал. Старший брат меня очень хвалил за это.

Ого, подумал Маркел очень быстро, и так же быстро спросил:

– А кто у тебя старший брат?

– Наш старший князь, а кто ещё, – сказал кучкуп. – Его зовут Лугуй, а меня Чухпелек. Это значит «Быстрый» – Чухпелек.

– А почему ты побрит как кучкуп?

– Потому что провинился перед братом, – сказал этот Чухпелек. – Не удержал я Сумт-Вош, ваш воевода его взял и сжёг, и поставил там свой город. И старший брат сказал, что я теперь буду ходить кучкупом, пока не верну ему Сумт-Вош. И ведь он справедливо решил?

– Справедливо, – ответил Маркел, повернулся, уперся руками в кошму и поднялся, и сел. Чухпелек молчал, ждал, когда Маркел устроится, потом сказал:

– Вот так мой брат тогда решил, и я с ним не спорил. Но, конечно, крепко горевал. А когда тебя поймали, мне сразу стало радостно, потому что старший брат сказал, что как только мы отрубим тебе голову, ваши люди сразу испугаются и убегут, и мы сожжём Берёзов, отстроим Сумт-Вош, и брат мне его опять отдаст. А чтобы этому ничто не помешало, а это чтобы ты не убежал или чтобы тебя другие не украли, старший брат велел мне тебя сторожить. И вот я сторожу.

– Чухпелек, – сказал Маркел, задумался, сглотнул слюну, потом прибавил: – Дай мне воды напиться, иначе я сдохну.

А ему и вправду было очень гадко. Его прямо всего воротило. Чухпелек посмотрел на него, покачал головой, повернулся и подал ему кувшин. Маркел посмотрел на Чухпелека. Тот сказал:

– Это топлёная вода, из снега.

И сперва сам отпил, потом опять подал Маркелу. Маркел взялся пить. Вода и в самом деле была чистая. Маркел напился, стало хорошо, поставил рядом кувшин и утёрся. Чухпелек молчал. Маркел смотрел на Чухпелека, думал, а потом спросил:

– А когда ты был в Москве? Давно?

– Ой, давно! – ответил Чухпелек и даже махнул рукой. – Если по-вашему считать, то скоро будет десять лет. Ещё только-только война с вами началась, только-только Ермака убили. Много людей и с той и с этой стороны тогда насмерть пропало. Тогда ух-сохи очень дёшево ценились, у всех было много ух-сохов. А нас было мало в наших городках, и брат сказал: надо скорей с соседями мириться, пока и нас убивать не начали. И мы с братом поехали к царю. И уже полдороги проехали, как брат вдруг говорит: нельзя все наши городки и все наши угодья оставлять без присмотра, езжай ты дальше один и один договаривайся. И я поехал в Москву, и приехал, пришёл в ваше каменное городище и там договорился давать вашему царю каждый год по семь сороков соболей самых лучших, а он бы нас за это миловал, и он сказал, что будет миловать, я получил на это грамоту, и мы по ней долго вашему царю платили, пока вы у нас Сумт-Вош не отобрали.

– И эта грамота у вас? – спросил Маркел.

– У нас, – ответил Чухпелек, – у брата. Захочет показать, покажет. Там все наши милости записаны.

– Так-то оно, может, так, – сказал Маркел и усмехнулся, – но ведь эта грамота не настоящая, она не имеет силы.

– Почему это вдруг не имеет? – удивился Чухпелек.

– Да потому что, – ответил Маркел. – Её должен был старший брат подписывать, а ты ведь не старший.

– Как это не старший?! – сказал Чухпелек. – Это сейчас я не старший, а тогда я был старший. Ведь когда я к вам уезжал, брат дал мне нашу княжескую тамгу и дал свою княжескую шапку. А у нас кто в княжеской шапке и с тамгой, тот старший. А я приехал к вам и в шапке, и с тамгой. Я там был как князь! И принимали меня как князя, и тамгу к грамоте я прикладывал как князь! И также и с вашей стороны к этой грамоте не сам же царь печать прикладывал, да я царя и не видел ни разу, а ваш главный посол Щелкал. Щелкала знаешь?

– Да. А как же!

– Вот, хорошо. И я его тоже крепко знаю. Мы же к нему каждый день в приказ ходили. И его то не было и не было, а то сидел важный-преважный, его кучкупы перед ним стояли, и молчал. Или говорил: это не то, это не так! И так всю зиму. А потом нас, наконец, позвали, показали грамоту, Щелкал при нас приставил к ней вашу самую большую царскую печать, а я приставил братову тамгу. И после ещё восемь лет и мы, и вы были довольны, мы вам посылали каждый год по семь сороков соболей самых лучших… А после вдруг пришёл ваш воевода Волын и отобрал у нас Сумт-Вош. У меня отобрал, потому что брат тогда был в Куновате, а я был в Сумт-Воше. Мой брат очень разгневался и, когда я прибежал к нему, приказал меня обрить как кучкупа. И, сказал он, я так и буду ходить кучкупом до той поры, пока мы не вернём Сумт-Вош. А как же его вернёшь, думал я, разве у нас есть силы побить воеводу? Мне было очень досадно, я даже хотел сам себя зарезать. Но брат запретил мне делать это, брат сказал, что всё ещё исправится. А я ему не верил и не верил. Я только вчера поверил, что мне недолго осталось ходить бритым, потому что, сказал брат, чтобы взять Берёзов, надо Великой Богине поднести великий дар. Таким даром, ему так приснилось, сказал старший брат, будет твоя голова. Если, конечно, ты настоящий царский посол, а не простой гонец. Если ты простой гонец, то тебя надо просто убить и бросить на растерзание голодным собакам. Но если ты настоящий посол и такой же важный боярин, каких я немало видел у вас в Москве, то тогда тебя нельзя просто так убивать, а тебя надо принести жертву Великой Богине. Она будет очень рада! Она поможет нам – и мы разобьём воеводу Волына, и я опять стану князем Сумт-Воша! И я буду тебе за это очень благодарен. Я велю поставить в честь тебя самого большого идола во всём Сумт-Воше, и мы будем чествовать тебя, приносить тебе богатые дары, приглашать тебя на наши пиршества, и, может быть, даже сама Великая Богиня…

Но тут Чухпелек замолчал, задумался, потом спросил:

– А теперь ты мне честно скажи: ты и вправду царский посол? Или простой гонец? Я в Москве видел много гонцов! Гонцы не имеют никакой цены. Ведь так?

Маркел молчал. Потом спросил:

– А тебе понравилась Москва?

– Нет, – с раздражением ответил Чухпелек. – Очень шумно у вас. И люди очень торопливые. Но ты мне ещё так и не ответил, кто ты.

– Я не хочу заранее говорить тебе об этом, – сказал Маркел. – Да и не нам это решать. Всё решит Великая Богиня, разве не так?

– Возможно, ты и прав, – подумав, сказал Чухпелек. – Разве можно предсказать решение Великой Богини? Иногда она радуется самым неприметным дарам, а иногда, наоборот, отвергает самые дорогие подношения. Так же может случиться и с тобой. Поэтому, пока мы не отрубим тебе голову, ни о чём заранее догадаться нельзя. Так что подождём ещё три дня, придём к Берёзову и там увидим.

После чего он сложил гычевский чертёж, а также поднял с пола Маркелов нож и Маркелов же кистень, спрятал всё это у себя за пазухой, встал и, больше ничего уже не говоря, вышел из горницы. А Маркел сидел и думал об услышанном. Иногда он поднимал руку и трогал себя за шею. Шея была как шея, как у всех. Вот только её скоро могут отрубить, думал Маркел. И ещё: вот же чёртов Агай, как накаркал! Сказал, что Золотая Баба – это Маркелова смерть, и к этому, похоже, всё и движется. Ну да ладно, сразу же подумалось, ведь же не это главное, а главное то, что никому Маркел не должен, только Котьке пять алтын, но это разве деньги, Параска отдаст. А самой Параске всё остальное достанется – и их общее добро, и та кубышка у них под лежанкой, под третьей от стены доской, слава богу, что успел о ней сказать, там и Параске хватит, и Нюське. Вот только матери в Рославль давно гостинцев никаких не отсылал, а так только: свечки во здравие ставил, когда ходил в церковь, но это нечасто – и перекрестился. Опять потрогал шею и опять перекрестился. И опять задумался. Точнее, голова был пуста и ни о чём не думалось. Голову уже как будто отрубили.

Глава 18

Сколько он так сидел, Маркел не помнил. Время, конечно, шло, но Маркел не замечал его. И было совсем тихо.

А после со двора опять послышались удары в бубен, выкрики шамана, топот ляков. Это, значит, уже утро, подумал Маркел. И ещё: значит, дело сдвинулось, пришла подмога, и они скоро будут выступать – пойдут на Берёзов. И там, у всех на виду, как когда-то было на Москве при грозном царе Иване Васильевиче, Маркелу принародно срубят голову. И что?! Воеводу это разве напугает? Маркел горько усмехнулся и подумал…

Но этого лучше не вспоминать, о чём он тогда подумал, а лучше просто сказать, что Маркел от этих дум крепко насупился и посмотрел на волоковое окошко, за которым уже начал пробиваться утренний свет.

Потом по хоромам послышались шаги, откинулась завеса, и в горницу вошёл один из вчерашних отыров. На Маркела он даже не глянул, а походил туда-сюда, посмотрел, похмурился. А как увидал кувшин с водой, сразу же гневно спросил, откуда это.

– Сам не знаю, – ответил Маркел. – Он как ниоткуда появился.

Отыр злобно сверкнул глазами, забрал кувшин и ушёл. Маркел посидел ещё немного, подождал. Вдруг послышались разные голоса, а после шаги – и вошёл Чухпелек, остановился посреди горницы и сказал:

– Радость у нас великая – явилось одно войско, а к обеду подойдёт ещё одно, так что тебе надо готовиться.

И, обернувшись, хлопнул в ладоши. Сразу же, как и вчера, в горницу вошли кучкупы, понесли еду. Кучкупов было пятеро, не меньше, каждый принёс по здоровенной миске, и во всех них еды было до краёв. Маркел тяжко вздохнул.

– Ешь, ешь! – громко сказал Чухпелек. – Ты теперь должен много есть. Ты должен лосниться от жира.

Маркел ещё раз посмотрел на миски и ответил:

– Я не могу. Я не голодный.

– Как это не могу?! – сердито спросил Чухпелек. – Ты что, хочешь нас обмануть? Да кто это не хочет есть такие лакомства?! Или ты просто боишься смерти? Ешь смело! Ты же не трусливая женщина, а храбрый царский посол. Ешь, ешь! Великая Богиня смотрит на тебя!

– Что это? – спросил Маркел, показывая на одну из мисок.

– Это мороженый жир, – ответил Чухпелек. – А это оленьи губы. А это настой на оленьих рогах. Выпей чашку, это не грибы. Пей, и ты, может, увидишь то, что никогда не видел. А потом мы отведём тебя к Великой Богине, она сегодня уже спрашивала о тебе, мы сказали, что ты хочешь поскорей её увидеть. Ведь так?

Маркел взял миску, начал есть. Ел медленно. Потом запил настойкой. Сразу захотелось закусить. Он закусил, ему понравилось, он взял ещё. И ещё. Чухпелек что-то шепнул стоявшему рядом кучкупу, тот вышел.

А за окном кричали воины, шаман бил в бубен.

Вдруг там всё стихло. Чухпелек весело подмигнул Маркелу. Потом опять по хоромам послышались шаги, и в горницу вошёл Лугуй. Теперь он был без шубы, в дорогой кольчуге и с золочёным ремешком на лбу. За Лугуем вошёл, как Маркел сразу догадался, ещё один князь, потому что и он был с ремешком и в кольчуге. И с ух-сохами на поясе! У Лугуя они тоже были. И у обоих было по две сабли. Лугуй и второй князь остановились, Лугуй указал на Маркела и по-вогульски, конечно, сказал, что это Маркел Косой, московский воевода и царский посол, и что он ехал в Берёзов передать тамошнему воеводе, чтобы тот не боялся смерти.

Второй князь на это усмехнулся и сказал:

– Да, это правильно. Смерть ему будет обязательно!

Лугуй тоже усмехнулся, а потом сказал садиться. Князья сели. Заиграла музыка. Вошли кучкупы, принесли ещё еды, и это всё только Маркелу. Маркел, не глядя на князей, вновь начал есть. Он же чувствовал себя очень голодным! Что они за гадость ему подмешали, думал Маркел, жрать теперь хотелось просто люто, по-волчьи. И Маркел ел. Грыз. Обкусывал. Жевал. А эти сидели и смотрел на него. В горницу вошли ещё зеваки, они становились вдоль стены, глазели. А Маркел устал. Он сгрёб пригоршню чего-то сырого, холодного, жгучего, сунул это себе в рот, но там ничего уже не помещалось. Маркел запихал это как мог и начал медленно жевать. По лбу у него тёк пот. Трещало за ушами. Челюсти не закрывались. А есть хотелось ещё больше! Нестерпимо! Маркел обернулся. Стоявший рядом с ним кучкуп подал ему чашку питья. Маркел начал пить, правильней, цедить через еду, и питьё вливалось, и еда мало-помалу пропихнулась в глотку. Маркел утёр пот со лба, отдышался.

– Кушай, кушай, – сказал, усмехаясь, Лугуй. – Царские послы должны много кушать, иначе Великая Богиня разгневается. Она любит жирные жертвы. А нам уже сегодня выступать, так что тебе надо торопиться.

Но Маркел его не слушал. Маркелу стало всё равно. Маркелу было тяжело сидеть, он мягко повалился на бок и, как ни в чём не бывало, продолжал смотреть на сидящих перед ним князей, на стоящего за ними Чухпелека и на зевак вдоль стены. Господи, помилуй, думалось, играла музыка, медленно взад-вперёд ходили голоногие девки, поднимали и опускали руки, улыбались очень широко, было страшновато от таких улыбок…

А потом ушли князья. Скоро за ними ушли девки, ушёл Чухпелек, ушли зеваки, и музыка стихла, только дрынькал санквылтап. У Маркела поплыло в глазах, он заснул.

Но и во сне ему снилось то же самое – он сидел возле горящего щовала и ел, ел, ел, ел очень жадно, не в себя, руки были в жире…

А по ту сторону щовала сидела голая золочёная баба и улыбалась. Смотреть на эту бабу было почему-то боязно, и, чтобы её не видеть, Маркел, не поднимая головы, ел, ел…

Пока не упал и не заснул – там, во сне.

А здесь он проснулся, осмотрелся. В горнице было уже светло – так, как может стать светло там, где всего два небольших оконца. Вошёл Чухпелек и сказал:

– Поднимайся! Все уже собрались. Выступаем.

– Я не могу идти, – сказал Маркел.

– А тебе идти не надо, – сказал Чухпелек. – Это другие все пойдут, а тебя повезём на нарточках. Зря, что ли, мы тебя столько кормили? И ещё будем кормить, до самого Берёзова.

– Кормить на убой, – сказал Маркел.

– Называй это как хочешь, – сказал Чухпелек, – но таков наш обычай. Вставай!

Маркел встал. Его качало. Опять они его каким-то ядом обкормили, агаряне-ироды, сердито подумал Маркел, но вслух ничего не сказал. Они спустились вниз, вышли во двор. Во дворе было пусто, только виднелись следы от костров. Небо было серое, шёл редкий снег. Было тихо.

Они подошли к крепостной стене, правильней, конечно, к тыну, и поднялись по наклонному бревну на подмости. Оттуда, сверху, было видно поле, на котором стояло Лугуево войско. Оно стояло не строем, конечно, а, прямо сказать, двумя большими кучами. Слева, Маркел его сразу узнал, стоял Лугуй со своими, а справа второй князь и его люди. И там же стояли шаманы. Да тут войска, прикинул Маркел, сотен пять от силы, и это по большей части ляки, лучники, а отыров, в шлемах и в кольчугах, совсем мало. И это всё, о чём Маркел успел тогда подумать, потому что его там, внизу, уже заметили, и шаманы сразу начали бить в бубны, визжать и плясать, а войско стало притопывать им в лад и, было заметно, все смотрели на Маркела. Маркел хотел было перекреститься…

Но ему не дали, потому что сзади подскочили стенные сторожа, схватили Маркела за локти, заломили ему руки за спину, связали, перетолкнули через колья тына и, на верёвках, начали спускать вниз, на ту сторону, к войску. Чухпелек, слышал Маркел, то и дело приказывал, чтобы спускали с бережением, помягче.

И так и спустили, мягко. Тут же от войска, так, наверное, велел Лугуй, к Маркелу побежали лугуевские ляки. Так что не успел он подняться на ноги, как его уже опять схватили, подняли над собой и понесли. Шаманы закричали во весь голос, и в бубны тоже начали бить изо всей силы. Также и ратники стали подпрыгивать и топать всё быстрей и громче, но Маркел не видел этого, его же несли на руках, он лежал брюхом вверх и видел только небо. Но, думал Маркел, сейчас они поднесут его к князьям и опустят на снег…

Но было не так. Его понесли дальше, и несли всё быстрей и быстрей, несли уже бегом, трясли нещадно, и бубны бухали всё громче, шаманы кричали всё злее, ляки топали чаще и чаще, и подпевали «гай, гай!». А что там было ещё, Маркел не видел, он только видел вверху облака, облака вертелись, значит, понимал Маркел, его носят по кругу.

Потом его вдруг подбросили вверх, подбросили довольно высоко, и разбежались. Маркел подумал, он сейчас убьётся…

Но его поймали, и это, он понял, были уже другие ратники, отыры, а не ляки, и отыры понесли его ещё быстрей, а вокруг все гайкали и гайкали, бубны бухали, шаманы выли во всё горло, после Лугуй закричал дико-дико – и в небо, со всех сторон, взлетели стрелы. Их было несчитанная туча. Отыры замерли на месте, стрелы начали сыпаться вниз. Ляки кричали «гай!». После Лугуй снова закричал, и опять в небо взлетела туча стрел. Отыры опять побежали. Стрелы упали вниз, ляки ещё раз стрельнули…

И так они стреляли ещё трижды, а потом шаманы перестали выть, ляки топать, бубны тоже больше уже не бухали, отыры перешли на шаг, прошли совсем немного и опустили Маркела на нарты, вверх брюхом. Сразу стало тихо-тихо. Маркел лежал, смотрел на небо и молчал. К нему подошёл Лугуй и стал его рассматривать, как будто в первый раз увидел, а потом спросил:

– Ты всем доволен?

Маркел тоже сперва помолчал, потом ответил:

– Всем.

– Вот и хорошо, – сказал Лугуй. – Я так и думал, что ты так ответишь. Тогда мы едем к Великой Богине.

Маркел усмехнулся. А что ему ещё оставалось делать? А Лугуй махнул рукой, стоявший рядом отыр причмокнул на собак, и те, сорвавшись с места, побежали. Но теперь они бежали не так быстро, как когда они бежали через Камень, тогда ведь Маркел был один, ну и с ним было ещё двое провожатых, а теперь с ним было целое войско, пять сотен отыров и ляков, и хоть все они были на лыжах-ступанцах, им всё равно было тесно, поэтому они бежали почти шагом, если это можно так назвать. Маркел, лёжа на спине, поглядывал по сторонам. Ни Лугуя, ни второго князя он не видел, рядом был только Чухпелек, он то и дело поглядывал на Маркела и добродушно улыбался. А ведь это он, скорей всего, будет рубить ему голову, думал Маркел и время от времени трогал себя за шею. И так он ехал, а все другие бежали, довольно долго, до полудня.

Глава 19

А потом они встретили ещё одно войско. Правда, Маркел его не видел, а видел только то, что Лугуево войско остановилось, началась какая-то суета, впереди снова забухали бубны, загайкали ляки. Маркел приподнялся, сел на нартах и спросил, что случилось.

– Это к нам Мамрук пришёл, князь Обдорский, – сказал Чухпелек. – И это наше третье войско. А первое ведёт мой брат, а второе сегодня утром привёл князь Бегбилий Сосьвинский, и ты Бегбилия уже видел.

– А кто ещё придёт? – спросил Маркел.

Чухпелек нахмурился, сказал:

– Раньше бы, конечно, пришёл Агай Кондинский, но ты же знаешь: ваши люди увезли его в Москву. Также и наши пелымские родичи к нам не придут. Их тоже некому вести! А раньше у них был очень храбрый князь, Аблегирим его звали, и он очень любил ходить на ваших. И быстро ходил! У него на поясе было два ряда ух-сохов!

Тут Чухпелек замолчал, тяжко вздохнул и продолжил уже совсем другим, невесёлым голосом:

– А потом, одни говорят, Аблегирима убили недобрые люди, а другие что он нарочно пропал в кантым-ма, злом болоте, когда ваши воины поймать его хотели. И вот уже больше года прошло, а он никак из кантым-ма не возвращается. Значит, он уже и не вернётся, потому что он уже не с нами, а он в другом мире поселился – в том, в котором мы все когда-нибудь окажемся – одни позже, а другие, как ты, раньше. Поэтому я думаю…

Но тут он снова замолчал, потому что стоявшие вокруг них ляки расступились, и к Маркелу подошли Лугуй, а с ним второй князь, Бегбилий Сосьвинский, как это теперь знал Маркел, и ещё третий, только что прибывший князь, которого, как сказал Чухпелек, звали Мамруком Обдорским. Увидев Маркела, Мамрук остановился и стал с интересом его рассматривать. А Лугуй, указав на Маркела, сказал, что это и есть тот царский посол, который приехал к ним затем, чтобы обложить их ещё одним ясаком, совсем непомерным. Мамрук слушал и кивал. Маркел помалкивал. Мамрук был в толстой собачьей шубе, а сам из себя он был высокий, крепкий, не то что Бегбилий и даже не то что Лугуй. Прямо медведь какой-то, а не человек, подумал про него Маркел.

А тот, глядя на Маркела, вдруг сказал, что Маркела надо накормить, а то он совсем худой какой-то. Лугуй подумал и сказал, что это верно, и посмотрел на Чухпелека. Чухпелек махнул рукой. Из толпы вышел кучкуп с мешком, встал на колени перед нартами и начал выкладывать на них еду. Маркел тяжело вздохнул. Кучкуп начал ему подавать. Но Маркел каждый раз отводил его руку – всё, чего бы кучкуп не давал, он не принимал. А после Маркел и вовсе медленно отклонился назад и лёг на нарты, на спину. Лугуй грозно спросил:

– Что это с тобой такое? Тебе что, не нравятся наши угощения?

– Брюхо у меня от них болит, – сказал Маркел. – Я никогда столько много не ел.

– А теперь съешь! – сказал Лугуй.

– А вот не съем! – сказал Маркел. – Да я лучше сдохну! И тогда кого ты привезёшь своей Богине? А она ведь уже ждёт меня! А я вдруг сдох! Что она тебе на это скажет?!

Лугуй вместо ответа достал саблю, замахнулся. Маркел приподнялся на нартах, повёл головой, чтобы шею было лучше видно. Лугуй держал саблю, кривил рот… А после всё же опустил саблю, убрал её в ножны, развернулся и ушёл в толпу. За ним ушли и Мамрук с Бегбилием. В толпе молчали. Маркел усмехнулся, опять лёг на нарты, сказал по-вогульски:

– Ну и что теперь? А ничего! А надо ехать! Великая Богиня ждёт!

И так оно тогда и было: толпа мало-помалу расступилась, Чухпелек крикнул собакам, собаки побежали дальше. И так же побежало войско. Маркел смотрел по сторонам и думал, что если бы у каждого ратника были свои нарты, а в них по десятку собак, то сколько сейчас тут было бы лаю, грызни, суеты! А так, на ступанцах, было и тихо, и смирно.

И так, тихо-смирно, у них было до самой ночи – они ехали по тайге почти совсем без остановок. То есть никто Маркела уже ни на что отвлекал, и не кормил тем более, и он лежал себе на нарточках и думал. Правда, ни о чём радостном ему тогда не думалось. Ну да откуда, думал Маркел, радость? Жив пока, и это уже славно, а там будет видно.

Глава 20

И было видно тогда вот что – когда начало темнеть, они выехали из тайги на большущую поляну и начали ставить там табор, то есть разводить костры и устраивать при них лежанки. Возле Маркеловых нарт тоже разожгли костёр, но никто к нему не приближался, только Чухпелек похаживал туда-сюда да подбрасывал ветки. А Маркел сидел на краю нарт, смотрел на костёр и думал, что совсем неплохо было бы перекусить, ну да только кто ему теперь чего предложит? И Маркел повздыхивал. Было уже темно, небо было чистое, светила луна, мороз стоял очень крепкий. Маркел поднял в шубе воротник и отвернулся от ветра. Чухпелек то и дело поглядывал на Маркела, но никаких разговоров не заводил. Да и вокруг, по всему табору, было так тихо, как будто все ждали чего-то.

Вдруг где-то в дальнем конце табора ударили в бубны, завыли шаманы, затопали ляки. И вначале это было не так громко, а после стало слышаться всё громче и громче. Маркел поднялся с нарт и увидел, что от ближайших костров все смотрят на него. А Чухпелек вскочил и воскликнул:

– Не бойся, урусут! Великая Богиня не оставит тебя! – и начал хлопать в ладоши.

Захлопали и от ближайших костров. А потом, откуда – непонятно, выбежали несколько вогулов, ляков, схватили Маркела под руки и поволокли за собой. То есть его теперь уже не несли на руках, а тащили как бревно, как мертвеца. Может, подумалось Маркелу, он для них уже и в самом деле мёртвый? А его тащили и тащили мимо костров, мимо стоявших рядом с ними ляков, туда, откуда слышались удары бубнов. Потом бубны стали слышаться со всех сторон, но Маркел их не видел, он видел только снег перед собой и ноги тех, кто его волочил по сугробам. Эх, с досадой подумал Маркел, вот и смерть моя приходит!

И в самом деле, ляки вдруг остановились, встряхнули Маркела, он распрямился и увидел стоявшего перед собой Лугуя. Лугуй поднял саблю. Маркел попытался вырваться, но это у него не получилось. Лугуй поднял саблю ещё выше, крикнул «Ащ!» – и рубанул. Маркел уже не вырывался, стоял прямо, и сабля просвистела мимо, только ширкнула по бороде да слегка оцарапала кожу. Маркел молча проморгался.

– Ащ! – опять сказал Лугуй и улыбнулся. – Великая Богиня будет рада такой жертве.

И, повернувшись к лякам, указал рукой. Маркела снова подхватили и поволокли обратно. Эх, только и подумалось Маркелу, зачем такие издевательства, всё равно ведь убьют, так лучше бы убили сразу! И теперь Маркелу было всё равно, он уже не пытался смотреть по сторонам, а и в самом деле был словно бревно или мертвец. Ляки подтащили его к нартам, бросили рядом на снег и ушли. Маркел лежал, смотрел на небо. Небо было чёрное, луна тоненькая-тоненькая, чуть светила. Вокруг было тихо.

Потом вдруг подошёл Чухпелек, наклонился над Маркелом, поднял его и посадил на нарты. Маркел смотрел на Чухпелека и молчал. Чухпелек улыбнулся, сказал:

– Я всё видел. Ты славно держался.

– А! – сердито ответил Маркел. – Зачем твой брат надо мной насмехается? Что ему надо от меня?

– Ему для себя ничего не надо, – сказал Чухпелек. – А он помогает тебе. Он перерезал первую паутинку.

Маркел удивлённо посмотрел на Чухпелека. Тот укоризненно покачал головой и сказал:

– Ничего вы, урусуты, не знаете. Вы даже не знаете, как устроена человеческая душа. А она висит на трёх жизненных паутинках. Так что прежде чем отрубить тебе голову, нужно перерезать эти паутинки. Если этого не сделать, твоя душа может упасть в Нижний мир. А если сделать, и сделать всё правильно, то твоя душа попадёт прямо к Великой Богине, и это великая честь. Поэтому, чтобы твоя душа не потерялась, сегодня мой брат перерезал первую паутинку, завтра князь Бегбилий Сосьвинский перережет вторую, а послезавтра князь Мамрук Обдорский перережет третью. И вот уже только тогда, на следующее утро, мы придём к Берёзову и там отрубим тебе голову, твоя душа освободится от тела и полетит прямо к Великой Богине. Всё наше войско будет это видеть! И всё ваше. Вот какая тебе будет честь!

Маркел молчал. Чухпелек улыбался.

– А кто будет рубить мне голову? – спросил Маркел.

– Брат обещал, что он поручит это мне, – уже опять с самым серьёзным видом сказал Чухпелек. – И ваши люди выйдут из Берёзова, я больше не буду брить голову, как раб, а я опять стану князем, правда, пока младшим.

Тут Чухпелек вздохнул. А Маркел только сейчас почувствовал, как он очень сильно замёрз. Да что замёрз – его колотило от холода! Он протянул руки к костру, но это не помогло, тогда он медленно сполз с нарт и передвинулся к костру как можно ближе.

– Кай, кай! – обеспокоенно воскликнул Чухпелек. – Так нельзя! Ты загоришься!

И, схватив Маркела за плечи, начал его оттаскивать. Маркел почти не упирался. Оттащив Маркела на прежнее место, Чухпелек укоризненно покачал головой и сказал:

– Зачем ты это делаешь? Если ты умрёшь раньше времени, мой брат не отдаст мне Сумт-Вош, и я на всю жизнь останусь кучкупом. А когда я умру, я спущусь в Нижний мир. За что ты меня так не любишь?

Маркел не ответил, он кутался в шубу, ему было очень холодно, даже ещё холоднее, чем раньше. Чухпелек насмешливо хмыкнул и сказал:

– Какие вы, урусуты, слабые люди! Да если бы не ваши огненные стрелы, мы давно бы всех вас перебили. Мы же не боимся мороза, не боимся голода, не боимся плавать в ледяной воде. Ничего мы не боимся! А вы боитесь всего… И всё равно сильнее нас. И вы отнимаете у нас нашу землю, наши города, наши охотничьи угодья, наших женщин и убиваете наших богов. Поэтому я должен желать твоей смерти, я должен радоваться тому, что ты сейчас замёрзнешь насмерть… А я вместо этого спасаю тебя. Держи!

И он протянул Маркелу руку, на которой лежал кусок пуна – сушёного гриба. Маркел улыбнулся.

– Ты знаешь, что это такое? – спросил Чухпелек.

Маркел вместо ответа взял гриб и начал его жевать. Маркелу становилось всё теплей, ему хотелось прямо сейчас лечь и заснуть, и в то же время хотелось подняться, запрячь собак и ехать к Берёзову. А где Берёзов? В трёх днях пути отсюда, как сказал Чухпелек. Надо всё время держать на север, если вспомнить гычевский чертёж, вдоль реки Сосьвы, по льду, говорили те вогулы, с которыми он ехал через Камень. Или нет? Или он ехал не с ними? Надо спросить у Чухпелека. Маркел повернулся к нему…

И упал. И заснул.

Глава 21

Утром Маркел проснулся от общего шума. Это вогулы сворачивали табор, перекусывали, гасили костры. Маркел был очень голоден. Чухпелек, ничего не говоря, поделился с ним своей долей мелко наструганной рыбы и чашкой жирного питья. Питьё было не ядовитое.

Потом где-то впереди бухнул бубен, Маркел сел в нарты, и они поехали. Дорога тянулась по краю тайги, вдоль реки. День был пасмурный, очень морозный, Чухпелек два раза давал жевать гриб, чтобы согреться. А разговоров никаких между ними не было.

Вечером на привале к Маркелу пришли, схватили его, оттащили в середину табора, к шаманам, и там князь Бегбилий Сосьвинский одним лёгким ударом сабли перерезал вторую паутинку, соединяющую душу Маркела с этой жизнью. Когда Маркел вернулся к нартам, Чухпелек дал ему немного перекусить, но опять ни о чём не спрашивал.

Ночью Маркелу ничего не снилось, но утром он долго не мог проснуться, а потом у него весь день всё болело, он временами даже думал, что сейчас умрёт. Но так и не умер, а опять наступил вечер, они разбили табор, Маркела снова потащили к шаманам, и там князь Мамрук Обдорский ударил саблей изо всей силы, третья паутинка с громким треском лопнула, Маркел не удержался и упал. К нему подбежали, подняли его, начали растирать ему щёки снегом – и он очнулся. Мамрук спросил, что Маркел видел. Маркел ответил, что он видел молнию. Все обернулись к шаманам.

– Это очень хорошо, – сказал самый старый шаман. – Его душа уже почти готова.

И он махнул рукой. Маркела подхватили и понесли, а не как обычно потащили, обратно. А когда его вернули на место и положили на нарты, то Чухпелеку было строго сказано, хорошенько присматривать за пленником, и, если что, выполнять любые его просьбы.

Но Маркел ни о чём не просил, а просто лежал на нартах и молчал.

Так он лежал довольно долго. Ночь тогда выдалась тихая, чёрная, мороз немного ослабел.

Вдруг из темноты вышел Лугуй. Он был одет очень богато, его шуба была расшита жемчугом, и на шапке тоже были жемчуга. Маркел поднялся и присел на краю нарт. Чухпелек встал рядом с ним. Лугуй посмотрел на Чухпелека и сделал знак рукой. Чухпелек поклонился, развернулся и ушёл. Лугуй подошёл ближе, осмотрел Маркела и сказал:

– Я пришёл к тебе по очень важному делу и хотел бы, чтобы никто другой не знал, о чём мы здесь с тобой будем говорить. Я могу надеяться на то, что ты будешь молчать?

– Можешь, – ответил Маркел, – но если это, конечно, не касается моей службы царю.

– О нет, – сказал Лугуй. – О твоём царе здесь речи не будет. Речь будет только обо мне и о моих умерших родичах.

– Тогда я слушаю, – сказал Маркел.

– Так вот, – начал Лугуй. – Насколько нам всем известно, завтра тебе отрубят голову, но это в нашем мире, а в мире ином ты, целый и невредимый, прибудешь к Великой Богине. Она будет очень рада видеть тебя. Тебя даже пригласят к щовалу. Там, за пиршественным угощением, по обе стороны от Великой Богини, будет сидеть много наших с Чухпелеком предков. Но там будут и те, кто ещё совсем недавно переселились туда, это я говорю о нашем с ним отце и о двух наших братьях. Как только ты войдёшь в ту горницу, остановишься перед щовалом и поклонишься, Великая Богиня улыбнётся и позволит тебе встать на колени. Ты встанешь. Все наши с Чухпелеком предки, все разом, начнут у тебя каждый о своём расспрашивать. Но ты никому не отвечай, а ещё раз поклонись. Но кланяйся только Великой Богине! И смотри только на неё! Тогда Великая Богиня улыбнётся и спросит, чем тебя угостить. А ты на это отвечай, что пусть она сама решает. И что бы тебе там ни дали, ты уже ни от чего не отказывайся, как здесь. И съедай всё дочиста! Только после этого ты сможешь спокойно осмотреться, и увидишь, что по правую от Великой Богини руку сидит очень уважаемый старик в высокой княжеской короне, и у него ещё большой шрам на щеке. Это мой отец. Он спросит, как идут мои дела. Отвечай, что очень хорошо, что я всем доволен, особенно той помощью, которую даровала мне Великая Богиня. И ещё раз поклонись ей. Она женщина, и очень любит, когда ей говорят приятное. А потом снова повернись к моему отцу и попроси у него, чтобы он мне приснился в ближайшую ночь, потому что я очень спешу, и дал бы мне совет, что делать дальше. И молчи и жди, пока он даст согласие. Жди, пока не дождёшься! Но когда он пообещает, сразу же вставай и уходи!

– Куда? – спросил Маркел.

– Тебе покажут, куда. Там будут сидеть кучкупы. Они с радостью примут тебя, переоденут в кучкупские одежды, и ты будешь вместе с ними прислуживать на этом пиршестве.

– А как долго оно будет продолжаться?

– Пока светит солнце и восходит и заходит луна, текут реки и растёт трава. Но не об этом сейчас разговор. Ты запомнил, о чём я сказал?!

– Да, запомнил.

– Сделаешь так, как тебе было велено?

– Там будет видно.

Лугуй усмехнулся, помолчал, потом продолжил:

– Я думаю, ты умный человек, хоть иногда и горячишься. Так вот, скажу тебе ещё: если ты будешь вести себя так, как я тебя учил, то у тебя будет одна судьба – та, о которой я тебе только что сказал, ну а если ты так не поступишь, то твоя душа провалится в Нижний мир, и что там её ждёт, я не знаю. И никто этого не знает, потому что из Нижнего мира ещё никто не возвращался.

С этими словами Лугуй развернулся и ушёл в темноту.

Оставшись один, Маркел долго думал. Но, правда, что тут было думать?! Кто ему мог помочь? Никто. Маркела снова начало трясти. Это от холода, думал Маркел, ночь очень холодная, вот и трясёт. Маркел завернулся в шубу. Костёр уже почти погас, рядом валялись заготовленные ветки, их нужно было подбросить в огонь, но Маркел не подбрасывал.

Вернулся Чухпелек. Он посмотрел на Маркела, ничего не сказал, присел к костру и начал раздувать огонь. Потом он подбрасывал ветки. Потом достал пун, разломил его пополам и половину дал Маркелу. Маркел молча отказался. Чухпелек усмехнулся, сказал:

– Наверное, ты прав. Тебе уже не нужно беспокоиться о том, что беспокоит нас всех остальных. Ты уже у Великой Богини, и она не даст тебе замерзнуть.

Ну, это мы ещё посмотрим, сердито подумал Маркел и зажмурился. Вначале было просто темно, и так продолжалось достаточно долго, а потом послышалось дрынканье санквылтапа, потом начал разгораться огонь в щовале, возле него сидела Великая Богиня, закутавшаяся в дорогое золочёное покрывало, а по обеим сторонам от неё сидели важные старики вогулы в княжеских шапках. У одного из стариков был шрам на всю щёку. Этот старик пристально смотрел на Маркела, но ничего не спрашивал. А потом…

Но вот что было потом, Маркел не помнил.

Глава 22

Утром Маркел проснулся от того, что Чухпелек осторожно тряс его за плечо. Маркел осмотрелся и увидел, что ещё только-только начинает светать, а войско уже сворачивает табор и делает это как можно тише.

– Что случилось? – шёпотом спросил Маркел.

– Берёзов уже совсем близко, – ответил Чухпелек. – Мы не хотим, чтобы они узнали о нас заранее. Держи!

С этими словами он подал Маркелу чашку с горячим жиром. Маркел выпил. Подбежавшие кучкупы запрягли собак. И собаки, и кучкупы не шумели. Чухпелек надел лыжи-ступанцы, Маркел сел в нарты. Где-то впереди послышалось движение. Оно охватывало всё большее и большее число вогулов. Потом двинулись вперёд и стоявшие рядом с Маркелом вогулы. Чухпелек причмокнул на собак, и те молча потащили нарты.

Светало, поднимался ветер. Он был попутный, в спину. Войско двигалось по краю тайги, вдоль реки, но на лёд не сходило. Маркел спросил, почему это так. Чухпелек ответил, что это делается из предосторожности, на тот случай, если люди берёзовского воеводы напустили на лёд порчу и он начнёт ломаться, как только вогульское войско взойдёт на него. Маркел ничего на это не ответил.

Шло время. Войско двигалось вдоль берега. Солнце поднималось всё выше. Сколько нам ещё идти, спросил Маркел. Не так и много, уклончиво ответил Чухпелек.

Вдруг войско начало сворачивать в тайгу. Чего это мы вдруг, спросил Маркел. Чухпелек на это помрачнел и очень нехотя ответил, что Маркелу уже поздно интересоваться земными делами, он должен думать о Великой Богине и только о ней. Маркел насупился и больше ни о чём не спрашивал.

Они ещё довольно долго шли по тайге, солнце, то и дело мелькавшее между деревьями, поднималось к полудню. Снег был очень глубокий, собаки крепко утомились и с большим трудом тащили нарты. Может, я пойду пешком, сказал Маркел. Не вставай, злобно сказал Чухпелек, иначе я убью тебя! Маркел усмехнулся и хотел сказать, что тогда некого будет подносить Великой Богине…

Но посмотрел на Чухпелека, на его перекошенное от гнева лицо, и промолчал.

Они проехали ещё немного, уже в полной тишине, войско двигалось всё медленней и медленней, а потом совсем остановилось. И продолжало стоять. Все молчали. Маркел посмотрел на Чухпелека. Тот сказал, что они уже пришли. Маркел спросил, где Берёзов. Впереди, ответил Чухпелек. Но там густой лес, сказал Маркел. Нет, там поле, сказал Чухпелек, мы просто стоим на краю леса. А что будет дальше, спросил Маркел. Сейчас услышишь, ответил Чухпелек.

Только он это сказал, как впереди забухали бубны, загайкали ляки, и войско опять пришло в движение. Только Маркеловы нарты стояли на месте. На нартах сидел Маркел, а возле нарт стоял Чухпелек, а с ним ещё с десяток ляков-караульных. Не убежать, подумалось Маркелу, да и куда бежать? И он сидел и ждал, что будет дальше.

А дальше бубны загремели ещё сильнее, завыли шаманы – и выли всё громче и злее…

А потом вдруг замолчали, и послышался голос Лугуя. Он говорил, даже почти кричал, очень громко, но вот о чём он кричал, было не разобрать. Маркел повернулся к Чухпелеку. Тот слушал с большим вниманием и, похоже, понимал, о чём шла речь.

Потом Лугуй вдруг замолчал, и наступила тишина. Маркел досчитал до двадцати, и чей-то голос начал отвечать Лугую, голос отвечал то по-нашему, то по-вогульски, какие-то слова были понятны, но таких слов было мало. Маркел опять посмотрел на Чухпелека. Чухпелек сердито поджал губы. Маркел хотел спросить у Чухпелека, что случилось, но не открывался рот, язык не поворачивался. Да и что было спрашивать, думал Маркел, и так ведь сразу было ясно, что воевода не согласится с лугуевым требованием, да и какой из Маркела посол, Маркел – простой стряпчий, серая лошадка, вот и отрубят ему голову, спустят с него ух-сох – и сразу забудут о нём, вот и всё. Так что очень хорошо, что он успел сказать Параске про кубышку, а то бы маялась…

Но тут Чухпелек подступил к нартам, положил руку Маркелу на плечо и приказал:

– Вставай!

Маркел встал и увидел, что из-за деревьев, со стороны Берёзова, идут быстрым шагом кучкупы и что-то несут. Маркел присмотрелся и понял, что это они несут тот самый мешок с солью, который ему в Выми дали передать в Берёзов, а после, тут же вспомнилось, Лугуй обещал казнить Маркел на этом мешке как на плахе.

И вот теперь его к нему несут! У Маркела задрожали руки, но несильно.

– Держи! – приказал Чухпелек не своим голосом и вынул из ножен саблю.

Так он, оказывается, с самого утра был с саблей, сердито подумал Маркел, вот оно как, они всё давно решили, получается.

– Держи! – ещё сердитей приказал Чухпелек.

Маркел взял у кучкупов мешок и закинул его на плечо. Мешок был не очень тяжёлый, с пуд весом, не больше.

– Иди! – приказал Чухпелек очень злобно.

Маркел пошёл за кучкупами. Снег там был истоптан очень сильно, так что и без ступанцев было легко идти. Маркел шёл неспешным шагом и поглядывал по сторонам. Потом стал поглядывать только вперёд. Войска пока что видно не было.

Только когда он вышел из тайги, тогда увидел войско. Оно стояло чёрной тучей, от опушки до опушки, через поле. А дальше, на невысоком холме, по-вогульски на сопке, стоял Берёзов. Это был совсем небольшой городок, меньше Выми и меньше Яренска, но стены у него были новенькие, желтоватые, от них, наверное, ещё смолой крепко разит, думал Маркел, поправляя мешок на плече.

– Иди! – злобно прикрикнул Чухпелек и даже ткнул Маркела в спину саблей.

Маркел пошёл дальше. Войско стало расступаться перед ним. Маркелу стало тяжело, пот тёк по лбу, Маркел утирал его свободной рукой. До Берёзова было уже не так далеко, Маркел видел людей на стенах и на башенках. На самой большой, надвратной башне, тоже стояли люди, и там, думал Маркел, должен стоять воевода Волынский, собака, который не пожелал его спасать…

Нет, тут же подумал Маркел, не спасать, а менять, менять одного дурака-стряпчего на целый город, где это такое видано?! Сам виноват! Подумав так, Маркел остановился.

– Давай, давай! – послышался Лугуев голос. – Великая Богиня ждёт тебя! Или тебе помочь?

Маркел сердито хмыкнул, поправил мешок на плече, пошёл дальше. Караульные вогулы забежали вперёд и теперь шли, оглядываясь на него.

До Берёзова осталось шагов триста, сопка была покатая, идти было легко.

Вдруг сзади загремели бубны, Чухпелек крикнул:

– Стой!

Маркел остановился, оглянулся. Чухпелек бежал к нему, на бегу снял рукавицу, утёр голой рукой саблю и крикнул:

– Бросай его! Ложись!

Это он про мешок, подумал Маркел, это его бросай, а дальше что? И стоял, смотрел на Чухпелека. Чухпелек подскочил к нему, гневно крикнул:

– Бросай! Ложись! Буду рубить!

Маркел скинул мешок с плеча, кратко размахнулся – и огрел Чухпелека мешком. Со всей силы! Чухпелек упал. Маркел кинулся вперёд, к вогулам, махнул ещё раз, сбил одного, бросил во второго, оттолкнул руками третьего и побежал к Берёзову, к воротам! Сзади гремели бубны, гайкала толпа, свистели стрелы… А Маркел бежал по бездорожью к воротам. От ворот тоже кричали. И со стен. Потом затрещали пищали. Густо завоняло порохом. Маркел ещё прибавил. Стрела сбила шапку, и чёрт с ней. Стрелы защёлкали по шубе. Маркел оступился и чуть не упал. Да и упал бы, но тут он увидел, что открываются ворота, из них выбегают стрельцы с бердышами, Маркел ещё прибавил и вскочил в ворота, пробежал ещё немного и упал, перевернулся на спину, увидел вверху небо, открыл рот…

Но так ничего и не сказал, только закашлялся. Над ним склонились наши рожи, бородатые, стали о чём-то спрашивать. Он ничего не понимал, только широко моргал и улыбался.

Глава 23

Лежалось очень хорошо, спокойно. Рожи ничего уже не спрашивали, а просто молча смотрели. Где-то высоко над ними, в небе, ширкали стрелы. Сбоку, со стен, бухали пищали. И вдруг послышалось:

– Эй, не замай!

Рожи сразу начали расступаться. Стало светлей, небо просторнее. И ещё Маркел увидел, что к нему подходит кто-то очень важный – в дорогущей шубе, в куньей шапке, а сам из себя ухоженный, румяный, с коротко подстриженной бородкой. Воевода, сразу же догадался Маркел и, повернувшись на бок, попытался приподняться. А воевода, Волынский Василий Степанович, как после вспомнил Маркел, немного склонился к нему и спросил:

– Так ты и есть тот посол из Москвы, о котором нам Лугуй кричал?

– Я не посол, – сказал Маркел и сел на снег.

– А кто?

Маркел полез за пазуху, а там залез в двойной шов и вытащил оттуда красную овчинку. И назвал себя.

– О! – громко сказал воевода. И, обернувшись на своих, строгим голосом продолжил: – Чего глаза повылупливали? К нам человек от государя прибыл! Пособите!

К Маркелу тут же кинулись и стали поднимать его. Но Маркел сказал, что он сам справится. И справился. Из толпы ему подали его шапку. Маркел осмотрел её. В ней была рваная дыра. Маркел сунул в неё палец.

– От стрелы, – сказали из толпы. – Вогульская.

Маркел надел шапку и опять посмотрел на Волынского. Тот спросил:

– Как ты попал к ним?

– Да вот так и попал! – сказал Маркел. – Нежданно. Только мы с Камня спустились, свернули на Сосьву… И тут вдруг Лугуй со своими! А, вот и ты, он говорит, я тебя здесь давно жду, теперь мы тебе отрубим голову, и Великой Богине станет от этого радостно.

– Не Великой Богине, а Золотой Бабе, – строго поправил Волынский. – У нас есть только один Бог. Или ты что, некрещёный?

Маркел вместо ответа широко перекрестился.

– Ну а сам ты куда ехал, и зачем? – спросил Волынский.

– Это я после скажу, – ответил Маркел. – Это дело государево.

– Да, – сказал Волынский. —Это верно.

И, отвернувшись, посмотрел на стену. Оттуда уже не стреляли. Также и стрелы больше не свистели. Было тихо.

– Где они? – крикнул Волынский.

Со стены ответили:

– Отходят к лесу.

Волынский опять повернулся к Маркелу, сказал:

– Если отходят, значит, дело уже сделано. – После обернулся и позвал: – Кузьма!

К ним подошёл стрелец.

– Кузьма, – велел ему Волынский, – присмотри за этим. А я мигом.

И он пошёл к стене, стал подниматься наверх, на подмости. Маркел смотрел на Волынского. На подмостях было много стрельцов, и все с мушкетами, но почти что никто не стрелял. Маркел оглянулся на Кузьму. Тот усмехнулся и сказал:

– Сейчас всё кончится. Вогулы – народ хлипкий. Если чего сразу не заладится, никогда не дожимают.

Маркел шагнул было к стене.

– Стоять! – строго сказал Кузьма. – Не велено!

– Так я… – начал было Маркел.

– Стоять! – уже злобно продолжил Кузьма и замахнулся пищалью.

Маркел отступил на место.

– Вот так-то! – почти с радостью сказал Кузьма. – А то мы это знаем. В прошлом году в Пелыме вот так же прибежал к нам один казачок. «Отче наш» читал, крестился. А как дошло до дела, он нам в колодец крысу бросил. Отравленную, конечно. Мы там все чуть не подохли. И я…

– Э! – сердито перебил его Маркел. – Думай, что говоришь! Я из Москвы, царёв гонец! У меня письмо к боярину!

– Га! – злобно выкрикнул Кузьма. – Ну и письмо, и что?! Сейчас такие времена, что любой письмо напишет, эка невидаль! А вот ты возьми пищаль, вбей пулю, насыпь пороху… А! – И Кузьма махнул рукой и замолчал, только ещё сильней насупился.

Маркел осмотрелся. Рядом с ними было пусто, зеваки стояли подальше. Стрельцы замерли на стенах. От вогулов тоже шума не было. Волынский походил туда-сюда по подмостям, обернулся на Маркела и, махнув ему рукой, начал спускаться по лесенке. А спустившись, громко, чтобы все слышали, сказал:

– Чёрт их поймёт, дикарей. Отошли и встали за кустами. Не уходят! Что бы это значило?

Никто ничего не ответил. Волынский повернулся к Маркелу и спросил:

– Ну а ты что скажешь? Что они про это дело говорили?

– Говорил один Лугуй, – сказал Маркел. – Говорил, Великая Богиня…

– Золотая Баба! – сердито поправил Волынский.

– Золотая Баба, – повторил Маркел. – Она, он говорил, ему приснилась и обещала помочь.

– Ну, это он зря, – сказал Волынский. – На чёрта надеяться – дело неумное. Дальше!

– Ну и ещё эта Великая Баба, когда ему снилась, сказала, что ей нужен дар, и получше. Сказала, дашь мне царёва посла в жертву, тогда помогу. Ну, он и дал. А я Чухпелеку мешком по сусалам – и к вам.

– Это мы видели, – сказал Волынский. – Это ты их ловко. А что было в мешке?

– Соль.

Волынский помрачнел, сказал:

– Унесли они её. То-то я думал, что это они так лезут! А это они за солью. Ясно… И Чухпелек там был?

Маркел утвердительно кивнул. Волынский ещё сильнее помрачнел, сказал:

– Жалко ему Берёзов отдавать… А кто там ещё? И сколько их?

– Лугуй со своими, – ответил Маркел. – Это будет сотни три. И Бегбилий с Мамруком, сотен пять, и это всё.

– Всё? – очень строгим голосом переспросил Волынский.

– Всё. Пелымские вогулы не придут, сказали. И агаевские тоже.

Волынский усмехнулся, осмотрелся. В толпе радостно заулыбались.

– Вот, все слышали?! – гордо сказал Волынский. – А я вам давно говорил! И так оно и вышло! И так и дальше по-моему выйдет, вот увидите! Постоят до ночи, постреляют, расстреляют стрелы и уйдут! Правда, Кузьма?

Кузьма утвердительно кивнул.

– Вот так! – продолжал Волынский. – Уйдут они сегодня ночью! Как пить дать, уйдут. А пока пускай сидят в тайге, сопли морозят. А мы здесь погреемся и перекусим. – Тут он опять повернулся к Маркелу, сказал: – Ну что ж, дорогой посол, ты с дороги, думаю, проголодавшийся. Да и дело государево не здесь же оговаривать. Пойдём!

И они, развернувшись, пошли. За ними было подалась толпа, но стрельцы не дали им проходу, и народ остановился. А Маркел с Волынским пошли дальше. Маркел смотрел по сторонам. Да только смотреть там было почти не на что – городок был небольшой, совсем недавно срубленный.

Также и воеводские хоромы тоже были новенькие, ладные, крыльцо широкое, на нём стоял только один стрелец, а остальные, подумал Маркел, сейчас все, наверное, на стенах. Проходя мимо стрельца, Волынский велел никого не впускать. А когда вошли в нижние сени, там к ним сразу выступила челядь. Волынский оглянулся на Маркела и велел, чтобы стол накрыли не скупясь.

– Э, нет-нет, – сказал Маркел. – Я сыт!

– Чего это вдруг так? – удивился Волынский.

– Так кормили же как на убой, – сказал Маркел. – Собирались же поднести Великой Богине в жертву. Аки агнца.

Волынский нахмурился, поправил:

– Я говорил уже: не Великой Богине, а Золотой Бабе. Повтори!

Маркел повторил. Волынский удовлетворённо кивнул и, уже даже не глядя на челядь, пошёл дальше. Они поднялись на второй этаж и вошли в Ответную палату. Там Волынский, ещё раз перекрестившись, прошёл под образа и сел на мягкую лавку. Маркел встал напротив.

– Рассказывай, – велел Волынский.

– Да что рассказывать, – сказал Маркел. – Доехал из Москвы до Выми, оттуда дали мне собак, но только мы перешли через Камень, а там только перешли на Ляпин-реку, как Лугуй меня перехватил, сказал, он меня принесёт в жертву Великой…

– Золотой! – сердито перебил Волынский.

– Золотой, конечно, – подхватил Маркел. – А после подождали Бегбилия Сосьвинского, потом Мамрука Обдорского, ну и пошли на вас. Они все пешком и только один я на саночках. Это чтобы я не исхудал в дороге, это чтобы жертва была жирная, чтобы Золотая… Да, чтобы Баба Золотая не разгневалась, а то, они говорили, ей только подай не то, она тогда порвёт на клочья. Брехня, конечно, суеверие и ведьмовство, а слушать очень неприятно. И вот так мы ехали и ехали три дня. А что было дальше, это вы всё видели и слышали.

– Ну да, – злобно сказал Волынский. – Эту брехню мы уже слышали. Лугуй горазд брехать! И это же чего придумал, что я ради невесть кого сдам им целый город. Экая скотина!

– А… – начал было Маркел.

– Да, – снова перебил его Волынский. – У Лугуя такой норов. А в прошлом году какую он здесь замятню устроил! А теперь опять пришёл. Ну да ладно, отобьёмся. А ты лучше пока про себя расскажи, зачем тебя сюда послали.

– Послали взять Лугуя, – ответил Маркел, – и отвести его к Великой Боги… К Золотой Бабе, конечно, забить её в железа и послать в Москву к ним на допрос.

– Зачем?

– Затем, что Лугуй ясак в казну не выдаёт, а выдаёт Боги… А выдаёт той Бабе.

– А вы её теперь в железа и в допрос, – насмешливо сказал Волынский. – Так?

– Ну, так, – смущённо подтвердил Маркел.

– И она на дыбе повинится, так? А вы её тогда к Агаю, на очную ставку, Агай же тоже в казну не платил. Так?

Маркел, чувствуя подвох, молчал. И не ошибся.

– Ой, насмешили! – скривился Волынский. – Знать ничего не знают, ничего не понимают, а распоряжаются. Да вы хоть себе представляете, что такое Золотая Баба, какая она из себя?

Маркел молчал.

– Вот, это уже хорошо, – сказал Волынский…

Но Маркел уже тут же спросил:

– А ты как думаешь, она какая?

– Я об этом ничего не думаю, – сказал Волынский. – Я же её ни разу не видел. И тех, кто её видел, я тоже ни разу живым не видывал.

– Почему это так?

– Да потому что тот, кто её видел, ещё ни разу обратно не возвращался.

– А не возвращался откуда?

– Э! – погрозил пальцем Волынский. – Какой ты досужий. Ждёшь, когда я проговорюсь. Одно слово: Разбойный приказ. Ну да и ладно. Я и так прямо скажу. Люди болтают разное. Одни говорят, что надо ехать по Оби, и ехать долго, за Обдорск и к морю… А другие говорят, что надо, не доезжая до моря, поворачивать на реку Надым. Но есть ещё третьи, они говорят, что надо на другую сторону, то бишь на реку Пырью поворачивать. А четвёртые… Ну и так дальше. Всякий всякое болтает. А после уходят и не возвращаются. Так это же ватагами идут, и идут люди бывалые, которые здесь каждую кочку, каждый завал знают. А ты что? Как ты один туда пойдёшь?

– Так я не один пойду, – сказал Маркел, – а я возьму твоих стрельцов.

– А если я их не дам? – спросил Волынский. – Чего это я вдруг должен давать? Ты же сам видишь, какие у нас тут дела. Тут, как говорится, не до Бабы.

– Но мне же велено, – сказал Маркел.

– Покажи, где велено, – сказал Волынский. – И где, кстати, твоя подорожная?

– Подорожную у меня вогулы отобрали, – ответил Маркел. – А вот грамоту к тебе я уберёг. От князя Семёна грамота, от моего боярина.

С этими словами он склонился, полез в валенок, достал князя-семёнову грамоту и передал Волынскому. Волынский взял её, начал читать. А когда прочёл, положил её на стол, накрыл ладонью и сказал:

– Хорошо им там, сидя в Москве, приказывать: давай ему туда стрельцов, давай сюда! А у меня, ты видел, какие заботы? Что у меня тут за воротами творится?! Там же целая орда пришла! Хотят царёв город сжечь, до уголька последнего, и свой бесовской город поставить! Но я этого не допущу! У меня стрельцов две сотни! И у меня ещё пушка! Я её пока что приберёг, но, придёт время, выкатим. Так что некогда мне тут с тобой переливать из пустого в порожнее. – И, обернувшись к двери, громко позвал: – Кузьма!

Вошёл Кузьма.

– Распорядись о нём, – сказал Волынский, указывая на Маркела. – А у меня дела до вечера. – И сгрёб со стола грамоту, сунул её в рукав, развернулся и вышел.

Глава 24

Когда дверь за ним закрылась, Кузьма ещё немного помолчал, потом насмешливо сказал:

– Разгневал ты его!

– Да уж, – сказал Маркел. – Такого не разгневаешь! – Потом спросил: – Как там вогулы?

– Стоят, не уходят, – ответил Кузьма. – Может, ждут ещё кого-нибудь.

Маркел подумал и сказал:

– Это они ждут ночи. Будут Богине молиться. Они при мне каждую ночь ей молились.

– И тебя убить хотели?

– Да. Отрубить мне голову и отнести Великой Богине. Или Золотой Бабе, не знаю, как правильно.

– Правильно и так, и так, – сказал Кузьма. – А ещё можно Золочёная Старуха, она же уже совсем старая.

– Старая? – удивился Маркел. – А ты её видел?

– Га! – махнул рукой Кузьма. – Если бы видел, здесь бы не сидел.

– А где?

– В Москве, в хоромах, – радостно сказал Кузьма. – Я же всегда думал, что если вдруг разбогатею, то сразу поеду в Москву, куплю там себе дом-домище и уже нигде служить не буду, а буду только лежать на лавке и смотреть на образа. Или в окно. А окно у меня будет чистое-чистое, прозрачное-прозрачное, как у Аньянги зеркало.

– А кто такая Аньянга?

– Это Агаева дочка. Нашего Агая знаешь?

– Это который раньше у вас князем был? – спросил Маркел. – Конечно, знаю. Видел на Москве частенько.

– Ну и как он там у вас?

– Неплохо, – с улыбкой ответил Маркел. – Он же у Строгановых пристроился, на их тамошнем подворье. На всём готовом живёт: кормёжка, одёжка. А всей службы у него – это он ходит каждый день в Кремль, в Посольский приказ, и спрашивает, как идёт его дело. Ему отвечают «никак», он разворачивается и идёт обратно, заходит в кабак при Никольских воротах, называется Привратный, и там выпивает две чарки. А то и три… – И вдруг спросил: – А почему ты бы всё бросил и поехал бы в Москву?

– Как почему? – удивился Кузьма. – Ты же у меня спрашиваешь, что бы я делал, если бы увидел Золотую Бабу. Так продал бы её, а что ещё! А сколько в ней весу! А она же золотая. И вот такого росту! – Тут он показал, какого. – Это же каких бы деньжищ стоило?!

Маркел прикинул высоту, которую показывал Кузьма, и делово спросил:

– Это она сидячая такая? Или стоячая?

– Сидячая, сидячая, – сказал Кузьма. – И вот такой ширины. В теле баба.

– Так это ж просто неподъёмная! – с почтением сказал Маркел. – Как же её тащить тогда?

– А ты её в лодку! – подхватил Кузьма. – И плыви себе, не на горбу же тащить, надрываться. Да и где ты такой горб найдёшь?

– Ага-ага, – сказал Маркел. Потом опять спросил: – А кто это её так вёз? И откуда?

Кузьма прищурился, долго смотрел на Маркела, а после настороженно спросил:

– Зачем это тебе?

– Так, любопытно стало.

– Нечего здесь любопытничать, – сказал Кузьма. – Одни, говорят, нашли её и повезли. И тут самоеды про это прознали! И как погнались за ними! Эти сразу Бабу бросили и дай бог ноги. Вот. Про самоедов слышал?

Маркел кивнул, что слышал.

– Слышать это полбеды, а вот не дай бог видеть! – строгим голосом сказал Кузьма. Но тут же засмеялся и продолжил: – Ну да нам это чего? Их тут нигде близко нет. Да и пойдем перехватим, на поварне уже давно ждут. Айда!

Они пошли на поварню. Там их уже и вправду уморились ждать, но быстро подали каши, хлеба и немного выпить. Они перекусили, выпили, опять перекусили, и Маркел спросил, давно ли Кузьма здесь служит. Кузьма ответил, что недавно, а до этого служил в Пелыме у воеводы князя Горчакова, а ещё до этого на Лозьве у Траханиотова, и стал рассказывать, какая там была собачья служба, какой этот Траханиотов въедливый, как от него люди бежали, а куда тут убежишь, только в кусты сунулся, а там вогул, и он тебя за волосы, вот так вот чиркнет – и ух-сох долой. И Кузьма засмеялся. Маркел ещё налил, и ещё выпили. Кузьма стал рассказывать, как он служил в Вологде, а после в Тотьме, а потом приехал Иван Змеев со своими людьми и стал заманивать, ну и Кузьма, как мягкий человек, поддался, поцеловал крест, подписал поручную грамоту, и Змеев взял его к себе.

– А где сейчас этот Змеев? – спросил Маркел.

– На стене, а где ему ещё быть, – ответил Кузьма. – Это его служба там стоять. Да и ему что? Он заговоренный, его пули не берут. Его бы даже Золотая Баба… Да! – Тут Кузьма замялся и ни с того и ни с сего продолжил: – А в Тотьме у нас служба была охо-хо! Утром пока солнце в окно не заглянет, не встаём. Потом девка принесёт еды. А здесь где девки? Все наперечёт! Да если бы мне опять поручную подсунули, я бы и ухом не повёл! Но теперь что, теперь служи до гроба. Хотя, конечно…

И он опять заулыбался о чём-то своём. А Маркел опять спросил про Золотую Бабу: почему самоеды за неё заступаются, она что, разве самоедская богиня, что ли, или всё-таки вогульская? На что Кузьма только пожал плечами и сказал:

– А мне откуда это знать? И разве я чего такого говорил? Не помню! Давай лучше ещё!

И они дали. Кузьма как-то сразу протрезвел и замолчал, и больше уже ни о чём не рассказывал, а так только говорил о разных пустяках. Маркелу стало скучно, он сказал, что, может, уже хватит сидеть, может, лучше выйти посмотреть, что там с вогулами. На что Кузьма строго ответил, что если там что-нибудь важное случится, им сразу дадут знать, а раз знать не дают, то, значит, и смотреть там нечего. И предложил Маркелу сыграть в зернь. Маркел согласился. И вначале ему было скучно, а потом он вошёл в охоту и даже пять раз загнал Кузьму под стол, а сам слазал туда только дважды.

– Ну, ты, москва! Ну, москва! – приговаривал Кузьма сердито, а поделать ничего не мог.

А Маркел только глумливо подхохатывал. И так бы они играли ещё невесть сколько, но тут вошёл кухарь и сказал, что всем велено идти на стены, потому что вогулы что-то очень сильно расшумелись и, значит, собираются на приступ. Кузьма с Маркелом сразу встали и пошли. Даже скорее побежали.

Когда они выбежали на крыльцо, Маркел увидел, что уже давно наступил вечер, даже показались первые звёзды, и наши уже бегали с огнями. А впереди, из-за стены, опять слышался бой бубнов и гайканье ляков. Кузьма побежал к воротам, Маркел побежал за ним следом.

Возле ворот, перед толпой, стояли двое стрельцов и раздавали пищали и огненный припас к ним. Кузьма с Маркелом взяли по пищали и полезли на верх, на подмости. Там было уже полно наших, а снизу ещё продолжали напирать. Десятники кричали расступаться дальше вдоль стены. Кузьма с Маркелом ещё пробежали по подмостям, нашли место посвободнее и остановились заряжать пищали. Ветер дул прямо в лицо, мороз крючил пальцы, порох сыпался мимо, Маркел трижды прочёл «Отче наш», пока заряжал пищаль, – и сразу положил ствол на рогульку, начал целиться.

Да вот только целиться было пока что не в кого, вогулы же ещё не вышли в поле, а по-прежнему стояли за деревьями и там кричали и выли. До лесу было далеко, не дострелить. Маркел прихватил приклад под мышку, надел рукавицы. За спиной туда-сюда похаживал десятник. Кузьма спросил, давно ли это у них так. Нет, недавно, ответил десятник, а до этого там было тихо. Значит, сейчас пойдут, сказал Кузьма.

Но он не угадал. Шаманы продолжали выть, а ляки топать и гайкать. И они всё топали и топали. Им что, думал Маркел, они грибов нажрались, им не холодно, они могут всю ночь топать, а тут уже луна взошла, стало светло, мороз крепчает, тут как бы без пальцев не остаться…

Вдруг ляки закричали очень громко, и было видно, в небо полетели стрелы, очень много. Потом вогулы вновь завыли, все разом. Маркел поморщился, подумал, что они, наверное, так же кричали, когда ему перерезали паутинку.

И только он так подумал, как снова загремели бубны, завыли шаманы – и в небо опять взлетели стрелы. Эх, только и подумалось Маркелу, а вот и вторая паутинка, и он перекрестился.

Тут же опять загрохотали бубны, загайкали ляки, и в небо ещё раз взлетели стрелы. Три паутинки, подумал Маркел, больше кричать им будет не о чем, сейчас они или выйдут из лесу и пойдут на город, или развернутся и уйдут к себе в табор и там затаятся до утра…

Но вдруг как взъярились шаманы, взревели бубны, затопали ляки, и в небо взвилась туча стрел! И ещё кто-то завизжал по-заячьи…

И стало совсем тихо. Эх, только и подумалось Маркелу, грех какой, а больше ни о чём не думалось. И у вогулов было тихо-тихо. Потом чуть слышно забубнили бубны, загайкали ляки. А потом и это стихло, было только слышно, как шуршали лыжи-ступанцы, и этих лыж было много-премного. Это, подумалось Маркелу, вогулы пошли обратно к себе в табор, и сегодня больше ничего уже не будет.

Так оно после и вышло: наши ещё постояли на стене, на подмостях, а после снизу было повеление, и все, кроме, конечно, караульных, сошли вниз и, не возвращая пищалей, стали расходиться на ночлег. Маркел с Кузьмой тоже пошли, вернулись в воеводские хоромы, там воеводский дворский отвёл Маркела в какой-то чулан и сказал, что он пока свободен. Маркел приставил пищаль к стене и начал устраиваться спать. Но тут вдруг раскрылась дверь, вошёл Кузьма, сел напротив, на лавку, и сказал, что ему велено за Маркелом присматривать.

– А то, – продолжил Кузьма, – у нас в прошлом году в Пелыме уже был такой случай: прибился к нам один казачок…

И, осмотревшись, взял Маркелову пищаль, поставил рядом со своей и опять посмотрел на Маркела. У того сразу в боку прихватило. Но он виду не подал, лёг на лавку, отвернулся к стене, закрыл глаза и подумал, что пора и честь знать. И ещё: если приснится Золотая Баба, то будет беда, а если нет…

И заснул.

А когда утром проснулся, радостно подумал: не приснилась! Сел на лавке, истово перекрестился…

Глава 25

Но тут к ним опять вошёл кухарь и сказал, что вогулы что-то слишком расшумелись, вот воевода и велел всем идти на стену – спешно. Маркел сразу помрачнел и даже думать ни о чём уже не стал, а вслед за Кузьмой взял пищаль, надел шапку и вышел.

Когда они шли по двору, то ясно слышали буханье бубнов и гайканье ляков. Солнце ещё только-только поднималось, но людей во дворе было уже немало, и все они, с пищалями, шли к стенам. На стенах тоже было многолюдно.

Маркел и Кузьма пришли на своё вчерашнее место, это почти возле самых ворот, и поднялись на подмости. Перед ними было поле, а за полем лес или, правильней, тайга. В тайге, на опушке, мелькали вогулы. Было слышно, как воют шаманы, как гайкают ляки.

Потом вдруг всё разом стихло. Десятник велел не зевать. Маркел снял рукавицу, стал дышать на пальцы.

И тут из тайги попёрло войско. Их было очень много. Они шли медленно, держали луки наготове. Маркел мысленно перекрестился. Без команды не стрелять, сказал десятник.

А вогулы шли и шли. Теперь было уже ясно видно, что немного впереди их всех идёт Лугуй в своей дорогущей кольчуге, а рядом с ним двое провожатых, которые что-то несут.

– Что это они затеяли? – вполголоса спросил Кузьма.

Маркел не ответил. Не хотелось ему отвечать! Хотелось лучше ошибиться…

А вогулы шли и шли. Маркел осмотрелся. Волынский стоял невдалеке, в надвратной башне, на нём была красная бархатная шуба с медвежьим подбоем и высокая шапка из чёрной лисы. Будто почувствовав маркелов взгляд, Волынский повернулся к нему и весело махнул рукой. Маркел сразу отвернулся и опять стал смотреть на вогулов.

А те прошли ещё шагов с полсотни и остановились, и так и продолжали держать луки наизготовку. А Лугуй и его провожатые прошли ещё шагов с десяток, и только тогда уже остановились. Не стрелять, громко сказал десятник, не дострелим.

И тут Лугуй выступил ещё на один шаг, поднял руки, сложил их горшком, это чтобы было лучше слышно, и начал говорить как можно громче:

– Эй, урусуты! Это говорю вам я, великий князь Лугуй Пынжин сын, владелец Куновата города, да Илчмы города, да Ляпин города, да Мункос города, да Юил города, да Сумт-Вош города, а также всех здешних рек и угодий, и рыб, и птиц, и зверей, и деревьев, всего живого, неживого, прошлого и настоящего! Я пришёл вам сказать, что мой любимый брат Чухпелек вчера ночью ушёл к Великой Богине, и Великая Богиня приняла его!

Тут он замолчал и обернулся к своим провожатым, взял у них что-то, опять обернулся… И обеими руками поднял над собой окровавленную голову Чухпелека. Эх, сердито подумал Маркел, а вот и не ошибся он, а вот…

Но дальше Маркел подумать не успел, потому что Лугуй продолжал:

– Теперь Великая Богиня смотрит на вас глазами Чухпелека! А моим языком говорит: Великая Богиня рада моей щедрой жертве, и за это она даёт мне в помощь войско великого воина князя Сенгепа Казымского! Он через два дня сюда придёт и приведёт с собой храброе войско в триста воинов, а это триста метких луков, а к ним тридцать бурдюков болотного жира – и мы сожжём ваш город и вас вместе с ним. Так что, пока не поздно, пока Сенгеп не явился, уходите отсюда, я вас всех выпущу, даже тебя, Волын, но это только в эти два дня, а после никого уже на выпущу, а отправлю вслед за моим братом!

И он начал трясти чухпелековой головой, отчего зазвенели привязанные к ней бубенчики. Вот какая тогда стояла там тишина, что даже эти бубенчики, казалось, грохотали громче любых бубнов!..

И вдруг Волынский громко засмеялся, а потом так же громко воскликнул:

– Трепать языком вы все горазды!

– Это не трепать! – крикнул Лугуй. – А это я правду говорю! Смотри, что мне прислал Сенгеп!

И, обернувшись к своим провожатым, вполголоса что-то прибавил. Один из провожатых снял с плеча лук, второй достал из колчана стрелу, обмотанную чёрной паклей, и поджёг её. Стрела сразу ярко вспыхнула. Первый схватил стрелу, задрал лук прямо в небо, выстрелил, стрела сверкнула, взвилась в небо и словно пропала…

А после наконец вернулась и воткнулась в снег шагах в десяти перед воротами. Снег зашипел, а стрела продолжала гореть. И так снег шипел и шипел, а стрела горела и горела, покуда не сгорела вся, и также весь снег вокруг неё не растаял до самой земли. Все молчали. Один только Волынский снова засмеялся и громко воскликнул:

– Вот так ваши стрелы сгорят, а Берёзов как был нашим, так нашим и останется!

– Э, нет! – насмешливо отозвался Лугуй. – Это совсем о другом говорится. Это о том, что кто имеет глаза, тот умеет видеть будущее, а кто слеп, тот не только будущего, но даже и прошлого понять не может. Но я ещё раз говорю: даю вам два дня, а потом приду и всех вас отправлю к Великой Богине!

С этими словами он ещё раз потряс Чухпелековой головой, а после отдал её одному из своих провожатых, развернулся и пошёл обратно к лесу. Опять забухали бубны, завыли шаманы, загайкали ляки. У них было очень весело. А у нас…

Глава 26

Маркел осмотрелся. Наши все были очень угрюмые на вид. И ещё: никто не убирал пищалей и даже не собирался спускаться со стены. Все смотрели на уходящих вогулов и как будто ждали, что те сейчас развернутся, побегут обратно, и начнётся битва. Потому что когда сюда явится Сенгеп Казымский, будет уже поздно, никакой битвы не будет, а будет только один позор и смерть. Подумав так, Маркел невесело вздохнул и посмотрел на надвратную башню, на стоявших там стрельцов и воеводу с ними. Воевода тоже был очень невесел, смотрел вслед вогулам, хмурился. А после развернулся и пошёл спускаться. За ним пошли остальные.

Так же и со стен стали спускаться. Оставались только караульные. Кузьма с Маркелом повернули к лестнице. Оттуда, сверху, было хорошо видно, что воевода уже спустился и теперь стоит возле ворот, а рядом с ним стоит стрелец очень важного вида, и одет он тоже непросто – в зимний шубный кафтан и высокую шапку из чёрной лисы. А в руке этот стрелец вместо пищали держит посох.

– Иван Змеев, наш начальный голова, – с почтением сказал Кузьма. – Очень строгий господин, не приведи господь.

И тут этот Змеев, следом за Волынским, поднял голову и посмотрел наверх. Маркел невольно потянулся к шапке. Волынский поманил рукой. Маркел отдал свою пищаль Кузьме и пошёл вниз по лестнице.

Внизу он сразу подошёл к Волынскому и Змееву, снял шапку и поклонился несильно, в полшеи.

– Царский посол! – сказал Волынский Змееву. – Приехал Золотую Бабу брать. Но, – тут же прибавил он, – пока суд да дело, мы будем от вогулов отбиваться. Так?

Маркел кивнул, что так. И они пошли, все трое, больше ни о чём уже не говоря. Да ещё Волынский тяжело повздыхивал. И щёки у него были пунцовые, и брови грозно сведены. И так, с пунцовыми щеками, он и довёл их до своих хором, поднялся с ними на второй поверх, а там завёл к себе в ответную. Только там он наконец остановился, сорвал с себя шапку и со злостью бросил её в угол. А после уже не спеша обернулся и почти обычным голосом позвал:

– Леонтий!

Вошёл челядин. Волынский сказал ему:

– Накрывать пока не надо.

Челядин поклонился. Волынский пошёл и сел на свою давешнюю лавку. Челядин осмотрелся, подобрал воеводскую шапку, подал её Волынскому, ещё раз поклонился и вышел. Волынский мял шапку в руке, молчал. Змеев похаживал туда-сюда. Маркел стоял столбом. Волынский вдруг сказал:

– А всё-таки убил он брата. Я так и думал, что этим всё кончится.

– Почему? – спросил Маркел.

– Да потому что, – ответил Волынский, – Чухпелек был умней и моложе его. И у него есть сыновья, а у Лугуя нет, а у них князей без сыновей не любят. Вот и завидовал он крепко Чухпелеку и оттого и убил. Да ещё сделал виноватым! Он же будто бы из-за чего его убил? Из-за того, что тот тебя не устерёг, и ты сбежал. Небось ещё сказал своим, что Чухпелек их давно предал, когда ещё ездил в Москву и там в нашу веру тайно перекинулся. Ну и убили его, Золотую Бабу порадовали, и она им за это дала помощь – Сенгепово войско.

Маркел вздохнул, подумал, что ведь всё оно так, скорей всего, и было. Прости, Господи, раба заблудшего…

Но дальше подумать не успел, потому что Волынский уже продолжал:

– И как это Лугуй уговорил Сенгепа?! Сенгеп ведь остяк, а эти все трое вогулы: и Лугуй, и Бегбилий, и Мамрук. И вдруг остяк вместе с вогулами! И ещё эти стрелы горючие. Это нам будет совсем непросто.

И он посмотрел на Змеева. Но Змеев только усмехнулся и сказал:

– Эти стрелы – больше баб пугать.

– Пугать не пугать, – сказал Волынский, – а в прошлом году полгородка у Агая спалили.

– Так то было летом, в жару…

– А! – только и сказал Волынский и махнул рукой.

После надел шапку и нахмурился. Долго молчал. Потом сказал:

– И тут ещё царёво око! – И, повернувшись к Маркелу, сердито спросил: – Откуда это твоё дело вдруг открылось? Я на Лугуя не писал. Иван тоже. Ведь не писал же? – спросил он у Змеева.

– Ни Боже мой! – твёрдо ответил тот.

– А… – начал было Волынский и посмотрел на Маркела.

Маркел ответил:

– А как было делу не открыться? Не выдали ясак, вот и открылось. Тут и писать никому ничего не надо. Срок наступил, ясак не выдали, вот Щелкалов меня и отправил дознаться.

– Ну, – сказал Волынский, – про ясак и про Лугуя это ясно. – А вот откуда Золотую Бабу они сюда вдруг приплели?

– Люди болтают всякое, – уклончиво сказал Маркел.

– Ну так это люди! – сердито воскликнул Волынский. – А это дело! Это кто-то нарочно напутал. И, я думаю, это Агайка! Я слышал, он у вас в Москве немало воды намутил. Разве не так?

Так, да ещё дважды так, хотел в сердцах сказать Маркел, и он ещё набрехал, что мне от этой Бабы чёртовой живым не вырваться, что она смерть моя! Да я…

Но это Маркел так только подумал, а вслух сказал:

– Ну, может быть. Когда его к Щелкалову водили, мог набаять. Вот Щелкалов и объединил дела.

Волынский помолчал, подумал, а потом сказал, очень сердито:

– А вот это может быть! Даже скорей всего другого может!

И посмотрел на Змеева. Змеев поджал губы и сказал:

– А я тогда сразу говорил: не надо нам в это встревать! А теперь что! Надо девку отпускать.

– Какую ещё девку? – сразу не понял Маркел.

Волынский и Змеев молчали. Тогда Маркел уже уверенней спросил:

– Это что же, Агаеву дочку? Как так? Откуда она у вас вдруг оказалась?

На что Волынский не сдержался и сказал в сердцах:

– А очень просто! У них же разве чего разберёшь? Они же всегда между собой грызутся – остяки с вогулами, вогулы с остяками, вогулы с вогулами, остяки с остяками, и чуть что, сразу ко мне: боярин, рассуди! Вот так и тогда было: не поделили они рыбные угодья, одни вышли напротив Носатого камня колданить, и туда же и вторые. Ну и схватились, и Агай Кондинский взял верх. Побил Сохмата, остяцкого отыра-старосту, перебил его людей и спалил их лодки, поломал колданы. Сохмат сразу к Игичею! Игичей разгневался, пришёл, побил Агая и спалил Кон-городок. Агай побежал к Лугую, они же оба вогулы, двоюродные братья, как тут было Лугую за Агая не заступиться? Ну и они пошли на Игичея. И обдорские с ними пошли, и пелымские, и сосьвинские, то есть всё вогульство. А Игичей один! Вот и стали они Игичея трепать. Трепали очень сильно. Игичей послал ко мне гонца. А с Игичеем у нас, тебе надо было давно это знать, дружба особая. Он всегда везде за нас становится, а мы за него. И я и тогда за него сразу выступил. Ну и побили мы вогулов, а особенно Агая. От него же всё начиналось! И забили Агая в колодки, и отправили в Москву.

– А его брата что? – спросил Маркел. – Убили, говорят.

– Так это же война, – строго сказал Волынский. – Поэтому не только брата, а и сыновей его, и близкую родню, и два городка, Васпалукук да Колпукулук. А как он думал?!

– А девку что? – спросил Маркел.

– А что девку?! – сердито воскликнул Волынский. – Игичей взял девку.

– Для забав, – вставил Маркел.

– Э! – строго перебил его Волынский. – В это дело ты не лезь!

– Как это вдруг не лезь?! – ещё строже ответил Маркел. – Эта девка – теперь государево дело, потому что она – дочь государева слуги.

– Какой это Агай слуга?! – возмутился Волынский. – Вор он! И бунтовщик!

– Ну, не знаю, не знаю, – только и сказал Маркел. – Но на цепи я его не видел. На дыбе тоже. Сидит он себе в Москве, на Строгановском подворье, на всём готовом, и пописывает грамоты, и носит их Щелкалову в приказ, а что в тех грамотах, неведомо. Также неведомо, чем это дело кончится. Так что лучше бы, пока беды не вышло, его дочь у Игичея отобрать и вернуть агаевой родне.

Волынский усмехнулся и сказал:

– Так я и отобрал уже.

Маркел посмотрел на Змеева. Змеев утвердительно кинул. Тогда Маркел, вновь повернувшись к Волынскому, спросил:

– И где она сейчас?

– Здесь.

– Покажи.

– А вот не покажу! – злобно сказал Волынский. – Агай вернётся, ему покажу. А пока пускай сидит, где сидела. Да её здесь некрепко неволят. Она и сама отсюда ехать не захочет, даже когда Агай за ней явится. Вот так!

Маркел опять глянул на Змеева. Змеев молчал. Зато сказал Волынский:

– Да и что нам сейчас далась эта девка? Нам сейчас надо думать, как бы от Лугуя отбиться. Лугую эта девка – тьфу. Ему сейчас подай Сумт-Вош!

– Берёзов, – поправил Змеев.

– Ну, пока что да, Берёзов, – с невесёлой усмешкой согласился Волынский. – А вот когда придёт Сенгеп…

И замолчал, и осмотрелся. Змеев сердито хмыкнул и сказал:

– Брехня этот Сенгеп. Сам Лугуй в него не верит.

– Как это так? – удивился Волынский.

– А так! Если бы он в Сенгепа верил, так не стал бы нам про него говорить, а промолчал бы и дождался бы, когда Сенгеп придёт, а после спалил бы нас во славу Великой Богини. Тьфу! Золотой Бабы, конечно.

– Э, нет! – сказал Волынский. – Плохо ты Лугуя знаешь. А он нам потому об этом загодя сказал, чтобы мы, не дожидаясь Сенгепа, бросили бы город, и тогда вся слава досталась бы одному Лугую, а не ему с Сенгепом пополам!

Змеев нахмурился, подумал и сказал, что, может, оно и так.

– Но это ещё не всё, – сказал Волынский. – Я, думаешь, только об одном себе хлопочу? Да я, если надо… – И вдруг повернулся и позвал: – Кузьма!

Вошёл Кузьма, поклонился. Волынский достал из-за пояса нож, распахнул шубу, срезал у себя с груди, с кафтана, нитку золотого шитья и протянул её Кузьме, сказав:

– Отдай прямо сейчас!

Кузьма взял нитку, поклонился и вышел.

– Что это? – спросил Маркел.

– Так, пустяки, – сказал Волынский, усмехаясь. – А нам пора к столу.

И ещё раз окликнул, теперь уже Леонтия. Леонтий вошёл и с порога сказал, что всё готово. Волынский указал идти за ним. Маркел со Змеевым пошли.

Глава 27

Обед у воеводы был хмельной и сытный. И приготовленный по-нашему, привычно: с кашами и с пирогами с разными начинками, с медком и водочками, настоянными на полезных травках. Но Маркел почти не пил и поэтому почти не закусывал. А Волынский, тот, наоборот, и ел, и пил, и ещё почти без умолку рассказывал про то, как его в первый раз поставили воеводой. Это было восемь лет тому назад на Засечной черте, в городе Белёве. Глушь там, говорил Волынский, несусветная, почти такая же, как здесь, а какая там ещё неразбериха, кумовство! А какие открылись приписки прежнего начальства, а…

Ну и так далее, и очень многословно. Маркел не выдержал и тоже стал, как Змеев, наливать почаще и накладывать побольше.

Так они обедали довольно долго, потом Волынский наконец умолк. Маркел сразу же приободрился, подумал, что вот и пришёл черёд переводить беседу на другое, нужное…

Но тут Волынский утёр руки и сказал, что пора и честь знать, он же сегодня проснулся ни свет ни заря. А теперь он встал за столом и прибавил, что никого не держит и сам тоже пойдёт вздремнёт часок-другой. Маркел сразу спросил, что ему делать. Волынский с удивлением посмотрел на него и сказал:

– Как это что делать? Ничего сейчас делать не надо. Надо будет, тебя позовут, а пока иди, приляг, пока есть такая возможность.

И что тут поделаешь? Маркел пошёл к себе в чулан и там лежал, подрёмывал, думал о Чухпелеке и об Агаевой дочке, которую, как оказывается, прячут где-то совсем рядом. А Золотая Богиня, правильнее, Золотая Баба, та сокрыта где-то очень далеко, одни говорят, как говорил Волынский, это надо плыть далеко на север по великой реке Оби, а после поворачивать направо, на реку Надым, а другие, что налево, на реку Пырью, а третьи говорят, что никуда не поворачивать, а плыть и плыть всё время к морю… И там люди почему-то гибнут, то ли на них находит мор, то ли их Великая Богиня рвёт на клочья, то ли…

И Маркел заснул.

Когда он проснулся, уже вечерело. Никто к нему не заходил, конечно. Маркел встал, оделся, вышел. Солнце уже зашло, смеркалось. По двору никто не шлялся, было пусто. Зато было много кого на стенах, на подмостях, и оттуда иногда даже постреливали. А вот стреляли вогулы в ответ или нет, было неясно, стрелы же летят почти бесшумно, а поют только тогда, когда во что-нибудь вопьются: тэн-н! Подумав так, Маркел пошёл к воротам и там уже собрался было подняться на стену, но вверху вдруг показался Змеев и строго-настрого велел не лезть, как он сказал, а то могут зацепить стрелой, и что тогда царёво дело?

Маркел спорить не стал, постоял немного и пошёл дальше. Так он обошёл весь берёзовский двор. Двор был как обычный острожный двор, там стояли избы для стрельцов и для посадских, значит, подумалось, сюда тоже пришли надолго, и здесь всё вокруг скоро будет нашим.

Начало совсем темнеть. Маркел вернулся в воеводские хоромы, там его ждал Кузьма. Они сходили на поварню, перекусили, вернулись, легли спать. Но никак не спалось, потому что то и дело было слышно, как постреливают наши пищали или как кто-то кричит. Тогда Кузьма, чтобы этого не слышать, стал рассказывать о том, что днём один раз приходили вогулы, с полсотни, и стреляли горючими стрелами, в стену, стена занялась огнём, наши кинулись тушить, и вогулы подстрелили троих наших. Маркел мысленно перекрестился и спросил, очень ли опасны эти стрелы. Кузьма ответил, что не очень, потому что зимой лук не то, что летом, не такой упругий, это во-первых, а во-вторых, если пойдёт густой снег, то лук тогда почти совсем стрелять не может, потому что тетива у него быстро становится сырой и тянется, и стрелы летят плохо и куда попало. Но, тут же прибавил Кузьма, пищаль в такую непогодь тоже не в радость, да и не видно, куда целиться. Тут же, продолжил он, бывает, так задует, что ничего совсем не видно, и эти нехристи могут подобраться незаметно и вдруг как полезут на стену, что только держись. Или даже просто подбегут к стене, обольют брёвна болотным жиром, подожгут – и тогда и почесаться не успеешь, как у нас всё загорится диким пламенем и выгорит к чертям собачьим! Маркел спросил про этот жир, что это такое и откуда его берут. Кузьма нехотя ответил, что никто из наших этого наверняка не знает, а так только говорят, что вогулы добывают это на верховых болотах, кантым-ма по-ихнему, там будто есть такие чёрные ключи, из которых это бьёт, такое жирное и чёрное, очень горючее. В прошлом году, ещё сказал Кузьма, у Агая такими стрелами сожгли полгородка, они напугались и сдались. Помолчали, а потом Маркел спросил, что означал тот золотой шнурок, который дал ему Волынский. Кузьма на это недовольно засопел и также недовольно ответил, что это дело не его, а воеводское, поэтому пусть Маркел сам об этом у воеводы спрашивает. И развернувшись к стене, уже ни на какие другие вопросы больше не отзывался. Маркел подложил шапку под голову, задумался и долго думал о разном, а потом тоже заснул.

Глава 28

Назавтра поначалу было то же самое: утром Маркел с Кузьмой перекусили и вышли во двор, подошли к воротам, и дальше Кузьма поднялся на стену, а Маркела опять не пустили. Опять Змеев сказал, что не велено. Маркел спросил, кто не велел, Змеев ответил, что воевода.

А самого воеводы на стене не было. Как сказал проходивший мимо стрелец, он так рано никогда не является – и весело хмыкнул. Это он про Агаеву дочку, подумал Маркел, и тут же додумал дальше: беда, когда бабы в наше дело лезут. И ещё: и, может, уже влезли, потому что Агай что говорил, что Игичей, когда разбил его, отобрал у него дочку и взял себе для забав, а теперь она уже вон где – у воеводы, воевода с ней забавится, ему уже не до вогулов!

Только Маркел так подумал, как наверху закричали, потом Змеев стал командовать, стрельцы, и Кузьма с ними, начали заряжать, а после ждали, прикрывая фитили от ветра. Потом, по змеевской команде, дружно стрельнули. Но, похоже, не очень удачно. А день, кстати, был ясный, солнечный, солнце светило в левый, прищуренный глаз, так что можно было стрельнуть и получше. Зарядили и ещё раз стрельнули. Но тоже, похоже, не очень.

И, ещё дым над стеной не развеялся, как засвистели стрелы, прямо туча, и двое наших повалились вниз. К ним кинулись. Змеев почернел от злости и громко сказал, что если так пойдёт и дальше, то уже через неделю отбиваться будет некому. Кто-то из стрельцов тут же прибавил, что зачем через неделю, когда уже завтра придёт Сенгеп и спалит нас. Змеев разъярился и стал спрашивать, кто это сказал. Никто не отзывался. Узнаю, кто сказал, убью, продолжил Змеев, сам, своей рукой, убью! И опять приказал заряжать.

Да, кстати, стрелы пока что были негорючие, простые. На стене про это говорили, что вогулы не спешат и ждут подмоги.

А Маркел похаживал взад-вперёд и поглядывал то вверх, на стену, то назад, на воеводские хоромы. Но Волынского всё не было и не было. А мороз всё крепчал да крепчал. Маркел притопывал валенками, похлопывал рукавицей об рукавицу и думал, что чего он здесь торчит, это не его дело, да и его дело ещё очень нескоро начнётся, надо же сперва отбиться от Лугуя, потом его разбить, пленить, привести его к кресту, начать допрашивать…

Ну и так далее. То есть вот уже больше месяца прошло, как Маркел из Москвы выехал, а дело по-настоящему ещё не начиналось!

И вдруг наконец показался Волынский. Он шёл от своих хором, спешил, по сторонам не смотрел. Маркел думал, он сейчас пройдёт мимо него как мимо пустого места…

Но Волынский вдруг остановился, посмотрел на Маркела, откашлялся и каким-то не своим голосом сказал:

– Ты это чего здесь стоишь?! Иди к нам обратно и жди. Тебя скоро позовут. Иди!

Маркел снял шапку, поклонился и пошёл к хоромам. А Волынский поднялся на стену – это Маркел увидел уже с воеводского крыльца. А потом поднялся на второй поверх, к себе в чулан. Там он сбросил шубу, сел на лавку и задумался. Он же хотел заранее догадаться, что будет дальше, то есть кто к нему сейчас зайдёт…

Но зашёл самый обычный челядин и так же самым обычным голосом сказал идти за ним. Маркел встал и пошёл.

Идти оказалось совсем недалеко – до воеводской ответной светлицы, а за ней в следующую дверь. Челядин толкнул её, она открылась, Маркел зашёл…

И оказался в ещё одной светлице, весь пол которой был устлан белой шерстяной кошмой, на которой по-бабьи, на коленках, сидела молодая красивая вогулка в нашего покроя летней шубке, очень дорогой, а возле неё, правильней, при ней, стояла ещё одна молодая вогулка, одетая тоже по-московски, но уже скромно, смирно. Та, которая стоит, это служанка, сразу же подумал Маркел, а которая сидит… И не знал, что и подумать! И так и стоял столбом в дверях.

А эта, которая сидела, весело заулыбалась и спросила:

– Так ты и есть царский посол?

Маркел утвердительно кивнул.

– А меня зовут Аньянга, – продолжила эта. – Я Васина эква.

Эква значит хозяйка, подумал Маркел, а Вася – Волынский. Вот оно как! И только головой мотнул. Аньянга опять улыбнулась, спросила:

– Почему ты на меня так смотришь? Потому что мы с Васей не венчаны, да?

– Ну… – только и сказал Маркел.

Но Аньянга его сразу перебила:

– Вася говорил, что для того, чтобы венчаться, нужен ваш шаман и ваше мольбище. Я это знаю.

– Не шаман, а поп, – строго сказал Маркел.

– Я это знаю! – ещё строже сказала Аньянга. – И не мольбище, а церковь. Но я никогда не видела церкви. Я не знаю, что это такое. А ты знаешь?

Маркел утвердительно кивнул.

– И ты её видел в Москве?

Маркел опять кивнул.

– Так мне и Вася говорит, – задумчиво сказала Аньянга, помолчала и опять продолжила: – До Москвы далеко, три года ехать.

– Нет, не три! – начал было Маркел, но спохватился и замолчал.

– А тогда сколько? – сразу же спросила Аньянга.

– Ну!.. – со смущением сказал Маркел и только развёл руками.

– А Вася говорит: три года! – с досадой сказала Аньянга. – Я так и думала, что это неправда! Вот ты, сколько ехал из Москвы?

– Я это другое дело, я царский посол! – уже бодрым голосом заговорил Маркел. – Мне надо ехать быстро, а воеводы так не ездят. Они ездят чинно. Их каждый вечер встречают, готовят им богатое застолье, топят баню, потом они назавтра отдыхают до обеда, потом, если на небе тучи, коней распрягают…

– Надо ехать на конях?

– Конечно! А я ехал просто на собаках.

– Так же и Вася, – сказала Аньянга. – Когда в первый раз сюда приехал, он тоже был на собаках. И приехал очень быстро! И быстро всех побил! И у Игичея меня отобрал! И я рада! Очень рада! – Тут она даже захлопала в ладоши…

Но тут же опомнилась и замерла. Медленно повернула голову и посмотрела на служанку. Та смутилась.

– Ащ! – строго сказала Аньянга.

Служанка попятилась и, мягко ступая, выбежала вон. Аньянга ещё немного помолчала, опять посмотрела на Маркела и сказала очень грустным голосом:

– До Москвы дороги всего сорок дней. А до Выми ещё меньше, двадцать. И там три церкви, в любой можно обвенчаться. Но Вася молчит и думает, что я ничего не понимаю. А я дочь Кондинского князя! Чем Кондинский князь хуже Волынского? У нас, знаешь, какие угодья богатые? А какие рыбные места! Не зря Игичей на них позарился. А какие у нас соболя – все чёрные. И их как комаров в лесу!

– А Золотая Баба тоже у вас прячется? – спросил Маркел.

Аньянга замерла, пристально посмотрела на Маркела, а потом ответила:

– Кто я такая, чтобы это знать? На пиршества к Великой Богине женщин не пускают.

– Но она ведь тоже женщина, – сказал Маркел.

– Она не женщина, она Богиня! – строгим голосом поправила его Аньянга. – А ты мне лучше вот о чём расскажи: ты моего отца в Москве видел?

– Видел, – ответил Маркел.

– И как ему там живётся?

Маркел подумал и сказал:

– Вольготно. Ты слыхала про таких – про Строгановых?

– Слыхала, конечно, – сказала Аньянга. – Они с нами торговали ещё до того, как вы сюда пришли.

– А вот теперь, – сказал Маркел, – они твоего отца к себе призвали, и он живёт у них в хоромах, в самой почётной светлице, ест, пьёт на серебре, весь день спит или охотится, если захочет.

– А когда он обратно вернётся?

– Ну-у, – протянул Маркел, – я этого не знаю. Сперва твой отец должен с нашим царём встретиться, они обговорят дела, договорятся, сколько надо выдавать ясаку, и твой отец поедет обратно.

– А про Игичея как? – спросила Аньянга. – Царь отдаст нам его голову или не отдаст?

– Так просто царь отдать её не может, – подумав, ответил Маркел. – Сперва он должен их обоих выслушать, это твоего отца и Игичея, а уже потом решать, кто из них прав, кто виноват и кому отдавать голову, а с кого её снимать.

Аньянга приоткрыла рот, молчала. Тогда Маркел заговорил скороговоркой:

– Царь и великий государь послал меня затем, чтобы я дознался, где прячется Золотая Баба. Если я это узнаю, он мне всё, что я пожелаю, подарит.

– И что? – строго спросила Аньянга.

– А то, что если ты мне подскажешь, где её искать, – сказал Маркел, – тогда царь любое твоё желание велит исполнить. Ты тогда можешь попросить у него, чтобы он велел своим людям отдать твоему отцу Игичееву голову.

Аньянга улыбнулась и спросила:

– А ещё?

– А ещё, – сказал Маркел, – я научу тебя, что говорить и что делать, чтобы воевода отвёз тебя в Вымь и чтобы он с тобой там обвенчался!

Аньянга опустила голову, задумалась. У Маркела в висках застучало! Аньянга подняла голову, ещё раз улыбнулась и сказала:

– Смешной ты, посол. Как же я могу рассказывать то, чего не знаю? Я же уже говорила тебе, что нас, женщин, на пир к Великой Богине не пускают. Нам даже нельзя слушать о Великой Богине, не то что на неё смотреть.

– Ну а что ты от отца об этом слышала? – спросил Маркел. – Где она прячется, он говорил?

Аньянга стала мрачной-премрачной и безо всякой охоты ответила:

– Отец говорил, что вам, урусутам, этого лучше не знать.

– Почему?

– Потому что не будет вам жизни, если вы с ней встретитесь. Она вас всех перебьёт.

Маркел усмехнулся и спросил:

– И ты в это веришь?

– Я не могу на это отвечать, потому что я не хочу верить, но знаю, что не верить нельзя.

– А почему ты не хочешь верить?

– Потому что вдруг Вася с тобой пойдёт? Тогда и его она убьёт.

– А так только одного меня?

– Нет! А и всех тех, кто пойдёт с тобой, он разорвёт на клочья!

Маркел засмеялся и сказал:

– Тогда я пойду один.

– И это было бы лучше всего, – строгим голосом сказала Аньянга.

Маркел на это только усмехнулся. Аньянгу взяла злость, и она ещё строже продолжила:

– Или ещё вот как: я скажу Васе, что ты подбивал меня околдовать его, и Вася велит отрубить тебе голову.

– Я не подбивал его околдовывать, – сказал Маркел, – а я обещал помочь тебе. А что отрубить мне голову, так одни уже пытались отрубить и не отрубили, и так и твой Вася не отрубит!

– Почему?

– А ты подумай сама!

Аньянга и в самом деле задумалась, при этом глядя Маркелу прямо в глаза. Маркел глаз не отводил. Аньянга долго смотрела, потом наконец отвела глаза и как будто равнодушным голосом сказала:

– Ты, наверное, сильно утомился от разговора со мной. Поэтому я тебя больше не держу.

Маркел едва заметно, на полшеи, поклонился, развернулся и вышел. И как только закрыл за собой дверь, то сразу с досадой думал, что ну и наплёл он на себя, тут можно и вправду головы лишиться!

Глава 29

Когда Маркел пришёл к себе в чулан, там уже сидел Кузьма. Маркел, ничего не говоря, сел на свою лежанку.

– Как тебе наша боярыня? – спросил Кузьма.

– Головастая, – уклончиво ответил Маркел.

– Это да, – согласился Кузьма. – Скользкая как щука. И такая же зубастая. Вон как в воеводу вгрызлась! А от тебя она чего вызнать хотела?

– Ну, – нехотя сказал Маркел, – всё больше она спрашивала про своего отца, как он у нас в Москве сидит.

– И что ты ответил?

– А то, что и есть! – уже в сердцах сказал Маркел. – Что он у Строгоновых живёт на подворье, на всём готовом, а это не просто так. Строгоновы деньги на ветер зря пускать не будут. Так что Агай, может, сюда ещё вернётся, и не один!

– А как?

– А там будет видно! – ответил Маркел, лёг на лавку и зажмурился.

Кузьма посидел, помолчал, а после не удержался и вышел. К воеводе побежал, подумалось, ну и беги, докладывай. А то ему три года до Москвы! А вот такого не хотел?! Потом ещё подумалось, правда, уже не про Волынского, и так ещё долго думалось о всяком разном.

И так всё думалось и думалось, что когда Маркел наконец очнулся, уже вечерело. То есть он проспал полдня. И никто не приходил звать его на обед. И Кузьма до сей поры не вернулся. Что бы это могло значить? Не пришёл ли раньше времени Сенгеп? Маркел подошёл к окну, присмотрелся и прислушался. Во дворе было темно и тихо.

И тут открылась дверь, вошёл Кузьма и не очень добрым голосом сказал, что воевода требует Маркела к себе. Маркел незаметно вздохнул, взял шапку в руку и пошёл.

Когда Маркел вошёл в ответную, там уже были Волынский, Змеев и ещё один стрелец, назвавшийся Арсентием. Волынский строго, даже можно сказать гневно, посмотрел на Маркела, но ничего не сказал, а только указал на лавку. Маркел сел. И все остальные сидели, Волынский, отдельно, напротив. И он же, Волынский, начал говорить. Сперва он сказал, что как ему донесли его верные люди, Сенгеп со своим войском и в самом деле уже совсем близко и завтра утром сойдётся с Лугуем. В войске у Сенгепа триста лучников и, это тоже правда, много бурдюков с болотным жиром. Они идут и стреляют горящими стрелами. Сказав это, Волынский прибавил:

– Ну да Господь не выдаст! – и перекрестился.

Перекрестились и все остальные. После чего Волынский посмотрел на Змеева. Змеев встал и начал говорить, сколько у него стрельцов с исправными пищалями, и сколько ратных людей, и сколько какого огненного зелья, то бишь свинца и пороха, и сколько сабель, бердышей и прочего. Потом отвечал Арсентий, так называемый нарядный дьяк, правда, наряда было у него всего одна так называемая затинная пищаль, правильней, конечно, пушка, стреляющая ядрами и дробом, а при пушке трое пушкарей. Пушка уже на станине, продолжал Арсентий, так что её можно уже хоть сейчас затащить на надвратную башню, на стрельницу, и потом оттуда и стрелять.

– Докуда у пушки бой? – спросил Волынский.

– До лесу достанет, – ответил Арсентий.

– Как скоро пушка заряжается?

– «Отче наш» не прочитаете, как она уже готова. А если дробом бить, то ещё быстрее получается.

– Дроб это очень хорошо, – сказал Волынский и повернулся к Маркелу.

Маркел утёрся шапкой и встал. Волынский велел ему подробно рассказать, сколько войска у Лугуя и сколько у союзных с ним князей – Бегбилия и Мамрука. Маркел рассказал. Волынский снова посмотрел на Змеева. Змеев сказал, что в прошлом году в Пелыме было ещё горше, а ведь же отбились. И тут же прибавил, что вот бы сейчас пришли сюда наши пелымские, хотя бы с полсотни, мы тогда вогулам показали бы! На что Волынский сердито ответил, что пелымские никак прийти не могут, потому что они сейчас сами в осаде. И так же сургутские к нам не придут, а от Тобольска слишком далеко.

– Так что, – сказал Волынский, – мы можем только на себя надеяться, на наши руки и на нашу веру крепкую.

Тут он перекрестился. И все остальные тоже. Тогда он ещё сказал, что утро вечера мудренее, завтра придёт Сенгеп, а пока что можно отдохнуть, чтобы после рука не дрожала, – и кивнул вначале Змееву, потом Арсентию. Арсентий со Змеевым ещё раз поклонились и вышли.

А Маркел, получилось, остался. Волынский насмешливо посмотрел на него и так же насмешливо спросил:

– Ну что, поговорил с боярыней?

– Какая же она боярыня, если ещё не венчана? – будто бы удивился Маркел.

Волынский почернел от злости и сказал очень сердито:

– Венчана не венчана, это дело не твоё. Надо будет, обвенчаем. А ты чего наплёл?! Зачем ей про Москву рассказывал?

– А что я такого рассказал? – спросил Маркел. – И разве неправду?

– Ну, может, и правду, – ответил Волынский. – Только правда не всегда бывает к месту. Поэтому если не знаешь, к месту ли, не к месту, иной раз лучше придержать язык. А то смотри у меня!

– Так я всегда смотрю, – сказал Маркел. – Служба у меня такая – смотреть да примечать, да спрашивать…

– Молчать! – злобно перебил его Волынский.

Маркел молча пожал плечами. Волынский тоже помолчал, а после сказал уже почти спокойным голосом:

– Ой, не зли меня, Маркелка. А не то кивну стрельцам, и они тебя через тын на ту сторону, к вогулам, выкинут. А я после скажу: не знаю ничего, это он сам туда выпрыгнул. – Волынский засмеялся, повторил: – Сам выпрыгнул, ага! – И снова засмеялся.

Маркел молчал. Волынский перестал смеяться, помрачнел и недобрым голосом прибавил:

– Доведёшь ты меня до греха. Ой, чую, доведёшь. А пока не мозоль мне глаза! Уходи, пока цел!

Маркел пожал плечами, надел шапку, развернулся и пошёл к двери. И так и ушёл, не поклонившись. Шёл по коридору и поскрипывал зубами. А пришёл к себе, сел на лавку и опять заскрипел. Кузьма участливо спросил:

– Может, чарочку налить?

– На службе не пью, – сердито ответил Маркел.

– Так какая сейчас служба?!

– У меня служба всегда!

– А, – сказал Кузьма, – понятно. Воевода наорал. Это у него бывает. Молодой, горячий. А тут ещё девка попалась строптивая, вот он и кидается на всех. Мы теперь все у него виноваты. А что он тебе сказал?

– А! Пустяки, – сказал Маркел.

– Вот, сам видишь, пустяки, – сразу подхватил Кузьма. – А бывают и не пустяки. Осенью приезжал к нам купец, привозил товары всякие, обновки. А ей всё это не глянулось! А тут ещё купец не так ответил. Ох, наш тогда разгневался! Велел купца повесить! Прямо на воротах!

– И повесили? – спросил Маркел.

– Нет, Аньянга заступилась. И наш отпустил купца. Купец на радостях Аньянгу одарил товарами. Задаром! Вот как здесь иногда бывает. А у тебя… Брань что? Брань на вороту не виснет. Так налить?

Маркел мотнул головой, что не надо.

– А что надо? – спросил Кузьма.

Маркел подумал и спросил:

– А как она к нему попала?

– Очень просто, – ответил Кузьма. – Это же её родитель, князь Агай, напал на Игичеевых людей, когда они возле Носатого камня, есть такое место, стали его рыбу колданить. Или не его, пойди их разбери, у них же жалованных грамот нет, каждый сам решает, где его межа проходит, вот и сцепились Агай с Игичеем, вогул с остяком. И сперва был Агаев верх, тогда Игичей кликнул наших, наши пришли, их Змеев вёл, и разорили Агаевы стойбища, взяли добычу, и Змеев вернулся. После позвали Игичея праздновать. Пришёл Игичей. Воевода видит – а с ним девка, очень видная. Кто такая, воевода спрашивает. Игичей отвечает: так и так, это Агаева дочка, он взял её себе, когда мы Агая побили. И воевода, вижу, загорелся! Стал кричать: как это так, про девку мы не договаривались, девка наша, потому что вся её родня у нас, а девка почему отдельно?! Ну и выкричал девку себе, сговорились они как-то с Игичеем, и Игичей после уехал, а девка осталась.

– А где в это время был Агай? – спросил Маркел.

– А уже не здесь, – сказал Кузьма. – Ещё же сразу отвезли в Москву, ещё до того, как Игичей к нам приехал и девку привёз. А после Игичей уехал, а девка осталась. Но, тогда говорили у нас, он её как бы не совсем оставил, а только на зиму. Или брехали люди, я не знаю. Может, навсегда отдал.

– Или, может, на ясак сменял, – сказал Маркел.

– Нет, – сказал Кузьма, – Игичей нам ясаку не платит.

– Как так?

– А так мы с ним уже давно договорились. Игичей нам вместо ясака помогает войском. Это когда нам бывает нужно, воевода ему пишет, и тот выставляет ляков сколько велено. А скажут самому прийти, и сам приходит.

– И остальные князья тоже так?

– Нет, остальные все платят ясак, – сказал Кузьма. – Так и Лугуй платил, так и Мамрук, так и Агай, и Бегбилий, Сенгеп, и остальные, вся Югра. Один только Игичей не платит, а приводит ляков, если воевода повелит. Но также и он, если что, зовёт воеводу, как в прошлом году было, когда на Носатом камне он с Агаем схватился. И воевода послал Змеева, и Змеев Игичею пособил.

– Тогда почему сейчас, – сказал Маркел, – нам Игичея не позвать бы?

– Так, может, уже и позвали, – ответил Кузьма. – Просто пока нет ответа, вот воевода и молчит. А как только придёт ответ, он тогда про это и объявит.

Маркел подумал и сказал:

– Или вдруг посыльного перехватили.

– Нет, это вряд ли, – ответил Кузьма. – Наших посыльных не очень-то перехватишь.

– Это что за ловчилы такие? – спросил Маркел.

– Придёт время, узнаешь, – ответил Кузьма.

Помолчали. Кузьма опять спросил:

– Может, налить?

Маркел опять отмахнулся. Кузьма рассердился, сказал:

– Чего же тебе тогда надо?

Маркел подумал и ответил:

– Нож хороший, кидучий, и кистень в рукав. А то отобрали у меня вогулы всё подчистую, и я стал как без рук!

Кузьма подумал и сказал:

– Это серьёзно. – Встал и вышел.

Маркел сидел, думал о всяком. Вернулся Кузьма, принёс три ножа на выбор и один кистень. Маркел сразу забрал кистень, а ножи сперва испробовал – кидал в дверь и в стену, выбрал лучший и сказал, что он теперь как будто заново родился. Кузьма, ничего не говоря, опять ушёл, принёс горшок каши, ложки, чарки и бутыль. Перекусили. Легли спать. Спалось легко, свободно.

Глава 30

Утро тоже начиналось хорошо: проснулись, когда уже совсем рассвело, плотно перекусили и вышли во двор – Кузьма с пищалью, Маркел налегке. Небо было чистое, солнце светило ярко, мороз был несильный. И ниоткуда никакого шума не было. Маркел ещё даже успел подумать, что Сенгеп, может, и не придёт, передумает и развернётся, и пойдёт обратно. Или придёт, но разругается с Лугуем и опять же повернёт…

Но тут с надвратной башни закричали:

– Идут! Идут!

И из-за стен почти сразу послышался бой бубнов и гайканье ляков. И этот шум становился всё громче и громче. Кузьма сбросил пищаль с плеча, кивнул Маркелу и пошёл скорым шагом… а потом, не удержавшись, побежал к стене.

На стене было уже полно народу. Поблескивали пищальные стволы. По подмостям туда-сюда прохаживался Змеев, он был в шлеме, а из-под распахнутой шубы была видна кольчуга дорогой работы.

А Волынский, тоже в шлеме, стоял в надвратной башне, возле пушки. Арсентий ему что-то объяснял, показывал, Волынский согласно кивал.

Маркел не утерпел и полез на надвратную башню. Теперь его никто не останавливал, всем было не до него. Даже Волынский только мельком глянул на Маркела и сразу опять повернулся к Арсентию. Так и Маркел больше не стал на них смотреть, а, вытянув шею, начал смотреть за стену, в поле. Там уже показались вогулы. Их пока было немного, может, сотня. Они шли цепью, не спеша. Шли с уже поднятыми луками, заправленными стрелами. Но стрелы были пока что простые, негорючие. Змеев крикнул приготовиться. Но ляки вдруг остановились, подняли луки ещё выше и, по команде, стрельнули. Стрелы полетели высоко, навесом, и попадали, не долетев до крепости. Тогда они подступили ещё – и ещё раз, опять навесом, стрельнули. Теперь почти все стрелы залетели в крепость и кое-где кое в кого попали.

– Берут прицел, – сказал стрелец, стоявший рядом с Маркелом. – А сейчас будет наш черёд.

И он склонился к пищали. И верно – Змеев отрывисто выкрикнул:

– Пли!

Наши пальнули. Ляки, развернувшись, побежали.

– Заманивают, ироды, – сказал стрелец, перезаряжая пищаль.

Маркел мысленно пересчитал убитых ляков, таких было четверо, а всё остальное войско убежало в лес.

Потом они долго оттуда не показывались. Солнце поднималось всё выше, мороз крепчал, наши уже начали мёрзнуть на стенах, а вогулы всё никак не выходили и не выходили из лесу. Они только шумели всё громче, гайкали, выли их шаманы, грохотали бубны. Им чего, думал Маркел, грибов нажрались, а теперь ещё пляшут, где же тут замёрзнешь? А вот мы…

И тут у них опять дико завыли, потом над лесом взвились стрелы, чернющая туча. Эх, подумал Маркел, как бы это они ещё кого-нибудь не отправили к Великой Богине! А стрелец, стоявший рядом, сердито сказал:

– Лучше бы они горючими стреляли, может, тогда сами себя подожгли бы!

Но вышло совсем по-другому. Сзади, с обратной стороны острога, закричали:

– Идут! – И начали стрелять. Стреляли беспорядочно.

– Обошли! – в сердцах сказал стрелец.

А Змеев уже спускался со стены, кричал, чтобы саввинские шли за ним – и побежал к той стене, за воеводские хоромы и ещё немного дальше. Саввинские, как после узнал Маркел, это стрельцы из полусотни Саввы Клюва, полусотенного головы. И вот эти саввинские перебежали, вместе со Змеевым, на ту сторону острога, поднялись на стену и стали стрелять в кого-то.

– Обошли, – опять сказал стрелец. – И они так всегда. Их же протьма, без числа, как говорится, их попробуй перебей всех до последнего.

И, перезарядив пищаль, сдул с полки лишний порох и прицелился. Волынский крикнул «Пли!», и он, как и все другие, выстрелил. Ветра никакого не было, пороховой дым повис столбом. Волынский опять крикнул перезаряжать.

Но когда дым рассеялся, стало ясно видно, что в поле никого, кроме убитых вогулов, не осталось. Да и этих было мало, может, только с полтора десятка.

А с той, оборотной стороны острога, стрельба с каждым разом крепчала. Волынский отправил туда ещё два десятка подмоги.

И тут же снова попёрли вогулы, теперь уже сбоку. Волынский и туда людей подбросил. Тогда вогулы вылезли с другого бока, и теперь там пошла стрельба.

Но это всё стреляли обычными стрелами. Сосед-стрелец сказал, что для горючих стрел вогулы ждут темна, тогда это страшней получается.

– Нет, – сказал второй стрелец, – это они ждут, когда поменяется ветер: когда будет дуть на нас от леса.

И так оно и случилось, но не сразу. Вначале ещё часа три шла простая перестрелка, а потом и в самом деле поменялся ветер, стало дуть от них прямо на нас – и из лесу вышло сразу сотни две, а то и все три, ляков, а с ними с десятка полтора кучкупов с горящими головнями. Глядя на них, стрелец-сосед ругнулся и, не дожидаясь команды, начал целиться.

Но без команды не стрелял. А ляки остановились дальше обычного, то есть так, чтобы до них было не дострелить из пищали, и заложили стрелы в луки. Кучкупы пробежали между ними с головнями, стрелы ярко загорелись, потом ляки выкрикнули «гай!» – и стрелы полетели к крепости. И пока они летели, ляки ещё раз стрельнули, потом ещё, потом ещё. Всего они стрельнули пять раз, развернулись и пошли обратно. А стрелы одни впивались в стену и поджигали её, а другие перелетали во двор – и там шипели на снегу. Стена кое-где начала гореть. Сверху, с подмостей, её пытались загасить, но это получалось не везде.

А потом кое-как получилось. Ляки к тому времени давно уже ушли, и опять из леса стало слышно, как воют шаманы, грохочут бубны, кричат воины.

Так их прождали с полчаса, не меньше. Потом опять вышли ляки с кучкупами, стрельнули несколько раз горючими стрелами, подожгли стены и ушли, прежде чем наши опомнились. Да, и ещё: на этот раз пожару было больше.

Потом, уже перед самым заходом солнца, из лесу вышел сам Лугуй, встал так, чтобы до него не дострелили, и стал кричать, чтобы ему отдали Берёзов, а не то, сказал, он всех сожжёт и отправит к Великой Богине на пир. На что Волынский засмеялся и спросил, чего он сразу не отправил. Мы, сказал Волынский, с удовольствием попировали бы, а то целый день стоим здесь голодные, холодные. Лугуй на это разъярился, закричал, что сейчас он нам устроит пир, развернулся и ушёл.

И только он скрылся в лесу, как оттуда снова выскочили ляки, теперь уже сотни четыре, не меньше, и с ними с полсотни кучкупов с горящими головнями, и все они побежали вперёд, они, наверное, хотели нас поджечь в упор…

Но тут Волынский дико крикнул «Пли!» – и вместе со стрелецкими пищалями стрельнула и наша затинная пушка дьяка Арсентия, стрельнула полупудом дроба, в самую толпу! И вот тут вогулам, вместе с сенгеповыми остяками, мало не показалось! Поразрывало их на клочья и поразметало во все стороны! А сколько было дыма, грохота! Войско напугалось и остановилось, Волынский снова крикнул «Заряжай!» – и тут войско дрогнуло, развернулось и побежало обратно. Наши кричали радостно и, кто успел, стреляли войску вслед.

А после войско забежало в лес и там затаилось. Тем временем начало быстро смеркаться. Никаких огней из леса видно не было и никаких шумов не доносилось. Нашим принесли поесть прямо на стены. Начал подниматься ветер, запуржило. Это, весело сказал Кузьма, Великая Богиня от них отвернулась, не пойдут они сегодня больше, стрелы в такую непогодь не загорятся, пожар не устроишь.

И Маркел с Кузьмой пошли к себе. Так же и стрельцы ополовинились, то есть половина их осталась на стенах, а вторая половина ушла отдыхать.

Когда Маркел и Кузьма подходили к воеводским палатам, Кузьма показал на воеводские окна. В них было темно. Кузьма понимающе хмыкнул. А Маркел вспомнил Параску. А после почему-то Золотую Бабу, когда она сидела голая. И сразу же подумалось: ох, грех какой, она же – бесовство некрещёное.

Но дальше думать было некогда, они вошли в хоромы, поднялись к себе. Время было позднее, но спать ещё не хотелось. Зажгли лучину, сели играть в зернь. Играли не очень охотно, а больше с оглядкой. Маркелу всё время казалось, что их кто-то подслушивает, вот он и сам то и дело прислушивался. Так они играли часа два, у Маркела лоб опух от щелбанов, Кузьма сидел довольный, подхохатывал.

Вдруг громыхнула пушка. После закричали наши. Или вогулы? Кто их разберёт! Маркел с Кузьмой вскочили, наскоро оделись и кинулись во двор.

Во дворе было полно народу, все кричали, бегали туда-сюда, как на пожаре. Так тогда и был пожар, на той дальней стене. Полыхало знатно! И там же стреляли, рубились. Маркел с Кузьмой кинулись туда.

Там было так – тын горел сверху донизу брёвен на двадцать, не меньше, а возле брёвен и на брёвнах мелькали вогулы. И эти вогулы были в латах, с саблями, то есть отыры, а не ляки с ножами и луками. Но, правда, и все наши стрельцы были с бердышами, а что такое сабля против бердыша?! И наши теснили отыров, теснили – и вытеснили, загнали на горящий тын, а после и сбросили с тына, и сами следом за ними попрыгали на ту сторону, в ночь, в темнотищу несусветную, и там продолжали рубиться. Вёл их Змеев.

А Волынский, как уже после узнал Маркел, тогда взял с собой сотню стрельцов, вышел через ворота, прошёл вдоль стены и ударил отырам в спину. Отыры побежали. Наши, и с той, и с этой стороны, начали тушить стену и мало-помалу потушили. Крики стихли. Волынский вернулся в ворота, подошёл к пожарищу и сказал, что он так и думал, что Лугуй так просто не уймётся, но вот зато теперь будет молчать до самого утра. Так что, продолжал Волынский, он теперь тоже немного отдохнёт. После развернулся и пошёл к хоромам.

Пошли и Кузьма с Маркелом. Но придя к себе, играть в зернь уже не стали, а постелились и легли. Кузьма начал рассказывать о том, как они в прошлом году брали Берёзов, тогда ещё Сумт-Вош, и сколько тогда народу полегло, и как Волынский лез на стену, как ругался…

И заснул, вначале тихо, а потом с громким прихрапыванием. А Маркел лежал, вспоминал прошедший день и думал, что вот и опять он ничего для своего дела не сделал, вернётся с пустыми руками – князь Семён оторвёт ему голову. Но не по-настоящему, конечно, слава богу, так что было бы очень хорошо вернуться хоть с пустыми, но всё же целыми руками, потому что тут же понятно, вогулы не уймутся, пока не возьмут Берёзов, а у нас нет должной силы его отстоять, так что нас может спасти только чудо. С этой мыслью он перекрестился, трижды прочёл «Отче наш», закрыл глаза и мало-помалу заснул.

Глава 31

Назавтра утром всё началось сначала: вогулы выходили из леса и стреляли горючими стрелами, а наши им отвечали из пищалей и из пушки. Но стрельбы было немного, потому что день тогда выдался ненастный, переменчивый – то поднимался ветер и дула пурга, то наступало затишье, и тогда мы и они стреляли, но без особой удачи.

Когда Маркел с Кузьмой вышли из воеводских палат, было уже совсем светло. Маркел осмотрелся и подумал, что опять ему, как идолу, надо будет весь день торчать посреди крепостного двора…

Но тут Кузьма вдруг протянул ему свою пищаль и сказал, что пусть Маркел идёт вместо него, потому что воевода так велел. Маркел пожал плечами, взял пищаль и пошёл дальше. А Кузьма по-прежнему стоял посреди двора. Маркел поднялся прямо на надвратную башню, остановился неподалёку от Волынского, – а тот опять был в шлеме и в кольчуге, – зарядил пищаль и начал смотреть в поле, на вогулов. А иногда, вместе со всеми, и постреливал. И также иногда, но это уже только один, Маркел оборачивался во двор и смотрел на Кузьму, который по-прежнему стоял неподалёку от воеводского крыльца и поглядывал то по сторонам, то в небо. Чего это он там, в небе, высматривает, настороженно думал Маркел, неспроста это, ох, неспроста!

И Маркел не ошибся. Вначале из-за леса налетела стая воронья и начала кружить, но не над полем, где там-сям лежали убитые, а прямо над крепостным двором. Никто, конечно, не обращал на них никакого внимания, потому что вороньё в такое время – дело самое обычное, вороньё всегда чует поживу… А вот Кузьма, тот нет, тот не сводил с них глаз, и так и вертел головой, а потом даже снял шапку, чтобы не мешала. А вороньё ещё немного покружило, а после полетело опять к лесу, прочь. Один только здоровенный ворон продолжал кружить, теперь уже прямо над Кузьмой…

А потом вдруг сделал полукруг и снизился, подлетел к крыше, там забился куда-то под стреху – и как пропал! Кузьма сразу надел шапку, подбежал к крыльцу, вбежал в хоромы и тоже пропал. Э, только и подумал Маркел, вот оно что! И только он хотел было отставить пищаль, как сперва скомандовали целиться, и он прицелился. Потом, тоже по команде, он стрелял. Потом надо было ждать, когда рассеется дым. И вот уже только после этого Маркел смог обернуться и увидел, что Кузьма бежит к ним по двору и держит в руке что-то блестящее.

Потом, когда Кузьма поднялся на башню, Маркел мельком увидел, что Кузьма держит в руке косичку – золочёную. И держит украдкой! Волынский сразу выхватил её и спрятал у себя, и быстро осмотрелся. Никто, кроме Маркела, этого не видел. А Маркел, хоть и видел, молчал. Волынский, будто бы ничего не случилось, уже опять приказал заряжать. Маркел, как и все, сыпнул порох на полку, приступил, повернулся к полю и подумал, что золочёная косичка – это ответ на воеводскую нитку золочёного шитья. И тогда получается вот что: воевода посылал шитьё, просил подмоги, и вот ему пришёл ответ, ворон принёс, что подмога близка. А кто подмога? Игичей, конечно. А почему тогда…

Но тут уже не Волынский, а Змеев велел целиться, Маркел прицелился. Змеев крикнул «Пли!» – и все, и Маркел с ними, дружно выстрелили.

И тут опять задул ветер, поднялась пурга, ничего не стало видно. Дали команду приставить пищали. Выл ветер, снег хлестал в глаза. И так продолжалось достаточно долго. Дело было, прямо сказать, дрянь, но Волынский ничуть не кручинился, ходил туда-сюда, посвистывал. А что, думал Маркел, Волынский же знает, что к ним идёт Игичей, вот он и весел. Вот только почему он об этом никому не говорит? Не верит Игичею, что ли? Или не очень рад тому, что он придёт? Или, может, это из-за Аньянги? А что! Да вот…

Ну и так далее. Много тогда о чём Маркел успел передумать, пока их пургой продувало. А после где-то далеко забухало. Потом закричали. Кричали дико, вразнобой. Ветер ослаб, в небе стало тихо. Зато со стороны тайги, оттуда, где стояло войско Лугуя, бухать стало ещё громче и надсадней. И был ещё какой-то шум. Среди наших стали спрашивать, что это там такое. Одни отвечали, это бубны. Другие – нет, это кричат вогулы…

И только тогда Волынский вдруг сказал:

– Нет, это не вогулы. Это остяки вогулов режут. Это пришёл Игичей! Он обещал мне и пришёл. Да вы сейчас сами всё увидите. Смотрите!

И он указал вперёд, на поле. А там становилось всё виднее и виднее, ветер же совсем пропал, снега больше не мело, и вот уже стало видно всё поле, до самого леса, а по полю шли вогулы…

Нет, как Маркелу объяснили, – это остяки, просто они очень похожи на вогулов, в таких же одеждах, и у них тоже много ляков и мало отыров. И вот они шли и шли, а впереди всех шёл самый из них видный – в распахнутой шубе, с двумя саблями и с золочёными косичками на непокрытой голове. «Игичей! Игичей!» – заговорили на стене. И говорили это с уважением. А Маркел смотрел на Игичея и думал, что кусок точно такой же косички им недавно принёс ворон. А какое войско здоровенное! В нём не меньше пяти сотен воинов, а то, может, и всей тысячи. Они были уже близко. Воевода развернулся и начал спускаться с башни, на ходу велев открыть ворота. И чтобы все срочно спускались и строились за воротами в поле. Стрельцы валом повалили вниз. Маркела несло вместе со всеми.

Потом они выходили в ворота, потом расступались направо, налево. Маркел старался держаться в середине. Потом даже пробился в первый ряд – и увидел перед собой остяцкое войско князя Игичея. Оно и в самом деле очень сильно походило на вогульское, только здесь вместо Лугуя стоял Игичей, у него в каждой руке было по сабле, а золочёные косички так и сверкали на солнце, которое уже начало пробиваться сквозь тучи. Игичей широко улыбался. Игичей был молодой и крепкий. К нему от наших вышел воевода, тоже не сказать, что старый гриб, остановился совсем рядом и, не обращая внимания на Игичеевы сабли, начал громко, чтобы все слышали, говорить:

– Рад тебя видеть, Игичей, в добром здоровье и с головой на плечах.

Игичей засмеялся, ответил:

– И так же и я!

– Говорят, ты Лугуево войско побил, – продолжал воевода.

– Какое войско? – удивился Игичей. – Мыши по снегу бегали, мы их прогнали, вот и всё.

И он опять засмеялся. В его войске тоже начали смеяться.

– Это славно! – сказал воевода. – Может, ты проголодался, Игичей? Тогда я приглашаю тебя к своему столу!

– Я никогда не бываю голодным, – сказал Игичей. – Но почему бы не повеселиться? Веселиться я люблю!

– Тогда, – сказал Волынский, – чего мы стоим? Идём! А всем твоим славным отырам и прочим не менее славным воинам мои слуги поднесут поесть и выпить прямо здесь, на месте! – И, обернувшись, приказал: – Иван, давай!

Иван, то есть Змеев, начал подзывать к себе десятников. Волынский и Игичей прошли сквозь толпу наших и пошли дальше в крепость. Маркел не знал, что ему делать. Но тут к нему подошёл Кузьма и сердито спросил:

– А ты чего здесь застрял? Тебя ищут везде! Остяк сказал, что он без царского посла на кошму не сядет! Так что давай, иди скорей!

И Маркел пошёл обратно, к воеводским хоромам. Навстречу ему шли челядины, несли тяжёлые вёдра и связки берестяных чарок. Это, как догадался Маркел, было угощение Игичеевскому войску.

Глава 32

Когда Маркел их догнал, они остановились, и Волынский сказал Игичею, что это и есть царский посол. Игичей посмотрел на Маркела, улыбнулся и спросил, что это не ему ли Чухпелек хотел отрубить голову. Маркел ответил, что ему. Игичей весело засмеялся и сказал, что это очень хорошо. И они, теперь уже втроём, пошли дальше. Маркел при этом ещё думал, что если Игичею такое известно, то, значит, в Лугуевом войске у него есть лазутчики. И, может, в нашем войске тоже.

А они тем временем уже пришли, поднялись на крыльцо, а там дальше на второй этаж и вошли в ответную. Теперь там не было лавок, ответная была совсем пуста, и весь пол там был застелен белой кошмой.

– Видишь, с какой честью я тебя сегодня принимаю? – спросил у Игичея Волынский. – Я знаю, что тебе так больше любо.

И, не дожидаясь ответа, пригласил садиться. Они, все трое, сняли шубы и расселись. Волынский щёлкнул пальцами, и слуги понесли питьё, закуски. Всё это было наше, привычное. И Волынский сказал и про это:

– Видишь, чем я тебя потчую? Мои люди несут тебе то, что для меня слаще всего.

И, подняв чарку, сказал пить до дна. Они все трое выпили. Игичей аж головой тряхнул, так ему наше питьё понравилось. Хотя, тут же подумал Маркел, питьё было как питьё – водка двойной перегонки. После неё стали закусывать. Волынский начал походя спрашивать, как у Игичея дела, легка ли была дорога. Игичей ответил, что легка, после чего спросил, принесли к нам от него весточку.

– Эту? – спросил Волынский и вытащил, и показал обрезок золочёной косички. Игичей кивнул, что эту. А Маркел посмотрел на Игичея и увидел, что одна косичка у него и в самом деле короче остальных. Волынский хотел отдать Игичею обрезок косички, но Игичей его не принял и сказал, что если он что-нибудь отдаёт, то обратно уже не отбирает.

– Это очень хорошо, – сказал Волынский.

– Но, – тут же сказал Игичей, – если мне чего-нибудь не отдают, то я могу и разгневаться! – И засмеялся.

Волынский тоже засмеялся, но не очень весело, после чего велел слуге ещё налить. Слуга налил. Волынский первым поднял чарку и сказал:

– Давайте выпьем за то, что для нас всего дороже – за нашу славу ратную.

Игичей согласно закивал и выпил. Маркел тоже. Они опять взялись закусывать, а Волынский, отослав слугу, стал спрашивать у Игичея, как прошёл поход. Игичей начал рассказывать, но односложно, коротко – вышли, долго шли, пришли, побили вогулов, взяли две сотни ух-сохов. Волынский спросил, а что Лугуй. Игичей ответил, что ушёл. Волынский спросил куда, Игичей ответил, что послал людей за ними. Люди, сказал, скоро вернутся и расскажут. И вдруг спросил:

– А где то, из-за чего я сюда пришёл?

– Что «то»? – спросил Волынский, а сам сразу покраснел.

Зато Игичей и глазом не моргнул, а неспешно полез за пазуху, достал оттуда кусок золотого воеводского шитья и заговорил неспешным голосом:

– Вот что на самом деле для тебя дороже всего, вот что ты при сердце носишь, и ты послал это мне, сказал, что это отдаёшь. А я тебе послал в ответ самое дорогое для меня – срезал кусок золочёной косы, это значит, я хотел сказать, что готов взамен твоего дара отдать тебе свою голову, жизнь, и земли наши, и людей своих, которыми мой покойный отец и мои предки владели три тысячи лет или даже ещё больше!

Тут он вдруг повернулся к Маркелу и строгим голосом сказал:

– Царский посол! Слушай внимательно и запоминай каждое слово, потом царю всё расскажешь.

Маркел открыл было рот, чтобы ответить, но Волынский перебил его:

– Слушай внимательно, посол! И примечай! Разве про это в косичке написано? А разве в шнурке что-то сказано?!

И опять Маркелу не дали сказать! Игичей уже со смехом говорил:

– Вот даже как, Волын! Тогда ты вот на что ответь: если в твоём шнурке ничего не было, тогда зачем было его посылать?! Значит, ты вводил меня в обман?

– Я не вводил! – уже очень громко ответил Волынский. – А я звал тебя на помощь и хотел сказать, что готов одарить тебя самыми богатыми дарами, а ты от них, я вижу, хочешь отказаться!

– Да, хочу отказаться, – сказал Игичей. – Потому что зачем мне дары, если ты отобрал у меня то, что и без того было моим!

– Без того было Агаевым! – злобно сказал Волынский.

Ну, тут и Игичей не удержался и очень сердито воскликнул:

– Агай вор! Агая на цепь посадили!

– Зачем ты тогда с его дочкой путался? – уже просто насмешливо спросил Волынский. – Она ведь тогда тоже воровка!

– А ты зачем?!

– Она мне как жена! Она меня любит! Вот давай у неё спросим, кто ей люб!

– Ха! – засмеялся Игичей. – Буду я бабу слушать! И также и ты её не слушаешь! А иначе ты давно поехал бы с ней в Вымь, в ваше тамошнее молебное место, и женился бы на ней по вашему обычаю!

– Ты наши обычаи не трожь! – строго сказал Волынский.

– А я и не трогаю, – ответил Игичей. – А я вот сейчас развернусь и поеду обратно домой, и всё войско с тобой заберу, и пусть Лугуй к вам возвращается, и пусть казнит тебя. Это будет очень справедливо после того, как ты нарушил своё слово. – И повернувшись к Маркелу, продолжил: – Царский посол! Езжай обратно в Москву и там расскажи царю, что его слуга Васка Волын не держит своё слово, хоть и целовал святой крест, как он это называет.

Маркел посмотрел на Волынского. Волынский, снова сильно покраснев, сказал:

– Не клялся я, а я просто сказал, что могу поклясться. Но Игичей сказал, что он и так, без клятвы, верит.

– А что ты обещал? – спросил Маркел.

Волынский, помолчав, ответил:

– Я обещал ему её отдать. Но, – продолжал он, уже обернувшись к Игичею, – если ты мне пособишь!

– А разве я ещё не пособил? – улыбаясь, спросил Игичей.

– Нет, конечно, – ответил Волынский. – Где Лугуй? Вот разобьём Лугуя, и тогда бери!

– Ащ! – сердито сказал Игичей. – А потом ты опять скажешь, что я не помог! Потому что ещё есть Бегбилий, ещё Мамрук, ещё Сенгеп, ещё секлькупы, самоеды… Кто ещё?

– Всё это можно оговорить в грамоте! – сказал Маркел. – Написать и припечатать! Хочешь грамоту?

Игичей подумал и сказал:

– Хочу. Прямо сейчас.

Волынский смотрел на Маркела. Маркел на Волынского. Оба молчали. Потом Волынский трижды щёлкнул пальцами. Вошёл Леонтий, его дворский. Волынский велел подать всё, что надо для письма. Леонтий поклонился и вышел. Волынский взял бутыль и налил всем понемногу. Но никто пить не стал. Все ждали дворского.

И вот наконец он пришёл, принёс бумагу и перо, песок, чернильницу, дощечку. Маркел взял всё это, приготовился, спросил, чего писать. Игичей сказал:

– Пиши как есть. Я, Игичей, великий князь Югорский, – подождал, —меняю город Куноват, – ещё раз подождал, – на Агаеву дочку Аньянгу. А я, воевода Волын, меняю Аньянгу на Куноват. Так?

Маркел кивнул, дописал. Дал Волынскому. Волынский спросил:

– Почему Куноват?

– Потому что, – сказал Игичей, – он в Куноват ушёл, больше ему теперь некуда. Поэтому когда я отдам тебе Куноват, то отдам и всё Лугуего княжество.

Волынский, вздохнув, расписался, широко, с завитушками, и отдал Игичею. Игичей долго смотрел на грамоту, потом бережно скрутил её в рульку.

– Вот и всё, – сказал Волынский. – Можешь идти.

– Нет, – подумав, ответил Игичей. – Сперва позови её. Хочу посмотреть.

Волынский опять позвал Леонтия, Леонтий пошёл звать Аньянгу. Аньянга долго не шла, Волынский злился, вертел головой, а Игичей улыбался.

Наконец пришла Аньянга. Она опять была одета по-московски и смотрелась очень хорошо. Игичей залюбовался ею, потом вдруг сказал:

– Танцуй!

Аньянга сердито поморщилась и ответила:

– Я не буду перед тобой танцевать!

– Почему? – спросил Игичей.

– Потому что ты мне никто!

– А если станешь моей женой? – спросил Игичей.

– Тогда я ночью зарежу тебя!

– А если он на тебе женится?

– Тогда буду его целовать! А ты уходи!

Игичей поднялся, насмешливо осмотрел их всех, сказал:

– Это мы ещё посмотрим, кто кого зарежет! – И ушёл.

Когда дверь за ним закрылась, Маркел посмотрел на Аньянгу, потом на Волынского. Волынский сердито сказал:

– А ты чего сидишь? Тебе здесь тоже делать уже нечего, ты своё всё сделал. Иди!

Маркел недобро усмехнулся и хотел ответить… А ответить ему было чего, потому что не таких они к себе в приказ затаскивали и отдавали Ефрему в работу…

Ну да Аньянгу стало жалко. Глупая девка, подумал Маркел, молода ещё, выйдет замуж и заматереет, и Волынский у неё тогда…

Да! И так дальше. Да только дальше думать было не с руки. Маркел встал, кивнул Волынскому, улыбнулся Аньянге и вышел.

А пришёл к себе в чулан, Кузьмы там не было. Маркел не стал раздувать огонь, а так и лёг в потёмках. Долго лежал, думал об услышанном и о том, что как ни крути, а он с Волынским – государевы люди, поэтому так и должны поступать – по-государеву, хотя, конечно… Эх! А тут ещё в боку заныло, и чем дальше, тем сильней. И сразу вспомнилось, как Параска его выхаживала, да ничего у неё не получалось, рана синела и пухла, тогда Параска отвела его к ведьме, и эта ведьма, чужой человек, за деньги, быстро с этой бедой управилась, Маркел встал на ноги, а вот своя Параска… И ещё раз эх! И долго ещё Маркел думал, ворочался, пока заснул.

Глава 33

Утром пришёл Кузьма, сел на свою лавку и громко вздохнул. Маркел сразу проснулся, приподнялся на локте и спросил, что случилось.

– Да ничего особенного, – ответил Кузьма. – Просто вернулись Игичеевы люди, которые ходили смотреть, куда Лугуево войско девалось.

– И что? – спросил Маркел.

– А то, – ответил Кузьма, – что разбежалось его войско, вот как! Бегбилий пошёл обратно на Сосьву, Мамрук тоже к себе, в Обдорск, а Лугуй и Сенгеп пошли к Лугую в Куноват, в его столичный городок.

– А что мы? – спросил Маркел.

– Не ты, а мы, – сказал Кузьма. – Мы, берёзовские, вместе с Игичеем, тоже пойдём на Куноват, конечно. А про себя сам спрашивай. Ты же не наш, берёзовский, а ты московский, так воевода про тебя сказал.

– Чего это он вдруг так? – удивился Маркел.

– Я не знаю, – ответил Кузьма. – Я только знаю, что он говорил, что как это ему царского посла таскать с собой, вдруг с тобой что-нибудь случится. Поэтому, сказал, мы оставим тебя здесь, в Берёзове, а сами пойдём на Лугуя.

– А что он ещё сказал? – спросил Маркел.

– Я больше не спрашивал, – сказал Кузьма. – Хочешь, иди спроси сам.

– Где он сейчас? – спросил Маркел, вставая с лавки.

– Посмотри в ответной. Он там недавно был.

Маркел накинул шубу, сгрёб шапку, вышел. Прошёл по переходу, толкнул дверь в ответную, зашёл…

И не увидел там Волынского. Зато увидел Аньянгу. Она сидела на кошме. Маркел спросил, где воевода.

– Пошёл со Змеем по делам, – ответила Аньянга. – Мы же сегодня выступаем.

– И тебя с собой берут?

– Берут.

Маркел прикрыл дверь, задумался. Потом ещё спросил:

– А меня почему не берут? Воевода говорил тебе?

– Да, говорил, – ответила Аньянга. – Как же, говорил, брать царского посла, а вдруг его убьют? Надо, говорил, посла беречь. Ты, он говорил, ему ещё пригодишься.

– А ты?

– А что я?

– Почему он тебя берёт? Ты ему что, больше уже не пригодишься, да?

Аньянга замерла и помолчала, посмотрела направо, налево, прислушалась, и только уже после этого тихим нетвёрдым голосом спросила:

– Ты хочешь мне что-то сказать?

Маркел подумал и сказал:

– Хочу. – После ещё подумал и продолжил: – Только побожись, что никому не скажешь.

Аньянга виновато улыбнулась и ответила:

– Мне нельзя божиться, я же некрещёная.

– Ладно! – в сердцах сказал Маркел вполголоса. – Я тебе и так верю. Так вот, воевода вчера сговорился с Игичеем, что как только они возьмут Куноват, он тебя Игичею вернёт. Насовсем!

Аньянга приоткрыла рот и замерла. Маркел перекрестился и прибавил:

– Вот почему он не берёт меня – чтобы я там за тебя не заступался.

Аньянга помолчала и сказала:

– Этого не будет! Я ему скажу!

– Не говори! А только… – И Маркел задумался, потом чуть слышным голосом прибавил: – А лучше вот что мне скажи. Скажи прямо сейчас: что ты про Великую Богиню знаешь?

Аньянга покачала головой, ответила:

– Я так и думала, что ты обязательно на это повернёшь. Только я же уже говорила, что ничего про неё не знаю. Так и мой отец не знает, и все другие тоже.

– Но ведь ясак ей платят?! Значит, ездят к ней!

– Не ездят.

– А как же тогда отдают ей ясак?

– А она сама за ним приезжает, – сказала Аньянга. – И не одна, а со своим шайтанщиком. Это он её привозит. Вот он приезжает в городок, зовёт князя и старейшин, показывает им её, и они дают ей ясак.

– Но если он её показывает, то, значит, видят же они её! – сказал Маркел.

– Нет, не видят! – сказала Аньянга. – Он же не саму её привозит, а только её образ. Это такая небольшая идолица, серебряная, в красном сукне увёрнута. Шайтанщик у неё спрашивает, сколько она чего желает, и люди ей столько платят. Так мой отец платил, и так и Лугуй платил, и все. Никто не решается гневить шайтанщика.

– А после куда он уезжал? – спросил Маркел.

– Этого никто не говорит, – ответила Аньянга. – Спросите, говорят, у самоедов, Великая Богиня же у них живёт на Великой Оби, на каменном острове, в пещере, и тот шайтанщик её сторожит, люди к нему приезжают, и он решает, кого к Великой Богине допустить, и тогда они у неё про самое заветное спрашивают, а она им всегда верно отвечает. А сама она там уже не маленькая и не серебряная, а высокая, от настоящей женщины не отличишь, и золотая.

Тут Аньянга замолчала. Маркел подумал и спросил:

– А шайтанщик какой из себя?

– Обыкновенный, – сказала Аньянга. – В длинной шубе с лентами, в большой чёрной шапке, с бубном. А на лице у него мелкая-мелкая чёрная сетка. Лица он никогда не открывает, все его только в сетке видят. И никого он к острову не допускает, и если ваши, а это всегда, или наши, а это если без спросу, к нему едут, он их лодки топит. Это летом. А зимой нарты под лёд проваливает. Ты спроси у вашего Ивана Змея, он там был.

Маркел задумался, потом спросил:

– А когда шайтанщик за ясаком приезжает?

– Когда как, – ответила Аньянга. – В этом году ещё до ледостава был.

Ага, подумал Маркел, значит, ещё до Дмитриева дня, значит, теперь ждать ещё долго. Значит, надо самому идти и проверять. А то шайтанщик им расскажет, как же! А девка что? Девка не промах, и может помочь. И, глядя ей прямо в глаза, Маркел сказал:

– Ладно, может, так оно и есть, как ты поведала. Но я…

И не договорил. Потому что Аньянга вдруг встрепенулась, вскочила и убежала за занавеску. Маркел оглянулся на дверь…

И тут в неё вошёл Волынский! Он остановился посреди ответной, внимательно осмотрелся, прислушался, и только уже потом спросил:

– Что это здесь такое?

– Как что? Тебя ищу, – сказал Маркел. – Мне люди говорят, что ты собрался в Куноват, а меня брать с собой не хочешь. А у меня там государево дело!

Волынский помолчал, потом даже прошёл вперёд, заглянул за занавеску, вернулся, ещё подумал и сказал:

– Дурь какая! Кто тебе это наплёл? Все едем, и ты с нами тоже. Через час выходим, иди, собирайся!

Маркел развернулся и вышел. Шёл по переходу и сердито думал, что это мы ещё посмотрим, где чья дурь.

Глава 34

А когда вошёл к себе в каморку, то так же сердито сказал, что откуда это Кузьма выдумал, – едет Маркел со всеми, и ему уже даже сказано, что выступаем через час и надо собираться.

– А что я соберу? – тут же сказал Маркел. – Вогулы ободрали меня начисто! И бумаги, и узел с добром, и кошель с деньгами, и нарточки, и даже мешок с солью!

– Соль – дело наживное, – ответил Кузьма. – Будешь ехать через Вымь, ещё дадут.

– Это да, – согласился Маркел. – Соли не жаль, конечно. А вот нарточек жаль.

– Их тоже не жалей, – сказал Кузьма. – У нас же все на лыжах ходят, а нарты только для харчей и для огненного запаса. Пять—десять нарт на всё войско, не больше, и то сколько это собак, а их всех тоже кормить надо.

Маркел согласился, что надо. Кузьма подумал, усмехнулся и продолжил:

– Да! И ещё Аньянге нарточки. Она никогда пешком не ходит. Княжья кровь! – И усмехнулся.

А после встал и начал собираться, набивать свой узел. А Маркелу что, подумалось, кистень в один рукав, нож во второй – и готов.

Но только Маркел так подумал, как пришёл Леонтий, тамошний дворский, и сказал идти за ним. Маркел пошёл. Они спустились в подклеть, в так называемый оружейный чулан. Там тамошние люди подобрали Маркелу добрую кольчугу, почти до колен, и шлем, а к нему тёплый подшлемник, и бердыш.

Когда Маркел вернулся к себе в каморку, Кузьма даже присвистнул от зависти и сказал, что воевода всё-таки и в самом деле о Маркеле крепко хлопочет. Ну, ещё бы! Ведь у самого Кузьмы никакого другого оружия, кроме засапожного ножа, не было.

– Да и ещё, – прибавил он, – этой свистульки.

И показал какую-то кривую дудочку, сказал, что это – манок для воронья, и спрятал его в пояс. Маркел стал просить, чтобы Кузьма хоть разик свистнул по-вороньи, но Кузьма не соглашался, говорил, что в доме перед иконами это нельзя.

И тут во дворе ударили в било. Маркел и Кузьма, Кузьма с узлом, пошли в дверь и дальше вниз по лестнице, а там и по крыльцу во двор.

Во дворе уже стояло войско, и к нему всё подходили и подходили с разных сторон. Всё войско, посмотрел Маркел, и в самом деле стояло на ступанцах, будто вогулы. Впереди всех стоял Волынский, а Змеев ходил по сотням, придирался.

Маркелу тоже дали ступанцы, он их надел и, как мог, пошёл в середину войска, к нартам.

Нарт и в самом деле было мало, с десяток, не больше, собаки лежали в снегу, били хвостами. В нартах было много всякого добра, харчей. На самых лучших нартах, с бубенцами, сидела Аньянга, а возле неё, на ступанцах, стояла её девка. Маркел не смотрел на Аньянгу, Аньянга не смотрела на Маркела. Кузьма сказал Маркелу, что они с ним должны держаться средних нарт, тех, на которых порох, и зорко за ним приглядывать.

Опять ударили в било. Войско двинулось к воротам. А где Игичеево войско, спросил Маркел. А они давно уже ушли, сказал Кузьма, они стояли в поле за воротами, и оттуда сразу повернули на Куноват. А чего, тогда спросил Маркел, и Волынский, и Змеев идут, а кто тогда остался в Берёзове? В Берёзове, сказал Кузьма, остаётся Савва Клюв, и с ним довольно стрельцов. Да ещё к ним скоро подойдут наши пелымские от князя Горчакова и наши лозьвинские от Траханиотова. И также, прибавил Кузьма, мы оставили им пушку, так что они не пропадут.

– А откуда ты это всё знаешь? – спросил Маркел. – Вороньё принесло?

– Вороньё, – кивнул Кузьма, достал манок, дунул в него, манок хрипло каркнул. На них оглянулись, Кузьма усмехнулся.

Потом они всем войском вышли в поле. Там было много погасших кострищ. Это, как понял Маркел, они проходят мимо бывшего Игичеева табора.

А потом они шли по тайге, по льду замёрзшей речки. Потом по замёрзшему болоту. Потом просто по тайге, по глухой тропке. Мороз был несильный, зато густо валил снег, а они всё шли и шли. Кузьма чертыхался, говорил, что никогда ещё они так быстро не ходили, и это всё из-за того, что воевода не верит Игичею, боится, что тот придёт первым и замирится с Лугуем. И так, с такими разговорами и мыслями, они шли весь день и даже ещё немного ночи, потом сделали привал. Утром проснулись раньше солнца и двинулись дальше, перешли через Великую Обь-реку, по льду, и дальше пошли вдоль реки Куноват. Шли весь день, заночевали, утром встали и опять пошли. Шли по следу Игичеева войска. Шли очень быстро, но всё равно не могли их догнать. Вечером опять разбили табор и переночевали. Утром встали и прошли ещё немного, уже по густой тайге, и, наконец, выбились на чистое место и остановились. Одни начали сердито спрашивать, чего стоим, а другие им на это отвечали, что мы уже пришли, впереди Куноват, а перед ним Игичей со своими. Так это было или нет, Маркел не знал, они же шли в середине войска и видели только чужие спины и небо над ними. Небо было чистое, светило солнце и в небе кружило вороньё. Чтобы всё получше рассмотреть, Маркел и Кузьма прошли вперёд, в голову войска.

Там, в голове, теснилось уже много наших, Маркел с трудом пробился в первый ряд, и уже только оттуда увидел посреди замёрзшей реки, на заснеженном острове, небольшой вогульский городок, а на этом, ближнем берегу реки, здоровущий Игичеев табор. Река неширокая, подумал, глядя на неё, Маркел, через неё вполне можно стрелять убойно.

Но пока что в Куновате было тихо, и в Игичеевом таборе тоже.

Вдруг в таборе забегали, засуетились. Потом на краю табора показался Игичей, он опять был с двумя саблями и с золотыми косичками, а рядом с ним толклись его отыры. От нас выступил вперёд Волынский и замахал руками. Игичей начал махать в ответ.

А потом он пошёл к нам. С ним шли его отыры, пятеро. Наши стояли сверху, на бугре, правильней, на сопке, и молча смотрели на них.

Когда Игичей поднялся к нашим, Волынский развёл руки и сказал, что он рад видеть Игичея живым и здоровым.

– А каким мне ещё быть?! – ответил Игичей. – Я не старая собака, чтобы кашлять. И не Лугуй, чтобы за стенами прятаться.

– Так что, возьмём его? – спросил Волынский.

– Я и один возьму, – ответил Игичей. – А ты постой, посмотри.

– Я бы мог и постоять, – сказал Волынский. – Но мои люди говорят, что так они быстро замёрзнут. Поэтому они просят, чтобы я дал им погреться. И я дам! Завтра утром! А что ты на это скажешь?

– Скажу, что это славные слова, – ответил Игичей. – Они меня очень обрадовали. А теперь обрадуй меня ещё раз – покажи мне сам знаешь кого.

Волынский сразу же нахмурился, сказал:

– Мы об этом с тобой не договаривались.

– Мы о многом в этой жизни не договариваемся, – сказал Игичей. – А потом оказывается, что наша душа уже давно договорилась с Великой Богиней, и не успеваем мы оглядеться, как уже сидим на погребальной кошме и пьём погребальное питьё.

– Да, это так, – согласился Волынский.

– А если так, то почему ты мне перечишь? – спросил Игичей.

Волынский тяжело вздохнул и оглянулся, махнул рукой – наши расступились, и вперёд вышла Аньянга. Она была одета в очень дорогие вогульские одежды, а лицо у неё было неподвижное, будто каменное.

– Ащ! Улыбнись! – воскликнул Игичей. – Я не желаю тебе зла!

– А я желаю! – сказала Аньянга.

– Ха! – засмеялся Игичей. – Женщины, они сперва все такие. Потом привыкают.

После опять засмеялся, развернулся и пошёл к себе обратно. За ним пошли его отыры и наш Змеев. Кузьма сказал, что здесь больше ничего не будет, можно возвращаться.

Они вернулись к нартам. Там у них стали спрашивать, что там случилось. Маркел молчал, а Кузьма охотно рассказывал обо всём, что видел и слышал. Так прошло ещё немного времени. Потом сказали, что вернулся Змеев и что нам надо спускаться вниз, проходить мимо Игичеева табора и там учреждаться. Будем брать город в осаду, говорили, мы с той стороны, а Игичей с этой. И наше войско спустилось с бугра, то есть с сопки, прошло мимо Игичеева табора, после отошли ещё шагов на сто, остановились и начали ставить шалаши и разводить костры. Пока всё это сделали, уже стемнело. Перекусили кое-как, погрелись у костров, легли в шалаши и заснули.

А Маркел не спал – лежал, думал о всяком. Больше, конечно, о Золотой Бабе, которая, как он теперь ясно понимал, никакая не живая ведьма, а обыкновенная деревянная идолица, сверху покрашенная золотом. Щелкалов, конечно, разозлится, если ему такую привезти. Ну а если привезти золотую, тогда что? Ну, дадут ещё один отрез парчи, ну, Нюське красные сапожки, ну…

А зато какая это будет тяжесть и сколько с ней будет смертных хлопот! А если она маленькая и серебряная, как Аньянга говорила? А если и в самом деле живая? А если… И так, вздыхая и ворочаясь, Маркел ещё очень нескоро заснул.

Глава 35

Утром Маркел проснулся от холода, поэтому не стал надевать ни кольчугу, ни шлем, а сразу вылез наружу. Там Кузьма уже сидел возле костра и грелся. Маркел сел рядом, протянул руки к огню. Кузьма начал рассказывать свой сон. Сон был бестолковый и скучный, Маркел злился, старался не слушать.

Принесли еду, и Кузьма замолчал. Маркел тоже ел, помалкивал и думал о своих делах – о том, что ему рассказала Аньянга, как быть дальше, как поймать Лугуя… И так далее.

Но додумать до конца ему не дали, потому что от берега послышалась стрельба. Маркел спросил, что это значит. Кузьма сказал, что это наши, они давно уже ушли вдоль берега и теперь будут стрелять до вечера, так им приказал Волынский. Зачем это, спросил Маркел. А затем, ответил Кузьма, что вогулов можно взять только на страх, поэтому покоя им не будет, а уже только потом, может, только к вечеру, мы вышлем им переговорщика. А что будет говорить переговорщик, спросил Маркел. Это мы узнаем вечером, сказал Кузьма. А что Игичеево войско, спросил Маркел, они что делают. А они, сказал Кузьма, тоже стреляют, но тихо, из луков. И ещё сидят у нас. У нас, что ли, в таборе, не поверил Маркел. Да, сказал Кузьма, у нас. Потому что Игичей сказал, что он не верит воеводе, который может нарочно выпустить Лугуя, потому что если тот сбежит, не нужно будет отдавать за него Аньянгу. И прибавил:

– Да ты иди сам посмотри.

Маркел доел, надел шапку и пошёл по табору. Увидев Аньянгин чум, Маркел свернул к нему. Возле чума и в самом деле сидели Игичеевы остяки, сторожили, и ещё двое лежали рядом, подрёмывали. Маркел подошёл к ним, они сразу подскочили. Маркел развернулся, пошёл дальше. Небо было чистое, мороз крепчал. Маркел вышел из-за деревьев, стал смотреть на остров, на крепостные стены городка. На стенах тоже никого видно не было. Вдруг тэн-н, тэн-н – пропели две стрелы и впились в дерево. Маркел упал в снег, полежал, после пополз обратно, а когда заполз в кусты, поднялся и пошёл в табор.

В таборе Кузьма сказал, что он видел, как Маркела чуть не убили, поэтому, сказал, нельзя туда соваться, особенно когда светло. А что, спросил Маркел, ночью, что ли, будем брать их приступом, уже решили? Нет, ответил Кузьма, сегодня ещё рано, сперва надо дать вогулам как следует помаяться, а уже после лезть на приступ. А маются они быстро, продолжал Кузьма, они не могут долго сидеть взаперти, так что уже завтра они начнут гневаться, а послезавтра сами оттуда вылезут прямо на нас. И вот тут их не упустить бы! И взять Лугуя! А что пока, спросил Маркел. А пока, сказал Кузьма, будем сидеть и ждать.

И так оно и было. Кузьма и Маркел сидели возле своего шалаша и слушали стрельбу. Потом обедали. Потом дремали у себя. Потом, только они вышли из шалаша, пришёл Волынский, а с ним наш переговорщик, очень горластый, как сказал Кузьма, и ещё двое стрельцов с бердышами и третий с билом. Этот шёл первым и бил в било, за ним шли стрельцы с бердышами, а за ними шёл переговорщик. Они стали спускаться к реке, за ними потянулись любопытные, а с ними и Маркел с Кузьмой. Потом любопытные остановились, так им Волынским было велено, а эти четверо с билом сошли на лёд, било смолкло, и переговорщик начал выкрикивать примерно вот что: славные вогульские люди из славного города Куновата, не пугайтесь, мы не хотим вам зла, а мы, наоборот, никого из вас не тронем, мы же пришли не за вами, нам нужен только ваш бывший князь Лугуй, который убил своего брата, и за это мы будем его судить, поэтому отдайте нам его, и мы сразу уйдём! Когда переговорщик это прокричал, ему никто, конечно, не ответил. Тогда он прокричал это ещё раз. Вогулы опять не ответили. Тогда переговорщик крикнул, что даём им время подумать, и это время до завтрашнего утра. Сказав так, переговорщик развернулся и, вместе со своими тремя стрельцами и билом, пошёл обратно.

– На что мы надеемся? – спросил Маркел.

– На то, – ответил Кузьма, – что много кто из куноватских не любит Лугуя. Не простили они ему того, что он убил Чухпелека. И тут вдруг их зовут посчитаться с ним за всё!

– И ты думаешь, они решатся на это?

– А чего мне думать, – ответил Кузьма. – Это они теперь пусть думают!

И больше он об этом уже не заговаривал. Смеркалось. Они вернулись в табор, перекусили и легли спать. Маркел долго лежал без сна, вспоминал Чухпелека и странные слова Кузьмы о нём, пытался угадать, чем это кончится, а после устал думать и заснул.

Назавтра, тоже рано утром, к реке пришли переговорщики, и любопытные пришли за ними, и Маркел с Кузьмой. В Куновате молчали, никого не было видно на стенах. Но только главный переговорщик начал спрашивать, когда вогулы выдадут Лугуя, как от крепости сразу пошла стрельба, да ещё горючими стрелами. Переговорщики побежали обратно, любопытные тоже начали разбегаться, а куноватские стреляли и стреляли, уже где-то занялись деревья, уже почти начался пожар. Вот сейчас, сказал Кузьма, Волынский велит их поучить.

Но Волынский велел не спешить. Надо ещё подождать, сказал он, у них там народу столько набилось, что они весь харч сегодня доедят, ну, завтра или послезавтра, это уже наверняка всё начисто съедят, и вот тогда посмотрим, что они запоют. А пока пускай, сказал, ещё помаются.

И те маялись, то есть стреляли, ещё очень долго, пока не пошёл снег, а он пошёл уже только под вечер. На реку опять вышел переговорщик со своими людьми и начал уже так: храбрый благородный князь Сенгеп Казымский, мы на тебя зла не держим, можешь выходить, если желаешь, и можешь забирать своих людей, только скажи, что ты согласен выходить, и наш благородный воевода князь Волынский подаст тебе руку!..

Но опять, как и вчера, никто никак не откликнулся. Тогда на реку, на лёд, выбежал Игичей, начал размахивать руками и кричать примерно вот что: Сенгеп, ты был мне как брат, мы же с тобой оба остяки, зачем ты к чужим прибился, выходи, пока не поздно, а то наступит наше время, сядем на погребальную кошму в святилище Великой Богини – и окажемся в разных углах, даже обняться по-братски не сможем! Разве это хорошо? Подумай, Сенгеп, даю тебе времени до ночи. Нет, даже до утра, можешь уйти ночью, если тебе днём стыдно.

И засмеялся: ха-ха-ха! И тут горючая стрела в него оттуда! Игичей чуть увернулся, погрозил пальцем, сказал:

– Нехорошо, Сенгеп, добрые братья так не поступают. Но я зла не держу. Уходи когда хочешь. Но завтра будет поздно! – И ушёл.

И наши все тоже ушли, вернулись в табор. Вечером, за ужином, Кузьма ругался, говорил, что Волынскому что, ему в чуме тепло, а мы все мёрзни! Скоро передохнем все от холода!

На следующий, третий, день, мороз ещё больше окреп, и снегопада уже не было. Все, не дожидаясь переговорщиков, пошли к реке. В Куновате было тихо. Подошли переговорщики, вышли на лёд…

И вдруг в Куновате зашумели! По стене забегали. Потом начали выставлять одно бревно из тына, а рядом второе. Выставили, получился узкий пролаз. Через него наружу вылез какой-то незнакомец в большой шапке из чёрной лисы, в длинной медвежьей шубе и с двумя саблями в руках.

– Это Сенгеп, – сказал Кузьма.

Сенгеп отступил в сторонку. Через дыру в тыне вылез ещё один остяк, после ещё, ещё… И так они вылезали и вылезали очень долго и молчали. И так же у нас молчали, даже Игичей ни слова не сказал. А Сенгепово войско всё лезло и лезло, пока всё не вылезло. Потом те, которые остались в Куновате, поставили, забили выставленные брёвна обратно. Сенгеп развернулся и повёл своих, они огибали Куноват и скрывались за его углом. Наши стояли и молчали. Потом Сенгепово войско показалось на том берегу, а потом уже совсем скрылось в тайге. Стало тихо-тихо…

И вдруг в Куновате ударили бубны. Бубны били всё громче и громче, ляки кричали «гай, гай!», и так продолжалось долго.

Потом они начали стрелять. Но стрелы были уже не горючие. А наши стреляли по ним из пищалей. Правда, стреляли мало, потому что Волынский велел беречь порох. А то, сказал, как передали, вдруг не хватит на заряд.

– Какой ещё заряд? – спросил Маркел.

– Пороховой, какой ещё, – сказал Кузьма. – Мы так в прошлом году брали Пелым. Подложили бочку с порохом под стену и рванули.

– Так как это подложить? – спросил Маркел. – Ведь не дадут. Убьют же.

– Могут убить, а могут – нет, – сказал Кузьма. – Да и чего тебе? Охотников и без тебя всегда найдётся. Ведь не даром же! Когда в Пелыме стену подрывали, князь Горчаков после выдал подкладчикам по полугодовому жалованью и по ведру вина на каждого. А их было двое, значит, два ведра. Попировали тогда славно! Так, я думаю, будет и здесь – как только пойдёт снег, и погуще, вот тогда и закладывай порох, тогда никого не видно, а свечу не загасить, свеча же ставится особая, называется палительная. И уже как рванёт, так рванёт! Дыра в стене будет такая, что хоть на возу въезжай! Но это после. А до этого всё будем перекрикиваться и перестреливаться. Так что скорей бы снег!

Но этих его слов Господь, похоже, не услышал, и снега не было ни вечером, ни ночью, ни назавтра утром. Кузьма долго смотрел на небо, а потом сказал, что сейчас выйдет наш переговорщик и будет кричать, чтобы они скорей сдавались, а те не сдадутся, и опять пойдёт стрельба.

Глава 36

Но на самом деле это было вот как. На следующий день, только они сели завтракать, как от Куновата забухали бубны, и очень громко. В таборе переполошились, встали и пошли к реке смотреть, что там творится. И увидели, что в Куновате в тыне снова выставлено два бревна, и через получившийся пролаз вылезает лугуевский переговорщик, а следом за ним двое с бубнами. Наши как стояли, так и остались стоять на своём берегу, а эти, лугуевские, вышли на середину реки, остановились, перестали бухать в бубны, и лугуевский переговорщик начал кричать примерно такое: эй, воевода, и ты, Игичейка, это я, простой переговорщик, передаю вам слова нашего славного храброго князя Лугуя, сына Пынжина, который говорит, что он вас знать не знает и видеть не желает, поэтому он будет говорить только с царским послом! Подайте ему царского посла! Где ты, посол?

Все стали оглядываться на Маркела. Маркел не выходил вперёд, молчал, и на душе у него было гадко. К нему подошёл Волынский и стал сердито смотреть на него. Маркел ещё подумал, после прошептал что-то в сердцах, выступил вперёд и дальше пошёл вниз к реке. Шёл, трогал кистень в рукаве, пробовал его подталкивать – кистень подталкивался мягко, и Маркел шёл дальше, не оглядывался. Сзади было тихо-тихо. Так, в полной тишине, Маркел дошёл до лугуевских переговорщиков и остановился. Главный лугуевский переговорщик мельком осмотрел его и указал рукой идти к пролазу.

И они пошли. Маркел шёл первым. На него смотрели сверху, с куноватской крепостной стены, а кое-кто из смотревших уже держал лук наготове, с вложенной в него стрелой. Маркел изредка повздыхивал.

Возле пролаза он опять остановился, перекрестился и полез.

Пролез, распрямился, осмотрелся. Перед ним был широкий двор, во дворе стояло войско, а перед войском с золочёным ремешком на лбу стоял Лугуй. В руках у него было две сабли. Маркел кивнул ему.

– Снимите! – приказал Лугуй.

К Маркелу кинулись, сорвали с него шапку. Ветер раздул его волосы. Лугуй усмехнулся, продолжил:

– Славный будет ух-сох! Надевайте.

Шапку опять надели. Даже, правильнее, нахлобучили, поэтому Маркел её поправил. Лугуй ещё раз усмехнулся и сказал:

– Ты обманул меня, посол. Я посылал тебя на пир к Великой Богине, а ты убежал. И моего брата ты тоже обманул: он тебе поверил и предал меня, и мне пришлось его убить. Но я не держу на тебя зла. Да и разве ты виноват? Ведь если что в этом мире случается, то, значит, на то была воля Великой Богини. А теперь её воля вот в чём: она хочет, чтобы ты меня ещё раз выслушал.

– Я тебя слушаю, – сказал Маркел.

– Такие речи нужно говорить в тепле, – с улыбкой продолжал Лугуй. – Пойдем!

И он убрал сабли в ножны, развернулся и пошёл к большим двухэтажным хоромам, стоявшим посреди городка. Маркел пошёл рядом с Лугуем. Они подошли к крыльцу. Отыры, стоявшие там, расступились. Лугуй и Маркел вошли в хоромы, поднялись на второй этаж и там зашли в трапезную, сплошь устеленную широченной кошмой. Лугуй оглянулся. Вошли кучкупы, сняли с него шубу, он сел на кошму, положил рядом сабли и кивнул Маркелу. Маркел расставил руки, с него сняли шубу. Маркел сел на кошму. Лугуй махнул рукой. Вошли двое кучкупов и подали Маркелу и Лугую по чашке питья. Маркел принюхался, питьё ничем не пахло. Лугуй выпил, Маркел выпил за ним следом. Питьё оказалось сладкое и не хмельное. Маркел утёрся. Лугуй усмехнулся и спросил:

– Как идут твои дела, посол?

– Даже лучше, чем хотелось бы, – сказал Маркел.

– Вот как! – сказал Лугуй и улыбнулся. – Рад за тебя, посол. Тогда ты, наверное, уже собираешься ехать обратно.

– Нет, ещё не собираюсь, – ответил Маркел. – Я не все дела закончил.

– А что тебе ещё осталось сделать? – спросил Лугуй.

– Расспросить тебя о том, о сём, – сказал Маркел.

– Ну так расспрашивай, – сказал Лугуй. – И я тебе на всё, о чём спросишь, отвечу. Мне же скрывать нечего, и также виниться не в чем. Язык у меня чист.

– Как же это чист, – сказал Маркел, – если ты своё слово не держишь и с ясаком кривишь. Ты же должен каждый год платить по семь сороков соболей самых лучших, а ты сколько заплатил? В прошлом году всего шесть сороков, а в этом совсем ничего. Да ещё бахвалишься, что ты теперь не нам, а Великой Богине ясак возишь! Почему?!

– Да потому, – ответил Лугуй, усмехаясь, – что Великая Богиня своё слово держит, а твой царь нет.

– Как это нет?

– Да очень просто! – ответил Лугуй уже безо всякой усмешки. – Как я с царём договаривался? Я пообещал ему платить каждый год по семь сороков соболей самых лучших, а он мне за это пообещал защищать мои шесть городков и меня. И так оно поначалу и было, а что теперь стало? В прошлом году пришёл его слуга, воевода Волын, и отнял у меня Сумт-Вош! А в этом году и того больше – хочет отобрать все городки и самого меня убить. А царь молчит! А он же обещал, что будет меня защищать!

– А где об этом сказано? – спросил Маркел. – Чем ты это докажешь?

– Да вот этим! – воскликнул Лугуй.

После чего он поднял руку, громко щёлкнул пальцами – и почти сразу же вошёл кучкуп. В руках он держал нечто, увёрнутое в красную парчу. Подойдя к Лугую, кучкуп развернул парчу, и под ней открылось большое серебряное блюдо, на котором лежала грамота с двумя вислыми печатями. Печати были красновосковые, царские. Лугуй взял грамоту и передал её Маркелу. Маркел развернул грамоту. Там сверху, как всегда, был титул, Маркел пропустил его…

– Громко читай! – сказал Лугуй. – И с самого начала!

Маркел откашлялся и начал:

– Божиею милостью государь царь и великий князь Федор Иванович всеа Русии, Владимирский, Московский, Новгородский, царь Казанский… князь Тверской, Югорский, Пермский, Вятский… Обдорский, Кондинский, и обладатель всеа Сибирские земли и великие реки Оби, и Северные страны повелитель, и иных многих земель государь. Приезжал к нашему царскому величеству с великие реки Оби Куновата города, да Илчмы города, да Ляпина городка, да Мункоса городка, да Юила городка, да Сумт-Вош городка Лугуй князь, чтобы нам его пожаловать: тех его городков нашим ратным людям воевать не велели, а дань бы нашу нам с тех городков велели бы имать в Вымской земле. И мы Лугуя князя с теми его городками пожаловали: за то, что он к нам приехал наперёд всех бить челом, с него имать дани на год по 7 сороков соболей лучших, и привозить ему дань ежегод в Вымь самому на срок до Дмитриева дня, и впредь привозить по тому же, и тем городкам помогать. Дана сия наша жалованная грамота в царствующем граде Москве лета 7094 августа в 14 день.

Прочитав, Маркел ещё раз посмотрел на грамоту, покачал головой и подумал, что это Семейки Емельянова рука, это он так угловато пишет, – и, перевернув грамоту, осмотрел её оборотную сторону. Там вверху, опять же Емельяновской рукой, было начертано «Царь и великий князь Фёдор Иванович всеа Русии», а ещё немного ниже был виден уже едва заметный оттиск царской перстнёвой печатки: две переплетенные буквы «Ф» да «И», а сбоку рыба с большим глазом, это Лугуева тамга такая. Маркел хмыкнул, начал перечитывать, запоминать и снова перечитывать…

Лугуй, не дождавшись, подался вперёд, отнял у Маркела грамоту, сказал:

– Ну, вот, теперь ты знаешь, как всё оно вначале было и что мне царь обещал. Поэтому теперь вот так: пойди и скажи своим, что пока опять не будет так, как оно вначале было оговорено, я царю ясака выдавать не буду. А буду только после того, как он вернёт мне Сумт-Вош и казнит воеводу Волына. А пока не вернёт и не казнит, я буду Великой Богине ясак отдавать. И Великая Богиня защитит меня, как раньше защищала, Великая Богиня вам ещё…

Но тут Лугуй опомнился и замолчал. Потом прибавил:

– Я больше не держу тебя. Иди и повтори им то, что я тебе сейчас сказал. Пусть даже сначала отдадут Сумт-Вош, а уже после Волына казнят, я подожду.

– А пока платить ясак не будешь?

– Нет.

– И будешь говорить, что ты платишь ясак Великой Богине. Так?

– Да.

– Но где она, эта ваша Великая Богиня? Кто её видел? Не брехня ли это?

– Э! Э! – гневно сказал Лугуй. – Как ты смеешь про неё такое говорить?

– Смею потому, что я в неё не верю, – ответил Маркел. – А вот поверю, и не стану сметь. Ты показал мне грамоту, и я против неё не смею говорить. А теперь вот так же покажи…

– Ащ! – перебил его Лугуй. – Молчи!

Маркел замер и подумал: вот оно!

И он не ошибся. Лугуй нахмурился, подумал, помолчал, потом заговорил:

– Ну, ладно. Тогда слушай. Сегодня утром ко мне приехал один человек, которого я посылал к Великой Богине. Я послал его давно – когда мне приснился вещий сон, и я схватил тебя. Я тогда сразу подумал, что надо известить Великую Богиню, что великая жертва уже схвачена и скоро у Великой Богини будет великая радость. И от меня полетела весть сюда, в Куноват, а из Куновата к тому человеку, тот человек собрался и поехал, приехал к Богине и рассказал ей о тебе, выслушал её советы и сегодня вернулся ко мне. Так вот, если ты хочешь, я сейчас призову к нам его, и тот человек, конечно, не станет повторять того, что ему говорила Великая Богиня, потому что это не касается твоих ушей, но вот просто о Великой Богине он может тебе много чего рассказать интересного. Хочешь его послушать?

– Да, конечно, – ответил Маркел.

Лугуй обернулся, щёлкнул пальцами. Когда вошёл кучкуп, Лугуй сказал:

– Приведите его!

Кучкуп ушёл. Стало тихо. Лугуй, подождав, сказал:

– Он был там уже не в первый раз. Великая Богиня его любит. Когда он сейчас туда приехал, она с честью приняла его, он пировал вместе с ней и с её гостями, нашими отцами и другими умершими родичами. Он это умеет – разговаривать с умершими. И научит этому тебя, если попросишь.

Но тут откинулась занавеска, и в горницу вошёл незнакомый Маркелу вогул в длинной шаманской шубе с пришитыми к ней яркими полосками и бубенцами. Но шаманской шапки на нём не было, и бубна не было, и голова его была обрита наголо, как у кучкупов. Это он уже как будто умер, подумал Маркел, он бывший шаман, вот кто это! А бывший шаман посмотрел на Маркела, что-то сказал, нарочно неразборчиво, и засмеялся. Зубы у него были большие, как у волка.

– Что он говорит?! – сказал Маркел.

– Это неважно, – ответил Лугуй, повернулся к бывшему шаману и спросил: – Где ты был?

– У Великой Богини, – ответил бывший шаман.

– Как ты попал туда?

– Всякий, кого она ждёт, попадает туда очень просто.

Бывший шаман вдруг замолчал, принюхался, повернулся к Маркелу, усмехнулся так, что засверкали его зубы, и сказал:

– А я видел тебя там! Ты стоял у неё за спиной и подавал ей блюда, а она оглядывалась на тебя и улыбалась.

– Нет-нет! – сказал Маркел, потому что ему вдруг стало очень гадко. – Не было меня там никогда!

– Ты, может, и не был, – ответил шаман. – И, может, и не будешь никогда. Но твоя душа уже там. Закрой глаза!

И он резко взмахнул руками! Потом ещё взмахнул! Маркел зажурился…

Стало темно. Огонь чуть светился.

– Дуй! – громко прошептал шаман. – Если он погаснет, ты умрёшь!

Маркел начал дуть. Огонь начал понемногу разгораться. Теперь стало видно, что это щовал. Тьма раздвигалась. По тут сторону щовала сидела позолоченная женщина, Маркел её сразу узнал, она же часто ему виделась. И она его тоже узнала, улыбнулась и сказала:

– Вот ты и пришёл. А я давно тебя ждала!

– Зачем? – спросил Маркел.

– Да как это зачем? – ответила она и опять улыбнулась.

И протянула к нему руки, прямо над огнём. Маркел испугался, отшатнулся…

И очнулся. Он сидел на кошме. Рядом сидел Лугуй. Сбоку стоял бывший шаман. Он и спросил:

– Видел её? Узнал?

Маркел молчал.

– Значит, узнал, – сказал бывший шаман. После прибавил: – Глаза не отводи! Не отводи, я говорю!

Маркел не отводил. Глаза у бывшего шамана были волчьи, жёлтые. Маркелу стало тяжело дышать. Бывший шаман оскалился.

– Уйди! – гневно сказал Лугуй.

Бывший посмотрел на Лугуя. Лугуй схватился за саблю. Бывший шаман засмеялся и вышел. Лугуй с облегчением вздохнул. Маркел спросил:

– Кто это такой был?

– Так, человек один, – сказал Лугуй. Потом, немного помолчав, спросил: – А ты что видел?

– Видел сон, – сказал Маркел. – Мне этот сон часто снится, но я никогда никому его не рассказываю.

Лугуй задумался, потом сказал:

– Не хочешь говорить, не надо. Тогда и я буду молчать, и буду говорить только о нашем деле. Так вот: иди и скажи им, что пусть они вначале вернут мне Сумт-Вош, потом казнят Волына, и вот только после этого я, может, соглашусь платить им дань. Если Великая Богиня мне это позволит. Ты же теперь в неё веришь, не так ли?!

Маркел промолчал.

– Ладно, ладно, – продолжил Лугуй, – ты не можешь говорить об этом. Я и так всё понял. А теперь иди. Возле дома стоят мои люди, они выведут тебя.

И он махнул рукой. Маркел встал с кошмы. К нему мягко подбежал кучкуп и подал ему шубу. Маркел оделся, вышел.

Маркел шёл по двору, был ясный день, светило солнце. Маркел перекрестился, подошёл к стене, полез через пролаз. Вылез, увидел наших переговорщиков, стоявших на льду посреди реки, и быстро пошёл к ним, почти побежал.

Глава 37

А на другом, на нашем берегу реки, стоял Волынский со всем нашим войском, а сбоку стоял Игичей со своими. Перейдя через реку, Маркел остановился перед Волынским и громко, чтобы далеко было слышно, сказал:

– Не хотят они мириться. Говорят, что их Великая Богиня защитит.

– Ладно, – сказал Волынский. – Не хотели по добру, будет по-старому. А пока что можно отдохнуть.

И, обернувшись, кивнул Змееву. Змеев кивнул своим, и войско стало понемногу отступать от берега. Солнце зашло за тучу. Волынский посмотрел на небо и негромким голосом прибавил, что сам Господь за нас, сейчас он ещё снег напустит. С этими словами Волынский развернулся и пошёл следом за войском. Рядом с Волынским шли Маркел и Змеев.

А вот Игичеево войско осталось на месте. Змеев оглянулся на них и сказал:

– Как бы они к Лугую не перекинулись.

– Это вряд ли, – ответил Волынский с усмешкой. – Это ему пока что не с руки. – И, повернувшись к Маркелу, прибавил: – Ведь так?

Маркел вспомнил про Аньянгу и кивнул, что так.

И они больше ни о чём уже не говорили, а молча вернулись в табор, молча вошли в воеводский чум, правильнее, по-вогульски, в чом, сняли шубы и сели к щовалу. Пришёл челядин, подал горячего жира, Маркел его чуть выпил, до того он был противный… И только уже после этого Волынский повернулся к Маркелу и велел рассказывать подробнее.

– А! – только и сказал Маркел. – Лугуй на своём стоит. Говорит, что Берёзов его, что ты его у него не по правде забрал. У него на Берёзов есть грамота, он её показывал, и эта грамота исправная. Получается, правда его, а кривь наша.

– Правда его, ага! – злобно сказал Волынский. – А почему я на него пошёл, он не рассказывал? А кто с Агайкой снюхался и на Игичея кинулся?! За то, скажет он, пошёл, что Игичей побил Агайку? Так я скажу, что этот пёс Агайка всё и начал! Пришёл на Носатый камень и стал бить Игичеевых людей. Много побил! И началось! Вот я и пошёл их разнимать! Во сколько это казне сталось? Только он этого же не считает! Он только Сумт-Вош считает! А ясак? А порох? А харчи? А…

И Волынский замолчал, только махнул рукой.

– Так-то оно так, – сказал Маркел, – а зато грамота у него исправная. А у нас и неисправной нет. А вот Щелкалов вдруг откроет розыск, тогда что?!

Волынский тряхнул головой, пристально посмотрел на Маркела и недобрым голосом спросил:

– А тебе до этого какое дело?

Маркел помолчал и ответил:

– Это, конечно, дело не моё. Меня за другим посылали. А это… – И он замолчал.

Волынский тоже помолчал, потом спросил вполголоса:

– Хочешь сказать, что это – дело государево?

– Я пока такого не сказал, – также вполголоса ответил Маркел.

И посмотрел на Змеева. И Волынский тоже посмотрел. Змеев пожал плечами и сказал:

– Я этих ваших дел не понимаю. Пойду лучше караул проверю.

И он и вправду начал подниматься.

– Постой, постой! – сказал Маркел и даже схватил его за руку.

Змеев неохотно сел обратно. Маркел, глядя на него, сказал:

– Лугуй не только про Берёзов говорил. А и про Великую Богиню тоже.

– Что про неё можно сказать? – спросил Волынский. – Про неё уже всё сказано!

– Так-то оно так, – задумчиво продолжил Змеев. – Но пусть говорит. От говорения большой беды не бывает. Ну, говори!

– А и скажу, – сказал Маркел. – Так вот, когда я там у Лугуя сидел, приходил к нему один человек и бахвалился, будто он только сегодня вернулся от Великой Богини!

– Ну и что? – сказал Волынский. – Сказать можно всякое.

– Да, – сказал Маркел, – сказать можно всякое, конечно, вот только скажет не всякий. А этот сказал! И я сразу почуял, что он не кривит.

– Какой ты чуткий!

– Да уж какой есть! – сердито ответил Маркел. – Такая моя служба – чуять. И так и сегодня было: он вошёл, и я сразу почуял, что он непростой человек. Тут и на дыбу поднимать не надо!

– А что в нём было такого непростого? – спросил Змеев.

– Глаза у него были дикие, – сказал Маркел. – И голова брита наголо, как у кучкупа. И одет был вот как: в шаманской шубе, но без шапки. И без бубна.

– А правым глазом дергал? – спросил Змеев.

Маркел подумал и ответил:

– Левым.

– О! – только и сказал Змеев. – Потом прибавил: – Это шаман с Погорелого мольбища. Я про него много чего слыхал. Он и вправду очень непростой. И что он тебе такого говорил?

– Стращал по-всякому, – сказал Маркел. – Ну да чем нас сильнее стращаешь, тем мы только бойчее становимся!

На это Змеев только усмехнулся, а вслух ничего не сказал. Зато Маркел тут же спросил:

– А что ты слыхал про этого шамана? И что это за Погорелое мольбище?

Но только Змеев открыл рот, как Волынский тотчас же сказал:

– Ладно, ладно, про шамана хватит! Мы не шамана, а Лугуя ловим! – И, повернувшись к Маркелу, спросил: – Зачем он тебя звал к себе? Чего хотел? Как думаешь?!

– Ну, это, – сказал Маркел. – Застращать меня хотел. Может, думал, застращает, и мы от него отступимся. Может, он и шамана для этого приплёл. А так что! Сенгеп ушёл, одному ему теперь не устоять…

– Вот! – перебил его Волынский. – Это верно! Не устоять ему против нас! И уходить некуда! И свои ему ещё припомнят Чухпелека! А у Чухпелека есть два сына, выбирай. А у Лугуя нет. А мы: шаман, шаман! И уже, может, снег пошёл, а мы сидим здесь, лясы точим!

Сказав это, Волынский встал, подошёл к выходу, откинул полог чома, выглянул наружу и сказал:

– А снег уже бойчей пошёл. Скоро, глядишь, лопатами повалит. Выходите!

Маркел и Змеев взяли свои шубы, оделись и вышли. Небо было тёмно-серое, смеркалось. Из-за реки, от Куновата, было слышно, как бухают бубны.

– Что это они ещё затеяли?! – сердито сказал Волынский. – Айда, Иван, посмотрим.

И они пошли к реке. Маркел смотрел им вслед и думал, что не мог он ошибиться и что этот шаман не кривил, когда…

Ну и так далее. И что из этого? Да ничего доброго из этого ждать не приходится! Ещё Агай в Москве накаркивал, что не вернуться Маркелу отсюда живым, тогда зачем он ещё дальше лезет? И не по уму это! Ведь в чём здесь всё дело? В том, что прежде всего нужно с царёвой грамотой решать! И так надо было сейчас прямо заявить: говорю государево дело! Вот его грамота, вот что в ней сказано, так что давайте мне стрельцов, я поеду в Москву… И никуда не делись бы, дали! И он уехал бы, приехал бы в Москву, показал бы на Волынского, получил бы за это парчи два отреза, камки десять аршин…

А дальше что? А дальше ему скажут: а теперь езжай обратно, ты же своё дело не доделал, Золотую Бабу не поймал, так что…

Маркел насупился, и так и сяк прикинул…

И вдруг вспомнил: а ведь верно! Ведь если, никуда не ездивши, сразу здесь остаться, то это даже лучше! Ведь что ему сказал Лугуй? Что как только он поймал Маркела, то сразу послал своим весть. Послал с вороном, конечно, как это у них заведено. И было это… Января в четвёртый день! Ворон полетел из Ляпин-городка вначале в Куноват, это один день, а потом на Погорелое мольбище, это второй. А дальше так: на третий день, седьмого января, бывший шаман поехал к Великой Богине, выслушал её и сразу повернул обратно, и сегодня, восемнадцатого января, он уже сюда приехал. Получается, он был в дороге всего десять дней, и это по сорок верст в день, всего получаем четыреста вёрст, двести вёрст туда, двести обратно. Вот сколько туда дороги – всего двести вёрст! Так что его дело уже почти сделано, бросать его сейчас нельзя ни в коем случае! Маркел повеселел, ещё немного постоял, поулыбался, а после развернулся и пошёл к своему шалашу. Шёл, вспоминал Гычевский чертёж, прикидывал шаманскую дорогу и только головой качал, похмыкивал.

А тем временем стало уже совсем смеркаться, снег сыпал всё гуще, от Куновата были слышны бубны и гайканье ляков.

Глава 38

Когда Маркел залез в шалаш и начал там укладываться, Кузьма проснулся и недовольно спросил, чего он так пихается, неужели что-то новое случилось. Маркел ответил, что пока ничего не случилось, но вот как только снег пойдёт гуще, так сразу случится – мы сделаем приступ. Вот и хорошо, сказал Кузьма, давно уже пора это заканчивать.

– Это верно, – ответил Маркел. И почти сразу же спросил: – А ты слыхал про такое место, называется Погорелое мольбище?

– Слыхал, конечно, – ответил Кузьма. – А что ты про него вдруг вспомнил?

– Да так, – сказал Маркел. – Просто к слову пришлось. – И прибавил: – Когда я был в Куновате, человек оттуда приезжал.

– Лысый? – настороженно спросил Кузьма.

Маркел утвердительно кивнул.

– Очень недобрый это человек, – сказал Кузьма. – Он много наших людей погубил. Кто к нему на мольбище придёт, из наших, конечно, тот обратно уже не возвращается. Один, смотрим, утопится, второй удавится, третий отравится, четвёртого зверь задерёт. Кому как! И всё этот лысый шаман нагадит.

– Зачем ему это? – с сомнением спросил Маркел.

– Как зачем?! – удивился Кузьма. – Он же на Погорелом мольбище сидит, он всё недоброе… ну, то, что для них недоброе, для здешнего народа, всё это недоброе он должен дальше не пропускать. Он же как бы сторож при Великой Богине. Сразу за его мольбищем начинается её земля, так говорят. И это мольбище совсем недалеко отсюда. Ехать туда дня три, не больше. Но это если на собаках. И если знать тропу.

– А ты её знаешь? – спросил Маркел.

– Если б знал, – сказал Кузьма, – давно туда уехал бы. И там, может, столковался бы с тем лысым, и…

Тут Кузьма замолчал.

– Что «и»? – спросил Маркел.

Но Кузьма, будто его не слыша, продолжал:

– А там, опять же если знать тропу, то ещё через неделю, а то и меньше, дней за пять, можно и до Великой Богини доехать.

– До Великой Богини или до Золотой Бабы? – спросил Маркел, улыбаясь.

– Э! – настороженно сказал Кузьма. – Золотая Баба, это она только здесь так называется, а там она – Великая Богиня, конечно. И не приведи господь… – Кузьма снова сбился, замолчал, перекрестился и уже совсем негромким голосом продолжил: – Грех великий эта Золотая Баба, вот что. Лучше о ней не думать. И люди это знают, но всё равно думают. И едут туда, просто пищом лезут. А что дальше? Вон ты у Змеева спроси, он знает, он ездил, а после чуть ноги унёс. Он не рассказывал тебе?

– Нет, – мотнул головой Маркел.

– А зря, – сказал Кузьма. – А то, я вижу, ты это крепко взял себе в голову. А надо отдать обратно. Отдашь – будешь жить, а не отдашь… – И Кузьма перекрестился. После опять посмотрел на Маркела, сказал: – Хотя чего я говорю? Служба у тебя такая. Эх!

И Кузьма замолчал. Маркел приподнялся, сел, подался вперёд, выглянул из шалаша, сказал:

– А снег очень густой пошёл. Сейчас, думаю, начнётся. – Потом, прислушавшись, прибавил: – И куноватские затихли, и это не зря!

И в самом деле, ни ударов в бубен, ни выкриков ляков уже совсем не было слышно. Маркел поправил шапку, вылез из шалаша, встал и осмотрелся. Снег валил уже так густо, что в десяти шагах ничего не было видно. Да и стемнело крепко. Маркел подумал: можно начинать.

И не ошибся. Вокруг чуялась какая-то суета. Скрипел под ногами наст, бряцало железо, слышались обрывки слов. А, подумал Маркел, это наши уже начали выступать. Но ничего нельзя было увидеть, снег налипал на лицо, лез в глаза. Маркел сунулся вперёд и наткнулся на идущих. Они шли толпой. Маркел пристроился к идущим. Шли молча. Тропа спускалась вниз. Это, наверное, к реке. Да, река, думал Маркел, она недалеко, до неё шагов триста, не больше, не заблудишься.

Только он так подумал, как спереди передали стоять. Толпа остановилась. Снег сыпал и сыпал, Маркел то и дело утирался рукавицей. Время шло. Из-за спины кто-то спросил, когда это уже. Погоди, ответили ему, и ещё прибавили, что это сразу услышишь, даже если не захочешь слышать. Это, подумал Маркел, они про пороховой заряд, который, может, уже подложили под стену и должны вот-вот подорвать, потому что нужно торопиться, снег идёт уже не так густо, со стены уже могут заметить, или подрывную свечу вдруг задует, хотя это особая свеча, на неё сколько ни дуй…

Глава 39

И вдруг впереди как рвануло! Как полыхнуло молнией! Как начало гореть, трещать! И тут же где-то совсем рядом Змеев закричал:

– Царёв! Царёв! Руби! Руби!

Все подхватили:

– Руби!

И побежали! Маркел после вспоминал и удивлялся, что как это тогда никто не оступился, не упал, вот натоптали бы своих же! А так беды не было, бежали складно, без особой толкотни. Маркел бежал одним из первых и вначале ни о чём не думал, только об одном: «Руби! Руби!», и только потом уже стал думать, а кого рубить и чем, у него же только кистень, и он даже кольчугу не надел! А потом: лысый шаман! надо ловить лысого шамана, вот кого, лысый всё расскажет, только бы его поймать!

Пока Маркел про это думал, они уже перебежали через реку и подбежали к тыну, к бывшей крепостной стене, которая теперь горела, и, что ещё важней, в ней зиял здоровенный пролом, брёвен на десять, не меньше. Наши валом валили в пролом и теперь просто орали протяжное «а-а-а!». Снег уже не сыпал, небо стало чистое, из-за туч вышла луна, наши, и с ними Маркел, вбежали в крепость…

А там было пусто! То есть всё как будто бы было на месте – и княжьи хоромы, и жилые полуземлянки, и всякие другие хозяйственные постройки, и там и сям ещё горели многочисленные костры, которые ещё не успели погаснуть…

Но возле них никого не было! И возле хором, и возле других построек тоже. Волынский, выбежав вперёд всех, теперь остановился, посмотрел на подбежавшего к нему Змеева и очень сердитым голосом спросил:

– Иван, что это?

Змеев, ничего не отвечая, смотрел по сторонам и, похоже, тоже ничего не понимал. Маркел осмотрелся. Наши стояли как остолбеневшие. А где остяки, подумал Маркел, они что, с нами не пошли?!

Но только он так подумал, как в крепость повалили остяки. Они тоже шли толпой, но совсем не спеша. Впереди шёл Игичей, потряхивая золочёными косичками.

– Что это такое, Игичей? – строго спросил Волынский. – Где все лугуевские люди? И где сам Лугуй?

Игичей осмотрелся, сказал:

– Великая Богиня забрала! – И засмеялся.

Но только Волынский открыл рот, как Игичей, уже совсем серьёзным голосом, прибавил:

– Или ушли вон туда, – и указал вперёд, куда-то в темноту.

Волынский ещё раз глянул на Игичея, сердито мотнул головой и пошёл туда, куда тот указал. За Волынским пошли наши. Рядом с нашими шли остяки. Маркел шёл с нашими, в первом ряду. Все шли в полной тишине. Шли мимо княжеских хором, мимо догорающих костров…

И вышли к дальней стене крепости. В ней зиял широченный пролом. Даже скорей разбор, то есть там из стены было выставлено много брёвен, может, даже больше, чем с другой стороны выбито порохом. Через такой разбор и не такое войско могло в два счёта выбежать! Маркел стоял, смотрел на это. Стоял и Волынский, стоял Змеев, стояли все наши, стоял Игичей со своими. Вот почему куноватские тогда затаились, подумал Маркел и только головой покачал. А Волынский, повернувшись к Змееву, велел послать кого-нибудь глянуть, куда эти сбежали, а сам развернулся и пошёл обратно. Маркел пошёл за ним следом.

Волынский подошёл к княжеским хоромам, посмотрел на них и заходить в них не стал, а отошёл к ближайшему костру и приказал подкинуть дров. Наши кинулись подкидывать. Пламя сразу разгорелось. Волынский стоял возле полыхающего костра, поглядывал по сторонам. Вокруг Волынского стояли наши. Все молчали.

Потом из темноты вдруг вышел Игичей, за ним шли его отыры, и спросил:

– Ну что, воевода, теперь ты доволен? Лугуев город теперь твой?

– Мой, да, – сказал Волынский. – А что?

– А то, – ответил Игичей, – что как мы с тобой договаривались? Что когда возьмём Куноват, ты отдашь мне Аньянгу. Ну так отдавай!

– Чего это я вдруг тебе её отдам? – спросил Волынский. – Ты мне не помогал! Я один взял Куноват! Я и мои люди! Моя бочка с порохом! Поэтому он мой и без тебя!

– Как это он твой? – удивился Игичей. – Он такой же мой, как и твой. Твоё войско зашло в Куноват, и моё тоже зашло. Вот что я могу тебе сказать. Но я не буду этого говорить, а я повторю только то, что и вчера говорил: ты отдай мне Аньянгу, а я отдам тебе Куноват. И ты же согласился со мной, и мы это твоё согласие записали в грамоте, и ты это скрепил своей тамгой, а я своей. Вот здесь! – Он достал грамоту и развернул её: – Читай!

– Это твоя грамота, и сам её читай! – в сердцах ответил Волынский.

Игичей прищурился от злости, осмотрелся, увидел Маркела, обрадовался и воскликнул:

– О! Вот царский посол! – И продолжал, обращаясь к Маркелу: – Ты эту грамоту писал, теперь ты и прочтёшь её!

И он потянул Маркелу грамоту. Маркел посмотрел на Волынского. Тот отвернулся.

– Бери! Бери! – сказал Игичей насмешливо. – Она не кусается!

Маркел вздохнул, взял грамоту и только приготовился читать, как Игичей вдруг сказал:

– Нет, не так. Вначале перекрестись. Чтобы всё было без обмана.

Маркел перекрестился, осмотрелся. Все молчали. Маркел опять посмотрел в грамоту и начал:

– Я, Игичей, великий князь Югорский…

– Не читай! – громко сказал Волынский.

Маркел опустил грамоту. Игичей схватил её, прижал к груди и засмеялся. Волынский покраснел от злости, обернулся к своим людям и велел позвать Аньянгу. Один из людей поклонился и быстро пошёл в темноту. Волынский опять поворотился к костру и стал греть над ним руки. А Игичей, широко улыбаясь, начал притопывать, хлопать в ладоши. Его люди взялись это за ним повторять. Игичей хлопал, топал всё быстрей, его люди уже чуть поспевали за ним. Потом откуда-то из-за толпы забухал бубен, потом на пустое место выбежал шаман, начал плясать по кругу, гайкать. Следом за ним загайкал Игичей, а за ним всё его войско. А Аньянги всё не было и не было. Наши стояли неподвижно, никто и пальцем не шевельнул, а остяки плясали всё быстрей и гайкали всё громче, шаман бил в бубен, кричал дико, по-звериному. Ночь была тёмная, светили только звёзды.

Вдруг остяки перестали плясать, стало тихо. Маркел оглянулся и увидел, что в крепость входит Аньянга, а за ней идёт её девка-прислужница. Аньянга была в дорогущей длинной шубе из белых песцов и в такой же белой шапке. Как на свадьбу, подумал Маркел. А Игичей посмотрел на Аньянгу, подмигнул Волынскому, шагнул вперёд и бросил грамоту в огонь. Грамота стала гореть, изгибаться. Аньянга подошла, остановилась. Волынский повернулся к ней, сказал:

– Я посылал за тобой вот зачем. Скажи, за кого ты хочешь выйти замуж: за меня или за него? – и указал на Игичея.

Тот только открыл было рот, но смолчал. Ведь грамота уже почти сгорела!

Но Аньянга улыбнулась и ответила:

– За него, конечно, – и показала на Игичея. Игичей опять стал улыбаться.

– Как это «за него»? – нетвёрдым голосом переспросил Волынский. – Анюта, что ты говоришь?! Тебя околдовали!

– Нет, – ответила Аньянга, – никто меня не околдовывал и ни к чему не принуждал. Просто раньше я хотела так, а теперь хочу иначе. Хочу за него идти!

И с этими словами она кивнула в Игичееву сторону. Игичей решительно подступил к ней и крепко схватил её за руку.

– Анюта, – тихим голосом сказал Волынский, – что ты делаешь? Я тебя завтра в Вымь свезу, мы обвенчаемся. Вот крест!

И он перекрестился. А она сказала:

– Поздно!

Тогда Волынский, как и Игичей, тоже схватил Аньянгу за руку и потянул к себе. А Игичей тянул к себе.

– Васья! – громко сказала Аньянга. – Мне больно.

Волынский разжал свою руку. Игичей сразу схватил Аньянгу, засмеялся.

– Анюта! – растерянно повторил Волынский. – Анюта!

Но Аньянга даже не смотрела в его сторону. Она смотрела на костёр, и было видно, что щёки у неё мокры от слёз. Игичей схватил Аньянгу ещё крепче, рукавом вытер ей слёзы, поднял на руки и понёс вон из Куновата.

– Иди, иди! – крикнул ему вслед Волынский. – Не нужно мне твоё войско! Без тебя справлюсь! Проваливай!

Игичей обернулся, ответил:

– Твоё слово для меня закон, боярин!

И засмеялся, пошёл дальше. Следом за ним шло его войско. Их было много, они всё шли и шли, пока все не вышли из крепости. Волынский сразу же сказал:

– Куноват теперь наш. А скоро и вся Югра будет наша!

Но все на это промолчали. Все смотрели вслед Игичееву войску. Волынский громко засмеялся и прибавил:

– И что мне эта Аньянга? У меня этих Аньянг в Москве!..

И только рукой махнул досадливо. А потом, как будто спохватившись, повернулся к Змееву и закричал:

– Иван! Я что, теперь всю ночь здесь на морозе торчать буду?

С этими словами он развернулся и пошёл к крыльцу Лугуевых княжеских хором. Следом за Волынским шёл Змеев, за Змеевым шёл челядин с огнём.

А из-за реки, от Игичеева табора, опять послышался бубен. Это значит, подумал Маркел, что они и в самом деле уходят – совсем. Соберутся и уйдут к себе. Что же теперь дальше будет, прости, Господи?! И он опять посмотрел на Волынского. А тот уже поднялся на крыльцо, остановился и долго смотрел на своих сверху вниз, как будто кого-то высматривал…

Потом вдруг повернулся к Маркелу и громко сказал:

– А ты чего стоишь? Иди, показывай. Ты же здесь всё знаешь!

Стрельцы расступились, Маркел поднялся на крыльцо, челядин отдал ему огонь, открыл дверь, и Маркел первым вошёл в хоромы. Следом за ним вошёл Волынский, за ним его дворский Леонтий и дальше другие челядины. Все они были с огнями. Маркел, глядя на них, ещё подумал, что как бы худа не было.

И его, то есть пожара, не было. А было то, что наша челядь очень быстро приладилась к новому месту, и не успел Маркел ввести их в княжескую трапезную, как одни из них сразу начали растапливать щовал, а другие кинулись искать чулан с харчами. Волынский расстегнул шубу и сел на кошму. Маркел сел рядом. Челядин подал им чашки. Волынский долго смотрел в стену, держал чашку, думал. Потом разом выпил. И опять молчал. Про Аньянгу вспоминает, про кого ещё, не про Игичея же, думал Маркел. Вошёл Змеев. Волынский знаком пригласил его садиться. Он, наверное, хотел поговорить с ним про Аньянгу… Но Змеев строго сказал, что ему ещё рано садиться, ему сперва надо людей чем-то занять, иначе они перепьются и спалят всё, как спалили в Берёзове.

– Никто Берёзов не палил, – строго сказал Волынский.

– А я и не говорю, что палил, – ответил Змеев. – Я только говорю, что как бы здесь такого не было.

Волынский нахмурился и промолчал. Было видно, что он опять думает про Аньянгу. Но Змеев опять сказал, что нельзя давать людям волю, люди от воли опять перепьются и набезобразничают.

– Так как ты полагаешь быть? – спросил Волынский.

– Полагаю, – сказал Змеев, – выставить на стены дозор, а всех остальных послать чинить проломы. А то вдруг мало ли кто надумает вернуться. Но, – тут же прибавил Змеев, – это если дозор не выставить. А если выставить, тогда никто к нам не сунется.

– Эх! – только и сказал Волынский. – Отдохнул! – Отставил чашку, встал и пошёл к выходу.

И они со Змеевым ушли. А Маркел так и сидел возле щовала. Сидел долго. За окном шумели. Пришёл челядин, спросил, чего подать. Маркел сказал, что ничего. Потом спросил, что делается в крепости.

– Делается тын, – ответил челядин и вышел.

Маркел продолжал сидеть, слушал крики за окном, вспоминал прошедший вечер и вначале гневался, а после стал думать о том, что это очень хорошо, что Игичей ушёл, а так бы он только мешал. А так, думал Маркел, без Игичея…

И заснул. Спал очень крепко.

Глава 40

Утром Маркел проснулся от громких голосов. Он открыл глаза и увидел, что лежит во всё той же трапезной, но уже не возле щовала, а в самом углу, за ворохом шкур. А голоса были Волынского и Змеева. Они, спиной к Маркелу, сидели на кошме. Волынский строго сказал:

– Ты мне не усмехайся!

– Да не усмехаюсь я! – ответил Змеев.

– Ладно, ладно! – перебил его Волынский. – Я же видел, как ты смотрел на меня. Как будто я оробел перед ним. А я не робел! Да я бы его саблей надвое, как поросёнка! Но нельзя. Заругалась бы Москва. Это же наш верный князь, сказали бы, таких надо беречь, такие нам всегда нужны. Ну и нужны!

– Теперь, после вчерашнего, уже и не нужны, – с досадой сказал Змеев.

– Нужны, нужны! – уверенно сказал Волынский. – Ещё увидишь, как он прибежит! И Анюту за собой притащит, будет её подсовывать: возьми! А как я тогда возьму? Меня летом заберут отсюда.

Они помолчали. Змеев ничего не спрашивал, Волынский злился, потом сам заговорил:

– Уеду я летом от вас. Батюшка мой, Степан Васильевич, обещал похлопотать где надо, поклониться до земли, и не с пустыми руками поклон, и заберут меня на воеводство в Ладогу. Вот так! – И он усмехнулся.

– Где это? – спросил Змеев.

– На шведской границе, – ответил Волынский. – А шведы, это тебе не остяки. Это люди благородные, крещёные, хоть и неправильно, конечно. И за таких знаешь какие выкупы дают? Но это если война. А если без войны, тогда да, тогда не очень. Но это ладно! А ещё дальше вот что будет: отсижу я в Ладоге два года, вернусь в Москву, а там у матушки уже всё готово, сговорено, пишет, есть одна девица на примете, и ещё две на присмотре, за каждой дают по три воза приданого, да деревеньку, да людишек… А ты мне: Аньянга, Аньянга! Привезёт Игичейка Аньянгу к нам в Берёзов, а меня уже и след простыл, я в Ладоге. Хотя, конечно…

И Волынский замолчал, тяжко вздохнул. Маркел усмехнулся. Волынский сразу подхватился, обернулся и громко сказал:

– Эй! Царский гонец! Не притворяйся! Я видел, ты давно не спишь. Давай, вставай. Сейчас принесут перекус.

Маркел поднялся, подошёл, сел рядом с ними. Волынский строго сказал:

– Крепко же ты спишь. Люди уже из дозора вернулись. Искали Лугуя.

– И что, – спросил Маркел, – нашли его?

– Пока что нет, – сказал Волынский. – Пока нашли только следы. Они все одной толпой ушли: и Лугуй, и его войско, и простые люди куноватские. Шли вначале вдоль реки, а после повернули на Казым, к Сенгепу.

Маркел подумал и спросил:

– Все повернули? Всей толпой?

– Как будто всей, – сказал Волынский. – Да и куда им ещё было идти? Только на Казым. Вот где теперь Лугуй будет сидеть! Тебе его там не достать! А я стрельцов тебе не дам, ни одного. Хоть было записано дать, а не дам! Потому что сейчас что всего важнее? Не за Лугуем бегать, а удержаться здесь. И я удержусь! Стены подновлю, поправлю, пошлю знать нашим, чтобы прислали подмоги, кто сколько может. И будет наш Куноват! А на Казым и сам пока что не пойду, и вам не дам ни одного стрельца. А то Иван тоже начал с утра заговаривать, а не пойти ли на Казым, или не догнать ли нам Лугуя, пока он до Казыма не дошел. Было такое, нет?

Змеев нехотя кивнул, что было. Волынский опять посмотрел на Маркела и сказал как будто с горечью:

– Вот так! Не получилась твоя служба. Не перехватил ты Лугуя. Как теперь тебе с пустыми руками к царю возвращаться? Никак!

– А зачем мне его перехватывать? – спросил Маркел.

– А снять с него расспрос! – сказал Волынский.

– А я уже снял.

– Когда?

– А когда сюда ходил, – сказал Маркел. – Он мне тогда всё поведал: и почему он не стал платить нам ясак, и куда он стал его возить, и кто такая Золотая Баба, и кто такой ты.

Волынский, услыхав такое, покраснел от гнева и сказал:

– Много ты себе стал позволять, Маркелка! А то смотри, я тебя своей властью…

И замолчал, только зубами скрипнул. Маркел улыбнулся и продолжил:

– Мне Лугуй уже не нужен, я его уже расспрашивал, и он честь по чести всё ответил. Теперь мне нужно Золотую Бабу взять и расспросить. Вот я сейчас к ней и поеду. Время сейчас для этого очень удобное: все князьки кто куда разбежались, никто мне мешать не будет, и я быстро к ней доеду.

– А где её искать, ты знаешь?! – спросил Змеев.

– Знаю, конечно, как не знать. Добрые люди подсказали.

– Кто добрые?! – гневно спросил Волынский.

Маркел только усмехнулся, не ответил. Волынский приготовился сказать…

Но тут открылась дверь, стали входить челядины, вносить и расставлять еду, питьё. Маркел, Волынский и Змеев молчали. Леонтий налил им по чашке, они выпили. Леонтий ещё налил и вышел, прикрыл дверь. Волынский ещё подождал и спросил:

– Так ты что, и вправду собрался к Великой Богине?

Маркел утвердительно кивнул и принялся закусывать. Волынский опять спросил:

– А дорогу туда знаешь?

– Что знаю, – ответил Маркел, – а что добрые люди подскажут. Мне от тебя нужны только стрельцы, с десяток, но самых лучших, а к ним харчей на неделю и зелейного запаса как можно больше.

– И пойдёшь?

– Пойду, – сказал Маркел. – Вот только ещё перекушу и выпью.

Волынский молчал. Потом посмотрел на Змеева, сказал:

– Иван! Да скажи ты ему!

– А что здесь говорить? – ответил Змеев. – Человек решил. Да и служба у него такая.

– Но ты ведь ходил туда! – сказал Волынский.

– Ну и ходил, – ответил Змеев. – Так ведь не я один туда ходил. – И, повернувшись к Маркелу, продолжил: – Мы как сюда пришли, в эти земли, как про эту Золотую Бабу услыхали, так и ходим, так её и ищем. Много про неё всякого болтают. А про её богатства ещё больше. Но никто из наших этого богатства не видал. Не доходят наши до него. Летом тебя в водоворот затянет, топляком затрёт, зимой под лёд провалишься. А её, может, и нет совсем.

– А к кому тогда Лугуй ходил? – спросил Маркел.

– Ну, Лугуй тебе расскажет!

– А… – начал было Маркел, хотел сказать про бывшего шамана, про Аньянгу, но спохватился и промолчал.

Змеев это заметил, сказал:

– Ты нам не всё договорил. Ну да и ладно. Когда будешь помирать, тогда про это вспомнишь.

– А пока что?

– А пока, – ответил Волынский, – ладно. Дам я тебе стрельцов. И дам всего другого, что просил, но понемногу. А сейчас налей!

Маркел налил, и они все трое выпили до дна. После Волынский утёр губы, усмехнулся и сказал:

– Скользкий ты человек, Маркелка. Ну да бог с тобой. Не тем будем тебя поминать.

Маркел усмехнулся, ответил:

– Это ещё кто кого помянет.

– Ладно, ладно! – погрозил пальцем Волынский. После обернулся к Змееву, сказал:

– Дай ему Ермолу со своими. Не скупись!

– Э! – только и ответил Змеев, но не стал перечить.

А Волынский усмехнулся и прибавил:

– Это Анюта за тебя просила. А сам я ничего тебе не дал бы.

– Так я тогда пойду, – сказал Маркел.

– Иди, – сказал Волынский. И, повернувшись к двери, кликнул: – Эй!

Вошёл Леонтий. Маркел встал. Волынский кивнул на Маркела, сказал:

– Царский гонец уходит. Проводите его честь по чести. И дайте ему Ермолу со своими в провожатые. Я им за это дам двадцать рублей на всех, сразу, как только вернутся.

Леонтий слегка поклонился, поворотился к Маркелу, кивнул, и они оба пошли из трапезной. Волынский со Змеевым молчали. Эх, только и подумал Маркел, двадцать рублей на круг, недорого. И сердито тряхнул рукавом. В рукаве брякнул кистень.

Глава 41

Когда Маркел и Леонтий спускались по лестнице, Леонтий спросил:

– Куда, царский посол, собрался?

– По царским же делам, – уклончиво ответил Маркел. И тут же прибавил: – На неделю. Дашь нам харчей запас, дашь пороху, свинца. Порох рассыпчатый!

– Другого не держим, – сердито ответил Леонтий.

Они вышли на крыльцо. Леонтий осмотрелся, увидел стрельцов, сидевших на сложенных неподалёку брёвнах, сказал:

– Вон твой Ермола.

И начал махать рукой. Один из стрельцов, Ермола, как назвал его Леонтий, не спеша поднялся и так же не спеша пошёл к крыльцу. Он был из себя невысокий, худой, в большой шапке. Маркел сошёл с крыльца. Следом сошёл Леонтий. Ермола подошёл к ним, глянул на Маркела. Леонтий сказал:

– Царский посол берёт тебя на службу. Служба непростая, но не даром.

Маркел посмотрел на Леонтия. Леонтий вздохнул, сказал, что он пока пойдёт похлопочет насчёт харчей, развернулся и ушёл. Когда он зашёл за угол, Ермола спросил, куда надо идти и за сколько. Маркел ответил:

– Воевода даст двадцать рублей, на всех, сразу, как только вернётесь. А нужно мне в два места. Первое место, это, если ты знаешь, есть такое Погорелое мольбище.

Ермола помолчал, потом сказал без особой охоты:

– Это дело очень непростое. И неблизкое.

Маркел подумал и сказал:

– Ну, ладно, дам, и это уже от себя, ещё десять рублей. Или всё равно робеешь?

– А чего робеть? – сказал Ермола. – Робел, сидел бы дома, на печи, за бабой.

– А Золотую Бабу видел?

– А что, – спросил Ермола, – ты и к ней тоже собрался? Это что, второе наше место?

Маркел снова усмехнулся и сказал:

– Об этом пока рано говорить. – И тут же спросил: – Там, на брёвнах, твои люди?

Ермола кивнул, что его.

– Иди, вели им собираться, – приказал Маркел. – А я подожду Леонтия. Как он принесёт харчи, сразу выходим. За тридцать пять рублей. И это всё!

Ермола поправил шапку и пошёл к своим, которые по-прежнему сидели на брёвнах. Когда Ермола подошёл к ним, они стали у него о чём-то спрашивать. Он им кратко отвечал. Они стали поглядывать в Маркелову сторону. Так продолжалось какое-то время. Потом они отвернулись и на Маркела уже больше не смотрели. Это всё были люди крепкие, сытые, и не молодые ребятки, а серьёзные мужи.

А вот Леонтий всё не возвращался и не возвращался. Маркел начал осматриваться по сторонам. Во дворе крепости было немало народу, все были каждый своим заняты, ходили взад-вперёд, что-то носили, что-то починяли после вчерашнего дела. День был погожий, ясный, солнце поднималось к полудню.

И вот наконец из-за угла хором вышел Леонтий налегке, за ним двое челядинов тащили гружёные нарточки. Маркел пошёл им навстречу. Леонтий велел челядинам остановиться. К ним подошёл Маркел, подошёл и Ермола со своими десятью стрельцами. Леонтий стал подробно объяснять, что где лежит в нарточках. Лежало много всякого. Не поскупились, подумал Маркел и посмотрел на Ермолу. Ермола приказал своим брать нарточки, а сам выступил вперёд, махнул рукой – и они все, а с ними и Маркел, пошли по крепостному двору к тому месту, где тын был ещё не починен, в нём оставалась дыра на три бревна, не меньше. Начал подниматься ветер, замела позёмка. Маркел сердито подумал: а ведь заметёт, зараза.

И он не ошибся. Когда они полезли через пролом в тыне, ветер уже крепко дул в лицо, глаза так и забивало снегом. Выйдя за пролом, они остановились, надели лыжи-ступанцы и только потом пошли дальше.

Но и на ступанцах идти по льду, по реке, было непросто, там же ещё сильней пуржило. Ермола шёл впереди, Маркел за ним. Шли по уже наполовину заметённым следам Лугуева войска. Следы были как от табуна, весь снег сплошь истоптан, и получалась такая дорога шириной сажени в две, а где и во все три. Потом эта дорога по реке свернула вправо, а сбоку, с левой стороны, показался впадающий в реку замёрзший ручей. Там снег был совсем нетоптаный. Ермола повернул туда, все повернули за ним следом.

– Это что? – спросил Маркел.

– Это Ручей Белого Глухаря, – ответил Ермола, не оглядываясь. – А дальше будет Чёрного. Видишь тамгу?

Маркел осмотрелся и на одном из деревьев увидел мудрёный затёс. Это, наверное, и был глухарь. Маркел спросил:

– Так всё время по затёсам и пойдём?

– Нет, – сказал Ермола. – Затёсов больше не будет до самого мольбища.

И прибавил шагу. Маркел и все остальные прибавили тоже. Так они и шли по льду замёрзшего ручья. Там было немного затишнее, чем на реке, но всё равно мело крепко. Никто ничего не говорил, только иногда стрельцы перекрикивались между собой, это чтобы заменить того, кто тащил нарточки, и всё. Маркел шёл, смотрел в спину Ермоле и иногда поглядывал по сторонам. Там, по обоим берегам ручья, была тайга, но уже не такая густая, как раньше. И берега ручья становились всё ниже и ниже. Мороз крепчал. Так они шли весь день, Маркел крепко продрог, но ничего не говорил. Когда начало смеркаться, Ермола объявил привал. Они разбили табор, развели костёр, поставили шалаши, сварили болтуху, сели есть. Ели молча. Маркел долго терпел, потом не сдержался, спросил:

– А если мы неправильно идём, тогда что?

Все перестали есть, переглянулись. А Ермола утёр губы и ответил:

– Как это мы неправильно идём? Мы идём правильно. По Глухариной тропе. Сначала это мы идём вдоль ручья Белого Глухаря, потом, за горой, будет Чёрный Глухарь, и там в конце Погорелое мольбище. Всё очень просто.

– А дальше как? – спросил Маркел.

– Э! – нараспев ответил Ермола. – Вначале нужно пройти Погорелое мольбище. Боюсь, пропадут там наши денежки.

– С чего это вдруг пропадут? – спросил Маркел.

– Да мало ли! – сказал Ермола и обернулся на своих стрельцов.

Они все заусмехались.

– Сорок рублей! Такие деньги! – продолжал Ермола.

– Тридцать пять! – твёрдо сказал Маркел.

– А не пойдём за тридцать пять!

– А не идите!

Ермола покосился на стрельцов, поулыбался и сказал:

– И не пошли бы. Да ведь обещали. – И спросил: – А где твои деньги, с собой?

– В Москве, – сказал Маркел. – Пятнадцать рублей. И у воеводы двадцать. Всего тридцать пять. Вернусь, получите. А не вернусь, не обессудьте.

И он опять взялся за болтуху. Сидел, ширкал ложкой по дну миски. Потешаются они над ним, думал Маркел, хотят запугать. И, усмехаясь, ел. А как доел всё до дна, даже дно выскоблил, так сразу отставил миску, встал и сказал, что время позднее, солнце зашло, пора ложиться.

Они разлеглись по шалашам. Маркел почти сразу заснул от усталости. Ему снилась Москва, ряды на Красной площади, Параска себе что-то покупала, Маркел платил, денег было много, на душе легко…

И вдруг опять заболело в боку. Маркел сразу проснулся, открыл глаза, через прореху в шалаше глянул на звёзды, помрачнел. В боку стало ещё больней. Эх, только и подумалось, святой Никола, не оставь меня, мне же для себя ничего не нужно, мне только бы Параска была радая, да Нюську выдать за какого-нибудь стольника, или хотя бы сотника, чтобы непьющий был, чтобы не бил, чтобы велись у них детишки, чтобы…

Эх! Опять заболело в боку. Зачем он, подумал, тогда лез? Пусть бы Иван лез первым, это же было его дело, вот и пырнули бы Ивана, а так полез Маркел, дурак ты дураком, выла Параска, зачем ты высунулся, кто тебя просил…

Маркел положил руку на рану, рана согрелась, и Маркел заснул, теперь уже до самого утра.

Глава 42

Назавтра день выдался пасмурный, ветреный. Когда они утром сели перекусывать, снег так и сыпал в миску, миска быстро остывала.

– До мольбища, – сказал Ермола, а он сидел рядом, – ещё три дня ходу. А дальше куда?

Маркел ничего на это не ответил, взял сухарь, обмакнул его в болтуху, обкусил, задумался. Ермола больше ничего не спрашивал.

Перекусили, встали, пошли дальше, опять по ручью. Ручей был как ручей, до дна промёрзший. Ни зверей, ни птиц, нигде видно не было, также и никаких следов нигде не замечалось. И тишина стояла, как во сне. Шли молча. Шли весь день, продрогли очень сильно. Когда вечером остановились на привал, Маркел вспомнил вогулов и их гриб, пун называется, но спрашивать о нём не стал. Опять развели костёр, перекусили, всё это почти молча, за пустыми разговорами, и легли спать по шалашам.

Но сон не шёл и не шёл. Маркел старался дышать ровно, как заснувший, а сам думал о разном. А тут ещё и бок скрутило. Маркел терпел, только посапывал.

Вдруг вдалеке послышались удары бубна. Бубен бил ровно, не спеша, и бил всё громче и громче, потому что быстро приближался. Сейчас, подумал Маркел, бубен будет совсем рядом, надо будить своих, как можно спать при таком грохоте, почему никто не просыпается? Да пусть хоть кто-нибудь повернулся во сне, так ведь нет! Лежат как покойники!

А бубен гремел ещё громче! Но он уже не приближался, а стоял на месте, за деревьями. Маркел перекрестился. Бубен сбился с боя. Маркел начал читать «Отче наш». Бубен затих, послышались поспешные шаги, как будто кто-то убегал, снег так и скрипел под ногами. Лысый шаман, подумалось Маркелу, это он, это же его угодья! Маркел поднял голову, прислушался. Бубен больше не бил, было тихо. И в шалаше все спали. Маркел лежал, его всего трясло, и думал, что, может, ничего этого и вовсе не было, а ему только почудилось, надо будет утром посмотреть следы, а пока он закрыл глаза, прочёл «Отче наш», потом ещё раз и ещё и, понемногу успокоившись, заснул.

Утром, когда они все встали, перед перекусом, Маркел ходил, смотрел по сторонам, но нигде шаманских следов видно не было. Странные дела творятся, Господи, подумалось, а вслух Маркел ничего никому не сказал.

Перекусили, пошли дальше. В тот день ветер дул ещё сильней, снег сильно бил в лицо. И ещё дорога шла всё время в гору, ручей становился всё уже, гора всё круче. И там почти ничего не росло, только редкие кривые деревья да низкие, стелющиеся по земле кусты. Потом ручей совсем пропал, теперь они просто шли в гору. Ветер становился всё сильней, стрельцы едва тащили нарты. Когда солнце, как было похоже, поднялось до полудня, Ермола велел сделать привал. Все сразу остановились и расселись, а кто и разлёгся, где стоял.

– Тяжело? – спросил Ермола у Маркела.

Маркел утвердительно кивнул. Ермола усмехнулся и прибавил:

– Это хорошо, что тяжело. Значит, мы правильно идём. А вот если бы стало легко, это бы значило, что мы заблудились.

Маркел ничего на это не ответил. Они ещё немного отдохнули и пошли дальше. Больше привалов не было, поэтому когда становилось совсем невмоготу, Маркел вспоминал Ермолины слова и с радостью думал, что они, значит, идут правильно и скоро будут на месте.

Правда, когда они вечером остановились на привал и Маркел спросил, сколько им ещё осталось, Ермола ответил, что ещё два дня.

– Но, – тут же прибавил он, – это до Погорелого мольбища столько. А куда дальше идти, я же не знаю, ты же нам ничего не говоришь.

– А что говорить, – сказал Маркел. – Мне это мольбище не очень нужно. Мы его, может, ещё обойдём.

– Э! – нараспев сказал Ермола. – Его никак не обойдёшь. Там только одна тропа, и мольбище стоит прямо на ней, а справа и слева болото, и такое, что лучше не суйся.

– А тропа куда дальше ведёт? – спросил Маркел.

Ермола усмехнулся и сказал:

– Ты это сам знаешь.

Маркел промолчал. Ермола стал очень сердитым и сказал:

– Ну да, может, это правильно, что ты молчишь. Он тебя, может, ещё и не пропустит.

– Кто это меня не пропустит?

– Лысый шаман, – сказал Ермола.

– А как он не пропускает?

– А вот там увидишь!

И, больше ничего не говоря, Ермола встал от костра и пошёл к своему шалашу. А Маркел к своему. Там все быстро заснули, а Маркел опять не спал. Лежал, прислушивался. Было тихо. И так тихо, что совсем ничего слышно не было, даже того, как другие во сне дышат. Ничего Маркел тогда не слышал, лежал как глухой пень! Долго лежал, потом не удержался и толкнул соседа, но тот даже не шелохнулся. Маркел подождал ещё немного, потом закрыл глаза, потом крепко зажмурился…

И увидел того самого шамана – лысого, без шапки, в длинной широкой шубе с лентами. Теперь шаман не прятался, как прошлой ночью, а стоял открыто, держал в одной руке бубен, во второй колотушку, смотрел на Маркела и будто не видел его. Потом ударил колотушкой в бубен, ударил сильно, с размаху, но Маркел ничего не услышал. Шаман стал бить в бубен, приплясывать, а Маркел по-прежнему ничего не слышал. Шаман приплясывал всё быстрее, бил всё сильнее, но его по-прежнему не было слышно. Потом шаман вдруг остановился, подбросил вверх бубен, за ним колотушку, и они исчезли где-то в вышине, а шаман развернулся и пошёл прочь, и на снегу следов за ним не оставалось. Какая чертовщина, Господи, подумал Маркел, открыл глаза…

И увидел, что он в шалаше. Сразу стало веселей, Маркел заулыбался, подумал, что чего только в жизни не случается и чего со страху не померещится, а после поправил кистень в рукаве, начал считать мешки и заснул.

А утром всё было как всегда – перекусили, выкатили нарты и пошли. День был пасмурный, с ветром, морозный. Шли в гору, молчали. Гора была голая, ничего на ней не росло, снег лежал плотный, с толстой коркой. Шли долго, только к полудню взошли на гору, нашли место позатишнее, передохнули и пошли дальше, теперь уже вниз, с горы, на другую её сторону. Вскоре вышли к новому ручью, он тоже был промёрзший до дна. По берегам ручья торчали корявые сосны-недоростки. Холод стоял собачий. Маркел представлял, что он идёт с вогулами, вогулы дали ему пун, он его жуёт и согревается. А ещё очень хотелось, чтобы поскорее был привал. Но и на привале Маркел не согрелся, каша была холодная, питьё было гнилое.

А ночью Маркел как заснул, так после никак не мог проснуться, а кто-то навалился на него, схватил за горло и душил всю ночь, прикрикивал «гай! гай!». Маркел отбивался от него, не мог отбиться. Утром проснулся злой, с разодранной щекой. Стрельцы поглядывали на Маркела, усмехались. Ермола молчал и только головой покачивал. Они собрали табор и пошли всё время вниз и вниз с горы, деревьев вокруг больше не становилось, зверей и птиц по-прежнему видно не было. Зато ручей становился всё шире и шире. После по этому ручью они вышли на замёрзшее болото. Болото было здоровенное, ему не было видно конца. Ермола остановился и сказал, чтобы все были осторожнее, потому что это болото до дна не замёрзло, оно живое, в него можно провалиться насмерть. Но, тут же прибавил Ермола, до Погорелого мольбища уже совсем недалеко, к полудню они туда придут.

И они пошли дальше. Снег под ногами так и ходил ходуном, под снегом чавкала вода, валенки вскоре промокли насквозь, ноги быстро коченели. Так дальше идти нельзя, думал Маркел, надо остановиться и обсохнуть, или свернуть куда-нибудь, или совсем развернуться, а то лысый шаман…

А что лысый шаман? Почему это он одних пропускает, других нет, и как он это делает, надо было спросить у Ермолы, почему Маркел молчал?!

Глава 43

И тут вдруг Маркел почуял запах дыма, остановился и опять принюхался. И в самом деле, пахло костром. А вот харчами не пахло. Так, может, это молельный костёр, подумал Маркел, осматриваясь. Возле него сбились стрельцы, рядом стоял Ермола.

– Костёр, – тихо сказал Маркел. – Где-то здесь рядом.

И он опять начал осматриваться. Все перед ним расступились. Костра нигде видно не было. Маркел перекрестился и пошёл вперёд, стараясь идти бесшумно. За ним пошёл Ермола, а за Ермолой стрельцы. Место там было довольно открытое, только кое-где из болота торчали корявые сосны да прошлогодняя трава. Трава была очень высокая, в ней можно было спрятаться. Маркел так и делал – шёл, осторожно пригибаясь. Запах костра чуялся всё сильней и сильней, а вот дыма нигде видно не было. Они прошли ещё немного, и впереди вдруг послышалось тихое пение. Это, наверное, была молитва, очень заунывная. Лысый шаман, думал Маркел, лысый шаман, это он… А больше ни о чём не мог подумать. Потом наконец подумалось: почему шаман их не чует, почему поёт? Или, может, он обманывает их, хочет приманить поближе? Тогда всё нужно делать очень быстро! Подумав так, Маркел прибавил шагу. Пение слышалось громче и громче. Маркел уже видел, откуда оно раздаётся – там, над жёлтой посохшей травой, стояли невысокие шесты, серые от времени, а на шестах торчали черепа, человечьи и собачьи. Маркел замер, осторожно ступил в сторону…

И шагах в двадцати впереди он увидел шамана. Шаман сидел к нему боком, и это был тот самый шаман – без шапки, лысый, в тёмной шубе, украшенной разноцветными ленточками, – а перед ним горел небольшой костёр. Шаман держал руки над огнём и пел вполголоса. О чём он пел, Маркел не понимал. Маркел шёл, крадучись. Шаман перестал петь, Маркел сразу же остановился. Шаман опять запел – Маркел опять пошёл. Потом шаман вновь замолчал, на этот раз надолго. Теперь он держал руки очень близко над огнём, потом убрал их и одну из них отставил в сторону. На ладонь к нему тут же сел ворон. Это случилось так быстро, что Маркел даже не успел заметить, откуда взялся этот ворон. Теперь ворон сидел на руке у шамана, шаман улыбался и что-то шептал. Ворон, казалось, его слушал, склонив голову. Шаман свободной рукой оборвал с шубы ленточку, дал её ворону. Ворон зажал её в клюве, шаман подбросил ворона, и тот взлетел.

– Стреляйте! – закричал Ермола.

Стрельцы стали стрелять, вразнобой, и никто не попал. Ворон взлетел ещё выше, сделал над стрельцами круг и улетел, и скрылся за деревьями. Только тогда шаман обернулся к Маркелу и сказал, теперь уже понятно, по-вогульски:

– Я слышал, как вы шли. И слышал, что вы думали. Глупцы!

И он опять повернулся к костру, и стал опять греть над ним руки. Стрельцы подбежали к Маркелу. Маркел мельком глянул на них, ничего не сказал и опять обернулся к шаману. Тот продолжал сидеть перед костром. Снег вокруг костра давно растаял, земля была сухая, серая. Маркел сказал:

– Вот мы и снова встретились. Ты меня, конечно, помнишь?

Шаман утвердительно кивнул.

– Говорят, эта тропа, – сказал Маркел, – ведёт к Великой Богине.

– Говорят, – сказал шаман, прищурившись.

– А ещё говорят, – продолжил Маркел, – что ты сторожишь эту тропу, и одних пропускаешь по ней, а других не пропускаешь.

– И так тоже говорят, – сказал шаман, уже не улыбаясь, медленно поднял голову, посмотрел Маркелу прямо в глаза и продолжил: – Но это не так. Всё решает Великая Богиня, а я лишь делаю то, что она мне прикажет.

– Тогда, – сказал Маркел, – ты должен помнить, что она сказала обо мне – что она ждёт меня.

– Я это помню, да, – сказал шаман и усмехнулся. – Но это было очень давно, так что Великая Богиня вполне могла и передумать.

– Да как это давно?! – сердито воскликнул Маркел. – Это было всего несколько дней тому назад!

– Да, это так, – сказал шаман. – Но за это время всё могло очень сильно измениться. Да и Великая Богиня тоже женщина, а женщины не любят быть постоянными. Вот я и отправил ворона, чтобы узнать, как мне теперь быть с вами. А пока не мешайте мне думать!

И с этими словами он положил руки на колени и снова запел свою очень тоскливую и непонятную песню-молитву.

Маркел обернулся.

– Э! – со смехом воскликнул стоявший рядом с ним Ермола. – Не так с ними надо разговаривать! – И он сорвал с плеча пищаль, ткнул ею шаману в грудь и приказал: – Вставай, собака!

Шаман даже не шелохнулся. Ермола выстрелил в него в упор. Шаман упал. Всё затянуло едким дымом.

– Вот так… – начал было Ермола…

Но тут шаман зашевелился, захрипел и начал подниматься. Маркел, Ермола и стрельцы, все отшатнулись. Шаман снова сел к костру. По губам у него текла кровь, и шуба на груди была в крови. Шаман приложил ладонь к губам и что-то с трудом выплюнул, раскрыл ладонь. На ней лежала пуля. Шаман уронил пулю в костёр, облизал губы и снова запел. Это была уже другая песня, очень мрачная.

– Эй! – закричал Ермола. – Он колдует! Да он сейчас нас всех убьёт!

И они попятились. Маркел крикнул идти за ним, первым взошёл на тропу и пошёл по ней дальше. Шёл и оглядывался. За ним быстрым шагом шли Ермола и стрельцы, катились нарты. А ещё дальше был виден костёр, возле него сидел шаман, костёр быстро разгорался, поднимался дым. А вскоре, когда дым порывами сдувало ветром, становилось видно, что шаман уже лежит на боку и не шевелится.

– Вот и всё! – радостно воскликнул Ермола. – Никакой он не колдун! Пуля колдует крепче! – И засмеялся.

А все остальные молчали. Просто старались идти быстро, вот и всё. Ермоле было страшно в тишине, и он продолжил:

– Великая Богиня! Великая Богиня! Кого это мы так величаем? Нет там никакой богини, а есть только ведьма-воровка, золочёная старая баба, которая сидит в тёмной пещере и скулит как побитая собака. А то как же! Ведь раньше у неё было много слуг, Лугуй и другие князьки, а теперь они все разбежались, никто не хочет её защищать! И вот мы теперь туда придём, свяжем её и отвезём в Москву, и нам там за это дадут… Сколько дадут? Маркел, чего молчишь? Ведь ты же знаешь это!

Маркел оглянулся, сердито ощерился и так же сердито начал отвечать:

– А что я? А я ещё в Москва так говорил! Дайте мне, говорил, сто рублей, чтобы было чем людям платить, дайте подорожную с царской печатью, дайте стрельцов с десяток, самых лучших, и я вам её привезу. А они… – Маркел отвернулся и прибавил шагу, и продолжил уже с горечью: – А что они? Они не верили! Тогда мой боярин, князь Семён, дай ему Господь здоровья, говорит: да как это вы ему не верите, да он у нас в приказе самый ловкий, самый крепкий, его никакая ведьма, никакой колдун не одолеет, вот как у нас в прошлом году…

И вдруг он замолчал, задумался, стал идти медленней. Его окликали, он не отзывался. Вскоре Ермола обогнал его, Маркел этого как будто не заметил…

А шамана, того вовсе видно уже не было. Не было и костра, и не было тех шестов, на которых торчали черепа. Всё исчезло! Только над снегом поднимался туман, или скорее всё же дым, потому что пахло гарью.

Глава 44

И опять впереди шёл Ермола, за ним Маркел, а уже за ним все остальные, и нарты. Ну и молчали, как всегда.

А болото стало очень гадкое! Теперь оно ещё сильней тряслось, и дул сильный ветер, конечно, в лицо. Солнце опускалось всё ниже и ниже, а они всё не делали привал, потому что не было подходящего места. Деревьев вокруг совсем не было, нечего было рубить на костёр и не из чего ставить шалаши, вот они и шли дальше, и шли, уже начало по-настоящему смеркаться, а они всё шли.

Потом Ермола наконец остановился и показал, где ставить табор. Они свернули с тропы и нарубили и собрали веток, чтобы развести хоть бы какой костёр, и это им не сразу удалось. Но они всё же наварили кое-какой болтухи и сели есть. Ели молча, как всегда. Потом полезли в шалаши.

Шалаши на этот раз получились кривые, дырявые и почти не защищали от холода. В голову лезли противные мысли, мерещился мёртвый шаман. Ветер дул сильный, промозглый, пахло сырым болотом, пробирало до костей, хотелось пуну. Эх, думалось, его бы пожевать сейчас, в голове бы сразу зашумело! И вдруг Маркел увидел тех двоих вогулов, которые когда-то угощали его этим грибом…

А теперь они, бритые как кучкупы, ходили по какой-то тёмной пещере, носили миски и расставляли их на кошме. Кошма была длиннющая, саженей в двадцать, шириной в сажень, и вся уставленная мисками с разной едой и также чашками с питьём, а эти вогулы носили ещё и ещё. Были там и другие вогулы, правильней, кучкупы, потому что все они были наголо стрижены, как и положено рабам, то есть холопам, и поэтому они прислуживали за столом, опять же правильнее при кошме. А гостей к этой кошме, похоже, ожидалось очень много! Маркел смотрел вдоль кошмы, считал чашки, досчитал до сорока и сбился, начал считать заново… Но тут его пнули в плечо. Он обернулся. За ним стоял Сенгеп, князь Казымский, весь в крови, и гневно сверкал глазами. Маркел поклонился Сенгепу, подхватил миску с закусками, пошёл. Шёл вдоль кошмы, смотрел на миски, думал, это для больших господ готовится, а вот это, золотая миска и золотая к ней чашка – это для Великой Богини, а рядом серебряные чашка с миской, это для кого? Маркел поднял голову…

И проснулся. Было утро, все вставали, выбирались из шалашей. Дул сильный, промозглый ветер, а Маркел был весь в горячем поту. Что это он такое видел, думал он, это был вещий сон или что? Но так ничего и не придумав, Маркел надел шапку, выбрался из шалаша. Ему сказали, что пора садиться, перекусывать, они же сейчас выступают. А он в ответ сказал, что он не голоден.

– Где это ты успел поесть? – насмешливо спросил Ермола.

– Во сне! – ответил Маркел со злостью.

– Сладкие же тебе снятся сны! – сказал Ермола.

Маркел ничего на это не ответил. Стоял возле шалаша, смотрел по сторонам. Да только чего там было смотреть?! Вокруг одно болото, заснеженное и замёрзшее, на болоте кое-где торчали кривобокие сосёнки, пожухлые кусты травы. Маркел ждал, когда другие поедят, а сам про себя удивлялся, что и в самом деле когда это он успел насытиться, пиршество же там ещё не начиналось?! Или же он, как и другие кучкупы, нахватался ещё на поварне? Но разве он кучкуп? Маркел полез рукой под шапку и ощупал волосы. Нет, подумал, какой он кучкуп! Или он скоро им станет? То есть сбудется Лугуево пророчество, и он, Маркел, будет служить у Великой Богини, и служить вечно, а это значит, что пока не пересохнет Великая Обь, пока в тайге…

Нет, перебил он сам себя, что будет, то будет, перекрестился, обернулся и строгим голосом спросил, не пора ли уже выступать. Никто ему на это ничего не ответил, но и быстро закончили есть, встали, построились и пошли дальше.

Шли они долго, и чем дольше шли, тем медленней. А что?! Они же зашли в самое болото, а оно там было почти что совсем незамёрзшее и бултыхалось под ногами как кисель, того и гляди, провалишься. Ермола шёл первым, тыкал палкой, проверял, куда ступить, за ним, след в след, ступал Маркел, затем тащили нарты. Нарты зарывались глубоко и то и дело начинали вязнуть, а то и совсем тонуть, поэтому все очень скоро стали говорить, что харчи надо поделить и разобрать, а нарты, пока не поздно, бросить. И так оно и было бы, но Маркел не позволил, сказал, что на них на обратном пути они будут везти Великую Богиню, а она очень тяжёлая, она же золотая. При этих словах про золото стрельцы стали похмыкивать, но вслух никто ничего не сказал. И всё это кончилось тем, что харчи с нарт сняли и поделили, потом и свинец и порох поделили, и тащить нарты стало совсем лёгким делом. Маркел время от времени оглядывался на нарты, а стрельцы смотрели на него и хмурились. Невзлюбили они его крепко, это же сразу чуялось. И ещё было сразу понятно, что только выдайся подходящий случай, они с радостью столкнули бы Маркела в полынью.

Но он стерёгся, и поэтому первым в полынью провалился Овсей. Маркел этого не видел, он тогда шёл впереди, и вдруг услышал, как за спиной у него что-то противно затрещало, кто-то вскрикнул – и всё сразу стихло. Маркел остановился, обернулся. Стрельцы стояли как столбы, один из них показывал рукой перед собой. Там посреди белой затоптанной тропы чернела полная воды дыра – бездонная.

– Это Овсей, – сказали сбоку. – Его как кто за ноги дёрнул.

Маркел смотрел на чёрную дыру, ничего в ней видно не было. Потом оттуда вынырнул большой пузырь и лопнул. Потом ещё один, поменьше, потом ещё, и всё. Маркел снял шапку и перекрестился. Все тоже начали креститься. Потом кто-то сказал:

– Это шаман! Теперь он нам всем…

– Ну и шаман! – сердито перебил его Ермола. – А мы ему вот! – И подошёл, и плюнул в полынью, засмеялся и сказал: – Вот так-то! Пошли дальше!

И сам пошёл первым. Маркел пошёл за ним. А там и остальные все пошли. Проходя мимо чёрной дыры-промоины, снимали шапки и крестились.

А прошли ещё немного, и Ермола объявил привал, потому что солнце опустилось уже совсем низко. Набрали каких получилось дровишек, сварили на костре болтухи, наставили заслонов вместо шалашей и легли спать.

Маркел, за день крепко умаявшись, крепко заснул. И ему сразу приснилась Параска. Она сидела за столом, держала в руке пустую чарку и беззвучно плакала. Дура, сказал во сне Маркел, чего орёшь, я тебе столько всего оставил, не пропадёте вы, не рви мне душу! Параска легла лицом на стол и замолчала. Маркел стал гладить её по затылку. Параска чуть заметно дёргалась, потом застыла.

А Маркел проснулся, и до утра уже не мог заснуть. Они перекусили и пошли. Мороз в тот день был просто лютый, ветер не давал идти. Маркел спросил, сколько ещё осталось. Ермола сказал, что дней десять, не меньше. Если, прибавил, конечно, дойдём.

И они мало-помалу шли. Вот только в ту ли сторону, думал Маркел, но вслух об этом молчал.

Так и на привале все молчали.

Ночью ничего не снилось. Это оттого, думал Маркел, что нет сил даже на сон.

А на четвёртый или уже на пятый день, когда уже почти все думали, что они заблудились, кто-то вдруг крикнул, что он видел ворона, и ворон держал в клюве ленточку. Это известие всех сильно обрадовало, Ермола даже объявил привал, и они перекусили горячего, а потом опять пошли. Шли почти что целую неделю и никого уже не видели. Болото было ровное-преровное, на нём уже ничего не росло. На девятый день Ермола приказал, и они забрали с собой с привала все какие там только оставались ветки. И по дороге, если находилось что-нибудь горючее, всё подбирали.

А вечером у них был славный костёр, они согрелись, выкопали ямки и полегли в них. Ермола сказал не робеть, сказал, завтра-послезавтра они должны будут выйти к Великой Оби, а там вдоль берега будет полно топляка, топляк их согреет, а свежая рыба накормит.

Глава 45

А на самом деле было вот как: они прошли ещё два дня, и только уже на третий вышли к Великой Оби. Но самой реки они, конечно, не увидели, а просто перед ними тогда открылось очень-очень ровное пустое место, белое-пребелое, насколько хватало глаз – и всё это была замёрзшая река, на которой только кое-где виднелись черные пятна островов. Острова были небольшие, но довольно высокие и каменные. Маркел повернулся к Ермоле и спросил, они ли это.

– Да, они, – сказал Ермола. – И это очень добрый знак, что мы их так ясно видим, а то здесь всегда всё в тумане, и зимой и летом.

Но только Ермола так сказал, как один из стрельцов закричал, что он видит огонь, и показал на один из островов. Маркел посмотрел туда и ничего не увидел. А стрелец опять сказал, что там огонь. И также и другие, но не все стали говорить, что его видят. А тот стрелец, его звали Антип, теперь уже начал с жаром прибавлять, что это не просто огонь, а что его зажёг шайтанщик и это он их так предупреждает, что если кто к нему сунется, того он в полынье утопит – как Овсея! И, повернувшись к Маркелу, спросил, рассказывали ли ему Змеев про свой поход к этим камням. Маркел ответил, что нет, не рассказывал. Антип удивился и сказал, что пусть тогда Егор вместо Змеева расскажет, Егор был с ним тогда, – и повернулся к Егору. Егор, ещё один стрелец, без особой охоты ответил, что они были не здесь, а в другом месте, и камни там были другие, но, правда, похожие – и замолчал, посмотрел на Маркела. Маркел велел всё рассказать. Егор без особой охоты начал с того, что это тогда было летом и они плыли на лодке, кругом был густой туман…

– И вдруг, – уже с охотой продолжал Егор, – этот чёрт из тумана как выгребет! И как шарахнет по нашей веслом! Мы перевернулись и давай тонуть! Втроём только выплыли. Змеев тогда уже на берегу сказал, что ноги его здесь больше не будет. И слово держит! А я, дурень, опять полез, позарился.

И он посмотрел на Маркела, и хмыкнул. Маркел тоже усмехнулся и спросил, какой был шайтанщик из себя.

– А какой ещё, – сказал Егор. – Обыкновенный. В шубе, в шапке, а лицо закрыто, на лице у него сетка чёрная, от сглаза. Я его вот так вот видел, как тебя! И как сейчас вижу огонь вон там! И я туда не пойду!

– Надо будет, и пойдёшь! – строго сказал Ермола. После обернулся к остальным, прибавил: – И все пойдут! Но это уже завтра. А пока что надо запастись дровами, а их тут вон сколько!

И в самом деле, внизу, у берега, там-сям виднелись вмёрзшие в лёд брёвна топляка. Ермола махнул рукой, и они все пошли вниз. Маркел, оставшись наверху, смотрел, как они спустились к реке и стали рубить там топляк бердышами. Топляк вмёрз крепко, рубить его было непросто, но кое-что они всё же вырубили и вытащили наверх, к табору, после чего Ермола разделил стрельцов, и одни из них остались разводить костёр и ставить шалаши, а вторые опять сошли на лёд, нашли там свежую промоину и начала ловить в ней рыбу – заманивали на огонь и били бердышами. Добычи получилось много, три охапки, её всю отдали варить. Дух стоял очень крепкий, ждать было очень непросто, зато потом какая была радость! Рыба, если правду говорить, была вонючая и сладкая, зато её было много и она была горячая, Маркел жадно хватал её и ел вместе с костями. Потом, уже насытившись, Маркел придвинулся к костру и начал слушать Егора, который опять, теперь уже подробно и для всех, рассказывал о том, как он ходил со Змеевым и как их чуть не утопил шайтанщик. И будь Змеев один, был бы ему тогда конец, но тут Егор, а он был с бердышом…

Ну и так далее. Маркел перестал его слушать и начал смотреть на реку, туда, где раньше были видны камни-острова, а теперь было совсем темно, и только кое-где время от времени вспыхивали огоньки – и тут же гасли. Зато Егор, не замолкая, всё рассказывал и рассказывал про свою былую удаль. А как только он выдохся и замолчал, тут же начал рассказывать Карп, который, как теперь открылось, тоже тогда был со Змеевым, и если бы не Карп, то Змеев бы…

Ну и опять так далее. Маркел зевнул, лёг поудобнее и, на полное сытое брюхо, быстро заснул. Снилась ему Великая Богиня, она угощала его наваристой ухой и расспрашивала про Москву, Маркел отвечал правдиво, обстоятельно, и только об одном умолчал – что он женат и жена на сносях…

И проснулся. Было уже утро. Маркел выбрался из шалаша и посмотрел на реку. Остров-камень был на месте, вот только огней на нём не было видно. А Антип опять стал говорить, что видно. Маркел спорить с ним не стал. Сели к костру перекусывать. Ермола молчал, не говорил, что надо делать дальше. Все уже всё своё съели, но продолжали сидеть у костра, не вставали. Тогда Маркел сам сказал, что пора собираться. Но никто и не думал вставать, а Ермола опять промолчал. Зато Антип стал говорить, что это ещё совсем неизвестно, сколько им придётся идти до ближайшего острова, потому что это только кажется, что до него совсем близко, а Змеев плыл три дня, и это было летом, по течению, а сколько это будет зимой по торосам?! И, обернувшись, спросил:

– Разве не так, Мартын?

Мартын, стрелец, сидевший рядом с ним, сперва просто кивнул, что так, а потом, когда его толкнули в бок, начал рассказывать, как они, это уже пять лет тому назад, вместе с воеводой князем Горчаковым, шли по реке семь дней – и острова совсем пропали, будто их никогда и не было, и Горчаков велел поворачивать обратно, потому что у них кончились харчи.

– Так что, – закончил Мартын, – нужно сперва…

И замолчал, посмотрел на Маркела. Маркел повернулся к Ермоле и сказал:

– Что вы всё кругами ходите? Скажите ясно!

– А что тут неясного? – стараясь не смотреть ему в глаза, сказал Ермола. – Мои люди вот что говорят. Они тебя довели до Великой Богини. Вон она там, где эти огоньки. Иди! А они не пойдут. Дальше они не нанимались, дальше уже твоя служба. Ну так иди и служи, а мы тебя здесь подождём. А после, как это и было оговорено, отведём тебя обратно, хоть в Куноват, хоть в Берёзов. И тебе всё золото, вся эта Золотая Баба в семь пудов, а нам наших кровных тридцать пять рублей. Разве это не по совести?

Маркел задумался. И вдруг Ермола сказал:

– Ветер поднялся, как бы не было беды!

И точно: над рекой появилась дымка, она очень быстро становилась всё плотнее и плотнее, и острова стали видны уже не так отчётливо. Стрельцы смотрели на реку, молчали. Маркел ещё немного подождал, после вздохнул, встал от костра, подошёл к нартам, взял их и не спеша пошёл вниз, к берегу.

– Мы будем ждать тебя три дня, – громко сказал Ермола.

Маркел на это даже не оглянулся, а как шёл, так и дальше пошёл, спустился с берега на лёд и пошёл туда, где из реки торчали высоченные камни-острова. Над ними, как ему казалось, парил ворон.

Глава 46

А потом он куда-то исчез. Да и сами острова стали видны уже не так отчётливо. Их всё больше и больше затягивала дымка, и эта дымка становилась всё гуще и гуще, пока не превратилась в туман. И острова пропали. Нужно поворачивать обратно, подумал Маркел, только где теперь это обратно? Может, он уже и без этого, сам того не замечая, повернулся и пошёл обратно, и скоро выйдет к берегу, стрельцы его увидят и начнут смеяться, спрашивать, где Золотая Баба, как она, горячая? Ну и так далее. Поэтому Маркел не поворачивал, а шёл и шёл вперёд, по крайней мере ему так казалось, и думал, что лысый шаман был прав, когда говорил, что кому суждено, тот, что бы с ним ни случалось, всегда дойдёт до Великой Богини. Она его везде приманит, думалось, к ней ноги сами приведут!

А дальше что, думал Маркел. Ну, тут уже смотря по обстоятельствам, то есть если это просто вогульская ведьма, то это дело простое, он и один с ней справится. Но если это и вправду золотая идолица в семь пудов, то без Ермоловых стрельцов ему не обойтись. Или, может быть, наоборот, лучше не звать стрельцов? Слаб же человек, как говорится, а тут вдруг такой соблазн! Ну и войдут во грех. А после скажут, что ничего не видели, не слышали. Но и это ещё полбеды, тут же хоть твоя душа чистой останется, а вот если эта Золотая Баба и в самом деле Великая Богиня, тогда, прости, Господи, как быть? Тогда, как Лугуй предсказывал, торчать Маркелу здесь безвыходно пока не пересохнет Обь, не передохнут все звери и рыбы, и птицы, и кто там ещё?! Эх, маета!

Вот что тогда Маркелу представлялось. А тем временем поднялся ветер, запуржило. Маркел стал всё чаще спотыкаться, и уже чуть тащил нарты, думал, а не бросить ли ему их, столько в них тяжести, а проку никакого. А мороз какой! Нет сил терпеть. А где острова, где ворон, где огни? Кругом было белым-бело, Маркел шатался, думал, надо было оставаться, не идти, стрельцы опять бы наловили рыбы, сели перекусывать, Маркел сел бы вместе с ними…

А ему сказали бы: куда ты лезешь, пёс, ты что, не видишь, что у нас пустые миски, и это всё из-за тебя, рыба ушла, нет рыбы, вот ты какой, от тебя одна порча! Надо тебя скорей убить, пока ты нас не перебил, кричали бы, а то нам теперь что, подохнуть, что ли, чтобы ты остался жив? А вот и нет! А вот сейчас убьём тебя, зажарим вместо рыбы и сожрём тебя, как самоеды, и спасёмся, и придём к Волынскому, и скажем, что ты провалился в полынью – и он поверит. Он даже будет очень рад тому, что ты утопился и не поедешь обратно в Москву и не сможешь кривить на него и возводить напраслину!

Ну и так далее. Маркел остановился. А куда было идти, он думал, иди куда хочешь, всё равно ведь ничего не видно, нет здесь никаких островов и нет никаких огней, а это одни только видения. Маркел стоял, утирал снег с лица. Снег падал всё реже и реже. Стихал ветер. Маркел снял рукавицу и перекрестился, ещё раз посмотрел по сторонам, там виднелись какие-то тени, но он никуда не стал сворачивать, а опять пошёл прямо. Снегу навалило много, идти было трудно, нарты то и дело застревали в трещинах. Маркел падал в сугроб, отплёвывался, вставал, шёл дальше. Мало-помалу начало смеркаться. Лёд под ногами стал трещать. Маркел подумал: это хорошо, значит, она где-то рядом.

И опять упал. Лёд под ним начал прогибаться. Маркел пополз по льду, потащил за собой нарты. Встанет, думал он, и лёд не выдержит, провалится, поэтому вставать нельзя ни в коем случае.

И так он долго полз, пока не выбрался на крепкий лёд, после поднялся и пошёл короткими шажками, потащил нарты. Нарты дёргались, потом совсем застряли. Маркел долго их вытаскивал и всё же вытащил, прошёл ещё немного и остановился, потому что впереди как будто замелькал огонь. Маркел ещё прошёл. Огонь стал ярче. Маркел ещё шагнул, ещё…

И уже ясно увидел огонь. Огонь мерцал в пещере. Вход в пещеру был чёрный-пречёрный, и сама пещера была чёрная и в налипшем снегу. Это, наверное, тот самый остров, каменный, подумал Маркел, сейчас выйдет шайтанщик и убьёт его.

Но тут же подумалось: нет, это мы ещё посмотрим, кто кого! И Маркел оставил нарты, опять снял рукавицу, тряхнул локтем. Кистень чуть слышно брякнул.

А из пещеры кто-то вышел и остановился. Было уже довольно сумеречно, Маркел сразу ничего не рассмотрел, и только потом увидел, что это шайтанщик. Он был точно таким, каким Маркел и ожидал его увидеть – в шаманских шубе и шапке, с чёрной сеткой на лице и с двумя саблями в руках. Было темно, сыпал снег, из пещеры брезжил слабый свет. Было совсем тихо. Потом шайтанщик поднял обе сабли и спросил:

– Ты кто такой?

– Я не к тебе пришёл, – сказал Маркел.

– Ха! Не ко мне! Тогда умри! – крикнул шайтанщик, замахнулся саблями…

Маркел резко повёл локтем, вытряхнул из рукава кистень, метнул его, попал шайтанщику в висок, шайтанщик повалился на спину прямо в пещеру и там пропал в темноте. Маркел вбежал в пещеру, осмотрелся. Было совсем темно. Тогда Маркел начал искать на ощупь. Искал шайтанщика, потом искал кистень, шарил по полу, за коробами.

Вдруг рядом кто-то тихо засмеялся. Маркел замер. Баба смеётся, он подумал, это бабий голос, поднял голову и осмотрелся. В пещере начало светлеть.

Глава 47

Это разгорался щовал. И чем ярче он горел, тем Маркел всё отчётливее видел сидящую напротив него женщину в богатых вогульских одеждах. Таких богатых даже у Аньянги не было, – здесь всё так и горело: бисер, жемчуга, золотые брошки… И длинные золотисто-рыжие волосы, завязанные на макушке в клубок. Да и сама женщина была очень красивая и важная, поэтому она хоть и улыбалась, но это получалось у неё очень серьёзно. Маркел в душе перекрестился. Женщина властно махнула рукой, и он, где стоял, там и сел на кошму.

– Ты кто такой? – спросила женщина по-вогульски.

– Я человек, – ответил Маркел.

– Ладно, пусть так, – сказала женщина и снова улыбнулась. – А что привело тебя сюда? Ты хочешь у меня что-то спросить? Ко мне ведь всегда так приходят – спросить. А я отвечаю. Спрашивай!

Маркел молчал и думал: а что спрашивать? Спросишь – и она тебя сразу убьёт за это. Поэтому он сказал так:

– Я очень сильно устал. Я долго шёл, весь день, и я замёрз и голоден.

– О, это легко поправить, – сказала женщина и повернулась к щовалу. Огонь в щовале сразу разгорелся. Женщина хлопнула в ладоши. Почти сразу же из темноты вышла служанка с блюдом жареного мяса.

– Это тебе, – сказала женщина. – Оно ещё горячее. Ты же сырое и холодное не ешь, а я люблю, чтобы моим гостям подавали только то, что им по вкусу.

Маркел поклонился, взял блюдо, начал есть. Женщина заулыбалась. Маркел ел, поглядывал на женщину. Потом спросил:

– Как мне тебя величать?

– Величай меня просто – Хозяйка, – ответила женщина.

Вошла служанка, подала две чашки, одну Хозяйке, вторую Маркелу. Маркел пригубил. Это была грибная настойка. Маркел мысленно перекрестился и выпил. В голове сразу стало легко и весело. Откуда-то из темноты заиграл санквылтап. Маркел улыбнулся. Хозяйка сказала:

– Ты убил моего верного слугу. Теперь ты будешь у меня вместо него. Ты согласен?

Маркел хотел ответить «нет», но язык у него не ворочался. Тогда он отрицательно замотал головой. Хозяйка тихо засмеялась и сказала:

– Согласен, согласен, я вижу. Да и как теперь я буду без помощника? Или ты поверил болтовне Лугуя, когда он говорил, будто ты будешь прислуживать мне на пирах? Но для этого у меня довольно слуг. А ты будешь вот кем!

Она обернулась, достала из-за коробов большую шаманскую шапку и надела её на Маркела. Маркелу сразу стало жарко, голова горела. Хозяйка опять засмеялась, сказала:

– Привыкнешь, и жарко не будет. Ты потом сам никогда снимать её не будешь. А пока ешь, ешь!

Маркел послушно принялся есть. Служанка принесла ещё две чашки. Маркел и Хозяйка выпили. Потом Хозяйка вдруг наклонилась к Маркелу и поцеловала его в губы, очень крепко. Маркела будто огнём обожгло. Хозяйка отстранилась от него, сердито усмехнулась и заговорила:

– Ты очень сильно оробел. Ты не решаешься сказать мне правду. Но я и так её знаю. Тебя зовут Маркел, ты урусут, твой господин, твой великий хозяин, который сидит очень далеко отсюда, в очень большом каменном городе, послал тебя сюда затем, чтобы ты спросил у меня, как это я смею собирать ясак с его людей. Но это неправда! Все эти люди, живущие здесь, они с самого своего рождения мои, а до этого такими были их отцы и деды, и прадеды ещё с тех времён, когда здесь ещё не текла Великая Обь и не водились в ней рыбы, а на берегах не было зверей, а в небе птиц. Вот с каких пор всё это моё, но твой господин, наверное, не знает этого, иначе бы он не посылал тебя сюда с таким нелепым поручением. Ведь так?

Маркел молчал.

– Но ты не печалься, – сказала Хозяйка. – Теперь всё это не должно тебя тревожить, теперь тебе не нужно возвращаться в тот большой город, название которого здесь никому не интересно, и так и тебе оно тоже очень скоро станет неинтересным, ты забудешь его. Так же как забудешь всех, кто там живёт, пусть даже если среди них было немало очень близких тебе людей, но весь тот мир сейчас умрёт для тебя, а зато этот мир, в котором ты сегодня очутился, наоборот, станет для тебя родным, и ты будешь здесь счастлив. Здесь будет твой дом! Здесь буду я и будут наши с тобой слуги. Придвинься ко мне!

Маркел послушно придвинулся. Хозяйка расстегнула ему шубу, разорвала под ней рубаху у него на груди, пальцы её проникли между его рёбрами, крепко сдавили его сердце и замерли. Было очень больно. Маркел начал задыхаться.

– Терпи! – говорила Хозяйка. – Терпи! Ты мой верный слуга, я твоя верная служанка, я буду слушаться тебя во всём, умрёшь ты, умру и я, поэтому не умирай, мой хозяин!

И Маркел не умер – Хозяйка отпустила его сердце, убрала руку, запахнула на Маркеле шубу, положила его на бок, закрыла ему глаза, стала что-то тихо напевать, и он очень быстро заснул.

Глава 48

Когда Маркел проснулся, уже начало светать, но в пещере было ещё очень сумеречно. Маркел лежал на мягких шкурах, и также и накрыт был шкурами. Шубы на Маркеле не было, и шапки тоже, и валяных сапог – всё сняли, но ему было вполне тепло. Маркел сладко потянулся, начал вспоминать вчерашнее… и оробел, и схватился за сердце. Но сердце стучало ровно, как обычно, и никакого шрама там на рёбрах не было. Колдовство, подумал Маркел, поднял руку и начал креститься, но руку сразу свело. Маркел опустил руку, прочёл «Отче наш», потом ещё раз, потом ещё. Стало легче. Маркел осторожно сел, осмотрелся, но толком ничего не рассмотрел. Тогда он прислушался. Где-то совсем неподалёку слышались голоса. Это, он узнал, Золотая Баба (или Хозяйка, как она вчера себя назвала) за что-то выговаривала служанку, а та несмело оправдывалась. Ну, ещё бы, подумал Маркел, попробуй такой поперечь – беды не оберёшься. И он опять перекрестился, и руку уже не сводило. Маркел осмелел, лёг на шкуры, стал смотреть на потолок и думать. Больше всего думалось о том, кто такая эта Золотая Баба. Никакая она не идолица, думал Маркел, и никакая не золотая, просто волосы у неё рыжие, а кожа золотистая, глаза карие, щёчки…

Ну да! Маркел засмущался, вздохнул. Потом опять начал думать, что никакая она не богиня, а обыкновенная ведьма, каких Маркел по своей службе насмотрелся немало, и даже была ему от кое-кого из них польза. Это когда ему пырнули в бок, а ведьма Акулина его вылечила за три пятиалтынных и отрез сукна. Ну и, конечно, ещё и за то, что Маркел не стал на неё доносить, да и князь Семён сказал: не надо, зачем бабе эти хлопоты – дыба, – и замяли дело.

А тут не замнёшь! Маркел вздохнул, подумал, что ну а как тут быть, как эту ведьму брать, у него ни целовального креста для присягания, ни царской овчинки для показу нет, что он ей скажет? Что предъявит? Да и пока её брать не за что, а сперва нужно обойти всю пещеру, найти то место, где она прячет полученные дачи, опечатать их (а чем?!) и снять со всей здешней дворни расспрос, расписать расспросные листы (а где их взять?) и…

Ну и так далее. А эта ведьма вот так, как вчера, усмехнётся, возьмёт тебя за сердце, сдавит – и из тебя дух вон, а ей забава.

Маркел вздохнул. А Параска, вспомнилось, сейчас, наверное, стоит на коленях в углу, молится, святой Никола хмурится, молчит. Да и как он здесь поможет? Здесь не его земля и не его люди, здесь бесовство одно! Маркел перекрестился, сбился, перекрестился ещё раз…

И замер. Откинулась занавеска, и к нему вошла Хозяйка. Или Золотая Баба. Или кто-нибудь ещё, подумалось, и рука сама собой опустилась. Маркел сидел на шкурах, ждал. Хозяйка села рядом с ним, скромно спросила, как спалось. Маркел ответил, что покойно.

– Дай руку, – сказала она.

Маркел дал правую, более крепкую. Она повернула его руку ладонью вверх и стала водить по ней пальцем, рассматривала линии руки и о чём-то тихо-тихо нашёптывала.

– Колдуешь, – сказал с осуждением Маркел.

– Нет, – ответила она. – Просто смотрю.

– И что видишь? – спросил он.

– Что ты мне до смерти дан, – ответила она.

Маркел облизал губы, они были очень пересохшие, спросил:

– А скоро моя смерть?

– Этого мне говорить нельзя, – ответила Хозяйка. – Зачем тебе это знать? Начнёшь сердиться, злиться. А ты мне весёлый люб! – И она тихо засмеялась. Смех у неё был как колокольчик, ведьма есть ведьма, подумал Маркел, впилась, теперь не отпустит, как быть?!

А она строго сказала:

– Не хмурься! Улыбнись!

Маркел не хотел, а улыбнулся, правильнее, губы сами растянулись.

– Вот, хорошо, – продолжала Хозяйка. – А теперь скажи: я не Маркел!

Маркел промолчал… А оно само сказалось! Маркел слышал!

– Ведьма! – яростно воскликнул он…

Или он только об этом подумал? Или он сам себя не расслышал?

А она засмеялась, сказала:

– Ты не Маркел, ты Коалас-пыг! Запомни это хорошо: Коалас-пыг, Сын Мертвеца, мой слуга, а я твоя эква, жена.

– Ты мне не эква, – ответил Маркел. – У меня другая эква. Её зовут…

И замолчал. Смотрел перед собой, видел Параску, а назвать её не мог! Потому что забыл её имя! Тогда он представил Нюську, хотел назвать её… Но и её забыл! И так он и Фильку, и Демьяниху, и Котьку, и князя Семёна, и Щелкалова, и всех остальных точно так же – вспоминал и сразу забывал! И так забыл и свой дом, и князя Семёново подворье, и Кремль, и Москву, и Рославль, и там мать свою родную… И замер. Язык прирос к нёбу.

– Ну, – спросила Золотая Баба, – чего замолчал? Говори!

– Я ничего не помню, – сказал он.

– Нет, это неправда, – сказала она. – Ты всё помнишь! Но другое. Сейчас Монкля принесёт поесть, и ты поешь, а после возьмёшь людей и пойдёшь с ними на реку. Как всегда ходил! Пойдёшь?

И Маркел, нет, правильнее, Коалас-пыг, кивнул: да, пойду.

Глава 49

И после так оно и было. Но вначале Монкля принесла поесть – миску оленьих потрохов, залитых холодным жиром. Гадость какая, подумал Маркел, сколько раз им говорил, чтобы даже не совали этого! Ну да разве бабу переспоришь? Тьфу! И взялся есть. Ел, то и дело поплёвывал, не любил он жилы. Ел, головой покручивал, сверкал глазами. Монкля стояла смирно. А эта совсем ушла! Ну да а как же, сердито подумал Маркел, она же всегда занятая. Только мы ещё посмотрим, нужны кому-нибудь её занятия или никому не нужны. Маркел сердито хмыкнул, отставил миску, поднял голову. Монкля протянула ему чашку. В чашке была грибная настойка-плясуха. Маркел взял чашку, начал пить. Пил мелкими глоточками, не разжимая зубов. Долго пил! Монкля утомилась ждать, переступала с ноги на ногу. Маркел хмыкнул, хлопнул Монклю по коленке. Монкля отступила, засмущалась. Маркел бросил Монкле чашку. Монкля поймала её и ушла. Маркел сидел, не мог подняться. В голове кружилось. Долго сидел! Потом не удержался и окликнул:

– Эй!

Вошли кучкупы, Саснель и Хайды. Они взяли его под руки, подняли и так и продолжали держать, а другие двое, Емас и Нор, начали его одевать в шаманские бурки, шаманскую шубу и шаманскую же шапку, рукавицы заткнули за пояс, а в руки ему дали шаманский бубен и колотушку, и закричали: гай, гай. И со всех сторон другие тоже начали кричать, и очень громко. Тогда и Маркел тоже закричал и, как умел, побежал из горницы через сени на реку, на лёд.

На реке было уже светло, солнце вставало, видно было далеко, до самого берега. Ащ, только и подумал Маркел, какой беспорядок! И начал бить в бубен, плясать. Долго плясал, пока ветер поднялся, задула пурга, и берег скрылся. Тогда Маркел сел на лёд, положил бубен себе на колени, надел рукавицы, начал ими по бубну водить, бубен тихо заныл, а Маркел также тихо запел. Пел про Владыку Вод, просил у него прощения за то, что наши люди у него рыбу берут. Не сердись, Владыка, пел Маркел, мы тебе отплатим, лето наступит, лёд растает и уйдёт, река очистится, придут чужие люди, мы их к тебе подведём, мы их лодки опрокинем, они к тебе пойдут, и ты их съешь, гай, гай! Маркел вскочил, опять начал плясать, бегал туда-сюда, кучкупы за ним бегали и тоже пели громко как могли. Долго они бегали и долго пели! Маркел весь вспотел, снял с себя шубу, лёг на лёд, немного остудился и опять пошёл петь и плясать. Кучкупы плясали за ним. Хорошо было, ащ, хорошо!

А после Маркел замолчал, остановился, задрал голову и стал смотреть на небо. Небо было пустое, без туч. Маркел опять стал бить в бубен и кричать, чтобы Владыка Неба нагнал туч побольше и дал своим людям много снега и мороза, чтобы никто через этот мороз пройти к ним не мог, а замерзал бы в нём насмерть. А кого мороз вдруг не возьмёт, пусть под теми лёд проломится, и Владыка Вод сожрёт их. А ещё…

Ну и так далее. Маркел ещё долго плясал, бил в бубен, заклинал, накликивал пургу и снегопад – и накликал. Снег пошёл такой густой, что Маркел чуть отыскал дорогу обратно, вернулся в пещеру, там кучкупы отвели его в трапезную, подали ему еды и выпить, и он начал жадно перекусывать, потому что у него впереди было ещё много забот, и нужно было наесться в запас. И он наедался.

А его эквы на трапезе не было. Она у себя сидит, думал Маркел, а ей что, она в тепле, она есть не хочет и греться ей тоже не надо. Холодная она, как деревяшка на морозе. Подумав так, Маркел поморщился и приказал ещё подать. Подали. Он поел и выпил. Опять стало жарко. Ничего ему уже не хотелось, а надо было выходить на лёд и проверять, не перестала ли пурга, а если вдруг перестала, то надо будет опять петь и плясать.

Но, Маркел подумал, это после, а пока он сходит к экве, её тоже надо проверять. Это, он подумал, только простые люди верят в то, что она днями и ночами только о них и думает и о них заботится. Люди глупы, что поделать! Маркел позвал кучкупов, кучкупы пришли, сняли с Маркела шубу, помогли ему подняться. Маркел пошёл к экве.

Эква, правильнее, Сорни-эква, Золотая Женщина, сидела голая у щовала, прямо на кошме сидела, смотрела на огонь и не моргала. Кожа у Сорни-эквы была густо смазана жиром, и поэтому сверкала будто золотая. Когда Маркел вошёл, Сорни-эква даже головы не повернула, как будто не услышала его, а продолжала смотреть на огонь. Маркел сел рядом с Сорни-эквой и тоже стал смотреть на огонь. Маркел тоже будто не заметил экву. А что! У него тоже немало забот! И он сидел и смотрел на огонь. Было тихо. Потом где-то совсем рядом заиграл санквылтап. Маркел сдвинул брови, начал подпевать:

– Дын-ды-ды-ды. Ды-дын-ды-ды…

И он долго так подпевал. Сорни-эква повернулась к нему и стала смотреть на него с очень серьёзным видом. А он смотрел на неё. И так они долго сидели. Кучкупы входили и выходили, подбрасывали дрова в огонь, дрова горели очень медленно, кучкупы заходили редко, может, один раз в два часа, и они входили и входили, Маркел сидел по-татарски, держал руки перед собой открытыми ладонями вверх, и молился непонятными словами, но, думал при этом, тот, кому это моление поётся, тот поймёт, о чём оно.

И так прошло ещё немало времени, пока Сорни-эква поднялась, накинула на себя золочёное парчовое покрывало, и ушла куда-то по пещере в темноту. А Маркел опять оделся, правильней, его опять одели, и он опять вышел на лёд, на реку, опять бил в бубен и пел пения в честь Владыки Неба и Владыки Вод, просил у них помощи – и они обещали помощь, он это слышал по их голосам, а вот как у него получалось их слышать, этого он никогда никому не рассказывал и не расскажет, думал он, а Сорни-экве и тем более. Пускай она своё поёт, а он своё, и пусть люди смотрят, от кого им больше пользы, а кто просто бесполезный идол, да! И Маркел опять вскочил и начал прыгать, начал петь ещё быстрее…

И только когда стало совсем темно, Маркел опять пошёл в пещеру.

В пещере всё уже было готово. Сорни-эква, голая и густо намазанная жиром, сидела напротив щовала и смотрел на огонь. Лицо у неё было очень сердитое. Маркел снял шубу, бросил, после бросил шапку, кучкупы подобрали их, ушли. Маркел сел к щовалу. Монкля принесла ему питья. Маркел выпил, голова стала кружиться. Маркел начал качать головой и напевать: дын-ды-ды-ды, ды-дын-ды-ды и так далее. Сорни-эква сложила руки и положила их себе на живот. Маркел усмехнулся. Он знал, о чём Сорни-эква думает: она хочет родить дитя, а ничего у неё не получается. Дитя сидит у неё в чреве и не хочет выходить! И никакие заклинания не помогают! Всё может Сорни-эква, всё знает, и что люди у неё ни спросят, она на всё им ответит и во всём поможет, вот только родить не может. Любая женщина может родить, даже служанка, даже Монкля, а Сорни-эква не может. Вот так! Вот какое Сорни-экве наказание! Хей, ха! Маркел перестал дындыкать, замолчал, Маркел смотрел на Сорни-экву, на её живот и думал, что, может, там и нет никакого дитя, всё это выдумки, а что у Сорни-эквы живот толстый, так это оттого, что она ест много рыбы. Надо ей сказать, подумалось, чтобы ела меньше. Ащ! Маркелу стало весело, он тихо засмеялся, закрыл лицо руками, протёр глаза, убрал руки…

И замер! Сорни-эква держала на руках младенца и укачивала его. Младенец был такой же золотой, как и она, и также намазан жиром. Младенец сосал ей грудь. Сорни-эква улыбалась, она была очень довольна.

Но это неправда! Нет у неё никакого младенца! Маркел прочёл очистительное заклинание – и младенец исчез. Сорни-эква опять стала очень серьёзной и спросила:

– Зачем ты это сделал?

– Потому что это неправда! – ответил Маркел.

– Нет, это правда, – возразила Сорни-эква. – Просто ты этого не видишь. Ты плохой слуга. От тебя даже детей не бывает.

– Ащ! – громко сказал Маркел. – Не бывает оттого, что все наши женщины боятся тебя. А не боялись бы…

– Молчи!

Маркел пожал плечами, помолчал, подумал: когда все приедут, я ещё скажу. И усмехнулся. А Сорни-эква протянула руку к щовалу и сделала пальцами так, как будто она посыпает огонь солью. Огонь стал гореть ярче, над огнём показался дымок. Дымок поднимался всё выше и выше. Дымок был приятный, с горчинкой, Маркел с удовольствием его вдыхал. Маркел знал, что будет дальше, но не мог противиться. Сорни-эква улыбнулась и спросила:

– А ты хотел бы, чтобы у нас появилось дитя?

– Если у нас появится дитя, – сказал Маркел, – мы перестанем быть бессмертными.

– А мы и так не бессмертны, – сказала Сорни-эква. – Просто мы не признаёмся себе в этом.

– И что из этого?! – спросил Маркел.

– Значит, у нас могут быть дети, – сказала Сорни-эква. – Или могли бы быть.

И вдруг протянула к нему руки. А Маркел протянул к ней свои. Она упала на спину и привлекла к себе Маркела. Маркел хотел что-то сказать, но не успел – она поцеловала его в губы. А потом он уже и не помнил, что хотел сказать.

А потом заснул.

А когда утром проснулся, Сорни-эквы уже не было. Маркел оделся, посидел у щовала, посмотрел на огонь, послушал, что тот говорит, и опять пошёл на реку.

Глава 50

И так прошло ещё пять дней. А, может, восемь или десять, но Маркел дней не считал. Это простые люди, думал он, считают дни и прикидывают, сколько осталось до того, как вскроется река, а после сколько до того, как пойдёт большая рыба, и сколько ещё ходов рыбы они успеют увидеть перед тем, как совсем постареют и дети оставят их в становище, а сами откочуют дальше. Люди боятся этого! А он, Коалас-пыг, не боится. Он вечен! Он будет здесь сидеть, бить в бубен и петь до той поры, пока не пересохнет Великая Обь и Владыка Вод умрёт от жажды, а Владыка Неба не удержится на слабых побелевших тучах и упадёт, и разобьётся о сухое русло умершей Большой Оби, а…

И так далее. Вот о чём думал Маркел, сидя перед горящим щовалом. А Сорни-эквы рядом не было. Она как тогда утром, после той ночи, встала и ушла куда-то в глубь пещеры, так пока что и не возвращалась. Зачем она туда ушла и скоро ли придёт обратно, Маркел, правильней, конечно, Коалас-пыг, не спрашивал. У него было полно своих дел! Каждое утро, посидев у щовала и посмотрев на огонь, выслушав, что тот ему говорит, Маркел вставал, шёл на реку и там добывал от Владыки Вод рыбу, а от Владыки Неба мороз и пургу. Если бы не это, думал Маркел, то их люди давно бы умерли от голода или бы их убили чужие люди, а так, заботами его, Коалас-пыга, они и живы, и сыты. А что Сорни-эква?! Кому нужны её богатства? Их разве можно съесть, или разве можно за ними спрятаться, как можно спрятаться в пурге, или разве можно ими согреться, как они греются тем топляком, который Владыка Леса ещё осенью заботливо разложил в разных местах вдоль берега? Маленькие шкурки лесных крыс, какая с них польза? И также какая польза с того, что Сорни-эква умеет притворяться золотой идолицей? Вот если бы она умела притворяться железной, тогда от неё можно было бы отбивать по кусочку и делать калёные наконечники для стрел. Калёный наконечник – это ащ! Стрела с калёным наконечником может пробить любой доспех за пятьдесят шагов, не всякая пищаль способна на такое. Но люди глупы! Людям нужны шкурки лесных крыс и золото. И, что ещё хуже, они думают, что и все другие тоже так же рады этому. Люди, вспоминал Маркел, как только приезжают к ним, сразу развязывают мешки и начинают выхваляться своим богатством. Но золота у них, конечно, нет, потому что откуда им его взять, а вот зато шкур лесных крыс, они их называют нехус, или соболь, у них великое множество. Мех у соболя и в самом деле мягок и приятен на ощупь, крепок, не боится дождя и сырости. Люди, приезжая на Великое Мольбище, первым делом обязательно подносят соболиные шкуры, а уже потом всё остальное. Когда приезжают люди, это всегда очень шумное и хлопотное время, люди везде лезут со своими хлопотами, глазеют на Сорни-экву, которую они, по своей доверчивости, называют Великой Богиней, и задают ей всякие вопросы, по большей части очень глупые. Вот, например…

Но лучше рассказывать всё по порядку. Так вот, сперва прошло пять, восемь, или даже десять дней, когда Маркел не видел Сорни-экву. Она тогда, так ему говорили, закрылась у себя в дальней каморке и никого к себе не пускает, ей даже не носят еду и питьё…

А потом Сорни-эква вдруг вышла и сказала, что к ним едут.

– Кто едет? – спросил Маркел.

– Я этого ещё не знаю, – ответила Сорни-эква. – Они от нас ещё очень далеко, за полдня пути. Но они едут очень быстро. Ты должен спешить.

Маркел очень рассердился, но не подал виду, потому что ссориться с женщиной – это самому стать женщиной. Маркел просто кликнул кучкупов, они вошли и подняли его, подали ему шаманские бурки, шаманскую шубу и шапку, повязали к шапке сетку, чтобы не было видно лица, потом дали бубен, колотушку, Маркел запел «ды-ды-дын!» и вышел из трапезной, через сени, на лёд.

На льду он остановился, осмотрелся. Небо было чистое, видно было далеко, и ветра не было. Маркел начал бить в бубен, плясать. Долго бил, долго плясал, запыхался. Поднялся ветер, запуржило. Маркел снял рукавицу, поднял палец, почуял чужого. Чужой ехал слева, на собаках. Собак было три упряжки, за упряжками бежали воины. Сильно пахло кровью. Это в нартах везли человека. Человек был в кольчуге и в шлеме. Чего это он так, думал Маркел, в такой мороз голова в шлеме отмёрзнет. Ну да головы бывают всякие, подумал он, повернулся и пошёл встречать гостей. За ним пошли кучкупы, все с копьями. Ветер дул сильный, снег свистел в ушах, ничего вокруг видно не было. Маркел время от времени останавливался, снимал рукавицу, поднимал палец, проверял, правильно ли они идут и много ли ещё осталось, и шёл дальше.

Когда до гостей стало близко, Маркел остановился и начал бить в бубен, но уже иначе. Ветер мало-помалу стих, снег улёгся. Маркел перестал бить в бубен и теперь просто стоял и ждал, а рядом стояли кучкупы. Вскоре начал доноситься лай собак. Это собаки их почуяли. Лай собак становился всё ближе и ближе. Маркел ещё немного подождал, потом, что было сил, ударил в бубен. Собаки затихли. Пошёл крупный снег.

– Гай! – крикнул Маркел. – Гай!

Из-за снега показалась первая упряжка. За ней вторая. За ней третья, а за третьей воины, и их было совсем немного. На первых нартах лежал князь. К нему подбежали и помогли ему встать. Маркел посмотрел на князя и подумал, что он уже где-то его видел. Маркела взяла злость на свою память, и он насмешливо спросил:

– Что это у тебя так мало воинов?

– Остальные разбежались, – сказал князь и провёл рукой себе по шее. На шее было много крови.

– Ащ! – только и сказал Маркел.

А князь сказал:

– Я ищу Великую Богиню. Я хочу спросить у неё об одном деле, которое для меня очень важно.

– У всех важные дела, – сказал Маркел, – а Великая Богиня одна, и ей некогда всех выслушивать.

– Ты очень дерзок, – сказал князь.

– Да, это так, – сказал Маркел. – Не хочешь разговаривать со мной, езжай обратно.

Князь опять взялся за своё горло, опять утёр кровь и сказал:

– Покажите ему.

Воины, стоявшие возле второй упряжки, сняли с неё два мешка, поднесли их к Маркелу и начали вытряхивать из них собольи шкурки. Шкурок было много, они падали на снег и падали. Два раза по сорок, не меньше, подумал Маркел.

– Хватит столько? – спросил князь.

Маркел сердито усмехнулся и ответил:

– Моя Хозяйка не купец. Поехали! Скоро стемнеет!

И развернулся, и пошёл обратно. Кучкупы шли за ним. За кучкупами ехали нарты, на них лежал чужой князь, за ним шли чужие воины. Шли долго. Маркел время от времени бил в бубен, поднимался ветер, задувал следы, и это очень хорошо, думал Маркел.

Так они шли до самых сумерек, потом впереди показался слабый огонёк. Маркел оглянулся. Чужой князь лежал на нартах, горло у него было в крови, грудь тоже. Раньше надо было приезжать, сердито подумал Маркел и громко крикнул:

– Кулах!

– Кар-р! Кар-р! – послышалось в ответ.

И почти сразу же впереди показалась скала, засыпанная снегом. На верху скалы сидел ворон с чёрной ленточкой в клюве, а под ним слабо светился вход в пещеру. Перед пещерой стояли кучкупы с копьями, ближе к входу стояли служанки, одетые в праздничные одежды. Маркел остановился и спросил:

– Где Великая Хозяйка?

– Ждёт вас, – с поклоном ответила Монкля.

Маркел обернулся к князю и сделал ему знак рукой. Князь с трудом поднялся, обернулся на своих людей и указал на тех, которые были с мешками. Они пошли вслед за князем, а князь пошёл вслед за Маркелом.

Маркел вошёл в пещеру и остановился, потому что увидел там совсем не то, что привык видеть. Теперь там было так: всё было заполнено дымом, ничего толком нельзя было рассмотреть, только было смутно видно, что дальше, за щовалом, сидит Сорни-эква – золотая женщина, увёрнутая в золотой платок. Дым был очень приятный на вкус, немного горчил и кружил голову. Долго так не простоишь, а упадёшь, будто грибов объевшись, подумал Маркел.

А князь и его люди тем временем уже вошли в пещеру и низко поклонились Сорни-экве. Сорни-эква кивнула в ответ.

– Тэ! – громко сказал князь, обернулся к своим людям и громко прибавил: – Давайте!

Его люди подошли к щовалу и начали вытряхивать из мешков соболиные шкуры прямо в огонь. Щовал ещё сильнее задымил, дышать стало совсем нечем. Князь закашлялся. Сорни-эква посмотрела на него, спросила:

– Чего ты хочешь?

Князь ещё раз утёр горло и сказал, стараясь говорить отчётливо:

– Сосед мой, сама знаешь, кто, зовёт меня с собой, сулит половину добычи, или мне с ним лучше не идти?

Сорни-эква ненадолго задумалась, потом ответила:

– Если пойдёшь, тебе отрубят голову, а не пойдёшь – опозоришь себя, над тобой даже женщины смеяться будут.

– Так как мне тогда быть?! – воскликнул князь.

– Тебе позор уже не страшен, – сказала Сорни-эква. – Также и смерть не страшна. Поэтому поступай как хочешь.

– Что ты такое говоришь! – гневно воскликнул князь, хватаясь руками за окровавленное горло. – Я столько даров тебе принёс, и это что, всё напрасно?!

– Если тебе не нравится мой ответ, – сказала Сорни-эква, – то забирай свои дары обратно!

И она резко махнула рукой. Пепел взвился над щовалом, заполонил всё вокруг, ничего не стало видно, даже самого щовала. Все молчали. Потом пепел начал понемногу оседать, и снова стал виден щовал и кошма на полу перед ним, и звериные шкуры на стенах…

А Сорни-эква пропала! Её нигде видно не было. Князь облизал окровавленные губы и сказал очень сердитым голосом:

– Идолица проклятая! Как ты смеешь насмехаться надо мной?!

И он даже сделал шаг вперёд, к щовалу…

Но тут уже Маркел выступил ему наперерез и замахнулся саблей, которая непонятно откуда взялась у него в руке. Сабля была в крови. Князь остановился, потом отступил, оглянулся на своих воинов, потом опять посмотрел на Маркела, сказал:

– Ладно, ладно! Я ещё приеду к вам на пурлахтын. И не один приеду!

После чего он развернулся и пошёл прочь из пещеры. За ним пошли его люди. Маркел пошёл за ними. Выйдя из пещеры он остановился, подождал, пока князь сядет в нарты и уедет, а вслед за ним уйдут и его люди, после хотел было ударить в бубен, напустить пургу… Но передумал и только спросил, кто это был.

– Сенгеп, – ему ответили. – Казымский князь.

Маркел задумался, стал вспоминать, но так ничего и не вспомнил, развернулся и пошёл в пещеру, на ходу снимая с лица сетку.

Глава 51

Когда он вошёл в пещеру, там всё было уже как всегда – посреди горел щовал, на полу лежала кошма, на стенах висели звериные шкуры. И никого там не было! И было совершенно тихо.

А ещё там было очень жарко. Маркел расстегнулся, сбросил шубу, расстелил, сел на неё по-татарски, положил на колени бубен, стал водить по нему руками, водил долго, тихо напевал…

И вдруг увидел какую-то странную бабу в странных одеждах. Баба смотрела на него и не моргала. Маркел удивился, он же таких баб никогда не видел, и даже не слышал про таких, таких на Великой Оби не бывает. Может, только в других местах такие есть, подумал Маркел, правильнее, Коалас-пыг, но он нигде в других местах не был. И никто из наших не бывал. Только один Чухпелек был далеко, за Камнем, и вот там, он говорил, живут диковинные люди. Может, она оттуда, подумал Маркел, надо будет спросить у Чухпелека, когда он приедет на пурлахтын. А что, скоро пурлахтын? И Чухпелек уже туда приедет? Почему?

Ну да как это почему, сердито подумал Маркел, пришёл его срок, вот и приедет. А раньше он сюда, на Великое Мольбище, никогда не приезжал, Маркел видел его только у него в городе, в Сумт-Воше, пока Лугуй не послушался Сорни-экву. Нельзя было её слушать! Она – баба! Что она может понимать в мужских делах, какой может быть от неё прок?! Её надо убить, думал Маркел, и самому принимать гостей, слушать их вопросы и отвечать на них, и он бы никогда не ошибся, сердито думал Маркел, он бы никогда такую глупость не посоветовал. А она только и знает, что советует! Что она в прошлом году, или уже в позапрошлом, посоветовала Агаю? Да то, что после пришёл Игичей и побил его, и разграбил его стойбища, и рыбные угодья, а после пришли урусуты… А вот, спохватился Маркел, это урусуты те странные люди, вот как их зовут, и эта женщина, которая смотрит на него из огня, это тоже урусутская женщина, вот только что она здесь делает, что высматривает, потом придут урусутские воины, как они уже приходили к Агаю, и всё здесь сожгут и разграбят! Хотя, тут же подумал Маркел, Сенгеповы люди здесь сами всё сожгли, Сорни-эква так велела, так что не пойдут сюда урусутские воины, нечем им здесь будет поживиться, но всё равно нечего урусутской женщине подсматривать и подсчитывать, сколько у нас здесь копий, сколько луков, сколько волшебных бубнов…

Ащ! Маркел встал и затоптал огонь. Видение пропало. Маркел опять лёг на кошму и ещё долго лежал, думал, а потом заснул. Что ему снилось, он не помнил.

А утром пришла Сорни-эква, она была одета в свои обычные простые одежды, и сказала, что ей приснился Чухпелек, он сказал, что старики послали его сказать, что надо готовить пурлахтын и приглашать гостей.

– А что такого случилось, – спросил Маркел, – почему вдруг такая спешка? Ещё не пролетала белая гагара, а мы уже готовимся!

– Старикам лучше знать, – сердито ответила Сорни-эква. – А ещё мне очень не нравится то, что ты стал много спрашивать и мало отвечать. Может, тебя пора убить?

Маркел насупился и ничего на это не ответил. Он встал, взял бубен, надел сетку на лицо и вышел из пещеры на лёд. Небо было затянуто тучами, выл ветер, пуржило. Маркел запел приветственную песню и пел её долго, потому что в этой песне нужно было упомянуть каждого гостя и назвать все подвиги, которые он в своё время совершил, а об этом быстро не расскажешь. Ну да Маркел и не спешил. Закончив песню, он пропел её ещё раз и ещё раз. Ему стало жарко. Он снял шубу и лёг на лёд. Лёд под Маркелом начал плавиться. Вот, это хорошо, думал Маркел, когда старики узнают об этом, им будет радостно. Он подскочил, начал плясать, бить в бубен. Из пещеры выбежали кучкупы и тоже стали плясать и выкрикивать «гай»! Так они плясали долго, пока не упали. Маркел тоже упал, положил бубен себе на грудь и стал призывать стариков не побрезговать их угощением и приходить к ним на пурлахтын. Но старики молчали. А солнце уже давно зашло за край земли, правильней, за Обь, и Маркел пошёл в пещеру.

В пещере было тихо и сумрачно. Сорни-эква сидела за едва теплящимся щовалом и сердито смотрела на Маркела. Маркел опустил голову.

– Ты сегодня плохо пел, – сказала Сорни-эква. – Смотри, не гневи меня!

После встала и ушла. Маркел сел к щовалу и сидел всю ночь, подкладывал щепки в огонь и молчал.

Утром он опять пошёл на реку и весь день пел и плясал, но старики опять не отозвались. И Сорни-эква опять гневалась. И так продолжалось ещё восемь дней.

И только на девятый день, когда Маркел уже совсем отчаялся, старики вдруг едва слышно ответили, что они придут. Это было очень радостно! Маркел поднялся и пошёл, почти что побежал в пещеру.

Пещеру опять было не узнать. Теперь вдоль неё тянулась длинная-предлинная кошма, шагов почти на сто, не меньше, и она вся была уставлена мисками, чашками, дощечками с различными сытными угощениями и хмельным и дурманным питьём. Кучкупы, с босыми ногами, ходили по кошме и разносили миски, а служанки стояли в углу и только смотрели на это, так как женщинам нельзя даже близко приближаться к застолью, приближаться можно только Сорни-экве, потому что так велел Владыка Неба. Мало того, она будет сидеть на самом почётном месте, в середине стола, и все будут на неё смотреть, и делать то, что будет делать она. А пока она стояла возле щовала, наблюдала за кучкупами и недовольно морщилась. Старая она стала, ворчливая, подумал Маркел, надо её убить, наверное, и самим всем заправлять. И разве бы не заправили?

Только Маркел так подумал, как Сорни-эква сразу повернулась к нему. Маркел тут же подумал: Владыка Неба очень любит Сорни-экву, как родную дочь, и никогда не даст её в обиду. Услышав такие его мысли, Сорни-эква сразу успокоилась и повернулась в другую сторону.

А Маркел вышел из пещеры, встал на открытое место, снял рукавицу, выставил вверх палец и начал ждать. Сперва он ничего не чувствовал, а потом стал чувствовать, что к ним со всех сторон едут гости. Одни из них были уже совсем близко, другие ещё совсем далеко. Маркел начал бить в бубен и приплясывать. Потом начал петь. Ветер становился всё сильней, свистел в ушах, мёл снег, мороз обжигал. Но Маркел не закрывался! Маркел стоял прямо, бил в бубен и пел. Из пурги показались олени, Маркел никогда их раньше не видел, или, может, видел, но забыл. Олени тащили нарты, в нартах сидел древний старик. Маркел не помнил, как его зовут, Маркел просто крикнул «О!» и поклонился старику, и перехватил оленей за постромки. Олени встали как вкопанные. Маркел протянул старику руку. Старик её оттолкнул и сам сошёл с нарт, и сам пошёл к пещере. Там, при входе, его встретили кучкупы и проводили дальше. А тем временем из пурги показались ещё одни нарты, тоже запряжённые оленями, потом ещё одни, потом ещё. С нарт сходили старики, а иногда и молодые, и всё это были князья в дорогих шлемах и кольчугах, одни были в крови, другие нет. Никого не нужно было провожать, все хорошо знали дорогу. Маркел уже не подходил к подъезжавшим нартам, а только бил в бубен и восклицал «О!», и гость проходил мимо него к пещере.

И ещё: Маркел никого из них не называл по имени, потому что гость иначе мог подумать, что его здесь забыли, и Маркел теперь напоминает. Ну а если говорить на прямоту, то Маркел и в самом деле многих из них не узнавал, потому что по большей части это были древние старики с почти одинаковыми морщинистыми лицами и тонкими седыми косами, в старых поржавевших шлемах и в таких же поржавевших кольчугах, поверх которых были накинуты длиннополые распахнутые шубы, почти у всех медвежьи. И все держали в руках сабли, как будто готовились к битве. Да, может, они и правы, думал Маркел, глядя на старые заржавленные сабли, кто знает, время нынче неспокойное, женщины рассказывают о разных дурных приметах, о которых говорят в ближних становищах. Да и само время сегодняшней встречи – это разве не дурная примета? Где это такое слыхано, чтобы наши предки собирались на пурлахтын ещё до того, как пролетит белая гагара?!

И только Маркел так подумал, как подъехала простая собачья упряжка, и с неё сошёл Чухпелек. Он тоже был в кольчуге и в шлеме, в распахнутой шубе. Увидев Маркела, он заулыбался и сказал, что рад его видеть.

– А я, – сказал Маркел, – не очень рад, что вижу тебя здесь.

Чухпелек снял рукавицу, провёл рукой по горлу и спросил, не видел ли Маркел Лугуя.

– Нет, не видел, – ответил Маркел. – А что у вас случилось?

Чухпелек только махнул рукой и прошёл дальше. Подъехала ещё одна упряжка, с нарт сошёл очень дряхлый старик, посмотрел на Маркела так, как будто в первый раз его видит, сердито хмыкнул и прошёл к пещере.

Потом приехало ещё много гостей, одних Маркел знал хорошо, других не очень, третьих совсем не знал…

А после приехал Сенгеп. Увидев Маркела, он очень обрадовался и сказал, что не уедет отсюда до тех пор, пока не получит Маркелову, конечно, он сказал, Коалас-пыгову, голову.

– Ты лучше бы о своей голове позаботился! – сердито ответил Маркел. – Кто это её тебе так косо отрубил? Урусуты?!

– Не тое дело! – воскликнул Сенгеп, утёр кровь с горла, развернулся и пошёл к пещере.

Потом приехало ещё много гостей, но теперь они подъезжали всё реже и реже. А потом и вовсе перестали подъезжать. Маркел поднял вверх руку, подождал – и ничего не почуял. Тогда он опустил руку, кратко бухнул в бубен, выкрикнул заветное слово – и пурга сразу усилилась, нарты с охраняющими их кучкупами исчезли в снежном вихре. Вот теперь они раньше времени никуда не денутся, с удовлетворением подумал Маркел, развернулся и тоже пошёл к пещере.

В пещере было непривычно светло, и Маркел увидел сразу всю кошму, от одного края до другого, вдоль кошмы сидели старики, а кое-где и молодёжь, залитая кровью, и все они не спеша, но и безостановочно ели. И это правильно, подумал Маркел, люди приехали издалека, проголодались и замёрзли, сперва их надо накормить и обогреть, а уже после предлагать им другие развлечения. Маркел посмотрел на Сорни-экву. Она, как всегда, ничего не ела, и даже не смотрела на гостей, а просто смотрела прямо перед собой, на голую стену. Маркел, помнится, как-то спрашивал, почему она так делает и что она там видит, и Сорни-эква на это ответила, что она ничего там не видит, да и не хочет видеть, а хочет просто ни о чём не думать. Вот лучше бы сейчас, тут же подумал Маркел, она бы ещё ничего не говорила!

Только Маркел так подумал, как Сорни-эква посмотрела на него. Маркел усмехнулся, он знал, что сейчас нужно подумать о том, что ей понравится, и она сразу успокоится, Маркел всегда так поступал…

А тут, наоборот, подумал: тебя нужно убить, ты старая и толстая, и ты уже не можешь давать правильные ответы, а те ответы, какие ты даёшь нашим князьям, приносят им только вред, посмотри хотя бы на Чухпелека!

А ты посмотри на себя, подумала ему в ответ Сорни-эква, сними сетку и посмотри, почему ты не снимаешь?! И она заулыбалась, очень широко. А Маркелу почем-то стало очень страшно. Он взялся за сетку, но тут же отдёрнул руку и подумал: не пугай меня, чем ты меня можешь напугать, если я уже и так на пурлахтыне, а, значит, я мёртвый?! Э, подумала в ответ Сорни-эква, смерть – это ещё не самое страшное, что может с нами случиться. А что, спросил Маркел. А вот, начала было отвечать Сорни-эква…

Но тут на кошме, неподалеку от Сорни-эквы, послышалось какое-то движение и громкий, резкий разговор. Все перестали есть и повернулись посмотреть, что там случилось. Маркел тоже повернулся и увидел, что это двое очень старых князья пытаются удержать сидящего рядом с ними не такого уже и старого князя, который может всего только в десятый или двадцатый раз приезжает на пурлахтын. Ну, это не беда, подумалось Маркелу, сейчас или князь сам уймётся, или кучкупы выведут его с кошмы… Но тут Маркел ещё раз присмотрелся и узнал, что старый буян – это не кто иной, как Пынжа-князь, отец братьев-князей Лугуя и Чухпелека. И ещё: Лугуя на этом застолье не было, а вот Чухпелек сидел неподалёку от отца и теперь тоже порывался встать, но и его пока что удерживали. Ащ, с досадой подумал Маркел, только этого ещё здесь не хватало, и трижды громко бухнул в бубен. Все сразу замолчали и остановились, и князь Пынжа вместе с ними тоже. А Сорни-эква в наступившей тишине сказала:

– Я вижу, все уже насытились и обогрелись. Теперь, я думаю, пришла пора вспомнить о тех, кто никогда о нас не забывает. Так или нет?

Все стали кивать, что так. Тогда Сорни-эква продолжила:

– Наш великий отец, Владыка Неба, Нуми-Торум, чествует нас своим вниманием. Так поклонимся же и мы ему!

Маркел опять ударил в бубен, и все поклонились. Потом кучкупы подали всем чашки, и все выпили. Только Маркел не пил. И Сорни-эква. Да они всегда не пили, люди не должны такого видеть. Князья, подумал Маркел, это те же люди, только в шлемах, и усмехнулся. А потом ударил в бубен ещё раз, и Сорни-эква сказала, что пришло время поклониться Владыке Леса, Полум-Торуму, и все поклонились, после кучкупы подали всем чашки, и все выпили. Вторые чашки были больше первых, и глаза у князей засверкали, а общая беседа за кошмой стала немного громче. Только один Пынжа-князь не веселился, а молчал и хмурился. Будет беда, опять подумалось Маркелу, что делать? Но ничего на ум не приходило. А тем временем настала пора третий раз бить в бубен. Маркел ударил, Сорни-эква сказала, что теперь нужно поклониться Владыке Вод, Ас-Тальях-Торуму, и все поклонились, кучкупы подали всем самые большие чашки, и все выпили. Не пил только один Пынжа-князь, поэтому Маркел сразу же опять ударил в бубен, и Сорни-эква сказала, что теперь пришло время познакомиться с теми, кто в первый раз пирует за этой кошмой, пусть, если такие есть, встанут, назовут себя и расскажут о себе и о том, как они попали сюда. Встали двое – с одной стороны кошмы Чухпелек, а со второй Сенгеп Казымский. Сенгеп, как старший, начал первым. Он сказал, что он был убит в битве, защищая свой город.

– И ты защитил его? – спросила Сорни-эква.

– Да, – с гордостью ответил Сенгеп. – Враги отступили.

– А много ли их было?

– Очень много, – ответил Сенгеп. – Как летом гнуса в воздухе.

За кошмой одобрительно зашумели. Сорни-эква кивнула, Сенгепу подали чашу, Сенгеп выпил и сел. Все повернулись к Чухпелеку.

Чухпелек молчал.

– А что скажешь ты? – спросила Сорни-эква.

Чухпелек стал смотреть в сторону. Шуба на нём была распахнута и вся грудь была в крови. Ему отрубили голову, подумал Маркел, и, похоже, это было не в бою. Все смотрели на Чухпелека и никто ничего не говорил. Тогда встал Пынжа-князь, а он сидел рядом с Чухпелеком, и положил руку Чухпелеку на плечо. Чухпелек медленно сел, а Пынжа-князь повернулся к Сорни-экве и заговорил:

– У меня было два сына, старший и младший. А теперь у меня только один сын, который остался там, и второй, который пришёл сюда. Но почему первым пришёл сюда младший? Почему ты допустила это?

– Ты же знаешь, что это не мне решать, – сказала Сорни-эква. – Это решает Куль-Отыр, Владыка Нижнего Мира. Это ты должен у него спросить.

– Так что, – гневно спросил Пынжа-князь, – это Куль-Отыр отрубил моему младшему сыну голову? С каких это пор Куль-Отыр начал охотиться на нас? Раньше он просто приплывал на чёрной лодке и забирал души тех, на ком была тамга смерти! Разве не так?

– Так, – сказала Сорни-эква.

– Вот-вот! – гневно продолжил Пынжа-князь. – И поэтому я говорю: Куль-Отыр не убивал моего младшего сына, а его убила ты!

– Я?! – в ярости переспросила Сорни-эква.

– Да, ты! – воскликнул Пынжа-князь. – Но ты, конечно, не сама убила, ты никогда сама ничего не делаешь, а ты околдовала моего старшего сына, и он в положенный срок не пошёл к тебе, а отправил вместо себя своего младшего брата. Разве мог младший поперечить старшему? И он пошёл сюда. Но разве это хорошо, когда старший брат остаётся там, когда младший уже здесь? Так может случиться только на войне, когда всё решает Владыка Неба, а в иные времена такого быть не может. Ты не должна была такого допустить, а ты допустила! Почему?

Сорни-эква помолчала и ответила:

– Я посылала за старшим. Но мой слуга привёл младшего. Вот этот слуга привёл, Коалас-пыг!

И она указала на Маркела. Маркел застыл от неожиданности.

– Чего ты молчишь?! – гневно продолжала Сорни-эква. – Почему ты привёл младшего? Я же говорила тебе: старшего! Отвечай! И сними сетку! Покажи всем своё лицо!

Маркел, как околдованный, покорно отставил бубен и начал снимать с лица сетку. Сетка не снималась. Маркел стал её срывать! Сетка начала срываться вместе с кожей! Лицо было всё в крови, руки тряслись!

Наконец Маркел сорвал с лица сетку, утер со щёк кровь. Все молча смотрели на него. Сорни-эква с опаской спросила:

– Что с тобой? Кто тебя так изуродовал?

Маркел молчал. И все молчали. Потом кто-то вдруг воскликнул:

– Он к нам из Нижнего Мира пришёл! Вы разве не видите?! Это посыльный Куль-Отыра! Убить его! Убить, пока не поздно!

Все стали подскакивать с кошмы и выхватывать сабли!..

Как вдруг раздались громкие мерные удары! «Это летит белая гагара, – подумал Маркел, – она спасёт его!» И кто-то тоже закричал:

– Белая гагара! Белая гагара! Пурлахтын!

Но это была не гагара, не хлопанье крыльев, а это по чёрной кошме, как по реке, плыла длинная чёрная лодка, а в ней стоял чёрный воин с чёрным же веслом и бил им направо-налево по вскочившим вдоль кошмы князьям. И кого бил, тот разлетался на куски.

– Куль-Отыр! – кричали перепуганные люди. – Куль-Отыр! Пощади нас! Мы твои слуги, Куль-Отыр!

Но он никого не щадил! Весло его мерно взлетало и падало, взлетало и падало, и било, разбивало, разрывало в клочья! Когда лодка поравнялась с Маркелом, тот быстро пригнулся, но весло оказалось быстрее, удар был очень сильный, ярко вспыхнул свет, потом наступила кромешная тьма, и, как подумалось, всё кончилось.

Глава 52

А потом Маркел очнулся. Было совсем темно и тихо. Болело в боку. «Где это я? – подумал Маркел. – А где Параска?» Он провёл рукой по лавке, никого рядом с ним не было. И лавки не было, была кошма. Ага! Маркел провёл ещё и нащупал кистень. Это он бросал его в шайтанщика. И не попал, что ли? Маркел ещё провёл рукой туда-сюда и уткнулся в щовал. Щовал был чуть тёплый. Маркел придвинулся к щовалу, увидел мерцающие в нём угольки и начал раздувать огонь, а сам тем временем думал, кто он такой – Коалас-пыг, что ли? Но тогда оттуда у Коалас-пыга кистень? И кто такая Параска? А Сорни-эква кто такая? Маркел поднял голову и в слабом свете щовала увидел сидящую на кошме голую женщину. Она была сделана из золота. И она была, конечно, не живая, только губы у неё медленно шевелились, будто она что-то говорила. Маркел прислушался. Женщина замолчала. Она была красивая, волосы у неё были собраны золотым пучком на макушке, а живот у неё был большой потому, что она на сносях. По крайней мере, она всегда так отвечала, когда Маркел у неё спрашивал, почему она такая толстая. Но тогда это была живая женщина, у неё было много красивых дорогих одежд, а теперь она сидела голая, всякий мог её рассматривать, такое нельзя позволять. Подумав так, Маркел собрался с силами, приподнялся и накинул женщине платок на плечи. Платок сразу стал золотым. Женщина заулыбалась – и так и застыла с золотой улыбкой. А руки у неё теперь застыли так, как будто она только что держала на руках младенца, но младенца вдруг забрали, а руки так, как были, замерли. Это Золотая Баба, ведьма, подумал Маркел, здешние ясачные люди называют её богиней и везут ей царёв ясак, и царёва казна терпит убыток, вот царь и послал Маркела отыскать эту Золотую Бабу и привезти её в Москву на суд. И вот Маркел ей поймал, сейчас осталось только отвезти её куда было велено. Подумав так, Маркел сел рядом с Бабой и попробовал её подвинуть. Баба легко подвинулась. Так что же это такое, сердито подумал Маркел, какая же она тогда золотая, золотая была бы тяжёлая, золотую он не смог бы подвинуть, а тут она, наверное, деревянная и только сверху покрашена золотом, так что как только здешние люди про это узнают, они сразу перестанут называть её богиней, осталось только отвезти её в Москву, и там…

Вот да! Маркел насупился, потому что вдруг подумал, как её везти в такую даль?! И что такое Москва, он разве когда-нибудь там был, он был только в Сумт-Воше и в Куновате, в Казыме, в Обдорске и где-то ещё, но вот где?

Маркел опять задумался. Да и какой он Маркел? Он – Коалас-пыг, муж и слуга Великой Золотой Богини, так? И он посмотрел на эту золотую женщину, и она кивнула – так. Щовал разгорался всё сильней, хоть никто в него ничего не подбрасывал. Щовал был пуст, в щовале горела земля, потому что в земле была трещина и из неё шёл дух из подземного Нижнего Мира, которым правит Куль-Отыр, который убил Маркела, правильней, Коалас-пыга, и теперь Маркел мёртв для Нижнего Мира, но зато он ожил для Мира Срединного, в котором живут люди, одни в Сумт-Воше, другие в Москве, в Москве живёт Параска, она тоже на сносях, ему нужно спешить…

Но Маркел лёг на кошму, зажмурился, приложил руку к раненому боку и начал читать «Отче наш». Прочёл три раза и заснул. Ему снилось, что он урусут, и с ним другие урусуты, они идут по болоту, идут очень долго, потом выходят на берег великой реки Оби, и нужно идти дальше, теперь уже по льду, но другие урусуты идти дальше не решаются. Они, говорят, будут ждать его на берегу три дня, а после развернутся и вернутся в Куноват, и одному ему не справиться, а зато им только скажи царёво слово – и потащат, надо их скорей найти и приказать им…

Да, вот именно! Маркел проснулся, поднял голову и осмотрелся. Теперь он уже точно знал, что он – Маркел Косой, стряпчий Разбойного приказа, из Москвы, его послали сюда для того, чтобы он нашёл Золотую Бабу, взял её под стражу и отвёз в Москву не мешкая!

И он не мешкал. Баба сидела на кошме, и она была неживая, значит, никуда не денется. Маркел вышел из пещеры, осмотрелся. Было ещё светло, но сыпал густой мелкий снег, в двадцати шагах уже ничего не было видно. Рядом стояли его нарты, они были уже порядочно присыпаны снегом, уже часа два прошло, как Маркел их здесь поставил, а сам вошёл в пещеру… Да! Два часа, ну, три, вот сколько он пробыл здесь, а всё остальное – это обман и бесовство! И никакого пиршества здесь не было, никакой Куль-Отыр на лодке по кошме не ездил, а Золотая Баба в самом деле деревянная, но было сказано отвезти её в Москву – и он отвезёт! С этой мыслью Маркел развернулся и опять вошёл в пещеру. Золотая Баба сидела на кошме и смотрела мимо, в темноту. Маркел тоже осмотрелся. Но рассматривать там было почти нечего. Пещерка была маленькая, тесная, там был только щовал, за ним лежанка, а над ней в задней стене была вырублена небольшая полочка, на которой лежал жёлтый засохший лист. Берёзовый, узнал Маркел, и отвернулся, обхватил Золотую Бабу покрепче и потащил её к выходу. А там с трудом взвалил на нарты. Баба молчала, улыбалась. Снег пошёл ещё сильней. Маркел посмотрел на Бабу, подумал, после вернулся в пещеру, взял там охапку шкур и связку ремней, вышел обратно, стал увязывать, и увязал, и укрыл Бабу так, что нигде ни золотинки не торчало, а после взялся за постромки и пошёл, потащил за собой нарты. Мороз был крепкий, под ногами поскрипывал снег. Куда это он идёт, думал Маркел, ведь ничего не видно же, ну да и ладно, куда-нибудь да и придёт.

И он шёл себе и шёл, то прямо, а то поворачивал. Небо всё темнело и темнело, сыпал снег, мороз был небольшой, лёд ровный. Нарты катились легко, Баба покачивалась вправо, влево, но не падала. А тем временем небо совсем потемнело, стало чёрным. Когда же я так дойду, думал Маркел, давно должен был дойти, если бы шёл к берегу, а если я иду по стрежню, то никуда никогда не дойду, а выйду к морю и там подохну, как пёс. Ну и подохну, так подохну, думал он, но, может, ещё и дойду, куда надо. И так он шёл и шёл, не останавливался, потому что знал, что если остановится, то сядет, а сядет, то ляжет, а ляжет, замёрзнет. Но и если он будет идти, то скоро выбьется из сил и упадёт и опять же замёрзнет.

А голос в голове сказал: а вот и не замёрзнешь, не робей! И он пошёл, как шёл до этого. Шёл, шёл. Потом уже чуть брёл. Оглянется, посмотрит на Бабу, не свалилась ли она, и идёт дальше. А вокруг был только один снег.

И уже только под утро, когда начало светлеть, Маркел вдруг увидел впереди кусок бревна. Бревно было вмёрзшее в лёд. Значит, это топляк, радостно подумал Маркел, значит, это берег! Может, тут Ермола со стрельцами! Маркел потащил нарты на берег. Но чем дальше, тем берег был круче, Маркел выбивался из последних сил, но больше не мог тащить! Да и Баба чуть держалась, ещё, думалось, немного – и она упадёт и убьётся. Маркел не выдержал и закричал:

– Ермола! Ермола! Сюда!

И упал. Отполз к нартам, обнял Бабу и застыл. Потом ещё раз прокричал:

– Ермола!

И больше кричать уже не мог. Лежал и ждал, что будет дальше. Долго ждал. Потом наконец сверху послышались шаги. Маркел радостно перекрестился…

Глава 53

И увидел – вверху, на бугре, стоят тени. Тени были серые, неясные, шёл мелкий снег. Потом от них послышался Ермолин голос:

– Маркел, ты это?

– Я, – сказал он, поднимаясь и держась за нарты.

Тени начали спускаться вниз, и теперь Маркел ясно видел, что это и в самом деле Ермола со своими стрельцами. Они спускались медленно и, не дойдя шагов пяти, остановились и стали смотреть то на Маркела, то на Бабу. Но саму её они конечно же не видели, она же была плотно увернута в шкуры.

– Что это у тебя, она, что ли? – спросил Ермола.

– А кто же ещё?! – сказал Маркел. И тут же прибавил: – Чего стоите? Помогли бы!

Он взял с облучка верёвку, бросил им, они её поймали. Маркел велел тащить, и они потащили. Берег был крутой, нарты тяжёлые, Маркел шёл рядом с нартами, придерживал, чтобы они не обернулись. Стрельцы едва втащили нарты на бугор и остановились, отдуваясь.

– Чуть не сдох, – в сердцах сказал Ермола, опять повернулся к Бабе и спросил: – Она, что ли, в самом деле золотая?

– Деревянная она, – сказал Маркел. – Это вам так в горку показалось.

– Ага, конечно! – закивал Ермола. – А зачем тогда её так увернул?

– От дурного глаза.

Ермола скривился, сказал:

– Дурней, чем у неё, не сыщешь. Давай, разворачивай, показывай.

– Всю не могу, – сказал Маркел. – Это государево дело. Могу только так, чтобы не думали, что я кривлю.

И он немного расслабил ремни, сдвинул шкуру. Открылась часть лица – глаз и щека, всё это золочёное, конечно. Стрельцы от неожиданности замерли, а кое-кто даже попятился. Один Ермола не сробел. Он шагнул ближе, подступил почти что к самой Бабе, присмотрелся и сказал:

– Так какая же она деревянная?!

– Да, деревянная, – сказал Маркел. – Это она только сверху золочёная.

Ермола поднял руку, хотел было дотронуться, но передумал, сказал просто:

– Золочёная. И неживая. А болтали!

Маркел ничего на это не ответил.

– Где ты её взял? – спросил Ермола.

– В пещере, где ещё, – сказал Маркел. – Она там одна сидела. И никого там больше не было, и ничего.

– А щовал горел?

– Горел. Огонь шёл прямо из земли, без дров.

– И никого-никого? – недоверчиво спросил Ермола. – Ни сторожей и ни шамана даже? Побожись!

– Я, – строго сказал Маркел, – на службе, я божусь только своему боярину, у нас такой порядок.

Ермола оглянулся на своих стрельцов, стрельцы молчали, и, опять повернувшись к Маркелу, сказал:

– Нехорошо это. Ушли они, а ты пришёл, взял и ушёл. Они вернутся, пойдут за тобой, по следам. Придут к нам. И что?

– Кто они? – спросил Маркел.

– Её сторожа, – сказал Ермола. – А сторожа у неё – ого-го! Самоеды! Слыхал про таких?

– Слыхал, как не слыхать, – сказал Маркел. – Только при чём они? Никого там не было, и ни следов, и ничего!

– Ладно, – сказал Ермола. – Что теперь? Теперь нам надо ноги уносить, пока ещё не поздно. А Бабу эту… – И он посмотрел на неё. – Бросить её надо было бы… Да дело царское. – Ещё подумал и сказал: – Ладно, давай заматывай обратно.

Маркел начал заматывать. И когда он поправлял ремень, ему показалось, что Баба моргнула. Маркел про это промолчал. А стрельцы тем временем опять взялись за верёвку, рванули тащить… А нарты даже не сдвинулись!

– Тяжеленная! – сказал Мартын. – Так, может, она и вправду золотая?

– Нет, это полозья прилипли, – сказал Карп. – Прихватило морозом. Тащите!

Потащили, но с большим усилием.

– Не хочет уходить, – сказал Ермола. – Своих сторожей ждёт, скотина. Давайте, давайте, пока они нас не сожрали!

Стрельцы потащили нарты всё быстрее и быстрее. Маркел шёл сбоку и присматривал, чтобы Баба не свалилась. Ермола, шедший рядом, усмехался, а потом спросил:

– Что в самом деле никого там не было?

– Никого, – сказал Маркел. – но место там гиблое, конечно. Всякая чертовщина мерещится. Как будто дурных грибов нажрался.

– Тебе ещё свезло, – сказал Ермола. – А были бы там самоеды, они тебя сразу сожрали бы. На том щовале прикоптили, а после…

И не договорил, перекрестился. Маркел молчал. Зато Ермола продолжил:

– Я тоже раньше в них не верил. Думал, брехня это. А потом поверил. Лысого шамана помнишь? А черепа на его мольбище?

Маркел только вздохнул.

– Вот то-то же, – сказал Ермола. – Зря мы сюда полезли, прости, Господи, и как теперь вылезать? Я бы бросил эту деревяшку, чёрт с ней, да после что говорить? Воевода спросит, где она, мы промолчим, а ты же молчать не будешь! Ты же сразу ляпнешь. Ты же опять будешь говорить, что ты на службе, что тебе нельзя кривить. Так, может, нам тебя здесь сразу…

И замолчал, и усмехнулся. Маркел тоже усмехнулся и сказал:

– Это уже как Бог решит, кому отсюда выйти, а кому нет.

– Ну-ну! – насмешливо сказал Ермола. – Бог! Вот кого стал вспоминать! А сам с нечистыми стакнулся!

– Я не стакнулся, – ответил Маркел, – а я здесь по государеву делу. А ты у меня на службе. Будешь язык распускать, я тебе его вырву. Без ножа!

И он показал свою руку! Растопырил пальцы, как его учил Ефрем Могучий, лучший на Москве палач! Ермола сразу присмирел, сказал:

– Но-но! Выискался! Тоже мне!

И замолчал, прошёл вперёд, и весь оставшийся день шёл впереди и к Маркелу больше не вязался. Также и Маркел шёл молча, никого не цеплял, помалкивал, вспоминал про самоедов, хмурился и порой даже оглядывался.

Но никого нигде видно не было. Они шли по бугру воль берега, справа был откос к реке, слева откос к болоту. Как только начало смеркаться, Ермола объявил привал, они остановились. Одни стрельцы взялись обустраивать табор, другие пошли на реку за рыбой, а Маркел сидел на нартах, возле Бабы, и думал о всяком.

Потом его позвали есть, подали миску. Ушица была жидкая, без ничего, зато горячая. Маркел хлебал с удовольствием. И нет-нет да и поглядывал на Бабу. К ней никто не подходил. Оробели, подумал Маркел, и это хорошо, не будут лезть куда не надо, и весело хмыкнул. Но тут Ермола спросил, что он будет делать дальше.

– Как что?! – сказал Маркел. – Домой пойду. В Москву, через Берёзов. Придём в Берёзов и сочтёмся. Пятьдесят рублей за мной.

Стрельцы, услыхав такое, оживились. Один Ермола с недоверием сказал:

– Так ведь было тридцать пять.

– А стало пятьдесят! – сказал Маркел. – Или не рады?

Стрельцы засмеялись. Ермола усмехнулся. А Маркел прибавил:

– Если бы вы только знали, братцы, чего я только там не насмотрелся! Оттого и увернул её, и не смотрю теперь, и также и вам не советую.

И замолчал. И все молчали. Маркел отставил миску, отдал ложку, ещё раз повернулся к Бабе и сказал:

– В Москву приеду, сразу в церковь и свечку поставлю. И сделаю вклад! О, – спохватился он, – а долго ли меня здесь не было?

– Да нет, как будто бы, – сказал Ермола. – Вчера ушёл, сегодня возвратился.

– Вот! – нараспев сказал Маркел. – А я там как будто три года промучился! Но! – перебил он сам себя. – Обо всём этом ещё рано рассказывать. Это же дело государево, его сперва надо в Москве доложить. – И он замолчал. Потом спросил: – Сколько здесь по реке до Берёзова?

Ермола сосчитал в уме, ответил:

– За неделю, думаю, дойдём.

– И хорошо, – сказал Маркел. – Скорей бы!

И опять невольно обернулся, посмотрел на Бабу. Баба была как баба, вся плотно замотана. Маркел тяжко вздохнул, перекрестился. Ему дали ещё ухи. Пока он ел, Егор взялся рассказывать про то, как у них дома, в Костроме, поймали ведьму и как она от них сбежала.

– У нас не сбежит, – сказал Маркел.

Егор сказал, что он же не для этого. Ему велели помолчать, и он молчал. После ещё немного посидели, поговорили о всяких мелочах и разошлись по шалашам. В ту ночь Маркел спал плохо, то и дело просыпался, выглядывал наружу и смотрел, на месте ли нарты и не стряслось ли чего с Бабой. Всё, слава богу, было тихо.

Глава 54

Утром Маркел встал раньше всех, подошёл к нартам, проверил ремни, задрал угол шкуры, постучал пальцем по золоту, задумался. Из шалашей выходили стрельцы, разожгли костёр, начали готовить перекус. Никто ни о чём не спрашивал, но все нет-нет да косились на Бабу. А поели, собрались, Ермола сказал выступать, и пошли. Маркел шёл рядом с нартами. Баба молчала.

Но недолго Маркел шёл спокойно. Вскоре к нему подошёл Ермола. Даже как бы и не подошёл, а вначале он шёл впереди, да после будто засмотрелся и отстал, его оттёрли нартами, вот он и пристроился рядом с Маркелом. Так они прошли шагов, может, три сотни, и уже только потом Ермола вдруг тихо сказал:

– Зря мы связались с этой Бабой. Добра нам от неё не будет.

Маркел на это даже головы не повернул. Но Ермола всё равно продолжил, и уже со злостью:

– Когда мы были ещё в Куновате, не хотел я с тобой идти! Сон же мне тогда дурной приснился, и надо было сказать нет, а я, дурень, не сказал. А теперь что? Теперь поздно! Мне сегодня тот же сон опять приснился. Опять самоед с ножом стоял, смеялся!

Маркел глянул на Ермолу и пожал плечами.

– Чего молчишь? – спросил Ермола очень злобным голосом.

– А чего тут говорить, – сказал Маркел. – Мало ли что кому приснится.

– Э! – сказал Ермола. – Мало ли! А вот и немало! Сны нам не зря даются. Так мне и этот самоед уже тогда вдруг дался, когда я ещё и думать не думал про эти места. И так и теперь: ты только от Бабы вернулся, только сказал, что никого там не было, и мне он опять является – сторож её, с ножом!

Маркел усмехнулся и сказал:

– Смешно тебя слушать. То ты говорил, что лысый шаман – это сторож Золотой Бабы, а теперь ты говоришь, что нет, не лысый шаман, а самоед её сторож. А потом ты ещё про кого-нибудь скажешь, а на самом деле…

– А что на самом деле? – перебил его Ермола. – А на самом деле так оно и есть, что и лысый шаман её сторож, и самоеды – её сторожа, и также и все здешние люди и звери, и рыбы, и птицы, и земли, и воды – всё это её сторожа, и не дадут они тебе её забрать, ты только себя убьёшь и нас погубишь, а ничего ты с ней не сделаешь! Да что я тебе толкую! Ты сам всё это даже лучше меня знаешь! Ведьма она! Надо её убить!

– Убить! – сказал Маркел. – А как ты идола убьёшь? Она же деревянная!

– Ну так поджечь её! – с ожесточением сказал Ермола. – И пусть горит, пока не поздно, а самим тикать!

Маркел очень внимательно посмотрел на Ермолу, потом строго спросил:

– Чего это с тобой такое?

– Не со мной одним! – сказал Ермола, и при этом кивнул на стрельцов, и прибавил: – Да и ты, что, ночью ничего не слышал?

– Нет, ничего, – сказал Маркел. – А что?

– Ну так послушай этой ночью! Если мы до неё доживём!

Сказав это, Ермола злобно засверкал глазами и ушёл вперёд. А Маркел шёл, думал, что вот как оно повернулось: ведьма от него отстала, взялась за стрельцов. Или кривит Ермола? Ну да недолго осталось гадать, ночью всё станет понятно, если, конечно, доживём до ночи.

И худо-бедно дожили. День тогда был пасмурный, пуржило, идти по бугру было не очень ловко, зато, видел Маркел, стрельцы стали тащить нарты всё быстрее и быстрее. И не так уж сильно они упираются, думал Маркел, не так часто меняются, как раньше, и больше переговариваются между собой, и даже одни над другими подшучивают. Маркел удивлялся, но молчал и ни о чём не спрашивал. Так же когда остановились на ночлег, он будто случайно, проходя мимо, толкнул Бабу плечом, и она сильно пошатнулась. Маркел помрачнел, но промолчал.

Таким же мрачным он сидел за ужином, хлебал ушицу и помалкивал. А больше всех говорил тогда Мартын. Он стал вспоминать о том, как они ещё с князем Горчаковым ходили на самый низ Оби, почти что к Студёному морю, и бились там с самоедами. Самоеды, рассказывал Мартын, народ очень решительный, ни перед кем не робеют, огненного боя не боятся, никому не молятся, а кого убьют, тех жрут. А если никого не убьют, тогда жрут своих, оттого их и прозвали самоедами. «А тебя почему не сожрали?» – спросили его. «Костляв был», – ответил Мартын и засмеялся.

После они ещё долго говорили о самоедах, одни других пугали, потом разошлись по шалашам. Маркел лежал у себя и думал, что на самом деле всё не так. На самом деле, как рассказывал Кузьма, самоеды – трусливый народ они боятся к другим лезть, поэтому и живут там, где никто не живёт, почти на самом краю света, на Оби Надымской. Но они и в самом деле в эту пору любят приходить в наши места и пригонять своих оленей. У них же там сейчас, в их тундре, пурга на пурге, а тут и тихо, и снега немного, а под снегом ягель. Олени сами по себе пасутся, а самоеды или спят по целым дням, или охотятся. А охотятся они так – когда есть звери, тогда на зверей, а когда их нет, тогда на людей. Подумав так, Маркел перевернулся на бок и прислушался. Было совсем тихо. Маркел отодвинул заслонку, посмотрел на нарты, на Бабу. Баба сидела смирно, молча. Маркел долго смотрел на Бабу, слушал. Потом задремал. Потом он ещё раза два или три просыпался и слушал. Баба ничего не заклинала, было тихо.

Поэтому когда утром вышли завтракать, Маркел сказал Ермоле, что он всю ночь слушал, но так ничего и не услышал. На что Ермола со злостью ответил, что это она нарочно затаилась.

– Ладно, – сказал Маркел. – Сегодня ночью я ещё послушаю.

Ну а пока был день. Они собрались и пошли. День был морозный, солнечный. Казалось бы, иди и радуйся, думал Маркел, а эти все – как волки злобные. Всё им было не так! Они то и дело переругивались, на привалах сидели надутые, шептались между собой, многозначительно хмыкали. Того и гляди, думал Маркел, зарежут его ночью сонного. Или на ходу ударят в спину, или ещё что. А с Бабой как? А с ней ещё проще! Срежут ремни, отбросят шкуры, а под ними деревяшка! И они её со зла сожгут. Вот какие были у него тогда мысли, когда они шли вдоль Оби ещё по Куноватской стороне.

И на той же Куноватской стороне они остановились на ночлег. Завтра, сказал Ермола, будем переходить через Обь на Берёзовскую сторону. То есть, сказал, ещё немного, – и, если Господь позволит, будем уже почти что дома. И вот опять же радуйся, так нет! Они молча развели костёр, поставили шалаши, наловили рыбы, сварили ухи, сели ужинать. Разговоров никаких почти что не было, Карп начал было рассказывать про то, как они с отцом ловили зимой рыбу и отец провалился под лёд… Но этого слушать не стали, Карпу велели молчать, и почти сразу после этого все разошлись по шалашам.

В шалаше Маркел лёг с краю, чтобы нарты были хорошо видны. Скоро все заснули, а Маркел не спал, смотрел на нарты, слушал. Ночь была почти безлунная, тёмная, Маркел всматривался в нарты, всматривался…

И заснул. Ему снилось, как он утром встал, посидел у щовала, посмотрел на огонь, послушал, что тот ему говорит, а после пришли кучкупы, помогли одеться, Маркел взял колотушку, бубен, пошёл на реку и там целый день плясал и пел, крепко умаялся, пришёл в пещеру, лёг…

И проснулся уже в шалаше. Было почти совсем светло, его толкали. Маркел открыл глаза, вылез на свет. Там стояли стрельцы и Ермола.

– Ну что, – строго спросил Ермола, – слышал?!

– Что слышал? – спросил Маркел.

Ермола внимательно посмотрел на него, очень сильно покраснел, злобно сказал «Собака!» – ушёл. Маркел молчал, стоял, как столб, смотрел по сторонам. Всем сказали садиться к костру. Они сели, молча перекусили, встали, собрались и пошли дальше. Проспал Бабу, думал Маркел, какая незадача. Или это она нарочно напустила на него тот сон? Да только что теперь гадать?! Теперь нужно ждать следующей ночи и слушать и смотреть внимательно.

Тут они как раз остановились, и Ермола велел сворачивать и спускаться к реке. Спуск был крутой, нарты шатались, Баба шарахалась по ним то в одну сторону, то в другую, но всё же удержалась, не свалилась, и стрельцы спустили нарты, вместе с Бабой, с берега на лёд.

Потом они шли по Оби. Шли очень долго, крепко притомились, и, когда вышли к Берёзовскому берегу, стрельцы хотели сделать передышку, но Ермола сердито ответил, что нужно поспешать как только можно быстрее, потому что ему сегодня приснился вещий сон, приснился в третий раз, скотина. Это он опять про самоедов, сердито подумал Маркел…

А дальше подумать не успел – ему велели не мешать. Маркел отступил в сторону. Стрельцы взялись за ремни. Ермола, широко перекрестившись, стал покрикивать, а стрельцы под этот крик тянуть. Маркел смотрел на них и удивлялся. Ну, ещё бы! Стрельцы легко, почти без всякого усилия, тащили нарты, а потом также легко взволокли их на бугор. Там стрельцы остановились, усмехаясь. Маркел, поднявшись вслед за ними, подошёл к нартам, огладил шкуры, которыми была укрыта Баба…

И вдруг толкнул её в плечо. Баба сильно покачнулась и чуть не упала на снег. Маркел повернулся к стрельцам и очень сердито спросил:

– Что вы с ней сделали, сволочи?! Чего она теперь такая лёгкая?!

– Ну, – сказал Карп, – мы тоже думали.

И оглянулся на Ермолу. Тот сказал:

– Это она силы лишается. Чем дальше мы её отвозим, тем она слабей.

Стрельцы сразу согласно закивали. Значит, они об этом уже много говорили, подумал Маркел и сказал:

– На вас будто крестов нет. Какая у неё может быть сила?! Она идолица!

– Раньше была, – сказал Ермола. – А теперь стала деревяшкой. А мы как дураки тащи её! Вот ты открой, покажи! Или, может, нам самим её открыть?!

И он оглянулся на стрельцов. Те все как один усмехались, но с места пока не трогались. А так, конечно, подумал Маркел, что он один с ними сделает? Тут только на одно можно надеяться! И, мысленно перекрестившись, Маркел достал нож, подступил к нартам и начал срезать ремни и отбрасывать шкуры. Баба стала открываться. Она была такая же, какой он её видел в пещере, и даже с тем платком, который он набросил ей на плечи, только теперь платок был золотой. Да и сама Баба была без обмана золотая. Солнце вышло из-за тучи, осветило Бабу. Баба будто улыбнулась. Стрельцы стояли неподвижно, как столбы, и даже Ермола молчал. Маркел осмотрел их всех и начал:

– Вот такое, братцы, было дело. Смущала она меня сильно, вот я её и увернул. А сколько у неё там было бесов! Тьма!

– В пещере сидела? – спросили.

– В пещере, – ответил Маркел. – Вот тут она сидит, вот тут щовал, а тут я, с Божьей помощью.

– А кто в щовал дрова носил?

– А он сам по себе горит. Там в земле трещина, и из трещины идёт огонь. С Нижнего Мира, они говорят.

– С того света, – поправил Егор. И тут же спросил: – Так она и вправду золотая?

– А ты ткни её ножом, – сказал Маркел насмешливо. – Кровь пойдёт, значит, не золотая.

Егор притих. И все остальные молчали.

– Ладно, – сказал Маркел. – Пока что хватит. Вечером ещё поговорим. Теперь-то уже что? Теперь таиться нечего. Расскажу всё как было. А покуда пособите.

И они опять, теперь уже все вместе, обложили Золотую Бабу шкурами, обвязали ремнями и потащили нарты дальше. С одной стороны был обский берег, а с другой – замёрзшее верховое болото, в котором только кое-где виднелись островки чахлых кустов и кривых низких сосен. Так что, подумалось Маркелу, если вдруг что, то здесь нигде не спрячешься. Вот только от кого здесь прятаться?

И вдруг Мартын закричал:

– Самоеды!

Глава 55

Маркел оглянулся. Далеко-далеко позади, почти на самом окоёме, на снегу показались маленькие чёрные пятнышки. Их было много, и бежали они быстро. Ермола посмотрел на них, грязно ругнулся и крикнул:

– Гони!

И первым побежал вдоль берега. За ним побежали стрельцы. Одни из них тащили нарты, другие поддерживали сидящую на нартах Бабу. Маркел бежал самым последним и видел, что чёрные пятнышки быстро приближаются, уже можно рассмотреть, что это люди и олени. Оленей было несколько упряжек, а людей, бежавших впереди и позади упряжек, несколько десятков. Люди были в широких коротких одеждах, в руках у людей были у кого луки, а у кого копья. И люди ещё что-то кричали. А ещё…

Но рассматривать их было некогда. Маркел прибавил бегу и догнал стрельцов. Стрельцы уже крепко запыхались, да и сколько можно было убегать, да и куда, думал Маркел.

И, наверное, о том же думал и Ермола. Он повернул к Маркелу своё красное потное лицо и прокричал:

– А что?! А вот сон в руку! Ну да и ладно!

И они опять бежали молча. Самоеды быстро приближались. А что им, думал Маркел, они к здешним местам привычные, и они бегут по проторенной тропе, а нам надо бежать по целине. И он ещё поддал. Догнал нарты, начал пихать Бабу в спину.

– Осторожней! – крикнули ему. – Не столкни!

Маркел перестал толкать. А они тем временем уже бежали по болоту к ближайшим кустам. Дурь какая, подумал Маркел, где они там все поместятся, тем более, где спрячутся…

Но тут Ермола закричал стоять, и все остановились.

– К стрельбе готовьсь! – крикнул Ермола.

Все стали снимать пищали и вбивать в снег бердыши.

– А ты чего стоишь, скотина?! – крикнул Ермола, поворачиваясь к Маркелу. – Беги!

Маркел подхватил постромки, рванул нарты и побежал дальше, к кустам. Снегу было много, по колено, земля неровная, вся в кочках, нарты тяжеленные…

А он бежал и бежал.

– Полку сыпь! – кричал Ермола. – Заряжай, мать вашу!

Но Маркел бежал, уже не оглядываясь. До кустов было ещё довольно далеко.

Сзади недружно забабахали пищали. Послышались визги. Маркел на бегу оглянулся. Стрельцы перезаряжали пищали, а самоеды стреляли из луков. Один стрелец упал, после почти сразу же второй…

Маркел дёрнул постромку и побежал дальше. До кустов было уже не так и далеко. Это всё лысый шаман, подумалось, это он всё, пёс, накликал!

И тут начал гнуться под ногами лёд. Маркел оробел, остановился. А сзади кричали – и самоеды, и наши. Наши пошли биться бердышами. Самоеды дрогнули и побежали.

Но навстречу им бежали их сородичи. Те и другие смешались, потолкались, развернулись и опять побежали на наших, но теперь уже в большем числе. И с копьями! И теперь уже дрогнули наши…

А Маркел добежал до кустов, поскользнулся на льду и упал. Нарты перевернулись, и Баба медленно сползла с нарт на снег, а со снега в открывшуюся полынью. Маркел вскочил…

И в него впилась стрела! В бок, в тот самый! Маркел упал, скрючился. Было чертовски больно. А там, где бились, стало тихо. Перебили всех, подумалось, и сейчас придут его добить. Дышать было тяжело, стрела туда-сюда ходила, резала…

И вдруг послышались шаги. Шли двое. Маркел задержал дыхание. Эти двое подошли к Маркелу, один из них наклонился, взялся за стрелу, резко рванул её и вырвал. Маркел мотнулся, как тряпка, но молча. Один самоед что-то сказал по-своему, второй ему ответил. Первый пнул Маркела в бок ногой. Маркел опять даже не ойкнул. Первый самоед ещё что-то сказал, они засмеялись и пошли к своим обратно. А Маркел вдруг услышал: «Лежи!» Маркел осторожно обернулся. Рядом с ним валялись перевёрнутые нарты, и там же из полыньи виднелся мокрый бок Бабы. Деревянная, с радостью подумал Маркел, не утонула, а золотая утонула бы, и что бы он тогда царю показывал?! А так…

И спохватился, утёр губы, стёр улыбку. Посмотрел туда, где бились. Там одни самоеды бегали, утаптывая снег, другие складывали высоченную поленницу для костра, а третьи подтаскивали туда убитых – и своих, и наших. Ермола лежал сбоку, головой к Маркелу, и как будто наблюдал за ним. Или опять хотел сказать, что сон был в руку. Маркел мысленно перекрестился, но не шевельнулся. А потом, не отводя глаз от Ермолы, подумал, что неужели те самоеды, которые его подстрелили, не заметили Бабу? Или она им просто глаза отвела? Отвела, скорей всего, подумалось, ей это пустяк, а вот как болит в боку! Маркел полез за пазуху, положил руку на свежую рану, ощупал. Стрела, получалось, прошла почти мимо – пробила кожу, скользнула по ребру и вышла наружу. Может, тоже Баба отвела, подумалось, ей и такое нетрудно, а кровища это не беда, ещё немного потечёт и перестанет.

А там, где собрались самоеды, бухнул бубен. Маркел осторожно повернулся, стал смотреть. Там подожгли костёр, огонь начал понемногу разгораться, задымил, но Ермолу было видно хорошо и Карпу тоже, а вот остальным не очень. Маркел стал читать отходную, сбивался, начинал сначала. А у костра вышел шаман, начал плясать и петь. Самоеды подхватили песню, потом начали притопывать, потом пошли кругом. Небо было тёмное, солнца не видно, понемногу поднимался ветер. Будет пурга, можно будет уйти, подумал Маркел, они его оттуда не увидят, а ему что, ему идти вдоль берега, пока не дойдёшь, вот и всё. Подумав так, Маркел опять посмотрел на костёр. Тот уже сильно разгорелся, наших уже видно не было. А после…

Ну что? На то они и самоеды. После у них был пурлахтын, и они ещё долго плясали, пели радостно. Потом вывели оленя и зарезали его, пили свежую оленью кровь, ещё плясали.

Потом стало темнеть, да ещё поднялся ветер, запуржило, ни самоедов, ни костра не стало видно. Маркел с опаской приподнялся, вытащил из полыньи нарты, стёр с них наледь. Потом вырезал удобную жердину с крюком, зацепил ею ремни, которыми была обвязана Баба, и начал тащить на себя. Долго тащил, стало уже совсем темно, показалась луна, а он всё тащил и тащил, наконец подтащил к краю, снял рукавицы, вцепился обеими руками в Бабу и начал вытаскивать её на снег. Баба упёрлась, не лезла. Маркел совсем рассвирепел, начал костерить её по-всякому, не помогало. Тогда он опомнился и стал её просить, вымаливать, чтобы она его не погубила. Потом стал ругать совсем по-грязному, молча, конечно…

И вытащил. Она тут же покрылась толстой ледяной коркой. Маркел взвалил её на нарты, оглянулся. У самоедов было тихо, только шаман что-то покрикивал да нет-нет – и бухал в бубен. Маркел, осенив себя крестным знамением, отвернулся и пошёл.

И долго шёл! Луна уже зашла, а он всё шёл и шёл. Ветер стих, небо очистилось, а он всё шёл. Солнце взошло, а он шёл. По левую руку был берег, по правую – болото. Шёл, шёл, опять зашёл в кусты. Нарубил сучьев, поджёг, лёг, заснул. Проснулся от холода, подбросил в костёр веток и опять заснул. Потом опять проснулся, подбросил и уже не мог заснуть. Лежал, смотрел по сторонам, слушал, как дует ветер. Потом из темноты вышел Чухпелек, остановился. Маркел сказал ему садиться. Чухпелек сидел, грел руки, после встал и сказал собираться. «Я не могу, – сказал Маркел, – меня царь ждёт». – «А меня брат, – ответил Чухпелек и опять сказал: – Вставай». Маркел перекрестился, Чухпелек пропал. А уже начинало светать, уже была видна тропа. Маркел обрадовался, начал собираться. Собрался, взялся за постромки, потащил. Сзади вдруг послышалось: а я пожалела тебя, но в другой раз не пожалею! А потом велела: оглянись!

Но Маркел не оглянулся. Тащил и тащил. И ничего ему больше уже не чудилось. Шёл, как ломовая лошадь, ничего уже почти не соображал. Шёл, не спешил. Никто за ним не гнался, никто не окликал. Шёл, шатался. Очень хотелось есть. А где еды возьмёшь, и он терпел, шёл дальше. Уже стемнело, а он шёл. Луна показалась, а он шёл. Под утро зашёл в кусты, развёл костёр, передохнул, пришёл Чухпелек, сидел, молчал, и Маркел тоже с ним не заговаривал, утром поднялся и ушёл, а Чухпелек остался. Маркел шёл ещё день и ещё ночь, Баба что-то говорила, он не слушал. Утром совсем выбился из сил, уже хотел ложиться прямо в снег и умереть…

Как вдруг увидел впереди Берёзов.

Глава 56

А из Берёзова увидели его – с боковой башенки. Стрелец, который там стоял, сразу замахал руками, что-то закричал. Ему ответили с надвратной башни. О чём они кричали, Маркел не расслышал. Он только понял, что его заметили, и успокоился, сел на край нарт и приготовился ждать. Теперь, он думал, только не заснуть бы, а то эта бесовка мало ли что вытворит. И он отвлекал себя тем, что вначале сосчитал до ста, потом начал считать дальше… И тут открылись ворота, из них стали выходить, а то и выбегать стрельцы. Маркел встал, поправил шапку, посмотрел на Бабу. Она была увёрнута плотно, как надо, нигде ничего не блестело. Маркел довольно усмехнулся.

И тут к нему подбежали. Маркел был в шаманской шапке, но всё равно его сразу узнали, один из стрельцов удивлённо спросил:

– Царский гонец, ты, что ли?!

Маркел утвердительно кивнул.

– А что это ты привёз? А все остальные где? – спросил второй стрелец.

Маркел не ответил. Тогда первый шагнул было к нартам, но Маркел тут же прикрикнул:

– Не тронь! Это царёво дело!

Стрелец отступил. Маркел спросил:

– Где воевода?

Но теперь уже стрельцы молчали. Маркел опять спросил:

– А Змеев?

Они снова не ответили. Тут к ним подошли ещё стрельцы из крепости, а с ними сам Савва Клюв, полусотенный стрелецкий голова, на которого Волынский оставлял Берёзов.

– Савва, – сказал ему Маркел. – Никому к нартам не лезть! Не приведи господь тебе недосмотреть!..

И зашатался, и закрыл глаза. И дальше ничего не помнил – заснул.

Проснулся он уже под вечер. Он лежал на широкой лежанке, в тепле, в чистом исподнем. В окне было ещё светло, а в горенке было уже сумрачно, в углу горела лучина. За стеной шептались.

– Савва! – позвал Маркел.

Вошёл Савва, сел при изголовье. Маркел строго спросил:

– Где мои нарты?

– Здесь, – сказал Сава, – за дверью. Чуть дотащили такой вес!

Маркел помолчал, подумал и спросил:

– Чего это вдруг так?

– А как ещё! – сказал Савва. – Наш Фрол как увидел, так сразу сказал: это Баба, надо её покрепче, под замок! А разве нет?

Маркел молчал. Савва взял со столика калач и шкалик, и подал Маркелу. Маркел шкалик отстранил, а калач взял, куснул раз-другой, задумался.

– Страшно было? – спросил Савва.

– Трудно было, – ответил Маркел. И уже сам спросил: – А воевода где?

– Пошёл на Казым, – ответил Савва. – Птица от него была такая.

– А… – начал было Маркел, но вспомнил убитого Сенгепа, его слова про разбежавшихся врагов и осёкся. Нет, подумал, это бесовство, у Волынского всё будет складно.

А Савва сказал:

– Лёгкая она какая-то для золотой.

– Бесовское золото, оно всегда такое, – ответил Маркел. – Поначалу наши тоже удивлялись.

– А после? – спросил Савва.

– Не могу рассказывать, – сказал Маркел. – Дал слово! Да и спешу я очень сильно. Поэтому дальше вот так: завтра с утра дашь мне стрельцов, с десяток, дашь собак, самых лучших, запасы. Да, и выправь подорожную. А пока что дай ещё поспать!

Савва поклонился, вышел. Маркел лежал, покусывал калач, думал о разном. Больше всего думалось про Бабу, почему она его не убила. А ведь могла много раз! Особенно в конце, когда самоеды его подстрелили и бросили, а могли взять и отнести в костёр! Но вот вдруг не отнесли, и слава богу, конечно, но и Баба тоже могла всякое – могла им тогда нашептать, и они взяли бы его, и отнесли, и положили бы рядом с Ермолой! И он лежал бы и дымил, от шубы всегда много дыма. А она бы что? Её тогда разве ремни удержали, если бы она хотела вырваться?! Вот именно! А почему тогда сейчас не вырывается? Или правду говорил Ермола, что чем она дальше от своей пещеры, тем в ней силы меньше остаётся? А что! Вполне такое может быть. И тогда что она сейчас? Маркел затаился, прислушался…

И услышал её тихий голос. Она что-то пела. Пела очень тихо. Но он же слышит! Через стену! И Ермола её слышал! А другие что, разве не слышат? Или тоже слышат, но боятся подходить?

Но и Маркел тоже не решился, не вышел к ней за дверь. Он лежал и ни о чём уже не думал, а только слушал. А то, что не вставал, так, думал, только потому что болит свежая рана от стрелы. Рана и вправду сильно жгла, Маркел держал руку на ране, терпел, старался не думать о Бабе, старался вспоминать Москву, Параску, Нюську, свою службу…

И заснул.

Утром проснулся, вышел, его уже ждали. То есть уже и стол был накрыт, а возле стола стоял Савва со своими людьми, а это его десятники, и это Арсений их пушенный мастер, и Пётр Быков, государев дьяк, а в дальнем углу стояла Баба – какая и была, то есть увёрнутая шкурами и обвязанная сыромятными ремнями. Маркел остановился, посмотрел на Бабу и подумал, что зря они с ней так, зачем на общий вид поставили, ходят здесь всякие, глазеют…

Но так ничего и не сказал, а оглянулся на Савву и спросил, готовы ли его стрельцы. Савва ответил, что готовы, десять самых лучших, и десятник. Один из десятников при этом поклонился.

– Это хорошо, – сказал Маркел. – А подорожная?

– Тоже готова, – сказал Савва. – Но не вся.

– Как это не вся? – удивился Маркел.

– Про Бабу ничего ещё не вписано, – ответил Савва.

– Как это? – уже сердито спросил Маркел.

– А вот так! – уже тоже сердито сказал Савва. – Что мне про неё вписывать? Я же её не видел! Может, там её и нет совсем, а я бумагу подмахну! А ты приедешь в Вымь, а то, ещё хуже, в Яренск, и там воевода проверит…

– И что?! – гневно спросил Маркел.

– Вот я и говорю: и что? – ответил Савва.

Маркел осмотрелся. А в светлице было многолюдно, там были и стрельцы-десятники, и пушечный мастер, и государев дьяк, и просто челядь всякая… И все они смотрели на Маркела и то и дело косились на Бабу. Все они очень хотели её видеть, и их с этого было не сбить. Поэтому Маркел вновь повернулся к Савве и спросил:

– Так что, вот так, что ли, при всех?

– А что здесь такого, – сказал Савва. – Никакого бесовства тут нет, а есть только дело государево. Вот здесь, – он достал подорожную, – я должен буду записать: «болван», и будет он из золота, я допишу «из золота», а будет деревянный, так и напишу, что деревянный. Или здесь подвох какой-нибудь?

– Без подвоха здесь, – сказал Маркел, сдвинул брови, достал нож, подошёл к Бабе и начал кромсать ремни и шкуры сбрасывать.

Сбросил всё и отступил на шаг. Баба сидела к нему боком, глаза у неё был почти закрыты, а руки опять у груди.

– Будто она кого-то держит, – сказал Савва. – Как младенца.

– Так оно и есть, – сказал Маркел, не оборачиваясь.

– А сколько в ней пудов? – спросил Арсений.

– Это когда как, – сказал Маркел.

– Не бывает когда как, – сказал Арсений.

Маркел грозно обернулся на него.

– Ладно! – сразу же сказал Арсений. – Ладно!

Маркел повернулся к Савве и спросил:

– Чего ещё?

– Ничего, – ответил Савва. – Напишу: «очень тяжёлая».

– Иди пиши, – сказал Маркел.

После чего обернулся к стрельцам и велел опять закутать Бабу, и поплотнее, и живо, потому что скоро отъезжать. Стрельцы стояли на месте, крестились.

– Давайте, давайте! – прикрикнул на них Маркел. – Вам её теперь до Выми караулить. Привыкайте!

Стрельцы с опаской подошли к Бабе и с ещё больше опаской начали её укутывать. Маркел сел к столу, ему подали миску, ложку, он поел, встал, Баба к тому времени была уже укутана, и её потащили к двери, а там по лестнице во двор.

Во дворе уже стояли нарты с десятком собак. Савва протянул Маркелу подорожную. Маркел глянул в неё, прочёл «с бесовским идолом», пожал плечами, ничего на это не сказал, а только велел открывать ворота, и они пошли – стряпчий Маркел Косой, десятник Фрол Жуков и десять стрельцов. А Баба ехала в санях, ей легче всех, думал Маркел, и это правильно, она ведь баба, баб надо жалеть.

Глава 57

И так они шли и шли шесть дней, шли тяжело, иногда крепко мёрзли. Но зато на этот раз никто их нигде не подстерегал и на них не накидывался. Шли по тайге, после полем, после поднялись в гору, и на седьмой день пришли к Щугорскому острожку. Время было светлое, их заметили ещё издалека, поэтому, когда они подошли к воротам, их там ждали. И уже даже узнали Маркела.

– Царёв гонец! Здоровы будем! – закричал с той стороны Тихон Волдырь, их старший, и приказал открывать.

Его люди открыли ворота. Маркел выступил вперёд своих, спросил, который день.

– Февраля двадцатого, – весёлым голосом ответил Волдырь. – Преподобных мучеников Валаамских.

– Верно! – сказал Маркел. – Блюли себя!

И они с Волдырём обнялись. После Волдырь посмотрел на Маркеловых людей, покивал головой, а после посмотрел на нарты, на здоровенный тюк на них, то есть на увёрнутую Бабу, и спросил:

– А это что?

– Это, – сказал Маркел, – то, зачем меня царь к вам посылал.

– Там, что ли, Лугуй? – спросил Волдырь. – В цепях?

– Нет, не Лугуй, – сказал Маркел. – И не в цепях. Лугуй к Сенгепу в Казым убежал, и они там затворились. А Волынский пошёл на Казым.

– Вот как там весело! – сказал Волдырь. – А у нас тишь-тишина. А что в мешке?

Маркел подал подорожную. Волдырь прочёл, потом ещё раз перечёл, покачал головой и сказал:

– Савка подписал. Дурень последний! Кто же так бумаги пишет? Какой тут ещё идол?

– С Великого Мольбища, – ответил Маркел. – Тот самый.

Волдырь посмотрел на Бабу, то есть на тот узел, в который она была увёрнута, подумал и спросил:

– И чего ты теперь хочешь?

– Хочу её царю свезти. По царёву же велению.

Волдырь посмотрел на Маркела, потом на Бабу, потом снова на Маркела и сказал:

– Это, что ли, та самая, золотая?

– Та самая, – ответил Маркел.

– Разворачивай, – сказал Волдырь. – Будем смотреть. Это у нас закон! – сказал он уже громче. – Это у нас хоть воевода, хоть… Всех смотрим! – И махнул рукой.

Маркел повернулся к своим и поднял два пальца. Двое стрельцов вышли вперёд, подступили к нартам, начали развязывать ремни. Волдырь медленно перекрестился. И он смотрел только на Бабу, глаз не отводил. Баба понемногу открывалась. А когда открылась, он зажмурился. После опять открыл глаза, поморгал, повернулся к Маркелу, спросил:

– Сколько в ней весу?

– Взвешивай, – сказал Маркел. Усмехнулся и прибавил: – В Берёзове не стали взвешивать. И даже писать не стали, золотая или нет.

Волдырь опять посмотрел в подорожную, перечитал, где надо, по слогам, криво усмехнулся и сказал:

– Вот дурень Савка! У него за это ещё спросят! Он же бумагу подписывал! Вот его подпись! А печать Волынского! Волынский тоже будет отвечать! А мне что, больше других надо?! Забирай!

И сунул Маркелу подорожную. Развернулся и пошёл в ворота. На полпути остановился и сказал:

– Чего стоите? Завозите. Только в дом я её не пущу. Пусть во дворе стоит, никто её здесь не тронет.

Маркел кивнул своим, собаки потащили нарты, стрельцы пошли за нартами, за стрельцами закрыли ворота.

А дальше было как и должно было быть – все зашли в жилую избу, Волдырь велел накрывать, накрыли. Маркел выставил три бутли передачи, сказал, это от Саввы. Савву сразу помянули добрым словом, сели за стол и посидели как следует, поговорили о том да о сём. Больше, конечно, говорили берёзовские, им же было о чём рассказать – и про Лугуя, и про Игичея. А Маркел рассказывал ещё про то, как воевода взял Куноват и как и из-за чего, правильнее, из-за кого он раздружился с Игичеем… Ну и так далее. То есть обо всём было рассказано подробно, вот только о Бабе ничего не говорили. Молчал о ней Маркел! А уж как ему подливали, и как закуски от него отпихивали, а он всё равно молчал! И так молча и заснул.

Ночью проснулся, поел огурцов, вышел во двор, проверил Бабу, вернулся и спал до утра.

Утром быстро собрались и вышли. Шли ещё семь дней, под конец уже просто тащились…

И вышли к Выми. А там же кругом монастыри! А у них такой груз непотребный! Маркел строго-настрого велел молчать. Да у них никто ничего и не спрашивал, не ожидали такой дерзости. Они проехали к губной избе, к ним вышел было Гычев, Маркел велел Гычеву уйти, стрельцы затащили Бабу в сени, Гычев спросил, что случилось, Маркел сказал, завтра расскажет, а пока велел, пусть принесёт поесть и на всех выпить. И дал семь алтын, деньги были Саввины. Гычев взял с собой Саньку, быстро обернулся, принёс всего всякого, все сели выпивать. И выпивали на этот раз молча. Гычев спросил, где те вогулы, которых он давал Маркелу. Маркел посмотрел на потолок. Гычев перекрестился. После спросил, а что ещё случилось. Маркел сказал, что много всякого, и лучше об этом не знать. А что в сенях, спросил Гычев.

– Она, – тихо ответил Маркел.

Гычев стал креститься и крестился долго. Маркел снял шапку и сказал:

– Вот такова моя служба!

И больше не пил.

Потом все полегли. Маркел всю ночь ворочался, прислушивался, но ничего недоброго не слышал.

Утром они встали и ушли. Только перед самым уходом Гычев подошёл к Бабе, она тогда ещё стояла в сенях, и положил ей руку на плечо, и это всё.

Потом они, через три дня, это всё на Саввиных собаках, приехали в Яренск. Там было много легче. Батищев встретил Маркела с большой радостью, говорил, не чаял уже встретить, а тут вдруг явился! И тут же спросил:

– А это что? – и показал на Бабу.

– Про это после расскажу, – сказал Маркел.

Батищев согласно кивнул. Стрельцы потащили Бабу в воеводские хоромы. Там, в трапезной, стол был ещё не накрыт, поэтому Бабу поставили прямо на стол, Маркел махнул рукой, и её разоблачили. Батищев как увидел Бабу, тихо охнул. После походил вокруг, спросил, не золотая ли. Маркел пожал плечами. Батищев достал нож, примерился, ткнул в Бабу, посмотрел, что получилось, и сказал:

– Я так и думал, деревянная.

Маркел молчал.

– Да ты не горюй! – сказал Батищев. – Тебе что было велено? Её привезти? Ты и везёшь. А какая она из себя, это уже не твоя забота. Верно?

Маркел подумал и кивнул, что верно. Батищев снова посмотрел на Бабу, прищёлкнул языком и нараспев сказал:

– Хороша! – А после, опять повернувшись к Маркелу, спросил, где тот её добыл. Маркел уклончиво ответил, что об этом долго рассказывать.

– А я никуда не спешу, – сказал Батищев.

И, кликнув челядь, велел подать обед. Челядины побежали накрывать на стол. Правильней, на полстола, потому что вторую его половину занимала сидящая Баба. Челядины искоса поглядывали на неё, но никто на всякий случай ничего о ней не спрашивал.

Потом челядины ушли, Батищев и Маркел сели, опрокинули по шкалику, и Маркел начал рассказывать. Рассказывал долго, подробно, ничего не утаивал, только про своё житьё у Золотой Бабы ничего не сказал, пропустил, сказал только про то, как он подошёл к пещере, как на него оттуда кинулся шайтанщик, как он от него отбился, а потом сразу:

– И я упал. А просыпаюсь, а шайтанщика уже нет нигде, мой кистень на полу валяется, и тут же сидит эта Баба.

– В таком виде?

– Да.

– И это всё? – спросил Батищев, усмехаясь.

– Как будто всё, – сказал Маркел. – Если меня там не околдовали, конечно.

– Околдовали, околдовали! – радостно подхватил Батищев. – Такая бабища, и вдруг не околдует! – И тут же спросил: – Колдовала жарко?

Маркел в ответ только шумно вздохнул.

– Вот это по-нашему! – сказал Батищев. – Да и не красней ты так! Я, что ли, поп, чтобы тебя срамить?!

Он снова посмотрел на Бабу и задумался, потом сказал:

– Ладно, рассказывай дальше.

Маркел стал рассказывать про то, как он нашёл своих стрельцов, как они тащили Бабу, как она становилась то легче, то тяжелее, а то опять легче. Потом рассказал про самоедов, и что старшим у них был старик в трёхрогом шлеме.

– Это Яркома-князь, – сказал Батищев. – Очень на это дело лютый. И он тебя вдруг упустил. Как-то не верится. Или тут что-то сокрыто.

Маркел, а за ним Батищев, посмотрели на Бабу. Баба им как будто усмехнулась.

– Хватит! Больше пить не будем! – сказал Батищев.

И первым встал из-за стола. Маркел встал за ним. Батищев спросил подорожную, посмотрел её, сказал, что так не годится, что он напишет лучше, а пока Маркелу надо отдохнуть.

Маркела отвели, он лёг и спал до завтрашнего чуть ли не полудня, увидел, что уже такое время позднее, и начал быстро собираться. Пришёл Батищев, дал ему новую, от своего имени, подорожную, в которой вместо «с бесовским идолом» было записано «с потребным грузом» и чтобы давали две не простых, а обязательно больших подводы – одну для Маркела, вторую для Бабы. А берёзовских стрельцов, сказал Батищев, он ещё утром отправил обратно в Берёзов. Маркел поблагодарил Батищева, вышел во двор, там его уже ждали двое ямских саней, первые были ещё пустые, а во вторых уже сидела Баба. И они поехали.

И ехали они ещё почти что три недели. Ни к кому Маркел уже не заходил, а приезжал на ямской двор, Бабу сгружали, ругались, Маркел перекусывал, ложился, рядом всегда стояла Баба – и молчала, а утром Маркел выходил, за ним вытаскивали Бабу, костерили, он ехал, опять костерили…

И так дальше. Дни становились всё длинней, теплей, снег таял, он проехал Устюг, Тотьму, Вологду, Ростов, Ярославль, Переславль, Сергиев Посад…

Глава 58

И ближе к полудню двадцать первого марта 1596-го, правильней, конечно, 7104 года, он приехал в Москву, въехал через Сретенские ворота. Казалось бы, вот наконец… Да вот на душе у него было гадко. А что! В боку болело нестерпимо – и от старой раны, и от новой. Но ещё больше ему было горько от того, что зря он съездил, зря столько бился, столько плутал, столько мёрз, и самого чуть не сожрали, а привёз какую-то никому не нужную деревяшку. Князь Семён разгневается страшно! А ещё ему будет перед Щелкаловым очень неловко, и он станет орать ещё громче! Хотя, тут же подумалось, а чего орать? Что они просили, то он им и привёз, правильно Батищев говорил. Так что вот вам Баба, делайте с ней что хотите, а мне…

А что «мне», думал Маркел, а тебе, дружок, шиш с маслом! Что привёз, за то и получи, ещё хорошо, что не в морду, думал Маркел, проезжая по Сретенке. Вот до чего было ему тогда невесело. Даже, прямо признаться, ехать не хотелось, а хотелось… Да, вот именно. Поэтому когда Маркел подъезжал к Кремлю, к Никольским воротам, он там даже привстал в санях и посмотрел направо, на кабак и на крыльцо при нём, но что-то дёрнуло его не выходить. И он поехал дальше.

У него тогда, кстати, было уже не две, а только одна подвода, вторую он давно отпустил. Не нужна стала вторая, ссохлась Баба, проклятая ведьма, бесовка, совсем в ней веса не осталось, что теперь боярину показывать, думал Маркел, а сам показал рукой вперёд, к приказам. Ямщик туда и повернул.

Возле Разбойного крыльца Маркел велел остановиться, вышел. На крыльце стоял Герасим, сторож, он увидел Маркела, снял шапку. Маркел, покосившись на ямщика, велел Герасиму присматривать за, как Маркел это назвал, узлом, а сам пошёл в приказ, поднялся на второй этаж, подёргал двери, но везде было закрыто.

– Что это? – спросил Маркел у рынды.

– Боярин уехал по делам, – ответил рында, – и ваши сразу разбежались. Сегодня никого уже не будет.

Маркел вздохнул, пошёл обратно.

Когда он вышел на крыльцо, саней тоже уже видно не было, а узел просто стоял на снегу. А какой он теперь махонький, подумал Маркел, какая Баба там усохшая! Ну да что теперь поделаешь. Маркел спустился с крыльца, взвалил узел на плечи и пошёл домой.

По дороге Маркел встретил Фильку. Филька тащил саночки с дровами. Маркел велел дрова выбросить, и вместо них поставил на саночки узел.

– Что это? – спросил Филька.

– Там увидишь! – сердито ответил Маркел. – Тащи!

Филька и потащил, а Маркел пошёл рядом. Филька поглядывал на узел и помалкивал. Потом вдруг уверенно сказал:

– Она!

Маркел ничего не ответил.

– Она, она! – продолжил Филька. – Я на неё как посмотрю, так у меня волосы под шапкой встают дыбом!

Маркел опять промолчал.

– Деньжищ тебе отвалял! – сказал Филька. – А я бы брал вещичками.

– Я хочу дом купить, – сказал Маркел.

– О, это да! – подхватил Филька.

Они дошли до князя Семёнова подворья, вошли в ворота. Народ стал выбегать смотреть на них. Они шли не спеша, молчали. Завернули за угол, подошли к Маркелову крыльцу, вдвоём втащили Бабу на помост…

И тут Параска им открыла! Какая же она стала толстущая, с гордостью подумал Маркел, как бы она тут при всех не разродилась!

Но Бог миловал, она только всплеснула руками, прошептала что-то быстро-быстро и отступила назад, в сени. Маркел с Филькой затолкали узел в дом, поставили на стол. Маркел кивнул, Филька начал развязывать. В дверях было уже полно народу, все молча ждали. Баба раскрывалась медленно, то один бок оголит, а то второй, то засверкает, то погаснет. Народ смотрел, тихо охал. Когда Баба заголилась полностью, Параска сказала:

– Срам какой! Накрывайте её, хватит.

Филька с большего накрыл.

– Вот, – сказал Маркел, осматриваясь по сторонам, – это и есть та бесовская баба. Филька, – строго продолжил Маркел, – беги в Бараши и веди оттуда князя Агая, пусть он посмотрит и под крестом подтвердит, ту бабу я привёз или не ту. Он же её сам видел, говорил. Иди!

Филька вздохнул и вышел. И также вышли и все остальные, потому что Маркел вдруг сказал, что это дело государево, кто не уйдёт, того запишут в послухи и будут допрашивать, так по закону. Все конечно же сразу ушли.

Когда Маркел и Параска остались вдвоём, Маркел осторожно обнял Параску, и они ещё долго так стояли, один к другому прислушивались.

А после явился Котька, Разбойный подьячий. Он сказал, что Герасим ему передал, что приходил Маркел…

И тут Котька увидел Бабу. Она была наполовину укрыта, а наполовину нет. Котька стоял как околдованный. Потом спросил:

– Нашёл?

Маркел утвердительно кивнул и сел к столу, рядом с Бабой. Показал, и Котька тоже сел. Маркел повернулся к Параске и сделал вот так рукой. Параска пошла накрывать на стол. Котька сидел, смотрел на Бабу. Маркел встал, достал из-за икон перо, бумагу и чернильницу, и всё это дал Котьке. Параска подала по шкалику, они молча, как на службе, выпили, и Маркел начал наговаривать:

– Божиею милостью государь царь и великий князь Федор Иванович…

– Э! – сказал Котька. – Я такое не буду!

– Пиши, пиши, – сказал Маркел, – это подлинная грамота, я её в своих руках держал, на ней царская перстнёвая печать с той стороны.

– Ты что, её в Сибири видел? – спросил Котька.

– Да, – сказал Маркел. – И я её на память выучил. Грамоту писали одному, а выдали другому. Другого убили, а первый сбежал. Чья теперь грамота и чья земля?

Котька молчал.

– Пиши! – сказал Маркел и стал наговаривать дальше, а сам при этом вспоминать Лугуя с Чухпелеком и про их вражду, и про лысого шамана, про Волынского, и про Аньянгу, и про… Да и ещё мало ли про кого! И так крепко вспоминал, что даже два раза сбился. Параска подала свекольника, они ещё по разу выпили, Маркел начал рассказывать, но тоже сбивчиво. Приходил Мартын Оглобля, князев дворский, смотрел на Бабу, качал головой, сказал, чтобы смотрели в оба, это же боярские палаты, боярин завтра приедет, и если что – убьёт. А сам остался слушать. Потом пришёл Филька, сказал, что он был в Барашах, и там сказали, что старый Агай месяц тому назад помер. Говорили, что ещё за неделю до этого он начал заговариваться, говорить, что его ждут, что у них там, на Великом мольбище, будет великий пурлахтын, ему нужно обязательно туда приехать… А потом вдруг утром встал и сказал «поздно»! И упал, и умер. Маркел тяжело вздохнул, перекрестился и начал рассказывать, какие у тамошних народов дикие поверья бывают, как они собираются в одной пещере и пьют, и едят на кошме, как татары, и эта кошма как река, а потом из-за стены вдруг выплывает лодка, в ней сидит тамошний шаман с веслом и начинает им всех бить, и убивает. А ещё…

Но тут встала с лежанки Параска и сказала, что ей такое нельзя слушать, она на сносях, ей надо…

Ну и что? И все ушли. Остались только Маркел да Параска, а Нюська ночевала за стеной. Ночь была лунная, луна такая же непраздная, сказал Маркел и тихо засмеялся. А Параска сказала, чтобы он пошёл и укрыл Бабу, чужая Баба в доме – это грех, и Маркел пошёл. Вернулся, и они скоро заснули. Маркел спал крепко, ничего не слышал. Потом Параска опять начала его будить. Была самая тёмная ночь, ещё даже первые петухи не пели, а Параска уже треплет Маркела за плечо и шепчет:

– А мы не угорим, Маркел? Вон же дух какой тяжёлый. И пахнет палёным!

Маркел принюхался – не пахнет, и хотел уже опять ложиться. Как вдруг видит: огоньки искрятся! Там, где Баба! И как будто дымком потянуло. Дымок сладкий, голову кружит, на сон клонит…

Но Маркел не дурень! Вскочил, и к столу, и к Бабе! А она уже горит! Пылает! Маркел за неё хвататься, а она горячая! Она же позолоченная вся, и раскалилось золото, его не взять!

– Параска! – заорал Маркел. – Мои рукавицы! Живо!

И, пока те рукавицы, схватил Бабу, поднял…

А она огнём плюётся! Искры от неё так и летят во все стороны, сейчас всё вокруг загорится. И Маркел, как был в одном исподнем, прижал Бабу к груди и кинулся вон, в сени, через сени и через крыльцо, через перила сиганул в сугроб – и покатился, зарывает Бабу в снег, думает, она сейчас погаснет, а ей хоть бы хны! Она ещё ярче горит! Тогда Маркел навалился на неё, придавил всем весом, а она и так горит, и Маркел уже сам загорелся! Народ повыскакивал, «Пожар!», «Караул!» кричат – и все к Маркелу, засыпают его снегом и песком, заливают холодной водой, а он всё равно горит! И горит Баба! Параска кричит: «Куда ты?! Брось её, проклятую!»

Но Маркел не из тех, чтоб бросать, – держит Бабу, придавил коленом, она извивается, кричит, огнём обжигает…

Но только всё меньше и меньше, и тише и тише…

Пока совсем не догорела. Прибежали пожарные сторожа, «Где?», «Кто?» кричат, а уже нет ничего, так, только немного пепла на снегу, и ещё стоит Маркел в нижних портах и в обгорелой на брюхе рубахе.

– Что такое?! – гневаются сторожа. – Почему небрежение огня?! Кто виноват?!

Мартын, дворский, выбежал вперёд, и зачастил:

– Ребятки! Ребятки! Выпил человек, бегал с огнём, кричал, но мы его быстро уняли, он нам за всё заплатит!..

И так далее. И увёл пожарных сторожей, а Илья, который был при нём, сделал всем грозный знак расходиться.

И все разошлись, Маркел и Параска тоже. Пришли в дом. Параска достала из печи тёплой воды, Маркел разделся и умылся с большего, они легли, затаились. Маркел задумался. Думы были невесёлые, потому что получалось, что теперь вообще ничего от Маркеловой поездки не осталось, одни уголья. Что делать?!

И Параска как услышала! Встала, сходила к поставцу, налила чарку можжевеловки и поднесла Маркелу. Маркел выпил, сказал, что сразу сильно полегчало, они опять легли, и Параска опять быстро заснула, а Маркел так и пролежал всю ночь с открытыми глазами, думал.

Глава 59

А утром вернулся князь Семён. Маркел как раз завтракал, когда вошёл Илья и сказал, что его зовут к князю. Маркел поперхнулся, чуть откашлялся, встал, широко перекрестился на Николу, взял шапку в руку и пошёл.

Князь Семён сидел в приказе, у себя в ответной. Когда Маркел шёл по сеням, приказные все из своей двери смотрели. А Маркел вошёл в боярскую и поклонился, и даже помёл по полу шапкой.

– Ну что? – спросил князь Семён.

Маркел виновато молчал.

– Показывай, – сказал князь Семён.

– Что показывать? – спросил Маркел.

– За чем посылали, то и показывай, чего ещё.

– Нет ничего, – сказал Маркел. – Всё вчера сгорело, государь боярин.

– Нет, не всё, – сказал с усмешкой князь Семён. – Вот что нашли в сугробе. Кто-то затоптал, не знаю, не нарочно ли…

С этими словами князь Семён показал у себя на ладони маленькую головешку и спросил:

– Эта?

– Да как сказать, – начал было Маркел…

– Скажи как есть!

Маркел молчал.

– Котька! – громко позвал князь Семён.

В дверь вошёл Котька, опять с бумагой и пером, и сел у двери к столику.

– Читал я его вчерашнее писание, – сказал князь Семён уже не таким грозным голосом. – И болтовню твою вчерашнюю слушал, добрые люди передали. Но что нам те добрые люди? Мы хотим сами всё услышать и в дело подшить.

Тут он кивнул Котьке. Котька заскрипел пером, записывал вроде того, что лета 7104-го от Сотворения мира, марта двадцать второго дня у нас в Разбойном приказе в ответной палате слушан был стряпчий…

Или уже бывший стряпчий, подумал Маркел, нет, всё-таки пока что ещё нынешний…

– Ну! – строго сказал князь Семён. – Начинай!

И Маркел начал – подробно, обстоятельно, рассказывать про всё-всё-всё, и рассказывал долго, князю Семёну дважды приносили перекус, а Котька так же дважды перекладывал перо из правой руки в левую и обратно, а Маркел всё рассказывал и рассказывал, ничего не пропускал, только опять не стал рассказывать про то, как он служил шайтанщиком при Великой Богине, а сразу перескочил на то, как он вернулся к Ермоле…

Ну и так далее и далее и далее. Так что если кому хочется узнать подробнее, то дальше смотри Разбойные бумаги за 7104 год, короб восьмой, связка девятая, там всё хранится в целости-сохранности, приходи и спрашивай, тебе покажут.

А всем остальным просто скажем, что дальше у них было вот что: выслушав Маркела, князь Семён крепко задумался и думал долго, а после сказал, что Маркел пока свободен, но всё равно чтобы никуда не уезжал и не уходил, а всё время был бы под рукой.

Маркел пришёл домой угрюмый, неразговорчивый, лёг спать…

И ему приснилась Золотая Баба. Она сидела возле щовала, но это был другой щовал и другая пещера, да и сама Баба была какая-то немного не такая. Она смотрела на Маркела и молчала. Маркелу стало зябко, он проснулся, разбудил Параску, и та сразу разгадала сон: это, она сказала, ваша Баба не сгорела, а живая и здоровая вернулась к своему Студёному морю, нашла там себе новое тайное место, а на старом её не ищите, не то хуже будет, в другой раз она всю Москву спалит! Маркел задумался. Параска повернулась на другой бок и опять заснула, а Маркел ещё долго не спал, лежал и думал над её словами.

На следующий день Маркела опять позвали к князю Семёну. На этот раз князь Семён был не один, а с ним сидел Щелкалов.

– Ну что? – спросил князь Семён. – Надумал что-нибудь?

– Я-то нет, ничего не надумал, – ответил Маркел. – А вот моя Параска надумала.

И рассказал про свой сон и про то, как Параска его разгадала. Бояре переглянулись, помолчали, и князь Семён сказал:

– Дурь какая!

А Щелкалов прибавил:

– Вот что значит слушать баб, хоть наших простых, а хоть и золотых вогульских!

– Винюсь, – скромно сказал Маркел.

– Но, – продолжал Щелкалов, – что нам та Баба?! Мы же не для того тебя туда посылали, чтобы ты нам оттуда баб возил, а чтобы тамошние князьки одумались и перестали раздавать ясак налево и направо. И вот тут, я чувствую, дело вскорости пойдёт на лад. Славно Волынский их прищучил! Да и кто такой Лугуй? Это же, как теперь всем известно, мы тогда не Лугую грамоту на княжение давали, а его брату Чухпелеку. А если так, то не Лугуй, а Чухпелек законный князь вогульский, а если он уже преставился, то на его место надо его старшего наследника садить, а таковым, как мы знаем, является его сын Артанзей, младенец двух лет от роду. Поэтому теперь вот что: мы даём тебе грамоту на Артанзеево имя, и ты завтра едешь в Куноват, и срочно!

Маркел зажмурился. В боку опять резануло. Маркел пошатнулся.

– Э! – сказал Щелкалов очень недовольным голосом. – Что это такое?! – Повернулся к князю Семёну и продолжил: – Чего это у тебя люди такие хлипкие? Ну и ладно, и не надо, своего пошлём. – И, повернувшись к Маркелу, закончил: – А ты иди, иди, без тебя разберёмся.

Маркел вышел и пошёл домой.

После он от Котьки слышал, что в Куноват послали другого человека, из Посольского приказа. А ещё после слышал, что остяки и вогулы выплатили в срок весь ясак, и этому другому человеку, Ваньке Куцкому, за его усердие выдали двадцать аршин камки и достакан жемчуга окатного. Вот, в сердцах думал Маркел, было бы Нюське на приданое, князь Семён ему так и сказал, да ещё и посмеялся. Одно было у Маркела радостно – двадцать пятого марта, на Благовещение, Параска разродилась сыночком. А ещё через две недели, на святого Нифонта Печёрского, они понесли его крестить. Котька был крёстным, Демьяниха крёстной. Но только сошли во двор, как вдруг от ворот бежит Илья, кричит:

– Маркел! Маркел! Князь срочно зовёт к себе! Дело великое! Скорей!

И что ты тут будешь делать? Маркел побежал. А что тогда было за дело, об этом в другой раз расскажем.

А Золотая Баба? Нет, её больше нигде не видели. А если и подавали такие бумаги, что будто бы видели, то князь Семён грозно кривился и говорил, что такой Бабы на свете больше уже нет, сгорела, тому было много свидетелей, и мы с той поры такие дела к разбору не берём. А Щелкалов прибавлял:

– И правильно!

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

Глава 45

Глава 46

Глава 47

Глава 48

Глава 49

Глава 50

Глава 51

Глава 52

Глава 53

Глава 54

Глава 55

Глава 56

Глава 57

Глава 58

Глава 59 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg